Жизнь и смерть Бобби Z [Дон Уинслоу] (fb2) читать онлайн

Дон Уинслоу Жизнь и смерть Бобби Z

Джимми Вайнсу, агенту, который делает все, что обещает

Спасибо Дэйву Шниппу за то, что поделился сведениями о мире серфинга Южной Калифорнии

1

Вот как получилось, что Тим Кирни стал легендарным Бобби Зетом.

Тим Кирни стал Бобби Зетом, когда взял автомобильный номер, наточил его до остроты бритвы и перерезал глотку здоровенному байкеру – «ангелу ада» по кличке Вонючка, и Вонючка тут же помер, отчего агент ДЕА, Федерального агентства США по борьбе с наркотиками, некто Тэд Гружа, пришел в восторг.

– Теперь он будет куда податливее, – заметил Гружа, когда услышал эту новость, – он, понятное дело, имел в виду Кирни, потому что от Вонючки к этому моменту податливости уже не требовалось.

Гружа был прав. Мало того, что Тиму Кирни светит срок за мокрое дело, то есть он теперь неудачник из неудачников, так ведь к тому же, раз он убил «ангела ада», в любой тюрьме Калифорнии он автоматически станет покойником, а стало быть, «жизнь без возможности условно-досрочного освобождения» на самом-то деле будет означать «жизнь без возможности жить», как только Тим опять вольется в ряды обычного тюремного населения.

И ведь не то чтобы Тим хотел убить Вонючку. Не хотел. Просто Вонючка подгреб к нему в тюряге и велел вступить в тюремное Арианское братство или… Ну а Тим сказал «или», вот тогда-то он и понял, что ему не помешает отточить номерной знак до хирургической остроты.

В Калифорнийском управлении исполнения наказаний были не очень-то рады, хотя некоторые его сотрудники признавались, что испытывают смешанные чувства по поводу безвременной кончины Вонючки. Больше всего их бесило, что Тим воспользовался для совершения преднамеренного убийства на территории исправительного учреждения Сан-Квентин «плодом» честного труда по изготовлению автомобильных номеров, то есть тем, что должно было стать инструментом его реабилитации.

– Это было не убийство, – сказал Тим общественному адвокату, которого ему назначил суд. – Это была самооборона.

– Ты подошел к нему, вытащил из-под свитера заточенный автомобильный номер и перерезал ему горло, – напомнил адвокат. – И ты это спланировал заранее.

– Тщательно, – согласился Тим.

Вонючка на десять дюймов его выше и на полтораста фунтов тяжелее. Раньше был, во всяком случае. Когда он лежал мертвый на каталке, то казался значительно короче Тима. И куда медлительней.

– Следовательно, это убийство, – заключил адвокат.

– Самооборона, – настаивал Тим.

Он не ожидал, что молодой законник или вся судебная система поймут тонкое различие между упреждающим ударом и умышленным убийством. Вонючка предоставил Тиму выбор: вступай в Арианское братство – или умри. Тим не хотел ни того, ни другого, поэтому у него оставался единственный выход – превентивные действия.

– Израиль так все время делает, – заявил Тим адвокату.

– Это страна, – пояснил адвокат. – А ты – профессиональный преступник.

Впрочем, профессиональная карьера Тима сложилась не то чтобы блестяще: три юношеские кражи со взломом, краткая отсидка под надзором Калифорнийского управления по преступлениям среди несовершеннолетних, затем по предложению суда – служба в морской пехоте, окончившаяся бесславным увольнением, очередная кража, после которой он попал в одну из тюрем Чайно, и далее – обвинение в следующем дельце, которое тогдашний общественный защитник Тима называл «просто прелесть что такое».

– Прелесть что такое, – сказал тот, прежний адвокат Тима. – Погодите, дайте мне убедиться, что я все верно понял, потому что я хочу сначала правильно все понять, а потом уж ближайшие три года наслаждаться подробностями. Значит, твой приятель подбирает тебя в Чайно и по дороге домой ты грабишь заправку «Гэс-энд-граб».

Мой приятель, подумал Тим. Этот придурок Уэйн ла Перрье.

– Это он ограбил «Гэс-энд-граб», – заявил Тим. – Сказал, чтоб я подождал в машине, пока он сходит за сигаретами.

– Он говорит, что у тебя был пистолет.

– Это у него был пистолет.

– Да, но он первым стал сотрудничать со следствием, – заметил адвокат, – так что удобнее считать, что пистолет был у тебя.

Судебный процесс был – сплошное веселье. Животики надорвешь. Особенно когда давал показания ночной продавец-пакистанец.

– И что сказал вам обвиняемый, когда вытащил пистолет? – спросил прокурор.

– В точности?

– В точности.

– Прямо пересказать его слова?

– Будьте любезны.

– Он сказал: «Не двигаться, это охренение».

Присяжные засмеялись, судья засмеялся, даже Тиму пришлось признать, что это довольно забавно. Это было так офигительно забавно, что в итоге Тим сел мотать свои «от восьми до двенадцати» в Сан-Квентине, в непосредственной близости от Вонючки. А потом подоспело обвинение в убийстве.

– А может, вам удастся добиться для меня смягчения приговора? – спросил Тим своего нынешнего общественного защитника. – Может, убийство третьей степени? Я ведь не хотел до смерти…

– Тим, я могу попросить, чтобы тебе скостили обвинение до «мочился в телефонной кабине», но тебя все равно ждет жизнь без права на условно-досрочное, – ответил адвокат. – Ты неудачник из неудачников. Твое призвание – грандиознейшим образом все проваливать.

«Вот и осуществились амбиции всей моей жизни, – подумал Тим. – А мне всего-то двадцать семь.»

Тут-то и появляется Тэд Гружа.

В один прекрасный день, когда Тим смотрит у себя в одиночке книжку комиксов про Росомаху, охранники вдруг вытаскивают его из камеры, сажают в черный фургон с затемненными стеклами, везут в какой-то подземный гараж, а оттуда доставляют на лифте в комнату без окон и приковывают наручниками к дешевенькому пластмассовому стулу.

К голубому стулу.

Тим сидит там с полчаса, а потом входит коренастый мускулистый человек с головой, по форме напоминающей пулю, а за ним – высокий тощий латинос с нездоровой, усеянной мелкими прыщами кожей.

Поначалу Тим решил, что коренастый лыс, но оказалось, что голова у него обрита. Холодные голубые глаза, дешевенький синий костюм и самодовольная ухмылка. Он оглядел Тима, точно Тим – куча мусора, и потом сказал латиносу:

– По-моему, это тот самый и есть.

– Усматривается несомненное сходство, – согласился бобоед.^[1]

После чего коренастый усаживается рядом с Тимом, улыбается, сжимает кулак и мощно жахает Тима по уху. Боль просто нереальная, но Тиму удается не опрокинуться и удержать задницу на стуле. Это всего лишь маленькая победа, но он-то знает, что маленькие победы – это, пожалуй, самое большее, чего он может добиться.

– Ты – раздолбай по призванию, – говорит Тэд Гружа, когда Тим выпрямляется.

– Спасибо.

– А кроме того, ты станешь дохлым раздолбаем, как только вернешься обратно за решетку, – продолжает Гружа. – Он ведь дохлый раздолбай, правда, Хорхе?

– Он – дохлый раздолбай, – ухмыляясь, отвечает Хорхе Эскобар.

– Я дохлый раздолбай, – улыбается и Тим.

– Итак, мы сошлись на том, что ты – дохлый раздолбай. Теперь вопрос: что нам с этим делать, если мы вообще станем что-нибудь делать? – опять вступает Гружа.

– Я ни на кого стучать не буду, – ворчит Тим. – Разве что на ла Перрье, а тогда просто покажите мне, где подписать.

– Ты убил одного парня, Кирни, – напоминает Гружа.

Тим пожимает плечами. Во время войны в Заливе он убил много парней, и, похоже, никто об этом особо не переживал.

– Мы не хотим, чтобы ты на кого-то стучал, – возражает Гружа. – Мы хотим, чтобы ты кое-кем стал.

– Мать моя тоже этого хочет, – откликается Тим.

На сей раз Гружа бьет Тима левой рукой.

Чтобы показать, что он универсал, думает Тим.

– Совсем ненадолго, – поясняет Эскобар. – А потом иди на все четыре стороны.

– А потом живи как хочешь, – подтверждает Гружа.

Тим не понимает, о чем они, черт побери, толкуют, но «живи как хочешь» – это заманчиво.

– О чем вы, ребята? – интересуется он.

Гружа бросает на стол тонкую папку из плотной бумаги.

Раскрыв ее, Тим видит фотографию загорелого симпатяги с узким лицом и длинными темными волосами, небрежно завязанными сзади в хвостик.

– Малость смахивает на меня, – проявляет наблюдательность Тим.

– Точно, – соглашается Гружа.

Гружа явно пытается его облапошить, но Тиму плевать. Если ты неудачник из неудачников, люди просто вынуждены тебя то и дело облапошивать, таков уж порядок вещей.

– А теперь попытайся сосредоточиться, болван, – говорит ему Гружа. – Ты должен сделать вот что: прикинешься одним человеком, а потом можешь катиться куда хочешь. Весь мир считает, что «ангелы» шлепнули тебя в тюрьме. Так что, если ты получишь «новую личность», план сработает.

– Каким «одним человеком»? – спрашивает Тим.

Тиму кажется, что в глазах у Гружи вспыхивает искра – как у бывалого зэка, когда он видит в тюрьме новичка.

– Бобби Зетом, – отвечает Гружа.

– Кто это – Бобби Зет? – спрашивает Тим.

2

– Ты никогда не слышал о Бобби Зете? – У Эскобара отвисает челюсть – он не верит своим ушам.

– Да ты просто осел, раз никогда не слышал про Бобби Зета, – добавляет Гружа.

Эскобар с гордостью произносит:

– Бобби Зет – это легенда.

И они рассказывают ему легенду о Бобби Зете.

Роберт Джеймс Закариас вырос в Лагуна-Бич, и, как большинство ребят в Лагуна-Бич, он был очень крутым. У него был скейтборд, потом бугиборд, беллиборд, лонгборд – все разновидности досок для серфинга, и к тому времени, когда он стал зеленым второкурсником в колледже с весьма оригинальным названием «Лагуна-колледж», он был уже квалифицированным серфингистом и еще более квалифицированным наркоторговцем.

Бобби Зет умел читать воду, словно на ней было написано, где волны пойдут сериями по три-четыре, он знал, когда ловить пик, когда волна ломается справа или слева, когда бывает острый гребень, откат или «труба». Именно его интуиция, позволявшая предугадывать, как пойдет волна, сделала его многообещающим молодым серфингистом, известным по всей округе, а также преуспевающим предпринимателем.

Бобби Зет еще не мог по возрасту получить водительские права, а уже стал легендой. Начало ей положил рассказ о том, как Зет добрался автостопом до места первой крупной закупки марихуаны и, главное, как он добирался автостопом обратно: стоял себе на Тихоокеанском шоссе, подняв большой палец, а у ног – две найковские спортивные сумки, набитые волшебной травой.

– Бобби Зет – это сила, – так говорит про него Полный Улет, достопримечательность общественных пляжей Лагуны, современный Гомер, слагающий песнь об одиссее Бобби. Полный Улет – потому что однажды он принял шесть доз «кислоты» и обратно из этого путешествия так и не вернулся. Он вечно бродит по улицам Лагуны и достает туристов бессвязными монологами о героических деяниях Бобби Зета.

– Тощие русские девчонки могут хоть на скейтах раскатывать по Бобби – ему хоть бы хны. Вот какой он крутой, – заявляет Полный Улет. – Бобби Зет – как Антарктида, разве что пингвины на него не гадят. Первозданно-чистый. Безмятежный. Ничто никогда не тревожит Бобби Зета.

Далее легенда повествует о том, как Бобби Зет превратил выручку от продажи тех двух найковских сумок в четыре такие сумки, потом – в шестнадцать, потом – в тридцать две. К тому времени один его взрослый подручный на деньги Бобби купил классический «мустанг» шестьдесят шестого года и везде его возил.

Другие парни терзались вопросом, в какой колледж пойти, а Бобби Зет размышлял: на хрен колледж, если он уже зарабатывает больше, чем любой менеджер на третьем году? Он едва успел выйти на старт, когда в начале двухтысячного года Вашингтон объявил войну против наркотиков, что для Зета было в плюс, потому что благодаря войне не только держались высокие цены, но и попали за решетку все полупрофессионалы, любители, которые иначе были бы ему конкурентами.

В совсем еще юном возрасте, даже до того как Зет забил на свой выпускной, он смекнул: к дьяволу розничные продажи. Зачем выстаивать часы, прислонившись к машине, и самому распространять это добро? Оптовая торговля, вот что нужно: поставляй поставщику, который поставляет поставщику. Выйди на такой уровень, стань невидимкой, который управляет регулярными потоками товара и денег и никогда сам не суется на рынок. Купи-продай, купи-продай. Бобби Зет – гениальный организатор, он быстро это себе уяснил.

Бобби Зет это себе уяснил.

– В отличие от тебя, тупица, – говорит Гружа Тиму. – Ты знаешь, как Бобби Зет провел выпускной вечер? Он нанял номер люкс – люкс! – в «Риц-Карлтоне», что в Лагуна-Нигуэль, и весь уик-энд развлекался там со своими дружками.

Тим вспомнил, как он провел выпускной. Хотя школу-то он так и не окончил. Пока большинство одноклассников парились на церемонии, Тим, его приятель и две девчонки, не слишком отягощенные нравственными принципами, торчали в спортивном «чарджере» рядом с центром переработки вторсырья в Таусенд-Палмс, затарившись несколькими полудюжинами пива и дрянной травой. Он даже ни с кем не перепихнулся: девчонку вывернуло ему на колени и она отрубилась.

– Потому что ты с самого рождения – осел, – добавил Гружа.

Ну что тут скажешь, подумал Тим. Это ж правда.

Тим вырос – или так и не сумел вырасти – в вонючей дыре под названием Дезерт-Хот-Спрингс, штат Калифорния. По другую сторону Десятого шоссе – курортный город Палм-Спрингс, где живут всякие богачи. А те, кто живет в Дезерт-Хот-Спрингс, чистят сортиры в Палм-Спрингс, моют посуду, подносят сумки с клюшками для гольфа, и в основном они мексиканцы, кроме нескольких конченых белых пьяниц вроде Тима Кирни-старшего, который во время своих редких визитов домой порол Тима ремнем, при этом тыкал пальцем в сторону огней Палм-Спрингс и орал: «Гляди! Вот где бабки-то!»

Тиму казалось, что он правильно понял намек, и уже в четырнадцать он залезал в эти дома в Палм-Спрингс, где бабки-то, и тащил оттуда телевизоры, видеомагнитофоны, фотоаппараты, наличность и ювелирные украшения, не ведая при этом о подключенной сигнализации.

После первой кражи со взломом судья спросил у Тима, нет ли у него проблем со спиртным, и Тим, который был не дурачком, а просто урожденным вселенским неудачником, сразу расчухал лазейку, выдавил несколько крокодиловых слез и сказал: он, мол, боится, что он – алкоголик. Так Тим получил только условный срок, взбучку от своего старика и предписание суда посетить несколько собраний общества анонимных алкоголиков – вместо того чтобы просто получить взбучку от старика и предупреждение.

Тим ходил на эти собрания, и, понятное дело, судья тоже был там, улыбался Тиму так, точно Тим – какой-нибудь, на хрен, его сын или еще кто-то в этом роде. Вот почему судья малость рассердился, когда Тим предстал перед ним после второй кражи со взломом, в ходе которой он унес не только традиционные телевизоры, видеомагнитофоны, фотоаппараты, наличность и ювелирные украшения, но и почти все содержимое обширного домашнего бара жертвы.

Но судья подавил в себе личную обиду на предательство и отправил Тима в ближайший центр реабилитации алкоголиков. Тим провел месяц на сеансах групповой терапии, где его учили падать назад в руки другого человека и таким образом учиться доверять ближнему и рассуждали о хороших и плохих чертах его характера, а также обучали всякому «полезному для жизни».

Сотрудница центра, социальный работник, спрашивала Тима, не кажется ли ему, что у него «низкая самооценка», и Тим горячо поддерживал это предположение.

– А почему вы считаете, что у вас низкая самооценка? – ласково спросила она.

Тим ответил:

– Потому что я продолжаю вламываться в чужие дома…

– Согласна.

– …и меня продолжают ловить.

Так что этой социальной работнице пришлось еще поработать с Тимом.

Тим уже почти прошел программу, когда слегка оступился, взломал кассу с расходными средствами центра, пошел и купил себе классную выпивку, после чего та же сотрудница центра задала Тиму риторический вопрос:

– Вы знаете, в чем на самом деле ваша проблема?

Тим ответил, что не знает.

– В контроле над импульсами, – заявила она. – У вас этого контроля нет.

На сей раз судья по-настоящему на него взъелся, пробормотал сквозь стиснутые зубы что-то насчет «непреодолимой склонности» и отправил Тима в Чайно.

Где Тим отсидел свой срок и научился многим полезным для жизни вещам. Он примерно месяц как вышел, и тут сияющие огни Палм-Спрингс снова ему подмигнули. На сей раз он искал ювелирные украшения и почти что выбрался из дома с товаром, когда споткнулся о садовый разбрызгиватель, растянул лодыжку и был схвачен представителями охранной компании «Вест-тех секьюрити».

– Только ты, – проворчал отец, – мог завалить дело из-за воды на траве посреди вшивой пустыни…

Отец уже взялся за ремень, но Тим, как было сказано, научился в Чайно многим полезным вещам, так что через пару секунд его старик падал навзничь, и сзади не было никого, кто подстраховал бы его, чтобы он не грохнулся на пол.

В общем, Тим уже приготовился вернуться в Чайно, однако на этот раз ему попался другой судья.

– Расскажи-ка мне свою историю, – попросил он Тима.

– Проблема в том, – заявил Тим, – что я слабо контролирую свои импульсы.

Судья не согласился:

– Твоя проблема – кражи со взломом.

– Украсть – не проблема, – возразил Тим. – Проблема в том, чтобы удрать.

Судья решил: Тим – парень настолько смышленый, что, пожалуй, его и не стоит отправлять в Чайно изучать новый материал, имеет смысл сделать его одним из наших гордых вояк.

– Да не получится у тебя ничего, – пророчил его старик. – Ты же размазня.

Тиму тоже так казалось. У него никогда не получалось успешно закончить дело: школу бросил, в центре реабилитации курс до конца не прошел, ограбления не удавались, и он чуял, что с морской пехотой получится то же самое.

Но вышло по-другому.

Тиму понравилось у морпехов. Ему даже понравились первые тренировки.

– Здесь классно, – говорил он своим товарищам по казарме, не разделявшим его восторга. – Делаешь свое дело – и все тобой довольны. В душу никто не лезет. Не как в обычной жизни.

К тому же благодаря службе он сумел вырваться из Дезерт-Хот-Спрингс. Из этого вонючего городишки и долбаной пустыни. Здесь, в лагере Пендлтон, проснувшись, Тим каждое утро видел океан, и это было очень здорово: он чувствовал себя одним из крутых калифорнийцев, живущих на берегу океана.

Так что Тим выдержал. Выдержал весь срок, который был обозначен в контракте, и даже прошел на следующий уровень. Сдал экзамены и получил аттестат, капральские нашивки и направление в Военную школу пустыни в местечке Твентинайн-Палмс, в полусотне миль от его нежно любимого родного города Дезерт-Хот-Спрингс.

Ну конечно, подумал Тим. Опять в эту долбаную пустыню. Он уже подумывал, не пропасть ли без вести, но потом решил: какого хрена, это всего лишь очередное задание, а в следующий раз, может, пошлют на Гавайи.

Но тут Саддам Хусейн вторгся в Кувейт, чтобы нагадить лично Тиму, и Тима отправили в Саудовскую Аравию, которая оказалась приличных размеров пустыней.

– Не верится, что ты служил в морпехах, – прерывает его воспоминания Гружа.

– Semper fido.^[2] – отвечает Тим.

Понятное дело, Гружа знает, и Тим знает, что тот знает – черт побери, ведь дело Тима у Гружи перед носом! – все про карьеру Тима в морской пехоте.

Есть только одна штука насчет Тима, которую Гружа не может взять в толк, потому что она не укладывается в общую картину: вот он сидит перед тобой – типичный раззява, рожденный проигрывать, тупица, который не в состоянии провернуть простейшую кражу со взломом, и при всем при том его наградили в Заливе крестом ВМС – вторым по значению орденом, присуждаемым в американских военно-морских силах.

В битве при Хафджи, перед крупным наступлением американцев, иракская бронетанковая дивизия ночью просочилась через саудовскую границу, и разведывательный отряд Кирни оказался единственным боевым соединением США на ее пути. Отряд прозябал там в полном одиночестве и был сметен с лица земли.

Капрал Тим Кирни выволок четырех раненых морпехов из-под обстрела иракских танков. По слухам, он метался по ночной пустыне, точно Джон Уэйн, король вестерна, – стрелял, бросал гранаты и вытаскивал своих товарищей в безопасное место.

А потом он начал контратаку.

Против танков.

Спасательная команда из одного человека, как выразился выживший свидетель.

Конечно, Тим не победил, но подбил пару танков, и его отряд уцелел и дождался утреннего подхода моторизованных войск.

Кирни получил крест ВМС, а затем – типичная для Тима история – его с позором выгнали.

За то, что он избил саудовского полковника.

Вот черт, думает Гружа, да они должны были навесить ему еще одну медаль!

– Как, тебя вышвырнули? Вот те на! – недоумевает Гружа. – Я ведь сам был когда-то морпехом.

– А что тогда случилось?

– Что случилось?! – переспрашивает Гружа. – Долбаный Вьетнам, вот что случилось. Мне расхреначили ногу. Это была настоящая война, а не эта твоя сопливая видеоигра для Си-эн-эн.

Тим разводит руками:

– Ну, я же сопляк.

Хорхе ухмыляется:

– Сопляк.

Гружа, наклонившись, приближает лицо вплотную к лицу Тима. Изо рта у него пахнет итальянскими сосисками.

– Но ты – мой сопляк, Сопляк, – шепчет Гружа. – Разве не так?

– Посмотрим.

– Посмотрим на что?

– На то, что вы хотите, чтобы я делал.

– Да я же тебе сказал, – повышает голос Гружа. – Я хочу, чтобы ты стал Бобби Зетом.

– Но зачем? – спрашивает Тим.

– Ты, скорее всего, не знаешь и кто такой дон Уэртеро, – предполагает Гружа.

Тим пожимает плечами.

Эскобар фыркает.

– Дон Уэртеро – самый мощный наркобарон на севере Мексики, – объясняет Гружа.

– О, – без энтузиазма произносит Тим.

– И он там у себя держит одного моего приятеля, – добавляет Гружа. – Чертовски хорошего агента по имени Артур Морено.

– Carnal, – говорит Хорхе. – По-испански – «родная кровь».

– Я хочу вернуть Арта, – продолжает Гружа.

– О…

– А Уэртеро хочет обменять его на…

– Бобби Зета, – заканчивает Тим.

– Они с Бобби вместе проворачивали крупные дела, и Уэртеро хочет, чтобы он был рядом с ним и зарабатывал ему деньги, – поясняет Гружа.

– А он у вас?

– Мы его взяли.

Взяли его в Таиланде, а взамен вернули партию героина ее владельцу. Тайцы просто возненавидели Зета.

– По рукам? – обращается к Тиму Гружа.

– А я-то вам зачем? – удивляется Тим.

– Он накрылся, – сообщает Гружа нехотя.

– Кто накрылся?

– Бобби Зет.

Лицо Эскобара искажается, точно он чуть ли не печалится по этому поводу.

– Сердечный приступ, – объясняет Гружа. – Брык – и с копыт, на хрен. Мордой на пол в ванной.

– Такой молодой! – восклицает Эскобар.

– Дон Уэртеро не поймет, в чем тут юмор. Он нам отдаст покойника за покойника, – говорит Гружа.

– Вот когда в дело вступаешь ты, – замечает Эскобар.

Покойника за покойника? – задумывается Тим. И тут я вступаю? Чтобы, так сказать, исправить картину?

И спрашивает:

– А этот Уэртеро не сможет быстро сообразить, что я – не настоящий?

– Нет, – отвечает Гружа.

– Нет?

– Нет, потому что он никогда не видел Бобби Зета.

– Вы же сказали, они вместе вели дела.

– Телефоны, факсы, компьютеры, посредники, – терпеливо перечисляет Гружа, словно разговаривая с идиотом: похоже, именно им он Тима и считает. – Он никогда не видел Зета.

– И никто не видел, – уточняет Хорхе. – Еще со школы.

– Пока мы не подобрали этого вшивого ублюдка там, в джунглях, – подводит итог Гружа, – никто не мог сказать, что на самом деле видел настоящего Бобби Зета.

– Легенда, – повторяет Хорхе.

3

Эскобар продолжал вещать, пока Тим лежал на каталке – на лицо ему положили стерильную повязку – и какой-то накокаиненный лекарь вовсю усердствовал, чтобы устроить Тиму небольшой шрамик, точь-в-точь такой же, какой Зет заработал, когда стукнулся башкой о скалу, серфингуя на рифе в заливе Три-Арч.

– А у Зета не было никаких наколок, нет? – поинтересовался Тим, потому что несмотря на местную анестезию ему было больно и вообще его уже достало валяться тут с белой тряпкой на морде.

– Нет, – ответил Гружа и, спохватившись, озабоченно спросил: – У тебя-то их нет, верно?

– Нету.

Это неплохо, подумал Тим, а то Гружа ведь, поди, захотел бы их выжечь. Но он понимал, что альтернатива – встреча с «ангелами» в тюрьме, а потому – ну ладно, еще один шрам, чего тут такого?

Так что он лежит себе, Гружа следит за работой доктора, а Эскобар продолжает трепаться насчет Бобби Зета.

Зет, едва окончивший школу, уже был жутким богачом, а компания его приятелей торговала травкой на всем южнокалифорнийском рынке, в результате чего на него обратили нежелательное внимание не одни копы, а еще и конкуренты по бизнесу. То было в дни, когда мексиканские банды еще гроша ломаного не стоили, вьетнамцы только начинали раскачиваться, в округе Орандж, Калифорния, проживал чуть ли не один-единственный китаец, а итальянцы по-прежнему чесали яйца. Однако золотые денечки, похоже, кончались, хотя Зет все никак не мог этого понять, но тут двоих из его продавцов шлепнули возле Риверсайда, и Зет решил, что это très^[3] дурной знак.

Двое вполне крутых молодых людей валяются мордой вниз в сточной канаве. Ну то есть ситуация, когда на ум невольно приходит: «Не спрашивай, по ком звонит колокол», верно?

Но что делать, делать-то что? И вот Зет сидит в квартире, которую купил для него на свое имя его взрослый подельник, при своем «мустанге» шестьдесят шестого года, который он добыл тем же путем, и раскидывает мозгами. Знаете что, думает он, я же вообще не существую на бумаге.

И он смывается. Исчезает.

– Как утренняя дымка, – с благоговейным трепетом описывает это Полный Улет четырем робким немецким туристам, которых ведет по Форест-авеню в Лагуне, и объясняет им: – Видимо, Зет отступил за океан. Кто знает, куда? Одни говорят – в Китай, другие – в Японию, а некоторые даже заявляют, что видели его на пляже в Индонезии, как лорда Джима. Читали «Лорд Джим» Конрада? А может, он на яхте, которая плывет по океану, или на подводной лодке, точно капитан Немо, – как, на хрен, прямо актер какой-то, Джеймс Мейсон. Но штука в том, что он только что был тут, на берегу, а на следующий день – тю-тю, его нет, парни. Нету! Как будто он взлетел на своей доске на гребень волны… и все, до свидания, саенара, – переходит он вдруг на японский.

Но трава продолжает поступать. Зет наладил торговую систему, где используются посредники, агенты, бонусы, разделение прибыли. Зет выдает самое классное зелье на Западном побережье. Только экстра-класса. Тоннами. Ввозит на лодках, как контрабандисты в старину, и иногда теряет одну из этих лодочек, перевозчика хватают, но ДЕА никак не может подобраться к Зету.

– Мы, черт побери, пять раз думали, что его сцапали, – признается Гружа. – И всякий раз оказывалось, что это не он.

– Хватать Зета – это как ловить туман, – эхом откликается Эскобар. В виде иллюстрации его рука сжимается в кулак.

Зет разрастается, становится гигантом. Великаном. Зет захватывает все побережье, весь Запад. Если какие-нибудь пятеро яппи курят траву, поев запеченного лосося, можете не сомневаться: это товар от Зета.

– Голова у него варила, – объясняет Гружа. – Ни кокса, ни герыча, ни «быстрой», ни «кислоты». Только трава высшего качества. Опиум. Тайские палочки. Продавал только продавцам. Так что никакой прыщавый юнец, никакой фан «Грейтфул дэд» с их психоделической музыкой, никакой начинающий байкер не заложит. Если ловили кого-нибудь с травой, которую он достал у Зета, то этот кто-нибудь сразу получал условный срок и оказывался у Бетти Форд, в центре по борьбе с наркотиками, не успевал ты вернуться к себе в кабинет. У Зета своя база надежных клиентов.

– Целый Гольфстрим травы, – разводит руками Эскобар.

Зет поставлял траву повсюду – от Аляски до Коста-Рики.

– Кто знает, когда лодка стукнется о берег? – вопрошает Полный Улет, бредя рядом со своими туристами по Лагуне. – Видимо, делается это так: Зет глядит на карту, понимает, что береговая охрана не сможет обнаружить тут маленькую лодчонку, крошечную лодчонку на побережье, которое такое большое. Тысячи миль, черт побери, и все эти мили – заодно с Зетовой травой, парни. Смекаете, о чем я? Поглядите туда, это же Тихий океан, друзья мои, и это – территория Зета. А Зет понимает ритм воды, он ее знает, он по ней катается. Зет – он как Посейдон. Как гребаный Нептун, друзья мои. Тихий океан – то есть вроде как «спокойный», парни. И с ним Зет может быть спокоен.

– И что было дальше? – спрашивает Тим, потому как этот вундеркинд ведь помер за решеткой, верно? Как все прочие неудачники.

– Без понятия, – отвечает Гружа. – Всплыл в Таиланде. Он был совсем плохой, подцепил какую-то кишечную инфекцию, отправился в наше посольство и захотел увидеться с кем-нибудь из ДЕА. Сказал, что его зовут Роберт Закариас. Уже через пятнадцать минут я туда летел.

– А потом он помирает под душем, – заключает Тим.

– Ну да! – отзывается Гружа таким голосом, будто произносит: «Жизнь – дерьмо!»

Доктор закончил работу и попросил Тима не чесаться. Поднес зеркало, и Тим увидел шрамик на лбу, слева. Вроде маленького «z».

Факсимиле прямо на лбу, черт подери, подумал Тим.

– И что от меня потребуется, – спрашивает он, – если Уэртеро переправит меня через границу, потому что подумает, что я – его партнер Бобби?

– Какое мне, на хрен, до тебя дело? – недовольно бурчит Гружа.

– Что мне делать, если он сообразит, что я – не тот? – настаивает Тим.

– Это твои трудности, – бросает Гружа.

«Вот так-то, – подумал Тим. – Могу возвращаться за решетку, где меня наверняка убьют, или же изобразить из себя этого великого Бобби Зета, и тогда меня может быть убьют».

«Выбираю выход номер два», – решает Тим.

4

Но сначала – небольшая подготовка.

– Что за подготовка? – спрашивает Тим.

Никто ни слова не говорил ни о какой подготовке. Самое приятное в тюряге – что не надо особенно напрягаться. Ну, если не считать изготовления автомобильных номеров.

– Тебе надо узнать кое-какие основные вещи насчет Бобби Зета, – отвечает Эскобар. – И кое-какие основные термины.

Так что Эскобар на ближайшие две недели становится нянькой и тренером Тима, пытаясь впихнуть Бобби Зета ему в мозги. Тима держат в каком-то лагере возле Сан-Клементе, чтобы за это время зарубцевался шрам, и Эскобар… Тим считает, что Эскобар просто влюблен в покойного Бобби Зета, потому что Эскобар вообще не в состоянии заткнуться, когда о нем болтает.

Он рассказывает Тиму обо всем, что ДЕА узнало про Зета. Какую он любил еду, что пил, что носил. Давние друзья, излюбленные места, старые подружки.

Эскобар натаскивает Тима, задавая ему вопросы, пока Тим не начинает чувствовать себя так, точно опять провалился на школьном экзамене.

– Какой сорт пива? – спрашивает Эскобар.

– «Будвайзер».

– «Корона», – стонет Эскобар, и вид у него обозленный.

Тим моется в душе, тут Эскобар отодвигает дверцу и выпаливает:

– Футбольная команда?

– Нету никакой, – откликается Тим. – Терпеть не может футбол.

– Какой тогда вид спорта? – не унимается Эскобар.

– Серфинг, – отвечает Тим. Это известный факт. – И пляжный волейбол.

Или, к примеру, Тим прикорнул, растянулся на диванчике под дневным солнышком, но Эскобар тут как тут, хватает его за рубашку, сдергивает на пол и кричит:

– Школьные цвета!

– Синий и золотой, – бормочет Тим.

Эскобар кричит: «Темно-бордовый и белый!» – и бьет Тима ногой прямо в живот – сильно – своим бобоедским башмаком с заостренным носом. Тим скрючивается на ковре, словно младенец в утробе, а Эскобар садится на корточки рядом с ним и заявляет:

– Ты лучше соберись, pendejo.^[4] Как ты думаешь, что с тобой сделает дон Уэртеро, если узнает, что ты – не настоящий? Ударит тебя в живот? Нет! Может быть, он прикует тебя цепями к стене и начнет с паяльной лампы. Может, сначала он станет отрубать тебе пальцы. А может, и чего похуже. Дон Уэртеро – серьезный тип, ese.^[5]

Тиму пришлось подтянуться и начать учить все эти штуки. Он зубрил всю эту чертовщину, которую дон Уэртеро может знать, а может и не знать про Бобби Зета. Тим все больше и больше походил на Зета. Шрам побелел, и Тим отрастил волосы. На солнце его не выпускали, чтобы у него была тюремная бледность. Так что Тим много смотрел телевизор и делал домашние задания.

Задания насчет Бобби Зета. Какая одежда, какие фильмы, какие книги? Школьный альбом с фотографией Зета, на которой он чуть-чуть ухмыляется, словно знает, что все это туфта, и нарочно выделывается, понятно вам? Школьные друзья, друзья по серфингу, подружки. Куча подружек, соображает Тим, и это его бесит. Не какие-то там отстойные девчонки, а самые настоящие, классические, клевые южнокалифорнийские девчонки. Гладенькие, хорошенькие, смотрят уверенно, взгляд у них такой, будто они знают, что весь мир принадлежит им, и себя демонстрируют – больше ничего.

– Зету нравились его chucha,^[6] ese. – Эскобар плотоядно пялится на этих девчонок, когда они вместе смотрят на фотографии, и каждый размышляет, какую же из этих девок Зет на самом деле повалял. Эскобар указывает на тех, про кого известно, что они были Зетовыми девчонками: Эшли, две Дженнифер, Британи, Элизабет, а одна – по имени Скай. – И им очень нравился Бобби.

Как будто для Тима это такое уж открытие. Это же хорошо известный научный факт: девчонки с радостью подстилаются ради травки. Смазливая рожа, крутизна, бабло и трава, думает Тим, и все это – в одном парне. Но кто сказал, что жизнь должна быть справедливой?

Эскобар сообщил Тиму и о приятелях Зета.

О дружках по серфингу, по травке, иные из них – даже девушки – стали его сотрудниками, торговыми представителями, распространяющими товар Бобби. Джейсон, Чад, двое Шейнов, Фри, который – ты прикинь – заодно и брат этой Скай. Классный вид у этих парней, реально крутые парни, Тим это видел. Парни, которые справедливо считают, что им принадлежит мир, потому что им принадлежит побережье. Друзья Бобби.

К тому же – верные друзья, говорит ему Эскобар. Они для Бобби – его carnal.

Уж настолько carnal, подумал Тим, что двое из них – один из Шейнов и Британи – кончают жизнь мордой вниз в сточной канаве.

Тим изучал их фото, запоминал имена. Читал книги по серфингу, слушал эскобаровы лекции о том, как работает империя Бобби Зета. Все, что удалось узнать, пока у Бобби не отказало сердце, грустно сказал Эскобар.

– Главный над всеми его ребятами в Штатах – некто по кличке Монах, – сообщает Эскобар.

Монах? – думает Тим. Какого хрена, это еще кто? Единственный монах, какого Тим знает, – жирный тип в фильме «Робин Гуд».

– Он кто? – спрашивает Тим.

Эскобар качает головой:

– Если бы мы знали кто, мы бы его поймали, верно?

– Кто вас знает, – отзывается Тим. У копов и мозги коповские, и там происходит невесть что.

С Тима хватит. Он захлопывает альбом и закрывает глаза.

– Ты лучше выучи всю эту хренотень, – предупреждает Эскобар. – Люди Уэртеро станут задавать вопросы, чтобы убедиться, что ты настоящий, прежде чем совершить обмен. И лучше бы они его совершили, ese, иначе Гружа тебя серьезно прижжет. Ночью на границе всякое может случиться, ты в курсе?

Тим в курсе. Тим был на вшивой кувейтско-саудовской границе, когда прорвались иракские танки. Ну да, Хорхе, по ночам на границе могут случиться всякие нехорошие вещи, pendejo, ese?

В общем, Тим учил, долбил эту хрень. Через пару недель он знал все, что известно про легендарного Бобби Зета. И не потому, что он так очарован этим вундеркиндом, а потому, что Тим хочет иметь ну хоть какой-то шанс выжить во время этой аферы на границе.

Но это были скучные две недели. Разумеется, его никуда не выпускали и не разрешали никого приводить. Даже не позволили ему привести к себе профессиональную девку с Оушенсайд, чтобы сбросить напряжение, хотя знали отлично, что он столько месяцев проторчал в тюряге и при этом не пошел голубой дорожкой. Тим все равно спросил, но Эскобар только фыркнул: «Можешь покувыркаться после обмена».

«Если только я переживу этот обмен», – подумал Тим.

Было бы лучше, если бы они давали ему нормальную еду, но Бобби, видите ли, стал вегетарианцем, и Эскобар не хотел, чтобы Уэртеро учуял в дыхании Тима запах гниющего мяса.

– Это глупость, – противится Тим.

– Вовсе нет, – возражает Эскобар. – На Уэртеро работают индейцы. Кауилья. Они умеют вынюхивать такие штуки, парень. Они как койоты.

Стало быть, никаких чизбургеров, никаких хот-догов, никаких tacos al carne, маисовых лепешек с рубленым мясом и бобами, о которых Тим так мечтал. Эскобар сказал, что он может, если хочет, получить рыбную taco, на что Тим ответил: пусть он засунет свою долбаную рыбную taco сам знает куда. Это оскорбило Эскобара в лучших чувствах, и три дня Тим получал только пресный хлеб, рис и овощи. В итоге Тим сообщил:

– Я выучил всю эту хрень, давайте займемся делом.

Тут появляется Гружа и устраивает Тиму небольшую проверку. Эскобар стоит рядом как отец, который переживает за успехи отпрыска, и курит сигарету за сигаретой, пока Гружа задает Тиму чертову прорву вопросов о Зете – великом покойнике.

Эскобар идиотски улыбается, когда Тим получает оценку четыре и ноль десятых.

Но Гружа не склонен петь ему хвалу.

– По-моему, ты готов, тупица паршивый, – вот что изрек Гружа.

И однажды ночью они сунули его обратно в фургон и вывезли из лагеря.

5

Поздняя ночь в каком-то каньоне на границе.

Тим прикинул, что они где-то к востоку от Сан-Диего.

Вышла луна, и небо не черное, а серебристое. Эскобар ведет Тима вниз по склону, на дно каньона. Гружа сидит наверху в своем джипе, смотрит в бинокль ночного видения, и там же – прикрывающий их небольшой батальон ребят из ДЕА с винтовками «М-16», дробовиками, а может, и с минометами – по крайней мере, насколько может судить Тим.

Парни из иммиграционной службы, очевидно, предварительно сюда съездили и все подготовили, потому что бело-зеленых, пограничников, вокруг не видно, а Уэртеро, в свою очередь, очистил мексиканскую сторону, потому что за проволокой нет прижавшихся к земле нелегалов, готовых рвануться вперед ради долларов. Обычная игра сегодня отменена, сегодня тут – лишь процедура обмена, дружественная сделка, подумал Тим, и тут увидел, как с мексиканской стороны к ним движутся через каньон какие-то люди.

Тима начало мутить от страха, так бывало перед кражами со взломом и точно такое же ощущение у него появилось в ту ночь, когда эти гребаные иракцы просочились в Хафджи; до того как развернулись наши основные силы, на месте было всего несколько морпехов и саудовцы, когда начался этот ад. Теперь он буквально чувствовал, как бинокль Гружи смотрит ему в спину.

Он разглядел двух мексиканцев, держащих какую-то безвольную фигуру, должно быгь, Арта Морено, – он между ними, и они его почти волокут по земле. Тим понимает, что Морено проделал нелегкий путь. А когда они подходят поближе, он видит лицо агента, и оно выглядит, черт побери, порядочно уставшим.

В общем, Тим радуется за Морено, потому как парень возвращается домой, и за себя он тоже радуется, пусть и не слишком – пока все не кончилось. Но он готов сам себе признаться, что перспектива свободы его приятно волнует.

Он провел две недели, ожидая, пока затянется шрам, читая «Консьюмерз дайджест» и другие полезные журналы, пытаясь сообразить, куда двинуть, когда все кончится. В одном из журналов был рейтинг городов по уровню жизни, при этом высоко оценивались главным образом средних размеров города на Среднем Западе. Хотя там было много всякой хрени – типа система образования и всякая такая ерунда, на которую Тиму было наплевать.

Сейчас он склонялся к городу Юджин, штат Орегон, потому что там часто идет дождь, так что он мысленно сосредоточился на своей мечте, потом представил, как он скажет парням дона Уэртеро: «Vaya con Dios»,^[7] и о том, что ему нравится жить в Америке, и о том, какую работу он может найти в Юджине. А они уже близко, и он уже может разглядеть глаза Арта Морено, в них застыло выражение типа «с меня хватит», типа они насмотрелись всякого дерьма и больше на него глядеть не желают.

Эскобар тоже, видно, разглядел, потому что Тим услышал, как он шипит «pendejos», а потом свистнула пуля, мозги Эскобара забрызгали Тиму лицо, и Тим упал на землю.

Опять как в Хафджи, думает Тим, распластавшись по земле этой пустыни и пытаясь сообразить, где бы укрыться. Трассирующие пули полосуют ночное небо, от их воя руки-ноги просто, на хрен, отнимаются, парни орут, слышно, как топочут чьи-то ноги, двое мексиканцев поворачивают обратно к границе, продолжая тащить Морено, а потом один из них получает пулю в спину и вроде как тает, точно злая колдунья из «Волшебника из Страны Оз», которая каждую Пасху до чертиков пугала Тима. Другой парень, похоже, взбесился: толкнул Морено на землю, упал сам, прячась за ним, словно Морено – ковбойский конь в вестерне, и начал палить.

По Тиму.

Тут включаются военные навыки Тима, он ползет в укрытие и добирается до зарослей мескита. На секунду задумывается, не вернуться ли, чтобы попытаться помочь Эскобару, но даже отсюда видно, что у того больше нет лица, а значит, Эскобару уже не нужна помощь. Потом Тим видит, как этот долбаный Гружа несется вниз по склону на своем ревущем джипе, руля одной рукой и паля другой, и соображает, что пора сваливать.

Он выкатывается из кустов и доползает до узкой barranca,^[8] которая идет параллельно границе и наверняка служит нелегалам настоящей автострадой, судя по бесчисленным следам теннисных туфель. Тим как раз собирается сделать то же самое – топ-топ – и дернуть отсюда, потому что понимает: когда всю эту заваруху разгребут, Груже понадобится виноватый, и этим виноватым, конечно, окажется Тим Кирни.

Так что Тим припустился бегом.

Вдруг на границе словно зверинец выпустили на свободу: в лунном свете туда-сюда носились десятки людей. Неизвестно откуда появились нелегалы, для них этот хаос стал отличным отвлекающим фактором – ДЕА и головорезы Уэртеро велияростную перестрелку. Тим вспугнул койота, который, отпрянув, застыл в ужасе: не понимал, куда бежать, потому что шум доносился со всех сторон сразу.

Тим бежал вместе с потоком нелегалов – мужчин, женщин, детей, – но тут появились «форды»-внедорожники иммиграционной службы, выскочили агенты, бросились хватать беглецов, и Тим сообразил: так не пойдет, и нырнул в заросли дымного дерева, чтобы переждать.

Как только иммиграционная служба закончила свое дело, Тим подумал: «Все, теперь надо дернуть отсюда, двинуть на восток – и саенара. Они хотели, чтобы я несколько минут побыл Бобби Зетом, ну я и побыл, а если тут у них все пошло наперекосяк, так это их проблемы, а не мои. Я выхожу из игры».

В этот миг у самого его уха раздается щелчок взводимого курка, и голос с мексиканским акцентом спрашивает:

– Мистер Зет?

Ну конечно…

– Это я, – вздыхает Тим.

6

Тим проснулся на накрахмаленных лиловых простынях в гостевой спальне, по размерам большей, чем дом, где он вырос. Он раздвинул плотные белые шторы – вся комната была белая, точно бумага, – и взглянул в окно на пустыню, бледную, как всегда бывает рано утром – солнце только начинало окрашивать сиреневым верхушки окрестных гор.

Форт – вот что это такое, решил Тим, впервые увидав здание при свете. Дом окружен восьмифутовой стеной из саманного кирпича со сторожевыми башнями по углам – как в том фильме, который он смотрел по ящику как-то воскресным днем: про трех братьев, которые удрали из дома и поступили в Иностранный легион. Названия, правда, он не помнил.

Зато он помнил, как сюда попал.

Мексиканец, который наставил на него пушку, убрал ее, как только Тим подтвердил, что он и есть Бобби Зет, и с великим почтением отвел Тима к армейскому бронированному вездеходу «хамви». Несколько часов они тряслись по извилистым горным тропам, пока не добрались до места, которое напоминало оазис посреди пустыни. Проехали через ворота с колючей проволокой под током, мимо нескольких вооруженных охранников и потом двинулись по дороге, ведущей в форт. Мужчина проводил Тима в его комнату и сообщил, что Брайан, кем бы, на хрен, ни был этот Брайан, желает увидеться с Тимом утром.

Тим, впервые в своей многотрудной жизни попавший в такую роскошную обстановку, с час нежился в круглой ванне, потом вытерся полотенцем размером с флаг, забрался в постель и скакал по телеканалам, пока не уснул. Утро вечера мудренее.

«И вот я тут», – думает он, надевая белый махровый халат, отодвигая стеклянную дверь и выходя из своей комнаты в маленькое патио. Садится в камышовый шезлонг, задирает ноги на столик из кованого железа и пытается вспомнить что-нибудь из той бодяги по ориентированию, которой их учили в морской пехоте. Но он не очень-то старается, потому что его пригревает солнце, и хорошо, просто чертовски отлично, – сидеть на свежем воздухе, причем в одиночестве.

Одиночество-то, конечно, весьма относительное. Он слышит, как слева, внутри форта, кто-то стучит по теннисному мячу, и примерно оттуда же доносится плеск воды в бассейне: кто-то накручивает спокойные, ровные круги. Появляется мексиканка, несущая свежее постельное белье, замечает его и с озабоченным видом подходит:

– Lo siento.^[9] Я не знала, что вы проснулись.

– Ничего страшного, – отвечает Тим. – Я сам в этом толком не уверен.

– Café? – спрашивает она.

– Пожалуй.

– Solo о con leche?

– Con leche, por favor,^[10] – отвечает Тим. С молоком, думает он, побольше молока.

– Y azúcar?^[11] – добавляет он. Ему хочется пожирнее и послаще.

Она улыбается, слыша его испанский:

– Desayuno?

Зубы у нее снежно-белые, губы пухлые, кожа коричневая, и тут Тим понимает, что он наконец-то выбрался. Может, и не из всей этой передряги, но уж из каталажки – точно. Вырвался в мир молока, сахара и женщин.

– Desayuno? – переспрашивает он, не понимая.

– Завтрак? – переводит она.

Не зная, в каком случае у него будет более идиотский вид: если он ответит ей по-испански или если по-английски, он коротко кивает и улыбается в ответ.

– Что вы желаете?

Тим дико смущается. Давненько ему не задавали подобного вопроса – о чем бы то ни было.

– Да что угодно.

– Huevos,^[12] тост… – Девушка пытается подобрать слово. – Бекон.

– Мяса не надо, спасибо, – отвечает он, негодуя на этого вегетарианца Зета.

– Я скажу повару. – И извиняющимся тоном добавляет: – Это займет несколько минут, но кофе я вам принесу сейчас же.

– Эй… – окликает он ее.

– Si?

– Где я?

Она на мгновение задумывается, прежде чем ответить:

– В славном месте.

И ведь не врет, думает Тим. Я бы еще много лет назад стал Бобби Зетом, если б знал, что будет вот так.

Он разглядывает ее ноги и грудь, когда она возвращается с подносом, но отводит глаза, когда она наклоняется, чтобы поставить поднос на столик.

– Gracias, – бормочет он, чувствуя себя дураком.

– De nada, – отвечает девушка и уходит, оставив его наедине с самим собой и со звуками больших денег: глухим стуком ракетки по мячу, плеском тела, рассекающего воду. Детским смехом.

Не так уж плохо для дохлого ублюдка, думает он.

После кофе и завтрака, не получив никаких вестей от Брайана, он возвращается обратно в свою комнату и начинает лазить по всем шкафам и ящикам. Они забиты одеждой, и вся эта одежда ему впору.

Найковские кроссовки, мокасины от Гуччи, рубашки-тенниски от, черт его дери, Калвина Кляйна в пастельных тонах. Два костюма песчаного цвет от Армани, белый блейзер от Адольфо. Стопки сложенных футболок, большинство из них – черные, одна – темно-фиолетовая, одна – желтая, несколько белых. И никакой на них рекламы, строгие однотонные вещи.

Тим принял душ и побрился. Флакона с аэрозолем он не увидел, но на полочке стоял серый, глянцевито поблескивающий тюбик крема для бритья неизвестной ему фирмы под названием просто «М». Затем оделся: натянул какие-то плавки «Тихий океан», мексиканскую хлопковую рубашку без застежек, темные очки от Армани и бейсболку цвета хаки, после чего направился на звук плещущей воды.

Водопад в пустыне, чтоб мне лопнуть! Вода каскадом падает по камням в бассейн, который формой напоминает арабское окно – сильно вытянутый овал с кругами наверху, внизу и по бокам. На дне – кафель. В центре – буквы «БК», стилизованные под арабскую вязь. Бассейн достаточно большой, чтобы вместить целое мормонское семейство, решившее собраться вместе; есть и джакузи, где можно плавать кругами. И, черт дери, высоченные финиковые пальмы, это на случай, если утомишься лежать на солнце.

На дом отсюда открывается отличный вид. Похож на какую-то арабскую крепость, елки-палки. Главное здание с двумя крыльями. Дверные проемы арками, такие же окна, в общем – полный комплект. Тим почти ожидал, что услышит имама, сзывающего правоверных на молитву. Пара хозяйственных построек из саманного кирпича. И все обнесено саманной стеной, в которой Тим обнаружил датчики движения и звука.

Значит, у этого Брайана есть враги, сделал вывод Тим.

И неплохие друзья и подруги тоже есть: сейчас Тим видит одну такую подругу, лежащую на животе в шезлонге в одних только трусиках от купальника. Спина равномерно загорела, каштановые волосы зачесаны вверх, открывая шею. Ноги длинные, задница маленькая.

Девушка почувствовала его взгляд и на пару дюймов приподняла голову, чтобы поглядеть на него. Улыбнулась из-под темных очков, закрывающих пол-лица.

Тим улыбнулся в ответ.

Она уронила голову на шезлонг.

Он стащил с себя рубашку. Он в хорошей форме. Ну, в хорошей форме для тюрьмы, скажем так: порядочно отжимался и приседал. Хотя совсем незагорелый.

Она, оказывается, наблюдала за ним и удивилась:

– Боже, ты белый!

Низкий голос. Очень сексуально.

