Говорящая собака [Марк Барроуклифф] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Марк Барроуклифф Говорящая собака
О, любовь, от тебя и пес завоет стихами.Фрэнсис Бомонт «Коринфская царица»
Чем больше узнаешь людей, тем лучше относишься к собакам.Марк Твен
Человек – единственное животное на свете, способное смеяться и рыдать, ибо из всех живых существ только ему дано видеть разницу между тем, что есть, и тем, что могло бы быть.Уильям Хэзлит
1 ХОТ ДОГ, ИЛИ «ГОРЯЧАЯ СОБАКА»
В тот момент я от всей души желал, чтобы мистер Джилберт выбрал какую-нибудь другую контору для своего рокового сердечного приступа. Впрочем, знай, я заранее, что случится потом, я бы от всей души пожал ему руку. Правда, это могло помешать попыткам моей секретарше очаровательной Люси привести его в чувство. Так что, может быть, даже хорошо, что я не стал этого делать. Как заядлый картежник, могу сказать вам, что жизнь переменчива. Так, например, профессиональный игрок в покер не может избежать ареста в некоторые моменты своей карьеры (если вы играете в карты так, как это делаю я, тогда вы понимаете, что я называю карьерой), но в другие времена все, к чему он прикасается, обращается в золото; у жизни есть свои ритмы и темы. Темой того июня – не хотелось бы, чтобы мои слова прозвучали как предисловие к мелодраме, – но темой того примечательного месяца стали смерть и, как это ни парадоксально, собака. Был жаркий солнечный день, я хоронил свою мать. – «Собачьи дни», – заметил взмокший от пота викарий, когда мы шли от могилы к выходу, – время сплошных каникул. – Вот и у мамы теперь вечные каникулы, – отозвался я, наблюдая жаркое марево, вившееся над памятниками, и печально улыбнулся викарию. Мама была бы рада видеть, что я не терял присутствия духа. Я мог бы уйти в этот полдень от всех трудностей, от стресса, от чужих проблем и от себя самого. Бог, однако, временами играет с нашими душами, проверяя, сколько можно сотрясать основы нашего бытия, пока они не разрушатся окончательно. Вот Он и направил ко мне согбенного годами мистера Джилберта вместе с его застарелой сердечной болезнью. А также с его собакой. Когда кто-то живописно валится прямо перед тобой на пол, вспомнишь все, включая самые красочные, кинематографические детали, как в остановившемся или замедленном кадре. Дугу, которую описала в воздухе выпавшая из руки пострадавшего сигарета, выражение его лица… и так далее. Однако все, что мне реально запомнилось, – это пес с загнутым баранкой хвостом. Он выразительно посмотрел на меня, будто недоуменно пожимая плечами, и на морде его было написано нечто вроде: «Ну вот, похоже, этому крышка». На это стоит обратить внимание, потому что точно такая же мысль промелькнула и в моей голове. Не могу сказать, что столь неожиданный роковой исход – смерть случайного человека – не произвел на меня впечатления. На деле, как мне кажется, что, кроме самого мистера Джилберта, это событие оказало на меня такое сильное воздействие, как ни на кого другого в мире. Дело в том, что после похорон матери я решил вернуться в контору. Мне было необходимо хоть как-то отвлечься, чтобы не провести весь день в хандре. И поскольку в покер мало кто садится играть по четвергам в два часа дня, интернетный покер был мне заказан – кредитная карточка сдохла, алкоголь – не моя стихия, в отношении наркотиков я пасую, а моя подружка Линдси не могла выкроить времени в своем плотном рабочем графике, я решил, что приду в контору и хотя бы просто посижу на рабочем месте, если не смогу взяться за работу. Если вы уже прониклись ко мне симпатией после всего сказанного, позвольте предложить вам еще кое-что, чтобы довести до нужного состояния эти нежные чувства. Моя работа, то, чем я занимаюсь, зарабатывая на хлеб насущный, – это… Впрочем, прежде чем я продолжу, позвольте поведать вам еще кое о чем. Я, как и мой отец, от которого я унаследовал семейный бизнес, человек патологически честный. И дело не в том, что я так воспитан, и даже не в религиозных убеждениях. Просто это у меня в крови, передалось на генетическом уровне. На самом деле я бы даже хотел отделаться от этой черты характера. Она страшно вредит, когда мне занижают налоги. О чем они вообще думают в этом налоговом управлении? Можете ли вы себе представить, до чего человеку бывает трудно доказать, что ему недосчитали налогов. Порой неделя тревожных звонков по телефону и бессонных ночей уходит у меня на то, чтобы уплатить верную сумму. Я не умею жульничать, не могу лгать, мне просто не по душе разбивать людские надежды. Признаю, что это довольно необычные качества, если не сказать больше, для агента по торговле недвижимостью, но таков наш бизнес. «Сын и Баркер» – риэлтерская контора, которая была названа так потому, что мой отец передал дела моему деду незадолго до своей смерти. Да, представьте себе, агенты по недвижимости, и притом честные. В общем, те самые исключения, которые только подтверждают правило. Имея дело с нашим учреждением, вы не столкнетесь ни с воображаемыми претендентами на дом вашей мечты, ни с заманиванием в «закрытый аукцион», не услышите никаких сверхоптимистичных посулов о дико заниженной оценке стоимости вашей недвижимости для налогообложения. «Сын и Баркер» не пускаются на подобные уловки. Потому мы и терпели постоянные убытки. Отец говорил: «Лучше быть честным бедняком, чем богатым лжецом». Впрочем, на то следовало материнское возражение. «Да ну», – говорила она, с пылающим взором листая каталог «Литтлвудс». Но, в конце-то концов, конторой заправлял отец, а ей досталась роль пассивного оппонента. Честность может показаться неожиданной чертой и для покериста, хотя это вовсе не так, если вы близко знакомы с игрой. Ведь, в конечном счете, вы просто следуете правилам, а блеф далеко не то же самое, что ложь, хотя, надо признать, иногда довольно сильно ее напоминает: балансирование на грани между правдой и ложью приятно щекочет нервы честному человеку. Временами всем нам просто необходимо отдохнуть от самих себя, оказаться на нейтральной территории, где мы можем побыть и кем-то иным. Дела в конторе шли не шатко не валко, мы редко выходили за рамки того, о чем сообщали в своих рекламных объявлениях. Вам скажет любой, борись ты хоть как Самсон с мельничными жерновами, в торговле недвижимостью существует тройное правило: это место, место и еще раз место. Ну а что касается расположения нашей конторы, то оно было троекратно паршивым. Нет, конечно, где-то там, на заре семидесятых, его можно было называть «троекратно превосходным»: как раз когда папа приобрел его, по соседству с цементным заводом неподалеку от Ворсинга. Когда-то здесь располагалась часть «прекрасного нового мира» шестидесятых, пока народ не решил, что ему вполне достаточно паршивого старого мира, и не перенес свои заведения поближе к центру и основным дорогам. Мы попытались оживить этот пыльный уголок, украсив контору цветочными горшками и книжными полками, так что она больше стала напоминать жилую квартиру, чем агентство по торговле недвижимостью. Нашему хорошему вкусу воздали должное: за годы существования конторы большая часть декораций была разворована. Ныне нашими соседями оставались одни торговцы скобяными изделиями и модельный магазин. Причем мы оказались единственными, у кого хватило ума приобрести здесь недвижимость и укорениться, не ограничиваясь банальной арендой. Отец прекрасно сознавал, что он встал на путь, ведущий к полному банкротству, но все равно настаивал, что мы должны показать себя реальными собственниками. Дескать, твердо стоим на ногах в этом бесперспективном захолустье. – Да никто не станет выяснять, арендуемое у тебя помещение или купленное, – доказывала ему мама. – Главное, чтобы я сам это знал. После этих слов мать закатила глаза и захлопнула свой «Литтлвудс». Лично мне это показалось достаточно красноречивым жестом. Так что нам предстояло переместить свой бизнес поближе к центру, попытаться найти свое место в длинной цепочке тянущихся друг за другом офисов и контор всех мастей. Не знаю отчего, но мне лично не по душе была подобная перспектива. Наверное, потому, что папа свято верил, что добьется успеха именно здесь, и мне хотелось доказать его правоту, даже если он был вопиюще не прав. Так что, когда толстяк, как выяснилось потом, по имени Пол Джилберт, вошел в нашу контору, волоча за собой на поводке пса, ему, что называется, не пришлось протискиваться сквозь толпы посетителей. Более того – его никто не встретил, ему даже никто не попался по дороге, потому что в конторе никого не было, не считая меня и очаровательной Люси. Остальной штат был распущен по домам во второй половине дня – не хотелось, чтобы они видели мое вытянувшееся лицо. Штат состоял из трех сотрудников, и все трое носили одно и то же имя – Эндрю. Поэтому, в порядке прибывания в контору, они стали называться Эндрю, Энди и Дрю. Всех троих объединяло не только имя, но и возраст и амбициозность. У меня они не задержатся, через пару лет прыгнут куда-нибудь повыше, если они хотя бы вполовину так хороши, как мнят о себе. Здесь они пока что находили идеальную комбинацию тяжелого труда и минимальной оплаты. Однако очаровательная Люси, наша секретарша, не ушла, сказав, что ей надо привести в порядок кое-какие документы и поэтому она задержится. На самом деле она «заботилась». Моя секретарша всегда заботится обо мне – причем это не служебное рвение, а просто черта ее характера. Она прекрасная девушка, но временами меня тяготит такая опека. Не знаю, в чем тут дело, но что-то такое исходит от нее, какое-то отпугивающее тепло, отчего появляется ощущение, будто стоишь рядом с небоскребом, задрав голову вверх. Это головокружительное чувство появлялось у меня всякий раз от ее присутствия. Нет, я ничего не имею против посторонней заботы, но, когда она превращается в навязчивую опеку, мне становится не по себе. И тут нет ее вины, ведь она, в конце концов, моя секретарша и вроде как ухаживать за шефом входит в ее непосредственные обязанности, и, тем не менее, я не знаю, куда деваться, когда она покупает мне к чаю пирожные, которых я ей не заказывал, однако знает, что это мои любимые, или приносит собственноручно испеченный кекс на мой день рождения. Кстати, и в тот день к моменту, когда мистер Джилберт удостоил своим посещением нашу контору, пирожное, заботливо подложенное Люси, уже лежало у меня на столе. – Ах, так тут кто-то есть, – сказал визитер, приподнимая «шляпу-пирожок», улыбаясь и не выпуская сигареты изо рта. Пес тут же развернулся к выходу. Уже тогда я обратил внимание на странности в поведении этого животного. В тот момент он напоминал ребенка, которого мать заволокла в универмаг, чтобы купить ему неуклюжий плащ с капюшоном, что-нибудь такое водонепроницаемое и бесформенное. И вот ребенок, едва узнав от продавцов, что вещи его размера не нашлось, уже рвется в секцию игрушек. Жара и духота стояли невыносимые, вентилятор уже не справлялся со своей работой. Рубашка на мне была тесная, она липла к телу, и верхнюю пуговицу пришлось расстегнуть. Дело в том, что вечером накануне похорон я умудрился посадить пятна ржавчины с утюга на пару своих лучших сорочек, так что теперь был упакован в подарок тетушки Джиллиан. Тетя Джиллиан постоянно покупала мне на Рождество три сорочки не моего размера. Она просто отказывалась мириться с тем, что обхват моей шеи составляет шестнадцать дюймов. – Что ты, Дэвид, – настаивала она всякий раз, – этого просто не может быть, у тебя пятнадцать с половиной. Тетя Джиллиан, как и мой папа, отвергала все аргументы, обращенные к здравому смыслу, поэтому мне оставалось только выражать благодарность: дескать, как это мило с ее стороны и прочее – и засовывать подарки подальше в шкаф. И вот нынче утром я исчерпал стопку чистых сорочек и выудил со дна вещехранилища один из ее последних презентов, чтобы погладить. Ну скажите, отчего женщины так упрямы? – Почти впритирку, – сообщил я как-то утром Линдси, влезая в очередной тетушкин «пластырь». – Так же, как и твоя жизнь, – заметила она в ответ, выгребая выстиранное белье из машины, где оно крутилось ночь напролет в режиме «экономи-7». У Линдси никогда не оскудевал запас подобных иронических замечаний. Вся наша жизнь состояла из черного юмора. Джилберт приблизился к моему столу, словно старинный паровоз «В&Н», окруженный клубами дыма. – С собаками сюда нельзя, – заметил я. Не знаю, почему мы не пускали в контору собак. У нас даже была вывеска на дверях: «Вход с собаками воспрещен!». Такие же вывески красовались на дверях всех остальных окрестных контор, а мы не хотели уступать им ни в чем. – И курить тоже, – добавил я, вспомнив о существовании еще одной таблички. – Вы правы, шеф, – откликнулся Джилберт, но собаку выводить не стал, а только скомандовал ей: «Сидеть!», после чего прикурил новую сигарету от дотлевающего окурка. – Но я стою перед печальным выбором, – вздохнул он сквозь облако дыма. – Не сможете ли вы помочь мне выбраться из этой ситуации? У меня умерла мать. И вот… – всхлипнул он, – теперь мне предстоит уладить некоторые дела. Это ее собака, – обвел он нас взглядом, – если вы будете столь милосердны, разрешите… позвольте оставить ее у вас. Не надолго, хотя бы на час. Вы не могли бы помочь? Дело в том, что мне предстоит разбираться с… властями, а я не могу оставить его на улице, это очень дорогая собака. Появившиеся у меня возражения рушились, как песчаные замки, под напором сакраментальной фразы: «У меня только что умерла мать». Остановись я вовремя, отбрось я в сторону всю эту рефлексию, все могло сложиться совсем по-другому. Какие еще власти в Англии? Повсюду власть порождает лишь недееспособность. Полиция ничего не может сделать, обращаться туда бесполезно, железная дорога не справляется со своими функциями. Далее список не продолжаем, на это уйдет весь день. И тут предо мной внезапно предстал совсем другой человек: не странного вида толстяк с никотиновой одышкой и избыточным весом, давно переставший следить за собой, – я увидел себя самого, находящегося в том же положении. И ощутил жалость и солидарность. – Конечно, – сказал я. – Конечно, оставляйте. Вот тут у нас свободный кабинет. – Огромное спасибо, – пропыхтел мистер Джилберт и бросил взгляд на запястье, где должны были находиться часы. Но там их не было, я обратил внимание. – Я скоро вернусь, поверьте. Оставляю собаку всего на час. После чего, выпустив на прощание облако дыма, наш случайный гость удалился со скоростью, какой трудно было ожидать от столь тучного создания. Я посмотрел на Люси, она на меня. Мы оба пожали плечами и затем уставились на пса, нижняя губа у него слегка отвисла, и на морде будто было написано: «Ой, только не надо лишних вопросов». – Хочешь печенюшку? – Люси присела на корточки и заговорила с собакой, напоминая пенсионерку, объясняющую иностранцу, как пройти на нужную тому улицу. Вообще, Люси одевается довольно неформально. Она носит модные блузки и юбки длиной в три четверти. Когда она наклоняется, ее ноги и спина принимают такие очертания, что мне приходится напоминать себе: «Я шеф, я шеф». – Печенье? – повторила вопрос Люси. Пес отрывисто гавкнул. Это напоминало звук, вырывающийся в конце концов из груди человека, который участвует в соревнованиях по задержке дыхания. После этого «словесного» выражения чувств наш четвероногий гость призывно завилял хвостом. – Полагаю, это означает «да», – заметил я. Люси встала и одернула юбку. Латинское «s» сидящей на корточках Люси превратилось в перевернутое «s» Люси стоящей, и появились песочные часы… Я быстро зацарапал в блокноте. Это была оправданная тактика, много раз сослужившая мне службу. Я старался представлять себе Люси сочетанием цветовых пятен и форм, упрямо стараясь не замечать ни ее фигуры, ни волос, ни лица. Так, какие-то расплывчатые контуры: изогнутая линия и что-то красное – губы, темное и стремящееся вниз, как бросающаяся на добычу птица, – это волосы, глянец атласной юбки, молочная белизна кожи. Я не хотел, чтобы набор этих цветовых сочетаний связался в моем воображении в какую-то вполне конкретную и определенную женщину, потому что это могло вызвать ненужные переживания. Я предпочитал воспринимать ее по частям, что делало наши взаимоотношения весьма похожими на общение прыщавого застенчивого школяра со своей сексапильной учительницей. Меня попросили, и я взял ее на работу, она была моей подчиненной, так что никакие мысли «о всяких таких вещах» даже не подлежали обсуждению. Именно об этом я и думал, когда она направилась в дальнюю комнату нашей конторы, с усилием отрывая взгляд от очертаний ее фигуры. Нелегко было отделаться от мысли, что это идет женщина. Я всегда подозревал, что принял ее на работу, потому что она так привлекательна. Но иногда все же позволял себе думать, что понравилась мне больше всего ее естественность. – Как бы вас описали ваши друзья? – спросил я ее на предварительном собеседовании. – Скорее не описали, а просто бы стерли, – ответила она. Эта реплика заставила меня рассмеяться, ведь надо было иметь смелость, чтобы позволить себе такое. Ее непочтительность контрастировала с моей всегдашней церемонностью. Даже сторожа автостоянки намедни я назвал «сэр». Впрочем, наше собеседование состоялось пару лет назад. Люси, как я понимал, долго у меня не задержится. Ну и ладно. Итак, Люси зашла в комнату для персонала, восемь на шесть футов. Строители почему-то забыли проделать здесь хотя бы одно окно, так что это скорее походило на чулан. Пес бросил взгляд на меня и затрусил следом за Люси. Внешне он больше всего напоминал дворнягу среднего размера – примерно до колена в положении «сидеть». Еще он был «поджарым», не в смысле мускулатуры, просто шерсть его наводила на мысль о слегка поджаренном гренке, выпрыгнувшем из тостера: золотисто-коричневые лапы и голова, а на спине черное пятно, напоминавшее седло. Хвост баранкой загибался на спину, этакий пушистый вопросительный знак. Уши как у восточноевропейской овчарки, только несколько более обвислые. И удивительные темно-карие глаза, обведенные черными кругами, словно сурьмой, отчего вид у него был растерянный, как у заснувшего на вечеринке подростка, который, просыпаясь, не может понять, чему смеются его товарищи и зачем раскрыта мамина косметичка. Пока я мысленно рассуждал о достоинствах собаки, Люси заманила пса печениной обратно в комнату для персонала. Я успел заметить, что спереди у него как будто повязан аккуратный белый нагрудничек. Определенно, это был симпатичный пес, немного напоминавший низкорослую немецкую овчарку, только более миролюбивого вида: когда он дышал, свесив язык, казалось, будто он смеется. Люси подбросила печенье, и челюсти захлопнулись; раздался звук, похожий на громкий шлепок, – примерно так дельфины хватают скумбрию. Однако было совершенно очевидно, что собака на этом останавливаться не собиралась. «И все?» – вопрошали ее глаза. Так бывает разочарован ребенок, не веря, что представление в цирке закончилось. Есть много разных способов, которыми пользуются люди, чтобы показать, что они ждут продолжения: легкое покашливание, многозначительное подмигивание, разные призывные жесты, адресованные собеседнику. Поскольку следующее печенье не появилось незамедлительно, собачьи глаза наполнились отчаянием, сравнимым разве что с горем матери с «Титаника», узнавшей, что в спасательных шлюпках не осталось места для ее детей. «Как?! – вопрошали песьи очи. – Неужели судьба может быть так жестока?» – Все, дорогой, – сказала Люси, стряхивая крошки с ладоней. Что, однако, не соответствовало действительности. На столе, недоступные взору собаки, лежали еще три аналогичных лакомства и заварной крем. Пес повел носом в воздухе и понимающе кивнул, мол, меня не проведешь. Он тут же встал на задние лапы, поднял передние, причем лапы его сложились в каком-то умоляющем жесте, и всем своим видом стал показывать: получи он еще одну сладкую подачку, и это убедит его показать все известные ему трюки. – Похоже, ему захотелось добавки, – заметила Люси, которую необыкновенно веселило поведение пса. – Еще бы, – ответил я. – Только этого он и ждет. Собака снова, видимо, почувствовала себя участником соревнований по задержке дыхания. По крайней мере, звук, который она издала, был похож на глубокий вдох перед вторым заходом. Второе печенье кануло как камень в воду, вслед за чем снова последовал взор, в котором ожидания было больше, чем благодарности. Похоже, жизнь этого пса проходила в постоянной борьбе удовлетворенности с новым обуревающим желанием. Я уронил голову на руки. Какой бы забавной ни была эта собака, сейчас мне было не до нее. А до чего мне было дело? Этого я не знал и сам. Уж во всяком случае, не до этих банковских счетов, хотя я машинально вынул один из ящика своего стола. Если дело доходит до необходимости контакта с финансовыми учреждениями, всегда теряешься в догадках, какой именно следующий шаг тебе предстоит и какой может стать роковым. Когда судебные исполнители явились сюда, чтобы опечатать офис, я обнаружил, что сумма, взятая мною в кредит, достигла уже 70 000 фунтов стерлингов. Единственный источник дохода – мой счет – уходил из-под носа. По счастью, накануне мне повезло в игре, и я смог помахать перед ними несколькими пачками налички. Наличные действуют на них не хуже, чем чеснок на вампиров. Конечно, доверие финансово-кредитной системы Англии все равно было непоправимо подорвано, и теперь 70 000 фунтов на кредитном счету казались недостижимой мечтой. Да, после еще нескольких недель осторожной и осмотрительной игры мой долг составлял 72 456 фунтов и 98 пенсов, что нанесло заметный удар по моей кредитоспособности. И тут еще как раз мать заболела. Думаю, теперь пришло время рассказать, как я пристрастился к покеру. Сразу скажу – я игрок не азартный. Нет, правда. Однажды я даже заткнул уши ватой, прежде чем зайти в «Макдоналдс», чтобы хладнокровно воспользоваться бесплатным туалетом, не покупая там ни их бигмаков, ни жареной картошки. Но покер – это как раз то, что не повышает риск, а напротив, сводит его к минимуму. Поразительная вещь – когда ты играешь по строгому расчету вероятности комбинаций и действуешь осторожно, это легкая игра. В самом деле, так оно и есть. Так что мой карточный долг вырос до 70 000 фунтов не за счет риска. Нет, как и большинство, я «играл наверняка». Но в результате у меня возникли серьезные проблемы, когда понадобились деньги на похороны. – Просто вынесешь меня, когда я умру, в мусорный бак, – сказала мать. – Я уже думал об этом, – ответил я в том же тоне, – но будут трудности с полицией. И все же я умудрился оплатить приличные похороны по чеку, который мне выдали в компании, оказывающей услуги по уходу за больными людьми, после того как они вычли причитающуюся им сумму из стоимости маминой квартиры. К счастью, – как раз был конец месяца, – мне удалось из этих остатков еще и выплатить жалованье персоналу, а сам я уже стал подумывать, не перейти ли на некоторое время к курсу оздоровительного голодания или начать экономить на бензине и вечерами не включать электричества. После приблизительных подсчетов я пришел к выводу, что смогу таким образом в течение месяца собрать денег игры на три. Ничего – во всяком случае это было лучше, чем совсем ничего. Я снова посмотрел на бланк, где маячили упрямые цифры: «72,456.98 od». «Od» означало «овердрафт», или превышение кредита в банке. Я закрыл пальцем эти две грозные буквы. Счет сразу стал выглядеть оптимистичнее. В дверь снова позвонили, и вскоре перед нами предстал еще один странный тип, второй за день. Это был малый, похожий на техасского рейнджера и нефтяного барона одновременно. Такие в нашу контору еще не захаживали. На нем были ковбойская рубаха, широкополая шляпа и ковбойские ботинки. Возможно, именно такой костюм подошел бы для какого-нибудь маскарада – вполне удобный и достаточно вызывающий, чтобы выделиться из толпы. На улице, конечно, в таком виде появляться не следовало. – Приветствую, – сказал я. – Чем могу помочь? – Сиди, где сидишь. Я щелкну пальцами, если понадобится, чтобы вы все тут забегали, – отвечал он совершенно в духе Эвинга. У него был заметный американский акцент. Ковбои в Ворсинге нынче не в диковинку, учитывая, что дискотеки и прочие танцевальные заведения заметно потеснили в последнее время собрания благотворительных обществ и клубы деловых людей. Он подошел к окну и с важным видом посмотрел на улицу. Все, кому приходится иметь дело с клиентурой, знают, что здесь надо быть готовым ко всему. Приходится иметь дело с разными чудаками. Как всякий человек, участвующий в этой игре, я тоже не могу совершить чуда и продать дом за четверть стоимости. Так что к оскорблениям я уже давно привык, и манеры ковбоя меня не особенно задевали. Он вытер пот со лба чем-то сильно смахивающим на комок туалетной бумаги. Я тоже поглядел в окно на выбеленные солнцем бетонные стены. – Жара, – заметил я и продолжил в духе диалогов из какого-нибудь вестерна: – Такая, что яйцо во рту можно сварить вкрутую. Пес покосился на меня, видимо желая попробовать проделать это. Незнакомец, однако, не придал значения моей попытке сострить и продолжал внимательно обводить взором окна. – Вот так, значит, – наконец изрек он и тут же повернулся ко мне, словно бы ожидая вопроса, что может означать это «вот так» и какое решающее влияние оно в дальнейшем окажет на мою жизнь. Однако вызывающее поведение незнакомца не вызывало у меня желания дать ему отпор. Он разглядывал меня с некоторой неприязнью, морщась, хотя, вполне возможно, это было как-то связано с ковбойскими ботинками, совершенно не подходящими для жары. Впрочем, по-моему, такую обувь вообще нельзя носить. – Я могу скупить всю недвижимость, которую видно из этого окна, по одной кредитной карточке. Хотелось съязвить: почему бы ему в таком случае, если он настолько богат, не сбросить эти карнавальные тряпки. Но вместо этого, откинувшись на спинку кресла, я учтиво улыбнулся ему, словно перспективному клиенту. – А тебя, стало быть, посадили выписывать здесь бумажонки, приятель? Я пытался угадать акцент. Определенно, не совсем техасец, была тут еще какая-то примесь. Возможно, он из Ромфорда. Пес моментально оторвал взгляд от баночки с заварным кремом, которой Люси водила у него перед носом, чтобы осмотреть техасца. Тот смерил его ответным взором. – Ну-ка, ну-ка, – заговорил он, слегка заинтригованный. – Откуда вы взяли этого кабысдоха? – Сэр, – заметила Люси, – вы в самом деле пришли сюда покупать недвижимость или… – за этим «или» читалось: «или проваливайте отсюда поскорее». – Нет, – отрезал техасец. – Если бы мне нужно было болото, я бы устроился где-нибудь поближе к Миссисипи. – Это в Техасе? – спросил я, не слишком разбираясь в географии Северной Америки. – Как и Долли Партон! – отрезал он. – Ну-ка, посмотрим, что это у нас такое. Он опустился на колени и стал осматривать собаку. Еще когда он приседал, я обратил внимание, что узлы шнурков на его ботинках скреплены серебряными пряжками в виде песьей головы. Сначала он приподнял собачье ухо и заглянул внутрь так осторожно, словно ожидая увидеть исходящий из него свет. Потом осмотрел пасть, оттянув губы и проведя пальцем по клыкам. Затем опытной рукой смерил холку пса и несколько раз провел рукой по шерсти и против, после чего проделал еще какие-то профессиональные манипуляции с хвостом. – Надо же! – наконец воскликнул техасец. – Вот уж не ожидал встретить тебя в таком захолустье! Казалось, собака пожала плечами, словно говоря: «Подумаешь, что тут такого? Я часто болтаюсь тут». – Что это вы имеете в виду? – спросил я, перегибаясь через стол, уже завороженный его действиями. – Позвольте представиться, – сказал он, впервые посмотрев на меня как на человека, а не на неодушевленный предмет. – Я Джеймс Т. Уилкинсон. Собаки – моя жизнь и мой бизнес. Какая валюта вас устраивает? Он вытащил толстенный бумажник, под завязку набитый банкнотами, так что казалось, будто кожа лопается от натуги. – Даю за него пять тысяч здесь и сейчас, что скажете? – Минутку, – уточнил я. – О чем вы говорите? – Ты знаешь, о чем. Господи, да что у вас за язык, англичане, никогда не понимаете с первого раза. Я говорю – пять тысяч за эту собаку, здесь и сейчас – не сходя с этого места. Плачу наличными. И в самом деле, вы не поверите, но этот тип стал «отслюнявливать» банкноты по пятьдесят фунтов и складывать на стол у меня перед носом. – Что вы делаете? – спросил я, слегка ошарашенный. – Пятьсот, шестьсот, семьсот… да ладно, отсчитай себе сам. Надоело возиться с этой мелочевкой. Он бросил бумажник, я машинально подхватил. Портмоне было увесистым – я едва не вывихнул запястье. Оно было забито купюрами разного достоинства, причем преобладали пятидесятифунтовые бумажки. Мне тут же захотелось пригласить этого человека за покерный стол, но я воздержался. – Послушайте, – сказал я, откладывая бумажник, – о чем вообще идет речь? – Да, это забавно, – продолжал он, занимаясь собакой. – Вы знаете, мистер, я многого могу не понимать в этой жизни, но что касается собак… Поверьте, я знаю в них толк. И уж кто-кто, а Джеймс Т. Уилкинсон никогда не перепутает бошкенхаунда, да еще в таком прекрасном состоянии, ни с какой другой собакой. Да это будущий племенной король штата Теннесси! Пес одарил его благосклонным взором. Похоже, он ничего не имел против такой профессии. – Теннесси – это в Техасе? – осторожно поинтересовалась Люси. – Как и Диснейленд, – отрезал он. – Да вы считайте, считайте деньги – и помните, вы наши должники. Если бы не американцы, вы бы сейчас говорили по-немецки. – А если бы не французы, вы были бы сейчас англичанами, – сказала Люси. – Это как? – Лафайет, – сказала она не совсем уверенно, – не тот ли это француз, который выиграл войну за независимость? Я вспомнил, что год назад Люси на отлично сдала экзамен по истории на гуманитарных курсах. – Подумаешь, Лафайет, – недовольно пробурчал он. – Да вы считайте, считайте. Хоть понимаете, насколько это редкая порода? Слышали когда-нибудь о гончем бошкенхаунде? – Кое-что, – солгал я, изображая эксперта. Он недоверчиво уставился на меня. – Да ни черта вы не знаете. Впрочем, и не удивительно. Я тоже сначала принял его не то за болотную таксу, не то за крысохвата брехливого, а то и за кудлатого пепельшпица. Они здорово напоминают эту редкую породу, но там другая цена. Кое-кто мог ошибочно увидеть в нем и сквизершнауцера, но это совершенно точно вылитый бошкенхаунд. В мире существует всего две дюжины представителей этой породы, а это один из лучших экземпляров, что мне попадались, говорю как знаток. Вы только посмотрите на этот профиль! Пес гордо выпятил челюсть. – Знатная собака, – выдавил я одну из банальных фраз, которые обычно произносятся, когда при тебе расхваливают то, о чем представления не имеешь. – Знатная? – хмыкнул Джеймс Т. Уилкинсон. – Да что вы знаете! Это просто суперстар в собачьем мире! Вы хоть понимаете, сколько может стоить такой экземплярчик? Ладно, черт с вами, берите десять тысяч. Вижу, вы понимаете кое-что в кобелях. Берите сколько влезет. В тот момент, когда я уже собирался ответить, вмешалась Люси. – Боюсь, ничего не получится! – Она рассмеялась. Ценитель бошкенхаундов недоуменно воззрился на нас. – В чем дело? – Это не наша собака. – Не ваша? Как не ваша? А чья же она? – Хозяин ее, к сожалению, отсутствует. – Где он? Назовите мне имя этого человека. Дайте адрес! Я хочу говорить с заводчиком, а не с пастухом. Вызовите его. Ну, быстрее, вы знаете, где он? – Покупатель суетливо обвел офис взором, точно суслик, высматривающий, нет ли поблизости ястребов. – Понятия не имею, где он сейчас, – сказал я, – но если вы подождете, он обещал появиться в течение часа. Уилкинсон перевел взгляд на запястье, хотя, как я заметил, никаких часов там опять же не было. – Что за страна! Никого не найдешь на месте. Мне надо взять такси, съездить на пять минут по делам в город. – Он снова залез в карман и вытащил оттуда внушительных размеров кожаную визитницу. – Передайте ему, – метнул он карточку на стол. Я поймал ее и взглянул. «Джеймс Т. Уилкинсон. Коровы, собаки, нефть – все для звезд», – гласила визитка. Я передал карточку Люси. – Интересно, какие это звезды имеются в виду? – полюбопытствовала она. – Что? – недовольно рявкнул Джеймс Т. – Каких это звезд, если я вас, верно понимаю, вы снабжаете нефтью, собаками и рогатым скотом? – Коммерческая тайна. – Он снова тревожно осмотрелся, явно подозревая, что за ним следят. – Скажу одно, если бы мне задал такой вопрос вот этот джентльмен, я бы сказал только: «Папа, не надо нотаций!» – Почему? – спросил я, и Люси пнула меня под столом. Я понял, что она уже знает ответ на этот вопрос. – А почему папа не должен читать нотаций? – все равно спросил я. – Мне пора! – заявил Уилкинсон и рванул к выходу, точно вихрь из прерий, известный под названием «пыльный дьявол». – Он знаком с Мадонной! – воскликнула Люси, когда этот тип окончательно растворился. – При чем тут Мадонна? Речь шла, по моему, о собаке. – Да как вы не понимаете – он же намекал. Это ее песня «Папа, не надо нотаций». – Вот как, – пробормотал я. – Ну да, конечно, конечно, речь шла о Мадонне, именно о Мадонне. Вот только зачем Мадонне нефть? – задумался я. – Ей что, мало бензоколонок? – Представляю, сколько он слупит с нее за эту драгоценную собаку. А может, и не слупит… – Ну да? – Может, он собирается преподнести ей пса в подарок? Пес посмотрел на нас так, будто его устраивал любой из предположенных вариантов. Тут зазвонил телефон. Это была Линдси, моя подружка на протяжении последних четырех лет. – Звоню, просто чтобы убедиться, что ты в порядке. – Все в порядке. Только… немного голова кругом. – Как я тебя понимаю. Последовала пауза, я чувствовал, как сострадание и симпатия перетекают по телефонному проводу прямо в мое ухо. – Слушай, – соболезнующим тоном заговорила она, – а ты не мог бы сегодня заехать по дороге домой в «Сэйнсбери» за анчоусами? Я вернусь с работы поздно, и там уже ничего не останется. – Конечно. Ты хочешь, чтобы я их тебе завез? – Но только завтра. И захвати красного винограда. Он тоже кончился. Линдси помешана на антиоксидантах. В ее нежном возрасте она уже борется со старением. – Ладно. Ничего, если я проведу сегодняшнюю ночь в одиночестве? – Ничего. Я смогу встретиться с девчонками. Кстати, почему бы тебе не отправиться домой, нельзя в таком состоянии торчать в конторе до самого вечера. – Я тут присматриваю за собакой. – За какой еще собакой? – Тут зашел один тип, у него умерла мать, и он попросил оставить собаку на десять минут. А потом, представь себе, появляется другой странный тип и говорит, что это не просто собака, а самый что ни на есть гончий блошкенхаунд. – Бошкенхаунд, – подсказала Люси. – Да, уточняю – бошкенхаунд, но – гончий. Этот второй тип предложил за пса десять тысяч фунтов. Вот чудик, да? Вообще, все это как-то странно. Он оставил свой номер телефона, чтобы мы передали хозяину собаки. – На твоем месте я бы не стала этого делать, – заявила Линдси. – Почему? – Предложи хозяину тысячу, а девять оставишь себе за посредничество. Можешь купить мне на них новый «Клио». Она вот уже год копила на новый «Клио», с тех пор как у старого стала выцветать обивка сидений, и поэтому ей приходилось подолгу торчать на работе. – Ха-ха, – сказал я. – Ха-ха, – вторила она. У нее хватало подобных шуточных предложений, и мое «ха-ха» было постоянным ответом на них. – Я от тебя без ума! – воскликнула она. Похоже, эту фразу она позаимствовала из какого-то фильма и все время ожидала от меня ответа в том же духе, что я обычно и делал. Все это прекрасно, потому что я в самом деле к ней неравнодушен, однако не всегда так просто ответить ей подобными словами. Не все женщины, насколько мне известно, мирятся с подобным отсутствием энтузиазма. Мы чмокнули друг друга в трубку. От этого меня тоже коробило, но некоторым женщинам нравится такой способ проявления нежных чувств. И в этот момент я увидел хозяина собаки, который протискивался в дверь конторы. – Приветствую, – сказал я. Пес не выразил особой радости при появлении хозяина. Казалось, его сейчас ничто не интересовало, кроме Люси и печенья. Если эта собака была из тех, что кормятся остатками со стола, то это должно было быть вечно голодное животное, судя по внешности мистера Джилберта. Такие люди едва ли оставляют слишком много в своих тарелках. – Привет, – выдохнул он, пыхтя и отдуваясь. Вид у него был измученный, как у всех толстяков в жару. – Ничего, если я присяду? – Милости прошу, – ответил я. Правду сказать, компания собаки была несколько отраднее, чем очередное появление в конторе ее хозяина. И уж конечно, хоть я и был полон сочувствия, но вовсе не собирался подставлять свою жилетку мистеру Джилберту, чтобы он в нее поплакался. – Ее нашли сегодня утром, – заговорил он, прикуривая сигарету, несмотря на то, что Люси выразительно стукнула о мой стол уже второй табличкой «У нас не курят». Я не ответил. А что тут ответишь? – Она жила в квартале Кэтерхэм, – продолжал гость. – Ее забили до смерти, – сказал он, вяло толкнув кулаком воздух. – Кто-то залез в дом. – А что же собака? Она не могла остановить грабителя? – Собака была заперта в соседней комнате, – ответил Джилберт. – Он все слышал, с начала до самого конца. Бедняга. Пес, по всей видимости, не нуждался в психологической реабилитации и тянулся лишь к печенью. Джилберта стало слегка трясти, он опустил голову и закрыл толстое лицо руками. – У меня нет денег даже на похороны, – глухо пробормотал он. – А теперь еще эта собака, я не знаю, куда ее девать… – Обильные крупные слезы потекли по его большому пухлому лицу. – Откуда мне взять эти две тысячи фунтов? Люси принесла и поставила перед ним чашку кофе, на что он ответил благодарным кивком. – Мне тоже недавно пришлось хоронить мать, – сказал я. – Тоже грабители? – уточнил Джилберт, точно дачник, со знанием дела разглядывающий соседскую капусту после атаки слизней. – Это долгая история. Это, в самом деле, была долгая история. Она тянулась больше десяти лет и началась еще до смерти отца, до того, как я вступил в семейный бизнес, до Линдси, до многого, того и другого. «Болезнь хроническая», – известил ее доктор. «То есть вечная», – говорила она, восемь лет промучившись кашлем, сопровождавшимся приступами лихорадочного озноба, проходя один за другим бесконечные курсы «химии» и физиотерапии. Мне приходилось ухаживать за ней, но я не имел ничего против. После смерти отца у нее не осталось никого на свете, кроме меня, и вообще заботиться о ком-нибудь – дело стоящее. – Если вам тяжело, расскажите, – подал голос Джилберт. – Не думаю, что это поможет, – ответил я. – В общем, это связано с нервной системой. Она ушла в мир иной на прошлой неделе. Теперь и меня стали душить слезы. «Вы снова будете вместе с отцом», – сказал я ей напоследок. «Я предпочла бы отправиться на небо», – прохрипела она. Это был наш последний разговор. Она оставила меня одного в уже заложенной квартире, с долгами за сиделку и медицинское обслуживание и мыслями о том, куда теперь девать ее мебель эпохи восьмидесятых. – Мне очень жаль, – сказал Джилберт, и я почувствовал, что теперь мы с ним связаны невидимыми узами. – Со мной все в порядке, – ответил я, слегка ошалев от происходящего. – Думаю, я мог бы помочь вам. – Неужели? – недоверчиво встрепенулся Джилберт, словно старый сеттер, которого дразнили куском пирога. – Забавно, конечно, – сказал я, – но, если бы вы согласились продать эту собаку, я мог бы найти покупателя. – Это ценная порода, – убежденно прокашлял Джилберт сквозь клуб табачного дыма. – Мне уже предлагали за него полсотни фунтов. Пригодились бы любые деньги для похорон, сколько удастся собрать. Одно упоминание слова «похороны» вызывало у него боль, и он всхлипнул, затягиваясь сигаретой. – Но мы могли бы дать и больше, не правда ли? – поспешила на помощь добрая Люси, которая была рада помочь страдальцу, несмотря на то, что все время направляла вентилятор в его сторону. – У нас здесь только что был человек, который сказал, что заплатит… Тут, не знаю почему, я пошел на поводу у своей любимой игры, выдержав драматическую паузу, которая предшествует объявлению ставок. – Неужто больше пятидесяти фунтов? – удивился Джилберт, ставший похожим па мальчишку, который всю жизнь мечтал о велосипеде и вдруг получил его на день рождения. – Надеюсь, не слишком много, а то я опять запью, а пить мне сейчас никак нельзя, сами понимаете. Жизнь и так идет кувырком. – Десять тысяч фунтов! – объявил я. (Не подскакивайте на месте, это все моя фамильная честность, я же говорил.) Джилберт посмотрел на меня с таким глубоким недоверием, на какое он, вероятно, был только способен. Вентилятор отбрасывал дым ему в лицо, что производило впечатление, будто он мчится вперед на большой скорости. – Это же гончий брехунхаунд, – убежденно сказал я ему. – Бошкенхаунд, – напомнила Люси. – Простите, бошкенхаунд, – поправился я. – И стоит он никак не меньше десяти тысяч. Собака выразительно посмотрела на меня, словно подтверждая, что такова ее реальная цена. Джилберт перестал плакать, и глаза его наполнились удивлением дачника, обнаружившего, что его капусту повредили не слизни, а крошечные летающие тарелки. – Я… Слова застряли у него в горле, пришлось продолжить за него мне. – Вот телефон, – сказал я, вручая карточку. – Вам осталось только позвонить, он готов заплатить наличными. Между нами, вы могли бы запросить и больше. Человек он богатый и малосимпатичный. Лично я бы торговался с ним до последнего пенни. Пес одобрительно кивнул. Джилберт посмотрел на визитку, затем покачал головой, словно бы говоря: «Нет, это просто уму непостижимо», и теперь напоминал дачника, наблюдающего, как крошечные летающие тарелки, расправившись с капустой, перелетают на морковные грядки. – У меня нет времени, – сказал он довольно странным тоном. Трудно было ожидать такого ответа от нормального человека, учитывая, что ему нужны деньги. Он снял шляпу, обнажив голову, на которой волос было не больше, чем остается на дне ванны. – Как это нет времени? – поразился я. – Вы можете позвонить прямо отсюда. – Нет! – наотрез отказался он. – Слушайте, позвоните вы сами. Вы же агент, почему бы вам не получить свои комиссионные? Думаю, это будет справедливо. –И Джилберт благочестиво прижал шляпу к груди, будто собираясь запеть религиозный или государственный гимн. Люси сочувственно посмотрела на меня. – И слышать об этом не хочу, – сказал я. – Это же ваши деньги и ваша собака. Тем более вы в таком стесненном положении. Так что ни в коем случае. Даже не думайте, я не приму никаких комиссионных. Джилберт побарабанил пальцами по столу. – Деньги… мне, конечно, нужны… но прямо сейчас, – выдавил он шепотом, однако этот надрывный шепот был выразительнее его нормального голоса. – Вам надо похоронить ее прямо сегодня, почти что в день убийства? – Нет. Просто надо… заплатить. Да, – как-то слегка воспрянул он. – Именно сегодня. Почему бы вам самому не заняться этой сделкой? Вы дадите мне, скажем, тысячи две на гробовщиков, а я их вам потом верну обратно, с небольшими процентами. А собачку можете оставить себе в залог. – И он стукнул по столу кулаком, как аукционер, объявляющий «продано!». – Мне не нужны никакие проценты, – ответил я. И снова он как-то странно посмотрел на меня, словно посетитель картинной галереи, пытающийся постичь, куда идет современная живопись. Он откинулся в кресле, закурил следующую сигарету, метнул взгляд в потолок, потом уставился в пол. Вид у него был как у эксперта из программы «Огородные подсказки», никак не решающегося объявить о нападении инопланетян на капустные поля. – Ну, а не могли бы вы просто… мне… впрочем, черт с ним, что я говорю… Уши собаки оттопырились назад, словно бы в них дунул вентилятор, направленный в лицо Джилберту. Люси, как я заметил, вернулась за свой стол и выглядывала из-за компьютера, наблюдая за Джилбертом, точно мышонок Джерри, следящий из своей норки за котом Томом. – Черт с чем?.. О чем это вы? – Я не люблю, когда в конторе начинают звучать «сильные» слова, но тут готов был сделать исключение – человек явно находился в безвыходной ситуации. – Ну, – пожал он горестно плечами. – Так вы не дадите? Я уже собирался спросить «Чего не дадите?», но это было бы чересчур. – Каждый в этом мире ищет выгоды, – сказал он. – Вы говорите, этот парень предложил за собаку десять тысяч. С меня хватит и двух. Даже если вы столь щедры, – просто не верится, что в этом мире еще существуют щедрые люди, – мы допустим, будто вы сказали мне, что он предложил две, ну, две с половиной тысячи, а остальное… – И он махнул рукой, как будто заранее готовый расстаться с тем, что подразумевалось под этим словом. – Что остальное? – Положите себе в карман. – Но это нечестно, – возмутился я, – и безнравственно. Пес мотнул головой, будто говоря: «Вот видишь! Я же говорил тебе. Такой человек…» – Эх, старый болван, – развел руками Джилберт, – похоже, ты встретил последнего бойскаута. Вы же агент по недвижимости, как вы существуете с такой… честностью? На что же вы, простите, живете? – Я не понимаю, о чем вы. – Я посмотрел на собаку и затем оглянулся на Люси. У обоих лица хранили одинаково отсутствующее выражение. «Я тут ни при чем», – говорили они. – Так, значит, вы отказываетесь? – Покачав головой, Джилберт посмотрел на меня, как на инопланетянина. Наконец он рассмеялся. Тут я заметил, что собака исчезла. Ушла, словно бы среагировав на этот странный смех. – Невероятно, – сказал он. – Вы настолько простофиля, что вас даже вокруг пальца не обвести. Неужели вы так ничего и не поняли? Это же чистое надувательство. Нет никакого гончего бошкенхаунда, и в помине никогда не было такой породы. – Он ушел в комнату для персонала, – подала голос Люси. – Эту дворнягу мы подобрали у вокзала, – заявил Джилберт, – а тот пресловутый покупатель, известный своим приятелям как Техасец Тим из Эппинга, сейчас наблюдает за вашей конторой из укрытия, дожидаясь, пока я выйду с двумя тысячами ваших фунтов, чтобы взять свою долю, прежде чем я наложу на них лапу. Мы следили за вами с кладбища, выяснили адрес и место работы и решили, что уж кто-кто, а агент по недвижимости попадется на крючок. И надо же – агент по недвижимости оказался честным человеком! Честным до безобразия! У нас все сорвалось! – Но вы же теряете разницу в восемь тысяч фунтов, – опешил я. – Ха-ха! – рявкнул Джилберт голосом, больше напоминавшим рев гиппопотама. – Нет никаких восьми тысяч, Техасец со мной в деле. Да и не техасец он вовсе. Мы хотели раскрутить вас на две тысячи фунтов, простофиля вы этакий! А номер этот с «одноразового» мобильника, который мы сбросили бы в ближайший канал, как только денежки оказались бы у нас. Люси ахнула, внезапно постигнув истинное значение происходящего. Я же продолжал издавать какие-то невнятные восклицания. – Но мы же видели деньги! У него целый бумажник, забитый доверху… – наконец смог вымолвить я. – Фальшивыми купюрами, причем весьма невысокого качества, – скалясь и довольно хлопая руками по коленям, закончил фразу Джилберт. – Обычно люди не могут поверить, что их одурачили. С вами как раз наоборот: вы верите, когда вас дурачат, и не верите, когда вам говорят правду о том, что вас дурачили. Джилберт, казалось, сам запутался в своей головоломной фразе, и тут еще я его огорошил: – А если бы я взял деньги у Техасца, а потом сказал бы, что пес сбежал? – Такое не проходит. Не знаю почему, но этого не случалось еще ни разу. Проверенный, отработанный трюк. Если кто и позарится на его фальшивые бабки, Техасец тут же находит повод смыться, якобы по неотложному делу. В общем, обычно все идет без сучка и задоринки. Единственным сучком оказались вы, с вашей честностью на грани безумия… – Он задумался. – А с чего вы взяли, что у нас здесь найдется две тысячи фунтов? – Мне вдруг захотелось как можно скорее избавиться от этого проходимца. – Да уж как не найтись, – ухмыльнулся Джилберт, кивнув на сейф за моей спиной. – Его поставил здесь еще мой отец, – сообщил я. – Не знаю, зачем. Обычно мы в нем храним новогодние украшения. Джилберт уткнулся лицом в ладони. – Ради любви к человечеству, – простонал он. – Я лучше пойду работать со старыми леди, с ними и то легче. – Да вы настоящий мошенник! – вырвалось у меня, и я тут же понял, насколько неуместно такое замечание. – Да, – подтвердил он, участливо кивая мне, как психиатр, разговаривающий с идиотом. – Ладно, отдайте мне пса, и я перестану портить тут воздух, пойду искать настоящего обормота, с которым можно иметь дело, в смысле – классического лоха, а не исключительного. Их много, как листьев на деревьях, но, похоже, страна катится к чертям собачьим. И он выдохнул последний клуб дыма, загасив сигарету о табличку «У нас не курят». Затем достал из пачки следующую, встал, позвал: «Ко мне, мальчик!» – и свалился замертво.Он рухнул на пол как подкошенный. Скажу даже так: рыхло шлепнулся, как отбивная. Потом мы нашли его неприкуренную сигарету, которая отлетела от его тела, словно орел, уносивший в когтях душу римского императора. Мне и прежде приходилось сталкиваться с внезапной смертью. Особенно тяжело видеть, как гибнет близкий человек, – моего отца сбили на дороге, прямо у меня на глазах. Джилберт тоже умер внезапно, и это опять-таки было похоже на аварию или катастрофу – его сбило, как пешехода, замешкавшегося перед транспортным потоком, – казалось, на него наехал мой стол, о который он едва не зацепился виском при падении. Теперь мне стыдно говорить об этом, и Люси, я знаю, чувствует то же, но сначала мы решили, что нас продолжают водить за нос, что это какой-то новый мошеннический трюк. Удивительно, как быстро переходишь от наивности к полному недоверию, общаясь с подобными людьми. – Если вы думаете, что я заплачу за такси, чтобы доставить вас в больницу, боюсь, вы жестоко ошибаетесь, – решительно сказал я трупу Пола Джилберта. Труп безмолвствовал. Мы с Люси погрузились в подчеркнутое, выжидательное молчание, словно бы объявляя ему бойкот. Примерно минуту спустя – такую паузу выдерживает учитель, дожидаясь наступления тишины в классе, – Люси заметила: – Что-то он упал как-то быстро. Я вынужден был согласиться с такой формулировкой, поскольку сам был свидетелем. – И кровь у него… изо рта, – продолжила наблюдения Люси. – Может, он раскусил специальную пилюлю, – предположил я. Коварство не знает пределов. – Надо пощупать пульс, – решила Люси, не переставая удивлять меня своей прозорливостью. – Прежде чем к нему нагибаться, сними драгоценности, – посоветовал я. Потом мне, конечно, стало стыдно за эти слова и за все свое недоверие к покойнику. Люси сняла на всякий случай сережки и лишь после этого приблизилась к телу. Она стала ощупывать его шею. – Если это и мошенничество, то уж больно кровавое, – сказала она. – Думаю, надо вызывать «скорую». – Подержи зеркальце у носа. – Это еще зачем? – Не бойся, не украдет он твою пудреницу. Надо посмотреть, дышит он или нет. Люси пропустила мой сарказм мимо ушей: видимо, стресс не прошел для нее даром. – Он не дышит. И вообще бездвижен. Вызывайте «скорую», а я пока начну качать грудную клетку. Так мы и поступили. Надо сказать, что мои действия достигли большего успеха, чем ее. Остальное помню смутно. Мы пытались передвинуть это нетранспортабельное тело, потом голубые лампы неотложки, вопросы медиков, полицейские протоколы. Где-то рядом промелькнул Техасец. Потом все исчезло, и мы с Люси остались одни в пустой конторе. – Выпить не желаете? – спросила она, какая-то посеревшая от переживаний. Я посмотрел на часы. Без четверти восемь. Сегодня игра у Змееглаза, но по-настоящему она развернется где-то в десять, пока не соберутся привыкшие запаздывать завсегдатаи и не разлетится всякая залетная шушера. Когда я говорил Линдси, что хочу побыть сегодня один, я как раз втайне имел в виду, что собираюсь играть в покер. Нигде не чувствуешь себя в таком одиночестве, как за покерным столом. Кажется, это из какой-то песни. Значит, без четверти восемь. Можно было где-нибудь выпить на скорую руку. Разговор у нас не клеился, голова гудела, как банка из-под джема, в которую залетела оса: папа, мама, падающий на пол Джилберт и этот смачный сырой шлепок, который произвело его тело. Я зашел в комнату для персонала, чтобы отключить электричество, и только тут понял, кого мы забыли. В одном из кресел, свернувшись калачиком, пристроился пес. – Бедняга, – вырвалось у меня. – Люси, мы забыли про собаку! Не знаю, в чем тут дело, но существует правило: сталкиваясь с бытовыми мелочами, мужчины постоянно зовут на помощь женщин. Заметьте – именно с мелочами. Видимо, это заложено в нас с детства, когда мы, случись что, зовем маму. Особенно странно наблюдать этот парадокс на себе. Вообще в таких просьбах есть некое навязывание собственных проблем другому человеку, чего я себе обычно не позволяю. Но вот, оказавшись в кризисе, перед лицом трудностей, я позвал на помощь женщину. Так что давайте оставим этот вопрос кушеткам психоаналитиков. Мой крик разбудил собаку, которая растерянно заморгала. Похлопав пса по холке, я заглянул в его глаза. – И что же теперь с тобой делать? – сказал я. – Да ничего особенного, – со вздохом ответила собака. – Просто, если это не доставит вам кошмарных трудностей, дайте глоток воды.
