Третья часть делает еще более явный уклон в экзотерику и несмотря на все стсндартные шаблоны Eve-вселенной (базы знаний, нейросети и прочие девайсы) все сводится к очередной "ступени самосознания" и общения "в Астралях")) А уж почти каждодневные "глюки-подключения-беседы" с "проснувшейся планетой" (в виде галлюцинации - в образе симпатичной девчонки) так и вообще...))
В общем герою (лишь формально вникающему в разные железки и нейросети)
подробнее ...
клянувшемуся (в частях предыдущих) "учиться и учиться" (по заветам тов.Ленина) приходится по факту проходить совсем другое обучение (в стиле "...приветствую тебя мой юный падаван")) и срочно "шхериться" в иной реальности - ибо количество внеземных интересантов ("внезапно понаехавших" на планету) превысило все разумные пределы))
В финале же (терпеливого читателя) ждет очередная локация и новая трактовка (старой) задачи "выжить любой ценой")).
P.s к некоторым минусам (как я уже выше писал) можно отнести некоторую нестандартность сюжета (по сравнению с типовыми шаблонами жанра) и весь этот "экзотеричный" (почти Головачевский) экзорцизм))
Плюс, "к минусам" пожалуй стоит отнести так же и некоторую тормознутость героя (истерящего по поводу и без), что порой начинает несколько раздражать... Как (субьективный) итог - часть следующую я отложил (пока в голове не уляжется предыдущая)) и пошел "за'ценить" кое-что другое ...
В принципе хорошая РПГ. Читается хорошо.Есть много нелогичности в механике условий, заданных самим же автором. Ну например: Зачем наделять мечи с поглощением душ и забыть об этом. Как у игрока вообще можно отнять душу, если после перерождении он снова с душой в своём теле игрока. Я так и не понял как ГГ не набирал опыта занимаясь ремеслом, особенно когда служба якобы только за репутацию закончилась и групповое перераспределение опыта
подробнее ...
уже не работает. Во всех РПГ распределяется опыт за убийство, но не личный опыт от других действий.ГГ автора видимо имеет выключатель набора опыта. Таких минусов много, как и детских глупостей ГГ. Имя Земную богиню мог бы и не брать с потолка. Да и богине Землян явно наплевать на захват планеты чужими игроками. В общем минусов много. Если автор поправит своё произведение, оно бы было бы намного лучше.
Как по заказу предновогодние вечера в этот раз выдались мягкими и снежными. Народ заполнял улицы и магазины, судорожно хватая все, что можно будет съесть или подарить в час Нового года. Настроение было, сами знаете какое: расслабленное одурение, немотивированная счастливость. И еще легкость от того, что все дела можно благополучно забыть на ближайшие десять дней, а сейчас — только пить, звонить, поздравлять и радоваться жизни. Я широко шагал по тротуару в расстегнутом пальто, с бутылкой пива в руке и блуждающей улыбкой на устах. Я был счастлив и беззаботен. Я шел с работы с традиционной учрежденческой вечеринки со всеми ее сопутствующими признаками: копченой колбасой, шпротами, пластиковыми стаканчиками, опьяневшим и резко поглупевшим шефом, плавным превращением строгих девушек-менеджеров в отвязных боевых подруг.
Напившись, нахохотавшись и наделав кучу веселых пьяных глупостей, мы разошлись. Но для меня вечер еще не кончился. Меня ждали у Гоши: там отмечать праздник начали заранее. У Гоши всегда куча нового интересного народа, непринужденная обстановка, медленные танцы при свечах, впечатляющие запары в холодильнике. Одним словом, идеальная атмосфера для самовыражения, которого так не хватает в мертвых стенах офиса.
Я шагал к Гоше, пытаясь вспомнить какие-нибудь свежие анекдоты, чтобы было чем сразу понравиться или хотя бы выделиться. У одной из витрин стояли десятка полтора человек — они не смеялись, не кидались снежками, они что-то рассматривали.
Я вежливо протиснулся к витрине — и у меня захватило дух от красоты, открывшейся глазам. Я увидел маленькую чудесную страну. Чьи-то умелые руки тщательно и любовно создали за стеклом магазина запорошенный снегом лесок, несколько десятков избушек со светящимися окнами, дорогу, уходящую в темноту, украшенную гирляндой елку на площади.
Все было такое хрупкое, сказочное и одновременно похожее на настоящее, что я не мог оторвать глаз. Мне подумалось: если долго на это чудо смотреть, можно поверить, что все это — реальный мир, что в крошечных домиках живут люди, а в будках зябнут дворняги.
Я пошел дальше, и настроение немного переменилось. Что-то щемящее появилось в сердце, какая-то смесь любви и жалости… к кому — не знаю. Может, просто к роду человеческому, который на самом деле так хрупок и слаб.
А потом пришлось вернуться в реальность. Арка, через которую я намеревался пройти к дому Гоши, оказалась загорожена. В сумерках трещал трактор, несколько рабочих раскапывали траншею, из которой валил густой пар. Кому-то не повезло — в канун праздника лопнула теплотрасса.
Я двинулся было в обход, но через минуту внезапно оказался на темной улочке с одноэтажными домами, о которой раньше даже не подозревал. Я знал, что нужно всего-то свернуть в сторону и пройти десяток-другой шагов — там новая «башня», призывный свет в окнах, звон рюмок и смех девчонок…
Но улица была глухая — никаких проходов. Только дома и заборы. Я все дальше удалялся от цели. Потом я увидел старый дом в два этажа — прямо за ним светились окна Гошиной многоэтажки. Мне следовало пройти через двор, но ворота оказались закрыты, а лезть через забор не хотелось.
Я шагнул в подъезд, надеясь пройти насквозь — старые дома часто имеют черный ход. В темноте я прошел несколько шагов и толкнул первую попавшуюся дверь, думая, что это второй выход. Но неожиданно оказался в сумрачном подвальном помещении, освещенном лишь одной слабенькой лампочкой на стене.
Это был не просто подвал, а человеческое жилище. Меня сразу обволокли запахи — грязного тряпья, дешевой пищи, болезней, бедности.
Глаза привыкли к полумраку. Я увидел две старомодные кровати с медными шарами на спинках, комод, высокий стеллаж, добытый, видимо, на свалке. Еще был неудобный высокий стол, за которым сидели полная рыжеволосая женщина и девочка лет десяти. И на кровати кто-то лежал. Чуть позже я заметил, что в темном углу на куче тряпок сидит худой нескладный мужчина с давней небритостью. Стояла тишина.
