Цирк приехал! [Александр Аронов] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Аронов Александр Борисович ЦИРК ПРИЕХАЛ! Повесть
ПОСВЯЩАЕТСЯ друзьям юности по цирку: клоунам Борису Вяткину и Юрию Никулину, артистам Степану Исаакяну, Владимиру Довейко, Льву Осинскому, Сандро Дадешкелиани, семьям Али-Бек-Кантемировых, Волжанских и Кисс.Автор
Рисунки В. Панова
Глава первая «СЛЕДУЮЩИМ НОМЕРОМ НАШЕЙ ГРАНДИОЗНОЙ ПРОГРАММЫ…»
Каждый уважающий себя мальчишка — чистильщик сапог должен иметь скамеечку, деревянный ящик, несколько банок с разноцветным кремом, четыре щетки и пару бархоток. В крайнем случае можно обойтись двумя щетками. Без скамеечки. Даже без бархоток. Глянец на штиблеты наведешь и длинными рукавами поношенного отцовского пиджака. А вот усесться на улице без щеток и ящика просто смешно. Разве обратят внимание на чистильщика, даже если он будет петь задорную песенку:Сидит Борька на солнышке, греется. Жалко только, что никто не подходит к нему. Зато у мальчишек работы завались. Раздалась песня:
Глава вторая ДЕЛА ЗЕМНЫЕ И НЕБЕСНЫЕ
Где-то далеко громыхнул гром. Борька перекрестился. Ну и лето выдалось: дождь за дождем! Не помнит Борька здесь, в Сибири, такого странного лета: то дождь, то жара. Неужели и осень такая жаркая и дождливая будет? Ведь первое сентября не за горами. Первое сентября — день святого угодника чудотворца Симеона Столпника Летопроводца. Его Летопроводцем и зовут потому, что он лето провожает. Не забыть бы в этот день помолиться ему как следует. И свечку поставить потолще… Симеон Столпник — любимый Борькин святой. Его мощи нетленные лежат в церкви, где Сергей Михайлович работает старостой, в позолоченной гробнице — раке. Лежат нетленными! Это значит, что как Симеона Столпника после смерти положили в гроб ещё давным-давно, так он и не истлел до тысяча девятьсот двадцать седьмого года, сохранился в целости. Про святого Борька знает все-все. Ему и мать покойная рассказывала про Столпника, и мачеха, и Сергей Михайлович. И книжка замечательная есть у Борьки: «Житие преподобного Симеона Столпника и матери его преподобной Марфы». Он её ничуть не меньше любит, чем стеклышко-лупу, которым можно выжигать по дереву. Дороже этой книжки, правда, пищик, который подарил клоун Коко. Любого верующего про Симеона Столпника спроси, его все знают. Изо всех святых святой! Какую жизнь прожил! Происходил, как и Борька, из бедной семьи сапожника. Постригся в монахи с детства. Стал первым из всех. Те постились только до вечера, а он вообще ел раз в неделю. И хоть бы что! А что учудил в монастыре с веревкой от бадьи! Пропала веревка от колодца. Ну, пропала и пропала, бог с ней. Так и не нашли бы её, если бы не Симеон… Монахи стали настоятелю монастыря фискалить на Симеона за то, что он дурно пахнет. Настоятель начал допрашивать Симеона: «Почему, мол, ты так воняешь? Что с тобой?» Ничего не ответил Симеон. Настоятель приказал ему раздеться. Скинул божий угодник подрясник, и все увидели, что он украденной веревкой перепоясался, и до того туго, что она врезалась в тело до самых костей. Тело начало гнить. Настоятель разозлился, поругался с Симеоном, тот наплевал на монастырь и ушел себе в горы. А там отыскал подходящую яму с гадюками да и поселился в ней. Вот характер! Прожил в яме с гадюками четыре года и три месяца. А потом придумал такое, до чего не додумался ни один из святых в мире. Врыл в пустыне столб (по-церковному «столп»), высокий-превысокий. Взял, чудак, даи залез на него, чтобы быть поближе к богу. Восемьдесят лет простоял на своем столпе. Ни разу не спустился. Стоял и в дождь, и в снег. Бородищею оброс до пояса. Так и помер на своем столпе во время молитвы. За это его и прозвали Столпником. А три года из восьмидесяти простоял вообще на одной ножке. И все из-за кого? Из-за дьявола-искусителя. Притворился дьявол ангелом, возьми да и прокатись по небу на огненной колеснице вокруг Симеона! Мало того, разыграл ещё старика: «Айда, говорит, со мной на небо, бог тебя за твою жизнь праведную видеть хочет, к себе в рай приглашает. Я тебя враз домчу, как на извозчике». Поверил бедняга преподобный, задрал правую ногу, чтобы сесть в колесницу, да вовремя спохватился. «А вдруг, — думает, — это не ангел вовсе? Вдруг это меня искушает сам чёрт?» Перекрестился — видение и исчезло. Вот и решил Столпник за такой грех наказать свою правую ногу! Одно слово — сила воли. А как молился на своем столпе! Один дяденька насчитал тысячу двести сорок четыре поклона, устал, сбился, бросил считать, богоносный отец все кланялся да кланялся… Недаром и мощи его нетленные до сих пор делают чудо за чудом. Исцеляют больных, калек. Достаточно нужную молитву-заклинание произнести, как мощи начинают источать силу, да такую, что и ото всех болезней вылечит, и от врагов избавит. Не всех, конечно, а кого бог сочтет достойным. Самых безгрешных, самых верующих. Борька знает точно. Своими глазами видел одно чудесное исцеление. Запомнил на всю жизнь… Обязательно надо свечку поставить Симеону Столпнику! А то и две. Самых толстых. Был раньше у Борьки первого сентября и другой праздник: начало учебы в школе. В этом году уже не поучишься! Сергей Михайлович с мачехой предупредили: «Четыре группы закончил — хватит! Дома будешь сидеть. Коленьку нянчить!» Придется теперь сидеть с братишкой. Был бы отец жив — не допустил бы, чтобы Борька бросил учиться. Очень он хотел, чтобы вышел Борька ученым. Сам-то ведь был неграмотным. Говорил часто: «Школу закончишь — определю на рабфак. Такую машину придумаешь, чтобы сама тачала сапоги! Кнопку чтобы нажал — и все!» Отец радовался, бывало, когда Борька приходил домой из школы. Расспрашивал обо всем, что было на уроках, и что объясняла учительница, и кто как отвечал. Отложит молоток в сторону и слушает. А мачеха шипела: — Работай! Не любил отец, когда Борька учил уроки молча. Сердился: — Что это ты притих? О баловстве небось думаешь? Уроки всегда надо учить громко! Вслух! — Зачем? — Чем громче, тем полезней. Запомнишь лучше! А когда Борька писал, переставал стучать молотком, подходил сзади и заглядывал в его тетрадь через плечо. Не вынимая изо рта гвоздиков, шептал: — Так, так, правильно… Будто понимал что! От отца вкусно пахло кожей, махоркой и варом, которым он сучил дратву… По вечерам, за чаем, Борька читал отцу газету. На это уходило много времени: газета прочитывалась целиком — от первого листа до подписи редакторов. Правда, места, которые казались Борьке неинтересными, он пропускал. Мачеха больше всего любила отдел происшествий. Борька — объявления. — Смотри-ка! — говорил он. — В Омском цирке опять полная перемена программы. А чего же к нам в Пореченск цирк не едет? — Тоже сравнил! В Омске, брат, центр всей губернии! — Ну и что? Думаешь, у нас цирка не будет? Будет! Раз обещали артисты приехать снова, значит, приедут! — Год-то прошел… — Значит, не могли. Когда-нибудь приедут… Обязательно! Отец обрадовался не меньше Борьки, когда грач впервые произнес слово «чёрт». Мачеха и та засмеялась: — Ну и потеха! Надо же! Вот циркач! — а потом добавила, перекрестившись: — Богохульник ты все-таки! Неужто иного слова, кроме как «чёрт», нет? — А я грача и другим словам научу! — пообещал радостный Борька. — Он у меня не хуже попугая будет говорить!
Из окна прачечной повалил густой пар. Запахло сыростью и мылом. Мимо, громыхая, ползли трамваи, мчались автомобили и пролетки, шли пешеходы. Никто не подходил к Борьке. Ему стало тоскливо. «Самому себе почистить ботинки, что ли?» — подумал Борька. Он распечатал новенькую банку лучшего крема «Эллипс», аккуратно окунул в него щетку и стал с усердием надраивать свои рваные, старые башмаки. Вспотел даже. Ноги прохожих шли мимо. — Господи, — зашевелил губами Борька, — пошли хоть кого-нибудь! Для почина! Очень тебя прошу! Ну, что тебе стоит? На тротуар легла тень. Борька поднял голову. Над ним стояли двое мальчишек. Один высокий и толстый другой — худой и маленький. Ещё ниже Борьки. — А ну-ка, рыжий, убирайся отсюда, пока тебе шею не намылили! — сказал маленький. Борька не знал его. А толстого знал. Толстого дразнили Ноздрей. У Борьки с Ноздрей были старые счеты. Он жил через двор. Торговал спичками и папиросами. Это он кричал каждое утро на всю улицу пронзительным, противным голосом:
Шла пасхальная служба. Церковь была переполнена. Пробиться поближе к батюшке не удалось. А из угла, куда затиснули Борьку после крестного хода, ничего не стало видно. В церкви пахло свечами, овчиной и ладаном. Его голубые клубы поднимались наверх к синему, в золотых звездах, куполу. Было душно и тесно. Пот стекал по лбу и шее, попадал за воротник. Праздничная чистая рубашка прилипла к спине. Но Борьке было легко и весело: разве стоило обращать на это внимание, когда так дивно, так слаженно пел хор. Звуки падали откуда-то сверху, обволакивали и ласкали. — Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ! — кричал охрипший батюшка в раскрытые решетчатые окна. И в ответ с темного пустыря, где со свечами в руках стояла огромная толпа молящихся, не попавших в церковь, влетало дружное «Воистину воскресе!». Даже сердце подпрыгивало у Борьки: до того здорово получалось! И Борька со всеми вместе кричал: «Воистину воскресе!» А раз так крикнул, что даже погасла свечка. Нужно было её запалить снова. Борька повернулся к соседу, протянул к нему свою свечку, но резкий рывок за рукав остановил Борьку. — Тихо ты, рыжий! — чуть слышно шепнул кто-то в его ухо. Ноздря. Он показал Борьке кулак и приложил палец к своим толстым губам. Борька сперва ничего не понял, а потом увидел, как какой-то парень, стоящий рядом с соседом, привстав на цыпочки, напряженно всматривается вперед. Борька тут же узнал в парне Чуму. «Куда он так смотрит? Что там впереди интересного?» — подумал Борька, привстал на носки и поглядел в ту же сторону, но ничего особенного не заметил. Переведя снова взгляд на Чуму, он похолодел от ужаса: левой рукой Чума отогнул полу пиджака соседа, а правой залез в его брючный карман. Ловко вынув толстый кошель, Чума передал его Ноздре, и оба начали быстро пробираться к выходу. — Ограбили! — закричал вдруг сосед и схватил Борьку за плечо. — Это не я! Это не я! — с ужасом молил Борька. Он вырвался, хотел бежать, но вокруг уже все всполошилось. — Вон этих держите! — закричала баба в клетчатом полушалке, указывая пальцем на Чуму и Ноздрю. Ребят выволокли на паперть. Там нищие, беспризорники, юродивые, слепые, калеки: — Бей их, ворюг! — Нельзя! Самосудом нельзя! Грех! — А воровать не грех? — Ми-ли-ци-я! Борька вдруг почувствовал, что лезут к нему в карман. Дрожащей рукой он нащупал что-то твердое. «Кошель! — похолодел Борька. — Ноздря подсунул!» Борька резко выбросил кошелек. По каменным плитам зазвенела мелочь, зашуршали бумажки. Орава нищих бросилась людям под ноги. Нищие выли, дрались, отнимали деньги друг у друга. Громче других мычал страшный, оборванный глухонемой юродивый. Из его покрасневших глаз катились слезы. По подбородку текла слюна. — Что делаете, сволочи? Что делаете? — бросился на колени хозяин кошелька. — Отпустите его, я его знаю, — вдруг услышал Борька. Он обернулся и увидел отца Никодима, Сергея Михайловича и мачеху. — Отпустите его. Он хороший отрок. Верующий. Я его знаю, — повторил отец Никодим. И Борьку отпустили. С ненавистью смотрели Ноздря с Чумой вслед удаляющемуся Борьке. — Этих пацанов тоже отпустят! — с досадой сказала баба в клетчатом полушалке. — Не пойман — не вор! Дома мачеха и Сергей Михайлович нещадно выпороли Борьку. Били по очереди. Били так, что несколько дней не мог выйти на улицу…
Вот и Борькин двор. Борька пересек его, легко вбежал на второй этаж по крутой скрипучей лестнице. Толкнув входную дверь, он запер её и, миновав прихожую, остановился у двери в комнату. Перекрестился и заглянул внутрь. Мачеха мыла пол. Увидев Борьку, она плюхнула тряпку в ведро и всплеснула руками. Её красивое лицо вытянулось. — Ах, заморыш, ах, шпана! — заголосила мачеха и, не вытирая мокрых рук, пребольно вцепилась в Борькино ухо. — Где ты был, циркач проклятый? Я тебе где велела сесть? У «Централя»? Я туда два раза бегала! Где шатался? Небось у горсада околачивался? Цирк свой поджидал? Я тебе покажу цирк! Не желая ничего слушать, она выхватила банку из Борькиных рук и раскрыла её. — Гуталин початый. Где деньги? — Не было работы… Сам себе ботинки почистил… — Врешь! Украл! Украл! Пряниками обожрался, ворюга! Схватив Борьку за шиворот, она начала тыкать щеткой куда попало. На его лице и теле один за другим отпечатывались черные следы от гуталина «Эллипс». Борька выскользнул из рубашки и нырнул под кровать. Схватив со стены зонтик, мачеха нагнулась и стала тыкать им в угол, куда забился Борька. Борька поймал конец зонта. — Пусти, хулиган, пусти! — вскрикнула мачеха. Борька не выпускал зонта. Наоборот, вцепился в него ещё крепче. Мачеха потянула зонт к себе, Борька — к себе. Мачеха — к себе, Борька — к себе. Мачеха чуть не вытащила Борьку, но он успел зацепиться ногой за комод. Закачалась глиняная кошка-копилка, зазвенели стопочки, наклонилась зеленая вазочка с бумажными розочками, забегали по блюдечку стеклянные разноцветные яички, а портретик Сергея Михайловича в рамочке из ракушек, так тот совсем упал. — Змееныш! Ирод! — крикнула мачеха и резко дернула зонт кверху. Тр-р-р-а-а-а-х-х! Зонт сломался. Пополам. Мачеха залилась слезами. Тяжело дыша и всхлипывая, она подошла к комоду, прислонила портретик к шкатулочке и уселась передохнуть на табуретку. — Ну подожди, негодяй! Сейчас Сергей Михалыч из церкви придет. Он тебе покажет, рыжая тварь, он тебе даст! — шипела мачеха. Борьку трясло от ярости: «За что? Что я сделал? В чем виноват? Каплю гуталина пожалела…» Слезы обиды душили его. Мачеха продолжала причитать: — Если бы отец был жив, он бы убил тебя, вступился за меня, несчастную! Борька скрипнул зубами. Неправда! Отец не убил бы. Наоборот — в обиду бы не дал! — Молчишь? Вор! Ворюга! Зря за тебя на пасху вступились… Жулик! Выручку украл! В соседней комнате громко заплакал Коленька. Мачеха ушла. Борька лежал съежившись под кроватью, размазывая кулаками по лицу грязь, глотая слезы, и снова вспомнил про церковь. Как хорошо там было! Как нарядно, празднично! Сколько света, золота вокруг! Никто не ругался, не бил… А если, кто и толкал, так ведь не нарочно! Люди вокруг все добрые… Ну где же могло быть лучше, чем в церкви? Только в цирке или в раю. Вот бы в рай попасть! Там одних яблок видимо-невидимо! Ешь до отвала — никто не заругает! И с отцом Борька встретился бы на небесах. Где же ещё отцу быть? Только в раю: свое на земле отмаялся, зато на небесах будет иметь счастливую жизнь. Так сказано в писании… Там, в раю, Борьку вором не обозвали бы ни за что ни про что! Попробовал бы кто-нибудь из ангелов или архангелов обидеть его — отец такой бы скандал устроил на небесах. Всех поразогнал бы шпандырем! Дошел бы до самого батюшки Христа. А Спаситель, ясное дело, успокоил бы Борьку, может, даже пригласил бы к себе на стаканчик чайку: «Вам, Борька, с каким вареньем? С малиновым или с вишневым?» «Спасибо, боженька, я больше вприкуску уважаю. Почему вы, боженька, чай пьете не с блюдца? С блюдца лучше!» «Могу и с блюдца — мне все равно. А вы, Борька, угощайтесь». Вот как бы бог поступил. Интересно, что сейчас отец в раю делает? Не иначе, как сапожничает. Может, самому богу сапоги латает… Нет, богу вряд ли: он, как обувь прохудится, сразу выбрасывает её. А вот святым чинит. Святые — они попроще! Жалко, что любимый отцовский молоток валяется без дела под комодом. Отец говорил, что ни у одного сапожника в мире нет такого молотка… А что, если попросить святого Симеона, чтобы отправил отцу молоток в рай. Столпник ведь чудотворец! Нет, вряд ли что получится… Некогда Симеону заниматься такими делами. Раздался стук. Так стучал только Сергей Михайлович. — Сейчас тебе будет! — заглянула в комнату мачеха и бросилась открывать дверь. — Господи! — прошептал Борька и перекрестился. — Что делать? Убьют ведь! Он выскочил из-под кровати, накинул на дверь крючок и придвинул к ней стол. «Не пущу! Ни за что не пущу!» — Открой, паразит! — тихо сказал из-за двери Сергей Михайлович. Борька молчал. — Открой, бандит! — немного погодя повторил Сергей Михайлович. Борька молчал. — Открой, ворюга, хуже будет! — пригрозил Сергей Михайлович, не повышая голоса. Борька не выдержал. Он схватил с комода портретик и что есть силы швырнул им в дверь. Рамочка разлетелась вдребезги. — Вот вам за ворюгу! За дверью молчали. — Что, струсили? — завопил вдруг Борька таким высоким голосом, что сам удивился даже. — Да я тебя, бандита, в порошок сотру! — спокойно отозвался Сергей Михайлович. — А грачу твоему башку сверну! — Не сотрете! Не сотрете! А грача не имеете права трогать! Мне его отец подарил. Не помня себя от ярости, Борька трахнул об пол глиняную кошку-копилку, запустил в дверь шкатулку, а стопочки и стеклянные яички вместе с блюдечком бросил в ведро. За дверью громко запричитала мачеха и истошно заорал Коленька. «Что бы ещё сделать такого? — заметался по комнате Борька. — Колбаски! Колбаски с золотыми!» Борька вырвал из печки оба кирпича, раскрыл коробку «Конфекты ландрин» и сломал пополам первую колбаску. Несколько монет звякнуло об пол. Борька запустил пригоршню монет в дверь и разорвал новую колбаску. Монеты покатились во все стороны. Борька ломал колбаску за колбаской и что есть мочи швырял монеты в дверь, в потолок, в стены. Растоптав ногами коробку, Борька бросился к тумбочке, вытащил книжку про Симеона Столпника, сунул в карман стеклышко-лупу для выжигания и свое главное сокровище — пищик из жестянки и колбасной шкурки. Изо всех сил пнув ногой по ведру, Борька перекрестился на икону богородицы Троеручицы и побежал к окну. Ой, как высоко! Но думать было некогда, и Борька прыгнул. В ушах пронзительно засвистел ветер. Ноги сильно ударились о траву. Поднявшись, Борька ворвался в сарайчик, схватил с жердочки своего грача и помчался по улице. Так и бежал: без рубашки, всклокоченный, перепачканный гуталином «Эллипс», с медным крестиком на шее, крепко прижимая к груди книжку и отчаянно каркающую птицу. Вот и поповский дом. Борька чуть не сбил с ног отца Никодима, выходящего из своей калитки. — Что с тобой? — ужаснулся священник. Борька не сообразил, что ответить, шмыгнул носом и вбежал в соседний двор. — Тебе кого, мальчик? — удивленно спросил кто-то сверху высоким звонким голосом. На крыше, чуть наклонив голову, стояла босоногая девочка. Ветер трепал её старенькое ситцевое платье и золотистые спутавшиеся волосы. Над ней кружились и кувыркались голуби. Из чердачного окна флигеля появился Влас. В волосах его застряли птичий пух и перья, в руке он держал грудастого и зобастого голубя с длинными шпорами. — Опять отлупили? — спросил у Борьки Влас. — Нет… — ответил Борька, шмыгнув носом. — Сейчас, — сказал Влас, спрыгнул на крышу сарайчика, передал девочке голубя и быстро начал спускаться по шаткой лестнице. Девочка спустилась тоже, крепко держа в руке важною голубя. — Это сестра моя, Нинка! — кивнул Влас в её сторону. Девочка как две капли воды походила на брата. Чуть раскосые красивые монгольские глаза, широкие скулы, задорный вздернутый носик, полуоткрытые от удивления губы. — Ну, что случилось? Рассказывай. — Пр-р-ривет! — неожиданно сказал грач и, вырвавшись из рук Борьки, уселся на его голом грязном плече. Девочка ахнула и весело расхохоталась. Важный голубь сердито буркнул и заворочал шеей. Борька покраснел, прикрыл рукой крестик и, поминутно сбиваясь, стал рассказывать. Глаза девочки становились все серьезнее…
Глава третья «Я ТОЖЕ В ПИОНЕРЫ ХОЧУ!»
Борька на седьмом небе! Хорошо ему жить в семье учителя. Шкапа Александр Иванович вообще человек каких поискать. В гражданскую войну партизаном был, с колчаковцами сражался. На войне его ранило в ногу, и он теперь с палочкой ходит. И жена его Зинаида Кирилловна ласковая. Оба справедливые. Не отдали Борьку назад мачехе и Сергею Михайловичу. Сергей Михайлович не раз приходил за Борькой. И добром просил вернуть мальчишку, и угрожал. Но всегда возвращался не солоно хлебавши. — Нет, вы уж извините, пожалуйста, но Борису у нас лучше! — твердо говорил Александр Иванович. Ещё бы не лучше! Борька пошел в школу. Учится в пятой группе «Б» вместе с Власом и Ниной. Ребята в группе замечательные. Один Вираж-Фиксаж чего стоит! Так зовут Валю Кадулина, сына рыночного фотографа. Сокращенно — Вирфикс. Настоящий друг. Делится даже конфетами или жмыхом, без которых просто жить не может. Валя столько сладостей жует, что проел передние зубы. Это, правда, не очень красиво, но зато он чемпион по плевкам. Никто не может плюнуть дальше, чем Валька. Раз, на большой перемене, в умывальной комнате для мальчиков устроили состязание между Валькой и сильнейшими мастерами из пятой «А» и шестой «Б». И Валька, конечно, переплюнул всех. Вирфикс очень смешливый. Он так боится щекотки, что достаточно издали протянуть к нему руки и чуть пошевелить пальцами, как Валька начинает ежиться, хохотать и кричать: — Ой, хватит, ребята! Ой, щекотушки боюсь! Ой, лопни мои глаза, сейчас помру! А как он падает на пол, катается во все стороны, дрыгает ногами и орет благим матом, когда его начинаешь щекотать по-настоящему! Сам помрешь со смеху! Леша Красилов, сын знаменитого на всю страну летчика, уступит Вальке только в плевках. Это — мастер на все руки. Как рисует, какие змеи может клеить, какой почерк у него! По-печатному пишет не хуже, чем в книжках. Если нужно написать в школе плакат, сразу обращаются к Лешке. А лучшего инсайта не найдешь вообще. Незаменимый человек. И простой парень. Не зазнается, что его отец такой знаменитый летчик… Лешка во всем похож на отца: маленького роста, коренастый, сильный. И такой же белобрысый. И Павлик Асиновский, Лешкин сосед по парте, не зазнается, что его отец — лучший врач в Пореченске. Павлик длинный и худущий, с маленькими ручками и длинным носом. И в очках с толстыми стеклами. Борька один раз надел эти очки и не увидел ничего. Ещё хуже, чем сквозь стеклышко-лупу для выжигания. Все предметы как в тумане… Когда Павлик снимает очки, то выглядит совсем беспомощным, смешным. Глаза делаются большими-большими, а нос кажется ещё длиннее. Если же его нос сильно подтянуть вверх, Павлик становится похож на знаменитого артиста кино Пата. Честное слово! Если, конечно, под нос приклеить длинные висячие усы, а рядом поставить маленького Лешку. А Лешка, если ему тоже подтянуть нос, наголо остричь белобрысые вихры, сделать из подушек живот и надеть на голову чаплышку, сошел бы за друга Пата — Паташона. Конечно, только рядом с Павликом без очков и в полном гриме. Павлик Асиновский все знает. Как только в голове у человека может столько поместиться! Удивительное дело. Борьке в жизни столько не запомнить, сколько помнит Павлик. Недаром его зовут Ходячей Энциклопедией. Есть ещё в группе Ромка Смыкунов. Круглый, как мяч, и крикливый. — Я не толстый. Я упитанный! — говорит про себя Ромка. — А вот Петька Бурлаченко — просто Жиртрест! Петька Бурлаченко потише Ромки, но ещё толще его. Оба они, особенно в Павликовых очках, похожи на нэпманов. Нина, конечно, лучше всех в группе. Участвует во всех ребячьих играх, никому ни в чем не уступает. А как дерётся! Не хуже брата! Недавно с Ромкой Смыкуновым так расправилась, что держись только! И за дело! Как-то на большой перемене Ромка тайком пробрался в класс и старательно вывел огромными буквами на доске:Ватка + Шкапа = любовь!Борька не знал, куда деваться от стыда. Целую неделю, наверное, ходил красный. Нина отшлепала Ромку сырой тряпкой, заставила стереть надпись и пригрозила, что ещё отомстит. А Ромка-то хорош! Про других на доске пишет, а сам все время строчит записочки Римме Болонкиной. Пишет и подкидывает. Пишет и подкидывает. А Римма на Ромку плевать хотела! Самый тихий из ребят Женя Клочков, по прозвищу Бразильская Марка, за то что марки собирает, тоже хороший парень. Вообще все ребята в группе один к одному! Правда, учится Борька пока неважно. Но ему все помогают: и Александр Иванович (он литературу преподает в старших классах), и Влас, и Нина, и даже Зинаида Кирилловна. С Власом заниматься хуже всего. Он очень злится, если Борька не сразу усваивает. Обзывает тупицей. Конечно, если кричать да книжками бросаться, так, ясное дело, не полезет ничего в голову. Но Борька не перечит Власу. Тупица так тупица! Вроде не обращает внимания. Тогда Влас отходит. Он ведь любя, сгоряча. Что, Борька не чувствует, что ли? Неудобно, правда, что запретили ему чистить ботинки и вообще промышлять чем-нибудь. Выходит — кормят задаром. Нехорошо ведь. Но Александр Иванович сказал: «Жизнь большая ещё, не останешься в долгу. Главное — учись. Потом рассчитаемся». Конечно, Борька и сейчас старается отплатить. Наколет дров, слетает в магазин. А если надо, так и полы помоет. Но мало ведь этого за их доброту. Поселили Борьку вместе с Власом сперва в сарае, а как похолодней стало, мальчики перебрались во флигель. В комнате Власа поставили ещё одну кровать. Стол большой деревянный для занятий есть. Шкаф есть. Дали Борьке одежду, из которой Влас вырос. Что ещё надо? Живут втроем: Борька, Влас и Фрушка. Так учитель окрестил грача. Нехорошо, говорит, что у птицы имени нет. Это сокращенно — Фрушка. А полное имя — Фруги-леус. Так будет «грач» по-латыни. Это написано у Брема. У автора книги про птиц и животных. Борька раньше и не знал, что есть такая интересная книга. А теперь прочитал почти весь первый том. Осталось ещё четыре. Грачу имя тоже понравилось. Быстро к нему привык. И на велосипеде привык кататься, сидя на Борькином плече. Сидит как влитой. Тоже, как и Борька, удовольствие, наверное, получает, когда мчится по улице. С восторгом и удивлением смотрят прохожие, особенно мальчишки, когда Борька с Фрушкой катаются. Борька может и без рук, и стоя на седле, и лежа на раме, и задом наперед. Совсем как в цирке. Влас быстро научил Борьку ездить на велосипеде. Но ездить просто так, обыкновенно. А фокусы Борька освоил сам. И Нину с Власом научил. И теперь они все ловко ездят. Совсем по-цирковому. Влас — настоящий друг, вот только подтрунивает над Борькой, когда тот на ночь и утром молитву шепчет. И книжку «Житие преподобного Симеона Столпника и матери его преподобной Марфы» обсмеял. Да что с него взять? Неверующий! И Александр Иванович, и Зинаида Кирилловна, и Нина тоже неверующие. Вот и доказывают Борьке, что бога нет. Всё вокруг, говорят, создала природа. «Ну, а природу-то кто?» — «Из клеток», — говорят. «А клетки откуда?» Вот ведь чудилы! Так Борька и поверил им! Из клеток. Смех один. Как так бога нет? Как так не бывает чудес, когда Борька однажды своими глазами видел чудо… И новый школьный вожатый Коля Плодухин тоже твердит, что не бывает на свете чудес. Борька не спорит. А то не примут в отряд. Пионерам верить в бога не положено. Ну до чего же Борьке нравится этот вожатый! Не сравнить с прежним — Гуммиарабикусом! Коля не только на сбор пускает, а сам зовет. «Смотри, — говорит, — в пионеры готовься!» А Гуммиарабикус не разрешал: «Мы „неорганизованных“ не охватываем…» Из-за забора приходилось подглядывать на все пионерские игры и затеи. Нет, просто замечательно, что Гуммиарабикус исчез. Ребята шушукались, что убрали его от них, сняли. И поделом. Заставлял пионеров заниматься какой-то ерундой. Построит, бывало, отряд и спрашивает: — В чем наша сила, пионеры? — В кол-ле-кти-ве! — хором отвечают ребята. — Правильно, пионеры! В коллективе! А вы все время в разные стороны норовите разойтись. Вас склеивать нужно! — Как — склеивать? — Очень просто! А ну-ка быстро встаньте в круг! Будем сейчас варить клей. Гуммиарабик. Выбирайте клеевара! Встанут ребята в круг, выберут клеевара, дадут ему в руки палку. — А теперь внимание, пионеры, внимание! — командует вожатый. — Вы все будете котел для клея. Он — клеевар, а вы все — котел. Ясно? — Ясно. Мы — котел. — Оперу буржуазную «Риголетто» знаете? Кто знает, а кто ведь и не знает. Галдят все. — Ти-и-хо! Так вот, в этой буржуазной опере есть один очень неплохой мотивчик: «Сердце красавицы склонно к измене». Может, слышала? — Слышали! — кричат ребята. — Это песенка такая «Сердце красавицы». — Правильно, пионеры! Внимание, пионеры, внимание! Как только клеевар начнет в одну сторону вертеться и палкой помешивать, вы все крутитесь в другую и на мотив «Сердце красавицы» пойте слово «Гуммиарабикус»! Вот так: «Гу-мми-а-раби-кус!», «Гу-мми-а-раби-кус!» Ясно? Начали! Чего же тут мудреного? Крутит клеевар внутри котла палкой, а ребята поют «Гуммиарабикус». И так до тех пор, пока не закружится голова, Римку Болонкину раз вытошнило даже. Первое время ничего, занятно было, а потом надоело. Как сбор отряда, так варить клей… И другие игры такие же глупые. Новый вожатый Коля Плодухин на первый сбор велел всем принести понемногу картошки и пустых консервных банок. Ребята удивлялись: что ещё за новости? — Теперь не гуммиарабикус будем варить, а крахмал! — сострил Ромка Смыкунов. — В банках. По-настоящему… На мотив «Чижика-пыжика». За город выехали на трамвае. На опушке леса разложили костер. Пекли картошку. Из консервных банок мастерили факелы. Пели:
Поздним вечером Борька с Власом сидели в комнате. Нина ушла спать. Влас читал «Робинзона Крузо», Борька возился с Фрушкой. Вдруг Влас спросил: — Ты в пионеры-то будешь вступать? — Собираюсь! — Долго собираешься что-то…
Борька, Нина и Влас сегодня с утра наряжаются: пойдут в «Великий немой». Так называется городской кинотеатр. В нем специально для ребят в двенадцать часов состоится утренник. Пионеры выстроились перед школой. Лешка Косилов ударил в барабан. Отряд зашагал.
Глава четвертая В ПЯТОЙ «Б» ЕСТЬ ФИСКАЛ!