2 ЛАЙ СОБАЧИЙ
Где проведена черта между добром и злом, между здравым рассудком и безумием? Не знаю. Порой бывает трудно определить, не правда ли? Небесный арбитр не похож на теннисного судью: он знает, что мяч может одновременно быть в игре и вне игры. Но вот в чем, наверное, сойдутся все психиатры: если ты слышишь от собаки что-то иное, помимо лая, воя и рычания, значит, пора лечиться. – Печенье застревает между зубов, – продолжал пес, демонстративно скалясь. – Мне бы сейчас на некоторое время понадобилась косточка-зубочистка, но вы глухи к моим мольбам. Не берите в голову, у вас и так полно проблем, вы для меня как луна, а я ваш ничтожный паж. – У нас нет косточки, – пробормотал я, силясь вспомнить, что такое «паж». – В таком случае, может быть, вы проявите милосердие и дадите мне еще одно печенье, – заявил пес с грациозным полупоклоном. Я никогда не считал себя милосердным и не представлял, как это качество должно проявляться в подобной ситуации. Все это приводило в замешательство. Получалось, что кто-то в этом помещении говорил на собачьем языке, – и это явно была не собака. – А от следующего печенья зубы не слипнутся? – спросил я. Ну, а какие еще вопросы могут прийти в голову, когда съезжает крыша? Когда она поехала, эта крыша, окончательно и, по-видимому, бесповоротно. Да, беседы с животными успокаивают, в медицинской практике существует даже особый метод лечения с помощью общения со всяким зверьем – аниматерапия. Мама считала, что заговаривать с бездомным животным – значит вселять в него напрасную надежду, но что оставалось мне в данном положении? Вернуться к Люси с заявлением, что, дескать, сейчас, как мне кажется, я разговаривал с собакой. Не вызвать ли нам еще одну «скорую»? Новый случай в психиатрии. – У вас там все в порядке? – донесся крик Люси. – И куда же теперь, босс? – возбужденно завилял хвостом мой собеседник. В одну секунду он перешел от общения в стиле придворного елизаветинских времен к четким и деловым репликам солдата, собирающегося в увольнение и интересующегося, где в городе хорошие бордели. Мне нечего было ответить. Я просто стоял, чувствуя себя психом-одиночкой, существом, отчаявшимся и безнадежным, – совсем как тогда, когда, листая каталог «Желтые страницы», обнаружил, что два десятка людей, живущих по соседству, зарабатывают на жизнь производством призов, медалей, кубков и прочего, а мне до сих пор не удалось выиграть ни одного. Безумие было для меня единственным выходом в этой жизни, чтобы сохранить дом, вести бизнес, планировать свою жизнь без больной матери. Но до сих пор мне удавалось воздерживаться от этого крайнего выхода. «Простите, мистер Баркер в настоящий момент занят, он общается с эльфами и не может явиться на оценку вашего дома. Оставьте свое сообщение, он непременно займется вашим делом, как только освободится». Это, что ли, будущее, уготованное мне? – Мой господин и моя путеводная звезда, – заговорила псина, – не пойти ли нам в ближайший парк поискать еды или же мы станем уповать на чье-нибудь гостеприимство, чтобы разжиться пирожными и чаем? Спрыгнув с кресла, пес уткнулся мордой в мое колено. – Я весь в вашей власти, – сказал он, глядя на меня снизу вверх. – Я и так могу достать то, о чем ты говоришь, для этого нам нет необходимости шарить по помойкам или пользоваться чьим-то гостеприимством, – сказал я. – Неужели? Тогда не будем мешкать! Давайте поскорее вернемся в наш дом и немедленно примемся за дело. Я вот уже неделю толком ничего не ел! – Что? – раздался голос Люси, которая заглянула в комнату. – О, госпожа, моего господина, – облизнулся пес, – ей я тоже должен подчиняться. – Он тут же опрокинулся на спину и стал елозить по полу, преданно глядя на нее. – Никакая она не госпожа. Между нами ничего не было. Она просто моя секретарша. – О чем это вы? – оторопела Люси. – А-а, так это пес здесь! Как же мы про него забыли! – О, госпожа, моей утробы! – заскулил пес, вытягивая шею в ее сторону. В таком положении, лежа на спине, ему трудно было отвешивать грациозные поклоны. – Вы слышали? – спросил я у нее. – Слышите, что он говорит? – Что случилось? – спросила Люси. Такой ответ можно было воспринять как однозначное «нет». Ясное дело, никто, видя перед собой собаку, владеющую человеческой речью, не станет спрашивать «что случилось?». Я, конечно, не знаю, мне раньше не приходилось попадать в такую ситуацию и наблюдать со стороны реакцию людей. Тут можно было ожидать чего угодно: от обморока и криков «Боже мой!» до попытки обзвонить ближайшие цирки. Такую реакцию я бы еще понял, но уж никак не «что случилось?». – А что я должна была услышать? Нет, Люси не глухая, и даже туговатой на ухо ее не назовешь. Тогда в чем дело? – Собака… – сказал я. – Ну, собака… И что? – Вы ничего не слышите? – А что я должна слышать? – Ну… как бы это сказать. Она… издает какие-то звуки? – Вроде бы щелкает пастью, – сказала Люси, – вы это имели в виду? – Умпалумпа! Подстегни лошадь! – завопил пес. – Как вам такие звуки? – Он говорит, – сказал я. – Вы имеете в виду лай? – уточнила Люси. Я вздохнул. Когда он говорит, она видит лишь движение пасти, когда он орет, ей кажется, что он лает. А я в то же самое время слышу давно забытые детские стишки. Я не психолог, но смею утверждать, что между моим восприятием реальности и взглядом на мир, которого придерживалась Люси, пролегла целая бездна. – С вами все в порядке? – забеспокоилась моя секретарша. – Что-то вид у вас неважный. Может, вам лучше присесть? Я принесу все, что надо. – Ничего, – вздохнул я. – Не беспокойтесь, со мной все в порядке. – Пожалуйста, сядьте. У вас вид совершенно ужасный. – Люси стала подталкивать меня к тому самому креслу, в котором недавно лежала говорящая собака. – Я сам. Колени только дрожат. Это была чистая правда. Может, кое-что другое я и не учитывал в своем состоянии, но что на ногах я держался в этот момент слабо, могу засвидетельствовать с уверенностью. Пес тут же поднялся и сел рядом, участливо уткнувшись мне в колени. – О колени моего господина, облаченные в штаны с аппетитными пятнами, посаженными в ресторанах, с карманами, пахнущими сладкими крошками, – нараспев заговорил он, облизываясь. – Как вы ему нравитесь, – заметила Люси. – А еще ему нравится вода, – заметил пес и сделал несколько показных хриплых вздохов. – Бедняжка, у него пересохло в горле, а может, сквозняком продуло в конуре. Послушайте, по-моему, у него хрипы в легких. Или, может, это собачий бронхит? – На самом деле, – ответил пес, – хрипы – это северный акцент. – Похоже, он был не лишен чувства юмора. – Я из Бэсилдона. Вода – это хорошая мысль, еще лучше – с раскрошенным шоколадным кексом. Это обычный рацион для собаки с моими зубами, и лишь изредка я могу позволить себе малюсенький кусочек бифштекса. – Зверь тяжело задышал: язык, как шарф, свешивался у него из пасти. Пес явно переигрывал, изображая свои страдания. Люси стала рыться в буфете в поисках посудины, из которой можно напоить собаку. – А вам налить чего-нибудь? – спросила она, оглядываясь на меня. – Обо мне не беспокойтесь. – Я не могу не беспокоиться, – отозвалась она. – Чего бы вы хотели? Чай? Кофе? – Пожалуй, чашку чаю. – Я посмотрел на собаку. – Как думаете, Люси, это в самом деле бродячий пес? – Я вольноотпущенник, – гордо отозвался он. – Точнее, был им, пока не встретил этих двух джентльменов. – При последних словах пес опустил морду, из чего я мог заключить, что он все-таки признает мою правоту. – Никак не могу найти вашей чашки, – подала голос Люси. – У меня нет своей чашки. С чего это ей взбрело в голову спрашивать об этом – она уже не первый раз подавала мне чай в разных чашках и прекрасно знала, что у меня нет своей. – Ах да. Забыла. У всех ведь новые. Ее слова можно было перевести примерно так: «Я не акцентирую, босс». Пес фыркнул: – Нет своей чашки? – Уши его встали торчком. – Каждый человек должен иметь свою чашку – а то кто же будет его уважать? Ты что, братец, в этой жизни главное – отметить свою территорию! – Люси! – позвал я. – Да, шеф. – Эта собака… Какая-то необычная собака, вам не кажется? И потом, что такое вольноотпущенник? Она посмотрела на меня как на сумасшедшего – в общем-то, в этот момент я был достоин такого взгляда. – Не знаю, на какой из вопросов отвечать. Отвечу по порядку: ничего необычного в нем не вижу, но пес, в самом деле, необыкновенно милый, симпатичный. А «вольноотпущенник» – это из Шекспира. – Люси училась на курсах, и кое-что понимала в истории. – Когда-то свобода передвижений по стране была ограничена, и нужно было специальное разрешение короля. Это и называлось «быть вольноотпущенником», – произнесла она сквозь шум, который поднял пес, лакая воду из подставленной миски. – А почему вы спрашиваете? – У меня был такой пропуск! – заявил пес, задирая нос и рассматривая меня, как римлянин варвара у крепостных ворот. Высокомерное презрение было сыграно недурно, учитывая, что смотреть на меня ему приходилось снизу вверх. – И где же твоя «вольная»? – Не могу найти. – Пес тут же отвернул морду, и видно было, что он страшно перетрусил. – Не поняла, – сказала Люси. – Что это вы имели в виду? Где что? Она подала мне чашку чая, заботливо проинструктировав, чтоб я не забыл вынуть пакетик с «утопленником», после чего опустилась в соседнее кресло. – Госпожа заняла свой трон рядом с господином, порядок восстановлен, – удовлетворенно вздохнул пес. – Так почему вы заинтересовались этими вольноотпущенниками? Это что, какая-нибудь банда? – Люси озабоченно буравила меня глазами, проницательными, как камеры для глубоководной съемки, вокруг которых беспомощно крутятся слепые океанские гады. – Да так, просто вдруг в голову пришло, – ответил я. – Мне кажется, его кто-то потерял, – сказала Люси, гладя собаку, но, не спуская при этом взора с меня. – Наверное, привязали у магазина, а бедняжка отвязался и заблудился, или украли. Тут я вспомнил слова покойного мошенника Джилберта. Он утверждал, будто пса подобрали возле вокзала, хотя у меня не было особых причин доверять этому человеку. Пусть о мертвых принято говорить только хорошее, но этот покойник чуть было не убил во мне веру в человечество, в честное человечество, представителем которого приходилось быть и мне – пусть по чисто генетическим причинам. – Никто меня не терял, – встрял пес, – и ни от кого я не сбегал, раз уж на то пошло. – Он всхлипнул. Я уже не в первый раз заметил, что он переигрывает, ведет себя порой подчеркнуто театрально, порой излишне мелодраматично, моментально переходя от одного настроения к другому. То же самое подтверждали и примеры из кино: Лесси какая-то замороженная, Хуч из фильма «Тернер и Хуч» как-то уж слишком угодлив, а Скуби Ду получился чересчур юрким для собаки. То есть играли собаки всегда неестественно. Быть может, не было у них отпущенного природой актерского дара. Но собаки не особенно расстраиваются по этому поводу. Теперь я знаю. Ведь им дано другое: целое море эмоций, переполняющих их ежесекундно. Они бросаются в бассейн эмоций с высокой вышки, в отличие от человека, который осторожно спускается в него с бортика по лесенке. Когда собака рассказывает стае какую-нибудь печальную историю из жизни, нет ничего удивительного в том, что они все рыдают, как экзальтированные итальянцы, слушающие оперу Россини, а уже через десять секунд, радостно напевая, роются в мусорном баке. – Наверное, стоило бы сообщить в приют, – предложила Люси, – чтобы найти через них хозяина, может, он заявил о пропаже собаки. – Никуда не надо сообщать, не могло быть никаких заявлений! – встрепенулся пес. Вид у него стал точно у придворной дамы, услышавшей непристойный анекдот. – Лучше еще печенье, оно больше поможет делу. Печенинку несчастному, пожалуйста, прошу вас… – Он тут же забросил лапу Люси на колено, искательно заглядывая ей в глаза. – Интересно, как его зовут, – задумалась Люси, почесывая ему шею. – Пучок, – тут же поспешил заявить пес, радостно мотнув головой. – Пол мужской, национальность собачья, в браке состоял, состою и буду состоять, когда только представится удобная возможность. Ну, а коротко говоря, джентльмен собачьих убеждений, густопсовых пород. – Помнится, – сказал я, поглядев в потолок, – этот… как его… Джилберт, кажется? Называл его Пучком. При упоминании имени бывшего «хозяина» пес заметно напрягся. – Мне стыдно, – признался он. – Прошу прощения за то, что мне пришлось сыграть несколько неприглядную роль в первые часы нашей встречи, – понурил он голову. – Но, видит бог, как и вы, я пал жертвой обмана. – Что ты этим хочешь сказать? – спросил я. – Тебя разыграли? – Он сказал, что в кармане у него колбаса, и я устремился за ним. Можно сказать, пошел на поводу. Теперь я вижу, каким я был глупцом! Какое легкомыслие я проявил, общаясь с мошенниками! А ведь чувствовал, что никаким угощением от него не пахнет, но он был так любезен, так обходителен! – Как вы думаете, он голодный? – спросила Люси, не сводившая с меня странного взгляда. – Леди будет рада услышать, что она не ошиблась в своих предположениях! – воскликнул пес, тут же отбросив в сторону подобострастие, вскочив и распрямившись, точно хвост его воткнули в розетку. – По виду можно сказать, да. Он голоден, – подтвердил я. – Зачемжеделостало! – на одном дыхании произнес пес, сопроводив речитатив могучим жарким вздохом. Люси явно всего этого не слышала. Очевидно, собачий язык был доступен лишь мне одному. Я стал меньшинством, уподобившимся четвероногим созданиям, зарегистрированным в их псарне-клубе в качестве двуногого чудака, такого же, как они, обвывателя луны. – Все же, думаю, позвонить в общество защиты животных или в приют для «потеряшек» не мешало бы. Должен же быть какой-то собачий «телефон доверия» или собачья «служба спасения». Хотя, правду сказать, он такой симпатичный, что я бы оставила его себе. Нет, вы только посмотрите на него. Он великолепен, не правда ли? – Мадам, поступайте, как велит вам ваше доброе сердце, – промурлыкал пес, затем придвинулся к Люси и доверительно шепнул, как советник королевы: – От всей души вам это советую. – Прекрасно, – сказал я. – Сейчас позвоню. – Нет, только не в клетку! – завопил пес. Я нагнулся к нему, как будто бы для того, чтобы погладить, и шепнул в самое ухо: – Не беспокойся, я заберу тебя к себе. Сегодня же. Я совершенно слетел с катушек, это было очевидно. Точно не знаю, как это произошло, но я рассчитывал, что пес мог бы помочь мне выбраться из этого состояния. – Благодарю вас, сэр, благодарю вас! Исполняется главное желание моей жизни, моя заветная мечта! Ваша щедрость поистине безгранична, – подпрыгивал он, припадая на передние лапы, словно исполнял вдохновенный регтайм на клавишах пианино. При этом у него были определенные трудности со словом «щедрость». Он произносил его как «ссчедрроссть». Дело в том, что (если все это не было галлюцинацией) я на самом деле не знал, что за щедрость имел в виду пес, и если она у меня была, то где могла храниться и откуда бралась? Я пошел в свой кабинет – позвонить. Мне нужно было не общество защиты животных, а какая-нибудь служба по охране психического здоровья людей. В результате я позвонил своему доктору. Казалось, прошло несколько часов, пока я дозвонился до оператора. – Нажмите один, если вы при смерти, два – если вы можете подождать, пока ваш личный доктор освободится, три – если вы страдаете от заниженной самооценки и хотите почувствовать, что кто-то заботится о вас, четыре – если это ложный вызов… – и так далее. Если лечащий врач отсутствует, тебя переключают на агентство, которое отсылает к другому доктору. Когда я посвятил оператора в суть происходящего, он спросил, что со мной приключилось. – Слушайте, наверное, если бы я знал, что со мной происходит, мне бы и доктор был не нужен. А вы как думаете? – огрызнулся я. – Харчи! – могу поклясться, что я услышал это слово прежде, чем в трубке зазвучала музыка, потом ответила какая-то женщина. Оператор назвал ей мое имя. – Алло? На что жалуетесь? – спросил женский голос. – Арчи, я работаю, отведи Джемиму в заднюю комнату. – Я слышу голоса, – глухо пробубнил я в трубку. – Голоса? Какие голоса? – поинтересовался эскулап. – Голоса в голове. – Но вы же понимаете, что мы в настоящий момент говорим по телефону? – Нет, я не про ваш голос. Речь идет о других голосах. Вообще, точнее говоря, это один голос. Если необходимо такое уточнение. – Тогда все понятно. Давно это у вас? – Моя собака вдруг стала разговаривать со мной. – Ведь это, в самом деле, теперь была моя собака, не правда ли? Я оглянулся, не подслушивает ли Люси. Из задней комнаты доносились ее слова: «Красавец ты мой, умница» и ответные – пса: «Конечно, просто со мной плохо обращались, позвольте ручку, впрочем, было бы неплохо, если бы она была не пуста, еще что-нибудь, какое-нибудь лакомство, пожалуйста, будьте настолько любезны. Кстати, обратите внимание на мою хрупкую комплекцию. Поторопись, женщина. Ты еще можешь меня спасти!» – И что же говорит ваша собака? – продолжала расспрашивать доктор. – Он попросил воды. – Не угрожал? – Нет. – Не намекал, что может быть плохо, если он не получит, чего хочет? – Нет. – Ни вам, ни окружающим? – Никому. – Та-ак… – Еще он дает советы. – Вот как? И что за советы? – Например, чтобы я отстаивал свои права и защищал территорию. Дело в том, что у меня на работе нет чашки, моей личной чашки. По его мнению, я должен охранять и беречь свою посуду, не уступая ее никому. – Значит, человек должен иметь собственную чашку… – задумчиво пробормотала доктор. – Да, да, вот здесь, – раздалось сладострастное мычание из соседней комнаты. – Тут у меня колтун… О-о, невыразимое блаженство! И за ухом, пожалуйста… Только осторожнее, леди. Бережно, бережно. Уши все-таки прикреплены к моей голове. – Это не особо помогло, – сообщил я в трубку. – У моей тетушки Берил был волнистый попугайчик, тоже говорящий, – сказала доктор, видимо не найдя других слов и решив, что это сообщение должно как-то успокоить меня. – Он тоже давал ей советы? – Нет, но он был страшный грубиян, – призналась докторша. Последовала долгая пауза, затем забарабанили пальцы по краю стола. – Сколько вам лет, мистер Баркер? – осторожно поинтересовалась доктор. – Тридцать три года. – У вас еще есть неплохие шансы. – Неплохие шансы? Вообще-то, я всегда считал, что у меня все еще только начинается. – Простите. Я совсем недавно вернулась с вольнонаемной службы в Сомали. Знаете, это сильно меняет взгляды на жизнь. – Я услышал шум: она явно раздула щеки и выпустила воздух. – Вы испытывали недавно какие-нибудь потрясения? Только примите во внимание, что это служба экстренной помощи и мне оплачивают максимум десять минут разговора с пациентом. – У меня умерла мать. Я десять лет ухаживал за ней. Она была неизлечимо больна. Про Джилберта, замертво свалившегося у моих ног, я не стал упоминать. В тот момент я не был уверен, что последнее событие так уж сильно потрясло меня. – Я понимаю, что неизлечимо, – отозвалась доктор. – Вы же сказали перед этим, что она умерла. – Не придирайтесь к словам. И не раздражайтесь. – Еще раз простите. – Что-то для доктора она слишком часто извинялась. Ей не следовало этого делать, если она не собиралась, выйдя на пенсию, жить на то, что останется от ее сбережений после выплаты всех компенсаций за нанесенный ущерб. – Какое самое яркое воспоминание сохранилось у вас о матери? – со вздохом спросила доктор. – Самое смешное, что никаких воспоминаний не сохранилось, – ответил я. – Я практически не могу ее сейчас даже представить себе, не могу вспомнить, как она выглядела. Несмотря на то, что видел ее каждый день на протяжении последних десяти лет. Меня слегка потрясли собственные слова. В самом деле, со мной раньше такого никогда не бывало. Я ощущал присутствие матери, как чувствуешь аромат хризантем, рассеянный в воздухе и недоступный для прикосновения. Зашелестели страницы: – Иния, миния, мания, мо, галоидное соединение, галитоз, галлюцинации… сейчас посмотрим. Диагноз, лечение. Вот оно. Ага! Здесь мы найдем ответ. «Обратитесь к вашему лечащему врачу, если через несколько дней вам не станет лучше…» Вот суть того, что они рекомендуют. – Хвост также требует внимания. Почешите, пожалуйста, там, мадам, это как раз сзади, – раздавался голос пса. – Но у меня экстренный случай! – Я едва ли назвала бы это так. Ну а сейчас он что-нибудь говорит? – Кто? – Ваша собака. – Она явно разговаривала с кем-то еще: – Да, дорогой. Нет, не цифры, добавь за тридцать, они реже встречаются, так что не придется делиться, если мы выиграем. Прибавь цифры дня рождения матери. Ладно, клади трубку. – Он просто требует, чтобы его гладили. Последовала пауза. Доктор заговорила полушепотом: – Хм, это серьезно. Слушайте, а он вам ничего не говорил о выигрышных лотерейных номерах? – Сейчас спрошу, – отозвался я. – Есть какие-нибудь мысли по поводу розыгрыша на этой неделе?! – крикнул я в открытую дверь комнаты для персонала. Люси должна была принять этот вопрос на свой счет. – Думаю, выигрыш должен быть высоким, – откликнулась она. – Это деньги на ветер, – крикнул пес, что-то жуя. – На собачьих бегах и то больше заработаешь, да и собак безработных меньше останется. – Он говорит, это напрасная трата денег, собачьи бега лучше, чем лотерея, – сообщил я доктору. – Хм, – задумчиво пробормотали на другом конце провода. Похоже, доктор впала в мыслительный ступор. – Несерьезно, мистер Баркер. Не затягивайте с визитом к терапевту. Может быть, вы действительно немного не в себе, но у вашей собаки с головой явно полный порядок. Арчибальд, продолжаем… «Сколько забот, однако, у медиков», – подумал я, кладя трубку. – Ну, что сказали в обществе защиты животных? – спросила Люси, входя в мой кабинет. – Сказали, что заявлений о пропаже такой собаки не поступало, и они готовы принять его не раньше, чем завтра. Несколько минут мы просидели в молчании, поглядывая друг на друга. Происшествия этого дня, видимо, отразились и на душевном состоянии Люси. Внезапно она нарушила молчание: – Значит, сегодня он у нас погостит? Это «у нас» я переваривал несколько минут, пытаясь понять, что она имела в виду под этим местоимением. – Ну да, – наконец ответил я. – Кстати, а где он? Мы осмотрелись, но пса и след простыл. Люси сходила в комнату для персонала. – Пучок! – позвал я. Под моим столом послышалась возня и какие-то хлюпающие звуки, напоминавшие работу водяной помпы. Опустившись на колено, я увидел там пса, который держал что-то во рту. – Какая странная сосиска, – проговорил он сквозь зубы. – Почти не пахнет, но на вкус ничего, попадались и хуже. – Дай сюда, – сказал я. – Вожак стаи приказывает, и я беспрекословно подчиняюсь, – ответил пес, – хотя по всем правилам я могу рассчитывать, что со мной поделятся. Интересно, когда это я успел стать вожаком стаи? Хотя, надо признать, думать о себе в таком роде было приятно, даже мурашки пробежали по спине, озноб восхищения. Еще одно поразило: оказывается, я стал привыкать к тому, что пес разговаривает, как к вполне обыденному явлению. За каких-нибудь десять минут стало казаться, что в мире нет ничего более естественного. Пес выплюнул содержимое пасти на пол. Это был кошелек из кожи темно-вишневого цвета, смятый, жеваный и явно чем-то набитый. – Что это? – спросила вернувшаяся Люси, увидев останки портмоне, которые я держал перед собой в вытянутой руке. – Опять фальшивки, наверное. – Я взял обертку от печенья и вытер кошелек, после чего положил его на стол. Интересно, зачем понадобилось мистеру Джилберту женское портмоне? – По виду слишком шикарная вещь для такого типа, – обратила внимание Люси. Она щелкнула замочком, открывая кошелек, прежде чем я успел остановить ее, сказав что-нибудь вроде: «Погодите, лучше не трогать, там могли остаться отпечатки пальцев». Из туго набитого кошелька тут же посыпались бумажки. – Вы только посмотрите! – воскликнула Люси, подхватив пятидесятифунтовую банкноту и разглядывая ее на свет. – Настоящая! – Надо вызвать полицию, – предложил я. – Владелец кошелька наверняка захочет получить его обратно. Но Люси уже копалась в портмоне, как муравьед в термитнике. – Здесь есть права, – сказала она, – и ключи от машины. Правда, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что это не права, а всего лишь небольшая карточка с адресом, нанизанная на дешевенькое пластмассовое колечко для ключей. На карточке было написано: «Миссис Кэдуоллер-Бофорт. Нашедшего просьба вернуть по адресу: Чартерстаун BN99 AE9-BN98 DR3». Два почтовых индекса у дома. С таким мне еще встречаться не доводилось. Насчет «просьба вернуть» и все такое – это был глас вопиющего в пустыне, к тому же из прошлого века. Владелица явно говорила: «Это мой кошелек и мои ключи. Будьте так добры, верните их мне». Но нашедший портмоне сын двадцать первого века прочел бы это послание иначе: «Здесь все, что у меня есть. Надеюсь, вам этого хватит». Внутри портмоне отыскалась еще одна карточка – читательский билет районной библиотеки. Фотография на билете была, прямо скажем, странноватая. Сперва показалось, что это какой-то овощевод снял свою капустную грядку, однако затем до меня дошло, что это фотография пожилой леди: ее лицо, точно кочанчик капусты, выглядывало из мохнатой стены собачьих голов. Трудно было определить, сколько же собак уместилось на одном снимке. Мне удалось насчитать четырех колли, пару шотландских терьеров и одного пекинеса, но при вторичном осмотре откуда-то появился Джек Рассел, и куда-то подевалась одна колли. Я испытал некоторое облегчение, не заметив на снимке морды Пучка. Неужели я к нему так быстро привязался? Люси пролистала картотеку. – Вот это да! – воскликнула она, показывая мне карту. – Похоже, это место можно увидеть даже из космоса. Я посмотрел на огромное белое пятно на карте – Чартерстаун и окрестности. Здесь не было никаких других обозначений, кроме двух слов: «частная собственность». – Вы слышали что-нибудь об этом месте? – спросила Люси. Похоже, слышал, только очень давно. Сфера деятельности моей конторы на этот район не распространялась, так что у нас в документах эта зона не фигурировала. Откуда же я мог знать о Чартерстауне? Я посмотрел на раскиданные по столу деньги – не меньше тысячи фунтов. Достанься они мне на сегодняшнюю игру, сделай я из них тысячи две, и я бы мог вернуть деньги владелице кошелька и начать приводить в порядок свои дела. – Пойдем, – сказала Люси. – Куда? – Вернем кошелек. – Возвращать утерянное, сэр, нет выше призвания, – раздался голос пса, который был уже тут как тут. Я посмотрел на банковское уведомление. Возможно, они правы. Один вечер в своей жизни я мог провести, оставив в стороне все свои проблемы.3 ДОМ-ПРИЗРАК
За долгие годы работы в агентстве мне еще не приходилось сталкиваться с недвижимостью, отмеченной особым значком на дорожной карте: крошечный домик величественной архитектуры, рядом надпись «Чартерстаун» и вокруг пустое пространство размером с ноготь большого пальца, как будто кто-то приложился кончиком ластика к тонюсеньким корешкам второстепенных дорог, разбегавшихся в стороны от мощного корня шоссе М23, ведущего в Лондон. – Что ты там тычешься носом в окно? – бросил я псу. У моей ауди был кузов «универсал», поэтому мы посадили Пучка в задней части машины. Есть вопросы, с которыми можно обращаться к собаке при посторонних, и никому это не покажется странным. Вопрос, который я сейчас задал псу, был именно из таких. А вот, например, вопрос: «Как мне быть? Я ни с кем не могу наладить отношения» – это уже совсем другое дело. – Я пишу, – откликнулся пес. – Здесь налево, – сказала Люси. – Что? – Налево здесь, – повторила Люси, думая, что я обращаюсь к ней. – Взываю о помощи, – отвечал пес с отчаянием в голосе. – «Мы заключены в сундук на колесах, и мир стал убегать от нас! Выпустите, выпустите нас отсюда!» И еще меня удивляет ваше странно равнодушное поведение, вы так спокойно сносите нашу неволю: просто сидите и играете с пластмассовым бубликом. – Ты умеешь писать? – Что? – переспросила Люси. – Нет, пока машину так мотает, – ответил пес, посадив носом, большое мокрое пятно на заднее стекло во время очередного поворота. – Не мир убегает от нас, это мы убегаем от него, – произнес я нараспев, будто бы у меня вертится в голове строчка из шлягера. – Не смешите, – отозвался пес. – Видите, я же сижу совершенно спокойно, я буквально не двигаюсь с места, как же я могу убегать от мира? – Он поежился. – Это противоестественно, противоречит всем законам природы. Я могу попробовать его облаять, если вы хотите, вдруг он тогда перестанет со свистом проноситься мимо? – В этом нет необходимости. Люси снова посмотрела на меня с недоумением: – В чем нет необходимости? Как вы себя чувствуете? – С ним все в порядке! – рявкнул пес. В одном я убежден твердо: если вас начнут расспрашивать о вашем душевном состоянии, а вы ответите, что ваш пес считает вас вполне здоровым, вряд ли это убедит ваших доброжелателей в беспочвенности их подозрений. В одном путеводителе туристов, путешествующих по Англии, приглашают «сделать шаг в прошлое». Не всегда это так приятно, как кажется на первый взгляд. Например, в первый и последний раз оказавшись в Ливерпуле, я умудрился заблудиться в этом городе, что и закончилось «вступлением в прошлое», перемещением во времени, в результате я оказался в самом центре Токстетских бунтов, что происходили в 80-х. Точно так же, когда вы посещаете больницу или пользуетесь общественным транспортом в Великобритании, вы подпадаете под чарующее обаяние средневековой системы управления, которую никак не удается поставить на новые рельсы. Мы оставили Ворсинг с его атмосферой 80-х, накануне бума, и устремились за Брайтон, навечно застывший в 60-х. Я с удовольствием наблюдал, как стрелки часов отматывают клубок времени все дальше и дальше назад. Просто восхитительно, как быстро можно перейти от пробок двадцать первого века на шоссе эпохи ранних семидесятых, а от них и вовсе к дорогам, нетронутым прогрессом и вездесущими дорожными рабочими. Мы катили в радужных полосах лучей закатного солнца, пробивающихся сквозь деревья, порой вынужденные притормаживать на узкой дороге, чтобы пропустить двигающийся навстречу транспорт. Мы, англичане, нация педантичная. И на каждой табличке «Passing place» – «место пропуска» первая «а» у нас прилежно исправлена на «i» местной молодежью, что отражает похвальную скрупулезность британцев во всем. Пучок всем телом выполнял повороты вместе с машиной, мотаясь на заднем сиденье, и мирно дремал, когда мы ехали по прямой. Я слабо ориентируюсь в дорожных картах, и, как оказалось, Люси тоже. Очень скоро нам обоим стало ясно, что попасть в Чартерстаун будет непросто. Его можно было показать пальцем на карте, но в земном воплощении он отсутствовал – или никак не желал себя проявлять. Мы совсем потерялись в лабиринте мелких второстепенных и неотмеченных на карте дорог – если их вообще можно так назвать: они были чуть шире моего автомобиля. Так мы проколесили минут сорок, если не больше, пытаясь найти поворот, которого на самом деле не существовало в природе, когда у меня зазвонил телефон. На индикаторе высветился номер Линдси, но я не стал отвечать. Я неразговариваю по мобильнику за рулем – во-первых, это запрещено, во-вторых, таков мой принцип. То есть, даже если бы это было разрешено, я бы все равно не ответил. Даже будь у меня система громкой связи «хэндс фри». Я мог бы остановиться и поговорить, но отчего-то мне не хотелось рассказывать Линдси о Пучке. И еще я не хотел признаваться ей, что сейчас нахожусь не в супермаркете. В тот момент я просто не был готов к пререканиям. Линдси как раз обзавелась новым ковром кремового цвета, на который копила почти год, и я не был уверен, что ее обрадует мое решение привести в дом собаку. Красное вино уже находилось под запретом, кофе можно было пить только на кухне, ботинки следовало оставлять за дверью, а руки предпочтительнее мыть еще до появления в комнате. Люси наконец поняла, в чем проблема. Мы просто перепутали поворот с продолжением дороги на развилке. Еще пара дорожных искривлений, расширений и затемнений дороги – и мы нашли тот самый въезд, который прозевали, рядом с выцветшей табличкой «Чартерстаун приветствует осторожных водителей». Подобные проявления гостеприимства всегда вызывали у меня недоумение своей противоречивостью. Ведь если неосторожные водители не приветствуются, они станут проноситься по улицам на всех парах, чтобы поскорее убраться из населенного пункта, где никто не желает их видеть. Странно, но оказалось, что дорога, которая должна была привести нас в Чартерстаун, никуда не ведет. После поворота она тянулась еще ярдов на четыреста вперед и затем обрывалась. В Англии любой тупик проселочной дороги рассматривается как подходящее место для сваливания всякой рухляди, так что пес, Люси и я оказались посреди чего-то вроде неофициальной мусорной свалки. – Смотрится заманчиво, – подал голос пес, уже, очевидно, что-то присмотрев в куче мусора. Я снова взглянул на карту. По всей видимости, мы находились совсем рядом, не далее пятисот ярдов от главной дороги, которая шла от побережья к Лондону, но точно так же можно было предположить, что мы в стране Оз. Мы были как раз на границе Чартерстаунского поместья, если верить топографам и собственным глазам. – Не убежишь, если я выпущу тебя из машины без поводка? – спросил я собаку. Подобный вопрос вполне традиционен. Задавай его смело – и тебя никогда не примут за сумасшедшего, разговаривающего с собакой. – Мы выходим из машины, мы выходим из машины, ха-ха-ха, мы выходим из машины, – затараторил пес. – Давайте же скорей! Редкие удовольствия ждут нас! Наши лапы должны бежать по земле, а не земля – мимо наших лап! Ха-ха! Теперь-то мы уж точно обгоним землю, а не она нас. Такой ответ я воспринял как отрицательный и привязал к его ошейнику кусок бечевки, который отыскала в машине Люси. Мы вышли и пустились в обратный путь к дороге, с которой свернули. Пес неустанно пылесосил носом землю. Вскоре я заметил в кустах ржавую палку. Это был дорожный знак, обвитый плющом. Решив, что этот знак может стать ключом к разгадке, я стал сдирать с него цепкие растения, пытаясь удержать Пучка на поводке. – Там птица в кустах! – вопил пес, порываясь ринуться через дорогу, чтобы посмотреть поближе. – Не может быть, глядите, что она там выделывает! Дайте мне посмотреть поближе! Это мое самое заветное желание. – Прекрати дергать руку, – осадил я его. – У меня нет рук, – заметил пес, дергая поводок еще сильнее. Плющ почти совершенно высох, и вскоре мне удалось открыть надпись: «Потайной вход. 50 ярдов». Это все, что сохранилось. Я освободил от растений нижнюю часть знака. Там притаилось еще одно слово: «Опасно!». Я посмотрел вперед. В самом деле, в пятидесяти ярдах от меня на дороге имелись следы разметки. Похоже, мы нашли то, что искали. – Вперед, – сказал я псу, который только этого и ждал. Вскоре дорога, всползавшая на холм, уткнулась в металлические ворота, запертые на висячий замок. Замок с виду был довольно новым, видимо, это все-таки был действующий вход. – Приветник встречает препятствие, приветник встречает препятствие, что делать? – задышал пес, азартно болтая языком. – Что еще за «приветник»? – спросил я, дожидаясь отставшую Люси. – Вы – приветник, – сказал пес, – так же как я – собака. Вы разве не знаете, кто вы такие? – Вообще-то я человек, – заметил я. – Мы называем вас приветниками. Ведь «привет!» это то, что вы говорите каждый раз при встрече с собакой. Тут мне вдруг расхотелось исполнять высокую миссию по возврату кошелька, расхотелось искать Чартерстаун. Теперь я ощущал лишь усталость и нелепость своего положения. С чего меня сюда понесло? В этот момент с нами поравнялась Люси. – Может, вернемся? Отдадим ей кошелек завтра. В самом деле, подумалось мне, но что-то остановило меня. Может быть, присутствие девушки, перед которой хотелось проявить себя деловым и настойчивым, а не усталым и безвольным. – Но мы уже добрались, – возразил я. – Давайте уж доведем дело до конца. – Думаю, вам сейчас не помешал бы стаканчик виски и потом сразу в постель, – сказала Люси. Удивительно, несмотря на сгущавшиеся сумерки, тело ее как будто светилось, напоминая мраморную статую. – Пойдем, – сказал я. Путь на вершину холма преграждали ворота, как я уже говорил, запертые на висячий замок. На машине здесь, очевидно, было не проехать, поэтому я поднял Пучка и опустил его по другую сторону ограды. Следом перебрались и мы, и потащились вверх по тропе, заросшей травой. Пучок вспугнул пару грачей. Птицы взлетели в воздух и хрипло обругали нас сверху, оповещая окрестности о визите незнакомцев. – Летите, крылатые глашатаи, объявляйте о нашем прибытии! – закричал пес, присоединяясь к их ору. – Что такое глашатай? – спросил я у Люси. – Вестник, – ответила она, – обычно оглашающий приговор. – Великолепно. На вершине холма мы наткнулись на вторые ворота, тоже запертые, но с приставной лестницей. Мы преодолели и эту преграду и продолжили короткое восхождение, пока не наткнулись на третьи ворота, уже совершенно непохожие на предыдущие – дюжие каменные столбы и сорванные с петель кованые железные створки. Пучок принюхался к одной из каменных опор и кивнул со значением, дескать, так я и предполагал. Прокашлявшись, он начал вещать: – Поместье Чартерстаун построено в 1820 году промышленником Чарльзом Бофортом, одним из первых представителей так называемого «ответственного капитализма». Оно примечательно тем, что здесь впервые была совершена попытка построить фабрику в сельской местности, причем было предусмотрено и строительство пристойного жилья для рабочих. Семейство, или даже династия, Бофортов проживает здесь вплоть до настоящего времени, и ворота по-прежнему украшены фамильным гербом. Вот, в общем-то, и все, что удалось разнюхать, – подвел он итог. Пригнувшись к нему, я шепнул псу на ухо, делая вид, что просто пытаюсь его погладить: – Откуда ты все это узнал? – Мои сородичи всегда оставляют информацию на столбах, – ответил Пучок. И рысцой подскочил к одной из колонн. – Сейчас и я оставлю запись о нашем визите, – сообщил он, задирая лапу. – Может, хотите что-нибудь добавить? Я посмотрел себе под ноги. На сломанных створках ворот, в самом деле, был виден герб из трех собачьих голов. Откуда собака могла знать, что такое герб? Люси уже прошла в ворота, обогнав меня. – Идите сюда, вы только посмотрите, – позвала она. – Это просто невероятно. Настоящий Парк Юрского периода! Я присоединился к ней и обнаружил, что мы вышли на самую верхушку холма, плавно спускавшегося в долину. Отсюда открывался превосходный, головокружительный вид на окрестности – море света в городах и дороги, напоминавшие потоки лавы, прожигавшие летние сумерки огнями транспортных потоков. – Вот это высота! – заявил пес. – Мы на самом верху земли. Мы короли земли! – Ух, ты, – сказал я, вглядываясь вдаль. – Это же Гэтвик. Отсюда до него не больше десяти миль. Ничего лучше и желать нельзя. – Вы старый романтик, – обронила стоявшая рядом Люси. Мы вышли на дорогу, вымощенную булыжником, которая уводила вниз по склону холма. Нарисованный от руки знак гласил: «Имение». Стрелка на всякий случай указывала направление. Мы проследовали по дороге вниз через заброшенный поселок – старые каменные коттеджи, сложенные из известняка, мимо пустующей школы, заколоченного колодца, часовни – покуда невдалеке не замаячил домик, стоявший отдельно от других. – Там кто-то живет, – заметила Люси. – С чего это вы решили? – Спутниковая антенна на крыше. Интересно, что, сколько мы ни шли в направлении этого особняком стоявшего домишки, он не спешил приближаться к нам, что-то было не то с перспективой. Только после того, как мы четверть часа шагали в ту сторону, стало понятно, что происходит, – сумерки скрадывали расстояние. Это оказался вовсе не домик, а огромное здание, по конструкции почти такое же, как