Байкала-озера сказки Том II разд.2 [Эпосы, мифы, легенды и сказания] (fb2) читать онлайн
- Байкала-озера сказки Том II разд.2 (а.с. Байкала-озера сказки (в 2-х томах) -5) 6.37 Мб, 40с. скачать: (fb2) - (исправленную) читать: (полностью) - (постранично) - Эпосы, мифы, легенды и сказания
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
БАЙКАЛА-ОЗЕРА СКАЗКИ II / 2
Составитель Н. Есипенок
Рисунки Г. А. В. Траугот
СЧАСТЬЕ И ГОРЕ
ГЛУПЫЙ БОГАЧ[1]
Давным-давно одна бедная семья имела быка. Как-то в лесу напали на него семь волков. Бык, защищаясь, пятился, пятился и задними ногами открыл дверь сарая. Жадные волки — за ним. Дверь сарая закрылась. На другой день бедняк, ища своего быка, увидел его следы рядом со следами семерых волков и сильно забеспокоился. Что же делать? Решил найти хотя бы кости быка. Следы привели к сараю. Бык услышал хозяина и замычал. Обрадовался бедняк, что жив его единственный бык, открыл дверь и увидел: бык с красными глазами стоит в углу сарая, выставив вперед рога. Около него валяются на земле пять волков, а двое сидят в другом углу и зализывают раны. На обратном пути бедняк встретился с богачом. Тот удивился: — Откуда идешь, бедняк, со своим единственным быком? Где ты нашел столько волчьих шкур? Отдай их мне на доху! Бедняк переступил с ноги на ногу и ответил: — Мой бык забодал в лесу семерых волков. Если бы вы отпустили своих быков в лес, разве не нашлись бы для ваших дох даровые волчьи шкуры? Богач впопыхах прибежал домой, приказал работникам погнать быков в лес, надев на их рога стальные наконечники. Богач хвастался: «Мои быки добудут мне волчьи шкуры. Стану еще богаче». И правда, его быки встретились в лесу со стаей волков. Но жадный богач перестарался. Когда быки с ревом кидались на волков, те отскакивали за сосны. Пытаясь забодать хищников, быки всаживали в деревья свои рога с острыми стальными наконечниками. В это время волки бросались на них и сваливали одного за другим. Через три дня богач направился по бычьим следам в лес. Он взял с собою работников, чтобы содрали они с волков шкуры. Приехали в лес и нашли бычьи головы, воткнутые рогами в сосны, и ноги, валяющиеся на земле.КАК ПАСТУХ ТАРХАС ПРОУЧИЛ ХАНА-БЕЗДЕЛЬНИКА[2]
Однажды, позевывая от нечего делать, узколобый и широкозадый хан Олзой оповестил своих подданных: — Кто соврет так, чтобы я не поверил, — тому чайную чашку золота! Первый пожаловал придворный пекарь Маласхай: — Великий, у моего деда есть длинный шест. По ночам мой баабай[3] размешивает этим шестом звезды на небе, как я в пекарне размешиваю тесто в квашне… — Удивил! — прищурился хитрый хан. — У моего баабая-хана был такой длинный чубук у трубки, что он прикуривал не от костра, а от самого солнца. Можешь проваливать! Пожаловал ханский министр Сокто, похвастал: — Повелитель, мой отец, запасясь навсегда водой, выкопал в горах ручей и принес его в бурдюке к своей юрте. И тут пил. — Хи-хи! — заблеял по-козьи Олзой, — а мой отец привез на тысяче тэмэнов[4] вот это озеро, что возле дворца… Проваливай! Явился придворный портной Шагдур: — Хан-отец, сегодня ночью так гремел гром, что распоролся шов у неба. Я сразу же схватил иглу, нитку-жилку и поставил заплату в десять верст длиной и пять шириной… Бездельник Олзой усмехнулся — вранье портного понравилось, показалось забавным, но тут же хитрющий толстяк нашелся: — Зашил, толкуешь, небо? Но зашил ты его худо — видишь, с утра сквозь дыру моросит дождь. Топай от меня на своих дырявых унтах. Сначала, хвастун, унты свои зашей, а потом берись за починку вечного неба! Под конец прибыл пастух Тархас. Он подъехал ко дворцу на телеге, на которой гремела пустая бочка. Хан удивился: — Пастух Тархас, что за бочку ты приволок ко мне и почему она пустая? — Приехал, великодородный, за долгом. — Кто же тебе должен? — Ты, многотяжкий, ты… — Я? Тебе? Первый раз слышу! — Ты, великожирный, забыл разве? Ты должен мне бочку золота. Хан Олзой захрюкал от злости: — Врешь, пастух! Брешешь, собака! Но не смутился дотошный пастух Тархас: — Великопузый хан! Так, значит, ты не веришь тому, что я говорю? — Конечно, нет! — Тогда, великосальный, как ты обещал всенародно, давай мне чайную чашку золота. — Ах, да! — спохватился хан. — Верю, верю. Ты, уважаемый, сказал правду… — Тогда, если я сказал правду, верни, великобрюхий, мне долг — бочку золота. Рассвирепел узколобый и широкозадый Олзой. Припер его простой, дотошный пастух, как говорят, к стенке. Но делать нечего. Кругом народ стоит, смотрит, слышит разговор, усмехается. Толстяк-бездельник забил отбой. Лучше уж отдать чашку, но не бочку золота… — Ладно, пастух. Четхур[5] с тобой. Я верю в то, что ты, забоди тебя бык, соврал… Верю. И под громкий смех улусников Олзой-хан отдал смекалистому пастуху чайную чашку золота.ЦЫГАН И ЧЕРТ[6]
Ехал цыган. Заезжат в одну деревню, стучит в дом — никто не отвечат. Он в другой дом стучит — никто не отвечат. Чё тако? Всю деревню обошел, никого в избах нету. На краю деревни маленька избушка стояла, цыган в нее зашел. Видит: на печке старик со старухой сидят, от страха дрожат, скукурючились. Цыган спрашиват: — Вы чё на печке сидите? Где народ? Они ему отвечают: — Наповадился к нам черт и всех людей сожрал. Теперь наша очередь. Велел поправляться, а то больно сухи да стары. Скоро ись прилетит. Тебя тоже съест. И точно. В этот момент в аккурат черт залетат. Увидел цыгана и говорит: — Я тебя съем! — Погоди, — отвечат цыган. — Давай-ка лучше поспоримся: кто кого победит, тот того и съест. — Ладно, — согласился черт. Вот начали спорить. Черт забират камень в лапу и давай давить изо всей силы. Давил, давил — камень в песок измял. Цыган виду не подает, держится так это. Тут у бабки на печке миска с творогом стояла. Он забират в кулак этот творог и давай тоже жать. Жиманул — вода сквозь пальцы побежала, сыворотка. — Вот как, паря, надо давить, — говорит. — А то у тебя кого — песок. Надо чтобы сок выгнать. Черт молчит, давай уже оглядываться. Потом говорит: — Знаешь чё, давай ты будешь мой старший брат, а я — младший. — Давай. Вышли из избы и пошли вместе по дороге. Идут, идут, видят: пасутся быки. Черт подскочил к одному, за хвост схватил и шкуру с него сдернул, с быка-то. Шкуру сдернул, кишки выкинул, мясо разделал. Говорит цыгану: — Ташши, брат, полну шкуру воды из колодца! Цыган шкуру забрал, пошел к колодцу, взял лопату и давай сруб окапывать. А черт ждал, ждал его, не дождался. Побежал к цыгану. Тот колодец окапывает. — Ты чё делашь? — Колодец выкапываю. Маленько подкопаю, сгребу и весь тебе принесу! — Да ты чё, паря, нам куды столь воды-то? Взял шкуру, опустил в колодец, полную воды набрал и унес к костру. Костер уже прогорел. — Вали, — говорит цыгану, — по дрова. Тот пошел, веревку взял с собой. Пришел в лес и давай лесины обвязывать. Черт ждал, ждал, не стерпел, опять бежит, ревет: — Тебя за смертью отправлять! Кого ты там делашь? — Лес обвязываю, счас тебе весь его и припру! — Не надо! Ты чё? — Сам одну сухостоину выворотил и уташшил. Цыган следом пришел. Поели, чаю попили. Черт быка почти что один умял. Посидели. Цыган говорит: — Пошли ко мне в гости? — Пошли. Идут. К костру подходят, а навстречу ребятишки, бегут, кричат:Папка идэ,
Черта ведэ —
Мы его съедэ!
