Дипломатия греха [Дмитрий Алексеевич Леонтьев] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Леонтьев Дмитрий Дипломатия греха

1. Дипломатия греха

Но все ли ты в себе открыл уже,
но все ли понял ты уже?
Прилепливает сердце крылышки
к твоей неверящей душе.
Все человек чего-то мечется,
старухи в церковь прут, а нам…
А нам — как не расчеловечиться,
как не поверить в Божий храм!
P. Казакова
Я спешил по залитым солнцем тротуарам. Спешил домой. В животе образовался небольшой водоворот, который закручивал желудок, и требовал обеда, завтрака, а заодно компенсации за вчерашний ужин. Хотя я и жил в двух кварталах от отдела, в котором работал, но вчерашняя кража у депутата надежно приковала меня ко «второму дому», заставив на сутки забыть о «первом». Теперь, когда воришки пойманы и им была прочитана лекция о старых опытных «домушниках», которые, в отличие от современной молодежи, смотрели, к кому лезут, я намеревался восполнить пробелы в моем рационе питания.

Я уже видел дверь своего подъезда, когда с верхних этажей дома, мимо которого я проходил, раздался вопль о помощи. На переходном балконе стояла женщина лет пятидесяти и отчаянно махала руками в сторону входа в подъезд. Желудок требовал ускорить шаг, а инстинкт опера угро, который большинство называют совестью, а меньшинство чувством долга, требовал блокировать двери. Инстинкты возобладали. Бросившись к подъезду, я опоздал на считанные секунды — двери распахнулись, на улицу выскочили двое молодых парней и бросились в сторону новостроек. Один из них, натолкнувшись на меня, неудачно повернулся боком, чем я и воспользовался, вложив в его челюсть все раздражение голодного человека. Парень охнул и растянулся на асфальте. Второму беглецу также не повезло: проходивший мимо мужчина быстро сориентировался в обстановке и удачной подножкой на время отбил у беглеца желание продолжать кросс. Точнее, желание осталось, пропали возможности, так как в отличие от моего, «крестника», растянувшегося на асфальте, этот со всего разбега врезался головой в стоящую у подъезда скамейку. Пока потерпевшая спускалась с этажа, вокруг нас собралась толпа зевак.

— Что случилось?

— Хулиганы ребятишек бьют.

— Да нет, воров задержали.

— Нет-нет, говорю вам, я сама видела…

Гудение толпы стало меня раздражать, я вынул из кармана удостоверение и помахал им в воздухе:

— Я — офицер уголовного розыска старший лейтенант Куницын. Только что на ваших глазах были задержаны преступники. Просьба не расходиться. Мне нужно записать данные свидетелей, которые пройдут со мной в отдел для протоколирования показаний.

Рой голосов стал стихать. Я подождал, пока толпа растечется по улочкам и домам, достал из кармана наручники и защелкнул их на запястьях, лежащих на земле парней, сковывая их попарно.

— Моя помощь вам потребуется? — спросил мужчина, сбивший на землю второго преступника. Он был единственный, кто не поддался на мою хитрость в стиле Остапа Бендера.

— Да, благодарю вас. Буду весьма признателен, если вы возьмете на себя труд позвонить в территориальный отдел милиции, сообщить дежурному о задержании и попросить его выслать машину.

Я продиктовал телефон отдела, мужчина кивнул и направился к автомату, расположенному на углу дома. Потерпевшая, наконец, спустилась вниз и, заливаясь слезами, принялась рассказывать, как она…

— … Шла, даже не думала ничего такого… Магазин недалеко.

Продукты вот купила. Кто бы знал… Я только по телевизору и видела… Они в одном лифте со мной ехали. До этого в магазине стояли. Я говорю: «Мне на десятый этаж», а этот, высокий, отвечает: «Нам выше». Потом на кнопку нажали, лифт остановился… А высокий — он заводила — кричит: «Давай, деньги и серьги!» Матом все, матом… Я им всё отдала… Серьги, деньги, кулон, цепочку, кольца… Даже часы… Все, все забрали!

Изображая на лице сочувствие и глубокое внимание, мысленно я представлял дымящиеся сосиски с кетчупом, малосольные огурчики, кусочки сервелата, ярко-зеленый лучок, картошечку с маслом… Видение было столь явственным и реальным, что огорчение на моем лице было искренним и неподдельным. Ободренная столь глубоким принятием ее беды, женщина успокоилась и даже, стесняясь, поцеловала меня в небритую щеку, преданно глядя на меня заверяя, что такого энтузиазма и такого мужества она без признательности не оставит. Что она до «всего моего начальства дойдет», что она «добьется для меня благодарности или премии», что она…

Она просто не знала, что это событие, значительное и шокирующее для нее, для нас рядовой случай одного из многих уличных грабежей, которые подростки совершают не по одному разу на дню. И благодарности, и премии мне, конечно, никто не даст, потому как в личном деле у меня два выговора и одно предупреждение о «неполном служебном соответствии», и, следовательно, все, что я могу получить, благосклонный кивок начальника угро за, «срубление лишней палки», хоть и «халявной». А парней, ограбивших ее, следователь допросит и скорее всего, отпустит под подписку, так как камеры забиты куда более опасными преступниками, и места там можно достать лишь по блату… Что моя оплеуха да еще пара лет «условно» — вот и все наказание, на которое они могут рассчитывать… Что мое циничное отношение к делу и лицемерие по отношению к ней не результат моей «лживой и двуличной» натуры, а просто опыт. Долгий, и отнюдь не радостный…

А вот кушать хотелось по-прежнему. Нет, даже не «кушать», а «жрать», «рвать зубами» и «заглатывать целиком».

В дежурной части отдела я в присутствии свидетелей изъял из кармана одного из парней похищенные драгоценности, которые сам же недавно положил туда, подобрав с асфальта. Составив протокол задержания, я сообщил дежурному:

— Петрович, эти пусть посидят моего возвращения. Сейчас с ними разбираться не буду, я голодный как стая волков зимой. Приду с обеда тогда и опрошу. А пока — я ушел, меня нет.

— Тебя поп в кабинете дожидается, — прервал мой монолог Петрович, не отрываясь от записей в книге происшествий.

— Серега Поп? — удивился я. — Так он же с прошлой весны сидит за изнасилование…

— Не тот, а настоящий. В рясе, с крестом.

— Живой поп? — опешил я. — В моем кабинете?!

Раздраженный моей тупостью, дежурный, наконец, поднял голову и цинично съязвил:

— Нет, в твоем кабинете дожидается мертвый поп… Куницын, у тебя что, с голодухи желудок уже мозги переваривать начал? Сказано — священник. В рясе. С крестом. Все, отстань, — и он вновь углубился в дебри сообщений и рапортов.

Заинтригованный, я прошел по длинному коридору, свернул в отгороженный железной дверью закуток, где располагались шесть кабинетов уголовного розыска, распахнул дверь своей каморки и… с разбегу уткнулся лбом в огромный, серебристого металла, крест, покоящийся на воистину исполинских размеров груди. Сам я, хоть и не великого роста, от «вершков до корешков» составляю 177 сантиметров, поэтому и коротышкой меня не назовешь, но это…

Передо мной стоял настоящий великан, занимавший большую часть места в моем и без того малометражном кабинете. Свыше двух метров роста, не менее ста двадцати килограммов костей и мышц, которые не «смиренно», а скорее вызывающе бугрились под рясой. У богатыря было круглое волевое лицо с ярко-синими глазами, густые черные волосы, ниспадающие на плечи, и аккуратно подстриженные усы и бородка.

— Здра… вра… Вы ко мне?

— Если Вы — Николай Куницын, то к вам, — густым басом отозвался великан.

Я с трудом взял себя в руки. Я ожидал увидеть «божьего одуванчика», а передо мной предстал громила, которому самое место в группе захвата или, на худой конец, в рэкете. Этот парень напрочь разрушил мое скромное представление о духовенстве, приближающем себя к Богу бесконечными молитвами и постами. Если этот бугай столько раз читал молитву, сколько поднимал штангу, то он должен уже, по меньшей мере, святым.

— Куницын это я. Присаживайтесь… На диван. Стулья у нас старенькие, хрупкие, а диван все равно без ножек…

— Спасибо, — он опустился на диван и пристально уставился на меня.

Некоторое время мы молчали, потом я не выдержал:

— Что привело вас ко мне… гм… ваше преосвященство?

Он улыбнулся краешком рта:

— Любите «Трех мушкетеров»? Я не кардинал. Если желаете называть меня по церковному, то зовите отцом Владимиром. Я — иерей Православной Церкви.

— Очень приятно… и что же привело вас к нам, отец Владимир?

— Как и всех прочих, ищущих в этом доме защиты от несправедливости, и меня также привело к вам несчастье… Кража. Церковь, в которой я служу в меру скромных сил своих, расположена на территории вашего отдела.

— Припоминаю, это такая маленькая… Вы по поводу той кражи, что была неделю назад?

Он кивнул.

Я помнил эту кражу. Но, как и многим другим, помочь ему я не мог. Старинные оклады, иконы и прочая церковная утварь на десятки тысяч исчезли из поля нашего зрения и, как я подозревал, навсегда. Профессионализм, с которым отключили сигнализацию, наводил на мысль об отлично спланированной и подготовленной операции. Информации, способной пролить свет на данное дело, мне не попадалось, а раскрыть заказную кражу при наших силах и возможностях… Но объяснять все это далекому от — «мирских» дел батюшке я не собирался — слишком долго, слишком путано и… слишком стыдно. Требовалось обнадежить его, успокоить и отправить обратно в храм молиться о чуде, которое поможет им вернуть похищенное. Но лично я в чудеса не верю. Как не верю и в правоохранительные органы. Нет у нас таких. Нет закона, надежного, как скала, значит, нет и этих самых — «право»… Ненавижу это слово. Охраняющие — «право»… у нас есть только люди. В большинстве своем нищие, усталые, вечно не высыпающиеся и постоянно голодные люди, пытающиеся сдержать поток преступности, который сдерживаться почему-то не хочет.

— Понимаете, отец Владимир… Мы приняли Ваше дело к рассмотрению. В настоящее время интенсивно проводим поиски похитителей и украденного. Мы принимаем все меры к тому, чтобы… Я запнулся и искоса посмотрел на священника. Не меняя позы и выражения лица, он сидел и слушал. «Странно, — подумал я. — Обычно в таких случаях я заливаюсь соловьем. А сейчас ахинею какую-то несу… Не снизошла ли на тебя „благодать Божия“, а, Куницын? Или крыша поехала?»

Я вздохнул и спросил:

— Батюшка, у вас приход большой?

— Немалый. В наше нелегкое время народ все чаще ищет опору в Боге…

— В себе опору искать надо, — не удержался я. — Извините.

— Ничего, я тоже так считаю.

— Это хорошо… Вы можете себе представить, что вместо совета и утешения вы начинаете помогать каждому нуждающемуся делом? И на весь район вас всего шесть человек, техники нет, времени нет, а ваш архиерей требует письменного отчета по каждому конкретному делу. Плюс к этому Папе Римскому справки «сплавлять» надо, да еще куча бумаг. Да к этому…

— Николай Иванович, я понимаю ваши проблемы лучше, чем вы думаете. И бедственное положение милиции знаю, и о нехватке людей наслышан, и что сил уже не осталось от лавины дел. Каждый день по телевизору о новых убийствах и терактах слышу, а что мне прихожане рассказывают, так лучше и не вспоминать… Что по сравнению с этим кража из церкви? Но ведь раньше даже воры наивысшим грехом считали церковь обворовать. В колониях это преступление к изнасилованию приравнивалось. Изменился мир, изменился человек… Значит, слаб человек, помочь ему нужно. Надежду дать, веру в хорошее вложить. Не получится мир реформами лучше сделать. Только образованием и духовностью, обучая людей сызмальства ценить чужую жизнь, вселяя желание работать с верой в свои силы. Церковь находится в таком же бедственном положении, как и вы. Нет людей, нет денег на реставрацию, все рушится… Как и везде. Вы не представляете, что значат эти иконы для нас. Я не говорю об их материальной стоимости, которая сама по себе немалая. То, что указано у вас в протоколах, приблизительная оценка, по-настоящему эти иконы бесценны. Только «Рождество Христово» семнадцатого века в серебряном окладе… Но я не об этом. У нас очень небольшая церковь, для нас самая маленькая проблема трагедия, а уж эта кража… Николай Иванович, Я очень верю в ваши оперативные способности. Помогите нам. Я бы не пришел к вам, хорошо зная все сложности, если б не слышал о вас лично. Это дало мне смелость оторвать вас от дел и обратить ваше внимание именно на эту кражу…

Дверь распахнулась от удара ноги, и в кабинет ворвался начальник отдела Никитин:

— Почему ты не допросишь их, пока они «теплые»?! Хочешь, чтоб они пришли в себя и…

Он осекся на полуслове, с недоумением и удивлением глядя на священника.

— Ага… Кхм… Вы тут, наверное, заняты… Я позже…

Он вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь, и я невольно улыбнулся.

— Вы не хуже меня понимаете, что при такой организации утечка информации из их рядов исключена. А что до похищенного, то такие раритеты на Кленовой аллее продавать не будут. Они наверняка предназначены для переправки за рубеж. Пока прошла лишь неделя. По «горячим следам» дело раскрыть не удалось, но, как я надеюсь, иконы все еще находятся в городе. Николай Иванович, я очень прошу вас…

Машинально я отметил про себя, что мой собеседник неплохо разбирается в тонкостях нашей работы. Мне был искренне симпатичен этот спокойный и умный человек, но последний «втык» от начальства был еще слишком свеж в памяти. Сколько уже раз я давал себе клятвы: «Сиди, не высовывайся, будь как все», и каждый раз вылезал, получал зуботычину от преступников, подзатыльник от начальства и снова и снова клялся себе не высовываться. «Последний звонок» уже прозвенел, еще один раз — и меня выкинут из милиции. Менять работу мне поздно, устраиваться сторожем «с дипломом» в какую-нибудь охранную фирму не хочется, а мешки с места на место перетаскивать…

— Поймите меня правильно, отец Владимир… Непривычно как-то такого молодого мужчину «отцом» звать…

— Что вам мешает звать меня Андреем Петровичем? В миру меня так зовут.

— Андрей Петрович, я искренне сочувствую вам, — отведя взгляд в сторону, я взял со стола карандаш и принялся вертеть его в руках. — Как только я получу какую-нибудь информацию по этому делу, я непременно займусь им. Вы же видите, что это — «глухарь», в нем нет ни одной зацепки. Я бы мог…

Священник встал и направился к двери. У порога оглянулся:

— Человек гибнет не тогда, когда умирает. Он гибнет, когда перестает бороться с самим собой. Тогда он перестает уважать себя. Один раз поднять себя на подвиг куда легче, чем каждый день, час за часом, в боли, гневе, усталости и беспросветности собирать себя для самого трудного подвига борьбы с самим собой. Простите, что отнял у Вас время. Прощайте.

Двери за ним закрылись, и карандаш треснул в моих руках. Я с удивлением посмотрел на обломки, швырнул их в жестяную банку, заменявшую мне пепельницу, и, заложив руки за спину, подошел к окну. На улице отец Владимир садился за руль старенькой, видавшей виды «пятерки». Я услышал, как за моей спиной скрипнула открывающаяся дверь, и непривычно спокойный голос начальника спросил:

— Кто это был?

— Отец Владимир. Иерей из церкви, что на нашей территории. Неделю назад у них была кража, и он приходил уточнять, не было ли новостей по этому поводу.

— Ах, по тому «глухарю», — с каким-то непонятным облегчением выдохнул Никитин. — А то я уж подумал… Но как похож…

— Кто на кого? — устало спросил я.

— Священник этот, — Никитин подошел ко мне и встал рядом, провожая взглядом отъезжающую машину, — вылитый Разумовский… Только с бородой. Но Разумовский — и священник?!.. Нет, это невозможно.

— А кто он, Разумовский?

— О, это целая легенда… Я тогда работал в Октябрьском районе. В соседнем отделе был опер, такой же амбал, как этот отче, тоже красавец, любимец женщин, смельчак невероятный… Богатырь. Ударом кулака мог дверь вышибить. Тогда вовсю плодилась вся эта шушера — рэкетиры, бандиты, аферисты… Мы все думали, что это временное явление, и работали по старинке: закон, закон, и еще раз закон… Разумовский первым из нас понял, что это и как с этим следует бороться… Ох, и крут был мужик. Бандиты его как огня боялись. До милиции парень в Чечне взводом командовал… А три года назад исчез — ни слуху, ни духу. Никто ничего не знал толком. Быстро уволился и уехал. Ходили слухи, что его девушку, которая поехала в отпуск в Гудауту, местные бандиты изнасиловали и убили… Но это дела старые, — спохватился он.

— Семен Викторович, — спросил я. — А как звали Разумовского?

— Как звали? — переспросил начальник, морща лоб. — Да и не припомню уже, столько воды утекло… Андрей… Андрей Павлович… Нет… Андрей Петрович. Да, именно так: Андрей Петрович Разумовский.

Я дождался, пока дверь за ним закроется, набрал номер телефона, продиктовал пароль и свою фамилию и попросил:

— Девушка, мне нужны данные владельца автомашины «ВАЗ-2105», зеленого цвета, номерной знак… Да, жду… Записываю… Андрей Петрович Раз… Спасибо… Подождите, подождите! Адрес там есть? Отлично, давайте адрес.

* * *
Квартира располагалась на втором этаже серого блочного дома. Я долго в нерешительности стоял у крашеной металлической двери, прежде чем нажать кнопку звонка. Разумовский открыл так быстро, словно стоял под дверью, ожидая моего прихода. На иерее были лишь черные джинсы и кожаные туфли. Голый торс, перевитый канатами жил и бронированный пластинами массивных мускулов, лоснился от пота.

— Проходи, — посторонился он, пропуская меня в квартиру. — Извини за неподобающий вид, я немного разминался…

Я вошел и огляделся. Обычная однокомнатная квартира с недорогой, уже изрядно подержанной мебелью, но очень чисто и очень уютно. В углу комнаты стоял небольшой домашний тренажер, скамья со штангой, на настенном ковре крест-накрест были прикреплены две сабли. Разумовский перехватил мой взгляд:

— Это со старых времен, — пояснил он, натягивая футболку. — Я имею в виду сабли. Сейчас даже на штангу времени нет… Да и не приветствуется это моим начальством.

— Ну, насколько я теперь знаю, начальству-то ты никогда не старался угодить… батюшка, — улыбнулся я.

— Это точно. В угро считали, что я — блаженный, в церкви — что одержимый. Где золотую середину найти?

— В смирении.

— Смириться с существующим положением вещей значит помогать только словом, а в наше время слова бывает недостаточно. Я так считаю. И потому для своего начальства я такой же неудобный, как и ты… Садись за стол.

Я устроился на мягком диване, возле которого стоял низкий журнальный столик. Разумовский принес с кухни тарелку с нарезанным тонкими кусками салом, шипящую на сковороде яичницу, открыл банку томатов, нарезал хлеб и наконец, поставил хрустальные стопки и графин с прозрачной жидкостью.

— Что это? — с подозрением покосился я на графин. Водка?

— Раньше атеисты на предрассудки в массах жаловались, — вздохнул Разумовский. — А теперь — церковь… Ты знаешь, что у священнослужителей, как и у всех прочих людей, две руки, две ноги, и они даже разделяются на «мальчиков» и «девочек» — Понятно… Что ты смеёшься? Я про вашу жизнь знаю в том объеме, в котором её доносят средства массовой информации. — Слушай, вот ты сказал «девочек». Что, и женщины — попы есть, или ты пошутил? Ой, извини, «поп», это, наверное, неправильно…

— Ничего, ничего. Это у нас в слово «поп» пошловато-приторный смысл вложили. В переводе с греческого «папос» означает «отец». Ты имеешь в виду Православную Церковь? Долгое время женщины не имели права священнослужения, но сейчас в Швеции есть женщины-пасторы.

— Но ведь Церковь утверждает, что женщина — «низшая и подчиненная» не только в вере, но вообще в жизни.

— Кто как понимает, тот так и трактует. Церковь утверждает, что главой семьи должен быть муж, тогда в доме будут спокойствие и мир. Это как в армии — должно быть единовластие. Если решения будут обсуждаться, тогда лебедь станет тянуть в одну сторону, рак в другую, а щука в третью… Тоже предрассудки, но с другой стороны. Когда в фильме «Москва слезам не верит» главный герой заявляет, что «принимать решения в этом доме буду я на том простом основании, что я мужчина» — женщины восторгаются и вздыхают: «Где ж такого мужика найти?», а когда то же самое проповедуется иными словами, кричат о дискриминации женщин, предрассудках и прочем…

— Дело не в проповедях, предрассудках и учениях, дело в мужчинах и женщинах. Хозяином в доме может быть только настоящий мужчина, а не каждый… Нет, не смог бы я быть священником. Без женщин?! Увольте…

— Почему «без женщин»? В церкви есть монашествующие иеромонахи, иеродиаконы, которым не дозволено жениться, но есть и белое духовенство — протодьяконы… Каждый выбирает сам, кем ему быть. Не многие находят в себе силы обойтись без «второй половины». Совсем другое дело грех вне брака… Но это вопрос долгий.

— Всё равно, я не смог бы… А вот зачем этим занялся?

— В Бога верую. В великое духовное начало, в доброту человеческую, в душу и многое другое… Как-нибудь в другой раз расскажу. Работа нам предстоит немалая…

— «Нам»? — удивился я — Вообще-то оперуполномоченный уголовного розыска — это я. Как-то так получилось, что в силу своей профессии я иногда расследованиями занимаюсь. А твоё дело, как ты сам изволил, выразиться — духовное врачевание. Давай сразу условимся — каждый занимается своим делом. Как говорится, «кесарю — кесарево»… А в этом деле, хош не хош, но подвинься…

— Угу… Ты расследуй, а я молиться буду… Знаешь, что есть и другая поговорка: «На Бога надейся, а сам не плошай». Три дня свободных я выхлопотал, так что не обессудь, но…

— Интересный ты, однако, священник… так дело не пойдет.

— А как? — быстро спросил он.

— Я работаю всегда в одиночку. У меня свои способы, и я не люблю, когда ко мне лезут с советами… Займись своим делом, батюшка. У тебя в приходе обиженных и нуждающихся в утешении — пруд пруди, а это мое дело. Ты хотел, чтоб я за это взялся, я возьмусь.

— Я буду бездействовать, а иконы тем временем за кордон уйдут? Нет уж, извини, но сам… подвинься.

— Тогда на кой же чер… Кхм… Зачем тогда ты ко мне за помощью обратился?

— «Ксива» — невинно ответил иерей. — У тебя есть удостоверение. И все права. А у меня, кроме слова Божьего, других аргументов нет. Ты можешь пролезть туда, куда меня попросту не пустят.

— Это куда же?

— А вот это разговор отдельный.

— О-хо-хо, — вздохнул я, — таскаться по городу со священником в качестве нагрузки…

— Это мы еще посмотрим, кто кому в нагрузку будет.

— Хорошо, этот вопрос мы временно отложим. Рассказывай, какие у тебя догадки. Ведь догадки имеются?

— Имеются, — подтвердил он. — Есть у меня кое-какие подозрения. Видишь ли, за десять дней до ограбления пришел к нам директор инвестиционно-коммерческой фирмы «Роща», некто господин Соловьев. Поговорил с протоиереем о том, о сем… И, высказал желание помочь церкви в меру сил своих. Пожертвовал довольно значительную сумму, пообещал прислать группу ремонтников-реставраторов. У нас проводка прогнила и полы совсем плохие… Все ведь в деньги упирается. Мы, естественно, обрадовались. Смутил меня Соловьев тем, что крестился неправильно. До этого утверждал, что он — человек глубоко верующий, помогать нам для него — одно удовольствие… Как же так, думаю, «глубоко верующий» человек, а как крест класть, не знает — то ли справа налево, то ли слева направо… Но чудаков сейчас много, а Бог в душе независимо от того, чтишь ты символику или нет. Здесь важны дела, помыслы, а не атрибуты… Когда через пару дней прибыла группа ремонтников, я совсем позабыл о своей подозрительности, списав ее на отголоски былой работы. Ребята и впрямь постарались — починили все так, что любо-дорого поглядеть. Особо много внимания они уделяли сигнализации… Как священник, я гоню от себя мысль, что оказавший помощь может действовать в корыстных целях, но как бывший опер…

— Насколько я помню материалы дела, сигнализация не была повреждена. Пропилили решетку; выбили стекла… Ведь так они проникли?

— По времени не сходится. Группа захвата прибыла на место через четыре минуты. Успели бы воры за это время проникнуть в помещение, обойти его, собрать все самое ценное и скрыться до прибытия наряда? Даже если они чемпионы по скоростному преодолению полосы препятствий нет. Я полагаю, что стекло разбили уже после того, как иконы были вывезены в надежное место.

— Да, остается такая мелочь, как сигнализация. Хоть ты и жалуешься на отсутствие денег, но сигнализация у вас установлена не в виде колокольчика над дверью… Одна из последних разработок, если не ошибаюсь?

— «Цербер». Подарок церкви от прихожан, — улыбнулся иерей. Когда я думал над этой версией, я проверил сигнализацию, что, кстати, должно было быть твоей работой… И вот что я обнаружил…

Он подошел к серванту; открыл ящик, извлек небольшой коробок, вернулся к столу и высыпал передо мной три черных пластиковых квадратика с «усиками»-проволочками.

— Электронные насадки, — догадался я. — Крепятся к проводам сигнализации, в нужное время блокируются сигналом на расстоянии. И вся хваленая система безопасности наивных американцев бледнеет перед смекалкой русских — «левшей». Почему они их не сняли перед уходом?

— Я — иерей, а не гадалка. Быть может, забыли в спешке, а может, и обнаглели до такой степени, что просто не захотели возиться в темноте. Если б не я, их никто бы и не заметил, а если бы и нашли, то только к тому времени, когда иконы на Западе уже сантиметровым слоем пыли в частных коллекциях покрылись бы.

— Ну ладно, ладно — устыдил. Кончай хвастаться, а не то меня начнет душить черная зависть, и, чтобы избежать контрастов, я опять велосипедами да кражами из коридоров займусь… Значит, говоришь директор? Как называлось это сообщество — «кустарей-умельцев»?

— Мы, когда помощь оказывают, документы не спрашиваем. Их старший называл кооператив, в котором они работают, — «Идеал», но я проверил через знакомых, такой ремонтной фирмы в городе нет. К Соловьеву идти надо, но он в — «отказ» пойдет: — «Знать работяг не знаю, нанял первых встречных из благих намерений»… Но нам не его показания нужны. Нам этот улей встревожить надо, чтоб засуетились они, забегали, скрытое показали, друг дружку выявили.

— А ты, батюшка, в рясе своей совсем неприметен будешь, когда за ними от угла к углу побежишь. Я просто-таки уже вижу «неприметного» священнослужителя, по-пластунски переползающего от клумбы к клумбе.

— Переползать придется тебе. Я, коли тебе так угодно, даже из машины выходить не буду… До поры, до времени.

— Не-е, ваше святейшество, не обессудь, но на фиг мне такая засветка… Сиди-ка ты дома.

— Порешили уже. Сказал, поеду, значит, поеду.

Я с трудом удержался, чтобы не сплюнуть в сердцах.

— Упрям ты, отче, как… Очень упрям! Ну да чер… Бог с тобой, делай что хочешь. Навредишь-будешь винить только себя, больше некого. Ладно, оставим пока это… Я вот давно спросить хотел. По Библии нужно любить «ближнего своего, как самого себя». Это что же — всех? С обычными подлецами можно просто не общаться, но как быть с теми мерзавцами, которые до власти дорвались? Миллионы людей уничтожают, разоряют, в грязь втаптывают. Их тоже любить? За них тоже молиться?

— Выбирать таких не надо было, — попытался увильнуть от ответа иерей.

— А кого выбирать? Если мне предлагают на выбор Иванова, Петрова и Сидорова, а я ни первого, ни второго, ни третьего не знаю, я ориентируюсь, лишь на средства массовой информации. Обещать можно что угодно, они играют свои роли тоже неплохо, а потом оказывается…

— Вот потому-то мы и приверженцы монархической формы управления. Можно с парламентом, как в Англии. Зато стабильность и на верхушку уже никто не лезет, а то как в фильме получается: «Белые придут — грабят, красные придут — грабят…»

— Ты мне политинформацию не читай, ты мне на вопрос ответь: за этих и других негодяев тоже молиться надо и всяческих благ им желать?

— Молиться, — кивнул иерей и лукаво улыбнулся. — Только молиться по-разному можно. Кому за здравие, а кому и за…

— Значит, тоже «нарушаете»… Грех, однако.

— Дипломатия, однако, — пожал плечами Разумовский.

Мы посмотрели друг на друга, одновременно вздохнули и разом взялись за стопки…

* * *
— Не может так случиться, — спросил я, — что приходивший к вам человек только назвался Соловьевым?

Мы разговаривали с Разумовским у входа в офис принадлежавшей Соловьеву фирмы.

— Нет, это он. Я приезжал сюда после кражи и наблюдал, как он выходил из подъезда.

— Что ж… Тогда я пошел. А ты поставь машину вон на ту стоянку, там тебя не будет видно. На обратном пути я не сразу подойду к тебе, мне могут приделать «хвост», так что я сперва дойду до метро, проверюсь, если что оторвусь и только после этого вернусь. А ты, пока я петляю, оглядись вокруг…

— Давай, давай, двигай, «Штирлиц», я сам разберусь. Прижми его там хорошенько.

Я кивнул и выбрался из машины. Шансов у нас практически не было, поэтому напортачить я не боялся. При той игре, которую предложил Разумовский, необходимо иметь хорошую технику, не менее полудюжины людей и, по крайней мере, начальную информацию, чтобы фиксировать действия подозреваемого. Чтобы найти похищенные иконы, требовалось чудо, а в чудеса я не верил.

К моему удивлению, офис оказался почти пустым. Было непонятно, почему предприятие, имеющее контракты с зарубежными партнера, так плохо заботится о своем имидже, тем не менее, жертвуя значительные суммы на благотворительность.

— Извините, мы не работаем, — объявила мне молоденькая секретарша в тесной полупустой приемной. — Предприятие закрыто.

— Бизнес не идет? — посочувствовал я. О нас удивлением взглянула на непонятливого посетителя, колеблясь, стоит мне отвечать или нет.

— Бизнес шел превосходно, — наконец ответила она. Иностранцы едва не дрались за наш лес. Директор продал дело и уезжает за границу. Как раз с последней партией груза. Мы объявили через газеты о своей ликвидации и уже распродали всю мебель и технику… Что Вы хотели?

— Я тоже хочу за границу. Сейчас все хотят за границу. Я хочу быть богатым и свободным. Хочу обедать в ресторанах, завтракать в постели, в своем номере шикарной гостиницы… Девушка, поехали за границу? Откроем в Америке свое дело и будем поставлять в Россию безвкусный ликер, просроченные консервы и окаменевшие — «сникерсы»? На жадности и подлости наших, местных коммерсантов сделаем миллионы, а сюда будем приезжать на экскурсии?

— Благодарю, нет. Я люблю этот город, уже научилась выживать в этой стране и даже успела договориться о работе в одной турецкой фирме. Придется вам ехать без меня.

— Жаль. Тогда пойду предлагать эту идею Соловьеву. Вы никуда не уходите, я вернусь, и, может быть, попытаюсь придумать что-нибудь другое. Например, приглашу Вас не в Америку, а хотя бы в ресторан… По крайней мере, в пирожковую, что на углу…

Она улыбнулась, нажала кнопку селектора связи и на раздавшееся из динамика хрипение и бульканье сообщила:

— Сергей Константинович, к вам гость.

— Какой еще гость?

Она искоса взглянула на меня, но я лишь состроил в ответ потешную гримасу.

— Сумасшедший гость.

— Какой-какой?!

— Вы его сами спросите, — «какой», мне он в ответ предлагает лишь рестораны и Америку.

Динамик долго задумчиво молчал, затем неуверенно распорядился:

— Ну, тогда… Пусть проходит.

— Можете не волноваться, — успокоил я секретаршу, ему предлагать пирожковую я не буду. Это только для вас.

— Шалопай, — ласково — укоризненно улыбнулась она, и я прошел в кабинет.

Кабинет директора выглядел несколько лучше приемной. Кожаная мебель и картины на стенах явственно давали понять, что на заре «хапализации» их обладатель успел отхватить свой жирный кусок. Соловьев был совсем невзрачным и непредставительным мужчиной лет сорока-сорока пяти, в огромных очках, увеличивающих умные, проницательные глаза, и являлся обладателем «ульяновского» лба. Впрочем, я уже привык к тому, что истинные преступники редко стараются внешне соответствовать избранному пути. В последнее время спортивный костюм и кожаная куртка стали пропуском на право посещения без очереди местного отдела милиции. Сергей Константинович более всего напоминал творческого или административного работника. Но уж если кому и заводить разговор о внешности, то не мне, я мало чем напоминаю комиссара Катаньи или пресловутого Джеймса Бонда. Мои знакомые в один голос твердят, что у меня физиономия карточного шулера, девушки, долго раздумывая, как бы меня не обидеть, льстят мне, утверждая, что у меня — «лицо умного авантюриста». Но зеркало убеждает меня, что льстят не только вторые, но и первые…

Обо всем этом я не торопясь размышлял, стоя посреди кабинета под пристальным взглядом директора. Наконец он не выдержал:

— Я слушаю вас.

— Сергей Константинович, — попросил я, — возьмите меня с собой в Америку. Я очень хочу кушать три раза в день и спать хотя бы по восемь часов… А еще рассказывают, что у них в мясных консервах, — я сделал «страшные» глаза, — есть мясо! В отличие от наших жил и сухожилий. А ещё я слышал…

— Я думал, Леночка шутит, — приподнял бровь Соловьев. — Оказывается, вы и впрямь… Во-первых, я уезжаю не в Америку, а в Голландию, а во-вторых, перестаньте дурачиться, присаживайтесь в кресло и объясните, зачем пришли.

— Я же сказал: хочу быть богатым и надеюсь, что вы мне в этом поможете.

— Понятно, — он спокойно снял трубку телефона и посоветовал мне: — Если я сосчитаю до трёх, и всё ещё буду иметь неудовольствие вас видеть, то вызову милицию.

— А если я крутой рэкетир? Вы меня сдадите, а потом неприятностей не оберётесь. Может, это и не шантаж вовсе, может, это искреннее желание поехать в Голландию? А возможностей нет… На Вас одного и надежда, — я всхлипнул, утирая навернувшуюся слезу.

— Это Ваши трудности, любезный, — сухо сказал Соловьев, поднося трубку к уху. — А у рэкетиров не бывает столь убогих физиономий. У вас осталось две секунды!

На нарочито-хамский тон я не обратил внимания, а вот на «убогую физиономию» обиделся всерьез. Ну, валяет человек дурака, ну отрывает от работы, ну шантажирует немножко, но, как говорил так и не сменивший профессию Иван Васильевич: «Лица попрошу не касаться!» Досадливо крякнув, я извлек из кармана удостоверение и продемонстрировал. Моей роли это не мешало.

— Вижу, — не меняя тона, сказал Соловьев. — И что дальше?! Кто вам дал право врываться в офис и хулиганить?

— Какая-то дежурная фраза: «Кто Вам дал право врываться?!» Я вошел. Врывается ОМОН. Но про них почему-то говорят: «Заходили высокоуважаемые сотрудники ОМОНа, вежливо проверили документы, извинились за причиненные неудобства и тихо ушли»… Где справедливость?!

Директор выжидательно молчал, с презрением и даже брезгливо глядя на меня. — «Н-нда, подумал я, как в том анекдоте: сидит, молчит, ерунду разную обо мне думает. Что-то теряю я сноровку, нужно и дальше как-то ваньку валять, а мне всего хочется взять его за жабры и колоть, колоть, колоть… сбить его с толку, дергать из стороны в сторону, заставить растеряться, чтоб у него не одна-две версии появились, а как минимум пять. Тогда подстраховаться для него лишним не покажется. Ох, Разумовского бы сюда, на мое место, когда, дураком себя не считая, тем не менее, очень остро им чувствуешь… Что же еще сморозить?»

— В целом вы правы, Сергей Константинович, по делу я к Вам… По делу. За границу хочу.

— Да Вы что? Издеваетесь?!

— Да, — честно признался я, и на душе сразу немножко полегчало. — А сейчас плавно перейду к шантажу… Отдайте долю!

— Какую долю?!

— Мою. Как выражается современная молодежь: «Дед, зашли долю малую, долю кровную»… Из стоимости тех икон, триптихов и кадильниц, что твои люди давеча в церкви «подрезали».

— Послушайте, любезный, я ведь не посмотрю, что вы сотрудник… У нас еще, слава Богу, есть закон, правила, мы не пропащая страна и не позволим каждому проходимцу безнаказанно…

— Убедили-убедили-убедили. Не будем голословны. Господин Соловьев, я подозреваю… Нет, я уверен, что вы являетесь организатором преступного сообщества, которое по разрабатываемым Вами планам занимается хищением церковной утвари. Собираясь ехать за край нашей бескрайней родины, вы организовали несколько человек на тщательно продуманную операцию по краже исторических раритетов из церкви, которая находится на курируемой мной территории. Подозреваю, что это не единственная ваша кража. И хоть понимаю ваше стремление заручиться материальными ценностями на случай непредвиденных финансовых проблем за рубежом, но как рядовой член общества я возмущен Вашим поступком, господин Соловьев.

— Вы сами-то понимаете, что говорите? Может, вы больны? Где вы работаете? Кто у вас начальник? Продиктуйте имя и телефон, я немедленно свяжусь с ним. А если и этого будет недостаточно, то и с прокуратурой. А у вас будут очень большие неприятности.

— Вам не нравится моя роль, «огорчился» Я. — А я-то думал… Лично я обожаю полицейские кинокомедии, особенно с Джеймсом Белуши. Очень умный преступник, очень сумасшедший детектив и очень закрученный сюжет. Вы ко мне наемных убийц засылать будете? Все-все, не стройте мне такие страшные глазки… Мир утратил чувство юмора. Веселый опер пришел к главарю веселой шайки и весело предложил отдать часть денег с кражи. А главарь, вместо того чтобы весело отдать каких-то паршивых пять-шесть тонн баксов, заламывает в гневе руки, делает ужасные глаза, строит из себя оскорбленную невинность и деньги отдавать не хочет. Вы меня разочаровали. Я думал, вы — умный человек, искренне не хотите проблем и мечтаете только о том, чтобы покинуть нашу страну с обеспечивающим старость багажом. А оказывается, что Вы, ко всем прочим грехам, обладаете еще и авантюрным характером и не желаете уйти тихо, без проблем, погонь и перестрелок… Что ж…

— А-а, протянул Соловьев, словно впервые догадавшись о чем-то. — Кажется, я начинаю понимать… Не так давно я сделал пожертвование в церковь, решив перед отъездом принести Родине хоть крупицу пользы, и подозреваю, что там случилось что-то, что привело Вас ко мне… Вот она, черная людская неблагодарность! В наше нелегкое время все так напуганы, что любое благое намерение кажется странным и вызывает приступ злобы и непонимания… О времена!..

— о нравы! — любезно закончил я.

— Что? Ах, это… Может, я излишне патетичен, но я оскорблен до глубины души. Хотя, о чем говорить, в церквах тоже люди служат и ничто человеческое им не чуждо… У них была кража?

— Кража, подтвердил я со скорбным лицом. — И мне хотелось узнать у Вас, где Вы нашли работников, которые ремонтировали церковь?

— Объявление на столбе висело: «Бригада мастеров в короткие сроки доброкачественно выполнит работы любой сложности»… Неужели они?! Ах, как получилось-то нехорошо… Теперь понимаю, почему на меня подозрение падает. Понимаю и извиняюсь за прием, который Вам оказал. Но и вы виноваты. Ваши методы работы несколько шокируют. Я уж было подумал, что вы ненормальный… Или и впрямь — шантажист…

— Что вам мешает и дальше так думать? Вы, наверное, немало читали о нашей милиции, коррумпированной и, насквозь, прогнившей?.. Я — ее лучший представитель. Кушать все хотят. Я, в отличие от Вас, честно в этом признаюсь. Если с Вами разговор не получится… Окончательно корумпируюсь — к бандитам пойду. У меня парочка знакомых держиморд есть. Вечно голодные, вечно рыскают в поисках жертвы. «Волка ноги кормят». А как прослышат о «барыге, который вконец зарылся, все понятия пресек, в чужой двор залез да еще Божий храм ограбил и теперь с „лавэ“ за бугор свалить хочет»… Ой, что начнется!.. Вы же для них сладкая тема. Дербанить начнут. По понятиям разводить. «Крыша»-то в Вашей фирме для торговых дел, а Ваше, так сказать, хобби для них тоже в диковинку будет. И что самое хорошее: таких доказательств, которые требуются для вынесения обвинения, для них не нужно. Был бы человек, а в чем он виноват, всегда найдется, разумеется, если есть из-за чего искать… Поделят вас, Сергей Константинович… Поделят.

— Подождите, я все никак в толк не возьму… Вы что серьезно?

— Я похож на шутника? А в профиль? — я повертелся из стороны в сторону, демонстрируя себя и серьезность своих намерений.

Директор ненадолго задумался, затем решительно поднял трубку телефона и принялся набирать номер.

— Куда Вы звоните? — уточнил я.

— В прокуратуру.

— Стоп! Я хлопнул ладонью по рычагу. — Значит, по-хорошему вы не хотите? И разговора, у нас не получится ни с какой стороны?!

— Я с сумасшедшими и шутами дел не имею, он с вызовом взглянул на меня. Последний раз даю вам шанс убраться подобру-поздорову. У меня нет ни времени, ни желания смотреть на всю ту грязь, что вы здесь льете. В последний раз — вон отсюда!

— Хорошо, — с угрозой в голосе сказал я, — жалеть об этом Вы будете долго… И моя стартовая цена к тому времени подскочит. Пеняйте на себя, но я «включаю счетчик». До встречи.

Соловьев не отвечал мне, наблюдая, как я пересекаю его кабинет, подхожу к двери и аккуратно прикрываю ее за собой. Секретарша вопросительно взглянула на меня:

— Поговорили?

— Уходите от него, девочка, — посоветовал я. — Он жадный и недальновидный.

— Насчет «недальновидного» Вы погорячились. Видели бы вы, какие он дела крутил, какие сделки проворачивал!..

— Значит, насчет «жадного» у нас разногласий не возникает? — уточнил я, подмигнул ей и быстро вышел на улицу.

Добрел до метро, спустился на станцию, минут пять блуждал по подземным переходам и, не обнаружив ничего подозрительного, вновь поднялся на поверхность. Завидев меня, Разумовский распахнул дверцу машины.

— Ну как? — спросил он, не отрывая взгляда от дверей офиса.

— Чувствую себя полным идиотом, — признался я. — Благое дело или нет, но негодяев и недоумков я играть не умею.

— Значит, не надо было играть, надо было вести себя естественно. По мне, так у тебя очень хорошо получается…

— Спасибо, не стоит продолжать. Умный мужик этот директор. Молниеносно сориентировался и принялся дозваниваться до прокуратуры. Если б я играл с ним, ведя расследование, то должен был бы раскрыться, если же и впрямь решил его шантажировать, то получил бы немало неприятностей, а он в это время успел бы сбежать за границу. Ничего, пусть теперь ломает голову. Да, я же не сказал тебе… Соловьев собирается уезжать в Голландию. Сто против одного, что у нас ничего не получится.

— Это, смотря как себянастраивать. Если заранее на проигрыш тогда точно ничего не выйдет. Многое зависит от первого шага. Как ты сыграл свою роль, так и пойдет.

— Плохо сыграл, быстро отозвался я.

Иерей внимательно оглядел меня с ног до головы и покачал головой.

— А, по-моему, хорошо должно было получиться.

— Вот спасибо! Вот и помогай людям! Вот и делай добрые дела! Вот и оказывай помощь нуждающимся…

— Ты своей работой занимаешься, напомнил иерей. Личности здесь ни причем.

— Как это «ни причем»?! В каждом конкретном случае я помогаю какому-то конкретному лицу. «Ни причем»!.. Кому-то приятно помогать, кому-то нет… Я не знаю, кому мне помогать приятно, но знаю, что помогать лицемерным, двуликим, неблагодарным священникам я не люблю… Теперь не люблю.

— Ты так же себя вел и в офисе?

— А что?

— Пойдет. Для роли негодяя и идиота пойдет. Ты еще не вышел из роли? Выходи скорей, а то вон там идет парень, который входил в группу «работников», обчистив… ремонтировавших нашу церковь.

Средних лет полноватый мужчина оглянулся, прежде чем взяться за ручку двери, и, не заметив ничего подозрительного, прошмыгнул в дверь офиса.

— Что ж, неплохо, похвалил Разумовский. — Не знаю, что ты там наговорил, но с толку, ты его явно сбил. От греха подальше Соловьев решил ускорить переправку икон к покупателю.

— Скорее он возьмет их с собой. Все равно не верю в благополучный исход дела. Так не бывает… Потому что так не может быть никогда.

— Логично. Но пока что так есть. Меня волнует другое. Если Соловьев собирается взять с собой иконы за границу, то к месту отправки он повезет их явно не лично. По видимости, они тронутся с курьером из города с одинаковой скоростью, и нам придется выбирать что-то одно.

— Легче всего взять его прямо перед отправкой. Навести таможню на контрабанду.

— Два «но». Первое: нет гарантий, что через границу он будет перевозить товар лично. Второе: оставшиеся здесь «выкормыши», имея подобный опыт, вряд ли остановятся… Что загадывать наперед? Там видно будет. Внимание, выходит… Ты не заметил: он на машине приехал?

— До угла дойдет — узнаем… Вроде нет, своим ходом. Трогай, батюшка… Только тихонько-тихонько… Слишком часто оглядывается, как бы ни заметил… Смотри куда едешь движение одностороннее, а ты прямо посреди улицы…

— Не дергайся. Ты и на задержаниях так себя ведешь? Что мне еще делать, если на улице кроме нас ни машин, ни людей? Сложно не заметить одну-единственную машину на всей улице. Куда он идет?

— Это ты у него спроси.

— Нет, с тобой определенно невозможно работать. Я солидарен с твоим начальством и ценю его объективное мнение о тебе…

— Знаешь что, батюшка…

Так переругиваясь, мы тащились в раскаленной от солнца машине со скоростью утиного шага. Теперь уже не оставалось сомнений, что мужчина нас заметил и пытается оторваться. Когда мы завернули за угол, то увидели, что он стоит между торговыми ларьками и откровенно наблюдает за нами.

— Что теперь делать будем? — мрачно спросил Разумовский.

— Проезжай дальше. Будем делать хорошую мину при плохой игре. Твоя сутана за версту видна. Я так и знал, что добром это не кончится. Свалился ты на мою голову… Он смотрит нам вслед…

— Дальше дорога заворачивает, мы можем потерять его из виду. Мне эти игры надоели. Останови машину, будем его задерживать.

Разумовский прижал машину к обочине и, побарабанив пальцами по рулю, переспросил:

— Брать?

— Брать, подтвердил я и вылез из машины. Мужчина стоял на узком мостике реки Мойки, который городские власти ремонтировали уже больше двух лет, и пытался разглядеть, куда делась наша машина. Нас он пока не видел.

— Ну-ка, батюшка, проверим твою сноровку. В двухстах метрах еще один мост, дуй по нему на сторону и отрежь ему путь. Я подожду, пока ты переберешься, и накрою его отсюда. Никуда не денется. Эти места я знаю, как свои пять пальцев.

Это было ошибкой. Ряса Разумовского была для нас в этот день сущим проклятьем. Великан в черной сутане привлекал к себе внимание всех, кто мог его видеть. Настороженно замерший на мосту мужчина заметил бегущего священника даже до того как он успел перебраться на другую сторону реки. Закрутился на месте, выискивая среди прохожих меня. Я отступил на шаг, пытаясь укрыться за грудой бетонных плит, сваленных на берегу, но опоздал. Сообразив, что мы пытаемся взять его «в клещи», беглец поступил весьма неординарно. Вместо того чтобы броситься на другой берег и попытаться скрыться в многочисленных переулках и проходных дворах, он быстро перебрался через перила моста, несколько мгновений балансировал на краю, словно примериваясь к чему-то, и… прыгнул, исчезнув с моих глаз. Пару секунд я стоял, опешив, затем опомнился и бросился на мост. Прямо передо мной в воде беспомощно барахтался человек в белой рубашке, но, к моему недоумению, в отличие от нашего «клиента» — этот был крепок, широкоплеч, и носил густую шевелюру соломенного цвета, в настоящую минуту, слипшуюся от воды. Рёв мотора уплывающего катера подсказал мне, что произошло. Высота моста над рекой была не более двух метров, и, заметив приближающийся катер, преступник, спрыгнул на него, вытолкнув, растерявшегося владельца в воду и теперь пытался скрыться среди многочисленных каналов. Раздосадованный я беспомощно смотрел вслед удаляющемуся катеру. Теперь догнать его у нас не было практически ни единого шанса. Я повернулся, чтобы позвать Разумовского…

Иерей стоял на перилах моста, высоко подобрав полы рясы, демонстрируя прохожим черные джинсы, в которых, судя по рекламе, «выросла вся Америка».

Небольшой, выкрашенный в зеленый цвет катер, повинуясь властному жесту священника, сбавил ход и подплыл к месту, подставляя корму в качестве посадочной площадки. Бородач в тельняшке, стоявший за штурвалом, весело улыбался и крутил головой по сторонам, видимо, разыскивая кинооператора или скрытую камеру. Судя по его жизнерадостной улыбке, он считал Разумовского «ряженым» и полагал, что попал на съемки фильма или клипа. Его улыбка слегка померкла, когда стокилограммовая туша священника с двухметровой высоты шлепнулась на корму катера так, что тот закачался. Отец Владимир едва не свалился в воду, но в последнюю схватился за руку бородача и забрался на переднее сиденье. Столпившиеся на берегу люди зааплодировали. Не обращая на них внимания, Разумовский мягко, но решительно оттеснил бородача от штурвала и направил катер к каменным ступеням спуска, где уже выжимал одежду выбравшийся из воды владелец угнанного катера. Из-за расстояния и проезжавших машин я не слышал их диалога, но по округлившимся глазам понял, что тому советовали в срочном порядке покинуть собственный катер. Бородач что-то залепетал и несогласно затряс головой. Разумовский выпрямился во весь рост и что-то добавил. Бородач одним прыжком оказался на берегу и, матерясь, побежал прочь. Иерей поднял голову, отыскивая меня, я помахал ему в ответ, он кивнул и подогнал катер к месту, на котором я стоял.

— Прыгай!

— Я… Это… А если промахнусь?..

— Прыгай!

Я перебрался через перила и повис на руках, краем глаза пытаясь разглядеть, что у меня под ногами.

— Прыгай! — в третий раз заорал взбешенный Разумовский, и я разжал пальцы.

Металлическое днище больно ударило по ногам, я повалился на свернутые канаты и промасленную ветошь; в ту же секунду мотор надрывно взревел, и катер ринулся вперед. Очумело мотая головой, я поднялся и утвердился на широком кожаном сиденье, чуть позади стоящего за штурвалом отче.

— Его уже не видно, — бросил мне через плечо иерей. Ты висел так долго, словно собирался созреть… Куда он мог повернуть?

— Кажется, по Крюкову каналу, — я все еще с трудом ориентировался, а бешеная скорость, которую развил «кроткий труженик Христа», отнюдь не помогала мне прийти в себя.

— Впереди канал Грибоедова. Куда поворачивать? — не унимался Разумовский, вошедший в раж погони.

Встречный ветер трепал полы e: ro сутаны, края которой развивались шлейфом позади него, тяжелый крест сбился на бок, но иерей не обращал на это внимания. Глаза были прищурены, на скулах вздулись желваки, и было заметно, что отче с трудом удерживается от крепкого слова.

— Ох, что я сделаю с ним за эту «регату»… Когда поймаю… Что я с ним сделаю!

— Кротость, милосердие, терпение, на всякий случай напомнил я, передергивая затвор пистолета и загоняя патрон в патронник. Сумасшедший поп был, по-моему, неуправляем, а писать объяснительные и оформлять утопленника мне хотелось меньше всего. Пора было брать события в свои руки, отче уже так завелся, что непроизвольно шарил рукой у себя под мышкой, инстинктивно разыскивая сданный четыре года назад пистолет.

— Под мост, скомандовал я, когда мы подошли к каналу Грибоедова, направо и под мост.

Катер послушно завернул, но иерей не удержался от вопроса:

— Почему именно направо?

— Пена… И вообще, отче… Я на всякий пожарный хочу напомнить: уполномоченный угро — это я, а ты отец Владимир, священник Ты об этом еще помнишь?

Иерей недовольно покосился на меня, но промолчал.

— Это хорошо, кивнул я. Но этот катер не предназначен для гонок по каналам, где, как и на наших дорогах, «семь загибов на версту». Я очень хочу дожить до полковничьих погон, а при таких виражах… Где ты катером управлять научился?… Вот он! — заорал я, увидев мелькнувший впереди за поворотом катер. — Давай, жми быстрее!

— То быстрее, то медленнее, — не удержался Разумовский, выжимая из катера все возможное.

Перегретый мотор все чаще издавал странное похрюкивание, напоминавшее нам, что если в ближайшее время мы не дадим ему передышку, то остаток пути нам придется продолжать на веслах. Катер преступника был, несомненно, более скоростным, а впереди была река Фонтанка, куда менее изгибистая, чем каналы, и, следовательно, спасительная для быстроходного катера. Все наше преимущество в бесконечных изгибах каналов исчезнет, как только нас встретит водная гладь пересекающей город реки. Но неожиданно нам повезло. Идущий впереди катер, на полной скорости выскочивший из-под моста, едва не врезался в кооперативно-экскурсионную баржу, переоборудованную под плавучий ресторан; избегая столкновения, слишком резко взял вправо, «чиркнул» бортом о гранитную набережную и едва не перевернулся. Силой удара преступника буквально вырвало из-за штурвала и с размаху бросило на каменное ограждение. С ошалелыми глазами, лишенный способности соображать и сопротивляться, негодяй, несомненно, послужил бы приятным разнообразием в меню речной корюшки, если б не сильная рука Разумовского, успевшего ухватить его за шиворот и приподнять над поверхностью. Наш катер замедлил движение и наконец, остановился.

— Втаскивай его, — сказал я, дрожащими пальцами доставая намокшую от водяных брызг пачку сигарет, — У меня возникло к нему много вопросов после круиза по каналам славной колыбели трех революций. В отделе я даже отведу ему персональную камеру, как победителю гонки. Это будет нелегко, но я это сделаю.

— А зачем нам торопиться в отдел? — Разумовский явно не спешил вытаскивать мужчину из воды. Серое, рассыпающееся от старости здание не способствует откровенной беседе по душам. Природа и архитектурные красоты куда как более располагают к откровенности.

— Ты так думаешь? — я прикурил мятую сигарету и посмотрел на преступника, лицо которого постепенно принимало осмысленное выражение. — Мнения разделились. Третий голос будет решающим.

— Что вы хотите?! Вам нечего мне предъявить, — заявил мужчина и попытался вырваться из стальной хватки иерея. Вы ответите за этот беспредел!

— Сдаюсь, — развел я руками. — Два голоса против одного за беседу на природе. Я требую объяснений и адво…

Буль! Под давлением мощной руки Разумовского голова исчезла под водой.

— Что он сказал? — невинно поинтересовался иерей.

— Что ему потребуется время на раздумье, — уверенно ответил я.

Влекомая, мускулистой рукой Разумовского голова вновь появилась на поверхности. Кашляя и дико вращая глазами, мужчина неустанно матерился.

— Сволочи! Я еще заставлю вас пожалеть об этом! Вы еще…

Буль!

— А теперь что он имел в виду?

— Все еще думает, — ответил я. — У меня по ассоциации возник вопрос: крещение это омовение водой?

— Это таинство выражено в целой серии символических действий и знаменует стремление освободиться от власти первородного греха и грехов личных. При троекратном погружении в освященную воду крещаемый получает силу для борьбы внутри себя самого. Это не значит, что он перестанет грешить, но у него, но является шанс начать новую жизнь. Поэтому предпочтительнее креститься в зрелом возрасте, когда это таинство осмысленно и означает раскаянье и отказ от злых помыслов…

Голова вновь показалась на поверхности, но на этот раз поток брани сменился завываниями и поскуливанием.

— Я буду… кхе-кхе… жаловаться!.. Ой-ой… вы права не имеете…

Легкое нажатие руки, и голова вновь скрылась под водой.

— К сожалению, грустно сказал иерей, — правила церковного устава, по которым при крещении должны присутствовать лишь самые близкие крещаемому люди, то есть крестные отец и мать, часто нарушаются в последнее время. Крещения совершаются многолюдно, священник выполняет свои обязанности чисто формально… Увы, это входит в моду, лишается подлинного смысла. Для крещения необходима вера, а родители торопятся крестить своих детей в младенчестве, когда дети еще не могут сознательно верить…

— Вы сумасшедшие! — завопил вновь появившийся из воды преступник. — Что вам надо?! Это не я!.. Вернее, это я, но я — это не я… Что вы хо…

Буль!..

— Многие просто не знают таких тонкостей, — сказал я иерею. — Людям нужно объяснить все, научить…

— Когда?! — искренне возмутился Разумовский. — В годы гонения церкви государством?! Мы и так учим, по мере скромных наших сил. Но если человек хочет что-то знать, он должен спросить.

— На это можно возразить… — начал, было, я, но истерический вопль за бортом не позволил мне развить мысль до конца.

— Скажу! Скажу! Не надо больше!..

Перепачканное плавающим на поверхности реки мазутом, перекошенное лицо с дико вытаращенными глазами выражало раскаяние и готовность помочь.

— Только отвезите меня… в милицию… к людям… к следователю… Я в милицию хочу! — он судорожно вздохнул.

— «Крещение не плотской нечистоты омовение, но обещание Богу доброй совести», говорил апостол Петр, — изрек Разумовский, не спеша, однако, вытаскивать «грешника» из воды. — В чем хочешь покаяться, брат?

— Крали, крали мы из церквей, — торопливо лопотал человек, крепко вцепившись в борт катера, — три церкви в городе и четыре в области… Только мы делали это по навод… приказу Соловьева… самое старое и самое ценное… Он нам платил… Мы себе ничего не оставляли. К нашему старшему приходил человек, все забирал и увозил, а с нами расплачивался по заранее договоренным тарифам. У нас ничего нет… Все у Соловьева!

— И последняя партия? — спросил я.

— Последняя партия у Пепла… у Пепловского…

— Зачем тебя вызывал Соловьев?

— Сказал, чтоб мы сматывались из города. Чтоб я передал Пепловскому, что человек придет за иконами завтра… Потому что завтра уезжает Соловьев.

— Где хранятся иконы?

— Не знаю! Клянусь — не знаю! Пепел все забирает…

— Почему Соловьев позвонил тебе, а не самому Пепловскому?

— Пепел на даче, там нет телефона… Отвезите меня в милицию!.. Пожалуйста! Разумовский задумчиво смотрел на меня.

Я пожал плечами, потушил окурок сигареты о каблук и бросил его под сиденье.

— Представляешь: семь церквей, — сказал иерей, — бесценные иконы, история России… Ради нарисованных бумажек… На пропитание не хватает? Здоровым, не убогим, не калекам, не заработать на хлеб?! Церкви «чистят» ради жратвы и выпивки…

— Вытащите меня, ну пожалуйста!.. Я все сказал! Я все расскажу!

Разумовский поморщился и одним мощным рывком втащил негодяя в катер. Трясущийся мужчина икал и охал, пытаясь отползти от священника в дальний угол. Я отцепил от пояса наручники и надел их на подставленные руки.

— Все кончилось, — утешал я его. — Теперь мы отвезем тебя в милицию, там ты все подробно расскажешь, твой рассказ запишут, будет суд, тебе дадут срок… Если ты будешь твердо стоять на своих показаниях, то уедешь далеко-далеко и больше нас не увидишь… Нас к тебе туда не пустят, а тюремщики будут тебя охранять от нас.

Мужчина благодарно всхлипнул и съежился в углу катера, стараясь казаться неприметным и маленьким. До конца нашей поездки он больше не давал о себе знать…

* * *
— Ну и какого… лешего ты притащил меня сюда? — возмутился я, обливаясь потом посреди песчаного пляжа. Я должен быть там, чтобы лично проконтролировать весь процесс. Мне нужно, чтобы его показания были записаны в правильном русле, слово в слово, чтобы у следователя не возникло желания…

— Его показания запишут и без тебя, — невозмутимо прервал меня Разумовский, — сейчас не это главное. И для тебя и для меня куда важнее в настоящий момент сами иконы. Без них все показания развалятся при первом же адвокате.

— Явка с повинной — царица доказательств! — ярился я. — Хотя ты и прав… Но какое отношение имеет пляж Финского залива к похищенным иконам?

— Вон тот шикарный двухэтажный особняк — бывшая дача Соловьева.

— Я рад за него… Ну и что?

— Ты же сам слышал: Соловьев подарил ее Пепловскому, точнее, отдал в счет былых заслуг. Нам повезло, что технику он распродал, телефона там уже нет.

— Я рад за них обоих, — не унимался я. — Но я также слышал, что и икон здесь нет. Они лежат в месте, известном лишь Пепловскому, и курьер, который придет их перевозить, получит лишь указания насчет тайника, откуда их следует забрать… Ерундой занимаемся. У нас осталось меньше суток. Следует задержать Пепловского и «колоть» его. Сомневаюсь, что он такая же размазня, как этот… Значит, на него уйдет не меньше суток!

