Ксеноисторик Маркс (СИ) [Александр Геннадьевич Карнишин] (fb2) читать онлайн

Александр Карнишин КСЕНОИСТОРИК МАРКС

— Ксеноистория, запомните, это не просто история «чужих». Это в первую очередь — чужая история. Именно история дает нам ответ на главный вопрос: как это получилось? Откуда и почему — именно так? Поэтому вам мы даем информацию обо всем, что уже было. Обо всех вариантах, которые уже изучены нашими специалистами. Кстати, поэтому курс ксеноистории растет с каждым годом. Надеюсь, и ваш труд пополнит нашу сокровищницу знаний.

Маркс запоминал.

После курса земной истории лекции известных ксеноисториков были самыми интересными во время учебы в Академии. Какими же разными путями идет развитие общества на разных планетах!

Главное — помнить о невозможности прямых аналогий. И еще о том, что историк не должен быть предсказателем. Он может объяснить то, что было. Но не сказать, как оно будет в дальнейшем.

Родители назвали Маркса по имени великого историка древности Маркса Энгельса, который как раз пытался все обобщать и на основе обобщенного предсказывать. Новорожденного так и назвали специально, для памяти, чтобы не повторял в своей жизни чужих ошибок. Дать ребенку имя какого-нибудь древнего героя, например, назвать Александром, было гораздо проще. Но не воспитательно. И не учебно. А вот Маркс…

Он ведь потому и пошел после школы на курс ксеноистории. А куда еще идти с таким именем?

* * *

После обеда они гуляли. Маркс шел рядом с хозяином и все пытался понять, наелся он все же или еще нет? С одной стороны, общего количества съеденного вполне хватало. Больше съесть было просто невозможно. И вкус был отменный. Умеют ведь у барона готовить! Но — одна трава! Овощи, разная зелень, на сладкое фрукты и ягоды. Проходит полчаса, и желудок опять начинает требовать свое. Как же они тут живут? Привычка, что ли?

Барон шел, с гордостью показывая свое хозяйство. Замок у него был самый настоящий, как на Земле в средние века. Не кирпичный, а из валунов, скрепленных где забитой в щели и окаменевшей глиной, а где и железными скобами толщиной в два пальца.

«Такую преграду даже бетонобойным снарядом не взять,» — некстати подумал Маркс. Действительно, совершенно некстати. Что он знает о бетонобойных снарядах, кроме того, что о них говорили на лекциях и экскурсии в музее?

— Барон, вы позволите задать вопрос? — вдруг спросил он, сам себя тут же мысленно ругая — ну, как можно прерывать хозяина дома?

Однако барон ничуть не огорчился, а тут же с широкой улыбкой повернулся к нему:

— Конечно, мой друг, спрашивайте! Ведь для того вы и живете у меня, чтобы врасти в наш быт, понять наш народ, его традиции, его культуру, его историю…

— Скажите, барон… Вот… А зачем вам такие крепкие стены?

— Бабушка, бабушка, а зачем тебе такие большие зубы? — рассмеялся барон. — Эту книжку у нас читают в школах, дружище Маркс, так что не удивляйтесь. А стены… Ну, как же мне без стен. Что же я за барон, если без стен. Без стен я невесть что, а не барон. И семья моя тогда не баронская, а невесть чья семья… Ну, как бы вам это объяснить… Понимаете, баронство — это не только титул, как у вас, на Земле. Баронство — это много веков выживания во враждебном окружении. Это гены, наконец. Это ДНК. Это передающиеся из поколения в поколение родовые признаки. И ничего этого — если нет стен. Тут, внутри стен, мое настоящее баронство. А там, за стенами, мой народ, но они не члены баронства. Они — селяне и горожане…

— Кажется, я понимаю, — кивнул Маркс.

Ему показалось, что барон объяснил все логично. Действительно, в отличие от Земли и ее истории, тут аристократия хранила свои корни в глубокой древности, вела родословную от легендарных первых правителей и их сподвижников. И уж никогда не было в их истории такого, чтобы кто-то получил баронство за заслуги. И замок этот, практически неприступный, был, выходит, чем-то наподобие мундира генерала с хорошо и издали различимым количеством звезд на погонах. Едешь мимо по дороге, глянешь, и сразу ясно — баронство. Наверное, так.

— А? — Маркс оторвался от своих размышлений. — Простите, барон… Я немного отвлекся, обдумывая вашу мысль о преемственности, о поколениях…

— А-а-а! То-то я смотрю, гость задумался! И правда, преемственность — главная опора нашего строя. Это вы, дружище Маркс, хорошо сразу выцепили главное звено нашего общества. Если все ваши тоже поймут — быть вам нашими гостями, друзьями, союзниками, а дальше, кто знает, кто знает… Может быть, родней, а? — подмигнул барон, легким кивком головы показывая не резвящихся у пруда девочек в купальных костюмах. — Внучки мои. Люблю.

Он внезапно стал серьезным:

— Но вы должны понимать, я сказал все это в шутку, потому что слиться с нами стоит многого. И главное — личной заинтересованности в этом и понимания наших традиций и наших основ. Вы понимаете меня?

— Да-да, — растерянно поддакнул Маркс.

На самом деле он ничего не понял. Единственное, что он понимал, это его желудок, который опять требовал еды, и его кишки, которые болезненно сокращались, намекая, что надо побыстрее искать имеющиеся в замке в большом количестве специальные домики.

— Я рад, что вы понимаете! — барон просто лучился улыбкой. От него и правда как будто какое-то сияние исходило. — Я говорил нашим, что вот вы, именно вы — поймете. Сразу поймете и примете. А раз так, то я приглашаю вас сегодня на церемониальный ночной ужин. Ровно через два часа. Прошу подготовиться и прошу вас, очень прошу, наденьте ваш парадный мундир и все ордена и награды. Вы будете первым. Но я надеюсь, что за вами последует Земля!

Он торжественно пожал руку Марксу и удалился, твердо ставя ноги, как будто шел по плацу перед армией своих предков и потомков. Гордо шел. Прямо.

…

Маркса пять минут продержали перед закрытыми дверями обеденного зала. Он не нервничал. Дипломат должен быть готов к любым обрядам. Ожидание — это тоже часть обряда. Чем выше честь, тем дольше ожидание.

Он хмыкнул про себя. Надо бы записать где-то. Придумал же вот такую фразу… Но тут дверь открылась.

В полутемном зале вокруг стола разместились только сам барон, его жена, старший сын, и… Внучка, да? Это, кажется, его внучка? Она была серьезна и смотрела прямо на стол. А на столе не было ничего. Ни скатертей, ни серебряной и золотой посуды, ни хрустальных графинов с прекрасными местными винами. Не было и огромных блюд, наполненных салатами и целиком выложенными овощами и фруктами. Ни-че-го. Только подсвечник с двенадцатью свечами. Дюжина — счастливое число и на Земле, и здесь.

Барон указал Марксу его место — прямо перед ним, через стол. Он и его семейство стояли, стоял у своего стула с высокой резной черной от времени спинкой и Маркс. Ожидание затягивалось.

«Может быть, они ждут какого-то действия от меня?» — подумал Маркс.

Но барон и баронесса и молодой баронет даже не смотрели на него, только молоденькая внучка изредка стреляла глазками, а потом снова опускала их перед собой, на пустой стол.

Дон-н-н…

Тяжелый удар гонга, казалось, сотряс стены и перевернул все внутренности Маркса.

В установившейся тишине сел барон. Через секунду села баронесса. Еще через секунду — баронет.

«Все понятно,» — подумал Маркс. — «По старшинству, подчеркивая очередность». Значит, его очередь, как гостя — последняя. Но внучка барона не садилась, продолжая кидать на него взгляды. Что такое? Он — главнее родни?

Маркс осторожно шагнул вперед и плотно сел на стул. Через секунду сидели все. Еще минута молчания. Новый удар гонга.

Медленно со скрипом отворилась дверь. Вроде, раньше она не скрипела? Из темного коридора по одному стали входить слуги в черном, разнося блюда ужинающим. Простые коричневые глиняные блюда, даже не фарфоровые. Простые стальные приборы — никакого серебра и золота. Но зато на блюдах на огромных листа салата — господи, опять зелень, подумал, было, Маркс — лежали пышущие жаром, ароматные, стреляющие жиром толстые ломти мяса.

Барон с улыбкой смотрел на счастливое лицо Маркса. Потом указал взглядом на него своим родным, и все тоже стали улыбаться. Радостно улыбаться, без ужимок и дипломатических вывертов. Просто радоваться за человека.

— Я уж думал, — поднял глаза Маркс, — что у вас нет мяса. Совсем нет.

— Да кто бы вас пустил в такое баронство, где совсем нет мяса? Что вы, дружище Маркс! Мы — крепкое баронство. Мяса у нас много. И для себя. И для почетных гостей, которые могут стать нашими родственниками. Ирма, как он тебе?

— Симпатичный, — прошептала, покраснев внучка.

Ирма, значит. Маркс присмотрелся к девчонке. Лет семнадцать, наверное. Не красавица, конечно, но кровь баронская видна. Аристократка.

— А что это?

— В смысле?

— Ну, из кого? — Маркс показал на стоящее перед ним блюдо.

— А, в этом смысле. А у вас там что едят? На вашей Земле?

— Ну, говядину, свинину там, баранину еще…

— Фу, какие гадости он говорит, дедушка.

— Ну, правда, дружище Маркс… Вы бы при женщинах хоть… Ну, некрасиво это.

— Но тогда это…

— Конечно же, конечно, дружище Маркс! Вот мы и подошли к главному, к настоящей преемственности! Вы там, на Земле, дошли до такого дикого состояния, что едите грязных вонючих животных, уподобляясь им самим и тому, что поедают они. Не зря же даже в старинной Библии был запрет на свинину, помните? Мы пошли дальше. Наши люди не едят животных. Совсем.

— Как? А это?