НЕБЫЛИЦЫ ДЕДА ИВАНА[7]
Давно это было. Я тогда еще и отца с матерью не знал. А с дедом мы были одногодками. Дружно с ним жили. Да и что нам ссориться — делить-то нечего. Зато работы у нас по горло: то дурака валяем, то весь день баклуши бьем. Бывало, пойдем с дедом на рыбалку, сядем на речку, забросим удочки на берег и только успеваем дергать. Наловим рыбы целый ворох, разложим песок на костре и давай его на рыбе жарить. Наедимся до отвала, даже отвалиться нельзя. А ведь сами знаете, рыба воду любит, вот и пьешь с утра до вечера. Дед пил, пил и живую рыбину проглотил. Помнится, это таймень был. Большущий такой. А у деда в животе воды, что в море. Махнул таймень хвостом и потащил деда вниз да по речке. Только волны шипят да ветер у деда в ушах свистит — на берегу слышно. Что бы с ним сталось, если б не дедова теща! Она за водой на речку ходила. Зачерпнула в воде прорубь да и вытащила в ведре деда. Пришла она домой, а в печке щи выкипают. Стала бабка воду доливать и выплеснула в котел моего деда. От жары он рот разинул, дух перевести не может. Тут и рыбине невмоготу стало. Заметалась она в животе у деда да и выскочила в открытый рот. Чуть бабку не захлестнула. А я думал: пропал мой дед, утопила его рыбина. Иду домой, а из глаз прямо речка соленая бежит, так деда жалко. (Кто знает, может, от этого в морях вода соленая.) Захожу в избу и глазам своим не верю: дед живехонький сидит и хлебает уху. И я на радостях на уху накинулся. После обеда мы любили на полатях полежать. А деда хлебом не корми, дай поговорить. Как начал он языком молоть, что твоя мельница. За какой-то час целый короб пирогов намолол, пришлось чай пить да водой закусывать. Потом у нас опять работа: решетом воду черпать да из пустого в порожнее переливать. Однажды вымокли, как сухари. Пришлось разуваться. Развесили кусты на ботинках и стали солнце на них сушить. Да так высушили — насилу потом обули. Дед мой — такой непоседа! Чуть свободная минута выпадет, схватит грядку и бежит в огород лопату копать. Насадил он луку. И такой лук высокий удался — что вдоль, что поперек. Я тогда еще маленький был. Залез в эту грядку, а выйти не могу — заблудился. Искал меня дед, искал, все ребра переломал. Насилу нашел. Обрадовался и говорит: — Ешь, внук, лук, сколько хочешь, ешь! Я совсем не хотел и съел всю грядку. Развалился на соломе кверху пузом, а в животе от лука петухи поют. Солнце печет, по животу течет. Слышу, что-то липкое. Попробовал — мед! И вот налетели на меня пчелы, что твои воробьи. За один день бочку меда натаскали, эдак пудов на пять. Мы потом с дедом всю зиму мед пили и в бочку не заглядывали. Зимой мы любили поохотиться. Как-то дед пронюхал, что в одной роще столько зайцев водится, что тараканов на березе. Пошли мы в лес ставить зайцев на петли. Наловили так много, что и не унести. Но дед смекалистый был. Вырубил в соснячке сухой шест и лаптями привязал всех зайцев к нему. А переднему уздечку на голову накинул. И повел их гуськом домой, словно лошадь на поводе. А я сзади иду и хворостиной его подгоняю, чтобы зайцы быстрей бежали. Ну, пришли, значит, домой… Накрошили скорехонько зайцев в чугун, да еще луку — ив печь. По избе такой дух пошел, что нос набок воротит. Смотрю, у деда моего нос воротило-воротило и на затылок заворотило. Подкрался я сзади да щелчком его по этому самому носу. Дед не видит, кто его щелкает, только носом крутит. Пока он носом крутил, на место его воротил, все зайцы из чугунка выкипели и в лес убежали. Пришлось не солоно хлебавши спать ложиться.СОЛДАТ И ЕГО ДОЧЬ
Жил в одном городе парень. Он любил девушку и вскоре женился на ней. У них родился ребенок. А его самого как раз взяли на службу. Когда в армию его взяли, она ему пишет: «Нам питаться не на что». Он ей отвечает: «Ты продай мой костюм, но ребенка поддержи. Скоро я приеду в отпуск». А у них в полку были объявлены учения. Полк снялся и пошел в те места, где жили у солдата жена и дочь. Пришел полк и стал лагерем недалеко от их города, но каких-то там километра два или три. А его не отпускают. Он все-таки решил сходить к своим самовольно. Прошел всех часовых, его не задержали. Только вышел, услышал стон: — Ой, не дайте душе погибнуть… Он прислушался. Подошел к этому месту и видит: лежит человек, а в груди у него торчит нож. Солдат подбежал, хотел помочь человеку, но тот ему сказал. — Теперь ты меня не спасешь, а вот здесь у меня зашитый мешочек с золотом, ты его возьми себе. Солдат золото взял, и человек тут же помер. Солдат домой поспешил. Когда домой пришел, то за ним по пятам еще один человек. Это и был убивец. Он в кустах сидел и видел, как солдат золото получил. Солдат постучался, жена ему открыла. Она сильно обрадовалась. Девочка тоже тут бегает. Уже подросла. А тот убивец залез на дерево против их дома и смотрит в окно. Солдат говорит жене: — Теперь я тебе принес золота, вам хватит, покуда я служу. Берет он этот мешочек золота и кладет под кровать. Мать положила девочку в люльку, укачала, и она уснула. А убивец все это смотрит. Солдату надо торопиться. Вот он засобирался. Жена его проводила. Когда жена его проводила, этот убивец заскочил в дом. Жена вернулась, он ее тут же и убил. А девочка спала в кроватке. Солдат в лагерь пройти незамеченным не смог. Его поймали и посадили на гауптвахту. А девочка проснулась и вылезла из зыбки, возле матери тут роется в крови… Народ, соседи-то, удивляются: что это никто из дома не выходит? Стали заглядывать. Когда заглянули, видят — женщина лежит на полу. Забежали. — Кто тут был? — девочку спрашивают. — Был только папа. — А еще кто был? — Больше никого не было. Я не слыхала. Люди сразу в часть доложили, а солдата как раз задержали. Ему стали суд делать. И вот суд осудил его на пятнадцать лет каторги. А этот, который убил и золото-то взял, построил себе лавку и большой дом. Сделался большим богачом, купцом. Солдата посадили, просидел уже много, и вот как-то гнали их по этапу через этот город. К тому времени дочь его уже выросла, стала девушкой. А убивец-то стал богатым, но покою не знал. Его совесть под конец стала мучить. Он просто даже спать не мог. И под этот самый момент солдат с колонной других заключенных пришел в свой город. Его с конвоиром отпустили посмотреть дом. Дочь была как раз там, и они встретились. Она, конечно, его не узнает. Тогда солдат снимает с шеи медальон, там фотография этой дочери, еще когда она маленькая была. Солдат этот медальон показал и говорит: — Вот я, дочка, есть твой отец. Тут же был этот убивец. Он не стерпел и при всех сказал: — Этот человек действительно сидел ни за что. Убил того купца и ее мать я из-за золота. — Тут быстро позвали суд, этого убивца взяли, с солдата кандалы сняли, а того заковали. И он стал жить в своем домике счастливо. А ее-то, дочь-то, вырастил один купец.АНЮТКА
