Тринадцатый Император (часть 1) [Никита Сомов] (fb2) читать онлайн

Никита Сомов Тринадцатый Император Часть 1

Пролог

Красным огнем мерцала лампа боевой тревоги. Топот солдат занимающих свои места, согласно распорядку, пробивался даже сквозь надрывный вой сирен. В общем, всё как обычно – очередная учебная тревога.

Ну, сколько можно, скажите мне на милость, проводить эти бесконечные учения!? Хорошо ещё, что сейчас я сижу на дежурстве и мне не нужно выпрыгивать из теплой постели и, стреляя всеми суставами, на бегу застегивая форму, сломя голову нестись к моей станции. Это для молодежи такое веселье, не для меня. Но, по всей видимости, правительство, чтобы успокоить поднявшуюся в обществе истерию, нуждалось в массовке из отслуживших офицеров запаса, при этом, совершенно не утруждая себя тем, чтобы призванные приносили хоть какую-то пользу.

Итак, спустя двадцать лет, я снова оказался одет в военную форму, потому как заварившаяся на нашем тесном голубом шарике каша на этот раз грозила перерасти во что-то серьезное, по настоящему серьезное. Хотя, наверное, уже переросла.

Спички детям не игрушка. Этому учили в детстве всех и каждого. Но почему-то не до всех дошел смысл такой, казалось бы, простой поговорки. А ядерные боеголовки это вам не спички, не снежки, которыми можно покидаться, а потом, собравшись на следующий день, поиграть в них опять, и даже не камни которыми, озорства ради, бьют стекла. Видимо эта несложная истина в какой-то момент ускользнула взрослых, умудренных жизненным опытом, дядей в правительстве. Хотя, на данный момент существует как минимум четыре версии имеющие право на жизнь и не отличающихся особой фантастичностью.

По первой, на мой взгляд, наиболее правдоподобной версии отмороженные ваххабиты устроили теракт с применением ядерного оружия прямо в Иерусалиме. Эти ребята могли позволить себе не жалеть ни своих, ни чужих. Главное – благая (в их понимании) цель. Могу только догадываться об их планах, но и без того натянутые отношения стран Средней Азии резко ухудшились. О дальнейшем развитии событий доподлинно известно только одно – обмен ядерными ударами между Израилем и Ираном имел место быть. Также по неподтвержденным данным Израилем была обстреляны некоторые территории Пакистана.

По другой версии, во всем виноваты хакеры случайно перехватившие управление ракетами. По третьей, все те же хакеры, но уже перехватившие управление совсем не случайно. Далее шло бессмысленное и бесполезное, но очень всем интересное, гадание на кофейной гуще на тему 'кто бы это мог быть?'. По четвертой, бесконечное цапанье Израиля с Ираном как-то переросло в войну. Почему как-то? Да потому что вариантов, учитывая бурное развитие техники и вооружения было просто не счесть.

Не знаю, что именно там случилось дальше. Конечно, кто скажет нам, простым смертным, правду. Но на следующий день напряженность на Индийско-Пакистанской границе перешла к настоящей войне(по крайней мере это можно утверждать почти со стопроцентной вероятностью). Скорее всего, Индия, уже десять лет как лидирующая по численности населения, решила под шумок решить некоторые свои территориальные вопросы, в то время как уцелевшие армии арабских стран добивающие осколки Израиля приковали к себе все внимание.

Всемирный гегемон пребывал в состоянии полной прострации от созерцания случившегося, поэтому первая членораздельная реакция от наших заокеанских заклятых друзей поступила лишь на вторые сутки. На протяжении тех нескольких дней пока политики рассуждали, стоит ли вступаться за государство, выпустившее более четырех десятков ракет во все стороны, вопрос перестал существовать. Вместе с населением и самим государством как таковым. Показательно, что даже самые отмороженные журналисты туда не совались. А может, совались, но не вернулись? Не важно.

Всё сильнее разгорающийся конфликт между Индией и Пакистаном, поначалу незаслуженно был обойден вниманием в свете того, что творилось в Палестине и на Среднем Востоке. Однако с вступлением в войну на стороне Пакистана второй ядерной державы – Ирана(того что от него осталось) и проведением цепной мобилизации десятка стран, недостаток внимания был восполнен с лихвой. Не обошла мобилизация и нашу страну. В свете спешной мобилизации Китая, обеих Корей и целого ряда европейских стран, не говоря уже об арабских, России ничего не оставалось делать кроме как последовать их примеру. Да, чуть не забыл, после уничтожения Мекки мусульмане объявили джихад кому только можно и начали свой газават, где только могли. Хотя быть может очередная порция панической дезинформации. Учитывая, какая истерия творится в прессе, в это было совсем не сложно поверить. Ну, прямо конец света.

– Слыхал? – взволнованным голосом обратился ко мне вбежавший сослуживец, – говорят, тревога не учебная. Решились все-таки.

– Откуда дровишки? – как бы я не доверял Алексею, не так-то просто поверить в то, что Китай все же решился на войну.

– Да ребята из … – рёв запускаемых ракет заглушил его слова. Ночью к нам подтянули какую-то технику, я ещё не разглядел что, врядли что-то стоящее, но все может быть. Мы синхронно повернули головы к радару.

– Да не пашет он! – сплюнул я в сердцах. – Думаешь, доверили бы нам что-нибудь работающее? – вопрос был откровенно риторическим и ответа на него я не ожидал.

– Пойду, разузнаю, что там творится…

– Сядь! Никуда идти не надо. Все равно никто ничего тебе не скажет, сами наверно ещё ничего не знают. Предлагаю подождать минут пятнадцать, а потом, если будем живы, разберемся, что это было. Можем вместе сходить. Всё равно за этим радаром без толку сидеть.

– Я засек, – поднеся руку с часами к лицу, сказал он. – Без пяти минут три.

Алексей присел рядом со мной и достал пачку сигарет. Неправильно истолковав мой взгляд, со словами «А похер! Кто из начальства сюда сейчас зайдет?» он махнул рукой и достал сигарету.

– Винстон? Угостишь?

– Так ты ж не куришь! Но вообще не вопрос, – протянул мне сигарету Алексей. – Травись на здоровье.

– Спасибо. Я вообще бросил лет восемь назад. Но что-то слишком уж потянуло. Дай закурить.

Прикурив от дрожащего огонька зажигалки, я затянулся и тут же зашелся в сухом кашле. Крепкие зараза! А может, это просто я совсем отвык от курева? Не важно. Я аккуратно затянулся и выпустил струйку дыма к потолку. Помещение быстро наполнялось дымом, и Алексей приоткрыл дверь. Вспышка от как будто взошедшего на мгновенье солнца больно резанула по глазам.

– Бля! – синхронно выдохнули мы. Больше мы не успели ничего сказать. Яркий свет сменился абсолютно беспросветной тьмой.

* * *

Мне было холодно, безумно холодно. Этот холод выедал изнутри, растворяя в себе мысли и переживания. Я чувствовал, что постепенно растворяюсь. Моя память, моя личность, все то, что дело меня собой, Холодовым Александром Николаевичем 2004 г рождения, исчезало. Как вдруг холод пропал.

'У тебя больше нет причин бояться,' – появилась в моём сознании мысль. Даже не мысль, а мыслеобраз. «Кто ты? Я умер? Ты Бог?» – спросил я.. 'Как много вопросов, попробуй задавай по одному.' 'Я умер?'

'И да, и нет. Твое тело, безусловно, мертво, а душа же напротив живет и здравствует. Более того, даже твой разум, удерживаемый мной, перестал ускользать от тебя.' 'Что случилось?'

Гигантский мысленный образ, полный самых разных оттенков смысла, затопил меня. Перед моим внутренним взором предстала картина ужасающей атомной пустыни, в которую превратилась наша планета, выжженные кратеры городов, чёрный атомный снег, землетрясения, ураганы и цунами сошедшей с ума природы, жёсткая радиация, убивающая всё живое.

Сразу за этим я ощутил мимолетное недовольство и что-то вроде 'идет адаптация к способностям представителя расы номер 12359 общегалактического каталога номер 152'. И тут в мою голову ворвался голос:

'Ну как можно быть такими тупыми! Хотя чего ожидать от полудурков уничтоживших свою расу и превративших в безжизненный кусок льда свою планету? Эй, как там тебя, ты поспеваешь за моей мыслью?' 'Вполне,' – ошарашено ответил я.

'Ну, прямо бальзам на душу! Потому что ниже по уровню развития особо-то и никого нет. Разве что олени, но они меня мало интересуют. Радует, что хоть их-то в галактическую базу разумных существ занести постеснялись. Я вообще стал испытывать сомненья, что с вами вообще можно о чем-либо договориться.' Если бы не абсурдность ситуации можно было бы и обидеться за такие слова, а так…' Я вообще поражен. Как вы с вашими убогими способностями попали в каталог разумных рас? Ну, разве что если сделать скидку на молодость вашей вселенной и этой галактики…Ладно, не буду уподобляться примитивным разумам и заниматься пустой болтовней. У меня есть к тебе предложение. Собственно поэтому ты ещё жив…' 'Спасибо,' – вставил я свои пять копеек.

'Не перебивай! – огрызнулся собеседник. – Значит так. У меня есть срочное исследование, которое надо провести в кратчайшие сроки, для подведения итогов моего обучения за последний эээ… наверное ближайшая аналогией для тебя будет курс. Да за последний курс моего обучения в моем эээ… университете.' Мне показалось, что он немного сомневался в правильности приведенных терминов. 'Как вы вообще выживаете с таким IQ? – пробурчал, обращаясь к самому себе, голос. – Ладно, оставим. Мне наверное, с вами наоборот повезло – задумчиво заметил он, – вы слишком примитивны. Никто не заподозрит, что я не сам делал работу.'

'Что-то его мысли уж больно сильно скачут', – подумал я про себя, 'Может перестарался с ограничением своих способностей?'

'Нет. Вроде нормально,' – ответил он моим мыслям. – 'IQ средне арифметическое от населения вашей планетки рассчитанное для аборигенов признанных взрослыми на момент смерти. Остальные параметры рассчитывал аналогично. И вообще планктон, чья бы корова мычала. Просто слушай и не перебивай.

Мне нужно спрогнозировать развитие примитивной расы на заре её развития. У вас я как посмотрю ещё не рассвело, но это мне только на руку. Тем более у меня времени в обрез. Так что и ваша планета сойдет. Правда придется немного ускорить линейное течение времени в данном пространственно-временном континууме. Но не переживай, ты ничего не заметишь. Сейчас же не замечаешь.' Мне показалось он хмыкнул. 'А что мне предстоит сделать?'

'Я ждал этого вопроса! – оживился голос. – Тут непростая история, однако в общих чертах мой… научный руководитель отличается редким чувством юмора и изобретательностью. Вообщем у меня задание спрогнозировать отклонение в развитии отдельно взятой расы, на заре техногенной цивилизации, при получении её представителем, наделенным властью, исчерпывающей информацией. Этот лопух не учел, что я могу снять всеобъемлющую картину на одном этапе, а затем подняться против течения реки времени и банально внедрить аборигена в его же прошлое, сжав при этом….' Вот тут я не совсем его понял, точнее я совсем не понял, что имел ввиду этот студент-недоучка.

'Здорово. А если я не захочу внедряться в прошлое?' – прервал его поток мыслей я.

'А кто ты вообще здесь такой? Кого волнует твое желание?' Голос в моей голове откровенно веселился. 'Да ты хоть вешайся. Моему исследованию это не сильно повредит. Так и запишем – реципиент повесился.' 'Ладно, я все понял. Кстати кто-нибудь на Земле выжил?'

'Конечно! Как и спрогнозировали ваши 'гениальные' ученые: бактерии, тараканы и одуванчики чувствуют себя почти замечательно, – тут он задумался. Хотя наверное одуванчикам скоро придётся не сладко – атомная зима всё-таки… Ладно, мы опять ушли в сторону от темы. В качестве своей доброй воли и придачи тебе некоторого энтузиазма, давай обсудим место какого правителя ты хочешь занять.' 'Ну вообще-то я родину люблю… Любил… Нет, люблю…'

'Хм, глупая привязанность к условностям. Ну да ладно. Значит со страной мы определились. Давай определяться со временем. Предполагаю, что кочующие в Средней Азии праславянские племена тебя не интересуют, как впрочем, и все чахлые образования до возникновения Киевской Руси… Ага, не интересуют. Ну, дальше у вас там все грустно было, века до шестнадцатого. Впрочем потом тоже не весело… Как насчет Петровской эпохи?'

Я заколебался. Петр сделал для страны многое, очень многое, несмотря на многочисленные ошибки и перегибы он вывел страну в великие державы. Стоит ли лезть со своим лобзиком в Третьяковскую галерею? 'Я понял, давай отложим этот вариант.'

'Прямо как продавец на рынке при покупке обуви,' – мелькнула у меня ассоциация. Дальше я внимательно выслушал историю своей страны, после чего призадумался.

'Давай помогу. Судя по твоей биографии ты человек решительный и по вашим меркам даже умный. Высшее образование как я посмотрю дважды получил. Но больше всего мне в тебе нравится настойчивость. Четыре раза пытаться влезть в N-нный бизнес и наконец с пятой попытки с успехом осуществить свои желания… Это да… Если бы не война, для тебя все могло бы вполне удачно сложиться… Так вот, чтобы ты не скучал, есть пару вариантов. Оптимальный отправить тебя в год эдак 1863…'

'А что там в 1863 было? Я кроме отмены крепостного права в 63 ничего и не вспомню.'

'Ты и отмену-то не вспомнил. В 61-ом она была, впрочем, не суть. Вообщем забот у тебя будет столько, что скучать не придется. Исходная ситуация – в стране почти ничего нет, все надо построить, а если что есть, то это почти непременно надо реформировать. Зато какие перспективы! Войн тоже в достатке. Вы люди их любите.'

'Ну, за время последней мы, все как один, в войнах летально разочаровались…'

'Хм, не поспоришь. Вообщем займешь место царевича Николая Александровича. Надеюсь на хорошее представление для себя.' 'Что-то я о таком не слышал.'

'Неудивительно, что не слышал. Николай на престол не взошел. Умер от менингита.'

'Здорово! Всю жизнь только и делал чтобы, воскреснув тут же умереть опять.'

'Ой, да будет тебе прибедняться! Будешь молодым и здоровым. Даже корону на голову сразу организую. Твоему 'отцу' ещё кучу лет править. А без него ты не будешь скован чужими указаниями и мне глядишь не так скучно будет. Так что умрет Александр Александрович вскоре после твоего прибытия от самых естественных причин…'

'Персиком подавится, не иначе,' – пошутил я, вспомнив знаменитый случай с английским королем Джоном Безземельным.

'Хватит ерничать! – Предлагаю лучше обсудить твои начальные планы. Да, кстати у вас уже на неплохом уровне развиты носители информации. Ты получишь аналогичный, но выполненный в виде книги или личного дневника. Примерный аналог последней разработки вашего мира, с умным поиском и способный самостоятельно анализировать информацию. Ладно давай к планам.' Голос выжидательно замолчал. 'Но, я ничего не смыслю в эпохе…', – слабо запротестовал я.

'Не боись, попробую слепить тебя с твоим реципиентом. Не знаю что получится, никогда такого раньше не делал, но, скорее всего, будешь обладать всеми его знаниями и навыками.'

От этих слов мне стало как-то не хорошо. Предполагаемый процесс 'слепливания' с цесаревичем Николаем меня отнюдь не радовал. Однако мой собеседник уже разглагольствовал о перспективах этого 'слияния' как о свершившемся факте. Я только и смог что нецензурно выругаться.

'Да не стоит тебе так переживать. Я же тоже рискую! А вдруг у меня ничего не получится? Времени на поиски в обрез', – попытался успокоить меня мой невидимый собеседник. – 'Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Так вот один раз ты уже умер. Сильно хуже скорее всего не будет…'

Хуже действительно быть не могло. Делать было нечего и я решился. Совместно мы окончательно утвердили на роль кандидата на внедрение Николая Александровича Романова, наследника престола Российской Империи. Дата была установлена на 15 октября 1863 г., когда 20-летний цесаревич посещал город Курск во время своего обзорного путешествия по России. Я намеренно выбрал время, когда цесаревич отсутствовал в столице и рядом с ним не было никого из родственников. Таким образом я выгадывал некоторое время на адаптацию. Так началась моя вторая жизнь.

Глава 1. День первый.

Я лежал на широкой, просторной кровати, укрытый несколькими слоями одеял. Тяжёлые, парчовые, с золотом портьеры почти полностью заслоняли высокое арочное окно. В помещении царил полумрак. Воздух был свежий и очень холодный, видимо комнату не так давно проветривали. 'Похоже внедрение прошло успешно, но надо бы проверить' – мелькнула мысль. Откинув одеяла прочь, я обнаружил себя одетым в весьма приятную на ощупь пижаму. Свесив ноги с кровати, я осторожно встал. Никаких тапочек около кровати не было, а босым ногам пол казался очень холодный. Как выяснилось, он был ещё и очень скользким. Первая же попытка сделать шаг обернулся фиаско – не удержав равновесие я поскользнулся и упал, крепко приложившись затылком и зашиб запястье о что-то, в темноте напоминающее тумбочку.

– Твою мать! – сквозь зубы процедил я и с опаской посмотрел на почти сброшенную мной с тумбочки большую вазу.

Встав с пола, я подошёл к окну и отдёрнул портьеру. За окном лучи раннего утреннего солнца лениво сгоняли последние остатки темноты с украшенных лепниной и колоннами зданий провинциального городка. По улице, на которое выходило окно, медленно ехала в гору карета, запряжённая серой, в яблоках, лошадкой. На козлах, одетый в поношенный сюртук и широкий плащ, широко зевал кучер, прикрывая рот сжатым кулаком.

– Отлично, походу время правильно, – сказал я вслух и удивлённо прислушался к звукам своего голоса. Он значительно отличался от того что я привык слышать. Отвернувшись от окна, я ещё раз осмотрелся. Обстановка комнаты была довольно скудной: кровать, тумбочка, письменный стол, комод и стулья. На комоде было зеркало. Подойдя к нему, я внимательно себя осмотрел.

У меня были правильные черты лица, светлые волосы и голубые глаза, что в совокупности с горделивой осанкой делало меня настоящим красавцем. Вот только мускулатура подкачала, но это дело наживное.

Что странно, моя внешность не вызвала у меня ни малейшего удивления – такое чувство, что она мне была знакома. Ещё немного повертевшись перед зеркалом, я обратил внимание на серебряный колокольчик, стоящий на столике, рядом с кроватью, и чуть было сразу, как по привычке, им не воспользовался. Хорошо хоть вовремя остановился. Надо сначала немного подготовиться, собраться с мыслями.

В том месте где я упал, после того как не очень удачно вскочил с кровати, валялась книга в абсолютно черном переплете без единой надписи. 'Наверное, когда я падал, то скинул её с тумбочки', – промелькнула в голове мысль. Я наклонился за книгой, она оказалась неожиданно легкой с теплой на ощупь. Осмотрев её со всех сторон и не найдя никаких надписей, я заинтересовался и открыл её на первой странице.

'Приветствую тебя в новом теле Николай! Вот тебе мой подарок, положенный тебе по условиям проводимого исследования. Здесь собрано столько информации, что всей твоей жизни не хватит, чтобы прочитать хотя бы сотую её часть. Для облегчения пользование этим информационным носителем, тебе нужно знать, что ты можешь написать на любой странице вопрос, и книга ответит тебе, если будет знать ответ. Ещё знай – чтобы избежать твоей преждевременной смерти я не вылечил тебя не только от будущего менингита, но также от всех остальных твоих болезней и немного повысил уровень твоего природного здоровья. Желаю тебе удачи! А себе интересного представления'. Я перевернул страницу.

'Николай. Перед тобой универсальный источник информации. Он внешне выполнен в форме книги, чтобы соответствовать технологическому уровню выбранной тобой эпохи. Носитель настроен на твое биометрическое поле, что служит гарантией непопадания его ни в чьи другие руки (я решил подстраховаться на тот случай если ты захочешь нарушить условия эксперимента и покажешь его кому-либо). Для получения необходимой информации напиши, используя любые письменные принадлежности, интересующий тебя вопрос. Через некоторое время на страницах книги появится ответ. В случае недоступности запрошенной информации появится соответствующая запись. Книга способна воспроизводить любой объём текстовой или графической информации. Для получения дополнительной информации напиши в данной книге 'Универсальный источник информации. Инструкция'.

P.S. Отчет. Сообщаю, что временное смещения прошло успешно, впрочем как и внедрение. Для получения более подробной информации напиши в книге 'Отчёт по внедрению'.

Прочитав эту короткую записку, которая, кстати, немедленно исчезла после прочтения, я остался тупо стоять рядом с кроватью держа в руках книгу. Но босыми ногами на холодном полу долго стоять затруднительно и, спустя минуту другую, я вышел из ступора.

Немного поразмыслив, я нервно сглотнул и, подавив дурацкий приступ смеха, аккуратно положив книгу на тумбочку, отодвинул вазу с её края, после чего присел на кровать. Захотелось закурить, но, к моему сожалению, Николай Александрович не курил. И правильно, молодец. В общем, решив не тянуть кота, я протянул руку и позвонил в колокольчик. Едва я сделал это, в мою комнату вошла прислуга – наверно ждали под дверью. Хорошо не вошли, когда я грохнулся с кровати и, прикидываясь тюленем, валялся на полу переваривая информацию. Или когда стоя с пустой книгой в руках посреди комнаты, изображал одинокого суслика в степи, высматривающего, не ползет ли змея, не бежит ли лиса, не летит ли орел и получающего по лбу бампером проезжающей по дороге машины.

Пока меня облачали в одежду, память услужливо подсказывала мне, что я должен был делать, как себя держать и даже, как кого зовут! Наверное, я поглотил личность настоящего Николая и присвоил себе его память. Одеваться мне помогал, между прочим, не абы кто, а князь, лейб-гвардии Преображенского полка прапорщик Барятинский, мой ровесник и товарищ, ещё несколько человек стояли рядом и, по всей видимости, ждали моих распоряжений.

– Ваше Высочество, вы завели дневник? – обратился ко мне Барятинский.

О чем это он? Я проследил за взглядом князя и, в который раз за день, удивился. На бывшей раньше совершенно гладкой обложке моей книги золотым тиснением на французском было написано 'Mon agenda'. Я даже не сразу понял, что вдобавок ко всему на автомате сам перевел эти слова на русский язык как мои записи, мой дневник.

– Да, князь. Позвольте полюбопытствовать, отчего вас это так удивляет? – Мой адъютант чуть было не подавился – видимо я, только что сморозил отчаянную глупость. И точно, одновременно со словами прапорщика я как будто вспомнил, почему этот вопрос был несколько провокационным.

– Так ведь ваш воспитатель, его сиятельство граф Строганов, не раз настойчиво рекомендовал вам завести дневник, в который можно было бы записывать ваши личные впечатления от поездки, чтобы вы могли с легкостью освежить свою память в будущем. Однако же вы неоднократно говорили графу, что память ваша крепка, а сердце никогда не сможет забыть этого единения с Россией и народом. Прошу простить мне мое удивление, верно, я был немного не в себе, – князь начал столь запутанно и витиевато извиняться, что, наверняка, запутал сам себя. Я вскоре не выдержал и оборвал его словоизлияния.

– Что вы, Владимир, это мне нужно просить у вас прощенья. Моя шутка оказалось совершенно неудачной и, право же, мне совершенно не стоило этого говорить.

– О черт, какой конфуз! Во всем виновата бессонная ночь, затупившая остроту моего ума, – завел свою шарманку по новой князь. Слава богу, не на долго.

Во время утреннего туалета у меня в голове, надо признаться очень кстати, стали всплывать факты моей поездки по Российской империи и даже впечатления испытанные мной во время оной. Мне безумно нравилось плыть на пароходе от самой столица до Астрахани, не испортил отличное впечатление даже отвратительный черный дым из пароходных труб. Всюду, где бы я не остановился на своем пути, меня встречали огромные толпы народа, приветствующие своего будущего императора. Но вот с утренним туалетом было покончено и я, оборвав свои воспоминания, вместе с сопровождающими меня придворными и моим разговорчивым адъютантом Барятинским, отправился к столу. Позаимствованная память все так же услужливо подсказывала мне что делать, куда идти, как здороваться.

За столом меня встречал мой воспитатель – граф Строганов, вместе с моими учителями, свитой и, конечно же, губернатор Курской губернии действительный статский советник Петр Александрович Извольский. Я не успел, как следует поговорить с ним вчера – в город я въехал, когда на небе показались первые звезды и, после непродолжительного ужина, отправился спать в отведенные мне комнаты, но надеялся восполнить недостаток внимания к губернатору сегодня – элементарную вежливость необходимо соблюдать даже наследникам престола.

С Петром Александровичем я познакомился ещё в Екатеринославле, как я сейчас припоминаю, тогда он как раз ждал назначения на должность губернатора в Курск. Остальные мои учителя и свита, как оказалось, были отлично мне знакомы, так что неловкостей за завтраком, судя по всему, не будет наивно подумал я. Но, лишь едва в самом начале необременительной светской беседы, разговор зашел о последнем губернаторе Курска, неловкое молчанье, повисшее за столом, ясно показало мне, что я снова сделал что-то не то. Строганов, умело заполнив возникшую за столом паузу, пришел на помощь растерявшемуся Извольскому, и ловко перевел разговор на другую тему.

Я ощущал, сильнейшее восхищение своим воспитателем. Уже совсем седой, с тростью, но такой горделивой осанкой, что сидевший рядом с ним губернатор Курска казался простым городским обывателем. А графу и вправду было чем гордиться – герой Бородинского сражения, не раз отличившийся на поле боя во множестве других сражений и кампаний, да к тому же в гражданских делах бывший далеко не в последних рядах. Шутка ли! Самого наследника воспитывает! Кроме того, его богатства исчислялись десятками тысяч крепостных, огромными земельными владениями и даже несколькими заводами. Насколько я мог знать, наши чувства были взаимны, граф просто души не чаял в своем воспитаннике, то есть во мне.

А вот губернатор Курска напротив мне почему-то категорически не нравился. На протяжении минут десяти я силился понять, чем же он меня так раздражает и, кажется, разобрался. Этот невысокий, полноватый господин с бегающими глазками неустанно следил за каждым моим движением, непрерывно находя все новые и новые поводы для лести. Наверно грохнись я со стула, он и то что-нибудь сказал бы про мою удачливость так легко пережить столь ужасное падение. Строганов, слушая его, морщился, но молчал. Не похоже на него. Видимо ждал, когда я сам заткну губернатора. Действительно, я чувствовал, что остатки личности Николая буквально затыкают уши и морщатся, как от зубной боли, слыша грубую лесть губернатора, мне даже стало немного не по себе. Внезапно, меня осенило, что губернатор на самом деле отчаянно чего-то боится. Боится и одновременно испытывает неприязнь к приехавшему цесаревичу. Интересно.

Вскоре я, наевшись и утомившись натянутой атмосферой, встал из-за стола, чтобы отправиться к себе (меня как наследника престола поселили в лучшем доме Курска – в губернаторском). Извольский по-прежнему заливался соловьем, а мой воспитатель уже нервно крутил ус – признак крайнего раздражения.

– А не прогуляться ли нам по городу? Признаться, я, вчера вечером был вовсе не в состоянии по достоинству оценить красоты города, столь любезно показываемые мне Петром Александровичем, – вклинился я в паузу, возникшую в момент, когда губернатор переводил дух после очередного потока лести. Восхищался моей истинно царской осанкой. Я мысленно согласился с Сергеем Григорьевичем – действительно достал уже.

– Как же, как же так! Ещё три перемены блюд! Вы просто режете мне сердце, когда я смотрю, как мало вы едите. Верно, вам нездоровится, хотя наверно еда не столь изыскана? Велите позвать этого негодяя повара?

– Нет уж, увольте! Повар здесь не причем. Напротив, передайте ему от меня благодарность. Я более чем удовлетворен изысканностью блюд. Ваша кухня выше всяческих похвал. Однако мне прискорбно видеть такое нежелание показать город. Верно, меня ожидает весьма нелицеприятное зрелище.

– Что вы! Как можно! – Губернатор аж переменился в лице. Граф и свита тоже уставились на меня с интересом. Видимо прерывать разговоры и пререкания таким образом, не входило в мои привычки.

– Тогда, я хотел бы привести себя в порядок и сделать несколько записей в своем дневнике, перед экскурсией по городу. Прикажите закладывать экипажи на полдень. Засим позвольте откланяться, – закончил я и отправился в свои покои.

Поднявшись к себе, мои комнаты находились на втором этаже, я тут же бросился к своему дневнику. У меня появилось множество вопросов, заодно я почувствовал, что пришла пора испытать возможности своего чудесного подарка. Я открыл дневник посередине и увидел слева вверху лишь два слова: 'Введите запрос.' Избалованный веком высоких технологий, компьютеров и клавиатур, я, немного завис на том, каким же образом должно ввести запрос и чисто случайно заметил 'современные' письменные принадлежности на моем столике возле окна. Ну конечно, перо и чернила! Усевшись за столом и обмакнув гусиное перо в чернильницу, я красивым почерком, выдававшим немалую сноровку в пользовании пером, вывел 'Извольский'. Несколько мгновений ничего не происходило и я уже задумался, а не поехала ли у меня крыша, тихо шурша шифером, но тут на странице проступил написанный красивым каллиграфическим почерком ответ. 'Найдено двенадцать тысяч триста пятьдесят два варианта. Вывести все данные?'

'Нет'. Написал я, и надпись пропала. 'Петр Александрович Извольский' уточнил я запрос. На что вполне логично получил ответ 'Найден тридцать один результат. Вывести все данные?'

Да это же, как гугл, порадовался я своему открытию, быстро стер все записи словом 'Нет' и набрал более точный запрос: 'Губернатор Курска Петр Александрович Извольский.' Получив исчерпывающий ответ на два десятка страниц, попробовал прибавить к запросу в конец слово 'кратко' и, наконец, получил то, что хотел. Нет, эта штука получше гугля будет, особенно если не врет.

Пробежав глазами полстраницы материала об Извольском, я не удержался и брезгливо сморщился. Абсолютно бесхребетная личность, никак себя не проявил, просто плыл всю жизнь по течению и, благодаря своему высокому положению, заплыл так далеко. Рожденный ползать летать не может, но заползти может очень высоко – как раз про таких как он было сказано.

'У меня есть какое-нибудь задание?' – задал я следующий пришедший на ум вопрос.

'Информация недоступна. ' И все. Как я не изгалялся над составлением вопросов более подробной информации получить мне не удалось. Как, впрочем, не удалось узнать ничего нового о пославшем меня сюда, и о других слишком уж философских вопросах, о смысле бытия, Боге и абсолютной истине. Всюду я натыкался на 'Информация недоступна' и, в конце концов, оставил это бесполезное занятие. Думаю, уж если Он захотел, то сумел озаботиться составлением артефакта таким образом, чтобы я ничего лишнего и не нужного для дела не узнал. Вернувшись, таким образом, снова к Извольскому, я задумался и, ради праздного любопытства, пожелал узнать побольше о предыдущем губернаторе Курска, и не пожалел.

Сам факт того, что даже краткая информация по бывшему губернатору, Владимиру Ивановичу Дену занимала в несколько больше раз больше места чем по Извольскому, уже говорил сам за себя. Этот человек, с такой нерусской фамилией, был личностью. О нем можно было много чего сказать, в основном хорошее, но чего уж там, идеальные люди бывают только в сказках, были и у Владимира Ивановича свои минусы, которые, однако, были несоизмеримо меньше его достоинств. Бегло прочитав краткий обзор его жизни, второй раз я прочитал уже гораздо внимательней и вдумчивей, а после, читая подробную информацию о генерал-лейтенанте, просто ухахатывался, непрерывно восхищаясь им и его поступками. Да, его жизнь буквально изобиловала анекдотами, связанными с его честным, прямым и вспыльчивым характером! Не заметив как подошло время поездки, я оказался застигнут врасплох вошедшим ко мне без стука Строгановым (он был один из немногих кого Николай ранее пожаловал этим правом) и быстро захлопнул дневник.

– Ваше высочество, вы ещё не готовы? – Брови моего воспитателя удивленно поднялись вверх.

– Простите граф, увлекся своим дневником. А разве экипажи уже поданы? – получив утвердительный ответ, я добавил. – Через несколько минут я спущусь вниз.

Быстро переодевшись с помощью моего адъютанта, я оставил покои, бережно унося свой дневник под мышкой. Но посреди лестницы вовремя спохватился и обратился к Барятинскому.

– Князь у меня к вам есть замечательная просьба, если вас это не затруднит.

– Я в полном вашем распоряжении Ваше Высочество! – отрапортовал Барятинский вытянувшись по струнке и поедая меня глазами.

– Пока я буду на экскурсии, окажите мне услугу, найдите генерал-лейтенанта Дена, бывшего ещё недавно здешним губернатором и передайте ему, что я хотел бы встретиться. Насколько я знаю, вы хорошо знакомы с городом, кажется, у вашего семейства здесь есть одна из родовых усадеб, так что это должно не составить вам труда?

– Так точно. Разрешите выполнять? – гаркнул Барятинский.

– Да, конечно, идите, – отослал я его движением руки.

Князь молча козырнул, щелкнул каблуками и, развернувшись, чуть ли не бегом бросился вниз по лестнице.

Вскоре мы покинули дом губернатора. Впрочем, я бы сказал, что это был настоящий дворец, особенно если посмотреть по меркам моего времени. Выйдя на улицу, я увидел огромную шестиместную губернаторскую карету с фельдъегерями и тарантасом ожидающую меня посреди парадно вымощенной мостовой напротив выхода. Собравшаяся по другую сторону дороги огромная толпа горожан при виде меня разразилась ликующе громким 'Ура!'. Воспоминания Николая и остро испытываемые мной ожидания толпы, не позволили мне просто усесться в карету. В сопровождении флигель-адъютанта я подошел к собравшейся толпе. Приняв от городского головы хлеб-соль (из-за вчерашней задержки в пути я прибыл в город слишком поздно и торжественной встречи не получилось) я перебросился несколькими словами с собравшимися дворянами и купцами. Затем прошелся вдоль растянувшейся толпы, попутно благословляя младенцев, которых матери тянули ко мне. Я испытывал весьма противоречивые чувства, с одной стороны мне было крайне лестно лицезреть такую любовь народа к себе, а с другой – я же не икона какая-нибудь, чтобы на меня чуть ли не молиться и не святой, чтобы кого-то благословлять. Хотя, припоминая случай в Саратове, иногда наоборот, Николая благословляли седые старцы растроганные моей простотой и близостью к народу. Тем не менее, некий неприятный осадок у меня остался – не привык я к такому.

Но вот все церемонии оказались позади и, разместившись в карете, мы направились в центр города на главный холм, где в старину находилась небольшая деревянная крепость. От крепости ныне остались разве что воспоминания, а вот от вида, открывавшегося с вершины, захватывало дух. Стояла чудесная осенняя погода, та самая которую так любил Пушкин, золотые кроны деревьев придавали городу сказочный вид, у меня аж сердце защемило, от осознания невозможности запечатлеть такую красоту. Фотоаппарата у меня к сожалению нет и в ближайшие десятилетия не предвидится, зато под рукой у меня находился великолепный художник – Алексей Петрович Боголюбов.

– Алексей Петрович, не откажите мне в любезности, не могли бы вы запечатлеть на холсте открывающиеся моему взору сказочные виды с этого холма?

– Непременно, Ваше Высочество. Всего секундой раньше я и сам порывался это сказать, но не хотел отвлекать вас от столь милых русскому сердцу красот, как вот вы уже сами опередили меня.

Нежно светило слабое осеннее солнце, ласковый ветерок не причинял никаких неудобств, большая часть свиты, захваченная открывшимся видом, все так же зачарованно молчала, лишь только Извольский все никак не унимался, рассказывая, что где находится.

– Ах, ну к чему словами портить такой прекрасный вид открывшийся нам тут. Извольский оставьте, – недовольно заткнул я губернатора. Тот замолчал, подавившись на полуслове, но настроение было бесповоротно испорчено, открывающаяся красота больше не радовала меня. И, отправляясь к Знаменскому монастырю, я, вместо владевшего мной наверху холма умиротворения, испытывал сильнейшее раздражение на губернатора.

Первым пунктом поездки был относительно недавно перестроенный Знаменский мужской монастырь, воздвигнутый в честь избавления от польского нашествия. Осмотрев сияющее свежей краской здание и, пообщавшись с настоятелем, я со свитой отправился в Знаменский собор. Там я был встречен владыкой Курским и Белгородским епископом Сергием с четырьмя архимандритами и монашествующей братией. Облобызавшись с епископом, мы были препровождены в саму церковь. Внутреннее убранство произвело на меня сильное впечатление. Всё казалось, дышало торжественностью и благодатью. Владыка, явно довольный моими впечатлениями, коих я ничуть не скрывал, разрешил мне прикоснулся к святыне – чудотворной иконе Божией Матери 'Знамение', которая, как мне сказали, по случаю приезда столь важного гостя была специально перенесена в Курск из Коренной пустыни. В прежней жизни я не мог себя назвать особо верующим человеком, но, прикасаясь губами к древней иконе, не мог сдержать чувства благоговения. Выстояв утреннюю службу и немного послушав колокольный звон, мы проследовали дальше. Город был явно рад приезду цесаревича и старался всеми силами это показать.

Из Знаменского собора мы направились в Сергиево-Казанский. Будучи городом провинциальным, Курск выражал свою радость ярко и шумно. Улицы города буквально кипели толпами возбужденного народа. Частные дома, телеграфные столбы были украшены флагами, главные улицы Курска по случаю моего приезда превратились в аллеи из живых цветов, флагов и всевозможных украшений. В окнах магазинов были выставлены царские портреты и бюсты высочайших особ, украшенные цветными гирляндами. Балконы многих зданий были красиво задрапированы тканями, коврами, транспарантами, а на фасадах домов вывешивались портреты моего батюшки, Александра II и мои инициалы.

Утерянное после выговора Извольскому прекрасное настроение вернулось ко мне. Я с любопытством рассматривал всё вокруг. Вдоль центральной улицы шпалерами выстроились учащиеся средних и низших учебных заведений, многие из которых держали в руках национальные флажки. Везде соблюдался превосходный порядок, обеспечение которого соблюдалось множеством полицейских в белых, парадных мундирах.

Прибыв в Сергеево-Казанский собор, я поднялся в летнюю церковь на втором этаже, где мне были представлены замечательной работы резной иконостас и выставленные для обозрения знамена курских дружин Севастопольской эпопеи.

Отсюда вновь по Московской улице мы проследовали к роскошному зданию Дворянского собрания, где у парадного подъезда нас встречал предводитель курского дворянства шталмейстер Николай Яковлевич Скарятин с уездными предводителями. В большом зале Дворянского собрания. Попредседательствовав на торжественном собрании в мою честь и переговорив с несколькими дюжинами представителями знатных родов, я почувствовал, что устал. Я начал тяготиться экскурсией, хотелось поскорей встретиться с Деном или 'побеседовать' с моим дневником. Мой воспитатель, граф Строганов, заметив моё чувство, мягко свернул нашу дальнейшую светскую программу и через некоторое время мы отправился назад в 'Дом губернатора'.

На выходе из Дворянского собрания я заметил явно только прибывшего и всё ещё разгорячённого скачкой Барятинского с каким-то седовласым генерал-лейтенатом. Украдкой спросив у шедшего рядом Скарятина, действительно ли вижу бывшего губернатора Курска, я получил утвердительный ответ. Оторвавшись от толпы сопровождавших я быстрым шагом подошёл к Дену.

– Искренне рад видеть вас Владимир Иванович. Право же не стоило так торопиться, могли бы подождать и в губернаторском доме, – сказал я и тут же понял, что в который раз за день со мной произошёл конфуз. Не следя за своим языком, я будто специально посыпал соль на рану достойному человеку. Всего неделю назад генерал-лейтенант Ден был губернатором, честно служа Отечеству и вдруг внезапная отставка. А я так нетактично ему об этом напомнил.

– Прошу прощения, – смущенно продолжил я, – не составите мне компанию?

– С огромной радостью Ваше Высочество, – прогрохотал басом Ден, склонив голову в некоторой растерянности.

Глава 2. День первый. Продолжение.

Увлеченный намечающимся разговором с генералом, я едва не забыл попрощаться со Скарятиным, однако мой наставник не дал мне совершить сию вопиющую бестактность и ненавязчиво напомнил мне о предводителе курского дворянства. Наконец, раскланявшись со всеми, мы расселись по экипажам и тронулись с места.

Во время поездки к губернаторскому дому нормального разговора с генерал-лейтенантом не получилось. Да и не могло получиться в присутствии, всю дорогу насуплено молчавшего и украдкой посматривавшего на нас, Извольского. Наследник оказался мастером читать людские лица. Я ясно видел, тщательно скрываемую, но, тем не менее, вполне очевидную, нарастающую неприязнь к себе со стороны Извольского. К ней примешивалось не менее сильное удивление Строганова. Очевидно, от наследника престола ему таких фортелей раньше ожидать не приходилось. Покопавшись в памяти, я установил – точно, не приходилось. Не любил Николай Александрович неловкие ситуации создавать. С молчаливым любопытством поглядывал на меня Барятинский, о чём-то своём думали Шестов и Рихтер, совершенно растерян, но одновременно рад был Ден. Видимо мой неожиданный интерес оставался для него непонятен.

За этими мыслями я не заметил, как мы подъехали к губернаторской резиденции. Обед к нашему приезду уже был предупредительно подготовлен, и, выйдя из экипажа и совершив необходимый туалет, мы были препровождены в обеденный зал. Помещение было большим и буквально залитым светом, льющимся сквозь десяток высоких окон. Солнечные зайчики, во множестве создаваемые тяжёлой хрустальной люстрой, играли на полу. Стол тоже был соответствующий: огромный, массивный, из морёного дуба, с изогнутыми ножками, украшенными позолотой, он был накрыт белоснежно-белой скатертью, заставленной различными блюдами. Вокруг него выстроились молчаливые слуги в ливреях. Рассевшись согласно распорядкуи совершив короткую молитву, мы приступили к трапезе.

Несмотря на демонстрируемый всеми присутствующими аппетит, искусство шеф-повара и вышколенность слуг, обед начался несколько натянуто. Светская беседа была омрачена упорным молчанием как нового, так и старого губернаторов, даже моей свите поначалу не всегда удавалось маскировать возникающие в разговоре неловкости. Но вскоре угловатость беседы была вынуждена капитулировать перед новой тактикой моего флигель-адъютанта Рихтера. Анекдоты, забавные истории и случаи из жизни, требовавшие лишь молчаливого слушателя, как нельзя кстати посыпались от моих воспитателей и учителей. Тот же Строганов, например, мог часами повествовать про увлекательные случаи виденные им за его долгую, неординарную и уж точно нескучную жизнь. Про себя он из скромности говорил чрезвычайно редко, хотя если начинал, оторваться от его истории было решительно невозможно. Граф был отличным рассказчиком, а выбираемые им случаи его жизни были почти невероятны и до невозможного смешны.

Во время обеда я тоже в основном молчал – все мои мысли занимала открытая мне дневником непрезентабельная картина подковерных игр и интриг Курской губернии. Ситуация, в кратком изложении, выглядела следующим образом: генерал-лейтенант Ден был на редкость честным, прямым и бескорыстным человеком всецело преданным своему императору. Казалось бы, все просто замечательно, но был у генерала и свой недостаток – вспыльчивый и буйный характер, под влиянием которого он нередко совершал свои выходки на грани фола. Воспользовавшись этим, его многочисленные недоброжелатели, а это почти все чиновники Курской губернии, смогли подтолкнуть принятие решения о замещении генерал-лейтенанта на слабохарактерного статского советника Извольского. Не последнюю роль тут сыграл и сам Извольский. Впрочем, его желание занять эту должность объяснить не сложно, так же как и желание курских чиновников занимать свои теплые места и без опаски брать взятки. Однако вникать в чьи-то пожелания и удобства по части казнокрадства и взяточничества совершенно не входило в мои планы. Ситуация меня никак не устраивала и вот сейчас я напряженно обдумывал, что мне предпринять и… кажется только что пропустил мимо ушей какую-то забавную шутку моего воспитателя.

– Ваше Высочество, а не порадуете ли вы нас своим анекдотом, способствующим пищеварению и общему поднятию настроения? – начал втягивать меня в разговор граф. В голове у меня мелькнуло несколько историй и анекдотов, однако все они не соответствовали духу эпохи и собравшемуся вокруг меня обществу, но один анекдот, верно принадлежавший памяти Николая, мне понравился.

– Конечно, с удовольствием. Прошу простить мне мою рассеянность, я целиком ушел в свои впечатления от города. Позвольте же мне рассказать вам презабавнейший анекдот, услышанный мной однажды от отца, – выждав заинтересованного выражения на лицах всех присутствующих и поняв, что уже обеспечил успех анекдоту своими последними словами, приступил к рассказу. – Как-то раз, Его Императорское Величество император Николай Первый, бывший в Ростове, посетил, конечно, и Нахичевань. Там все армяне, дожидавшиеся государя огромной толпой, лишь только завидели приближающиеся экипажи царского экипажа и, дождавшись их прибытия, закричали благим матом: «Караул! Караул!»… Государь, понявши сейчас, в чем дело, спросил однако же генерал-губернатора Воронцова, ехавшего с ним в одной коляске, что обозначает этот крик. Генерал-губернатор сконфуженно отвечал, что они, вероятно, хотели кричать «ура!», да вместо этого кричат «караул!»… Государь много смеялся этому проявлению радости и заметил: «Их следовало бы поучить!». Воронцов, в свою очередь, передал это замечание государя губернатору, а губернатор, конечно, – исправнику. Исправник это замечание намотал на ус и по выезде государя и всего начальства из уезда явился в Нахичевань с возами розог и начал по-своему учить армянских обывателей, и на кого был за что-нибудь зол, то тем всыпал гораздо большее количество розог. Это оригинальное учение покончилось в один день, и армяне вовсе не были в претензии на него. «Ежели надобно учить, так и учи», – говорили они. Но они были в страшной претензии за то, зачем учение было неровное: одному дано более ударов, другому менее. И только по поводу этого обстоятельства они, говорят, возбудили жалобу на исправника.^[1]

Высокие потолки вздрогнули от раскатов смеха, зазвенела люстра и, мне показалось, маленький кусочек штукатурки упал с потолка Рихтеру прямо в тарелку. Смеялись все, даже Извольский с Деном совершенно оттаяли.

– Весьма, весьма. Не слышал о таком раньше. Знал бы, непременно проложил маршрут через Ростов, вот бы смеху было, если бы армян так и не научили ура кричать, – сквозь смех сказал граф, вызвав новую вспышку веселья. – Василий Иванович, а вы не порадуете нас своей историей или анекдотом?

– Отчего же не порадовать, – ответил Ден, вытирая выступившие от смеха слезы. – Случилась эта история со мной во время моего пребывания на посту губернатора в Курске. Решив проверить один уездный городок в губернии, я заранее предупредил уездное начальство о своем визите, однако в назначенный срок в город нарочно не прибыл. Продержав, таким образом, в напряжении все полицейские чины города два дня, я тайно въехал в город с другой стороны обычной каретой. Переодевшись в простое платье, я отправился в кабак и, выпив водки, начал намеренно дебоширить, за что частный пристав, взяв меня за шкирку, хотел было уже отправить в полицейскую часть. Но извернувшись, я сунул ему три рубля, на что он со словами: «Ну, черт с тобой! В другой раз не попадайся! Приедет губернатор, тогда безобразничай сколько угодно!» – отпустил меня на все четыре стороны. На следующий день, сказавшись в губернаторской квартире, я приказал всем полицейским чинам городка прибыть ко мне. Когда в назначенном часу все были в сборе, я, найдя того самого надзирателя, подозвал его к себе. Он, вероятно, не узнал меня, хотя и перепугался до смерти. Я спросил у него, с ним ли деньги. Негодяй квартальный побледнел и, замерев, не открывая рта, неплохо сошел бы за бронзовое изваяние, если бы не цвет кожи. Но все же я не оставляю его в покое и раз за разом повторяю вопрос, пока он, сообразив, наконец, где у него лежит кошелек, не достает из его нагрудного кармана. На что я говорю ему – «Позвольте три рубля».^[2]

На этот раз смеялись не все, но эффект от этого не уменьшился. Напротив, глядя на уткнувшегося взглядом в тарелку позеленевшего Извольского, гораздо более успешно прикидывающегося бронзовым изваянием чем городовой из анекдота, не смеяться становилось просто невозможным.

– Право же генерал, нужно быть гуманней к слушателям и заранее предупреждать, чтобы компания за столом не понесла невосполнимые потери смехом, – отсмеявшись вставил, промокнув губы салфеткой, Иван Кондратьевич Бабст, мой преподаватель статистики и экономики. Как бы хваля хорошую шутку, но в то же время тонко намекая Дену на её неприятие Петром Александровичем. Мне показалось, что ни довольный Ден, ни раздосадованный губернатор, на скрытый смысл его слов не обратили ровным счетом никакого внимания.

А я, отсмеявшись, решил, как же вернуть понравившегося мне прямого и честного генерал-лейтенанта на старую должность. Тем более что, судя по всему, смерть отца должна состояться в самое ближайшее время. Вдруг мне стало очень противно и грустно. Мне было жаль отца Николая, и осознание того факта, что я являюсь главным виновником его гибели, было просто ужасным чувством способным, отравить любую радость. Но во всем можно отыскать что-либо хорошее – с таким настроением провернуть то, что я сейчас задумал, будет несравненно легче.

Обед уже подошел к концу – последняя перемена блюд была унесена слугами и, решив не откладывать неприятный разговор в долгий ящик, я встал из-за стола и, поблагодарив вышедшего к нам повара за отлично приготовленный обед, обратился к губернаторам.

– Владимир Иванович, Петр Александрович, извольте проследовать в мои комнаты, – тоном, не допускающим и тени возраженья сказал я и, стараясь не оборачиваться, спиной чувствуя многочисленные удивленный взгляды, отправился к себе наверх.

Поднявшись к себе, я встал напротив комода, ожидая, когда ко мне поднимутся Ден и Извольский.

Едва, за вошедшим последним, на негнувшихся ногах, Петром Александровичем, закрылась дверь, я подозвал его к себе. И выставив его, таким образом, прямо напротив зеркала обратился к нему:

– Петр Александрович, подойдите к зеркалу. Посмотрите на себя. Неужели Вы ничего не видите?

– Ничего, Ваше Высочество, – глядя на свое испуганное отражение, пролепетал Извольский.

– Странно! Очень странно! А я вот совершенно ясно вижу, что у вас на лбу написано: подай в отставку, подай в отставку. Подай в отставку, а то хуже будет! – дословно процитировал я одну из выходок стоявшего рядом генерал-лейтенанта.

– Жду прошение об отставке к ужину. Можете, пока, быть свободны, – выделив словами второе слово я отвернулся к окну, всем видом показывая, что разговор окончен.

Проследив краем глаза за уходящим от меня в полуобморочном состоянии Извольским, я на какую-то секунду даже ощутил жалость к нему. Не стоило наверное его так давить. Да карьерист, да взяточник, но разве он один такой? Вся чиновничья система такая. А ведь я его по сути раздавил, как клопа раздавил. Перечеркнул ему будущее. Хотя… наверное, только так и надо. Не помню кто сказал: «Монарх может быть груб, невежественен, даже безумен, он не может быть только слаб».

– Узнаете свой почерк Владимир Иванович?^[3] – не отворачиваясь от окна, обратился я замершему в растерянности генерал-лейтенанту. – Думаю, вопрос о возвращении вас на прежнюю должность решится уже к вечеру. Если возникнут сложности, я лично решу их с отцом.

Развернувшись и отойдя от окна я подошёл к Дену на расстоянии вытянутой руки.

– А пока и думать забудьте об отставке, – я немного наклонил голову и положил руку на плечо старому генералу, – Такие люди как вы слишком ценны, чтобы ими разбрасываться.

Слезы, одна за одной, покатились по морщинистым щекам. Ден смотрел на меня и плакал, просто молча плакал… И у меня самого горло сжалось при виде этих скупых мужских слез.

– Ну, полноте Владимир Иванович, оставьте, – принялся я успокаивать расплакавшегося от радости старика. – Ну же генерал, – я неловко приобнял всхлипывающего Дена, бессвязно пытавшегося мне что-то сказать, но кроме как «верно» и «до гроба…» ничего не разобрал. Только что я, обзавелся, наверно, самым верным из своих будущих подданных.

– Однако позвольте выразить вам свое неудовольствие генерал, – сказал я отодвинувшись от Владимира Ивановича и, убедившись что привлек его внимание, продолжил. – До меня дошли сведения будто бы вы, видя беспорядок при переправе через реку Сейм, приказали утопить виновного в ней станового пристава, верно?

– Да, – генерал густо покраснел, слезы тут же высохли у него прямо на щеках.

– Ну что же, ваша честность и то, что вы вовремя одумались, велели вытащить его и дать несчастному сто рублей характеризует вас с лучшей стороны,– блеснул я своей осведомленностью в тех событиях, почерпнутой из прочитанной биографии в дневнике. – Однако же ваша горячность могла привести к ни кому не нужной жертве и постыдному пятну на вашей репутации. Впредь постарайтесь лучше держать себя в руках, чтобы мне не пришлось в дальнейшем испытывать разочарование и краснеть за своё сегодняшнее решение. И не опекайте своего «крестника"^[4] так уж сильно. Однако же, если он того заслуживает, безусловно, оказывайте ему предпочтение по службе. Надеюсь, я в вас не ошибся. Можете быть свободны.

Пришедший в чувство после моей отповеди Владимир Иванович откланялся и оставил меня наедине с моим дневником, чем я незамедлительно воспользовался. «Когда я умер в нашей истории?» «Вопрос некорректен.»

«Когда Николай Александрович Романов, 1843 года рождения умер в нашей истории? «

«12 апреля 1865 года в 12 часов 50 минут ночи.» Получил я исчерпывающий ответ. 'Каково текущее состояние моего здоровья?' 'Информация недоступна.'

'Каково было состояние моего здоровье после внедрения' – зашел я немного с другой стороны.