Достав из-под шезлонга тюбик крема для загара, девушка протянула его Тиму.

Он пробормотал «спасибо», присел на соседний шезлонг и начал мазаться.

Тим уже добрался до ступней, когда из дома вышел мальчишка-мексиканец и сказал:

– Мистер Зет? Брайан хотел бы вас видеть, если вам удобно.

Ну конечно, черт побери! Он снова натянул рубашку и последовал за мальчиком в дом.

7

Фамилия этого Брайана – Кэрвье, твердое «к», как в слове «корпус», а не мягкое, как в слове «кегли». Тиму подумалось, что у Брайана только и есть твердого, что это «к».

Брайан до того разжирел, что выглядит круглым, как мальчик-пончик «Пиллсбери» с пачки кекса «Твинки». Тим прикинул: похоже, Брайану под тридцать, он уже лысеет, хотя над ушами вьются рыжие кудри, и если Тим незагорелый, то Брайан – просто альбинос паршивый, не настоящий, конечно, глаза у него не розовые. Смахивает на Каспера, Дружелюбного Призрака из комиксов – такой он белый.

Мало того, на нем длинная белая хламида, в которую можно завернуть целое религиозное собрание, – и все равно он кажется жирным. Жирные пальцы ног втиснуты в сандалии, щеки утопают в жирной шее. Кажется, что если этот Брайан Кэрвье-с-твердым-к скушает еще один пончик, то поставит себя на грань самоубийства, как случилось когда-то с Ричардом Симмонсом,^[13] пока тот не взял себя в руки и не сказал сладкому решительное «нет».

Ну так вот, Брайан восседает в большом деревянном кресле, потягивает какую-то фруктовую дрянь с водкой и только что в штаны не писает, так он рад встретиться с легендарным Бобби Зетом.

– Какая честь! – восторгается Брайан. – Не желаете выпить?

Тим желает. Он просит пива, и буквально через секунду появляется паренек-мексиканец, точно комната нашпигована микрофонами. Лет пареньку примерно около двадцати, и они с Брайаном обмениваются взглядами – Тим знает такие взгляды еще по тюрьме. Мальчик протягивает Тиму ледяную «Корону».

Тим садится в другое деревянное кресло. Несколько секунд они с Брайаном смотрят друг на друга – прямо какой-то праздник любви, – наконец Брайан произносит:

– Дон Уэртеро передает свои извинения: он не смог прибыть лично. Но он просил меня оказать вам все возможное гостеприимство. Он собирается появиться в начале будущей недели. Так что – mi casa, su casa.^[14]

– Недурной casa, – замечает Тим.

– Благодарю вас.

– Напоминает мне один старый фильм…

Брайан польщен. Он улыбается:

– «Beau Geste».^[15] Это мой любимый. Все время его пересматриваю. У меня дом, устроенный как та крепость, только sans^[16] трупов, конечно.

– С ума сойти, – отвечает Тим. И думает, что этому бездельнику Брайану Кэрвье, видно, деньги девать некуда.

– Понимаете, – говорит Брайан, – я хотел поиграть с темой пустыни, все это мексиканское дерьмо так утомляет. А Санта-Фе уже всем надоел до смерти…

– До смерти.

Какого черта, о чем мы толкуем? – думает Тим.

– …точно так же, как Тэлисен-Вест,^[17] – продолжает Брайан, – а значит…

– …значит, мы – тут, – заключает Тим. Он побаивается прямо спросить, где это – «тут», потому что Зет, возможно, должен бы знать и сам.

– Что произошло этой ночью?! – вдруг театрально взвизгивает Брайан. Его поросячьи глазки закатываются, тонут в жире и исчезают.

Тим пожимает плечами:

– Было много пальбы, а больше ничего не знаю.

Брайан согласно кивает головой:

– На границе бывает несладко.

– Вы там были?

– Нет. Послал туда своих представителей, – отвечает Брайан. – Считайте это чрезмерными мерами предосторожности.

Тим делает глоток пива.

Брайан не умолкает:

– Дон Уэртеро в ярости, что его люди напортачили с обменом.

– Пара его людей – покойники.

– Им повезло, – откликается Брайан. И прибавляет: – Зато дон Уэртеро в восхищении от меня. А это хорошо для бизнеса.

Тим поднимает свое пиво и предлагает тост:

– За бизнес.

– Знаете, какой товар Мексика делает по-настоящему хорошо? – осведомляется Брайан.

– Какой?

– Мексиканцев.

– Мексиканцев?..

Брайан объясняет:

– Мексика прозевала нефть, ее золотые рудники закрыты, она не может продавать frijol – свою фасоль, зато она выдает огромное количество мексиканцев – как япошки испражняются автомобилями. Мексиканцы – единственная статья экспорта в Мексике.

– Поэтому вы импортируете, – добавляет Тим.

– Что ж, мы импортеры, не так ли? – мурлычет Брайан. – Зарабатываем на всем, что правительство считает незаконным. Наркотики, люди, секс. Надеюсь, скоро они запретят и кислород.

Тим улыбается, стараясь выглядеть при этом как Бобби Зет на виденных Тимом фотографиях: понимающе загадочным. Такая улыбка кого хочешь собьет с толку: вроде он знает все настолько хорошо, что даже незачем открывать рот.

Брайан многозначительно улыбается в ответ и, не в силах сдержаться, произносит:

– Мне не следовало бы этого говорить, но… У дона Уэртеро есть к вам крупное деловое предложение. Крупное.

– И какое?

– Мет, – выпаливает Брайан. – Новый большой хит.

– Метамфетамин?^[18]

Брайан кивает:

– Дон Уэртеро открывает мет-лаборатории по всему Югу. Он обеспечивает реактивы, я – рабочую силу, и мы надеемся, что вы… – Брайан переводит дыхание. – Что вы обеспечите рынок.

– Я не занимаюсь метом, – отрезает Тим. – Я занимаюсь травой.

– Знаю, знаю! – торопливо перебивает Брайан. В его глазах сияет радостное безумие. – Но включите воображение, Бобби. Организационные возможности дона Уэртеро! Плюс мои рабочие!! И – ваш целевой рынок!!! Да мы сможем печатать собственную валюту.

Вот в чем дело, думает Тим. Вот цена за возвращение этого несчастного разини Арта Морено. Повернуть на «кристалл» сеть Бобби, заточенную под волшебную траву.

И что выйдет в результате? Эпическая картина: Западное побережье, полное обдолбанных яппи, отрывающих друг другу головы и окончательно съехавших с катушек. Но для этого нужно сделать чертову пропасть работы.

А потом – позволить прибыли струиться.

– Мне надо поразмыслить, – говорит Тим.

– Конечно, – воркует Брайан. – Отдохните, расслабьтесь, вытяните ноги. Mi casa, su casa. Все, что пожелаете, Бобби, просто кивните или поднимите палец, сообщите о своем желании – и оно будет исполнено.

– Ладно.

– Тут у нас оазис. Благоуханный сад. Дворец наслаждений.

Тим замечает:

– Меня может искать ДЕА.

– Они вас не найдут, – успокаивает его Брайан. – Здесь – ни за что.

Тим улучает возможность:

– Где это – здесь?

– В национальном парке Анса-Боррего, – отвечает Брайан.

– В национальном парке? Что, со смотрителями и прочей фигней?! Государственная земля?! Слушай, Брайан, да я почти всю жизнь провел на принадлежащих государству и обнесенных высокими заборами территориях!

– Это частная земля, – объясняет Брайан. – Дедушка с бабушкой оставили мне две тысячи акров пустыни. А вокруг – великое ничто. Пустынные равнины, пустынные горы. Сюда даже заяц не забежит без моего ведома.

– И не выбежит?

Брайан улыбается, и от этой улыбки у Тима мурашки ползут по коже.

– И не выбежит.

– И удобно – близко от мексиканской границы, – добавляет Тим.

– Истинная граница находится в сознании человека, – философически замечает Брайан.

Он делает паузу, давая Зету возможность оценить глубину его мысли, а потом произносит:

– Итак, добро пожаловать в отель «Калифорния». Помните эту песню «Иглз»? Про роскошную гостиницу, из которой нет выхода?

8

Они вышли из дома, когда солнце уже успело выжарить мир добела.

Свет просто свирепый, глаза выжигает. Тим надел темные очки и глянул через синие фильтры на посиделки у бассейна. На фоне пастельных дневных оттенков пустыни гости, в одежде без полутонов, выделялись особенно ярко: голубые, красные и синие прямоугольники вокруг сверкающего лазурью бассейна.

Красивые люди в расслабленных позах.

Даже стоящие выглядят так, словно они тоже отдыхают, подумал Тим. Руки лениво подносят напитки к губам, бедра покачиваются, ноги слегка согнуты в коленях, готовые перенести своего обладателя к следующей беседе, глаза вяло оглядывают толпу в поисках более интересного или приятного зрелища.

Тим мгновенно преисполнился ненавистью к ним.

Они кажутся богатыми, да они и правда богатые, предположил он. Мужчины в основном высокие, подтянутые – от упражнений на тренажерах в залах с кондиционерами. У них загар цвета кокосового масла – не как у фермера или рабочего, у которых он кончается там, где начинается рукав, нет, эти ребята загорели, потому что спокойно лежали возле бассейнов и на палубах яхт. У них модные прически: или длинные волосы, забранные в хвост, или хвост, а с боков выбрито, или выбрито с боков и без хвоста. Несколько бородок-эспаньолок. У одного-двух – ухоженная двухдневная щетина.

А женщины – ну просто сладкая мечта арестанта! По преимуществу – блондинки в больших соломенных шляпах, прикрывающих двухсотбаксовые прически от известного стилиста Хосе Эберта. Крупные украшения – цепочки, серьги, браслеты; дорогие купальники, в основном черные, открытые. Некоторые ходят топлесс и в запахивающихся юбках, бисеринки пота выступили между бронзовыми грудями.

И все они, и мужчины, и женщины, обернулись посмотреть на Тима, когда он вместе с Брайаном подошел к бассейну. Он даже вздрогнул. Черт дери, его испугали их взгляды, но потом он сообразил, что он – не какой-то там раззява Тим Кирни из Дезерт-Хот-Спрингс, а предельно крутой Бобби Зет из Лагуны и ему больше не нужно убирать за ними мусор. И вообще ему не надо делать ничего.

«Калифорния» – это классно, подумал Тим: ничего не делай, главное – хорошо выглядеть.

Пускай на него работает легенда.

Так что он остановился, позволяя им хорошенько рассмотреть легенду. Защищенный темными очками, он отвечал на их взгляды, взгляды ленивых богатых глаз.

И впервые за всю свою жизнь он увидел… что?

Не совсем страх, нет. И не совсем уважение. А что же? Так спрашивал себя Тим, глядя в их изнеженные лица, повернутые к нему. Неполноценность, вдруг понял он. Им кажется, что он лучше, чем они.

Если не считать ее. Она стояла у дальнего конца бассейна, положив руку на крутое бедро. Встретила его взгляд и понимающе, иронически улыбнулась. Он тоже смотрел на нее, он никуда не спешил. Ну-ка, поглядим, какая она. Теперь вокруг ее длинных ног была обернута полупрозрачная юбка, а на черный верх бикини наброшена незастегнутая льняная блузка. Ему понравилось, что она прикрылась: даже на картинках из «Плейбоя» редко у кого увидишь такую грудь. Волосы по-прежнему зачесаны вверх, шея длинная, просто чудесная. Но главное – эта улыбка, Тим завелся с пол-оборота.

Он почувствовал, что его губы тоже изгибаются в улыбке.

Она засмеялась и отвернулась.

И тут же застывшая, как казалось Тиму, картинка задвигалась. Большинство гостей поменяли собеседников или двинулись к бармену-мексиканцу за новой порцией. Но они были лишь фоном, Тим по-прежнему видел только ее: она опустилась на корточки, чтобы поговорить с мальчиком, опускающим в воду игрушечную лодочку.

Мальчику тут совсем не место, подумал Тим. Какого хрена, о чем думают его родители! Запах марихуаны витает в горячем воздухе. Трава, полуголые женщины, а ему позволяют тут валандаться. Тим надеялся, что его мать хотя бы не она.

Мальчик на нее не похож. Начать с того, что она блондинка, а у него волосы темные, длинные и ровно подстриженные на концах, точно у какого-нибудь фана «Грейтфул дэд» или заядлого серфингиста. У мальчишки голубые глаза – хотя через синие очки трудно разобрать, – а у нее, кажется, зеленые?

Да не ее это ребенок, думал Тим. Она бы его отсюда увела, отвезла бы домой, потому что в ней есть стиль. Тим поискал глазами возможных родителей, но вокруг, похоже, нет пары взрослых, которые бы особенно пеклись об этом мальчике. Потом обратил внимание на женщину, по виду – латиноамериканку, которая за ним присматривала. Она то и дело отрывалась от журнала и поглядывала на мальчишку. Тиму захотелось подойти и спросить: какого хрена, о чем она думает?

Эти гребаные бассейны опасны для детей. И для самого Тима они тоже опасны, потому что, хотя он и служил в морской пехоте, он так и не научился плавать. Зачет за него сдавал другой парень. А уж за ребенком надо следить, когда он возится у бассейна, а не пялиться в журнал, читая о том, как за десять минут улучшить свою сексуальную жизнь.

«Но это не мой ребенок, – думал он, – и это меня не касается».

Мальчишка запустил лодку в бассейн, отошел и наставил на нее черную коробочку с антенной.

У парня радиоуправляемая лодка, а значит, у его родителей водятся деньжата. Няня и радиоуправляемая лодка, а еще – приятельница, это перед ней мальчишка выделывается.

«И я тебя не виню, парень, – вздохнул про себя Тим. – Мне она тоже нравится».

Брайан повел своих гостей к большому тенту, где мексиканцы потели под белыми пиджаками, разнося большие плоские тарелки с carne asada^[19] и горшочки с chile verde.^[20] Тим вдохнул влажный запах свежих маисовых лепешек – тортилий и почувствовал, как он возбуждает аппетит.

Да и все здесь возбуждает, думал Тим. Этот запах, и солнце, и вся эта нагая плоть вокруг, и она.

– Сегодня – обыкновенный воскресный поздний завтрак, – обратился к нему Брайан. – Мы устроим для вас настоящую вечеринку, когда сюда сможет прибыть дон Уэртеро. Сделаем мясо-барбекю.

– Кто все эти люди? – спросил Тим.

– Мои друзья, – ответил Брайан. – Большинство – европейские снобы-буржуа. Главным образом – те, кто занимается импортом-экспортом. Несколько немцев, которые живут в Боррего-Спрингс. Несколько гостей, приехавших провести уик-энд. И несколько гостей дома, которые бывают здесь чаще и дольше.

– А ребенок чей?

– Ребенок? – удивился Брайан и оглянулся на толпящихся гостей. – Это мальчик Оливии, – объяснил он, найдя его глазами.

– Которая тут Оливия?

– Оливии здесь нет. – Брайан ухмыльнулся. – Оливия – там, у Бетти Форд.^[21] Уже восемнадцатый раз. Она поручила Элизабет присмотреть за Китом, а Элизабет спросила, нельзя ли ей привезти сюда мальчика и няню, так что – вот мы все здесь, одна большая счастливая семья, интернациональная и непостоянная, chez^[22] Кэрвье.

Элизабет, отметил про себя Тим.

– Славный мальчишка, – сказал он вслух.

– Не то слово, верно?

Да Брайан вот-вот облизываться начнет, подумал Тим.

– А у парня есть отец?

Брайан пожал плечами:

– Теоретически есть.

Тим заметил: гости ждут, пока он первым не начнет есть, и потянулся к вегетарианскому чили и тортильям. Официант принес ему коктейль «Маргарита».

Он уселся в кресло, ел, пил и смотрел, как работорговцы и наркодилеры выстраиваются в очередь за едой.

Смотрите-ка, а вот и еще кто-то пришел. Высокий мужчина стремительно приближался к бассейну. На присутствующих решительно не похож: старая ковбойская шляпа, зеленая рабочая рубаха из толстой ткани, защитного цвета джинсы и ковбойские сапоги. Рукава подвернуты, виден ковбойский загар. Мужчина снял зеркальные очки и с усмешкой оглядел собравшихся. Нашел взглядом Брайана, приблизился, снял шляпу и, когда они отошли в тень деревьев, начал что-то говорить. Шляпу он держал в руке – так подчиненный обращается к начальнику, подумал Тим.

Брайан кивал, кивал, кивал, потом жестом показал мужчине на еду, но тот усмехнулся, покачал головой и махнул шляпой куда-то вдаль, в сторону пустыни.

Ему-то есть чем заняться, сообразил Тим.

Мужчина посмотрел через плечо Брайана на Тима. И усмехнулся. Уж он-то неполноценным себя явно не чувствовал.

Тим пригляделся: немолод, крупное лицо все в морщинах от солнца. Этот человек всю жизнь работал где-то там, в пустыне. Он разглядывал Тима, словно оценивал животное из своего стада.

Мужчина кивнул Брайану и двинулся прочь. Шляпу он надел, лишь когда вышел из тени деревьев.

У этого парня неприятности, решил Тим.

И вернулся к своей тарелке. И в тюряге, и в морской пехоте есть правило: когда перед тобой еда – ешь. Если ты на вечеринке – веселись.

9

Тим смотрел на закат, стоя на стене у парапета.

Вечеринка у бассейна постепенно затихала, близясь к концу. Свет угасал, и горы по ту сторону стены из охряных становились шоколадными.

Тиму важно понаблюдать, как садится солнце, потому что он хочет определить, где запад. Он все-таки припомнил кое-что из этого чертова курса ориентирования, который проходил в морской пехоте. И вот он наблюдает, как солнце опускается за близлежащие горы, и приходит к выводу, что он находится где-то у южных отрогов Боррего, рядом с мексиканской границей. Между ранчо Кэрвье и этими горами – порядочный кусок пустыни.

Еще он видит, что этот дом, сделанный по образцу «Beau Geste», – декорация, которая прячется внутри настоящего форта: небольшая крепость окружена куда более солидной. Граница большого форта – плотные ряды тамариска, среди деревьев видна высокая ограда с колючей проволокой. К нижним рядам проволоки привешены жестяные банки из-под газированных напитков, наверняка наполненные камешками. Наверху натянута двойная проволока плюс еще одна – под током. В густой тамарисковой рощице – ворота, тоже увитые колючей проволокой, они выходят на грунтовую дорогу.

Там, где деревья кончаются, среди кустарника пустыни колючая проволока лежит кольцами – словно змея на земле. «А датчики движения и звука я уже видел», – думает Тим.

Брайан, надо понимать, большой любитель уединения.

Народу вокруг немного. Во внешнем периметре Тим насчитал всего несколько вооруженных охранников и пять-шесть служебных построек: видно, в каких-то живут рабочие, а в других размещаются гаражи и мастерские. Неподалеку Тим рассмотрел несколько трехколесных вездеходов и небольшую флотилию мотоциклов-внедорожников. В гараже виден вездеход «хамви» (может, их тут несколько?), один из рабочих проверяет, достаточно ли в двигателе масла. Здесь есть даже суперлегкий самолет: на нем один из немцев прилетел сюда через Боррего.

Есть тут и конюшня с лошадьми и со всей необходимой для них хренью.

А подальше, в южном углу большого периметра (Тиму пришлось старательно вглядываться), видны пять прямоугольников выгоревшей травы – похоже на запущенные теннисные корты, но вряд ли это они. Он так и не догадался, что это за фигня такая.

Тим слез со стены и снова влился в вечеринку, которая теперь переместилась поближе к джакузи.

Брайан обнимается с каким-то смазливым парнем из Милана. Двое долговязых немцев по плечи залезли в горячую бурлящую воду. Еще один тип, похожий на летчика люфтваффе, здоровенный ариец, увлекся обольщением маленькой брюнетки, чьи нахальные грудки проглядывают сквозь просвечивающее пончо. Женщины теперь хоть одеты, отмечает Тим: вечер в пустыне становится прохладным. А она потягивает красное вино из бокала, сидит, откинувшись на спинку шезлонга.

Мальчик – как бишь его зовут? – тоже рядом, снова возится с лодкой, гоняет ее по бассейну, как на каких-нибудь соревнованиях. Просто так, ни против кого. Одинокий ребенок, играть ему не с кем – других детей нет, а взрослым, похоже, до него нет дела.

Его няня затягивается косяком.

Тим подтаскивает кресло и садится.

Брайан, отведя от губ толстый косяк, замечает:

– Твоя трава, Зет.

Тим осеняет себя крестом и изрекает:

– Где двое или трое собраны во имя Мое…^[23]

Они смеются, и Брайан предлагает Тиму косяк. Тим отмахивается, и Брайан сует его в рот своему молодчику, который затягивается сильно и глубоко. И ребенок все это видит, думает Тим.

Здоровенный немец – Тим почему-то назвал его про себя Гансом – спрашивает у своей прелестницы:

– Знаешь, что я бы хотел с тобой сделать?

Он нарочно говорит громко – Тим это понимает, – чтобы все замерли и прислушались. Все так и делают. Она, черт бы ее побрал, розовеет от удовольствия. Глаза у нее загораются, и она интересуется:

– И что бы ты хотел со мной сделать?

– Я хотел бы нашлепать тебя по твоей маленькой заднице…

– Может, пусть это останется между вами? – говорит Тим Гансу.

Ганс достаточно нагрузился, чтобы забыть, кто перед ним, поэтому он одаряет Тима усмешкой, полной аристократического превосходства, вновь поворачивается к своей даме и продолжает с нарочитым, как в дешевом фильме, акцентом:

– …буду кусать тебя, пока ты не закричишь…

– Заткнись, Вилли, – говорит Элизабет.

– …трахну тебя, а потом кончу тебе на грудь.

Все смеются, кроме мальчика, Элизабет и Тима.

Тим не смеется.

А делает он вот что: резко распрямляется и сильно шлепает Вилли по лицу. Пощечина сшибает Вилли с кресла. Стоя на коленях, он потрясенно глядит на Тима, а Тим хватает его за ворот рубашки, тащит к бассейну и сует его голову под воду.

И держит.

И все это время Тим думает: вот за эту-то несдержанность меня и вышибли из морпехов. Однако ему сейчас плевать на изъяны собственного характера, он чувствует только слепящую ярость, пока держит голову Вилли под красивой голубой водой.

И никто даже с места не сдвинулся. Ни Брайан, ни его парень, ни женщина, которая только что считала, что Вилли – такой весь из себя горячий. Они просто сидят и смотрят, как он топит их друга.

Черт дери, вот так друзья-приятели, думает Тим.

Но тут Элизабет, точно змея, разворачивающая свои кольца, медленно поднимается с шезлонга, подходит и касается плеча Тима.

– Бобби, – негромко говорит она и снова улыбается, – он стал очень забавного цвета.

Тим рывком вытаскивает Вилли. Тот лежит на спине, хватая ртом воздух, точно выброшенная на берег форель, и Тим говорит ему:

– Не стоит так разговаривать при ребенке. – И, чтобы больше походить на Бобби Зета, добавляет: – Это не круто.

Он уже готов сделать выговор окаменевшей няньке, сказать ей, чтобы получше смотрела за мальчиком, когда вдруг оказывается, что рядом стоит давешний ковбой. Теперь у него на бедре револьвер.

И говорит он как ковбой, думает Тим, слыша, как мужчина произносит:

– Мы готовы выдвигаться, мистер К.

К собственному удивлению Тим заявляет:

– Я хочу поехать.

Брайан поспешно начинает юлить:

– Я не думаю, что…

– Я хочу поехать, – повторяет Тим. Холодно, как Зет: типа – никто не смеет мне перечить.

Ковбой только спрашивает:

– А настоящая одежда у тебя есть?

– Да, в комнате, – отвечает Тим.

– Могу малость подождать.

Уходя, Тим чувствует, что мальчик провожает его взглядом. И она – тоже, хотя и пытается это скрыть.

Когда через несколько минут он вышел, вечеринка уже закончилась. Но ребенок все еще играл со своей лодкой, и Элизабет за ним присматривала. Увидев Тима, она встала, подошла к нему и сказала:

– Мне понравилось, как вы поступили.

– Как придурок, – угрюмо заметил он. – Вышел из себя.

– Кит в восторге, что кто-то за него заступился. Наконец-то.

– По-моему, он славный, – пробормотал Тим – не мог придумать, что еще сказать.

– Вы так думаете? – спросила она, как-то странно глядя на него.

– Да, а что тут такого? – откликнулся он и добавил: – Ну, если кому вообще нравятся дети.

– А вам?

– Нет, мне-то нет.

– А жаль, – вздохнула она.

– Почему жаль? – поинтересовался он, полагая, что с ним флиртуют. И ему это было по душе.

Она внимательно посмотрела на него умными, понимающими глазами.

– Потому что он – ваш, – ответила она. Повернулась и ушла.

10

Ковбоя звали Билл Джонсон. Он был управляющим на ранчо. У Брайана действительно водился кое-какой скот, но это была не главная часть его бизнеса. Тим узнал об этом, пока они с Джонсоном в кабине грузовика «бедфорд» тащились по узкой горной дороге к границе.

Поездка началась в гаражах, расположенных за проволокой. Четыре больших «бедфорда», накрытые брезентом, заправленные и готовые к отправлению, уже ожидали их. Впереди колонны двинулся единственный «хамви», освещая дорогу, – сущую овечью тропу. Они добрались до хребта, с которого была видна граница, примерно около десяти вечера.

Джонсон приказал грузовикам притормозить и подал сигнал «хамви», идущему перед ними. Водитель грузовика надел наушники и стал вслушиваться в эфир. Посмотрел на Джонсона, покачал головой и поднял большие пальцы вверх. Джонсон взял переносную рацию и повесил на шею инфракрасный бинокль.

– Хочешь пройтись? – спросил он Тима.

– А то.

Джонсон подошел к кузову грузовика, опустил борт и быстро что-то произнес на испанском. Наружу выпрыгнули пять индейцев кауилья, вооруженные винтовками и мачете. Они побежали вниз по склону, к каньону.

– Двигаем, – сказал Джонсон Тиму.

Они вскарабкались на хребет, туда, где, словно сторожевой пес, от которых Тим немало натерпелся во времена, когда занимался кражами, торчал вездеход «хамви». Фары потушены, мотор выключен. Тим залег рядом с Джонсоном за какими-то камнями. Управляющий ранчо осмотрел местность в бинокль ночного видения и протянул его Тиму:

– Погляди.

Справа Тим увидел Восьмое шоссе и огни приграничного городка Хакумба. Прямо перед ними, на плоской поверхности пустыни, он заметил четыре кучки людей, мчащихся от границы. Откуда ни возьмись показались индейцы кауилья, преградили беглецам путь и начали загонять их в каньон.

Нелегалы. Направляются в Эль-Норте в поисках работы.

Джонсон встал и, пригнувшись, подошел к «хамви». Открылось окно, и Тим увидел еще одного водителя в наушниках.

– Есть что-нибудь? – спросил Джонсон.

Тот покачал головой.

До Тима дошло, что они пытаются поймать сигналы раций иммиграционной службы. Сигналов не было – значит, не будет и проблем.

– Двигай туда, – бросил Джонсон водителю. – Поторопи их.

Тим смотрел, как вездеход несется в долину и помогает загнать стадо нелегальных иммигрантов в узкое устье каньона. Джонсон пробурчал какой-то приказ в свою рацию, и Тим услышал, как за его спиной заводятся моторы грузовиков.

– Пошли, – сказал Джонсон.

Они вернулись на дорогу. Индейцы и водитель «хамви» рассаживали мексиканцев в кузовы грузовиков. Десятки растерянных нелегалов стояли, сбившись в кучки, и тряслись от страха. Тиму показалось, что они тут целыми семьями: мужчины, женщины, дети и бабушки-дедушки. Каждая семья пыталась попасть в один грузовик, и это замедляло дело.

Тут вмешался Джонсон: он толкал, бормотал ругательства, раздавал пинки. Индейцам кауилья передался его гнев, и они начали размахивать винтовками, посыпались удары – не по головам, а по спинам и ягодицам. На то, чтобы упаковать нелегалов в грузовики, ушло минут десять. Когда брезентовые борта были завязаны, Джонсон приказал водителям:

– И пусть они callar – пусть заткнутся. – И забрался в кабину.

– Раньше я гуртовал скот, – сухо бросил Джонсон. – Теперь гуртую людей.

Кортеж тронулся в обратный путь. Джонсон послал «хамви» вперед, на его подножке ехали индейцы. Возвращались долго: на этой петляющей дороге грузовики все время прижимались к горному склону, от одного поворота до другого. Тим высунулся в окно и посмотрел вниз: до дна – несколько сот футов по прямой. Его даже затошнило, особенно когда он услышал, как колеса пробуксовывают на гравии.

Джонсон курил и, как видно, не особенно следил за дорогой. Он предложил Тиму сигарету; сейчас она была бы как нельзя более кстати, однако Тим бросил курить, пока сидел в одиночке, и теперь постарался удержаться от искушения.

Кажется, единственное, что беспокоило Джонсона, – это его часы. Он все время на них поглядывал и хмурился. Через час он сказал:

– Мы должны обогнать рассвет.

Это, черт дери, прозвучало как цитата из ковбойского фильма – Тим негромко хмыкнул.

И тогда Джонсон начал рассказывать:

– Как-то раз один грузовик вез по этой пустыне полный кузов беглецов. Это был переделанный мебельный фургон, со здешними дорогами ему было не справиться. Восход застал их черт знает где, они так никуда и не приехали, а у иммиграционной службы есть вертолеты. И знаешь, что сделали эти койоты?

– Нет.

– Заперли грузовик и удрали, – ответил Джонсон. – Беглецы не смогли выбраться, солнце весь день било в железную крышу, и они там заживо изжарились.

Тим вспомнил слова Брайана: единственное, что постоянно производит Мексика, – это все новые и новые мексиканцы.

– Так что я бы не прочь вернуться еще затемно, – заключил Джонсон.

По рации он приказал водителю переднего грузовика немного замедлить ход, а остальным – не отрываться. Они все кружили по этим долбаным петлям, колеса пробуксовывали на гравии, и тут вдруг на Джонсона напала охота поболтать.

– Одно из самых глухих мест на свете, – объявил он. – Анса-Боррего. Дорога ведет прямо к границе. Мечта растлера, похитителя скота. С тех пор как эти парни из правительства заткнули все дыры в Сан-Диего, работа ушла на восток, сюда, к нам, вот и все. Для нас это в самый раз. Койоты переправляют беглецов через границу, выпускают их в пустыне, беглецы насмерть перепуганы, и мы их подбираем и снова отправляем в стойло. С ними даже полегче, чем со скотиной, потому что скотина не всегда хочет идти, соображаешь?

Кавалькада спустилась по склону и свернула с дороги, двигаясь по слежавшемуся песку пустыни к руслу реки, по дну которого до сих пор еще сочилась вода. С час они тащились вверх по этому ручью и потом скатились с него обратно на плоскую равнину. Еще несколько минут колесили по старой шахтерской дороге – и вот наконец въехали в ворота форта. Небеса продолжали оставаться безопасно-черными – рассвет им удалось обогнать.

Бредя вразвалочку, явился Брайан в белом балахоне.

Чтобы осмотреть свое имущество, подумал Тим.

Водители открыли грузовики и погнали нелегалов к защитного цвета прямоугольникам в дальнем конце поместья. Джонсон выскочил наружу и сделал Тиму знак следовать за ним.

Теперь Тим понял, что это никакие не теннисные корты, а крыши подземных бараков. Он вошел в один из них и увидел тесные ряды двухъярусных коек, стоящих на бетонном полу. В задней комнате – несколько отхожих мест с выгребными ямами и пара душей. Вода, пахнущая серой, сочилась из протекающего крана в бетонной стене.

Все здесь провоняло застарелым по́том и дезинфекцией. Через подземный бункер прошло слишком много народу, черт дери, а вентиляция тут – как на подводной лодке, она не справляется, подумал Тим.

А теперь они набивали очередную порцию.

Набьем их внутрь, спрячем под землей! Если существует запах несчастья, то Тим почуял его в этой кротовой норе. Он смотрел в глаза этим беднягам и думал: если можно увидеть страх – я его вижу.

Добро пожаловать в отель «Калифорния»!

– Это еще не значит, что они пробрались, – объяснил Брайан Тиму по дороге обратно, во внутреннюю крепость «Beau Geste». – Здесь мы их просто прячем, пока не подыщем, куда пристроить. У нас тут можно разместить пять сотен нелегалов, и я могу их отсюда вывезти, не переживая насчет постов. Несколько миль на север – и они готовы на все услуги в Индио, еще несколько миль – и они чистят сортиры в Палм-Спрингс. Я могу возить их грузовиками на фабрики в Сан-Диего, Лос-Анджелес, Дауни, Риверсайд…

– Ты просто чудо, Брайан.

– Послушай, а ты как думаешь, – спросил Брайан, – сможешь добыть для нас тайцев?

– А у вас что, кончаются запасы мексиканцев?

– Да все эта долбаная НАФТА,^[24] – пожаловался Брайан. – При таких раскладах они того и гляди легализуют наркоту.

– Бредишь, Брайан?

– И не думаю, Бобби.

11

Когда он возвратился к себе в комнату, она его ждала.

Сидела на кровати с бокалом красного вина, жакет наброшен на черную шелковую ночную сорочку. Каштановые волосы распущены. Она выглядела как модель из журнала «Виктория сикрет», рекламирующая нижнее белье (в тюрьме – три пачки сигарет за номер), только лучше, к тому же куда реальнее.

Но Тима волновало не только это.

– Это мой мальчишка? – спросил он.

Если у Бобби Зета, черт бы его побрал, есть ребенок, то почему Эскобар не занес этот факт в свою папку – вместе с любимым видом спорта и предпочитаемым сортом пива?

– Его зовут Кит, – сообщила Элизабет. – Оливия думала, вам понравится.

Он решил попытать счастья.

– Она никогда мне не говорила, – буркнул он.

– Ну, для этого вы должны были оказаться поблизости, – язвительно заметила она. – Послушайте, я вас не виню. Если бы мне нравились женщины, я бы тоже с ней хотела. Она красавица.

– И долбаная неудачница, – добавил он.

– И долбаная неудачница.

– Кто знает, что ребенок мой? – поинтересовался он.

– Оливия и я, – ответила Элизабет. – Теперь и вы.

Тим подумал: ну а что, это же хорошая новость, верно?

– А почему вы мне рассказали?

– Мне показалось, что вам следует знать.

Он задумался: черт дери, просто голова кругом идет. Оглядел пристально ее тело под струящимся шелком сорочки и несколько двусмысленно произнес:

– Долго же вы собирались!

– Сегодня такой день – день сюрпризов. Вот и мне Брайан преподнес подарочек. – И, глянув в его ошарашенное лицо, Элизабет добавила: – Это я вас имею в виду.

У Тима стояло так, что джинсы грозили вот-вот лопнуть, но он надеялся, что она этого не замечает.

Однако она смотрела ему аккурат в промежность.

И вот Элизабет поднялась с постели, как давеча с шезлонга, – медленно разворачивая свои кольца, и спустила с Тима джинсы. Опустилась на колени, правой рукой легонько сжала его яйца, а левой приподняла член и обхватила его губами. Пока она ласкала его, Тим смотрел сверху вниз на ее рыжие волосы и красивое лицо и безуспешно пытался выдавить хоть слово…

– Давно со мной такого не было, – хрипло прошептал он наконец.

– Хочешь кончить мне в ротик, милый?

– Нет.

Но она снова принялась за дело, пока у него не начали подгибаться ноги. Тогда она выпрямилась и сняла свою сорочку.

Он чуть не кончил, глядя на нее. Груди у нее больше, чем он думал, живот плоский, ноги длинные и поблескивают. Она опрокинула его на кровать и прошептала:

– Хочу сделать это нашим старым способом.

«Старым способом?! – пугается Тим. – Нашим старым способом?! Она меня знает? То есть не меня – Бобби. А они-то мне вдалбливали, что никто тут не видел этого типа года с восемьдесят третьего, а эта милашка, выходит, с ним спала?! Стало быть, мне надо ходить как он, говорить как он, да еще и трахаться как он?!»

И он соображает, что, если у него есть хоть капелька мозгов, ему следует выкинуть ее отсюда или изобрестикакую-нибудь отмазку, к примеру, сослаться на недолеченный триппер или что-нибудь в этом роде, но в этот момент Тим думает не мозгами.

Так что он ложится. Она поворачивается к нему спиной, садится над ним на корточки и улыбается, глядя через плечо. Смеясь, показывает на зеркало, и он понимает, что все может увидеть. Ее шею, и волосы, и спину, и прекрасную маленькую задницу, которая поднимается и опускается на нем, и в зеркале – ее лицо, и грудь, и киску, которая скользит вверх-вниз, вверх-вниз.

Элизабет видит, что он смотрит, снова смеется и начинает ласкать себя длинными пальцами, продолжая скользить вверх-вниз. Он хватает ее за плечи, чтобы задать ритм, прижимает ее к себе, и они продолжают скачку, пока он не произносит:

– Я больше не выдержу.

Она стонет, чтобы ему было приятнее, и, задыхаясь, говорит:

– Скажи мне, когда соберешься кончать.

Это для того, чтобы она смогла вовремя его вынуть, думает Тим, но, когда он сообщает, что сейчас кончит, она прижимает его еще сильнее и спрашивает: «Хорошо? Тебе хорошо?»

Он отвечает: «Очень хорошо», – и это, похоже, совсем срывает Элизабет с катушек, и она выгибает свою мускулистую спину и спрашивает снова, и он отвечает, и она вскрикивает «о, о, о, о!» и удерживается на самой его головке, и они оба видят, как его член пульсирует, когда он кончает.

Потом они лежали рядом, болтая о старых временах, о люксе в «Рице», о ленивых деньках на побережье и о горячих ночах в его передвижном домике на пляже в Эль-Морро, к северу от Лагуны, совсем рядом. Она поведала, что там-то в него и влюбилась, а несколько месяцев назад туда прогулялась, и там, кажется, ничего не изменилось. Он как, все еще хозяин всего этого? А он добросовестно морочил ей голову, припоминая всю ту фигню, что заставлял его учить Эскобар, и потом они трепались о жизни, ее и его, и она рассказывала ему, что произошло с тех пор, как он удрал и оставил ее зависать в Лагуне.

Как она один семестр пробыла в Калифорнийском университете, но оказалась слишком ленивой, чтобы доучиться, и ей показалось проще найти богатых мальчиков, а богатые мальчики, которых она себе нашла, разбогатели на продаже травы, – она вернулась в прежнюю колею. С такой орбиты трудно соскочить, особенно если ты лентяйка и по-настоящему хорошо умеешь только трахаться. Кстати, она предпочитает говорить «куртизанка», а не «шлюха». В общем, так она и оказалась здесь, на ранчо Кэрвье, с этими уродами нуворишами, толкающими наркоту и торгующими людьми.

– Ну, иногда меня выручает Монах, – добавила она.

Тим насторожился.

Если Монах у Бобби – главный над всеми ребятами в Штатах, то, может, Монах сумеет помочь Тиму свалить из страны, пока его не сцапал Гружа? Так что Тиму очень даже интересно послушать про Монаха.

– Ты с ним в контакте, с Монахом? – спросил он.

– Время от времени звоню, – ответила Элизабет. – Если мне нужна какая-нибудь помощь. А если ему нужно, чтобы кто-нибудь выполнил его поручение, он звонит мне.

– И каким номером ты пользуешься? – осведомился Тим.

– Черным, – сказала она как о чем-то само собой разумеющемся.

Он засмеялся:

– Что еще за черный номер?

Она небрежно сообщила ему: пятьсот пятьдесят пять, шестьдесят шесть, шестьдесят пять, – и снова принялась посвящать его в подробности своей жизни: только что ушла от одного парня, но тот вроде как продолжает за ней бегать, так что она решила немного побыть у Брайана, и это неплохо еще и потому, что тут она может приглядывать за Китом.

– Жизнь у меня пошла паршиво, с тех пор как ты меня бросил, – походя заметила Элизабет. – Но это я сама виновата. Вряд ли тут что-то переменится.

А он вот думал – переменится. Вроде ему неплохо удается дурить ей голову, так почему бы и дальше не попробовать? Забрать ее с собой. Прибрать к рукам немного деньжат Зета, объявить о том, что он уходит на покой, и поселиться в Юджине.

И Тим вполне галантно предложил:

– Почему бы тебе не поехать со мной?

Она засмеялась:

– Ты же никуда не едешь.

– Не еду?

Элизабет усмехнулась, и он подумал, что она с ним играет в какую-то игру.

– Нет, – сказала она.

– Нет?

Тим протянул руку к ее киске и начал ласкать. Почувствовал, как она становится влажной. Дико приятно глядеть в ее зеленые глаза, когда она делается влажной.

– Потому что, когда сюда приедет дон Уэртеро?.. – заговорила она, словно бы вопросительно повышая тон в конце фразы, как говорят все калифорнийские девушки, и закрыла глаза – ей по кайфу было то, что он вытворял своими пальцами.

– Ну?

– Он тебя убьет, – закончила она фразу.

Ну разумеется.

– А это будет жалко, – промурлыкала Элизабет.

– Мне тоже так кажется.

Она сжала его член и повторила:

– Жалко.

Он не успел сообразить, что происходит, а она уже двигалась под ним – как будто это ей не стоило ни малейшего усилия, а его член подчинялся какому-то пульту управления, – и она то выпускала его, то впускала, и Тиму было плевать – пускай дон Уэртеро хочет, чтобы он подох.

Ему хотелось только трахаться.

И вдруг до него дошло, что сотрудница социальной службы в тюрьме именно это имела в виду, когда говорила о «недостаточном контроле над импульсами» и «неспособности отказаться от получения удовольствия».

– Говорят, я не умею откладывать получение удовольствия, – сообщил он ей.

– А тебе говорили, что ты не умеешь заканчивать то, что начал?

– Нет, этого не говорили.

– Ну и хорошо.

В том, что касается удовольствия, на него можно положиться.

После того, как дело было сделано, он спросил:

– Уэртеро хочет меня убить?

Прекрасная работа, агент Гружа. Просто отлично. Как получилось, что ты узнал о Бобби все, что возможно, кроме этой маленькой детали? И называл при этом меня безмозглым ослом!

Элизабет объяснила:

– Брайан просто держит тебя здесь, пока он не прибудет.

– А мне казалось, он планирует барбекю, – заметил Тим.

– Планирует.

Черт дери, ну конечно.

– Откуда ты об этом узнала?

– Ты же знаешь Брайана, – небрежно ответила Элизабет. – Он не умеет держать рот на замке. А у меня есть уши.

Ситуация, в общем, не очень-то удачная. Они поймали его в этой киношной крепости, как в ловушке, и у них на уме кое-что похуже того, чем обычно занимаются «ангелы». Вдруг даже тюрьма в Пеликан-Бее, печально известная своими жестокими нравами, показалась ему довольно славным местечком.

– Почему? – спросил Тим.

– Что «почему»?

– Почему дон Уэртеро, черт бы его побрал совсем, хочет меня убить? – переспросил он.

Элизабет пожала роскошными плечами:

– Ты что, шутишь?

Хороши шутки, прямо животики надорвешь, мрачно подумал он, но побоялся развивать эту тему, поскольку Бобби, наверное, должен бы знать, что там у него за разборки с доном Уэртеро. И еще Тим пришел к выводу: если он расколется и признается им, что он – не Бобби Зет, то лучше не будет. Либо они ему не поверят – и тогда убьют. Либо поверят – и тогда тоже убьют.

Так что пусть уж он будет Бобби Зетом, который пользуется каким-никаким авторитетом, что может помочь ему при переговорах, чем быть конченым неудачником и профессиональным раздолбаем Тимом Кирни.

Без всякого авторитета и без всяких козырей при переговорах.

Он размышлял обо всем этом, когда она спросила:

– Тебе не кажется, что лучше бы тебе продолжить?

– Ну да.

Ему и правда так кажется сейчас, когда он попал в такое дерьмо и опять переживает насчет того, как бы ему уцелеть. Он взбесился, он боится, и вся эта ситуация очень напоминает тюрягу, только вот на этот раз выбор не такой богатый: умереть или умереть.

И он подумал: «Да идите вы все на хрен!» – потому что уж очень разозлился. До того, что почувствовал: этот самый контроль над импульсами вот-вот изменит ему окончательно.

Как в ту ночь в Заливе, когда танки этих гребаных иракских вояк начали по ним палить, и Тим попросту озверел, вот и все, и старый добрый контроль благополучно отправился к старым добрым чертям собачьим.

И сейчас он чувствовал то же самое.

И это отличное чувство.

12

Тэд Гружа казался далеко не самым счастливым туристом на огромном южнокалифорнийском побережье.

Он сидел в паршивом баре в Дауни, добивая второй бурбон с водой, пытаясь набраться храбрости, чтобы пойти в баррио – район, заселенный в основном латиноамериканцами, на поминки по Эскобару.

К тому же бобоеды обожают открытые гробы, думал он, а от лица Хорхе осталось так мало, что Груже пришлось дать три десятки похоронщику, чтобы Эскобар, улыбаясь из своего гроба, хоть немного напоминал человеческое существо.

Гружа платил не за работу мадам Тюссо, ему просто не хотелось это видеть. Особенно после того, как похоронщик позвал его, чтобы гордо объявить, что он, бог ты мой, даже косметически воссоздал эскобаровы прыщи.

Гружа вообще терпеть не мог бобоедские похороны. Слишком много эмоций, черт бы их побрал: матушка, и сестрицы, и тетушки рыдают, а мужская половина эскобаровых родичей – мексиканские мафиози – стоят вокруг и клянутся отомстить. И они отслужат полную службу, не сомневайтесь, а потом поедут на кладбище, и там… Гружа был на множестве мексиканских похорон: при работе в этой части страны такое неизбежно.

В общем, Гружа пытался смыть спиртным все мысли о поминках и похоронах, а еще он очень злился на некоего Тима Кирни, профессионального преступника и грандиозного раздолбая, который удрал, оставив Арта Морено в подвешенном состоянии, а Тэда Гружу – в полном дерьме.

Не так-то легко будет объяснить эту заваруху вашингтонским дядям в строгих костюмах, которые попросту не понимают, как сложно бывает вести дела на Западном побережье. Рано или поздно, размышлял Гружа, они начнут интересоваться, почему это я постоянно теряю бобоедов. Сначала похитили Арта Морено, а теперь вот Хорхе Эскобар забрызгал своими мозгами весь овраг.

«И что я скажу? – размышлял Гружа. – Для бобоеда на границе жизнь – опасный выбор».

С Тимом Кирни – другая история. Одно дело – вытащить конченого раздолбая из тюрьмы и добиться с его помощью результата, а совсем другое – потерять из виду профессионального преступника, оказавшегося на свободе. И что осталось ему, Груже? Большая фига.

То, что Тим Кирни будет где-то шляться, может окончательно провалить все дело, думал Гружа. – «Мне надо обязательно найти место, где находится этот разиня, и сделать так, чтобы он успел при жизни до конца выполнить свою часть договора – вот и все».

Не годится, если Тим Кирни будет где-то мотаться и трепать языком. Единственная полезная роль Тима Кирни на этом свете состояла в том, чтобы дать себя убить.

Гружа прикончил бурбон и постучал по стойке, требуя еще порцию. «Порция» появилась в виде здоровенной мужеского полу туши в кожаном одеянии, которая плюхнулась на табурет рядом с ним.

– Здорово, ублюдок, – приветствовал вновь прибывшего Гружа. – Как идет торговля метом?

– Мне противно даже сидеть с тобой рядом, – отозвался байкер, – не то что обмениваться любезностями.

– Ну и что? А я, думаешь, в восторге?

– Чего тебе надо?

Гружа заказал байкеру пиво и спросил:

– Кто там пришил твоего брата?

Гружа заметил, что ему удалось зацепить Бум-Бума. В Бум-Буме было примерно шесть футов семь дюймов роста и триста двадцать фунтов веса, он сверху донизу зарос бурым волосом. Любопытный факт насчет Бум-Бума: он не любил драться. Когда дело доходило до кулаков, ножей или стволов, Бум-Бум предпочитал пропустить ход.

Зато Бум-Бум любил закладывать других.

Глаза у Бум-Бума блеснули.

– Ты про Кирни? – уточнил он.

– Так зовут парня, который убил твоего брата?

– Вонючку пришил Тим Кирни.

– Стало быть, о нем я и говорю, – произнес Гружа. – Ты его искал?

Бум-Бум не ответил. Незачем зря сотрясать воздух, если и так все ясно.

Гружа продолжил:

– Ты искал его по всем тюрьмам, но не нашел. Он словно под землю провалился, так?

– Я решил, что его спрятали где-нибудь в другом штате, – ответил Бум-Бум. – Мы его найдем.

Гружа покачал головой:

– Это я его выпустил.

Ишь, как удивился, стервец волосатый! Прямо глаза выпучил!

– С какой радости? – недоуменно осведомился Бум-Бум, скривив тупую толстую рожу.

И Гружа, не удержавшись, ответил:

– Потому что мы были в восторге, что он порешил твоего отстойного братца.

Он увидел, как рука Бум-Бума сжимается на горлышке пивной бутылки, и добавил:

– У тебя нету яиц, Бум-Бум. Может, ты и оставил бы бомбу под моей машиной, а сам смылся в темноту, но у тебя не хватит пороху вломить мне лично.

Хватка Бум-Бума ослабла, и он поднес бутылку ко рту. Покончив с пивом, спросил:

– Зачем ты мне это рассказываешь?

– Как в рекламе по ящику, – отозвался Гружа. – Зачем спрашивать «зачем»?

– Ты, видно, хочешь меня подставить.

Гружа рассмеялся:

– Если бы я хотел тебя подставить, я бы мог это сделать, не рассиживая тут с тобой. Кстати, ты слыхал когда-нибудь про душ? От тебя воняет.

– Иди на хрен, Гружа.

– Размечтался! – улыбнулся тот. – И потом, я слышал, что в Чайно ты был пассивным, а не активным.

Бум-Бум кинул на Гружу взгляд, полный чистой ненависти, и Груже это сразу понравилось. Бум-Бум настолько взъелся, что, видно, насчет Чайно Гружа попал в точку. Агент засмеялся, представив себе картинку.

– Я могу сделать бомбу для машины, такую, что она тебе только ноги оторвет, – заявил Бум-Бум, глядя Груже на ширинку.

Гружа кивнул и тут же правым кулаком мощно заехал ему в лицо. Носовой хрящ Бум-Бума хрустнул.

– То, что мы говорим о делах, еще не дает тебе права вякать, – объяснил Гружа.

Бум-Бум продолжал сидеть на стуле, глаза слезились, из носа хлестала кровь. Но он не ушел и не сдался. Гружа даже испытал что-то вроде уважения: Бум-Бум, конечно, тупой, но упрямый сукин сын.

Бармен во время этой краткой интермедии очень сосредоточенно считал деньги в кассе и всячески изображал избирательную потерю памяти. Гружа знал этот бар: здесь продавалось больше мета, чем выпивки, так что запись, на которой коп шмякает какого-то козла, вряд ли кому-то доведется увидеть. Все тут взрослые люди, их разборки никого не касаются, и точка.

– Представим, что кто-нибудь запихнет Кирни в мешок для трупов, – задумчиво проговорил Гружа. – Я наверняка подумаю, что это сделал Санта-Клаус, и спущу дело на тормозах.

Бум-Бум кивнул и вытер кровь рукавом.

Гружа добавил:

– И хорошо бы не откладывать.

– Мы побольше твоего мечтаем его найти.

– На вашем месте я бы стал искать около границы, – как бы между прочим уронил Гружа. Соскользнул с табурета, оставив на стойке двадцатку. – И не трудись меня благодарить. Моя работа для меня – сама по себе награда.

– Иди на хрен. – На сей раз Бум-Бум сильно гнусавил.

Гружа вышел из бара, впервые за последние дни ощутив, как поднимается настроение.

13

Тим нашел дорогу в комнату Брайана, тихонько открыл дверь и увидел, как Брайан готовит себе «спидбол», смесь кокаина с героином. Итальянец Брайана нагишом раскинулся на полу, подперев одной рукой голову.

В комнате пахло благовониями и гашишем.

Тим переступил порог.

– Зет! – радостно вскричал Брайан. – Какая приятная неожиданность!

Тим посмотрел на итальянского парня и сказал:

– Ничего, если мы с Брайаном немного побудем вдвоем?

Парень заколебался было, но Брайан велел ему:

– Выметайся.