Разумовский с жалостью посмотрел на меня:

— Хватать и не пущать! Ты не был лично знаком с Салтыковым-Щедриным? Нет?.. Странно, он сказал это, явно зная тебя. Давай еще раз, и все по порядку. Что рассказал задержанный?

— Год назад его знакомый Пепловский, терпеливо начал я, — предложил ему…

— Про организацию не надо, давай дальше. Начиная с сообщения о том, что Соловьев собрался выезжать за границу.

— Пепловский собрал их и сообщил, что заказчик, то есть Соловьев, уезжает за границу и их деятельность с церковной утварью заканчивается. Наворованного ему хватит на долгие годы безбедной жизни. Они собирались заняться кражами из квартир. Соловьев с ними сполна рассчитался… как школьник себя чувствую. И все равно ничего не понимаю…

— Дальше, дальше, — поторопил меня иерей.

— Пепловский переехал на дачу, живет здесь с секретаршей Соловьева, своей любовницей. Завтра сюда должен прибыть курьер, отдать деньги за последнюю кражу и получить указание места, где лежит товар. Завтра же с утра уезжает в Мурманск и Соловьев. Там он сядет на корабль и с последней партией груза отплывет. Ну, и что дальше?

— Почему ты такой тупой, а? Все уже разложено по полочкам и разжевано… У Пепловского есть жена. А живет он с сожительницей, хотя жену вроде даже любит. Сейчас он сказал жене, что уехал на три дня в командировку, а про дачу ей не сказал. Такие тонкости необходимо знать для оперативной разработки. И заметь: этим должен интересоваться ты, а не я.

— Любовницы, жены, секретарши… Пошли его задерживать.

— Нет, ну это ж надо?!.. Предположим, задержим мы его, и что? Он прекрасно понимает, что без доказательств нам с ним не сладить, как ни старайся. А доказательства — это иконы. Пусть на него показывают как на главаря шайки, но преступники могут менять показания даже на суде. И суд без всяких улик не сможет привлечь их к ответственности. У Пепловского теперь есть все, и терять это он не захочет. Какой смысл ему колоться? Он будет тянуть время всеми силами, выгадывая сутки, пока Соловьев с товаром не уедет за границу. Это еще наше счастье, что они не настолько доверяют друг другу и обменивают товар непосредственно на деньги. Если б иконы вручили Соловьеву сразу, пришлось бы брать его перед отправкой. А каково найти на огромном корабле тайник? И где стопроцентная гарантия, что раритеты он повезет лично? Соловьев не дурак, если он все так дальновидно продумал, то наверняка позаботился и о безопасном тайнике… Ты так и не понял, как мы найдем иконы?

— Колонем Пепловского и…

Разумовский тихо застонал:

— Да не колонется он, не колонется, как ты этого не понимаешь?! У нас на руках ничего нет, а время работает на него. Чтобы получить неопровержимые улики, необходимо узнать, где находятся иконы, на худой конец, записать разговор Пепловского с курьером… Но есть одно — «но» — Пепловский плотно засел на даче с любовницей и не выходит. Я так полагаю, что не выйдет он до самого прибытия курьера… Ты девушку видел?

— Я его понимаю, я бы тоже не вышел. Да и исчезновение одного из их подельников не способствует беготне по городу. Надеюсь, они еще не знают, что он у нас… Так что же ты предлагаешь сделать?

— Уже сделал. Видишь женщину в синем платье, которая направляется к дому? Это жена Пепловского. — Ну и что? О-о!.. Он же там с… С этого момента я перестаю завидовать этому парню и начинаю ему сочувствовать… А как она узнала?

— Я ей позвонил, — скромно сказал иерей.

— Ба-а-тюшка, — умилился я, — да ты отъявленный мошенник и негодяй!

— Ты выбирай выражения-то…

— А как изволите это называть? — «Застучал» бедного воришку, сейчас там такое начнется…

— Не важно, что начнется, важно, чем закончится. Она должна выйти оттуда минут через двадцать-тридцать… Разумеется, я имею в виду любовницу. Вот тут-то мы и должны подоспеть. Точнее я. Извини, но эта роль для тебя не подходит… Тем более она видела тебя в лицо.

— Все, верно, мне достаются роли подлецов и взяточников, а тебе женских утешителей… Ты всерьез полагаешь, что она согласится сдать бывшего любовника или пронести в дом подслушивающую аппаратуру?.

— Это, смотря какой силы, будет там скандал. Вряд ли Пепловский встанет на защиту любовницы, как я уже говорил, он любит жену… В некоторых пределах. Во всяком случае, это не мешает ему изменять. Аппаратуру пронести в дом она не сможет — сомневаюсь, что теперь жена оставит Пепловского без присмотра, а уйти до встречи с курьером из дома он не сможет… Так что любовнице возврата туда нет. Ну, и очень большая ставка на мое обаяние. Признаться, в молодости я был довольно лихим ухажером…

— Н-да… У меня очень мало слов, зато очень много мыслей. О тебе, в частности, и о священниках вообще…

К моему удивлению, Разумовский обиделся:

— Ты Божий дар с яичницей не путай. Можешь предложить что другое — предложи.

— Да это так… Мысли вслух. Я тут подумываю, может, передать это дело в спецслужбу? Они организуют профессиональное наблюдение за Соловьевым, разработают операцию и все такое?. Не ехать же нам за ним в Мурманск?

— Лишь бы от работы увильнуть, — полушутливо пожурил меня иерей. — В таком деле все нужно контролировать самому. Они могут не успеть или ограничиться тем, что дадут ориентировку в порт. А как работают по ориентировкам, ты и сам прекрасно знаешь. Самим нужно ехать и над душой стоять. Тогда только толк будет.

— В Мурманск?! Всего-то?! Иногда времени нет и в соседний отдел зайти, не то, что лететь к… куда-то на куличики. Я не знаю, как ты работал пять лет назад, но сейчас все иначе. Чтобы выбить командировку в соседнюю деревню, нужно потратить пару дней и кучу нервов, при этом выдвинуть настолько убедительные доводы, что даже испытывающий вечную нехватку людей начальник угро согласится. Пару месяцев назад я поднял крупное дело по грабежу, нашел гостиницу, в которой жили преступники, наводчика, полные данные (благо они не были профессионалами), собрал всю информацию… Осталась мелочь — полететь в Одессу и взять их там. И что ты думаешь? Не отпустили. Не было у нас необходимого взаимодействия с МВД Украины.

— Мурманск — не Украина. И кто говорит, что обязательно требуется командировка? Мы можем поехать как частные лица… Быстренько сгонять на самолете туда и обратно. Выходные-то у тебя есть?

— Ты думаешь, что говоришь?! «Туда-обратно»!.. Это не в магазин на углу сбегать. Это уголовное дело. Если мы полетим туда как частные лица, то и действовать там будем только как частные лица… Слушай, ты же получишь свои иконы назад. Надо будет — сядем здесь на сутки в засаду, все равно поймаем курьера…

— Семь церквей, — у прямо повторил Разумовский. Семь!

Я понял, что мои доводы здесь не помогут.

— Ладно, — сдался я. — Посмотрим, что будет дальше. Андрей, я все хотел тебя спросить… Может, это нетактично… Почему ты ушел из угро и занялся… тем, чем занялся?

Разумовский отвернулся и долго не отвечал, разглядывая водную гладь залива.

— Иногда в жизни случаются события, после которых все летит вверх тормашками, — наконец сказал он. — Ты живешь, спешишь в завтрашний день, торопишься что-нибудь сделать, а времени подумать о себе, о своей жизни не хватает… И вот случается что-то, что заставляет все переосмыслить заново. И иногда это бывает очень больно…

Он зачерпнул ладонью песок и принялся пересыпать его из руки в руку, наблюдая, как он тает, утекая сквозь пальцы.

— Была у меня девушка… Ее убили… Надругались и убили.

— Извини, — сказал я, — я слышал об этом, но не думал, что это связано…

— Ничего… Когда вокруг тебя гибнет столько народа, ты почему-то думаешь, что все это будет с кем-то другим, не с тобой, не с твоими близкими… Это произошло только по моей вине.

— Это было связано с каким-то делом, которое ты расследовал? Они знали, что это твоя девушка?

— Что? А-а, нет… Все банальней и гнуснее. Она с подругами собралась на юг, в отпуск. Отдохнуть, развеяться… Я как чувствовал, просил, умолял: подожди немного, скоро и у меня отпуск, поедем вместе… Нет, не послушала. У офицера угро отпуск дело ненадежное, то отменят, то перенесут, то отзовут в самый разгар… А тут подруги, веселье… Когда человек влюблен, он слаб. Вот и я не смог отговорить, дал слабинку, махнул рукой, подумав, что ничего не случится. А прояви твердость, удержи я ее тогда… Мог ведь, мог задержать ее тогда! Моя это вина! Я же мужчина, я же оперирую разумом, а не эмоциями. Я ведь в угро работал и видел, как все это бывает. Но не хотел отпуск портить, в городе удерживать. Как было не отпустить?! И как я сейчас жалею, что отпустил!

Он отбросил песок в сторону и с силой потер лицо ладонями.

— Тогда ты и ушел? — тихо спросил я.

— Нет, я ушел позже. Сперва я съездил туда и нашел их… Всех четверых.

— Догадываюсь о продолжении… Но, по-моему, это справедливо.

— Не знаю. Даже сейчас не знаю. Тогда я не сомневался. Но, знаешь ли, одно дело убивать в спецназе. Может, я неправильно выражусь, но там смерть чувствуется иначе, как-то на расстоянии. Ты все понимаешь, все видишь, но это не входит в тебя так, как здесь, в мирное время, когда действуешь ножом и голыми руками… Это сложно передать. Зато легко почувствовать. Я все время думал, что я — солдат. Я смотрел на себя в зеркало, смотрел на груды призов и грамот, полученных на соревнованиях, и думал, что я солдат… Нет, я спортсмен. Солдат это другое. Солдат это не столько мускулы и навыки, сколько особый дух, состояние психики, особое мировоззрение, особая нервная система… Я в этом не очень разбираюсь. Знаю только одно: я оказался неспособен это перенести. И когда все это в одну кучу — боль утраты, раскаяние перед самим собой… Много разного. Я много думал. Очень много. Я ушел из угро и уехал из города. Долго мотался по разным городам, смотрел, разговаривал с людьми и думал, думал, думал… И однажды оказался в поезде в одном купе со священником. Сутки мы провели за разговором… Он дал мне ответы на некоторые мои вопросы. Не на все, конечно. С тех пор мне немного легче.

— Ты рассказал о… об этих четверых, и тебе разрешили принять рукоположение?

— На этот вопрос я тебе не дам ответа, — после непродолжительного молчания заявил Разумовский. — Это не так уж и важно для того, чем мы занимаемся…. Я и без того сказал слишком много.

— Андрей, укоризненно сказал я, неужели ты думаешь, что…

— Смотри, — перебил он меня, — она выходит.

Хлопнула калитка, и девушка выбежала на дорогу. На секунду замерла, словно не зная, куда идти, и бросилась по песчаной дорожке в лес, вскоре исчезнув из виду.

— Жди меня здесь, — скомандовал Разумовский, быстро оставшись в одних узких синих плавках, и неторопливой трусцой побежал по тропинке вслед за убегающей девушкой.

Открыв от изумления рот, я провожал его взглядом. В своем черном балахоне иерей выглядел огромным и дивил своей мощью, но я никогда не мог подумать, что человек может быть настолько здоровенным. Когда он повернулся боком, я заметил пересекавшие ребра и кончающиеся под лопаткой два кривых, уродливых шрама, оставленных явно не когтями дикой кошки. Много видел я диковинных людей в своей жизни, но странный иерей превзошел всех… Когда он скрылся из виду, я раскинулся на горячем песке и стал ждать.

Ждать пришлось долго. Солнце уже клонилось к закату, а я потерял счет времени, когда песок рядом со мной заскрипел под тяжестью шагов, и священник со вздохом опустился прямо на мой, отложенный в сторону пиджак. Что-то жалобно хрустнуло, и я понял, что мои любимые солнцезащитные очки свое отслужили.

— Ой, извини. Не заметил.

— Теперь уже поздно. Что поведаешь? Не получилось?

— Плохо ты обо мне думаешь. Все, что нам необходимо, я узнал.

От удивления я даже приподнялся на локте и, жмурясь от солнца, взглянул на радостно улыбающегося Разумовского.

— Силен!.. А об этической стороне этого дела я позже поговорю с твоим начальством. От тебя вреда больше, чем от иного мирянина. Постриг — и в монастырь. За стенами метровой толщины грешить тебе будет трудновато.

— Это тебе так кажется. У меня из тех мест другая информация. А вообще это ты от зависти. Не расстраивайся, если будешь много и долго работать, и у тебя проявятся некоторые таланты. Не такие большие как у меня, но все же… Ладно, шутки в сторону. Икон в доме — увы — нет. Уже нет. Мы опоздали. Еще утром они лежали на чердаке и лишь недавно были переправлены на Московский вокзал. В камеру хранения.

— Молодец, — одобрил я, — очень неплохой результат.

— Но это еще не все. Завтра днем, в районе обеда, должен прибыть курьер с деньгами. Он отдаст деньги, ему назовут код ячейки, и в тот же день он переправит товар в Мурманск.

— Плохо, — сказал я. — Эта девчонка знает слишком много, следовательно, Пепловский далеко ее от себя не отпустит. А она расколется о вашем разговоре.

— До завтра не успеет. А послезавтра нам уже будет все равно.

— А код, номер ячейки, время и приметы курьера?

— Вот этого я не знаю, — развел он руками. — Я сделал все, что мог.

— Все равно неплохо, — утешил я его. Можем смело брать санкцию на досмотр камеры хранения.

— А тебе ее дадут? — спросил Разумовский. — Сейчас уже вечер. Пока еще мы доберемся до отдела, пока ты напишешь рапорт, пока… Скажем проще: сегодня мы ничего не успеем. А завтра уложиться в пять-шесть часов до приезда курьера, при нашей бюрократии?.. С точки зрения наших крючкотворов, это обычная кража, не связанная ни с убийством, ни с наркотиками… А проверять все ячейки, не зная хотя бы приблизительно место ее расположения… Не проще будет отследить его и взять во время изъятия икон из камеры хранения?

— Два «но», — возразил я. — Первое: человек, занимающийся переправкой ценностей, по меньшей мере, предполагает возможность слежки, а может, и является профессионалом в этом деле. Лично я не знаю, как правильно вести наблюдение, а ты?.. То-то и оно. Если он нас обнаружит, не видать нам икон, как своих ушей. И второе: мы не знаем курьера в лицо, а отслеживать всех выходящих из этого дома для нас трудновато. Нас ведь всего двое. Кроме того, у меня очень сильное подозрение, что завтра здесь соберется вся группа Пепловского, по крайней мере, ее большая часть. Деньги делить, да и подстраховаться в связи с этим же фактом. А в этом случае нам требуется работать наверняка. Одна ошибка, и из-за границы мы их уже не вернем.

— Н-нда, — протянул иерей, тогда, может, подключить спецслужбу? У тебя там связи есть? Чтобы ускорить процесс?

— Связей нет, но у меня есть идея, — сказал я. — Мы встретим его прямо на вокзале.

— Ты сам говорил: мы его в лицо не знаем. Там полно народу. Ничего умнее придумать не мог? Уж лучше попытаться его проследить или добиться санкции на осмотр всех ячеек… Как мы его узнаем?

— Узнаем, — пообещал я, с улыбкой рассматривая расположившуюся неподалеку от нас толпу пестро одетых панков. Его будет трудно не узнать…

* * *
Получив на утреннем совещании очередной нагоняй от Никитина за просроченные «входящие» и в очередной пообещав отправить злосчастные бумаги в течение ближайшего часа, я выскочил из актового зала и помчался к себе в кабинет. Заперев дверь на ключ, я вытащил из шкафа заранее припасенный мешок и, высыпав его содержимое на диван, стал переодеваться.

Кожаную куртку я нашел у себя дома, в шкафу, она была старого покроя и напоминала скорее кожаные тужурки чекистов начала двадцатых, но именно это и требовалось для моего плана. А вот кожаные штаны и сапоги — «казаки» мне удалось выклянчить у одного знакомого, в детстве фанатевшего над мотоциклами, тяжелым роком и всеми прилагающимися к ним атрибутами. Он же помог мне достать и сам мотоцикл, в настоящее время терпеливо дожидавшийся меня на улице. Осмотрев себя в зеркале, я нашел свой вид умеренно-идиотским и удовлетворенно кивнул. Покопавшись в нижнем ящике стола, куда годами сваливались всевозможные безделушки, невесть каким образом попавшие в этот кабинет, я отобрал из кучи с десяток разнообразных значков и нацепил их на отвороты куртки. Цветастым, в крупный горошек, платком повязал голову и еще раз взглянул в зеркало: вид, что называется, «соответствовал».

Насвистывая, я вышел из кабинета и, столкнувшись в коридоре с оперуполномоченным Сергеевым, попросил:

— Витя, я часика на три-четыре смотаюсь из отдела. Если Никитин меня хватится, подстрахуешь?

Сергеев лишь кивнул. Видавший виды оперативник был потрясен до глубины души.

— Ну, тогда пока, — сказал я. — До вечера.

Когда я оглянулся на него у выхода, он все еще стоял посреди коридора и, глядя мне вслед, часто и мелко кивал, словно китайский болванчик…

* * *
Добравшись до уже знакомой мне дачи, я прислонил мотоцикл к дереву и отстегнул прикрепленную к багажнику сумку. Аккуратно, стараясь не помять, я извлек из нее огромный бумажный сверток и, развернув, еще раз перечитал изготовленный мной ночью плакат. Удовлетворенный увиденным, прошел до ворот дачи и, прикрепив плакат канцелярскими кнопками, огляделся. Поблизости никого не было, и мои действия остались незамеченными. Я вернулся к мотоциклу и поехал на поиски актеров для намеченного мной шоу. Они сидели на том же месте, где я видел их и вчера. Мне даже показалось, что они вообще никуда не уходили, настолько неизменными остались небрежность их поз и выражения лиц.

— Привет, мужики! — приветствовал их я, притормаживая рядом. — Хороший денек… в натуре…

Ближайший ко мне «ирокез» лениво скосил глаза в мою сторону, прошелся по мне взглядом, начиная от металлических скоб на сапогах и кончая платком на голове, и равнодушно отвернулся.

— Это «Алиса»? — кивнул я на магнитофон, из которого доносились натужные позывные, метко прозванные Асмоловым «ассоциативными блинами».

— Кинчев, — буркнул парень в рваных джинсах и сиреневой, под цвет его волос, футболке.

— А так похоже на «Алису», — попытался я исправить положение.

На этот раз на меня посмотрели все. Окрыленный тем, что, наконец, удалось привлечь их внимание, я слез с мотоцикла и подошел ближе.

— В натуре, мужики, я не местный, но я от вас тащусь! Че вы в своем поселке позволяете?! Вонючки разные, катыши собачкины, вас в грош не ставят, а вы — ни ухом, ни рылом… Я тут к корешу приезжал, как это увидел, так даже обидно за вас стало… Я хоть и рокер, но панков уважаю… в натуре…

— Ты о чем, чувак? — так же лениво спросил «сиреневый».

— Объявление на заборе видели? — я ткнул пальцем в сторону дома Пепловского. — Я тащусь! Вы че! Над вами прикалываются, а вы…

— Да че там такое?!

— Какой-то козел написал: «Неграм, нищим и панкам вход воспрещен!», — наябедничал я. — Глумятся!

«Сиреневый» мрачно посмотрел на своих друзей. Все опустили глаза, и лишь молоденькая девчонка с замысловатым огородом на голове попыталась оправдаться:

— Огрызок, мы ничего не видели… Вчера не было.

«Огрызок» почесал у себя под мышкой и встал.

— Схожу, посмотрю сам, — угрюмо сказал он и направился к даче.

Вернулся он через десять минут еще мрачнее, чем был, бросил на песок разорванный плакат и плюнул на него.

— Сволочи!.. Спасибо, чувак, что сказал, — повернулся он ко мне. — Наверное, только недавно повесили. Туда на днях какой-то урод въехал, до него другой «чек» жил…

— Не за что, — скромно потупился я. — Просто обидно за вас стало. Как представил себе, что люди этот плакат увидят… На вашем месте я бы эти ворота дерьмом собачьим вымазал…

— За такое морду бить надо, пытаясь загладить свою оплошность перед старшим, одновременно заголосили остальные.

— Может, ему забор краской изукрасить? А может, сарай подпалить? А может…

— Это точно, — покачал я головой, — учить козлов надо… Но сарай это чересчур. Ментам настучат, проблем не оберетесь…

— Да к лешему ментов, — сказал «сиреневый». — Может, помоев ему во двор накидать? На свалке, что неподалеку, выбрать попахучей, и пусть нюхает… Сейчас жарко, долго не выветрится…

— Я бы по-другому сделал, — посоветовал я. — Раз негры и панки им так не нравятся, так из них самих негров и сделать… в натуре…

«Сиреневый» подумал и улыбнулся:

— Здорово! — одобрил он. — Хабарик! Бегом за ножницами и машинкой для бритья! Лоскут, притащи еще пару баллончиков с краской… Нам ее много понадобится. А как же мы в дом попадем? Там во дворе собака…

— Зачем в дом? — удивился я. — В кустах засесть и каждого, кто оттуда выходит… в натуре…

— Класс! — согласился «сиреневы». — Это мысль!.. В натуре…

Я широко улыбнулся, и моя улыбка сулила еще немало пакостей…

* * *
Разумовский беспокойно топтался у входа на вокзал, через каждую минуту поглядывая на часы. Меня он не узнавал до тех пор, пока я не хлопнул его ладонью по плечу.

— Где тебя… ангелы носят?! — раздраженно набросился он на меня. — Четвертый час дня! Курьер уже десять раз мог забрать иконы, а я даже не знаю, как его здесь отличить… Столько народу…

— Ничего необычного не происходило?

— Нет…

— Ну, значит, и курьера еще не было, — невозмутимо сообщил я.

— Хорошо б, если так… Чем ты там в таком виде занимался?

— Детство вспомнил, пакости делал… Придал этим пакостям размах и широту и поспешил к тебе. Дальше все без меня, по инерции пойдет. Ребята вошли во вкус…

Иерей непонимающе посмотрел на меня, но промолчал. Неожиданно шум голосов на улице стал стихать. Прохожие останавливались, позабыв про свои дела, и, открыв от изумления рты, смотрели на дорогу, по которой к вокзалу приближалась необычная машина. Сама по себе это была весьма распространенная модель «Жигулей». Уникален был ее вид. Самые известные в мире авангардисты съели бы от зависти свои картины, увидев это произведение искусства на дверях и капоте. Машина припарковалась к тротуару, дверца открылась и… По улице прокатился вздох восхищения. Когда-то белоснежный костюм владельца машины теперь украшали названия всех известных в России исполнителей тяжелого рока, а на спине красовалась длинная надпись на английском языке. Я, как и каждый приличный лентяй, языков не знаю, но судя, но тому, как захихикали молоденькие девчонки и уважительно зааплодировали мужчины, оценившие смелость новатора, смысл я понял. Левая сторона головы мужчины была выбрита наголо и покрашена черной краской, стоявшая дыбом правая сторона прически была окрашена в оранжевый цвет. Лицо пересекали черные полосы в стиле «коммандос».

С лютой ненавистью посмотрев на веселящихся зрителей, мужчина ногой захлопнул дверцу машины и быстрым шагом вошел в здание вокзала. Несколько выклянчивавших до этого у прохожих милостыню цыганят с криком и свистом ринулись за «панком».

— А вот это и есть курьер, — сообщил я онемевшему иерею. — Мы еще банки привязали к багажнику, но, видимо, он их оторвал…

Разумовский посмотрел на меня как на полоумного:

— Это курьер?! Ты понимаешь, что ты говоришь?! Вот это чудовище тайный переправщик краденых ценностей?

Но я уже его не слушал его, продираясь сквозь толпу, чтобы не упустить курьера из виду. Купив в привокзальных киосках рубашку, брюки и бритву, бедняга скрылся от любопытных глаз в мужском туалете.

— Теперь ближе к камерам хранения, — скомандовал я иерею, и мы поспешили в зал ожидания, в котором располагались автоматические сейфы.

Прошло больше получаса, пока несчастный курьер смог привести себя в порядок, хотя бы частично. Легче всего ему было с одеждой, удалось смыть с лица черные полосы, но вот свежевыбритая правая часть головы резко контрастировала с крашеной левой частью…

Что-то без конца нашептывая себе под нос, человек прошел до камеры хранения, отыскал нужную ячейку и, уже наполовину набрав код, вспомнил о необходимых предосторожностях. Он опустил руку и медленно оглянулся… О конспирации не могло быть и речи: глаза всех находившихся в зале людей по-прежнему были устремлены на его разноцветную макушку. Зло сплюнув, он набрал код до конца, открыл дверцу и извлек большую и тяжелую дорожную сумку.

Подойдя к стоявшему неподалеку сержанту милиции, я указал на курьера и сказал:

— Этого парня необходимо срочно задержать. У него в сумке находятся краденые иконы. Заведено уголовное дело.

Сержант с недоумением и недоверием оглядел мой наяд. Я улыбнулся и предъявил удостоверение. Он внимательно осмотрел развернутый документ, зачем-то поскреб ногтем фотографию и вгляделся в меня еще пристальней.

— Ну что? — спросил я с иронией. — Убедился? Давай, сержант, время идет, и…

— Пройдемте, гражданин, козырнул он мне.

— А-а… Э-э… Но… — от возмущения у меня пропал дар речи.

Сержант решительно сдвинул фуражку на затылок и, крепко прихватив меня под локоть, поволок по направлению к пункту милиции.

— Андрей! — успел якрикнуть Разумовскому. — Задержи его!..

Иерей кивнул и скрылся в толпе. Сержант проводил его взглядом, полным сожаления. По его лицу было заметно, что он был бы не прочь прихватить с собой и подозрительного великана, зачем-то облаченного в рясу священника. Страж порядка был упорен, как муравей, таща меня за собой. Исчерпав все мыслимые доводы, я смирился и покорно следовал за ним.

— Вот, — сказал он, втаскивая меня в пункт охраны порядка, — рокер с фальшивой «ксивой» опера. Фото в «ксиве», к счастью, оказалось плохо приклеено, а то ведь и не разберешь — как настоящее…

Усатый майор за столом впился в меня пристальным «пронинским» взглядом.

— Откуда у вас удостоверение? — грозно спросил он.

— С ним был еще амбал в рясе, продолжал ябедничать бдительный сержант, — но он успел скрыться…

— Понятно, — взгляд майора стал «жегловским». — Так откуда у вас удостоверение?

— Дать бы тебе, сержант, телефоном по голове, — с тоской сказал я, — такое дело испортил!

Сержант отступил на шаг и на всякий случай положил руку на кобуру.

— Ретивый, значит, — с удовлетворением сказал майор и вытащил из-под стола резиновую дубинку.

Дверь распахнулась, и Разумовский втолкнул в кабинет упирающегося курьера. Поставив тяжелую сумку на стол, он кивнул мне:

— Все здесь. Ничего не пропало.

— А вот и второй, — злорадно заметил сержант, — и даже третьего, такого же, где-то отыскали…

Теперь взгляд майора был по-«миллеровски» ласков. Закатав рукава форменной рубашки, он положил перед собой дубинку и пообещал:

— Разберемся. Во всем разберемся… Мы не оперативники, но наш «тук-тук-тивный» метод подейственней их «дедуктивного» будет…

* * *
Спустя два часа мы вышли с Разумовским на перрон. Глядя в сторону, я достал сигареты и закурил.

— Не стоило тебе его бить, — сказал я, — все могло кончиться весьма плачевно…

— Да ладно, все в порядке, — отмахнулся иерей, чего уж вспоминать…

— И все же не стоило… Как он теперь с таким синяком работать будет?

— Может, ума прибавится. В следующий раз, прежде чем хвататься за дубинку да свою власть демонстрировать, трижды подумает. Больно?

Я почесал ноющую спину:

— Да уж неприятно…

— Вот видишь!.. Так что свою порцию оплеух он заслужил. Тем более что все разрешилось, он на нас не обижается… Вид у нас, надо честно признать, еще тот…

— Этот ретивый сержант мне едва фотографию с удостоверения не соскреб, — пожаловался я, — где их таких подбирают? Ну да Бог с ними… Теперь ты доволен? Все иконы на месте. Сейчас все оформим, подготовим, и в ближайшее время сможешь все забрать.

— Спасибо, — сказал он, — огромное спасибо… Все просто невероятно удачно сложилось, но…

— Что такое? — настороженно спросил я.

Иерей помялся и, задумчиво почесывая затылок, робко начал:

— Я точно не знаю, как ты… Но, может быть… Тут ведь такое дело…

Я недоуменно смотрел на него, не понимая, чего он хочет. И тут до меня дошло.

— Ни-ни-ни! — запротестовал я. — Даже не думай об этом. Просто забудь, и все! И даже не уговаривай меня!

— Коля, — проникновенно сказал он. — Подумай сам: сколько ценных реликвий пропадет. Уж сколько лет страну разворовывали — одни крохи остались, и те растаскивают…

Жалко ведь. А дельце-то простое. Билет у курьера есть. Быстренько съездить в Мурманск, отыскать корабль, на котором собирается уплыть Соловьев, договориться с местной таможней. Там ведь столько добра, что особенно тщательно его не спрячешь. Ставку он делает на скорость да современную халатность…

— Ну, не скажи, — протянул я, — если с умом подойти… Тем более что времени на подготовку и продумывание у него было достаточно. Чтоб такой тайник обнаружить, потрудиться надо немало. Не все так просто, как кажется…

— Значит, ты согласен? — обрадовался иерей.

— Нет! — сказал я. — Не согласен! Ты думай, что говоришь! Это мне надо прямо сейчас, через пару часов, срываться с места, ехать за тридевять земель, без подготовки, без договоренности, без прав, без… Нет, это авантюра.

— А я бы подъехал чуть позже, — продолжал уговаривать меня Разумовский, — купил бы билет и подъехал… Прямо на следующем поезде, а? Ведь пропадут же ценности. И этот негодяй скроется… Но главное — иконы жалко…

— Нет, нет, — покачал я головой, — это исключено. Завтра суббота, неизвестно, успею ли я управиться за выходные… Скорее всего, нет. Я и так весь сегодняшний, да и вчерашний день на работе не появлялся, так если еще и в понедельник вернуться не успею, Никитин меня убьет… У меня нет с собой даже одежды, да и денег…

— Костюм мы тебе в магазине купим, все, что надо, я тебе попозже подвезу, а за выходные постараемся управиться. Корабль то, завтра отплывает, так что в любом случае — найдем или не найдем, но больше суток это не продлится…

— Я прекрасно понимаю тебя и как священнослужителя, и как обычного человека, но… Я не поеду, Андрей. Ты уж не обессудь. Все, что мы могли сделать, мы сделали, а убивать время, будучи заранее уверенным, что ничего не получится, я не люблю. Я на все сто уверен, что это пустая трата времени. Идея обречена на провал, и как бывший оперативник ты это прекрасно понимаешь. Чувства — чувствами, но факты говорят нам — нет… Так что не обижайся, но нет. Я никуда не поеду. И не смотри на меня так. Сказал не поеду — значит, не поеду…

* * *
— Все, — сказал старший лейтенант, виновато глядя на меня, — мы сделали все, что в наших силах, ты видел сам. Большего ты не можешь от нас требовать. Мы обыскали корабль снизу доверху дважды. Все бесполезно. Там только лес. Хороший, добротный лес, и ничего больше… Извини, старик…

Мы сидели в кабинете инспектора таможенной службы. Я еще в поезде успел переодеться в купленный в привокзальном магазине костюм и опять стал более или менее похож на оперативника. Но только похож, потому как сделать то, что должен был сделать оперативный уполномоченный уголовного розыска, я не мог. Просто был не в силах. Корабль уходил через три часа, и задержать теперь его было практически невозможно. Таможенная проверка не дала никаких результатов, несмотря на то, что разжалобленные моими мольбами инспектора старались изо всех сил. Соловьева с извинениями отпустили, и он ушел на корабль, одарив меня на прощание ослепительно-издевательской улыбкой. Все произошло именно так, как я и предупреждал Разумовского, но… Все равно было обидно. Каждый раз, когда преступник оказывается быстрее и хитрее тебя, невероятно обидно. Лихорадочно перебираешь в памяти все возможные и невозможные варианты и растравливаешь себя бесконечными «если»: «если б времени было побольше», «если б техника была современней и новей», «если б подготовиться заранее», «если б…»

— Я понимаю, — сказал я инспектору, — спасибо вам, ребята. Ничего не поделаешь… Это не первый раз, когда приходится бежать за уходящим поездом, и, к сожалению, не последний…

— Может, он воспользовался другим способом переправки? Испугался, видя, что ты сидишь у него — «на хвосте», и поменял планы? Мы ведь действительно проверили все на совесть…

— Я верю, — сказал я. — Ну, бывайте…

Я вышел на улицу. Но не успел отойти от здания, как заметил спешащего ко мне Разумовского.

— Успел! — с облегчением выдохнул иерей. — Уф, и запыхался же я!.. Как дела?

— Плохо, — сказал я. — Ничего не нашли.

— Как?! А…

— Хорошо искали, хорошо, опередил я его вопрос, — но ничего не получилось. Не бывает стопроцентного выигрыша. Всегда где-то на чем-то теряешь, даже если везет по крупному… Пусто там, Андрей. Перерыли все, но время поджимает, и вынуждены были отступиться… Впрочем, там хоть месяц ищи, но если «пусто», значит — «пусто»

— Не может этого быть, — уверенно заявил он, иконы наверняка там, просто вы плохо искали.

— Сходи сам и поищи, посоветовал я.

— И поищу! — насупился иерей. — Сколько времени до отхода корабля?

Я посмотрел на часы:

— Два часа двадцать минут… Андрей, не будь ребенком. Нужно уметь проигрывать. Ребята, старались, как могли, а они — профессионалы. Нет на корабле тайника. Все осмотрели, только что с собаками не искали…

— А почему собак не вызывали? — быстро отреагировал он на мою шутку.

— Потому что смысла нет, — терпеливо объяснил я. Собаки хороши тем, что обладают тонким нюхом, ты об этом знаешь? А то, что не пахнет, то и смысла искать, с их участием нет. Иконы, насколько я помню, состоят из дерева и металла. На корабле, который везет лес, и того и другого в избытке… А от святых не пахнет.

— Масло! — поднял палец вверх упрямый иерей. — Масло!..

— Масляные краски? — переспросил я. — Это не серьезно. За десятки лет… Не краски, а лампадное ароматическое масло. Эти иконы не лежали в запасниках музеев и коллекциях, они находились в церквах, где постоянно курят благовония и используют ароматное лампадное масло. Ну как?

Я посмотрел на него с уважением. Такая мысль мне в голову не приходила.

— Можно было бы попытаться, — согласился я, — но — «ложка дорога к обеду», а мы уже упустили время. Где за два часа достать образец масла, розыскную собаку и добиться возможности еще раз досмотреть корабль?

— Об этом не беспокойся, — заверил Разумовский, — мы это совместим. Ты достань собаку и договорись с таможенниками, а я добуду образец масла и сделаю так, что корабль задержится не на два часа, а на все шесть.

— Если тебе удастся это сделать, — сказал я, — я буду считать тебя самым оперативным иереем из всех, которых я знаю… И даже присужу тебе внеочередное воинское звание — «старшего иерея»

— Я это сделаю, — пообещал Разумовский. — Я это сделаю…

* * *
Кинолога с собакой я нашел довольно быстро, договорившись с местными оперативниками в ближайшем отделении, а вот попасть на корабль оказалось проблемой.

— Подожди ты, отмахнулся инспектор, когда я попытался заговорить с ним о возможном успехе повторной проверки. Тут такие дела творятся, а ты со своей кражей…

— А что случилось?

— Какой-то придурок позвонил диспетчеру и пригрозил взорвать этот корабль к чертовой бабушке, если в течение трех часов страна не выйдет из экономического кризиса…

Что он сумасшедший — ясно, но, как, ни крути, а бомбу искать приходится.

Я скосил глаза в ту сторону, где с невинным видом стоял шельмец Разумовский, и незаметно для инспектора показал иерею кулак. Он тяжело вздохнул и потупился.

— Сережа, — попросил я инспектора, — может, позволишь «под шумок» и нам с собакой пройтись по кораблю? Напоследок, а?. Ну пожалуйста…

— Как ты не понимаешь? — рассердился он. Там взрывное устройство, а ты…

— Ну, Сережа, канючил я, — разреши, а?. Ну разреши…

Он сплюнул и обреченно махнул рукой. Посчитав этот жест за разрешение, я кивнул Разумовскому и державшему собаку кинологу. Не теряя времени, они бросились к трапу, а меня задержал едва сдерживающийся от бешенства Соловьев.

— Что вы себе позволяете?! — прошипел он сквозь зубы, хватая меня за рукав. — Думаете, я не знаю, чьи это шутки с бомбой? Вы меня попросту преследуете! Я привлеку вас за это!.. Я тебя в порошок сотру, сопляк! Мальчишка!..

— Гражданин! — пришел мне на помощь инспектор. — Что вы делаете за чертой ограждения?! Вы что, не знаете, что здесь опасная зона?! На корабле может быть взрывное устройство, и не дай Бог… Отойдите немедленно!

— А почему вы на борт священника с собакой пропустили?! — не унимался Соловьев. — Вы все заодно! Я и вас привлеку! Где ваш начальник?! Я вам сейчас устрою!

Инспектор, молча и пристально, посмотрел Соловьеву в глаза, и предприимчивый директор моментально скрылся за ограждением.

— Мерзавец, процедил инспектор, глядя ему вслед. Жаловаться еще собрался…

— Волнуется, — с удовлетворением заметил я.

— Все волнуются, буркнул инспектор, — но никто не хамит… Ничего, если взрывное устройство есть, саперы его найдут. Хотя я лично считаю, что звонил обычный псих.

— Это точно, — подтвердил я. — Но он волнуется не из-за бомбы. Там для него бомба посильней припрятана, и ее тоже следует найти. Но не разминировать, а скорее наоборот.

У инспектора вырвался вздох восхищения. Обернувшись, я увидел сияющего иерея, спускающегося на пристани с огромным бревном на плече. Впереди него с гордым видом шествовала выполнившая свой долг овчарка.

— Здоров мужик! — с невольной завистью сказал инспектор.

— Ничего особенного, — пожал я плечами, — насколько я догадываюсь, это бревно внутри пустое. Точнее полое, но уже не пустое… Догадываешься, что лежит в этом тайнике?

— И отыскав взглядом в толпе побледневшего Соловьева, я весело подмигнул ему.

* * *
Десять дней спустя, когда, обливаясь потом в душном и прокуренном кабинете, я корпел над написанием всевозможных отчетов и справок, дверь широко распахнулась, и на порог ступил сияющий Разумовский.

— Приветствую уголовный розыск, — прогудел он, пожимая мне руку.

— Привет, привет, — отозвался я. — «привет» в карман не положишь. Где моя заслуженная бутылка «Бургундского»?

— Хе! — хмыкнул вредный иерей. — Если б я не был духовным лицом, я бы сказал: «Бог подаст».

— Вот так всегда, — «расстроился» я, — впрочем, от тебя я ничего хорошего и не ждал. Ну ладно, тогда давай, приноси мне благодарности, хвали меня и восхищайся моими способностями, а я буду оформлять бумаги и млеть от удовольствия.

— За помощь, конечно, спасибо, — осторожно начал иерей, и я сразу насторожился. — Но, собственно говоря, я пришел по другому поводу… У меня к тебе просьба. Не знаю, как сказать… Но я тут пытаюсь решить одну маленькую загадку, и требуется твоя помощь…

— Подожди-подожди, — я отложил ручку в сторону и с укоризной взглянул на Разумовского. — Андрей, я тоже… не знаю, как тебе сказать. Но есть такая штука, как совесть. Чтоб тебе было понятней — это то, чего у тебя нет. Так вот, я уже объяснял тебе, что…

— Ты послушай, — иерей вместе со стулом придвинулся ближе и, невинно глядя мне в глаза, сообщил: — Дело-то совсем простое… Простенькое… Тебе и делать-то ничего не придется. Ну, может, только совсем чуть-чуть. Давай я тебе сейчас все по порядку расскажу. И ты сам поймешь, что поймать и изобличить этого убийцу не так уж и сложно…

— Что?!..

— Э-э… Может быть, я не с того начал или неправильно сказал… Сейчас исправлюсь. Ты только подожди, не психуй, сейчас я все расскажу. Пришла ко мне одна прихожанка. Милая, добрая женщина, но случилась у нее беда. А дело было так…

2. Где твой чёрный пистолет?

Боже! Спаси Ты от мрака
душу проснувшуюся и ужаснувшуюся
мрака и зла, и неправды людей!
Вставших на глас Твой услыши мольбу!
И цепенеющую, в лени коснеющую
жизнь разбуди на святую борьбу!
Я. Полонский
Снег падал на город третий день. Ни дворники, ни рычащие от напряжения на улицах города снегоуборочные машины не могли справиться с ним. Лунный свет чуть посеребрил непорочную белизну небесного пуха, и город казался драгоценным камнем, заточенным в серебряную оправу.

Я сидел за столом в своем кабинете и уныло смотрел на кружащиеся за окном серебряные звездочки. На душе было прескверно. Иногда на меня наваливалось ощущение одиночества. Увы, сколько ни бравируй независимостью и возможностью распоряжаться жизнью по своему усмотрению, долгими зимними вечерами скука и пустота подкарауливают тебя, напоминая, что в холодной тишине квартиры тебя никто не ждет, не обрадуется тебе и даже не заворчит на твое опоздание. Поэтому я не люблю зиму. Даже ностальгическая и мудрая осень не угнетает меня так, как бесшумный снег, кружащийся в желтом свете петербургских фонарей.

Я вздохнул и вытащил из пачки сигарету. Долго смотрел на пляшущее пламя зажигалки, прежде чем закурил.

Тихо скрипнула дверь кабинета.

— Заявления от граждан принимает уполномоченный Самохин, кабинет номер три, — сообщил, я не оборачиваясь.

— Хандришь? — полуспросил, полуутвердил Разумовский, входя. — Вечер, снег, тишина, одиночество… Жениться тебе надо.

— На ком? — горько спросил я, не отрываясь от окна. Они же сбегают от меня через месяц. Кому нужен муж, который за неделю дома не больше двадцати часов проводит? Да и те, как на иголках, в постоянном ожидании вызова… Покажи мне оперативника, проработавшего свыше трех лет и выглядящего на свои годы? Покажи мне оперативника, проработавшего свыше пяти лет и имеющего счастливую и любящую семью? Кому я такой нужен?

— Мне, — нескромно утешил меня иерей. — У меня к тебе дело.

— Заявления от граждан принимает уполномоченный Самохин, кабинет номер три, — тем же тоном повторил я. — Это было сказано специально для тебя. Я разглядел твой силуэт в отражении оконного стекла, как только ты вошел.

— Заканчивай, Иваныч. Сколько тебя знаю, ты все время ворчишь и все время помогаешь. Давай опустим препирания и перейдем сразу к делу, а?.

— Железный ты, что ли? Не видишь: у меня хандра. Острая. Диагноз: «острохандрит»… Почему мне никто не помогает? Почему я должен помогать, а мне…

— «Спасение утопающих — дело рук самих утопающих», похвалился знанием Ильфа и Петрова Разумовский.

Я на мгновение ожил и поднял голову, но он тут, же добавил:

— Но это относится только к «хандрящим» оперативникам… И все же не верю, чтоб ты, молодой, здоровый парень, не мог найти себе девчонку по душе.

— Где?

— М-да… Хандра, отягощенная цинизмом…

— Не будем о грустном. Что занесло тебя в наши края? Вновь откопал какое-нибудь совершенно пакостное и незаконное дельце? Еще не было случая, чтобы ты принес мне сообщение о каком-нибудь милом, типичном корыстном убийстве или заурядной, обыденной краже… Я уже забыл, как ведется нормальное, классическое следствие с обычными понятыми, задержаниями и уликами…

— На этот раз у меня как раз есть и кража, и убийство.

— Замечательное начало.

— Один из моих прихожан, очень приличный старик, регулярно посещающий церковь, обратился ко мне с просьбой…

— Подожди минутку. А позволь тебя спросить: почему все они обращаются с просьбами подобного рода именно к тебе?

— Слухами земля полнится, — пожал плечами иерей. Хотя, признаться, начальство весьма недовольно этой стороной моей деятельности, так же как и твое — твоей. Если останемся без работы, то оба… С твоего позволения, продолжу. Внук этого человека рано остался без родителей и, как это принято выражаться, попал под влияние улицы. По-простому — стал хулиганом и вором. Его не привлекали к уголовной ответственности, но в местном отделении милиции он был «на карандаше». Два дня назад ограбили склад крупной российско-американской фирмы, торгующей аудио и видеотехникой. В пустом помещении склада был обнаружен мертвым один из директоров, предположительно убитый во время ограбления. Самое плохое, что убитый — представитель фирмы с американской стороны, господин Лоренс. Естественно, поднялся большой шум, были мобилизованы все имеющиеся в наличии милиции силы, и на следующий день на одном из рынков был задержан внук моего прихожанина, продававший видеомагнитофон, украденный с того самого склада. При последовавшем обыске у него дома были обнаружены еще два видеомагнитофона, две магнитолы и одна электрическая пишущая машинка. Судя по номерам, они все входили в украденную партию товара. Парень долгое время отпирался, но потом все, же раскололся и сдал еще двоих, с которыми грабил склад. Те подтвердили факт ограбления, но так как они стояли «на шухере», то не видели, что происходило внутри. Все трое были задержаны, но эти двое отпущены под подписку, а внук моего прихожанина арестован… Пока всё.

— Естественно, всё, — согласился я. — Стопроцентное раскрытие, со всеми доказательствами. Заметь железными доказательствами. Мотив, попытка сбыть краденое и сама аппаратура. Надеюсь, ты не будешь утверждать, что он «чист, аки агнец Божий»? И что аппаратура ему подброшена или свалилась с неба, как манна небесная? Утром проснулся, а она лежит возле кровати, как подарок от Деда Мороза? Кстати, куда он дел пистолет? Его уже изъяли?

— Он показывает, что пистолет выбросил в Неву… Но это не так. Видеомагнитофоны и прочее они действительно украли с этого склада, но он никого не убивал. Его подставляют.

— Сколько ему лет?

— Семнадцать.

— Да, в этом возрасте действительно могущественные враги, — вздохнул я. — Он уже признался во всем. Что же ты хочешь?

Подперев кулаком подбородок, я смотрел на иерея, отвечавшего мне кротким и невинным взглядом. Я не выдержал первым:

— Ты здоровый, умный мужик. Если б я не знал тебя лично, то подумал бы, что ты наивен, как ребенок. Был бы ты опером, я подумал бы, что ты надрался в хламину и у тебя белая горячка… А так мне кажется, что ты просто издеваешься. Да?

— Я такими вещами не шучу. У людей беда. Оступился парень, сошел с пути праведного, но не подталкивать, же его в болото, вешая на него всех собак…

— Там есть, кому разбираться. Виноват — накажут, невиновен — отпустят. Ты понимаешь, что влезть в это дело и тем более пытаться его развалить неэтично по отношению к местным оперативникам и спецслужбе? Ведь убитый — иностранец, а, следовательно, задействована спецслужба, в которой работают профессионалы. Все они уверены, что преступление совершил этот парень, а вы со стариком убеждаете в обратном… Нет, своим же я портить картину не хочу. Преступник задержан и изобличен, почему я должен вмешиваться в работу своих коллег? И без того хватает коррумпированных прихвостней, продажных и трусливых следователей и зажравшихся адвокатов…

— Ничего не надо разваливать. Надо раскрыть. Поймать настоящего убийцу. Освободить невиновного.

— Да почему «невиновного»?! — сорвался я. — Почему «невиновного»?! С чего ты взял, что он невиновен?! Вещий сон? Глас свыше? Там улики. Улики и доказательства, говорящие о его непосредственном участии в этом деле и вероятном убийстве. А какие у тебя доказательства?!

Разумовский придвинулся ко мне вместе со стулом И, повернувшись в профиль, указал на свой нос:

— Вот! Вот мое самое главное доказательство — нюх. Пришей его к делу. Только не забудь внести в опись вещественных доказательств.

— Не юродствуй.

— Вдумайся.

— Отче, у меня поганое настроение и, как следствие, поганый день. Иногда я схожу с ума и помогаю тебе, чем могу. Но сейчас я совершенно серьезно заявляю: я не стану влезать в это дело и разваливать его. Наверное, у меня не такой чувствительный нос, как у тебя, поэтому, как все нормальные люди, я отталкиваюсь от фактов и доказательств. А их хватает в этом деле на десятерых.

— У нас в стране есть очень циничная поговорка: «Закон — что дышло, куда повернул, туда и вышло», а как дела «шьются», ты и сам знаешь. Лишняя головная боль никому не нужна, а тут иностранца убили. Все козыри для раскрытия на руках, кто ж будет вглубь заглядывать? Зачем? Неровен час, все развалится, этого придется выпустить, а где найти настоящего убийцу?. И с чего ты взял, что мы развалим дело? Мы его раскроем и подарим местным оперативникам. Будет точно такое же раскрытие, только невинный окажется на свободе, а его место займет виновный. Вот это и будет правильным, а не твои теории по поводу поруки сослуживцев. Это покрывательство, а не взаимопомощь и солидарность…

— Отче, не буди во мне зверя! Он занесен в «Красную книгу», как редкий вид скунса. Ты меня знаешь, я не бюрократ, и честь офицера у меня есть, но в данном случае…

— А куда он остальную технику дел? — неожиданно спросил Разумовский. Остальные видеомагнитофоны и телевизоры?

— Что? Какие… Ты же сам сказал — изъяты у него из квартиры.

— Изъяты три. А остальные полторы тысячи? И тысяча магнитол? Да еще пятьсот электронных пишущих машинок? Да триста цветных телевизоров? Тоже продал на рынке?

— Ну… э-э…. А куда он их дел?

— Прежде чем решать, куда он их дел, ты представь, как он их выносил. Только не «каким способом», а в течение какого срока? Это же три с лишним тысячи предметов. И как он их намеревался сбыть? Куда загрузил и как увез? Как спланировал операцию такого масштаба и почему все так гладко прошло?.

Я задумался. С этой стороны дело приобретало иной оборот, но…

— Ты знаешь, что у меня куча недописанных бумаг, половина из которых секретные, а две трети просроченные? Что в отделе нас осталось только трое и мы дежурим через день? Что нам не хватает времени даже на раскрытие своих происшествий? Сергеев в отпуске, Прохоров сдает экзамены в высшую школу, Кириллочкин на больничном…

— Это уже агония, — обрадовался иерей. — Будем добивать… Значит, ты признаешь несостоятельность обвинений?

— Не признаю. Зато теперь понял, кого ты мне напоминаешь. Того попа из ильфо-петровских «Двенадцати стульев», который измором захватил желанный гарнитур… И что мы с тобой препираемся как дети, право слово?! Ты знаешь слова «не могу» и «нельзя»?

— Я знаю слова «хочу» и «не хочу». Перечисленное тобой относится ко второму. Коля, ведь посадят парня. Как пить дать, посадят. Ловушка захлопнулась, и никто больше копаться, там не станет. Даже сам парнишка это понял, сломался и взял все на себя. Я не знаю уж, каким его способом там «уговаривали», по теперь он сам себе приговор подписал. А дело еще свежее, еще не все потеряно… Попытаться-то можно. Его пока что в отделе держат-допрашивают, оформляют, но завтра-послезавтра в «Кресты» увезут. Последний шанс с ним пообщаться. Ведь ты же можешь?. Скажи, что по поводу кражи с вашей территории. Ну, Коля…

— Как же ты мне, — с чувством начал я, — осточер… надоел! Завтра же рапорт начальству подам о том, что «в связи с мешающими оперативной работе попами прошу передвинуть церковь на территорию соседнего отдела»… Или за пределы города.

— Значит, ты согласен?

Я промолчал.

— Ну, Николай Иванович… Я ведь один тут не управлюсь. Поверь: мог бы в одиночку осилить и отрывать бы от дел не стал. Уж больно жалко парня.

— А меня не жалко? Как только разберусь с этим делом, пойду прямиком к вашему старшему… настоятелю, или как он там называется, и серьезно поговорю с ним о твоем совершенно безобразном…

— Вот и славненько, вот и договорились, он широко улыбнулся и, извлекая из складок одеяния бумажку, протянул мне. Здесь его полные данные, номер отдела, телефон оперативника и фамилия следователя, ведущего это дело… Я к тебе завтра днем загляну, да?

Я положил бумажку на стол и придавил ее медной пепельницей. Достал сигарету, закурил и отвернулся к окну. В отражении стекла я увидел, как иерей встал и, стараясь производить как можно меньше шума, вышел, словно опасаясь, что я передумаю. Дверь за ним закрылась, и я вновь остался наедине со своими мыслями, скучным вечером и хлопьями снега за окном…

* * *
Оперативный уполномоченный Юра Сафонов был занят тем, что вставлял в разбитое окно стекла. В кабинете было холодно, а на полу возле открытого окна уже лежала небольшая горка залетевшего с улицы снега.

— Добрый день, — поздоровался я. — Моя фамилия Куницын. Это я звонил сегодня утром.

— Проходи и присоединяйся, — предложил мне Сафонов. — Подержи вот здесь, я сейчас отмерю… Так… Теперь перехвати с этой стороны… Хорошо. Видишь, что паразиты наделали?! Вчера изъял довольно увесистую сумку с «правкой», а сегодня они мне — кирпичом в окно. Хорошо, не гранатой… Теперь держи крепче…

Стеклорез противно заскрипел, бороздя гладкую поверхность. Легонько постукивая рукояткой стеклореза вдоль отмеченной полосы, Сафонов отломил ненужную часть и отставил ее к сейфу.

— Что-то слишком ловко у тебя, получается, — заметил я, — уже есть печальный опыт или раньше стекольщиком работал?

— Опыт не пропьешь, — согласился он. — Третье стекло вставляю. Как только с работы выгонят, на руках вторая профессия будет. К тому времени я уже мастером стану… Поднимаем… Не так, разверни… Ага. Придерживай, я закреплю… Вот и все…

Он передвинул стол на место, закрыл окно и указал мне на диван:

— Присаживайся. Так чем, говоришь, я могу тебе помочь?

— Дело Бориса Косарева, — напомнил я. — Мне сказали, что им занимаешься ты, и я хотел бы, чтоб ты, объяснил мне, что к чему.

— Зачем тебе это? — напрямик спросил Сафонов. — Ты не обижайся, старый, но в духе нашего времени я сейчас самому себе не верю, не говоря уже о прочих. Ты мне честно скажи, что тебе нужно, а я тебе честно дам ответ.

— Меня интересует само дело, — сказал я. — От начала и до конца. Так уж получилось, что у меня появились некоторые сомнения в правильности направления поиска. Я хотел бы кое-что проверить… Ты просил честно, я ответил… Хотя это, наверное, и некорректно…

— Это и хорошо, — улыбнулся он. — Я вежливым и сладкоголосым не особо доверяю… Ты ему кто? Родственник, знакомый?

— Никто, признался я. — Совершенно посторонний человек Так уж получилось…

— Зачем же время теряешь?

— Долго объяснять. Может, выпадет время — как-нибудь расскажу. Посмеешься. А сейчас, если можешь, то расскажи, в чем там дело.

— Мочь могу, но, признаться, не хочу… Ты же знаешь, чем заканчиваются подобные внедрения в процесс следствия. Я останусь у разбитого корыта, лишенный старой версии и не получив новую. Я же вижу: ты заинтересован в этом деле несколько с иной стороны, нежели я…

— Юра, я обещаю, что не стану мешать. Все, что мне удастся раздобыть, и плохое, и хорошее, я буду приносить тебе, а уж ты сам станешь решать, как с этим поступать. Я хочу не влезать в дело, а вести параллельное расследование. А без материалов, имен, дат и прочего я не смогу этого сделать.

— Вот человеку заняться нечем! Я не знаю, как десять минут на обед выделить, а он чужими делами интересуется… Да и не люблю я этого, ох как не люблю!.. Ладно, запишем на должок. Может, потом доведется — сочтемся. Но смотри, парень: подведешь — обижусь. Что тебя интересует?

— Я бы хотел бы поговорить с самим Косаревым. Но поначалу послушать, что ты сам думаешь об этом деле. У меня слишком общая информация, чтобы конкретиризировать.

— Что я думаю? — переспросил он задумчиво. — Очень большие шансы, что убил иностранца именно Косарев. Конечно, есть много недомолвок, пробелов, но мне кажется, что со временем высветятся и они. Суди сам. На моей территории находится фирма «Геркулес», совместное предприятие по торговле аудио и видеотехникой. Позавчера утром нам звонят перепуганные директора и истерично орут, что у них в подвале лежит труп их американского партнера, что это акция против бизнесменов, что это бандитский наезд, что это происки конкурентов, что им угрожает смертельная опасность и что к каждому из них требуется приставить для охраны по роте ОМОНовцев, ну, и все в таком духе… Мы приехали и действительно обнаружили в подвале мертвого директора. Всего их было трое. Павел Константинович Козлов и Михаил Семенович Лугинец представители русского купечества, а покойный Герберт Лоренс, соответственно, американская часть фирмы. Сама фирма зарегистрирована три года назад и с тех пор успешно процветает. У меня и у участкового к ним претензий не было. За все время их существования на нашей «земле» — там не возникало никаких криминальных проблем. Хорошая охрана, хорошая безопасность, приличные сотрудники, с «крышей» тоже размолвок не было…

— Знать, не столь хороша была охрана, раз пропало столько товара.

— Под складские помещения они снимают часть подвала в этом же доме, отгородив свое пространство кирпичной стеной. Но до потолка стена не доходит, остается зазор около полуметра, который был перекрыт железной решеткой. И что-то там с ней случилось, потребовалась замена. За день справиться не успели, пришлось откладывать до следующего утра. На ночь охрана снимается в офисе сигнализация и железные двери, а подвал был блокирован, вот им срочно и пришлось подыскивать охрану на ночь. Но подыскать не успели, и до утра в офисе остался Лоренс. Видимо, услышав шум, он спустился проверить подвал… И наутро его нашли мертвым, с тремя пулевыми отверстиями от пистолета «ТТ». Два выстрела в грудь и один в голову. Гильзы от пистолета лежали в подвале, а вот сам пистолет исчез. Видимо, кто-то знал о том, что в эту ночь вход на склад будет доступен, но не подозревал, что кто-то может остаться охранять. А может, и ожидал… Мы, как обычно, стали проверять связи, контакты, а заодно проверили ближайшие рынки и точки сбыта… Так и задержали Косарева с видеомагнитофоном во время продажи. Он попытался сбежать, завидев нас (мы с ним старые знакомые), но я бегаю получше… Обыскали его квартиру, изъяли еще кое-что из похищенной аппаратуры, стали работать с ним. Пока речь шла о краже — упирался, но когда узнал про убийство и понял, что мы не шутим, поплыл. Для начала взял на себя кражу, но отпирался от «МОКРУХИ», а потом сознался и в этом. На склад их навел племянник одного из директоров, Лугинца. Мальчишке семнадцать лет, не учится, целыми днями шляется по двору и вот связался не с той компанией. Лугинец заходил к ним домой, когда искал человека, который мог остаться на ночь на складе, просил подежурить брата. Но тот не смог, он работает сутками, и в тот вечер была как раз его смена. Вот этот разговор и услышал парнишка. Побежал к Косареву, рассказал, что склад, возможно, будет пустовать ночью. Решили, что это их звездный час для обогащения. Ночью пошли туда. Двое остались у входа, а Косарев орудовал внутри… Впоследствии он признался, что выстрелил в директора с перепугу. Не ожидал, что там увидит кого-то, И…

— Он говорит, откуда взял пистолет?

— Нет, — развел руками Сафонов. — Вернее, утверждает, что нашел его в кустах возле дома, но ты сам понимаешь…

— Понимаю, — согласился я. — Юра, а кто работал с парнем?

Сафонов пристально посмотрел на меня, размышляя, стоит ли продолжать разговор, но все, же признался:

— Ну, я…

— Ты не обижайся на меня, но лучше это скажу тебе я, чем… В общем, неужели ты не видел, что дело белыми нитками шито? Парень признался только потому, что ему объяснили, что этот вариант для него самый приемлемый, что так он облегчит свою участь. И он, понимая, что все указывает на него как на убийцу, испугался и взял все на себя. Но ты то, старый матерый волк, неужели не видишь? Почему на складе остался именно американец? Куда делась огромная партия товара? Унесли эти трое пареньков? Куда? На чем? Да и контрольный выстрел в голову вряд ли сделан перепуганным мальчишкой, впервые взявшимся за оружие. Ведь можно же получить результат экспертизы о максимально точном времени смерти, проверить, на самом ли деле решетка имела такие повреждения, что ее требовалось заменять настолько срочно, и кто этим занимался, да и другие слабые места проверить…

— Какие мы умные! — притворно изумился Сафонов. Есть старое доброе правило: отвергаешь одну версию, предложи другую. Не можешь — не облаивай. Думаешь, я эти недостатки не замечаю?! Может, я первый год в милиции служу? Или я подлец отъявленный, мечтающий только о том, чтоб поскорей от дела избавиться? Нет, старый, все сложнее. Я оперирую фактами. Беру их и взвешиваю все «за» и «против». Так вот: в этом деле куда больше «за», чем «против». Найти изъяны можно в любом деле. В любом! Но я не адвокат, я — оперативник и ищу разгадку дела. Я работаю с этим парнем, потому что он — это все, что у меня есть в настоящий момент. И выпускать его я не собираюсь. Если я увижу, что он невиновен, я его отпущу, но пока у меня на руках только факты, подтверждающие его причастность.