Я растерялся. Только что — праздничная улица, яркие огни, счастливые люди, и вдруг эта затхлая нора. Этим людям было не до праздника, на столе я увидел только пару грязных плошек и мутный стакан с остатками чая.
Я пробормотал извинения и уже собрался выйти, как вдруг меня остановил звонкий голос девочки:
— Эй, подожди!
Я изумленно обернулся. Девочка смотрела на меня весело и открыто, будто мы с ней давние хорошие приятели. Она осторожно слезла с табуретки, поправив выцветшее короткое платьице.
— Что? — тихо переспросил я.
— Не уходи, — она трогательно склонила голову. — Пожалуйста.
— Замарашка, не лезь к человеку, — сипло проговорила женщина, даже не взглянув на меня. — Он не туда попал.
— Да-да, — поспешил кивнуть я. — Извините.
— Подожди, — девочка быстро-быстро подошла и взяла меня за край пальто. — Поиграй со мной, а то они такие скучные.
— Замарашка! — строго прикрикнула женщина.
— Ну, тетя Роза, ну, пожалуйста, — протянула Замарашка. — Он хороший, посмотри на него.
Мужчина в углу заворочался на своих тряпках и что-то пробормотал.
Во мне вдруг проснулась пьяная сентиментальность. Мне стало жаль крошку, которая вынуждена сидеть в вонючем подвале, в то время как на улице творится новогодняя сказка. Жаль, не было с собой никакого угощения — ни конфеты, ни шоколадки.
— Хочешь поиграть? — улыбнулся я, правда, довольно натянуто.
— Да! — Замарашка мгновенно просветлела и захлопала в ладоши.
— Не обращайте внимания, — с досадой проговорила тетя Роза. — У вас дела, наверно…
— Ничего-ничего, — успокоил я ее. — Найду пару минут. Женщина развернулась ко мне всем корпусом и как-то странно оглядела с ног до головы.
— Ты точно уверен, что хочешь играть? — проговорила она так, что мурашки побежали по коже и захотелось немедленно уйти.
— Да-да, он хочет! — прозвенела Замарашка. Ее легкий голос подействовал, как обезболивающее — он делал светлее все неприглядное, что меня сейчас окружало.
— Ну… могу и поиграть… с ребенком, — выдавил я. Внезапно стала понятна абсурдность происходящего: войти к незнакомым людям и устроиться на заплеванном полу играть с чужим ребенком;..
— Людские игры бывают непросты, — вздохнула тетя Роза.
Небритый мужчина вдруг с усилием поднялся со своих тряпок, подошел ко мне и заглянул прямо в лицо. Он несколько секунд стоял и разглядывал меня, будто вчитываясь в мелкие буквы.
— Ну, что ж… — сказал он резким скрипучим голосом. — Он первый, кто пришел.
Я окончательно решил, что пора сматываться, но не смог этого сделать. Не знаю, почему. Было какое-то наваждение — липкое и вязкое, как сон на тяжелый желудок.
— Сядь ко мне, — сказала женщина. Я послушно подошел и опустился на табуретку. Во мне еще не угас здравый смысл, он из последних сил боролся, но меня все плотнее укрывала пелена безволия и слабости.
— Помяни нашу бабушку, — произнесла тетя Роза и слабым кивком указала в сторону кровати, где под серым одеялом проглядывали очертания маленького тщедушного тела.
— Бабушка умерла, — вздохнула Замарашка и, подойдя к кровати, погладила одеяло.
«Ну, дела! — подумал я. — Нашли время играть…»
Тем временем передо мной появился стакан с чем-то мутным, похожим на сильно разбавленное молоко. То ли брага, то ли паршивый самогон.
— Помяни бабушку, — проскрипел из своего угла мужчина. — По-людски чтоб…
Я сделал глоток. На вкус это был какой-то травяной отвар с примесью уксуса.
— Что это? — невольно поморщился я.
— Пей, — голос женщины стал холодным и твердым.
Я что-то пробормотал, слабо пытаясь протестовать, но снова подействовали неведомые чары. И я начал пить. Женщина внимательно смотрела мне в глаза, пока я не влил в себя весь стакан.
— Ну, теперь будете играть, — сказала она, не отводя от меня взгляда.
Но мне было совсем не до игр. Я поднялся с табуретки и нетвердым шагом подошел к стене, где сел прямо на пол. Навалилась слабость — я даже спину не мог держать прямо.
Замарашка села рядом, она что-то говорила, но звук ее голоса метался, глох, и я ничего не мог разобрать. Да и не хотел. Странно, но я не испытывал ни страха, ни злости — ничего. И еще меня успокаивало присутствие этой девочки: я не верил, что при ней мне могут причинить какой-то вред — отравить, обобрать и тому подобное.
А потом я обнаружил себя лежащим на краю кровати, причем сквозь тряпки рядом явно ощущалось одеревеневшее тело бабки. Мне было все равно. Чье-то круглое белое лицо склонилось надо мной, прозвучал заботливый, почти нежный голос:
— Выпей, выпей… — и снова кислый травяной отвар потек в горло. — Теперь у тебя есть бабушкины глаза… теперь ты видишь…
Я действительно что-то видел, но это походило на нездоровые сновидения: мне мерещились огромные пещеры, где копошились грязные полуголые люди, затем — исполинские черные горы, глухо рокочущие и дрожащие, я видел, как тысячи темных камней обрушиваются с неба, волоча за собой пыльные хвосты…
Внезапно я ощутил, что лежу в темноте на холодном земляном полу и под одеждой у меня ползают насекомые. Где-то вверху открылась квадратная крышка, пропустив немного света. «Какой слабенький», — раздался далекий голос Замарашки. «Ничего, — ответил ей худой мужчина. — И мы такими были». «Как ты думаешь, он уже готов?» — спросила Замарашка. «Пожалуй, — ответил мужчина, чуть помедлив. — Клиент созрел. Забирай его». «Ну, тогда мы пошли!» — радостно произнесла Замарашка.
И через мгновение на меня обрушился ослепительный, режущий глаза свет. Я попытался вскочить, но не удержался на ногах и снова завалился на пол. Я ослеп, глазам было больно, тело не слушалось. Мной овладела паника.
— Тихо, тихо, — прошептала Замарашка. — Не бойся, открой глаза. Я понял, что девочка рядом. И снова это подействовало благотворно — я моментально успокоился.
Ну, почти успокоился.
— Открывай же глаза, — велела Замарашка. — Все хорошо.
Я приподнял веки. Повсюду был желтоватый призрачный свет — и наверху, и вокруг, и под ногами. Медленно проступили очертания окружающей обстановки — кажется, я находился в просторной пещере со светящимися стенами.