— Это — венец божьего творения. Это — подобие бога на земле. Это — преемственность поколений на генном уровне. Это — чистейшая кровь аристократов за многие века. Это… Да что там… Знакомьтесь. Дедушка, это Маркс. Он теперь наш. Маркс — это дедушка. Ну, приступим? Да что с вами, дружище Маркс?

* * *

— Приезжий Маркс! К ужину вас зовут, разговоры разговаривать.

Маркс оторвался от записной книжки, куда частично наговаривал, а частично писал впечатления от последних встреч с «туземцами». Он так и писал «туземцы», а за ним по его отчетам так стали называть местных жителей и на станции. Конечно, по всем признакам, по всем анализам, которые удалось сделать, это были далекие родственники прилетевших исследователей. И уж никакие они не туземцы. Не было на этой планете гуманоидов. Никаких следов. А сами «туземцы» жили малыми общинами в наиболее плодородных областях теплой планеты.

Маркс и его коллеги были уже второй экспедицией. Первая собрала образцы, дала название планете и быстро ретировалась, обнаружив разумную жизнь. Все по Кодексу — с инопланетниками общаться положено только специалистам. Только ксеноисторикам и ксенобиологам.

На удивление их прилет встретили здесь совершенно спокойно, как само собой разумеющееся дело. Отсюда и пошли расспросы Маркса о прошлом этой земли, и в дальнейшем его вывод о родстве землян и такой редкой неземной цивилизации.

Цивилизации? Маркс с кряхтением распрямил спину, сделал несколько приседаний, нагнулся пару раз. Тяжело все же без привычки — на корточках весь день.

По «поселку», как он называл поселение, Маркса никто не сопровождал. Это тоже было странным. Он хорошо помнил последнюю свою экспедицию, после которой долго лечился. Целый год его не допускали к работе. Тогда, теперь-то он мог спокойно вспоминать это, каждого из них всегда сопровождала целая свита. И развитие той цивилизации было куда как выше…

Он подошел к циновке, загораживающей вход в длинный общий дом, кашлянул при входе.

Циновка отлетела в сторону:

— Маркс, дружище! — улыбался сын местного «вождя» (и это слово исследователь всегда писал в кавычках, так и не поняв до конца, как следует называть того, кому, казалось, все здесь подчинялись). — Заходи, мы не начинали без тебя!

При первом знакомстве они потребовали его полное имя и фамилию, допытывались об отчестве, потом долго обсуждали, как обращаться к гостю, наконец, спросили — не будет ли он обижаться на Маркса? Нет? Очень хорошо. И теперь он в этом «поселке» просто Маркс.

Пригнувшись, оказывая уважение очагу и присутствующим, Маркс шагнул в полусумрак длинного дома. Дом действительно был длинным — метров двадцать, не меньше. Что-то подобное было у северных племен на Земле. Но на Земле так строили из-за суровости климата, из-за зимних холодов, закапываясь в почву по самую крышу. А тут всегда тепло, и дом стоит, обдуваемый всеми ветрами. В нем прохладно, потому что есть чердачное пространство, отделяющее крышу от потолка. И еще, потому что вход и выход — напротив друг друга. Циновки покачиваются от легкого сквознячка. Дым из очага быстро рассеивается, а вот запахи пищи почему-то остаются. В животе сразу громко заурчало.

Маркс засмущался, но его встретили смехом и криками. Никто не поднимался с циновок, лежащих на полу, но все улыбались ему, махали руками, кто-то кланялся, чуть не до земли доставая лбом, а «вождь» радушно показывал на место рядом с собой.

— Здравствуй, Маркс!

— Здравствуй, Илич!

Люди здесь здоровались при каждой встрече. Маркс уже выяснил, что это не просто привычное приветствие, а настоящее пожелание здоровья. И если говорят при прощании «до свидания», значит, новая встреча обязательно состоится. А если желают удачи, то совершенно искренне. Здесь, подумал Маркс, просто нельзя не быть удачливым и здоровым.

Он прошел к месту рядом с «вождем», начал устраиваться, тщательно сворачивая ноги кольцом, но сосед, весело рассмеявшись, дернул Маркса за ногу, которая тут же провалилась под циновку.

Маркс попытался вскочить, холодок опасности пробежал между лопатками — ведь так и знал он, что не может быть все слишком просто и хорошо! Рука метнулась к поясу, к тревожной кнопке.

Но сзади подскочили два молодых и здоровых парня, подхватили под локти, приподняли, подержали на весу, как бы показывая всем, а потом бережно опустили в яму.

Вернее, в яму возле циновки с едой опустились только ноги Маркса, а сам он рухнул на краю, как будто на стул, стараясь утихомирить взбесившееся сердце и не показать страха.

— Вот! — кричал ему весело в ухо сын «вождя». — Это я придумал! Тебе вчера было трудно, я видел! Вот!

— Ну, что скажешь? — прищурился сбоку «вождь».

— Спасибо.

— На бога надейся, да сам не плошай, — непонятно к чему наставительно сказал сидящий справа старик (вот как его назвать — не «шаман» же?).

И начался ужин. За едой не разговаривали. Еда была проста и вкусна. Жареное на огне мясо, чуть подсоленное (вот еще секрет — откуда у них соль?), местные овощи наподобие огурцов или маленьких кабачков — вот и вся еда. Зато ее было много и хватало всем, так что не надо было обращаться к кому-нибудь, чтобы дотянуться до другого края циновки. Везде все было одинаковым. Запивали фруктовым соком. Мягкий вкус, наподобие абрикосов, красивый солнечный цвет.

Маркс был доволен таким ужином. Тем более, о мясе заранее расспросил, еще в первый раз.

— А что, хлеб вы не печете? — спросил он в разгар веселья.

Все-таки климат тут был очень благоприятным для земледелия. И земля плодородная.

— Хлеб будет завтра. Соседи привезут хлеб. А мы им дадим наших овощей.

Эта информация была новой. Значит, у них есть разделение труда? Как это возможно в глубокой первобытности этого общества?

— Но вы же тоже можете выращивать какое-нибудь зерно?

— Мы не можем. У нас — овощи, — серьезно и строго сказал «вождь».

— А мясо?

— Мясо можно всем. Но только для себя, не на обмен.

Интересно и странно. То есть, продукты земледелия обмениваются, а скотоводство — как подсобное хозяйство?

Маркс уточнил:

— А инструменты?

— Это за рекой. Там кузнецы живут. Мы заказ делаем — они исполняют.

— А если не исполнят?

— Как это? — «вождь» даже перестал жевать. — А на что они тогда нужны?

Справа раздался спокойный голос «хранителя памяти»:

— Когда есть разделение труда — есть связь между людьми. Мы все — как драгоценные камни в ожерелье богов. Одни делают хлеб, другие выращивают овощи, третьи куют, четвертые ткут, пятые шьют. И никогда не будет у нас такого, чтобы пироги пек сапожник, а сапоги тачал пирожник. Никогда. Хватит такого.

Маркс с открытым ртом переваривал услышанное. Они знают наши поговорки, они знают, что такое разделение труда… Ай-яй-яй… Кажется, кто-то крупно ошибся в оценке уровня развития этой цивилизации…

— А войны? — осторожно спросил он. — Войны у вас бывают?

— Взрослый человек, а такую чушь несешь… Какие войны? За что?

— Но из нашей истории…

— Ваша история — нам не пример. Вот у вас, к примеру, электричество есть. А у нас нет. Но не потому, что мы его не знаем, а потому что не нужно оно нам.

— Как не нужно?

— А вот так. Днем светло. Ночью темно. Летом жарко. Зимой прохладно. Зачем нам здесь электричество?

Маркс подумал немного.

— Ну, для автоматизации… Инструментов больше делать…

— А зачем нам больше инструментов? — неподдельно удивился «вождь». — Мы заказали плуг, две бороны взамен старых, пять ножей. Зачем нам — больше?

— Ну, ладно, не надо больше инструментов… А холодильник, чтобы продукты хранились?

— Чего их хранить? Их есть надо, пока свежие. А если не свежие — свиньям отдавать. Зачем есть не свежее?

Маркс сидел, пытаясь как-то сформулировать, доказать, что электричество — полезно. Но тут справа опять вмешался «хранитель памяти»:

— Я знаю, что у вас аварии были с электричеством связанные. Машины взрывались, люди погибали — так это?

Все притихли, вслушиваясь.

— Да, было, но защита улучшается…, — начал, было, Маркс.

— Вот. Было. И всегда будет. А у нас — ни один человек не умер от электричества или за электричество. Понятно?

— Не понятно, — помотал головой Маркс.

— Что тебе не понятно, приезжий?

— История всегда развивается по спирали. И то, что было в одном месте, почти так же повторится и в другом. Так нас учили.

— А кто сказал тебе, что мы должны повторять ваши или чьи-то еще ошибки? Не думал ли ты, что это вы идете за нами, а не мы — за вами?

— Как это? — и тут Маркс замолк, обдумывая внезапную мысль.

— А вот так. Это вы прилетели к нам. Мы ждали этого. Сотни лет ждали. Не мы — к вам, а вы — к нам. Это мы, выходит, нужны вам. Наш опыт, а не наоборот. У нас нет оружия — оно просто не нужно нам. У нас нет самолетов — потому что они нам просто не нужны. Планета большая и теплая. Земля плодородная. Нам хватает той еды, которая производится без больших трудозатрат.

— Но — государство! Но как поддерживать закон без полиции? А как полиция без оружия?

— Нет у нас никакого государства. Мы все свободные люди, и никто никому не подчиняется. Мы все равны.

— Но вот же, — указал пальцем (ой, как некультурно — взвыло подсознание). — Вот же — он разве не главный?

«Вождь» хохотнул, стукнув в восторге руками по своим коленям.

— Он здесь вроде диспетчера. А я, получается, вроде учителя. А вон парни вроде охотники. А завтра они пойдут с обозом и будут вроде обозниками. а я пойду на огород и стану вроде огородником. А он, — указал «хранитель знаний» на «вождя». — Он пойдет с тобой, и будет учить тебя жить. И будет вроде учителем. Ну, понятно?

Маркс потряс головой.

