Заря победы [Дмитрий Данилович Лелюшенко] (fb2) читать онлайн

Лелюшенко Дмитрий Данилович ЗАРЯ ПОБЕДЫ

Глава первая В начале войны

Весной 1941 года я был занят формированием 21-го механизированного корпуса. В состав его входили две танковые и одна мотострелковая дивизии. 42-й танковой дивизией командовал полковник Николай Иванович Воейков, 46-й — подполковник Василий Алексеевич Копцов. 185-ю мотострелковую дивизию возглавлял генерал-майор Петр Лукич Рудчук.

Каждый из них являлся достойным военачальником и образцовым командиром крупного танко-механизированного соединения.

Тепло вспоминаю я Николая Ивановича Воейкова, отличавшегося не только солидной теоретической подготовкой и богатым практическим опытом, но и отцовской заботой о подчиненных.

Самый молодой из комдивов Василий Алексеевич Копцов выделялся скромностью, выдержкой, легендарной храбростью. И не случайно уже в то время его грудь украшала Золотая Звезда Героя за выдающиеся боевые подвиги на Халхин-Голе.

Незаурядной фигурой был и Петр Лукич Рудчук. Когда-то во время гражданской войны мне довелось служить у комбрига Рудчука в Первой Конной армии. Теперь наши роли переменились, однако отношения, в основе которых лежали глубокое взаимное уважение и боевая дружба, сложились самые хорошие.

Все работали много и напряженно. Боевая подготовка корпуса в летних лагерях шла полным ходом, хотя формирование еще не было закончено. Не раз видели мы, находясь в лагерях, высоко в небе белый инверсионный след: нет-нет да и появлялись над советской территорией воздушные разведчики фашистской Германии. Это тревожило. Тем более что ощущалась острая нехватка боевой техники. По штату корпусу полагалось свыше четырехсот боевых машин, а имели мы только девяносто восемь танков устаревших марок БТ-7 и Т-26. Мощные КВ и Т-34, равных которым не было тогда ни в одной армии капиталистических государств, только начали поступать. Стрелкового и артиллерийского вооружения тоже недоставало.

Стремясь быстрее закончить формирование корпуса, мы просили главное командование: «Скорее шлите технику и оружие». Но каждый раз получали один и тот же ответ: «Не торопитесь, не только у вас такое положение».

Запомнился один разговор. Примерно за месяц до начала войны, будучи в Главном автобронетанковом управлении Красной Армии, я спросил начальника:

— Когда прибудут к нам танки? Ведь чувствуем, немцы готовятся…

— Не волнуйтесь, — сказал генерал-лейтенант Яков Николаевич Федоренко^[1]. — По плану ваш корпус должен быть укомплектован полностью в тысяча девятьсот сорок втором году.

— А если война?

— У Красной Армии хватит сил и без вашего корпуса.

Что можно было возразить в тот период?

И все же среди командиров и политработников корпуса росло беспокойство. Заместитель командира корпуса по политчасти бригадный комиссар Роман Павлович Бабийчук, воевавший вместе с Копцовым у Халхин-Гола, Рудчук да и другие поговаривали между собой о неизбежности войны с фашистами.

Несмотря на успокаивающее заявление ТАСС от 14 июня 1941 года, мы продолжали делать все, что могли, чтобы поднять боеспособность войск. Занятия шли непрерывно. Большинство солдат раньше служили в кавалерийских и стрелковых частях. Сейчас они овладевали новым делом: учились управлять танком, вести из него огонь, ремонтировать в полевых условиях, приближенных к боевым, хотя трудно тогда было полностью представить, каковы окажутся эти условия в действительности.

15 июня по плану, разработанному штабом корпуса, командиры дивизий и полков приступили к рекогносцировке на даугавпилсском направлении. Карта полковника Воейкова вся была испещрена пометками: районы сосредоточения, будущие рубежи развертывания, предполагаемые позиции батарей, пути движения…

21 июня меня вызвали для доклада в Генеральный штаб. Поздно ночью я прибыл в Москву и обратился по телефону к дежурному Генштаба. Тот сказал:

— Завтра вам надлежит явиться к начальнику оперативного управления Генштаба генерал-лейтенанту Ватутину.

В Оперативном управлении меня встретили тревожным сообщением: немецкие войска перешли границу…

Офицеры-направленцы быстро докладывали генерал-лейтенанту Николаю Федоровичу Ватутину:

— Корпус Рокоссовского находится…

— Рябышев выступил…

— Потапов и Музыченко вступили в бой…

— Авиация противника продолжает бомбить Одессу, Севастополь, Ломжу…

На минуту Ватутин обернулся ко мне:

— Скорее возвращайтесь в корпус. Все указания вам будут посланы директивой.

Ранним утром 23 июня я вернулся в корпус. Начальник штаба корпуса полковник Анатолий Алексеевич Асейчев встретил на вокзале и коротко доложил:

— Войска по боевой тревоге выведены в районы сосредоточения. Идет заправка горючим и пополнение боеприпасами. Вчера в шесть утра звонил дежурный из Генерального штаба и предупредил, чтобы не поддавались ни на какую провокацию.

— Какая тут провокация, братцы! Настоящая война! — вырвалось у меня.

В тот же день нам передали девяносто пять орудий для борьбы с танками противника. Но получить их было не так-то легко: они являлись Резервом Главного Командования. Помог нам находившийся в Идрице офицер Генерального штаба Анатолий Алексеевич Грызлов. Учитывая обстановку, он самостоятельно принял решение о передаче орудий. Мы были ему очень признательны.

— Это, конечно, серьезная помощь, — сказал Бабийчук, — но где возьмем орудийные расчеты?

— Артиллерийскими расчетами могут стать танковые экипажи, не имеющие машин, — предложил начальник артиллерии корпуса полковник Георгий Иванович Хетагуров. — Научиться стрелять из противотанковых орудий прямой наводкой нетрудно: этот метод ведения огня танкистам знаком.

Так и поступили.

Уже во второй половине дня авиация противника начала бомбить район расположения корпуса. Ответить врагу было нечем: зенитной артиллерии мы не имели. Больше всего пострадали склады боеприпасов и горючего; понесли мы также потери в людях и технике. Так состоялось боевое крещение корпуса.

24 июня из Бронетанковой академии прибыло пополнение: два батальона, вооруженных в основном танками БТ-7. Но по-прежнему совсем плохо было с автотранспортом. В таком положении в начале войны оказался не только наш корпус.

Предстояло срочно решить, как лучше организовать в боевые единицы те небольшие силы, которыми мы располагали. Надо было посоветоваться с командирами дивизий, полков, их заместителями по политчасти, начальниками штабов и родов войск. На совещании все пришли к единодушному мнению: в каждой танковой дивизии иметь по два танковых полка; в них — по одному танковому батальону двухротного состава (в каждой роте — по три взвода, а во взводах — по три танка) и плюс девять командирских машин. Таким образом, в каждой танковой дивизии предполагалось иметь по сорок пять танков. Кроме того, в танковые полки включалось по мотострелковому батальону и артиллерийскому противотанковому дивизиону.

В результате такой реорганизации наши танковые дивизии стали походить на боевые группы, способные обеспечить взаимную поддержку танков и пехоты в предстоящих боях. К тому же при необходимости можно было сравнительно быстро создать в корпусе танковый кулак из шестидесяти — семидесяти боевых машин.

Сразу после совещания все разъехались по своим частям. С часу на час мы ожидали боевого приказа.

25 июня противник снова нанес два массированных бомбовых удара по станции и военному городку корпуса. На станции в этот момент находились три воинских эшелона: два с ранеными, подошедшие от границы, и один с семьями офицеров. Трагическая была картина: мечутся напуганные люди, у одной женщины на руках ребенок, другая, прижав к себе узелок с пожитками, бежит куда-то, словно потеряв рассудок. Кто-то стоит, будто окаменев, кто-то неподвижно лежит на земле. Раненые выбрасываются из вагонов… И некому оказать помощь этим людям, а фашистские летчики делают повторный заход, добивают раненых из пулеметов.

Во второй половине дня у нас появились зенитки. Они начали стрелять беглым огнем, сбили два «Юнкерса-87». Один из вражеских летчиков остался жив. Он показал, что видел танковые колонны своих войск в пятидесяти — шестидесяти километрах юго-западнее Даугавпилса. Не верилось, что так быстро и далеко враг мог прорваться в глубь нашей территории…

В тот же день мы получили приказ Наркома обороны Маршала Советского Союза С. К. Тимошенко — немедленно выдвинуться в район Даугавпилса, не допустить захвата города противником, занять оборону по Западной Двине и поступить там в распоряжение командующего Северо-Западным фронтом.

Против войск Северо-Западного фронта противник наступал группой армий «Север», в составе 16-й, 18-й полевых армий и 4-й танковой группы.

Немецко-фашистское командование намеревалось внезапным ударом прорвать оборону советских войск на всю оперативную глубину, захватить Прибалтику и в дальнейшем овладеть Ленинградом. На главном направлении враг создал мощную группировку, значительно превосходившую нас в силах, нашел уязвимое место на стыке наших 8-й и 11-й армий, прорвался между ними и начал быстро развивать наступление танковыми и моторизованными корпусами.

В первые два дня войны противник достиг значительных результатов. Но уже 24 июня благодаря ожесточенному сопротивлению советских войск его 16-я армия была остановлена в районе Каунаса, а 41-й корпус 4-й танковой группы — в районе Шяуляя. Лишь 56-му моторизованному корпусу этой группы удалось вырваться вперед и к 24 июня продвинуться более чем на сто километров, достигнув местечка Утяна. Создалась явная угроза быстрого выхода неприятеля к Западной Двине и захвата Даугавпилса.

В шестнадцать часов 25 июня наш корпус выступил в направлении Даугавпилса.

Враг, видимо, засек начало марша и стал бомбить двигающиеся колонны, но, невзирая на это, части корпуса все шли и шли вперед.

Навстречу, из приграничных районов Прибалтики бесконечными колоннами уходили на восток беженцы: старики, женщины, дети. Но самолеты с фашистской свастикой не щадили и их.

Недалеко от небольшого городка Дагда мы с начальником штаба вышли из машины, чтобы осмотреть местность. На обочине дороги Асейчев увидел девочку лет одиннадцати — двенадцати с перебитой осколком авиабомбы ножкой. Девочка была залита кровью; она кричала, изо всех сил звала мать. А рядом лежал обезображенный женский труп. Очевидно, это и была мать… Я поручил адъютанту немедленно доставить девчурку в медсанбат.

Во второй половине дня 27 июня наши дивизии, несмотря на значительные потери от ударов вражеской авиации, все же вышли в заданные районы. Не успел еще штаб корпуса разместиться в роще, километрах в двадцати северо-восточнее Даугавпилса, как к нам подъехал помощник командующего Северо-Западным фронтом генерал-лейтенант Сергей Дмитриевич Акимов. Вид у него был усталый. Веки опухли и покраснели: вероятно, он не спал несколько суток. К тому же и вести он нам привез неутешительные.

— Дело серьезное, — сказал Акимов. — Вчера утром противник форсировал Западную Двину и ворвался в Даугавпилс. Попытки пятого воздушно-десантного корпуса^[2] полковника Безуглого выбить гитлеровцев ни к чему не привели.

Генерал Акимов сообщил, что для обороны рубежа Западной Двины, на участке от Ливани до Краславы, на протяжении примерно восьмидесяти километров, выдвигается 27-я армия генерал-майора Берзарина. Наш корпус, видимо, войдет в ее состав. Он спросил также, как мы намерены решать задачу, поставленную Наркомом обороны.

Я доложил, что, по моим предположениям, противник, ворвавшийся в город, еще не успел подтянуть крупные силы и закрепиться. Наступление мы начнем с утра 28 июня. Выбив гитлеровцев из Даугавпилса, займем оборону по северному берегу реки на фронте пятнадцать — двадцать километров. Это позволит закрыть основные направления и обеспечить фланги сильной разведкой. Генерал утвердил это решение.

Через два часа штаб корпуса подготовил приказ: Копцову наступать с севера, Воейкову — с востока, Рудчуку — во втором эшелоне. К девятнадцати часам дивизии начали готовиться к наступлению. Я поехал в 46-ю, которая должна была наносить главный удар. Бабийчук отправился в 42-ю. Уточнив на местности задачу Копцову, мы направились с ним к майору Н. Н. Кузьменко (его полк назначался в авангард).

Глядя на молодых бойцов, беседуя с ними, я невольно думал о том, что эти жизнерадостные юноши уже через несколько часов примут свой первый бой. И может, многие из них навсегда уйдут из жизни… Вспомнил и свою юность. Мне было шестнадцать, когда добровольцем вступил в отряд Буденного. В восьмом часу утра меня зачислили в эскадрон, а уже в десять пришлось идти в первую атаку под хутором Камышеваха на Дону. Мурашки по телу поползли: «Вдруг убьют первым выстрелом… Хорошо бы уничтожить двух — трех белогвардейцев, а уж потом ничего не жаль…» Примерно так же думали, вероятно, и хлопцы, с которыми я беседовал в полку Кузьменко.

Рано утром 28 июня корпус перешел в наступление.

Вскоре получили донесение: «Авангард в семь часов ворвался в село Малинова» (недалеко от Даугавпилса). Спустя тридцать минут мы с комдивом Копцовым были уже на северной окраине села. Майор Кузьменко доложил, что противник оказывает упорное сопротивление и имеет до тридцати танков с мотопехотой и артиллерией (позже мы узнали, что это были передовые части 56-го моторизованного корпуса генерала Манштейна).

— Ваши соображения? — спрашиваю Копцова.

— Обойду Малинову справа и ударю на Даугавпилс.

— Хорошо. Действуйте!

Часа через полтора дивизия при поддержке авиационного полка полковника Бабича вместе с частями 5-го воздушно-десантного корпуса ворвалась в Даугавпилс. Схватка была ожесточенной. Кварталы города и даже отдельные дома неоднократно переходили из рук в руки. Наши танкисты расстреливали врага в упор, давили гусеницами и броней, применяли таранные удары. Особенно отличился 91-й танковый полк полковника Ивана Прохоровича Ермакова. Его головной батальон уничтожил двенадцать неприятельских танков. С этим батальоном участвовал в бою и. помощник начальника политотдела дивизии по комсомольской работе Сергей Алексеевич Дрожжин, лично уничтоживший несколько вражеских солдат.

Фашисты дрались отчаянно. Улицы были усеяны сотнями трупов, кругом пылали танки, торчали стволы разбитых орудий, валялись покореженные автомашины. Командир 8-й танковой немецкой дивизии генерал Бранденбергер укрылся со своим штабом в крепости на южной окраине города.

Несли потери и мы. Многие пали смертью храбрых. Погиб командир артиллерийского полка подполковник Михаил Иванович Карасев — герой боев в Испании. В центре города был ранен командир дивизии Василий Алексеевич Копцов, но продолжал руководить боем.

Уже ощущался недостаток горючего и боеприпасов. На некоторых машинах оставалось всего по два-три снаряда. Обстановка требовала немедленного ввода в бой 42-й и 185-й дивизий. Но их продвижение очень тормозили удары вражеской авиации. После полудня, дав краткие указания Копцову, я с оперативной группой выехал в 42-ю, чтобы ускорить ее движение на Даугавпилс. Координацию боевых действий 46-й дивизии и 5-го воздушно-десантного корпуса стал осуществлять генерал-лейтенант Акимов. Необходимые указания 185-й мотострелковой дивизии мной были даны по радио.

В пути мы получили радиограмму, что 42-я приняла бой с передовыми частями 121-й пехотной дивизии 16-й немецкой армии в районе Краславы на Западной Двине (сорок километров восточнее Даугавпилса). «Авангард — майор Горяинов — продолжает двигаться на Даугавпилс», — доложил Воейков.

Чтобы не терять времени, я поехал к авангарду, а по радио передал Горяинову: «Ускорить движение на Даугавпилс и ударить противника во фланг». Но такую радиограмму нельзя передать открытым текстом. Вместе с тем невыгодно тратить время на шифрование. Мы, танкисты, изобрели свой способ. Указание, переданное А. М. Горяинову, выглядело так: ГРАЧ (Горяинов), ВЕТЕР (ускорить движение), ГРОМ (ударить), ДАР (Даугавпилс), ЛОМ (Лелюшенко). Всего пять слов. Их было легко запомнить и передать за несколько секунд. А в динамичном танковом бою дорога каждая минута. Противник, естественно, мог расшифровать наш текст через несколько часов, но к тому времени бой, вероятно, уже закончится.

Вскоре мы догнали А. М. Горяинова в нескольких километрах восточнее Даугавпилса. Рассказали ему и командирам батальонов (они шли вместе) о самоотверженном сражении 46-й дивизии в городе. Слушали нас с восхищением. Потом Горяинов обронил:

— Наши тоже под Краславой хорошо дрались. Взять, к примеру, ефрейтора Костенко. Он пленил трех гитлеровских солдат вместе с их командиром.

Этот случай меня заинтересовал. Попросили вызвать Костенко вперед, и вскоре тот с улыбкой рассказывал:

— Гитлеровцев было шесть, а нас двое в головном дозоре. Выскочили они из-за кустов, наставили автоматы и давай кричать по-своему, вроде: «Сдавайся!» Нет, думаю, так не пойдет. Мы с Куликовым прыгнули к кустам, а там — яма с водой. За руку Куликова крепко уцепился фашист. Я огрел его прикладом, и он повалился в воду. Остальные окружили яму. Надеялись, видно, взять нас живыми. Я крикнул своим: «Здесь фашисты!» Тут-то и подоспело основное ядро нашей разведгруппы. Немцы — наутек. Я успел дать очередь. Двух убил сам, одного — Куликов. Остальные сдались.

Поблагодарив ефрейтора за службу, я решил допросить пленных. Из их показаний следовало, что якобы левее 121-й немецкой пехотной дивизии, у Западной Двины, действуют еще части какой-то другой дивизии. Видимо, после удара в Малинове и в Даугавпилсе противник направил новые силы несколько восточнее, чтобы попытаться быстро форсировать реку, а затем обрушиться на фланг и тыл нашей 46-й дивизии, сражавшейся в городе.

Вскоре это предположение подтвердилось. Разведгруппа капитана Рябченко установила, что в восьми — десяти километрах восточнее Даугавпилса гитлеровцы переправляются на северный берег и уже заняли небольшой плацдарм.

— Вот и наступил ваш черед, майор! — говорю Горяинову.

К этому времени в авангард прибыл и Воейков. Обрисовав ему обстановку, я приказал авангардом атаковать неприятеля вдоль реки и с ходу отрезать его от переправ, а танковыми полками нанести удар с севера и востока. Цель — окружить и уничтожить противника. Воейков дал необходимые указания Горяинову и уехал к главным силам. Развертывание и движение авангардного полка происходило четко, как на учебном плацу. Через полчаса гитлеровцев удалось отрезать от реки.

Вскоре Воейков привел основное ядро дивизии и при поддержке артиллеристов майора Ивана Матвеевича Макарова и восемнадцати самолетов-штурмовиков взял группировку гитлеровцев в клещи. Около четырехсот солдат и офицеров 3-й немецкой мотодивизии было уничтожено, двести восемьдесят пять человек, в том числе десять офицеров, сдались в плен. Подбитыми оказались несколько танков, шестнадцать орудий, двадцать шесть минометов. На седьмой день войны, когда враг теснил советские войска на громадном фронте от Баренцева до Черного моря, это явилось для нас крупной победой.

Успех надо было закрепить. Для нападения на тылы неприятеля А. М. Горяинов направил через Западную Двину восемь танков-амфибий с десантом мотопехоты. Этот отряд во главе с капитаном Ивановым смело ударил по штабу 56-го моторизованного корпуса фашистов, уничтожил свыше роты пехоты и до тридцати пяти автомашин. В книге «Утерянные победы» этот случай так описан самим Манштейном: «Опасность нашего положения стала ясной особенно тогда, когда отдел тыла штаба корпуса подвергся нападению… недалеко от КП корпуса».

Посадив на захваченные у врага автомашины сотню военнопленных, комдив отправил их под конвоем через населенные пункты на восток.

— Пусть народ видит, что мы умеем бить фашистов, — сказал Горяинов.

Через два часа дивизия завязала бой за восточную окраину города.

К вечеру, подтянув в район Даугавпилса свежие силы, враг после мощных ударов авиации контратаковал танковые дивизии Воейкова и Копцова. Бой принял настолько ожесточенный характер, что северная часть города трижды переходила из рук в руки. Боеприпасы и горючее иссякали. Дивизия Рудчука продолжала сдерживать натиск неприятеля на северо-восточной окраине. Соседа справа (воздушно десантников И. С. Безуглого) противник оттеснил на восемь — десять километров к северо-западу и начал обходить правый фланг корпуса. Оценив складывающуюся обстановку, мы решили отойти и занять оборону на более выгодном рубеже между озерами Рушоны и Дридза, северо-восточнее Даугавпилса, а отдельные отряды оставить на северном берегу Западной Двины, чтобы препятствовать продвижению немцев.

И боях под Даугавпилсом 28 июня 21-й механизированный корпус в тесном взаимодействии с авиацией и десантниками нанес серьезный урон частям 56-го моторизованного корпуса противника. Много танков, орудий и минометов его было подбито и уничтожено. Около тысячи вражеских солдат и офицеров остались на поле боя.

По тылам и флангам врага одновременно наносили удары части 11-й армии генерал-лейтенанта В. И. Морозова, отходившие от границы. В результате противник был задержан на Западной Двине, у Даугавпилса, с 28 июня по 2 июля. По этому поводу Манштейн впоследствии писал: «…Вскоре нам пришлось на северном берегу Двины обороняться от атак противника, поддержанных одной танковой дивизией. На некоторых участках дело принимало серьезный оборот».

В ночь на 29 июня наш корпус отошел на новый рубеж, оставив свои передовые отряды на Западной Двине. Справа были части 5-го воздушно-десантного корпуса, слева должна была занять оборону 112-я стрелковая дивизия 22-й армии Западного фронта.

Ко 2 июля противник подтянул к Западной Двине основные силы 16-й полевой армии и 41-й танковый корпус 4-й танковой группы под командованием генерала Рейнгардта. (Спустя четыре месяца мы вновь сразились с этим фашистским генералом. На сей раз под Москвой и Клином, где ему был нанесен сокрушительный удар. Об этом будет рассказано в следующих главах.)

Командующий 27-й армией генерал-майор Н. Э. Берзарин, правильно оценив создавшуюся обстановку, передал мне по телефону, что враг сосредоточил крупные танковые и пехотные соединения в районах Екабпилса и Даугавпилса и может перейти в наступление в любой момент. В два часа ночи 2 июля мы уже получили приказ командарма: «Прочно удерживать оборону и начать отход последовательно, по рубежам, только под давлением превосходящих сил противника, не допуская прорыва вражеских войск на отдельных направлениях и разгрома соединений 27-й армии».

Однако уже в восемь часов утра Берзарин отменил приказ об обороне и отдал новый, о переходе войск армии в наступление с задачей: ликвидировать противника на северном берегу Западной Двины и овладеть Даугавпилсом. Этот приказ корпус получил только в десять часов утра.

К сожалению, в начале войны бывало немало случаев, когда некоторые военачальники, стремясь во что бы то ни стало «точно» выполнить директиву высших инстанций, не задумываясь, назначали войскам время постфактум. На деле это нередко приводило к самым тяжелым последствиям.

Второй приказ Берзарин издал, исходя из директивы командующего Северо-Западным фронтом генерал-полковника Ф. И. Кузнецова, который, с нашей точки зрения, недоучитывал конкретных условий. Войска 27-й армии не имели для наступления ни достаточных сил, ни боеприпасов, ни горючего. Больше того, противник многократно превосходил нас в танках и пехоте, а в воздухе господствовал безраздельно. Ко 2 июля на северном берегу Западной Двины, на участке Екабпилс — Краслава, немцы сосредоточили до десяти дивизий, полностью готовых к наступлению.

Не успели наши части сняться с обороны (признаюсь, мы не спешили, так как чувствовали, что может произойти), как около полудня против корпуса одновременно начали наступать 8-я танковая, 3-я моторизованная, СС «Тотенкопф» («Мертвая голова»), 290-я и 121-я пехотные дивизии. В тяжелых боях мы отбивали удары танков и пехоты противника и постепенно отходили. Если бы мы снялись с обороны и перешли в наступление, корпус, безусловно, понес бы тяжелые потери и был разгромлен. В создавшихся условиях очень важно было сохранить части, уже закаленные в сражении и накопившие некоторый опыт борьбы с весьма сильным врагом. К этому времени мы потеряли почти половину личного состава и боевой техники и имели всего около четырех тысяч человек. В этой сложной и тяжелой обстановке, под непрерывными атаками гитлеровских танков и авиации корпус вынужден был отходить на северо-восток, оставляя родную землю, — иного выхода у нас тогда не было.

…В первой половине дня 2 июля я отправился в 42-ю танковую дивизию — там было особенно тревожно. На опушке небольшой рощи встретил комдива.

— Только что в двадцати километрах юго-западнее городка Дагда захвачено двенадцать немецких мотоциклистов из дивизии «Мертвая голова», — доложил Воейков. — Где ее главные силы, установить пока не удалось.

Воейков уже приказал Горяинову занять оборону в шести километрах юго-западнее городка, фронтом на запад. Танковые полки готовились нанести удар во фланг и тыл противника, если тот предпримет наступление.

Едва комдив закончил доклад, как в четырехстах метрах от нас с шумом и стрельбой на большой скорости проскочили в городок около двухсот немецких мотоциклистов, прорвавшихся через наше боевое охранение.

В городке в это время находились квартирьеры штаба корпуса (семь офицеров, двенадцать сержантов и красноармейцев) во главе с заместителем начальника оперативного отдела штаба корпуса майором Голиком. Квартирьеры смело вступили в схватку. Голика ранило, но он остался в строю и продолжал руководить боем. Четырех фашистов лично уничтожил начальник разведки корпуса майор Гуденин.

Недалеко от командного пункта дивизии размещался резерв корпуса — мотоциклетный и танковый батальоны. Подчинив их заместителю командира дивизии полковнику Булаху, я приказал уничтожить ворвавшихся в городок гитлеровцев.

В коротком бою были истреблены почти все эсэсовцы, за исключением тридцати двух солдат и двух офицеров, которые предпочли сдаться в плен. В качестве трофеев нам досталось сто двадцать шесть исправных мотоциклов с полным вооружением.

Из показаний пленных выяснилось, что это был разведотряд дивизии СС «Мертвая голова», который вел разведку в направлении Дагда — Себеж. За ним должны следовать какие-то части. Какие — установить не удалось.

Воейков уточнил задачу полкам: захватить неприятеля в клещи. Все тщательно замаскировал. Гитлеровцы и не подозревали, что их разведотряд полностью уничтожен. Полагая, что он благополучно прошел Дагду и движется дальше на северо-восток, они направили по этой же дороге авангард из двухсот автомашин, пятнадцати транспортеров, восемнадцати орудий и десяти танков. Примерно через полтора часа немцы появились у Дагды. Не дав авангарду войти в городок, 42-я дивизия внезапно атаковала его с фронта и флангов. В течение часа все было кончено. Чисто сработали войска комдива Воейкова^[3].

Умело действовал в этом бою офицер Тезиков. Он терпеливо выждал время и в нужный момент ударил своей ротой по фашистам с тыла, смял их боевые порядки, уничтожил до сотни солдат и офицеров.

Вспоминая о боях на северном берегу Западной Двины, Манштейн писал относительно дивизии «Мертвая голова»: «В ходе боев я все время должен был оказывать помощь дивизии, но не мог предотвратить ее сильно возрастающих потерь. После десяти дней боев три полка дивизии пришлось свести в два».

Наша 42-я танковая удерживала рубеж в районе Дагды до исхода дня 3 июля. Но на правом фланге 27-й армии крупные силы гитлеровцев прорвали оборону и овладели городом Резекне (шестьдесят пять километров северо-восточнее Даугавпилса). Положение осложнилось. Попытка выбить противника из Резекне успехом не увенчалась. Группа генерал-лейтенанта Акимова (части воздушно-десантного корпуса) с боями вынуждена была отступать в направлении Карсава — Остров. К вечеру мы получили письменный приказ командарма: немедленно начать организованный отход корпуса, занять новый рубеж Лудза — Лаудери и удерживать его до исхода дня 4 июля.185-я и 46-я дивизии отходили, отбиваясь от наседающего врага. Особенно доставалось 42-й танковой дивизии. Противник стремился во что бы то ни стало окружить и уничтожить ее.

Прикрывать отход дивизии Воейков поручил полку Горяинова. Тот занял оборону северо-западнее Дагды. На рассвете 4 июля гитлеровцы потеснили боевое охранение и начали приближаться к переднему краю обороны полка.

Когда неприятель оказался как на ладони, последовал шквал огня из всех видов оружия. Несколько вражеских танков и орудий сразу же были подбиты. Гитлеровцы остановились. Воспользовавшись замешательством, Горяинов контратаковал и прорвался к командному пункту 121-й пехотной дивизии 16-й немецкой армии. В ходе боя был убит командир этой дивизии генерал-майор Ланцелло. Полк Горяинова нанес удар тем же вражеским частям, которые громил в местечке Краслава, идя на Даугавпилс.

Обстановка оставалась сложной. Воейкову не удавалось связаться с Горяиновым (радиосвязь работала с большими перебоями), а нужно было срочно отдать ему приказ об отходе на следующий рубеж, иначе полк попадал в окружение.

Начальник связи корпуса подполковник А.Я. Остренко, большой мастер своего дела, принимал все меры, чтобы связаться с полком, но тщетно — Горяинов не отвечал. Да и нельзя было во всем винить связистов. Радиостанции у нас в то время не отличались надежностью, и с зарядкой их дело обстояло неважно. Чисто нарушалась и проволочная связь. Нередко мы вынуждены были посылать с приказами офицеров связи на самолетах, автомашинах, мотоциклах.

Чтобы быстрее связаться с Горяиновым, теперь тоже нужен был смелый и находчивый офицер, который сумел бы пробраться по территории, занятой врагом. Переглянулись мы с Воейковым: кого послать? Оба знали: большинство штабных офицеров сейчас в полках.

— Кто возьмется передать Горяинову устный приказ? — спрашиваю трех офицеров, стоящих рядом с Остренко.

— Я! — неожиданно для нас вызвался следователь корпуса военюрист 2 ранга Савелий Григорьевич Новиков.

Я несколько усомнился, сумеет ли военюрист выполнить столь ответственное поручение, требующее военных навыков. Но выбора не было, а время поджимало. Решил послать Новикова. Дал ему чистую карту, рассказал, где искать Горяинова, предупредил, чтобы никаких пометок на карте не делал.

За шесть часов Новиков пробрался в полк, выполнил поручение и вернулся. Увидев военюриста, я просто глазам не поверил. Обнял его и от души поблагодарил^[4].

Наступление превосходивших сил противника заставило нас 4 июля оставить рубеж Лудза — Лаудери и с боями отойти к Себежу и Опочке. А на следующий день генерал Берзарин приказал отвести все войска армии на старую государственную границу СССР, заняв оборону по рекам Лже и Синяя на участке Пустошка — Красногородское — Мозули.