'Максимально приближенное к идеальному. Сразу после внедрения, были устранены все болезни тела. Иммунитет был повышен на сколько это было возможно опираясь на генетический код реципиента без привлечения ненужного внимания.' Далее шло подробное описание всех моих характеристик, включая рост, вес, давление и даже уровень лейкоцитов в крови. Впрочем, не имея никакого медицинского образования, я вскоре оставил изучение данного вопроса.

Потратив ещё часок на изучение последних событий в Российской империи, я почувствовал легкое недомогание и прилег на диван. Довольно скоро голова окончательно разболелась и читать стало совершенно невозможно. Отложив раскрытый дневник в сторону, я начал искать что-нибудь, что можно было бы использовать как закладку и тут мне стало совсем плохо. Я испытал сильнейшее головокружение и потянулся, было рукой к стоявшему недалеко колокольчику, и тут провалился в забытье. «Ничего себе повышенный иммунитет и идеальное здоровье» мелькнуло у меня в голове, перед тем как сознание окончательно померкло.

Я очнулся, верно, довольно скоро, солнце казалось, находилось все там же где и раньше, поэтому, взглянув на часы, я совсем не удивился, узнав, что прошло лишь пол часа с того момента, когда я лег на кровать. Позвонив в колокольчик – на этот раз дотянуться до него мне не составило никакого труда, вскоре я увидел вошедшего ко мне адъютанта Барятинского. Наверно я выглядел совсем уж плохо, потому что безо всяких мероприятий с моей стороны, взволнованный князь бросился ко мне со словами:

– Ваше Высочество, вам плохо? Может врача позвать?

– Зови, – сказал я и едва узнал свой голос, таким слабым и безжизненным он был. – Зови, – уже громче повторил я в спину убегающему адъютанту.

Спустя несколько минут, верно, Владимир здорово всех напугал, ко мне ворвался сразу добрый десяток человек свиты и не только.

– Извольский, и вы здесь? Наверно прошение уже готово? – слабым голосом успел вставить я, перед тем как мой личный врач Шестов попросил всех освободить помещение.

Доктор, не особо мудрствуя, поставил мне пиявок, думаю, он решил, что у меня поднялось давление после разговора с Деном и Извольским, заставил выпить какой-то гадости. Затем, строго настрого прописав мне исключительно постельный режим на несколько дней, снял пиявок и оставил меня спать. Хорошо хоть, теперь не надо будет присутствовать на очередном скучнейшем и натянутом балу в честь моего приезда, мелькнула где-то вдали слабая мысль и, я снова провалился в тяжелое забытье.

Казалось, только сомкнул глаза, как меня разбудило сильное чувство тревоги. Что случилось? Мое внимание привлекли какие-то звуки за дверью, пробивающиеся сквозь рокот далеких раскатов грома: громкий шепот, позвякивание оружием и какие-то неясные шорохи прямо под дверью. Я не на шутку встревожился, наверное, болезнь породила у меня частые приступы страха, и немедленно позвонил в колокольчик. Мгновенье спустя, в комнату вошли мои адъютанты. Только с ними, на этот раз, вошли мой воспитатель вместе с Деном и епископом. Я видел, что они не на шутку взволнованы и встревожены.

– Пошли вон! – срывающимся на дребезжащий фальцет голосом рявкнул Строганов, с силой захлопывая дверь перед толпой снаружи моей опочивальни. Я только сейчас заметил, как же он на самом деле стар.

– Граф, извольте объясниться, – насколько мог твердо заговорил я, приподнимаясь на локте. – Что всё это значит?

– Ваше… Ваше Императорское Величество, император Александр Второй скоропостижно скончался сегодня утром, – мне показалось, граф всхлипнул, а на его глазах, совершенно точно, выступили слезы. Я ощутил очередную волну боли и горя.

– Господи! Что произошло?

– У Его Императорского Величества Александра Второго случился сердечный приступ, – граф подошел к моей кровати и тяжело опустился на колено. – Позвольте мне присягнуть первым.

Я, оглушенный новостью, пусть и ожидаемой, но не так скоро, и подкошенный плохим самочувствием, конечно, ничего против не имел. В голове лишь глупо мелькнуло Le roi est mort! Vive le roi!^[5] Вслед за графом мне присягнул снова губернатор Курской губернии генерал-лейтенант Ден, затем один за другим, и все присутствующие в комнате. Но когда в комнату начали тихо просачиваться все новые и новые люди, я не выдержал и попросил их всех покинуть комнату. Осталась лишь свита и Ден с епископом. Мне хотелось немедленно одеться и выйти к собравшимся за дверью. Волненье и неуверенность присягающих мне, прикованному к постели, давали ясно понять, что лучше бы мне сейчас быть на ногах.

– Выше Величество, – обратился ко мне горячим, хриплым шепотом Владимир Иванович, – разрешите разогнать негодяев шумящих у вас под окнами. Солдаты и полицейские вокруг дома готовы по первому слову…

– Что вы генерал, оставьте, – оборвал я его. Скажите им лучше, что вскоре я выйду на балкон говорить с ними, – одним движением оборвав готовые сорваться с его губ возражения, я встал с постели, отбросив, укрывавшее меня одеяло в сторону.

Быстро одевшись, я вышел в до невозможности заполненный Курской знатью зал. После короткого, пусть и тяжелого, сна я стал чувствовать себя гораздо лучше. Быстро приняв присягу, насколько это было возможно с такой толпой высокопоставленных особ, я вышел на балкон к собравшейся перед домом толпе. От неё шел встревоженный гул. Так вот что я спутал с далекими раскатами грома! Увидев меня, толпа начала стихать.

Честно говоря, я не знал, что мне делать – вышел просто показаться на глаза, успокоить народ и опровергнуть слухи о моей, так некстати свалившейся, болезни. Но все ждали от меня чего-то большего, я просто физически ощущал это. И я заговорил.

– Подданные Российской Империи, сегодня наступил черный день в нашей великой истории. Сегодня скончался мой отец, Александр Второй. Великий государь, реформатор и добрый отец всем нам, так многого желавший сделать для своей отчизны и так мало успевший. Я принимаю на себя его ношу… – Я говорил и говорил. Слова сами ложились у меня в голове, меня посетило редкое ораторское вдохновенье. Хотя Николай был неплохо подготовлен для таких речей, я же ему скорее мешал. Вообщем успокоить и воодушевить их мне оказалось вполне под силу.

Когда спустя четверть часа я покинул балкон, горожане расходились ободренные, в полной уверенности что в будущем несчастья обойдут их стороной. Каждый услышал с моих словах что-то свое, что-то приободрившее и давшее ему надежду.

Речь эта истощила все мои силы и, едва дойдя до кровати, я без сил повалился на нее, чтобы тут же забыться тяжелым сном. И уже не чувствовал как чьи-то заботливые руки раздевали меня, располагали на постели поудобней (первоначально я упал на кровать по диагонали) укрывали одеялом, клали голову на подушку.

Глава 3. Его Императорское Величество Николай Второй.

И снова меня разбудило обостренное чувство тревоги. Настойчиво пробиваясь сквозь вялотекущие, ещё скованные сном мысли, оно медведем вломилось в мою голову, сминая остатки снов. Был бы я у дома – наплевал и, перевернувшись на другой бок, спал бы себе дальше, засунув голову под подушку. Но вчерашний день до сих пор стоял перед глазами. В голове закружились воспоминания о последних событиях, смывая сон словно ведро леденящей воды.

Я прислушался. Судя по звукам, под дверью, уже в который раз за последнее время, собралась волнующаяся свита во главе с моим воспитателем. Наверняка уже давно топчутся, не решаясь зайти и потревожить мой полусон-полузабытье, вызванный внезапной болезнью. «Да, точно, так и есть», – подумалось мне, едва я разобрал приглушенный голос Николая Александровича Шестова, состоявшего при мне врачом.

Привычно воспользовавшись колокольчиком, я поприветствовал тотчас же вошедших ко мне «поддверных» шептунов – так я про себя шутливо окрестил всю эту, постоянно собирающуюся под моей дверью компанию. Небо за окном уже начало сереть, но, несмотря на долгий сон, я все равно чувствовал слабость и легкое головокружение.

– Вижу, вы уже не спите, Ваше Величество, – присел на краешек моей кровати граф Строганов.. – Нам необходимо без промедлений выезжать в Петербург. Конечно, как только ваше здоровье позволит вам перенести дорогу, – тут же уточнил он. – Возможно, если мы поторопимся, то ещё успеем к началу похорон вашего отца, Его Величества Александра Николаевича.

Я тоскливо посмотрел на едва начавшее сереть за окнами темное небо, и сладко потянулся. Надо ещё немного поспать. Хотя бы минуток десять понежиться в кровати. Дела подождут. Я уже совсем было хотел отослать графа, но тот час же разозлился на себя. Что за чушь! Размяк тут как тряпка! И нечего оправдывать себя болезнью – граф просто так торопить не будет, раз торопит, значит, есть такая нужда. А раз надо, значит надо. Быстро переборов свое первоначальное желание – в этом мне неплохо помог опыт рыбака с многолетним стажем, привыкшего, вставать чуть свет даже после самой тяжелой попойки. Решительно встряхнув головой, я выбрался из под теплого одеяла и сел. Прохладный, осенний воздух заставил меня поёжиться. Пару мгновений пожалел об этом героическом поступке, выругался про себя, но все же встал с кровати.

Ступив на холодный пол, я невольно поджал пальцы ног. В голове промелькнуло, в не очень вежливой форме, пара выражений про то, какие же все вокруг нехорошие. Коврик для ног им было трудно положить! Моё недовольство не осталось незамеченным. Из-за спины Строганова, как по волшебству, вынырнуло двое слуг в золотистых ливреях. Первый развернул небольшой свёрток, который нёс в руках, скользнул мне за спину и на мои плечи опустился тёплый байковый халат, с кистями и шелковым поясом . Второй в это время изогнувшись сунул мои ноги в мягкие домашние тапочки, украшенные небольшими меховыми помпонами. Удивлённый столь явной демонстрацией сноровки, я немного замешкался и пропустил мимо ушей вопрос доктора Шестова.

– Что простите? – переспросил я, кивком головы отпуская замерших в ожидании слуг и с блаженной улыбкой укутываясь в халат.

– Ваше Величество, как ваше самочувствие, может, лучше было бы полежать несколько дней в постели? – спросил доктор, склонив голову и напряжённо глядя на меня.

– Нет, уж спасибо. Моего здоровья вполне хватить на эту, не столь уж длинную дорогу, – самонадеянно ответил я.

– Ничего страшного если похороны пройдут без вас, – в этом месте мне послышалось негромкое хмыканье моего воспитателя, – как врач, рекомендую вам отлежаться несколько дней в кровати и дождаться существенного улучшения самочувствия, – продолжил Шестов. Иначе болезнь может усилиться и надолго свалить вас по приезду в Петербург, а может и того хуже…, – он не договорил, но все поняли, что именно хотел сказать мой врач.

– Николай Александрович, ну будет уже вам сгущать краски. Нет, решено! Велите закладывать карету! – ответил я своему врачу.

– Ваше Величество, все готово, – тут же отрапортовал мне сделавший шаг из толпы Рихтер.

– Тогда распорядитесь собрать еду в дорогу, Сергей Григорьевич, – сказал я обращаясь к Строганову. – Перекусим в карете или на следующей станции, когда нам будут перепрягать лошадей. Отправляемся немедля.

Граф изящным кивком показав, что принял моё распоряжение к сведению, вышел из комнаты. Взмахом руки дав понять остальным, что разговор окончен, я отвернулся и принялся собирать вещи в дорогу. Свита тут же, под давление Рихтера и Барятинского, стала утекать из комнаты. Дождавшись пока в комнате остались только слуги, я с их помощью переоделся в дорожный костюм и собрал свой саквояж. Уложив в него джентльменский набор: туалетные принадлежности, нательное бельё, полотенца, письменные приборы. Я вынул блокнот для записей и положил на столик. Быстро обежав глазами свои покои, я взял аккуратно лежащий у изголовья кровати «дневник» и аккуратно положил его вместо блокнота в саквояж. Защёлкнув саквояж и в последний раз проинспектировал свой внешний вид перед зеркалом, я чуть-чуть поправил шейный платок и полностью удовлетворённый проследовал, сквозь открытую предупредительными слугами дверь на первый этаж.

Спустившись по лестнице вниз, я застал свою свиту во главе со Строгановым в полном сборе. Чуть в стороне, стояли остальные слуги, подслеповато щурящиеся на яркий свет многочисленных свечей, наверняка недавно выдернутые графом прямиком из теплых постелей. Но вот мои глаза нашли, что искали. Взъерошенный губернатор в накинутом на плечи мундире, поспешно выбежал на поднявшийся в моей части дома шум.

– Владимир Иванович, рад вас здесь видеть, – поздоровался я. – К сожалению, у меня больше нет никакой возможности продолжать свою ознакомительную поездку по России. Мое присутствие срочно требуется в столице. Об этом мне настойчиво твердят мои государственный и сыновей долг.

Выслушав искренние соболезнования генерала, вызванные впрочем, по большей части причинами моего спешного отъезда, я тепло попрощался с ним и, наказав непременно написать мне, письмо с предложениями по искоренению казнокрадства и взяточничества в губернии, покинул этот гостеприимный дом-дворец.

Оказавшуюся совсем не короткой дорогу, показавшуюся мне настоящей вечностью, я запомнил весьма смутно. Весь наш долгий путь до Москвы меня ужасно укачивало, несмотря на все факты, кричавшие, что такого просто не может быть – ни я, ни Николай, никогда не страдали морской болезнью. Видимо это какое-то нарушенье сознания связанное с моим вселением в новое тело решил я в конце концов, но легче мне от этого знания как-то не стало. Спать в карете тоже оказалось совершенно невозможно, она раскачивалась и подпрыгивала на крайне неровной, хотя впрочем, обычной российской дороге. Вообще, как сказал мне граф на одной из станций, где нам перепрягали лошадей, нам крупно повезло, что за ночь свежий октябрьский мороз намертво сковал раскисшую землю. Если бы этого не произошло, добраться до Москвы было бы весьма затруднительно. Повезло, то повезло, но нормальных амортизаторов ещё никто не придумал. И их роль с переменным успехом выполняли мягкое сиденье и пятая точка пассажира. Так что, прыгал я на этой точке, по обретшей твердость камня бугристой дороге, до самой старой столицы с её золотыми куполами и красным кремлем.

Но все плохое и хорошее имеет свой конец, наступил конец и этому мученью, по какому-то недоразуменью, именующемуся русской дорогой. Спустя сутки тряски в карете по безумно вымотавшей меня дороге, не позволяющей хоть на минуту сомкнуть глаза, мой сильно растянувшийся караван из карет въехал в Москву. Не останавливаясь на станции, мы проскакали до самого вокзала, где нас уже ждал под всеми парами жутко гудящий и шипящий паровоз. Сообщить о моем скором прибытии в Москву не составило труда – телеграф провести это вам не железные дороги построить, сеть телеграфных проводов уже порядочно опутала европейскую часть Российской империи. Собрав волю в кулак и, подавив на время рвотные позывы, я вышел из своей огромной шестиместной кареты, чтобы размять ноги и поздороваться со встречающими меня на вокзале высокими чинами. Даже смог немного поговорить с Московским губернатором, наверно списавшим мою мраморную бледность на тяжелое извести, тряску и бессонную ночь. Но вот последние экипажи с моей свитой показались на вокзале и я, наконец, смог под благовидным предлогом удалиться в поезд, где тут же бросился спать на первое увиденное мной подобие постели. Открыв на мгновенье глаза, когда поезд резко тронулся с места, я больше не просыпался до самой столицы.

Когда я вышел из экипажа, доставившей меня с перрона Московского вокзала в Зимний Дворец, то чувствовал себя столь уставшим и разбитым, что с трудом удерживался на ногах. И сначала хотел было не напускать на себя бодрый вид, чтобы меня быстрее оставили в покое, но, увидев, как изменились лица встречающих меня родных и придворных, решил, что все же стоит поднапрячься.

– Его Величество, сильно устали, – прокомментировал мое состояние Строганов.

Я шел как во сне. Меня куда-то вели (почти несли) я что-то вяло делал и отвечал, слыша вопросы где-то на периферии ускользающего сознания. Мне что-то говорили люди, которых я с трудом узнавал, я что-то отвечал им, напрямую пользуясь памятью Николая. Может это его личность захватывает мою? И вяло удивился охватившей меня при этом апатии. Эта мысль уже не пугала меня, настолько я был измучен и подавлен. В конце концов, оказавшись в кровати, я забылся сном без сновидений.

На этот раз просто тяжелым сном, с выздоровлением поутру, дело не обошлось. У меня поднялся жар, всю ночь я метался в бреду. Консилиум врачей собравшихся около моей кровати совершенно точно установил, что болезнь моя прогрессирует, но к единому мнению о ее причинах прийти не сумели. Ну, ещё бы, случаи переселения сознания в мировой практике пока известны не были.

Днем мне стало немного легче и я сумел забыться сном, но уже к вечеру мое состояние снова резко ухудшилось. Боль в глазах, тошнота, рвота – я чувствовал себя как на смертном одре. Все было настолько плохо, что мне даже вызвали священника, чтобы я мог исповедаться. Говорят, что он был поражен моим необыкновенным мужеством. Несмотря на терзавшие меня страшные боли, я был спокоен и умиротворен, ну или казался священнику таковым.

Из личного дневника фрейлины вдовствующей императрицы.

В среду, 23 октября, утром доктора произнесли смертный приговор. Казалось, надежда безвозвратно утеряна, но этим же вечером наступило настолько явное улучшение, что они объявили его спасённым, и у них хватило жестокости сказать это матери.

Ночь на четверг прошла ужасно тревожно, а к утру было новое излияние в мозгу. Весь четверг он бредил, хотя узнавал подходивших к его постели, особенно мать, которую, наконец, убедили оставаться при нём. В пятницу, к утру, он задремал и спал весь день… Доктора снова начали надеяться.

Суббота прошла очень беспокойно, мысли путались всё больше и больше; с вечера пятницы он уже не спал. Он смотрел вокруг, как человек, еще воспринимающий впечатления, но абсолютно безразличный к происходящему. К вечеру он успокоился. Императрица пошла спать, приказав себя разбудить в 4 часа, т.к. Гартман (один из докторов. – И.Д.) предполагал, что в этот именно час могло быть плохо. В самом деле, только что она подошла к нему, как к больному вдруг вернулось полное сознание. Он начал целовать ей руки и сказал ей: «Прощай, Ма; жаль мне тебя, бедная Maman!» Гартману, подошедшему в это время, он сказал: «Прощайте, прощайте», – и, показывая на мать: «Берегите её хорошенько». Его спросили, не хочет ли он приобщиться, на что он с радостью согласился. Хотя не мог он исповедаться, но пока говорили молитву, он схватил епитрахиль и приложил её к сердцу… Когда читали молитву после причастия, бедное лицо цесаревича было залито слезами и светилось радостью; священник уверял, что никогда не видел у умирающих столь сияющего счастьем лица. Весь день и всю ночь мы молились за его выздоровление. Казалось, вся Россия с её бескрайними просторами замерла в ожиданьи. Центральные газеты ещё второго дня издали статьи о болезни цесаревича. Отовсюду, даже из самых удаленных краев русской земли, шли и шли телеграммы. Особенно трогательны они были из тех губерний, которые цесаревич посетил в своем недавнем путешествии. «Церкви забиты до отказа. Народ молится прямо на улице не желая расходиться несмотря на холод. Службы во здравие цесаревича не прекращаются ни на минуту» – писали губернаторы. Даже в королевстве Польском наступило затишье – восстанье с новой силой вспыхнувшее поле смерти императора Александра, сейчас, казалось, вовсе прекратилось.

После причастия Наследник сделал всем присутствовавшим знак рукой и несколько раз повторил очень громким голосом: «Прощайте, прощайте, прощайте!» Мало-помалу его мысли начали путаться. Я услыхала, как он ещё раз сказал: «Папа, извините меня все, это все я», – а потом: «Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу!» Это происходило в 9 ч. утра, после чего он говорил всё меньше и меньше, слова были всё более бессвязны; два раза он засыпал. У докторов не оставалось уже и маленькой надежды спасти его, но я верила, что Бог сотворит чудо и отдаст нам его по нашим неотступным молитвам. Должно быть, столь жаркие молитвы всей необъятной Руси смогли, наконец, дойти до Него. Совершенно внезапно жар спал. А Наследник уснул крепким сном выздоравливающего.

Проснувшись почти в полночь, он, впервые за последние дни, тут же признал окружающих и, едва поприветствовав, потребовал себе бульону. Радость императрицы не знала границ – впервые за неделю Наследник испытал голод, верный симптом прибывающего здоровья. Мы боялись верить своему счастью. Императрица не отходила от него ни на минуту и даже кормила его с ложечки.

Весь день цесаревич крепко спал, просыпаясь лишь для принятия пищи. Его щеки залил здоровый румянец. Доктора боявшиеся, в который раз, обмануть наши ожидания объявили его спасенным, лишь во вторник.

Все, как один ощутили на себе милосердье Божия. Я чувствую себя до того окрыленною счастливым известием, как будто мы и не проводили целой недели, постоянно колеблясь между надеждой и отчаянием, снова надеясь при малейшем утешительном признаке. Болезнь миновала.

Едва проснувшись, я обнаружил себя одетым в пижаму, как две капли воды похожую на ту, что была на мне в первый день. Похоже, раздевание меня в бессознательном состоянии скоро войдет моим адъютантам в привычку. На этот раз я лежал посреди огромной кровати, похожей на настоящий полигон, тусклый свет освещал просторную комнату, а за огромными, высокими окнами, немного прикрытыми шторами, противно моросил осенний дождь вперемежку со снегом. Рядом со мной сидела какая-то женщина, её лицо показалось мне смутно знакомым, верно Николай не раз видел её во дворце. Увидев, что больной открыл глаза, она тут же упорхнула из комнаты, громко шурша своей пышной юбкой.

Я быстро провел ревизию своему организму – вроде все относительно нормально. Впрочем, как и всегда после нормального сна. Не очень понятно, что со мной происходит, но, наверное, с самолечением и повышенной регенерацией вышел облом. Или может как вариант, мое сознание не очень хорошо ужилось с новым телом – иногда оно вдруг начинает мне казаться совершенно чужим, не принадлежащим мне, хотя исправно меня слушается. Плюс стрессы и волненья… Да, точно, здесь скорей болен мозг чем тело, решил я. Скрипнула дверь.

– Коленька, как ты себя чувствуешь? Ничего не болит? Ты нас всех до смерти напугал! – Произнесла вихрем ворвавшаяся ко мне женщина, в которой Николай во мне сразу распознал свою мать. Подбежав, приподняв юбки к кровати, она потрогала мой лоб холодной рукой. – Всю неделю мы неотступно молились за твое выздоровление.

– Не волнуйтесь мама, я чувствую себя гораздо лучше, – ответил я и, с трудом скрывая изумление, поцеловал её руку лежащую на моей щеке. Оказывается, я пролежал в постели больше недели! Для меня же весь этот кошмар слился в одну сплошную непрекращающуюся ночь. Вот это да! Наверное, нервы всем истрепал жутко. Мама вон на лет пять постарела.

– Еще ночью, в день твоего приезда, лейб-гвардии Преображенский, Семеновский и Измайловские полки присягнули тебе на верность Коленька, а днем и остальные полки в столице последовали их примеру. Все верят и молятся за твое скорейшее выздоровление и ждут твоего помазания на царствие… – Она не договорила, но я живо ощутил её страх за меня. Страх что я снова впаду в беспамятство.

– Не волнуйтесь мама. Со мной все в порядке, думаю, что в самом скором времени, я совершенно поправлюсь.

То, что мать обрадовалась, было видно невооруженным глазом, хотя ничего толкового я ей точно не сказал. Только то, что она так хотела услышать. На её все ещё красивом, несмотря на возраст, лице робко расцвела грустно-счастливая улыбка, та самая, которая, вероятно, возможно только у наших матерей.

Вскоре ко мне пустили троих моих братьев (ещё двое были слишком малы) – и сестру Марию. Они окружили меня трогательной заботой и любовью, меня порадовала искренность их чувств – никакого намека на зависть к моему высокому положению. «Никса, Никса^[6],» – нежно называли меня они, а в их глазах блестели слезы от переживаний за меня. Особенно привлек мое внимание восемнадцатилетний брат Саша, тот самый который должен был бы стать следующим императором, если бы история пошла своим чередом.^[7] Решив отвлечь их от переживаний из-за внезапной смерти отца и моей тяжело протекавшей болезни, я принялся балагурить и рассказывать им разные выдуманные истории из недавнего путешествия.

– Раз как-то ночью, будучи в Самаре, мы вместе с Владимиром Барятинским – ну вы же его знаете, решили попробовать местных вин, – бессовестно врал я. – Переодевшись в женское платье служанки, я в лучших традициях рыцарских романов, вышел из квартиры у губернатора. Встретившись в условленном месте неподалеку от дома N с князем, я сменил платье на костюм конюха, впрочем Вовка и вовсе оделся в простую рубаху подпоясавшись одной веревкой. Так вот, едва переодевшись, мы вышли на улицу и отправились в ресторацию, испытывая отчаянное желание погулять, однако же, были завернуты прочь стоящим у дверей швейцаром. Мы, будучи слегка навеселе после званого ужина по случаю моего приезда в город, стали звенеть перед носом у швейцара кошельками. Однако же он все равно не пускал нас, говоря, что сюда может прийти цесаревич со свитой и видеть в ресторации столь бедно одетую публику ему будет не по нутру. На самом деле швейцар выразился гораздо грубее, но не ругаться же при дамах, – я весело подмигнул, тут же покрасневшей сестренке и продолжил. – Однако же все слова швейцара проходили у нас мимо ушей, и мы, разгоряченные вином, необдуманно стали совать ему золотые монеты. Он же, в свою очередь, из-за нашей настойчивости заподозрив нас в грабеже или вовсе в желании нанести вред цесаревичу, вдруг бросился от нас к проходившему мимо приставу и закричал «Караул! Караул!» Пристав тут же бросился к нам и, уже схватив за шкирку Володю, видимо узнал меня и, испуганно отступив на два шага, взял под козырек и как гаркнет с перепугу: «Простите, Ваше Высочество, обознался!», после чего развернулся и бегом бросился прочь. Надо было видеть лицо швейцара. Если бы Володя не поддержал его, тот непременно сполз бы по стене прямо в лужу на которой стоял.

Дождавшись, когда все отсмеются, я решил хоть как-нибудь прикрыть свой обман от раскрытия. А то выйдут за дверь, вспомнят про Барятинского, а он то ни сном, ни духом о наших подвигах.

– Вина в тот день попробовать нам так и не удалось, а Володька до сих пор не любит вспоминать эту историю. Стоит спросить его о ней, и он, как заправский артист, делает непонимающее лицо с такой неподкупной искренностью, что не будь меня вместе с ним в тот вечер, непременно бы поверил ему.

Спустя некоторое время меня оставили отдыхать и, едва за родными закрылась дверь, я ощутил пустоту окружающую меня со всех сторон, свою чужеродность этому миру. Ко мне остро пришло понимание того факта, что моя новая семья любила вовсе не меня, она любила Николая. Того самого Николая, чью личность я практически уничтожил своим появлением в его теле. Меня ледяной рукой ухватила за сердце тоска по потерянным в том мире родным. Снова закружилась голова. Однако я, усилием воли, сумел побороть головокружение и остаться в сознании. Я чувствовал, что от меня ускользает что-то важное, то без чего я не смогу сжиться с этим миром. Что-то совершенно очевидное раз за разом ускользало у меня из-под самого носа.

К вам когда-нибудь приходило то, что многие называют озарением? Уверяю вас слово подобрано очень и очень точно. Иногда бывает, что часами сидишь и бесплодно ищешь решение, но раз за разом оно все выскальзывает в последний момент и в какой-то миг, как будто мгновенной вспышкой, в голове складывается полная картина головоломки. Так и сейчас я понял, что именно ускользало, от меня и все время находилось на поверхности, прямо перед глазами. Как это обычно и бывает, решение лежало перед самым носом. Я не поглотил его личность. Нет. Мы стали единым целым, наши личности и характеры неразрывно связаны в виде некого причудливого сплава. У меня не было раздвоения личности, просто, в какие-то определенные моменты проявляла себя личность Николая. Всё это не выражалось в попытках захватить контроль над телом (уж это я бы точно заметил), просто в некоторые моменты его эмоции и чувства брали верх над моими. Точнее отголоски его эмоций и чувств. Например, едва лишь в комнату вошла Мария Александровна, его мать, а для меня, по сути, совершенно незнакомая женщина, моё сердце радостно забилось. Когда разговор шел о моем отце – Александре, я даже мысленно считал его своим настоящим отцом, а к братьям и сестрам относился как должно любящему брату. Хорошо, что я не стал одергивать себя, кто знает, к чему бы привел прямой конфликт сильных эмоций. Наверное, эта наша внутренняя борьба, в обычных условиях осталась бы незамеченной и прошла бы тихо и безболезненно, но сильные эмоции, вызванные смертью отца и наложенные на перегрузку мозга информацией, помноженной на тяжелые удары по психике, сделали свое черное дело.

Видимо, надо всего лишь немного подождать пока сознание окончательно не устаканится. То есть, образно выражаясь, пока ещё жидкий сплав наших знаний, характеров и личных привязанностей окончательно не застынет. Теперь понятно почему, когда я спрашивал у дневника о своей смерти, он писал мне, что вопрос не корректен. Забавно. Когда я в своих указах буду писать нечто вроде Мы Николай Второй, это и точно будем мы. Ещё немного поразмышляв и окончательно запутавшись в своем «Я» и «Мы», я отложил этот вопрос подальше, с тайной надеждой больше никогда к нему не возвращаться. Как любят оправдывать себя в таких случаях герои голливудских фильмов – мы те, кто мы есть.

Не могу сказать, что я уснул успокоенным, вообще трудно уснуть, когда понимаешь, что твоя прежняя семья погибла, и больше ты её никогда не увидишь. Тем не менее, едва ли не впервые за все это время, я мягко ушел в мир снов, а не провалился туда как в бездонную пропасть.

Спустя четыре дня, я впервые после болезни встал скровати. А уже через день, пятого ноября 1863 года, состоялось, задержавшееся из-за подкосившей меня болезни, торжественное перевезение тела почившего императора в Царскую усыпальницу – Петропавловский собор.

Из окон дворца, я без труда мог наблюдать, как группы горожан наполняли тротуары на набережной, ожидая печального шествия. Едва я с матерью, братьями и остальной родней прибыл на церемонию, началась торжественная литургия. На дежурстве у гроба стояли генералы и великие князья, а в голове и ногах почившего императора стояли почетные часовые. Не знал, что у нас практикуют бальзамирование – гроб был открытым. А я стоял и все никак не мог себя пересилить. Заглянуть в этот деревянный ящик, в лицо родному мне человеку которого я убил. Хотя другая моя половина просто невыносимо жаждала этого. Наконец, когда нервное напряжение казалось, возросло во мне до предела, адъютанты отца принесли крышку и нарыли гроб. Я испытал огромное облегчение, и только сейчас заметил, судорожно сжатый платок в кулаке, который, судя по побелевшим костяшкам пальцев, не выпускал с начала литургии.

Из-за недавней болезни и вызванной ею легкой слабости, мне не довелось подставить плечо под гроб отца, как сделали это Великие Князья с братом Сашей. Медленно выйдя наружу, они поставили гроб на стоявший у парадного подъезда покрытый трауром, запряженный шестеркой лошадей цугом артиллерийский лафет Константиновского артиллерийского училища с ездовыми юнкерами. Генералы накрыли гроб флагом, и траурная процессия тронулась по набережной к месту последнего пристанища всех Российских императоров.

Шли мы медленно, к тому же часто останавливаясь, поэтому получилось очень долго. На протяжении всей дороги постоянно совершались литургии, которые, как это ни странно, мне не сильно надоедали. Отовсюду до нас доносился звон колоколов многочисленных церквей, а по всему пути до Петроградской крепости стояли войска, сдерживающие огромные людские толпы. Впереди ехал церемониймейстер в мундире с шарфом через плечо из черного и белого крепа, за ним в траурном мундире конюшенный офицер, дальше по два в ряд шли придворные служители императорского двора. По обе стороны лафета шли адъютанты почившего и генералы при нем состоявшие. За лафетом следовал я с матерью и братьями, а чуть позади нас шли Великие Князья. Кто шел дальше я не рассмотрел, да, впрочем, это и не важно.

Когда голова шествия вступила на Троицкий мост, с верхов Петроградской крепости начали раздаваться редкие выстрелы печального салюта из орудий. Когда печальное шествие прошло в крепость и подошло к собору, из него встретить гроб вышел митрополит с духовенством. Братом вместе с Великими Князьями – понесли гроб в собор. Когда мы внесли его и поставили на катафалк под балдахином, митрополит с архиереями совершил панихиду.

Во время длинной панихиды мне становилось все хуже и хуже, я вспотел как мышь, мои ноги дрожали, а сердце бешено колотилось. Из-за сотен чадящих в соборе свечей мне не хватало воздуха, у меня закружилась голова, а ноги подкосились, но я был вовремя подхвачен кем-то стоящим сзади. Оказавшись на свежем воздухе, я довольно быстро пришел в чувство, но по настоятельному требованию окружающих меня родных был немедленно доставлен во дворец, где благополучно проспал все окончание церемоний.

Через три дня, 8-го ноября, состоялось отпевание и погребение тела. Сразу по прибытии меня в собор, началась божественная литургия, по окончании которой последовало отпевание, по окончании которого я отдал последнее поклонение телу отца. Мой брат вместе с остальными моими августейшими родственниками поднял гроб (на этот мне строго настрого запретили поднимать его), который был отнесен, в предшествии митрополита и духовенства к могиле, в новую усыпальницу при соборе. Здесь была отслужена очередная литургия и гроб опустили в могилу дворцовые гренадеры. Приняв, от высокопреосвященного Исидора, митрополита Новгородского, Санкт-Петербургского и Финляндского, песок на блюде, посыпал его на гроб. При опущении гроба в могилу всеми войсками, находившимися в строю, был отдан, совместно с Петропавловскою крепостью салют. Не дожидаясь окончательного заделывания могилы, я покинул душный собор.

Всю следующую неделю меня практически никто не тревожил. И только по усталым глазам матери я догадывался, чего же это на самом деле ей стоило. Я быстро шел на поправку – теплые и искренние эмоции окружающих меня родных были мне лучшим лекарством. Сомневаюсь, что приходившие и уходившие доктора как-то повлияли на мое самочувствие. Несмотря на все мои умозаключения по поводу того, кто же я теперь такой и значительное улучшение самочувствия уже в первый день, мне пришлось ещё целую неделю отлеживаться в кровати, прежде чем приступить к государственным делам. Консилиум докторов непреклонно настаивал на необходимости умственного покоя, запретив мне даже читать романы, лежа в кровати. В принципе и правильно – я даже к дневнику практически не прикасался.

Справедливости ради, нужно признать, что насчет своего покоя я немного покривил против истины. На третий день меня буквально захлестнул поток посетителей. Мать не смогла их удержать. Особенно досаждали мои ближайшие родственники – тетушки и их бедные мужья, которые едва ли могли похвастаться чем-либо кроме богатой родословной. Они буквально рвали меня на части своими желаниями, предложениями и просьбами. Ума не приложу, как мать сумела продержать их два дня после похорон. За дядьями, тетушками, двоюродными братьями и прочей родней ко мне тут же стали подтягиваться и другие высокие чины империи. Официально, все хотели выразить свое почтение и пожелать скорейшего выздоровления своему государю. На самом же деле каждый преследовал свою цель, надеясь урвать что-либо у свежеиспеченного императора – хотя ещё и не коронованный, я уже вступил на престол. Как мне только не приходилось изворачиваться в этот день! Постоянно обещал подумать, посмотреть, пересмотреть, но подписывать какие-либо указы и декреты категорически отказывался, сославшись на требование дальнейшего осмысления информации. Гвардия хотела больших привилегий, дворянство добивалось более выгодных условий отмены крепостного права, купцы снижения налогов и пошлин. Министры, генералы, адмиралы, все хотели что-нибудь получить от меня. К вечеру я чувствовал себя выжатым лимоном, а конца потоку посетителей-просителей видно не было. В итоге, выпроводив всех за дверь, позвал к себе Строганова и поручил ему делать все то же, что делал весь день я: обещать подумать, соглашаться с аргументами, умно кивать головой, но ни в коем случае ничего не обещать напрямую и не подписывать. Мой воспитатель был умным человеком и опытным царедворцем, он правильно понял моё желание. Спустя неделю отдыха я решил, что окончательно выздоровел и, несмотря на оханье и аханье матери, покинул свою обитель, успевшую мне изрядно надоесть.

Глава 4. Гатчина.

Вот уже три дня я пребывал в Гатчине. После болезни я испытывал слабость и, матушка решила, что отдых на природе будет мне полезен. Первые два дня я просто гулял по дворцу и прилегавшему парку, наслаждаясь, по рекомендациям докторов, чистым, морозным воздухом.

В той, прошлой жизни я бывал в Гатчине на экскурсии, тогда дворец показался мне весьма скромным. Однако сейчас… он поражал своими размерами, своим великолепием, мебелью и изысканным убранством залов. Более девятисот комнат, незримая, но постоянно присутствовавшая заботливость слуг и огромный парк, в котором мне было так упоительно гулять – таким мне предстал Большой Гатчинский Дворец. Почти в каждой комнате висели картины, гобелены и гравюры, воспевающие подвиги русских солдат и моряков во время царствования моих предков – Петра Великого, Императриц Анны Иоанновны, Елизаветы Петровны, Екатерины II и Александра I. А какая здесь была собранна коллекция всевозможного холодного и огнестрельного оружия мастеров Европы и Азии! Начало этой коллекции положил ещё граф Орлов – первый хозяин дворца, желавший завести оружейные комнаты наподобие западноевропейских вельмож. Чего только не было в его коллекции! Кремневые ружья, соседствовали с колесными пистолетами, казачьи шашки с кирасирскими палашами. А в одной из комнат было даже пятиствольное кремневое ружье из Германии! Жаль многое из виденного мной сейчас было безвозвратно утеряно в годы Второй Мировой Войны…

Признаться, если бы не возродившаяся память Николая, я бы в первый же день заблудился в этой бесконечной анфиладе комнат. Однако после памятной ночи в Зимнем я ощущал себе неразрывно с памятью и личностью цесаревича, хотя и не был им в полном смысле этого слова. Во мне то и дело всплывали образы из детства Николая. Проходя по китайской галерее Арсенального Каре, я ловил себя на том, что с ностальгией вспоминаю, как мы с братьями, играя, частенько прятались за какую-нибудь из китайских ваз. Огромные, вдвое выше нас, они были превосходными укрытиями – мы могли целыми часами безуспешно искать друг друга. И не было для нас большей радости, чем, скрывшись за их массивными боками, выпрыгнуть на ничего не подозревавших слуг, а затем с радостным визгом удрать от ловящих царское чадо рук.

Распорядок дня для меня составила матушка. Я вставал каждое утро ровно в семь утра, умывался холодной водой, облачался в мундир и отправлялся на завтрак. Военную форму всех членов императорской фамилии мужского пола приучали носить ещё со школьного возраста, по умолчанию зачисляя их в какой-нибудь из кадетских корпусов. После смерти своего отца я, между прочим, автоматически стал шефом четвертого Стрелкового Императорский Фамилии батальона. Батальон, бывший ещё недавно полком, был расквартирован в Гатчине, но в данный момент участвовал в подавлении Польского восстания где-то на территории Литвы.

Завтракали мы просто – в семье главенствовали скромные английские порядки, привнесённые матушкой-императрицей: овсяная каша, хлеб с маслом и английское печенье. Затем индийский чай с малиновым, вишнёвым или анисовым вареньем.

После завтрака я несколько часов гулял по парку. Парк был огромный, ухоженный, с прекрасной, полноводной рекой и несколькими искусственными прудами. На некотором расстоянии от дворца находились конюшни и псарни, изредка нарушавшие тишину окрестностей заливистым собачьим лаем. Гатчина всегда ставилась своей охотой, а при Александре II официально стала главной охотничьей резиденцией. В конюшнях неотложно находились пара сотен грумов, конюхов, псарей и других слуг, готовых в любой момент устроить Императору и его гостям царскую забаву. Не обнаружив в себе никакой страсти к охоте, я обходил псарни с конюшнями стороной, больше бросая оценивающие взгляды на лед, затянувший тонкой плёнкой здешние озерца. Интересно, как в это время обстоят дела с рыболовными снастями?

На третий день я решил разорвать чересчур английский, правильный и размеренный распорядок дня и немного повеселиться. Погода к этому располагала – во время вчерашнего обильного снегопада мороз спал, а после завтрака температура и вовсе поднялась выше нуля. Пригласив поучаствовать в прогулке своих братьев и сестру, впрочем, не обойдя своим вниманием и Володю, я направился в парк.

– Сашка, смотри! – Я замер на месте, будто пораженный увиденным, и вытянул правую руку вперед, показывая указательным пальцем влево. Наверное, я хорошо разыграл удивление, потому что пока все напряженно разглядывали кусты слева от тропинки, я успел, бесшумно отойдя на три шага назад, заготовить три снежка. Более того, к тому времени как мой адъютант решил все же оглянуться и уточнить, на что именно следует смотреть, я уже стоял в полной боевой готовности, держа на сгибе руки два запасных метательных снаряда, и демонстративно целясь третьим в филейную часть своего дорогого братца.

– А на что…, – поворачиваясь ко мне по инерции начал Володя. Но, увидев меня в готовым к бою, да ещё с такой довольной физиономией, решил, что дальнейшие разговоры будут излишними. Резко уйдя с линии моего огня, он хотел что-то крикнуть остальным, но опоздал.

– Левый борт, огонь! – Выкрикнул я запуская по известному адресу награду Сашке за излишнее любопытство. С четырех шагов промахнуться было мудрено, и я попал в точности куда и метил. Пока все разбирались в ситуации, я отправил второй снежок Алексею в живот и… оказался на тропинке один с растерявшейся Машей. На мгновенье заколебавшись, глядя в её испуганные глаза, с уже отнесенной для броска правой рукой со снежком, я тут же схлопотал целых два подряд в корпус от Владимиров – шестнадцатилетнего брата и моего адъютанта Барятинского.

– Получи! – Запустил я снежок в своего шустрого адъютанта. Результатов броска я увидеть не успел – бросился на противоположную сторону тропинки, попутно уклоняясь от огромного снежка Александра. Ну и лапищи!

– Все кто справой стороны за меня! – крикнул я Алексею, от души впечатавшему мне снежок между лопаток. – Маша, давай к нам!

Спустя пять минут, яростно разгоревшаяся перестрелка начала утихать – все участники, включая меня, сбили дыхание и начали сдавать. Немного переведя дух и, скрытно заготовив четыре снежка, я решил воплотить в жизнь ещё один коварный план в своем исполнении. Уклонившись от очередной порции пущенных в меня снежков, я, встав на одно колено, быстро переложил три снежка на сгиб левой руки, схватив последний правой и пошел в атаку. Начав кидать снежки в Александра один за другим, я, не обращая внимания на остальных противников, с каждым броском на несколько шагов приближался к брату. Подойдя почти вплотную к условно разделявшей наши отряды тропинке и, выпустив последний снежок, я с криком: 'Иду на таран!' – бросился на сбитого с толку моей атакой Сашку и повалил его в снег. Не прошло и десяти секунд, как сверху на меня кто-то навалился – образовалась куча-мала. Подомной приглушенно хохотал Александр, не оставляющий попыток сбросить меня. Маша радостно нарезала круги вокруг нас, благоразумно не решаясь лезть в нашу кучу-малу. Ещё немного поваляв друг друга в снегу, вымокнув и окончательно устав, мы направились домой, весело вспоминая по пути перипетии недавнего сражения.

Придя во дворец мы были мягко пожурены матушкой, выслушали пятиминутную нотацию, были переодеты в сухое и строевым шагом направлены в обеденный зал. На обед обычно подавали бараньи котлетки с зеленым горошком и запеченным картофелем, но сегодня у нас в меню был ростбиф и горячий пунш. После обеда я традиционно был предоставлен сам себе и мог тратить свободное время, так как мне заблагорассудится.

Не подумайте превратно, мои дела не ограничивались лишь праздным времяпровождением в окружении семьи. Несколько отойдя за первые дни, от болезни и впечатлений, связанных с похоронами Отца, я приступил к тому, что собственно и требовалось от меня как от Государя Императора – государственным делам. Каждый день, после обеда я удалялся к себе в кабинет и там просматривал бумаги, переданные мне из Императорской Канцелярии. Судя по ним, в стране наблюдалось некое затишье. Не зная, что ожидать от молодого Государя, Двор и Кабинет застыли в нерешительности, боясь слишком явно высказать свои мысли и политические пристрастия, дабы не попасть впросак.

С бумагами я засиживался до ужина, регулярно просматривая биографии тех или иных личностей в дневнике. Ещё только приступив к построению политики своего царствования, я решил, что непосильно для одного человека, каков бы ни был его пост, развернуть развитие целой страны. Нужны соратники и помощники. Нужны те, кто сможет подставить твёрдое плечо в моих начинаниях, понять их и продолжить.

Постепенно страницы дневника заполнялись кандидатурами тех, кто мог оказаться мне полезен. Бывало, я целыми часами не вставал из-за стола, въедливо вчитываясь в шероховатые страницы артефакта, а затем ходил взад-вперед по кабинету обдумывая открывшуюся мне картину жизни какого-либо незаурядного человека этой эпохи. Передо мной стояла непростая задача. Мне следовало определить тех, кто обладает большим потенциалом для дальнейшего роста, решить, кого стоит привлечь уже сейчас, а кого в отдаленном будущем. Так, например, Скобелев являлся замечательным кандидатом на роль моего сподвижника. Он устраивал меня по целому ряду причин. Самостоятельный, возможно даже излишне, он имел свое мнение по самым различным вопросам и, как показала история, при необходимости был готов твердо его отстаивать. Вообщем – то что мне нужно. Но, как говорится, было одно 'но'. Тот генерал, которого я знал из будущей русской истории, сейчас ещё только двадцатилетний юноша с горящим взором, смеющий примеривать на себя генеральский мундир лишь в мечтах. Его характер ещё не закалился в боях и походах по Средней Азии, а жизненный и боевой опыт стремятся к нулю. Словом, приблизь я его сейчас к себе, результат будет непредсказуемым. Очень даже может статься, что Россия потеряет одного из своих самых одаренных полководцев. Так что пока я просто взял его кандидатуру на заметку с намерением присматривать за его судьбой и, возможно, приблизить к себе в будущем.

В итоге у меня образовалось два списка. В первом были выписаны люди, которые могли быть мне полезны прямо сейчас, в основном это была 'старая гвардия' Отца – люди уже состоявшиеся, нередко занимавшие министерские и сенатские должности. Во втором же находились те, в ком я видел большой потенциал, талантливые молодые люди (и некоторые ещё не родившиеся) кому предстоит стать моей командой в будущем. Составив списки, я наметил несколько кадровых решений, которые было необходимо сделать в ближайшее время.

В Гатчине, с её размеренным ритмом жизни, я четко определился с целями и планами на ближнюю и дальнюю перспективы. В суматохе первых дней в этом времени мне было недосуг остановиться и обдумать то чего же именно я хочу и, главное – могу достичь своими действиями. Но вот я оказался предоставлен на некоторое время самому себе и, конечно, тут же задумался над своей миссией. Немного 'побеседовав' с дневником и малость подучив историю России данного периода, я уже видел, что многие реформы моих предшественников носили бессистемный и непродуманный характер. Все императоры, безусловно, искренне желали счастья и процветания России, иногда даже и её народу. Однако же, многие их действия частенько противоречили друг другу, несли неоправданно большие расходы и оставляли после себя большое количество жертв, без которых, зачастую, было не так уж трудно обойтись. Мои амбиции требовали от меня постараться избежать всего этого, в меру моих сил. Как? Ответ банален – мне была нужна цель на многие годы способная определить мою внешнюю и внутреннюю политику и гибкий план по её достижению.

Голову над тем, какую цель выбрать, мне ломать не пришлось. Если уж играть – то по крупному! Вообщем я остановился на вполне прозаическом и скромном плане: сделать Россию самой сильной, богатой и успешной страной в мире. Кроме того, надо было позаботиться о том, чтобы не повторить судьбу моего 'будущего'.

Неизбежность крупных мировых войн, неизбежных в будущем, меня признаюсь пугала. Хотелось бы, чтобы человечество перестало подвергать себя опасности быть уничтоженным каким-нибудь из своих собственных, самоубийственных творений. Ведь в этом мы обладаем редкостной изобретательностью. Человечество могло уничтожить себя десятками рукотворных способов, начиная от быстро достигающих своих целей ядерных бомб и заканчивая неумолимым климатическим сдвигом с порожденными им катаклизмами. И чтобы вообразить это, мне не требовалось особого воображения. Достаточно вспомнить из любой из сценариев столь популярных фильмов-катастроф. Или просто атомную войну, которая уничтожила человеческую цивилизацию в моём, личном будущем.

Впрочем, направление развития человеческой цивилизации в другое, более мирное, русло было весьма отдалённой задачей. Слишком уж масштабной была проблема и слишком неочевидны пути решения. А вот задачу создания их России сверхимперии, я уже вполне мог осуществить за свою жизнь. Благо что и как нужно достигнуть я представлял себе в полной мере. Именно в этом и заключалось мое преимущество перед обычными людьми, преимущество человека которому довелось пожить в двух эпохах, в двух разных тысячелетиях.

Я обладал знанием того, что единственный более-менее успешный проект по захвату и удержания мирового господства – проект Соединённых Штатов Америки – лишь в малой степени опирался на военную силу. Родившись как союз успешной военной и финансовой политики, он добился успеха благодаря новой форме войны – информационной. Той войны, когда армии и пушки сменяли транснациональные компании и финансовый капитал, а их в свою очередь средства массовой информации и новостные выпуски. Конечно, средства массовой информации пока находились в зачаточном состоянии, но новые виды связи: телеграф, а в ближайшем будущем телефон и радио, требовали моего самого пристального внимания. Равно как и печатные издания: газеты, журналы, книги. Я не мог себе позволить недооценивать силу печатного слова. Достаточно вспомнить такие книги как 'Что делать?', 'Капитал', 'Майн Камф' чтобы понять, каких бед может принести всего лишь двести-триста страниц по недоразумению прошедшего цензуру текста.

Определившись со стратегическими планами, я приступил разработке тактики. После очередного недолгого раздумья заключив, что без крепкой основы, успешной и процветающей Российской Империи, все мои далеко идущие планы обречены на провал, я переключился на ближайшие государственные нужды. Ограничив свой потолок планирования ближайшими двумя десятилетиями, я задумался над военной и финансовой составляющими Российской Империи.

В военном плане не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы увидеть, как необходим был Российской Империи свободный проход через черноморские проливы. Из-за отсутствия нашего контроля над Босфором Россия должна была держать в Европе два флота, соединить которые в случае нужды было абсолютно невозможно. Эта же проблема вставала во весь рост и в финансовом плане. Через Босфор и Дарданеллы шла немалая доля нашей внешней торговли, поэтому было просто недопустимым оставлять их в руках государства, которое запросто перекрывало их в случае какого-либо разлада в отношениях. Вообщем, взвесив все за и против, я определился с целью на последующие полтора десятка лет – захват и удержание Константинополя. С проливами разумеется. Исполнение этой заветной, ещё со времен Вещего Олега, русской мечты многое простит мне как в глазах аристократии, так и в глазах простого народа. Да и сколько можно с этими турками уже воевать, в конце-то концов!

Сверившись с дневником, я посчитал, что оптимальным будет начать войну за Проливы в сроки близкие к тем, когда в моей истории случилась русско-турецкая война – в 1876-1878 годах. А это означало, что уже сейчас надо было начинать готовиться к ней. Из дневника я знал, что военная реформа уже вовсю разрабатывается в недрах военного ведомства. Главным идеологом её был нынешний военный министр, Дмитрий Александрович Милютин.

Он предполагал в основу военной реорганизации положить модель, которая существовала в это время во Франции. Милютин планировал создать систему военных округов, без отделения административной части от военной. Напротив того, все касающееся войск, как административная часть, так и чисто военная переплетаются и обе они находятся в распоряжении одних и тех же начальников дивизии, а затем начальники дивизии уже подчинены начальникам военных округов, а начальники военных округов подчинены министру. Номинально они, конечно, были бы подчинены Монарху, но, в сущности реформа предполагала, что военный министр, держа все военные части под своим контролем, естественно является начальником и главою вооруженных сил.

Если против системы военных округов я ничего против не имел, напротив всецело её поддерживал, считая здравой и полезной, то вот остальные предложения Дмитрия Александровича… мягко говоря меня не устраивали.

Куда более меня заинтересовал другой проект, так же предложенный в военное министерство. В нём так же предполагалось сделать полное преобразование всего военного устройства в России, но за основу предполагалось принять военную модель Пруссии. Прусская система предполагала единоначалие Императора над всеми военными делами. Военные подразделения комплектуются территориально, и затем военные приготовления к боевой деятельности находятся в руках командиров частей. Эти командиры подчинены Императору, при котором состоят Военное Министерство и Генеральный Штаб. Первое ведомство, которое управляется министром, на общеминистерском основании, занимается вопросами административными, тыловыми: снабжением частей, логистикой, комплектованием. Второе, генеральный штаб, заведует вопросами чисто военными, боевыми, как то: боевой подготовкой, учениями, манёврами, военным планированием. При Императоре так же состоит канцелярия генерального штаба, которая служит промежуточной инстанцией между Императором и командирами частей, которым Император и отдает непосредственно приказы, иногда совещаясь для сего с начальником генерального штаба.

Учитывая, что германская модель в моём прошлом показала себя куда более успешной системой, нежели французская, меня, естественно, привлекала именно она. Посему в военном ведомстве намечались некоторые изменения.