остальные коттеджи поселка, только гораздо массивнее, с четырьмя высокими окнами, большой трубой и соломенной крышей таких размеров, что на ней запросто могли пастись кони. Расположенная как раз посреди фасада дверь была настолько высокой, что в ней для удобства была проделана еще одна, уже вполне человеческих размеров. Чем-то это напоминало лаз для кошек в двери обычного дома. Мы остановились в нерешительности перед небольшим, совершенно запущенным розарием у самого крыльца. Кусты были неподстрижены, цветы терялись в зарослях сорняков. Должен сказать, что это место навевало недобрые предчувствия, у меня по телу пробежали мурашки. – И что дальше? Что будем делать? – спросил я. – Откроем дверь и проследуем в старый дом с призраками, – сказал пес. – Может быть, для безопасности, когда войдем, нам стоит разделиться. – Что за безумная идея, – возмутился я. – Когда вы найдете там громадные сандвичи, ах, как вы пожалеете, что сказали это! У меня есть носом полученные документальные свидетельства. – Что еще за «безумная идея»? – поинтересовалась Люси. – Что за документальные свидетельства? – пропел я под нос, чтобы не привлекать ее внимания. – Ну как ты не понимаешь! – сказал Пучок. – Документальные свидетельства? – удивилась Люси. – Я просто сам с собой разговариваю. – О документах? – О да, – ответил я. – Я иногда размышляю над ними неделями. – Прекрасно, – сказала Люси, но взгляд ее говорил противоположное. Люси, которая все больше проявляла себя женщиной действия, метнув в меня напоследок этот беспокойный взгляд, шагнула вперед и нажала дверной звонок. Не успел он смолкнуть, как из-за дверей донеслись странные крики: – Убирайся! Вон отсюда! Это я вызвала тебя, Вельзевул, и ты должен покориться моему приказу. Ах! Дьявол овладел мной. Я втравила себя в это и теперь должна расплатиться! Ужас! О, ужас! Пучок завилял хвостом. В двери открылось смотровое окошечко, и в нем появилось искаженное страданием старушечье личико. – Берегитес-с-сь у меня! – прошипела она, и окошко захлопнулось наглухо. Пес гавкнул, и дверца опять распахнулась, так же быстро, как перед тем захлопнулась. – Чего вам? – уже совсем другим голосом заговорила старушка. Чтобы вам легче было представить тон, вообразите бассета, который предупреждающе порыкивает, прежде чем залаять в полный голос. – Скажите ей про кость, – попросил пес. – Мы… – Вы случайно не агенты по торговле недвижимостью? – подозрительно спросила она, стреляя в нас взглядом из дверной амбразуры. – Да, – рявкнул Пучок. – Мы принесли вам кое-что, – сказала Люси, – чтобы вернуть. – Хотите уговорить меня продать поместье? – Нет, что вы, совсем не то, – вмешался я. – Просто мы нашли то, что вы потеряли. Вот. – И я помахал кошельком у нее перед носом. – Что это? – спросила она, подслеповато щурясь сквозь амбразуру. – Отсюда плохо видно. – Кошелек, – сказала Люси. – Ваше портмоне. – С колли? – Совершенно верно. – Ах, так вы принесли его обратно, – встрепенулась она. – Входите, входите, что же вы встали на пороге. Окошко закрылось, и небольшая дверь, прорезанная в громадной шестиметровой створке, распахнулась. За дверью царила тьма кромешная, робкий вечерний свет не мог ее рассеять. – Входите! – раздался женский голос из темноты. Не успел я подумать дважды, прежде чем сделать шаг вперед, как пес уже прыгнул через порог и скрылся в дверном проеме. Следом исчезла Люси. Я был вынужден устремиться за ними, хотя на задворках сознания гадал, что же, в самом деле, случилось с Вельзевулом и его демоническими ордами. Я испытал некоторое облегчение, когда, оказавшись внутри дома, не столкнулся нос к носу с самим властителем тьмы во всем его мерзостном великолепии. Вместо этого я уткнулся лицом в пыльный бархатный занавес. Как только я зашел за него, мир растворился во тьме. Прошло какое-то время, пока глаза привыкли к отсутствию освещения. К счастью, холл, как казалось неспециалисту, также был свободен от проявлений инфернального. Ни Люцифера, ни демонов в нем не обнаружилось, ни единого бесенка, ни даже зеленого чертика. Я бросил взгляд на часы. Полдевятого на моем трясущемся запястье. Не было никаких мыслей – только нарастающая внутренняя дрожь, которая усилилась до такой степени, что тело уже готовилось рассыпаться на частицы. Когда мир наконец стал выплывать из темноты, оказалось, что мы стоим в длинной зале, 40 на 10 футов. Здесь можно было запросто устроить зал для боулинга. Выбирайте сами любое из определений: престижный, импозантный, величественный. Трудно-отапливаемый, думаю, моя мама подобрала бы такой эпитет. Освещение было очень тусклое, стены зеленые – цвета водорослей. Куда ни взгляни, повсюду картины, на которых изображены собаки. Причем никакой банальной сентиментальности. Собаки на полотнах представали какими-то долговязыми существами с искривленными конечностями, как будто кто-то рисовал собачьи тени на закате и смешал их с анатомическими рисунками и кусочками пейзажа. Прямо передо мной оказалась небольшая картина, – прищурившись, я разглядел: в небольшой рамке, не больше чем десять на восемь дюймов, собаки играли в снукер. Там, где не было картин, висели темно-красные шторы. Ни одной двери я так и не увидел, приглушенный электрический свет вызывал в памяти воспоминание о выставке, на которой мне довелось побывать, где посетителей проводили по внутренним органам гигантского человеческого тела. Казалось, сейчас раздастся голос экскурсовода: «Ну а теперь мы в камерах человеческого сердца. Вы представляете собой несомую потоком кровяного русла частицу. Белые кровяные клетки слева, красные справа, фотографировать со вспышкой запрещается». – Да, – сказал я. – Разрешите представиться. Дэвид Баркер и Люси Майнивер, к вашим услугам. – Пучок Баркер также к вашим услугам и готов принять любую еду, – отрапортовал пес. – Вы не представили мне свое четвероногое, – напомнила пожилая дама. – Это Пучок, – сказал я. – А вы знаете, что система осушения подвалов в этом доме одна из первых во всей округе и до сих пор исправно работает? – заметил Пучок, выворачивая голову, чтобы понюхать плинтус. – Восхитительно! – вырвалось у миссис Кэд-Боф. – Уже по осанке видно, что это животное благородных кровей. – Проницательность! – азартно завопил пес. – Что за проницательность! Ясная и свежая, как кристальное утро! – О господи, – выдохнул я. Никогда в жизни не чувствовал такого настойчивого желания сделать хоть глоток виски, но, кажется, этот момент наступил. – Следуйте за мной в оранжерею, – позвала миссис Кей-Би, подхватывая щетку. Она раздвинула какие-то занавески справа от меня, толкнула скрытую за ними дверь и ступила внутрь. Большинство оранжерей, в которых мне доводилось бывать, обычно представляли собой залитые светом просторные помещения, однако здесь нас ждало совсем другое. Всюду царила непроницаемая тьма, мрак, да и только. Тем не менее, неуверенно двигаясь за хозяйкой дома, я вступил в темноту, оставив Люси с Пучком где-то позади. – Мистер Баркер, это вы? – произнесла миссис Кэдуоллер-Бофорт тоном чопорной классной дамы, указывающей вам, что если уж вы едите сладости в классе, то, по крайней мере, делитесь ими с окружающими. – Да, – поделился я щедро. – Сожалею, но должна поставить вас в известность, что это шкаф для метел и щеток. Если позволите, я сперва поставлю на место домашний инвентарь, а потом проведу вас в оранжерею, – сказала она. – Будьте добры, возвратитесь пока в холл. – Ах да, извините, – окончательно смутился я, в темноте запутываясь в занавесках. Миссис Кэд-Боф вернулась из чулана уже без щетки. Дом произвел на меня несколько гнетущее впечатление, и оттого, испытывая какой-то благоговейный страх, я избегал встречаться взглядом с его хозяйкой. Это была женщина лет восьмидесяти, облаченная в твидовую юбку и белую блузу, поверх которой носила зеленый кардиган. К кардигану была приколота серебряная брошь с бриллиантами, опять же в форме головы колли. Старушка дотронулась до моей руки: – Мне очень жаль, что приходится так сквернословить, поминать Люцифера и прочую нечисть, но у нас проблемы с риэлтерами, и только так можно держать их на расстоянии. – Да уж, – сказала Люси, – такое отпугнет кого угодно. Вы на верном пути. – От нее пахнет сочувствием, – заметил пес, – и разбитыми надеждами. – Я отдам вам кошелек, пожалуй, и мы поедем обратно, – сказал я. – Но сначала вы с женой выпьете чаю, я должна угостить вас, – заявила миссис Кэдуоллер-Бофорт тем непререкаемым тоном, которым сообщают, что солнце взойдет завтра на Востоке. – А эта восхитительная собачка получит сосиску. – С этим нельзя спорить, – сказал Пучок, устремившись за миссис Кэд-Боф по коридору. Люси бросила на меня взгляд и нахально хихикнула. Ответив кроткой улыбкой, я снова заметил беспокойство в ее глазах. – Пойдем, – сказала она, беря меня за руку и увлекая следом за миссис Кэдуоллер-Бофорт. Оранжерея оказалась помещением площадью 50 на 20 футов, в хорошем состоянии. Здесь поддерживался образцовый порядок, и была собрана мирового класса коллекция растений, в которой имелась даже очаровательная апельсиновая рощица. Кроме того, оранжерея могла похвастать завидным местоположением – отсюда можно было окинуть властным взором престижный вид на престижные сассекские холмы и прочие, тоже престижные пригородные районы. Мы уселись на кованые железные стулья под крышей из стекла и металла в этом престижнейшем из престижных месте, и грозного вида молодая женщина лет двадцати двух – имя ее было что-то вроде Айя Напа – принесла нам чай и печенье. Где-то по соседству, судя по долетавшему до нас аромату, варились сосиски. – Хотелось бы узнать о вас поподробнее, мистер Баркер, если позволите, – сказала миссис Кэдуоллер-Бофорт, постукивая вновь обретенным кошельком по столу. Она не поблагодарила меня за возвращение находки, на что нельзя было не обратить внимания. Видимо, так проявлялась аристократическая сдержанность. – Я, кхм… – А вообще-то, что я мог рассказать про себя? Кажется, люди моей профессии ее не особо интересовали. – И об этой чудесной собаке по прозвищу Пучок. Пучок часто задышал, улыбаясь ей широко и благожелательно. – В самом деле, – сказал Пучок. – Собака и весельчак. И еще специализируюсь на возвращении вещей, но постиг и все остальные аспекты общего собачничества. Неравнодушен к холодному чаю и горячим макаронам. – Я всем говорю, кто приходит ко мне в гости с собаками, что лучшее место, чтобы «сходить», – это розарий. Не стесняйтесь, будьте как дома. – У меня уже есть дом, – заявил Пучок, с обожанием поглядывая на меня. Миссис Кэдуоллер-Бофорт сломала засохший побег герани и повертела его в пальцах. Я тут же вспомнил о маме. От нее всегда пахло духами «Полуночная герань». Хозяйка дома напоминала мать еще по нескольким существенным признакам. Нет, конечно, двух одинаковых женщин не бывает, просто возникает похожий образ под неким общим углом зрения. – Не будете ли вы столь любезны, разлить чай, мои глаза уже не те, что были раньше, – сказала миссис Кэдуоллер-Бофорт Люси. – И какой же породы это великолепное создание? – Имею честь называть себя гончим бошкенхаундом, – заявил Пучок. Я повторил это название. – А шкура у него совсем как у дворняги, – сказала миссис Кэдуоллер-Бофорт, почесывая Пучка за ухом. – Вы уверены? – Вроде есть у него немного от эрдельтерьера, только шерсть чуть помягче, – заметила она. – Мягче, чем у эрделя? – удивился Пучок, на которого эти слова, похоже, произвели сильное впечатление. – Да это же одна из самых мягкошерстных пород в мире. Я знаю одного. Мне лично знаком эрдель, который носит галстук и может даже смешать коктейль. Атмосфера в оранжерее была какой-то воздушной, точно под куполом цирка. Воздушной до головокружения. – Теперь ваша очередь, мистер Баркер, – сказала миссис Кэд-Боф. – Расскажите о себе. – Что бы вы конкретно хотели узнать? – Где вы достали эту чудную собаку? – спросила хозяйка оранжереи. Пучок положил ей голову на колено. – Вот здесь, пожалуйста, снимите напряжение, мышцу свело… Ах, да-да, именно там. Миссис Кэдуоллер-Бофорт со знанием дела почесывала собаку. – О, мадам, – заюлил пес, – вы просто собачья фея. Интересно, так ли вы искусны в местах, где шерсть подлиннее. Я думал, ее должно было интересовать, каким образом ко мне попал ее кошелек. Но поскольку она этого не спросила, я по собственному почину решил посвятить ее в детали. – Все случилось несколько странно, в самом деле, – сказал я. – Человек, который украл у вас кошелек, сегодня появился в моей конторе и свалился замертво. У нас осталась вот эта собака и ваше портмоне. – Никто не крал у меня кошелька, – возразила миссис Кэдуоллер-Бофорт с несколько озадаченным видом. – Ах, вот оно как, – растерянно пробормотал я. – Так вас не обокрали? – Что вы, совсем нет. Я ходила за пирожными в «Глэддинс и Парл», и ко мне подошел полисмен в штатском. Он сказал, что в последнее время участились случаи ограбления пожилых людей, ну я ему, естественно, не преминула заметить, что я не пожилая, а старая. Я древняя старуха и уже давно не причисляю себя к «пожилым». В самый раз для коновала! Я ему так и сказала: меня уже на том свете с фонарями ищут, а вы «пожилая»! Он объяснил, что я ношу в кошельке слишком много наличных и это может привлечь потенциальных преступников. Я стал понимать, откуда ветер дует. – И он предложил оказать мне услугу – забрать у меня кошелек, который столь притягателен для грабителей, и доставить его мне домой в целости и сохранности. Только потом я сообразила, что оставила в кошельке ключ от дома. Видимо, это ваш коллега поручил вам передать мне кошелек, я так понимаю? – Нет, – ответил я. – Боюсь, что вы пали жертвой обмана. Это был мошенник. Она уставилась на меня, выпучив глаза. – Но… в таком случае, мистер Баркер, откуда я могу знать, что вы – не мошенник? – Но я же вернул вам деньги, а не забрал, – заметил я, утверждая голую правду. – И, что особенно важно, – подхватила она, – у вас собака. У этой собаки честные глаза. Такая не станет путаться с каким-нибудь преступником. Пес признательно свесил голову набок. – Честность – это мой девиз, мадам. – На моем месте так поступил бы каждый, – смущенно ответил я и добавил: – Наверное. – Может быть, вы пересчитаете деньги? – подала голос Люси. – Перестаньте, – воздела руку старушка, словно запрещая произносить такие слова в своем присутствии. – Терпеть не могу речей о деньгах. Мой отец с детства внушил мне, что ни одна уважающая себя леди не отличит банковский чек от бумажки для папильотки, а джентльмен имеет дело с бухгалтерами только на скачках, но никак не при уплате налогов. Так что я не собираюсь обсуждать подобные вещи и опускаться до уровня торговки. При последних словах глаза ее расширились, как у покупательницы, которой попался «пирожок Удачи» в универмаге «Фортнум и Мэсон». – А какова, кстати, сумма налога на ваши земли? – спросил я. Не знаю, почему я решил, что имею право задать столь интимный вопрос. – Десять процентов, хотя правительство отменило его пару лет назад, – ответила она. – Это не ставочный налог? – уточнила Люси. – Он был чудовищно несправедливый, это я знаю точно, – сказала миссис Кэдуоллер-Бофорт. – Кстати, как там сосиски? – Вот, в самом деле, вопрос не в бровь, а в глаз! – воодушевился пес. Словно по сигналу, появилась девица с каменным лицом и такими же формами. Она возникла, точно современная медуза Горгона, из глубины оранжереи. Пес тоже как будто окаменел; нос его застыл, направленный в ее сторону, и лишь слабое подрагивание мышц говорило, что перед нами одушевленный предмет. – Сосиски, – объявила Айя Напа каким-то загробным голосом. Таким говорят французские служанки, засидевшиеся в девицах. Миссис Кэдуоллер-Бофорт приняла сосиски, аккуратно выложенные на небольшой серебряный поднос. – Остыли? – заботливо поинтересовалась она. – Еще как опостылели, – ответила Айя Напа. – Я имею в виду – достаточно ли холодные, чтобы давать их собаке? – терпеливо пояснила миссис Кэдуоллер-Бофорт. При этом она характерно закатила глаза, что наводило на мысль: она не впервые встречается с проблемой найма прислуги. – Прямо из раковины, – сказала Айя Напа и заржала как лошадь. Я не сразу сообразил, что она хотела сказать. Вначале мне представились какие-то полуустрицы-полусосиски. Однако Пучок, судя по выражению морды, нисколько в них не сомневался. – Вечный зов, – произнес он, следя за сосиской, как кобра за дудкой факира. – Прекрасно, можете идти. Вы все сделали правильно, – сказала миссис Кэдуоллер-Бофорт, взяв с подноса сосиску и отламывая кусочек. Она могла работать дрессировщицей в цирке, эта удивительная миссис Кэдуоллер-Бофорт. Пучок сел, он дал лапу, лег перед ней, потом перекатился, завилял хвостом и высовывал язык, словно ахая от восторга. Он покорно ждал и получал подачки. И в заключение отвесил короткий поклон, точно говоря: «Благодарю вас». – Это животное выдержало все испытания, – сказала миссис Кэдуоллер-Бофорт. – Ваш песик практически может разговаривать. Пес бросил на меня заговорщический взгляд. «Это наш секрет. Мы же им ни с кем не поделимся». – Собаки могут разговаривать, правда, надо только уметь их слушать, – продолжала миссис Кэдуоллер-Бофорт. – Они чувствуют все то же, что и мы, и им необходимо все то же, что и нам. Вы обратили внимание на этот занавес в коридоре? – Да. – У меня был Лабрадор, который все время жаловался на сквозняки. В лучах света были видны пылинки, вившиеся между стропил, чай был отменный и приятно щекотал небо. В зелени деревьев, маячивших за окном, зашлась хохотом какая-то птаха. – Какие замечательные места, – заговорил я, пытаясь управлять разговором. Я слышал, что футболист Диего Марадона мог набивать на ноге шарик от настольного тенниса даже после того, как попал в аварию. Некоторые вещи входят в вашу плоть и кровь. Моей плотью и кровью были разговоры о недвижимости и земельной собственности. Об этом я мог говорить даже разбуженный среди ночи, более того – даже во сне. – Мой прадед построил это имение, – откликнулась миссис Кэдуоллер-Бофорт. – Вы, наверное, слышали о промышленнике Артемисе Бофорте? – Кажется, что-то такое слышал, – ответил я, многозначительно посматривая на Пучка, взгляд которого сейчас словно бы говорил: «Ты уже в курсе дела, так что, думаю, сообразишь, что к чему». – Этот дом был построен в тысяча восемьсот сорок втором году, – сказала она, – с системой гидроизоляции, которая до сих пор не требует замены! Пучок многозначительно постучал задней лапой по полу. Теперь, я не сомневался в этом, она должна была упомянуть, что Артемис Бофорт был одним из тех викторианцев, которых ныне можно увидеть на старинных полотнах стоящими на палубе корабля с неизменной сигарой в руке или опирающимися на перила моста, который они построили на собственные средства. – Это был его проект, – продолжала старушка, – один из первых опытов в области благотворительного капитализма. Идея состояла в том, чтобы построить здесь, рядом с фабриками, дома и школы для рабочих, устроить идиллическое общежитие, где люди могли бы трудиться с большим успехом, имея под рукой все необходимое. – Ну, что я говорил? – вставил Пучок. – Что и требовалось доказать, – победоносно заключил он. Вид у него был такой, будто он уже полировал медаль на груди. – Значит, здесь он и жил? – Дом этот построен в стиле, точно таком же, как и дома для рабочих, только больше по размеру, – отвечала миссис Кэд-Боф. – Оранжерея появилась позже. Конечно, дело не пошло, что-то было продано. Чресла Артемиса оказались не настолько плодовитыми, как его ум. Он был единственным ребенком в семье и сам оставил единственного наследника, который, в свою очередь, произвел на свет одну только дочь, и так я оказалась здесь в полном одиночестве. – А как же ваш… супруг? – спросила Люси, но уже по выражению ее лица и по голосу я мог догадаться, что она ожидает отрицательного ответа. Я знал, отчего она была столь бесчувственна: на нее действовала царившая здесь атмосфера. Только опытные люди вроде нас, бывая в подобных местах во время осмотра домов, предназначенных для продажи, способны на вопросы типа: «Не умирал ли кто из членов вашей семьи мучительной смертью, и, если да, расскажите подробности?» – Мужская смертность, понимаете ли… Высокое самомнение, низкая надежность. Как и его старый «Бугатти». Он умер тридцать лет назад. – А дети у вас есть? – спросил я. Задавая такие вопросы, рискуешь показаться навязчивым, но меня словно за язык тянули. Миссис Кэдуоллер-Бофорт, пожилая, одинокая и, наверное, несчастная дама (как я предполагал), похоже, была лишена возможности пообщаться и рада была говорить на любые темы. – Был у меня один ребенок. Но этот мир, к сожалению, оказался не для него. – Мне очень жаль, – выдавил я. – Тут не о чем жалеть, – сказала она и перешла к другой теме, неизбежно возникающей в таких обстоятельствах, – теме, которой я постарался бы избежать: – А сейчас позвольте мне сходить за сумочкой для ваших денег. – Я же сказал, что не могу принять вознаграждения, – твердо сообщил я ей, не отводя глаз, чтобы она не подумала, будто я ломаюсь для проформы. Последовал привычный в подобных обстоятельствах ритуал: «Я не могу» – «Но вы должны», где участники перебрасываются комплиментами, пока слабейший не уступит. Слабейшим в подобных ситуациях постоянно оказывается тот, кто отказывается принять вознаграждение. – В самом деле, – заговорила Люси, – это очень любезно с вашей стороны предлагать премию за возвращение кошелька, но мы приехали сюда не за этим. Мы пришли, просто чтобы вернуть вам потерянное, и, наверное, на нашем месте так поступил бы каждый. Миссис Кэдуоллер-Бофорт понимающе улыбнулась. – Желаете увеличить количество добра в этом мире, вот как, мистер и миссис Баркер. И вы преуспели в этом. Немного в мире найдется людей, которые занимаются этим в наши времена. – Она разглядывала меня точно женщина, бескорыстно восхищающаяся выставленной в витрине магазина шляпкой, которую не собирается покупать. – Вы, наверное, социальный работник? Я рассмеялся: – Напротив – скорее, асоциальный. – Только не говорите, что вы агент по недвижимости! – рассмеялась она в ответ. Где-то высоко среди балок оранжереи усики растений уцепились за что-то металлическое – можно было разглядеть голубой с золотым, точно крыло зимородка, орнамент. Это нечто покачивалось между пыльными балками и улавливало последние закатные лучи, отвечая светом на свет. Я открыл рот, и слова поползли из меня, точно головастики. – На самом деле именно им я и являюсь. Как это ни странно. Миссис Кэдуоллер-Бофорт замерла с раскрытым ртом. Затем как-то странно улыбнулась, погладила собаку, после чего произошло нечто уж совершенно из ряду вон выходящее – она горько заплакала. – Я не впускала в этот дом ни одного агента, ни под каким видом, – говорила миссис Кэдуоллер-Бофорт, утирая глаза полой кардигана, – и вы все равно проникли, причем наихудшим из возможных способов. – Каким способом? – спросил я, соображая, не время ли поискать выход, или если я не смогу найти его, то не спрятаться ли мне в «кабинете» для метел. – С добротой, – всхлипывала она. – Вы воспользовались самым святым, перед чем я не могу устоять, – добротой. – Она яростно полыхнула на меня глазами. – Дважды подумайте, прежде чем сдаваться, кому бы то ни было, – посоветовал я. Я был совершенно уверен, что успею покинуть помещение до того, как ей придет в голову наброситься на меня, но сомневался, что делать потом, в каком направлении двигаться. Я мог просто не заметить выхода, скрытого одной из гардин. И что, если я заблужусь в этом доме? В таком громадном помещении можно бродить неделями, отыскивая выход. Пес укоризненно посмотрел на меня и заговорил какими-то странными словами: – Она пахнет очень печально, точно дождь на ярмарке: влажная сахарная вата и промокшие куртки с капюшонами. Я обратился к миссис Кэдуоллер-Бофорт: – Да поймите же, мы явились в ваш дом исключительно для того, чтобы вернуть пропавший кошелек. Нас не интересует ваша собственность. Мы даже понятия не имели с самого начала, кто вы такая и где живете. Цель нашего визита вовсе не в том, чтобы убедить вас расстаться с домом и землей. Мое агентство вообще не имеет опыта в данной сфере – мы продаем-покупаем в основном однокомнатные квартиры. – Тут я обнаружил, что чересчур торопливо втолковываю ей это и явно переусердствовал. Я пришел сюда невинный как младенец и не должен оправдываться, что не имел на уме каких-то черных мыслей. – Вы, мистер Баркер, – это история. Мы с Люси переглянулись. Очевидно, миссис Кэдуоллер-Бофорт воспринимала в штыки все, приходящее из внешнего мира. И это несмотря на то, что буквально недавно попалась на удочку мошеннику. Но если вы теряли ее симпатию, убеждать ее в чистоте своих помыслов было уже, наверное, бесполезно. Она продолжала: – Вы пролетариат у ворот Зимнего, вы автомобиль с двигателем внутреннего сгорания, вы силиконовый чип. – Последнее слово она проговорила с гримасой невыразимого отвращения, будто случайно прыснула себе в рот лаком для волос из аэрозольного баллончика и пыталась определить на вкус, что это за гадость. – От судьбы не уйдешь, – продолжала старушка. – Конечно, я всегда знала, что рано или поздно, но этот день все равно когда-нибудь придет, и я вынуждена буду продать дом. Я уже загодя представляла себе своего убийцу. Я воображала, что он будет, правда, более вульгарен, менее интеллигентен, чем вы, мистер Баркер. Интересно, Всадники Апокалипсиса тоже улыбаются, когда сеют вокруг разрушение? Я уже привык, что, называя свою профессию, сталкиваюсь с самой разной реакцией – от равнодушной иронии до ядовитого сарказма. Мои собеседники заводят речь о том, куда подевались старые оценщики имущества. Наверное, поумирали со стыда, ехидничают они. Частенько мне говорят колкости, но такой реакции, как у миссис Кэдуоллер-Бофорт, мне встречать еще не приходилось. – Подождите, – сказал я. – Никто ведь не просит вас продавать свой дом и эти прекрасные земли. Я ведь даже не заикнулся о продаже. – Нет, – горько отвечала миссис Кэдуоллер-Бофорт, – не заикнулись. Вот именно это и страшнее всего. Именно таким коварным я вас себе и представляла. Вы посланник Рока, предлагающий мне легкий путь исхода – лезвие бритвы в горячей ванне вместо львов в Колизее. Я должна убраться отсюда, мистер Баркер, я сама понимаю. Я ждала этого часа долгие годы, с замиранием сердца думала о нем. Вы всего лишь инструмент, которым эта отвратительная работа будет выполнена. Она плеснула себе в чашку чаю с той же горячностью, с какой только что изливала на нас боль своего сердца. – Нам всегда везло, мы были счастливой семьей. И вот на моем пути появился такой человек, как вы. Я счастлива. Честный агент по недвижимости – нечто почти немыслимое, добрый самаритянин в двадцать первом веке. Я видела вас во сне на прошлой неделе. «Судьба в голубом галстуке», – многозначительно произнесла она, будто кого-то процитировала. Глаза ее при этом затуманились, словно взаимодействуя с потусторонними силами. – Вы видите будущее? – вырвалось у меня. С самого момента появления здесь что-то в ней самой и этом странном доме наводило меня на мысль, что здесь творятся невероятные дела. – Я читаю астрологический раздел в «Мировых новостях», – продолжала рассказывать старуха, – и время от времени выглядываю в окно. Девять десятых этого поместья в руинах. Мне нужно, просто необходимо что-то сделать, чтобы спасти его от вандалов и сорняка. – А вы не подумывали о том, чтобы обратиться в Национальный фонд и открыть дом для публики? Ведь многие владельцы поместий и замков именно так и поступают, чтобы получить средства на содержание фамильной недвижимости. Миссис Кэдуоллер-Бофорт только фыркнула. – А вы встречались когда-нибудь с так называемой публикой, мистер Баркер? Я смолчал. Наверное, и без того было ясно, что встречался. Более того, я и сам неоднократно выступал в роли «публики». – Ну так вот, меньше всего на свете я хочу связаться с компанией «пролетариев», которые липкими пальцами будут лапать мою мягкую мебель, так что благодарю покорно. – Но это не единственный выход. – Я не терял надежды разубедить ее. – Отчего вам не продать часть земли, чтобы на эти деньги поправить свое положение? Она уставилась в окно, из которого был виден регулярный сад, давно уже переставший быть регулярным. – Это место слишком велико для меня, – заговорила она. – Нет, что мне нужно, так это какой-нибудь приют, какое-нибудь современное пенсионерское жилье с удобствами. Мистер Баркер, я хочу, чтобы вы продали это владение, чтобы именно вы занялись оформлением сделки, я поручаю вам провести эту операцию и хочу, чтобы вы сделали все как можно скорее. – Я мог бы, – ответил я, – но, мне кажется, вам на самом деле не особенно хочется выезжать отсюда. – Я уже убедилась, – мотнула она головой, вытирая последние слезы, – что мне именно этого и хочется, как бы ни было грустно. – Но может быть, вашу грусть несколько развеют миллионы, которые вы получите в результате сделки, – предположил я. Миссис Кэдуоллер-Бофорт была уязвлена. – Мистер Баркер, попрошу не говорить пошлостей в моем присутствии. Я перееду в приют, а вы должны увериться, что денег будет достаточно, чтобы я могла лет двадцать быть хорошо обеспеченной, хотя сомневаюсь, что мне осталось хоть несколько месяцев. В любом случае на большее я не рассчитываю. Остальные же деньги пойдут на доброе дело. – Какое, миссис Кэдуоллер-Бофорт? – На собачий приют, мистер и миссис Баркер. Собаки моя страсть, как вы могли сами убедиться. Когда-то я их рисовала, писала о них стихи. Я жила собаками. И теперь, учитывая состояние моего здоровья и семейное положение, с болью в сердце мне все же придется расстаться с моими любимцами. Но даже когда меня не станет, они должны быть обеспечены всем и ни в чем не знать нужды. Квартира с одной спальней, лучшая из тех, что можно купить в Восточном Суссексе, обойдется в полмиллиона, даже если сорить деньгами напропалую. При более осторожном выборе такой же флэт можно приобрести и тысяч за сто. В таком случае остается, навскидку, чертова уйма миллионов на содержание собак. – Вам нужно определить хотя бы примерную сумму, которую вы хотите получить, – сказал я. – Этим займетесь вы, мистер Баркер. Мне, в самом деле, все это безразлично. – Но вы ставите меня в неловкое положение, – возразил я. – Доверяй, но проверяй. – Я и так знаю, что вы честный человек, мистер Баркер, – сказала миссис Кэдуоллер-Бофорт. – Это видно по вашим поступкам и по вашему лицу. Мысль оставить это поместье представлялась мне невозможной, пока не появились вы, такой же невозможный человек. Разве не так? Ведь это же абсурд – честный агент по недвижимости. Похоже, назревала непростая работенка. Ей нужен был тот, кто сделает за нее все, и, наверное, она нашла такого человека. – Вы должны понять, – продолжал я гнуть свою линию, – что вам предстоит получить громадные деньги после продажи поместья. У вас есть родственники? – Собаки – вот все мои родственники, – отвечала миссис Кэдуоллер-Бофорт, обводя рукой комнату. – Они же мои друзья, знакомые, соседи и соотечественники. Мне нужно одно – знать, что все они, их братья и сестры счастливы и что за ними хорошо ухаживают. А все остальные миллионы я намерена потратить на собачьи приюты. – Вам, в самом деле, предстоит промотать миллионы, – заметил я. – Да будет так – на собачьи приюты! – воскликнула она, топнув ногой и зажимая уши, словно бы и слушать не желая ни о какой другой перспективе. Что за черт, подумалось мне, люди проматывают миллионные состояния на куда более глупые вещи – яхты и футбольные команды. Раз ей хочется осчастливить собак, то кто я такой, чтобы отговаривать ее? – Если вы, в самом деле, так уверены в своем решении, то я могу заняться предварительной оценкой стоимости вашего имущества. Предстояло еще убедиться, на сколько это может потянуть. До сих пор я с подобными предложениями не встречался. Даже о приблизительной рыночной цене этого поместья можно было только догадываться. Я уже заранее представлял, как распустят слюни девелоперы (так называемые специалисты по развитию) в надежде нагреть руки на сделке, при столь перспективной близости шоссе А23, до которого стоит только проложить дорогу, и тогда деньги польются сюда рекой, прямиком из столицы. Также предстояло установить, кого она видит в вероятных наследниках фамильных земель, то есть это должен быть, как минимум, человек, который с уважением отнесется к наследию ее предков. – Приходите в любой день после двенадцати, – сказала миссис Кэдуоллер-Бофорт напоследок. – В моем возрасте раньше настроиться на дела не получается, особенно последнее время. – Мои комиссионные будут составлять… – я хотел назвать один процент. Вообще-то, при сделках они обычно составляют полтора процента, но на этой продаже и один процент был целым состоянием. Она махнула рукой: – Это ваше дело. Я знаю, что вы поступите честно и не обманете меня. Я в вас уверена. От вас пахнет честным человеком, – сказала она и при этом как-то по-собачьи потянула носом воздух. В данной обстановке что-либо уточнять было совершенно неуместно. – Прекрасно. – Я встал, и тут же раздались первые аккорды Баха в тональности «соль». Это звонил мой мобильник. Я ответил, в то время пока Люси расспрашивала миссис Кэдуоллер-Бофорт, как в этом доме найти туалет. – Привет охломонам, – послышался голос Паймена – Пожирателя Пирожков. – Яприподнялся и готов к серьезному разговору. Сам-то как сегодня? Будет Бес и Поющий Детектив тоже. Настоящее имя Беса было Фил Миллз. Поющий Детектив – это профессиональный букмекер, с которым мы регулярно встречались за покером. Он отличался тем, что никак не мог избавиться от прыщей, этим обычно страдают юнцы или фараоны, которые чем-то прогневили Бога. – Приду обязательно, – сказал я, простреливая глазами портмоне миссис Кэдуоллер-Бофорт, лежавшее на столе. – Вот и ладно, – откликнулся Паймен. – Готовься к взбучке. – Это тебе, Паймен, придется подсовывать книжку в штанишки. – С этими словами я отключил трубку. – Могу я предложить вам печенье, мистер Баркер? – обратилась ко мне миссис Кэдуоллер-Бофорт. – Можете, миссис Кэдуоллер-Бофорт. Миссис Кэдуоллер-Бофорт выпрямилась. – Мистер Баркер, – сказала она, – вы, в самом деле, хотите печенья? – На самом деле, – сказал я, – мне бы вот наличных… немного… – Значит, печенье придется выпрашивать? – огорчился за меня пес.4 ГОНЧАЯ