В ночь на 6 июля к нам в штаб прибыл член Военного совета Северо-Западного фронта генерал-лейтенант В. Н. Богаткин, обаятельный, высокой культуры человек. С Владимиром Николаевичем я познакомился еще в 1940 году, когда он был начальником политуправления Московского военного округа, а я командовал Первой Московской Пролетарской дивизией.

Перед тем как начать разговор со мной, Богаткин решил заслушать доклад начальника штаба об обстановке. Асейчев^[5] все детально доложил. Он точно знал, где и что делается в любой час. Владимир Николаевич поблагодарил начальника штаба за службу.

— Мне хотелось бы из первых уст услышать, как складывается обстановка на Северо-Западном фронте в целом и создаются ли оборонительные рубежи позади нас, на ленинградском направлении? — обратился я к члену Военного совета.

— Немного погодя отвечу, а сейчас слушайте. Командование фронта высоко оценило действия вашего корпуса. Награждено более шестисот человек, в том числе вы, Дмитрий Данилович, награждены орденом Красного Знамени. Поздравляю! — он крепко пожал мне руку. Я опешил:

— У нас награды отбирать надо… Отступаем же!

— Может, кое у кого и следовало бы отобрать, — спокойно возразил Владимир Николаевич, — но не у всех. — И продолжал: — Обстановка, прямо скажем, сложная. Противник нажимает по всему фронту. И особенно в направлении Остров — Псков. Здесь он создал сильный танковый кулак в три, а может быть, и в четыре дивизии и совместно с мотопехотой при поддержке авиации лезет напролом.

Вы спрашиваете насчет оборонительных рубежей? Их строят не только наши инженерные войска, но и многотысячные отряды рабочих ленинградских предприятий. И вы неплохо им помогаете тем, что сдерживаете натиск врага.

А теперь, товарищ Лелюшенко, расскажите, как дела у вас?

— Сильно напирает противник, товарищ генерал-лейтенант. Бьем, а он продолжает лезть, особенно в направлении Опочка — Новоржев.

— Да, это одно из важных для него направлений, — подтвердил Богаткин.

Наутро мы с Владимиром Николаевичем выехали в 46-ю дивизию. Неприятель наступал здесь двумя танковыми и одной моторизованной дивизиями. На месте нас встретил комдив Копцов. Он доложил, что сегодня противник уже два раза танками с пехотой при поддержке тридцати бомбардировщиков пытался прорвать оборону, что атаки отбиты.

Владимир Николаевич с нескрываемым восхищением смотрел на Копцова. Дважды раненный за эти дни, Василий Алексеевич оставался в строю. Правая рука подполковника была аккуратно подвязана и вложена за отворот комбинезона, на голове темно-синяя, под цвет танкистского шлема повязка.

Побеседовали с В. А. Копцовым^[6] и военкомом В. И. Черешнюком о задачах дивизии. Побывали в танковом полку И. П. Ермакова. Прощаясь, Богаткин^[7] сказал:

— Нужно стойко держаться, скоро придет подкрепление, и тогда, вероятно, появится возможность дать вам передышку. Командование знает, что корпус находится в непрерывных боях и понес тяжелые потери. Есть решение вывести вас в резерв фронта, пополнить личным составом, вооружением, боеприпасами.

В те тяжелые минуты всем нам было очень приятно, что член Военного совета фронта нашел время побывать в полках, ведущих бои в сложной обстановке. Надо ли говорить, как это подняло наше настроение.

Вечером 6 июля гитлеровцы начали наступление на Опочку. Их встретили контратаками стрелковые полки Б. С. Маслова, Г. И. Чернова и особенно батальон майора К. И. Рогатеня и подразделения лейтенанта С. Т. Коровина из 185-й дивизии при огневой поддержке полка Т. Н. Вишневского. Артиллерийским огнем здесь руководил лично начальник артиллерии корпуса полковник Г. И. Хетагуров. Этот замечательный офицер и отличный специалист был тяжело ранен под Опочкой, но после излечения возвратился в строй, и мы еще встретимся с ним на страницах книги.

В районе Опочки врагу был причинен большой урон. Дивизия Рудчука остановила неприятеля. Петр Лукич и здесь показал конармейскую хватку.

Большую помощь комдиву все время оказывал заместитель начальника политотдела дивизии полковой комиссар Алексей Иванович Шмелев^[8]. Неутомимый труженик, он настойчиво проводил партийно-политическую работу в сложных условиях. В атаках, обороне и при отходе Шмелева всегда можно было видеть на самых ответственных участках, о чем не раз говорил сам Рудчук.

В эти же дни мы получили распоряжение командарма-27 о выводе корпуса в резерв. Начали передавать боевые участки другим частям 27-й армии, но противник повел столь яростные атаки танками и авиацией, что нечего было и думать о выходе в резерв.

Упорные оборонительные бои продолжались весь июль и часть августа, вплоть до выхода к реке Ловати. 21-му механизированному корпусу, как и многим другим соединениям, которые приняли на себя первые удары врага, пришлось вести тяжелые оборонительные бои, не имея соседей, с открытыми флангами.

В мирных условиях мы, к сожалению, мало учились этому виду боя. Да и в инструкциях данный вопрос недостаточно был отражен. И все же в той сложной до предела обстановке, учась буквально на ходу, корпусу вместе с другими войсками Северо-Западного фронта удалось задержать наступление немецко-фашистских войск на Ленинград. В районе Западной Двины были созданы условия для подхода наших резервов и организации оборонительных рубежей. И не случайно Манштейн писал о тех днях: «Цель — Ленинград — отодвигалась от нас в далекое будущее». Сама жизнь показывала, что мы способны бить сильного врага. Заслуги корпуса высоко оценила Родина: более девятисот воинов получили правительственные награды.

Глава вторая В Москве

На втором месяце войны Ставка приняла решение упразднить корпуса и подчинить дивизии непосредственно армиям. Расформировали и наш 21-й мехкорпус. В конце августа я приехал в Москву за новым назначением.

Столица уже испытала налеты вражеской авиации. Началась эвакуация населения. Город посуровел. По улицам шагали патрули, повсеместно проводилось затемнение. И при всем том не только штатские люди, но даже многие военные, работавшие в различных управлениях Наркомата обороны, очевидно, не до конца сознавали, какая смертельная угроза нависла над Москвой. Тем, кто находился в городе, казалось, что фронт еще далеко, что, хотя наши войска и отступают, Красная Армия скоро нанесет контрудар и вышвырнет захватчиков за пределы страны. Об этом мечтал каждый, и желаемое невольно принимали за действительное. А между тем бои уже шли в районе Смоленска. Фронт быстро приближался к границам Московской области.

28 августа мне приказали явиться в Кремль, в Ставку. Всю свою солдатскую жизнь я провел в строю. В центральных правительственных учреждениях бывать не приходилось. Честно говоря, я тогда не совсем ясно представлял, каковы функции Ставки, кто в нее входит. Знал только, что это — высшая штабная организация военного времени.

Шел в Кремль с большим волнением. Не успел осмотреться в приемной, как ко мне приблизился товарищ в штатском. Сначала показалось, что мы уже где-то встречались.

— Вы, наверное, с фронта? — спросил он.

— Да, только вчера.

— Давайте познакомимся. Моя фамилия Малышев.

Я представился.

— Присядем. Хотелось бы кое-что спросить у вас. Присели.

— Скажите, как показали себя в боях наши Т-34?

— Очень хорошо. Танки противника T-IV с их короткоствольной семидесятипятимиллиметровой пушкой по силе огня, маневренности и броневой защите не идут с «тридцатьчетверками» ни в какое сравнение.

— А как БТ и Т-26?

— Эти явно устарели. Еще до начала войны мы, танкисты, предлагали надеть на них дополнительную броню. Приходилось приспосабливать к этим машинам так называемые «экраны», даже своими силами в походных мастерских. Помню, в экранированный таким образом танк Т-26 попало во время финской кампании двенадцать снарядов. И ни один не пробил броню! Но это разумное предложение не было осуществлено.

— Да, решение в свое время состоялось, но не было доведено до конца, — с горечью сказал Вячеслав Александрович. — Только теперь мы проектируем новые машины. Хотите посмотреть модель?

— Хочу, конечно… Но меня могут вызвать.

— Найдут — это рядом.

Мы поднялись наверх. У входа в кабинет на табличке читаю: «Заместитель председателя Совнаркома В. А. Малышев». Я даже вздрогнул, но вида не подал.

В кабинете Вячеслав Александрович взял со стола увесистую модель незнакомого мне танка. Из башни глядели два пушечных ствола. Внешне машина чем-то напоминала «тридцатьчетверку», только башня была перенесена к корме.

— Как подсказывает боевой опыт? — спросил Малышев.

— Честно? — Я с пристрастием разглядывал модель.

— Совершенно честно, как думаете.

— Тут две семидесятишестимиллиметровые пушки. Значит, нужно иметь двух наводчиков, двух заряжающих. Не много ли? Габариты танка от этого увеличатся. Увеличится и вес машины, а следовательно, замедлится маневр. Может быть, лучше поставить одну пушку, но дать к ней побольше боеприпасов, посильнее сделать броню, особенно в лобовой части корпуса и башни. Побольше иметь горючего.

— Соображения серьезные, над этим следует подумать, — сказал Вячеслав Александрович^[9].

Через несколько минут я вернулся в приемную. После того как часовой проверил пропуск, ко мне подошел офицер:

— Вы товарищ Лелюшенко?

— Да.

— Прошу, товарищ генерал, заходите!

В кабинете я увидел Сталина и Шапошникова ^[10]. Сталин, задумавшись, стоял у стола, на котором лежала оперативная карта. Я представился. Он внимательно посмотрел на меня и спросил:

— Когда вы сформируете танковые бригады? Видимо, Сталин полагал, что мне известно о новом назначении.

— Какие? Я не знаю, о каких бригадах идет речь.

— Разве?

— Я только вчера с фронта.

— Ну, хорошо. На вас возлагается ответственная задача. Товарищ Шапошников, подробно объясните Лелюшенко цель нашего вызова.

Борис Михайлович сказал:

— Вы назначены заместителем начальника Главного автобронетанкового управления Красной Армии. Вам поручается в сжатые сроки сформировать двадцать две танковые бригады. Материальная часть будет поступать с заводов страны и из ремонтных мастерских. План формирования в Бронетанковом управлении есть. По мере готовности докладывайте нам через товарища Федоренко или непосредственно в Ставку, когда мы потребуем.

Затем он спросил о фронтовых делах. Я повторил то, что говорил Малышеву, и добавил, что, на мой взгляд, целесообразно восстановить в армии корпуса. Мне казалось также, что в полках надо иметь подразделения автоматчиков, а распыленные по стрелковым батальонам 82-миллиметровые минометы необходимо свести в полковые дивизионы. Коснулся и некоторых других вопросов.

— Ваши предложения будут рассмотрены, — заверил маршал. — Свои соображения о минометах и автоматах передайте начальнику Главного артиллерийского управления Яковлеву. Что касается танков — повидайтесь с конструктором товарищем Котиным.

На другой день я повидался с Николаем Дмитриевичем Яковлевым и Жозефом Яковлевичем Котиным. Обстоятельно переговорив обо всем, мы решили в ближайшие дни вернуться к волновавшим нас вопросам.

В Бронетанковом управлении меня встретил с газетой в руках майор А. Ефимов, который в числе других был направлен в Москву послерасформирования 21-го корпуса.

— А наш-то Александр Михайлович по-прежнему колотит фашистов! — И протянул мне «Правду».

Очерк назывался «Горяиновцы». Он рассказывал об ударе по одному из штабов противника, нанесенном 42-м мотострелковым полком А. М. Горяинова. Разгромив штаб, Горяиновцы в числе прочих трофеев захватили две автомашины с Железными крестами.

— Дерутся наши ребята. Отлично дерутся! — с завистью произнес Ефимов. — Скорей бы вернуться к ним!

— Потерпите. Придет время, и нас позовут.

Накануне Ставка послала генерал-лейтенанта Я. Н. Федоренко на Северо-Западный фронт для изучения боевого опыта. Временно обязанности начальника Главного автобронетанкового управления исполнять приказали мне.

В те дни довелось часто встречаться с Вячеславом Александровичем Малышевым, который руководил танковой промышленностью и был, так сказать, нашим шефом. Поражала его кипучая энергия. Будучи очень занятым человеком, Малышев не упускал случая встретиться и поговорить с фронтовиками-танкистами, терпеливо выслушивал их претензии и замечания. Он часто бывал на прифронтовых полигонах, где испытывались новые машины, провожал в действующую армию сформированные танковые соединения.

Ему можно было запросто, не опасаясь нагоняя, позвонить поздно ночью или рано утром. Вячеслав Александрович всегда был «у себя». Он не имел привычки откладывать решения, ссылаясь на трудности. Работать с таким человеком было приятно и легко.

Малышев сплотил вокруг себя талантливых конструкторов, которые в ходе войны создали великолепные танки. Благодаря его неустанным трудам наша танковая промышленность в короткие сроки перестроилась на военный лад, стала давать фронту хорошие боевые машины. Блестящий руководитель с глубокими инженерными познаниями, Вячеслав Александрович был одним из выдающихся организаторов нашей победы.

…В конце сентября 1941 года состоялась Московская конференция трех держав — СССР, США и Англии ^[11] по вопросам взаимных военных поставок. Н. Д. Яковлев и я были включены в состав советской делегации в качестве военных экспертов и вели переговоры с английскими и американскими коллегами о поставках Советскому Союзу танков и артиллерийского вооружения. В официальном коммюнике, опубликованном после конференции, говорилось, что она имела целью решить вопрос, «как наилучшим образом помочь Советскому Союзу в том великолепном отпоре, который он оказывает фашистскому нападению», а также вопросы «о распределении общих ресурсов» и «о наилучшем использовании этих ресурсов…»

Военные эксперты союзников на словах выражали полное понимание наших нужд, восхищались мужеством советских войск. Однако когда дело доходило до решений, проявляли удивительную изворотливость. Ссылаясь на трудности доставки и собственные нужды, они всячески старались затянуть сроки поставок и сократить их размеры.

И все же делегация Советского Союза добилась принятия совместных решений. США и Англия обязались с 1 октября 1941 года по 30 июня 1942 года ежемесячно поставлять нам четыреста самолетов, пятьсот танков, двести противотанковых ружей, две тысячи тонн алюминия, тысячу тонн броневых листов для танков, семь тысяч тонн свинца, полторы тысячи тонн олова, триста тонн молибдена, тысячу двести пятьдесят тонн толуола.

Жизнь в управлении шла своим чередом. Танков мы получали в несколько раз меньше, чем требовали войска. Требовали они минимум, исходя из самой насущной нужды. Но что мы могли сделать?

Истинную радость испытывали работники управления в дни отправки на фронт новых танковых бригад. Правда, танков в бригадах было немного, но все машины — новые, с хорошей броней и оружием. Впоследствии эти бригады отличились во многих сражениях. Командовали ими замечательные командиры: А. Г. Кравченко, Н. Н. Радкевич, М. Д. Соломатин, П. А. Ротмистров, Ф. Т. Ремизов и другие.

Танковые бригады формировались под Москвой и в других местах. Командирами средних и тяжелых танков, как правило, назначали лейтенантов и старших лейтенантов; батальонами командовали подполковники и полковники; бригадами — полковники и генералы. Личный состав имел боевой опыт, знал войну. Подавляющее большинство танкистов были коммунисты и комсомольцы.

По указанию Ставки танковые бригады нередко отправлялись на фронт походным порядком прямо из районов формирования. Настроение у всех было боевое. На прощальных митингах красноармейцы и командиры клялись по-суворовски бить врага, и слово свое держали. С фронта приходили добрые вести. В списках награжденных, которые регулярно публиковались в печати, я часто встречал имена знакомых танкистов.

В последних числах августа меня пригласили в Кремль для вручения награды.

Вместе с нами, фронтовиками, в Свердловском зале собрались бойцы МПВО, отличившиеся при отражении первых налетов вражеской авиации на Москву. Среди них было немало женщин и совсем молоденьких девушек. В минуту опасности они успешно тушили пожары, смело обезвреживали зажигательные бомбы. Сейчас славные наши москвички сидели притихшие, серьезные.

Нам объявили, что вручать награды будет Михаил Иванович Калинин. Работники его секретариата обходили награжденных и тихо шептали: «Не очень крепко жмите Калинину руку». Когда вошел Михаил Иванович, все встали и зааплодировали. Но он замахал руками.

— Это вам надо аплодировать, герои, верные защитники Родины! Вам, а не мне. Примите мои самые горячие поздравления.

Калинин произнес короткую речь. Он сказал, что ему доставляет большое удовольствие вручить ордена воинам, которые научились бить врага. А скоро его научатся бить бесстрашно и умело все красноармейцы и командиры, и тогда мы погоним гитлеровцев с нашей священной советской земли.

Один за другим подходили мы к Михаилу Ивановичу и, забыв про предупреждение, крепко жали его сухую старческую руку. Он по-отцовски обнимал награжденных. Желал им новых боевых успехов. И то и дело смахивал белым платком набегавшие на глаза слезинки.

От имени награжденных слово предоставили мне. Я заверил, что фронтовики сделают все, чтобы выполнить свой долг перед Родиной.

Когда стали расходиться, М. И. Калинин задержал меня:

— К вам, товарищ Лелюшенко, у меня несколько вопросов. — И, заметив мое смущение, добавил: — Побеседуем немного. Мне очень хочется знать, как вы там воюете на фронте. Выпьем по стакану чаю. Не возражаете?

Мы сели на диван у столика. Принесли чай. Михаил Иванович долго помешивал в стакане ложечкой, потом поднял на меня умные, светящиеся добротой глаза и спросил:

— Очень трудно там?

— Трудно: сила у него большая.

— Вот ведь как получилось… Думали воевать на чужой земле, а приходится отступать на своей. Нелегко. Это надо пережить. Надо выстоять, иного выхода у нас нет.

Калинин расспрашивал о боях, в которых мне довелось участвовать, интересовался качеством нашего и немецкого оружия.

Речь зашла и о порядке вручения наград. Я сказал, что только единицы могут приехать в Москву за орденом. Люди нередко гибнут, так и не увидев заслуженной награды.

— Это непорядок. Его надо срочно исправить. Война идет третий месяц, а мы здесь все еще живем, как в мирное время. Обязательно продумаем, как сделать так, чтобы герои получали награды непосредственно на фронте, сразу после боя. Человек хочет покрасоваться наградой. А мы лишаем его этой радости. Ведь воин, отмеченный Советской властью, — это особый воин. Он у всех на виду. С него берут пример, на него равняются. Он сам становится другим, сознавая свою особую ответственность.

Я уходил из Кремля глубоко взволнованный беседой с М. И. Калининым. О ней не раз вспоминал потом, часто рассказывал офицерам и солдатам. И всегда при этом видел перед собой замечательного большевика-ленинца, которому даже большие государственные заботы не мешали слышать биение солдатского сердца.

…Мое «сидение» в Автобронетанковом управлении кончилось совершенно неожиданно. Поздно вечером 1 октября дежурный сказал, что меня срочно вызывают в Ставку. Зачем опять? В тот день я уже несколько раз докладывал о готовности сформированных бригад, получил указание — когда, куда и какие бригады отправить.

Собрал сводки и документы. Камуфлированная машина понеслась по пустынным московским улицам.

Через несколько минут я был уже в приемной. Миновав массивную дверь, зашагал по широкому коридору, застланному ворсистым ковром, к знакомому кабинету. На этот раз ждать пришлось недолго.

— Вы много раз просились на фронт. Сейчас есть возможность удовлетворить вашу просьбу, — сказал Сталин.

— Буду рад.

— Ну и хорошо. Срочно сдавайте дела по управлению и принимайте Первый Особый гвардейский стрелковый корпус. Правда, корпуса, как такового, пока еще нет, но вы его сформируете в самый кратчайший срок. Вам ставится задача: остановить танковую группировку Гудериана, прорвавшую Брянский фронт и наступающую на Орел. Все остальное уточните у товарища Шапошникова.

— Благодарю за доверие! — сказал я и отправился к Шапошникову.

Борис Михайлович познакомил меня с оперативной обстановкой и сообщил, что в течение четырех — пяти дней необходимо сформировать 1-й Особый гвардейский стрелковый корпус. В его состав войдут: 5-я и 6-я гвардейские стрелковые и 41-я кавалерийская дивизии, 4-я и 11-я танковые бригады и два артполка. А несколько позже будут подчинены воздушно-десантный корпус, три дивизиона реактивной артиллерии и 6-я авиационная группа. Задача: не допустить противника к Орлу. Корпус будет подчиняться непосредственно Ставке.

Я узнал, что 5-я и 6-я гвардейские стрелковые дивизии прибудут с Ленинградского фронта, 4-я танковая бригада формируется на Дону, 11-я танковая бригада находится в ста пятидесяти километрах от Москвы, воздушно-десантный корпус — примерно в трехстах километрах от намеченного для него района сосредоточения, 41-я кавалерийская дивизия — тоже довольно далеко.

Итак, в корпусе в данный момент, кроме командира, никого нет. А противник подходит к Орлу. Такова обстановка.

Вернувшись в управление, я вызвал офицера отдела боевой подготовки подполковника Ивана Петровича Ситникова, которого знал как способного штабного работника. Коротко рассказав о разговоре в Ставке, я спросил:

— Как вы смотрите на то, чтобы занять должность начальника оперативного отдела штаба корпуса?

— Готов, товарищ генерал! Кто будет начальником штаба?

— Полковник Глуздовский. Знаете?

— Встречались.

— Кого из работников Автобронетанкового управления вы бы порекомендовали в штаб корпуса?

— Нелегкую задачу вы мне задали, товарищ генерал! — улыбнулся Ситников.

— И все же, Иван Петрович, подумайте.

А самого не покидала мысль: «Как с корпусом? Генерал без войска что солдат без оружия. Для почина хоть что-нибудь иметь бы сейчас под руками!»

И тут меня осенило. Я вспомнил, что в Резерве Ставки в Ногинске находится 36-й мотоциклетный полк.

— Кстати, Иван Петрович, получите и первое задание. Надо срочно выяснить, на месте ли сейчас командир мотоциклетного полка подполковник Танасчишин. Предупредите его, чтобы никуда не выезжал.

— Хорошо!

— И еще. Не знаете ли, какие части есть в резерве поблизости у наших собратьев по оружию?

— У артиллеристов, кажется, есть училище в Туле.

Я твердо решил, что буду просить Ставку подчинить 1-му Особому корпусу полк Т. И. Танасчишина и артиллерийское училище.

— А в штаб корпуса могу рекомендовать Абросимова, Остренко и Ефимова. Двое из них воевали с нами под Даугавпилсом, — заключил Ситников.

— Согласен, вносите в список.

Так началось формирование 1-го Особого корпуса.

Ночью снова раздался звонок. Опять вызывают в Ставку. Меня встречает офицер. Небольшая комната. Сидят Сталин, Ворошилов, Микоян и маршал Шапошников. Подняв голову от карты, Борис Михайлович говорит:

— Мы вызвали вас снова, так как обстановка резко изменилась. Гудериан уже недалеко от Орла. Сформировать корпус нужно не за пять дней, а за день — два. Вам с генералом Жигаревым^[12] надо немедленно вылетать в Орел и на месте во всем разобраться.

— Прошу разрешения доложить свой план.

— Докладывайте, голубчик, что вы придумали.

— В Орел сейчас лететь нет смысла. Ни наземных, ни воздушных наших войск там нет. Авиация противника, вероятно, уже господствует над городом. Прошу подчинить мне 36-й мотоциклетный полк, находящийся в вашем Резерве, и Тульское артиллерийское училище. С ними двинусь навстречу Гудериану. По пути подберу отступающих и вышедших из окружения. Этими частями организую оборону до подхода главных сил корпуса. Штаб корпуса расположу в Мценске.

— Думаю, что предложение Лелюшенко можно принять, — сказал Ворошилов после короткого раздумья. Микоян тоже отнесся одобрительно. Шапошников дополнил:

— Выступать нужно быстрее. Немедленно по тревоге поднять мотоциклетный полк и училище и приступить к выполнению задачи.

— Так можно, — сказал Сталин и добавил: — Дальше Мценска противника не пропускать! — И красным карандашом прочертил мне на карте конечный рубеж обороны по реке Зуше.

Прямо из Ставки я позвонил командиру мотоциклетного полка подполковнику Т. И. Танасчишину:

— Объявить полку боевую тревогу. Обеспечить личный состав двумя боекомплектами, пятьюстами противотанковыми минами. Взять с собой три сотни бутылок с зажигательной смесью. Горючего — на три заправки; продовольствия — на четыре дня. Через два часа выступить по маршруту Москва — Серпухов — Тула. От Тулы будьте готовы повести разведку на широком фронте. Основное направление Тула — Мценск — Орел.

Затем связался с Тульским артиллерийским училищем. Там уже получили приказ Ставки о подчинении 1-му Особому гвардейскому стрелковому корпусу.

Приказал немедленно поднять училище по боевой тревоге и выступить в направлении Мценск — Орел. Задача: основными силами организовать оборону по реке Зуше у Мценска, перехватывая шоссе, а остальными — занять выгодный рубеж, ближе к Орлу. Завтра искать встречи со мной на юго-западной окраине Мценска.

Пока я находился в Ставке, в Бронетанковое управление прибыли: комиссар 1-го Особого гвардейского стрелкового корпуса бригадный комиссар Константин Леонтьевич Сорокин, первый заместитель комкора генерал-майор танковых войск Алексей Васильевич Куркин, заместитель командира корпуса по пехоте генерал-майор Виктор Алексеевич Визжилин.

Поздно ночью 1 октября оперативная группа штаба корпуса выехала из Москвы. Спустя несколько часов нам стало известно, что генерал-полковник авиации П. Ф. Жигарев так и не сумел выполнить распоряжение Ставки и побывать в Орле. Как я и предполагал, в воздухе там уже господствовали немецкие самолеты…

На рассвете на северной окраине Серпухова мы догнали мотоциклетный полк. Начинался сто третий день войны.

Глава третья Отпор под Мценском

Впервые я услышал имя немецкого генерала Гудериана в 1938 году. Тогда его книга «Внимание, танки!» вызвала горячие споры в военной среде. Гудериан выступал как апологет танков и считал, что им предстоит решать судьбу будущих сражений.

Потом я узнал, что танковые соединения Гудериана победным маршем прошли по полям Польши и Франции, и лишь при стычках с нашими «тридцатьчетверками» начались у него осечки.

Встреча с войсками Гудериана должна была состояться в очень невыгодных условиях. Фашистская армада бешено рвалась к Туле и Москве, а наш Особый корпус существовал лишь номинально — располагали мы только мотоциклетным полком со ста пятьюдесятью мотоциклами, одним танком Т-34 да отрядом артучилища. Было у нас еще одно: безграничное желание любой ценой выполнить приказ, не допустить врага к Туле.

В дороге я познакомился со своими новыми помощниками. Бригадный комиссар К. Л. Сорокин уже имел боевой опыт. Воевать он начал начальником политотдела 16-й армии. Участвовал в тяжелом Смоленском сражении. Генерал-майоры А. В. Куркин и В. А. Визжилин тоже успели получить боевое крещение. В нашей группе ехали и бывалые офицеры Остренко, Ефимов, Ситников, Подолынный, вместе с которыми мне уже довелось сражаться.

Глядя на широкую ленту шоссе, то нырявшую вниз, то вновь поднимавшуюся на пригорки, я все больше думал о том, что местность и обстановка во многом напоминают первые дни войны.

Прорвавшись танковой группировкой в нашу оперативную глубину, Гудериан развивает наступление на Орел, чтобы затем идти на Москву. В июне танки фашистского генерала Манштейна тоже выскочили вперед и, проникнув в глубь нашей территории, заняли Даугавпилс, имея дальнейшей целью выход на Ленинград. В обоих случаях авиация противника господствовала в воздухе. Тогда мы вступали в бой с ограниченными силами, теперь тоже: 1-й Особый гвардейский стрелковый корпус только начинает зарождаться. Даже оперативная обстановка выглядела идентичной. В обоих случаях фланги были открыты и у нас и у противника. Видимо, и здесь нашему корпусу придется сражаться с врагом без соседей. Значит, пригодится накопленный нами опыт! Поведем активную разведку на широком фронте, будем наносить удары по флангам и тылу врага, встречать его из засад, нападать на штабы. Введем неприятеля в заблуждение относительно наших намерений и количества войск, а с подходом основных сил организуем жесткую оборону и затем нанесем контрудар.

Эти соображения я высказал своим коллегам. Они поддержали такой замысел.

Днем 2 октября добрались до Тулы. Здесь, в городе старейших русских оружейников, еще не знали, что гитлеровцы прорвали оборону Брянского фронта и подходят к Орлу. Начальник связи корпуса подполковник А. Я. Остренко принес радиограмму. Ставка сообщала, что противник начал наступать на центральном участке Западного фронта, в районе Вязьмы. Это означало, что фашистские войска перешли в общее наступление на Москву.

Во дворе Тульского артиллерийского училища, куда мы заехали, на широком плацу стояли 152-миллиметровые гаубицы, 76– и 45-миллиметровые пушки. Здесь были собраны все учебные орудия, которые можно использовать в бою. Но транспорта училище не имело. Пришлось мобилизовать городские автобусы. В полдень курсанты приступили к выполнению боевого задания.

Утром следующего дня штаб корпуса расположился в Мценске. Маленький среднерусский городок напоминал растревоженный муравейник. По узким улицам тащились подводы с домашним скарбом, нескончаемым потоком шли люди. От встретившихся офицеров узнали: штаб Орловского военного округа во главе с командующим генерал-лейтенантом А. А. Тюриным выехал в Елец; в Орел ворвались немецкие танки.

Разыскав секретаря Мценского горкома партии Ивана Григорьевича Суверина, мы рассказали ему обстановку и сообщили о наших намерениях. В тот момент Суверин руководил эвакуацией и одновременно организовывал из партийных, советских и комсомольских активистов партизанский отряд и подпольный райком партии.

Забегая вперед, скажу, что партизанский отряд Суверина, насчитывавший до двухсот человек, оказывал большую помощь нашим войскам, действовавшим на орловском направлении. Ценные данные о противнике не раз доставляли нам партизанские разведчики В. Петрищев, В. Ложкин, А. Кудрявцева, Л. Дмитриева. Хочется сказать им большое солдатское спасибо…

Во второй половине дня поступило первое боевое донесение от командира 36-го мотоциклетного полка Т. И. Танасчишина: «В 12 часов дня 3 октября разведгруппа № 3 примерно в 8–10 км северо-восточнее Орла столкнулась с противником, двигавшимся из города в направлении Мценска. Огнем из танка Т-34 подбили два танка, один бронетранспортер и три мотоцикла противника. На поле боя враг оставил восемь трупов, а тремя танками отошел, утащив на буксире поврежденные танки. Наша разведгруппа, преследуя отходившего противника, была остановлена на окраине Орла артиллерийским огнем неприятеля».

Обстановка немного начинала проясняться. Чтобы приблизительно знать, какими силами противник занимает Орел, я решил выехать к Танасчишину. Часа через два мы с Куркиным были уже у мотоциклистов. На поле боя догорал немецкий бронетранспортер — свидетельство недавней схватки. Узнай тогда Гудериан, что против его панцирной армады сражалась наша единственная «тридцатьчетверка» молодого лейтенанта Новичкова, фашистский генерал приказал бы расстрелять своих разведчиков. Но немцы были верны шаблонным представлениям о бое. Они решили, что за нашим танком-разведчиком движется множество боевых машин, и потому сочли за благо отойти в город.