Составление остальных наполеоновских военных планов я пока отложил 'на потом' – уж больно остро на повестке дня стоял земельный вопрос и постройка железных дорог, без которых невозможна была индустриализация. И программа всеобщего образования, и военная реформа, и судебный вопрос, и земский. Но по настоящему сильно меня беспокоил вопрос, откуда взять денег на все эти, безусловно, замечательные, но уж очень дорогие проекты.

Идея пришла ко мне внезапно. Во время моего самодовольного любования картой Российской Империи, я в который раз споткнулся взглядом об Аляску. 'Зараза. Только и делает, что нервы трепет, да деньги сосет^[8]' – в очередной раз подумал я, как вдруг в моей голове, как будто повернули выключатель. Джек Лондон, Клондайк^[9], Смок Белью – это же все там, все на Аляске! Только годы не те, но содержание недр от этого не меняется. Клондайская золотая лихорадка ещё впереди, но это же только к лучшему – у северно-американских штатов будет меньше стимулов отбирать эти земли у нас сейчас. 'Никчемный клочок льда'– как они недавно выразились на наше предложение о продаже Русской Америки. Надо будет посмотреть, что там можно сделать. Я черкнул пару строк в своем блокноте, чтобы не забыть.

Золото – вот что ценилось во все времена. Вернее не только золото, а все благородные металлы с драгоценными камнями в придачу. Довольный своим внезапным озарением я бросился к дневнику, чтобы изучить этот вопрос подробнее, и тут меня постигло разочарование. Все оказалось вовсе не так просто и здорово как показалось мне на первый взгляд. Золотая лихорадка, как выяснилось, в Сибири уже прошла – большая часть крупных месторождений была разведана. Те же что разведаны не были, как правило, находились в труднодоступных местах, и их разработка влетала в копеечку. Однако, как не крути, природные богатства Сибири обещали быть одной из главных статей дохода моего бюджета, взять хотя бы, к примеру, алмазы Якутии. По некоторым соображениям Аляску пока трогать я не решился – ещё отберут ненароком. Наше управление этими землями было чисто условным, там всем заправляла русско-американская компания, уже успевшая задолжать казне изрядную сумму. Захоти американцы или британцы отобрать у нас Русскую Америку и мы ничего не сможем им противопоставить. А пока никто не знает про золото, кому она нужна? Вот и пусть будет у нас.

Выписав координаты пары десятков месторождений, я обнаружил ещё две проблемы. Первая, простая: как мне преподнести эти знания простым исполнителям? Не мудрствуя лукаво я решил провести это, как обычный приказ своему министру финансов. Зачем мне, императору, вообще кому-то что-то объяснять? Как самодержец я не был обязан ни перед кем отчитываться, в крайнем случае, оговорюсь соображениями секретности. Итак, решено: распечатать карту, наложить резолюцию и в министерство – пусть выполняют.

Вторая проблема была куда сложнее первой. Дабы извлечь и пустить в оборот природные богатство требовалось время и значительные средства. Конечно в будущем затраты многократно окупятся, но вот как спонсировать их на начальном этапе? Да и вообще, средства мне, судя по всему, потребуются в самое ближайшее время. Я не могу ждать даже два-три года, пока в казну начнёт поступать первое сибирское золото и якутские алмазы. Деньги нужны уже сейчас…

Вопрос этот поверг меня в окончательное расстройство – решительно ничего умного в голову не приходило. Первоначально показавшая заманчивой идея взять внешний займ, была после размышлений отвергнута, так как обычно такие транши обставляются политическими требованиями. Мысль отдать мои будущие проекты на концессии тоже показалась мне не самым лучшим выходом. Я был в тупике. Богатых людей в России много было, но никто из них не даст казне денег, не будучи уверенным в хорошей прибыли. А этого я гарантировать не мог.

Скрестив руки на груди и откинувшись назад, на спинку стула, я мрачно смотрел в пустоту перед собой. Мысли решительно не клеились, раздражение нарастало. Богато обставленная комната только усугубляла моё недовольство. 'Сижу посреди жуткой, чрезмерной роскоши и думаю где взять денег, идиотизм!' – мелькнула мысль, когда взгляд остановился на выполненном целиком из розового мрамора, украшенном золотом и малахитом, камине. Внезапно я почувствовал как хватаю ту самую, необходимую мне идею за хвост, словно золотую рыбку. Не иначе как снежок Александра, хорошо встряхнувший мне голову, помог мыслительному процессу.

Я судорожно рванулся вперёд, выхватывая из чернильницы перо. В спешке выводя на странице дневника рваным, неровным почерком строчки своего вопроса, я задержал дыхания, боясь спугнуть удачу. 'Неужели всё так просто?' – билась в голове мысль. Когда наконец-то на белой бумаге появились стройный, каллиграфический безупречный текст ответа, я не мог удержаться от довольной улыбки. 'Похоже, вопрос с деньгами решён' – с удовлетворение подумал я.

Я продолжал работать с дневником до глубокого вечера. Наконец оторвавшись от бумаг, я потянулся, разминая затёкшие плечи и спину. С некоторым трудом отодвинув массивный стул от письменного стола, я встал и подошёл к окну. Был поздний вечер, на затянутом густыми серыми облаками небе, тускло светила молодая луна. Свежий снег серебряным покровом укутывал парк. Оторвавшись от окна, я подошёл к столу и, выдвинув верхний ящик, достал стопку конвертов из плотной, чуть желтоватой бумаги, каждый из которых был скреплённая моей личной печатью. Разложив их на обитой зелёным бархатом поверхности стола, я позвонил в колокольчик, стоящий на серебряном подносе рядом с чернильницей и горкой исписанных перьев для письма. Ещё раз посмотрев на конверты, поколебавшись, я переложил один из них отдельно, на край стола. В этом момент послышался приглушенный стук в дверь, золотая, украшенная декоративными дубовыми листьями, ручка повернулась, чуть слышно скрипнули петли и на пороге возникла облачённая в мундир фигура князя Барятинского.

Сделав три чеканных шага, Владимир подошёл поближе и вытянулся по струнке, ожидая распоряжений.

– Владимир Анатольевич, вам надлежит доставить эти письма в канцелярию, – я жестом указал на разложенные на столе конверты. – Сделать это надлежит незамедлительно завтра по утру.

Барятинский кивнул и непроизвольно вытянул шею вперёд, стремясь разглядеть надписи на конвертах. Я усмехнулся, со стороны это смотрелось забавно. Сдвинувшись таким образом, чтобы ему были видны все конверты, кроме последнего, предварительно отложенного, я сделал приглашающий жест рукой.

– Не стесняйся, Володя, подойди поближе, посмотри.

Мой адъютант несколько смутился и покраснел, но всё же, влекомый любопытством, свойственным юности, подошёл к столу и принялся разглядывать скупые строчки, выведенные на конвертах. На каждом красовалось 'Лично. В руки.' и фамилия адресата. Семь писем, семь адресатов. 'владыке Филарету, митрополиту Московскому и Коломенскому.' 'графу Игнатьеву Николаю Павловичу.' 'графу Муравьеву Михаилу Николаевичу.' 'барону Унгерн-Штернберг Карлу Карловичу.' 'князю Васильчикову Александру Илларионовичу.'

Судя по тому, как округлились глаза Барятинского, список адресатов произвёл на него впечатление. Не желая, чтобы эффект пропал даром я, чуть повернувшись, забрал со стола последний, восьмой конверт, скрываемый прежде моей фигурой от взгляда флигель-адъютанта, и протянул его Владимиру.

– А это письмо, я хочу, чтобы вы доставили лично, – смотря ему прямо в глаза сказал я. Взгляд князя скользнул по конверту и застыл, прикованный к фамилии адресата. На бумаге конверта моей рукой было выведено: 'фельдмаршалу князю Барятинскому Александру Ивановичу. Лично. В руки'.

Интерлюдия первая.

Стояла теплая, осенняя погода. Мелкий дождик моросил уже четвертый день и в воздухе стоял запах мокрой, прелой листвы. Немолодая, серая в яблоках, коняжка мирно цокала копытцами по вымощенным мокрым камнем мостовым славного города Дрездена, волоча за собой коляску с придрёмывающими кучером и одним пассажиром. Князь Владимир Анатольевич Барятинский, прикрывая глубокие зевки тыльной стороной ладони, обтянутой белой шёлковой перчаткой, лениво осматривал город сквозь окно экипажа. В сон клонило немилосердно. Последние дни князь спал урывками, благодаря чему сумел преодолеть расстояние от столицы Российской Империи до этого сонного прусского городка всего за четверо суток. Причина этой спешки покоилась в конверте, подшитом к внутренней стороне его мундира. Конверт сей был вручён Владимиру Анатольевичу его другом и патроном, ещё недавно цесаревичем Николаем Александровичем Романовым, а ныне Императором Всероссийским Николаем II. Но было бы неправдой сказать, что только верноподданнический долг двигал князем. Не менее важным было чувство родственной обязанности, которой способствовало имя получателя доверенного князю конверта – адресатом был генерал фельдмаршал, князь Александр Иванович Барятинский, приходившийся Владимиру родным дядей.

Владимир дядей по праву гордился. Несмотря на славную, древнюю историю княжеского рода Барятинских, природных Рюриковичей в пятнадцатом поколении, мало кто, упомянутый в семейных анналах, достигал такой славы и известности как Александр Иванович. Барятинские всегда были на виду в русской истории, особливо сей род о прославился борьбой с мятежниками. Яков Петрович Барятинский, стойко сражавшийся с бандами Тушинского вора под началом М. В. Скопина-Шуйского и погибший в бою с поляками, Юрий Никитич, разгромивший Стеньку Разина, Даниил Афанасьевич, тоже сражавшийся с разинцами, а также усмирявший мятежи черемис и сибирских инородцев. Однако слава Александра Ивановича шагнула ещё дальше. Фельдмаршал, герой кавказской войны, победитель Шамиля, миротворец Кавказа. Доблесть и заслуги его были отмечены высочайшими орденами Св. Андрея Первозванного, Св. Александра Невского, Белого Орла, Св. Владимира 2, 3 и 4 степени, Св. Анны 1, 2 и 3 степени, Св. Георгия 3 и 4 степени и иностранными почётными наградами. Если бы ещё не эта неприятная история с грузинской княжной…

Владимир недовольно поморщил губы, вспоминая об этой истории. Это случилось три года назад, когда дядя его пребывал на посту наместника Кавказа, и одним из адъютантов его, в чине полковника, был некто Давыдов, женатый на урождённой княжне Джамбакур-Орбелиани. Княжна была миниатюрна, мила и по-грузински красива. И сорокапятилетний фельдмаршал, признанный дамский угодник, влюбился, да так пылко, как бывает только в ранней юности. Кончилась же эта история тем, что наместник, подобно горцу, умыкнул ненаглядную грузинскую княжну у законного мужа, вывезя её за границу. Куда и сам вскоре отправился, 'на лечение'.

Разумеется, генералу этого так просто не спустили. В одно мгновение он оказался фигурой non grate как при Дворе, так и на светских раутах. Отсутствие благоволения знаменитому родичу ощутили на себе и остальные члены княжеского рода. Впрочем… Письмо, ощущаемое приятной тяжестью возле сердца, дарило молодому адъютанту большие надежды на возвращение Высочайшей милости к мятежному дяде.

Коляска тем временем подъехала к ажурным, кованым воротам особняка, снимаемого в Дрездене Александром Ивановичем для себя и своей зазнобы. Выйдя из экипажа и расплатившись с кучером, Владимир остановился перед высокой решёткой ограды, ожидая когда его заметят. Через пару минут к нему вышел немолодой, бородатый слуга в поношенном, но бережно подшитом сюртуке на германский манер, суконных штанах, полосатых гольфах и деревянных башмаках.

– Доложите господину о важном госте! Депеша из Санкт-Петербурга! (эту фразу желательно дать на немецком) – скороговоркой проговорил молодой князь по-немецки, нервно пристукивая каблуком по камням мостовой.

Молча поклонившись, слуга исчез в недрах особняка и вскоре явился вновь со связкой ключей. Отперев ворота перед уже не скрывавшим своего нетерпения гостем, он неторопливо зашагал в сторону здания жестом показав следовать за собой.

Владимир, по аккуратно расчищенной от опавшей листвы, выложенной плиткой дорожке, подошел к потрескавшейся входной двери и вошел в дом. В прихожей царил полумрак и князь, глаза которого ещё не успели привыкнуть к отсутствию света, с трудом нашел удаляющуюся спину слуги. Торопливо проследовав за ним Владимир, задевая предметы мебели, прошел к лестнице на второй этаж. Слуга остановился перед тяжёлой дверью из морёного дуба, и, усмехнувшись в густую, с сединой, бороду, глухо пробасил:

– Велено подождать!

'Да он русский, – мелькнула мысль у невольно покравшего князя, – а я перед ним по-немецки распинался. Конфуз-с'.

Скрипнули петли, слуга проскользнул в комнату и через пару мгновений из-за стены раздался приглушенный бас:

– Зови его, Осип. Зови!

Не дожидаясь приглашения, князь шагнул через порог. Прямо напротив него, на широком, низком диване, сидел крепкий, начинающий лысеть, мужчина чуть старше сорока, в красном, венгерском халате, подвязанном широким чёрным кушаком. На колени его был накинут тёплый, в шотландскую клетку, плед. Рядом, по левую руку от дивана, стоял небольшой, резной столик красного дерева, на котором лежала свёрнутая, явно только отставленная, газета.

– О, Володенька! Давненько не видел тебя, мой дорогой! – Александр Иванович Барятинский, а это был именно он, вставая, радушно поприветствовал племянника. Мужчины обнялись, похлопав друг друга по спине, и обменялись рукопожатием.

– Ну! Рассказывай, рассказывай, с чем приехал! Неужто просто повидать старика? Или же мне верно денщик мой сказал, что депеша у тебя из Петербурга? – спросил Александр Иванович, вновь присев на диван и жестом предлагая племяннику расположиться в кресло напротив.

– Истинно так, дядюшка, – сказал Владимир, – к стыду своему не из сыновней почтительности, а волей Государя нашего, Николая Александровича, послан к вам был, – коротким движением достав конверт с письмом и протянув его дяде, молодой князь присел в указанное место, заставив старенькое, порядком продавленное кресло поскрипеть пружинами.

– Ты это брось, – рубанул недовольно Александр Иванович, принимая конверт – стыда в том, чтобы службу нести нет и не было никогда. А про кончину государя нашего, Александра Николаевича, слышал я, пусть земля ему будет пухом – добавил он перекрестись, обернулся к столику, беря с него нож для писем и вскрывая конверт.

Вынув из конверта листки письма, Александр Иванович щурясь, пробежался по первым строчкам и недовольно нахмурился.

– Постой-ка, огня зажгу, – сказал он, одной рукой ставя перед собой приютившийся в изголовье дивана подсвечник, а другой ожесточённо ища по карманам халата кресало. – Нашел, нашел, – прибавил он чуть погодя, увидев его на столе.

Рубнув огонь и любуясь на сначала синим и потом красным пламенем загоравшиеся фитили, Барятинский поправил подсвечник, чтоб стоя поровней, и недовольно сморщился вдохнув резкий запах начавших оплывать свечей.

– Ах, ну и мерзкие, сальные, – с отвращением сказал он, отстранившись.

– Так-с, посмотрим, – поставив подсвечник на стол, поднял фельдмаршал письмо так, чтобы на него падал свет свечей, – мне и самому интересно, зачем Его Императорскому Величеству я понадобился.

По мере того как читал Александр Иванович строки полученного письма, лицо его меняло выражение от недоумения до радости и изумления. После прочтения вид его был глубоко задумчивый.

– На, прочти сам, – протянул он письмо Владимиру, сам подходя к окну и с задумчивым видом устремив взгляд в небо.

Встав с кресла, молодой князь принял из рук дяди письмо и, подойдя к свечам, принялся за чтение. Пропустив светское начало, он быстро добрался до сути. В письме Его Императорское Величество предлагал фельдмаршалу вернуться в Россию. Завуалировано, но достаточно ясно обещая полное забвение истории с грузинской княжной и гарантии того, что вопрос этот не будет поднят и князь с княгиней могут не опасаться преследования родственников или судебных разбирательств. Но кроме этого… Император излагал своё видение предполагаемой военной реформы русской армии, по прусскому образу. Согласно этому плану во главе всего военного дела в России становился Генеральный штаб, с его председателем. И на посту Главы сего ведомства молодой монарх желал видеть фельдмаршала Барятинского, Александра Ивановича. Далее в письме излагался прогноз на развитие военной науки и предсказание ближайших военных конфликтов в Европе. Заканчивалось письмо пожеланием скорейшей встречи и просьбой прибыть в столицу настолько быстро, насколько позволит фельдмаршалу здоровье.

Дочитав до конца, Владимир положил листки письма на стол и радостно воскликнул:

– Это же прекрасно, дядюшка! Государь предполагает видеть Вас главой Генерального Штаба, мои поздравления…

– Скажи, Володя, в те годы, которые прошли с моего отъезда, Его Высочество много времени посвящал военным наукам? – задумчиво спросил Александр Иванович, пристально посмотрев на племянника.

– Его высочество занимался в рамках учебноё,подготовленной его учителями. Шесть часов в неделю он уделял военным наукам под руководством генералов Тотлебена, Драгоманова, Платова, – недоумённо отчитался Владимир. – А чем вызван ваш интерес?

Александр Иванович оторвался от окна и медленно подошёл к столу. Остановившись на расстоянии вытянутой руки, он замер, неподвижно смотря на разложенные листки письма.

– Я никогда не замечал за Его Высочеством столь явного военного таланта, – наконец заявил фельдмаршал, после долгой паузы – признаюсь его представления по военному делу удивили меня. Мало кто из известных мне офицеров мог составить столь ясный и детальный прогноз. Не берусь обсуждать его выводы, участие и победа Пруссии в войне с Францией, мне кажется маловероятной, но сам прогноз – великолепен. А предложения Его Высочества по обмундированию и вооружению! Признаюсь, даже меня, с генерала многолетним опытом, они ставят в тупик. Как, не будучи ни месяца на действенной службе, не видя в близи тяготы солдат наших, можно было столь чётко представлять требуемое ими? – на этих словах Александр Иванович глубоко задумался.

На этих словах окунулся в мысли и его племянник. Владимиру подумалось, что действительно за последние пару недель Его Величество сильно изменился, стал неуловимо старше, изменились привычки, манеры, даже разговор и стиль мыслей. Поначалу Владимир не придавал этому внимания, но сейчас, после слов дяди, осознал насколько изменился цесаревич за последние пару недель.

'Возможно безвременная кончина батюшки, тяжелая болезнь и обрушившаяся на него царская ноша тому виной', – подумал молодой князь, – 'Чем иным это можно объяснить?'

Так, погружённый каждый в свою думу, они стояли ещё некоторое время. Первым продолжил разговор Александр Иванович:

– Вот что, Володя, отдохни у меня пока. Завтра вручу тебе ответ на сие предложение, а сегодня – отдохни.

– Не ужели вы раздумываете, дядюшка? – оторопел Владимир, не в силах понять, как можно сомневаться, когда такое предлагается Его Величеством.

– Утро вечера мудренее, – уклончиво ответил Александр Иванович. – Ты устал поди, Осип тебя в гостевую проводит. Иди, иди, – махнул он рукой, давая понять что разговор окончен. Молодой князь щёлкнул каблуками и поклонился:

– Что ж, позволю себе на этом оставить Вас, дядюшка. Честь имею, – сказал он, вздёрнул голову и, развернувшись, подошёл к двери. На пороге Владимир остановился, чуть повернул голову и улыбнулся в короткие усы: – И всё же я очень рад за Вас.

Дождавшись, когда за племянником закрылась дверь, Александр Иванович положил вскрытое письмо на стол, проследовал к дивану и, тяжело вздохнув сел на него, скрестив руки перед собой. Дальняя, в углу, остававшаяся всё время разговора закрытой дверь тихонько отворилась и в сгустившийся полумрак комнаты впорхнула лёгкая женская фигурка в полупрозрачной сорочке. Обойдя диван и встав у генерала за спиной, она обвила руками его шею и прижалась к его подбородку головой.

– Ты всё слышала? – тихо спросил он. Она кивнула и чуть помолчав, жарко прошептала ему в ухо:

– Я не хочу тебя ни с кем делить. Хочу, чтобы ты всегда принадлежал только мне…. Чуть помолчав, она горько вздохнула и продолжила, ещё сильнее прижавшись к нему:

– Но ты слишком Её любишь. Настолько сильно, что иногда я тебя к Ней ревную.

Если я тебя не отпущу, то ты будешь несчастлив без Неё, без России… а я этого не хочу. Езжай, я отпускаю тебя…

На словах её руки распахнулись, и княжна, юркой змейкой, выскользнула из объятий и пересечя комнату скрылась в темноте дверного проёма.

– Спасибо Лиза, спасибо – прошептал её вслед князь, – и прости меня…

Глава 5. Зимний. Блудов.

В ночь на пятнадцатое ноября я засыпал, предвкушая свои завтрашний переезд в столицу. Наконец-то мне удалось переменить мнение Mama, видимо желавшей навсегда оградить меня от всех тягот и невзгод жизни, заперев в Гатчине. Я еду в Петербург на созванный мной Комитет министров, где хочу реализовать несколько идей, пришедших мне на ум, во время моего уединенного выздоровления. Уснуть когда ожидания переполняют тебя совсем не легко, вернее практически невозможно. Я, как в детстве, долго ворочался с боку на бок и, верно, так и уснул с довольной улыбкой на губах.

Но вот, наконец, наступило долгожданное утро. Я быстро позавтракал и отправился на Балтийский вокзал, где меня с самого утра дожидался поезд под парами. Прибыв на станцию и поприветствовав свою свиту, вернее ту её часть, которая по различным причинам не присутствовала за монаршим завтраком, я стойко выдержал ещё одну попытку Mama удержать меня около подола своей юбки. Хотя из её уст выглядело это гораздо изящней и, чтобы заподозрить отсутствие каких-либо веских причин удерживать меня, требовался изрядный опыт. Опыт у меня был. Да ещё какой! Я иногда даже подозреваю, что он был впитан Николаем вместе с молоком матери ещё в колыбели. Слава богу, хоть при всех не стала мне невесту навязывать. Мне сначала поразил, потом возмутил, а теперь уже утомил факт моей неизбежной женитьбы в ближайшем будущем. Император должен иметь наследника и точка. Это мнение Maman и близкие мои успели высказать полсотни раз за последние несколько дней. И с каждым днём эти голоса звучали всё чаще и чаще. Не далее как вчера со мной имел на эту тему обстоятельную беседу дядя Низи (Великий князь Николай Николаевич Старший)… Вообщем, чувствую, скоро придется, наступив чувствам на горло, жениться на ком скажут. Лишь бы не страшная…

Итак, выдержав очередную неудачную и обреченную на провал попытку удержать меня от поездки в Зимний, я решительно попрощался с братьями и сестрой Марией. После чего незамедлительно сел в поезд. Тут не обошлось без досадной оплошности. Видимо растерявшись от моего стремительного расставания, никто не успел предупредить меня, что мы стоим напротив вагон-ресторана. Впрочем, спутать императорский вагон голубого цвета с золочёным царским гербом, и двадцати пяти метров в длину с серым и чуть не вдвое более коротким кухонным мог только слепой. Слепым я не был и, оказавшись в окружении ошарашенных внезапной встречей поваров и официантов, слегка озадачился.

Я подавил в себе желание воспользоваться переходом между вагонами. Не сразу конечно, но запертая дверь немало этому поспособствовала, а спросить ключ я как-то не догадался. К тому же у меня не было никаких сомнений, что провожающие, оставшиеся на платформе, полностью сознавали, что я ошибся вагоном. Однако, они с невозмутимым видом заходили за мной, делая вид, будто ничего особенного не произошло! Конечно, входили только те из них, кто должен был сопровождать меня в поезде. Более глупую ситуацию на ровном месте создать было сложно.

Представив, как мне бы пришлось, изображая отсутствие всякого интереса к происходящему и беззаботно насвистывая, несмотря на покрывший щеки румянец, выйти из вагона и под взглядами родни пройти в свой вагон, я немедленно загорелся идеей, озвученной одним находчивым поручиком, из свитских. Я решил позавтракать второй раз. И уже спустя две минуты уже пожалел об этом.

'Нет, сегодня решительно день каких-то каверзных совпадений!' – думал я безуспешно пытаясь оттереть кофе со своего парадного мундира. Это надо же так совпасть, чтобы поезд резко тронулся именно в тот момент, когда официант нес поднос с заказанными мной кофе и с булочками. Да, официант споткнулся. Он просто шагнул вперед немного быстрее, чем требовалось, чтобы компенсировать толчок поезда (законы физики ничего более) и надо же такому случиться, чтобы именно сейчас, именно там, куда ступила нога официанта, находилась трость моего воспитателя… И сейчас, все так же безуспешно, как и минутой, ранее, пытаясь оттереть пролитый на абсолютно чистого меня абсолютно черный кофе, я сижу в роскошном кресле и великодушно заверяю всех, что не стоит беспокоиться о таких пустяках.

Ехать нам было меньше часа и, чтобы развлечь себя разговором, я с далеко идущими планами поинтересовался, что нового в мире литературы. Как оказалось, ничего свежего и заслуживающего внимания за последние полгода опубликовано не было. Ну, разве что если отнести к свежему новое издание стихов Лермонтова, куда вошли некоторые обойденный ранее вниманием произведения. Так же с большой натяжкой к новому можно было отнести 'Отцы и дети' Тургенева, опубликованные год назад. Я вынужден был со стыдом признать, что с трудом припоминаю события романа, несмотря на то, что изучал в школе это произведение. Зато остальные представляли себе их весьма живо и на мою просьбу рассказать о нем, принялись в красках и с чувством рассказывать о событиях в книге. В основном оценки были не очень лестными, с одной стороны отдавая должность храбрости и мужеству Базарова, с другой никто не разделял его взглядов и убеждений.

Так за разговором, в течение которого я узнал немного нового о последних новинках книжных прилавков, а также много нового о своих сопровождающих, мы оказались в Петербурге. Выйдя из кухонного вагона, который мы так и не удосужились покинуть, я смешал все планы встречающим меня господам. Но Александр Аркадьевич Суворов, а именно он был военным генерал-губернатором в Санкт-Петербурге, видимо все же унаследовал от своего деда живость решений. Ловко перестроивший уже было подготовившуюся к моему выходу из другого вагона торжественную встречу, он подошел ко мне и звонко щелкнул каблуками.

– Ваше Императорское Величество, позвольте выразить Вам свое уважение и поздравить с выздоровлением. Вы замечательно выглядите.

– Александр Аркадьевич, позвольте мне, в свою очередь, выразить свое неудовольствие одним вашим поступком, – видя, что генерал-губернатор застыл в недоумении, я пояснил свои слова, процитировав строки Тютчева. Гуманный внук воинственного деда,^[10] Простите нам, наш симпатичный князь, Что русского честим мы людоеда, Мы, русские, Европы не спросясь!..

– Генерал-губернатор Муравьёв, ни в коем случае не заслуживает вашего к нему отношения, тем более того чтобы его называли людоедом. Я могу понять вашу неприязнь к методам, которыми он добивается поставленной цели. Однако, учитывая, что генерал выполняет необходимое для целостности России дело, более того выполняет его по поручению моего отца и меня, я не могу понять отсутствие вашей подписи на письме к Муравьеву. Александр Аркадьевич, неужели мне следует понимать ваш отказ как неудовольствие решениями моего отца?

Суворов заверил меня, что он вовсе не это подразумевал под своим отказом, и вообще произошло досадное недопонимание. Раскланявшись с 'гуманным внуком', я погрузился в тарантас и проследовал в Зимний Дворец, где меня уже через час ждал Комитет Министров. Однако лишь только я успел выйти из кареты, в меня будто репей вцепился Блудов, председатель Государственного совета и Комитета министров.

Он явно был из той породы вечно юных стариков, которые до самой старости сохраняют юношескую живость. Невысокий, плотный, если не сказать толстый, он едва доставал мне до плеча, но казался выше благодаря огромному, куполом, лбу, плавно переходящему в обширную лысину, укутанную, как облаком, венчиком седых волос. Выцветшие до серости глаза, прячущиеся в бойницах морщин, энергично поблескивали. Резкие, излишне рваные движения выдавали в нём явного холерика. Но больше всего на меня произвел впечатления его мундир. Несмотря на пристрастие большинства местных мужчин к военной и полувоенной форме, ходить in fiocchi (фр. – в парадном костюме) предполагалось лишь на исключительных, торжественных мероприятиях. В быту в парадное одевались лишь записные модники. При всей внешней броскости парадная форма была малопригодна для повседневного ношения. Она сковывала движения, делая затруднительным даже самые простые операции. Особенно много неудобств вызывали штаны. В кавалергардском полку, например, белые рейтузы из лосиной кожи надевали влажными, чтобы они идеально обтягивали фигуру. Любивший щегольски одеваться Николай I по нескольку дней должен был оставаться во внутренних помещениях дворца из-за болезненных потертостей на теле от форменной одежды. Однако граф был явным исключением из общего правила. Его парадный мундир блистал, нет, он слепил обилием орденов и медалей. Владимирская лента, Анна, Белый Орёл, А Александр Невский, Андрей Первозванный, были и другие награды, но в глаза бросались именно эти. Общий вес этих регалий, по моим скромным прикидкам, тянул килограмма на полтора. Самым удивительным было то, что граф ухитрялся мало того, что будто бы не замечать сего веса, так он ещё и каким-то, абсолютно непонятным для меня образом, не издавал ни звука при перемещении. Ни лязга орденов, ни бренчания медалей – ничего. Поразительно. Граф двигался абсолютно бесшумно, словно с детства брал уроки у японских синоби.

– Ваше Императорское Величество, позвольте поприветствовать вас. Встреча с вами доставляет мне наивысшую радость, сравнимую по своей силе лишь с горем утраты по вашему августейшему отцу, – прижимая одну руку к сердцу, склонил голову в старомодном поклоне Блудов.

– Добрый день, Дмитрий Николаевич.

– Примите мои соболезнования, Ваше Величество. Внезапная смерть вашего отца, невосполнимая утрата для империи многих миллионов её подданных, – дождавшись моего кивка, он продолжил. – Однако, у меня не возникает даже тени сомнения о блестящем будущем нашей страны под вашим умелым правлением….

– Извините, но я тороплюсь, мне необходимо зайти в свой кабинет перед заседанием, – перебил я его.

– Вы позвольте мне проводить вас?

– Да, конечно.

– Должен заметить вам, Ваше Императорское Величество, вы просто превосходно выглядите. Глядя на вас, никто и не подумает, что совсем недавно вы были серьезно больны. Думаю…

– Дмитрий Николаевич, прошу прощения что перебиваю, но у меня есть к вам несколько вопросов. И раз уж мы встретились, то, пользуясь случаем, мне хотелось бы задать их вам.

– Я весь во внимании, Ваше Величество.

– Вы не могли бы объяснить мне, почему информация, которую предоставляет мне Канцелярия либо не полна, либо напротив чрезмерно подробна?

Проблема предоставляемой мне из канцелярии информации меня серьёзно волновала. Пока я был в Гатчине, каждый день фельдъегерем мне оставлялись пять-шесть пакетов с документами, требующими монаршего внимания. Пакеты были весьма солидного размера, каждый по весу тянул на килограмма три-четыре. И если бы не привычка человека XXI века обрабатывать огромный объём информации 'По-диагонали', выхватывая только суть, не задерживаясь над деталями – я бы просто утонул в бумагах.

Кстати в этом было существенное моё отличие от людей XIX века. Я заметил, что матушка, братья и всё остальные окружавшие меня люди читали несколько иначе. Они концентрировали своё внимание на каждой строчке, каждом слове, вдумывались в них. Если мне требовалось несколько секунд для того чтобы прочитать страницу текста, то у других – несколько минут. Зато если у меня по прочтении оставалось лишь общее восприятие текста и главные его мысли, то остальные могли почти дословно воспроизвести прочитанное.

Так или иначе, проблем с объёмом документов у меня не возникло. Зато они возникли с их сортировкой. Не знаю вина в том фельдъегерей или же бумаги изначально передавались из канцелярии в таком виде, но внешне это процесс разбора документов напоминал, простите за аналогию, копание в мусорном баке. Отчёты департаментов, записки министров, проекты указов, результаты ревизий – всё это было перемешано и утрамбовано в пакеты без какого-либо, даже самого элементарного признака порядка. Я вываливал весь этот ворох на ковер в спальне и пытался хоть как-то отсортировать. Я вылавливал важные документы из общей кучи и, прочитав, откладывал у сторону. Особо важные убирал в особую папочку, дабы всегда были под рукой. Но просто сортировкой дело не заканчивалось. Разложив более-менее содержимое пакетов по стопкам, мне было необходимо проверить, ничего ли никуда не завалилось. И это было абсолютно насущная необходимость. Потому как в первый день я выловил очень важную записку о состоянии российских железных дорог из объёмного труда по описанию казенных земель на Дальнем Востоке. Сия записка была сложена вчетверо и видимо использовалась в качестве закладки. А второго дня отчёт о расходовании средств II отдела Е.И.В. канцелярии был мною найден (признаюсь случайно) за переплётом (!) бухгалтерской книги министерства государственных имуществ. Как он туда попал – ума не приложу, но тут уж явно не фельдъегерская служба была виновата. Всё это наводило на вполне определённые мысли. И, как вы сами понимаете, текущее положение дел меня совершенно не устраивало.

На мой, казалось совершенно справедливый упрек, Блудов разразился речью в стиле faisait la phrase (фр. разглагольствовал). Никогда не думал, что можно так непонятно отвечать на ясно поставленный вопрос, однако графу это блестяще удалось. Из его объяснений я уловил только основную мысль – Блудов обещал исправиться и лично все проконтролировать.

– Быть может, у вас ещё остались какие-то вопросы ко мне, которые вы желали бы задать, прежде чем приступите к этому бесконечно скучному прослушиванию заседания Комитета министров, –

– Нет, практически не осталось. А что, Дмитрий Николаевич, неужели и вправду мне придется скучать? – я был несколько удивлен таким поворотом.

– Разумеется, нет! Как можно подумать такое? – смотря мне прямо в глаза, искренне возмутился Блудов.

– Постойте, но ведь Вы мне только что сказали про безумно скучное прослушивание заседания Комитета Министров?

– Именно так! Абсолютно верно! Именно это я и сказал, просто невыносимо скучное и унылое заседание, – энергично кивая головой, подтвердил граф.

– А разве это не подразумевает, что мне придется скучать?

– Что Вы! Разумеется, нет! – честно глядя мне в глаза, отвечал он.

Я был в полном недоумении и усомнился, слышим ли мы друг друга, поэтому решил на всякий случай уточнить.

– То есть Вы хотите сказать, что заседание Комитета министров бесконечно скучное, но мне скучать не придется? Я верно Вас понял?

– Совершенно! Отдаю должное вашему блистательному уму, о котором я не раз слышал от ваших воспитателей.

– Эээ, – вот теперь я запутался окончательно, – Дмитрий Николаевич потрудитесь объяснить мне, что это значит.

– Что Вы подразумеваете под 'это', Ваше Императорское Величество?

– Под 'это', я подразумеваю вопрос: 'почему мне не придется скучать на этом безумно скучном заседании?'.

– А вот Вы про что! Дело в том, что есть множественное количество административных единиц, принадлежащих к Его Величества Императорской Канцелярии, стремящихся создать обстановку наилучшего благоприятствования и удобства для Вашего Императорского Величества, и оградить Ваше Императорское Величество от многих ненужных для предоставления Вашему вниманию сведений, в виду не сравнимой ценности вашего времени, должного тратиться на обдумывание Вашего Императорского Величества гениальных и всеобъемлющих государственных идей.

На этой фразе меня заклинило окончательно. Я недоумённо посмотрел на него.

– Не понял, что вы собственно имели в виду. Не могли бы вы повторить вашу фразу? – попросил я, имея в виду, что мне требовалось объяснение.

– Нет ничего проще! – расплылся в улыбке Блудов. – Как уже было сказано, есть множественное количество административных единиц, принадлежащих к Его Величества Императорской Канцелярии, стремящихся создать обстановку наилучшего благоприятствования и удобства для Вашего Императорского Величества, и оградить Ваше Императорское Величество от…

– Довольно! – Я потряс головой, надеясь добиться ясности мысли, и ещё раз обратился к Блудову.– Я хорошо вас слышу, Дмитрий Николаевич, я не понимаю, что вы говорите!

– Но Ваше Величество! – беспомощно разводя руки, недоумевающе смотрел на меня граф, – Послушайте, я же говорю, что дело в том, что есть…

– Нет, это вы меня послушайте, – рявкнул я. – Ещё раз спрашиваю вас, почему мне не придется скучать на этом 'безумно скучном заседании'?

– Ваше Величество это же очевидно!

– Блудов! – окончательно разъярённый, заорал я так, что задрожали стекла. – Вы что, вы сейчас что, издеваетесь надо мной?

Я никогда не видел и врядли когда-нибудь увижу даже в театре столь бесподобного образца оскорбленной невинности. Дмитрий Николаевич остановился перед дверью во дворец и дрожащими губами, держась рукой за сердце, прошептал:

– Ваше Величество, я и в мыслях не допускал даже тени насмешки.

К сожалению, залезть в его мысли я не мог, но вот искренность его ощущал замечательно. Нет, он не издевался. Видимо долгая карьера привела к тому, что граф, сам того не подозревая, говорил исключительно на профессиональном чиновничьем жаргоне, абсолютно недоступном пониманию тех, кто говорит на нормальном русском языке. Мне даже стало немного стыдно, что я наорал на старика.

– Дмитрий Николаевич, возможно, вы извините мне поспешность некоторых моих выводов, приняв во внимание, что я не очень хорошо знаком с работой Комитета Министров. Думаю, вам не составит труда несколько перефразировать ваш ответ, для того чтобы он был более доступен для понимания не… – я все никак не мог придумать вежливый синоним канцелярской крысы.

– Вы имеете в виду для умного человека, который в силу своего положения ранее не сталкивался столь тесно с работой нашего бюрократического аппарата? – помог мне граф, утирая шёлковым платочком взмокший лоб.

– Верно! Именно это я и хотел сказать, – радостно подтвердил я, вновь чувствуя под ногами твёрдую почву.

– Нет ничего проще Ваше императорское Величество, – приосанился Блудов. – Для того чтобы Вам не пришлось скучать на Комитете министров вам просто достаточно не идти на него. Всем известно как много у вас действительно важной работы. Поэтому прямейшей обязанностью Его Императорского Величества Канцелярии является высвобождение Императора от излишних обязанностей и отсечении не стоящих Его внимания сведений.

– Почему же вы раньше не сказали мне этого? – со вздохом сказал я. Граф посмотрел на меня с недоумением.

– А разве я не говорил, что есть множество административных единиц в Его Величества Императорской Канцелярии, которые стремится создать обстановку наилучшего благоприятствования и удобства для …

– Понял-понял, – поднял руки я. – Действительно, надо признать, Канцелярия незаменима.

– Совершенно верно, Ваше Императорское Величество! – радостно закивал головой Блудов. – Она просто незаменима и несет на себе важнейшее бремя создания всех необходимых удобств для вашей работы. Именно поэтому, Вам, Ваше Императорское Величество, как человеку понимающему важность Канцелярии, я хотел рассказать вам о некоторых проблемах связанных с недостатком выделяемых финансов и как следствием нехваткой чиновников на ряде важнейших направлений.

– Думаю, нам следует перетряхнуть и провести реорганизацию Императорской Канцелярии, что вы об этом думаете?

– Это крайне смелое и дерзновенное решение, – вкрадчивым голосом проговорил Блудов после небольшой паузы. – Однако при всем моем к вам уважении, я думаю следует тщательно взвесить все возможные последствия и рассмотреть различные варианты. Я бы даже осмелился посоветовать вам не принимать поспешное решение об реорганизации Его Императорского Величества Канцелярии. К предметам ведомства 'канцелярии' относятся важнейшие и разнообразнейшие вопросы, как то исполнение полученных от Государя повелений и поручений, изготовление, в известных случаях, Высочайших указов, рескриптов и прочие. Представление Имератору поступающих в канцелярию на Высочайшее Имя бумаг по некоторым из высших государственных учреждений, а также всеподданнейших донесений начальников губерний и объявление по этим представлениям резолюций; в компетенцию канцелярии далее входит: рассмотрение и представление на Высочайшее усмотрение ходатайств благотворительных и общеполезных учреждений, не состоящих в прямом ведении министерств или главных управлений; первоначальное рассмотрение и дальнейшее направление, согласно указаниям представителя верховной власти, вопросов, касающихся общих, преимущественно формальных, условий гражданской службы, а равно и вопросов относящихся до наградного дела и прочее, прочее, прочее. Собственная Его Императорского Величества канцелярия есть действительно личная канцелярия Императора, необходимая для делопроизводства по вопросам, подлежащим его непосредственному ведению; как таковая она относится к органам верховного управления, ибо сама собственною властью никаких постановлений делать не может. Если ранее время от времени возникали и существовали различные отделения, то это объясняется тем, что некоторые дела управления представители верховной власти считали настолько важными, что ставили их под свое непосредственное руководство. Но на данный момент собственная Его Императорского Величества канцелярия является первый и наиважнейшим органом обеспечения Императорской власти. Из всего вышеперечисленного, на мой взгляд, следует, что к вопросу реорганизации следует подходить крайне взвешенно, а лучше вообще отложить, – закончил свою речь Блудов.

Я был потрясён. Граф умудрился выдать сию тираду на одном дыхании, ни разу не сбившись и не запнувшись. Мне захотелось поаплодировать такому таланту.

– Дмитрий Николаевич, – успокаивающе положил я ему руку на плечо, – вы наверное не верно истолковали мои слова. Я подумываю скорее над расширением полномочий Канцелярии, разумеется, сопровождаемое соответствующим укрупнением штата.

'И кое-какими кадровыми перестановками, о которых лучше тебе ничего не говорить до поры до времени' – добавил я про себя. В мои планы входило назначить главой третьего отдела Игнатьева, в четвертый какого-нибудь литератора, основной задачей которого будет организовать освещение в прессе моей политики в самом выгодном свете, ну и приглядывать за остальной газетной братией. Врядли Блудова обрадует формулировка моего виденья расширения Канцелярии, когда половину её функций будут переданы в руки моих людей.

Обо всем этом я думал ещё раньше в Гатчине, правда обсудить собирался на самом совещании, или после него, но не имел ничего против того чтобы сделать это сейчас. Его Императорского Величества Канцелярия, в виду своей обширности, превосходно подходила для незаметного расширения третьего отделения отвечающего за безопасность членов царской фамилии. Следовало подстраховаться, чтобы у меня не случилось внезапного апоплексического удара табакеркой в висок при принятии различных непопулярных решений. А решения эти уже назревали.

– Ваше императорское Величество, у меня просто не хватает слов, чтобы по достоинству оценить гениальность и грандиозность Вашего решения. Оно, я не побоюсь этих слов, архиверное, давно назревшее и крайне актуальное. Я не могу передать свое восхищение глубиной вашего понимания истинных нужд империи! – Блудов активно жестикулировал, помогая себе руками выразить всю глубину положительных чувств, им испытываемых. – Ваше Императорское Величество, я всегда и всецело поддерживал и буду поддерживать ваши решения в меру своих скромных сил…

Дмитрий Николаевич не умолкал довольно долго, рассказывая о своей готовности всегда подставить свое крепкое плечо и далее в том же духе. Я с трудом сдерживал улыбку – у Блудова был такой умильный вид, прямо как у кота только что получившего бесплатный годовой абонемент на сметану с валерьянкой. Наивный. Служба, отвечающая за мою безопасность, будет подчинена мне, и только мне, минуя, на сколько это возможно, промежуточные звенья. …

– Могу предположить что вам, несмотря на ваши блестящие способности, будет трудно разобраться без верных и искушенных в вопросе людей, – он замолчал, явно ожидая от меня какой-то реакции на его слова. – Возможно, тогда вы не откажетесь от проверенного человека, который облегчит вам работу и сэкономит уйму времени? – видя, что я не отвечаю, подтолкнул меня к своей мысли Блудов.

– Не откажусь. Более того, Дмитрий Николаевич, считаю, что мне был бы полезен личный секретарь. Если вы рекомендуете проверенного человека, вероятно у вас уже есть на примете кандидатура? – с прищуром посмотрел я на Блудова.

– Да, несомненно, Ваше Величество, но…– замялся граф.

– Вот и чудно. Представьте мне его на сегодняшнем заседании, – приказным тоном попросил я.

– Конечно, конечно. Я найду вам достойного человека уже к началу заседания, – почтительно закивал граф.

– Великолепно. А теперь мне хотелось бы побыть немного одному и ознакомиться с кое-какими бумагами, – я подвел черту нашему затянувшемуся разговору. Последние две минуты мы разговаривали уже перед дверью в мой кабинет.

– Не смею Вас задерживать, Ваше Императорское Величество, – отставив в сторону ножку, глубоко, на старинный манер, поклонился Дмитрий Николаевич. – Позвольте только мне, как председателю Комитета министров, проводить вас на заседание, – приподняв голову, просяще посмотрел он на меня снизу вверх.

– Разумеется, – ободряюще улыбнулся я, кивая. – буду вам очень признателен, граф.

Мы раскланялись. Закрыв за собой дверь кабинета, я не мог видеть выражение крайней растерянности и беспокойства, отразившееся на лице Блудова, который мрачно пошептал:

– Ну и где прикажете найти секретаря за оставшиеся до заседания двадцать минут?! Дёрнул же меня бес сказать о 'подходящей кандидатуре' когда её и в мыслях не было', – на этих словах граф тяжело вздохнул и засеменил по широкому коридору в направлении канцелярии.

Глава 6. Совет.

Из личного Сабурова. 15 ноября

Этот день навсегда запомнится мне как самый волнительный и вместе с тем самый значимый день в моей жизни. Кто знает, как сложилась бы моя судьба, если бы не воля случая.

В полдень я, как обычно, шел по коридорам Зимнего. Мне требовалось уточнить несколько деталей к предстоящему заседанию Сената. Ещё позавчера по дворцу начали расползаться слухи о скором прибытии государя. Видя царившую во дворце суету я был в лёгком волнении, но по настоящему я испугался, когда мимо меня, не замечая ничего на своем пути, пронесся Дмитрий Николаевич Блудов, всемогущий глава канцелярии. Его вид был забавен. К тому же я тут же вспомнил пресмешную шутку, про то, что генералы не бегают, потому что в мирное время бегущий генерал вызывает смех, а в военное панику.

Но как оказалось, я зря веселился. Блудов резко остановился и, развернувшись, оценивающе посмотрел на меня. Я оцепенел, чувствуя себя куском мяса на прилавке мясника.

– Вот вы-то голубчик мне и нужны, – с улыбкой, больше напоминающей оскал, обратился ко мне Дмитрий Николаевич. Я судорожно начал думать в какое из окон мне лучше всего прыгать – такие улыбки своим получателям, как правило, ничего хорошего не предвещают.

– Идите за мной,– сказал он и, видя, что я остался стоять на месте взял меня за руку повел за собой. – Все равно никого лучше за такие сроки не найти, – как мне показалось, тихо пробормотал он. Господи куда мы идем, что я натворил? Неужели доклады возглавляемой мной комиссии вызвали такую реакции?

Я в страхе перебрал в уме все свои мыслимые и не мыслимые прегрешения. Но даже не найдя за собой серьёзных прегрешений, я не мог остановить холодный озноб. А уж когда мы подошли к ТОМУ САМОМУ кабинету…

Кабинет мой располагался на третьем этаже Зимнего дворца и служил рабочей комнатой ещё моему деду, Николаю I. Обстановка была скромной: стол для бумаг, два стула с высокой спинкой, на стенах много акварели. Однако комнатка была уютной и, несмотря на небольшие размеры, вполне функциональной. Сидя за столом, я увлечённо занимался бумагами. Следовало подготовиться к моему первому заседанию кабинета министров, освежив в голове проекты подготовленных за эти дни в Гатчине указов. Честно говоря, меня несколько трясло от волнения. Умом я конечно понимал, что предстоящее совещание лишь первое из многих и скорее господа министры должны волноваться за свои кресла, готовясь к встречи с новым государем. Но понимание это никак не спасало от перевозбуждения, охватывающего меня в предвкушении заседания. Я собирался сделать первые шаги своего царствования, возможно кардинальные, трудные, но в моём понимании – абсолютно необходимые.

Я как раз раскладывал бумаги по папкам, когда раздался осторожный стук в дверь. После короткой паузы дверь приоткрылась и, сквозь образовавшуюся щель, в кабинет проскользнула полненькая фигура графа Блудова.

– Слушаю вас, Дмитрий Николаевич – подняв голову от бумаг, сказал я.

– Позвольте представить и отрекомендовать вам Андрея Александровича Сабурова, ныне занимающего должность секретаря 2-го отделения 5-го Департамента Сената, как, безусловно, очень талантливого, способного и беззаветно верного вам подданного Российской Империи, – тут же затараторил неугомонный старик, открывая пошире дверь и чуть ли не силой вытаскивая из-за спины высокого, чуть полноватого мужчину среднего возраста в форменном мундире собственной Его Императорского Величества Канцелярии. Гладко выбритые щёки горели, но голову он держал гордо и высокого, что в сочетании с прилизанной, прямым пробором чёлкой и еле заметным подбородком дарило ему неуловимое сходство с хорошо откормленным гусём.

Я встал из-за стола и, обойдя его, протянул руку для рукопожатия. Блудов тихонько охнул от такого пренебрежения церемониалу и панибратства, но мне было всё равно. 'Задолбали уже все эти ахи и охи, хожу тут пылинки со всех сдуваю' – пронеслась в голове мысль. Что-то я совсем 'ониколаился'. Хотя, действовать, конечно, лучше по принципу – мягко стелет да жестко спать.

– Рад знакомству, – сказал я. Глаза Сабурова удивлённо расширились, но вцепился он в ладонь клещом, и рукопожатие у него оказалось на удивление крепкое и твёрдое. Занятно…

– Андрей Александрович, я надеюсь Дмитрий Николаевич обрисовал вам, так сказать, фронт работ? – продолжил я, пристально глядя Сабурову прямо в глаза.

– Д-да. Да, разумеется, В-ваше Императорское Величество! – кажется от волнения Сабуров начал заикаться. Хотя может он всегда так разговаривает? Но взгляд держит, глаза не отводит. Мне положительно начинал нравится мой будущий секретарь.

– Что ж, – протянул я, отпуская наконец его руку, – меня уже видимо ждут на заседании.

На этих словах я бросил быстрый взгляд на Блудова, граф подобострастно кивнул. Его слащавость начала меня раздражать.

– Давайте продолжим наш разговор позднее, – заключил я. – Пока же чтобы вам не пришлось скучать в моем кабинете, рассортируйте мне документы, прибывшие сегодня из канцелярии по вашему разумению. Заодно и проверим, на что вы годны.

На этой ноте я распрощался с Сабуровым и в сопровождении Блудова поспешил в Малахитовый зал. Спустившись на второй этаж и пройдя две галереи, мы остановились перед массивной, украшенной золотыми дубовым листьями, дверью. Граф поклонившись, открыл её передо мной. Министры уже собрались и расположились вокруг большого овального стола.

Поздоровавшись с подобравшимися, при моем появлении, высшими чинами империи я проследовал к месту председателя.

– Присаживайтесь, присаживайтесь, – положив папки с документами на стол, обратился я к ожидавшим министрам, для пущего эффекта рукой сделав жест в направлении стульев. Дождавшись, когда я опущусь на сидение отведенного мне роскошного кресла, министры последовали моему примеру и опустились на свои куда более скромные стулья.

– Что ж, начнём наше собрание, господа, – дождавшись пока все рассядутся, с некой долей официоза провозгласил я, открывая первую из принесённых папок. Достав с самого верха листок со списком вопросов, которые заранее подготовил, я положил его перед собой. Сидящий по правую руку Блудов робко осведомился:

– Ваше Величество, разрешите зачитать повестку заседания?

– В этом нет нужды, граф, – я собирался решительно взять быка за рога.

– Но Ваше Величество, тревоги, связанные с Польшей, не терпят отлагательств! – донеслось с противоположной стороны стола. Я внимательно посмотрел на подавшего реплику. Это был Петр Александрович Валуев, нынешний министр внутренних дел. На известного в моём прошлом здоровяка-боксера, своего однофамильца, он никоим образом не тянул. Высокий, худощавый, в чёрном, шёлковом фраке и элегантно повязанном шейном платке, он смотрелся истинным английским денди. Этот образ дополняли всегда безупречно уложенная шевелюра и небольшие, тщательно ухоженные баки, которые у него похоже была привычка поглаживать в минуты задумчивости. Своего мнения о нем я ещё составить не успел, а в дневнике отзывы о его деятельности разительно отличались в зависимости от лагеря, к которому принадлежал описывающий его деяния. Сухие же факты говорили скорее об его полезности на месте министра Внутренних дел, чем о вреде.

'Смелый! Или же за дело беспокоится больше, чем за своё кресло', – с интересом подумал я, продолжая молча рассматривать храбреца. Министры, тем временем, видимо почувствовал некую неловкость, повисшую в воздухе, и занервничали. Массивный, в парадном мундире украшенном созвездием орденов, военный министр Малютин нервно постукивал пальцами по столу. Министр финансов Рейтер судорожно утирал носовым платком покрасневшее лицо. Невозмутимыми казались только Блудов, которого сия ситуация похоже оставила совершенно безучастным, и морской министр Краббе, который вальяжно облокотился на спинку стула, положив правую руку на стол.

– Петр Александрович, – в повисшей тишине звук моего голоса произвёл эффект ружейного выстрела, заставив собравшихся невольно вздрогнуть, – благодарю за ваше напоминание. Хотел уведомить всех присутствующих, что не далее как неделю назад Нами были отправлены исчерпывающие инструкции графу Муравьеву, исполняющему, как вам известно, обязанности польского генерал-губернатора. Вчера по телеграфу граф уведомил меня о получении сих наставлений и обещал Нам, что выполнить Дух их и Букву. Посему с сего дня 'польский вопрос' целиком и полностью переходит в руку графа Муравьева, коему мы все, по мере сил и возможностей, будем оказывать посильное содействие. Однако я уверен, что волнения польские в скором времени будут твёрдой рукой Михаила Николаевича устранены.