Приняли! Приняли Борьку в пионеры, и даже это скандальное родительское собрание, на котором он сейчас сидит, не очень омрачает его радость. Всю вчерашнюю ночь Борька не мог заснуть, ворочался с боку на бок. Раз десять подушку переворачивал холодной стороной к щеке. — «Я, юный пионер Эс Эс Эс Эр… Будь готов… Всегда готов…» — шептал и шептал Борька, хотя слова пионерской присяги затвердил, как «Отче наш». Борька пришел на сбор самым первым. Он чисто умыт, рыжая челка аккуратно расчесана, ботинки начищены до блеска. Вот и торжественная линейка. Как в тумане, словно через очки Павлика Асиновского, виден Борьке строй ребят в красных галстуках. Когда туман рассеивается, видно, как улыбаются Борьке ребята. Выплыло из дымки лицо Коли Плодухина — доброе, торжественное… Пора! — «Я, юный пионер Эс Эс Эс Эр, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю… обещаю жить и учиться так, чтобы стать достойным гражданином своей Советской Родины…» Что есть мочи заколотил в барабан Лешка Косилов. Борька увидел красный галстук и лицо вожатого совсем близко, ощутил на шее его теплые, сильные руки, почувствовал кисловатый запах нового, чуть жестковатого кумача. Вожатый быстро завязал узел. — Ну вот… Поздравляю тебя, Борис Ваткин, пионер звена имени Крупской. К борьбе за дело рабочего класса будь готов! — Всегда готов! — ответил Борька и отдал салют. Когда Борьку окружили друзья, к горлу подступили слезы. Он пожимал всем руки и ничего не мог сказать от радости. Всё это было вчера… Директор школы выступал первым. Потом вожатый, родители, учителя… А учитель по естествознанию и аиа-, томии Аркадий Викентьевич взял слово во второй раз. Ну до чего противный человек! Вечно суется не в свои дела! Добился, например, чтобы директор ребятам играть в футбол запретил. Доказал ему, что это буржуазная игра. Никогда этого ребята не простят Аркадию Викентьевичу. А выглядит как! Только посмотрите на него! Светлые волосы торчат во все стороны. Глаза и ресницы тоже белые. А лицо красное. Нос длинный, как хобот. Аркадий Викентьевич все время держится за щеку — зубы у него больные. А подхалим какой! Перед директором выслуживается. А на школьную нянечку Аришу так кричит, что до слез доводит, Борьке уже надоело слушать. Все давным-давно ясно. Борька виноват. Не надо было вообще трогать этот скелет… — Как мог Ваткин, которого только что приняли в пионеры, как мог этот новоиспеченный пионер в тот же день позволить себе такое хулиганство? Может ли так поступать пионер вообще? Тут замешаны все ребята! Но идея Ваткина! — снова и снова кричал Аркадий Викентьевич. …Скелет был гордостью Аркадия Викентьевича. Он выписал его откуда-то издалека, чуть ли не из самой Москвы, и не мог налюбоваться новым учебным пособием. — Если бы не знакомства мои обширные, — неоднократно хвастался учитель перед ребятами и директором школы, — по таблицам бы кости человеческие изучали… На Пореченскую Товарную чуть не всю школу с собой взял встречать скелет. Ребята несли ящик по очереди через весь город. — Ну, не красавец ли? — восторгался учитель, когда скелет вытащили из стружек. Аркадий Викентьевич любовно собрал скелет и укрепил его на квадратной глянцевой подставке. Скелет блестел желтоватыми, словно только что вымытыми костями, аккуратно прикрепленными к остову медными проволочками. Глядя на мир глазными впадинами и проваленным носом, череп беззаботно скалил ровные белые зубы. Появился завхоз со связкой жестяных номерков и толстой книгой. За ним, с гвоздями и молотком, нянечка Ариша. — Вы что это собираетесь делать? — насторожился учитель. — Скелет будем инвентаризировать. Номерок следует прибить. Как на прочем школьном имуществе. — Куда? Уж не на подставку ли? — На неё. Так положено. — Ни в коем случае! Не дам портить пособия, — запротестовал учитель и самолично привязал жетон к одному из нижних ребер грудной клетки кокетливой красной тесемочкой. — К самому адамову ребру прикрепил, — пошутил Аркадий Викентьевич. — Что за адамово ребро такое? — спросила Римка. — Неужели никто из вас не знает? Руку поднял один Павлик Асиновский. А Борька не поднял, хоть и получше Павлика знал, что бог вытащил из Адама ребро и сотворил из него Еву. Зачем говорить об этом с безбожниками? Ещё, пожалуй, из звена выгонят. Или засмеют. Ведь в группе никто не верит в бога, кроме Борьки. Павлик рассказал про ребро. — Что же, Адам остался калекой? — с недоумением спросил у Борьки Бурлаченко. — А я почем знаю? Может, и калекой! — огрызнулся Борька. — Да, непонятно… — сказала Нина. — Значит, скелетик у нас будет записан под номером триста тридцать три, — сказал завхоз и сделал пометку в толстой книге. — Роковое число! — пошутил всезнающий Павлик. Все рассмеялись. Ребята хорошо запомнили цифру «333», выбитую на круглой жестянке с надписью: «5-я шк. втор. ступ, гор, Пореченск». А как весело звенел этот номер с роковым числом, когда ребята, желая напугать девочек, незаметно привязывали к скелету крепкую нитку, ловко пропускали её под партами и потихоньку дергали за неё. Скелет начинал греметь костями, жестяная бляха звонко стукалась о ребра… — Этого остроумнейшего, в кавычках, занятия нашим юным варварам показалось недостаточно, — продолжал кричать на весь класс Аркадий Викентьевич. — Они в сарае уважаемого учителя Александра Ивановича Шкапа, моего дорогого коллеги, устроили военный совет, в кавычках, где, по предложению Бориса Ваткина, решили сделать управление скелета более совершенным. Это было примерно неделю тому назад. А вчера это новое управление было наконец испробовано! И сын моего дорогого коллеги принимал в этом кощунстве самое непосредственное участие! Ребята недоумевали. Все, что говорил Аркадий Викентьевич, было чистой правдой. Но откуда он знал об этом? Неужели в пятой «Б» есть фискал? Кто? Кто из мальчишек мог совершить такую подлость? Ни одна девчонка, кроме Нины, не была посвящена в тайну… — Управление скелетом было изготовлено Алексеем Косиловым, сыном столь известного и заслуженного в нашей стране летчика. Мне кажется, пионеру Алексею Ко-силову не следовало бы пятнать свою знаменитую, прославленную отцом фамилию… — Откуда он и про Лешку знает? — тихо спросил у Власа Павлик. Все было именно так. Лешка, выступивший вслед за Борькой, сказал: «Борька прав! Мы пользуемся отсталой техникой! Я берусь приделать к скелету такой механизм, что у черепа будут загораться глаза, он будет курить и пускать из носа дым. Скелет сможет двигаться, танцевать, кланяться и вертеть в разные стороны черепом. Он будет лить слезы, даже говорить и петь, если в подставку спрятать граммофон!» «Верно! — крикнул Борька. — Об этом я и хотел сказать!» «Граммофон в подставку и не поместится, — сказала Нина. — Сделай, чтобы руки и ноги поднимал, и то здорово получится». Лешкино изобретение оказалось чудом техники. Оно состояло из сложной системы колечек, шпулек из-под ниток, рычажков и едва видимых веревочек. Отдельно был изготовлен пульт управления, который поместили на задней парте. Лешка подделал ключ к кабинету естествознания, и ребята тайком забирались туда — устанавливали конструкцию. И вот вчера состоялся спектакль. Эффект превзошел все ожидания. Скелет шарил в воздухе руками, поднимал высоко сгибающиеся в коленях ноги, вертел черепом. Перепуганные девчонки дружно завизжали, когда скелет первый раз открыл рот и залязгал челюстью: «Ав… Ав… Ав…» Последним выступал Иван Михайлович Кадулин, рыночный фотограф. Он торжественно пообещал всем родителям, школьникам, учителям, вожатому и директору выпороть сына так, чтобы тот впредь не только не трогал скелета, а вообще, если увидит где-нибудь кость, за версту её обходил. Ребятам объявили выговор, и они дали честное пионерское никогда не трогать скелета. После собрания ребята долго не расходились. — Меня другое интересует. Кто Аркадию Викентьевичу нафискалил про скелет? Кто нас всех выдал? — горячился Влас. — Сам он никак не мог узнать про сюрприз! Никак! Ромка сощурил глаз и загадочно произнес: — Подождите, ребята! Скоро у нас такой сюрприз будет, что на землю попадаете! Если выгорит у меня дело одно, будет для всех из сюрпризов сюрприз. А фискала найдем! Обязательно!На следующее утро Ромка Смыкунов принес в школу два свертка, тщательно перевязанные множеством бечевок. На пакетах было написано большими буквами «С С С» и нарисовано множество знаков вопроса. — Что это значит? — приставали к Ромке ребята. — Совершенно секретный сюрприз! — расшифровал таинственные буквы Ромка. Первый сверток был длинный и твердый, второй поменьше, квадратный и на ощупь мягкий. — Что внутри? — приставали ребята. Ромка загадочно улыбался: — После уроков! Что-что, а сюрпризы Ромка преподносить умел! И вот после занятий, закрыв дверь класса изнутри на стул, Ромка торжественно распаковал первый сверток. В нем оказался насос. Обыкновенный велосипедный насос. — Ну и сюрприз! — рассмеялся Валька Кадулин. — А у тебя и такого нет! — огрызнулся Ромка и, изобразив на лице презрение, добавил: — А впрочем, если кому неинтересно, могу и не показывать! Он взял насос и стал медленно упаковывать его в газеты. — Не прячь! — закричали ребята. Ромка долго ломался, потом быстро, как фокусник, развязал второй сверток. Ребята ахнули. Перед ними на груде старых газет и веревок лежал новенький футбольный мяч. Не самодельный тряпичный, не разноцветный детский, не волейбольный, а настоящий. Футбольный. Оранжевого цвета. Налюбовавшись вдоволь произведенным эффектом, Ромка небрежно бросил: — Если кто желает, может качнуть! Насос яростно засопел. Он переходил из рук в руки. Всем разрешил Ромка качнуть понемногу, даже Вальке. Последними накачивали Нина и Борька. Когда мяч раздулся, Ромка проверил его упругость и сказал: — Стоп! Хорош! Накрепко зашнуровав тесьму, Ромка подержал мяч на руке, любуясь им, а потом, звонко стукнув об пол, поймал и положил перед собой на стол. — Нравится? — А то нет! — ответили ребята. — То-то и оно! Только это не мой мяч! Дружка одного! — И Ромка печально вздохнул. — А можно поиграть? — поинтересовался Борька. — Можно. Но сложно. Есть условия… — Какие? — понеслось со всех сторон. — Дорого просит дружок. Не осилить. — Сколько? — спросил Петька Бурлаченко. — Двести двадцать бабок. По десять с игрока. — Всего? — обрадовался Влас — Чего же ты так расстроился? Как, ребята, осилим? — Ладно, — согласились все. — Зато будет общий мяч. — Вы меня не так поняли, — грустно сказал Ромка Смыкунов. Он словно невзначай вытащил из кармана битку — боевую бабку, поиграл ею и положил рядом с мячом. — Вы думаете, мячу цена двести двадцать бабок? Двести двадцать ничего не стоящих мослов? Такому мячу? Заграничному мячу? Нет, это одна игра столько стоит. Ребята печально глядели на мяч и бабку. Бабка по сравнению с оранжевым, сияющим, как солнце, мячом казалась совсем никудышной. — Как — одна игра? — переспросил Валька Кадулин. Так, очень просто! Два тайма… — вздохнул Ромка. — Не понимаю… — сказал Валька. — А чего тут понимать! — вспыхнул Влас. — Он хочет мячик сдавать напрокат. Как рояли! Только за рояль даже нэпман, даже буржуй недорезанный больше одного мосла в день не запросит, постесняется, а он с товарищей… — А я-то здесь при чем? — пожал плечами Ромка и опустил глаза. — Это он, дружок мой, столько просит. — Какой дружок? — с недоверием спросил Валька. — Кто он? Как фамилия? — Вы его не знаете, — ответил Ромка, шаркая по полу ногой. Все промолчали. — Ну что ж! Нет так нет! — Ромка надул и без того толстые щеки, спрятал в карман бабку, взял мяч, расшнуровал широкую белую тесьму и вытащил ниппель. Из камеры с силой вырвался воздух: пш-ш-ш! — А может, он уступит, дружок-то твой? — с надеждой спросил Борька. Ромка тут же крепко зажал пальцами ниппель камеры, и шипение прекратилось. — А сколько дадите? — По бабке за тайм! — предложил Влас. П-ш-ш-ш! — Стой! Шипение прекратилось. — Твоя цена? — спросил Влас. — Не моя, а дружка моего! — поправил Ромка. — Постараюсь уговорить его, но боюсь, что меньше чем по сто бабок за игру не выйдет. — Дорого! — отрезал Влас. П-ш-ш-ш! Мяч таял на глазах. — Десять бабок за игру! — с отчаянием крикнул Борька. П-ш-ш-ш! — Сколько? — Девяносто. — Дорого! — А сколько? — Пятнадцать! П-ш-ш-ш-ш! Мяч давно выдохся, но ребята продолжали торговаться. Решили так: за игру с каждого футболиста Ромка получает по бабке. С Виража-Фиксажа, который в бабки не играет, — по пачке засвеченной фотобумаги. С Жени Клочкова, у которого бабок тоже нет, — по три марки, с Толи Костюкова — по ползавтрака. Борьке Ромка предложил все игры играть бесплатно за стеклышко-лупу и клоунский пищик, но Борька даже не захотел об этом слышать. Только Римме Болонкиной, отозвав её в сторону, Ромка предложил участвовать во всех играх безвозмездно: «Я за тебя каждый раз буду вносить по бабке!» Но Римма отказалась — она не любила футбола. Ромка огорчился. Отойдя от неё к ребятам, он сухо сказал: — Есть последнее условие. Очень важное и непременное. Во-первых, я буду голкипером. Во-вторых и в главных! Мяч совершенно новый. Ботинками его легко поцарапать. Поэтому дружок разрешает играть только босиком. У кого ногти на ногах будут длинные, к игре не допущу. И на стол со страшным лязгом легли садовые ножницы. Откуда и когда они появились в руках Ромки, не заметил никто… — А ты, Жиртрест, почему не стрижешь? — спросил Ромка у Петьки Бурлаченко. — Я играть не собираюсь. От Аркадия Викентьевича попадет. Он сколько раз запрещал футбол… — Трусишь? — Не трушу, мне нельзя. У меня одышка… — Врешь ты все! Трусишь! Или бабку пожалел! — Говорю, у меня одышка, — сказал Петька и задышал часто-часто. — А бабку мне не жалко. Я бабку могу и так внести на общее дело. Надо будет, и внесу. Только смотрите, попадет вам от Аркадия Викентьевича! — А он не узнает! — сказал Влас. — А откуда про скелет узнал? Опять нафискалит кто-нибудь — и всё! — Кто нафискалит? Тут все свои! Игра состоялась через три часа. На дальний пустырь за церковью и кладбищем ребята отправились порознь, тайком, соблюдая все меры предосторожности. Путь Павлика Асиновского, Борьки и Власа лежал через главную площадь. На круглой тумбе им бросилась в глаза странная белая афиша:
??? Скоро в Пореченске???— Что ещё такое? Что за новый «С С С»? — сказал Влас изумленно. — Может, гипнотизер? — предположил всезнающий Павлик. — Что за гипнотизер? — спросил Борька. — Мысли угадывает. Посмотрит на тебя — и ты заснешь. Ещё раз посмотрит — и ты пойдешь как лунатик. — Ну, скажешь… — усомнился Влас. — Точно. Я раз гипнотизера в Доме Красной Армии видел. Он меня заставил очки снять. «Сними, говорит, очки!» И я снял. — Он усыпил тебя? — Наверное, усыпил, раз я снял. — А может, это цирк? — осенило Борьку. — Вряд ли… Зачем цирку знаки вопроса рисовать? Борька вздохнул. Ребята отошли от тумбы. — Хотите, по-цирковому свистеть научу? — предложил Борька. — Как — по-цирковому? — спросил Влас. — А вот так. Борька засвистел на мотив первых двух нот песенки! «Чижик-пыжик»: — Сиу-сиу… — Так? — спросил Влас, свистнув. — Так. — Ну и что особенного в этом свисте? — вмешался Павлик и тоже свистнул: — Сиу-сиу… — Все в нем особенное. Ему больше тысячи лет. Это международный свист. Если кто, когда, где так свистнет — знай: это артист цирка. Так свищут только они. — И зачем же они так свищут? — А вот представь себе, что ты артист цирка и приехал в незнакомый город. Ну, к примеру, к нам, в Пореченск. На вокзале тебя должны встретить. Ну, к примеру, я. А ты со мной незнаком. Ты вышел из вагона и свистнул: «Сиу-сиу… Сиу-сиу…» И я тут же отзываюсь, подхожу к тебе и беру твой чемодан. — Понятно теперь… — сказал Павлик Асиновский. — А кто тебе рассказал об этом? — И Никита, и Андрон, и все цирковые об этом знают, даже совсем неграмотные, — ответил Борька и приврал: — Как только в цирке у кого-нибудь рождается ребенок, его сразу начинают учить свистеть… Свистя наперебой, ребята подошли к пустырю. В самом центре поля паслась, вся в репьях, однорогая церковная коза Машка. Она ни за что не хотела уходить из своих владений, упиралась и бодалась отчаянно. С трудом удалось отвязать её от колышка, отогнать в сторону и привязать конец веревки к большой куче заржавленной колючей проволоки на краю пустыря. Ромка натянул на руки старые кожаные перчатки с картонными раструбами, на которых нарисовал красным карандашом футбольные мячи. На босые ноги надел потрепанные отцовские гамаши с такими же картонками. По бокам синих трусов красовались белые лампасы. Голову Ромки венчала кепочка с длинным утиным козырьком из картона. На нем тоже был нарисован футбольный мяч. Жаль, конечно, что его в таком наряде не могла увидеть Римма Болонкина… Мячом сразу овладел Борька. Ребята с криками приближались к воротам. Ромка как ужаленный носился из стороны в сторону. — Бью! — крикнул Борька. Ромка замер. Удар! Ромка свалился как подкошенный. Мяч угодил ему прямо в лицо и откатился далеко в сторону, к однорогой Машке. «Убили! — решил Ромка. — Я им мяч дал поиграть, а они меня за это убили!» — Ромка, что с тобой? Тебе больно? — склонились над ним ребята. «Не встану! — подумал Ромка. — Если я даже живой, все равно не встану. Будут знать!» — Что, доигрались? — раздался чей-то насмешливый голос. Ребята обернулись. Рядом стоял Сергей Михайлович в высоких сапогах и черном пиджаке. На Борьку он даже не посмотрел. — Изуродовали парня? — спросил Сергей Михайлович. — Ребята! Аркадий Викентьевич! — изумленно воскликнул Валька. — Значит, выследил все-таки. Опять нафискалил кто-то. Прав был Жиртрест, — сказал Влас. К ребятам быстрыми шагами подошел учитель. — Я вас предупреждал, что футбол — игра вредная, запрещенная? Предупреждал. И мало того, что запрещенная, ещё и буржуазная! И не к лицу, я думаю, пионерам в неё играть. — А во что можно пионерам играть? — спросил, багровея, Влас. — В «Махно и буденовцы», в «пряталки», в «прыгалки»! Мало ли хороших игр есть? — А вот в кино… — начал было Влас. Но Аркадий Викентьевич крикнул: — Не перебивай, когда учитель с тобой говорит! — Верно, верно! — поддержал Сергей Михайлович. — Одно на уме баловство у них. Да ещё рядом с кладбищем играют, рядом с храмом божьим! Вы уж, гражданин наставник, примите меры. — Чья затея? — строго спросил Аркадий Викентьевич. Ребята молчали. — Не иначе, как учителева сына, — кивнул в сторону Власа Сергей Михайлович. — Шпана известная! Что он, что сестра его, что Ваткин. И папаша тоже хорош! Отлучил мальчонку от семьи! У родной мачехи отнял. А мачеха убивается, и братишка меньшой… — Борьку вам все равно никто назад не отдаст! — вмешался Влас. — Он вам вместо няньки нужен. И Колька ему — не кровный. — Ты старшим не груби! — одернул учитель Власа. — Пионеры так не поступают! — А ну вас… — процедил сквозь зубы Влас. — Пошли, Борька. — Ты ещё за это ответишь! Я специального сбора пионеров добьюсь! — крикнул им вслед Аркадий Викентьевич. Но Влас его не слышал. Он донимал Борьку: — Ну кто ему про футбол рассказал? В тот раз про скелет! Сегодня про футбол. Вот бы… Раздался страшный треск, шипение и испуганное блеяние Машки. Друзья обернулись. Коза с размаху прижала единственным рогом к колючей проволоке Ром кии футбольный мяч… П-ш-ш-ш-ш!
Глава пятая КРЕСТИК ИЛИ ГАЛСТУК?
Вот уже несколько дней, как Влас и Борька постигают тайны профессора Кара-Ашикага. В конце его замечательного сочинения сказано:«Курс закончен. Вы прочли книгу. Но, может быть, вы воскликнете: „Да, это замечательная книга, но она немного дорога!“ Вы ведь привыкли за один рубль покупать книгу рассказов в 200–300 страниц. Да! За рубль вы можете получить очень толстую книгу. Но какой из этого толк? Вы прочли её, может быть, помните содержание. Ну, это и все! А изучив наши тайны, вы будете сильны, непобедимы, вы закалите в себе смелость и хладнокровие — качества, необходимые мужчинам в жизни!»За книгу ребята отдали Ромке Смыкунову двух «почтарей», трех «монахов», четырех «турманов», рогатку, чуть-чуть заржавленный перочинный ножики две горсти серы для жевания. Ромка уверяет, что книгу издали двадцать лет назад. Тогда за один рубль можно было купить целую голубятню с голубями. Да и сам профессор пишет: «Не жалейте о затраченном рубле! Если бы вы брали уроки у опытного учителя-японца, то вам пришлось бы уплатить за курс не менее 400–500 рублей. Если вы случайно встретитесь с англичанином или американцем, который захочет угостить вас боксом, вы не смущайтесь: победа за вами! В одну-две секунды, применив прием „Идем-идем“, или „Не хватай за горло“, или „Тока-Тои“ с „Курума-Каеши“ (боковой гриф для дам), вы можете вывернуть противнику руку, сломать ногу или нанести какой-нибудь жестокий удар». Влас и Борька лежали на крыше сарайчика. Чувствовали они себя отвратительно. То ли перетренировались, то ли попросту объелись яблок. Профессор рекомендовал «никогда не упражняться после еды, подождать час-полтора, не менее, во избежание тошноты». Ребята этот срок выдержали, но их все-таки мутило. У Борьки, помимо рези в желудке, болели скулы. Он усиленно вырабатывал любезную улыбку, без которой было совершенно не обойтись. («Японец ждет противника, любезно улыбаясь».) Руки покраснели и распухли. («Самурай бьет всегда краем ладони со стороны мизинца».) Для того чтобы край ладони стал «упругим и твердым, как дерево», Борька целыми днями стучал им без устали по парте, по столу, по стенам. Но рука пока не становилась «стальной». Влас добился больших успехов. Он мог ребром ладони забить маленькие гвоздики и легко перерубал небольшие веточки на деревьях. Это только укрепляло веру в могущество великого Кара-Ашикага, автора книги «Жиу-Житцу». На крышу тяжело опустился Фрушка. Он держал в клюве какой-то предмет. — Фрушка! Фрушка! — поманил птицу Влас. — Что принес? Дай сюда! Дай! Грач неохотно перелетел к нему и раскрыл клюв. — Смотри, Борька, крестик! Крестик у кого-то уворовал! И не стыдно тебе? Вор! Вор! — Вор-р-р! Вор-р-р! — согласился Фрушка. — Где стащил? Фрушка забавно наклонил голову: «А вам какое дело?» — Вот видишь, тебе подарочек есть, Столпник несчастный! — сказал Влас и перебросил крестик Борьке. — Господи, — прошептал и почему-то побледнел Борька. — Ты чего? — удивился Влас. — Господи! Господи! Ты понимаешь, что Фрушка наделал? — застонал Борька. — Теперь всю жизнь чужой крест на себе придется нести. — Чего мелешь? Какой крест? — Чужой! — испуганно бормотал Борька. У Влас насторожился: — Да в чем дело-то? Говори толком! И Борька рассказал. Есть примета такая. Никогда нельзя крестики подбирать: все несчастья, болезни от того, кто крестик потерял, к тебе перейдут. — Вот отец покойный, к примеру, подобрал крестик — и сразу потерял работу. Значит, тот, кто крест обронил, а может, и специально подбросил, был безработным. Это уж точно. Мать не стала бы врать. Потом мать померла, а отец женился на мачехе. А если бы не она — до сих пор жил бы. Вот сколько несчастий, и все из-за одного крестика! Христом-богом прошу, давай выкинем крестик этот несчастный, пока не поздно! Напрасно Влас пытался доказать Борьке, что крестик в его несчастьях ни при чем, но выкинуть крестик согласился охотно: — Подумаешь — делов! Выйдя из ворот, Влас хотел сразу выбросить крестик, но его остановил Борька — навстречу шел Валька Кадулин с большой бутылью темного раствора в руках. — Вирфиксу ни слова! — шепнул Борька. — И вообще никому. Сглазить могут! — Э-эх, темнота! — процедил сквозь зубы Влас. — Вы куда? — спросил Вирфикс, громко сося конфету. — Ирисок хотите? — За кудыкину гору! — рассвирепел не на шутку Борька. — Не кудыкай! Дорогу перебьёшь! — Пошли со мной на рынок к отцу. Я ему проявитель развел. Батька нас всех вместе сфотографирует. Может, денег на пирожки с требухой даст! Пошли? Предложение было заманчивым. Борька подмигнул Власу. Где, как не в толчее на рынке, крестик удобно выбросить! — Пошли! На рынке было людно. Протиснувшись между рядами, ребята прошли в самый конец рынка к «фотоателье Гранд-Электро», как важно именовал Валька предприятие отца. В небольшом закутке у забора висели простыня — «нейтральный фон» и две картины, написанные маслом на грубых холстинах. На первой картине был изображен всадник в черкеске, с обнаженной кривой шашкой в руке и с дыркой вместо головы. Он ловко сидел на взмыленном коне, который, выпуская клубы дыма из ноздрей, несся по снеговой вершине Эльбруса. Кому же не захочется, зайдя за холстину, вставить лицо в дырку? Вряд ли найдешь мальчишку на земном шаре, который отказался бы от такого снимка. Особенно если внизу будет стоять подпись: «Привет друзьям из Пореченска!» А чем плохо сняться в костюме морского волка за штурвалом парусного фрегата, который бесстрашно бороздит океан, невзирая на шторм в двенадцать баллов. А внизу подпись: «Смотри на копию, но вспоминай оригинал!» Фотограф был занят. Накрывшись черным покрывалом, он утонул головой в огромном ящике, стоящем на треноге. Аппарат был направлен на «нейтральный фон». На табурете перед простыней сидела жирная белесая девица с испуганными глазами. Казалось, она боялась, что из аппарата сейчас прямо на неё выскочит поезд на всех парах. Расфранченный толстый деревенский парень, стоящий, сзади неё, самодовольно и напряженно улыбался. Рука его опустилась на плечо подружки. — Жених и невеста! — тихо прокомментировал Валька. — Мы на минутку, — сказал Борька. — Жди нас! Не успел Валька и глазом моргнуть, как оба приятеля скрылись в толпе. Ребятам все время казалось, что за ними следят. Борька ужасно нервничал. Друзья стояли у телеги, на которой сидел совершенно голый чумазый цыганенок с большим ломтем арбуза в руках. Мальчонке было явно не до ребят: плача, он отгонял от себя рой мух. Борька огляделся по сторонам и шепнул: — Бросай! Влас опустил руку в карман за крестиком, но его остановил Борька. — Стой! Идут! К телеге приближалась шумная толпа цыган. Пришлось искать новое место. Ребята подошли к молочным рядам и уже пристроились было у пустой деревянной стойки, но им помешала босая и грязная старуха нищенка. Вынув из кармана рваной кофты корку хлеба, она начала макать её в лужицу пролитого на стойку молока… Крестик Влас выбросил в самой толкучке у зеленных рядов. Борька стоял рядом. Он почувствовал, как Влас запустил руку в карман, вынул крестик и выпустил его из рук. — Все в порядке. — Ну, и слава богу… По дороге в ателье ребятам попались Ромка и Петька. Лицо Ромки было заревано. — Наше вам с кисточкой! Что с тобой? Ромка не ответил. Губы его задрожали, и он всхлипнул. — Проигрался он… — сказал Петька. — Как — проигрался? Где? Ромка заплакал громче. — Его мать моей матери тридцатку должна, — пояснил Петька — Просила Ромку отнести. Вот и проигрался… Я говорил ему — не играй! Полтинник один остался. — Да где проигрался-то? — Здесь; на рынке… — всхлипнул Ромка. — В три листика. Ребята втиснулись в плотный круг зевак, столпившихся перед сидящим на корточках мужчиной лет сорока. Среди любопытных стояли в разных местах Ноздря и Чума. Мужчина держал в руке три карты: даму, валета и туза. — А ну, кто разбогатеть желает? Давай сыграем! Без обмана! Ставь на туза! Следи за тузом! — предлагал он гнусавым голосом пареньку в железнодорожной форме. — Твой рупь, мои три! Рискую! Ставь на туза! — Ставь рупь, не бойся! — подзадоривал парня Ноздря. — Не бойся, что ставки такие. Зато много выиграешь! Парень положил на землю рублевку. Вытащив из-за пазухи мятую трешку, мужчина бросил её рядом с рублем. — Теперь следи за мной! Мужчина показал карты, а потом бросил их перед собой картинками вниз. — Куда попал туз? — Налево! — ответил парень. — Верно, налево! Твои деньги! — вздохнул мужчина, передал парню выигрыш и тут же предложил: — Сыграем ещё! — Ставь на все! — шептал парню в ухо Чума. — Видишь, везет тебе! Я тоже вон сколько деньжищ выиграл. Вот — гляди! — И меня так подначивали, — шепнул ребятам Ромка. — На сколько ставишь? — прогнусавил мужчина. — На все! — Правильно! — похвалил Чума. — И меня так хвалили! — горько вздохнул Ромка. — Согласен! Разоряй меня! Твои четыре — мои четыре! Гнусавый накрыл деньги камешками. — Куда попал туз? — спросил он, раскинув карты. Борька с Власом видели точно, что туз лег налево. — Налево! — ответил парень. — Переверни карту! — предложил мужчина. Налево оказалась дама. — Ну что ж, давай отыгрывайся! — посоветовал парню Ноздря. Парень поставил и проиграл снова. Игра продолжалась. Борька внимательно следил за руками картежника. — Я, кажется, понял, в чем тут дело, — задумчиво шепнул он ребятам. — Один такой фокус в цирке есть. Мне его Андрон с Никитой показывали. Тут все дело в ловкости рук. Дай-ка сюда полтинник твой! Ромка вытащил полтинник. — Смотри последний-то не проиграй… — А, пионерчик! Здорово! — ухмыльнулся Ноздря. — Никак, тоже поставить хочешь? Молодец! — Не играй! Я все спустил, — посоветовал парень. — А спустил, так мотай отсюда! — возмутился Чума. — Игра честная идет. — Здесь все по-честному! — прогнусавил мужчина. — Как в аптеке. У тебя просто счастья не было. А у него, может, и будет. Рыжие — они счастливые… На сколько играем? — На полтинник. — Что так помалу? — Для начала хватит! Борька выиграл. — Разоряешь меня, рыжий! По скольку ставим? — По десятке. Зеваки загудели. — А у тебя сколько денег? — недоверчиво спросил Чума. — Не твоя забота! — Клади деньги! — Я же не убегу никуда. Сказал, деньги есть — значит, есть. Сто рублей есть. Ну, не хотите, как хотите… — Ладно… Борька выиграл. — По скольку? — азартно спросил гнусавый. — По девятнадцать! — Может, по двадцать для ровного счета? — шепнул побледневший Ромка. Руки его тряслись. Глаза горели. — Нет, по девятнадцать! — твердо сказал Борька. Гнусавый раскинул карты: — Где туз? Направо? Налево? — В центре! — ответил Борька. Гнусавый перевернул карту. В центре была дама. — Гони монету! — радостно воскликнул гнусавый. — Или ещё хочешь? Борька стал совершенно бледным. «У меня одиннадцать рублей, — лихорадочно высчитывал он. — Восемь я уже должен. Значит… значит, надо играть на двадцать два… нет, на тридцать восемь. А если проиграю снова, то сколько надо будет ставить? Семьдесят шесть! Ой как много! Неужели у фокуса другой секрет?» Борька проглотил слюну и выпалил: — На тридцать восемь… — Идет! Гнусавый снова молниеносно бросил карты: — Где туз? Направо? Налево? — В центре! — Играем ещё? — спросил гнусавый, зло глядя на Борьку, так и не перевернув карту. — Нет, хватит… Давайте деньги. Гнусавый швырнул Борьке мятые бумажки. — Играй на все! Заработаем, поделимся! — азартно шепнул Ромка. — Я рискую… — Нет, хватит! — тихо ответил Борька, вытирая выступивший пот. Ребята выбрались из круга. — Больше никогда не играй! — сказал Борька, отдавая Ромке деньги. — Борька, расскажи секрет, расскажи! — умолял Ромка. — Ни за что! — вспыхнул Борька. — Жадина ты. На футболе сколько бабок заработал, на Ашикаге! Хватит с тебя. — Спасибо бы лучше сказал! — рассердился Влас. — Ой, прости, Борька! Спасибо тебе! Спасибо! В жизни не забуду, — забормотал Ромка, хватая Борьку за руку. — Да ладно, ладно… — Борька выдернул руку. В прекрасном настроении вернулись друзья в «Гранд-Электро». «Молодых» уже сфотографировали. Теперь они с любопытством следили за тем, как Иван Михайлович переснимал негатив. — Неужто же это мы? Как арапы черные? Вот дела! — удивлялся жених. Девица стыдливо хихикала. Завернув мокрые фотографии трубочкой в газету, мастер галантно вручил их молодоженам: — Скоро просохнут. Всего наилучшего! Сфотографировать Борьку и Власа отец разрешил сыну. Борька залез за холстину с парусным фрегатом. — Какую давать выдержку? — деловито спросил Вираж-Фиксаж, засовывая в рот прозрачного петушка на палочке. — Три секунды. — Спокойно, снимаю! — важно, совсем как отец, сказал Валька, накинул на себя покрывало и повернул аппарат на треноге в сторону Борьки. Сорвав с объектива крышку, Вираж-Фиксаж прошептал: — Двадцать один… двадцать два… двадцать три… — Чего это ты бормочешь? — спросил Борька. — Ровно три секунды получается. Проверено, — ответил Валька. — Что вертишься? В аппарат гляди! — Оглянись! — крикнул Борька. — Облава! Мимо бежали люди. Свистели милиционеры. Спекулянты поспешно прятали товары. Рынок пустел. Ребята выбежали из ателье. Место, где они выбросили крестик, было пусто. — Подобрали, слава богу! — шепнул Борька. — Ещё бы! Крестик-то чистого золота… Потом друзья фотографировались, катались на карусели, ели пряники.
По окну мерно стучал дождь. В комнате уютно и тепло. Стрелки на часах сошлись на десяти. Пора было спать. Фрушка давно замер на своей жердочке. Влас, лежа на кровати, читал «Робинзона Крузо». Борька разглядывал картинки через лупу. — Гаси свет! Пора! — зевнул Влас. Борька придвинул стул к своей кровати, постелил постель, разделся и повесил брюки на спинку стула. Что-то выскочило из них и звякнуло об пол. — А-а-а! — завопил Борька не своим голосом. Испуганно закаркал Фрушка. — Ты чего? — вскочил Влас. В комнату вбежала полуодетая перепуганная Нина. Борька что-то бормотал и в ужасе смотрел под ноги. На полу блестел… крестик. Тот самый, выброшенный ими золотой крестик. Борька опять завопил: — Чур меня! Чур! — Не психуй! — пригрозил Влас. Нина налила в стакан воды и протянула Борьке: — Выпей! Успокойся! Зубы стучали о стакан. Вода лилась мимо. Борька начал мелко-мелко креститься и сплевывать через плечо: — Чур меня! Чур… ик… ик… Чур нас всех… ик… Он крестил себя, Власа, комнату, Нину, даже Фрушку. Влас подошел к Борьке и отвесил ему здорового «леща». — Перестань психовать сейчас же! — Ну ладно тебе… — вступилась Нина. — А ты не лезь! Тоже заступница нашлась. Борька обиженно засопел носом. Влас поднял крестик и сказал очень серьезно: — Все ясно! Чуда здесь никакого нет! Дело было так. Я крестик бросил, а он не на землю упал, а к тебе в обшлаг штанины. Мы ведь рядом стояли. Вспомни, как тесно было! Но Борька не верил. — Нет! Нет! — шептал он, стуча зубами от страха. — Колдовство это! Колдовство! Вы знаете, кто тут замешан? — Чер-р-т! Чер-р-т! — неожиданно спокойно выругался Фрушка. Борька упал лицом в подушку и зарыдал. — Ну что ты, Борька! Успокойся! — рассмеялась Нина. — Чужое горе теперь на мне, — навзрыд плакал Борька. — Это она! Она! — Кто она? — Сила нечистая! — Ах, сила? — рассердился Влас. — Дурак ты темный! Накинув пиджак, он в трусах, босой выскочил под дождь, подбежал к калитке и что есть мочи запустил крестик на улицу. Когда Влас вернулся, Борька молился. Не сказав ему ни слова, Влас погасил свет и лег в постель.