— Где ты? — позвал я Замарашку.
— Рядышком, — беспечно ответила она.
Я повернулся на звук. Действительно, Замарашка была рядом, она улыбалась. Правда, я видел ее нечетко, мне даже показалось, что сквозь нее видны светящиеся стены.
— У меня что-то с глазами, — с усилием произнес я. — Плохо вижу…
— Наоборот, ты теперь видишь лучше всех! — ответила девчонка так, будто поздравляла меня. — Сейчас привыкнешь и сам поймешь.
— Что я пойму? Где мы?
— А я сейчас все расскажу. Тебе не страшно?
— Не знаю, — я безвольно пожал плечами. — Все так странно… Где мы?
— Мне тоже было страшно в первый раз. Но со мной бабушка была. Она мне все объяснила.
Глаза стали видеть лучше, но не намного. Мир вокруг все так же плыл, колебался и казался полупрозрачным. Единственное, что я понял — мы действительно в пещере, стены которой покрыты желтоватой светящейся слизью. Не только стены. Под ногами тоже была слизь, а с потолка она свисала большими сосульками.
— Ну, ты лучше себя чувствуешь? — девочка произнесла это таким голосом, какой бывает у детей, играющих во взрослых.
— Нормально, — кивнул я.
— Тогда слушай. Нас на самом деле нет… — она замолчала и взглянула на меня — ждала, как я отреагирую.
Но для меня это были всего лишь слова, и я просто кивнул.
— Нас нет, — повторила она, чтобы я принял слова всерьез. — Нас придумали Пенки!
— Пенки? — удивился я.
— Да, вот эти, — девочка обвела вокруг руками. Я понял, что она говорит про светящуюся слизь.
— Хорошо, нас придумали Пенки, — покорно согласился я. — И что?
— Они всех людей придумали. И всех зверей. Они очень старые и очень умные.
Я тупо кивал. Замарашка вдруг рассердилась.
— Ты ничего не понимаешь, — сказала она. — И не веришь.
— Верю, верю, — неискренне возразил я.
— Скоро сам увидишь, что я всю правду говорю, — мстительно произнесла девчонка. — Подойди к Пенкам, посмотри. Видишь, в них такие точки черные? Чем больше точек, тем Пенки старше. Они самых интересных людей придумывают. Самых богатых, смелых и знаменитых. А нас с тобой…
— Послушай, — оборвал я ее. — Если нас нет, то как мы по этим твоим Пенкам ходим и разглядываем их?
— Это потому, что у нас теперь зрение правильное, — хитро улыбнулась Замарашка. Потом вздохнула и добавила: — Я вообще-то сама не очень хорошо поняла. Бабушка мне все объясняла, но… Мы их как-то не по-настоящему видим. Мы сейчас вообще другими глазами смотрим, внутренними. Это чтоб легче было.
— Ладно, — кивнул я. — Рассказывай дальше.
— Ну, так вот. Пенки тут живут много лет, и им скучно. Поэтому они придумали людей. Это как игра. Они нас придумали и смотрят, что мы делаем, как живем. Все равно что кино живое, — она внимательно посмотрела мне в глаза и вздохнула — ей явно не нравилось мое отупелое состояние. Я, наверное, должен был хлопать глазами, изумленно ахать, подпрыгивать от восторга…
— Куда ты меня притащила? — спросил я вместо этого. — Мне надо обратно. Показывай, как отсюда уйти.
Девочка помрачнела.
— Ты хоть послушай… — безнадежно проговорила она.
— Да я слушаю, слушаю… Мне идти надо. У меня дела.
— Нет у тебя никаких дел, — очень тихо сказала Замарашка. — Ни у кого нет дел. Все ерунда, — и, смело посмотрев на меня, веско добавила: — Мне это бабушка сказала, ясно?
Мне вдруг стало ее жаль. Маленькое одинокое существо, которое тщетно пытается найти друга для своих игр. Я и сам когда-то был таким.
— Ладно, слушаю, — кисло улыбнулся я. — Что дальше?
— Обещаешь не смеяться? — недоверчиво спросила она.
— Какой уж тут смех…
— Ну, тогда… — девочка заметно приободрилась и взглянула на меня, как победительница. — Тогда слушай. Мы можем стать любым человеком на свете!
— Это как?
— Нужно просто выбрать Пенку и… и, в общем, стать кем хочешь!
— Кем стать? Я ничего не понимаю.
— Кем хочешь! Царем, королем, героем, артистом, принцессой…
— А-а, принцессой… — все так же тупо закивал я.
— Ладно, все… — девочка решительно взяла меня за руку. Прикосновение было похоже на дуновение теплого воздуха. — Сейчас все сам увидишь. Только не бойся, ладно?
— Не буду.
— Правда, не бойся. Ты побудешь там… кем-нибудь, а потом я тебя обратно вытащу. Ты же сам пока не умеешь.
— Не умею, — согласился я.
Она подвела меня к стене, облепленной желтой слизью. Некоторое время пристально осматривала светящиеся сосульки, потом сказала:
— Вот, здесь будешь ты. А я — тут. Видишь, как много точек?
— И что здесь?
— Я еще не знаю. Посмотрим. Ты правда не боишься? Тогда — поехали!
У меня вдруг жутко закружилась голова, я почувствовал, что падаю. Инстинктивно я напрягся, ожидая удара об пол, "но вместо этого вдруг ощутил, что удобно сижу, что мне тепло и хорошо. Только как-то тревожно…
— Клепа, ты слушаешь или спишь?! — услышал я раздраженный крик над самым ухом.
Я открыл глаза и подумал, что схожу с ума. Никакой пещеры, никакой Замарашки… Я находился в большом и очень хорошо обставленном кабинете, явно директорском. Причем сидел я как раз на директорском месте — во главе внушительного стола из темного дерева.
— Ты слушаешь или нет?!
Я повернул голову и увидел лысеющего толстяка с маленькими быстрыми глазами и перекошенным ртом — он был явно чем-то разозлен.
Чуть поодаль на подоконнике сидел пожилой тип с грубым крестьянским лицом. Или уголовным…
— Ну, так что делать будем, Клепа, а? — рявкнул толстяк.
Я начал смутно что-то понимать. Какие-то деньги, долги, обязательства. В голове вырисовывалась странно знакомая картина.
— Я сказал, деньги будут вовремя, — услышал я свой голос. Вернее, голос был совсем чужой, но говорил, без сомнения, я сам.
— Да откуда они возьмутся?! Родишь ты их, да? Или нарисуешь? Нам рисованных не надо, мы сами рисовать умеем.