Я взял деньги, это так, но честно пытался оставить миссис Кэдуоллер-Бофорт расписку. Она отказалась наотрез, так что я добровольно обязался вернуть ей долг, вычтя деньги из суммы комиссионных сразу после продажи дома или даже раньше, если мне повезет в игре нынешней ночью. Это заняло совсем немного времени – я все уладил, пока Люси ходила разыскивать туалет. Хотя, как оказалось, на пути к покерному столу меня ждали и другие препятствия. Как только мы выехали на шоссе А23, направляясь домой, Люси материнским тоном завела разговор о том, что у меня был тяжелый день, учитывая похороны матери, смерть Джилберта и переживания, пусть восторженные, по поводу предстоящей продажи дома миссис Кэдуоллер-Бофорт. Так что, решила она и усиленно толкала меня к этой мысли, лучше всего мне отправиться прямиком домой и принять горизонтальное положение. Одним словом, выспаться. – У вас вид просто ужасный, – говорила она. – Я отведу вас домой и приготовлю что-нибудь на ужин, затем сварю пунш и уложу под одеяло. Не спорю, Люси была права, я был в некотором смысле совершенно выбит из колеи. Правда и то, что близость предстоящей игры придавала мне сил и вселяла уверенность, особенно учитывая деньги, которыми удалось разжиться. Игра давала мне невиданный эмоциональный заряд, превращавший крайнюю усталость в гиперактивность. – Я отключаюсь, – сказал пес. – Весь этот мир мчится вперед, отнимая последние силы. Я устал. Доброй ночи. – С таким напутствием он свернулся калачиком на заднем сиденье и секунду спустя уже спал. Каков ход мыслей лудомана – человека, пристрастившегося к игре, когда он попадает в подобную ситуацию? «Полчаса покупаем продукты, полчаса готовим, минут десять едим и примерно столько же прощаемся. Еще около получаса уйдет на дорогу. Ничего себе: почти два часа, отнятых у игры. О, нет, она же захочет приготовить мне горячий пунш, а это молоко и виски. Стало быть, за руль уже не сядешь. Придется брать такси и к столу добираться уже на поддаче, а это скажется на качестве игры. Какой смысл лезть пьяным в гадючью нору?» Насчет же пагубной привычки – это уж поверьте на слово. Я отдаю себе отчет в том, что я лудоман. Был бы я алкоголиком – валялся бы в канаве, давно порвал бы дружеские и семейные связи и умер в возрасте сорока. Но нет, я был маньяком несколько иного сорта – человеком, который ежедневно является на работу с похмельем, которое не так заметно беспокоит компанию, багровеет лицом от переживаний за игорным столом и умирает в возрасте сорока пяти. Не знаю, отчего я не мог сказать просто: «На самом деле я собираюсь сегодня немножко поиграть в покер». Нет, я ото всех скрывал свою пагубную страсть – просто, видимо, потому, что знал, что это страсть и что она пагубна. Возможно, еще потому, что мне было стыдно перед сотрудниками – ведь как-никак я был их боссом. Мне было стыдно перед Люси. Пусть даже у меня от переживаний сегодняшнего дня дрожали руки на руле, и все равно я не хотел поступить так, как на моем месте сделал бы каждый психически здоровый человек. А психически здоровый непременно разрешил бы симпатичной девушке приготовить ему чай и уложить пораньше в постель. – У меня дома пустой холодильник, – «вспомнил» я. Пес тут же шевельнулся во сне, среагировав на знакомое слово. И пробормотал что-то вроде: «Голодный кошмар». – Мы купим продукты по дороге, – предложила Люси. – Я не настолько голоден. И снова пес заерзал во сне, презрительно выдохнув воздух. – Тогда я съем за тебя, – пробормотал он, не просыпаясь. Люси положила руку мне на колено. – Вы же ничего не ели на работе и, думаю, дома позавтракать, тоже не успели. Я же вижу, как вы напряжены. Вам не дает покоя то, что произошло сегодня. Зачем притворяться? Вам нельзя оставаться без присмотра, кто-то должен побыть с вами в эту ночь. Кого вы обманываете? «Пожалуйста, Люси, отпусти меня поиграть в покер!» – услышал я собственный голос, рвущийся наружу. Так я должен был сказать. Но не сказал. Вместо этого я ответил ей вялой улыбкой. – Мы можем устроить собаке постель, – продолжала Люси. – Достанем картонную коробку, прорежем дырку, и будет ему превосходная конура. А внутрь можно засунуть подушки. Это звучало заманчиво: устроить постель для новой собаки и провести ночь под присмотром заботливой Люси. – Мне нравится смотреть на спящих собак, – призналась Люси. – Так и чувствуешь исходящий от них уют. Я почти явственно ощущал этот самый уют, который исходил от ее слов, но я оказался поставлен перед выбором, не так ли? Деньги прожигали карман, избавиться от этого невыносимого жжения я мог только в компании мужчин, которые мне не нравились, но было никак не попасть туда, не оскорбив при этом девушку, к которой я относился нежно и трепетно и которая только что предложила совместно провести ночь, полную неги и трепета. Я хотел этого, но ничего не мог с собой поделать, мой мозг просто не мог свыкнуться с мыслью, что эту ночь предстоит провести без покера, он не мог вынести реальности с ее сложностями и причудами. Все, что он мог сейчас воспринять, было бесконечное повторение карточных комбинаций, вычисление шансов: один к четырем, один к четырнадцати и так далее. Мне были просто необходимы и табачный дым, и режущий глаза свет, и компания странных людей с именами, больше похожими на клички, и вечный бой за зеленым столом… – Сэр, не надо никакой постели, – заговорил мой новый четвероногий друг, очнувшийся на слове «собака». – Я привык к траве и асфальту, другого комфорта мне и не надо. – Сейчас он напоминал сироту, в присутствии которого заговорили о рождественских подарках. Мы остановились у светофора при повороте на Ворсинг, и в этот момент запищал мой мобильник – пришло сообщение. – О, нет! – воскликнул я, хватаясь за трубку. Это был подходящий момент, им нельзя было не воспользоваться. Я тут же решил разыграть сцену, хотя это было всего лишь сообщение от мобильного оператора с приглашением воспользоваться бесплатной трехмесячной услугой Wap. – В чем дело? – встрепенулась Люси. – Линдси, – вымолвил я. – Просто не могу в это поверить! Похоже, у нее опять проблемы. Как раз когда мы подумали, что выбрались из передряг. Мне, в самом деле, очень жаль, Люси. Но, похоже, сегодня мне предстоит еще поездить. Это не было полной ложью. Проблемы Линдси состояли в том, что у нее потеет окно – плохо подогнана рама. И на самом деле конденсат скапливался на стеклах лишь поутру, так что с такой проблемой можно было еще жить и жить. Если бы не сообщение, получилась бы ложь. А так – я ведь, в общем, ничего не солгал. Это как покер – просто сыграл эмоцию, и все. – Зачем ты обманываешь? – спросил пес. – О господи, – сказала Люси. – С ней-то хоть все в порядке? – Она, – сказал я, мучительно сочиняя на ходу, – в порядке, но ей надо, чтобы я непременно был сегодня у нее. Слушайте, Люси, если я дам вам денег на такси, вы сможете добраться отсюда? Я высажу вас на стоянке. – Ты лжешь, мой господин. У тебя колотится сердце, и ты стал обильно потеть. Зачем ты врешь? – Не надо мне никаких денег, – сказала Люси. – Пожалуйста, – стал упрашивать я, – возьмите, вы окажете мне этим услугу. Эти «пожалуйста, возьмите» и «нет, не могу» продолжались до самой стоянки таксомоторов. Мы перебрасывались ими с упорством теннисистов, не теряющих надежды пробиться в финал Уэмбли. Наконец мне удалось всучить ей двадцатку и помахать на прощание из окошка. – Только обязательно в постель! – крикнула напоследок Люси, и я газанул. Свобода. Над городом смыкалась ночь, когда мы подъезжали к заведению Змееглаза. По дороге пес развел критику. – Мне не нравится, когда ты обманываешь Люси, – сказал он. – Тем более она прекрасно знает, когда ты лжешь. – Во-первых, я не врал, – ответил я, – и, во-вторых, она ни о чем не догадывается. – Догадывается, уж я-то знаю, – проницательно заметил пес. – Интересно, каким же образом ты мог… – Она похолодела, и у нее заурчало в желудке. Так всегда бывает от недоверия, – заявил Пучок. – И потом, она взбудоражена. До чего ты ее довел! Вообще, нет ничего проще, чем раскусить приветника, когда он начинает обманывать. – Теперь он сидел прямо у меня за спиной, водрузив свою голову мне на плечо. – Все просто, как в машине, – сжатие-расширение. Поры раскрываются, на коже выступает пот, железы выделяют секрет. – И как же собаки узнают обо всем этом? – Мы известны чувствительностью носов и ушей и настроены на тонкие вибрации эмоционального мира, приучены воспринимать его путем, который невозможно объяснить приветникам, несмотря на их силу и неограниченный доступ к пище. Я имею в виду, на этом все и сходится, не так ли, Приветник? – Что ты этим хочешь сказать? – Вы думаете, когда собаки обнюхивают вас, это приветствие. – Так и есть, – сказал я. – Ты не можешь спорить с этим. – Вот это, – сказал пес, – приветствие! – Пучок! – рявкнул я, оборачиваясь и заставая пса с задранной задней ногой – в классической позе фонарного салюта восточноевропейской овчарки. – Мир запахов открывает много тайн, – продолжал пес. – Я по запаху могу определить, что чувствует данная особь, из какой она семьи, могу узнать исторические факты, связанные с родством. – Ты не можешь определить все это по фонарному столбу, – категорически заявил я. – Как в таком случае я смог узнать все о Чартерстауне? – Потому что ты мой симптом. – Как? – удивился он. – Ты признак того, что я схожу с ума, заработался, впал в депрессию, а все остальное я просто вспомнил, потому что где-то когда-то слышал. Ты же, точнее, твой голос – не более чем галлюцинация. – Ничего себе, – обиженно возразил пес. – А если я тебя так назову? Может быть, ты – только симптом моего безумия. Откуда ты знаешь, что перед тобой реально, а что лишь плод воображения? Теперь выражение морды у него было точно у престарелой домохозяйки, которая спорит с молочником, не принимающим у нее бидончик лишь потому, что ему не нравится, как из этого бидончика пахнет. – Я не собираюсь вести философские диспуты с собакой! – Философия как раз и доказывает, что не следует полагаться на субъективную реальность, – говорил пес, – потому что любой может утверждать что угодно. Ваш ход? Вид у него был такой, точно он только что принес мне палку и, виляя хвостом, ждал, когда же я ее брошу. – Ладно, если вы, собаки, так чувствительны к эмоциям, тогда ты должен знать, как я себя чувствую сейчас, – сказал я, постаравшись принять непроницаемый вид и хмуро поглядывая в его сторону. – Разбитый велосипед, диетическая кола, которая тебе не нравится, но все равно ее покупаешь, и сандвич с тунцом, хотя тебе на самом деле хочется БЛТ – Бекон, Лук и Томатный соус. Шины, скользящие по асфальту, и увядшие цветы, – сказал он. Боже мой, завтра непременно к доктору! Доктор меня ждет. – Я спросил, что я чувствую, а не чем пахну. – Запах и есть чувство, а чувство – запах, – сказал пес с озадаченным видом. – Нельзя описать одно без другого. – Разбитые велосипеды, – процедил я сквозь зубы, – это не запах. – В твоем случае как раз запах, – уверенно сказал пес. – Тебе бы лучше помолчать, – заметил я. Бросил я. Последний раз я был вблизи разбитого велосипеда, когда под ним лежал отец. Мы подкатили к заведению Змееглаза. Оно располагалось в особенно непривлекательной части исключительно мерзкого прибрежного городка. Я уже был весь как на иголках, как всякий раз перед игрой. – Слушай, – сказал я собаке. – Я должен буду сосредоточиться. Так что не отвлекай, и еще, если можно? – Что? – с готовностью повилял он хвостом. – Заткнись на время игры. Ни слова, понял? – Вы пухнете и пахнете в присутствии Люси, – заявил Пучок. – А все оттого, что вы находите ее чертовски привлекательной. У нас, собак, это называется любовью. На слове «любовь» он вытянул шею и заглянул мне в глаза из-за моего плеча, точно цыган со скрипкой в ресторане: «Музыку для вашей леди?» Итак, любовь – это «пухнуть и пахнуть». В окне вспыхнул свет, и показались силуэты игроков. Я зажал собачью пасть и зашипел: – Больше ни слова! – Как я могу? – обиженно пробубнил он из-под ладоней. – Между прочим, губу прикусил. Я отпустил его только после того, как вырвал обещание молчать. – Я нем как рыба, – заверил меня пес. – Вот так и продолжай. – Да чтоб мне лопнуть, сэр, если вы хоть слово услышите от меня на столь ответственном мероприятии. – Он облизнулся. Я принял это за заверение в чистоте помыслов. Пес выпрыгнул из машины следом за мной, тут же зарулил в садик перед домом и задрал ногу на жестяную табличку: «По газонам ходить воспрещается!». Последовал звук, напоминавший жужжание дверного звонка, и раздался он прежде, чем я успел нажать на кнопку. У входа меня встретила мамаша Змееглаза. Это была симпатичная шотландка, умудрявшаяся сохранять обаяние, несмотря на многочисленные удары и затрещины судьбы: супруга-алкоголика, детей-неврастеников и на то, что в ее собственном доме с ней обращались хуже, чем с рабыней. К тому же она с трудом переводила дыхание благодаря непомерному числу выкуренных сигарет. Миссис Ватт видела лишь светлую сторону вещей. Один из игроков, художник и декоратор по прозвищу Мистер Бережливость, никогда не плативший долги, пока перспектива познакомиться с горячим утюгом, приложенным к заднице, не становилась предельно близкой, как-то сказал про их ветхий дом, что у них, дескать, обои трещат по швам. – Ни хрена, милый мой, – спокойно отвечала она, – обои здесь ни при чем, это просто стены в доме слишком прямые. Она переехала из горной Шотландии к покрытому смогом и туманами южному побережью, как рассказала однажды, угощая меня сандвичем с рыбной пастой, потому что это было самое удобное место для дома. – Да, дальше вы уехать не могли, если, конечно, не покидать Британских островов, – заметил я. – Вот именно: нашли, называется, чертово удобное местечко! – нимало не смущаясь, заявила она. Она относилась к нам как к школьникам, которые собираются у приятеля, и радовалась за Змееглаза, что у него так много «друзей». Потому что других друзей, кроме как за покерным столом, у него не было. – Это хорошо, что к Вулли ходят приятели, – говорила она, – а то ему так одиноко. – Это точно, – согласился я, устремив взор на Змееглаза, глаза которого, правда, больше походили на жабьи, если продолжать подыскивать сравнения в мире рептилий, или на глаза плюшевого мишки, если оставить земноводных в покое. На самом деле прозвище Змееглаз, или Змеиные глаза, значило совсем другое – два очка на выброшенном кубике, где две точки расположены по диагонали. Такими же были и глаза Змееглаза – один выше другого. Может, это и ничего, но, когда речь идет о чертах лица, необходима ювелирная точность. Подобное несчастье постигло и его брата. Правда, у того выше был другой глаз, отчего они с братом становились чем-то вроде зеркальных отражений друг друга. Мать фотографировала их, поставив рядом, и говорила потом, что что-то случилось при печати. – В семье не без урода, – рассуждала она, рассматривая снимки, – но только у меня их сразу двое. Бог не обделил… Мамаша Змееглаза провела меня внутрь через заднюю дверь: – Привет, Дэйв, все пучком? Да ты сегодня с приятелем! – У меня всегда все пучком, миссис Ватт, – отозвался я. Миссис Ватт щедро пересыпала свою речь ненормативной лексикой, поэтому не отвечать ей тем же было вроде как и невежливо. Пес слегка бледнел, когда слышал нехорошие слова, если может бледнеть тот, кто с ног до головы одет в черно-коричневую шкуру. Миссис Ватт приласкала Пучка, приговаривая всякие свойственные женскому языку нежные и глупые словечки, среди которых прозвучали «малыш» и «красавец» наравне с «вонючка», «блохастик» и «кобелина». – Ничего, что он со мной? Как думаете, парни не против? Он будет сидеть тихо, рядом… Рядом, я сказал! – последняя реплика была уже непосредственно обращена к Пучку, натянувшему поводок и устремившемуся на запах бутербродов, несшийся из кухни. – В этой халупе уже никто ни хрена не имеет, ни против, ни за. И вообще скоро ничего иметь не будет, – сказала миссис Ватт. Она чесала псу шею, а он извивался от кончика носа до кончика хвоста. Это был апофеоз собачьего удовольствия. Я направился к двери комнаты, в которой собирались игроки, и Пучок затрусил следом. – Кхм, ничего, что я сегодня с собакой? – произнес я, когда пес вошел в комнату. – Твоя семейная жизнь никого не касается, – обронил Змееглаз. – Может, ей чего надо? Воды или там чего? Но учти, больше я на нее отвлекаться не стану. – Я не прочь, в самом деле, – заметил Пучок, – приложиться к этим грудам сандвичей, которые я заметил на столе в кухне. А еще я бы с удовольствием попробовал джем. Никто его не слышал, а я переводчиком при нем служить не собирался, так что все его намеки оказались напрасными. Все равно я состроил ему ужасные глаза, напоминая о клятве. После чего я все же засовестился и промямлил: – Нет, в самом деле, если это не затруднит, я давно не поил его, мы уже несколько часов в машине… – Мамуля! – зычно прогудел Змееглаз. – Миску воды, пожалуйста! Мамуля появилась спустя минуту с требуемой емкостью. – Как насчет складчины? – спросила она. – Вы участвуете или жратва с собой? Покерные посиделки давали ей пятерку фунтов на «сырье»: закуски и напитки. – Конечно, – отозвался я, занимая место за столом. – Деньги – не проблема. – Что я вижу – никак ты сегодня при деньгах, – заголосил Косматый Бернс. – Новая птаха и все такое. – Он кивнул на собаку. – Вообще-то я не птаха, я собака, – огрызнулся пес. Я никогда не пылал особой симпатией к Косматому. Это была одна из рож, которые встретишь только на карикатурах. Весь в золотых цепях, при тачке с персональным номером и с замашками кутилы. Такие типы любят устраивать оргии в гостиницах. Но я получил бы особое удовольствие, если бы мне пришлось в этот вечер раскуривать свои сигары его десятифунтовыми банкнотами. Это была одна из замашек Косматого – после особо крупного выигрыша превращать деньги в дым. К несчастью, мне самому приходилось дважды бывать свидетелем этого после поражения в игре. Если прибавить к этому факт, что он с патологической настойчивостью называл нас «мелюзгой» и постоянно упоминал о «большой игре», в которой он участвует по субботам в крутых клубах, то вы поймете, отчего я ощущал дискомфорт в присутствии этого человека. Косматый был членом игорного клана, называвшего себя «Бумажным Обществом», а «бумагами» на их полукриминальном жаргоне назывались деньги. Это были люди, для которых слова «наличка», «нал» были недостаточно круты Деньги для них были «бумагой», а сами они – «бумажниками». И вот выяснилось, что я далеко не на мели, что, несмотря на последние проигрыши, выстроившиеся чередой один за другим, бумажный ручеек, подпитывавший мои карманы, еще не иссяк и не высох окончательно, что бывает с игроками-неудачниками. Карты были розданы, но я все никак не мог сосредоточиться, чтобы глянуть в них, несмотря на то, что уже вошел в игру, отбросив шелуху и треволнения окружающего мира. Даже при хороших картах нельзя допустить, чтобы эмоции возобладали тобой, иначе это уже не покер. Спокойствие – вот верный залог успешной игры. Интересно, что бы почувствовали вы, в первую минуту увидев, что у вас на руках пара дам, которые отбрасывают разноцветные блики, словно стекла в витражах, сквозь которые проникает свет? Я где-то читал, что подобное головокружительное ощущение испытывает человек, оказавшийся в огромном соборе с высокими сводами. Это называется мистическим благоговением. Вот примерно то же чувствовал и я, оказавшись лицом к лицу со своими двумя дамами. Кое-что о покере – буквально в двух словах. Игра эта примитивна до безобразия – то есть с преферансом там или бриджем не сравнить. Каждому раздается по две карты рубашками вверх, то есть никто, кроме вас, их не видит и не может использовать. Затем все делают ставки. Процесс это довольно скучный, так что не будем углубляться в детали. Далее следует самое интересное – в центр стола кладутся три карты в открытую, которые видит каждый и каждый может использовать для своей комбинации. Это так называемый «флоп». Вы смотрите в свои карты, и если есть шанс составить хорошую комбинацию из своих, учитывая эти, открытые, то делаете новую ставку и продолжаете играть. Если нет – лучше сразу сбросить карты, потеряв то, что было поставлено в начале, чем остаться в игре и потерять больше. Потом на стол выкладывают еще две карты. Игроки снова делают ставки. Из этих семи карт вам предстоит собрать пятикарточную комбинацию. Таковы основные правила игры. Остальные детали можно прокомментировать в процессе. Впрочем, вам эта разновидность покера может быть известна, в таком случае вы посмеетесь над моими объяснениями. Я уже как-то пытался посвятить в тонкости игры Линдси, но ею постоянно овладевала зевота, и, в конце концов, она заявляла: «У меня тоже есть ставка. Ставлю на то, что ты не сможешь заткнуться». Но вернемся к моим дамам. С такими картами и выбирать нечего, не так ли? Стало быть, вы делаете плохую мину при хорошей игре: рассеянно барабаните пальцами по столу, смотрите в сторону и наконец, все-таки повышаете ставку… Косматый прикусывает губу и идет следом. На середину стола выкладывается «флоп». Там появляется бубновая дама – леди Удача. Косматый увяз по уши, но шансы его, как вам уже ясно, ничтожно малы, он блефует. Вероятность того, что у него комбинация лучше вашей, составляет сто к одному, а последний раз выпадало сто к одному, когда Элизабет Тейлор играла жокея в «Национальном бархате».[1] – Он производит впечатление человека уверенного, сэр, – заметил пес, вынуждая меня вновь применить захват челюстей. Я полез сначала за тысячей фунтов, потом позаимствовал еще триста и еще сотню, чтобы увидеть все карты, а в результате этот подонок собрал «фул хаус» из трех десяток и пары дам, так что у меня не осталось даже на автобус. – Удивляюсь, что тебе еще есть дело до сандвичей, – сказал Косматый, когда я в перерыве взял один – с сыром и пикулями. – Лучший мой расклад за все это время, – признался я. – Поешь как следует. При таком везении тебе скоро предстоит голодать, – посочувствовал Косматый. – Ты прав, – ответил я, присовокупив непечатное слово, которое не решаюсь воспроизвести на бумаге. Косматый чуть не замурлыкал от удовольствия, когда я при нем выругался, и я понял, что моя тактика работала. Показывать, будто ты выходишь из себя, проигрывая последнее, в расчете на то, что эта картинка запечатлится в памяти твоих обидчиков и впредь они, помня твою слабость, будут играть менее осмотрительно. – И все же это продлится недолго, через пару недель я снова разживусь деньгами. – Да ну? – Они оживились, как вампиры, которым сообщили о начале донорской кампании. Не знаю почему, но я рассказал им, что случилось со мной вечером. Сейчас я об этом жалею, но тогда никак нельзя было удержаться. Уж больно хотелось утереть нос этим пиявкам. – Мне светят комиссионные в сто тысяч. – Комиссионные? – От продажи дома с землей. Так Косматый не только втянул меня в столь любимые им разговоры о состоянии кошельков, но и спровоцировал на хвастовство. Однако бахвальство мое возымело желанный эффект, их всех буквально убила новость о грядущем росте моего благосостояния. Да, новость о близкой удаче партнера по карточному столу способна убить, даже, несмотря на то, что – уж я-то знаю – эти подонки думали, что вскоре смогут урвать свой кусок от моих капиталов. – Самое забавное, – поведал я им, – что эта рехнувшаяся бабулька доверила мне совершить сделку за нее. Ей совершенно фиолетово, почем я продам ее дом. Повезло, что напоролась на меня, другой агент развел бы ее по полной программе. – Что-то масла много на сандвичах, – заметил Поющий Детектив, когда явилась мамаша Змееглазов с очередной убийственной репликой, от которой он моментально сник. Иногда она выражалась так, что и пьяный матрос упал бы в обморок. – А мне нравится, – заявил Пожиратель Пирожков, который всегда приходил со своими пирожками. Тут был отчасти вопрос экономии на складчине, но поступал он так не только из жадности. После поедания пирожков с почками от него несло за версту, своим дыханием он был способен разогнать целую бронетанковую дивизию. Так поступал не он один – большинство игроков воняли на разный манер, заставляя других ощущать себя не в своей тарелке. Но Косматый его и не слушал. Он не сводил с меня глаз. – Кстати, – произнес он, – у меня есть друзья, которые могли бы заинтересоваться. Больше о сандвичах он не заикался.5 ЗОВ КОШАЧИЙ
Линдси всегда закупалась в «Сэйнсбери». Она предпочитала сэкономить на продуктах и потратиться на бензин. Езда всегда доставляла ей удовольствие. За рулем она была как настоящая амазонка. Несмотря на то что часть расходов, как на бензин, так и на продукты при этом падала на меня, я всегда ощущал себя перед ней виноватым, особенно сейчас, возвращаясь с игры. Мне ни разу не предоставлялось благоприятного случая и подходящего момента, чтобы признаться ей в своем пристрастии. От этого я чувствовал себя предателем. Она кропотливо, день за днем копила на какую-нибудь машинку для стрижки волос, а я спокойно пускал на ветер тысячи фунтов. Как-то я уже приходил к мысли, что с покером пора завязывать, ведь вместо того, чтобы проматывать уйму деньжищ, я мог бы осчастливить свою девушку и наконец, избавить ее от вечных забот о хлебе насущном и страха перед будущим. У меня самого было странное отношение к деньгам. Отчего-то проигрыш меня будоражил, а выигрыш только настораживал. Уже в следующую секунду после крупного проигрыша я ощущал внезапную свободу, точно человек, выпрыгнувший из самолета с мыслью: «И было о чем беспокоиться? Это даже забавно». И только потом начинал вспоминать (конечно, в финансовых терминах), что парашют-то остался в самолете. Неудивительно, что она не соглашалась на мои предложения совершить следующий шаг в отношениях – приступить к совместной жизни, то есть съехаться и жить вместе. Думаю, она чисто по-женски, интуитивно понимала, что я еще не достиг того уровня, на котором мог бы проявить себя как ответственный партнер. Линдси слегка дулась, узнавая, что часть доходов я отдаю матери, хотя я представлял это как инвестиции, поскольку мы должны были наследовать мамину квартиру. Но мы так и не получили ни метра жилплощади, поскольку квартира оказалась заложенной под расходы на лечение. Знакомые часто спрашивали, почему я не расстанусь с Линдси, которая, как они считали, обращается со мной хуже, чем с собакой, третирует меня. Все дело в том, что я-то знаю, кто настоящий подонок в наших отношениях. Если бы я тратил свои карточные проигрыши на нас, мы могли бы уже купить загородный дом, о котором она давно мечтала. К тому же наши отношения были достаточно легкими и беззаботными. Она не проявляла назойливости, интересуясь, как у меня дела, легко давала мне возможность лечь на крыло для карточной игры и не расспрашивала, где, да как, да с кем я провел вечер. И еще одно немаловажное обстоятельство – мы любили друг друга. Правда, лично я, в отличие от нее, признавался ей в этом не слишком часто. И все равно, несмотря на такую теплоту отношений, собаку под утро я пристроил к Люси – той самой, что назойливо подкладывала мне на стол пирожные. Дело в том, что у Линдси имелся один маленький недостаток – она терпеть не могла собак. Поэтому я решил подождать, пока не возникнет подходящий момент известить ее о том, что у меня (или у нас) появился четвероногий друг. Пока мы с Линдси ехали к супермаркету, мне захотелось посвятить ее в подробности своей личной жизни. Я чувствовал, что должен довериться ей, только не знал, какими словами это выразить. Поэтому я ерзал на неудобном сиденье «Клио», постоянно соскальзывая. Линдси не снимала пластиковых чехлов, потому что берегла кожаную обивку. Во мне сидел мелкий бес покера, запрещавший открыться и рассказать ей про все – про собаку, про покер и про миссис Кэдуоллер-Бофорт. Он явно хотел зажилить хотя бы часть этих денег для игры, не желая, чтобы Линдси узнала о неожиданном заработке. Я, конечно, понимал, что моя искренность породит новую угрозу, которая повиснет над ней дамокловым мечом, – недельный «шопинг», ведь в наше время трудно выбраться из супермаркета, не потратив хотя бы 50 фунтов. – У меня вчера была прелюбопытная встреча, – обронил я как бы невзначай. – Неужели? – отозвалась Линдси. – Провернул большую сделку. Может выгореть добрых тридцать тысяч комиссионных. Вот опять – у Змееглаза я переврал, а здесь явно недоврал. Зачем я опять обманываю ее? Потому что собираюсь оставить сорок тысяч на игру? Нет уж, давайте посмотрим правде в глаза. Получается, я заранее отложил сорок тысяч в подарок людям, к которым не питаю никаких дружеских чувств. – Вот это да! Классно! – восклицает между тем Линдси. – Они пойдут на новую машину, если ты не против. Я вхожу в долю. Линдси так и просияла: – Ты просто прелесть, Дэйв. Я от тебя без ума. – Нет, это ты прелесть, – бросаю я стандартную реплику. Она уже заранее подняла брови в ожидании. – И я от тебя без ума. Этим мой запас комплиментов исчерпывается. Мы едем по серым, безрадостным кварталам, в которых нам выпало жить и работать, и я замечаю, что она хмурится. – У тебя все в порядке? – интересуюсь я. Этот вопрос, самый распространенный в нашем общении, заменяет другой: «Ну что набычилась, корова несчастная?» – Да, – горестно вздохнула Линдси, вглядываясь куда-то вдаль. Она всегда так делала, когда хотела ответить: «Нет, я действительно несчастная корова». – В чем дело? Линдси сглотнула ком в горле. – Не знаю, – нерешительно ответила она. – Просто думаю, как здорово, что ты вот так предложил мне деньги, а потом сообразила: как глупо, что я радуюсь этим пяти тысячам. Разве я говорил про пять тысяч? Я ведь просто сказал, что вхожу в долю. – Но это же куча денег, – заметил я, обращая ее внимание на совершенно очевидный факт. Даже по меркам моей игры это были действительно «деньжищи». – Да, – как-то тоскливо произнесла Линдси, – ведь это для нас куча денег, не правда ли? Для таких, как мы? – А для кого, – прости, я что-то не понимаю, – для кого это не куча денег? – Например, для Пола Маккартни, – сказала она, – или для Элтона Джона, или Ричарда Брэнсона, Стинга и кучи прочих суперзвезд. – Понятно. Список можно продолжить. Но мы же не суперзвезды, верно? – Нет, – все так же безутешно вздыхает Линдси, сворачивая на парковку. Нам навстречу хромает бездомный, толкая перед собой тележку, набитую всяким хламом. Это его имущество: выцветшие пластиковые пакеты со стершимися надписями, синий балахон от дождя и газеты, прижатые сверху серым пластмассовым костылем. Меня передернуло от этого зрелища. Он показался мне покупателем-зомби, возвращающимся из универмага-фантома с полной корзинкой всякого гнилья, человеком, пережившим собственную смерть и все равно вынужденным влачить свое существование. – Могло быть и хуже, – сказал я. – Посмотри на него. Линдси покачала головой. – Мы мало чем от него отличаемся, Дэвид. Да, да, подумай. Он беден, так и мы не богаты. Чем он несчастнее нас, если нам приходится думать о каждом следующем дне, а он обеспечен хоть какой-то едой и одеждой, пусть бросовой. Да, ему нужен дом, хоть какой-то кров над головой. Но и мне точно так же нужен загородный дом, я мечтаю о нем, я не могу жить на этой затхлой окраине. И у меня столько же шансов осуществить свою мечту, как и у него, то есть практически никаких. Он бездомен, и мы на очереди. У нас даже меньше, чем у него, свободного времени, с нашей низкооплачиваемой работой. А он, зато может слоняться без дела весь день и заниматься, чем ему заблагорассудится. – Линдси, – начал я, – мы тоже свободны, потому что любим друг друга. Любовь – это свобода. – Значит, говоришь, пять штук? – спросила она, светлея. Так начиналась одна из наших игр – игра в «клиента и проститутку». – Это стоит поцелуя? – И только? – сказала она, развязно подмигнув. – Можно попробовать и что-нибудь другое, – отозвался я. – Ладно, – сказала она, изогнувшись и как-то очень ловко вставив язык мне в рот. Одно могу сказать о Линдси наверняка, она очень забавна в таких ситуациях, видимо, сказывается наличие актерских данных. Еще интереснее игра разворачивается, когда мы приезжаем домой. Она, девочка по вызову, устраивает стриптиз, а я сую ей пятерки в роскошное белье, заказывая то, чего хочу от нее. Ей это безумно нравится, и поэтому я всегда охотно иду навстречу. Деньги я потом, конечно, забираю. Ну, не все, но почти все – большую часть, во всяком случае. Однако в данный момент мы находились в универсаме. Я как раз замешкался у овощного отдела, рассматривая пучок качественно упакованного шнитт-лука, пока Линдси набивала корзину картошкой, и в этот момент подал голос мой мобильник. Номер оказался незнакомым. Я ответил. – Мы незнакомы, – подтвердил голос, – но вам, наверное, известен человек по имени Филипп Бернс, Косматый. У меня есть к вам деловое предложение. «Косматый» он произнес так, будто держал это слово в щипцах, на расстоянии вытянутой руки от себя. – Да, конечно, – откликнулся я, гадая по ценнику, что такое «цикорий салатный». – Мое имя Майкл Тиббс, председатель клуба «Бумажное Общество». Филипп рекомендовал вас, нам как раз не хватает игрока для сегодняшней игры. Было что-то такое в его голосе, что я заволновался. Не скажу, чтобы волнение было неприятным. Это примерно такое же ощущение, как когда я играл в футбол за школьную команду и вдруг узнал, что мы пробились в финал первенства Восточного Суссекса. Выйдя на поле, я трясся как осиновый лист, меня бросало то в жар, то в холод, хотя я понимал, что нахожусь на вершине славы. Все это не повлияло на мою дальнейшую жизнь, просто я вспомнил, что чувствовал тогда. Однако с футболом дело обстоит просто: все, что тебе нужно, это пара бутс и уверенность в себе. Надо ж до такого додуматься, финал первенства Восточного Суссекса венец моей жизненной карьеры. Боже мой! Иное дело – покер. – Простите, – сказал я, – с удовольствием составил бы вам компанию, останься у меня хоть пенни после вчерашних вечерних посиделок, но я без гроша в кармане. – И услышал в трубке пыхтение Тиббса. Видимо, он раскуривал сигару. – «Бумажное общество» доверяет своим членам на слово. Мы очень осмотрительны в выборе кандидатов, и посему мы могли бы предложить вам кредит для игры. Я знал, что случилось: Косматый Бернс рассказал этим подонкам, что я простофиля первого сорта и что они запросто могут раскрутить меня на такую игру, в которой я потеряю все – квартиру, контору и даже собственную тень. Я почувствовал, как внутри у меня закипает злоба. Эти подонки презирали меня! Я попал в полосу невезения, но это должно было когда-то кончиться. Если мы сядем с ними по-крупному, еще посмотрим, кто будет выкладывать на стол ключи от машин, домов и сейфов. – И сколько же вы намерены ссудить мне? – поинтересовался я. – Сколько вам будет угодно, – ответил Тиббс. С неограниченным кредитом игрок моего класса просто не мог потерпеть поражения. Этот тип просто не понимал, с кем имеет дело. – Где и когда? – задал я привычный вопрос, краем глаза в то же время заметив, что Линдси зовет служащего магазина, чтобы тот помог ей добраться на стойке с пряностями до кориандра. – Да, кстати, ничего, если я приду с собакой?6 КАК ПРИОБРЕТАТЬ ДРУЗЕЙ И ОКАЗЫВАТЬ ВЛИЯНИЕ НА СОБАК
Возможно, мы, люди, также можем порой обладать сверхчувствительностью. Что-то насторожило меня в том, как Тиббс отреагировал на мое предложение прийти с собакой. Мне захотелось держаться от этого человека подальше. – Пса поручил мне друг, я присматриваю за собакой в его отсутствие. Так сказать, друг моего друга. Оставить его одного дома нельзя – пес начинает грызть все что ни попадя. Может, в таком случае я приду в другой раз. Я смогу пристроить пса на неделе. – На самом деле я рвался в бой, но не хотел показать своего нетерпения. – У нас как раз сегодня не хватает партнера, – повторил Тиббс, и тон его наводил на мысль, что терпение у этого человека не было неисчерпаемым. – Приходите с собакой, лишь бы она вела себя пристойно. Майкл Тиббс, известный также как Майкл Кот, был одним из крупнейших воротил в области недвижимости на юге страны. В местных риэлтерских кругах он был известен как «маньяк с топором», благодаря особым успехам в освоении равнин Суссекса. Его вилла с великолепным видом на море, фруктовым садом на южной стороне, тремя гаражами, конюшней и превосходным транспортным сообщением была выстроена на утесах, носивших поэтическое название Семь Сестер. Одному Богу известно, сколько было комнат в этом «престижном» особняке, благо прежде мне не приходилось бывать ни в одной из них. Более всего меня интересовала игорная комната. У входа нас приветствовал дворецкий. Когда я говорю «дворецкий», я имею в виду человека, одетого, как дворецкий. Сейчас люди этой профессии уже не те, что в былые времена, в дни молодости королевы. Профессии дворецкого можно обучиться в одной из специальных школ, выпускники которых, открыв дверь, приветствуют гостей восклицанием: «О!». Должен сказать, что у Кота был «крутой стол». Обычно я играл в покер с людьми, которые считают, что под словом «масть» имеются в виду червы, бубны, пики и трефы. Здесь собралась «масть» иной расцветки, так что я несколько неуютно ощущал себя в своем черном костюме от Бартона. Но даже скромный костюм в сочетании с фирменной сорочкой и галстуком смотрится на уровне. Поэтому я купил несколько превосходных новых сорочек, у которых, в отличие от подарков тетушки Джиллиан, застегивалась верхняя пуговица, а также новый галстук. Псу был куплен шикарный новый ошейник. Он также принял ванну накануне визита, нельзя сказать, чтобы по собственному желанию. – Тебе это пойдет на пользу, – посулил я. – Что значит – на пользу? Вы хотите отнять мой запах, идентификацию личности, единственный документ! И это вы называете полезным? – Тем не менее, – сказал я, окатывая его струей из душа, – так положено! – Пощадите хоть хвост! – взмолился пес. – Это же источник моей самости. Я понятия не имел, о чем он там лопочет. Опять он переходил на философские термины. Где он наслушался этой ерунды – понятия не имею. – Боюсь, по-другому не получится, – ответил я, брызгая шампунь «Грязная дворняжка» с лимонной отдушкой на его поджатый хвост. – О, сжальтесь! – кричал он, пока я споласкивал его и вытирал полотенцем. – Я же… я… я… – Тут он осекся и осмотрел себя до кончика хвоста. Затем обернулся ко мне с возрастающим восторгом. – Ну, знаете ли… – вырвалось у него. – Да я просто промок. Ура! Вот это да! – Сбросив полотенце, он стал метаться по комнате как ошалелый. – Я мокрый, я мокрый, до ниточки мокрый, – голосил он, едва не врезаясь в стены. – С чего это ты так разошелся? – Ну как же, – ответил пес, – на улице есть собаки, которым этого понять не дано. Больше я на него не давил. Я обнаружил, что некоторые разделы собачьей логики лучше оставить неисследованными. Теперь Пучок стоял в передней Кота, шерсть его лоснилась и переливалась, пушистая, высушенная феном и начесанная, и весь он сиял, как мальчик перед конфирмацией. – Милости прошу, – сказал Кот. Мне показалось, что присутствие собаки, пусть даже такой чистой и ухоженной, раздражает его. Покер, как таинство, к которому допускают только избранных, чужд всего постороннего. Поэтому не принято привносить в него что-то из личной жизни, не имеющее отношения к тому, что происходит за столом. Таковы неписаные правила. – Эта дворняга немного похожа на вас, – заметил Кот, любезно скалясь на собаку. Улыбка явно давалась ему с трудом. – Говорят, собаки становятся похожими на своих хозяев, – добавил он, уводя меня в сторону тяжелой резной двери, – или наоборот? – На самом деле оба – и хозяин, и собака – уподобляются друг другу, – сказал пес, довольный возможностью поделиться этим интересным наблюдением, – благодаря ионному обмену. Я был озадачен. Пес, очевидно, почувствовал это, поскольку продолжал: – Похлопывание по загривку, поглаживание и почесывание – неотъемлемые части и разновидности ионного обмена. Ионы, сиречь заряженные атомы, переходят с человеческой руки на собаку и наоборот. Происходит взаимозамещение тел на уровне элементарных частиц. Человек становится отчасти собакой, а собака – человеком. Это объясняет манеру старых леди с пекинесами набрасываться на людей. – Перестань. Я начинаю терять ориентацию… – Что? – удивился Кот. – Вы, простите, не гей? – Да нет, что вы! – возмутился и одновременно смутился я. Кот принял мое возражение, хотя, по-видимому, до конца оно его не убедило, да и меня самого, честно говоря, такое оправдание тоже не убедило бы. Не удовлетворило бы оно и никого другого, но, по счастью, наше объяснение произошло приватно. Да, но, если даже на такой конкретный вопрос ты не можешь ответить с уверенностью, что же говорить о такой скользкой теме, как карты? Пес обнюхивал паркет. – Здесь прошло много одиноких людей, – сказал он, выразительно протянув слово «о-оди-но-оких». Дворецкий первым подоспел к двери и распахнул ее. Перед нами предстал карточный стол, окруженный выпивающими и беседующими мужчинами. – Мистер Баркер и… – Тут дворецкий запнулся и взглянул на выжидательно ухмыляющегося Пучка. – И его пес! – С таким апломбом судья объявляет окончательный счет в матче, выдержав загадочную паузу: ««Королева Юга» – три,«Гамильтон Академический»… но-оль!!!» Мы прошли в комнату, и Кот познакомил меня с собравшейся компанией, называя всякий раз имя и должность, видимо, для того, чтобы у меня создалось впечатление, что я играю с сильными мира сего. Ну а с меня это все как с гуся вода. Передо мной промелькнули какие-то расплывчатые очертания адвокатов, какой-то главный управляющий чем-то там, некто, кого я принял за известного гангстера. Но за стол меня пока не приглашали. – А мистер… – Я усиленно пытался вспомнить имя Косматого. – Мистер Бернс не присоединится к нам? – Не в этот раз, – любезно ответил Кот. – Кажется, сегодня вечером он занят. – Мистер Бернс не член «Бумажного Сообщества», – пробрюзжал круглолицый толстяк в розовой рубашке. – Он иногда посещает наш клуб, но это еще ничего не значит. Он не… – толстяк взмахнул рукой, словно пытаясь собрать слова в воздухе, – полноправный член клуба. Я не мог определить, является ли полноправным членом этот толстяк, но уж полновесным он был, это точно. – Но я-то полноправный пес, – ревниво заметил Пучок, поглядывая на меня. Сейчас он, с закушенной верхней губой, напоминал Бенито Муссолини, ждущего аплодисментов после произнесенной речи. Кот снисходительно кивнул. – У Стивена всегда есть собственное мнение по любому поводу! – прокомментировал он, с усмешкой поглядывая на толстяка, точно отец на своего отпрыска, сделавшего пирсинг. Толстяк самодовольно хрюкнул. Кот обратился ко мне: – Секунда пояснений, мистер Баркер. «Бумажное Сообщество» является школой покера, но основная функция его не в карточной игре. И существуют некоторые формальности, которые мы соблюдаем перед игрой. Не члены клуба не могут принимать в этом участия, но для вас мы сделаем исключение. Вы станете свидетелем наших ритуалов. Прошу вас, выбирайте напитки, Дженкинс нальет вам, чего пожелаете. – Он простер руку, и я обернулся, чтобы посмотреть, на что он показывал, как раз за моей спиной. Казалось, из его пальцев вырвался ослепительный свет, ударившись в стену. Зажмурившись на миг, я понял, что это. В нише был устроен бар, напоминавший хрустальную пещеру, с подсветкой, зеркалами, подвешенными над стойкой фужерами. В глубине медово светились коньяки, янтарно переливались бутылки с виски, искрились ликеры, урчал холодильник с прохладительными напитками. Из-за многочисленных зеркал трудно было определить, даже примерно, вместимость этого домашнего бара, где кончаются галереи и батареи бутылок и гирлянды, висящих вверх ножками разномастных рюмок, а где начинаются их отражения. Старинные бутыли коллекционного бренди, ультрасовременные сосуды с водкой, миксеры-шмиксеры, фильтры, щипцы – все сверкает. Границы между реальностью и ее отражением различить не представлялось возможным. – Рекомендую «Реми Мартен» 1901 года, – сказал Кот с гостеприимной улыбкой. – А… лимонад у вас есть? – спросил я. Все-таки лучше держать голову ясной в незнакомой компании. – Воодыыы! – проскулил Пучок. – Лимонад «R. Whites»? – сказал Кот. Глаза его при этом округлились, и в них явно читался вопрос: «Вы один из нас?» – Naturellement,[2] – откликнулся я, – и можно воду для собаки? – «Сан-Пелегрино»? – Bien sûr,[3] – ответил я, поражаясь собственной памяти. Кот сделал знак дворецкому, и тот поспешил к холодильнику. В то время как он занимался напитками, Кот присел за стол и ждал, пока слуги перестанут суетиться. Как только я получил свой лимонад, с отпечатком пальца на стакане, а пес – серебряную миску с минералкой, все приступили к ритуалу. Восемь мужчин за столом соединили руки, как на спиритическом сеансе, и Кот начал монотонно бубнить: – Вспомним на этом собрании, – говорил он, – тех, кто менее счастлив, чем мы. Давайте же вспомним о голодающих детях, о больных, несчастных, обиженных судьбой, о целых нациях, погруженных в нищету. Давайте вспомним их и вспомним о том, кто мы такие. – Мы помним их и знаем, кто мы такие, – так же монотонно отозвались остальные. – Шайка отъявленных мерзавцев, вот кто вы такие, – подал голос пес, морща нос от колючих пузырьков. – Впрочем, меня ведь никто не спрашивал. Я шикнул на него – точнее, зыркнул глазами. Эту манеру я наследовал от мамы – обычно именно так она успокаивала меня при гостях, когда мне случалось не в меру развеселиться. – Вообще-то, они должны подвывать, если выражают солидарность, – пробубнил пес в ошейник. Я поднял руку и сделал знак «Стоп!», чтобы он, не дай бог, не проиллюстрировал свои слова. – Приглашаю вас сесть рядом, – произнес Кот. – Или мне лучше просто сказать «сидеть!»