Рассказы о Данилке [Анатолий Пантелеевич Соболев] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

ПРЕКРАСНАЯ ПТИЦА СЕЛЕЗЕНЬ

Данилке было лет семь, когда отец впервые взял его на охоту. Засобирался мальчонка ни свет ни заря — дом еще спал, и в синих окнах брезжил рассвет.

— Спи, спи, — шепотом сказала мать, встав проверить опару на пирожки. — Куда в такую рань…

День-деньской бегал Данилка по селу, хвастал дружкам, что поедет на вечернюю зорьку, и все время его не покидало ожидание чего-то необыкновенного, большого и радостного, а к вечеру начали терзать сомнения: не раздумал ли отец? Данилка поминутно выбегал за калитку (уже обутый и одетый «по-охотничьи», уже давным-давно готовый в путь) и все взглядывал вдоль улицы: не покажется ли высокая фигура отца? Но отца все не было и не было.

Данилка совсем уж потерял надежду, когда вернулся отец с работы и позвал его на райисполкомовскую конюшню — запрягать Гнедка. Не было для мальчонки ничего отраднее, чем ходить на конюшню, где так приятно и крепко пахнет ременной сбруей, сеном, конским потом и дегтем, где в стойлах стоят лошади, хрумкают в яслях овес и глухо стучат копытами по настилу. По стенам пригона у деда Савостия развешаны пучки сушеных трав с терпким и душистым запахом. Конюх делает из них отвары и настои от разной лошадиной немочи.


Дед Савостий сидел на телеге без колес и, прижимая к впалой груди прохудившийся хомут, чинил его дратвой. Рядом, положив ему на плечо голову, стоял сивый от старости мерин Серко. Конюх что-то говорил, мерин, закрыв глаза, слушал и шевелил ушами.

— Дед, давай Гнедка! — окликнул конюха Данилкин отец.

— Аюшки! — отозвался дед Савостий и медленно поднялся с телеги. — Хватился вот, а хомут-то дырявый, едять его мухи!

— Ходок смазал?

— Смазал. Колесо новое поставил.

Дед стар, худ, на корню иссох, волосы белы и легки, как ковыль, но веселый беззубый рот в сивой кудельке редкой бороденки улыбчив, и по-молодому светлые и чистые глаза живы и остры.

— Овсеца кинул ему. — Возле глаз деда сбежались добрые мелкие морщинки. — Чичас доедять их благородия, и запрягу.

Шаркая треснувшими от времени галошами, надетыми на шерстяной носок, пошел в пригон. По-стариковски пустые, замазанные дегтем холщовые портки его обвисли на острых кострицах.

Данилкин отец задумчиво посмотрел вслед конюху и перевел взгляд на мерина. Серко дремал, осев на заднюю ногу. Из отвислых, с седыми волосками губ его торчали измочаленные былки сена. Шея худая, огромная голова тянет книзу, на спине торчат мослы, а по ребрам, как по забору, можно провести палкой. Одёр. Но Данилка знал, что когда-то Серко был геройским конем и не имел цены, знал, что кавалерийская молодость отца, проведенная в гражданской войне, связана с этой лошадью.

Дед Савостий вывел из пригона приплясывающего Гнедка. Лоснящийся от сытости и молодой силы, жеребец ухватил по пути крупными желтыми зубами бревно коновязи и отодрал щепку.

— Балуй, балуй! — дребезжащим тенорком прикрикнул дед Савостий и стал заводить его в оглобли плетеного ходка.

Жеребец заартачился, вскинул красивую голову, и легкий маленький дед подвзлетел на узде, смешно дрыгая ногами.

— Я те, я те, скотинка безрогая! — грозил конюх, а сам конфузливо косил глазом на начальство.

Гнедко постриг ушами, норовисто топнул передней ногой и протяжно вздохнул, когда на шею ему накинули хомут. Расправляя по широкой, атласно блестевшей спине жеребца сбрую, дед Савостий горделиво сказал:

— Лошадь хлебная, холеная, как поповская…

Лаская взглядом красавца жеребца, Данилкин отец улыбнулся и снова посмотрел на старого мерина, безучастно дремавшего рядом. Конюх перехватил взгляд начальства, и в глазах его появилось просительное и жалкое выражение.

— Еще б послужил, я б подковал его.

— Куй не куй — на живодерню время приспело, — сказал Данилкин отец, и слова его прозвучали приговором.

Конюх покорно замолчал, тужась затянуть супонь. Данилкин отец отстранил старика и одним сильным движением затянул супонь. Дед Савостий потерянно стоял рядом, жалкая, извинительная улыбка присохла к его фиолетовым губам. Данилкин отец взглянул на старика, что-то хотел сказать, но, так ничего и не промолвив, хмуро разобрал вожжи.

— Залезай, — почему-то недовольно приказал он сыну, и Данилка с радостью, что наконец-то запрягание кончилось, проворно забрался в плетенный из ивовых прутьев ходок.

Когда выезжали со двора, на Гнедка с лаем и притворной яростью кинулись три собаки деда Савостия. Закипели возле морды, высоко подпрыгивая и крутясь в воздухе. Гнедко вскидывал голову, фыркал, бил копытом. Данилкин отец молча достал бичом рыжего кобеля, тот с визгом сиганул в сторону, отпрянули и другие. Данилка и отец оглянулись. Дед Савостий стоял возле мерина и глядел им вслед, прижимая лошадиную голову к своей бороденке. И мерин и конюх были так стары и сиротливы, что у Данилки защемило сердце, а отец вздохнул и