Рассказы [Юрий Юрьевич Завражный] (fb2) читать онлайн

Юрий Завражный Рассказы (из сборника Макароны по-флотски)

Родился в 1960 году в далекой от моря Алма-Ате, в семье молодого лейтенанта, служившего на Камчатке, куда и был перевезен в двухмесячном возрасте. С тех пор всегда живет у пенной полосы прибоя — там прошли и школа, и ЧВВМУ им. П. С. Нахимова, и последующая служба на ставшей родной Камчатке (Бечевинка и Вилючинск). В 1995-м решил, что офицер дважды не присягает, а потому с ощущением легкой печали сменил китель капитана 3 ранга на пиджак и водолазку. Перепробовав несколько гражданских профессий — от художника по свету до программиста — твердо решил, что нет ничего лучше паруса, горных лыж, гитары и русской бани. Любовь к соленым волнам и веселому трепу привела к потребности изливать мысли на бумагу и монитор компьютера — так проще, потому что язык устает. Изредка появлялся в камчатской периодике. Также написан сборник стихов, несколько песен, пьеса-мистерия «Все там будем...» и повесть-хроника «Последний шлаг восьмерки» о переходе яхты «Апостол Андрей» из Петропавловска в Санкт-Петербург через канадскую Арктику, в котором автору посчастливилось принять участие в 2002 году. Автор нескольких сайтов в Интернете. Представленные рассказы — из сборника «Макароны по-флотски». Что дальше? Дальше — мечты, которые, как известно, имеют обыкновение сбываться.

МОНОЛОГ ЛЕТЯЩЕЙ ДУРЫ

У-у-у-у-у!!! Вжж-ж-ж-ж-ж-ж!!! У-у-у-у!!! Это я лечу! Я! Я лечу-у-у-у!!!

Спасайся, кто может! Кто меня не знает? Все меня знают! Все меня боятся. Хотя, чего меня бояться, я — болванка без боевой части, я — учебная, вернее, учебно-боевая.

Я — крылатая ракета. Я — Пэ-тридцать пять! Пока лечу, немного расскажу о себе. Не для того, чтобы боялись, а чтоб уважали. Пока лечу. А лечу я — ох, быстро! У-у-у-у-у-у!!!

Меня пульнули с ракетного крейсера «Грозный». Знаете такой, нет? Их четыре было — «Варяг», «Головко», «Адмирал Фокин» и вот этот, с которого меня пульнули. Тротила и гексогена во мне нету. Я не взорвусь. Я просто врежусь, влеплюсь в мишень на бешеной скорости, только лохмотья полетят. Где-то там она, впереди, я еще не вижу. Я такая умная, я вперед смотрю, а что увижу — передаю туда, на «Грозный». По радио. Там мастера военного дела сидят, удальцы ракетного удара. Ну что, кого будем долбить? Они прикинут и покажут мне — опять же по радио: а вот этого. Хо! Нет проблем! У-у-у-у-у-у! И я включу захват цели. И ка-ак!..

А пока я лечуу-у-у. Ветер меня с курса сносит, а мне что! — меня обратно на курс по радио вернут, так что никуда не денусь. Я умная. Два режима стрельбы у меня есть — морской и береговой, я в разных режимах маленько по-разному на команды реагирую. Сейчас должен быть морской. Правда, эти лопухи сдуру включили береговой, а мне чихать! Они там направляют, а мое дело — лететь, я и лечу. У-у-у-у-у!!! Ой, погодите, команда какая-то! Секундочку...

...А-а... Это мне сказали телепилот включить. Включаю... Так... Ну-с, и кто это у нас там? Кто-то плавает впереди. Кто? А мне не все ли равно? Им на «Грозном» лучше знать, они ж тоже образованные. Что? Захват? Да нет проблем! А теперь смотрите, сейчас я пикировать буду. У-у-уу-у! !! Смешно мне. Мне-то видно четко, что никакая это не мишень. Тральщик это, оцепление полигона! Мишень где-то сбоку осталась... Мне-то что! «Морской, береговой...» Они там все мастера — им лучше знать. А на тральщике только что все пообедали... на палубу повылазили... солнышко... Сейчас будет вам солнышко!

У-у-у-у-у-у!!! Нате вам. Да здравствует Черноморский флот!

БАЦ.

ГЕРОЙ

Физическое тело, обряженное в клешеные суконные брюки и опять же суконный бушлат с пятью желтыми галками на правом рукаве, лежало ничком и не шевелилось. Если бы редкие прохожие могли видеть человеческую ауру, они немедленно пришли бы к выводу, что у данного представителя гомо сапиенс всякая аура отсутствует напрочь. Пугающий натюрморт дополняли революционно-красные момбасовские носки.

Этим прекрасным декабрьским утром произошло довольно редкое для Города-Героя событие, а именно: в Севастополе выпал снег. Тонюсеньким слоем в два сантиметра толщиной, мокренький и хлипкий, он девственно искрился под лучами веселого воскресного солнышка и не знал, что это же самое солнышко уже завтра растопит его в банальные веселые лужицы. А пока... Пока что троица лихих пацанов возраста очень начальной школы отчаянно пыталась покататься на саночках чуть поодаль остановки. И — опять же — тело...

Мимо остановки прошла, ковыляя, закутанная в платок замшелая старушка, помнящая еще свист английских ядер. Оглянувшись на натюрморт, старушка сокрушенно покачала головой, сделала губы дудочкой, сердито прошептала что-то непотребное, истово перекрестилась и побрела дальше. Еще дважды утренние прохожие обращали внимание на контрастирующую с белым снегом черную фигуру, но участием не блеснули, прошли мимо, торопясь по своим делам, хотя — какие дела в воскресенье?

Между тем, можно попробовать напрячь свои умственные способности и методом дедукции вычислить, каким образом фигура сия оказалась в данное время на данном месте. Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы довольно быстро прийти к заключению, что троллейбус номер шесть просто остановился на конечной, после чего из открывшейся задней двери выпало как раз вот это. То, что в других условиях могло бы называться курсантом пятого выпускного курса. Часы показывали пол-одиннадцатого, то есть все уволенные на ночь курсанты уже давнехонько вернулись «в родные пенаты» славного Краснозвездного училища имени П.С.Нахимова, в просторечии именуемого «системой». Этот же по непонятной причине задержался. Хотя — почему «по непонятной»?

Любопытные мальчишки вдруг перестали кататься на саночках и робко подошли к остановке, видимо, также привлеченные натюрмортом. Один из них явно был будущим флотоводцем — на курчавой голове лихо топорщилась детская бескозырка с надписью на ленточке: «Герой». Пацаны, цокая языками, склонились над мумией.

Между тем, тело, вопреки закону о клинической смерти, таки подавало признаки жизни. В том месте, где лиловый нос уткнулся в свежий снежок, уже основательно подтаяло, и из этого района веером расплывались томные волны тяжелого перегара номер три семерки. Как в переделанной песенке: «принесли его домой — оказался он живой... да смертельно пьяный...»

Старший из пацанов озабоченно почесал в затылке, по-взрослому вздохнул и что-то сказал своим друзьям. Те немедленно принялись за дело. С превеликим трудом, напрягаясь и кряхтя, пацаны погрузили беднягу на двое саночек, предварительно связав их вместе веревкой. Фуражки от тела поблизости видно не было — скорее всего, уехала на Центральный рынок вместе с троллейбусом. Поэтому семилетний моряк, не задумываясь, пожертвовал свою игрушечную бескозырку «Герой», нахлобучив ее на огромную лохматую голову без пяти минут дяди-офицера. Понятно: для севастопольского мальчишки честь флота — прежде всего. Мальчишки впряглись в саночки, и автопоезд двинулся в сторону КПП училища, благо его местонахождение им, вездесущим пронырам, было хорошо известно. В морской практике это называется — «сложная буксировка».