Я поставил задачу Т. И. Танасчишину на разведку Орла.

К нашей группе подъехали четыре мотоциклиста.

— Командир сто тридцать второго пограничного полка подполковник Пияшев, — представился один из них.

Я спросил Пияшева, какую задачу выполняет его полк и где он сейчас находится.

— В роще, в двух километрах отсюда. Должен идти на Орел.

— С этого момента вы подчиняетесь мне. Будем вместе бить врага.

Полку Пияшева было поручено оседлать шоссе Орел — Мценск и удерживать рубеж до подхода основных сил корпуса. Для усиления полка выделили два пушечных бронеавтомобиля БА-6, двенадцать мотоциклов с пулеметами, двести противотанковых мин и сотню бутылок с горючей смесью — все из хозяйства Танасчишина. Пияшев повеселел.

Поздно ночью от него поступило донесение: «В 21 час пять танков противника с пехотой ворвались в оборону полка. Атака отбита. Враг оставил на поле боя один танк, два бронетранспортера, восемь мотоциклов и до двух десятков убитых и раненых. Шесть солдат и два унтер-офицера захвачены в плен. Продолжаю удерживать оборону. Особую доблесть показал в бою командир батальона капитан Хрусталев».

Вскоре пленных доставили в штаб корпуса. На допросе они показали, что в Орле находятся части 4-й танковой дивизии из состава 24-го танкового корпуса 2-й танковой группы Гудериана. Это становилось опасным. Ведь сзади нас пока не было никаких сил.

Почти в те же часы в Мценск прибыл полковник Владимир Алексеевич Глуздовский, назначенный к нам начальником штаба. Он привез из Москвы приятные вести: ночью должна прибыть 4-я танковая бригада, а через два дня с Ленинградского фронта подойдут первые части 6-й гвардейской стрелковой дивизии.

На душе стало немного легче, однако тревога ни на минуту не покидала меня. Ведь Тула совсем рядом, а там — и Москва.

— Послать бы кого-нибудь из наших в Тулу, — будто прочитав мои мысли, предложил бригадный комиссар Сорокин. — Надо рассказать городским властям об обстановке, помочь организовать самооборону.

Предложение было дельное. Три офицера во главе с майором Ефимовым тотчас выехали в Тулу. Сведения о противнике, полученные от пленных, были срочно доложены в Ставку.

— Держитесь, голубчик, пополнение вот-вот получите, — сказал маршал Шапошников.

И действительно, в ночь на 4 октября в Мценск прибыл эшелон с танками. Мы с Сорокиным поехали на железнодорожную станцию. Было очень темно, накрапывал дождь. У разгрузочной площадки виднелся длинный состав. Впереди устало пыхтел мощный паровоз ФД. В пристанционном скверике стояли два штабных автобуса. В одном из них мы нашли заместителя командира бригады полковника П. А. Рябова, сообщившего, что первый эшелон 4-й танковой бригады прибыл в составе шестнадцати танков. Его, как и другие части, провожал на фронт заместитель Председателя Совнаркома Вячеслав Александрович Малышев.

Перед Рябовым была поставлена задача: выделить две группы на танках Т-34 и КВ и во что бы то ни стало разведать силы противника в Орле. Первую группу возглавил капитан В. Гусев, вторую — старший лейтенант А. Бурда. В предрассветной темноте разведчики выступили из Мценска.

Вечером танкисты Гусева ворвались в Орел. Семь наших машин, непрерывно ведя огонь из орудий и пулеметов, пронеслись по улицам. Под гусеницами мощных танков, словно спичечные коробки, трещали «опели», «мерседесы», «Рено», «шкоды».

Бывший работник Орловского обкома партии Лука Степанович Гапоненко^[13] недавно рассказал мне, какая паника охватила немцев, когда в город ворвались советские танки. Фашисты ошалело метались по улицам, вели беспорядочный огонь, в том числе и по своим, многие попадали под гусеницы наших боевых машин.

Бой на улицах Орла длился около трех часов, пока у наших не кончились боеприпасы. За это время они уничтожили девятнадцать танков, восемь орудий, около ста автомашин, несколько сот вражеских солдат и офицеров. Отходя, танкисты В. Гусева столкнулись с разведгруппой гитлеровцев, возвращавшейся в Орел. В течение трех минут они раздавили четыре бронетранспортера, а экипаж пятого сдался. В плену оказались офицер и восемь солдат. На карте, отобранной у гитлеровца, были помечены задачи и результаты разведки. Познакомившись с ней, мы поняли: орловская группировка противника нацеливается на Тулу и далее на Москву. Немецкого офицера вместе с картой срочно отправили в Генеральный штаб.

Приблизительно в то же время А. Бурда пробрался в тыл противника. Захватив пленных, он узнал, что на рассвете 5 октября немцы намерены двинуться из Орла на северо-восток. Старший лейтенант решил устроить на их пути засаду. Вскоре танки Гудериана с пехотой на бронетранспортерах действительно появились на дороге. Бурда подпустил их на ближнюю дистанцию и открыл огонь. Затем поставленный в засаду первый танковый взвод с ходу атаковал врага, круша все на своем пути. Заместитель политрука Евгений Багурский, находясь на броне танка, в упор расстреливал фашистов из автомата. Итог стычки: двенадцать подбитых немецких танков, три орудия и сотня убитых солдат.

Опомнившись, гитлеровцы двинули пятнадцать танков с пехотой на броне в обход разведгруппы. Но здесь их ждал новый сюрприз: кинжальный огонь двух танков под командованием Петра Молчанова. Загорелось пять вражеских машин, полегло до роты пехоты. Фашисты бросили против смельчаков авиацию. Бурда быстро отвел свою группу в район села Кофанова. Замаскировавшись в лесу, бойцы не без любопытства наблюдали, как двадцать «юнкерсов» молотили то место, где догорали танки с желтыми крестами на броне.

Бурда со своими товарищами оказался в глубоком тылу врага. Мы считали, что его разведгруппа погибла, и очень жалели отважных танкистов и их замечательного командира. Как-то в свободную минуту начальник политотдела бригады полковник Иван Григорьевич Деревянкин, хорошо знавший своих людей, обстоятельно рассказал мне биографию старшего лейтенанта.

Александр Федорович Бурда вырос в Донбассе, в семье потомственного шахтера. Рано лишившись отца (погиб в 1918 году в боях против Деникина), мальчик с девяти лет начал работать, а когда подрос, поступил на шахту «Валентиновка» учеником электромеханика. Потом был электриком, слесарем-инструментальщиком, механиком. Осенью 1932 года Александра призвали в Красную Армию. За успехи в боевой и политической подготовке его наградили нагрудным знаком «Отличник РККА» и направили на курсы средних командиров. Выпуск состоялся незадолго до войны. Александр Федорович стал лейтенантом. Первый день войны застал его в Западной Украине, близ города Станислава. Он командовал танковой ротой. Но боевых машин рота не имела. В 1940 году многие стрелковые и кавалерийские дивизии были переименованы в танковые и механизированные. Орудия и коней они сдали, а танков и автомобилей не получили. Тысячи таких «танкистов» дрались в начале войны как обычные пехотинцы, хотя на бумаге, в сводках, числились танкистами. Сражалась в пешем строю и рота Бурды…

В конце дня 4 октября в Мценск прибыли основные силы 4-й танковой бригады во главе с полковником Михаилом Ефимовичем Катуковым и комиссаром бригады полковником Михаилом Федоровичем Бойко.

— Не думал, что придется драться на родных полях… — признался комбриг, уроженец Московской области.

Маршал Шапошников сообщил по прямому проводу, что 5 октября к нам прибудут два дивизиона реактивной артиллерии, и предупредил: новое оружие не должно попасть в руки врага ни при каких обстоятельствах.

— Это очень сильное и эффективное средство, особенно для поражения живой силы. Смотрите, голубчик, используйте его умело. Держите непосредственно у себя, головой за него отвечаете! Так требует Главковерх.

— Если можно, сообщите о боевых качествах этого оружия. Можно ли из него вести огонь по точкам?

— Нет. Только по площади. К вам прибудут специалисты и подробно расскажут на месте о тактико-технических данных этой артиллерии. — Заканчивая разговор, маршал еще раз напомнил: — Дальше Зуши, голубчик, ни шагу!

— Приму все меры, чтобы выполнить ваш приказ.

— Усильте разведку на флангах. Не дайте противнику обойти вас. За пленного с картой спасибо. Почаще докладывайте.

— Понятно…

Утром 5 октября я находился на НП у Катукова. Отсюда хорошо было видно, как вражеские танки приближаются к переднему краю обороны, готовясь смять пушки и проутюжить окопы, занимаемые нашей пехотой. Огонь артиллерии заставил залечь пехоту противника, которая следовала за танками, а орудия прямой наводки подбили несколько боевых машин. Но значительное количество гитлеровцев продолжало рваться вперед, тесня подразделения мотострелкового батальона бригады и в то же время встречая стойкое сопротивление пограничников из батальонов Дрожженко и Тетюшева.

Катуков вопрошающе посмотрел на меня.

— Дайте огонь из засад! — распорядился я.

В воздух взвились две красные ракеты. Через несколько минут на поле боя уже пылали фашистские танки, пораженные в борта фланкирующим огнем гусевских «тридцатьчетверок».

Вечером б октября противник вновь нанес сильный авиационный удар по Мценску и железнодорожной станции. Загорелись жилые дома. В это время выгружались части 6-й гвардейской дивизии, только что прибывшей с Ленинградского фронта. Невзирая на сильную бомбежку, командиру дивизии генерал-майору К. И. Петрову удалось успешно и без особых потерь закончить выгрузку. В тот же день на станцию Мценск прибыли и основные силы 11-й танковой бригады под командованием подполковника Бондаря. Она так же, как и 4-я, была вооружена танками КВ и Т-34. В комплектовании корпуса очень помог и генерал А. М. Василевский.

Испытал враг и силу нашей авиации. Гудериан в своих воспоминаниях пишет: «5 октября я уже был у генерала Ломельзена (командир 4-й немецкой танковой дивизии. — Д. Л.)… В этот день я получил довольно внушительное представление об активности русской авиации… Затем авиация противника бомбила штаб корпуса… Затем я направился к дороге, по которой продвигалась 3-я танковая дивизия. Здесь мы также подвергались неоднократной бомбежке со стороны русских бомбардировщиков».

…Ночью я собрал командиров и комиссаров соединений, чтобы посоветоваться, как лучше выполнить задачу, поставленную Ставкой, — дальше Мценска противника не пропустить, преградить ему путь на Тулу.

Первым взял слово командир 6-й дивизии К. И. Петров:

— Надо вести подвижную оборону до Мценского рубежа, и здесь, на реке Зуше, дать решительный бой. Дальше не отходить.

Петрова поддержал Бондарь.

— Немецкая тактика вбивания клиньев в нашу оборону известна, — заметил он. — Надо бить врага по открытым флангам, не давая взять себя в клещи.

Подполковник С. М. Ковалев, командир 201-й воздушно-десантной бригады 5-го воздушно-десантного корпуса, также высказался за то, чтобы бить врага на промежуточных рубежах. М. Е. Катуков предлагал это еще раньше. От пограничников на совещании присутствовал начальник штаба полка капитан В. Н. Анцупов. Он твердо стоял за подвижную оборону. Так и порешили.

Оторвавшись от противника, к утру 6 октября войска заняли новый рубеж: поселок 1-й Воин — поселок Нарышкино.

У реки Зуши подготавливалась глазная полоса обороны корпуса.

Обстановка была сложной, но наше положение в какой-то степени облегчалось тем, что по тылам выдвинувшейся группировки противника наносили сильные удары в районах Трубчевска, Боровска и других пунктах войска Брянского фронта. Это заставляло врага все время распылять силы, нередко вести бои с перевернутым фронтом и выделять части для прикрытия тылов.

Отдав необходимые распоряжения, мы с заместителем сели перекусить. Вдруг В. А. Визжилин отложил ложку:

— Дмитрий Данилович, родилась одна мысль. Неплохо бы в двух — трех километрах впереди рубежа 1-й Воин — Нарышкино оборудовать ложный рубеж обороны, ввести противника в заблуждение.

— Дельно! Поручаю вам с Катуковым осуществить эту идею.

Около одиннадцати часов 6 октября наша авиаразведка обнаружила, что параллельно шоссейной дороге, примерно в трех километрах от 1-го Воина, движется около восьмидесяти немецких танков с мотопехотой и артиллерией. Вскоре над нами появилось сорок «юнкерсов». За двадцать минут они сделали по три захода: два по нашему ложному переднему краю, а третий — по подлинным боевым порядкам, приняв, по-видимому, настоящий передний край за глубину обороны.

Теперь мы увидели противника и с наблюдательного пункта.

Спрашиваю Куркина, как он оценивает силы врага.

— Не меньше танковой дивизии.

— По-моему, тоже.

По самолетам противника начала бить зенитная артиллерия корпуса. Одновременно, задрав стволы, повела огонь полевая батарея пограничного полка и случайным попаданием сбила один вражеский самолет Ю-87. Велик был восторг пограничников! А через две минуты от огня зенитной артиллерии горящим факелом упал еще один «юнкерс». Третий был поврежден, но ушел.

К полудню неприятель открыл сильный артиллерийский огонь по нашему переднему краю, а спустя полчаса начали наступление до полусотни танков с пехотой. За ними двигалась вторая волна — около сорока машин. Наши штурмовики расстреливали и бомбили их. Приказываю двум артиллерийским дивизионам открыть подвижной заградительный огонь. Семь немецких танков подорвались на минах, четырнадцать горят, подбитые нашей авиацией и артиллерией.

Теперь мы с К. Л. Сорокиным и А. В. Куркиным уже невооруженным глазом видим, как примерно пятьдесят машин врываются в оборону корпуса. На них прямой наводкой обрушивают огонь наши орудия и танки. Несмотря на потери, гитлеровцы продолжают продвигаться. Дружным огнем и бутылками с зажигательной смесью встречают неприятеля бойцы воздушно-десантной бригады Ковалева и пограничники Пияшева.

С НП видно, как танк лейтенанта Кукарина, который одновременно с другими выскочил из леса, вскоре вырвался далеко вперед.

Заметив стремительно приближающуюся машину, немецкие танки сосредоточили по ней огонь. Кукарин вдруг остановился и стал стрелять с места. За считанные минуты он подбил пять танков противника. Позже мы узнали, что, когда наводчик Любушкин вел огонь, вражеский снаряд повредил рычаги управления и двигаться вперед стало невозможно. Раненый механик-водитель Федотов нечеловеческим усилием включил задний ход, и танк, отстреливаясь, стал пятиться к лесу. Только когда очутились в безопасности, подал голос радист — заряжающий Дуванов:

— У меня оторвало ногу…

Кукарин и Любушкин вынесли раненых товарищей из машины, а сами продолжали бой и подбили еще четыре вражеских танка.

За выдающийся подвиг и высокое военное мастерство наводчику Ивану Тимофеевичу Любушкину было присвоено звание Героя Советского Союза, Кукарин и остальные члены экипажа тоже получили награды.

Вторая половина дня оказалась более тяжелой. Противник продолжал наступать, хотя потерял более тридцати танков и до полка пехоты. На центральном направлении он вклинился в нашу оборону и вывел из строя двенадцать танков, до двух батальонов пехоты. Казалось, враг вот-вот окончательно прорвет оборону, обойдет рубеж у Мценска и двинется на Тулу, а чего доброго — и на Москву. Бой достиг кульминационного пункта. Положение становилось критическим.

Но на войне случаются всякие неожиданности. В самый тяжелый момент в тылу наступающих немецких танков внезапно появились наши «тридцатьчетверки» и стали в упор расстреливать фашистские машины. В боевых порядках врага началось смятение.

Откуда такое своевременное подкрепление?

Выручил нас… Александр Бурда. Он со своей боевой ротой вышел-таки из немецкого тыла, повел машины прямо на гул сражения и дерзко ударил по боевым порядкам и штабу 4-й немецкой танковой дивизии…

Атака небольшой танковой группы Бурды была ошеломляющей. Фашисты, по-видимому, решили, что их окружают, и стали пятиться. Воспользовавшись этим, части корпуса перешли в контратаку пехотой с фронта, танками с флангов.

— «Сосна», «Сосна»! — кричит в телефонную трубку артиллерист генерал Дегтярев, вызывая позиции гвардейских реактивных минометов майора Матвеева. — Будьте наготове. Проверьте координаты…

— Давай, — тихо говорю Дегтяреву и рублю воздух рукой.

— «Гром»! — подает Дегтярев условную команду.

Затаив дыхание, мы смотрим на поле боя. Никто из нас еще не видел, как действуют реактивные минометы, впоследствии любовно прозванные «катюшами».

Спустя несколько мгновений раздается леденящее душу завывание. Огненные стрелы несутся на мотопехоту врага.

Мощные взрывы сливаются в один. Земля ходит ходуном. Фонтаны земли с обломками вражеской техники вздымаются над лощиной. Дым смыкается с жидкими облаками. Над низиной расстилается серо-бурый туман. Мы уничтожили до полусотни танков, тридцать пять орудий, много живой силы неприятеля и отбросили его в исходное положение. Неожиданный удар Бурды изменил обстановку на фронте всего корпуса. Подобные дерзкие удары случались не раз и в последующих боях.

Гудериан в своей книге «Воспоминания солдата» пишет: «Южнее Мценска (точнее, юго-западнее. — Д. Л.) 4-я танковая дивизия была атакована русскими танками, и ей пришлось пережить тяжелый момент. Впервые проявилось в резкой форме превосходство русских танков Т-34. Дивизия понесла значительные потери… Особенно неутешительными были полученные нами донесения о действиях русских танков, а главное, об их новой тактике… Русская пехота наступала с фронта, а танки наносили массированные удары по нашим флангам. Они кое-чему уже научились. Тяжесть боев постепенно оказывала свое влияние на наших офицеров и солдат». А ведь танков у противника на этом участке было в двадцать раз больше!

К утру 7 октября части корпуса заняли оборону на новом рубеже Головлево — Шеино. 201-я воздушно-десантная бригада перехватила шоссе; правее оборонялся полк пограничников, имея у себя на фланге танковый батальон 11-й танковой бригады; на левом, наиболее опасном крыле стояла в засаде 4-я танковая бригада. Главный рубеж обороны на реке Зуше занимали части 6-й гвардейской стрелковой дивизии К. И. Петрова и воздушно-десантного корпуса полковника Степана Саввича Гурьева.

Ночью выпал и быстро растаял первый снег. Дороги и поля превратились в сплошное месиво. Утро было облачное. Такая погода нас устраивала: вражеская авиация будет отсиживаться на аэродромах, а без ее поддержки фашисты вряд ли предпримут наступление. Так оно и произошло. Наши люди немного отдохнули и обогрелись. Но пауза длилась недолго. К полудню погода стала улучшаться, в облаках образовались просветы. И сразу появились самолеты противника, последовал мощный бомбовый удар по нашей обороне. Через несколько минут гитлеровцы начали наступать. У нашего переднего края взметнулись столбы черного дыма: танки врага напоролись на минное поле. Но вторая волна танков преодолела минное заграждение, ворвалась в центр обороны.

Десантники, пограничники и танкисты встретили противника беглым огнем. На поле боя запылало тридцать девять немецких танков. Неприятель был отброшен. Только одна авиадесантная рота под командованием лейтенанта Николая Васильевича Бондарева^[14] двумя орудиями, связками ручных гранат и бутылками КС уничтожила пятнадцать танков.

Следующий день прошел относительно спокойно. Противник, видимо, приводил себя в порядок и подтягивал свежие силы. Мы закрепляли оборону.

Рассвет 9 октября вновь начался артиллерийским обстрелом. Затем по переднему краю нашей обороны ударили тридцать бомбардировщиков. В развернутом боевом порядке появились танки.

— Сосчитал? — спрашиваю Виктора Алексеевича Визжилина, безотрывно глядевшего в бинокль.

— Не меньше полусотни.

Командир 6-й резервной авиагруппы А. А. Демидов приказывает по радио поднять в воздух два полка штурмовиков. Немецкие танки идут по широкому полю, испятнанному черными кругами воронок. Темными точками кажутся продвигающиеся под прикрытием брони фашистские пехотинцы. Точки все ближе и ближе.

В бой вступают наша авиация, артиллерия, танки. Сражение продолжается до сумерек. Вражеская атака отбита…

Однако в течение ночи противник подтянул свежие силы — значительное количество танков. Утром после двадцатиминутной артподготовки появилось более тридцати самолетов Ю-87. Буквально через пять минут после бомбежки из рощ и оврагов выползло не менее пятидесяти танков в сопровождении пехоты. Огонь они вели с ходу. Основные усилия приближающийся враг нацелил на фланги корпуса. Наши орудия молчали. Я уже взял телефонную трубку, чтобы спросить, почему нет огня, как вдруг заговорили орудия прямой наводки и танки батальона А. А. Рафтопуло^[15] — большого мастера танкового огня. Запылали сразу около двадцати вражеских машин. Пехота залегла. Но вечером неприятель снова получил подкрепление, прорвал передовую позицию, нанес удар по левому флангу и ворвался на окраину Мценска. Завязался горячий бой за единственную переправу через реку Зушу, но здесь гитлеровцы натолкнулись на стойкую оборону 6-й гвардейской дивизии К. И. Петрова. Ценой огромных потерь им удалось овладеть переправой.

Крайне тяжелое положение создалось для частей, оборонявших передовую позицию, особенно для 4-й танковой бригады, до сих пор выполнявшей роль ударного бронированного кулака корпуса, для героического пограничного полка и отважных десантников 201-й воздушно-десантной бригады. Они оказались в полуокружении и вели бой с превосходящими силами врага почти изолированно.

О переправе вброд не могло быть и речи. Недавно прошли обильные дожди, к тому же берега Зуши в районе Мценска высоки и обрывисты. Единственным путем для соединения с главными силами корпуса был Мценский железнодорожный мост, который систематически обстреливали гитлеровцы.

Мы приняли все меры, чтобы вывести танкистов и пограничников на восточный берег, к главным силам корпуса. Идя к переправе, командир бригады построил танки в шахматном порядке. Это позволяло вести массированный круговой огонь понапиравшему противнику.

Защитники моста, от которых в тот момент зависело все, дрались с предельным ожесточением. Старший политрук Иван Алексеевич Лакомов, еще в 1938 году награжденный орденом Красного Знамени за бои на Хасане, огнем из своего КВ превратил в пылающие коробки четыре вражеских танка. Его друг лейтенант Дмитрий Лавриненко в том же бою лично уничтожил шесть немецких машин.

В боевую летопись 4-й танковой бригады переправа через Зушу у Мценска вошла как переход через «Чертов мост». Может, подобное историческое сравнение звучит слишком громко, но наши воины в тот памятный день ни в чем не уступали своим прославленным предкам-суворовцам.

Для прикрытия отхода нужен был арьергард. Выбор пал на старшего лейтенанта Александра Бурду. Его танковая рота, небольшой отряд пограничников с четырьмя орудиями и саперный взвод удерживали последний рубеж обороны перед мостом.

Переправа началась в ночь на 11 октября. Огонь из всех видов оружия повели 6-я гвардейская стрелковая дивизия и воздушно-десантный корпус С. С. Гурьева. Стремясь отрезать наши части, противник открыл интенсивный огонь из танков и полевой артиллерии. От ударов вражеских снарядов мост начал рушиться. Ремонтировали его под огнем.

Пограничники Пияшева шли первыми, держа оружие наперевес. Они же ремонтировали настил, вручную перекатывали орудия. Исключительное самообладание проявил в той сложной обстановке начальник штаба пограничного полка капитан Владимир Николаевич Анцупов, наводивший порядок на мосту.

Вслед за 132-м пограничным полком, сохраняя спокойствие и порядок, как на тактическом учении, прошли десантники Ковалева. Затем одна за другой стали подходить покрытые свежими вмятинами грозные боевые машины. Каждый танк тащил за собой пушку, автомашину или трактор. Некоторые вели на буксире подбитые свои и трофейные танки.

Не одну атаку противника отразил арьергард. А прежде чем начать переправляться, Бурда ^[16] перешел в контратаку и подбил десять вражеских танков, шесть орудий, уничтожил до батальона пехоты, отбросив гитлеровцев прочь.

Ночью танкисты, пограничники и десантники благополучно присоединились к главным силам корпуса на восточном берегу Зуши, ничего не оставив врагу. Но нам предстояла еще весьма трудная задача — выбить противника из Мценска.

Стойко, мужественно, находчиво сражались наши бойцы. Запомнилось мне, как лейтенант Дмитрий Лавриненко^[17], тщательно замаскировав свои танки, установил на позиции бревна, внешне походившие на стволы танковых орудий. И небезуспешно: фашисты открыли по ложным целям огонь. Подпустив гитлеровцев на выгодную дистанцию, Лавриненко обрушил на них губительный огонь из засад и уничтожил девять танков, два орудия и множество гитлеровцев. Здесь, под Мценском, и в последующих боях этот храбрейший офицер лично сжег пятьдесят два вражеских танка. Правительство высоко оценило подвиги отважного танкиста.

Никогда не изгладится из моей памяти подвиг Николая Сименчука и гибель героя. Этот смельчак сражался в горящем танке и один уничтожил шесть гитлеровских бронированных машин. Комсомольский билет танкиста был пробит осколком снаряда и залит кровью…

Майор Выропаев, командир 1-го эскадрона 170-го кавалерийского полка 41-й кавдивизии (командир П. М. Давыдов, военком Г. А. Толокольников), действовавшей в некотором отрыве от корпуса, в одной из стычек уничтожил более двадцати гитлеровцев.

Девять дней сражались воины 1-го Особого гвардейского стрелкового корпуса на полях Орловщины. Четырежды меняли они рубеж, ведя подвижную оборону, изматывая противника в ожесточенных боях. На пятом рубеже по реке Зуше остановили врага и до 24 октября удерживали свои позиции. К тому времени был завершен в основном отход частей 50-й армии Брянского фронта в район Тулы.

Девять дней — срок сравнительно небольшой, но это были дни огромного боевого напряжения: приходилось отражать непрерывный ожесточенный натиск неприятеля.

За отважные действия 4-я танковая бригада получила звание 1-й гвардейской, что явилось началом рождения танковой гвардии. Остальные соединения корпуса также были отмечены Ставкой Верховного Главнокомандования.

Потеряв в тех боях значительное количество танков, фашистский генерал Гудериан спустя много лет признался в своих мемуарах: «Намеченное быстрое наступление на Тулу пришлось пока отложить».

В самый разгар боя за Мценск мне сообщили на наблюдательный пункт корпуса:

— Товарищ генерал, вас срочно просят к ВЧ.

Высокочастотный телефон в то время был новинкой. Его устанавливали для поддержания надежной связи между Ставкой и штабами крупных войсковых соединений. По ВЧ велись особо важные переговоры, передавались директивы Верховного Главнокомандования. Для нас, командиров крупных соединений, вызов к ВЧ почти всегда означал новый приказ или серьезный разговор. О здоровье и настроении по этому аппарату не справлялись.

На пункте связи я застал всех в большом смятении. Взял трубку, доложил и сразу услышал в телефоне:

— На проводе Лелюшенко! Другой голос приказал:

— Пускай ждет. Сейчас с ним будут говорить. Наступила минутная пауза. Затем очень четко я услышал негромкий голос маршала Шапошникова:

— Что там у вас, голубчик?

— Выбиваем немцев из Мценска.

— Выбиваете? Это хорошо, очень хорошо. Теперь слушайте. Есть решение назначить вас командующим пятой армией. Она должна занять оборону в районе Можайска. Армия непосредственно подчиняется Ставке. Ясно?

— Все понял. Только прошу разрешения, товарищ маршал, закончить операцию по очищению Мценска от противника.

— Ладно, заканчивайте, но не задерживайтесь. Завтра должны быть у нас в Москве. Тогда все подробно обговорим. Желаю успеха!

К утру 11 октября мы очистили Мценск от немцев, и все свободно вздохнули. Наступили минуты прощания с боевыми товарищами. Я не представлял себе, что за девять дней можно так сблизиться, узнать и полюбить людей, о которых совсем недавно не имел ни малейшего представления.

Когда меня спросили из Ставки, кого назначить на освободившуюся должность командира корпуса, я без раздумий назвал Алексея Васильевича Куркина. Ему, танкисту, в той динамичной обстановке по праву следовало поручить это дело. Ставка утвердила мое предложение.

Глава четвертая Бородино

Дежурный генерал Ставки скрылся за тяжелой дубовой дверью и тут же вышел обратно:

— Вас просят зайти!

Через минуту я уже докладывал:

— Противник из Мценска выбит. Положение на реке Зуше стабилизировано…

Сталин ходил по комнате, набивая табаком трубку. Маршал Шапошников склонился над картой. Строго глядя на меня, Молотов неожиданно спросил:

— Почему вы не выбили противника из Орла?

Я был ошеломлен этим вопросом и ответил в несколько возбужденном тоне:

— Нечем было выбивать! Да если бы и были силы, вряд ли стоило лезть в город… Фланги у нас совершенно открыты на сотни километров. Враг мог свободно обойти корпус и ринуться на Тулу, а потом и дальше…

На мгновение И. В. Сталин остановился, посмотрел на меня и молча кивнул. Тогда и В. М. Молотов слегка улыбнулся. По-видимому, перед самым моим приходом у них был разговор на эту тему.

Неловкую паузу нарушил начальник Генерального штаба.

— За Мценск спасибо, — сказал Шапошников. — А в данный момент, командарм, перед вами стоит другая задача.

Мы перешли с ним в соседнюю комнату. Борис Михайлович подвел меня к оперативной карте.

— На орловско-тульском направлении обстановка вам известна. На центральном, московском, действуют третья и четвертая танковые группы и три полевые армии немцев, поддерживаемые авиацией. Противник вышел в район Вязьмы, где ему удалось окружить большую часть войск Западного и Резервного фронтов. Да и положение Брянского незавидное. В направлении Гжатск — Бородино — Можайск прорывается четвертая танковая группа генерала Гёппнера. Он вам известен по боям под Даугавпилсом. Вот здесь, — маршал провел указкой по карте, — сооружается сейчас Можайский рубеж обороны. На него должна опираться оборона вашей пятой армии. Пока он еще не готов. Вашим заместителем по этому рубежу назначен полковник Богданов. Задача армии занять оборону. В ближайшие два дня к вам прибудут с Дальнего Востока тридцать вторая стрелковая дивизия, из Владимира — двадцатая и двадцать вторая танковые бригады и четыре противотанковых артиллерийских полка. Кроме того, из состава войск Западного фронта вам передаются восемнадцатая и девятнадцатая танковые бригады. Они ведут сейчас тяжелые бои под Гжатском. Бригады эти малочисленные, но стойкие. Через шесть — восемь дней в пятую армию поступят еще четыре стрелковые дивизии, формирующиеся на Урале. Обратите внимание на оборудование укрепленного района. Разведку ведите в полосе армии и постоянно держите связь с войсками, действующими впереди, в окружении. Вам все ясно?

— Все ясно, товарищ маршал. Разрешите приступить к выполнению задачи?

— Да, голубчик. Желаю успеха!