— Я знаю, откуда, — ответил я, удивляясь собственной самоуверенности. Похоже, я действительно был уверен в каких-то деньгах, о которых минуту назад и представления не имел.
— Ты, Клепа, башкой соображаешь, что творишь, а? Какие, на фиг, акции, какой торговый центр? Ты все должен был прокрутить и перевести, куда сказано, там серьезные люди! А теперь что?
— Деньги будут, — сказал я.
— Откуда? Твой драный банк эту сумму и за десять лет не наварит.
— Я знаю, что делаю, и оставьте меня в покое, — я говорил эти слова, но при этом казалось, что я смотрю фильм и сам же в нем участвую. Причем, хорошо знаю сценарий.
— Поехали, — простуженным голосом сказал тот, кто сидел на подоконнике. — Карен опять звонил.
— Да, сейчас поедем, — с досадой сказал толстяк и свирепо посмотрел на меня. — Смотри, Клепа, времени у тебя — сорок три дня. Если мозги мне морочишь — лучше сразу участок на кладбище присмотри.
Они наконец убрались. Я осторожно перевел дыхание. Встал из-за стола, прошелся. Пушистый ковер приятно пружинил под ногами. Я приоткрыл дверь — и встретился взглядом с немолодой, но приятной наружности секретаршей.
— Что-нибудь нужно? — обеспокоено спросила она.
Я покачал головой и прикрыл дверь. Потом меня осенило — я подошел к зеркалу. Ну, ничего себе!..
В зеркале был не я. За волшебным стеклом стоял импозантный мужчина лет, наверное, пятидесяти. Благородная седина, красивая смуглость, нос с легкой горбинкой… Костюмчик тысячи за полторы долларов — я в этих вещах немножко соображаю…
Мама родная, что же со мной творится?
На столе запел сотовый. Некоторое время я смотрел на него, не решаясь взять.
— Алле, — наконец выдавил я.
— Привет, — раздался незнакомый женский голос. — Не узнаешь? Я промямлил что-то.
— Конечно, не узнаешь. Я ведь сейчас — совсем не я.
— Замарашка? — неуверенно проговорил я.
— Да, и я тебя нашла. Ну, как там у тебя, интересно?
— Да уж… — буркнул я. — Так интересно, что… место на кладбище посоветовали присматривать.
— Ой, извини, — голос стал огорченным. — Это ты, наверное, неудачно попал.
— Ага, — хмыкнул я. — Это точно. Попал…
— А у меня тоже тут не очень интересно. Знаешь, не всегда ведь люди приятные попадаются. Надо было тебя в какую-нибудь знакомую жизнь сводить.
«Сводить в жизнь», — мысленно повторил я, подивившись.
— А хочешь, — сказала Замарашка, — прямо сейчас выйдем?
— Вообще-то — да, — ответил я.
— Хорошо, я мигом.
— Подожди, — воскликнул я. Мне в голову пришла одна идейка. — Дай мне минут десять или пять… Ладно?
— Ладно, жду пять минут, — сказала Замарашка и повесила трубку.
Я быстро оторвал листок от ежедневника, написал на нем свой домашний телефон и свое имя. Настоящее. И отнес это секретарше.
— Соедините, попросил я. — Если его нет, оставьте сообщение, что я звонил. Имя, фамилию, должность…
— Хорошо, — кивнула женщина, протягивая руку к телефону.
Я вернулся в кабинет, прислушался. Но дверь не пропускала звуков. Я знал, что секретарша попадет на автоответчик. Что ж, вернусь домой, послушаю…
Текли минуты, но ничего не происходило. Я испугался — вдруг у Замарашки что-то не получится. И как мне быть?
Потом меня посетила шальная мысль — г надавать поручений, наворочать дел, пользуясь чужой шкурой, а после, вернувшись в себя, с безопасной дистанции посмотреть, что будет. Или какие-нибудь деньги на свой счет перевести…
Нет, наверное, все-таки не стоит этого делать. Чужие деньги притягивают неприятности. Я в этих вещах тоже чуток понимаю.
Интересно, настоящий хозяин этой жизни чувствует, что в нем сидит чужой?
Я не успел додумать эту мысль, потому что пришло уже знакомое головокружение, и глаза затянуло пеленой. Я успел только опереться о стол…
И вновь я сидел в темном полуподвале, привалившись спиной к стенке. Девчонка и ее компания стояли передо мной, с интересом разглядывая.
— Все нормально? — участливо спросила тетя Роза.
Я молча вскочил. Меня трясло, ноги подгибались. Затравленно оглядев людей, я повернулся к выходу.
— Эй! — звонко и обиженно крикнула Замарашка.
— Пусть идет, — миролюбиво сказала тетя Роза. — Он вернется. «Ага, щас!» — со злостью подумал я.
Я выбрался на холод и немного пришел в себя. «Чертовы наркоманы!» — крутилось в голове. Мне и раньше случалось попадать в неожиданные компании и довольно сомнительные истории, но чтобы так… Интересно, чем они меня опоили — не отдать бы концы к утру. Я лихорадочно хлопнул себя по карманам — кошелек и мобильник на месте.
«Чертовы наркоманы», — снова подумал я и остервенело сплюнул на снег.
Через пять минут я увидел Гошин дом и вскоре оказался в его прокуренной, заваленной книгами и кассетами, заставленной бутылками квартире. Было много народу, и я с трудом нашел себе место.
Я не веселился, не пел, не травил анекдоты, только накачивался спиртным. Потом наступило состояние полудремы — я смутно слышал голоса извне, а сам представлял себе маленькую страну, которую видел в витрине магазина. Мысленно я населял эту страну крошечными людьми, придумывал им судьбы, наблюдал, как они копошатся и решают свои мелкие дела…
Я отключился прямо в кресле, и меня никто не стал беспокоить.
Гоша растолкал меня утром. Увидев протянутую банку пива, я ухватился за нее с отчаянием обреченного.
— Чего такой мрачный? — спросил он.
— Не догадываешься? — я выразительно приложил ладонь ко лбу.
— А, ну это понятно, — посочувствовал Гоша. — Только ты и вчера какой-то мутный был.
— Да так… — вяло отмахнулся я. — Гоша, — произнес я через некоторое время. — У тебя не бывает такого ощущения, словно все вокруг ненастоящее.
— А какое?
— Ну… придуманное. Или нарисованное. Вылепленное из пластилина, из глины, из дерьма…
Он поскреб небритую шею. Потом озадаченно покосился на меня.
— Что это тебя потянуло в конфуцианство?