Вот так, в таком виде — саночки, брюки-клеш, расстегнутый бушлат с пятью галками и дурацкая бескозырочка «Герой» — вспотевшие пацаны и сдали незадачливого пятака седому дяде-мичману, дежурному по КПП, который тут же выпал в осадок и ржал до потери сознания вместе со старшим помощником дежурного по училищу, гулявшим неподалеку и прибежавшим на дикий сумасшедший хохот...

Помнится, еще Юлиус Фучик задавался вопросами: что такое подвиг? кто же такой герой?

Да он просто не видал эту сцену!..

У ВСЕХ ГРЫЖА!

Ай-яй-яй! Нашего командира роты в госпиталь уложили. Грыжа. Не приведи Господь, хотя — что такое грыжа? Ерунда, чик — и гуляй.

Кэп наш тогда был капитан третьего ранга, полгода как пришел с бпк «Керчь», где браво изображал командира БЧ-2. Мы его знали еще по корабельной практике после третьего курса, и когда нам его представили, строй чуть не запищал. Ур-ра! Звали его — Владлен (это имя такое), а фамилия была — Коваленко.

В госпитале, ясное дело — дисциплина. Госпиталь военный, врачи военные. От капитана до полковника. Это врачи. А вот медсестры...

Медсестры — они всегда медсестры. Добрые, милые, на любой возраст и на любой вкус. Блондинки, шатенки, брюнетки. И практикантки из медучилища — еще не медсестры, а потому не имеющие доброго чувства юмора и на все обижающиеся. Чуть что — губки надули, бе-бе-бе...

В палате, где обитал Владлен, имелось еще трое обитателей. Со всеми ними веселый и озорной наш кэп махом нашел общий язык — и пошло: анекдоты, преферанс, портвейн (в умеренных дозах)... Особенно сошлись с одним майором, морским летуном-бомбардировщиком. Шалили на славу, а объектом легких и веселых проказ, как правило, были две насупленные и мстительные практиканточки. Как положено — блондинка и брюнетка, симпатичные — ни дать ни взять, «Баккара» в молодости, но с чувством юмора у обеих были серьезные проблемы. Проще говоря, добрых и безобидных шуток Владлена они упорно не понимали. А потому мстили всеми доступными им способами — старались укол вколотить побольнее, лекарства на тумбочку не клали, а швыряли, презрительно отворачивались и гордо уходили, не отвечая на призывы, громко хлопнув дверью, а если и отвечали, то яду во фразах — как от ста гадюк. Шипели и извивались, глазки сузив и сквозь зубки белоснежные гадости цедя. Девчонки молодые, что и говорить.

Хоть и молодые, да четко знали, когда час реванша. Терпели, огрызались, но твердо верили, что победа за ними. А беззаботные майоры — летун да моряк-ракетчик — понятия не имели, а потому развлекались вовсю, щипали практиканток за филейные места, пускали слюни, изображали состояние, близкое к оргазму, делали предложения выйти замуж сразу за обеих и жить вчетвером (это в те-то годы!), сдавали в баночках анализы пота из-под мышек, капризничали, отказывались от лекарств, хватались за сердце и все такое. Опять же — лето на дворе... И зрителей навалом, все вояки, всем радостно, все счастливы. Кроме, «Баккары», в деталях разработавшей план вендетты.

И час наступил! В день операции по вырезанию. Сперва для бомбардировщика.

— Спирохетов! На выход! — сияющая блондинка Лена облокотилась на дверь палаты. Вообще-то фамилия летуна была Шпирагетов. Ничего не подозревающий сокол пожал плечами и отправился в процедурную, проблеяв:

— Уй-юй-юй! Щас опять больно сделают, садистки юные! Опять я плакать буду и маму звать...

— Будете, будете, — успокоила его брюнетка Наташа (руки в боки, ножка на отлет — ух!).

В процедурной с летуна игривое настроение как ветром сдуло. Стройные девочки в коротеньких белоснежных халатиках сбросили свои колпаки, разбросали пышные волосы по восхитительным плечикам, расстегнули по пуговичке сверху и пуговичке снизу (летуна просто в пот бросило), кокетливо напыжили губки и вручили ему древний ржавый станок с тупым-претупым лезвием «Нева», после чего приказали брить густо заросший черным мхом лобок. А сами уселись напротив, сексуально забросив ногу на ногу, и принялись упоенно наблюдать за ходом процесса. С комментариями друг дружке на ушко. Бедный майор совсем духом упал — а куда денешься? Снял штаны от пижамы, трусы, горестно посмотрел на ТУДА.

— А это... хоть намылить дайте, сестры... милосердия, матерь вашу! — последние два слова шепотом.

— Нету у нас! Быстрее, быстрее давайте, через пятнадцать минут уже клистир и на стол! — а сами чуть не пищат от счастья.

Тьфу ты! Клистир еще какой-то... Тоскливо глянул на лезвие, чертыхнулся и начал царапать. Тупым лезвием. На сухую. А эти что — триумф долгожданный.

Ноги широко расставляя, кое-как приземлился в палате — только для того, чтобы плюхнуться на край койки к Владлену и горестно промямлить:

— Ну, с-сучки же!.. — и далее в двух словах. Владлен нахмурился, а потом просиял.

— Фигня. Иди давай на стол, все будет нормально. Если я правильно понял, следующий в стволе я, да? А раз так — гы-гы! — боевая тревога, ракетная атака.

И майор уполз в операционную, кряхтя. А Владлен, напевая под нос « Yellow submarine », начал что-то собирать в целлофановый пакетик. Потом выудил из тумбочки бинт и попросил второго соседа, подводника-торпедиста, забинтовать ему кисти обеих рук. Дверь открывается:

— Коваленко!

— Я, мои солнушки!

— В процедурную шагом марш! — Сияют, красавицы. Хоть бы пуговички-то застегнули, лолитки, тудыть-растудыть...

— А заче-ем? (это кокетливо так)

— Там узнаете. Марш! Ой... что это у вас с руками?

— Пустяки, девчата. Баночку с анализом раскокал... нечаянно. Вот, лапки себе порезал маленько... пройдет...

Девки переглянулись, чувствуя подвох. А время идет. Владлен встал и твердым шагом — в процедурную. Пакетик кончиком мизинца держит, что из-под бинтов торчит. Практиканточки — следом, и даже забыли спросить, что за пакетик-то.

Вошел, осмотрелся деловито. Кончиками пальцев не спеша начал разворачивать пакет. Девки-гадюки в ту же позу напротив уселись, глядят, усмехаются. Владлен на них исподлобья щурится, серьезный такой. И на свет появляется импортный станочек «Шик», пенка для бритья «Флорена» и шикарный помазок, тоже «Флорена». У девок глаза — как дырки в стволах главного калибра.

— Эх, девчата... руки же... что делать-то будем?

Короче, через полминуты — картина: лежит наш Владлен на белой медицинской тахте, а две практиканточки, «Баккара» то есть, лобочек кучерявый пенкой мылят, шипя сквозь зубки змеиные, и импортным станочком тщательно бреют это самое то место, кое сам Владлен никогда не брил — ни до, ни после. А кэп наш руки за голову сложил, наблюдает внимательно и еще советы подает, как лучше. Девки чуть не плачут от досады, но работают споро, невзирая на удалую эрекцию.

— От, спасибо, сестрички! Так здорово вышло все... Я так себя хорошо сейчас чувствую! Спасибо, родные. На операцию-то кликните? — и вышел вразвалочку, не забыв пакетик обратно сложить.

— Ы-ы-ы! — вслед ему из процедурной.