В одной деревне в старенькой избушке жили дед Иван и баба Марья. И была у них внучка Анютка. Росточком небольшая, а сама быстрая, расторопная. Нос в конопушках. А глаза — на диво: в ясный день — светлые и голубые, в непогоду — темные и серые. А в лес Анютка пойдет — смотришь, они уж зеленые стали. Дед с бабой любили свою внучку, прямо души в ней не чаяли. Да бедность их замаяла. Ни земли, ни другого какого имущества. Решил дед посадить горох прямо в избе, под полом. Ну посадил. А горох и не взошел. Темно в подполье-то. Но одна горошина все-таки проросла. На нее через щелку солнышко падало. — Вот тебе, Анютка, и забава, — говорит дед. А горох растет не по дням, а по часам. Анютка рада-радешенька, поливает да холит росточек. А росток в силу вошел, пол уже подпирает. Дед разобрал пол. Растет себе горох, под потолок вымахал. Проделал дед в потолке дыру — пусть горох на радость внучке растет. Все выше поднимается росток, уже крышу достает. Пришлось разобрать и крышу. А Анютка знай поливает горошину, благо речка близко. И вырос горох под самые небеса, да кустистый и стручистый такой. Собрался дед Иван урожай снимать. Баба Марья ему лепешек на дорогу напекла. Но тут внучка пристала: — Возьми меня с собой, помогать тебе буду! — Да куда я тебя возьму? Ты — махонькая, упадешь да зашибешься. — А в карман. Вон они у тебя какие! И то сказать, карманы у деда по мешку. Посадил он ее в карман и полез на горох. Лезет себе потихоньку, стручки рвет, за работой про внучку забыл. Стал кисет с табаком из кармана доставать, а вместе с кисетом за косички и Анютку ненароком вытащил. Она даже ойкнуть не успела, как полетела вниз. Летела, летела Анютка и упала на лужок. Осмотрелась — место незнакомое… А дед покурил и полез еще выше. Лез он лез, да на небо и залез. Только успел на небо встать, как ударил гром, дождь полил. Побежал дед по небу, чтобы спрятаться от непогоды, да и заблудился. Про внучку вспомнил, хватился, а ее нет. Что делать? Давай Анютку кричать да искать. Да куда там! Совсем пригорюнился дед Иван. Хочет он вернуться к тому месту, где горох был посеян, а никак не может. Заблудился и все тут. Только вдруг на кучу соломы наткнулся. Принялся он из соломы веревку вить. Вил он, вил, пока солома не кончилась. Получилась длинная веревка. Привязал дед Иван один конец веревки за небо, а другой вниз опустил и стал слезать на землю. Долго он спускался, но тут веревка кончилась. И повис наш дед между небом и землей. Ну, думает, была ни была — и разжал руки, и полетел кувырком вниз. На его счастье, угодил он прямо в болото — плюх! Насилу выбрался. Приходит дед Иван домой и видит: стоит их избушка кособокая, а на завалинке сидят и плачут баба Марья и Анютка. Увидали деда, со всех ног к нему кинулись. Обнимают его, целуют, а сами то плачут, то смеются от радости — всего было. На шум соседи прибежали, тоже обрадовались. Сколько потом ахов да охов было, когда дед рассказывал, как на небе побывал, горохом карманы набивал. На другой день стали всей семьей горох шелушить. И вот чудо — что ни откроют стручок, то золотую горошину найдут. Целую кучу нашли таких горошин. Славно они потом зажили. Новую избу справили, Анютке обнов накупили. Долго ли они жили, никто про это не знает. Рассказывали старики, что на том месте, где стояла их избушка, выросли диковинные цветы. И назвали их люди иван-да-марья. А там, где ходила Анютка, стали расти цветы по прозванию анютины глазки. Такие же красивые, как глаза у Анютки.КАК ВНУК ДЕДА СПАС
Жил-был один мужик. У него были отец-старик и маленький сынишка. А в ихной деревне стариков не держали. Только состарится, в поле перестанет выезжать, его увозят в глуху тайгу, и там зверям на съеденье оставляют — чё, дескать, хлеб зря тратить! Вот надо этому мужику своего отца в лес отвозить. Он запряг лошадь, на телегу забросил лоскут коры листвяжной, на эту кору отца посадил: — Но-но! Поехали! — Коня понужнул. Тут на крыльцо парнишка выскочил, давай проситься: — Папка, прокати меня! — Мужик его и посадил. Поехали. Вот в лес приехали. Мужик лошадь круто повернул — телега наклонилась, и старик вместе с корой вывалился в снег. Он коня понужнул и хотел ехать назад, а парнишка-то и говорит: — Стой-ка, папка! — Чё тако? — Ты пошто же кору-то не берешь? Забери ее. — А чё тако? — А когда ты состаришься, робить не сможешь, на чем же я тебя в лес повезу? Мужик-то и задумался. Потом вернулся, старика поднял, посадил на телегу и домой отвез. С тех пор стариков перестали в лесу оставлять.СКУПОЙ ПОП И РАБОТНИК[8]
Поехали поп и работник в тайгу. — Батюшка, надо бы еды побольше взять. Тайга большая, вдруг заблудимся. — Не надо, не заблудимся! Работник взял булку хлеба и спрятал ее за пазухой, а скупой поп ничего не взял. Поехали. Поднялась буря, — они и заблудились. Работник захотел есть, вытащил булку хлеба, завернул ее в сено и ест. Поп увидел: работник что-то жует, спрашивает: — Ты что ешь? — Да сено… — А как оно ладно, есть можно? — Да не особенно, но с голоду можно… — Выбери-ка мне! Работник выбрал пучок сена, дал попу. Поп пожевал, пожевал, сморщился — выплюнул. Работник наелся хлеба, а поп так и остался голодный. Поехали дальше. Наткнулись на зимовье. Вошли в него. — Поищу хлеба, — вздохнул поп. — Вот, батюшка, кувшин на шестке стоит, однако в нем горох, надо бы ложку, — сказал работник. — Не надо, где ее найдешь! — заторопился голодный поп и полез в кувшин рукой, захватил горсть гороху, показалось мало, запустил руку поглубже, да вытащить-то и не может. — Руку завязил! — крикнул он работнику. — Вот, батюшка, точило, бей по нему кувшином! — и показал на лысую голову пастуха, который спал на лежанке. Поп размахнулся — бах! — кувшином пастуху по голове. Пастух закричал, вскочил, бросился на попа да как ухнет его по темени. Не взвидел поп света, слезы градом посыпались, упал на скамью, стонет, попрекает работника: — Что ты наделал, разбойник? Какое же это точило? А работник смеется: — Сена, батюшка, ты наелся, сила в тебе лошадиная, так ударил — точило-то ожило, подскочило, тебя и стукнуло!УМНЫЙ КУЧЕР