Моя речь произвела неожиданное воздействие на притихших министров. Озабоченно переглянулись Краббе, Рейтерн и министр просвещения Головин, заулыбался в усы министр государственных имуществ Зеленой, расслабился взмокший от напряжения Валуев. Занятно… Благодаря дневнику я знал многие придворные расклады, но одно дело читать о них, а совсем другое видеть. Валуев и Зеленой были ставленниками Муравьева, того самого который был до этого министром государственных имуществ, а теперь руководит 'усмирением Польши'. Михаил Николаевич был весьма влиятельной фигурой при дворе до недавнего времени, но в виду произошедшего конфликта с предыдущим императором был вынужден уйти в отставку. Сейчас же возвращение из опалы бывшего патрона явно Зеленого и Валуева успокоило. Рейтерн, Краббе и Головин куда больше зависели от указаний Мраморного дворца (т.е. Великого князя Константина Николаевича), нежели от воли Зимнего. Зависеть от дядюшки я не хотел и очень скоро мне видимо придётся предложить этим господам либо следовать исключительно моим указаниям, либо покинуть министерский пост. Милютин представлял мощный клуб либералов-реформаторов, желавших продолжения реформ. За ними стояли как прогрессивные представители высшей аристократии, так и крупные капиталисты-фабриканты. Графы Адлерберг и Блудов были близки к моей Maman (и моему покойному отцу) и считались 'царской фракцией'. Хотя мне всё больше казалось что именно 'считались'. Уж больно независимым и самодостаточным казался мне здешний государственный аппарат, представителями которого были эти двое.

Сейчас же все эти господа были удивлены и ошарашены столь резким и необъяснимыми шагами нового государя. Мои поступки буквально ошеломили кабинет. Ведь предполагалось, что Император будет медленно входить в суть дела, прислушиваясь к голосам мудрым советчиков-министров, и очень не скоро начнёт (если вообще начнёт) осуществлять свою собственную политику. Однако для меня это было категорически неприемлемо. Так что мои слова про Муравьева были только первым, пробным шаром. И самое важное: я не собирался на этом останавливаться.

– Предлагаю перейти к следующему пункту повестки для, – продолжил я, доставая из первой папки увесистую кипу документов. – Передайте бумаги по кругу, – обратился я сначала к сидящему по правую руку Блудову, а затем к сидящему по левую Адлербергу, передавая каждому из них по стопке документов. Дождавшись пока все министры получили по копии, я продолжил:

– Перед вами, проект Манифеста об изменении положения удельных крестьян. Прошу вас ознакомиться. Я хочу, чтобы по сему проекту в трёхдневный срок вы подготовили рекомендации от своих ведомств.

Министры бодро зашуршали документами. Я ждал реакции. Этот проект я готовил практически со дня моего вступления на престол. В Манифесте предполагалось: земли, находившиеся в пользовании крестьян, признать их полной собственностью и с момента опубликования крестьяне освобождались от всех повинностей (барщины, оброка, чашни и т.д.) и подушной подати, а также им прощались все недоимки прежних лет. крестьянам, предполагалось возвратить хотя бы часть земли, которой они владели, с тем, чтобы они имели свой двор, огород и небольшой участок пашни. Платить крестьянам предполагалось лишь три налога: мирской, земский и поземельный, правда величина их серьёзно возрастала.

Пока что я планировал распространить действие Манифеста только на крестьян удельных, находившихся до недавнего времени в собственности царской семьи, разумно предполагая, что уж с ними никаких проволочек не предвидится. Удельные крестьяне принадлежат царской семье, а так как я являюсь её главой, то волен делать с ними всё что захочу, не оглядываясь на кабинет. Так что ознакомление министров с данным проектом, как мне казалось, было, по сути, простой формальность. Однако как оказалось, многие аспекты я упускал из виду… Первым протестующе воскликнул Горчаков:

– Votre Majesti Impiriale, le projet de loi …

– Александр Михайлович прошу вас, как подданного Российской Империи, обращаясь ко мне использовать исключительно русский язык, – оборвал я его. Возможно, вподобной резкости не было нужны, но за дни моего пребывания в прошлом меня стало безумно задрожать то, что большинство придворных вельмож изъясняться исключительно по-французски. – А теперь, прошу, ещё раз изложите суть ваших возражений.

Горчаков побледнел, когда я его грубо прервал, видимо моё замечание было ему не приятно, но, как истинный дипломат, он ни единым жестом не выдал своей обиды. Напротив тон его ответа был исключительно, безупречно вежлив:

– Ваше Императорское Величество, ваш Манифест наполнил меня верноподданнической гордостью. Ваши желания более человеколюбивы, чем у любого из известных мне европейских монархов. Однако суждение моё состоит в том, что публикация сего Манифеста в неизменном виде приведёт к рождению большой несправедливости в крестьянском сословии. Выкупные платежи, легшие тяжким бременем крестьян помещичьих, Ваше Величество, в Высочайшей милости собирается крестьянам удельных простить. Я всемерно поддерживаю столь человеколюбие стремление, но не обернутся ли благие намерения тяжкими последствиями как для казны? Не будут ли бывшие помещичьи и нынешние государственные крестьяне чувствовать, что обделены Высочайшей справедливостью? Не повлечёт ли сиё решение бед, равных, а то и больших, нежели события, в Польше происходящие?

Закончив речь Горчаков учтиво поклонился и элегантно присел на своё место. Не успел я собраться с мыслями для ответа, как слово взял граф Адлерберг.

– Ваше величество, – начал он, встав и поклонившись, – я не могу не согласиться с князем. Ваше решение вероятно продиктовано желание облегчить быт податного сословия, однако на сей час, имея в виду события в Польше, мы не можем себе позволить вносить столь сильное смущение в мужицкие умы. Узнав что, по Манифесту Вашего Величества, удельные крестьяне получили освобождение от выкупных платежей, остальные немедля потребуют себе тех же благ. Мы едва можем справиться с поляками, к чему по время пожара заливать огонь маслом?

И тут как плотину прорвало. Рейтерн, срывая голос от волнения твердил, что отказ от выкупных платежей удельных крестьян пагубно скажется итак на подкосившемся, после неудачно попытки восстановления золотого размена, бюджете. Зеленой и Мельников возражали против прирезки казенной земли на наделы. Милютин и Головин были в целом 'за', но их смущало то, что удельные крестьяне в правах и обязанностях были приравнены к государственным, то бишь казённым, и значит, действие Манифеста теоретически могло распространяться и на них. Странно молчаливы были Блудов, Валуев и Краббе. Но если последнего этот вопрос напрямую не касался, и собственного мнения он мог и не иметь, то вот первые два…

– Господа, – приподнял я руку, – господа, спокойнее. Спокойнее. Я услышал ваше мнение. Пётр Александрович, Дмитрий Николаевич, Николай Карлович, вы не хотите ничего добавить?

Начальник канцелярии медленно поднялся и, вытянувшись во весь свой невеликий рост, глядя мне в глаза заявил:

– Суть и сущность собственной Его Императорского Величества канцелярии состоит в том, чтобы выполнять решения, а не обсуждать их.

Я признаться был приятно удивлен. Мне казалось, что граф найдёт тысячу предлогов, чтобы отговорить меня от этой идеи или хотя бы оттянуть время её воплощения в жизнь. Но видимо я нём ошибался, что ж надо признавать свои ошибки! Однако тут граф продолжил:

– Мне жаль лишь, что Ваше Императорское Величество вынесли этот вопрос на обсуждение, не воспользовавшись услугами канцелярии, как раз и предназначенной для заведования делами, подлежавшими личному рассмотрению императора и наблюдающей за исполнением Высочайших повелений. Я уверен, – заявил Блудов, – что мои сотрудники, бы могли прилежно и детально выполнить предварительные работы, чтобы претворить в жизнь разделяемые ими устремления Его Императорского Величества.

– И как вы предполагаете это сделать? – ради интереса спросил я, уже понимая куда он клонит.

Граф тут же предложил создать авторитетный редакционную комиссию. Её рекомендации, сказал он, позволят учесть все возможные последствия и принять решение, основанное на зрелых, ответственных и долгосрочных соображениях, забыв о сиюминутных и корыстных порывах.

Нет, всё-таки я был прав, чиновник всегда остаётся чиновником. Как будто не понятно, что поручение разработки закона вышеупомянутому комитету, растянет на несколько месяцев, а то и лет! С улыбкой поблагодарив графа за 'самоотверженность', я заявил, что всё-таки вынужден отказаться от столь любезно предложенной помощи, если хочу чтобы Манифест увидел свет в этом столетии. Блудов намёк понял и резко свернул своё выступление.

Следующим был Валуев. Он начал с того, что напомнил, что 19 февраля 1863 года истекал двухлетний срок, в течение которого крестьяне обязаны были пребывать в прежнем повиновении у помещиков и беспрекословно исполнять их обязанности. В связи с этим среди крестьян были широко распространены слухи о даровании 'настоящей воли' этом году. Они с нетерпением ожидали наступления 19 февраля, собирались к тому дню в города, наполняли церкви и ожидали объявления указа о безвозмездной отдаче им земли и прекращении обязательных повинностей. Кроме того, в некоторой части помещичьих имений проявлялось и стремление крестьян к получению безусловной свободы путем бунта. По данным министра, волнения крестьян происходили в Черниговской, Екатеринославской, Нижегородской, Херсонской, Пензенской, Саратовской, Казанской и Киевской губерниях. На этих словах Пётр Александрович остановился и выжидательно посмотрел на меня, всем своим видом показывая, что его дело – предупредить, и окончательное решение остаётся за мной.

Когда Валуев закончил, я его сухо поблагодарил и задумался. Признаться, я не ожидал столь сильного и массированного отпора, и ход совещания пошатнул мою уверенность в правильности предложенных начинаний. Я уже хотел было подвести итог заседанию и отложить принятие проекта, когда с места поднялся адмирал Краббе.

– Вы тоже хотите высказаться, Николай Карлович? – несколько удивлённо спросил я. Конечно адмирал, безусловно, заслуживал моего внимания, как человек оставивший глубокий след в истории российского флота. Он преобразовал парусный деревянный флот в паровой и броненосный, снабдив его громадной артиллерией, изготовленной, как и флот, в России. Создал боеспособные океанские эскадры, бороздившие безбрежные глади Тихого и Атлантического Океанов, основал Обуховский завод и даже устроил первые базы на Дальнем Востоке. Но знаете как в фильмах, так перечисляют достоинства кого-либо, перед тем как сказать: 'но есть одно НО'. Было такое 'но' и у Краббе. Николай Карлович был ставленником моего дяди, Великого Князя Константина Николаевича с которым мой покойный отец и мать находились в самых прохладных отношениях. Однако, в моём понимании, крестьянский вопрос был весьма далёк от морского дела.

– Если позволите, Ваше Величество, – поклонился адмирал, зазвенев боевыми орденами.

– Конечно, конечно, – приглашающе махнул рукой я, давая морскому министру возможность высказаться.

– Ваше Величество, – начал он, прокашлявшись в кулак, – мои коллеги безусловно правы. Распространение положений сих на удельное крестьянство есть мера опрометчивая, .

На этих словах адмирал сделал паузу, окинув взоров остальных министров. Члены кабинета закивали, выражая своё согласие. Приосанившись, Краббе продолжил:

– Соображения эти приобретают особенную важность, если принять во внимание, что предлагаемые меры ни в каком случае не рассмотрены в отрыве от волнений в Царстве Польском. Ибо только когда крестьянство будет довольно решением земельного вопроса, тогда все сельское население будет совершенно преданно правительству, а мятежные выступления будут бессильны и безуспешны. И напротив, отказ от поощрения верного короне податного сословия России, в противовес польских мятежникам, значило бы вступать решительно на путь политических сделок со смутьянами, а это едва ли может считаться согласным с требованием здравой государственной системы. А теперь позвольте я предложу некоторые скромные меры возможные к добавлению в сей Манифест, – поклонился министр, глядя на меня.

'Ай да адмирал! Эх, как он всё повернул!' – восторге подумал я, хлопнув себя под столом по ноге. Впрочем, это было незаметно. – 'Теперь получается, что мы как бы вознаграждаем крестьян за верность и отказ поддержать Манифест со стороны министров будет выглядеть как поддержка польского национализма. Ай да Краббе!'.

Я жестом дал знак продолжать. Николай Карлович поднял со стола лежащий перед ним проект Манифеста и вытянув его на протянутой руке, начал комментировать, демонстрируя замечательное знание предмета. Из первоначальных мер адмирал одобрял все, предлагая распространить со временем их не только на удельных, но и на государственных крестьян. Кроме того, Николай Карлович рекомендовал возвратить поместным крестьянам все земли, отнятые у них помещиками с 1857 года (то есть с момента опубликования рескрипта генералу Назимову) и снизить размер крестьянских платежей таким образом, чтобы крестьяне не платили более того, что с них взыскивалось до составления уставных грамот. В этом вопросе мировые учреждения, по его мнению, должны руководствоваться точным исполнением закона и данными им инструкциями. Разверстание угодий Краббе предлагал производить лишь на основе добровольного соглашения, особенно советуя разрешить в ближайшем будущем вопрос о наделении 'вольных людей' землей, имея в виду их бедственное положение. В качестве крайней меры, министр предлагал предоставить генерал-губернатору право устанавливать рассрочку в уплате оброков без пени в случаях, когда размеры этих оброков не пересмотрены еще поверочными комиссиями.

Я сидел открыв рот. Выступление адмирала наглядно демонстрировало глубину и его познаний в крестьянском вопросе, далеко превосходящие мои собственные. Другие министры несмотря на неприятие отдельных из предлагаемых мер с ходом повествования в большинстве своём всё больше и больше кивали, подтверждая согласие. Вопрос был принципиально решён. Оставались детали и… мне надо было серьёзно поговорить с Николаем Карловичем.

Как только морской министр закончил чтение доклада, на мгновенье повисшая тишина была разорвана гулом голосов. От волненья забыв о субординации вскочил с места Валуев. Надрывая голосовые связки так, что шея покраснела, а вены вздулись, он пытался докричаться до сидевшего в другом конце стола Краббе, который в свою очередь не обращал на него внимания яростно отбиваясь от нападок потерявшего свое казалось непоколебимое спокойствие Блудова.

– Тихо! Сядьте! – никто даже ухом не повел. Я встал и, обойдя стол, хлопнул морского министра по плечу, – Николай Карлович, прошу вас присесть.

Наконец меня заметили, лишь Рейтерн не смотревший на Краббе ещё несколько секунд говорил в тишине, но потеряв своего оппонента, замолк и, попросив у меня прощенья, сел на свое место.

– Николай Карлович, жду вас с этим докладом сегодня, нет лучше завтра в десять утра. Все, обсуждение манифеста на сегодня закончено. Граф прошу вас, зачитайте повестку дня.

Совет был сорван. Блудов несомненно распланировавший все заседание заранее постоянно сбивался и запинался. Польский вопрос был пропущен, по крайней мере та его часть которая касалась наших действий по усмирению края. Но только он собрался с мыслями, как я снова перебил его.

– Александр Михайлович, а как обстоят дела на дипломатическом фронте Польского вопроса?– обратился я, чтобы сменить тему, к Горчакову, министру внутренних дел.

– В целом после, появления нашей эскадры у берегов Америки и создание угрозы морской торговли и коммуникациям Британии в Тихом и Атлантическом Океанах, – начал Горчаков, – желание выступать в защиту интересов польской независимости сохранила лишь Франция. Но не найдя поддержки со стороны Британской Империи, ни тем более Австрии предложившей нам даже свою помощь в усмирении бунта, Франция вынуждена была отказаться от всякой мысли о вмешательстве в наши внутренние дела. Этой блистательной победой без единого выстрела мы обязаны нашему флоту и нашим храбрым морякам, готовым драться с англичанами на всех широтах.

Договорив Горчаков театрально отступил на шаг и, склонив голову, указал ладонью на Краббе. Искушенный дипломат, сокурсник и друг Пушкина, он в действительно, как и предсказывал последний, имел блестящее будущее. Его звезда с подавлением польского восстания, вспыхнула с ослепительной силой, доставив ему славу первостепенного дипломата и сделав его имя известным в Европе и России. Конечно же, он понимал, что заслуги его не будут обойдены вниманием, а вот такой сторонник как Краббе с его высокопоставленным покровителем, могли сослужить ему неплохую службу в будущем. К тому же думаю, он успел заметить, что доклад морского министра мне понравился, а коль так, то вскоре наверняка Краббе будет на коне…

– Ну что вы, Александр Михайлович, – встал со своего места смущенный Краббе, не успевший отойти от недавних нападок. – Без вашего дипломатического таланта, ни о какой блистательной победе и речи быть не могло.

– Кстати, Николай Карлович, а каков состав эскадры находящейся у берегов Америки? – поинтересовался я. Стыдно признаться, но я понятия не имел о том, где находится наш флот в данный момент.

– В состав снаряжавшейся в Кронштадте эскадры Атлантического океана, начальником которой был назначен контр-адмирал Лесовский, вошли фрегаты 'Александр Невский', 'Пересвет' и 'Ослябя', корветы 'Варяг' и 'Витязь' и клипер 'Алмаз'. В состав эскадры Тихого океана входили корветы 'Богатырь', 'Калевала', 'Рында' и 'Новик' и клипера 'Абрек' и 'Гайдамак'. Начальником эскадры был назначен контр-адмирал Попов.

– Как обстоят дела у эскадры? Не испытывают и моряки нужды в чем либо?

– Наши Северно-Американские союзники настроены к нашим морякам очень приветливо. Наш флот ни в чем не нуждается. Однако, надо признать, по ошибке лоцмана в районе Сан-Франциско корвет 'Новик' сел на мель. Но сразу после этого досадного инцидента нам поступило предложение от американского правительства продать им севший на мель корабль. Сейчас мы ведем переговоры по этому вопросу. У меня все.

Я поблагодарил Горчакова с Краббе за службу и попросил представить мне список капитанов и моряков заслуживших награды. После чего заседание снова продолжилось. Рассматриваемые вопросы больше не представляли для меня особого интереса. Обсуждение издания дополнительного постановления об адресах, выдвижение генерала Лауница на должность скоропостижно скончавшегося киевского генерал-губернатора Васильчикова…

Вообщем, больше к животрепещущим вопросам на заседании не возвращались. Я заскучал и оживился лишь когда министр путей сообщения Мельников, изложил в своем докладе свое видение реформирования министерства. По сути все сводилось к замене военного устройства инженеров путей сообщения аналогичной по функциям гражданской.

Признаюсь, я с трудом досидел до окончания совещания. Блудов как специально затронул вопросы представлявшие интерес лишь мельком, обращаясь лишь к тем пропустить которые было совершенно невозможно. Не хочет, чтобы я присутствовал на последующих заседаниях? Может доиграться.

– … на сим заседание объявляю закрытым, – Блудов поднялся и с деловым видом принялся собирать разбросанные по столу бумаги.

– Господа, прошу вас ненадолго задержаться, – обратился я к начавшим вставать со своих мест министрам. – Будьте любезны составить мне докладные записки, отражающие состоянии дел во вверенном вам министерстве. Да, ещё я хотел бы побеседовать с каждым из вас на следующей неделе, так что будьте готовы к докладу.

В итоге, совещание длилось почти шесть часов. Неудивительно, что я порядком проголодался. Я вышел за дверь овального зала, и тут началось. Как оказалось, моего выхода уже ожидала целая толпа – придворные, родственники, министры, генералы. Чтобы вся эта гремучая смесь, часто прямо противоположных интересов и взглядов, детонировала, не хватало лишь одного – меня. Лишь только я показался в дверях, все как один сначала посмотрели в мою сторону. А затем со всех сторон на меня посыпались поздравления с выздоровлением. Но не успели отзвучать последние приветственные слова, как на меня обрушился град просьб и вопросов. Совершенно выбив у меня землю из-под ног. Я даже про свои дела совершенно забыл.

Вопросы, которые по различным мнениям требовали немедленного обсуждения, были самыми разными. От уже надоевших мне навязчивых просьб тетушек снабдить их мужей деньгами, до формы одежды какого-то там лейб-гвардейского полка. Но больше всего меня повергали в уныние абсолютно дурацкие обсуждение церемонии моей будущей коронации.

– Нет ни одного полка, который мог бы оспаривать право нести почетный караул на Вашей коронации и помазании на царствие у лейб– гвардии Преображенского…

– Что за нелепые слова, Анатолий!– перебил своего брата генерал-майор Свиты Барятинский Владимир Иванович. – Всем здравомыслящим людям совершенно очевидно, что именно лейб-гвардии Кавалергардский полк, составляющий цвет русской армии, непременно должен стоять в почетном карауле.

– Цвет русской армии! Подумать только! Тебя послушать, так можно подумать, что в Преображенском одни крестьяне сиволапые служат! – горячо возражал Анатолий Иванович.– Ещё раз говорю, что в моем полку сам Петр Великий служил. Да что тут спорить! Это же старейший полк Российской империи. Полк, чья славная история насчитывает уже больше полутора десятков лет!

– Лейб-гвардии Семеновский полк ни в чем не уступит Преображенскому, – нашел повод вклиниться в спор третий генерал-майор. – Ни своей славной историей, ни заслугами перед Отечеством, ни верностью своим вековым традициям, – завел свою шарманку Ефимович. 'Напрасно поторопился' – подумал я. 'Лучше бы подождал пока братья окончательно разругаются, а так…' Барятинские переглянулись и, не сговариваясь, выступили против него единым фронтом.

– Семеновский полк, во все времена был вторым, после Преображенского, – говорил один.

– Ему никогда не уделялось столько высочайшего внимания как Кавалергардскому, – говорил другой.

В очередной раз деморализовав и вбив амбиции бедного генерала в пыль, князья вернулись к выяснению своих отношений и борьбу за моё внимание. Спор этот с переменным успехом продолжавшийся уже больше получаса успел мне изрядно надоесть. И я, тщетно всем своим видом демонстрируя скуку и отсутствие интереса, неизобретательно начинал подумывать, как бы половчее заткнуть генералов, но увы. Ни одного благовидного предлога, чтобы оставить их одних в голову, как нарочно, не приходило. Но вот мои глаза бесцельно блуждающие по толпе заметили моего воспитателя. Сославшись на срочный разговор, я направился к графу.

– Сергей Григорьевич, позвольте пригласить вас в мой кабинет. Думаю, нам есть что обсудить.

– Слушаюсь Ваше Величество.

Пройдя сквозь быстро расступающихся на нашем пути людей, мы молча направились в мой кабинет в Зимнем Дворце.

Если честно, то ещё вчера, я только и делал что мечтал о том, как покину, наконец, Гатчину с её размеренным ритмом жизни. Как начну творить историю. Но вот, мой первый день на ногах ещё не закончился, а мне уже совершенно ясно, что лучшая его часть закончилась, лишь только я встал с кровати.

Снова оказавшись в своем кабинете, я обратил внимание, что с краюшку моего стола, спиной к двери, кто сидит. Причем не просто сидит, а спокойно так занимался своими делами, увлеченно бормоча что-то себе под нос.

– Позвольте, уважаемый! Что вы здесь делаете, – сидевший за столом вскочил как ошпаренный.

– Простите, Ваше Императорское Величество!

Узнав незнакомце представленного мне утром Сабурова я, в очередной раз за день почувствовал себ идиотом. Сам же уходя, приказал своему новому личному секретарю разбирать мои бумаги! Хотя шутка ли, почти шесть часов совещания…

– Нет, это вы простите, Андрей. Запамятовал за делами про своего нового секретаря. Подождите меня за дверью, нам с графом необходимо переговорить сглазу на глаз, – проследив как Сабуров неразборчив пробормотав что-то выражающее полное согласие выпорхнул из кабинета, я обратился к Строганову.

– Присаживайтесь, Сергей Григорьевич, в ногах правды нет, – я вежливо подождал, пока он прислонит трость к столу и займет предложенное ему кресло. – Ума не приложу, граф, как эти придворные не съели вас со всеми потрохами, пока меня не было.

– О не стоит беспокоиться Ваше Величество, я всем говорил, что как только вы выздоровеете, то рассмотрите все их проблемы, – улыбнулся он. Теперь понятно откуда такая толпа придворных. Тоже мне удружил.

– Спасибо за откровенность, граф, но я хотел переговорить с вами вовсе не по этому поводу, – нагло соврал я, глядя ему прямо в глаза. – Сегодня в поезде при обсуждении последних литературных событий я задумался над ролью газет в формировании общественного мнения, – на самом деле мысль посетила меня уже давно. Я же из двадцать первого века, черт побери! Века, когда СМИ творило с мыслями простых граждан что пожелает, забираясь туда без мыла и прочих приспособлений. – В свете этого у меня возникло желание встретиться с ведущими публицистами, редакторами, журналистами, наконец. Как вы мне посоветуете это организовать?

– Право же, Николай, нет ничего проще! Дмитрий Михайлович, постоянно собирает у себя литераторов. Все произведения перед выходом в печать непременно проходят через него и, – заговорчески добавил граф, наклонившись чуть вперед, – Блудов будет просто счастлив, видеть вас своим гостем.

'Да, наш пострел везде поспел', – подумал я, имея в виду Главноуправляющего моей Канцелярией. 'И где только силы в себе на все находит этот тщедушный старичок?'

– У меня будет к вам ещё две просьбы, Сергей Григорьевич. Первая – не говорите Блудову зачем я хочу посетить его литературный вечер, – граф только молча склонил голову в согласии. – И вторая, будьте любезны, передайте всем желающим поговорить со мной что есть соответствующие министерства. А делами моей коронации отныне заведует моя Maman. 'Надо будет её об этом предупредить', – подумал я про себя.

– Да, Ваше Величество!

– Не смею вас больше задерживать граф, можете быть свободны.

Граф развернулся, и уже было подошел к двери, как вдруг остановился и спросил:

– Да, чуть не забыл, не желаете ли посетить театр? Сегодня в большом Каменном театре дают итальянскую оперу Верди La forza del destino. Замечательная вещь скажу я вам!

– Нет, уж увольте граф. Опера не по мне. Честно признаться, я просто терпеть её не могу, – сказал я и тут же прикусил язык, видя, как вытянулось лицо графа. – Ну не то что бы совсем не могу, но после болезни, громкие звуки раздражают меня, – отчаянно выкручивался я.

Граф мне поверил, или сделал вид что поверил, что в моем положении практически одно и тоже. А я остался один в своей комнате, возмущаясь про себя. Ну, как можно променять кинотеатры на театры, а вместо телевизора смотреть балет?

Спустя месяц я горько пожалел, что так явно выразил свою нелюбовь к зрелищам девятнадцатого века. Ещё бы, других развлечений, кроме театра, оперы и органически не перевариваемого мной балета тогда не водилось! Но что я мог знать об этом, когда отвечал графу…

Глава 7. Маленькие хитрости.

После памятного, первого заседания министров прошло уже больше недели. Признаться после совещания меня не оставляло острое желание пообщаться с отдельными его участниками. Особенно с Николаем Карловичем, благодаря поддержке которого мне всё-таки удалось продавить сквозь Кабинет манифест в почти первозданном виде. Да, да, несмотря на противодействие министров, мне всё-таки удалось заставить шестерёнки государственного механизма крутиться. Я надеялся, что уже к Рождеству законченный вариант документа ляжет мне на стол.

Однако, к моему сожалению, сразу же после заседания адмирал сказался больным и встречу пришлось отложить до его выздоровления. Впрочем, я об этом особо не жалел – дел у меня итак было невпроворот.

Наконец-то начали прибывать адресаты моих писем. Вчера из канцелярии сообщили, что в списке ожидающих приёма значатся граф Николай Павлович Игнатьев и члены правления Московско-Троицкой железной дороги. Графский титул достался Николаю Павловичу совсем не давно. Одним из первых указов я наградил ряд государственных мужей, могущих быть в будущем мне полезными, орденами и почётными званиями. Как мне казалось подобные знаки внимания должны были расположить ко мне этих вельмож ещё до личного знакомства. Игнатьев был одним из первых награждённых.

Подтвердив секретариату своё желание назначить встречи на сегодняшний день, я всё утро провёл в нетерпеливом ожидании. Ещё только составляя письма, я намечал планы своих преобразований. Теперь же, после нескольких декад напряжённой работы, у меня появилась возможность заложить 'краеугольные камни' фундамента будущего Российской Империи. Будущего такого, каким я его вижу.

В предвкушении встречи я сидел в своём кабинете на втором этаже Зимнего Дворца, нервно поглядывая на циферблат больших золотых часов в виде расправившего крылья орла, стоящих на камине. Время, назначенное первому из посетителей, близилось и я не мог сдержать возбуждение. Громкий стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Просочившийся в приоткрытую дверь лакей доложил о том, что в приёмной ожидает глава Азиатского департамента министерства иностранных дел, Николай Павлович Игнатьев.

Подтвердив, что очень и очень его жду, я распорядился пригласить Игнатьева в кабинет. Лакей выскользнул так же тихо, как и появился. Через пару мгновений в зал чеканя шаг и, держа выправку, вошёл граф. Стукнув каблуками об пол, он поклонился и застыл в ожидании.

Поприветствовав графа и предложив ему присесть на гостевое кресло, я сразу взял быка за рога:

– Николай Павлович я, как уже указывалось в письме, хотел бы предложить вам новое место работы. К сожалению деталей, из соображений секретности, сообщить на бумаге я не мог. Но думаю, вы сами догадываетесь о предлагаемой вам должности. Я выбрал Вас, Николай Павлович, исходя из нескольких причин. Первое – вы офицер, выпускник Академии Генерального Штаба. Второе – ваш успешный опыт дипломатической службы. Третье, – тут я помедлил, – мне нужен человек с опытом секретной работы. Вы же ещё с 56 года хорошо себя зарекомендовали^[11]. Исходя из вышесказанного, – продолжил я, подходя к столу, – каким Вы сами видите своё назначение?

Николай Павлович немного задумался, подняв взгляд к потолку. В этот момент он напомнил мне шахматиста-гроссмейстера, размышляющего над очередным важным ходом. Я многое знал о том, каким был Игнатьев в нашей истории, но мне интересно было понаблюдать за ним в бытовой обстановке. Высокий, статный, но уже начавший лысеть и обзаведшийся небольшим животиком, внешне он не производил внушительного впечатления. Однако достаточно было взглянуть ему в глаза, чтобы понять – этот человек далеко пойдёт. Серые, с матовым блеском булата, его глаза буравили насквозь, пронзая как лезвие клинка. В них была видна жёсткость, недюжинный ум и решительность. Идеальное сочетание холодного ума офицера Генерального Штаба и манер искусного дипломата. 'Волчья пасть и лисий хвост', – кажется так называли Игнатьева современники. Это прозвище ему отлично подходило.

Пока я размышлял, граф пришёл к видимо определённому выводу и тихонько кашлянул:

– Я думаю, мне предстоит работа в рамках Третьего Отделения? – спросил Игнатьев, выжидательно глядя на меня.

– Браво! – я пару раз хлопнул в ладоши, поаплодировав сообразительности своего протеже. – Почти в яблочко. Ваши аналитические способности делаю вам честь. Однако я хотел бы поручить вам не подчинённую, а руководящую должность.

-Вы предлагаете мне место Долгорукова? – спокойно уточнил Игнатьев.

-Нет, Николай Павлович вам предстоит возглавить СОВЕРШЕННО, – я специально выделил это слово, – новую структуру, создаваемую в рамках Канцелярии. Она будет сочетать в себе функции разведки, контрразведки и управления общественным мнением.

– Простите, Ваше Величество, управления общественным мнением? – споткнулся на непонятном термине Игнатьев.

Отойдя от стола, я подошёл к окну. Сквозь чуть мутноватое стекло были видны серое полотно облаков, укутывающее небо над Александрийским столбом. Не оборачиваясь, я продолжил:

– Николай Павлович вам предстоит создать невиданную доселе государственную машину. Задача предстоит колоссальная, но я не могу посвящать вас в детали, не получив предварительного согласия. Я обернулся, скрестил руки на груди и пристально посмотрел на графа.

– Дело сие первейшей важности и абсолютно секретное. Решайте, чувствуете ли вы себя достойным встать во главе структуры, которая в скором времени станет, пусть в тайном, но не явном виде, опорой нашей государственности?

К чести графа, или может тому виной его уверенность в себе, позже сослужившая ему как горькую, так и добрую службу, но не колебался он ни мгновения. Выпрямившись по струнке и стукнув каблуками об пол, он отрапортовал:

– Готов служить Вашему Императорскому Величеству!

– Что ж! – широко улыбнулся я, – пожалуй теперь самое время посвятить Вас в детали, того, чем же вам придётся заниматься.

На этих словах я вновь подошёл к столу, выдвинул первый ящик и достал оттуда несколько стопок прошитых бичевой бумаг. По сути это были рукописи ещё не написанных книг, а также работы известных специалистов в области СМИ, рекламы и PR-технологий. И ещё адаптированные мною выдержки из куча подобной литературы. У меня отняло уйму времени подготовить эти бумаги, да ещё и приведя их в соответствие с эпохой. Конечно, очень многое удалось решить с помощью дневника – например, мне не пришлось переводить орфографию и грамматику с современного мне языка на нынешний, кроме того, как оказалось, дневник был способен работать как принтер, нанося текст прямо на вложенную в него бумагу. Однако уборка анахронизмов, когда приходилось с корнем вымарывать целые главы и разделы книг, целиком легла на мои плечи. Сделав знак графу присесть на гостевой стул, я протянул ему бумаги.

– Ознакомьтесь. Надеюсь из этого, – я показал на документы, – вы получите основные сведения о том, чем и какими методами вам придётся заниматься.

Игнатьев кивнул, принял бумаги и погрузился в чтение. Читал он медленно, вдумчиво и я немного заскучал. 'Я такими темпами он ещё месяц только с документами знакомиться будет', – подумалось мне – 'Надо бы ему в Зимнем помещение выделить, выпускать его с этими бумагами из здания нельзя, ещё увидит кто…'

Меня прервал приглушённый стук в дверь. Один из лакеев доложил, что в Мраморном зале меня ожидает прибывший по моему велению дирекция Московско-Троицкой железной дороги, во главе Чижовым Федором Васильевичем, на которого я возлагал большие надежды. Радостный, что можно с пользой потратить время, а после продолжить разговор с Игнатьевым, я повелел Николаю Павловичу дождаться меня, а пока продолжать изучение бумаг. После этих слов я поспешил в Мраморный зал.

Федор Васильевич произвёл на меня приятное впечатление. Во-первых, он, как я и просил его в письме, явился на встречу не один, а со своими основными компаньонами по Троицкой железной дороге. Такими как братья Шиповы, инженер и генерал-майор Дельвиг, Иван Фёдорович Мамонтов. То есть с людьми, представляющими собой самую передовую часть русского предпринимательства. Ту часть, на которую я и собирался опираться в дальнейшем.

Особого внимания, кроме самого Чижова, заслуживал один из богатейших купцов России, и основатель знаменитой на всю империю династии, Иван Федорович Мамонтов. Старообрядец по вероисповеданию, он значился среди учредителей общества по строительству железной дороги всего лишь как мещанин Калужской губернии. И это несмотря на то, что Иван Фёдорович был главным вкладчиком акционерного общества. Необходимость срочно менять законы, ограничивающие деятельность старообрядцев, просто бросалась в глаза. По сути такие же русские люди, как и все остальные, вот только отказались пару веков назад принять церковные реформы Никона, и закрутилось. Преследования, гонения, высылки в Сибирь, неподъемное налоговое бремя и прочие притеснения. Стоит ли удивляться, что Мамонтов предпочитал держаться в тени.

Почему вся эта компания оказалась у меня в гостях? Ответ на этот вопрос был прост. Железные дороги, железные дороги и ещё раз железные дороги. Империя остро нуждалась в них. Настолько остро, что сразу после поражения в Крымской кампании, несмотря на пустую казну и огромные долги, было принято решение о создании сети железных дорог, торговых артерий страны. По сути, их отсутствие и, как следствие, перебои со снабжением, стали одной из основных причин нашего поражения в последней войне. А их необходимость для торговли и дальнейшего развития промышленности… Вообщем их строительство было признано мной одним из самых приоритетных направлений.

По признанию современников (пусть и несколькими годами позже от наших дней), Ярославская железная дорога считалась образцовой по устройству и бережливости расходов, а главное – по прибыльности. Эти, только недавно построенные, первые семьдесят верст дороги до Сергиева Посада, уже через три года стали приносить около десяти процентов дохода от вложенных в дорогу средств. Так кого как не Чижова с компаньонами мне приглашать?

Конечно, такая высокая прибыльность была не случайна. Дорога пролегала по одному из самых оживленных в Российской империи маршрутов. Чижов, чтобы доказать своим компаньонам и правительству, от которого зависело получение разрешения на строительство, выгодность своего проекта, предпринял следующее мероприятие – снарядил шесть групп молодых людей, по три человека, для круглосуточного подсчета всех прохожих и проезжающих по Троицкому шоссе в Троице-Сергиеву лавру и обратно. Результаты подсчетов впечатляли. Грузооборот составил более четырех миллионов пудов. А более ста пятидесяти тысяч пассажиров и не менее полумиллиона паломников оказались способны переубедить любых скептиков. Таким образом, имея данные о потенциальном количестве будущих пассажиров и объёмах грузоперевозок, Чижов уже цифрами в руках возражал своим оппонентам, видевшим в сооружении Московско-Троицкой железной дороги лишь 'нерасчётливое предприятие'.

Наконец в 1858 году им было получено Высочайшее соизволение на производство изыскательных работ. Акционерное общество Московско-Троицкой железной дороги не испрашивало никаких гарантий, чем выгодно отличалось от остальных, требовавших не менее пятипроцентной гарантии прибыли от государства.

Также любопытны средства, которыми Федор Васильевич боролся с коррупцией и перерасходом средств. На организационном собрании пайщиков Московско-Троицкой железной дороги, по инициативе Чижова было принято решение поставить за правило, чтобы в газете 'Акционер' не менее шести раз в год правление общества печатало отчеты о своих действиях и о состоянии кассы. Тем самым впервые в практике железнодорожных акционерных обществ в России все распоряжения правления, весь ход строительных и эксплуатационных работ, баланс кассы, в том числе и ежемесячные расходы на содержание административно-управленческого аппарата, делались достоянием гласности и печати. 'Мы того мнения, – говорилось в одной из передовых статей газеты 'Акционер', – что чем более гласности, тем чище пойдут дела и тем скорее прояснится страшно туманный в настоящее время горизонт наших акционерных предприятий'. Пример общества Московско-Троицкой дороги побудил пайщиков других частных железнодорожных обществ в России обязать свои правления поступать аналогично. С удовлетворением отмечая сей отрадный факт, газета 'Акционер' сообщала: 'Везде акционеры начинают мало-помалу входить в свои права и понимать, что не на то они только акционеры, чтобы слепо одобрять всё, что ни поднесут или ни предложат директора правления…

Ранее Чижов неоднократно выступал с обличительными заявлениями в адрес 'Главного общества российских железных дорог' в различных газетах. Писал, что дороги строятся скверно, а десятки миллионов рублей тратятся впустую. Однако его деятельная натура не удовлетворилась одними лишь обвинениями. Для того чтобы доказать обществу свою правоту и прибыльность 'правильно' построенных дорог им было основано акционерное общество и в конце концов построена дорога. Образцовая дорога.

И вот, наконец, в 1860 году началось строительство участка дороги от Сергиева Посада. А уже 18 августа 62 года, состоялось торжественное открытие движения от Москвы до Сергиева. Я знал что затраты быстро окупятся и уже в 1865 году чистая прибыль составит около полумиллиона рублей. Таким образом, я встречался с наиболее успешными железнодорожными дельцами в России.

Приняв пожелания здравствовать и раскланявшись с присутствующими, я начал встречу.

– Прошу вас, господа садитесь. В ногах правды нет, – понаблюдав, как осторожно присаживаются на стулья акционеры, я добавил, – устраивайтесь поудобнее, разговор нам предстоит длинный, но, надеюсь, интересный. Для начала я хочу поздравить вас, Федор Васильевич, с успешным опытом железнодорожного строительства силами только русских инженеров и рабочих. Ваш успех очень впечатлил меня.

Моя похвала очень польстила Федору Васильевичу, хотя он и постарался не подать виду, закашлявшись, спрятав довольную улыбку в кулак.

– Ваш успех впечатлил меня настолько что теперь, когда я удостоверился в выгодности данного вложения средств, у меня не осталось ни малейших сомнений, как лучше распорядиться частью своих личных средств. Акционеры встревожено переглянулись.

– О нет, я вовсе не собираюсь отбирать у вас ваше творение, – заметив их волнение, поспешил я развеять их страхи. – В мои намерения всего лишь входило стать одним из акционеров, вложив ВАШУ железную дорогу часть своих личных средств.

– Ваше Величество, о какой сумме идет речь? – растерянно переглянувшись с компаньонами, спросил Фёдор Васильевич.

Я немного помолчал. И прожженные дельцы, и наивные обыватели всегда полагали, что русский монарх был одним из десяти самых богатых людей мира. Даже теперь, в моё время, через более чем сто лет после трагической гибели царской семьи, время от времени приходится читать в газетах, что 'Английский государственный банк хранит громадное состояние династии Романовых'. Увы, реальность была не так радужна. Мой совокупный личный капитал едва достигал 140 миллионов рублей. Куда скромнее, чем у Блейхредера или Ротшильдов. Да и среди европейских монархов были многие куда богаче русского царя.

Деньги эти складывались главным образом из моих личных средств, как цесаревича, что составляло около 18 миллионов рублей, и наследства, полученного мною после смерти батюшки – это было около 80 миллионов хранившихся за границей в английских банках. Кроме этого от отца мне достались деньги отложенные на 'чёрный день' – чуть более 30 миллионов рублей, лежащие на анонимных счетах в нескольких европейских банках. Около двух миллионов доходу ежегодно давали принадлежащие мне земли и недвижимость. Так же мне полагались ежегодные ассигнования из средств Государственного Казначейства на содержание императорской семьи. Сумма эта достигала десяти-одиннадцати миллионов рублей, но я не был вполне свободен в её использовании.

Был ещё и 'мертвый капитал'. Под ним я подразумеваю стоимость принадлежащих императорской семье недвижимости, драгоценностей, сотен тысяч десятин пахотной земли, виноградников, промыслов и рудников, лесами и пр. Однако чтобы превратить всё это в деньги требовалось время, коего у меня пока не было. Так что пока что я мог рассчитывать только на личные сбережения.

– Можете смело рассчитывать на двадцать-тридцать миллионов в течение ближайших лет, – после минутного молчания заверил я присутствующих. По залу пронесся вздох удивления. Сумма была более чем значительная.

– Но, Ваше Величество, вся будущая Ярославская железная дорога вместе с уже построенной частью от Москвы до Сергиева Посада стоит менее 20 миллионов, – последовало аккуратное уточнение от сидящего рядом с Чижовым Дельвига.

– Мне это известно. Однако есть ещё ряд не менее доходных дорог, строительство которых я хотел бы с вами обсудить. Но, прежде всего, мне хотелось бы предоставить вам некоторые карты для упрощения изыскательских работ, – я протянул несколько экземпляров карт со скопированной Ярославской железной дорогой. Такой, какой она и должна была бы стать через шесть лет.

Железнодорожные дельцы, заполучив по экземпляру карты и не взирая на монаршие присутствие, тут в них уткнулись и принялись шепотом обсуждать. Судя по всему, впечатление на них проект произвёл большое. Братья Шиповы, вдвоём уткнувшись в один экземпляр, о чём-то ярко, но тихо, дискутировали. Дельвиг и Чижов сидели задумавшись, видимо каждый о своём, а основатель династии Мамонтовых, глядя на чертёж дороги, улыбаясь поглаживал короткую окладистую бороду и тихонько шептал: 'Добро, добро!'.

– Вам что-то непонятно Федор Васильевич? – обратился я к явно заволновавшемуся Чижову.

– Напротив, все понятно. Превосходнейшая карта! Вот только насколько нам необходимо придерживаться ваших… эээ…

– Пожеланий. Всего лишь пожеланий, Федор Васильевич, – пришел я ему на помощь. – Если будет признано целесообразным проложить дорогу по другому маршруту не буду иметь ничего против.

– Не затруднит ли, Ваше Величество, уточнить о каких ещё дорогах пойдет речь, – прервал начавшее затягиваться молчание, генерал Дельвиг.

– Разумеется не затруднит. Кроме Ярославской, у меня есть ещё планы постройки, пока только одной, Грязе-Царицынской железной дороги, общей протяженностью в семьсот верст.

– Это же десятки мильёнов целковых, – нахмурившись, сказал Мамонтов. – Нам и пять мильёнов с трудом-то удалось собрать. Не потянуть нам, Государь! – развёл он руками.

– Ну, скажем, не более пятидесяти миллионов по предварительным подсчетам, – успокоил я Ивана Фёдоровича. – А вот насчет новых акционеров можете не беспокоиться. Думаю, успех вашего дела и мой пример в скором времени привлекут внимание многочисленных вкладчиков.

– Ваше Царское Величество, когда ж доходу Троицка дорога давать будет десятую долю в год, ежели она сейчасс трудом дотягивает до двадцатой?– всё ещё выражал своё недоверие купец-миллионщик. К гадалке не ходи, было ясно – пока не увидит денег, не успокоится.

– Менее чем через два года, дорогой Иван Фёдорович, если вы увидите прибыль менее десятой части я лично компенсирую вам все ваши затраты и выкуплю вашу долю, – сделал я широкий жест.

Несмотря на внешне щедрое, даже расточительное, обещание, на деле я практически ничем не рисковал – Ярославская дорога действительно могла дать десять и более процентов прибыли, это я знал доподлинно.

Яркая демонстрация уверенности сделала своё дело. Моё предложение успокоило купца, да и остальные, как показалось, прониклись моей убеждённостью в скором успехе Ярославской железной дороги.

– Ваше Величество, я думаю, что выражу мнение всех компаньонов, – обведя глазами присутствующих подытожил Чижов. – Наше общество с радостью принимает Ваше чрезвычайно щедрое предложение. Мы благодарны Вашему Величество за доверие и обязуемся приложить все силы для развития предложенных проектов. Может быть Ваше Величество имеет ещё какие-нибудь пожелания?

Я ненадолго задумался. Вспомнился мой, точнее Николая, опыт железнодорожных путешествий.

– Озаботьтесь только двумя вещами, – подумав, сказал я, – Во-первых, купите нормальные вагоны, а то в ваших носы уже осенью обмораживать начинают. Кстати я бы хотел, чтобы в дальнейшем, паровозы и вагоны тоже производились и закупались в России. Рекомендую разместить заказы на Александровском заводе. А во-вторых, настоятельно рекомендую обратить внимание на американскую систему движения. Движение поезда ни коим образом не должно быть связанно с перерывами ЕДИНСТВЕННОГО машиниста на прием пищи и сон.

'Единственного' я выделил голосом не случайно. Недавно, совершенно случайно, можно сказать вообще непонятно каким боком, мне на глаза попался факт, что в 19 веке существовали две теории эксплуатации поездов – американская и европейская. По первой, на один паровоз приходилось несколько машинистов, разумеется, постоянно сменяющих друг друга, по второй, как вы понимаете, на один паровоз приходился строго один машинист. То есть в Европе пока машинист спал или ел, паровоз стоял! В то время как в Америке сменяющие машинисты обеспечивали круглосуточную работу паровоза. Зная русскую увлечённость Европой, угадайте, какая система была принята в Российской Империи?

– Мне тоже это казалось не совсем рациональным, Ваше Величества, – подал голос один из молчавших до сих пор братьев-Шиповых.

– Возможен преждевременный выход котлов из строя из-за постоянной эксплуатации, – тут же возразил другой брат.

Братья-инженеры яростно воззрились друг на друга. Явно это был не первых их разговор на эту тему.

– И все же я настоятельно рекомендую обратить ваше внимание на американскую систему, – подвёл я голосом черту под начинающимся спором.

– Это все конечно хорошо, – кашлянув, чтобы привлечь мое внимание начал Дельвиг, – однако не будет ли излишне дерзко с моей стороны спросить Ваше Царское Величество, в какие сроки вы планируете предоставить обществу финансы для дальнейшего строительства.

– Чтобы не быть голословным, срезу после окончания разговора я предоставлю вам вексель на два миллиона, а затем ещё десять в течение следующего года. Вас это устроит?

– Более чем, Ваше Величество, – кивнул Дельвиг.

Крикнув адъютанта, я попросил его пригласить к нам Владимира Федоровича Адлерберга, дабы уточнить момент передачи денег. Ответив ещё на целый ряд уточняющих вопросов и переговорив с подошедшим министром о выдаче расписки на получение двух миллионов, я тепло распрощался с акционерами, в ряды которых только что влился.

После беседы с железнодорожниками я, окрылённый добрыми ожиданиями, поспешил к сиротливо оставленному в своём кабинете Игнатьеву. С момента нашего расставания прошло более четырёх часов и я рассчитывал, что граф успел хотя бы предварительно ознакомиться с документами.

Войдя в кабинет, я застал Николая Павловича сидящим на стуле и с пустым взглядом смотрящего в окно. Ворох документов, разобранный наполовину, был разложен перед ним на столе. Воротник мундира был расстёгнут и весь графа вид сигнализировал о внутренней рассеянности. Мне показалось, что он даже не заметил моего появления. Лишь когда за моей спиной хлопнула дверь, Игнатьев обернулся и резко, чуть не свалив стул, встал.

'Ну всё', – подумал я, – 'футур-шок. Переоценил я графа, не выдержал он'.

Однако, взглянув на лицо Николай Павлович, я сразу расслабился. Взгляд его горел огнём и каким-то азартом.

– Ваше Величество, это поразительно! Я бы никогда и не подумал, что возможны столь лёгкие и эффективные способы влияния на людские умы, – от переизбытка эмоций он столько сильно жестикулировал, что я невольно отступил чуть назад, ошарашенный таким напором. – Признаться когда я только начал чтение, – продолжал Игнатьев, – всё предложенное, не сочтите за дерзость, показалось мне блажью, выдумкой. Однако по мере прочтения я всё чаще и чаще ловил себя на мысли, что методы, предлагаемые вами куда более эффективны, чем применяемые нашими министерствами и ведомствами. Вот подойдите сюда!

Игнатьев, прихватив меня за локоть чуть ли не силой подволок к столу. Выхватив из разрозненной кучи один из листков, он зачитал его вслух:

– Газеты фактически контролируют всю нашу культуру, пропуская ее через свои фильтры, выделяют отдельные элементы из общей массы культурных явлений и придают им особый вес, повышают ценность одной идеи, обесценивают другую, поляризуют таким образом все общественное мнение. То, что не попало в газеты, в наше время почти не оказывает влияния на развитие общества. Часто говорят, что пресса не использует прямой лжи – это и дорого, и опасно. Искажение истины достигается скорее через множество мелких оговорок, происходящих всегда в одном и том же направлении, чем решительных, бросающихся в глаза действий.

Условие эффективной манипуляции – контроль над получаемыми человеком сведениями. Хорошо построенная система пропаганды при изобилии изданий и газет, разнообразии «позиций» и стилей, создает и использует одни и те же стереотипы и внушает один и тот же набор желаний. Различие взглядов конструируется – разрешается быть и буржуазным консерватором, и либералов, но при условии, что структура мышления у них одинакова и целей они желают одних и тех же.

Изъятия фактов из газеты и наводнение их стереотипами – есть наиболее эффективный способ создания в обществе какого-либо образа. Например, в европейских газетах практически отсутствует серьезная информация о Российской Империи. А печатуемые сообщения имеют лишь экзотический (масленица, пляски с медведями), либо отвратительный (варварство, грубость, жестокость), либо утверждающе-отсталый (отсутствие цивилизации, комфортных условий жизни, технических новшеств) смысл.

Закончив чтение, Николай Павлович оторвался от листа и, глядя мне прямо в глаза, горячо проговорил:

– Я готов подписаться под каждым словом из сказанного. Не раз бывая на западе, я всегда удивлялся тому как европейская пресса освящает нашу страну. Но я и подумать не мог, – тут он патетически поднял только что прочитанный листок и потряс им в воздухе, – что это может быть спланированная и осмысленная компания. Ваше Величество, – сказал он более спокойно, поправляя воротник, – я думаю, что осознал, какую именно работу вы мне собираетесь поручить. Однако, – тут он замялся, – я не совсем представляю с чего именно мне надо начинать.

– Ну, – я несколько задумался, – для начала не плохо бы создать побольше частных обществ, товариществ на вере и общественных ассоциаций. Зарегистрировать по всей Европе сотню-две организаций типа 'Орлеанское общество любителей флористики' или 'союз мелких землевладельцев Южной Саксонии'.

Игнатьев посмотрел на меня как на сумасшедшего. Явно подбирая слова, чтобы они не показались мне оскорбительными, он спросил:

– Простите, ваше Величество, но я не совсем понимаю, каким образом такие сообщества могут быть нам полезны?

В интонациях этой фразы так и скользили намёк на то, что моё предложение скажем так 'не совсем верно'. Однако подобное отношение не только не оскорбляло меня, а даже льстило. Приятно иногда почувствовать себя в образе гуру.

– О, очень просто Николай Павлович! – широко улыбнулся я. – Скажите, будет ли нам полезно иметь влияние на такие авторитетные западные газеты как La Figaro, Times, Herald или Neue Preussische Zeitung.

– Разумеется, – подтвердил Игнатьев, выжидательно смотря на меня.

– Газеты имеют два рычага давления, – издалека начал я, давая время Игнатьеву 'втянуться' в мою мысль, – подписчиков и спонсоров. Войдя в число спонсоров, любое лицо или организация может, так или иначе, влиять на позицию газеты. Войти напрямую в число спонсоров нам затруднительно. Никто не захочет, чтобы русский царь покупал французскую или британскую газету, не правда ли?

– Безусловно, Ваше Величество, – подтвердил Игнатьев кивком головы. – Не думаю, что такое будет возможно.

– А если в роли вкладчика выступит местное общество? – подтолкнул я его к идеи. Николай Павлович на секунду задумался, подняв взгляд к потолку.

– Да, думаю, такой вариант куда более возможен, – задумчиво протянул он после недолгого молчания.