Так я вступил в командование 5-й армией.

11 октября вместе с оперативной группой я выехал из Москвы к пункту формирования армии. С разрешения Ставки к новому месту службы со мной уезжали офицеры 1-го Особого гвардейского стрелкового корпуса Глуздовский, Остренко и Ефимов. В. А. Глуздовский был назначен начальником штаба армии.

Поздно вечером прибыли на место. После короткой остановки направились в Можайск. Там нашли полковника С. И. Богданова. Он доложил, что Можайский рубеж обороны еще не готов. Видимо, слишком поздно приняли решение о строительстве укреплений. В Можайске было тревожно. Жители уходили на восток. Распространились слухи, что немцы захватили Гжатск. Враг ворвался в пределы Московской области.

Укрепления строили колхозники и рабочие столичных фабрик и заводов — «Серпа и молота», «Шарикоподшипника», завода имени Владимира Ильича, «Трехгорки». Забывая про сон и еду, они рыли противотанковые рвы, сооружали блиндажи, ставили заграждения. Почти круглые сутки над ними летали фашистские самолеты, сбрасывали бомбы, с бреющего полета стреляли по работающим. А мы не могли надежно прикрыть воздушным щитом своих безоружных помощников. За лесом, невдалеке, гремела канонада. Но в рабочих подразделениях, где было много женщин и подростков, царила дисциплина. Люди работали изо всех сил, презирая смертельную опасность.

Объезжая район обороны армии, мы с С. И. Богдановым заметили большую группу женщин, оборудовавших окопы. Остановились возле них. К нам подошла пожилая работница. Как-то очень серьезно посмотрев на меня, она сказала:

— Вы, по всему видать, большой начальник… Скажите, немцев до Москвы не допустите?

— Не допустим, мать.

— Это верное слово?

— Верное, мать.

— Смотри!.. Народ не простит, если Гитлеру нашу Москву отдадите!

Женщина быстро спустилась в ров. Через минуту оттуда полетели комья мокрой глины…

Часто потом вспоминал я эту встречу и строгие глаза пожилой женщины. Я не знаю ее фамилии, не знаю, где сейчас она и ее подруги, как сложилась их судьба. Известно мне только одно: это были москвички, доблестные дочери столицы. И теперь, когда я пишу эти строки, хочется сказать им от себя и от имени воинов, которые дрались тогда на подступах к столице, большое солдатское спасибо.

…В дом, где остановилась наша штабная группа, ночью приехал заместитель начальника артиллерии фронта генерал-майор артиллерии Леонид Александрович Говоров. Стройный, подтянутый, спокойный, с волевым лицом, он с первого взгляда внушал к себе уважение. Глуховатым голосом Говоров изложил свои соображения об использовании противотанковой артиллерии и согласовании ее действий с танками и пехотой, посоветовал, как лучше построить боевые порядки армии в обороне. После обсуждения деловых вопросов выпили по стакану чая. Беседа затянулась, В полночь Говоров, пожелав нам успехов, уехал. Откровенно скажу, эта встреча оставила у меня самое приятное впечатление.

Штаб армии разработал план обороны. В центре боевого порядка на Бородинском поле было решено поставить 32-ю дивизию. Противотанковые артиллерийские полки армейского подчинения расположили эшелонирование: два — в первом эшелоне, один — во втором и один — в резерве. Танковые бригады оставили в резерве, чтобы использовать их главным образом в направлении автострады и на флангах, откуда особенно мог угрожать противник.

В состав армии вливались 230-й учебный запасной полк, курсантский батальон Военно-политического училища имени Ленина, части 32-й стрелковой дивизии и другие подразделения.

С членом Военного совета армии бригадным комиссаром П. Ф. Ивановым мы поехали на станцию встречать прибывающие войска. Настроение у дальневосточников было приподнятое, боевое. В вагонах пели «Славное море, священный Байкал», «По долинам и по взгорьям…». Командир дивизии полковник Виктор Иванович Полосухин доложил:

— Полки полностью вооружены, обеспечены всем необходимым и могут вступить в бой немедленно.

Я приказал Полосухину к утру занять оборону на Бородинском поле. Ему же подчинил 230-й полк и курсантов. Вслед за 32-й дивизией прибыла 20-я танковая бригада полковника Т. С. Орленко. О нем я слышал много хорошего еще в Прибалтике, в самом начале войны. Тогда он командовал 22-й танковой дивизией и под Шяуляем нанес сильный удар 41-му танковому корпусу генерала Рейнгардта. Орленко был храбрый и опытный офицер. Его атлетическая фигура в синем комбинезоне появлялась то здесь, то там. Он всегда прислушивался к предложениям подчиненных, спокойно отдавал распоряжения, и подчиненные понимали его с полуслова. Добродушное, слегка тронутое оспой лицо полковника постоянно светилось лукавой улыбкой. Со стороны казалось, что Орленко ни во что не вмешивается, но все в его подразделениях делалось так, как он хотел. Во всем чувствовалась организующая воля командира.

На войне зачастую приходилось наблюдать обратное. Командир суетится, кричит. А подчиненные его не понимают. Надо ли говорить, к каким горьким и тяжким последствиям приводил такой стиль командования.

Бригада Т. С. Орленко была укомплектована людьми, уже нюхнувшими пороху. Танки и вооружение имела полностью. По предложению начальника штаба армии Военный совет оставил ее в резерве, чтобы она была готова к действию в районе Бородинского поля совместно с 32-й стрелковой дивизией.

13 октября. Легкий морозец. Серебристый иней неузнаваемо изменил местность. Лужи покрылись коркой льда. Листья на кленах и березах пожелтели, и на их фоне ярко выделялась неясно-зеленая хвоя елей и сосен. Но бывают моменты, когда человек смотрит на окружающую природу только со своей профессиональной точки зрения. Вряд ли, скажем, рыбак, уходя в море, размышляет о цветовых оттенках волн. Он думает о более прозаических вещах: сколько рыбы поймает, как бы шторм не унес в море баркас. Так и мы с членом Военного совета армии П. Ф. Ивановым, подъезжая к Бородинскому полю и глядя на окружающие леса, думали о том, что эти леса — отличное укрытие для войск и боевой техники и в то же время хорошее препятствие для танков противника, а следовательно, и дополнительное укрепление для нашей обороны.

Вот Кукаринский лес. Здесь расположился штаб 32-й дивизии. Нас встречает комиссар дивизии полковой комиссар Г. М. Мартынов. На груди у него орден Красного Знамени.

— Когда получили?

— За Хасан…

32-я дивизия — одна из старейших в Красной Армии. Один ее полк был создан в ноябре 1917 года из рабочих Петроградской стороны. Он бил Колчака, освобождал Новониколаевск (ныне Новосибирск), участвовал в подавлении Кронштадтского мятежа. Войсковой номер полка 113-й, но старые служаки по-прежнему именовали его Рабочим полком. Героический путь прошел и второй полк дивизии — 17-й. Основателями его были гомельские и стародубские партизаны. Он тоже громил Колчака, но особенно отличился на Западном фронте и за коллективный подвиг был награжден орденом Красного Знамени.

Третий полк, 322-й, самый молодой, но уже успел проявить себя в боях у озера Хасан. Там, у Хасана, прославилась вся дивизия — ее наградили орденом Красного Знамени. 1700 бойцов и командиров получили тогда ордена и медали, а капитан М. С. Бочкарев, лейтенант В. П. Винокуров, механик-водитель С. Н. Рассоха, красноармеец Е. С. Чуйков — звание Героя Советского Союза. Все они и теперь находились в рядах дивизии.

Настроение у дальневосточников было отличное. Еще до отправки на фронт в дивизии насчитывалось 570 членов партии, 308 кандидатов, 4313 комсомольцев. В пути 622 человека подали заявления о приеме в партию, 440 — в комсомол, а теперь перед боем партийные организации получили еще 219 заявлений. Помню, именно в тот вечер, 13 октября 1941 года, 133-й легкий артиллерийский полк полностью стал партийно-комсомольским.

Вскоре подъехал и командир дивизии В. И, Полосухин. Он изложил свое решение: основной упор в обороне делать не на передний край, как это трактовалось в наставлениях, а на вторые эшелоны.

— Прошу обосновать, — заинтересовался я.

— Во-первых, товарищ командарм, местность непосредственно у переднего края нашей обороны полузакрытая: рощи, кустарники и складки рельефа позволяют противнику скрытно сосредоточиться и одним броском ворваться в нашу оборону. Во-вторых, мы ожидаем в первую очередь наступления танков противника, с которыми нужно вести борьбу еще до подхода к переднему краю, а местность не просматривается. Поэтому, видимо, нам придется бороться против танков главным образом в глубине обороны и отсекать от них пехоту.

— Обоснование разумное. Давно командуете дивизией?

— Три месяца, — смущенно ответил Полосухин, чувствуя, что этим вопросом я как бы воздаю должное его командирским качествам.

Через полчаса мы выехали в боевые порядки одного из полков.

Когда проезжали мимо старых памятников, вспомнил толстовское описание Бородинского поля, каким оно представлялось Пьеру Безухову накануне знаменитой битвы. Безухов видел тогда поля, курганы, ручьи и бесчисленные колонны войск… Поляны, ручьи и леса остались и теперь, а вот войск не было видно — не та война! Подразделения зарылись в землю и замаскировались. Поле казалось пустынным.

Да, не та война, не тот характер сражений. И если тогда на этом куске русской земли — девять километров по фронту и два с половиной в глубину — огнем и врукопашную сражались в сомкнутом строю, решая судьбы истории, сто двадцать тысяч русских солдат и сто тридцать тысяч французов, то теперь тут было сравнительно немного войск. И исход войны определялся не на Бородинском поле, точнее, не только здесь, но и на всем тысячекилометровом фронте, где в эти дни шли ожесточенные бои.

На огневых позициях артиллерийской батареи 17-го стрелкового полка к нам подбежал невысокий крепыш с треугольниками на петлицах.

— Командир орудия старший сержант Корнеев! — доложил он.

— Готовы, товарищ Корнеев, встретить противника?

— Так точно, товарищ генерал!

— Кто у вас в расчете?

— Наводчик орудия сержант Строганов — шахтер из города Сучана; заряжающий — казах Башмеев, тоже шахтер, из Караганды. Остальные номера — туркмен Кадмыков, рабочий ашхабадского элеватора; Смолярчук — слесарь из Минска, белорус. А вот Рябченко — с Дона, до армии был трактористом. Сам я из Свердловска, токарь завода «Уралмаш».

— Не расчет, а прямо Совет Национальностей! — пошутил член Военного совета.

— Коммунисты и комсомольцы есть?

— Все комсомольцы, за исключением Смолярчука, но он собирается вступить в комсомол.

— Желаем удачи в бою!

— Спасибо, товарищ генерал! Немцев к Москве не пропустим!

Полосухин все время молчал, но выражение его лица говорило, что он доволен своими солдатами.

Несколько дальше, на позициях запасного учебного полка, мы встретили добровольцев-москвичей с завода «Серп и молот»: инженера В. Г. Григорьева, электромонтера С. Ф. Гончара. В этом же отделении находились отец и сын Павловы и два пожилых рабочих Орлов и Захаренко с фабрики «Трехгорная мануфактура».

— Получили мы на днях наказ от краснопресненцев, — сказал Захаренко, вынул из кармана письмо и передал его нам. — Вот, почитайте сами!

Павел Федорович быстро прочитал письмо и с волнением сказал:

— Да, Дмитрий Данилович! Красная Пресня не зря славится своими революционными традициями. Вот и теперь краснопресненцы призывают воинов Западного фронта стоять насмерть, но врага к Москве не пропустить. Какой патриотический документ! Мне думается, стоит его размножить и довести до каждого солдата.

— Я тоже так считаю.

Через несколько дней письмо краснопресненцев уже читали во всех ротах.

В те грозные дни по зову партийных организаций на фронт пошли десятки тысяч коммунистов и комсомольцев.

Московская партийная организация, а по ее примеру и многие другие превратились в своего рода боевые штабы по мобилизации сил и средств на борьбу с немецко-фашистскими захватчиками. Только за первые пять месяцев войны в армию влилось около четырехсот тысяч московских коммунистов и комсомольцев.

В столице было сформировано двенадцать дивизий народного ополчения. Командовали ими достойные и способные военачальники: 3-й Московской коммунистической стрелковой дивизией — полковник Николай Павлович Анисимов; 4-й Московской стрелковой дивизией народного ополчения — полковник Андрей Дмитриевич Сидельников и позже полковник Александр Дмитриевич Борисов. 158-ю Московскую стрелковую дивизию возглавлял генерал-майор Алексей Иванович Зыгин, а затем генерал Иван Семенович Безуглый. Дивизии ополченцев сражались героически и многие заслужили звание гвардейских. Одновременно было сформировано восемьдесят семь истребительных батальонов, состоявших почти наполовину из коммунистов. Более двадцати тысяч посланцев партии пришло в 5-ю и 30-ю армии.

В сентябре 1941 года в Москве было создано двести шестьдесят военно-учебных пунктов. Все, кто были способны носить оружие, учились здесь владеть винтовкой, пулеметом и применять гранаты.

Для увеличения производства оружия и боеприпасов были расширены действующие заводы оборонной промышленности. На выпуск оборонной продукции переключились и многие предприятия гражданской промышленности. «Работать столько, сколько необходимо для обеспечения победы!» — таким был девиз москвичей.

Труженики Москвы явились инициаторами сбора средств на постройку танков, самолетов и других видов вооружения. Они собрали более ста миллионов рублей. В Советской Армии по сей день находится танк «Мать-Родина», построенный на сбережения москвички Марии Иосифовны Орловой^[18] и переданный в состав 4-й гвардейской танковой армии.

Так же успешно прошел в столице сбор теплых вещей для защитников Москвы. С сентября 1941 года по февраль 1942 года москвичи отправили на фронт более семисот тысяч предметов обмундирования и четыреста пятьдесят тысяч продуктовых посылок.

Для защиты Москвы горьковчане прислали бронепоезд «Кузьма Минин», из Мурома — бронепоезд «Илья Муромец», построенные на средства трудящихся. Бой одного из них против двадцати немецких танков мне довелось наблюдать 28 ноября между Яхромой и Дмитровой.

Направление главного удара Смоленск — Вязьма — Москва и дороги, по которым наступал враг, были те же, что и сто тридцать лет назад. Правда, сейчас дороги заасфальтированы. Поэтому именно к ним была привязана из-за осенней распутицы главная ударная сила фашистских войск — танки.

Я постоянно думал над тем, где взять дополнительные противотанковые средства. Вспомнил, что до войны в этом районе был полигон. Не раз мне приходилось участвовать там в учениях. Нет ли на полигоне хотя бы неисправных танков? Послал майора А. Ефимова. Часа через полтора он с радостью доложил:

— Есть шестнадцать танков Т-28 без моторов, но вооружение исправное.

В тех тяжелейших условиях для нас это явилось просто находкой. Конечно, надо использовать эти танки как неподвижные огневые точки. Зарыть в землю, дать им больше боеприпасов и поставить на направление Бородино — Можайск, где, по нашим предположениям, враг нанесет главный танковый удар. В расчеты новых огневых точек решили назначить артиллеристов из 32-й дальневосточной.

13 октября получили директиву: «Немедленно привести войска в боевую готовность и в случае наступления противника стоять насмерть, не допустить прорыва обороны».

Войска 5-й армии к этому времени уже заняли свои боевые участки: 32-я стрелковая дивизия с частями усиления — на рубеже Авдотьино — Мордвинове (двенадцать — восемнадцать километров западнее и юго-западнее Можайска); один танковый батальон 22-й танковой бригады — в шести километрах северо-восточнее села Бородино; 20-я танковая бригада — чуть восточнее памятника Кутузову. 18-я и 19-я танковые бригады под давлением превосходящих сил противника отходили от Гжатска в направлении Бородина и станции Бородино. Они оказывали упорнейшее сопротивление рвавшимся на Москву 10-й танковой дивизии и мотодивизии СС «Рейх» противника. За два дня — 11 и 12 октября — мотострелковый батальон 18-й танковой бригады Дружинина под командованием капитана Г. Одиненко при поддержке танковой роты старшего лейтенанта Л. Райгородского уничтожил до семисот вражеских солдат и офицеров, двенадцать танков, шестнадцать орудий и минометную батарею. Командир танка младший лейтенант Лященко подбил семь вражеских боевых машин. 19-я танковая бригада Калеховича нанесла сильный удар полку дивизии СС «Рейх» и отбросила его назад восточнее Гжатска, отбив населенные пункты Куряково и Полянино.

В этих боях наши воины проявили воистину массовый героизм.

Командиры танковых рот капитан Е. Лямин и старший лейтенант В. Луганский, прорвавшись в тыл врага, уничтожили девятнадцать неприятельских танков. Старший сержант Петр Афанасьевич Гурков подбил четыре вражеские машины. Политрук Матвей Григорьевич Маслов сжег четыре танка. Комиссар Сали Киязович Марунов — три.

Многие пали смертью храбрых на подступах к столице.

В боевые порядки 32-й дивизии на Бородинском поле встали три артиллерийских противотанковых полка (121, 367 и 421-й). Пять гвардейских минометных дивизионов РС (реактивных снарядов) расположились на огневых позициях в районе Псарево — Кукарино — Сивково и пять отрядов добровольцев-москвичей — на левом фланге армии. 36-й мотоциклетный полк вел разведку, 20-я танковая бригада и 509-й противотанковый артиллерийский полк находились в резерве.

В полдень 13 октября над Бородинским полем появились «юнкерсы» и «мессершмитты». Из Гжатска доносилась артиллерийская канонада: там войска Западного фронта вели тяжелый бой с наседавшим противником. Часть гитлеровцев прорвалась вперед, но натолкнулась на боевое охранение 32-й дивизии. Так началось сражение на поле русской славы. Первыми вступили в действие саперы. Под прикрытием одного орудия и танка они вместе со стрелками 17-го полка минировали автостраду Москва — Минск и готовились взорвать мост. К ним приближались тринадцать немецких танков. Раздумывать было некогда. Бойцы Клюшин и Сафонов продолжали минировать автостраду, а старший сержант Мухтаров взорвал мост. Примерно в ста пятидесяти метрах от моста первые три танка немцев подорвались на минах. Остальные десять начали разворачиваться, пытаясь обойти минное поле. Тогда открыли огонь наши орудие и танк. Они подбили еще четыре вражеские боевые машины. На автостраде возник затор. Противник отошел в лес.

Рано утром 14 октября неприятель оттеснил 18-ю и 19-ю танковые бригады на линию Можайского укрепленного района. Немецкая артиллерия вела огонь по площадям. После артподготовки последовал налет тридцати бомбардировщиков. С наблюдательного пункта армии было видно, как тридцать пять танков с пехотой в расчлененных боевых порядках приближаются к переднему краю. Наши орудия своим огнем пытались остановить их движение. Артиллеристы 32-й дивизии под руководством майора Битюцкого вели подвижный заградительный огонь. Через несколько минут пять вражеских танков подорвались на минном поле, восемь были подбиты артиллеристами, четыре — нашими танками. Но гитлеровцы продолжали наседать. Я приказал дивизионам РС открыть огонь. Немецкая пехота не выдержала этого огня, часть ее залегла, а часть попятилась назад. Через сорок пять минут над Бородинским полем вновь появились вражеские бомбардировщики и принялись обрабатывать нашу оборону. Вскоре показалось тридцать немецких танков. За ними — пехота. Они ворвались на передний край 17-го стрелкового полка.

Тогда была распространена своеобразная болезнь, хотя и не внесенная в медицинские справочники, но хорошо знакомая всем, кто пережил первый период Великой Отечественной войны, — «танкобоязнь». Комдив Полосухин предусмотрительно провел среди своих бойцов профилактику против нее, дав им танковую «обкатку», иначе говоря пропустил через окопы, где находилась его пехота, свои танки. Солдаты поняли, что это не так уж страшно, как казалось раньше.

По вражеским машинам одновременно открыли огонь противотанковые полки и артиллерия Битюцкого. Участок между железной дорогой и автострадой Москва — Минск стал огромным фашистским кладбищем. Несколько танков оказались подбитыми, часть застряла на надолбах и в противотанковом рву. До конца дня враг не предпринимал больше атак, но в ряде мест ему удалось небольшими подразделениями незначительно вклиниться в нашу оборону.

Итак, первый натиск гитлеровцев был отражен. Дальневосточники и добровольцы-москвичи выдержали удар. Но в целом обстановка на Западном фронте складывалась не в нашу пользу: 12 октября советские войска оставили Калугу, 14-го неприятель с ходу ворвался в Калинин…

Ночью в штабе армии подвели итоги боев: подбит тридцать один немецкий танк, уничтожено девятнадцать орудий, до четырехсот солдат и офицеров противника.

Из штаба фронта сообщили, что справа продвигаются фашистские танковые части, а слева другая их группа развивает наступление от Вереи в направлении Наро-Фоминска. Было ясно, что утром враг возобновит наступление. Посоветовавшись с помощниками, я решил вывести в армейский резерв дополнительно 19-ю танковую бригаду и два противотанковых полка, чтобы использовать их на нужных направлениях в решающие моменты.

Ночью 14 октября мне вручили пакет из Ставки: «5-я армия включается в состав войск Западного фронта». А через несколько минут по ВЧ был получен приказ Г. К. Жукова^[19]: «Продолжать упорную оборону на Можайском рубеже».

Как и следовало ожидать, на рассвете 15 октября, после пятнадцатиминутного огневого артиллерийского налета и очередного удара бомбардировщиков, неприятель, подтянув дополнительные силы, перешел в наступление, нанося главный удар вдоль автострады Москва — Минск.

При подходе к нашей обороне противник был встречен организованным огнем артиллерии, танков, пехоты. Но, несмотря на большие потери, продолжал вклиниваться в наши боевые порядки. Пришлось ввести в бой часть резерва. Два залпа дали четыре дивизиона РС. К месту прорыва немецких танков были брошены два противотанковых артиллерийских полка.

И все же фашисты усиливали нажим, вводя все новые и новые части. Дивизия Полосухина напрягала последние силы. Командование фронта направило нам на помощь двадцать пять штурмовиков. Над Бородинским полем разгорелся ожесточенный воздушный бой.

Большое превосходство в силах позволило неприятелю развить прорыв на участке 17-го полка 32-й дивизии до четырех километров по фронту и до двух в глубину. Наступил критический момент — боевой порядок дивизии оказался разрезанным на две части. Командир дивизии бросил к участку прорыва все, что мог, чтобы не допустить продвижения немцев. Я приказал сосредоточить огонь всей артиллерии армии: выдвинул противотанковый полк, саперов, 20-ю танковую бригаду и только что прибывший разведывательный батальон 32-й дивизии под командованием капитана Корепанова. Из остатков 3-го батальона 17-го полка и роты курсантов был сформирован боевой отряд под командованием майора Воробьева. Комиссаром отряда назначили секретаря партийной комиссии дивизии Я. И. Ефимова.

На участке 3-го батальона вместе с бойцами сражался комиссар полка Г. М. Михайлов. Некоторые позиции не раз переходили из рук в руки. Продвижение противника задержать удалось, но полностью восстановить положение мы уже не могли, хотя бойцы и офицеры показывали образцы мужества и бесстрашия.

Рано утром 16 октября я, С. И. Богданов и другие офицеры штаба находились на наблюдательном пункте. Член Военного совета П. Ф. Иванов выехал в 32-ю дивизию. Начальник штаба армии В. А. Глуздовский старался наладить связь с соединениями. Этот холодный осенний день запомнился мне на всю жизнь. Едва рассвело, как враг обрушил на нас сильный артиллерийский огонь. «Юнкерсы» нанесли удары по всей глубине нашей обороны. Затем перед передним краем появились немецкие танки. Их встретил подвижкой заградительный артиллерийский огонь. На пути неприятельских бронированных машин встала сплошная стена разрывов. То и дело загорались вражеские танки, однако фашисты продвигались к нашему переднему краю. Орудия Битюцкого и танки Орленко, поставленные в засаду, прямой наводкой в упор расстреливали неприятеля.

Да, война не та, что была. 1941 год не 1812. Но неизменными остались мужество, выдержка, верность своему долгу. И солдат наш был в этом смысле достойным наследником тех гренадеров, что потрясали своей стойкостью Европу. А его стремление отстоять родную землю было еще большим: ведь сейчас он сражался за свою социалистическую Родину. Русские воевали рядом с украинцами, белорусами, казахами, с сынами всей могучей семьи советских народов.

Радио и телефон надежно связывали меня с войсками, и я в основном был в курсе главного, что происходило на поле боя. И все же некоторые поистине героические эпизоды оставались в те часы мне неизвестны. Только позже я узнал, что в самые горячие минуты боя, близ того места, где в 1812 году стояла легендарная батарея Раевского, раненый наводчик комсомолец Федор Чихман подбивал шестой вражеский танк, стреляя из единственного уцелевшего орудия батареи Н. П. Нечаева. В бою погибли смертью героя командир артиллерийского взвода Милов и наводчик Кравцов — они тоже уничтожили девять вражеских танков. Уже четвертый танк в упор расстреливал из неподвижной огневой точки Т-28 сержант Серебряков. Три танка пылали от огня орудия старшего сержанта Корнеева. Командир батальона 322-го полка майор В. А. Щербаков, прорываясь с героями дальневосточниками через вражеские боевые порядки (выходил из окружения), уничтожил до батальона гитлеровцев. Капитан Воробьев, командир танкового батальона 20-й танковой бригады, уничтожил шесть боевых машин врага. Комиссар 32-й дивизии Г. М. Мартынов с двадцатью восемью воинами спасли знамя 17-го полка, но почти все погибли. Лишь чудом остались в живых сам комиссар и знаменосец Жданов, вынесший знамя.

Ни на шаг не отступили москвичи-добровольцы В. Г. Григорьев, С. Ф. Гончар, Н. Г. Егорычев ^[20], отец и сын Павловы, Н. А. Пантелеев, П. В. Тумаков, комсомолец К. П. Чернявский, Е. В. Казаков, шестнадцатилетний Сережа Матыцын, А. М. Хромов и многие другие рабочие заводов «Серп и молот», имени Владимира Ильича и других московских предприятий.

Я не мог также знать, что в стане врага, здесь, под Бородином, фельдмаршал фон Клюге, командующий 4-й германской армией, обратился с демагогической речью к французскому легиону (в его армию входили четыре батальона гитлеровских наймитов, предавших свою родину). Напомнив, как во времена Наполеона французы и немцы сражались бок о бок, он призывал французов быть стойкими. Однако его призыв оказался тщетным. Французы пошли в наступление, но не выдержали нашей контратаки и были наголову разбиты.

В те минуты нам казалось, что мы стоим перед лицом истории и она властно повелевает: не посрамите славу тех, кто пал здесь смертью храбрых, умножьте их доблесть новыми подвигами, стойте насмерть, но преградите врагу путь к Москве.

Ожесточенная борьба шла за каждый населенный пункт, выгодный рубеж. Некоторые деревни по нескольку раз переходили из рук в руки. И все же перевес в результате численного превосходства в танках был на стороне противника.

К вечеру неприятель, подтянув свежие силы, снова повел наступление во взаимодействии с авиацией. До тридцати танков с пехотой прорвались и стремительно пошли прямо на наблюдательный пункт армии. Даю сигнал 20-й танковой бригаде — последнему резерву: «Атаковать врага в направлении наблюдательного пункта!»

Все, кто находились на НП, быстро разобрав винтовки и бутылки с горючей смесью, заняли места в окопах. Рядом со мной лежали подполковник Переверткин и полковник Богданов, поблизости — майор Ефимов, подполковники Остренко, Подолынный и другие офицеры штаба. Впереди в лучах предзакатного солнца виднелся памятник фельдмаршалу Кутузову. Чуть в стороне шли в контратаку танкисты Орленко. Комбриг запомнился мне в тот момент, когда закрывал люк своего танка. Больше я не видел Тимофея Семеновича живым…

Танки врага лавиной надвигались на нас. Где-то рядом слышался топот бежавших по окопам бойцов в темно-синих комбинезонах. Это командир 36-го мотоциклетного полка подполковник Танасчишин^[21] шел к нам на выручку со своей «черной пехотой» (так называли мы мотоциклистов, когда они наступали в пешем строю). Танасчишин был храбрым офицером. Он отлично проявил себя под Орлом и Мценском и здесь возглавил контратаку своих отважных мотоциклистов.

В те критические минуты, когда немецкие танки прорвались на НП армии, бойцы вели огонь, бросали бутылки с горючей смесью в танки противника. Офицеры штаба строчили по пехоте врага из автоматов.

На наш окоп надвигался фашистский танк, за ним пехота. И тут меня ранило…

Никогда я не был так счастлив, как в ту минуту, когда, придя в сознание, услышал от своего боевого товарища В. А. Глуздовского, что враг не прошел через Бородино.

В ночь на 17 октября противник пытался выйти в район Можайска, но попал на минные поля и был встречен заградительным артиллерийским огнем, подготовленным майором Битюцким, и огнем прямой наводки из наших «дотов» (вкопанных танков Т-28). Потеряв много техники, враг на короткое время остановился, а затем нанес второй, еще более мощный удар на участке 322-го стрелкового полка, прорвал его оборону и вышел на артиллерийские позиции 133-го полка, того самого полка, который 13 октября полностью стал партийно-комсомольским. Артиллеристы не растерялись. Они открыли по прорвавшимся танкам огонь в упор. Контратаки 322-го полка совместно с артиллеристами остановили фашистов. Мужество и отвагу показал в этом бою командир полка майор Г. С. Наумов.

32-я стрелковая дивизия стояла у Бородина насмерть. Каждый сражался до тех пор, пока руки держали оружие, пока билось сердце.

Не могу не рассказать еще об одном памятном эпизоде. Пятеро тяжелораненых воинов-дальневосточников оказались в зоне, временно захваченной противником, близ деревни Беззубово. Ночью их подобрал и перенес к себе в избу колхозник Савелий Евстафьевич Ревков. Ему помогала жена Татьяна Васильевна. Не страшась расправы, они в течение трех месяцев укрывали, лечили, кормили и выхаживали красноармейцев Подсоскова, Кокорина, Евсикова, лейтенанта Гончарова и младшего лейтенанта Денисова. С приходом наших войск в Беззубово вылечившиеся дальневосточники снова вернулись в строй.

Патриоты Савелий Евстафьевич и Татьяна Васильевна Ревковы, спасшие жизнь раненым воинам, заслуживают награды. Об их подвиге должны знать советские люди.

Высокий патриотизм проявили жители сел Семеновское и Псарево близ Бородина: Анастасия Ивановна Бойкова, Любовь Илларионовна Дрозд, Анастасия Григорьевна Канаева, Мария Петровна Николаева, Василий Варфоломеевич и Анна Петровна Филипенковы, Григорий Сидорович Савченко и многие другие. Они подобрали на поле боя около ста пятидесяти тяжелораненых солдат и офицеров 5-й армии, оказавшихся на территории, захваченной врагом, вылечили и спасли им жизнь.

После моего ранения 18 октября в командование 5-й армией вступил генерал Л. А. Говоров. Большую роль в последующих боях на этом участке фронта сыграли прибывшие и влившиеся в состав 5-й армии 50-я стрелковая дивизия под командованием генерал-майора Н. Ф. Лебеденко, 82-я сибирская мотострелковая дивизия генерал-майора Н. И. Орлова и танкисты Д. И. Заева. Дальше Кубинки и Дорохова враг не прошел, захлебнулся своей же кровью.