Было время владычества хитрых лам.[9] В одном дацане[10] жили трое монахов, слухи о мудрости которых ходили по степи. По правде говоря, хитрые ламы сами о себе распускали хорошие слухи, чтобы казаться не теми, кем они были. — Интересно испытать мудрость этих лам, — сказал однажды своим одноулусникам один умный старик пастух. — Как бы наоборот не получилось, — отговаривали его пугливые и набожные люди, — как бы святые отцы нас не уличили в глупости. — Это еще неизвестно, — сказал старик. И вот во время праздника белой луны жители улуса пригласили к себе гостей. Получив приглашение, один из лам с довольным видом сказал: — Кто лежит в юрте, тот похудеет без еды, кто ходит, тот кость да найдет. Надо ехать. Полакомимся на празднике мясном, попутно соберем за молебствия кое-какое добро. Не правда ли? Кучером себе ламы взяли одного шестнадцатилетнего паренька из ближайшего от дацана улуса и с важным видом отправились в путь-дорогу. По дороге «почтенные» ламы делились между собой воспоминаниями. Кучер внимательно прислушивался к их разговорам. А толковали ламы о том, где, кто и когда из них съел жирную баранью тушу, сколько выпил вина, кого и как обманул. «Умный говорит, что видел, что узнал, а глупый — что ел и пил», — подумал про себя кучер, впервые слушая разговоры «святых» толстяков, которые обманывают народ не потому, что они умны и мудры, а потому, что тысячи лет их считают святыми… Так думал смышленый кучер паренек, пока вез монахов в улус, где они были приняты с почетом всеми улусниками во главе с умным стариком. Гости зашли в отведенную им юрту и расселись по старшинству, самое последнее место занял паренек-кучер. Все они сидели на мягких кошмах. Вдруг раздался скрипучий голос: — Известно, что кучеру положено сидеть на твердом сидении. Об этом и в книгах написано, — сказал с важностью занимавший первое место толстый смуглолицый лама. Кучер быстро соскочил с войлока. — Молодой человек, садись, садись на место! — это был мягкий дружеский голос улусного старика. Приняв почтительную позу, он обратился к старейшему ламе: — Лама-батюшка, извините меня. По-нашему дедовскому обычаю, в улусе мы не разделяем своих гостей на почетных и непочетных, сажаем их на одинаковые сидения… — Э-э-э, — протянул недовольно лама, — выходит, по-вашему, что в каждом улусе собаки лают по-разному? — По-видимому, так. В старину говорили: не каждый обычай подходит к месту — не каждая кисть к шапке, — ответил старик. — Зачем нам прибегать к старине, — сказал толстяк лама. — А затем, что в старинных словах, говорят, неправды нет, как на дне колодца нет рыбы. Тогда лама, почуя ум и опыт старика, сказал примирительным тоном: — Старик, мы с тобой в первый раз видим друг друга, зачем нам спорить? Старик еле заметно усмехнулся. — Как можно с первого же знакомства рвать волосы друг у друга? Подавайте гостям чай. Мы еще поговорим. До угощения чаем гостям были розданы четки.[11] Первый лама, думая, что четки преподнесены им для молитвы, стал перебирать их и читать мани.[12] Другой лама подумал, что четки даны, чтобы носить их, и надел на шею. Третий, не зная, что делать, сунул их за пазуху, а кучер свернул четки кружком и положил на столик. Вскоре после этого гостям подали чай в чашках с острым конусообразным дном. Ламы, не находя места, на что поставить диковинные чашки, пили чай, торопясь, обжигая руки, и вскоре отказались от чая. — Что так мало? — упрашивал их хозяин. — Довольно, не так давно дома пили, — гудели ламы в один голос. Между тем сидевший на последнем месте кучер спокойно ставил свою чашку с чаем на собранные в кружок четки и выпил столько чашек, сколько ему было нужно. Наступил вечер. Перед гостями опять поставили столики. Ламы с опаской ждали, что и как им подадут на этот раз. На стол перед каждым поставили по одному сделанному из теста игрушечному коню с седлами и уздечками. Вместе с конем — тарелки и ложки. — Гости дорогие, кушайте мясное блюдо, — приглашал хитрый старик. Ламы с удивлением глядели на поданное блюдо. Сидевший на первом месте толстый лама сообразил, что коня, по обычаю, нужно есть, начиная с уха. Отрезал правое ухо и съел. Ухо оказалось мучным тестом. Лама удивился: «Какое же мясное блюдо?» Другой лама подумал, что, когда коня взнуздывают, открывают ему губы. Он оторвал игрушечному коню верхнюю губу и съел. Губа была также из теста… Но лама сделал вид, что доволен мясом. Третий лама съел нижнюю губу и для отвода глаз поцокал языком. Шестнадцатилетний кучер спросил хозяев: — Сегодня никуда не поедем? — Нет, — отвечают ему. — Значит, можно снять седло и потник с коня? — Можно. Кучер снял с игрушечного коня седло и потник. На спине коня оказалось отверстие, куда свободно проталкивалась ложка. Кучер вложил в отверстие ложку, стал мешать, там оказалось настоящее мясное кушанье. Ламы остались ни с чем. Правда, через некоторое время их накормили мясом, но ели они мало. Досада испортила им аппетит. Перед тем как ламы собирались осмотреть пастбище улуса, к ним обратился старик: — Ламы-батюшки, на том месте, куда вы собираетесь пойти, есть один издалека прибывший знатный гость. У него нет привычки говорить, он все молчит. Поздоровайтесь, поговорите с нашим гостем. Возможно, он с вами будет разговаривать. Ламы, осмотрев степь, возвращались обратно. Гость, о котором говорил старик, с важным видом стоял на дороге. Ламы усердно стали отвешивать ему поклоны. Но знатный далекий гость стоял неподвижно, молчал. — Какой