Когда они остались вдвоем, Брайан спросил:

– Элизабет вас нашла? Чувствую запах траханья.

Тим кивнул на шприц и спросил:

– Тебе помочь?

– Почту за честь.

Тим поигрывал шприцем, пока Брайан расстегивался. Увидев, как вздулась красивая толстая вена, Тим струей выпустил из шприца всю жидкость и всадил иглу Брайану в руку.

У Брайана чуть глаза не выпали от страха.

– Какого хрена… – пробормотал он, зубы его продолжали сжимать резиновую трубку.

– Все в порядке, Брай, – утешил его Тим. – Большой и толстый шприц чистого воздуха. Нажму на поршень – и пузырек воздуха помчится прямо к твоему сердцу – и… хоп! Мгновенный обширный инфаркт.

– Но что все это зна…

– Смотри мне в глаза, удолбыш, – перебил Тим, изображая уверенность, которой на самом деле не ощущал. – Я – Бобби Зет, и я пойму, когда ты врешь. Ты ведь это знаешь, а?

Брайан кивнул. Лицо его покраснело так, что Тим начал опасаться, как бы Брайана и вправду не хватил сердечный приступ.

– Так в чем же дело, Брайан? – спросил Тим.

– В чем дело? – визгливым голосом повторил Брайан.

– Да, что там за дела у тебя с доном Уэртеро? – поинтересовался Тим. – Что у этого великого идальго на уме, чего он от меня хочет? И хватит трепотни насчет крупной сделки с метом, Брайан, потому что я знаю, что это брехня. Вы это придумали, чтобы отвлечь мое внимание, верно?

Пот сочился из всех жирных пор на лице Брайана.

– Верно? – настаивал Тим. Он погрузил иглу чуть глубже.

– Мы можем договориться, Зет.

– Договор такой: ты сейчас же мне все расскажешь, а то сердце у тебя взорвется, как пиротехническая ракета «М-80» в мусорном баке, – ответил Тим.

В тюряге это распространенный способ отправлять неугодных на тот свет, припомнил Тим. Никакой возни, никакого шума, а охрана потом скажет, что еще один недоносок помер от передоза.

– Смерть – просто еще один трип, что-то вроде наркотического путешествия, – попытался бодриться Брайан.

– Тогда adios, друг мой, – ответил Тим и начал надавливать на поршень.

Рука Брайана дрогнула, глаза выпучились по-рачьи, и он признался:

– Дон Уэртеро хочет убить тебя сам.

– Потому он и менял Морено на меня?

– Думаю, да.

– Дальше.

– Он приезжает в этот уик-энд. – Брайан решил ничего не скрывать. – Говорил, что насадит тебя на вертел и поджарит на огне.

Проклятье!

– Почему?

– Почему? – переспросил Брайан. – Дон Уэртеро не объясняет почему. Он говорит «сделаем так».

– И ты не знаешь, с чего это он?! – взорвался Тим.

– Знаю только, что ты у него что-то взял.

– Что взял?!

– Я не знаю, Зет, – захныкал Бобби. – Не знаю. Он сказал только, что ты забрал у него какое-то его сокровище.

– Сокровище? – повторил Тим. – Какого хрена, он кто? Долговязый Джон Сильвер?

– Да ладно тебе, Бобби, – рыдал Брайан. – Мы же друзья.

– Но ты ведь хотел меня ему передать, так?

– У меня не было выбора.

Ну да, конечно, подумал Тим. Ему очень хотелось нажать на поршень, но он все же сдержался и спросил:

– У тебя тут есть пистолет, Брайан?

– Нет.

– Не ври мне. Я этого не люблю.

– В столе, – сдался Брайан. – В верхнем ящике.

Тим вынул иглу. Брайан упал на пол и валялся там, плача, пока Тим доставал пистолет из ящика. Девять миллиметров, автоматический. Тим предпочел бы армейский сорок пятого калибра, но делать нечего. Еще Тим нашел в ящике зажим с деньгами и засунул то и другое в карман.

Потому что у наличности всегда приятный вкус, и ты никогда не знаешь заранее, когда тебе понадобится отщипнуть кусочек.

– Передай дону Уэртеро – gracias, но в смысле – no gracias,^[25] Брайан, – сказал Тим. – Я выписываюсь.

Тим догадывается, что ведет себя по-идиотски: ему надо бы шлепнуть этого Брайана или хотя бы взять его в заложники, но его уже достало все это дерьмо, достали эти люди, и больше всего ему сейчас хочется свалить отсюда одному.

На хрен все! – думает он. Ребенок, бывшая подружка, а тут еще какой-то долбаный мексикашка, который возомнил себя богом и собирается поджарить меня на огне. Идите вы подальше со всей этой хренотенью! Вот привалило счастье Бобби Зету!

В общем-то, Тим понимает, что кардинально вляпался, – это для него, увы, не ново, – однако забирает пушку и возвращается к себе в комнату поменять одежду. Защитного цвета рубашка «Л. Л. Бин», джинсы, джинсовая куртка, мартенсы. Достает из холодильника пару бутылок «Эвиана» и запихивает в карманы.

Он выходит из дома. Собак еще не спустили: видно, Брайан подмывается и меняет трусы, так что пока все классно.

Ночь теплая, мягкая, чернильно-черная. Звезды здесь, в пустыне, так близко, что кажется – их можно поцеловать.

Тим поцеловал бы их с радостью. Он на взводе. По-настоящему свободен – может, первый раз в жизни.

У ворот «Beau Geste» – охранник.

– Прохожу, – сообщает ему Тим.

Охранник тянется за пушкой, но глаза у Тима безумные, и тот смекает, что ему сейчас не хочется умирать. Бросает оружие, нажимает на кнопку, и ворота распахиваются.

Тим выходит во внешний двор, теперь ему слышно какое-то движение за спиной. Срабатывает гребаная сигнализация. Хоть теперь постарайся не зацепиться за садовые разбрызгиватели, советует он самому себе – и тут за ним начинается настоящая погоня.

Он слышит, как Брайан несется по парапету и визжит: «Остановите его! Остановите его!» Но Брайан – болван, потому что тут же он кричит: «Не убивайте его! Не убивайте его!» – так что охранники не понимают, что им, черт побери, делать.

– Не двигаться! – орет Тим. – Это охренение!

Он смеется, как полоумный, оборачивается и смотрит наверх, на парапет, по которому, вопя, носится туда-сюда Брайан, а Элизабет молча стоит там и наблюдает.

Это реально круто, но Тим не понимает, как он теперь проберется через эти вшивые главные ворота, и тут он соображает, что они не планируют его подстрелить, что они просто должны задержать его внутри крепости.

Тогда-то он и замечает грузовик, и это сразу порождает в нем целую кучу идей.

Он подбегает к грузовику и выпускает три пули – все пригибаются как по команде. Всего за пять секунд Тим успевает накоротко замкнуть провода зажигания, выруливает к воротам, а там стоит Джонсон в боксерских трусах, и вид у него сонный и раздраженный, а в руках – винчестер.

– Куда это ты направляешься, сынок? – интересуется он, растягивая слова.

– Подальше отсюда, – отвечает Тим.

– Там ничего нету, – сообщает Джонсон.

– Это-то мне и нравится.

Джонсон качает головой и говорит:

– Ну а я не могу тебя пропустить.

– Ты не станешь в меня стрелять.

– Мне и не надо.

Джонсон поднимает винтовку, чтобы прострелить покрышки, а Тим наводит на него девятимиллиметровый.

Джонсон улыбается:

– Ты не из таких.

Так что Тиму приходится пальнуть аккурат рядом с его ухом. Джонсон валится на землю, и у Тима есть время дать задний ход и обеспечить себе побольше пространства. Затем он просто, на хрен, встает на педаль газа и гонит к воротам.

Джонсон пытается выстрелить из старой доброй позиции «лежа», но он слишком занят тем, чтобы откатиться и убраться с дороги, охрана отпрыгивает от ворот, Брайан вопит, и Тим чувствует, как Элизабет улыбается, когда он проносится через ворота, и вот все чисто, он свободен.

Но тут он видит мальчишку.

Видит его в зеркало заднего вида. Мальчик стоит на территории внешнего периметра и смотрит вслед грузовику. Одинокий, грустный ребенок.

А Тим думает: хрен с ним, это же не мой.

Но его нога все равно бьет по тормозам, и он говорит себе: ты же свободен, приятель. Лови момент. Ты не справишься, если у тебя на шее будет этот пацан. Ни за что не справишься.

– На хрен, – говорит он сам себе и давит на газ.

Он продолжает повторять про себя «на хрен», давая задний ход. Тут мальчишка начинает семенить к нему. Сначала идет маленькими шажками, а потом бежит, когда видит, что грузовик возвращается. Худенькие ноги так и мелькают, ну и ну! Тим видит, как парни Брайана кидаются к своим таратайкам, и Джонсон стоит там, но даже он не пытается подстрелить пацана.

Тим тормозит и открывает дверцу.

Мальчишка останавливается на бегу, стоит и смотрит на него.

Ну конечно, думает Тим. Ну конечно, черт побери!

– Хочешь со мной? – спрашивает он у мальчика.

– Да.

– Черт, ну полезай.

Он наклоняется, подхватывает мальчика и сажает его на пассажирское сиденье. Переключается на первую скорость, а парень в это время хватает ремень и защелкивает.

Тим бросает грузовик на третью скорость, и тут мальчик замечает:

– Ты не пристегнул ремень.

– Заткнись, – отвечает Тим.

Но все-таки он пристегивается – и гонит в глубину ночной пустыни.

14

В этой гонке ему не победить – Тим это понимал.

Первое: он не знал, где он. Второе: он не знал, куда едет. Третье: он вел медленный грузовик по плохой дороге. Четвертое: при нем был еще и ребенок. Пятое: у противника целая армия внедорожников. Шестое: он просто неудачник, вот и все. Скорее всего, было еще и седьмое, и восьмое, но у него не хватало мозгов сообразить, что это.

Ну ладно, сказал он себе, будем разбираться по порядку. Первое: ты не знаешь, где ты. И плевать. Второе: ты не знаешь, куда едешь. Ну, это не совсем так. Ты знаешь, что двигаешь подальше от этого вшивого ранчо Кэрвье. Дорога худо-бедно идет на север, и она должна где-то соединяться с шоссе Восток-Запад, которое выведет из этого природного заповедника. Третье: ты ведешь медленный грузовик по плохой дороге… Ладно, пропустим, давай к четвертому. Четвертое: при тебе ребенок… Ладно, давай к пятому: у противника – целая армия внедорожников…

Он затормозил и заглушил мотор.

– А зачем мы?.. – начал спрашивать мальчик.

– Тихо, я хочу послушать.

– Что послушать?

– Звук моторов.

– Зачем?

– Заткнись, – оборвал его Тим. А потом добавил: – Мне нужна твоя помощь. Сиди тихо-тихо, посмотрим, сколько разных звуков ты сможешь услышать. Сумеешь сосчитать?

– Мне шесть лет, – ответил мальчик с некоторой обидой в голосе, но замолчал и прислушался.

Тим тоже. И услышал довольно интересные вещи. Какую-то чертовски бурную деятельность далеко слева, параллельно его пути. Пожалуй, даже впереди него. Высокий свист песчаных «багги» или мотоциклов-внедорожников. Шесть или семь единиц транспорта. Порядочно.

Направляются к перекрестку дорог, понял Тим. Отрежут как пить дать.

Ну ладно, а что у меня сзади?

Два, а может, и три мотоцикла, близко. Но эти вовсе не обязательно пытаются меня перехватить. Просто гонят к перекрестку. А что за мотоциклами? Может, этот долбаный «хамви».

– Ну? – спросил он у мальчика.

– Я услышал восемьдесят семь моторов, – серьезно ответил тот.

– А я насчитал восемьдесят шесть, но ты, скорее всего, прав.

Тим снова завел грузовик и нажал на газ.

– Ремень у тебя хорошо затянут?

– Да.

– Тогда держись.

Тим резко вывернул руль вправо, и грузовик сполз с дороги. Он продолжал разгонять мотор, пока колеса не начали буксовать в песке.

Они ждут на перекрестке? – думал Тим. Хрен им. Пускай себе ждут.

Он им кто – долбаный кретин?

Тим вылез из грузовика, обошел кабину, высадил мальчика и прошептал:

– У нас есть для этих ребят маленький сюрприз.

Малец расплылся до ушей. Сказать ребенку «сюрприз» – то же самое, что сказать моряку «пиво». Этот-то, сразу видно, обожает такие штуки.

Мальчик кивнул.

– Притворимся, что мы ни при чем.

Они забрались в кузов. А там… Там их действительно ожидал сюрприз. Кто-то, очевидно, заранее все продумал, потому что в кузове нашлось все необходимое. К борту крепился мотоцикл-внедорожник. Тим взял одеяло, две бутылки очищенной воды и фонарь, засунул их в специальное отделение позади сиденья. Нашел складную лопату и запихнул ее под эластичный шнур, которым крепят багаж. Обнаружил провода, изоленту и прочие штуки для ремонта и сунул их к остальному барахлу.

– Ты когда-нибудь ездил на такой малютке? – спросил Тим.

Мальчишка был так захвачен происходящим, что только головой покачал.

– Ну вот, скоро поедешь.

– Классно!

– Еще бы не классно.

Если только нам повезет, мысленно добавил Тим. Если байкеры позади нас провалят дело и решат поступить по-геройски. Не станут делать то, что должны.

А должны они сделать вот что: как только увидят грузовик, залечь, подать сигнал по рации и позволить остальным подойти поближе. Надеюсь, что они захотят поскорее заработать повышение и сунутся смотреть сами.

– Сиди тихо-тихо, – велел Тим, помещая мальчишку на сиденье.

– Ла-а-адно, – пробормотал мальчик, стараясь унять возбужденное хихиканье.

– Нет, реально тихо.

– Ладно.

Потому что Тим уже слышал, как тормозят, фыркнув моторами, мотоциклы. Парни, наверное, увидели, что грузовик сорвался с дороги, и теперь решают, что им, на хрен, делать.

Давайте, ребята, мысленно понукал их Тим. Идите сюда, станьте героями.

Сапоги заскрипели по гравию. Идут, медленно.

Ну давайте, думал Тим. Ближе.

Они были уже так близко, что Тим слышал их дыхание.

– Держись, – прошептал Тим и почувствовал, что руки мальчика крепче его обхватили.

Он нажал на газ, и они вылетели из кузова. Приземлились, подпрыгнули, мальчишка чуть не слетел, но удержался. Тим вырулил подальше от дороги, в сухое русло ручья, и они помчались – на полном газу, черт дери! Парни повскакивали на свои мотоциклы, и начались какие-то городские гонки,^[26] только по пустыне.

Парни оказались не промах: довольно скоро они уже висят у него на хвосте в этом пересохшем ручье, уже готовы его поймать. Они улюлюкают, точно vaqueros,^[27] они расчудесным образом развлекаются, они, видно, думают, что сейчас поедут с ним бок о бок и устроят небольшое родео, и один из них действительно мчится рядом, а потом, подпрыгнув на своем байке, вырывается из русла ручья и едет параллельно Тиму, но чуть выше, а другой поджимает сзади. Слева Тима вот-вот настигнет мчащийся «хамви».

Тим резко выворачивает руль, тормозит в заносе, снова дает газ и, развернувшись, гонит обратно, прямо на парня, который ехал за ним, тот трусит и врезается на своем байке в откос.

Но через несколько секунд вся история зеркально повторяется: первый парень едет рядом с Тимом выше, а другой вот-вот нагонит сзади.

«На хрен», – думает Тим и выскакивает на мотоцикле из русла, на правую сторону, на плоскую поверхность пустыни. Тот, что сзади, двигает за ним, а Тим снова разворачивается и кидается прямо в пересохший ручей, кричит: «Держись!» – и перепрыгивает на мотоцикле эту чертову штуку, а другой байкер в это время прыгает в обратную сторону.

Тим понимает, что с мальчишки, пожалуй, хватит, сейчас он сломается, но слышит, что пацан хихикает, как сумасшедший, хихикает, и Тим продолжает давить на газ. Сейчас он гонит по прямой, по пути огибая камни, и кактусы, и кусты мескита, а парни несутся за ним.

Тим замечает слева высоченную песчаную дюну, думает: «Какого черта, мы все равно продуем!» – и направляется прямо на нее. Он на секунду останавливается у подножия этой штуковины и спрашивает:

– Как ты, ничего? – будто это имеет значение.

– Я отлично! – отвечает мальчик.

– Сейчас поднимемся на эту штуку, – указывает Тим на дюну.

– Супер!

Ну да, супер, думает Тим, до тех пор пока мы не потеряем разгон и не перевернемся через голову, или завалимся набок и покатимся вниз, или просто не сможем подняться, и тогда нас схватят наши милые друзья. Но жмет на газ, и они едут вверх.

Подъем все круче и круче, заднее колесо пытается соскользнуть, но хрен ему, Тим не даст. Мотор ревет, парни поднимаются сзади, и, судя по звукам, у них там свои проблемы, и Тим раз пять чуть не переворачивается вместе с мотоциклом, но он все-таки добирается до вершины, останавливается и смотрит, как поднимаются парни.

Тоже нехило: они рассредоточились, чтобы отрезать ему все пути на верхушке дюны. «Нашли дурака», – шепчет Тим и начинает спускаться, не по-уродски, сбоку, а двигает прямо вниз, словно хочет улететь на своем мотоцикле как парашютист, и, если парни не хотят его упустить, им придется сделать то же самое.

Мальчишка хихикает, как очумевший сукин сын, и мотоцикл взлетает, точно космический корабль, и падает с ночного неба на большую кучу песка, и парни больше не улюлюкают, они тихонько писают в штанишки, потому что склон крутой, и, понятное дело, первый же байк, который рискует спуститься, срывается. Бедняга кувыркается на своей машинке через голову, и, видать, ему не подфартило, потому что он не встает.

Тим доезжает до подножия дюны, делает поворот и гонит в никуда, позади него – тот другой байк, а где-то недалеко – паскудный «хамви», и Тим понимает, что ему не оторваться от этого байкера, уж очень он ловок. К тому же у парня винтовка, отличная «М-16», висит у него на спине. Он похож на немца из старого фильма, он отличный ездок, и деваться некуда.

Значит, надо придумать что-то новенькое, решает Тим. Приключение на песчаной дюне дало мне возможность малость оторваться, есть пространство для маневра. Так что он несется к полосе густого кустарника, где растут мескит, дымное дерево и прочая дрянь, находит в ней узкую прогалину и мчится туда. Слышит, как тот парень поддает газу, Тим знает, что парень боится потерять его в зарослях.

Тим укладывает мотоцикл в кустах, хватает мальчишку, устраивает его под мескитом и говорит:

– Побудь тут, и тихо.

Не ждет возражений, выхватывает складную лопатку, выдвигает лезвие и ждет. Считает время, в нужный момент выскакивает, размахивается и лупит этой лопаткой прямо парню по морде. Парень, судя по всему, вырубается еще до того, как навзничь валится со своего байка.

Тим забирает «М-16», вешает за спину, подхватывает мальчишку и возвращается к своему мотоциклу. Двигает на нем в глубь пустыни, чтобы выиграть время. Старается выиграть время, как сумасшедший, и все вроде ничего, но потом оборачивается и видит, что за ним несется гребаный «хамви».

Эту штуку ему не вырубить никакой лопатой. Может быть, может быть, остановиться, положить мотоцикл и прострелить этому «хамви» покрышки, но охранники могут взбеситься и открыть ответный огонь, а ему надо заботиться о мальчике.

Так что он пытается оторваться от них, зная, что это безнадежная игра, потому что ребятам из «хамви» не нужно его ловить, достаточно просто следовать за ним, пока не рассветет, а тогда прибудет подкрепление, но остановиться он не может – давайте играть в догонялки!

Так что он колесит по пустыне, мчится сквозь ночь, а «хамви» мчится по пятам, приближается, он уже совсем близко, а Тим все гонит и гонит – и вдруг мир исчезает.

Тим орет: «Чё-о-о-рт!» – потому что он только что вырвался из пустыни. Весь мир словно бы кончается на узком краю огромного каньона, глубина – три сотни футов, и Тим чуть не отрывает ручки руля, так резко он разворачивается, бьет по тормозам, мотоцикл бешено заносит. Вот сейчас им обоим и конец, переднее колесо висит над пропастью, где кончается мир, и Тим боится пошевелиться, а «хамви» продолжает мчаться вперед – и срывается с края, потом – несколько секунд паузы, а потом – бум! – и небо окрашивается оранжевым.

Мальчишка больше не хихикал. Он плакал.

– Все в порядке?

– Нога болит.

Тим с трудом отделился от байка, осторожно поднял мальчика и опустил на землю. Достал из мотоцикла фонарь, закатал штанину и увидел кровь на его ноге. Царапины, ничего, кажется, не сломано. Мальчик успокоился и только шмыгнул носом:

– Все нормально.

– Ты храбрый парень.

Мальчишка улыбнулся.

Тим вынул из мотоцикла вещи. Свернул одеяло, перебросил через плечо, достал бутылки «Эвиана». Дал одну мальчику.

– Спорим, я первый допью, – улыбнулся Тим.

Мальчишка принял пари и начал глотать. Тим подгадал так, чтобы мальчик обошел его совсем на чуть-чуть.

– Хочешь, сыграем в одну игру? – спросил Тим.

– Очень хочу. В какую?

– Знаешь, что такое морпех?

– Это какие-то солдаты, да?

– Больше так не говори, парень, – предупредил Тим. – Морпех – не солдат. Солдаты – армейская отрыжка. Морпех – самый крутой, самый мощный, самый лучший боец всех времен и народов. Хочешь поиграть в морпехов?

– Да.

– Хорошо. Мы с тобой будем пару дней играть в морпехов, у нас будет секретная экспедиция. Мы не должны дать другим парням нас найти. Понятно?

– Понятно.

– Ты готов?

– Готов.

– Придется походить пешком.

– Ладно.

Тим столкнул мотоцикл с края обрыва, туда, где оранжевое свечение меркло, делаясь кроваво-красным.

– Пошли, – сказал он.

На западе он различил очертания гор. Если они смогут перебраться через эти горы, то вырвутся на свободу. И они пустились в путь.

Минут через десять Тим глянул на мальчишку. Лицо такое усталое, лучше будет, если Тим его понесет. Он подхватил ребенка и усадил на плечи. Парень был не тяжелее полностью нагруженного армейского рюкзака.

– Как-как уж тебя зовут? – спросил Тим, потому что опять забыл.

– Кит, – ответил мальчишка. – А тебя?

– Зови меня Бобби, – сказал Тим.

Он шел быстрым шагом: хотел до восхода солнца подойти к тем горам как можно ближе.

15

Брайан Кэрвье бушевал.

Да и страх хватал его за яйца: у него в руках был Бобби Зет, а он дал ему уйти.

– Найди его, – приказал он Джонсону.

Джонсон стоял в гостиной, держа шляпу в руке на старомодный манер, но вовсе не из уважения. От края шляпы у него на лбу, там, где редеющие волосы начали седеть, осталась красная полоса. Он глядел на Брайана молча, однако его вид говорил сам за себя. А говорил он вот что: «Слушай, ты, жирный педик, тут вокруг – огроменная пустыня, если ты этого, конечно, не знаешь, лысый голубь!»

Брайан прекрасно все понял, даже то, что касалось голубей и педиков, и ответил на непроизнесенные слова:

– Бобби – серфер, который толкает траву. Он слабак. Он не знает пустыни. Это ему не побережье.

– Этой ночью он неплохо справился, – заметил Джонсон – он уже видел трупы и обломки.

– Ночью нет солнца, – сухо бросил Брайан.

Джонсон улыбнулся, услышав эту потрясающую новость.

– В это время года не очень-то жарко, – только и сказал он.

– Все равно пустыня есть пустыня! – взвизгнул Брайан.

А Толстяк не отличит пустыни от простыни, думал Джонсон. Живет в пустыне, а солнце ненавидит. Все время напяливает большие шляпы и старушечьи платья, прячется от солнца. Почти весь день торчит в доме, смотрит кино. Черно-белое кино про пустыню. Оттуда Толстяк все и знает про пустыню, больше он ничего про нее не знает.

– Я его поймаю, – пообещал Джонсон. Не потому что пустыня, не потому что парень – слабак, а потому что парень тащит с собой пацана. А раз так, у него ничего не выйдет.

– Видно, ему женщина что-то рассказала, – добавил Джонсон.

– Да что ты говоришь?! Вот уж никогда бы не догада-ался! – ехидно протянул Брайан.

Зачем я слушаю этот язвительный треп? – спросил себя Джонсон и заметил, сокрушенно качая головой:

– Дон Уэртеро будет очень-очень несчастным идальго.

И увидел, как Брайан покрывается мурашками. Жирное тело начало мелко-мелко дрожать. Так бывает, когда на пески набегает тень.

Брайан до чертиков боится дона Уэртеро, вот в чем штука.

– Найди его, – захныкал Брайан.

– Двое моих ребят его выслеживают, – ответил Джонсон. – А я собираюсь наведаться в город, к Рохасу.

– Рохас наверняка пьян.

– Наверняка, – согласился Джонсон.

Пьяный или трезвый – не имеет значения, думал Джонсон. Рохас может отыскать муху на восьми десятках акров дерьма.

– А как насчет женщины? – поинтересовался Джонсон.

– Женщиной я займусь сам, – произнес Брайан.

Улыбка Джонсона говорила: «Ну да, первым делом». Но он не раскрыл рта и надел шляпу.

– Мне он нужен живой, – напомнил Брайан.

Джонсон не забыл, ведь это-то и есть самое паршивое во всей истории. Трудно поймать такого парня, особенно если он знает, что ты не можешь рисковать и палить по нему с большого расстояния. Да, в пустыне можно завалить человека издали. Плоская местность, ни ветерка. Но поймать его, дотянуться до него и притащить обратно, как загулявшего теленка весной, – это совсем другое дело.

– А как насчет мальчика? – осведомился Джонсон.

– Что – насчет мальчика?

– Он вам тоже нужен живой?

– Мне он вообще не нужен, – отрезал Брайан.

У Джонсона вертелось на языке возражение, но он сдержался.

– Ребенка убивать не стану, – заявил Джонсон.

Брайан пожал плечами:

– Рохас станет.

Рохас-то станет, мысленно согласился Джонсон. Рохас готов поубивать все живое.

Брайан смотрел, как долговязая фигура Джонсона, нагнувшись, ныряла в проем арабской арки. Он ненавидел этого здоровенного ковбоя, прямо видеть не мог, как тот корчит из себя Гэри Купера в «Красавчике Джесте», и если бы Джонсон не был ему нужен для управления всем этим заведением, он бы тут же рассчитал ублюдка. Но Джонсон ему нужен, к тому же впереди, черт побери, явно маячат серьезные неприятности, так что сейчас нет времени перетряхивать состав персонала.

Ну ладно, в другой раз – Брайан ждет не дождется, когда можно будет дать Джонсону под зад коленом и освободить от него ранчо. Представляет себе, как Джонсон окончит свои дни опустившимся пьяницей где-нибудь в Квартале газовых фонарей Сан-Диего, на помойке какого-нибудь ресторана. Воображает, как этот ковбой будет жарить бобы на плитке в захудалой гостинице, где от стен не отмоешь вонь свежей мочи и неминуемой смерти.

Долбаный ковбой.

Что поделаешь, как-нибудь в другой раз…

В комнату осторожно прокрался юный миланец, встал у двери, стреляя миндалевидными глазами. Он хотел знать, утихла ли у Брайана вспышка раздражения.

– Не сейчас, – резко бросил Брайан, и мальчик немедленно исчез. Брайан слышал, как он быстро прошлепал по коридору.

Позже, не сейчас, подумал Брайан.

Сейчас ему надо разобраться с Элизабет, чудесной давней подругой, из-за которой он и попал в эту переделку.

Вот сука!

16

Брайан вошел в комнату к Элизабет, плюхнулся в большое плетеное кресло и уставился на нее.

Она сидела в постели, ее правое запястье и левая лодыжка были прикованы наручниками к столбикам кровати. Элизабет деликатно закинула правую ногу на левую, точно ее нагота могла что-то для него значить, но не позаботилась о том, чтобы прикрыть грудь.

Брайан изучал ее тело с чисто академическим интересом: крепкое, загорелое – должно быть, немало труда и времени потрачено в тренажерном зале. Сам он плевать хотел на собственную физическую форму, но настаивал, чтобы его юноши блюли фигуру и качали мышцы.

У него мелькнула праздная мысль: а если ее перевернуть на живот…

– Ты испортила уик-энд, – сообщил он.

– Можно мне кое-какую одежду, Брай? Пожалуйста.

Он покачал головой:

– Я давно понял, что с голыми людьми легче разговаривать. Видно, тут дело в незащищенности.

– Я и чувствую себя незащищенной.

– Что ж, девочка, так и должно быть.

Несколько секунд они глядели друг на друга, потом Брайан вздохнул:

– Любовь – паршивая штука, а?

– Верно сказано, Брай.

– Ты ему рассказала.

– Рассказала емучто?

– Ладно тебе.

– Не понимаю, о чем ты толкуешь, Брай.

– Может быть, я толкую про Бобби?

– А, теперь догадалась.

– Ты мне всегда нравилась, Элизабет, – заметил Брайан. – Я даже тобой восхищался.

– Взаимно, Брайан.

– Я ведь хорошо с тобой обращался? – спросил он.

– Очень хорошо.

– Я ведь предоставил тебе жилье?

Она кивнула.

– И чем ты мне отплатила? – прошептал он. – Предала меня? Подвергла угрозе мой бизнес? А мою жизнь – опасности?

Она попробовала было все отрицать, но поняла, что он не собирается ей верить, так что решила зайти с другой стороны.

– Любовь – паршивая штука, верно, Брай?

– А то я не знаю, девочка, – вздохнул он. – А то я не знаю…

Эти слова будто повисли в воздухе, и он спросил:

– Куда он направился?

– Не знаю, – ответила Элизабет. – Честно.

– Я тебе верю, – сказал Брайан. – Скверно то, что дон Уэртеро не поверит.

– Нет?

– Нет. Но будет убедительнее, если я хотя бы попытаюсь вытрясти это из тебя.

– Понимаю.

– Ну и хорошо, – произнес он, выбираясь из кресла. Вынул ремень из брючных петель и закрутил вокруг кисти: конец с пряжкой удобно свисает и готов к действию.

– Только не по лицу, Брай, ладно? – попросила она, и голос ее задрожал. – Только не по лицу, хорошо?

Он пожал плечами и приступил, время от времени механически спрашивая:

– Куда он направился?

Он решил не выяснять у нее, почему Бобби Зет захватил с собой мальчишку.

17

Мальчик уснул у Тима на спине, обхватив его шею руками. Тим тащил его на себе, подхватив под коленки, и чувствовал на плече тяжесть головы. Так нести парнишку было легче – мертвым грузом, как мешок. Тиму доводилось таскать штуки потяжелее – на войне, в другой пустыне.

Но в той, другой пустыне им развозили чизбургеры и вареную кукурузу, розовый лимонад и шоколадное мороженое. Мороженое в пустыне, черт дери, думал Тим. Тогда-то он и убедился, что они победят, – когда дядя Сэм начал снабжать их шоколадным мороженым в пустыне.

Здесь – дело другое. Здесь-то ему нечего ждать помощи от дядюшки Сэма (скорее наоборот), так что он продолжал бодро шагать, двигаясь к горам, силуэт которых только-только начал вырисовываться на западе.

«Двигайся в сторону гор», припомнил Тим. Кажется, была такая реклама, нет? Двигайся в сторону пивных гор. Но нет, сейчас он не может себе позволить думать про пиво, как бы красиво это ни звучало, потому что не будет им ни пива, ни мороженого. До тех пор пока они не выберутся из пустыни.

Если только они выберутся из пустыни.

Если бы не ребенок, думал Тим, он бы пробежался, ушел бы от погони, как в Пендлтоне или Твентинайн-Палмсе, и это было бы отлично. Завести преследователей в горы и сделать им ручкой: AMF – adios, motherfuckers.^[28] Vaya con Dios.

Однако с таким грузом бежать нет смысла. Еще вспотеешь. Потеряешь чересчур много жидкости, а солнце уже скоро взойдет. Как во всех этих фильмах про пустыню, где показывают солнце, потом парня, который ковыляет по песку, потом снова солнце, и парень допивает остатки воды, потом опять солнце, и парень падает. А под конец опять солнце – и кружат стервятники.

Ладно, провались оно все пропадом, думал Тим, доберусь до ближайшего хребта, пока не рассвело, и найду местечко, где можно отлежаться. Где-нибудь в теньке. Он знал, что ищет: небольшую дыру под какой-нибудь скалой. Тогда можно спрятаться в тени и заодно вести наблюдение.

Но для этого необходимо было подняться повыше и к тому же непременно обогнать восход, так что он решил все-таки немного пробежаться. Мальчишка ненадолго проснулся, но вскоре привык к новому ритму и снова задремал.

Тим бежал к горам. Свет едва брезжил, и они только-только начали окрашиваться в шоколадно-коричневые тона.

18

Джонсон проехал на своем грузовике миль десять в сторону Окотильо-Уэллс, свернул на старую грунтовую дорогу и вот уже с полторы мили катил по ней по направлению к лесу. Съехал с дороги у глинобитной хижины с полуобвалившейся крышей из рифленой жести, остановил грузовик и вошел в хижину.

Внутри темно. Окон нет, помещение освещает одна-единственная керосиновая лампа, воняющая и мигающая на старой катушке из-под кабеля, которую здесь используют вместо стола. Вообще все помещение меблировано подручными материалами. Стулья подобраны на помойке, катушки от кабеля завалялись тут еще с тех пор, когда в Боррего тянули телефонные линии, а картонные коробки от шипучих напитков – с тех времен, когда шипучие напитки продавались в стеклянных бутылках.

Вместо столиков бар уставлен козлами для пилки дров с приколоченной к ним фанерой, но это никого не колышет, потому что местные индейцы заходят сюда, только чтобы закинуться мескалином.

Сейчас здесь спят трое или четверо таких – после ночных излишеств.

Ну и вонища же, морщится Джонсон, несет дерьмом, хоть нос затыкай. Интересно, когда в последний раз хозяева наливали бензин и бросали спичку в дыру маленького сортира, приткнувшегося возле бара?

Джонсон пинает сапогом одного из индейцев, спящих на полу.

– Где Рохас? – спрашивает Джонсон.

Малорослый индеец смотрит на него снизу вверх, бессмысленно моргая.

Бог ты мой, думает Джонсон, да ведь эти парни, если мерить по его шкале, стоят на самой нижней ступеньке эволюции! Если считать, что наверху белые (а так и есть, черт побери), на втором месте, сильно отступая, – мексиканцы, а на третьем – кауилья, то даже трудно определить, куда же поместить этих маленьких коричневых ребят.

Они из совсем крошечного племени, и то ли сами забыли его название, то ли не желают его никому сообщать. Такая, черт побери, разнесчастная людская общность, что им приходится прятаться от собственного убожества. Ускользать в дымку мескалина, в запахи клея и аэрозольных красок. В итоге они не пригодны ни к какому занятию – кроме выслеживания.

Они умеют брать след получше койотов, вот почему Джонсон забрался сюда. Ему нужно отыскать Рохаса.

Настоящее имя у него – Лобо Рохас, Красный Волк, в честь того маленького мексиканского волчка, которого в этих местах практически полностью истребили. По весне эти паршивцы – сущая смерть для телят, так что хорошо, что местные ранчеры почти всех волчков успели перестрелять, до того как вмешалось ЭПА, Агентство по защите окружающей среды.

Короче говоря, Джонсон считал, что Рохас выбрал себе удачное имя, потому что среди всех сколько-нибудь прямоходящих существ не сыскать другого такого же сволочного маленького убийцы.

– Рохас – он где? – требовательным тоном спросил Джонсон.

– Сзади, – каркнул мужчина. Глаза у него косили, а рот был обведен бледным кольцом золотой краски. Золотую краску они любят вдыхать больше всего, а почему – неизвестно.

Сзади.

Джонсон вынул пистолет из кобуры и пинком открыл дверь в маленькую заднюю комнату.

Рохас скатился с женщины, на которой лежал, и приземлился на ноги. Свой чертов большой нож он прятал, как всегда, у ребер, чтобы никто не мог выбить его ногой из рохасовой руки.

Глаза у него были опухшие, налитые кровью, но при этом – черные как уголь, и так же ярко горели.

Да-а-а, думал Джонсон, глядя, как голый коренастый индеец направляет на него нож, Рохас проснулся сердитым.

Джонсон большим пальцем взвел курок и прицелился в квадратный лоб индейца.

– Если плюнешь в меня, ты, недоносок, – предупредил Джонсон, – разнесу тебе башку.

Этот Рохас любит плеваться, если его разбудить.

– А я отрежу тебе яйца и скормлю этой шлюхе.

– Сдается мне, она пропустила не так много трапез, – заметил Джонсон. – Ты уверен, что она голодная?

Женщина мирно спала, не потревоженная их перебранкой.

– У меня есть для тебя работа, – сказал Джонсон.

Рохас покачал головой:

– Я сейчас пью и трахаюсь.

– Мне нужно, чтобы ты кое-кого выследил.

Рохас пожал плечами.

Для этого он им всегда и нужен. Если какой-нибудь беглец удирает в пустыню и его не могут найти, идут к Рохасу. Или если кто-то из «койотов» вдруг поумнеет, обоснуется в их части пустыни и начнет перехватывать их беглецов, они высылают туда Рохаса.

И Рохас находит этого «койота» и насаживает его голову на шест из мескита.

Чтоб другим неповадно было.

– Хочешь ее трахнуть, Джонсон? – спросил Рохас. – Можешь.

– Нет, не думаю, что я бы смог, – ответил Джонсон. – Давай, накинь на себя что-нибудь, след остывает.

– Это для тебя он остывает, Джонсон. Не для меня.

– Да-да-да. Пошли.

– Я бы лучше потрахался.

– Я бы тоже, – ответил Джонсон. – Но меня там дожидается один милый дружок, который убил уже трех моих кауилья.

Джонсон рассчитывал, что Рохас от этих слов заведется. Не потому что захочет отомстить за кауилья, а потому что ему захочется показать: он может то, чего не могут они.

Рохас – это личность.

– Мне плевать, – сказал Рохас. – Я пьяный.

– Ты родился пьяным.

– Моя мать, это она была пьяная.

– Иначе бы она сделала аборт и не стала бы тебя рожать.

Что да, то да: Рохас – сущий урод. Приземистый, с плоским носом, глаза слишком широко расставлены. Кисти и ступни – как звериные лапы.

И, черт возьми, этот нос славится звериным обонянием.

– Или мне тебя пристрелить? – спросил Джонсон.

– Ты слишком медленный, чтобы меня пристрелить, – ответил Рохас, и Джонсон заметил, что он слегка отвел нож назад, словно готовясь броситься.

И ведь он, пожалуй, прав, подумал Джонсон. Он может зарезать меня, прежде чем я успею выстрелить.

– Ладно. – Джонсон опустил пистолет. – Подыщу себе кого-нибудь другого. А ты возвращайся к своей толстухе.

Рохас поднял с пола свою бутыль с мескалином и серьезно к ней приложился, делая вызывающе долгий глоток. Забрался обратно на грязный матрац, положил нож так, чтобы он был под рукой, и шлепком разбудил женщину. Что-то сказал ей по-испански – слов Джонсон толком не разобрал, но смысл был ясен.

Джонсон позволил Рохасу углубиться в его занятие, подождал, пока уродливое лицо Красного Волка исказилось от кайфа и он закрыл глаза. Тогда Джонсон шмякнул его рукояткой пистолета, метя за ухо. Раз – шмяк! – два – шмяк! – и тщедушное тельце Рохаса обмякло.

Потом Джонсон убрал пистолет в кобуру, поднял Рохаса на плечо, другой рукой схватил ворох его одежды. Дотронулся до шляпы, прощаясь с женщиной, вынес индейца наружу и бросил в кузов грузовика.

В грузовике уже как псы сидели и ждали трое приятелей Рохаса. Они сразу смекнули, что намечается работа и они смогут раздобыть деньжат, чтобы купить мескалина или ящик-другой клея «Тестер».

Джонсон сел за баранку и со вздохом отправился назад на ранчо.

19

Похороны Эскобара превзошли все ожидания Гружи.

Женщины рыдали так, точно у них отобрали чеки социальной помощи, а лица мужчин в дешевых костюмах были такими мрачными, что это не могли скрыть даже большие темные очки. Чтобы еще больше порадовать Гружу, те представители мужской половины родичей Эскобара, что были помоложе, вырядилась в свои лучшие бандитские облачения типа «в-понедельник-иду-хоронить»: чистые белые футболки, отглаженные джинсы на два размера больше, чем надо, и спортивные куртки «Рейдерс».

Куртки «Рейдерс», вы только поглядите! – думал Гружа. Как будто кто-нибудь из этих балбесов, нюхачей клея, отличит знаменитого футболиста Кенни Стэблера от прыща на собственном заду. У них бритые головы и манеры «плохих парней», cholo,^[29] и они старательно награждают Гружу, единственного англосакса среди скорбящих, очень-очень кровожадными взглядами.

Если бы не похороны Хорхе, Гружа с удовольствием вытащил бы одного-двух из них на аллею и прочистил им пасть стволом своего девятимиллиметрового «глока», оставив их зубы на тротуаре, как выплюнутую жвачку, и ушел бы, посвистывая, но это все-таки похороны, а значит – никаких разборок, перемирие.

Перемирие – это как раз то, что нам сейчас необходимо, размышлял Гружа, пока патер долдонил по-испански, потому что юные родичи Эскобара мужского пола – не просто бандиты, они еще принадлежат как минимум к двум группировкам. Сюда явились ребята из лос-анджелесских уличных банд «Кватро флэтс» и ТМС, а может, и из «Ист коуст крипс». И достаточно одному из этих умственно отсталых начать наезжать на конкурентов, как все начнут друг друга мочить.

При обычных обстоятельствах Гружа счел бы такую мочиловку не только развлечением, но и полезным для общества мероприятием, но сегодня эксцессы были ему не нужны: у него тут дела.

Так что он сидел, игнорируя злобные взгляды, и внимательно смотрел на большое фото Эскобара, который, кажется, тоже разглядывал его со специального пюпитра, водруженного у гроба. Интересно, что бобоеды делали до эпохи «Кодака»: совали туда живописный портрет покойника или как? После чертовски затяжного надгробного слова мексиканского священника Гружа присоединился к процессии, чтобы прошествовать мимо гроба и отдать последний долг.

Он выразил соболезнования рыдающей матери Хорхе, паре всхлипывающих тетушек, двум или трем кузинам и наконец добрался до брата Хорхе, который попросил разрешения поговорить с ним на улице, на что Гружа и рассчитывал.

Брат Хорхе – человек серьезный. Настоящий cholo из ЭТА^[30] еще тех времен, когда мексиканские банды защищали сами себя, вместо того чтобы друг друга убивать. Луис Эскобар на похоронах не плакал. Гляди-ка, глаза у него сухие, как камень, но они черны от гнева. Луису приходилось подолгу и серьезно сидеть в тюрьме: убийство второй степени и насилие при отягчающих обстоятельствах, и в тюрьме – Гружа знал это точно – он был главарем ЭТА. Его черные глаза взирали сверху вниз и на «пантер» из афроамериканской экстремистской организации, и на Арианское братство, и на мафию, и теперь Луис вышел и управляет своей старой сетью. И на нем костюм, отметил Гружа. Настоящий костюм, а не клоунский прикид малолетнего гангстера. Он одет в хороший костюм и выказывает своему покойному брату подлинное уважение.

И Луис Эскобар достоин уважения, потому у Гружи не было намерения вешать ему лапшу на уши.

– Как это вышло? – спросил Луис.

Гружа покрутил головой, будто ему жал воротник.

– Хорхе подставили, Луис.

– Кто?

– Информатор, с которым он работал.

– Имя?

Гружа поднял глаза и скорбно ответил:

– Бобби Зет, Луис.

– Бобби Зет убил моего брата? – удивился Луис. И заявил с уверенностью: – Бобби Зет – не убийца.

– Не стану утверждать, что он сам нажал на спуск, – предупредил Гружа. – Возможно, за него это сделал кто-нибудь из людей Уэртеро.

– Почему?

– У них были какие-то дрязги между собой, так мне кажется, – ответил Гружа. – Ты знаешь Хорхе: иногда он бывает довольно грубым. Это может рассердить. Но ты не переживай, мы собираемся его найти. Наше агентство будет землю носом рыть, пока мы не отыщем Бобби Зета и не доставим его…

– Вы его не найдете, – спокойно возразил Луис. Это не упрек, а просто констатация факта. – Его найдем мы.

Гружа так и предполагал. Груже известно, что большинство американцев считает Калифорнию частью Соединенных Штатов, но, если бы они видели то, что видит Гружа, они давно бы поняли, что на самом деле это часть Мексики. Бобоеды шляются тут и там, они почти невидимы, но сами-то они все видят, все слышат, хотя и ничего никому не говорят, – кроме как друг другу.

У Луиса Эскобара в этих местах, должно быть, целая армия: несколько бойцов ведут активное наблюдение плюс все жители этого долбаного округа сообщают обо всем, что видели.

В Калифорнии мексиканцев-то вроде и не видишь, думал Гружа, глядя на холодную, как камень, фигуру Луиса Эскобара. Зато они тебя видят.

Удачи тебе, Тим Кирни.

– И еще, Луис, – произнес Гружа, – я должен предупредить тебя, чтобы ты не нарушал законодательных…

– А то ты за мной придешь?

Гружа притворился, что обдумывает вопрос, и затем ответил:

– Нет, Луис. Делай, что делаешь. Хорхе был мой друг.

– Carnal.

– Да, родная кровь, Луис, – согласился Гружа.

20

Полный Улет забирается под скамейку в парке и выглядывает из-под капюшона своего пончо. Облака над океаном – ярко-розовые, пляж безлюден.

Он нюхает воздух, озирается и нюхает снова. Вылезает из-под скамейки, распрямляет затекшие, холодные ноги и внимательно глядит на океан.

Что-то изменилось.

Он опять нюхает воздух, скребет клочковатую бороду и запускает пальцы в длинные сальные волосы. Поворачивается спиной к океану и смотрит на восток, туда, где над верхушками холмов Лагуны только-только показалось солнце. Нюхает воздух, плывущий с востока.

Снова глядит на океан.

Вдруг подскакивает и восклицает:

– Он вернулся! Он вернулся!

Бежит к океану, запрыгивает по щиколотку в низкие волны и начинает плескать на себя ледяную воду. И горланит:

– Он вернулся! Он вернулся! Бобби Зет вернулся!

Вопли несутся по побережью и наконец привлекают внимание полиции Лагуны: полицейские так рады, что Полный Улет в кои-то веки решил умыться, что позволяют ему заниматься этим еще какое-то время, прежде чем потащить его в клинику.

Что касается Полного Улета, то ему все равно. Хотя он изрядно промок и сидит в наручниках на заднем сиденье патрульной машины, укутавшись в одеяло, он улыбается, смеется и громко объявляет хорошую новость всем, кто услышит.

Бобби Зет вернулся.

– Он грядет с востока, – доверительно сообщает Полный Улет медсестре.

21

Примерно через час после рассвета Тим нашел то, что искал. Он отважился двигаться при свете дня, потому что уже порядочно оторвался от преследователей и к тому же считал, что ради надежного укрытия, где можно отлежаться, стоит рискнуть.

Ярдах в пятидесяти над каньоном в нижних предгорьях Тим обнаружил маленькую впадину под уступом, перед которой лежал отличный большой камень. Выглядывая из-за этого камня, можно будет видеть равнину внизу, а все, что по ней движется, будет нетрудно подстрелить.

Он оставил Кита на склоне, проверил, нет ли в пещерке змей, а потом уже отнес туда мальчишку. Опустил его на землю, успокоил, пообещал через минутку вернуться. Отломив ветку дымного дерева, добрых полчаса заметал свои следы, затем прокладывал новую тропу в глубь каньона: надо дать плохим парням хоть какой-то шанс пройти мимо убежища, к тому же всегда предпочтительнее стрелять врагу в спину, если, конечно, выпадет такая возможность.

Когда он забрался обратно в пещеру, Кит заявил, что ему надоело играть в морпехов.

– А как насчет Бэтмена и Робина? – спросил Тим.

Кит отверг это предложение, вежливо нахмурившись, и предложил:

– Как насчет людей Икс?

Тим даже обрадовался: в саудовских краях он убил кучу времени над комиксами про людей Икс, ожидая, пока наши штурмовики «А-10» впечатают иракцев во влажный песок.

– Тебе нравятся люди Икс? – спросил он.

Кит кивнул:

– А ты кем хочешь быть?

– Росомахой, – ответил Тим. – Если только ты сам не хочешь.

– Можешь быть Росомахой, – согласился Кит. – А я буду Циклопом, ничего?

– Ладно.

Через минуту Тим спросил:

– Циклоп, хочешь есть?

– Еще как хочу, Росомаха.

Тим развернул два энергетических батончика и протянул один мальчику вместе с бутылкой воды. Затем он начал разбирать и чистить винтовку – такое же механическое и успокаивающее занятие для бывшего морпеха, как, скажем, возня в розарии для священника.

Мальчишка умял батончик, выпил немного воды и спросил:

– А давай как будто мы попали в ловушку в пустыне? И плохие парни за нами гонятся? И мы прячемся в этой пещере?

– Давай, – согласился Тим.

В общем-то так оно и было.

22

Монах собирается сходить за кофе латте и «Экономистом» и посидеть на воздухе, наслаждаясь тем и другим, когда узнает новость о возвращении Бобби Зета.

Пророчество исходит, разумеется, от Полного Улета, недавно выпущенного из психбольницы и теперь разгуливающего по обочинам Тихоокеанского шоссе, неся человечеству благую весть.

Монах – старожил Лагуны, он давным-давно знаком с Полным Улетом и привык к безумным декламациям легенды о Бобби Зете. Он дает Полному Улету доллар и чувствует себя немного неуютно, когда этот полоумный комкает купюру, швыряет ее в канаву и провозглашает: «Кому нужны деньги? Бобби Зет вернулся! Чтобы вновь править своим королевством!»

Эта последняя фраза беспокоит Монаха прежде всего потому, что королевство Бобби, честно говоря, прибрал к рукам он, с тех пор как упомянутый Бобби месяца четыре назад сошел со сцены.

Со сцены или – в буквальном смысле – с экрана, потому что Монах – компьютерный гений, следящий за соблюдением интересов Бобби по всему побережью. У Монаха на жестких дисках, дискетах и оптических дисках хранятся коды, сообщающие о местонахождении греховных доходов – громадного состояния, нажитого на дыме, на гигантских тучах дыма, поднимающегося к небесам из лучших гостиных, патио и ванн Западного побережья.

Монах знает, где зарыто сокровище, да-да, Джим.^[31] Более того, он знает всех розничных продавцов и то, что империя Зета, всегда работавшая на переднем крае науки и техники, вот-вот станет полностью электронной.

Конечно, если не считать бумажной наличности, которая припрятана на черный день. Этот черный день, по мнению Монаха, настал, как только Бобби исчез со сцены, сгинув где-то в Юго-Восточной Азии. Монах месяцами пытался подать сигнал, набирал на клавиатуре «Рангун, прием», как радист в военном фильме «Цель – Бирма», который снова и снова посылал в эфир эту фразу. Но Бобби не вышел на связь. Так что спустя некоторое время Монах решил, что его лучший друг Бобби встретил свою печальную судьбу в коварных горах Юго-Восточной Азии – подобно многим другим американским парням, – и, стало быть, теперь его империя принадлежит Монаху. Как и спрятанная для потомков заначка с наличными – в количествах, заставляющих вспомнить Карла Сагана.^[32]

Так что Монах, к собственному ясно осознаваемому стыду, испытывает смешанные чувства, когда Полный Улет объявляет о возвращении Бобби.

Такова человеческая натура, размышляет Монах. Первородный грех – само собой, но человек, видимо, склонен к мысли, что если он достаточно долго держит у себя чьи-то деньги, они становятся его собственностью.