В церкви было прохладно и полутемно. Борька стоял на коленях перед большим позолоченным иконостасом, неподалеку от раки с мощами Симеона Столпника. В другом углу била поклоны старушка. Она мелко крестилась и беззвучно шептала молитву. Помолившись, поднялась и, пройдя мимо раки, торопливо поцеловала край богатого одеяния угодника. Перекрестилась, вытерла губы концом платочка и вышла. Борька остался в церкви совсем один. — Господи! — шептал он. — Прости меня, грешника, избавь от нечистой силы. Пусть будет проклят крестик этот. — Борьке было очень грустно. Смеются все над ним, даже Нина с Власом. Хоть бы Андрон с Никитой приехали. Борька стал бы в цирк ходить! — Господи, сделай так, чтобы цирк приехал. Ты все можешь… И ещё помоги нам найти фискала… В тот же день на круглой афишной тумбе на площади появилась новая белая афиша:
??? Скоро в Пореченске!??? ЦНу как после этого Борьке не любить бога? Как не верить в него? Цирк! Конечно, цирк! Даже скептически настроенный Павлик допустил, что это цирк. Назавтра на афише появилась новая буква:
??? Скоро в Пореченске!??? ЦиПослезавтра было уже три буквы:
??? Скоро в Пореченске!??? ЦирИ наконец:
!!! Скоро в Пореченске!!!! Цирк!Цирк едет! Старые друзья! Они, конечно, помнят Борьку. Они обещали приехать, и они едут! И Борька снова побежал в церковь воздать благодарение богу. Поставив несколько свечек и помолившись, Борька радостный выскочил на паперть, спустился вниз и столкнулся с Аркадием Викентьевичем. — А ну-ка, герой, поди сюда! — поманил он Борьку. Борька подошел, машинально комкая в кармане красный галстук. — Ты что это в церкви делал? — К мощам прикладывался, — выдавил из себя Борька, густо покраснев. — К мощам? — взвился Аркадий Викентьевич. — А знаешь ты, как это называется? Знаешь, что в бога веруют только враги Советской власти, контры всякие? Где твой галстук? Какой ты пионер после этого? Мало тебе футбола было? Сегодня футбол, завтра церковь, а послезавтра что? — Не знаю, что послезавтра… — вздохнул Борька. — Зато я знаю! Я попрошу вожатого пионеров собрать. Тогда обо всем и поговорим. И о футболе, и о мощах, и о галстуке, который пионер Ваткин ни во что ставит!
На сборе разговор сначала шел совсем не о Борьке. — Вы, пионеры, не любите вашу школу! — заявил вожатый. — Неправда! Неправда! — закричали ребята. — Ах, неправда! — прищурил глаз Коля Плодухин. — Конечно, неправда! — А я зашел в вашу пятую «Б» и что же увидел? Голые грязные стены, на которых висит старая стенгазета Романа Смыкунова. — Почему только Ромкина? — Конечно, моя! — завопил Ромка. — Кто, кроме меня, пишет заметки? Все только обещают! Я один за всех работаю. И стихи мои. И рисунки мои. Возразить было нечего. Газета «Пионерский костер. Орган пятой группы „Б“ под редакцией и руководством Романа Смыкунова» целиком делалась Ромкой. Заметки были подписаны:
Рома Смыкунов, Роман Смыкунов, Михайлович, Р. С, С. Р., Р. М. С, С. Р. М. Наблюлатель, Глаз, Пикор.— И рисовать я не умею! — продолжал вопить Ромка. — Я рисую аэроплан, а все думают, что это пистолет. И нечего смеяться! Нельзя во всех вопросах быть гением! А Косилова не допросишься! — А на что похож ваш класс? Ни одного портрета на стене, — говорил вожатый, — просто стыдно. На учительском столе старая бумага. Неужели вы и дома живете так неуютно? Неужели у вас нет занавесок на окнах? Так как же после этого вы можете уверять меня, что любите вашу школу? Ребята опустили головы. — Теперь о Ваткине. Борька вздрогнул. — Что от того,что мы его выругаем? Ровным счетом ничего. Завтра в Новом клубе большой антирелигиозный вечер. Я договорился с пионерской клубной ячейкой. Они приглашают всех нас к себе в гости. Весь сбор от постановки пойдет в фонд детей бастующих горняков Англии. Пусть Ваткин туда сходит. Очень полезное дело. — Не пойду я, там бога будут хулить. Не пойду! — тихо сказал Борька из своего угла. — Видали какой! — обрадовался Аркадий Викентьевич. Вожатый позвонил в колокольчик. Влас поднялся с места и гневно крикнул Борьке: — Ты что же, детям бастующих горняков не хочешь помочь? Значит, ты против мирового пролетариата? — Ничего я не против пролетариата. Что ты из меня дурачка делаешь! Вечер антирелигиозный. И идти мне на него грех! Аркадий Викентьевич зло расхохотался. — Слушай, Ваткин… — хитро глянул в Борькину сторону вожатый и невинно спросил: — Слушай, Ваткин… А бог грехи прощает? — А что? — насторожился Борька. — Нет, ты ответь. Бог грехи прощает? Замолить грех молено? — Можно… — Вот ты ради пионеров возьми грех на душу, а потом замоли! Борьке пришлось согласиться. Аркадий Викентьевич рассмеялся ещё громче. Влас не выдержал: — Что Аркадий Викентьевич все время смеется? Надо же понять… Человек рос без отца, без матери. Голодал, холодал. Да, Борька верил в бога, ну и что? Почему верил? Втемяшили ему с детства в башку его темную, чтобы боженьку слушался, вот он, дурак, и верил! — И сейчас верю, и буду верить! — озлобился вдруг Борька и добавил: — Во веки веков. Вот! — Видали какой? — обрадовался Аркадий Викентьевич. — Ай да пионер! Все зашумели. — Можно спросить Ваткина? — обратилась к вожатому Нина. — Спрашивай! — Неужели ты веришь, что по небу бог со святыми летает? — Конечно, летает. А как же! И рай там есть. — Так почему ни с одного цеппелина, ни с одного аэроплана их не видно? — не выдержал Влас. — А они ещё выше, совсем на небесах, — не моргнув глазом, ответил Борька. — А чем же они дышат там, на твоих небесах, дурак ты дурак, если там воздуха нет? — Во-первых, ты не ругайся, а во-вторых, святым дышать совсем не обязательно, на то они и святые. А потом, может, там и воздух есть. Откуда ты знаешь, что там нет воздуха? Ты что, там был, что ли? Влассплюнул. — А на землю святые спускаются? — улыбнулся Коля. — Заходят, конечно, — ответил Борька. — Ты что же, их видел? — Сам не видел, люди видели. — А почему же до сих пор их никто не снял? — вмешался Валька Кадулин. — А как ты их с небес снимешь? — возмутился Борька. — Так они тебе и дадутся! — Почему, если святых видели, их до сих пор никто не сфотографировал? Почему ни одной карточки нет? — пристал Валька. — А ты откуда знаешь, что нет? Может, у кого и есть! А потом, душу-то ведь не снимешь. Её и не видать вовсе! — Вот видишь, Ваткин, совсем ты запутался, — сказал вожатый. — И ни одного святого ты сам не видел. Борька надулся, засопел: — Нет, видел! Сквозь прорезь! — Голос у него задрожал, в горле защекотало, но он выкрикнул: — Мощи нетленные Симеона Столпника! Вот! И Борька горько заплакал. Слово взял Аркадий Викентьевич. Он откашлялся и, протянув руку в сторону Борьки, сказал: — Слезы, между прочим, есть соленая водичка. А соль нынче дешевая! И учти, что существует такая поговорка: «Москва слезам не верит!» У нас, правда, не Москва, а Пореченск, но и сибиряков слезой не прошибешь, не разжалобишь! Особенно пионеров! — А Борька никого и не жалобит! — крикнул Влас. — Ещё один выкрик, Шкапа, ещё одна выходка, и ты будешь удален отсюда! — пригрозил Аркадий Викентьевич. — Удален, как зуб! Ребята зашумели. Вожатый сказал: — Успокойтесь, ребята, мы во всем разберемся! — Расцениваю такое поведение пионера Шкапа как желание сорвать ваш сбор, — продолжал возмущаться Аркадий Викентьевич. — Сорвать по-ли-ти-чес-кое мероприятие! Всех шумящих и мешающих следует расценивать как сообщников виновного! Куда вы, товарищ Плодухин, смотрите? Ребята снова зашумели. Вожатый поморщился и зазвонил в колокольчик: — Тихо! — Пусть Ваткин ответит на вопрос, — сказал Аркадий Викентьевич. — Только на один вопрос. Ответит прямо, при всех! Ребята насторожились. — Ответь, Ваткин, — продолжал учитель, — ответь, что тебе дороже: крестик или галстук? Стало очень тихо. Слышно было только, как скрипнул стул, с которого поднялся Борька, как застучали по полу тяжелые его башмаки. Борька медленно подошел к столу, молча снял с шеи галстук и положил его на стол. — Что ты делаешь? — ахнула Нина. — С ума сошел, Борька! — крикнул Влас. — Подожди, Ваткин! — попытался остановить его Коля. Но было поздно. Борька рванулся с места и опрометью бросился из дверей. Борька бежал быстро. Миновав площадь, он перемахнул через забор и оказался в городском саду. Борька заплакал и сел на скамью. Он просидел долго. Солнце спряталось за косматыми тучами. Подул ветер. На этой скамье и нашли его Влас, Нина и Александр Иванович. — Ну что, все цирк ждешь? — ласково спросил Александр Иванович, присаживаясь рядом с Борькой. Борька кивнул, глотая слезы. Помолчали. — Ты понимаешь, Борис, что ты был неправ? — начал Александр Иванович. — А что, Аркадий Викентьевич прав? — Тоже неправ. Коля с ним из-за тебя, скажу по секрету, насмерть разругался. Но ты не имел права так поступать. Поэтому сам на себя пеняй! — И на бога своего идиотского! — добавил Влас. Борька промолчал. Александр Иванович привстал со скамьи и оперся на палочку. — Уверен я, настанет день, когда Борис сам от бога откажется. Поймёт. Меня сейчас другое волнует, ребята. Досадно, что забыл он торжественное обещание, забыл, что такое галстук пионерский. — И ничего я не забыл! Красный галстук — это часть революционного красного знамени! — отчеканил Борька. — А если помнишь, так ещё хуже! Как же ты мог галстук на стол швырнуть? Борька насупился. — Значит, часть знамени, говоришь? — Часть знамени… Учитель задумался. Потом спросил: — Твой отец воевал? — Воевал. — А где воевал, знаешь? — С антоновцами. — В средней полосе России, значит. Ну, это не столь важно, где… Когда мы воевать начинали, никаких орденов и в помине ещё не было. Даже герба своего не имела наша молодая республика. Высшей наградой в нашей стране считалось знамя. Сам ВЦИК знаменем награждал. Сам Ленин… Когда присягу принимали, на колено вставали, целовали знамя в край. Святее его ничего на свете не было и нет… Так вот, как ты думаешь: отец твой допустил бы, чтобы знамя на землю швырнули? — Ни за что! — с жаром ответил Борька. — И я так думаю. А за галстук осудил бы тебя? Борька понурил голову. — Можно тебя одну вещь спросить? — обратилась к Борьке молчавшая до сих пор Нина. — Правду скажешь? — Скажу! — Тогда объясни вот что. Человек ты вроде неплохой. Заводилой можешь быть. Товарищ настоящий. И футболист. И акробат. И насчет скелета придумал очень здорово. Человек как человек. Даже хороший, можно сказать. Но почему в бога веруешь? — А разве в бога только плохие люди веруют? — Нет, конечно. Но почему ты веруешь? Может, чудо какое видел? — То-то и оно, что видел! Чудо, которое он видел, потрясло его, укрепило веру в могущество бога… «Выведи меня на крылечко, Боренька», — не раз просил его сосед по квартире, в которой когда-то покойные мать и отец снимали комнатенку. Сосед опирался на Борькино плечо, и оба медленно шли к крыльцу. Там Борька подставлял под его омертвевшую ногу скамеечку. Сосед разговаривал, шутил и вдруг ни с того ни с сего на землю падал, закатывал глаза, начинал корчиться. Кричал. А изо рта у него пена. Страшно глядеть. Всякие средства пользовал сосед. Лечился у врачей. Ходил к знахарям. Пил какие-то чудодейственные травки. И все без толку… Так и не вылечился бы никогда, если бы не послушался Борькиной матери. Она посоветовала ему молебен отслужить и приложиться к мощам. Отвели соседа в церковь. Как только он вошел, затрясся весь, упал. Закричал. И с ним приключился точно такой припадок, как всегда. А вокруг тропарь в честь Симеона пели. И Борька вместе со всеми шептал. Подбежал дьяк к лампаде негасимой, что над ракой Симеона висела, отлил из неё в кружку масла, святой водицы добавил, размешал и соседу поднес. Чуть не захлебнулся сосед, но пришел в чувство. Многие заплакали. Страшно стало Борьке. Уцепился он за материну юбку да так заорал, что пришлось его вынести на паперть… Хоть и поцеловал сосед чудотворца в руку сквозь прорезь, а чуда не свершилось. Домой все возвращались мрачные. И вдруг среди ночи — истошный крик. Бросились все, как были полуодетые, в комнату к соседу: «Помирает, что ли?» А сосед… пляшет! Пляшет, и по его лицу катятся слезы… Мать красивым грудным голосом величание затянула: «Ублажаем тя, преподобе отче Симеоне, и чтем святую память твою, наставниче монахов и собеседниче ангелов…» Свершилось чудо. Вылечился сосед. Навсегда вылечился. — Вы, Александр Иванович, сомневаетесь, конечно, что так было, и они не верят, видите, как Влас хохочет, — с грустью закончил Борька, — а только все это — истинная правда! Был человек порченый, стал нормальный. — Я тебе верю, — к удивлению всех, сказал учитель. — И верю, что сосед твой не шарлатан. Внезапные исцеления бывают. Только мощи тут совсем ни при чем. Нервные болезни иногда происходят от самовнушения. Самовнушением и излечиваются. Самовнушением, а вовсе не мощами. И у твоего соседа была нервная болезнь. Я вот какой случай припоминаю. У нас в госпитале один раненый лишился дара речи. А потом речь к нему вернулась. А было это так. Раненому становилось все хуже. Парализовало руку и ногу. Еле-еле двигался на костылях. А однажды сидел он на завалинке и увидел, как с высокой крыши падает мальчишка-голубятник. Это настолько потрясло раненого, что к нему вернулся дар речи, он отшвырнул в сторону костыли и бросился к упавшему мальчишке. — А Павлик про такой случай рассказывал, — вмешалась Нина. — У его отца друг есть, зубной врач. Очень вспыльчивый. Приходит к нему пациент, стонет, а до больного зуба дотронуться не дает. Совсем врача замучил. Тот не выдержал, рассвирепел да ка-ак даст ему в скулу! Зуб сразу болеть перестал. Не знал потом пациент, как врача отблагодарить за такое лечение… Все засмеялись. Даже Борька улыбнулся. «Хоть бы Аркадия Викентьевича кто так вылечил…» — подумал он. — А насчет мощей, — продолжал Александр Иванович, — я тебе вот что скажу. Если условия для гниения благоприятны, то святой сгниет в могиле, как обыкновенный грешник. И, наоборот, бывали случаи, когда находили нетленными тела известных пьяниц, гуляк, скандалистов и даже, представь себе, безбожников! Как это объяснить? Как объяснить, что сохранились нетленные тела крыс, лягушек, мышей и других животных? Ведь не будешь же ты утверждать, что они тоже свято жили? Борька молчал. — А священнослужители частенько верующих обманывали. Вместо мощей подделки всякие клали. В девятнадцатом году во многих монастырях и церквах по просьбе самих верующих делали ревизию мощам. По всей России. В одной гробнице в Архангельске нашли обыкновенный уголь, битые кирпичи, щебень, в другом городе в раке обнаружили матерчатую куклу, в третьей не было ничего, кроме ваты… — А что нашли в гробнице у нашего Симеона? — спросила Нина. — В нашей церкви раку, может, и не обследовали. Я не знаю, — ответил Александр Иванович. — Ну, ребята, пора домой! Мать волнуется… — А что решили насчет футбола? — спросил дорогой Борька. — Ничего не решили, — ответил Влас. — Коля сказал, что футбол — не буржуазная игра, а настоящая физкультурная. А я сказал, — сверкнул глазами Влас, — что лучше играть во все буржуазные игры сразу, чем слушать фискалов… Александр Иванович вдруг остановился около телеграфного столба. — Смотри-ка, Борис! Интересное объявление! На небольшой бумажке, прилепленной к столбу черным хлебным мякишем, было написано фиолетовыми чернилами:
«Цирку требуются комнаты. Звоните по телефону 23–16».Вернувшись домой, Александр Иванович хитро глянул на Борьку и снял трубку телефона: — Алло! Двадцать три шестнадцать! Я по объявлению! — Да, да, слушаю… — услышал Борька голос из трубки. — Вам комната нужна? — А в каком районе? — В центре. Вы не можете сказать, когда точно приедет цирк? — Дня через два-три… Так какой адрес, я записываю. — Сейчас я перезвоню. Что-то плохо слышно, — сказал Александр Иванович, подмигнул Борьке и положил трубку на рычаг. — Вот видишь, совсем немного ждать осталось! Ну как, идем завтра в клуб? — Идемте… — вздохнул Борька.
Глава шестая СПЛОШНЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ
Неприятности начались, когда Ромка вернулся домой, А в школе все складывалось как нельзя лучше. Римма согласилась ехать в клуб вместе. Не очень охотно, правда, но все-таки согласилась. От покупки билетов в клуб Ромке тоже удалось отвертеться. — Я не могу сидеть в пятнадцатом ряду, — сказал он Павлику. — Я привык в ложе дирекции или в партере недалеко от сцены. Иначе я ничего не воспринимаю… Зачем зря тратиться, когда у Ромки есть знакомства в мире искусств? Главный администратор Нового клуба. Он, правда, друг папы, а не Ромки, но это все равно. Администратор не раз говорил Ромке: «Приходи запросто! Тебе всегда будет место». После школы Ромка позвонил администратору: — Сегодня решил посетить вас! — Все билеты проданы. Аншлаг, Рома. Кто же в день спектакля просит пропуск? Ведь ты театральный человек! И потом, все деньги идут в фонд английских детей! — А за деньги билеты есть? — чуть не плача, спросил Ромка. — Сейчас узнаю! «Неужели придется в копилку залезать? — с ужасом подумал Ромка. — Там, правда, денег немало, но все они отложены на фотоаппарат со штативом!» Ромка покосился на копилку. Великолепный никелированный агрегат. Ящик со сложным запором. На крышке написано: «Храните деньги в сберегательной кассе». Под надписью находилось несколько узких щелочек для монет всех достоинств. А сбоку счетчик. Очень удобно! Бросишь монетку — счетчик сработает и выскочит новая цифра. Общая сумма. Ромка любил показывать копилку гостям. Всем интересно, как счетчик складывает цифры. Вот и опускали гости монеты в щелочки. Ромкин старший брат называл это вымогательством и очень сердился, но если бы не гости — не видать бы Ромке фотоаппарата. Администратор сказал в трубку: — На твое счастье, есть два билета. Только дорогие. И в разных местах. Будешь брать? Администратор назвал такую сумму, что день приобретения аппарата отодвинулся месяца на два. — Алло! Что же ты замолчал? Разъединили, что ли? — Нет! Нет! Не разъединили! — очнулся Ромка. — Просто наш телефон немного испорченный! Когда приезжать за билетами? — Сейчас, если можешь! И в другой раз так никогда не поступай. Ты же театральный человек! — сказал администратор и повесил трубку. Честно говоря, Ромка никак не мог приехать сейчас: перед ним лежали раскрытый учебник арифметики и тетрадка с нерешенными задачками. «Ладно, сдую у кого-нибудь!» — решил Ромка, захлопнул учебник и выскочил на улицу. На поездку за билетами ушло почти два часа. Вернувшись, Ромка долго вертелся перед зеркалом, безуспешно пытаясь соорудить «политический зачес», как у Власа. Волосы не ложились, но Ромка нашел выход: пожевал сахар и намочил волосы слюнями. Они послушно легли назад. Ромка надел новый костюм и ботинки. Потом надушился папиным цветочным одеколоном. Из часов выскочила кукушка и прокуковала шесть раз. Ромка ужаснулся, поняв, что никуда уже не успевает: ни за Риммой, ни в клуб. Единственное спасение — в извозчике. Сколько нужно на него денег, Ромка не имел понятия. На всякий случай он выгреб из кармана все содержимое копилки. На улице не оказалось ни одного извозчика. На площади тоже. — Вот те фунт! — сказал вслух Ромка. И тут же, словно из-под земли, выросла пролетка с кудлатым и заросшим возницей на козлах. — Простите, вы свободны? Сначала поедем на улицу Разина, семнадцать, потом в Новый клуб. — А платить кто будет? Ты аль человек с Разина? — Я! — Ты? — вытаращил глаза извозчик и расхохотался. — Да у тебя на такие концы капиталу не хватит! — А сколько это стоит? Извозчик назвал сумму. Ромка тоже вытаращил глаза и начал торговаться. — Н-но, милая! — дернул за вожжи извозчик и нехорошо выругался. — Стойте! Куда же вы? Я согласен. — Деньги вперед! — скомандовал извозчик. Ромка тщательно отсчитал мелочь и протянул её волосатому чудовищу. — Ну садись, пан! — сказал возница, и лошадь тронулась. Из-за поворота показался трамвай. В нем ехали ребята. — Смотрите! — закричал Борька. — Ромка на извозчике! Ребята прильнули к окнам. Трамвай и пролетка поравнялись. — Эй ты, нэпман! — окликнул Ромку Влас. — Куда путь держишь? Ромка приветливо помахал рукой: — За Болонкиной, потом в клуб! — Опоздаешь! — На извозчике-то? Это вам с пересадками, а мне напрямик! Щегольской экипаж скрылся в переулке. — Скорее! Скорее! — торопил Ромка извозчика. — Пятиалтынный сверху! — Согласен! Извозчик напоминал Ромке сразу двоих: волосатого мужчину Адриана Евтихиева из учебника старшего брата по основам дарвинизма и бородатую женщину, изображенную там же, на другой странице. «Может, он тоже волосатая женщина? — подумал Ромка. — Нет, вряд ли! Ни одна женщина, даже бородатая, не может ругаться, как этот извозчик». И Ромка спросил на всякий случай: — Простите, пожалуйста, ваша фамилия не Евтихиев? — Петровы мы! — коротко ответил извозчик, ударил лошадь и снова крепко выругался. «Наверное, все-таки мужчина!» — успокоился Ромка. Наконец приехали. Ромка поспешно соскочил с пролетки. Войдя за зеленую ограду и миновав цветочную клумбу с блестящим никелированным шаром посредине, он поднялся на крылечко и дернул за ручку звонка. «Как только выйдет, сразу скажу: „Карета подана, синьора!“» Никто не открывал. Ромка позвонил ещё раз. Потом подергал дверь. Было тихо. Только из ульев, стоящих вдоль забора, доносилось равномерное жужжание. — Ну как, пан, скоро? — крикнул с улицы волосатый возница. — Сейчас, сейчас, минуточку! — нервно ответил Ромка и забарабанил в дверь. Его окликнули, из сада вышла Риммина мама с большим медным тазом. — А Риммочка уже уехала! Только что! — Как — уехала? — покрылся испариной Ромка. — Не дождалась тебя! Села на трамвай и укатила. А ты-то как же теперь успеешь? — Я на извозчике! — На извозчике? — ахнула Риммина мама. — Откуда же у тебя деньги такие, что ты разъезжаешь на извозчике? — А я бесплатно. Он мой друг. — Друг? — посмотрев на волосатого извозчика, Риммина мама чуть не выронила таз. — Лучший друг! Вернее, родственник даже. Двоюродный брат! — Эй, пан, поехали, что ли? А то за простой придется приплатить. Стыд сказать, но грех утаить! — весело крикнул из-за ограды волосатый «двоюродный брат». — Он шутник у нас большой! — шепотом, чтобы не слышал извозчик, пробормотал Ромка и поспешно простился с Римминой мамой. — Поехали! — А за скорость? — строго напомнил извозчик. — Сейчас, сейчас, давайте только отъедем немного! — тихо, чтобы не услышала Риммина мама, умолял Ромка. — Что значит «отъедем»? — заорал во весь голос возница и, состроив жалостливую рожу, обратился вдруг к Римминой маме: — Обмануть меня хочет! Ты глянь только, мадам! Обмануть! Сгорая со стыда, Ромка расплатился. У трамвайной остановки пролетка опять поравнялась с ребятами, ожидавшими трамвая для пересадки. — Эй, Ромка! Что порожняком? — крикнул Валька Кадулин. — У клуба ждет! Я все перепутал! — бодро отозвался Ромка. — Может, кого до клуба подвезти? Недорого возьму! — Нет, спасибо! — ответил за всех Влас. — Нам неплохо и на трамвае. Мы успеем и так! Ехать было скучно. Из задумчивости Ромку вывело пчелиное жужжание. Вокруг Ромки вилась пчела. И откуда она взялась? Из Римм иного сада, наверное… Ромка отмахнулся. Пчела отлетела и устроилась на огромном, как сундук, заду возницы. «Вот хорошо бы, ужалила его, проклятого!» — Куси его! Куси его! — зашептал Ромка. Но пчела не стала жалить извозчика, а снова перелетела ближе к Ромке. «И чего её тянет ко мне? — подумал он. — Из-за папиного одеколона, наверное. Ведь он цветочный». Пчела зажужжала над Ромкиной головой, «Сахар!» — понял он. Ромка пощупал сладкие слипшиеся волосы. «Ну и обезьяна же я! — клял себя Ромка. — Прекрасная была прическа. Так нет! Надо было „политический зачес“ устраивать!» Пчела перестала жужжать. «На волосы села», — ужаснулся Ромка, отчаянно замотал головой и начал метаться по сиденью. — Ты чего, пан? — с удивлением обернулся извозчик. — Пчела! Пчела! — зашептал Ромка. — Сгоните её, пожалуйста! — Тпру! — Извозчик остановил пролетку. И, подумав немного, изрек: — Ежели бы зима сейчас была, известное дело, легче бы было! — При чем тут зима? — Вот и выходит, пан, что ты совсем дурной! Живешь без гармошки в голове! Зимой у меня есть рукавицы. Я бы её враз схватил! А голыми руками поди возьми! Возница взял кнут и осторожно помахал им над Ромкиной головой. Пчела тут же пребольно ужалила Ромку в бровь. — У-и-и-и-и! — взвыл несчастный и тотчас получил такой удар кулачищем в лоб, что отлетел назад. Несколько полтинников выскользнули из Ромкиного кармана и исчезли в глубоких складках кожаного сиденья. Но Ромка не заметил этого. — Ну, теперь все! Во как я её! — похвастался возница, ткнув кнутовищем в мертвую пчелу. Бровь вспухла немедленно, и Ромка отчетливо чувствовал, что лицо перекосило в сторону. — Ну, вылазь! Вон он, клуб-то твой! Ромка пулей выскочил из пролетки. Риммы у клуба не было. Заморосил мелкий дождь. Риммы не было. Ромка успел выучить надпись на плакате у входа: Трамвай шел за трамваем. Риммы не было. Приехали Влас, Борька, Нина, Павлик Асиновский и Валька Кадулин. Увидев распухшую физиономию Ромки, они рассмеялись: — Что с тобой? — Так, забавный случай один, — пробовал отшутиться Ромка. — На извозчика села пчела, он попросил меня согнать её, страшно струсил, я поймал пчелу, она вырвалась… и вот результат. Жало во мне! Стыд сказать, но грех утаить… — А Римка твоя где? — язвительно спросил Валька. — Придет! — бодро ответил Ромка. — Не волнуйся! — А я и не волнуюсь, не то что ты! — насмешливо сказал Вирфикс. — Живешь без гармошки в голове, так уж молчи! — огрызнулся Ромка. — Ладно, хватит вам ругаться, — сказал Влас. Подошел трамвай. Из него выскочил взволнованный Лешка. — Потрясающая новость! Знаете, кто Аркадию Викентьевичу фискалит? И про скелет, и про футбол? Знаете, кто его подослал на пустырь? Кто ему подарочки преподносит в дань рождения? Кто ходит к нему в гости? Сплетничает? — Кто? Кто? — Петька Бурлаченко! — Жиртрест? Не может быть! Откуда ты знаешь? — Соседка рассказала. Она ходит к Аркадию Викентьевичу стирать белье. Петьку видела у него. Он с родителями пришел, преподнес прибор мраморный, чернильный. Они там и про футбол разговаривали, и про скелет. — Ну если так, то завтра после уроков мы Жиртресту устроим такую «темную», чтобы на всю жизнь зарекся подличать! — Сегодня же! После клуба! — возмутился Ромка. — Ничего, и завтра успеется! Надо все организовать как следует! — Тс-с! Петька идет! К ребятам бежал запыхавшийся, раскрасневшийся Петька Бурлаченко. — Меня ждете? Здорово! — Наше вам с кисточкой! Пошли, ребята! А ты, Ромка? — спросил Влас. — Я подожду. «Если не будет на следующем трамвае, — решил Ромка, — все! Может, я зря не продал её билет? Спрашивали ведь! Можно было заломить цену!» Из клуба донеслись звуки духового оркестра. В окне второго этажа Ромка увидел ребят. Встав тесным полукольцом вокруг Коли Плодухина, они играли в «Антирелигиозный аукцион». Все: и молодежь, и пожилые, люди — были увлечены игрой. Коля стоял перед столом с молотком в руках: — Сочинения каких великих людей сжигались церковниками как еретические? — Галилея! — крикнула девушка в красной косынке. — Галилея — раз… Галилея — два, Галилея… Коля хотел уже выкрикнуть «три» и стукнуть молотком по столу, но Нина вспомнила: — Дарвина! — Правильно! Дарвина — раз… Дарвина — два… — Ньютона! — завопил Влас. — Ньютона — раз… Ньютона — два… Страсти разгорались. Победителем, как и следовало ожидать, оказался Павлик Асиновский. Он назвал столько ученых, что и не запомнишь. А Борька не мог назвать ни одного. Он, правда, выкрикнул Менделеева, таблица которого висела в кабинете естествознания, но его сочинений, оказывается, не сжигал никто и никогда. После третьего звонка все пошли в зал. Дождь усилился. Наконец-то появилась Римма. Ромка бросился к ней: — Что ты опаздываешь? Ты же театральный человек! — Молчи лучше! Недаром не хотела с тобой идти! Недаром! — набросилась на Ромку Римма. — Я тебя ждала дома до последней минуты! Из-за тебя села не на тот… — и вдруг замолчала, увидев распухшее и перекошенное Ромкино лицо. — Пчела ваша… А что, очень перекосило? — спросил Комка. — Да нет, не особенно, — ответила Римма, а сама подумала: «Боже мой! Рядом с ним даже сидеть будет неудобно! Все обратят внимание!» — Только мне придется тебя немного расстроить, — сказал Ромка. — У меня билет в бельэтаже, а у тебя в партере — в первом ряду. (У Риммы отлегло от сердца.) Можно было бы, конечно, сесть вместе в ложе дирекции («Ни в коем случае!»), но там хуже видно. Контролерша, подозрительно глянув на Ромкину физиономию, сказала: — Первое отделение придется смотреть с галерки. На сцене стояла ширма, на которой висела икона богородицы. Рядом — большая лампада. На столе, за которым стоял докладчик, торчало множество тонких церковных свечей. В зрительном зале висели лозунги:«Молодежь! За безбожный быт стой в первых рядах борьбы!», «Рождество и пасха — надоевшая сказка», «Сектант — правая рука кулака!», «Ни бог, ни слуги бога нам не подмога!».— Отвечаю на последнюю записку, — говорил докладчик. — Группа пионеров спрашивает, производилось ли когда-либо обследование мощей святого Симеона Столпника. Отвечаю: не производилось. Если вопросов больше нет, приступаем к демонстрации опытов, разоблачающих церковные «чудеса». Докладчик машинально дотронулся до одной из свечей и от неожиданности отдернул руку. Свеча… зажглась. Потом вторая, третья… Сами собой!.. Борька похолодел. — Что вы наделали, товарищ докладчик? — раздался чей-то недовольный голос. — Весь эффект испортили! Зачем раньше времени дотронулись до свечей? Пропал фокус! Из-за ширмы под хохот и аплодисменты вышел пионер. Ну и нарядился он! Умора глядеть: в поповской рясе, борода и усы из мочалы. А в руках кадило. — Я покажу, как в церквах шарлатанят, — сказал расстроенный пионер. — Как свечи загораются сами собой, вы видели. Дело тут в фосфоре, которым я заранее намазал фитили. А вот чудотворной иконы вы не видели. Пионер упал на колени перед иконой и стал молиться. Молился, молился, во все стороны кадилом махал, и вдруг загорелась лампада сама собой, а у иконы полились из глаз слезы. Пионер отодвинул ширму, а за ней стоял другой пионер, с большой клизмой в руках. Все захлопали и засмеялись. Только Борьке было не до смеха. «Неужели это правда? — ужаснулся он. — Это же нечестно. Почему бог не запретит фокус с клизмой? Слезы у клоуна одно дело, а ведь это церковь!». В антракте Ромка повел Римму в буфет. Римма шла рядом, но делала вид, что с Ромкой незнакома. По дороге им попалась школьная нянечка Ариша. Она отозвала Ромку в сторону: — До завтра у тебя не найдется мелочишки? Пить хочется. «Вдруг не отдаст?» — подумал Ромка и, отказав ей, усадил Римму за отдельный столик. Когда надо было расплачиваться с официанткой, Ромка обнаружил пропажу денег. Найдя в кармане единственный полтинник, он ужаснулся. — Ты чего побледнел? — спросила Римма. — Так… ничего… — ответил Ромка. — У тебя случайно мелочи нет? А то мне крупные менять не хочется. — Я могу разменять! — услужливо предложила официантка. — Конечно, есть! — отдала все деньги Римма. — А за трамвай тогда уж заплатишь ты. — О чем разговор! — бодро воскликнул Ромка и расплатился. Проводив Римму до партера, он бросился одолжить денег у администратора. Администратор уехал домой. Попытка продать швейцару перочинный ножичек не увенчалась успехом. Ромка ходил взад и вперед по фойе, переживая происшедшее. Из зала доносились аплодисменты. Там шла «Живая газета» в исполнении «синей блузы» — группы из десяти человек. На груди каждого было по букве. Курчавый парень с буквой «Н» громко крикнул: — Даешь новый быт! Зал дружно зааплодировал. На минуту погас свет. Когда он зажегся, на сцене стоял в костюме гимнаста комсомолец в боксерской позе. От него спасались самогонщик с аппаратом, поп с купелью, старуха с иконой и парень с ящиком, на котором было написано: «Пережитки». Вперед снова вышла буква «Н»: — Товарищ аудитория! Мы сейчас тебе покажем инсценировку, а ты посмотри, обмозгуй все своим коллективным мозгом и сделай выводы! На сцене происходили «пролетарские крестины» без попа и купели. Пионеры прикололи к колыбели пионерский значок и отсалютовали под дружные рукоплескания всего зала. Борька смотрел на сцену, но почти ничего не замечал. Он думал о чудотворной иконе и свечах, которые загорались сами собой. Ему было стыдно, словно он сам замешан в обмане. Вечер кончился. Публика хлынула из зала. Ромка по-прежнему вышагивал взад и вперед по фойе. Физиономия его вспухла ещё больше. — Ну как? Тебе понравилось? — окликнула его Римма. — Великолепно! Особенно для самодеятельности. Мимо прошли ребята. — Подумай насчет завтрашней «темной», — напомнил Ромке Влас, указывая на Петьку Бурлаченко. — А задачки дашь завтра сдуть? — Ясное дело! — Ты мне мелочи на трамвай не одолжишь? — Ни копейки лишней! Я бы с удовольствием. Дождь лил как из ведра. С визгом и хохотом люди бросились к трамваю. Все, кроме Ромки и Риммы, сели в первый вагон. Оставив Римму на задней площадке, Ромка вошел в вагон, потолкался для видимости около кондуктора и вернулся: — Все в порядке! Разменял! Разговор не клеился. В первом вагоне было оживленно. На расстроенного Борьку нападал Влас: — Ну, монах в синих штанах, понравились опыты? — Ничего… — Нет, ты не юли! Что про слезы скажешь? — Слезы как слезы. — Борька чуть не плакал от досады. — Значит, не понравился тебе вечер? — весело спросил высокий человек в гимнастерке, внимательно слушавший разговор ребят. — Понравился… Только с клоуном веселее было бы! Лицо человека в гимнастерке показалось Борьке очень знакомым. Где он его видел? А-а! Он просто похож на юродивого из церкви. — А доклад понравился? — А что доклад? Я и так все знаю. — А если вместо Симеона Столпника в нашей раке вата лежит или кукла? — спросил Лешка. — Что ты скажешь? — Сам ты кукла! Вот что я скажу. Что я, чуда не видел, что ли… Разговор у Ромки с Риммой по-прежнему не клеился. — Пойдем! — вдруг быстро сказал Ромка. — Ты что? Ещё две остановки осталось! — удивилась Римма. — Ничего! Пройдемся немножечко пешком. Жарко что-то! — Ну ты иди, а мне билет отдай! — возразила Римма, смотря на хлеставший за окном дождь. Ромка искоса глянул в стеклянную дверь на приближающегося контролера. Римма, перехватив его взгляд, мгновенно все поняла и первой выскочила из вагона. До дома не проронили ни слова. Оба поминутно вязли в грязи и попадали в лужи. — Спасибо за удовольствие! — сухо сказала на прощание Римма. — До свидания! — промямлил Ромка. Он понимал, что это конец… В этот вечер Ромка долго не мог уснуть. Бровь жгло. Глаз совершенно заплыл. Тусклый свет от фонаря освещал стол, на котором лежал учебник арифметики, опустошенная никелированная копилка и тетрадка с нерешенными задачами. «Если завтра Маргарита Александровна вызовет к доске, я пропал. Уже три „неуда“ схватил по арифметике. Что бы придумать? Если не изобрету что-нибудь — все, крышка!» За окнами бушевал ливень. Кукушка выскочила из своего домика и прокуковала двенадцать раз. Потом два. Ромка забылся. Во сне он видел волосатого возницу и Маргариту Александровну. Они ехали в пролетке по огромной классной доске с надписью: «Храните деньги в сберегательной кассе».