надменный гость! Никакого внимания к святым отцам! — возмутились ламы и ушли. Парень-кучер мимоходом взглянул на далекого гостя, все понял, прошел дальше. Старик из улуса вышел гостям навстречу: — Ну, дорогие гости, повидались ли вы с тем нашим гостем? — Повидаться-то повидались, но ни одного слова от него не добились… Кто он и откуда? Князь или граф? В это время подошел кучер. — А я повидался, поздоровался и малость поговорил с ним. — Что же сказал знатный гость кучеру? — усмехнулись важные ламы. — Он говорил, что осенью спустился сверху, а весной вернется назад, — ответил кучер. — Правильно, правильно, — сказал старик. Тут ламы узнали, что безмолвный гость был одетый «человек»… из снега. В толпе раздался смех. Таким образом, высокочтимые, умные и мудрые ламы потерпели новое поражение от кучера и собрались домой. Но тут улусный старик задал им последний вопрос: — Ламы-батюшки, не скажете ли нам, темным людям, как велико расстояние между далеким и близким? Но святые отцы, притворившись, что им больше не о чем толковать, очень важно отмолчались. Тогда кучер ответил: — Расстояние между далеким и близким может равняться ширине ладони. — Совершенно правильно, совершенно правильно! — сказал старик. — Но кто объяснит смысл этих хороших слов? Ламы опять важно отмолчались. А кучер объяснил: — Далекое может быть близким, а близкое далеким. Попробуй укусить свой локоть? Оказывается, до него далеко. А ведь расстояние между ртом и твоим локтем может не превышать ширины ладони… Улусники громко похвалили кучера. Ламы, бледнея от злости, уехали. — Мы приглашали к себе известных своим умом и мудростью дацанских лам, — сказал после того старик, — мы испытали их ум и мудрость. Тогда из публики выступил один пастух: — Мои некоторые толстые на вид овцы оказались без настрига шерсти, а приехавшие к нам толстые гости — без ответа. Все засмеялись. Второй улусник поддержал первого. — У неба с грозой и тучами не оказалось дождя, а у важных и строгих лам — ума не оказалось. Третий улусник добавил: — Что правда, то правда. Бывает, что жирный конь за хорошего, а жирный нойон[13] и лама за мудрых слывут. И, оказывается, зря! Тут раздался такой смех в народе, что затряслись вблизи стоящие юрты.ЗИМА И ЛЕТО
Говорят, жирный конь считается хорошим, а богатый человек — мудрым… Не помню, кто придумал эту пословицу. И отец мой не помнит. И отец моего отца не помнит. И дед моего деда, сказывают, не помнил. Одно ясно — пословицу эту придумали богачи ноёны. Дескать, смотрите, мы потому и богаты, что родимся умными, а бедняки пастухи глупы от рождения, потому работают на нас, мудрых ноёнов. Хитро сказано, да не очень! Вот вам небольшая сказка. — Так начал старый бабай, когда однажды вечером улусная молодежь собралась в его юрте. …Жил когда-то хан со своими прислужниками ноёнами. Были эти ноёны один толще другого, другой жирнее третьего, третий хвастливее четвертого. Знали ноёны одно — собирали налоги с населения, а потом лежали на мягких шкурах, пили архи и объедались до бесчувствия. В это же время в далекой степи жил один бедный пастух со своей дочкой, которая в народе прославилась умом и находчивостью. Говорили, что она могла разгадывать самые хитрые загадки, а главное, так смело и остроумно разговаривать с ноёнами — сборщиками ханских налогов, что они каждый раз, обескураженные, уезжали от нее ни с чем. Прослышал о дочке пастуха сам хан и рассердился. — Неужели эта девчонка из рода козопасов умней моих ноёнов? И решил хан проверить ее мудрость и остроумие. И приказал поехать к той девочке самому жирному и, как считалось, самому мудрому ноёну Бадме. Тот сел на своего, такого же, как хозяин, жирного, чересчур откормленного, коня и похвастал: — Всесильнейший хан! Жирный конь считается хорошим, а богатый человек — мудрым. Надейся на меня! Долго ехал по степи важный ноён, а когда подъехал к юрте бедного пастуха, не увидел ничего, за что можно было бы привязать коня. Даже столбика не было около юрты — так бедно жил пастух. Потоптался ноён на одном месте, крикнул: — Эй, кто там в юрте! За что привязать коня богатому ноёну? Распахнулась дверца юрты, и оттуда выглянула черноволосая девочка с бойкими, блестящими глазами. Послышался звучный голосок: — Если хочешь привязать коня, то привяжи его за лето или за зиму… — Как сказала? — остолбенел ханский прислужник. — Я сказала — привяжи коня за лето или за зиму. Ноён Бадма рассвирепел: — Глупая девчонка! Неужели ты думаешь, что ханский ноён глупей тебя… Или ты не знаешь, что жирный конь считается… Однако Бадма так и не договорил свою излюбленную пословицу. Юркая девочка захлопнула дверцу юрты и скрылась. «Глупа, как овца, глупа», — подумал толстяк ноён, и погнал скорей коня назад, чтобы обрадовать хана известием, что в простом народе не бывает умных людей. А дни в степи стояли жаркие. Палило солнце. Чересчур жирный, малообъезженный конь Бадмы вскоре выбился из сил и остановился, отказавшись везти дальше своего жирного хозяина. Словом, не каждый жирный конь хорош… Ноён явился во дворец пешком, запыленный, в порванных унтах, по-прежнему самодовольный и спесивый. — Ну, что интересного видел? — спросил его хан. — Ничего интересного, — отдышавшись, хихикнул Бадма, — ничего интересного. Глупа она, всемогущий хан, глупа, как овца. И ноён рассказал хану о разговоре с дочкой пастуха. Хан задумался и спросил: — А что еще ты видел у них возле юрты? — Ничего, кроме худой телеги и саней. — Сам ты дурак, Бадма, — нахмурился хан, — лето и зима это и есть телега и сани… — И подумал тут хан, что недолго ему со своими глупыми ноёнами властвовать над народом. Вот какой, ребята, был случай в старину.МУДРАЯ ДОЧЬ