— А как же прогресс?

— Что ты понимаешь под прогрессом, приезжий? Грязь, вонь, войны, нищету, воровство, деньги, — он так выговорил «деньги», как будто его тошнило от одного слова. — Это ты называешь прогрессом?

— Но… Вам же будет легче жить! — повторился Маркс.

— А нам не тяжело, — захохотал, приобняв его сзади сын «вождя». — Оставайся с нами, Маркс! У нас хорошо. Завтра будет хлеб. А потом пойдем обозом к кузнецам. А потом в другую сторону пойдем — к ткачам. А потом найдем тебе девушку. Ты умный. Ты нам годишься…

— Но ведь не бывает так… Не бывает. Равенства — не бывает!

— А вот тут ты ошибаешься, приезжий со странным именем. Равенство есть. Мы все — люди. И именно этим мы равны друг другу.

— А если кто-то сильней и больше овощей вырастит?

— Молодец! Хороший человек!

— Но он же станет богаче?

— Маркс, Маркс… Что такое «богаче»? — смеялся «вождь». — Человеку не надо больше того, что ему надо. Сколько тебе надо рубашек? Пять, десять? Их сделают. Сколько ты сможешь съесть мяса? Зачем тебе больше? Куда ты денешь лишнее? И пять ножей за одним поясом не унесешь…

— А украшения? А искусство? А культура? А…

— У нас есть все. И культура. И украшения. Если ты пишешь книгу, то тебя будут кормить. Целый год тебя будут кормить. Но если твоя книга не понравится никому и за нее потом ничего не выручить, не обменять ни на что, то тебе придется уйти. Нет, нет — ты не думай! Никто никого не гонит, не бьет. Человек сам уйдет, потому что отношение к нему будет другое. Понимаешь?

— Вы коммунисты? — спросил Маркс, пытаясь как-то систематизировать, уложить в голове то, что услышал.

— Плохо вас готовят в ваших академиях, — сурово ответил «хранитель знаний». — Мы — анархисты. Самые настоящие, природные.

* * *

— Главная площадь нашей столицы называется Зеленая. Потому что она самая красивая.

— А у нас была Красная…

— Разве же красный цвет лучше зеленого? Красный — он агрессивный. Он цвет боли, цвет огня и крови. Красный — цвет войны. А вон, погляди на лес, на траву… Зеленый — он жизненный, он нежный, он мягкий, он приятный, он «вкусный», даже на цвет. И наша площадь такая красивая, что иначе, чем Зеленой, мы никогда и не думали ее назвать.

Ксеноисторик Маркс, совершающий первую прогулку по планете, кивал головой, мол, понял, потом снова вздергивал голову, получив дружный крик в наушник, и старался смотреть только прямо перед собой. На орбите планеты геостационарным спутником висел звездолет, и почти все, кто не был задействован в текущих работах, смотрели сейчас в том же направлении, что и он. В отсталых цивилизациях статус лица определяется его богатством. Поэтому камеру традиционно спрятали в огромный изумруд, прикрепленный к золотому обручу. Теперь понятно, почему с таким одобрением местные отнеслись к этой детали на лбу Маркса: у них здесь самый лучший цвет — зеленый.

— А? Вы что-то говорили сейчас…, — он опять отвлекся.

— Задумались, гость? Сейчас мы вас покормим, а потом будем катать по столице и окрестностям, как вы и заказывали. Посмотрите, что у нас здесь и как.

На обед подавали множество блюд, вполне схожих с земными. Даже внешний вид был схож. И мясо пахло именно мясом.

— Говядина? — специально переспросил Маркс, подозрительно косясь на большую отбивную с крупно порезанной зеленью.

— Яловичина, она самая. Телятина — она уж больно суховата бывает. А так — ничего. А что? У вас какие-то обычаи? Запрещено?

— Нет-нет. Как раз такое мясо у нас едят с удовольствием. Правда, не во всех странах…

— Это очень интересно, — переглядывались окружающие, радушно подкладывая ему новые и новые куски. — Не поделитесь с нами знаниями?

— Ну, вот, из опыта, из истории… Свинину у нас не везде употребляют.

— Это почему же? Священное животное? Но как же такое может быть?

— Нет-нет. Просто такой религиозный запрет. Как считается, пришедший из тех давних веков, когда человек еще мог есть человека…, — его стало чуть подташнивать на последних словах.

Маркс поморщился, сглотнул. Но точно такое же брезгливое выражение он уловил и на лицах окружающих его людей. Нормальные люди, понял он. Не страшные.

— А что же они тогда едят? Если свинину не могут?

— То, что не похоже на человечину. Не такое светлое, не такое «сладкое». Вот, говядину, ну и еще бывает, конину.

— Конину? Как это может быть?

Чуть ли не такое же выражение лиц, как о человечине. Маркс поскорее перевел разговор на напитки, удивляясь хмельному жидкому кефиру, пузырьками стучащему в нос, как шампанское.

После обеда, длящегося два часа — он проверил по корабельному времени — Маркса повели «кататься», как выразился какой-то вельможа с золотой цепью на груди. Местная «табель о рангах» еще не была изучена, и невозможно еще было определить сразу, какой из встречающих — начальник, а какой — просто сопровождает.

На улице у крыльца ждал экипаж.

Маркс как-то сразу протрезвел: не издевка ли? Не проверка ли какая-то? В высокую карету с закрытым первым этажом и открытой платформой на втором, куда вела узкая лесенка, были запряжены парой два огромных вола, сцепленных ярмом с толстой, чуть не в руку, единственной оглоблей. Маркс оглянулся — никто не смеется, вроде. Сверху, из штаба, говорили, что активности не отмечено — похоже, для них это рутинное мероприятие. То есть, не новое, не специально для него, не с целью пошутить и посмеяться. Он вздохнул и полез наверх. Сверху видно будет все.

Сопровождающие лица уселись напротив, щелкнул бич, волы дернули и пошли мерно и неторопливо под размеренный монолог «экскурсовода». Все стандартно: поглядите налево, поглядите направо, а сейчас будет очень красиво, а вот тут мы приостановимся, а здесь вот была граница города раньше, а на этой площади казнили известного бунтовщика и чернокнижника…

— Если есть вопросы, вы спрашивайте, спрашивайте!

— Кхм… Скажите, а лошади на вашей планете есть?

— Какой правильный вопрос! Вы прямо предугадали следующий мой рассказ! У нас есть лошади! Они свободны и красивы. Они пасутся, где им хочется, и раз в год их кормят на улицах города. Тогда они приходят, тут становится просто тесно, а все жители несут им сладости и фрукты. Лошади у нас — священны! Если бы не они… Легенды говорят о том, что первый основатель города спасся от врагов именно с помощью лошадей. С тех пор они свободны по его завещанию. И знаете, он был совершенно прав. В последней войне, когда враг использовал конницу — это варварское изобретение дикарей, наша вольница на боевых волах разбила в пух и прах их пехоту, подавила обозы, и этой коннице пришлось просто бежать обратно. Вот убегать у них получилось. Нет, основатель нашего города и нашего государства был умнейший человек!

* * *

Марксу снился профессиональный сон о новых поездках и новых городах.

Его водили по чистым узким улочкам старого города, где через каменные высокие заборы перевешивались кисти винограда. Его водили по широким проспектам города нового — города офисов и делового народа. Вокруг ходили, распространяя приятные запахи, красиво одетые мужчины и шикарно выглядящие женщины. Автомобили почти бесшумно скользили по гладкой поверхности улиц.

Пахло сиренью. Или все-таки черемухой? Маркс всегда путал, что из них и когда цветет. Сейчас могло быть как одно, так и другое. Когда они вышли к реке, он обратил внимание на берега, поросшие яркой зеленой травой, на прозрачную чистую воду, к середине становящуюся не синей, как в море, а серой, как стальной клинок. Слева по высокому мосту электровоз медленно тащил длинную вереницу вагонов и цистерн. Под мостом заросшая травой и ярко-желтыми цветками будущих пушистых одуванчиков насыпь указывала, где такой мост был раньше. Он был ближе к городу. И гораздо ниже. Теперь железнодорожная насыпь отгораживала часть пространства, как настоящая горная цепь. И мост был метров сто в высоту. Или даже больше.

Они сели на расстеленную джинсовую куртку — он еще подметил этот контраст светло-голубой изнанки и ярко-зеленой травы — и Мария продолжила рассказ о городе. Город ему определенно нравился. Как и сама Маша — так с самого начала он договорился ее называть, хотя она очень удивилась такому предложению. Удивилась, но возражать не стала. Потому что он гость, а гость — это святое. Все — для гостя. Вот и она была — для гостя. Ему прикрепили экскурсовода и личного помощника. Богатый город мог себе это позволить.

Марии тоже нравился город.

Хотя, где вы видели жителя города, упорно утверждающего, что жить тут нельзя, что все плохо, а будет еще хуже? Ведь такому так просто сказать: не нравится тут жить — уезжай. Уезжай далеко-далеко от этого места. Улетай на другую планету. И будь, наконец, счастлив!

Маркс чувствовал, что вот тут, в этом городе, мог быть счастлив и он. Снять какое-нибудь дешевое жилье под самой крышей, в мансарде, в старом городе, с косым окном в небо. Работать не в командировках, наездами, а постоянно — им же нужны его услуги? И на Земле, наверное, тоже не стали бы возражать.

Ходить вечерами в маленькие кафе. По пятницам сидеть с коллегами в местных пивных. Смотреть в спортбарах футбол, болея теперь уже за местных. Радоваться смене сезонов. Встречаться… Вот, хоть даже и с Машей встречаться. Она прекрасная девушка. Она любит свой город. И глаза у нее такие — солнечные. Не желтые, как у хищника, а именно солнечные. Такие, что чувствуешь тепло, когда она смотрит на тебя.

Маркс отвлекся на минуту. Потом спросил лениво:

— А что там, за насыпью?

— Ничего, — удивленно приподняв бровь, ответила Маша.