— к краже, вставил я, — но не к убийству,… Да и относительно кражи,… Куда он дел остальную технику?

— Хочешь, я скажу что думаю? — рассердился Сафонов. — Положа руку на сердце? Я уверен, что остальной аппаратуры он в глаза не видел! Её сплавили налево те же самые директора, воспользовавшись подвернувшейся возможностью. «Гибель коллеги — это трагедия, — подумали они, но бизнес есть бизнес, и если подвернулся шанс избежать налогов, им надо воспользоваться». И перед тем, как вызвать милицию, толкнули товар налево. Вот и вся недолга! — Он устало махнул рукой и, достав сигареты, прикурил. Я вижу, что ты хочешь попытаться найти этот товар, но ты, же понимаешь, что кроме уклонения от уплаты налогов ничего ты им «не натянешь». Какой им смысл его убивать? Если б они хотели толкнуть товар, то сделали бы это иначе, по подложным накладным. А если б хотели порешить коллегу, то сделали бы это куда более умно и продуманно, нежели «шлепнуть»«его в собственном подвале.

— Ты — гений! — серьезно заявил я.

— Я это знаю, — легко согласился Сафонов. — А почему?

— Мотив! — поднял я вверх указательный палец. — Ты только что отыскал возможный мотив. Что, если они толкали товар по подложным накладным, дуря американского партнера? Он их застукал, и они его «шлепнули»!

— А потом случается совпадение, которое приходится раз в сто лет? Это даже на третьесортный бульварный детектив не тянет. Тогда бы они не стали толкать этот товар. Что-то одно: либо заметать следы, либо продавать аппаратуру. Нет таких идиотов, которые в угоду кошельку будут ставить крест на своей жизни, рискуя свободой.

— Сотни бандитов занимаются именно этим каждую минуту, — заявил я. — Не знаю, как тебе, а мне эта версия нравится.

— Вот ее и проверяй, — пожелал мне Сафонов. — Я совершенно не против. Если у тебя что-нибудь выйдет, я буду только искренне рад. Честно. Но сам в это не верю, поэтому пойду другим путем. Каждый должен делать то, во что верит, правильно? Только ты уж постарайся, будь другом, чтобы твоя деятельность не пошла в ущерб моей работе…

— Я уже обещал тебе это. Если я докопаюсь до чего-то существенного, я подарю это тебе, если же нет… Но я докопаюсь…

— Подарков мне не надо, а вот в отношении фактов я сомневаюсь. Теоретически в этом деле невозможно обнаружить деталь, которая сможет существенно изменить ход следствия.

— А практически?

— А практически я за свою жизнь сталкивался с такими чудесами, что не могу быть уверен на сто процентов, что в данный момент я сижу в этом кабинете и разговариваю с тобой… Мог бы «пролить свет» пистолет, из которого совершено убийство, и это доказательство было бы весьма весомым… Но таких улик не оставляют. И ты это знаешь так же хорошо, как и я.

— Согласен, — кивнул я. — Если он не лежит на дне какой-нибудь реки, он может оказаться сильным аргументом. Но ведь он еще не найден, не так ли? Спасибо, Юра, ты и впрямь помог мне, подкинув пару интересных идей.

— Всегда, пожалуйста, — с сарказмом отозвался он. Могу подкинуть еще с десяток бесплатных идей во всех областях наук, но только вряд ли тебе это принесет существенную пользу… Ну что, привести Косарева? Раз уж у меня сегодня «день бойскаута» и я занимаюсь благотворительностью…

— Это было бы неплохо, — улыбнулся я. — Ты уж извини меня, что все вот так…

— Ничего… Хоть стекло помог вставить, и то хорошо. Должен же я тебе хоть чем-то отплатить? — улыбнулся он в ответ и вышел из кабинета.

Вернулся он десять минут спустя, пропустив вперед себя в кабинет высокого, не по годам крепкого паренька. Признаться, вид у Косарева был не самый располагающий. Толстый и обрюзгший, с редкими сальными волосами, неряшливо и грязно одетый, он смотрел на собеседника с хитроватой наглостью, вызывая скорее недоверие, чем желание помочь.

— Беседуйте, — разрешил Сафонов. — Оставляю его на твоем попечении. Если понадоблюсь — я в соседнем кабинете пью чай. Когда окончите разговор, постучишь в стенку я, приду.

Он вышел, и я указал Косареву на стул:

— Присаживайся. Моя фамилия Куницын. Николай Иванович. Уполномоченный уголовного розыска. По некоторым причинам я занимаюсь твоим делом параллельно с официальным расследованием. С рабочей версией меня уже ознакомили, а теперь я хотел бы услышать, что там произошло на самом деле. Без протокола.

— Все так и было, — угрюмо буркнул он, отводя взгляд в сторону.

— Обычно врут, чтобы выгородить себя, и это я еще могу понять, но врать, чтобы упрятать себя за решетку?! Нонсенс. Объясни мне, глупому, зачем тебе это нужно? Во всем, что делается, должен быть смысл. В твоих поступках и показаниях я смысла не вижу.

— Кому какое дело до меня и моих поступков?! — Он сплюнул себе под ноги, спохватился и размазал плевок по полу подошвой рваной кроссовки. — Все сложилось именно так, вот и радуйтесь…

— Хорошо, — согласился я. — Я от такой радости сегодня напьюсь «в доску». Тогда расскажи мне вот что… Могли, твой друг, этот, который племянник одного из директоров…

— Гарик, — уточнил он. — Гарик Шаламов?

— Да. Мог ли этот Гарик подставить тебя сознательно, поддавшись на уговоры, угрозы или обещания денег?

Косарев поднял голову и посмотрел на меня с искренним изумлением.

— Так вы это серьёзно?. Вы серьезно не верите, что я его убил?

— У меня есть желание разобраться, что к чему, и если ты невиновен, то помочь тебе доказать это, а вот если… не обижайся: получишь на полную катушку.

— Всё равно у вас ничего не выйдет, — вздохнул он. — Только юродивый поверит в мою невиновность.

— Вот спасибо на добром слове, — поблагодарил я. — Я на него время трачу, а он меня юродивым обзывает… Ты мне так и не ответил на вопрос.

— Гарик… Он странный парень. Не знаю, как это сказать правильней… Он очень хитрый и ушлый, но трус, вряд ли он станет меня подставлять. Мы живем в одном дворе, и если что…

Он осекся, испугавшись, что сказал лишнее. Покосился на меня, но я лишь одобряюще покачал головой:

— Продолжай, продолжай.

— Чего продолжать? Испугается он меня подставлять. А может… Нет, не знаю.

— Ты видел труп?


Косарев громко засопел, не решаясь отвечать.

— Борис, ты видел труп директора, когда залезал в подвал? — настойчиво повторил я.

— Нет… Я брал ящики, которые лежат возле самого отверстия. Вглубь склада я не ходил… Я и пробыл-то там не больше пяти минут. Залез, взял, вынес, залез, взял, вынес…

— Понятно. Раньше вы про этот склад знали?

— Да, но к нему было не подступиться. Один раз через этот же подвал подбирались к складу, но работяги нас отловили, отвели к директорам. Гарику влетело по первое число, но мы, же ничего не успели сделать, вот нас и отпустили… А тут такая возможность подвернулась, что мы решили рискнуть.

— Ничего подозрительного не заметили, когда крутились возле склада. Машин, людей?

— Если б мы заметили что-то подозрительное, — горько сказал он, — разве б мы туда полезли.

— Борис, если есть что сказать, говори это сейчас. Любая, самая, казалось бы, незначительная информация, способна помочь в разрешении этого дела, может быть в дальнейшем спасительной для тебя. Дай мне направление поиска, подскажи, чтоискать и где?

— Мне нечего вам сказать, он посмотрел мне в глаза. Я не знаю, как это получилось и почему. Я не понимаю… Скорее всего, я отправлюсь отсюда прямиком в тюрьму, потому, что взять на себя все для меня при таком раскладе выгоднее, чем отпираться… Не перебивайте, я так решил, что бы Вы ни говорили. Но поверьте: я не убивал. И если вы найдете того, кто это сделал… вы мне поможете… Ведь я не убивал его… Не убивал…

* * *
— Твой подопечный полный идиот, — пожаловался я Разумовскому, когда мы встретились с ним час спустя. Он сам роет себе яму. Хороший адвокат в пару заходов может легко развалить это дело.

— У него нет денег на хорошего адвоката, — ответил иерей, — и он это знает. Надеяться на доброго дядю, который придет и станет копаться в этом деле, он не хочет, потому, как не верит. Мы с тобой, к несчастью, редкость, не вписываемся в рамки реальности… Нет, я верю в справедливость но… Я практик.

— Раз мы не вписываемся в реальность, значит, нас нет. Мы фантомы, — подытожил я. — И как один фантом другому фантому, я тебе скажу: «Спасение утопающих — дело рук самих утопающих». Ты мне сказал это вчера, а сегодня я возвращаю тебе эту фразу применительно к твоему протеже. Для него единственный шанс выкрутится — это уйти «в глухой отказ», нанять ушлого адвоката и развалить дело. Могу порекомендовать пронырливого и недурственного юриста.

— У него нет денег, — повторил иереи, — и это не единственная возможность. Можно попытаться найти настоящего убийцу.

— Чудной ты. Я даже спорить с тобой не стану, потому что это бесполезно. Ты все прекрасно понимаешь, а упрямишься из чувства противоречия и безысходности… Можно попытаться найти пропавшую аппаратуру партия довольно крупная и просто так затеряться не может, это не иголка в стоге сена, — но толку от этого не будет. Сафонов прав директора спишут это на попытку уклониться от налогов. И это может быть правдой. Тем более что произойдет это только в том случае, если удастся доказать их причастность к хищению. Я даже могу, мазохистично, учитывая последствия, признаться, что у меня есть версия, как можно попытаться отыскать технику. Это тяжело, долго, но возможно. Но я не вижу в этом смысла. Мы потратим уйму времени и нервов и не получим ровным счетом никакой пользы.

— Что же делать?

— Не знаю, — признался я. — Я не нахожу мотива. Сафонов подсказал одну интересную идею, что между директорами могли происходить разногласия по поводу недобросовестности со стороны русских партнеров, которые и привели к печальным последствиям. Но это только слова, и словами они останутся. Ты знаешь, как это бывает — знаю я, знаешь ты, знает преступник, но ничего от этого не меняется. Без фактов это версия. Сафонов умный и опытный оперативник, фирма расположена на его «земле», возможно, у него были догадки по этому поводу, может быть, информация, но это «может быть», а я очень не люблю этого словосочетания. «Может быть» что угодно. Может быть, этого Лоренса убили «якудза», может быть — чикагская мафия, тайное общество масонов или шпионы, может быть, это месть или последствия бурного романа с участием ревнивого мужа…

— Это все — фантасмагория, — заметил иерей, — а вот финансовые разногласия — это реальность… По крайней мере, из всех перечисленных тобой версий эта — самая реальная.

— Если не учитывать самого Косарева… Ну, хорошо, хорошо, я тоже не очень уверен в его причастности к убийству… Но есть факты, говорящие о его причастности к краже. А факты, как известно, вещь упрямая. Я не знаю, что делать.

— Все, что можем. Что-нибудь обязательно произойдет. Не может все это дело остановиться на одной точке, когда не бездействуешь, все время что-то происходит. Это только под лежачий камень вода не течет.

— У меня не так много времени, чтобы заниматься… начал, было, я, но, взглянув на иерея, махнул рукой. — Ладно, поехали к офису этой фирмы.

Сама фирма «Геркулес» и расположенный под ней склад находились неподалеку от шумного и многолюдного проспекта. Вход в подвал, из которого Косарев и его друзья выносили похищенную аппаратуру, выходил в просторный двор. В центре двора располагалось здание детского сада.

— Мне в офис с тобой идти или здесь подождать? — спросил Разумовский.

— В офис? — удивился я. — Я не собираюсь идти в офис. Зачем? Мне не о чем говорить с директорами. Я не питаю иллюзий, что они покажут мне «липовые» контракты или признаются в чем-то. Я хочу осмотреться.

— Фургоны! — догадался иерей. — Ты хочешь попытаться найти свидетелей погрузки аппаратуры? Вряд ли это получится в данном случае. Посреди ночи у окна ни одна бабка сидеть не станет, да и номеров в темноте не разглядишь. А место здесь, сам видишь какое. Пустырь, детский сад да проспект, по которому ходят сотни людей, и установить, кто из них проходил в тот момент, невозможно.

— Теперь я и сам вижу, — отозвался я. — Но раньше-то я этого не знал, верно? Теперь знаю. Поехали обратно, в отдел… Хотя погоди… Давай сделаем так… Ты забеги в детский сад и спроси, не оставляют ли они на ночь сторожа, а я добегу вон до того кабака и узнаю не работают ли они ночью… Если сторож был, узнай, где живёт — сходим. Чем… фортуна не шутит?

Разумовский кивнул и мы разошлись.

Войдя в пропахший пивом и квашеной капустой грязный зал ресторанчика, я поинтересовался у скучающего за стойкой бармена, на месте ли директор, и, получив в ответ утвердительный взмах руки в сторону служебного помещения, направился туда.

В самом конце длинного и узкого коридора находился кабинет, в котором маленький и толстенький человек в потертых джинсах и растянутом на локтях свитере старательно выводил пальцем на заледеневшем стекле: «Миша плюс Оля…». Завидев меня, он смутился, кашлянул и попытался стереть надпись ладошкой, но это оказалось не так-то легко, и тогда он просто задернул штору, скрывая от моих глаз содержательное объявление.

— Холодно, понимаешь, — замысловато пояснил он. Окна все заиндевели… А батареи то топят, то нет… Прям беда…

— Это точно, — охотно подтвердил я, — зимой нет горячей воды, летом — холодной.

— Безобразие, — сказал он, и мы замолчали, рассматривая друг друга.

— Вы ко мне? — через минуту уточнил он.

— Если Вы директор этого… заведения, то к вам.

— Имею несчастье им быть, — согласился толстяк. — По крайней мере, в настоящее время. Доходов нет, куча долгов, так что скоро снова стану безработным. Так уж выходит, что все мои замыслы и идеи реализовываются, но, реализовавшись, рушатся, словно выстроенные из песка. Вот, сижу и думаю, чем заняться потом… А вы, к примеру, чем занимаетесь?

— Работаю в уголовном розыске.

— Нет, — решительно отверг он. — Это мне не подойдет. При моем «везении» либо в каждой перестрелке будет заклинивать пистолет, либо преступность переведется.

— За это можете не беспокоиться. Перестрелок у нас почти не бывает, пистолет заклинивает редко по той простой причине, что он примитивен, как молоток, и годится только для открывания пивных бутылок, а что касается преступников, то их хватит еще на пару десятков поколений оперативников.

— Заверяю вас, как только я к вам приду, они переведутся. Это судьба. Тогда лучше не рисковать, согласился я.

— К тому же у вас плохо кормят и постоянно отзывают из отпусков, я это из фильмов знаю. Наверное, я все же подамся в «челнок». Сейчас как раз начинается волна… Впрочем, и здесь возможна проблема. Не успею я сделать и пары ходок, как правительство обложит нас налогом.

— А вот это исключено, — уверенно заявил я. Ведь это полулегальный бизнес. Спекуляция. Нигде не регистрируется, кто ты «челнок» или турист, везущий сувениры. Это такой же нонсенс, как обложение налогом рэкета.

— Увидите, горько сказал он, как только я туда подамся, они введут налоги… Впрочем, у вас ко мне какое-то дело? Чем могу служить?

— Подсказать, есть ли у вас уборщица.

Он нахмурился и задумался.

— Вроде была… Намекаете, что в зале слишком грязно? Признаться, я и сам так считаю, но на такую зарплату удалось нанять только бабульку — пенсионерку, да и, то по совместительству. Пенсионерки сейчас на вес золота.

— Я не об этом. И сам зал, и уж тем более его чистота меня не интересуют. Я посмотрел, что ваш… э-э… ресторан закрывается в двадцать три часа, а мне интересно знать, остается ли кто-нибудь после этого времени.

— Студент по ночам спит.

— Как?! — удивился я.

— Вместо сторожа. На охрану денег нет, а студенту все равно, где спать. Я его кормлю, а он за это по ночам в моем кабинете спит. Как заметит, что подозрительное подаст голос, воришки и боятся лезть, они же не видят, кто здесь… Хоть у нас и нечего брать, но в нашем положении потеря любой ложки — трагедия… Так что со студентом спокойнее. Вас интересует что-то конкретное?

— Вон тот офис, что напротив. Может быть, этот ваш студент случайно наблюдал, что творилось возле него два дня назад? Ночью?

— Два дня назад… А поздно ночью?

— Сказать по правде, я и сам не знаю, признался я. Я подозреваю, что там стояла грузовая машина, может, две, и в них грузили коробки. Вот они-то меня и интересуют. А во сколько, это я и сам хотел бы установить…

— Два дня назад мы работали несколько дольше обычного… Это не совсем разрешается… Точнее, совсем не разрешается…

— Я не имею отношения к налоговой полиции.

— Да-да, понимаю… У нас гуляла свадьба, и мы закрылись только около двух часов ночи. Я оставался здесь до этого времени… Так, на всякий случай… Я видел эти ваши фургоны.

— Видели? — обрадовался я. Это замечательно, это невероятная удача!..

— Но я рискую вас разочаровать, — остановил меня директор. — Я не рассматривал их. Ни номера, ни шоферов. Просто меня удивило, что в два часа ночи происходит погрузка товара. Но ведь в наше время каждый выкручивается, как может… Вы меня понимаете? Налоговая инспекция, «левые» сделки… На кражу это было не похоже, вот я и не присматривался. Неужели все-таки кража?

— Убийство.

— Убийство?! Так вот почему на следующий день кругом было столько милиции… К нам тоже заходили, расспрашивали о подростках. Но о подростках я не знаю, а что там творилось под утро — не видел. Меня спрашивали именно про утро, я помню…

— Была и кража, она-то и произошла под утро.

— Как интересно… Может, и впрямь пойти в милицию? К вам берут неудачливых директоров ресторанов? Что же вам про эти фургоны? Было это где-то в час сорок… Да, в полвторого мы закрылись, и минут через десять я вышел. Два грузовых фургона. К сожалению, было темно, шел снег, а с той стороны двора нет фонарей, потому я и не рассмотрел подробностей. Они были темного цвета, это точно. Один чуть светлей другого… Да, вот еще один из них рефрижератор для перевозки мороженых продуктов. Это все, что я заметил… А больше, к сожалению, ничего не добавлю.

— Вы директоров фирмы «Геркулес» в лицо знаете?

— Нет, они к нам не заходят. А если и заходили когда, то знакомиться не спешили.

В кабинет ввалился залепленный снегом Разумовский. Фыркая и поеживаясь, стряхнул налипший на пальто снег и устремился ко мне:

— Глухо… Здравствуйте, — кивнул он директору. — Я вот с ним… В детском садике нет сторожа, на ночь в помещения выпускают собаку. Договорились с кинологом из соседнего двора, он и дает ее для охраны. А у вас как?

— Были в ту ночь грузовики, — сказал я. — Два фургона. Я говорил тебе, что это установить несложно. Да вот толку от этого мало. Да и эти фургоны устанавливать не меньше недели. Агентств, занимающихся перевозками грузов, в городе как мухоморов в лесу. Придется обзванивать все и выяснять, кто из них получал в ту ночь заказ на перевозку грузов.

— Это могли быть и частники, — сказал Разумовский. — Выбрали по газете двух владельцев фургонов и сделали заказ. Значит, нужно покупать газеты за ту неделю и обзванивать еще и все частные объявления…

— Слушайте, ребята, — вставил директор, — Я не знаю, поможет ли вам это, но на рефрижераторе был изображен медведь с эскимо. Наверное, это знак фирмы, которой он принадлежал или принадлежит. Я по торговому делу частенько вижу такие машины, и на них владельцы фирм любят ставить свой фирменный знак. И вот что еще. Если в рефрижератор грузили не нуждающиеся в охлаждении грузы, значит, он, либо демонтирован, либо сломан… Но все легче вам искать будет.

— Вот за это спасибо, — искренне поблагодарил я. — Так и впрямь можно сократить работу с пары недель до пары дней, а коль повезет, то и меньше. За такую услугу мы, пожалуй, обогатим ваше заведение на целых две чашки горячего кофе. Где тут у вас касса?

* * *
— Да, — сказала мне девушка по телефону, который я отыскал в справочнике. — Мы продали такой рефрижератор пять месяцев назад. Но я не знаю, имею ли я право давать вам подобную информацию по телефону…

— Имеете, — твердо ответил я. — Если желаете, можете привезти ее ко мне лично. Возможно, вы плохо понимаете, кто с вами говорит, я не клиент вашей фирмы и не праздный любопытный. Я — офицер уголовного розыска. Информация такого рода не секретна и не требует письменного запроса. А времени на то, чтобы ехать к вам на другой конец города только для того, чтобы демонстрировать удостоверение, у меня нет. Поэтому, прошу вас, поторопитесь.

— И все же я не знаю… Я спрошу у начальника… Подождите.

И прежде чем я успел ответить, на том конце провода трубку с глухим стуком положили на стол.

— Что за страсть к секретам? — раздраженно спросил я иерея, плечом прижимая замолчавшую трубку к уху. — Дел-то на грош, а проблем на рубль.

— Какими забытыми суммами ты оперируешь: грош, рубль, — улыбнулся Разумовский. — Видимо, девочка работает недавно, вот и боится попасть впросак.

— Значит, долго не продержится, — угрюмо сообщил я. Чтобы стать ценным сотрудником, нужно уметь хорошо работать либо головой, либо руками. Неужели сложно отличить простой вопрос от затрагивающего интересы фирмы? Скорее всего, она из тех, кто хорошо работает совсем другими частями тела.

— У тебя портится характер, — покачал головой иерей. Раньше ты не раздражался по пустякам.

Я хотел возразить, но в это время в трубке послышался приглушенный мужской голос: — «…конечно, дайте, это не столь важно, чтобы отрывать меня от дел».

В трубке что-то зашелестело, и уже знакомый голос секретарши извиняющимся тоном сказал:

— Я могу вам дать эту информацию. Записывайте. Фирма «Кентавр», директор Полозов Ян Поликарпович. Телефон…

Я записал данные, поблагодарил и вновь принялся крутить диск телефона.

— Здравствуйте, — сказал я в трубку, — вас беспокоят из уголовного розыска. Могу я услышать Полозова? Подожду… Ян Поликарпович? Моя фамилия Куницын, уголовный розыск. Я интересуюсь приобретенной вами пять месяцев назад машиной. Рефрижератором… Нет, нет, все в порядке, меня интересует один из заказов, выполненный водителем этого грузовика… Да-да, время тяжелое, их не так уж и много… Техника, телевизоры, магнитофоны… Да-да, именно этот… Все понимаю, все знаю, но мне некогда колесить по городу. Почему вы считаете, что эта информация секретна или конфиденциальна?.. Кто вам это сказал? Я знаю количество товара, его наименование, пункт отправления и фирму, осуществлявшую перевозку. Мне нужно знать только пункт назначения… Да, я это тоже понимаю… Я могу приехать сам… А могу и вас вызвать повесткой… Ах, у вас тоже не так много времени? Видите, как мы друг друга понимаем? Тогда диктуйте… Так… Так… А когда? Понятно. Видите, как просто? И совсем не страшно… Спасибо, до свидания. На Московский вокзал, — сообщил я иерею. Вчера днем. Так, где тут у нас отдел багажа?

Я отыскал в справочнике нужный телефон и набрал.

— Здравствуйте, девушка, моя фамилия Куницын. Уголовный розыск… Ничем не могу помочь, кроме как дать совет: во время обеда не следует подходить к телефону… А вот этого теперь уже делать не стоит, иначе я приеду сам и буду долго и нудно ругаться. Дело у меня короткое. Вчера днем вам был доставлен груз от фирмы «Геркулес» Наименование груза: аудио и видеоаппаратура. Меня интересуют получатель и время отправления вами груза… А вот это мне не интересно. Дело важное, дело срочное, и потому ваш отказ сотрудничать может вызвать самые нежелательные для вас последствия — я приеду сам. Посовещайтесь, посовещайтесь…

— И после этого он сетует на то, что ему не дают информацию по телефону, — проворчал иерей. — За несколько минут запугал двух секретарш и одного несчастного директора, склонив их выдать конфиденциальные сведения неизвестно кому…

— У меня нет времени разъезжать из одного конца города в другой, — сообщил я, прикрывая трубку ладонью. — У меня был наставник, так он вообще не выходил из кабинета, раскрывал дела, пользуясь исключительно телефоном. К нему все сами приходили.

— Чтоб такой авторитет заработать, нужно сперва полгорода пешком измерить…

Услышав в трубке голос, я предостерегающе замахал ему рукой.

— Да, записываю, — сказал я. — Ташкент? А получатель? Понятно. Через Москву… А поезд? Что ж, спасибо. Опустив трубку на рычаг, я пояснил ожидавшему Разумовскому:

— В срочном порядке товар был погружен и отправлен в Москву, откуда последует далее, до Ташкента. Получатель неизвестен, так как документы ушли вместе с товаром, а копии заперты в кабинете по случаю обеденного перерыва… Да это и неважно. Хорошо еще, что эту информацию они нашли так быстро. Отправитель прямо таки сорил деньгами, торопясь отправить технику, поэтому его и запомнили. Вчера вечером поезд ушел на станцию Сортировочная, где этот вагон будет прицеплен к одному из товарняков, следующих на Москву.

— Следовательно, у нас есть неплохой шанс, — обрадовался иерей. — До Москвы товарный поезд будет тащиться не меньше суток, останавливаясь на каждой узловой станции и пропуская пассажирские поезда.

— В Москву я не поеду, — решительно отверг я. — Ты что, думаешь, что те дни, когда я занимаюсь работой не по назначению, мне даром с рук сходят? Никитин за каждый час простоя с меня стружку сантиметровой толщины снимает. Я передам эту информацию Сафонову, а уж он пусть решает, что с ней делать.

— Надо все самим делать, — умоляюще сказал Разумовский. — Ведь ты же знаешь, как это бывает…

— Нет, — твердо сказал я. — Не столь это важный момент в расследовании, чтоб из-за него пару дней терять. Обнаружение аппаратуры ничего не дает, я уже предрекал тебе, что на это ответят директора.

— Как не дает? Очень даже дает. Косвенное доказательство невиновности Косарева.

— Не прикидывайся дурачком. Косареву это поможет, как покойнику — примочки. А вот если обнаружат мое отсутствие, взгреют «на ковре» у начальства. И не здесь, а в РУВД… Нет, в РУВД я не хочу.

— Тогда хоть позвони на Сортировочную, узнай, может, не успели еще вагон прицепить?

— Прицепили и уже отправили, — уверенно заявил я. Неужели ты думаешь, что если они так на Московском вокзале суетились, то на Сортировочной не подсуетятся? Уверяю тебя: груз уже в пути. Но если ты так настаиваешь, изволь. Только ради того, чтобы открыть тебе глаза на твое, ослиное упрямство.

Я вновь завертел диск телефона и, дождавшись, когда мне ответят, напористо скомандовал:

— Значит так. Я — Куницын, из уголовного розыска. Меня интересует, когда и каким поездом была вчера отправлена партия товара, прибывшая с Московского вокзала. Груз: аудио и видеоаппаратура. Я понимаю, что «не положено» и что «начальство», но меня это не интересует. Если через пять минут у меня не будет информации, я приеду сам…

Трубка в моих руках разорвалась ревом негодования. Выслушав долгую и отнюдь не лестную речь, я осторожно повесил ее на рычаг и, закусив губу, стряхнул с телефона несколько налипших пылинок.

— Что такое? — настороженно спросил Разумовский. — Ты даже как-то позеленел… Что такого тебе могли ответить на Сортировочной?

— На какой Сортировочной?! — сквозь зубы, ответил я. На какой Сортировочной?! Ты так утомил меня за эти дни, что я, думая о нагоняе в РУВД, автоматически набрал номер начальника РУВД и приказал ему доставить мне информацию об отправке груза… И еще свою фамилию назвал, идиот!..

— Ну и что? — заинтересованно спросил иерей.

— Через двадцать минут я должен быть у него… С информацией об отравленном грузе, — мрачно пошутил я. — Ох и достанется же мне сейчас на орехи! Судя по голосу, он явно не в духе… И все из-за твоих авантюр!

Разумовский тихо стонал от смеха, держась за живот. Я с укоризной посмотрел на него и стал собираться.

— Тебя бы к нему, вместо меня, — ворчал я, надевая пальто. — С ним на пару бы и посмеялись… Надо же было так опростоволоситься!.. Ладно, чего уж теперь… Я вернусь через час, не раньше. Дозвонись до Сортировочной сам. Больше ничего не предпринимай. Когда я вернусь, свяжемся с Сафоновым и решим, как быть дальше. Ты угомонишься когда-нибудь?

Разумовский уже полулежал на диване и в изнеможении похрюкивал.

— Начальнику РУВД, — стонал он. «Я Куницын! Информацию!.. А то сам приеду!» Ой, не могу!.. Пристрелите меня кто-нибудь… Не выдержу!

— С удовольствием, — мечтательно пообещал я и, тяжело вздохнув, вышел из кабинета.

* * *
Отсутствовал я не час, а все два. Полковник действительно был не в настроении, и мне пришлось выслушать целую лекцию об этике телефонных переговоров и способах получения информации в те времена, когда телефона еще не было. Когда лекция была окончена, полковник вновь был бодр и свеж, а я зол и разбит, как он в начале разговора.

Когда в таком настроении я переступил порог кабинета, намереваясь передать состоявшуюся беседу дословно ее первопричинному виновнику, то не обнаружил его на месте. Кабинет был пуст, а Разумовский исчез, не позаботившись даже оставить записку.

— Ну и черт с тобой, — обиделся я и, набрав номер Сафонова, сообщил: — Юра, это Куницын беспокоит. Мы тут тебе подарок приготовили, как раз по твоему делу. Удалось нам отыскать пропавшую технику… Да, вот так. Мы здесь, в отличие от некоторых, сыщики… Ну и хвастаюсь, зато от души. Ладно, слушай. Директор ресторанчика, что напротив склада, видел погрузку техники в грузовые фургоны. Один из них — рефрижератор и, к нашему счастью, у него на борту имелся фирменный знак. По этому знаку мы и установили фирму, которая продала эту машину другой конторе… В общем, это долгая история, потом, для справки, расскажу подробнее. Вчера вечером товар был отправлен в Москву через станцию Сортировочная. Сегодня ночью или утром он должен был выехать. Конечный пункт Ташкент. Директоров теперь ты можешь прихватить крепко. Свяжись с оперативниками в Ташкенте, пусть примут груз. Ориентировку, ведь ты уже дал? Вот и отлично. Ну, остальное сам знаешь. Жаль только, времени на это уйдет немало. Пока, товарный, до Ташкента доберется… Да, я знаю, Косареву это мало чем поможет, но все же… Дальше? Дальше буду копать, надеясь на русский «авось»… И тебе того же.

Окончив разговор, я откинулся в кресле и, заложив руки за голову, замер, отдыхая. За окнами быстро темнело. Я включил настольную лампу, открыл сейф и, достав кипу требующих срочных ответов запросов, придвинул к себе стопку чистой бумаги. На то, чтобы осилить треть, ушло два часа. Отвлек меня звонок телефона.

— Слушаю, — сказал я в трубку.

— Что же ты делаешь? — с укоризной спросил меня Сафонов. — А если б упустили чего или во внимание не приняли? Авария могла бы произойти. А ведь это не шуточки…

— Ты о чем? — опешил я. — Какая авария? — Куницын, не придуривайся! Кроме тебя некому. Признавайся: твоя работа?

— Да скажи ты толком, в чем дело?! — возмутился я. Я два с лишним часа в своем кабинете как исправный летописец криминальную хронику на своей территории увековечиваю, а ты меня какой-то аварией стращаешь… Что за авария?

— Вагон с краденой аппаратурой кто на перегоне от поезда отцепил?

— Не я, — честно признался я и замолчал, потому что понял, кто это сделал.

— А-а! Вот то-то и оно, — расценил мое молчание по-своему Сафонов. — Что технику нашел — молодец, что отследил ее — тоже похвально, но мог бы и дождаться, пока до Ташкента дойдет. Я уже с местными оперативниками связался… На худой конец, в Москве бы перехватили. Ох, неймется тебе! Хорошо хоть на станцию позвонил, предупредил. А то ведь, неровен час… Транспортная милиция, когда груз осмотрела и номера проверила, сразу нам запрос дала. Я им уже обрисовал картину.

— Когда же он успел? — задумчиво поинтересовался я.

— Кто?

— Да нет, это я о своем… Далеко это от города?

— Куницын, ты… Конспиратор! Сам знаешь сто десятый километр.

— Ого! — искренне поразился я. — Пришлось ему поторопиться… Впрочем, по всей видимости, и отправлен груз был недавно, да и поезд медленно шел. Но все же…

— Ну-ну, — многозначительно сказала трубка. — Тень на плетень наводить — это мы мастера… Сразу признавайся: чего еще нагородить собираешься? Лучше наперед говори, а то мне твои затеи, что обухом по голове.

— Да я и сам еще не знаю… Моя вторая и наиболее шкодливая «половина» отсутствует. Со сто десятого километра добирается. Впрочем… Юра, а может, попытаемся разыграть эту единственную нашу карту? Других альтернатив у нас нет, но мы все равно ничем не рискуем. Кто знает — может, и получится что.

— Ты о чем?

— Пригласи на завтра директоров «Геркулеса» к себе и поставь их в известность относительно обнаружения груза. В ведомостях их фирма как отправитель значится, отпереться они не смогут. Они надеялись, что в Ташкенте груз канет, да сам видишь, какая у них оплошность вышла. Нам это на руку сыграть может.

— Очень уж это ненадежно, — вздохнул Сафонов, — они не дети, чтоб их запугивать. Пользы нам это мало даст, а вот крику будет… Ведь это не план, а только попытка прозондировать направление поиска. Впрочем, наша специфика такова, что раз в год и палка стреляет… Ладно, уговорил. Прополощу я директорам мозги, а ты уж на подхвате будь. Приходи завтра к двум часам дня, я их на это время вызову. Твоё присутствие не обязательно, но раз уж ты так стремишься в деле быть, то приходи…

— К двум часам — пообещал я, и мы расстались.

Не успел я повесить трубку, как дверь распахнулась, и в кабинет вошел Разумовский, словно специально дожидавшийся конца разговора в коридоре. Благодушно кивнул мне и расположился на своем излюбленном месте, на диване в углу кабинета.

— Здравствуй, — сказал я ласково, — похититель вагонов. Здравствуй, нарушитель законов и норм. Здравствуй, приносящий мне одни неприятности! Какого рожна тебе потребовалось догонять поезд и отцеплять этот вагон, старый осёл?! Ты понимаешь, что есть нормы ведения следствия?! Конечно, понимаешь, просто не хочешь об этом помнить! Что есть закон и те, кто работает в этой области?! Что ты никаким боком к ним не относишься и, следовательно, не должен совать свой нос туда, где его могут прищемить?!

— Те, кто этим занимаются, делают это слишком долго, резонно ответил иерей. В то время, когда существует тысяча и одна возможность ускорить события. Что я сделал? Чем тебе это помешало? Сколько времени этот товарный тащился бы до Ташкента? Даже я за пару часов смог догнать его на одной из узловых станций. И что я сотворил такого страшного, что привело тебя в такое негодование? Вагон отцепил? Так я же и сообщил дежурному о «потерянном» вагоне, и какие-либо столкновения совершенно исключались. А транспортная милиция очень обрадовалась, обнаружив краденый товар. Все довольны. Один ты ворчишь.

— Как ты мне надоел! Отправить бы тебя куда-нибудь к каннибалам — миссионером, — мечтательно произнёс я, — и всё бы пришло в норму… Ты вообще знаешь правила? Где ты слышал, чтобы сыщики крали вагон? Это, не вписывается ни в какие рамки!

— Во первых, я не сыщик, — спокойно парировал иерей, а во-вторых, я его не крал. Я его задержал и передал в руки милиции. Наиболее приемлемым, для данной ситуации способом.

Я хотел было ответить, но не успел. Дверь кабинета приоткрылась, и начальник угро Никитин, мрачно глядя на меня, сообщил:

— Сергеев заболел. Завтра с утра он должен был дежурить. Вместо него будешь дежурить ты.

— А почему я? — вяло и безнадежно запротестовал я.

— А почему меня за твои «телефонные переговоры» взгрел начальник РУВД? — в тон мне спросил Никитин. — Кроме того, ты — единственный, кто до этого времени засиделся в отделе. Остальные уже давно дома.

— Какой несправедливый мир, — вздохнул я. — Он принадлежит начальникам угро и иереям…

— А мне нравится, — усмехнулся Никитин и закрыл дверь.

— Все слышал? — повернулся я к Разумовскому. Вместо меня к Сафонову поедешь ты. Он вызывает на завтра директоров. Попытается накалить ситуацию. У нас ничего против них нет, но они-то об этом не знают. Попытайтесь обыграть возможность как можно эффективней. Сафонов вызвал их на два часа дня, а я раньше трех не освобожусь. Так что…

— Понял, — сказал Разумовский. — А на чем акцент делать? К чему их подводить?

— Не знаю… Сориентируешься по обстановке. Попытайся запутать, намекни, что у нас в запасе есть кое-что, что при дальнейшей разработке может сыграть против них, намекни, что и мне верят и подозревают больше, чем Косарева, что всплывают новые факты, появляются новые свидетели…

Напугай.

— Это я смогу, — радостно пообещал иерей, поводя под рясой могучими плечами. И я почему-то сразу поверил, что напугать он сможет…

* * *
Новый день принес массу мелких, но трудоемких хлопот. Первую половину дня я разбирался с накопившимися за ночь материалами. Оформлял кражи приемников и колес от машин, разбирался с отловленными за ночь в разных уголках нашей территории бомжами и прочей подобной ерундой, оставленной с ночи дежурной частью. Вторая часть дня была посвящена более свежим происшествиям. С утра пораньше какой-то ловкач увел из общего коридора женского общежития две пары поношенных женских туфель, и разъяренные неслыханным по опасности преступлением потерпевшие принесли мне заявление вместе с огромным, на два листа, списком подозреваемых. Затем, согласно инструкции, я долго и кропотливо описывал пустое место, с которого, по словам хозяина, несколько часов назад угнали «Запорожец», купленный им в семидесятом году. А полчаса спустя я нашел этот «Запорожец» стоящим за углом того же дома, куда вчера вечером и поставил его подвыпивший владелец. Затем последовали два заявления о «краже» паспортов, одно заявление о пропаже ватника и каски из бытовки строителей, и закончилось мое дежурство оформлением кражи трех электросчетчиков с лестничной площадки. Одолев эту массу исключительно опасных и загадочных преступлений, я вернулся в отдел разбитым и злым. Впрочем, в последнее время это стало моим естественным состоянием. Ничто так не раздражает, как необходимость специалисту отвлекаться на мелочи, жертвуя расследованием по-настоящему важных преступлений. Иногда мне очень хотелось навестить «умника», объединившего в обязанностях уголовного розыска расследования убийств и оформление разбитой пьяным подростком витрины, поиск насильников и розыск тапочек и счетчиков из общих коридоров…

У запертой двери кабинета уже топтался в ожидании меня Разумовский.

— То у тебя дверь без надобности нараспашку, то не к месту закрыта, — пожаловался он. — Ты что-то одно выбирай: либо ты разгильдяй, либо пунктуальный педант. Имиджем нельзя разбрасываться. Я в коридоре битый час жду. Все бегают, суетятся, как в муравейнике. Будни уголовного розыска… Что смурной?

— Счетчики и тапочки, — лаконично ответил я.

— А-а, — сочувственно протянул иерей. — Ты бы поменьше считал угро «сливками» милиции, глядишь, амбиции и не играли бы так бурно. Шучу, шучу, не смотри так…. Закончилось твое мытарство?

— Да. А у вас как прошло?

— Что могли — сделали. Но у них строгая «заготовка» была, от нее и плясали. Валят все на попытку уклониться от уплаты налогов. Правда, сперва и от этого отпирались. Но мы на сопроводительные документы намекнули, на водителей грузовиков, которые их в лицо видели, они и поплыли. Но дальше этого — ни слова. Уж мы и так, и этак — ни в какую. И по времени пытались рассчитать: во сколько Косарев к ним залез, во сколько они товар грузить стали, во сколько милицию вызвали… Один из директоров изменил показания, утверждая, что пришел ночью сменить Лоренса и обнаружил его в подвале мертвым… Это все им, конечно, «в минус», но сути дела существенно не меняет. В случае чего денег на хороших адвокатов у них хватит… Но что смогли, мы сделали исправно. Теперь они знают, что шансы на подозрения в убийстве у них с Косаревым равны. Напрямую мы этого не говорили, дали понять иносказательно, но ты бы слышал, что творилось!.. Какие возмущения, какие угрозы, крики! Как Сафонов их напор выдержал — до сих пор удивляюсь. Крепкий мужик… Он просил передать тебе свои бескрайние благодарности за сегодняшний день, за твою идею этой встречи и направление разговора, за грядущие неприятности и шлет самые нелестные пожелания, которые я, как лицо духовное, передать не решаюсь…

— Пускай шлет, — отмахнулся я. — Он не девица-белошвейка, ему такие концерты не в диковинку… Добре, большое дело сделали.

— Что-то сделали, но что — в толк не возьму. Вижу бесполезное барахтанье. Ты же умный опер, неужели ничего эффективней не придумал? Ведь пропадет парнишка, пока мы тут из пустого в порожнее переливаем…

— Именно этим я и занимаюсь, мой недальновидный друг, сказал я. Хочешь, поставлю свой сейф против твоей рясы, что в течение двух дней это дело закончится? Если, конечно, мои предположения верны и выбор стоит между директорами и Косаревым, а не предполагает участие третьего лица… В течение двух-трех дней кто-то из них поедет в места, лишенные «орбита без сахара» и «телевизора со сверхплоским экраном»…

— Я понимаю, что ты хочешь вывести их из равновесия и побудить к действию. Но подобные попытки подразумевают конкретное действие с их стороны, а я не вижу, что бы они могли предпринять такого, что… Ах, вон оно что! — неожиданно догадался он. — Тогда я подожду спорить с тобой… Я и впрямь упустил это звено из виду… Но это будет концом для Косарева, а не для них. Или у тебя есть какое-то предложение?

— Не какое-то, а то, которое придется тебе по душе… Как раз в твоем духе. Сделаем мы вот что…

* * *
Весь остаток этого дня и большая часть следующего прошли в ожидании. И наконец, около пяти часов вечера, в моем кабинете прозвучал долгожданный звонок.

— Хорошие новости, — сообщил довольный Сафонов. Не могу, правда, сказать, что они хороши для тебя, учитывая позицию, занятую тобой в этом деле, но в целом картина начинает проясняться. Только что в дежурную часть был анонимный звонок. Какой-то «доброжелатель» сообщил, что пистолет, из которого был убит Лоренс, спрятан у Косарева на квартире. На балконе, среди ветоши. Скорее всего, это один из его дружков, напуганный таким оборотом дела… Я выезжаю прямо сейчас. Хватаю понятых и выезжаю. Получается, ошибался ты, обеляя Косарева. Если пистолет окажется там — а я уверен, что звонок не розыгрыш, — чаша весов под тяжестью подобного доказательства резко пойдет вниз. И совсем не в его пользу… Дело, наконец, будет закончено.

— Хватка у тебя, Юра, прямо как у бульдога, — уважительно заметил я. — Да и фортуна к тебе благосклонна… Что ж, дерзай, хватай за хвост свою удачу. Чувствую: сегодня ты это дело доведешь до ума.

— Хотелось бы, — признался он весело. — Если есть время и желание — подъезжай. Ты на это дело немало сил потратил, мне помог, похищенную аппаратуру отыскав, значит, и при завершении поучаствовать захочешь.

— Дел у меня многовато, — задумался я. Ну да ладно… Выезжаю. Адрес у меня есть, на месте буду через полчаса. Я нажал на рычаг и тут же закрутил диск телефона, набирая заученный наизусть номер.

— Это Куницын, — сказал я в трубку, — позовите Разумовского… То есть отца Владимира… Андрей? Сафонов только что звонил. Им уже поступил сигнал. У тебя все в порядке? Отлично. Тебя не видели? Старик проинструктирован надежно? Теперь уходи оттуда. Жди меня с другой стороны дома. Выезжаю.

* * *
Дверь квартиры Косарева мне открыл Сафонов. Он был зол и мрачен. Молча, махнул мне рукой в глубь квартиры мол, проходи — и вновь устремился к стенному шкафу, от осмотра которого я оторвал его своим появлением.

— Изъяли? — простодушно спросил я. — С тебя по такому поводу проставка.

— Две проставки, — Сафонов вяло пошевелил висевшую в шкафу одежду и безнадежно махнул рукой, — Нет здесь ничего… Пусто, как в моем кошельке. Поймать бы этого шутника…

— А что говорит хозяин квартиры? Кивнул я на сидевшего, на кухне старика.

— Говорит, что с того дня, как его внука арестовали, никто не приходил, он ничего не видел, ничего не слышал, про пистолет не знает. Что он может сказать, когда дело его внука касается? Значит, опять все зависло… И не туда, и не сюда… Эх, не влез бы ты со своими затеями, у меня и сомнений бы не возникало. А теперь мечусь меж двух версий, не знаю, какую выбрать… Уф! — он устало опустился на свободный стул и посмотрел на старика. — Вы уж простите нас, Матвей Сергеевич. Мы были обязаны проверить сообщение, но оно оказалось ложным. Мы приносим вам свои извинения… Саша! Отпусти понятых.

Паренек лет двадцати в форме лейтенанта проводил понятых до дверей и замер, ожидая дальнейших распоряжений. Сафонов еще раз вздохнул и, гулко хлопнув себя по колену ладонью, поднялся. — Поехали в отдел. Только время зря потратили… Матвей Сергеевич, позволите воспользоваться вашим телефоном?

— Звоните, чего уж там, — разрешил старик — Ой, ребята, не за правое дело вы боретесь. Не того очернить пытаетесь, не того…

— Очернить мы никого не пытаемся, — ответил я, — мы разбираемся. Да и вашему внуку впредь наука будет, как по чужим закромам шарить. Испуг только на пользу.

— Коль испугом отделается, то на пользу… А как за чужие грехи расплачиваться придется?

— Не придется. У нас индивидуальные счета: каждый платит сам за себя, — я прошел в комнату вслед за Сафоновым. — Дозвонился?

— В дежурную часть дозвониться сложнее, чем министру МВД, отозвался он, беспощадно терзая диск телефона. Хоть дюжину аппаратов в дежурке поставь, все равно занято будет. Что за…

— Расстроили старика, — неодобрительно заметил я. У него от событий последних дней и так голова идет кругом, а тут еще вы… Без санкции, без разрешения. Сафонов оставил телефон в покое и сердито посмотрел на меня:

— За внуком надо было лучше следить, вот и избежал бы расстройств. Что-то ты мне не нравишься, старый. Когда в оперативнике просыпается гуманист, это значит, что он что-то замышляет.

— Мне интересно, сможешь ли ты так же лихо вломиться к человеку солидному и влиятельному, как вломился к этому старику.

— Ты вот что… — начал, было, Сафонов, но сдержался и мягко закончил: — Если ты имеешь в виду директоров «Геркулеса» то у меня нет оснований к ним лихо вламываться. А что касаемо меня лично, то если мне потребуется и если для этого будет основание, то я могу лихо вломиться даже к черту лысому.

— На первом месте — «потребуется» а на втором «основания» подытожил я. Это уже хорошо, это мне нравится. Юра, ты же знаешь, где и что искать, что ж ты тычешься в разные стороны, словно слепой щенок?

— Дяденька, не учите меня жить, лучше помогите материально… У меня, в отличие от тебя, в этом деле нет личной заинтересованности. Если б ты хоть раз читал Кодекс, то знал бы, что я могу проверить почти любую квартиру без санкции, в тех исключительных случаях, когда…

— Я знаю этот пункт. Так все дело в формальностях? Нет, не обижайся, я просто размышляю, стоит тебе говорить или не стоит…

— Что говорить? Коля, мне загадок на работе хватает, чтоб еще и твои ребусы отгадывать. Говори прямо.

— Я знаю, где находится этот пистолет. Я немножко нарушил закон и со вчерашнего дня установил наблюдение за квартирой директора «Геркулеса» Михаила Семеновича Лугинца. И с крыши расположенного напротив дома я сам лично наблюдал, как он вытаскивал из тайника этот пистолет, чтобы подбросить его в квартиру Косарева.

— Как он собирался это сделать? — с сомнением спросил Сафонов.

— Через своего племянника, Гарика Шаламова. Тот должен был зайти к деду Косарева под каким-нибудь благовидным предлогом — забрать вещи, собрать передачу или узнать новости о друге и незаметно подбросить пистолет… Но это ему не удалось. Сначала не было дома старика, а потом его спугнули. Директор об этом не знал и в уверенности в благополучном исходе дела позвонил вам. Когда узнал, был в ярости, но пистолет, тем не менее, аккуратно и педантично положил на место. Это я видел лично. Если тебе и этого мало, — поспешно добавил я, видя недоверие в глазах собеседника, — то могу закрепить эту информацию. Принять как сообщение от своего агента и задокументировать. Все это будет выглядеть очень правдоподобно в виде агентурного донесения. Такое бывает сплошь и рядом: попала информация, в руки нашего человека требуется проверить.

— Коля, ты знаешь, что если пистолета там не окажется, то твое сообщение будет разорвано на две части и одна половинка будет отдана тебе, а другая мне с пожеланиями запихать ее куда подальше…

— Собственными глазами видел, — подтвердил я, для убедительности тыкая себя пальцем в глаз. — Лично.

Заложив руки за спину, Сафонов мерил шагами комнату.

— Полагаешь, и этого мало? — продолжал убеждать я. — Тогда у меня есть еще информация. Несколько минут назад, какой-то неизвестный (может быть тот же самый) позвонил в твой отдел и сообщил, что оружие, из которого убит Лоренс, хранится дома у Лугинца. Все тоже самое, что и в случае с обыском у старика… Или все же дело в социальной разнице? У одних можно устраивать…

— Ладно, — резко сказал Сафонов. — Ладно, я сделаю это. Я поверю тебе. Не смотря на то, что нашельмовал ты изрядно. Но если что-то пойдет не так… Ох, не обижайся тогда!

— Ставлю ящик шампанского против пустой бутылки из-под пива, что ты не пожалеешь, пообещал я радостно. Поехали!

— Прямо сейчас?

— А зачем время терять? — удивился я.

— Знал бы ты, как мне все это не нравится, ворчал Сафонов, спускаясь по лестнице к машине. — Каким авантюризмом и самодурством пропахло все это дело с тех пор, как ты принял в нем участие. Нет, ящиком шампанского ты здесь не обойдешься… Нет, не обойдешься!

* * *
— Проходите, граждане, кивнул понятым Сафонов, оттесняя, открывшего нам дверь Лугинца в глубь квартиры. — Сейчас в вашем присутствии будет проведен обыск квартиры на предмет обнаружения важных вещественных доказательств по делу, которое мы расследуем. Проходите, располагайтесь и внимательно наблюдайте задействиями сотрудников милиции. Несомненно, в дальнейшем ваши показания сыграют в суде огромную роль.

— По какому праву?! — наконец обрел дар речи обескураженный Лугинец. — Кто вам позволил?! Вы понимаете, чем вам грозит подобное вторжение? Где санкция на обыск?! Кто отдал распоряжение?! Я немедленно звоню своему адвокату и друзьям! У вас уже очень большие неприятности, капитан Сафонов! Я спрашиваю: где санкция на обыск и кто ее выдал?!

— У меня имеются веские причины полагать, что в квартире скрываются улики, проливающие свет на убийство американского подданного Герберта Лоренса, — спокойно и даже надменно сообщил Сафонов. — Я располагаю сведениями, что в ближайшее время вы собираетесь эти улики уничтожить. Согласно закону, я обязан воспрепятствовать этому и изъять вещественные доказательства в присутствии понятых. Впоследствии я, согласно закону, доложу о произведенном обыске и его результатах прокурору. Сегодня же. Все законно, господин Лугинец, волноваться не стоит. Точно такой же обыск был произведен час назад в квартире Косарева. — Я не Косарев! — взревел директор и шагнул к оперативнику. — Вон отсюда! У вас нет ордера, и, следовательно…

— Вы хотите воспрепятствовать ведению следствия? — холодно спросил Сафонов, снизу вверх глядя на рослого директора. — И как мне кажется, намерены сделать это силой?

Лугинец опомнился, вздохнул и провел рукой, но взмокшему лбу.

— Нет, отчего же, ищите. Ищите что хотите, капитан. Но если Вы ничего не найдете… О-о, если Вы не найдете ничего…

— Вот он, — громко сказал я и поднял над головой извлеченный из-под дивана сверток, — Понятые, обратите внимание… Вы внимательно следили за ходом обыска? Видели, как я доставал сверток из тайника?

Понятые согласно закивали головами. Лугинец смотрел на меня широко открытыми глазами и беззвучно открывал и закрывал рот.

Я положил сверток на стол и развернул его. Свет ламп отразился на вороненом стволе пистолета «ТТ». Понятые разом ахнули и придвинулись ближе. Я покосился на Сафонова: он не сводил с директора глаз, и на его губах играла недобрая улыбка.

— Я… Это… Этого не может быть! — тихо сказал Лугинец. — Его не может у меня быть, потому что я отдал… Это не мое! — закричал он, бросаясь к понятым.

Понятые шарахнулись в сторону. Прибывший с нами лейтенант подхватил невменяемого директора под локоть и усадил на стул.

— Не мое! Не мое! Немое! — твердил Лугинец, не в силах отвести взгляд от оружия. — Как?! …

— Оформляй, — сказал Сафонов лейтенанту. — А вот как, Михаил Семенович, это нам с вами и предстоит выяснить. Но я думаю, справимся. Люди мы с вами неглупые, времени у нас теперь предостаточно, вот и попытаемся найти ответ на этот вопрос. Почему-то мне кажется, что помимо этого пистолета у вас и у вашего товарища Козлова найдется еще немало интересных улик, так или иначе связанных с этим делом. Контракты, бухгалтерские отчеты и прочие документы… Сами покажете или нам взять этот труд на себя?

— Как?! — директор, словно не замечал, что творится вокруг. — Я же помню… Как он сюда попал? Я точно помню… Унес… Позвонил… Сам, лично… Как?.. Как?!..

* * *
Иерей появился у меня только на третий день. Долго топтался у порога кабинета, стряхивая налипший на сапоги снег, и радостно забасил:

— Погодка-то, какая! Солнышко, ветра нет, детишки в снежки играют… Сейчас бы на лыжи встать да по лесу пройтись… В лесу благодать! Деревья снежком запорошены, воздух чистый, хвоей пахнет так, что пьянеешь.

— Сладко поешь, — позавидовал я, разминая, затекшие от работы с бумагами руки. Прямо как старый токсикоман: «понюхал, опьянел…» Может, и мне в священнослужители податься? Раз у вас такая работа, что целыми днями можно разъезжать по делам, от церкви далеким, да веточкиелочки нюхать…

— Не ходи, Коля, — посоветовал Разумовский. — Ты ворчливый, язвительный, нудный человек Ты не сможешь людей утешать. Ты их ругать и обижать станешь. Не ходи.

— Вот так всегда, — сказал я. — Когда я нужен, я и отзывчивый, и добрый, и чуткий, а как елки нюхать так сразу ворчливым стал.

— Не «елки нюхать», а людей на путь истины наставлять, — поправил иерей.

— А я чем здесь занимаюсь? — удивился я. Читаю проповеди, выслушиваю исповеди и учу уму-разуму.

— Не юродствуй, мы о разных вещах говорим, — иерей пристроился в углу кабинета на диване и поинтересовался: — Ты уже звонил Сафонову?

— Нет. А зачем? Я и так знаю, что Лугинец «поплывет». Он мужик солидный, жесткий, но только в своем мире, мире бизнеса и достатка. А как до нар дело дойдет, тут его натура другой стороной обернется. Расскажет все, как было. Вот куда ты пропал?

— У меня тоже дела есть, которые кроме меня никто не сделает. Это только ты без конца плачешься, что тебе за отсутствие на работе от начальства влетает, а я терплю и молчу…

— Мало влетает, значит. Тебе еще за инициативу добавлять надо, как организатору, — пошутил я. — Расскажи хоть, как там все было тогда, у Косаревых?

— Чего рассказывать, — поморщился Разумовский. Даже вспоминать не хочется… С самого утра пять часов возле мусорных баков просидел, пока Шаламов не пришел. Как только он из квартиры Косаревых вышел я туда. Едва успел найти, как ты звонишь. В самый срок уложился. Как только все тебе передал, поехал домой. Там дела накопились, завертелся, закружился… Но что Косарева отпустили, это я знаю, его дед приходил… Позвонил бы ты Сафонову, узнал, как там дела, а? Интересно…

— Интересно ему, — поддразнил я. — Мне, сказать по совести, не очень туда звонить хочется… Чувствую себя, словно нашкодивший кот. Вроде и правильно все, вроде и справедливо, но… Окажись тогда понятые повнимательнее, или какая накладка выйди, вот нам с Сафоновым на орехи досталось бы! Хорошо, сейчас попытаюсь дозвониться, — пожалел я любопытного священника и, набрав знакомый номер, преувеличенно радостно закричал: — Юра! Сколько лет, сколько зим! Давненько что-то тебя не видел, дай, думаю, позвоню, узнаю, как ты живешь, как дела идут…

— Соскучился, значит? Ехидно уточнил Сафонов. — Понятно… Дела неплохо идут. Преимущественно потому, что ты больше у нас не появляешься.

— Ты меня уж совсем чудовищем выставляешь, — обиделся я. — Я только помогал. Из самых добрых побуждений… По-дружески.

— Таких друзей — за ухо и в музей, — отчеканил Сафонов. — Но все равно спасибо. Дело мы закончили. Да ты и сам это должен знать Косарева-то мы еще вчера под подписку отпустили. Козлов и Лугинец «поплыли». Козлов, как взяли, через пару часов раскололся. Лугинец покрепче оказался два дня держался, но потом сообразил, что теперь ему куда лучше помогать следствию, чем ушедший поезд догонять… На это только вы способны… Кстати, транспортники очень сильно интересуются, кто же тот вагон отцепил и аварийную ситуацию им создал… Так что, если ты нам еще раз «помогать» вздумаешь, я им, пожалуй, помогу ответ на эту загадку найти…

— Э-э, а еще коллега, — пожурил я. Собрат по оружию… Скажи просто: зажал ящик шампанского.

— Ах, шампанского! — вспомнил Сафонов. К этому мы чуть позже вернемся. На чем я остановился? Козлов и Лугинец очень удачно играли на завышении цен товара, и это не считая липовых накладных. Вследствие чего спрос на продукцию стал падать. Ты знаешь этот «бизнес по-русски»: хапнуть за раз, сколько можешь, а после нас хоть потоп. Денег у народа и так немного, а если планку до отказа поднять, то и богач от таких покупок откажется… Лоренс что-то заподозрил, стал проводить проверки и однажды напал на след. Скандал был страшный, ругань, угрозы… Он собирался тотчас дать телефонограмму своему начальству. Вот тогда Лугинец и выстрелил в него. Сейчас он утверждает, что произошло это случайно, чуть ли не в порядке самообороны. Но лично я сомневаюсь. Слишком уж детально продуман его план с использованием его племянника, Шаламова. Видимо, предполагал Лугинец такую возможность и «заготовка» у него уже была. Как-то раз он поймал Шаламова и Косарева в тот момент, когда они подбирались через подвал к его складу, вот этим вариантом он и воспользовался, когда пришло время. Мертвого Лоренса перетащили в подвал, уничтожили почти все следы, сняли решетку со стены и иносказательно дали знать об удобной для кражи возможности Шаламову. Тот, как и предполагалось, передал информацию Косареву. Все бы хорошо было, да «жадность фраера сгубила». В случае провала надеялись все списать на попытку уклониться от налогов, вот и толкнули товар в Ташкент. Не были бы «фраерами», глядишь, и сошло бы с рук.

— Не были бы жадными, — уточнил я. А уж «фраера» они или нет, это дело десятое. Ты лучше скажи, когда шампанское отдашь?

— И вот тут начинается самое интересное, словно не слыша меня, продолжал Сафонов. Так как Лугинец к счастью с криминальным миром знаком только Понаслышке, то пистолет рядом с телом не бросил, а унес с собой. Может быть, глупость, а может, и дальновидный расчет. Но как бы там, ни было, когда товар нашелся, и тень подозрения на них все, же пала, вместо того, чтобы тихо сидеть и не высовываться, этот любитель детективных романов решил использовать сохранившийся пистолет. Запугав племянника, заставил отнести его на квартиру Косарева, что тот и сделал, подбросив пистолет на балкон…

— Ерунда, какая, — фыркнул я. Мы же с тобой там были. Пистолета не нашли. Выкручиваются, пытаясь «списать» главную улику.

— Да, мы это так и расценили, — легко согласился Сафонов. Пистолет ведь при понятых изъят, В офисе пятна крови обнаружили, хоть и пытались их стереть, да неудачно… Да и чистосердечное признание — царица доказательств у нас теперь имеется, но все же…

— Самое главное, что настоящие убийцы найдены, и преступление их доказано, с улыбкой закончил я. Повезло, конечно, но ведь и побеждает только тот, кто действует, не так ли?… Где мое шампанское?