А еще сказывают, давным-давно, в старину, жил хан со своим сыном. И был ханский сын все равно что кусок сырого мяса — настолько он был глуп. «Я старею. Сын мой не сможет управлять ханством. Как бы найти ему умного да честного советника, чтоб всегда помогал», — подумал как-то хан. Собрал хан всех, кто умел рисовать в его ханстве, и велит им нарисовать все, что есть на земле, кроме самой земли да неба. Взялись рисовать рисовальщики кто во что горазд. Какие только есть деревья и травы, звери и птицы, дома и юрты — все изобразили, и принесли они свои диковинные картины хану. А хан все картины велел выставить перед прохожими на перепутье трех дорог. К картинам приставили стражу, чтоб доносили хану, кто и как из прохожих и проезжих отзовется о картинах. Рассматривают прохожие и проезжие картины, дивятся, как хорошо все на них изображено. Подъехала к перепутью какая-то бедная девушка, посмотрела, посмотрела на картины да и говорит: — Видно, что зря старались над этими картинами. Куда они годятся? Я не вижу, на чем все это растет и на что все это смотрит. Нет здесь земли и неба. Слова эти тотчас же передали хану. А тот не мешкая посылает за отцом девушки. Испугался бедный человек. — О господи, в чем это я провинился, что меня тащат к хану, — говорит он дочери. — Чтобы узнать, надо сходить, куда зовут, — отвечает дочь. Отправился бедняк к хану, заходит к нему ни жив ни мертв. Хан говорит: — Ну, старик, вот тебе палка. Угадай, какой конец палки к комлю, какой — к вершине. Придешь завтра, скажешь. Если нет — быть тебе битому этой палкой. И старику дают палку, да такую гладкую, ровную, что никак не угадать, какой ее конец был ближе к комлю. Идет бедняк домой, всю дорогу плачет и со слезами отдает палку дочери. — Попробуй узнай, где у этой чертовой палки комель, где вершина. Ох, быть мне битому! — и залился старик слезами. Взяла дочь палку, рассмотрела, задумалась и говорит: — Хан хочет, чтоб разгадали неразгадываемое, разобрали неразбираемое. — Что мне делать, бедному, ведь мой ум не ходил дальше моих лугов, ведь мудрости у меня не больше, чем у бурунчика![14] Ох, быть мне битому! — плачет старик. — Не печалься, отец, — говорит дочь старику. — Пойди к реке, опусти палку в воду и примечай: каким концом поплывет вниз, там и ищи вершину, ведь вершина легче комля, ее и завернет водой скорее. Только смотри хану не говори, что не сам решил загадку. Старик сделал все так, как велела ему дочь, и отправился к хану. — Ну, старик, или ты — ее или она — тебя? — спрашивает ехидно хан, показывая на палку. Старик рассказал, как нашел он у палки комель и вершину. Хан удивился. — Правильно, старик, все верно, но кто решил? — Я. Согласился хан и дает вторую задачу. — Свей мне веревку из золы, принесешь ее мне не пешком, не верхом, не по дороге, не по бездорожью, а придешь — остановишься не на дворе и не в доме. Слышит старик что-то уж совсем непонятное. Пуще прежнего запечалился, идет домой, всю дорогу плачет. Пришел, рассказывает все дочери и горькими слезами заливается. — Не так уж трудна эта задача, как думает хан, — спокойно сказала дочь. — Совьем веревку из сухой осоки, положим ее в ящик и сожжем, сгорит она — вот тебе и веревка из золы… Бери своего старого козла, навьючим на него ящик, сядешь сам на ящик и поедешь по обочине дороги. Как приедешь, привяжешь козла у коновязи, а сам ступи одной ногой за порог и позови к себе хана да отдай ему ящик с веревкой из золы. Обрадовался старик и сделал все, как велела дочь. Приехал к хану, привязал своего козла, переступил порог одной ногой и говорит: — Хан-батюшка, примите вашу веревку из золы!Осмотрел все хан — придраться не к чему. — А как ты ехал? — спрашивает. — По обочине да по загривочку! — отвечает старик. Задумался хан и говорит старику: — Езжай домой да жди дня через три меня, твоего хана. И приготовишь ты мне к тому времени тарак,[15] а тот тарак сваришь из молока, что надоишь от быка. Вернулся старик домой, передал, что повелел хан. — До седых волос дожил, но не слыхал, чтоб быки доились. Быть мне на этот раз битому! Улыбнулась дочь и говорит: — Устал ты, батюшка, ложись-ка спать. На третий день приехал хан. Сидит старик ни жив ни мертв. Выходит встречать хана его дочь. — Дома отец-то? — спрашивает хан, поздоровавшись. — Дома, — отвечает девушка, а сама стоит, не зовет хана в юрту. — Так что ж ты не зовешь домой? Так-то встречаете вы хана! — Он сейчас не может вас принять: у нас бык телится. — Господи помилуй, разве может бык телиться! — А почему бы нет, ведь доят же быков. Ничего не ответил хан, сел на коня и уехал. А по дороге думает: «Сколько правлю моим народом, никогда не думал, что есть в нем такие мудрецы, и мудрец-то кто: женщина! Возьму-ка ее служанкой, пусть она служит умом своим моему сыну». Позвал хан назавтра старика опять и говорит: — Старик, мне понравилась твоя дочь. Возьму ее к себе служанкой. Согласен? Растерялся старик, хотел сказать, что одна у него дочь, что не сможет без нее прожить, но губы сами произнесли: — Будет по-вашему, хан-батюшка. Рассказал старик дома о решении хана, жалко ему дочь, тоска терзает ему сердце. — Иди и скажи ему, что я согласна служить хану, но пусть он выстроит красивую юрту, пусть он переселит туда всех моих родных, — говорит отцу дочь. Хан выслушал старика и велел сделать все так, как наказывала девушка. «Теперь, наконец, есть мне на кого оставить сына, есть кому помочь ему управиться с делами. Простая служанка будет честнее ноёнов», — думает хан и обращается к сыну: — Еду с обходом по ханству своему, посмотрю, послушаю, где и что у меня делается. Оставайся, сын, за меня, но слушайся во всем девушку-служанку. Уехал хан с двумя богатырями. Едет день-другой, заехал в глухой лес и заблудился. Проблуждав несколько дней, не заметил хан, как переехал границу, а там поймала его стража и привела к своему хану. — Сколько лет, сколько зим мы враждуем с тобой, — говорит хан чужой стороны, — задумал я идти войной на тебя, а ты умен — сам приехал сдаваться. Дивлюсь догадливости твоей, — издевается чужой хан и велит держать пленника меж двух столбов с железной цепью на шее, а богатырей его засадил в яму. — Не спешишь ли с решением твоим, — говорит пленник врагу, — не будет тебе проку от моей головы, возьми-ка лучше выкуп: отдам тебе золотом полханства своего, отдам все табуны свои, весь скот, и позволь ты мне лишь письмо написать домой. Посоветовался хан чужой стороны со своими ноёнами, разрешил пленнику письмо написать, призвал трех воинов и велит доставить письмо. А в письме написано.