Странно. Ничего там нет. И ни одной тропинки, ни одного следа в яркой свежей траве. Разве так может быть? Ведь наверняка там, за насыпью, детям играть гораздо интереснее, чем во дворах, окруженных многоэтажными корпусами. Разве туда они не бегают?

— Нет, туда не ходят, — удивляясь его непонятливости, сказала Маша. — Там же нет ничего. Зачем туда ходить?

— А давайте, сходим? — вскочил с места Маркс. — Просто попутешествуем! Вы ведь тоже там не были?

Маша помялась, но прямых запретов, видимо, не было. И они пошли через зеленый луг туда, к желтым цветкам одуванчиков, к поднимающейся все выше насыпи. Получалось, как в море. Сначала небольшая волна, а за ней — огромная. Тут старая насыпь, невысокая. За ней — опять зелень. Нетронутая, кстати. Ни следов, ни тропок — не ходят тут, потому что некому и просто незачем. Но это же как раз и интересно!

Оскальзываясь на сочной зелени, Маркс лез вверх и тянул за руку Машу, помогая ей преодолеть последнее препятствие.

— Вы подумайте, — говорил он на ходу. — Как здорово будет выглядеть город отсюда, с такой высоты.

Говорил и сам удивлялся: а почему же местные не додумались до такого? Неужели детский запрет подходить к железной дороге оставался императивом и для взрослых?

— Ну, вот. Добрались, — выдохнул он, наконец.

И замер, осматриваясь. А рядом тихо ойкнула Маша.

Город не заканчивался на зеленом лугу перед железнодорожной насыпью. Он продолжался дальше. Вернее, если смотреть сверху, было как бы два города, разделенных прямой, как по линейке, стеной насыпи и зеленью луга.

— Это что? — удивился Маркс.

— Не знаю, — так же удивленно ответила Маша. — Тут никогда ничего не было.

Ну как же — не было. Вон старые дома. Вон новые — длинные и высокие, парусом выгибающиеся навстречу солнцу и отражающие его сотнями окон. Это город. И это вот город. Это, что, разные города?

— Надо посмотреть, — сказал Маркс.

— Не надо, — сказала Маша.

Но он уже скатывался вниз, скользя по траве, чуть согнув ноги, как на лыжах. И она начала спускаться следом. Потихоньку, медленно, боком, упираясь каблуками в мягкую землю. Все-таки она была прикреплена к нему.

По эту сторону трава внизу уже желтела. Воздух пах железной окалиной, резиновой гарью и чем-то медицинским, вроде эфира. В горле першило, все время хотелось откашляться.

— А тут, похоже, осень? — удивился Маркс.

— Нам нельзя сюда…

— Есть какой-то запрет?

Запрета не было, и Маркс двинулся вперед, к окраине, так похожей на то, что осталось сзади. Похожей и одновременно непохожей. Земля под ногами была рыжей и глинистой. Трава заканчивалась сразу под насыпью. Первые дома были одноэтажными, похожими на старые почерневшие от времени бараки. За ними поднимались блочные серые пятиэтажки, а дальше виднелись уже и высотные здания. Только не голубых оттенков отмытого стекла, а ржаво-серые, какие-то мутные. Или это сам воздух тут был таким серым?

Маркс сплюнул набежавшую кислую слюну.

— Мы все еще в городе или это что-то другое?

Маша промолчала. Она явно была не в настроении рассказывать об этом месте. Но вдруг на ее лице расцвела улыбка:

— Ой, какая прелесть!

На дощатом столе перед крыльцом одного барака были расставлены цветные игрушки. Очень странные игрушки. Не люди, не животные — что-то среднее. Но очень яркое. Вот вроде насекомое с длинными усиками, но с огромными человеческими синими глазами. А вот человек, но с головой жабы. Стоит на корточках, сейчас прыгнет.

Маша брала игрушки, рассматривала вблизи, снова ставила на стол, хватала другую…

Вдруг маленькая рука выхватила у нее очередную игрушку, и девочка лет семи в потертом и простиранном до потери цвета байковом платьице начала расставлять фигурки в каком-то ей одной известном порядке, сердито ворча что-то себе под нос.

— Ой, — сказала Маша. — Я что-то сломала, да? Ты так играешь?

Девочка как будто не замечала ее. Она бормотала, передвигала фигурки, а на Маркса со спутницей в упор смотрели другие дети, постарше.

— Привет, — сказал весело Маркс.

Никто ему не ответил.

— Вы тут играете, да? — пареньки лет по десять переглянулись и уже начали отворачиваться. Непрошенные гости им были совершенно не интересны.

— Небось, за футбол болеете? А сами играете?

И чего ему этот футбол в голову влез? Наверное, в связи с теми мыслями о просмотрах пятничных, что ли. Или из опыта, что массовые зрелища привлекают тех, кто старше? Так просто сказал, а пареньки вдруг оглянулись заинтересованно. Один, рыжий и конопатый, даже ответил:

— Привет.

— А-а-а…, — начал догадываться Маркс. — У вас тут по годам разделение, да? Вы в игрушки уже не играете? Это как отряды такие, да? Вроде как кланы?

Он встречался с таким резким разделением по возрасту, но в менее развитом обществе. Там взрослый — это охотник и добытчик, а дети толькоиграют и мешаются под ногами..

— Кланы? Да, так. А в игрушки — это же маленькие только. Вы тут играли — мы и подумали…

— О чем вы? — дернула Маркса за рукав Мария. — Что за кланы?

— Это вы должны были мне рассказать. А не я сам — догадываться, — огрызнулся он, протягивая руку для пожатия.

— Зови меня — Маркс.

Мальчик посмотрел на его руку, оглянулся на свою компанию, потом тоже протянул ладошку:

— Петер.

— Ну, вот мы и знакомы. А скажи мне, друг Петер, где тут у вас станция метро?

— В нашем городе нет метро. Обещали начать строить, но так и не собрались.

— А гостиницы есть?

— Это в самом центре, наверное. Мы туда не ходим. Там другие кланы — взрослые. Они работают.

— А мы — взрослые?

Петер оглядел обоих, поморщился:

— Не знаю. Ведете себя, как маленькие. Вон, даже Светка вас играть не взяла.

— Вот так, — обернулся Маркс к сопровождающему лицу и экскурсоводу в одном лице. — Мы — не понять, что. Стоит ли нам идти дальше?

Маша только замотала головой. Ей было страшно. И еще чуть-чуть тошнило. То ли от страха, то ли от этого воздуха и этих запахов, к которым никак нельзя было привыкнуть.

— Ну, мы пойдем тогда…

— Куда? — удивился Петер. — Сейчас же поезд пойдет. Поезд длинный. Это долго. А потом за вами придут.

Маркс дернул Машу за руку и побежал к насыпи. По глине было бежать гораздо труднее, чем по траве. Жирная рыжая грязь поднималась по ботинкам, как живая. Лезла брюкам до самого колена. Ноги еле поднимались, шлепая глиняными колодами. Мария отставала.

— Давай, давай! — крикнул ей Маркс и стал «давать» сам.

Он уже карабкался вверх, цепляясь за землю и чуть ли не срывая ногти, когда послышался гудок. Из последних сил, разрывая рот и легкие кислым противным воздухом, надрывая ноги, как на соревнованиях, он рванулся вверх, потом вперед, и перевалился на ту сторону прямо перед непрерывно гудящим электровозом.

Вниз по зеленой траве он скатился в узкую расщелину между двумя насыпями и долго лежал там, вдыхая чистый воздух «этой стороны». Он как-то сразу почувствовал — это правильная сторона. Тут была поздняя весна. Трава была яркая и сочная. Между насыпями стояли лужи, и можно было отмыть кроссовки и попытаться почистить брюки. А в ста метрах впереди начинался город, поднимаясь в чистое голубое небо отблескивающими синим высокими башнями небоскребов.

Маркс долго смотрел на медленно идущий мимо бесконечный состав из товарных вагонов и цистерн. Не дождавшись конца поезда, устало пошел через луг. Не оглядываясь, зашел за дома. Нашел ближайшую станцию метро, доехал до нужной, не обращая внимания на взгляды попутчиков, напился виски из мини-бара в своем номере, и долго спал, дергаясь и поскуливая во сне.

Утром его разбудил звонок снизу. Его ждала прикрепленная сопровождающая и экскурсовод по совместительству. Красивая девушка с большими карими глазами. Ее звали Мария, и она была готова показать ему все-все в своем любимом городе.

В этот раз Маркс показал направление — направо. Туда, Не туда, а именно туда. И они гуляли до ночи по узким улочкам умытого дождем старого города, потом по шумным площадям города нового, где красивые чисто одетые люди встречались под разноцветными зонтиками вынесенных на улицу кафе.

Стояла поздняя весна — лучшее время для прогулок.

Маркс думал, что смог бы жить в этом городе.

…

Утром, вспоминая странный сон, он очумело качал головой: откуда такое? Что за мысли? Какие книги, или какая реальность вызвала такой сон?

* * *

Ксеноисторика Маркса снова целыми днями водили по незнакомому городу. Красивая, молодая, спортивного вида девушка, «прикрепленная» к гостю, готова была показать все, что ему могло быть интересно. Нет, имя ее было не Мария. Тут были странные имена, похожие на какие-то непонятные сокращения: Минит Ман, Орг Корп, Пар Лит… У девушек просто добавлялась буква «а» в имени. Получалось: Лита Гросс, Мира Сталь, Мона Конг… Непонятно, но при этом как-то знакомо, что ли. Что-то такое, на уровне подсознания. Где-то уже было такое? Или читали им на курсе?

Его собственное имя им понравилось. Когда Маркс официально представлялся местному Совету, заметил, как переглянулись и качнули одобрительно головами встречавшие его.

Они называли свою планету просто «Земля». Себя называли так же просто «народом». Континенты называли континентами, острова — островами, архипелаги — архипелагами, океан — океаном. Язык тут, казалось, ничуть не изменился за все годы, которые их общество было оторвано от нас.

…

Маркс расслабленно и лениво лежал на широкой кровати, мягко массирующей его плечи и спину.