На заре дождь кончился. Первым, как всегда, завопил хрипастым басом петух отца Никодима. Ему немедленно тоненьким тенорком отозвался Петька. Петьку поддержали петухи с соседней улицы. Перекличка продолжалась долго. Потом наступила тишина. Нина проснулась. И сразу же затрещал будильник, стоявший на стуле у кровати. Рывком она сунула его под подушку. «Никто не проснулся!» — подумала Нина и начала одеваться. Поднявшись по шаткой лестнице на чердак, она разыскала там портрет Толстого в тяжелой раме и осторожно стащила его вниз. Из кухни принесла горшок со столетником, выпрошенным вчера тихонько у матери. Прихватив портфель, она, изловчившись, подняла ношу и вышла за калитку. Ах, если бы Борька знал, какую тяжесть она тащит в школу! Перепрыгивая через — лужи и увязая в грязи, Нина медленно двигалась по мостовой. По другой стороне, навстречу Нине, какой-то огромный человек безуспешно тянул под уздцы лошадь, подбадривая её ласковыми словами. Лошадь выбивалась из сил, а громоздкий, пестро размалеванный фургон, застрявший всеми четырьмя колесами в глине, так и не двигался с места. Нина остановилась, и вдруг кто-то подошел сзади и закрыл ей лицо руками. Вывернувшись, Нина увидела Римму Болонкину, около которой стоял горшок со столетником и клетка с канарейкой. По тротуару бежал запыхавшийся Борька: — Куда это вы в такую рань собрались? Что за вещи тащите? Это Толстой с чердака? Эх, ты! Скрыла! Пришлось принять Борьку в компанию и открыть ему секрет. Оказалось, что девочки тайком от мальчишек сговорились украсить класс. Римма случайно сунула руку в кармашек платья, вытащила какую-то записочку и выругалась: — Вот ненормальный! — Что такое? — спросила Нина. — Кто ненормальный? — Ромка! Кто же ещё? Вчера, оказывается, записочку подсунул. Погляди, что за ересь пишет. Нина прочла:
Глава седьмая ЧЕЛОВЕК-ЗАГАДКА
Когда Сандро вышел из кабинета директора, ему попалась навстречу нянечка Ариша. Она изо всех сил трясла большим медным колокольчиком. Начинался второй урок. Одна за другой захлопывались двери в классы. Свернув по пустеющему коридору направо, Сандро уперся в единственную раскрытую дверь с надписью «5 „Б“». Рядом у стены стоял мешок с мелом. Сандро заглянул в класс, и ребята его увидели. Он был худенький, но широкоплечий. Руки глубоко засунуты в карманы брюк. Старенькие туфли одеты на босу ногу. Из-за пояса торчали учебники и тетрадки, некрасиво оттопыривая застегнутый на верхние пуговицы поношенный пиджачок. На бледном смуглом лице мальчика горели огромные черные глаза. Ни на кого не глядя, он спросил с сильным кавказским акцентом: — Место есть, да? Ребята засмеялись. — Есть, кацо лубэзный, на заднэй партэ, прахады, пажалыста! — под общий хохот ребят ответил Ромка. Новичок яростно сверкнул глазами в его сторону и, пройдя через всю комнату сквозь строй любопытных взглядов, занял место на свободной парте в дальнем углу. В класс вошла Маргарита Александровна: — Здравствуйте, ребята! Застучали крышки парт. Обратив внимание на празднично убранный класс, учительница спросила: — Кто сегодня дежурный? К доске с рапортом вышла Нина Шкапа: — В группе всего тридцать восемь человек. Сегодня на уроках присутствует тридцать девять. К нам пришел новенький. — Спасибо, Нина. Ребята сели. Учительница раскрыла журнал: — А ну-ка, новенький, поднимись! Не вынимая рук из карманов, новенький встал. — Твоя фамилия, имя? — Татешкелиани Сандро. Учительница записала в журнал. — Ты грузин? — Сван. — Сван? — Это в Грузии место такой — есть. В горах. Знаешь? — Знаю! — улыбнулась учительница. — К нам в Сибирь ты попал из Сванетии? — Зачем из Сванетии? В Омске работали. — Так ты теперь в Омске живешь? — Зачем? Где работаю, там и живу! Где живу, там школу хожу! Не понимаешь, да? — сердито ответил новичок. — Нет, Сандро, не совсем понимаю, — спокойно сказала Маргарита Александровна. — Выходит, ты и работаешь и учишься? Так? — Так! — Тебя отец привел в школу? — Сам пришел. Отец нет. Мать нет. Дядька есть. — У директора был? — Был. Нет в кабинете. Сказали: завтра придет. Зачем ждать буду? Прямо сюда пришел. Что, нельзя? Назад к дядьке идти? Уйду! — Ух, какой горячий! — Глаза Маргариты Александровны смеялись. — Никуда уходить тебе не надо. Завтра вместе пойдем к директору. И учти, пожалуйста, на будущее: учительнице и вообще старшим говорить «ты» нехорошо. Это так же некрасиво, как и руки держать в карманах. Понимаешь? А теперь садись. Новенький молча опустился за парту. Так и не вынув рук из карманов, он отвернулся в сторону и стал разглядывать стену. Учительница сделала вид, что не обратила на это внимания. — Смыкунов, к доске! Класс радостно загудел: «Опять комедия будет!» Обычно Ромка выходил к доске, писал условие задачи и терпеливо ждал подсказки. — Что же ты не решаешь, Смыкунов? — спрашивала Маргарита Александровна. — Думаю, — отвечал Ромка. Подсказки не было. Ромка стирал написанное и заново выводил условие задачи. — Зачем ты все стер? — удивлялась учительница. — Неясно написал, — отвечал Ромка. — Сейчас, сейчас… решаю… Ромка рисовал жирный знак равенства и умоляющими глазами смотрел на ребят… Разгадав этот маневр, Маргарита Александровна останавливалась у доски, у которой страдал Ромка, и подсказывать было совершенно невозможно. Бедняга рисовал точку. Учительница терпеливо ждала. Мел крошился и осыпался на пол. — Ну, как дела, Рома? — участливо спрашивала учительница. — Думаю. Время шло. Точка росла. Мел таял. Когда он был искрошен окончательно, Ромка вытирал руки тряпкой, глубоко вздыхал и молча садился на место. А в журнале и Ромкином дневнике появлялся новый «неуд»… На этот раз Ромка быстро поднялся с парты, подошел к доске и, взяв в руки мел, выжидающе поглядел на учительницу. — Что с тобой? — спросила Маргарита Александровна. — Пчелы поели… Учительница вынула из портфеля потрепанную книгу. — Это старинный учебник математики Малинина и Буренина, по которому учились ещё мои родители. В нем очень интересные задачи и примеры. Давай, Смыкунов, решим с тобой старинную-престаринную задачу! — Давайте! — с готовностью согласился Ромка. Ребята не верили своим глазам. — Задача такая. Собака гналась за кроликом, находящимся в ста пятидесяти футах от неё. Она делала прыжок в девять футов каждый раз, когда кролик прыгал на семь футов. Сколько прыжков должна сделать собака, чтобы догнать кролика? — Семьдесят пять! — тут же ответил со своей парты Сандро. — Правильно! — удивилась Маргарита Александровна. — Только я не тебя спрашиваю, а Смыкунова. Новичок смутился. — Сандро, ты раньше решал эту задачу? — Зачем раньше? Понятный задачка! — Молодец. Но запомни ещё одно: если хочешь сказать что-нибудь, подними руку. Ясно? Сандро усмехнулся: — Ясно! — А тебе, Рома, понятно, почему семьдесят пять прыжков? — А как же! Конечно! Ровно семьдесят пять! — Сколько в задаче вопросов? Борька показал Ромке два пальца. — Всего два вопроса! — Напиши какие и решай! И вы, ребята, тоже решайте! Мел застучал по доске. Зашуршали тетради. — Не пишет мел! — сказал вдруг Ромка. — То есть как — не пишет? — Сам не пойму, в чем дело. Не пишет — и все! Попробуйте! Взяв мел, учительница провела им по доске. Мел действительно не писал. — Безобразие! — возмутился Ромка. — Совсем невозможно учиться! — Это я виновата! — сказала Нина и поднялась из-за парты. — Мел сырой, наверное. А я не проверила. Разрешите сходить за новым? Выбрав из мешка большой кусок мела, Нина вернулась в класс. Новый мел тоже не писал. Учительница окинула взглядом ребят и неторопливо вышла из класса. Нина бросилась было за ней, но её остановил окрик Власа: «Сядь на место!» Влас вскочил на парту: — Кто это сделал? — Ромка Смыкунов зачем-то с утра запирался! — вспомнила Нина. — Скрипел здесь чем-то! — Твоя работа? — спросил Влас. — Вы что, ребята? С ума сошли, что ли? Ничего не знаю! — Почему не пишет мел? В чем дело? — Дело в свечка! В стеарин дело. В воск дело, — вдруг сказал новенький. — Очень просто. Доску свечкой натрешь — какой мел писать будет? Никакой! Верный дело. Старый фортель! Ромка Смыкунов злобно посмотрел на Сандро. Влас подошел совсем близко к Ромке и замахнулся. — Шкапа, сядь на место! — сказала появившаяся на пороге Маргарита Александровна. Рядом стояла нянечка Ариша с ведром и большим кухонным ножом. — Рома! Осторожно соскребешь с доски воск и вымоешь её. Мы пока пойдем заниматься в кабинет естествознания. Когда кончишь мыть — скажешь. Мы вернемся и будем решать задачку про собаку и кролика. Ясно? — Ясно! — вздохнул Ромка. Когда доска была выскоблена и вымыта, все вернулись в класс. Ромка получил очередной «неуд» и, проклиная всех собак и кроликов, поплелся на место. «Настроение бодрое — идем ко дну!» — припомнил ол услышанную от кого-то фразу. Опять «неуд»… Как показаться домой? Утром и так попало за испорченный костюм и ботинки. Римма, молча сунув деньги за вчерашнее угощение и билет, отвернулась и нарочно громко сказала Зое Жук: «Все мальчишки вруны отчаянные!» Хорошо ещё, что вернула деньги за билет и за угощение! Шел третий урок — география. По классу летали записочки. Старательно прикрывая бумагу ладонью, Римма настрочила записку, сложила её как пакетик для порошков и, немного поколебавшись, подбросила на парту новичка. Это заметил Ромка, и ему стало жарко. Ася Смирнова писала Зое Жук: «Что он, безрукий, что ли? Почему ничего не пишет? Почему не вынимает из карманов рук? Римка ему бросила на парту записку, он даже не взглянул. А она отвертела всю шею!» На большой перемене Ромка зашел в пустой класс и увидел на месте новичка Риммину записку. Сунув её в карман, он поднялся на чердачную лестницу, потом развернул записку и… чуть не съехал со ступенек. «Одна душа страдает, а другая не знает…» — вот что писала Римма новичку. Ромка стремглав бросился вниз и наткнулся на Сандро. — Эй ты, ручки в брючки, Дикобраза не видел? — еле сдерживая ненависть, спросил Ромка. — Нет, жирный камбала, не видел, — спокойно ответил Сандро, повернулся спиной и вошел в класс. — Я тебе припомню ещё эту «жирную камбалу»! — еле слышно прошептал Ромка. Власа Ромка отыскал на школьном крыльце. Там были и Борька с Валькой Кадулиным. Ромка атаковал Власа: — Почему бы нам заодно с Петькой Бурлаченко не устроить «темную» и новенькому? — А за что? Он вроде ничего парень-то! — ответил Влас. — Да, «ничего»! Камбалой обозвал тебя! Я его спрашиваю: «Не видал Власа Шкапа?» А он отвечает: «Буду я следить за камбалой твоей». — Это тебя, наверное, он камбалой назвал, а не Власа. У тебя глаз-то распух, — усомнился Борька. Ребята рассмеялись. — Ну и не верьте! Гордости, Влас, у тебя нет! Я бы на твоем месте дал ему! — Брось подначивать! — рассердился Влас. — Ты просто на новичка зуб имеешь. — Я зуб имею? За что? — возмутился Ромка. — За то, что разгадал твой фортель с доской, за то, что Болонкина подкинула ему записочку. А ты Римку вчера очень удачно проводил домой. Это тоже всем известно, — сказал Борька. Ромка чуть не задохнулся от злости. — Оставь новичка в покое! — строго сказал Влас-Ясно? Но Ромка не унялся. Подговорив нескольких мальчишек, он на последней перемене захлопнул дверь перед самым носом Сандро. Сандро усмехнулся и прошелся по пустому классу. Из-за двери раздался громкий хохот. Там о чем-то сговаривались. — Три-четыре! — скомандовал Ромка, и полилась песня:«Как только вывернешь пробки, возвращайся в класс. Я задержу Петьку».
— «Если вы ребята внимательные, то это письмо прочтете сегодня же! Нет, так завтра его доставит в школу почтальон. Не знаю, какое на вас впечатление произведет Помяловский, но, глядя на вас сейчас, думаю, что сильное. Но не обо всем сказано у Помяловского. Отвратительно то, что вы, пионеры, били и травили грузинского мальчика. Надежда Константиновна Крупская написала письмо всем пионерам, которые состоят в звеньях её имени. Оно напечатано в „Пионерской правде“. Я вырезал это письмо. Там и о национальной вражде сказано, и ещё о множестве вещей, о которых пионерам забывать нельзя. Прочтите его. Потом вместе обсудим.Коля».
«Вы же, ребята, не малыши и не слепые, — говорилось в письме. — Вы живете не под колпаком, а жизнь не по рельсам катится кругом. Много в ней ещё плохого: безграмотности, пьянства, угнетения женщины, богатые притесняют бедных, сильные слабых, люди не помогают друг другу, неорганизованны, верят в бога и чертей и т. д. и т. п.»— Видишь, Борька, кто о тебе заботится? Сама Крупская! — шепнул Валька. — Не мешай! — отмахнулся Борька. Надежда Константиновна говорила в письме о том, чтобы ребята смелее вторгались в жизнь, помогали изменить её к лучшему, заступались за слабых ребят, защищали детей-евреев от тех, кто дразнит их «жидами». Письмо кончалось так:
«Вы — не бары, вы — дети трудового народа, вы — ленинцы, пионеры, и не к лицу вам подражать барчатам. Вы — подростки, а подростки уже много могут сделать, чтобы сообща работать над улучшением жизни. Ну, прощайте, ребята. К борьбе за дело Ильича будьте готовы!»Нина оглядела ребят и вложила письмо в конверт. — С сегодняшнего дня все прозвища отменяются! — неожиданно сказал Влас. — Если кто кого обзовет, со мной будет дело иметь! — А если по привычке обзовет? — спросил Валя Ка-дулин. — Сразу-то не отвыкнешь… — Первое время штрафовать можно, — предложил Борька, — а потом поговорить и по-другому! — Принято единогласно! — сказал Лешка Косилов. — Ты что это, мерзавец, делаешь? — раздалось из-за афишной тумбы. Уже знакомый Нине, Римме и Борьке бородатый мужчина трепал за уши худенького мальчугана. — Как вам не стыдно маленьких обижать? — обратился к бородатому Ромка Смыкунов. — За что вы слабого мучаете? — Я не мучаю его, а уму-разуму учу! — засмеялся бородатый. — Чтобы клей не жрал! — Какой клей? — Обыкновенный, мучной. Его директор цирка послал рекламу клеить, а он, щенок, вон что вытворяет!.. Пошли! — щелкнул в лоб мальчишку бородатый и зашагал прочь. Мальчишка, подхватив кисть, ведро с клеем и афиши, — за ним. — Вы его, наверное, голодом морите, вот он и ест клей! — крикнул им вслед Борька, но бородатый даже не обернулся. — Вот тебе и вмешались в жизнь, — огорчился Павлик. — Ребята! — позвал друзей Валька. Он уже стоял у афишной тумбы. Вся тумба была заклеена пестрым плакатом. — Смотри, Борька, — воскликнула Нина, — это же Дядя Проня! — Итальянец, а как по-русски разговаривал! — вспомнил Борька. Ребята без труда узнали на снимках и веселого лилипута, и остальных новых знакомых. Василий Тихонович был сфотографирован рядом с огромной толстухой. Они были облачены в восточные халаты и белые тюрбаны. В руках толстухи блестел кривой меч. Старик директор, помещенный на отдельной фотографии, был в чалме и во фраке. «Али-Индус! Факир, гипнотизер, доктор черной и белой магии» — было написано под фотографией. Весело скалили зубы выстроившиеся в один ряд со скрещенными на груди руками четыре «черта». — Ой, ребята, на снимке-то кто! Глядите! — изумилась Римма. С фотографии, помещенной в самом низу, ребятам улыбалось лицо новичка. На Сандро красовался цилиндр и накидка. Во рту дымилась длинная сигара. А подпись была такая: «Человек-загадка, человек-феномен, чудо двадцатого века САНДРО ТА-ТЕШ!» — Вот те на! — свистнул Павлик Асиновский. — А он не Татешем назвался, а Татешкелиани, — сказал Валька Кадулин. — Сокращенно будет Татеш. Псевдоним, — разъяснил Павлик. — Как Вирфикс. — А что такое феномен? — Исключительный, сверхъестественный человек. — Что же в нем такого исключительного? — спросила Нина. — Все! — сказала Римма. — Я сразу почувствовала! Ромка помрачнел. Павлик Асиновский предположил: — Он гипнотизер, наверное. Помните, как он быстро в уме задачку решил? Подобный номер делал гипнотизер. Ему давали расческу, и он сразу угадывал, сколько в ней зубьев. Потом на доске зрители писали столбиком многозначные цифры, крутили вокруг оси доску, а гипнотизер, пока она крутилась, мгновенно ответ подытоживал. И ещё, конечно, мысли угадывал. — И ты думаешь, что и новичок мысли угадывает? — спросила Римма. — Если он феномен-гипнотизер, то, конечно, угадывает! — Ну да, угадывает! — усомнился Борька. — Если бы угадывал, так в окошко бы выпрыгнул и в «темную» не попал. — Завтра все узнаем! — сказал Влас. Но Сандро в школу не явился.
Глава восьмая ТАЙНА ОТЦА НИКОДИМА
Встав пораньше, Ромка отправился к Петьке Бурлаченко, которого решил окончательно запугать. Его ожидала приятная новость. За штатив я тебе деньги отдам, я человек благородный, — сказал Петька, — но больше у вас в школе учиться не буду. В другую перехожу. — Правильно! — обрадовался Ромка. — А то убьют и спасибо не скажут. Неблагодарные люди. Меня вчера заподозрили, что я тебя спас. Тоже чуть не убили. Мало я с тебя запросил. Честно скажу. Мало! Из карапета-то шашлык сделали. Жирного Петьку передернуло. — Как же ты в другую школу решился перейти? — Неохота учиться со всякой шпаной. Противно. Юные негодяи помолчали. Ромка сказал: — Мне тоже противно, но что поделаешь? Приходится терпеть. Ну, так насчет штатива не забудь. Я загляну на днях. А насчет тебя скажу, что ты с родителями в Америку уехал. — Не поверят. Ты лучше скажи, что ко мне приехал старший брат. Моряк. И, если кто меня тронет, плохо будет. Скажи, что он чемпион по боксу. Успокоенный Ромка помчался в школу. Петька соврал Ромке, что сам решил сменить школу. Это посоветовал вчера вечером Аркадий Викентьевич, чтобы не поднялся шум из-за подарка. Аркадий Викентьевич взялся оформить перевод. Родители охотно с ним согласились.После уроков в пионерской комнате состоялось обсуждение письма Крупской. Ребята постановили немедленно отправиться в цирк, разыскать новичка и от имени всей группы принести ему извинения. Делегатами избрали пятерых: Власа, Нину, Римму, Борьку и Павлика. Ещё издали показались между деревьями две высокие цирковые мачты. Ребята вошли в сад. На каркас циркового барабана натянули брезент, но крыши ещё не было. Ветер хлопал брезентом, мачты качались, и было боязно за прилепившихся к ним двух смельчаков. В первом ребята тут же узнали клоуна и главного «черта» дядю Доната. Он был босой, без пиджака. «Черти» возились с тросом, идущим из центра барабана через блок, висевший на перекладине между мачтами. Сделав что-то с креплениями, босоногие «черти» ловко и быстро соскользнули по мачтам внутрь барабана. Вскоре из него появилась остроконечная брезентовая крыша. Она поднималась вверх к перекладине. — Раз, два — взяли! — кричали артисты, тянущие за трос снизу. Крыша дошла до перекладины и остановилась. Из цирка вышел бородатый. — Нам бы Татешкелиани или Василия Тихоновича… — Шурку не видел. А что за Василий Тихонович? — Лилипут. — Васька, что ли? — догадался бородач; — Пройдите в цирк. Не все, конечно! Он на манеже, кажется. — Идите вы, — решил Влас, передав Нине и Борьке тетрадки и учебники Сандро. — Мы будем ждать вон на той скамейке. Борька и Нина шмыгнули внутрь. Цирк состоял из огромной черной земляной ямы-воронки с манежем в центре. Манеж ещё не был готов. — Разве это работа? — кричал на артистов доктор черной и белой магии Али-Индус. — Разве это манеж? Перекопать! Разровнять! — приказал он и пошел к плотникам. Плотники настилали грубые доски на врытые в землю свежие деревянные колья. Директор, видимо, остался доволен их работой — ничего не сказал. Лилипуты обивали барьер материалом, под который засовывали сено, стружки и солому. — Простите, — обратился Борька к одному из них, — вы не знаете случайно, где Василий Тихонович? — Случайно знаю! — пропищал лилипут, вынув изо рта гвозди. — Собак кормит! — и указал молотком в сторону циркового двора. Во дворе артисты разгружали ящики и составляли из металлических частей какую-то сложную аппаратуру. На ребят никто не обратил внимания. Нонна кругами прогуливалась по двору. За ней послушно следовал невзнузданный Буян. Возле медвежьей клетки сгрудилось несколько человек. Медвежонку лечили зуб. Четверо рабочих держали его сквозь прутья клетки. Человек в белом халате, наверное, ветеринар, стоял чуть поодаль. Медведю с трудом вставили в пасть распорку из дерева. Дрессировщик набирал в детскую клизму мутную жидкость из большой банки и направлял струю в мишкину пасть. Медвежонок хрипел, дергался, пытался вырваться. — Да подойдите вы ближе! Не бойтесь! — уговаривал ветеринара дрессировщик. — А зачем подходить? — говорил ветеринар. — Мне и отсюда все видно! Ветеринар нервно докурил папиросу и отбросил окурок в сторону. Он упал возле обезьянки, привязанной к столбу. Обезьянка была в смешном костюмчике: шерстяной зеленой фуфайке и красных коротких штанишках. Она бегала как заводная вокруг столба. Веревка то наматывалась на столб и становилась совсем короткой, то разматывалась во всю длину. Испугавшись окурка, обезьянка вскарабкалась вверх по столбу и чуть не задохнулась. Соскочив на землю, она снова начала кружить вокруг столба. Ребята как завороженные смотрели на обезьянку, забыв, о медвежонке. — Привет, пичуги! — подошел сзади Василий Тихонович. — Как вы сюда попали? В руках его была большая поварешка и щепки. Поверх пиджака — фартук. — Здравствуйте, Василий Тихонович! Нам очень Татеш нужен. Он книжки в школе забыл. — Его не было сегодня. Дядя Проня наверняка знает, где он. Это его приемный отец. Эй, ребята, Вонави никто не видел? — спросил лилипут у артистов, собиравших аппарат. — За опилками поехал! — Значит, подождать вам придется. — Гляди, Борька! — толкнула мальчика Нина. Обезьянка, погасив окурок, развернула его и отправила табак в рот. — А она не отравится? — испугалась Нина. — Ничего не будет! Она как-то в конторе выпила целый флакон чернил. Лакомка. Бог весть что любит! Смотрите! Василий Тихонович достал коробку спичек и потряс ею. Обезьянка тут же перестала бегать и уставилась на коробку. Лилипут зажег спичку, а когда она догорела почти до конца, погасил и протянул обезьянке. Обезьянка тут же сунула спичку в рот, выплюнула недогоревший кусочек и просительно протянула ручку. — Любимое блюдо, — пояснил Василий Тихонович. — Значит, нужно для организма. Угостите-ка её, не бойтесь. Борька, а потом Нина дали обезьянке по обгоревшей спичке. — А теперь познакомьтесь! Дай-ка лапу! Обезьянка протянула маленькую, как у ребенка, ладошку. Она была очень горячая и нежная. Снизу розовая, а сверху коричневая, покрытая мягкими волосами. С блестящими черными ноготками. — Ну, а теперь идемте со мной! Посмотрите, как я хозяйничаю. Захватите щепок побольше! — скомандовал Василий Тихонович и направился в глубь двора. Перед фанерной стеной, за которой помещались стоящие в четыре этажа собачьи клетки, был разложен костер. На двух кирпичах кипело в большой кастрюле варево. От него шел смрад. Борька с Ниной подкинули щепки в огонь и поморщились. Василий Тихонович расхохотался: — Что, не нравится похлебка? А собаки любят. Тут и первое, и второе, и третье. Всё вместе. Мое изобретение! Услышав знакомый голос, собаки подняли отчаянный лай. — Пошли поглядим? — пригласил ребят Василий Тихонович. Увидев чужих, собаки забесновались. Они скалили пасти, бросались на решетки, царапали их лапами, надрывались от лая. Ребята отступили. Борька наткнулся спиной на самого директора Али-Индуса. — Тебе что, делать нечего? — набросился на Василия Тихоновича доктор черной и белой магии. — Я давно слежу за тобой! Кого это ты развлекаешь? — А вы не кричите на меня, Гораций Иванович! — с достоинством ответил Василий Тихонович. — Ребята мясо собакам принесли. И совершенно бесплатно. Их отец работает на бойне. И ещё принесут! Тоже бесплатно! Верно, ребятки? — Верно… — выдавила из себя Нина. — Им бы контрамарочку за это выписать надо, а вы ругаетесь! — Ну, раз бесплатно, тогда можете приходить! — смягчился директор. Он вытащил из кармана засаленную книжицу, вырвал из неё листок, послюнявил карандаш, написал: «На два лица. На свободные места» — и вручил бумажку Нине. — Если кто спросит, я в город вышел. Вернусь скоро! — обернулся он к Василию Тихоновичу. — Ему бы, Кощею, только добыть бесплатно! — пробурчал вслед Василий Тихонович и тут же расхохотался. — А что, ловко мы его, мясниковы дети? — А он очень злой, да? — спросил Борька. — Очень! Сейчас потише стал. Боится, что уйдем от него все… — А куда? — Туда, где твои друзья работают. В ЦУГЦ — Центральное управление государственными цирками. Ануфриев ведь частник, нэпман. Весь чемпионат борьбы от него недавно в ЦУГЦ перешел. Всего два борца остались. Понятно? Ну, мне пора. А книжки для Сандро или мне давайте, или ждите дядю Проню. Василий Тихонович ушел. Ребята сели на бревнышко, подальше от собак, и от нечего делать развернули тетрадки новичка. Какие рисунки они увидели! Неслись на всех парусах по морю корабли, по степям бежали диковинные звери… — Вот это рисует! За брезентом раздался грохот. Борька с Ниной заглянули в щелку и увидели знакомый ящик с дырочками. Из-под разбитой крышки торчали куски разноцветных одеял. — Пойдем поглядим, что там в ящике, — сказал Борька. — Неудобно. Сами поднимут. Не волнуйся… Ребята продолжали разглядывать рисунки. Из-за брезента раздалось шипение. — Водопровод шумит… — прислушался Борька. — Не похоже на водопровод… Давай лучше на скамеечку пересядем, — с опаской глядя на брезент, сказала Нина. Таинственное шипение не прекращалось. Скрипнули ворота. Во двор въехала телега с белыми как снег опилками. Лошадью правил дядяПроня. Борька и Нина подбежали к великану. — Простите, пожалуйста, товарищ Вонави, — вежливо обратилась к нему Нина, — вы не скажете, Сандро Татешкелиани скоро придет? — Не придет он сегодня. А вы кто такие? — Мы с ним вместе учимся. — Что же у вас за школа такая, что там свет все время гаснет? Борька и Нина переглянулись. И тут дядя Проня рассказал совершенно удивительную историю. Сандро приняли в школе как родного. Ребята в группе оказались замечательные и учительница добрая. За первую парту посадили. После уроков Сандро шел по коридору, и вдруг погас свет. Сандро сделал несколько шагов в темноте и неожиданно полетел вниз. Когда свет загорелся, оказалось, что он скатился по лестнице в подвал и угодил в мешок с мелом. Разбился весь и книжки забыл собрать. Теперь на премьере выступать не сможет. Борька и Нина онемели. — Может, вы навестите его? — предложил дядя Проня. — А удобно это? — спросила Нина. — Неудобно, братцы мои, у нас в цирке говорят, только сальто-мортале под столом крутить. Для сальто высота нужна! Заодно и поесть ему отнесете. — Может, и книжки отдадим? — неуверенно обратилась Нина к Борьке. — А вы книжки нашли? Как хорошо! Дядя Проня исчез в цирке и скоро вернулся с узелком: — Вот, возьмите. — А адрес вы нам запишете? — спросила Нина. Великан рассмеялся: — Чего не умею, того не умею. Не обучен. Зато Шурка у меня за двоих грамотей… Сенная два, квартира два, в подвале, по коридору последняя дверь. Ход со двора. А мне пора… И он сам рассмеялся, довольный своим экспромтом. Борька и Нина выбежали из цирка. На скамейке вместо ребят сидели отец Никодим и Сергей Михайлович. — Куда же они ушли? — рассердилась Нина. Борька пожал плечами: — Подойди спроси… — Здравствуйте, — обратилась Нина к отцу Никодиму. — Вы случайно Власа с ребятами не видели? — Нет, не видели, золотко! — сказал священник. — Куда же они подевались? — сказала Нина, вернувшись к Борьке. — Ждать их здесь глупо! — решил Борька. — Идем к новичку! А где эта Сенная находится? — Я знаю. Ребята направились к выходу. «Борька! Нина! Стойте!» — так и хотелось крикнуть Власу, Павлику и Римме, но они не могли выдать себя — они сидели в засаде.