Бои 5-й армии на Бородинском поле были составной частью великой битвы за Москву. За мужество и доблесть, проявленные в этих и последующих сражениях, тысячи воинов, в том числе славный командир 32-й дивизии Виктор Иванович Полосухин^[22], были награждены правительственными наградами, а самой дивизии присвоено звание гвардейской.

Спустя более двадцати лет после этого ожесточенного сражения, в 1962 году, когда отмечалось 150-летие Бородинской битвы, здесь, на поле русской славы, состоялся большой митинг.

После митинга мы с бывшим командиром батальона 32-й дивизии Василием Алексеевичем Щербаковым и бывшим командиром батареи той же дивизии Николаем Петровичем Нечаевым поднялись на курган Раевского. Тут, неподалеку, в 1941 году стояла батарея 76-миллиметровых орудий старшего лейтенанта Н. П. Нечаева. У Николая Петровича нет левой руки, он потерял ее в боях под Берлином. Накануне митинга Нечаев увлеченно рассказывал мне, как разыскал в селе Беззубово восьмидесятилетнего Савелия Евстафьевича Ревкова, его жену Татьяну Васильевну и Григория Сидоровича Савченко — тех, кто в октябре 1941 года оказывал помощь тяжелораненым советским бойцам.

С Шевардинского редута хорошо обозревалось Бородинское поле. Железная дорога, шоссе с вереницей автобусов, зеленые поля, по которым двигались цепочки пионерских отрядов. Синеватая стена Утицкого леса и словно взмывающие в небо бронзовые орлы памятников. Родная, трогающая сердце картина!

Сейчас на этих полях раскинулось хозяйство колхоза «Бородино»…

В том же году состоялась волнующая встреча с бывшими добровольцами. Зал Дворца культуры завода «Серп и молот» был переполнен. Послушать ветеранов боев за Родину пришли молодые металлурги, инженеры, техники, пионеры.

Когда на трибуну поднялся начальник цеха Виктор Григорьевич Григорьев, в зале наступила тишина. Широкий, статный, он положил свои большие руки на край трибуны и стал рассказывать:

— В 1941 году в первые же дни войны сто восемьдесят рабочих, инженеров итехников нашего завода ушли в дивизии народного ополчения… У меня была броня. В ту пору варить сталь было не менее важно, чем воевать. Но я решил идти на фронт.

Ветеран, проработавший на заводе «Серп и молот» тридцать пять лет, говорил о том, как девятнадцатилетним юношей в годы гражданской войны пошел на фронт, как встретился в 16-й армии с Михаилом Николаевичем Тухачевским.

Григорьеву не было и двадцати, когда его избрали судьей полка. Немалый авторитет надо было иметь человеку, которого избирали на такую должность. Законов в ту пору не было. Существовал только один закон — закон революционной совести. И Виктор Григорьев решал дело так, как подсказывала революционная совесть!

После гражданской войны Виктор вернулся в Москву. Здесь он встретился с Николаем Ильичом Подвойским — одним из ближайших помощников Владимира Ильича Ленина в период Октябрьского переворота в Петрограде.

— Обязательно идите учиться, Виктор! — наставлял Подвойский. — Сейчас стране нужны инженеры.

И Виктор Григорьев прислушался к совету старого большевика. Закончив политехнический институт, он вернулся на родной завод инженером.

Когда грянула Великая Отечественная война, Виктор Григорьевич вновь пошел к Подвойскому. Хотелось поговорить с любимым наставником, услышать доброе напутствие.

— Что делать, Николай Ильич? Оставаться на заводе или идти на фронт!

— Поступай, как подсказывает совесть! Инженер-капитан запаса Виктор Григорьевич Григорьев в первые же дни подает заявление с просьбой зачислить в дивизию народного ополчения. Вместе с ним ушли в ополчение Семен Филиппович Гончар, отец и сын Павловы, сталевар Василий Васильевич Беляев и другие.

И вот во Дворце культуры, как с родным братом, мы обнялись и расцеловались с Виктором Григорьевичем Григорьевым, теперь инженер-подполковником запаса…

Мои воспоминания прервал дальневосточник Василий Алексеевич Щербаков.

— А ведь мы ровно двадцать один год здесь не были, — сказал он. — В октябрьские дни сорок первого жарковато здесь приходилось. Помнишь, Николай Петрович? Твоя батарея стояла вот тут, на склоне холма. А мой батальон держал оборону чуть впереди…

Но вернемся к 1941 году.

18 октября меня отправили в госпиталь в город Горький. Привезли нас туда поздно вечером. В городе находилось много предприятий и учреждений, эвакуированных из западных областей страны. Станционные пути были забиты эшелонами с войсками, идущими на фронт, вооружением, цистернами с горючим, заводским оборудованием, продовольствием. Но во всем чувствовались спокойствие и порядок. Другая картина была в центре города. Здесь скопилось много автотранспорта с людьми, некоторые из них сеяли панические слухи. Двое азартно спорили у бензозаправочной колонки по поводу очереди.

Вскоре выяснилось, что в здешних госпиталях мест нет, и нас повезли дальше на восток, в Казань. В Казани госпиталь помещался в здании какого-то техникума: в палатах остались стенды с изображением деталей машин.

Через шесть дней в госпиталь приехал первый секретарь Татарского обкома партии товарищ Алемасов. Он сообщил, что звонили из Москвы и просили узнать, в состоянии ли я добраться в обком для разговора по ВЧ. С помощью санитаров оделся и поехал.

В обкоме пришлось долго ждать. Наконец раздался звонок. Я взял трубку и услышал знакомый голос маршала Б. М. Шапошникова:

— Как себя чувствуете?

— Скоро буду ходить на костылях.

— Ну, это уже благо!

— А что нового под Москвой?

— Наши войска упорно сдерживают врага. За последние дни его нажим заметно ослаб.

Маршал пожелал быстрейшего выздоровления.

— Разрешите перевестись в прифронтовой госпиталь?

— Этого я решить не могу. Не моя епархия. Решать должны врачи.

Разговор с начальником Генерального штаба меня очень растрогал. Шли тяжелые бои. В Ставке была адская работа. Но все же Борис Михайлович нашел время поговорить со мной. Хотелось быстрее расстаться с костылями и лететь в Москву…

Когда в госпиталь прибывали новые партии раненых, мы с интересом расспрашивали их о положении на фронте.

Рана моя постепенно затягивалась. Я уже ковылял по палате, сначала на двух костылях, а потом и на одном. Мечтал быть ближе к своей армии. С упоением читал заметки в «Красной звезде» о сражениях под Москвой, и прежде всего о боевых делах воинов 5-й армии. Она была мне особенно близка: ведь там сражались мои боевые друзья.

Еще раз обратился к высшему командованию с просьбой перевести меня в любой подмосковный госпиталь. Через некоторое время Начальник Тыла Красной Армии Андрей Васильевич Хрулев сообщил, что согласие на перевод во фронтовой госпиталь дано. Это меня очень обрадовало.

В тот же день я получил еще одну приятную весть: жена прислала письмо из Новосибирска. Расстались мы с ней на второй день войны. С тех пор я ничего не знал о судьбе семьи. Оказалось, что жена вместе с четырехлетним сыном находится под Новосибирском, помогает шить обмундирование для фронтовиков.

В госпитале я подолгу размышлял, мучительно искал ответа на вопрос: как случилось, что враг за короткий срок оказался уже под Москвой? Внезапность нападения? Да, этот фактор имеет существенное значение в самом начале войны. Сильный и опытный противник? Причина серьезная. Враг располагал первоклассной авиацией: истребителями с металлическим корпусом, пушечным вооружением и бомбардировщиками, не имевшими равных себе по качеству. Наши самолеты в то время уступали им. Что же касается танков, то здесь противник имел лишь количественное преимущество. Советский Т-34 оставался с начала и до конца войны самой совершенной машиной. Некоторые наши механизированные корпуса (4, 6, 8-й и другие) еще до начала войны были почти полностью укомплектованы танками КВ и Т-34. Но использовались они во многих случаях безграмотно и непродуманно. К тому же излишние переброски приводили к быстрому израсходованию горючего и моторесурсов. В результате наши первоклассные боевые машины нередко доставались врагу, так как не были в состоянии двигаться.

В смысле организации войск враг, пожалуй, тоже опередил нас: он свел свои танковые дивизии в четыре группы (армии); у нас же высшим соединением был только механизированный корпус.

Немало бед причинило промедление с перевооружением и с переходом на новые штаты: многие стрелковые и кавалерийские дивизии сдали лошадей и прежнее вооружение, а новую технику не получили, ее не хватало. В таком положении оказался, в частности, и 21-й механизированный корпус ^[23].

Напрашивался вывод. Да, мы не были достаточно подготовлены, чтобы отразить нападение сильнейшего агрессора. И именно в этом главная причина наших неудач.

Время шло. С каждым днем я чувствовал себя все лучше, и мысли часто уносили меня на фронт. Вспоминались слова начальника Генерального штаба, что наши войска упорной обороной сдерживают врага и его наступление выдыхается. Это подтверждали и прибывающие раненые. Крепла уверенность, что скоро мы погоним противника. Боевой дух наших войск возрастал, но для победы над врагом необходимо было еще многое сделать.

27 октября начальник госпиталя получил телеграмму, в которой ему предписывалось эвакуировать меня из Казани в Москву для продолжения лечения в госпитале Западного фронта. Укутанный в тулуп, я ехал в легковой машине, поставленной на платформу. Поезд пришел в Москву вечером 29 октября. В той же машине меня и повезли в Кремлевскую больницу. Кругом неистово выли сирены. Громкоговорители на перекрестках предупреждали: «Граждане, воздушная тревога!»

— Не беспокойтесь, товарищ генерал, проскочим! — сказал мне шофер Федор Седых.

Всю войну он был моим спутником, а часто и спасителем. Федору было присуще почти феноменальное предчувствие опасности. Помню, как-то в сумерках, когда мы на «виллисе» догоняли наступающие войска, он вдруг сказал:

— Товарищ командующий, давайте срежем поворот. Голову на отсечение, тут мины.

Я не возражал.

Когда мы снова выбрались на дорогу, позади, на том самом участке, который мы только что объехали, раздался взрыв — в воздух взлетела автомашина…

Дорогой мой Федор…^[24]

Впереди, перед самым зданием Кремлевской больницы, вспыхнул гигантский огненный столб. В тот же миг что-то грохнуло, и я оказался на мостовой. Подбежал врач. Я видел, как у него шевелились губы, но ничего не слышал. Контужен! Было обидно и досадно вновь выйти из строя.

В ту ночь на улицах и площадях столицы разорвалось немало вражеских бомб, не обошлось и без человеческих жертв.

Под утро меня отвезли в госпиталь Западного фронта, размещавшийся в здании Тимирязевской академии. Здесь во всем чувствовалось дыхание фронтовой жизни. Становилось легче. Быстро пошел на поправку.

Особый прилив энергии и бодрости мы, раненые, почувствовали, узнав, что 7 ноября на Красной площади, как и обычно, состоялся парад войск.

Я начал добиваться приема в Ставке. 14 ноября меня принял маршал Шапошников. На мою просьбу направить в войска Борис Михайлович ответил:

— А мы хотим вас послать за танками. Английскими. Надо, чтобы вы с ними ознакомились, выяснили их тактико-технические данные. А затем решим, куда вас направить.

— Я готов. Но прошу, очень прошу направить поскорее на фронт.

…На другой день вместе с группой инженеров из Главного автобронетанкового управления мы осматривали в Горьком английские танки «валентайн» и «Матильда». Это были машины невысокого класса. Они во многом уступали по боевым качествам не только нашим, но и немецким танкам. Однако приходилось их брать. Наша танковая промышленность не могла еще удовлетворить запросы фронта.

Два дня провозились мы с английскими танками, изучая их моторную группу, боевое отделение, вооружение, механизмы, ходовую часть и броневую защиту.

Глава пятая Остановить врага!

15 ноября враг предпринял новое наступление на Москву. На этот раз он обходил ее с севера, со стороны Калинина, нанося главный удар на Клин, а на юге — в направлении Тулы.

Утром 17 ноября меня вызвали в Ставку. В полдень я был у Б. М. Шапошникова.

— На какую армию хотите? — спросил меня маршал.

— Назначьте, куда сочтете целесообразным.

— Мы хотим послать вас, голубчик, в тридцатую армию. Нужно заменить генерала Хоменко. Так сказал Сталин.

— Вам виднее.

— Ну и договорились. В штабе Западного фронта получите подробные указания.

Разговор был окончен.

Какова же была обстановка в те дни?

После неудачного октябрьского наступления на Москву в немецком генеральном штабе и в штабах групп армий в начале ноября усиленно обсуждался вопрос: переходить к обороне или продолжать наступать. Главное немецкое командование, несомненно, встревожили неудачи октябрьского наступления. Некоторые фашистские генералы высказывались за оборону. Невзирая ни на что, Гитлер решил начать второе наступление на Москву. По-видимому, он руководствовался соображениями не столько стратегического, сколько политического характера. Переход к обороне на подступах к советской столице, до которой, казалось, рукой подать, означал бы признание провала широко разрекламированного плана «молниеносной войны». Это подрывало политический престиж гитлеровской Германии, что в свою очередь грозило большими внутригосударственными и внешнеполитическими осложнениями. Гитлер требовал, чтобы немецкие войска любой ценой взяли Москву. Эту мысль он со всей решительностью высказал 13 ноября 1941 года на совещании командующих группами армий в Орше. Его поддержали главнокомандующий сухопутными силами Браухич, начальник генерального штаба Гальдер и командующий группой армий «Центр» Бок. Очень заманчива была перспектива до наступления зимы войти в Кремль.

Для осуществления нового наступления немецко-фашистское командование дополнительно перебросило в состав группы армий «Центр» значительное количество танков и авиации с других направлений, произвело перегруппировку главных сил: 3-я танковая группа была выведена с калининского направления и сосредоточена рядом с 4-й танковой группой на волоколамско-клинском направлении — здесь было тринадцать дивизий (из них семь танковых). 2-я танковая армия, имевшая двенадцать дивизий (в том числе четыре танковые), была усилена двумя армейскими корпусами и пополнена сотней танков. 4-я полевая армия, которой предстояло действовать против центра Западного фронта, имела в своем составе восемнадцать пехотных, две танковые, одну моторизованную и одну охранную дивизии, усиленные танками. Эти дивизии, потрепанные в октябрьских боях, спешно пополнялись. Армейские корпуса усиливались танками.

В результате перегруппировок и пополнений гитлеровское командование вновь получило значительное превосходство в танках и артиллерии на флангах Западного фронта. Например, на клинском направлении против 30-й армии, которая насчитывала всего двадцать пять танков, сто девяносто орудий и минометов, было сосредоточено до трехсот танков и более девятисот орудий и минометов противника. Таким образом, у неприятеля было в двенадцать раз больше танков и в пять раз — артиллерии. На истринско-солнечногорском направлении гитлеровцы добились превосходства по танкам в 2,6 раза и по артиллерии в 1,3 раза, на тульско-каширском — имели восьмикратный перевес в танках и трехкратный в артиллерии.

Из приведенного видно, что наиболее высокое превосходство в силах неприятель создал на своем левом фланге против нашей 30-й армии. В течение первой половины ноября она не получила никакого пополнения, и это было, на мой взгляд, существенным просчетом.

Для наступления северо-западнее Москвы предназначались 3-я и 4-я вражеские танковые группы, а на тульско-каширском направлении, с юго-запада, должна была наносить удар 2-я танковая армия. Действие танковых сил с севера прикрывала 9-я, а с юга — 2-я армии. Фронтальное наступление на Москву должна была вести 4-я армия. Ей предстояло сковывать главные силы Западного фронта до тех пор, пока ударные группировки не достигнут успеха на флангах, а затем расчленить главные силы Западного фронта и уничтожить их по частям западнее Москвы.

За время двухнедельной передышки советское командование укрепило свои оборонительные рубежи на ближних подступах к столице, пополнило стрелковые части пехотой (преимущественно сибиряками и за счет добровольцев-москвичей). Танков все еще было мало. Создавались стратегические резервы в Сибири и на Урале.

Второе генеральное наступление немецко-фашистских войск на Москву началось 15 ноября ударами 3-й и 4-й танковых групп по войскам правого крыла Западного фронта.

Удар огромной силы, обрушенный на 30-ю армию, в первые три дня наступления принес врагу успех. Наши части вынуждены были отходить на широком фронте. Неприятель получил возможность продвигаться на клинском направлении.

Отход войск 30-й армии и отсутствие в распоряжении командарма резервов ставили под угрозу левое крыло Калининского фронта. Поэтому командующий фронтом генерал-полковник И. С. Конев^[25] принял меры к усилению войск 30-й армии: 185-я стрелковая дивизия (комдив полковник Виндушев), находившаяся в его резерве, срочно перебрасывалась в район Видогощи (пятьдесят километров юго-восточнее Калинина). Кроме того, к утру 16 ноября командующий фронтом взял из резерва 29-й армии 46-ю кавалерийскую дивизию (комдив полковник Соколов) и направил ее примерно в тот же район.

16 ноября враг начал наступление против армии Рокоссовского и здесь продвинулся вперед. Правофланговые войска 30-й армии под давлением превосходящих сил противника продолжали отходить. Однако попытки гитлеровцев с ходу форсировать Волгу успеха не имели. К вечеру 21-я танковая бригада полковника Лесового (военком Ветрук), 2-й моторизованный и 20-й запасной стрелковый полки, оставшиеся на правом берегу Волги, вели тяжелые бои на рубеже Городня — Красная Гора (сорок километров южнее Калинина) и сдерживали гитлеровцев.

На рубеже южнее Волжского водохранилища, у переправ через реку Ламу, войска 30-й армии удержали противника до полудня 16 ноября. Но в шестнадцать часов неприятелю удалось с большими потерями (до шестидесяти танков и тридцати орудий) форсировать реку и овладеть деревнями Дорино и Гришкино (пятьдесят пять — шестьдесят пять километров юго-западнее Калинина).

К исходу 17 ноября 30-я армия действовала уже тремя изолированными группами: 5-я стрелковая дивизия — за Волгой, на рубеже Поддубье — Судимирка — Свердлово (двадцать — пятьдесят километров южнее Калинина); 21-я танковая бригада, 2-й моторизованный и 30-й запасной полки — на южном берегу Волжского водохранилища, в районе Ново-Завидовский — Завидово; 107-я мотострелковая дивизия вела ожесточенные бои в окружении, в районе Тришкино — Теряева Слобода. Разрыв между группами достигал двадцати километров. Обстановка, складывавшаяся на участке 30-й армии, угрожала тяжелыми последствиями всему правому крылу Западного фронта.

Чтобы объединить усилия войск, оборонявших подступы к Москве с северо-запада, Ставка Верховного Главнокомандования 18 ноября передала 30-ю армию из Калининского в состав Западного фронта^[26], придав ей два полнокровных пулеметных батальона. Однако следует отметить, что эта передача была проведена с запозданием, уже в ходе начавшегося наступления противника, что создало крайне трудную обстановку на правом крыле Западного фронта.

В тот день части 27-го армейского корпуса немцев при активной поддержке авиации пытались форсировать Волгу в районе Городни (между Калинином и Ново-Завидовским). Здесь 5-я стрелковая дивизия под командованием генерал-майора Вашкевича оказала упорное сопротивление, и замысел врага был сорван.

Южнее Волжского водохранилища наступал уже знакомый нам 56-й моторизованный корпус^[27] противника: 6-я танковая дивизия — на Завидово, 14-я моторизованная и 7-я танковая дивизии — в направлении Решетниково.

В течение 18 ноября войска 30-й армии вели напряженные оборонительные бои на рубеже двенадцать — тридцать километров северо-западнее Клина. 16-я армия оборонялась севернее и южнее Волоколамского шоссе, где вели наступление три пехотные, четыре танковые дивизии и дивизия СС «Рейх» 4-й танковой группы противника. Нацелив удар в направлении Истры, введя в бой до четырехсот танков, фашисты стремились прорвать оборону 16-й армии, выйти ей в тыл, а затем во взаимодействии с 3-й танковой группой продолжать стремительное наступление непосредственно на Москву.

Хотя наши войска и оказывали упорное сопротивление, но численное превосходство противника, особенно в танках, делало свое дело: гитлеровцы теснили 16-ю и 30-ю армии.

Штаб Западного фронта располагался в Перхушкове. Командующий фронтом генерал армии Г. К. Жуков находился в войсках. Принявший меня начальник штаба генерал-лейтенант Василий Данилович Соколовский^[28] познакомил с обстановкой.

— Надо во что бы то ни стало приостановить наступление немцев. Не допустить их до канала Москва — Волга. Это главное. Письменные распоряжения есть у вас на месте, — сказал он.

По дороге в Клин мы притормозили у санитарной машины, которая буксовала в выемке. Спросил командира, сидевшего рядом с шофером, кого он везет.

Тот с грустью ответил:

— Лестев погиб!

Начальника политуправления Западного фронта дивизионного комиссара Дмитрия Алексеевича Лестева я рассчитывал увидеть через два часа. Теперь он был мертв. На подвешенных в машине носилках — бледное, застывшее в страдании лицо комиссара. Это был замечательный коммунист, способный и опытный политработник, чудесный товарищ. В дни войны бойцы и командиры неизменно видели дивизионного комиссара на самых опасных участках. Его умное, теплое слово слышали и в дивизии Панфилова, и в корпусе Доватора, и у пограничников Хоменко.

В тот день начальник политуправления фронта приехал в 30-ю армию. Осколок вражеской бомбы сразил дивизионного комиссара. Тогда же был тяжело ранен находившийся рядом с ним начальник штаба Калининского фронта генерал Евгений Петрович Журавлев ^[29].

Клин остался позади. Еще двадцать километров по Ленинградскому шоссе — и мы въехали на окраину села Спас-Заулок, где разместился штаб армии. Село горело. Слышались крики детишек, причитания женщин над останками близких. Несколько часов назад фашисты нанесли по селу сильный бомбовый удар.

Штабной офицер провел меня к командующему армией генерал-майору Василию Афанасьевичу Хоменко. В его землянке находился и член Военного совета армии бригадный комиссар Николай Васильевич Абрамов. Поздоровались. Хоменко спрашивает меня, зачем прибыл. Показываю предписание из Ставки: принять 30-ю армию, а Хоменко сдать ее и отправиться в распоряжение Верховного Главнокомандующего. Василий Афанасьевич помрачнел. Вины за собой он не чувствовал. Что он мог сделать силами ослабленной армии против трехсот наступающих неприятельских танков!

К сожалению, в то тяжелое время военных неудач имели место не только подобные смещения, но и более тяжелые наказания. В этом, между прочим, особое рвение проявлял Л. 3. Мехлис.

Прочитав предписание, Хоменко очень расстроился, но быстро взял себя в руки:

— Ну что же, новый командарм, давай вкратце расскажу о наших делах. А потом уж сам подробнее ознакомишься. Утром пятнадцатого числа немцы после мощного авиационного и артиллерийского удара начали наступать силами около трехсот танков и мотопехотой при поддержке авиации. Прорвали нашу оборону на стыке с шестнадцатой армией и уже третий день развивают наступление. Части армии под давлением превосходящих сил врага отходят с упорными боями… В нашей армии к моменту наступления было всего три дивизии: пятая стрелковая, сто седьмая моторизованная, восемнадцатая кавалерийская — и, кроме того, два отдельных стрелковых полка и одна танковая бригада…

Хоменко — человек простой, открытый, без крупинки хитрости — дал краткую оценку соединениям. Он не перекладывал вину за отход на старшее начальство или подчиненных. Наоборот, утверждал, что командиры и комиссары дивизий показали себя отлично.

— Люди дерутся как львы, не боясь окружения, — с горячностью говорил командарм. — Особенно выделяется сто седьмая мотодивизия. Ее командир генерал-майор Порфирий Григорьевич Чанчибадзе — способный и отважный человек. У меня не вышло, — значит, сам виноват, а не кто другой. Обвинять подчиненных и жаловаться на противника не годится…

Хоменко был храбрым, грамотным, достойным военачальником, но его постигла тяжелая участь.

В 1943 году в Северной Таврии, будучи командующим 44-й армией, он попал под засадный огонь противника и был страшно изуродован. У генерала трижды была прострелена грудь, выбиты оба глаза. Фашисты захватили его в плен. Они пытались склонить Хоменко к измене Родине. Но Василий Афанасьевич был непреклонен. Этот честнейший сын партии и советского народа умер как герой.

…Положение 30-й армии было в те дни очень тяжелым. Особую тревогу вызывала 107-я дивизия. Она была отрезана от главных сил армии и отбивалась от наседающих со всех сторон немцев. Надежда возлагалась на ее командира. Генерал-майора Чанчибадзе знали в армии как человека, для которого нет безвыходных положений.

Не успел я познакомиться с работниками штаба, как пришлось уже действовать. Позвонил командир 18-й кавалерийской дивизии и сообщил:

— После авиационного удара двадцати двух бомбардировщиков противник силами пятидесяти пяти танков с пехотой при поддержке артиллерии прорвал оборону на левом фланге дивизии, в шести километрах западнее Спас-Заулка. Ввожу в бой резерв — два спешенных эскадрона при шести орудиях. Прошу помочь авиацией и танками.

— Товарищ Иванов, любой ценой задержите противника. Будем принимать меры!

На помощь ему был послан резерв командарма и 46-й мотоциклетный полк с девятью орудиями. И результат не замедлил сказаться.

Рассвет 19 ноября начался ревом самолетов в воздухе и артиллерийской канонадой на земле. Шла упорная борьба по всему фронту. На ряде участков неприятелю удалось потеснить наши части от пяти до шести километров. Особенно жарко было на клинском направлении. Но с наступлением темноты удалось задержать продвижение танков противника.

Рано утром 20 ноября возобновился бой в районе Завидова. Решил поехать туда с членом Военного совета армии Н. В. Абрамовым. Машина медленно шла по разбитой лесной дороге. Постепенно лес стал редеть. Отчетливо доносился треск немецких автоматных очередей вперемежку с редкими разрывами мин и снарядов.

Встретившийся офицер провел нас на КП командира дивизии полковника Виндушева. Невысокий, широкоплечий блондин доложил:

— Противник напирает с утра. Третью атаку только что отбили.

Поле в полосе дивизии было изрыто свежими воронками. Снег почернел, вдали дымили семь вражеских танков.

— Подбили из орудий?

— Четыре — артиллерией, три — из противотанковых ружей. Хорошее оружие.

— Сколько у вас таких ружей?

— Восемнадцать.

— А как с пехотой?

— Где пятнадцать, где двадцать штыков в роте.

— Есть резерв?

— Нет, все введено в бой.

Из штаба армии сообщили, что дивизия Чанчибадзе вышла из окружения. Мы с Абрамовым выехали, чтобы встретить героев.

Комдив коротко рассказал о действиях соединения в последние дни. Враг бросил против него восемьдесят танков с пехотой, пятьдесят самолетов. Но попытки немцев окружить и разбить Чанчибадзе были тщетны. Дивизия готова к выполнению новой боевой задачи.

С восторгом говорил комдив о подвиге танкиста 143-го танкового полка комсомольца В. В. Андронова, бывшего рабочего Уралмашзавода. Под Теряевой Слободой он уничтожил шесть вражеских танков и два противотанковых орудия ^[30].

143-й полк нес большие потери, но боеспособность его во многом поддерживало быстрое восстановление поврежденных машин. Особая заслуга в этом принадлежала заместителю командира полка по технической части А. И. Доценко. В самые тяжелые минуты ему нередко приходилось принимать на себя даже командование подразделениями.

Вечером 20 ноября начальник разведывательного отдела штарма подполковник Лирцман сообщил:

— Товарищ командующий, получено донесение от двадцатого полка. Перед его фронтом в расположении противника слышна редкая ружейная перестрелка.

— Пошлите разведку и уточните, что там происходит.

Вскоре выяснилось, что это за стрельба.

В землянку вошел заросший щетиной офицер.

— Командир двадцать четвертой кавалерийской дивизии полковник Малюков, — представился он.

Полковник был очень расстроен. Он рассказал печальную историю. 19 ноября дивизия по приказу старшего командования была введена в бой с задачей выйти в район Волоколамска и нанести с тыла удар по наступающему противнику. В ночь на 20 ноября конникам удалось продвинуться на десять километров. Но вскоре гитлеровцы заметили дивизию и бросили на кавалеристов сто двадцать танков и шестьдесят самолетов. Понеся большие потери, дивизия отступила и вышла в полосу обороны нашей армии.

— Сколько у вас противотанковых орудий?

— Ни одного.

— А сколько было до вступления в бой?

— Семь. Мы не закончили формирования.

Конники, выходя из окружения, притащили за собой на «хвосте» двадцать танков и около двух батальонов пехоты врага. Лишь к рассвету удалось навести порядок. Часть гитлеровцев была уничтожена, остальные ушли обратно.

О выходе из окружения 24-й кавдивизии я донес в штаб фронта. Из военного трибунала фронта сообщили, что Малюкова будут судить. Ему грозил расстрел. На суде Малюков держался с достоинством. Он просил трибунал учесть, что в сложившихся обстоятельствах сделал все, что мог. Его приговорили к трем годам заключения. По нашему ходатайству трибунал признал приговор условным. Малюков остался служить в штабе армии офицером оперативного отдела. Он часто выполнял ответственные задания непосредственно на поле боя, не раз отправлялся с группой бойцов в тыл врага, лично добыл пятнадцать «языков». Судимость с него впоследствии сняли, а потом вновь назначили командиром дивизии, присвоили звание генерал-майора.

На рассвете 21 ноября противник обрушил на штаб армии, находившийся в районе села Зайцево, танковый удар. Офицеры и генералы вступили в бой локоть к локтю с бойцами 20-го запасного полка. Особенно отличился начальник артиллерии полковник Л. А. Мазанов, уложивший десяток фашистов. Следуя его примеру, начальник оперативного отдела полковник Бусаров, офицеры штаба армии Остренко, Олешев, Лебедев, Губанов, Бурыгин, Петухов, Попов также показали пример доблести и отваги, уничтожив до двадцати гитлеровцев. А лейтенант Миненко из танка Т-34 подбил шесть немецких боевых машин. Враг был отброшен. Наступила маленькая передышка.

…Не доходя до штабной землянки, я увидел высокого, стройного человека, идущего мне навстречу. И скоро узнал полковника Георгия Ивановича Хетагурова. Обрадовался старому боевому товарищу. Оказалось, он назначен начальником артиллерии 30-й армии. Но поскольку эту должность уже занимал полковник Мазанов и справлялся с ней успешно, я решил попросить Георгия Ивановича возглавить штаб армии. Он охотно согласился, чем весьма помог нам. Начальником штаба работал полковник Виноградов, но ему было трудновато на этом посту (до войны занимался административной работой). Военный совет фронта утвердил наше решение.

Итак, с 21 ноября у нас новый начальник штаба армии — Г. И. Хетагуров. В первой половине ночи подвели итог боевого дня. Самым опасным было то, что враг вплотную подошел к Ленинградскому шоссе. Бреши в нашей обороне еще больше увеличились (на отдельных участках достигали шести километров). Да и с соседями (на правом фланге 31-я армия Калининского фронта, слева — 16-я армия) тоже тесного взаимодействия уже не было. В этой обстановке во что бы то ни стало следовало иметь резерв.