И прогресс у них тут шел практически теми же путями. Вон, все, как у людей. Все удобства для жизни есть. Не хижины — удобные дома. Вот просто все возможные условия для очень хорошей жизни.

«Все условия».

Маркс потянулся всем телом, а потом вдруг вспомнил, что и как было накануне и ночью, сконфузился, покраснел, съежился под невесомым, но теплым одеялом. Никакой ксенофобии, что вы! Он не зря учился на ксеноисторика. Любая раса, любой вид не вызывали отторжения и неприязни. А тут и вовсе — свои практически. Как дома, как на настоящей Земле. Но вот порядки…

Ему сразу сказали, что тут можно все. Вот, все, что захочешь — то и можно. Это даже всем местным так. А уж гостю издалека — только подумай, а оно и исполнится. И вот «с устатку» расслабился, позволил: себе, то ли сказал прямо, то ли намекнул, то ли поглядел так. Или просто был не против. И они тоже. Их было несколько, точно! Ой, как неудобно-то…

— Доброе утро, — бархатный мужской голос нарушил тишину. — Вы хотели сегодня погулять по городу?

Вопрос в голосе был ярко выраженным, но заодно вроде как и утверждалось: мол, вы же говорили об этом!

— Сменить профиль, — буркнул Маркс недовольно.

— Привет! — зазвенела колокольчиком девушка. — Ты хотел экскурсию?

— Ну, хотел.

— Сразу после завтрака я жду тебя у порога!

Маркс прошлепал по теплому деревянному полу — как раз такой пол он любил — в ванную. Целый бассейн уже был наполнен теплой водой с какой-то вкусно пахнущей пеной, моментально смывающей пот, грязь и утреннюю угрюмость. Звучала музыка, упругие струи воды массировали все тело. Причем, массировали с разной силой. Домашний компьютер точно знал древнюю науку акупунктуру.

После ванной Маркс не вытирался. Поток теплого воздуха обрушился сверху, сразу суша кожу и одновременно нанося какие-то чуть заметные, но приятные ароматы.

В спальной уже была убрана постель. На диване лежала одежда наступившего дня: яркие оранжевые шорты, зеленая легкая рубаха с коротким рукавом, красиво подчеркивающем бицепсы Маркса, легкие и мягкие, как носки, высокие кожаные туфли красного цвета. Все было яркое. Все было легкое. Все было… Ну, как вот сказать-то. Не в пору — тут даже и говорить нечего. Все было — приятное. Так.

На кухне уже скворчала свежая яичница, заказанная еще вчера, по коридору пополз, вызывая слюнотечение, запах крепкого кофе.

Маркс прошел на кухню и позавтракал, не присаживаясь, стоя у окна, занимающего всю поверхность стены. Вчера он уже убедился, что снаружи ничего не видно. А вот из дома видно все. А если не нравится вид, так окно — оно же и огромный экран. Хочешь — новости, хочешь — пейзажи со всего мира, хочешь — просто стена. Любого цвета, любого вида. Хорошо сделано, в общем.

— Обедать будешь? — спросила девушка откуда-то из воздуха над головой.

Маркс точно не знал, но на всякий случай продиктовал заказ: салат из свежих огурцов со сметаной (сметана средней жирности), гороховый суп с копченостями… Так, под горячее и под салат — сто граммов водки. Водка тут была хорошая. Некоторые не понимают, какой вкус может быть у водки, как одна водка отличается от другой. Да очень просто — как отличаются вода и фрукты по цвету и вкусу. Из разных мест — разный вкус, хоть и называется одинаков. Вот и тут водка была правильная. Когда ее наливаешь в замороженную хрустальную стопку, она начинает пахнуть. Чем? Да водкой же! Так пахнуть, что слюнотечение начинается, как у тех легендарных собак, на которых испытывали в древности способы лечения и диагностики.

На горячее, значит, бифштекс. Настоящий, большой. Средней прожарки. Чтобы корочка сверху, а внутри чуть розовый цвет, но не до сока, не с кровью, а так, посуше. Нет, без гарнира. Просто большую луковицу порубить на отдельном блюдце. Без масла, без всего — просто луковицу. А запивать все это — пивом.

Вот и пиво тут было просто великолепное.

Да и вообще вся еда, кулинарные рецепты которой были собраны со всего известного мира, исполнялась местными машинами просто отлично.

Маркс уже знал, что руками тут практически ничего не делалось. Все делали машины. Наверное, можно было назвать их роботами. Но традиционно в литературе роботы — это такие получеловеческие фигуры с манипуляторами. Тут же машины, которые ты можешь не увидеть за всю свою жизнь, убирались в твоей квартире, стирали и гладили, изготавливали одежду, обувь, еду, разогревали и подавали на стол, наливали ему ванну и мыли ее после использования… Машины были большие, на заводах и фабриках, и маленькие, почти невидимые. Машины были везде.

…

Потом он долго гулял по тротуарам, покрытым упругой зеленой травой с красивой девушкой по имени Веда. Разговаривать было легко — она была образована не меньше его. Темы были самые разные, но всегда рано или поздно разговор скатывался на историю. Как же такое получилось? Это же почти мечта человечества. Просто какой-то земной рай.

— Рай? — удивлялась Веда. — У вас, что же, все еще есть верующие в рай и ад?

Ну, не то, чтобы верующие, объяснял Маркс, но просто из истории понятия такие в языке остались…

— Так зачем же нужны такие понятия, которые не отражают существующей реальности? Они же просто замусоривают язык, отвлекают человека от рационального и правильного мышления!

Тут она была в чем-то права, как признавал, подумав с минуту, Маркс. Но все дело в том, что их мир моложе. Он начинался с какого-то уже достаточно высокого уровня развития, с космических полетов. А на старой Земле истории тысячи и тысячи лет, и из нее, из истории, в язык попало очень много понятий и слов, не отражающих реальности. Но это все же история! По языку можно изучать историю человечества.

— Как можно по языку учить историю? — удивлялась Веда. — Вот у нас язык — для общения, а не для истории. Он такой, каким был, когда сюда прилетели наши предки. И даже слов в нем стало меньше. Каждый год лишние слова выкидывают из словарей.

— А кто выкидывает?

— Как — кто? Машины! — искренне удивилась вопросу Веда.

Ну, да. Тут, на этой планете Земля всем производством занимались машины. Полностью всем производством: и выплавкой металла из руды, и штамповкой из полученного металла деталей, и сборкой других машин, для переработки и для услуг. И производство пищи было так же автоматизировано. Машины контролировали температуру и качество сырья, машины создавали в автоклавах белковую и углеводную структуру, из которых другие машины буквально «шили» любую еду высокого качества. И добычей полезных ископаемых занимались машины. И охраной окружающей среды — тоже они. И чисткой-уборкой — они. И планированием доходов и бюджетированием затрат — машины. Ремонтом машин занимались тоже машины. Сверхмощные сервера были объединены в одну огромную нейронную сеть, опутывающую всю Землю. Вся Земля стала копией мозга — огромного мозга, в подкорке которого мечутся сигналы, передающиеся в конечности — к машинам-производителям.

Вот поэтому тут всем людям можно было все.

— У нас не лозунги, — строго сказала Веда. — У нас все по-настоящему. То есть, от каждого по возможностям, а каждому — по потребностям. Вот какие только потребности не возникнут — машины их тут же и удовлетворят. Любые потребности.

Ну, да. Ну, да. Маркс смущенно кивал, понимая. Любые, это уже понятно. Но как же насчет ограниченных ресурсов? Вон, говорил Маркс, на других планетах войны начинались из-за этого. Хотя, у вас тут государство — одно, и народ тоже один…

— Государства у нас нет вообще, — гордо поднимала нос Веда.

— Так это выходит коммунизм? — удивился Маркс.

— Посткоммунизм! Это еще более высокая стадия!

Ладно, с машинами ему все было понятно. Что тут делали люди?

Люди занимались составлением тех программ, по которым и работали машины. Людей, понимающих в этом и разбирающихся в программировании, было много. Целый миллион!

А больше людей на этой Земле не было.

Потому что человек не может жить без конкретного общеполезного дела и без такой же конкретной и понятной всем цели. Так решили специальные машины, обобщающие данные, которые получили другие машины в ходе исследования человеческого общества.

— Всего миллион? На всю планету? — удивился Маркс.

Так удивился, что даже остановился, будто по-новому увидев все окружающее: этот город с зелеными пустынными улицами, эти дома и квартиры, наполненные машинами и удобствами, эту вкусную еду и удобную одежду.

А иначе никак нельзя в настоящем посткоммунистическом обществе всеобщего благоденствия, объяснили ему. Чтобы у всех было все, этих самых всех должно было быть не больше миллиона. И все.

* * *

— Выборы у нас проходят часто, рассказывал Марксу «прикрепленный» к нему (так было написано в документах) прессекретарь Верховного Совета.

Принимали здесь гостя по высшему уровню. Возили везде на роскошных блестящих длинных автомобилях. Останавливались изредка, давая размять ноги и посмотреть вблизи на то или иное. И рассказывали все без утайки. Маркс был одним из первых посетителей планеты за последние «оченьмногооченьмноголет». Они так все и произносили эти «оченьмногооченьмного», одним словом, подряд, на одном дыхании, поднимая глаза куда-то вверх и смотря чуть в сторону. То есть, настолько много, что уже и не скажет никто точно — сколько же.

— Часто? — удивлялся Маркс. — Но это же очень затратно, наверное?

— Что вы! У нас все отлажено. Есть специальные помещения. Члены избирательных комиссий получают оплату своего труда от государства. Вся техника тоже принадлежит государству. Какие тут лишние затраты? А голосование по традиции происходит в выходной день, так что и от работы здесь никто не отвлекается.

— Ну, если не отвлекаются…, — с сомнением качал головой Маркс, глазом кося одновременно с разговором в окно, на новый для себя мир.