«Я приглашен с двумя моими баторами к хану чужой стороны и время провожу весело, в пирах и наслаждениях. Сплю под одеялом из шелка синего, на матраце из шелка зеленого, на шее у меня украшение из серебра витого, двое слуг исполняют все мои желания. Как получите это мое письмо, приезжайте, взяв самое лучшее из моих богатств, впереди гоните весь рогатый скот, а позади гоните безрогий. Из трех осин, что растут на дворе, две срубите и сожгите на месте, а третью везите с собой да изрубите и сожгите на границе. Моего любимого барана не везите, а оставьте на месте. Пусть это письмо разрежет своими ножницами моя дочка-умница».Почитал хан чужой стороны со своими ноёнами это письмо, посмеялся над глупым пленником и отправил. Прибыли три воина и вручают сыну письмо от отца. Глупый ханский сын прочитал письмо, обрадовался, рассказал о нем своим ноёнам и велел тотчас же исполнить все, о чемнаписано. — Жалко только, меня там нет, — говорит ханский сын. Полетели гонцы, стали собирать табуны да гнать скот. В это время вернулась из гостей мудрая старикова дочь и видит: дым столбом стоит в ханстве. — Зачем вы скот собираете? — спрашивает она. — Хан-отец в гостях у хана чужой стороны, прислал он мне письмо и велит привести весь скот с табунами да полханства золотом. Хочу поскорее все это собрать да ехать туда и погостить с отцом вместе, — отвечает ханский сын. Прочитала девушка письмо и спрашивает ноёнов: — А вы, большие ноёны, что думаете о письме? Прячут глаза ноёны, пожимают плечами: — Мы должны исполнять то, что велит нам хан. Девушка обращается ко всем и говорит: — Пусть извинят меня ноёны, но в письме говорится совсем не то, что написано. Похоже, что наш хан попал в беду. «Одеяло из шелка синего» — это небо синее, а «матрац из шелка зеленого» — это трава зеленая. То, что на его шее украшение из серебра витого — это он, по-моему, сидит на цепи. То, чтобы гнать скот: впереди — рогатый, позади — безрогий — это значит гнать быстрые войска, чтобы впереди шли лучники и копьеносцы, а позади чтоб шли воины с мечами. Три осины — это три гонца чужого хана. Надо двух убить сейчас же, а одного — перейдя границу да выведав у него все, что надо. То, что не велит он брать с собой его любимого барана, — это он о своем сыне говорит, а разрезать письмо ножницами он наказывает мне, чтобы я разгадала его. Всех поразила мудрость девушки, и большие ноёны без лишних слов согласились с ней. Ожидал хан чужой стороны превеликое богатство в виде выкупа, а нагрянуло на него нежданно-негаданно огромное войско. Одержала победу мудрая девушка, освободила пленников, и вернулись все с торжеством домой. Устроен был пир, все пили на этом пиру и славили мудрую девушку из народа, старикову дочь.
НАРАН СЭСЭК[16]
Давным-давно в одном улусе жил старик по имени Наран Гэрэлтэ — Солнечное сияние. Была у него единственная дочь, да такая умная и красивая, звали ее Наран Сэсэк, что значит Солнечный цветок. Неподалеку от старика жил лама-монах. Полюбилась ему старикова дочь, захотелось ему жениться на ней. Стал он сватать Наран Сэсэк за себя, та отказала ему. Лама начал уговаривать и умолять, всякие подарки обещал, но ничто не помогло. Тогда лама решил обманом жениться на ней. Коварные мысли забегали в голове. Он решил отравить девушку. Подкрался лама к дому старика, зашел потихоньку на кухню и подсыпал яду в еду стариковой дочери. Наран Сэсэк поела и тут же пала без сознания. Отец испугался и побежал скорее к ламе за помощью. — О, святой лама, беда, дочь сильно заболела. Спасите ее! Лама пришел домой к старику, с важным видом осмотрел больную и сказал: — Ваша дочь тяжело больна. Излечить ее невозможно. Заболела она оттого, что ее хочет взять к себе царь морской — Лусад хан. Это он наслал на нее болезнь. Если хотите, чтобы дочь ваша осталась, в живых, надо послать ее туда. Если не пошлете, она все равно умрет. Если ваша Наран Сэсэк счастлива, то она там долго не задержится, вернется к вам. — О боже, какое горе, какое несчастье нас постигло, почему Лусад хан избрал нашу дочь? Сжальтесь, батюшка лама, укажите нам средство, как единственную дочь спасти. Лама заставил старика сколотить ящик, сбоку просверлить дырку, посадить в ящик дочь, положить с нею ее одежду и украшения. Садясь в ящик, Наран Сэсэк попросила отца: — Мне ничего не надо. Дайте только мою желтую собаку. Отец посадил в ящик дочь, а с нею и собаку. Заколотил ящик гвоздями. Лама приказал старику отнести ящик на речку и бросить в воду. А сам, довольный, отправился домой. Отец с матерью, обливаясь слезами, по приказу ламы унесли ящик с дочерью на речку и столкнули в воду. Лама во всю мочь гнал коня, едва прискакав домой, собрал своих семерых шаби — послушников и дал такой наказ: — По реке будет плыть деревянный ящик, ступайте поймайте его, осторожненько вытащите из воды, не открывая, принесите его, занесите ко мне в дом и поставьте перед моей божницей. Тем временем по берегу реки ехал на сивом быке молодой пастух овец. Вдруг он увидел: по реке плывет деревянный ящик. «Что это за ящик, что в нем может быть», — подумал он, разделся, полез в воду, доплыл до ящика и вытащил его на берег. Открыл он ящик, а из него выходит неписаной красоты девушка. — Эй, молодец, только не выпусти собаку! — сказала Наран Сэсэк. Пастух достал из ящика одежду девушки, ее украшения, забил ящик снова, столкнул в реку. Сам сел на быка, посадил с собой Наран Сэсэк и повез ее домой. По дороге Наран Сэсэк спрашивает: — Кто ты такой, чем ты занимаешься? — Кто я? Я тот, кто пользуется дарами земли, тот, кто поддерживает свою жизнь луковицей белой лилии — сараной. — А чем еще занимаешься? — Чем занимаюсь? Я пасу овец и коз богатых. Так незаметно в разговоре они доехали до юрты пастуха. Пастух женился на красавице Наран Сэсэк, и стали они жить да поживать.Семь послушников ламы прибежали к реке и ждут, когда приплывет ящик. Недолго они ждали, вдали показался деревянный ящик, он плыл, покачиваясь по волнам. — Э, верно, это тот самый ящик! — перебивая друг друга, закричали семеро шабинаров, баграми вытащили ящик на берег, принесли его в дом к ламе и поставили перед божницей, как он приказал. Заявился лама: — Ну, что, вытащили ящик? Хорошо, принесли и ладно! Не открывали его, не разбили? — Да нет, он цел, не роняли, не разбивали, осторожно донесли. — Ученики мои, семь моих шабинаров! Идите кто куда, отправьтесь за семь перевалов, погуляйте. Поднюйте и поночуйте, а потом ко мне вернитесь. Семеро послушников ушли кто куда. Как только они вышли, лама предался сладким мечтам. «Вот открою ящик, выпущу свою красавицу. Вот оно, счастье, совсем близко, Наран Сэсэк со мной!» Лама открыл ящик, а там вместо девушки желтая собака. Она выскочила оттуда, кинулась к ламе и перегрызла ему горло. На другой день вернулись послушники ламы, желтая собака прикончила и их. Пастух живет с красавицей женой Наран Сэсэк и про работу свою забыл. Все смотрит на нее, все не налюбуется. — Муж мой, — говорит Наран Сэсэк, — у нас и еда уж вышла. Сходи-ка накопай сараны, принеси еды домой. Пастух молчит и глядит на нее, не сводя глаз. Тогда Наран Сэсэк на бересте нарисовала свой портрет и подала его мужу. Пастух взял портрет и поехал на своем быке. Вдруг налетела буря, ветром вырвало портрет и унесло. Пастух в большом горе вернулся домой. — Эх, нам с тобою вместе быть будет все труднее. Иноземный хан давно справлялся обо мне. Если портрет мой попадет ему в руки, то непременно увезут меня. Нам с тобой не устоять против хана. У тебя лишь палка с железным наконечником, которым ты добываешь сарану, а у меня только иголка да наперсток. Сидят пастух и Наран Сэсэк: посмотрят вверх — засмеются, вниз посмотрят — слезы льют. Наран Сэсэк говорит мужу: — Если уведут меня к хану, то через год приди за мною. — С этими словами Наран Сэсэк дала мужу перстень: — Этим перстнем дашь мне знать о себе! Прошло несколько дней, однажды утром показались незнакомые люди в странной одежде. Они схватили жену пастуха и увезли насильно.