Монах знает все про первородный грех, потому что когда-то он был настоящим монахом. Уехал из лагунской школы в Нотр-Дам, поступил в семинарию и окончил ее иезуитским священником. Но даже такой уровень посвящения показался Джеймсу П. Мак-Гойну недостаточным, так что затем он удалился в монастырь в глубине пустыни штата Нью-Мексико, где послушники главным образом копали оросительные каналы, выращивали агаву и поставляли джем из нее на рынок – в тот его сегмент, который занимается продуктами, полезными для здоровья. В один прекрасный день настоятель отвел Джеймса в сторонку: он вспомнил, что тот проходил в Нотр-Дам компьютерные курсы, и попросил его сделать список почтовой рассылки по клиентам.

Хотя Монах еще несколько месяцев и сам не понимал этого, но он постепенно перестал ощущать себя истинным монахом, ибо обрел новую религию – компьютер. Не прошло и двух лет, как святые братья стали поставлять свой вонючий джем в самые разные места – от Нью-Йорка до Амстердама и Санта-Фе. Благодаря Монаху братья даже начали выпускать каталог, информационный бюллетень и сборник рецептов и принялись грести деньги лопатой, а Монах отвечал за подсчет прибыли.

Однажды утром Монах проснулся и посреди безмолвного размышления (а какие еще бывают в монастыре?) осознал, что теряет веру.

Да-да, вот так.

Она неуловима, как утренний туман. Раз – и исчезла, всё, вера его покинула. Тем ранним утром, во время прогулки по пустыне, Монах превратился в Моисея наоборот. Никакого видения пылающего куста, ничего такого. Монах просто бродил, глядя на бурые горы, и вдруг решил, что Бога нет.

Он даже удивился отчасти, почему это не пришло ему в голову раньше.

Он столько лет торчал в этой дыре, копал канавы, жрал дерьмовую еду, соблюдал монашеское безмолвие, отверзая уста лишь для самого необходимого общения и для обычных молитв, – и ради чего? Ради nihil,^[33] вот и все. Ни для чего. Nada.^[34] Ради великой пустоты.

Вечный фанатик, Монах стал не просто атеистом, а даже нигилистом. Уже днем он покинул братьев и сел в автобус, идущий на запад. Случайно встретился со своим одноклассником Бобби Зетом, и они заговорили о компьютерах. И о списках рассылки.

Так родилось чудовище. Монах влился в торговлю травой с той же самозабвенной страстью, с какой некогда служил Богу. Он создал всемирную систему коммуникаций и бухгалтерии, непроницаемую для простых смертных из ДЕА, ФБР и Интерпола. Единственная сущность, которой Монах боится, – это орден иезуитов: он знает по личному опыту, как они дотошны, однако они слишком заняты собственными вымогательскими операциями, чтобы интересоваться империей Зета.

Империя эта и дала Монаху все, что у него сейчас есть: захватывающую работу, громадный дом в Эмералд-Бей, на утесе, нависающем над синевой Тихого океана, и кажущийся нескончаемым поток денег.

Его денег, а теперь – и денег Бобби.

– Ты его видел? – спрашивает Монах у Полного Улета.

– Здесь, внутри. – Полный Улет показывает себе на голову.

Монах смекает, что подобный источник информации дает бесчисленное множество возможных вариантов, и начинает дышать немного свободнее.

– Но на самом деле ты его не видел, – настаивает Монах, – не видел его во плоти.

– А кто видел? – парирует Полный Улет, ничуть не смутившись.

Монах-то видел, даже не раз, но это было столько лет назад!

– Ты знаешь Бобби? – спрашивает Монах.

– А кто знает?

С этими словами Полный Улет энергично удалился, дабы воззвать к туристам, выходящим из своих гостиниц на утренний кофе. Он настолько энергичен, что его снова хватают копы Лагуны. Им давно знакома эта проблема (хотя и не всегда она приобретает такую остроту), и они знают, как с этой проблемой справиться. Они везут Полного Улета по Тихоокеанскому шоссе на юг и вскоре высаживают его.

А дальше – уже забота города Дана-Пойнт.

Однако Монаху решить вопрос совсем не так просто.

Он взял латте, «Экономиста» и уселся на воздухе около кафе, но не смог сосредоточиться на мыслях о будущем евродоллара – долларовых депозитов, размещенных в банках за пределами США.

Если Бобби вернется, размышлял он, если случайные элементы Вселенной выстроятся в определенном порядке и пророчество Полного Улета в кои-то веки сбудется, тогда придется задуматься над некоторыми интересными и неудобными вопросами.

Например, почему Бобби не вышел с ним на связь? По факсу, через компьютер, через посредника-посланца, пусть даже через этого ветхозаветного балбеса, бродящего по дорожкам Дана-Пойнт?

Может быть, Бобби-вундеркинд почуял неладное? Сообразил, что он и Монах – точно король Ричард и принц Джон?^[35] Если Зет вернулся, рассуждал Монах, то где же он?

И что, скажите на милость, с ним делать?

23

Джонсон решил, что Бобби Зет залег на дно.

Или заблудился среди кустарника, и тогда через день-другой они найдут его мертвым. Брайана это, может, и взбесит, но ему самому все равно, потому что раскатывать по пустыне, наблюдая, как Рохас и его товарищи принюхиваются точно псы, Джонсону порядком надоело.

Они нашли его следы на склоне скалы и не стали спускаться вниз, чтобы поглядеть, что осталось от идиотов, которые сорвались в пропасть на «хамви». К тому же Рохас, пусть он и был пьян вусмерть, сообщил Джонсону, что белый человек, которого они ищут, не слетел с обрыва вместе с мотоциклом. Он пошел на запад с мальчиком, и потом следы мальчика исчезли.

И не надо было, черт возьми, быть индейцем, чтобы посмотреть на следы и сообразить, что мужчина поднял мальчика и понес. Отпечатки ног в песке стали гораздо глубже.

Итак, Бобби Зет в пути, но движется он куда медленнее, чем должен бы, так что Джонсон велел Рохасу и компании шагать поживее, а сам последовал за ними, то пешком, то верхом.

Пускай Рохас догонит его, пускай точно узнает, где он, а тогда уж будем решать, как, черт побери, его взять.

Старому мексу он нужен живым.

И вот они идут по его следам – на запад, через равнины, и потом – к подножию гор, и потом – вверх, в каньон, и индейцы воодушевляются, потому что чувствуют: жертва замедляет ход. Джонсон наблюдает, как они суетятся впереди: ну чисто псы.

Рохас обследует стенку каньона, останавливается, идет назад, и Джонсон, воспользовавшись моментом, пока индейцы совещаются, снимает темные очки и протирает стекла поло́й рубашки. Он снова надевает очки – как раз чтобы увидеть, как один из индейцев падает словно подстреленный. То есть действительно подстреленный.

Черт, думает Джонсон, я забыл о пропавшей винтовке.

Ему интересно, где этот гребаный пляжный наркодилер научился так стрелять, и, хотя сам Джонсон находится скорее всего вне зоны досягаемости пуль, он все-таки соскальзывает с лошади и находит камень, за которым можно спрятаться.

Черт, думает Джонсон, глядя, как Рохас и другие индейцы разбегаются в поисках укрытия, вот и все достижения этого долгого дня.

24

– Это настоящее ружье, да? – спросил Кит.

– Понарошечное, – ответил Тим. Его немного беспокоило то, что творится внизу, на дне каньона. Один из следопытов свалился, трое других залегли за камнями.

– Настоящее, – настаивал Кит. – Тот человек упал, когда ты выстрелил.

– Такие правила. И вообще я тебе сказал не подглядывать.

– У него на ноге что – кровь?

– Красная краска. Теперь давай-ка назад и ложись. Не хочу, чтобы плохие мутанты знали, где мы.

Он и правда сын Бобби Зета: ничего не боится, думал Тим, глядя, как паренек заползает в заднюю часть пещеры. И это хорошо, потому что Тиму надо сосредоточиться.

На раненом. Который сейчас должен заорать, зовя на помощь, – в том-то и была идея. Снять одного, а потом прикончить других, когда они придут на помощь.

Таковы условия игры.

Но там, внизу, лежит очень стойкий ублюдок: зубами оторвал кусок штанины и накладывает себе жгут.

Смышленый стойкий ублюдок, и никто к нему не идет.

Видно, они поняли условия игры.

А у Тима не хватает милосердия всадить пулю ему в голову. Это кажется бессмысленным, и потом, раненый вообще лучше, чем мертвый. Все равно им придется что-то с ним делать.

– Не подходи, – предупредил он мальчика.

– Не подхожу, не подхожу.

Но они не стреляют, размышлял Тим. Хотя для них это был бы вариант: начать палить по пещере, а в это время один выбежит и оттащит приятеля.

Разве что они пока не поняли, откуда по ним стреляли, может, и так.

Или они уже в зарослях, ищут обходной путь.

Тоже может быть.

Плохие мутанты.

Почему, черт их дери, они хотят меня убить? – с некоторой обидой подумал Тим. Почему меня вечно ставят в такое положение?

– Зачем спрашивать «зачем», – вслух произнес он и, задержав дыхание, навел перекрестье прицела на голову упавшего.

25

У парня есть слабина, решил Джонсон.

Он уже должен был понять, что никто из нас не собирается рисковать своей шкурой, вылезать и помогать этому старому индейцу, так что теперь лучше всего было бы благополучно уложить раненого, чтобы потом о нем не беспокоиться.

Но выстрела нет.

У парня есть слабина.

Поэтому Джонсон вынул винчестер из седельного чехла, достал носовой платок и обвязал вокруг ствола. Затем вышел из-за камня и спустился на дно каньона.

Рассчитывая на его слабину.

Джонсон добрался до раненого и увидел, что тот, очевидно, выживет. Эти индейцы – крепкие сукины дети.

Джонсон поднял голову и посмотрел на пещеру, его злило, что Рохас оказался паршивым идиотом и попался в ловушку. Но был и плюс: они все-таки загнали старину Бобби в угол.

– Похоже, сложилась интересная ситуация! – крикнул Джонсон.

Тим тоже понимал, какая сложилась ситуация: он опять провалил все дело, его загнали в пещеру посреди пустыни. Вот черт, с таким же успехом тут могли торчать садовые разбрызгиватели.

Но он не думал, что сейчас от него требуется ответ, так что он просто прицелился в грудь ковбою и ждал.

– Черт, мистер Зет, вы попались! – заревел Джонсон.

Тим взял прицел пониже и всадил пулю в грязь у самых сапог Джонсона – чтобы напомнить, что перевес, может быть, не так уж очевиден.

– И зачем ты это сделал?! – проорал Джонсон.

– У меня проблемы с контролем над импульсами! – крикнул Тим в ответ.

Джонсону вдруг показалось, что у слабого места парня – твердая кромка, а он не очень-то горел желанием почувствовать, как кусочек этой твердой кромки врежется ему в голову в виде пули калибра 7.62. Да и позиция у него там, наверху, неплохая. Парень – крепкий орешек, не расколешь. И Джонсон решил переменить тактику:

– Может, заключим соглашение, мистер Зет?

Из пещеры раздалось:

– Какое еще соглашение?

26

Просто разойтись.

Как и в большинстве соглашений, это слишком уж хорошо, чтобы оказаться правдой, но Тим не видит для себя варианта получше, поэтому принимает условия.

Так что ковбой отзывает своих индейцев, они забирают раненого, а Тим держит палец на спусковом крючке, пока они не отступят подальше по равнине и не двинутся прочь. Потом они спрячут где-нибудь раненого парня, и ковбой скажет жирному Брайану: извините, я не смог найти старину Бобби Зета.

Во всяком случае, таковы условия сделки, хотя Тим ни на грош им не верит. Но ему нужно думать о ребенке, и, какой бы грязный трюк ни задумал Джонсон, соглашение все же давало Тиму шанс – все лучше, чем высиживать в пещере, пока не кончатся еда и вода.

– Ты подстрелил того парня, – говорит Кит. Как что-то само собой разумеющееся, думает Тим, не то чтобы мальчишка из-за этого расстроился.

– Не-а, – отвечает Тим. – Я притворился, что его подстрелил, а он притворился, будто его ранило. Такая игра.

– А-а, – тянет Кит.

Тим знает, что мальчишка сделал вид, будто поверил, так что он делает вид, что верит, что мальчишка поверил, потому что для них обоих так, пожалуй, легче.

– Мы останемся в пещере? – спрашивает Кит.

– Пока не знаю. А ты как думаешь?

– Думаю, нам надо отсюда уйти.

Тим ненадолго задумывается. Лучше дождаться ночи и тогда уж двинуть, но в таком случае им придется пережидать целый длинный день, а тем временем Джонсон, возможно, решит вернуться сюда с подкреплением.

– Давай немного подождем, – говорит Тим и добавляет: – Если это тебя устраивает, Циклоп.

Подождем, пока солнце чуть-чуть опустится.

– Меня устраивает, Росомаха, – отвечает Кит.

Ни один, ни другой больше не считают, что участвуют в комиксе, но так легче переносить происходящее.

Так что они сидят и ждут. Ждут, пока Джонсон и его подручные не станут маленькими точками на равнине пустыни, ждут, пока полуденное солнце не начнет склоняться. Сидят, и ждут, и болтают о людях Икс, о Бэтмене, о супермене Серебристом Серфере, о радиоуправляемых лодках, в которых Тим ни черта не смыслит, и о мотоциклах-внедорожниках. Болтают обо всем, кроме своего положения, которое совсем не похоже на историю из комиксов.

Наконец Тим протягивает Киту одну из двух бутылок с водой и говорит:

– Выпей.

– Всю?

– Всю, – подтверждает Тим. – В пустыне надо держать воду в животе, а не во фляге.

Не как в кино, где строго распределяют рацион и через день делают по глотку. Неудивительно, что эти долбаные тупицы в фильмах мрут как мухи, думает Тим. Вода у них – во фляге, а не в животе.

Умереть от жажды, когда в рюкзаке у тебя вода.

«Beau Geste», на хрен. Остряки.

– Залпом, – советует Тим.

– Воспитанные люди так не поступают! – явно копируя кого-то, сообщает Кит. Он в восторге.

На Тима эти слова не производят особого впечатления: он насмотрелся, что сходит за хорошее воспитание среди окружающих Кита взрослых. Типа будьте любезны, не нюхайте кокаин дважды из одной двадцатки, а любовные игры устраивайте только на глазах у детей.

– Как твои ноги? – спрашивает он у Кита.

– Отлично!

– Правда?

Мальчишка поднимает руку, словно готовясь принести присягу. Наверняка это из какого-нибудь фильма. Тим видел, как другие, главным образом копы, проделывают это в суде, сам-то он никогда не имел возможности принести присягу в свою собственную защиту. Адвокаты считали это нежелательным.

Это лишь одна из проблем, когда ты виновен.

Мальчик прерывает его воспоминания:

– А почему ты спросил про мои ноги?

– Потому что нам надо заняться скалолазанием.

Заняться серьезно, мысленно добавляет Тим.

Потому что легче всего – спуститься обратно в каньон, на равнину, и идти вдоль пересохшего русла, пока не выберешься из пустыни. Любой идиот знает, что русло реки, даже высохшей, всегда выведет из пустыни.

В этом русле они и будут меня поджидать.

Так что нам придется вскарабкаться наверх, чтобы выбраться.

Неплохо бы иметь карту, думал Тим. А еще лучше было бы вообще не попадать в эту переделку, но что случилось, то случилось. Нет смысла предаваться сожалениям, куда правильнее сосредоточиться на том, как выпутаться из новой передряги.

Такова жизнь: одна дерьмовая передряга за другой.

Тим взглянул на мальчишку и подумал: ты сам не знаешь, на что подписался, парень.

– Ты точно хочешь со мной? – спросил Тим.

– Точно, – быстро произнес мальчик.

Впервые он показался Тиму испуганным. Испугался, что очередной взрослый решил его бросить.

– Потому что, если хочешь, я могу тебя доставить обратно.

– Они тебя убьют, – возразил Кит.

Никаких игр, никаких «как будто», никаких комиксов.

– Вот еще! – сказал Тим. – Меня не так просто убить.

Спроси у Вонючки.

Мальчик смотрел на него своими большими карими глазами:

– Я хочу пойти с тобой.

– Тогда давай лезть наверх, – ответил Тим.

Они поднялись всего на несколько футов, когда он спросил:

– Мы кто? Морпехи или люди Икс?

Мальчишка задумался и ответил вопросом на вопрос:

– А можно мы будем и те, и другие?

– Почему нет?

– Супер!

Морпех-мутант, подумал Тим. Супер.

27

Полный Улет не так уж расстроен, что его приволокли в Дана-Пойнт.

Начать с того, что отходы тут лучше, думает он, роясь в мусорном контейнере на задворках ресторана «Чарт-хаус». Он находит остатки неплохого салата «Цезарь», несколько тостов по-техасски (на них ушло слишком много масла, но он решает все равно их съесть) и ошметки запеченного лосося. Еще имеется невообразимое количество костей от стейков, полуобглоданные говяжьи ребра и горы чизбургеров, но Полный Улет не употребляет черное мясо – говядину и баранину, так как надо заботиться о здоровье.

Он выбрал «Чарт-хаус» не только из-за его кухни, но и из-за вида: ресторан располагается на отвесном утесе и дает возможность полюбоваться прекрасно-безмятежной бухтой Дана-Пойнт с сотнями обычных и прогулочных яхт, а также всяких спортивно-рыболовных судов.

Полный Улет разбирается в яхтах.

И немудрено: когда-то давно, еще до того, как случилось событие, именуемое им Озарением, у него была лицензия на морские перевозки, и он катал turistas по Карибам. Он смутно припоминает ту пору – беспечное время сладкого рома и забористой ямайской травы, вспоминает, как он возил буржуев от одного порта к другому, между делом валяя их жен, дочурок и подружек.

Сладкое времечко, но ничем не озаренное.

Как бы то ни было, вид ему по душе. Во время трапезы он с удовольствием смотрит, как суда входят в гавань и выходят из нее, как они плывут вдоль длинного каменного мола, отделяющего гавань от собственно Тихого океана. Ему нравится смотреть на яхты и критиковать их линии и оснастку.

Кроме того, он уверен, что где-то среди этих сотен яхт есть и яхта Бобби Зета.

Должно быть, иначе судьба, то есть копы – ее ничего не ведающие орудия, не привела бы его в Дана-Пойнт в столь благоприятный день.

Покончив с основным блюдом, он спустился со склона и подошел к широкому пирсу, обеспечивающему прибыль нескольким ресторанам. Нашел мусорный бак, а в нем – изысканное лакомство: почти не подтаявший конус мороженого, отнятый у какого-нибудь ребенка его раздраженным отцом в замызганных широких белых брюках.

Усы и борода у Полного Улета измазаны шоколадом, и он принимается обрабатывать туристов. Не может сдержаться: слова взбурлили у него внутри, пузырями вырвались изо рта, как раз когда японские туристы начали высыпаться из автобуса.

Полный Улет уже тут как тут, он их приветствует.

– Добро пожаловать в Дана-Пойнт! – кричит он ошеломленному торговому представителю фирмы, производящей автопокрышки, который прибыл из Киото. Он берет озадаченного японца под локоток и ведет на пирс. – Здесь некогда был родной дом легендарного Бобби Зета, который в эту самую минуту держит путь на родину, сюда, к нам. Бобби Зет исчез среди океанских туманов, но он вернется: в былые времена Бобби уже являлся, чтобы сообщить нам хорошие вести, друг мой!

– Откуда я знаю? – риторически вопрошает Полный Улет, потому что киотский автопокрышечный представитель слишком потрясен, чтобы что-нибудь спрашивать. – Вы вправе поинтересоваться – а я вправе ответить!

Полный Улет наклоняется и, зловонно дыша, шепчет туристу на ухо:

– Много лет назад, когда я был молодым матросом, я ходил вторым помощником на борту шлюпа, бороздившего самые отдаленные края южного моря. Груз, который мы везли на борту этого, в общем-то, чисто прогулочного судна, должен признаться, мог бы привлечь нежелательное внимание представителей власти, если бы только они обыскали эту посудину в порту или в открытом море. Не говоря уж о пиратах, друг мой, о пиратах…

Гид японцев отчаянно пытается прогнать Полного Улета, потому что тот ведет группу не туда.

Но Полный Улет только радуется, что его аудитории прибыло, и обращается к гиду:

– Привет, я тут как раз объясняю моему другу, почему я стал рассказывать про Бобби Зета. Видите ли, я его знал.

– Да оставьте же нас в поко…

– Это случилось на старом добром судне «Такой-то-Сякой-то». Как-то в одну мягкую, просто шелковую ночь я сидел на палубе, сплеснивал концы канатов, руки у меня были заняты, а во рту торчал косяк сладчайшей гавайской травы, и тут-то ко мне и присоединился человек, которого вы могли бы счесть всего лишь желторотым юнцом, если бы не его королевские манеры.

Да, я вижу, вы уже догадались. Именно так:это был не кто иной, как Бобби Зет, и он сел рядом со мной, скромным матросом, и мы беседовали друг с другом, глядя, как звезды сверкают над фосфоресцирующей гладью воды. Мы говорили по-мужски. На меня это произвело неизгладимое впечатление.

На следующий день мы поплыли на остров, не обозначенный на картах…

Полный Улет замолкает не только потому, что гид надрывается, зовя на помощь, и не потому, что японские туристы сбились в кучу на краю пирса, как бревна в штабеле, а потому, что он видит, как высокий костлявый человек с редкой шевелюрой отпирает ворота, ведущие к причалу ZZ, и поспешно спускается вниз.

Он смотрит, как мужчина торопливо подходит к самому последнему судну, небольшой элегантной яхте, поднимается на борт и исчезает в каюте.

Полный Улет вздергивает заросший подбородок к небесам и нюхает воздух.

– Как я и говорил… – начинает он, но рука у него на локте принадлежит не гиду, а охраннику, и эта облаченная в перчатку рука скоро препровождает его в полицейский участок Дана-Пойнт.

Когда его везли обратно в Лагуну, Полный Улет сообщил копам:

– Знаете, Бобби Зет вернулся.

– Ну конечно, – засмеялся водитель.

– Да, вернулся! – негодующе крикнул Полный Улет.

– Откуда ты знаешь? – спросил коп. У него испортилось настроение, ему было по-мальчишески обидно, что лагунские полицейские выбросили Полного Улета на Тихоокеанском шоссе чуть-чуть южнее границ городка. Почему бы им для разнообразия не отвезти его на север, чтобы он стал занозой в заднице у ребят из Ньюпорт-Бич?

– Откуда ты знаешь? – повторил коп.

– Учуял в воздухе.

– А-а.

– И я видел его первосвященника, – заявил Полный Улет. – Я видел Монаха.

– Ну тогда ура.

– Сначала я его не узнал, – признался Полный Улет. – Но когда увидел, как он садится на яхту…

– …тогда все сошлось, да?

– Именно.

Коп остановился, едва въехав в границы Лагуны, и открыл дверцу.

– Вылезай, – сказал он.

Все сошлось, думал Полный Улет, бредя в сторону центра. Все сошлось: ему понравились коповы слова, он принял их.

Все сошлось, говорил себе Полный Улет. Монах забирается на яхту, а значит, все сходится.

А уж название яхты!

«Нигде».

Стопудово – Зет.

Легенда.

28

– Бобби был у тебя в руках – и ты его отпустил?! – визжал Брайан.

Лицо у него покраснело, и Джонсон подумал, что у него может случиться сердечный приступ и он прямо тут и помрет.

Джонсону-то на это трижды наплевать.

И без него на похоронах будет полно народу. Потому что мексиканцы любят шумные вечеринки, а уж на этой будет много песен и плясок – как пить дать. Может, все-таки и ему туда заглянуть?

– Он ушел на высоту, – объяснил Джонсон.

– Какого хрена, что это значит? – простонал Брайан.

– Значит, что его чертовски трудно оттуда извлечь.

– Значит, вы перетрусили!

– Может быть. – Джонсон пожал плечами. Эх, хорошо бы уделать Брайана прямо сейчас! Вытащить пистолет и засадить ему пулю промеж свинячьих глазок. Однако Джонсон сдержал свой порыв и сказал: – Один из наших людей ранен.

– Ах ты боже мой! – воскликнул с иронией Брайан.

– Не волнуйтесь, – в тон ему ответил Джонсон. – Его заштопали.

Но Брайан волновался. Не о каком-то убогом tonto,^[36] а об идальго, который там, по ту сторону границы. Брайан пучил глаза, вздыхал и отдувался, и Джонсон снова начал надеяться, что сердце у него лопнет, избавив их всех от многих неприятностей.

– И мы не позволили уйти Зету, – растягивая слова, добавил Джонсон. – Рохас сделал круг и вернулся. Он идет по его следу.

– И что он собирается делать? – поинтересовался Брайан. – Посылать дымовые сигналы?

– Мы дали ему рацию.

– А что Бобби?

– Он пошел вверх по каньону Апаха…

– Разве он подстрелил твоего человека не в каньоне Апаха?

– Точно, – терпеливо произнес Джонсон. – А потом продолжил двигаться вверх.

– Зачем он так сделал?

Джонсон набрал побольше воздуха – его терпение было на исходе.

– Потому что он, видно, решил, что мы ожидаем от него как раз противоположного.

– Да, но каньон Апаха выведет его на равнины Апаха, вот и все.

– Он-то этого не знает.

– Сомневаюсь. – Брайан серьезно задумался. – Вы сможете взять Бобби на равнинах?

– Рассчитываю взять, – ответил Джонсон. – Но, понятное дело, эти равнины – не такие уж ровные, они как чаша.

– Тогда это должно быть легко, – заметил Брайан. Ему нравилась мысль загнать Бобби Зета в чашу.

Было бы куда легче, если бы я мог его просто пристрелить, думал Джонсон. Или послать Рохаса, чтобы тот перерезал ему глотку. Но тут Джонсону пришли в голову мысли о мальчишке, а ему эти мысли не нравились.

– Как знать, может, мы сумеем застать мистера Зета врасплох на равнинах Апаха? – сказал Брайан, неизвестно к кому обращаясь.

Боевой дух в нем стремительно укреплялся. Улыбка разлилась по жирному лицу.

– Может быть, Вилли захочет помочь… – промурлыкал Брайан. – В конце концов, Бобби задолжал ему дозу боли и унижения, n'est-ce pas?^[37] Думаю, надо бы нам посвятить этому день. Я облачусь в наряд Иностранного легиона: кепи, шарф, брюки для верховой езды, и Вилли… уверен, Вилли будет только рад в кои-то веки использовать свой самолет по назначению.

Джонсону всегда бывало не по душе, когда Брайан начинал вот этак мурлыкать. Обычно это означало: затевается нечто идиотское.

– О чем это вы думаете? – поинтересовался Джонсон.

Брайан ухмыльнулся до ушей, мыча мелодию из старого кино про Вьетнам.

– «Смерть с небес», – ответил Брайан.

Смерть с небес? – удивился Джонсон.

Это еще что за хрень?

29

Тим с Китом стоят на краю большой чаши и смотрят вниз.

– Чтоб мне лопнуть! – восклицает Тим.

– Ой как красиво! – выдыхает Кит.

Под ними – ваза с цветами радиусом в пять миль.

Тиму доводилось видеть весну в пустыне, но подобного – никогда. Там, внизу, в этой чаше, будто взвихрился карнавал Марди-Гра. Смешались яркие оттенки красного, лилового, желтого, золотого и всяких других цветов, которые он и не знает, как назвать. Даже не знает, существуют ли такие названия.

По контрасту с бурой землей пустыни эти цвета сияют и светятся, окруженные зеленым ковром. На самом деле это густые заросли – черная полынь, дымное дерево, пустынный табак, ларрея, энцелия и мескит, но отсюда они кажутся зеленым ковром, на который брошены тысячи и тысячи диких цветов.

Не иначе как все дожди, доставшиеся пустыне, стекали сюда, в эту чашу, и – voilà,^[38] весна. Будто какому-то спятившему художнику предложили пятимильный холст и разрешили дать волю безумию.

– Глаза разбегаются, – говорит Кит. – Похоже на… как эта штука называется?

– Калейдоскоп?

– Ага. Калейдоскоп.

Тим замечает, как мальчик, шевеля губами, раза два беззвучно повторяет слово, чтобы запомнить.

Тим оглядывает безумное полотно. Жирное пятно в центре – громаднющий камень, размером, пожалуй, с большой дом. Впечатление такое, будто его сюда ткнули нарочно в качестве какого-то дурацкого газонного украшения.

Отличный кадр для фильма, решает Тим, но ему не так чтобы страстно хочется посмотреть на это дело крупным планом. Он совсем не жаждет спускаться в чашу, потому что тогда его можно будет, сидя на кромке, без труда подстрелить. Или они спустятся вниз, и их будет больше, чем нас, – а нас всего-то двое, и один – маленький ребенок, черт дери, – спустятся к тебе, окружат, чтобы ты не смог никуда подняться, и – adios, ублюдок.

Но выбора нет. Можно, правда, вернуться назад по собственным следам, но… стены каньона – слишком крутые, чтобы лезть на них, если тащишь с собой ребенка. И потом, парень устал, игра идет к концу, и Тим знает, что ему, вероятнее всего, придется нести мальчишку почти через всю эту чашу. И еще он понимает, что, будь у него хоть немного мозгов, черт дери, он бы бросил мальчишку, но тот факт, что мозги у него отсутствуют, уже получил множество подтверждений. Так что выбора нет: остается пересекать эту чашу, двигаясь к холмам, что высятся на ее дальнем краю.

Когда живешь один, имеешь массу преимуществ, думает Тим, и одно из них – в том, что обычно при этом живешь дольше.

– Пошли в калейдоскоп, – говорит Тим.

– Супер. Я люблю калейдоскопы.

– Будет жарко.

Мальчик понимающе отвечает:

– Это же пустыня.

Тим веселеет, когда они оказываются внизу: заросли здесь такие высокие, что разглядеть беглецов трудно, разве что с самолета или вертолета. Сейчас, соображает Тим, они на какой-то дикой тропе. Может, по ней бегают койоты, когда охотятся на зайцев, а может, ходят олени, но главное – идти по ней легко, и парень пока отлично справляется.

Повсюду, куда ни посмотришь, яркие краски, они везде, вблизи и вдали: пылающие стрелы кактуса окотильо, ярко-желтые цветы ларреи, желто-зеленые – серебристой чоллы, ярко-розовые – кактуса «бобровый хвост». Тут и пустынная лаванда, и кусты индиго, и зеленая шипастая юкка, и высокое растение с желтыми цветками – американская агава-столетник, которая, как гласит легенда, расцветает только раз в сто лет.

Возможно, это знак удачи, думает Тим. Эта штука цветет раз в сто лет, а мы – тут как тут. Это явно какая-то примета, и мне хочется, чтобы она была к добру.

Он слышит самолет, еще не видя его.

30

Джонсон стоял на краю чаши, глядя, как сверхлегкий самолетик постукивает мотором над пустыней. Рядом с ним Брайан в обмундировании французского Иностранного легиона глядел в бинокль, и вид у него был точно у сержанта из его любимых фильмов. Брайан как-то рассказывал, что сержант в «Beau Geste» – первый великий злодей-гомосексуалист в истории кинематографа, но Джонсон пропустил его лепет мимо ушей: он в этом не разбирался.

Джонсон смотрел, как Вилли нарезает круги на этом своем игрушечном самолетике, и думал: его, Джонсона, на такую штуковину калачом не заманишь.

– Он похож на ястреба, кружащего над добычей, – заметил Брайан, не отрываясь от окуляров.

Он похож на болвана, подумал Джонсон. Сам он больше полагался на старину Рохаса, семенившего за стариной Бобби Зетом, сохраняя дистанцию. Рохасу не нужен идиот-колбасник, мечущийся по небу и передающий координаты Бобби по рации. Рохас, черт дери, и без него знает координаты Бобби.

Но раз уж у парня есть игрушка, он будет с ней забавляться, думал Джонсон. Брайан – паршивый трус, он не станет сам подниматься на самолете, а этот Хайнц или Ганс – короче, Хрен-с-горы – просто копытом землю роет, только дай ему испытать эту штуку в деле.

Джонсон услышал, как голос колбасника по рации шепчет: «Фаш опъект тфишется на юко-юко-сапат, тфадцать семь кратусов». Он не понял – какого хрена шепотом-то? Кто его подслушает – гребаные колибри?

– Он движется на юго-юго-запад, двадцать семь градусов, – почти не дыша, произнес Брайан.

– Я понял, – ответил Джонсон.

– Передай Рохасу, – приказал Брайан.

Джонсон знал, что Рохас не отличит двадцать семь градусов от дыры в собственном заду, но сделал, что было сказано. Пользы он этим не принесет, а вот навредить может: Рохас возьмет да и обидится. Но кому какое, на хрен, дело до обид индейца?

Он услышал, как Брайан спросил колбасника:

– Мы его поймали?

– Ja, мы ефо поймали.

Брайана обуял такой восторг, что Джонсона чуть не стошнило.

– Похреначимся с его башкой! – выкрикнул Брайан.

Джонсон толком не понял, что это значит, но увидел, что самолетик нырнул вниз, а этот долбаный идиот высунулся из кабины и принялся махать.

А потом долбаный идиот начал стрелять.

31

– Не смотри наверх, – предупредил Тим Кита.

– Но…

– Я знаю, – сказал Тим. – Все равно не смотри.

Вшивый самолетик пригвоздил их к месту. Чокнутый пилот летает прямо над ними, высовывается из кабины и садит по ним из пистолета.

Тупой урод! Знает же, что тут ребенок.

Вот сейчас мальчишка испугался – по глазам видно.

– Черт! – выдохнул Тим.

Мальчик кивнул.

– Магнето, – зловеще прошептал Тим имя главного плохого парня из «Людей Икс».

Мальчишка тут же оживился.

– Что же нам делать?! – Он изо всех сил изображал безнадежное отчаяние.

– Мы побежим к тому большому камню! – ответил Тим. – Над ним защитное поле, и Магнето его не сможет пробить!

Они пустились бежать. Игра помогла мальчишке позабыть об усталости, и они понеслись вперед, а безумный летчик все кружил над ними, улюлюкал, кричал, палил, но Тим знал, что из пистолета довольно трудно подстрелить движущуюся мишень, даже когда стоишь на месте, а уж если летишь на игрушечном самолетике… Так что он не особенно переживал насчет пуль. А улюлюканье звучало потешно, словно бы с немецким акцентом, как у злодея из старого фильма, и Тим сообразил, что это, должно быть, тот немец из бассейна, так что тут, стало быть, личные счеты.

Меня это устраивает, подумал он.

Теперь немец пел «да-да-да-да-да» – мелодию из «Смерти с небес», которую парни со штурмовых вертолетов пускали через динамики над Заливом, пугая иракцев до чертиков, – и палил вовсю, и Тим думал: да они все взбесились, что ли?

Надо бы нам добраться до этого камня.

Тим понятия не имел, что будет делать, когда доберется, но бежать, имея перед собой конкретную цель, все же лучше, чем просто удирать, точно зайцы от ястреба.

И хорошо бы добраться побыстрее, решил Тим, остановился и крикнул:

– Циклоп, прыгай мне на спину!

– Да я в порядке!

– Знаю! Но твоя супермагнитная спинная броня защитит нас обоих!

– Хорошая мысль, Росомаха!

Просто, черт дери, на пятерку, подумал Тим.

Кит прыгнул ему на спину, и они опять побежали. Тим выдал самый классный спринт – как на полосе препятствий в Пендлтоне, разве что здесь вместо гребаного инструктора на него орал и стрелял настоящими патронами какой-то псих. Довольно скоро он увидел камень совсем рядом, и, похоже, наворожила-таки им та цветущая агава, потому что камень с виду оказался подходящий.

В самой середке у него змеилась здоровенная трещина.

32

– Куда он делся? – с беспокойством спросил Брайан.

– По-моему, забежал в Расколотый камень, – сказал Джонсон.

Это хорошая новость. Чертов хитрован Бобби Зет только что забежал в ловушку. Нырнул прямо в середину громадного валуна высотой пятьдесят футов, откуда всего два выхода. Узкая трещина, и – либо один узкий конец, либо другой, и будет совсем легко перекрыть один выход и отправиться к другому. Парень мог с таким же успехом забежать в загон для скота.

Игра почти окончена, подумал Джонсон.

– Ты уверен? – осведомился Брайан. Он тревожился, потому что видел, как самолетик замирает, набирает высоту и снова начинает кружить. – Уверен, что мы его не потеряли?

– Нет, он там, внутри.

Придет ночь – и мы его оттуда вытащим.

Но Брайан все долбил в свою рацию:

– Подтвердите местонахождение объекта. Подтвердите местонахождение объекта.

Он снова взялся за бинокль и принялся наблюдать, как самолет кругами облетает скалу.

33

Тим тоже наблюдает за самолетом.

Лежа на спине в щели, ширины которой примерно хватает, чтобы в ней плечом к плечу встали двое ненакачанных мужчин, он смотрит вверх, в небо. Скала, черт дери, какая-то чудная, думает он, пытаясь перевести дух. Как будто Господь Бог взял топор, вдарил по скале и рассек ее напополам. А на стенах вырезаны какие-то чудные картинки.

– Ты почему лежишь? – спрашивает Кит.

– Пытаюсь отдышаться.

– Потерял форму?

– Ага.

Парнишка ложится рядом. Они смотрят, как в полоске голубого неба над ними то появляется, то исчезает самолетик.

– Он довольно высоко, – говорит Кит. – Как ты думаешь, он нас заметил?

– Необязательно, – отвечает Тим. – Но если он поймет, где нас нет, он скоро сообразит, где мы есть.

– А?

– В общем, не знаю. Слушай, без обид, но я сейчас не хочу болтать. Мне нужно отдохнуть.

– Мне тоже.

Самолетик снова появляется, и Тим решает, что ему почти удалось выиграть время у того парня. Еще один-два таких круга – и дыхание у меня восстановится.

Он ждет, пока дрожь в груди не уляжется, и просит:

– Сделай мне одолжение, Циклоп. Закрой глаза, а?

– Ты хотел сказать – мой глаз.

– Да-да, точно. Твой глаз.

– Зачем?

– Закрой – и все.

Тиму кажется, что он слышит, как тот тип смеется там, наверху, а может, это игра воображения. Но ему, черт дери, все равно, воображение это или реальность: он медленно поднимает винтовку к плечу, прицеливается вертикально вверх и ждет.

Он видит самолет – прямо над ним.

Тим, не разжимая губ, тихо гудит себе под нос «да-да-да-да-да» и нажимает на спуск.

34

Джонсон не слышал выстрела, услышал только, как захлебывается мотор.

Увидел, как самолетик изрыгает черный дым, и едва-едва различил колбасника, наполовину вылезшего из кабины, словно тот высматривал, куда бы спрыгнуть.

– У него парашют есть? – спросил он у Брайана.

– Для парашюта слишком низко, – пробормотал Брайан.

Потом самолетик чихнул, на секунду завис в воздухе и обрушился с неба.

Как подстреленная птица, подумал Джонсон.

Самолетик упал на дальней стороне Расколотого камня, так что они не видели, как он разбивается.

– Думаешь, он может еще быть жив? – спросил Брайан.

– Черт, да он гробанулся с высоты в сотню футов!

Буквально через секунду раздался взрыв и вверх взметнулся столб красно-оранжевого пламени.

Джонсон не смог сдержаться.

– Этот ваш друг, – осведомился он, – случайно не был… как его, ученым-ракетчиком, нет?

– Заткнись.

– Я хочу сказать – там, в своей родной стране?

Лицо у Брайана побагровело как помидор, который вот-вот лопнет. Он попытался извергнуть из себя какие-то слова, но изо рта вылетели только брызги слюны.

Как ни отрадно было бы увидеть гибель Брайана от обширного инфаркта, Джонсон все же посчитал, что неприятности в этом случае перевесят удовольствие, поэтому он решил как-нибудь отвлечь своего патрона.

– Ну не знаю, шеф, – сказал Джонсон, – сдается мне, пора ввести в бой пехоту, как по-вашему?

Если только вы не собираетесь попробовать применить быстроходный катер – в пустыне он будет очень к месту, мысленно добавил Джонсон.

35

Кит тоже слышал, как разбился самолет.

– Что случилось с Магнето? – спросил он.

– Наверное, он упал, – ответил Тим.

Кит минутку помолчал, а потом произнес:

– Как Икар.

Тим удивился:

– Ты читал книжку?

Кит покачал головой:

– Мультик по телевизору видел.

– А-а.

Но все равно история неплохая, подумал Тим. С моралью. Если слишком близко подберешься к дулу «М-16», то скорее всего твои придурочные крылья расплавятся.

– Сколько уж тебе, ты говорил, лет? – уточнил он у Кита.

– Шесть, – повторил ребенок. – А Элизабет говорит «но пошел двадцать шестой».

– Похоже на то.

– Про что это она?

– Про то, что ты старше своего возраста, – объяснил Тим.

– А-а.

Тим снял с пояса саперную лопатку, отвинтил лезвие, укрепил его на рукоятке и дал Киту.

– На самом-то деле, – продолжил Тим, – ты уже такой большой, что можешь начать копать.

– Копать?

– Яму.

– Зачем?

– Чтобы в ней спать, – соврал Тим.

В глубине души он был уверен (просто не хотел пугать мальчишку до смерти), что, если только Вилли не изображал тут фон Рихтхофена, летчика-одиночку, Джонсон и его парни явятся за ними сегодня ночью.

Конечно, в определенный момент трещина в скале казалась хорошим вариантом (как и многое в моей жизни, мрачно подумал Тим), однако на деле она превратилась в ловушку.

Брайан и его парни поступили бы умно, если бы попытались взять их измором, но у Брайана не хватит для этого самодисциплины. Второй по разумности вариант – вскарабкаться на вершину скалы и закинуть в трещину взрывчатку. Правда, если они по-прежнему хотят взять его живым, они этого делать не будут.

Значит, они войдут. Плохо, что из этой скалы всего два выхода, зато хорошо, что в нее только два входа.

Но я-то всего один.

Потому что, даже если бы мальчик умел стрелять, – а стреляя вдоль этой щели, вряд ли промажет даже близорукий мистер Магу из мультфильма, – Тим не собирался просить ребенка кого-нибудь убивать.

Парнишка и без того наверняка натерпелся страху, ему хватает собственных кошмаров.

Стало быть, он закопает мальчишку – уютно и глубоко. Так он худо-бедно будет в безопасности, если пули начнут рикошетить от стен. Похоже, это будет что-то вроде классического боя в коридоре.

А кроме того, он должен сообразить, как сделать из самого себя два отряда.

Это не так-то просто, думал Тим, особенно для вселенского раздолбая.

– Копай-копай, – сказал он мальчику. – А я пойду принесу дров.

– Мы будем разводить костер? – воодушевился Кит.

– Ага, – ответил Тим.

И, видимо, даже не один.

36

Мальчишка довольно скоро устал, и Тим его сменил. Он выкопал лисью нору, в которой мог бы спрятаться даже двухметровый Халк Хоган, звезда рестлинга. Затем сплел ветки дымного дерева и положил получившуюся крышку поверх отверстия.

– А это зачем? – спросил Кит.

– Чтобы у тебя сохранялось тепло.

– А как же ты?

– Я теплокровный.

Тим уже собрал мескит, теперь он отделил немного веток и развел костер. Затем кучами сложил сухие ветки, перегораживая ими дальний конец расщелины.

Киту надоело смотреть на Тимову возню, и он попытался развлечь себя сам – стал изучать вырезанные на стене картинки.

– Кто это сделал, как ты думаешь? – спросил Кит.

– Какие-то древние индейцы! – крикнул Тим в ответ.

– Откуда ты знаешь?!

– Эти штуки тут по всей пустыне! – ответил Тим. – Их называют пиктограммы!

– А-а.

– И их сделали индейцы!

– Полезу в свою крепость!

– Хорошая мысль!

Тим смотрел, как мальчик забирается в дыру и накрывается крышкой. Будем надеяться, мальчишка поспит, потому что предстоит масса работы, и Тиму не очень-то хотелось, чтобы ее видел ребенок.

Он нашел раздвоенный сук и вкопал его в землю. Клейкой лентой как можно надежнее примотал к ветке пистолет. Извлек из брезентового мешка моток проволоки, привязал один ее конец к спусковому крючку, взвел курок и осторожно размотал проволоку, натягивая ее поперек расщелины на высоте щиколотки. Закрепив проволоку, протянул ее обратно и туго привязал к рогульке.

Вот вам и первый выстрел, подумал он, а я пальну в сторону дальнего входа, и при этом мне не нужно быть там самому. Пусть-ка этот урод прыгнет через огонь, чтобы получить пулю в грудь.

Тим высыпал порох из трех патронов и сделал дорожку от кучи сухих веток до середины расщелины. С помощью саперной лопатки прокопал мелкую траншею – не такую глубокую, как нора Кита, но если Тим в нее ляжет, его будет непросто заметить в темноте. Завершив эту работу, он вырыл еще одну канавку – узкую, неглубокую огневую точку в другом конце расщелины. Больше ничего подходящего для предстоящей торжественной встречи не придумывалось.

Тогда Тим начал размышлять, почему старина дон Уэртеро так напрягается, чтобы заполучить Бобби Зета живым, тогда как было бы куда проще получить его мертвым. И решил: видно, у Бобби есть что-то такое, что очень нужно дону Уэртеро, а может, он что-то такое знает, чего мертвый рассказать, естественно, не сумеет.

Что там спрашивала Элизабет? «Ты у него что-то взял»?

И дон Уэртеро желает это себе вернуть.

Если я хочу остаться в живых, мне надо бы выяснить, что это такое, найти, где оно, и вернуть. Мир не так уж велик, чтобы вечно скрываться в нем от типа вроде Уэртеро.

Тут он услышал негромкий плач Кита. Тихий, безнадежный – так плачут дети, которых никто и никогда не приходит утешать.

– Как ты, ничего? – спросил Тим.

– Скучаю по маме.

– Она скоро выпишется из больницы, – уверил его Тим. – Постараюсь тебя к ней привезти.

Тим, черт подери, понятия не имел, как он это сделает, но решил, что сделает.

– Она не моя мама, – сказал Кит.

– Ну что ты.

– Я слышал, так говорила Элизабет.

– Элизабет не это имела в виду.

– А что?

– Что, может быть, Оливия – не всегда самая-самая лучшая мама.

– А-а.

Тим помолчал немного и спросил:

– Может, встанешь, и мы устроим обед? Аппетитный паек класса «Кью».

– Как едят морпехи?

– Боюсь, что да, парень.

– Давай.

И вот уже замечательно пахнет горящим мескитом, и они разогревают пайки класса «Кью» – индейка с рисом и еще с чем-то, а на десерт у них – энергетические батончики.

Чтобы скоротать время, они рассказывают друг другу всякие истории, и Киту это удается лучше, чем Тиму. У мальчишки просто неудержимое воображение, и он преподносит Тиму действительно увлекательную историю об острове, где полно сокровищ, и о пирате, который их там спрятал.

Пирата зовут Бобби, и Тим не знает, злиться ему или чувствовать себя польщенным.

37

Ожидая, пока взойдет луна, Джонсон решил скрутить себе сигарету. Он сел, глядя вниз на Расколотый камень, и подумал, что на этот-то раз Бобби Зет попался со всеми потрохами.

Джонсон в общем-то расслабился. Начать с того, что Брайану стало скучно и он отправился домой, а это чертовски хорошо, потому что Джонсон считал, что в бою от Брайана будет больше заморочек, чем пользы. И потом, Джонсону казалось, что его уже достал весь этот бред насчет «взять живым».

Если вдуматься, его вообще достал весь этот бред насчет Брайана.

Джонсон сорок лет жизни провел, занимаясь настоящим ранчерством. А чтобы быть ранчеро в бескрайней пустыне, требуется редкостное умение: гонять скот по разбросанным далеко друг от друга участкам, покрытым скудной растительностью, пока эти тупые зверюги не нагуляют достаточно жирка, чтобы их можно было продать и выручить денег, иначе ненасытные банкиры не отступятся от ранчо. Сорок лет он проделывал этот трюк; он так и не разбогател, но ему хватало на бобы, кофе, табак и виски. У него была земля, и скот, и, черт побери, самоуважение, а потом власти вышибли фермеров-ранчеров с федеральной земли. Они запретили пасти скот под предлогом, что он-де «уничтожает первозданную растительность пустыни», и это подрубило под корень мелких фермеров вроде Джонсона.

Банкиры налетели на него как мухи на дерьмо.

Забрали ранчо и все имущество, оставив Джонсону только лошадь, чтобы было на чем уехать.

И в конце концов он продался этому жирному педику на его так называемое ранчо.

Ранчо, мать вашу за ногу!

Джонсон закончил свертывать косяк, закурил и после первой затяжки, которая всегда расслабляет, подумал: нам придется просто-напросто сопровождать старину Бобби, пока не сумеем его сцапать.

А мальчишка… Да, кстати.

Рохас сидел рядом точно злобный старый пес.

Джонсон и Рохасу свернул сигарету, передал ему. Дал прикурить и сказал:

– Подождем луны…

Рохас ничего не ответил.

Рохас вообще не мастак в том, что касается говорильни. Когда он трезвый, у него по части словесного департамента большие пробелы. Да я и не сказал ничего такого, на что надо бы откликаться, решил Джонсон, стараясь быть объективным.

К тому же Рохас злился. Сидя рядом с человеком, Джонсон всегда чувствовал, если человек весь кипит. И он индейца особенно не винил. Рохас весь день выслеживал мужчину и мальчишку, а потом босс прислал какого-то недоноска на самолетике и провалил к чертям все дело.

Рохас наверняка считал: нечего было заниматься фигней – белые должны были разрешить ему догнать беглецов и прикончить.

Для этого-то и обращаются к Рохасу.

А иначе – какая от него польза? Никакой, кроме вечной мороки, – то выкупать его из тюрьмы, то платить залог в суде.

Рохас – просто ходячая опасность для себя и для других, черт бы его подрал.

– Знаешь, – обратился к индейцу Джонсон, – я тут пораскинул мозгами: может, нам и нет нужды брать этого парня живым. Если выпадет возможность, кончай с ним – и все дела.

Но Джонсон даже не подозревал, насколько разозлен Рохас.

Он понял это, когда Рохас произнес:

– Я возьму его живым.

– Нет, правда, тебе же не…

Рохас поднял свой большой нож, повертел блеснувшим в свете звезд лезвием и пояснил:

– Я его втыкаю человеку в шею, и человек больше ничего не чувствует.

«Чтоб мне лопнуть», – подивился Джонсон.

– Человек живой, – продолжил Рохас, – но даже если он обделается, то этого не заметит.

– Старый индейский трюк?

– Сдается мне, в таком вот виде мы и доставим Бобби Зета к дону Уэртеро, – сказал Рохас. – Сдается мне, дон Уэртеро обрадуется.

– Думаю, да.

– И я думаю, – откликнулся Рохас.

Джонсон наблюдал, как под сиянием восходящей луны равнина Апаха превращается в серебристую чашу.

– Короче, делай что хочешь, – бросил Джонсон. – Я-то скажу ребятам войти и стрелять. Якобы чтобы ранить, понятное дело. Если ты достанешь Бобби раньше, чем пуля, считай – тебе повезло.

– «Повезло», – презрительно уронил Рохас. – Мне-то ни к чему самолет, чтобы лететь.

Что он, черт побери, имеет в виду? Какую-нибудь мистическую индейскую хренотень, наверное. Они это любят – превращаться в орлов, койотов, барсуков, зайцев и прочую живность.

По крайней мере, когда они под мескалином.

– В общем, если ты его сможешь взять живьем… – Джонсон несколько мгновений помолчал, прежде чем решился перейти к по-настоящему интересующему его вопросу. – А вот мальчишка…

Рохас, паскудный сукин сын, выжидал. Хотел вынудить Джонсона договорить до конца.

Но Джонсон был упорнее, чем индеец. Он просто посасывал косяк и смотрел, как поднимается луна.

Наконец Рохас засмеялся.

– Мальчишка, – повторил он и провел ножом перед горлом. – Хочешь голову мальчишки?

Джонсон чувствовал, что Рохас над ним издевается.

– Вряд ли это нужно, – ответил он.

Взял бинокль ночного видения и посмотрел вниз, на равнину, где его ребята занимали позиции вокруг Расколотого камня.

Погодим еще с полчасика, и пора будет кончать дело.

38

Тим выстрелил в первого парня в ту же секунду, как тот появился – зеленый призрак в ночном прицеле. Он знал, что не промахнулся: парень неуклюже свалился, как падают, когда получают пулю.

Тим целился в грудь: это самая широкая часть мишени. Сегодня ночью не будет никакой этой бредятины насчет «стреляй, чтобы ранить». Сегодня ночью – огонь на поражение.