— Преступники найдены, — подтвердил Сафонов. И мне не жалко на счет той премии, которую я получу на днях за раскрытие этого дела, выставить тебе ящик шампанского… Но ответь мне на один вопрос. Если ответишь, я выставлю ещё один ящик, если же нет… Шампанское с тебя.

— Да ты миллионер! — обрадовался я. Шампанским так и разбрасываешься. Ну, давай, Савва Морозов, загадывай свою загадку.

— А вопрос, вот какой. Ты ведь наблюдал за окнами квартиры Лугинца с крыши противоположного дома И именно так видел, как он прятал пистолет?

— Именно так, уверенно подтвердил я. Истинная, правда. С крыши. В бинокль.

— Вот и ответь мне, любопытному, как ты исхитрился попасть на крышу здания посольства да еще просидеть там с биноклем несколько часов?

— Посольство? — задумался я, прикрыв трубку рукой, и спросил Разумовского: — Что находится в здании напротив дома Лугинца? Посольство?

Иерей сочувственно и грустно покивал в ответ.

— Хм… Видишь ли, — задушевно начал я. — Это такое дело… Тут, понимаешь ли, в чем загвоздка… Я просто не в силах выдать такую государственную тайну, как способ проникновения на территорию посольства чужой страны…

— Значит, не можешь ответить на вопрос?

— Ну почему же… А ты как думаешь?

— Я думаю, что есть два варианта: хороший и плохой. Плохой заключается в том, что если мы теперь должны друг другу по ящику шампанского, то это взаимоисключает наши долги.

— А хороший?

— Два ящика — это не один ящик, — резонно заметил Сафонов. — Дело было напряженное, дни тяжелые… Может, эти ящики не взаимоисключать, а сложить? Неужели два здоровенных мужика, офицеры угро, не справятся с двумя малюсенькими, легенькими ящичками слабенького вина?!

— Понял, — коротко ответил я. — Выезжаю.

3. Час шакала

Расшумелся не ангельский хор,
не восьмая соната:
ветер гнет человеческий бор,
валит брата на брата…
Ой, вы гой, извините, еси…
С нами крестная сила!
А вообще-то у нас на Руси
и не так еще
А. Тюрин
Когда Никитин ворвался в мой кабинет с этим выражением на лице, я даже перепугался, решив, что тот проверяющий из Москвы, которым нас пугали последние десять лет, все же приехал.

— Заложники! — выдохнул Никитин. — Быстро собирайся! Заложников взяли!

— Уф! — вздохнул я с облегчением. Я, было, подумал, что и впрямь что-то серьезное…

Он с недоумением и укоризной посмотрел на меня.

— Это дети, сообщил он, — захватили целый школьный автобус! Примерно восемнадцать детей, учительница и водитель.

— Это хуже, согласился я, убрал бумаги в сейф и сунул пистолет в плечевую кобуру. — Тогда поехали.

— Бронежилет и автомат из оружейки прихвати! — крикнул Никитин, но я сделал вид, что не расслышал, и, влившись в поток выбегавших из отдела сотрудников, устремился к закрепленной за оперативниками «семерке».

В машину набилось шесть человек, и меня едва не раздавили, зажав между двумя здоровенными лейтенантами, только недавно поступившими в наш отдел после школы милиции.

Захваченный автобус стоял возле общежития, на пустыре, одной стороной прижатый к кирпичной стене. Это давало, преступнику возможность не заботиться о круговой обороне и уделять внимание лишь выходящей на пустырь стороне. Окна были занавешены шторками и не позволяли разглядеть, что творится внутри.

Пустырь был пуст. Все сотрудники милиции и случайные прохожие рассредоточились полукольцом, наблюдая за разворачивающимися событиями.

— Сколько их там? — спросил я стоящего, рядом участкового.

— Террористов? — переспросил он. — Черт их знает. Говорит один, а вот сколько молчит? Группу захвата вызвали, посредники тоже с минуты на минуту прибудут.

— Эй, вы! — раздался из автобуса усиленный громкоговорителем хрипловатый голос. — Я дал вам час! Потом все взрываю!

— А что требует? — спросил я участкового.

— Как обычно, пожал он плечами. — Деньги, машину, самолет. Что же еще?

— И какую сумму?

— Сто тысяч.

— Всего?! — Удивился я. — Это не террорист. Это наш, «ванька», от пьянства и безденежья одуревший… Ну да ладно… Я протиснулся через оцепление и пошел к автобусу напрямик через пустырь.

— Куницын! — заорал мне вслед подоспевший Никитин. — Вернись! Мать твою за ногу!.. Вернись, засранец!

— Стой! — скомандовал и голос из автобуса. — Стой, убью!

— Я поговорить, — отмахнулся я, не снижая темпа.

— Взорву! — голос сорвался на визг. Все взорву!

Я остановился и поднял руки над головой, показывая, что у меня нет оружия.

— Я поговорить, — повторил я. — Ты нам здесь атмосферу нагнетаешь, а толком объяснить, что хочешь, не можешь. И ты, и мы психуем, и детей перепугал. Разве это дело? До греха дойдет, а это ни тебе, ни нам не нужно. Так?.. Объясни толком, чего ты хочешь?

— Я уже сказал, — человек в автобусе немного успокоился, видя, что я не собираюсь предпринимать агрессивных действий. — Мне нужны деньги, машину до аэропорта и самолет… А то взорву!

— Это-то понятно, — кивнул я. — Взрывать, все горазды… Но ты объясни толком, что и как мы должны сделать, а, то не так сделаем, а ты, чего доброго, обидишься… Деньги тебе в рублях нужны или в валюте? Если в валюте, то в какой? Какая машина? С шофером или без? Какой самолет? Сколько горючего? Потому как если ты собираешься лететь в Гималаи, это одно, а вот если в Африку… Эти вопросы сейчас решать нужно, потом они только нервотрепку и неразбериху принесут. Ну, ты и сам понимаешь. И как быть с посредниками?

— А что с посредниками? — переспросили из автобуса, и я окончательно убедился, с кем имею дело.

— Кто тебе будет передавать деньги? Кто подгонять машину? Да и сопровождать тебя до аэропорта кто будет? Надеюсь, ты всех детей с собой в самолет не потащишь? Значит, потребуется добровольный заложник… Так всегда делается, добавил я на всякий случай. Могу я на себя эту роль взять, да больно уж ты нервный. Я за сигаретой в карман полезу, а ты и пристрелишь с перепугу… Так что делать будем?

В автобусе молчали. Я стоял посреди пустыря и ждал. Очень хотелось курить, но доставать сигареты я не решался. Краем глаза я видел, как взбешенный Никитин бегает вдоль оцепления и грозит мне резиновой дубинкой. Да, назад мне дороги не было.

— Ну, так что? — громко спросил я. — Разумно?

— А ты кто? — настороженно спросили из автобуса.

— Депутат, — легко соврал я. — Я тут живу неподалеку. Мимо проходил, и вот…

— Где-то я тебя видел…

— По телевизору, — не моргнув глазом, выдал я версию. Я там частенько выступаю…

— Не верю! — голос вновь стал истеричным. — И тебе не верю, и всем депутатам не верю!

— И правильно делаете! Вот вам банан… О чем это я?.. Ах, да… Дело-то не во мне. Если мы с тобой мою биографию проверять станем, так на это полдня уйдет у меня довольно бурное прошлое. Себя в посредники я и не предлагаю мне еще моя жизнь дорога. Ты вон у нас какой нервный да недоверчивый, зачем мне это нужно? Я просто спрашиваю, что делать. Время-то идет…

— Тогда… Тогда… А кого обычно в посредники выбирают? — спросил он меня.

— По-разному делают, — пожал я плечами. — Кто-то выбирает профессиональных посредников, кто-то боится и требует знакомых актеров и певцов… Но сам понимаешь Пугачеву и Киркорова, ждать больно долго придется… Чаще всего сторонних людей выбирают… Священников, например… Божьи люди, им до наших забот…

— Тогда монашка, — выбрал он. — Пусть она деньги передаст.

— Женский монастырь далеко, — опять соврал я. Часов пять туда — обратно добираться. Да и пугливы больно, могут отказаться… А вот церковь у нас рядом. Знаешь, та, что возле завода?

— Ага, вспомнил… Ну ладно, давай попа… И больше никого! А то взорву! Взорву!.. — Как скажешь, — согласился я. — Семен Викторович, крикнул я Никитину. — Пошлите кого-нибудь в ближайшую церковь, пусть попросят священников выступить в роли посредников для передачи денег. Если не ошибаюсь, сегодня там несет службу отец Владимир… Вы поняли?

Никитин два раза подпрыгнул на месте, плюясь и что-то бормоча себе под нос, еще раз погрозил мне кулаком и исчез в толпе.

— Я достану сигареты? — попросил я.

— Нет! — ответили мне из автобуса. — Стой, где стоишь!

— Тогда сам брось мне папироску. Уж больно курить хочется… Думаешь, ты один нервничаешь?..

В автобусе снова замолчали, затем неуверенно оповестили:

— у меня только «Беломор»…

— Ну, давай хоть «Беломор».

— А я что курить буду?!

— Ну, ты и жлоб! — возмутился я. — У шофера возьмешь, он наверняка курящий.

— Не-е… Это какой-то фокус! Стой, где стоишь!.. А то взорву!

— Какой уж тут фокус, когда курить охота? Нехороший ты человек. Мало того, что заложников взял, так еще и курить не даешь…

— Ладно, уж, — наконец согласился он. — Доставай свои сигареты… Только смотри у меня! Если что — взорву! Мне кольцо недолго дернуть!

— Граната, что ли? — поинтересовался я, осторожно вытаскивая сигареты и зажигалку.

— Не твое дело!

— Ну, не мое, так не мое, — согласился я, прикуривая.

— Видишь, только сигареты, все без обмана… А что это ты вдруг решил заложников взять?

— Не твое дело!

— Экий ты… не компанейский.

— А ты в мою шкуру залезь, будешь компанейским! На квартиру «кинули», довели «до ручки», да так, что и деваться некуда!.. Теперь все! Баста! Все, что мне должны, отдайте и отпустите с миром… Сами попробуйте без денег посидеть! А я все! Больше не могу! Нет у меня больше сил! И только попробуйте мне помешать! Мне терять нечего!

— А дети-то при чем?

— Стой, где стоишь! — снова заорал он. — Взорву!

— Я стою, сказал я. — Стою…

Толпа, собравшаяся вокруг пустыря, все увеличивалась. Я заметил укрывающиеся за углом дома машины с госномерами и пару микроавтобусов, рядом с которыми происходило какое-то движение. Судя по всему, прибыла группа захвата. Из автобуса их не было видно, но по оживлению в толпе террорист что-то заподозрил.

— Время! — крикнул он. Я дал вам только час! Время истекает!

— Куницын! — послышался с другой стороны столь же усиленный громкоговорителем голос. Старший лейтенант Куницын! Немедленно вернитесь за линию ограждения! Это приказ! Немедленно вернитесь!

— Так ты все же мент, так твою растак?! — послышалось из автобуса. — Я взорву тут все к чертовой бабушке! Вы, сволочи, слышите?! Взорву!

— Что ты орешь, как бухарский ишак? — поинтересовался я. — Я и так прекрасно слышу. Ну и что, что мент? Тебя это смущает? Тебе в чем-то плохо стало? И почему это мент не может быть депутатом?. Ну, не может, подумаешь… Ты орешь, с той стороны орут. Тебе не угодишь, им не угодишь. Я с тобой честную игру вел, но раз уж ты такой, то… Я пошел, а вы тут как хотите.

— Нет! — приказали из автобуса. — Стой, где стоишь! ЭЙ, вы, там!.. Пусть он стоит на месте! Я с ним говорю! Пусть стоит!

— И впрямь, — кивнул я, — пусть стоит.

— Где мои деньги?! Где машина?! Где священник?

— Да, опять подтвердил я. — Где мои деньги? Где моя машина и мой священник?

Минут пять за линией оцепления шло совещание, затем милиционеры расступились, и на пустырь вышел отец Владимир. В руках он нёс небольшую спортивную сумку. Неторопливо он подошел ко мне и встал рядом.

— Как дела? — спросил он.

— Стою, сказал я.

— Угу… Политика или чокнутый?

— Мужика «до ручки» довели, он стакан принял и в террористы подался. Благо, туда без очереди и без взносов пускают…

— О чем вы там болтаете? — нервно спросили из автобуса. — И почему он такой здоровый?

— Почему ты такой здоровый? — строго спросил я иерея.

Он виновато пожал плечами.

— Это не священник! — заявили из автобуса. — Это мент переодетый!

— Да священник это, сказал я. — Просто откормлен очень…

— Взорву!..

— Да взрывай ты! — рассердился я. Как ребенок малый, право слово! Не нравится этот, давай другого приведем. Только они все там такие упитанные. Да и какая тебе разница? Он тебе деньги передаст, а не бороться с тобой будет. У тебя оружие, граната, ты контролируешь ситуацию.

— Ладно, пусть подойдет к окну и передаст сумку, — согласился террорист.

— Посмотри, как там обстоят дела, шепнул я иерею. Там дети. Наши придурки начнут с ним в свои игры играть, а с ним надо по-простому, он…

— Быстрее! — поторопили из автобуса.

— С Богом, — сказал Разумовский и направился к автобусу.

Мне оставалось только стоять и наблюдать, как он подходит к открытому окну автобуса и передает сумку с деньгами. Чуть повернув голову, я заметил, как на крыше ближайшего дома солнечный луч отразился в оптическом прицеле снайпера, и нахмурился. Когда я вновь перевел взгляд на автобус, Разумовский и мужчина о чем-то разговаривали. Начальство за оцеплением застыло, выжидая. Прошло еще минут десять, после чего дверь автобуса неожиданно отворилась и иерей, уверенно вошел вовнутрь. И снова потекли томительные минуты ожидания. Прикурив новую сигарету, я пристальнее вгляделся в зашторенные окна автобуса и сделал к нему один осторожный шаг. Ничего не произошло. Тогда я сделал еще один шаг. И вновь не последовало предупреждающего оклика. Тогда я рискнул. Пригибаясь, бросился к закрытым дверям автобуса и, присев на корточки справа от них, прислушался. Из салона до меня доносились приглушенные голоса.

— …противно, но как переклинило меня, — тихо бубнил человек, говоривший со мной несколько минут назад. — Да еще дети… Но я испугался: если б мне кто воспротивился, я мог и взорвать. А дети… Они просто перепугались. Я же не собирался никого убивать… Совсем не собирался.

— Ты и при желании никого бы не убил, — услышал я голос Разумовского. — Гранату тебе «липовую» подсунули, без взрывателя.

— А это?

— Имитация, — пояснил иерей. — Но тебе, Петя, надо лечиться. У тебя с нервами неладно. Этот нервный срыв первый сигнал. Оно и понятно: нервы, психозы… Но дальше запускать нельзя. Беда может быть…

— Вот ты — хороший человек, батюшка, все понимаешь… Но я боюсь. Убьют они меня. Как только выйду, так и убьют.

— Не бойся, не убьют. Я выйду вместе с тобой. Выйдем и все решим. Тебя обследуют, вылечат.

— Я здоров, просто я думал…

Я постучал костяшками пальцев в дверь и тихо попросил:

— Мужики, вы меня извините, что прерываю, но я буквально на минутку… Вы уже все решили?

— Да, ответил мне иерей. — Все в порядке, не беспокойся. Через пару минут мы выйдем.

— Тогда вот что… Я сейчас сматываюсь, а то Никитин меня живьем съест за эту самодеятельность. Да и эти, из управления… Андрей, ты, когда все тут закончишь, прямиком домой иди, хорошо? Я тебя там подожду, отсижусь, пока начальство не остынет.

— Хорошо, — отозвался Разумовский. — Так вот, Петя…

Я пробрался вдоль стены общежития и, проскочив оцепление, смешался с толпой зевак. Не успел я отойти и на сто метров, как позади меня послышались приветственные крики. Я оглянулся. Подоспевшие журналисты без остановки нажимали на спуски своих фотоаппаратов, ловя в объектив выбегавших из распахнувшихся дверей автобуса детей. Когда последний ребенок оказался за чертой сузившегося круга оцепления, на порог шагнул сияющий улыбкой Разумовский и помахал журналистам рукой. Над толпой взметнулся новый рев восторга и аплодисментов.

Я укоризненно покачал головой, засунул руки в карманы и побрел прочь.

— Совсем замучили, — пожаловался мне запыхавшийся Разумовский, открывая дверь своей квартиры. — Проходи, я сейчас дух переведу и кофе приготовлю. Интервью, протоколы, протоколы, интервью… Брр!..

— Судя по тому, как ты сиял голливудской улыбкой возле автобуса, сложно сказать, что ты был против интервью, фотографий и прочей журналистской мишуры.

— Это нужно не мне, — гордо сказал иерей. — Это нужно церкви. Престиж. Да и рейтинг популярности поднимет.

— Церковь и рейтинг, покачал я головой. — О, двадцатый век, двадцатый век… Соседство противоположностей.

— Ничего здесь противоположного нет… Но мы не об этом. Ты вовремя смылся: начальство рвало и метало. Достанется тебе на орехи!

— До завтра остынут, — отмахнулся я. — А сегодня я на работе больше не появлюсь. У меня правило: одно доброе дело в день. На сегодня лимит исчерпан, да и время уже… Я просто понял, что это не террорист. И обращаться с ним надо было соответственно, а то он мужик простой, сложностей бы не понял, и чего доброго… Но обошлось, и, то хорошо.

— А если б это был террорист?

— К нему бы я не сунулся, — признался я. — Не мой профиль. Я не знаю их законов, принципов, жизни. А тем, чего я не знаю, я не занимаюсь. Так можно только усложнить ситуацию.

— А чего там требуется знать особенного? — в голосе иерея появились нотки, заставившие меня насторожиться. — Такие же преступники, как и все прочие. Бандиты, требующие денег, власти и выполнения поставленных условий. Добивающиеся этого всеми возможными способами. Убийцы.

— Это другое направление, — упрямился я, интуитивно чувствуя подвох. — Я в этом ничего не понимаю, не знаю… И знать не хочу!

— Это ты на всякий случай добавил? — улыбнулся иерей. — Коля, а скажи-ка мне, что бы ты стал делать, если бы… Если б преступники в целях устрашения начали отстреливать офицеров утро? Помнишь, как Ленька Пантелеев?

— Я бы начал показательно отстреливать преступников… В целях устрашения, как маршал Жуков в Одессе.

— Я серьезно.

— А я шучу?..

— Хм… А как ты относишься к братству офицеров вообще?

— Что значит «братство офицеров»? — иронично усмехнулся я. Среди офицеров есть интенданты и коменданты в званиях майоров и полковников, есть начальники складов и канцелярская братия со звездочками на погонах, и я даже знал лично одного майора с интересной должностью: «начальник пионерского лагеря». Если эту должность занимают люди, вышедшие на пенсию, или по состоянию здоровья я понимаю, но когда это обычные наглые и жирные канцелярские…

— Тихо-тихо-тихо, — похлопал меня по плечу иерей. Праведный гнев «боевого» офицера я понял. Но я о других офицерах. Знающих, с какой стороны у автомата прицел и чем пахнет иприт.

— А почему ты спрашиваешь? Хорошо отношусь… Странный вопрос.

— Ничего странного. Этот вопрос, так сказать, прелюдия. Позавчера я отпевал одного парня, капитана внутренних войск, участвовавшего в боевых действиях на территории Чечни…

— Да, это по-настоящему погано — хоронить молодых парней. Грязная эта война, когда-нибудь то, из-за чего она началась, всплывет на поверхность и осядет на тех, кто ее развязал.

— Он был убит не в Чечне. Его застрелили возле подъезда собственного дома, когда с женой и дочерью он возвращался после выходных с дачи. Машину расстреляли в упор, из автомата. К счастью, женщина и ребенок не пострадали. Парень прекрасно знал, на что способны пули из автомата Калашникова, и, уже раненный, выскочил из машины, отводя огонь от жены и ребенка. Они остались живы… А в него было выпущено две обоймы.

— Поганая история, согласился я.

— А его друг рассказал мне, что незадолго до этого, дней за тридцать, погиб еще один офицер, отличившийся в Чечне. Они даже были знакомы между собой по боевым командировкам. Этого взорвали в машине, когда он ехал записывать интервью для радио. Я заинтересовался одним общим, связывающим эти убийства звеном. Но об этом чуть позже. Вчера я проверил через старых знакомых по угро, сколько еще аналогичных убийств было в городе за последние три месяца. Оказалось, пять. И три из них, вне всякого сомнения, являются результатом деятельности одного или группы киллеров. Это серийные убийства.

— Очень интересно для ФСБ или «убойного» отдела, сказал я. — А вот зачем ты мне это рассказываешь? На впечатлительного ты не похож, да и впустую языком молоть не станешь… И все же заинтересовался этим делом. Что-нибудь слышал или догадываешься?

— Догадываюсь, — кивнул Разумовский. — Здесь сложно не догадаться, когда тебя всеми силами к этой мысли подталкивают. Это акция устрашения. Рядом с каждым убитым лежал лист из Корана. Все убитые — отличившиеся в Чечне офицеры, за исключением одного журналиста, написавшего ряд довольно едких и изобличающих статей об этой войне.

— Значит, этим делом уже занимаются спецслужбы. У тебя есть какая-то дополнительная информация? Нет. — Тогда нет смысла и возвращаться к этому. Тема и без того болезненная, чтоб трепать лишний раз. А на сегодня мне террористов хватит.

— Я просто подумал, что ты захочешь присоединиться и поучаствовать.

— Поучаствовать? — переспросил я. — В чем?

— У меня есть очень интересная идея, — сообщил иерей. Уж больно меня задела за живое эта история. Я все же немало пороху понюхал, будучи офицером спецназа, и просто сочувствовать, не могу. Если все так, как я эту историю понимаю, то мой план может и сработать. Не получится — так не получится, но попытаться я хочу. Независимо от того, согласишься ты или откажешься, но я это сделаю.

— Если идея хороша, почему бы не попытаться? Только почему ты не хочешь подарить ее спецслужбам?

— Я дам им возможность поучаствовать. Тем более что без них мой план не сработает. Но идея моя, и в сторону я не отойду. Просто я подумал, что ты захочешь присоединиться ко мне в таком деле.

Я подумал и согласился:

— Это и впрямь единственный случай, когда я не стану спорить с тобой. Считай, что завербовал добровольца. Только расскажи сперва, чтобы собираешься делать. Дело не такого порядка, чтоб шутить с ним.

— Я думаю попытаться взять его «на живца», — сказал иерей. — Исключительно как в хорошей охоте или на рыбалке. Это акция устрашения, предпринятая боевиками Чечни, для психологического давления на офицерский состав действующих в боевых районах групп российских войск они показывают, что знают фамилии и места жительства отличившихся на этой войне офицеров. Либо они и впрямь покупают сведения у какого-то ублюдка при штабе, либо ориентируются по газетным публикациям, а потом устанавливают места жительства через ЦАБ. НО как бы там, ни было, за газетными публикациями они следят однозначно, об этом говорит смерть журналиста. Могу предположить также, что действующий здесь человек вряд ли является чеченцем слишком заметно. Скорее всего, наемник из русских. Невыгоден даже камикадзе, им нужна длительная и жестокая акция, а не разовая месть. К тому же через все дело проходит отличительная деталь.

— Лист из Корана?

— Он объединяет убийства и наталкивает на определенные выводы. Также это хорошая пища для журналистов. Пока информация «заминается», но когда-нибудь прорвется, и вот тогда поднимется большой шум. Представляешь, каково будет парням уходить на войну, зная, что их семьи в опасности? Есть и еще кое-что. Все убийства приходятся на самые благоприятные для жертв моменты — отдых, развлечение, признание или награждение. Это придает им наиболее «яркую» окраску… Вот все, что я понял из замысла преступника. И, пожалуй, еще интенсивность убийств. Они следуют одно за другим. Убийца явно не маньяк, так как отдает себе отчет в том, что серийного убийцу вычисляют за счет увеличения количества свидетелей, составления психологического портрета, почерка, ну и всего того, что можно собрать в единое целое из каждого конкретного случая. Потому он и торопится нанести основной удар сейчас, пока про него практически ничего не известно. В дальнейшем он будет действовать куда как реже, осторожней и выверенней. А я предлагаю нанести удар именно сейчас. Найти офицера, про которого в прессе было больше всего репортажей, связанных с боевыми действиями, и…

— Как-то мне все это не по душе, — признался я. — Даже учитывая, что все это ради благих целей… Попахивает иезуитской заповедью: «цель оправдывает средства». Я не думаю, что кто-то из них откажется, но… Представляешь, какому риску он будет подвергаться?

— Он — никакому. Ты даже не дослушал меня. Ребята свое отвоевали, и незачем лишний раз подставлять их под прицел. Это другая игра, на другой территории в нашем криминальном мире, по нашим правилам, значит, и вести ее нам. Мы подменим настоящего офицера сотрудником угро.

— Когда ты попытаешься толкнуть эту идею в главке, тебя попросят провериться у психиатра.

— А зачем им знать правду? — удивился Разумовский. — Мы сообщим только о том, что нам стало известно о готовящемся покушении и попросим поставить охрану на несколько часов. У меня все продумано, и факты будут столь убедительны, что они просто не смогут отказаться. Таким образом, мы удовлетворим запросы всех сторон.

— Подожди, я что-то запутался. Значит, этим мы скажем так… А этим — так… Ага… Так… А кто тогда будет в роли «жертвенного ягненка»?

Разумовский задумчиво поскреб ногтем клеенку на столе и пожал плечами:

— Видишь ли, я хочу искусственно создать наиболее благоприятную для убийцы обстановку. Ту, которая будет соответствовать его запросам. Раз он выбирает определенные моменты для своих операций, то моя идея перенести действие в церковь, во время венчания, ему подойдет как нельзя более. Священнослужителя, естественно, никто не заподозрит, поэтому будет очень удобно наблюдать за разворачивающимися событиями и контролировать их. Кандидатура работника спецслужбы тоже отпадает, потому, как мы не будем посвящать их во все сложности… Вот…

Я внимательно слушал, согласно кивая. Иерей поднял на меня глаза и рассеянно сообщил:

— Значит, остаешься только ты.

— Да… В каком смысле?!

— Коля, это ведь относительно безопасно, — заторопился иерей. — Все будет оцеплено сотрудниками, на крышах — снайперы, да и я, как ты сам понимаешь, приложу все усилия…

— Ах ты!..

— Только не ори… Стены тонкие, соседи прибегут. Поставь графин на место.

— Да я!..

— Если откажешься, я придумаю что-нибудь еще. Просто этот вариант мне кажется оптимальным. Мы же не дело будем раскрывать. Просто попытаемся разок… Работы-то совсем чуть-чуть… Все очень коротко и быстро. Да-да, нет нет. И чего ты взвился?

— Я разных нахалов видел, — с трудом перевел я дух, но таких… Ты это что-то!.. Спецназовцев грешно под ствол подставлять, а лучшего друга не жалко! Это ж надо до такого додуматься! Ты, наверное, всю жизнь эту идею вынашивал и только теперь смог реализовать! Уф!.. Даже жарко стало… Нет, это ж надо, а?!

— Да что здесь такого?! Идея… По-моему, неплохая идея. Ты же говоришь — есть шанс. Я бы сам, но тогда пропадает прекрасное «прикрытие», а второго священника, имеющего навыки и спецназовца и оперативника, я не знаю. Следователя знаю, комитетчика знаю, но только один — теоретик, а второй настолько в религию углубился, что моя идея ему… м-м… вряд ли понравится. Но ты посмотри, как хорошо все можно устроить: добавить в прессе про нашего кандидата еще несколько статей, затем пустить статью про то, что он, женится, венчается и в тот, же день уезжает. Для убийцы, при его стиле, это идеальная возможность. Шум, ажиотаж, громкая известность. Он не может не купиться… Ну, хорошая ведь идея, Коля! Не получится, значит, не будем этим дальше заниматься. А вдруг получится?! Мне как эта идея в голову пришла…

— Ну, батюшка, ну паршивец!

— Право слово, что ты так взъелся? Не хочешь участвовать, так тебя никто и не заставляет. Я только предложил… Но у меня, же все рассчитано! Смотри сам. Вот карта Преображенской площади. Я ее нарисовал, когда все обдумывал. Лучшего места нам не найти. Я даже высчитал все возможные точки вокруг церкви, где может выбрать себе позицию снайпер, и даже прикинул, откуда эти позиции лучше всего контролировать. Я даже подсчитал необходимое количество людей, задействованных в операции и оптимальное время ее проведения… Всего-то несколько часов. Что ты так все близко к сердцу принимаешь? Может, еще ничего и не получится. Просто попробуем — и все. Это только добровольно. Тебя насильно никто не тянет. Добровольная миссия.

— Опасная, а не добровольная, — поправил я, — ключевое слово здесь «опасная». На миссию доброй воли это не тянет. А почему ты решил, что спецслужбы это заинтересует, и они не откажутся?

— Так уже все в порядке, — заявил Разумовский. — С их представителем я уже говорил.

— И они тебе поверили?! — ужаснулся я.

— А это как поведать, — наставительно заметил иерей. Я рассказал так, что поверили. Остались мелочи — объявления и очерки в прессу, уговорить тебя, договориться с Рощиным…

— А это кто еще?

— Рощин Станислав Дмитриевич. Майор отряда особого назначения. Его имя неоднократно фигурировало в прессе и по телевидению. Освобождения заложников, блистательные операции и все такое… Когда я думал над этим делом и собирал всю доступную информацию, то узнал, что он собирается жениться. Это-то и натолкнуло меня на мысль о венчании. Его фото нигде не публиковалось, потому мы договоримся с ним об эксплуатации его имени, объясним ему все, и, думаю, что он не откажется. Надеюсь, что не откажется.

* * *
— Вы сумасшедшие? — удивленно переводя взгляд с Разумовского на меня, спросил широкоплечий майор. — Да, — грустно подтвердил я, — мы — сумасшедшие. Мы ловим убийцу «на живца». На меня. Когда он всадит в меня пару пуль, батюшка его вычислит и поймает.

Мы сидели в гостиной квартиры Рощина и пытались объяснить недоверчиво косящемуся на нас майору невразумительную идею Разумовского как можно более вразумительно. Майор производил впечатление умного, мужественного и честного человека, но он никак не мог поверить, что двое взрослых и не расположенных шутить мужчин могут всерьез говорить с ним о таких вещах.

— Если я правильно понял, — уточнил Рощин, — то один из вас иерей православной церкви, а другой — уполномоченный уголовного розыска территориального отдела? Какое же вы имеете отношение к этой операции? Которая к тому же, сказать по чести, кажется мне несколько… бредовой.

— Просто это наша идея, — сказал Разумовский. — Бывает такое, что тебе приходит неплохая идея, не связанная с твоей основной работой, и оставлять ее без внимания просто жаль. А эта к тому же может принести значительную пользу.

— Если б это было так, — вздохнул Рощин, — Я был бы «за» обеими руками.

— Вот и нам жаль просто так отдавать ее, — сказал иерей. Раз это наша идея, мы хотим участвовать. А иной возможности поучаствовать, да и реализовать ее саму, кроме как обманув спецслужбы, у нас нет. Вот я и сообщил им о готовящемся покушении… Почему вы все так скептически к этому относитесь? Сам факт существования убийцы сомнений не вызывает? Цель и мотивы его деятельности? Или можно сделать иные выводы из существующих фактов? Сейчас у него есть возможность и даже необходимость работать с наименьшим риском, а потому и действовать нужно быстро. Мы предложим ему вариант, от которого он не сможет отказаться. И навязать свои правила игры… Ну, так давайте же рискнем!

— Ни фига себе игрушки! — проворчал я себе под нос. Как за спичками сбегать предлагает! Чуть-чуть ошибся, и «огонек» больше не понадобится.

— Еще один вопрос, ребята, — сказал Рощин. — Если я правильно понял, вы ничего не знаете ни о личности убийцы, ни о его характере, ни о совершенных им преступлениях, кроме как из публикаций в прессе? Говоря проще: прочитали заметки в газетах, поговорили с парой человек и решили, что поймаете его?

— Да, — подтвердил Разумовский, — примерно так — И не имея никакого отношения к спецслужбам, — продолжал Рощин, — обманом втянули их в авантюру?

— Ну… В целом…

— …При этом стопроцентной гарантии их участия у вас нет?

Иерей угрюмо молчал, глядя в пол, потом вздохнул и сказал:

— Мы сделаем все сами. Мы не просим помогать нам. Нам нужно только согласие на… единовременную эксплуатацию вашего имени. Вы — самая подходящая кандидатура, и нам не придется подтасовывать факты. Но если вы откажетесь, мы все поймем и найдем другого кандидата… Или выдумаем его. Это авантюра, но исключительно добровольная. Вам не нужно рисковать и…

— Вот! — Рощин показал нам кукиш. — «Ненужно»! Чтобы кто-то за меня рисковал, а я в стороне стоял?! Нет, ребята, этот номер у вас не пройдет. Не дам я вам свое имя использовать. Я и сам под ним неплохо выступлю.

— Станислав Дмитриевич, — сказал я убедительно, — об этом не может быть и речи. В нашем деле вы — частное лицо, и рисковать вам мы не позволим.

— А он, — ткнул пальцем в иерея Рощин, — он не частное лицо?

— Это совсем другое.

— Вот и я «другое», — заявил упрямый майор.

— Это неофициальная операция. Это… это противозаконно.

— Здорово! — сказал, улыбаясь, Рощин. — Терпеть не могу все законы вместе взятые и каждый в отдельности. Нет, ребята, вы меня не переубедите!

— Тогда мы вынуждены откланяться, — я поднялся с кресла. — Простите за беспокойство. Мы попытаемся найти иной выход.

Я прихватил за рукав растерявшегося Разумовского и поволок к выходу.

— Идите, идите, —бросил нам вслед Рощин. — Ищите, думайте, разрабатывайте… А я в эту субботу буду венчаться в Спасо-Преображенском соборе. И позабочусь, чтобы сообщения об этом появились в прессе. Адью!

Я остановился у самой двери и медленно обернулся:

— Ну, ты и… Это шантаж?

— Ага! — радостно подтвердил Рощин.

— Радуйся, батюшка, — укорил я иерея, — вот чего ты добился. Станислав Дмитриевич, вы понимаете, что в одиночку вы ничего не добьетесь?

— Да ну? — удивился он. — А мне кажется, что это вы останетесь за бортом. Спецслужбы будут прикрывать меня, к тому же мне помогут мои сослуживцы, а они ребята не промах. Так что… Вы не хотите поучаствовать, а, парни?

Обреченно вздохнув, я вернулся на место…

* * *
Ровно в 11 часов утра я подходил к Спасо-Преображенскому собору. Дважды мне навстречу попадались шатающиеся без дела молодые здоровые парни, охватывающие меня с головы до пят профессиональными, цепкими взглядами. Я недовольно поморщился. Засада такого уровня хороша на бандитов среднего звена или на недотеп-аферистов, но, никак не годилась в виде ловушки на профессионала.

«Дело обречено на провал, — подумал я, — может, это и к лучшему».

Заметив в скверике, позади собора, могучую фигуру Разумовского, я направился к нему.

— Отвратительно! — сказал я вместо приветствия. — Не нужно было связываться со спецслужбами. Надо было попытаться привлечь ФСБ.

— Да, — недовольно согласился иерей, оглядываясь вокруг. — Кто ж знал, что они расставят вокруг молодых парней. Что людей не хватает — это понятно, но в таком случае было бы обойтись без них вообще. Достаточно снайперов на крыше.

— Они уже там?

Разумовский кивнул.

— Несколько часов не такой уж большой срок, — сказал он. А выгоды это им сулит немалые… Ты видел, объявления в газетах?

— Видел. Две опубликовали, а третья не сочла нужным. Да и в двух опубликовавших удалось пропихнуть их только по блату. Не получится у нас ничего. Слишком заметно.

— Может быть, может быть, — задумчиво пробормотал иерей. — Но уж больно хороша приманка. Этот парень наверняка считает себя профессионалом экстра-класса. Знаешь, как это бывает, когда слишком зарвешься…

— Думаешь, примет вызов?

— Надеюсь на это. Если относиться к нам без должного уважения, то не только примет, но и сам бросит вызов. Чего гадать, через пару часов узнаем.

Он указал на свадебный кортеж из трех машин, выезжающих на Преображенскую площадь. На отведенном для стоянки месте машины остановились, и из них стали выходить облаченные в праздничные костюмы люди. Рощин, одетый в черный смокинг, открыл дверь черной «ВОЛГИ», опоясанной ленточками и цветами, и помог выйти красивой черноволосой девушке в свадебном платье.

— Красивая у него невеста, сказал я. Батюшка, если что-нибудь произойдет сверх задуманного, я тебе голову оторву!

— Я ее сам себе откручу, — признался Разумовский. Гости проверены? Там есть, кому об этом позаботиться, — отозвался я.

Увидев, что мы смотрим на него, Рощин взглядом спросил, все ли готово. Я кивнул, и процессия направилась ко входу в собор.

— Ну, все. Мне пора, — сказал Разумовский. В нас с тобой необходимости особой нет, но все же… Все же будь поблизости.

— Я и так ближе некуда, сказал я, — как свидетель.

— Тогда с Богом, — иерей быстро перекрестился и вошел в собор. Я нервно почесал кончик носа и похлопал себя по карманам в поисках сигарет. Как я ни был уверен в том, что затея провалится, но все же волнение охватило меня.

«Старый авантюрист, — мысленно обругал я Разумовского. Спецслужбы мы обманули, Рощина в это дело втянули, как бы самих себя не перехитрить… Где же сигареты?»

Ни сигарет, ни зажигалки в карманах не оказалось, видимо, я оставил их на столе, в отделе. Я вздохнул и огляделся по сторонам в поисках курящих. Но за исключением трех спортивного вида парней, с деланно равнодушным видом прогуливающихся вокруг собора, площадь была пуста.

— Ну, эти-то точно не курят, пробормотал я, — здоровье берегут… Спортсмены! Мое внимание привлекла черная «Волга», доставившая Рощина. Сквозь приоткрытую дверь был виден развалившийся на переднем сиденье водитель, лениво и с наслаждением затягивающийся сигаретой. Я уверенно направился к нему. Привет, коллега, постучал я по крыше машины, сигаретой не выручишь? Он с удивлением посмотрел на меня: Шофер, что ли? — спросил он, протягивая пачку «Кэмела».

— Такой же, как и ты, улыбнулся я. Ты так развалился, что твою пушку с другого конца площади видно.

Водитель закашлялся, поперхнувшись сигаретным дымом, и одернул пиджак, из-под которого торчала рукоять пистолета Макарова.

— Только я и спички посеял, нахально заявил я.

— А затем попросишь и легкие одолжить? — пошутил он, протягивая мне зажигалку.

Я прикурил И протянул пачку обратно.

— Брось в бардачок, — махнул он рукой.

— Вот жара-то, а?! В горле все пересохло… Слушай, сгоняй за пивом, а? За мой счёт? Я угощаю. Мне отходить далеко нельзя. Сам понимаешь…

— Так и мне нельзя, развел я руками. — два часа как привязанный здесь проторчу. Я в некотором роде инициатор операции… Соавтор инициатора.

— А-а, — протянул водитель. — Тогда ладно… Но все равно жарко… — Что это у тебя за вернисаж? — указал я на умело выполненную татуировку на запястье водителя.

— Бабочка-то? Это, мы в командировках с ума сходили. Веселое было время. Заря перестройки. Война не война, но нервы пощекотало. Вот и развлекались, кто как может. У нас один такой «Рембрандт». Такие картинки мог изобразить закачаешься. Это я после Тбилиси сделал. Но у меня-то ерунда, а вот одному парнишке он на спине тигра в прыжке изобразил — закачаешься. В джунглях, со всеми прибабахами. Вот это была красота!.. Интересуешься?

— Красивая работа, согласился я. Обычно примитивная похабщина. Только кожу портить, а это и впрямь ничего…

— У меня его адрес остался, если хочешь, могу позвонить.

— Нет, спасибо. Я этим не увлекаюсь. Хоть и не лучшая шкура, а все же моя. Жалко в галерею превращать. Да и не при моей работе… Ну, спасибо тебе за сигареты, пойду я. Церемония, наверное, уже началась.

— Бывай, — отозвался водитель и снова развалился на сиденье.

Я оправил на себе пиджак и быстрым шагом направился к собору.

* * *
Прозвучали последние слова благословения, и молодожены направились к выходу. Два часа томительного ожидания прошли впустую. Теперь оставался последний этап. На пути от церкви до дома Рощина ничего не произойдет, значит, либо убийца не заинтересовался предложенной нами кандидатурой либо не стал рисковать. А может, его уже давно не было в городе, и мы пытались поймать уплывшую рыбу.

В толпе родственников и друзей молодоженов я проследовал на улицу. Площадь по-прежнему была пустынна и спокойна. Лишь несколько нищих сидели на паперти, демонстрируя прохожим свои язвы И увечья. Незаметно я оглядел КРЫШИ окружающих нас домов. Ни единое движение не выдавало присутствия расположившихся там снайперов. Я удовлетворенно покачал головой и хотел, уже было идти дальше, как услышал тихий, сухой щелчок В первую секунду я решил, что мне померещилось от долгого ожидания, но память и интуиция убеждали в обратном. Я повернулся в ту сторону, откуда шел звук Две проходившие мимо старухи да трое нищих вот и все, что я увидел.

«Случайный звук, — успокоил я себя, просто похоже…» Похоже на что? Я еще раз внимательнее оглядел нищих, старика и старуху. Один в инвалидной коляске, обрубки ног выставлены на обозрение жалостливых глаз. Старуха тоже не в счет — безжалостное время и годы лишений оставили на такой след, что даже сделанную из лыжной палки клюку она носила с трудом. А вот третий… Третий был старик-узбек, в потертом и грязном халате, с бородой и толстой сучковатой палкой, лежащей на коленях. Он чувствовал себя явно неловко, пряча глаза и тихо бормоча себе поднос. Деревянная плошка, стоявшая перед ним, была почти пуста — вся выручка доставалась более «профессиональным» и крикливым собратьям. Узловатыми, поцарапанными пальцами он перебирал четки, и, казалось, совсем не интересовался происходящим.

«Стыдно старику, решил я. — Жил себе в своем ауле в почете и уважении, а вот сорвало с насиженного места, покатило по земле, отрывая от родных и близких… Теперь вот выживать».

Я вытащил из кармана валявшуюся там мелочь и, подойдя к старику, бросил в плошку.

— Откуда ты, отец? — спросил я.

Он быстро поднял на меня глаза и что-то заворчал глухим голосом.

— Не понимаешь? — догадался я. — Ну ладно, бывай…

Я повернулся, собираясь уходить, и тут же развернулся обратно, всматриваясь внимательнее. У седобородого и седоволосого старика были густые черные брови. Старик тоже смотрел на меня, и что-то неуловимо менялось в его лице. Свадебная процессия за моей спиной уже достигла выхода за ограждение. Старик посмотрел в их сторону, и его странные брови гневно сошлись над переносицей.

— Послушай, отец, начал я, а почему…

И тут толстый посох, казалось бы, мирно лежавший у него на коленях, метнулся ко мне со скоростью змеи и ударил в солнечное сплетение с такой силой, что я упал на колени.

Когда же звездочки исчезли из моих глаз, и я вновь обрел способность дышать, «старик» уже стоял на ногах и, положив посох на сгиб руки, недвусмысленно направлял его во главу свадебной колонны, где находились Рощин и его молодая жена. Набалдашник посоха лежал на земле, рядом со мной, и только теперь я понял, какую ошибку мы допустили. Не тратя времени на попытку подняться, я боднул «аксакала» головой в живот. Он вздрогнул и, выругавшись сквозь зубы, попытался пнуть меня ногой, но я перехватил его ногу и потянул на себя. Наемник зашипел от злости, но, не обращая больше на меня внимания, еще раз вскинул свой «посох» и, почти не целясь, выстрелил. Я вновь рванул на себя его ногу, он пошатнулся, но из толпы за моей спиной уже послышался сдавленный полукрик-полувздох. Широко размахнувшись, «старик» ударил меня палкой, целясь по голове. Я уклонился, и удар пришелся в плечо. Руку словно опалило огнем. Негодяй был силен, словно бык, и изворотлив, как уж. Оттолкнув меня, стрелок бросился к ограде, намереваясь перепрыгнуть ее, но опоздал. Что-то едва слышно свистнуло, и наемник, споткнувшись, упал. На ноге у него расплывалось кровавое пятно. Снайперы с запозданием вступили в игру. Со всех сторон к нам уже бежали переодетые в гражданское ребята из группы захвата. Наемник беспомощно огляделся.

— Попал ты, парень, — сказал я, тяжело, поднимаясь. Ох, и попал!..

Он плюнул в мою сторону и неожиданно быстро рванул зубами воротник халата. Несколько мгновений он еще с улыбкой смотрел на меня, а затем кулем повалился на бок. Я улыбнулся ему в ответ, видя, как стекленеют его глаза, и моя улыбка была последним, что он видел. Подоспевшие сотрудники склонились над телом, но было уже поздно. Я повернулся и медленно побрел к тому месту, где столпились над упавшим мужчиной перепуганные гости.

— Все же зацепил, собака! — сообщил мне подоспевший Разумовский. В бок, но по, счастью, ничего серьезного, касательное ранение.

— Едва не проморгали, я потер онемевшее плечо и удивился, увидев перед собой здорового и невредимого Рощина. — А я думал, он в тебя…

— Стрелял-то в меня, но повезло, — сказал он. Я вашу возню чуть раньше заслышал. Обернулся, и… Инстинкт сработал. Когда вижу нечто, направленное на меня, ухожу вбок Невесту в одну сторону толкнул, сам в другую, но паренька из спецслужбы все, же задело. Я посмотрел, ничего страшного нет. Даже ребро не сломано. Может, трещина, но не более. Заживет… До венчания. Я твой должник, — сообщил он мне. — Ведь этот подлец, и попасть мог…

— Сперва в историю втянули, а потом спасли? — усмехнулся я. Судя по первопричине, я тебя едва не угробил. Как же мы этого «аксакала» проворонили?

— Нищих не стали обыскивать, чтобы не привлекать внимания, пояснил Рощин. — А внешне этот засранец выглядел вполне естественно. Не тянул он на наемного убийцу… Палка — камуфляж винтовки?

— К счастью, одноразовой, подтвердил я. Меня привлек щелчок взводимого курка, и я решил подойти поближе… Блин! Больно… Я думал, он мне голову проломит… Найти бы того режиссера, у которого в фильмах хороших парней дубасят почем зря, а они каждый раз из пепла возрождаются и по дюжине врагов укладывают, взять бы его да самого отволтузить. Он бы сразу стал снимать реалистичные фильмы! До сих пор не верю. Как повезло нам…

Разумовский самодовольно улыбнулся и направился к тому месту, где оперативники осматривали тело покончившего счеты с жизнью камикадзе.

— Странный убийца, — сказал я Рощину. — Такой «ляп» допустил. Борода и волосы накладные, а брови свои, черные… Это как-то не вписывалось в схемы наших версий.

Неужели у них там и впрямь целый выводок камикадзе? У тебя сигареты есть?

— Я не курю.

— Счастливый человек, — похвалил я. — Иерей тоже некурящий… Где тот шофер?

Я огляделся в поисках угощавшего меня сигаретами водителя. Он по-прежнему сидел за рулем «Волги» и ждал.

Прихрамывая и охая на каждом шагу, я подошел к нему и пожаловался:

— Отволтузили меня… По такому поводу угости меня еще разок сигареткой. Не успел я купить… Он поправил пальцем огромные солнцезащитные очки и задумчиво похлопал себя по карманам. — Оставил где-то, — хрипло сказал он и откашлялся. — В бардачке, припомнил я. — Ты их туда положил. — Точно, он наклонился, вынул из отделения для перчаток сигареты и протянул мне.

— А я по-прежнему и без спичек, — продолжал попрошайничать я.

Прикурив от протянутой зажигалки, я поблагодарил его и вернулся назад, где уже собирались спускающиеся с крыш и выбирающиеся из засад снайперы и оперативники.

— Кто-то получит медаль, сказал вновь появившийся рядом иерей.

— Завидуешь? — пошутил я. — Как это ни грустно признавать, но нам с тобой необычайно везет. Просто сказочно… А теперь большие начальники напишут кучу рапортов о тщательно разработанной операции, многодневной и кропотливой работе, о прочей мишуре…

Я осекся на полуслове и замолчал. Что такое? — спросил заметивший перемену в моем настроении Разумовский.

— Да ерунда всякая в голову лезет, — отмахнулся я. Какое-то странное чувство незавершенности… Словно я что-то упустил… Что-то очень важное… Ладно, потом вспомню. Ну что, теперь твоя душенька спокойна? Хоть теперь отстанешь от меня? Признаться, я так устал от тебя и твоих идей…

— Коля, — сказал Разумовский, у этого парня не нашли листов из Корана. Ты ведь помнишь: у каждого тела лежали листы. Может, это не тот, а?

— А кто? Не говори ерунды. Листы могут быть припрятаны где угодно. На крайний случай у него мог быть помощник, который в суматохе должен был подбросить их рядом с трупом. Слушай, а у него борода фальшивая?

Да.

— Я так и думал. Отвратительная борода… Еще и фальшивая.

— Ты не о том думаешь. Неужели плохо знающий язык чеченец способен на многоплановую и затяжную операцию в чужом городе?

— То, что он не знал языков, это еще вопрос. Такие ребята живут здесь по пять-десять лет и знают город получше нас с тобой, вместе взятых. Да и что ему терять? Он камикадзе, смертник, сколько мог, сделал, а когда не получилось, самоустранился.

— Смертник должен выполнить свою работу, — сказал иерей, — а этот… — Значит, этому не повезло, — заявил я, наблюдая, как Рощин с невестой садятся в черную «Волгу», шофер закрывает за ними дверь, заводит машину…

— Нужно было стрельнуть у него еще пару сигарет, пожалел я, — когда я психую, без курева просто кранты… — Добегу-ка я до ближайшего ларька и куплю… Бабочка!

От моего крика Разумовский вздрогнул и обеспокоенно посмотрел на меня.

— Бабочка! — ударил я себя кулаком по лбу. — Сигареты и очки!

Я бросился к отъезжавшей «Волге», но не успел — быстро набирая скорость, машина выезжала на улицу Рылеева. Теперь отсчет шел на секунды, и концом отсчета была жизнь Рощина. Я отчетливо видел сквозь стекло его, сидящего рядом с невестой на заднем сиденье, но ИХ тела закрывали от меня фигуру водителя. Выхватив пистолет, я тщательно прицелился.

— Только бы не попасть! — и нажал на спусковой крючок.

Между мной и машиной было уже не менее ста метров, и все же пуля из несовершенного милицейского оружия нашла свою цель, заднее стекло лопнуло, и рассыпалось. Судя по тому, как молниеносно Рощин бросил свою невесту на сиденье и пригнулся, прикрывая ее своим телом, моя пуля его не задела. И тогда я выстрелил еще два раза, прежде чем подоспевшие спецназовцы сбили меня с ног и вырвали пистолет…

* * *
Мы сидели в небольшом кафе недалеко от моего отдела. Благодарный Рощин перед отъездом устроил для нас с Разумовским прощальный мини-банкет. И хотя я не чувствовал себя спасителем, отказаться от обеда в рабочее время не смог.

— Дважды! — громко повторил Рощин и от избытка чувств больно хлопнул меня ладонью по спине. — Дважды за полчаса ты спас мне жизнь. Это я тебе скажу!..

— Если честно, — сказал я, — на твоем месте я набил бы нам физиономии. Мы не спасли тебя дважды, а дважды едва не угробили. Бредовая идея нашего сумасбродного батюшки на деле оказалась опаснейшим предприятием!

— Вот только этого не надо, — поморщился Рощин, — лишняя скромность граничит с кокетством, а это мужчине не к лицу. Я согласился на это добровольно и даже более того — напросился. А все спецслужбы вместе с оперативниками и группой захвата умудрились проворонить как подручного киллера, так и его самого. И если бы не ты… Случайность или не случайность это вопрос десятый. Важно, что ты это сделал.

— Просто повезло, — признался я. — Я забыл на работе сигареты, и водитель настоящий водитель угощал меня. Тогда я и приметил у него на руке наколку в виде Бабочки. Когда же киллер сел на место шофера… Кстати, с парнем все в порядке?

— Сотрясение мозга, — сказал Рощин, но уже вышел из больницы и успел получить выговор от начальства за халатность. Он поехал за «кока-колой», жарко ему стало, вот там его киллер и накрыл, рассчитав, что в такой суматохе вряд ли кто станет к нему присматриваться. Я парня видел лишь мельком, а в солнцезащитных очках и подавно не признал.

— Это тот случай, когда курение спасает ваше здоровье, — пошутил я. — А задумано было неплохо. Почти без риска. Если б его помощнику удалось исполнить задуманное, он просто бросил бы рядом с телом лист из Корана и удалился, а если нет… Машину нашли бы позже где-нибудь во дворах, а в ней вас… К счастью, этого не произошло, — прервал я сам себя, — до меня ведь тоже не сразу дошло, в чем тут дело… И я непозволительно рисковал, стреляя на таком расстоянии. Ведь я очень неважный стрелок… Ноя боялся, что если упущу время, мы его уже не перехватим…

— Ты все сделал правильно, — одобрил Рощин. — Не волнуйся.

— Только уж очень сильно мне намяли бока эти орлы из группы захвата, — пожаловался я, — дважды в день ни за что ни про что получить такую порцию тумаков! Каждый раз, когда я связываюсь с этим безумным священником, моим ребрам достается с лихвой…

— За одного битого двух небитых дают, — усмехнулся иерей.

— Спасибо, — покосился я на него. — От тебя жалости дождешься, как же!.. Тут еще большую роль сыграло то, что ты, Стас, мне незадолго до этого сказал, как реагируешь на выстрелы, уходя с линии огня. Вот на это я и рассчитывал. Мне важно было не попасть, а промахнуться. Стрелять в воздух — ты можешь не понять, в отличие от преступника, потому пришлось стрелять по колесам…

— По колесам? — весело удивился Рощин. — Вот на столько рядом с ухом просвистело… Но сработало как надо. Когда машина в угол дома врезалась, он еще пытался достать пистолет, но я к тому времени уже понял, что к чему… Нет, ребята, все же накладки накладками и случайности случайностями, а вы молодцы. Большое дело сделали. И как бы там ни было, я у вас в долгу.

— В долгу? — заинтересованно переспросил иерей. — Послушай… А ты когда из города уезжаешь?

— Послезавтра, — ответил удивленный Рощин. — Да у нас еще вагон времени, — обрадовался иерей. Стас, возможно, нам потребуется помощь крепкого и надежного парня. Тут у меня есть кое-какое дельце. Не то что бы большое или опасное, но… Будет лучше, если крепких ребят в нем поболее поучаствует. Николай мужик хороший, но в рукопашном бою…

— Ты это, про что? — насторожился я. — Какое такое дельце, в котором может быть рукопашный бой?!

— Я просто не успел тебе рассказать, — невинно глядя на меня, сообщил иерей. — Все случилось только сегодня утром. И я подумал: раз уж у нас все так удачно сложилось в этом случае, то почему бы… Но лучше по порядку. Этого мужичка я приметил давно. Ходит он в нашу церковь регулярно, бывает практически на всех церковных праздниках, но вот вижу: точит его в последнее время какая-то напасть, прямо покоя не дает. Думаю, подойдет рано или поздно, расскажет, что за беда, попросит совета. И точно. Приходит он сегодня утром ко мне и рассказывает такую историю…

4. Скромное обаяние мафии

Не потому что верю в Бога я,
но это праведная злость
на то неверие убогое,
которое поразвелось.
… И то дарами, то веригами,
отягощаясь и гордясь,
все ищем мы свою религию,
в неверующие не годясь.
Р. Казакова
Расписавшись в ведомости, я получил две тугие, перетянутые бумажной лентой пачки денег и вышел из бухгалтерии в коридор, где уже толпились, ожидая своей очереди, другие сотрудники отдела.

— Следующий, — скомандовал я и, весело насвистывая, вприпрыжку побежал по лестнице вниз, на первый этаж, где располагался мой кабинет.

Огромной зарплатой я похвастаться не мог, но, учитывая мои скромные запросы и то, что всю свою семью я представлял в единственном лице, то при определенной экономии вполне оставались пара червонцев на традиционный банкет в честь получки и еще парочка-другая на карточную баталию, столь, же традиционную после каждого банкета.

Несущийся навстречу старший оперуполномоченный Сергеев едва не сбил меня с ног:

— Уже получил?

— Есть такое дело, — я пошелестел купюрами. — Скоро начальство уйдет, и можно начинать. Кого зашлем в магазин?

— Да хоть и я сбегаю. Молодые опять либо ликер, либо подобную сладко-вонючую гадость притащат. Если как в прошлый раз, то по два червонца с носа, — он забрал у меня деньги. — Все, побегу, а то напитки охладить не успеем.

Он убежал, а я продолжил свой путь. Радостно насвистывая, открыл дверь своего кабинета и…

— Нет, горько сказал я, увидев знакомую широкоплечую фигуру в черном, до пят, балахоне. — Ну пожалуйста, нет! Не сегодня, не сейчас и не ты!

— И тебе долгих лет, сказал Разумовский, протягивая для приветствия обе руки разом. Вижу, рад. А у меня как раз к тебе дело…

— Не мог, — быстро перебил его я. — Сегодня я ничего не могу. Занят! У меня это… Раскрытие… В смысле допрос… То есть засада. Да, точно: засада. На весь вечер и всю ночь. Очень важная.

Разумовский укоризненно посмотрел на меня и перевел взгляд на деньги, которые я по-прежнему держал в руках. Я поспешно спрятал их за спину.

— Зарплата, — многозначительно протянул он.

— Нет. Взятка. Наркоманы всучили, не смог отказаться… Слушай, отче, неужели другого дня нет? Завтра… Скажем, вечерком. А еще лучше послезавтра. Посидим, поговорим, а?

Отец Владимир молчал.

— Ведь не горит же? — продолжал увещевать я. — Днем раньше, днем позже? И не надо на меня так смотреть, я прекрасно знаю, что ты мне сейчас скажешь. У тебя появилась информация о чем-то криминальном, и ты пришел мне об этом поведать, да?

Разумовский по-прежнему молчал.

— А-а… Догадываюсь! Поведать мало. Ты решил оказать страждущим помощь, а я опять нужен вместо пробивного тарана. Батюшка, ты ведь не в воинствующем ордене состоишь, а охота на ведьм вышла из моды. У тебя цель утешать и наставлять, вселять веру и подставлять плечо. А ты?

Иерей молчал, заинтересованно рассматривая меня.

— Хорошо, доводов ты не понимаешь, ты привык к образному мышлению. Давай я тебе притчу расскажу. Жил-был опер. Занимался потихонечку расследованиями, и была у него норма — два раскрытия в месяц. И ему хорошо, и начальству терпимо. Ловил он наркоманов и домушников, в политику не лез и на мафию не заглядывался, в общем, жил тихо-мирно. И появляется тут злой дядька, и начинает он тихий омут баламутить: тут не так работаем, здесь не так живем… А звали злого дядьку отцом Владимиром, и был он иереем православной церкви. Не желал он понимать чужие трудности, а почитал лишь свои принципы, вбив в голову, что обязательно нужно ему кого-то спасать, кому-то помогать. Но так как по сказке был не Иваном-царевичем, а всего лишь серым волком, то втягивал нашего героя во все существующие неприятности. А хорошему и положительному Иванушке-оперу оставалось всего два месяца до очередного воинского звания, которое он очень хотел получить. И не хотелось ему влипать в какую-нибудь авантюру до того, как засверкают у него на погонах звездочки капитана… Вижу, и народный фольклор ты тоже не ценишь. Перейдем к философии. Каждый должен заниматься своим делом. Пироги печь — пирожник, сапоги тачать сапожник И если у какой-то бабушки или дедушки случилась беда, то на это есть соответствующие инстанции. А если я, к примеру, приду в церковь и начну читать проповеди, представляешь, что будет? Ну что ты молчишь?

— Бабушка.

— Что «бабушка»?

— Ты гадал у кого беда: у дедушки или у бабушки. Я отвечаю: у бабушки. Старой, больной и очень одинокой.

— Я знаю еще одного старого, больного, несчастного и одинокого — это я.

— Сегодня она пришла ко мне за помощью, — не обращая внимания на мои реплики, продолжал иерей.

— Заметь, к тебе. Не ко мне, а к тебе.

— … Страшно было ее слушать, Коля. У нее отобрали комнату, и теперь ей негде жить.

Я тихо застонал и сел за стол. Посчитав это за приглашение к беседе, Разумовский опустился на шаткий диван, жалобно застонавший под его стокилограммовой тяжестью.

— Посоветуй ей обратиться в милицию.

— Она обращалась. Все было, как обычно. Ты знаешь, как это бывает. Документы на куплю-продажу составлены грамотно, ей обманом всучили какие-то бумаги, которые она подписала, а в довершение украли паспорт.

— Вот, — обрадовался я, — вот видишь! Ты сам говоришь: она подписала бумаги сама. С точки зрения дотошного крючкотвора, полное отсутствие состава криминала… Знаешь, сколько у нас по району таких обманутых? А по городу? И только десять процентов раскрытий по квартирным аферам. А возвратить удается и того меньше. Это одно из самых трудно-доказуемых преступлений. Потому как связано с четкими законами купли-продажи, а работают там опытные и ушлые специалисты. И эти прожженные мошенники не подделывают документы, а создают ситуации, при которых владелец сам отдает квартиру. И обратно хода уже нет. Впрочем, что я тебе это объясняю, ты сам работал в угро, да и газеты читаешь.