Привозят летуна в палату, уже без грыжи, а он снова чуть не плачет. Что еще такое? Оказывается, перед самой операцией клизму ставят, и не клизму даже, а настоящий старомодный клистир, когда сверху бутыль с марганцовкой или чем там, а от нее вниз трубка прозрачная с краником, и пипка на конце, и вот эту пипку прямо туда, в бомбардировочный зад воткнули и издевались по этому поводу вовсю... Кто издевался? «Кто, кто»... Баккара, кто ж еще...

— Ну-у! — Владлен нахмурился, сразу видно — закусил. Подумал малость... — Держись, соски. Ракетная атака!

Набрал полный рот марганцовки, штаны подтянул и лег на боевой курс.

— Ага! — это «Баккара», сладкая парочка. Владлен молчит, словно воды в рот набрал. Вернее, марганцовки. — Ну, ложись, мор-ряк! Мужайся. Чего молчишь, а?

Ни фига ж себе! Уже и на «ты»? Ладно, поглядим... пум! вставили... крантик открыли... та-ак...

— Ой! А чего это она не идет?

И не пойдет. Владлен — спортсмен, и пресс имеет что надо.

— Ой...

Тут Владлен тоненькой струйкой из рта марганцовку пустил — псссссссь! И страдальчески:

— Что ж вы делаете, а, негодницы малолетние?! Насквозь же продавили, ну! — но пресс не отпускает пока.

Девки — ладошки ко ртам... сейчас и у них брызнет... бледные стоят, коленки девственные трясутся. То на крантик, то на Владлена. А Владлен еще пуще напрягся, да еще маленько, да еще... и пошло ОНО обратно в бутыль... еще!., плямс! — и пипка лихо из задницы вылетела со звуком специфическим, и давай летать, поскольку сила реактивная, а марганцовка из пипки брызжет, и все на «Баккару», и вот тут они не выдержали и такие струи пустили, что аж рассказывать неудобно. Вот так — за одни сутки две ракеты — и обе в цель! Ай да Владлен! Мастер ракетного удара.

И операция успешно прошла. Вырезали и одному, и второму. Без патологий.

А за сутки до того вырезания открывается дверь, и в палату новенький заходит. Рожа холеная, брезгливая. Оказалось, тоже майор. Владлен уже приготовился его не уважать, потому что майор явно смахивал на политработника, а не уважать политработника — святое дело для боевого офицера, признак хорошего тона. Но майор оказался вовсе не политработником, а начальником строевой части ракетного полка. И тоже с грыжей.

— Ну что, пулечку распишем? — это Владлен.

— В карты не играю.

— Н-да? А козлика забьем?

— В «козла» играют только козлы и дебилы.

Ух ты, какой герой попался! Дебилы, да? Хорошо...

— А как насчет по портвейнчику?

— В госпитале установлен определенный порядок, и нарушать его нельзя. Все.

Во дает! Расстелил койку, разделся и лег. Достал книгу, напялил очки и углубился. Глянули на обложку и совсем опупели: Кафка, «Процесс». Ах так, да? Ну, свинья культурная... А он еще и шуток с девчонками не понимает — пару раз осуждающе высказался на эту тему, причем все без матов и с деепричастными оборотами. Вот же интеллигент попался! Все, хана. Ракетная атака.

Так вот про этого пошлого начальника строевой части и вспомнили сразу после операции; девочкам срочно преподнесли шампанское и конфетки в знак благодарности и примирения, и заодно указали на потенциальную жертву — на майора на этого. «Ой, девчата, если б вы слышали, что он про вас сказал!.. Он про вас такое сказал, такое сказал... ну я прям не знаю!..» Девки угрюмо насупились и пошли готовить самое ржавое лезвие «Нева».

А когда с позором «обшкребанный» майор отправился на клистир, Владлен и говорит:

— Так, мужики, все на перекур, все в гальюн. Щас цирк будет.

А в гальюне всего две кабинки, и обе оккупированы — в одной летун сидит с журналом «Советский воин», в другой — Владлен с сигареткой «Золотой пляж». Ждут. Ждет и остальной народ, полный гальюн зрителей набился. И вот он, герой кавказской легенды, летит, родной, чуть ли не разбрызгивает. «Баккара» постаралась на славу, полный жбан в беднягу влила.

Врывается в гальюн. Народ немного расступается. Майор с выпученными глазищами дергает первую кабинку. Оттуда: «Занято!» Дергает вторую — эффект аналогичный. Выпучивается еще больше, и его сильно кривит на рожу.

— Ы-ы-ы!!! — он принимает характерную взлетную позу, держась одновременно за холеное пузо и за место, где форсаж.

Кабинки хранят ледяное молчание. Как, впрочем, и зрители, хотя их уже прет вовсю.

— М-м-м!.. — майору с трудом дается непривычное доселе слово «мужики». — У меня ж!.. это!.. клиззззьма!

— Везет, приятель! — это летун из крайней кабинки, завистливо так. — А вот у нас, блин, — наоборот...

И Владлен тоже старательно кряхтит. Высокорафинированный майор беспомощно оглядывается вокруг. А что вокруг — безмятежные рожи с бычками. У него уже булькает. Ну что, ЧТО ДЕЛАТЬ?!?!?!

— Ну вон же раковина, — участливо бросает кто-то.

Нет! НЕ-ЕТ!!! В раковину, в умывальник, при зрителях — как же это? Воспитание не пускает... А куда деваться? Взвыл, еще взвыл... О, САНТА РОЗАЛИЯ!.. страдая... и полез, кряхтя... Тррррррраххх-буллллль!!! — вылетело, забрызгало белоснежный фаянс, зажурчало... ох!.. легко... сполз на кафель сконфуженно... не глядя ни на кого, попку сполоснул, напялил штаны и — бочком, бочком — на выход... народ посторонился вежливо... пли-из!

Вечером к майору в палату жена приволокла пива, портвейна и закуски. Позвонил, наверно.

— Ну, что... это... м-мужики... у меня вот тут колода новая есть... в трыньку играет кто-нить?

HOMO SAPIENS

— Хоменко! Ну-ка. Зайдите сюда. Почему у вас ЭО не проверено?

— Как это — не проверено?

— Потому что не проверено. Вы его проверяли?

— Я?

— Да.

— Ну, проверял.

— А почему оно не проверено?

— А почему оно — «не проверено»?

— Потому что не проверено! Или вы хотите сказать, что оно проверено?

— Ну... почему ж не проверено...

— Потому что в формуляре написано одно, в графике — другое, а на бирке — третье! Вы его проверяли?

— Так точно.

— Что — «так точно»?

— Проверял.

— Так почему же оно не проверено?

— Как — «не проверено»?

— А что же, по-вашему, оно проверено?

— Так точно...

— Где же оно проверено, если в графике проверок не отмечено, в формуляре конь не валялся, а на бирке — прошлый год! Как вы его проверяли?

— Как положено...

— А как положено?

— Ну...

— Что — «ну»? Где написано, как проверять, знаете?

— Ну... знаю.

— Проверяли?

— Так точно...

— А почему ж оно тогда не проверено?

— Как — «не проверено»?

— Лейтенант Хоменко!!!

— Я.

— Вы ЭО проверяли?

— Я?

— Вы, вы!

— Так точно...

— И что?

— Что?

— Вы три дня там торчали...

— Там?

— ...что вы там делали?!

— Проверял... ЭО... а что?

— А то, что оно не проверено!!!

— Как это — «не проверено»?

— А так это — не проверено! Почему меня комиссия носом... потом раком!

— Товарищ капитан-лейтенант...

— Не надо мне!!! Вы мне скажите, почему!

— Что — «почему»?

— Почему ЭО не проверено!

— Ну почему же так прямо — «не проверено». Я...

— Что — «я»?! «Я, я!»... Головка!.. от торпеды! Вы ЭО проверяли?

— ЭО?

— Ну а что же еще?! Ёш твою двадцать! Проверяли?!!

— Так точно.

— Вы там три дня сидели!

— Так точно.