Гоша называл конфуцианством любую нестандартную линию поведения. Если кто-то предлагал, например, пойти и для прикола покататься на коньках, он говорил — конфуцианство. Если девушки в гостях говорили, что пьют только легкое вино — он и тогда сердито ворчал и называл это конфуцианством. При этом он и себя иногда звал почетным конфуцианцем.
— Какая разница, — сказал он. — Нарисованному Буратино ведь все равно, что его просто придумали.
— Нет, не все равно. Он не может, как мы, сейчас пивка попить.
— А откуда ты знаешь? А может, он живет своей жизнью, не догадываясь, что ты на него смотришь?
— Вот-вот, — сказал я. — И я о том же.
Я начал одеваться, когда в кармане пальто заверещал телефон.
— Ты где вчера был? — донеслось из трубки. — Я ждала до девяти. И телефон не отвечает. И замок у тебя заедает.
— Да я у ребят завис… — смущенно пробормотал я. Это была мама — я совсем забыл, что она собиралась зайти.
— Я прибралась там у тебя. И суп сварила. Придешь — не забудь в холодильник переставить. Ведро вынеси, а то динозавры скоро заведутся…
— Ма… — умоляюще проговорил я.
— Ладно, когда придешь?
— Часикам к десяти.
— Мы ждем. Ну, все… постой, тебе из какого-то банка звонили!
— Из какого банка? — оторопел я. У меня помутилось в глазах — до сего момента я пытался как-то избегать мыслей о вчерашнем, не думать, не вспоминать. А тут вдруг все встало передо мной в звуках и красках…
— Не знаю, из какого, не помню. Я там записала тебе на бумажке… Я думала, это по работе звонят: Чего они звонят-то на ночь глядя?
— Не знаю, — выдавил я. — Ладно, до вечера.
— Где Новый год встречаешь? — спросил Гоша.
— С семьей.
— Встретишь — перебирайся сразу ко мне. У меня тут шумно будет. Я вообще-то уже так напраздновался, что… — он мученически потер виски.
Я выбрался на улицу. От вчерашней зимней сказки не осталось и следа — последний день уходящего года оказался серым и пасмурным, снежный ветер пробирал до костей. Пиво уже не лезло, но выбросить банку было жалко. Я шел, поминутно поскальзываясь, у меня мерзли уши. Я казался себе каким-то несвежим, замызганным, мне хотелось скорей оказаться дома.
Тем не менее ноги привели меня не к моему подъезду. Я снова, сам не знаю как, оказался на знакомой улочке с одноэтажными домами. Думаю, мне подсознательно хотелось узреть вещественные доказательства вчерашнего приключения.
И вскоре действительно увидел тот самый дом.
У подъезда стояла молчаливая толпа. Я нерешительно остановился, подумав, что мне не стоит подходить.
Явно здесь собрались не соседи, не обитатели ветхих древних домиков, теснящихся вокруг. Публика была представительная — в мехах и кашемире. И замершие поодаль красивые машины подтверждали это.
Впрочем, люди здесь были разные. Простенькие пальтишки и серые старушечьи платочки тоже встречались.
Я все же решил подойти. Выбросив неуместное пиво, осторожно приблизился и остановился.
Рядом разговаривали две женщины в возрасте.
— …И милицию со слезами просила, и сама ходила, и муж ходил… ничего. А потом… вот…
— Ну, теперь хоть могилка есть.
— Да, хоть знаю, где сыночек лежит. Хоть не маюсь… Потом они обе вдруг посмотрели на меня.
— А вы давно бабушку знаете? — спросила одна.
— Нет, не очень, — брякнул я и поспешно отошел.
— Видишь, не хочет говорить, — услышал я.
— Тут много таких, кто не хочет…
Я еще походил, послушал сдержанный монотонный говор вокруг, но ничего не понял. Потом услышал рядом голос Замарашки:
— Привет.
Она была в старенькой коричневой куртке, явно осенней. Сверху ее замотали шалью, так что виднелись только бусинки глаз и кончик носа.
— А мы бабушку хороним, — сказала она.
— Вижу, — бесцветно сказал я, не зная, как себя вести.
— Поедешь с нами на кладбище?
— Нет, — быстро ответил я. — Мне надо… в общем, тороплюсь.
— Никто не хочет… А знаешь, — она перешла почти на шепот, — нам попы на кладбище не разрешили бабушку хоронить. Это тетя Роза сказала. И музыки не будет. Жалко, да?
— Ничего, не переживай, — сказал я, чувствуя себя полным идиотом.
Я увидел неподалеку тетю Розу, закутанную в черный платок. К ней подошла толстая краснощекая старуха с клеенчатой сумкой и неожиданно громко воскликнула:
— Как теперь-то будете, а? Роза, как теперь-то? А?
— Ничего, девочки, ничего… — быстро проговорила та. — Заходите. Заходите, как всегда. Поможем, чем сможем, — и она торопливо скрылась.
— Кто это? — спросил я у Замарашки. — Вы их тоже водите к своим Пенкам?
— Нет, всех нельзя, — очень серьезно сказала девочка. — Просто бабушка помогала некоторым. Она гадать умела. А вообще, она все-все знала.
— Ну да, я уже понял, — пробормотал я.
Вконец замерзнув, я собрался уходить домой, в тепло хотелось просто нестерпимо. Полжизни отдал бы, чтобы оказаться там сразу.
Я решил выйти на проспект и поймать машину, когда взгляд упал на маленькую закутанную Замарашку, словно сошедшую с плаката «Помоги сиротам».
— Слушай, сегодня Новый год, — сказал я. — А у вас похороны. Так и просидишь тут? — я кивнул на их убогое жилище.
Зря я это сказал. Хотел просто сочувствие проявить, а вышло так, будто могу предложить что-то другое. Можно, конечно, взять с собой, в семью, накормить, обогреть. Даже одежду нормальную найти.
Но родные такой порыв вряд ли одобрят.
— Не волнуйся, — загадочно улыбнулась Замарашка. — Я-то найду, как Новый год провести.
— А, ну да… — смущенно сказал я. — Совсем забыл.
— Приходи! — сказала она мне вслед.
Новогодние деньки пролетели вереницей встреч, попоек, полуночных бесед и долгих поцелуев в темных кухнях. Я не забывал Замарашку. А если и забывал, то ненадолго. Эта встреча сидела во мне, как раскалённый гвоздь, не давая покоя.
И ничего удивительного, что однажды вечером я снова оказался в сумрачном подвальном жилище.
— Он пришел! — услышал я смеющийся голос девочки, еще даже не разглядев ее в полумраке. — Тетя Роза, смотри, он пришел.