— Коля, — спросил Разумовский, тебе сколько лет?

— Двадцать восемь, а что?

— Ты собираешься вечно быть молодым?

Я побарабанил пальцами по столу и отвернулся.

— Ведь в мире все так устроено, — продолжал священник, — что, сколько добра ты сделаешь, столько его к тебе и вернется. То же и о зле… Она старая и больная. У нее нет родственников. У нее нет денег, и ей нечего кушать. Сейчас осень, скоро зима, которую она не перенесет без крыши над головой. Она уже не может драться за жизнь. Ей совсем немного осталось, и то в мире дожить не дают. В войну она медсестрой была, солдат спасала. Наших с тобой отцов… Что ей делать? К кому за помощью идти?

— Да, мне ее жалко. По-человечески мне ее очень жалко. Я бы с удовольствием ей помог… Если б мог. Рассуждать о том, что хорошо и что плохо, я тоже могу. Просчитай ситуацию сам. Поезд ушел, по закону нам ничего не светит.

Разумовский быстро поднял на меня глаза. Я осекся на полуслове и насторожился, вспоминая, что же я сказал такого, что так его заинтересовало. И вспомнил.

— Нет-нет-нет, — замахал я руками. — Даже не думай об этом! Забудь! Нет! Ни уговоры, пи посулы, ни царство Божье… нет! Ни за что! Два месяца до звания капитана… Спокойная жизнь… Полное личное дело выговоров и предупреждений… Яне авантюрист, не фанатик справедливости, не горю желанием переделать этот мир и уж совсем не желаю никого выгонять из этой квартиры. Я не хочу связываться с хорошо организованными аферистами, брать их в разработку, отвоевывать для старухи угол. Не хочу копать грязную информацию и остаться крайним. У меня уже бывали такие ситуации. Тем паче, что ее квартира или что там? комната? продана совершенно постороннему и наверняка честному человеку. Для себя они «паленое» не покупают. Ты узнавал, кому ее продали?

— Копылову. Михаилу Семеновичу Копылову.

— Вот видишь… Что?! Это случайно не…

— Он самый.

— О-о!.. У-у!.. Нет, я не начальник РУОПа, не работаю в ФСБ и не тяну на Клинта Иствуда. Я маленький офицер маленького территориального отдела. Я нахожусь в самом низу иерархической пирамиды правоохранительных органов, занимаюсь мелкими уголовниками и гопниками и хочу жить. С авторитетами преступного мира я дел не имею. Я столько слышал об этом парне, столько читал, что наотрез отказываюсь даже говорить о нем. Одних «бригадиров» у него столько, что роту сформировать можно, не говоря уже о бандитах. А деньги. А связи на самых высших и… и самых низших уровнях?! Нет-нет…

— Что ты заладил «я» да «я», а она?

— Она?. Ты хоть представляешь, что ЭТО такое прийти к крупнейшему мафиози города И потребовать: «Мужик, отдай квартиру! Там есть комната одной бабки, мы за нее вписываемся. Либо отдавай всю квартиру, либо пусти ее в комнату, и живите вместе в мире и согласии… Заодно продукты из магазина носить ей будешь». Ты это так представляешь?! Кстати, этот вариант мне нравится. Я уже вижу, как старушка сидит в кресле-качалке перед камином и вяжет носки. Под ногами у нее шкура белого медведя, она укрыта пледом из верблюжьей шерсти, а вокруг суетятся бритоголовые амбалы в спортивных костюмах и кожаных куртках. Один пол моет, другой обед готовит, третий вслух читает… Тимуровцы! Возрождение традиций! Просто… Стоп!.. Прокрутите запись беседы на пять минут назад… Я не ослышался? Ты сказал, что авторитету продали «паленую» квартиру? Что кто-то скрысятничал деньги крестного.

— Умный мальчик, — похвалил Разумовский. — Всего лишь «маленький офицер маленького отдела», а так хорошо соображаешь! Всего полчаса потребовалось… не в уголовном розыске работаешь?

— Точно. Даже как-то неудобно столько комплиментов и все мне. Не люблю лести, но ты на первом месте… И кто же тот герой, что так подставил честного гражданина Копылова?

Разумовский хмыкнул.

— Понятно, кивнул я. — Благожелатель пожелал остаться неизвестным. Может быть, я не все понимаю в жизни бандитов, но выражаю смутное подозрение, что для себя они стараются брать «чистые» квартиры, дачи и машины. У них и без этого проблем хватает. Значит, он еще не знает, что эта квартира — одна большая проблема?

— Не вся квартира, а только комнатка. И проблемой ее не назовешь. Остальные жильцы, а всего их пять, получили хоть по плохонькой, но отдельной квартире. На старушку просто позарились. Совершенно беззащитная старуха, без родственников, просто лакомый кусок для них. Спасибо, хоть не отравили. Ито, видимо, только потому, что в этом случае в отношении Копылова это была бы уже наглость. По моим подсчетам, на этой комнатенке они сэкономили не более десяти тысяч долларов.

— Всего-то? Мелко плавают.

— Не спеши. Общая сумма навара у посредников должна составить примерно тысяч пятьдесят-шестьдесят долларов. Квартира огромная, возле станции метро «Петроградская», старый фонд, третий этаж, две кухни…

«Петроградская»?! переспросил я. — Это же совсем другое отделение! Да что там отделение?! Это другой район! Ты на что меня подбиваешь?

— Уже подбил. Теперь, зная все, разве ты сможешь сказать «нет» Ведь это не расплывчатая «борьба с преступностью», это конкретная помощь конкретному человеку. Слабому и нуждающемуся в защите двух умных, хитрых здоровых мужиков. Один из этих двух священник, а второй…

— Ничего не хочу слушать, — я демонстративно закрыл уши руками. — Авторитеты, чужая территория, «глухарь», два месяца до капитана… А эту квартиру расселяли люди Копылова или он купил ее «слева»?

— Не знаю, это мы у него спросим.

— У него?..

— Ага… Это можно, отчего же не спросить… Батюшка, ты, часом, не блаженный?

— Если хочешь, спрошу я. Ты просто постоишь рядом. Ну, поможешь слегка…

— Ты не блаженный, — уверенно заявил я. — Ты полный… иерей! Дверь распахнулась, и радостный Сергеев продемонстрировал мне два туго набитых полиэтиленовых пакета:

— Затарился под завязку! Начальство ушло, так что пора начи…

Увидев скромно сидящего Разумовского, он прикусил язык и вытаращил глаза на черную рясу и серебряный крест, покоящийся на могучей груди иерея. Отец Владимир почесал аккуратную черную бородку и вздохнул.

— Это… Я… Ты, наверное, занят, — заторопился, растерявшийся Сергеев. Я тогда позже… Мы тебя подождем.

Пятясь, он выскочил из кабинета и захлопнул за собой дверь.

— Как черт от ладана, — усмехнулся Разумовский.

— А что ты хотел? Ты в зеркало смотрелся? С твоим телосложением тебе на гладиаторских боях выступать, а ты сутану и крест нацепил. Видок у тебя еще тот… По многим причинам я не сторонник повышенного внимания к моей скромной персоне, а когда я иду по улице рядом с тобой, такое ощущение, что я голый и на меня все смотрят.

— Я привык… Так куда мы пойдем вначале — к старушке или к Копылову?

Я на минуту закрыл глаза, представил граненые стаканы, заполненные прозрачной, едко пахнущей жидкостью, нарезанную колбаску, пучки зеленого лука, почти реально увидел выигранную в карты стопку денег, вздохнул, открыл сейф, бросил туда зарплату, достал пистолет и засунул его в плечевую кобуру.

— В паспортный стол, — ответил я Разумовскому. — Мне нужно выписать новые адреса всех бывших жильцов коммуналки. Прежде чем идти к… ой, как не хочется-то!.. к Копылову, необходимо на руках иметь хоть какую-нибудь информацию. Хотя, я уверен, ничего у нас не выйдет, кроме неприятностей. Это ж надо додуматься, авторитету «предъяву» сделать!..

Разумовский улыбнулся и поднялся с дивана. Я уныло плелся за ним к выходу и бормотал, загибая на ходу пальцы:

— Чужой район… «Глухарь»… Два месяца до капитана… Авторитет… Отец Владимир… Отец Владимир… Отец Владимир…

* * *
— Честно говоря, странно, что вы довольны обменом, я с сомнением оглядел небольшую двухкомнатную квартиру, расположенную на первом этаже блочного дома. Из окон открывался вид на дышащие дымом трубы завода.

Сидевшая передо мной женщина лет сорока, с серым печальным лицом, пожала плечами:

— А что нам оставалось? Ждать, пока нас расселит государство? Так оно не торопилось. За две комнатенки в коммуналке я получила двухкомнатную квартиру. Не в лучшем месте и не самую большую, но это лучше, чем делить кухню с полудюжиной соседей. Вы когда-нибудь жили в коммунальной квартире?

— Да, — признался я.

— Вот видите. Мне еще более или менее повезло: соседи были вполне приличными людьми, а вот три года назад, когда был еще жив Степка, царство ему небесное, алкаш наш… Ох, и намучились мы с ним. Куда только ни обращались, куда только ни писали… Всю душу выел, стервец. Потом опился «красной шапочкой» и помер. Помните, продавали одно время в ларьках технический спирт в пузырьках с красной крышечкой? Вот он с другом и позарился на дешевизну. Друга-то откачали, а он…

— Анастасия Дмитриевна, — попытался вернуть я разговор в нужное русло. — Постарайтесь припомнить, этот молодой человек, который вас расселял…

— Сашенька?

— Да, он. Он ничего не говорил, на кого работает? На фирму или на частное лицо? Для кого он расселял квартиру?

Женщина задумалась. Я смотрел на ее худые, оплетенные вздувшимися венами руки много работавшего человека, на изношенную, почти развалившуюся мебель в квартире и чувствовал, как настроение портится все больше. Сколько я уже повидал вот таких убогих квартир, населенных обычными, честными людьми, а Все никак не могу привыкнуть. Видимо, дело в контрасте. На всю жизнь мне запомнилась люстра в одной из ограбленных квартир. Люстра стоила примерно столько, во сколько оценивается новая «девятка». Квартира принадлежала проститутке.

— Нет, сказала женщина, — не припомню… Шустрый такой молодой человек, разговорчивый, очень уверенный в себе. С ним что-то не так?

— Все так… В духе времени. Этот молодой человек оставил без крыши над головой одну из ваших соседок.

— Ох, батюшки!.. Уж не Ефросинью ли Петровну?

— Ее.

Прикрыв рот ладошкой, она в испуге посмотрела на меня:

— Как же так? Такой обаятельный…

— Я еще не видел ни одного мошенника грубияна. Аферисты, как правило, все очень милые и душевные люди. А старуха без кола, без двора осталась. Вот и хочу я найти этого «обаяшку», чтобы спросить у него: «Как же так получилось?»

— Ай-яй-яй! Беда-то! Ефросинья Петровна совсем старенькая, пропадет ведь… У нее ни родственников, ни друзей. Одна на белом свете… Знаете что… Приводите ее ко мне. Сын у меня в армии, только через полтора года вернется, одна комната свободна. Проживем.

— Спасибо вам огромное, Анастасия Дмитриевна. Огромное спасибо… Она пока у моего друга остановилась, человек он хороший, священник, он за ней присмотрит. А там, глядишь, может, и сможем ей, чем помочь. Но все равно спасибо. Не смею больше вас задерживать, и так два часа отнял, почти ведро чая выпил. Хочу еще дотемна успеть других ваших соседей навестить. Я встал и пошел к выходу.

— Подождите, — окликнула она меня. — Может, я и смогу вам, чем помочь. Есть… Был у нас один шабашник, знаете, это когда…

— Знаю, — улыбнулся я, — что такое шабашник, я знаю.

— Вот и с нами такой жил. Колька Москалев. У него с женой на двоих комната была. А потом, когда ребенок родился, им Степки, покойного, комнату отдали. Ну и очень уж любил он по каждому поводу это, — она выразительно щелкнула себя по кадыку, — как нового человека заприметит, прилипнет, словно банный лист, не отвяжешься: «Выпьем да выпьем». Водопроводчик ли придет, почтальон ли, все едино. Мужиков у нас только двое было — он да еще Михеич, но тот язвенник, нельзя ему. Вот он к этому парнишке и прилип. Все убеждал обмыть размен. Тот по первости упирался, а как дело к концу подходить стало, бумаги уже оформили, квартиры осмотрели, совратил-таки его Колька. Накупили они чего-то там и до утра песни орали. Я когда к ним заглядывала, просила потише себя вести, слышала, как жаловался он Кольке на жизнь. Рассказывал что-то. А больше он ни с кем и не… Поможет вам это?

— Очень поможет. Как раз к этому Мос…

— Москалеву, подсказала она, — его дружки Колька Москаль зовут. Вот к этому Москалю сейчас и пойду.

— А коли не получится чего, так вы ее к нам приводите, не пропадем.

* * *
Квартиру Москалевых я отыскал на окраине города, на последнем этаже серой пятиэтажной «хрущевки». Из-за отсутствия лифта подниматься пришлось пешком. Дверь долго не открывали, затем послышались быстрые шаги босых ног и на пороге появился сухощавый мужичонка с непропорционально длинными костлявыми руками, большой лобастой головой и веселыми водянистыми глазками под бесцветными, едва видимыми бровями. Одет он был в синюю, давно не стираную майку и растянутые на коленях шаровары.

— Ко мне?

— Если передо мной Николай Москалев, то к вам.

— Проходите, только осторожненько, не заляпайтесь ремонт у нас. Только недавно квартиру получили, теперь вот обстраиваемся. Проходите на кухню, там почище.

— Спасибо. Собственно, я к вам именно по этому вопросу. Обменно-разъездному. Я офицер уголовного розыска, старший лейтенант Куницын. Ваш тезка, тоже Коля.

— Будем знакомы, — он протянул мне измазанную мелом ладонь, спохватился и, быстро отдернув руку, предложил, присаживайтесь. Вот тут, на табуретку. Я жену с дитем пока К теще отправил, на время ремонта, чтоб краской да лаком не травились… А может, это?. По чуть-чуть?

— Что? Ах, это… Нет, спасибо.

— Да всего-то по пять капель. Чуток? Закуска что надо. Жинка расщедрилась. Ремонт — дело такое, к нему с душой подходить надо, а для души, как водится… Ну, давай, командир, дело к вечеру близится, не узнает начальство. Все, я уже достаю. Не обидь.

— Куда деваться… Только по пять капель.

— Вот это дело, — обрадовался он, стягивая со стола закрывавшую стаканы газету. — Вот это уже разговор.

Из холодильника появилась запечатанная бутылка «Столичной» и квашенная с клюквой капуста. Наполнив стаканы на треть, Москалев протянул один мне:

— За знакомство. Некоторое время мы сидели, молча, отдавая дань, умело заквашенной капусте.

— Жена готовит, — пояснил Москалев, — когда в деревню в Подмосковье ездим. У меня мамка в Мытищах живет. Я сам оттуда. Красивые места.

— Знаю, — согласился я, — бывал там. — Но Москва разрастается, сейчас уже не то, что лет пять назад… Коля, я к тебе вот по какому вопросу. Вашу коммуналку расселял паренек по имени Саша…

— Был такой, точно. Неплохой парень, только… Только не из наших он.

— В каком смысле?

— Ну, это, новое поколение. Хочет много и все сразу, и при этом, чтоб поменьше работать. А так не бывает. Правда, если только честно работать, то тоже мало что получится… А золотой середины нет. Вот взять, к примеру, меня. Я простой мужик, свою копейку своими руками зашибаю, а еще два года назад, на заводе… Ох, лучше не вспоминать! Вот ты многих людей на своей работе видишь, с разными уровнями общаешься. Так скажи мне: будет лучше?

— Не знаю, — честно признался я. — Будет ли лучше, не знаю, но что по-другому будет, это точно. В каждом поколении есть что-то плохое и что-то хорошее, просто в памяти мы держим только хорошее и сравниваем с плохим в настоящем.

— Но раньше я мог прожить на зарплату, а коль повезет, так еще и на телевизор отложить. Не боялся вечером во двор выйти. У меня дочка растет. На себя я уже рукой махнул, виллы и яхты мне не светят, спиваюсь потихоньку, а вот за нее страшно. Вырастет она и плюнет мне в глаза за ту жизнь, что я ей дал.

— Это от тебя зависит. Воспитай ее, выучи, дай знание и силы для борьбы в этом мире.

— В мире жить нужно, а не бороться с ним.

— Так ведь от нас зависит, каким мир будет. Не от безликой толпы, а от каждого в отдельности. Вот мы с тобой, как ни крути, а работаем, что-то делаем, хоть, как ты выразился, виллы и яхты нам не светят, но и сголоду не помрем. Честные и умелые руки всегда нужны будут.

— Не знаю, — покачал он головой, — боюсь я. Мало что от меня сейчас зависит. И хочу работать, а где? Кто для меня отвел ячейку, в которой я должен жить? Почему моя дочь никогда не сможет получить образование, которое могут дать своим детям чиновники от партий и ворье всех мастей? Почему у нас всегда так много вопросов и так мало ответов?

— Не знаю, Коля, не знаю. Я не философ. Я верю, в человека и не верю в общество. Столько в мире разных путей… Наверное, необходимо дать возможность людям делать то, что они умеют, к чему у них душа лежит. Законы вылить в бронзе, а не переписывать каждую неделю… Но главное дать веру. Хотя бы в себя, в свои силы, в то, что от тебя хоть что-то в этом мире зависит…

Москалев подумал и согласился:

— Принимается… Так что тебя в этом Саше интересует?

— Все. Все, что он рассказывал о себе. Любая информация, которая поможет его найти. Если он называл телефон, то телефон, если говорил о любимом ресторане или спортивной секции, то и это сгодится. Нужен мне этот парень.

— Натворил чего?

— Соседку вашу, Ефросинью Петровну, без обещанной квартиры оставил.

— Не-е, не может этого быть, — недоверчиво протянул Москалев. — Я сам на ее новую квартиру смотреть ездил. Сама-то она старенькая, не разбирается, вот меня и попросила. Вполне приличная однокомнатная квартирка. Не «фонтан», конечно, но все же… Второй этаж, дому еще и десяти лет нет. Что-то ты путаешь.

— Это обычная уловка. Человека везут смотреть якобы его квартиру. Тому нравится, соглашается на переезд, подписывает документы на выписку, его выписывают, а в другое место не прописывают. Или загоняют в комнатенку у черта на куличках. Обыкновенное «кидалово». Вытаращив глаза, Москалев долго смотрел на меня, а потом схватился за голову:

— Ах, баран! Это же из-за меня! Я осматривал квартиру, все в трещинах да в линолеуме недостатки искал, а надо было… Ай да кретин! Она же меня просила, надеялась на меня!..

Вскочив с места, он бросился в комнату, откуда, тотчас раздались грохот, шуршание и скрежет передвигаемой мебели. Через пять минут он, полностью одетый, выбежал обратно.

— Поехали!

— Куда?

— Искать его. Я ему, паршивцу, руки выломаю, землю жрать заставлю!

— Коля, успокойся.

— Нет, нет, командир, я сплоховал, мне и исправлять. У старухи, кроме нас, никого и не было. Мы ей помогали, чем могли, когда в магазин сходим, когда в ее комнатухе приберём… Даже когда расставались, и то жалко было, кто же за ней смотреть будет. Я собирался на днях к ней наведаться, спросить, может, помочь чем? С этим ремонтом все руки не доходили, а оно вон как… Телефона-то у нас нет.

Я потянул развоевавшегося Москалева за рукав, усаживая обратно на стул:

— Остынь. Каждый делает свое дело. Найти его я и сам смогу. Ты мне в этом только помоги. Подскажи, как его найти.

— Как? Сейчас, сейчас… как? — он закопошился пальцами в реденькой шевелюре, сжимая голову, словно пытаясь выдавить воспоминания. — О себе он почти ничего не говорил, на жизнь жаловался, что шеф совсем зажал…

— А кто у него шеф?

— Я не понял, то ли бизнесмен, то ли рэкетмен, в общем, шишка какая-то. С этой квартирой он для него старался, показать себя хотел…

— Вот это очень хорошо. Значит, квартиру он расселял для своего босса?

— Да. Не один, конечно. Были там еще какие-то пети-васи, но я их не видел, они с бумагами по нотариальным конторам, да по паспортным столам бегали, варианты подыскивали. Вот! Вспомнил! Он своего шефа как-то по овечьи называл… «Хвост» или «Копыто»… Да, «Копыто». Так и говорил: «Знал бы ты, какому человеку ваша хата отойдет! Сам „Копыто“ этот дом присмотрел, а такому человеку угодить не фунт изюма. Это, говорит, такой человек…»

— Но телефончик свой все равно не оставил?

— Говорю же тебе, не оставил. На хмель слаб мужик вечером язык распустил: обращайся, говорит, если что, поможем, а наутро глаза прячет, знать не хочет. Я и не напрашивался, я таких людей повидал: со стаканом «во лбу» — друг, а как протрезвеет, так и руки не подаст… Говоришь, помог я тебе?

— Помог.

— Тезка, если я нужен буду, днем ли, ночью ли… «Копыто» там или «Хвост», но есть правда и есть неправда. В общем, если только чем смогу помочь…

— Договорились, — успокоил я его.

Москалев долго тряс мне на прощанье руку, пачкая мелом, и уже на пороге, вспомнив, добавил:

— У него есть машина. «Ауди», серебристого цвета. Весь номер не помню, а вот цифры 1482 я запомнил потому, что дом у нас был номер 14, а эта квартира под номером 82 оказалась…

* * *
От станции метро «Петроградская» до приобретенной Копыловым квартиры я добрался пешком всего за пять минут. Красивый, уютный дворик был огорожен от проспекта замысловатой чугунной решеткой. Трехметровые двери в подъезд были уже отреставрированы и казались настоящим произведением искусства XIX века. В подъезде работала бригада реставраторов, восстанавливающих поврежденные временем и несознательными жильцами скульптуры в нишах стен. Окна сияли мозаичным стеклом, а потолки слепили глаз своей белизной и удивляли замысловатой лепкой. Я остановился снаружи, сквозь дверное стекло разглядывая суету рабочих. Шустрая старушка с мусорным ведром в руках, опасливо прижимаясь к деревянным перилам, прошмыгнула мимо работяг во двор и, приметив меня, кивнула назад:

— Видал? Хозяин появился. Вот как… То ли старый вернулся, то ли новый завелся, и шуршат, и шуршат весь день. Говорят, весь дом покупает. А кто говорит, и два…

Залпом, выдав эту информацию, она засеменила в соседний двор, но навстречу ей попалась другая востроносая бабка с кошелкой в руках и, остановившись, они одновременно начали говорить, охая и всплескивая сухонькими ладошками.

Я обратил внимание на объявление, висящее на свежевыкрашенной двери. Крупными округлыми буквами на нем было выведено: «Православный священник освящает квартиры по заказам. Звонить с 18 до 21 по телефону…»

Усмехнувшись, я содрал объявление и сунул в нагрудный карман. «Покажу Разумовскому, — подумал я, пусть полюбуется, чем его братья во Христе промышляют. Кооператив „Попов-угодников“. Спасение душ на самоокупаемости. Даже меня коробит. Благодать на заказ. В каком веке пропуска в рай продавали? Купил при жизни себе такую бронь и греши себе, место для тебя все равно уже зарезервировано. Деньги из любого дела клоунаду сделать способны. Что мне Разумовский возразит на это?»

Довольный представившейся возможностью уколоть неугомонного иерея, я поднялся на третий этаж, и сразу в глаза бросилась массивная железная дверь, отделанная умелой инкрустацией под дерево. Привычный глазок отсутствовал, вместо него на меня воинственно целилась блестящей линзой небольшая видеокамера. Звонок являл собой медную голову льва, демонстрирующего в оскале мелкие, но острые зубы. Опасливо просунув палец меж клыками, я надавил на медный язык. Из-за двери не раздалось ни единого звука, но камера моментально изменила градус, воззрившись на меня. Я повторил попытку.

— Че надо, — рявкнул над ухом усиленный динамиком голос.

От неожиданности я подскочил на месте и уставился на неприметную в косяке двери решетку, откуда, теперь звучал радостно-идиотский смех. Сидящий за дверью был явно доволен впечатлением, произведенным на «лоха» в стареньком потертом костюме. Мысленно я поставил «галочку» насчет любителя пошутить, пообещав себе при случае посмеяться вместе с ним.

— Мне желательно видеть Михаила Семеновича.

— А ты кто?

— Парень, с которым ты гусей пас. Тогда мы на «ты» и перешли.

— Ершистый, — удивился голос. — Ну, ща я выйду, погодь.

Многозначительная интонации произвела на меня обратный эффект: я разозлился. Мне приходилось иметь дело с совершенно разными людьми, среди них и политики, и бизнесмены, и лидеры преступных сообществ, но все эти «погодь», «ща выйду» и «че надо?» я слышал только от их недалеких и чересчур старательных «шестерок», делавших из моей неказистой одежды весьма неправильные выводы. Видимо, потому они и делились на «шестерок» и «боссов», что одни «по одежке встречали», а другие догадывались, что «по уму провожать» придется. Дверь распахнулась, и здоровенный детина с прической а-ля «меня девушки не любят», радостно ухмыляясь, окинул меня взглядом с головы до пят:

— Так че тебе надо от «папы»?

— А тебе он так доверяет, что дает отчет обо всех своих делах? Ты меня к нему проводи, а уж мы сами найдем, о чем поговорить.

— Ща, разбежался… Лапы подними, я тебя сперва охлопаю на предмет оружия, гляну, что ты за штука, а уж потом договорим. Не нравишься ты мне что-то.

Он был так наивно жизнерадостен и самоуверен, что, разговаривая со мной, засунул руки в карманы спортивной куртки и привалился к косяку, потому и не успел среагировать, когда «Макаров» оказался у меня в руке, направленному точно в лоб.

— Интуиция тебя не обманула, — сказал я. — Я и впрямь многим не нравлюсь. Слушай, а зачем все эти предосторожности с железными дверями и видеокамерами, когда за дверью сидит баран? Ты, наверное, сторож?

От ярости он налился краской, но вид вороненого пистолета заткнул его словесный фонтан, и он лишь яростно пожирал меня глазами.

— Нет, — передумал я, — ты не сторож. Дедок с незаряженной двустволкой справился бы лучше. Ты дворецкий. Двумя пальцами я брезгливо взял его за отворот куртки и поставил лицом к стене.

— Руки положи на стену, а ноги расставь. Шире!..

Нехотя он повиновался, и основанием ладони я резко ударил его в затылок. Бритая голова с глухим стуком впилась в стену и отскочила, словно резиновый мяч. Многопудовая туша незадачливого охранника грузно осела на пол. Склонившись над ним, я откинул полу его спортивной куртки, обнажая кобуру, и вытащил из нее газовый пистолет. Подумав немного, достал у него из кармана разрешение на ношение оружия, разорвал на части и выбросил в лестничный пролет.

— Аннулирование, — прокомментировал я вслух, — как у не прошедшего экзамен.

В самой квартире, как и на лестнице, вовсю шел ремонт. Только работники здесь были другие, рангом повыше, в чистых синих спецкомбинезонах с эмблемой строительной фирмы на спине. В некоторых комнатах пол был разворочен, и оттуда торчали странного вида трубы, стены узеньких комнатушек сносились, превращаясь в просторные гостиные и холлы, на кухне монтировалась замысловатая аппаратура, блестевшая хромом и стеклом.

— Зачем это? — не удержался я от вопроса, указывая на облаченные в пластиковую оболочку трубы в полу.

— Отопление комнат, пояснил один из рабочих, поправляя очки в золотистой оправе. — Раньше в стены монтировали, но теперь под полом пропускаем. Стены оставим для аквариумов, зеркал и видеотехники.

Я удивленно покачал головой и заглянул в ванную комнату. То, что это ванная, я догадался только по огромной ванне-бассейну, занимавшей едва ли не треть помещения. Остальное помещение, наполовину уже отделанное кафелем, напоминало скорее один из залов Эрмитажа, соперничая с ним в лепке потолков, диковинном паркете и замысловатых позолоченных ручках.

— Это же непрактично, — заметил я наставительно, паркет портится от горячей воды. — Портится, — согласился рабочий. — Если не менять его раз в три-четыре года.

— А-а-а… Действительно, почему бы не менять в ванне паркет раз в три года? Мне, например, стыдно выходить в свет, если паркет в моей ванной не менялся свыше четырех лет… А почему в бассейне дырки?

— Это же джакузи! — удивился моей некомпетентности рабочий.

— Ах, джакузи! — спохватился я. — Ну конечно, джакузи… А это я знаю! Это биде! — обрадовался я, вспомнив название второго унитаза.

Рабочий опасливо покосился на меня и на всякий случай направился в глубь квартиры, к остальной бригаде. Я поправил сбившийся на сторону галстук, попытался разгладить морщины на давно не видавшем утюга костюме и похлопал себя по небритым щекам, делая престижный в наших светских кругах массаж лица, желая произвести на величественно приближающегося ко мне Копылова наилучшее впечатление.

— Вы ко мне? — удивился он, наблюдая за моими действиями и, видимо, пытаясь понять, кто я такой и как попал в квартиру.

— Не будучи представлен лично, я взял на себя смелость потревожить вас, отрывая от дел, несомненно, куда более важных, чем цель моего визита. Но дело, с которым я прибыл, столь щепетильно и безотлагательно, что я был вынужден побеспокоить вас без предварительного письменного уведомления.

— Кончайте ваньку валять, — поморщился Михаил Семенович. Кто вы?

Но меня уже понесло. Контраст между квартирой бандита и двумя клетушками работяг, в которых я только что побывал, изрядно подпортил мои тормоза, а хамство «цербера» на лестнице убрало их окончательно.

— Являясь скромным чиновником одной из государственных служб, я прибыл по делу, не имеющему отношения к моим не посредственным обязанностям…

— Очень интересно, — нахмурился Копылов. — А как вы сюда вошли?

— Минуя вашего дворецкого. Смею высказать предположение, что агентство, поставляющее вам дворовую прислугу, не справляется со своими обязанностями. Вас обманули, этот человек не проходил стажировку в Англии и не обучался светским манерам, столь необходимым для прислуги состоятельного человека. Кроме того, его здоровье не позволяет ему занимать эту должность, так как он часто падает в обмороки. Мой знакомый врач утверждает, что это следствие опасного заболевания под славным латинским названием «охамел скотиниус».

— Кажется, я начинаю понимать. Итак, меня посетил сотрудник угро, судя по виду и развязности. И этого сотрудника мой… мой знакомый нетактично встретил. И глубокий обморок у моего… знакомого.

— Очень, — кивнул я и протянул Копылову отобранный у «дворецкого» пистолет. Ношение без разрешения.

— Как без разрешения? — удивился он. — Я сам, лично, проконтролировал…

— Без разрешения, — многозначительно повторил я.

— Понятно, — опять кивнул Копылов.

— С вами приятно иметь дело, Михаил Семенович. Человек, понимающий с полуслова, редкость в наше запутанное время. Если мы и дальше будем так же хорошо понимать друг друга и находить, так сказать, консенсус…

— Довольно, прервал мои словоизвержения Копылов. Согласен, мой человек иногда бывает излишне нетактичен. Но и вы тоже слегка… перестарались. Ваши амбиции удовлетворены? В таком случае перестаньте паясничать и объясните толком, что вы хотите. Поверьте, у меня нет ни желания, ни времени выслушивать вашу галиматью или упражнения в остроумии, называйте как хотите. И помните, что должна быть весьма веская причина для того, чтобы вторгнуться в частное жилище, избить охранника и разгуливать по комнатам, засовывая свой нос в каждый угол. Это называется, если говорить очень мягко, пассивным хамством.

— Активным, — поправил я. — Пассивным оно было бы без инцидента с «дуболомом» в дверях.

— Как угодно, — нетерпеливо отмахнулся Копылов. Итак?..

— Начинать с самого начала или с сути?

— С сути. У меня мало времени.

— Вы должны Ефросинье Петровне квартиру.

Копылов судорожно сглотнул и, словно не веря собственным ушам, переспросил:

— Я?! Должен?! Еф… Петр… Квартиру?!.

— Квартиру, — подтвердил я. — должны. Вы.

— Вот что, уважаемый, — он с трудом сдержался, — покосился на прислушивающихся к нашему разговору рабочих и мягко закончил, — лучше сначала. Только вкратце. И я хочу добавить, для информации, что вы меня уже вывели из себя.

— При расселении этой квартиры один из жильцов не получил обещанного жилья. Беспомощная старуха оказалась выгнанной на улицу в преддверии зимы. Парень, занимавшийся для вас расселением квартиры, присвоил вырученные деньги себе.

— Это невозможно, — отмахнулся Копылов. — Ни у кого наглости не хватит подложить мне такую свинью.

— Хватило, — заверил я. — Он рассчитывал, что это навсегда останется тайной. У старухи нет ни родственников, ни влиятельных знакомых, по сути, она должна была не протянуть и месяца на улице. Так бы и случилось, если б не один мой друг, приютивший ее у себя.

Копылов долго, молча, смотрел на меня, раздумывая, потом тряхнул головой и безразлично заметил:

— Меня эта информация не интересует. Я купил эту квартиру, и по закону она моя. Все документы подтверждают это. Если какая-нибудь неприятность и произошла с этой женщиной, то лично я к этому отношения не имею. Разбирайтесь с тем, кто ее обманул.

— Но это ваш человек, настаивал я. Все можно решить как нельзя проще: из присвоенных денег он купит ей квартиру, и инцидент будет исчерпан. Правдивость моей информации проверить вам не составит труда.

— Не понимаю, о чем вы говорите. Я не знаю этого человека. Мои поверенные оформили покупку, и, если желаете, можете уточнить у них, у кого они покупали эту квартиру. От себя могу добавить, — он понизил голос, — что ты простой как чайник со свистком. Я прошу Вас покинуть это помещение и никогда больше здесь не появляться, — показывая, что разговор окончен, он повернулся ко мне спиной.

— И вы не хотите исправить его оплошность?

— Я?! — он так резко повернулся, что каблуки его ботинок пронзительно скрипнули. — Я не ослышался?! Я кому-то, что-то должен?! Ты отдаешь себе отчет?! Пшел отсюда! Быстро!

На крик обернулись рабочие, и шум, создаваемый ими, стих. В наступившей тишине десятки глаз наблюдали за мной. Я понимающе покачал головой и, достав из пачки сигарету, прикурил.

— Красивая квартира, похвалил я, — талантливый дизайн. Славно будет здесь жить… Мой друг, про которого я вам уже говорил, утверждает, что, согласно Библии, входя в дом, нужно приветствовать его, говоря: «Мир дому сему». Это самое главное, чтобы в доме был мир. Спокойный, уютный, мирный дом, в который всегда можно вернуться и набраться сил… Мирный дом.

В наполненной яростью и бессилием тишине я вышел из квартиры. На лестничной площадке все еще ворочался, не в силах подняться, незадачливый «дворецкий». Подняв на меня мутные от нокаута глаза, оскалился:

— Три дня есть у тебя, сука! Всего три дня! А потом ты сдохнешь! Я твою шкуру у «папы» любой ценой выклянчу! Три дня!..

— Это хорошо, — заметил я, — когда точно знаешь, что у тебя есть целых три дня. Обычно не знаешь, доживешь ли и до завтрашнего дня то ли в открытый люк провалишься, то ли кирпич на голову упадет. Теперь я уверен, что у меня есть целых три дня. Спасибо.

Присев на корточки рядом с ним, я вставил свою недокуренную сигарету в окровавленные губы «дворецкого», подался и быстрым шагом пошел прочь.

* * *
Из уличного телефона-автомата я долго и безуспешно пытался дозвониться до квартиры Разумовского, но трубку никто не поднимал. Куда исчез иерей, я понял, увидев на скамеечке у двери своего кабинета широкоплечую фигуру.

— Как? — поинтересовался он, входя за мной в кабинет.

— Очень хорошо, — отозвался я, устало опускаясь на стул. — Первый раз в жизни я влип по-настоящему. Фильмы и книги про героев-одиночек это хорошо, но «жаждущий смерти» Чарльз Бронсон и «спрутолов» Катаньи имели дело с сопливой американской и итальянской мафией, в глаза не видя пи одного русского костолома… Я потенциальный покойник, отче. Только что я имел наглость предъявить Копылову… Нет, ну надо же, а?! Жил себе спокойно, ловил карманников…

— Не заводи снова свою волынку, — улыбаясь, остановил меня Разумовский.

— А что ты радуешься?! — возмутился я. Тебе хорошо, да?! Тебе весело?! Тогда поделись этой радостью со мной, потому что я не вижу тут ничего смешного. Кто теперь поможет мне?! Милиция? Церковь? А-а! «догадался» я. Массы! Народное ополчение, уставшее от криминального террора. Народный герой Куницын и иерей Разумовский поднимают народ на борьбу с преступностью. Посмертно им воздвигнут памятник на Красной площади рядом с памятником Минину и Пожарскому.

— Это тебя с испугу так пробрало?

— Нет, от удовольствия. Я мазохист. Это ведь я сам согласился тебе помочь, сдуру сунулся в самое пекло, а там моя вяло текущая шизофрения обострилась… Говоря проще, сам не знаю, как это получилось…

— Но ведь ты не просто так пошел к нему домой? Вряд ли ты надеялся, что он добровольно облагодетельствует подопечную. Что ты задумал?

Вздохнув, я откинулся на спинку стула.

— Мне дали марку, цвет и часть номера автомашины того парня, что расселял квартиру. По неполным данным я установил его фамилию и адрес. Сухорощенко Александр 1973 года рождения, прописан на проспекте Культуры вместе с матерью, но живет в центре. Снимает квартиру на Старо-Невском. Мелкая сошка, которой посчастливилось найти возможность услужить шефу. Думаю, сперва он и не думал про деньги, рассчитывая только на благодарность, доверие босса, но потом… Как говорит один мой знакомый: «Жадность порождает бедность». Я его сдал Копылову. Теперь у парня начнутся серьезные проблемы. Постараюсь этим воспользоваться.

— Как?

— Как получится, буркнул я, — нс требуй от меня сразу слишком многого. Вероятно, Копылов заставит его доделать работу, разобравшись со старухой, а я нажму на него со своей стороны, направляя в нужное русло. Деньги-то у него остались… Вот и пусть покупает ей хотя бы комнату. А потом буду думать, как выпутаться самому. Я-то влип покруче…

С удивлением я увидел, что Разумовский от души веселится.

— Что? Что здесь смешного?! Ты уже представляешь, как я буду выглядеть разрезанный на кусочки?.

— Я в тебе не ошибся, с нескрываемым удовольствием заметил Разумовский. Есть в тебе все же сумасшедшинка.

— Сумасшедшинка?! Да во мне семьдесят пять килограмм идиотизма! Блин, отче, иди отсюда, и без тебя тошно!

— Я верил, что именно так ты и поступишь.

— Молодец! А теперь иди и приготовь все к отпеванию раба Божьего Николая Куницына, блаженного от уголовного розыска.

— Хватит себя жалеть, лучше подумаем, что дальше будем делать.

— Дальше? Это совсем просто. Внутренний голос мне подсказывает, что для полной уверенности в завтрашнем дне мне требуется обойти всех воров в законе и авторитетов города и каждому отвесить по оплеухе. Может, тогда меня официально объявят юродивым и не тронут. По крайней мере, индейцы сумасшедших не убивали.

— Признаюсь, что я не только догадывался, что ты сделаешь, но еще и немного к этому подготовился. На тот случай, если у этого парня… Сухорощенко не будет возможности возместить стоимость квартиры. В этом смысле предпочтительнее иметь дело все же с Копыловым. Мы, конечно, рискуем, но что гласит закон потревоженного муравейника?

— Спасайся, кто может.

— «Нет. Спасай самое ценное».

— Увы, мы его не потревожили. Сегодняшний инцидент для Копылова — что укус комара слону в ухо, немножко странно, немножко дискомфортно, но не более.

— Это ты так думаешь, со своей точки зрения. А поставь себя на место Копылова? Ни один нормальный человек не сможет себе представить себе, что такую махину как Копылов, ворочающей сотнями миллионов рублей и десятками человеческих судеб, кто-то может потревожить по столь незначительному поводу. Тем более столь маленький чиновник…

— Я попрошу!

— Копылов просто не сможет представить, что на свете существуют люди, которые живут своей работой, едва сводят концы с концами на одну зарплату, неделями живут в кабинетах и при всем этом не имеют белого билета. А раз он не может этого представить, то предположит хитроумную разработку, предпринятую в отношении него сотрудниками спецслужб. Твое появление для него часть сложной игры, смысл которой он и пытается сейчас разгадать.

— Сейчас он пытается выстроить в очередь толпу бритоголовых, желающих со мной разделаться, и составляет списки добровольцев.

— Ты переоцениваешь свою скромную персону. В настоящее время он собрал своих ближайших помощников и прорабатывает варианты, на которых они могли прогореть, и из-за чего могла возникнуть необходимость подобной акции со стороны МВД или ФСБ.

— Ты говоришь с такой уверенностью, словно сам там присутствовал.

— А если и так?

— Только вот этого не надо… Сейчас не время для мистификаций. Ты не мог ни видеть, ни слышать, то, что там происходило. У них превосходная аппаратура, исключающая любое прослушивание. Раз в месяц проводится санобработка по вычистке «жучков!». Любые возможные для прослушивания участки контролируются. Места для квартир и офисов заранее подбираются с учетом возможности наблюдения. К тому же они на корню перекупают негодяев, каким-то чудом попавших в спецслужбы, и те работают на них честно и преданно. У некоторых преступных группировок существуют собственные службы безопасности, оснащенные превосходной техникой. Уверяю тебя, квартира Копылова охраняется, как секретный объект. Там установлены все возможные и невозможные средства защиты.

— Это само собой, — легко согласился Разумовский, как только квартиру оформили на него, сразу же были предприняты все необходимые меры предосторожности. Следующая акция по чистке будет проведена через две недели. Зато в течение этих двух недель мы сможем наслаждаться потоком информации непосредственно от Копылова.

— А не кажется ли тебе, батюшка, что ты слишком часто смотришь кабельное телевидение? Американские боевики на ночь — это вряд ли способствует интеллектуальному развитию… Ну, хорошо, скажи то, что ты хочешь сказать.

— А я знаю, что говорю, — в тон мне заметил иерей. — Ты объявление на дверях видел?

Вспомнив про сорванный мной с двери подъезда листок, я полез в карман и протянул его Разумовскому: — Твоя работа?

— Точно. Освящение квартир стало модно. Увы. Но в редких случаях это дает неплохие результаты. Я смог кое-что там установить.

— И после этого ты считаешь себя служителем церкви? — ухмыльнулся я, невольно завидуя его предприимчивости.

— Я им являюсь, — отрезал иерей. — Я тебе уже говорил: у меня свой взгляд на борьбу со злом. Если б в России соблюдались, хотя бы две заповеди «не убий!» И — «не укради!», мы бы жили совсем иначе. Да, я установил «жучки». И даже смог снять на десять дней комнату в соседнем подъезде этого же дома.

— Откуда ты достал технику?

— Не у одного тебя друзья в частный сыск перешли.

— Что ж… Хоть что-то. Только почему ты не сказал мне об этом раньше?! Я что, марионетка или пешка?!

— Что ты злишься? — искренне удивился он. — Если б я сказал тебе о своем замысле с самого начала, ты вел бы себя совсем иначе. Да и неизвестно, получилось ли бы у меня что-нибудь. А теперь, когда известно, что получилось… Один мне удалось замаскировать хорошо, а остальные… Если их найдут, это только подольет масла в огонь подозрений. Это будет нам даже на руку. Авантюра, конечно…

— Даже более того… Хочешь, я тебе скажу, как все это будет? Копылов решит, что самое лучшее для него в подобной ситуации — лечь на дно, и уедет куда-нибудь на Гаити, на пару недель. А его архаровцы в это время будут нарезать твоего покорного слугу на гуляш, и подавать под соевым соусом.

— Тогда придумаем что-нибудь другое.

— Мне бы твой оптимизм!.. Подожди, а кто записывает сейчас разговоры в квартире Копылова?

— Никто не записывает. Я же здесь, с тобой.

— Так какого же… Какого лешего ты мне здесь байки рассказываешь?! Нет, батюшка, я тебе дивлюсь: каждое произнесенное там слово сейчас для нас навес золота, а ты…

— Так, значит, ты мне веришь?

— О-а-о! — я заскрежетал зубами и стал подниматься с угрожающим видом.

— Ладно, ладно, — примирительно поднял Разумовский, — возвращаюсь. А ты заглянул бы к тому пареньку, что квартиру расселял, Сухорощенко. А то, как бы наш знакомый Копылов, в гневе праведном из него дров не наломал. Найдут потом парнишку где-нибудь с проломленным черепом, а нам жертв не надо.

— Ты бы о другом парнишке побеспокоился, через три дня могут вообще не найти… Ох, я тогда К тебе по ночам являться и совесть твою терзать. Зелененький такой, дохленький.

— Совесть? — с сомнением переспросил иерей. — Ну, ну.

Я досадливо махнул рукой, и священник вышел. Я прислушался к его удаляющимся шагам и задумчиво потер подбородком Шутки шутками, но дело и впрямь может принять весьма нелицеприятный оборот. Ай да поп, ай да пройдоха.

* * *
Во дворах, на Старo-Невском проспекте, где снимал квартиру Сухорощенко, я без труда отыскал подъезд. Скверик, расположенный с обратной стороны шумного проспекта, был тих и безлюден, и потому зеленая «БМВ», притаившаяся в тени деревьев, сразу бросилась мне в глаза. Солнечные блики на стекле машины не позволяли мне разглядеть лица сидевших в ней двух широкоплечих, спортивного вида парней, но выработанный годами работы инстинкт подсказывал мне, что меня пристально изучают.

Насвистывая веселую песенку «Нам не страшен серый волк», я беспечно вошел в подъезд и поднялся на третий этаж, где располагалась квартира Сухорощенко. Квартира как выяснилось, интересовала не только меня. Услышав мои шаги, навстречу шагнули еще двое спортсменов, близняшки сидевших в машине. Не обращая на них внимания, я протиснулся между глыбообразными, затянутыми в кожу курток плечами и поднялся этажом выше. Перебитые носы поворачивались мне вслед, словно притягиваемые магнитом. На следующем этаже я выбрал дверь видом похуже и надавил кнопку висящего на двух проводках звонка. Лязгнул замок, дверь отверзлась на длину цепочки, и в образовавшуюся щель на меня уставился любопытный карий глаз.

— Девочка, громко и театрально (так, чтобы было слышно внизу) сказал я, мне нужен Стенько-Разин Феофан Прокопьевич.

— Никого нет дома, заученно ответили мне, продолжая изучать веселыми глазенками.

— Но Феофан Прокопьевич просил меня зайти к нему, забрать ноты. Он ничего для меня не оставлял?

— Никого нет дома, — дверь захлопнулась, и я вытер выступивший на висках пот.

Как-то раз при подобных обстоятельствах я попросил позвать Луку Петровича и, к своему ужасу, получил его в виде маленького, сухонького старичка, долго и пытливо выспрашивающего меня, кто я такой и не учились ли мы с пим в школе. С трудом выкрутившись, я поклялся себе впредь, что самым простым именем вымышленного лица будет Евлампий, на худой конец Мефодий.

Возмущенно бормоча под нос, я направился обратно. «Кожаные куртки» — стояли на том же месте, в тех же позах и с теми же выражениями на лицах. Моя импровизация их явно не убедила.

— Черт — те что! — пожаловался я им, останавливаясь напротив. — Еду понимаешь, через весь город, и что вы думаете?.. Его нет! Я вполне определенно помню, что мы договаривались встретиться ровно в 17.30. Если я обещаю прийти в 17.30, то я прихожу именно в 17.30, а не в 17.00 или — Боже упаси! В 18.00. Безобразие! У меня концерт! Репетиции!

«Кожаные куртки» переглянулись и слегка расступились, пропуская болтливого недотепу, рисковавшего стать ненужным свидетелем. Но я не унимался.

— Вы можете себе представить, чтобы, затратив на дорогу два с лишним часа, и прибыв, на заранее обговоренную заметьте заранее обговоренную встречу, я обнаружил, что потратил время впустую! Меня просто-напросто не ждут!..

— Если ты сейчас же отсюда не улетучишься, — процедил менее терпеливый из них, — то обнаружишь еще кое-что. Что у тебя недостает пары клыков! — и загоготал, довольный своим остроумием.

— Простите, что? — заинтересованно уточнил я.

Смех оборвался.

— Вали отсюда, козел!

Я обиженно передернул плечами и заскакал по ступенькам вниз.

— Точно, козел! — вновь загоготал мне вслед остряк.

— Лучше быть таким козлом, как я, нежели таким бараном, как ты, — бормотал я, завернув на улице за угол и набирая номер на висевшем тут же телефоне.

— Ал-ле? Это милиция? — голосом профессионального анонимщика уточнил я. — Я хочу поставить вас в известность, что в подъезде дома по адресу такому-то находятся два ужасных бандита… Да-да, я лично видел у них пистолеты. Такие большие, черные пистолеты. Да-да… Их сообщники сидят внизу в машине и развешивают по порциям марихуану. Ха!.. «Видел ли я марихуану»?! Шо вы мне такое говорите?! Я вижу ее у них каждый день! «Кто это?» Феофан Прокопьевич, с верхнего этажа. Я неоднократно говорил участковому… Да-да, срочно, это целая банда. Жду!

Продолжая насвистывать, на этот раз «песенку старухи Шапокляк», я вернулся в скверик и занял на скамейке наиболее выгодную для обзора позицию. С первого ряда моего зрительного зала я с удовольствием наблюдал разворачивающийся передо мной спектакль «Главные действующие лица» приехали довольно быстро, всего через каких-нибудь сорок минут, зато свое опоздание они компенсировали излишним рвением.

Представьте себе на месте наряда группы захвата, обученных и накачанных не менее пресловутых «бритоголовых бойцов», колесящих целыми днями по городу в дребезжащей и душной машине, не имея возможности ни размяться, ни потренироваться. Все «тренировки» зависят у них вот от таких «доброжелательных» звонков «Феофанов Прокопичей». Почему бы мне не доставить коллегам несколько приятных минут?

«Проверка документов» происходила эффектно: «быков» вытащили прямо через разбитые стекла машины (я даже удивился: как такие здоровые парни пролезли в такие маленькие отверстия?), поставили почти на шпагат у машины и похлопали по карманам в поисках документов. Документов не нашли, может быть, потому, что «похлопывали» резиновыми дубинками, зато от ударов на землю посыпались ключи, расчески, ножи и… два пистолета. Я не успел разглядеть, были ли они газовыми или боевыми, но наряд группы захвата пришел в неописуемый восторг и усилил поиски «похлопыванием» с удвоенной энергией. Затем пребывающих в прострации «быков» сцепили наручниками, один из милиционеров остался их охранять, а трое бросились в подъезд, откуда несколько мгновений спустя послышались уже знакомые звуки «проверки документов». Немного погодя скованных наручниками парней вывели и прислонили к машине. Высокий, атлетически сложенный сержант вызвал дополнительную машину, чтобы увезти задержанных в территориальный отдел, и доложил, что «заявка Феофана Прокопьевича подтвердилась, но самого его нет дома». Наряд из подъехавшего «уазика» еще раз «осмотрел» незадачливых «быков» и, погрузив их попарно в темный зарешеченный отсек, отбыл. Поле боя осталось за мной. Со злорадным удовольствием я подумал, что теперь подозрения о «тщательной» разработке соответствующими спецслужбами преступного сообщества, возглавляемого Копыловым Михаилом Семеновичем по кличке «Копыто», найдут у последнего дополнительные подтверждения. И поднялся навстречу въезжающей во двор серебристого цвета «Ауди» С номерным знаком «с 1482 ЛД». Дождался, пока машину припаркуют у подъезда, быстрым шагом подошел и, открыв дверцу, сел рядом с ошарашено уставившимся на меня водителем.

— Ты что, мужик, офонарел?! — спохватился тот. Ты что делаешь?

— Сухорощенко Александр Викторович? — словно хороший дипломат, вопросом на вопрос ответил я.

— Да, а Вы кто?

Я предъявил удостоверение. Сухорощенко вгляделся в черные строчки документа и впал в типичные для людей его склада амбиции:

— Вы что себе позволяете?! Что у нас уже нет?

Усаживаетесь в машину, как в свою, не между прочим, знаю, как вы должны с гражданскими обращаться!..

— Выговорился? — участливо спросил я. — Тогда поехали.

— Вы что, арестовываете меня?

— Спасаю. Пять минут назад на этом самом месте стояла машина с людьми Копылова, которым было приказано схватить тебя и доставить к нему. Еще два человека стояли у дверей твоей квартиры. Мне пришлось аннулировать эту импровизированную засаду весьма жесткими способами. Осколки от стекол машины на земле видишь?..

Сухорощенко недоверчиво засмеялся:

— Что-то вы путаете. Копылов… В общем, он не стал, бы присылать за мной парней. Потому что… Потому что не стал бы.

— Но они были здесь, — развел я руками. — И теперь он обиделся на еще больше. Ему может показаться, что ты умышленно подводишь его «под монастырь»… Ох, знал бы ты, какой я сейчас каламбур произнес! Актуальнейший!..

Почему это он должен так подумать? — насторожился недоверчивый Сухорощенко.

— Считай сам, — я принялся загибать пальцы. — С квартирой под криминал его подставил? Косвенный, но криминал. А это ему не нужно. Это раз. Людей его, посланных за тобой, задержали возле твоей квартиры по самому вздорному поводу, но при них нашли оружие. А позвонил в отдел какой-то парень, представившийся несуществующим именем, о чем Копылову и будет доложено людьми, производящими дознание.

Побледневший Сухорощенко с силой ударил кулаком по рулю и заматерился:

— Какая сука с бабкой подставила?! Кто накапал?!

— Я.

— Ты?! Ах ты?! Ты хоть понимаешь, что ты наделал?! Хоть частично представляешь, что со мной могут теперь сделать?! Он теперь подумает, что я «скурвился», продался ментам и теперь специально его подставляю!..

— А я тебе о чем толкую?

В ярости Сухорощенко еще несколько раз ударил ни в чем не повинный руль и, судорожно вздохнув, уточнил:

— И он послал за мной людей? Кого?

— Не знаю. Четыре «быка» на зеленой «БМВ». Твое счастье, что у меня возникло желание побеседовать с тобой, а то валялся бы уже в багажнике, связанный по рукам и ногам, как жертвенный ягненок.

— Спаситель! — с горькой иронией процедил Сухорощенко. — И ты их сдал?!

Я обаятельно улыбнулся в ответ. Сухорощенко застонал и обхватил голову руками.

— И что мне теперь делать?!

— Сухари сушить.

— Да пошел ты со своими шутками!

— Я и не думал шутить. Единственное место, где ты можешь если не скрыться, то хотя бы попытаться это сделать, — зона. Останешься на свободе куда денешься? Сможешь оправдаться перед Копыловым, — что ж, пожалуйста. Но ставлю десять против одного не поверит. Потому как невыгодно ему тебе верить. Для него ты представляешь сейчас серьезную неприятность, которую требуется немедленно устранить, пока она не перешла в проблему. Ты можешь уехать из города. Вопрос — куда? Если у тебя есть дача, Копылов узнает об этом и проверит. К друзьям в другой город? Не хочу тебя пугать, по при определенном желании у Копылова найдутся методы, которые заставят тебя вернуться обратно. Самому вернуться. Да и чем ты собираешься зарабатывать на жизнь? Кражами-грабежами? При твоем-то везении? Это та же тюрьма, только с еще не определенным сроком. А вот если он узнает, что в настоящее время ты находишься в КПЗ… Сам понимаешь, половина подозрений с тебя автоматически снимается. Не хочу обнадеживать заранее, но если нарушить закон, закрыть глаза на твои делишки и пойти против совести… В общем, если мы найдем общий язык, то я смогу оформить твое задержание задним числом. Скажем, двумя днями раньше. Или хотя бы сутками, если кто-то из его людей видел тебя в последнее время.

— Нет, — взволнованно-обнадеженно воскликнул он, — не видели… Точно не видели! Я после расселения хаты у друга на даче завис, с девчонками. Два дня не вылезал!

— Видишь, как все хорошо складывается для тебя, — я с трудом сдерживал улыбку.

— Я не знаю… Решиться на такое? Такие решения сразу не принимаются… Я даже никогда не думал об этом. Аза что я сяду?

— Это уж ты сам вспоминай. Думаю, тебе есть что вспомнить. У тебя есть даже выбор. Наверняка на тебе дюжина другая делишек висит, вот и выбирай те, которые попристойней. Только так, чтобы суд ненароком «условно» не дал. С доказательствами, со свидетелями, чистосердечно… Рассчитай так, чтоб годика на два потянуло.

— А нельзя годиком ограничиться? Или полугодиком?

— Как говорил Киса Воробьянинов: «торг здесь неуместен». Два года. Можешь тянуть на «химию».

— И все же я должен подумать…

— Думай, — кивнул я и сделал вид, что собираюсь вылезать из машины.

Сухорощенко испуганно вцепился в рукав моего пиджака:

— Вы куда? — Нет у меня времени ждать, пока ты думаешь. Как надумаешь, найдешь меня сам. Адрес отдела оставить?

— Нет, не надо. Не оставляйте меня, он будет искать своих людей… и меня… Я… я согласен.

— На что? — жестко переспросил я.

— Это… в тюрьму… в смысле — под суд.

— За что? — продолжал настаивать я.

— Ну… Придумайте что-нибудь сами, я все подпишу…

— Нет, приятель, так дело не пойдет. Мое дело предложить тебе возможность явки с повинной. Объяснить, что это такое, короче, исполнить свои обязанности. А все остальное зависит только от тебя.

— Значит, «умываете руки»? — с горечью укорил он. Что именно я должен вспоминать?

— Что и где совершил, когда и с кем. Выдать украденное, если такое осталось. Подробно описать преступление, склонить сообщников к признанию. Я же, в свою очередь, официально оформлю все сказанное и выданное тобой.

— И все же… Может, найдете другой выход?

— Пока, — кивнул я и вновь попытался вылезти из машины.

— Вспомнил! — истерично заорал взведенный Сухорощенко. — Год назад мы со Стасом… Со Станиславом Катышевым мужика у ларьков «опустили». У него в дипломате документы банковские были, он наверняка заявление подавал.

ему голову дубинкой проломил… Это здесь, неподалеку было…

— К-хм… Ну, предположим. Еще?

— Сейчас, сейчас, — он судорожно вспоминал, — На Московском вокзале «челноков» опустили. Я, Серега и Корочкин. Телефоны импортные, часы и все такое… Много товару было, должны они «заяву кинуть».

— Дальше, торопил я.

— Ага… Так… Сейчас, — он немного успокоился и даже облегченно закурил, откинувшись на сиденье. — Значит, так дипломат и часы того мужика до сих пор у Стаса. Товар, что у — «челноков» отобрали, мы по ларькам раскидали. Они наши знакомые, должны помнить. Еще… Два месяца назад машину частника тормознули. Его самого из тачки выкинули и полночи по городу катались, телок снимали… Мы поддавшие были, на своих машинах не поехали. Машину потом у метро «Ветеранов» бросили. Что еще?.. Долгу мужика вышибали за проценты. Поначалу все хорошо шло, а потом он заартачился, ну, мы его с женой у подъезда подловили и избили… Малость перестарались: жене его руку сломали, а ему пару зубов выбили, тоже заявка была. Это те дела, на которые должны быть заявления… Кое-что еще есть, но там насчет заявления я не знаю…

— Проверим. Вот слушаю я тебя, парень, и поражаюсь… Взрослый мужик, с крупной группировкой работаешь, а ведешь себя, как мелкий гопник — «гоп-стоп», мордобитие, — «хулиганка»…

— Так почти все этим живут… Я имею в виду, все из наших. Кушать-то надо. Группировки группировками, так денег там за то, что состоишь, не платят. Редко когда тему хорошую подкинут, чаще, что сам найдешь, тем и живешь… Так что, договорились?

— Постараюсь для тебя что-нибудь сделать. Сесть сейчас сложно. Следователи и суды предпочитают отпускать под подписку при малейшей возможности. Чтоб в Кресты попасть, большой блат нужен…

— Но вымне обещали!

— Нет, я не отказываюсь. Я, конечно, сделаю все, что в моих силах… Но сейчас это так сложно, набивал я цену. Мне придется поднимать все свои связи, проявить недюжинный талант и очень постараться для того, чтобы ты попал куда нужно…

— Что я должен сделать?

— Меня по-прежнему интересует Копылов.

— Нет! — он даже отшатнулся. Про него я ничего не подпишу. Я еще жить хочу! Я и без того на ниточке вишу, а это для меня точно концом будет.

— Зачем что-то подписывать? — удивился я. — Фиксировать мы это не будем. Меня удовлетворит даже направление поиска. Но подтвержденное доказательствами.

— Попросту говоря, наводка… Но такие люди, как он, «хвостов» не оставляют. Он только отдает распоряжения, планирует, договаривается. Я всего лишь мелкая сошка, откуда мне про него знать? На него компромат ни милиция, ни Комитет «накопать» не могут, куда мне-то соваться? Если он что-то и делает лично, то с людьми совсем другого уровня, нежели я. С квартирой я пытался всего лишь подсуетиться. Досуетился…

— Как сложно попасть на зону, напомнил я. Следователи, прокуратура, суды, адвокаты все вытаскивают подозреваемых оттуда. И захочешь не попадешь. Опера, участковые да спецслужбы вот и все способные помочь желающим отдохнуть от мирской суеты. Ито только те, у кого есть опыт, связи и желание. А у меня пока не возникло желания помогать тебе.