Пастух остался один, и день и ночь плачет. Проходит год. Он садится на быка и едет искать свою подругу Наран Сэсэк. Едет он, едет путем-дорогой, много дней проходит, едет он по степи — по полю. Встречается с ним табунщик хана. — Откуда ты, молодец, куда держишь путь? Э, брат, издалека, видать, ты едешь, копыта твоего быка в дороге дальней поистерлись! — Была у меня жена Наран Сэсэк. Отобрал ее у меня иноземный хан. Она просила разыскать ее через год. Вот и иду, не зная точно, в какой она стране находится. — Да, молодец, трудная перед тобой задача. Как же тебе встретиться с женою, ведь во дворец хана люди и посильнее нас не попадали. Я, табунщик, того хана знаю, у него и стража надежная и собаки злые. У хана нашего появилась красивая и умная жена. Может, она и есть твоя жена? Говорят, что ханша иногда заходит к нашим девушкам-пастушкам и рассказывает о своем горе. Через них и можно сообщить ханше о твоем прибытии. — Отец мой, постарайся помочь мне, пришельцу с дальней стороны. Вот мой перстень, подарок моей жены, переправь, пожалуйста, его ей через кого-нибудь. — Не печалься, молодец, исполню твою просьбу, — с этими словами старик взял перстень и пошел к своим табунам. Пастух отпустил быка пастись, а сам лег и тут же заснул. Табунщик погнал коней домой. У ограды хана увидел женщину неписаной красоты. Не Наран Сэсэк ли, подумал он. Взял перстень странника и стал перебрасывать с ладони на ладонь. Женщина остановилась, окинув взглядом табунщика, и сказала: — Какой у тебя красивый перстень, старик! — Простите меня, ханша. Если вам понравился мой перстень, то я могу подарить вам его. «Как похож этот перстень на тот, что я носила. Если муж мой жив, то он должен в это время появиться», — подумала женщина. Подойдя к табунщику поближе, она спросила: — Откуда у тебя такой красивый перстень? — Это перстень молодого человека с дальней стороны. Он попросил меня: «Если найдется хозяин перстня, то передай ему перстень и скажи, чтобы он со мною встретился». — А где он? — Там, в степи, пасет своего быка. — Тот человек, о ком ты говоришь, близкий мне человек. Пусть он в одежде нищего пройдет под моими окнами. Вот тебе от меня за подарок! — с этими словами Наран Сэсэк насыпала табунщику горсть золота и ушла. Услышав от табунщика о своей Наран Сэсэк, пастух подскочил от радости, не чуя под собой ног, побежал к быку, сел на него и поскакал к ханскому дворцу. Обернувшись нищим, подошел он под окна ханши. Ханша увидела своего мужа-пастуха и, обратившись к хану, сказал: — Кто это под окном стоит? Хан подошел к окну: — Какой-то грязнуля, оборванец, отгоните его прочь отсюда! — Что вы, хан, разве можно так?! Разве нищих обижают? По обычаям старины надобно пригласить его и чаем напоить, а потом уж и отправить. Неужто жалко вам ломтя хлеба и стакана чая? Хан подумал, что, видно, он обидел ханшу, и тут же сказал: — Ханша моя, пусть будет по-твоему, если хочешь, пригласи нищего. Наран Сэсэк пригласила нищего в дом. Пастух привязал быка к серебряной коновязи, вошел во дворец, поздоровался и сел у двери. Наран Сэсэк посадила пастуха за стол злато-серебряный, едой уставленный, стала угощать гостя и беседу с ним вести. Хан же, не желая видеть, как нищий ест, ушел в свои покои. Поев досыта, нищий ушел. Хан вышел из покоев. — Ты почти год со мной и не разговариваешь совсем, а с нищим говорила так горячо. Что это значит? — Я обожаю вот таких бедных, нищих, некрасивых. Хан, подумав про себя, сказал: — Может быть, мне обернуться страшным человеком, чтобы ты полюбила меня? — Было бы неплохо. — Тогда попроси у нищего одежду и дай мне надеть ее. — Можно! — сказала Наран Сэсэк. Затем она сняла одежду со своего мужа-пастуха, нарядила в эту одежду хана, посадила его на быка и отправила его в трехдневное путешествие. После того как хан выехал за ограду, Наран Сэсэк отдала приказ: «С юго-восточной стороны идет на нас страшный враг, чтобы напасть и разорить нас. Кто его увидит, пусть тот и прикончит его на месте встречи!» Двум богатырям дала задание выкопать яму, третьему привезти тяжелый камень величиной с быка. Через три дня хан возвращается домой, весь грязный, неузнаваемый, верхом на быке, с палкой за поясом. Царские стражи не узнали хана, стащили его с быка, бросили в приготовленную яму, засыпали землей и придавили большим камнем. Ноёны и сановники хана сказали: «Врага непобедимого победили», — и разбрелись по домам. А пастух овец со своей красавицей женой Наран Сэсэк уехал домой, и жили, говорят, долго и счастливо.
Последние комментарии
6 часов 44 минут назад
12 часов 28 минут назад
13 часов 35 минут назад
14 часов 33 минут назад
14 часов 47 минут назад
23 часов 57 минут назад