– Так же, многочисленные возмущённые реляции от подписчиков всегда будут учитываемы любым изданием, вы согласны? – усмехнулся я.

Игнатьев кивнул, и как мне показалось в его глазах промелькнул огонёк понимания…

– Так вот, – продолжил я, – предположим что в один прекрасный день такая влиятельная газета на английская Times получает извещение о том, что некое сообщество 'садоводов южного Кента' желает оформить подписку на всех своих членов, коих насчитывается скажем… десять тысячи, для ровного счёта.

– И таким образом приобретает рычаг давления на Times, – задумчиво продолжил Игнатьев

– Нет, Николай Павлович, ещё нет, – остудил я излишне забегающего вперёд Игнатьева, – Рычаг она приобретёт лет через пять, из года в год выписывая газету, увеличивая число подписчиков и время от времени посылая в редакцию письма с просьбами больше места уделять филателии и южному Кенту. Но вот потом, если после очередной статьи в редакцию Times придёт разгневанное письмо от их давних подписчиков…

– То она будет вынуждена обратить на него внимание, – продолжил за мной, кивая, Игнатьев.

– Именно, – подтвердил я. – Особенно если подобное письмо будет не единично, а прислано от множества мелких подписчиков. Потому что один подписчик, пусть даже крупный – это не показатель, и множество подписчиков, пусть даже мелких, куда скорее обратят на себя внимание газеты. Игнатьев усиленно закивал:

-Я понял вашу идею, Ваше Величество. Однако, – тут он остановился и задумался, – как мы сможем создать фиктивные общества численностью в 10 тысяч членов? Я усмехнулся:

– Граф, а кто вам сказал, что они будут фиктивными?

– Но набрать 10 тысяч человек… – в замешательства не закончил фразу Игнатьев. Ответом ему был мой немного картинный, полный сожаления вздох:

– Николай Павлович, вы удивитесь насколько меркантильны люди в Европе. Если среднего английского, французского или немецкого буржуа поманить возможностью получать бесплатную газету, а вдобавок раз в месяц новые однопенсовые марки, и грошовый пакетик с семенами для цветов – он без колебаний запишется в любое общество.

– Возможно, этот рецепт пригоден и для внутреннего применения?

– Увы, лишь отчасти, – покачал головой я, – русский человек по природе своей подозрительно относится к новшествам или во всём ищет подвох, нередко отказываясь даже от верного дохода исходя лишь из мнимых подозрения.

– Это свойственно ему в той же мере, как и бросаться в омут с головой ради лёгкого богатства – заметил граф.

Я задумался, Николай Павлович был не так уж и не прав, я во многом переносил на нынешнее население образ 'русского' из моего будущего. У русского человека всегда была мечта о лёгком богатстве, о 'халяве'. Подтверждения этому можно найти в множестве народных притчей и сказок. А наглядные примеры – в лице посетителей столь любимых народом казино и игровых салонов. Да и классики литературы не обошли эту сторону жизни стороной – достаточно вспомнить Фёдора Михайловича Достоевского и его 'Игрока'. При в сём при этом русский человек за многие века жизни при режиме абсолютной власти государственной машины выработал природный иммунитет к любым её посылам. В любом начинании власти он видел подвох, в любом призыве к изменению – желание нагнуть и ограбить. Буйный конец 20 – начало 21 веков избавило нас от иллюзий и по отношению к демократии и к 'рыночным отношения'. Чубайс, МММ, Властелина, многочисленные сектанты приучили нас отказываться от любого, даже самого соблазнительного, 'бесплатного сыра'. Таким образом инстинктивное ожидание от любых перемен лиха и поиск в любых, даже самых безобидных предложениях, скрытого смысла стало нашей второй натурой.

Однако сейчас за окном не 21 век, а 19-й. В народе нет такого мощного иммунитета к 'промыванию мозгов'. Возможно граф верно советовал использовать предназначенные для европейского буржуа меры и 'для внутреннего потребления'…

– Я подумаю, граф, – сказал я ожидавшему ответа Игнатьеву. – Но всё же вам в первую очередь надлежит сосредоточиться на Европе. Дождавшись означающего согласие кивка головы я продолжил:

– Ситуацию с печатными изданиями мы с вами частично разобрали. Теперь поговорим о финансовом контроле над западным капиталом. Нашёй цель будет добиться контроля над крупнейшими европейскими концернами, не имея в них прямого участия.

Предыдущая тема видимо сильно повлияла на Николая Павловича. Он даже не удивился поставленной задаче. Видимо наш разговор в его голове совершенно утратил своё реальное воплощение и перешёл в разряд 'штабных задач', которые он привык решать в Генеральном штабе. Это было не слишком хорошо но, к сожалению, другого выбора не было, думаю иначе ухватить все нововведения и не получить 'культурный шок' у графа не было.

Продолжая разговор я обсудил с Игнатьевым мошеннические схемы вхождения одной компании в правление другой через контрольный пакет акций. Схема эта на самом деле проста и обычно называется 'матрёшкой'. Вы создаёте фирму, которая имеет уставной капитал скажем 10 тысяч. фунтов стерлингов, и покупаете контрольный пакет акций другой компании, (т.е. 50% +1) у которой капитал уже 20 тысяч. Таким образом вложив 10 тыс. мы можем управлять 20 тысячами. Эта вторая компания в свою очередь покупает контрольный пакет третьей, третья – четвёртой и т.д. Таким образом через контрольный пакет акций наша первая фирма может стать контролером огромных средств, при минимуме вложения. Однако, как правило, эта схема чисто легальным путём не осуществима – только через мошенничество, давление на акционеров и подкуп, но для наших целей она подходила идеально. Часто проще купить человека, чем купить компанию.

Обсуждая тонкости предполагаемого дела, мы засиделись глубоко за полночь. В лице Игнатьева я приобрёл способного ученика. Старт моей кампании за подчинение себе прессы в России и за рубежом был дан.

Глава 8. Пожар.

Дело шло к утру и мозги, как им и положено после недели напряженной умственной работы, медленно вытекали из ушей. Я отхлебнул остывший кофе и чуть было не отправил его назад в чашку, самым что ни на есть противоестественным образом. 'В вашем кофеине крови не обнаружено', сдержав рвотные позывы, к месту вспомнил я немного перефразированную бородатую шутку.

Нет, решительно надо завязывать с таким нездоровым образом жизни, думал я сосредоточенно набивая трубку табаком. Спать также непременно надо в кровати – за ночь в кресле спина ужасно затекает. Я раскурил трубку и, наконец, в полной мере осознал простую как валенок мысль – мне нужен небольшой тайм аут, отдых. Мой мозг банально перегружен свалившейся на него информацией и уже едва справляется с этим сплошным потоком данных, которыми я его пичкаю. А что может быть лучше свежего воздуха? 'Ну, разве что посидеть в прокуренной комнате и попить водочки… ' Своеобразно ответило на этот риторический вопрос мое юморное второе я.

Итак, решено. Завтра же еду на рыбалку. Пару дней на природе, самая радикальная и действенная смена обстановки. В общем, именно то, что мне нужно.

Я посмотрел на часы над почти потухшим камином, без удивления отметив про себя, что уже четыре часа как завтра. Сосредоточено затушив и вытряхнув трубку, я по инерции отхлебнул немного остывшего кофе, сдержал рвотные позывы, и вышел из кабинета.

Час был предрассветный, ранний. Выставленные у дверей гвардейцы спали сном младенцев, профессионально прислонившись к стенке. Я злорадно ухмыльнулся и тихонько, чтобы не разбудить доблестных гвардейцев, вернулся в свой кабинет.

Клей, ворох оставшихся от писем бечевок, кофе, чернила, одурманенный отсутствием сна и обдолбанный кофеем мозг взрослого ребенка. Что с этим всем можно сделать? О, слишком многое! Мысли просто разбегались. Жаль часовых только двое, подумал я с сожаленьем.

Выйдя из кабинета, я тихо и спокойно разложил свои инструменты на столике в приемной. Ещё раз покосился на часовых. Нет, такое разгильдяйство терпеть нельзя! Так, кроме шуток, любых заговорщиков проспать можно! Выбрав первую жертву, я, аккуратно придерживая рукой ножны, извлек из них парадную саблю. Обильно смазав её клеем, я, подумав, вернулся в кабинет за свечой, печатью и сургучом. После чего бережно, стараясь не потревожить чуткий сон моих верных церберов, запечатал саблю императорской печатью. Проделав ту же операцию и со вторым караульным, я по-идиотски хихикнул. Ну, прямо как в летнем лагере, куда так любили спроваживать меня родители в той навсегда оставленной для меня жизни.

Подойдя к камину, я поставил клей поближе к огню. Пусть немного нагреется. Не проснутся, когда я залью им его в сапоги. Взгляд скользнул по полу. Кочерга, угли, веревка, сапог. Закончив привязывание кочерги к ноге второго караульного, я снова призадумался. В этом деле главное не переборщить – ещё с места не смогут сойти. Какой же тут интерес?

Тааак, связывание веревкой караульных между собой, не интересно. А вот если стреножить первого и привязать его ко второму – это уже веселее. Непременно попробую.

Закончив заливать клей в сапоги я, в очередной раз, умилился безмятежными лицами спящих. После чего тихо вернулся к себе в кабинет, унося все инструменты с собой. Конечно, предварительно смазав дверную ручку чернилами, ну как же без этого. Усаживаясь в кресло и предвкушая скорое веселье, я чувствовал, конечно, что впал в самое что ни на есть детство, но ничего не мог с собой поделать. Только бы клей схватился, думал я в ту минуту.

– Караул ко мне!– во весь голос крикнул я, выждав задуманные пять минут. – Караул!

За дверью послышался громкий шум. Может зря я остался в своем кабинете и пропустил такое чудесное пробуждение? – запоздало подумал я с сожаленьем. Но вот дверь в мой кабинет распахнулась, и тут же в неё упал один и вбежал другой часовой.

– Ко мне! Быстрее же!

Видимо не слишком проснувшийся первый караульный, сломя голову бросился ко мне, длинными прыжками преодолевая разделявшие нас метры. «Черт, похоже я переоценил крепость бечевы», – подумал я, и тут же поправился – «хотя скорее просто недооценил тягловую силу этого молодого жеребца в погонах». Трюк с протаскиванием первого караульного по полу пошел псу под хвост. Тонкая веревка лопнула, а здоровый лось страшный в своем служебном рвении даже ухом не повел.

Зато кочерга оправдала все мои ожидания. С оглушительным звоном упала она на мраморный пол и на приличной скорости врезалась в распластавшегося на полу соню. Не при детях будет сказано (хотя, как говаривал Задорнов, им это тоже очень интересно) но, судя по сдавленному мычанию, врезалась кочерга в весьма чувствительное и интимное место.

– Мне немедленно нужна ваша сабля и сапоги, обратился я к подбежавшему с выпученными глазами здоровяку. – Ваша, тоже, – добавил я, обращаясь к стонавшему на полу второму, – извольте ползти быстрее.

Вскочив с пола, изумленно выпучивший глаза, второй, все ещё ничего не понимающий караульный, снова упал и… не придумал ничего лучше как действительно попытаться ползти по направлению ко мне.

– Ну же гвардеец! Император ждет, – требовательно сказал я, глядя прямо в глаза покрасневшему от натуги часовому пытающемуся вытащить саблю из ножен. Я уже говорил, что это был невероятно здоровый лось? Так вот, ему все же удалось выдрать саблю из ножен. Долбанный, дрянной, долгосохнущий канцелярский клей девятнадцатого века! – Что такое, часовой? У вас сабля приржавела к ножнам?

– Н-нет… – трясущимися губами проговорил тот, уставившись безумными глазами на пожелтевший верх клинка.

– О господи! Да у вас же сабля была запечатана! Вы только посмотрите! Наверное, ваш командир опасался доверить вам столь грозное оружие как парадная сабля, – добавил я с сарказмом. – Думаю, у него на это были веские причины. Немедленно уберите её в ножны, пока вы никого ею не поранили, и вообще отойдите от меня на два шага!

Глядя на меня ничего не понимающими, по собачьи преданными глазами, по-рачьи пятившийся, крепыш, сделал несколько шагов и закономерно споткнулся о ногу ползающего на четвереньках второго караульного.

– Обувь, быстро! – напомнил я двум пытающимся встать телам на полу моего кабинета. Похоже господа гвардейцы пребывали в полной прострации от происходящих один за другим конфузов. Пунцовые лица сонь, плавно переходящие в малиновый оттенок выдавали их с головой.

Вволю насладиться их неуклюжими попытками стащить с ног сапоги (ну хоть тут клей нормально взялся!) мне не дали.

– Что случилось, Ваше Величество! – с ошарашенными глазами влетел в кабинет мой флигель-адъютант Рихтер. Нечесаный, в одних спальных штанах и рубахе, он, тем не менее, был вооружён двумя револьверами. Я невольно поёжился.

– Нападение! – закричал я. – Часовые ранены в голову. Врача сюда быстрее. Врача!

Что после этого началось… Какой же я все-таки дебилоид. Поднявшаяся после моих слов суматоха не шла ни в какое сравнение с невинным масштабом моего розыгрыша.

Не успел я договорить, как меня тут же окружила живая стена гвардейцев с карабинами и саблями наголо. Топот десятков ног, лязг оружия, крики и мельтешащие за окном факелы, количество которых росло просто в геометрической прогрессии. Вот в передающиеся за стенами моего кабинета крики «Врача!» как-то незаметно вплелось паническое «император ранет» и истеричное «Пожар! Горим!». Не прошло и двух минут, как весь дворец был на ногах.

Вбежавший врач обежал глазами кабинет и обратился к спрятавшим меня за свои широкие спины гвардейцам:

– Где император?!

– Не волнуйтесь, Андрей Владимирович, со мной все в порядке. Помощь нужна моим доблестным часовым, – вылезая из-за живой стены, ответил я. – Требуется срочная лоботомия с пересадкой мозга, справитесь? – о боже, что я несу, они же ни бельмеса не понимают. – Господа, прошу вас убрать оружие в ножны, ещё пораните кого ненароком. Ничего страшного не произошло, – подняв руки в известном с незапамятных времен жесте мирных намерений, я начал успокаивать сверкающих глазами солдат. – Просто решил немного подшутить над уснувшими караульными.

Чтобы успокоить дворец потребовалось несравнимо больше времени, сил и нервов, чем на создание моей детской каверзы. Кстати, за время переполоха в нашем курятнике случилось пару переломов и целая куча вывихов, и, как я потом узнал из первоисточников, окотилась кошка моей сестры Маши. Но, слава богу, в целом обошлось. Невосполнимых потерь не наблюдалось. Вывод: немедленно на природу – нужно срочно выбить дурь из головы.

Но, как говорится, человек предполагает, а бог располагает. Лишь только я поведал своим адъютантам о предстоящей рыбалке, как до того казавшиеся мне лишь глупой выдумкой крики о пожаре воплотились в жизни. Горело, правда, почти на другом конце города, и не дворец, а портовые склады, но зато полыхали эти самые склады ой как не слабо. Зарево от пожара было видно, наверняка, за десятки верст, столбы желто-красного пламени вздымались вверх на десятки метров.

Сидящее у меня в одном месте шило, несмотря на ярко и иногда нецензурно выражаемое недовольство родни, не угомонилось. Уже спустя десять минут, я находился рядом с объятым пламенем складом, над крышей которого кружились яркие языки пламени. Красные, жёлтые, оранжевые они сплетались в диковинном танце, рождая чёрный, густейший дым, тяжёлым покрывалом укатывающий площадь.

А площадь, разделившаяся на две совершенно противоположные половины, бурлила. С одной стороны, цепочка добровольцев, передающих из рук в руки, громыхающие и хлюпающие вёдра с водой. Пашушие как проклятые, не замечающие ничего вокруг, они старались если не потушить, то хотя бы не дать пожару разрастись и перекинуться на соседние постройки. Руководил процессом мотающийся по площади как наскипидаренный толстый, заросший по самые глаза бородой, мужик в овчине. Отрывисто выкрикивая приказы, он безостановочно крыл матом каких-то нерадивцев и тщетно звал на помощь какого-то Василия.

С другой стороны, являя полную противоположность работающим в поте лица добровольцам, расположилась густая толпа зевак. Богатые и бедные, высокородные и сироты, в шубах или в обносках, все они собрались за одним – за зрелищем. Пожар уравнял их всех. Вот толстая, в бобровой шубе, купчиха судачит, сплёвывая сквозь зубы семечки, с укутанной в протёртый платок крестьянкой. Седовласый чиновник в форменном мундире неторопливо отвечает на вопросы юноши-газетчика в клетчатом пиджаке с блокнотом в руках. Рядом несколько мужчин среднего возраста азартно бьются о заклад, сколько ещё минут простоит объятое огнём здание. Тем, кто стоит ближе всех к огню, приходится неудобно задирать головы вверх, чтобы видеть, как огонь пожирает старое дерево ветхих складов. На лица им сыплется пепел, кожу кусают и жалят искры. Но никто не уходит. Ещё бы, пропустить такое зрелище!

– Что горит? – пробурившись в первые ряды, спросил я у ближайшего тушившего пожар мужичка в драном зипуне. Свите я на всякий случай велел оставаться позади.

Мужик обернулся. Из-под съехавшей на лоб шапки ручьями струился пот, заливая встрёпанную бороду и неподвижные, точно слепые, глаза. Уже почти сорвавшийся с губ трёхэтажный мат застыл, когда его остановивший взгляд уткнулся в богатый, украшенный орденами, мундир сопровождавшего меня Владимира.

– Хлеб, – сипло втянув носом воздух, бросил он.

– Много?

– Да, туй его знает, – тяжело перевёл дух мужик, с обречённой усталостью грохая на покрытую снегом и пеплом землю ведро. – Приказчика спрашивать надо, – он кивнул на руководившего тушением склада бородача. – А вот то, что наша артель теперь как пить дать десятку народу недосчитается, дело верное.

– Не понял? – я признаться не сразу осознал смысл этой фразы.

– Да, закрывают склады завсегда, если пожар, чтоб не разворовали. – скривился мужик, сплёвывая. – Там как раз дневная смена ночевала. Не повезло…

– Что??? …!!! – выругался я. Неожиданная злость, родившись в груди, заставила закипеть кровь. Опустив голову, словно бык на корриде, я, тяжёлой походкой, ринулся в сторону складов. Не успел я пройти и пары шагов, как меня со всех сторон облепили руки моих сопровождающих.

– Ваше Императорское Величество! Вам нельзя! Мы сейчас, мы сами, – раздавалось со всех сторон. Оставив меня на попечении трёх самых рослых и сильных гвардейцев, моя свита всей толпой ринулась к воротам склада. Однако, подбежав на несколько метров, не выдержав нестерпимого жара, бравые гвардейцы волной откатили назад. Самые умные тут же принялись искать руководившего тушением пожара бородача, чтобы распорядиться открыть склады, но тот как сквозь землю провалился.

Пока свита, не зная что делать, переминалась с ноги на ногу в нескольких метров от лениво потрескивающих брёвен склада, мой недавний собеседник кряхтя поднял с земли ведро. Перекрестясь и тихо пробормотав «С Богом!», он натянул шапку по самые брови и, вылив на себя ведро ледяной воды, тем самым приковав к себе всеобщее внимание, бросился к складу, заслонив рукавом зипуна лицо от нестерпимого жара.

– Куда! Стой, падла! – заорал не понятно откуда снова взявшийся бородач увидевший подбежавшего к самым воротам мужика. – Убью, суку!

Тем временем мужичек добежал до ворот и, присев, одним рывком приподнял и скинул тяжеленный брус, запирающий склад снаружи. Рванул дверь на себя и тут же бросился назад. Из двери повалил густой, жирный дым.

– Ах ты падаль! – заорал приказчик, подбегая к катающемуся по снегу в попытках сбить пламя храбрецу. Широко размахнувшись, бородач что есть мочи ударил лежачего ногой. – Я тебя покажу, как меня не слушаться, – сопровождая каждое слово пинком, все не унимался он, – да я тебя сгною, мразь! – не замечая ничего вокруг, самозабвенно надрывал глотку бородач.

– Что ж ты сука делаешь! – резким рывком вырвался я из рук свитских, и пробежав несколько шагов с лету заехал кулаком в ухо ему я. Приказчик, сбитый ударом, рухнул на землю. Он был похож на распластавшуюся после дождя жабу. Огромный живот, нелепо разбросанные руки и ноги, и выпученные, на выкате, глаза. Перевернувшись, он попытался встать на четвереньки. – Лежать, тля! – я от души саданул сапогом ему по ребрам, опрокинув на спину. – Немедленно открыть все склады! – бросил я подбежавшей свите, и обведя бешеным взглядом замешкавшихся гвардейцев, добавил, – Бегом, я сказал! Свита бросилась в сторону пожарищ, увязая в рыхлом, грязно-сером снегу.

– Володя, давай с ними! – указал я оставшемуся со мной князю на только занимающийся огнем склад неподалеку. – А за этим моральным уродом я и сам присмотрю! – бросив презрительный взгляд лежащего приказчика добавил я.

Я огляделся. Среди складов по-прежнему метались немногочисленные фигурки людей с ведрами, добровольные пожарные команды и причитающие купцы. Склады, все как один, были заперты.

– Иди, сюда, – подозвал я уже поднявшегося мужика.

Выглядел тот не важно. Кровоподтек на скуле, опаленные брови и борода, все ещё поднимавшийся от одежды пар…

– Садись, – махнул я рукой, указывая на не смеющего поднять голову приказчика. Мужик не заставил себя долго упрашивать и, пинком перевернув бородача на живот, заставив уткнуться лицом в грязный от пепла и грязи снег, с видимым удовольствием уселся на него верхом.

– Руки дай, – приказал я. Мужик вытянул вперёд мозолистые ладони, на которых уже наливались пузыри ожогов. Присев на одно колено я оторвал от своего плаща широкую полосу и стал укутывать пострадавшие конечности. Зрелище было страшное. Все ладони один сплошной ожог второй и третьей степени. Впрочем, если б не грубые мозоли, могло бы быть ещё хуже. Как он смог удержать пылающий брус ума не приложу.

– Как зовут? – спохватившись спросил я.

– Петр.

– Так говоришь, Петр, всегда склады при пожаре запираются? – бинтуя мужицкие ладони, спросил я.

– Вестимо не всегда, – ответил, морщась от боли, недавний пожарный. – Добрые хозяева не закрывают. Да только мало их. Перевелись нынче такие. Всякий за копейку мать продаст и сам удавится. А уж простой народ и вовсе за скот считают.

Я до боли сжал челюсти. Это уже ни в какие ворота не лезет. Совсем совесть потеряли. Лишь бы товар не уперли, а то, что люди заживо горят это так, это не важно… Меня аж передернуло от такого обращения с работниками.

– Ну, вот и всё, – закончив бинтовать, я осмотрел свою работу. Вышло грубо, но вполне сносно. – Значит так, – обратился я к мужику, – тебе теперь к доктору надо.

Покопавшись в складках шинели, я снял с пояса кошель и молча засунул ему за пазуху:

– Это тебе на лечение, и за храбрость.

– Спаси вас Бог, ваше высокоблагородие, – Петр встал и низко поклонился, забинтованной рукой придерживая ворот зипуна, чтобы не вывалился кошель.

– Вообще-то не Ваше высокоблагородие, а Ваше Императорское Величество, – поднимаясь с колена улыбнулся я.

– Да мы народ тёмный, в титулах не разбираемся, – улыбнулся он, сквозь кустистую бороду, в ответ. – Всяк кто знатен, но не Царь – «высокоблагородие».

Я не выдержал и расхохотался. Громко, во весь голос, утирая слёзы грязным рукавом. Это был воистину горький смех. Я смотрел на Петра и видел весь русский народ. Покорный и бунтарский, боящийся начальства и не страшащийся смерти, способный смеяться, когда хочется плакать. Боже, дай мне сил, чтобы его не подвести.

Перестав, наконец, смеяться и утерев слезы, я подошёл к Петру вплотную и, положив ему руку на плечо, тихонько сказал:

– Я и есть Царь. Николай Александрович Романов. И как Царь я тебе обещаю, что никто больше не будет на Руси относится к людям как к скоту. Никто не сможет губить людей за монету и оставаться безнаказанным. Я всё для этого сделаю. Жизнь положу.

Петр уставился на меня не верящим взглядом, брови его поползли вверх так, будто хотели сбросить с головы шапку. Он побледнел, бухнулся на колени. Попеременно крестясь и долбя лбом землю он начал бормотать что-то невнятное.

– Склад открыли. Всех вывели, – доложился, шумно переводя дух, подбежавший тем временем Владимир Барятинский.

– Вот что Володя, – подумав, сказал я, – езжай-ка ты к Суворову, передай пусть сюда казаков и жандармерию подтягивает. Всех кого сможет. Нужно оцепить склады и провести расследование. Ну и чтоб взаправду все не разворовали, прибавил я спустя мгновение.

Запыхавшийся князь отрывисто кивнул и тут же бросился к оставленным на почтительно расстоянии от огня лошадям.

Спустя полчаса я наблюдал радующую монарший взор картину. Район портовых складов был полностью оцеплен. Всюду сновали пожарные и добровольцы из рабочих.

Мой красноречивый приказ, сводившийся в кратком изложении к «Всех впускать, никого не выпускать, при попытке бегства открывать огонь!» был отменен уже спустя три минуты после оглашения. К своему стыду, я совершенно забыл про многочисленных пострадавших. Раненных, вернее обожженных, оказалось достаточно много. Немедленно распорядившись доставить всех по больницам, я заработал себе ещё несколько очков в глазах маленького человека. Надо будет, кстати, навестить их через пару дней.

За всей этой суматохой у меня абсолютно вылетел из головы плененный мною приказчик. Вырвавшись из плотного кольца окруживших меня свитских, жандармов и купцов с портовым управлением в придачу, я направился к своему, уже потухшему складу. И ничуть не удивился, увидев спокойно сидящего на том же месте, а именно на спине своего приказчика, и самозабвенно дымящего люлькой мужичка. Интересно, как он её набивал с такими руками?

– Эй, Петр! Иди сюда! И приказчика своего веди! – прокричал я, махнув рукой.

Дважды повторять не пришлось. Ждать, впрочем, тоже. Будто только того и дожидаясь, Петр резво вскочил и, придав необходимый заряд бодрости своему пленнику посредством пиночно-почечной передачи, устремился за мной.

Быстро найдя ближайшего ко мне жандарма и сдав ему приказчика, я пообещал немного потерявшемуся в моем присутствии стражу порядка, оторвать голову, если заключенный сбежит. Жандарм быстро нашелся. Пока я разговаривал, Петр, ни на секунду не сводивший глаз со спины бородатого, и, думая, что его никто не видит, отвесил оному прощального тумака и, как ни в чем не бывало, отошел в сторонку.

– Стой! Куда пошел! – окликнул я его. – Проводи до больницы и проследи, чтоб его там устроили, – обратился я к стоящему рядом, в оцеплении, жандарму.

– Будет сделано Ваше Императорское Вел-во! – прогрохотал тот могучим басом и, профессионально подхватив Петра под руку, буквально спустя мгновение исчез в толпе.

Я огляделся. Пожары успешно тушились. Набежавшие со всех сторон люди лопатами забрасывали оставшиеся от неудачливых складов угли подтаявшим, грязным снегом и обливали водой не занявшиеся склады по соседству. Часть народу уже даже начала подходить к оцеплению, пытаясь выйти.

– Александр Аркадьевич, любезный. Давайте-ка выпускайте всех порожних рабочих и зевак в город, а всех приказчиков, купцов и портовое управление задержите здесь и соберите где-нибудь вместе. И проконтролируйте, что на складах никого не осталось! По исполнению доложить!

– Слушаюсь! Позвольте вопрос? – Осведомился генерал-губернатор.

– Да, конечно.

– Что делать с теми, кто имеет при себе что-либо краденое?

– Задерживайте до выяснения, что и откуда, вдруг все же свое. Сильно расспрашивать резона нет. Редкий дурак сейчас попробует что-то умыкнуть. Да, и народ на морозе постарайтесь долго не держать, – добавил я напоследок.

– Будет сделано, Ваше Императорское Величество! – сделав попытку щелкнуть каблуками, утонувшими в рыхлом снегу, Суворов бросился раздавать приказы.

– Ваше Величество, – осторожно обратился ко мне Володя. – Может вернетесь во дворец? Холодно, а вы одном мундире. Как бы опять не заболели.

И верно, я тут же почувствовал, как замерз бегая на морозе и зябко повел плечами, на которые спустя мгновенье опустилась чья-то теплая шуба.

– Айда в ближайший кабак, – скомандовал я. Чем мерзнуть понапрасну или вовсе отправляться во дворец я решил с пользой скоротать время до выполнения моих распоряжений. – Кстати где они тут…

– Я знаю! Тут недалеко, – встрепенулся самый молодой из моих адъютантов и тут же покраснел.

– Веди, давай. Гуляка… – скомандовал я смутившемуся под веселыми улыбками гвардейцев адъютанту

Пройдя, вернее, прошествовав, сквозь почтительно расступившееся оцепление мы в две минуты оказались у неказистого кабака. Войдя в полутемное помещение, я вывел полового из затянувшегося ступора, вызванного нашим появлением.

– Щей неси! Нет, сначала вина! Лучшего. И подогрей! – половой мгновенно исчез из моего поля зрения и, надеюсь, материализовался в винном погребе. Смахнув рукой крошки с лавки, я устало опустил на неё свою пятую точку.

– Присаживайтесь, господа! Не побрезгуйте моим обществом, – улыбаясь, обратился я к неприязненно осматривающим кабак свитским. Гвардейцам моего особого приглашения не требовалось. Они привычно расселись за столами, непривычно тихо ожидая появления обслуги.

– Это сейчас тут не убрано и посетителей нет, – начал оправдываться молоденький адъютантик. – Да и был то я тут всего один раз…

– … и пьяный, – усмехнувшись, завершил за него логическую цепочку я. – Ооо! А вот и вино пожаловало! – отметил я работу проявляющего чудеса расторопности хозяина заведения.

– Что будет, угодно милостивый государь, – угодливо склонившись в почтительном поклоне спросил у меня кабатчик.

– Щей неси, да понаваристей, со сметаной. Хлеба и… давай мясного чего-нибудь сообрази.

– Сей момент, – и, немного повернувшись к белобрысому мальчонке-разносчику, громким шепотом прошипел, – чего стоишь! Бегом побежал всех будить! – Господа, придется немного подождать, время позд… совсем раннее…

– Не беда, подождем, – мрачно ответил я, ни капельки не успокоив волнующегося хозяина.

– И давай неси ещё вина! – долив остатки довольно таки неплохого грога соседу в стакан, скомандовал Володя. – Да поживее!

Как следует подкрепившись и выкурив по трубке, мы снова направились к злополучным складам.

– Ваше Императорское Величество, граф Суворов велели передать: ваше приказание исполнено в точности, – доложил подбежавший полицейский, как только мы подошли к пожарищу. – Все собраны перед сгоревшими складами.

* * *

Я медленно прохаживался перед бесформенно сгрудившейся толпой испуганно жмущихся подальше от первых рядов людей. 'Что же мне с вами со всеми делать? Как наказать вас так, чтобы не просто запомнилось, но и остальных от подобной практики отвадило?' Раз за разом спрашивал я себя. Впрочем, долго размышлять мне не пришлось. Окружающая меня обстановка мало располагала к спокойным и взвешенным решениям. А вид недавно сгоревших складов и извлекаемые из под завалов трупы быстро направили мои мысли в нужное русло.

– Ну что? Доигрались, господа хорошие? – зло обратился я к разом притихшей толпе. – Все о богатствах своих драгоценных печетесь? Как бы убытка не понести? – толпа испуганно молчала. – Вы когда склады запирали, о чем вообще думали? Людей заживо жечь это вам не от налогов бегать, не товаром спекулировать. Это статья уголовного кодекса Российской Империи о предумышленном убийстве с отягчающими обстоятельствами! – я не знал, существовала ли такая статья, но был уверен, что-то подобное должно было быть. Просто не могло не быть. – Всем у кого склады не горели или пострадавшие отсутствуют, выйти сюда, – я указал немного в сторону. Видя как всколыхнулась чуть ли не вся толпа я поспешил добавить, – Если окажетесь виновными наказание вдвое от оставшихся! С Сибири не вернетесь…, – сквозь зубы, вполголоса закончил я.

Но жадно ловившая каждое мое слово, настороженная толпа услышала. Услышала и снова испуганно замерла. Вскоре из неё стали, один за другим, тоненьким ручейком просачиваясь из задних рядов, выходить люди. Когда их набралось уже достаточно много, я обратился к привлекшему мое внимание своей дородностью и собольей шубой, явно богатому купцу.

– Эй, любезный! Да, вы! Не стоит так оглядываться по сторонам, я обращаюсь именно к вам. Представьтесь, пожалуйста.

– Иннокентий Петрович Шорсов, купец первой гильдии, – поняв, что деваться особо некуда, сохраняя достоинство вышел из толпы богато одетый купчина.

– Так что же Иннокентий Петрович, значит склады запирать ты не велел?

– Нет, не велел, – спокойно и с достоинством ответил он.

– Ну а кто ж тогда? Неужто сам захлопнулся? – я притворно удивился. Уже зная, что практически все склады были закрыты я, не сомневался – купец поступил, как и все.

– То приказчик мой Сашка расстарался, подлец, – давно поняв, что запахло жареным принялся выкручиваться Шорсов.

– Брешет все! Сам! Сам мне сказал закрывать немедля! Как увидел, что соседский склад занялся, так и сказал! – раздался крик из недр оставшейся стоять на месте толпы.

Раздвинув широкими плечами толпу, вперед вышел невысокий, но плечистый и коренастый мужик в расстегнутом до пупа тулупе.

– Да, как же я мог тебе такое сказать коли я в портовом управлении был? – по-бабьи всплеснул руками демонстративно удивившийся купец.

– Врешь! Туда ты уже опосля побег!

Я уже начал жалеть, что отпустил рабочих по домам. Свидетели бы нам не помешали. Но, как оказалось, любопытныхоставалось ещё предостаточно.

– Не дело, это Александр Захарович вину на других перекидывать, – донеслось до меня из-за спины.

Я оглянулся. За свитой и полицейским оцеплением беззвучно стояла никуда не думавшая расходиться толпа из рабочих.

– Ну-ка, ну-ка, иди сюда. Говори, что слышал.

– Самого разговора-то я не слыхал. А вот то, как едва пожар занялся и я к складу подбёг, так видел, – непонятно ответил работяга.

– Что видел? – поняв, что рабочий закончил, уточнил я..

– Ну, того, как Александр Захарович с Сенькой, сучьим сыном, – сквозь зубы прошипел рабочий, – засов налаживали.

– Язык, попридержи! С государем говоришь! – подскочил к говорившему стоящий неподалеку полицейский.

– Отставить! – остановил я уже замахнувшегося стража порядка.

– Что скажешь Сашка? Было?

– Так я ж не и запираюсь! – развел руками приказчик. – Было. Как мне велели, так я и сделал.

– Ах, ты паскудник! На честного купца клеветать вздумал! – разъярился Иннокентий.

– Где ты тут честного купца увидал! А ну покажи, дай посмотрю!

– Тихо! – остановил я начавшуюся перебранку. – Кто-нибудь слышал, как тебе склад закрыть приказали? Говори! Нет? Сашка затравленно огляделся.

– Один я был. Но ведь приказал же! Приказал! Ей богу не вру, – вдруг распалился крепыш. – Хоть на кресте поклянусь, – и вправду достав из под рубахи нательный крест начал истово клясться он.

– Врешь! Христопродавец! Побойся бога! – вскричал купец и подскочив к Сашке рванул того за рубаху. Оба повалились на снег.

– Разнять! Быстро!

Нда, вот значит как. Купцы приказывают, а крайние у нас приказчики. Ну что сделаешь – не пойман, не вор.

– Значит так. Тебе, – я указал на Сашку, – пятнадцать лет каторги и потом на поселение в Сибирь. Раз твои слова никто подтвердить не может, и слышать ничего не желаю! – резко сорвал с губ приказчика уже почти сорвавшиеся мольбы о милости. – Тебе, – я указал на немного помятого недавней потасовкой купца, – тридцать тысяч штрафа за то, что за приказчиком уследить не можешь.

– Ой-е, – завыл купец… – Не казни государь, по миру пойду…

– Всё слышали? – обратился я к городовым. – Увести в полицейскую управу! Где портовое управление? Из толпы «невиновных» несмело вышли чиновники.

– Ну что толстобрюхие? Небось и слыхом не слыхивали что склады запирали? Я угадал? – оскалился я.

– Все так! Не вели казнить государь! – тут же упал на колени один, а за ним и другие чиновники.

– Ну что ж. Не знали, так не знали, – участливо сказал я. – Всякое бывает, – на испуганных лицах чинуш робко промелькнула надежда. – Ну а раз не знали, то какой же с вас спрос? За что же вас теперь наказывать? – не замедлил подкрепить их робкую надежду я. С минуту понаблюдав за самой откровенной радостью избежавших наказания подлецов я припечатал, – ну разве только за то что из-за вашего служебного несоответствия люди погибли.

– Александр Аркадьевич, голубчик, – отвернувшись от всё ещё ничего не понимающих мерзавцев, мягко обратился я к градоначальнику, – сделайте милость, а сошлите-ка их каторгу в Сибирь. Лет на пятнадцать. Само собой чинов, званий и наград надо лишить. И… да! Чуть не забыл! Будьте любезны половину имущества изъять в пользу казны. Не видали и не знали, хотя были должны, или знали да не донесли, тут мне без разницы, – отрезал я отчаянно взвывшему всем скопом портовому управлению, наконец осознавшему, что их ждет.

Возможно, кому-то показалось, что я стал похожим на одного из кровожадных тиранов прошлого. На этих страшных, классически-злобных диктаторов, которые с удовольствием забавлялись мучениями ни в чем не повинных людей. Должен заметить, что это не совсем верно. Почему именно компромиссное 'не совсем', а не твердое и решительное 'совсем не'? Да потому, что, забавляясь с портовым управлением, я испытал странное, непривычное удовольствие – мне было чертовски приятно играть с мерзавцами в кошки мышки, до последнего оттягивая оглашение приговора. Был ли я, в своем праве усугубляя мучения подлецов ложной надеждой или излишние страдания были ни к чему? Может быть, нужно было сразу выносить приговор?

Господи, да что за глупости! Конечно, я был в своем праве! Тряхнув головой, я решительно развеял все свои сомнения. В конце концов, излишнее морализаторство и преступная мягкость одного слишком образованного и гуманного императора (не будем показывать пальцем) как-то раз уже поставила мою Родину на колени. Так какие могут быть сомнения, когда господа, валяющиеся в снегу, явно попустительствовали случившемуся недавно преступлению? Попустительствовали жестокому убийству ни в чем не повинных людей? Да, за такое безо всяких сомнений карать надобно! И карать жестко, даже жестоко. Нечего миндальничать и надевать розовые очки. Как, впрочем, и нечего ронять сопли над каждой невинно-загубленной душой. Нужно без эмоций и нервов, спокойно (ну насколько это возможно) принять меры, чтобы такое впредь более не повторялось. Нет, погибших, конечно, жаль, но… множество несправедливостей случается постоянно. Ежечасно и ежедневно. Переживать и скорбеть по каждому удел монахов и схимников, а не мой.

Вынырнув из своих мыслей и осудив на Сибирь с частичной конфискацией, ещё с десяток человек и оправдав одного, я понял, что конца этому суду даже не видно.

– Александр Аркадьевич, думаю, вы и сами справитесь, – обратился я к внимательно наблюдавшему за мной столичному градоначальнику. – Чем руководствоваться при вынесении приговора вы поняли. Оставляю их в полном вашем распоряжении.

– Всенепременнейше, Ваше Императорское Величество, – склонил голову Суворов и добавил. – Если мне будет позволено заметить, то вам и вправду было бы лучше отдохнуть. На вас просто лица нет, – 'стоит ли так себя мучить, да ещё после недавно перенесенной болезни!' ясно читалось у него на лице.

Во дворец я вернулся только во второй половине дня. Да, съездил немного развлечься, нечего сказать! На пожар посмотрел!

Тем не менее, должен признаться, что поездка оказалась очень даже результативной и познавательной. К примеру, то, что простой русский мужик, находится в самом что ни на есть скотском и бесправном положении я знал. Но одно дело отвлеченно знать и совсем другое видеть… А ведь ближайшие десять лет особо к лучшему эти условия менять я даже и не собираюсь. Прикрывшись своими благими намерениями, я безучастно к страданиям народа буду думать лишь знаменитое 'Цель оправдывает средства'. Ну что ж пусть так. Пускай. И главное что в конце цели как обычно лежит банальное благо для всего народа, подумал я напоследок с сарказмом и, не раздеваясь, упал на кровать, заснув ещё в падении.

Едва проснувшись, я вспомнил свои планы на рыбалку, относящиеся, правда, к уже прошедшему вчера дню. Я поинтересовался у заспанного Владимира, как обстоят дела со сборами, и, получив неутешительный ответ. Императрица запретила из-за опасений за мое здоровье. В общем, правильно. Лучше раненых в больнице навещу и прослежу, чтобы Суворов дело до конца довел.

Глава 9. Дела Государственной важности.

Я отложил туго набитую бумагами папку в сторону и, разогнув затекшую после многочасовой работы спину, с хрустом потянулся. Описание производственного процесса пенициллина, точнее чтение, замазывание и переработка целых абзацев окончательно меня вымотало.

'Сейчас поискать кандидатуру, которой можно поручить производство или всё же завтра?' – апатично думал я, ничего не видящими глазами уставившись в пламя камина. От моего утреннего задора, овладевшего мной, едва я случайно вспомнил о прадедушке антибиотиков, не осталось и следа.

'Наверное, лучше все же завтра. Сейчас уж больно в сон клонит,' – ответил я сам себе. Веки хоть спичками распирай, глаза сами собой закрываются. Вот только когда завтра? У меня ведь все распланировано на неделю вперед. Завтра, например, аудиенции едва ли не со всем кабинетом министров. Да и с Рейтерном разговор нам предстоит особый. Вообщем, сомнительно, что мне удастся выкроить часок другой. А послезавтра я хотел обязательно 'отсканировать' технологию электролиза алюминия с подробным описанием процесса. Сколько уже можно откладывать! Потом надо встретиться с теми, с кем не успею встретиться завтра. С семьей пообедать, в конце концов! Нельзя же в десятый раз подряд обед пропускать. Могут ещё моим душевным состоянием озаботиться. А мне их вмешательство ни к чему. И так уже утомили со своими попытками меня пошустрее женить… Встречу с французским послом тоже не отменишь. Небось опять речь о Российских долгах заведет… Вообщем, сейчас надо кандидата в русские Айболиты выбирать. Хотя за часок другой боле менее сносную персону отобрать с моей не варящей головой, это нужна удача. Большая удача.

Я глянул на часы. Вот черт! Аудиенции уже через шесть часов начнутся! Толку-то их проводить, не выспавшимся и с гудящей головой? Нет, определенно, к завтрашнему дню голова должна быть свежей. Ну, хотя бы настолько насколько это возможно за пять-шесть часов отдыха. 'Все же правильно, что я с Рейтерном откровенно поговорить решил – без помощников никак', – подумал я перед тем как провалиться в объятья Морфея.

Утро следующего дня началось с давно запланированного разговора с Александром Ивановичем Барятинским, недавно прибывшим из Дрездена. Родственником, а точнее родным дядей, моего друга и адъютанта Володи. Вообще как я посмотрел что-то много кругом Барятинских… но ладно.

– Рад видеть вас в России князь, – искренне обрадовался я его приезду. – Смею предполагать, что раз уж вы все же прервали свое затворничество и приехали на аудиенцию, мое предложение вами принято. Это так?

– Да. Ваше Величество, я целиком к вашим услугам, – доложился князь и по военному щелкнул каблуками.

– Что ж, отлично. На другой ответ я и не рассчитывал! Перед тем как мы продолжим наш разговор, и я введу вас в курс дела которое хочу вам поручить, считаю своим долгом признаться вам, что не нашел в России более достойной кандидатуры для осуществления своих замыслов, – точнее я не смог найти никого более подходящего, сколько не искал в дневнике. Заканчивать свои фразы про себя у меня уже начало входить в привычку. – Мне хотелось бы чтобы вы организовали генеральный штаб руководствуясь вот этим образцом, – я протянул ему папку описывающую устройства работавшего как часы немецкого генштаба. – Прошу вас ознакомиться с моими выкладками, – нагло присвоил я себе все достижения германских штабистов.

– Ваше Величество, разрешите мне быть с вами откровенным, – бегло просмотрев бумаги и отложив папку в сторону, обратился ко мне князь. – Если, мой вопрос покажется вам дерзким, то прошу заранее меня простить. Однако, откуда у вас такие познания в военном деле и столь смелые, я бы даже сказал самонадеянные, суждения? Я признаю ваше глубокое понимание в совершенно неожиданных для меня областях, но с другой стороны, многое для меня остается тайной. Мне непонятна, например, ваша уверенность в поражении Франции в войне с Пруссией. На чем она основана? Ведь, вам должно быть известно, что французская армия очень сильна и прусская не идет ни в какое сравнение с её мощью. Так чем подкреплены ваши… умозаключения? – не очень привыкший сдерживать себя в выражениях князь хотел выразиться покрепче, но сдержался, хотя 'фантазии' почти сорвалось с языка.

Действительно, со своими оценками в письме князю я был крайне неосмотрителен. Мне не приходилось сомневаться, что если Пруссия и Франция будут следовать проложенным моей прошлой реальностью руслом истории (а так оно и будет) то случится, то же что и в нашей истории. Однако, надо понимать, что все эти мои знания будущего вовсе не были доступны князю. И многие, если не все мои доводы о грядущем поражении Франции в будущей прусско-французской войне, казались ему по меньшей мере спорными.

– Это всего лишь мои домыслы и предположения, Александр Иванович, ничего более. А удивившие вас познания я почерпнул из книг и бесед с офицерами и солдатами во время своей последней поездки.

Тут я не завирался. Николай, во время своего обзорного путешествия по России разговаривал с огромным количеством простых людей. Поди проверь с кем именно и о чем!

– Что ж, ваш интерес к военному делу весьма похвален. Уж не собираетесь ли вы сейчас с кем-нибудь воевать? – вдруг задал мне в лоб вопрос князь.

– Нет, что вы! По крайней мере, точно не в ближайшие десять лет, – добавил я видя недоверчивую усмешку своего гостя. Я не врал. Гонять туркмен с киргизами по степям и пустыням Средней Азией войной не считалось.

– Это хорошо, что вы трезво оцениваете силы русской армии. А то признаюсь, я на мгновенье заволновался. Молодости свойственна горячность.

– Вы хотите сказать что русская армия слаба?

– Нет, Боже упаси! Русский офицер и солдат по прежнему храбр, решителен и находчив. Однако сейчас исходы сражений решают ружья и пушки. А наше вооружение, к сожалению, уступает оружию наших противников. Дайте русской армии пушки и винтовки хотя бы не уступающие вражеским и о противнике вы услышите только в день его капитуляции, – пылко закончил он.

– Хорошо, – я улыбнулся. – Я рад, что вы понимаете важность современного вооружения, фельдмаршал. Собственно это один из моментов который я хотел с вами сейчас обсудить…

Распрощавшись с окрыленным князем, я попросил пригласить ко мне Милютина.

– Гадаете, отчего я пригласил Барятинского? – прервав церемониальный обмен приветствиями, озвучил я немой вопрос военного министра. – С радостью удовлетворю ваше любопытство. Отныне Барятинский Александр Иванович будет исполнять роль начальника генерального штаба. Который, в свою очередь, больше не будет являться придатком к военному министерству, а станет равнозначным ему ведомством. Теперь туда будут передаваться все вопросы, связанные с непосредственной военной подготовкой и ведением боевых действий.

– Но почему? – только и смог сказать министр, которому известие свалилось как снег на голову.

– Скажем так. Я вижу необходимость в разделении непосредственно армии, ведущей боевые действия, и её тылового обеспечения. Не переживайте Дмитрий Алексеевич на вас работы тоже хватит. В ведении военного министерства по-прежнему остается целый ряд обязанностей и забот. Более того, к ним добавится новая – постепенный переход на всеобщую воинскую повинность. Я ознакомился с вашими планами по военной реформе и хотел бы обсудить их с вами.

Разговор с Милютиным затянулся. Хотя известие о назначении Барятинского на новый пост и вбило его из колеи, он, что называется, был в материале и умело, аргументировано спорил по любому вопросу, если моих доводов ему оказывалось недостаточно. Так до конца и не договорившись по целому ряду позиций мы решили встретиться ещё раз спустя неделю.

А потом был разговор с Валуевым, министром внутренних дел, которому я неплохо урезал полномочия. Как ни странно тот не сильно сопротивлялся. И даже когда я поставил его в известность о запланированном мной переносе политсыска и борьбы с восстаниями в III и IV Отделения в Канцелярию, лишь вяло запротестовал ради приличия. Но зато как он закусил удила, лишь только речь дошла до цензуры! Правда потом все же чуть успокоился, когда я сообщил ему, что в его ведение передается медленно и тяжело продвигающаяся земская реформа. Ничего, мы её ускорим.

Затем плавно слетели со своих мест Зеленов и Головин, серые мышки в министерских креслах, откровенно не справляющиеся с возложенными на них надеждами. Градус в комнате ожидающих моего приема министров накалился до предела. Это было нетрудно заметить по вошедшему вслед за Головиным откровенно нервничающему Мельникову, министру путей сообщения. Однако с этим, весьма уважаемым мной ученым, изобретателем и инженером, разговор принял совершенно другой оборот. Я обнадежил министра скорым началом воплощения его планов по созданию железнодорожной сети в европейской части Российской империи, конечно, дополнив его некоторыми деталями. Мельников специалист высочайшего класса и на своем месте. За железные дороги я был спокоен. Лишь бы финансы раздобыть…

Особенно тяжело дался разговор с митрополитом Филаретом. Владыка, несмотря на преклонный возраст и пошатнувшееся от недавней болезни здоровье, прибыл в столицу настолько быстро, насколько позволяли его года и российские дороги. Я же, загрузив себя сразу десятком проблем, нашёл время принять его лишь через неделю после того, как прошение о встрече легло на мой рабочий стол. Признаться честно, я не совсем понимал чего хочу, и это наглядно доказала наша беседа. В письме я предлагал, практически прямым текстом, восстановить Патриаршество. Взамен я хотел от Церкви… самую малость: церковных земель, которые я планировал отдать крестьянам; чтобы церковь обходилась лишь пожертвованиями прихожан и отказалась от государственных дотаций; хотел, чтобы прекратились притеснения старообрядцев. В моём понимании, независимость от государства, возможность восстановить пост Патриарха были для Церкви достаточно лакомым куском, чтобы согласиться на мои требования.

Это убеждение сохранялось лишь первые минуты моего разговора с митрополитом. Мягко, иносказательно, чередуя вполне светскую беседу с библейскими притчами, владыка объяснил мне, как сильно я ошибался. Церковь, а более конкретно её иерархи, были совершенно не настроены что-либо кардинально менять. Их совершенно устраивало положение дел, при котором Церковь была подчинена государству. Государство защищало, кормило, избавляло от ответственности, требуя самую малость – поддерживать авторитет власти среди паствы. Причём требовало чисто формально и беззубо.

Исключения составляли лишь единицы – митрополит Московский и Коломенский Филарет, епископ Смоленский Иоанн, архиепископ Филарет Черниговский и ещё несколько иерархов, которые за свои убеждения были практически отлучены от руководства Церковью, и лишь благодаря весьма весомому духовному авторитету не лишились своих санов.

После разговора с владыкой, я по-новому взглянул на те проблемы, которые возникали на пути моих начинаний. И, как ни странно, они были теми же самыми, что и внутрицерковные дела. Чиновники от власти и иерархи от церкви были схожи словно братья-близнецы. Они не хотели ничего менять. Они не хотели нести никакой ответственности. Они хотели лишь больше прав, больше привилегий, больше денег и титулов. В стройные чиновные ряды как в песок уходили любые благие начинания, любые свежие идеи. И тут я невольно вспомнил о графе Блудове…

-Ааа-пчхи! – могучий чих прервал беседу двух представительных господ, случайно встретившихся и завязавших беседу в буфете Большого Каменного Театра.

В театре с большим успехом шла опера Верди 'La forza del destino'. Несмотря на то, что премьера прошла уже два месяца назад, эта театральная постановка по-прежнему неизменно собирала аншлаг. Вероятно причиной тому была глубокая светскость сего мероприятия. Прибыв в здание театра в самых модных парижских платьях и английских фраках, увешанные драгоценностями, страусиными перьями и прочими статусными побрякушками, благородные господа и дамы демонстрировали высокому светскому обществу столицы своё благополучие. Конечно, во время просмотра оперы зрители зевали, деликатно прикрывая лицо перчатками и веерами, щипали себя дабы не заснуть в ожидании антракта. Но всё это не имело значение, ведь выбравшись в буфет все они как один признавали «что представление было хорошо. Тамберлик, Грациани, m-me Nantier и m-me Barbot очень старались». В антракте собравшиеся отдавали дань закускам и шампанскому, обсуждали светские сплетни и биржевые новости. Женщины щеголяли меж собой туалетами, пригубливая из изящных фужеров марочные вина, мужчины курили, лениво обсуждаю политику и изредка делая дамам витиеватые комплименты.

– Будьте здоровы, дорогой Дмитрий Николаевич, – традиционно пожелал собеседнику невысокий, румяный, налитый сытостью, мужчина лет тридцати. Модный красный фрак и узкие штаны лишь подчёркивали его природную красноту лица, и объёмность тела.

– Благодарю, Пётр Данилович, – откашлявшись, поблагодарил Блудов, вытирая лицо шёлковым платком.

– Видимо вспоминает Вас кто-то. Может быть даже сам Государь! – улыбаясь, попытался пошутить колобок. Он, Пётр Данилович Красновский, будучи не слишком родовитым и вылезший в высшее общество лишь благодаря обширным латифундиям на юге Империи и крупному состоянию, считал за большую удачу, что всемогущий глава Канцелярии удостоил его беседой.