? Все рассмеялись, но Пучок только покрутил головой. – Две совершенно разные команды! – заметил он авторитетным тоном, словно заметив простейшую ученическую ошибку. Я сел, а пес примостился у моих ног. – Приступим, – сказал Кот. Неписаное правило покера состоит в том, что каждый строит из себя крутого. Дворецкий прошелся между гостями, предлагая сигары. Я взял большую «кохибу», однако у меня возникли некоторые затруднения при вытаскивании ее из сигарного ящика, так как она была плотно спрессована в ряд с остальными. Кот нагнулся и мастерски извлек ее одним движением пальца. Ну что ж, ведь у него было больше практики в этом деле, разве не так? Дворецкий срезал кончик «кохибы» и поднес огонь. Я затянулся, чувствуя себя словно авантюрист, случайно попавший на телешоу и оказавшийся среди настоящих звезд, – радуйся, пока можешь, обратного пути нет. Затем в комнату вошел другой человек, одетый во что-то вроде формы коридорного. Он толкал перед собой элегантный деревянный столик на колесиках с игорными фишками различного достоинства. Прежде я играл исключительно на деньги, и при одном взгляде на фишки меня охватила дрожь. Красные, синие, фиолетовые, золотые; были тут и большие, пугающе черные, и дружественно-полосатые, напоминающие гальку. Фишки казались мистическими знаками, за которыми скрывалось нечто более чарующее и пленительное, чем деньги, а вместе с тем и нечто более опасное. Фишки были изобретены по двум причинам: во-первых, чтобы слишком большие горы банкнот не сползали с игорного стола и, во-вторых, что куда более важно, чтобы игрок мог психологически отстраниться от того, что на самом деле представляли собой эти пластмассовые кружочки, заменявшие полновесные монеты. Можно впасть в сентиментальность и сказать, что, например, каждая из черных стофунтовых фишек могла спасти зрение пятидесяти африканским детям или что за каждой за них высятся стопки бесплатных учебников для бедных английских детей, но реально они представляли собой, естественно, другое: пот на твоем взмокшем лбу, честно отработанный день в конторе, агентской или адвокатской, щепка твоего гроба из красного дерева, ради которого ты заложил свою юность в экзаменационных комнатах, офисах и рабочих кабинетах. А в комнате для игры фишка – это магический знак, прекрасная жемчужина, которая скользит по сукну, точно корабль, который олимпийские боги ведут по Эгейскому морю к Трое. Это не деньги, и деньгами от них уже и не пахнет, и все же, и все же… – Сколько возьмете, Дэвид? – шепнул мне Кот. – Выставьте мне две «косых», – сказал я, осматривая столик. Кот деликатно кашлянул: – Минимальная ставка за этим столом сто фунтов. – Тогда лучше три, – сказал я. – Три будет в самый раз, крупными. – Берите четыре, – щедро предложил Кот. – Считайте этот заем небольшим подарком в честь нашего знакомства. – Отлично! – воскликнул я. Дилер раздал первые карты, и все игроки стали распоряжаться ставками. Я действовал весьма осмотрительно – так мне, во всяком случае, казалось. Покер не настолько злая игра, чтобы тебя разули и раздели за несколько секунд, если соблюдать осторожность. Ну, положим, остричь все-таки могут, но для этого вас должно преследовать катастрофическое невезение или должен иметь место сговор со стороны других игроков. Наверное, я должен был чувствовать себя польщенным, что нахожусь в такой компании, являюсь объектом их внимания. Мне следовало быть готовым к этому, но в тот момент, когда мой внутренний страж забеспокоился, я немедленно унял его, засунув подальше. Ведь мне предоставлен неограниченный кредит, а значит, проблем быть не могло – так, во всяком случае, подсказывал мне инстинкт игрока. Азартный игрок во многом напоминает собаку в мясной лавке. Собака полностью не отдает себе отчета в своих действиях. Уши ее стоят торчком, когда она думает, что мясник, отлучившийся на минуту, вот-вот вернется. Но стоит только ее зубам впиться в оставленный на виду кусок мяса, и собачье сознание уже целиком захвачено одной мыслью: «О, что за плоть, какая мягкая, поразительный запах, какой нежный жир и сочное мясо, и хрустящая косточка на зубах, о, о, о!», между тем как подошва сорок пятого размера уже приближается к ее заднице. Я заметил, как игроки загадочно переглядываются за столом, чего никогда не бывает, когда каждый ведет игру за себя. По одним сигналам бровями можно было догадаться, что здесь все не просто так. Это еще не было жульничеством. В правилах ничего не говорится о том, что игрокам запрещено подыгрывать друг другу, но любой здравомыслящий человек, заметив это, тут же с возмущением покинул бы игру. Я видел все, но продолжал играть. Почему? Потому что для картежника это еще одна игра, дополнительный риск, а риск записному игроку необходим как воздух, ради риска он и садится играть. И запах мяса дразнит пса тем больше, чем хитрее мясник. Я держал несколько посредственных карт против двух оставшихся игроков и уже помышлял их сбросить, когда Кот тихо сказал мне на ухо: – Слышал, у вас недавно наклюнулось одно интересное дельце. Тут пошла следующая раздача, и момент был упущен. Теперь я чувствовал себя точно толстяк в ресторане, ожидающий десерта. – Очень мрачная и определенно враждебная атмосфера, – предупредил забившийся мне под ноги Пучок. – До меня дошел слух, – уже более уверенным тоном продолжал Кот, – что вы недавно взялись за одно любопытное дельце. Карты заскользили по сукну рубашками вверх, а что под ними: бесполезные пустышки или украшенные драгоценностями валеты, дамы и короли? Ура, две десятки. Теперь посмотрим, кто захочет продолжать игру. На столе появляется «флоп», и – есть Бог на небе! – десятка бубен сворачивается, твердая и холодная, как кинжал, в моей ладони. Три десятки. Что мне светит? Ну, допустим, если бы у Саддама Хуссейна были три десятки в Багдаде, он бы до сих пор сидел там же. Трое спасовали, пятеро остались в игре. – Я ухожу! – заявил пес. – Сиди и не рыпайся, животное! Последняя моя реплика вызывает легкое смятение за столом. Я добиваю присутствующих своей лучшей заискивающей ухмылкой. – Я слышал, – продолжает Кот, – что вы взялись продать Чартерстаун. Четыре карты на столе сложились в забавное и привлекательное оригами, которое теперь с вожделением рассматривали мы со Свиньей. – Есть такое дело, – сказал я, загипнотизированный этим хряком в розовой рубашонке, который явно колебался, не зная, как поступить, или только делал вид, что задумался. Игрок из него был не ахти какой – хорошие игроки блефуют, когда делают ставки, а не когда разыгрывают эмоции. Плевать всем с высокой башни, что ты будешь скрести голову и корчить рожу: «Ах, что же делать, не знаю, не знаю», – никто на это не обратит внимания. Потому что это не блеф. Если кто-то действительно подает условный сигнал о том, что у него на руках хорошие или плохие карты, то это будет сделано незаметно-легким прищуриванием глаза или поднятым над столом пальцем. Мы, покеристы, следим за такими знаками – как будто ищем в песке крупинки золота. «Прояви экстравагантное выражение беспокойства, – говорим мы, – хлопни по плечу, оближи губу или высморкайся. Так мы, может, что-нибудь и наколдуем». Собирается этот свин принимать какое-нибудь решение? – гадал я тем временем. Если он выйдет из игры, я отыграю только ставки? Нет, похоже, следует ждать ответа. Да и вообще, чего я беспокоюсь? С тремя десятками на руках я сидел довольный, как на параде, – ну что вы можете выставить против них? Кот посмотрел на меня в упор: – Может, поболтаем насчет Чартерстауна в перерыве? – Конечно. – И тут в личности, которая ходит день за днем, выполняет мою работу, ест за меня, спит с моей подружкой, внезапно проснулось «Я». – Желаете прикупить? – спросил я. – Да! – ожил Свинья. – Прикуплю. – Он толкнул стопки своих фишек по столу, и я едва удержался, чтобы не загрести их себе сразу. Я сдвинул оставшиеся у меня фишки к его ставке и, как велит профессионализм, сидел в полном безмолвии. Обычно, когда игрок выставляет все, что у него осталось, на кон, карты открывают. Но я не собирался выпустить его так просто. Я намеревался занять еще жетонов с деревянного столика на колесиках и как следует вытопить из Свиньи сало. Глаза Свиньи увеличились до размера пятипенсовиков. Еще два с половиной столбика фишек придвинулись через стол. Я чуть не завопил: «Свинья, визжи, тебе конец!», но удержался. Шансы у него против моего набора были нулевые. Я дал знак дилеру, которого в собственных фантазиях уже условно назвал Эрве. – Пять, – сказал я. Кот поднял бровь. – Закрываю, – сказал я. Даже если случится худшее и этот жалкий подонок перебьет три мои благородные десятки, я мог, эх… в конце концов, я мог обдумать это позже. Хотя такого не могло случиться. – Нет, пожалуйста, – сказал Кот, – вы наш гость. Фишки перекочевали ко мне на стол, разноцветные наркотические таблетки, без которых мне сейчас просто не обойтись. Свинья, в свою очередь, уравнял мою ставку, и тогда я выставил все. Сейчас перед нами в банке на кону лежала сумма, равная годовой зарплате менеджера среднего звена. Внезапно я увидел перед собой Линдси. Знала бы она, что сейчас на кону три ее «Клио». Но тут во мне проснулся мамин опекун и человек, возвращавший кошельки пожилым леди. «Это же не твои деньги!» – заявил он. Внутренний голос требовал остановиться, но было уже поздно. – Не нравится мне этот тип, он смеется над тобой, – сказал пес. Я понял, что он имеет в виду Свинью. Свинья принял вызов, еще одна стопка фишек заскользила по сукну, придвигаясь к моим, создавая новое, прежде невиданное великолепие. Подобно многим вещам, которых не должно было случиться, это свершилось. Он открыл свои карты. Две шестерки примкнули к той паре, что уже была на столе. Общеизвестный и труднооспоримый факт – что два плюс два равняется четырем. Четыре шестерки – число подонка. Вот уже во второй раз подряд я срезался на трех одинаковых картах. Ощущение было такое, будто я падаю в колодец. Это не мои деньги, но Кот теперь должен Свинье девять тысяч фунтов, целый «Клио». Заядлый игрок, который управлял моими действиями до самого последнего момента, сказал напоследок: «Увидимся» и исчез, провалившись в небытие. И как только он пропал, мне сразу стало видно со стороны, каков я был на самом деле. Не разбитной тип, напоминающий персонажа ковбойских фильмов, в надвинутой на глаза шляпе за покерным столом, а просто жалкий человечишко, который махнул рукой на успех и самоуважение, которых можно достичь в реальном мире, и вместо этого ищет того же в замкнутой компании чисел. Он ушел, покинул меня – человека, который не парковался на двойной желтой линии, потому что это нечестно и мешает остальным водителям, оставил меня одного среди гадюк и под копытами вот этой торжествующей свиньи. – Теперь и тебе хочется уйти, – сказал пес, обнюхивая мой ботинок. – Ну что, пошли? – Освежимся! – предложил Кот. Странно, но вид у него был вполне умиротворенный, несмотря на мой крупный проигрыш. Я понял, что настало время для вопроса, от которого меня все это время удерживал сидевший во мне заядлый игрок. – Зачем вы пригласили меня сюда? – У меня к вам дело, – сказал Кот, приподнимаясь из-за стола навстречу пирамиде сандвичей и канапе, которая катилась к нам. – Есть предложение, которое можно обсудить. – В самом деле, – подал голос пес. – Я переменил решение. Атмосфера не такая уж и мрачная, если как следует пожева… то есть подумать. Тем более все неприятные запахи прекрасно отбивает аромат ветчины. – Я весь к вашим услугам, – ответил я Коту, механически выбирая сандвич с лососем и сыром. – Очень хорошо, – отозвался Кот. – На самом деле все необыкновенно просто. Мое внимание привлекло то, что вы взялись за сделку с продажей Чартерстауна. – Да, это так, – ответил я. По тому, как придирчиво выбирал он канапе с черной икрой, я заключил, что он, возможно, намеревается купить поместье. Не спрашивайте, почему я пришел к такому выводу, просто я это видел. – И как вам это удалось? – задался вопросом Кот. – Мы уже несколько лет пытались уговорить старую летучую мышь продать дом, но она ни в какую. – Летучая мышь сама попросила меня, – скромно ответил я. Вообще-то, с этими звериными кличками можно зайти слишком далеко. Я только что проиграл Свинье, а теперь разговаривал с Котом, и разговор у нас шел о Летучей Мыши. Новые игроки вполне могли получить прозвища Поганка Плакучая (птица, а не гриб) или Газель Томпсона. – Вы ее друг? – участливо осведомился Кот. Сейчас выражение лица у него было озабоченное, как у настоящего кота, до которого дошли новости о забастовке рабочих на фабрике «Вискас». – Я отношусь ко всем своим клиентам как к друзьям, – ответил я. Кот сморщился, как будто проглотил что-то несъедобное. – Я ее не знаю, – продолжал я. – Но вышло так, что она кое-что потеряла, а я потом вернул ей эту вещь. После чего она сама предложила мне заняться ее домом. – Это что, чистое везение? – спросил Кот. – Наверное, можно сказать и так. Хотя не уверен, что она в самом деле хочет продать свое поместье. На следующей неделе я собираюсь навестить ее, чтобы убедиться, что решение принято не сгоряча. Я должен быть уверен, что она в самом деле заинтересована в этой сделке. – Во всяком случае, я надеялся, что решение принято не сгоряча, поскольку уже взял деньги из ее кошелька и собирался вернуть их, вычтя из будущих комиссионных. Кот посмотрел на меня, закрыв верхней губой нижнюю. Пес смотрел на Кота, и его верхняя губа точно так же закрывала нижнюю, но тут причиной скорее была генетика, чем настроение. – Действительно ли заинтересована? – повторил Кот. – Да, – отвечал я. – Я ведь не просто агент по недвижимости. Я больше чем консультант по торговле собственностью. Не все сводится к получению комиссионных. Тень сомнения легла на лицо Кота. – И для чего же тогда, – осторожно начал он, – вы решили этим заняться? – Просто хочу оказать услугу, – честно ответил я. Кот вежливо улыбнулся, показывая идеально отшлифованные стоматологами зубы. – Понимаю, – сказал он, – но речь идет не просто об услуге. Есть кое-что более важное, чем любая услуга. Это деньги. Вид у него при этом был такой, словно он выкладывал флэш-ройал против моей швали. Конечно, теперь стало понятно, зачем он пригласил меня на игру и открыл кредит в кассе своего «казино». Он хотел заранее наложить лапу на Чартерстаун, пока цена на него не взлетела до небес. Оттого-то он так охотно кормил меня фишками. Он хотел закабалить меня карточным долгом. Но, к сожалению (его, а не моему), я был верен миссис Кэдуоллер-Бофорт, и меня не интересовало, получу я на девять тысяч больше или на девять тысяч меньше. Как я и думал, он быстро перешел к делу. – Мы бы не прочь купить это поместье, мистер Баркер, – заявил Кот. Прочие члены «Бумажного Сообщества», как я заметил, тоже проявили неподдельный интерес к нашему разговору. Свинья, например, пристроился прямо у меня за спиной, что не доставляло особого удовольствия. – И мы, – хрюкнул он у меня за ухом, обдав жаром затылок, – мы не останемся перед вами в долгу. Оглянувшись, я увидел, что он делает странные движения, будто нарезает ветчину на слайсере. Ситуация назревала непростая, я, можно сказать, «попал», но между тем был убежден, что, если бы они ссудили мне еще, скажем, тысяч пять, я смог бы отыграться и сбросить с себя этот карточный долг, нависший надо мной. – Позвольте прояснить одну вещь, – заговорил я. – Заранее буду рад любому предложению, любой цене, которую вы можете назвать для миссис Кэдуоллер-Бофорт, но боюсь, как бы у нас не получилось фальстарта, ведь я даже не произвел предварительной оценки собственности. – Не беспокойтесь, – ответил Кот, – мы уже сделали это. – Вот как? – И только тут я понял, в какие лапы угодил. Вообще-то, стоимость недвижимости зависит не только от оценки эксперта, но и от цены, которая может сложиться на рынке. Тем более что и оценка – вещь достаточно относительная: можно оценить одно и то же и в двадцать пять, и в шестьдесят миллионов. – И во сколько же вы примерно оцениваете эту сделку? – Четыреста тысяч фунтов, – сказал Кот. – Еще лимонаду?7 НЕ ВСЕ КОТУ МАСЛЕНИЦА
– Вы хоть понимаете, что предложенное вами совершенно противозаконно? Я смотрел на него так, что, носи я монокль, он бы выпал у меня из глаза. Кот выглядел несколько озадаченным. – Ну да, конечно, – сказал он. – Есть некоторые мелочи. Но вы не беспокойтесь, мы все проведем как надо. Расследовать подобную сделку очень трудно. Даже если бы дошло до суда, в таких делах очень трудно разобраться, уж поверьте на слово. Если это и назовут преступлением, то уж никак не в суде. – Он слизнул капельку сырного крема с кончика пальца. – Тем более для всех это останется тайной. – Но только не для меня, приятель! – возмутился я. – Никакой он не приятель! – рявкнул пес, который уже стоял рядом, подчеркивая свою солидарность со мной. В момент, когда Кот сделал свое предложение, я как раз дегустировал миниатюрные пирожки «самоса» с фруктовой начинкой. Все произошло так неожиданно, словно включаешь душ, где кто-то до этого установил особый режим, и на тебя со всех сторон артиллерийским огнем хлещет вода. Мне захотелось отложить пирожок, я засомневался, стоит ли мне продолжать пользоваться гостеприимством Кота. Но быстро опомнился, решив, что съеденный пирожок не увеличит моего долга перед хозяином дома. – Теперь ты начинаешь пухнуть и пахнуть на пределе возможностей, – сказал пес. – И он настроен крайне враждебно, так что нам лучше всего немедленно… – Тут он осекся, загипнотизированный надкушенным пирожком в моей руке. – …И если вы не собираетесь это есть, то, может быть, уроните на пол? Не беспокойтесь, я подберу. – Ладно, будем надеяться, что вы никому ничего не скажете, – произнес Кот, поглядывая на меня, как старый школьный учитель Сарки Банторп на учеников, оставшихся после уроков. «Вы называете это трудностями в обучении, а я – ленью». До сих помню эту его любимую присказку. Он был особенно популярен среди образцовых учеников за свою способность показывать отстающим их ничтожество. – Никто из присутствующих не вынесет за порог того, о чем сейчас говорилось. Предполагаю, и ваша очаровательная шавка тоже никому не расскажет, так что никакой утечки информации, все сугубо между нами. И никто, подчеркиваю, никто не пострадает. – Да я расскажу об этих плутнях каждой окрестной собаке, – возмутился Пучок. – Отмечу на каждом столбе! Да за кого меня здесь принимают?! – Пес явно выглядел обиженным. Кот повернулся к собравшимся в комнате, как бы для того, чтобы они подтвердили его слова, и продолжил: – Мы говорим о сумме примерно в двадцать пять миллионов. Такова стоимость поместья в его нынешнем состоянии. Однако это не предел. После некоторых э-эм… реставрационных работ мы перепродадим его – буду с вами откровенен – как престижный участок, застроенный коттеджами, где-то миллионов за сорок. Реставрация и перестройка обойдутся примерно в шесть миллионов, включая четыреста тысяч, которые пойдут в уплату миссис Кэдуоллер-Бофорт. Теперь о том, на что можете рассчитывать вы при таком обороте дел. – Он сделал выразительную паузу. – Пятьсот тысяч плюс шесть тысяч комиссионных, которые вы получите от хозяйки поместья. Итого, вы можете унести в клюве пятьсот шесть тысяч фунтов. Довольный рокот, похожий на мурлыканье кота, прокатился по комнате. Одобрение, благоговение и прочие родственные чувства выражались каждым из присутствующих. Они, будто ученики Платона, слушали, как великий человек подводит свою речь к заключению. Этот факт не ускользнул от внимания пса, во взгляде которого оставалась обида. – Но какая прибыль в том миссис Кэдуоллер-Бофорт? – спросил я. Я понимал, что задаю наивный вопрос. Какую выгоду получили от изобретения атомной бомбы жители Нагасаки и Хиросимы? Разве ее изобретали для них? В самом деле, для чего разрабатывался такой тонкий, хитроумный план? Неужели для того, чтобы миссис Кэдуоллер-Бофорт заработала побольше денег, которые ей за остаток жизни и не потратить? Кот рассмеялся, и мне показалось, что это был знак, понятный лишь некоторым посвященным. С застывшей на лице улыбочкой он обошел стол со жратвой. Впрочем, скорее, это была и не улыбка вовсе, а какая-то самоуверенно-сладострастная гримаса, правда слегка кисловатая. – А с вами непросто вести торг, мистер Баркер. – Вовсе нет, – ответил я. Я не вел с ними никакого торга. Скорее, если уж на то пошло, это меня пытались втравить в какую-то авантюру. – Вы ставите нас в невыгодное положение. Лишаете возможности подзаработать. Да и себя заодно, – сказал Кот. – Вы ключевая фигура в этой коммерческой операции. Бросьте ломаться, мистер Баркер. Назовите свою цену, только не зарывайтесь. Помните, вы имеете дело не с простаками. – У него нет даже собственной миски, он в самом деле простофиля, – сообщал пес. – Отстаньте вы от него, я же говорил – ничем хорошим это не кончится! Я не верил своим ушам. Предположить, что я пойду на такую авантюру! Видимо, они решили, что я сам собираюсь объегорить старушку. Да это же просто смешно! – Один миллион фунтов, – веско произнес Кот. – Нас здесь восемь человек, и это составит шестую часть общего дохода даже для главных инвесторов предприятия. Это абсолютный потолок для нас. – Один миллион фунтов чего? – удивился пес. – Уж не собачьих ли консервов? Вы могли бы набрать целую армию, сэр, с таким провиантом. Мир ляжет у ваших ног, вот это да! Одних открывателей банок понадобится целая рота. Я же тем временем произвел подсчет в своей сетке координат, которые связывали меня с действительностью. Миллион фунтов приблизительно составлял 125 «Клио», даже с полным пакетом, со всеми наворотами. Я говорю о лазерном проигрывателе, стеклоподъемниках и прочем. Но даже если бы я был беспринципен и неразборчив в средствах, зачем мне столько «Клио» для Линдси? Чтобы ее как следует удивить? Деньги весьма полезная вещь, этого нельзя отрицать, но счастливым меня делают не они. Тогда чем же, спросите вы, меня так увлекает игра? Не знаю, но, как это ни странно, большинство настоящих игроков весьма мало ценят деньги. Когда я говорю «настоящих», я не имею в виду людей, которые просто зарабатывают себе на жизнь игрой, или тех, кто любит временами пощекотать себе нервы. Настоящие игроки – это люди, пристрастившиеся к игре, как к наркотикам. Все, что они любят в этой жизни, – это игра, а не шелест банкнот, которые игра приносит и уносит. Поэтому настоящий игрок относительно легко переживает поражение и не уходит в аллею самоубийц, проиграв последний грош. Деньги для него, пусть даже он не признается себе в этом, всего лишь возможность продолжать игру. Там могут быть, конечно, какие-то утешительные фантазии насчет того, что «вот приподнимусь как следует и завяжу», но это все чепуха. Люди ставили на уши казино, разоряли целые игорные дома и умирали потом в нищете. Те немногие, кому удалось удержаться на плаву, просто стали бонзами игорного бизнеса – открыли собственные заведения. Это один из немногих путей избежать азарта. Так что деньги мало что значат для игрока – он ищет игры, а не денег. Деньги же, вылетающие в игре неизвестно откуда и пропадающие неизвестно куда, за зеленым столом становятся материей почти нереальной. И миллион фунтов – это лишь ключ к двум миллионам фунтов, а они, в свою очередь, являются открывашкой к четырем миллионам, а те, четыре, – штопором к пустоте. И все начинается заново. На миллион фунтов можно всю жизнь играть в вист в каком-нибудь пабе, и эти же деньги может унести один поворот рулетки. Деньги нереальны. Реальна сама игра. – Завтра вы можете сообщить миссис Кэдуоллер-Бофорт добрые вести, – заявил Кот. – На ее товар нашелся покупатель. Мистер Уилкс, который находится здесь, все организует. Он составит документы о переходе собственности по льготной ставке, и я уверен, что нам удастся оформить контракт без промедления. – Но я не собираюсь… Кот услужливо кивнул: – Естественно, понимаю ваши сомнения. Вы должны иметь гарантии, что получите эту сумму, – сказал он. – Однако я предлагаю сразу две гарантии. Первая – это незаконность сделки. Вы всегда можете заявить на нас в полицию, и с этой точки зрения мы уязвимы. Не так, конечно, как вы, но все же уязвимы. Вторая же гарантия – я собираюсь предложить вам членство в «Бумажном Сообществе». Он пригладил свои усики, и по комнате пронесся шепоток. – Это означает, – повысив тон, произнес он посреди сдержанного молчания, – что вы получите поддержку во всех делах и вопросах местного бизнеса. Мы устроим так, что все сделки будут проходить через вас. Мы будем рекомендовать вас всем нашим клиентам. Мы дадим вам возможность заниматься сделками по нашей собственности. Короче говоря, вы становитесь игроком клуба – богатым человеком, получающим выгоду и привилегии от компании таких же богатых людей. – Что ж, могу сказать, что все это звучит крайне заманчиво, – объявил я, – но боюсь, тут не о чем говорить. Я не собираюсь обманывать миссис Кэдуоллер-Бофорт. Мне она нравится, я ей симпатизирую, и, даже если бы не нравилась или была бы просто отвратительна, я все равно не стал бы заниматься надувательством. Это не мой стиль. Кот нахмурился. – Попытайтесь быть серьезным, Дэвид. Мы серьезные люди. – Попытайся быть серьезным! – возопил, толкая меня, пес. – Это серьезный человек, надо же. Прочие члены сообщества зашаркали ботинками, затоптались на месте, что должно было подчеркнуть серьезность их намерений. – Я серьезен, как никогда, – сказал я. – Простите, но поступить так, как вы предлагаете, мне не позволяет совесть. Так уж я воспитан. – Кажется, эта фраза нуждалась в переводе, и, пожав плечами, я добавил: – Я знаю, кто я такой. Казалось, воздух пришел в движение, завибрировал под воздействием неведомой биоэнергии, которая струилась сквозь Кота, производя на свет слова. – В таком случае, – заявил он, – я бы хотел получить свои деньги обратно. Сейчас же. Верните мне, пожалуйста, мои деньги. – Злоба его невидимо закипала под крышкой. Злоба его медленно распространялась вокруг, овладевая и остальными. Когда я говорил, что деньги нереальны для игрока, вы могли понять меня несколько превратно. Наличие денег не реально, а вот их отсутствие как раз очень даже реально, реально, как дождь. Я похлопал себя по карманам, ощутив, что в этот момент потерял несколько сантиметров в росте. – Вы все получите обратно. Я верну все до пенса, – сказал я, правда не совсем уверенный, как это сделаю. Затем в голову мне ударила новая идея. – В самом деле, – торопливо добавил я, – если вы одолжите мне пять тысяч, я смогу отыграться. Кот снова усмехнулся, прикусив нижнюю губу, так что вдруг стал похож на одну из устрашающих самурайских военных масок. – Кредит исчерпан, – услышал я. – Мне нужны мои деньги. Я уставился в лакированный дубовый паркет. Вдруг мне представилось, что под ногами у меня поверхность какого-то загадочного озера, манящего нырнуть и скрыться в его глубине от этих пронизывающих взоров. – В данный момент я не располагаю наличными… – В таком случае определим процент в счет задержки выплаты, – сказал Кот. – Какой же? – Сто процентов в неделю, – сказал он. – Девять тысяч фунтов плюс два лимонада каждый по полтора фунта (это цена по клубному прейскуранту) и три фунта – закуски в баре. За несколько недель набежит миллион, и тогда вы все равно продадите мне дом на моих условиях. Только прибыли никакой с этого не получите. Вы сделаете все для меня задаром. – Боюсь, что не приму ваших условий, – честно ответил я. – У нас уже были такие люди, которые не принимали наших условий, не правда ли, Гарри? – обратился Кот к человеку, которого представил как «старшего сотрудника полиции». – И что с ними случилось, напомните мне, пожалуйста? – Не знаю, – напыщенно ответил полисмен. – Их давно уже что-то не видно. – Вы мне угрожаете? – уточнил я. – Он определенно угрожает, – фыркнул пес, очевидно задетый за живое моей несообразительностью. – От него несет потом – значит, готов к драке! Дай-ка я зарычу на него, а если не подействует, то, может быть, по-быстрому смоемся? – Да, я кое-что забыл вам сказать, – заговорил Кот. – Делайте, как мы сказали, или – выбирайте сами. – Я бы предпочел уйти, – ответил я. – Грр! – подтвердил Пучок, но рычание его было довольно нерешительным. – Ступайте, – сказал Кот, – и подумайте о том, что для вас лучше. Мистер Уилкс свяжется с вами утром. Он посвятит вас в детали и сообщит, где найти адвоката, которого вы наймете для нашей пожилой леди, хозяйки Чартерстауна. А теперь уведите этого глупого шелудивого пса из моего дома! – Фас! – рявкнул пес. – Позвольте, сэр, хоть зубы ему показать напоследок. Думаю, это заметно изменит его отношение. – Фу, Пучок, – бросил я, заметив, что он уже подбирает губу, чтобы оскалиться на хозяина дома. Дворецкий показал нам на выход. Пучок не переставал рычать, даже когда дверь за нами закрылась. – Я вам еще покажу! – рявкнул он на прощание в пустой лик дверей. Когда мы добрались до парковки, машина не завелась, и пришлось вызывать техпомощь Королевского автомобильного клуба. Вынужденно просиживая на парковке в ожидании техников и буксира, мы наблюдали, как банкиры, адвокаты и бухгалтеры залезают в свои «лексусы», «мерседесы» и «ягуары». Казалось, жизнь проходит мимо: настоящая, богатая, разноцветная, как игорные фишки, в то время как я торчу на обочине с беспризорным псом. И я, по меткому выражению Линдси, не свободен. – Ходовая часть накрылась, – сообщил прибывший техник после нескольких безуспешных попыток завести машину. – Само собой, – согласился я, – у меня уже все накрылось.8 «ГАВ!» – СЛОВО ИЗ ТРЕХ БУКВ
Я был, конечно, здорово запуган Майклом Котом, но вот не принял ли этот испуг форму паранойи? Такие сомнения преследовали меня, когда я решил записать весь наш разговор на листке бумаги. Я так себе воображал, что если я вдруг пропаду, если вдруг со мной что-нибудь случится, то никто не будет иметь ни малейшего представления, где меня искать, если я не оставлю хоть какого-то письменного свидетельства. Я сидел за столом и смотрел в окно, наблюдая за бодрым краснорожим субъектом в кепке газовщика, отключающим меня от централи. Миска с «Чириоуз», которые я собирался съесть на завтрак, казалось, суммировала мои перспективы: точно обломки кораблекрушения плавали передо мной круглые нули колечек для завтрака… – Ах, – сказал Пучок, принимая асану, которую йоги называют позой спускающейся собаки, и поглядывая на поставленную перед ним миску с едой. – Вытяните конечности, дабы изгнать грязные наносы ночи! Я так и не понял, что он хотел этим сказать. Рядом с миской лежал листок бумаги формата А4, на котором было начертано: «Признание Д. Баркера». Звучало высокопарно и одновременно устрашающе, почти как завещание, так что я перечеркнул эту эпитафию и красивым почерком вывел следующее: «Информация о криминальных сношениях мистера Тиббса и Д. Баркера». Затем, немного погодя, я изменил «сношения» на «взаимоотношения» и описал всю схему авантюры, перечисляя до последнего пенни все, что удержалось в памяти, указав на предложенную мне мзду и размер нелегальной прибыли, которую мой предполагаемый компаньон собирался беззастенчиво прикарманить. Этот листок попадет к моим адвокатам, которые будут исполнять мою последнюю волю, фантазировал я далее. Таким образом, Тиббса ждали большие неприятности. Я сообщу ему, что предпринял для очистки совести, и, как знать, может быть, это удержит его от необдуманных шагов по отношению ко мне. Посмотрим на светлую сторону событий, решил я, глядя в тарелку. Никаких «нулей», это просто маленькие спасательные круги, которые плавают в молоке, крошечные островки надежды. Пучок вышел из асаны «собака на спуске» и шагнул вперед, чтобы превратить в кварки свою пищу. Кварк – элементарная частица на субатомном уровне, которая перестает существовать еще до того, как реально появляется. То же самое происходило с псом: граница между намерением поесть, самим процессом еды и его финалом была определима, вероятно, только в какой-нибудь засекреченной швейцарской лаборатории молекулярной физики. Я поставил свои хлопья перед псом, как только он убедил меня, что такая еда «полезна для повышения шерстистости». – Харч здесь, конечно, не тот, что у Люси, – заметил он со всесокрушающей собачьей искренностью. – А что было у Люси? – спросил я. – Стейк, курятина, ветчина и еще такие странные колбасные рулетики, – сказал Пучок. – Что-нибудь еще? – Да нет, больше ничего особенного. Джим угостил меня странной печениной и остатками со своей тарелки, – признался пес в заключение своих гастрономических откровений. – Кто такой Джим? – поинтересовался я. – Я ничего не слыхал о Джиме, почему о нем прежде никто не упоминал, что еще за черт такой этот Джим? – Фас на вас! – рявкнул пес. – Такой мускулистый тип. Усатый и сильно пахнет лосьоном после бритья. – А что он делает у Люси? – Он не «делает» – он действует, – конфиденциально поправил пес. – Кокетничает напропалую. – Это как? – А вот так. Возьмет кусочек курицы, держит так, чтоб мне было не достать, и дразнит. Ишь, куриный кокетник. – Ну и что? – Ну, и тогда я встаю на задние лапы, принимаю вашу «человеческую позу», а он поднимает мясо еще выше. В общем, приходится даже подпрыгивать. Вот так с ним и танцуем. Я вперил взгляд в небеса. – А что у него за отношения с Люси? – Она дает ему еду. – При слове «еда» пес учтиво склонил голову набок, отдавая дань самоотверженности Люси. – И все? – Еще поит, – присовокупил пес, явно довольный, как будто справился со всеми ответами на вопросы теста. Такая ситуация с собаками: то они несут полный бред о каждом попавшемся предмете, когда их не спрашивают, а в ответственный момент из них приходится вытягивать информацию клещами. – Между ними есть… э-э-э… какие-нибудь отношения? – Еда и питье задаром! – воскликнул пес. – Вот это, я понимаю, отношения! А ты как смотришь на это, приятель? – Они целовались? – уточнил я. – Регулярно, – ухмыльнулся пес. Я подумал, уж лучше бы она занималась этим не дома. У меня отчего-то защемило сердце. Я чувствовал странную неловкость, и в то же время эти расспросы казались мне предательством по отношению к Линдси. – Как думаешь, она любит этого Джима? – спросил я. – О да, – откликнулся пес, – но не так, как я – тебя. А ты меня любишь? Я потрепал его за ухом. – Очень. В самом деле, как быстро все случилось. Я о наших с псом взаимоотношениях. Я почувствовал, как внутри поднимается тепло, и устыдился. У меня была собака, которая любила меня, у меня была Линдси, которая все время твердила, что без ума от меня, глядя мне в глаза. Собаке заглянуть в мои глаза было значительно труднее, и поэтому он чаще тыкался носом в колено. Мы с Линдси редко говорили друг другу: «Я люблю тебя», обычно – надрывно звенящее «я от тебя без ума». Это «я люблю тебя» всегда давалось мне с особым трудом, впервые я сообщил Линдси о своих чувствах в таких словах через год и три месяца после начала нашего знакомства. В тот момент зазвонили колокола, извещавшие о наступлении Нового года. Казалось, я мог говорить подобные вещи лишь по большим праздникам, когда на поверхность всплывают фантазии, а ум, напротив, тонет в алкоголе. В дверь постучали. Выбравшись в коридор, я обнаружил на полу конверт, по виду очень дорогой. На нем стояло мое имя, но адрес был написан неправильно. Из вскрытого пакета выкатилась игорная фишка на 500 фунтов стерлингов. Я повертел ее в пальцах, она магнитом притягивала глаза, как колбаса притягивает собаку. Жизнь – это, в сущности, «однорукий бандит», подумалось мне в этот момент. Чем дольше играешь, тем больше увлекаешься. Потом я заглянул в конверт. Там была еще записка, небрежным почерком было нацарапано: «Морковка». Понятное дело, «для ослика». Что дальше? Очевидно, дубинка, если морковка не поможет. Я положил фишку в карман брюк, одел ошейник Пучку и вышел из дома. «Что же это такое, – призадумался я во время прогулки, когда мы шли на свидание с Линдси по приморскому бульвару, – что может заставить тебя полюбить так быстро?» Наверное, пес разбудил во мне какие-то отцовские качества. Дело не просто в привязанности и не в том, что я за него, прирученного, в ответе… Впрочем, стоило расспросить об этом собаку. – Ты сказал, что любишь меня, – заметил я, когда мы приближались к лотку с мороженым. Там было фисташковое, мое любимое. Пес трусил рядом, преданно посматривая на меня. – О да, – живо откликнулся он. – За что? – Вы такой добрый, – сказал пес, слабо кивнув головой. – Простите меня, – кашлянул он, – голова немного кружится от голода. – Ты же завтракал только что, – напомнил я. – Это когда? – Утром. – Ну, если вы так считаете, – сказал он, хмурый, как понедельник, – тогда… – Завтракал-завтракал. И еще прикончил мои хлопья. – Разве это еда для собаки? Хлопья… – обиженно заявил Пучок. – А что же еще, если не еда? – Тоже мне еда, – фыркнул пес. – Состоит из одних дырочек, а потом они в животе собираются в одну большую дырку. Ничего удивительного, что я все время голоден. – Но ты еще слопал полбанки собачьих консервов, – напомнил я неоспоримый факт. – Скудная компенсация за мои труды на ваше благо, – почти простонал он. – Прекрасно, это именно то, что рекомендуют производители консервов: не перекармливать. – Да? – саркастически заметил пес. – Разве эти производители – собаки? Если бы они были собаками, рискну предположить, что рекомендации по кормлению были бы совершенно другие. – Тут он заметил мороженщика и замер у лотка с видом диабетика, готового свалиться с ног, если немедленно не получит сладкого. – Любишь мороженое? – спросил я, подумывая тем временем: «Не мешало бы сводить тебя к ветеринару, чтобыустановить подходящую диету». – Я бы не прочь отведать парочку самых кро-о-ошечных «Магнумов», – залебезил пес. – Ничего себе «крошечных». Магнум – это самое большое эскимо, потому оно и называется «Магнум». – Что ж, – удрученно произнес пес, – раз нет маленьких «Магнумов»… – То ты согласен на большие. – Да, и двойной шоколад – это весьма калорийно… – Как раз то, чего требует твое хрупкое телосложение. Пучок расцвел. Мороженое было куплено и съедено на скамейке, обращенной к морю, над которым кружились чайки, истерическими криками распугивая одиноких прохожих. Было в них нечто эфемерное и преходящее, как все в этом мире, и особенно «Магнум», исчезнувший, как эхо вечности, в наших глотках. Вероятно, это было не самое подходящее время, для того чтобы оповестить Линдси о появлении в нашей жизни четвероногого друга. Препятствия тут могли возникнуть самые разные. Во-первых, ее новый ковер, а во-вторых, и это куда более важно, мне не удастся скрыть от нее, что я разговариваю с собакой. Поглощая шоколадное лакомство, я чувствовал на себе честный и преданный собачий взгляд – Пучок расправился со своей порцией быстрее, чем я успел произнести: «Эта штука стоит два фунта тридцать пенсов, постарайся растянуть удовольствие». Два тридцать каждое. Примерно одна четырехтысячная моего долга Тиббсу. Пес юлил передо мной, припадал на передние лапы и гипнотизировал, как удав. Каждое движение моей руки ко рту сопровождалось его неотрывным взглядом. Я слизнул остатки эскимо и сидел, постукивая палочкой о скамейку. – Ты же не съел палочку! – напомнил пес. – Палочки не едят. – Это же косточка от мороженого! Их специально прячут в шоколаде, чтобы ты смог добраться до них в последнюю очередь. Я бросил ему палочку, и он слопал ее на лету. Дальше, намекал Кот, будет палочка. Только на ней уже будет