Снова все как в сражении при Хафджи.

Он слышит, что сзади ворочается мальчишка.

– Оставайся там, внутри норы, – командует Тим сержантским голосом, без шуточек: противники начинают отстреливаться. Пули барабанят по камню, одна или две пролетают у него над головой.

– Оставайся в норе, – повторяет Тим.

Через узкий коридор обзора несется еще один силуэт, и Тим посылает очередной патрон. Слышит, как из легких парня выходит воздух, когда тот шлепается на землю.

Слух его обострен, но мешает стук собственного сердца. Ясное дело, сильный выброс адреналина. Тим боится, как бы эта колотушка в грудной клетке не помешала ему услышать, как люди Брайана будут заходить с другой стороны, через дальний вход в расщелину.

Он видит еще одну фигуру, стреляет, но промахивается.

Однако ему удается услышать движение в том конце. Ребята явно прибежали впопыхах: будь у них хоть немного мозгов, они бы осторожно зашли сбоку и сделали несколько быстрых выстрелов через край расщелины.

Он прислушивается – нет ли шагов.

Их нет ни впереди, ни сзади.

А потом раздается пистолетный выстрел, отдающийся эхом позади Тима в узком каменном коридоре, и вопль человека, которого застали врасплох: «Ах черт!»

То, что надо, думает Тим. Сунуться мордой в огонь – не каждому понравится.

– Оставайся в норе, – опять приказывает он, проползая мимо Кита к заднему входу.

К каменной стенке привалился парень, и Тим вынужден действовать без раздумий. Он тут же делает входное отверстие в груди парня, а вот выходное отверстие ему видеть не хочется, тем более от девятимиллиметровой пули, посланной с такого близкого расстояния. Парень по-прежнему сидит, привалясь к стене, но глаза его стекленеют, и Тим кричит: «Врача!» – по привычке, сам того не осознавая.

Услышав, что кто-то бежит к входу в расщелину, Тим прикасается огоньком зажигалки к полоске пороха, следит за трескучими искрами – и тут ярко, до боли в глазах вспыхивает куча веток.

– Это что?! – кричит Кит.

– Лежать! – командует Тим в ответ.

Он уже не различает шагов, да и не уверен, услышит ли их сквозь рев пламени, потому решается предположить, что эти ребята остановились у огненной преграды.

Из своей «М-16» он выпускает четыре пули, и даже сквозь шум огня до него доносятся чмокающие звуки – это пули входят в тела.

Тим бросается на землю.

Чертовски неплохая мысль, потому что из-за стены огня летят ответные пули.

И пули, и испанская ругань. Тим догадывается, что приказ «взять живым» теперь, видимо, забыт, – теперь, когда пролилась кровь и погибли люди.

Он вспоминает, какое множество приказов забывалось там, в Заливе, если подстреливали одного-двух ребят, и страх, адреналин и ярость просто вопили внутри, как у него сейчас. Но он заставляет себя переждать и ползет в мелкую траншею, которую перед этим вырыл. Застывает в ней, взявшись за рукоять длинного армейского ножа, висящего на поясе.

Парень прыгает через огонь – через огонь, черт дери, так вашу растак, – язычки пламени лижут его рукав и шляпу, и вид у него как у злодея из комиксов: Человек-Факел или кто-нибудь в этом роде, – и тут Тим бросается вперед, сжимая нож обеими руками.

Втыкает лезвие парню в живот, дергает нож вбок и отталкивает тело, высвобождая лезвие.

Отбегает и прислушивается.

Все, убеждает Тим себя, атаки через задний вход закончились. Впрочем, выбора все равно нет: вон кто-то лезет через передний. Видно, они притащили сюда целую армию. И так и так попал, на хрен.

Ничего-то в моей жизни не меняется, думает Тим Кирни: забираться во всякие места мне удается неплохо, но я полный раздолбай, когда речь идет о том, чтобы оттуда выбраться.

Он опускается на землю, принимая позицию «стрельба лежа» и смотрит в ночной прицел: еще один зеленый призрак крадется вдоль края скалы. Видна только часть его фигуры, но, чтобы подстрелить, и этого хватит. Тим уже почти приложил необходимое давление к спусковому крючку, как вдруг слышит над собой шорох и как нельзя более вовремя вскидывает глаза: в расщелину с края скалы летит человек.

Этот ублюдок просто падает с неба, точно обезумевшая летучая мышь.

Чокнутый ублюдок, думает Тим, пытаясь отползти с дороги, но ублюдок приземляется прямо на него и чуть не вышибает дух. Тим, черт дери, вздохнуть не может, винтовка погребена под ним, как и руки, так что и до ножа дотянуться нет возможности.

Он чувствует лезвие на своей шее, сзади.

Этот тип плашмя лежит на нем, сам пытаясь перевести дух, и тянется ножом к точке, удар в которую за секунду обездвижит Тима, и чокнутый ублюдок настолько крут, что у него даже хватает храбрости прошептать: «Сеньор Зет пропал, на хрен, pendejo».

Потом тип приподнимается, пытаясь опереться локтем в землю, однако это ошибка с его стороны, потому что давешний парень, скорчившийся возле стены, ненадолго приходит в себя и поднимает руку с пушкой.

Рохас орет: «Нет!» – но уже поздно, потому что тот, другой, только вздрагивает от неожиданности и выпускает всю обойму.

Тим чувствует, что с него сваливается тяжесть, а зеленый призрак застывает в полном ошеломлении, расстреляв все патроны. Он все роется в поисках запасной обоймы, когда Тим вскакивает и бьет его в лицо прикладом.

Теперь адреналин в Тиме просто поет.

Опять все как в Хафджи, как в ту ночь, когда он заработал крест, никакого контроля над импульсами, и он толкает парня на стену, обдирает с него все вооружение и – черт, что это, гранаты? Надо было тебе ими воспользоваться, думает Тим, хватая парня за шкирку и толкая его перед собой к входу. Выталкивает его наружу, и другой зеленый призрак шандарахает своему приятелю из дробовика по ногам, не успев понять, что это не Бобби Зет, и даже не соображает, что надо бы пригнуться, когда Тим посылает пулю ему в лицо.

И вот шум битвы затих.

Тим упал и пополз на свою огневую позицию, вырытую перед убежищем Кита.

– Как ты, в порядке? – спросил он, услышав доносящийся из норы тихий плач.

– В порядке, – ответил Кит.

Просто маленький храбрец, на хрен, подумал Тим.

– Ты хороший морпех, – похвалил Тим.

– Я же ничего не делал.

– Именно.

Если бы парнишка начал скакать, кричать и прочее, они бы сейчас оба валялись мертвые. А лежать в этой норе, под крышкой из ветвей, когда вокруг тебя летает всякое дерьмо и ты не знаешь, что, черт дери, происходит, – для этого надо быть действительно храбрым.

Да, пока все спокойно, только в дальнем конце расщелины сверкает пламя. Стена огня – как раз то, что и намеревался устроить Тим, только вот им по-прежнему надо отсюда выбираться, и он не уверен, что это будет легко.

Тут могут валяться садовые разбрызгиватели, подумал он и в ту же минуту услышал, как его окликает ковбой:

– Похоже, мы снова попали в интересную ситуацию, мистер Зет!

Тим вытащил парнишку из норы и прошептал:

– Нам надо сделать одну очень трудную вещь, и нам надо сделать ее сейчас. Ты готов?

Этот маленький сукин сын только кивнул в ответ.

– Отлично. Мы должны как можно быстрее пробежать через огонь.

– Нет! Я… я не смогу.

– Придется.

Мальчик покачал головой.

Тим посмотрел ему в глаза:

– Да. Ты сможешь.

Он снял с Кита рубашку, обмотал его голову и облил мальчика остатками воды. И сказал:

– Мы пробежим прямо через этот костер, как можно быстрее, и потом – не останавливайся. Беги в заросли и прячься.

– Но…

– Я тебя найду, обещаю. Всего через несколько минут, – уверил мальчика Тим. – Но если я вдруг заблужусь или еще что-нибудь, прячься до утра, а потом иди вон в те холмы. Поднимайся на вершину и сиди там, пока тебя не найдут. Понял?

– Понял.

– Готов?

– Готов.

– Сначала давай пошумим.

Тим расстрелял всю обойму сквозь костер, чтобы немного подсветить темноту, и они бросились вперед. Он держал Кита за руку, пока они неслись через языки пламени.

Убедившись, что мальчик прошел чисто, Тим перевел дух, подтолкнул его и крикнул:

– Беги!

Мальчишка нырнул в заросли. Тим оглянулся вокруг. Трое убитых в бою, и вот-вот к ним присоединится еще один.

И Тим полез на скалу. Если тот чокнутый ублюдок смог, то сумею и я, подумал он. Пару раз он соскальзывал и порядочно обдирался, но ему все же удалось добраться до вершины. Посмотрел вниз и увидел, как ковбой с тремя индейцами прокладывают дорогу сквозь обломки на дне расщелины. Один из индейцев заметил труп своего товарища и завыл – точно красный волк.

Тим выдернул чеку у гранаты и бросил ее в разлом. Закрыл руками голову и услышал громкий, но глухой удар и вопли.

Открыл глаза: странное, потустороннее зеленое свечение исходило из расщелины. Картинка из фантастического фильма, хотя сейчас такой эффект произвела фосфорная граната.

Он сполз со скалы, направился в заросли и вскорости нашел мальчишку, свернувшегося под кустом, как заяц.

Тим понимал: надо бы что-нибудь сказать, но не знал что, боялся, чтобы мальчику не стало хуже, и попросту спросил:

– Ты можешь идти?

– А ты? – спросил Кит в ответ.

– Давай отсюда выбираться, – сказал Тим. – Меня уже поддостала эта пустыня.

– И меня.

Поднималась луна, и, когда они побрели к холмам, в пустыне было серебристо и тихо.

39

Джонсону удалось вернуться на гасиенду лишь к середине утра, солнце стояло уже высоко. Он отправил женщину в Окотильо-Уэллс за их ручным доктором, и час спустя тот явился, более или менее трезвый.

От врача несло водкой, но все же он проделал сравнительно неплохую работу по извлечению осколков костей из руки и плеча Джонсона, а тот сидел, скрипя зубами и потягивая текилу. Доктор подвязал раненую правую руку Джонсона к плечу, дал ему какие-то пилюли и, получив плату за то, чтобы держал язык за зубами, ушел. Джонсон вздохнул с облегчением: какое счастье, что удалось избежать пустопорожних разговоров.

У Джонсона на душе кошки скребут. Он, черт побери, привел целую армию, чтобы уделать Бобби Зета, а в итоге Бобби Зет уделал его армию. Убил, на хрен, всех, кроме него, Джонсона.

Джонсон провалил дело, ему мерзко и паршиво, и к тому же он злится, что ему придется объясняться с Брайаном.

Незачем это оттягивать, и Джонсон, как следует приложившись к бутылке и подавив в себе инстинкты mejicana,^[39] призывающие его залечь на дно, тащится в главный дом, чтобы сообщить жирному Брайану чудесные новости.

Дон Уэртеро уже там. Джонсон его не видит, но замечает, что по всему дому расставлены его люди. Все эти мачо с карабинами, дробовиками «Мах-10» и прочим дерьмом, в зеркальных очках и бобоедских соломенных ковбойских шляпах, и главный из бобоедов не пускает Джонсона в дом.

– Я хотел сообщить Брайану, что мы не взяли Бобби Зета, – объяснил Джонсон по-английски.

– Думаю, он знает, – ответил их главный, и все они продолжали торчать на солнцепеке, пока из дома не вышел дон Уэртеро с еще несколькими своими парнями и с Брайаном.

Который шел в чем мать родила – большой белый пузырь жирного мяса – и ревел как дитя, пока один из телохранителей дона Уэртеро не пнул его в зад, отчего он обрушился в пыль.

– Мы не поймали Бобби Зета, – сказал ему Джонсон.

Брайан молча смотрел на него, глаза у него были красные, рожа опухла – парни дона Уэртеро его явно малость поизмяли. Джонсон обрадовался, что успел выпить текилы, потому что, судя по лицу дона Уэртеро, это была последняя выпитая им в жизни текила, разве что на том свете все совсем не так, как учат нас старые проповедники-баптисты.

Между тем старина Уэртеро стоял в тени веранды – очень стильный в своем белом костюме, океанской синевы рубашке и мягких кожаных туфлях за шестьсот долларов. Глухие синие очки, волосы цвета соли с перцем, зачесанные назад, но без этой сальности, которую Джонсон привык видеть у мексиканцев.

Дон Уэртеро посмотрел сверху вниз на Джонсона и спросил:

– Значит, вы пытались поймать Бобби Зета?

– Да, сэр.

– И что произошло?

– Он убил наших людей, – ответил Джонсон.

Уэртеро кивнул. Затем уточнил:

– Вас он не убил.

– Нет, – подтвердил Джонсон.

Уэртеро снова кивнул и произнес:

– Пока нет.

Джонсон пожал плечами.

– Но вы поймали его в ловушку, – заметилУэртеро.

Джонсону показалось, что это дает ему небольшое преимущество, но делать ему с этим преимуществом было нечего, и он коротко ответил:

– Думал, что поймал.

Уэртеро вдруг улыбнулся и признался:

– Ну да, мне знакомо это чувство. Мистер Закариас – словно солнечный луч. Протягиваешь к нему руку и… – Он словно погрузился в воспоминания, но вдруг, очнувшись, твердым голосом заявил: – Однако Бобби был у Брайана. Гостил в его доме. Он был у Брайана, и Брайан его упустил, и это заставляет меня задуматься, не предложил ли мистер Зет Брайану нечто большее, чем тот мог бы получить от меня.

Брайан прогнусавил что-то похожее на отрицание, но Уэртеро не обратил на это ни малейшего внимания.

– Как мне узнать правду от Брайана, всем известного лжеца? – обратился Уэртеро к окружающим. – Может быть, сделать с ним то же самое, что я собирался проделать с Бобби Зетом?

Брайан подхватился было бежать, но один из парней пресек эту попытку, врезав ему рукояткой пистолета в живот, и Брайан остался стоять на четвереньках, хватая ртом воздух.

– Давайте пока оставим Брайана в покое, – жизнерадостно предложил Уэртеро. – Мистер Джонсон, не войдете ли в дом?

Джонсон не сомневался, что выбора у него нет, поэтому последовал за Уэртеро в большую гостиную, выдержанную в арабском стиле, где один из слуг Брайана уже наливал наркобарону кофе.

В одном из больших кресел сидела бледная испуганная Элизабет. Она была одета в зеленый шелковый халат, не причесана и не накрашена, но даже в таком виде оставалась привлекательной.

– Кофе? – спросил Уэртеро.

– Не откажусь.

Служанка налила Джонсону кофе со сливками и сахаром. Руки у нее дрожали, и чашка выбивала мелкую дробь на блюдце. Почему-то Джонсона это беспокоило больше, чем неудачная ночная пальба: в общем-то ясно, что старые слуги Брайана стали теперь новым слугами Уэртеро, и Джонсону казалось, что к нему это тоже относится.

По крайней мере он на это надеялся.

Хотя столь же вероятным казалось и то, что Уэртеро его уничтожит.

Старый мерзавец не торопился начать разговор, словно всех дел у него было – насладиться богатством вкуса старого доброго колумбийского кофе «Хуан Вальдес», но Джонсон был уверен, что Уэртеро намеренно пытает их молчанием и тишиной.

Ну и хрен с тобой, подумал Джонсон. Знаете, что будет, если дать бобоеду пару сотен миллионов? Богатый бобоед.

Наконец Уэртеро открыл рот.

– Брайан – чрезвычайно глупый и развращенный человек, – изрек он, – потому и верит, что в состоянии заключить договор с Бобби Зетом и обмануть меня. На мой взгляд, причины подобной глупости коренятся в его безнравственном образе жизни.

Ну что ж, думал Джонсон, если тесное общение с задницами юных итальянцев сказывается на умственных способностях, то Брайан сейчас уже должен бы докатиться до полного идиотизма – что да, то да.

Уэртеро продолжил:

– При этом Брайан не по-джентльменски стремится свалить вину на Элизабет. Говорит, что Элизабет предупредила Бобби о моих планах относительно его. Если это правда – а скорее всего это так, – то я могу упрекнуть Брайана лишь в том, что он необдуманно поделился моими планами с Элизабет, хотя он знал: некогда она и Бобби были любовниками. Если это так, то виновны оба: и Брайан, и Элизабет.

Уэртеро поставил чашку с блюдцем на столик и резко приказал Элизабет:

– Встань.

Та поднялась с кресла, и Джонсон заметил, как по ее телу пробежала дрожь, точно тень через пустыню.

– Повернись.

Элизабет повернулась к ним спиной.

– Халат.

Она повела плечами, и халат сполз с ее спины. Джонсона передернуло: спина и ягодицы женщины были испещрены полосами от ударов и ранами.

Уэртеро спокойно произнес:

– Брайан – чрезвычайно глупый молодой человек, который не понимает – вернее, он не в состоянии понять – природу такого рода женщин. Я знаю Элизабет, мистер Джонсон. Она была давней подругой моей покойной дочери. Возможно, ее лучшей подругой. Не так ли, Элизабет? Я знаком с Элизабет много лет, она часто гостила в моем доме.

Элизабет – теплая, милая, очаровательная, умная и ленивая. У нее тело куртизанки, и это для нее – благословение. Но у нее и душа куртизанки, а это для нее – проклятие. Брайану не удалось понять, что такие женщины не боятся боли. Разумеется, они не любят боли, иначе быть не может, но они ее не боятся. Она бы не предала свою любовь из страха перед болью… Ты можешь повернуться.

Элизабет повернулась к ним лицом и спросила ровным, непринужденным тоном:

– Могу я надеть халат?

– Пожалуйста.

Она не спешила. Медленными, текучими движениями наклонилась, подобрала халат и накинула его на плечи. Чуть поморщилась, когда шелк прикоснулся к спине.

– Такая женщина боится другого, – поучительно сказал Уэртеро. – Не боли. Уродства.

Он поднялся с кресла и подошел к Элизабет.

– Взгляните на это лицо, – призвал он. – Оно прекрасно. Такая женщина боится стать безобразной. – Указательным пальцем он медленно провел по ее лицу ото лба до подбородка. – Скажем, глубокого разреза отсюда досюда. Сделанного лезвием тупого ножа, так что даже самый искусный хирург не сумеет… – Он сжал свою крупную кисть в кулак и мягко тронул им ее лицо, продолжая: – Или, может быть, ей раздробят скулы, или нос, или глазницы. Болезненно? О да, но это не тот страх, который заставит ее предать возлюбленного, нет-нет. Ее способна подвигнуть на такое лишь боязнь лишиться красоты. Боязнь уродства. Прав ли я, Элизабет?

– Да.

– Да?

– Да.

– Пожалуйста, сядь.

Они оба опустились в кресла.

– С таким мужчиной, как вы, все проще. – Теперь Уэртеро обращался к Джонсону. – Вы ведь хотите жить, да?

– Ага.

Уэртеро кивнул, немного посидел, погруженный в раздумья, позволяя тишине поглубже пробраться в тех, кто его окружает. Джонсону не хотелось это признавать, но трюк работал: он уже успел порядочно испугаться, когда Уэртеро вновь начал говорить:

– Итак… за ваши предательства и ошибки я приговариваю тебя, – кивнул он в сторону Элизабет, – к лишению красоты, а вас, мистер Джонсон, – к смерти.

Джонсон увидел, что Элизабет чертовски побледнела, да и сам он почувствовал, как кровь отлила от щек.

– Но я откладываю исполнение приговора, – добавил Уэртеро. – Отложенное наказание, назовем это так. И имейте в виду, что в любой момент, когда вы мне понадобитесь, мне достаточно будет всего лишь протянуть руку, ибо вам не хватит целого мира, чтобы спрятаться. Назовем это условное освобождение как знак взаимного доверия, согласны?

– Ну и как нам снять с себя наказание? – спросил Джонсон. Резко, грубо, потому что он устал от всей этой мексиканско-джентльменско-рыцарской белиберды и рука у него болела все сильнее.

Уэртеро не мог не заметить грубости тона, но, по всей видимости, ему было наплевать, иначе он бы прихлопнул Джонсона, как муху.

– Нет ничего проще, – ответил Уэртеро. – Доставьте мне Бобби Зета.

– Действительно – раз плюнуть, – усмехнулся Джонсон.

– Доставьте мне Бобби Зета, скажем, в течение тридцати дней, – предложил Уэртеро. – Иначе приговор будет приведен в исполнение. – С этими словами Уэртеро улыбнулся, встал и вышел из комнаты.

– Не знал, что вы дружили с его дочкой, – сказал Джонсон.

– Угу.

– И она умерла?

– Вы же слышали слова Уэртеро.

– Как это случилось?

Элизабет придержала халат, чтобы не распахнулся, и встала.

– Она покончила с собой, – пробормотала она, направляясь к двери.

– Почему? – спросил Джонсон ей вслед.

– Думаю, ей все равно было не жить.

Джонсон подошел к бару и взял еще одну бутылку Брайановой текилы. У него было такое чувство, что Брайану она больше не понадобится. Затем он вышел на веранду, уселся и положил ноги повыше.

Они бросили старину Брайана лежать голым на солнце, а сами стояли вокруг него с этими чертовски стильными автоматическими пистолетами, не давая ему встать. Старина Брайан плакал и бормотал, кожа у него сделалась розовато-красной. Всякий раз, как он пытался прикрыться, один из парней пинал его ногой, чтобы лежал смирно. Они ему и воду давали, по паре глотков, потому что не хотели, чтобы он помер у них на глазах.

«Мексика – суровая страна» – вздохнул про себя Джонсон.

Примерно час спустя из дома вышел дон Уэртеро и увидел Джонсона.

– Не знаю, что Брайан нашел в этом старом фильме, – сказал Уэртеро. – Только что его посмотрел. Дрянь.

– Но Гэри Купер мне нравится.

– Да. Гэри Купер там отличный, – признал Уэртеро. – А вот сюжет…

– Довольно тупой.

– Очень тупой… Как вы думаете, мистер Джонсон, если вы напьетесь, это поможет вам найти Бобби Зета?

– Мне кажется, в данный момент это не повредит.

Уэртеро выкрикнул какие-то приказания по-испански, и вокруг начали сновать его парни. Через несколько минут они пригнали Брайанову маленькую полноприводную «тойоту» и приковали лодыжки Брайана к бамперу.

Уэртеро стоял над Брайаном. Тот порядочно обгорел. Джонсон видел, что лицо у него сильно распухло и стало почти такого же цвета, как его рыжие кудрявые волосы.

– Я терпеть не могу мужчин, поднимающих руку на женщину, – сообщил Уэртеро. – И все эти dolares, которые ты прячешь в норах под землей… – Уэртеро плюнул Брайану в лицо и выкрикнул еще один приказ.

«Тойота» тронулась с места, и Джонсон смотрел, как она мчится к зарослям, туда, где росли кактусы «бобровый хвост» и серебристая чолла.

Джонсон выбрался из кресла и побрел к себе. Надо сварить кофе, собрать кое-какие вещи и выяснить, где находится Бобби Зет, прежде чем истекут его тридцать дней. Уходя, он не спеша оглядел дом. И подумал, что жизнь в нем кончилась.

«Какая-то вшивая „тойота“, – говорил он себе, бредя по пыли. – В старые времена для этого использовали лошадей».

40

Элизабет сидела перед зеркалом, накладывая макияж. Она еще чувствовала ноготь дона Уэртеро, которым он провел по ее лицу, отпечаток костяшек его пальцев у себя на щеке, на носу, у глаз.

Она долго смотрела в стекло, потом взяла красную помаду и провела жирную вертикальную линию ото лба до подбородка. Несколько минут неподвижно разглядывала свое отражение в зеркале и думала о себе, об Оливии и об Анхелике.

Три лучшие подруги. Mascarateers – так они друг друга называли – девчушки-резвушки.

А потом…

Она сама – бездомная шлюха, опустившаяся Оливия лечится от наркотиков, Анхелика мертва.

Анхелика, маленький ангел Уэртеро. Роскошная девушка, ослепительно красивая. Анхелика – птица высокого полета.

Но Бобби сломал ей крылья.

У нее не было опыта падения, поэтому она разбилась тяжелее остальных. Если падать, раскинув руки, приземлишься на сердце, подумалось Элизабет.

Последующий передоз был лишь формальностью – точкой в конце предложения.

Элизабет смыла помадный шрам с лица, восстановила макияж, облачилась в мягкую блузку из хлопка, джинсы и сапоги. Причесалась и начала собирать вещи. Хотя по части сборов у нее был большой опыт, ушло почти два часа на то, чтобы очистить стенной шкаф от своих вещей. Одежды так много, да и переезжать всегда так больно.

Она не озаботилась вызвать звонком кого-нибудь, кто отнес бы вниз ее сумки. Все слуги ушли, и в доме стояла мертвая тишина, только у нее в комнате долдонил телевизор. Какое-то дневное ток-шоу – она даже не знала, какое именно: какая-то помоечная дрянь орала на другую такую же дрянь за то, что та спит с ее помоечным мужем.

Во время второго похода к машине она заметила труп Брайана, а может, еще не труп, может, он еще и дышал.

Он лежал во внутреннем дворе, кожа у него покраснела, тело карикатурно распухло и выглядело так, словно в него выстрелили тысячей крошечных стрел.

В следующий раз Элизабет пошла к машине другим путем.

Она уложила последнюю сумку в багажник красного «мерседеса», настроила радио на легкий джаз и уехала. Голову она старалась держать прямо, так что лишь боковым зрением заметила людей дона Уэртеро, загружающих нелегалов обратно в грузовики.

И бог знает куда, думала она. И бог знает куда.

Выехав на большую дорогу, она остановилась у обочины и обернулась назад.

Черный дым мешался с розовато-серым закатом, сливался с чернотой гор позади и растворялся в темнеющем небе. Огонь венчал стены старой арабской крепости Брайана. Оранжевые столбы пламени, взметнувшиеся над парапетами, напомнили ей о дверных проемах в арабском стиле. Форма у них – почти как у слез.

«Красавчик Джест», подумала она. Красавчик Брайан.

Обхохочешься, старина.

41

Десять дней спустя Тим с Китом, поедая залитые молоком хлопья «Корн-попс», смотрели мультфильм «Двойной дракон». Кит считал, что это отстой, а Тим думал, что в самый раз, даже лучше.

Они жили в домике, построенном из кедровой сосны, к западу от шоссе Санрайз, на горе Маунт-Лагуна. Гора Лагуна не имеет ничего общего с городами Лагуна или Лагуна-Бич и расположена довольно далеко от обоих, но все же в этом названии звучало напоминание о Бобби Зете, так что Тим был постоянно сосредоточен на главной в своей жизни проблеме.

Которая состояла в том, что на данный момент Бобби Зетом был он, Тим, и дон Уэртеро на него окончательно взъелся.

Зато гора Маунт-Лагуна находилась, слава небесам, не в пустыне. На ней, черт дери, росли настоящие деревья, дававшие настоящую тень: большие высокие сосны-пиньоны, кедры, гемлоки и даже дубы. Домики в мотеле «Нотти пайн» (пятьдесят семь баксов в неделю не в сезон – справедливая цена) угнездились у самой дороги, а с фланга их подпирала череда гигантских сосен. Дешево, тихо и уединенно, и хозяин не задавал лишних вопросов, даже когда заметил, что рубашка нового постояльца вся в пятнах засохшей крови. Хозяина это не колыхало, лишь бы платил. Кроме того, в семи остальных хижинах никаких постояльцев не было, и Тиму это очень пришлось по душе: несмотря на то, что строеньице больше смахивало на сортир, для него это было идеальное место, чтобы немного прийти в себя и придумать, что делать.

А для Кита тут был сущий рай земной, он просто с ума сходил от восторга, что для разнообразия оказался рядом с мужчиной, и ему ужасно нравились все эти «между нами, мужиками», и он с удовольствием сметал всю немудреную еду, которую Тим покупал в универсальном магазинчике, который примостился на склоне, на милю выше их домика.

«Корн-попс», пепси, шоколадное молоко, хот-доги, сандвичи с арахисовым маслом и джемом, чили с мясом «Хормель», тушенка «Динти Мур», штабеля замороженной пиццы и любые передачи по телику, какие он только захочет посмотреть, – парнишке это дико нравилось.

И еще ему нравилась шпионская история.

Шпионская история – это Тимов вариант пряток.

– Мы теперь играем в шпионов, – сообщил он Киту, получив ключ у Мейси, старика, которому принадлежал мотель.

– А как играют в шпионов? – поинтересовался Кит.

– Прежде всего мы поменяем имена.

– Зачем?

– Нельзя быть шпионом под своим именем, – объяснил Тим. – Тогда все будут знать, кто ты, и ты не сможешь шпионить.

Кит подумал, согласился с Тимовой логикой и спросил:

– И какое у тебя будет имя?

Тим притворился, что размышляет, и наконец ответил:

– Может, Тим?

– Хорошо.

– А ты кто будешь?

– Майк.

– Майк?

– Да, Майк.

– Майк – отличное имя, мне нравится, – похвалил Тим. – А игра такая: как будто плохие шпионы нас ищут, а мы прячемся до тех пор, пока…

– Пока – что?

– Пока не найдем, где спрятана секретная формула.

– Это наша хижина, Тим?

– Да, Майк.

– Можно я открою дверь?

– Зачем?

– Просто хочу.

– Знаешь, как пользоваться ключом?

– Мне уже шесть.

– Тогда давай.

Так что Кит подбежал к хижине, рывком открыл дверь-ширму и долго боролся с ключом, а потом толкнул внутреннюю дверь. Тим не понимал, почему шестилеток хлебом не корми – дай проделать такую штуку, но он не возражал.

Домик был маленький. Две комнатки: что-то вроде гостиной с убогим старым диваном и креслом-качалкой – за загородкой кухонный стол с небольшой плитой и печкой – и спальня с двухъярусной койкой. Почти всю ванную комнату занимала душевая кабина.

Однако здесь имелся телевизор, а по нему в который уж раз показывали мультсериал «Мир Бобби», а больше Киту ни до чего дела не было, так что он чувствовал себя вполне счастливым. Если он и думал о той кровавой ночи в пустыне, то никогда об этом не говорил, и эта история, во всяком случае, никак не сказывалась на его аппетите – пиццу и мороженое он уминал за обе щеки.

Примерно через неделю Тиму надоело таскаться пешком в магазин за продуктами, к тому же транспорт был необходим ему для совершения следующих шагов в качестве Бобби Зета. И он задумался о том, где раздобыть машину.

Разумеется, первая мысль была – угнать: поторчать у заправки, пока какой-нибудь законопослушный гражданин не войдет в здание купить вяленой говядины, оставив ключ в замке зажигания… Однако потом Тим передумал. Городишко маленький – черт, да этот магазин и есть весь город, этот магазин да байкерский бар через дорогу, – жертва просто обречена рано или поздно увидеть свое пропавшее транспортное средство припаркованным в мотеле «Нотти пайн». А Тиму меньше всего хотелось вернуться обратно в систему исправительных учреждений, где его будут от души рады приветствовать Тэд Гружа и Арианское братство.

И потом, еще ведь ребенок. Что будет с ребенком, если я попадусь? – спрашивал себя Тим. Так что он пересилил себя и решил, что лучше уж купить какой-нибудь старый драндулет.

А такой драндулет имелся: страховидный лимонно-зеленый «додж» торчал на засыпанной гравием стоянке все то время, что они жили в мотеле. Короче говоря, Тим велел Киту досматривать мультик и пообещал, что вернется через несколько минут.

В домике, служившем конторой, Тим поприветствовал хозяина. Хозяин буркнул что-то в ответ и возвратился к чтению газеты «Стар».

– Тот старый «додж»… – завел разговор Тим.

– Ну?

– Он тут уже давно стоит. Вы знаете, чей это?

– Ну.

– Чей?

– Мой.

Вот старый хрен, подумал Тим. Придется попотеть.

– Да я машину себе ищу… – объяснил Тим.

Старый мерзавец оторвал глаза от газеты и сообщил:

– Девятьсот.

– Я не требую, чтобы перед продажей вы ее позолотили, – возразил Тим. – Сойдет как есть. Даю вам пять сотен.

– Мне вы пять сотен не дадите, – отрезал старик. С минуту посидев молча, он поведал: – Я бы взял за нее восемьсот пятьдесят.

– Да, взяли бы, наверное…

Тим терпеливо переминался с ноги на ногу, пока Мейси дочитывал статью. Дочитав, старик поднял глаза, в его взгляде читалось недовольство тем фактом, что Тим до сих пор не ушел.

– Я вам дам шестьсот.

Старик какое-то время размышлял, а потом предупредил:

– Чеком не возьму.

– Я как раз хотел предложить наличные.

Тиму не нравился такой оборот дела: человек, заправляющий захолустным мотелем, сущей дырой, волей-неволей заинтересуется, откуда у белого нищеброда столько наличных. Задумается, откуда он их взял и, возможно, о том, какую награду ему могут дать за бедняка, носящего с собой столько денег.

«Но тут уж ничего не попишешь, – подумал Тим. – Нам нужна машина».

– Ступайте, принесите деньги, а я схожу за ключами, – сказал старик.

Тим вынул из кармана брюк шесть купюр.

– Пойду за ключами, – сообщил старик. Удалился в заднюю комнату, через минуту вернулся и бросил ключи на стойку. – Документы – в машине. Вы же еще не уезжаете?

– Пока нет.

Тим был уже на полпути к двери, когда старик спросил:

– А еще что-нибудь вам нужно?

– Например?

– Например, пушка.

Тим чуть не ответил ему «спасибо, у меня уже есть». Он оставил раздолбанную «М-16» под камнем, покидая пустыню, не без оснований предполагая, что даже в Южной Калифорнии трудновато путешествовать автостопом с автоматической винтовкой на плече. Но пистолет и сейчас был засунут за пояс джинсов.

– Зачем мне пушка? – спросил Тим.

Старик пожал плечами:

– Для защиты от лихих людей.

Несмотря на вежливый тон Мейси, Тим был уверен, что этот хрыч имел в виду продать ему пушку, поскольку считал Тима грабителем, которому в его-то профессии оружие пригодится. Глядишь, сумеет еще кого-нибудь ограбить. Главное – чтоб не его, Мейси, на остальных старику плевать. Если платят за хижину.

– У меня всегда есть кое-что, подходящее для защиты, – добавил старик, доводя до сведения Тима, что его грабить будет не очень-то ловко.

Никто не ворует там, где прячется, презрительно подумал Тим. Даже такой сукин сын, как Уэйн ла Перрье, не настолько сукин сын, чтобы грабить собственное убежище.

– Думаю, машины достаточно, спасибо, – отозвался Тим.

Он вышел, забрался на водительское сиденье и был приятно удивлен, когда драндулет завелся с пол-оборота ключа. Он позвал Кита, чтобы тот помог ему проверить стоп-сигналы, задние фары и поворотники, затем дважды проверил наклейки регистрации и уровня выхлопа. Тим не хотел, чтобы копы прижали его к обочине и заставили остановиться по какому-нибудь дурацкому поводу.

Особенно если учесть, что водительских прав у него нет.

У Кита просто слюнки потекли, когда он увидел эту машину.

– Это шпионская машина? – спросил он.

– Не так громко.

– Извини.

– Давай-ка прокатимся, – предложил Тим. – Нам нужны продукты.

Они поднялись к магазину, чтобы пополнить запасы. Тим решил, что нужно еще с неделю пожить тихо и придумать, наконец, что, черт побери, делать дальше.

Дольше оставаться тут нельзя: старик пораскинет мозгами и скоро найдет покупателя, который заплатит за информацию о нем, Тиме.

Тим размышлял над этими серьезными вопросами, пока они с Китом загружали в машину продукты. Тим уже достаточно много времени провел вне тюремных стен, из-за чего расслабился и не заметил мотоциклиста, притормозившего на противоположной стороне дороги, который весьма подозрительно на него косился. И немудрено – Тим выглядел нелепо: в горах холодно, на земле кое-где до сих пор лежит снег, а на нем, в придачу к обычному прикиду, австралийская пастушья шляпа.

Тим не заметил байкера, но байкер его разглядел и полдороги в Эль-Кахон пытался вспомнить, откуда он знает этого парня. Сначала его сбивал с толку ребенок, но потом он сообразил, что видел Тима в тюрьме Сан-Квентин.

И поскольку никогда не помешает сделать что-нибудь хорошее для братьев из Лос-Анджелеса, байкер связался с одним из тамошних клубов, и через пару часов ему перезвонил этот паршивый урод Бум-Бум.

– Ну? – осведомился Бум-Бум сварливо, словно его отвлекли от какого-то важного дела.

– Угадай, кого я сегодня видел.

– Кого? – произнес Бум-Бум тоном человека, доставать которого поставили своей целью все окружающие.

– Тима Кирни, – ответил байкер.

Тут Бум-Бум заинтересовался и сделался, можно сказать, говорливым.

42

Тим решил, что самое время позвонить Монаху, потому что вряд ли ему удастся жить спокойно, пока он не уладит вопрос с Уэртеро. Он посадил Кита в машину, и они поехали звонить в Хулиан, миль за тридцать.

Тим прекрасно понимал: если он позвонит прямо из телефонной кабины в мотеле, это будет чистой воды тупость, переходящая в кретинизм, а он изо всех сил старался перестать быть тупым кретином, каким его считал агент Гружа.

Кит сразу включился в игру, когда они въехали в Хулиан – старый городок золотодобытчиков, расположенный в горах, давно переживший лучшие времена и теперь поддерживающий скудное существование продажей яблочных пирогов туристам. Городок сохранил патриархальный облик, так что телефонная будка, к которой подрулил Тим, казалась здесь неуместной.

– Мы сюда приехали позвонить по телефону? – удивился мальчишка.

– Да.

– М-м, в мотеле же есть телефонная кабина.

Дети могут до белого каления довести таким вот рассудительным тоном.

– Это шпионская предосторожность, – объяснил Тим. – Вдруг они отследят звонок?

– Супер.

– Еще бы не супер, – ответил Тим. – Подожди в машине.

– Почему? – надулся мальчишка. Он не хотел бездействовать во время шпионской операции.

Тим чуть не ответил: «Потому что я тебе сказал, вот почему», но вспомнил собственного родителя и отверг этот вариант.

– А если тебя захватят? – спросил он.

– Захватят? – Кит слегка побледнел, словно забыл, что это игра.

– Ну да, захватят, – сказал Тим. – Чего не знаешь, того не сможешь рассказать.

Что не совсем верно, подумал Тим. В тюрьме он знавал многих ребят, не упускавших случая сообщить адвокатам сведения, о которых вот только сию секунду и сами понятия не имели. И ведь срабатывало! Адвокаты всегда им верили, потому что это позволяло упрятать за решетку какого-нибудь беднягу, которому не могли предъявить обвинение за недостатком улик. Куда как легче вытащить на процесс какую-нибудь тюремную крысу, которая скажет: «Мы сидели с ним вместе в камере, и этот парень признался мне, что это сделал он».

Но Тим посчитал, что ему не следует делиться этим неприглядным жизненным опытом с ребенком, у которого, кстати, совсем не крысиная душа, так что он повторил:

– Чего не знаешь, того не сможешь рассказать.

Мальчишка клюнул на это и добавил:

– И все равно ведь кто-то должен сторожить нашу шпионскую машину.

– Верно.

– Смотреть, нет ли плохих парней.

– Верно.

– А как они выглядят, плохие парни?

Тима так и подмывало ответить: «Если ты видишь его не в зеркале, лучше предположить, что этот парень – плохой», но он сдержался.

– Они водят серебристые машины, – заявил он.

– Серебристые?

– Да.

– Понял, – с серьезным видом согласился Кит и с головой погрузился в высматривание серебристых автомобилей.

Тим подошел к телефону и набрал номер, который ему дала Элизабет.

Сердце у Тима норовило того и гляди выскочить, на хрен, потому что он не знал, кто там, на другом конце провода.

Три гудка – и вялый голос ответил:

– Да?

– Это я, – сказал Тим.

Чертовски длинная пауза, во время которой Тим успел подумать, что ему, может, лучше бы бросить трубку и дернуть отсюда. Всего один удар сердца отделял его от этого, когда голос произнес:

– Бобби?!

Как будто ему просто не верится, а? Как будто он просто вне себя от счастья, черт его дери.

Как будто кто-то воскрес из мертвых, а?

– Да, – подтвердил Тим, – Бобби. – И рискнул. – Кто это? – спросил он.

Еще одна пауза.

Беги, говорил себе Тим. Но ждал.

– Это я, дружище, – ответил голос. – Монах.

Ну правильно, подумал Тим. Правая рука Бобби. Парень, который знает, где все спрятано.

– Рад слышать твой голос, старина.

– Рад слышать твой, – откликнулся Монах. – Где ты был? Мы с твоей матерью дико о тебе переживали.

– Спроси, где я не был, приятель.

– Ты стал говорить по-другому.

«Черт. Убегай, – говорил себе Тим. – Прыгай в тачку и кати как можно дальше – куда она сможет тебя довезти. А сможет она тебя довезти максимум до Эль-Сентро, верно? А это не годится. Выходит, мне надо через это пройти», – думал Тим, так что он подпустил мрачной обиды и прорычал:

– Ты бы тоже по-другому заговорил, дружище, если б побывал там, где я! Ты когда-нибудь видел тайскую тюрьму, Монах?

– Пока избежал этого удовольствия, малыш.

Малыш. Иди-ка на хрен, сам ты малыш.

– Рекомендую, – сказал Тим.

– Ты приедешь?

– У меня тут слишком жарко, парень. – Тим просто слышал, как у Монаха шуршат извилины.

– Что тебе нужно? – спросил Монах.

– Наличные, – ответил Тим. – И новый паспорт.

– Просите, и дано будет вам.^[40]

– Я и прошу, – сказал Тим. – Для начала мне нужно около двадцати штук.

– Хочешь, чтобы мы встретились на старом месте?

Ну конечно, подумал Тим, только вот никто не позаботился мне объяснить, где это ваше старое место.

– Нет, – ответил Тим.

– Ладно, тогда где?

Где-нибудь, где много народу, решил Тим. Где-нибудь, куда я могу привести ребенка.

– В зоопарке.

– В зоопарке? – удивился Монах.

– В зоопарке Сан-Диего, – уточнил Тим. – Завтра. В два.

– Где именно?

Тим никогда там не был, но, как ему кажется, в каждом зоопарке есть слоны, так что он уточнил:

– Рядом со слонами.

Киту же понравятся слоны, верно? Дети любят слонов.

Монах задумался:

– Принесу все в пластиковом пакете супермаркета «Ральф». Сможешь такой достать?

– Конечно.

– В два часа.

Тим решил в очередной раз попытать счастья:

– И еще мне нужна кое-какая информация.

– Валяй.

– Что мы сделали дону Уэртеро?

«Мы» – чтобы привлечь внимание старины Монаха. Чтобы он испытал нечто большее, чем острый интерес.

Монах долго пыхтел над этим вопросом. Если только он не выяснял в это время, откуда звонят.

– Ну так что? – спросил Тим.

– Ничего не приходит в голову.

– У нас есть что-нибудь, что ему принадлежит?

– Ничего, о чем я бы знал.

– Поработай над этим, а? – просит Тим. – Обсудим это завтра.

Тим повесил трубку. Если Монах отслеживал, откуда звонят, пора двигать отсюда. К тому же Кит уже так и подпрыгивал на сиденье, потому что по улице к ним приближался серебристый автомобиль.

– Плохие парни, – прошептал Кит, когда Тим садился в машину.

– Придется нам от них оторваться, – тихо ответил Тим.

– А мы сможем?

– О да.

Я же Бобби Зет, верно?

Тим нашел хозяйственный магазин, где купил поливиниловый шланг, ножовку по металлу и стальную вату.^[41] В магазине на горе Маунт-Лагуна он оплатил обычную ерунду и еще попросил сухую смесь для шоколадного печенья и самый тонкий противень, какой у них есть.

Он сражался со всем этим хламом, пытаясь дотащить его за один раз, а Кит, обогнав его, несся к домику, торопясь отпереть дверь.

Забавно, думал Тим, какая мелочь может порадовать ребенка.

В этот вечер они пекли печенье. Во всяком случае, этим занялся Кит, потому что Тим понятия не имел, как это делается. В Квентине он пытался пристроиться на кухню, но вместо этого его послали на фабрику автомобильных номеров.

43

Монах вешает трубку и упирается взглядом в океан. Окна в гостиной от пола до потолка, так что сделать это нетрудно. Дом расположился на выступе скалы, с трех сторон окружен утесами, так что, если кому захочется окинуть взором водную ширь, можно это сделать, не напрягая шею. Справа виден пляж в Эль-Морро, а слева – Лагуна-Бич. Из дома открывается вид ценой в миллион, что неудивительно, поскольку стоит этот дом в три раза дороже.

Деньги с травки. Деньги Бобби Зета.

Проблема в том, что теперь он вернулся.

Больше всего Монаха потрясает не то, что Бобби вернулся (это проблема материального мира), а то, что исполнилось пророчество Полного Улета.

Если ты послал Бога подальше, то исполнение пророчеств невольно тебя малость настораживает.

Зоопарк? – думает Монах. С каких это пор Бобби стал ходить по зоопаркам? Почему не встретиться в пещере в Солт-Крик-Бич, как они делали раньше? Или на ступеньках в Три-Арч-Бей? Почему зоопарк?

Потому что он тебе не доверяет, отвечает себе Монах. Он хочет встретиться в людном месте.

Паранойя, вздыхает Монах, отодвигая стеклянную дверь и выходя на террасу. Паранойя, извечное проклятье наркотического рынка.

Двадцать штук и паспорт. Двадцать штук? Для Бобби это – карманные деньги, но он, похоже, так и рвется их получить. И паспорт. Бобби снова намылился свалить из страны, а значит, его наверняка припек не только дон Уэртеро. Из-под юрисдикции дона Уэртеро не вырвешься. Во всяком случае, пока дышишь.

И кого Бобби решил надуть этим «что я сделал дону Уэртеро»? Монах задумывается: может быть, рядом с Бобби был человек, слушавший их разговор? Может, Уэртеро уже заполучил Бобби, и тот пытается подставить меня?

В этом безбожном мире не существует преданности, вздыхает Монах.

А дело-то в том, что Монах порядочно ободрал дона Уэртеро. Да и Бобби, если уж на то пошло. Бобби забрал деньги этого старого мексиканца – три миллиона долларов yanqui,^[42] – чтобы закупить на них какой-то тайский опиум, и переправил их ребятам Уэртеро в Бангкок. Но Монах сдал этих ребят тайской полиции, а потом разделил с тайцами опиум и прибыли.

Извините, дон Уэртеро, но тайская полиция поймала ваших ребят. Скажите «adios» вашим инвестициям. Не повезло.

Что ж, думает Монах, наблюдая, как серферы штурмуют волны над рифом близ Эль-Морро, Уэртеро, видимо, об этом пронюхал.

И теперь он в бешенстве.

У Бобби из-за этого неприятности, и он хочет узнать причину. Хочет заглянуть в отчетность. И, возможно, захочет вернуть эти деньги.

Нет, не может того быть, успокаивает себя Монах.

Он едет в город и предается раздумьям о сущем над итальянским капучино. Он до сих пор не может взять в толк, откуда этот завсегдатай психушек Полный Улет узнал, что Зет вернулся.

Это его пугает.

Настолько, что он едет в Дана-Пойнт посмотреть, как там яхта.

Оглядывается через плечо, быстро шагая вниз по причалу, однако не видит Полного Улета и вообще никого не замечает. Он занят размышлениями о том, что даже полоумному может раз в жизни повезти в старом добром пророческом бизнесе.

«Если пришествие мессии мог предсказать твердолобый безумец Иоанн Предтеча, – утешает он себя, – то, наверное, может и Полный Улет. Так что расслабься».

Монах спускается вниз и начинает орудовать отверткой и ножом. Два часа спустя он снимает кусок обшивки и залезает внутрь корпуса.

Ощупывает аккуратно завернутые упаковки наличных.

Затем некоторое время прилежно трудится, ставя секцию на место, а мысли его скачут как блохи с больной собаки.

Может быть, пора уплыть подальше.

Но сначала он должен передать Бобби его мелочь и паспорт.

А потом убить его.

44

Гружа злится, потому что испачкал пеплом новые ботинки.

Он стоит среди развалин виллы Брайана Кэрвье, и ветер заносит пеплом новенькую пару его кожаных «бостонов», которые он купил на распродаже в «Нордстроме».

Еще Гружа недоволен тем, что Брайана шлепнули почти две недели назад, а ему до сих пор никто не удосужился об этом сообщить. И вот он стоит в какой-то чертовой дыре, глядя на останки первостатейного извращенца и жулика Брайана Кэрвье, у которого такой вид, точно его обожгли напалмом, и думает, что в катастрофе подобного масштаба наверняка должен был как-то участвовать этот безмозглый осел Тим Кирни.

– Уголь в легких? – спрашивает Гружа у юного агента ДЕА. Кажется, парнишка работает у них не больше месяца… И как же его, черт бы побрал все на свете, зовут?..

– Медэксперт говорит – нет.

– Значит, Брайану повезло, – произносит Гружа. – Умер до пожара. А что, одежда у него вся сгорела?

– Нет, он был голый.

Что ж, удача удаче рознь, думает Гружа.

– И они говорят, что Бобби Зет был здесь? – спрашивает Гружа примерно в пятнадцатый раз.

– Мы взяли в Боррего-Спрингс кое-кого из слуг, которые тут работали, и все они утверждают, что сеньор Зет был гостем этого дома.

– Но мы не нашли тела сеньора Зета, – в очередной раз повторяет Гружа.

– Нет.

«Потому что сеньор Зет – более пронырливый ублюдок, чем мне казалось», – вынужден признать Гружа.

– А что там с этим погибшим колбасником? – интересуется Гружа.

– Отказал двигатель, – отвечает парень. – Видимо, его смерть никак с этим делом не связана.

– Ты что, идиот? – осведомляется Гружа. – Тут сжигают дотла дом наркодилера и работорговца, а один колбасник, его партнер по бизнесу, падает с неба, что твой метеор, а посреди пустыни здоровенная скала вся усыпана трупами индейцев, как в каком-то фильме с Джоном Уэйном, и ты думаешь, что все это друг с другом не связано? Думаешь, в дом попала молния и он взорвался? Как Нагасаки? Откуда ты такой взялся? Из Айовы?

Парень краснеет, и солнце тут явно ни при чем.

– Из Канзаса, – отвечает он.

– Гребаная мечта любого агента! – взрывается Гружа. – Я иду против долбаного дона Уэртеро, и долбаного Бобби Зета, и хрен знает еще каких долбаных ублюдков, а со мной – только какой-то придурок из Канзаса! Скажи мне правду, у вас там, в Канзасе, есть наркотики?

– Конечно.

– «Конечно»! И какие?

Парень начал перечислять, но Гружа его не слушал. Груже пришло в голову вот что: теперь всеамериканский неудачник Кирни поверил, что он и есть великий Бобби Зет, и начал метить свой путь трупами, точно хлебными крошками. Этот паршивый раздолбай возомнил себя братцем Гензелем – хорошо еще, если не сестрицей Гретель. Что ж, по крайней мере, он оставил след.

– …кристаллический мет, экстази, кокаин простой, кокаин «крэк»…

– Заткнись!

Агент заткнулся.

– Ты что, не понял, я прикалываюсь? – спросил Гружа. Он по-настоящему разозлился. Если бы ему сразу же сообщили о происшествии на ранчо Брайана, след Кирни еще не успел бы остыть. Он сумел бы его поймать и доставить к Уэртеро.

Но теперь…

– Я хочу, чтобы все это уничтожили, – приказывает Гружа. – Срок – вчера. Скажешь смотрителям парка, что здесь никогда ничего не было. Похоронить этих долбаных индейцев, отправить колбасника обратно во Франкфурт, взорвать эти бункеры и послать бобоедов обратно в Мексику. Можешь это сделать?

– Да, сэр.

– И не зови меня «сэр», на хрен! – орет Гружа. – Я что, похож на какого-нибудь офицера? – И Гружа вновь начинает изучать пепелище.

Просто черт ногу сломит, думает он. Уэртеро переходит через границу, как в девятнадцатом веке, убивает гринго, сжигает поместье дотла и снова ускользает за границу.

Да, дон Уэртеро – серьезный человек.

А значит, мне нельзя валять дурака, делает вывод Гружа. Он осмотрел тело (если это можно назвать телом) Брайана и получил наглядный урок: вот что случается с теми, кто разочаровал Уэртеро.