– Типун вам на язык, Пётр Данилович, – замахал руками граф. – Я был бы счастлив, если бы был оставлен без Высочайшего внимания хотя бы сегодня. Признаюсь вам честно, – на этих словах он придвинулся к собеседнику ближе и перешёл на шепот, – Его Императорскому Величеству грезятся лавры его великого предка – Петра Алексеевича.

– Да неужто, – по-бабьи всплеснул руками Красновский, заговорчески снижая голос и улыбаясь, – считаете, нам следует таки ждать реформ? Или новый государь воспримет наставления Петра Великого буквально и начнёт брить бороды, подобно своему пращуру?

– Если бы, если бы, уважаемый Пётр Данилович! – яростно прошептал Блудов, наклоняясь ещё ближе, – у государя странные и подчас нелепые планы, но он не желает ни с кем их обсуждать и требует их немедленно воплощения. Мыслимое ли дело – Николай Александрович на рождество планирует раскрепостить всех крестьян без выкупа!

Улыбка моментально сползла с лица Красновского. То, что он воспринял как забавную новость и шутку, перестало казаться таковой.

– Всех крестьян? В том числе и помещичьих? – уточнил он, – Выкупные платежи отменят и для них?

– Пока нет, – ответил, помолчав, граф, – но вы ведь умный человек и понимаете, что начнётся после освобождения государственных и удельных крестьян без выкупа.

Красновский кивнул. Несмотря на комичную внешность, вызванную желанием быть принятым в высшее общество и следование потому последней французской моде, он отнюдь не был дураком. Освобождение значительной доли крестьян без выкупа означало немедленно начало бунтов среди помещичьих крестьян. Среди них и так давно ходили слухи, что дворяне подменили истинный указ царя на поддельный и только потому им навязали непосильные выкупы за землю и совсем не дали воли. А если сейчас начнётся раскрепощение на государевых землях без выкупа… Петра Даниловича передернуло. На его землях жило без малого сотня тысяч крестьянских душ и он отчётливо представлял себе что начнётся после царского указа.

– И это ещё не всё, – вырвал его из размышлений голос Блудова. – Только вчера я читал проект нового указа. С нового года вывоз более сотни рублей, либо ценностей ценой их превышающих, за границу будет для русских путешественников воспрещён. Более того, для выезда будет требоваться разрешение от Министерства Внутренних Дел.

– А как же Ницца, Баден? – растеряно спросил Красновский, не в силах поверить в ужасную новость.

– А так, дорогой Пётр Данилович, можете теперь забыть о просвещённой Европе, – мрачно ответил Блудов, подхватывая фужер с шампанским у услужливого официанта.

– Нет, это решительно нельзя так оставить, – раздражённо воскликнул Красновский, рубанув воздух рукой. – Не знаю, кто внушает государю столь опасные и вредные мысли, но их воплощение неизбежно ведёт к краху России. Именно мы, дворяне, – разглагольствовал он в полный голос, не обращая внимания собравшихся, – есть верная опора трону. Лишь мы поддерживаем порядок и спокойствие в Империи. На кого нас хотят поменять – на грязных крестьян?! На этих лапотников? Невежественных, грязных, отвратительных… Мы не потерпим подобных притеснений! Мы немедленно потребуем от Императора оставления посягательств на наши исконные права и свободы! Мы…

Его пламенную речь прервал звонок, извещающий о начале третьей части оперы.

– Пойдёмте, Пётр Данилович, пойдёмте, – подхватил под локоть Красновского Блудов, подталкивая его к выходу в зал. – Опера начинается. А наш разговор мы сегодня продолжим. Как раз после представления я приглашен в один закрытый клуб, где собираются люди, весьма озабоченные судьбами России. Я с удовольствием возьму вас с собой, уверен, вы найдёте там наших с вами единомышленников. А сейчас вернёмся в зал.

Всё ещё полыхающий жаром в начале речи Блудова Красновский успокоился и кивнул. Да, такое положение дел невозможно просто так оставить, но и в одиночку ничего не добиться. Если сам граф Блудов называет его единомышленником и приглашает в закрытый клуб… Значит есть силы, способные препятствовать тем безумным и вредоносным реформам, что по словам графа, планирует новый государь. От этих мыслей Петру Даниловичу стало спокойнее и он с лёгким сердцем последовал вместе с Дмитрием Николаевичем в оперный зал.

В зале на третьем этаже Зимнего Дворца, непосредственно примыкающего к рабочему кабинету Его императорского Величества Николая II было традиционно людно. Распорядок дня государя стал настолько плотен, что приёмы и аудиенции следовали буквально непрерывным потоком, начиная с раннего утра и до поздней ночи. В связи с этим в приёмном зале, как стали его называть, были поставлены несколько кресел и диванов для ожидающих, принесённые с других этажей. Так же чиновничьей братией был организован неприметный буфет с безалкогольными напитками и легкими закусками, для желающих подкрепить свои силы, подорванные долгим ожидание. Занять время можно было так же за чтением номеров свежей российской и европейской прессы, ежедневно оставляемых во дворец.

Сегодня приёмный зал буквально гудел от слухов. Обсуждались только что состоявшиеся отставки нескольких министров и кандидатуры их возможных приемников. Так же, вполголоса, среди присутствующих то тут, то там вспыхивали обсуждения причин этих кадровых решений и вскользь выражалось сомнение в их разумности.

– Да самодурство это, самодурство! – яростным нашептывал собравшимся в небольшой кружок вокруг него членам кабинета министр иностранных дел, князь Александр Михайлович Горчаков.– Не с той ноги встал наш пострелёнок – вот и подвернулись ему под руку несчастные Александр Алексеевич и Александр Васильевич.

– Я бы не согласился с вами, Александр Михайлович, – вступил в разговор Павел Петрович Мельников, министр путей сообщений, – при всём моём уважении к Александру Алексеевичу (Зеленому), качествами необходимыми для министра государственных имуществ он не обладал. Куда ему до Михаила Николаевича (Муравьева).

– А я говорю – не угодил он чем-то лично, – упорствовал князь Горчаков, – вот и слетел с места. Не разбирается государь пока не в людях. Таких умов-то из кабинета выкидывать. Или скажите, как некоторые, – бросил он с презрительной усмешкой, – что он в администратор почище Муравьева и военный деятель лучше Милютина?

Мельников покачал плечами, всем своим видом показывая, что спорить с собеседником видит бесперспективным. Действительно, новый император своей чересчур резкой активностью успел порядком подрастерять авторитета среди профессионального чиновничества.

– О. Дмитрий Николаевич, – обратился князь к только что вошедшему в зал начальника Канцелярии, – прошу к нам. Будьте судиёй в нашем не большом споре.

– Здравствуйте, господа! Премного рад встрече, – принялся расшаркиваться с министрами граф . – Чем на этот раз удивило нас Его Императорское Величество? Рассказывайте господа, рассказывайте!

– О! Вы ещё не слышали, Дмитрий Николаевич? У нас здесь кипят нешуточные страсти. Государь, верно, вознамерился продемонстрировать всем свою решительность и принимает решения со свойственной его молодости горячностью, – за всех ответил ему Валуев.

– Что вы говорите? Нет, я ничего не слышал – только что из оперы. Надо же, надо же! Бороды у всех кто вышел целы? – притворно испугавшись оглядел собравшись Дмитрий Николаевич. Раздались нервные смешки.

– Смех смехом, однако, некоторым весьма достойным людям уже не посчастливилось расстаться с министерскими креслами, – ответил на шутку Валуев.

– Да, что вы говорите? – всплеснул руками Блудов. – И кто же эти несчастные?

– Зеленов и Головин, – ответил за министра внутренних дел Мельников. – И не так уж государь был неправ на их счет. К тому же в железнодорожном деле его знания меня приятно удивили.

Не могу ничего сказать о военных и административных способностях Николая Александровича, а тем более о его железнодорожных познаниях, – медленно, обдумывая свои слова, вступил в беседу министр финансов, Михаил Христофорович Рейтерн. – Но отношении политической экономии государь слаб, – помолчав, пожевал он губами. – Да. Весьма слаб.

– Господа, Его Императорское Величество просит Михаила Христофоровича, – прервал их беседу вышедший из кабинета Императора лакей.

– Прошу меня простить, господа– министр финансов раскланялся с коллегами и сделав несколько шагов исчез за широкой дверью ведущей в приёмную Императора.

Самый важный и вместе с тем волнительный разговор в этот день состоялся у меня с Рейтером, министром финансов. Мне ещё никому не доводилось признаваться кто же я на самом деле такой.

Я ждал его в своем кабинете как на иголках, от былого спокойствия не осталось и следа. 'Черт, нервничаю как перед первым свиданием,' – подумал я. 'И что же он не идет? Он что издевается?'

Когда Рейтерн, наконец, вошел в кабинет, мое волнение только усилилась. Я в который раз заколебался. Говорить? Или может присмотреться к нему ещё немного получше? Нет, ну сколько уже можно в самом деле! Чем дольше я буду тянуть, тем труднее мне потом будет решиться на откровенный разговор. По всем источникам доверия заслуживает? Да! Лоялен? Да. Наконец, решившись, я резко поднялся со своего места.

– Михаил Христофорович, прошу вас, следуйте за мной.

У моего кабинета по какой-то неведомой мне причине было целые две уборные. Я, не найдя у себя отличай анатомических отличай от остальных людей, резонно решил что мне должно хватить и одной. Вообщем, недавно одну из них, по моему приказу переделали в секретный и относительно небольшой кабинетик. Вот в этот самый кабинетик я и привел немного удивленного таким приемом министра финансов. Я хотел исключить малейшую возможность, что наш разговор будет услышан. Прослушать же этот кабинет, после всех принятых мною мер, как я убедился на практике, было просто невозможно.

– Располагайтесь, – коротко ответил я на полный удивления взгляд министра. – Михаил Христофорович, сегодня я открою вам секрет, который навсегда должен остаться в этой комнате. Вы не должны разглашать его никому. Ни родным, ни друзьям, ни близким, ни батюшке на исповеди, ни кому-либо ещё. Вы меня понимаете? – дождавшись утвердительного кивка, я продолжил. – В случае нарушения вами данного мне слова последствия будут самыми печальными и, вероятно, не совместимыми с жизнью. Причем не только для вас, но и для тех, кого вы в секрет посветили, – тут я не шутил, с Игнатьевым этот момент прорабатывался. – Если вас смущают подобные условия, вы можете отказаться прямо сейчас. Правда отказаться придется и от должности министра финансов. Люди не умеющие держать в секрете тайны на столь высоком посту мне не нужны.

– Я слушаю вас, Ваше Величество, – склонил голову он, приготовившись слушать.

– Вы, верно, помните ту болезнь, которая едва не свела меня в могилу сразу после смерти моего отца? – дождавшись утвердительного кивка, я продолжил. – Все тогда ещё удивлялись моему чудесному выздоровлению, ну вы помните. А выздоровление и вправду было чудесным. Если бы не вмешательства высших сил, лежать бы мне рядом с отцом в Петропавловском соборе…

Далее я рассказал ошеломленному и сперва немного…, ну, ладно не немного, а очень даже скептически настроенному (хотя он, как мог, старался этого не показать) министру, лишь немного переделанную в начале историю России. Я немного соврал и не стал говорить всей правды. По моей версии, некто Ангел спас меня от неминуемой смерти два месяца тому назад. А также открыл мне страшный конец доигравшегося человечества. Затем оставил мне в дар предмет, хранящий невиданное количество информации и был таков. Почему мой отец скоропостижно умер, хотя, судя сведениям из моего подарка, должен был ещё жить и жить, я не знаю. Предположил, что раз некто Ангел вмешался в мою жизнь уже после смерти моего отца, который умирать был не должен, без сверхъестественного вмешательства здесь не обошлось. Далее я принялся рассказывать 'открывшуюся' мне картину будущего. Впрочем, я не стал вдаваться в детали, частично достигнув первоначальной цели – убедить и напугать. Весь мой рассказ занял не более получаса, окончившись наступлением радиактивной зимы на планете.

Рейтнер молчал. Я явственно видел тени противоречивых эмоций пробегающие по его лицу. Ага, и надо бы поверить, но… Увы! Всякий здравый смысл говорит, что это просто невозможно! Причем невозможно, потому что невозможно никогда! Ну что ж, у меня приготовлено достаточно средств для его дальнейшего убеждения. Если Михаил Христофорович не дурак, а он не дурак, то будет вынужден воспринять свершившееся как удивительный факт и смириться с ним.

– Ваше Величество, – перебил мои мысли Рейтнер. – Все это слишком невероятно чтобы я вот так сразу вам поверил, при всем моем к вам глубочайшем уважении… Быть может у вас есть какие-нибудь доказательства вашей невероятной истории?

– Что ж, я предусмотрел ваше недоверие. Вот эти стопочки бумаг на полу, – я указал на заваленный документами угол комнаты, – содержит огромное количество данных о будущем мире, экономике России и вообще об экономике в целом. Я как мог, постарался рассортировать их, но не слишком в этом преуспел. Так что, читайте, изучайте, конспектируйте, но ничего отсюда не выносите. Думаю, даже после предварительного ознакомления, последние ваши сомнения в моих словах будут развеяны. За сим позвольте откланяться. Дела.

Снова оказавшись в своем основном кабинете, я подошел к резному шкафу из красного дерева и извлек из его недр открытую бутылку вина и бокал. Не чувствуя вкуса махнул полный бокал темно-красного вина и усмехнулся. Спустя две минуты.

– Товарищ Блудов, – вынимая трубку изо рта и неумело изображая грузинский акцент, начал я, – есть мнение, что вы не справляетесь с возложенными на вас обязательствами.

Блудов шутку не оценил. Ну ещё бы! Для этого ему надо было родиться минимум на один век позже. Да и парочка только что смещенных мной министров не очень способствовала веселью.

– Что вы можете сказать в свое оправдание? – Я снова взялся за трубку. Честно говоря, я ожидал небывалого всплеска красноречия и рассчитывал им сполна насладиться, вместо этого получил как никогда четкий и лаконичный ответ.

– Как будет угодно Вашему Императорскому Величеству. Если вы считаете, что я не справляюсь со своими обязанностями, через час у вас на столе будет лежать прошение освободить меня от всех занимаемых должностей.

Надо признаться Блудов хоть и сошел с лица, но держался молодцом. Голос, несмотря на слова, ставящие точку в его яркой многолетней карьере, не дрогнул ни на секунду. Но любую точку можно легко исправить на запятую.

– Что вы, Дмитрий Николаевич, – чуть не подавившись табачным дымом из-за неожиданного ответа, растерявшись, сказал я, своим обычным голосом, – напротив, я очень нуждаюсь в ваших услугах. Однако ваши последние действия заставляют меня усомниться в вашем желании служить России, а не своему министерству. Понимаю, – взмахом руки, оборвав его ещё не успевшие сорваться губ возражения, – понимаю. Для каждого министра его министерство стоит на первом месте, а создание неподконтрольных ему ведомостей или, боже упаси, сокращение и вовсе смерти подобно. Все это я понимаю. Однако и вы, Дмитрий Николаевич, должны, нет, просто обязаны меня понять. Вы как никто должны представлять себе то бедственное положение, в котором очутилась наша страна. Вы первый должны бежать ко мне с успехами в изыскании дополнительных средств в бюджет. Вместо этого вы тянете одеяло на себя и, более того, скандалите с Игнатьевым, действующим по моему прямому указанию. Из уважения к вам я приоткрою вам тайну нового ведомства, – ну не больше чем ты и сам бы узнал, старый лис, добавил я про себя. – Я могу надеяться, что мои слова не покинут этих стен?

– Разумеется, – Блудов был само воплощение достоинства. Чутьем опытнейшего придворного, способного с полуслова угадывать желание власть имущего, могущего заболтать до полусмерти любого демагога и способного запутать в трех соснах опытного следопыта, он уже понял – речь идет не об отставке.

– Новое ведомство, Его Императорского Величества Малый Канцелярский Архив, находится в вашем формальном подчинении лишь временно. Через некоторое время оно будет выделено в самостоятельное министерство, – как мы оба хорошо знаем, некоторое время понятие растяжимое на сколь угодно долгое время, снова добавил я про себя. – Ведомство это будет заниматься борьбой как с внутренними, так и внешними проявлениями недовольства политикой Российской империи. Я надеюсь, что могу положиться на ваше умение хранить государственные тайны? – да, даже если не мог бы, все равно через пару лет правда всплывет наружу – шило в мешке не утаишь.

– Да, Ваше Величество, – торжественно ответил мне глава канцелярии.

– Тогда, я рассчитываю на прекращение всех ваших излюбленных канцелярских приемчиков, вроде много килограммовых отчетов, важных документов вложенных среди последних страниц не представляющих особой важности работ и бесконечного оттягивания решений путем созывов дополнительных комиссий. Мне нужны результаты. И только они. Я могу иметь с вами дело?

– Я сделаю все, что будет в моих силах.

– Нет. Вы сделаете все, что будет нужно. Даже если это будет лежать за пределами ваших возможностей! – разгорячился я. – Блудов, вы добрались до самых вершин власти. Вы умны, вы богаты, ваш титул и звание вызывают уважение у любого, кто имеет хоть какое-то отношение к цивилизованному миру, – продолжил я вкрадчивым голосом и чуть успокоившись. – Я спрашиваю вас, хотите ли вы оставить свой след в истории? Чтобы вас запомнили как реформатора встряхнувшего закостенелую и завязшую в трясине собственных дрязг бюрократическую машину? Чтобы в вашу честь называли улицы и парки? Я спрашиваю вас, хотите? Так чего же вы ждете! Через неделю жду вашего отчета о планируемых мероприятиях.

– Честь имею!

Блудов, как ему показалось, по-военному щелкнул каблуками и, как на параде чеканя шаг, покинул мой кабинет.

Я сел и ухватившись за графин с водой принялся некультурно пить с горла. Утомили меня за сегодня все эти разговоры с министрами. Барятинский, Милютин, Валуев, Мельников, Рейтнер, Игнатьев, Зеленов, Головин, митрополит Филарет. Кто-то получил отставку, кто-то напротив вознесся на небывалые высоты.

Вытряхнув успевшую потухнуть за время нашего разговора трубку, я принялся снова забивать её табаком. Да, не судьба мне бросить курить. Вон даже в до этого не некурящем теле начал дымить как паровоз. Затянувшись английским табаком, я выпустил струйку дыма в потолок наслаждаясь устроенным себе коротким отдыхом.

Да, веселенький был у меня денек. Но зато какой продуктивный. Хотя… учитывая две недели напряженной подготовки…Я откинулся на спинку кресла и заложив руки за голову принялся сосредоточенно рассматривать потолок, предаваясь приятному ничего неделанью.

Ладно. Хватит уже Рейтерну там гранит экономики грызть. Он либо давно убедился во всем сам, либо всю жизнь невероятно умело косивший под умного дурак.

Я заглянул в свой запасной кабинетик. Михаил Христофорович и ухом не повел. Казалось, он совершенно забыл про то, где он находится. Абсолютно проигнорировав открытие двери и даже легкое покашливание, министр финансов увлеченно что-то записывал.

– А-а? Что? – вздрогнув, когда я положил ему руку на плечо, всполошено спросил министр и повернулся ко мне. Наконец сфокусировавшись на мне своими горящими от возбуждения глазами, вечно выдержанный и флегматичный немец, затараторил.

– Это просто немыслимо! Эти открытия предопределяют неизбежную эволюцию финансового рынка и товарно-денежных отношений в мире! Лишь беглый просмотр некоторых основ налогообложения держав будущего уже способствует…

– Михаил Христофорович, не увлекайтесь.

– Но ведь это немыслимо! Это просто… немыслимо! – Ага, к ангелам и прочим чудесам, ты как-то поспокойней отнесся, промелькнуло у меня. – Признаюсь, я вам совершенно не поверил поначалу и даже грешным делом подумал, что вы больны на голову. Однако теперь…

– Михаил Христофорович, – снова перебил его я. – Идите-ка лучше поспите, а утром возвращайтесь. И прошу вас, отложите на время чисто академические интересы. Немедленно приступайте к планированию и проведению необходимых реформ в министерстве и налоговом законодательстве, – конечно, я озаботился и распечаткой структур Минфина Российской Империи, СССР и РСФСР в различные их времена, чтобы насколько это возможно облегчить работу моему министру.

Рейтнер, как наркоман, оторванный от иглы, посмотрел на недочитанный лист, тяжело вздохнул, потом вздохнул ещё раз и, наконец, последовал моей просьбе. Не стал отказывать себе в заслуженном отдыхе и я, тут же растянувшись на диване, стоящем в кабинете. Надо будет читать документы перед сном на диване, а не в кресле, буду лучше высыпаться. Мелькнула последняя мысль и…

Наступившее новое утро было мерзким, как и всякое нормальное утро после тяжелого трудового дня. Особенно мерзким такое утро бывает в Санкт-Питербурге с его частыми туманами, сыростью и не самым лучшим климатом, осложненным нежданно-негаданно нагрянувшей оттепелью с противным дождиком. Как англичане вообще встают по утрам на своем укутанном промозглыми туманами острове?

Тусклый свет, пробивающийся через стекло и мелко барабанящий по окну дождь нагоняли тоску и уныние. А бумаги громоздящиеся на столе вызывали стойкое отвращение. Вставать с дивана совершенно не хотелось.

– Да-да, войдите! – отозвался я на робкий стук в дверь.

– Ваше Величество, Михаил Христофорович просит у вас аудиенции, говорит, что ему назначено.

– Да, пропускайте его… минут через пять. Мне надо одеться, – уже встав ногами на пол добавил я.

Прикрыв за горящим энтузиазмом Рейтерном дверь в секретном кабинетике и на скорую руку перекусив принесенным адъютантом завтраком я задумался. Всего три дня назад, активно пробыв в роли императора всея Руси пару месяцев, я четко понял – никакого времени не хватит на то чтобы объятьнеобъятное. Охватить все мелочи и присмотреть за каждым из сотен направлений, в которых Россия не сумела себя реализовать, просто невозможно. Уже сейчас половину времени начинает съедать текучка, причем, чем дальше, тем больше её становится. И вообще, моя задача создать условия, при которых не реализация выгодных и перспективных проектов станет явлением исключительным, а не обыденным, как это сейчас происходит. К тому же, проводи я над дневником все двадцать четыре часа в сутки без сна и отдыха, этого все равно будет не достаточно. Я понял, что с заброской разработки большинства направлений придется смириться. И я смирился… Секунд на десять.

Как только указанное число секунд истекло, я задался вполне очевидным вопросом. А что мне собственно мешает кому-то раскрыться? Да, конечно, все должно быть обставлено в строжайшей тайне. Да, мне надо иметь дело только с человеком, чья верность не поддается сомнениям, при этом человеком талантливым, влиятельным. Да, это известный риск и нервотрепка. Но… игра стоит свеч! Ведь ясно же как день – эта мера позволит мне освободить огромное количество времени, кроме того, она значительно ускоряет мою прогрессорскую работу в целом. Я ведь могу без оглядки(ну почти) полагаться на такого человека и предоставлять ему любую информацию из дневника безо всякой предварительной переработки. Очевидно – одна голова хорошо, а две лучше. Вообщем, как-то так я и пришел к недавнему разговору с Рейтерном. Впрочем, странно, что эта мысль пришла ко мне в голову, так поздно, спустя два месяца после внедрения. Она прямо-таки напрашивалась. Ведь отсканировать десяток другой книг и научных статей для своего протеже гораздо быстрее, чем их же отсканировать, прочитать, вымарать лишние данные, да ещё придумать, как все это преподнести нуждающемуся в информации деятелю.

А что мне собственно мешает раскрыться не одному, а нескольким людям? Ну, очевидно соображения секретности. Чем больше народу будет посвящено в мою тайну, тем выше риск разоблачения. Хотя все же в то что меня разоблачат верится с трудом. Скорее упекут разговорившегося пациента в желтый дом с мягкими стенами. Но ведь посвященный в тайну герой может поделиться и просто научными или техническими данными за деньги. Что ещё? Да по сути все. Больше мне бояться особо-то и нечего. Кто-то из посвященных в тайну уличит меня во вранье на начальном этапе моего рассказа? Не беда. Расскажу ему свою реальную историю и с самыми честными глазами добью в конце фразой о том, что берег его нежную и ранимую психику от тяжелого удара. Кто-то может переметнуться к врагу? Ох, вряд ли. Мало того что СБ будет совершенно другого уровня, чем в нашей истории, так я же ещё в первую очередь на лояльность смотрю. Причем верность можно элементарно поднять, приоткрыв им свои ближайшие планы. Конечно к каждому нужен индивидуальный подход, но пряников у меня на всех хватит. У нас ведь чего господам либералам не хватает? Да пока самых что ни на есть элементарных свобод, которые и так уже давно пора дать, на монархию пока никто и в мыслях не покушается. Значит так, определились. Количество людей ограниченно только соображениями секретности и, очевидно, их способностями приносить пользу делу, ну и верностью мне и России, разумеется.

Итак, возьмем как ограничение сверху число двенадцать. А с потолка, просто так, для хоть какой-то определенности. Далее. Какие направления нам нужны? Нет, не нужны, а просто архи нужны и прямо сейчас? Очевидно, финансы. Деньги. Этим уже занимается Рейтнер. Ещё более очевидно Служба Безопасности. Себя надо беречь, а то какой-нибудь удачливый бомбист пустит все коту под хвост и все. Вообщем, нужна достойная кандидатура… Игнатьев? Вроде бы пока неплохо справляется, впрочем, отложим решение на потом. Что ещё? Вооружение, армия, флот, металлургия, тяжпром, химпром, полезные ископаемые, транспорт, связь… Вообщем хватает.

С вооружением все просто. Сейчас в Санкт-Питербурге живет и работает, правда нельзя сказать что здравствует, замечательнейший человек, Обухов Павел Матвеевич. Огромный завод, который он сейчас вовсю строит на территории бывшей Александровской мануфактуры, вскоре начнет выдавать высококачественную продукцию в виде передовых образцов вооружения и превосходных марок стали. И даже будет вполне себе конкурировать с лучшими достижениями прусской (позже германской), британской, французской и американской военно-инженерной мысли. И это, прошу заметить безо всяких там подмог с моей стороны, к тому же в условиях жесточайшего финансового дефицита. Жаль нервное истощение от напряженной работы, запущенная болезнь, переросшая в чахотку и отсутствие должных лекарств, преждевременно свели в могилу столь одаренного человека в возрасте всего сорока девяти лет. Вообщем, нам нужен пенициллин.

С армией ситуация тоже не ахти, но особой спешки не требует. Крупных войн не будет почти полтора десятка лет. Европа занята своими разборками, а мы заняты зализыванием ран после предыдущей войны и попытками вывести бюджет в плюс. К тому же Барятинский и Милютин, вполне в состоянии справиться с реформами даже терзаемые любопытством, откуда растут ноги моих знаний в военной сфере. Ну а будут слишком много спрашивать – войдут в узкий круг посвященных.

Вот с флотом ситуация гораздо сложнее. Для начала нужно определиться, а зачем он нам вообще нужен? Строить флот просто 'чтобы был' непозволительная роскошь для государства никак не могущего свести концы с концами. По вполне понятным причинам в ближайшие полтора десятка лет Франция, Пруссия и Австрия будут очень заняты своими разборками и чтобы России вписаться в войну с ними это надо очень неслабо сглупить. На Дальнем Востоке, учитывая наши текущие дружественные отношения с САСШ, на Аляску сейчас тоже никто покушаться не станет. То есть, по сути, наиболее вероятными нашими противниками на ближайший десяток лет остаются Британская и Османская империи.

Итак, на Балтийском море и Тихом океане – турок не ожидается, а Британцам нам все равно противопоставить нечего. Итого имеем – на Тихом океане флот нужен только для поддержания престижа, ну и пиратов с контрабандистами там погонять. На Балтийском море для флота реальных противников и задач в ближайшие годы не предвидится. Это конечно не значит, что там флот строить совсем не будем – но одного, максимум двух броненосцев должно хватить. Остальные, по мере устаревания, сразу в утиль. Нечего на бесполезный металлолом тощую казну растрясать. Совершенно иная ситуация в море Черном. У нас намечается война с турками (правда об этом кроме меня пока никто не знает), а без преимущества во флоте быстро её не закончить. Что будет если войну не закончить быстро и убедительно, мы уже проходили. Берлинский конгресс, когда практически все достижения русского оружия пошли псу под хвост повториться не должен.

Значит, решено – флот на Черном море нам необходим. Причем в количестве достаточном для гарантированной отправки на дно турецкого. Ну и достаточное количество транспортников для переброски десанта, само собой. Короче нужен кто-то кто займется созданием Черноморского флота, причем как военного, так и торгового (в перспективе десантного). А учитывая, какую решающую роль во флоте несет техническое превосходство (даже рядом не стоит с армией по значению), было бы неплохо сразу озаботиться постройкой продвинутых броненосцев к предстоящей войне. Имеются ввиду броненосцы, которые укатают корабли противника в асфальт… пардон, в море. А для таких корабликов нужны и пушечки поновее да помощнее, броня потолще, да покрепче, а преимущество в скорости перед противником оно вообще само собой! Заглянув в дневник и пересчитав броненосцы противника к моменту боевых действий(двенадцать) я прикинул, что при раздавляющем превосходстве в тактико-технических характеристиках достаточно будет и трех-четырех броненосцев с десяток тысяч тонн водоизмещением (у турок только один в 9000, остальные куда поскромнее). Вот только кому бы поручить…

Аналогично дела обстояли и с металлургией, тяжелой и химической промышленностями, добычей ресурсов. Хотелось поскорее внедрить новые технологии, приступить к выпуску конкурентоспособной продукции. Да хотя бы пенициллин начать производить. Но вот кому поручить? Причем желательно так, чтоб радостно тянул и не жаловался.

Мельников под вопросом. Посвящать его в мои секреты совершенно не обязательно, со всем и так неплохо справлялся сам, а некоторые его огрехи вполне можно устранить в приказном порядке.

Ладно, оставим поиск подходящих кандидатур на потом, а пока Обухов и пенициллин.

Глава 10. СБ.

Долго раздумывать над тем, кого следующего посвящать в мою тайну я не стал и уже через пару дней имел откровенный разговор сначала с Игнатьевым, тут же ставшим начальником моей разведки, а затем и Рихтером, ставшим в свою очередь начальником моей охраны. Конечно под 'посвящением в мою тайну' я имел ввиду строго дозированную выдачу информации не содержащую ничего лишнего. Ещё я на всякий случай доступно разъяснял новопосвященным, что никто кроме меня моим дневником воспользоваться не сможет. Даже не поленился прибегнуть к нескольким демонстрациям, когда в руках Игнатьева мой чудо-дневник был обычной тетрадкой в черном переплете, а спустя минуту, оказавшись в кабинете один, я мог выдать практически любую запрошенную им информацию в распечатанном виде. По сути, от любого из этих двоих будет долгое время и очень сильно зависеть моя жизнь. Вероятность того что меня попытаются свергнуть была очень и очень велика, так что я не пожалел усилий для убеждения этих двоих в том что я знаю что делаю и делаю я это исключительно для дальнейшего процветания России.

Решив на будущее перестраховаться, я принял решение никому даже Игнатьеву не рассказывать про Рихтера, хотя тому, в свою очередь планировал рассказать обо всех посвященных. Также я поставил перед ними в дополнение ко всему задачу приглядывать за остальными посвященными, состоящими, впрочем, пока из одного лишь Рейтерна. В конце концов, лишняя перестраховка нам не повредит!

Таким образом, завалив этих двоих необходимой им информацией и в который раз выдав Блудову нагоняй, чтобы не совал Игнатьеву с его новым управлением палки в колеса, я смог вздохнуть спокойней. Через год-два у меня будет отличная охрана достаточная для оказания сопротивления хоть всей гвардии и боле менее налаженная разведка внутри страны, а возможно и за её рубежом.

Конечно, в то время как я с помощью Игнатьева налаживал новую русскую разведку, я не мог не заинтересоваться разведывательными сетями в России. И был приятно удивлен, французская разведка практически отсутствовала как таковая, английская… впрочем, была на уровне, как и всегда, но что самое интересное – в совершенно зародышевом состоянии сейчас находилась прусская разведывательная сеть возглавляемая Вильгельмом Штибером. Стоит нам сейчас устранить этого персонажа и Пруссия тут же потеряет все только-только набирающие обороты немногочисленные шпионские группы, завербованные Вильгельмом. Кстати он как раз сейчас в России – его покровитель прусский король Фридрих-Вильгельм сошел с ума и Штибер на время бежать из Пруссии.

Нет ну каков красавец! Принимал участие в реорганизации русской тайной полиции (3 отделения), конечно, навербовал там кучу народа, собрал и предоставил в Пруссию кучу сведений о состоянии русской армии, а его агентурная успешно действовала видимо вплоть до 1917 года и даже позднее! Необходимо срочно озадачить Игнатьева его физической ликвидацией, попутно Австрии доброе дело сделаем, а то он похвалялся, что у него там в каждом батальоне свой человек был…

Вызвав к себе Игнатьева, прочно обосновавшегося в кабинете по соседству, я принялся за давно остывший чай.

– Что думаете по этому красавцу, – затянувшись трубкой, поинтересовался у своего начальника разведки я.

– Надо ликвидировать, – не задумываясь ни на секунду, ответил мне Игнатьев, дочитав 'распечатку' до конца. – Желательно конечно сделать это где-нибудь за рубежом под видом разбойного грабежа чтобы не вызывать подозрений. Благо он часто туда-сюда мотается. Заодно опробуем нашу первую группу.

– Что слишком быстро вы её подготовили? Они справятся? – выразил я свое сомнение.

– Так точно, Ваше Величество, справятся! По сути это отъявленные авантюристы и преступники недавно взятые на горячем. Повторить то чем большинство из них занималось в столице смогут без проблем. Комар носа не подточит.

– Вы говорите, что это преступники, почему же вы Николай Павлович уверены, что они не сбегут от вас как только представится такая возможность?

– О, за это можете не волноваться! – расплылся в недоброй улыбке мой начальник разведки. – Я набирал только тех на кого легко надавить, вернее на кого легко надавить через их родню. У каждого в группе в России останутся любимые родители, братья, сестры, жены и дети, а мы уже давно им разъяснили, какая судьба ждет их семью в случае предательства. В крайнем случае, если они вдруг позабудут о своих любимых родственниках, от опрометчивых шагов их удержат их товарищи, у которых эти самые родственники есть. Вы будете удивлены, когда узнаете, как сильно возмутился, а потом перепугался небезызвестный в бандитском мире Андрюха-Столб, когда понял, что его матери действительно может что-то грозить, – Игнатьев снова усмехнулся. – Впрочем, через некоторое время мы сможем подготовить для подобных заданий и наших парней.

– Ну что же тогда приступайте. По исполнению доложите мне.

– Что-нибудь ещё, Ваше Величество?

– Да, вот список завербованных Штибером, присмотритесь к ним.

– Разумеется. Какие меры предпринимать к выявленным предателям?

– Действуйте по схеме аналогичной с устранением Вильгельма. Разбойное нападение, несчастные случаи, если мастерство позволит…. Хотя, быть может, оставьте некоторую часть – будет простор для двойных агентов и контрразведки.

– Понял. Будем пробовать, – коротко кивнул он.

– Ещё я хотел бы обратить ваше внимание на необходимость создания освободительного движения в Ирландии. Для этого возможно вам придется на некоторое время посетить Англию, как только представится благовидный предлог.

– Отвлечь Британского Льва возней прямо перед его логовом? А что это мысль, – явно обрадовался моему предложению недолюбливающий чопорных островитян Игнатьев. – Это все?

– Да не смею вас больше задерживать, – ответил я и хотел, было снова вернуться к своим бумагам, однако Игнатьев задержался.

– Ваше Величество, что будем делать с подпольным кружком Блудова? Он вовлекает в него все больше и больше своих сторонников.

– Пока ничего, подождем ещё немного.

– С огнем играете, Ваше Величество, – не стал скрывать своего недовольства мой начальник разведки.

– Пока у вас есть там свои люди, Павел Николаевич, я не опасаюсь никаких неожиданностей с той стороны. Вы же сами меня уверяли, что держите руку на пульсе?

– Уверял и все ещё держу, но в таком деле лучше бы поберечься, – ответил он и, поняв, что я не собираюсь больше продолжать этот разговор, откланялся.

А я раздраженно откинулся на спинку кресла. Нет ну каков же подлец этот Блудов! Улыбается прямо в глаза, обещает и даже (нет ну надо же!) и даже выполняет с завидной эффективностью мои распоряжения. И тем временем создает подпольный клуб…. Ну, ничего. Собирайтесь-собирайтесь – легче будет прихлопнуть всю оппозицию одним махом. Или нет?

– Ваше Величество, – постучав, приоткрыл дверь адъютант, – к вам тут на аудиенцию господин Путилов, ему назначено на два часа, прикажите пускать?

– Да…, хотя нет! Пусть подождет десять минут в коридоре, – мне нужно было привести мысли в порядок перед разговором.

– Слушаюсь, Ваше Величество! – отчеканил адъютант и аккуратно прикрыл за собой дверь.

Я быстренько навел на столе относительный порядок и прикинул себе план нашего разговора. Путилов был уже пятым человеком (считая недавно посвященного Обухова) кому я собирался приоткрыть свою тайну и, продемонстрировав свой тайный козырь в виде информации из дневника, подключить к работе на полную катушку. Несмотря уже не первый подобный разговор я все равно слегка волновался, однако на этот раз все прошло как никогда легко. А уж с каким энтузиазмом он ухватился за идею практически самостоятельно работы на службе у государства…

– Таким образом, вы должны сделать пробную домну нового образца, вот в этом месте, – отметил на карте район расположения ещё не основанного Донецка. – Но это хотя и главная, но не достаточная ваша задача. Вам требуется в кратчайшие сроки разыскать достаточное количество толковых металлургов, которых вы должны будете обучить всем новшествам в процессе постройки этой домны. Впоследствии им предстоит организовать ещё два аналогичных производства, только в гораздо больших масштабах на пустом месте и продолжить развитие основанного вами завода. Кстати назовите город Донецком, – решил установить историческую справедливость я.

– У меня есть несколько вопрос касательно деловой части вашего предложения, – прервал свое молчание Путилов.

– Да-да, конечно. Слушаю вас.

– Дело в том, что у нас с Обуховым заключен партнерский договор, который я не могу расторгнуть…

– Ах, вот вы про что! Не волнуйтесь. Обухову я сделал предложение не хуже вашего, так что он отпустит вас без каких-либо проблем.

– Замечательно! – обрадовался он. – Какие средства будут выделены мне на строительство нового завода?

– Один миллион рублей и это со всеми дополнительными необходимыми для работы домны производствами, – ответил ему я в уме закладывая сумму в два миллиона.

– Я не уверен, что этого будет достаточно. Дело новое, неизвестное. Однако могу уверить вас что воровства и пустой траты средств я не потерплю. Так же могу заверить вас, что если это, – он потряс кипой бумаг в руке, – возможно, построить – я это построю!

– Ну что же вот и замечательно! А теперь давайте приступим к обсуждению котельного завода. Не думали же вы в самом деле что я ограничусь лишь только домной?

Проговорив с Путиловым до глубокой ночи, наспорившись до хрипоты, я проводил его до дверей его нового кабинета, вручив напоследок внушительную кипу управленческой литературы. Строго настрого запретив выносить что-либо из предоставленного материала, не переписав его сначала собственной рукой и удалив любые намеки на будущее, я отправился к себе отсыпаться. В отличие от меня, скорее всего Путилову сегодня будет не до сна, судя по тому, как он поедал глазами немалые объемы предоставленных ему научных трудов. Я же после того как практически три недели большую часть времени проводил за сканированием книг для моих посвященных решил устроить себе на завтра выходной и вообще поспать до обеда.

Я открыл глаза и сладко потянулся. Как же приятно проснуться в своей кровати, поваляться часок другой, чтобы ещё слегка покемарить и только потом выползти из-под одеяла!

Не решившись отказать себе в этих маленьких радостях жизни, я пролежал в кровати до часу дня, после чего легко вскочил и принялся одеваться. Помню, сначала мое нежелание одеваться при помощи придворных, было воспринято в штыки, но я сумел переломать матушкино упрямство и теперь всегда одеваюсь сам. Потребовав принести чай и завтрак (или уже обед?) в мой кабинет, я направился в эту ставшую мне привычной комнату. Послонявшись из угла в угол, я быстро начал скучать. Так, куда мне податься?

'Господи, что за вопрос! Да не далее как вчера одна из маменькиных молоденьких фрейлин так мило краснела, да и, вообще, непременно надо познакомиться с этой красоткой поближе' – я неопределенно махнул рукой и, как и положено любящему сыну, направился навестить матушку.

* * *

Фёдор Васильевич сидел у себя в кабинете, внимательно изучая планы изыскательских работ на будущей Ярославо-Московской железной дороге. Недавно простроенная Московско-Троицкая, приносила отличную прибыль, однако это не вызвало того притока акционеров, которого так ожидал Чижов. Зато после личной встречи с Его Императорским Величеством на акционерное общество созданное Чижовым обрушился настоящий дождь предложений и вкладов. Новообразованное Ярославское общество сразу стало модным у большинства аристократии, не говоря уже о купцах и промышленниках, которые, узнав, что государь выделил почти пять миллионов личных средств на строительство, разом став крупнейшим акционером, тут же обратили пристальное внимание на этот перспективный проект. Ну ещё бы! Дорога соединяющая Москву с Волгой должна приносить просто фантастические доходы. Не зря молодой император решил деньги в неё вкладывать, ох не зря. Считать умеет.

Однако во всем этом изобилии новых, зачастую высокопоставленных крупных акционеров, была и обратная сторона. Столь пристальное внимание к своей персоне и еще только проектирующейся железной дороге, привлекло к Чижову уйму влиятельных доброжелателей, которые постоянно лезли к нему со своими непрошенными, дилетантскими советами. Вот и сейчас добравшись до очередного такого ослоумного письма от самого князя Гагарина, глава железнодорожного общества не смог сдержать раздражение.

'Нет, ну какой дурак! Он что думает, что шпалы просто так маслом пропитывают? Они же сгниют в три года, если этого не сделать!' Зло отложив письмо в сторону Чижов задумался. Организованные им наблюдательные пункты, стоящие вдоль будущей железки сообщали о поистине огромном грузообороте по этому направлению даже в зимнее время, не говоря уже о том, что будет, когда Волга вскроется ото льда. Так что можно смело приступать к изыскательским работам с началом весны, а чуть погодя начинать возводить железнодорожное полотно на наиболее очевидных участках, не дожидаясь конца изыскательских работ и окончательных проектов мостов.

Такая спешка была во многом вызвана (хотя сам Чижов не признавался себе в этом) одним лишь намеком императора на ожидающую его награду, если дорога будет построена в кратчайшие сроки – три года. Все же Федор Васильевич обладал здоровым честолюбием и, что особенно приятно, его теперешняя цель ни в коей мере не шла в разрез с его жизненными убеждениями и принципами. Молодой государь ловко раззадорил эти струнки в его душе, не забыв сыграть на его патриотизме, теперь инженер работал просто не покладая рук.

'Придется попотеть, но ничего. К зиме 67-го обязательно откроем движение на всей протяженности, если с мостами накладок не будет,' – в очередной раз прикидывал Чижов. 'А все таки зря про государя говорят будто бы юн и глуп. Норов у него конечно резковат, однако что-что, а умом государь не обделен. Кстати интересно, правдива ли примета, что у людей, когда их кто-то вспоминает, краснеют уши?' – вдруг ушел мыслью в сторону Чижов. – 'Тогда у царей они должны быть пунцовы круглые сутки!' – развеселился этой забавной идеей инженер.

* * *

Тем временем император сидел в своем кабинете и в ус не дул. Несмотря на всевозможные приметы, его уши демонстративно им противостояли, сохраняя свой нормальный оттенок.

– Ваше Императорское Величество, – продолжал отстаивать свою точку зрения Рихтер, – я считаю, что для вашей личной охраны превосходно подойдут именно казаки. Ну скажите на милость чем вам так понравились эти самые горские племена? Да они будут далеки от политики и не будут иметь никакой связи с окружающей их общественностью кроме как через вас, но… это как-то не по-русски! – уверял меня сидящий напротив меня русский немец. – Тем более что в верности ваших казаков можно не сомневаться. Для них охранять вашу персону огромная честь, которой они будут гордиться до самой смерти!

– Меня просто весьма впечатлил образ британских гуркхов и шотландских стрелков несущих охрану королевских особ в Англии, – начал оправдываться я. – В принципе не имею ничего против казаков.

– Тогда я хотел бы приступить к набору солдат из Атаманского полка. Офицеров предполагаю поначалу больше выбирать из наиболее верных настроенных офицеров. Как вы верно выразились – нам умные не нужны, нужны верные.

– Какое количество солдат вы собираетесь задействовать?

– Думаю ограничиться тремя батальонами общей численностью в тысячу солдат. Будут нести охрану посменно. Думаю спустя полгода, – опередил мой уже почти сорвавшийся с губ вопрос, – мы сможем организовать вашу охрану. Правда обучение личного состава будет далеким от совершенства. Впрочем, никто не мешает мне изначально выбрать солдат получше.

– Ну что же неплохо. Кстати вы уже прочитали все мои книги? – получив утвердительный кивок, я продолжил. – Быстро вы. Уже составили программу обучения бойцов?

– Разумеется, – белозубо улыбнулся Рихтер, – заставим казачков побегать.

Обсудив ещё несколько незначительных деталей, мы расстались и ко мне в кабинет, без доклада, едва не сбит выходящего Рихтера с ног, прямо таки ворвался мой министр финансов сияющий как начищенный пятак.

– Все нормально, Александр, – взмахом руки отсылая возмущенного поведением министра адъютанта, – дорогому Михаилу Христофоровичу можно входить и без доклада. Разве вам ещё не доложили? Смущенно буркнув что-то невнятное, адъютант прикрыл за собой дверь.

– Я слушаю вас. Судя по вашему довольному виду и хитрому прищуру глаз, вы сейчас меня изрядно порадуете.

– Вы совершенно правы, – забыв о субординации (невероятное событие для моего аккуратного министра!) ответил мне Рейтерн. – Только что, буквально пару минут назад, во время изучения истории золотого стандарта, меня посетила замечательная мысль!

– Ну-ну продолжайте, – поторопил его я, предвкушая что-то нестандартное.

– Так вот, а что если нам перед всякими запретами на вывоз золота за рубеж, задиранием налога на путешествие до небес и повышения земельного и таможенного налогов, сделать заявление о скором введении золотого стандарта? Нет-нет, этого совершено не стоит делать, – тут же поспешил успокоить меня он, – заявление будет лишь дымовой завесой. Зато когда месяца через три мы введем все эти новые и непопулярные налоги, все будут думать что это все лишь временные трудности. Тем самым мы ослабим недовольство знати и без того особенно сильное в последнее время.

– Замечательная мысль! Признаться, последнее время я думаю, не поспешил ли я с теми либеральными выступлениями на совете? Реакционная часть дворянства, руководящаяся лишь только личной выгодой слишком сильна…

– Это так, однако, не думаю, что они дерзнут выступить против вас напрямую. Гвардия и армия беззаветно верны вам. Да и на большую часть своих подданных вы всегда можете положиться, – выпрямившись как на параде, ответил мне Рейтерн.

– Бросьте, Михаил Христофорович, и тени сомнения в вашей преданности даже и не мелькало. Лучше расскажите, как продвигается реформирование министерства? И присаживайтесь вы, наконец, – во время всего разговора министр возбужденно расхаживал по моему кабинету.

– Да какое там реформирование, – махнул рукой министр, садясь в кресло. – Я даже к его планированию ещё не приступил. Так одни лишь наброски.

– Михаил Христофорович, я конечно понимаю что различные экономические теории будущего крайне интересуют вас, однако мне хотелось бы, чтобы вы поскорее приступили к практической части вашей работы.

– Но ведь там может быть нечто крайне важнее…

– Вот поэтому и читайте краткий курс макроэкономики, –перебил я его, – а не хватайтесь за все подряд. Я уже начинаю думать, что предоставление вам такого большого объема разносторонней информации было моей ошибкой.

Министр финансов тут же поспешил заверить меня, что все нормально, просто он несколько увлекся чтением идей, несомненно, обладающих большим потенциалом в будущем. Пооправдывавшись ещё некоторое время он откланялся, сославшись на необходимость дальнейшей работы, и быстро вышел из кабинета.

Мда, а ведь не ожидал, что он окажется таким увлекающимся человеком. Хотя с другой стороны его дотошность и желание все понять, помноженные на любовь к своему делу и желание сделать все как можно лучше, в конечном счете, пойдет мне только на пользу.

Я вздохнул и с неохотой встал. Опять придется до ночи распечатывать практическую информацию для ещё не зародившегося химпрома. Неудобно перед Бутлеровским предстать с пустыми руками. Ещё раз тяжело вздохнув я смирился и подойдя к неприметной двери отомкнул свою тайную комнатку и достал дневник из сейфа. В очередной раз, подумав как жаль, что нельзя перепоручить эту рутину хоть тому же Сабурову, я принялся за работу.

Из личного дневника статского советника А.А.Сабурова.

26 января 1864 года по новому стилю.

Вот уже более месяца я нахожусь секретарем при Его Императорском Величестве Николае Втором. Не вызывает сомнений, что за это время я сумел хорошо зарекомендовать себя, потому как Государь теперь полностью доверяет мне такую важную и ответственную работу как сортировка всевозможных донесений, прошений, жалоб и прочее и прочее.

Для столь высокой чести мне пришлось дневать и ночевать в моем новом кабинете, выделенном мне, к слову, прямо по соседству с императорским на равнее с несколькими наиболее отмеченными величайшей милостью министрами. Да столь напряженная и кропотливая работа непременно стоила этой высокой чести! Думаю, в скором времени моя карьера непременно пойдет в гору, особенно если учесть, то, как выделяет меня среди прочих сам глава ЕИВ Канцелярии Дмитрий Николаевич Блудов.

Однако вынужден констатировать и огромное количество других трудностей сопряженных с моей работой. Так, например, на меня, как на лицо особо приближенное к императору и не обладающее высоким чином, нередко пытаются оказать давление. Мне приходится прибегать ко всевозможным уловкам чтобы не потерять свой пост и не нарушить пожелания императора, чьим покорным слугой я являюсь. К примеру, не далее чем вчера многоуважаемый Дмитрий Николаевич во время дружеской беседы как бы невзначай (о, он в последнее время все чаще так делает!) спросил меня…, впрочем, лучше воспроизведу этот знаменательный разговор дословно.

– Андрей Александрович, голубчик, – ловко выудил меня из толпы проявляющих чрезмерное, на мой взгляд, любопытство придворных Блудов, – позвольте украсть вас буквально на пару минут. О, не переживайте наш разговор не займет много времени, я отпущу вас раньше чем ваш обед будет приготовлен, – умело оборвав все мои потуги ускользнуть ещё до того как я успел открыть рот увлек меня к себе глава ЕИВ Канцелярии.

– Вы верно в состоянии разъяснить некоторые неясные слухи достигшие, надо признаться и моих ушей, о трудностях возникших у Его Императорского Величества и министра финансов Рейтерна при проектировании перехода к золотому стандарту?

Этим вопросом граф поставил меня в весьма щекотливую ситуацию. С одной стороны я никоим образом не мог раскрыть сведения известные мне благодаря моему посту. Это было просто неприемлемо по отношению к Его Императорскому Величеству не оправдать его доверие таким явным образом. С другой же стороны мой категорический отказ может повлечь за собой крушение моей блестящей карьеры.

– Дело в том, что информация о данном слухе не вполне входит в сферу моей компетенции и не может быть представлена в виде неопровержимых фактов за наличием отсутствия оных, – как попытался уйти от ответа я. Однако граф не зря слыл опытнейшим придворным и чиновником.

– Мне было бы достаточно одного лишь только приватного мнения, – тут же загнал меня в ловушку Блудов и я очутился в ещё более щекотливой ситуации, чем был в начале разговора.

– Разумеется, гипотетически если бы я имел доступ к гипотетическим проблемам связанных с введением золотого стандарта…

– Да-да продолжайте, я вас внимательно слушаю.

– Так вот если бы я гипотетически имел сведения о данном вопросе, то разве мог бы я даже гипотетически утверждать, что некоторые проблемы у Его Императорского Величества все же имеют место быть, – выделив голосом, нужные слова продолжил свой ответ я. – Даже если бы передо мной сидел столь уважаемый человек, как вы, это было бы несколько опрометчиво и неразумно злоупотреблять доверием своего работодателя. Несмотря на то, как высоко император ценит человека желающего проникнуть в истинность придворных сплетен, – ловко закончил я фразу.

– Что ж весьма разумная и похвальная позиция. Не подлежит сомнению, что она будет надлежащим образом расценена тем, кому следует. О! – взглянув на часы, воскликнул Блудов. – Ваш обед вероятно уже приготовлен, приятного аппетита Андрей Александрович.

Поблагодарив Николая Дмитриевича, я покинул его, на чем и закончил этот сложнейший для меня разговор самым наилучшим для меня образом.

Таким образом, подобные разговоры с наиболее влиятельными чинами империи только подчеркивают мое возросшее влияние при дворе.

Кроме того, хочу отметить, что Его Императорское Величество уже дважды похвалил меня за старание и однажды даже спросил у меня совета по части письменных принадлежностей.^[12] В целом должен заметить, что Николай Александрович довольно приветлив со мной, хотя этого нельзя сказать про всех с кем он общается. Иногда его резкие выходки и зачастую жестокие шутки над провинившимися придворными. Не далее как неделю назад молодой государь процитировал своего великого предка Петра Первого и назвал всех лакеев шпионами которые плохо слышат и ещё хуже пересказывают услышанное. Одновременно с этим, прислуживающий ему за обедом слуга, услышав, о чем идет разговор, запнулся о ковер и, потеряв равновесие, уронил с подноса столовый нож прямо под ноги сидевшему за столом государю. На что Николай Александрович отреагировал самым спокойным образом, мимоходом прокомментировав, что зарезать его столовым ножом тем более не стоит пытаться. И выждав короткую паузу, рассмеялся, попросив всех признать, что его шутка про шпионов была весьма хороша. При этом я совершенно точно слышал, что несколько лакеев упало в обморок, а ещё несколько ужасно переменились в лице, тем самым, дав новый повод для сплетен. Возможно, в анекдоте Его Императорского Величества была немалая доля истины.