— Желания! — горько передразнил он. — Вам за это деньги платят!

— Ничего себе! — опешил я. А я не хочу тебя ни сажать, ни даже привлекать. Это вообще не моя территория, отдел на другом конце города!

— Обязаны! Я к вам пришел, повинную принес, вы обязаны ее принять, а уж потом переправить по месту происшествия. Я тоже законы знаю. Вам же чем больше раскрытий, тем лучше. Вам что, своей работой западло заниматься?!

— А я — говнюк! Я не хочу тебя задерживать. Иди в свое отделение и там раскалывайся. Там уже люди Копылова сидят. Меня к ним подсадить могут, у них в отделе всего две камеры. Я там разок по пьянке сидел. Не-е, лучше к вам, вы про меня и так все знаете.

— А я не хочу!

— Обязаны!

— Не хочу! Не хочу, и все! И перестань со мной препираться! Либо рассказывай про Копылова, либо иди-ка ты… на свободу.

— Клянусь, не знаю я про него ничего… Только слухи, и то «вполуха», опасно про таких людей знать слишком много, себе дороже.

— Ну, давай хоть слухи, — сдался я.

Сухорощенко обрадовался и заторопился, энергично жестикулируя, путая слова и перескакивая с конца рассказа на начало, а затем в середину.

— Подожди, подожди, — поморщился я, — я ничего не понимаю… Какие депутаты? Какая политика? Он что, собрался баллотироваться в депутаты?

— Да нет же! Я ведь говорю: он пытается кого-то из депутатов взять в оборот. Или уже взял. Я только слышал, что он как-то подставил одного из депутатов и прижал его шантажом. В чем-то они вдвоем были завязаны. Раз вдвоем, значит, что-то есть и на Копылова… Но это только слухи.

— А кто именно из депутатов угодил в ловушку?

— Не знаю, — Сухорощенко даже сложил клятвенно на груди руки. — Всем что есть клянусь — не знаю. Ни кто он, ни чем его прижали, ни когда это было… Слышал, что раньше Копылов и похищения людей организовывал, и разборки излишне жестко проводил, и убийства заказывал, но в этих делах я даже «наколок» не имею. В этом случае оказалась палка о двух концах. Я случайно слышал, как он своему помощнику, Славе Слепневу сказал: «Этот баран теперь у нас хлеб из рук брать будет. Приручим. А взбрыкнет ему дороже: кассету он видел». Я потом у его телохранителя справился, о чем, мол, они? Тот ответил, что шеф сегодня довольный, депутата «приручил». Больше я ничего не знаю. Они меня близко к себе не подпускали…

— Кассета? — задумался я. — А какая кассета: магнитофонная или видео?

— Не знаю.

— Договорились. Но если ты меня обманул…

Сухорощенко жалобно пискнул и отрицательно замотал головой.

— Поехали в отдел, устало сказал я и назвал адрес. Сегодня нам предстоит много работы. Первым делом необходимо собрать доказательства по твоим делам, да еще как-то склонить к признанию твоих подельников.

— Да я их! — гневно сжал кулаки Сухорощенко. — Да они у меня!.. Они все скажут, Николай Иванович! Вы мне только дайте до них добраться, а уж я… Как миленькие! Как на духу!

«Умом Россию не понять, подумал я, прав был поэт. И аршином не измерить. Второй такой страны нет. И быть не может».

* * *
Майор Никитин долго пыхтел и мялся, глядя, как я дописываю последние строчки протоколов.

— Ты это… Ну, в общем, — сказал он, дождавшись, пока я отложу ручку в сторону. — Как это… Ну… М-м…

Он явно хотел сказать что-то, что представляло для него огромную трудность. Говоря иначе, «У него язык не поворачивался». Со стороны могло показаться, что он вынужден оповестить меня об увольнении и изгнании из органов без заслуженной пенсии. Но, зная его не первый год, я понимал, что как раз это он бы сказал без запинки. Потому с интересом ждал, что за ужасную фразу он никак не в силах вымолвить.

— Это… Тьфу! Короче, молодец, Куницын! С некоторой натяжкой можно сказать, что ты неплохо поработал. Четыре доказанных эпизода за один день довольно неплохо.

Я с ужасом уставился на него. Последний раз он хвалил сотрудника три года назад. Похвала досталась лейтенанту Семину за то, что после попойки с капитаном Ращупкиным из соседнего отдела он не бросил на произвол судьбы товарища, которого постовые подобрали с улицы, а героически предпринял штурм вытрезвителя, куда доставили потерявшего документы капитана, в одиночку справился с дюжиной ошарашенных сотрудников и помимо Ращупкина выпустил на свободу двадцать пять уныло ожидавших своей участи пропойц… Но тогда похвала звучала с другими интонациями и окончилась приказом о «неполном служебном», в личное дело. Скандал с трудом удалось замять. Сейчас я не слышал иронии в голосе начальника, только легкое неудобство от непривычной роли. Кажется, он говорил всерьез.

— Я тут созванивался с начальством, — продолжал Семен Викторович. — Мы так подумали… У тебя скоро присвоение очередного звания… Мы решили, разумеется, в счет твоих будущих заслуг… Снять с тебя взыскания, чтобы не портить… Но что-то мне подсказывает, — голос его привычно окреп, что до приказа о звании ты успеешь еще что-нибудь выкинуть, так что особо не обольщайся. Начальник, кстати, того же мнения. Мы с ним даже поспорили на пол-литра, что тебя не хватит на два месяца нормальной, обычной жизни, без выговоров и предупреждений.

— Кто поставил на меня? — поинтересовался я.

Он хмыкнул и, выходя из кабинета, бросил через плечо:

— А ты как думаешь? Кто тебя лучше знает: я или он?..

Я насупился, собираясь ответить, но в это время меня отвлек звонок телефона.

— Слушаю, — снял я трубку. — Алло! Вас не слышно!..

— Я! Я это! — донесся едва слышимый за многочисленными помехами голос Разумовского. Я звоню из телефона-автомата, они здесь все разбиты, как после бомбежки. Ты слышишь меня? Арест людей Копылова твоя работа?

В какой-то степени.

— Неплохо сделано! Там сейчас такое творится!.. Коля, плохие новости. Он собирается уезжать из страны на пару месяцев, пока все не уляжется… Надо что-то делать, месяц другой — это слишком долго…

— Где ты видел, чтоб серьезное дело в пару месяцев решалось?!

— Они мои «жучки» нашли… Три из пяти. Скоро чистку делать будут. А там и мое логово засекут. Идеи есть?

— Непрактичные. Он замешан в какой-то афере с депутатом Госдумы. Что-то серьезное. Даже есть какая-то уликовая кассета. Больше ничего не знаю.

— Откуда узнал? Это не дезинформация?

— Информация от Сухо…

— Не ори по телефону фамилии. Как мы это можем использовать?

— Можно попытаться навести его на мысль, что вся суета организована спецслужбами именно из-за этого дела. Пусть прячет концы в воду. Только не знаю, как это сделать…

— Стоп! По телефону больше ни слова. Приезжай сюда сам. Прямо сейчас. Номер квартиры помнишь?.. И вот что… Захвати что-нибудь перекусить. Чего-нибудь простенького и немножко… Килограммчика два колбасы, парочку цыплят, яичек десяточек, пару батонов, сыра килограммчик. У вас там неподалёку большой продуктовый магазин, возьми там дюжину котлет, огурчиков…

Я тихо опустил трубку на рычаг.

* * *
— И это все? — разочарованно протянул иерей, заглядывая в принесенный мною пакет. — А сыр? А котлетки? А цыплята?

— И поросенок жареный, — с сарказмом подхватил я, рассматривая поставленную на стол технику прослушивания. — Как ты эту квартиру нашел?

Женщина одна сдала. На недельку. Хорошая такая женщина, искренне верующая…

— Понятно. Опять «использование служебного положения в личных целях». Кстати, батюшка, я тут на днях узнал, что Папа Римский «отлучил» джинсы от церкви?! Ссылаясь на какой-то там параграф N 66 церковного устава, запрещающий ношение служителям церкви мирской одежды, кроме особых случаев. Если это правда, то накрылись твои любимые «Джордаш».

— «Кроме особых случаев», — напомнил Разумовский. Или ты считаешь наш случай повседневным?

— Ох, и влетит тебе когда-нибудь от начальства… Но вернемся к делу, — и я пересказал ему услышанное от Сухорощенко.

— Это компромат на депутата, а не на Копылова, возразил иерей, выслушав. — Нам от этого не легче. Сам Сухорощенко с деньгами расставаться не желает?

У него нет денег даже на комнату. Работал-то он не один, а заставить отдать уже добытое сразу трех-четырех бандитов представляется мне сомнительной версией. Да и не но душе мне этот вариант, смахивает на взятку. Даже в нашем случае. Давай попытаемся все же додавить Копылова. Не получится — так не получится.

— Попытаться-то можно… Лучшего варианта все равно нет. Как говорится, «за неимением гербовой пишут на простой», — иерей тяжело вздохнул и, сев к столу, надел наушники. — «Жучки» тоже слишком рано нашли. По-моему, мы провалились. Не выходит ничего.

— Да, с наскоку не взяли, — согласился я. — Ничего, не мытьем, так катаньем. Попытаемся сыграть ва-банк… Тебя в разведшколе не готовили? Ты в этих наушниках на агента из комедийного фильма про шпионов похож. Можно я буду называть тебя «пастор Шлаг»?

Разумовский укоризненно посмотрел на меня:

— Ты в солдатики по вечерам не играешь? Как ребенок малый, право слово… Видимо, придется отказаться от этой идеи. Кто из бывших соседей хотел приютить старушку у себя? Уж больно не хочется пристраивать ее в дом престарелых…

— Теперь на попятную идти поздно. Кашу уже заварили. Попытаемся еще разок.

— А-а, так значит, идеи все-таки есть?! Делись.

По мере того как я рассказывал свой план, выражение недоверия на лице Разумовского уступило место одобрению.

— Это может сработать, — наконец сказал он. — Но нужен еще один человек Мало кто согласится участвовать в такой авантюре. У тебя есть такой сумасшедший на примете?

— Найдем, — пообещал я и, не прощаясь, вышел.

* * *
Старшего оперуполномоченного Сергеева я застал в отделе, сидящим в своем кабинете в отчаянии, близком к истерике.

— Витя, мне очень нужна твоя помощь, — начал, было, я, но, присмотревшись, осекся. — Что случилось?

Сергеев поднял на меня страдальческие глаза:

— Хана мне! Ксиву потерял!.. Не поверишь: трезвый, как стеклышко, во рту ни капли! Утром, когда на работу в метро ехал — была, а после обеда спохватился… Как и где, ума не приложу! Бумажник, удостоверение, карточка-заместитель, деньги, всё! Проклятье, теперь из угро турнут!

Я промолчал. Да и что было говорить (Не везло парню с удостоверениями по-крупному. Первый раз Сергеев потерял удостоверение всего полгода назад, когда мы обшаривали все чердаки и подвалы нашей немалой территории в поисках ребенка. Ребенка нашли, а вот ксиву Сергеев посеял. Сыщик он был отменный. Пьяница, бабник, но из той редкой породы офицеров, которых считают ненормальными и начальство и преступники, так как взяток они не берут, а если хватают «хвост» какого дела, то тянут его, невзирая ни на должности, ни на положение виновных. От таких людей со странностями и стараются отделаться в первую очередь. До сих пор ему везло. Потеря удостоверения полгода назад была его единственным серьезным «проколом». Второго шанса ему не предоставят.

— У меня сроду кошельков не воровали, продолжал жаловаться Сергеев. Говорят, что во мне издалека мента видно… Как это случилось?! Что теперь Нужно срочно докладывать начальству.

— Не торопись. Может, кто найдет и принесет? Или вор, что стянул, когда увидит у кого, под двери подбросит…

— Нет, — горько, но уверенно ответил Сергеев. — Не подбросят. Времена не те. Да и ксива в определенных кругах, знаешь, сколько сейчас стоит?!

— Что-нибудь придумаем, — я и сам сильно сомневался в благополучном исходе, но уж больно было жалко парня. — Может быть…

Дверь кабинета распахнулась и на пороге возник красный от ярости и негодования… Сухорощенко.

— Ты?! — оторопел я от изумления.

— Нет, тетка моя! Что Вы мне обещали?! Я Вам поверил, а Вы?! Если я раньше был по уши в… в навозе, то теперь и макушки не видно! Что мне теперь делать прикажете?! Куда податься?!

— Подожди, подожди… Почему ты здесь, а не…

Сухорощенко презрительно рассмеялся:

— Не в камере?.. Потому что меня оттуда выгнали! Коленом под зад! Следователь отправил меня до суда под подписку, заявив, что то, что я сделал, не так уж опасно для общества, когда камеры забиты убийцами и насильниками. «Связи, возможности, блат», передразнил он. А сами и пальцем не пошевелили, пустили все на самотек! И вот результат!

— Этого даже я не ожидал, искренне поразился я. Четыре доказанных эпизода… У меня только раз случай, когда я трижды ловил одного негодяя, угонявшего машины, и следователь каждый раз отпускал его под подписку, ссылаясь на вздорные обстоятельства, но то угоны, а то… Фантастика!

— Правильно, теперь вы будете удивляться, а я от Копылова бегать!.. Нет уж, вы мне обещали, как хотите, а выполняйте!

— Да уж придется. Слово дал, надо как-то держать, я искоса взглянул на убитого горем Сергеева. — Слышишь, что творится?! Интересно, если б преступники «удостоверения бандита» или «пропуск карманника» теряли, их бы выгоняли?.. Удостоверение… Задумчиво повторил я и по-новому, испытывающе оглядел Сухорощенко: — Ты уверен, что по-прежнему хочешь оказаться за решеткой?

Вместо ответа он негодующе фыркнул.

— Хорошо. Сергеев, встань. Встань, встань… Теперь бери этот пакет. Так. Повернись… Так и стой. Сухорощенко, следователь, который тебя отпустил, был высокий и светловолосый?

— Толстенький и черный. С залысинами.

— А-а, Каримов… Ну, неважно. Видишь этого парня?

— Вижу.

— Тебе не кажется, что со спины он очень напоминает следователя, который тебе так не угодил?

— Да Вы что?! День и ночь!

— А, по-моему, похож, — задумчиво сказал я, прямо-таки вылитый Каримов…

— Да говорю же вам… Хм-м… Вы имеете в виду то, о чем я думаю? Если я ему, «начищу клюв» и скажу, что перепутал со следователем, он испугается и, «закроет» меня?

— Ничего я не думаю, — быстро оборвал я его. — Даже понятия не имею, о чем ты говоришь. Если ты и задумал напасть на следователя, отволтузить его, вот этот пакет отобрать и во дворе в костер бросить, который дворники жгут, то я об этом даже не догадываюсь. Витек, ты уже понял, что ксиву ты только что в пакет положил? Теперь иди в дежурку и поболтай там с дежурным о чем-нибудь. Главное, побольше пакетом размахивай.

С ошалелыми глазами обнадеженный Сергеев выскочил из кабинета и огромными прыжками, словно кенгуру, понесся в дежурную часть. Подождав, пока минутная стрелка на циферблате отсчитает десять делений, я кивнул Сухорощенко.

— А что ты еще в отделе делаешь?! Тебя на свободу под подписку отпустили! Иди домой!

— Да я… Да я ему!.. В камере в уважухе буду: менту в морду заехать — это не фунт изюма!

— К-хм… Главное, про пакет не забудь.

Когда Сухорощенко убежал, я пошел к себе в кабинет и засел за написание бумаг. Минут через двадцать ко мне ворвался возбужденный Никитин.

— А ты какого лешего целыми днями в кабинете торчишь — набросился он на меня. — Бандиты до того обнаглели, что беспредел уже в отделе милиции творят, а опера и в ус не дуют!

— Я работаю, — кротко ответил я. — Сижу и работаю. Где же я еще должен быть? Заполняю справки о совершенных и о раскрытых преступлениях. Что-нибудь случилось?

Никитин с подозрением уставился на меня, но частые игры в покер и преферанс не так уж и вредны в среде уголовного розыска, как думает начальство. На моем лице не отразилось и тени замешательства, и, вздохнув, Никитин объяснил:

— Следователь сегодня одного мелкого бандюгу под подписку отпустил, а тот, видно, совсем «пробитый», не понравилось ему, как следователь с ним разговаривал. Подкараулил в дежурке и напал, но ошибся, не на того. Вместо следователя Сергееву досталось. Не успел оглянуться, как фингал под глазом заработал, синяк на скуле, а пока в нокдауне валялся, тот сумку выхватил и во двор бежать. А там, как назло, дворник костер развел, мусор жег… Парня-то поймали, но успел он сумку в огонь отправить. Думал, что там дело, которое следователь на него завел. А там удостоверение Сергеева да еще штук сто ОПД и ОПК, только что заполненных…

«Ай да Сергеев, подумал я, — еще и бумаги „списал“! Нужно было и мне свои ненаписанные в ту же сумку положить. Хотя нет, они бы там просто не поместились».

— Если б не на глазах всего отдела, ни за что бы не поверил, — продолжал Никитин. Хотел я Сергееву уши надрать, чтоб с такими бумагами по отделу не таскался, но у парня такой вид… Чего только в мире не бывает!.. Оборзели отморозки, а вы ни ухом, ни рылом. Приструнить пора! Чтоб завтра же пару притонов показательно разгромили, а то совсем милицию уважать перестали…

— А что с парнем?

— Что с ним может быть?! В тюрьму наглеца! Следователь как об этом инциденте услышал, так на полную катушку и раскрутил. И по предыдущим делам, И по этому. Будет знать, как баловать… И бандит, и следователь. А тот тоже хорош гусь — видел же, что у задержанного совсем крыша поехала, и все равно отпустил. Зато на будущее урок будет. Сергеева даже жалко, ни за что парню досталось… Что-то подозрительно мне твое прилежание. Не знал бы тебя столько лет, подумал, что ты карьеристом решил стать, но, сдается мне, дело в ином. Что-то здесь нечисто… Ну ладно, ладно, не обижайся, работай. Я пойду, не буду тебя отвлекать.

Он похлопал меня по плечу, направился к выходу ив дверях столкнулся с входящим Сергеевым. Оглядел огромный, набухающий синяк под глазом старшего оперуполномоченного, восхищенно поцокал языком и даже посторонился, пропуская в кабинет «пострадавшего». Для своей роли Сергеев выглядел странно: несмотря на переливающиеся всеми цветами радуги синяки, его глаза сияли счастливым огнем человека, получившего наследство американского дядюшки. От былой обреченности не осталось и следа. Снисходительно приняв соболезнования Никитина, аккуратно, но плотно прикрыл за ним дверь и повернулся ко мне:

— Я твой должник Ты, как я помню, зашел ко мне с какой-то просьбой. Что я должен сделать?

— Для начала купить черные очки… Ты в школьном театре никогда не играл?

— Да во мне бездна не реализованного актерского таланта!

— Тогда слушай. Сделаем так…

* * *
Втолкнув растерянного и ошарашенного парня в тесную комнатку общежития, выклянченную у коменданта на пару часов, я щелкнул каблуками ботинок и доложил:

— Господин майор, задание выполнено. Клементуев Сергей Павлович задержан и доставлен. Разрешите идти?

— Останьтесь, — распорядился «господин майор», не отводя хищного взгляда от задержанного преступника.

— Для вас, лейтенант, позднее, может, найдется работа. Не исключено, что позднее из этой комнаты придется выносить весьма громоздкий сверток…

— Слушаюсь, отчеканил я, строевым шагом пересек комнату и уселся на диване в позиции «смирно сидя».

Одеты мы были в гражданское, но так, чтобы чувствовалось, что это действительно «гражданское». На мне красовался черный костюм с красным галстуком, а Сергеев взял у друга на прокат белую «тройку». Пародийный вид на секретных агентов «007» довершали черные очки. Их Сергеев не снимал даже в комнате, пряча налившийся кровью синяк.

— Значит, вы и есть Клементуев Сергей Павлович, лениво растягивая слова, уточнил «майор». И, не вставая с места, небрежно кивнул на поставленный напротив стул:

— Садитесь.

— Я не понимаю, — слабо запротестовал Клементуев. Меня задержали на улице, ничего не объяснили, привезли сюда…

— Я задал только один вопрос, — прервал его, нахмурившийся Сергеев, — и до сих пор не слышу на него ответа. Итак, повторим: вы Клементуев?

— Да, — кивнул он, опасливо приближаясь и усаживаясь на краешек стула.

— Я — это он… В смысле…

— Я понял. Вы знаете, куда попали?

— Яне…

— Остановитесь. На каждый четко поставленный вопрос вы должны давать четкий ответ. Вас доставили на строго засекреченную конспиративную квартиру ФСБ. Вы знаете, что это за организация?

— Да… Но я…

— Вас задержали не на улице, как вы изволили выразиться, а в подъезде господина Копылова, вашего босса и лидера преступного сообщества, именующего себя «нанайским». Нам известно, что вы также являетесь членом этого преступного сообщества. Вы попали в поле наших интересов по причинам, которые останутся для вас неизвестными. В нашем распоряжении имеется обширнейший материал, освещающий деятельность вашей группировки в течение последних трех лет. Материала на вас достаточно, чтобы упрятать вас за решетку на максимальный срок, но у нас иные планы…

— А нельзя взглянуть на эти бумаги? — робко попросил Клементуев.

— … Если же вы откажетесь от нашего предложения, мы будем вынуждены принять в отношении вас меры, иногда практикуемые в нашей организации. Вы уже знаете слишком много.

— Нет, я…

— Мне почему-то кажется, что вы плохо понимаете, что представляет собой наша организация, повысил голос Сергеев. Неужели слухи, которые доходили до вас, настоль расплывчаты и туманны?

— Что вы хотите?

— Копылов заинтересовал нас с той поры, как решил заняться политикой. Внутренние дела государства не нуждаются во вмешательстве преступного элемента. Нас интересует его связь с одним из депутатов. Вы поможете узнать нам все подробности этого альянса.

— Да вы что?! Чтоб я ссучился? Да ни в жизнь!

— Не путайте нас с милицией. Мы не станем вас убеждать или запугивать. Я могу предложить лишь один раз.

— Но почему именно я?!

— Причины, побудившие нас остановить свой выбор именно на вашей кандидатуре, останутся для вас неизвестными. Но я понимаю ваше состояние и знаю, что в подобных ситуациях требуется некоторое время, чтобы собраться с мыслями И все обдумать… пять минут.

— А потом?

Сергеев многозначительно посмотрел на меня. Клементуев перехватил этот взгляд и задумался.

— Время, скомандовал Сергеев немного спустя.

— Я должен буду подписывать бумаги или что-нибудь в этом роде? — на простоватом лице Клементуева появилось плохо скрываемое хитроватое выражение.

— Для нас это не имеет значения. Нас никто еще не обманывал. Пытаться пытались, но…

— Если я соглашусь, что я должен буду делать?

— Что значит «если»?! У вас есть выбор?. Вы должны будете узнать о связях Копылова с депутатом как можно больше. Это ваша главная задача. Каждую неделю, в четверг, в это же время, мы будем встречаться с вами в этом кабинете. Если ваша информация заинтересует нас, мы сделаем так, что о вашем преступном прошлом будет забыто. Если же нет вы должны понимать, что любая попытка игры с вашей стороны будет пресекаться самым жесточайшим способом. Так что в нашем сотрудничестве вы должны быть заинтересованы больше нас. Все, свободны.

— Я что… могу идти?

— Да. В следующий четверг я жду вас здесь же.

Боком, все еще не веря, что так легко отделался, Клементуев добрался до двери и выскочил в коридор.

Я подошел к окну и, заложив руки за спину, наблюдал, как он выходит на улицу, поминутно оглядываясь, доходит до угла, скрывается за ним и тут же высовывает голову обратно, наивно пытаясь обнаружить слежку.

— Полный идиот, — прокомментировал вставший рядом со мной Сергеев. — «Почему именно я?» Да потому, что ты самый тупой из окружения Копылова и самый преданный ему. Коля, а если он не пойдет к Копылову рассказывать, что с ним произошло? Если действительно перепугается и попытается скрыться? Или, чего доброго, действительно начнет шпионить за своим шефом?

— Не начнет. Ты сделал все прекрасно совершенно топорная работа, никакой игры, интриги, противостояния, одно голое запугивание. Ты не переломил его, оставил сотни лазеек Он воспользуется ими. Сейчас он прямиком ринется к хозяину с докладом, тот прикажет перепроверить квартиру, найдет «жучки»… И попытается уничтожить Вот этот момент и нельзя пропустить.

— А проиграть мы не можем?

— Еще как можем. Все это дело одна сплошная авантюра… Если кассета спрятана хорошо, ее могут даже не уничтожать. Вот это и будет проигрыш, потому что на другие комбинации времени у нас не осталось…

* * *
У самых дверей своего кабинета я услышал, как телефон обиженно и настойчиво заливается звонком. Торопливо отомкнул дверь, в два прыжка перелетел через весь кабинет и схватил трубку:

— Слушаю!

Где ты пропадаешь — заорал на другом конце провода Разумовский. Они уже выехали! Срочно отправляйся на Всеволожское шоссе и жди меня на пятом километре. У них красная «девятка», в ней три человека. Если сможешь, сделай так, чтобы их задержали на посту ГИБДД хотя бы на пять минут.

Инспектор удивленно покачал головой:

— Как вас там, в угро отбирают? По шкале ненормальности? Чем больше псих, тем больше шансов стать офицером? — подхватил со стола фуражку, поправил кобуру и, поднявшись, повторил: — Пять минут у тебя будут.

* * *
Заметив приближающуюся «пятерку» Разумовского, я шагнул из тени деревьев на дорогу и взмахнул рукой. Машина остановилась, я открыл дверь и упал на сиденье рядом с иереем.

— Они еще не появлялись, — оповестил я, — Знаю, — кивнул он. — Их машина стоит возле поста и вид у них весьма удрученный. Их не задержат? Вдруг у них при себе оружие?

— Не задержат, я предупредил. Да и Копылов наверняка запретил рисковать, беря с собой «пушки». Ты лучше скажи, как ты на своей развалюхе собираешься их выслеживать?

— Она с виду развалюха, а над мотором я изрядно попотел. Мы с ребятами из автомастерской полгода гайку к гайке подгоняли. Как часы! Вот они!.. Гонят так, словно на тот свет торопятся.

— Это вряд ли. Хуже то, что, держась с ними на скорости, мы засветимся через пару минут. На шоссе народу почти никого, а они и того пуганые.

— Не обратят они внимания на моё корыто, они «Волгу» черную искать будут,… Смотри, сворачивают… Интересно нас заметили или действительно приехали?.. Не торопись, медленно проезжай мимо, а то я ничего не вижу… Вроде к тому дому поворачивают. Там огромный кирпичный особняк стоит, в два этажа, с пристройками и электричеством. Судя по всему, действительно один из загородных дворцов Копылова. Притормози здесь. Что делать будем?

— Ждать, пока выйдут.

— А если ее там уничтожат? Нет, идти надо… Знать что это за кассета: магнитофонная или видео? Что искать?

— Потом узнаем. Ты там осторожней. Собак вроде пет, но охрана наверняка присутствует. Если что случится бегом сюда, на рожон не лезь. Я мотор глушить не стану. Удрать успеем.

Я криво улыбнулся и вылез из машины. Пригибаясь и прячась за деревьями, добрался до железной ограды и, бегло оглядевшись, перелез во двор. Морщась от громкого хруста гравия под ногами, подбежал к углу дома и, приподнявшись на цыпочках, заглянул в окно. Холл дома был огромен. Две стены закрывали огромные ковры, большую часть третьей занимал огромный камин, сложенный из белого мрамора и украшенный узорчатыми решетками. Медвежьи шкуры, белая и бурая, были небрежно брошены на пол, а посреди зала стоял длинный стол, за которым вполне могли уместиться человек пятнадцать. Плоский и широкий японский телевизор стоял в углу на полированной тумбе. Перед телевизором были установлены три кресла. Судя по всему, здесь намечалось что-то вроде просмотра. Эта мысль пришла мне в голову, когда я увидел, как вошедший в комнату Клементуев подошел к телевизору и, открыв дверцы тумбы, достал из стоящего там видеомагнитофона кассету, которую аккуратно положил во внутренний карман куртки. Не дожидаясь продолжения, я, стараясь не производить шума, направился обратно к ожидавшему меня в машине Разумовскому. Я вскочил в машину в тот момент, когда красная «девятка» уже выезжала с проселочной дороги на шоссе.

Отчетливо, словно в многократном увеличении, я увидел устремленные на меня глаза сидящего на заднем сиденье Клементуева. В лениво-презрительном взгляде бандита медленно сменяли друг друга сперва удивление, затем недоверие и испуг и, наконец, бешеная ненависть. Он что-то отрывисто бросил шоферу и кивнул в нашу сторону.

— Заметили, — сказал Разумовский спокойно. — Хорошо хоть сейчас, а не по дороге сюда… Они взяли?

— Это видеокассета… Немудрено меня узнать, если из них я разбил лоб о стену в парадной Копылова, а второго мы с Сергеевым играли всего два часа назад… Будем брать.

Разумовский рванул машину с места так, что покрышки жалобно завизжали. В первые же минуты я был ошарашен редкостной скоростью его машины. Признаться, я полагал, что он шутит, когда говорил о ее скоростных качествах. Но батюшка, имевший, по всей видимости, чувство юмора Ремарка, в считанные секунды разогнал машину до такой скорости, что мы в прямом смысле уткнулись в багажник пытающейся скрыться «девятки».

Между тем преступники и не думали останавливаться. Клементуев крутился, на заднем сиденье, поминутно оглядываясь. Поначалу он явно злорадствовал, наслаждаясь видом облупившейся краски на капоте нашей машины, затем это чувство сменилось удивлением. Он явно привык к мысли, что скоростные качества машины зависят от ее внешнего вида и престижа марки, а не от тех болтиков и гаечек, что зачем-то установлены внутри.

— Нам гнать их только до поста ГИБДД, — бросил я, судорожно вцепившись в сиденье. — Там Емельяныч… Он свое дело добре знает, заметит и… Бр-р-р, терпеть не могу такую скорость… Я человек мирный, и все эти погони, весь этот риск… Ай! Батюшка, ты хоть на поворотах притормаживай! У меня вся спина мокрая!..

Разумовский не отвечал, напряженно вглядываясь вперед. Клементуев, быстро переговорив о чем-то с друзьями, вытащил из кармана уже знакомую мне кассету и, повернувшись к нам, помахал ей в воздухе. По его лицу расплылась торжествующая улыбка, когда он принял из рук одного из друзей зажигалку.

— Он же… Он же ее сожжет! — заорал я. По выражению моего лица Клементуев понял, о чем я кричу, и, продолжая улыбаться, кивнул.

— Таранить? — сквозь сжатые зубы процедил Разумовский.

— Да! — я рванул пистолет из кобуры, досылая патрон в патронник. — Пока доберемся до поста ГИБДД, уже поздно будет!

Тяжелый ботинок иерея вжал педаль газа до упора в пол, внутри машины что-то крякнуло, и она сделала судорожный рывок вперед. Колесико зажигалки чиркнуло, выбивая искру, и в тот же миг сильный удар сотряс обе машины. «Девятка» сильно вильнула, но выровнялась и, не сбрасывая скорость, продолжала мчаться вперед. От толчка зажигалка выскользнула из пальцев Клементуева и упала на пол. Выругавшись и бросив в нашу сторону выразительный взгляд, он полез за ней под сиденье. Второй толчок, последовавший тотчас за первым, сбросил его вслед за зажигалкой. Он заворочался в тесном промежутке, не оставляя попыток добраться до кассеты. Я рванул никелированную ручку, распахивая тугую от встречных потоков воздуха дверь и загоняя в глубину сознания ужас мысли о падении на серую полосу асфальта, высунулся из машины по пояс, судорожно вцепившись в ручку над дверью. Прицеливаться было неудобно, машину подбрасывало и кидало из стороны в сторону, но я нажал на спусковой крючок. Пистолет в моей руке рявкнул и подпрыгнул, выплевывая кусочек свинца, но пуля лишь чиркнула по асфальту рядом с колесом и ушла в сторону. Клементуев уже поднимался, держа в руках найденную зажигалку. Вторая пуля разбила задние габариты, не причинив машине большого вреда, и лишь третья пробила правое переднее колесо (я целился в левое заднее), и машина пошла боком, истерично визжа тормозами.

Бандитам (да и кассете тоже) повезло: их выкинуло не на растущие вдоль обочины деревья, а бросило в размытую дождями и заполненную водой канаву. Сминая кусты, «девятка» проползла в жиже метров пять и замерла, наполовину скрытая зловонной лужей. Я выскочил из едва успевшей затормозить машины и, поднимая тучи брызг, по пояс в воде и грязи, бросился к открывающейся двери «девятки». Схватив за отворот куртки, ошалело мотающего головой Клементуева, с головой окунул его под воду, одновременно выдирая из его рук долгожданную кассету. Из последних сил он попытался схватить меня за ноги, но, получив удар рукояткой пистолета по голове, замер. Подошедший Разумовский выдернул бандита из моих рук и, легко извлекая из чавкающей грязи, укоризненно заметил:

— Ты поосторожней, утопишь ведь!

— Этот не утонет, — уверенно заявил я. — Такие не тонут, они как «Милки-УэЙ»… Пошли отсюда, кассету я забрал.

— Это точно та? Я огрел еще раз бросившегося на меня Клементуева и, кивнув на пузыри, поднимающиеся с места его падения, убежденно кивнул:

— Точно.

— А как быть с этими? — Разумовский оглядел тяжело ворочающихся в грязи беглецов.

— ГИБДД вытащит. Сейчас Емельяныча на них натравим. По пятнадцать суток за сопротивление сотрудникам милиции и штраф за превышение скорости… Вот настырный то, — удивился я, в третий раз, опрокидывая Клементуева рядом с не спешащими подниматься товарищами. — Упрям, как терьер. Если еще раз встанет, тогда ты его «приложи» у меня уже обойма в пистолете погнулась. У него что, голова из сплошной кости?.

* * *
Емельяныч иронично скривился, увидев наш с Разумовским вид:

— Анекдот, да и только. Где ж вы так извазюкались?. Давненько я тебя не видел, Андрей, кивнул он Разумовскому. Не помнишь меня, капитан?

— Помню. Петров, из патрульно-постовой. Если не ошибаюсь, потом ты водителем стал.

— Точно. А потом вот сюда перебрался. Что это ты так «вырядился», словно поп какой? — Разумовский смущенно кашлянул и, не обращая внимания на мою ехидную мину, кивнул назад:

— Там три орла в яме у обочины застряли. Километра три отсюда, не более. Скорость сильно превысили… Одному, видимо, врач понадобится. Только пару постовых с собой возьми, после аварии они несколько… взвинчены.

— Валерьянки дадим, — отмахнулся Емельяныч. — Это не те, которых мы притормаживали?

— Они самые.

— Понятно. Превысили, значит… Ну-ну…

— Емельяныч, у тебя комната отдыха на посту есть?

— Как не быть? Есть. Пост оборудован по последнему слову техники.

— Значит, и телевизор с видеомагнитофоном там есть?

Да вы что?! Какой телевизор у бедных гаишников?

Емельяныч отвел глаза в сторону.

— Ну-ну, — расплылся в недоверчивой улыбке Разумовский. — Я же не проверяющий, мне на десять минут нужно, по делу.

Емельяныч помедлил, пристально глядя на нас, и нехотя согласился:

— Ну, если только по делу… Вот ключи, закройтесь там, от греха подальше. Я пока с ребятами ваших «нарушителей дорожного движению» привезу. Вам они после понадобятся или только по моей части терзать?

Они твои, — проявил щедрость Разумовский и, хлюпая водой в ботинках, потопал к комнате отдыха. — Коля, ты собираешься жить в моей машине? Пошли быстрей, времени мало. Что ты там прилип?

Я сидел неподвижно и в ужасе смотрел на кассету, которую до этого небрежно бросил в отделение для перчаток. Кассета лежала прямо на огромном черном магните.

— Да что с тобой?! — торопил меня иерей. Я выдохнул из себя воздух и завопил: — Какой м-м-м… чудак магниты в бардачке держит?! Какого лешего он там делает?! Разумовский сперва не понял, а когда вернулся к машине и увидел, на чем лежит кассета, схватился двумя руками за голову:

— А какого… лешего ты ее туда бросил?!

— Куда еще было?! В рубашке карманы маленькие, а брюки насквозь мокрые… Вот зачем тебе понадобилось магнит в бардачке держать, я никак не пойму!..

— Я и забыл про него давно. Ладно, что уж теперь выяснять, кто крайний… Пойдем, попробуем, может быть, еще не все потеряно…

Но наши надежды были тщетны. Запись на кассете исчезла. Разумовский долго смотрел на пустой экран, потом тяжело вздохнул и выключил телевизор.

— Вот так, — горько сказал он, столько сил потрачено, и все пошло прахом из-за такой мелочи… С самого начала все шло не так квартира оказалась у крупного мафиози, у Сухорощенко не нашлось денег хотя бы на комнату, «жучки» мне замаскировать хорошо не удалось, сам Копылов отказался возмещать что-либо… Теперь еще и это…

— Это было сумасбродством с самого начала, вот все и кончилось, как я и предполагал… Хоть бы знать, что было на кассете, может, и смогли бы выкрутиться… Авантюристы мы с тобой, преподобный, авантюристы! А на «халяву» здесь не проходит. Эх! — вздохнул я. — Профессионалы! Оперативники! Сыщики!.. Вот мы надо было к делу подходить.

— Поздно локти кусать. Нужно что-то делать.

— Попрыгай, если уж так невтерпеж… Самое лучшее отправить твою Ефросинью Петровну к ее бывшей соседке, Анастасии Дмитриевне. Она сама мне это предлагала, заодно и присмотрит. Слава Богу, есть на свете такие люди, как она, как этот ее второй сосед, Москалев… Вот со мной как быть?

— А что с тобой? Тебя там за сотрудника спецслужб почитают, вот и живи себе спокойненько. Тем более что теперь Копылов будет думать, что кассета у нас… Слу-у-ушай…

Округлившимися глазами он посмотрел на меня. Одновременно мне в голову пришла та же мысль. Некоторое время мы, молча, смотрели друг на друга, затем я безнадежно махнул рукой и поднялся со стула:

— Пропадай моя телега!.. Ничего другого не остается! Попробуем! Разумовский вынул бесполезную теперь кассету из ячейки магнитофона, повертел ее в руках, словно увидел впервые, сунул в многочисленные складки рясы и весело подмигнул мне…

* * *
— Михаил Семенович? — уточнил я в телефонную трубку. — Как хорошо, что вы уже подключили телефон. Как ремонт квартиры? Закончили?

— Кто это? — спросил Копылов.

— Я заходил к вам недавно. По поводу одной старушки. У нас еще были разногласия с вашим… э-э-э… дворецким.

— Что вам еще нужно? По-моему, все, что вы хотели сказать, уже сказали.

— Не все. У меня подготовлена новая речь, куда красочнее недавнего пролога. У меня в руках сейчас находится кассета, которая вас интересует. Алло?. Куда вы пропали?

— Я вас слушаю, — отозвался Копылов после продолжительного молчания. — И что вы хотите от меня?. Впрочем, это не телефонный разговор. Почему бы вам не прийти ко мне в гости? Если не ошибаюсь, вам у меня нравилось, а не виделись мы давно… Скажем, часика в три?.

— Я тоже по вам соскучился, — улыбнулся я. — В три буду у вас. Чаем напоите?

— Обязательно.

— Просто исполнение желаний. С детства мечтал о светском рауте с чаепитием, интеллигентном собеседнике и вышколенном дворецком… Ведь чай будет подавать дворецкий?

— А вы злопамятны, — хохотнул в трубку Копылов. Будет.

— Тогда до трех, — простился я И повесил трубку.

— Крепкие у мужика нервы, — обернулся я к Разумовскому. — В считанные секунды оправился от удара.

— При его деятельности слабых нервов вообще быть не может, — резким ударом он переломил кассету о колено и выбросил в мусорную корзину. — До трех времени немного, пора выезжать, опаздывать на званый прием — правила плохого тона.

— Мы не только не опоздали, но и прибыли на пять минут раньше установленного срока. Когда мы только подходили к знакомой железной двери, она приветливо распахнулась перед нами.

— Проходите, пожалуйста, — вежливо пригласил «дворецкий». Его лицо было сведено судорогой, которая должна была означать радость и радушие. — Вас ждут.

Ремонт в квартире действительно был уже закончен. Удивляли не столько сроки, в которые он был произведен, сколько качество, необычайно высокое для такого сжатого отрезка времени. Я снова вспомнил нищенскую обстановку обычных квартир и вздохнул.

В просторном кабинете, уставленном аппаратурой и кожаной мебелью, нас встретил Копылов. На лице его сияла гостеприимная улыбка, которая тут же сползла, едва он увидел входящего Разумовского. Было видно, что он пытается вспомнить, где он видел это уже знакомое лицо. Потом вспомнил, и укоризненно покачал головой:

— А я-то гадал, как мне умудрились «жучки» поставить? Едва своих подозревать не начал… Итак, я прошу вас располагаться поудобнее, и все мое внимание в вашем распоряжении. Насколько я понимаю, передо мной офицеры ФСБ?

— Отнюдь нет, — признался я. Нас можно назвать представителями той обиженной стороны, про которую я говорил вам в нашем первом разговоре.

— Понимаю, понимаю, — закивал Копылов. — Ноне беспокойтесь, нас никто и не слышит. Записывать что-либо не в моих интересах, особенно учитывая цель вашего визита. Что же хотят офице… представители обиженной стороны в обмен на возвращение кассеты?

— Возвратить мы ее не можем, удрученно сообщил я. — Она останется у нас. Но не отчаивайтесь, даю вам слово, что ее никто и никогда не увидит.

— Что я должен сделать? Только поймите меня правильно: в силу понятных вам причин я не смогу активно… сотрудничать с вами… Может быть, разовая информация? Или хотя бы наиболее значимая? Мне не хотелось бы подписывать какие-либо бумаги. Вы знаете: сегодня они секретные, а завтра… Но уверяю вас, мне можно верить, я…

— Но ни контакт, ни тем более активное с вами меня не интересует. Мы представляем сторону…

Копылов нахмурился и резко поднялся из-за стола:

— При всем уважении к вам и прекрасно осознавая, что в этой игре я — проигравшая сторона, я не намерен выносить ваших оскорблений. Я — крупная фигура, и вы заинтересованы в контакте со мной. У меня есть достоинство, и я вполне могу отказаться от контакта именно с вами, и вашему начальству придется присылать других офицеров. Да, я пойду на это, если вы не прекратите свои издевательства!

— Оскорбления?! — опешил я. — Издевательства?!

— Да, именно так Вы опять, как и в первый раз, издеваетесь надо мной. Я не идиот и прекрасно все понимаю! «Представители обиженной стороны!».. Вы вычислили мое максимально слабое место, для этого требуется долгое икропотливое наблюдение с применением самой передовой техники. Ни МВД, ни тем более, «частные лица» на это не способны! А как профессионально вы воткнули мне «жучки»?! А захват моих людей — Сухорощенко и посланных за ним? А вербовка моего ближайшего помощника?! А сам стиль вашего поведения, говорящий об уверенности в собственных силах?! Такую уверенность может дать только одна организация! Стали бы вы так себя вести, если б не были уверены в своей неприкосновенности?! Мне рассказали и про вашу машину, замаскированную под развалюху-«пятерку». А типичные для вашей организации маскарады с переодеванием?! Давайте-ка лучше перейдем к делу. Осмеяние меня не способ вербовки. По большому счету, у вас на руках не столь серьезный материал против меня, чтобы считать меня полностью размазанным по асфальту. Для депутата это конец, не спорю, но я… Нет-нет, я не хочу сказать, что собираюсь что-то опровергать или отказываться. С любой организацией, кроме вашей, это, может быть, и прошло бы, но о вас я слышал достаточно, чтобы понимать положение дел. Но перестаньте меня унижать! «Бабка! Комната! Обиженная сторона!».. Не знаю, почему вы решили выступить именно в этом амплуа, но эта версия явно направлена на то, чтобы деморализовать меня, заставить почувствовать вашу власть. В этом нет необходимости. Со мной не требуется подобных игр, я умный человек и все прекрасно понимаю.

Произнеся этот гневный монолог, Копылов выдохся и провел ладошкой по вспотевшему лбу.

— Перестаньте набивать себе цену и переходите к делу, — устало попросил он. Я и без того слишком измотан за последние дни.

— Ну, хорошо, сдался я. — Нам нужно от вас следующее: прежде всего, вернуть крышу над головой…

— Опять?!

— О-о! Вы не знаете, что это за бабушка!.. Это такая бабушка! — я театрально понизил голос. — Это наш человек!

— В смысле… «бывшая»? — настороженно уточнил Копылов.

— Заслуженная! — добавил я весомо. Квартира должна быть оформлена на нее в срочном порядке. В ваших интересах следить, чтобы с ней ничего не случилось.

— С квартирой?

— С бабушкой. Квартира после ее смерти не должна вернуться к вам, это может натолкнуть нас на нехорошие мысли… да-да, и не смотрите на меня так. Составим завещание, что после ее смерти квартира отойдет, ну, скажем… детскому дому, что на соседней улице.

— Я понял: детдом — прикрытие, квартира — явка, он хитро подмигнул нам. — Только квартира для этих целей не подойдет — слишком людно и, к несчастью, я уже привлек к ней внимание соседей… Нет-нет, мне не жалко денег, это я подтвержу тем, что предложу вам куда более лучший вариант. Сказали бы сразу, чего было тень на плетень наводить. Про беды бюджетных организаций я наслышан, а тут еще я ненароком последнее отнимаю… Но как меня угораздило нарваться на сотрудницу вашего отдела.

— Неисповедимы пути Господни, — впервые подал голос, явно ошарашенный таким поворотом дела Разумовский. Иерей явно отвык от этого сумасшедшего мира и теперь смотрел на Копылова широко открытыми глазами.

Копылов повернулся к нему всем корпусом и, хитро подмигнув, уважительно зацокал языком:

— Священник, а?! Хитрецы! Умницы! Ни за что бы не подумал! А простите за нескромный вопрос: в каком звании эта… старушка?

— Кем она была в войну? — спросил я Разумовского.

— Кажется, младшим лейтенантом, — припомнил иерей.

— Значит, сейчас она… Так… Так, подсчитал в уме Копылов. — Ого! Да-а!.. Знаете, я всегда мечтал оказать благотворительность каким-нибудь слабым, незащищенным пенсионеркам. Или детишкам одиноким… Значит, квартиру, завещание, обстановочку там организуем соответствующую… Охрана нужна?

— Нет.

— Напрасно. Я совсем не собираюсь соваться в ваши дела. Просто я хочу показать свою лояльность и чистые намерения. Ну, уж от ухода-то за ней не откажетесь?.

— Не знаю, как посмотрит на это начальство, засомневался я. — Но… Думаю, можно…

— Вот и чудненько, вот и хорошо!.. Священник, а?! Надо же такое придумать?! «Представители интересов слабой стороны»!.. Саня! — крикнул он в коридор. — Чай, кофе, коньяк и срочно за нотариусом!..

Я посмотрел на вновь, появившийся на щеках «ожившего» Копылова румянец и вздохнул…

* * *
Разумовский не появлялся у меня три месяца, и я, было, обрадовался, что шок, произведенный на него Копыловым, столь велик, что батюшка не захочет больше заниматься «мирскими» делами, когда как-то вечером, выходя после работы из отдела, наткнулся на ожидавшую меня помятую зеленую «пятерку».

— Садись, подвезу, — открыл передо мной дверь иерей.

— Спасибо, я лучше пешком, а то ты меня вновь к какой-нибудь бабушке-старушке, без жилья оставшейся, подкинешь.

— Непременно, — легко согласился он. Только не к «какой-нибудь», а к «той самой». Ты ведь за все это время ее ни разу и не видел. Неужели и взглянуть не захочешь, кому помогал, на кого столько сил потратил? Давай, давай, садись. Отвезу, полчасика погостим и обратно. От порога до порога доставлю. Садись.

Я обреченно махнул рукой и подчинился. Бывший особняк Копылова светился в рано наступивших сумерках единственным окошком.

— Ждет, указал на него Разумовский. — Я обещал, что приеду сегодня. Она чаек на травах собиралась заварить, блинов напечь.

Припарковав машину во дворе, он тронул кнопку переговорного устройства, заменявшего звонок.

— Кто там? — послышался из динамика, старческий голос.

— Я это, Ефросинья Петровна. Отец Владимир.

— Заходите, батюшка, — важно ответила старуха, и французский замок щелкнул, отмыкая дверь.

Убранство особняка поражало своей помпезностью и отсутствием вкуса. От резных перил лестницы, ведущей на второй этаж, до каминов в каждой комнате чувствовался Копылов. Но зато стоимость любого находившегося здесь предмета превышала мою годовую зарплату многократно. В огромной гостиной, перед пылающим камином, на кресле качалке, установленной на шкуре белого медведя, сидела сухонькая, востроносая старушка с блестящими живыми глазами и вязала. Спицы в ее руках мелькали бликами огня, и нить стягивалась в толстый шерстяной носок.

— Мир дому сему, — перекрестился на иконы в углу иерей. — Как себя чувствуете, Ефросинья Петровна?

— Спасибо, батюшка, больше не хвораю. Ребятки заботятся. То лекарства редкие, то медок привозят. Да и тепло здесь, у огня, не то что в старой комнате. Присаживайтесь, я сейчас закончу и стол накрою. Пару рядков уложить осталось, и будут носочки готовы.

— А кому вяжете?

— Ребятишкам. Уж такие хорошие ребятки, и продукты привезут, и о здоровье справятся… Только мерзнут, небось, бедные. Головенки-то куцые, совсем без волосьев. Я им поначалу только шапочки связала, а потом гляжу — и зимой и летом все в одних тонюсеньких костюмах ходят. Одежонка цветастая, да уж больно непрактичная, вот я им носки и вяжу. А шапочки мои они носят. Говорят, и мода такая час есть. Вот как.

— Понятно, отец Владимир с трудом сдерживал смех. А я с другом приехал. Офицер он. Старший лейтенант Куницын. Коля.

— Капитан, — поправил я.

Разумовский поднял брови, делая значительное лицо.

— Ефросинья Петровна, — кивнула мне старушка.

— Очень приятно. Может, вам помощь какая нужна? Отец Владимир говорил, что одна вы…

— Как же одна? — удивилась она. — А ребятки? Заместо внучков мне теперь. И ухаживают, и помогают. Да, прям тимуровцы… Что вы смеетесь? Были раньше такие пионеры. Старикам да одиноким помогали. Вот, по телевизору говорят, что молодежь нынче не та. А я вам скажу: правильную мы молодежь воспитали, раз они стариков не забывают. Вот Сереженька Клементуев, бывало, по три часа кряду про мою бывшую работу расспрашивает. Я ему рассказываю, а он восхищается. «Вот это, говорит, и память! Все наизусть выучили, ни разу не сбились. Мастер!» А я ведь действительно мастер. Швея высшего разряда. Значит, не хуже молодежь стала, раз и прошлым нашим интересуется, и жизнью.

А еще по телевизору про обманы с квартирами говорят.

Какие же это обманы, когда мне комнатушку тесную на такую хоромину поменяли. Немудрено, что так долго обмен затянулся: это же найти надо было такой дворец. Нет, уважают у нас еще ветеранов… Заболталась я совсем. Вот и носочки закончены. А теперь прошу к столу, будем чай пить. Нет ничего лучше, чем ночью ненастной чая испить с добрыми людьми, да в доме своем…

5. Святые негодники

Насилье родит насилье,
и ложь умножает ложь,
когда нас берут за горло,
естественно взяться за нож.
Но паж объявлять святыней
и, вглядываясь в лезвие,
начать находить отныне
лишь в нем отраженье свое,
нет, этого я не сумею,
нет этого я не смогу:
от ярости онемею,
но в ярости не солгу!
И. Асеев
— Ну что, Куницын, улыбнулся мне дежурный по отделу, забирая у меня для регистрации материалы уголовного дела. Последнее твое дежурство закончилось? Завтра в отпуск?

— Да, — я сладко потянулся. — В деревню, на природу. Сейчас самый разгар бабьего лета, пора клюквы, брусники… Благодать! Уеду отсюда подальше, чтоб не вызвали в связи с каким-нибудь очередным ЧП. Дом у меня далеко, в Тверской области, глядишь — и не станут дергать из такой дали. А я уж там и поохочусь, и порыбачу! У меня там двухстволочка…

— Да, ладно соблазнять-то. У меня ведь отпуск только декабре. Из дома никуда зимой не выберусь, хорошо хоть Новый год спокойно отмечу.

— Нет, я зиму не люблю: холодно, скучно. А я еще и покупаться успею, а коль повезет, так еще и позагораю. Я уже весь там… Сегодня долго засиживаться не буду строго до 18:30, и баста! Сейчас я на обед, а потом скроюсь подальше от начальства на территории. Мало ли что, а мне завтра билеты брать.

— Не взял еще?! Если хочешь, могу помочь. У меня знакомая в билетных кассах работает.

— Да нет, спасибо. В том направлении проблем с билетами нет. Это не юг, не Москва… Глухомань. А не брал их специально — у нас до последнего дня неизвестно — уедешь или нет. То теракт, то события в Чечне, то выборы… Но, слава Богу, повезло…

— Во! Чуть не забыл! Хорошо, что ты напомнил. О Боге… Тебя там, у твоего кабинета опять этот поп караулит. Уже час сидит. Я ему сказал, что ты кражу оформляешь, но он настойчивый, не уходит. Я ему: не ждите, он завтра в отпуск отбывает, а он… Ты куда?

Я на цыпочках подкрался к двери дежурки и выглянул наружу. Коридор был пуст.

— Петрович, — сказал я шепотом. — С этого и надо было начинать! Ты даже не знаешь, что это за человек!

— Знаю, знаю, о ваших похождениях анекдоты рассказывают. Как о Штепселе с Тарапунькой.

— Тебе смешно, да?! Петрович, я тихо сваливаю, позже позвоню. Ты мне скажешь, когда он уйдет. Придумай что-нибудь… Скажи, что я погиб при исполнении, что меня перевели в Москву на должность министра МВД, что меня преступники в заложники на месяц взяли… В общем, не выдай, Петрович! Все, я побежал. Если сумеешь его сплавить, с меня перед отбытием «пузырь».

Стараясь не скрипеть дверьми, я выскочил в коридор, высунул голову на улицу и, не заметив ничего подозрительного, быстро пошел прочь. Не успел я сделать и десятка шагов, как знакомый голос у меня за спиной окликнул:

— Коля!

Сделав вид, что ничего не слышу, я ускорил шаг.

— Николай! — бас набирал силу. Я перешел на спортивную ходьбу.

— Куницын! — в голосе почувствовалась угроза.

Остановившись, я поднял руки над головой и медленно обернулся. Разумовский, облаченный в свою неизменную рясу, возвышался на крыльце отдела и укоризненно качал головой. Жизнерадостно улыбнувшись, я развел руками:

— А я иду, ничего не слышу…

— У меня к тебе дело, — вместо приветствия заявил неугомонный иерей.

— Серьезное.

— Нет проблем, — легко согласился я. — Но не на улице же будем обсуждать?.. Айда в отдел, там, в кабинете и поговорим.

Разумовский с подозрением посмотрел на меня. Я сделал несколько шагов в сторону отдела и поторопил:

— Проходи, проходи, а то ты меня уж совсем за негостеприимного хозяина держишь.

Отец Владимир кивнули, вошел внутрь отдела. Едва дверь за ним захлопнулась, я развернулся и что было сил бросился бежать. Так я не бегал давно. Сказать по правде, в этом отношении я себя изрядно запустил. Но что делать, если времени частенько и на обед не хватает, не то что на спорт. Через пять минут у меня закололо в боку, через десять я заметно сбросил скорость, а через пятнадцать рядом со мной пристроилась старенькая и обшарпанная «пятерка», старательно выдерживая со мной один темп. Я засопел и прибавил скорости.

— А ты отъявленный мерзавец, — спокойно заметил сидевший за рулем Разумовский.

— Мерзавец, — согласился я на бегу, — мерзавцы тоже в отпуск хотят. Им тоже отдых нужен. А другие мерзавцы хотят им помешать. Что делать? — и сам себе ответил: Бежать. Что в прямом смысле и делаю…

— У меня очень серьезная проблема.

— … Бег также позволяет поддерживать спортивную форму. Благотворно влияет на нервную систему, оздоравливает, укрепляет организм…

— Без твоей помощи мне не справиться.

— … Особенно полезен бег трусцой. Разумеется, до обеда. Потому я…

— Посмотри, кто сидит у меня в машине на заднем сиденье.

Я искоса взглянул.

— Девочка. Здравствуй, девочка.

Это действительно был ребенок. Лет шести, с роскошными белокурыми волосами и огромными голубыми глазами на невинном круглом личике. Серьезно и изучающе глядя на меня, она потрогала Разумовского за плечо:

— Почему дяденька бежит?

— Дяденька спортом занимается, ответил иерей. — Здоровье бережет.

— По-моему, он от нас убегает… Он нас боится?

Я остановился и, с трудом пытаясь отдышаться, склонился к окну машины:

— Дяденька ничего не боится, малыш. Дяденька торопится уехать в деревню, к коровкам, овечкам, птичкам… И так этого дяденьке хочется, что он торопится со всех ног.

— Вот, — обиженно сказала девочка иерею, ты говорил, что он смелый и добрый волшебник, который найдет моих маму и папу, а он мне рожи корчит!

— Не корчу я рожи, — запротестовал я, — я отдышаться пытаюсь… Понимаешь, маленькая, волшебникам тоже иногда требуется отдых. Они так устают, разнося подарки, что изредка… раз в три года ездят отдыхать. К озеру, на травку, к курочкам, уточкам…

— Мама говорила, что волшебники не разносят подарки, подарки мамы делают, а волшебники помогают людям, которым плохо. А если ты уедешь, мне никто не поможет.

— Как не помогут? Помогут. Сейчас этот негодя… дяденька отвезет тебя в дом, где живут одни… к-хм… волшебники. ИДН называются. Они оформят тебя, дадут запрос… В смысле — найдут твоих родителей…

В огромных синих глазах заблестели слезы. Забравшись, самый угол, она тихо и жалобно сказала Разумовскому:

— Ты говорил, что он поможет… Он не хочет…

Отец Владимир молчал, закусив губу. Я неловко топтался на месте, томимый нехорошими предчувствиями. Инстинкт повелевал мне повернуться и продолжить путь к долгожданному месяцу свободы и наслаждений. Я вздохнул и спросил:

— Где ты ее нашел?

— У метро, ответил иерей. — Она объедки собирала.

* * *
С удивлением взглянув на девочку, я впервые заметил, что одета она в старое, разодранное платье, руки и ноги покрыты царапинами, а туфель нет и в помине.

— Н-н-да… Потеряшка… Дела, — почесал я в затылке. А почему именно ко мне? Почему не в детский спецприемник? Родители, наверное, уже обыскались.

Разумовский настороженно оглянулся на плачущего ребенка, высунул голову в окно машины и поманил меня пальцем. Недоумевая, я приблизился и наклонился, подставляя ухо.

— Убиты ее родители, прошептал иерей, а она из интерната сбежала после того, как ее украсть пытались. Такие вот дела. Ей опасность грозит. О смерти родителей она не знает. Напугана.

— А ты как об этом?

— Позвонил в интернат, в отделение милиции, на территории которого она жила… Их застрелили во время ограбления квартиры. Ее отец был известным археологом. Международного уровня. Мать домохозяйкой…

— А не придумывает она с похищением, может ей просто в интернат возвращаться не хочется? Родственники у нее есть?

— Бабушка. Но она инвалид, самой уход нужен, не то что опеку над ребенком доверять. У нее-то девочка и была в гостях, когда произошла эта трагедия… И знаешь, Коля, что-то подсказывает мне, что не обманывает она. Есть у меня предчувствие, что ребенка нужно защитить.

Я посмотрел в бездонное голубое небо, тоскливо взглянул на одевшиеся в красно-желтые одежды клены, полюбовался видневшейся в конце проспекта зеленью лесопарка…

— Коровки, сказал я жалобно, овечки… Уточки, рыбки…

Открыл дверцу машины и сел на переднее сиденье, рядом с Разумовским. Иерей улыбнулся в аккуратно подстриженные усы и включил зажигание. Мотор заурчал, и машина тронулась с места.

— Дядя Коля, Вы останетесь с нами, — раздался позади робкий голос.

Я буркнул что-то невразумительное.

— Вы будете меня защищать?

Часы на приборной доске «Жигулей» показывали четыре часа тридцать минут. Через два часа начинался мой долгожданный отпуск. Я с трудом оторвал взгляд от циферблата и вздохнул:

— Буду.

— И не вернете меня воспитательнице Соне? И меня больше не будут обижать? Вы поколдуете, и все будет хорошо?

Слева от меня раздалось радостное похрюкивание паршивец Разумовский от души веселился. Я набычился и кивнул:

— Наколдую, наколдую…

— А как Вы будете чудеса делать? — Девчушка уже забыла про слезы и неудержимо болтала. Как старик Хоттабыч? Волосы из бороды будете рвать?

— Буду, — пообещал я, пристально глядя на бороду иерея. — Сначала бороду стану рвать, потом уши, потом…

— Куда едем? — спросил Разумовский, уверенно направляя машину к моему дому.