— В графике исправляли?

— В графике?

— Хоменко!..

— В графике — исправлял.

— Сам знаю! Запись в формуляре сделали?

— В формуляре?

— Вы что, вы меня...

— Сделал...

— А где она, эта запись?! Где?! Нет записи — значит, не проверено! На бирке...

— А что — «на бирке»?

— На бирке, ёш твою медь! Прошлый год!! И комиссия!.. раком!.. меня!.. «не про-ве-ре-но»!

— Не, ну почему ж так сразу — «не проверено»...

— По кочану, мля!!! Хоменко, вы что, издеваетесь?!

— (изумленно) Я??

— (истерично) Вы!! Вы!!!

— Над кем?

— Надо мной!

— Никак нет.

— (из последних сил) Тогда доложите мне: как; вы; проверяли; ЭО.

— У меня все ЭО проверено...

— Молчать!!! Я вас не спрашиваю, проверено или не проверено, я вас спрашиваю — вы его проверяли?!!

— Кого?

— ЭО!!!

— Так точно...

— А бирка?!! Бирка???!!!

— А что — «бирка»?

— А то!!! На бирке нет, в формуляре нет, пломба на ящике с прошлого года висит! Значит — что? — не проверяли!!!

— Никак нет.

— Что — «никак нет»?! Не проверяли?

— Никак нет. Проверял.

— А почему ж оно не проверено?!!

— Кто?

— Не «кто», а «что»!

— Что?

— ЭО!!!!!!!! Э!!! О!!!

— А что — «ЭО»?

— ЭО — НЕ ПРОВЕРЕНО-О-0!!!

— Как — «не проверено»?

— А-а-а, бляяяяяя!!!

Пухлая папка с формулярами полетела в голову лейтенанта Хоменко. Мимо...

У него было прозвище «Хомус», что, по-видимому, означает — «хомо сапиенс».

КТО СКАЗАЛ «МЯУ»?!

Преамбула

— Да-а... Были времена.

— Ну...

Мы налили по стопочке — «по пять капель» — и врезали за те самые времена. За Бечевинку — забытый всеми богами гарнизон на самом краешке Камчатки. Немногие выдерживали там больше пяти-семи лет службы.

Саша сейчас командир береговой части — немногочисленной в смысле количества личного состава, а потому достаточно спокойной в смысле службы. Я у него инженером АСУ — уже гражданский, глубоко цивильный человек, лишь где-то в самой глубине души оставшийся флотским офицером, и кортик дома на стенке висит. Саша служил на лодке — проект 877, «Варшавянка», третий корпус. Я в то время сидел на берегу и занимался головными частями торпед. Где-то мы пересекались по службе, но чаще — в поселке. А вот сейчас видим друг друга почти каждый день, и все равно у нас всегда находятся общие темы.

Например, сама Бечевинка.

— Давай, за Бечевинку. — Саша сейчас практически не пьет. Я — другое дело. Но... есть вещи, говоря о которых, нужно иметь в руке стограммовый стопарь.

Бечевинку выдумал один из наших бывших Главкомов, адмирал Горшков, когда ему надо было написать дипломную работу в самой-самой военной Академии. Вот он взял и обосновал возможность создания в нашей тьмутаракани базы дизельных торпедных подводных лодок со всей положенной инфраструктурой. А став Главкомом, начал последовательно воплощать свою бредовую идею в жизнь, и некому было дать «стоп машине»... Бухта Финвал отгорожена от океана широкой песчаной косой, а потому в ней прорыли узенький канал, который приходилось раз в год выкапывать заново, ибо его элементарно замывало волнами. Несколько раз лодки втыкались в края канала, и один раз — Сашина, он как раз стоял вахтенным офицером. Чтобы запереть всю бравую 182-ю отдельную бригаду в бухте, хватило бы одного сопливого диверсанта с зарядом малой мощности. Дороги в гарнизон не было — только пять часов морем. Или на вертолете. Был такой анекдот — лейтенанту-новичку вертолетчики сказали прыгать к новому месту службы с двухсот метров: «Извини, братан! Ниже не можем — обратно запрыгивать начнут!..» Но было грех жаловаться — через бухту торчал на сопочке зенитно-ракетный дивизион, так вот они по сравнению с нами — как мы и Париж. Они и пресную воду добывали, растапливая снег, и ягоду военные жены собирали с «калашом» за спиной — медведей вокруг навалом. Патроны — россыпью, а по праздникам они иногда спускались к нам, и мы почти привыкли к резиновым сапогам, дополняющим велюровые и шифоновые платья ракетчиц...

— ...торчали мы как-то у пирса в Петропавловске, в Завойко, чего-то уж не помню чего. Командира нет, за него старпом. Оба штурманца влетели в комендатуру по пьяни — в кабаке нажрались, начали требовать у гардеробщика несуществующую куртку, а на фразу: «Да вы же пьяные!» поклялись смертной клятвой, что сейчас пойдут в комендатуру и там будет четко зафиксировано, что они трезвы... ну и сели оба в одну камеру. А тут командир получает с берега — выйти на рейд и встать там на якорь. Командир — это в смысле старпом. А как вставать на якорь без штурманов? Петропавловск — порт оживленный, сам знаешь...

— А дальше? — бардак на флоте меня давно не удивляет, просто хочется послушать еще одну историю.

— Дальше? Дальше старпом плюнул и дал «аврал». А поди похерь приказ верхнего оперативного! Выползли... покрутились, плюхнули якорь... а еще через три часа заявляется на катере наш комбриг Пивненко (как же, помню!) и кричит — все, сниматься, идем в Бечевинку! Начали тащить якорь, ход дали — фигня какая-то, крутимся на одном месте, будто рули погнуты... ну, с рулями у нас и в самом деле заморочка была, — Саша улыбается, — но не настолько же! И якорь не идет — зацепились за что-то. Там же, сам знаешь, на дне свалка натуральная, все что хочешь. Пивень на мостике орет, старпом голову втянул, штурманцы на киче дрыхнут, боцман руками разводит, а лодка крутится на пятаке... дернулись посильнее — вроде якорь пошел, ход сбросили, старпом говорит боцману — иди, мол, послушай. Якорь знаешь на лодке? Он же ниже ватерлинии, его не видать, и с одной стороны у него такая лепешка, которая его в клюзе прикрывает для обтекаемости. Боцман пошел, послушал — кричит, воткнулся, да не совсем. Блин!.. Дали стоп, завели под якорь конец с кошкой, вытащили — мама... кабель, причем, не силовой, а с кучей жил, ясное дело, связь через бухту... Пивень-комбриг оглянулся воровато и орет: «Руби его на хрен, и линяем, нас тут не было!» Рубанули — и домой, в Бечеву... А через десять лет сижу я за столом со своим однокашником, он связист в штабе, вспоминаем всякое, ну я рассказал эту историю, а он: «Ёшь твою в бубен! А мы, как придурки, неделю потом этот кабель восстанавливали и негодяев искали!..»

Мы смеемся. История не ахти какая смешная — подумаешь, но мы все равно смеемся. Потому что оба знаем — сейчас последует другая. Саша набивает трубку душистым иноземным табачком, вытряхнутым из «беломорины», раскуривает ее, делает три задумчивых «пыха»...