А в цирке происходило следующее. На манеж, где дядя Проня разбрасывал опилки, ворвалась Нонна: — Дядя Проня, беда! Удав на свободу вырвался! В конюшню заполз! А там Буян! Отбросив лопату в сторону, великан ринулся вслед за Нонной. У конюшни толпились люди. Изнутри доносилось рычание зверей, лошадиное ржание. Войти в конюшню никто не решался. Оглядев артистов, великан скомандовал: — Донат, Вано, Рудька, — за мной! Больше никто! Открыв дверцу в воротах, артисты прошли внутрь. Нонна юркнула за ними. Зверей обуял страх. Лошади бились в стойлах. Осел сорвался с привязи и метался по конюшне. Буян громко ржал и бил копытом. Пеликан забился в угол клетки и раскрыл пасть, словно глотая воздух. Зоб его болтался во все стороны, как пустой мешок. Из-за стены доносился яростный лай собак. Вано схватил под уздцы осла и, загнав в стойло, крепко привязал. — Где же удав? — спросил дядя Донат. — Вон он, в сено забрался, — подсказала Нонна. — Нонна, назад! — приказал дядя Проня. — Не уйду, ни за что не уйду! — крикнула девочка и вбежала в стойло к Буяну. Конь радостно заржал. Девочка, обняв его за шею, уткнулась в рыжую гриву. — Что будем делать? — спросил дядя Донат. Удав не обращал на людей никакого внимания. Его огромное пятнистое тело распласталось на сене. Он не двигался и тяжело дышал. — Глянь-ка, что с ним… — ахнул дядя Донат. На боку и шее удава зияли раны. — Где его, окаянного, угораздило? — выругался дядя Проня. — Ящик перевернулся, я видела, — сказала Нонна — Он, наверное, на гвозди наткнулся… Дядя Проня погладил удава. Удав не шелохнулся. Только из плети высунулся длинный раздвоенный язык и снова ушел внутрь. — Во-первых, надо все в тайне сохранить, — сказал, подумав, дядя Донат. — Ни Индуса, ни Глеба Андреевича в цирке нет. Всех артистов предупредить, чтобы — молчок! Это самое главное. — Верно. Не то… — Дядя Проня махнул рукой. — Ветеринару его следует показать. Он не ушел ещё? — Нет, — сказала Нонна. — Удава отсюда надо перенести. Пока во двор, за загородку, а там решим… Видишь, что творится с животными? — Дело! Рудька, Вано, тащите сюда ящик. И захватите рогатину! — приказал дядя Проня и снова погладил удава. Удав зашипел. …Римма, Влас и Павлик сидели на скамейке. — Какая жалость, что бородатый всех в цирк не пропустил, — сказала Римма, вытряхивая песок из своих туфель. — Да, жалость… — подтвердил Павлик. — Ребята, пошли пока полежим на травке. Неизвестно, сколько ждать придется. — А не провороним? — спросил Влас. — Что ты! Из-за кустов все видно. Перешагнув через дощечку с надписью: «Траву мять воспрещается», ребята устроились в кустах за скамейкой. Время шло. Борьки и Нины не было. Мимо проехала телега с опилками и повернула за цирк. Лошадью правил дядя Проня. — Это Вонави, — сказала Римма. — Итальянский борец. — Влас, смотри, кто идет! Твой преподобный сосед! — воскликнул Павлик. На аллее появились отец Никодим с Сергеем Михайловичем. — Давайте присядем, батюшка! — сказал Сергей Михайлович, увидев скамейку. Оба сели. — Так вот, повторяю, — сказал отец Никодим, — дело это совершенно секретное. Ребята насторожились. Сергей Михайлович задумался. Потом сказал: — Дело рискованное. Врач или специалист нужен. И деньги. И место. — За деньгами дело не станет! — Отец Никодим отвернул рясу, вынул из брючного кармана толстую пачку денег, послюнявил пальцы, отсчитал несколько бумажек и передал старосте. — Это на первое время. А что до места, так лучше тех наших комнаток не найти! — Да, комнатки подходящие… Особенно та, что с веревками. На аллее показались Нина с Борькой. Потоптались у скамейки, потом Нина подошла к отцу Никодиму: — Здравствуйте! Вы случайно Власа с ребятами не видели? — Нет, не видели, золотко! — ласково сказал священник. Нина с Борькой потоптались ещё и ушли. Проводив их взглядом, священник сказал: — Да и где возьмешь покойника-то? Не могилы же на кладбище раскапывать! — Да-а, задача… — медленно протянул староста, ударив рукой по голенищу сапога. — А что, если… — начал священник и остановился. Из цирка донесся звериный рев. — Приехали, бесы! — зло сказал Сергей Михайлович. — Не любите? — Ненавижу. Что цирк, что цыган, что жидов… Одна цена. Насчет врача я сомневаюсь. С городским связываться опасно. Выдать может… — А приезжего-то где взять? — горестно покачал головой отец Никодим. — Вспомнил! — сказал Сергей Михайлович. — Есть такой человек. Только не уверен я, согласится ли. А с ним не выйдет, так завтра навещу ещё одного человека. У него большие связи во врачебном мире. — Правильно. Сейчас и идите. Только осторожно. А я комнату с веревками осмотрю… Священник и староста направились к выходу. — Пошли за ними! — шепнул Влас. Глаза его горели. — Слыхали? Темное дело какое-то затевается… — Римма и Павлик кивнули. Ребята осторожно выбрались из кустов. Священник и староста медленно шли по аллее. — Нет, вы молодец все-таки… — донеслись до ребят слова отца Никодима. — Ловко придумали с Фомой, Сергей Михайлович. Не пойди он тогда в клуб… — Фома золотой человек, — согласился староста. — Вы уж не обидьте его… — Как можно! Заплатил как следует. У ворот сада священник и староста простились и разошлись. — Римка! Ты давай за попом, мы — за старостой! — приказал взволнованный Влас. — Встретимся на скамейке у цирка. Римма скрылась за углом. Влас с Павликом перешли на другую сторону и неотступно следовали за старостой. Вышли на Советскую. Сергей Михайлович часто останавливался, топтался у подъездов домов. — Заблудился, что ли? — шепнул Влас. — Плутает и плутает. Интересно, а поп куда пошел? Где эта комната с веревками? — Римма расскажет… Ну и дела! — радостно сказал Павлик Асиновский. — Зачем им врач? Зачем покойники? Что за Фома? Вот это тайна! — Дело ясное, что дело темное… Павлик, мы почти до твоего дома дошли, — сказал Влас. — Точно. Вон он, на той стороне. Советская, двадцать три. По улице промчался трамвай. Когда он прошел, староста исчез. — Вот те на! — с досадой сказал Влас. — Упустили! — Куда же он мог подеваться? В трамвай, что ли, на ходу сел? Сергей Михайлович словно в воду канул. Тщетно проискав его, ребята решили зайти к Павлику. — Поедим чего-нибудь, а потом к цирку пойдем. Римма, наверное, уже там, — сказал Павлик. — И ей чего-нибудь надо захватить. — Мама, дай нам поесть! — закричал Павлик ещё с порога. — Мы очень спешим. — Куриной лапши хотите? — откликнулась из кухни мать. — Хотим! Из кабинета доктора донесся крик. Кричал отец Павлика: — Простите меня, батенька, за грубость, но более идиотского разговора у меня ещё в жизни ни с кем не было! Я принимаю только в поликлинике! Я не занимаюсь частной практикой! В последний раз вас спрашиваю, что вам, собственно, от меня угодно? Пациент что-то тихо ответил доктору. Тот снова повысил голос. — В первый раз слышу, чтобы отец так кричал, — сказал Павлик. — Какие гарантии? Какие тайны? Какие деньги? Ничего не понимаю! — донеслось из-за двери. — Зачем же вы так кричите, доктор? Я ведь человек приезжий. Ничего не знаю… — ответил больной и опять перешел на шепот. — Вы, очевидно, ошиблись адресом, голубчик, — снова вскипел доктор. — При чем тут врачебная тайна? При чем тут то, что вы приезжий? Вам не терапевт нужен, а психиатр, наверное. Что вы мне суете деньги? Уберите сейчас же! — Ну, раз не договорились, то до свиданья, — сказал странный больной. — Извините, пожалуйста, за беспокойство. Дверь кабинета широко раскрылась, и из неё пулей выскочил… Сергей Михайлович! Ребята обомлели. Доктор проводил пациента до двери и молча выпустил его на улицу. — Что случилось? — спросил Павлик. — Аллах его знает, — выругался доктор. — Сумасшедший какой-то! Целый час морочил мне голову, о тайнах говорил, клятвы просил с меня. Я, говорит, приезжий. — Приезжий? Врет. Мы его знаем. Это муж мачехи Борьки Ваткина. Чего ему от тебя было нужно? — Говорю тебе, что сам не понял ничего… — Павлик, вперед! — скомандовал Влас, и ребята выскочили на улицу. Сергея Михайловича не было. — В горсад! — приказал Влас. В условленном месте ждала Римма: — Ну что? Мальчики рассказали о событиях. — А поп как? — нетерпеливо спросил Влас. — Ни в какую комнатку он не пошел. Был в церкви. Потом домой отправился. Я у вас была. Борька и Нина не возвращались. — Где же они? — У Сандро, наверное… Может, мы тоже пойдем к новичку? — спросила Римма. — А мы адреса не знаем, — сказал Влас. — Вот что, — неожиданно предложил он. — Пошли в церковь! — Зачем? — удивился Павлик. — А вдруг эта тайна связана с мощами? — С ума сошел! Они доктора ищут! При чем тут мощи? — Ну ладно, ни при чем. Но мощи нам все равно обследовать надо. И как можно скорее. Вдруг там действительно лежит кукла? Забыл, что лектор в клубе рассказывал? — Борька говорил, что сам видел тело, — сказала Римма. — Мало ли что он видел там сквозь прорезь… — Тогда, может, и его возьмем с собой? — предложил Павлик. — Пусть сам поглядит, что там наложено в гробнице… — Он не согласится! — уверенно сказал Влас — Скажет: «Не хочу богохульничать!» А если согласится, все равно его брать нельзя. Вдруг мощи в полном порядке? Тогда все дело испортим. Нет, сперва самим надо проверить. — Как проверишь? Так тебе и дадут мощи потрошить! — А не дадут, так на ночь в церковь спрячемся! Заберемся в алтарь или заранее залезем на колокольню. — А меня с собой возьмете? — спросила Римма. — А ты не побоишься на ночь остаться в пустой церкви? — улыбнулся Влас. — Как бы ты сам не испугался! — обиделась Римма.
Глава девятая ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА СЕННОЙ
Сенная, два. Борька и Нина прошли через захламленный двор и обнаружили у помойного ящика дверь, обитую драной коричневой клеенкой. — Здесь, — указала Нина на большую, нарисованную пожелтевшим мелом двойку. Открыв дверь, ребята очутились на полуразрушенной крутой лестнице без перил и осторожно спустились вниз на несколько ступенек. Пахнуло холодом и кошками. Тусклая, засиженная мухами лампочка под железной сеткой, прогнивший дощатый потолок и сырые стены с обвалившейся штукатуркой отражались в черной воде на полу. К единственной двери вели кирпичи и несколько досок. На самой широкой из них неподвижно сидела крыса. Борька отодрал от стены кусок известки и бросил в крысу. Та взвизгнула и пустилась наутек, с шумом разрезая воду. — Ничего себе артисты живут… — прошептала Нина. — Может, мы не туда попали? — предположил Борька. — Сейчас узнаем. Осторожно ступая по кирпичам, они подошли к двери. Миновав пустую кухню, тесно заставленную столами, на которых чадили керосинки и яростно шипели примуса, ребята остановились в конце пустого коридора перед последней дверью. В комнате с кем-то разговаривал, громко смеясь, Сандро: — Минька, перестань, да? Не мешай работать! Застучал молоток. — Минька, бандит, отдай гвоздь! Слышишь, да? Не хулигань! Борька и Нина переглянулись. Борька тихонько постучал в дверь. — Нельзя! — поспешно крикнул Сандро. — Минуточку! Было слышно, как на пол полетел молоток и кто-то запрыгал на одной ножке. Застонали пружины матраца. — В постель лег, — догадался Борька. — Это ты, Нонна? — спросил Сандро. — Нет. Это мы. Ребята из твоей группы, — сказала Нина. — Зачем пришли? — сухо спросил Сандро после паузы. — Книжки принесли. — Оставьте за дверью! — Видела, как обиделся, — шепнул Борька, — даже не хочет разговаривать… Пойдем. — Ни за что! — сказала Нина и постучала в дверь: — У нас есть дело. Поговорить нужно. — Говори! — Через дверь, что ли? — А что, не слышно, да? Я, например, хорошо слышу. А тебе уши заложило, да? — Мы насчет школы… — начала Нина. Но Сандро перебил её: — Никакой дело со школой больше нет! Вашу школу знать не хочу! — Учиться бросишь? — Зачем — брошу? Другой школу себе найду. Школ много. — Мы не хотим, чтобы ты шел в другую школу. Все ребята просят остаться. Сандро промолчал. Нина продолжала: — Тебе «темную» устроили по ошибке. Ребята тебя больше не тронут. Сандро вскипел: — А что, я боюсь? Боюсь, да? Сам буду приходить бить их! — Ну и глупо! Они у тебя хотят прощения просить. — Бог простит. Я не прощу! — резко крикнул Сандро и вдруг рассмеялся. — Минька, перестань! Не щекотись! Борька и Нина переглянулись: что за Минька такой? Нина снова постучалась: — У нас есть к тебе важное дело. Нас прислал дядя Проня. Сандро насторожился: — А вы откуда Вонави знаете? — В цирке познакомились. — Надо было про «темную» болтать, да? Просили вас, да? — Ничего мы не наболтали! Успокойся, пожалуйста! Сандро промолчал. Потом вдруг забеспокоился: — Шапито натянули уже? Манеж готов? — Шапито натянули, а манеж не готов ещё… — Ничего без меня не успевают, — проворчал Сандро, — а ты валяйся тут… Из-за ваших повидлов дешевых! Манеж ещё не вскопали, слышишь, Минька? А завтра премьера! Таинственный Минька не ответил. — Зачем вас Вонави прислал? — Сверток просил передать. — Оставьте за дверью! Спасибо. До свиданья! — Пойдем, Нина, неудобно, — шепнул Борька. — Неудобно «сальди-мальди» под столом крутить. Ты же слышал, он из школы уходить собрался. Нельзя его одного оставлять! — А он там не один. С Минькой каким-то… — Тем более нельзя уходить. Неизвестно, что ему Минька этот может насоветовать… Погоди, я, кажется, придумала, что делать. — И Нина энергично застучала в дверь. — Мы не можем на полу оставить сверток. В нем завтрак. А тут крысы кругом… — Правда? — заинтересовался вдруг Сандро. — И много их? — Четыре штуки. С кошку величиной. Я таких никогда не видала! — Где ты видишь крыс? — шепнул Борька. Нина приложила палец к губам и подмигнула. — Слышишь, Минька, крысы снова появились. Вот красота! — радостно воскликнул Сандро. — А ты расстраивался! — А Минька-то кот! — шепнул Борька. Нина подтолкнула Борьку локтем и взвизгнула: — Ой, ещё две из нор выскочили! Нам теперь домой не пройти! Ма-ма! Борька зажал ладонью рот и чуть не задохнулся от смеха. — Хватит орать, да? — сердито крикнул Сандро. — Крыс распугаешь! Охоту сорвешь! — Какую охоту? — На крыс! Непонятно, да? — А ты нас к себе в комнату впусти, а потом охоться сколько влезет! — Ну и трусы вы! — сказал с презрением Сандро. — Ладно уж, заходите! Ребята толкнули дверь. Заглянув в комнату, они шарахнулись назад и в страхе застыли на пороге. На кровати лежал Сандро, с забинтованной головой, укутанный до подбородка одеялом. На груди его пристроился невиданный, ростом с огромную кошку, зверек. Его вытянутое туловище было покрыто густой зеленовато-серой шерстью. Её желтые концы торчали во все стороны. Огромный пушистый хвост напоминал щетку-ежик для чистки керосиновых ламп. Увидев чужих, зверек привстал на короткие лапы, оскалил заостренную хищную мордочку, обнажив ряд сильных острых зубов, и злобно зафыркал. Ребята отступили назад. — Да вы не бойтесь! Не бойтесь! — сердито зашептал Сандро, сверкнув глазами. — Не тронет вас Минька! Нужны вы ему, трусы такие! Проходите к окну. Понятно, да? Борька и Нина, не спуская глаз с диковинного зверька, прижимаясь спинами к стене, перешли на цыпочках к окну. — Предупреждаю, — сказал Сандро. — Насчет школы заговорите — выгоню! И ещё: как только Минька с крысами расправится — домой пойдете! Минька, вперед! Крысы! Зверек ощерился. Шерстка его стала дыбом. Он поднялся на задние лапы, обнажив нежное, пушистое светлое брюшко, и начал принюхиваться. Потом снова преспокойно улегся на грудь Сандро. — Ты что, не понял, да? Там крысы! Кры-сы! — торопил его Сандро. Зверек нехотя спрыгнул на пол и, по-змеиному извиваясь, вприпрыжку побежал в коридор. — В момент расправится. Будьте спокойны! — в азарте шепнул Сандро и прислушался. — Мы спокойны, — ответила Нина, а сама подумала: «Сейчас увидит зверек, что там крыс никаких нет, и вернется. Хоть бы подольше просидел он в коридоре…» Минька не возвращался. Вздохнув с облегчением, Борька и Нина стали с любопытством рассматривать комнату. Продолговатой формы, она была чистой и светлой, хотя два зарешеченных окна и находились высоко, под самым потолком. Сквозь них были видны только ноги прохожих. Все убранство этого убогого жилья составляли две старые железные кровати с никелированными шишечками, стол, табуретка и хромоногий венский стул. В углу примостился не то сундук, не то шкаф. В нем было множество ящиков, отделений, дверок. Некоторые из них задернуты разноцветными занавесками. Рядом с сундуком валялись гвозди, молоток, клещи, куски фанеры, ручная пила-ножовка. Очевидно, до прихода непрошеных гостей Сандро чинил этот странный предмет. У двери стояла пустая клетка, принадлежащая, наверное, диковинному зверьку. На полу её, на соломе, стояла глубокая тарелка, полная воды. Стены комнаты украшали три цирковых плаката: два типографских, третий — рисованный от руки. На первом были изображены четыре перелетающих с трапеции на трапецию «черта» в ярко-красных трико, в шапочках с рожками. На груди каждого красовалась морда дьявола. Путь полета «чертей» был обозначен пунктирными линиями. Они перекрещивались, закруглялись в кольца. На втором плакате, с надписью «Итальянский борец-гладиатор Вонави», ребята узнали дядю Проню в испанском костюме в объятиях огромного удава. На третьем, с надписью «Чудо-богатырь Вонави против Красной Маски», был нарисован тоже дядя Проня в открытом красном трико-борцовке, в схватке с человеком в совершенно глухом трико зеленого цвета и красной маске, закрывающей лицо. На столе валялась груда перчаток белого и телесного цветов. В дверях показался зверек. Он недоуменно глядел на хозяина. Борька и Нина замерли. — Ищи, ищи! У нор сторожи, — приказал Сандро, и зверек снова нехотя скрылся за дверью. — Ничего не понимаю! — пробормотал Сандро. — Вялый Минька какой-то! Плохо крыс чувствует. Испортился чутье совсем. — А может, он заболел? — предположил Борька. — Подождите-ка… — недоверчиво спросил Сандро, — а вы точно видели крыс? — Ещё бы не точно! — замахала руками Нина. — Странно… — А что странного? Ты понюхай, как завтрак пахнет! — Нина подошла и сунула сверток прямо в нос Сандро. — Так аппетитно пахнет, что не только крысам, а даже нам с Борькой есть захотелось. Вот они и выскочили! Что, у крыс чутья, что ли, нет? — Чутье-то у них есть… — немного успокоился Сандро и добавил: — А раз вы голодные, так ешьте! Не стесняйтесь, да? Пожалуйста, да? Яичниц можно жарить. Яйца на окне в банка, видишь? Керосинка в кухне стоит. Первый стол от двери. — Нет, нет, — отказалась Нина, — мы не будем. Мы уже обедали. А тебя вот сейчас накормим. — Не хочу. — Да ты не стесняйся. — Не хочу! Отстань! — что есть силы закричал Сандро. — Выгоню сейчас! Помолчали. Борька поднял руку: — Можно спросить? — Можно. — Это что за комод? — указал Борька на странный предмет. — Кофр называется. В нем все барахло наш: костюмы, вещи. — Удобный! — оценила по-хозяйски Нина. — Конечно, удобный. Перёезжать-то часто приходится, — согласился Сандро. — И костюм на вешалка висит, не мнется, и другие вещи. Только старенький уж кофр-то! Не то что у директор наш. У него их несколько. Фабричный. Кожаный. С ящичками секретными всякими. С электрической лампочкой внутри. На батарейка… А наш развалился совсем. Заплатка из фанеры приходится ставить… Вместе с Вонави мастерили. Самоделка… — Неужели сами мастерили? — удивилась Нина. — Конечно. Я вообще мастерить люблю. Даже сапоги шить умею. Цирковой костюм тоже умею шить. Не фрак, конечно. Трусы, рубашка. Меня дядька всему научил. Он иногда, когда с деньгами совсем плохо получается, сапоги шьет. Портняжит. Подрабатывает. А я помогай, конечно. — Неужели вам подрабатывать приходится? Такие артисты знаменитые! — присвистнул Борька. — Я ещё не такой знаменитый. Дядя Проня знаменитый. Очень. Вонави знают все артисты России. А подрабатывать приходится. — Все его знают или только циркачи? — Никогда так не говори, слышишь? Мы очень обижаемся, когда нас называют циркачи. Это нехороший кличка. Так нас при царе называть можно был. Сейчас не надо. Надо артисты цирка. Или просто цирковые. Дядька знаешь мастер какой? И акробат, и жонглер, и борольщик. — Что такое борольщик? — Так борцов в цирке называют. Борольщик, или артист борьбы. Он и на концертино, и на гитара играет, и может любой зверь дрессировать. — Он тебе родной дядя? — спросила Нина. — Зачем — родной? Дядьками в цирке называют старших мастеров. Тех, кого очень уважают. А мне Вонави не родной! Только лучше всякий родной… Он нашел меня в Тбилиси. Я работал у один нищий. Богатый такой нищий попался. Я милостыню собирал вместе с ним. Он много денег на мне нажил. Показывал меня… — Показывал? Как показывал? — удивился Борька. — Да так… — замялся Сандро, — чепуха. Он себе фруктовый сад купил, а я чуть с голоду не подыхал. Так ему надо был. Хотел, чтобы я худым оставался, чтобы меня жалели побольше… Бил меня крепко, когда пьяный напивался. А трезвый — не трогал. Никогда. Бил он меня раз… Вонави проходил мимо. Увидел, как мне попадает, выхватил меня у хозяин, а его поднял кверху за шиворот одной левой… Здоровый нищий был, а он его одной левой… Смешно, да? Но Борьке и Нине не было смешно. — «Чего, говорит, хочешь, гад? Под суд за пацан идти или один раз в скулу получить?» — «Лучше в скулу давай», — выбрал нищий. Вонави легонечко так его ударил, нищий упал, за челюсть держится… С тех пор Вонави возить меня с собой по циркам и балаганам стал. Номер мне придумал. Я уже полжизни артистом работаю. С семи лет. Вот он человек какой, дядя Проня… — А он итальянец? — спросила Нина. — Какой итальянец? Русский. — А фамилия почему такая? — Надо, — нахмурился Сандро. — Так в частном цирке принято. Хозяин любит русский артист выдавать за иностранный. Мне тоже фамилий переделали. — А как его настоящая фамилия? — Кто знает? Он и сам забыл. Вонави и Вонави… — А что у тебя за номер? Ты гипнотизер? — поинтересовался Борька. — Зачем гипнотизер! — А кто? — Придешь в цирк — увидишь! В раскрытую дверь с виноватым видом вошел зверек и, высоко подпрыгнув, снова очутился на груди Сандро и немного сбил одеяло. Сандро тут же схватил зубами край одеяла и натянул его до подбородка. — Вот дурной! — пробормотал он. Потом с досадой сказал Нине: — Спугнули вы крыс! — Значит, всё? — упавшим голосом спросил Борька. — Идти нам? — Кто гонит? Сиди, если нравится… Ребята заулыбались. — Тебя можно и Сандро и Шурой звать? — спросила Нина. — Как хочешь можно. И Сандро, и Шурой, и Шуркой, и Саней, и Аликом, и Шуриком, и Сашей, и Александром Григорьевичем даже! — рассмеялся Сандро. — А вас как зовут? Ребята представились. — А что за зверек твой Минька? — спросил Борька. — Фараонова мышь, нимс, ищейка, мангуст. Он сам названий не знает. Ему это ни к чему. Он только Минька понимает! Минька пошевелил усами и посмотрел на хозяина. Сандро засмеялся. — Он умный очень, ласковый, хитрый, смелый. Самых ядовитых змей победит всегда. Видели, какой у него мех? Ни один змея не прокусит. А он ещё нарочно валяется в иле, потом шкурка свой сушит. Тогда совсем панцирь получается. А морду от змеиный укус прикрывает хвостом. Так что не ухватить Миньку. — А его ещё Рикки-Тикки-Тави зовут, — сказала Нина. — Про него написал книжку писатель Киплинг. — Киплинг? Не попадался мне такой книжка. — У нас дома есть. Я её тебе в школу принесу. Как только поправишься. Ладно? — Ладно… Ребята переглянулись: «Победа! Придет!» — А правду говорят, что мангуст может одолеть крокодила? — спросила Нина. — Я так слышала. Крокодил отдыхает после еды. Пасть у него широко раскрыта. Мангуст прыгает в неё, прогрызает горло, потом разрывает сердце и наружу выбирается через брюхо? — Насчет крокодил ничего точно сказать не могу. Про змей знаю. — Он у тебя дрессированный? — спросил Борька. — Умеет кое-что! Алле, Минька! Мангуст тут же соскочил на пол и перекувырнулся через голову. Ребята засмеялись и зааплодировали. Минька встал на задние лапы, важно прошелся по комнате, вернулся к кровати, присел, свистнул и замотал головой, требуя награды. — Можно его угостить? — попросила Нина. — Яйцо ему дайте! — разрешил Сандро и строго приказал Миньке: — Есть будешь только в клетке! Борька положил яйцо в клетку. Минька тут же схватил его передними лапами и бросил между задними о фанерную стенку клетки. Яйцо разбилось. Минька зло захрюкал. Быстро съел яйцо, выскочил из клетки и, усевшись перед кроватью Сандро, снова начал «служить». — Кусок сахар в столе возьми, — приказал Сандро Борьке, — положи ему на нос. Пока я не разрешу, он не съест. Борька положил сахар на самый кончик Минькиного носа. — Считаю до трех! — обратился к мангусту Сандро. Зверек нетерпеливо взвизгнул и скосил глаза на столь близкое и недосягаемое лакомство. — Раз! Зверек глубоко вздохнул. — Два! Минька затрясся от нетерпения и снова тихонько взвизгнул. — Три! Зверек замер. — Ап! Мангуст мотнул мордочкой, подбросил сахар высоко вверх, поймал с лету и энергично заработал челюстями. — А теперь покажи, как умеешь прыгать! — приказал Сандро. Минька стал прыгать как угорелый. Ему, видно, очень хотелось угодить хозяину и гостям. Он сперва носился по полу, потом вскочил на табуретку, оттуда на стол. Повизгивая от восторга, Минька схватил перчатки и стал их теребить и расшвыривать во все стороны. — Не смей, Минька! Не смей! — приказал, захлебываясь от смеха, Сандро. Но Минька не хотел слушаться. Он рычал, подпрыгивал вверх, отлетал назад, прижимался брюшком к полу и в ярости бросался на перчатки. — Нельзя! Нельзя! — кричали все. Но Минька не хотел слушать. — Плетку ему покажите! — крикнул Сандро. Как только Нина поднесла плетку к мордочке Миньки, он соскочил со стола и, виновато пофыркивая, побежал в клетку и зарылся головой в солому. Борька и Нина начали подбирать с пола разбросанные перчатки. — Зачем тебе перчаток столько? — удивилась Нина. — Белые для фрак надо. — А телесные? Сандро смутился и буркнул: — Нужно… — Ты где постоянно живешь? — спросил Борька. — Где же ты видел, чтобы у цирковых была постоянная квартира? — улыбнулся Сандро. — Нет таких артистов. — А кто нарисовал эту картинку с борольщиками? — Не картинку, а рекламу, — поправил Сандро. — Я нарисовал. А что, плохо, да? Не похож дядя Проня получился? — Наоборот. Очень похож. — Кто тебя рисовать научил? — Никто. Сам. А сейчас жалко, пропадает плакат. Директор заказал, а теперь платить не хочет. Понятно, да? — А почему? — спросил Борька. — Плакат стал не нужен. Распался в нашем цирке чемпионат. Лучшие борольщики перешли в госцирк. Только дядя Проня да Глеб Андреевич остались. — Чего же они теперь делают, если борьбы в цирке уже нет? — Вонави стал бороться с удавом. Идет в программе аттракционом. Удалось директору удав раздобыть в один частный зверинец. Уговорил Вонави бороться. А Вонави что? Он смелый. Нина снова посмотрела на афишу. — А борец в маске что делает? — Глеб Андреевич-то? Работает. Замещает директор. Родственник ему приходится. Помогает ему в иллюзионном номере. За реклама следит. За паноптикум. Ремонт маленький делает. Он на все руки мастер. А как рисует, ты бы посмотрел! Как лепит! Куда мне! Нина спросила очень серьезно: — А почему ты в частном цирке работаешь? Почему, как и борцы, в государственный цирк не перешел? Сандро помрачнел: — Сложный дело. Кругляков Глеб Андреевич правый рука директора. Никуда не уйдет. Вонави тоже: он много денег хозяину задолжал. Удав хочет выкупить. А удав знаешь сколько стоит? И я, конечно, без Вонави никуда не пойду. Где Вонави — там я! Артисты другие тоже вряд ли уйдут: хозяин всех очень запугал. Понятно, да? Говорит: в ЦУГЦ плохо будет. Свободы никакой нет. Посылают не туда, куда сам хочешь. По плану. Чиновники, говорит, управляют цирками, а не артисты. — Я бы никогда у частника работать не стала. Ушла бы! — сказала Нина. — Ишь какой смелый! — рассмеялся Сандро. — А из-за крыс визжала! — Сам бы небось завизжал, если бы таких здоровых увидел! — «Завизжал»! Тоже сказала. Я даже хохочу, даю честный слово! — А почему этот боролыцик в маске борется? — спросил Борька. Сандро не успел ответить. С Минькой стало твориться что-то невообразимое. Он стрелой выскочил из клетки, остановился посреди комнаты, принюхался, засопел, завертел носом во все стороны, ощетинился и стал вдвое больше. Потом бросился к двери и отчаянно зацарапался в неё. — Наконец-то почувствовал! Крысы выскочили! Откройте скорее дверь! — обрадовался Сандро. Нина открыла дверь и выглянула в коридор. — Назад, девочка, назад! — крикнул из конца коридора дядя Проня. Нина отступила в комнату. А Минька злобно зафыркал и выскользнул за дверь. — На место, Минька! На место! — приказал великан. Но Минька и не думал слушаться. Он совершенно взбесился. — Убери ты его, Василек! — попросил кого-то великан. В коридоре поднялась возня. В комнату, крепко прижимая к груди возбужденного Миньку, вбежал Василии Тихонович. Мангуст извивался, злобно сопел, пытался вырваться. Василий Тихонович еле доволок его до клетки. Рванувшись, Минька укусил лилипута за палец, тот вскрикнул и выпустил его. Мангуст грохнулся на спину, перевернулся, вскочил и молнией метнулся в коридор. Василий Тихонович — за ним. — Плетка, плетка возьми! — крикнул Сандро Борьке. Схватив плетку, Борька и Нина бросились на помощь. В конце коридора копошились люди, пытаясь протолкнуть через дверь тяжелый ящик. Минька путался под ногами и, дрожа от гнева, высоко подпрыгивал, пытаясь ухватить зубами ящик. Увидев плетку, он прижался к стене. — Минька, на место! — гаркнул дядя Проня. Борька потряс плеткой у Минькиного носа. Мангуст убежал в комнату, Василий Тихонович и ребята — за ним. — Минька, на место! В клетку! — сердито закричал с постели Сандро. Зверек съежился и проскользнул в клетку. Борька поспешно задвинул засов. — Что случилось? — спросил встревоженный Сандро. — Не говори, Шурка, беда! — ответил запыхавшийся Василий Тихонович. — Удав поранился. Операцию будут делать. — Здесь? — В цирке опасно. Чего доброго, директор увидит. Или Глеб Андреевич. На пороге, сгибаясь под тяжестью ящика, появились четверо: великан, дядя Донат с партнерами. Они опустили ящик на пол. Из него донесся приглушенный стук и шипение. Минька снова начал бесноваться в своей клетке. — Тихо ты! — прикрикнул великан и ударил по решетке. Василий Тихонович внес из коридора длинную палку с рогатиной на