Глава 11. Сословная.

Смоленская область, село Степанчиково, N-го уезда.

– Шапки долой! Шапки снять! – краснея от натуги орал тщедушный староста, пулей проносясь перед собравшейся толпой.

Иван неторопливо снял шапку, весело глядя на кричащего сухого старика. 'Ишь носится как наскипидаренный, едрена вошь. Выслуживается. Откуда только голосище такой.'

– Сейчас царский манифест читать будут, – подал голос, стоящий по соседству кум.

'Конечно, будут. С какого ляда бы всю деревню собрали, как не за этим,' – подумал Иван и покосился на крестного, приходившегося ему родным дядей по отцовской линии.

Дядю Ваня любил. Пусть тот и был немного глуповат, зато добрейшей души человек. К тому же здоров как бык и силы на пятерых, по две подковы за раз ломал. А если к вышесказанному добавить, что этот, считай единственный Ванин родственник в деревне, души не чаял в своем племяннике… Вообщем, нет ничего удивительного что эти двое оказались в толпе рядом.

Было солнечное январское утро. Валивший всю ночью снег пушистым, белым полотном укутал скованную морозом землю. Яркий свет, отраженный от высоченных, по самые окна, снежных сугробов немилосердно бил в глаза.

Иван ждал, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Слухи о скором оглашении царского указа ходили уже давно. Да что там! В некоторых деревнях по соседству указ ещё осенью зачитали. Вот только ходили упорные слухи, что в деревнях барина Курочкина, что неподалеку, вороватые приказчики указ подменили. Почти вся добрая землица барину отошла. Всем окольным крестьянам было ясно как божий день – не мог царь такой указ подписать! Царь завсегда радеет о своих верных подданных. Где ж это такое видано, чтоб его именем такое непотребство творилось? И так малые земельные наделы урезались, да к тому же худшие обрезки общине выделялись! Царь он ведь милостив, понапрасну мужика забижать не будет. За дело, вестимо, накажет. Ну так оно и понятно! Какой же хозяин без строгости.

'Как бы у нас указ не подменили,' – с тревогой думал Иван. 'Эвон морду какую себе чинуша отожрал. Такой подменит и не поморщится. Общине соседской, вон только обрезки плохонькие пораздавали, все лучшее себе захапали, ироды. Эх, знал бы про то царь, уж он бы этому князю…' – Иван с силой сжал кулаки.

Все мужское население деревни стояло, переминаясь с ноги на ногу на трескучем морозе, растирая уши и дыханьем согревая мерзнущие руки. Наконец приехавший для оглашения манифеста чиновник поднялся на специально выкаченную для него телегу, развернул лист и прокашлявшись начал.

– Божиею милостию Мы, Николай Второй, император и самодержец всероссийский, царь польский, великий князь финляндский,…– начал зачитывать полный титул императора чиновник. – Объявляем всем нашим верноподданным…

Когда зазвучало имя царя, Иван тихо перекрестился, краем глаза отметив, как крестится спохватившийся кум.

Все. Казалось, все замерло. Даже ветер утих. Не скрипел под ногами снег, не шуршала одежда, не лаяли даже собаки. Деревня будто вымерла. Было что-то фантастическое в этой замершей в абсолютной неподвижности толпе

Иван не знал грамоты, не знал счета, не знал многих слов. Да и не нуждался в этом. Он вообще мало чего знал и видел. Вся его жизнь протекала вокруг родной деревни. Но сейчас он, как никогда ясно, понимал главное. Человек на телеге зачитывает его судьбу, судьбу деревни, судьбу всей общины. Будет ли село жить сыто и привольно или ему предстоит тяжелый труд в бесплодной земле с голодными зимами. Иван весь превратился во внимание. Затаив дыханье, почти не дыша, он внимал каждому звуку. Сердце гулко билось в груди от жгучего желания навсегда запечатлеть каждое слово.

– …все общинные земли пользуемые оной (общиной) нашей волей милостиво закрепляются за общиной безо всякого выкупа. Общинные же лесные угодья определяются согласно следующему…

Дальше Иван не расслышал, хотя и стоял в первом ряду. Толпа зашевелилась, зашумела, все переспрашивали друг у друга, верно ли они разобрали.

– Иван, так что же это? И вправду землица вся наша? – спросил дядя толкая его рукой в бок.

– Тише ты, не слышно ничего, – оборвал его Иван.

– Ваня!

– Да, правда-правда. Тетеря глухая ты! Оглох чтоль?!

– Ты как с дядей разговариваешь?!

– Дядь, Федор ты, конечно меня прости, – тут же сменил тон Иван, – но нельзя же так! Послушать-то дай государева человека, чай царский манифест читает!

Подождав пока загомонившие крестьяне успокоятся, государев человек продолжил.

– Общинные недоимки в пользу казны милостиво нами прощаются, с чаяньем впредь такому не повториться…

Что тут поднялось… Толпа не умолкала минут двадцать. Даже староста позабыв о своих обязанностях, о чем-то радостно говорил с сыновьями. Только чиновник застыл на телеге со скучающим видом. Очевидно, наблюдать такую картину ему было уже не впервой. Вот и не стал понапрасну рвать глотку в попытках угомонить разошедшуюся толпу. Наконец толпа начала успокаиваться.

– …Выказавшему желание выйти из общины, – продолжил чиновник, – оная обязана не позднее чем через три месяца выдать землю, согласно среднедушевому наделу, определяемому старостой или комиссией. Оный крестьянин становится частным лицом с правом покупки и продажи земли…

– Ваня, так что же это делается…

– Дядь, богом прошу, замолчи. Дай послушать, – но послушать Иван уже не смог. Поднявшийся в толпе шум не давал разобрать ни слова из надрывающего голос чинуши.

-…Такова воля наша. Быть по сему.

Управляющий слез с телеги, но бросившиеся к нему мужики тут же обступили его.

– А ну, ша! – отмахнулся он. – Грамотные в деревне есть?

– Осип. Осип, – послышалось со всех сторон.

– Значит так. Осип, поедешь со старостой в город к главному управляющему государевыми угодьями в уезде. Он бумагу составит на общинные земли.

– А можно…

– Нельзя! Мне в другую деревню надобно. Вас много, а я тут один, – и усевшись в сани хлопнул извозчика по плечу. Двойка лошадей резво сорвалась с места и на рысях вылетела вон из деревни.

– Тьфу, едрить его кочерыжку! – сплюнул приземистый мужичек в стеганном тулупчике.

– Да, ну и хрен с ним, Осип! Гуляем! – хлопнув того по плечу радостно заорал кум Ивана.

– Не тебе ж завтра по утряни с перепою в город ехать, – хмуро убирая тяжелую руку с плеча, буркнул он. И тут же непоследовательно добавил. – А-а, где наша не пропадала! Гуляем! – лихо сдвинув шапку вперед и хлопнув себя руковицей по ноге, быстро развернулся и чуть не бегом бросился к своей избе.

– О, так бы сразу и говорил! – захохотали мужики. – Ты, Федор, – обратился седой, но ещё крепкий крестьянин к Ваниному дядьке, – проследи, чтоб по утряни и впрямь Осип со старостой уехали. Хоть как, но в сани их посади. Если только тебя никто не перепьет, – добавил он расхохотавшись.

Смех был радостно подхвачен всеми присутствующими. Перепить Федора, считалось невозможным. Последние попытки победить могучего усача оставили уже бог весть сколько лет назад.

Веселье в Степанчиково развернулось размашисто, шумно и на широкую ногу. Вечно прижимистые крестьяне, разом позабыв природную скупость тащили из закромов праздничные запасы. Не обошел вниманием праздник и поголовье птицы, с мелким, рогатым и не очень, скотом. Какой же праздник без мяса? И конечно, не обошлось без драки. Ну скажите, какая же пьянка на все деревню без доброй драки стенка на стенку? Драчунов дружно поддержало все мужское население деревни, чтобы потом, утирая разбитые в кровь губы, с веселым смехом узнавать у друг друга из-за чего весь сыр-бор. А затем, хотя никто его и не звал, пришло тяжелое, похмельное утро.

Для Ивана, как впрочем, и для большинства жителей села, утро началось с истошного крика с улицы, который был всеми демонстративно проигнорирован. Вскоре крик повторился с утроенной силой. Иван поднял голову и застонал. Перед глазами все плыло, голова трещала, во рту пересохло. Крик не прекращался, превратившись в сплошной поток ругательств.

– Что же ты творишь, ирод окаянный! Дубина стоеросовая! Федор, хватит меня по снегу катать! Тебе говорю! Федор! Федор! – крик прекратился. – Ну, все, сейчас лошадь запрягу и поеду, – уже тише добавил Осип.

Да, у дяди незабалуешь, допив ковш воды и снова укладывая голову на стол, с улыбкой подумал Иван, снова проваливаясь в угар пьяного сна.

* * *

– Кузя, вставай… Кузя… – нежный, но настойчивый голос, наконец, достучался до адресата и выдернул его из крепкого сна о чем-то очень приятном, о чем он тут же забыл, едва уселся на кровати.

– Ну, вот такой сон испортила! – спросонья недовольно в голос сказал муж.

– Тшш! Детей побудишь! – горячим шепотом ответила жена.

Посидев ещё минуту на кровати в тщетных попытках вспомнить, что же он видел во сне. Кузьма откинул одеяло с ноги и поднялся. Почесавшись и потянувшись, Тимохов захватил курильные принадлежности и вышел из комнаты.

– Здорово Макарыч, – закуривая на площадке бросил он выглянувшему соседу.

– Здоров будь, Кузьма, – сладко зевая ответил тот которого назвали Макарычем, накинул тулуп, вставил ноги в валенки и тоже вышел на площадку. – Захворать не боишься, босиком-то?

– Не дрейфь, Макруха! Живы будем не помрем! – Глубоко затянувшись и выпустив струйку дыма к потолку, Кузьма обратился к другу. – Не забыл? Сегодня начальство на завод приезжает. Велено всем в чистое вырядиться, да вести себя примерно, или на улицу выкинут к хренам собачьим безо всякого жалования, – сквозь зубы сплюнул на некрашеный дощатый пол рабочий.

– Ага! Это они могут, – охотно согласился Макар. – Ладно, зябко здесь. Как будешь готов, стукни в дверь – вместе пойдем.

– Добре, Макар.

Кузьма в последний раз затянулся, на мгновенье прислушался к разрывающему ночную тишину заводскому гудку и вернулся в комнату. 'Действительно зябко. Зато проснулся. В тулупе и валенках на площадке и заснуть можно.' Подумал он.

– Ну, что стоишь! – горячим шепотом прикрикнула на него жена. – Ты есть то будешь?

– А как же! – встряхнув головой и прогоняя так некстати лезущие в голову мысли ответил Кузя. – Каша опять постная? – но увидев полный грусти взгляд любимой жены тут же с улыбкой добавив, – не беда, была б еда! – и принялся за обе щеки уплетать кашу с хлебом. – Детям оставь, – на мгновенье оторвавшись от своего занятия бросил Тимохов, видя как Светлана потянулась к молоку. – Чай закончился? Воды теплой подай.

– Все пора собираться! – тихо охнув подскочила ненадолго задремавшая Светлана. – Вот обед. Хлеб с маслом. Масло последнее. Чай тоже ещё в среду весь вышел. Так что деньги получишь, сразу домой иди. Зиновьевым ещё двадцать копеек за крупу должны. А Михеевым пятнадцать за хлеб. Никуда не заходи. Макара не слушай, он тебя хорошему не научит. В кабак ни с кем не ходи, – застегивая тулуп спешно давала последние наставления жена.

– Ладно, будет тебе учить! – взяв Светлану за плечи и немного отстранив, глядя в красные от недосыпа (или слез?) глаза сказал Кузьма. Затем быстро обнял и вышел на коридор.

– Макарыч, выходь! – стукнув кулаком соседу в дверь он не спеша принялся спускаться по лестнице. Несмотря на недавний завтрак живот голодно урчал и, очевидно, не отказался бы еще от пары таких же порций.

– Ага, уже, – на ходу запахиваясь, вылетел сосед. – Успеваем?

– Первый гудок недавно был. Успеем.

– Сегодня б лучше без опозданий. Получку ещё урежут под это дело. Дальше шли молча, берегли дыхание. Второй гудок застал их врасплох.

– Вот, сучий потрох! Что ж так рано, пол пути ещё не прошли! Бежим, а то не успеем!

Чем ближе Макаров с Кузьмой подбегали к строящемуся заводу, тем больше встречали, таких же как и они спешащих на завод людей.

– Что за…! Наверняка опять, второй гудок раньше дали. Вот …! – не сбавляя ходу выругался Макаров и оказался прав.

Быстро строящийся Обуховым и Путиловым завод, уже частично вступил в строй. Вторая партия заказанных из Англии станков уже прибыла и монтировалась рабочими в две смены. А первая уже вовсю работала направляемая руками умелых Златоустовских мастеров. Однако квалифицированного персонала катастрофически не хватало. Одних старых мастеров, перевозимых в Петербург с семьями, явно было недостаточно. Вот и нанимали рабочих, откуда только могли. Впрочем, с неграмотной рабочей силой, точнее, с её количеством, проблем не возникало. Отмена крепостного права разом выплюнула из деревень огромное количество нищих крестьян отчаянно ищущих счастья в городе. Вот как раз к таким крестьянам и относились недавно взятые на работу наши Кузя с Макаром. Идти им было особо некуда, образования никакого, случись с ними что или захоти они уйти, и на их место можно было легко набрать десяток таких же. Впрочем, на условия работы, привыкшие к тяжелому труду деревенские парни, не жаловались. Как не сильно жаловались и на нищенское жалованье– жили хоть и бедно, но голодать, как у себя в деревне, не приходилось. А завод развивался и рос не по дням, а по часам, питаемый безудержной энергией собранных инженеров-энтузиастов, организаторским гением Путилова, конструкторскими решениями Обухова и, конечно, каторжным трудом недавних крестьян. Со дня на день должна была произойти первая тигельная плавка и завод, в будущем названный в честь одного из своих создателей Обуховским, начинал свою жизнь.

Отметившись у управляющего, Кузьма с Макаром отправились к своим, ещё только устанавливаемым станкам. За монтированием недавно прибывших английских станков, семь часов прошли как два дня. Наконец работы бригады были прерваны перерывом на обед.

– Надеюсь не приедет сегодня начальство-то, – блаженно рассаживаясь на лавке в столовой ни к кому не обращаясь бросил Тимохов.

– Ха! Да уже с два часа как прикатило! – бесцеремонно влез в разговор незнакомый вихрастый рабочий с другой бригады. – Заперлись на втором этаже в кабинете и сидят. Два адъютантика каких-то молоденьких из Морского министерства, да Обухов с Путиловым.

– Ну так может поговорят и отстанут?

– Мечтай! Молоденьким все выслужиться надо, найти что-нибудь. Ползавода оббегают, ноги в кровь собьют, а что-нибудь да найдут, – со знающим видом добавил рабочий не забывая уплетать хлеб с луком. – Ого, с маслом! Богато живешь! – увидев извлекаемые Кузьмой бутерброды и не прекращая жевать, оборонил вихрастый. – Небось непьющий?

– Пьющий если нальешь, – хитро улыбаясь и не отвлекаясь от бутербродов жидко смазанных маслом отвечал Кузьма.

– Ишь ты какой, – цокнул языком вихрастый. – Айда в кабак как деньги получим?

– Да, Кузьма, пошли! – подключился в разговор, молчавший до этого Макар.

– А вот как деньги получим, так и посмотрим!

– Все-то ты так, Кузьма. Все в дом да в дом тянешь, – подключился другой рабочий бригады.

– Да ты б видал, какая у Кузьмы жена! Огонь!– с веселым, немного грубоватым смехом, подхваченным остальными участниками беседы, ответил за Кузьму Макар.

Рабочий день, на новом, спешно строящемся заводе был установлен в четырнадцать часов. Начинаясь в пять утра и заканчиваясь в восемь вечера, он был разбит на два равных промежутка с полудня до часу дня. Самыми тяжелыми и аварийными были последние два часа перед концом работы. За все долгие двенадцать часов напряженного труда, не происходило столько несчастных случаев и происшествий как в эти самые злополучные два часа. Уставшие работники получали увечья зазевавшись у небезопасных станков, расшибались срываясь с лесов опутавших высокие стены на только достраивающихся местах завода… А потом уставшие и обессилившие, вынужденные проводить в заводских стенах по пятнадцать часов в день, они приходили домой. Ели, спали и снова шли на завод. И так шесть дней в неделю, кроме воскресенья, единственного выходного.

– Смотри, начальство идет. Смотри, – поворотом головы указал на пробирающихся по заводу богато одетых господ Макар.

По просторному заводскому помещению шли Путилов с Обуховым, почтительно отвечающие на вопросы гостя. За ними на почтительном расстоянии шли с десяток человек свиты, то и дела зажимающие нос, морщившиеся и чихающие от пыли.

Беседующий с заводским начальством господин не отличался крепким сложением, однако был довольно высок и красив. Не производя, правда, при этом впечатления пышущего здорового человека. Хотя бледное лицо, уставшие глаза и высокий лоб придавали ему некую утонченную аристократичность. Только стрижка и чисто выбритое лицо выбивались из образа – короткие стрижки в моду ещё не вошли.

В отличие от топтавшихся позади мелких чинов, шедший первым адъютант грязи и пыли как будто не замечал. Он увлеченно разговаривал с Обуховым… и доувлекался.

– Вот …!!! – споткнувшись о положенный на полу кирпич сочно выругался до этого внимательно слушавший Обухова адъютантик. – Долбанные кирпичи! – закончил он и тут же извинился. – Прошу вас простить мне мою невоспитанность.

– Да что вы, – взмахнул рукой Путилов, – пустяки. Никто не сомневается в вашем великолепном воспитании.

– Как говаривал мне мой дядюшка, воспитанный человек тот, кто, споткнувшись о кошку, назовет оную кошкой, – с усмешкой ответил адъютантик.

– Что кирпичи делают посреди прохода? – обратился Обухов к подскочившему инженеру.

– Разметка для размещения креплений!

– Временно уберите. Мешают ходить, – распорядился Павел Матвеевич.

– Если нужны, пусть остаются, – тут же возразил адъютантик. И надо же Обухов тут же его послушался. – Всем смотреть под ноги, – перекрикивая шум завода, приказал он своим сопровождающим, – и высокое начальство пошло дальше

– Кузьма слыхал что бають? Говорят сам царь был!

– Лапшу с ушей сними. Разве ж цари так ругаются? Моряк!

– И то верно, – разочарованно вздохнул Макар.– А так царя увидеть хотелось…

Подходившее к концу рабочее время принесло не ждущим ничего хорошего от начальственного визита рабочим, целый букет приятных сюрпризов. Все началось с прозвучавшего почти на два часа раньше гудка и закончилось пламенной речью Обухова. Объявившего о сокращении рабочего дня на злополучные два часа и вместе с тем о вполне солидной прибавкой к жалованью. Также Павел Матвеевич упомянул о начинающемся наборе рабочих на вторую смену.

– Сам государь отметил важность нашего завода, почтив нас своим присутствием, – торжественно объявил он собравшимся рабочим.

– Ну! Что я тебе говорил? – ткнув локтем в бок, победно сказал Кузьме Макар.

– Да. Макар Макарыч, наши вам извинения, – шутливо поклонился другу Кузьма.

Вскоре, получив долгожданное жалованье, рабочие разбрелись кто куда. Кузьма, шутками отделавшись от зазывающих в кабак друзей, как всегда отправился домой.

– Встречай мужа, с подарками, Светка! – шумно вваливавшись, в комнату заорал Тимохов. – Принимай, – накидывая расписанный причудливыми узорами платок, на плечи любимой жене довольно сказал Кузьма. – Ну повертись, повертись! Дай полюбоваться! – хохоча скомандовал он жене.

– Колька, подь сюды. Молодец, мужиком растешь! Держи две копейки. Дарю. Вот всем по леденцу, – доставая из кармана четыре петушка на деревянных палочках протянул он радостно взвизгнувшей детворе. – Что смотришь Светка? Праздник у нас! Прибавку дали, – сказал Тимохов и высыпал медную мелочь на стол. – Сказали теперь всегда рупь семьсят пять давать будут. Накрывай на стол по праздничному, потом рукав пришьешь, – отбирая у жены порванную на работе одежду весело говорил Кузя. – Ну что стоишь Колька? Как грамоте учишься? Не зря деньги на бумагу с чернилами переводим? Что отец Прокопий? Рассказывай, что нового узнал. Что молчишь? Леденец отобрать?

– Не бать, не надо, – шустро достал сосульку изо рта малец. – Сначала молитву учили. После всем классом библию читали. Отец Прокопий на меня поругался. Буквы то я узнаю, а вот как называются, не всегда припоминаю. Зато в счете меня батюшка похвалил и остальным в пример привел. А Матвеевы на то озлились и меня после школы взгрели. Ну я им тоже дал! А если б они меня догнали, я б им ещё дал, – с детской непосредственностью, удобно устроившись у отца на коленях, рассказывал про свои приключения в церковно-приходской школе старшой.

* * *

Возвращающийся из клуба Петр Данилович Красновский был мрачнее тучи. Слыханное ли дело! Молодой государь вознамерился превзойти своего славного предка, Петра Великого, по части государственных преобразований! Информация о затеянных им многочисленных прожектах и реформах, постоянно обрастающая новыми подробностями после каждой встречи закрытого клуба, была просто ошеломительной. Она по настоящему пугала Петра Даниловича. Особенно страшно эти разговоры смотрелись на фоне уже начавшейся земельной реформы, касающейся пока, правда, только удельных крестьян.

Для Красновского, лишь недавно пущенного в высший свет столичного общества, все было ясно как божий день. Ежедневно беседуя с достойнейшими людьми из различных министерств, он без труда разбирался в текущей ситуации. Петербуржский свет ожидал новых свобод и либерализации общества (в первую очередь, конечно, дворянского), отмены старых притеснений. А вместо этого, свет, столь радостно приветствовавший взошедшего на престол, совсем ещё юного императора, получил никому не нужные реформы и новые, ещё большие притеснения. А молодой государь всерьез увлекся преобразованиями и реформами. Теми самыми реформами, которые, как известно, ведут только к переменам и неизбежному бардаку. По крайней мере, Дмитрий Николаевич утверждал именно так, а причин не доверять столь уважаемому человеку у Красновского не было.

Последнее клубное собрание, однако, вместе с плохими вестями, принесло и радостные для любого здравомыслящего человека новости. Все эти соображения и проекты пока только витают в воздухе, не находя своего воплощения даже на бумаге, в отличие от совершенно неприемлемого решения земельного вопроса. Наши многочисленные сторонники в государственном аппарате, понимают всю пагубность затеянной государем спешки и, как могут, оберегают Россию от этого самодурства.

'Ну, скажите на милость, к чему такая спешка?' – горячо восклицая, рубил воздух ребром ладони Блудов на одном из собраний клуба. 'Однако же нет, несмотря на значительные недоработки и, как следствие, связанное с этим, вполне разумное и даже вызывающее мое искреннее профессиональное уважение, сопротивление аппарата,' – Блудов поклонился в сторону неизвестного Петру Даниловичу чиновника. 'Несмотря на все это, работа идет самым полным ходом. Упорству и энергии государя можно было бы позавидовать, будь она направлена в верное русло. Но нет, все его устремления сконцентрировались на достижении каких-то одному ему видимых ценностей! Да без десятка другого обсуждений на разных уровнях и в различных инстанциях, такие проекты просто опасны!' – воскликнул Блудов. На последней фразе его голос дрогнул и сорвался на фальцет, однако никто не улыбнулся. Серьезность момента просто не располагала к веселью. Убедившись, что все его внимательно слушают, Дмитрий Николаевич продолжил, – 'Конечно, наше обсуждение несколько затянется. Возможно даже на несколько лет. Но зато подготовленный в нескольких томах проект будет учитывать всевозможные случайности ЗАРАНЕЕ нами рассмотренные!'

'А политическая и социальная подоплека такого проекта?' – возмущался действительный тайный советник Павел Павлович Гагарин. 'Тут ведь до волнений бывших помещичьих крестьян всего ничего то осталось!' – защищал свою работу в Главном комитете по крестьянскому делу он. ' Это кому же понравится, что одних справедливо и милостиво освободили и наделили землей, а других не просто освободили, но и одарили сверх всякой меры безо всяких на то причин?' – не знало предела возмущение действительного тайного советника.

'Ах, как хорошо сказано,' – думал Петр Данилович, как все собрание полностью разделяющий данную точку зрения. 'Именно что одарили без меры и без всяких на то причин! Уже за само освобождение сиволапый крестьянин должен в ноги нам кланяться!'

'Нет, конечно, находятся глупцы утверждающие, что данный проект весьма своевременен и спешка в полной мере оправдана,' – продолжал Павел Петрович. 'Но давайте вспомним, кто из достойных нашего общества людей на этом настаивает?'– обратился с вопросом к притихшему собранию князь. 'Да едва ли не только Великий Князь Константин с некоторыми своими сторонниками,' – самым приятным для присутствующих образом подобрал им ровню действительный тайный советник. 'Впрочем, с чего бы ему и не отстаивать этот проект с его настолько либеральными,' – это слово князь почти выплюнул, – 'взглядами? Проект, так давно переданный в канцелярию на рассмотрение, что о нем уже все успели позабыть. И если бы сейчас он по какой-то нелепой случайности не попался государю на глаза, кто знает, вспомнили ли он нем когда-нибудь?' – здесь князи бросил взгляд на Управляющего Его Императорского Величества Канцелярии.

'Ума не приложу, как проект попал в руки государю!' – тут же подскочил со своего места Блудов не желающий уступать неформальное лидерство в клубе. 'Я лично проверил это вопиющее безобразие и доподлинно установил, что проект из архива был вынесен по запросу государя уже через две недели после оглашения будущего манифеста. То есть, вынесен только тогда, когда удерживать проект в архиве уже не было никакой нужды.'

'Согласитесь это, по меньшей мере, странно, граф' – задумчиво протянул Павел Павлович…

– Приехали, барин, – прервал воспоминания Петра Даниловича извозчик.

Расплатившись, раздосадованный своими мыслями Красновский привычно зашел к себе домой.

– Петр Данилович, – услужливо снимая с плеч барина тяжелую соболью шубу, говорил слуга, – не хотите ли чаю? Или может бразильский кофей подать? Все как вы любите, со свежевзбитыми сливками и английским сахаром, – переобувая сидящего на специальном стуле Красновского, угодливо рассыпался в предложениях слуга.

– Давай кофе, Мишка. Устал я сегодня очень.

– Сей момент, – тут же ответил Михаил и повернув голову глазами отправив тут же упорхнувшего сынишку на кухню.

Проследовав в просторную гостиную Петр Данилович занял свое любимое кресло перед камином, скинул домашние туфли и протянул ноги к огню.

'А не поехать ли за границу, отдохнуть? Умотала меня эта работа. Столько треволнений и переживаний! То ли было когда крестьяне по старинке работали на своего барина,' – предавался мечтам Красновский. 'Эх какое времечко было! Не то, что теперь! Теперь крестьянин обрабатывает землю, да ещё и злится что аренда для него неподъемная, да земля раньше его была!' С содроганием вспомнил он недавний бунт в одной из бывших его деревенек. Хорошо, что товарищ губернатора был его старинным приятелем. Быстро подошедшие войска не дали распространиться беспорядкам. Но неприятный осадок, вызванный пугающими известиями, в душе Петра Даниловича сохранился.

'А и вправду. От всех этих переживаний стоит отдохнуть. А что как не Париж с его прелестными француженками и хрустом французской булки способно доставить истинное удовольствие настоящему аристократу?' – мысленно перенесся во Францию Петр Данилович.

Наконец принесли кофе. Расторопный Мишка быстро расставил вазочки с печеньями на столе и, чтобы не мешать, отошел немного в сторону, готовый впрочем, подскочить по первому слову.

Вволю набаловавшись песочным печеньем, пирожными и сладостями, так любимыми Петром Даниловичем к кофею, он подобрел.

'Стоит ли беспокоиться когда такие уважаемы люди, безусловно радеющие на благо России, взялись за работу,' – сыто думал Красновский. 'Тем более теперь, когда я перечислил необходимую сумму на счет в банке,' – здесь Петр Данилович недовольно поморщился. Воспоминания о том как ему пришлось расстаться с баснословной суммой в тридцать тысяч рублей приятным не относились. 'Но раз уж для такого дела… Ну и черт с ним, с деньгами! Быть принятым в высшее общество стоит и больших денег.'

Глава 12. Надо – женимся.

– Николай, ну пойми же ты, наконец! Государь не может править без жены, – в который раз завел свою пластинку дядя. – Тебе нужен наследник. Да и, в конце концов, никто тебя не неволит, – 'А как это интересно называется?' – чуть не вырвалось у меня. – Одно дело жениться и совсем другое, мы же все понимаем. Фрейлины… Дело молодое, – дядя изобразил на лице понимающее выражение и подмигнул.

Ну да, один раз с дамой застукали (ну да мы и не особенно-то и скрывались), теперь весь мозг ложкой выедят. Чайной. А вот был бы женат, и намекнуть побоялись бы. Парадокс, – подумалось мне.

– Ну, сам посуди, у многих императоров любовницы были. И императрицы не очень-то и возражали, – положив руку мне на плечо, привел ещё один аргумент в пользу скорейшей женитьбы Великий Князь Михаил. – Ну, это конечно, если приличия соблюдались, – подумав, уточнил он. – И отношения у супругов были не очень, – добавил он ещё немного погодя.

– Ладно, – буркнул я. – Достали вы уже меня с дядей Николаем и маменькой. Дайте подумать.

– Да что тут думать, всего пара невест в Европе на выданье, – удивился Великий Князь.

– Дядя, вот только не надо меня учить! – разозлился я, стряхивая его руку с плеча. – Все. Разговор окончен. После сообщу о своем решении.

– Уж больно резок ты стал в последнее время, Николай, – недоуменно глядя на меня протянул Михаил. – Хотя, конечно, тяжело так рано трон принять, – наткнувшись на мой взбешенный взгляд, тут же сбавил обороты Великий Князь.

Разговор сам собой стих, спустя пару минут дядя Миша наконец оставил меня в одиночестве, и я предался жалению себя любимого. Нет ну, правда, сколько уже можно. Что ни разговор с близким родственником так все о женитьбе! Сговорились они там все что ли? Хотя да, конечно же, сговорились. Вон даже брата Сашку подключить пробовали. Забавно было наблюдать за его неуклюжими попытками свести разговор на эту тему. Беседу он начал так издалека, что я вынужден был бы невольно восхититься его терпением. Если бы, конечно, мы добрались до сути вопроса. А так, я легко ушел от обсуждения, как только понял, к чему ведет затеянный братом разговор. Действительно, проговорив ни о чем целый час можно безо всяких подозрений уйти, сославшись на важные государственные дела, не терпящие отлагательств. Тем более что таких у меня всегда хватало.

Впрочем, жениться мне все равно придется, это я понял уже давно. И судя по все возрастающему напору родни, чем раньше я это сделаю, тем лучше. Нельзя сказать, что я об этом раньше не думал. Думал. Читал 'дневник', перебирал в уме кандидатуры… но так до конца и не определился.

Итак, какие у меня есть варианты? Ну, по любви, как я уже понял, императоры не женятся. Нет, конечно, если потом в жену влюбишься – хорошо. Ну а нет, так нет. Можно, конечно сказать, что известная доля выбора была, но… Закон о престолонаследии, недвусмысленно запрещающий брать в жены девушек неравного себе положения, накладывает некислые ограничения на эту самую долю. Так, например, я могу выбирать невесту из всего нескольких царствующих домов. И как легко догадаться, там не так уж много девушек подходящего возраста и тем более приятной внешности.

Вообщем весь мой выбор состоял всего из двух вариантов. Либо принцесса Дагмар дочь короля Дании, либо Луиза дочь Британской королевы. Остальные кандидатуры по вполне понятным причинам не рассматривались. Мало того, что толку от какой-нибудь прусской невесты было чуть (этих герцогинь там сейчас до черта), так ещё могли возникнуть вполне логичные осложнения со стороны Англии и Франции из-за возможного союза. Шведскую принцессу … я взять в жены не мог, так как это глубоко бы обидело датчан, с которыми уже шли предварительные переговоры. О русской невесте я вообще даже думать не хочу. Нет, не в том смысле, что русские девушки мне не нравятся. Наоборот! Помнится, настоящий Николай имел тайную влюбленность в дочь князя Милютина, красавицу, между прочим. Но вот жениться на русской… мало того, что мои дети будут лишены всяческих прав на трон, так ещё и жену со свету сживут. Нет ничего страшнее женской зависти, освященной молчаливой поддержкой всего общества. Кстати надо будет закон этот самый о престолонаследии хорошенечко подправить, лет через N-надцать, когда на троне буду уверенно сидеть. Не хочу, чтобы мои сыновья теми же проблемами мучались. Установлю главное требование – крепкое здоровье и способность родить наследника. А там сами как хотят, так и решают. Хотят в России жен берут, хотят за границу едут… Стоп! Что-то меня не туда занесло.

Итак, выбирать придется из двух невест. Обе довольно хороши собой, отметил я, быстро припоминая доступные в дневнике черно-белые фотографии. И обе, как показали исторические события моего мира, больших выгод для России не принесут. Свадьба с Дагмар делает нас с Данией союзниками. Только вот всего через год состоится война в которой Пруссия здорово потреплет датчан, и мне об этом известно. Как известны и последствия этой войны для России – вечно плохие отношения с Германией, ведь Дания ко времени скорой войны будет нашим союзником. А нам оно надо вешать себе на шею эти проблемы? С другой стороны женитьба на Луизе, тоже ничего сильно хорошего нам не дает. Как с Британией конфликтовали, так и будем конфликтовать. Разве что отношения чуточку потеплеют. Хотя при здравом размышлении этого нам и надо. У меня ведь какие планы на ближайшие двенадцать лет? Сидеть и не высовываться! Ну, разве что кочевые племена киргиз с туркменами и узбеками в Средней Азии погонять. Бухара, Хива, Кокандское ханство… Они сами чуть ли не в руки упали, настолько превосходство русских солдат над местными было велико! Нам даже выгодно немного притормозить экспансию. Все равно её плодами мы сейчас воспользоваться не можем. Впрочем, как и Британия не может захватить намного больше захваченного в нашей истории. Далеко-с. И не только от Туманного Альбиона далеко. От моря. Как войска снабжать, порядок в колониях поддерживать в такой дали от метрополии? Вот то-то и оно.

А да, чуть не забыл! Кроме всего прочего я узнал из дневника, что Луиза, в отличие от большинства английских принцесс, не была носительницей гемофилии. Вопрос о её генетическом здоровье представлял для меня огромную важность в связи с тем, что такого наследника и сына, какой был у последнего российского императора, мне и даром не надо.

Мне удалось выяснить этот столь важный для меня факт из тотального увлечения двадцать первого века, заключавшееся во вскрытии захоронений и ковырянии в ДНК давно умерших людей бог знает с какими научными целями. Как оказалось не такими уж и бесполезными, для меня по крайней мере. Вообщем благодаря безвестным ученым, я точно знаю, что генетический сбой на Виктории на Луизе не отразился.

Ладно. Значит, на данный момент лучше, чем Луиза невесты не сыскать. Срочно передам новость в МИД пусть отправляют соответствующие запросы – ну им виднее как это все делается. А я пока сейчас ей письмецо какое-нибудь личное напишу. Желательно со стихами…. Кстати, тут все просто, не могло в Англии хороших поэтов в двадцатом, ещё будущем веке не быть. Вот что-нибудь хорошее оттуда и спионерим…

Я откинулся на спинку стула, окончив письмо в котором пылко признавался о том, что уже давно тайно мечтаю, о нашей будущей встрече. Мечтаю с тех пор, как только мне попался на глаза её портрет. После чего я, не откладывая дела в долгий ящик, объявил о выборе невесты родным и распорядился запустить обычный в таких случае механизм согласований и утряски деталей.

* * *

Я стоял у высокого окна своего кабинета, давно ставшего мне привычным и даже родным – столько времени в нем я проводил. Держалась безветренная морозная погода и медленно падающие с неба, кружащиеся в беспорядочном хороводе снежинки заставили навевали на меня чувство легкой хандры.

Шел первый день февраля 1864 года от Рождества Христова по новому, недавно принятому в Российской Империи новоюлианскому календарю. Моим монаршим указом 19 декабря стал последним днем 1863 года. Ложившиеся спать в тот день балагуры шутили, что империя как один косолапый зверь с которым её постоянно олицетворяют, на две недельки завалится в спячку. Что впрочем, не помешало им отметить новый год, исправно празднующийся ещё со времен Петра Великого. Причины побудившие меня принять именно новоюлианский календарь просты и очевидцы, как очевидна нужда устранения разрыва в датах по григорианскому календарю во многих западных странах и юлианскому в России. Новый же календарь удовлетворял всем требованиям, которое можно было бы пожелать. Он был ещё более точен, чем григорианский, являясь продолжением нашего 'родного' православного календаря. Таким образом меня трудно было обвинить в бездумном преклонении и копировании всего европейского, а результат был достигнут. Правда лет через 400 разрыв между календарями снова появится…, но уже не по вине нашего более точного календаря.

Я стоял и вспоминал два прошедших месяца, с трудом подавляя чувство глухого раздражения, постоянно сопутствующее этим неприятным для меня воспоминаниям. Я, наивный, думал, что после того как сильно меня торопили с выбором невесты, считай со свадьбой, сборы в поездку к нелюбимым мной островам будут начаты сразу же после оглашения родным моего выбора. Как же я ошибался! Мгновенно выяснилось, что честь и достоинство русского императорского дома может пострадать из-за такой спешки. Так что готовиться начали по всем правилам, долго и с расстановкой, слава богу, я в этом почти не учувствовал. Но этого 'почти' вполне хватило мне, чтобы осатанеть от приготовлений и что самое главное – я был практически не в состоянии заниматься своими делами. Меня постоянно дергали, мое мнение спрашивалось буквально по любому вопросу, а после его оглашения тут же оспаривалось, что доводило меня до медленного закипания. Неужели они не понимают, что мне полностью все равно даже на каком именно корабле я поплыву, не говоря уже о том, во что именно я буду одет сойдя на берег или какой мундир будет на мне на балу непременно организованном в честь моего приезда…

Но вот, наконец, последние приготовления к моему отплытию подходили к концу. Вещи были уложены, корабль готов, все необходимые распоряжения отданы. Даже матушка, наконец, кажется, определилась со всеми своими платьями.

Оставалась только одна нерешенная проблема. Висела она надо мной дамокловым мечом аж с ноября прошлого года. С памятного дня представления Манифеста об удельных крестьянах в Совете министров. Признаться меня поразила тогда та поддержка, которую я получил со стороны Николая Карловича Краббе. Военный министр, казалось бы человек вельми далекий от земледельческой тематики, с неожиданным знанием дела и незаурядным талантом оратора выступил в защиту моей идеи с освобождением крестьян без выкупа. Более того, свои аргументы он представил так ловко и умно, что не согласиться с ними было нельзя. Мне этот эпизод запомнился и после заседания я хотел встретиться с Николаем Карловичем наедине – поблагодарить его за оказанное содействие. Меня снедало любопытство, откуда адмирал так хорошо знаком с этой темой. Однако вскоре после заседания министр заболел и нашу встречу пришлось отменить. Позднее, занятый более насущными проблемами, я и вовсе и думать забыл про этот случай, списав все случившееся на энциклопедическую эрудированность адмирала, благо Николай Карлович действительно славился как человек глубокого ума и обширных знаний. Но вопросы, вопросы-то остались…

Откуда все-таки у Краббе такие познания в крестьянской проблеме, причем не профанские, которые можно выудить из газет и светских пересуд, а вполне конкретные и чрезвычайно глубокие? Почему у меня возникло такое чувство, что его речь и аргументы, представленные в Совете, давно продуманы и отрепетированы? Наконец по какой причине Николай Карлович поддержал мою точку зрения и по сути помог продавить Манифест, когда я заколебался под возражениями других министров? Он вполне мог этого не делать, и не сделал бы, был я уверен, если бы это не было ему выгодно.

И чем больше я думал над этим, тем больше приходил ко мнению, что мне надо лично пообщаться с морским министром по этому вопросу. К несчастью, загрузив себя другими делами, я длительное время не находил время, чтобы встретиться с адмиралом и поговорить по душам. Когда же я наконец это сделал, Николай Карлович не стал ничего скрывать. На мой прямой вопрос, он, в своей привычно-невозмутимой манере, неспешно ответствовал:

– Ваше Величество, ваш дядя, Великий Князь Константин Николаевич, уже давно продвигал в правительстве проект аналогичный вашему Манифесту. Не далее как 4 года назад, еще перед крестьянской реформой, он, насколько мне известно, лично пытался убедить Его Величество принять освобождение крестьян без выкупа. Ему это не удалось, Государь предпочел пойти на компромисс с помещичеством. Будучи долгое время сподвижником вашего дяди, в бытность его на посту Морского министра, и, что скрывать, его давним другом, я лично вносил подготовленный им проект на рассмотрение Государственного совета. Несмотря на то, что проект не прошел, я хорошо помнил его и когда вы только начали свое представление Манифеста, был убежден, что Вы обратили внимание на проект Константина и решили провести его через Совет.

Я признаться был ошарашен, однако объяснение адмирала все сразу ставило на свои места. Вопросы относительно Манифеста ушли сами собой. Зная о проекте дяди и участии в нем Краббе стоит ли мне удивляться, что морской министр в нужное время оказался, как говорится 'в материале' и не только поддержал, но даже дополнил мои соображения по крестьянскому вопросу? Однако сама ситуация мне категорически не нравилась. И Краббе, и Рейтерн были ставленниками дяди Константина и, как я убедился, до сих пор поддерживали с ним весьма тесные связи. Конечно замечательно, что наши интересы совпали и Николай Карлович оказал мне содействие в нужный момент. Но, если эти интересы будут противоположными? Чью сторону займут мои министры? Мою? …Или дяди Константина?

Тут надо отдельно рассказать о моем дяде. С самого детства Великому Князю Константину была предречена морская карьера. Такова была традиция российского непотизма: все важнейшие посты распределялись среди членов Императорской фамилии. Он принимал самое деятельное участие в преобразовании русского парусного флота в пароходный. Он пересмотрел уставы флота, привлекая к этому лучших людей флота, сам лично рассматривал все поступавшие замечания, и сам написал несколько глав. Среди его ставленников были такие знаменитые люди, как Краббе, Головнин, Рейтерн, Гончаров, Писемский, Григорович, Максимов. И многие, многие другие.

В последние годы влияние Великого Князя сильно возросло. В деле освобождения крестьян ему принадлежала видная и почетная роль: он отстаивал в Главном комитете как принцип освобождения, так и вообще интересы крестьян против крепостнической партии. Яркие речи и либеральные настроения быстро выдвинули Константина Николаевича на первый план, заставив потесниться даже его брата-Государя.

Вершины своей карьеры Великий Князь достиг в 1861 году. Будучи назначенным наместником Царства Польского, Константин должен был успокоить разгорающееся волнение и замирить поляков. Но не смог, за что чуть не поплатился жизнью. Великий Князь был вынужден сдать свой пост и уйти в отставку.

Константин принял свое поражение тяжело и винил в нем не столько себя, сколько глупую и недальновидную, по его мнению, политику брата. Причем винил не в кулуарах, а прямо в центральной прессе. Понятно, что это так же не способствовало сближению братьев. Этим и объяснялась холодность в их отношениях в последние годы.

Возможно конечно причины были глубже… Детская борьба за родительское внимание, обоюдное болезненное честолюбие или же просто братья не сошлись характерами, не знаю. Я не копал так глубоко. Для меня это так и осталось тайной.

Важно было то, что пропасть, разделившая двух братьев, досталась по наследству и мне. На наших редких встречах дядя был безукоризненно вежлив, но в нем так и сквозила холодность, проскальзывая то во взгляде, то в голосе. В итоге сложилась сложная, да и что скрывать, опасная ситуация – рядом с собой я имел сильную личность, весомую в обществе, обладавшую значительными связями и мне не подконтрольную.

Так и образовалась проблема, к которой я долгое время не знал даже как подобраться. Откладывая её на 'потом', я в итоге дотянул до самого своего отъезда. Отплытие было назначено уже на следующий день, когда я понял: если я хочу поговорить со своим дядей в обозримом будущем – нужно сделать это сейчас. В общем, давно намечающийся разговор с моим дядей, Великим Князем Константином Николаевичем, состоялся в ночь перед моим отъездом на Туманные Острова.

Дядюшка встречал меня в парадной. После традиционных приветствий и объятий с поцелуями, как это заведено у близких родственников, дядя пригласил меня пройти в одну в его кабинет, дабы не беспокоить супругу. Александра Иосифна крайне тяжело перенесла последнюю беременность, и всё ещё была весьма слаба здоровьем.

Согласившись, я проследовал за Великим Князем через первый зал Приёмной в Парадный кабинет Константина Николаевича. Несмотря на бушующую за стенами дворца вьюгу, в кабинете было на редкость тепло и уютно. Массивный стол, с аккуратными стопками бумаг. Книжные шкафы с избранными книгами из библиотеки князя. Несколько картин моренистов на стенах. Не сговариваясь, мы одновременно заняли два кресла у потрескивающего дровами камина.

– О чем ты хотел поговорить, Николай? – начал разговор Константин, вольготно расположившись напротив меня. Он не спеша поглаживал свои роскошные бакенбарды, глядя на меня с лёгким прищуром.

– О подготовленном мной новом проекте крестьянской реформы. Она весьма перекликается с вашим старым проектом, тем самым который вы отстаивали в 61м, в Комитете, – сделал я первый ход.

– Вот как, – удивленно протянул Князь, делая вид, что ему сей факт неизвестен. Я же напротив, абсолютно точно знал, что Константин имеет полную информацию обо всем, что происходит во дворе благодаря своим связям. Это подтверждала и информация Игнатьева, который выяснил, что многие члены Кабинета весьма часто посещают Мраморный дворец.

– Я бы хотел, чтобы вы с ним ознакомились, дядюшка, – вынул я из принесенного саквояжа стопку плотных листов бумаги, прошитых бичевой. – Мне интересно будет услышать ваше мнение и оценка.

Князь настороженно посмотрел на меня, словно пытался прочитать по лицу мои мысли. Взяв со стола рукопись, он надолго погрузился в чтение.

Временами он недовольно хмыкал, часто надолго останавливался, видимо задумываясь. Я не мешал ему, терпеливо ожидая, когда он закончит. Только тихое потрескивание углей в камине и вьюга за окном не давали комнате утонуть в полной тишине.

Наконец Великий Князь отложил документы и устало откинулся на спинку кресла.

– Я не понимаю тебя, Николай, – сказал он наконец, тарабаня кончиками пальцев по подлокотнику кресла, – я конечно разделяю твое стремление к переменам, но не слишком ли быстро ты начал?

– У меня мало времени, дядя. Даже нет, не так. У России мало времени, – искренне ответил я. Признаться Константин угодил в больную точку, я и сам сомневался, не излишне ли гоню лошадей. Но я прекрасно понимал, что без первых решительных шагов я не смогу сдвинуть с места неповоротливую государственную машину.

– Быстро только кошки родятся, – отрезал Великий Князь, недовольно поглядывая на меня. – Ты посягаешь на Основы, на основы нашего общества! Своими идеями ты уже разворошил осиное гнездо, в которое не решались лезть ни твой отец, ни дед.

– Не преувеличивайте, дядя, я пока не сделал ничего, – начал оправдываться я.

– Не тешь себя иллюзиями, – прервал меня дядя, и, резко наклонившись вперёд, пристально посмотрел мне прямо в глаза – среди помещиков УЖЕ бурлит недовольство. Неужели ты не понимаешь тех рисков, которые несут твои начинания?

– Понимаю, – спокойно ответил я, выдерживая его взгляд, – освобождение наших крестьян без выкупа приведёт к неизбежным бунтам среди помещичьих. Будут гореть родовые гнезда, дворяне будут пытаться привлекать войска для подавления восстаний.

– Что значит 'будут пытаться'? – мгновенно вычленил нужный подтекст из фразы Великий Князь.

– То что касательства, подобного польскому я не допущу, – жёстко ответил я. – Если помещики не довольны – это их проблемы. Войска, чтобы давить крестьянские волнения я не дам. Крепостные должны и будут свободными. Бунты – да, их мы будем усмирять, но пока крестьяне не поднимают никого на вилы – трогать их я не позволю.

– Вот оно что, – откинулся на спинку кресла Константин, задумчиво оценивая меня взглядом. – А ты понимаешь, что это значит? – тихо спросил он.

– Против меня будет вся аристократия. Меня попытаются сместить или убить. Возможно, попробуют объявить сумасшедшим, дабы иметь повод отменить мои решения.

– Значит понимаешь, – Великий Князь отвел взгляд и задумчиво посмотрел в пол. – Знаешь Николай, – начал он, не поднимая взора, – я всегда думал, что знаю тебя. 'Умный, послушный мальчик. Он будет хорошим Императором'. Таким тебя всегда видел твой отец, таким видел я и остальные родственники… – здесь Константин снова замолчал, задумавшись. Спустя пару минут он поднял взгляд и пристально посмотрел на меня:

– А теперь выясняется, что ни черта мы не знали и не понимали. Расскажи мне чего ты хочешь?

– Чего я хочу? – тут был мой черед задуматься. – Я хочу, чтобы в страну вернулась справедливость. Разве справедливо, что несколько сотен тысяч живут в роскоши, а миллионы голодают из-за этого? – я развернул здесь заранее заготовленную и даже отрепетированную речь. Надеюсь, она не звучала слишком пафосно и по-мальчишески горячо. Суть же речи сводилось к попытке хотя бы немного уменьшить разрыв между дворянством и крестьянством, ну и хоть как-то облегчить тяжелую жизнь последних. Закончив свое пламенное выступление я откинулся на спинку кресла схватившись за стакан с глинтвейном и принялся пить, внимательно наблюдая за дядиной реакцией.

– Слышится мне в твоей речи сильное влияние французской коммуны, – задумчиво заметил великий князь. – И ещё этих немцев, Маркса и Штейна.

– А что в том плохого дядюшка, – улыбнулся я, – немцев мы ещё со времен Петра стали привечать и слушать. Да и что уж скрывать немецкой крови в нас с вами куда больше чем русской, разве не так?

– Так-то оно так, Николай, – с недовольством посмотрел на меня дядя. Видимо я задел не слишком приятную для него тему. – Но ты не забывай, что мы есть и будем семьёй русской, царской. По духу и по вере мы люди русские, православные.

– Я не это имел в виду, – увел я разговор в сторону от скользкогонационального вопроса, – суть моих слов в том, что идея здравая подлежит рассмотрению, не важно откуда её почерпнули. Немцы говорят правильно. В любом обществе есть борьба сословий и классов. Лишь положение Государя столь высоко, что ему чужды интересы любого сословия. Его ноша тяжелее и тягло больше чем у любого другого. Он ответственен за Всё что происходит в стране. Только Государь может быть источником высшей власти и высшего суда – он беспристрастен и потому справедлив. В России же, к моей глубокой скорби, царь стал лишь primus inter pares среди дворянства. Скажите дядюшка, вы ведь тоже считаете себя принадлежащим к этому сословию?

– Пожалуй… да! – кивнул Константин. Похоже с такой точки зрения он ситуацию не рассматривал.

– А ведь на самом деле, как представитель императорской семьи, к ним не принадлежите, – убеждал его я. – Ваше положение настолько же выше дворянского, насколько их – выше крестьянского и мещанского. Нам с вами надлежит заботиться о стране в целом, а не принимать навязанное нам представление о необходимости служению дворянскому сословию и защите его интересов.

– Ладно говоришь, – усмехнулся князь. Чувствовалось, что моя позиция ему понравилась.

– Считаю, – ринулся я ковать железо пока горячо, – что жалованная бабушкой нашей Екатериной Великой грамота дворянству от 1745 года развратила служивое сословие. Оглянитесь, дядюшка, оглянитесь, – с жаром продолжал я, – Разве вы не видите, что правит сейчас в России отнюдь не императорская фамилия? Чиновники имеют больше весу и силы чем мы с вами. Получая чины и титулы, они служат уже не за совесть, нет. Они служат за деньги. Слова же верность, честь, бескорыстие им, как мне кажется, и вовсе не свойственны. Этакое обязательно условие продвижение по службе – полное отсутствие совести.

– Положим я тоже вне в восторге от чиновной братии, – поморщился князь, – но ты мой мальчик всё же преувеличиваешь. Не так уж они и плохи. Да и заменить их некем.

– Отнюдь, – с жаром возразил я, – можно заменить, можно и нужно. Потому и готовится сейчас указ о земских собраниях.

– Слышал батюшка твой пестовал сию идею, – заинтересовался Константин, – говоришь уже указ подготовлен?

– Да, – гордо кивнул я, – и указ, и порядок избрания земских собраний и управ. Однако, – тут я замялся, дабы подобрать нужное сравнение, – чиновничество, как чующий загонщиков дикий зверь, стремится избежать этого. Оттягивают, разными уловками, всё далее и далее момент принятия решения.

– Вот как, – задумчиво молвил великий князь. – Меня это не удивляет. Но вижу я, ты большие надежды на земское представительство возлагаешь?

– Да, – кивнул я, – земство, будучи введено в Империи, способно разрушить два мифа, на которых и держится вся чиновная братия. Первый в том, что чиновники хорошо работают, а второй в том, что им не сыскать замену.

Константин заулыбался в ответ на это замечание. Мифы про чиновничество его развлекли.

– Дядя, скажу вам честно, у меня нет уверенности, что у меня удастся продавить необходимые для Империи законы в одиночку, – подошёл я к главной части разговора. –Признаюсь честно, уже сейчас мои начинания вызывают сплетни в коридорах власти. Почти в открытую говорят о моей молодости и незрелости, как главном недостатке. Мне необходимы союзники, разделяющие мои взгляды и обладающие мудростью и зрелым взглядом, которого мне признаться не достаёт. И на данный момент, единственный к кому я могу обратиться – это Вы.