Взыскание

— ...Сижу в центральном и обучаю мичмана, молодого болвана, как пульт устроен. Я тогда командиром электронно-вычислительной группы был. Ну, объясняю... вдалбливаю. Вполголоса вдалбливаю, потому что рядом в командирском кресле командир дрыхнет. Закончил, пошел к себе — через час меня старпом вызывает. Прихожу, лапу к уху... Он: «Ты чем там в центральном занимался?» Я отвечаю: «Мичмана Пупкина пульту учил». Старпом: «Понятно... матом ругался?» Я: «Конечно. А что?» Старпом: «А ничего. Командир приказал тебя наказать. Ты вчера на партсобрании был?» — «Нет», — отвечаю, — с дежурства сменился и домой...» — «Во-во, — старпом говорит. — Начпо был, разорялся, что мы тут все в матах погрязли, ну, наш папа взвился и объявил на лодке борьбу с латынью. С сегодняшнего утра чтоб ни одного матюга...» У меня глаза на лоб... что, совсем обалдели?! Даже «каштан» матюгальником называется — просто так, что ли? Старпом: «Ага... ладно, давай думать, что с теперь с тобой-то делать? Приказал наказать — значит, тащи служебную карточку. Давай, шнуром...» Я потопал к начальнику РТС, объяснил ему все это дело, тот заржал и карточку выдал. Прихожу обратно к старпому, он берет карточку, переворачивает обратной стороной и пишет там: дата, строгий выговор, от кого — от старпома, за что — и тут запнулся. Как написать? Посидел, попу поморщил, потом ухмыльнулся и говорит: «А прям так и запишем. Зато ни у кого такого не будет, ха-ха!» И накозябал в графе «за что» — «за мат на подводной лодке». Все, свободен, иди, продолжай службу... Я сказал «есть» и вышел, ошалевший, а позади, то бишь в каюте старпома, слышу хохот сдавленный — приглушенный, но истерический... того и гляди, старпом уписается... Ты думаешь, все? Размечтался...

Кто сказал «мяу»?!

— А назавтра решили нас выгнать в море. Отработка КБР, учебная торпедная стрельба по фактической цели, но без выстрела. Все по отсекам, на мостике — командир, старпом, вахтенный офицер и сигнальщик. Все идет как обычно, никакой дурацкой суеты... команды, доклады... вдруг командир поворачивается к старпому и грозно: «Кто сказал — хуй?» Старпом офонарел, челюсть отвисла: «Я не говорил, тащ командир!» Тот — к вахтенному офицеру, и грознее: «Я спрашиваю, кто сказал — хуй?!» Вахтенный офицер, лейтенантик сопливый, честь отдал, вытянулся, в бинокль вкогтился... «Я не говорил!» Кэп — на сигнальщика, и по разделениям: «Кто? Сказал? Хуй?!!» Сигнальщик чуть ли не в обмороке: «Не я...» Тогда командир смотрит на них вот так, и нажимает кнопку связи с центральным: «Центральный! Кто сказал — хуй?!» Внизу все замерли и обалдели. Дежурный по лодке первым из ступора вышел и по циркуляру: «В отсеках! Кто сказал — хуй?» Короче, вся лодка в полной прострации... А установлена очередность докладов по отсекам — сперва первый, потом четвертый, пятый, шестой, второй... чтоб не тараторили и друг друга не перебивали, чтоб четко все... Ха! И пошло: «Центральный! В первом слово „хуй“ не говорили!», «Центральный, в четвертом слово „хуй“ не говорили!», «В пятом...» Дежурный спокойно принял все доклады, кивнул сам себе... а все вылупились — что он делать будет... нажимает на кнопочку и твердым голосом: «Наверху, центральному! В подводной лодке слово „хуй“ не говорили!» Представляешь? Командир — озверело: «Мне, бля, что, послышалось, что ли?! — и в пространство, — уебство!!!»

Заключение

А без заключения. Флот еще не закончился, и рассказики о нем — тоже. Мы врезали еще по одной и разошлись. Завтра будет новый день и будут новые воспоминания.

БДИТЕЛЬНЫЙ ТЫ МОЙ!

Вальяжной походкой, гордо неся впереди себя свое упругое пузо, капитан первого ранга — без пяти контр-адмирал — не спеша двигался ко входу в бункер. Кругом зеленели березки, весело звенели комарики, сверху припекало неожиданное камчатское солнышко. «Без пяти» только что вылез из бассейна с горячей паратунской водицей, и глазки его были полуприкрыты от почти неземного блаженства. В левой руке наотлет он нес, как скипетр, свою фуражку-энтерпрайз, правая покоилась на торчащем из расстегнутой тужурки животе — Бонапарт в черном. Здесь он действительно был хозяином, поскольку речь идет об особой территории под названием «Распутье» — защищенном командном пункте некоей северо-восточной военной флотилии.

Место для ЗКП было выбрано неспроста и с умом. Во-первых, подальше от Петропавловска, где непосредственно располагается весь штаб и все штабные семьи. Во-вторых, окрестности Паратунки — знаменитая курортная зона, известная даже за пределами родной страны. В-третьих, сама река Паратунка каждое лето кипит от кижуча и нерки — самых лососевых из лососевых. А посему, с учетом вышеизложенного, каждый очередной выезд штаба на учения неизменно сопровождался дикими возлияниями и разнообразнейшими приключениями с особами наилегчайшего поведения, коими Камчатка изобилует не в меньшей степени, чем любой другой уголок России. В перерывах между веселым отдыхом и безнаказанной рыбалкой под прикрытием проволочного ограждения штаб изредка воевал на картах (в виду имеется не только преферанс), тщась затмить Нельсона и Ушакова. В остальное же время отрывался — литрами пил водку, ловил запрещенную рыбу и пользовал телефонисток. Вообще, лично я более бардачного военного учреждения в жизни не видел. Воистину — рыба гниет с головы.

Итак. Тяжелые крашеные ворота бункера прикрывала довольно подранная маскировочная сеть, призванная давать тень на уютную курилку. Иных функций от нее ожидать было глупо, поскольку проклятые супостаты со своих спутников прекрасно видели весь процесс ее натяжения и снятия, да и цветом своим она не ахти как походила на окружающую растительность. Опять же — ведь не может же бетонная дорожка с побеленными бордюрами идти в никуда, в синтетические кустики? Это кто же по таким дорожкам в кустики ходит, и что же он там делает? А кустики так и цветут буйной зеленью до самой зимы и лишь в начале ноября вдруг исчезают бесследно, обнажая таинственные толстые двери (надо думать, спутники зимой не летают), а в июне так же неожиданно прорастают за одну ночь, и сразу — зеленые... Но — не будем спорить, в отделе маскировки лучше знают.

Без пяти контр остановился перед огромной крашеной пятнами железной дверью. Дверь эта постоянно должна быть закрыта, дабы в бункер не пролезли ЦРУ и Моссад, а потому, как только увидели на горизонте широкую фигуру в черных штанах и без фуражки, дверь спешно закрыли изнутри. Капитан первого ранга нажал черную кнопочку возле двери, и внутри зажурчал нежный звоночек, своим грохотом способный поднять из могилы всех покойников планеты со времен Аменхотепа IV .

Круглая ручка на двери с лязгом закрутилась, створка грузно отъехала в сторону, освобождая широкий проход, и перед капитаном первого ранга возник тщедушный матросик, материализовавшись из мрачного чрева специального фортификационного сооружения. Внешний вид матросика с головой выдавал его происхождение — потомок Чингисхана. На левом рукаве чудом держалась повязка дежурного по проходу через конкретные ворота. Матросик по всем правилам отдал честь, старательно вытянув шею, и грозным фальцетом потребовал:

— Пропуск! — судя по интонации, далее должно было последовать слово «однако», но матросик непостижимым образом сдержался.

— Пропуск? Хе-хе, молодец! Ну, ну, — сказал довольный капитан первого ранга, шаря рукой за пазухой, — все правильно, бдительность — наше оружие. На, сынок, смотри.

И показал неподкупному стражу ворот красный коленкоровый разворот с двуглавым орлом. Сын степей (а может, тундры) еще сильнее вытянул тоненькую шейку, силясь рассмотреть содержимое, и прохода пока не уступал. Комары зудели, солнце светило. Капитан первого ранга нахмурился.