— Ко мне, — вздохнул я. — Не в отдел же с вами тащиться… Я хоть поем толком впервые за день.

— Дядя Коля, — сообщила девочка. А дядя Андрей сказал, что вы мне мороженое купите… И книжку почитаете.

— Почитает, — ответил за меня Разумовский. Только прежде покормит тебя. Перед мороженым ты должна будешь съесть большую тарелку супа и… Что у тебя на второе?

— Котлета, — мрачно сообщил я. — Одна. Я в отпуск собирался и ничего не покупал. — Это плохо, серьезно заметил иерей. Сейчас заедем в магазин и купим продукты. Ребенку требуется хорошее питание.

— Подожди-подожди… Ты хочешь сказать, что она будет жить у меня?!

— Ко мне гости из Москвы приехали. Я их у себя расположил на три дня. Откуда ж я знал, что все так получится?.. Но ты не расстраивайся, пока они не я поживу у тебя и присмотрю за ней, так что никаких хлопот тебе это не доставит…

Одной рукой я закрыл себе глаза, а кулак другой засунул в рот и прикусил, чтобы не застонать…

* * *
— У тебя почти ничего не изменилось, — сказал Разумовский, входя в мою квартиру.

— С чего чему-то меняться? — удивился я. — Если моей зарплаты хватает только на смену туалетной бумаги в сортире.

— Папа говорил, что о таких вещах вслух говорить неприлично, заметила мне внимательно прислушивающаяся к разговору девочка.

Вспомнив о ее существовании, я смутился и замялся.

— Понимаешь, — сказал я ей, — я не совсем хороший волшебник… Не то чтобы плохой, но… Скажем так: я долго жил один и отвык от условностей, принятых между людьми…

— А что такое условности?

— Это… Это долго объяснять. Считай, что я волшебник, но большой говнюк.

— Папа говорил, что так выражаться нехорошо.

— К-хм… Мы обсудим это позже. Проходите на кухню, я буду готовить вам обед, а вы будете рассказывать мне, что с вами случилось. Жареный цыпленок с картофелем вас устроит?. Тогда, батюшка, тебе чистить картошку, а я начну разделывать этого рахитичного, умершего от голода цыпленка…

— А как же твоя работа? — спросил иерей, осторожно усаживаясь на жалобно трещащий под его стокилограммовой тяжестью табурет. — Ведь ты сегодня еще работаешь?

— Я собираюсь работать ровно на столько, сколько мне платят. А за такую плату я даже пьяных на улицах собирать не хочу.

— У тебя характер с каждым днем становится все хуже и хуже, — покачал головой иерей. Зачем ты тогда вообще занимаешься этим? Шел бы работать охранником на какую-нибудь стоянку автомашин или в ночной магазин.

— Зачем? Ты спрашиваешь меня, зачем я этим занимаюсь?! Видимо, потому, что мне нравится делать гадости. Самые подходящие профессии для этого: врач, учитель и офицер угро.

— Ты говорил, что он — волшебник, укоризненно обратилась к Разумовскому девочка, а он обычный говнюк.

— Твой папа говорил тебе, что так выражаться нехорошо? — шутливо насупил я брови.

— А ты сам сказал, что так называешься!

— Талантливый ребенок, похвалил я. Главное — быстро обучаемый… Итак, батюшка, со мной все ясно, а вот с тобой следует, наконец, разобраться вплотную. Раз и навсегда. Почему ты занимаешься тем, чем занимаешься?. Только не говори ничего, я попытаюсь догадаться сам. Значит, так ты залез в эту рясу, чтобы вселять в людей силы, да? Чтобы делать их чуточку лучше, капельку чище? Наставлять, делать их помыслы возвышенными, возвращать их души на путь истинный, да?. Так какого же… лешего ты начинаешь мутить воду по любому поводу?! Кто-то из очень древних и слишком умных сказал, что, начиная войну с драконами, сам невольно становишься драконом. Тот, кто воюет, не может нести добро. В войне добра нет. Воин — это сильный, волевой, целеустремленный человек, защищающий свою позицию силой и любой ценой… Одним словом — говнюк!

— Перестань выражаться при ребенке!

— Ребенок уже прекрасно усвоил значение этого слова! Ты знаешь, кто это? — повернулся я к девочке. — Да, кивнула она. — Это ты. — Ну… В целом, верно… А вот с тобой, отче, я все никак не могу разобраться. Ты не находишь, что твоя «произвольная программа» всего лишь потакание собственным прихотям?! Она идет вразрез с христианским учением о непротивлении злу насилием. Образно говоря, ты должен быть психологом души. Теоретиком. Практик — это я. Это моя привилегия — быть говнюком! — я оттолкнул от себя уже разделанную курицу и мечтательно уставился в окно. — Как все были бы счастливы!.. Я — в своем кабинете, работающий ровно на столько, сколько мне платят, ты в церкви, выслушивающий страхи и муки совести негодяев всех мастей и жалобы неспособных постоять за себя…

— А я? — спросила девочка.

Несколько секунд я открывал и закрывал рот, не находя ответа, затем схватил курицу и принялся ожесточенно натирать ее чесноком и перцем, бросая гневные взгляды на подрагивающие от смеха плечи иерея.

— Не обращай внимания на его слова, малышка, — успокоил он ребенка. — Люди часто говорят совсем не то, что думают. Иногда нужны очень большие силы и мужество, чтобы отойти от общепринятых норм, навязанного чужого мнения, и просто подумать о существовании иного выхода, другого пути. И даже если ты делаешь все правильно, но не так, как все, пытаешься не выдать своей доброты и милосердия, считая их слабостью… Вот и дядя Коля стыдится того, что делает, ворчит, упрямится, но и сейчас и всегда он останется… волшебником. Есть разные люди, занимающиеся разными делами: кто-то дворник, кто-то слесарь, кто-то офицер, но если у человека большое сердце и отважная душа, он будет пытаться сделать этот мир чуточку лучше. Так сложился мир, и ОТ этого не уйти.

— Сделать добрее и лучше? — съехидничал я. — бегая и стреляя?

— Каждый по-своему. У зла сто рук, тысячи лиц и миллионы языков, но и у тысячи сердец и множество преданных и душ. Кто-то мыслит, кто-то утешает, кто-то держит меч. Из этих кусочков и складывается великая сила удерживающая мир от погружения в злобу и насилие. Сердце матери, глаза любимой, плечи друга, величие восходов и таинство закатов… Для чего я это делаю? Не знаю… Потому что не могу стоять в стороне. Знаешь сколько я видел этих несчастных стариков и старух, этих матерей лишившихся сыновей из-за войн и жестокости жадных властителей… Все! Я не хочу об этом говорить. Не люблю я говорить об этом. Лучше сделать. Хоть чуть-чуть… А разговоров и так много… Я начистил картошку.

Когда обед был приготовлен и разложен по тарелкам, а мы, с Разумовским молча, расправлялись со своими порциями, девчушка оттолкнула, тарелку, безапелляционно заявив:

— Не хочу! Невкусно во рту жжет!

— Так и должно быть, сказал я. Цыпленок табака должен быть острым от перца, чеснока и прочих приправ. Меня научили готовить его правильно на Кавказе, когда я лечился там после ранения. Это была веселая заварушка…

Все равно невкусно. Я мороженое хочу.

— Да, про мороженое-то мы и забыли… Может, ограничимся яблоками и соком?

— Мороженое! Вы обещали!

Я взъерошил свои волосы и озадаченно взглянул на Разумовского:

— Батюшка, хватай машину и дуй ребенку за мороженым. Ты ее привез, вот ты и бегай. Девочка… Кстати, как тебя зовут?

— Наташа. Мама зовет Натой.

— Ната, ты уж скажи нам сразу, чего ты еще хочешь, а то дяденьки не знали, что к ним в гости придет такая милая, послушная девочка, были не готовы к такой радости, а бегать по десять раз в магазин по ее прихоти… по ее желаниям нам как-то не хочется.

— Я могу съесть три мороженых.

— А не треснет ли… Не заболит ли у тебя животик?

— Нет!

— Батюшка, брось ты, наконец, свою курицу и привези ребенку требуемое. А потом, старый пень, мы с тобой галопом помчимся в ее территориальный отдел и все узнаем… Потому как долго я этого не вынесу! И тише добавил: Этот подарок я тебе не забуду.

Но Наташа услышала.

— Какой подарок? — заинтересовалась она.

— Какой?. Дядя тебе сейчас вместе с мороженым подарок купит. Какой ты подарок хочешь? Куклу? Такого ма-аленького, розовенького пупсика?

— Нет, мне папа привозил таких бо-ольшущих говорящих кукол. С длинными-длинными волосами, длинными длинными ногами и большущими — большущими глазами.

— От такой куклы и я бы не отказался, мечтательно заметил я.

— Батюшка! Кому говорю: бросай курицу и беги за куклой! Ты слышишь, что дите требует?! Я все еще надеюсь за пару-тройку все выяснить, убедиться, что поделать ничего нельзя, и уехать… К козочкам, коровкам… за куклой!

— у меня денег нет.

Я тяжело вздохнул и полез во внутренний карман за отпускными.

— Сколько она может стоить? — поинтересовался я, перелистывая хрустящие купюры.

Иерей подумал и назвал сумму.

— Сколько-сколько?! — подскочил я на месте.

— Бывает дороже, — скромно заметил Разумовский.

Половина моих отпускных перекочевала в огромный кулак иерея.

«Ничего, утешал я себя. Буду скромнее в желаниях… Главное, чтобы на билет туда и обратно хватило… Можно только туда. Да я пешком и по шпалам пойду, лишь бы все кончилось… Ох, батюшка, ох, халявщик!!»

* * *
Но и по возвращении Разумовского сразу нам уехать не удалось. Батюшка умудрился уронить мороженое на пышное голубое платье куклы, поэтому я потратил полчаса, отстирывая платье, и свыше часа на отмывание самой Наташи. Когда с кривой улыбкой Чикатило я, заляпанный мыльной пеной и насквозь мокрый, вышел из ванной, держа в руках закутанную в огромное махровое полотенце девочку, сидевший перед телевизором иерей снизошел до похвалы:

— В тебе масса нереализованных отцовских инстинктов.

И, выслушав мое глухое рычание, добавил:

— Только не подавляй их в себе, не надо. Выпусти их на волю…

Я выпустил инстинкты на волю, когда, с трудом уложив девочку спать, мы спустились во двор и сели в машину иерея…

— Так, сказал Разумовский, — выслушав меня. — Если опустить похабщину и нецензурщину, получается, что ты не сказал ничего. Тем не менее, я тебя понял. Не расстраивайся, так бывает всегда, когда впервые сталкиваешься с детьми. Я не спорю, это проблемы, но когда-нибудь женишься и ты, и у тебя появятся дети… А пока тебе это непривычно. Через недельку привыкнешь, через две привяжешься…

— Через недельку?! Через две?! Заводи мотор и быстро поехали в отдел, я хочу как можно скорее убедиться: в несостоятельности ваших подозрений и уехать!

— Каким же ты бываешь занудой! — неодобрительно заметил иерей, выезжая на проезжую часть. — Ты все же умудрился своим нытьем испортить мне настроение.

Я лучезарно улыбнулся ему в ответ, чувствуя, как тяжесть на душе стала чуточку легче. Иерей покосился на меня и удрученно покачал головой…

* * *
— Вы Новиков? — уточнил я, — останавливая выходящего из кабинета толстячка.

— Ну? — буркнул он, пытаясь проскочить мимо меня к выходу.

— В дежурной части мне сказали, что убийство супругов Хмелевских произошло на вашей территории.

— Ну? — он предпринял еще одну попытку прорваться к выходу, но я нахально загородил ему путь.

— Я к вам по делу Капитан Куницын. Можно просто Коля. Меня интересуют обстоятельства их смерти. Догадки, факты, комментарии.

Осознав, что я не собираюсь выпускать его из отдела домой, Новиков надул щеки и с шумом выпустил воздух.

— Опять опоздаю к ужину, — пожаловался он мне, глядя на наручные часы. — Что за невезение: как только конец рабочего дня, обязательно появляется кто-нибудь из коллег. Не из просителей-заявителей, которых, как правило, можно отшить, а именно из коллег, наглых безжалостных как один.

— Опер — он и в Африке опер, — согласно поддакивал я, шаг за шагом оттесняя Новикова обратно в его кабинет.

Пятясь задом, он споткнулся о порог, переступил его и, как только оказался внутри, обмяк и сдался.

Садись, — указал он мне на стул, а сам пристроился на краешке стола, болтая одной ногой, — но если задержишь меня больше двух часов, то пойдешь вместо меня домой и будешь общаться с моей благоверной.

— Злая? — уточнил я на всякий случай.

— У-у-у!..

— Понял. Буду краток. Месяц назад была убита семья Хмелевских. Остался ребенок. Девочка. Требуется вся возможная информация.

— Извини за нескромность, но ты ей родственник или у тебя появилась информация?

Я задумался.

— Информации у меня нет. Но, надеюсь, скоро появится, иначе я буду иметь сомнительное удовольствие принимать ее у себя черт знает сколько времени… Да, можно сказать, что почти родственник. Дядя. Ох, чуть не забыл, вот мое удостоверение.

— Не надо, — отмахнулся Новиков, тем не менее, скользнув по книжечке цепким, профессиональным взглядом. — Сам понимаешь, что дела на руках у меня нет. Не мой это уровень, заниматься двойным убийством, но что помню, расскажу. Семья была приличная. Отец, Хмелевский Виктор, классный мужик, хоть и поднялся высоко, да не зазнавался. Я у них в гостях бывал. Он, как из командировки приезжал, то статуэтку из Африки привезет, то бивень мамонта или моржа в сувенир. Я ведь сперва участковым на его территории был. Как-то пацанята машину у них угнали, а мне найти посчастливилось. Так и познакомились. Витя неплохим археологом был, по всему миру поездил.

Зарабатывал, даже по нашим временам, прилично, поэтому жена его, Таня, могла дома с ребенком сидеть. Но год назад все изменилось. Витя, из-за своих командировок дома редко бывал, ну а жене его скучно. Работу по душе не нашла, занять себя ничем не сумела, вот и стал характер портиться. Сперва размолвки у них начались, потом ссоры, а затем и до скандалов дело дошло… В общем, как мне ее ни жаль, а скажу прямо тронулась баба. Витя даже все приглашения и командировки отложил и хотел увезти семью на юг, отдохнуть месяц-другой, отношения восстановить… Но не успели. Он должен был в одну важную командировку уехать, но остался дома. А воры об этом не знали. В квартире-то было чем поживиться. Видео и аудио аппаратура, безделушки из разных стран, золотишко… Они забрали все, оставив два трупа. Девочка была у бабушки, это ее и спасло.

— Почему же, прежде чем лезть в квартиру, воры не убедились, что там никого нет? Даже самый неопытный воришка сперва посмотрит на счетчик — нет ли кого дома.

— Дом такого типа, в которых счетчики устанавливаются внутри квартир.

— А звонок? Они ведь наверняка звонили?

— Меня тоже это поначалу смущало. Но при желании можно найти целую дюжину причин, по которым они не открыли дверь… А потом было уже поздно.

— Ты намекаешь, что у тебя есть предположения о несостоятельности этой версии?

— Ничего у меня нет, кроме девочки, которая… Впрочем, это неважно.

— Подожди, подожди. Так Наташа живет у тебя? А почему не в детдоме?

— Долго объяснять… А из-за чего конкретно происходили ссоры?

— Понятия не имею. Витиных друзей я не знаю. А Танины… По-моему, не было у нее друзей.

— Отпечатки пальцев? Следы?

— Остались, — кивнул он. — А толку-то, когда сравнивать не с чем? Отпечатки информацию о фамилии и месте жительства не содержат. Их применительно к кому-то использовать надо.

— Пропало много?

— Самое ценное. Сумки три-четыре зато на изрядную сумму.

— Соседи, прохожие, ничего не видели? Бабульки у окон. Может, машину или подозрительных лиц?

— Опросили всех, кого можно. Даже в наше время двойное убийство это двойное убийство. Проверили родственников убитых, Витиных сослуживцев, подняли все связи, которые нашли. Но все впустую. Убойный отдел копает это дело, но лично у меня нет информации, позволяющей отрабатывать какое-либо конкретное направление. Да и текучка дел затягивает, ты сам знаешь, как это бывает. С тех пор у нас произошло еще два убийства, несколько изнасилований и куча грабежей, не говоря уже о кражах, наркотиках и прочем… Насколько я понял, ты решил лично залезть в эти дебри? Найдешь что-нибудь зови. Чем смогу — помогу. А по несколько раз утюжить уже пройденное, извини, не могу…

— Конечно, — я поднялся со стула. Разумеется, позову. Только вот что… Дай мне адрес этой бабушки, у которой находилась Наташа. Начну с нее.

— Держи, — он вырвал из лежавшей на столе тетради лист и крупными буквами набросал адрес. — Только зря. Там все уже проверено-перепроверено. С девочкой все в порядке? Я в некотором роде небезразличен к ее судьбе — все же я знал ее отца.

— Она будет у меня, пока я не убежусь в ее безопасности. Значит, я могу рассчитывать на твою помощь, если она потребуется?

— Можешь быть в этом уверен, — Новикову, наконец, удалось пробраться мимо меня к выходу, и он широко распахнул двери: — Удачи тебе… До встречи.

* * *
Ожидавший меня у входа в отдел Разумовский, глядя на мое мрачное лицо, удержался от расспросов. Он довез меня до названного мной адреса и, невзирая на мои протесты, поднялся вместе со мной на второй этаж, где и располагалась квартира Наташиной бабушки. Не открывали нам так долго, что я уже собрался уходить, когда замок все же щелкнул и на пороге возникла, держась одной рукой за косяк, совсем старая и болезненного вида женщина.

— Капитан Куницын, — представился я, — уголовный розыск. Я по поводу смерти вашей дочери.

Она непонимающе смотрела то на меня, то на иерея.

— Это отец Владимир, — объяснил я, — он со мной.

— Зачем священник? — с видимым трудом произнесла женщина. — Их уже похоронили… Обоих. Рядом…

— Он взял попечительство над вашей внучкой. Во всяком случае, она сейчас у него.

— Проходите, — медленно закрыв за нами дверь, она, держась за стену, побрела в комнату. Видимо, смерть дочери окончательно сломала ее и без того слабое здоровье.

В комнате женщина опустилась в глубокое мягкое кресло и облегченно вздохнула:

— Совсем стара стала. Уж и по квартире не пройти. Пришло, видать, и мое время… Высадитесь, в ногах правды нет… Что вы узнать хотите? Все до вас уже рассказала. Приходили ко мне уже… Спрашивали.

— Алиса Велоревна, — с трудом вспомнил я ее имя. — Как случилось, что в тот день Наташа оказалась у вас?

— Как? Так и оказалась. Танечка и привела… Прибежала, едва я дверь открыла, как девочку мне в руки толкнула и убежала. Вроде не в себе она была…

— Как это понимать?

— Расстроенная очень. Я не совсем поняла, по вроде как она обратно за вещами пошла. Рассорились, стало быть, с Витей — то… Вот смерть их теперь и примирила.

— Часто они с мужем ссорились?

— По мне, так нет. Но мне ж они про свои дела не докладывал… Я Наташу накормила, напоила, сказки ей почитала, а Тани все нет… А наутро пришли, сообщили… И девочку забрали… Как она?

— Не знает о смерти родителей. Мы за ней присматриваем.

— Это хорошо. Не следует ей в ее годы о таких вещах знать… Вы уж не оставьте ее, сиротинушка она теперь…

— Алиса Велоревна, не говорила ли вам дочь о том, что ей кто-нибудь угрожал в последнее время? Что она поссорилась с кем-нибудь? Может, долги у нее крупные появились?

— Нет, ничего такого. Они с мужем за границу собирались. С Родины уезжать, стало быть… Навсегда… Да не успели.

— Уезжать? — удивился я. — А куда и почему?

— В Америку, что ли… Туда сейчас все едут, будто сладко там. Не может этого быть. Везде одинаково много работать надо.

— Но у вас лично есть какие-нибудь мысли, подозрения на этот счет?

— Нет, — на ее глаза навернулись слезы. — Я и не гадала даже, что такое может быть… Не поверила поначалу… Да, вот что… Только сейчас вспомнила. Когда Таня — то от меня в последний раз убегала, все ругалась: шантажисты, говорила, проклятые. Вот так.

— Шантажисты? — заинтересовался я. — Очень любопытно. А про кого она так говорила?

— Чего не знаю, того не знаю, а врать не стану. Так и сказала напоследок. А потом, когда ваши коллеги я позабыла им это сказать. Не до того было…

— Вы ничего не путаете? Именно шантажисты?

— Да. Злая она была очень. Я было с расспросами бросилась, да она отмахнулась, ничего страшного, говорит, потом расскажу. Но потом уже ничего не рассказала…

— Больше вы ничего не помните? Может, еще что позабыли?

— Это все. — Что ж… Спасибо вам большое, Алиса Велоревна. Помогли вы нам. Не станем больше отнимать у вас время. Всего вам самого доброго. Дверь снаружи закрывается?

— Да, — сказала старуха, — захлопните посильней… И Наташу берегите!..

— Значит, все не так просто, — подвел итог иерей на обратном пути к дому. — Видишь, не ошибался я.

— Тебе не приходилось слышать, как муж с женой ругаются, — заметил я. — Так и «шантажисты» сеть, и «пьяницы», и даже «убийцу» встретить можно.

— Только после этого их мертвыми не находят.

— Бывает и находят, — цинично сказал я. — В свете последних недель их совместной жизни очень может что эта фраза — последствие их ссоры… Впрочем, сейчас мы это уточним…

* * *
Наташа проснулась, как только мы вошли в комнату.

— Мне мультики показывались, — сообщила она сонно.

— Это называется снами, — сказал я, присаживаясь на краешек кровати. — Пока ты маленькая, они веселые и жизнерадостные, а как подрастешь… Ещё веселей будут. Я, например, едва ли не каждое утро в холодном поту просыпаюсь и хохочу… Не обращай внимания, черный солдатский юмор… ты помнишь, что было в тот день, когда мама отвезла тебя к бабушке?

— Я в садике была. Мы играли.

— Как в садике? Разве ты не находилась дома, с мамой?

— Сначала мама меня не отдавала в садик, а потом отдала. Я просила-просила, а она все равно отдала… А мне там скучно было. И кормили невкусно!

— Интересно. А чем же занималась мама, пока ты в садике?

— Не знаю. Я там недолго была. Пять дней. А потом мама меня к бабушке отвезла, а дяди пришли и забрали меня в приют…

— Ничего не понимаю… Значит, в тот день ты была в садике? Пришла мама и отвезла тебя к бабушке?

— Сначала мы пошли домой. Потом мама долго ругалась, с папой… — Я победно взглянул на Разумовского.

— Почему они ругались, ты не слышала? — спросил я. Постарайся вспомнить, Наташа, это очень важно.

— Я не слышала. Мама на него ругалась, а потом схватила меня за руку, больно так, и повезла к бабушке. Сказала, что скоро вернется, и не вернулась…

— Но что они говорили друг другу, твои мама и папа?

— Они ругались, — терпеливо пояснил мне ребенок. Какой ты непонятливый. Мама, ругалась на папу. Папа, оправдывался, а потом уже тоже закричал. Сказал, что работает ради нас и не хочет, чтобы все Худенькому досталось…

— Кому? — не понял я.

— Худенькому. Это дяденька такой. Он к нам заходил иногда. Но он взрослый. Скучный и занятой. Со мной никогда не играл.

— Этот Худенький знакомый папы или мамы?

— Не знаю. Папа, на него ругался. Говорил, что не отдаст квартиру, а мама говорила отдать. А больше я ничего не слышала, они двери закрыли…

— Значит, все же прав я, — сказал Разумовский. — Дело пахнет шантажом.

— Это еще вопрос, чем оно пахнет, — возразил я. — Но я проверю, что, же это за Худенький и почему он так прикипел душой к их квартире. Ты не проверял, на кого оформлена или завещана квартира?

— Нет, некогда было. Да и не думал я об этом.

— Я писать хочу, — сердито заявила Наташа. — И играть.

— Так, в этом месте я сбегаю, — заявил я. — В свете новой информации навещу еще парочку человек. А вы уж тут без меня. Вернусь поздно, но поесть вы мне, все, же оставьте… И не хулиганьте, это моя квартира, и я ее люблю такой, какая она есть!

— Не будем, — в один голос заверили меня иерей и девочка, но почему-то я им не поверил.

* * *
Вернувшись в отдел, на территории которого произошло убийство, я с трудом сумел убедить дежурного дать мне адрес Новикова и направился прямиком к нему, благо было недалеко. Дверь мне открыла его жена.

— А Саша еще не приходил, — сообщила она. Наверное, опять в отделе пьянствуют или в карты играют.

— Странно, он собирался домой… Что ж, я подожду здесь.

Я отошел к окну на лестнице и полез за пачкой сигарет. Женщина внимательно оглядела меня и распахнула дверь квартиры пошире:

— Проходите, что вы будете здесь стоять. В комнате подождете. Вы его сослуживец?

Двухкомнатная квартира. Обстановка не роскошная, но куда лучше моей. Немудрено: в квартире жила женщина, тогда как у меня все семейство представлял я один. Ждать пришлось недолго. Минут через двадцать в замочной скважине заскрипел ключ, и на порог шагнул запыхавшийся Новиков. Увидев меня, он даже подался назад, но быстро оправился от неожиданности и нахмурился:

— Знаешь что… Работа-работой, но это моя квартира, тебе не кажется?

— Это я его пустила — заступилась за меня его жена.

— Какая разница на работе круговерть целый день, и дома покоя не дают…

— Ну не злись, не злись, — примирительно поднял я руки. — Ты же обещал помочь, если что, а у меня появилась информация. Вот и пришлось тебя побеспокоить. Это ненадолго.

— Да ладно, забыли, — ворчливо пробурчал он. — Я просто удивился, когда тебя увидел. Уж где-где, а в собственном доме… Так что у тебя стряслось?

— Кто такой Худенький?

— Что? — вытаращил он на меня глаза.

— Может быть, я неправильно произношу. Наташа сказала мне, что впоследний день ее родители ругались по поводу какого-то Худенького. Вероятно, это фамилия. Отец настаивал на том, чтобы не отдавать ему квартиру, а она требовала отдать. И, по моему, там как-то замешан шантаж. Что скажешь, но этому поводу?

Новиков долго думал, время от времени искоса поглядывая на меня, потом вздохнул:

— Грязная история. Если я правильно понял, речь идет о Худенко. Есть на моей территории такой. Он создал что-то вроде секты. Знаешь, последнее время пошла мода на все эти «братства» и секты. Сам он и его «братство» совершенно безвредны. Образно говоря, это нечто вроде кружка вязания или умелых рук. Я к ним долго приглядывался, но зарегистрированы они официально, с этой стороны не придерешься, у нас, же вроде как свобода религий. И по моим наблюдениям вреда от них нет. Собираются по вечерам, книжки разные про богов всяких и про духовные пути читают, а иногда улицы подметают, кусты высаживают. Я их в покое оставил — дворников-то у нас нынче маловато. Сумасшедшие, не сумасшедшие, а хоть какая-то польза… Беда тут в другом. Татьяна от скуки ходить к ним стала. Как познакомились, и кто ее туда привел — не знаю, но пропадала она там целыми днями. Витя к этому сперва с усмешкой относился, знаешь, по принципу «чем бы дитя ни тешилось…» А вот когда она дочку в детский сад отдала, чтобы там больше времени проводить, вот тут он на дыбы и встал. У них и без того натянутые отношения к тому времени были, а тут вконец испортились. Скандал был!.. Я тебе говорил, что они на Запад собирались? Так вот она на секту свою квартиру переписала. «Убойный» отдел эту версию отрабатывал, да бросил. «Братство» это абсолютно безвредно, можешь уж мне поверить. Они ее на такие подарки не подталкивали. Называется братство «Духовный путь». Проповедует самосовершенствование, жизнь в бедности, но с честной душой, и прочую муть. Набрано из всех религий по кусочкам. Вот этот Худенко и является их наставником. Зарегистрировал свою организацию три года назад. Основной филиал на нашей территории. Полные его данные: Худенко Николай Петрович. Подвал снимают у ЖЭКа, оборудовали его, обустроили. Ведут себя тихо, пьянок-гулянок нет, потому что там преимущественно женщины. Как я и говорю, чудаки, но безвредные. Плохо то, что Таня с головой в эти бредни ушла. Сперва, им вещи из дома таскала, но Худенко запретил, а когда за рубеж собралась, решила на него квартиру переписать. Витя сперва сопротивлялся, но потом все, же подписал дарственную…

— Все же подписал… задумчиво повторил я. — Квартира большая?

— Очень. Сталинский дом, пять комнат, общая площадь около ста семидесяти метров.

— Но пока они ее не получили?

— Нет, но пытаются. Документы по всем правилам составлены.

— Странным мне это кажется. Умный человек, профессор, любящий отец, а потакал прихотям жены. Что-то здесь нечисто. Ребенок ведь до сих пор остался, прописан в квартире?.. Да, пожалуй, здесь я и покопаюсь… Что ж, спасибо тебе за информацию. И дай мне адрес этого Худенко. Навещу-ка я его, посмотрю, что это за гуру…

* * *
«Гуру» не оправдал моих ожиданий. Это оказался худой и нескладный человек с очень печальными и усталыми глазами. Реденькие, пегие волосенки были причесаны так, чтобы закрывать огромные залысины на лбу, которые, тем не менее, сразу бросались в глаза.

— Входите, — выслушав меня, пригласил он к себе в квартиру. — Не обессудьте, но у меня не прибрано. Не ждал гостей сегодня.

Квартира тоже была не ахти. Тесная, полутемная и весьма аскетически обставленная, она сильно подкосила мою уверенность в причастности ее хозяина к убийству. Теперь я понимал, о чем говорил мне Новиков. Худенко наблюдал за моим лицом с выражением понимающей иронии.

— Стараюсь на себе демонстрировать правильность выведенных мною догм, — пояснил он, жестом предлагая располагаться на старом, потертом диванчике. — Многочисленные секты, жаждущие наживы, столь отвратили людей от духовных учений вообще, что возвращать на путь доброты и спокойствия каждую мечущуюся душу становится все трудней. Самая большая ценность, что есть у нас, — душа. Она не скудеет оттого, что согреваешь ею близких своих. Духовное — все, материальное — ничто.

— Сложно нести эту идею людям, — посочувствовал я. Вот если б вы проповедовали наоборот: себе все, а другим фиг, то и почитателей у вас было бы куда больше.

— Понимаю Ваш юмор, — улыбнулся он. — Но когда было легко нести истину? Тем не менее, и сейчас количество моих учеников и последователей превышает пять дюжин… Люди рассказывают своим близким и родным, те, смущаясь и таясь, приходят взглянуть, заинтересовываются, и многие остаются. Мы потихоньку разрастаемся. Удалось арендовать еще два помещения, сейчас мы занимаемся их обустройством и ремонтом.

— А деньги на это?

Худенко виновато развел руками:

— Самый больной вопрос. У нас еще нет кассы, пожертвований, взносов. Мы еще слишком молодое сообщество. Это может отпугнуть людей. Их столько лет обманывали, взращивали в их душах неверие, что я решил пока не затрагивать эту тему. Приносят, кто что может. Я вот всю свою мебель отдал. Я только говорю людям о наших планах и о наших трудностях, сам же не прошу ничего. Пусть все идет из глубины души. И люди понимают. Своими руками создают уют для себя и своих собратьев.

— Какова же идея вашего учения?

— Идея проста, как и во всех прочих учениях, распространенных на земле. Добрый, умный, мужественный человек, взращивающий ростки света и совести в своей душе, — вот наша цель. Творящий добро на земле и готовящий себя для пути в мир иной, лучший.

— Если оно преследует те же цели и идеи, что и прочие учения, какой смысл провозглашать его новым? Присоединяйтесь к любой из сект, церквей и носите… в смысле несите свое добро на здоровье.

— Цель-то одна, да пути достижения разные. Я не могу принять путь церкви, которая преследовала ученых и мудрецов инквизицией, не могу принять церкви, учение которой можно трактовать по-разному, в том числе для обогащения, убийств и завоеваний, прикрываясь именем своего бога. А секты… Чаще всего они тоже преследуют корыстные цели. Я же с первых часов вступления в наше братство стараюсь дать людям то, что им нужно. Заметьте: не то, что они хотят, а то, что им нужно. По-настоящему нужно.

— Каждому?.. Для этого нужно быть толковым психологом.

— Для этого нужно любить их. Страдать вместе с ними. Делить их радости и горе. Желать им добра, как самому себе. Не я придумал это учение. Оно родилось далеко в Индии и носило название «Великого Духовного Пути». Я не стану отнимать у вас время, рассказывая вам его содержание и пути. Приходите к нам в часы, когда я читаю проповеди, и сами все поймете. В чем его суть и в чем отличие от прочих учений… Так что же вы хотели узнать о несчастной Татьяне?

— Для вас не секрет ее гибель. Полагаю, вам известны и события предшествовавшие этому. Мне стало известно, что она была одной из Ваших последовательниц. Можете ли Вы рассказать что-нибудь о ней? Какой она была? Не было ли в последние месяцы её жизни каких-либо событий, которые так или иначе могли послужить причиной её гибели? Признаться и Ваши отношения с ней меня тоже интересуют.

человеческое счастье.

— Что Вам сказать? Несчастная женщина. Невольная жертва фанатичного отношения к работе собственного мужа. Вы должны знать, что большие высоты в любом деле достигаются лишь тогда, когда жертвуешь ради работы всем: семьёй, личным счастьем, прочими благами… Даже своей душой. Только направив все силы на одну-единственную точку, можно достичь желаемого результата. Не распыляясь по тем пустякам, которые создают обычное человеческое счастье. Это уж потом, достигнув желаемого результата можно оглянуться и, основываясь на накопленном богатстве и опыте, попытаться заполнить образовавшиеся пустоты. К сожалению, почти всегда оказывается, что уже слишком поздно, ушли годы и… Так и Виктор, покойник стремился лишь к своей археологии. Он был неутомим, летая из страны в страну, копаясь в древних руинах и выбивая деньги на новые экспедиции. А жена и дочь нуждались не в этом. Им не хватало надежных мужских рук. Знаете, как разъедает день за днем одиночество? Она услышала о пашей организации от своей подруги. Дальше, как часто бывало у нас: пришла, послушала и осталась. Она не была моей ученицей в прямом смысле, у нее была своя дорога, я только старался поддержать ее в трудную минуту…

— Николай Петрович, извините меня, но я должен задать вам вопрос, который может показаться некорректным… Они завещали вам свою квартиру. Почему?

— При Вашей работе это нормальный вопрос, не извиняйтесь. Я с самого начала знал, что он вызовет кривотолки. Да, они оставили мне квартиру. Когда ее предложила мне Таня, я отказался. Но позже пришел и Виктор. Он сказал, что уезжает из этого города. Далеко, где попытается начать все заново, попытается воссоздать семью… Я ответил ему, что куда лучше будет продать квартиру и отложить деньги на обучение его дочери в приличном колледже. Он отказался. Сказал, что место, которое ему предлагают, хорошо оплачиваемо, своих родственников здесь он обеспечил, а квартиру он оставляет не мне лично, а моему учению. Можете проверить — она завещана не частному лицу, а организации, Сказал, что оставляет ее в благодарность…. Сказать по правде, я и впрямь немало сделал для их примирения. Он ведь сперва на меня волком смотрел, не верил ни единому слову. А потом… Потом его намерениям не суждено было сбыться. А я остался с этой квартирой, как подозреваемый для соответствующих органов… И скажите после этого, что материальное не приносит зла, он горько улыбнулся. С меня снимает частично подозрения и то, что в квартире остался прописан несовершеннолетний ребенок. Если б я планировал убийство из-за квартиры, я дождался бы, пока они выпишутся…

— Значит, вы тоже в некотором роде потерпевший?

Он протестующе замахал руками:

— Что вы?! Я и не надеялся на этот дар, потому и не испытываю огорчения. Тем более что ценности материальные я не собираю, умножая ценности духовные…

— Что ж… Спасибо, буду искать дальше. Николай Петрович, а почему вы решили создать подобное общество? Что побудило вас к этому?

Худенко вздохнул так, словно воспоминания угнетали его:

— Слишком много я сделал зла в молодости, чтобы уносить его с собой по сторону… Если я успею сделать добра хотя бы столько же, значит, мне не страшно будет уходить… И смею еще раз повторить свое приглашение: найдите время и посетите наше братство, может, вы найдете что-то для себя, для своей души…

* * *
В квартире меня встретила обнадеживающая тишина. Девочка тихо сидела за столом и что-то рисовала. Разумовский, сложив руки за голову, тихо посапывал на диване.

— Тихо, — с серьезным видом предупредила меня Наташа. — Он устал.

— Понимаю, — ответил я шепотом. Он много работал… Ты молодец. Другие девочки шалят, балуются, а ты тихо сидишь и рисуешь… Что это ты делаешь?!.

— У тебя книжки без картинок. Я их туда врисовываю. Много уже врисовала. Теперь они интересней.

С трудом держа себя в руках, я просмотрел книжки из моей библиотеки, в которые уже были «врисованы картинки». Ребенок потрудился на славу. Работал, не покладая рук, так как даже для меня нелегко было бы украсить человечками, солнышками и птичками пятитомник Мопассана и около дюжины детективов и исторических романов.

— Ты рад? — спросила она простодушно. — Теперь у тебя красивые книжки.

— Спасибо, девочка, — сквозь зубы ответил я и, подойдя к дремавшему иерею, склонился у него над ухом: — Подъем, отче! Ты чем здесь занимаешься?! Вы чем здесь вдвоем занимаетесь?!

— Что такое? — открыл глаза Разумовский. — Что ты шипишь? Рисует ребенок, как я и сказал ей. Сидит тихонько и рисует.

— Это не она сделала, — скрипел я зубами, тыкая иерею в нос красочный том Гарольда Робинсона. Это ваш совместный труд! Все, что я накопил за свою жизнь, — это книги! И за один день…

— Тебе честно нравится? — окликнула меня Наташа из-за стола.

— О-очень, — голос плохо слушался меня, и я откашлялся. Шедевры! Ты, когда вырастешь, наверное, будешь художником? Картины будешь рисовать?

— Нет, — заявила она. — Я буду как папа. Дома людей в земле откапывать. Откапывать все и находить. Он мне рассказывал, как они город нашли. Все-все разбито было, а они собрали. Тарелки и кастрюли разбиты были, а они склеили. И игрушки тоже там нашли.

— Хорошая идея, — согласился я. — Интересная. Если б я не был офицером, наверное, тоже стал археологом. Мотался по стране, искал старинные гробницы, курганы, таящие сокровища… Расти, малыш, может, ты еще и найдешь свою Трою.

— У меня уже, получается, гордо заявила она. — Я твою вазу с полки уронила и так сложила, что даже незаметно.

Медленно я скосил глаза направо, где раньше стояла в серванте хрустальная ваза, подаренная мне на день рождения девчатами из ИДН. На месте играющей десятками разноцветных огоньков вазы теперь высилась бесформенной грудой не менее искрящаяся куча осколков.

— Батюшка, — тихо попросил я, — подвинься, дай-ка мне присесть… Что-то мне… Что-то я…

— Ты заболел? — обрадовался ребёнок. — Мы тебя сейчас лечить будем! Рыбьим жиром! Меня мама всегда рыбьим жиром лечила!

— Дяденьке нужно отдохнуть, — остановил ее порыв Разумовский. — Ты пока порисуй. Хотя…

— Ничего, ничего, — махнул я рукой, — пусть рисует. У меня еще много книг. А когда размах потребуется, можно на обои перейти, я недавно как раз новые наклеил… В цветочек… А потом паркет поднимем, будем там Помпею искать…

— Узнал что-нибудь? — иерей сладко зевнул и передернул плечами, сбрасывая остатки сна. — Ого! Это я четыре часа проспал?! Где ж ты все это время?

— У Худенко, меланхолично ответил я. — Затем у нотариуса, у которого оформляли дарственную на квартиру, снял с документа копию и отправился к знакомому эксперту, пусть проверит подлинность подписи Виктора.

— Молодец, — похвалил иерей. — И кто этот Худенко?

— По-моему, безобидный малый. Организовал маленькое религиозное общество, что-то вроде «Белого братства» в миниатюре. Блаженный. Читают вслух разные заумные книжки и занимаются уборкой улиц. Единственное, что меня смущает, это то, что на них оформили квартиру Хмелевские. Если подпись мужа окажется подлинной, будем отрабатывать другие версии. Но это я узнаю только завтра. Признаться, я с большим предубеждением отношусь ко всем подобным сообществам. Я им не верю так же, как в свое время не поверил в приватизацию. И то и другое обман, направленный на вытягивание денег. Но это хотя бы конкретное лицо, остальное пока туманно. Поэтому я займусь для начала им.

— Я тоже против подобных сообществ, хотя и по другим мотивам. Но в данном случае слишком натянуто. Нужно быть полным идиотом, чтобы так открыто действовать. Ты слишком упрощаешь.

— Может быть. Но сначала я должен убедиться в том, что ошибаюсь.

— Когда я был еще офицером угро, У меня бывали случаи, когда мотив был ясен, как день, и непоколебим, как скала, а вот улик не было вообще. Бывало так, что улик хватало на десятерых, а мотив до последнего допроса оставался непонятен. Но так, чтобы в рабочей версии не было, ни мотива, ни улик, такого еще не бывало. Квартира — слишком «открытый» мотив. Его можно смело исключать. У тебя закостенелый подход к работе. Лежащее на поверхности не всегда самое правильное.

— Есть и другая причина: иной версии у меня нет.

— С таким успехом можно предположить, что это дело рук темных сил, потревоженных во время раскопок. Коля, отрабатывая эту версию, ты просто будешь терять время.

— Вот в чем совершенно не нуждаюсь, так это в деформированном чувстве юмора, направленном на мои интуитивные поиски предпосылок данного преступления!

Разумовский несколько раз открыл и закрыл рот, удивленно и восхищенно глядя на меня.

— Круто, — похвалил он. Где ты это вычитал?

— Все! — обиделся я. — Хватит. Не помогаешь — так хоть не мешай. Если уж я ошибусь, то сам ошибусь, а коль выиграю, то тоже сам. Для меня вся эта история и так обременительна. Всю жизнь я прожил один и счастлив этим. Поэтому появление в моей жизни всяких иереев и девочек… А где Наташа?

— Вы меня зовете? — выглянула она из коридора.

— Нет, нет… Что ты там делаешь?

— Готовлю вам ужин.

— Надеюсь, хоть что-нибудь из продуктов осталось целым и съедобным, — шепнул я иерею и улыбнулся Наташе: — Хозяюшка ты наша! Отдохни, теперь мы с отцом Владимиром доделаем все сами.

— Тогда я пойду стирать твою одежду.

— А у меня нечего стирать. Всё чисто и сложено в шкаф.

— Но я уже положила в ванну то, что висело на стуле. И воду набрала.

— На стуле? — припомнил я. — Костюм?! Мой единственный, парадный, импортный, черный, любимый?! Замочила?!

— Ты доволен?

— Я счастлив! — ответил я и так посмотрел на иерея, что, невзирая на разницу в телосложении, Разумовский отодвинулся.

— Ребенок… начал, было, он, но договорить ему не дал неожиданный телефонный звонок.

— Странно, сказал я. Я никого не жду… Алло?.. Костя… Уже? Так… Так… Это точно? Ошибок быть не может?.. Понятно. Спасибо.

Я положил трубку и пожал плечами:

— Странно, но подпись Виктора на дарственной подлинная… Эксперт утверждает это категорично.

— Я же говорил…

На кухне раздался страшный грохот, сопровождаемый мелодичным звоном. Иерей стремглав бросился туда, а я остался сидеть на месте, ибо по звуку узнал стоявший на полке бабушкин сервиз.

— Веник есть? — смущенно спросил появившийся спустя пять минут Разумовский.

— Дай ей лучше пару гранат. Эффект будет тот же, только произойдет все быстрее.

— Ну, зачем ты так? — укоризненно сказал священник, но я, не снимая ботинок, завалился на диван и отвернулся лицом к стене.

Встал я только после того, как Разумовский приготовил ужин и позвал к столу.

— Я едва не забыл. — Сказал иерей, придвигая ко мне тарелку. — К тебе заходили какие-то парни, пока тебя не было. Сказали, что они твои знакомые.

— Из угро?

— Не знаю. Когда узнали, что тебя нет дома, ушли. Обещали зайти позже или перезвонить. Один высокий, чуть ниже меня, но очень худой. Волосы светлые, почти белые. А второй нормального роста, симпатичное лицо, темно-каштановые волосы.

— Не знаю, — пожал я плечами. — Может, из ЖЭКа, сантехники или кабельное телевидение… А как меня спросили?

— Николая Куницына, — иерей невольно улыбнулся, вспомнив. — Слегка ошалели поначалу, когда меня увидели. Минуты три глазами хлопали. Я-то к такому вниманию привык, а вот им явно не часто доводилось священников встречать.

— Священников, может, и приходилось, а вот громил с крестом на груди вряд ли. Ладно, батюшка, ты выполнил свою роль телохранителя, я свою роль сыскной овчарки, теперь — спать. Я устал, как… Сильно устал. Завтра будешь бегать ты, а я малость переведу дух. Хотя это сложно будет назвать отдыхом… У тебя нет на примете какой-нибудь доброй прихожанки, которая могла бы приютить у себя ребенка на денек-другой? Пока мы с этим делом все не утрясем? Вдвоем мы успели бы сделать куда больше, да и машина твоя была бы весьма кстати. Знаешь, сколько я сегодня денег на такси выкинул?

Иерей задумался И кивнул:

— Есть такая. Очень добрая и милая женщина. Надеюсь, она сможет приютить девочку у себя на некоторое время… Думаешь, у нас есть шанс разобраться в этом деле?

Я поставил грязные тарелки в раковину, минуту помучился над вечно неприятным для меня вопросом: мыть или не мыть? Лень победила, и я побрел в гостиную. Единственную кровать занимала раскинувшаяся меж разбросанных подушек спящая Наташа, и нам с Разумовским оставалось выбирать между диваном и матрасом на полу. Мы кинули жребий, и, разумеется, диван достался иерею. Достав из шкафа постельное белье, я бросил один комплект довольному Разумовскому и только тогда ответил на его вопрос:

— Все будет зависеть от нас. Под лежачий камень вода не течет. Это ведь не случайное ограбление. Оно было совершено по наводке кого-то из близких или знакомых. Значит, В поисках мы невольно заденем кого-то, наберем информацию, сопоставим… Но возни будет!.. А может, ничего и не получится, как знать? В городе раскрывается не больше двадцати процентов совершенных преступлений, что бы ни говорили в сводках… Видно будет… Погаси свет.

Выключатель щелкнул, и я заворочался на своем жестком ложе, устраиваясь поудобнее. Подушки мне не хватило, и я положил под голову свернутую куртку, пуговицы которой больно впивались в щеку. И все же: почему тебе не дает покоя именно этот проповедник? Устав бороться с курткой, я вывернул ее наизнанку, поморщился, услышав шкрябанье собственной щетины о шелк, и напомнил:

— Если девочка говорит правду и ее действительно пытались украсть, возникает вопрос: зачем? Убийц она не видела. Ни о чем не догадывается. Отбрасывая книжные версии о настоящих родителях, фамильных медальонах и картах с обозначениями несметных сокровищ, нарисованных на обратной стороне ее платья, остается одно: она мешает кому-то. Единственная ценность в данном случае — квартира. Если нет другой доверенности или завещания, значит, нужно приглядеться именно к Худенко. Хотя я не исключаю версии, что он интересуется только квартирой, а к убийству отношения не имеет. Я тоже считаю, что действовать вот так, в открытую, из-за квартиры он бы не стал… И есть еще один важный фактор: я не верю в безвозмездную помощь и кристально чистых людей, кладущих свою жизнь ради других.

— Врешь. Ведь ты сам помогаешь нам. Бескорыстно и во время своего отпуска.

— Я это делаю только потому, что не вижу другого способа отделаться от вас. Почему ты всегда хочешь казаться хуже, чем есть? Иногда ты действительно ведешь себя, как засранец!

— Говнюк, поправил я, перевернулся на другой бок и моментально заснул.

* * *
Проснулся я оттого, что кто-то мокрыми пальцами теребил меня за нос. Я заворчал и попытался с головой спрятаться под одеялом, но холодная ладошка настигла меня и там. С трудом я приоткрыл один глаз и едва удержался от вопля. На меня смотрело мертвецки бледное лицо с пронзително-голубыми глазами. Нечто подобное я видел в музеях, но там оно называлось «маской смерти, используемой вождями африканских племен перед ритуальным поеданием пленников».

Где моя зубная щетка? — строго спросила меня Наташа, размазывая по щекам зубную пасту. — Я вся перепачкалась.

— Это я вижу. — Я медленно приходил в себя после пережитого шока. — А где этот проклятый,… Где отец Владимир?

— Он покормил меня и уехал. Сказал, что сегодня я поеду к тётеньке в гости, и он должен ее обрадовать.

— Обрадует, — согласился я и, вскочив с матраса, запрыгал на одной ноге по комнате, пытаясь попасть ногой в штанину.

— А что это у тебя за полоска? — Удивилась Наташа, глядя мне на спину.

Я схватил со стула рубашку и быстро привёл себя в порядок.

— С кошкой играл, буркнул я.

— За хвост таскал? — укоризненно нахмурив брови, догадалась девочка. — Кошек нельзя обижать, они царапучие.

— За хвост, за хвост, — я взял ее за руку и отвел в ванную.

— А где она сейчас?

— Кто? Не крутись так, мыло в глаза попадет.

— Кошка, которая тебя поцарапала?

— Это было пять лет назад, — припомнил я. — Значит, лет через пять выйдет из зверинца и снова будет мышей ловить… Смотри, как перепачкалась, даже платье по пояс в пасте… Ну, немудрено — в тюбике почти ничего не осталось. Вытирайся. Вот так. А теперь иди в комнату и поиграй во что-нибудь.

— Поэтому у тебя нет кошек? Ты их боишься?

— Нет, просто нигде не нахожу. Как только где-нибудь увижу, сразу пяток-другой прихвачу. Страсть как люблю этих блохас… этих милых существ.

Ножевой шрам у меня на спине оставил вор-рецидивист Петр Голубкин, когда я сдуру в одиночку сунулся в его лежбище, организованное в подвале дома. Сумки с вещами с последнего грабежа, сваленные в углу, на секунду отвлекли мое внимание, и я не сразу заметил, как за моей спиной из темноты выросла тень… Я лежал в больнице три недели, он свыше двух месяцев, ибо две пули в его ногу всадить я все же успел. Банальная история, но, к моему счастью, в куда более крутых переделках я не получил ни царапинки. Пока что мне везло.

— А если я найду киску, можно я ее с собой возьму?

— А? Ах, киску… Знаешь, пока не стоит. Потом, через недельку или через две… А может, через три…

— Тогда во что мы будем играть? — ребенок был настроен решительно.

— Во что хочешь… Дядя Андрей не сказал, во сколько он собирается вернуться?

— Нет, он сказал, что позвонит. В пиратов играть будем?

— В пиратов? — насторожился я, — Давай лучше кукол будем спать укладывать. Увлекательнейшая игра! Все девочки в «дочки-матери» играют. А индейцы, пираты и всякие там «казаки — разбойники» — это мальчишечьи игры.

— Не хочу в куклы! Хочу в мальчишечьи игры! Я буду пиратом и стану зарывать сокровища. А ты будешь их находить.

— А когда найду?

— Я буду нападать на тебя и пытать!

— Милые наклонности. Нет, такая перспектива меня не радует. Давай я тебя лучше чему-нибудь хорошему научу… Например, в карты играть? Все настоящие пираты после грабежей и убийств садятся в таверне на винные бочки и проигрывают друг другу награбленные сокровища.

Эта идея ее устроила, мы расположились на диване, и я протянул ей колоду:

— Пять карт мне и пять себе. Цифры знаешь? Да, меня мама учила.

— Вот и отлично. Семерка бьет пятерку, восьмерка семерку и так далее.

— А дяденьки и тетеньки?

— Кидай их, как хочешь, главное не в этом. Самое главное — запихать в рукава как можно больше тузов… Вот эта карта называется «туз». Или ас. Были раньше такие боги в древней мифологии. У кого тузов больше, тот и победил.

— А если я в рукава все четыре спрячу?

— Валяй, — разрешил я и отошел к телефону. — Пока ты раздаешь, я позвоню…

Но телефон опередил меня, сам разорвавшись трелью.

— Где тебя носит, старый осел?! — заорал я в трубку.

— Почему же «старый» — обиделся Новиков, — я еще молодой…

— К-хм… Ой, извини. Я думал, это один мой знакомый…

— Ничего, бывает. Слушай, у меня хорошие новости. Сегодня утром задержали парня, который пытался продать у входа в универсам кое-какие вещи. И сдается мне, что это вещи из квартиры Хмелевских. Ты интересовался этим делом, вот я и решил тебе позвонить. Парнишка — мелкий хулиган, из неблагополучной семьи. Сам на крупное дело не способен, промышляет тем, что сбывает для других «палёные» вещи. Получает долю, с того и живет. Мы его хорошо знаем, поэтому, как с вещами увидим, так хватаем… Самого его выпускать приходится, молод больно. Так что поторопись, а то можешь не застать.

— Старик, — взмолился я, — придержи его немного, я сейчас занят, скоро мой друг приедет, он на машине, мигом меня до тебя добросит. Сам-то он что говорит?

— Как обычно: не знаю, не видел, на улице нашел. Приезжай, присоединяйся к «расколу», а то… Давай, жду.

Не успел я положить трубку, как телефон снова заголосил.

— Сумасшедший день, — пожаловался я. — Слушаю.

— До тебя не дозвониться, — сказал Разумовский. — Как дела? Я обо всем договорился. На два-три дня мы свободны.

— Быстро сюда! — заорал я. — Задержали парня с вещами из квартиры Хмелевских. Нужно успеть до того, как они его или отпустят, или в «убойный» отдел передадут.

— Понял, выезжаю. Значит, все-таки ограбление?

— Посмотрим, — уклончиво ответил я и повесил трубку. Так, что у нас тут?.. — вернулся я к Наташе. — О-о! Все карты уже в рукавах? Это ты перестаралась. Сыграем в прятки? Я отвернусь, а ты укройся где-нибудь. Считаю до десяти. Один, два…

— Я уже спряталась, — послышался приглушенный голос. — Ищи меня. Только не сразу находи!

Я оглянулся. Цепочка из валяющихся на полу карт вела в соседнюю комнату и обрывалась у неплотно прикрытого шкафа. Достав из кармана пачку сигарет, я закурил и уселся в кресло, наслаждаясь недолгими минутами тишины.

— Под столом ее нет, — не вставая с кресла, вслух рассуждал я. — Попробуем заглянуть под кровать… Надо же. И здесь ее нет. Значит она под диваном…

— Я тебя вижу, — раздался обиженный голос. — Ты даже не ищешь меня. Сидишь в кресле и говоришь.

— Не забывай, что я волшебник. Мне не надо ходить, чтобы найти. Я закрываю глаза и представляю, что заглядываю под кровать. И вижу, что тебя там нет. А сейчас я попробую заглянуть в шкаф…

— А, по-моему, ты врун! — из шкафа показалась всклокоченная голова. Наташа чихнула, сморщилась и пожаловалась: — Там пыльно… Ты меня обманываешь! Если ты все видишь, тогда скажи, что я прячу за спиной?

— Мою старую шапку, сказал я, вглядевшись в почти зеркальную полировку шкафа, у которого она стояла.

— Да-а, — удивилась она. А еще что-нибудь? Ну, пожалуйста!

— Видишь часы? Когда большая стрелка отсчитает десять, делений, раздастся звонок и появится дядя Андрей. Девочка замолчала и внимательно уставилась на часы. На мое счастье, иерей прибыл вовремя. Я потушил окурок в пепельнице и пошел открывать дверь.

— Здорово! — закричала Наташа. — Дядя Андрей, он сделал так, что ты появился! А можешь сделать так, чтоб он исчез?

Нет, — огорчился я, этого я не могу. Для этого мало волшебства, для этого нужно чудо. Наташа, ты не хочешь поспать, пока мы с дядей Андреем ненадолго уедем?

— Я только проснулась!

— Хм-м, действительно… Может, возьмем ее с собой?

— В этих-то обносках?

— Нужно было вчера вместо кукол ей нормальное платье купить… А сейчас уже времени не остается. Ты мне с машиной нужен. Время идет, а отдел на другом конце города. Предложения?

— Наташенька, — иерей опустился рядом с ней на корточки, — нам нужно уехать на пару часиков, ты посидишь дома одна? Баловаться не будешь?

— Не хочу одна! Буду баловаться!

— Покрасней мере, честно, вздохнул я. Отче, к твоей доброй прихожанке долго ехать? Впрочем, у меня появилась идея. Я сейчас вернусь.

Я вышел на лестничную площадку и нажал кнопку звонка соседней квартиры.

— Кто? — соседка, как я и надеялся, Была дома.

— Людмила Дмитриевна, это ваш сосед Николай.

Замок щелкнул, и соседка приветливо дверь:

— Проходи, Коля.

— Извините, Людмила Дмитриевна, некогда. Я к вам с просьбой. Так получилось, что ко мне приехал знакомый, с маленькой девочкой и нам потребовалось отлучиться. Вы не окажете мне любезность, присмотрев за ней пару часов? Она исключительно тихий ребенок. Не шумит, не кричит… Не рисует у меня в книжках, не разбивает мои вазы и не пачкает себя зубной пастой…

Соседка рассмеялась:

— Хорошо, Коля, я сейчас приду.

— Все, мы свободны, — сообщил я, вернувшись в квартиру. — Соседка приглядит за ней… Проходите, Людмила Дмитриевна. Вот Наташа, вот телевизор, продукты в холодильнике…

— Я найду, что будет нужно, не волнуйтесь. Бегите.

Я схватил Разумовского за рукав рясы и вытащил из квартиры. Мы спустились во двор, и иерей открыл дверцы машины. Пока он возился с зажиганием, мое внимание привлек сидевший на скамеечке неподалеку мужчина. Встретившись со мной взглядом, он поспешно отвернулся. Я нахмурился: оперативная привычка сработала, как рефлекс. Те, кого граждане делят на «приятных», людей и «отталкивающих», у меня разделяются на «подозрительных» и «черт с ними». Светлые, почти белёсые волосы незнакомца о чем-то мне напоминали, но машина уже тронулась с места, и мне оставалось только отложить в памяти внешность незнакомца.

— Что с тобой? — поинтересовался иерей. — У тебя вид, словно у охотничьей собаки, упустившей дичь.

— Все в порядке… Просто то, что должно быть профессией потихоньку становится жизнью.

— Это плохо. Нужно быть гибким и разносторонним. Не зацикливаться на чем-то одном. Не бояться бросить дом и работу ради Дороги. Ты никогда не мечтал стать бродягой? Увидеть новые страны, чужие земли, диковинные города?

— Вот когда из-за твоих авантюр меня вышибут из угро коленом под зад, тогда мне и придется брести, с сумой, милостыней перебиваясь. Я даже не надеюсь, что ты мне тогда выделишь место на паперти перед церковью… Неужели их действительно убили во время кражи? Один случай из ста, и именно наш?

— Раз нашлись вещи, значит, это так. Вряд ли стали бы продавать шмотки, когда на кону стоит такой куш, как квартира. Может быть, ребята уже узнали у продавца, кто дал ему вещи, и арестовали убийц?

— И уже посадили, — продолжил я язвительно.

— Ты уже фактам не веришь. Кому и чему тогда ты вообще веришь? Хотя бы я могу рассчитывать, что пользуюсь у тебя доверием?

Я злорадно хмыкнул.

— Н-н-да… — протянул иерей. — А себе ты веришь?

— Почему я должен делать для кого-то исключение? Тем более, так хорошо себя зная… Ладно, сперва проверим, а потом поверим… Что будешь делать, когда убийц задержат? Девочка вернется в детдом?

— Не знаю… Мне вряд ли дадут опекунство над ней. Семьи у меня нет, да и, несмотря на снятие государством с церкви табу, на нас по-прежнему смотрят как на инопланетян. Признаться, я с удовольствием оставил бы ее у себя. Воспитывал, учил думать, разбираться в людях… Мне кажется, я смог бы… Во всяком случае, это куда лучше интерната, где нет возможности уделять каждому ребенку столько тепла, сколько ему требуется… Рано об этом говорить. А почему ты спросил?

— Потому что тоже об этом подумал.

— Ты тоже хотел оставить Наташу у себя? — обрадовался иерей.

— Я тоже хотел оставить Наташу у тебя, — в тон ему ответил я. — Может, тогда бы и ты успокоился. В детдоме ей действительно нечего делать. А опекунство оформлять не обязательно.

— Как? — опешил он.

— Так. Оставь ее, и все. Она числится «в бегах». Документы ей пока не нужны. А когда подрастет, будет уже поздно оформлять ее куда-то против ее воли. Тогда бумаги и восстановишь. Да и много может измениться за это время…

— Но это… Разве так можно?

— Нельзя, — нагло заметил я. — Эй! Смотри, куда едешь! Мы уже проехали мимо отдела… Ты со мной или подождешь?

— С тобой. Хочу увидеть все собственными глазами. Из твоих монологов кроме сомнений и недоверий ничего не понять… А ты уверен, что если девочку…

— Все, отче! Блажь потом, сначала дело, я постучал в дверь кабинета Новикова. — Приветствую удачливых коллег!

— Здравствуй, — пожал мою руку Новиков. — А это кто?