не мороженое и не леденец. Хотя как знать, какого размера палочку они намерены против меня использовать. Весьма возможно, бейсбольную биту. А то и стальную клюшку для гольфа, также любимую гангстерами. – А как ты относишься к палкам? – спросил я его. – Большим, настоящим палкам? Пес отвернулся, словно не расслышав этих слов, видимо приняв их за какой-то обидный намек. – Кстати, о любви, – вдруг вспомнил он, отрывая взгляд от синего горизонта. – Я еще больше полюблю тебя, если ты купишь мне пакетик чипсов. – Всему свое время. Думаю, нам не стоит торопиться с этим. Пес пригорюнился на секунду, но тут же переключился на проезжавшего мимо роллера. – Ничего себе – колеса на ногах. Что за извращение! – пролаял он. Наконец, то ли растаяв от хорошей погоды, то ли от чего другого, я решился позвонить Линдси и сказать, что у меня для нее сюрприз. – Что за сюрприз? – встревожилась она. – Увидишь. – Случайно не та большая красная игрушка из секс-шопа «Энн Саммерс»? – Линдси, это был огнетушитель! – Еще одна старая шутка, которая, однако, не перестает радовать нас обоих. Мы встречаемся все время в одном и том же открытом кафе, с пластиковыми столами под зонтиками, одноразовой посудой и нарисованной от руки самодельной вывеской. Я знал, где у Линдси любимое место парковки, прямо за дорогой, так что оставалось только ждать появления «Клио», и, стоило мне заметить машину издалека, я тут же приказал Пучку спрятаться за угол. – В кафе? – уточнил он. – Просто исчезни. Как только появилась Линдси, я немедленно вспомнил, за что люблю ее. У Линдси была такая грациозная посадка головы, такая походка. Я знал, что она, еще когда была совсем юной, специально занималась своей осанкой, нося на голове стопку книг. Кроме того, она была стройной обворожительной блондинкой с искусственным загаром. При ее появлении утро вдруг стало как-то светлее: от нее исходило какое-то таинственное излучение, которое, тем не менее, было совершенно реальным. Она приводила меня в чувство равновесия и гармонии, и я видел мир таким, какой он есть и каким должен быть, а не таким, каким я позволял ему быть вокруг себя, да и в себе тоже. И притягательный дым игорной комнаты сам по себе развеивался, когда я был рядом с ней. – Привет! – встал я, ей навстречу, протягивая руки. – Привет! – откликнулась Линдси, чмокнув меня в щеку. – И привет двум приветникам! – подал голос пес из-за угла. Он преданно глядел на нас, свесив язык и учащенно дыша. – О-о, привет, – заметила его Линдси, не решаясь, впрочем, погладить. – Вроде не бешеный. Вид у него довольно дружелюбный. – Я очень дружелюбный, – подтвердил пес, крутя хвостом, – и весь на виду, а внутри у меня то же самое, что и снаружи, – пояснил он, жарко дыша. – Ты удивишься, когда узнаешь, – приступил я к рассказу. Линдси спустила солнечные очки на самый кончик носа. – Уж не купил ли ты мне собаку? – А что? – Ты же знаешь, я не могу держать дома собаку. Дэйв, я же только что постелила новый ковер. Это просто смешно. – Да нет, – сказал я, понимая, что больше на нервах играть нельзя. – Это Пучок, я, видишь ли… просто присматриваю за ним. – Несколько туманное, прямо скажем, объяснение. Гордиться нечем. – Значит, присматриваешь? – недоверчиво прищурилась Линдси. – Присматриваю. – И кто тебя об этом попросил? – Я, – вырвалось у меня. Это была та грань между истиной и ложью, когда не решаешься сказать правду и не смеешь врать. И говоришь то, что звучит как чистая нелепость. Хотя на самом деле это правда, только искаженная до неузнаваемости, до такой степени, что может показаться откровенным враньем или же просто издевательством. Мне казалось, я просто обязан был признаться ей, чтобы ей и Пучку стало все понятно, чтобы с самого начала избежать двусмысленности. – Он попал к нам при довольно необычных обстоятельствах. – К нам? – С сотрудниками, – уточнил я, опуская объяснение, что в тот день, когда все произошло, мы с Люси были в конторе одни. При Линдси я всячески избегал упоминания имени Люси. – И что за «необычные обстоятельства»? Я вкратце рассказал ей историю про фокус мошенников, имевший для одного из них печальные последствия. Тогда она поинтересовалась, почему я не рассказывал ей этого до сих пор. – Не хотел тебя беспокоить понапрасну. И потом, я же не знал, как ты все это воспримешь. Ты ведь вовсе не без ума от собак. Линдси осторожно потрогала собачье ухо, видимо, для того, чтобы поколебать мою уверенность в справедливости только что сказанных слов. – А почему взял его ты? Я не сразу понял суть вопроса. – Почему именно ты, а не кто-нибудь другой из персонала. У тебя же много сотрудников. Пес переводил взгляд с Линдси на меня, слегка паникуя. – Он мне понравился, – отрубил я. Линдси пожала плечами. – Прекрасно. Замечательно. – И улыбнулась. – А-а… – Что? – А если ты будешь приводить его ко мне в гости… можно, чтобы он оставался в саду? «Вы что? – можно было прочесть на морде собаки. – Да это мечта моего детства – днями напролет носиться по саду и лаять на звезды, выть на луну. Мое, можно сказать, самое заветное желание». Я стал замечать, что у моего пса совсем немного этих заветных желаний. – Да, – сказал я Линдси. Я был отчего-то уверен, что со временем она непременно полюбит Пучка. Не обязательно, конечно, разрешать ему сидеть на диване, но в дом-то его пустят, как только я куплю ему специальные тапочки, которые надевают собакам, работающим на пожарах, чтобы они не обжигали лапы. Видимо, Линдси уже стала привязываться к нему сердцем: присев на корточки, она погладила его между ушей. Пучок обнюхал ее и заметно напрягся. – В чем дело? – спросил я его одними губами, зайдя ей за спину. – Не думаю, что это стопроцентная радость от встречи со мной, – сказал пес. – Привыкнет, – озвучил, точнее, обеззвучил я снова одними губами. Мы заказали чай, проигнорировав рекомендации пса, что в это время года как никогда свежи и аппетитны оладьи – сезон оладий. Ему бы работать метрдотелем. А если нам не по душе оладьи, то он посоветовал бы взять чипсы, на худой конец, булочки, аромат которых он чувствует с кухни. На открытой площадке перед кафе было довольно многолюдно, и мы решили посидеть на скамейке рядом с приморским бульваром, лицом к морю. День выдался теплый, и я пожалел о том, что надел пиджак. Море, солнце, прекрасная женщина, пес, на предках которого держалась империя. Так что все было просто великолепно. Я искоса посмотрел на Линдси, которая, видимо, чувствовала себя настолько же уютно в моем присутствии, как и наедине с собой. Даже, как будто не обращая на меня внимания, она извлекла из сумки газету и уткнулась в нее. На время она ушла в себя, и я стал ее разглядывать: солнечные очки и сигарета, легкий загар, в котором я не был уверен, добыт он на побережье или в солярии. Наверняка это был искусственный загар. Загар был моден, а значит, уже заранее искусственен, где бы она его ни получила. – Тупеешь в этих конторах, правда? – посетовала она, видимо считая, что у меня не найдется других мыслей и тем для обсуждения, как будто со мной уже и поговорить было не о чем. – О, покажи мне дом, где буйвол ревет, и я покажу тебе очень грязный ковер! – завел пес где-то на заднем плане. Очевидно, это была песня. Я прыснул. Славный пес. Я чувствовал близость к нему и чувствовал близость Линдси. – Линдси, – пробормотал я. – М-м-м? – Я люблю тебя. Она оторвала взгляд от своей газеты и улыбнулась. – Хорошо, – ответила она. – Я тоже тебя люблю. И вот тут-то я дал осечку и упустил момент, так и не вставив какое-нибудь глупое замечание вроде: «Риппер-флиппер, как твой толстый диппер?» Это я слышал от Пучка. Интересно, откуда он берет эти песни? – Что говорит гороскоп? – спросил я. Это был один из наших ритуалов. Линдси перевернула страницу. – Скоро у тебя ожидается получение крупной суммы. – И снова углубилась в газету. – А что насчет меня? – спросил, подползая, пес. – Посмотри, что пророчат ему, он Близнец. – Откуда ты знаешь? Я пожал плечами. – Мы встретились в июне, значит, и день рождения его будем праздновать в этом месяце. Линдси прочитала: – Сегодня день, когда вам стоит начать отпускать волосы. Пес глянул на нас с некоторым сомнением: – Вы имеете в виду шерсть? – Вы не тот, кто хорошо чувствует себя в стае. Пес удивленно разинул пасть. – Честно говоря, думаю, что и в стае мог бы прижиться. Вскоре мне потребовалось найти заведение, ибо чай настойчиво искал выход. Линдси согласилась присмотреть за собакой. Солнце и приятная компания понемногу заставили меня забыть про тревоги, осталось лишь легкое беспокойство, всегда сопровождающее посещение подобных общественных заведений. Дело в том, что в туалетах на южном побережье всегда полно гомосексуалистов. К счастью, на этот раз не пришлось никого просить подняться с колен, чтобы пройти в кабинку. Так что возвращался я самым счастливым существом на свете, пока не увидел издали в руках Линдси листок бумаги формата А4. Я тут же понял все. Листок, на котором была описана суть наших с Тиббсом отношений, я сунул в карман пиджака, а пиджак оставил на спинке скамейки. Она зачем-то полезла в пиджак и обнаружила там листок – или же он просто выпал, пока она складывала пиджак. На лице Линдси, к моему удивлению, застыла улыбка. – И ничего не рассказываешь! – почти возмутилась она. – О чем? – Об этой сделке с Тиббсом. Это же тот самый Майкл Тиббс, воротила в области недвижимости? Ого! Да ты пошел вверх! Какая удача! Дэйв, это превосходная новость, теперь я понимаю, что ты подразумевал под «сюрпризом»… – Я совсем не это подразумевал… – Нет, такое надо отметить. Давай закажем что-нибудь выпить. Пес уже перескочил на противоположную сторону бульвара, где нарезал круги по лужайке. Оттуда доносились его восхищенные выкрики. Увидев, что мы вышли на бульвар, он устремился за нами, напевая себе под нос что-то вроде: «Тум-ти-ти-ти-тум, тара-лала шиабанго!» – какую-то веселую бессмыслицу. – Есть проблема, – сказал я. – Какая проблема? – насторожилась Линдси. – Это нечестная сделка. Афера. – Иы-ы-ы-х! – Пес пронесся мимо, как аэроплан на бреющем полете, зацепив мою штанину. – Что это значит? – нахмурилась Линдси. Линдси такая девушка, что не пожелает связываться с криминалом. Правда, в отличие от меня, она не столь бескомпромиссна и умеет обходить некоторые моральные постулаты, но все же никогда не пошла бы на обман, тем более на обман престарелой леди. И я посвятил Линдси в подробности нашего с Тиббсом разговора. Правда, ни словом не обмолвился об игре, о том, что я просадил девять тысяч, на которые можно было купить несколько комплектов мебели для кухни, о которой она так мечтала. Зато рассказал все остальное, включая приглашение стать членом «Бумажного Сообщества», которое я без зазрения совести описал ей как клуб по интересам: банкиров, бухгалтеров, адвокатов, покрывающих махинации друг друга. – Теперь ты видишь, почему я не стал связываться, – закончил я. – Погоди, но как же… а полиция? – Полицейские чины тоже состоят в этом клубе. И никто не прольет свет на преступление, а приюты для бездомных собак останутся без миллионов фунтов. – Эй, плосконосый, а я твою метку перечеркнул! – послышалось рядом. Это Пучок дразнил проходившего мимо боксера. – Собачьи приюты? – удивилась Линдси, словно впервые слышала о таких. – Не просто приюты, – ответил я, – а кинологический центр в Пэтчеме. Ну и разные другие приюты, фонды помощи бездомным собакам и прочее. – Миллионы фунтов? В фонд помощи бездомным собакам? – лицо ее вытянулось от удивления. – В общем, сплошные пожертвования, – пояснил я, затем украдкой посмотрел на Линдси. Я никогда еще не видел подобного выражения на ее лице, такого ярко выраженного отвращения. Я думал, сейчас она взорвется, но вместо этого услышал: – Значит, нам ничего не достанется? – На помощь! – завизжал Пучок, которого преследовал боксер. Я мягко положил ей руку на колено. – Ничем хорошим это не кончится, если мы позволим втянуть себя в эту авантюру. Не жди добра от того, кто творит зло. Я встречался с этими людьми, это не люди, а какие-то инопланетяне. Нам их никогда не понять, точно так же, как им – нас. – Да, – отрывисто сказала Линдси, и по щекам ее потекли слезы, – мы не такие. Мы не живем в больших особняках, предпочитая ютиться в малогабаритных квартирах и снимать комнаты, мы не ездим в отпуск на тропические острова, когда захотим, в любое время года, мы не можем позволить себе загорать где-нибудь на пляже в разгар зимы и кататься на лыжах в середине лета. Мы даже не можем брать выходные, когда захотим, и не уверены, что способны оплатить свои долги. Мы даже в Мастик ни разу не были. Все в нашей жизни и любви подчинено условностям, у нас связаны крылья, и нам никогда не подняться туда, наверх. Мы никогда не прорвемся сквозь эти силки, если не ухватимся за первую благоприятную возможность, если не воспользуемся случаем. Только так люди поднимаются над обыденностью, только так – хватаясь за колесо Фортуны. Ты должен хватать птицу удачи, пока она идет к тебе в руки, Дэйв, иначе ты останешься в дураках. – Она положила свою руку поверх моей. Я уставился на нее. Глаза Линдси были полны слез. – Хулиган! Он преследует меня! – доносились крики с лужайки. Пучок пронесся мимо сплошным комком рыжей шерсти. – Спасите, он хочет добраться до моих костей! Боксер тем временем, как я заметил, довольный до ушей, затрусил за хозяином по бульвару в противоположном направлении. – Я не могу так поступить, Линдс. Это противоречит моим принципам, более того – самой моей природе. Такой несчастной я ее еще никогда не видел, даже когда мы попали в пробку в первый день январской распродажи в «Мобен» – шестьдесят процентов скидки для первых десяти покупателей. Мы оказались пятнадцатыми. Она порывисто вздохнула. – Но почему? – Тут не о чем и говорить. Я не такой. И подобными вещами не занимаюсь, и никогда заниматься не буду. Это бесчестно. Линдси посмотрела на пса, который как раз подбежал к крошечному йоркширскому терьеру. – Эй, коротышка, прочь с дороги! – рявкнул он. – Это моя территория, понял? Что, нюх потерял, информационных точек уже не замечаешь? Распустилась, шантрапа! – Что бесчестно? – спросила Линдси спокойно и твердо. – Это не наши деньги. И миссис Кэдуоллер-Бофорт имеет право поступать с ними так, как ей вздумается, и получить за поместье столько, сколько полагается. Линдси уже не смотрела на меня. Она уставилась на море, сверкавшее в лучах солнца. По волнам задумчиво скользила холеная крутая яхта. В общем, был не самый подходящий момент для того, чтобы разглагольствовать о моральных ценностях. – Безнравственно – это когда обретаешь выгоду за счет других людей, причиняя им страдания, – сказала она. – Да, именно. – Значит, если я верно поняла, дело обстоит так. Поправь, если я ошибаюсь. Старая леди продает свой дом. Собаки получают двести тысяч, если не больше… Больше они, должно быть, никогда и не получали и не получат, а мы получаем… – Она положила вторую свою руку поверх моей и взглянула мне прямо в глаза. – Свободу или хотя бы ее начало. С трудом могу представить себе, кто при таком раскладе пострадает. – Не надо впадать в истерику, сэр! – заявил Пучок, на которого, захлебываясь, тявкал йоркширец. – Я только указал вам, что пришел сюда первым. Я не знал, что ей ответить. Она могла выдвинуть сколько угодно аргументов, объяснить, что не все делится на черное и белое, что мир на самом деле разноцветен и помимо добра и зла в нем существует масса различных цветовых сочетаний и тональностей, где правда и ложь тесно переплетены. Она могла сделать все что угодно, кроме одного – разубедить меня, потому что если есть на свете вещи, которых вы не можете сделать, то вы их не делаете. Нельзя ждать от слона, что он взлетит, сколько ни воодушевляй его на такой поступок. На дороге появился человек с коробочкой жареных «чикенов» в руках. Пучок стал крутиться возле него, исполняя какой-то замысловатый танец и напевая, видимо, чтобы не сбиться с ноги, под нос: «Брось коробку, брось коробку, брось коробку, урна далеко, так что лучше брось». – Может, просто оставим эту тему? – предложил я. – А я бы хотела, – вздохнула она, – оставить эту дыру, в которой мы живем. – Эй, погоди, – вмешался я. – Ты называешь дырой то, что мне дорого. Я люблю эту дыру. Но сбить ее оказалось непросто. – Ты мог бы получить пятьсот тысяч, а может, даже миллион, если бы этот тип вернулся к своему второму предложению. И еще неизвестно, сколько ты мог бы зарабатывать впоследствии, вращаясь в их клубной тусовке. А что сделал ты? Что вообще ты смыслишь в жизни? К чему ты стремишься? Кем ты хочешь стать? Неудачником или человеком, который может что-то предложить другим, человеком, с которым хочется остаться рядом? – Она добавила: – И даже, может быть, навсегда. Это был удар ниже пояса. Вообще-то, я хотел, чтобы мы поженились, особенно с тех пор, как узнал, что это могло порадовать больную маму, но Линдси тогда сказала, что она еще не готова. – Линдси, – сказал я, – если ты хочешь провести всю жизнь рядом с человеком, способным на подобные поступки, то нам с тобой не по пути. Это прозвучало несколько более ультимативно, чем хотелось. – А дистрофики Бурунди поют: «Вернись! Джейсон Кенди!», – пел пес, бегая взад-вперед по бульвару. Он явно радовался, что шерсть его при этом развевает ветром. Такая вентиляция была ему по душе. – Сколько ты просил за тот автомобиль? – вдруг спросила Линдси. Я продал старый «Цивик» года два назад. – Это к делу не относится, Линдси. – Ну сколько? – Ну, две пятьсот. – А сколько предложил перекупщик? – Две триста пятьдесят. – Она знала, чем меня уязвить. – Так, значит, ты зарядил цену на полторы сотни выше его реальной стоимости. – Я немного завысил цену, чтобы торговаться. Просто он не торговался. Я долго не мог прийти в себя. Он просто вошел, посмотрел на машину, выложил деньги наличными, сел за руль и уехал. Позже мою машину нашли в Лондоне с двумя «Калашниковыми» и полуфунтом взрывчатки «семтекс» в багажнике, и было еще много разных неприятных разговоров с полицией, когда они вычислили мой адрес по номерным знакам. – Так вот, тут то же самое. Она не собирается торговаться. Ей все равно, сколько денег дадут за ее поместье. Она вообще ничего не хочет знать насчет денег. Сунь ты ей эти четыреста тысяч, и пусть она счастливо доживает свои дни в «приюте с удобствами». Или еще где-нибудь, если захочет переехать к кому-то из родни. С такими деньгами да при ее возрасте она везде окажется желанной гостьей. Виной тут не твой обман, а ее лень, что собачий приют получит… ну, немного меньше денег. Я тяжело вздохнул. – Как ты не можешь понять – ведь она обратилась ко мне, потому что доверяет. Она выбрала среди всех агентов меня, потому что считает меня честным. И я не могу… – А горы «Педигри» все равно превратятся в дерьмо. Для тебя лучше заплатить за собачье дерьмо, чем купить приличную жизнь для нас. – Я не собираюсь ничего покупать. Это не мои деньги, поэтому говорить больше не о чем. Все. Она опустила взгляд в песок с выражением неизбывной тоски. – Посиди и послушай секунду, Дэйв. Что ты слышишь? – Что слышу? Шум машин, еще моря. – Да что вы, тут гораздо больше звуков, – вмешался подскочивший пес. Я взглядом приказал ему заткнуться. – Нет, – сказала Линдси. – Это звук человеческой лжи. Родители лгут детям, дети обманывают родителей, мы тоже лжем самим себе, что все это не кончится где-нибудь в доме престарелых, где мы будем харкать ошметками легких, подорванных нашим климатом. Лгут все. Весь мир одна большая ложь. А также время и все остальное. Реальность – это место, где приходится лгать, чтобы прожить день и перейти в другой. Я пожал плечами. Добавить тут было нечего. – Что бы ты сказал, если бы я снова сделала себе прическу, которая тебе не нравится? – Не вижу причин для сравнения. Одно дело – щадить или не щадить чьи-либо чувства, и совсем другое – лишить человека миллионов фунтов. – Собак! – подчеркнула она. – А не человека! У Пучка отвисла челюсть. Казалось, он в жизни не слышал более возмутительной фразы. – Да какая разница! Линдси уперлась в меня взглядом. – Полагаю, мне лучше вернуться домой и решить, как поступить в данной ситуации, – спокойно произнесла она. – И тебе, пожалуй, тоже стоит подумать о дальнейшей жизни. Позвони мне, когда придешь к какому-нибудь решению. На твоем месте я бы поторопилась. И еще – сходи к доктору, пусть он выпишет тебе что-нибудь от нервов. Ты выглядишь просто ужасно и говоришь, как безумный. – Это не имеет отношения к моей депрессии. – Я и не говорила, что имеет. Но депрессия все же была? Думаю, что была. И в таком состоянии ты собираешься принимать решения, которые могут отразиться на всей нашей последующей жизни. Да я тебя на кусочки… за такое, – шутливо ткнула она в меня пальчиком. – Линдси, пожалуйста, – начал я. – Я не собираюсь выслушивать этот бред. Поговорим позже, когда ты будешь готов к серьезному разговору. Боюсь, что я не люблю неудачников. – А как насчет сегодняшнего вечера? Мы же собирались в кино. – Зачем я буду сидеть два часа в темноте и смотреть на фантастический мир, зная заранее, что мне никогда не увидеть его наяву? Нет уж, благодарю. Лучше останусь дома, почитаю о плоскостопии, вызванном занятиями на дешевых тренажерах. Она встала и направилась к дороге, где ее поджидал автомобиль. – Линдс, не надо так со мной! – крикнул я ей вослед. Я дал ей уйти. Не удержал. Такое лечение бойкотами было в ее стиле. Она стала сворачивать за угол. – Цыпленочек! – презрительно бросила она через плечо и скрылась за поворотом. – И мне кусочек! – рявкнул пес, радостно бросаясь мне на грудь и прижимая к скамейке. Я увидел, как машина Линдси выруливает с парковки. – Я что-то не то сказал? – спросил пес, жарко дыша у ног. Я посмотрел вниз. Он заботливо притащил мне пустую пластиковую бутылку с пляжа. – Пожуй, – посоветовал он. – Здорово успокаивает нервы.9 СЧАСТЛИВЫЙ ПЕС
Когда по уши увяз в долгах, когда деньги занимают весь твой ум на протяжении дня (иногда и ночи), когда тебя преследует их запах, когда деньги становятся определяющей темой в жизни, как прожилки плесени в рокфоре или как мяч в игре, тогда несколько карточных раздач при высокой ставке против опытных игроков – это как раз то, что тебе надо. В этот день мне внезапно пришла в голову блестящая идея. У меня в книжке оставалось двадцать чеков. Иду в валютный пункт, выписываю себе чек на 50 фунтов с гарантированной карточки – минута, и за вычетом десяти процентов комиссионных вы имеете 45 фунтов, пока банк не прочухается. Гениально, не правда ли? Пучка я оставил у Люси и провел остаток дня, навещая различные бюро. Когда я вернулся за собакой, в гостях у Люси уже торчал Джим, этакий аккуратно подстриженный красавчик в тесной майке, под которой бугрились мышцы. – Какая прелесть! – восхищенно отозвался он о моей собаке. – Может, посидите еще у нас? – спросила Люси. – Нет, – ответил я, – не могу злоупотреблять вашим гостеприимством. – А мне нравится злоупотребить, по чуть-чуть, иногда это приятно, – расплылся в улыбке Джим. – Да оставайтесь, что вы, – сказала Люси. – Мы как раз готовим ореховый кекс. – Ореховый кекс, – повторил пес, словно пробуя это слово на вкус. – Мне надо идти, – сказал я. Слово «надо» – очень хорошее слово. Только вот куда мне было «надо»? К Змееглазу и покеру, само собой, причем не просто «надо», а приспичило, как школьнику час спустя после разведенного водой апельсинового сока, когда автобусу до ближайшей остановки ехать еще двадцать минут.Я снова был в гостях у Змееглаза. Его мамаша в свойственной ей нецензурной манере приветствовала меня, осведомившись, как мое «чертово здоровье» и все такое. Я заверил ее, что с моим «чертовым здоровьем» все в порядке, что холера, оспа, чума и многие другие заболевания, которых так сразу и не перечислишь, обошли меня стороной, а потому проще сказать, что я совершенно здоров, хотя абсолютно здоровым в наше время назвать кого бы то ни было трудно. Игра началась не слишком удачно, и не только потому, что в качестве напитков миссис Ватт снабдила нас лишь одной «Панда-колой» с переклеенным ценником – 25 пенсов вместо пяти. Когда вас угощают «Панда-колой», это говорит об одном из двух: или вас терпеть здесь не могут, или просто считают, что у вас слишком желтые зубы. В любом случае ничего хорошего. Первая раздача показала мне, что удача прошла мимо меня, вторая намекнула, что вернется она не скоро, а третья сообщила, что на самом деле она вообще эмигрировала и просила не звонить. Четвертая раздача была личным посланием от Бога, который, оказывается, тоже терпеть меня не мог, а раздача пятая недвусмысленно говорила, что и Дьявол отказывается иметь со мной дело по причине моей полной безнадежности. – Ну, кто так сдает – одна шваль? – вырвалось у меня. Это выражение игроки используют, когда дела совсем плохи и карта, что называется, не идет, пытаясь утешить себя, выдавая за профессионала пусть не в картах, так хотя бы в жаргоне. Все это время пес ворчал и рвался уйти во двор. – Ничего интересного тут нет, сам понимаешь, да и для здоровья вредно находиться в прокуренной комнате. Тем более под столом тебя все пинают и, в конце концов, кто-нибудь наступит на хвост. Это враждебная стая, сударь. Надо принимать меры, а то они совсем вас одолеют. Хотите, я помечу для вас коврик? – В этом нет необходимости! – сказал я достаточно громко. Все, вероятно, приняли это за комментарий к очередному карточному раскладу. – У этого с забавными глазами запах такой же забавный, – поведал пес. – Он полон напускной гордости. Надулся как пузырь, ткни – и лопнет, а встань с ним рядом – его и не видно. Уж простите меня за такие крамольные речи, сэр, но я же должен вас защищать – это моя святая обязанность. Мне показалось, что пес воспринимает Змееглаза слишком серьезно. У того покер был единственной реальностью в жизни. Только здесь, в королевстве тузов, королей и джокеров, его подстерегала удача. На жизнь он зарабатывал тем, что ставил, насколько мне известно, ограждения, и с работой своей справлялся вполне успешно, но только покер был ареной его мечтаний и двигателем самооценки. Покер помогал ему скрывать физические недостатки: во время игры между его глазами, один из которых был устремлен ввысь, другой – в глубины, устанавливался своего рода баланс, и это делало Змееглаза более привлекательным. Кроме того, проблема с глазами извиняла его манеру не снимать темные очки даже в помещении, хотя я думаю, что надевал он их как раз ради игры. За стол Змееглаз садился в темных очках, что придавало игре особую роковую остроту. Компания на сей раз подобралась недурная: Морон Джордж, я, Змееглаз, Торопыга Эдди, Пожиратель Пирожков, Чарли Эттвуд, строитель, и его приятель Арчи Мэндер, сантехник в классическом смысле слова, который, как все сантехники, был не дурак выпить, причем настолько не дурак, что… но не будем. Он был неплохой дурак… то есть игрок, пока не доходил до восьмой банки пива, после чего переходил на изощренную стратегию, возглашая: «Что же это за карты такие? Это же дерьмо, а не карты!», когда у него был отличный расклад, и наоборот, восхищенно крякал и вскидывал кулак в воздух, когда рассчитывать было не на что. Такой неуклюжий блеф казался верхом неприличия. Пусть никто из нашей компании не садился за столы для вип-персон в Лас-Вегасе, но уж такой примитивный блеф мы просекали со скоростью звука. Мы называли его Протечкой, в честь основной профессии и регулярных отлучек в уборную. Шестая сдача получилась получше: король и двойка на руках с еще одним «ковбоем» и «лебедем» в открытых двух картах. Стало быть, в сумме у меня две двойки и два короля, что совсем неплохо. И все же я нервничал. – Ты нервничаешь! – кричал мне пес, в чем не было необходимости. Это все равно, что говорить лысому, что он лысый. Какой в этом смысл? Я не обращал внимания, только шикнул на него, почти не разжимая губ. Меня уже ободрали как липку на десятках во время визита к Майклу Коту, и, хотя на сей раз у меня две пары и вроде беспокоиться не о чем, мне было не по себе. Я волновался. На стол выложили новую карту – и я облегченно вздохнул, когда увидел, что ко мне приплыл «черный лебедь», присоединившись к двум своим кузенам, которые уже были зажаты у меня в руке. Игра пошла. Не знаю, к счастью или несчастью, но, когда лишние карты были сброшены и ставки возросли, я остался за столом один на один со Змееглазом. Не имело смысла гадать по его мимике и жестам, о чем он думает – блефует или уверен в себе. Змееглаз был опытным игроком и к покеру пришел, уже отлично умея управлять своей мимикой. Так сложилась судьба: мальчишки в школе отбегали от него с криками: «Нечистый, нечистый!», подозревая в колдовстве. Дошло до того, что как-то его, связанного по рукам и ногам, бросили в школьный бассейн. Удивительно другое: учитель физкультуры поддержал эту затею, но поскольку Змееглаз не отличался и спортивными достижениями, то ему, вероятно, следовало винить самого себя. А физрук по этому поводу сказал, что Змееглаз мог действительно оказаться колдуном и лучше перестраховаться, чем потом сожалеть. В интересах игры Змееглаз старательно развивал лицевую мускулатуру. Результатом стало то, что лицо у него стало как у астронавта при входе в плотные слои атмосферы. Но таких, как он, не берут в космонавты, поэтому он нашел себя за покерным столом. Назвать его умным можно было только сгоряча, но он был плут, каких мало. Он мог пронюхать о слабости карты соперника, в то же время успешно блефуя на своих. Короче говоря, играть с ним «глаз на глаз» было настоящим испытанием. – Повышаю ставку, – сказал Змееглаз. Он серьезный игрок и никогда не утруждает себя понапрасну играми в фальшивые эмоции. Я занервничал еще сильнее. Змееглаз был дико самоуверен, хотя весьма часто за игорным столом игроки, подобные ему, самоуверенны лишь тогда, когда у них есть повод быть самоуверенными. У меня был выбор: потерять ставки или ввязываться в игру, рискуя потерять все. Если он захочет посадить меня, то не станет сажать задешево. Он немедленно взвинтит ставку снова, что потребует пожертвовать на кон остаток моих скудных капиталов. Вот мы и в кошмарном сценарии. Уравнять или поднять ставку? Выставить на кон остатки денег значило иметь в перспективе либо долгую ночную прогулку, либо салют крупного выигрыша. – Не нравится мне этот тип, на которого ты сейчас так пристально смотришь, не отводя глаз, – сказал пес из-за спины Змееглаза. Я снова прошипел, чтобы он молчал. – Но я не могу оставаться безгласным, сэр. – Пес шумно втянул ноздрями воздух. – Имейте в виду, от него опять потянуло потом. О-о, сударь, страх пробуждает в вас задиру, не так ли? – Страх? – переспросил я. – Ну-ну, продолжай. – От него пахнет страхом перед таможенниками и налоговыми инспекторами, уличными бандами и кредитками. – Эта собака случайно не на меня рычит? – спросил Змееглаз. – Пучок! – сердито окликнул я пса, хотя его можно было понять – Змееглаз во многих будил зверя. – У него потеют подмышки, а не лицо! – заметил пес. – Ха-ха-ха! – Впервые я слышал, чтобы Пучок так смеялся. – Что это значит? – спросил я достаточно громко. Змееглаз, конечно, решил, что я говорю о картах, что это такие рассуждения вслух, которые, может быть, также являются частью моего блефа и попыткой его раскусить. Будто я пытаюсь этими репликами, обращенными в пустоту, вывести его из равновесия. Поэтому он смолчал. – Он готов к бегству, – сообщил пес. – Он запуган. Смешно, – пес потянул носом. – И сам пока этого не осознает. Половина его тела расслаблена, а другая дрожит от напряжения. Я стал отвлекаться от карт. Передо мной замаячила ночь, которую я мог провести с Люси, даже, несмотря на присутствие Джима. Так хотелось поговорить с ней, порадоваться вместе собаке, и вместо этого я находился здесь, в чересчур ярко освещенной комнате с этой шайкой. Ну что ж, посмотрим. Провернем расклад и покончим с этим навсегда. – Мокрые штаны! – пискнул пес. – Не сейчас, – откликнулся я. Змееглаз снова решил, что я блефую, и принял вид еще более независимый, хотя дальше было некуда. – Он промочил штаны, совсем чуть-чуть, но промочил! – сообщил пес. – Он трус, и все его страхи, похоже, толпятся вокруг него. – Всего лишь пятьсот фунтов, – заметил я, вразумляя пса. Это не такие большие деньги для Змееглаза, по крайней мере в данный момент. Хотя были времена в его жизни, и наверняка они еще вернутся, когда такая сумма составляла для него целое состояние. Если он трусит на пятистах фунтах, то, как же он играл, когда на кону стояли суммы, сравнимые со стоимостью дома его матери? И еще один вопрос сам собою стал напрашиваться у меня: отчего же этот заядлый картежник, азартный игрок, у которого в руках пачки банкнот тысяч на пять фунтов, до сих пор живет со своей мамой. Я начал смотреть на Змееглаза другими глазами. – Ты что, разговариваешь с мертвыми, тупоголовый? – подал голос мой противник, имея в виду мои реплики в пустоту. – Скоро сам сможешь передать им весточку, после этой раздачи, – ответил я. – Прекрасно! – завопил пес, хихикая. – Его уже вовсю трясет. Пучок повизгивал, как шпиц, засунутый за пазуху. – Почем ты знаешь? – удивился я. – Да уж знаю, – ответил Змееглаз, которому все еще казалось, что я разговариваю с ним. – Мы, собаки, нюхом чуем страх, на то у нас инстинкт. – В самом деле боится? – уточнил я. – Его тело пухнет и пахнет, – сказал пес. – Он так боится, что с удовольствием дал бы сейчас деру. – Да, я так перепугался, – съязвил Змееглаз, – что боюсь запачкать свои трусишки. – Семейные? – подколол Косматый. Никто не приветствовал этих шуток – всем было ясно, что игра идет не на жизнь, а насмерть, в том числе и Пучку. Я решил довериться собачьему чутью. – Слушай, Змейка, я бы еще поиграл, но, похоже, пять тысяч – это мой предел. Змееглаз улыбнулся и отложил свои карты. – Знаю, что это не принято – покидать стол во время игры, – сказал он, – но эта дерьмовая кола рвется наружу. Мне надо отлучиться в сортир. – И он затопал вверх по лестнице на второй этаж. Тут же зашуршали обои и заскрипели все доски – дом словно бы ожил, приходя в движение. – Он не мыл рук, – прокомментировал пес возвращение Змееглаза за стол. Потом принюхался еще раз. – Страх не исчез. – Насчет страха, – украдкой спросил я, – он… как… ничего?.. Не придется менять показания? – Все нормально, – подтвердил мой четвероногий друг. Тут я понял, что настала моя пора. – О чем это ты? – спросил Змееглаз. Я не ответил. – Сюрреалист долбанный, – закипел Змееглаз. – Сальвадор Дали местного пошиба. Пытается меня запугать. – Будучи уроженцем Ворсинга, он, однако, начинал говорить с легким шотландским акцентом, когда нервничал. Тут сказывалось влияние мамочки, с которой он разговаривал преимущественно на повышенных тонах. Он посмотрел на мою стопку денег: – Ты ведь хотел раскрутить меня, большой парень? Я не дрогнул, что он принял за испуг. – Слушай, ставлю еще три тысячи против твоей машины, она мне нравится. – Давай тогда посмотрим деньги, – предложил я и стал ждать ответной реакции. Змееглаз снова встал и отправился на кухню, откуда вышел некоторое время спустя с ворохом мятых бумажек, составлявших в сумме три тысячи фунтов. – Только что отпечатал, – осклабился хозяин заведения. – Поднимаю ставку! – И метнул деньги на стол, точно Клинт Иствуд в роли детектива, предъявляющего преступнику единственную, но роковую улику. – А теперь что скажешь, поросеночек? Думаю слово «поросеночек» приобрело в его подсознании какой-то крайне негативный смысл. Этот человек слышал сказку про трех поросят и идентифицировал себя с волком. – Ну дает! – восхитился пес. – А от самого запашок, как от затравленного зайца. Похоже, пес кое-что соображал в покере, хотя поверить в это трудно, я еще едва начал привыкать к тому, что он умеет разговаривать. На миг я представил его сидящим за столом с веером карт – совершенно несусветное зрелище. – Поставь меня на кон! – азартно предложил пес. – Ты не стоишь трех тысяч, – отозвался я. – Это ты не стоишь, редиска, – огрызнулся Змееглаз, который снова принял мои слова на свой счет. – Обидно слышать, – возмутился пес. – Я стою гораздо больше. – Для них ты не стоишь ничего, – поправился я. – А для меня, конечно, гораздо больше. – Я не знал этого до сих пор. – Ну что, Сальвадор? – сказал Змееглаз, подключаясь к разговору. Я вытащил ключи от машины. Я ставил на кон свою машину вовсе не потому, что рассердился на себя, и не потому, что мне так нужны были деньги. Я просто поверил собаке. Змееглаз ухмыльнулся, взглянув на ключи, которые качались у меня на пальце, точно маятник стенных часов, отмеривающих час расплаты. Он стал напевать себе под нос мелодию из «Маппетов», видимо представляя меня лягушонком Кермитом, конферансье всего этого кукольного безобразия. – Позволь тебе напомнить, – заявил он, – что здесь у нас с собаками в автобус не пускают. Я посмотрел на пса. – Все еще напуган? – Это маска, сэр, только маска! – откликнулся пес, виляя хвостом. – Пыжится, как ворона в канаве, а у самого поджилки трясутся. Я сбросил ключи на стол. – Раскрываемся? Змееглаз простучал пальцами по столу, и пес выразительно задышал, высунув язык. – Ну, давай, – сказал Змееглаз, растянув улыбку до ушей. По правде говоря, четыре туза – это то, чего я ожидал меньше всего. По счастью, у этого прохиндея оказались две пары, что тоже неплохо, но у меня против них был «фул хауз» – «полный дом». Он видел мои колебания и решил сыграть на этом, задавить меня повышением ставки, считая, что выигрыш у него уже в кармане. Но он здорово прокололся. Почти пять тысяч фунтов за одну игру. Подумать только! Я победно вскинул пятерню, Пучок тоже радостно задрал переднюю лапу. Наши четырех-пятипалые конечности приветственно встретились в воздухе. Змееглаз откинулся на спинку кресла с деланным видом, будто проигрыш ничуть его не беспокоит, хотя рожа у него была как у пьяницы, хлебнувшего с похмелья уксус вместо виски. Я снова посмотрел на пса. Сейчас он, как Люси в гостях у миссис Кэдуоллер-Бофорт, весь светился ангельским восторгом. Интересно, ангелы могут являться в собачьем обличье? Я задумался. Вероятно, все-таки нет, по крайней мере, когда они являются пастухам. Ведь не хотят же они получить камнем по своей небесной заднице. И чего это я усмирял все время это чуткое животное? Я считал себя сумасшедшим, разговаривая с собакой, но на деле оказалось, что я проявлял большее безумие, упрямо не желая замечать, что у меня под ногами настоящий клад. Да это же золотое дно – собачий оракул, четвероногий банк сверхчувствительности в моем полном распоряжении. Имея при себе такого напарника, я просто не мог проиграть. – Ну что ж, пошел-ка я к черту, – сказал я, загребая деньги и поднимаясь из-за стола. – А я, оказывается, плохо тебя знаю, – выдавил Косматый. – Может, пригласишь в кино, познакомимся? Вдруг у нас, что и срастется. Благодаря проигрышу Змееглаза, пьяной браваде Протечки и интуиции пса, я встал из-за стола на девять тысяч фунтов богаче, оставляя Змееглаза, с досады готового снять с себя скальп. Жизнь поднимала глаза. И это было ясно всем за столом, даже идиотам. – Может, ты наконец похоронил свое невезение под кучей дерьма, – медленно проговорил Быстрый Эдди. При этих словах двое игроков отложили сандвичи. Быстрый Эдди был довольно способным учеником за столом и вносил энтузиазм в игру, но был совершенно бездарен в покерном сленге. За столом следует быть вульгарным, но не изощряться в скабрезностях. Но Быстрый Эдди был тормознутым и недаром получил свою кличку. А сквернословием он пытался хоть как-то разнообразить жизнь, в которой не было никаких эмоций. В общем, хватит о нем. Я ответил ему презрительным взором, сознавая в этот момент, что навсегда оставляю его вместе с этой компанией. Я возвращаюсь в мир. И, что еще более важно, возвращаюсь с суммой, достаточной для того, чтобы расплатиться с Котом.