Садясь в машину, Гружа думает: «Мне необходимо – причем как можно быстрее – доставить дону Уэртеро юного Тима Кирни. В процессе доставки он должен умереть, чтобы больше не разевал свою глупую пасть. Проблема в том, что Кирни оказался более упорным недоноском, чем я предполагал».

«Semper fido», а?

Гружа опускает глаза и видит, что пепел с ботинок попал на коврик машины, а ведь он только что пылесосил эту проклятую штуковину. Его охватывает раздражение, а тут как назло звонит телефон.

– Привет, удолбыш, – раздается голос Бум-Бума.

– Чего тебе, жирная задница?

– Я нашел твоего парня.

Груже делается чуть полегче.

– Надеюсь, ты не паришь мне мозг, – предупреждает он.

– Скоро убедишься сам.

Теперь Гружа уже не так переживает насчет своих башмаков. «К дьяволу башмаки, – думает он, – я смогу купить уйму башмаков. Очень скоро я разбогатею».

45

Тим уложил Кита спать после того, как закончились «Спасатели Малибу». Этот сериал нравился им обоим. Кит сходил с ума по всем этим спасательным операциям, когда выручают людей из беды, а Тим – по женщинам, бегающим туда-сюда в мокрых купальниках. Он полагал, что это как раз такие женщины, какие бегают в мокрых купальниках по пляжам, которые часто посещал Бобби Зет.

Вот в общественном бассейне в Дезерт-Хот-Спрингс была спасательница, вспоминает Тим, звали ее Большая Блю, потому что она носила ярко-голубой – «блю» – цельный купальник. Никто никогда не видел, как она плавает. Да и зачем ей было утруждаться? Люди говорили: если начнешь тонуть, Большая Блю плюхнется в бассейн, вода выйдет из берегов и тебя выплеснет волной. Впрочем, проверить эту теорию добровольно никто не брался. Такой Большая Блю и осталась в памяти Тима: посиживает себе в кресле, читает журнал «Мадемуазель» и жует вяленую говядину.

А девушки из «Спасателей Малибу», уверен Тим, вообще понятия не имеют, что такое вяленая говядина.

Загнав, наконец, Кита в кровать, Тим приступил к работе. Он отпилил прямой кусок шланга длиной в фут. Набил грубую стальную вату в трубку и навинтил на нее крышку. Насадил эту штуку на ствол пистолета, убедился, что она села как следует, и аккуратно снял.

46

Тим платит за пакет шоколадного печенья «Орео», минеральную воду, сырную соломку, хлеб и банку арахисового масла, и кассир спрашивает:

– В бумагу или в пластик?

– В пластик, пожалуйста.

Тим с Китом выходят из «Ральфа» и садятся в машину.

– А какой сюрприз? – в который уже раз начинает приставать Кит, когда Тим выезжает с парковки и направляется к скоростной автостраде.

– Если я тебе расскажу, это будет уже не сюрприз.

– Ну во-о-о-от…

– «Ну во-о-о-от», – передразнивает Тим. – Через несколько минут узнаешь.

– Значит, это где-то в Сан-Диего, – говорит Кит сам себе.

Мальчишка веселится вовсю.

Тим хотел бы разделить его веселье, но не может. Он не представляет, во что ввязался, не знает, сдержит ли Монах обещание, кто его будет ждать у вольера со слонами, и это его до смерти пугает.

Хотя приятно, конечно, устроить ребенку небольшой праздник. Очевидно, никому раньше это в голову не приходило, потому что Кит просто вне себя от восторга.

Тим сворачивает со Сто шестьдесят третьего шоссе возле указателя с надписью: «4-я авеню – Парк Бальбоа – Зоологический парк».

Кит – парнишка смышленый, он успел прочесть «зоо» в слове «зоологический».

– Мы едем в зоопарк!!! – вопит он. – Это и есть сюрприз, да?! Зоопарк? Точно?

– Может быть.

– Точно! Я знаю! – Кит подпрыгивает на сиденье. – Зоопарк!

– Ты никогда раньше не был в зоопарке? – спрашивает Тим.

– Нет!

– И я не был, – признается Тим.

Они проехали через парк Бальбоа и, следуя указателям, направились к зоопарку. Долго колесили по необозримой парковке, пока не нашли свободное место.

– Так, – говорит Тим, – тебе задание: запомнить, в каком мы ряду. В страусином ряду.

Над их рядом, на большом шесте, – картинка со страусом.

– Страусиный ряд, – повторяет Кит.

Ведь тут-то и может выйти облом, думает Тим. Провернуть это дело и после не суметь отыскать свою машину – это классическая проруха в стиле Тима Кирни.

Тим покупает билеты. Он долго не может поверить, что надо отдать целых четырнадцать баксов, чтобы попасть в паршивый зоопарк, но поверить приходится. Оказавшись внутри, он первым делом изучает выданную вместе с билетами карту, где нарисованы все звери, и находит на ней изображение слона.

Затем ориентируется на местности. Зоопарк раскинулся на склоне большого холма, и пешеходные дорожки идут вверх и вниз. К тому же есть и эти подвесные штуковины, гондолы-вагончики, которые ездят от подножия до вершины. Выход только один, и он – рядом со входом, где они сейчас стоят.

– Можно нам проехаться? – спрашивает Кит, указывая на вагончик канатнойдороги.

Тим сверяется с картой:

– Конечно, почему бы и нет?

Времени у них полно: он позаботился приехать пораньше.

– Здоровско, – отзывается Кит.

«Здоровско»? – думает Тим. Отведи парня в зоопарк – и он превратится в настоящего ребенка.

– Думаю, это хорошая мысль, – говорит Тим, и они подходят к подвесной дороге и забираются в один из вагончиков с открытым верхом. Тим не в восторге, что эта штуковина гремит и трясется, пока они тащатся в ней на холм, но она дает ему неожиданное преимущество: он может осмотреть позиции с высоты.

Во время подъема Кит рассматривает антилопу, буйвола, птиц и прочих существ, а Тим глядит, нет ли рядом со слонами человека с белым пластиковым пакетом из «Ральфа». Человека, который, судя по виду, не очень интересуется слонами.

Ему показалось, что он видит высокого худого парня, отвечающего этому описанию, однако он не вполне уверен, и, добравшись до верха, они направляются на площадку обозрения. Тим опускает четвертаки в большой бинокль, но ему приходится чередоваться с Китом, так что Тим тратит целых семьдесят пять центов, чтобы как следует поглядеть на этого парня и прийти к выводу, что это Монах.

Он не толстый, не носит коричневую рясу и клобук, и вид у него не как в фильме про Робин Гуда, но Тим решает, что это тот самый тип.

Темно-фиолетовая рубашка с короткими рукавами, штаны цвета хаки, черная бейсболка, темные очки, как у Джона Леннона. Мокасины на босу ногу. Белый пластиковый пакет из «Ральфа».

Очень стильно. Стоит там и вроде бы немного нервничает и немного скучает. Понятное дело, он тоже явился заранее. Они пришли на полчаса раньше, а этот парень – уже на месте. Это еще сильнее настораживает Тима.

Тиму хочется узнать, не притащил ли Монах с собой подмогу, но внизу – толпа. Он начинает выискивать одиноких мужчин – без семей, без подружек, – и тут изображение меркнет.

– У меня вышли все четвертаки, – сообщает Тим.

– Что будем делать? – спрашивает Кит.

– Ты когда-нибудь играл в «Шпиона в зоопарке»? – интересуется Тим.

Кит расплывается в улыбке – так, словно этот счастливый день даже превосходит все его ожидания.

– А как в него играть?

– Сначала мы должны найти парня с белым пластиковым пакетом, – отвечает Тим.

– Это плохой парень?

– Понятия не имею, – говорит Тим и про себя добавляет: однако очень скоро выясню.

47

Бум-Бум проводил глазами старого ублюдка, хозяина мотеля, который рванул на своей тачке так, точно его ждет баба. Ну, сделал вывод Бум-Бум, значит, кое-какое время в запасе у меня есть.

Хотя и минуты не понадобится, подумал он. Дешевенький старый замок, плюнь в него – он и откроется. Бум-Бум проскользнул внутрь и захлопнул за собой дверь. С облегчением увидел, что в кухоньке лежит еда, по комнате разбросаны шмотки и прочее, так что он, похоже, не опоздал.

Кирни, считай, – дохлый сукин сын.

Бум-Бум работает быстро. Для толстяка у него проворные руки. Раскатывает пластиковую взрывчатку в узкую полоску и пристраивает в верхнюю щель дверного проема. Мягко закрывает дверь, проверяя, сработает ли эта штука. Потом протягивает тонкую проволоку поперек двери с внутренней стороны, зачищает конец, продевает через взрыватель и втыкает в пластит.

Когда Кирни откроет дверь, его тело останется стоять на месте и будет соображать, куда же улетела башка.

И Вонючка наконец-то сможет выпить пива за его здоровье, там, в аду.

И станет с радостью готовиться встретить Кирни.

Бум-Бум снимает сетку с окошка ванной и вылезает наружу. Теперь можно посидеть где-нибудь рядом и попить пивка, дожидаясь возвращения Кирни на его вшивом драндулете.

Пойти сюда вслед за Кирни и поглядеть на эту развлекаловку.

На этот бум-бум.

48

Мейси подъезжает к байкерскому бару и видит мужика, сидящего в угловой кабинке, – он явно не байкер, похож на человека, который кого-то поджидает.

«И этот кто-то – я, – думает Мейси. – Я готов заработать немного деньжат». Он смотрит на мужика, и тот указывает глазами на место напротив. Мейси садится:

– Вы кого-то ищете?

– У вас что-то для меня есть? – спрашивает Джонсон.

– Ну, смотря…

У Джонсона не то настроение, чтобы в игры играть. Плечо у него болит, он устал. Он прочесывал сельскую местность двенадцать долгих дней и ночей, задавая вопросы в каждом вшивом баре, во всех забегаловках, передавая по цепочке, что он ищет одного человека. И потом до него дошли слухи, что какой-то старик хочет кого-то заложить, только вот не знает, кого и зачем.

Так или иначе, все сошлось: продавец ищет покупателя.

И я не в настроении торговаться, думает Джонсон.

– Смотря что? – рычит он.

– Смотря какая цена, – объясняет продавец и добавляет: – Меня зовут Мейси. – И протягивает ему ладонь.

Джонсон не обращает на нее внимания:

– Сколько вы хотите?

– Пять тысяч, – шепчет Мейси. В глазах у него загорается жадность.

Джонсон смеется:

– У меня нет при себе пяти тысяч.

На лице у старого прохиндея появляется гримаса разочарования.

– Но они есть у меня в грузовике, – обнадеживает Джонсон.

Мейси довольно улыбается.

– Половина сейчас, – продолжает Джонсон. – Половина – когда я получу своего человека.

– Это ваша проблема – получить своего человека, – возражает Мейси. – Я не собираюсь терять на том, что вы не в состоянии выполнить свою часть сделки. Половина сейчас, другая – когда вы опознаете в нем того, кто вам нужен.

Мейси описывает его.

Выслушав, Джонсон спрашивает:

– Человек, которого я ищу, путешествует один. А ваш? – И видит, как мрачнеет лицо Мейси.

Мейси грустно признается:

– У него маленький ребенок.

– Девочка? – интересуется Джонсон.

– Мальчик.

Джонсон улыбается:

– Мистер, благодарите свою звезду, что в вас есть искра честности. Это – тот самый человек, на которого я охочусь.

Мейси довольно скалится, словно пес мясника, и сообщает:

– Этот человек живет в моем мотеле.

– Пойдем к моему грузовику, получите ваши деньги, – говорит Джонсон.

Они выходят на засыпанную гравием стоянку, и Мейси быстро забирается на пассажирское сиденье.

– Заприте дверцу, – просит Джонсон, и Мейси нажимает на кнопку.

Джонсон залезает в бардачок и достает оттуда белый конверт. Мейси торопливо разрывает конверт, пересчитывает деньги и спрашивает с недоумением:

– Это что?

– Твои пятьсот баксов. То, что тебе причитается.

– Но послушайте, мистер…

Джонсон здоровой рукой хватает Мейси за горло и впечатывает головой в окно. Раз, два и три, покрепче, до тех пор пока на стекле не появляется пятно крови.

– Нет, это ты послушай, мистер, – говорит Джонсон. – Ты получил пять сотен – и будь доволен. И ты будешь держать язык за зубами, а то, обещаю, я вернусь и тебя измочалю. Понял? А теперь – где он?

– «Нотти пайн», вверх по дороге. Хижина восемь, – хрипит Мейси. Рука Джонсона по-прежнему крепко сжимает его шею.

– Сейчас он там? – уточняет Джонсон.

Мейси качает головой.

– Ты мне правду говоришь?

Мейси кивает.

– Куда он двинул? – спрашивает Джонсон, опасаясь, что удача все еще не покинула Бобби и он уже сдернул оттуда.

– Не знаю, – хрипит Мейси.

– Черт! – досадует Джонсон, выпуская его.

И в ту же секунду жалеет об этом, потому что старый козел проворно заводит руку назад, и Джонсон понимает, что за поясом у него, похоже, пистолет.

У Джонсона нет времени доставать собственную пушку, так что он бросается на пассажирское сиденье всей тяжестью, вжимая Мейси в дверцу, придавливая руку Мейси его же телом. Джонсон давит и давит, чтобы старик не смог вытащить руку с пистолетом, а тот все пытается высвободить руку, чтобы выстрелить в Джонсона.

Окна в машине начинают запотевать: двое борющихся с хрипом выдыхают влажный воздух. Джонсон видит, что глаза у Мейси лезут на лоб – старик из последних сил дерется за свою жизнь. Джонсон хорошенько упирается ногами в пол и надавливает еще сильнее.

Проклятое плечо чертовски болит, но здоровая рука должна быть свободна, чтобы вытащить пистолет из кобуры на бедре. Джонсон и сам не понимает, как умудряется сделать это. Глаза Мейси выпучиваются еще больше, словно у лошади, которая в первый раз увидела седло и поняла, что его наденут на нее.

Джонсон тычет своим «сорок четвертым» старику в зубы. Мейси издает задыхающиеся звуки и дергает головой – Джонсону трудновато удержать ствол у него во рту, когда он нажимает на спуск – раз, еще раз.

Джонсон убирает оружие в кобуру, заводит мотор и уезжает. Пассажирское окно все в крови, волосах и ошметках мозга, но он полагает, что сможет все это почистить по приезде в мотель.

Бобби он хочет подождать в его комнате.

Джонсон подкатывает к мотелю «Нотти пайн», осматривается и затаскивает труп Мейси в контору. Сажает его в задней комнате и пристраивает в руку пистолет. Находит ключи от домика номер восемь. Немного проехав по дороге, оставляет грузовик у живописного поворота. Пешком доходит до восьмой хижины и вставляет ключ в замок.

49

Тим оставил Кита рядом с гориллами. Там на небольшом возвышении стоит скамейка, в этом месте мальчика легко будет отыскать.

– Никуда отсюда не уходи, – сказал он. – Я вернусь через пару минут.

– Куда ты…

– Будь здесь, – повторил Тим.

– Ладно, ладно.

Кит надулся, но Тиму сейчас не до этого. Если все пройдет нормально, он тут же вернется, если же ненормально – незачем втягивать в это ребенка.

Ребенок сидел на скамейке, отвернувшись от Тима.

– Сейчас вернусь, – повторил Тим.

Кит упрямо смотрел в сторону горилл.

По пути к слонам Тим завернул в туалет. В кабинке он насадил самодельный глушитель на ствол и пристроил пистолет за ремень спереди. Достал из сумки противень, засунул его в брюки сзади и опустил джинсовую куртку.

На выходе он несколько раз прошелся мимо зеркала, чтобы посмотреть, какая у него походка. Вроде обычная, разве что напряженная немного, решил Тим и с грустью подумал, что лишится всяких надежд на дальнейшую половую жизнь, если пистолет случайно выпалит.

С выбором места встречи ему повезло. Слоновий вольер находился в конце широкой прямой аллеи, и Тим по пути к слонам отлично разглядел Монаха, который по-прежнему там маячил. С запястья у него свисал белый пакет.

Тим все пытался вычислить, не явился ли на встречу еще кто-нибудь, кому не следует, но не видел поблизости никаких слишком очевидно праздношатающихся людей. В основном тут были, похоже, иностранные туристы, группы школьников и старики. Да он толком и не знал, кого высматривать. Во всяком случае, парни в темных очках, с рациями и автоматами вокруг не стояли.

Вскоре Монах заметил Тима, снял темные очки и бросил на него делано равнодушный взгляд – так смотрят на человека, притворяясь, будто не заметили его. Затем надел очки, обернулся к слонам и облокотился на перила. Тим встал рядом.

– Рад тебя видеть, дружище, – произнес Монах. – Прошло уж… сколько?

– Много, – ответил Тим.

– С виду ты…

– Переменился, – закончил Тим. – И ты тоже.

– Время…

– Да, – согласился Тим. – Монах…

– А?

– Не смотри вниз, но у меня девятимиллиметровый с глушителем, и смотрит он прямо тебе в брюхо.

– Не доверяешь мне, Бобби?

– Я никому не доверяю, Монах, – сказал Тим. – Теперь давай меняться пакетами.

Сквозь очки Монаха Тиму ничего не видно, но он замечает легкое движение головой, которое много раз видел в тюрьме, – взгляд через плечо, предупреждающий об опасности сзади.

Он улавливает его за долю секунды до того, как лезвие тяжелого ножа скребет о противень. Острие соскальзывает и ранит Тиму бок. Тим глядит вниз на окровавленное лезвие. Правой рукой зажимает локоть нападающего, левой хватает его за запястье и выкручивает, дергая вверх, пока не слышит, как рука нападающего с хрустом ломается в локте, и тогда он его отпускает.

Монаха рядом нет.

Тим уходит еще до того, как неудавшийся киллер грохается на землю.

Он слышит, как какая-то старушка голосит: «У него обморок!» – и думает, что слоны тоже поражены, потому что они трубят, как в старых фильмах про Тарзана. Тут Тим соображает, что нож все еще у него в руке, и выкидывает его в проволочную корзину для мусора поверх коробки из-под пиццы.

Развивается очередное классическое провальное дело в стиле Тима Кирни, думает он, и только тут замечает, что из правого бока сочится что-то теплое и липкое – кровь, и понимает, что он был бы уже мертв, если бы не принял меры предосторожности, воспользовавшись старым фокусом, которому научился на тюремной кухне. Он хорошо помнил удивленное выражение на тупом лице этого идиота из окружной тюряги Фресно, что в Калифорнии, когда тот подкрался, собираясь порешить Джонни Мэка, и дешевенькое перо отскочило от кухонного подноса, а Мэк обернулся, вылупился на него и потом колошматил, пока не подоспела охрана, а Джонни Мэк – это, черт дери, здоровенный негр.

«Какого хрена я про это думаю, – спохватывается Тим, – у меня нет времени предаваться воспоминаниям, за мной же гонятся».

Тим оглядывается – теперь он различает их даже в толпе. Трое парней, одетых как придурки-туристы: один – в футболке с надписью «Я ♥ Сан-Диего», другой – в футболке океанариума «Морской мир», а третий – в бейсболке «Сан-Диего падрес». Тим удивляется, как это он их проглядел, разве что из-за того, что он – раздолбай мирового класса.

Теперь Тим понимает, что явно играет не в своей лиге, потому что ему со всем этим не справиться. Может, великий Бобби Зет и сумел бы разобраться во всем этом дерьме, думает Тим, но я не могу. Надо как-то уносить ноги и найти Кита. Пока мы и без денег, и без шансов, и меня вот-вот прикончат в этом гребаном зоопарке, господи помилуй. Обидно, а? Пережить три отсидки, войну в Заливе, всю эту чертову заваруху в пустыне, чтобы тебя облапошили и шлепнули в зоопарке.

Но потом думает: а станут ли эти парни убирать меня при свете дня в людном месте? И расстраивается: а почему нет? Они ведь только что попытались это сделать.

Жизнь пошла совсем уж наперекосяк.

Тиму хочется сейчас одновременно и сидеть, и продолжать двигаться – ясно, что в этом есть непреодолимое противоречие, но тут он вспоминает про фуникулер.

И только в вагончике он сообразил, что, черт дери, попался в нехилую ловушку, потому что в следующий залезли только двое из этих парней, а третий помчался наверх, чтобы там его встретить.

В любом случае тут уж ничего не поделаешь, так что первым делом Тим вытягивает из штанов рубашку, чтобы поглядеть на свой бок: чудный разрез пятидюймовой длины, из которого льется чертовски много крови. Хотя рану уже начало жечь, она не очень глубокая. Тим решает, что жить-то будет, но только в случае, если его сравнительно скоро перебинтуют. Он заправляет рубашку обратно и принимается высматривать Кита.

А того уже нет на скамейке возле горилл.

Тим чувствует, как его охватывает паника: ребенка нет там, где он должен быть.

Тим как безумный озирается по сторонам, но нигде не видит светловолосой головы Кита и нервничает так, что начинает задыхаться. Он приказывает себе успокоиться и тут замечает, что двое парней в вагончике-гондоле, едущем позади него, веселятся от души. Тим поднимает взгляд на вершину холма и видит, как мистер «Морской мир», прислонившись к дереву, свинчивает снайперскую винтовку. Да, парню не надо быть Ли Харви Освальдом, чтобы всадить две расчудесные пули в Тима, пока он будет выходить на эту расчудесную плоскую платформу.

Ты просто тупой кретин, ругает себя Тим. Вселенский раздолбай. Профукал деньги, потерял ребенка, и теперь вдобавок тебя убьют. Очередной самый обычный день Тима Кирни, непревзойденного неудачника.

Тим едет навстречу своей смерти, точно по конвейеру на бойне. Под ним сотня футов пустоты, деваться некуда, кроме как в зону обстрела, и что прикажете – прыгать?

Что он и делает.

Позже его преследователи расскажут Монаху, что Бобби Зет улетел – чтоб мне лопнуть, улетел! – прямо по воздуху. Повис на краю гондолы, отпустил руки – и полетел в вагончик, спускающийся вниз.

Они расскажут Монаху, что вдруг там, наверху, словно бы открылся цирк братьев Ринглинг, Барнума и Бейли, потому что те немногие, кому посчастливилось это лицезреть, ахнули в точности как в цирке, когда зрители думают, что парень на трапеции навернулся, на хрен, а сетки под ним нет. В зоопарке Сан-Диего сетки уж точно нет, только твердая земля, и ограды с заостренными прутьями, и кровожадные животные, и прочее в том же роде. Один из киллеров даже говорил Монаху, что видел, как львы в ожидании подняли головы, когда Зет выпрыгнул из вагончика, но Монах не поверил. Так или иначе, любой, кто выскочит из гондолы в зоопарке Сан-Диего, вряд ли взмоет в воздух и полетит – раз-раз, а уж прыгать из вагончика, идущего вверх, в тот, что идет вниз, – такое может попытаться сделать разве что идиот или полоумный.

Или живая легенда.

– Теперь понимаю, почему этого парня считают легендой, – скажет один из убийц Монаху, и Монах, хоть и не поверит тому, что они наболтали, все-таки будет задет этим замечанием.

– Он улетел, – с суеверным трепетом добавит киллер. – Как Супермен.

В общем, люди, в том числе и Тим, кричали, когда он выпрыгнул из вагончика, и всем (особенно Тиму) казалось, что он долго парил в воздухе, а потом схватился за край гондолы, идущей вниз, и удержался кончиками пальцев. А два парня, которые на него охотились, были слишком потрясены, чтобы стрелять – это было вовсе не трудно, – правда, за происходящим в это время чрезвычайно внимательно наблюдали уже несколько десятков человек.

Люди вопят, львы рычат, слоны трубят, охрана бежит, а Тим наконец подтягивается и валится на пол вагончика как мешок.

Но он жив.

По крайней мере – пока. Тим знает, что, едва он доедет донизу, там уже его будут поджидать копы, а значит – опять в каталажку, а это – смерть. И потом, мистер «Морской мир» сейчас наверняка яростно развинчивает свою снайперку и торопится вниз по холму, чтобы поздравить Тима с благополучным завершением путешествия.

Ему ничего не остается, кроме как снова прыгать, пока он не доехал донизу. Тим дожидается, пока вагончик не снизится футов до десяти, а потом выполняет роскошный прыжок, надеясь только, что внизу, в вольере, находится или кто-нибудь вроде Бемби, или зверь, который уже пообедал.

Там оказался какой-то необычного вида олень, смертельно испугавшийся, когда с неба упал человек. Мгновение он смотрел на Тима и стремительно унесся прочь. Тим смекнул, что это отличная идея, и начал карабкаться на ограду.

Тиму слышится «топ-топ» ног охранников – звук, знакомый с юности, – они бегают вокруг, разыскивая его, поэтому когда он наконец перелезает через изгородь, то забирается в густые бамбуковые заросли и пытается проложить путь к дорожке на другой стороне, откуда, может, удастся удрать.

Пройти через бамбук – настолько хорошая мысль, что снайперу она тоже приходит в голову, и они оба немного удивляются, когда сталкиваются чуть ли не лицом к лицу. Тим наносит ему три резких удара, парень падает. Тим продолжает движение, думая: пошли все на хрен, если выберусь отсюда, найду ребенка и двину в Орегон. А пока ты Бобби Зет, приходится драться со всем миром.

Так что он решает заодно уж начать новую жизнь. На что жить – другой вопрос, и он думает, не заехать ли ему по пути в Палм-Спрингс.

Но сначала нужно найти Кита, потому что, хотя умнее было бы просто смыться отсюда, бросив ребенка, сейчас не тот период в его жизни, чтобы начать поступать с умом.

И вообще он просто не может так поступить – и все тут. Наверное, это как-то связано с контролем над импульсами – старая история, поэтому, хотя он вздрагивает, услышав вопли копов в бамбуке: «Мы его нашли! Он ранен!» – Тим направляется не к выходу, а наверх, к гориллам: вдруг Кит туда вернулся?

Однако тот не вернулся, и Тим совершает стремительный обход животных всего мира: минует горилл, орангутангов, шимпанзе, остальных приматов, пересекает степи Азии, пробирается сквозь индийские джунгли, спускается на пляж с гиппопотамами, заглядывает в домик со змеями, но Кита так и не находит.

Тим в панике. Он даже не вспоминает, что киллеры, возможно, кружат рядом, разыскивая его, у него сейчас словно шоры на глазах: перед ним маячит лицо мальчишки, и он не может его найти. Он видит указатель – «Здесь гладят зверей» и мчится туда, думая, что ни один ребенок на свете не устоит против того, чтобы погладить козлов, овец и прочих пахучих тварей, но Кита и здесь нет. Теперь Тиму кажется, что Монах как-то пронюхал про ребенка и захватил его в заложники.

И Тим, выходя на стоянку, уже подумывает: не позвонить ли Монаху, заключить с ним сделку, а потом прострелить мерзавцу коленки? И тут понимает, что не может вспомнить, где оставил машину.

Парковка – размером примерно со штат Род-Айленд, а он не помнит, где оставил автомобиль!

Какая-то там была птица.

Приложив некоторые умственные усилия, он представляет лицо мальчишки, когда тот сам себе повторял: «Страусиный ряд». Тим осматривается, находит глазами изображение страуса на шесте и направляется к машине, помня только, что все ключи – у Кита, и тут он видит, что мальчишка сидит на пассажирском месте.

С белым пластиковым пакетом на коленях.

– Ты ранен, – осуждающе замечает Кит, когда Тим со стоном валится на водительское сиденье.

– Кажется, я тебя просил подождать около горилл.

– Хорошо, что я не стал, – произносит Кит, показывая на пакет.

– Откуда ты его взял?

– Я пошел за тобой к слонам.

– За мной?!

– А потом следил за парнем с белым пластиковым пакетом, – продолжает Кит, – а потом – схватил пакет и убежал.

– Тебе не надо было этого делать.

Кит качает головой:

– Никакой парень не станет гнаться за ребенком по зоопарку. Подумают, что он извращенец, и побьют его.

Онемевший Тим какое-то время смотрит на мальчишку и наконец сообщает:

– Мы переезжаем в Орегон.

Кит отдает ему ключи.

50

Джонсон сидит в хижине уже несколько часов и начинает беспокоиться, что Бобби, может статься, почуял западню и свалил. Эта мысль бесит Джонсона, ведь он так старался быть осторожным! Он даже решил не входить через переднюю дверь, потому что у Бобби тоже могло хватить осторожности оставить на двери волосок или еще что-нибудь в этом роде и, вернувшись, его проверить. Так что Джонсон не поленился пролезть в заднее окошко, и вот теперь он сидит здесь, на коленях у него винтовка со взведенным курком, а нужный ему человек, может, и не появится.

Такая же мысль приходит в голову Бум-Буму, который весь день тянул пиво, поедал свиные шкурки из пакетика и ждал, когда эта пидорская лимонно-зеленая тачка загромыхает по дороге. Темнеет, и Бум-Бум уже угрюм и пьян, пьянее, чем положено человеку, намеревающемуся вот-вот совершить убийство, пусть и на расстоянии с помощью пластита. Он даже не сразу реагирует на шум двигателя приближающейся машины.

А Джонсон видит фары, сворачивающие на парковку. Лучи скользят по окну и исчезают, когда машина заворачивает. Джонсон сидит в кресле и, черт побери, почти перестает дышать, так боится, что Бобби Зет его услышит. Джонсон встает и осторожно движется вдоль стены. Он слышит, как машина останавливается, мотор смолкает, и поднимает винтовку к щеке, ожидая, пока этот сукин сын войдет в дверь.

Слышит, как открываются дверцы машины, потом одна захлопывается, и мальчишка кричит:

– Я сам открою дверь!

51

Тим разрешает. Ему не так-то легко повернуть свое ноющее тело и вылезти из машины, особенно если учесть, что рану не очень ловко залепил пластырем Кит, когда они остановились у аптеки в Эль-Кахоне. И еще Тиму надо вынуть из багажника пакет, набитый пачками денег, но тут он соображает, что ключи у Кита.

А Кит уже бежит к двери.

– Эй, мне нужны ключи! – окликает его Тим.

Но Кит продолжает бежать, крича в ответ:

– А мне надо в туалет!

Тим думает: пакет может и подождать. Он идет за Китом и тут вспоминает, что оставил включенной лампу над раковиной, а сейчас в хижине совершенно темно.

– Стой! – орет он Киту и пускается бегом, надеясь его схватить, потому что парнишка только хихикает и мчится к домику, одержимый желанием отпереть дверь до того, как Тим его остановит.

– Кто последний, тот тухлятина! – громко распевает Кит.

И тут вмиг рушится тишина, и вокруг становится светлее, чем днем.

52

А произошло вот что: Джонсон рискнул выглянуть в окно и увидел, как Бобби Зет несется по тропинке за мальчишкой, услышал, как Бобби орет: «Стой!» – и понял, что Бобби не войдет в эту дверь.

И Джонсон решил выстрелить над головой мальчишки, чтобы, не целясь, попасть Бобби прямо в грудь. Он схватил винтовку в одну руку, другой толкнул дверь и встал в проеме, поднимая оружие к плечу. И наступило мгновение, когда весь мир словно замер, – тут раздался взрыв и снес ему голову.

Тим продолжал пробиваться сквозь этот свет, который из белого стал красным, когда хижина загорелась. Полуослепший от взрыва, он все кричал: «Кит! Кит!» – и прошло две тысячи ночей, прежде чем он услышал плач мальчика: «Бобби!»

У Тима перед глазами картинка – изувеченный мальчик: оторвало ноги, или нет рук, или лицо сгорело и превратилось в какое-то желе, и прошла еще тысяча часов, прежде чем плачущий Кит оказался у него на руках. Мальчику немного опалило волосы, а в остальном он был в полном порядке.

Но почему-то Тим все твердил: «Прости, прости, прости», а Кит все хныкал, но в перерывах между всхлипами говорил: «Ничего».

– Ты как, в порядке? – спрашивает, немного придя в себя, Тим.

– Думаю, да.

– Слава богу, – шепчет Тим. – Слава богу.

Он сидит на мокрой траве, держит ребенка на руках, крепко прижимая его к груди, и вдруг слышит, что на парковке останавливается мотоцикл. Он тут же узнает Бум-Бума и понимает, что проблемы еще не кончились.

Бум-Бум бредет к нему по тропинке, сжимая в жирном кулаке пивную бутылку. Бутылка его и губит, потому что, когда он узнает Тима, скрючившегося на траве, улыбка сходит с его лица и он тянется за пистолетом, висящим на поясе, забывая, что держит бутылку.

В эту самую секунду Тим три раза в него стреляет, и пистолет с глушителем издает негромкие пукающие звуки, почти не слышные в треске пламени. Бум-Бум роняет пивную бутылку, тяжело оседает на газон и пытается понять, почему это он так резко почувствовал, что его все достало. Он безучастно смотрит, как Тим Кирни бежит мимо него, в руках у Тима, кажется, большой белый пакет.

Бум-Бум слышит, как открывается и захлопывается багажник машины, потом – как его мотоцикл заводят и он с ревом удаляется, и думает, что ему надо бы что-то с этим сделать. Но это такой тяжелый труд – встать на ноги, а огонь – такой славный. Поэтому он неподвижно сидит, пялясь на ковбойские сапоги на крыльце и радуясь, что отлично поработал руками. В таком положении его и обнаруживают прибывшие через несколько минут пожарные-добровольцы.

Кит изо всех сил держится за Тима – все почти как в ту первую ночь, когда они удирали от Брайана, только на сей раз у них не мотоцикл-внедорожник, а всеамериканский «харлей», и Тим газует на нем, несясь вниз по горной дороге.

Потому что Тим Кирни знает, что «ангелы» теперь никогда от него не отвяжутся, и Уэртеро не отвяжется, и Гружа не отвяжется, и никакой новой спокойной жизни в Орегоне не будет.

Ни Тиму Кирни, ни Бобби Зету.

Ни мальчишке.

Так что Тим гонит байк вниз по горной дороге, а потом – на запад. На запад, на север и снова на запад.

Если выхода нет и он – Бобби Зет, тогда ему действительно придется быть Бобби Зетом.

Будь Бобби Зетом и уделай их всех.

Стань легендой.

А значит – ему туда, в Лагуну.

53

При обычных обстоятельствах Тэд Гружа счел бы посещение поминок по Рэймонду Боджу, то бишь Бум-Буму, отличным развлечением. Мало что может так улучшить мягкий калифорнийский вечер, как лицезрение этого омерзительного мешка с кишками, лежащего в дешевом гробу, в то время как его скорбящие собратья пьют, курят и трахаются вокруг него.

Гружа с большим удовольствием пропустил бы тут пару кружек пива, поиздевался над собравшимися недоносками и вышел обратно во тьму.

Но этот вечер для него испорчен: он знает, что Тим Кирни снова на свободе и что всякий, кто подбирается к нему слишком близко, рано или поздно отдает концы.

Тим оставляет за собой разбросанные тела, точно сеятель – зерна в борозде. Гружу отнюдь не вдохновляет перспектива давать начальству объяснения, какого хрена он выпустил на свободу этого профессионального правонарушителя.

А придется, потому что мальчик Тимми оставил позади себя неплохой след. Сначала – великая резня в пустыне Анса-Боррего, часть первая и часть вторая, затем – необъяснимое фиаско профессионалов в зоопарке Сан-Диего и напоследок – тихий горный мотельчик, превратившийся в сущий крематорий при морге.

Владелец мотеля совершил весьма подозрительное самоубийство, ткнув себе в зубы пистолетом и произведя два выстрела. А еще – обезглавленный ковбой, чей видавший виды грузовик дал возможность идентифицировать его как некоего Билла Джонсона, бывшего управляющего одного торговца скотом, также покойного и никем не оплакиваемого Брайана Кэрвье. И в придачу – труп Бум-Бума, его нашли сидящим на месте пожара, точно он поджаривал зефир, только вот в его теле – три пули, всаженных с хорошей кучностью.

Гружа с некоторой гордостью думает: «Отлично стреляют морпехи!»

– Жаль Бум-Бума, – замечает Гружа, обращаясь к серебряноволосому «ангелу», сидящему на табурете у гроба, поставленного на деревянные козлы. «Ангел» далеко не так молод, чтобы, скажем, играть в «Грейтфул дэд», и Гружа знает, что этот Герцог, глава всех южнокалифорнийских байкеров, – парень серьезный. Гружа здесь главным образом из-за него.

– Иди на хрен, Гружа, – отвечает Герцог. – Я тебе, на хрен, говорил, что трахал твою мать и твою сестру?

– Мать у меня умерла, а сестра у меня лесби, – отвечает Гружа. – Очень на тебя похоже. – Он сует руку в холодную воду, налитую в мусорный бак, вытаскивает ледяную бутылку пива «Ред дог», открывает крышку о ручку гроба и говорит: – Из Бум-Бума вышел милый покойник, как по-твоему, золотце?

– Чего тебе надо, Гружа?

– Кроме удовольствия полюбоваться дохлым Бум-Бумом? – уточняет Гружа. – Просто какой-то год поминок, вот что я тебе скажу. Сначала Вонючка, а теперь вот Бум-Бум. Кирни хочет извести всю семейку под корень, а?

Герцог поднимает на него глаза:

– Это сделал Кирни?

– Думал, ты знаешь, – отвечает Гружа. – Думал, ты все знаешь, Герцог.

Гружа позволяет ему переварить эти сведения и оглядывается по сторонам. Никакой поляк не признал бы в этом действе поминки. Гремит музыка, выпивка льется рекой, вовсю дымят травкой. В углу две бабы по очереди у кого-то отсасывают, а в другом углу вежливой цепочкой стоят участники групповухи, только вот Гружа не может разглядеть, кого они там окучивают.

– Это ты подставил Бум-Бума? – интересуется Герцог.

– Нет, я подставил Кирни, – отвечает Гружа. – Для Бум-Бума. Но долбаный кретин провалил дело. Должен тебе сказать, Герцог, хоть и не хочется говорить плохо о мертвых, сдается мне, вся семейка Боджей давно по щиколотку увязла в старых истощенных генах, а?

Он осушает бутылку и тянется за следующей.

– Прошу, – говорит Герцог.

– Спасибо. – Гружа вытирает мокрый рукав о край гроба. – На вашем месте, болваны, я бы наведался в Лагуну.

– В Лагуне одни педики.

– Ну да, только вот к настоящему моменту один педик порешил всю семейку Боджей, истребил на хрен полплемени индейцев и одного ковбоя из Восточного округа, который, как все думали, был довольно крутым hombre,^[43] – замечает Гружа. – Так что если будешь крутиться вокруг Лагуны, береги задницу.

– Ты знаешь, где он, почему бы тебе его просто не взять?

– Мне не нужно его брать, – возражает Гружа. – Мне он нужен мертвым.

Герцог улыбается. У него сточенные передние зубы и длинные резцы – он похож на старого волка.

– Мы можем сделать его мертвым.

– Бум-Бум тоже так говорил.

– Бум-Бум пошел на дело один.

– Ну?

– А мы пойдем целой армией.

Гружа бросает пустую бутылку в гроб и выходит.

54

Тим нашел трейлер на пляже.

Что-то вроде передвижного домика, думает он. Не очень отличается от того, где он вырос (или где ему толком не удалось вырасти), в Дезерт-Хот-Спрингс. Этот трейлер должен бы принадлежать какому-нибудь помоечному бродяге, однако он стоит на пляже в Эль-Морро-Каньон среди примерно двадцати таких же, расположенных по дуге, там, где в пляж вдается огромный скалистый утес. А на верхушке утеса – гигантский белый дом со стеклянными окнами на два этажа, и они смотрят на океан в три стороны сразу.

Так что это все-таки не совсем такой же передвижной домик, как тот, где Тим вырос (или где ему это не удалось) и из окон которого открывался вид на пять других трейлеров и на свалку автомобилей.

Тут очень даже ничего. Океан, пляж, большая скала – даже очень-очень ничего, и Тим Кирни наконец-то живет на берегу.

Ой, не могу, на берегу, думает Тим. Хрен знает что: сначала сделать так, чтобы полмира хотело тебя убить, а потом уж поселиться на берегу.

Он довольно долго сюда добирался. Вырвавшись с горы Маунт-Лагуна, он бросил мотоцикл в Карлсбаде и успел на поздний поезд компании «Амтрэк». Кит почти всю дорогу спал и вообще вел себя очень тихо.

Тим сошел с поезда в Сан-Хосе-Капе, прошел пару кварталов до баррио и спустя всего-навсего сорок пять минут получил документы на переделанный «Зет-28» – «шевроле» восемьдесят девятого года выпуска, у которого, возможно, имелись и другие владельцы, некогда заявлявшие о его пропаже.

Затем Тим отправился к Тихоокеанскому шоссе, минуя Дана-Пойнт, Монарх-Бей, Солт-Крик, Алисо-Нигуэль, Саус-Лагуну, и въехал в городок Лагуна-Бич.

У него, черт дери, кошки на душе скребли, когда он туда въезжал: это же вроде как город Бобби, и тут повсюду шляется призрак Бобби, и Тим малость побаивался всех, кого видел, особенно в круглосуточном универсальном магазинчике «7-11», где он взял пару хот-догов для себя и буррито с бобами и сыром для Кита.

Они снова сели в машину и выбрались из города, ехали на север, пока не нашли указатель со словами «Эль-Морро-Каньон» и «Пойнт-Риф-Бич». Грязная дорога, идущая под острым углом к шоссе, опять вывела их на север, в тыл передвижным домикам, выстроившимся вдоль закрытой бухты под сенью скалистого утеса.

В двадцать шестом номере они нашли только самое необходимое, но домик оказался в хорошем состоянии. Кухня с гостиной, две маленькие спальни и ванная. Славная закрытая терраска обращена к пляжу.

Миленький уголок. Тим не может выкинуть из головы мысль о том, что именно сюда Бобби с Элизабет приезжали перепихнуться, и это, видать, что-то значило для Бобби, раз он так держался за это место.

Тим решает, что, поскольку теперь он и есть Бобби, это место принадлежит ему, и в таком месте неплохо будет пожить. Оно ему отлично подходит, да. Все просто, без затей, да еще и на пляже, к тому же как раз через дорогу – школа, и он может водить туда Кита. А вдруг он научится серфингу и станет учить Кита, мальчишку же надо нормально воспитывать… И тут Тим вдруг понимает, чем здесь пахнет.

Воском.

Воском для серфинговых досок, и Тим представляет, как Бобби приходил сюда отдохнуть, прежде чем куда-нибудь двинуть. Убежище для того, чтобы отрешиться от существования в качестве великого Зета, наполировать воском доску, выйти, покататься по волнам и вернуться, посидеть на террасе, попить кофе, посмотреть, как садится солнце. А может, потом пойти в спальню вместе с Элизабет. И я мог бы встроиться в эту жизнь. Приготовить обед ребенку, сесть и пообедать, поболтать про школу, про серфинг, про комиксы и прочую ерунду. И Кит вырастет и станет одним из этих крутых калифорнийских ребят, да-да. Парень, который вырос на пляже в самом крутом месте на земле – в Лагуне.

«На хрен все эти фантазии», – говорит он себе. Ничего этого не будет: ни жизни здесь, ни провожаний Кита в школу, ни кувырканий с прекрасной женщиной, у которой длинная спина, плоский живот и сияющие волосы. Ты будешь просто скрывающимся должником, пока не поймешь, что именно должен отдать дону Уэртеро, а ведь есть еще Гружа, и «ангелы», и, может, теперь еще и этот долбаный Монах.

Стало быть, мне нужно вот что: придумать, как отыскать то, что я должен, а потом отвалить на хрен.

И отвезти ребенка обратно к его мамаше, потому что там ребенку и следует быть, так мне кажется.

«Как же научиться тому, чему мне нужно научиться, – думает Тим, укладывая Кита в постель и присаживаясь рядом с ним. – Ты все тот же старый добрый Тим Кирни, приятель, ты снова отстающий ученик, и… Придется, видимо, все же позвонить старине Монаху и найти способ заставить его рассказать мне то, что он знает».

А Кит, бедняга, не сказал почти ни единого слова с тех пор, как чуть не взорвался, и это не так уж удивительно, верно?

– Как ты, ничего? – спрашивает он у мальчика.

– Да, – отвечает Кит – словно защищаясь, словно он все равно бы не признался, если б было иначе.

– Что ты там видел? – Тим надеется, что мальчишка видел только ярко-белую вспышку и больше ничего, потому что перед глазами у Тима до сих пор стоит безголовое тело Джонсона и ковбойские сапоги. И хотя он навидался такого дерьма в Заливе, ребенку совершенно незачем держать это в голове.

– Ничего, – отвечает Кит.

– Скоро все это кончится, дружище, – обещает Тим. – Я тебя отвезу обратно к маме.

– Я к ней не хочу.

– Ну, мы с тобой это еще обсудим, хорошо? – говорит Тим. – А сейчас давай-ка поспи. Я буду здесь, рядом.

Он обнимает мальчика, целует, ощущает его губы у себя на щеке, и это так необычно, ну да ладно. Он уже выходит из комнаты, когда слышит голос Кита:

– А почему тебя хотят убить?

Тим сам толком не знает почему, но у него всегда под рукой универсальный ответ:

– Потому что я делал в жизни всякие плохие вещи.

– Как раздолбай?

– Не употребляй такие слова, – предупреждает Тим. – Но, в общем, да, как самый что ни на есть раздолбай.

Похоже, это удовлетворяет мальчишку, ему этого достаточно.

– Да я тоже так делал, – поддерживает Тима Кит.

Это очень великодушно со стороны мальчика, думает Тим, которому не пришлось в жизни близко познакомиться с великодушием.

– Все будет нормально, – добавляет Кит. Поворачивается и натягивает на себя одеяло.

«Легко ему так говорить, – думает Тим. – А я и не знаю, как это – нормально, в моем-то положении».

Зато он знает, что ему надо выбраться отсюда, снова встретиться с Монахом и выведать у того историю с Уэртеро. Заполучить достаточно денег, чтобы где-нибудь затеряться, и обязательно вернуть ребенка матери. Все его затеи и сами по себе невыполнимы, а уж с ребенком на шее…

«И я больше не хочу подвергать его опасности, – решает Тим. – Ни за что на свете. Значит, предстоит найти ему няньку – тоже дельце не для слабонервных».

Он сидит, глядя в окно на лунный свет над волнами и думая о том, где, черт дери, ему отыскать кого-нибудь, кому он сможет доверять, и тут раздается тихий стук в дверь. Это стучит Элизабет.

55

Тим подносит указательный палец к губам и предупреждает:

– Ребенок спит.

Элизабет тихо закрывает за собой дверь, снимает куртку и бросает ее на старый диван под окном.

– Откуда ты узнала, что я здесь?

– Я не знала, – отвечает она. – Я каждый вечер проезжаю мимо, смотрю, не горит ли свет.

Выглядит она великолепно. На ней шелковая блузка изумрудно-зеленого цвета, заправленная в джинсы-варенки, лодочные мокасины на шнуровке. Тонкое золотое ожерелье спадает с шеи на высокую грудь.

– Как Кит? – спрашивает она.

– Получил порядочную встряску, – отвечает он.

– Ничего, если я сяду?

– Садись.

Элизабет устраивается на диване, и складки на ее джинсах образуют острую букву «V» между ногами. Она кладет руку на спинку дивана и сообщает:

– Дон Уэртеро тебя ищет.

– Врешь ты все. – В глазах у нее проскакивает смешинка, и Тим почему-то считает нужным добавить: – Да и Брайан ищет, если уж на то пошло.

Она качает головой:

– Брайан мертв.

– Не врешь?

– Не вру, – говорит она. – Брайана постигла та участь, которую Уэртеро обещал тебе. Несколько часов он держал его голым на солнце, а потом привязал к бамперу внедорожника и поволок через кактусы. Радуйся, что тебя там не было.

– Радуюсь.

– Уэртеро послал Джонсона охотиться на тебя.

– Джонсон меня нашел. – Он наблюдает, как ее бровь изгибается изящной дугой, выражая любопытство. – Но ему снесло голову бомбой-ловушкой, так что мы не успели с ним толком пообщаться.

– Господи! – тревожится она. – Кит этого не видел, нет?

– Думаю, нет.

– Господи.

Он садится рядом с ней на диван.

– Casa del Brian^[44] сгорел целиком, – говорит она.

Внутри у него, где-то в области желудка, проскальзывает искра… – чего – подозрения?.. – и он интересуется:

– Как же ты выбралась?

– Ну, Брайан меня исколошматил, и дону Уэртеро этого вроде бы показалось достаточно.

– И он тебя просто отпустил?

– Нет, – отвечает она, глядя ему в глаза эдаким циничным, умным, отчасти сердитым взглядом. – Он меня не просто так отпустил.

– Что это значит?

– Сам понимаешь, что это значит.

Они глядят друг на друга, и он словно бы со стороны наблюдает, как его рука тянется к ней, расстегивает верхнюю пуговицу на ее блузке, и Тим задается вопросом: откуда в нем силы еще и для этого? Она не пошевелилась, чтобы его остановить, так что он расстегивает одну пуговицу за другой, показываются ее груди в тонком черном бюстгальтере, и он чувствует, как на него накатывает восхитительный жар.

Он приподнимает одну прекрасную грудь над чашечкой бюстгальтера, потом наклоняется и нежно целует сосок, чувствуя ее длинные пальцы у себя на затылке, ощущая, как сосок под его языком делается упругим и сочным. Он оставляет его и вытаскивает ее блузку из джинсов, потом сползает на пол и снимает с нее обувь, все продолжая удивляться: что за человек, черт дери, все это делает? Ведь это же не я!

Она откидывается на спинку, и он стаскивает джинсы с ее чудесных длинных ног и потом снимает с нее черные трусики, которые кажутся такими мягкими даже по сравнению с мягкой кожей ее ног. Он смотрит, как они сползают с ее ног на дешевый ковер на полу, и потомподнимает глаза на треугольник рыжеватых волос. Он скользит руками вверх по ее ногам, мягко разводя их, и опускает голову вниз. Ее руки хватают его за плечи, когда он касается ее языком. Даже несмотря на то, что у него все напрягается и подрагивает под джинсами, он касается ее медленно и любовно, потому что ее били, и он считает, что она заслуживает нежности, и он чувствует языком вкус предстоящей награды за свое терпение.

Элизабет стонет почти неслышно, ведь в соседней комнате спит ребенок. Тим не спешит, он поднимает глаза на ее лицо, ему не верится, что это он – с такой красивой женщиной и что ей это нравится; одну руку она положила ему на плечо, а другой пощипывает себя за соски. Он продолжает смотреть на ее лицо и несколько минут спустя, когда она, изогнувшись, чуть отодвинулась и насадила себя ему на язык, и – ему не верится, но он кончил одновременно с ней.

Вскоре он снова готов, извиваясь, избавляется от одежды, и вот он у нее внутри, они тесно сплелись, обняв друг друга и раскачиваясь вперед-назад, и на этот раз она вскрикивает, и он, целуя, чувствует влагу на ее щеках.

Некоторое время они лежат в молчании и покое, Тим ощущает теплую влажность ее кожи и слушает, как она дышит, и жизнь в кои-то веки кажется ему безмятежной.

Эта расслабляющая тишина совсем убаюкала его, как вдруг она шепчет ему в ухо:

– А теперь скажи мне правду.

– О чем? – Ему хочется спать.

– О том, кто ты на самом деле.

И сна у него – ни в одном глазу.

56

– Я Бобби Закариас, – говорит Тим.

– Нет, это неправда.

Его обезоруживает именно ее уверенность. Он сидит на унитазе, глядя, как Элизабет моется махровой салфеткой под душем.

– Откуда ты знаешь? – спрашивает он без всякого вызова, скорее с интересом.

– Детка, женщину обмануть нельзя, – отвечает она.

Тиму не хочется развивать эту тему, и он осведомляется:

– И давно ты поняла?

– С первой минуты.

– С первой минуты?

Она улыбается и кивает.

С какой первой минуты, недоумевает Тим. С той минуты, как он вышел к бассейну у Брайана, или с той минуты, когда она вынула его член из штанов? Но по-настоящему он хочет узнать не это и спрашивает:

– А зачем ты мне рассказала про Уэртеро? Держала бы язык за зубами и позволила бы им меня убить.

Элизабет вытирается полотенцем и начинает натягивать джинсы.

– Это было бы нечестно, – замечает она, – позволить, чтобы тебя убили за то, что сделал Бобби.