— Священник-то? Это со мной. Знакомьтесь: отец Владимир — Новиков. Мы успели? Не увезли еще задержанного?

— Успели. В камере он. Ты с ним прямо сейчас говорить будешь?

— Желательно. Только скажи: это точно те самые вещи?

— Ты обижаешь, старик!

— Тогда хорошо. Просто на меня два дня назад бацилла недоверчивости напала. До сих пор отбиться не могу… Веди этого несостоявшегося барыгу.

* * *
«Барыга» был столь худ и тщедушен, что выглядел младше своего возраста. На его лице лежала печаль безмятежности и невинности, и лишь глазенки затравленно бегали по сторонам, словно у мышонка, попавшего в западню.

— Папироской угостите? — поинтересовался он, быстро и цепко оглядывая меня. — Или будете жаться, как этот? — кивнул он на Новикова.

— Ах ты! — Новиков сделал шаг к спокойно улыбающемуся нахалу.

— Оставьте нас одних, — попросил я. — На десять минут.

Новиков немного помялся в нерешительности, резко повернулся и вышел. Разумовский последовал за ним.

— Дядя, — заявил мне парнишка, когда двери за ними закрылись, — мне тринадцать, и меня не посадить, хоть ты тресни. Все равно вскоре отпускать придется, так что не мучайся зазря… Папироску дай.

Я подтолкнул к нему сигареты и спички, посмотрел, как он умело и ловко прикуривает, подождал, пока несколько раз глубоко и с наслаждением затянется, и уточнил:

— Знаешь, что от курения не растут? Всю жизнь малорослым и будешь.

— Я и не против. По мне, так самое то, если б мне всю жизнь тринадцатилетним оставаться. Так вы мне ничего сделать не сможете. А вырасту — враз посадите. Ладно, лекции-то читать, ближе к делу.

— За совет он, наверное, и процент снизил? — невольно улыбнулся я его нахрапистости.

— Кто? — не понял он.

— Мужик, который тебе сказал, что до четырнадцати тебя не посадят. Что до того времени ты можешь любую чушь нести, вплоть до того, что тебя в ограбленную квартиру ветром задуло. Он ведь твой постоянный поставщик?

— Не знаю, о чем вы, — он ловко выпустил одно за другим пять колец дыма и лениво наблюдал, как они тают в воздухе.

— А ведь он тебя обманул. Бери с него теперь на пять процентов больше. Он не сказал тебе о главном. Вышел новый указ, что всех несовершеннолетних, пойманных на кражах и тому подобном, в целях перевоспитания отправлять на работу в монастыри. На тот же срок, который указан в кодексе. Перевоспитывать таким образом. Вроде и не тюрьма, а…

— Да ладно заливать-то, — недоверчиво ухмыльнулся он, но все же покосился на дверь, за которой скрылся Разумовский.

— Это твое дело, верить или не верить, я лишь констатирую факт.

— Почему я не слышал о таком законе?

— А о каких законах ты вообще слышал? Только о тех, о которых рассказал тебе твой «работодатель». Станет он рассказывать о том, что ему невыгодно?

Немного подумав, паренек упрямо тряхнул головой:

— Все равно не верю. Я знаю, как вы можете лажу на уши вешать…

— Лапшу, — поправил я.

— Что? Ах, это… Без разницы. Так что, дядя, давай пропустим этот момент и пойдем дальше. Я уже пуганый-перепуганный, меня на мякине не проведешь.

— Как хочешь. Мне от тебя ничего не надо. Я просто оповестил тебя, куда ты отсюда отправишься. Сейчас я составлю бумаги…

— Подождите, так вы что? Серьезно?

— Какой смысл мне с тобой шутить? Тебя опросили? Опросили. С сотрудниками угро ты пообщался, значит все, оформляем тебя и отправляем в монастырь. Священник уже прибыл. Ты когда-нибудь видел, чтобы при допросе присутствовал священник? А ты еще мне не веришь…

Он беспокойно заерзал на стуле:

— Дядя, я не хочу туда… Почему меня не спрашивают? Я ведь еще маленький!

— Чтоб краденые вещи продавать — большой, а чтоб работать на благо монастыря — маленький?

— Вам-то что? Я тоже, между прочим, кушать хочу. На работу не берут, а мать — пьяница… Жить мне на что-то надо?! Че, я с голодухи окочуриться должен?! Даже если я скажу вам про шмотки, вы меня все равно туда отправите?

— Сложный вопрос, — я почесал в затылке. — Вообще-то там есть пункт про чистосердечное раскаяние… Ноя не знаю, подходит ли этот пункт к тебе… Ты ведь и потом будешь краденое продавать?

— А как мне быть?! Ты присоветуй! Сядь на мое место и не головой подумай, а желудком… Да и если я «колонусь», мне, ведь шмоток больше никто не даст…

— Так это и хорошо. Неужели тебе так хочется рано или поздно угодить в тюрьму?

— Нет, все же вы меня не понимаете. Видать, права поговорка: «Сытый голодного не разумеет».

— Умен ты не по годам, хоть и наивен… Пойми, я не могу подсказать тебе, как жить. Я не знаю… Но не тем, путем, который ведет на зону. У нас, на Руси, тюрьмы не исправляют человека, они его губят. Найди что-нибудь другое.

— Вещи мне мужик дал, — сказал он мрачно. — Я его не знаю… Нет, клянусь — не знаю! Ко мне обычно Макеич клиентов приводит. Проверенных. И как вы догадались, процент с этого имеет. А этот «орел» вчера пришел и с порога половину от выручки предложил. Ни откуда он, ни кто не знаю. А спрашивать паспорт в таком деле — сам понимаешь… В другой раз, может, я бы и отказался, да уж больно жирный куш был, вот и позарился. Магнитофон фирменный, рога какие-то…

— Бивни моржа, — поправил я.

— По мне, кости-костями, только что с рисунками. И еще воротник из лисы. Я прикинул: вещи все ценные, и решил рискнуть… Дорисковался.

— Когда вы должны были встретиться?

— Сегодня в шесть вечера, он придет ко мне домой.

— Как он выглядел?

— Серый какой-то. Среднего росточку, одет во все серое… Во! Клыка у него во рту не было. Слева… Ну что, все?

— Вот тебе телефон офиса одного мужика, он бизнесом занимался еще в те времена, когда это преследовалось, подпольную мануфактуру наладил, за что срок и получил. Когда вышел, времена поменялись, и за это уже не сажать, а поощрять начали. Он старое вспомнил, развернулся, в гору пошел. Но есть у него два «бзика» после зоны. Церкви в колониях строит и на своих заводах и фирмах места преимущественно отсидевшим дает. В целом неплохой мужик. Позвони ему, скажи, что от меня. Там тебя обучат. Либо обувь будешь шить, либо кожаные куртки. Конечно, финансистом или брокером ты не станешь, но на чай и хлеб с маслом тебе хватит.

Недоверчиво посмотрев на меня, парнишка спрятал бумажку в карман штанов. Я подошел к двери и открыл ее, собираясь уходить.

— Я позвоню, — пообещал мальчишка. — Дядь! А вы не врали? Правда, этот поп мог меня к себе забрать?

Я усмехнулся.

— Думаю да. Этот мог, с него станется. У него тоже свой «бзик» на собирании беспризорных детей.

— Чую, «на понт» взял, — вздохнул он. — Ну да ладно, я все равно позвоню. Бывай.

Я подмигнул ему и повернулся к наблюдавшему за нами Новикову:

— Он расскажет тебе все, только не налегай на него слишком. Ничего интересного, к сожалению, нет. «Неизвестный, который придет в шесть». Нереально.

— Может, врет?

— Не врет. Он не врет. Ложь я чую за версту. Врет кто-то другой…

Удивленный Новиков проводил нас взглядом. Разумовский, молча, шествовал за мной до машины, и только когда мы уже отъезжали от отдела, не выдержал:

— Так кто же врёт?

С уверенностью пока сказать не могу, но… Когда приедем, я позвоню в одно место, и если мне ответят там то, о чем я подозреваю… Не будем забегать вперед.

— Какие мы загадочные, — состроил рожу Разумовский, но больше не приставал с расспросами до самого дома.

Выходя из лифта, я зазвенел ключами, отыскивая нужный. Нашел, потянулся к замочной скважине и замер… Дверь была открыта.

* * *
Людмилу Дмитриевну мы нашли на полу в прихожей. Я опустился перед ней на корточки, проверяя пульс, а Разумовский стремглав бросился в комнату. Пульс у женщины был слабым, но, судя по всему, серьезных травм она не получила. Я поднял ее на руки и перенес в комнату на диван.

— Жива, — сообщил я Разумовскому. Наташа пропала, — севшим голосом, не слыша, мена, произнес он. — Пропала… Словно не веря самому себе, он стоял посреди комнаты и беспомощно оглядывался. Я промолчал. Об этом я догадался, едва увидев на полу оглушенную женщину.

— Как же это… как?! — иерей посмотрел на меня, словно прося помощи. — Словно не со мной все происходит… Нереально все…

— Это было единственное, что им было нужно. Я ошибся, полагая, что меня станут уводить в сторону, подбрасывая ложные улики в пользу ограбления… Они меня переиграли…

— Переиграли? — он больно схватил меня за плечо. — Для тебя это игры?!

Я резко сбросил его руку:

— Для меня эторабота!

— Но ты что-то знал и не говорил мне!

— Все я тебе говорил, просто ты вслушаться не хотел! Отталкиваясь от версии ограбления, нет смысла ни похищать девочку, ни «сбрасывать» вещи в том районе, где произошло убийство, да еще в паре шагов от отдела. Похитили ее действительно из-за квартиры, но убийство произошло по другой причине… Тут два преступления накладываются одно на другое… Но об этом я расскажу тебе позже.

— Её не убьют?

— Если б ее хотели убить, то сделали бы это еще в интернате. Она должна либо исчезнуть без следа, либо «несчастный случай»… Теперь я понимаю, кто были те двое, что приходили в мое отсутствие, и почему они так странно смотрели на тебя… Они не знали, что в квартире есть кто-то еще. По сценарию, она должна была утонуть в ванной, схватиться за оголенные провода, погибнуть в пожаре… «Несчастного случая» не получилось, и теперь она должна исчезнуть без следа. Впрочем, их психология сложна, а действия наглы… она по-прежнему может «утонуть» или что-нибудь в этом роде. Вот тогда нам точно ничего не доказать.

— Ты что, издеваешься?! Мне наплевать на все доказательства. Мне важно, чтобы с ней ничего не случилось! Если хоть один волос упадет с ее головы…

Лежащая на диване женщина зашевелилась и слабо застонала.

— Как вы, Людмила Дмитриевна?

— Не знаю… Болит голова… Позвонили и спросили тебя… Я открыла… Один высокий, другой в синей рубашке…

— С накладными карманами на груди? — вспомнил я недавнего незнакомца возле моей парадной. — Очень светлые волосы?

— Да… Чем-то по голове… Не помню… Девочка… С ней все в порядке? — С ней будет все хорошо, — заверил я. Сейчас я вызову вам «скорую».

Врачи констатировали сотрясение мозга, но кости, к счастью, были целы. Когда машина отъехала от дома, увозя женщину, Разумовский опустил кулак на стол с такой безумной силой, что столешница треснула.

— Я им глотки разорву!

— Сперва найти нужно. Но мы их найдём. Теперь для меня все встало на свои места. Не расстраивайся, это не мы послужили причиной ее похищения. Мы были лишь свидетелями событий, а не их причиной. Мы ничего не успели сделать. Начали расследование, невольно показали ее укрытие и теперь, вынуждены «догонять поезд». Но в этой истории для нас еще найдется место!

— Я взял ее под свою защиту и не справился! Все, чего мы добились своими бессильными потугами, это указали ее местонахождение!

— О чем я и говорю. Безусловно, это дело рук Худенко, но он не знал, что девочка у меня. Знал об этом другой человек.

— Кто?!

— Новиков.

— Оперуполномоченный?!

— Наводчик, — поправил я. — Очень ценный человек для Худенко. Представь, насколько удобно совершать преступления на территории, которую курирует твой же человек. Прежде чем попасть в «убойный» отдел, все документы и доказательства прошли через его руки…

— Так… О чем ты еще знаешь и молчишь?!

— Я только недавно догадался об этом. Подумай сам: ведь мы ведем дело только вторые сутки. Немудрено, что мы ничего не успели…

— Раньше надо было думать! Сейчас я найду этого Худенко и…

— Бесполезно. Его-то как раз и нет на месте. Если уж начинать жесткими мерами, то начинать с Новикова.

— Тогда поедем к нему! Сейчас же! Он мне все расскажет! Все, как на духу! — Его кулак снова саданул по полированной поверхности стола. Надломленная столешница выдержала, и обломки с грохотом упали на пол. — Извини, — буркнул иерей.

— Как ты собираешься вытягивать показания из Новикова? — спросил я. — Доказательств у нас никаких, а сумасбродные идеи можно засунуть… Сам знаешь, куда.

Разумовский сжал кулак так, что костяшки пальцев побелели.

— Понятно, — кивнул я. — А где ты будешь говорить с ним?

— Посажу в машину, отвезу в укромное место и…

— Ба-а-тюшка, — окликнул я удалившегося от реальности иерея, — он офицер. И доказательств у нас нет. Если он заорет и тебя сцапают, что ты объяснишь?

— К тому времени у меня уже будут доказательства, — пообещал Разумовский угрюмо. — Я успею вытрясти из него все, что он знает, даже если это будет происходить посреди отдела! И никто у меня его не вырвет.

— А это неплохая мысль, — задумался я.

— Ладно, Николай, ты мне друг, но у меня нет времени выслушивать твои язвительные замечания. Мы и так уже доигрались — дальше некуда. Вместо того чтобы улучшить положение, ухудшили так, как только можно было. Теперь остался только один путь — пробивной. Я рискну. Получится хорошо, нет — хуже не будет. Но их я все равно достану, даже из-под земли!..

Во время его гневного монолога я набирал номер телефона.

— Помолчи секунду, — попросил я развоевавшегося священника. — Алло… Приветствую коллег. Новиков на месте? — Иерей сделал шаг ко мне, возмущенно жестикулируя, но я жестом остановил его.

— Привет, это Куницын.

— Ага… Привет, — голос его был вкрадчиво осторожен, и это только усилило мои подозрения.

— Я нахожусь на квартире того малолетки, которого ты задержал. Он тебе уже сказал, что сюда в шесть мужик, который ему вещи отдал, придет? Так вот, он пришел. Мы его задержали. Пока он клянется-божится, что знать ничего не знает, но думаю, это дело времени.

— Так ты не домой поехал? — удивился Новиков.

— Я не такой ленивый, как ты. Готовься проставляться, скоро поднимем твой «глухарь». Ты сам сюда приедешь или его к тебе везти?

— Нет уж, приезжайте лучше вы… У меня тут дела, бумаги разные…

— В таком случае минут через двадцать будем у тебя. Только вот что. Мужик этот наглый, как танк, попался. Ты скажи своим ребятам, чтобы ни на что внимания не обращали и нас не беспокоили… Боюсь, с ним помучиться придется… Ну, ты понимаешь…

— Но это точно он? Может, это случайное совпадение?

— Ты сомневаешься в моем нюхе? — обиделся я. — Все, мы выезжаем, готовь кабинет. Я повесил трубку и повернулся к недобро улыбающемуся иерею.

— Я понял, — сказал он. — Но ты туда не поедешь. Ни к чему тебе это. Представляешь, что будет, если я ничего не добьюсь?

— Представляю… Будем перестукиваться в «Крестах».

— Как знаешь. Тогда поехали, время и так упущено.

— Подожди, — я снял пиджак и надел плечевую кобуру.

— Ты же сдал оружие, — удивился иерей.

Присев возле дивана, я пошарил под днищем. Раздался скрип, отдираемой изоленты, и я извлек на свет пистолет-пулемет «люгер». Изумлённый иерей взирал за моими действиями с суеверным ужасом. Это выражение сменилось восхищением, когда, надорвав неплотно прибитую обивку дивана, я извлек из его недр гранату «Ф-1».

— Bay!.. И ты на этом спишь?!

— Сегодня на «этом» спал ты, — цинично заметил я и, надев пиджак, сообщил: — Вот теперь я готов. Молиться будем?

— Пускай они молятся, — угрожающе процедил «отступник». И мы вышли.

* * *
Подойдя к кабинету Новикова, я вежливо постучал. Он открыл сам, улыбаясь во весь рот.

— Привезли?

— Угу… В кабинете никого?

— Никого, — широким жестом руки обвел он пустой кабинет.

— Хорошо, — одобрил я и с короткого размаха саданул по его чисто выбритому подбородку.

Сбивая на своем пути стулья, он перелетел через весь кабинет и, своротив стол, растянулся на полу.

— Неплохо, — одобрил Разумовский, входя в кабинет и запирая за собой дверь.

— Какого!.. — заохал я, тряся отбитой рукой. Я чуть себе все пальцы не переломал! У-у!..

— Значит, дальнейшее — моя работа.

— Вы что?! — заорал Новиков, вскакивая на ноги. — Рехнулись, ублюдки?! Вон отсюда, скоты!

— Прости меня, Господи, грешного, — быстро пробормотал Разумовский и открытой ладонью отвесил Новикову такую оплеуху, что бедняга перекувырнулся через стол.

— Ах, ты! — завизжал он и, поднявшись на колени, рванул застежку плечевой кобуры.

Он опоздал ровно настолько, сколько времени хватило иерею, чтобы ногой ударить по краю стола, толкая его на Новикова. К тому моменту Новиков был уже на ногах, и острый угол стола ударил его как раз… Увидев, куда он его ударил, я невольно закрыл глаза и сморщился. Однажды, при игре в футбол, мне попало мячиком по тому же месту и с тех пор я очень сочувственно отношусь к травмам подобного рода. Когда я открыл глаза, пистолет был уже в руке Разумовского а, сам Новиков сидел, скорчившись, в углу, у сейфа.

Иерей открыл верхний ящик стола, бросил туда пистолет и, схватив Новикова за шиворот, одним рывком поставил на ноги.

— Ох, как вы за это заплатите! — голос Новикова сел и звучал едва слышно. — Это вам даром не пройдет! Вам конец! Вам двоим конец!..

Мускулы на мощной руке иерея вздулись, и подошвы ботинок Новикова оторвались от пола. Глядя, как беспомощно он болтает в воздухе ногами, я подумал, что, привыкнув к огромным габаритам Разумовского, я успел позабыть, какие штуки он способен выкидывать, пользуясь своей недюжинной мощью. А вот для Новикова это было в диковинку, если это слово приложимо к его положению. Хрипя от напряжения, он судорожно пытался ослабить впившийся в горло воротник рубашки.

— За… Задушишь… Отпу… Я не могу… Я задохнусь…

— Я тебя отпою, — мрачно пообещал иерей.


Отец Владимир был настроен явно решительно. В исторических романах мне не раз попадались описания битв, в которых православные священники принимали самое деятельное участие, колотя врагов своих нещадно всеми подворачивающимися под руку предметами. А о богатырском здоровье корабельных священников и говорить не приходилось. В веселые времена Екатерины ходили легенды об исполинской силе батюшки, в разгар абордажного боя, вступившего в схватку тяжелым крестом, словно булавою, обратившего врага в паническое бегство. В бою Цусиме силач-священник подавал снаряды к корабельному орудию, заняв место погибшего расчета, и вдвоем с ведущим огонь офицером они успели до пленения нанести противнику изрядный урон. А сколько, попортили крови войскам Чингисхана монастыри, населенные вот такими «кроткими овечками Христовыми».

Новиков не только плохо знал историю, но позабыл и о том, что «сан — саном, но если русского мужика разозлить…» А Разумовский был в ярости. Тряся Новикова, словно терьер — крысу, он расхаживал по кабинету и гудел набатом:

— Зарок давал… Возьму грех на душу! Свою душу потеряю, но ее спасу! Я тебя, подлюку, рвать буду до той поры, пока ты мне всю правду не выложишь! Не помогает закон — поперек него пойду, в тюрьму сяду — и на это согласен, — но ее вы мне вернете!

— Не хочу прерывать вашу мирную беседу, — заметил я, — но он ничего не может сказать, потому что уже синеет.

Разумовский поднес Новикова к своему лицу, словно обнюхивая, сморщился и отшвырнул в сторону. Тело шлепнулось о стену и безвольно сползло вниз. Несколько секунд спустя до меня донесся отвратительный запах. Отдышавшийся Новиков смотрел на свои штаны и хныкал.

— Тьфу! — не выдержал иерей. — Как теперь за него держаться-то?!

— За уши, — посоветовал я.

Одуревший от пережитого, уже ничего не соображая, Новиков закрыл уши руками и в неподдельном ужасе смотрел снизу на иерея, словно затравленный заяц.

— За что бьете, мужики? — вдруг басом спросил он.

— Да он совсем одурел с перепугу, — удивился иерей. Все, Коля… Выйди отсюда, я за него всерьез принимаюсь…

— Палачи! — закричал Новиков. — Садисты!

— Не суди о людях по себе, — спокойно заметил Разумовский. — Не все в милиции такие, как ты… Хотя, и таких, как мы, маловато… И то и другое, наверное, к счастью… Но у нас нет выхода. Вы затеяли эту войну и оставили нам только один путь. Так что…

— Он ничего не скажет, — уверенно заявил я. Придётся искать другие пути…

— Но… — начал иерей и осекся под моим многозначительным взглядом.

— Не скажет, — повторил я. — Поэтому настоящий этап предлагаю считать пройденным. Отче, как ты думаешь, пройдет версия «несчастный случай на работе»? Скажем: «неосторожное обращение с конфискованным оружием»? я вытащил гранату и задумчиво повертел ее в руках. — Надежно, и никаких следов…

— Согласен.

— Я не согласен, — запротестовал Новиков. Судя по усиливающемуся запаху, исходящему от него, он действительно был против.

— Протест отклоняется, — сказал я и отогнул «усики» «лимонки». — Уходи, Андрей. Сейчас я оглушу его и выйду следом.

Разумовский стал пятиться к двери. Новиков бросился за ним, но был пойман за плечо и откинут обратно. Тогда он упал на колени и запричитал:

— Вы не понимаете! Вы даже представить себе не можете, с чем столкнулись! Это не один-единственный человек и даже не преступная группа, это огромная, мощная организация! Не будьте идиотами! Предположите хоть на секунду, что может представлять собой огромное количество сплоченных фанатизмом людей!.. Это деньги, это могущество, это власть… Этот ком растет с каждым днем, с каждым часом, и вам его не остановить!

— Короче, — прервал его я. — Где девочка?

— Не знаю!.. Вас могли бы раздавить, как мух, но просто не стали связываться. Нужна была только девочка, ее и забрали. И захоти вы этому помешать — не смогли бы, а уж вырвать ее обратно… Это невозможно! У Худенко есть совершенно ненормальные, по-настоящему ненормальные помощники… Они способны на все! Они могут разрезать части, могут пытать… Я видел это… Я не хочу так же…

— Где девочка? — повторил я и начал медленно тянуть за кольцо. «Усики» медленно скользили сквозь отверстия.

Новиков стал захлебываться словами, спеша сообщить все, что знал.

— Не знаю я, не знаю! Откуда мне-то знать?! Они и меня на «крючок» посадили… Вам их все равно не победить. Они не оставляют улик после себя. Даже в деле Хмелевских я заменил отпечатки пальцев… Это они приказали… Они занимаются шантажом. У них есть техника, приборы разные… А секта эта — так, для прикрытия, чтобы впечатление «блаженных» производить… У них были очень крупные дела. На убийства редко идут, но и перед этим не останавливаются. И ни одного трупа не находили!.. Ни одного!..

— Бред какой-то, — сказал Разумовский. Ты что-нибудь понимаешь? Секты, шантаж, трупы… Тебя сбивает с толку его словоблудие. Была организована преступная группа, занимавшаяся сбором сведений для шантажа. Худенко был одним из ее руководителей. Купили спецтехнику и записывали всю гадость, которую удавалось найти поблизости. А вот насчет ее мощи врет нам господин Новиков. Врет бесстыже и нагло. Потому как боится. А боится потому, что во всех этих делах принимал непосредственное участие. Маленькая это группа, хоть и жестокая… Врешь ты так хорошо, Новиков, потому что, несмотря ни на что, ты все же оперативник и умеешь играть своими чувствами, менять маски и выживать, выживать, выживать…

Я выдернул чеку и положил кольцо на стол:

— Вставить его обратно очень трудно. Почти невозможно… Если нет желания. А его-то у меня пока и нет. Прошло уже почти два часа с тех пор, как девочку увезли, я взглянул на часы и уточнил: Час сорок с ней за это время могло произойти что угодно… А время все идет.

— Не знаю! Не делайте этого! Умоляю! — он попытался обнять ноги иерея, но тот даже не заметил этого, словно завороженный глядя на гранату в моей руке.

— Ты что, серьезно собираешься это сделать?!

— А ты как думаешь?

— Я полагал, что ты блефуешь…

— Какой блеф?! Ты с ума спятил?! Он же сразу побежит к Худенко, оставь мы его в живых. А проблемы с милицией тебе нужны? Еще неизвестно, кто и что раньше докажет.

— Нет, Коля, подожди, так далеко заходить не следует… Ты псих? Ты знаешь о том, что ты псих?

— Догадываюсь, — спокойно заметил я. — Все, иди отсюда. Мне слабонервные помощники не нужны. Занимайся тем, чем занимался, читай проповеди.

— Я умываю руки, — иерей сделал шаг к двери, но Новиков намертво сцепил руки на его сапоге.

— Я действительно не знаю, где она! — заорал он. — Зато я знаю, где настоящая квартира Худенко. Не та, что для показухи, а настоящая!.. Там кассеты, записи, доказательства!.. Все там!

— Уже лучше, — похвалил я. — Но Худенко там нет. Где оп может быть?

— Я слышал… Но только слышал — точно я не знаю… Что у них оборудовано местечко в катакомбах под Александро-Невской лаврой. Помните, передача была по телевизору? Репортер думал, что там обосновались «дьяволопоклонники», а это Худенко все придумал. Кошку к кресту приколотили, чтобы случайные люди боялись туда лезть. А если труп найдут или что-нибудь в этом роде, так куда как легко будет на секту «дьяволопоклонников» свалить…

— Какой-то бзик у Худенко на сектах и братствах, — поморщился иерей. — Святое место-то, зачем поганить?

— По большому счету, идея не глупа, — возразил я. — Так как тревожит воображение и уводит в сторону от правильной версии. Чтобы вести расследование, нужен чистый и трезвый ум, а когда лезут всякие бредни о ночных жертвоприношениях и нечисти… Я ведь тоже поначалу засмущался, когда с сектой столкнулся. Непривычно это… Насколько мне известно, эти катакомбы представляют собой настоящий лабиринт. Как в нем разобраться?

— У Худенко есть карта. Дома, в дневнике… Я не знаю, как они нашли эти катакомбы, но разбирались в них долго. План пришлось составлять…

— Найти им эти катакомбы помог Хмелевский, — сказал я. — Ведь они с Худенко были друзьями. И идея наживы за счет шантажа — их общая идея.

— Откуда ты узнал? — опешил Новиков. — Сравнил заработок Хмелевского и его затраты. Не считая накоплений. А потом позвонил в отдел по месту их старого проживания и узнал, что они были друзьями. Еще с института. А потом Худенко выгнали оттуда за одну грязную историю… И убили Хмелевского не за квартиру, а за то, что решил все бросить и податься на вольные хлеба, в Америку. Квартира — это уже потом было, так сказать, чтобы крохи с барского стола не пропали… Так?

— Так, — хмуро кивнул Новиков.

— Почему ты раньше… — снова начал Разумовский, но я лишь отмахнулся:

— Потом, потом, батюшка. Все упреки — потом. Когда я узнавал это, все было лишь догадками. Тогда нам нужны были факты. А теперь…

— Но за сутки? — поразился он.

— Знать, велико было мое желание отделаться от тебя, слабо улыбнулся я. — Сейчас нас ждет другая забота… Дьяволопоклонники, говоришь? Батюшка, это твоя прямая обязанность — борьба с дьяволом. Чувствуешь в себе силы для изгнания бесов? Говори адрес Худенко.

Записав адрес, я с помощью Разумовского вставил чеку на место и повернулся к Новикову:

— Сейчас мы вынуждены тебя отпустить… Но если ты нас обманул…

— Клянусь, — он клятвенно прижал руки к груди. — Скорее всего, там и ребенок, вам нужно только поторопиться…

* * *
Дверь квартиры Худенко представляла собой мощную преграду из цельного дуба, укрепленную множеством замков. Потрогав пальцем добротно укрепленный косяк, я прикинул:

— Добротно сделано. Ключей нет, но если вдвоем разбежимся, да разом подналяжем, то, может, и…

Иерей глубоко вздохнул, издал дикий полу-крик полу-вой, от которого на моей голове разом встали дыбом все волосы, двумя сложенными в «замок» руками с широкого размаха ударил по замкам. Внутри что-то хрустнуло, но дверь устояла. Тут же он нанес еще один страшной силы удар по другой стороне двери, ближе к петлям. И наконец, не переставая рычать, ладонями обеих рук ударил, посреди, двери так, что петли не выдержали и, ломая замки, дверь влетела вовнутрь. Когда штукатурка перестала порошить глаза въедливой пылью, перед нами предстал длинный коридор, устланный шикарными коврами, заставленный напольными вазами и украшенный по стенам картинами.

— Готово, — сказал иерей.

— Лучше бы мы взорвали ее гранатой, — рассудил я. Шума меньше, да и я предпочел бы не знать о тебе некоторых вещей…

Мы вошли, и я огляделся.

— Музей, — заметил я. — Хотел бы я знать, сколько стоит вон та ваза… Ого, а это, если я не ошибаюсь, подлинник Шагала. Вряд ли он это купил, скорее отобрал… А это что?

— Оставь безделушки в покое, — иерей уже добрался до стола в большой гостиной и интенсивно раскидывал бумаги. — Ищи эту книжку с картой.

— Кстати о книжках, — не унимался я. — Вся библиотека состоит из дореволюционных изданий. Зачем покупать то, что не читаешь? А это бар?! Ни фига себе!..

— Да займись ты делом! Что ты ведешь себя так, словно первый раз залез в чужую квартиру!

— Не кричи на меня. У меня нет времени ходить по музеям, дай хоть здесь осмотреться. Здесь даже руками потрогать можно. Обалдеть! А книжка, которую ты ищешь, на журнальном столике лежит, рядом с АОНом… Нет, я тащусь: коллекция янтаря! С мухами внутри… Ты глянь, какое все интересное…

Разумовский лихорадочно листал блокнот.

— Вот оно… Только не понять ничего. Все очень схематично. План откуда-то перерисован. Никаких пояснений. Взгляни: какие-то стрелочки, черточки. Вот это, крестиками, если я правильно понимаю, кладбище обозначено… А это выход. А это?

Не обращая внимания на его бормотание, я подошел к АОНу и набрал код просмотра поступивших звонков. Удача улыбнулась мне: я нашел то, что искал. Иногда и самые умные люди делают ошибки, и Худенко был не исключением. Увидев знакомый номер телефона, я проверил отложившееся в памяти аппарата время этого звонка и удовлетворенно хмыкнул:

— Вот артист-то! Умница!

— Ты о ком?

— О Новикове. Он звонил сюда пятнадцать минут назад.

Разумовский вздрогнул и, подойдя поближе, взглянул на светящееся табло телефона, где из-за торопливости Худенко остался не уничтоженным номер телефона в кабинете Новикова.

— Значит, он нам соврал? — испуганно спросил иерей. Это засада? Сюда должна прибыть милиция? Бежим!

— Засада, согласился я, — но не здесь. Засада будет там, в катакомбах. Новиков сознательно заманивал нас туда. После нашего ухода он созвонился с Худенко и предупредил его. Теперь нас там ждут. Одно хорошо: если раньше там и не было Наташи, теперь ее туда привезут. Нас хотят порешить, батюшка, как ты на это смотришь?

— Крайне отрицательно. Одни мы не справимся. Даже если у них не больше пяти человек, события будут разворачиваться на местности, которую мы не знаем. Слишком много лабиринтов. А у этой карты оторван кусок, и я не знаю, что там было. Может, вызовем ОМОН?

— Во-первых, если они выставили наблюдение, мы потеряем все. Видишь, сколько ходов-выходов? Словно в сыре. Да и время уже не позволяет. Туго по-прежнему с доказательствами. Я не вижу здесь ни кассет, ни записей. Первый раз встречаюсь с человеком, для которого убить, как орех разгрызть. По большому счету, мы не представляем для него угрозы, но рисковать они не хотят.

— Представляем, — упрямо наклонил голову Разумовский. — Еще, какую угрозу представляем! Засада там или нет, но я туда пойду. И еще посмотрим, кто на кого охотиться будет!

— Ничего другого не остается. Я уже заметил, что мы совершенно не влияем на ход событий. А я-то удивлялся: все так хорошо идет. Прямо Шерлок Холмс… Они меня расстроили: я думал, что один такой умный. А тут все делают и решают за нас, мы только плывем, куда нам указывают. Батюшка, да мы же — халявщики! — «догадался» я.

— Ты не халявщик, ты идиот. Ты что, не понимаешь, насколько это серьезно?! Девочка в опасности, мы ее, не уберегли! Нами вертели, как хотели, получили желаемое и теперь ждут там, чтобы мы поставили точку. У нас отвратительное положение, а у тебя настроение пьяного гусара. Ладно, уж, пошли.

— Пошли, — согласился «гусар». — Однажды поручик Ржевский…

Взбешенный Разумовский так подтолкнул меня в спину, что я буквально вылетел из квартиры. Решив, не раздражать более и без того озверевшего иерея, я послушно засеменил вниз, к машине.

* * *
Вода в радиаторе почти вскипела к тому времени, как мы добрались до места. К счастью для нас, Разумовский успел увидеть, расплачивающегося с водителем старенькой «копейки» — Новикова и свернул за угол до того, как он нас заметил.

Оглядевшись по сторонам и не обнаружив ничего подозрительного, Новиков быстрым шагом пошел под арку.

— Он идет в другую сторону, — сообщил я. — На нашей карте эта часть оборвана. Это уникальный шанс, Андрей. Он предоставляется раз в сто лет. Мы можем пойти за ним и появиться там, где нас не ждут. Это может показаться странным, но Новиков — наш счастливый ангел-хранитель. Давай за ним, только по отдельности. Я впереди, ты чуть сзади. В своем балахоне ты привлекаешь слишком много внимания.

— Только не в этом месте, иерей указал на спешащих, по своим делам священников. В этом месте белой вороной будешь выглядеть скорее ты. Хватит разговоров, он уже скрылся из виду.

Мы припустили вдогонку. На территории Лавры почти не было людей, и мы были вынуждены следовать за Новиковым на изрядном расстоянии, постоянно рискуя потерять его из виду. Дважды нам казалось, что он скрылся, один раз нас остановила охрана; перелезая через какую-то стену, я порвал пиджак, но все, же мы сумели не упустить его. Когда мы вышли на небольшую полянку, густо поросшую кустарником, иерей неожиданно толчком сбил меня с ног и, удерживая на земле, поднес палец к губам.

— Тихо, едва слышно прошептал он. — Там двое…

Стараясь не производить шума, мы поползли вперед.

Когда, перепачкавшись землей и порезав об острую траву руки, мы добрались до места, откуда слышались голоса, Новиков уже заканчивал доклад:

— …Так что всех потерь, — твоя дверь да мои зубы, — он зло сплюнул. — Еле штаны в отделе отыскал. Ребята теперь не меньше года смеяться будут.

— Но и задержался ты из-за этого изрядно, — послышался голос. — Да и воняет от тебя по-прежнему… жаль, конечно, по этот бизнес придется теперь сворачивать. Что ж, всему приходит свой срок. Надо уметь вовремя остановиться.

— По-моему, рановато. Если мы их устраним, повода для беспокойства не будет.

— Я так решил. У меня на памяти достаточно примеров, когда люди страдали из-за своей жадности, отсутствия гибкости и нежелания расстаться с источником дохода. Время идет, с минуты на минуту они будут здесь. Иди вовнутрь и проверь готовность людей. И вылей на себя флакон одеколона…

Новиков что-то недовольно проворчал, но послушно скрылся в небольшой расщелине, которую я заметил только теперь. Вход в нору был не более метра, и, не зная о его существовании, найти его было непросто. Худенко постоял с минуту, прислушиваясь к удаляющемуся кряхтению, и повернулся к молчавшему до сих пор человеку:

— Все приготовил?

— Да. Осталось вытащить шнур. Запас времени будет около минуты. Этого вполне достаточно. Оставайся здесь и будь готов. Когда я выйду, не должно быть никаких задержек.

— Вы хотите сказать… всех? И Новикова?

— Этого в первую очередь. Он слишком растекся в последнее время, стал мягким… Я нашел другого человека, в том же отделении. Он же и организует версию, согласно которой Новиков, расследуя дело Хмелевских, вышел на некую секту… Героическая смерть… Может быть, ему дадут медаль, он усмехнулся. — А Косте я перестал доверять. С тех пор, как у него появились деньги, он стремится мыслить и решать самостоятельно… Ты единственный, кому я доверяю, и впереди у нас еще много интересных и денежных дел… Да, всех, — повторил он, похлопал собеседника по плечу и исчез в туннеле.

Разумовский подполз ко мне вплотную и, прижав свои губы к моему уху, едва слышно прошептал:

— Этот приходил к тебе домой. Я говорил тебе. С ним был еще один.

Я кивнул, продолжая наблюдать за действиями, оставшегося у входа человека. С трудом протиснувшись в проход, он ненадолго исчез, а затем появился вновь, аккуратно вытаскивая на свет какой-то шнур. Я вопросительно взглянул на иерея. Тот пожал плечами.

— В любом случае, — прошептал я, — этого нужно устранить. На одного меньше — уже легче…

Иерей согласно покивал головой и бесшумно, пополз в сторону, обходя человека слева. Я выждал немного и встал. Человек сидел ко мне спиной и что-то делал у себя под ногами. Отыскав глазами на земле сухую ветвь, я наступил на нее. Сучок громко треснул, и спина бандита мгновенно напряглась. Медленно он выпрямился и обернулся ко мне. В его глазах вспыхнул огонек, когда он узнал меня, но выразить по этому поводу радость он не успел. За его спиной бесшумно возникла громадная фигура в черном балахоне, взметнулся могучий кулак, послышался глухой удар, и тело бандита грузно осело на землю. Я вгляделся в лежащий рядом с телом шнур и выругался.

— Что? — встревожено, спросил Разумовский. Я указал на бикфордов шнур, аккуратно присыпанный сухой травой. — Вот что имел в виду Худенко, когда говорил про медаль для Новикова. Он хочет взорвать часть катакомб, со всеми, кто находится внутри.

— Это значит, и с нами? — обиделся иерей.

— Каждый имеет право мечтать, о чем хочет, заступился я за Худенко.

— Я все равно обиделся, — заявил иерей. — Так как это идет вразрез с моими мечтами. И вот что… Пойду-ка я с той стороны, там, где нас ждут.

— Там засада, — напомнил я. — Могут и пристрелить, не церемонясь. О твоей силе они наслышаны. Вряд ли будут рисковать.

— Знаю, но они ждут нас оттуда. Ты уж не подведи.

Махнув на прощание рукой, он направился в сторону обозначенного на нашей схеме входа.

— Батюшка, — окликнул я его. — Ни пуха!

— К чер… Ах ты, паршивец! — возмутился он. — Ну, погоди! Я вернусь!

— В каком-то фильме я это уже слышал, — улыбнулся я, подхватил бесчувственное тело под мышки и потащил вглубь туннеля, подальше от людских глаз. С трудом протиснувшись в лаз, я прислонил его спиной к стене и проверил пульс. Он был жив, но, судя по всему, надолго выведен из активной жизни. Успокоившись на его счет, я огляделся. Я находился в темной и очень грязной пещере. В дальнем ее конце, как и предупреждал Новиков, стоял деревянный ящик, служащий основанием для самодельного деревянного креста. На кресте, прибитая ржавыми гвоздями, висела мумия выпотрошенной кошки с выколотыми глазами. Запах от нее шел ужасный. Созданная атмосфера не располагала к дальнейшему исследованию тайн — «детей подземелья». Только очень смелый или лишенный воображения человек мог позволить себе рискнуть и продолжить изучение катакомб. Увы, я не был ни тем, ни другим. Вздохнув, я вытащил «люгер» и на четвереньках пополз вперед. Схема лабиринта осталась у Разумовского, и я продвигался в темноте, ориентируясь лишь по едва различимым следам на влажной земле. Минут пять я полз по постоянно сужающемуся коридору. Когда мои плечи уже касались грязных стен, коридор свернул вправо, и передо мной открылась еще одна пещера, немного больше первой. Я, наконец, поднялся на ноги и отряхнул с коленей прилипшую грязь. В пещере имелись два лаза, если не считать тот, которым я сюда добрался. Я растерялся. Времени проверять, куда ведет каждый из них, у меня не было, а рисковать я не мог. И тут меня осенило. Опустившись на корточки, я вынул спички и внимательно осмотрел стены туннелей. Вдоль стены правого я обнаружил плохо замаскированный бикфордов шнур. Уверенно я свернул вправо. Еще два поворота — и я споткнулся о небольшой деревянный ящик. Наклонившись, я ощупал уложенные в ряд связки динамитных шашек. В недоумении я напрягал зрение, тщетно пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в окружавшем меня мраке. И тут я услышал приглушенные голоса, словно доносившиеся со дна колодца. Приложив ухо к холодной стене, я прислушался. Голоса стали более различимыми.

— … обещал, — услышал я голос Худенко. — Или кто-то из собравшихся здесь сомневается в искренности моих слов?

— Нет. Конечно, нет, — ответили разом два или три голоса.

— А ты, маленькая, не бойся, — интонации Худенко стали приторно-ласковыми. — Скоро за тобой придут твои знакомые дяди, и для вас все кончится.

— Я и не боюсь, — я вздрогнул, потому что это был голос Наташи. — Они обязательно придут. Дядя Коля умеет находить, кого захочет, даже с закрытыми глазами. Он меня уже так находил.

Я услышал, как несколько человек рассмеялись.

— Вы мне не нравитесь, — заявил ребенок. — Мне будет не жалко, когда они будут вас обижать.

— Они — нас? — удивился Худенко. — Нет, крошка, это мы будем их обижать.

— Нет, они — вас. Один из них, дядя Андрей, большой и сильный, а второй — говнюк.

Вновь раздался хохот. Я вздохнул и почесал кончик носа. Нетрудно было догадаться, о ком шла речь.

— И не смейтесь. Он сам так говорил!

— Мы тебе верим, — сказал Худенко. — В чем в чем, а в этом верим.

— А еще у него в рукавах всегда есть тузы, и он волшебник. И он хороший, поэтому вас…

Послышался звук, похожий на хлопнувшую дверь, и чей-то голос возбужденно доложил:

— Одного поймали! Вести сюда?

Не теряя времени, я бросился дальше по коридору, но едва не расшиб себе голову, налетев через десяток шагов на каменную кладку. Это был тупик. Динамит был сложен с обратной стороны стены, за которой разворачивались события. Негромко выругавшись, я бросился обратно. Добравшись до развилки, повернул влево и вскоре разглядел в его глубине тоненький лучик света. Подкравшись ближе, я увидел, что свет исходит от неплотно прикрытой двери, сколоченной из грубых, но массивных досок. Волнуясь, я припал к щели и заглянул внутрь. Открывшаяся передо мной комната была метров тридцать, свод потолка выложен из старого темного кирпича, мебели почти не было, если не считать огромный круглый стол посередине. Не считая Худенко и Новикова, в помещении находились еще трое мужчин, Наташа и… Разумовский. Ряса на иерее была испачкана и порвана, а руки стянуты за спиной веревками.

— …второй? — успел расслышать я конец вопроса Худенко.

— В машине остался, — ответил иерей, презрительно глядя на сгрудившихся вокруг него людей.

— Врет, — убежденно сказал Худенко. — Но время еще есть. Мы подождем. Он придет сюда. Что вы здесь столпились?! Кто будет искать второго?! Видишь, детка, — склонился он над Наташей, — один дядя уже здесь. Это тот, который «большой и сильный»? А скоро придет и засранец.

— Говнюк, — поправил я, рывком распахивая дверь.

Все собравшиеся разом вздрогнули, словно по ним пробежал электрический разряд. Двое потянулись руками за отвороты курток. Я отрицательно покачал головой и поднял пистолет.

— Наконец-то, — облегченно Разумовский и, пнув в голень державшего его мужчину, неторопливо направился ко мне. Наташа подбежала первая и, обхватив меня руками, радостно сообщила:

— Я им говорила, что вы придете, а они не верили. Особенно вон тот…


Я взглянул на Худенко. Он, из всех, выглядел спокойным.

— Тебе просто повезло, — сказал он мне. — Не думаю, что твой успех можно отнести к тщательной разработке.

— Случайность, — легко согласился я. — Но такое уж это дело, что с самого начала и до конца я только участвовал. Ты все делал за меня. Я видел тебя у входа в туннель.

— Так я и подумал, сказал он. И что теперь?

Одной рукой, едва не сломав ногти, я с трудом разрезал узел веревки, стягивающей запястья иерея, и только потом ответил:

— Посмотрим… Как они тебя отловили?

Иерей покраснел и, метнув в сторону Худенко яростный взгляд, объяснил:

— Сеть набросили. Я в темноте не разглядел.

— Образное мышление, — похвалил я Худенко. — Сперва приманка, потом сеть… А потом рыбу глушить?

— Благодарю за комплимент, — буркнул он. — Посмотрим, как дальше будет. Допустим, на несколько минут ты и одержал победу, а что дальше? Где доказательства? Факты? Ты что, надеялся найти здесь какие-нибудь бумаги?! Воображение так разыгралось, что ты и впрямь надеялся встретить здесь злобных дьяволопоклонников и жертвоприношения? В этой-то дыре?!

— Дальше? — задумался я. — Дальше мы сделаем так… Новиков, сейчас подойдешь к вон той двери и закроешь ее на ключ, который я вижу в скважине… Бот так… Теперь бросай ключ сюда… Так… Мы сейчас выйдем отсюда тем же путем, которым я пришел, предварительно закрыв дверь с той стороны, и вызовем ОМОН. И уж потом будем разбираться. Думаю, кто-то да поплывет… Поплывешь ведь, а, Новиков?.. Пока вы подождете нас в этой замечательной камере. Двери сломать вам нечем, а второго иерея, открывающего дверь ударом кулака, у вас нет. Это ведь была твоя идея? Только ты хотел использовать не наряд милиции, а тот ящик, который стоит за стеной. Что же ты за сволочь, Худенко?! Даже своих не жалеешь. И еще говоришь, что это не жертвоприношения. Это самые настоящие жертвоприношения твоей жадности и подлости. У меня такое ощущение, что все эти бредни с подземельями и сектами не просто так. Ты не вполне здоров. Полагаю, тебе следует пройти обследование у психиатра.

— Кто из нас не вполне здоров, это мы еще посмотрим, — неожиданно обозлился он. — Я тебе такую лапшу на уши вешал, а ты только проглатывал. Как осел за морковкой у меня на поводу шел! Даже простейшего раскусить не мог… Когда ты узнал, что мы с Хмелевским дружили? А еще детектив… Если б этот идиот, ни с того ни с сего, не намылился за кордон сваливать, ох сколько еще можно было дел сделать!.. На полпути не останавливаются! Нагадить на дело, которое начинали вместе, и думать только о себе!.. Сперва вроде договорились, он из своей доли мне изрядных «отступных» заслал… И на дарственной, на квартиру не его подпись подделана, а ее! Эта дура «взбрыкнула», решив оставить квартиру своей матери, чтоб у дочери всегда была возможность вернуться в эту никчемную страну… Она-то думала, что ее муженек занят своими раскопками до фанатизма…, Он действительно копал, только не «что», а «кого». Я ему предлагал обуздать свою мегеру по-хорошему… Слово за слово, разругались, припомнили друг другу кое-какие старые размолвки… Не заметили, как она вернулась… Эта стерва пообещала «сдать» нас обоих. Я предложил ее убрать, он ни в какую… Пришлось обоих… Ну а квартира… Раз уж такое дело, не хотелось, чтоб она пропала. Только вот эта…

— Но-но, — угрожающе оборвал его иерей.

— Девочка, сказал Худенко. — Она осталась в тот день у бабушки. Пришлось исправлять. Мой человек малость оплошал, когда под видом родственника хотел ее забрать на выходные. А потом появились вы… Пришлось совмещать. Так что это ты осёл, а не я. Тебе нужно было в бакалейной лавке работать, а не в угро.

— Зачем утруждать себя поисками, когда ты сам так самоуверенно показывал мне всё? — удивился я. Иногда легче отдать инициативу врагу. Я ленивый. Мне повезло, не спорю. Но ведь мне, а не тебе.

— Ты в этом уверен? Как ты думаешь, почему я тебе все так легко рассказал? — он тонко усмехнулся. — Я начал рассказывать тебе эту историю в тот момент, когда… сам догадайся, раз уж ты такой умный.

Я медленно обвел взглядом довольные лица окружавших меня людей. Нехорошее предчувствие вкралось ко мне в душу, когда я увидел досадливое выражение на лице Разумовского. Уже зная, что я увижу позади себя, я начал оборачиваться, но в этот миг почувствовал прижатый к моему затылку ствол пистолета. Худенко неторопливо подошел ко мне, вынул из моих рук оружие и брезгливо отбросил в сторону. Толчок в спину отбросил меня на середину комнаты, и тотчас один из негодяев ударом кулака в живот сбил меня с ног. С трудом выпрямившись, я взглянул в дверной проем. На пороге стоял бесшумно подкравшийся светловолосый парень, которого я так легкомысленно оставил у входа в подземелье. «Самоуверенный дурак», — мысленно выругал я себя. Словно читая мои мысли, Разумовский горько бросил:

— Ты даже не связал его!

— Так кто из нас оказался в дураках? — улыбнулся Худенко. — Теперь продолжим по старому сценарию. Только ускорим его, учитывая прошлые ошибки.

— Он же и вас всех… — начал, было, иерей, прижимая к себе перепуганную девочку. — Вы не понимаете…

— Поздно, — сказал Худенко. — Сейчас. Я… И осекся, глядя на меня широко открытыми глазами. Тяжело вздохнув, я бросил чеку от гранаты к его ногам. Устал я от столь резких перемен обстановки, пояснил я. По-хорошему с тобой не договориться. Что ж… когда иссякают последние доводы, начинают говорить пушки. Так кажется. Последний довод королей.

Худенко молчал, заворожено глядя на гранату.

— Отошли от двери! — зло скомандовал я. Быстро!

Белобрысый нехотя сделал несколько шагов и встал рядом с Худенко.

— Уходите! — бросил я Разумовскому. — Бегите отсюда!

Иерей подхватил девочку и, не дожидаясь повторения приглашения, Скрылся за дверью.

— По-моему, ты блефуешь, — сказал Худенко и, словно убеждая сам себя, стал медленно поднимать пистолет.

С размаху я опустил кулак с зажатой в нем «лимонкой» на его череп. Выронив оружие, он обхватил голову руками и, согнувшись пополам, зашипел от боли.

— Не Разумовский, конечно, — пожурил я себя, — но в целом неплохо. Кто еще думает, что я шучу?

Все молчали. Пользуясь их временным оцепенением, пятясь задом, я выскочил в туннель и, захлопнув за собой дверь, на ощупь отыскал в наступившей темноте массивный засов, одним ударом загнал его в паз, запирая дверь.

— Ты здесь? — раздался из темноты голос Разумовского.

— А теперь, батюшка, давай галопом отсюда. Дверь не такая прочная, как кажется.

И действительно среди доносившихся до нас ударов отчетливо слышался сухой треск дерева. С девочкой на руках Разумовский бежал впереди, я прикрывал отступление, если так можно назвать мое бегство. Туннель был явно маловат для могучих плеч иерея. Рыча от напряжения, он упрямо пробирался вперед, и лишь когда проход стал для него слишком узок, опустил Наташу на землю и подтолкнул вперед:

— Давай, малыш, беги на свет и жди нас там. — Он повернулся ко мне: — Ты первый, Коля. Та нора была куда больше этой. Я могу застрять. Сам видишь: здесь с трудом пролезаешь ты, что уж говорить обо мне… Давай, если что, я смогу задержать их на некоторое время.

Я прислушался: дверь ещё держалась.

— У нас есть время для одной попытки, — сказал я. — Попытаться-то можно? Я пойду только после тебя. В крайнем случае, воспользуемся методом Винни-Пуха: будем ждать, пока ты не похудеешь.

— Не время для шуток! Иди вперёд!

— Для хорошей шутки всегда есть время. Как хочешь, но пролезь. Выдохни, втяни щеки, пользуйся йогой, но первым пойдешь ты.

Ворча, Разумовский опустился на четвереньки и пополз в узкую щель.

— Давай, давай, — подзадоривая его, я то и дело оглядывался. — Дальше проход расширяется. Ты здесь как пробка, жаль, штопора, или шила нет, ты бы у меня мигом проскочил… Проклятье!

— Что случилось? — голос иерея звучал глухо, он все еще ворочался в узком проходе, пытаясь ползти вперед.

— Гранату я выронил… В темноте не могу найти.

Иерей охнул и одним отчаянным рывком преодолел узкий участок. Встав на четвереньки, я последовал за ним. Вдали показался свет, и минутой позже мы выбрались под слепящие лучи солнца. Жмурясь и чихая, Разумовский вновь подхватил терпеливо ожидавшую нас девочку на руки и торопливо отбежал в сторону.

— Почему она не взрывается?

В изнеможении я прислонился спиной к стене и сполз на землю.

— Кто? — уточнил я.

— Граната, которую ты выронил.

— А-а… так она и не взорвется. Вот она, — я поставилгранату рядом с собой на землю. — В ней взрыватель отсутствует. Муляж. «Рубашка» настоящая, кольцо — тоже, а вот трубка — кусок согнутого алюминия.

— И ты блефовал, рискуя нашими жизнями?! — У Разумовского не было сил даже на брань. Обвинение прозвучало скорее жалобно.

Трясущимися руками я вытащил из кармана измятую пачку сигарет, отыскал среди сломанных одну целую и, сунув ее в рот, кивнул:

— В пистолете, кстати, тоже не было патронов.

— Впервые за все время я почти жалею, что связался с тобой. Ты в порядке, Наташа?

— Да, только холодно очень. И кушать хочется. Я знала, что вы придете за мной, но все равно было страшно.

И она обхватила иерея ручонками за шею.

— Уходим, — сказал он мне. — Надо срочно сообщить в милицию.

Я был занят тем, что пытался зажечь спичку о размокший коробок. Наконец мои попытки увенчались успехом, и я с удовольствием затянулся. Отбросил спичку в сторону и выпустил облако едкого и горького дыма.

— Надо… Только что мы им скажем? Доказательств у нас нет. А деньги позволят им нанять хорошего адвоката и разнести это дело в куски. Тем более что они успеют исчезнуть отсюда еще до того, как мы доберемся до телефона. Я тоже ненавижу шантажистов и убийц, но в этом случае…

— Осторожно! — крикнул иерей. — Смотри, что ты наделал!

Скосив глаза в указанном им направлении, я заметил, что брошенная мной спичка упала на сухую траву, прикрывавшую бикфордов шнур, по-прежнему лежащий у входа, и подожгла ее. Веселые язычки пламени уже вовсю плясали вдоль шнура.

— Шнур! Шнур! — крикнул иерей.

— Действительно шнур, — удивился я. — Эка незадача! Какой я неловкий… Сейчас попытаюсь…

Пока я с трудом, превозмогая ломоту в суставах, поднимался на ноги, быстрый огонек, чуть шипя, пробежал по всей длине шнура и скрылся в пещере. Я заглянул в темноту туннеля.

— А ведь не догнать, — огорчился я. — Целый день сегодня не везет, а, батюшка?

Насупившийся иерей, молча, смотрел на меня.

— Что такое? — невинно поинтересовался я.

— Я думал, что ты хочешь казаться хуже, чем есть… Теперь я начинаю, что ты не сказал о доли правды.

— Не понимаю, о чем ты, — пожал я плечами. — Но ты меня сегодня тоже немало удивил. Я не могу не согласиться с твоим первоначальным предложением: нужно уносить ноги. И как можно скорее!

Я рванул с места как хороший спринтер. Чуть позади, отдуваясь и ворча, тяжело топал иерей. Не успели мы пробежать и ста метров, как земля заметно вздрогнула, глухой удар из глубин вспугнул ворон с ближайших деревьев и, оглянувшись, я увидел облако пыли, поднимающееся над тем местом, где раньше был вход в туннель.

— Что это? — спросила Наташа. Разумовский мрачно посмотрел на меня: — Вот теперь сам и объясняй. Только думай, что говоришь!

— Я бы сказал, Наташа, что плохие дяденьки ушли, громко хлопнув дверью. Как я сказал, а?! — удивился я сам себе. — Просто поэт. И образно, и красиво. Во мне пропадает талант, я это чувствую…

— Все кончилось? — серьезно спросила девочка.

Держа ее на сгибе одной руки, другой Разумовский оттер грязь и копоть с чумазой мордашки и так же серьезно ответил:

— Все кончилось. Сейчас мы поедем домой, переоденемся, отмоемся и поедим. А потом ты подумаешь и скажешь мне, не хотела бы ты остаться жить у меня. Я, конечно, не смогу заменить тебе папу и маму, но я буду заботиться о тебе и защищать.

— И дядя Коля? — она повернулась ко мне. — Ты тоже будешь меня защищать?

Я подумал и показал ей язык. Она тут же состроила мне рожицу в ответ.

— Н-н-да, — протянул иерей. — Ей-то я знаю, сколько лет, а вот тебе? Неужели весь сегодняшний день для тебя — как горох о стену?

Одновременно мы с Наташей повернулись к оторопевшему иерею и показали ему языки.

— Все вы мне надоели, — Разумовский осторожно опустил девочку на землю, засунул в рот мизинцы и, раздвигая его в смехотворной гримасе, «отомстил» нам: — Бе-е-е!..

Двое проходивших мимо священников истово перекрестились и, подобрав полы ряс, вприпрыжку пустились прочь.

* * *
«…загадочного взрыва в подземных катакомбах Александро-Невской лавры. По полученным из достоверных источников данным, в результате взрыва погибло пять человек. Милиция отказалась как-либо комментировать это событие, ссылаясь на конфиденциальность информации. Однако нашему корреспонденту удалось установить, что одним из погибших является сотрудник уголовного розыска. Перед смертью погибший вел дело о расследовании убийства семейной четы. По одной из версий, во время расследования он вышел на след некой секты сатанистов, вершивших свои отвратительные ритуалы в катакомбах. Вступив в смертельное единоборство, отважный офицер…»

Я выключил телевизор и прилег на диван, намереваясь вздремнуть. Но не успел я прикрыть глаза, как послышался скрежет ключа в замочной скважине, и в коридоре зазвенел веселый голос Наташи. Девочка вбежала в комнату и повернулась кругом, демонстрируя мне свое новое, в синий горошек, платье. В руках она держала большую плетеную корзину, накрытую сверху тряпкой.

— Нравится? Это мне дядя Андрей купил.

— Неплохо, — одобрил я.

— А еще я в понедельник в школу пойду.

— Ты сначала поздоровайся, — загудел, входя следом, Разумовский.

— Здравствуй, дядя Коля… Здорово, правда? Мы тебе ключи от твоей квартиры принесли, а еще у меня для тебя подарок.

— Не все сразу, — иерей пожал мне руку и опустился в кресло. — Не знаю, с чего она взяла, но она решила, что ты такой несчастный (я бы сказал — вредный) от одиночества…

— Неправда, — запротестовал я. — Я был очень счастлив еще пять минут назад. Лежал, отдыхал, наслаждался покоем…

— А почему ты не в деревне? — вспомнил Разумовский. Ты же в отпуске?

— Накрылся мой отпуск. Опять выборы, милиция работает в усиленном режиме, а тут еще, как на грех, убийство одного из депутатов. Начальник мне домой позвонил, проверить, не уехал ли я еще, а я сдуру трубку поднял. Так что переносится мой отпуск… Обожаю отдыхать в сезон дождей.

— Дядя Коля, смотри, — Наташа сдернула тряпку с корзины и вытащила на свет худющего рыжего котенка с огромными зелеными глазами.

— О нет! — я даже подскочил на месте. — Он пахнет, его надо кормить, и он делает лужи! А еще он мяучит…

— Мяучит, — радостно согласилась Наташа. — Громко-громко! Тебе скучно не будет. Я же обещала тебе котика… Только я забыла. А дядя Андрей напомнил. Мы его у метро купили. Там дяденька сразу нескольких продавал. Я сама его выбрала. Здорово?

— У меня тут мелькнула мысль, — процедил я сквозь зубы, в упор, глядя на иерея, — поменять квартиру, место работы и фамилию…

— Правильно, — сказала Наташа. — И переезжай к нам жить. С тобой весело. Будем в карты играть. Или заходи, почаще. Зайдешь?

— Зайду, — пообещал я. — Обязательно зайду.

— Тогда мы пошли, — она быстро поцеловала меня в щеку и побежала к дверям. Иерей вышел следом.

Заперев за ними дверь, я обернулся к следовавшему за мной по пятам котенку. Он посмотрел на меня, задрав голову, сотворил крохотную лужицу и жалобно мяукнул. Я тяжело вздохнул, подхватил его на руки и побрел на кухню, доставать из холодильника припасенный на ужин пакет молока…


Оглавление

  • 1. Дипломатия греха
  • 2. Где твой чёрный пистолет?
  • 3. Час шакала
  • 4. Скромное обаяние мафии
  • 5. Святые негодники