21 ноября в состав армии прибыла 8-я танковая бригада полковника П. А. Ротмистрова. Танков в ней было очень мало, зато люди дрались отлично. Позже бригада заслужила звание 3-й гвардейской.

Тогда же в полосе нашей армии появилась отходившая под ударами танков и авиации противника 58-я танковая дивизия 16-й армии, недавно прибывшая с Дальнего Востока. Командование Западного фронта передало ее в состав 30-й армии. Пока что мы вывели ее во второй эшелон.

22 ноября войска продолжали вести ожесточенный бой с танками врага, главным образом на левом фланге. Соседу слева было не легче. В тот день неприятель ворвался в Клин и начал теснить войска 16-й армии генерал-лейтенанта К. К. Рокоссовского ^[31]. Для помощи ей мы направили 107-ю мотострелковую дивизию и один артиллерийский противотанковый полк.

К вечеру гитлеровцев из города выбили. Но наутро они обошли Клин с северо-востока и юго-востока и снова ворвались в него. Хотя город входил в полосу 16-й армии, Военный совет нашей армии направил 58-ю танковую и 24-ю кавалерийскую дивизии, чтобы ударить немцам во фланг. Но выправить положение не удалось: силы были слишком неравны — немцы имели до ста танков против наших пятнадцати легких машин.

Всю ночь самоотверженно сражался, окруженный в городе, 70-й кавалерийский полк. К утру он прорвался к своим. Боевое знамя полка спас комсомолец Лаптев. Помощь полку оказал дерзкими действиями командир танкового взвода 58-й танковой дивизии лейтенант Балаев, уничтоживший в Клину двенадцать танков и орудий врага.

С потерей Клина между 30-й и 16-й армиями образовался восьмикилометровый разрыв. Закрыть его было нечем. По телефону прошу командующего Западным фронтом:

— Дайте хоть одну дивизию.

Генерал армии Г. К. Жуков отвечает коротко:

— У фронта сейчас резервов нет. Изыщите у себя. Стоять насмерть. Если что высвободится — направлю вам. — И кладет трубку.

А я свою продолжаю держать. Слышу другой голос:

— У аппарата Соколовский. Здравствуйте, товарищ Лелюшенко. Командующий фронтом говорит по другому аппарату. Что вы хотели еще доложить?

— Прошу, если нет возможности дать дивизию, дайте хотя бы противотанковый артиллерийский полк.

— Знаем ваше трудное положение, но у Рокоссовского положение еще сложнее. Что было под руками — направили ему. Держитесь. Комфронта вам, видимо, одну дивизию все-таки даст.

25 ноября мороз достиг тридцати градусов. Резкое похолодание сопровождалось сильным снегопадом, который затруднял движение войск. Однако враг, хотя и замедленным темпом, настойчиво продолжал наступать двумя танковыми группировками: одной — в направлении Солнечногорска, второй — на Рогачево — Дмитров. Сюда, на левый фланг 30-й армии, шли около двухсот немецких танков при мощной поддержке авиации.

Наша оборона с предельным напряжением сдерживала натиск противника. Однако он, маневрируя танками, мог в любой момент пробить в ней бреши. Как воздух нужны были резервы. Но где их взять? Пришлось «почистить» дивизионные и армейские тылы. Из личного состава хлебопекарен, складов, подразделений охраны удалось набрать восемь взводов по двадцати человек. Придали им по одному орудию, по сотне противотанковых мин.

Бой дошел до предельного ожесточения. Наши танкисты огнем, гусеницами и таранными ударами крушили врага; артиллеристы, презирая угрозу окружения, вели огонь бронебойными и осколочными гранатами в упор по наседающим фашистам; пехотинцы не отходили ни на метр, автоматным и пулеметным огнем отрезая неприятельскую пехоту от танков. Командир танкового полка полковник Егоров лично расстрелял бронебойными снарядами четыре вражеских танка. Мотострелковый батальон Шестакова уничтожил пять танков, четыре орудия и до двух рот вражеской пехоты. Начальник штаба полка капитан В. Калинин сразил четырех гитлеровцев, санитарка Катя Новикова — пятерых. Сражались боевые части, штабы, тылы, даже госпитали легкораненых. Все было брошено на защиту столицы.

И все-таки наше положение ухудшалось. 27-го пришлось оставить Рогачево. Я отдал Г. И. Хетагурову, возглавлявшему левофланговую группировку, приказ отходить на Дмитровский рубеж. С начальником артиллерии Л. А. Мазановым мы с трудом проскочили через узкий коридор, простреливаемый пулеметами противника, и чудом добрались до штаба армии.

В эти тяжелые часы в армию прибыло обещанное Г. К. Жуковым подкрепление — противотанковый батальон, имевший сто двадцать противотанковых ружей и артиллерийскую батарею. В то время это была серьезная помощь. В течение дня батальон уничтожил четырнадцать немецких танков. Три подбил военком батальона Петров. Вечером подошло еще подкрепление — отряд добровольцев из Москвы и Подмосковья. Большинство их прямо заявило: «Не вздумайте посылать нас в тылы! Пойдем солдатами защищать столицу». Я запомнил прибывших из Яхромы Анатолия Алексеевича Волкова, Николая Ивановича Сквознова, Анну Петровну Неженцеву, Анну Васильевну Оболенину, Леонида Николаевича Владимирова, Василия Николаевича Трунова, Ивана Михайловича Хрызина, Екатерину Георгиевну Романычеву. Вместе с частями Советской Армии они с боями дошли до Берлина.

…Вечером раздался звонок из штаба фронта. В. Д. Соколовский дал указание к утру 28 ноября перевести штаб армии в Дмитров. Взглянув на карту, я вздрогнул: это как раз против разрыва между 16-й и 30-й армиями. Там же вовсе нет войск! Но может, и не случайно командование фронта решило поставить штаб армии именно в Дмитров: мол, тогда уж командарм наскребет подразделения и закроет прорыв! Так оно и вышло.

Рассвет застал нас в Дмитрове. В городе было пустынно. Наших войск нет, только трехорудийная зенитная батарея стоит на площади возле церкви. А южнее города, уже на восточном берегу канала Москва — Волга, слышна частая стрельба танковых орудий. Выскочили на машине на окраину и видим, как вдоль шоссе ползет более двух десятков немецких танков. Перед ними отходит наша стрелковая рота.

Критическое положение! Противник вот-вот ворвется в Дмитров, а здесь штабы двух армий.

И тут, на наше счастье, на линии железной дороги Яхрома — Дмитров появился бронепоезд. Он с ходу вел огонь. Машинист то резко бросал его вперед, то так же стремительно уводил назад. Когда бронепоезд подошел ближе, мы с начальником связи подполковником А. Я. Остренко подбежали к нему. Я вскочил на подножку и постучал по башне. В броне его уже зияло несколько пробоин. Люк открылся, и в нем показался человек в кожаной тужурке, какие носят командиры-танкисты, но без знаков различия. Лицо его было испачкано мазутом.

— Командир бронепоезда № 73 капитан Малышев, — представился он. — Отошел из Яхромы, когда в город прорвались вражеские танки. Веду с ними бой. Уничтожил восемь машин.

Единоборство бронепоезда с двадцатью танками! Редчайший случай.

— Точно «Варяг» против японской эскадры! — вполголоса сказал Остренко.

Еремин услышал и смутился…

Но один бронепоезд не может удержать противника. Мы с Остренко быстро вернулись в город, чтобы найти еще что-либо для подмоги. Вдруг на площадь из переулка выдвигаются восемь танков КВ и Т-34. Как мы были счастливы в ту минуту! Даю команду: «Стой!» Почти на ходу вскочил я в КВ командира танкового батальона, и мы двинулись в самую гущу событий. Пусть не судят меня строго за то, что я, командарм, с небольшой группой танков пошел в бой. За это, знаю, меня справедливо могут упрекнуть. Но на фронте бывали ситуации, когда иного выхода нет.

Выскочив на южную окраину города, лицом к лицу столкнулись с противником. Наши танки открыли огонь из всех орудий. В течение десяти — пятнадцати минут удалось подбить восемь вражеских машин.

Быстрый натиск наших «тридцатьчетверок» и КВ остановил фашистов, а некоторые их танки попятились.

Неожиданно сильный удар встряхнул КВ. Сверкнули огоньки в башне, заклинился поворотный механизм, невозможно стало стрелять. Через минуту — второй удар. Машина подпрыгнула: снаряд перебил гусеницу. Пришлось выбираться через аварийный люк в днище танка. Хотя противник и остановлен, однако успокаиваться было рано.

Приказав командиру танкового батальона ^[32] не допустить врага к Дмитрову, мы вернулись с Остренко к своей машине и тут же поехали в штаб, чтобы изыскать дополнительные силы для обороны города.

На площади увидели офицера, показавшегося мне знакомым. Это был мой старый товарищ по учебе в Академии имени М. В. Фрунзе подполковник Карасевич.

— Здорово, друг! Почему ты здесь?

— Я — начальник оперативного отдела 1-й Ударной армии. Прибыл вместе с командармом генерал-лейтенантом Кузнецовым. Здесь будет сосредоточиваться 1-я Ударная.

— Садись к нам и покажи, где разместился Кузнецов.

Вскоре я уже входил в дом, где находился командарм. С Кузнецовым мы познакомились еще в 1940 году в Прибалтике. В другую пору разговор можно было бы развести на многие часы, но в тот момент было не до лирики.

— Слышишь стрельбу, Василий Иванович? На южной окраине наступают более двух десятков танков противника. Яхрому уже взяли, так сообщили мне разведчики. Помоги отбить, у меня в армии никаких резервов, а полосу обороны со вчерашнего дня увеличили на двенадцать километров и включили в нее Дмитров. Между шестнадцатой и тридцатой образовался большой разрыв, а закрыть его нечем.

— Погоди, не горячись, Дмитрий Данилович. Разведчики, наверно, преувеличивают… — Кузнецов не верил, что в Яхроме уже немцы и что они подошли к Дмитрову. — Не может быть, стрельба где-то далеко.

— Нет, это рядом! — настаивал я. — Поедем, убедишься сам. Тогда будем докладывать в Ставку и командующему фронтом.

Дружба дружбой, но с ответом Василий Иванович не спешил.

Я хорошо понимал, что Кузнецову, как и мне, крайне нежелательно расходовать силы, которые только начали сосредоточивать для другой цели. К тому же без разрешения Ставки он не имел права вводить в бой части, предназначенные для контрнаступления.

Мы стояли у стола с картой. Окно в комнате было приоткрыто, и артиллерийская канонада становилась все громче.

Кузнецов понял, что дело может принять серьезный оборот.

— Ну давай поедем посмотрим, — глубоко вздохнув, сказал он.

Выехав на южную окраину Дмитрова, мы увидели танки противника. Тут уже торопить стал не я, а Кузнецов:

— Давай поживее! Попросим Ставку ввести в бой мою бригаду, хотя она у меня пока единственная.

В городе нам помог срочно связаться со Ставкой замечательный работник из штаба 1-й Ударной полковник А. И. Мячин. Нашу просьбу удовлетворили. Объединенными усилиями удалось отбросить гитлеровцев от города, а несколько позже — и за канал. В этом большая заслуга 1-й Ударной армии и особенно бригады морской пехоты под командованием полковника Ивана Михайловича Чистякова.

30-я армия продолжала удерживать плацдарм на западном берегу канала от Иваньковской переправы, у Волжского водохранилища, до Дмитрова включительно. Глубина плацдарма была от трех до пятнадцати километров. Теперь 1-я Ударная армия могла в сравнительно спокойной обстановке сосредоточивать свои силы.

Рано утром 29 ноября вместе с Г. И. Хетагуровым выехали в Дмитров к мосту через канал. Нужно было решить, как лучше укрепить оборону. Здесь снова встретились с В. И. Кузнецовым. Его тоже беспокоила оборона города. Тут же находился генерал-майор инженерных войск М. И. Галицкий.

Галицкий сказал, что он послан сюда Ставкой и на него возложена ответственность за то, чтобы в случае отхода наших частей подорвать мост через канал. По-видимому, в Ставке были сильно обеспокоены, когда противник с ходу ворвался в Яхрому и форсировал канал. Галицкий настоятельно советовал отвести войска за канал, а мост сразу же подорвать.

— С вами нельзя согласиться, — сказал Хетагуров. — Нам самим скоро придется переходить в контрнаступление. И что тогда? Заново строить мост под огнем противника? Вы инженер и понимаете, что значит наводить мост под огнем врага.

Кузнецов не соглашался и не протестовал, видимо, решил подумать. Я примерно представлял ход его мыслей. Он понимал, что дмитровский плацдарм вместе с мостом через канал ему придется вскоре принимать от 30-й армии, так как плацдарм войдет в полосу 1-й Ударной армии (оттуда она и начнет свое наступление). Но есть и другое, немаловажное соображение. Нужно тратить силы, чтобы удерживать плацдарм до начала наступления. А если противник подтянет подкрепление, внезапным ударом захватит мост и ворвется в Дмитров? Тогда уж совсем скандал, и несдобровать в первую очередь общевойсковым начальникам. Вероятно, у Василия Ивановича быласокровенная мысль: без излишних потерь выждать за каналом (что, по-своему, правильно) и навести мосты перед началом наступления.

Желая придать Кузнецову больше уверенности, я предложил ему оставить на плацдарме до момента перехода в контрнаступление подразделения 30-й армии с условием возврата.

Приходилось идти на такой компромисс. Нам было очень выгодно сохранить два плацдарма с мостами через канал: один у Дмитрова, в полосе 1-й Ударной, другой севернее, ближе к Иваньковской переправе, в полосе 30-й армии. Да и зачем отдавать без боя противнику плацдарм и уничтожать мост? В какой-то мере это подорвет у своих войск веру в оборону. К тому же противник, узнав, что мы без боя оставляем плацдарм, может собрать силы и полностью очистить западный берег канала. Тогда попробуй через пять — шесть дней навести переправы для наступления и форсировать канал!

В конечном итоге я не согласился на подрыв моста. Меня решительно поддержали Абрамов, Хетагуров и Мазанов.

На дмитровском плацдарме было оставлено два батальона 107-й мотострелковой дивизии с артиллерийским усилением и взводом танков из 8-й танковой бригады. Танки вкопали около моста как доты. Бойцы получили приказ: не пропустить на мост ни одной вражеской боевой машины.

В те суровые дни мы особенно чувствовали поддержку всего народа. И это умножало наши силы. Не случайно в минуты передышки наши воины пели «Песню защитников Москвы». Один ее куплет сохранился в памяти до сих пор.

Не смять богатырскую силу:

Могуч наш заслон огневой.

Мы вырыли немцу могилу

В туманных полях под Москвой…

Обстановка продолжала накаляться. Для общей картины в нескольких словах следует сказать, как развивались события на левом крыле Западного фронта (49-я и 50-я армии) с 18 по 28 ноября 1941 года.

Наступление фашистских войск на Москву началось там 18 ноября. После неудачных попыток овладеть Тулой с юга противник решил обойти город с востока. С этой целью 2-я танковая армия Гудериана должна была наступать на Венев, Каширу, захватить переправы на Оке и продолжать наступление в направлении Ногинска, чтобы встретиться с 3-й танковой группой и таким образом сомкнуть танковые клещи за Москвой.

Одновременно ставилась задача: нанести удар по Туле с востока, северо-востока и запада. Видимо, без взятия этого крупного пункта противник не мог продвигаться на север. Захват Тулы гитлеровское командование поручило 24-му танковому корпусу, знакомому читателю по боям под Орлом и Мценском.

Правофланговые корпуса 4-й армии готовились форсировать Оку севернее Алексина и идти на Серпухов.

К началу наступления противника наша 50-я армия обороняла широкую полосу. Основные ее силы — пять стрелковых и одна кавалерийская дивизии — действовали на правом фланге и в центре. На левом фланге, на направлении главного удара противника, оборонялись две стрелковые дивизии.

Имея почти четырехкратное превосходство по личному составу и шестикратное по танкам и артиллерии, неприятель сумел в начале наступления добиться значительного успеха на сталиногорском, а позднее и на каширском направлениях. Вскоре сюда подошел 2-й кавалерийский корпус П. А. Белова, усиленный танковыми соединениями, и нанес контрудар, отбросив противника на юг от Каширы. Особенно дерзко действовали в этих боях танкисты 112-й дивизии полковника А. Л. Гетмана.

Как у нас, так и на левом крыле Западного фронта, обстановка складывалась очень тяжелая.

В центре Западного фронта неприятель наступал на наро-фоминском направлении, не давая возможности нам снять силы из центра фронта для укрепления флангов.

Но чем ближе враг продвигался к Москве, тем больше он нес потерь, и напряженность боев непрерывно возрастала.

Глава шестая Канун контрнаступления

В конце ноября боевые действия на всем советско-германском фронте приняли предельно ожесточенный характер, а под Москвой достигли своего апогея.

Во время ноябрьского оборонительного сражения войска Западного фронта нанесли противнику большие потери, затормозили, а потом и остановили его наступление. Несмотря на значительное превосходство в танках, неприятель не смог прорвать нашу оборону настолько, чтобы выйти на оперативный простор, и был вынужден втянуться прежде всего своими танкомоторизованными соединениями в затяжные бои.

На клинском и солнечногорском направлениях гитлеровцам удалось добиться некоторого территориального успеха и вклиниться между нашими 30-й и 16-й армиями. Однако линия обороны, то выгибаясь вперед, то осаживаясь назад под натиском противника, все же сохранялась как единое оперативное целое.

Инициатива явно переходила к Красной Армии. Советские воины стояли насмерть. «Здесь, — пишет в своих мемуарах гитлеровский генерал фон Бутлар, — вследствие суровых условий зимы и упорного сопротивления русских, пополнивших свои силы за счет свежих войск и рабочих московских предприятий, наступательные возможности немецких войск окончательно иссякли. Наступление на Москву провалилось, намеченной цели на решающем направлении достигнуть не удалось». И в данном случае нельзя отказать врагу в объективной оценке обстановки на фронте под Москвой в тот период.

Бутлар не одинок в подобных высказываниях. Начальник гитлеровского генерального штаба генерал Гальдер вспоминал: «Сам фельдмаршал фон Бок сравнивал обстановку сражения с той, которая имела место в сражении на р. Марна в первую мировую войну, указывая, что «создалось такое положение, когда последний батальон, который может быть брошен в бой, может решать исход сражения». Но «снять какие-либо соединения… 4-й армии для использования их в наступлении северо-западнее Москвы не представляется возможным». Огромные потери понес враг не только в солдатах, но и в командном составе, о чем вспоминает тот же Гальдер: «Некоторыми немецкими пехотными полками командовали обер-лейтенанты, батальонами — лейтенанты. Войска были измотаны и не способны к наступлению».

Только с 16 ноября по 5 декабря 1941 года фашисты потеряли под Москвой пятьдесят пять тысяч убитыми, свыше ста тысяч ранеными; было подбито и сожжено семьсот семьдесят семь танков, уничтожено двести девяносто семь орудий и минометов.

Хотя всем уже было ясно, что дальнейшее наступление немцев неминуемо катится в пропасть, Гитлер, подобно азартному игроку, шел ва-банк.

Необходимых сил для удара по Москве у противника не оставалось, а снять их с северного или южного крыла огромного Восточного фронта он не мог.

К тому времени Красная Армия уже нанесла чувствительные контрудары: 12 ноября под Тихвином, а 29 ноября на юге (был освобожден Ростов). На этих направлениях неприятель, естественно, был вынужден держать внушительные силы.

Весь мир с неослабным вниманием ждал исхода борьбы за Москву. Устоят ли русские? Не сдадут ли они свою столицу? Удастся ли им если не разбить, то хотя бы остановить немецкие войска?

Фашистский генерал Блюментрит в своих воспоминаниях «Утерянные победы» писал, что в те дни «каждому солдату немецкой армии было ясно, что от исхода битвы за Москву зависит наша жизнь или смерть. Если здесь русские нанесут нам поражение, у нас не останется больше никаких надежд».

Перед захватчиками вставал грозный призрак 1812 года.

Уже к 1 декабря они потеряли преимущество в силах на советско-германском фронте и лишь на московском направлении имели некоторое количественное превосходство.

Но при всем этом нельзя было считать, что враг разбит и его можно брать голыми руками. Он еще достаточно силен, особенно в танках.

Фашистское руководство продолжало проводить в жизнь свой разбойничий замысел. Гитлер приказал так окружить Москву, чтобы не мог уйти ни один русский солдат, ни один житель, будь то мужчина, женщина или ребенок. Всякая попытка выхода должна подавляться силой. По его указанию был сформирован специальный инженерный батальон для подрыва Кремля. Фашистские изверги создали даже специальную «Зондеркомандо Москау» для массовых убийств москвичей.

В Берлине готовились трубить в фанфары. В газетах, которым предстояло выйти 2 декабря, Геббельс приказал оставить пустые места для срочных сообщений о взятии Москвы.

Германское информационное бюро писало в начале декабря: «Германское командование будет рассматривать Москву как свою основную цель даже в том случае, если Сталин попытается перенести центр тяжести военных операций в другое место. Германские круги заявляют, что германское наступление на столицу большевиков продвинулось так далеко, что уже можно рассмотреть внутреннюю часть города Москвы через хороший бинокль».

Но наряду с преднамеренно оптимистической оценкой обстановки на советско-германском фронте под Москвой многие руководители немецкой армии здраво смотрели на создавшееся положение. В частности, Гудериан в своих воспоминаниях указывал: «…17 ноября мы получили сведения о выгрузке сибиряков на станции Узловая, а также о выгрузке других частей на участке Рязань — Коломна. 112-я пехотная дивизия натолкнулась на свежие сибирские части. Ввиду того, что одновременно дивизия была атакована русскими танками из направления Дедилово, ее… части не были в состоянии выдержать этот натиск… Дело дошло до паники, охватившей участок фронта до Богородицка. (Следует читать от Дедилово до Богородицка. — Д. Л.)

Эта паника, возникшая впервые со времени начала русской кампании, явилась серьезным предостережением, указывающим на то, что наша пехота исчерпала свою боеспособность и на крупные усилия уже более не способна».

Вплоть до 4 декабря враг пытался еще наступать в центре Западного фронта, в направлении Наро-Фоминска. Однако и здесь он понес большие потери и был отброшен в исходное положение.

Но обстановка явно менялась в нашу пользу. В небезызвестной уже читателю книге «Роковые решения» генерал Блюментрит отмечал: «2 декабря… только разведывательному батальону 258-й пехотной дивизии удалось найти брешь в обороне русских. Он… едва не достиг юго-западной окраины Москвы. Однако рано утром 3 декабря его атаковали русские танки и отряды московских рабочих. Фельдмаршал решил приостановить наступление, перспективы которого в создавшейся обстановке стали безнадежными… Войскам 4-й армии, находившимся южнее шоссейной дороги, было приказано отойти на свои прежние позиции, расположенные за р. Нара».

Еще с осени советское командование начало разрабатывать план зимней кампании 1941 года. Как главная стратегическая задача Красной Армии предусматривалась ликвидация угрозы, нависшей над Москвой, затем деблокирование Ленинграда и закрытие ворот на Кавказ. В соответствии с этой целью Ставка в конце ноября передала Западному фронту три резервные армии, девять стрелковых и две кавалерийские дивизии и значительное количество вооружения.

Фронт стал пополняться не только личным составом, но и улучшенным вооружением, особенно танками Т-34. Шло оснащение войск автоматическим оружием (ППШ).

Организационно окрепли части и соединения. Воины закалялись в борьбе с сильным врагом. Командный состав накапливал опыт управления подразделениями, частями и соединениями в сложной обстановке боя.

Защитникам столицы помогала вся страна. Только на московских предприятиях было отремонтировано и передано Западному фронту двести шестьдесят три орудия, сто семьдесят пулеметов, пятнадцать тысяч винтовок, двадцать четыре бронепоезда, две тысячи грузовых автомашин. Трудящиеся столицы изготовили и передали на фронт 20900 ватных телогреек, 16400 суконных шаровар, 264400 пар зимних перчаток и много других предметов зимнего обмундирования.

Советские войска наносили сокрушительные удары по наседающему врагу, но и сами несли значительные потери. В полках 30-й армии, например, насчитывалось по сто пятьдесят — двести бойцов; 58-я танковая дивизия почти полностью потеряла боеспособность и была переформирована в танковую бригаду; 107-я мотострелковая была сведена в два малочисленных полка. Аналогичное положение сложилось и в войсках других армий Западного фронта.

Обстановка создавалась крайне сложная. Для перехода в контрнаступление сил было мало: стратегические резервы только еще формировались на Урале и в Сибири.

30 ноября штаб армии во главе с Г. И. Хетагуровым готовил предложение по закреплению обороны. Наш сосед слева — 1-я Ударная армия — продолжал сосредоточиваться восточнее Дмитрова. По приказу командования фронта 1-й Ударной армии передавался плацдарм на западном берегу канала Москва — Волга, в районе Дмитрова. А в район южнее города начали прибывать соединения 20-й армии. Поступало пополнение и в 16-ю армию. На левый фланг Западного фронта подходила новая, 10-я армия.

Частые снегопады и облачность мешали противнику вести воздушную разведку, нам же это было на руку.

Поздно вечером 30 ноября, будучи на КП, мы услышали сильный взрыв со стороны Дмитрова. Это саперы 1-й Ударной взорвали в городе мост через канал. Галицкий добился-таки своего…

1 декабря меня и члена Военного совета Н. В. Абрамова вызвали в штаб Западного фронта. Приехали в Перхушково.

Командующий фронтом генерал армии Г. К. Жуков ознакомил нас с замыслом Ставки Верховного Главнокомандования и Военного совета Западного фронта. Предстояла наступательная операция большого масштаба, конечная цель которой — разгром немецко-фашистских полчищ под Москвой.

30-я армия должна нанести главный удар по 3-й танковой группе немцев. Для выполнения этой ответственной задачи к нам в армию должны были подойти пять — шесть свежих сибирских и уральских дивизий. Операцию следовало подготовить в строжайшем секрете и в предельно короткие сроки.

Начальник штаба фронта генерал-лейтенант В. Д. Соколовский изложил подробный план контрнаступления. Для разгрома фашистских войск северо-западнее и юго-западнее Москвы создавались две группировки: северная, включавшая 30-ю, 1-ю Ударную, 20-ю и 16-ю армии, и южная в составе 10-й и 50-й армий и Отдельного кавалерийского корпуса. Остальным армиям фронта на первом этапе контрнаступления поручалось наносить удары местного характера.

30-й армии предстояло, наступая от Волжского водохранилища на Клин, ударить во фланг и тыл танковой группировке противника и во взаимодействии с 1-й Ударной армией и войсками левого крыла Калининского фронта окружить и разгромить клинско-рогачевскую группировку гитлеровцев.

Начало наступления ориентировочно планировалось на 5 декабря.

В Дмитров мы с Н. В. Абрамовым возвращались в приподнятом настроении. Скоро и на нашей улице будет праздник. Времени было в обрез. Не теряя ни минуты, еще в пути начали обсуждать план операции. Вскоре в штаб 30-й армии пришла письменная директива командующего Западным фронтом, содержавшая в основном уже известный нам план контрнаступления, но с некоторыми уточнениями.

За два-три дня мы должны были спланировать операцию, дать приказ войскам, довести конкретные задачи до командиров всех соединений и отдельных частей, принять новые прибывающие дивизии, скрытно сосредоточить их, своевременно вывести в исходные районы. Вся эта работа ложилась на плечи командиров, начальников штабов и политорганов всех ступеней. Здесь нас подстерегали свои трудности, присущие именно 30-й армии. Штаб армии и политотдел были сформированы из офицеров-пограничников, имевших хорошую тактическую выучку и боевой опыт, но недостаточную оперативную подготовку. Поэтому наряду с планированием операции нужно было обучить офицеров полевого управления армии искусству подготовки и проведения контрнаступления большого размаха.

Готовя войска к наступлению, мы продолжали укреплять оборону, что, как известно, очень трудно. К тому же дивизии, ожидавшиеся из Сибири и с Урала, находились еще в пути.

Член Военного совета Н. В. Абрамов, начальник штаба армии Г. И. Хетагуров, начальник артиллерии Л. А. Мазанов, начальник политотдела Н. И. Шилов, начальники родов войск и служб — словом, весь коллектив полевого управления армии трудился с огромным подъемом, разрабатывая план операции.

Следовало выбрать направление главного и вспомогательного ударов, определить сроки начала наступления, рубежи и сроки выхода дивизий; оперативное построение армии (первый эшелон, второй эшелон и резервы); ближайшие и последующие задачи войскам (к исходу каждого дня) и направления их дальнейшего наступления; применение средств усиления (артиллерия, танки); сроки артиллерийской и авиационной подготовки; за сколько часов до начала наступления занять исходное положение; снабжение боеприпасами, горючим и продовольствием; политическое обеспечение предстоящей операции и некоторые другие вопросы.

«Другие» вопросы тоже были непросты. Предстояло, в частности, решить, какую дивизию и куда назначить (в первый или во второй эшелон); дать полосы для их наступления; определить, кого иметь в резерве и т. п.

На первый взгляд это кажется нехитрым делом: посмотрел таблицу укомплектования и решай. В действительности все значительно сложнее. Нужно учитывать моральное состояние войск, партийную и комсомольскую прослойку в частях и подразделениях, подготовленность командного состава, когда и где были сформированы дивизии, проводились ли в них учения перед отправкой на фронт и сколько, наконец, время их прибытия.

После всестороннего обсуждения Военный совет армии выработал замысел и утвердил план наступления, подготовленный штабом и начальниками родов войск. Главный удар должен быть нанесен на Клин — с плацдарма Иваньково — Конаково — Большие Ручьи — Раменье (пять — двенадцать километров южнее Волжского водохранилища) — во фланг и тыл 3-й танковой группе противника силами четырех стрелковых дивизий, прибывающих с Урала и из Сибири. Был избран наиболее слабый участок врага, где оборонялись весьма потрепанные 36-я моторизованная и 86-я пехотная дивизии. В первый эшелон наметили: 371, 365 и 379-ю дивизии, 8-ю и 21-ю танковые бригады. 363-ю дивизию решили держать во втором эшелоне, так как прибытие ее ожидалось позже других.

185-я и 46-я дивизии выдержали оборону в тяжелых боях и потому были в значительной мере ослаблены. Им поручалось обеспечивать правый фланг ударной группировки. В первый день их части демонстративными действиями должны были помешать противнику снимать с этого участка свои войска и перебрасывать их против наших основных сил, наступающих на Клин. На второй день 185-й и 46-й дивизиям предстояло перейти в наступление.

Вспомогательный удар решено было нанести из района севернее Дмитрова, в направлении Рогачево — Клин. С этой целью 348-я стрелковая дивизия, прибывавшая из Сибири, 18-я и 24-я кавалерийские дивизии и 923-й стрелковый полк 251-й стрелковой дивизии ^[33], взаимодействуя с главной группировкой армии и частями 1-й Ударной, должны были овладеть Рогачевом, а затем продолжить наступление на Клин.