– А что сделал Бобби?

Вскальзывая в блузку и застегиваясь, она предлагает:

– Давай сначала ты.

– Что – сначала я?

– Ответишь, кто ты, черт побери? И с чего это ты носишься туда-сюда и прикидываешься Бобби? И где сам Бобби?

В кои-то веки она, кажется, спрашивает серьезно, думает Тим. Эта ее издевательская улыбочка пропала, вокруг глаз – морщинки. Она выглядит старше, чем ему казалось. Старше и милее.

– Ты его любила? – спрашивает он.

– Когда-то.

– А сейчас?

Она пожимает плечами.

Тим набирает побольше воздуха и произносит:

– Меня зовут Тим Кирни, и я конченый неудачник. ДЕА заключило со мной сделку: чтобы я притворился Бобби Зетом, тогда они смогут обменять меня на своего агента, которого держит у себя Уэртеро.

Элизабет смотрела на него, ожидая, пока он выложит остальное, потому что она задала ему три вопроса, а он ответил на два. А он не хотел отвечать на третий. Лучше бы солгать и сказать, что он не знает, но женщина поступила с ним честно там, на старом ранчо, и она выстояла, когда Брайан бил ее пряжкой, так что Тим считал, что она заслужила честный ответ.

– А Бобби мертв, – говорит Тим.

Он встает, готовясь подхватить ее, если она, к примеру, станет падать в обморок, как это проделывают женщины в кино, однако она остается на ногах и бьет в самую точку:

– Как он умер?

По ее интонации он чувствует: она думает, что Бобби шлепнули, и он уже хочет сказать «от естественных причин», но тут вспоминает, что в наркобизнесе это и в самом деле естественная причина смерти – когда тебя шлепают.

Поэтому он говорит:

– Сердечный приступ.

– Ты шутишь.

– Под душем, – уточняет Тим. – Агенты ДЕА его взяли и собирались обменять, а он умер от сердечного приступа под душем.

– Только и всего?

– Только и всего, – повторяет он. И, помолчав, спрашивает: – Как ты, в порядке?

Она отзывается:

– Не тревожься обо мне… Никогда не представляла себе мир без Бобби. Ну да, я его столько лет не видела, но он всегда где-то был, понимаешь?

– Конечно.

И тут ее как прорвало. Тим видел такое в тюрьме: какой-нибудь парень за много месяцев слова не вымолвит, а потом на него находит, и он начинает, не думая, выбалтывать все, что у него в голове.

– Знаешь, когда я попадала во всякие переделки, – начала она, – без денег, или если меня бросал какой-нибудь мужик, или если дорожный патруль находил у меня в машине окурок косяка, – мне нужно было сделать только одно: позвонить Монаху, – и все улаживалось. За меня все улаживали, и это все Бобби, он мне протягивал руку, как бы далеко ни был.

– А.

– И я тоже всегда была готова ему помочь, – продолжила Элизабет. – Я с ним не виделась, но иногда ему нужен был кто-то, кому он мог доверять, и он передавал мне какое-нибудь поручение, и я его выполняла, любое.

– Двустороннее соглашение.

– А теперь он ушел.

– Да.

– Совсем ушел.

– Ага. – Тим вставляет в ее исповедь междометия, позволяя ей выговориться.

– Такое чувство, словно мир больше никогда не будет прежним.

Точно-точно, без балды, думает Тим. И для нее, и для меня.

– Так почему бы тебе им это не объяснить? – спрашивает она.

– Кому? Что?

– Объяснить дону Уэртеро, что ты не Бобби, – растолковывает она. – Что Бобби мертв.

Он качает головой:

– Не пойдет. Слишком много было крови, и потом, у меня на хвосте все равно останется ДЕА.

Не говоря уж об «ангелах ада». О них он даже не упомянул.

– Да нет, я это разрулю, – продолжает Тим. – Улажу дело с Уэртеро и потом унесу ноги из страны.

– И как ты собираешься это сделать?

– Пока не знаю, – признается он. – Но, как бы там ни было, ты лучше отвези ребенка матери.

Она фыркает:

– Оливия и не заметила, что его нет. Ей абсолютно наплевать.

– Ну все-таки…

– Он хочет быть с тобой.

– И что?

– Он думает, ты его папа.

– Он знает? – уточняет Тим. – Про Бобби?

– Он ребенок, – отвечает она. – А не идиот. Конечно, он знает. Бедняжка вырос, зная, что его папа – что-то вроде легенды, и тут вдруг легенда появляется и защищает его, как никто никогда не делал, как это тебе? Подхватывает его и вырывает из этого сумасшедшего дома как герой какого-нибудь мультфильма, который он видел по телевизору. И с кем после этого, по-твоему, он захочет быть?!

– Господи, что это на тебя нашло?

– В общем, нельзя так играть с ребенком, – заявляет она. – То отдавать его, то забирать.

– Как ты?

– Именно… – соглашается Элизабет и, помолчав немного, спрашивает: – Так что ты собираешься делать?

– Собираюсь повидаться с Монахом, – говорит он. – Если я хочу уехать из страны, содержать ребенка и обеспечивать его безопасность, мне понадобятся деньги. Куча денег. Деньги, чтобы расплатиться с Уэртеро, деньги, чтобы убежать, чтобы прятаться, чтобы на что-то жить. А у Монаха есть деньги, верно?

– Это деньги Бобби.

– Ни хрена! – возражает Тим. – Это мои деньги. Мне достались враги Бобби, его проблемы, его тоска, его ребенок, а стало быть, и его деньги.

– А как насчет его женщины? – осведомляется она.

Он пристально вглядывается в ее зеленые глаза.

– Зависит от его женщины, – отвечает он и с этими словами, гордо выпрямившись, выходит из ванной, уверенный, что это самый лучший уход со сцены, какой ему в жизни удавался.

Элизабет подносит махровую ткань к лицу. Чувствует успокаивающую влагу и смотрит в зеркало. Проводит длинным ногтем по лицу, ото лба до подбородка, и глядит на едва заметный красноватый след.

«Ты совершила несколько идиотских поступков в своей так называемой жизни, – думает она, – но когда ты позволила этому милому мальчику удрать от Брайана, это был самый тупой поступок. А если ты опять позволишь ему удрать, это будет…»

– Тупость, тупость, тупость, Элизабет, – говорит она в зеркало. Да что это с тобой нынче, неужели ты не можешь переспать с парнем, не поглупев и немножечко не влюбившись? – Черт! – произносит она. – Любовь? – И отвечает себе словами из знаменитого хита Тины Тернер: – «При чем тут любовь?»

Из спальни слышится ровное дыхание спящего ребенка.

57

Монах вздрагивает, когда звонит телефон срочной связи. Это, в общем-то, не звонок, а мурлыкающая вибрация, но ему все равно мерзко. Он ставит латте на столик и слышит в трубке:

– Ты мертвец.

– Бобби? – спрашивает Монах. – Слава богу! У тебя все в порядке?

Надо же, до чего непринужденно беседует с ним этот тип! Тим стоит в телефонной кабинке на общественном пляже в Лагуне, слушает это вранье и не верит своим ушам.

Все-таки он говорит:

– Монах, один из твоих ребят пытался воткнуть мне нож в спину, а ты спрашиваешь, как мое здоровье?

Монах игнорирует это обвинение:

– Бобби, кто были эти парни? Люди Уэртеро?

– По-моему, ты не остался там, чтобы это выяснить.

– Я надеялся отвлечь на себя одного-двух, – объясняет Монах. – Чтобы раздробить их силы.

– Ну и как, много побежало за тобой?

– Надо нам быть осторожнее, – призывает его Монах. – Один из них утащил деньги Бобби и паспорт. Извини, но я ничего не мог сделать, у него была пушка. Это же всего лишь деньги, верно? Где ты, Бобби?

– Скажу где, и ты кого-нибудь ко мне подошлешь?

– А то как же, – соглашается Монах. – Отвезем тебя в безопасное место, пока не сумеем во всем этом разобраться.

– Я уже во всем разобрался, – отвечает Тим. – Ты ободрал Уэртеро и оставил товар себе. Деньги тоже.

В голосе Монаха слышится обида:

– Как ты можешь так думать?

– Могу, как видишь.

– Бобби… – Разговаривая, Монах смотрит в окно.

Дымка над океаном еще не разошлась, он глядит вниз, на пляж под скалой, и видит женщину, играющую с ребенком в тарелочку-фрисби. Ребенку сейчас положено быть в школе, думает Монах.

– Хочу, чтобы ты посмотрел мне в глаза и сказал, что ты бы так не поступил, – говорит Тим.

– Я только рад…

– Славно, – перебивает его Тим. – Пещера в Солт-Крике, сегодня вечером. В одиннадцать. И на этот раз приходи один, сукин ты сын.

– Пещера в Солт-Крике? – смеется Монах. – Это что, Бобби, как в «Острове сокровищ»? Мы что, впадаем в детство?

– Знаешь, что я думаю, Монах?

– Что ты думаешь, Бобби?

Все, хватит, сердится Тим. Похоже, парень хочет еще немного поводить Бобби за нос. Он считает, у него хватит крутизны водить Бобби за нос.

– Я думаю, что ты – как банк, – не выдерживает Тим. – Что ты столько времени заботился о моих деньгах, что уже начал думать, будто это твои деньги.

– Все они – к твоим услугам, Бобби, – откликается Монах. – Говоря метафорически. Ну то есть большая часть – в виде живой наличности, так что ты можешь получить их когда пожелаешь. Другие денежки – в виде долгосрочных инвестиций в открытых фондах, в холдингах, которые работают с недвижимостью…

– Сейчас меня интересуют живые наличные, – заявляет Тим, – и лучше бы им живенько поплыть в моем направлении. А часть их, возможно, должна будет отплыть обратно к дону Уэртеро.

– Ну, кесарю кесарево…

– В общем, так, – говорит Тим, который не понимает, какого черта в его дела должен впутываться какой-то итальяшка, но ему плевать. – Приходишь туда сегодня вечером с деньгами, один. Или ты – дохлый ублюдок. Capisce?^[45]

– Я понимаю.

Монах кладет трубку и выходит на террасу. Лучи солнца пробиваются сквозь туман, обещая еще один солнечный южнокалифорнийский день. Еще один день в раю, думает Монах.

58

Тим сидит на крыльце домика, глядя, как Кит с Элизабет дурачатся на пляже. На носу модные темные очки, купленные в дорогом магазинчике в центре Лагуны.

Он подставляет лицо солнцу, которое жарит вовсю, и смотрит на голубую воду и гребни волн – словно кто-то провел мелом белые линии на синем прямоугольнике океана. Это – крутая Калифорния.

Тим думает, что жизнь, если только суметь за нее ухватиться, – штука очень неплохая.

Кит бегает по пляжу, веселится. Мальчишка не смог бы правильно бросить фрисби, даже если б от этого зависела его жизнь, он кое-как пуляет ею в Элизабет, которая играет ненамного лучше, чем он, ну, или притворяется, что ненамного лучше. Она бросает тарелочку обратно, и мальчишка пускается бежать, гонясь за вращающейся штуковиной, и смеется как дурачок, и вопит от восторга, когда ему приходится ловить фрисби по щиколотку в холодной воде.

И даже такой конченый неудачник и профессиональный преступник, официально признанный асоциальным типом, как Тим Кирни, понимает, что ребенок на седьмом небе от счастья, потому что у него наконец-то составилась настоящая комбинация мама-папа-сын, хотя бы ненадолго, и он извлекает из этого максимум удовольствия.

Тим стаскивает рубашку и натирается солнцезащитным кремом «Bain de Soleil». Он отдыхает, сидя на солнышке, слушая волны, вдыхая соленый воздух и ощущая, как грудь овевает прохладный ветерок. Он чертовски расслабился – может, впервые в жизни.

При этом он понимает, что сейчас опасно расслабляться, но ему наплевать, что сегодня вечером ему надо будет превращаться в идиота и совершать идиотские поступки, но сейчас-то у него есть место на пляже, и прекрасная женщина, и потрясающий ребенок… Отсиживая пожизненный срок в тюрьме, он и мечтать не мог, что когда-нибудь станет жить вот так.

Кит замечает, что Тим чуть ли не дремлет, решает, что это не по правилам, и зовет его поиграть. Что делать? Тим с притворной неохотой встает, быстренько выходит на песок и начинает перебрасываться с ними тарелочкой. Элизабет смотрит на него очень нежно-сексуально, и мальчишка вне себя от восторга, ведь они устраивают типичное семейное пляжное развлечение.

И Тим думает что-то вроде «спасибо тебе, Бобби Зет, где бы, черт тебя дери, ты сейчас ни был».

Все просто отлично, но дело в том, что тебя могут грандиозно обставить, а ты даже подозревать не будешь, – именно это и происходит с Тимом, пока он на пляже перебрасывается с Китом фрисби.

Иногда подстава от тебя совершенно не зависит: просто мир уж так устроен, а иногда – потому что ты сам засыпался на какой-то мелочи. В данный момент происходит второе – далеко от этой милой прибрежной домашней сценки с участием Тима.

Чтобы засыпаться, Тим сделал вот что: он купил машину в баррио.

До того парня, который ему ее продал, дошли слухи, что серьезные ребята в Восточном Лос-Анджелесе ищут одного типа, который похож на того, кто купил у него тачку. Заплатил наличными и чертовски спешил. Ни тебе тест-драйва, ни поторговаться, ни позадавать вопросы… Деньги – ключи – документы, ese.

Так что парень из баррио в Сан-Хосе-Капе задумался: может, он сумеет на этом что-нибудь выгадать? И он звонит одному, тот звонит другому, другой звонит еще кому-то, и очень скоро парня соединяют с Луисом Эскобаром, а парень знает, что это один из самых серьезных людей в Восточном Лос-Анджелесе.

Таким образом неосмотрительность Тима позволяет Луису Эскобару получить описание транспортного средства, и, черт дери, его номер, и «он-поехал-туда-то», и, пока Тим наслаждается жизнью на пляже, Луис Эскобар командует своими войсками, разыскивающими автомобиль.

Луис Эскобар – человек осторожный. Луис верит в планирование. В планирование и выбор правильных инструментов для той или иной работы, и он вычисляет, что подходящим инструментом для данной работы будет один cholo^[46] из Бойл-Хайтс, района Лос-Анджелеса, населенного в основном иммигрантами. И это не какой-то малолетний шпаненок, а профи по части «точных наук», а зовут его Рейнальдо Крус.

Главное в Рейнальдо Крусе – то, что он умеет стрелять.

В снайперской школе Пендлтона Крус был звездой. Его инструктор-морпех говаривал, что Крус может отстрелить яйца даже у блохи. И вот Крус отправляется в Залив со своим отрядом и зарабатывает всеобщее уважение, снимая иракских офицеров с дальнего расстояния. Иракский вояка разгуливает, распевая «Аллах акбар», а в следующую секунду он уже там, с Аллахом. Все благодарности – Р. Крусу – юному снайперу.

«Крус-СН» – вот как его прозвали во взводе, приятель, – «Смерть Ниоткуда». В ту ночь под Хафджи, приятель, в черном небе точно ад разверзся, а Крус валялся в позиции «лежа», как на своем диване в баррио, и занимался смертью ниоткуда. Сшибал иракцев, словно в видеоигре-стрелялке, только вот у Круса никогда не кончались четвертаки. Шлеп, шлеп, шлеп – одна пуля – один труп. Крус-СН – «всемирный чемпьон Смертельных битв в Заливе»!

Плюс крутой. Предельно крутой. Крус-СН даже не потеет. И это в долбаной пустыне. Просто подносит прицел к холодному, как камень, черному глазу, и – шлеп! – смерть ниоткуда. Крус-СН – такой же безумец в своем деле, как капрал Тим Кирни, тоже известный псих. В ту ночь под Хафджи СН лежал в песке, снимая иракцев, а Кирни бегал по открытому пространству точно заговоренный, точно пули его не берут. Бегал, палил, бросал гранаты, вытаскивал раненых из-под обстрела иракских танков. Представь, Кирни орет: «Врача!» – и при этом свободной рукой палит по иракцам, и в ту ночь это была как какая-то компьютерная игра, когда безумный Тим и Крус-СН у тебя на одном экране.

Два креста ВМС в одном отряде за одну ночь: Кирни и Крусу-СН. Просто психованные черти, semper fido.

И эти двое натурально отодрали Кувейт-Сити. Крус, черт дери, попал в рай для снайперов, играл в «пиф-паф» в этих разрушенных зданиях. Долбаный иракский вояка высовывает голову – и все, прощай, голова. А потом СН с Кирни стали работать одной командой. Кирни настолько чокнутый, что служит наживкой, заманивая иракцев в перестрелку, пока один из них не вскочит, чтобы его убить, и – добро пожаловать в рай, Ахмед.

И Кирни думает, что это дико смешно, приятель. Он возвращается на линию огня, хохочет, он в полном восторге, и все считают, что Кирни рвется заработать еще один крест, но тут он шлепает саудовского офицера – и все, саенара.

Саудовский полковник отметелил палестинского паренька, тот прятался среди обломков, а полковник его нашел, а Кирни сидит, ест и вдруг встает и укладывает саудовца. Всего один удар – бум! – и саудовский полковник падает, но Кирни не унимается, он начинает топтать полковничьи яйца, и саудовцы хотят прямо на месте отрубить Кирни голову.

Как в каком-то старом кино: саудовцы из военной полиции вытаскивают свои страшенные кривые мечи и желают снести Кирни голову с плеч. И они бы это сделали, если бы не Крус-СН, который сидит, прислонившись к стенке, со своим оружием на коленях, улыбаясь и качая головой, и до саудовцев доходит, что Крусу-СН плевать, кого он убивает.

Так что голова Кирни осталась на месте, но он, понятное дело, не получил второго креста. Начальству ни к чему международный скандал и шумиха в прессе, однако и отдавать храброго героя под трибунал оно не пожелало, и договорились об увольнении из армии с лишением прав и привилегий – так Кирни опять стал гражданским лицом.

И Крус-СН тоже. Он опять стал просто Крусом и возвратился в свои края. Где Крусу делать было абсолютно нечего, потому что там, черт дери, работы нету никакой, не в полицейскую же академию ему идти. И тогда Крус задумался о том, не податься ли ему в наемники. Как-то вечерком он показал Луису Эскобару одно частное объявление в журнале «Солдат удачи», и Эскобар сказал что-то вроде: «Ты что, хочешь работать на иностранцев? Зачем это?» Так Крус начал работать на Луиса Эскобара.

В качестве точного инструмента.

Эскобар все тщательно обдумал. Он считает, что убить Бобби Зета задача не из легких, потому что никто не сумеет подойти к Зету достаточно близко, чтобы выпалить ему в затылок, ибо этот Зет слишком уж крут. А значит, это должен быть выстрел издалека – пуля, прилетевшая из ниоткуда.

И вот, получив ниточку, которая тянется к Бобби Зету, Эскобар отправляется потолковать с Крусом, который пока прохлаждается, ожидая следующего задания.

Подготовься и жди, приказывает ему Эскобар. Мы должны сделать работу правильно. Найти этот кусок дерьма, накинуть сеть, и тогда ты выходишь на сцену и делаешь свое дело. Смерть Ниоткуда.

Это радует Круса, потому что он отлично делает свою работу и у него есть профессиональная гордость, и он скучает и грустит, когда работы нет. К тому же он испытывает колоссальное уважение к Луису Эскобару, который не только его patron, но и настоящий человек.

И потом, Крус знает, куда девать деньги. Он копит на гигантский телевизор, какие бывают в спорт-барах, и он хочет подключить к нему мощную систему «супер-нинтендо», чтобы все было даже круче, чем в реальной жизни.

Крус скучает по войне.

А Тим – нет. Тим был бы совершенно счастлив, если бы до конца жизни тихо жил на этом пляже с Китом и Элизабет, хотя он знает, что этого не будет.

Чего он не знает, так это что упустил из виду одну маленькую деталь. По краю его сознания носится другая мысль, кое-что, чего он никак не возьмет в толк, и это касается не машины, а той первой ночи на границе, когда отпрыгался Хорхе Эскобар. У Тима не идет из головы картинка: мозги Эскобара брызгают из передней части черепа. Из передней, да, словно в него пальнули сзади. С американской стороны.

Но сейчас, когда светит яркое солнце и у него есть эта женщина и ребенок, ему совсем неохота копаться в прошлом. Он отмахивается от этих мыслей и, когда они все вместе уходят в дом пожевать сандвичей, понятия не имеет, что мир трахает его самыми неожиданными и изобретательными способами.

59

Монаха по-прежнему беспокоит история с Полным Улетом, он же Иоанн Предтеча. Монах бродит по улицам Лагуны, разыскивая безумного недоноска, который предсказал возвращение Бобби Зета.

У Монаха никак не идет это из головы, потому что тут явно пахнет силами космическими и сверхъестественными, которые Монах окончательно и бесповоротно отверг в давнее теплое утро в Таксоне, штат Нью-Мексико.

Ему отчаянно хочется услышать рациональное, научное объяснение, исходящее из, как ни крути, зловонных уст городского барда Лагуны и ее же бича общества. Но, как назло, именно в тот беспрецедентный момент, когда кто-то в округе действительно желает повидать Полного Улета, чокнутый извращенец исчез.

Как сквозь землю провалился.

Разумеется, копы и торговцы в восторге, ибо внезапное исчезновение Полного Улета – событие, которого каждый день страстно жаждут и правоохранители, и предприниматели. Даже местные бродяги – и те рады отсутствию Полного Улета, потому что полоумный ублюдок никогда не может заткнуться, так что они от всей души приветствуют необычную тишину.

У всех у них – разные объяснения его отсутствия.

Копы – один из них даже вышел в эфир и передал радостное сообщение по рации своим братьям по оружию в Дана-Пойнт и Ньюпорт-Бич – уверяют, что раздувшийся труп Полного Улета рано или поздно вынесет на пляж или он запутается в сетях рыбаков, занимающихся промыслом близ Дана-Пойнт. Торговцы полагают, что Полный Улет откочевал на юг, в более крупное сообщество странников, обосновавшихся в Сан-Диего, в парке Бальбоа. А бродяги, обычно наделенные богатым воображением, охотно готовы верить, что Полного Улета похитили инопланетяне, и единственное, в чем они не сходятся друг с другом, – оказывал ли Полный Улет сопротивление или нет.

Но никто из вышеперечисленных не помешан на разгадке этой тайны. Бродяги обременены повседневными заботами о пище и ночлеге, торговцы заняты меркантильными расчетами посреди толп туристов, валящих в город, а копы – ну, копы сбиваются с ног, следя за необычным притоком байкеров. Копы опасаются столкновений между мотобандами и крупным городским гей-сообществом, каковые – столкновения – неизбежно поставят полицию перед двумя проблемами: а) как уговорить их разойтись и б) за кого заступаться.

Кроме того, копов немного беспокоит неожиданное увеличение количества разъезжающих по округе машин, в которых сидят мексиканцы. Лагунские копы телефонируют своим собратьям в Ньюпорт-Бич – изнуренным типам, – которые спрашивают, какого хрена они распереживались, а также своим более легкомысленным коллегам в крошечный Дана-Пойнт, которые взволнованно отвечают, что отметили такое же явление.

В общем, бродяги заняты, торговцы тоже, копы очень заняты, и единственный человек, безумно озабоченный исчезновением Полного Улета, – это Монах, нашедший пропаже собственное объяснение, в общем-то, параноидальное.

Расхаживая по окрестностям, Монах думает, что за всем этим стоит Бобби. Это Бобби нанял Полного Улета и велел психу распространить весть о своем возвращении, чтобы напугать Монаха, и теперь, по велению Зета, Полный Улет где-то спрятан, и все это – заговор настолько дьявольский, что Монах не может даже молиться о том, чтобы его раскрыть, до тех пор пока Полный Улет не расколется сам.

Так что Монах из кожи вон лезет, чтобы отыскать Полного Улета и вытрясти из него правду, пока не поздно, но найти не может и начинает психовать. Похоже, Бобби вездесущ и все видит. Монах начинает припоминать, как в зоопарке от Бобби отскочил нож и как Бобби пролетел по воздуху, а потом исчез.

Монах расстроен, ему кажется, что он никогда не сможет пойти против Бобби Зета, и, бродя по окрестностям, Монах расстраивается все больше и больше. В конце концов он заходит в телефонную будку и бросает дайм в автомат.

Начинает бормотать в трубку какую-то бессвязную чушь насчет того, что Полный Улет прячется где-то вместе с Бобби Зетом.

А между тем Полный Улет действительно прячется.

Он сидит на корточках в прибрежной пещере, зажмурив глаза и прикрыв уши ладонями, потому что волны беспрерывно разговаривают с ним, а солнце отражается от неровной стены пещеры, сверкая текучими алмазами.

Волны рассказывают ему потрясающие вещи: Бобби Зет в опасности, в смертельной опасности, и Полный Улет должен его предупредить.

И вот он укрывается в пещере, прячась от врагов Зета, чтобы Полного Улета не захватили в плен, прежде чем он сможет отвести беду, и плачет. Плачет от разочарования и страха перед неведомым будущим.

Полный Улет рыдает, потому что он должен найти Бобби Зета, чтобы его спасти, но не знает, где тот находится.

60

Кит злится, потому что Тим собирается уходить.

– Я ненадолго, – говорит Тим мальчику, который изо всех сил старается не плакать. – С тобой будет Элизабет.

– Ты уходишь, – не унимается Кит.

– Я скоро приду, – обещает Тим. – Мне просто надо поговорить с одним человеком.

Кит трясет головой и закрывает глаза.

– Ладно тебе, – утешает его Тим. – Вы с Элизабет отлично проведете время.

Тут слезы все-таки брызгают, и Кит спрашивает:

– Почему мне нельзя с тобой?

Потому что это слишком опасно, думает Тим, но он не хочет пугать мальчишку. Уже стемнело. Они поужинали и, по традиции, уютненько посмотрели телевизор, поборолись на полу и пролистали одну-две книжки комиксов. Потом они уложили Кита спать. Тим надеялся незаметно выскользнуть из дома и вернуться еще до того, как мальчишка проснется, но этот невероятный ребенок, наделенный шестым чувством, проснулся не вовремя, что очень, черт дери, некстати. И Тиму не хочется еще и пугать мальчишку.

Так что Тим говорит:

– Это для взрослых.

– Я могу тебе помочь!

– Наверняка.

– Я же помог тебе в зоопарке! – хнычет Кит. – Кто добыл деньги?

– Ты, – признает Тим. – Ты – мой помощник.

– Тогда почему мне нельзя с тобой?! – плачет Кит, вскидывает руки, обнимает Тима за шею и крепко его держит.

Тим несколько секунд поглаживает мальчика по спине, шепчет ему на ухо: «Я скоро вернусь», с трудом отрывает от себя и передает его Элизабет. Кит прячет лицо у нее на шее и всхлипывает.

– Я очень скоро вернусь, – тихо говорит Тим.

Элизабет кивает и крепко держит мальчика.

Тим смотрит в ее зеленые глаза и видит в них какую-то грусть.

Ей обидно за Кита, думает он. Мне тоже, но мне надо провернуть это дельце.

На кухне он проверяет обойму в пистолете и сует его сзади за пояс. Потом садится в машину и, следуя указаниям Элизабет, едет к пещере, где, по ее словам, все они оттягивались в детстве.

Тим паркуется на тихой боковой улочке рядом с Тихоокеанским шоссе и спускается по старым цементным ступенькам, ведущим на пляж. Ступенек, ей-богу, не меньше миллиона, или ему так кажется, потому что он взвинчен до предела? Ступеньки внезапно обрываются – большой кусок бетона выломан, и Тиму приходится прыгнуть, чтобы оказаться на песке.

Пляж – узкая полоска у подножия крутого утеса из песчаника. Лунный свет едва позволяет разглядеть, куда поставить ногу, – луна мерцает на воде и на больших камнях, разбросанных сразу за линией прилива.

Пляж кажется безлюдным. Понятно, сейчас уже почти одиннадцать и официально он закрыт, но Тим ожидал увидеть здесь хотя бы несколько похотливых парочек или пьяниц. Однако на пляже тихо.

Тиму это не нравится. Он чувствует себя тут как-то слишком на виду – представляет собой легкую мишень для любого, кто засел на утесе с биноклем ночного видения. Тим спешит найти тропинку на краю склона, чтобы убраться с линии огня, если уж Монах решил подставить его под пулю.

Паршивая идея – встречаться в этой пещере, думает он. Элизабет винить ни к чему, ей это и в голову бы не пришло: подходы к месту встречи слишком опасны, слишком на виду… Короче говоря, паршивая идея.

Но сейчас уже слишком поздно.

Он пробирается по тропе, пока она не кончается на узком мысу. Пещера – прямо перед ним.

Она больше, чем он думал: в ней встали бы плечом к плечу десять человек, максимальная высота потолка – по меньшей мере десять футов, а формой она напоминает большую опрокинутую чашу. Он различает внутри слабое свечение фонаря и тень человека. Тим вынимает пистолет, держит его сбоку, пониже, и входит. Под его ботинками похрустывают камешки, усеявшие пол.

– Бобби? – Это голос Монаха.

Тим не отвечает. Не хочет, чтобы на его «да» откликнулись пулей в грудь.

– Бобби? – снова спрашивает Монах. – Это ты?

Тим ждет, пока его глаза привыкнут к сумеркам пещеры. Он хочет получше разглядеть Монаха. Насколько он может видеть, тот один. Стоит один в пещере, в руке у него фонарь, у ног – спортивная сумка.

– Привет, Монах.

– Ты – желанный гость, Бобби, – произносит Монах и идет вперед, растопырив руки для классических мужских объятий.

Тим поднимает пистолет.

– Не-а, – произносит он, качая головой.

– О Бобби, – говорит Монах обиженно, с разочарованием. – Ты просто параноик, старина.

– Что за неувязка с доном Уэртеро? – спрашивает Тим.

– Я ничего про это не знаю, – отвечает Монах. – Я спрашивал, говорил со всеми нашими распространителями. Nada.

– Тогда скажи «спокойной ночи», Монах, – произносит Тим. Он направляет ствол Монаху между глаз.

Колени у парня начинают стучать. Реально стучать друг об друга, черт дери, и Тим думает: хорошо, что Монаху не пришлось сидеть в тюрьме, потому что иначе из него получилась бы универсальная подстилка. Всеобщая подружка. Тим понимает, что, если Монах знает правду, сейчас он ее из себя извергнет.

– Ты меня подставил, Монах, – говорит он. – Ты меня подставил с Уэртеро.

– Это не так, Бобби. – Но голос у Монаха становится тонким и визгливым.

– А с тайцами ты тоже меня надул? – интересуется Тим. – Облапошил меня в Бангкоке?

– Бобби…

– Ты когда-нибудь видел тайскую тюрьму изнутри, приятель? – дожимает его Тим. – Это тебе не у нас на пляже.

– Бобби, я…

– Давай-ка уладь свои дела с Богом, – советует Тим, начиная нажимать на спуск, – потому что ты уходишь, Монах.

Монах явно психует. Он падает на колени и начинает молиться:

– О Господи, я всем сердцем сожалею, что оскорблял Тебя. И я раскаиваюсь во всех грехах своих, не из страха геенны огненной, но потому…

Это не совсем та исповедь, которую имел в виду Тим, поэтому он прижимает пистолет Монаху ко лбу и произносит:

– Поговори со мной, Монах.

Монах поднимает на него свои большие глаза:

– Я взял деньги, Бобби. Я взял деньги Уэртеро и договорился с тайской полицией, чтобы они арестовали людей Уэртеро после того, как те заберут траву. Я поделил прибыль с тайцами, но тебя я не выдал, Бобби, клянусь!

– Почему, приятель? Почему? – спрашивает Тим. Так, словно он вдруг почувствовал, что он и есть Бобби и он действительно обижен. Типа – почему Монаху понадобилось влезать и рушить хорошее дело. – Разве тебе не хватало, дружище?

– Алчность, Бобби, – печально отвечает Монах. – Худший из семи смертных грехов.

– По крайней мере ты мог бы поделиться со мной, – бормочет Тим.

– Я хотел, чтобы у тебя была возможность отрицать свою причастность.

«Ничего себе загнул!» – думает Тим. Ну что ж, теперь он хотя бы знает, из-за чего вышла разборка, и, возможно, сумеет это уладить.

– Сколько мы должны Уэртеро? – спрашивает он.

– Три миллиона.

– У нас они есть?

Монах продолжает всхлипывать, но тем не менее беспечно пожимает плечами и говорит:

– Разумеется.

– Мы можем получить на руки три лимона налом? – уточняет Тим. Голос у него дрожит: все-таки это немножко другое дело, чем таскать из чужих домов телевизоры и выпивку.

– Да, – отвечает Монах.

– Где?

– На яхте.

– На яхте? – переспрашивает Тим. Он не хочет пускаться в расспросы «на какой яхте?» и прочее в том же роде, поскольку, судя по всему, сам должен это знать. Поэтому он интересуется:

– А где сейчас яхта?

– В гавани Дана-Пойнт, – отвечает Монах и опять принимается молиться, но Тим не обращает на это внимания. Его волнует, сможет ли он заполучить эти деньги, сообщить Уэртеро, что может вернуть ему миллионы, а потом сказать «прости-прощай». И останется ведь еще, на хрен, достаточно денег, чтобы где-нибудь спокойно пожить.

Может, ему удастся не провалить это дело.

И вот он пытается сообразить, как это сделать, а тут Монах заканчивает молиться и спрашивает:

– Что ты собираешься делать, Бобби?

– А ты что думаешь, на хрен? – обижается Тим. – Собираюсь уладить эту историю с доном Уэртеро.

– Я имею в виду – насчет меня.

Хороший вопрос, думает Тим. Он понимает, что ему надо бы разузнать название яхты и тогда уж Монаха порешить. В тюрьме, к примеру, его бы раз и навсегда перестали уважать, если б он не пришил Монаха после всего, что тот сделал.

– Монах, скажи мне правду. – Тим делает попытку достучаться до Монаховой совести. – Это ты меня подставил в зоопарке?

Монах дрожащим голосом отвечает:

– Да.

– Для себя или для кого-то еще? – продолжает Тим. – Правду.

– Для себя, – тихо отвечает Монах. Тим чувствует: все тело парня напрягается в ожидании.

– Гребаный ты ублюдок! – вырывается у Тима.

– Я знаю, – шепчет Монах. – У меня душа Иуды. Ведь Бог есть, да, Бобби?

– Похоже на то.

– Я готов, Бобби, – говорит Монах. – Спасибо, что дал мне время подумать о душе.

– Всегда пожалуйста.

Тим опускает пистолет.

– Бери сумку – и на выход, – командует он Монаху. – Вставай, живо. Отведешь меня к яхте. Давай, Монах, шевелись.

– Хочешь, чтобы я пошел первым? – спрашивает Монах.

– Без обид, парень, но я не очень уютно себя чувствую, когда ты у меня за спиной, – замечает Тим.

Высокий костлявый человек поднимает спортивную сумку и идет к выходу. Смешно: коленки у него опять стучат друг об друга.

Тим успел подивиться этой странности, но тут грянул выстрел, и Монах рухнул на песок.

Тим упал на землю и как последний сукин сын пополз обратно в пещеру.

Теперь понятно, почему у Монаха стучали коленки. Монах его опять подставил: Тим должен был выйти из пещеры первым. Неся спортивную сумку.

Душа Иуды.

Тим теряет несколько секунд, раздумывая, кто из его врагов сюда явился, потом решает, что это неважно, потому что скоро они подойдут забрать свой приз, поймут, что шлепнули не того, и полезут в пещеру.

Встречаться в пещере – это была дерьмовая идея, снова думает Тим.

И как теперь отсюда выбираться, на хрен? Вечный вопрос. Его подмывает без раздумий кинуться вперед, паля во все стороны. Он злится, с него, черт дери, хватит, и если уж он уходит насовсем, то хочет уйти, как Буч и Санденс.^[47] Поднявшись во весь рост и паля, в сверкании выстрелов.

Но он обещал Киту вернуться, поэтому смиряет свой гнев и начинает ощупью пробираться к другому концу пещеры. А вдруг там есть выход?

Он дико трусит, пока ползет к задней стене пещеры, которая кажется сплошной. Вероятно, ему все-таки придется проделать трюк в стиле Буча и Санденса. В этот миг он замечает полоску лунного света.

Это трещина в стене пещеры, увы, слишком узкая, чтобы в нее можно было протиснуться. Тим все же пытается и чувствует, что ботинки ему заливает холодная соленая вода, – стало быть, он попался.

Великолепно, думает он. Вот оно, самое унизительное раздолбайство в истории всех раздолбаев. Шарит ботинком по стене и нащупывает уступ. Сует пистолет обратно под ремень, подтягивает другую ногу и обнаруживает, что стена у пещеры – выпуклая, а значит, он сможет вылезти, крепко держась за нее руками и переступая ногами.

Однако это требует времени, а он не знает, есть ли оно у него, потому что слышит, как сердитый голос там, на пляже, кричит: «Черт!» – и Тим понимает, что Гружа, сообразив, что застрелил не того, испытывает, видимо, сильнейшее разочарование.

Это придает Тиму новые силы для поисков выхода из положения, что в данном случае следует понимать буквально. Пространство вокруг него постепенно сужается, вперед двигаться он не может. Черт! А если попробовать вскарабкаться наверх?

Это удается, но дело подвигается медленно, а он уже различает осторожные шаги Гружи, входящего в пещеру.

И вот Тим лезет наверх, пытаясь, черт дери, не издавать при этом ни единого звука. Лезет, тычась ногами в камень и упираясь руками, чтобы удержаться, и это больно, руки у него дико напрягаются.

Нет, лучше все-таки свалиться сейчас им на голову, затеять перестрелку с Гружей, проделав трюк в духе немногословного короля вестерна Клинта Иствуда, да и завязать со всем этим. Перестрелка у корраля О'Кей^[48] – и все кончится так, как всегда у него кончается. Однако Тим этого не делает. Он забирается как можно выше и замирает. Висит там точно летучая мышь, стараясь не дышать, руки у него дрожат от напряжения, а луч фонаря Гружи шарит по пещере, как прожектор на зоне.

Через трещину он видит луну, бросающую мягкий серебристый свет на гладь моря.

Зрелище свободы.

Если Гружа заметит его здесь, наверху, он будет целиться со ста ярдов. Может и промазать. Не это ли случилось в ту ночь на границе, когда Гружа пытался застрелить его, Тима, а убил своего дружка?

Мог промазать, но мог и ошибиться – на таком расстоянии, да еще и ночью.

Но за каким хреном Гружа хотел уделать меня? Или Бобби? Как раз когда он вот-вот собирался обменять меня на Арта Морено?

Черт дери, никакого тут нету смысла, думает Тим. Но одно ясно: Гружа не промажет, если ему выпадет шанс сейчас. Этот ублюдок с головой как пуля рассмеется, обзовет меня ослом – и бабах! – дохлый раздолбай.

61

Полный Улет весь трясется от пережитого потрясения. Он стал свидетелем убийства: вспышки пламени в темноте уничтожили первосвященника, служившего Бобби. Сейчас волны уже подобрались к безжизненному телу, и крабы, оставшиеся за линией прилива, начали, пощелкивая, торить дорогу к неожиданному блюду.

Полный Улет еще крепче вжимается в землю, когда мимо него проходит человек с пистолетом, которого Полный Улет хорошо помнит: он много раз с ним беседовал на улицах Лагуны. Этот человек, казалось, питал законодательно оправданный интерес к истории Бобби Зета. Полный Улет узнает в нем того, кто мог зайти в ресторан, а потом появиться оттуда с жареным сырным сандвичем в пластиковой коробочке – поощрением, побуждающим рассказывать новые сказки.

Неудивительно, в ужасе думает Полный Улет. Неудивительно, что этот человек так интересовался.

Полному Улету больно. Острая боль отдает в голову, точно ему в череп забивают гвозди.

Он, пусть и не желая того, предал Бобби.

Рассказал этому человеку – этому Каиафе, этому Пилату! – все о Бобби, и теперь этот человек убил священника Бобби и идет в пещеру, чтобы убить самого Бобби Зета.

«Это моя вина», – думает Полный Улет.

Я продал Бобби за жареный сыр с картошкой по-деревенски и за коробочку, которая не разлагается в земле и потому пребудет вечно.

Боль нарастает.

Полный Улет знает, откуда она. Это боль вины, боль стыда, боль провала. Это боль паралича, потому что Полный Улет не может заставить себя пошевелиться. Не может вышвырнуть себя из тени под лунный свет и пойти драться за Зета. Он понимает, что должен погнаться за этим человеком и прыгнуть ему на спину. Схватить его за руку и остановить роковой выстрел. Если нужно, принять на себя пули, предназначенные для Зета.

Но он боится.

Боль страха.

Полный Улет съежился в тени утеса, обхватив себя руками и раскачиваясь в такт волнам. Он прислушивается, не раздастся ли выстрел, чье эхо обязательно грянет в пещере, – взрыв, чьи отголоски заранее раздаются в его мозгу неумолчным стуком. С этим стуком он теперь обречен жить вечно.

Как пластиковая коробочка.

«Я так слаб, – думает Полный Улет. – И моя слабость предает Бобби Зета».

Потом он ощущает, как внутри рождается некий голос, будто внезапный торнадо, взметнувшийся у него в животе. Смерч крутится и вихрем вырывается изо рта. Он не отвечает за него, он о нем не думает, он его не желает. Это происходит само по себе, это делает не он, он лишь орудие. Голос прорывается сквозь глотку как раз в тот момент, когда открывается рот, и тело его разворачивается и движется вверх.

И вот он уже необъяснимым образом стоит во весь рост, ноги увязают в песке, и его голос, где выведены на максимум и низы, и верхи, ревет: «Я ТЕБЯ ВИ-И-ЖУ-У!!!»

62

Тим от неожиданности чуть не выпал из трещины: так на него подействовал этот пронзительный, рыдающий вопль.

«Кто кого видит?» – недоумевает он. Ему кажется, что его-то никто не видит, потому что иначе он бы уже получил пару пуль, а значит, у кричащего либо острый приступ белой горячки, либо он обращается к Груже.

Видимо, Гружа тоже так считает,потому что Тим слышит, как он бормочет: «Твою мать!» – и поспешно выбирается из пещеры тем же путем, каким пришел. Что ж, рассуждает Тим, если он сумеет продержаться в этом положении еще с минуту, он, возможно, выживет, чтобы провалить дело в какой-нибудь другой день.

Гружа в замешательстве, он взбешен, он с трудом сдерживается. Во-первых, он завалил единственного парня, который наверняка мог сдать местонахождение Тима Кирни. Во-вторых, Тим Кирни будто растворился в воздухе – совершенно в стиле Бобби Зета, потому что он, черт побери, точно не выходил из пещеры и, черт побери, его там нет. А в-третьих, тут еще хрен знает чей голос из ниоткуда провозглашает себя свидетелем. Возможно, вздыхает про себя Гружа, ему придется сегодня ночью убрать не одного, а двух человек, причем ни тот, ни другой не являются Тимом Кирни.

Гружа проверяет обойму и идет на голос, завывающий точно сирена.

63

Тим пробирается вперед, к лунному свету.

Чувствует он себя, как на полосе препятствий, которую мог бы придумать только самый завзятый садюга из числа инструкторов-морпехов: мышцы у Тима болят от напряжения, пальцы содраны в кровь, но он все же добирается до края пещеры и слышит выстрел, доносящийся с пляжа позади него.

Он выпрыгивает на каменистый пляж у маленького мыса, сейчас покрытого водой, потому что начался этот чертов прилив. Тим не меньше трех сотен раз поскальзывается на камнях и падает, пока наконец не выбредает на тропу, выводящую его обратно на верхушку утеса.

Он ковыляет наверх, он устал, он боится, потому что знает, что у Гружи теперь перед ним преимущество, а у Тима, вероятно, не будет времени с этим разобраться. Пробираясь глухими улочками и потом вдоль Тихоокеанского шоссе обратно к трейлеру, он пытается продумать следующий ход.

Лучший ход – бежать прочь отсюда, но проблема в том, как это сделать. Характерная для Тима Кирни ситуация: попасть-то он сюда попал, но как выбраться? Закутать Кита в одеяло или еще во что-нибудь, проверить машину Элизабет, вскочить за баранку и катить, катить… На север или на восток, потому что на юге – Уэртеро, а запада с него уже хватит.

К тому времени как он добрался до трейлера, он остановился именно на этом варианте. Забрать Кита и Элизабет, если она захочет поехать, и погнать куда-нибудь на Великие Равнины. Найти какой-нибудь городишко в Канзасе или еще где-нибудь и растить там пшеницу.

Только вот когда он заходит в трейлер, там никого нет.

Кит и Элизабет исчезли.

64

Тим проиграл.

С него будто оковы упали, а его это нисколько не окрыляет. Гружа снова, черт дери, мчится по его следу, и он должен бы убираться отсюда как можно скорее, и меньше всего в этой ситуации ему нужны женщина и ребенок, но именно они ему и необходимы – больше всего на свете.

А они пропали.

Убегали в спешке – потому что почти ни хрена с собой не взяли. Кое-что из одежды Кита, его зубную щетку – вот и все, даже любимые комиксы мальчишки по-прежнему стопкой лежат у кровати.

Косметика Элизабет расставлена у раковины в ванной.

Тиму невыносимо хочется зареветь.

Выйти, рухнуть на песок и от боли завыть на луну. Выть, пока сзади не подойдет Гружа и не всадит ему в затылок пулю.

Может, Гружа их уже взял, думает он. Гружа вернулся на пляж и решил: раз уж ему не взять Тима, он возьмет его семью. Позвонит Тиму и заключит новую сделку. С Гружи станется: эти типы из ДЕА способны на все.

Тим отдает себе отчет, что ему надо бы дернуть отсюда.

Оторваться и не оглядываться назад, прямо сейчас, ведь, возможно, Элизабет удрала не потому, что он безнадежный удолбыш, а по какой-то другой причине. Может быть, она чего-то испугалась и убежала, может быть, дом обложили, и он здесь – как отдыхающая утка посреди охотников с приготовленными ружьями.

Однако настроение у него пофигистское, и он остается. Пожизненный неудачник Тим Кирни проделывает следующее: открывает холодильник и вынимает три cervezas.^[49] Зажимает горлышки между пальцами одной руки, выходит и садится на пляже. Смотрит на серебристое мерцание на воде, тянет пиво, потом возвращается обратно за остатками пива и бутылкой текилы.

Берет с собой телефон на случай, если они позвонят.

Но он знает, что они не станут звонить, так что пытается упиться вусмерть – классический случай отсутствия контроля над импульсами, – и ему это неплохо удается.

И вот он лежит на пляже, смотрит вверх, на звезды, и смеется над собой: как он мог вообразить, что у него может быть такая вот семейка, состоящая из Элизабет, Кита и его самого, в каком-нибудь городке на Среднем Западе, точно в фильме «Лесси возвращается домой». Он чуть не лопается со смеху: неужели этот неудачник Тим Кирни, Всемирный Раздолбай, Вселенский Раззява, мог бы такое провернуть! Он хохочет, смех заканчивается слезами, и он плачет, пока не отрубается. Приходит в себя от резкой вони. Когда он открывает глаза, над ним наклоняется живой козел и скалит зубы.

Тим пытается сообразить, что в Лагуна-Бич делает старый вонючий козел, один и без охраны, и тут козел начинает говорить.

– Бобби? – спрашивает козел. – Бобби Зет?

Тим видит, что это не совсем козел, это просто человек, который похож на козла и воняет козлом.

– Ни хрена я не Бобби Зет, – отвечает Тим.

– Нет, это ты.

– Нет.

– Да.

– Иди на хрен, оставь меня в покое.

Но этот тип пытается его поднять, берет под мышки, тянет и произносит:

– Мы должны тебя отсюда вытащить.

– От меня удрали ребенок и женщина, – сообщает Тим. – Я собираюсь тут умереть.

– Ты в опасности, – говорит козлообразный тип и ухитряется подлезть под Тима и приподнять его. И волочет его через пляж. Дотаскивает до подножия скал, где их никто не увидит, и шмякает на землю.

– Ты поднабрал вес, Бобби, – жалуется он.

– Ты кто? – спрашивает Тим.

– Точно не помню, – отвечает козел. – Но меня называют Полный Улет.

– Ты – жертва «кислоты», – вспоминает Тим.

– Так говорят, – соглашается Полный Улет. – Они думают, я псих.

– Ты и правда выглядишь как чокнутый.

– А я и есть чокнутый, – признает Полный Улет. И после театральной паузы добавляет: – Но я знаю одну вещь.

– Какую же, парень?

Полный Улет оглядывает пляж. Глаза сверкают в лунном свете, он улыбается лукавой щербатой улыбкой.

– Я знаю, – говорит он, – где твой неправедный священник спрятал твое сокровище.

65

На яхте, сообщает Тиму Полный Улет.

– На какой яхте? – спрашивает Тим. В гавани их всего-то тысяч двенадцать.

Полный Улет быстро моргает.

– На той яхте, – загадочно изрекает он.

– И та яхта называется…

– «Нигде», – шепчет Полный Улет. – Стоит на якоре в гавани Дана-Пойнт. Я видел, как он относил туда деньги.

– Он мертв, – говорит Тим.

– Я знаю, – отвечает Полный Улет. – Я все слышал. Ну, почти все. Остальное мне поведала луна.

– Разумеется, – соглашается Тим. – Это те деньги, которые Монах стащил у дона Уэртеро?

– Наверно, если ты так говоришь.

– Мой ребенок пропал, – плачет Тим. – Мой ребенок и моя женщина.

– Мы их вернем, – утешает его Полный Улет.

– Как?

– Не знаю.

– Отлично!

– Но мы это сделаем.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что ты – Бобби Зет, – говорит Полный Улет.

Полный Улет снимает с плеч одеяло и укутывает им Тима. Он поднимает его голову, кладет себе на колени и баюкает со словами:

– Потому что ты – Бобби Зет, а этот ребенок – твой сын. Или твоя дочь. Неважно. У тебя женщина и ребенок, таков священный ритм жизни. Бесконечный, непрестанно повторяющийся, точно дыхание океана, который подобен тебе, Зет. Океанские приливы и отливы никому не остановить. Волна поднимется и обрушится, в воде зародится жизнь. Ты скользишь по океану, приятель. Из него ты возник, в него и возвратишься.

Он гладит Тима по голове и многозначительно повторяет:

– В него ты и возвратишься. Со своей женой. И сыном. Или дочерью. Неважно.

Тут звонит телефон.

66

Тим берет трубку и слушает, не говоря ни слова, молясь, чтобы это была она. Он хочет лишь узнать, где его ребенок и все ли с ним в порядке. Он думает, что слышит ее дыхание в трубке, и знает, что она делает то же самое, – гадает, кто там, на том конце провода.

Элизабет решается первой:

– Алло?

– Как Кит, в порядке?

– Да.

– А ты в порядке?

– Да.

Но произносит она это неуверенно. Он буквально чувствует, что за спиной у нее сидит Гружа и усмехается… Поэтому Тим ждет, пока она продолжит.

– Мы у них, – говорит она.

– У кого?

– У дона Уэртеро.

– Как мальчик? – повторяет он. Потому что ему кажется – он знает, что теперь предстоит.

– Испугался, но с ним все в порядке, – говорит она. – Он крепкий малыш, ты знаешь.

– Да, я знаю. – Крепкая маленькая мартышка. Он все время ведет себя так, словно дразнится, этот малец.

– Они сказали, если ты не придешь, они его убьют. – Голос Элизабет звучит сдержанно.

– Я приду.

– Тогда они…

– Не имеет значения, – отрезает Тим. – Скажи им, что я приду. Скажи, что у меня их долбаные деньги. Я верну.

Он слышит, как она с кем-то начинает говорить. Затем раздается треск и шорох – трубку берет ее тамошний собеседник.

– Бобби Зет?

– Да, – отвечает Тим. – Это дон Уэртеро?

– Не есть важно, кто это, – произносит с мексиканским акцентом этот тип. Тиму кажется, что это все же не дон Уэртеро. – Ты прийти, а то мы убить ребенка.

– Где вы?

– Иди на хрен, – говорит любезный незнакомец. – Ты думать, мы идиоты?

– Я не смогу прийти, если ты не скажешь, где вы.

– Деньги у тебя?

– У меня в тайнике.

– Встретимся где-нибудь около денег, – говорит мексиканец. – Где-нибудь в тихом месте.

– Подожди.

