Мошки и пушинки [Валерий Георгиевич Попов] (fb2) читать постранично

Валерий Попов
Мошки и пушинки

Рассказ

Я сидел на крылечке, глядел на закат и думал: последний? Все, что ценил, прожито. Остатки – вовсе не сладки.

Вон в лучах заката летит мой архангел на велосипеде, на белых крыльях газет, с новыми разоблачениями… Про меня, может, еще не узнал последних известий? Архангел мой мимо пролетел, только помахал: видно, газет еще не читал. Ну что ж… насладимся последними мгновениями. Я пересел за стол, выпил какавы. Не помогло. Мухи, пересекая тень стволов, то сверкали, то исчезали. Мошки и пушинки в луче сияют одинаково, но пушинки летят задумчиво, по прямой, а мошки – озабоченно снуют. Раньше просто не различал их… не мой был масштаб! Теперь только они, похоже, у меня и остались. Теперь это – мой мир! Зачарованно глядел.

Трещотка шишек по крыше… вместе с ветром набегает. Когда солнце скрывается – появляется ветер. Вертикальная полоска курсора мигает, словно черный мотылек, складывающий крылья. Дятел с его братом во дворе выдолбили в трухлявом пне два абсолютно одинаковых овальных отверстия: светлых снаружи, темных в глубине. Бессмысленно, просто соревнуясь на скорость, – выглядело так.

Со вздохом вернул взгляд к компьютеру. Да. Ничего хорошего сделать уже не могу. Могу только, при теперешних моих возможностях, сделать пару мелких пакостей… но пока погожу.

Пушинка подлетела совсем близко – сейчас разгляжу. Но она стала играть со мной, то притягиваясь, то отпрыгивая. А, это я вижу мое дыхание, которое есть пока! Закат – и тень на стене. Тень отца Гамлета, как шутил тут отец… недавно, кажется!

На крышку сахарницы влез черный жук и угрожающе задвигал лакированными усами: не замай! Пропал мой сахар.

Солнечная пушинка гналась за другой, но специально не догоняла, играла. Села вдруг на экран.

Далекий, но легко разрезающий пространство тонкий, слегка скребущий и словно катящийся сюда тонким зазубренным диском звон электропилы… Не иссякает сила жизни желающих тут построиться. Звон пилы прервался – и после вопросительного молчания снова серебристо покатился к нам.

Зеленая, длинная, но как бы состоящая из отдельных шариков гусеница – пяденица пядями (это когда меряют расставленными пальцами) снимала с меня мерку… Фу! Сощелкнул ее. В полете распрямилась. Упала на доску. Стала пядями мерить доску. Неугомонная сволочь! Мерки снимает! Рано. Может, я еще расту?

Смотрел в солнечный угол, оплетенный сияющей паутиной. И на крылечке блестели нити. И между деревьями солнечный “гамачок”. Оплетают!

Улитки сожрали листья, надырявили их! Организмы расплодились, и дохлая кошка за оградой превратилась в мошек, и в таком виде навещает нас.

Какой-то тип ухватился за кол в нашей ограде, стоит. Я щурился против солнца и вот разглядел. Клим, ясное дело, кто же еще! “Хозяин! Трубы горят!” Потушим его пожар.

Кстати: я и познакомил их. Ехал в электричке – и вдруг услыхал гвалт в конце вагона. Борис, архангел мой, как я в шутку называю его, работал контролером – как многие интеллигенты теперь, утратившие свою интеллигентную работу или отказавшиеся от нее по соображениям этики.

– Я ушел отовсюду! – он гордо говорил.

А Клим, пьяный, не хотел платить. Я тогда тянулся еще к светлому, пересел к ним, за Клима заплатил, успокоил. Познакомил их и сам с Климом познакомился.

Но почему-то они в отдельности предпочитают ко мне ходить, каждый со своей правдой, и доказывают ее. Выбрали меня полем своего боя – нет чтобы сражаться между собой.

– Ну сколько тебе сегодня надо? – я подошел. – Сколько?! Ты что-то скромно назвал. Что так? Ведь все равно не отдашь.

– Отдам-м! – Клим промычал.

На одолженные им деньги я не рассчитываю уже. Отдаст, видимо, “товарами и услугами”… но, учитывая место, где он работает, те товары и услуги страшно себе представить! Однако, видно, придется. Дальше неча тянуть!

– Ладно. Пошли. У меня только крупные.

Дантесоведам нынче только крупными платят!

По дороге встречали деревья, обмотанные паутиной, как коконом.

– Тля работает. Скоро все зашнурует! – Клим сказал.

– Ну – ты будешь? – он спросил, отбрасывая пробку.

– Буду! – с отчаянием я произнес. Но – повеяло холодным ветром. Архангел прилетел. Это конец! В руках его газета, словно скрижаль.

– Привет, Боря! – пробормотал я.

– Как ты мог?!

Вопрос непростой. Всегда я крепким пушкинцем был. И сделал немало – ему ли не знать? Но – раскололись они. На правобережцев и левобережцев. В смысле – каким берегом Волги ехал Пушкин из Симбирска на Урал, изучая пугачевщину. Ну прямо стенка на стенку сошлись – там куча диссертаций и там. И одни – исключают другие. А я кинулся мирить! Был, ясное дело, злобно отторгнут, с обеих сторон. Нищенствовал. И тута – дантесоведы. Париж. Прямых докладов я, конечно, не делал… но слушал – кивал.

– Как ты мог?! – повторил архангел. – Я и правобережцам руки не подам. А ты – этим!

Хорошо ему, с его твердостью взглядов. А я – не такой!

– Но они тоже… изучают действительность, – я