— Что, бдительный ты мой, плохо видно? — и сунул пропуск матросику прямо под нос. Тот уперся в красный прямоугольник, медленно шевеля губами, потом прищурил глаз и задумался надолго.

Капитан первого ранга, без пяти адмирал, начал терять терпение.

— Ты что, военный, в лицо меня не знаешь?

— Ныкак нэт, — признался матросик. Судя по всему, он не врал.

— Ну, едрить твою... — капитан первого ранга неодобрительно покачал головой, накрепко посаженной на кряжистую красную шею. — Сюда смотри, родной. Видишь здесь вот — самолетик, чайка и рыбка? Чайка — это такая птичка...

— Так точно...

— Ну вот, это значит, что я тут самый главный, и мне везде можно. И туда, — он показал рукой, — и во-он туда, и сюда. Понял?!

Кажется, матросик что-то понял, потому что мгновенно обернулся к зеленой стене, где за серой бязевой занавесочкой в рамке висел образец пропуска. Спешно отодвинул занавесочку, зорко глянул туда и тут же задернул обратно. Лицо его сделалось печальным.

— Нэт... Нэ могу, — он убежденно помотал головой. — Тут у вас лыбка, птиська и самолотик...

—Ну?!

— А у здэсь облазэц. Там толко лыбка, — матросик развел руками. — Самолотика нэт. Птиська нэт. М-м... Нэ могу. Нэ пущу.

Обалдевший капитан первого ранга чуть не уронил свой расшитый золотом кивер. Рот открылся, судорожно хватая воздух.

— Да почему же, епона ж твоя мама?!!

Лицо матросика сделалось совсем печальным и отражало нешуточную внутреннюю борьбу. Наконец, чувство воинского долга победило, и он уже совсем решительно покачал головой. Вдохнул горестно и, как бы извиняясь, потянулся на цыпочках к лицу «без пяти», где тихо прошептал ему на самое ухо:

— Мичман пызды даст!..

И он абсолютно прав. Даст.

ТЕХАССКАЯ ИСТОРИЯ (без прикрас)

Короче, рассказываю. Ушел каплей после обеда на корабль заступать, а жена его вечером скачками в ресторан «Дельфин», — ну ты знаешь наш кабак, а там уже сидели два кренделя — два молодых и легкомысленных мичманка с другого парохода, и уже очень даже фиолетовые, а ее посадили к ним за столик, и они ее накачали в дуст, а потом потащили на какую-то хату, и там втроем опять сливу квасили, а потом устроили тантру, то есть половую жизнь, а один из них был не то писарь, не то секретчик, и у него в портфеле валялась печать с корабля — «Для пакетов», и они сдуру ей на задницу штук сорок этих печатей для хохмы понаставили, а потом скисли и спать завалились; утром они утопали на свой корабль, а она домой — досыпать, и хрючила до вечера, пока голодный супруг с дежурства не пришел — типа, здравствуй, мой любимый и ненаглядный! — а тот: давай, мол, моя лапочка, вставай в «арбалет», ветви персика хочу... ну, она встала, он ей халатик задирает, а там на лоснящейся жопе — сплошное делопроизводство, да так четко, что даже номер в/ч разобрать; он ей — «А-а, сука, стерва!» и прочее, да по печатям коленом — н-на!!! — стакан шила вмазал и гневной рысью на пирсы, узнал там, что за в/ч, какой пароход и где стоит, смел на трапе пинками всю вахту, и в каюту к командиру, как Аларих в Рим — мол, разломаю ваш пароход к чертовой матери, если вы мне сейчас же прямо тут дознание не проведете; ну, командир в полчаса обо всем дознался, а в каюте еще зам сидел, и помощник, и особист, короче, тех двух обалдуев сразу на гауптическую вахту на десять суток с продолжением; перед каплеем, как положено, культурно извинились и налили ему как следует, и напоили в муку, а что знают двое — то знает свинья, и уже через день над этой мулькой вся 10-я оперативная эскадра хохотала, а потом и по всему Техасу раззвонили, так что народ ржал до одурения целый месяц, пока какая-то другая веселая история у нас не приключилась, и про эту забыли... Вот такая кама-сутра... Да если бы у нас регулярно такие залипухи не случались, мы бы в этом Техасе давно сбрендили просто...

НЕ РАСЕФАЙ!

Это мне мой папа рассказывал. Он, в отличие от меня, служил хорошо и дослужился до капитана первого ранга. В те времена слова «офицерская честь» еще не вызывали повального недоумения, ордена давали не только штабным, и вообще флаг был другой, хотя лично я ничего против Андреевского флага не имею, и даже наоборот. Но это к рассказу никакого отношения не имеет. Просто это было достаточно давно, когда еще были живыми старые артиллерийские крейсера 68-бис проекта, в чьих душных кубриках вырос не один нынешний адмирал.

Попал мой папа как-то раз во флотскую комиссию, которая ездила по кораблям и проверяла все подряд, в том числе и технику безопасности. Ездили они, ездили и оказались в небезызвестном Техасе, где флагманом 10-й оперативной эскадры был тогда славный крейсер «Адмирал Сенявин». Тот самый, который уже тогда практически не плавал, а потом еще на нем взорвался артиллерийский погреб под одной из носовых башен главного калибра, унеся много молодых жизней... Многие помнят.

Заходят они — то есть, комиссия — в одну из этих башен, а там живописная картина: полумрак, свет вырублен, и какой-то ниже среднего роста краснофлотец из коренных народов Севера, старательно встав на цыпочки, на ощупь копается в висящем над ним желтом распределительном щите с красным трафаретом «~380 в». Конечно же, никакого резинового коврика, перчаток там, галош диэлектрических... И мурлычет под нос: «...не зная горя, горя, горя в краю Монголии плещет море...» Есть такая песенка.

Допеть ему не дали, отшвырнули от щита, пока не убило. И спрашивают:

— Чудо природы! Тебя что, не учили ничему?!

— Усили...

— Кто тебя учил?

— Сталсына пелвой статьи усил...

— Чему? Чему он тебя учил, дитя луноликое? Это ж тебе не олень, это ж 380 вольт, одни подошвы останутся!

Молчание. Сопение.

— Ну? Что тебе говорил твой старшина про этот желтый ящик? Ну?!

Снова сопение. Мучительно вспоминает...

— Он говолил... Он говолил... — вдруг просветление, — он говолил — «не расефай эпало»!

Тут многоточие.

Все правильно. Флот — не тундра, крейсер — не чум. Долбануло тебя током, еще чем-нибудь убило — сам виноват. Твое эпало — единственное и неповторимое. НЕ РАСЕФАЙ

ЧУДО В ЧУДИЛЬНИКЕ

Ох, как сложно изменять любимой жене в далеком гарнизоне! Где все знают про всех ну решительно все, где в одном доме чихнешь, а в другом тебе «Будь здоров!» скажут, где за каждым донжуаном следит огромное число любопытных глаз: одни — завистливо (почему не меня?), другие — с надеждой (ой, а вдруг меня?), третьи — с интересом (ух ты, куда это Васька пошел?), четвертые — без интереса (да фиг с ним, с Васькой, давай, наливай!). Есть еще пятые, это которым все-все-все надо знать, чтобы осудить, чтобы пресечь, чтоб сохранить мораль во вверенном им гарнизоне, хотя вообще-то эти пятые, во-первых, палец о палец не ударили, чтобы потенциальным донжуанам было чем еще заняться, кроме как регулярно ставить раком чужих жен, а во-вторых, они гораздо больше заинтересованы в том, чтобы разъяренный муж не отстрелил из двух стволов обидчику выжатые накануне гонады, а в остальном пятые полностью относятся к третьей и четвертой категориям. Под пятыми я, как вы, вероятно, догадались, подразумеваю наших славных, неутомимых и непримиримых политработников, сиречь воспитателей.