Я понял, что мне рады. Не только Замарашка, а все обитатели этой душной норы. Небритый мужчина поднялся со своих тряпок и приветливо пожал руку. Тетя Роза слегка приобняла за плечи и усадила за стол. Ни дать ни взять, почетный гость. «Барин приехал»…
Чему они, интересно, радуются?
— Ну, что, — тетя Роза села напротив и уставилась мне прямо в глаза. — Значит, решил еще попробовать?
Я неопределенно повел плечами. Я еще ничего не решил. Я вообще не знал, зачем пришел сюда. Я хотел разобраться. В чем? Не знаю.
— Ну, сейчас, — тетя Роза полезла в шкаф и зазвенела там какими-то банками.
— Найдите ему интересную жизнь, — прозвенел голос Замарашки. — А то он в прошлый раз к жуликам попал.
— Найдем, найдем, — добродушно проворчал мужчина. — Этого у нас хватает.
Передо мной возник знакомый стакан с мутным пойлом.
— Это обязательно? — спросил я.
— Вообще-то, нет, — сказала тетя Роза. — Но так легче. Когда-нибудь сможешь и сам по себе.
— Тетя Роза, а пусть он прямо сейчас сам попробует, — сказала вдруг Замарашка. — Он сможет. Пускай, а?
— Ну, помоги ему, — женщина пожала плечами. — Если получится, отведи его… — она задумалась.
— К дельфинам! — воскликнула девочка. — Помнишь дельфинов?
— Можно и к дельфинам.
Замарашка села рядом и с любопытством уставилась на меня.
— Ну, теперь делай, как я, — сказала она. — Как?
— Сожми кулаки — крепко-крепко. И теперь глаза закрой, тоже сильно. И подумай, что ты под водой. Что ты глубоко-глубоко в море и ничего не слышишь. Подумал?
— Подумал, — я легко принял правила ее игры. Мне было как-то все равно.
— И повторяй за мной: белый день, белый снег, белый лист, белый дом, белый пес, белый дед, белый сон, белый стол, белый друг, белый конь, белый чай, белый пух…
Я послушно повторял вполголоса, и во мне росло раздражение. Потом я открыл глаза и опустил руки.
— Ну и что?
— У него не получается, — огорченно сказала Замарашка.
— Это потому, что ты сам не хочешь, — объяснила мне тетя Роза. — Ты сам не веришь в то, что делаешь. То ли боишься, то ли стесняешься…
— Чего я боюсь? — вздохнул я. — И во что я должен поверить?
— Ты должен поймать это чувство… — женщина неопределенно подвигала руками, не зная, как объяснить мне, бестолковому. — Знаешь, ты все-таки выпей, — она придвинула стакан.
Я посмотрел на пойло без энтузиазма. Надо пить. Иначе зачем я вообще сюда приперся?
— Теперь давай опять, — предложила Замарашка.
Вновь я с закрытыми глазами повторял за ней: белый дом, белый друг…
И вдруг я уплыл. На этот раз было куда легче — без мук, без жутких видений.
— Вот и все! — засмеялась Замарашка. — Это просто, ты научишься.
Я стоял в уже знакомом желтом тумане и озирался. Замарашка заметила, что я глазею в основном наверх, где Пенки были темные и какие-то замшелые.
— Туда не нужно, — сказала она. — Это только бабушка могла. Ты там ничего не поймешь, это очень-очень старые Пенки.
— Ладно, как скажешь, — я пожал плечами.
На этот раз мне повезло чуть больше. Я оказался на борту большой яхты.
Я сидел в плетеном кресле, рядом замер пожилой азиат в белом костюме, передо мной был столик с нарезанным ананасом и бутылкой вина. Вокруг пенилось растревоженное море. Было жарко.
Ничего не происходило, но вдруг я почувствовал вещи, не знакомые мне прежде. Это был покой, это была какая-то всепоглощающая уверенность в себе, взгляд свысока на весь мир и всех людей.
Мне это понравилось. Хотя сегодня я искал совсем не этого.
Время прошло без каких-либо событий. Я просто сидел на борту яхты и прислушивался к себе.
Потом все кончилось. Я увидел себя в том же затхлом подвале. На меня смотрели его обитатели — дружелюбно и с интересов
— Ну, как? — спросили у меня..
— Скажите, а вы на самом деле думаете, что самые интересные люди — это самые богатые?
— Нет, что ты! — затараторила девчонка. — Я один раз стала пианистом, который играл на концерте. Это такое было… Я потом даже плакала, честное слово.
— А почему вы сами так живете? — спросил я.
— Как? — натянуто улыбнулся мужчина.
— Вот так. Как последние бомжи, — не удержался я. — Хоть бы ребенка пожалели.
— По-моему, — медленно проговорил он, — мы живем лучше любого на этом свете. А впрочем, как надо?
— Да вы могли бы во дворце жить! — выпалил я. — С такими-то возможностями…
— Господи, да зачем? — он посмотрел на меня с грустной улыбкой.
— Как зачем? Вам что, нравится эта помойка, где вы спите? Или эта тухлая жратва?
— Успокойся, здесь мы только едим, думаем, вспоминаем. А так у нас есть и дворцы, и лучшая еда, и все мыслимые развлечения. Разве ты не понял?
— Это не по-настоящему. Это чужие жизни, да и то урывками.
— Давай не будем спорить, что настоящее, а что придуманное. Этот спор ведется уже не первый век. Пойдем-ка покурим…
Мы вышли на улицу. Темнело, людей не было. Хваткий морозец сразу остудил мою голову.
— Так вот, милый юноша, — продолжил он. — Я в прошлом преподаватель одного серьезного вуза. Мне приходилось очень много работать, чтобы чувствовать себя, скажем так, на должном социальном уровне. У меня было немало побед, успехов, триумфов даже. Все это — суета. Все это лишь для того, чтобы «центры удовольствий» в головном мозге получили и зарегистрировали соответствующий биоэлектрический импульс от нервных окончаний. Понимаешь меня?
— Понимаю, — я равнодушно пожал плечами. Было любопытно наблюдать, как этот жалкий доходяга вдруг заговорил ученым языком.
— Нет, ты должен понять главное. Человек живет лишь для того, чтобы создавать благоприятные условия для своих пяти чувств. Сколько усилий он прикладывает, ты только представь себе! Сколько изобретательности, воли, а сколько лжи и подлости! Так вот, у нас есть кратчайший путь. Без зла. Без напряжения.
— Есть еще и шестое чувство, — возразил я. — Если человек нормальный, ему важно знать, что все для себя он сделал сам. А не украл из чужой жизни.
— А-а, «чувство глубокого удовлетворения»… — усмехнулся он. — Это шестое чувство тоже нам доступно. И тебе доступно — вспомни.