С давних времен на этой планете всего одно государство, откуда и выгода для всего. Не надо, получается, иметь армию, пограничную стражу, отсутствуют различные денежные системы, нет никаких торговых войн. Правда, планета достаточно бедна ресурсами, поэтому существует некоторая уравнительность в их, ресурсов, пользовании. То есть, можно, конечно, жить на берегу теплого моря. Но как тогда быть тем, кто живет возле вечного льда? Вот и ввели норму, по которой купаться в теплых морях имели право все, но ограниченное количество времени в году.

— Это справедливо, — решил Маркс, обдумав. — Раз уж ресурсов на всех не хватает, то приходится как-то уравнивать потребление.

— Вот! Мне сразу сказали, что вы поймете! — радовался прессекретарь. — Мы здесь не богаты. Это так. Но мы — равны! И в первую очередь, мы равны в своем влиянии на государство.

Из-за бедности ресурсов как раз и выборы частые. Странно, конечно, потому что всегда бывало наоборот. Но тут за многие годы пришли именно к такому выводу: ресурсов мало — надо выбирать руководителей и представителей чаще. Все из-за того, что бедность толкает к коррупции. Не может быть никакой коррупции в благополучном и богатом обществе. Это понятно. Коммунизм, когда всем по потребностям — это как раз о богатстве и изобилии. А когда чего-то не хватает, когда есть какой-то дефицит, то обязательно возникает коррупция. Опытным путем за многие годы было выявлено, что чиновник или руководитель любого ранга вживается в свое кресло примерно за год. Вот до года — он еще работает. После года — начинает воровать. Бывают, конечно, исключения, и их тоже надо учитывать. Но все равно выяснилось, что за короткий срок наладить свою систему поборов, взяток, расставить своих людей, лично обязанных — просто не успевают. Чем короче срок полномочий, выходит, тем меньше оснований для сохранения коррупции. И теперь тут коррупции просто никакой нет.

— Что, — удивился Маркс. — Совсем нет? А как же дефицит ресурсов?

— Так вот я же и говорю, что у нас выборы — часто! Ежеквартально, представьте себе! — радовался вопросу прикрепленный. — Поэтому просто нет времени, не создается платформа для коррупции. Вот и нет ее совсем. Конечно, можно было просто «завинчивать гайки», наказывать, отнимать наворованное, держать для этого целый штат специальных людей, которые тоже становились бы рано или поздно коррупционерами… Мы пошли иным путем. Мы просто проводим регулярные выборы. Демократия! Вот и нет никакой коррупции.

У них тут настоящая советская власть по форме и по содержанию. Всем руководят советы, избираемые на всех уровнях ежеквартально.

— Но как же — ежеквартально? — задумался Маркс. — Как же с профессионализмом? Это же так можно все испортить?

— Во-первых, у нас все — профессионалы. Все население поголовно имеет высшее образование. То есть, даже кухарка простая — с дипломом. И потому слова классиков о том, что каждая кухарка должна иметь возможность руководить государством, у нас исполняются. Каждый и каждая — могут. А во-вторых, не забудьте о коротких сроках между выборами. Человек просто не успевает ничего испортить. И если он не подходит к этому месту, через три месяца его благополучно можно сместить путем прямых, открытых, честных, прозрачных, гласных выборов.

Маркс кивал головой. Хотя, с некоторым сомнением. Все-таки вот так — без профессионалов, на три месяца, любой на любое место — это как-то совсем для него было внове. Не было таких примеров в истории.

А прессекретарь продолжал вводить его в курс дела. Он работал в Верховном Совете, и ему самому эти политические вопросы были близки и понятны. Выходило, что раз в три месяца все трудоспособное население приходило на свои избирательные участки и участвовало в выборах. Участие в выборах было не правом, но государственной обязанностью граждан. За неисполнение своих гражданских обязанностей платили большие штрафы, которые шли на дальнейшее развитие демократии.

— Ведь, понимаете, демократия — это не просто так власть народа, а такой специфический режим, при котором большинство населения определяет дальнейший курс и контролирует деятельность своих выборных органов.

Маркс понимал.

А потом наступили очередные выборы.

— Так у вас же всего по одной фамилии на каждое место? — удивился он, посмотрев в бюллетень для голосования.

— Да, один, — гордо ответил прессекретарь. — И бюллетень, как вы сами можете видеть, у нас многоразовый. Он пластиковый, крепкий, надежный. Вот еще одно решение в обществе низкого потребления. То есть, как бы часто выборы ни проводились, а средств на них больше не потребуется. Бюллетени — есть. Количество населения — известно. И количество проголосовавших учитывается на каждом участке с точностью до одного человека.

— Но как же…

Любой может избирать и любой может быть избранным. Так записано в местных законах. И в тех же законах написано, что если кого не избрали, то — все. На это место он больше претендовать не может, права такого не имеет. И это совершенно правильно. Это как раз к вопросу о профессионализме. Происходит естественный отбор, когда в избранные попадают лучшие и профессиональнее подготовленные. Зачем нам те, кто проиграл? Это же понятно?

— Но все же — один человек на одно место? Как-то не очень демократично?

— За многие годы все население нашего мира прошло через горнило выборов. Остались в списках на голосование только победители. Понимаете? Это лучшие из лучших. Они — настоящие профессионалы. Они — вершина нашей демократии. Именно их выбирает каждые три месяца наше население.

— Но разве нет такого требования, чтобы была какая-то альтернатива? Чтобы…

— Что вы? Откуда нам взять альтернативу? Специально ее выдумать? Вырастить в пробирке? Создать некую оппозицию существующей власти? Зачем? Нет! Только лучшие из лучших. Профессионалы из профессионалов. Те, кто остался в списках в ходе многолетних выборов. Теперь нам стало легче. Не надо мучиться в выборе между тем и этим. Не надо бояться обидеть кого-то. Не надо ругаться с товарищами и друзьями, поддерживающими не того кандидата. Понимаете? Это идеальная демократия! Выбирают — все. И никто не остается недовольным. Потому что побеждает всегда именно его кандидат.

* * *

Лежащее напротив существо шевелило лапками и длинными усами. Переводчик шептал в ухо слова.

Ксеноисторик Маркс не знал ксенофобии — в академии учили и воспитывали хорошо. Но с таким он встречался впервые. Во-первых, хозяева этой планеты были мелкие. С ладонь, не больше. Во-вторых, они все-таки были насекомыми. А насекомые и люди — это очень разное. Мыслящие насекомые — тут не то, что докторская диссертация или книга, тут просто самое настоящее открытие. В третьих, как-то неуютно было в полутемных подземных переходах и небольших каморках, которые для местных жителей служили залами.

— Все мы проходим пять ступеней в своем развитии, — шептал переводчик, интерпретируя движения «старика».

Маркс так посчитал, что именно старика. Мелкие колючие волоски на его конечностях побурели и даже стали серыми и белыми на кончиках. Четыре ноги (или это правильнее назвать лапами?) от слабости не держали тело. Две передние конечности исполняли роль рук у человека. И еще роль языка, что ли. Хотя, вот и вибрация длинных гибких усиков — они тоже какую-то информацию несли. Так что не понятно до конца, как они разговаривают. Судя по всему, участвует все тело — так они «говорят».

— Пять ступеней? У нас тоже есть такие существа, которые разные ступени проходят. Только они неразумные. И обычно у них четыре.

Маркс говорил в коробку переводчика, а уж как он там передавал гигантскому насекомому… Вибрацией опять же, что ли…

— Пять, — переводчик шептал с хрипотцой, как бы подчеркивая старость организма, лежащего перед ксеноисториком. — У нас пять. И только у нас из всех, живущих на планете.

Наверное, они были если не родственниками — откуда тут родственники? — то кем-то однотипным с земными пауками. Хотя, нет. Пауки — они же с восемью ногами. И глаз у них больше. Но вот тело и сами лапы были похожи именно на паучьи. И развитые челюсти-хелицеры. Или муравьи? Но муравьи гладкие, а тут все в волосках. И тело все же больше паучье…

В общем, это была задача для ксенобиологов. А ксеноисторики занимались обществом и его развитием. Но «старик» не обращал внимания на такие мелочи. Или для него эти вот пять формаций и есть общественное развитие? Или просто неотделимы они от него по каким-то внутренним причинам?

Переводчик хрипел и покашливал. Маркс слушал. Запись шла.

Они называли себя «жжа» — так перевел аппарат. Что-то звукоподражательное, похоже. Жужжащее что-то.

Давным-давно, когда самый первый жжа вылез на свет из вечного мрака подземелий, началось заселение поверхности планеты. Питания хватало для роста популяции. А рост был необходим, чтобы поддерживать стабильность в обществе. Иначе, если бы все разом, все несколько немногочисленных жжа легли в куколку — кто бы охранял их, кто переворачивал? Много жжа — много воинов и много ученых. Много жжа — это разные стадии у больших групп. Пока планета не стала принадлежать жжа — это было условием выживания. Все должны были проходить этапы реформации в разное время.

Сначала жжа откладывали яйца. Их требовалось охранять и держать в теплом помещении.

«Ну, это и у наших насекомых в основном так», — подумал Маркс. — «Как раз у муравьев и термитов».

Потом из яиц выходили личинки жжа. Цель личинки одна — набрать массу. Личинок много, но они очень маленькие. Очень. Гость понимает меня?

Гость смотрел на это существо и думал: а очень маленькие по отношению к этому телу — это какого же они, выходит, размера? Под лупой только увидишь, под микроскопом?

Личинки только едят. Они не владеют речью, они не разумны. Только двигаются и только едят. Двигаться необходимо, чтобы развивались конечности.

Потом они вырастают до нужного размера и переходят в куколку.

Куколка — полуразумна. Она не шевелится, не двигается. Она как бы спит и видит сны. С ней уже работают ученые и учителя. Они постоянно говорят с куколкой. Рассказывают, читают, объясняют. Куколка еще не отвечает им, но уже все воспринимает. Именно на этой стадии закладывается фундамент дальнейшего развития разумного жжа.