Как бы то ни было, зов пола в далеких и близких гарнизонах всегда сильнее заповеди, гласящей: «Не прелюбы сотвори», и сложные формы перекрестного опыления покрывают обшарпанные дома военных городков таинственными ореолами, доступными лишь избранным, то есть практически всем, кто там живет.

Страждущему сексуальному маньяку (для краткости можно его называть — «холостяк») приходится преодолеть массу препон на пути к истекающей душистым соком дульсинее, отправившей дражайшего супруга на дежурство. Проявляя чудеса конспирации, крадется он вполумраке через три подъезда, через четыре чердака, заходя для усыпления бдительности вездесущей публики поочередно к нескольким своим друзьям, и лишь потом — с пиписькой наперевес — к чьей-то ненаглядной. Обратный путь после кохания столь же сложен, но здесь некоторыми законами конспирации уже можно пренебречь, потому что дело уже сделано — попробуй, докажи! — и к тому же надо как-то не опоздать на неотвратимое утреннее построение.

Был у нас один мичман, не сказать чтобы уж очень молодой и бестолковый, но маленько слабоватый на передок, а говоря точнее — пытался засунуть во все, что движется. И совершил он как-то роковую ошибку, каковую совершать самцам его склада ну никак не рекомендуется, а именно — женился. Не созрел он еще пока к тому времени к семейному гнездышку, а может, так и не созрел вообще — об этом, как говорится, история умалчивает. Нам же важно заметить одно — в одной секции чудильника с молодой счастливой семьей поселилась неземной красоты холостячка (не нимфоманка какая, а просто красывая дэвушька — наш мичман был, сами понимаете, сын гор). Какое-то время гордый джигит пытался ее не замечать, но через пару месяцев гены взяли свое и горячая кровь взыграла. Ну какой, вы мне скажите, джигит сможет полгода проходить мимо красывой дэвушьки, не совершая телодвижений? Да никакой, тем более, что пресловутая мадемуазель давно уже была вовсе и не дэвушька, о чем совершенно точно знали очень многие местные самцы, почитавшие ее дежурной гарнизонной гейшей. И вот, одним прекрасным вечером, когда молодая жена утопала посплетничать к лучшей подруге, змей напрямую предложил соседке свое наливное яблочко, и в нашем чудильнике пылко осуществилась неотвратимая мимолетная любовь, перешедшая в головокружительный роман, об окончании которого и рассказ.

Как-то после сытного обеда и святого послеобеденного сна наш симпатичный мичман напялил китель с белоснежным подворотничком, снаряжение под пистолет, взял в руку портфель со всем необходимым для несения суточного боевого дежурства, который собрала ему любящая супруга, нежно и сладко поцеловал последнюю в жаркие губы и отправился заступать. Да, я совсем забыл сказать, что секция была на первом этаже.

Козлу понятно — ни на какое дежурство наш жгучеглазый не собирался. Просидев до полуночи у приятеля и попив шильца, он, крадучись, подобрался под карниз окна, за которым его уже ждала гнусная совратительница, извиваясь от испепеляющего либидо. После подачи условного сигнала окно моментально было открыто, и через пять минут темпераментный кавказский штекер уже воткнулся куда надо (вернее, куда не надо).

Часам к четырем ночи резервуар был полностью опустошен, а грозный брандспойт превратился в пипетку. Умный соблазнитель, наверное, смылся бы тем же способом, что и пришел. Наш умным не был. Наш половой гаргантюа банально завалился спать возле теплой удовлетворенной дульсинеи — общеизвестно, что чем больше внизу, тем меньше вверху — закон сохранения, восьмой класс. Да и шильцо сделало свое дело.

А еще ближе к утру в паху у джигита, как положено, зазвонил будильничек Кашпировского, настойчиво призывая его к опустошению иного, более полного резервуара. Сын гор, не просыпаясь, встал с кровати и, как был, потопал в гальюн, одев, правда, свои цветастые трусы. Надеюсь, уже понятно, что, опорожнившись, он вернулся не к дульсинее, а туда, куда на полусонном автопилоте возвращался после гальюна тысячу раз — в родную свою комнату, где молодой жене как раз снилось прекрасное будущее. Что поделать — рефлексы. Молодая жена спросонья была приятно удивлена таким ранним приходом любимого мужа с дежурства, да еще в таком виде. Потом до нее дошло. В порыве небывалой страсти она неоднократно прошлась по повергнутому джигиту своими изящными стопами в военторговских шлепанцах, размазывая в безнадежную яичницу такие родные любимые штучки, предмет личной гордости и зависти подруг... Потом в ход пошла посуда и другое оружие массового поражения.

Комендатура находилась через дорогу напротив. Бдительный дежурный по гарнизону, проснувшись среди ночи от грохота, звона и воя, в мгновенье ока определил, откуда все это проистекает и, не подумав, послал на корриду ни в чем не виноватый патруль, которому больше всего досталось в той беспощадной битве, получившей название «Чуда в чудильнике», потому что муж и жена — одна сатана, и они объединились вместе с дэвушькой против ненавистных и непрошеных третейских судей с повязками, а когда те с позором ретировались с поля боя, троица еще аж до полудня продолжала громкое и захватывающее выяснение отношений, и атмосфера секции была очень наполнена...

Что? Мораль?! Я вас умоляю. Почитайте десять заповедей и отстаньте, ради Бога.

БРАТ ПО РАЗУМУ

И нет бы раскошелиться

И накормить пришельца...

из Владимира Семеновича

...альфа Волопаса увеличивалась в размерах. Она притягивала и манила. Она переливалась лучистым бело-голубым цветом. «Кто ты, брат?» — спрашивала она, протягивая добрые умные ладони. «Кто ты, брат? Ответь пред ликом Великого Космоса!» — «Я человек планеты Земля... планеты Земля... планеты... Земля... мля... мляяяяя...»

...мляяяяя!.. Я с трудом разлепил глаза. Я находился в собственной спальне и в пустыне Калахари одновременно. Я сгорал от жары снаружи и внутри. Все пылало — и вдыхаемый воздух, и выдыхаемый; внутренности кололо нестерпимым огнем, головной мозг отсутствовал как таковой, а вместо него был сухой жаркий песок с редкими жуками-чернотелками и раскоряками саксаула. Запекшиеся губы были склеены намертво, окружающая действительность была четырех— и пятимерна. Все плавало вокруг.

Но я попытался привстать.

Это мне удалось.

Почти с первой попытки.

Передо мной был трильяж. А в трильяже был кто-то. Этот кто-то, предположительно, был офицером — наглухо застегнутый китель с планками двух медалей, белым «поплавком» училища и значком «За дальний поход»; теплые кальсоны; распухшее лицо без глаз. Он был капитан-лейтенантом — если судить по погонам. Я спросил его:

— Ттты хто?

Он не ответил.

Я обвел глазами окружающее. Окружающее теряло очертания и обретало вновь.

«Я — это ты.»

Спасибо... я уже и сам допер... это я. Ну и харя! А почему в кальсонах? теплых? На дворе июль... или июнь? Но — лето. Уй, духота... А где часы? Ебть... я ж должен быть на службе... начало одиннадцатого!., ох, ни фига ж себе... справили... а что справляли? наплевать... кто был? Ляшик был с гитарой, и Ленка Трушина, тоже со второго этажа... еще кто-то. Оооооооох... Пели, да. Еще как пели. Про Севастополь пели, ну да. Потом расползлись, во сколько? а я остался висеть на открытом окне... курил, надо было продышаться... звезды мне еще светили... и зажигалку уронил вниз, это я помню...

Какая, в анус, зажигалка?! Я же полмесяца как помощник главного инженера! Мне ж на базе надо быть... бумаг ведь груда... послезавтра почта... главный убьет... акты... заявки... форма 8ГДОМ... из управы звонить будут и пороть, пороть... надо ж так нажраться. Надо вставать, и бегом... воды!!!!!!!!!!!!! Оооооооо, твою ж налево... ы-ы-ы-ы-ы...