А ведь в этом он был прав. Сидя в кресле на борту роскошной яхты, я никаких угрызений совести не испытывал. Я не занимал чужое место, все было по-настоящему.
— Теперь объясни, — продолжал он, — зачем же искать трудные пути, если мы нашли простой? Простой и короткий. Кратчайший!
Я некоторое время молчал. С его логикой тягаться было непросто.
— Приходи почаще, — сказал он. — Ты все поймешь гораздо лучше, когда испытаешь на себе, когда привыкнешь.
— Это все равно что сидеть на игле, — сказал я. — Стимулировать свои «центры удовольствий» химической дрянью. И жить в придуманном мире.
— Я все же не хотел бы дискутировать о придуманном и непридуманном, — снова сказал он. — Это сейчас не важно. Гораздо важнее понять следующее: в современном мире человеку приходится все меньше ворочать тяжести, он все больше уделяет времени творчеству и созерцанию. Настанет время, когда и мы, как Пенки, сможем заниматься только этим — творить и наблюдать за плодами своих творений.
Я фыркнул. Было по-прежнему странно слышать эти слова от заросшего и вонючего обитателя подвала.
— На вас жалко смотреть, — сказал я. — Вы хоть бы минимум для себя сделали. Комнату чистую или одежду нормальную.
— Да зачем?! Все, что нам нужно — это поддерживать жизнь в теле. Куска хлеба в день хватает. Вдумайся — всего лишь поддерживать жизнь, просто «заливать бензин». Ни о чем больше заботиться не надо, все есть. Понимаешь ты или нет? Человек живет не ради набитого желудка, для него важнее всего созерцание, удовольствие, познание.
— Созерцание… — горько усмехнулся я. — Между прочим, созерцать настоящую боль, смерть, муки — это извращение.
— Ты опять берешься судить о настоящем и ненастоящем.
— Если уж эти ваши Пенки сумели создать этот мир, то почему они его таким сделали? Они могли бы пожалеть нас.
— Ты кое-что путаешь. Они не придумали мир, они придумали нас. Придумали и стали смотреть, что мы будем делать. А все, что вокруг творится, это уже мы сами…
— И все равно, если бы я мог, то вмешался бы.
— А ты можешь, — сказал он и внимательно посмотрел на меня. — Ты можешь вмешаться, но ты этого не сделаешь. Имея настоящую власть над реальностью, ты поймешь, что вовсе не нужно всюду лезть и все менять. Интересней и правильней просто наблюдать. Согласись, что пять твоих чувств служат одной прямой цели — познанию мира. И возможности для познания у тебя теперь просто безграничные.
Я уже собрался уходить, как вдруг меня посетила еще одна удручающая мысль.
— Послушайте, — произнес я. — А что, любой человек вот так может… переселить свою душу, в общем, и…
Мужчина ответил не сразу, задумавшись.
— Да, пожалуй, любой. Теоретически любой. Впрочем, только теоретически.
Дома я долго ходил из угла в угол и не мог успокоиться. Что и говорить, забавное мне предложили развлечение. Аж дух захватывает.
Но ничего, кроме звенящей пустоты в сердце, я не чувствовал. Я всю жизнь готовился к тому, чтобы карабкаться, надрываться, догонять. И вот оказалось, что все это — постановка. Ничего не надо. Ничего и никому. Только Пенкам — комкам разумной слизи, которая живет на стенах какой-то глухой пещеры и смотрит на твою возню просто от скуки. А может, и не слизь Даже, а просто дух бесплотный.
Самое скверное, что я не мог понять: кто жил за меня все эти годы. Кто решал, какое пиво купить, к какой девушке подойти на вечеринке, в какой институт поступить. Кто — я или Пенки?
«Познание», — вспомнил я. Ведь это и в самом деле путь, которого никто не отнимет. Впрочем, и тут обман. Я могу познать лишь то, что давно известно, и более того, всего лишь придумано чужим разумом.
А если рискнуть познать больше? Если попробовать думать теми категориями, которыми пользуются Пенки.
Я прошел в кухню и налил себе полстакана водки. Я уже понял, что дело не в мутном отваре и не в абракадабре, которую нужно повторять, пока не отойдешь в «астрал». Нужно расслабиться, отрешиться от мира. Сойдет и водка. А вместо «белый конь, белый снег…» я решил читать Библию, которая всегда отлично меня усыпляла.
У меня все получилось. Я «уплыл» быстро и без всякого напряжения, внутренние глаза включились просто, как карманный фонарик. И, оказавшись в желтом тумане, я удовлетворенно рассмеялся. Я не забывал, что никакого желтого тумана нет, все это просто иллюзия, привычные понятия, чтобы я мог как-то ориентироваться, чтобы мои пять чувств не свихнулись, оставшись без информации. И воздуха здесь нет, и стен, и даже силы тяжести.
Передо мной были старые Пенки. Едва светящаяся слизь, грязная из-за вкраплений серых и черных точек. Мне полагалось лишь смотреть на них, а погружение в их фантазии должно было произойти само.
Но оно не происходило. Я чувствовал сопротивление, старые Пенки не хотели подпускать меня к своим секретам. Но я не сдавался. Не знаю, сколько времени прошло, пока наконец сопротивление не исчезло. И я словно провалился сквозь какую-то вязкую толщу.
Дальнейшее представлялось просто кошмаром. Сначала меня сотряс удар — не физический, а какой-то всеобъемлющий, со всех сторон, даже изнутри. Больно было всему — глазам, ушам, мозгу, всем нервным переплетениям, каждой клетке. Больно — не то слово. Это походило на столкновение со смертью, я словно оказался в эпицентре крушения Вселенной. Меня рвало на клочки, на клетки, на атомы. Но при этом я что-то видел. И все, что я видел, приводило в первобытный ужас, я уже сам хотел поскорее умереть.
Отовсюду бил ослепительный свет. Я осознавал, что вокруг меня огромный, чудовищно огромный мир, где с адским грохотом сталкиваются гигантские глыбы, ревет испепеляющая плазма, в одно мгновение из точки появляются целые вселенные, чтобы так же быстро скорчиться, сжаться и вновь превратиться в точки, еще меньшие, чем я сам.
Потом мои внутренние глаза привыкли к испепеляющему свету вечного апокалипсиса. Я осознал себя как физический объект. И даже как-то смог разглядеть свою кухню. Все было странное, зыбкое, сквозь стены просвечивали миллиарды звезд, а привычные предметы — ложки, чашки, тарелки — плавали и кувыркались вокруг. И я вдруг понял, что хлебная корка, проплывающая мимо лица — огромная, в тысячи раз больше меня. Потом меня повлекло к ней, и я оказался внутри. И здесь все кипело и грохотало. Я понял, что падаю на атомное ядро, которое не имело ни формы, ни цвета.