10 В АРКАДИИ
На следующий день, захватив попутно Люси, которая выразила желание погулять с собакой, мы отправились в лес, с гиканьем и прыжками, поскольку леса созданы Богом именно с такой целью – чтобы прогуливаться там с гиканьем и прыжками, топотом и свистом. Безумные миры собаки и покера сходятся гладко, без помех, вдруг, в одночасье, особенно принимая в расчет, что на этот вечер я уже договорился насчет игры в гостях у Буддиста. Буддист был разбогатевшим актером с претензиями на духовность, однако прозвище своеполучил не за это. Буддистом его назвали за то, что, первым начиная делать ставки, всякий раз проигрывал. Но это не сбивало его с толку, и он продолжал с прежним пылом испытывать судьбу. Теперь он был искусным игроком, что, впрочем, не приносило ему счастья в покере. Дело в том, что он совершенно не умел блефовать, не мог сдержать эмоций. У него все было написано на лбу. Я набрал данный мне Котом номер. Раздался отрывистый возглас дворецкого, который навел на размышление, что в наше время трудно найти хорошую прислугу. – Будьте добры мистера Тиббса, его спрашивает мистер Баркер. Я хотел бы вернуть ему деньги, если он будет так любезен, что согласится принять их от меня. – Обождите минутку, – отозвался дворецкий. – Я возьму ручку. – Послышался шорох бумаги. – Мэри, куда запропастилась эта чертова ручка? А, вот она. Да-да, слушаю, в какое время вы хотели бы произвести передачу? Я записался к Коту на вечер завтрашнего дня. В конце концов, спешить мне было некуда: этот визит был не из отрадных. Но здесь, в роще, в компании Пучка и Люси, мои проблемы, казалось, исчезли, растворились в пьянящей зелени яркого лета, которое овладело мной, развеяв все мои тревоги солнечным светом. Пес погнался за белкой. – Сюда, охломон, я тебе сейчас задницу надеру! Эй ты, недопесок! – облаивал он дерево, на котором скрылось несчастное животное. – Это как понять? – спросил я. – Собаки тоже ругаются как сапожники? – Это просто описательное выражение, – заявил пес с видом победителя, – а вовсе не оскорбление. – Зачем ты гоняешься за белками? – Слышали бы вы, что они про вас говорят, – отозвался Пучок, пушистым водоворотом крутясь вокруг ствола. Учитывая присутствие Люси, я не стал расспрашивать дальше. Пес раскрыл мне глаза на нравы многих представителей фауны. Утки в основном необыкновенно вежливы, лебеди немного спесивы и туповаты. Вороны угнетены сознанием своей роли роковых птиц (видимо, не на шутку ударил им в голову Эдгар Аллан По), а лошадям просто на все плевать, конечно в метафорическом смысле. Ну и, разумеется, коты. Ох уж эти «с-коты» (таково мнение Пучка). Не стану пересказывать того, что он про них наговорил, могу лишь заметить, что предвзятое мнение способно запятнать даже самые светлые характеры. – Вы очень редко говорите о своей подруге, – заметила Люси. – Видите ли, я стараюсь вести личную жизнь так, чтобы она оставалась личной. – Простите. – Но, знаете ли, все изменилось, с тех пор как появился Пучок. – И с чего это я так разоткровенничался? – Она такая красивая, – заметила моя секретарша и ухватила меня под руку. – М-да, водится за ней такое, – пробормотал я. – Вы, наверное, очень любите ее, – предположила она. Белка уставилась на меня с ветки, что-то жуя. Интересно, что она сейчас говорила? – Она пробуждает во мне лучшее. – Лучшее в вас и так всегда налицо, – сказала Люси. – Вы добрый, прямодушный, вы так много даете людям. Иногда, даже слишком много. Может, вам нужен тот, кто умеет вызвать в вас худшее. – И она довольно-таки развязно подтолкнула меня в бок. – Не уверен, что мне вообще кто-то нужен, – ответил я, – или что я кому-то, в самом деле, нужен. – Трюфель! – завопил пес, роясь под деревом. – Ах, нет, просто щепка. – Но ведь каждому нужен кто-то, кто бы в нем нуждался? – задалась вопросом Люси. – Ну да, нужность нужна, потому что нужда в нужности есть у всех, кто нужен и нуждается. – По-моему, я использовал все однокоренные слова, кроме разве что «нужника». – А тот, кто никому не нужен, не нуждается в нужности нужного. – Ага, – откликнулась Люси, – вот и с чувством юмора у вас порядок. – Это у меня наследственное, фамильное, – согласился я. – Я вам не рассказывал о… Она сдавила мою руку, останавливая меня. – Острословие сродни игре на пианино, – сказала Люси. – Прекрасное искусство, но уместное далеко не во всякой ситуации. От этого ее серьезного настроя мне сделалось не по себе. С Люси мне обычно было легко, она умела ненавязчиво и кстати оказаться рядом, когда это нужно, и быть незаметной в остальное время, а еще была незаменима как поставщик пирожных к столу и сочинитель рекламных слоганов. – Я нахожу это совершенно неуместным, – попытался я уйти от серьезного разговора, растянув пальцами рот в «лягушачью улыбку», как делают питомцы исправительных школ. Люси снова пихнула меня в бок. – Нет, серьезно, – сказала она. – Мне интересно. Как вы замуровали себя в самом себе, в этом внутреннем мире. Вы какой-то прямо… консервированный. – Я не консервированный, – сказал я, – вовсе нет. Я… не знаю. Речь о другом: нельзя быть центром чьей-то чужой жизни. Это несколько… – Я не знал, как закончить предложение. Надо было, наверное, сказать «претенциозно», но это было не совсем то, что я имел в виду. «Опасно», может быть, но и это не то. Все эти слова были точно фотоснимки, вроде бы и отражали реальность, но были совершенно неадекватны ей. – Ого-го! – Между ног у меня с новым победным воплем промчался пес. – Но разве вы не являетесь центром жизни Линдси? – спросила Люси. – Я нужен ей, – согласился я, – и она мне тоже, но… – Но что? – Не знаю, – развел я руками. – Ее присутствие как-то не успокаивает. Когда мы вместе, мы – каждый сам по себе. Она – это она, а я – это я. – То есть вы никогда не ощущаете себя одним целым? Пес просунул в нашу беседу свое любопытное ухо: – У меня тоже есть опыт в этой области. Как-то раз я ощутил себя одним целым с одной… Мне не хотелось развивать эту тему, да и вообще, я не любил этих самокопаний и самоанализов. – Да, я люблю ее, может быть не той любовью, о которой мечтал, но мне это подходит. – Но вы счастливы? Пес принес в зубах палку, и я зашвырнул ее в кусты, куда он тут же ринулся с радостным воплем. – Не скажу, что я несчастлив, – ответил я. – Но мне кажется, большая часть несчастий этого мира вызвана каждодневной погоней за счастьем. – А небольшая доля счастья… – хотела продолжить Люси. – Может, поговорим о чем-нибудь другом? – Простите. Что-то я разболталась. Люси вела себя крайне деликатно, однако мне все равно стало как-то не по себе от этого разговора. – Говорите что угодно. Я не обидчив. Не могу этого объяснить. Может быть, это и не то, о чем я мечтал… вы понимаете. – Я сделал паузу несколько лирического характера. – Зато она дает мне то, в чем я нуждаюсь. Люси вновь стиснула мое предплечье. – Я никогда особо не верила в то, что словесные штампы могут что-то объяснить, но все-таки ответьте: вы получаете то, что вам нужно? Объясняющая сила словесных штампов. Временами Люси напоминала мне пса. Она употребляла выражения, от которых, когда они летели мне в лицо, загибались поля моей шляпы. – Палка пыталась сбежать, но я ее поймал, – пробормотал Пучок сквозь зубы и выплюнул ее к моим ногам. – Ну а вы как? Вы-то получили то, что хотели? Вы, Люси, такая яркая женщина, разве у вас нет амбиций? Разве вам достаточно того, что вы возитесь с бумажками в моей конторе? Я не рискнул напрямую спросить ее об отношениях с Джимом, отчего-то это показалось мне совершенно бестактным. И, хоть она загнала меня в тупик расспросами о Линдси, я не собирался отвечать ей тем же. Люси рассмеялась. – Подозреваю, что речь идет о моих двухлетних курсах. На самом деле не знаю. Мне везде хорошо. – И вы не чувствуете необходимости стремиться к совершенству? Неужели вам не хочется чего-то большего? – Чего же? – задорно поинтересовалась она. – Более высокого, например. Того, что еще не испытывали в жизни, однако догадываетесь, что это на самом деле существует, хотим мы этого или не хотим. – Теперь была моя очередь изводить ее, и я так же дружественно пихнул ее локтем. Вообще-то, тут не было ничего двусмысленного, мы просто по-приятельски подпихивали друг друга локтями, гуляя рука об руку в лесу. Ведь ничего предосудительного нет и не может быть в том, что мужчина и женщина дружески перепихиваются локтями на прогулке, не правда ли? – А отчего вы не сдали эти экзамены еще в школе? – спросил я, снова забрасывая палку, за которой немедленно устремился Пучок. – Ах, даже не знаю, я… – Она в этот миг потеряла нить беседы, наблюдая за траекторией полета моего метательного снаряда. Я догадывался, что она сейчас чувствует. Это было великолепное зрелище – дугообразная парабола, соединяющаяся с прямым броском собаки. Пучок отвлек меня, на миг заставив забыть об остальном, и я отдался этому мгновению, как капля воды морскому прибою, став лишь частью ритма природы – полет палки, бросок собаки, возвращение. Затем ритм сломался. Палка была упущена, Пучок не успел поймать ее на лету, и она воткнулась в землю под углом в сорок пять градусов, точно миниатюрная противокавалерийская пика. Развевая алым флагом языка, пес в мгновение ока налетел на нее. – Осторожней! В его возрасте собаки проявляют кошачью гибкость, но не всегда можно предотвратить то, что неминуемо. Так что Пучок попытался увернуться, но жуткий разгон, который он набрал в погоне за палкой, нес его вперед. Он успел поставить передние лапы за палкой, но задние подвели его. Палка вонзилась ему в пах, так что он ушел в «бочку», кувыркаясь в воздухе с пронзительным визгом истребителя, упавшего в пике. Мы тут же бросились на помощь. Пес валялся на земле, стеная от боли. – Я умираю! – вопил он. – Такой боли никому на свете не вытерпеть, она никогда не кончится, никогда! – Перекатись-ка на другой бок, посмотрим, что у тебя там, – сказала, присаживаясь рядом, Люси. – Там ужасная рана, – пес стыдливо отвернул морду в сторону. – Ничего, разберемся. Давай-ка посмотрим на твою рану. – Но это же… пах, как вы не понимаете? – Разве ты не доверяешь людям? – удивился я. – Ведь люди лечат собак, тебе ли не знать об этом. В конце концов, он поддался на наши уговоры и, продолжая скулить и жалобно повизгивать, перекатился на спину. Оказалось, что у него всего лишь содрана кожа, правда, выглядело это не слишком привлекательно. – Ничего, все обойдется, – сказала Люси, разглядывая поврежденное место. – Похороните меня в этом ошейнике, который для меня купили, – простонал Пучок. – Хоронить тебя не придется. Он положил лапу на мою руку. – Вспоминайте обо мне, когда услышите, как ветер шелестит в кронах деревьев, – глаза его затуманились слезой. – Я уже слабею. Я выдернул палку из травы. – Проклятая дубина! – И отшвырнул ее с глаз долой. – Сейчас принесу! – вскинулся Пучок, немедленно пускаясь за «беглянкой». – Ты же ранен, – напомнил я ему по возвращении. – Ну и что? – пожал он плечами. – Это же мой долг. – Так. Только больше не надо таких выкрутасов, в будущем. – Выкрутасы? – пес подскочил и чуть не сбил меня с ног. – Где они? Я с ними расправлюсь! На этом наш серьезный разговор с Люси был закончен. Остальную часть дня мы провели, шатаясь по лесу с единственной целью – отдохнуть и развлечься. Мы болтали обо всяких пустяках – о нудных людях, которых показывали по телевизору, о нудных политиках, о нудных клиентах, приходивших в контору. К вечеру мы забрались на пару часов в паб у реки. Я смахнул псу остатки чипсов, рассыпанных по скамейке, пока Люси стояла у берега, наблюдая за утками. – Ты проглатываешь еду, даже не успев распробовать, – сказал я, смотря, как пес уничтожает чипсы. – Я распробовал. Лучше всего такие чипсы сочетаются с имбирным пудингом. – Откуда ты знаешь, что такое имбирный пудинг? – Ну вы же угощали меня в прошлый четверг! – напомнил он мне таким тоном, словно опасался за мое душевное здоровье. – Так это уже неделю назад! – Да, но с тех пор я наслаждаюсь им ежедневно, – сказал пес. – Им все еще пахнет из мусорного ведра, и я чувствую его в запахе пота на моих лапах. Но кроме того, существует же еще идея пудинга, его душа. Так что, однажды попробовав кусочек чего-нибудь, сохраняешь это при себе навсегда. – Стало быть, попробовав кусочек пудинга шесть дней назад, ты наслаждаешься им до сих пор? – Я и угостил-то его тонким ломтиком. – А как же, – оживленно закивал он. – Разве у людей не так? – Нет. Я просто ем и все. – О-о, – покрутил головой пес, видимо в глубине души смущенный таким пренебрежительным отношением к пище. – Вам стоит добавлять к еде какие-нибудь приправы. Интересно, подумалось мне. Ведь внешне все выглядит как раз наоборот – собаки заглатывают еду, а люди, напротив, смакуют, устраивают из этого целый культ. Но вот, оказывается, собаки куда большие гурманы, поскольку неделями способны наслаждаться вкусом продукта, который им случилось отведать. Над рекой медленно сгущались сумерки, высокие деревья молитвенно тянули ветви навстречу последним солнечным лучам. Это было нечто такое, чего я раньше никогда не замечал. Обычно я видел, что становится темно, не более. Я не замечал этих радующих глаз, чарующих оттенков перехода из одного состояния в другое. Мой мир, можно сказать, был по преимуществу черно-белым, каким считают зрение животных, собак например. Где-то мне доводилось читать, что собаки и кошки видят мир черно-белым. Или, может быть, это все-таки не так? – Обними меня, – вдруг попросил Пучок. Я исполнил его пожелание. Люси стояла неподалеку, и мне захотелось обнять ее тоже – благо вторая рука оставалась свободной. Но я знал, что не смогу этого сделать. Новые отношения завязываются обманчиво просто лишь потому, что еще не было времени, чтобы усложнить их и запутать. Год-другой – и в них наступает такая путаница, что нелегко понять, что вообще происходит. – Ты только посмотри, какая вода, – попытался я привлечь внимание пса к этому прекрасному виду. – Как она освещена закатом. Люси, услышав мои слова, обернулась. – Вы любите поэзию? – спросила она. – Да, конечно, – отозвался я. – А читали «Заставу» Теда Хьюза? – Только самое начало. – Ужасно, не правда ли? Просто жуть!!! – Да, – ответил я, заглядывая ей в глаза. – В самом деле, отвратительно. Остаток летнего дня запутался в кронах деревьев, медленно и неотвратимо стекая за горизонт. В такой вечер не может быть ничего романтичнее, чем разговаривать с девушкой о поэзии на скамейке возле реки. Какое счастье. Тут я понял, что влюбляюсь не то в собаку, не то в Люси, такое на меня напало лирическое настроение. Полюбить кого-нибудь – значит измениться, стать другим, это похоже на соединение кислорода с водородом, когда в результате получается совершенно новое вещество – вода. И я стал чувствовать, что здесь, сейчас, рядом с Пучком и Люси, превращаюсь в нечто новое, причем едва успевая постичь, как это происходит. – Едем сегодня к Линдси? – поинтересовался пес, пока мы дожидались Люси, которая понесла тарелки в паб. – Вряд ли. Что мы там забыли? В этом месяце я ей не по вкусу, не тот аромат. Пес (или мне это всего лишь показалось?) облегченно вздохнул. – Что такое аромат месяца? – неожиданно полюбопытствовал он. – Я бы хотел это попробовать. – Это просто выражение. Я хотел сказать, что она несчастлива со мной. Пес снова озадаченно свел брови. – А что такое месяц? – Время года. – Первый вкусный запах, запавший мне в душу, – это аромат мороженого, подмоченного дождем, – признался он. – И еще я помню, все дети тогда нервничали. – Отчего? – Не знаю, но они явно нервничали. И солнце иногда светило. Наверное, это было лето. А дети нервничали из-за июньских экзаменов, и солнце появлялось время от времени, потому что было только начало лета. Я попытался выжать из Пучка еще какие-нибудь воспоминания, но, похоже, больше в голове у него не удержалось ничего. То есть трудно было определить, сколько таких «лет» он провел на этой земле. Судя по всему, ему было года четыре. Так сказал ветеринар. Для бездомной собаки он был слишком упитан, хотя из обрывков его воспоминаний следовало, что он-таки был бродячим псом. – И что за запах у этого месяца? – спросил я. Был август. – Пота и крема для загара, осы в сандвиче и тонких газет. Еще запах кожи на головке крикетной биты. – Не хочешь ли ты поправиться и сказать – звук кожи? – Однажды я по ошибке забрел в крикетную кладовую, – сказал пес, осторожно заполняя прореху в памяти. Видимо, его застали в кладовке и угостили крикетной битой. И все же этот месяц мог иметь запах решимости. Мне предстояло принять решение. Оставалось уладить дело с Котом, продать Чартерстаун, и мы будем снова чисты и свободны, готовы к новому будущему. Когда мы вместе с Люси возвращались к машине, жизнь уже казалась мне намного проще. Только потом до меня дошло, что я оставил ключи в машине, запасных у меня не было. – Придется звонить в Королевский автомобильный клуб. – Думаете? – отозвалась Люси. Нагнувшись, она подняла с земли кусок проволоки, который кто-то посчитал вполне естественным бросить на автостоянке в этом замечательном уголке природы. – Ну-ка, – сказала Люси, вставив проволоку между резинкой и стеклом, она покрутила ее – и дверь с хлопком раскрылась. – Где вы этому научились? – удивился я. – Да уж, само собой, не на двухлетних курсах, – ответила она. – Ну что, поехали?11 ЗУД КОШАЧИЙ
Я все еще находился под влиянием этого дня, паркуясь поздним вечером перед «кошачьей колыбелью». Пучка я оставил ночевать у Люси. Уходя, я услышал за дверью: – Он морит меня голодом с самого первого дня, как я у него поселился, так что не будете ли вы столь милосердны, чтобы угостить меня куриной грудкой. К счастью, Люси не понимала собачьего языка. На парковке у Кота стояло всего несколько машин, некоторые из них я приметил во время своего первого визита. Я не схожу с ума по автомобилям, просто в ожидании посланцев Королевского автомобильного клуба бывает нечем больше заняться, кроме как пялиться на чужие машины. Здесь был обычный набор «поршей» и «мерседесов», на который наткнешься в любом месте сбора «тугих кошельков». Видимо, мы не многим отличаемся от животных – все наши насущные нужды умещаются в простейший набор: косточка, прогулка, «мерседес», яхта. Должен заметить, мне было не по себе. Кот намекал на возможность физической расправы с несговорчивым риэлтером, и оттого я решил сразу предупредить его, что все мои близкие, включая нескольких моих личных адвокатов, предупреждены о возможных последствиях нашей встречи и что в сейфе у меня лежит завещание, в котором красочно изложена суть нашего прошлого разговора. На самом деле об этом знали только пес и Линдси. Даже Люси я не стал посвящать в подробности шантажа. – О, не беспокойтесь, – утешил меня пес, – это просто облаивание. – Что значит «облаивание»? – Очень просто. Когда хотят укусить, об этом не предупреждают. Если же надо просто запугать, тогда начинается «облаивание». Какой же дурак станет предупреждать об укусе – так только упустишь инициативу. Пусть противник узнает об укусе только тогда, когда твои зубы уже вопьются в его ногу. Интересная мысль. В самом деле, если тебя хотят убрать, об этом не предупреждают. Такой закон действует и в мире человеческих отношений. Ли Харви Освальд не извещал президента Кеннеди открыткой, что он собирается с ним сделать. И потом, что пользы Коту меня «убирать» – это не сделает его богаче ни на пенни, сделка тем более не состоится. Я поднялся по ступеням парадного крыльца к порогу кошачьих апартаментов и позвонил. К моему удивлению, открыл дверь сам хозяин. – Надеюсь, я не напугал вас, мистер Баркер, – сказал он, взмахнув руками, как делают дети, пытаясь напугать. – Должен сказать, слегка обескуражили. – Деньги при вас? Я показал портфель, к которому тут же потянулись его руки. – Спокойно, – осадил я его. – Портфели не растут на деревьях. Мне эта сумка обошлась в девяносто девять фунтов. Кот коснулся лба рукой, словно вспомнив, что имеет дело с малахольным, и крикнул в глубину коридора: – Дженкинс, принесите сумку! – а сам вышел на крыльцо. Он двигался медленно, мягко, контролируя каждое свое движение, как кот, готовый в любой момент броситься в атаку. – Ну как? – Что как? – Вы подумали? – Да, – ответил я. – Подумал. – И что? – Мое решение остается прежним, – сказал я, меняя позицию, чтобы не подпустить Кота слишком близко к себе. – Сигару? – он вытащил из нагрудного кармана серебряный цилиндр. Я вспомнил, что ЦРУ некогда пыталось устранить Кастро с помощью детонирующей сигары, но потом решило, что это дурацкая затея, и предпочло обождать, пока табак сам не доконает лидера кубинской революции. Я принял сигару из его рук, и Кот услужливо поднес зажигалку, дожидаясь, пока я прикурю. Пес бы сейчас не одобрил моего поведения. Котам доверять нельзя. Но сейчас мой друг находился далеко, нас разъединяло десять миль от дома Люси до кошачьей виллы, и я позволил Коту задержать меня у себя в гостях. – Кстати, сейчас идет игра, если интересуетесь, – намекнул он. Я понял намек и достал из кармана присланную мне фишку. – Благодарю, – сказал я. – Не пригодится. Примите. Странно. Несмотря на то, что я говорил, ноги мои все равно рвались в сторону игорной комнаты. Так бывало, впрочем, всегда. Но играть мне сейчас нельзя было ни в коем случае, тем более в отсутствие моего четвероногого партнера. Поэтому я решил, во что бы то ни стало, удержаться и не дать Коту в очередной раз сбить меня с толку. Тогда я еще не осознал, какой громадный шаг вперед я произвел в этот вечер, насколько продвинулся. Не думаю, что лет десять назад я был способен осознать роковые последствия игры. Когда я говорю «осознать», я имею в виду, что всегда знал, что они существуют, эти роковые последствия, но никогда не вспоминал о них, собираясь сесть за игорный стол, и мог только чуять аромат молочно-кисельных заветных берегов. Кот осклабился: – Впрочем, я это так, почти что в шутку. Там сейчас идет игра по-крупному, большая игра, на большие деньги. Я приметил на парковке «Макларен Ф-1» – двести тысяч фунтов, гарантировано, что будет исцарапан, если оставить без присмотра. – Деньги будете считать? А то мне пора. – Не хотелось задерживаться у Кота, он был мне неприятен. Он взял протянутую фишку и произнес: – Забавно, здесь это – пятьсот фунтов, а там, – он показал за ворота, – ноль. Люди сами определяют ценность вещей. Он слегка сбил меня с толку своими философскими рассуждениями. То ли он старательно рядился сегодня в овечью шкуру, то ли роль злого босса, которую он обычно исполнял, была ему не по нутру и на самом деле он был склонен метать бисер перед свиньями, чтобы потом разочарованно наблюдать, как они им давятся. – Ну, так как? – напомнил я ему о своем существовании. – А я вас раскусил. – Он игриво ткнул пальцем в мою сторону. – Я понял, что вы за человек. Вы хотите прожить жизнь, совершая только правильные поступки. – Да, – ответил я. – Хочу. – Ну что ж, а ведь так называемая «правильность» поступка не всегда очевидна, не так ли? Террористы тоже считают, что совершают единственно верный и правильный поступок. – Вот уж не усматриваю в своих действиях терроризма. Скорее это вы пытались терроризировать меня. Кот посмотрел на меня как-то загадочно. – Вы напрасно заступаетесь за эту старую летучую мышь, – сказал он. – У нее денег не меньше, чем сумасбродства. Собаки получат изрядную сумму, а у вас будет золотое будущее. Так в чем проблема?! Это была тактика Линдси. – Это ее дело – решать, на что будут потрачены ее деньги. – Доверенные лица благотворительных обществ получат новые машины, будут ездить в инспекционные туры по собачьим приютам на юге Франции, повысят себе зарплату. Собаки со слугами станут в «роллс-ройсах» выезжать на пикники, обзаведутся домиками в деревне, да? – Мне-то какое дело? – Такое, – зловеще прошипел Кот, – что, если вы не потратите деньги на себя, их потратит на себя кто-нибудь другой. – Он тревожно оглянулся по сторонам, как будто этот самый кто-то уже подкрался к нам и мог подслушать, о чем мы говорим. – Так что если вы не заполучите ее денег, их перехватит другой подонок. – Что значит «другой подонок»? Я не считаю себя подонком, во всяком случае, в данной ситуации. – Значит, вас вполне устраивает торчать в своей затхлой конторе? Пока собачьи благотворители будут спокойно проматывать деньги, которые уплыли у вас из-под носа, а у вас не хватило духу завладеть ими. Да вы просто неудачник, мистер Баркер. – Я не могу быть честен для остального мира, – сказал я. – Я могу быть честен лишь с самим собой. И уж лучше я буду честным бедняком, чем богатым подлецом, – закончил я, процитировав слова отца. Кот разглядывал меня еще с минуту, словно выплюнутый комок шерсти. В этот момент появился дворецкий с пластиковым пакетом. Кот подождал, пока он скроется за дверью, и лишь затем открыл портфель и стал перекладывать деньги. – Ладно, сменим тему. Как поживает очаровательная Линдси? Все так же стрижет мозоли в фиттинг-центре? – Откуда вы знаете про Линдси? – Это также часть моего бизнеса – знать обо всем, что имеет к нему отношение, – ответил Кот. Лицо его оставалось при этом мнимо бесстрастным, но по долгу службы я привык читать то, что написано даже на самых отрешенных физиономиях. – Как прикажете это воспринимать? Еще один намек? Вы угрожаете? – Как пожелаете, – отозвался Кот, опуская фишку в мой нагрудный карман, – так и считайте. Теперь вынужден откланяться, мне надо обстричь парочку чрезвычайно богатых балбесов.12 СОБАЧЬИ СТИХИ
Я любил Линдси по многим причинам. Мы познакомились, когда она покупала квартиру через нашу контору. Тогда мне казалось, что я интересую ее больше, чем приобретаемая недвижимость. Случилось это четыре года назад и продолжалось до настоящего времени. Когда я говорю о «настоящем времени», я веду его отсчет с момента знакомства с Пучком. За несколько недель до появления в моей жизни Пучка все напоминало о собаках. Можно сказать, жизнь стала подозрительно отдавать псиной. Вот и в те дни, когда я познакомился с Линдси, все казалось новым. «Ауди» была новой, и было так здорово гонять на ней. До «ауди» у меня был старенький «пежо 205». Поскольку я не автомобилист, мне он казался отличной машиной, пока в один прекрасный день «пежо» не сломался и я не услышал от механика: «Что ж вы хотели от такой древней колымаги». Езда на старой машине связана с занимательными ощущениями: она тревожно дребезжит на шоссе, вибрирует на второстепенной дороге, скрипит на грунтовой и так грохочет на магистрали, что почти не слышно радио. В «ауди» же я как будто скользил по дороге, полностью отрешенный от реальности. И в этом наглухо закупоренном пузыре я чувствовал себя недоступным для проблем внешнего мира. Когда я купил новую машину, отец посыпал голову пеплом: «Ты выбросил на ветер пять тысяч фунтов, только чтобы выкатить на этой тачке прямо из демонстрационного зала, как последний пижон!» – дрожащим голосом говорил он. Лихорадка мотовства охватила меня целиком, и я профукал еще пару тысяч на новый костюм, какие-то моднющие шмотки из магазина в Брайтоне. Сделал стрижку в салоне, совершенно изменив свою внешность. Это такая особая прическа, ножницами, когда в одних местах делают короче, в других оставляя длину. Я уже и не помню, как называется эта «модель». И еще купил маме новую инвалидную коляску. Была Пасха. Так что вам теперь должно быть понятно, что я называю «новой жизнью». И тогда в мою жизнь вошла Линдси. Она тут же бросилась мне в глаза, как только вошла в офис. Ее просто невозможно было не заметить. Она была прекрасна. «Вау! Вау!» – пронеслось у меня в голове тут же, при первом взгляде на это мимолетное виденье. Тогда у нее были длинные прямые волосы, выкрашенные хной, которые прекрасно оттеняли изумрудные глаза с хитрыми ведьмовскими искорками в зрачках, и молочно-белая кожа. А еще она отличалась особой, спокойной и ленивой манерой говорить. Одежда на ней была очень дорогая – во всяком случае, так тогда казалось мне, увлеченному модой, – ботинки из кожи пони, замшевая юбка и хипповский топчик. Так что я даже удивился сначала, что такая шикарная дама присматривает себе однокомнатный флэт. Это было время, когда и мозольные операторы могли позволить себе купить однокомнатную квартиру. Мне показалось, что я нашел в ней что-то от себя, как будто мы родственные – где-то, чуть-чуть – души. Ей тоже всегда представлялось, что она занимается чем-то не тем в своей жизни. Она происходила из бедной семьи – отец безработный, мать уборщица, так что в подобном положении стать педикюршей уже значило выбиться в люди. Мало того – это казалось ключом к несказанному богатству. Однако образование в достаточной степени расширило ее горизонты, чтобы она поняла, насколько занижены и смехотворны были ее притязания. Ей хотелось большего, и я всемерно пытался помочь ей в этом – преуспеть в жизни, карьере и так далее. Путем долгих трудов ей удалось скопить денег для покупки квартиры, но все же она заметно перекрыла свой бюджет, однако стойко сносила тяготы и невзгоды. Она поставила себе цель – поступить в Открытый университет и заняться маркетингом. Эта область деятельности представлялась ей, и, вероятно, не без оснований, более доходной, чем услуги педикюрши. Однако после покупки квартиры мечта стала еще более недостижимой. Тем более у нее почти не оставалось свободного времени на учебу. Мы сразу поладили. Я понял, что она мне нравится, потому что с ней я все время забалтывался. Она заметила мое волнение и восприняла это как комплимент. Мы собирались посмотреть квартиру у моря, возле самого побережья, которую она смогла бы купить, если бы нажала на банк, а я, со своей стороны, оказал воздействие на владельцев квартиры – одну компанию, которой как раз требовалось срочно снять ее с баланса. – Парковка здесь неудобная, если, конечно, вы не живете в собственном доме, – объяснил я, – и люди оставляют машины где попало. Вообще-то, как агент по недвижимости, я не должен был сообщать об этом, чтобы не спугнуть клиента, но с ней я хотел быть честным до конца. Я с самого начала старался услужить ей, пусть даже по такому банальному поводу, как парковка, подсознательно стремясь укрепить невидимую нить симпатии, которая возникла между нами. Мы остановились перед домом, где она теперь живет, но припарковаться было негде. В другой ситуации я бы оставил машину за три улицы от дома и добрался бы до места пешком, но перед ней не мог удержаться от позерства, хотелось показать себя «крутым». – Ничего, если немного покрутимся? – спросил я, лавируя между машинами и лихорадочно выбирая, куда бы приткнуться. – Ничего, – откликнулась она. – У вас шикарная машина. Я замялся, не зная, на что решиться. В конце концов, чтобы не выглядеть полным дураком, я умудрился припарковаться возле самого дома, правда, во втором ряду. – Привык, знаете ли, – сказал я, – бросать машину где попало. – Подальше положишь – поближе возьмешь, – заметила она. – Совершенно верно, – согласился я. Она вела себя непринужденно, но на лице блуждала странная улыбка. Еще ни с одного клиента мне не хотелось сорвать одежду, и совершенно ясно, что ни с одним из клиентов никогда я так себя не вел. Мы произвели осмотр пустой квартиры, и меня все время подмывало предложить ей выпить. Но для этого нужен был предлог. Например, ее твердое решение о покупке. Так что профессионализм удерживал меня в рамках приличия, или наоборот, загонял в угол, лишая возможности воспользоваться ситуацией в личных интересах. – Мне нравится, – наконец сказала Линдси. – Здесь еще прекрасный вид на море… если бы не соседние дома, – сказал я, обернувшись к окну. – Великолепно! – воскликнула она, присоединяясь. Мы стояли у окна, а так как оно было не таким уж широким, она прикоснулась ко мне плечом. Невольно. Так думалось мне тогда, и до сих пор я не уверен, было это невольным движением или, напротив, вольностью со стороны кого-то из нас. Позже я убедился и приписал этот феномен своему знакомству с Линдси, что ощущаю наготу женщины, даже когда еще не снята одежда. – Мне здесь нравится, но не могли бы вы мне показать еще квартирку с мебелью? – Да, конечно, – откликнулся я. – Вам обязательно надо сравнить, чтобы увидеть, как здесь будет уютно с мебелью. Следующая квартира, которую мы осмотрим, меблированная и как раз очень похожа на эту по планировке. – И кровать есть? Так начался наш бурный роман, в котором было все – и кувырки страсти, и страстные кувырки. Некоторое время я был просто одержим ею, до такой степени, что лично занимался всей недвижимостью в районе ее мозольного кабинета, лишь бы иметь возможность встретиться с ней в обеденный перерыв, бешено спариваясь в чужих квартирах. Мы действовали бесцеремонно, точно взломщики, посягающие на чужой дом лишь для того, чтобы заняться в нем любовью. Так нас все больше засасывало в пучину страсти, что, похоже, доставляло нам обоим равное наслаждение. Однако Линдси, несмотря на всю свою сексуальность и самоотдачу, сохраняла вполне трезвое отношение к жизни. И эту черту ее характера я находил восхитительной и забавно контрастирующей с моим оголтелым чувственным опьянением. Курить я начал с ней за компанию, за что невероятно ей признателен. Если бы я не курил, игорная комната стала бы для меня душегубкой. А так я мог с тем же успехом травить чужие легкие, как и прочие игроки, травили мои. Так что первая наша встреча произошла в чужой постели. После она лежала нагая рядом со мной, а я с тревогой посматривал на простыни, измятые в порыве страсти. Дом принадлежал Дэвиду Райсу, психотерапевту, практиковавшему особый метод лечения посредством метафор. Линдси потянулась за сумочкой. Ее гибкое мускулистое тело будоражило и навевало мысль, что простыни все равно измяты и после второго раза хуже не станут. – Что ты делаешь? – спросил я. – Ищу сумочку, – ответила она. Открыв ее, Линдси достала какую-то папку и углубилась в чтение, перевернувшись на живот. Затем она протянула руку и достала из сумочки сигареты. Мне тут же захотелось отобрать их у нее. Вряд ли Дэвид Райс, с его большой тибетской «таблой» на стене и мечом «тайчи» на плетеной корзине с грязным бельем, стал бы курить в своей комнате. – Мета-фо-рическая терапия, – пробормотала Линдси, листая папку, – ну-ка, посмотрим, с чем ее едят. О, кажется, я знаю парня, на которого заведено это досье. Хочешь сигаретку? – Нет. – Почему? – удивилась она. Я вырвал сигареты у нее из рук. – «Курение убивает!», – с надлежащим драматическим надрывом прочитал я надпись па пачке. Приподнявшись на локте, Линдси прикурила сигарету. – Секс тоже противопоказан, – заметила она, – тем, кто экономит силы для здоровья и фитнеса. – Что ж, в таком случае, – заговорил я, устремляясь к окну, чтобы открыть форточку, и чувствуя на себе ее взгляд, – я тоже закурю. Так у нас все началось. Со страсти. И так же это продолжалось. Что бы ни случалось в наших отношениях, наше взаимное влечение всегда оставалось незыблемым. Это был корень взаимоотношений, их твердая опора, скала, на которой зиждилось все остальное. Любовь приходит не сразу. Сначала это чувство единства: два школьника вместе прогуливают уроки и часы, украденные у занятий, с ребяческим энтузиазмом отдают взрослым играм, временами заходя слишком далеко. – Это классно, – сказала однажды Линдси, заглянув под кровать доктора, продажей дома которого я занимался. – Знаю, – сказал я. – Хотя это больше, чем просто секс, – сонно пробормотала моя подруга. Голос у нее при этом был как у человека, который свесился с кровати и что-то ищет под ней. – Мы можем быть кем угодно, кем хотим. Дом наш, и жизнь наша. Сегодня, например, мы – доктор Кинг и его ужасная медсестра. Поиграем «в доктора»? Ну-ка, что у нас там… Ага! Она извлекла откуда-то большой розовый многоскоростной вибратор. – Что ты собираешься с ним делать? – слегка встревожено поинтересовался я. – Положу его где-нибудь на виду, чтобы его мамочка могла напороться на эту забаву сынишки, когда придет в гости. Эта идея порадовала меня не больше, чем, если бы она попыталась всунуть этот вибратор в меня. Перед уходом она положила искусственный член в хлебницу, но, проводив ее, я снова зашел к доктору и спрятал «игрушку» под кровать. Наконец дела с квартирой Линдси были улажены, и она переехала. Наверное, эти хлопоты о ее новом житье-бытье и скрепили наши отношения. Да, она изменилась, я этого не отрицаю, как меняется в твоих глазах любой человек, когда знакомишься с ним ближе, и даже становится неузнаваем, если пожить с ним достаточно долго бок о бок. Первые пару лет совместной жизни мы показываем свои лучшие стороны и старательно прячем худшие. Так, я с успехом скрывал свою «добренькую», непредприимчивую натуру, и она ведать не ведала, что я лишенный инициативы «тюфяк», а она прятала… Как бы это назвать – то, что она прятала от меня эти годы? Что-то такое… сразу и не скажешь. Нечто вроде постоянной депрессии, подавленности, может быть, разочарования. Когда мы стали встречаться, сначала ей даже льстило знакомство с мужчиной, у которого был новый автомобиль (поменять который мужчина так и не собрался, пока тот сам не развалился на части, правда, узнать об этом ей было не суждено). Еще у этого мужчины водились деньжата (если бы он не просаживал их в карты – впрочем, она и об этом не догадывалась). Все это создавало у Линдси ощущение, что жизнь не проходит даром. Но, в конце концов, новизна чувств перестает быть новизной, и вскоре выясняется, что доходы агента по продаже недвижимости не так уж разительно отличаются от доходов мозольного оператора и что большинству людей счастье напоминает горизонт: его можно видеть, к нему можно двигаться, но его нельзя достичь. И все же наша любовь крепла во время посещения престижных супермаркетов, «Пиццы Экспресс» и «Аск», на уикендах в Париже и дважды в Лэйкс. Меня постоянно преследовало смутное ощущение, что для нее это была какая-то дежурная, минимально-необходимая любовь, не «Квик Сейв» или даже «Сэйфуэй», но где-то поблизости от «Маркса и Спенсера» и определенно не «Харродс». Быть может, где-то между «Сэйнсбери» и «Уэйтроузом». Пес, к сожалению, начала наших отношений видеть не мог, поэтому между ним и Линдси образовалась определенная дистанция. – Разрешите откровенность, сэр? – спросил он как-то вечером, когда я вышел из душа, собираясь на большую игру. Я кивнул ему утвердительно, обтираясь полотенцем. Определенно, пес старательно скрывал усмешку. Его необыкновенно потешало мое несуразное желание окатывать себя водой всякий раз перед уходом из дома. Душ он считал каким-то чисто человеческим чудачеством. – Всякий раз, когда вы уходите за эту дверь, начинается дождь. Разве вы до сих пор этого не поняли? – выразил он свое недоумение. – Говори, чего ты хотел? – Благодарю вас, сэр. Она хочет стать вожаком стаи. Она вас контролирует, и вы с ней считаетесь во всем. Не будет ли лучше, если она уйдет и соберет свою стаю? Тогда вы можете сбиться в стаю с прекрасной Люси и со мной. Это будет наша стая: вы, я и Люси. А Линдси могла бы сбиться в стаю с Майклом Тиббсом, они прекрасно поймут друг друга. Я не говорил Пучку, что у Тиббса кличка – Кот, а коты, как известно, не стайные животные. Но я не стал сбивать его с этой верной, не лишенной оснований позиции. – Нет, так нельзя. – Только так и можно! Так как раз всегда и бывает! – воскликнул Пучок. – Тиббс получит самку, которая ценит себя необыкновенно высоко, да и вы не останетесь в накладе – ваша будет несравненно дороже, потому что добрая, красивая, да еще и раздает печенье. – Значит, все опять переводится на еду? Я, кстати, заметил, как переменилось отношение Пучка к Линдси, когда она не оставила ему кончик вафельного рожка от мороженого, которое мы ели на пляже. Пес прижал уши к голове. Это не всегда является выражением раскаяния, просто он почувствовал, что его в чем-то обвинили. Примерно то же самое ощущение испытывают люди, когда на негнущихся ногах проходят через таможенный терминал. Пусть даже тебе нечего декларировать и по большому счету ты ни в чем перед ними не виноват, но оттуда, из-за стекла, на тебя смотрят как на потенциального контрабандиста, сумка которого набита оружием, наркотиками и иными непотребствами. Так что идешь так, словно готов к тому, что через минуту тебе скрутят руки за спиной. – Я только хотел узнать, каково ваше мнение по этому поводу, вот и все, – сказал пес. – Не думаю, что она стопроцентно за меня, ваша Линдси. – А почему она должна быть стопроцентно за тебя? – Ну, я же… Но, если я… Если вы… Да! – наконец вырвалось у него. – Ладно, я тоже не уверен, что она стопроцентно за меня, – признал я, – если это может послужить тебе утешением. Пес принял обиженный вид, словно недостаток энтузиазма со стороны Линдси по отношению ко мне уже наносил ему оскорбление. – Пойми, мы с Линдси вместе уже очень долго, а отношения между людьми не могут все время оставаться такими же яркими, как в начале. Постепенно спускаешься на какой-то функциональный уровень любви. У Пучка отвисла челюсть, слегка подрагивая. – И то же самое произойдет между нами? – вымолвил он. – Между мной и тобой? Я и не представлял, что мир столь жесток. Я похлопал по покрывалу кровати, приглашая его сесть рядом. – О! Особые привилегии! – воскликнул пес, тут же забыв, о чем только что говорил, и, запрыгивая на постель. Он с гордым видом примостился сбоку и приосанился, словно позируя, чтобы его профиль вычеканили на монетах. Но я не мог так просто забыть его слова. – Нет, что ты, с нами такого никогда не случится, – сказал я. Пес тут же ухватил нить беседы. Оказывается, тоже не забыл, о чем только что шла речь. – Но почему? – Потому что у нас совсем другие отношения. – Я обнял его за шею. – У нас совсем другая любовь. – Я тоже так думаю, – вздохнул Пучок, тоже прильнув ко мне. Спустя несколько секунд он сладко задремал, как умеют это делать одни собаки, тихонько полаивая сквозь уголки рта. Там, по ту сторону сновидений, они проживают иную жизнь, возможно, более похожую на настоящую, чем наша реальность похожа на человеческие сны. Наверное, там он облаивал какой-нибудь порожденный сновидением призрак белки. Должен сказать, что собаки сами по себе – лучшее снотворное. Их в этом не заменят ни таблетки, ни ароматические свечи вместе с ионизаторами воздуха. Такое ощущение, что усталость, которая наваливается на собаку после дня непрерывной беготни, настолько велика, что не может вместиться в пределах собачьего тела и распространяется вокруг, создавая легкую ауру лени и дремоты. Само время замедляется, подстраиваясь под ритм дыхания собаки, и становится таким же вялым, расслабленным. Порой щеки Пучка раздувались, затем следовал глубокий выдох, сквозь который можно было расслышать сонное бормотание: «Вот это другоедело, вот оно, чего я недополучил», при этом пес перебирал лапами, мчась куда-то в воображаемом галопе. Затем он как будто задержал на секунду дыхание, словно ныряя в какой-то еще более глубокий транс. – Не оставляй меня здесь, – попросил он. – Это, наверное, я виноват, что ты уходишь. О, что же я наделал? Я положил ему руку на лоб. – Не зри сих страшных снов сегодня, Пучок, – сказал я, и он затих.13 ВИЗИТ ИНСПЕКТОРА