Автобус, минут десять езды на истерзанном сиденье... фуражка сдавливает башку, как бочку обод. Кочки — как воздушные ямы на Ту-104. Мать, не надо на меня ТАК дыбиться... окошко лучше открой... или сверху там... тяжко мне, не видишь, трах твою в клюз... какие ж вы все, люди...

...а от конечной до базы еще пятнадцать минут, по бетонке, среди лесу. Жарища... легкие — как горн кузнечный. Помощник главного инженера... твою мать... каста... главный убьет... 8ГДОМ, сов. секретно, в 5 (пяти) экз. Исполнил Завражный, отпечатала Новикова... А надо еще данные собрать... Комары, мля, даже близко не подлетают... а висел на окне, эта альфа Волопаса, или Сириус... его знает... светили... Призывно так, а Космос — он такой бездонный, оказывается. Не черный, а темно-темно-синий. И бездонный. И зовущий... а тут, как дурак... по жарище, топтоп-топ, подошвами шварк-шварк-шварк... а зачем брюки прямо на теплые кальсоны напялил? Вот же идиот-то... лето... жара... Сириус... Плеяды...

Сунул пропуск в окошечко на КПП, у девчат глаза — как у лемуров. На часы — без пятнадцати одиннадцать. Мимо дежурного по базе... «Юрик, тебя главный сто раз уже спрашивал!»

Пашшел ты!.. ясно, спрашивал... щас вставит. Щас шашку расчехлит, и — вжить! И вася.

Дверь помещения номер 26. Тук-тук-тук... и — отдышаться... «Прошу добро?»

— Прибыли? — наш главный принципиально был со всеми на «вы».

— м-м-м-м... — выдавил я вместо «Так точно».

— Ну, и?..

Что — «ну и»? Видно же невооруженным глазом, что нажрался каплей, нажрался просто до чертиков. Всю ночь сливу квасил, песняка давил. И на службу проспал, скотина. Шашка у главного острая... щас вынет...

— Ну, что стряслось, Ю-Ю?

Надо что-то говорить. Срочно. Что сказать? Почему шашку не достает? Надо правду... «и ничего, кроме правды»... «товарищ капитан второго ранга, виноват, не совладал, напился как свинья, накажите, имею право быть наказанным, прошу разрешения приступить к исполнению...» А вместо этого:

— Меня... м-меня... инопланетяне украли...

— Кто?!

— И... инопланетяне.

Боже, что я несу??????? Я напился, на окне висел, очухивался, Сириус, зажигалка упала, проспал. Влепите мне строгий выговор, два, НСС! Я ПРОСТО НАЖРАЛСЯ! И до сих пор...

А подлый язык, еле ворочаясь во рту, через ссохшиеся губы:

— ...я окно открыл... ночью... свежий воздух... подышать... и з-закурил... а зажигалка выпала... а я за ней... непроизвольно... четвертый этаж...

Главный слушает, глядит, не мигая, рожа серьезная, улыбаются только глаза. Сейчас вызовет машину и в дурдом отправит... Заткнись, заткнись немедля!!! ЧТО ТЫ НЕСЕШЬ? Говори — напился... ну?!

— ...а до земли не долетел... такой корабль космический... подхватили...

— Корабль белый был?

— ...б-белый... — А он откуда знает? Тьфу...

— А в корабле?

ВЫРВИТЕ МНЕ ЯЗЫК!!!!!!!!! Я НЕ ЭТО ХОЧУ СКАЗАТЬ!!!!!!! Я ХОЧУ СКАЗАТЬ, ЧТО...

— ...двое, мужчина и женщина... красивая, с длинными волосами... в серебристых таких скафандрах... они сказали — не бойся... я... это... мы только информацию считаем, и все... положили на... на стеллаж такой. И датчики приклеили... за ушами...

Я сдался. Язык работал отдельно от мозгов. Хотя — каких же мозгов?

— Информацию — секретную? Или не помните?

— ...нет... помню... не служебную... это... о человечестве. Все, что знаю... я не знаю, что они считали...

— А потом? — главный слушал с живейшим интересом. Еще бы! Живой идиот перед глазами. Да по мне же любой психиатр докторскую напишет!

— ...и вернули в квартиру... сказали, что наутро я себя буду чувствовать великолепно... — и тут я осекся. Неожиданно я ОЩУТИЛ, что язык вновь повинуется мне и только мне. Но после всего сказанного я уже ничего говорить не мог.

— И как вы себя чувствуете?

Я молчал. Мне больше ничего не оставалось. Помощник главного инженера. Каста.

Главный потянулся к селектору и нажал кнопку. Ну да... сейчас придут два здоровенных лейтенанта, Олег Гавриленко и Серега Клютов. Свяжут.

— Автопарк!

Во... уж и машину вызывает... Пиздец.

Я НЕ ХОТЕЛ ЭТОГО ГОВОРИТЬ!!!!! Я ПРОСТО НАЖРАЛСЯ ВЧЕРА!

Я молчал. Обреченно.

— Автопарк! Полета девятый уазик — на КПП базы. — И, отпустив руку с кнопки. — Вот что, Ю-Ю. Деньги у вас есть?

Деньги?! В смысле? О чем он?

— Т-так точно...

— Значит, так. Сейчас машина будет, едете домой, по пути покупаете маленькую — слышите? маленькую! — водки и три литра пива. И больше — ни капли. Сперва пиво и доклад в Академию Наук, в Главное Управление Уфологии. Телефон знаете?

— Н-никак нет... — я стоял, набычившись.

— Ноль-девять, там они скажут. Потом водочки. Прийти в себя и не выходить. А завтра — в наглаженной рубашке, с начищенными туфлями — и без опозданий. 8ГДОМ должны уйти с ближайшей почтой. Вам все ясно?

Мне? Мне ничего не ясно. Должна быть шашка. Должен быть расстрел. Он должен сейчас ржать и хлопать себя по ляжкам, собирать офицерский состав, показывать пальцем и изничтожать меня прилюдно! Меня ж раздавить надо! Я для общества опасен! Какое же пиво?!

— Вам все ясно?

— Так точно... Игорь Георгич, я... разрешите доло...

— Все, вперед, на КПП. Марш. Ю-Ю, вы слышали?

Я изобразил поворот кругом без щелканья каблуками. Мне было очень плохо, я чувствовал себя червяком в куче навоза...

...Все заявки ушли вовремя. Но я не о том хотел сказать.

Я — о том, что капитан второго ранга Игорь Георгиевич Зяблицев так никому и никогда не рассказал об этом казусе новоиспеченного помощника главного инженера. Ни разу даже не намекнул. И служили мы с ним дальше... потом он ушел на пенсию, а после него я других главных инженеров не видел. И через три года я ушел тоже.

И даже сейчас он говорит: «Да ну... что-то не припомню я такого». И улыбается. Глазами.

Ну и пусть. Главное — что я помню.

А еще... А еще я вот сейчас достучу этот файл и пойду перекурю у форточки. И посмотрю на ночное небо.

Там альфа Волопаса. И еще Сириус.

Оглавление

МОНОЛОГ ЛЕТЯЩЕЙ ДУРЫ

ГЕРОЙ

У ВСЕХ ГРЫЖА!

HOMO SAPIENS

КТО СКАЗАЛ «МЯУ»?!

  Преамбула

  Взыскание

  Кто сказал «мяу»?!

  Заключение

БДИТЕЛЬНЫЙ ТЫ МОЙ!

ТЕХАССКАЯ ИСТОРИЯ (без прикрас)

НЕ РАСЕФАЙ!

ЧУДО В ЧУДИЛЬНИКЕ

БРАТ ПО РАЗУМУ