А потом куколка раз — и раскрывается, и на волю вылетает самое прекрасное творение природы — легкий и крылатый жжа. Он красив. Крылья его украшены неповторимым узором, по которому узнают его издали. Он уже понимает речь и может сам отвечать. Но силы бурлят в нем и часто пересиливают — тогда жжа совершает глупые поступки. Но если бы не было этих глупых поступков, кто знает, как бы оно все шло. И бывает ли развитие общества без глупых поступков? И не сами ли эти глупые поступки подталкивают развитие?

«Старик» замер. Переводчик затих. Потом он снова заговорил.

Летучий жжа — это первооткрыватель земель. Летучий жжа — первооткрыватель глубин атмосферы. Летучий жжа — всегда легок и весел. Он разбойник, он шут, он герой, он рыцарь. Он красив, как бог. Боги жжа — прекрасны и крылаты. Крылаты и светлы, как крылаты и светлы жжа, когда выходят из куколки.

И так же, как боги, летучие жжа легкомысленны. Они влюбляются и любят, они считают себя вечными, они красуются друг перед другом, они оплодотворяют друг друга, они обещают друг другу вечную жизнь в звенящем летнем небе и вечную любовь вместе с этой вечной жизнью.

Но нет ничего вечного в мире.

И наступает осень и зима. А жжа сбрасывают свои крылья и прячутся в подземельях, там, откуда вышли первые и куда уйдут последние.

Они становятся тяжелыми. Они становятся мудрыми. Они становятся сильными.

Подземный жжа сильнее десяти крылатых. Потому что его не держит воздух, и ему нужны силы, чтобы ходить под землей.

И сразу кончается любовь.

Влюблялись в крылатых. Любили — красивых. Обещали вечную жизнь — воздушным и легким.

А тут…

«Старик» пошевелил по очереди каждой лапкой, поднес передние к глазам, будто рассматривая их впервые, будто удивляясь тому, что увидел.

— И однажды наступает момент, когда жжа разбегаются в разные стороны. И бегут быстро-быстро, чтобы не обернуться, не увидеть своего любимого, не вернуться… Потому что возвращаться просто нельзя. Потому что у древних жжа, у тех, что не были еще разумны, был обычай убивать партнера. В пятую формацию из каждых двух приходил только один — тот, что сильнее. И это было справедливо. Так шло развитие. Тогда было справедливо. Но сейчас мы просто разбегаемся. Быстро-быстро.

— У нас тоже есть существа, которые убивают партнера. Тоже не разумные, — вспомнил Маркс про пауков и еще про богомолов.

— А вы, разумные, вы не убиваете любимых?

— Нет, — Маркс уже не заметил, как сам стал отвечать на вопросы.

— Значит, вы просто разбегаетесь?

— Ну-у-у… Не все и не всегда. У нас нет такого обычая.

— Но как же вы тогда терпите рядом с собой вот это? — «старик» снова повертел перед глазами страшными жесткими колючими, покрытыми бурыми с сединой волосками конечностями. — Старый жжа — страшный жжа. Жить таким страшным вместе — не разумно.

— Так ведь, — стеснительно пожал плечами Маркс. — Любовь…

* * *

— Здравствуйте! Поздравляю вас с прибытием на свободную землю!

Чиновник в ярком мундире улыбался душевно, как будто внезапно встретил дальнего родственника. Не зубы наружу, не напоказ, а именно — от души, с огоньками в глазах, с добротой в ямочках на щеках. Ксеноисторик Маркс, прибывший на планету по служебной надобности, тоже разулыбался. Ему было приятно такое внимание.

— Подойдите к этому терминалу и ответьте на вопросы, пожалуйста.

— А зачем? — так же улыбаясь спросил Маркс.

— Как это — зачем? Так положено. Все, прибывающие к нам, обязаны ответить на ряд вопросов и попасть в общую базу выборки. Это просто необходимо для расчетов потребностей и возможностей. Иначе просто никак нельзя.

Чиновник говорил мягко, обволакивающе, как с маленьким ребенком, когда главное — не заставить, а убедить.

— Ну, хорошо, — Маркс пожал плечами и шагнул в сторону к бесконечному ряду компьютерных терминалов вдоль длинного коридора для вновь прибывших пассажиров. — А остальные, что, тоже так проходят?

— А причем здесь остальные? — откровенно удивился чиновник. — Вы попали в выборку, вам и отвечать.

— А почему — я?

— А почему кто-то другой? Ну, что вы, как маленький ребенок, в самом деле. Давайте, я вам подскажу, что ли… Быстрее пройдете контроль.

Чиновник вышел из своей прозрачной будки и подошел к Марксу. Был он высок и полон. Есть такие фигуры: о них не скажешь «толстый». Скорее — упитанный. Сытый. Розовый такой. Мундир сидел на нем в обтяжку, поблескивая металлом пуговиц и каких-то многочисленных значков.

За его спиной мимо шлагбаума и в обход его будки тянулись остальные пассажиры, прибывшие этим же рейсом.

— Так вот же, — показал на них пальцем Маркс. — Вот же — всем можно просто так, выходит?

— Что значит — всем можно? — нахмурил в недоумении брови чиновник. — Что — можно?

— Ну, без анкеты, без досмотра этого…

— А-а-а, вы вон о чем… Скажите, а вот если вы узнаете, что все воруют. Ну, чисто ги-по-те-ти-чес-ки, — со вкусом выговорил чиновник, так и не поворачиваясь к своему рабочему месту, мимо которого проходили уже самые последние пассажиры. — Вот, вам сказали, что все воруют. Вы тоже начнете воровать?

— Причем здесь это?

— Как это, причем? Это называется, между прочим, «прямая аналогия». Зачем кивать на остальных? Вы — в выборке. Вам и заполнять анкету. Вам — на досмотр, — уже строго сказал чиновник, сразу убрав, как выключив, свою улыбку. — Так что не задерживайте сами себя. Садитесь в кресло. Садитесь, садитесь. Это не минутное дело. Нажимайте «Ввод». И начинайте, наконец, отвечать на вопросы!

Через час с четвертью Маркс, наконец, выбрался на площадь. За спиной осталось кресло, монитор, на котором высвечивались странные вопросы, чиновник, подсказывающий, что и как и почему имеется в виду. Объяснить, зачем все это надо и зачем такой или другой вопрос, он не брался, только хмурясь в недоумении и посматривая все подозрительнее и подозрительнее.

Самое смешное, что после заполнения анкеты Маркс просто прошел через турникет. Никаких печатей в документах, никакой проверки — ничего! И зачем все это? А когда он уже прошел и обернулся с вопросом о проверке документов, чиновник опять улыбался:

— У нас свободная страна и нет ограничений на передвижение! Вы еще поймете, насколько у нас свободная страна! Добро пожаловать!

Площадь была стандартная, как перед любым вокзалом в любом из миров, набитая стоящими автобусами и автомобилями.

В городском автобусе был опять турникет, и разборчиво на трех языках написано, как покупать билет и как его предъявлять. Маркс выгреб мелочь, которую ему подарил один из товарищей, уже побывавший тут по своим делам и привезший немного местных денег на сувениры, постучал в окошко водителя. Тот очумело вздрогнул, непонимающе уставился на пассажира. Маркс показал один палец, ткнул себе в грудь и раскрыл кулак с зажатыми монетами. Водитель пожал плечами, оторвал картонный билетик, приоткрыл пластиковое окошко-полку и выдал Марксу, приняв без счета деньги. Пока все это длилось, за спиной приезжего прошло человек двадцать. Все молча заходили через пощелкивающий турникет в салон и рассаживались. Прошел и Маркс, так и не найдя, куда сунуть полученный билет. Сунул пока в карман.

По прямой магистрали автобус медленно тащился в город мимо каких-то строек, торговых комплексов, заводских серых длинных заборов. На остановках заходили и выходили люди. Они были такие же, как и везде. Практически так же одеты, так же обуты. Маркс почти не видел никакой разницы. Только вот молчали они. Молча ехали, молча подходили к выходу, молча нажимали кнопку связи с водителем.

На одной из остановок в автобус вошли три контролера в форме. Они прошли по салону, коснулись плеча одного — тот встал и пошел с ними, второго… А потом подошли к стоящему позади Марксу. Один сказал тихо:

— Пройдемте с нами, гражданин.

— На каком основании? — удивился Маркс. — У меня есть билет!

— Причем здесь ваш билет? Пройдемте с нами.

— Я иностранный гражданин!

— А у нас закон один для всех. Так вы пойдете, или вызываем полицию? — и все так же тихо, без крика и резких движений.

Автобус стоял, двери были открыты, но никто не заходил и не выходил. Никто из пассажиров не смотрел на разворачивающуюся сцену. Все смотрели в окно, в раскрытые книжки, слушали музыку, полузакрыв глаза и покачивая головами.

— Пройдемте же. Автобус задерживаем, — почти шепотом напомнили на ухо.

Маркс вздохнул, пожал плечами, поднял свою сумку и вышел. За ним вышли контролеры и еще два пассажира. Прямо за автобусом, тут же бодро зафырчащим и бросившимся догонять график, стояла высокая машина, расцвеченная полосами и украшенная флажком. По одному пассажиры поднимались в салон и через минуту выходили оттуда, направляясь опять к автобусной остановке.

— Пожалуйста, — подтолкнули под локоть Маркса. Он пригнулся и шагнул вперед.

— С вас триста.

— Не понял…

— С вас — триста. Что тут непонятного?

— Но я же купил билет!

— Купили вы билет или не купили вы билет, не имеет ровно никакого значения. Значение имеет выборка. По нашим данным, десять процентов пассажиров едут без билетов…

— Да они все едут без билетов! — поднял голос Маркс.

— Не кричите, пожалуйста. Повторяю: по нашим данным десять процентов пассажиров едут без билетов. Штрафные санкции полностью покрывают ущерб, нанесенный государству, а также возможный ущерб в том случае, если бы автобус не вышел на линию. Поэтому с вас — триста. Или ждем полицию и суд? Но до суда вы будете вынуждены провести время в камере предварительного заключения.

— У меня только карточка, — сдался Маркс. Он, как ему показалось, стал что-то понимать.