Для развития оперативного успеха создавалась подвижная группа в составе 107-й мотострелковой и прибывающей 82-й кавалерийской дивизий (комдив-82 Горин). Им придавался 145-й отдельный танковый батальон майора Савченко. Общее командование группой поручили генерал-майору П. Г. Чанчибадзе.

К вечеру 2 декабря из Сибири прибыли первые части 365-й стрелковой дивизии. Ей, как уже говорилось, предстояло наступать в первом эшелоне армии.

— Давайте съездим к сибирякам, — предложил я Абрамову.

На месте выгрузки встретились с командиром дивизии полковником М. А. Щукиным и военкомом полковым комиссаром А. Ф. Крохиным. Выслушав их доклад, пошли знакомиться с бойцами и командирами прибывшего полка. Настроение у них было хорошее: они горели желанием вступить в бой. Сказав Щукину, что мы решили поддерживать его дивизию 8-й танковой бригадой, посоветовали встретиться с комбригом и договориться о взаимодействии.

— Используйте случай и позаимствуйте боевой опыт, — подсказал Николай Васильевич Абрамов.

Через час я выехал в штаб армии, а член Военного совета остался в дивизии, чтобы договориться с Крохиным об организации партийно-политической работы в связи с полученной задачей.

В штабе армии я узнал, что другие дивизии задерживаются в пути: немцы усиленно бомбили шоссейные дороги и железнодорожную магистраль. Срок наступления приближался. Возник вопрос: просить командование фронта об отсрочке наступательной операции или начинать действовать имеющимися силами.

По закрытой связи меня вызвал к аппарату генерал-лейтенант В. Д. Соколовский.

— Как идет подготовка к наступлению? — спросил он.

— План операции составлен, но нас беспокоит задержка эшелонов с войсками. Нельзя ли ускорить их прибытие? Просим также усилить нас зенитными средствами.

— Будем принимать меры.

Я поделился своими сомнениями о возможности начала операции 5 декабря и попросил его совета насчет отсрочки.

— Нужно все тщательно взвесить, — ответил Соколовский.

Собрался Военный совет армии. Были приглашены командиры и комиссары стрелковых, кавалерийских, моторизованной дивизий и танковых бригад. В ходе обсуждения мнения разошлись. Одни говорили о риске наступать только с ослабленными силами, не дождавшись свежих резервов, и предлагали отодвинуть начало наступления на пять — шесть дней. Это мнение настойчиво отстаивал начальник артиллерии Л. А. Мазанов. «Нельзя наступать без достаточного количества артиллерии, тем более при наличии у противника большого количества танков», — доказывал он. Некоторые командиры и военкомы также склонялись к этой точке зрения (комдив 365-й стрелковой Щукин, комдив 18-й кавалерийской Иванов). Другие считали, что отсрочка наступления позволит неприятелю укрепиться и подтянуть резервы. Тогда нам будет очень трудно прорвать оборону немцев, тем более что танков у нас мало, а у гитлеровцев их сотни. Это соображение упорно доказывал П. Г. Чанчибадзе. И тоже имел поддержку. Аргументы Мазанова и Чанчибадзе не лишены были логики.

Настал самый трудный и ответственный момент для командующего армией — надо было принять окончательное решение. Все мнения выслушаны, теперь твой черед, командарм!

Вернувшись в землянку, я вновь пригласил члена Военного совета и начальника штаба армии. По их лицам сразу понял, что они тоже ждали этого разговора, хотели еще раз подумать вместе со мной.

Прикинули, когда можно ожидать подхода примерно половины свежих сил, особенно артиллерии. Ведь нам наверняка придется иметь дело с танковыми и моторизованными частями противника. Важно было срочно узнать и о ближайших планах гитлеровцев и какие силы у них на подходе. Но независимо от того все же мы решили просить командование фронта об отсрочке контрнаступления хотя бы на один день.

Приказав Чанчибадзе и Виндушеву сегодня же ночью во что бы то ни стало достать «языка», я пошел немного отдохнуть. Но заснуть не мог. Вышел из землянки на воздух — усталость несколько прошла.

Мороз крепчал. На фронте без перемен. Лишь со стороны переднего края доносилась редкая перестрелка, небо прочеркивали ракеты. Откуда-то с высоты слышался то замирающий, то вновь нарастающий протяжный гул «юнкерсов».

Под утро мне доложили:

— Товарищ командарм, ваш приказ выполнен, захвачено шесть пленных, среди них два младших командира! «Языки» доставлены в штаб армии.

Иду допрашивать пленных. Вид у них довольно потрепанный, однако держатся нагло. И все же в ходе допроса они показали, что немцы лихорадочно укрепляют свою оборону, но о подготовке нашего контрнаступления не подозревают. О подходе своих свежих сил пленным ничего не известно.

Следовательно, откладывать начало контрнаступления на пять — шесть дней нецелесообразно. Даже если к началу наступления подойдут не все войска, не страшно. Было бы неправильным в первый день наступления вводить все силы сразу. Нужно использовать внезапность с последующим наращиванием удара.

Перепроверка сведений, полученных от пленных, через другие каналы подтвердила их правильность.

Однако нельзя было впадать в крайность, рисковать следовало с умом.

Напомню читателю, что готовились мы к контрнаступлению в очень сложной обстановке. Нужно одновременно закреплять оборону и готовиться к наступлению, а основные силы еще не подошли. Танков у нас всего двадцать, из них половина легкие — Т-26. По артиллерии могли создать плотность всего двадцать пять — тридцать орудий на километр фронта, учитывая даже 45-миллиметровые пушки. Кроме того, нужно готовить офицеров штабов армии и дивизий к организации наступления.

К 5 декабря сил у нас было явно недостаточно, а на следующий день могли уже иметь по два полка от каждой из трех новых дивизий. Это сильный ударный кулак. К 7 декабря должны были прибыть и третьи полки, которые потребовались бы лишь на второй день. Взвесив все обстоятельства, Военный совет армии попросил разрешения у командования фронта начать наступление 6 декабря. Просьба была удовлетворена.

Теперь оставалось уточнить свой прежний план.

Вместо 379-й дивизии, немного запаздывавшей, решили взять 82-ю кавалерийскую из подвижной группы. В группе Чанчибадзе оставить пока только 107-ю дивизию, усиленную танковым батальоном, а с прибытием 379-й стрелковой дивизии обстановка покажет, как действовать дальше.

Отказались мы и от артиллерийской подготовки перед началом наступления. Это было довольно необычное решение. А руководствовались вот чем. Конкретных целей для артиллерийской подготовки было мало. Противник опирается на узлы сопротивления, организуя их в населенных пунктах. Да и с боеприпасами у нас не густо. В этих условиях для поддержки наступающей пехоты выгоднее иметь дивизионы, батареи, даже отдельные орудия непосредственного сопровождения, иначе говоря, бить неприятеля орудиями прямой наводки.

Важно было свести на нет преимущество противника в танках и авиации, навязать ему свою волю, принудить сражаться оружием ближнего боя — пулеметом, автоматом, винтовкой, гранатой и даже врукопашную — словом, тем, чем мы были тогда сильны.

А в данной обстановке этого можно было достигнуть только ночью. Вот тут-то и пригодятся охотничьи навыки, стойкость сибиряков и уральцев.

И мы решили начать наступление ночью. Исходили из того, что атака пехоты против танков в условиях хорошей видимости не сулит успеха: пехоту просто перебьют. А в темноте вражеские танки не смогут постоянно вести прицельный огонь. К тому же и завести боевые машины будет трудно (мы знали, что немецкие танки не имеют системы подогрева). Нелегко будет противнику распознать силы наступающих. Да и авиация в это время суток слепа. Словом, ночь — союзник смелых и умелых. А сибирякам смелости и умения не занимать.

Подсчитав свои силы и ориентировочно прикинув силы противника, получили примерно такое соотношение: на направлении главного удара в десятикилометровой полосе мы имели двадцать стрелковых батальонов, двести шестьдесят пять орудий и минометов, двадцать танков, а противник — десять стрелковых батальонов, сто пятьдесят орудий, сто пятьдесят танков. Таким образом, в пехоте и в артиллерии на нашей стороне почти двойное превосходство, но по танкам враг был сильнее в семь — восемь раз. Рассуждая математически, наступать при таком соотношении сил нельзя. Военная наука требовала: при наступлении на участке главного удара иметь не менее чем тройное превосходство над противником. Так нас учили в свое время в академиях. Но в жизни часто бывало по-другому…

Вспомнились бои в 1919 году под Воронежем. В кавалерийском корпусе С. М. Буденного, где я тогда служил, — всего две дивизии — 4-я и 6-я, обе из добровольцев, а у белогвардейцев шесть дивизий, то есть в три раза больше. Но мы сражались за правое дело, за интересы трудящихся. И мы победили! Вот как бывает в действительности.

В ротах и батальонах 30-й армии ночью шли занятия. Отрабатывалось движение бойцов в наступлении, особенно взаимодействие между пехотой, артиллерией и танками ночью и днем. Времени было очень мало, и сделать удалось далеко не все.

В бою, особенно ночном, бойцу важно чувствовать плечо соседа. Это подсказывало, что наступать надо цепью. А такой тактике, начиная с тридцатых годов, у нас не учили ни тех, кто уходил в запас, ни тех, кто оставался в кадрах. Непонятно было, почему выбросили из уставов, например, боевой порядок «цепью» для взводов, рот, батальонов, позволявший командиру видеть свое подразделение в наступлении, а бойцам — дружнее идти в атаку. «Цепь» заменили боевыми порядками «стайкой», «змейкой», «клином», по существу, изолированными, разрозненными группками. Авторы наставлений объясняли нам, что при таком построении меньше будет поражений от огня противника. Теоретически все вроде бы правильно… Осудили тогда некоторые теоретики и сплошные траншеи, окопы, ходы сообщения. Вместо них ввели индивидуальные «ячейки», разбросанные в шахматном порядке и оторванные друг от друга. Аргументировали это новшество так: наш боец стал сознательным, он будет стойко сражаться в индивидуальном окопе, и потерь понесем меньше. На практике же «ячейки» не позволяли командиру отделения, взвода, роты наблюдать за действиями своих подчиненных, а стало быть, и надежно управлять подразделением в обороне и при переходе в атаку. Немало потерь несли мы от этих нововведений.

Опыт войны настойчиво требовал вернуться к старым боевым порядкам, возродить, в частности, наступление «цепью», а в обороне иметь сплошные окопы и траншеи. Так мы и поступили: этому стали учить командиров и бойцов. И не раскаялись, что наряду с новым использовали и неоправданно отметенное полезное старое. Кстати, немного позднее эти положения были снова узаконены нашими уставами.

К слову сказать, некоторое время назад в печати промелькнули высказывания, будто с появлением ракет и ядерного оружия танки стали не нужны, так как они, дескать, горят.

Спору нет, атомное оружие обладает огромной разрушительной и уничтожающей силой. И все же боевые задачи могут успешно решаться на поле боя только при тесном взаимодействии всех видов вооруженных сил. Поэтому нет никаких оснований принижать значение танковых соединений, являющихся и в современных условиях основой сухопутных войск.

…В один из дней, когда 30-я армия готовилась к контрнаступлению, к нам приехал начальник политуправления Западного фронта В. Е. Макаров. Начальник политотдела армии Н. И. Шилов рассказал ему, что в полках не проходит ни одного партийного собрания, где не разбирались бы заявления бойцов и командиров о вступлении в партию, о том, как дружно вливается молодежь в ряды ленинского комсомола.

Начальник политуправления побывал во многих частях, беседовал с бойцами и командирами, а перед отъездом подвел итоги своих наблюдений в штабе армии:

— Вы будете действовать в составе группировки, наносящей главный удар. Задача очень ответственная. От того, как ваша армия выполнит приказ, в значительной степени будет зависеть успех всего контрнаступления Западного фронта. Клин должен быть взят в первые же дни. Это важный узел железной и шоссейных дорог.

Весьма большое значение Военный совет армии придавал партийно-политической работе в частях. Армейская и дивизионные газеты рассказывали о боевом опыте, приводили примеры героизма и отваги бойцов и командиров в последних сражениях под Москвой, помещали материалы о самоотверженном труде жителей столицы.

Часто бывали в наших войсках корреспонденты центральных газет. Солдатское спасибо им за это, а особенно спецкору «Правды» Л. Н. Толкунову, военному журналисту В. П. Гольцеву и писателю Ираклию Андроникову.

С наиболее характерными боевыми эпизодами знакомили новичков наши агитаторы.

В подразделениях с огромным интересом слушали рассказы о том, как удалось комсомольцу Качанову из 185-й стрелковой дивизии истребить тридцать пять фашистов, а командиру танкового взвода лейтенанту Стропину подбить из засады пять вражеских танков, как сжег шесть немецких боевых машин командир танка Андронов, как сапер 20-го запасного полка Клочков установил в тылу врага противотанковые мины, на которых подорвалось пять танков, а командир взвода мотоциклетного полка Архангельский один захватил пятерых гитлеровцев…

Зашли как-то мы с Н. В. Абрамовым к начальнику политотдела армии. Напряженно работал он в эти дни. Н. И. Шилов всегда был там, где решались наиболее трудные задачи. Забегая несколько вперед, скажу, что в ходе начавшегося контрнаступления Н. И. Шилов был ранен, но остался в строю, ехать в госпиталь наотрез отказался. Многие видели его в передовых частях во время боев под Рогачевом и Клином…

В землянке у Шилова застали его помощника по комсомолу Цыганкова и редактора армейской газеты «Боевое знамя» Лаврухина. Оба только что вернулись из 365-й и 371-й стрелковых дивизий и оживленно делились впечатлениями о том, как энергично готовят бойцов к контрнаступлению военкомы А. Ф. Крохин и И. И. Новожилов.

Н. И. Шилов рассказал нам о творчестве армейских литераторов, сочинивших песню о бронепоезде «Илья Муромец» и его командире капитане Еремине. Хорошая это была песня, зовущая к бесстрашию и отваге.

Цыганков сообщил, что в тот день в 371-й дивизии беседу с только что прибывшими воинами проводила ветеран нашей армии Катя Новикова.

Все мы хорошо знали Катю. Много говорили в ту пору об этой отважной девушке. Имя ее стало легендарным в нашей армии, а Кате тогда было неполных восемнадцать…

В стрелковый полк Катя Новикова прибыла вместе со своими московскими подругами Олей Морозовой и Люсей Канторович. Всех трех назначили сандружинницами в одну часть, но в разные батальоны.

Катя быстро научилась стрелять не только из автомата, но и из пулемета. И била врага умело, ни в чем не уступая мужчинам. Много гитлеровцев уничтожила храбрая девушка. Быстро нашла она свое настоящее призвание: быть бойцом, а не медицинской сестрой. Поняв, стала мечтать о военном училище. Одно огорчало: не было у нее громкого голоса, который необходим командиру в атаке… И все же мечта нашей Кати осуществилась, правда, несколько позже. Закончив войну в 1945 году командиром стрелковой роты, кавалером ордена Красного Знамени, девушка поступила в Военный институт иностранных языков. Сейчас подполковник Е. С. Новикова продолжает службу в Советской Армии.

4 декабря начали разгружаться первые эшелоны 348-й дивизии сибиряков: 1170-й стрелковый полк майора А. А. Куценко и 1172-й полк майора Захарова. С ними прибыли командир дивизии полковник А. С. Люхтиков, военком полковой комиссар К. В. Грибов и начальник штаба майор Я. Ф. Иевлев. Остальные части дивизии ожидались 6 и 7 декабря.

Время клонилось к вечеру, быстро наступали сумерки. Мы с Абрамовым решили, не откладывая, познакомиться с полком Куценко. В одной из рот я, как бы невзначай, спросил:

— Что скажете, братцы, если начать наступать не днем, а ночью?

— Это дело нам знакомо, товарищ генерал, — ответил солдат Ковригин. — В тайге часто приходилось охотиться ночью, и не было случая, чтобы головой бились о пихту.

Навсегда запомнился мне этот солдат, стоявший в центре пятерки. Немногословный крепыш, внушительного вида, он как бы олицетворял дружный коллектив сибиряков.

Самое благоприятное впечатление оставили командиры и комиссары, с которыми довелось побеседовать, особенно Люхтиков, Куценко и военком полка старший политрук П. Д. Хархота. По моей просьбе Люхтиков вкратце рассказал, как шло формирование его дивизии.

— Срок для формирования дали жесткий — всего две недели. Люди приходили прямо с заводов, фабрик, из сельской местности. Почти все добровольцы. Народ замечательный, только с военными знаниями дело обстояло слабо: большинство ушли в запас лет десять тому назад. А опытных командиров у меня почти не было, лишь единицы бывалых фронтовиков попали в дивизию из госпиталей после выздоровления. Их и назначили инструкторами. Они подготовили командный состав, а уже затем командиры рот и взводов приступили к обучению бойцов.

Была и еще одна трудность, не меньшая, чем первая: не хватало оружия. Как обучать бойцов? Детали учебного оружия пришлось сделать из… дерева, и все же занимались день и ночь. За неделю удалось обучить новичков элементарным навыкам обращения со стрелковым оружием. Командирам взводов, рот, батальонов одновременно прививались навыки организации разведки, ведения наступательного и оборонительного боя, показывались приемы самоокапывания и маскировки, а они, в свою очередь, обучали бойцов. Прошла еще неделя. Наши подразделения стали уже выглядеть более или менее по-военному. Перед самым отъездом провели дивизионное учение на местности в условиях, приближенных к боевым. Но даже в вагонах, по пути на фронт, наши воины продолжали занятия и, конечно, с нетерпением ждали, когда им вручат настоящие боевые винтовки и автоматы.

В те дни стояли сильные морозы. В вагонах имелись печки-времянки, но дров недоставало. За два дня до прибытия к месту выгрузки в эшелоне появились квартирьеры из 30-й армии. Они сообщили, что сразу после прибытия весь личный состав получит оружие. Велика была радость бойцов. «Вот теперь-то доучимся владеть настоящим оружием», — говорили они, бросая в огонь деревянные макеты. В вагонах сразу стало теплее…

Трудно что-либо добавить к рассказу комдива Люхтикова. Сибиряки действительно сделали все, что могли, и показали чудеса храбрости и отваги.

В таких же сложных условиях формировались 371-я и 379-я стрелковые дивизии, о чем обстоятельно рассказали начальник штаба 371-й подполковник Иван Фомич Щеглов и командир 379-й полковник Владимир Афанасьевич Чистов.

Дивизии, прибывшие с Урала и из Сибири, естественно, не имели всего того, что было положено. В частности, у них не хватало очень важного: орудий и минометов, особенно в 348-й и 365-й дивизиях. Чтобы оказать помощь в подготовке наступления, в части срочно выезжали представители командования, штаба и политотдела армии. В один из дней мы с Н. И. Шиловым присутствовали на занятиях в 371-й дивизии генерал-майора Чернышева. Стрелковые роты 1231-го полка майора Борданова проводили при нас учения совместно с танками и орудиями непосредственного сопровождения.

Подойдя к одному из бойцов, я заметил, что он держит при себе флакончик и аккуратно завернутый кусок пакли.

Я спросил:

— Зачем вам это?

И вот что услышал в ответ.

— Морозы стоят, товарищ генерал. Смазка затвора может застыть. Поди тогда, постреляй… А мы затвор паклей с керосинчиком протрем — как по маслу ходить будет. У нас, у охотников, такой обычай: идем в тайгу, обязательно керосин и паклю прихватываем. Тогда уж зверь от ружья никуда не убежит! А теперь, думаю, и фашист тоже не уйдет…

Я заинтересовался и задал вопрос командиру полка:

— А есть ли это у других?

— Все имеют, — в один голос ответили Борданов и комиссар полка батальонный комиссар Седов.

Очень хорошее впечатление произвели на нас командир и комиссар полка.

Помню, в той же дивизии я спросил командира батальона капитана Солдатова:

— Как будете выдерживать направление, если батальону придется наступать ночью?

— По компасу определю азимут, — улыбнувшись, ответил капитан. Весь его вид говорил: «Нашел простака! Кто же не знает таких элементарных вещей».

— Компас компасом. Ну, а если вас ранят? На войне всякое бывает… Как выйдет из положения командир, который вас заменит? Да и вообще, в ходе боя не всегда удается возиться с определением азимута. Как вам кажется?

Вопрос всерьез озадачил комбата, да и не только его.

Вернувшись в штаб, мы с товарищами долго размышляли о том, как помочь подразделениям выдержать направление ночью на незнакомой местности. Посоветовавшись с командиром 348-й дивизии А. С. Люхтиковым, начальником штаба 371-й дивизии подполковником И. Ф. Щегловым и с начальником оперативного отдела штаба армии полковником М. М. Бусаровым, решили: зажигать по два костра в тылу каждого наступающего в первом эшелоне батальона, чтобы костры находились в створе направления движения, на расстоянии около километра один от другого. Если командир, оглянувшись, увидит два огня совмещенными в одной плоскости, значит, направление движения выдержано. Если же два огня будут видны порознь, значит, сбились с курса.

Г. И. Хетагуров предложил, кроме того, выделить в наступающие головные батальоны по одному — два командира, хорошо знающих местность. Так и сделали^[34]. Не ограничиваясь этим, некоторые командиры полков успешно использовали в качестве проводников и местных жителей-добровольцев.

Каждому командиру взвода, роты, батальона было дано указание иметь по два заместителя.

Рекомендовано также взять на учет расторопных младших командиров, которые в случае необходимости могли бы командовать взводами во время боя.

Дивизии продолжали прибывать, а времени до начала наступления оставалось чуть больше суток. Проверялись последние разведданные о противнике и степень готовности наших частей и подразделений уже в исходном положении.

Вечером 4 декабря я зашел в одну из землянок 211-го кавалерийского полка 82-й дивизии. Встретили меня командир полка майор Конюк и военком батальонный комиссар Сергеев. Невысокий старшина вслух читал передовую статью вышедшего накануне номера «Известий». У меня сохранилась эта газета. Вот слова, которые с напряженным вниманием слушали в тот момент бойцы:

«Пусть проверяет нас время, борьба, — ее тяготы и невзгоды не согнут и не сломят нас. Золото очищается в огне, сталь закаляется в огне, человек раскрывается в огне борьбы. Пройдут годы, и, когда наши дети или внуки спросят нас: — Что ты делал в дни Отечественной войны? — каждый из нас, современников Великой Отечественной войны, должен иметь право ответить, гордо подняв голову: — Я исполнял свой долг, я бился вместе с народом, я отдавал борьбе все силы свои, все способности и все умение свое, я внес свою лепту в дело нашей победы!»

Глава седьмая Заря победы

Наступило 5 декабря…

— Все готово, — доложили командиры соединений.

К полуночи войска заняли исходное положение. В тревожной тишине лишь изредка доносятся с переднего края короткие пулеметные очереди. Последние минуты бегут, словно кинолента.

На наблюдательном пункте армии — командарм, член Военного совета, начальники артиллерии, связи, инженерных войск, офицеры штаба.

Ровно в шесть утра 6 декабря без артиллерийской и авиационной подготовки, без криков «ура» армия в белых маскировочных халатах перешла в контрнаступление. Вскоре начала доноситься с передовой учащающаяся пулеметно-автоматная стрельба. Небо прочерчивали ракеты. Через час — полтора из штабов дивизий начали поступать первые боевые донесения обуспешном продвижении вперед. К рассвету на главном направлении армия прорвала оборону противника до пяти километров в глубину и до двенадцати по фронту. Враг был застигнут врасплох, ошеломлен. Он не мог сразу определить, что происходит: частная операция или большое контрнаступление. Не смог установить и численности наступающих.

Первый этап операции удался как нельзя лучше. К десяти часам в штабе армии суммировали данные: захвачено тридцать восемь исправных танков, а подбито и сожжено двадцать два, уничтожено семьдесят два орудия, сотни пулеметов, автомашин, захвачено боевое знамя полка 36-й гитлеровской дивизии — первое знамя врага! О ходе наступления послали донесение в штаб фронта.

Чтобы лично увидеть, как идут дела на направлении главного удара, мы с Абрамовым выехали на рассвете в 365-ю стрелковую дивизию к полковнику Щукину (она наступала в центре ударной группировки прямо на Клин).

С командного пункта командира дивизии хорошо виден ход наступления. Уральцы двигаются стремительно, применяя короткие перебежки под пулеметным огнем противника. Напористо действуют и танкисты 8-й танковой бригады. Применяясь к местности, они бросками передвигаются от рубежа к рубежу, прокладывая огнем и броней дорогу пехоте. Мотострелковый батальон Шестакова наступает вплотную за танками.

Из штарма мне сообщили, что в 371-й дивизии генерал-майора Чернышева атака вначале шла успешно, а затем движение замедлилось. Назревали серьезные неприятности. Противник уже дважды контратаковал дивизию. Мы с офицерами штарма Бурыгиным и Петуховым выехали туда. Еще издали увидели, что наши танки ушли на значительное расстояние вперед. Противник отсекал подразделения Ф. В. Чернышева от танков пулеметным огнем. Надо было срочно наладить взаимодействие. И мы помогли комдиву Чернышеву и комбригу Лесовому выправить положение. Через полтора часа наступление возобновилось, полки начали стремительно продвигаться вместе с танками. Особенно успешно наступал 1233-й полк под командованием полковника Решетова.

Через три часа мы возвратились на командный пункт армии. Вскоре туда же приехал и Абрамов, успевший уже побывать в 82-й кавалерийской дивизии. Николай Васильевич рассказал, что кавалеристы наступали в пешем строю не хуже стрелковых частей. Особенно успешно атаковал 206-й полк майора Омельченко, который, ворвавшись в неприятельские боевые порядки, уничтожил до двух рот пехоты, захватил шесть танков, пять орудий, несколько пулеметов и шестнадцать автомашин.

За успешное наступление от имени военного совета нас поблагодарил командующий фронтом Г. К. Жуков.

Одновременно он потребовал увеличить темпы продвижения и заметил, что я много времени нахожусь непосредственно в частях (видимо, командующий пытался связаться со мной, когда я уезжал в дивизии).

Этот упрек я не мог принять. Ведь противник имел многократное превосходство в танках и авиации и уже начинал оказывать упорное сопротивление, переходя в контратаки, и, мне казалось, командарм в такие моменты должен сам видеть ход боя, а не довольствоваться письменными донесениями штабов дивизий. Только при этом условии можно было быстро определить намерения и силы врага и, соответственно, уточнить свое решение, своевременно поставив дополнительные задачи войскам. Промедление в таких случаях может привести к самым пагубным результатам!

Руководствовался я и еще одним немаловажным фактором. Когда обстановка становится явно тревожной и начинает угрожать опасными последствиями, очень важно, чтобы воины видели в бою старшего военачальника, приказ которого они выполняют. Сознание, что командарм делит опасность вместе с ними, повышает стойкость бойцов и командиров.

В этой связи мне вспомнилось, как в одной из кавалерийских атак кавдивизии С. М. Буденного против белогвардейцев под Царицыном вместе с нами ходил в бой командующий 10-й армией Александр Ильич Егоров. Вражеская пуля ранила командарма в плечо, но он не покинул поля боя. На всю жизнь остался в моей памяти этот вызывающий восхищение пример. «Видя это, не задумываясь, можно отдать жизнь» — ; говорили тогда бойцы.

…Наступление продолжалось. 6 декабря в армию прибыли третьи стрелковые и вторые артиллерийские полки 371-й и 365-й дивизий^[35], а также разгрузились основные силы 379-й и 348-й дивизий.

Во второй половине дня враг несколько пришел в себя и на отдельных участках пытался переходить в контратаку, но остановить наступление наших частей не смог. Авиация М. М. Громова активно бомбила его оборону.

Хорошо шли дела на направлении главного удара. В то же время на флангах — справа 46-я кавалерийская и 185-я стрелковая, слева — 24-я и 18-я кавалерийские, часть сил 348-й дивизии и 923-й отдельный стрелковый полк 251-й стрелковой дивизии — сковывали силы противника, лишали его возможности перебросить подкрепление против главной группировки.

Наш сосед слева — 1-я Ударная армия — под сильным огнем фашистов наводил переправу через канал Москва — Волга, в районе Дмитрова. (Наверное, В. И. Кузнецов не раз вспоминал при этом тот мост через канал, который пять дней назад подорвали его же саперы!)

Успешно продвигались вперед и части Калининского фронта под командованием генерал-полковника И. С. Конева; начавшие наступление еще 5 декабря.

Подведя первые итоги, мы решили не давать врагу передышки, продолжать наступление и ночью. Но как это сделать? Посоветовались с Н. В. Абрамовым, Г. И. Хетагуровым, Л. А. Мазановым и с комдивами. Пришли к единодушному выводу, что каждая дивизия должна наступать днем двумя стрелковыми полками при поддержке одного артиллерийского, а ночью — одним стрелковым и одним артиллерийским. В этих условиях противник не сможет определить, какие силы наступают ночью в полосе его обороны, а значит, будет вынужден круглые сутки держать в напряжении все свои войска.

К вечеру 6 декабря армия прорвала оборону неприятеля на направлении главного удара в глубину до семнадцати километров, расширив участок прорыва до двадцати пяти километров по фронту. Настал и наш черед, по-настоящему бьем фашистов! В ночь на 7 декабря войска армии продолжали наступать и к исходу дня расширили прорыв до тридцати пяти, а в глубину до двадцати пяти километров, освободив ряд населенных пунктов.

Мощные удары обрушили сибиряки на вновь подошедшие 6-ю танковую и 14-ю моторизованную дивизии врага. Заодно мы добивали 86-ю пехотную и 36-ю моторизованную дивизии и захватили еще одно боевое знамя. Гитлеровцы оставили на поле боя около трех тысяч трупов (раненых было в три раза больше, чем убитых) и массу боевой техники (семьдесят два танка, до ста орудий, около трехсот автомашин).

На Военном совете армии обсуждался вопрос о дальнейшем наращивании темпов наступления. И было принято решение: для развития успеха ввести в бой в первом эшелоне прибывшую 379-ю стрелковую дивизию и вывести из боя 82-ю кавалерийскую, чтобы использовать ее в подвижной группе, в состав которой включались также 107-я мотодивизия, 145-й отдельный танковый, 19-й и 2-й лыжные батальоны. Группе ставилась задача: нанести удар по глубокому тылу клинской группировки немцев, в направлении Теряевой Слободы, чтобы заставить неприятеля отказаться от сопротивления под Клином, отрезать ему пути отхода на запад и не допустить подхода резервов к городу.

Мы с Николаем Васильевичем Абрамовым почти всю ночь перебирали возможные варианты действий противника и обдумывали, как достигнуть безостановочного наступления.

Сражение не утихало и 8 и в ночь на 9 декабря. Поражение потерпели спешно переброшенные сюда 1-я и 6-я вражеские танковые дивизии.

Вновь прибывшая 379-я стрелковая дивизия полковника Чистова совместно с 8-й танковой бригадой стремительно вырвалась вперед, перерезала Ленинградское шоссе и вечером 8 декабря штурмом освободила населенный пункт Ямугу, уничтожив до полка пехоты и двадцать танков неприятеля. Проявляя инициативу, Чистов развернул часть своих сил прямо на юг и ударил во фланг противника. Результат незамедлительно сказался: враг начал откатываться на юго-запад.