Тим прижимает телефон к груди и просит Полного Улета назвать какое-нибудь тихое место, откуда хорошо видна яхта.

– Лучше всего – Арки, – с готовностью объясняет Полный Улет. – Паркуешься в конце Блю-Лэнтерн-стрит. Дальше пешком, сворачиваешь налево на Блаффсайд-уок. Вниз по склону, потом через деревянный мост над каньоном. Три бетонные арки, все, что осталось от роскошного отеля, его наполовину построили, но в двадцать девятом году случился кризис. Оттуда видно яхту. Оттуда все видно.

Тим передает указания этому типу, и тот обещает быть возле Арок.

– Утром, – уточняет он. – Ночью мы с тобой не встречаться. Люди умирать, когда они подходить к тебе в темноте, Бобби Зет.

Тим хочет поговорить с Китом, но мексиканец бросает трубку.

– У них Кит, – говорит Тим, обращаясь к Полному Улету. – Они говорят, что убьют его.

– Мы его спасем, – отвечает Полный Улет. – Отдадим им деньги, а потом…

Глаза Полного Улета загораются фанатической радостью.

– И что потом? – спрашивает Тим.

– Потом – уплывем под парусом! – радуется Полный Улет.

– Я не знаю, как плавать под парусом.

Полный Улет лучится улыбкой, точно полоумный херувим.

– А я знаю, – произносит он.

– И ты сможешь поплыть на этой яхте?

– Куда угодно.

– И ты это сделаешь? – интересуется Тим.

– С удовольствием.

Но тут Полный Улет хмурится. Улыбка его гаснет, на лице появляется виноватое выражение.

– Есть одна проблема.

Еще бы, думает Тим.

– Что за проблема?

– Тот коп.

– Толстый коп? – уточняет Тим. – Голова бритая, похожа на пулю?

– Ага.

– И все время ругается?

– Мерзкий коп.

– Я его знаю, – говорит Тим. – Что у тебя с ним?

– Он сказал, что, если я тебя найду, я ему должен сказать, где ты, – шепчет Полный Улет. – А то он меня убьет.

Тим обдумывает информацию и шепотом произносит:

– Так скажи ему, где я.

– Нет!

– Да, – возражает Тим. – Расскажи ему все, что я собираюсь сделать. Что я иду сдаваться дону Уэртеро – за Арта Морено и за ребенка.

– Дон Уэртеро… Морено… ребенок.

– Только про яхту ему не говори.

– Про какую яхту?

Тим вздыхает:

– Про ту яхту, которая…

Полный Улет останавливает его, положив ладонь ему на руку.

– Я понял, – говорит Полный Улет.

Он многозначительно подмигивает Тиму и убегает по пляжу.

67

Пакуя свои вещички, Тим прекрасно понимает, что он должен сделать: сесть на эту яхту сегодня же ночью и уплыть с чудесными тремя лимонами. Можно, черт дери, прятаться хоть всю жизнь, если у тебя есть три лимона наличными. Даже если капитан у тебя – псих. Можно затаиться на каком-нибудь карибском острове, посасывать коктейли с зонтиками и трахать длинноногих загорелых женщин, пока не умрешь, – в восемьдесят три года, загорелым, богатым, довольным, от сердечного приступа – вот так-то, приятель. Приятно будет рассказать свою историю какой-нибудь карибской милашке, чтобы она передала ее своим внукам. И пускай этот долбаный дон Уэртеро просиживает штаны, долбаный Гружа жрет свою печенку, а проблемы Бобби Зета… Ну, в общем, пускай мертвецы хоронят своих мертвецов. Adios, ублюдки. Единственный раз в своей раздолбайской жизни Тим Кирни нашел выход, приятель. У него есть добыча, у него есть выход, и он должен в кои-то веки им воспользоваться. Вот что он должен сделать.

Но, запихивая свитер в вещмешок, гребаный кретин Тим Кирни знает: он не станет делать то, что должен.

Какая неожиданная новость, а? Как будто в первый раз Тим Кирни упускает шанс поступить по-умному. Но так-то и становятся кончеными раздолбаями, верно? Когда знают умный ход и поступают наоборот.

Тим понимал: все подумают – из-за женщины. Какой зэк не сунется в ловушку ради бабы! Особенно ради такой бабы. Но нет. Он, черт дери, конечно, любит ее, но он мог бы от нее уйти.

Это все ребенок.

Проклятье, проклятье, проклятье, это ведь даже не его ребенок, черт его дери!

Три миллиона долларов и безграничная свобода – а тут его, скорее всего, убьют из-за этого мальчишки.

«Потому что Уэртеро меня почти наверняка шлепнет, – думает Тим, – шлепнет, как только у него в руках окажутся эти деньги. А значит, мне надо рвать когти».

Тим заканчивает укладываться, сует пистолет за пояс и садится в машину.

Говорит «прощай» трейлеру и пляжу, где он мог бы жить счастливо.

Ну что ж, не судьба, думает он.

68

Швейцар не пускает Полного Улета в отель и грозится позвать копов.

– Они меня знают, – говорит Полный Улет.

Тогда швейцар обещает его избить, но бродяга просит его всего-навсего позвонить в номер Гружи, а то он, Полный Улет, сейчас выйдет отсюда и нагадит на парковке.

– А если ты позвонишь в его номер, – обещает Полный Улет, – я больше не буду кормиться в ваших контейнерах.

Это большая жертва, ибо мусорные контейнеры отеля «Риц-Карлтон» – в числе самых лучших на всем южном побережье. Полный Улет знает по опыту, что богатые никогда не доедают – просто чтобы показать, что они могут себе это позволить, так что здешняя помойка – сущая Мекка для гурманов, ценящих отходы изысканной кулинарии.

Тогда швейцар, зажимая нос, велит Полному Улету пойти и спрятаться где-нибудь в тени – по ветру! – и держать рот на замке. Минут через десять из отеля, пыхтя, выходит Гружа.

Гружа тащит старого знакомца на стоянку и прислоняет к «мерседесу».

– Чего тебе? – спрашивает Гружа.

– Я насчет Бобби Зета, – отвечает Полный Улет.

– Ты его видел?

– Во плоти.

– Мать твою за ногу, где?!

– Мать твою за ногу, в Лагуна-Бич, – врет Полный Улет. – Он собирается…

Гружа отвешивает ему пощечину.

– Он еще там? – задает он вопрос.

– Откуда я знаю, там он или нет? – говорит Полный Улет. – Я-то тут.

– Он был еще там, когда ты оттуда уходил?

– Ну да.

Гружа секунду размышляет над этим и потом интересуется:

– Что он собирается делать?

– Я подслушал, как он говорит по телефону, что собирается утром сдаться дону Уэртеро.

Гружа оглядывается по сторонам, на парковке никого нет, тогда он вытаскивает свою автоматическую пушку и тычет ею под подбородок Полного Улета.

– Ты мне лапшу на уши вешаешь, псих? – спрашивает он. – Это что за фокусы?

– Это истинная правда.

– За каким хреном ему это делать?

– У них его сын.

– Его сын? – переспрашивает Гружа. – Не знал, что у него есть сын, черт дери.

– Дон Уэртеро позвонит вам, когда сделка состоится, – добавляет Полный Улет. – Они отпустят Морено на границе.

– И ты не врешь?!

– Истинно так, – подтверждает Полный Улет.

Гружа опускает пушку.

– Если ты хоть кому-то об этом проболтаешься, я тебя найду и на самом деле вышибу тебе мозги. Понятно?

– Есть, сэр.

Гружа бормочет: «Долбаный псих», отталкивает его и смотрит, как Полный Улет улепетывает.

Спустя несколько минут Гружа возвращается к себе в номер люкс и говорит парню, который лежит на кровати и смотрит телевизор:

– Поздравляю, ты – дохлый ублюдок.

– Да ну?

– Уже утром им станешь.

Гружа наливает себе стакан односолодового скотча из роскошного бара и спрашивает:

– Ты знал, что у тебя есть ребенок?

– Нет. И что?

– И ничего. У тебя есть ребенок, вот и все.

Парень пожимает плечами и снова поворачивается к телевизору.

69

Когда Тим останавливает машину на Блю-Лэнтерн-стрит, там уже припаркован лимузин. Окна у него затемнены, так что Тим не видит, кто там внутри, но он почти уверен, что Кит – в машине.

Охренительно громадный мексиканец в куртке, которая подозрительно топорщится под левой подмышкой, указывает на Блаффсайд-уок.

Тим идет по улице и оглядывает гавань. Утро раннее, висит туман, но гавань внизу видна, хотя отдельные яхты пока различить нельзя. Он может только надеяться, что Полный Улет уже на этой проклятой посудине вместе с деньгами.

Тим спускается на несколько ступенек и различает три бетонные арки посреди пустого пространства. Выглядит это забавно. Словно кто-то взял кусок Греции или еще чего-то в этом роде и плюхнул его в Дана-Пойнт. Все, что осталось после кризиса от чьей-то страстной мечты. У моста к Тиму подходит какой-то тип, берет его за руку и уводит с улицы, под мост. Туда, где никто нас не увидит, думает Тим: он понимает, что сейчас его будут метелить.

Под мостом – небольшое загаженное пространство, истоптанное теми, кто приходит сюда выпить, потрахаться, покурить траву или заняться всем вышеперечисленным одновременно. Здесь висит вонь застарелой мочи и пива. Этот грязный квадрат обрывается расщелиной. На дне сквозь валуны пробились финиковые пальмы.

Падать будет неприятно, размышляет Тим.

Под мостом стоит небольшая кучка людей.

Уэртеро в сером костюме, трое телохранителей и Элизабет.

На всех парнях в черных костюмах – темные очки, и они говорят в маленькие телохранительские микрофоны, как в кино. Охраняют этот загаженный пятачок, чтобы никакие посторонние здесь не шлялись, пока дело не будет завершено.

Элизабет выглядит паршиво. Одета она, черт дери, сногсшибательно, но ее зеленые глаза пусты. Тим уже видел такой взгляд раньше – в тюрьме, перед тем как валили какого-нибудь парня. Она подходит к нему, обнимает, и Тим, хотя никто не сказал ни слова, уже знает, что это она его подставила.

– Слава богу, ты пришел, – шепчет она ему на ухо.

Она целует Тима в щеку, крепко прижимает его к себе, и Тим напрягается в ожидании выстрела, который, он знает, сейчас последует.

Пуля просвистела мимо его уха, и, ловкий, как черт, второй мекс вытащил у него пистолет, еще до того как Тим грохнулся коленями на землю.

Перед Тимом вращается лицо Элизабет, и губы на этом лице шевелятся:

– Мне так жаль.

«В этом месте мы оба должны зарыдать», – проносится в голове у Тима.

70

Войска Эскобара выдвинулись с раннего утра.

Они идут точно собаки по следу, потому что уже известно: нужная им машина отправилась на юг от Лагуны по Тихоокеанскому шоссе. Это хорошая новость: в Дана-Пойнт есть баррио совсем рядом с шоссе, на холме над гаванью. И вот целый взвод юных chicanos^[50] рыщет по городу, некоторые из них – на мотоциклах, ese, потому что им еще слишком мало лет, чтобы управлять автомобилем, и все они в приподнятом настроении – прошел слух, что СН уже едет сюда из Восточного Лос-Анджелеса.

Дан приказ: не терять выдержки и не палить, ese. Не стройте из себя героев и не открывайте стрельбу: если тебя не снимет Бобби Зет, это сделает Луис Эскобар, потому что иначе ты помешаешь выстрелить Крусу-СН.

С подростками два парня постарше, они медленно колесят по Санта-Кларе, и вдруг один из них дергает головой в сторону Блю-Лэнтерн и смеется:

– Ты только погляди!

Им, честное слово, просто не верится: они разыскивают машину, а она торчит на видном месте! У этого парня явно есть cojones,^[51] ese. Тачка стоит рядом с большим черным лимузином, так что парни набирают номер Круса, а потом выходят, чтобы посмотреть.

Шофер лимузина, понятно, сует руку в куртку, когда к нему подходят два человека, и они поднимают руки, демонстрируя, что они без оружия, и спрашивают:

– Что-то случилось?

У шофера, видать, нервишки крепкие, потому что он говорит так:

– Ничего не случилось. Вы свалите отсюда на хрен – это точно случится.

Тогда один из парней-наблюдателей говорит:

– Мы просто гуляем, ese.

А шофер лимузина отвечает:

– Гуляйте в другую сторону.

Так они и поступают. Улыбаются и пятятся назад, медленно, чтобы показать, что не испугались. Садятся обратно в машину, и тут выходит на связь водитель Круса-СН, и они ему сообщают:

– Подгребай сюда, ese. Что-то тут творится.

Так что Крус начинает собирать свою игрушку и проверять прицел, а его водитель гонит машину в сторону Санта-Клары и Блю-Лэнтерн.

А два наблюдателя отъезжают и катят по Санта-Кларе к Голден-Лэнтерн, где они могут заехать в парк с другой стороны, потому что они точно знают, что легендарный Бобби Зет должен заниматься кое-какими делами на Блаффсайд-уок.

И они хотят быть там, когда Крус-СН будет заниматься своим делом с Бобби, ese.

71

– Великий Бобби Зет, – с презрением произносит Уэртеро. – Легенда… – Дон Уэртеро качает головой и бьет Тима ногой в лицо.

Кожаная туфля от Гуччи попадает ему промеж глаз, по носу, туда, где он соединяется с черепом. Дюйм вправо или влево – и заостренный носок лишил бы Тима глаза, но он всего лишь ломает ему нос, так что Тим все еще может видеть сквозь пелену в глазах. Уэртеро хватает его за волосы, вздергивает голову, смотрит на него, выкашливает большой сгусток мокроты и плюет Тиму в глаза.

Тим чувствует, как теплый плевок смешивается с кровью, стекающей по его лицу, и со слезами, потому что глаза у него переполнились влагой – не то чтобы он плакал, нет, однако слезы отчего-то бегут по щекам.

Уэртеро отдергивает от него руку.

Один из его ребят уже наготове с носовым платком. Уэртеро вытирает руку и бросает платок на землю.

Тиму удается найти глазами Элизабет, и он спрашивает:

– Где Кит?

– В лимузине, – отвечает она. – С ним все в порядке. – И потом умоляющим голосом добавляет: – Прости, Бобби. Мне пришлось.

Ну конечно, пришлось, думает он. Она знала, что рано или поздно меня сцапают, и решила поступить так, как будет лучше для ребенка. Спасти себя, чтобы стать мальчику матерью.

– Супер, – говорит он.

– Твой сын? – спрашивает Уэртеро.

– Да.

Уэртеро молча кивает и, похоже, погружается в размышления. Тим полагает, что он размышляет, как бы его шлепнуть.

Но пока он еще поживет.

– У меня ваши три миллиона, – говорит Тим, обращаясь к Уэртеро.

Уэртеро поднимает бровь и улыбается.

Ободренный, Тим добавляет то, что он знает:

– Они на яхте в гавани Дана-Пойнт. Вон там. Отдайте мне сына, и мы пойдем туда и заберем их.

– Вот как.

– Я хочу с вами расплатиться, – объясняет Тим. – Один из моих людей…

Уэртеро наклоняется и бьет Тима так сильно, что тот опрокидывается навзничь. Когда Тим с трудом открывает глаза, Уэртеро стоит над ним и лицо у него красное и сердитое.

– Ты мне говоришь про деньги?! – вопит Уэртеро. – Ты смеешь мне говорить про деньги?! Ты украл мое сокровище!

Тим в полном смятении. Он слышит, как Элизабет бормочет:

– О черт!

Затем Уэртеро восклицает:

– Ты украл мое дитя!

«О чем лепечет этот старый стервятник?» – недоумевает Тим.

Но из следующего крика Уэртеро становится все понятно:

– Ты украл мою дочь!

– Но я вовсе…

– И ты ее убил!

У Тима теперь не только голова кружится – у него мозги буквально водят веселый хоровод.

– И – что верно, то верно, – говорит Уэртеро, – ты со мной расплатишься.

И Уэртеро рассказывает историю Анхелики Уэртеро де Монтесон.

72

Отцовское сокровище, его единственное дитя.

Печалью всей жизни Уэртеро было отсутствие детей мужского пола, но Анхелика, его ангел, была рождена для того, чтобы выйти замуж за какого-нибудь юного идальго и родить детей, которые унаследуют его кровь, если не его имя.

Прекрасное дитя, с волосами мягкими и черными, точно соноранская ночь,^[52] с глазами, сияющими как чистейшие звезды. С улыбкой, которая дарила ему солнце, от ее смеха пел воздух.

Прекрасное дитя.

Но Анхелика росла, взрослела, и в ней все чаще проявлялась твердая воля ее отца, а не покорность и уступчивость матери. Ее упрямство и сила воли приводили его в ярость, но служили и поводом для гордости: ему пришлось признать, что он не может отказать ей ни в чем. Ни в игрушках или куклах, ни в украшениях или подругах, ни в норовистых лошадях или опасных мужчинах.

Он пытался держать ее подальше от своего бизнеса, действительно пытался. Но как передать ей богатства, которые он нажил, и при этом не погрузить ее в темные тайны его ремесла? Будь она более покорной, будь она слабее духом, ему, может быть, удалось бы удержать ее, запереть на гасиенде, и пусть бы она обучалась домашнему хозяйству и сопутствующим наукам. Но в ее груди билось гордое сердце идальго, унаследованное от бесчисленных поколений конкистадоров, – она родилась, чтобы скакать верхом, бродить по свету, и он это понимал.

Он старался ею управлять как норовистой лошадью. Пусть бегает, но пастбища ей будет выбирать он. Уэртеро пытался выбирать ей подруг – ему нравились Элизабет и Оливия, хотя они и принадлежали наркотическому полусвету. Более того, они были куртизанками, верно? Утонченные девушки из колледжа, достаточно смышленые, чтобы соответствовать уровню Анхелики, достаточно преданные, чтобы защищать ее.

Он ведь даже пошел на сговор с Элизабет. Поманил ее щедрым жалованьем и тайной работой. Дуэньи, облаченные в черное, давно канули в прошлое, он это знал, но, может быть, Элизабет сможет приглядывать за Анхеликой? Станет современной дуэньей для современной девушки – насколько это позволяют времена?

Они бродили по миру, бродили втроем – сильные духом юные леди, богатые, хорошего происхождения. Но времена были иные, более свободные, и надо быть дураком, чтобы не признавать этот факт.

Он говорил ей – своему ангелу и своенравному ребенку, – что она может порадоваться этой свободе – вечеринкам, танцам, нескончаемым прогулкам по магазинам. Она может путешествовать, покупать в Париже, танцевать в Рио, слоняться из клуба в клуб в Кап-Ферра, в Каннах, на Манхэттене, в Лос-Анджелесе.

Она может изображать из себя англосаксонскую принцессу, но в глубине души должна оставаться латиноамериканкой. И, что бы там ни говорили ее распущенные англосаксонские друзья, до замужества она должна оставаться девственницей.

И ее мужчина должен быть мексиканцем.

Мексиканцем, а не каким-то презренным yanqui.

А потом она встретила Бобби Зета.

Он никогда не простит этого Элизабет. Он не мог больше удерживать дочь, а значит, Элизабет должна была вовремя положить конец этой любовной истории. Или хотя бы прийти к Уэртеро, чтобы он положил этому конец сам.

Анхелике он бы простил. Принял бы обратно своего падшего ангела, даже оскверненного. Его надежды на удачный брак были разрушены, но он мог бы по-прежнему лелеять и любить ее, и они могли бы провести вместе много лет – последние представители своего рода.

Если бы он только знал, что этих трех девушек: Элизабет, бедную глупую наркоманку Оливию и его Анхелику, Бобби Зет превратил в свой личный гарем!

Но из всех трех лишь Анхелика влюбилась. Лишь Анхелика обладала роковой чистотой сердца, и она безнадежно влюбилась. Она одна не способна была отдаться мужчине, не отдавая и всю свою душу.

– А ты погубил ее! – прошипел Уэртеро в лицо Тиму.

Тим покачал головой.

– Ты использовал ее, как мужчина мог бы использовать потаскуху, и ты ее бросил! – Голос Уэртеро грозил вот-вот сорваться на крик. – С разбитым сердцем, с разбитым духом, с разбитой душой. Я пытался связаться с ней, дотянуться до нее, но она знала, что теперь она уже не та девочка, которую я воспитал. Она не могла видеть меня, после того как побывала в твоих руках, после того как ты над ней надругался. Она не могла смотреть мне в глаза.

И потом она исчезла. Для меня – исчезла. Я следил за ней – она отправилась в Лос-Анджелес, потом в Нью-Йорк, потом в Европу. А потом совсем пропала.

Почему, спрашивал я себя. Почему? Я вызвал сюда Элизабет и в конце концов услышал от нее правду о том, что ты сделал. Услышал, что ты получил ее. Использовал ее, играл с ней, заставил ее поверить, будто ты ее любишь, и бросил. Вышвырнул, точно мусор, – она именно это и чувствовала. Неудивительно, что она не могла бы посмотреть мне в лицо, не могла бы этого вынести. И ты мне еще говоришь про деньги?!

Тим напрягся в ожидании пинка, которого не последовало. Он понял, что Уэртеро слишком глубоко погружен в себя, чтобы сейчас взорваться. Попозже.

– Ее нашли на Крите. – Уэртеро говорил теперь устало и негромко. – Она умерла от передозировки героина. Можно ли представить себе лучший способ наказать своего отца, чем умереть от передозировки «мексиканской бурой»?^[53] Я так и вижу, как она лежит там, на холодном каменном полу в собственной рвоте и дерьме. Я вижу это каждый раз, когда закрываю глаза, все эти шесть бесконечных лет. И шесть долгих лет я спрашиваю – почему? И наконец узнаю, что в ее смерти виноват ты.

Он вынимает пистолет из кармана своего шелкового пиджака.

Холодный металл касается лба Тима, и он вздрагивает.

– Посмотри на меня, – приказывает Уэртеро.

Тим поднимает глаза. Он пытается унять дрожь, но у него не получается.

Все тело Тима дергается, когда щелкает взводимый курок.

– До встречи в аду, Бобби Зет, – произносит Уэртеро.

Тим видит, как его палец надавливает на курок. Просто сделай это, думает он. Пришло время «Найка».^[54]

Кончено.

Просто сделай это.

Он слышит тихие всхлипы Элизабет и ждет последнего большого взрыва.

Закрывает глаза и видит улыбку Кита.

73

Жизнь не была особенно добра к придурку Уэйну ла Перрье.

По его мнению, в банке кармы ему сильно задолжали, однако он никогда не думал, что докатится до такого: он, Уэйн ла Перрье – долбаный официант в номерах долбаного «Риц-Карлтона».

Он устроился сюда, потому что у него родилась идея: выслеживать богатых кретинов, у которых не хватает ума поместить свои ценности в сейф отеля. Да только ничего из этого не вышло, и теперь он влачит унизительное существование – разносит омлеты с травами и фетуччини^[55] с копченым лососем богатым ублюдкам. Он для них – обслуга, пустое место, они порой даже не прекращают трахаться в спальне, когда он ставит поднос в гостиной, зато приносят неплохой доход, когда он включает в счет лишнее. Иногда ему удается поглядеть на какую-нибудь грудку или киску, а с одной красоткой он даже почти договорился перепихнуться, но тут явился ее одышливый муж-импотент.

Все было бы не так уж плохо, но в это утро придурок Уэйн ла Перрье чуть зубы не проглотил от удивления, когда принес этот чертов утренний кофе с круассаном и обнаружил в номере бреющегося перед зеркалом Тима Кирни.

В последний раз Уэйн видел Кирни, когда вытащил того из тюрьмы и они обработали «Гэс-энд-граб» по пути в бар, где они славно напились, после чего их арестовали. Уэйн сразу согласился с предложеньицем детектива, вложил пушку в руку Тима и отделался девятью месяцами отсидки.

В силу этих причин Уэйну меньше всего на свете хотелось бы встретить Тима Кирни, который, как слыхал Уэйн, сел по самую шею в дерьмо, завалив в тюрьме очень серьезного «ангела ада» по кличке Вонючка, но вот вам, пожалуйста, это он, долбаный Тим собственной персоной, в долбаном «Риц-Карлтоне».

Волосы у него чуть отросли, и, похоже, он немного прибавил в весе, но это Кирни, и Уэйн тянется за ножом на подносе.

Однако Тим его не узнает.

Придурок Уэйн ла Перрье, черт дери, прямо глазам своим не верит, но этот высокомерный ублюдок не признает старого друга. Вздергивает подбородок, бросает: «Поставьте вон туда», – и продолжает бриться.

И какой-то тип орет из ванной, чтобы Тим жрал свой гребаный круассан побыстрее, на хрен, потому что им надо, на хрен, двигать в долбаную гавань, и Тим говорит этому типу, чтобы тот, на хрен, отвязался.

И продолжает бриться, точно Уэйн – невидимка.

Наглый сукин сын. Если Кирни, самый большой раздолбай на свете, заказывает завтраки в номер в долбаном «Риц-Карлтоне», значит, он очень сильно поднялся, и самое меньшее, что он может сделать, – это поделиться со своим старым приятелем, думает Уэйн. Кто, на хрен, вытащил его из тюрьмы и повез домой? Собственные-то родители Кирни не стали его вытаскивать, а сделал это старина Уэйн, и как Кирни теперь с ним обращается?

Как с каким-то лохом, вот как.

Так что придурок Уэйн ла Перрье возвращается на кухню, кипя праведным гневом. Он скидывает на пол эту пидорскую официантскую куртку и говорит, что бросает эту придурочную работу.

А потом Уэйн идет в телефонную будку и звонит своему корешу-«ангелу», который ему иногда толкает мет, и спрашивает:

– У вас, парни, вышли какие-то там разборки с Тимом Кирни?

– Да, а что? – интересуется кореш.

– Он в «Риц-Карлтоне».

И «ангел» вроде как фыркает и отвечает:

– Долбаный Тим Кирни – не в долбаном «Риц-Карлтоне». – И ржет, что еще больше бесит Уэйна.

– Ну, стало быть, я видел привидение, на хрен, – откликается Уэйн. – В общем, если вам интересно, он направляется в гавань.

Тогда кореш говорит:

– Ты видел не привидение, ты видел долбаного мертвеца.

Через несколько минут к гавани Дана-Пойнт мчится целая армия байкеров, а придурок Уэйн ла Перрье доволен, он чувствует облегчение, что Тим Кирни вот-вот все же станет дохлым ублюдком. У него просто камень с души свалился.

74

Рука Уэртеро слегка дрожит.

Он снимает палец с курка и качает головой.

– Это слишком легкая смерть, – грустно произносит Уэртеро.

Тим с ужасом понимает, что Уэртеро, видно, собирается выстрелить ему в живот и бросить истекать кровью, или поджечь, или сотворить еще что-нибудь в этом роде. Он готовится к последнему испытанию, когда слышит приказ Уэртеро:

– Приведите мальчишку.

Слышит, как Элизабет взвизгивает:

– Нет!

Один из ребят Уэртеро хватает ее и зажимает рот ладонью.

Уэртеро, глядя Тиму в глаза, говорит:

– Ребенок за ребенка. Ты будешь смотреть, а после я, может быть, сжалюсь и подарю тебе смерть.

Тим бросается к нему, но парни у Уэртеро – быстрые и умелые.

Когда они поднимают Тима, он видит, что рядом стоит Кит.

Такой напуганный.

– Не делайте этого, – обращается Тим к Уэртеро.

– Это чудовищно, не так ли? – вопрошает Уэртеро. – Даже представить страшно.

– Встречал я в жизни паскудников… – задыхается Тим.

Уэртеро делает жест, и мальчика ставят на край обрыва.

Тим так и видит: пуля в затылок, и тело Кита летит в пропасть.

– Это не мой ребенок, – выдавливает Тим.

– Нет, я его! – кричит Кит.

Уэртеро присаживается на корточки рядом с мальчиком.

– Сынок, – шепчет он с родительской заботой, – ты скажешь мне правду, и я сохраню этому человеку жизнь. Кто твой отец?

– Кит… – пытается предупредить Тим, но один из людей Уэртеро зажимает ему рот рукой.

Кит смотрит в глаза Уэртеро и гордо отвечает:

– Мой отец – Бобби Зет.

– Этот человек?

Кит смотрит на Тима, и в его взгляде Тим видит чистую любовь, приятель.

И говорит:

– Да.

Уэртеро спрашивает у Тима:

– Почему ты отказываешься от такого храброго сына?

Уэртеро приобнимает мальчика и подталкивает его к обрыву.

Кит артачится. Вырывается из рук Уэртеро и сзади набрасывается на человека, который держит Тима. Тянется к его шее, пытается оттащить от своего отца. Кусается, царапается, пинается и лягается.

– Отпусти моего папу! – вопит он и рыдает вовсю.

Тиму хочется дотянуться, схватить мальчика, обнять его, чтобы этим людям пришлось убить их вместе, и, может быть, он сумеет закрыть глаза Кита ладонью, когда они будут падать, шепнуть ему, что они – люди Икс или еще что-нибудь, чтобы мальчику казалось, что все это не по-настоящему, пока он не очнется в раю.

Кит выдохся, и, когда Тиму удается повернуть голову и посмотреть, один из людей Уэртеро уже зажал мальчика медвежьей хваткой, ноги Кита болтаются в воздухе.

Как у висельника.

– Найдешь меня в аду, – говорит Тим Уэртеро. – Мы обязательно встретимся.

– Ад ты пока не видел, – отвечает Уэртеро.

– Папа, помоги мне! – кричит Кит, и Уэртеро улыбается Тиму, словно говоря: «Вот он – ад», и Тим тянется к нему, но не может достать. Пока мальчика несут к краю обрыва, Тиму держат голову, потому что он должен это видеть.

И тут он слышит голос Элизабет:

– Вы не тронете мальчика.

– Ты недооцениваешь мое горе, – отзывается Уэртеро.

– Он ваш внук.

Все замирают.

75

Эскобар перекрыл все пути.

Его войска окружили Блаффсайд-уок, и никто, даже легендарный Бобби Зет, человек-призрак, не сможет оттуда выбраться.

И вот Эскобар стоит на холме вместе с Крусом-СН, и Крус оценивает все возможные линии огня. Крус – просто на седьмом небе. А Эскобар глядит вниз, на гавань. Он замечает малейшие детали и, как всегда, обдумывает все загодя.

А думает он вот что: Бобби Зет – контрабандист, доставляющий свой товар морем. А раз удается ввозить траву, точно так же можно и вывезти что угодно и кого угодно. Что если Бобби, размышляет Эскобар, решит завязать со своим бизнесом и улепетнуть на одной из этих яхт?

Он указывает на эту возможность Крусу-СН, и они обсуждают ее как два профессионала. Крус вполне может выстрелить, пока Бобби будет идти по причалу, чтобы попасть на свою яхту. А если он промажет, говорит Эскобар, отметая возражения Круса-СН, то яхте ведь все равно придется проделать долгий путь, прежде чем она скроется из вида.

Яхте надо будет выйти из дока, медленно проплыть вдоль внутренней стороны длинного каменного мола, образующего овал вокруг гавани, миновать мост, и только потом она сможет выбраться в открытый океан.

– Ты сумеешь попасть, если он будет так далеко? – спрашивает Эскобар Круса.

– Не понадобится, – отвечает Крус.

– Я тебя не об этом спросил.

– Я могу попасть, если он будет так далеко.

Эскобар начинает нервничать:

– Может, лучше с моста?

Крус качает головой.

– Это был бы хороший выстрел, – признает он. – Но я предпочитаю дальние дистанции.

Каждый, кому не лень, черт побери, тебя увидит, если станешь стрелять с этого моста. Надо быть полоумным кретином, чтобы стрелять с этого моста. Но он не говорит этого Эскобару. Эскобар – разумный человек, однако сейчас он немного взвинчен.

К тому же на мосту цепочкой растянулась целая орава байкеров, а Крусу меньше всего хочется связываться с байкерской шайкой.

– Я выстрелю отсюда, – сообщает Крус.

Смерть Ниоткуда.

76

– Она была беременна, – рассказывает Элизабет. – Вот почему она от вас убежала. Я пыталась уговорить ее сделать аборт, но она не стала. Тогда мы придумали план. Она удерет и родит ребенка под именем Оливии. Этому всякий поверит: Оливия в нашей компании была самая безбашенная. И настоящая Оливия будет воспитывать ребенка – досадный результат одного из многих романов. А я ей помогу.

До поры до времени все шло как задумано. Мы всех перехитрили. Но бедная Анхелика… Вы правы, она не могла перехитрить себя. Она рвалась к Бобби, рвалась к своему сыну. Она бы забрала мальчика, но слишком боялась вашего гнева. Боялась того, что вы можете с ней сделать…

Элизабет кивает в сторону моста:

– И этого тоже – что вы убьете ребенка.

– Убью своего внука? – моргает Уэртеро. – Mi carnal?

Элизабет смотрит на бандита, держащего Кита, и роняет:

– Отпусти мальчика.

Кит бежит к Тиму и обхватывает его руками. Прячет лицо у него на груди.

– Оливия не смогла бы вырастить ребенка, – фыркает Элизабет. – Оливия и цветок-то у себя дома не смогла бы вырастить. Мне надо было это понять с самого начала. Она в восьмой или какой там раз попала на лечение, и я уже собиралась забрать Кита к себе. Но тут появляется он, и я подумала: идите вы все! Он должен знать, что у него ребенок.

– Внук, – бормочет Уэртеро. Глаза у него наполняются слезами. – Внук. Сокровище.

Тим, черт дери, не верит своим ушам, он не понимает, почему Элизабет не упомянула об этом пустячке чуть раньше, а следующее, что он осознает, – Уэртеро сидит рядом с ним на земле, пытаясь привлечь внимание Кита, и говорит мальчику:

– У тебя есть все. Игрушки, яхты, игры, лошади… Целая конюшня скаковых лошадей… Ты будешь как принц из сказки. Мы будем кататься верхом рано утром, и я буду рассказывать тебе истории про твоих предков, про то, как они завоевали Мексику, как они сражались с команчами, и с апачами, и с yanquis. Милая, добрая женщина станет учить тебя испанскому, а Элизабет будет твоей няней. Хочешь?

Уэртеро тянется, пытаясь обнять мальчика или хотя бы дотронуться до него, но Кит теснее прижимается к Тиму. Ему на волосы капает кровь, сочащаяся у Тима из носа.

Уэртеро встает и пытается отряхнуть грязь с брюк.

– Возьмите мальчика, – приказывает он.

– Мальчик останется со мной, – говорит Тим. – Берите свои деньги и уходите.

Уэртеро только улыбается и повторяет:

– Возьмите мальчика.

– Причал ZZ, – пытается договориться Тим. – Судно «Нигде». Можете забирать его вместе с деньгами, только оставьте мне мальчика. – Элизабет порывается что-то сказать, но Тим бросает: – Заткнись, на хрен!

Потому что он уверен: это конец. Уэртеро заберет ребенка и деньги и шлепнет его. И у ребенка будет богатая инесчастливая жизнь, так пусть он хотя бы запомнит, что отец его не бросил.

Это все, что он может сделать для мальчика.

– Я пойду с тобой, – вдруг говорит Кит, обращаясь к Уэртеро. – Я хочу пойти с тобой.

– Кит… – бормочет Тим.

И слышит, как Кит добавляет:

– Если ты его не убьешь. – Кит – смышленый, упрямый пацаненок, и он развивает свою мысль: – Ты не сможешь меня забрать, если я не захочу. Я начну кричать, и ты меня не остановишь. И я всем скажу, что ты меня похитил, и ты сядешь в тюрьму.

Тим думает, что Уэртеро взбесится, но старый хрен просто лучится счастьем и произносит:

– Наша сила воли!

Мальчишка явно насмотрелся по телевизору всяких-разных фильмов, потому что он заявляет:

– Я хочу, чтобы каждый год мне приходило от него письмо, и у нас с ним есть свой шифр, так что я пойму, если оно будет поддельное. Пока он жив, я буду с тобой.

– В тебе течет кровь твоей матери, – говорит Уэртеро.

– И моего папы, – прибавляет Кит.

Уэртеро с серьезным видом протягивает руку, и Кит ее пожимает.

– Мы достигли взаимопонимания, – говорит Уэртеро. – Даю слово чести.

– Слово чести, – отзывается Кит.

А Тим ничего не говорит: пусть ребенок думает то, что ему хочется. Пусть думает, что спас своему папе жизнь. Тим-то знает, что честь Уэртеро гроша ломаного не стоит.

Кит стоит перед ним, стойкий оловянный солдатик, и Тим протягивает руки, и ребенок его обнимает, и Тим шепчет «я тебя люблю», и Кит шепчет «я тоже тебя люблю», и это чертовски храбро, и оба они плачут.

А потом Тим видит, как Элизабет берет Кита за руку и тянет за собой, Тим выпускает пальцы Кита из своих ладоней, и вон они уже ушли.

И Тим стоит на коленях в грязи, по щекам его текут слезы.

По пути к машине Уэртеро бросает главному подручному:

– После того как мы сядем на яхту, убьешь его.

Мужчина кивает.

– Впрочем, можешь не пачкать здесь землю. – Уэртеро качает головой. – Он пойдет за нами.

– Si?

Si, думает Уэртеро. Он знает мужчин. Этот – точно пойдет. Имея такого сына, мужчина явится за ним.

А пока они разговаривают, пожизненный неудачник Тим Кирни соскальзывает с края обрыва. Туда, к вершинам пальм, к острым камням. Тиму Кирни все равно.

Тиму Кирни надоело проигрывать.

Semper fido, приятель.

77

Полный Улет готовит яхту.

Как в добрые старые времена… Руки сами вспоминают канаты, снасти… Он всю ночь возился с мотором, заставляя его гудеть и стучать, и то и дело задавался вопросом: чем это он занимался все эти годы, с тех пор как последний раз выходил в море?

Вероятно, это было что-то вроде долгого и странного путешествия, и теперь он готов оставить его в прошлом. Уплывай, приятель, из отеля «Калифорния».

И вот он стоит на палубе, свертывая линь в аккуратную бухту, чувствуя, как солнце припекает ему шею и плечи, и поджидает Бобби. Тот придет, отдаст деньги, кому следует, и тогда – прощай, прошлое! И для Бобби Зета, и для его женщины, и для ребенка. Полный Улет приходит в восторг, представляя, как он станет учить юного Зета ходить под парусом.

Тут он видит, что они приближаются, и в голове у него включается сигнал тревоги, потому что Бобби с ними нет. На пристани остановился длинный черный лимузин, похожий на катафалк, и главный мексиканец вышел оттуда вместе с телохранителем, женщиной и ребенком. Полному Улету достаточно было бросить лишь взгляд на ребенка, чтобы понять, что это Зет-младший, и вот все они не спеша спускаются в док, к яхте, но Бобби с ними нет.

Старый мекс вталкивает ребенка на яхту и приказывает: «Отведи его вниз», что Полный Улет и исполняет. Но главный мексиканец остается на пристани. Как будто чего-то ждет.

Полный Улет чувствует себя неуютно: явно происходит что-то не то, так что он бегом бежит вниз и заводит мотор, на случай если вдруг им понадобится быстро сняться, и, когда он возвращается – о чудо! – на палубу входит Бобби, а позади него поднимается Гружа.

И Эскобар с Крусом-СН на утесе, и «ангелы» на мосту – все они видят то же самое. Крус-СН наводит перекрестье прицела Бобби между лопаток, «ангелы» уже положили свои штурмовые винтовки «АР-15» на перила моста, и человек Уэртеро достал свой пистолет. Бобби, вероятно, чувствует опасность, потому что он останавливается и оборачивается.

Как раз в это время Тим Кирни, пошатываясь, выбирается из расщелины. Он стоит у подножия скалы, под большой пальмой, смотрит в сторону дока и на какое-то мгновение встречается взглядом с Бобби Зетом.

Они, черт дери, с удивлением переглядываются, тут Тим слышит, как Гружа вопит: «Не-е-е-е-ет!» – и наконец-то до него доходит смысл затеянной Гружей подставы. Тима должны были шлепнуть вместо Бобби Зета, а Гружа и Зет уплывут с тремя миллионами. И тут – ба-бах! – тишина раскалывается на мелкие кусочки.

Вот Зет стоит – и в следующую секунду он будто растворился, приятель. Это ж представить страшно, сколько пуль попало в него со всех сторон.

Он просто вроде как исчез.

А Гружа видит, что дон Уэртеро стоит между ним и его деньгами, и он тянется за своей пушкой, в то время как человек Уэртеро тянется за новой обоймой, и человек Уэртеро оказывается немного проворнее.

Гружа падает на пристань, но он, черт дери, слишком большой паскудник, чтобы умереть прежде, чем успеет выпустить две пули в человека Уэртеро, который тут же валится с пристани в воду.

Полный Улет слышит всю эту перестрелку, но у него сын Бобби, которого он должен защитить, так что он заводит мотор, поднимается на палубу и начинает вытягивать «Нигде» из дока, потому что Бобби мертв. Полный Улет видит, что осталось от его тела там, на пристани, и знает, что он должен отвезти ребенка куда-то в безопасное место, а безопасное место для сына Бобби Зета – разумеется, на воде.

И вот он отчаливает, а старый мексиканец в шелковом костюме кидается к яхте, но у женщины Бобби нож, и он, точно луч солнца, мелькает около лица старика, рассекая его ото лба до подбородка.

Уэртеро замирает, глядя, как его кровь течет ему на руки, и тогда Элизабет вонзает нож ему в грудь.

И потом она стоит себе, поджидая копов, и ей не придется ждать долго, потому что сирены завывают уже поблизости.

В гавани Дана-Пойнт начинается настоящий хаос.

Команда Эскобара на предельной скорости гонит прочь из города, в уверенности, что они осуществили свою carnal – кровную месть, и Крус-СН доволен, но немного озадачен, потому что цель слишком уж была похожа на того полоумного урода с Залива, чье имя он не может припомнить.

А «ангелы», ревя моторами, покидают мост. Побросав оружие в воду гавани, мчатся куда-нибудь в Сан-Берду, как они называют Сан-Бернардино, или еще куда-нибудь, чтобы отпраздновать смерть Тима Кирни и тот факт, что Бум-Бум и Вонючка тоже могут закатить пирушку – там, у себя в аду.

Полный Улет устал от этого хаоса. Он хочет убраться из гребаной Калифорнии, приятель, закончить это странное путешествие, и у него есть дело. Дело на всю жизнь: заботиться о ребенке Зета.

И о зетовой женщине. Поэтому он спрыгивает с яхты, хватает женщину, втаскивает ее на борт и направляет «Нигде» в открытый океан, пока женщина Бобби обнимает плачущего ребенка Бобби.

Когда коповские машины, завывая сиренами, врываются в гавань и тормозят, Полный Улет как раз аккуратно проводит «Нигде» под мостом – и прочь, в бескрайний океан.

Чтобы раствориться в его просторах – вместе с легендой о Бобби Зете.

78

Тим смотрит, как уходит яхта.

Стоит и смотрит, как она отчаливает и направляется в открытый океан.

Знает, что он опять проиграл, потому что нет никаких шансов, что яхта вернется в гавань, подберет его и они уплывут все вместе. Копы, черт дери, повсюду, потому что пристань завалена трупами, а ведь известно, что мертвые тела привлекают мух и копов.

Так что Тим, получается, попал.

Ну конечно, думает он. Как всегда.

Зато он видел, как Элизабет всадила нож в живот старому мексиканскому ублюдку, который напугал Кита. Это согревает его сердце, как и мысль о том, что Элизабет и Кит сейчас на судне. И там куча денег, так что они будут жить долго и счастливо вместе с Полным Улетом, и умнее всего забыть про них, и он думает что-то вроде «плыви, лодочка, плыви». Уматывай отсюда.

И еще он думает: «Я мертвец. Кем бы, на хрен, я ни был, я мертвец.

Тим Кирни мертв, и Бобби Зет мертв, так что мне, похоже, придется начинать с чистого листа.

Двинуть в Орегон, а там – новое имя и новая жизнь.

Потому что деньги, и женщина, и ребенок – это было бы славно, это мечта, приятель, только вот неудачникам мечтать незачем.

Неудачники должны устраиваться в реальной жизни, а хотя бы такая жизнь у меня есть».

И вот он смотрит, как уплывает яхта. Скоро она пропадет за горизонтом, тогда он заберется обратно в эти каменные джунгли в расщелине и исчезнет.

Это будет умно.

А потом он вдруг думает: «На хрен!» – и пускается бежать.

Трусцой, к гавани, к каменному молу. Никто не обращает внимания на еще одного бегуна на калифорнийском пляже, приятель. Копы счастливы по уши: у них там трупы, и машины скорой помощи, и прочее… Собирается толпа, и Тим пробегает мимо нее к молу.

Прыгает на камни и мчится к океану, к яхте, скользит и падает, и вода чуть не сбивает его с ног, пытаясь отпугнуть, но он упорно продвигается вперед.

Никто не взглянул в его сторону: ни копы, ни санитары «скорой», ни бегуны, ни даже серферы, отважно скользящие на больших волнах по другую сторону мола.

79

Замечает его, конечно, Кит.

Кит стоит на палубе, всхлипывает, уткнувшись Элизабет в живот, и вдруг поворачивается и видит, как Тим бежит по молу. И Кит кричит Полному Улету.

Который тоже смотрит: да, это не наркотический глюк, дружище, Бобби Зет действительно восстал из мертвых.

Восстал из мертвых и бежит в открытый океан, так что Полный Улет просит Элизабет потянуть за канат, и она тянет вместе с ребенком, а Полный Улет тянет за другой, и паруса поднимаются, Полный Улет разворачивает яхту и правит так, чтобы она шла параллельно молу.

А Тим в это время бежит вниз по камням, пытаясь найти место, откуда он сможет спрыгнуть в воду, и, черт дери, отовсюду охренительно страшно прыгать с громадных острых камней в волны, и Тим стоит, набираясь храбрости.

Потому что плавать он не умеет.

Пожизненный неудачник, вселенский раздолбай Тим Кирни прошел такой путь – из самого сердца пустыни до края земли – и не в состоянии преодолеть последнюю сотню ярдов, потому что там вода. А яхта не может подойти ближе, потому что тогда разобьется о камни.

Тим видит, как Кит на палубе подпрыгивает и машет руками, и ему кажется, что он слышит, как мальчишка кричит: «Давай сюда!» – и прыгает.

Словно, черт дери, перелетает через обломки скал – в волны.

И начинает тонуть.

И он не знает, что за хрень с ним теперь случится.

А случается вот что: пожизненному неудачнику, раздолбаю мирового класса Тиму Кирни впервые в его раззявистой жизни повезло.

Один чокнутый серфер, который пытается поймать гребень волны, очень упрямый сукин сын, думает, что станет вторым Бобби Зетом, приятель, думает, что он настолько крут. Парень так уверен в себе, что даже не надел страховочный ремень – он-то точно не упадет. Так что он скользит по волне, обрывающейся справа, он – на вершине мира, он собирается стать вторым Зетом. Но тут он срывается, а его доска… Она из-под него вылетает! Выстреливает в синее небо как ракета, приятель, и плашмя приземляется перед Тимом Кирни.

У которого хватает ума на нее взобраться.

А добирается до яхты Тим так: он залезает на доску пузом и начинает изо всех сил грести обеими руками.

Гребет изо всех сил и держится на большой волне, борясь за собственную жизнь. И отпускает доску, лишь когда Кит и Элизабет хватают его и втаскивают на палубу «Нигде».

На яхте – три пожизненных неудачника и один ребенок.

Пожизненный срок, думает Тим, катаясь по палубе, держа в объятиях ребенка, и лукавая, очаровательная женщина смотрит на них и плачет, и чудный лунатик, черт бы его побрал, улыбается за штурвалом.

Вот она, жизнь!

В этот же день, позже, в открытом океане, за много миль от берега, заходящее солнце обратило лодку и все, что вокруг, в чистейшее золото.

Примечания

1

В южных штатах США – прозвище мексиканцев. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

2

Всегда готов (искаж. лат.) – выражение, распространенное в американской морской пехоте.

(обратно)

3

Очень (фр.).

(обратно)

4

Недоумок (исп.).

(обратно)

5

Так-то (исп.).

(обратно)

6

Сучки (исп.).

(обратно)

7

Ступайте с богом (исп.).

(обратно)

8

Балка (исп.).

(обратно)

9

Извините (исп.).

(обратно)

10

– Кофе?.. Черный или с молоком? – С молоком, пожалуйста (исп.).

(обратно)

11

И с сахаром? (исп.)

(обратно)

12

Яйца (исп.).

(обратно)

13

Ричард Симмонс (р. 1948) – американский пропагандист здорового образа жизни. В своих книгах, телепрограммах и видеокурсах подробно рассказывает и показывает, как он избавился от лишнего веса благодаря диете и физическим упражнениям.

(обратно)

14

Мой дом – ваш дом (исп.).

(обратно)

15

«Красавчик Джест» (фр.). Речь идет об экранизации 1939 года приключенческого романа британского писателя П.К. Рена (1924). Один из братьев Джест, которого играет Гэри Купер, сбежав от приемных родителей, поступает на службу в Иностранный легион.

(обратно)

16

Без (фр.).

(обратно)

17

Дом-школа знаменитого американского архитектора Фрэнка Ллойда Райта (1869–1959), располагавшийся в Аризонской пустыне.

(обратно)

18

Синтетический наркотик, другие названия: «первитин», «винт», «кристалл», «лед» и т. д.

(обратно)

19

Жареным мясом (исп.).

(обратно)

20

Зеленым перцем (исп.).

(обратно)

21

Имеется в виду Центр реабилитации алкоголиков и наркоманов имени Бетти Форд (Калифорния), основанный супругой президента Джеральда Форда.

(обратно)

22

В доме (фр.).

(обратно)

23

…ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них (Мф 18:20).

(обратно)

24

Североамериканское соглашение о свободной торговле (NAFTA, North American Free Trade Agreement) – торговое соглашение между Канадой, США и Мексикой. Вступило в силу в 1994 г.

(обратно)

25

Спасибо, нет (исп.).

(обратно)

26

Намек на название сатирической песни калифорнийской группы «Тенейшез Ди».

(обратно)

27

Ковбои (исп.).

(обратно)

28

Пока, ублюдки (исп., англ.).

(обратно)

29

Мексиканские гангстеры (исп.).

(обратно)

30

ЭТА – баскская сепаратистская террористическая организация. Имеет крупные «филиалы» в Мексике.

(обратно)

31

Намек на мальчика Джима Хокинса из «Острова сокровищ» P.Л. Стивенсона.

(обратно)

32

Т.е. в астрономических количествах. Карл Саган (1934–1996) – американский астроном, автор научно-популярных книг.

(обратно)

33

Ничто (лат.).

(обратно)

34

Ничто (исп.).

(обратно)

35

Имеются в виду английский король Ричард I Львиное Сердце (1189–1199) и его младший брат Джон (Иоанн), неоднократно вступавшие в конфликты друг с другом. В конце концов Ричард I сделал Джона своим наследником. Иоанн Безземельный правил Англией с 1199 по 1216 г.

(обратно)

36

Болване (исп.).

(обратно)

37

Не так ли? (фр.)

(обратно)

38

Вот (фр.).

(обратно)

39

Мексиканец (исп.).

(обратно)

40

Мф 7:7.

(обратно)

41

Род мочалки из стальных нитей; используется, в частности, вместо наждачной бумаги.

(обратно)

42

Янки (ист.).

(обратно)

43

Парень (исп.).

(обратно)

44

Дом Брайана (исп.).

(обратно)

45

Понял? (искаж. ит.)

(обратно)

46

Крутой парень (исп.).

(обратно)

47

Герои американского вестерна «Буч Кэссиди и Санденс Кид» (1969). Герои фильма, два гангстера, отстреливаются до последнего, когда полиция устраивает на них засаду.

(обратно)

48

26 октября 1881 г. близ корраля (загона для скота) в Томбстоне (ныне – штат Аризона) произошла перестрелка, в ходе которой было убито три человека. За 30 секунд было выпущено около 30 пуль. Это событие считается самой знаменитой перестрелкой в истории американского Дикого Запада.

(обратно)

49

Пиво (исп.).

(обратно)

50

Мексы (исп.).

(обратно)

51

Яйца (исп.).

(обратно)

52

Соноран – пустыня в Мексике.

(обратно)

53

Сорт героина.

(обратно)

54

«Просто сделай это» – известный слоган фирмы «Найк».

(обратно)

55

Разновидность макарон.

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70

71

72

73

74

75

76

77

78

79

*** Примечания ***