Я продолжал куда-то проваливаться, и все это время вокруг меня не стихала буря и мир менялся каждую секунду.
И вдруг все успокоилось.
Я был бестелесным духом. Я плыл над бесконечным темным городом. И я видел нечто завораживающее — из сумеречных кварталов поднимались светящиеся пятна, медленно плыли ввысь и там замирали, словно прилипая к небосводу. Небосвод был желтым и слегка светился. Что-то это напоминало, вот только я не мог понять, что…
Вспомнил! Это была пещера, стены которой покрывали Пенки. И еще я подумал, что светящиеся пятна — это люди. Вернее, то, что от них остается — мысли, воспоминания, эмоции…
«Вот и ответ, — подумал я с каким-то странным злорадством. — Вот и истина, к которой меня не хотели подпускать. Да уж, роковой секрет! Чего ж хорошего, если кто попало будет знать, что после смерти он станет не кроткой крылатой тушкой, а чуть ли не богом. И сам будет творить миры, и делать с ними, что вздумается. Сколько гадости накопится в каждом человеке, если он узнает, что смерть даст ему такой шанс поквитаться с миром? Да каждый второй будет ждать смерти с нетерпением!»
Открытие меня не удовлетворило. Меня тянуло дальше, к новым открытиям. «Что ж, теперь попробуем подсмотреть, что было раньше — курица или яйцо. Кто придумал первого человека? Или, может быть, кто стал первой Пенкой? Или еще круче — кто придумал Пенок!»
И в ту же минуту меня, словно в наказание за богохульные мыслишки, опять рвануло во все стороны. Испепеляющая вспышка перед глазами еще не успела рассеяться, как я услышал из пустоты голос Замарашки.
— Бедненький… Он все испортил. Он чуть не умер. Что с ним теперь будет?
— Он не умрет, — ответил голос тети Розы. — Но мы больше не позволим ему быть с нами. Он нарушил правила, он слишком торопился.
— Тетя Роза… — жалобно проговорила девочка.
— Нет-нет, и речи быть не может. Мне придется лишить его зрения. Полностью. Иначе он натворит дел…
— Жалко… — горестно вздохнула Замарашка, и больше я ничего не услышал.
Много позже я узнал, что меня нашли в какой-то подворотне, за мусорными баками. Я лежал,съежившись в комок, что-то беспрерывно говорил, кричал, плакал. Меня трясло, бросало то в жар, то в холод.
Я пришел в себя в больнице, куда меня поместили для обследования. Первое время очень болели глаза. Ко мне заходили врачи, но я видел не людей, а какие-то серые шевелящиеся пятна. При этом стены палаты казались мне прозрачными, я мог долго разглядывать, что творится на улице. Там шел снег, все остальное было неподвижно — дерево и часть облупленного забора.
Забор тоже просвечивался насквозь, но у меня начинала болеть голова, когда я пытался всматриваться.
Иногда на меня накатывала истерика, и я бился о дверь, кричал врачам, что они не настоящие, что я их придумал и нарисовал, вылепил из хлеба, вырезал из бумаги…
Меня успокаивали транквилизаторами. Я «уплывал» и начинал придумывать маленькую сказочную страну. Я был сеятелем, который щедро разбрасывал по своему наделу живых людей. Они росли, обретали душу, мудрость, характер. Я снимал эти плоды и питался ими. Множились мои темные крапинки.
Необязательно быть Пенкой-сеятелем, чтобы впитывать живые соки человеческих чувств. Замарашка и ее компания делали это напрямую, хотя сами были едва проросшими зернами. Забавно, когда одна картофелина поедает другую.
Врачи не нашли у меня глубоких нервных расстройств. Не обнаружили и следов наркотиков, о чем в первую очередь подумали. Говорили про переутомление. Лишь когда меня выписывали из больницы, я понял, что она — психиатрическая.
Я старался не копаться в памяти, не думать и не гадать. Единственное, о чем я должен теперь думать — как жить дальше.
* * *
Стояла уже середина лета. Я чувствовал себя нормально, почти бодро. Правда, работу пришлось сменить, слухи о моем нервном срыве разошлись быстро.
Но я был уже в полном порядке. Иногда казалось, что мне чего-то мучительно не хватает, но я сердито гнал эти мысли прочь. Я собирался жить дальше, просто жить. Как все.
И все-таки однажды не выдержал. Я пришел на эту улицу и нашел дом. Я застал зияющие пустотой окна и груды мусора. Одноэтажная улочка сносилась под крупное строительство.
Неподалеку ковырялись разморенные жарой рабочие, я подошел и спросил, куда делись люди.
— А я знаю? — развел руками загорелый парень с золотыми зубами. — Уже задолбали спрашивать…
Я собрался уходить, когда к дому подъехала длинная черная иномарка, отмытая до стерильности.
Опустилось тонированное стекло, на свет выглянул седовласый породистый мужчина средних лет. Некоторое время он бессмысленно смотрел на осиротевший дом. А я стоял и смотрел на него.
— Простите, — обратился он ко мне, — вы случайно не знаете, тут в подвале одна бабушка жила…
— Жила, — кивнул я.
— А где ее можно найти?
Я красноречиво поднял глаза к небу.
— Если очень надо, она сама вас найдет.
Он проворчал что-то, затем я услышал, как машина отъезжает.
Я кисло усмехнулся, продолжая смотреть в небо. Там клубился желтый туман. Там горели миллионы любопытных глаз. Может, кто-то оттуда уже смотрит на меня. Интересно, кто из них меня придумал? Может тот, кто когда-то был Гомером, или Аристотелем, или Микеланджело. Уж на них-то должно быть немало темных крапинок.
Придет время — сам построю свою маленькую игрушечную страну, сказочно красивую и добрую. Населю ее хорошими людьми. Буду смотреть и радоваться. Только чему?
Я все смотрел в небо.
«Привет, Замарашка. Ну что, интересная у меня будет жизнь, как ты думаешь? Может, стоит и в меня заглянуть? А в саму себя? Или ты думаешь, что придуманные человечки не умеют по-настоящему любить и мечтать? Попробуй, может, иметь свои чувства тебе понравится больше, чем подсматривать чужие».
Последние комментарии
17 минут 13 секунд назад
34 минут 17 секунд назад
55 минут 2 секунд назад
3 часов 36 минут назад
10 часов 59 минут назад
16 часов 44 минут назад