Константин ничего не сказал, однако я почувствовал, что такое мнение ему лестно. Тем временем я продолжал свою пылкую речь.

– Только сообща мы, представители царской фамилии, сможем преодолеть сопротивление закостеневших в своём отсталом консерватизме чинуш. Я обращаюсь к Вам не только как родственнику, не только как уважаемому мной, умному и талантливому человеку, искренне верящему в Россию и её будущее, но и как опытному царедворцу и председателю ГосСовета. Мне необходима Ваша помощь, Дядя!

Затянулось длительное молчание. Великий Князь глубоко задумался, видимо просчитывая варианты ответа. Наконец он глубоко вздохнул и сказал:

– Хорошо, Николай. Ты меня убедил. Я буду помогать тебе настолько, насколько это в моих силах. Признаюсь честно, до разговора с тобой на многие вещи я смотрел под другим углом, но тебе удалось поколебать мою точку зрения. Идеи твои мне близки и я разделяю видение твоё в вопросах государственного управления. Посему, – тут он широко улыбнулся, – можешь на меня рассчитывать. Хотя я не совсем понимаю, чем практически я могу тебе помочь в данное время, ты сейчас весьма крепко держишь все нити власти, на мой взгляд, – добавил он.

У меня отлегло от сердца. До самого конца я не был уверен, что Константин не отделается от меня парой вежливых, и ни к чему не обязывающих, фраз.

– Мне необходима ваша помощь как председателя Государственного Совета, чтобы провести необходимые законы для способствованию земской, крестьянской и судебной реформе. Вы, дядюшка, обладаете несомненным влиянием и авторитетом чтобы способствовать этому. В силу того, что критика моих начинаний возрастает и главный упор в ней делается на мою неопытность, мне бы хотелось чтобы вы от своего лица представили эти законы.

– То есть ты хочешь, чтобы я выдал подготовленные тобой законы за свои. Я правильно тебя понял? – нахмурился великий князь, идея ему не понравилась.

– Отнюдь, это было бы не умно и не честно по отношению к вам, – возразил я. – Я передам вам лишь проекты законов, которые хотел бы провести в жизнь. И хотел бы, чтобы вы рассмотрели их, обговорили со мной возможные поправки, и, если идеи наши схожи, отстаивали их в ГосСовете.

Тут нужно сделать отступление. Я, зная несговорчивость своего дяди, его обиду на меня и мою семью, заранее провел кое-какую подготовительную работу. Чтобы заполучить столь ценный, пусть и своенравный кадр, можно было и попотеть. Дядя любит быть в центре внимания? Любит купаться в лучах славы? Мы ему это устроим! Устроим так, что мало не покажется! Будет у нас продвигать самые что ни на есть либеральные реформы, потому что как оказалось большинство из запланированных мной преобразований уже разработаны и проработаны его сторонниками. Мое честолюбие легко перетерпит, если слава, а вместе с ней и прочие неприятности, достанутся моему дядюшке. Кстати, будет моей подушкой безопасности, так сказать. Первый будет принимать удары всяческих консерваторов и бомбистов, а заодно возглавлять умеренных либералов. Короче – то что надо. А я буду весь такой в белом одергивать его, если что-то будет уж слишком. Видя, как загорелись глаза Константина, я понял, что попал в точку.

– В этом ракурсе я не имею ничего против, – пожал плечами Константин. – Одно дело выдавать чужие проекты за свои, и совсем другое совместно работать, деля риски и ответственность, – сказал он, мягко улыбаясь.

– Конечно, дядюшка, – согласился я, внутренне ликуя. Главная задача беседы удалась, согласие Константина на содействие получено. Теперь было переходить к конкретике.

– Кроме того вы имеете значительное влияние при дворе и в кабинете министров. Как вы знаете, я на следующей недели отправляюсь в Англию, дабы заручиться согласие королевы Виктории на бракосочетание с одной из её дочерей. На это время я бы хотел, чтобы вы замещали меня, как Председателя Кабинета. За предстоящую неделю я предоставлю вам полную информацию по всем законом, разработанным и предложенным мною к рассмотрению. Хотел бы, чтобы мы согласовали их и во время моего отсутствия вы внесли их на рассмотрение Кабинета и ГосСовета. Великий князь постучал кончиками пальцев по подлокотнику кресла.

– Хорошо. Что-нибудь ещё? – наконец согласно кивнул он.

– Да, – улыбнулся я, – у меня есть еще несколько предложений…

Глава 13. Альбион который туманный.

Погода Туманного Альбиона ни на йоту не обманула моих ожиданий. Остров встретил меня в точности как я себе и представлял. Классические туманы, мелкий противный дождик и пробирающая до костей сырость. В общем, вполне обычная весенняя английская погодка.

Утром 23 февраля наш фрегат причалил в Грэвзенде и, при пушечной пальбе, мы сошли на берег. Я был в морском мундире, с полными регалиями, включая орден Андрея Первозванного, св. Анны и Белого Орла. Встречала нас внушительная делегация высокопоставленных лиц, во главе с принцем Великобританский, герцогом Эдинбургским, Йоркским, граф Ульстерским и Кентским Альфредом Эрнстом Альбертом, вторым Августейшим сыном королевы Великобритании и Ирландии Виктории I Александрины и принца Саксен-Кобург-Гот Альберта Франца Августа Карла Эммануила. Это его так мне представили. Боже, а я то думал, что все эти павлиньи кривлянья с титулами ушли в прошлое. А, нет, оказывается, дипломатический ритуал – вещь глубоко традиционная. Теперь и мой полный титул зачитывают. Да, а у меня он на порядок длиннее, оказывается. В общем не буду более подробно останавливаться на торжественной встрече и трогательных лобзаниях с встречающими, которые имели место быть. Были они совершенно формальны и подчинены строгому протоколу, а Луизы, которую я по понятным причинам действительно хотел бы увидеть, не было. Так что большую часть церемониала обмена приветствиями я простоял согласно своему плану с откровенно скучающим видом, стараясь, однако, чтобы это не было расценено встречающей стороной в качестве оскорбления.

Далее со свитой, отправились в Лондон по железной дороге. Позавтракав в вагоне-ресторане, меня, несмотря на старательно развлекавших беседой и русских, и английских высоких лиц, разморило (видимо из-за того, что за завтраком я пригубил пару рюмок коньяка). Сославшись на плохой сон в море, я извинился и, запершись в своем вагоне, пару часов подремал. Проснулся я как раз, когда мы подъезжали к Лондону. С полчаса полюбовавшись на столичные предместья, я переоделся и подготовился к прибытию. Уже на подходе к вокзалу были видны почетные караулы от кавалерии и волонтеров, облаченные в парадную форму по случаю визита высоких гостей. Дебаркадер железной дороги был изящно драпирован английским, и русскими флагами, увенчанными государственным российским гербом. Все улицы столицы были также украшены флагами двух наций. По прибытии поезда, оркестр грянул 'Боже Царя храни'. Признаться честно мне стало даже не по себе, когда я выходил на перрон, в окружении охраны и свиты. Повсюду куда устремлялся взгляд, были толпы народу, едва сдерживаемые тонкой нитью лондонских бобби. Толпа гудела, то там, то здесь раздавались как приветственные, так и оскорбительные выкрики. Мой приезд и слухи про возможную помолвку, уже просочившиеся в прессу, пробудили в английском обывателе противоречивые чувства. С одной стороны мое сватовство к принцессе Луизе было встречено одобрением и даже радостью, с другой… последнее эхо Крымская война отгремело лишь 8 лет назад. В сердцах англичан слишком ярка была память об 'атаке легкой кавалерии'^[13]… Хотя мне показалось, что кое-где в толпе наряду с русскими и британскими колыхались и красно-белые польские флаги. Да доносящиеся выкрики «freedom to Poland» со славянским акцентом наводили на определенные мысли. Я конечно знал, что в Лондоне регулярно проводились большие митинги 'солидарности с Польшей' с участием всех 'великих' политэмигрантов – от Маркса до Герцена с Бакуниным, собираются деньги для повстанцев, газеты полны сочувствующими повстанцам статьями. Но одно дело знать, другое видеть. Надо с этой ситуацией что-то делать, поставил я себе мысленную зарубку.

Но официальные лица Британской Империи были на высоте. На перроне меня встречал старший брат принца Альфреда Эдуард с другими членами королевской семьи. После самого дружеского приветствия с их стороны Его Величества, я раскланялся с другими моими будущими родственниками и некоторыми из присутствовавших английских военных чинов.

Когда торжественная встреча уже подходила к концу принц Альфред, наконец, перехватив демонстративно бросаемые мной любопытные взгляды на виднеющиеся вдалеке мачты кораблей, обратился ко мне:

– Ваше Величество интересуется флотом? – 'Ну наконец-то!' – подумал я. 'А то пришлось бы самому разговор начинать!'

– Для вас просто Николай. И отвечая на ваш вопрос – да интересуюсь. Успехи Британских кораблестроителей по достоинству оценены в России, да и Королевскому флоту по прежнему нет равных в мировых водах, – с искусно подделанным восхищением прибавил я.

– Это так, – тут же польщено улыбнулся девятнадцатилетний принц. – Зовите меня просто Альфредом, – вернул мне любезность принц. – К сожалению, сейчас в порту вы не увидите ничего стоящего, но если вам будет угодно мы могли бы посетить верфи.

– О, это было бы здорово! – тут же принялся демонстрировать свой энтузиазм я. – А не поехать ли нам прямо сейчас? Похоже с официальной частью покончено и мы можем ненадолго улизнуть от наших церемониймейстеров, – тут же выдал свое предложение я.

– С превеликим удовольствием, Николай! – засветил радостью принц, который кроме всего прочего был еще и морским офицером Королевского Военно-Морского Флота. Видимо ему тоже был не по душе формализм встречи, по-этому он сразу же воспользовался возможностью изменить официальный маршрут и распорядился немедленно закладывать лошадей для поездки на верфи.

Легко преодолев ставшее уже привычным вялое неодобрение родни, мы уселись в богатую карету, запряженную четверкой белоснежных лошадей, и тронулись в путь. Нам предстояла небольшая экскурсия по старому городу. Впрочем, город меня не интересовал, гораздо больше меня занимали мысли о том, что оказывается, сколько бы тебе не было на самом деле лет, а гормоны и энергия молодого тела все же берут свое. А уж как меня отговаривали от поездки в Британию, вспомнить страшно. И доводы какие разумные приводили… Но вот нет же, поперся… И чем я теперь не самодур? Надо будет, кстати, с этим моментом для себя повнимательнее разобраться и поведение свое тщательно пересмотреть. Очень уж похоже на ослиное упрямство или детский каприз распробовавшего вкус абсолютной власти юнца. В Англию мне видишь ли захотелось! Игнатьев вон весь изошел, в красках рассказывая состав, мысли и предполагаемые действия подпольного кружка аристократов организованного Блудовым. У новой разведки, как оказалось, и там свои люди нашлись. В общем, как ни крути, как себя не оправдывай – в Англию ехать мне было особо незачем. Императорская невеста с доставкой на дом вполне обычное для наших времен явления. Но нет, уперся, хотелось продемонстрировать свое англофильство, чтобы непременно усыпить бдительных англичан…. А что? Кстати вполне может и получиться.

Карета, тем временем неторопливо везла нас по узким и кривым улочкам Лондона, заполненных кэбами, людьми и, конечно, тянущимся к богатой карете нищими, которыми так всегда богаты крупные города. Не являлась исключением и столица раскинувшейся на полмира Британской империи. Той самой империи, над которой, по словам чванливых и чопорных британцев, никогда не заходит солнце. А впрочем, надо признать, что так оно и есть. Заокеанские колонии Владычицы морей занимали как бы не с четверть всей мировой суши.

Вообщем ехал я по грязным улочкам одного из крупнейших в мире города, с населением за два с половиной миллиона, посматривал из-за занавески и невесело прикидывал. Во сколько раз промышленный потенциал Лондона превосходит Петербург? В пять? В десять? Да впрочем, что это я. Промышленная мощь британской столицы превосходит не только любой другой город мира, но и даже сравнима с целыми странами. Такими как Швеция, например. Хотя настоящее величие столицы Британской империи было не в его экономической мощи. И даже не в огромном культурном наследии, про которое поневоле был вынужден узнать любой образованный человек века двадцатого. Нет, я ехал в политическую столицу мира (да-да именно Мира!) совсем не затем, чтобы приобщиться к её культуре. В Британской империи мне хотелось заручиться поддержкой. Пусть временной и шаткой, но какой-никакой, а поддержкой. Повторить ошибки моего прошлого мира и снова оказаться в политической изоляции? Благодарю покорно! Продемонстрируем англофильские взгляды и замашки, женимся на одной из дочерей ещё не старой Виктории. А там чем черт не шутит? Вдруг про нас на время, если не забудут, то хоть рукой махнут? Тем более, что после моих закулисных игр с Пруссией, мне с любезной Дагмар, уже явно ничего не светит. Датский королевский дом демонстративно отказался нас принять – наша поддержка Пруссии уже была там известна.

Пожалуй, этот мой самый первый самостоятельный и, не побоюсь этого слова, разумный политический маневр на троне нуждается в пояснении. Рассуждая над тем как бы не только победить Османскую империю (что уже имело место быть в начале Крымской кампании, окончившейся в итоге разгромным и позорным для нас поражением), но и удержать завоеванное, я пришел к следующему. Войну лучше начинать либо во время франко-прусской войны, либо сразу после. Как минимум две страны в Европе в это время выпадают из расклада. Но война эта в нашей реальности закончилась в 1871 году, а значит воевать Турцию лучше году в 70-ом, 71-ом, но никак не позже чем в 72-ем. То есть на то чтобы подготовиться к воне и политический расклад был для нас самый что ни на есть благоприятный у России есть семь, максимум восемь полных лет… и время уже пошло. Что в общем, явно маловато будет учитывая плачевность наших финансов и отсутствия сети железных дорог.

Вот тут-то я основательно задумался и засел за штудирование политических раскладов тех времен. При ближайшем рассмотрении нарисовалась любопытнейшая картина: вскоре после победы над Данией, Пруссия набросилась на своего недавнего союзника Австрию и разделала под орех. Могла бы даже целиком захватить, но поскромничала, или быть может проблем со славянским населением не пожелал? Кто знает… Но факт остается фактом, разразившаяся в 1866-ом году австро-прусско-итальянская война имела место быть и отодвинуть её на год без какого-либо изменения планов Пруссии на Австрию и Францию в дальнейшем мне вполне реально. А что? Против геополитики не попрешь. Пруссия как хотела объединить всех немцев, так и будет хотеть, как желала решить проблемы с ресурсами за счет Эльзаса и Лотарингии, так и будет желать. Ничего не изменится. Только сроки будут все выгоднее нам и пагубнее им.

Ну что же, первый из четырех аккордов нашей пьесы уже взят – Дания с нашего молчаливого согласия уже разбита и просит мира. А в Пруссии, как мне доподлинно известно, эти наши политические реверансы оценили весьма высоко, чего нам и требовалось. Теперь дело за вторым, вступительным аккордом – вместе с Пруссией и Италией, при небольшой нашей помощи, всего в несколько дивизий, ввалим Австрийской Империи по первое число. Отхватим себе Галицию, Буковину, быть может, что-то ещё. Впрочем, если нас попросят быть скромнее – будем скромнее. Далее вполне разумно вспомнить – между войной Пруссии с Австрией и Францией, сколько лет прошло? Четыре? А надо чтоб пять, а лучше и вовсе шесть. Чем позже – тем лучше. И получим мы третьим, кульминационным аккордам франко-прусскую войну в 72-73 годах и, чем черт не шутит, может и 73-74 годах. Впрочем, нам и десяти полных лет хватит на подготовку финального аккорда нашей балканской пьесы.

Критически пересмотрев свои 'коварные' планы, составленные в основном на информации из будущего, я несколько скорректировал даты. Если перед автро-прусской войной Бисмарк панически боялся удара от России и развязал войну, лишь только убедившись в нейтралитете Российской Империи, то перед франко-прусской войной этого страха уже не было. Из всего этого вырисовывалась следующая картина: оттянуть на два года австро-прусскую войну хотя и трудновато, но вполне реально. Для этого достаточно просто дольше выражать свою неопределенность во взглядах и колебаться, тем самым, набивая себе цену в глазах Пруссии как союзника. После чего запросить год-другой на подготовку армии и согласовать с Пруссией какие австрийские территории нам отойдут. Ещё одним немаловажным доводом в пользу оттягивания войны станет отсутствие столь широко раскинувшейся в Австрии разведывательной сети прусаков. Не будет её – не будет такого количества сведений о противнике и прусские генералы составят гораздо более осторожный план ведения австрийской кампании. Вследствие чего победа над Австрией уже не будет выглядеть так оглушающе-молниеносной, не так сильно вскружит головы прусским генералам, хотя конечно же будет весьма и весьма убедительна. Итогом станет разразившаяся в 72 (а чем черт не шутит, может и в 73) году франко-прусская война, которая предположительно продлится столько же сколько и в реальной истории. Ну, возможно, по различным причинам затянется на месяц другой, не более. Так что если развязать войну в 74-ом и озадачить Англию проблемами с Ирландией никому в Европе до нас дела не будет.

Итак, снова возвращаясь к женитьбе на Дагмар, получаем, что раз война Пруссии с Данией неминуема (да, неминуема, не будем льстить себе, не способна российская армия, а точнее экономика, пережить полноценную войну), то и будем действовать исходя из этого факта с максимальной для себя пользой. Жена дающая нам гипотетические и трудно реализуемые права на Датский престол, но приносящая проблемы с набирающей силу Пруссией, отказ от такого замечательного на мой взгляд плана… А на хрена? Ну да, она мила и красива. Но это наверно очень по-царски в таких делах этим самым местом думать. Что ещё? Ах да, как-то проявила себя в какой-то деятельности… Ну так вполне может статься, что просто от безделья и проявила. Вот то, что детей здоровых нарожала это да. Это аргумент. Но с другой стороны, берем Луизу, дочь Виктории – красива, дети здоровые, гемофилии не подвержены, проблем связанных с браком никаких – наоборот одни плюсы. Хотя, откровенно говоря, довольно таки сомнительные и шаткие, но тем не менее плюсы, а не явные минусы. В общем, с невестой я в тот раз определился твердо. Более того, я ДО датско-прусской войны отказался от всех от всех гипотетических и трудно реализуемых прав на Шлезвиг-Гольштейн (клочок земли в Дании) и тайно намекнул Бисмарку на возможную помощь, против его нынешнего союзника Австрийской Империи в будущем. Только вот что примечательно – помощь была обещана только через три года, не раньше. Иначе Бисмарку сулились осуждение и строгое неприятие войны Россией. Вплоть до нашего появления в рядах противника Прусской короны. Конечно же, все эти переговоры проводил не я, а наш гениальный до тошноты дипломатический тактик министр Горчаков. О, какого труда стоило убедить этого, безусловно талантливого и умного, взрослого уже человека, мне, двадцатилетнему юнцу! Сочетая угрозы, лесть и абсолютную власть моя настойчивая просьба была наконец принята к исполнению в неизменном виде. На этом, последнем моменте я особенно настаивал – никакой отсебятины. Необходимо передать именно то, что необходимо не больше не меньше и точка. Казалось бы элементарная просьба, если бы не характер этого безусловно талантливого, но уж слишком своевольного министра. Нужны ли нам такие дипломаты? Время покажет…

Совершенно увлекшись своими мыслями, глубоко задумавшись, я очнулся только когда карета, в которой я все это время находился, остановилась. Мы оказались на правом берегу Темзы в юго-восточном предместье Лондона в Дептфорде.

– Николай, хочу представить твоему вниманию одну из верфей Британии – 'Уэствуд энд Бэйли'. Между прочим, тут почти три месяца простым рабочим работал твой великий предок – Петр Первый.

– Неужели! Вот так совпадение! Но, надеюсь, ты привез меня сюда не только ради того чтобы рассказать мне об этом, – предчувствуя впечатляющее зрелище, хитро посмотрел я не него.

– Нет, просто показалось, что тебе это будет интересно. К тому же местные мастеровые нет-нет да и вспоминают об этом случае. Я же хотел продемонстрировать тебе недавно спущенный на воду Вэлнент. А пока надобно нанести визит вежливости здешним хозяевам джентльменам Уэствуду и Бэйли.

Но далеко идти нам не пришлось, Бэйли решивший самолично поинтересоваться новоприбывшими высокими гостями(наверное заметил нашу карету с королевским гербом в окно) вышел нам навстречу.

– Оу, принц Альфред, – снимая шляпу, поклонился он, – рад видеть вас на моей верфи.

– Добрый день, мистер Бэйли. Позвольте представить вам моего спутника императора Всея Руси Николая Второго.

– О, какая честь для меня! – бесстрастно проговорил склонившийся в гораздо менее подобострастном поклоне судостроитель.

– Его Императорское Величество Николай выразил желание посмотреть на новейшие британские корабли, – тем временем продолжил Альфред. – Конечно, не смог отказать ему и себе в таком удовольствии, тут же вспомнив вашего красавца. Ну же ведите нас к нему!

Вскоре моему взору открылась следующая картина – в достроечном бассейне стоял небольшой корабль. Наверное его размеры сейчас были впечатляющие, судя по ожидающего моего восторга взгляду принца, но меня корабль совершенно не впечатлил, хотя я никоим образом этого не выказал. Скорее наоборот.

– Ого, вот это громадина! Сколько в ней тысяч тонн водоизмещения Бэли?

– Почти семь Ваше Величество!

– Нда, впечатляет, впечатляет, не могли бы вы рассказать мне об его устройстве, – имея ввиду корабль попросил я.

– Разумеется, – тут же преисполнился сознания собственной важности этот индюк. – Основными особенностями нашего с мистером Уэствудом проекта стали броня по батарее от штевня до штевня, при неполном поясе по ватерлинии, а также скругленная корма новой формы, а также очень низкий центр тяжести. Паровые машины на корабле имеют диаметр цилиндров 2083 мм, а ход поршня – 1219 мм…

Слушая напыщенную речь начальника верфи, и автоматически кивая, я невольно перенесся воспоминаниями к состоявшемуся на пути в Лондон разговору с сопровождающим меня в путешествии морским министром. Разговор состоялся на второй день, после того как форты Кроншдтата пропали из виду и наш корабль смело рассекал воды Балтийского моря оставляя пенящиеся буруны за кормой.

– Николай Карлович Краббе, морской министр, в кратчайшие сроки преобразовавший парусный деревянный русский флот в паровой броненосный. Министр уже закрывший целую главу в истории российского флота и открывший новую, – таким нестандартным образом начал я тогда наш разговор с министром. – Ваши дела говорят сами за себя. Вы присаживайтесь, Николай Карлович, присаживайтесь, – я указал на кресло моей каюте. – В ногах правды нет.

– Благодарю за столь лесную характеристику, – усаживаясь на предложенное ему место, ответил морской министр. – Однако, должен признаться, что ничего не сумел бы добиться без помощи Великого Князя Константина, – прибавил он.

– Не нужно скромничать, Николай Карлович. Мне известно, как помог вам дядя Константин, однако ваши заслуги перед русским флотом неоспоримы. Но сейчас не об этом. Вы должно быть знаете, что ранее у меня на приеме уже успели побывать все министры кроме вас. Вот я и решил исправить это досадное недоразумение во время путешествия и пообщаться с вами поближе. Тем более что во время нашей последней встречи на совете, поговорить нам так толком и не довелось, – ну нельзя же назвать толковым тот короткий, последовавший сразу после первого совета разговор. – А после как-то сложилось, что вы заболели, а я увлекся совершенно другими делами, – я пожал плечами выражая свое сожаление по этому поводу.

Тогда, почти сразу после совета, я смог переговорить с морским министром с глазу на глаз и выяснить, что оказывается, все те познания, что он продемонстрировал на совете, взялись не просто от широкого кругозора. Его патрон, Великий Князь Константин Николаевич, уже давно продвигал в правительстве проект аналогичный зачитанному мной на совете министров. Вот Краббе и заключил, надо признать вполне логично, что я обратил свое внимание на вышеуказанный дядюшкин проект. Стоит ли удивляться, что морской министр оказался, как говорится, в материале и не только поддержал, но даже дополнил мои соображения по крестьянскому вопросу.

Все это выяснилось в считанные минуты и, собственно, на этом наш разговор и закончился. У меня была назначена встреча, он тоже бездельем не маялся… А потом я столь долго и тщательно готовился встрече с Великим Князем Константином, что совсем забыл про Краббе. Впрочем, не сильно-то я и расстроился – других более срочных дел было более чем достаточно. А флот, как не крути, к срочным делам пока не относился.

– Прежде всего, я хотел бы спросить вас, каким вы видите будущее русского флота и всего морского министерства в целом, – озадачил я весьма свободным для толкования вопросом морского министра.

– Ваше Величество, честно говоря, при нынешнем финансировании русский флот ожидает далеко не самое лучшее будущее, – немного подумав, начал свой ответ Краббе. – Но перед тем как продолжить ответ на заданный мне вопрос, я хотел бы уточнить, какие цели будут ставиться перед флотом. Без этого знания, ответить вам что-либо определенное задача не из легких.

– Николай Карлович, я могу вам доверять? – перейдя на шепот, я заговорчески наклонился к министру.

– Можете, Ваше Величество, – тоже шепотом ответил он мне.

– Через десять, максимум одиннадцать лет, когда Российская экономика оправится, и бюджет не будет так стеснен в финансах как теперь, я хотел бы осуществить захват Константинополя, разумеется, вместе с проливами. Вы понимаете, о чем я говорю? В этом моем плане русскому флоту отводится ключевая роль.

– Да-да, – глаза Краббе загорелись. – Но ведь после Парижского мирного договора, нам невозможно держать флот в Черном море. Как вы собираетесь обойти этот запрет?

– О, об этом не беспокойтесь. Этот вопрос я беру на себя и уже принимаю шаги к его разрешению, – намекая свою поездку в Англию и намечающуюся свадьбу, ответил я. – Думаю, в ближайшее время запрет будет снят, а если и нет… Мы найдем способ его нарушить. Хотите, я расскажу вам, что предстоит сделать силами русского флота в будущей войне?

– Я весь внимание, – действительно, министр слушал, затаив дыхание.

– Хорошо. Тогда я прошу вас поклясться, что кроме моего дяди Константина об этом никто не узнает. Хотя, впрочем, не говорите ему. Будет лучше, если я сам скажу ему об этом.

– Конечно, Ваше Величество. Будет в точности исполнено! – ответил мне все ещё говоривший шепотом Краббе.

Вы знаете, есть такой эффект, когда кто-то вдруг спросит у вас что-либо шепотом, вы непременно ответите ему так же. Даже если причин не позволяющих говорить громко, совершенно нет.

– Что ж, давайте я вкратце изложу вам свой план военной компании, а после выслушаю ваши соображения. Идет? – дождавшись утвердительного кивка, я продолжил в голос. – Так вот, мною разработана так называемая Босфорская операция, – привычно присвоил я себе чужие достижения, – позже дам вам с ней ознакомиться. Операция предусматривает высадку сорокатысячного десанта в непосредственной близости от Константинополя. До высадки десанта наш флот должен будет уничтожить турецкий, подавить береговые батареи, а также отправить миноносцы с целью перекрытия Дарданелл. То есть завалить минами и возможно выделим часть флота прикрыть минные заграждения, необходимым количеством броненосцев и мониторов. Тралить узкий пролив под огнем нашего флота не самый приятный способ самоубийства.

Тем временем остальные корабли Черноморского флота будут поддерживать своей артиллерией первую волну нашего десанта закрепившуюся в порту, не позволяя туркам сбросить её в море. Так будет продолжаться до тех пор пока мы не перекинем все наши войска сконцентрированные в Черноморских портах. Это порядка ста двадцати тысяч наших лучших солдат с самым современным оружием, – сказал я имея ввиду минометы и гранаты потребующиеся для уличных боев. – Ваши вопросы?

– При всем моем уважении к вашему плану, не предусматривает ли он ещё каких либо мер, кроме десанта к Стамбула? Иначе все это выглядит слишком авантюристично.

– Ах да, простите! Давайте я расскажу свой план более подробно. Действия будут происходить на трех театрах. Во-первых, десантная операция в Константинополе, во-вторых, будет осуществлен мощный удар из Бессарабии, форсируя Дунай, через Румынии и Болгарию на Стамбул, ну и в третьих, традиционно на Кавказе. Там мы попробуем защитить православных армян, томящихся под турецким гнетом.

Далее. Для снабжения наших десантных войск в турецкой столице, нам потребуется полное превосходство над османами в море. Турецкие корабли должны находиться там где им и место, то есть на дне. По крайней мере, та их часть, которая окажется в это время на Черном, так же Мраморном морях. Так же помощь русского флота остро понадобится нашим войскам на Дунае –ничто не должно помешать быстрой переправе наших солдат. Также Дунай должен быть открыт для беспрепятственного прохода русских кораблей и, разумеется, перекрыт для турецких. Для этого необходимо будет построить мелкосидящие речные мониторы и броненосцы малого водоизмещения, которые устроят туркам веселую жизнь. Если всего этого не сделать у нас возникнут огромные трудности со снабжением наступающей на Константинополь армии. По морю и по Дунаю осуществлять снабжение будет гораздо проще, чем по суше. Конечно, путями снабжения мы озаботимся заранее. От Одессы, через Киев и Москву, проляжет двухпутная колея до самой столицы. Тоже самое будет и с Севастополем, и с Николаевском, и даже с Владикавказом. На флот ляжет огромная тяжесть обеспечения доставки продовольствия, снаряжения, оружия ведущим наступление войскам.

– Да, так план выглядит гораздо более убедительно. Хотя, конечно, я хотел бы познакомиться с обещанным вами проектом Босфорской операции более подробно. Тогда я смогу задавать более точные вопросы, пока же даже не знаю, что и сказать. Разве что, пока что мы не имеем ни необходимого военного флота, ни необходимого транспортного. Впрочем, за такой срок все это вполне можно построить. Были бы деньги, – ответил мне Краббе.

– Деньги будут. Пока же обратите пристальное внимание на Обуховский завод. Признаться, ваша затея весьма и весьма меня порадовала. Я даже побывал там неделю назад и велел увеличить финансирование.

– Премного вам благодарен. Мне уже доложили, – сказал Краббе и улыбнулся. Ну конечно, как он мог не заметить императорский визит на подведомственное ему предприятие.

– Отлично. Но это ещё не все. Я считаю, что флот на Балтике должен быть сокращен. Надо немедленно списывать весь парусный флот и часть устаревшего парового. Калоши, которые не в состоянии вести бой на море при малейшем волнении нам не нужны. Вообщем я за максимально возможное сокращение флота на Балтике. Поверьте Николай Карлович, флот нам сейчас просто ни к чему. Нет, что вы, – заметив его возмущенный взгляд воскликнул я. – Полностью отказываться от Балтийского флота никто и не думает! Более того, через лет пять мы даже начнем понемногу строить новые корабли, но… сильный флот на Балтике нам ни к чему. Противника, с которым он мог бы тягаться, у него просто нет. Если и нападет то только Британия, и тогда флоту за Кронштадтские форты ни в жизнь не выйти. Да и казна, как вам должно быть известно совершенно пуста.

Краббе задумался. Конечно, какому морскому министру понравились бы мои слова. Но Николай Карлович знал конечную цель, и она ему нравилась.

– Что ж, парусные корабли уже давно пора списать в утиль, как и некоторые, как вы верно выразились 'калоши'. Вот только если заморозить все стройки кораблей, как вы хотите…. А будь что будет! – махнув рукой, согласился Краббе.

– Отлично, – не смог сдержать улыбки я, – тогда сразу по приезду начинайте понемногу строить торговый флот на Черном море. Причем стройте с возможностью установок орудий. Официальная цель данного флота – освоение Дальнего Востока. Этим он и будет заниматься, пока не начнем с турками воевать – недавно основанный у Золотого Рога Владивостокский порт надо развивать. К тому же озаботьтесь доставкой крестьян на Дальний Восток, ну хотя бы сотню-две семей в год для начала.

Мы проговорили ещё два часа и разошлись полностью довольные друг другом. К теме такой далекой сейчас будущей русско-турецкой войны мы больше не возвращались. Зато долго обсуждали систему подготовки офицерского состава, особенно для минных заградителей. И тогда у меня в голове как будто щелкнуло. Торпеды! Они же как раз в это время и появились! Нужно будет обязательно навести справки. Я извинился и поднявшись со своего кресла быстро сделал коротенькую запись в своем блокноте. Чтобы не забыть, а то за столь интересным разговором и не такое запамятовать можно. Едва мы распрощались я бросился к дневнику и…

'В 1865 г. талантливый изобретатель и инженер Иван Федорович Александровский предоставил русскому морскому министерству проект самодвижущейся мины, названной им «Торпедо». Только через три года министерство разрешило изобретателю изготовить мину… «за собственные деньги с последующим возмещением». А между тем в 1866 г. владелец завода в Австрии англичанин Уайтхед запатентовал самодвижущуюся мину, спроектированную капитаном австрийского флота Лупписом. Первая мина Уайтхеда имела скорость 6-7 уз, в то время как торпеда Александровского – около 10 уз. Но Уайтхед сумел быстро организовать производство защищенной патентом мины и тем самым вынудил морские державы (в том числе Россию) приобретать их у него либо изготовлять по закупленным опять же у него лицензиям…' прочитал я краткую справку в своем дневнике.

Черт побери! Ну почему же всегда так! Сколько хороших начинаний было отринуто и сколько абсолютно сумасбродных принято! Подумать только! А дядя Константин? Тоже мне морской болельщик, куда он-то смотрел?

Надо будет срочно выдать субсидию нашему Ивану, а то сейчас как раз такое время, что во всех флотах всех стран уделяется первостепенное внимание бронированию кораблей. И вот для этой самой брони все сейчас ищут эффективное средство поражения. А то замучаешься пока обычными пушками, да обычными снарядами, начиненными черным порохом броненосец на дно отправишь. А тут мы со своими торпедами! И чем черт не шутит, может ещё и на продаже наживемся…

– Таким образом, уже через два месяца нами будет начато монтирование восеми110-фунтовых орудий и двадцати четырех 68-фунтовых на верхней палубе… – вслушался я в слова, продолжавшего напыщенно вещать мистера Бэйли.

– Быть может вы покажете Его Императорскому Величеству корабль, – перебил судостроителя горевший желанием поскорее подняться на борт принц.

– О! Разумеется! Позвольте проводить вас…

После довольно длительного осмотра верфей и целой бури восторгов и похвалы с моей стороны я упросил Альфреда отправиться на расположенный неподалеку паровозный завод. Принц согласился, правда с неохотой – паровозы его совершенно не интересовали. Я же быстро пришел к выводу что восхищения английской промышленностью и так было более чем достаточно и незамеченным все это точно не останется, так что незачем нам с принцем страдать понапрасну. В итоге пробыв на жутко чадящем заводе совсем немного мы отправились в российское посольство, в котором я планировал поселиться во время своего пребывания в Лондоне.

Нашим послом в Британской Империи уже несколько лет был действительный тайный советник Филипп Иванович Бруннов. Происходил он из курляндского баронского рода фон Брунновых, известного с XVII в. Родился в Дрездене, учился в Лейпциге, служил России. Его дипломатическая карьера началась в 1818 г. и продолжалась уже без малого полвека. Он участвовал в Лайбахском и Веронском конгрессах 'Священного союза', способствовал устранению разногласий с Великобританией, возникших в связи с заключением Россией договоров с Турцией. Следуя линии российского правительства на сохранение любой ценой хороших отношений с Великобританией, Бруннов дал согласие на подписание Лондонской конвенции о режиме Черноморских проливов, фактически ликвидировавшей прежние завоевания России в этом вопросе. Еще в его карьере были международный акт о запрещении торговли неграми, коммерческий трактат между Россией и Великобританией, Лондонская конвенция о Египте, и многое другое.

Но самое главное: Бруннов содействовал окончанию переговоров о браке наследника цесаревича (будущего императора Александра II) с принцессой Гессен-Дармштадтской в 1840 году. Еще до приезда, ознакомившись с карьерой Филиппа Ивановича, я понял, что лучшей кандидатуры на роль 'свата' мне не найти. И надо сказать Бруннов не подвел. Несмотря на пожилой возраст и затрудненность в сроках, он мгновенно отреагировал на мое письмо о желании сделать предложение принцессе Луизе, и выдал результат. Уже через две недели (с учетом времени отправки и получения корреспонденции) я был извещен о благосклонности Британского королевского двора обсудить сей вопрос.

Бруннов вместе с супругой и помощниками и почетным караулом встречал нас на крыльце посольства. Надо сказать при встрече Бруннов произвел на меня двойственное впечатление: поразительно как в нем неприятная наружность (Филипп Иванович был грузен, толст, с огромной бритой головой, выдающейся нижней челюстью и неподвижным, безучастным взглядом) сочеталась с удивительным красноречием, доскональным знанием политических отношений и их изящным изложением, полным остроумия, в беседе. Кратко переговорив с послом и распорядившись о разгрузке дорожного багажа, я отправился готовиться к званному балу в честь моего государственного визита.

За организацию приема я не боялся. Бруннов обладал огромным состоянием и представлял за рубежом Россию в традициях старого доброго времени – его приемы, балы, сервировка праздничных столов славились на всю Европу. Чтобы не ударить в грязь лицом, он содержал собственных поваров, булочника, буфетчика, кондитера и целый сонм лакеев.

Званный ужин был больше похож на фуршет, в нашем понимании. Немного изысканных деликатесов, чуть-чуть музыки и танцев, и много, много светских разговоров. В вечер моего первого дня пребывания на английской земле было решено дать малый прием для высокого бомонда британской столицы. В целом ужин удался. Оркестр честно отыграл всё, от вальса до полонеза. Стол бы вообще великолепен, я даже в Зимнем так не обедал, была мысль даже шеф-повара у Бруннова переманить.

Спустя пару дней я уже вошел в колею непрекращающихся балов, фуршетов и званных вечеров. В старой жизни, я, часто бывая на корпоративах, вывелдля себя три не хитрых правила, как превратить увеселительное мероприятие в полезное для себя. 'Шампанское пригубливать, дамам говорить комплименты, за водкой о делах разговора не вести'. Как оказалось, эти приемы в полной мере, хотя и с некоторыми поправками, работали и для 19 века. На фуршет, как изящно выразился посол Бруннов, были приглашены 'те, кому неловко было бы отказать, при том, что их наследственные или личные заслуги не позволят присутствовать на официальных приемах'. Нужно, так нужно. Если какой-то сэр Генри может быть, пусть даже в очень отдаленной перспективе, нам полезен… почему бы не пригласить его на прием и не перекинуться парой ничего не стоящих светских фраз? Поэтому, расшаркиваясь с каким-нибудь лордом или сэром, я щедро раздавал собеседникам комплименты и выказывал уважение. От нас не убудет, а человек может быть эту встречу всю жизнь помнить будет.

В итоге, за несколько дней, пребывания в Лондоне я успел познакомиться с парой десятками весьма и весьма интересными людьми…

Кроме всего прочего я так же посещал и культурные мероприятия. В качестве почетного гостя открыл один из новых участков Лондонского Метрополитена в Хамерсмите (Да! Метро начали строить в Лондоне аж в 1863 г.). Посетил Технологический Музей, Вестминстерское аббатство, выступил перед студентами Кембриджа и Оксфорда… Однако все это было лишь прелюдией. В конце второй недели Бруннов сообщил мне, что переговоры о предложении руки и сердца продвигаются успешно и королева желала бы лично со мной переговорить на балу в Букингемском Дворце. Я прекрасно понимал, что именно от личного впечатления Виктории будет зависеть, стану я или нет её зятем, и поэтому подготовился к разговору как 'к последнему и решающему'. Однако реальность превзошла все мои ожидания.

Первые мои мысли, когда беседа с Викторией закончилась, были: 'Вот это баба! Каких-то сорок минут разговора, а с меня вода как ручьями льёт. Не глаза, а рентген аппарат, насквозь просвечивает. Не зря её англичане почитают, воистину Великая женщина!'.

Вообще увидеть и поговорить с другим монархом, особенно с ТАКИМ, было очень познавательно. Несомненно, Виктория не была энциклопедически начитанной королевой. В некоторых областях её знания, как мне показалось, просто зияли белыми пятнами. Не было в ней и какой-то запредельной харизмы, нет. Да и чисто внешне она при первом знакомстве напомнила мне ворону своим мрачным и бледным лицом, с глазами на выкате, и грузным телом, облаченным в черное поминальное платье. Однако чем она меня поразила, так это своей осведомленность о текущих событиях и умением разбираться в людях. Всю нашу беседу я чувствовал себя под микроскопом. Королева показала себя грандсмейстером светской беседы. Даже самые, казалось бы, невинные вопросы таили подвох, а зачастую двойное и тройное дно. Осведомляясь о моем путешествии, королева упоминала такие его детали, которые я сам вспоминал лишь при изрядном напряжении память. Она знала по имени весь состав моей свиты, всю мою многочисленную родню, и, как мне показалось, даже казаков из охраны и экипаж судна на котором мы прибыли в Англию. Как детектор правды, по малейшим признакам, она вылавливала из моих ответов все недомолвки и недосказанности. После получаса разговора я чувствовал себя так, словно не общался с милой леди, вполне годящейся мне в матери, а неделю вагоны с углем разгружал (мне было с чем сравнивать!).

Несмотря на сдержанность королевы в манерах и речи, было видно, что я произвел на неё хорошее впечатление. В первую очередь тем, что старался не врать и говорить с позиций практика. Ни слова о Великой Любви, чисто прагматичный союз во имя взаимной выгоды. Прося руку Луизы, я одновременно предлагал обширные заказы для английской промышленности. России было нужно многое из того, что Великобритания делала лучше всех в мире: оборудование для верфей, сталелитейных заводов, (список). Конечно упор был сделан на оборудование, но и готовой продукции я заказывал не мало: паровозы, (список).

Итог разговора не заставил себя ждать. Когда объявили полонез, моей парой, начинавшей танец, стала Луиза. В жизни она оказалась куда милее, чем на портретах придворных живописцев и черно-белых фотографиях. Худенькая, стройная как тростинка, она будила в любом мужчине чувство бесконечной нежности и желание защитить. Красотой она не блистала, однако это было прелестное и невинное, совсем юное ещё создание, не испорченное ещё к тому же двором и светским обществом. И в этом была своё, особенное очарование. Я помню, как трогательно затрепетала она, когда я заговорил с ней. Как мимолетно вспыхнула, когда я целовал её ручку. Как мило краснела, когда я вел её в танце…. Однако я так и не мог до конца привыкнуть в мысли, что эта угловатая девушка-подросток, почти ребенок, вскорости станет моей женой. Полонез сменил медленный вальс, мы кружили по залу, смотря друг на друга и не решаясь начать разговор. В танце я вел её отстранённо, на вытянутой руке. Луиза видимо почувствовала что-то и как-то жалобно, по-детски трогательно посмотрела на меня внизу вверх. Её кроткие карие глаза напомнили мне оленёнка Бэмби, мультфильм про которого я смотрел в далекой юности. На сердце потеплело. Спохватившись и отбросив на время посторонние мысли, я принялся сглаживать невольное впечатление своей небрежной холодности. Что впрочем, с легкостью мне удалось. Внешность я имел весьма привлекательную и, хотя так и не озаботился тем, чтобы привести себя в должную физическую форму, выглядел стройным и подтянутым. Танцевал я тоже превосходно. Да и с обаянием и чувством юмора никаких проблем у меня не наблюдалось и, вскоре, моя принцесса заливалась звонким смехом, слушая выдаваемые мной шутки.

– Ах, вы не знаете что за дураки эти поляки, несравненная вы моя красавица, – наклонившись к ею ухо говорил я ей. – Это просто непостижимо чтобы с ними было, если бы не русская о них забота!

– Oh Prince, you are so interestig companion. Could you tell me anything more, – отвечала она мне, доверчива глядя мне в глаза.

– Сам я не видел, однако, мой генерал Муравьев рассказывал мне презабавную историю про то как, умирая, старый поляк завещал своим детям похоронить его в море. И что же вы думаете, ненаглядная моя Луиза? – увлек её внимание я. – Все три сына захлебнулись, копая могилу на дне!

– О ваш черный юмор неподражаем, – залившись веселым смехом, отвечала не сводившая с меня глаз Луиза.

* * *

Я метался по отведенным мне комнатам до боли сжимая кулаки. Этот относительно недолгий разговор вызвал во мне бурю негодования. Нет, конечно же, в лицо мне никто не хамил. Ещё чего не хватало! Никто даже мне не перечил. Совсем, ну ни капелечки не перечил. Просто все мои вполне конкретные и, казалось бы, разумные предложения ненавязчиво, деликатно, но в тоже время весьма твердо отклонялись. Да, стоит признаться – переговорщик из меня никакой. Хреновый я бы даже сказал переговорщик.

Но негодованье мое было вызвано другим. А именно тонким, едва заметным, но все же вполне явственным пренебрежением, даже презреньем, скорее не ко мне, а к моей стране… Я зло усмехнулся и переносясь воспоминаниями в разгар своего недавнего разговора.

– К сожалению это совершенно невозможно, потому как прямо противоречит интересам Британской короны, – с сожалеющей улыбкой, как бы говорящей о моем слабоумии ответил на мое откровенное и я бы сказал весьма щедрое предложение министр граф Джон Рассел.

– Неужели противоречит? Что-то я этого не заметил! – вспыхнул я раздражаясь, но тут же взял себя в руки.

– Ну как же. Разве вы не видите, что в вашем варианте русско-британская граница пройдет совсем неподалеку от Индии, нарушая интересы наших торговцев в Бухаре? Кроме того, нам, как политикам, необходимо принимать во внимание даже гипотетическую угрозу, – демонстрируя столь 'искреннее' расстройство, что у меня сводило зубы от этой фальши, снова отвечал мне граф.

– Но ведь граница будет проходить по гористой и пустынной местности. Нет ни малейшего шанса провести там сколь-нибудь значительные войска! – не терял надежды переубедить упрямого министра с милым видом сидящего напротив меня и попыхивающего трубкой.

– Вот видите, вы уже рассматривали эту возможность, тем самым косвенно подтвердив ту самую гипотетическую возможность, – выпуская струку дыма в сторону, улыбнулся мне Рассел. – Мне искренне жаль, но ваше предложение кажется нам невозможным, – он поудобнее уселся в кресле, предварительно пошевелив кочергой красные угли в камине, как бы намекая что ему-то от меня ничего не надо.

Я тоже замолчал – собирался с мыслями. Вот уел, так уел. Мало ему, что мы не будем иметь никаких претензий на Тибет, так мы уже до того доторговались, что половина русского в моей истории Туркестана как бы переходила в руки Британии, а министра как заклинило. Не удовлетворяет интересам Британской короны и все тут.

– Что вы предлагаете, – протягивая графу карандаш спросил я. – Расскажите, уж сделайте милость, – прибавил я на грани грубости.

Министр словно только того и ждал одним махом очертил на карте новую границу. Единым движением руки отторг от России Хиву, Бухару и Кокандское ханство и с довольным видом откинулся на спинку стулу.

– Вот если бы вы поступились этими незначительными территориями, тогда мы бы конечно всячески способствовали нашей дальнейшей дружбе и взаимопониманию в этом вопросе.

– Но ведь это же… Это же совершенно невозможно! – я замолчал задохнувшись от такой откровенной наглости. Он что издевается? Ведь он банально предлагает уступить нам весь ещё не захваченный нашими войсками Туркестан!

– Как же, как же! – деланно всплеснул руками Рассел. – А Илимский край, а Западный и часть южного берега Каспия?

Ага, один даст нам проблемы с Китаем из-за одной только плодородной долины, а другой вгонит в гроб бог весть сколько народа своим гиблым климатом. А в обмен мы отдаем Британцам почти наши Хиву, Бухару, Коканд, да и от Тибета отказываемся… Он что совсем охренел? Я посмотрел на его хитрую рожу (язык не поворачивается назвать её лицом) и все понял. У него нет ни малейшего желания договариваться. Британию полностью устраивает текущее развитие Большой Игры и то, в какой степени Россия ей увлечена. Ну что ж…

– Простите, но это уже противоречит интересам короны Российской, – призвав на помощь все свою выдержку и хорошие манеры, мягко и с улыбкой ответил я. – Очень жаль, что у нас не получилось договориться по этому вопросу.

– Очень жаль, что уж тут говорить, – скорчил расстроенную мину министр.

– Быть может в Польском вопросе наши интересы окажутся не столь противоречивы?

Но и тут меня ждало разочарование. Уклончивые ответы, различные уловки и недомолвки позволяли мне быть уверенным лишь в том, что Британский лев не станет на сторону Королевства Польского, пока наши крейсера угрожают английской торговле и только. Не преуспел я и в остальных вопросах, правда, насчет флота ещё намекали подумать, но…. Ни в этот день, ни в последующие особого прогресса не наблюдалось. Даже денег мне в долг предложили под такие проценты, что я чуть ли не сразу удавился от жадности. Мда, не удалась поездочка. Хотя невеста кажется от меня на седьмом небе. Ну и то ладно.

* * *

Королева Виктория, владычица одной четвертой части суши, сидела в не большой плохо освещенной комнате, молча наблюдая за велело пляшущими языками пламени в камине.

– Эти русские дикари уже отплыли, Джон? – наконец прервала она свое молчание, заранее прекрасно зная ответ.

– Да, Ваше Величество, не далее как в три часа по полудни их корабль отчалил от пристани, – почтительно ответил лорд Рассел.

– Наконец-то эти северные варвары избавили нас от своего присутствия, – презрительно сморщились Виктория. – Этот мальчишка, кичливо именующий себя императорам 'Всея Руси', – Виктория произнесла это по-русски нещадно коверкая слова, как бы пробуя их на вкус, – совсем ничего не смыслит в политике. Зато, как мне доложили из разных источников, ему не дают покоя лавры его великого предка Петра Великого. Тот тоже по кораблям с ума сходил и по нашим верфям как полоумный носился.

– Наша держава от этого только выиграет, – позволил себе вставить лорд, поняв, что королева не собирается продолжать. – Его заказы внушают уважение своими размерами, а выступления в наших газетах говорят о нем как об очарованном Европой, в особенности Британией юнце. Однако меня настораживают его настойчивые просьбы о позволении денонсирования Парижского тракта. Очень уж хочется ему иметь флот на в Черном море, а там у флота лишь одна цель – проливы.

– Не волнуйтесь, лорд. Мне кажется, нам не стоит отказывать ему в такой малости. Тем более лишь только русские начнут строить флот, на наши верфи золотым дождем обрушатся заказы от напуганных османских адмиралов.

– Что ж, я передам Бруннову, ваши слова, – склонил голову в Рассел.

– Можете идти, Джон. Но будьте осторожны – русским нельзя доверять.

Конец первой части.

Примечания

1

 На самом деле анекдот был написан Достоевским в своих воспоминаниях.

(обратно)

2

Реальная история из жизни генерал-лейтенанта Дена. Генерал не раз пускался на всякие хитрости лишь бы уличить в плохом исполнении службы своих подчиненных. 

(обратно)

3

 Именно таким грубым, но оригинальным образом Ден «ушел» в отставку одного из своих бездарных подчиненных.

(обратно)

4

 Так в народе называли едва не утопленного Деном пристава, которому он впоследствии оказывал всяческие милости.

(обратно)

5

 Король умер – да здравствует король!

(обратно)

6

Николай был очень любим своими родными, в семейном кругу его звали Никса. 

(обратно)

7

 Сашка, это известный нам по нашей истории Александр Третий. Бывший вторым сыном Александра Второго, он стал сначала наследником, а затем и императором, после смерти своего старшего брата Николая.

(обратно)

8

Вопреки распространенному мнению, что продажа Аляски была совершенной глупостью – сумма, вырученная за продажу русской казной, была ничтожно мала, особенно если учесть, что спустя тридцать лет там было найдено золото. Однако на самом деле Российская Империя не имела практически никакого влияния в том регионе, и в случае любого конфликта с северными штатами Америки эти земли было легко потерять. Кроме того, на хоть какое-то маломальское освоение этих земель, уходили довольно большие суммы денег, в то время как казна была истощена недавно проигранной Крымской войной. 

(обратно)

9

 Автор в курсе, что Клондайк находится на территории Канады, неподалеку от границы с Русской Аляской, но нашему герою простительно не знать такие мелочи

(обратно)

10

 Гуманный внук воинственного деда,

Простите нам, наш симпатичный князь,

Что русского честим мы людоеда,

Мы, русские, Европы не спросясь!..

Как извинить пред вами эту смелость?

Как оправдать сочувствие к тому,

Кто отстоял и спас России целость,

Всем жертвуя призванью своему

Так будь и нам позорною уликой

Письмо к нему от нас, его друзей!

Но нам сдается, князь, ваш дед великий

Его скрепил бы подписью своей.

(Ф.И. Тютчев)

(обратно)

11

 Игнатьев поступил на дипломатическую службу вступил в 1856 в качестве военного атташе в Лондоне. Был отозван из Англии из-за того, что при осмотре военной выставки «по рассеянности» положил в карман английский ружейный патрон новейшего образца.

(обратно)

12

 Попросил принести чернил получше. (Прим. Ред.)

(обратно)

13

 Атака около 600 всадников в основном из английской аристократии на русские позиции по трехкилометровой долине, под убийственным перекрёстным огнём артиллерии и пехоты, находившихся на возвышенностях вдоль всей долины. Из первой линии всадников к русским позициям прорвались лишь около 50 человек. В ходе двадцатиминутной атаки, погибли две трети атакующих.Словосочетание «атака лёгкой кавалерийской бригады» стало нарицательным в английском языке, означающим некие отчаянно смелые, но обречённые действия.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1. День первый.

Глава 2. День первый. Продолжение.

Глава 3. Его Императорское Величество Николай Второй.

Глава 4. Гатчина.

Интерлюдия первая.

Глава 5. Зимний. Блудов.

Глава 6. Совет.

Глава 7. Маленькие хитрости.

Глава 8. Пожар.

Глава 9. Дела Государственной важности.

Глава 10. СБ.

Глава 11. Сословная.

Глава 12. Надо – женимся.

Глава 13. Альбион который туманный.

*** Примечания ***