конце. — Стол в сторону! Ящик на его место! — командовал дядя Проня. Заметив сверток с завтраком, он укоризненно покачал головой и недовольно сказал Сандро: — Так и не ел ничего весь день? Эх, Шурка, Шурка… — Мы вам не помешаем? — спросила Нина. — Нет, нет. Только в сторонку отойдите. Вон рядышком с Шуркой на стул садитесь. А табуретку доктору отдадим. Где он запропастился? — Я здесь, — раздался голос, и в комнату вошел уже знакомый Борьке и Нине ветеринар. Вид у него был растерянный. — Располагайтесь! — указал дядя Проня на табуретку. Ветеринар открыл чемоданчик и стал раскладывать свое медицинское хозяйство. — Ну что ж, Донат, приступим? — сказал дядя Проня лысому клоуну. — Дай мне рушник, что ли… — кивнул великан на полотенце, висящее на спинке его кровати. — А вы все по моему сигналу открывайте ящик. Осторожно только. — Рушник, пожалуй, будет тонковат, — сказал клоун. — Лучше одеяло. — Верно! — согласился дядя Проня, взял одеяло и скомкал его в правой руке. Из ящика продолжали раздаваться удары. Они становились все сильнее и сильнее. Дядя Проня поправил в руке одеяло и скомандовал: — Ну, ребятушки, внимание. Поднимайте крышку! Стоило, однако, открыть запор и чуть дотронуться до крышки, как в неё со страшной силой ударило изнутри. Крышка, стукнувшись о стенку, прихлопнула ящик. В неё опять ударило снизу… С угрожающим шипением удав ринулся прямо на дядю Проню. Он отпрянул в сторону и сунул одеяло прямо в пасть змеи. Удав с яростью вцепился в него зубами. — Рогатину, рогатину скорее! Проглотит! — крикнул Василию Тихоновичу дядя Проня. Схватив рогатину, он прижал ею голову змеи к полу. Удав яростно зашипел и вытолкнул из пасти одеяло. Великан отбросил в сторону рогатину, схватил удава обеими ручищами за шею и навалился на него туловищем. Огромной пружиной вылезало из ящика все в коричневых пятнах скользкое тело змеи. Все, кроме ребят и ветеринара, обхватили удава руками и тоже навалились на него. Но удав продолжал медленно вылезать из ящика. Дядя Проня позвал на подмогу доктора. Змея шипела и злилась, пытаясь сбросить людей. — Так мы долго не выдержим, Проня, — сказал дядя Донат. — Надо посылать за подмогой! — А ну-ка, ребята, быстро летите в цирк! Только на директора не напоритесь! Но ребятам никуда лететь не пришлось. В комнату ворвался взбешенный директор, Нонна и Глеб Андреевич. Директор закричал! — Скрыть от меня решили! На квартиру перенесли. Моего удава! Мое сокровище! Жулики! Обманщики! Ни на минуту отлучиться нельзя! Рассказывай без утайки, как все случилось. Дядя Проня рассказал все по порядку. — А дальше что? — сухо спросил у великана Али-Индус. — А что дальше? Стал я удава в ящик перекладывать, а он на Буяна как кинется! Ещё минута, и задушил бы лошадь… Я на помощь вместе с ребятами. Тут он и дал нам жизни! То ли рану я ему задел ненароком, то ли блажь ему ударила в голову. Поди пойми его! — А должен понимать, — снова напустился директор на дядю Проню. — Вот когда выкупишь его, будет он твоей собственностью, делай что хочешь, а пока животное ещё мое… — Да будет вам мораль читать, — не вытерпел дядя Донат. — Помогите лучше! Али-Индус даже не повернул головы: — Я думаю, придется Глебу Андреевичу немедля бежать заказывать для тебя гроб. «Живого мертвеца» пустим, если с удавом выступать будет нельзя. И Шурке придется завтра отработать. Дядя Проня помрачнел: — Шурку работать ни за что не пущу! А «мертвеца» отработаю, раз надо… — Нет! — со слезами в голосе крикнул Сандро. — Нет! Я завтра отработаю. Не надо «мертвец». Забыли, что в последний раз было с дядькой? — На этот раз поменьше полежит. Часок, и всё. Сорвется премьера без аттракциона. Твой номер хоть и хороший, аттракциона не заменит! — ответил директор. — Нет! Не надо «мертвец»! Не надо! — Не лезь в разговоры! — оборвал мальчика великан. — Послушаем доктора, может, и не придется работать «мертвеца». До завтрева времени много… — Выступать с ним нельзя, конечно… — сказал ветеринар. Глеб Андреевич предложил: — Давайте раны заклеим пластырем, а я пластырь разрисую под змеиную кожу. Человек рядом встанет — ничего не заметит. — Ни в коем случае, — сказал ветеринар. — Нельзя вашу гадину тревожить в таком состоянии. Вы ручаетесь, что она не задушит завтра того, кто с ней попробует бороться? Сейчас с трудом удерживаете удава. А вас вон сколько… Удав, словно в подтверждение слов доктора, неожиданно резко дернулся. Все, даже директор, кинулись к нему. — Видали, что вытворяет! А вы — бороться… Дней двадцать нельзя его трогать. Ой, да у него и губа рассечена! Артисты переглянулись: «Почти месяц… Без аттракциона… Катастрофа…» — Ну, держите покрепче вашу тварь. Губу зашивать я отказываюсь, хоть убивайте, а на раны швы наложу. — А как же быть с губой? — спросил Али-Индус. — Я вам йоду дам, сами намажете. Бледный от волнения, ветеринар открыл бутылочку, и сразу запахло эфиром. Доктор вылил лекарство прямо в рану, на обнаженные мышцы змеи. Удав громко зашипел. Голова его, которую крепко прижимал коленом дядя Проня, казалась игрушечной, картонной маской. Глаза змеи не двигались. — Он совсем плохо видит! — шепнул ребятам Сандро. — Неужели ослеп? — испугался Борька. — Нет! Все удавы видят плохо. А язык у них чувствительный. — А сколько дней удав без пищи может прожить? — Три-четыре месяца обходится без вода и без кролик. — А ты видел, как удав ест? — не отставал Борька. — Правда, что кролик сам лезет удаву в пасть? — Сказка! Бывает, силком удава не заставишь кролик съесть. Иногда кролик по удав скачет, а тот лежит как мертвый. Понятно, да? Надоест удаву лежать, он языком кролик ощупает, потом задушит, да так осторожно, что косточки цел останутся — чтобы не пораниться. Только потом начинает есть: сам себя, как чулок, натягивает на кролик. Как раскроет пасть во всю ширь! А в ней почти сто зубов! — И человека задушить может? — с ужасом спросила Нина. — Зачем человек! Бык запросто душит. Недаром удав всякий зверь боится. Даже слон. Борька и Нина со страхом смотрели на чудовище. Ветеринар засыпал в рану какой-то белый порошок, вытащил из блюдца с прозрачной жидкостью толстые нитки и, выбрав одну из них, стал вдевать её в ушко серповидной иглы. — Отрежьте, пожалуйста! — попросил он ребят. Борька и Нина со страхом подошли к табуретке. Нина чувствовала, как дрожат её руки. Взяв ножницы, она отрезала нитку. Ветеринар, с трудом протыкая кожу, накладывал швы. Удав вдруг зашипел и так рванулся, что директор, державший его за хвост, отлетел в сторону, на ящик с Минькой. Затрещала фанера. Мангуст проскользнул в дыру и метнулся к змее. — Наверх, наверх, выше удава поднимайте! — крикнул, вскакивая, дядя Проня. — Прокусит сейчас! Все вскочили на ноги и подняли удава высоко вверх. Змея яростно заколотила хвостом по стене. Посыпалась штукатурка. Игла вывалилась из нитки и отлетела под кровать. Минька подпрыгивал, пытаясь укусить змею. — Уберите Миньку! Плетку ему покажите! Нонна с плеткой подскочила к зверьку, но Минька не унимался. Тогда директор накинул на мангуста пиджак, схватил зверька в охапку и вынес за дверь. — Опускай! Все в порядке! — скомандовал дядя Проня. Рубаха на нем треснула. — Доктор, латай дальше! — рассмеялся он, вытирая пот плечом.Глава десятая АДАМОВО РЕБРО
В кабинете естествознания за учительским столом стояли Нина и Борька. Затаив дыхание, ребята слушали их рассказ. По коридору прошла нянечка Ариша со звонком. Захлопали двери, раздался топот и гомон. Но никто из ребят даже не взглянул на дверь. На доске неровным почерком Аркадия Викентьевича было написано: «Тема урока — о круговороте воды в природе». Как здорово, что учитель на целый час задерживался. Звонил из зубной поликлиники, просил передать: «Расходиться никому не разрешаю! Я у стоматолога. Пусть повторяют задание без меня». Какой там круговорот воды, когда Борька так интересно рассказывал, что они с Ниной видели на Сенной. Влас, Римма и Павлик накануне допоздна слушали и сейчас снова переживают вместе со всей группой. Вчера обследовать мощи им не удалось: в церкви все время толкался народ. Правда, ребята улучили момент и по очереди пощупали руку сквозь прорезь в перчатке. — Ну как? Настоящая? — спросил потом у Власа Павлик. — Я ничего не понял что-то. — Вроде как настоящая. Гладкая. — А ты хотел приподнять бархат с лица. Разве можно, когда в церкви народу столько. — Я хотел ещё Вирфикса с аппаратом прихватить. У него есть какая-то особенная магниевая вспышка. — «Магниевая вспышка»! Верующие так шею намылят, что на всю жизнь запомнишь. — Что же делать? — Придется на ночь спрятаться в церкви. Да, вчера ничего не вышло. А сегодня все ребята собираются в цирк — на первое представление. — Самое неприятное то, — сказала Нина, — что Сандро все равноне простит ребят. Мы ему объяснили, что «темная» по ошибке вышла, да он не хочет и слушать. «А куплеты про карапета тоже по ошибке?» — говорит. А «кацо лубэзный»? А Петька Бурлаченко тоже по ошибке его задержал? Из-за этих ошибок он не сможет выступать. Дядя Проня ни за что не велит. А директор — доктор черной и белой магии — настаивает! — Все Ромка! — замахнулся на него Влас. — Я, что ли, просил Петьку задерживать новичка? Он сам его задержал. Как чувствовал, что все так будет… — Ну хорошо, не ты, — сказал Павлик. — А «карапета» кто пел? А кто его «кацо лубэзный» назвал? И мы смеялись, как дураки… Да, стоило бы тебе за это дело приварить как следует. — Ну, бейте! Бейте! — чуть не плакал Ромка. — Приваривайте. Что, я не понял? Не понял, да? — Заткнись! Не рыдай! — сказал Павлик и обратился к Нине: — Покажи, в каких местах удав кожу себе разорвал. — Вот, — сказала Нина и подошла к висящему в углу учебному плакату, на котором был изображен пятнистый великан-удав, обвивший молодую серну. Отодвинув скелет в сторону, ребята тесно окружили плакат. — И глубокие раны были? — совсем как отец, спросил Павлик. — Нет, — сказал Борька. — Толщиной с палец. А кожа у него тонкая, как подметка тапочки. Нина подняла ногу, и все долго рассматривали подошву её тапочки. А Лешка даже пощупал рукой. В дверь заглянула нянечка Ариша: — Вы чего одни сидите? — Не мешай, нянечка, мы занимаемся. Нам Аркадий Викентьевич велел. Мы уроки учим. — Уроки? А чего пятку рассматриваете? Зачем шкилет с места стронули? Мало попало за него в прошлый раз? Забыли? — сказала нянечка и скрылась за дверью. — Удав долго ещё выступать не сможет. На нем двадцать пять стежков сделали, — сказала Нина. — Двадцать пять швов наложили! — поправил Павлик. — Все равно выступать не сможет. Без аттракциона цирк открывать нельзя. Единственная надежда на «живого мертвеца». — Что за «живой мертвец» такой? — удивилась Римма. — Это такая комедия у Горького есть! — авторитетно заявил Ромка Смыкунов. — В театре шла в прошлом году. Наверное, её будут показывать и в цирке. — В цирке пьес не показывают, это во-первых, — возразил Павлик, — а во-вторых, это не комедия, а драма, и не у Горького, а у Толстого, и не «живой мертвец», а «Живой труп». — Хватит спорить! Не мешайте слушать! Так что это за «Живой труп»? — вмешался Валя Кадулин. — Я сама не знаю. Очень опасный номер какой-то. Все очень волновались насчет гроба… — Насчет гроба? — вытаращила глаза Римма. — Ну да! Гроб, говорят, надо заказывать огромный. Дядю Проню в гроб зачем-то должны положить. Как операция кончилась, дядя Проня с бородатым побежали по мастерским. Закажут гроб — все будет в порядке, нет — сорвется сегодня премьера! — Неужели сорвется? — сказал Ромка. — И с билетами плохо, между прочим. Папе один знакомый администратор с трудом пять билетов достал. И ещё один, шестой, достать, наверное, сможет… — добавил Ромка совсем тихо и посмотрел на Римму. Римма отвернулась. — Ничего! Прорвемся как-нибудь! — не унывал Влас. — А хотите, я вам нитки покажу, которыми удава шили? Мне их подарил на память ветеринар, — вспомнила Нина. — Показывай! — закричали ребята. — Борька, дай портфель, пожалуйста! Борька стремглав бросился за портфелем и задел стоящий на дороге скелет. Скелет оторвался от подставки и грохнулся на пол. Череп отлетел от остова, откатился к шкафу с заспиртованными зародышами и оттуда продолжал весело скалить зубы, а адамово ребро, к которому Аркадий Викентьевич красной тесемочкой привязал номер с роковым числом «333», сломалось пополам и валялось у окна-Ребята бросились к скелету. Быстро приладили на место череп, выпрямили позвоночник, расправили кости. Но что делать с обезображенной грудной клеткой? На месте адамова ребра зияла пустота. Нина подняла с пола обе его половинки и подала их Лешке. Жалобно звякнул об пол номерок с роковым числом… Лешка составил обе половинки. — Осколочков не хватает, ищите! — приказал он. Ребята отодвинули в сторону парты и начали ползать на четвереньках. — Скорее, скорее! — торопил Влас. — Вот-вот явится Аркадий Викентьевич! — Нашел! — радостно завопил Ромка. — Это замазка прошлогодняя от окна, вот что это! — едва глянув на Ромкину ладонь, определил Борька. Леша раскрошил комочек пальцами, понюхал и сказал: — Ищите дальше! В углу, под окном, ребята обнаружили несколько кусочков от ребра. Лешка долго возился с осколочками, по-разному складывал и комбинировал их. Затаив дыхание ребята следили, как священнодействовал великий мастер. — Скорее, скорее! — торопил Влас Лешку. — Скорость нужна только при ловле блох! — огрызнулся Лешка. Наконец Лешка аккуратно собрал в ладонь все осколочки и ссыпал их на стол, в одну кучку. — Одного кусочка все-таки не хватает. Маленького, с ползуба величиной. Но это неважно. Он с внутренней стороны, никто не заметит… — А место слома? — волновался Борька. — Так зафугую, что комар носа не подточит… Только бы клей ребро прихватил. Это ведь не дерево, не глина, не папье-маше, не известка. Что же это за материал? — Не знаем… — растерялся Борька. — Это просто кость! — торжествующе воскликнул Лешка. — Значит, чем её склеивать нужно? — Столярным клеем! — сказал Борька. — Наивно! — ответил Лешка. — Столярный клей всегда заметен и кости может не схватить, известный клей под названием «гуммиарабикус» тоже не прихватит, мучной клейстер не подойдет, о резиновом и говорить нечего, о канцелярском и думать не приходится! Может, скажете, казеиновым? Отвечаю — нет! Обойным? Смешно! Картофельным клеем или крахмалом? Никогда! — Какой же клей подойдет? — перебил доведенный до отчаяния Борька. — А клей в данном и конкретном случае может подойти только один. Синдикон. Рыбий клей. — Синдетикон! — поправил Павлик. — Синдикон, синдетикон, все равно его нигде в городе не достанешь! — радостно заявил Лешка. — Чему же ты радуешься, дурак? — рассердился Влас. — Я знаю, где можно найти такой клей! — заявил вдруг Валька. — Знаю, лопни мои глаза! Только в одном месте он и есть! — Где? — У нэпмана одного. У него мой отец рыбий клей доставал, когда у нас поломался объектив от фотоаппарата. Отец рыбьим клеем приклеил даже стекло к железу. До сих пор держится! — Говори скорей, где находится твой нэпман? — торопил Влас. — За рынком… Там стоит его магазинчик. Чудный магазинчик! Вот увидишь, Борька, закачаешься! — Да что за магазинчик? — «Похоронные принадлежности». Раздался взрыв хохота. Открылась дверь, и появилась нянечка Ариша. — Так-то вы уроки учите? Увидев около скелета Лешку Косилова со сломанным ребром в руках, она запричитала: — Такой шкилет нарушили… Опять мне от Аркадия Викентьевича влетит за вас. Опять он на меня будет… Борька с Валей быстро прошмыгнули в дверь.Хозяин и гость ели воблу, пили пиво. Хозяин сидел без рубашки, с полотенцем на шее, время от времени утирая пот. Взяв рыбину за хвост, он колотил ею по столу, и от этого кожица снималась ну просто сама собой. Перед хозяином стоял жбан с пивом, около которого росла гора шелухи и обглоданных хвостов. Гость отставал от хозяина: его горка была намного меньше. Хозяин потянулся к жбану: — Гляди-ка, незаметно опрокинули! Полстаканчика еле нацедишь… — А может, хватит? Ограничимся? — Что вы, что вы! Сейчас кликну хозяйку, она из подпола холодненького приволочет. Эй, Манечка! — Сейчас иду-у-у, Ванечка, — отозвалась жена. — А не захмелеем? — С пива-то? А хоть и захмелеем — невелика беда! Да и положено выпить. За встречу. Редко захаживать стали, Сергей Михайлович! Нехорошо забывать старых друзей. В комнату вошла Манечка — суровая на вид, худая женщина. Она приветливо улыбнулась Сергею Михайловичу, показав золотые зубы: — Сейчас все сделаю. А вы пока в магазин пройдите и постойте вместо меня. — Дело! — Хозяин утерся полотенцем и стал натягивать рубаху. Проходя через мастерскую, в которой трудились несколько плотников и цветочниц, приятели остановились. — Ну, какие пироги? — спросил хозяин у низенького старика с рубанком в руках. — Какие пироги могут быть, когда еле управляемся, — ответил плотник. — Боюсь, не поспеем к сроку. — Надо поспеть. — И так стараемся. — Что это такое? — спросил Сергей Михайлович, с изумлением разглядывая огромный гроб, над которым трудились плотники. — Для кого такая махина? Кто помер-то? — Никто не помер, — громко расхохотался хозяин. — Неужели для рекламы? Да он в витрине у вас не поместится. Баркас, одно слово — баркас. — Ковчег, — согласился хозяин. — Нет, не для рекламы. На живого человека гроб делаем. Срочный заказ. — Так для кого же он предназначается? — Ни в жизнь вам не угадать! Для цирка! Сергей Михайлович рассердился: — Тьфу! Не ожидал я от вас, Иван Пантелеймонович, что богохульству станете потакать. Нешто можно, чтобы публично измывались над религией? Будь он, анафема, трижды проклят, этот цирк! Каково вам будет, ежели в гроб наложат клоунов поганых либо собак ученых? Не стыдно вам будет? Иван Пантелеймонович объяснил, для каких целей нужен гроб, рассказал, что цирк не государственный, а частный и что гроб заказывали солидные люди. — И все же цирк — дело не божеское, — не согласился Сергей Михайлович. — Я, например, в него не пойду ни за какие блага небесные. — А я пойду! — возразил Иван Пантелеймонович. — Мы с Манечкой цирк любим. На открытие сегодня и пойдем. Сергей Михайлович отвернулся и снова посмотрел на гроб. — Сколько же в нем росту, в циркаче? — Два метра тридцать сантиметров замерян гроб, — ответил старенький плотник. — А росту в нем два двенадцать. Попросторнее, пошире просили гроб изготовить, чтобы побольше воздуху было… — Ладно, ладно, работайте, а то не поспеете. Вот-вот заказчики явятся. Сергей Михайлович и Иван Пантелеймонович через мастерскую прошли в магазин. — А что до рекламы, то думаю организовать выставку, — сказал хозяин. — Снимки похорон, поминки, гробы разных фасонов. Сегодня как раз фотограф должен прийти. Принесет снимки. — Дело неплохое. Реклама — она никогда не повредит. — А сейчас мне особенно понадобилась реклама. Новую государственную погребальную контору в городе открыли, подлецы! Конкуренция! Хоть волком вой! — И ещё хуже нам будет от большевиков! — Да, хорошего не жди… Сергей Михайлович, нежно поглаживая обитый серебряной парчой гробик, задумчиво спросил: — Вам, Иван Пантелеймонович, поскольку вы имеете дело с таким деликатным товаром, наверное, многие доктора известны в городе? — А в чем дело, Сергей Михайлович? — Да так, ничего особенного… Нет ли у вас среди докторов друга верного, чтобы был не очень болтливым? — А для каких целей? — сощурил глазки хозяин. — Заболел тяжко человек один. Кто — сказать не могу, не моя это тайна, а только очень ему требуется доктор. — А чего же ваш человек не обратится в больницу или не пойдет к частнику? — Он куда угодно пойдет, если будет знать наверняка, что доктор тайну умеет хранить. И деньги заплатит за это немалые. Иван Пантелеймонович задумался: — А что за человек? — Я сам того человека в глаза не видел. За него хлопочет другой человек. Я с этого дела буду иметь комиссионные. И вы, конечно, свое получите. Больной — очень богатый. За то, чтобы тайну сохранить, никаких денег не пожалеет. — Все хорошо, конечно, было бы, да жаль, нет у меня доктора такого, — вздохнул гробовщик. — Но вы не огорчайтесь. Я подумаю, где доктора найти, чтобы тайну умел хранить. — Дело-то уж больно срочное. Прямо-таки неотложное дело. — А мы и найти срочно постараемся. Иван Пантелеймонович посмотрел в окно: — Вот и рекламу несут, — и направился встречать фотографа. — Привет, привет, тезка! Показывай скорее снимки. Фотограф разложил фотографии. — Очень хорошо, очень натурально получилось! — похвалил работу похоронных дел мастер. — А что, ежели плотников во время работы заснять? — предложил он фотографу. — Аппарат-то у вас с собой. — А что! — согласился Иван Михайлович. — Очень даже неплохо будет для витрины. Приятели проводили фотографа в мастерскую и снова вернулись в магазин. В дверях показался Валька. Борьку он оставил на улице. — Тебе чего, мальчик? — спросил гробовщик. — Здравствуйте! Вы не узнаете меня? Я Ивана Михайловича Кадулина сын. Он меня к вам прислал по делу. Я прямо от него. — От него? — недоверчиво переспросил Иван Пантелеймонович и переглянулся с Сергеем Михайловичем: — Ну, ну, слушаю… — Вся работа встала у отца, — продолжал врать Валька. — Снова у нас отклеился фотообъектив от «Гиганта». Рыбьего клейку накапать у вас не найдется ещё? Отец очень просил. — Сейчас, мальчик, — ответил Иван Пантелеймонович и скрылся в дверях. Валя подбежал к окну и стукнул в него. Борька обернулся. Сквозь витрину, заставленную гробами и венками, он увидел расплывшееся от счастья лицо друга. Борька прижался носом к стеклу. Вдруг чья-то широкая спина загородила Вальку. — А он вот утверждает, что вы сейчас находитесь в ателье. Как же так получается? — с невинным видом спросил Иван Пантелеймонович. — Ну? — повторил Кадулин-старший. — Как же так получается? Почему ты не в школе? — А зачем ему клей понадобился? — А зачем тебе клей понадобился? — грозно повторил отец. — Для опытов. Приборы клеить. Учитель велел. Для опытов с лягушками. — Что же вы, рыбьим клеем лягушек друг к дружке приклеивать будете? — язвительно спросил Иван Пантелеймонович. — Лягушек друг к дружке? — как эхо отозвался отец. — Лягушек… — подтвердил, не моргнув глазом, Валька. — А может, вы опять со скелетом чего-нибудь вздумали учудить? — подозрительно поглядел на сына фотограф. — А что, у них в школе настоящий скелет стоит? — заинтересовался Сергей Михайлович. Фотограф с готовностью во всех подробностях рассказал об истории со скелетом и снова обратился к Вальке: — Может, и вправду вы скелет трогали? Признавайся лучше! — Ясное дело, трогали! По глазам вижу! — сказал Иван Пантелеймонович. — Ничего мы не трогали… — А вы про скелет проходите? — спросил Сергей Михайлович. — Нет ещё… — А кто учит про скелет? — Аркадий Викентьевич. Вы его знаете. С футбола нас разгонял вместе с вами. — Знаю, знаю. Как же вам не стыдно скелеты трогать? — Так зачем вам рыбий клей все-таки? Он на вес золота ценится! — настойчиво расспрашивал Иван Пантелеймонович. — Говорю, для лягушек… Допрос продолжался. А Борька, ни о чем не подозревая, пел про себя: «Кап… кап… кап… Капает клей, капает… Уже полпузырька нэпман накапал…» — Борька, победа! — радостно завопил с крыльца Валька, размахивая в воздухе пузырьком с клеем. Ребята во весь дух помчались в школу. Фотограф, закончив работу, ушел, а Иван Пантелеймонович с Сергеем Михайловичем снова сели за стол. На этот раз перед ними высилась большая груда вареных раков. — Извините меня, Сергей Михайлович, но кушать вы их не умеете, только добро переводите! Сосать рака нужно, высасывать, подлеца, дотла! Вот так, смотрите! — Гробовщик с силой втянул в себя воздух и зачмокал. Сладостно вздохнув, он продолжал: — Рак — животное божье, чистое. Одно слово — насекомое. Кстати, слыхали про раки-то? Про церковные, конечно! — Нет, а что такое? — насторожился Сергей Михайлович. — О самом главном позабыл вам рассказать, — понизил голос до шепота Иван Пантелеймонович. — Снова антихристы комиссии создавать собираются, как в девятнадцатом году, вскрывать раки священные хотят, ревизию делать мощам. — Не допустит господь! — ужаснулся и перекрестился Сергей Михайлович. — И вам доподлинно это известно? — Не доподлинно, а слушок такой появился. В новом клубе вечер дьявольский прошел. Так интересовались безбожники, была ли ревизия мощам Симеонушки. Вот и пошел разговор. — Не допустит господь! — снова повторил староста. — Ну, а ежели допустит? И в гробнице, упаси господи, что не так окажется, что тогда? Сергей Михайлович почесал мизинцем кончик острого носа. — Все в порядке у нас в раке. Когда архиепископ проездом был, пожелал он обозреть тело нетленное. По открытии гроба весь храм наполнился благоуханием от святых мощей преподобного. Все косточки целы, слава всевышнему. А что до вечера дьявольского, так про него и нам известно. Никакого решения о вскрытии там не было. Поболтали, и всё. А захотят — пусть вскрывают. Нам таить нечего. — Ну и хорошо… — Хозяин перекрестился. — Ванечка, заказчики пришли, — позвала жена. — Айда со мной, Сергей Михайлович! На великана поглядишь. В мастерской действительно стояли дядя Проня и Глеб Андреевич. Плотники заканчивали крышку. — Ну как работа, нравится? — спросил хозяин. — Добрая работа, — похвалил Глеб Андреевич, вынул из кармана пропуск и программку и протянул Ивану Пантелеймоновичу. — Вам вот обещанное. В ложу дирекции. — Спасибо. Придем обязательно. Борьба-то будет? — Нет. — Экая досада. Больше всего в цирке я борьбу уважаю. Гробовщик пригласил заказчиков в комнату, пока будут доделывать крышку гроба: — Садитесь, в ногах правды нет. Не желаете ли пивка? — Спасибо, — отказался дядя Проня, — не могу. Выступаю сегодня. — Неужели от одного стаканчика что случится? — И случиться может, и вообще нельзя. В цирке такой закон. — Ему очень сложный номер работать сегодня предстоит, — сказал Глеб Андреевич. — А я не откажусь. — Вы оба из борцов будете? По фигурам сразу видать. — Из борцов. — А почему вам все-таки можно, а ему нельзя? — Вот увидите вечером его номер — сами поймете почему. — А я-то, грешный человек, подумал, что борцам вообще возбраняется баловаться пивком. — Что вы! Наоборот! Если нужно вес нагнать, то лучше пива средства не найти. На полкружки пива стакан сметаны размешать — и все в порядке. — Мне-то, сами видите, ни к чему полнеть. А вот что до Сергея Михайловича, то не грех ему использовать ваше средство. — Спасибо, обойдусь! — сухо сказал староста. Ему не нравились заказчики и весь этот пустой разговор. Сергей Михайлович нервничал. Он решил уже уходить, но, мельком взглянув на лежащую перед ним программку, передумал. — Вот здесь написано «доктор черной и белой магии». Что же это за доктор такой? — вдруг заинтересовался он. — Из докторов доктор, — ответил Глеб Андреевич. — Специальную академию магических наук закончил за границей. — Что за науки такие? — А такие науки, что постиг все тайны чудес. Любые фокусы может устраивать. Шпагу проглотить, огонь извергать изо рта, воду превратить в вино, человека пополам пилой распилить и снова составить… Многое он может. — Ну, а в простой медицине разбирается? Лечить умеет? Как человек устроен, понимает? — Безусловно. В нашем паноптикуме есть целый медицинский отдел. Разные болезни показаны на восковых фигурах: ожоги, раны и прочее. Да так натурально сделаны, что и не отличишь от настоящих. — А вы, простите, сами кто будете? — Замещаю его по всем статьям. И по директорской, и по магической, и по научной. — И по фигурам? — И по фигурам, конечно. — Значит, тоже в медицине понимаете? — А в чем дело? — Нет, ни в чем. Я спрашиваю просто из любопытства. Иван Пантелеймонович насторожился. — И надолго вы в наш город пожаловали? — продолжал староста. — Дней на двадцать, на месяц. Как сборы будут. — А когда снова к нам приедете? — Через несколько лет, не раньше. — Очень приятно было познакомиться, — сказал Сергей Михайлович. — А что, если я вас как-нибудь в цирке посещу? Интересно поглядеть программу все же… Да и на фигуры глянуть… Иван Пантелеймонович вытаращил глаза. — Милости просим. Пожалуйста. Только не сегодня. Все продано. Одно слово — премьера. — Не сегодня, не сегодня! — успокоил Сергей Михайлович. — А сейчас откланяюсь. Пора мне. Жена ждет, волнуется. Сергей Михайлович поспешно поднялся из-за стола и, поклонившись присутствующим, удалился. Выйдя на улицу, он направился не к дому, а в противоположную сторону — к отцу Никодиму. Вскоре заказчики погрузили гроб на телегу и уехали. Вошла Манечка. — Не иначе, как объехать меня на кривой хочет, подлец. Без комиссионных оставить, — со злостью произнес Иван Пантелеймонович и, глянув на груду рачьих тел, добавил: — Сколько добра без толку перевел. Подлец, одно слово — подлец!
У самых дверей школы Борьке и Вале попался Аркадий Викентьевич. От него пахло аптекой. У ребят пересохло во рту: «От стоматолога идет… Опоздали!» — Почему вы не на уроке? Я же запретил уходить! — Мы только на минуточку вышли, за клеем. Стенгазету выпускать… — А, стенгазету… Ну ладно. Вместе с учителем они вошли в школу. Мальчики плелись по коридору, понурив голову и заранее представляя, какой скандал их ожидает впереди… Им встретилась нянечка Ариша. Ребята переглянулись: «Сейчас нажалуется!» Но нянечка сказала: — Ждут вас ребята, Аркадий Викентьевич, не расходятся. А я, Аркадий Викентьевич, тоже на прием к доктору пошла… Мальчикам показалось, что нянечка посмотрела на них как-то странно… Учитель, велев подождать его, зашел в учительскую. — Смотри-ка, не нажаловалась. — Представляешь, что сейчас будет? — вздохнул Борька. — Представляю. Даже твой бог не поможет. Зря клей достали… А меня после школы такая взбучка ждет, что тебе и не снилось даже. Отец в цирк теперь не возьмет… Мальчики вздохнули. — А все из-за меня! — вырвалось у Борьки. — Надо же было мне скелет этот перекувырнуть! Тюлень я, тюлень! — Или морж! — согласился Валька. Из учительской появился Аркадий Викентьевич. Пройдя по коридору, все остановились у знакомой двери. Учитель резко распахнул её… За столом сидел Павлик и рассказывал про круговорот воды в природе. Ребята слушали. А в углу стоял совершенно целый скелет. На невредимом адамовом ребре, как и прежде, болтался номерок с роковым числом «333».