Широко применяя обходные маневры, наши части вышли на ближние подступы к Клину. Появилась реальная возможность глубокого флангового обхвата главных сил врага северо-западнее Москвы. Обеспокоенное этим, гитлеровское командование уже 7 декабря начало спешно перебрасывать к Клину новые танковые и моторизованные дивизии. Этот важный узел дорог был необходим фашистам для отвода своих войск с дмитровского и солнечногорского направлений.

Авиационная разведка подтвердила перегруппировку противника.

Подвижная группа под командованием генерал-майора Чанчибадзе успешно продвигалась в глубину обороны неприятеля в направлении Теряевой Слободы, что повлияло на поведение немцев под Клином: они начали пятиться.

Успешно действовали и другие армии. Слева от нас наступала 1-я Ударная генерал-лейтенанта В. И. Кузнецова, 16-я армия генерал-лейтенанта К. К. Рокоссовского гнала врага на запад к Солнечногорску и Истре. Справа 31-я армия Калининского фронта теснила немцев на юго-запад. Войска левого крыла Западного фронта (10-я армия Ф. И. Голикова и 1-й гвардейский кавкорпус) наносили сильные удары по 2-й танковой армии противника в районе Тулы. В центре Западного фронта перешла в наступление 5-я армия Л. А. Говорова.

Ход событий вынудил фашистское командование срочно пересмотреть планы. Чтобы предотвратить катастрофу под Москвой, Гитлер 8 декабря дал директиву о переходе к обороне на всем Восточном фронте.

В ночь на 9 декабря войска нашей армии штурмом овладели Рогачевом. Левофланговой группой армии руководил Г. И. Хетагуров. Первой ворвалась в город 348-я стрелковая дивизия А. С. Люхтикова. Во главе ее шел 1170-й полк полковника А. А. Куценко. В боях за город было уничтожено до двух полков 14-й мотодивизии противника, захвачено боевое знамя одного из полков этой дивизии.

348-я дивизия не имела поддерживающих танков, а артиллерия в ходе наступления нередко застревала в снегу, и орудия приходилось тащить на руках. Тогда путь пехоте прокладывали пулеметы. Особенно отличилась пулеметная рота во главе с бесстрашным капитаном Андреем Акимовичем Царенко. Если у кого-нибудь отказывал пулемет, Царенко, несмотря на губительный огонь, быстро приходил на помощь и устранял неисправность. В этом бою его рота уничтожила около трехсот фашистов. А. А. Царенко получил ранение, но остался в строю.

На правом фланге 46-я кавалерийская и 185-я стрелковая дивизии продвинулись вперед и вели бои за населенные пункты Карамыслово, Вараксино и Архангельское (немного восточнее Ленинградского шоссе), где гитлеровцы создали устойчивую оборону.

К концу дня 9 декабря 185-я дивизия, сломив сопротивление врага, вышла на Ленинградское шоссе несколько южнее Завидова.

Войска армии начали широко применять обходные маневры по труднопроходимым заснеженным путям и успешно вели бои за населенные пункты, где засели фашисты. Враг попадал в ловушку, если же он не сдавался, его окружали и уничтожали. Тех, кто пытался уйти, расстреливала с воздуха авиация.

По заснеженным дорогам Подмосковья потянулись колонны пленных. Обмороженные, повязанные поверх пилоток награбленными платками, кофтами, сорочками, с обернутыми тряпьем ногами…

Боевые действия 30-й и 1-й Ударной армий поддерживались авиационной группой под командованием генерал-лейтенанта И. Ф. Петрова. Летчики действовали в исключительно тяжелых метеорологических условиях. Тем не менее авиация и наземные войска хорошо взаимодействовали в бою. Вылеты проводились днем и ночью.

Наступление на Клин продолжалось. К вечеру 9 декабря 1211-й стрелковый полк 365-й дивизии вырвался вперед и завязал бой на северо-западной окраине города. С северо-востока подошла 371-я стрелковая дивизия. Это крайне встревожило врага. Уже к утру 9 декабря он дополнительно срочно перебросил сюда 7-ю танковую дивизию и другие части с участков 1-й Ударной и 20-й наших армий, что в свою очередь облегчило этим армиям наступление.

10 и 11 декабря бои приняли предельно ожесточенный характер. Враг почти непрерывно контратаковал нашу ударную группировку. Сопротивление его было настолько упорным, что населенные пункты Ново-Щапово, Спас-Коркодин и другие по четыре раза переходили из рук в руки. В центре армии самоотверженно сражались воины 21-й танковой бригады Лесового, части 371-й дивизии Чернышева, 365-й дивизии Щукина и 379-й дивизии Чистова. На флангах врага громили сибиряки Люхтикова и пехотинцы Виндушева^[36], кавалеристы Иванова и Чудесова (24-я кавдивизия).

И все же части армии продвигались медленно, а 18-я кавалерийская дивизия вынуждена была оставить два населенных пункта и несколько отошла назад. 12 декабря наступление армии явно застопорилось.

365-я и 371-я стрелковые дивизии, 8-я и 21-я танковые бригады не смогли продвинуться вперед, а перед фронтом 379-й стрелковой дивизии появились новые части противника. У нас создалось впечатление, что наступает равновесие сил. Это очень опасное положение. Военный совет фронта и Ставка, получив наши донесения о том, что наступление ударной группировки может застопориться, обещали усилить армию. Напряженные наступательные бои против танковой группировки противника продолжались уже неделю. За это время 30-я армия продвинулась до шестидесяти километров, не получая пополнений, а обстановка требовала поддерживать на главном направлении постоянный перевес сил.

День 12 декабря стал решающим. На 371-ю и 365-ю стрелковые дивизии вновь перешли в контратаку более ста пятидесяти танков при мощной поддержке артиллерии и авиации. Но герои сибиряки и уральцы не дрогнули, устояли. Они смело встретили врага. Особенно самоотверженно сражался 1233-й полк Решетова и 1215-й стрелковый и два артиллерийских полка 365-й стрелковой дивизии. Бойцы в упор расстреливали врага из орудий, противотанковых ружей, бросали под гусеницы связки гранат, а на броню — бутылки КС. Вскакивали на вражеские танки, открывали люки и разили немецких танкистов автоматным, ружейным огнем и штыком.

С таким же упорством вели бои 348-я и 379-я стрелковые дивизии. Фашисты несли колоссальные потери и все же продолжали атаки, волна за волной, но не продвинулись ни на шаг. Особенно отличились стрелковые полки: 1253-й майора Жигалина и 1172-й майора Захарова.

К вечеру было разгромлено до трех танковых и два мотострелковых полка противника. Захвачено боевое знамя.

В ночь на 13 декабря прибыла свежая 363-я стрелковая дивизия полковника К. В. Свиридова (военком — старший батальонный комиссар Ф. П. Суханов, начальник штаба — подполковник С. Г. Поплавский). Я решил ввести ее в бой на заходящем фланге ударной группировки, в направлении на Копылово — Высоковск, для глубокого обхода клинской группировки с запада. Дивизия успешно выполнила эту задачу. Исключительную доблесть показал 1205-й стрелковый полк подполковника Садовникова: разгромил до двух полков противника и захватил боевое знамя.

Чтобы не выпустить неприятеля из Клина, мы создали вторую подвижную группу в составе 8-й и 21-й танковых бригад, 2-го моторизованного и 46-го мотоциклетного полков. Ей предстояло завершить окружение неприятеля, закрыв ему пути отхода на запад. А группа развития прорыва под командованием Чанчибадзе^[37] (107-я моторизованная и 82-я кавалерийская дивизии), усиленная 145-м танковым, 2-м и 19-м лыжным батальонами, устремилась в тыл врага, что оказало значительное влияние на характер боя под Клином.

Утром 13 декабря мы получили от командующего Западным фронтом директиву особой важности:

«Командармам 30-й, 1-й, 20-й, 16-й и 5-й:

1. Противник, ведя упорные арьергардные бои, продолжает отход на запад.

2. Ближайшая задача армиям правого крыла фронта — неотступным преследованием завершить разгром отступающего противника и к исходу 18 декабря выйти на фронт: Степурино — Раменье — Шаховская — Андреевское — верховье реки Руза — Осташево — Ящерино — Васюково — Клементьево — Облянищево — Грибцово — Маурино. (В среднем 130–160 километров западнее и северо-западнее Москвы.)

3. Командующему 30-й армией окружить частью сил Клин, главным силам армии 16 декабря выйти на фронт: Тургиново — Покровское — Теряева Слобода. Прочно обеспечить правый фланг фронта (50–70 километров западнее г. Клина).

Командующему 1-й Ударной армией частью сил содействовать 30-й армии в окружении Клина с юга, главными силами 16 декабря выйти на фронт Теряева Слобода — Никита (55–60 километров юго-западнее г. Клина)»^[38].

Для выполнения этой директивы большой переброски войск 30-й армии не потребовалось. Военный совет принял решение выполнять поставленную задачу в составе прежней группировки.

В этот же день разнеслась радостная весть: Совинформбюро сообщило о провале немецкого плана взятия Москвы.

В сообщении говорилось:

«6 декабря 1941 г. войска нашего Западного фронта, измотав противника в предшествующих боях, перешли в контрнаступление против его ударных фланговых группировок. В результате начатого наступления обе эти группировки разбиты и поспешно отходят, бросая технику, вооружение и неся огромные потери…»

Это сообщение воодушевило воинов Красной Армии и весь советский народ. Час расплаты настал!

Сразу же после полуночи 14 декабря наша армия, уплотнив боевые порядки на ударном направлении, всеми силами вновь перешла в наступление. Через два часа 1233-й полк полковника Решетова из 371-й стрелковой дивизии, поддержанный 930-м артиллерийским полком майора Бесединского, ворвался в Клин с северо-востока. Спустя полчаса достигла юго-восточной окраины города 348-я стрелковая дивизия, головным шел 1172-й стрелковый полк майора Захарова, а затем 24-я кавалерийская, которой командовал полковник Александр Федорович Чудесов, и части 1-й Ударной армии.

Всю ночь шло сражение за этот важный узел шоссейных и железных дорог. Танковые бригады совместно с моторизованным и мотоциклетным полками сомкнули кольцо вокруг клинской группировки гитлеровцев, перерезав шоссе, идущее на запад, и вышли на тыловые коммуникации немцев. Враг попал в ловушку. Поле боя было усеяно трупами гитлеровских солдат и офицеров. В глубоком снегу повсюду виднелись брошенные орудия, танки, автомашины.

В ходе наступления на Клин наша авиация сделала около двух тысяч самолето-вылетов и нанесла огромные потери неприятелю. 14 декабря командир эскадрильи 521-го истребительного авиационного полка 43-й авиадивизии капитан Клещев уничтожил на аэродроме три вражеских самолета Ю-87. Затем он встретился в воздухе с семью истребителями противника. Смело вступил с ними в бой, двух сбил и вернулся на поврежденном самолете на свою базу.

Ожесточенный бой за Клин шел в течение суток. Фашисты стремились вырваться из окружения, сражались с упорством обреченных, но их попытки были тщетны! Повлиять на ход событий они уже не могли.

К утру 15 декабря наши войска полностью очистили Клин.

Страшные злодеяния творили гитлеровцы, отступая от Москвы. Когда 185-я стрелковая дивизия освободила Ново-Завидовский, первое, что мы увидели в центре города, была виселица с двенадцатью трупами. Среди повешенных — четыре совсем молоденькие девушки. Фашистские изверги превращали в пепелища города и села Подмосковья, безжалостно убивали детей, стариков, женщин, грабили наш народ. Все это делалось по указанию гитлеровского верховного командования, призывавшего немецких солдат создавать на советской земле после отступления «зоны пустыни». Не случайно недобитые гитлеровские генералы, возрождающие бундесвер в Федеративной Республике Германии, и поныне пытаются оправдать эти изуверские акты.

За время боев с 6 по 15 декабря противнику было нанесено чувствительное поражение. Только 30-я армия захватила и уничтожила более двухсот танков и бронемашин, свыше пятисот орудий и минометов, две тысячи пятьсот автомашин и другую боевую технику и вооружение. Свыше двадцати тысяч немецких солдат и офицеров было убито, несколько тысяч пленено. Полностью разгромлены 86-я пехотная и 36-я моторизованная дивизии, разбиты 14-я моторизованная, 1-я и 6-я танковые дивизии, нанесено крупное поражение 7-й танковой и 20-й моторизованной дивизиям.

Наша армия стремительно развивала наступление на запад. Глубоко охватывая противника с севера, 363-я стрелковая дивизия вышла на тылы его 3-й танковой группы и разгромила их. Особенно искусно управляли боем командир дивизии К. В. Свиридов и начальник штаба дивизии подполковник С. Г. Поплавский.

Хорошо помогали советским воинам наши отважные партизаны. В полосе наступления 30-й армии действовал отряд под командованием товарища Жабо. Народные мстители смело наносили удары по тылам врага, захватывали дороги, портили линии связи, подрывали склады боеприпасов, держали гитлеровцев в постоянном напряжении. «Самое опасное — это партизаны, — писал домой обер-ефрейтор Ганс Ремель, — наши солдаты все больше убеждаются, что против нас борется весь народ». «Партизанский фронт хуже, чем фронт», — жаловался родным ефрейтор Кандер.

В дни, когда советские воины громили ненавистного врага у Клина, в Москве находился министр иностранных дел Великобритании А. Иден. Он захотел посмотреть на результаты боев. Советское правительство предоставило ему такую возможность.

15 декабря к зданию военной комендатуры Клина подошла колонна легковых автомашин. Из них вышли гости — в шубах и теплых пальто, закутанные в разноцветные шарфы, с фотоаппаратами и записными книжками. Побеседовав с командирами и осмотрев город, А. Иден и его спутники совершили поездку к линии фронта. Впрочем, это мало походило на поездку: шоссе на протяжении десяти — пятнадцати километров было завалено разбитой фашистской боевой техникой, и гостям пришлось не столько ехать, сколько идти пешком. Англичане увидели тысячи трупов, подбитые танки, исковерканные орудия, бронемашины, транспортеры с штабным имуществом и награбленным у мирных жителей добром.

У линии, где разрывались снаряды, мы предложили гостям в целях безопасности вернуться в Клин. На обратном пути нам то и дело попадались группы пленных фашистов.

Иден пытался говорить с ними. Пленные отвечали в один голос:

— Гитлер капут!

В Клину англичане устроили пресс-конференцию, а потом направились обратно в Москву.

— Вэри гуд! Вэри уэл! Олрайт! — произносили Иден и его спутники, прощаясь с нами.

И снова колонна — автомашин с англичанами шла мимо пленных фашистов. Понуро плелись по дорогам Подмосковья гитлеровские вояки, еще недавно мечтавшие захватить нашу столицу.

О настроении немецких солдат тех дней говорят перехваченные нами письма. Вот что, например, писал своей сестре ефрейтор Алли Шахнер (полевая почта 0882):

«Чувствую себя теперь препаршиво в этой ужасной России. За это время я пережил страшные вещи. У канала Москва — Волга встретили страшное сопротивление русских, русские самолеты. Никогда я не видел их в таком количестве, как здесь. Русские здорово обкладывали нас. Под нажимом русских началось наше отступление. Просто вспомнить о нем не решаюсь. То, что здесь совершили с нами, словами описать невозможно. Преследуемые русскими на земле и с воздуха, рассеянные, окруженные, мы мчались назад по четыре — пять автомобилей в ряд. Много, очень много машин вынуждены мы были бросить. Я со своим товарищем тоже оставил нашу машину и топал дальше пешком без пищи и сна. И так продолжалось день за днем. Сейчас мы немного собрались с силами и заняли оборону. Идут суровые бои. Русские беспрестанно атакуют нас, чтобы отбросить еще дальше. Противник упорен и ожесточен. У русских много оружия. Выработали они его невероятное количество. Народ здесь сражается фанатически, не останавливаясь ни перед чем, лишь бы уничтожить нас…»

Это письмо врага не нуждается в комментариях.

А вот как оценивали те же события наши союзники.

Вашингтонская газета «Стар» писала в декабре 1941 года, что успехи СССР, достигнутые в борьбе с гитлеровской Германией, имеют большое значение не только для Москвы и всего русского народа, но и для Вашингтона, для будущности Соединенных Штатов. Отступление нацистов под Ростовом и их неудача под Москвой представляют собой первый случай, когда гитлеровским армиям не удалось выиграть начатую ими кампанию. История воздаст русским должное за то, что они не только приостановили молниеносную войну, но и сумели обратить своего противника в бегство.

К сожалению, в наши дни об этом начинают забывать в Вашингтоне.

В конце декабря мы прочитали в «Правде» заявление А. Идена, сделанное по возвращении в Лондон. Делясь впечатлениями о поездке в Клин, он сказал: «Я был счастлив увидеть некоторые из подвигов русских армий, подвигов поистине великолепных».

В то время иностранные корреспонденты много писали о «чуде под Москвой». Но, как известно, чудес да свете не бывает. Был героизм, массовый героизм советских людей, воспитанных Коммунистической партией, снабженных боевой техникой, выкованной в собственном тылу.

Невозможно рассказать обо всех подвигах. Люди смело шли в бой, убеждаясь, что проклятого фашиста можно бить. Каждый полк, рота, взвод имел своих героев.

Расскажу коротко о некоторых из них.

Это было 12 декабря в районе села Мало-Щапово. На пути наших наступающих бойцов оказался дот противника, огонь которого мешал им продвигаться вперед. Уничтожить вражеский дот вызвался командир взвода 1174-го стрелкового полка майора Главацких — младший лейтенант Н. С. Шевляков. Взяв двух красноармейцев, командир взвода близко подполз к доту и забросал его дымовыми гранатами. После этого он бросил в амбразуру боевую гранату и свою фуфайку. На короткое время пулемет умолк, но тут же заговорил снова. Шевлякова ранило. Огонь из дота возобновился. Увидев это, младший лейтенант бросился на амбразуру и закрыл ее своим телом… Николаю Степановичу Шевлякову посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

В те дни подобный подвиг совершил и сержант 1319-го стрелкового полка 185-й стрелковой дивизии В. В. Васильковский. Севернее Клина, у села Рябинки, неожиданно задержалось наступление правого фланга дивизии: гитлеровцы вели сильный огонь из укрепленной огневой точки. Васильковскому удалось подползти к ней, огнем из автомата и дымовыми шашками заставить противника замолчать. Но тут же, невдалеке от амбразуры, героя сразила вражеская пуля. Тяжело раненный сержант и не подумал отползать к своим. Собрав последние силы, он закрыл телом огневую точку неприятеля. Герой погиб, но обеспечил наступление своего полка. Вячеслав Викторович Васильковский посмертно награжден орденом Ленина.

Политрук роты 280-го стрелкового полка той же 185-й стрелковой дивизии Н. П. Бочаров, заменив раненого командира роты, прорвался с бойцами в тыл фашистов, захватил два орудия неприятеля и огнем из них уничтожил роту немецких солдат, взяв при этом одиннадцать пулеметов и несколько автомашин. Николаю Павловичу Бочарову присвоено звание Героя Советского Союза.

Командир батальона из стрелкового полка майора Штырлина (371-я стрелковая дивизия) капитан Александр Антонович Тощев ночью 14 декабря смело прорвался в тыл клинской группировки немцев и преградил ей путь отхода, уничтожив до двух вражеских батальонов пехоты и пятнадцать танков.

Майор Лебединцев из 379-й стрелковой дивизии прорвался с небольшим отрядом в нутро боевого порядка противника и разогнал штаб немецкой дивизии, уничтожив восемь вражеских танков и шесть орудий.

Командиру танка комсомольцу Горобцу и механику-водителю Литовченко из 21-й танковой бригады была поставлена задача: дерзко прорваться в один из населенных пунктов, где было скопище гитлеровцев. Смельчакам удалось пробиться в тыл фашистов и протаранить вражескую колонну. Горобец и Литовченко уничтожили семь танков и до двухсот солдат противника. Бойцы 46-го мотоциклетного полка москвичи Беляев и Ковешников метким огнем из автоматов сбили вражеский самолет. Командир батальона майор Солдатов в числе первых ворвался в Клин и уничтожил до двухсот гитлеровцев, засевших в подвалах и на чердаках домов. Лейтенант П. С. Хмелев из ПТР подбил три танка.

Не могу не привести стихи сержанта П. Костина, напечатанные 16 декабря в армейской газете «Боевое знамя». Они, конечно, далеки от совершенства, но очень хорошо передают настроение наших воинов в те исторические дни:

Тебе, моя родная Русь,

И вам, леса мои и реки,

Я честью воина клянусь

В сыновней верности навеки!

Величье грозное храня,

Шумят дубравы вековые.

Лежат, безбрежностью маня,

Твои просторы снеговые.

Отчизну милую любя,

Неколебимую навеки,

Мы грудью встали за тебя,

И вражьей крови льются реки.

В ходе контрнаступления под Москвой советские войска освободили от захватчиков свыше одиннадцати тысяч населенных пунктов, отбросив противника на сто — двести пятьдесят километров. Угроза столице Советского Союза и всему Центральному промышленному району была ликвидирована. Под Москвой потерпели поражение тридцать восемь вражеских дивизий. Гитлеровский план «молниеносной войны» окончательно провалился.

Генерал Блюментрит писал о тех днях: «Это был поворотный пункт нашей восточной кампании — надежды вывести Россию из войны в 1941 году провалились в самую последнюю минуту».

Разгром на полях Подмосковья «просветлил» головы многим фашистским стратегам. Среди верхушки вермахта начался раздор. Гитлер отстранил от командования группой армий «Центр» фельдмаршала фон Бока, сместил главнокомандующего сухопутными войсками фельдмаршала фон Браухича, командующего 2-й танковой армией генерала Гудериана и других.

Многие фашистские генералы и фельдмаршалы, пытаясь оправдать поражение своих войск под Москвой, измышляли различные причины, якобы неожиданные для немецких военачальников и войск. Свои неудачи они пытались сваливать и на русскую зиму, и на широкие просторы, и на бездорожье, и на… авантюризм Гитлера.

Однако не русская зима, не плохие дороги, не наши просторы стали главной причиной поражения гитлеровской армии. Лютого врага победил стойкий советский народ, руководимый родной Коммунистической партией.

Успешное контрнаступление советских войск под Москвой явилось первой решающей победой над гитлеровской армией и оказало огромное влияние на весь ход Великой Отечественной войны. Советские войска приобрели богатый опыт ведения оборонительных и наступательных боевых действий. У наших воинов еще больше укрепилась вера в конечную победу.

Под Москвой мы нанесли немецко-фашистским войскам крупное поражение, однако полностью уничтожить их нам не удалось. На это, конечно, имелись свои объективные и субъективные причины. Мало было у нас тогда танков, авиация уступала противнику по качеству самолетов, не хватало различных видов вооружения — иными словами, в тот период отсутствовало необходимое преимущество.

Допускались и некоторые промахи. Небезупречно работала разведка всех видов, поэтому мы вовремя не знали о маневрировании противника и не смогли перерезать вражеские коммуникации в самый критический момент — в момент его отступления.

Нередко мы проводили лобовые атаки на узлы обороны немцев, напрасно тратя силы, вместо обхода и охвата их с тыла и с флангов. В ряде случаев несвоевременно принимали меры к наращиванию сил на заходящих флангах.

И все же врагу был нанесен сокрушительный удар. Поражение немецко-фашистских войск под Москвой имело и далеко идущие международно-политические последствия. Оно отрезвляюще подействовало на японских империалистов и турецких реакционеров, которые, как известно, только и выжидали момента, когда фашисты захватят Москву, чтобы также вступить в войну против Советского Союза.

Народы стран антигитлеровской коалиции воочию убедились в мощи Красной Армии, в самоотверженности и несгибаемости советских людей.

Порабощенные народы Европы обрели веру в избавление от фашистского ига. В лице Советского Союза они увидели единственную силу, способную спасти мир от фашистской чумы, и, в свою очередь, усилили борьбу против оккупантов.

Навсегда останутся в памяти советских людей славные подвиги частей и соединений Красной Армии, которая вместе со своим народом отстояла Москву. Мужество и отвага нашей армии, нашего народа вызывают восхищение во всем мире.

Вечной славы достойны все те, кто пал в боях, кто грудью своей закрыл от врага родную столицу. Мы все в неоплатном долгу перед погибшими товарищами. В наших силах и в наших руках сделать все, чтобы увековечить их светлую память. И я верю: так будет. Это и заставило меня, старого солдата, взяться за перо.

Долог и тернист был наш путь к незабываемым майским дням 1945 года, когда безоговорочно капитулировала фашистская Германия. День, когда советские солдаты водрузили над зданием рейхстага Красное знамя, был поистине великим. Но мы помним, что заря победы занялась в 1941 году на полях Подмосковья. Именно отсюда советские воины начали отсчитывать победные километры к Берлину.

Список иллюстраций

Схемы

Фотографии

Примечания

1

Яков Николаевич Федоренко — в то время начальник Главного автобронетанкового управления Красной Армии. (Все сноски по тексту сделаны автором. — Прим. ред.)

(обратно)

2

5-й воздушно-десантный корпус был малочисленным: он не закончил формирование.

(обратно)

3

Н. И. Воейков сражался на фронтах до конца войны. На заключительном ее этапе был командиром танкового корпуса. В мирный период занимал в армии ряд ответственных должностей. В 1953 году по состоянию здоровья ушел в отставку. Проживает в Москве.

(обратно)

4

Спустя двадцать два года я встретил С. Г. Новикова в Кремле на заседании Комиссии по иностранным делам Совета Национальностей Верховного Совета СССР. Обрадовался ему очень. Вспомнили Прибалтику, 21-й корпус, сложную обстановку и переплеты, в которых пришлось нам побывать. Сейчас С. Г. Новиков работает в Комиссии законодательных предположений Верховного Совета СССР.

(обратно)

5

В 1942 году командир танкового соединения А. А. Асейчев геройски погиб под Воронежем.

(обратно)

6

Василий Алексеевич Копцов, чистейшей души человек и храбрый командир, пал смертью героя в 1943 году при форсировании Днепра, где командовал уже корпусом. До сих пор я с глубокой болью переживаю эту утрату.

(обратно)

7

Владимир Николаевич Богаткин был членом Военного совета до конца войны. Затем занимал ряд ответственных постов. Будучи начальником политотдела Генерального штаба Советской Армии, много энергии отдавал укреплению наших Вооруженных Сил. В 1956 году смерть безвременно унесла этого замечательного

(обратно)

8

После войны Алексей Иванович Шмелев был членом Военного совета Дальневосточного военного округа. Сейчас он генерал-полковник, работает в Главном политическом управлении Советской Армии и Военно-Морского Флота.

(обратно)

9

Вячеслав Александрович Малышев (1902–1957) — видный советский государственный деятель. Член ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР. Занимал ряд ответственных постов, вплоть до заместителя председателя Совета Министров СССР. Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии. Имел звание генерал-полковника технических войск.

(обратно)

10

Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников — в то время начальник Генерального штаба.

(обратно)

11

Со стороны Советского Союза в работе конференции участвовали И. В. Сталин, К. Е. Ворошилов, представители Наркомата обороны, Наркомата Военно-Морского Флота и Наркомата иностранных дел. Английскую делегацию возглавлял лорд В. Бивербрук, американскую — А. Гарриман.

(обратно)

12

П. Ф. Жигарев — в то время командующий Военно-воздушными силами.

(обратно)

13

Ныне Л. С. Гапоненко — заместитель директора Института истории Академии наук СССР.

(обратно)

14

Лейтенант Н. В. Бондарев со связкой гранат бросился под танк.

(обратно)

15

Герой Советского Союза Анатолий Анатольевич Рафтопуло ныне занимается с молодежью военным делом в ДОСААФ.

(обратно)

16

Александр Федорович Бурда геройски погиб в 1943 году во время битвы на Курской дуге

(обратно)

17

Коммунист Дмитрий Лавриненко пал смертью храбрых в боях под Волоколамском.

(обратно)

18

По долгу службы мне довелось не раз отмечать боевыми наградами подвиги героического экипажа танка «Мать-Родина». Он находился в 17-й гвардейской механизированной бригаде 6-го гвардейского механизированного корпуса, которым командовал сын Марии Иосифовны — В. Ф. Орлов. Экипаж этой машины уничтожил семнадцать вражеских танков. Сейчас танк «Мать-Родина» высится на постаменте в одном из гарнизонов как символ немеркнущей славы советского оружия. В дни, когда наша страна отмечала двадцатилетие победы над фашистской Германией, М. И. Орлова была награждена орденом Отечественной войны I степени.

(обратно)

19

В тот период — генерал армии, командующий Западным фронтом. Ныне — Маршал Советского Союза.

(обратно)

20

Ныне Н. Г. Егорычев — первый секретарь МГК КПСС.

(обратно)

21

Т. И. Танасчишин погиб смертью героя в 1944 году.

(обратно)

22

В. И. Полосухин пал смертью героя во время контрнаступления под Москвой.

(обратно)

23

См. главу «В начале войны».

(обратно)

24

После опубликования отрывков моих воспоминаний в журнале «Москва» (№ 5 за 1965 год) Федор Григорьевич Седых прислал мне письмо. Мы с ним встретились. Он по-прежнему полон сил и энергии. Живет и работает в Москве.

(обратно)

25

Ныне — Маршал Советского Союза.

(обратно)

26

Архив МО СССР, ф. 208, оп. 45317, д. 6, л. 117.

(обратно)

27

В боях под Даугавпилсом этим корпусом командовал Манштейн.

(обратно)

28

Ныне — Маршал Советского Союза.

(обратно)

29

Впоследствии мне довелось вместе с Е. П. Журавлевым сражаться с врагом до конца войны.

(обратно)

30

Спустя почти двадцать лет, будучи командующим войсками Уральского военного округа, я посетил «Уралмаш» и в одном из цехов увидел богатырскую фигуру, знакомое приятное лицо. Сразу подумал: «Этого человека где-то встречал, хотя и давно». И действительно, он оказался тем самым В. В. Андроновым, командиром танка из дивизии Чанчибадзе. Бывший танкист трудится так же, как сражался когда-то под Москвой. В. В. Андронов — ударник коммунистического труда, знатный человек на «Уралмаше».

(обратно)

31

Ныне — Маршал Советского Союза.

(обратно)

32

Только потом я узнал, что этот батальон предназначался для 1-й Ударной армии.

(обратно)

33

923-й стрелковый полк вследствие сложных событий во время оборонительных боев оказался оторванным от своей дивизии и попал в 30-ю армию.

(обратно)

34

Во время наступления большую помощь оказали в этом деле офицеры Бурыгин, Петухов, Попов и другие.

(обратно)

35

В стрелковых дивизиях тогда было по три стрелковых и по два артиллерийских полка.

(обратно)

36

К. Н. Виндушев проявил себя в боях как талантливый военачальник. После войны он долгое время, командовал соединениями Советской Армии. В запас ушел в 1956 году.

(обратно)

37

На завершающем этапе Великой Отечественной войны П. Г. Чанчибадзе командовал войсками 2-й гвардейской армии. После войны возглавлялкрупные воинские соединения. Умер в 1950 году.

(обратно)

38

Архив МО СССР, ф. 208, оп. 453–17, д. 8, стр. 78–80, 83.

(обратно)

Оглавление

Глава первая В начале войны

Глава вторая В Москве

Глава третья Отпор под Мценском

Глава четвертая Бородино

Глава пятая Остановить врага!

Глава шестая Канун контрнаступления

Глава седьмая Заря победы

Список иллюстраций

*** Примечания ***