— Карточка? — оживился сидящий на заднем сидении. — Карточка — это хорошо. Мы принимаем штраф в любой валюте. Вот вам переносной терминал, введите ваш пин-код.

Маркс нажал в нужном порядке клавиши. Тут же сзади кто-то рванул его за ворот, так, что он просто вывалился из машины, и автомобиль сразу прыгнул вперед, разгоняясь.

— Мои вещи!

На перекрестке из переулка вырвался бронетранспортер в полицейской яркой раскраске и подставил борт легковушке. Лязг сминаемого металла и хруст стекла заглушил крик Маркса. Да он и сам замолк в недоумении. Выскочившие полицейские в черном споро вырвали дверцы автомобиля, вытащили оттуда контролеров, распластали у стены. Офицер прочитал какую-то бумагу. Слышны были только отдельные слова: антикоррупционное… выборка… именем закона…

Раздался треск автоматных выстрелов. К ошеломленному Марксу подошел полицейский.

— Прошу поставить свою подпись под протоколом в качестве свидетеля.

— Но я иностранный гражданин!

— Какая разница? Закон — один для всех.

— Они украли мои вещи! — трясущейся рукой Маркс показал на тела.

— Ну, вот, они за это и поплатились. Так поставьте свою подпись, пожалуйста, и можете продолжать движение.

И напоследок козырнул бледному приезжему:

— Добро пожаловать на свободную землю!

* * *

Пробуждение было неожиданным и одновременно неожиданно грубым. С ксеноисторика Маркса сдернули одеяло, выдернули из-под его головы подушку, кто-то вцепился в руки и ноги, растащив их в стороны, а еще кто-то светил ярким фонарем в глаза и что-то громко спрашивал. Со сна только в третьем повторе он разобрал:

— Вы консул земной федерации Маркс?

— Я. Да.

— Одевайтесь и следуйте с нами!

Руки и ноги отпустили. В лицо полетела проверенная и прощупанная опытными руками одежда.

Ну, что же. В принципе, этого и стоило ожидать. Вернее, этого он и ждал — просто все равно получилось как-то неожиданно. Ждешь, ждешь, уже устаешь ждать — и тут оно и случается, совершенно вроде бы неожиданно.

Одеваясь, стараясь не слишком торопиться и не показать нервной дрожи, Маркс спросил:

— А как насчет документов? Помнится, мне говорили об экстерриториальности нашего консульства…

Перед глазами развернули и тут же свернули какой-то пергамент с сургучными печатями. Пергамент — это документ особой важности, для длительного хранения. Выходит, решение принято не на городском уровне, а на самом верху. То есть, все, как и предполагалось.

— А как же вещи и имущество консульства? — он старался все делать медленно, чтобы дать время тревожной группе там, далеко вверху, в ближнем космосе.

— Здесь будет оставлен пост, так что не волнуйтесь. И вообще больше не волнуйтесь. Потому что уже поздно волноваться.

Какой-то чин — Маркс еще не научился разбираться в их странной и сложной системе званий и должностей — махнул рукой, и окруженный полукольцом вооруженных стражников консул земной федерации и ксеноисторик по совместительству последовал на выход.

Всего полгода назад он получил разрешение от империи Хван на основание земного консульства. Планета была странная. На ней были океаны, россыпи мелких островов и только два больших материка, расположенных, если рисовать карты по земному, в разных полушариях. Вот империя Хван занимала целиком один материк. А на другом материке располагалось государство Ци. И больше никаких государств на этой планете не было. И сама планета называлась у одних — Хван, а у других — Ци.

Но самой большой странностью было то, что «хваны» были гуманоиды, а в одежде так и вовсе, как земляне. Какие-нибудь африканские пустынные пигмеи, например, могли бы считаться их родственниками, наверное. А вот «ци», как считалось здесь, были не гуманоидами. Чего в истории межпланетных сообщений пока не наблюдалось ни разу. Не бывает так, чтобы на одной планете возникали две такие разные цивилизации. Да мало того, что они тут возникли, так они и не поубивали друг друга, хотя воевали и воюют уже тысячу лет.

Каждый маленький хван мечтал стать военным и отличиться в боях против мерзких ци. Вся пропаганда огромной империи была нацелена на воспитание природной ненависти к не гуманоидам. Кино, телевидение, журналы цветные и не очень — все публиковали страшные картинки «оттуда» и такие же страшные картины боев и стычек. И самым популярным сериалом, длящимся уже десять лет по земному счету, был бесконечный сериал о хване Штырле, который сумел пробраться в главный штаб ци и вести там разведывательную работу, регулярно спасаясь от провалов и сообщая своим о всех военных перемещениях и замыслах исконного врага.

Земная федерация не сумела связаться с негуманоидными ци. А так как земляне сами были гуманоидами, то вполне резонно первое консульство было открыто в столице империи Хван, блистательном городе Шкве.

Все-таки все службы госбезопасности во все времена действуют одинаково. Арест — обязательно ночью, чтобы выбить из колеи и напугать заранее. А еще, чтобы проснувшиеся утром соседи видели уже опечатанные двери и часового возле и тоже боялись ночного прихода «оттуда».

— Итак, вы признаете свою вину? — таков был первый вопрос высокого чина из кабинета на минус втором этаже.

— Я нарушил какой-то неизвестный мне закон?

— Незнание закона, как говорят у вас на Земле, хе-хе…

А они тут подкованные сидят. Не лаптем щи…

— И все же — что мне вменяется в вину? Возможно, я и признаю сразу, если буду знать, что надо признавать? — немножко неуклюже попытался выкрутиться Маркс.

Маленький даже по местным меркам высокий чин госбезопасности посмотрел на него с явной укоризной.

— Ну, как же. А вспомните, что вы говорили по поводу нашего национального героя, разведчика Штырла?

— А что я такого страшного говорил? Я просто удивлялся, смотря бесконечный сериал, как же негуманоидные ци не видят, что Штырл — хван?

— Удивлялись в присутствии хванов, не так ли? То есть, подвергали сомнению правдоподобность фильма, а с этим и государственную политику империи. Вот что у нас с вами выходит. Так что вы кажете теперь? Я огласил. Каково ваше слово?

Маркс вздохнул, прикрыл на миг глаза от слепящего света, а потом начал говорить:

— Я всего полгода на вашей планете и в империи. Но и этих полугода для свежего взгляда хватило. Первой странностью для меня было именно наличие двух разумных рас — гуманоидной и негуманоидной. Предположим, взаимному уничтожению мешает океан. Но война длится уже тысячу лет, и об этой войне только и твердят все книги и фильмы. О самих ци ничего не известно, кроме того, как они отвратительны на вешний вид и как жестоки с попавшими к ним в плен доблестными хванами. То есть, они представляют из себя идеального врага — находятся далеко, ворваться в границы империи они практически не могут, враг этот зловещ и злобен, да еще и противен на вид. Империя же сплочена постоянной войной. Враг у порога — это не лозунг, а простая констатация факта.

— Ну, пока вы все говорите правильно. Так и есть.

— А потом я стал изучать сериал «Штырл». Только там можно увидеть ци в их повседневной жизни. Больше о них нет ничего и нигде. Даже в больших панорамных фильмах о войне враг находится где-то далеко, за горой, за морем, за джунглями, и издалека стреляет и убивает. Разве только трупы покажут, и то издали. А в «Штырле» их, противных и гадких, показывают в полный рост. И все их интриги, все их желание уничтожить всех хванов — тоже. Вот только Штырл — хван. И он совсем не похож на ци. То есть, населению империи это не кажется странным, они привыкли за годы и годы показа сериала. И Штырл для них — герой, который умело притворяется ци. Но ведь на экране — хван! И тут я стал задумываться о том, что и как…

— Вот все от дум этих, все от дум… Но продолжайте, продолжайте.

— А продолжать, в сущности, уже и нечего. Я понял, что другое государство есть — это подтверждается в том числе данными космической разведки. Я понял, что фильм — пропаганда. Но я еще понял, что эта пропаганда выгодна для обеих сторон конфликта. Для империи — пропаганда готовит новых и новых бойцов. А вот для ци… Для ци этот фильм тоже очень полезен. Любой житель империи Хван знает, как выглядят ци, сколько у них ног, какой хвост, какого цвета и размера бронегрудь, и как расположены глаза. Понимаете? Для ци — это очень выгодно.

— В чем же выгода для ци? — нахмурился озабоченно высокий чин маленького роста.

— В том, что шпион ци не будет раскрыт никем и никогда, если он не выглядит так, как в кино. В том, что целые отряды ци могут ходить по столице, и никто не закричит, что вон идут ци, если они не выглядят так, как в кино, понимаете? На самом деле, «Штырл» дал мне все отгадки. То, второе государство, Ци, оно населено родственной гуманоидной расой. Война же идет не межвидовая, а межгосударственная. Всего лишь. И Штырл, скорее всего, существует в действительности, и его не могут распознать там, потому что хваны и ци — похожи, как братья и сестры. А еще я понял, что вот этой пропагандой и внедрением в умы хванов страшного образа ци-негуманоидов обязан заниматься разведчик высшего класса — ци. И поэтому я стал громко и напоказ возмущаться фильмом, ожидая, что рано или поздно этот разведчик, чтобы сохранить статус-кво, обязан как-то вытащить меня к себе. И вот теперь я говорю: сообщите своим, что земная федерация готова открыть консульство в государстве Ци без каких-либо предварительных условий. По-дружески. А в дальнейшем при нашей помощи можно будет начинать большие переговоры, которые приведут рано или поздно к прекращению войны. И мир, понимаете, мир на всей планете. Мир и богатство, и счастливые хваны и ци вместе…

Высокий чин маленького роста, еще более потемнел лицом, нажал кнопку звонка. Вбежавшей страже показал с явным отвращением на Маркса и сказал всего одно слово:

— Расстрелять!

Как никогда, славный разведчик государства Ци доблестный Цынь был близок к провалу. И все из-за какого-то смешного историка-землянина. Мир… Мир возможен, только когда не будет хванов.