Глава одиннадцатая ПРЕДСТАВЛЕНИЕ НАЧИНАЕТСЯ
— Скорее! Опоздаем! — торопил отца Павлик Асиновский. Они прибавили шаг. Павлик спросил: — А почему ты до этого никогда в цирке не дежурил? — Новое постановление губздравотдела только что вышло. В театрах, в цирках, на стадионах отныне обязан дежурить врач. На всякий случай. — И правильно. Мало ли что может случиться с артистом или со зрителем. Особенно в цирке. Значит, мы теперь с тобой каждый день можем в цирк ходить? Доктор рассмеялся: — Нет. В клинике установлен график. Все врачи будут дежурить по очереди. Да ты и не стоишь того, чтобы каждый день в цирке бывать. — Почему? — Не все отцу рассказываешь. Раньше у тебя от меня тайн не было. — Каких тайн? — Например, связанных с рыбьим клеем. — Ты что, про скелет знаешь? Откуда? — удивился Павлик. — Тоже тайна. — Нет, правда, откуда? — От человека, который всех вас из беды выручил. — От нянечки Ариши? — Не от нянечки Ариши, а от моей постоянной пациентки Арины Петровны Иванкиной, — усмехнулся доктор. — По секрету, правда, но доложила… Сразу же после происшествия ко мне на прием пожаловала. — Я просто не успел рассказать ещё, — немного смутился Павлик. — Она нас всех спасла. У неё в комоде «Синдетикон» оказался. — Ребят ваших много в цирке будет? — Даже не знаю. После уроков мы все побежали в цирк. А билеты проданы. Кое-кому удалось с рук купить. А Борьке не досталось. У Борьки пропуск с Ниной на двоих был, но он свое место уступил Власу. И вожатый билет не достал. Многие не достали. Отец и сын свернули на улицу, ведущую к цирку. У них начали спрашивать «лишнего билетика». Издалека слышалась музыка. Духовой оркестр один за другим играл военные марши и вальсы. Вход в сад и сам цирк были украшены разноцветными лампочками. На цирке развевался цветной флаг. У касс стояла толпа. Со всех сторон неслось: — У кого лишний билет есть? Павлика нагнал Влас. — Ну как? — спросил Павлик. — Нет билетов. Борька ужас как расстроился. А Коля Плодухин только один достал. С рук. — А где Борька? — У входа. — Ну, пока! Меня отец ждет. В антракте увидимся. А как Сандро? Будет выступать? — Неизвестно. Мы его не видели! Раздался второй звонок. В цирк со всех дорожек и аллей устремилась толпа. Власу пришлось отойти в сторону. Лишнего билета ни у кого не было. От ворот медленно приближались Нина и Борька. — Вот что, Борька, — уговаривала Нина. — Вы с Власом идите, а я в другой раз схожу. — Что ты! Что ты! — Или давай так: я первое отделение посмотрю, ты — второе, а третье — пополам. Друзья подошли к Власу. — У Чумы с Ноздрей есть билеты. Много. Они ими втридорога спекулируют. Если мы даже сложимся, не наскребем и на один! — Идемте! — решил Влас, и друзья направились назад, ко входу в сад. Чума заломил такую цену, что Борька крякнул: — Может, уступите? — В убыток будет. А сколько у вас денег? Друзья подсчитали бумажки и мелочь. — Пятачка не хватает! — сказал Ноздря и присвистнул. — Пятак потом отдадим. Честное пионерское! — Нет, — сказал Чума. — Ну и жилы вы! — выругался Влас — Пошли, ребята! Борька залез в карман и хотел уже предложить за билет свои сокровища — стеклышко-лупу и пищик, но появился Лешка Косилов. — У тебя пятака нет? — с надеждой спросил Борька. — Ни копейки… Но мы вчетвером на три места всегда прорвемся. Пойдем через боковые двери. Там народу больше. Я верный способ знаю. Называется «на протырку». Главное, нахально идите. А билеты у последнего. У меня, значит! Но через боковые двери прорваться не удалось. — Куда, куда прете? — крикнула толстая билетерша и оттолкнула Борьку. Борька подождал немного. Ребята не появлялись. Борька понурился и отошел. Оркестр грянул новый марш. Из цирка выскочил Влас. — Пойдем к главным дверям. Попробуем другой способ — «психологический». Если ты мне как артист артисту подыграешь, пройдет наверняка! Оба появились у главных дверей с разных сторон. — Здорово, Борька! Ты куда? — А тебе что? В цирк. Влас и Борька говорили нарочно громко, чтобы разговор слышали билетерша и Глеб Андреевич, стоящие на контроле. — А билет у тебя есть? — Есть. — Врешь! — Не вру! На громкий разговор ребят все обратили внимание. Борька попятился поближе к Глебу Андреевичу. — Покажи билет! — Отнимешь… — Не отниму! Борька протянул Власу синюю бумажку. Издали её вполне можно было принять за билет в цирк. Влас вырвал бумажку из Борькиных рук и пустился наутек. Борька завопил: — А-а-а! Дяденьки! Тетеньки! Помогите! У меня мальчишка билет отнял! Вон по дорожке бежит… Глеб Андреевич сжалился и приказал пропустить Борьку. Ошеломленный успехом, не веря своим глазам, мальчик вошел в переполненный, гудящий цирк. Лешка Косилов сидел как граф во втором ряду на одном месте с Ниной. Борька с Власом устроились на ступеньках в проходе. Они старательно искали глазами своих. — Ты в ложу глянь, — сказал Борька. В первом ряду ложи сидела большая компания. Семья Смыкуновых с какими-то друзьями. Там же поместился гробовщик с супругой. С самого последнего ряда галерки ребятам махал рукой Кадулин. Они заметили его и тоже помахали руками. Отец Вальки улыбнулся и приветливо кивнул. — Почти все ребята устроились, — сказал Борька. — И Коля Плодухин, и Римма Болонкина… У цирка топтались Чума и Ноздря. Их заметил Глеб Андреевич. — Как только будет третий звонок, — сказал он билетерше, — закрывайте дверь. Опоздавшие пусть идут через боковые входы. Взглянув на подростков, Глеб Андреевич медленно направился в темную аллею и скрылся в кустах. Держась на почтительном расстоянии, Чума с Ноздрей двинулись за ним и потом догнали его. — Достали? — спросил Глеб Андреевич. — Весь город обегали. Нигде батареек нет. — Ладно. Что-нибудь придумаем. Все продали? — До единого. — Давайте деньги! В темноте чиркнула спичка. Ещё одна. Ещё… Глеб Андреевич долго считал бумажки и мелочь. Вынул из заднего кармана брюк два листочка. — Вот ваши расписки. Разорвите. — А на завтра как? — Ещё билетов по сорок на нос дам. Придете в двенадцать часов. — А как бы нам самим сегодня программу посмотреть? — Можно. Вот пропуск. Вынырнув из кустов, Чума и Ноздря побежали к цирку. Вскоре Глеб Андреевич вошел в паноптикум. Посреди комнаты стояла восковая фигура Наполеона. На нем, как и положено, была треугольная шляпа и серый походный сюртук, изрядно побитые молью. И все же осанка великого полководца привлекала внимание. Скрестив на груди руки, он стеклянными глазами высокомерно оглядывал группы восковых кукол, над которыми было написано на дощечке: «Великий инквизитор терзает жертву». В кресле на пьедестале восседал иссохший Торквемада в длинной красной линялой сутане. На его пыльном восковом лице резко выделялись хищные глаза. Левой рукой он держал посох. Правой указывал на юношу в кудрявом рыжем парике, подвешенного вверх ногами под потолком. Руки и ноги жертвы инквизиции были в колодках, соединенных с огромным колесом, которое во время пытки вертели два палача в масках. И тогда из-под ногтей жертвы сочилась кровь в подставленное пожарное ведро. Но сейчас колесо не вертелось, и все фигуры застыли в неподвижности. Около них хлопотали служители. — В чем дело? — Заело что-то. Поглядите, Глеб Андреевич. Подойдя к механизму, спрятанному под холстиной, Глеб Андреевич покрутил какое-то колесико, и пытка возобновилась. Среди двигающихся механических кукол была ещё одна: блондинка русалка, выброшенная волной на папье-машовый берег. Её грудь дышала. Время от времени она выплескивала изо рта струйку воды. Напротив русалки на ложе покоился человек, вернее, голова человека, прикрепленная к металлическому каркасу. Над ним висела дощечка: «Последние минуты Марата». Служители обтирали его страдальческое лицо мокрой тряпкой. Отряхнув от пыли ночной колпак, они надели его на голову и накрыли каркас простыней. Это должно было создавать впечатление, что под простыней находится тело. Раздался третий звонок. Глеб Андреевич кивнул служителям и быстро прошел за кулисы. Перед бархатным занавесом уже выстраивались артисты. — Живо! Живо! — торопил их человек, которого все называли то шпрехом, то шпрех-шталмейстером. — Стройтесь, стройтесь. На парад-алле опаздываете! — Как дела? — спросил Глеба Андреевича директор. — Труба! Нигде батареек нет! — Ну с колокольчиком гроб пустим, — вмешался шпрех-шталмейстер. — Какая разница! — С лампочкой эффекта больше, — вздохнул Али-Индус. — Вы из своего кофра батарейка возьми, — посоветовал Сандро. — Придется… — вздохнул Али-Индус. Оркестр грянул увертюру. — Вот жила! — шепнул Сандро дяде Проне. — Тут жизнью рискуют, а он батарейка пожалел… — Ладно, не ворчи! — Ста-но-вись! — скомандовал шпрех. Два униформиста распахнули занавес. Зажегся полный свет. Осветилась укрепленная у входа на манеж надпись на широкой шелковой ленте: «ОТКРЫТИЕ СЕЗОНА!» За ней быстро встали в две шеренги униформисты. Медленно появился торжественный шпрех-шталмейстер. Его встретили аплодисментами. — Уважаемая публика! — сказал он. — Наш коллектив лучших иностранных и русских артистов начинает свою программу! Все снова зааплодировали. — Приветственное слово, проведение парада-алле и торжественной церемонии открытия предоставляется директору цирка, доктору черной и белой магии, великому факиру, фокуснику и престидижитатору, старейшему и популярнейшему артисту, известному на всех материках мира под именем Али-Индус, призеру международной ассоциации чародеев, магиков и волшебников в Варшаве, Горацию Ивановичу Ануфриеву! Директор, во фраке и чалме, говорил недолго. Он снова поздравил горожан с открытием, выразил надежду, что цирк понравится зрителям, и признался, что за последние несколько лет не встречал города красивее и гостеприимнее, чем Пореченск. Тут же через барьер перелезла билетерша и преподнесла директору букет цветов. Все растрогались и зааплодировали. Директор подержал у глаз белоснежный платок и послал в зал несколько воздушных поцелуев. Шпрех-шталмейстер подал директору большие ножницы. В оркестре затрещала барабанная дробь. Директор взмахнул ножницами и разрезал шелковую ленту. — Парад-алле! — выкрикнул Али-Индус. Оркестр грянул марш, распахнулся бархатный занавес, и на манеж вышли по четверо в ряду празднично разодетые артисты цирка. Сандро и дяди Прони среди них не было. — Траверсе! — скомандовал шпрех-шталмейстер. Четверки распались на пары. Артисты шли навстречу друг другу. Описав по манежу круг, они снова оказались у занавеса. Шпрех прочел торжественные стихи. Они кончались так:Сандро снимал грим перед небольшим, треснувшим посредине зеркалом. Ему был виден разминающийся перед выступлением дядя Проня. Уже загримированный и одетый в открытое черное трико — борцовку, он жонглировал тяжелыми гирями. Оба разговаривали тихо: совсем рядом, из-за брезентовой стены, отделяющей небольшую гардеробную от паноптикума, раздавался нестройный говор посетителей. — Как же все-таки угораздило тебя в подвал этот провалиться? — спросил дядя Проня. — А может, ты не все рассказал мне, а, Шурка? Утаил что? — Зачем не все рассказал? — закричал Сандро. — Зачем утаил? — Кричи на дядьку, кричи. Он заслужил. Сандро переменился в лице и подошел к дяде Проне: — Прости, да? Больше не буду, да? Дядя Проня отставил гири в сторону и провел своей ручищей по вихрастой голове мальчика: — Дядька, конечно, простит. — Зачем ты согласился «мертвец» работать? Зачем? — чуть не плача, сказал Сандро. — А ты зачем работать пошел? Я не велел, а ты пошёл? — Чтобы цирк горел, хочешь, да? Чтобы сбор не был? — И я потому согласился, Шурка… Из паноптикума доносился смех и громкие голоса. — Мог бы Глеб Андреевич и поимка организовать… — протянул Сандро. — Поднял бы сборы и без «мертвец». Хоть и не люблю я поимка, арапство этот — но все лучше, чем «мертвец». — Поимку сразу не организуешь, — возразил дядя Проня. — Можно было бы не междугородный, а городской поимка устроить… — Удав больной сейчас. Кто даст его трогать? — Ничего удав во время поимка не сделается. Городской поимка не сложный… Оба задумались. Неоднократно, когда в цирке падали сборы, затевал Глеб Андреевич поимку. Поимка разыгрывалась в двух вариантах: городском и междугородном. В местной газете появлялось объявление: «Из цирка пропал удав. Просьба ко всем, кто обнаружит следы беглеца, сообщить об этом в дирекцию цирка за приличное вознаграждение». Несколько дней спустя появлялась новая заметка: «Удава встретили в лесу лесничий с сыном. К сожалению, им поймать удава не удалось. Просьба к горожанам, которые обнаружат удава, немедленно сообщить об этом в дирекцию цирка за щедрое вознаграждение». В следующей заметке сообщалось, что удава видели рыбаки у моста. Когда город охватывала всеобщая паника, появлялось последнее сообщение: «Завтра, в воскресенье, в десять часов утра, в районе соснового бора состоится поимка удава. Дирекция цирка просит желающих помочь в охоте». С раннего утра в условленном месте собирался народ. Доверчивых охотников ожидало разочарование. Заранее принесенный и ловко спрятанный удав был уже пойман… самими работниками цирка. Удав бился тут же, в крепких рыбацких сетях. Беглеца несли в цирк через весь город. — Сборы были обеспечены. Междугородный вариант поимки был сложнее. Сандро помнил случай с крокодилом. Дело было в Нижнем Новгороде. Ящик с крокодилом поздней ночью погрузили на пароход. В Казани его до поры до времени припрятали надежные люди. А в нижегородской газете подняли шум. Пропал, мол, крокодил. Люди видели, как он плюхнулся в воду у пристани… Из разных деревень, местечек, которые находятся по пути от Нижнего до Казани, стали поступать сообщения, что встречали крокодила то пастухи, то рыбаки. Наконец пришло последнее сообщение из Казани: «Крокодил пойман! Попался рыбаку в сети. Назад в Нижний отправляют поездом». На вокзале организовали пышную встречу… Снова в цирке аншлаги! На пороге появился Глеб Андреевич: — Вот батарейка из кофра, вот лампочка. Еле достал. Директорская перегорела, так дядя Донат свою из носа вывернул. Сам припаивать будешь или мне прикажешь? — Конечно, сам. Кому доверю, да? — Ну, валяй! Паяльник сейчас принесу. Глеб Андреевич скрылся. Некоторое время оба молчали. Из паноптикума доносился гул толпы. — Ты что, Шурка, расстроился, что ли? — Противно, дядя Проня. Все противно! Я жду, когда ты взорвешься, да? Недаром тебя слонище зовут. Слон — он добрый, терпит, терпит, а потом не выдержит да так разбушуется, что камень на камень не оставит, да? Вот я жду, когда ты взорвешься. Они на тебе катаются, да? Деньги зажимают, да? Штрафуют. Фамилию и то какой носишь? Итальянский? Мой имя хоть грузинский остался. Только фамилию укоротили. А у тебя и имя нет. — Ну ладно, будет тебе! В цирке закон такой, чтобы артист выступал под иностранным именем. Ишь разошелся… — Да, разошелся! Обидно получается, да? Почему в ЦУГЦ такой закон нет? Да, разошелся! Зачем «мертвец» согласился работать? Почему в ЦУГЦ «мертвец» не работают? Кто так рисковать разрешит? Кто у меня в жизни, кроме тебя, есть? Отец? Мать? Какой они отец, мать, если меня нищий продал? Помереть хочешь, да? Меня один на всей земле оставить, да? Дядя Проня не ответил. Он отошел к гирям и отвернулся. Сердце его сжалось. «Ничего, Вонави, держись!» Он не хотел, чтобы Сандро видел его слезы. В гардеробную вошел Глеб Андреевич. Дядя Проня как-то странно, боком, вышел из комнаты. Глеб Андреевич положил на стол паяльник, канифоль и кнопку от звонка. — На, паяй! Да поскорее! Скоро первый звонок! Сандро отвернул винтики, отогнул контакты и стал монтировать провода. — Ты чего как мышь на крупу надулся? — спросил Глеб Андреевич. — А ты не понимаешь? Легко Вонави «мертвец» делать? — Другого выхода нет, Сандро… — Зачем так говоришь? Есть! Зачем не мог поимка организовать? — Да я бы с удовольствием. Директор не пойдет на это. — Зачем так говоришь? Что ты захочешь — так будет. Какой Али-Индус хозяин? Ты хозяин. Все знают. Глеб Андреевич рассмеялся: — Это фантазии ваши! Он хозяин. А какой хозяин пойдет на поимку с первых дней? Поимку в резерве надо держать. На самый худой конец. — Что с тобой говорить! — резко мотнул головой Сандро. — Ну, я пошел готовить могилу, — сказал Глеб Андреевич, ободряюще кивнул Сандро и удалился. Мальчик продолжал возиться с проводами. — Это Торквемада, первый великий инквизитор, — раздался из-за брезента чей-то молодой голос. — Жил он при Елизавете Кастильской. Я читал про него. — Неужели взаправду раньше такие пытки были? — Точно все показано. Паноптикум гудел. Раздался звонок. — Быстрее, быстрее проходите. Все поглядеть хотят! — громко крикнул кто-то. В комнату вошел дядя Проня. Глаза его чуть покраснели. — Скандалить я не любитель, — сказал он, не глядя на Сандро. — Потому и уйдем мы с тобой тихо. Я ни на кого не в обиде. Жизнь есть жизнь. Всем жить надо. Кто как умеет, тот так и устраивается. Это спокон веков было, и ни мне, ни тебе не поменять порядку. Да и не в моем характере это. Одно скажу. Последний город мы у частника работаем. В ЦУГЦ переходим. Точно. Я давно уже решил. Вот удава выкупим с тобой, и всё… Мне ещё два взноса осталось. А за «мертвеца» директор прилично заплатить обещал. Так-то, брат Шурка… — И зачем тебе этот удав? Будешь, как прежде, бороться. А за удав деньги обратно возьми. Ты столько за него внес, что не один, а два удав купить можно был… — Так тебе Индус с Глебом Андреевичем деньги назад и вернут… — Ну, а не вернут, пусть сами удавятся со свой удав… — Нет, нет. Я так решил. Пойдем-ка поглядим, как с могилой дела. — Нет, мне надо батарейка приладить. Дядя Проня вышел. — А Марат умер совсем и не в постели, а в ванной. Его зарезала роялистка Шарлотта Кордэ, — раздавался за стенкой все тот же голос. — Так надо им сказать, чтобы его в ванну переложили… — Ребята, сюда! — крикнул кто-то очень знакомый. «Это Нина», — узнал Сандро. Он подошел к стенке и, прильнув к дырке в брезенте, совсем близко увидел Нину, Борьку и Павлика. К ним через толпу протискивались вожатый, Влас, Римма и другие ребята. — Ну, что будем делать? — спросил Влас. — С чем? — спросил Борька. — Ни с чем, а с кем. С Сандро. Сандро инстинктивно отпрянул от глазка и затаил дыхание. Тишину нарушил Борька: — Надо точно узнать, когда он в школу придет, и перед самым его приходом написать на доске: «Да, Сандро, мы все повидлы дешевые!» И мы должны под надписью стоять… — И на колени перед ним упасть! — предложила Римма. Влас рассердился: — Надо хорошую палку найти, и пусть он нас всех хоть по разу ударит. А меня больше всех! И его вот, Ромку. — А что? — вздохнул Ромка. — Если надо, пусть лупит… Сандро поморщился. Он вспомнил о «темной», о песне про «карапета» и почувствовал, что дрожит от гнева. Голова закружилась так, что Сандро покачнулся и сел на ящик. «Никогда не прощу!»
Глава двенадцатая ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ОКОНЧЕНО…
Борьке стало страшно, когда, вернувшись из паноптикума, он увидел в центре арены черную могилу. У её края валялись лопаты, ломы, молотки, гвозди и стоял гроб. Шпрех объявил: — Сейчас всемирно известный итальянский силач, атлет и гладиатор Вонави исполнит смертельный трюк «живой мертвец». Номер сопряжен с большим риском для жизни исполнителя, поэтому дирекция цирка просит всех слабонервных удалиться! Вонави ляжет в гроб, который будет заколочен, опущен в глубокую могилу и зарыт. Богатырь пролежит под землей без воздуха свыше часа! По рядам прошло волнение. — После того как знаменитый гладиатор будет закопан, — продолжал шпрех, — на манеже обычным порядком пойдет второе отделение программы. После её окончания гроб будет отрыт. В третьем отделении артист продемонстрирует свою богатырскую силу: забьет кулаком гвозди в доску, выдернет их зубами, разогнет подковы, выжмет штанги и покажет ещё множество силовых трюков. В финале выступления, по желанию уважаемой публики, он либо сломает телеграфный столб, либо согнет трамвайную рельсу, держа на себе при этом двадцать человек! Цирк ахнул. — Мне страшно, Ванечка, я лучше уйду, — испуганно прошептала супруга похоронных дел мастера. — Не бойся. Все это липа, фокусы. Двойное дно. Гири внутри пустые. А в гробу будет дышать через трубку. — Вы уверены, что через трубку? — спросил отец Ромки Смыкунова. — Точно! Без липы даже этот бык не выдержит. Я с ним знаком. Он у меня гроб заказывал! Хоть и здоров, верно, а не выдержит. — Выдержит! Спорим? — И Ромкин отец назначил цену. — Согласен! — ответил гробовщик. — А я разобью! — азартно предложил Ромка. Сделка состоялась. Дядя Проня и Сандро стояли возле выхода на манеж. — Не надо долго лежать, да? Что с тобой в прошлый раз было… Помнишь, да? Полчаса хватит, — умоляюще сказал Сандро. — Полчаса не годится, Шурка. Сам понимаешь. Успеха не будет — прогорим. Все от премьеры зависит… — А я в гроб свет провел, — улыбнулся Сандро. — У дяди Донат ещё батарейка брал. Старый батарейка, но ничего — «гном» называется. Со светом тебе веселее будет… — Ай да молодец! Спасибо тебе. — Итак, — торжественно объявил шпрех, — вызываю на манеж чудо-богатыря, атлета и гладиатора, известного на весь мир итальянского артиста Вонави! Оркестранты дунули в трубы. — Ну, ни пух ни перо… — прошептал мальчик и прижался щекой к черному полутрико. — К черту! — Дядя Проня крепко обнял Сандро. На глазах Сандро блеснули слезы. — Что ты волнуешься, дурачок? В первый раз, что ли? — Ну, не больше часа, ладно? Не больше часа! — Постараюсь! Великан легонько оттолкнул мальчика, перекрестился и только хотел распахнуть занавес, как к нему подошел Глеб Андреевич и что-то шепнул на ухо. — Ладно уж… — буркнул дядя Проня и вышел на манеж. Грудь богатыря опоясывала красная муаровая лента, на которой сверкали многочисленные медали и бляхи. Раздалась громкая барабанная дробь. Цирк встретил артиста громом аплодисментов. По рядам прошел гул одобрения. — Ну и здоров… Дядя Проня был бледен, но приветливо улыбался. Барабанная дробь оборвалась. — Вам ничего не хочется сказать зрителям на прощанье? — бойко спросил шпрех. — Нет. Шпрех поднял руку. — Обратите внимание на лампочку, лежащую на барьере! Она соединена с гробом. Если итальянцу станет плохо, он три раза подряд нажмет кнопку, лампочка загорится, и гроб будет по его требованию вырыт. Примерно через каждые десять — пятнадцать минут артист будет подавать сигнал «жив», мигая лампочкой один раз. Значит, запомните: один раз «жив», три — «выкапывайте»! Желающих удостовериться в том, что могила настоящая и не содержит никаких секретов, а также желающих собственноручно закопать гроб, попрошу сюда! Толпа любопытных выбежала на манеж. Дядя Проня снял с себя ленту с медалями, поцеловал её, бережно положил на барьер, обнялся на прощание со шпрехом, послал привет зрителям и лег в гроб. В мертвой тишине стучали молотки, в мертвой тишине гроб на полотенцах опустили в могилу. В гробу пахло свежей сосной, скипидаром и вонючим до тошноты клеем. Артист лежал с открытыми глазами. Он почувствовал, когда гроб коснулся земли. «Опять неровную яму выкопали, — с недовольством подумал дядя Проня. — Ноги выше головы лежат… Сколько раз просил, чтобы поаккуратней рыли… Теперь все тело затечет». Оркестр нестройно заиграл вальс. «„На сопках Маньчжурии“, — узнал дядя Проня. — До чего фальшивят…» Могилу начали закапывать. Трах… Трах… Трах… — стукались о гроб комья земли. «Человек пять стараются…» — представил себе великан. Трах… Трах… Трах… «А Шурка молодец! Свет провел. Как я раньше до этого не додумался. И верно, веселее так лежать. И часы можно было бы приспособить к крышке. Если ещё когда-нибудь „мертвеца“ работать буду, обязательно приспособлю часы. Чтобы время не угадывать, а точно знать. До чего лукавый старичок нарисован на батарейке. Верно, что гном…» Трах… Трах… Трах… Запах вонючего клея и скипидара бил в нос. «Сейчас глаза заслезятся», — с недовольством подумал дядя Проня. Лежать было неудобно. Голова сползала вниз. Великан приподнялся и передвинулся. Тошнотворный клей пах тухлой рыбой. Глаза разъедало. «Не просох ещё как следует. Вся обивка сырая, как низ, и такая же холодная…» Дядя Проня поежился, хотел было ощупать стенки гроба и даже приподнял руку, но тут же в страхе отдернул её назад. «Что я делаю? Разве можно столько двигаться, так силы расходовать?» Он расслабил мышцы и замер. Трах… Трах… Трах… Удары стали глуше, музыка тише. Ещё тише, ещё… «Скоро совсем ничего не будет слышно. Совсем ничего… — подумал великан и пододвинул поближе звоночную кнопку. — Надо, чтобы все время под рукой была». Могилу посыпали тонким слоем свежих опилок и разровняли граблями. Гном в красном колпаке лукаво глядел на дядю Проню. Хотелось чихнуть. Богатырь попробовал удержаться, но не смог. «Будьте здоровеньки, Прохор Васильевич», — сказал он про себя и улыбнулся. Лилипуты вывели на манеж дрессированных собачек. — Это просто умора! — весело сказал гробовщик супруге, увидев, как один из фокстерьеров, подняв заднюю лапку, помочился на могилу. «А Глеб Андреевич все-таки скотина, — думал артист, — шепнул на прощанье, чтоб я больше часа постарался пролежать. Легко сказать… Сам бы попробовал, каково тут. И пяти минут не выдержал бы. Откуда ему знать секрет дыхания? Да и не только в секрете дело. Хуже всего, что один лежишь. Минуты годами тянутся. Ну ладно… Пролежу подольше, раз нужно». Наверху два несмешных клоуна лениво колотили друг друга палками и обливали водой. Дышалось по-прежнему легко. Но дышать надо было умеючи, экономно расходуя воздух. Сколько времени ушло на то, чтобы выработать такое дыхание! Сколько репетиций! Дядя Проня вздрогнул. Ему показалось, что на его голом плече что-то шевелится. Это неведомое «что-то» медленно поползло по груди. Атлет в ужасе дернулся и сильно ударился головой о крышку. Горло захватила спазма. Громко зажужжала муха. «Ну и напугала, проклятая… Э-э, матушка моя, да мы вместе с тобой погребены… Очень приятно. Не так скучно будет». Муха перестала жужжать. — Что, испугалась? То-то! Тут, брат, шутки плохи! — Собственный голос звучал в гробу очень странно. На манеже продолжали кривляться клоуны. — Ка-ан-ц-церт пра-а-адал-жается! — кричал первый, терзая смычком струну, натянутую на обыкновенной метле с бычьим пузырем. — Маруся атра-а-а-ви-ла-ась гарячей ка-а-а-лба-сой… — завывала метла. В ответ гнусаво фальшивила пила: — И бедную М-а-а-русю везут в приемпа-а-а-кой… Клоуны перестали играть и поклонились. Раздались жиденькие хлопки. Ромкин отец снял с ног узкие лакированные штиблеты, которые ему чуть жали. Веселый гном двоился в глазах, наполненных слезами.: Дядя Проня глядел на него и улыбался. Он вспоминал о Пансито. О старом обрусевшем японце Пансито, который посвятил его, молодого артиста Проньку, в таинство исполнения «живого мертвеца». Давно это было… Они подружились в маленьком южном городке России много лет назад, когда великан выступал в труппе «Десять арабов-прыгунов Мариано» никому не известным сальтоморталистом. Познакомились они вскоре после приезда японца в город. Старик ходил в глубоком трауре: он только что овдовел и остался с маленьким сынишкой. Мальчик почти не говорил по-русски. Пронька привязался к малышу, играл с ним, обучал несложным трюкам: стойкам, колесикам, кульбитам, учил русскому языку и сам учился японскому. «Значит, „мама“ по-японски будет „хаха“?» — спрашивал он. «Хаха», — соглашался малыш. «А „папа“?» — «А „папа“ — „тити“». — «Ну скажи ещё что-нибудь…» — просил Пронька. «Хаха синда…» — «Что значит „хаха синда“?» — «Хаха синда» значит: «мама умерла»… Очевидно, благодаря этой дружбе японец относился к Проньке более приветливо, чем к остальным. С окружающими он был замкнут. Но на него никто не обижался: в цирке умеют понимать чужое горе. На афишах японца было написано, что он первый и единственный исполнитель «живого мертвеца». Это было неправдой: подобные номера существовали и до него, но по количеству времени, проведенному под землей, у Пан-сито действительно не было равных. Он мог пролежать в могиле свыше двух часов. И вот однажды случилось несчастье. Заканчивалось второе отделение программы. Пансито лежал в гробу, а над ним шло представление. Все точь-в-точь как и сегодня. В темноте над могилой Пансито жонглер подбрасывал горящие факелы. Раздался яростный удар грома. Блеснула молния. Сильный ветер сорвал и унес брезентовую крышу. С неба хлынул поток воды. Ещё порыв ветра. Затрещали и ловалымсь столбы, погасли лампы. Раздался крик ужаса. Люди бросились из цирка, пересекли рыночную площадь и укрылись в церкви. Бушевал ветер, град стучал по крыше, вода затопляла землю. Ураган стал затихать. В толпе жался от холода Пронька. Он вдруг коротко вскрикнул. Пансито! Забытый всеми Пансито уже свыше двух часов лежал в глубокой могиле. Пронька бросился в цирк. За ним, утопая в грязи и лужах, побежали остальные артисты. Издали они услышали судорожный звон колокольчика, соединенного веревкой с гробом. В центре пустого манежа, в мутной воде, лежал сынишка Пансито. Горько плача, он ожесточенно разрывал сырую землю ногтями. Колокольчик яростно трезвонил. «Тити! Тити!» — кричал мальчик. Колокольчик звенел все громче и настойчивей. Увидев Проньку, мальчик бросился к другу: «Тити синда! Тити синда! Хаха синда… Тити синда!» Колокольчик умолк. Лопнула веревка. Яму быстро откопали. Пронька рванул крышку гроба. Со скрипом выскочили гвозди. Разгневанный и ни о чем не ведавший старик поднялся и залепил Проньке такую пощечину, что Тот повалился на спину. Так началась дружба. «Где-то теперь старик?» — вспомнил, улыбаясь, великан. Сандро стоял у занавеса и кусал губы. Почему нет сигнала? Прошло уже пятнадцать минут. Почему так долго нет сигнала? Чарли Чаплин бегал по манежу и безуспешно пытался поймать собственную шляпу. В ложе хохотали до слез. «Ну как можно сейчас смеяться?» — думал Сандро. На барьере зажглась лампочка. Ухмыляющийся гном весело щурил глаз, вот-вот захохочет. Дышалось по-прежнему легко. «Пожалуй, пролежу часа полтора, — размышлял атлет, — сил не убавилось. Не то что в прошлый раз. Тогда в это время голова начала болеть. Если пролежу, прибавит Индус, прибавит. Уплачу ещё взнос. Останется последний — и все: удав мой… Уйдем. В ЦУГЦе „мертвеца“ не заставят работать… Не так плохо в ЦУГЦе. Врут Гораций с Глебом Андреевичем. Зачем государству артистов обманывать?» Над манежем повесили сетку. Шпрех объявил воздушный номер «четырех чертей». «Интересно, был полет или нет? — думал дядя Проня. — Как там Донат? Небось летает, а сам про меня думает. Не волнуйся, Донечка, выдержу. Вместе уйдем. Всех с собой заберем. Шурка будет рад. Эх, Шурка, Шурка, славный парень… Ведь я сразу понял, что поколотили тебя в школе. Выдумал про подвал с мелом. Не хотел меня расстраивать, вот и соврал! Не волнуйся, Шурка! Сейчас для тебя специально подам длинный сигнал. Знай, что думаю только о тебе, болезный ты мой…» — И артист нажал кнопку. — Тебе не кажется, что лампочка слабей стала гореть? — спросил Сандро Василия Тихоновича. — Что ты! Что ты! — Эх, дядя Вася, зря я насчет батарейки подал мысль, — снова нагнулся к лилипуту Сандро. — С колокольчиком надежнее. Время шло… Высоко под куполом передвигался, вися вниз головой и переставляя ноги из петли в петлю, «человек-муха». Артист раскачался на последней петле и очутился на мостике. Борька, Влас и многие зрители не видели этого. Взоры их приковывала лишь лампочка на барьере. В гробу стало темнее. «Неужели батарейка садится? — с досадой подумал дядя Проня, глядя на меркнувшего гнома. — Говорил же Сандро, что старая батарейка была у Доната…» Тело снова сползло. Голова уперлась в переднюю стенку гроба. Атлет передвинулся наверх. Он дышал медленно и глубоко. Воздух стал тяжелым. В гробу было жарко. Дядя Проня провел рукой по мокрому лбу и вытер её о горячую, влажную борцовку. «Опять зря сколько сил потратил. Нельзя так». В висках заколотилась жилка. В затылке дядя Проня ощутил резкую боль. Казалось, в череп вонзили длинную острую иглу. Боль увеличивалась с каждым мгновением, но прекратилась так же внезапно, как и появилась. «Ну совсем как в последний раз», — со страхом вспомнил богатырь. Снова зажужжала муха. Зажужжала громко, отчаянно, с силой колотясь о крышку гроба… Лампочка горела слабей и слабей. Гном таял в темноте. — Посмотрите на часы. Сколько он там пролежал? — спросил у гробовщика Ромкин отец, блаженно шевеля пальцами ног. Вынув из жилетного кармана массивные золотые часы, Иван Пантелеймонович глянул на циферблат: — Прекрасно! Пятьдесят шесть минут. После такой нагрузки он не выдержит дальше. — Выдержит! — уверенно заявил Ромка. — Нет, не выдержит. Плакали ваши денежки! — засмеялся гробовщик. — Как бы ваши не заплакали! — возмутился Ромкин отец. — Может, удвоим ставки? — С удовольствием… Гробовщик громко захлопнул крышку часов. Ударили по рукам. Ромка разбил. «Почему нет сигнала? Почему опять так долго нет сигнала?» — нервничал Сандро. Рядом с ним стояли, сгрудившись, все остальные участники программы. На лампочку смотрели все: зрители, оркестранты, билетеры и даже Чарли Чаплин, который сидел на барьере, пиликал на концертино и пел песенку:Ребята облепили школьное крыльцо. — Самого Сандро мы с Борькой так и не видели, — рассказывала Нина. — Мы обо всем узнали от дяди Доната. — А когда хоронить будут? — Сегодня. Только вчера вечером всё с похоронами уладилось. Фамилии настоящей дядя Прони никто не помнит. Потерялась… Вонави и Вонави. На всех венках так и написано… Хорошо, что мы с венком успели. Дядя Донат его сразу в гардеробную к Сандро отнес. — А Сандро, значит, от гроба так и не отходит? — спросила Римма Болонкина. — Он вообще в цирк жить переехал. А Минька воет так, что слушать жутко. Будто человек стонет: «О-о-ох!» Сегодня часов в шесть вошел дядя Донат в цирк. Слышит, на манеже кто-то разговаривает. Заглянул потихоньку и видит: перед гробом на коленях стоит Сандро и как с живым говорит с дядей Проней. По-грузински. А рядом Минька. Дрожит весь. А по морде настоящие слезы катятся… — Гроб, значит, на манеже стоит? Тот самый? — спросила Римма. — Тот самый… — Вы что, звонка не слышали? — раздался сзади голос нянечки Ариши. — Маргарита Александровна давно в классе. Ребята побежали на урок. Едва учительница вызвала к доске Борьку, как с улицы донеслись звуки траурного марша. — Можно глянуть? — попросил Влас. Учительница разрешила. Ребята бросились к окнам. — Смотрите! Гроб на полотенцах несут. Совсем как в цирке было, — тихо сказал кто-то. — Народищу, народищу сколько… — А что это у лилипутов в руках за подушка? Что на ней блестит? — Как — что? Лента с медалями… — А почему лошадь идет за гробом? Так в цирке полагается? — Не знаю. Наверное, Нонна её специально взяла проводить дядю Проню в последний путь. Если бы не он, задушил бы удав Буяна… — А вон и Сандро… — Ребята! Ребята! А где же наш венок? Неужели Сандро так обижен, что не захотел принять венок от школы? — Может, мы просмотрели…
После похорон Сандро с дядей Донатом вернулись в цирк. От неожиданности Сандро замер на пороге гардеробной. На стене, рядом с афишей, висел большой венок из живых осенних цветов. На черной ленте было написано:
«ДЯДЯ ПРОНЯ ВОНАВИ, ПРОЩАЙ. ТЫ БЫЛ БОЛЬШОЙ ЧЕЛОВЕК И АРТИСТ. Ученики 6-й школы города Пореченска».— Прости, Шурка. Это я виноват, — сказал дядя Донат. — Забыл в суматохе. А ты что же? Не видел его? — Я в гардеробный не заходил. Не видел, — глухо сказал Сандро. — Пойдем. Назад на кладбище. Нехорошо получился. Венок класть… — Куда ты сейчас пойдешь? — сказал дядя Донат. — Ты в зеркало на себя глянь! На кого похож стал? Сколько суток не спишь… — Нечего мне в зеркал смотреть. Надо идти, да? — Ладно, пойдем. Только ты приляг на пять минут. — Только на пять минут. И пойдем… Но, едва Сандро прикоснулся головой к подушке, глубокий сон свалил его. Дядя Донат осторожно снял с мальчика туфли, бережно укрыл мохнатым халатом и на цыпочках вышел из гардеробной. Сандро спал спокойно, без сновидений. Сумерки затушевали предметы в комнате. Из-за туч выглянула луна. На стене гардеробной отчеканилась тень оконной рамы. Сандро проснулся. Рядом, в паноптикуме, раздавались голоса. — Вот Наполеон, о котором я вам говорил. Сандро узнал Глеба Андреевича. «Сколько же времени я спал? — подумал мальчик. — И кому это Глеб Андреевич решил ночью паноптикум показывать?» Сандро заглянул в щелку. Рядом с Глебом Андреевичем стоял худой человек в высоких хромовых сапогах и разглядывал куклу Наполеона. — Ну, что скажете? — спросил Глеб Андреевич. — Отличная вещица, но, боюсь, будет чересчур натурально. — Ничего не натурально. Скомбинирую. А человек ваш не подведет? — Человек мой уже все сделал. Сегодня вечером. — Один? — Нет, мальчонки подсобили… А здесь не опасно бу дет работать? Ведь у вас в цирке, как я погляжу, двор проходной… — А что вы можете предложить? — Церковь нашу. Здание старинное и две потайные комнатки имеются, да такие, что не отыщет ни одна собака. — А в них светло? Ведь работа тонкая. — И темная и светлая есть. Окна, правда, незастекленные, но, если понадобится, и застеклить можно. Денег на это не жалко. Только сделать надо все хорошо. И быстро. — Все в порядке будет. Только за Наполеона придется приплатить отдельно. «При чем тут Наполеон? Ничего не понимаю», — недоумевал Сандро. — Вы сказали, у вас в церкви есть хорошие тайники? — Отличные. А что? — Откровенность за откровенность. Тайну за тайну. — Пожалуйста, говорите. — Нельзя ли на время спрятать в вашей церкви ящик? — Ас чем ящик-то? — Не с краденым товаром, не бойтесь… — А по мне, хоть с краденым. Но этого без священника не решишь. Я поговорю с ним. «Удава припрятать хочет, — догадался Сандро. — Поимка решил затеять. Вот арап! Интересно, какой поимка будет? Городской или междугородный?» — Насчет ящика считаю, мы договорились? — Не от меня зависит, повторяю… Но, думаю, разрешит батюшка. Сандро, боясь пошевельнуться, слушал этот ночной разговор. — А вы что не работали сегодня? В субботу-то? — Нет. Из-за похорон этих, будь они неладны! И чёрт его дернул умереть не вовремя! Сандро еле удержался, чтобы не закричать.
Спустя двадцать минут Сергей Михайлович вышел из цирка и направился к отцу Никодиму. Войдя в сад, староста поднялся на крыльцо и тихонько постучал. Появился полуодетый отец Никодим. — Это вы? Проходите! — Да нет, чего же будем весь дом поднимать? Дела хорошие. Очень хорошие, слава господу! Предмет в комнатке уже. Голову я смотрел. Подходящая. — Ну, слава те господи! — Он просит у нас ящик какой-то схоронить. — Пусть припрячет. А когда работать начнет? — Сегодня ночью. Фома его впустит. — Ну, слава всевышнему! Священник и староста распрощались.
Первые солнечные лучи ворвались в маленькое окошечко гардеробной и ярко осветили стену, на которой висел забытый школьный венок. Если бы Сандро проснулся сейчас и глянул, но не на стену, где висел венок, а в зеркало, то узнал бы то, чего так и не узнал до последних дней жизни… В зеркале отражался школьный венок. В солнечном свете ярко сверкали белые буквы надписи, выведенные на черном крепе каллиграфическим почерком Леши Косилова. Фамилия ВОНАВИ отражалась в зеркале и читалась наоборот: ИВАНОВ.
Глава тринадцатая СИМЕОН СТОЛПНИК В ОПАСНОСТИ
Стыдно! Ах, до чего стыдно! По середине мостовой ранним осенним утром ведут под конвоемБорьку с Власом. Ведут в милицию. По подозрению в воровстве. Солнышко смотрит. Первые прохожие смотрят. Молочницы, дворники. Кондукторша в пустом трамвае прильнула к окну. Собачник на своей повозке едет рядом, не отстает. В ящике лают, надрываются псы. Жутко от их воя. Интересно улице: — Воришек поймали! — Квартиру ограбить хотели! — Не квартиру, а магазин… — Не знаете, так и не говорите. Банк! — Такие мальчонки маленькие ограбили банк? — А вы думаете, они были одни? Их целая шайка орудовала! Главарей ночью увезли на «черном вороне»… Ребята ежатся под взглядами. Под ноги смотрят, на булыжник… Вот каким оказался долгожданный вторник… Именно сегодня было решено любой ценой пробраться в церковь и остаться там на ночь. Борька обо всем узнал только в понедельник и, к удивлению ребят, охотно согласился осмотреть мощи: «Они настоящие. Раз чудо с соседом случилось, значит, в раке лежит святой. А когда архиепископ приезжал и раку при нем открыли — весь храм благоуханием наполнился. Целы мощи! Сами увидите». Ребята сказали Борьке, что они уже несколько дней подряд ходили в церковь. Около гробницы со Столпником всегда молился глухонемой. Как нарочно! А Сергей Михайлович как-то не выдержал и сказал Власу: «Ты что это, богохульник, зачастил в церковь? Нечего тут делать нехристям!» Вчера на Борьку натолкнулись. Тот удивился: «Вы чего здесь делаете?» Вот и пришлось все рассказать. Сговорились на вторник. Когда Борьку с Власом разбудили, они долго не могли понять, что происходит, и с недоумением оглядывали сонными глазами понятых и милиционеров, производящих обыск во флигеле, сарайчике и саду. Из соседского сада во двор с любопытством заглядывали полуодетые отец Никодим и попадья, разбуженные суматохой. — Ч-ч-ч-е-р-р-т! Ч-ч-ч-е-р-р-т! — кричал на весь сад взъерошенный Фрушка и сам метался между деревьями словно чёрт. — Это недоразумение, недоразумение… — бормотал Александр Иванович. Зинаида Кирилловна плакала. Нина молча наблюдала за происходящим испуганными глазами. — Вы за хлопчиков не волнуйтесь, товарищ, — уговаривал учителя молодой кудрявый милиционер. — Все выяснится обязательно. Не дадим в обиду хлопчиков… Ничего, кроме инвентаризационного номерка от скелета, найти не удалось. А он как лежал на столе в комнате ребят, так и лежал. Никто его и не собирался прятать. — Придется пройти а милицию, — вздохнул кудрявый милиционер, — улика существенная. — Важная улика, — подтвердил второй. И вот по булыжной мостовой ведут ребят в милицию… Как это могло случиться? Кто украл скелет? Зачем? И кому он вообще нужен? Череп — другое дело. Какому мальчишке не захочется иметь в доме настоящий череп? Полезная вещь! Можно положить на какую-нибудь толстую книгу для солидности. Вроде ты профессор Кара-Ашикага или ещё какой! А когда научишься курить — приспособить под пепельницу. Тоже красиво! А не научишься — так под лампу-ночник. Проснешься ночью, а в углу комнаты светится череп. Приятно! Полюбуешься на него и спокойно спишь дальше. Череп, конечно, нужная вещь. Но зачем его тащить вместе со скелетом. Он ведь снимается. И вынести легко: в мешок для галош засунул — и все… Нет, надо дураком быть, чтобы ради одного черепа весь скелет из кабинета естествознания вытаскивать… Зачем же его украли все-таки? Может, назло Аркадию Викентьевичу? Вот здорово! Жалко, что Борька с Власом первыми не додумались до этого. Они бы так припрятали скелет, что никто не нашел! Не то что эти ротозеи! Скелет стащили, а номерок — важную, единственную улику — потеряли. А может, не потеряли, а специально подкинули в комнату? Чтобы следы запутать? Вчера утром ребята проснулись от страшного шума. Дверь на улицу была раскрыта. Разъяренный, всклокоченный Фрушка дрался на пороге с поповской кошкой Муркой. Она выла истошным голосом. Фрушка орал до хрипоты. На полу валялись перья и клочки рыжей шерсти. Влас запустил в кошку ботинком. Мурка подскочила и бросилась наутек. Фрушка схватил что-то с порога и перелетел на стол. — Фрушенька, иди сюда, милый, — поманил птицу Борька. Грач доверчиво опустился перед мальчиком. — Ну-ка покажи, что у тебя в клюве! Из-за чего дрались? Фрушка раскрыл клюв. На стол упал инвентаризационный номер с роковым числом «333». Ну, не чудеса ли? Откуда он взялся? Эх, Фрушка, Фрушка! Говорить научился, а рассказать ничего не можешь! Пришли ребята в школу, а там шум. В ночь с субботы на воскресенье двое каких-то парнишек выкрали скелет из кабинета естествознания. Нянечка Ариша видела, как они прошмыгнули мимо её окошка, но не узнала. Влас сразу хотел рассказать про таинственную находку, да Борька с Ниной отговорили: — Подожди немного! Пусть все выяснится! Где там — выяснится! Кричат все. Аркадий Викентьевич, ясное дело, усердствует больше других. Нянечка Ариша плачет, по-хорошему ребят уговаривает: «Поставьте шкилет на место, бесстыдники! Пошутили, и будет…» Директор и вожатый все группы обошли, никто из ребят не признался. А Аркадий Викентьевич заявил: — Все корни в пятой «Б». Без Шкапы тут не обошлось. Скажите, нянечка Ариша, вы уверены, что это были не Шкапа с Ваткиным? Припомните хорошенько! — Да нет, те парнишки повыше росточком. — А я все-таки думаю, вы ошибаетесь. У страха глаза велики. Вот воришки и показались вам повыше. Кроме Шкапы с Ваткиным, украсть некому. Всех собак-ищеек в угрозыске подниму на ноги! Разоблачу эту шайку! А если бы он знал, что жетончик от адамова ребра лежит у ребят дома! Что было бы! О Фрушкиной находке Влас рассказал Лешке, Павлику и Вальке. Правда, четвертым про номерок узнал Ромка Смыкунов, когда после уроков увязался за ребятами. Зашел и увидел на столе жетончик. Ромка обещал молчать даже под пыткой. Но по всему видно, что он ребятам не поверил: — Наверное, вы скелет стащили да от меня скрыли! …Пришли в милицию. Вместо вызванного на совещание следователя Павликова ребят допрашивал молодой милиционер, его однофамилец. Кудрявый милиционер Хмара сидел рядом с ним. Что он хочет от ребят, этот Павликов? Молодой, а желает казаться солидным. Вот и пыжится. Ничему не верит, что ребята говорят. — Ещё раз спрашиваю, — Павликов делает строгие глаза, — откуда у вас жетончик? — Ещё раз отвечаем: не знаем. Наверное, грач откуда-нибудь затащил. Или подкинули. Милиционер расхохотался: — Грач? Бабушке своей расскажите! Слышь, Хмара, что выдумали? Номерок, оказывается, грач затащил. Новое дело! Курям на смех! — А чего вы смеетесь? — спросил Борька. — Птицы часто мелкие вещи хватают. Наш грач один раз крестик притащил. Мы сами удивились даже. И у Брема написано, что птицы часто воруют вещи. Полистайте! — Я те полистаю! Мне и так понятно, что за птицы жетончик из школы уволокли. Да со скелетом вместе. Только эти птицы в штанах были и не по небу летали, а сиганули через крышу! Мы таких птиц часто ловим. Слышь, Хмара, что он за чепуху несет? Милиционер Хмара не ответил. Он внимательно слушал мальчиков. — Значит, грач, говорите, затащил? — продолжал допрос Павликов. — А может, не грач, а кошка поповская, про которую вы тут рассказывали? Или, может, ещё зверь какой? Может, бибимот или бибипотам? — И милиционер Павликов сам рассмеялся над своей шуткой. — Может, и Мурка затащила, — серьёзно ответил Борька. — А только мы думаем, что это Фрушка. А бегемоты, они же гиппопотамы, вещей не таскают. — Что ещё за Фрушка такая? — Грач наш. Его зовут Фрушкой. — Милиционер рассвирепел: — Долго мы ещё будем с вами в бирюльки, Фрушки да в бабки ёжки играть? Говорите правду! Откуда у вас инвентаризационный номер от скелета за нумером триста тридцать три? И кто доказать может, что в ночь преступления с субботы на воскресенье вы дома ночевали? — Как — кто? Все! Папа, мама, Нина. — Показания родственников в счет не идут. — Ну, значит, никто доказать не может! — рассердился Влас. — Считайте, что мы преступники! — Не кричать! А не то узнаете у меня, что такое нары арестантские да тюремная похлебка! Кудрявый милиционер подошел к Павликову и шепнул ему на ухо: — Превышаешь, Павликов, не имеешь законного права арестовывать хлопчиков. — Не учи ученого, Хмара! Не учи! — так же тихо ответил Павликов. — Имею полное право задержать опасных для общества преступников! Я ещё благодарность от следователя получу за раскрытие этого преступления. В капэзэ их! — громко приказал он Хмаре. Ребят вывели в коридор. — А что за капэзэ такая? — испуганно спросил Борька. — Капэзэ означает: камера предварительного заключения. — Мы же не преступники! — Верно, хлопчики. Верю, что не преступники. Поэтому в капэзэ вас долго держать не будут, не волнуйтесь. Посидите немного в этой комнате. Вот-вот следователь придет. Милиционер вернулся к Павликову: — Незаконно ты ребят задержал. Что же получается: свидетельница Иванкина, нянечка, что при школе живет, показывает, что воры были ростом повыше. Это раз. И два: она в субботу самолично закрыла окна кабинета естествознания на шпингалеты. Форточки тоже были закрыты. Так вот, скажи, Павликов, если ты сам уж ученый такой, как же воры в кабинет могли через закрытые окна попасть? Никак. Вот и я думаю, что кто-то специально для воров окна изнутри отворил заранее… — Ну и что? — сказал Павликов. — Очень возможно. Значит, Ваткин со Шкалой могли открыть окна. Может, у них был подделан ключ от кабинета? А воровали их дружки, что повыше ростом. — Нет, Павликов, ошибаешься! Все не так просто! На шпингалетах окон не осталось никаких следов. Это экспертиза установила! Вряд ли хлопчики могли додуматься до таких тонкостей. Тут работала птица покрупнее. Не такая простая эта кража. В кабинет вошел следователь Павликов. Выслушав Хмару и прочитав дело, он приказал немедленно привести Власа и Борьку. — Познакомился я с вашим делом, ребята. Сейчас пойдете домой. Скажите только одно: как вы воскресенье провели? Где были? Ребята удивились. — На кладбище, — ответил Влас. — Кто? — Я, Борька, Нина. — Втроём, значит? — Если не считать Фрушки. — Так! Что было дальше? — Постояли у могилы. Поправили венки. Ветер ночью запутал ленты. Положили свежие цветы и сразу ушли. — Почему? — Сандро, воспитанник Вонави, с Нонной и дядей Донатом пришли. Принесли школьный венок. Мы с Сандро до сих пор в ссоре. Отлупили ни за что ни про что. Он нас не прощает. И правильно делает… Ребята вздохнули. Следователь погрузился в чтение. — Вы с Фрушкой ушли? — спросил следователь, отрываясь от папки. — Без Фрушки, — ответил Борька. — А он куда делся? — Пропал куда-то. Может, на колокольню залетел. Там всегда много воронья. Фрушка в последнее время что-то в церковь зачастил… Может, домой улетел. Следователь задумался: — В церковь, говорите? Влас сказал: — Если бы мы, товарищ Павликов, скелет украли, так зачем нам через окошко по крыше лезть, когда у нас давно к кабинету ключ подобран! — Как — подобран? Зачем? Это интересно! — оживился в своем углу милиционер Павликов. — Это ещё давно. Когда мы скелет механизировали, чтобы он у нас лаял и двигался… — Э-э! — рассмеялся следователь. — Да вы старые мошенники, оказывается… — Ничего мы не мошенники! — не понял шутки Борька. — И тогда мы не воровали, и теперь… — Ну-ну, успокойтесь, ребята. Я пошутил. Давайте на минутку допустим, что вы захотели, ну… тоже пошутить, что ли, и спрятать скелет. Возможно такое? — прищурился следователь. — Возможно, — сказал Влас. — Ну вот. Как бы вы его вынесли из кабинета, чтобы не заметила нянечка? Ну, открыли бы дверь ключом, ну, вынесли бы скелет в коридор, а дальше? — А дальше спустили бы по лестнице до первого этажа и вынесли через окно комнаты для мальчиков. — Как думаешь, однофамилец, есть тут резон? — Есть, — вздохнул Павликов из своего угла. — Будем ребят освобождать? — Надо. Ребят отпустили. Скоро в кабинет следователя вошел Сергей Михайлович. Первым делом он поинтересовался, сидят ли ребята. — А что? — удивился Павликов. — Вы кто такой? Сергей Михайлович отрекомендовался. — Проходите, проходите… — Жулики они оба. Что Борька, что Шкапа, — вкрадчиво шептал следователю Сергей Михайлович. — Мудро вы поступили, что посадили их. — Мудро, говорите? — переспросил Павликов, — А когда вы узнали про арест ребят? — Сегодня же и узнал. Утром. — А от кого? — От священника, отца Никодима, соседа Шкапы. — Ну, ну, слушаю вас. Простите, что перебил… — Уж я раз добровольно, безо всякого вызова пришел, значит, хочу помочь вам. Верно? — Допустим. — Борис Ваткин — мой пасынок. Я пришел предупредить, что он вор, старый вор. У меня немного старинных денег было, я коллекцию собирал — мелочь, пятаки медные. Так, поверите, перед тем как из дому бежать, украл все начисто. В церкви разбойничал. Кошельки воровал. Свидетелей можно найти. Священник помнит. Двух мальчонок хороших из-за него, негодяя, в милицию забрали по подозрению в этой краже. Он им подбросил кошелек. Люди видели. А я за него, за жулика, вступился. Сердце-то доброе… Мачеху его пожалел. Жена, чай, одним полотенцем утираемся! А как он над мачехой измывался! Бил! Новый зонт сломал об неё. Он везде воровал: в доме, у соседей, на рынке… — Простите, — перебил следователь, — вот вы сказали, что в церкви видели мальчонки, как он грабил… — Мальчонки видели, точно. — Им верить можно? Взять их в свидетели? — Можно! Честные мальчонки. — Одногодки Ваткина, что ли? — Да нет, маленько постарше будут. — И росточком повыше? — Повыше! Повыше! В коридоре раздались возбужденные голоса. — Что там за шум? Взгляни-ка, Павликов. Павликов вышел и вскоре вернулся: — Двое людей каких-то к вам прорываются. — Пусть подождут. — Не хотят ждать. Не могут. Если, говорят, следователь знал бы, кто мы и что ему можем рассказать, — прекратил бы все дела. — Интересно! — усмехнулся следователь. — Я в коридорчике подождать могу, — привстал со стула Сергей Михайлович. — Мне ведь не к спеху. Вы займитесь с ними, а я погожу в коридорчике. — Да, пожалуйста. В коридоре Сергей Михайлович увидел пожилого бритого человека и смуглого мальчика. — Немедленно арестуй человека, который только что от тебя вышел. Немедленно! Понятно, да? — прямо с порога начал Сандро. — В чем дело? — серьезно спросил следователь. — Зачем Ваткин сажал? Зачем Шкап сажал? Они не виноват! Их сейчас должен выпускать. Друг надо выпускать, враг надо сажать. Понятно, да? — Да не волнуйся ты так, мальчик. Садись, рассказывай все по порядку. — Я расскажу. Я все по порядку расскажу. Только Ваткин и Шкап сейчас же выпусти. Пока не выпустишь — садиться не буду! Пока не выпустишь — волноваться буду. А раз буду волноваться — ничего не смогу по порядку рассказать! Ничего! Выпускай Ваткин со Шкап скорей! Понятно, да? — Не волнуйся ты. Они уже давно дома. — Ну как, Павликов? — спросил следователь, выслушав рассказ Сандро. — Будем арестовывать старосту? — Обязательно! — согласился милиционер. — И немедленно! Коля Плодухин весело рассмеялся: — Ай да циркач Кругляков! Ай да ловкач! — Не циркач, а цирковой, — поправил Сандро. — Ну, извини, пожалуйста… Сандро с дядей Донатом уже около часа сидели в пионерской комнате. — А знаешь что, Сандро? — сказал чуть погодя Коля. — Это вы настоящие труженики — цирковые, а мошенники всякие, вроде Глеба Андреевича Круглякова, что за счет честных людей набивают себе карманы да обманывают государство, сойдут за циркачей. — Пожалуй, верно, — согласился дядя Донат. — Мы не опоздаем? — нервно спросил Сандро и приподнялся. Коля взглянул на часы: — Без нас не начнут. Как вернутся ребята с завода, так и пойдем. Чем больше людей на вскрытии мощей окажется, тем лучше. Сандро снова сел. — Так, выходит, и с крокодилами можно устраивать какие же штуки, как с удавами? — И с крокодил можно. Главное — выкрасть незаметно и надежно спрятать. Понятно, да? — Жалко, поздно ты появился у следователя. Упустили Глеба Андреевича вашего… — сказал Коля и снова рассмеялся. — Ну и циркач! Значит, выбрал второй вариант поимки — междугородный? — Выходит, так, — сказал клоун. — Как же он переправил бы удава? По суше или по воде? — А кто его знает. — И директору вашему ничего не известно. Он так следователю и сказал. «У меня, говорит, удава украли. Я лицо пострадавшее. В суд буду подавать на Круглякова». Все рассмеялись. Коля продолжал: — Тогда следователь спрашивает: «А где Кругляков?» — «Не знаю. Не знаю, куда он сбежал, куда удава увез. Моего кровного удава!» — Не его удав. Дядя Проня почти все деньги выплатил. Пустяки остался. Врет Али-Индус. Он знает, где Глеб Андреевич. Всё знает. Один лавочка. — Не волнуйся, Сандро. Мы эти деньги ещё взыщем с Круглякова, если поймаем его. А куда он сбежал, нам и без директора известно. В Омске его надо искать. — Откуда знаешь? — Староста следователю проговорился на допросе. Признался, что приходил в паноптикум и Кругляков просил его спрятать змея в церкви, но Сергей Михайлович отказался. Вот и сказал Кругляков, что удава повезет в Омск самолично… — А в чем ещё староста признался? — спросил дядя Донат. — Больше ни в чем. Все, говорит, выдумал мальчишка или приснилось ему. — Врет! — вспылил Сандро. — Я своими ушами слышал. Они хотели наш Наполеон превратить в какой-то столбняк! Глеб Андреевич сказал: «Борода, усы и волосы так подклею — настоящий столбняк получится!» Коля рассмеялся: — Не столбняк, а Столпник. — Какой разница? Никакой! Значит, не признается? — Абсолютно. Никаких тайников в церкви нет, мощи нетленные в полном порядке — хоть сейчас проверяйте. — Так в чем же дело? — спросил дядя Донат. — А в том, что церковь с того самого вторника закрыта на висячие замки. Неделя прошла, а её не открывают. Боятся разоблачения мощей. — А как же они верующим объясняют, что бездействует церковь? — Очень просто. Безбожники, говорят, хулиганят. У старосты ключи выкрали, самого посадили, церковь заперли и скрылись. А замки якобы особые — никак ключи к ним не подберешь. Мутят людей, настраивают против Советской власти. У церкви все время народ толчется. — А как же сегодня? Двери придется выламывать? — Ну зачем же! Церковники — хитрые бестии, да мы тоже не лыком шиты! Сюрприз им решили преподнести: новые ключи подарить. Мастера с завода новые ключи изготовили. Наши ребята им помогли. Есть у нас один пионер — золотые руки. Да ты его знаешь, Сандро, — Леша Косилов. На вскрытие мощей мы школьников пригласили. — Кто же про жетончик проболтался? — спросил Сандро. — Роман Смыкунов. Он рассказал Бурлаченко, Петя — Аркадию Викентьевичу, а тот и поднял шум. — А староста долго будет сидеть? — спросил Сандро. — Пока следствие не закончат. Многое ещё неясно. Например, как жетончик попал к ребятам в комнату: случайно или его подбросили. Неясно, кто украл скелет. Ну, Ноздрю с Чумой отыщут. Их по своей дурости выдал староста. Глеб Андреевич, конечно, все знает. Да где его взять? В Омск, правда, сообщили, да вдруг поздно — директор цирка мог его предупредить… — Чего же так долго ребята не идут? — не выдержал Сандро. — Придут, не волнуйся. Как будет все готово, так и придут. — Вожатый прищурился и в упор спросил Сандро: — Скажи честно, почему ты решил заявить об этом деле? — Не знаю… — Знает, — сказал дядя Донат. — Из-за дружков. Они его избили, а он простил. Решил заступиться. — А если бы ты просто узнал, что аферисты придумали трюк с удавом, народ решили обмануть, не заявил бы? — Не знаю. Нет, наверное… — А хорошо это? — Плохо. Понимаю… — Вот то-то и оно, что плохо… Почему ты не пионер, Сандро? Ты мог бы стать хорошим пионером. Дорога человеку честь и его доброе имя. Вы — дети народа и должны помогать ему, как самым близким. Так, как ты дяде Проне помогал, а теперь дяде Донату помогать будешь.…Две потайные комнаты в высокой церковной башне располагались одна над другой. Нижняя, в которой находился ящик с удавом, — у подножия узкой и крутой лестницы на колокольню, верхняя — под самой звонницей. В верхней была оборудована мастерская. Её окно выходило на площадь, окно нижней — внутрь храма. Двери с надежными секретными замками были совершенно незаметны на расписанной библейскими сюжетами каменной стене. Глеб Андреевич из предосторожности запер на все внутренние засовы тяжелую железную дверь, отделяющую башню от храма. Войдя в комнату, где лежал в ящике удав, он не услышал ни малейшего шороха. «Может, сдох», — ужаснулся Глеб Андреевич и постучал по стенке ящика. Удав молчал. Встревоженный не на шутку, Глеб Андреевич застучал громче. Удав зашипел. «Слава богу, жив!» Ах, Глеб Андреевич, Глеб Андреевич! Не в ту стенку постучал! Постучал бы в переднюю, а не в боковую — услышал бы дребезжащий звук доски, поврежденной во время переноса ящика в церковь… Глеб Андреевич поднялся в мастерскую и прильнул к окну. Увидев внизу, у паперти, Сандро и дядю Доната, он очень удивился и зло прошептал: — Тоже мощами интересуются, гады… Все вокруг гады. А староста хуже всех. Куда он пропал? Заболел? Умер? Уже целую неделю ожидал его Глеб Андреевич, похудевший, заросший до глаз, перепачканный красками. Один в полутемной церкви, сырой и холодной. Без еды, без воды… «Где этот проклятый староста? Может, уморить меня хочет, а потом ограбить?» За подделку мощей и за сохранение тайны Глеб Андреевич столько золота получил, что можно новый цирк построить. Удав тоже дорого стоит. Не таких денег, правда, что Вонави выплатил. За них можно купить двух удавов, даже трех. Доверчивым дураком был Вонави. Все золото при Глебе Андреевиче, зашито в пояс брюк. Он знает, что ему делать. Он убежит сегодня же. Вон сколько в углу веревок. Как раньше он не догадался? Все так просто. Через колокольню — и вниз. И осторожно спустить ящик. Так и будет! Он уйдет сегодня же. Глеб Андреевич напряженно вглядывался в бурлящую толпу, заполнившую площадь, разыскивая глазами старосту. Какие-то рабочие и пионеры возились с церковными засовами. Красноармейцы с трудом отгоняли от паперти кликуш. Глухонемой юродивый, не замеченный ими, притаился в нише. Старосты не было. «А может, его, подлеца, следователь на месте арестовал? — гадал Глеб Андреевич. — Вот и не успел он поп я с Фомой предупредить, что я в церкви заперт. Попался, болван? Неужели выдаст? Вряд ли! Скажет, как договорились: „Кругляков уехал в Омск“. И все поверят в это, идиоты! Али-Индус подумает, что я поехал поимку организовывать. Дудки! Теперь не нужны поимки! Ни городские, ни междугородные! И в Омск ехать незачем! С таким-то капиталом я махну в Нью-Йорк, в Париж…» На площади стало тихо. Раздался лязг замков и скрип тяжелых дверей. «Идите, идите! — злорадствовал Глеб Андреевич. — Будут для вас сюрпризы! Мощи так изготовлены, что ни один врач подделки не обнаружит. Ни один археолог! Не то что раньше, когда в раке полторы косточки гнилых лежало да ваты пуд». Неделю назад принялся Глеб Андреевич за эту работу. Под миртой святого оказался маленький, почти детский череп. Под дорогим облачением — простой ветхий подрясник. В одном из старых валенков — человеческая кость, другой вообще пустой. Под подрясником вместо ребер — ржавая проволока. Внутри — труха всякая, моль дохлая. А на самом дне гробницы — костяная брошка с надписью «Наташа». Вот вам и мощи! Глеб Андреевич снова посмотрел вниз. Юродивый исчез. Глядя на слепца в синих очках с собакой-поводырем, которых не пропускали в церковь, Глеб Андреевич подумал: «В храм с животными не пускают. Это грех. Всем грех. А мне, Глебу Андреевичу Кругликову, не грех. Меня батюшка пропустил. Да с кем? С удавом! А ведь змей — это дьявол. Так и на стенке нарисовано. Укутанная с головы до ног длинными волосами Ева протягивает Адаму румяное яблоко, а коварный змей подглядывает из-за дерева. Лобастый бог гневно смотрит на змея. Из-за него бог Адама и Еву выгнал из рая. Выходит, пустил поп черта в алтарь. Как же так, батюшка? Ай-яй-яй! Как не стыдно?» У дверей храма показалась баба в клетчатом полушалке, откусывающая на ходу от куска хлеба. Глеб Андреевич почувствовал тошноту: «Ситненького бы кусочек! Не знаю, что бы отдал за него. Удава бы отдал!» За эти дни было уничтожено всё. Просфоры, масло из лампад. Он окунал в лампады кусочки просфоры и запивал кагором, изображающим Христову кровь в таинстве причастия. Шатаясь от голода, бродил Глеб Андреевич по церкви и дожевывал масляные фитили… — Хамы! Мужичье вшивое… — шептал Глеб Андреевич, глядя на входящих в церковь. Его так и подмывало ворваться на колокольню и ударить в колокол. Бить в колокола. Трезвонить на весь мир, трезвонить и кричать: «Я ненавижу вас, люди!» Глеб Андреевич почувствовал слабость, отошел от окна и выпил немного воды из ведерка. Вчера был дождь. Ведерко не удалось отмыть как следует, и вода отдавала ржавчиной и масляной краской, той самой, которой он гримировал мощи Симеона. Но и это счастье. Голод — ничто по сравнению с жаждой. Он за два дня выпил всю святую воду. Потом мучился. Он умер бы, если бы не вчерашний дождь… — Ч-ч-ч-ё-р-р-т! Ч-ч-ч-ё-р-р-т! — раздалось из-за спины. Глеб Андреевич поперхнулся и чуть не выронил ведерко. На решетке окна сидел Фрушка. — Зачем ты снова прилетел, дрянь? — спросил Глеб Андреевич с отчаянием. — Снова мучить? Сводить с ума? Ежедневно, по нескольку раз, являлся на башню Фрушка. Он болтал без умолку и чувствовал себя как дома. Напрасно гонялся за ним голодный Глеб Андреевич. Грач ловко увертывался и бесконечно чертыхался. Казалось, ему нравится дразнить этого злого бородача. — П-р-р-и-вет! — сказал Фрушка, наклонив голову. «Ну и наглая тварь, — думал Глеб Андреевич. — Вор нахальный! Сначала пуговицу от сюртука оторвал и унес, потом жетончик от скелета… А ведь у грача, наверное, белое мясо, как у курицы…» На этот раз Фрушка решил украсть костяную брошку. Он подлетел к ней, но Глеб Андреевич опередил грача, отогнал его и пришпилил брошку к своей тельняшке. — Что, дрянь? Спер? На! Вот тебе! — Глеб Андреевич показал кукиш. — Гут мор-р-р-ген! — миролюбиво ответил Фрушка, с завистью глядя на брошку. Глеб Андреевич запустил в птицу треуголкой, но промахнулся. Фрушка перелетел с окна на плечо обезглавленного Наполеона. — Вор-р-р! — неожиданно выпалил Фрушка. — Сам ты вор! — озверел Глеб Андреевич и запустил в грача черепом святого угодника. Череп ударился о стенку и раскололся. Фрушка внезапно ринулся к Глебу Андреевичу, ухватился клювом за брошку и потянул к себе. Брошка крепко держалась на вязаной ткани тельняшки. Глеб Андреевич изловчился и ухватил грача за крыло. Тот вырвался, теряя перья, и, рассвирепев, бесстрашно бросился на обидчика. Взъерошенный, разъяренный Фрушка клевал Глеба Андреевича в лицо, вывертывался из-под его рук и нападал снова. — Кыш! Кыш! — Глеб Андреевич задыхался. Лицо от крови стало липким. Отчаянно каркая, Фрушка продолжал атаку. Улучив момент, Глеб Андреевич поймал птицу и навалился на неё всем телом. — Попалась… — прохрипел он. Жадно сделав несколько больших глотков из ведерка, Глеб Андреевич плеснул в лицо остатками воды и, вытершись рукавом тельняшки, спустился в нижнюю комнату. Удав шипел и беспокойно ворочался. «Проголодался. Если внизу услышат, все пропало…» Глеб Андреевич встал на ящик и осторожно выглянул в окно. Перед отцом Никодимом, облаченным в красную рясу, стоял Коля Плодухин и громко, на всю церковь, читал по бумажке, которую держал в руках:
— «Сей мандат выдан по постановлению Пореченского уездного исполкома Совета рабочих и крестьянских депутатов комиссии в составе представителей уездного комитета ВКП (б) и советских учреждений, а также выборных от тт. красноармейцев, рабочих, комсомольцев, пионеров, а также и духовенства, которым поручается осмотр, освидетельствование и открытие так называемых мощей, являющихся орудием для затемнения сознания трудящихся, так как нельзя и недопустимо держать людей в темноте, когда великая революция уже десять лет освещает все темные дела поработителей народного ума, и потому необходимо сорвать маску с волков в овечьей шкуре…»Глеб Андреевич нервничал: «Скорей бы приказали открыть гробницу! Пусть все глядят на мою работу!» — А теперь, товарищи, можем приступить к осмотру, — закончил Плодухин. Толпа дрогнула. Выборные боязливо подошли к раке. Когда крышку сняли, перед глазами верующих предстал Симеон Столпник, бледный и величественный, с длинной редкой бородой. На лбу его сверкала золотая священная митра. Борода покоилась на шитом облачении. Высохшие руки лежали скрещенными на груди. Верующие охнули, как один человек, прихлынули к гробнице. Высоким голосом завопила кликуша, за ней вторая. Красноармейцы в охране застыли от удивления. В толпе начали зажигать свечи. Их розовое полыхание побежало по стенам, отразилось в золоте икон, задрожало на строгих лицах красноармейцев. Глеб Андреевич торжествовал: «Ну что? Взяли? Гляди, оратор, как люди целовать мощи кинулись! А как запели! Ты слушай, как поют!» О высокий сводчатый потолок ударялось громкое и торжественное: — Уб-ла-жа-ем те, пре-по-до-бе от-че Си-ме-о-не, и чте-е-е-ем свя-ту-ю-у па-мя-ть тво-ю-у-у… Борьку оттолкнули от ребят, какая-то старушонка сунула ему в руку горящую свечу, он чуть не опалил себе ресницы, и из груди его невольно вырывалось славословие святому Столпнику. Глеб Андреевич любовался возбужденной толпой: «То ли ещё будет! Сейчас Фома выйдет работать!» И про это Глеб Андреевич знал. Вместе с попом и старостой программу составляли. Полноценную цирковую программу с аттракционом! «Ну где же ты, Фома? — начал волноваться Глеб Андреевич, ища глазами юродивого. — Пора уже! На выход опаздываешь! Третий звонок был!» И вдруг на всю церковь раздалось дикое, нечеловеческое мычание. Царапая себя ногтями в кровь, глухонемой ринулся к гробнице. «Молодец, Фома! — чуть не вырвалось у Глеба Андреевича. — Хорошо, подлец, работаешь! Мычи, юродивый! Громче, ещё громче! По-волчьи вой! Чтобы у всех волосы со страху дыбом встали! Кусай себя! Молодец! Так их!» Юродивый заколотился в истерике. На него спокойно, чуть насмешливо смотрел Коля Плодухин. «А теперь целуй мощи, Фома! Исцеляйся! Ведь ты много денег получишь за этот трюк! Хватит на всю жизнь! Исцеляйся, Фома!» Юродивый неожиданно поднялся с полу, приложился к мощам и перестал дергаться. Глазами, полными слез, он медленно оглядел застывшую толпу и, остановив взор на иконе Спасителя, произнес еле слышно, удивленно прислушиваясь к звучанию собственного голоса: — Господи… Проведя рукой по голой грязной груди, он нащупал крест, порывисто поцеловал его, упал перед мощами на колени, размашисто перекрестился и снова медленно повернулся к темной иконе. — Верую… — произнес юродивый чуть громче. Борьку начала колотить дрожь. Народ стоял молча, боясь пошевельнуться. На юродивого по-прежнему пристально и внимательно, чуть усмехаясь одними глазами, смотрел вожатый. — Чудо! — громко крикнул глухонемой. — Чудо! — как эхо, отозвалась толпа. — Чудо! — звонко закричал Борька. — Исцелихося! — завопил глухонемой. — Всемогущ бог! — Всемогущ бог! — отозвалось под высоким куполом. «Великий артист Фома! Великий! — продолжал восторгаться Глеб Андреевич. — Поп со старостой не дураки! Разведчики! Знали, кого в клуб на вечер послать. Накрылись бы они со Столпником, если бы глухонемой не предупредил!» Снова громко и дружно запели верующие. — Остановитесь! — раздалось иа всю церковь. Стало тихо. К гробнице пробивался Леша Косилов. — В кого веруете? Это же чучело! Из нашего школьного скелета сделано! Я сам скелет чинил. У него адамово ребро сломано. Покажите ребро! Толпа возмутилась: — Какое ребро? Богохульники! Вон из храма! Здесь было чудо! — Тихо! — крикнул Коля Плодухин. — Никакого чуда не было! Вот я стою перед вами, говорю. Если не чучело это, то судите меня своим судом. Я никуда не убегу. Не то что ваш юродивый. Где он, исцеленный ваш? Где? Глухонемой действительно исчез. Многие смутились. — Сбежал он! Испугался. А мы не боимся ничего. Толпа дрогнула, зашумела. — Согласны! — раздалось несколько голосов. Красноармейцы начали отодвигать верующих от раки. Валя Кадулин помог отцу установить на треноге фотоаппарат. Лешка раздвинул одежды, вытащил ребро и торжественно объявил: — Точно! Наше ребро! Вот именно здесь, с внутренней стороны, кусочка должно не хватать. Маленького кусочка, с ползуба величиной. Помните, ребята? Наш скелет. Школьный. — Борода! Борода ему от голова оторви! Наш Наполеон получится! Понятно, да? — крикнул Сандро. С ужасом следил Глеб Андреевич, как ребро пошло по рукам. Очередь дошла до белого, как мел, трясущегося Борьки. Он долго, словно не веря своим глазам, осматривал ребро, отшвырнул его и горько зарыдал. Удав заколотился в ящике так сильно, что все подняли головы и увидели Глеба Андреевича. — А вот и сам мастер! — удивленно воскликнул Коля. Глеб Андреевич настолько растерялся, что не шевельнулся, не отпрянул, а только прилип к ящику, из которого все громче и громче раздавались оглушительные резкие удары и бешеный шип… Глеб Андреевич только нелепо взмахнул правой рукой и закрыл ею лицо. Удав с силой ударил о стенку. Стенка затрещала. Но Глеб Андреевич не заметил этого. Он продолжал стоять у зарешеченного окна, словно заколдованный. «Что я делаю? Они сейчас взломают дверь и ворвутся! Надо бежать. Немедленно. Через кладбище путь свободен». И тут какой-то странный шорох почудился Глебу Андреевичу. Он обернулся. Внизу у ящика на желтой в черных трещинах плите лежал большой камень. Глянцевый и скользкий. Весь в пятнах, в коричневых пятнах. Камень зашевелился… Высоко вверх поднялась плоская, словно игрушечная голова змеи. На Глеба Андреевича уставились широко расставленные холодные глаза. Удав раскрыл пасть и, громко зашипев, молнией метнулся на Глеба Андреевича. «Схватиться рукой! Не то упаду…» — подумал Глеб Андреевич и что есть силы вцепился руками в прутья решетки. — Что это с ним? — спросил у дяди Доната Сандро. — Спасите!.. — нечеловеческим голосом закричал Глеб Андреевич. В церкви ничего не могли понять до тех пор, пока в окне рядом с Глебом Андреевичем не появилась голова удава. Руки Глеба Андреевича, вцепившиеся в решетку, начали медленно разжиматься. Люди с криком бросились к лестнице и сорвали с петель железную дверь. Едва разыскав вход в комнату, в ужасе остановились. Красноармейцы вскинули винтовки. На полу, в объятиях удава, лежало искалеченное, с вытянутыми руками тело Глеба Андреевича. — Всё… — шепнул дядя Донат. Удав поднял голову и посмотрел на людей. Красноармейцы щелкнули затворами. Удав зашипел, освободил от объятий бездыханную жертву и медленно пополз в ящик. Сандро стоял не двигаясь, следя немигающими глазами за удавом, за которого отдал жизнь самый близкий на свете и дорогой ему человек. — А этот, наверное, напоследок с ума сошел! — шепнул Влас. — Разве нормальный человек прицепит к тельняшке такую брошку?
Последние комментарии
56 минут 57 секунд назад
9 часов 1 минута назад
9 часов 21 минут назад
9 часов 46 минут назад
9 часов 50 минут назад
19 часов 21 минут назад