Теперь, оглядываясь назад, могу сказать, что я ожидал от них большей прыти. Я предполагал, что они начнут действовать гораздо быстрее. Миновал месяц со дня моей последней встречи с Тиббсом, прежде чем он нанес первый удар. До этого на чартерстаунском фронте царило относительное затишье. Был ранний август, и крупный покупатель отсиживался в поместьях на юге Франции и прочих излюбленных местах отдыха буржуазии. Так что не было смысла метаться в поисках перспективных клиентов, производить оценку имущества и так далее. Тем более у меня, по моим предположениям, еще оставалась для этого уйма времени. Начать кампанию я решил в конце сентября. Англичане, включая самых инициативных и предприимчивых, не осознают, что лето кончилось, и они уже вернулись к работе, раньше начала октября, когда, заглядывая в зеркало, обнаруживают, что загар уже начинает выцветать. Эта небольшая отсрочка нам не повредит, решил я. В это время меня преследовала фантастическая удача. Благодаря деньгам, выигранным в покер, я уже начал выкупать заложенную квартиру, так что не терял надежды в скором времени подняться до такого уровня благосостояния, когда смогу вторично сделать предложение Линдси. Мой успех в игре, мое фантастическое везение явилось следствием того, что я стал играть в более перспективных местах, а также не в последнюю очередь это было связано с переменой тактики игры. Карточный «талант» Пучка привязал бы к нему любого, но любил я его не за деньги. Думаю, его энтузиазм был самым привлекательным качеством. Трудно было найти в мире вещь, по поводу которой он не проявлял бы неуемного восторга. – У тебя что-то в сумке! – радостно пыхтел он, стоило мне прийти домой с парой новых «си-ди». – Вряд ли тебе это понравится, – отвечал я. – «Карпентерс» не в твоем вкусе. – Все, что в сумке, в моем вкусе, – заявил пес. – Сумка – единственная вещь в мире, в которой можно быть уверенным. – И он принялся обнюхивать новинку. – Стирка! – орал он, когда я выгребал содержимое корзины для грязного белья. – Как это здорово! Стоит ему там повертеться, и белье начинает пахнуть совсем по-другому. Прямо какая-то магия. – Тебе же всегда нравились запахи позабористей. Вот уж не думал, что тебе по душе «Персил». – Мне по душе все интересные запахи, – с воодушевлением заявил Пучок. – Но машина упрощает запах. Разве не так? – Но сначала она его крутит! – отвечал пес с непостижимой собачьей логикой. Где-то в это время я стал видеть сны. Банальная вещь, в общем-то. Мне снилось, что я нахожусь в коридоре, полном дверей, что-то очень похожее на фильм «Матрица. Перезагрузка». Откуда-то издалека доносится лай Пучка, что само по себе было непривычно: я слышал лай вместо слов. И, тем не менее, ничуть не сомневался, что это Пучок, а не какой-нибудь другой пес. У меня была стопроцентная уверенность, какая бывает только во сне, что он находится за одной из дверей, и все же я не открывал ни одной из них. Я как будто стоял перед выбором – по какому пути пойти, но чувствовал абсолютную неспособность на что-нибудь решиться. И даже не знаю, почему так происходило. Затем мне стали сниться совершенно непонятные вещи, которые трудно интерпретировать. Например, я знал, что где-то есть колеса, хотя я не видел их, но отчего-то был уверен, что они там есть, потом откуда-то всплыл загадочный номер М345667, за ним еще несколько букв, которые на самом деле не были буквами, и цифры, которые не были цифрами. Проснувшись однажды посреди ночи, я увидел, что Пучок сидит возле моей кровати и озабоченно меня разглядывает. – С тобой все в порядке? – спросил он. – Да, – ответил я. – Ты разговариваешь во сне. – Я видел сон, – вяло отозвался я. – А что я говорил? – Линдси. Ты повторял ее имя много раз. – Странно. Ее-то как раз там и не было. – «Точно пес, он охотится в снах», – процитировал Пучок. – Это Теннисон. На самом деле он был стаффордширским бультерьером. Все поэты «Озерной школы» были собаками, потому что ходили на прогулку к озеру. – Он смущенно сморщил лоб. – Я тоже видел сон, – признался он. – О чем? – Я бежал по пляжу за мячиком. – В самом деле? – Так оно и было. Что это означает? Как и пес, я терялся в догадках. Было десять утра хмурого, облачного понедельника и я как раз заканчивал с рекламными объявлениями о продаже Чартерстауна, когда позвонила Линдси – вся в слезах. Пучок был в конторе со мной, под неусыпной опекой Люси и остального персонала. Сотрудники и клиенты от него прямо-таки не отлипали. Я отсел подальше от этой угодливой суеты, которой сопровождается появление на скучной работе ребенка или животного, что развлекает всех необыкновенно. Итак, я сидел в гордом одиночестве, помышляя о покере и выигрышах – прошлых и предстоящих. Ощущение опасности неизбежно со временем сходит на нет. Начинаешь становиться нахальным и вместо передвижения по улицам короткими перебежками, от покрова одного фонарного столба к другому, принимаешься разгуливать с важным видом и развязно заявлять встречающимся на пути подозрительным личностям: «Ну, подойди, попробуй», потому что совершенно уверен, что они не подойдут. И тут зазвонил телефон. Это была Линдси, и она рыдала. Мне приходилось прежде видеть Линдси в слезах – на маминых похоронах, например, – но то были слезы смирения. А сейчас Линдси рвала и метала, что еще более странно, потому что я никогда не давал ей повода рвать и метать. – Дэйв! – кричала она. – Это ужасно! Мне угрожают! – Что? – Утром у меня был пациент. И пока я с ним занималась, он стал меня шантажировать. Линдси уже, в общем-то, успокоилась насчет Тиббса, особенно после того, как я купил полный набор чехлов для сидений ее «Клио», после чего она бросилась мне на шею с признательным криком: «Папочка!», вырвавшимся у нее в момент поцелуя. Однако я заметил происходившие в ней перемены, с тех пор как она узнала о несостоявшихся отношениях с Котом. Любой другой, кто не знал ее настолько хорошо, мог подумать, что у нее начался новый этап в жизни. За эти полтора месяца, которые прошли после переговоров с Тиббсом, мы побывали в Лондоне больше раз, чем за предыдущие четыре года. Мы ходили в рестораны и театры, бары и картинные галереи, и это было здорово, особенно когда я купил видеомагнитофон, в котором мог разобраться, и даже умудрился записать «Большого брата». Мы заказывали чай в отеле «Ритц», что даже меня, карточного игрока с моим нереальным отношением к деньгам, заставило взглянуть на деньги реально. Мы видели виртуоза карточной игры Джоба Филлипса, прозванного Иовом за свое легендарное терпение. Да, он работал коридорным в гостинице, но я знал, что он вернется, он просто ждал своего часа, у него не было другого пути. Мы сняли номер, который обошелся как раз в сумму, потраченную мной за четыре последних отпуска, и занимались любовью, используя в качестве ложа безумно дорогую антикварную мебель. – Скажи, разве не здорово? Давай всегда так жить, – сказала тогда Линдси. – Собаку сюда не пустят. – Ты и твоя собака, – сказала она, – достали меня. – Она слегка вышла из себя, обнаружив фото пса в моем бумажнике. Ее фото там тоже было, так что грех жаловаться. Может быть, это немного чересчур, но снимок Пучка я носил с собой, чтобы заказать псу карточку для проезда по железной дороге. Мы с ним поспорили, что человек, который будет оформлять карточку, не заметит, что выписывает ее для собаки. Железнодорожный кассир поставил печать на фото без вопросов, затем сказал: – Послезавтра возвращаетесь в Баркинг, не так ли? – что рассмешило нас необыкновенно. На период лондонских похождений Пучок был сдан под опеку Люси, к чему отнесся как к развлечению. Они смотрели старые фильмы, и время от времени она спрашивала, не хочет ли он еще сосисочку, на что пес неизменно отвечал, что самую маленькую, пожалуй, да, он проглотит, если она смажет ее майонезом, чтобы лучше проскальзывала в желудок. Однако я был далек от всех этих мыслей, когда Линдси поведала мне историю, как, оставшись с глазу на глаз с новым клиентом и занимаясь довольно проблемной мозолью, услышала угрозы в свой адрес. – И что же он говорил? – Он сказал: «Ваш друг задел интересы весьма влиятельных особ». – Но это не угроза. – Он сказал, что мне конец, если ты не сделаешь то, что они говорят. Причем конец ужасный. – А это уже угроза, – согласился я. – Совсем другое дело. Он обозначил временные рамки? – Я не спрашивала подробностей его бизнес-плана, Дэвид. Похоже, я вел себя бестактно. – Давай я к тебе приеду, – попытался исправиться я. – А ты сможешь? Если бы ты остался сегодня ночевать, мне было бы спокойнее. – Конечно, – ответил я, тут же задумываясь, не сможет ли Люси сегодня взять собаку. Светлый ковер Линдси совершенно не совмещался с собакой. Вообще-то, по моему разумению, он не совмещался и с тем, что находится на полу, но тут уж ничего не поделаешь. Ночевать у меня, в «непривычной обстановке», Линдси не могла, так как была лишена необходимых жизненных благ, собранных у нее дома. Мои блага, очевидно, ее не устраивали. – Что ты собираешься предпринять, Дэйв? – спросила Линдси с другого конца провода. Голос ее выдавал заметное напряжение. – Думаю, лучше всего заглянуть еще разок к Тиббсу и поговорить с ним как следует. – О боже! – воскликнула она. – Только не это! – Не беспокойся, дорогая, я просто скажу ему, что он зарвался. Он не имеет права. Последовало молчание. Затем раздалось: – Ты что, серьезно? Что за чушь ты несешь! Что значит – не имеет права? Как раз он-то и может сделать что угодно. А что можешь ты? Натравить на него эту дурацкую собаку? – При чем тут собака? – возмутился я. – И вовсе она не дурацкая. В этот момент «дурацкая собака» лежала кверху брюхом, чтобы облегчить Люси задачу ее кормления куриной начинкой из пирожка. Пес тревожно оглянулся, услышав обидные слова, точно принц Филипп, которому сообщили, что вся кубышка достанется младшему по возрасту Гарри. – Дэйв, можно серьезнее? Мне угрожают убийством, и в твоих силах остановить их. – Ну. – Так почему ты их не остановишь? – А что ты предлагаешь, чтобы мы им уступили? – прошипел я в трубку, впервые задумавшись всерьез. – Дэвид, что еще можно сделать в такой ситуации? – Ну… мы можем позволить им растоптать нас! В голосе Линдси прорезались истерические нотки: – Они собираются растоптать нас вне зависимости от того, позволим мы им это или нет! – Послушай, не надо так переживать. Это дело я как-нибудь улажу. – Что ж, в таком случае это будет первое дело, которое тебе удалось уладить! – бросила она и грохнула трубкой. Сначала я собирался перезвонить, но потом решил дать ей время успокоиться, прийти в себя. Было в наших отношениях поразительное сходство со стратегией Чемберлена против Гитлера. Словно чувствуя мое замешательство, Пучок подбежал ко мне, и я принялся мять его уши, пытаясь сосредоточиться. – В чем проблема? – спросил пес. – Тиббс стал давить на Линдси. – Вот это да! – вырвалось у пса. – Должно быть, это ее заводит? – Тут не до шуток. – Прошу прощения, – вспыхнул пес, привыкший, как я уже заметил, видеть лишь светлую сторону вещей. Я сказал Люси, что очередной визит к клиенту отменяется, чтобы она перенесла встречу на другое время, и вышел к машине. Пучок рвался выйти из машины и напрашивался в гости, но я приказал ему ждать. – Быть назначенным охранником вашей машины для меня высокая честь, сэр, – поблагодарил меня Пучок. – Ведь это одно из высочайших собачьих призваний. Я почти всегда брал пса с собой на выезды, поскольку машина – одно из немногих мест, где я мог свободно с ним разговаривать. На работе нам приходилось перешептываться – Пучок быстро усвоил мои интонации и стал бессознательно им подражать. Общались мы в основном, укрывшись за моим столом или в комнате для персонала, когда там никого не было. – Открой дверь, о многоуважаемая повозка, – обращался пес к машине. В конце концов, он привык к автомобилю и уже не отстаивал свою точку зрения, что «земля убегает от машины». – Она тебя не слышит. – Она что – глухая? – Казалось, Пучок заискивал перед автомобилем. Она же такая большая, сильная, сказал он как-то, вот и толстяк из телевизора, который вас так раздражает, но на которого вы все равно смотрите, говорит, что к машине нужно относиться с уважением. – Там был другой автомобиль, «порше», – сказал я. Как опрометчиво я поступил, разрешив ему смотреть «Высокую передачу». Вообще-то, я надеялся, что он хоть что-то усвоит из правил дорожного движения. Но все, чему он научился за несколько дней просмотра этой телепрограммы, рассуждать в точности как ее ведущий Джереми Кларксон. Должен сказать, что Джереми Кларксон в собачьем обличье невыносим. Что интересно, Пучок проявлял чисто отцовский (в смысле, какой был у моего отца) интерес к автомобилям. Помню, однажды во время разъездов по магазинам на старенькой «Ладе» отец заметил: – Они дешевые, и уже это одно приятно. – Так ты не собираешься поменять ее? – спросил я. От возмущения отец чуть не бросил руль, но тут же снова инстинктивно ухватился за баранку, поставив руки в положение «без десяти два», как будто пытаясь зажать машине уши. – Нельзя чтобы она слышала то, что ты сейчас сказал! – воскликнул он. – Почему? – Потому что… Если она узнает, что ты собираешься… – он даже не рискнул договорить вслух и произнес одними губами: —…ее бросить, – он боязливо оглянулся, – она сломается, и ты никогда от нее не избавишься. Все, поехали… Мы мчались к Линдси на работу, по пути Пучок высунул голову за окно: любимая поза собаки в автомобиле. – Зачем ты все время высовываешься? Тебе что, это доставляет какое-то особенное удовольствие? Пес глотал воздух, щеки его раздувались мохнатыми кожаными пузырями, а язык развевался на ветру. Он убрал голову из окна и сидел с маниакальным блеском в глазах. – Потому что я могу так делать! – воскликнул он ошалело, прежде чем снова сунуть морду в мощный воздушный поток за окном. Между Пучком и Линдси сквозил отчетливый холодок. При ее появлении пес мгновенно умолкал. Я понял, что недолюбливает он ее за то, что собакам трудно хранить молчание, а при ее появлении я переставал с ним разговаривать. – Она тебе не правится? – спросил я однажды Пучка. – Нравится, если вам нравится. – И уши его моментально приклеились к голове, точно я застиг его на месте преступления с головой, засунутой в банку с печеньем. – Она член стаи, и я остаюсь лояльным к ней, пока она относится ко мне так же. – В голосе пса зазвучала обида. И все же, казалось, он не рассматривал угрозу со стороны Линдси всерьез. Но что же делать с Котом, в самом деле? Понимаю, что не все торговцы недвижимостью в детстве были бойскаутами, но я никогда не предполагал, что может дойти до такого. Я зарулил на стоянку возле поликлиники, где работала Линдси. Типичная местная амбулатория с терапевтами, мозольным кабинетом, физио– и прочими терапиями. Пес хотел увязаться за мной, очевидно забыв о своем обещании стеречь машину. – А как же одно из высочайших собачьих призваний? – напомнил я, но не стал дожидаться ответа и добавил: – Я буду через десять минут. – Тогда о'кей, – отозвался пес, устраиваясь на заднем сиденье. – Буду ждать. Я подумал, что жить в этом мире было бы намного проще, если бы все так ревностно относились к своим обязанностям. Линдси оказалась возле регистратуры, в глазах ее по-прежнему стояли слезы. Регистраторша успокаивала ее, настаивая на необходимости вызвать полицию. – Линдс! – окликнул я ее. Она бросилась мне на шею, на этот раз, даже не осмотрев мой костюм на предмет собачьей шерсти. Видимо, дело было плохо. Это уже серьезно. – Она в ужасном состоянии, – поведала мне регистраторша. – Но не в таком, как мои ноги! – заявила какая-то престарелая дамочка, сидевшая в вестибюле и, видимо, ожидавшая, пока Линдси придет в себя. – Как он выглядел? Не знаю, для чего я это спрашивал, просто показалось, как нельзя более уместным задать в данной ситуации именно такой вопрос. – Он должен был остаться на пленке, у нас камеры внутреннего наблюдения, – заявила регистраторша. – Давайте-ка взглянем на него еще разок. – Она проявляла чуть больше рвения, чем было уместно. Линдси безутешно рыдала на моем плече. – Думаю, это может ее травмировать, – заметил я. Линдси вскинула на меня глаза, лицо ее было мокрым от слез. – Нет, – ответила она, – как раз наоборот – это должно помочь. – Я принесу чай, и потом мы все вместе посмотрим! – весело воскликнул ее коллега, парень из физиотерапии, с которым мне как-то доводилось пересекаться у них на рождественском коктейле. – Я присоединюсь к вам через пять минут, только принесу карточку миссис Прентис, – сказала медсестра, появившаяся, чтобы успокоить пожилую пациентку. – Сейчас, миссис Прентис, вас примут. Кто-нибудь знает, как это перематывается? Уразумев происходящее, миссис Прентис мигом забыла про мозоли. – Вы заработаете двести пятьдесят фунтов, если пошлете эту видеозапись на телевидение, в «Патрульную часть»! – с жаром произнесла она, резво подбегая к регистратуре. – В «Дежурную часть», миссис Прентис, – уточнила медсестра. – А можно посмотреть на преступника? – спросила миссис Прентис. – Сколько угодно, если это вам поможет, – ответила медсестра, которая, очевидно, не впервые сталкивалась с этой пациенткой. Наконец нашелся человек, знающий, как перемотать запись, и мы засели в какой-то служебной комнате, и начался просмотр. В кабинете Линдси камеры не было, поэтому все, чем мы располагали, – это изображение мужчины в гардеробе и возле регистратуры. – Отличный портрет, – заметила девушка из регистратуры. – С этим вы можете смело обращаться в полицию. Однако я уже знал, что обращение в полицию не стоит в повестке дня. Вообще-то, со стороны вид у него был вовсе не зловещий. Он был невысок, не широкоплеч, даже тщедушен, однако это был полисмен. Тот самый, с которым я играл в покер у Тиббса. Я узнал его лысый купол, его усы (неужели такие еще носят!) и этот пронзительный взгляд, прожектором скользящий по вестибюлю. Нет, мы не могли обращаться в полицию, потому что полиция сама пришла к нам. Я положил голову на руки. Вот теперь, похоже, начались настоящие неприятности.14 БЕГУЩИЙ ПЕС
Я покинул поликлинику с чувством, что начинаю разрываться на части. Большая часть меня порывалась разобраться с Тиббсом, сейчас же и немедленно. Сказать ему, что я поставлю в известность журналистов, что мой адвокат получил инструкции и уже спит и видит, как бы засадить его за решетку, если что-то произойдет со мной или близкими мне людьми. Пес пялился на меня из машины, как любопытный сосед из форточки. – Вам нанесли оскорбление, сэр, – сказал он, – а значит, и мне. Чтобы успокоить коллег, Линдси сообщила им, что причиной угроз послужило то, что она «посадила» ему бородавки. Коллеги, со своей стороны, настаивали, что полицию все равно не мешало бы поставить в известность. Но заставить Линдси сделать то, чего она не хотела, нельзя было никакой силой. Другая часть меня не хотела ни во что ввязываться. Линдси выжала из меня обещание, что я, во всяком случае, должен трезво поразмыслить над предложением Тиббса, что я и сделал. Очевидно, это был самый верный выход. Конечно, Тиббс не оставит своих попыток склонить меня к авантюре, и, скорее всего, меня вынудят заключить этот контракт. И еще одно предчувствие было у меня насчет Кота: если я вступлю в его «Бумажное Сообщество», меня начнут использовать. Такие люди привыкли исподволь заставлять других работать на себя, и не было причин полагать, что он станет предупреждать о том, какие у него на меня виды. И если я находился на территории, не отмеченной на карте, не зная, куда деваться и с чего начать, то Линдси и вовсе парила в космосе. Она пребывала в таком расстройстве, что я был готов на все, лишь бы успокоить ее. Расчет Кота был верен – через близких надавить на меня значительно проще. Я спросил совета у пса: – Что нам делать с Котом? – С каким котом? – С Тиббсом. – А он разве кот? – Это его кличка. Глаза пса сузились. – Есть только один способ обращения с котами, – сказал он. – Какой же? Пучок не ответил, а только оскалился, показав клыки. Он был прав, мне следовало доверять своим инстинктам и бороться с Тиббсом. Однако доверять своим инстинктам еще не вошло у меня в привычку. Вернувшись в офис, я навел справки о компании Кота – «Нью Уорлд Девелопментс». Люси одна сидела за рабочим столом, остальные сотрудники ушли общаться с клиентами. Мне хотелось поговорить с ней, обсудить происходящее, рассказать ей все, но я так и не решился. Хотя, правду сказать, от одного ее присутствия мне стало как-то поспокойнее, примерно то же самое я чувствовал, когда рядом со мной спал пес. Казалось, от Люси исходило какое-то излучение, убеждавшее в том, что с этим миром все в порядке. Однако я никак не мог согласиться с этим, по крайней мере, сейчас. Я схватил трубку, готовый сцепиться с Котом, пусть и на безопасной дистанции. Пес выжидательно посмотрел на меня. Он еще не совсем понял, что за штука телефон и с чем ее едят. Когда мы с ним только встретились, он слепо верил, что человек на другом конце провода как-то умудряется залезть в трубку, проползти по шнуру и примоститься поближе к уху, неведомым образом уменьшившись до таких размеров, которые сделают это возможным. Я объяснил ему, что люди разговаривают и звук передается по проводам. Вроде бы такое объяснение его устроило. Секретарь ответил, что Тиббса нет на месте, и спросил, не желаю ли я оставить сообщение. – Скажите ему… Передайте ему, что звонил Дэвид Баркер, – сказал я. – И что… А что я мог передать через секретаря? В кармане у меня оставался единственный козырь – моя исповедь на листе бумаги формата А4. Это все, чем я мог отмахиваться от них. – А, мистер Баркер, – любезно отозвался секретарь, – обождите, пожалуйста, минутку, я попробую соединить вас с мистером Тиббсом. Последовала заминка, во время которой я прослушал легкую классическую музыку, которую, полагаю, Кот подобрал себе в качестве увертюры перед собственным выходом. Было что-то очень неизящное в этом его стремлении к изящному, так я решил про себя. – Мистер Баркер! – раздался приветственный возглас в трубке. Это был Тиббс. – А теперь послушай меня, мерзкий ублюдок, кошачий выродок, – прошипел я. Пес одобрительно кивнул. Люси была в шоке. На всякий случай, чтобы Кот не подумал, что я обращаюсь к нему по-дружески, я решил сразу прояснить ситуацию, чтобы он понял, насколько все серьезно: – Если ты или кто из твоих дружков появится рядом с моей девушкой, я окажусь рядом с твоим домом с бейсбольной битой, – пообещал я. – Это Дэвид Баркер, агент по недвижимости из конторы «Сын и Баркер»? – уточнил Тиббс. – Он самый. – Откуда мне знать, что это вы? – Что это значит – откуда вам знать, что это я? – Назовите мне девичью фамилию вашей матери. – Корнхилл, – сказал я, сам не понимая, зачем отвечаю ему, – и вообще, это я задаю сейчас вопросы, понятно? – Так что, вы сказали, намерены сделать с моим домом? – Я обойду, ваш дом с бейсбольной битой, – повторил я. – Знаете, что это такое? – И что вы собираетесь делать с ней… с этой битой? – продолжал Тиббс. – Засунуть ее тебе в задницу! – заорал я в трубку. – В метафорическом смысле или в буквальном? – спросил Кот, не проявляя тревоги. – В буквальном! – Значит, вы вознамерились нанести мне тяжкие телесные увечья? – Я тебе, подонок, нанесу такие увечья, что ты сдохнешь. – Во дает, во дает, – не переставал восхищаться пес, слушавший весь этот разговор. На другом конце провода хмыкнули. – Думаю, записано достаточно. Будем экономить пленку, – сказал Кот. – Итак, мистер Баркер, если вы решите нанести ущерб мне или моей собственности, люди будут знать, где вас искать. Пока я предупреждаю. Возможно, я должен подумать, в дальнейшем я просто передам эту пленку в полицию. Этот мерзавец украл мой сценарий. Пес терпеливо вилял хвостом, уверенно ожидая моего ответа. – Да как вы посмели… – нескладно вырвалось у меня, – запугивать Линдси. Пес одобрительно задышал: – Так его, сэр, так его! Знай наших! – Как видите… посмели, – удовлетворенно мурлыкнул Кот. – То ли еще будет, мистер Баркер. – Вам меня не сломать, – заявил я. Но это был уже переход к обороне, и Кот это почувствовал. – И знайте, что я уже принял меры, если с нами что-нибудь произойдет… – Так его, так, – пес подскакивал на месте, делая боксерские движения. – Так поступил и наш последний «клиент», о котором я вам, вероятно, уже рассказывал, и, поверьте, немногого этим достиг. Пес выжидательно уставился на меня, но я не мог ничего придумать. И вместо достойного ответа помимо воли из меня вырвалось: – Пожалуйста, прошу вас, не трогайте ее. Она так много для меня значит. Целый мир. – Ну, положим, есть вещи и получше, – заметил пес, пытаясь стянуть через голову ошейник, – например, индейка. – Какая тебе еще индейка? – прошипел я, отрываясь от трубки. – Странно, – ответил он, – с чего это она пришла мне в голову? – Позвольте вам объяснить, как все будет происходить, чтобы вы, верно, поняли, – сказал Тиббс, заставив меня засомневаться, не хочет ли он предложить, чтобы я уступил ему свою любовь, а-ля Мик Джаггер. – Вы берете деньги, которые мы вам предлагаем. Пятьсот тысяч фунтов. Затем вы можете вступить в наше общество, и жизнь ваша кардинально изменится. – А если я откажусь? – В таком случае по истечении недельного срока дубинка заработает с большей силой, при том, что предложенная морковка останется на столе. А потом будет уже только дубинка, – сказал он. – И позвольте принести вам извинения за то, что я не ознакомил вас с этой схемой раньше. Просто некоторое время мы были заняты своими собственными финансовыми проблемами, но теперь все они будут решены. Пес в ужасе посмотрел на меня. – Вы же собирались разнести его в пух и прах! Я опустил трубку. – Прости, – сказал я, не имея сил смотреть на Пучка, у которого челюсть отвисла от удивления. – Простить? Но за что? – подскочил он, тычась носом в мою ногу. – Это вы должны простить меня за короткую память, это чрезвычайно… о, боже мой! – Плохо? – Хуже не бывает. Я уже говорил, что временами события словно зависают в воздухе, в незаконченном виде, дожидаясь, пока не придет их время случиться. То же самое, на мой взгляд, происходит с человеческими взаимоотношениями. Стоит вспомнить о старом друге, с которым вдруг захотелось встретиться, и он тут же звонит по телефону. Не успел я положить трубку, как Люси с другого конца офиса призывно замахала рукой. – Это миссис Кэд-Боф, – сказала она. – Ей нужно срочно с вами поговорить. Неотложность дела миссис Кэдуоллер-Бофорт состояла, как оказалось, в том, что я так и не отправил ей обещанный контракт. – Жду ваших активных действий, мистер Баркер, – заявила она, – скоро увидимся. – И положила трубку. Этот звонок напомнил мне, что я до сих пор не произвел оценку земли. Зачем я тянул с этим? Хотя, может, и не тянул. Может, это было неумышленно? Нет, скорее, я сознательно оттягивал, чтобы не подставить себя под удар. Тут она меня поймала, славная миссис Кэд-Боф. Можно было уличить себя в трусости, но трусы временами оказываются людьми весьма прозорливыми, нельзя не воздать им должного. Временами стоит у них поучиться. Я был уверен, что миссис Кэдуоллер-Бофорт не станет продавать свой дом через другого агента. В таком случае я мог бы посоветовать ей воспользоваться некоторой частью своих капиталов, чтобы сделать свое окружение более подходящим для женщины ее возраста. Я мог нанять ей великолепную сиделку, достать инвалидную коляску последней марки. Если она нуждается в обществе, я мог организовать ей компанию шикарных бабусь, которые поселятся по соседству. Но главное – я отговорю ее от продажи, и пусть тогда Кот со своими «бумажниками» утрутся. Представив себе такую перспективу, я едва не запрыгал от радости. Ну и что, если я обеднею на сто тысяч, не получив комиссионных. Зато мне будет не о чем беспокоиться. Страхи долой! – Пучок, похоже, у нас больше нет проблем, или скоро не будет. – В чем дело? Что за проблемы? – Кот и прочие прихлебатели нам уже не страшны. – А я думал, вы имеете в виду Линдси. Я знаю, что вам без нее одиноко, однако смею ли намекнуть, что вы могли бы создать стаю без ее участия? Стаю, в которую вошли бы несколько ваших друзей, исключая ее? Я сжал ему нос. – Больше ни слова о Линдси, – предупредил я. – Она прекрасная женщина во всех отношениях, ее просто надо понять. И все, что ей надо, – это немного понимания. Понял? Больше ни слова. – М-м-м, – промычал пес с зажатым носом. – Что ты говоришь? – отпустил я его. – Я буду следить за базаром, – пообещал он. Я не сразу понял, при чем тут «базар», но потом догадался. Пес был искушен в уличном сленге. На этом наша короткая беседа закончилась, и я направился в комнату отдыха, где Люси уже готовила кофе. Пока я размышлял, сидя в кресле, она поставила передо мной огромную чашку, на которой красовалась надпись: «Чашка Дэвида». – Чья это посудина? – Ваша, – кротко ответила она. – Я думала, вам понравится. – Ну, спасибо… – пробормотал я, чувствуя, что цвет лица у меня слегка изменился. В принципе, ничего постыдного или неловкого в этом, конечно же, не было. Даже наоборот – ведь это прекрасно, не правда ли? Всегда приятно, когда о тебе кто-то заботится. – Проблемы? – спросила Люси. – Нет, – поспешно ответил я, чуть не поперхнувшись кофе. – Никаких проблем. – Совсем плохо? – Боюсь, что так. – Проблема на двоих – уже полпроблемы, – заметила она, дав понять, что готова меня выслушать. – Эта проблема не делится, а только размножается. Однако признаюсь, в присутствии Люси я отчего-то ощущал себя спокойней и уверенней. Люси удалилась в свой рабочий кабинет, за ней выскочил пес, напевая что-то о заварном креме, а я стал звонить Линдси, чтобы успокоить ее и заверить, что отныне ситуация находится под контролем. – Что ты собираешься сделать? – тревожно спросила она. – Предоставь это мне. Особой радости по поводу моих слов она, прямо скажем, не проявила. К тому же она решила, что отныне оставаться дома опасно и вечер она проведет у своей мамы. Мысленно я одобрил такое решение. Даже щупальца Кота, если у котов таковые имеются, не простираются так далеко, чтобы прощупать, где живет ее мать. И потом, как раз в этот вечер ожидалась большая игра у Пожирателя Пирожков, а я под именем Большого Пса (так в покере называется неудачник, и к тому же тут есть намек на Пучка), естественно, был тоже зван. Моя удача находилась при последнем издыхании, во всяком случае, так думали они и уже, как вороны, кружили над моей головой, дожидаясь, пока я свалюсь. Только вот я лично падать не собирался. Я со вздохом откинулся в кресле. С тех пор как я взялся за продажу дома миссис Кэдуоллер-Бофорт, на душе у меня еще никогда не было так легко. Наконец-то нашелся выход. Я бросил взгляд на часы. Полшестого, время отправляться домой.15 ВЧЕРАШНИЙ ЧЕЛОВЕК
Иногда стоит посмотреть на себя со стороны – это было как раз то, чем я занялся в этот вечер. На деле я смотрел не столько на себя, сколько на холодильник. Ведь холодильник – это в каком-то смысле зеркало, недаром говорят, что мы то, что мы едим. Вряд ли можно найти человека, более несведущего в вопросах питания, чем я. Спросите у меня что-нибудь насчет белков, жиров и углеводов, и вы в этом убедитесь. А вот в отношении собачьей диеты – совсем другое дело. Если вы заглянете в мой холодильник «Смег», то увидите там пять литров совершенно недиетической кока-колы, пять батончиков «Марс», три «Сникерса» и упаковку салата из универсама «Маркс и Спенсер», которая уже готовилась отметить годовщину пребывания в моей квартире. А еще в моем холодильнике вы найдете шесть сушеных свиных ушей, восемь пакетов «погрызок» «Гуд бой» для чистки зубов, десяток замороженных сосисок в натуральной оболочке, специальный соус, чтобы оживлять остающиеся в миске гранулы собачьего корма, и большую-пребольшую коробку сухих завтраков для Пучка. Очевидно, что к собаке я отношусь внимательнее, чем к самому себе, что, согласитесь, довольно необычно для карточного игрока. У них, как правило, другие привычки. К тому же я практически не употребляю крепкого алкоголя, так – глоток-другой виски для успокоения нервов. После ухода мамы в моей жизни наступили гастрономические перемены. Раньше мне приходилось готовить для нее по пятницам, когда ей не привозили «обед на колесах». И поскольку я был вынужден ходить в магазин за продуктами для мамы, то заодно покупал и для себя. Даже консервированный бифштекс и пудинг с почками, поданные с пюре или овощами, были все же более удобоваримыми блюдами, чем батончик «Марс», который кичится своей рекламной питательностью, несмотря на смехотворный размер. Приготовив обед Пучку, я снова пустился с ним в рассуждения о том, стоит ли еще раз позвонить Линдси. Пучок настаивал на том, что вожак стаи даже в самые тревожные моменты не должен делать лишних движений. Мне же от этого было как-то не по себе, однако ничего другого не оставалось. В конце концов, пес устроился в своем лежбище – недавно купленной корзине, а я вышел из дома и позвонил ей по мобильному. Ответила Линдси не сразу, и у меня уже похолодело на сердце: неужели эти сволочи добрались до нее? Но тут раздался знакомый голос. – Да? – отрывисто сказала она. – Просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке. – Нет, благодаря тебе со мной не все в порядке. – Линдси, пожалуйста, не надо. Срывающимся голосом она спросила: – Почему ты не позвонил тогда? – Тогда – это когда? – Когда ты должен был сказать, что тебе дороже в жизни – я или свора престарелых собак из приюта. С этими словами она бросила трубку, и я почувствовал, что на еще один звонок у меня просто нет сил. Как я заметил, у каждой недели есть своя тема; темой этой недели был сплошной стресс. Я слонялся по секции с товарами под фирменным ярлыком универмага «Сейнсбери», где мне попалась на глаза консервированная фасоль по 19 пенсов за банку. Прикинув, что двадцать банок обойдутся меньше чем в 4 фунта, я задумался, не запастись ли на случай химической или биологической атаки, и тут мое внимание привлекла спина наплывающего на меня из секции восточной кухни покупателя с седовласым начесом. Не знаю, с чего это пришло мне тогда на ум, видимо в горячке беспокойства насчет международного терроризма, к которому в последнее время присоединилось давление со стороны длинноруких торговцев недвижимостью, тем не менее, пришло же вот такое в голову. Фасоль в банках не вызывала аппетита, и я пришел к выводу, что лучше скоропостижная смерть от сибирской язвы, чем медленное самоубийство такой скучной пищей. Я уже собрался было отправиться за натуральными продуктами, как вдруг оцепенел. Покупатель с начесом, прижимая ухом к плечу тонкую пластинку мобильника и разговаривая на ходу, маневрировал тележкой для покупок между полками с товарами, попутно производя их страшное опустошение. – Да, я понимаю. О чем ты говоришь? – бросал он реплики, снимая с полок то одно, то другое. – Ты уверен, что этим стоит заняться? Голос его резко отличался от того, каким я его запомнил, но все же я помнил его. – Идет! – говорил «начес». – Десять штук фунтов, что скажешь? Теперь я поравнялся с тележкой и мог разглядеть лицо седовласого. Это была еще крепкая загорелая морда, обветренная от гольфа, покрытая коста-риканским загаром и старательно разглаженная в косметических салонах. В сочетании с поседевшими волосами это производило какое-то неприятное впечатление. Уж слишком молодым и гладким казалось это лицо. Никто не имеет права на молодую физиономию, после того как по ней протоптался жизненный опыт. Если бы у всех, кому за сорок, были лица, каких они заслуживают, мы видели бы вокруг множество голых черепов. Вдруг «начес» закричал: – А-а, Лойд Гроссман, это вы, – и резко развернулся прямо перед полками с соусами для спагетти, зацепив мою тележку. – Извините! – бросил он. – Болтал по мобильнику, не заметил! Он только глянул в мою сторону, но не узнал. Зато я его узнал, да еще как. Это был Даррен Кабан. Как всегда, проворачивал очередную сделку по мобильнику, как и в тот день, когда он убил моего отца.Так ничего и не купив, я сел в машину. Покупки меня уже не интересовали, я вышел из магазина с пустыми руками и странно опустевшей душой. Наверно, это было неизбежно, что в городке размером с Ворсинг я столкнулся с ним снова в один прекрасный день, но я был избавлен от этого в течение десяти лет. Сперва, естественно, я его искал по свежим следам, со свойственным молодости пылом представляя, что с ним сделаю и на какие муки обреку, попадись он мне. Выяснить его адрес не составляло труда, я мог узнать его в полиции, но это была бы слишком явная месть. Таскать с собой нож или бейсбольную биту в ожидании минуты расплаты я также не собирался, но, тем не менее, я выслеживал его. Всякий раз, выезжая в город или на работу, я высматривал его БМВ. Любопытно было знать, по-прежнему ли он при делах, в то время как мой отец мертв. Временами я пытался отвлечься от этих мыслей, но это означало лишь более хитро законспирированное преследование этого человека. Иногда, замечая переходящего улицу человека в костюме, я воображал, что это он. Тогда я начинал преследовать «подозреваемого», пока не убеждался, что волосы у него другого цвета, что он слишком стар или, наоборот, слишком молод. Не знаю, что бы я с ним сделал, попадись он на моем пути. Весьма вероятно, именно то, что я и сделал только что в супермаркете. Это все равно что выиграть приз на ярмарке и стоять разинув рот, не веря в удачу, пока его не унесет кто-нибудь другой. По-видимому, Даррен Кабан уже забыл про историю с отцом. Иначе он непременно вспомнил бы меня, даже по прошествии десятка лет, особенно если учесть, что он въехал в меня своей тележкой, когда разговаривал по мобильному. Но, похоже, мы окончательно выветрились из его памяти. Странно, даже обидно, но почему-то виноватым чувствовал себя я. Бедный отец, он растворился в памяти человеческой. Следы, которые он оставлял на страницах книги жизни, стерлись. Даже обстоятельства его кончины сохранились лишь в моей памяти, да и то, скажу откровенно, весьма фрагментарно. Я сидел в машине, оглушенный этой неожиданной встречей с убийцей, и вспоминал подробности. Пришли в движение мозговые контакты, миниатюрные планеты нейронов и атомов в голове выстроились в стройную цепь, последний красный проводок защелкнулся на клемму, в ячейку памяти, шнур был воткнут в надлежащее место – и память озарило. Это было летом, я как раз окончил колледж, который мы называли «коллажем», потому что принадлежащие этому учебному заведению здания построены в совершенно разных архитектурных стилях. Однажды в знойный четверг, отложив все дела, с которыми предстояло разбираться во второй половине дня, мы решили погонять на велосипедах – наше совместное с отцом увлечение. Если бы мы тогда не сели на велосипеды, не быть мне сейчас агентом по недвижимости. Интересно, кем бы я стал? Все это случилось так давно, что теперь уже трудно вспомнить, каким коридором я не пошел, и какую дверь не распахнул, лишив себя удачного жизненного выбора – сладости, которой так и не вкусил. На обратном пути мы остановились у «Пса и Утки» полюбоваться речной панорамой. С тех пор мне, в самом деле, кажется, что между утками и собаками существует поразительное сходство, ведь подстреленную дичь псы несут охотникам как будто в больницу, считая, что они ее спасают. Временами отец становился крайне серьезен, что-то явно запало ему в голову. Несмотря на свою бережливость и постоянную экономию на всем, он вдруг предложил выпить. – Пинту «Гиннесса» в таком случае, – сказал я, скрывая свое удивление. – Сынок, если со мной что-то случится, – сказал он, возвращаясь от стойки бара и вручая мне мою кружку, – обещай, что присмотришь за матерью. Мама. Когда доктора сказали, что она обречена, я подумал, что это диагноз с медицинской, а не с философской точки зрения. Ведь все мы обречены, все мы рано или поздно… не так ли? Кончина моей матери растянулась на десять лет. Десять лет не такой уж большой срок, но какой смысл выносить человеку смертный приговор, если ему предстоит еще столько прожить? Тогда было только начало болезни, мы еще не успели установить на ступеньках крыльца рельсы для инвалидной коляски. – Обычно мужчины делают это лишь один раз в жизни, – говаривал он матери, в очередной раз, перенося ее через порог. – Вот уж не думала, что болезнь может внести в жизнь столько романтики, – отвечала на это мама. Вот почему на отца свалилось такое сентиментальное настроение, вызвавшее появление фразы: «Если со мной что-нибудь случится…» – Не раскисай, отец, – сказал я. – Нет, я серьезно, – сказал он. – Мне надо, чтобы ты пообещал. – Надо? – Да, очень. – Тогда я обещаю. – Кроме нас с тобой, у нее больше никого нет. Если не станет меня, она целиком и полностью будет зависеть от тебя, и я хочу быть уверен, что ты не бросишь ее. Самые твердые обещания – это те, давая которые мы уверены, что нам никогда не придется их исполнять. Отец был одним из самых здоровых среди известных мне пенсионеров и на трассе мог дать сто очков вперед сорокалетним членам велосипедного клуба. Так что я за него не беспокоился. – Успокойся, я ее не брошу. Да и как я могу бросить собственную мать? Пап, я хочу, чтобы ты был во мне уверен. Ты ведь тоже временами был мне как отец родной. Он рассмеялся. – Как отец родной, – повторил он. – Но знай, если ты, как последний подонок, забудешь про свою умирающую мать, я и с того света тебя достану. – Тебе не придется этого делать. Во-первых, ничего с тобой не случится такого, что ты там себе нафантазировал, и, во-вторых… – Тут я замялся, поскольку слово «любовь» не имело хождения у насквозь ироничных членов нашего семейства. – Во-вторых, я люблю ее, а с любимыми не расстаются. – Молодец, – сказал отец, сильно надавив на ручные тормоза сентиментальности, чтобы не выдать охватившихего чувств. – Возьми-ка мне в честь такого события еще пинту «Brew XI». Да, и скотч с яйцом. К несчастью для нас обоих, на обратном пути мы напоролись на мистера Кабана, которому настолько вскружила голову обсуждаемая по мобильному сделка, что он не мог, как следует управлять своим БМВ третьей серии. Отец погиб у меня на глазах, машина сбила его рядом с цветочным ларьком, стоявшим на обочине. Цветы, оставленные на обочине в память о его гибели, были куплены в этом же ларьке, что несколько смущало нас, но не продавца, который из нашей беды извлек лишь выгоду. «Как можно узнать танцора по танцу?» – сказал Уильям Батлер Йейтс. Примерно в такой же ситуации, только более удручающей, оказались и мы. Тут была и моя оплошность. Я тоже был виноват в том, что случилось. Общество отца начинало утомлять, к тому же я спешил на свидание с девушкой, которую постоянно провожал с работы домой. Не то чтобы отец утомил меня из-за того, что мы с ним так долго общались, – нет, я мог бы проводить с ним и больше времени, не ощущая скуки. Но именно из-за спешки я свернул на двухполосную трассу, вместо того чтобы добираться домой по второстепенным и проселочным дорогам. Отец заметил, что я спешу и переживаю по поводу свидания, на которое нельзя было опоздать, но он любил меня и поэтому простил мою торопливость и умер. Видимо, все произошло именно так, как он и предчувствовал. Отец видел, что некоторые водители разговаривают по телефону за рулем, и всегда говорил, что ничего хорошего из этого не выйдет. Он, верно, предсказал свою смерть, как и многое, предсказывал в жизни. Отец всегда оказывался прав. Спорить с ним было бесполезно. Мать хотела заказать на памятник надпись: «Так он нам и сказал», на что священник после непродолжительной борьбы согласился. Друзья заметили, что за этим горьким юмором скрывается глубокая скорбь. – О том и речь, – ответила мама. По-прежнему передо мной этот переход от одного к другому, от живого к неживому – люди, атомы, силы «кинеза», жизни. И отец. Он лежал в этом жутком розовом велосипедном топе, который мать заказала ему по каталогу. Он терпеть не мог эту майку, однако носил, чтобы сделать маме приятное. Мелких деталей аварии я не помню, помню только, как стою на обочине, рядом что-то лопочет Кабан – не то, оправдываясь, не то, обвиняя, а я рассматриваю свои руки, не понимая, как меня еще может волновать нечто мирское. Потом меня охватило чувство, что я постепенно, ступень за ступенью, поднимаюсь в космическое пространство. Так ребенок-фантазер мог бы написать свой адрес: Дэйв Баркер, обочина Нижней дороги, Западный Суссекс, Англия, Британия, Европа, Мир, Солнечная система, Млечный Путь, Вселенная. Не думаю, что когда-нибудь я смогу вновь испытать те же чувства. – Жизнь продолжается, – сказал матери священник. – Но не для Джорджа, – ответила она. Жизнь в самом деле продолжалась. Невесть откуда появившаяся «скорая» поспешно увезла отца с места аварии. На меня это произвело впечатление какой-то суетной торопливости и бесцеремонности перед лицом смерти. – Отойдите с дороги, – сказал полицейский. – Здесь опасно. Но вместо этих слов я услышал другие, укрывшиеся за ними: «Думается, Бог на этом с тобой еще не покончил, наверное, он еще не добрался до тебя как следует». Посидев еще немного возле «Сэйнсбери» в ожидании Кабана, я обратил внимание на стоявший прямо передо мной знак. Он извещал, что парковка предназначена только для покупателей. Мне, законопослушному члену общества, стало вдруг неудобно, как бывало уже множество раз. И внезапно я разозлился на свою дурацкую законопослушность. Почему я должен придавать значение таким пустякам? Какое мне дело до того, считаюсь я покупателем или нет? Да, я могу сказать, что дожидаюсь жену, которая пошла за покупками, – но мы же честные, Баркеры, мы никогда никого не обманываем. Лишь один представитель этого семейства позволяет себе – даже не лгать – только блефовать за карточным столом. Или эта чрезмерная законопослушность проникла в меня, угнездилась там вместе с трусостью и неспособностью к решительным действиям. Может быть, Линдси права с этим своим «цыпленочком»? Все же я решил вернуться в универсам, взять какую-нибудь ерунду на случай, если ко мне кто-нибудь придерется. Тут была даже не трусость, а просто предрассудок. Ну кто, в самом деле, мог ко мне прицепиться? Какой-нибудь прыщавый молокосос, сборщик тележек, или, напротив, старик – подбиральщик упаковочного мусора? Скорее, второй – старики, как известно, особенно чтут законы и любят вразумлять тех, кто их самих моложе. А может, и я уже старик в своем законопослушании? Может, это старость души, что я так верен обещаниям, так бесконфликтен с окружающими, так неспособен к переменам в жизни? Но тут мои размышления были прерваны появлением Кабана. Он вышел из раздвигающихся стеклянных дверей, толкая перед собой загруженную продуктами тележку, и направился к своей машине, болтая о чем-то по дороге с очень бледной женщиной, вероятно женой. Затем он сел в свой БМВ, уже седьмой серии, – видимо, дела у Кабана шли неплохо, – и уехал. Вот и все. Я тупо поехал назад, стараясь больше об этом не думать. Дело в том, что, продолжительное время, работая агентом, постепенно учишься носить маску. Иначе можно запросто потерять клиента – если путать деловые отношения с личными. А подавленность, беспокойство, страх и неприязнь должны остаться за дверью. Так что, находясь на публике, я храню публичное лицо. За дверью сидел Пучок, приветливо виляя хвостом. – Как дела, парень? Все в порядке? – спросил я. Точно с таким же вопросом я мог обратиться и к самому себе. – Там в гостиной кирпич, – сообщил Пучок. – Он принадлежит человеку, который работает в прокуренном помещении и часто спаривается.
16 РАЗБИТОЕ ОКНО
– Ладно, – ответил я, выслушав известие. Затем снял пиджак и повесил его на стильную вешалку-стойку, которую купил, после того как открыл способности Пучка к покеру. – Там сильный сквозняк, – сказал пес, почесывая за ухом. – Почему? – Вы же знаете, я не очень разбираюсь в том, что значит «почему» в мире вещей. Довольно справедливое замечание. – Ладно, что-нибудь еще? – Да. – Казалось, Пучок только и ждал этого вопроса. Он радовался любой возможности оказаться полезным. – Еще разбито окно. – Ну, это понятно. Кирпич не мог пролететь сквозь стену. – Бах! И весь пол в стеклах. Стекла – это еще полбеды. Я все равно хотел поставить стеклопакеты, как только случится крупный выигрыш. Новое происшествие имело свою положительную сторону – оно моментально отвлекло меня от мыслей о Кабане. Как говорил пес, приятное можно найти во всем – даже в купании. – Кирпич, я так понимаю, прилетел не один? – В него воткнут клочок бумаги, в которую заворачивали бутерброды. Он чем-то испачкан – такая горькая жидкость, которой пахнет из вашего нагрудного кармана. – Чернила, – догадался я. – Точно! – замотал хвостом Пучок. – Бумажка вся замазана чернилами, так что уже, наверное, ни на что не годится. Помимо «грязной» бумажки меня ждали еще два сообщения на автоответчике. Первое было от Люси. Едва заслышав ее голос, Пучок принялся проявлять признаки радости и нетерпения. Да, Люси он любил куда больше, чем Линдси. Уверен, это все оттого, что Люси гуляла с ним, чего Линдси никогда не делала. Не знаю, считал ли он, что интерес Люси ко мне чисто платонический, или… Как это можно назвать, когда кто-то проявляет повышенный интерес к чьей-нибудь собаке? Кинологический, может быть? – Г-р-р, вау! – приветствовала нас Люси. – Надеюсь в скором времени увидеться с вами обоими. Если, конечно, у вас все в порядке. Секунду спустя прозвучал новый вызов. – Оставить сообщение? – вопросительно произнес голос, сильно отдающий бандитскими сериалами на «Ай-Ти-Ви». – Сообщение, значит, оставить? Не надо иметь ученую степень в области философии, которая, кстати, у меня есть, чтобы понять суть проблемы. А суть в том, что нет никакой разницы, получу я его сообщение (он все равно уверен в моем ответе) или нет (тогда он только напрасно потратит слова). Надеюсь, все понятно. Итак, я все-таки получил сообщение, может быть, сам не желая того, и Пучок тоже. – Со щитом или на щите? – спросил пес, кругами носясь по прихожей, будто дом был охвачен пожаром. – Само собой, со щитом! Мы должны принять этот вызов. Мерзавец, ничтожество, мы затопчем его, загрызем эту пакостную тварь! – Пучок ринулся вперед и угрожающе зарычал на автоответчик. – Успокойся, его здесь нет, – оттянул я его за ошейник от аппарата. – Да я же слышу его гадский голос! – сказал Пучок, недоверчиво нюхая воздух. – Он пришел сразу, как только ушла Люси. Что-то гулко бухнуло в потолок. Звук был такой, будто у соседей сверху свалилась люстра. Это была миссис Грейборн, не выносившая собачьего лая. – Опять сегодня лаял весь день? – спросил я его. Хотя Пучок необыкновенно смышленый пес, все же в голове у него с трудом удерживаются две мысли одновременно. Поэтому мой вопрос отвлек его от попытки разнюхать угрозу, исходившую из автоответчика. Он тут же поутих и стал приводить в порядок свою шерсть. – Я просто пел… немного, чтобы скоротать время. Если вы это считаете лаем… – Тогда понятно. Вот оно что. Пел, значит. А то я не сразу понял. Соседка, миссис Грейборн, кстати, тоже. И теперь мне придется ей объяснять, что в мое отсутствие ты просто предаешься невинным музыкальным упражнениям, а не стремишься довести ее до белого каления. Неугомонная соседка уже обещала обратиться в муниципальный совет, и с нее станется. Сколько раз я втолковывал ему, сколько раз предупреждал, сколько уговаривал – не помогало. Он просто забывал, что в доме шуметь нельзя. И в этом не было его вины. Ничего не поделаешь, если у собаки есть таланты, у нее обязательно обнаружатся и недостатки. Посреди гостиной меня в самом деле ожидал кирпич. Стекла осыпали ковер, купленный совсем недавно, чтобы прикрыть неприглядную выемку в паркете. Я повертел в руках послание, находившееся в весьма плачевном состоянии – похоже, его кто-то жевал. Первая часть записки оказалась неудобочитаемой. Однако содержание второй было предельно ясным. «Сделай или сдохни», – было нацарапано там корявым почерком. – Ты жевал? – спросил я, протягивая псу записку. – Не знаю, – ответил пес, тут же прижав уши и понурившись. Вполне возможно, что он говорил правду. Я имею в виду, что он действительно не знал. У собак, как я понял, странная память: одни вещи они запоминают хорошо, о других же забывают начисто. Первое, как правило, относится к приятным воспоминаниям. Вот если бы на месте записки была кость, Пучок бы наверняка все запомнил. – Ну, даже если и жевал, что тут такого? – проворчал Пучок. – В ваше отсутствие здесь можно подохнуть от скуки. Тут я обратил внимание на диван: угол его был слегка погрызен. Я чуть не целую вечность втолковывал ему, что диван – не сосиска. – Раз есть кожа, под ней должно быть мясо, почему же до него никак не добраться? – настаивал на своем пес. «Сделай или сдохни». Больше ни слова не разобрать. Чего же от меня добивались? Впрочем, если подумать, ничего страшного не произошло. Никто не врывался в дом средь бела дня, так что не было причин подозревать, что бандиты появятся здесь ночью. Да и если появятся, я настолько устал от всяких мыслей, что не стану ломать голову над этим. Пусть появляются. Призраки ночи. С тех пор как Пучок дает мне советы за покерным столом, я мысленно готовлюсь к тому, что налеты на мой дом станут обычным делом, укоренившейся практикой. Я уже избавился от всякого старого хлама и даже выбросил диван, на котором спал в годы учебы в колледже и который впервые в жизни разделил с красоткой Паулин Прайстфилд. Имея в рукаве собачий козырь, я мог позволить себе не дорожить никакими вещами. Я был уверен, что в любой момент могу купить новые. Странно, моя нечаянная удачливость сделала мою жизнь еще менее осмысленной. Я перестал дорожить вещами, даже теми, с которыми меня связывали воспоминания. Опустив жалюзи, я включил настольную лампу и похлопал по сиденью дивана, приглашая Пучка сесть рядом со мной. Собака – чудесный инструмент для приведения мыслей в порядок. Почесывая и поглаживая ее, я стал раздумывать, насколько серьезно следует отнестись к последним предупреждениям Тиббса. Тут я обратил внимание на время. Без четверти восемь. Пора собираться на игру. Я сменил дневной ошейник Пучка на парадный, купленный специально для светских раутов, прицепил поводок, и мы вышли в сумерки раннего вечера. На пути через лужайку перед домом я приметил соседа Мартина, он стоял возле дверей своего подъезда и рылся в карманах в поисках ключей. Я слышал, как он чертыхался, и даже по-военному стриженый затылок его выражал возмущение. Думаю, он раньше служил в ВМС, откуда его поперли за неуставные отношения: сыграл с кем-то злую шутку в душевой, приведшую к травме, или что-то вроде того. Приятный, в общем-то, парень, если соблюдать дистанцию и не перечить ему. Так что, получается, я сам себе противоречу: как можно считать приятным человека, который, стоит не согласиться с его мнением, может оказаться совсем не приятным? Я сочувственно ругнулся за спиной соседа, давая понять, что я тоже его поля ягода, такой же задушевный и открытый парень, как и симпатяга Мартин. – Он ходил недавно на случку, – сказал пес, принюхиваясь и облизываясь. – И от него тоже пахнет синим дымом. Я пропустил этот намек мимо ушей. Если бы это Мартин взялся за кирпич, то одним окном он бы не ограничился. – Видел подарочек у себя в гостиной? – спросил сосед. – Да, он как-то сразу бросился в глаза, – честно признался я. – Интересно, интересно, – заметил пес. – От него за версту разит дракой, от этого типа, железом и потасовкой. Это также не удивило меня. Мартин по профессии вышибала. И ему, в самом деле, приходится работать в прокуренных помещениях. – Ну и какие будут предположения? – Весьма неопределенные, – ответил я. – Когда выяснишь, только шепни мне, идет? – Зачем, Мартин? – Я в самом деле не понял, отчего это его так интересует. Он одобрительно кивнул, мол, хороший вопрос, и сказал: – Дело в том, что сегодня часа в четыре я обрабатывал свою девочку в спальне, когда высадили стекло в той комнате, что окнами на улицу. – Он недовольно поджал губы и кивнул мне, словно ожидая, что я разделю его гнев по поводу умышленной порчи его имущества. Я тут же поспешил состроить гримасу, которая должна была выразить солидарность. На миг меня озадачила фраза насчет «девочки». Его жена, которую я называл про себя «марионеткой Мартина», была крохотная женщина довольно хрупкого сложения. – Работа дилетантов, – сказал он, – какой-нибудь шайки маппетов. Если они появятся еще раз, то кирпич уже полетит не в окно, а конкретно им в башку, – сказал он таким тоном, словно объяснял, что лучший способ избавиться от слизней, которые портят салат-латук, – это посадить его на южном склоне. Он криво усмехнулся и изобразил, как он бросает кому-то в голову кирпич, видимо, чтобы до меня лучше дошло, что он собирается сделать с вредителями. Проследив за движением его рук, пес слегка съежился, в точности повторяя мою реакцию. Пучок не одобрял насилия любого рода, я тоже не был от него в восторге, особенно когда оно направлено против тех, кто мне дорог. – Потом, когда прочитал записку, я, конечно, понял, что посылочка для тебя. А тебя как раз не было дома. Я решил, что письмо срочное, и отправил его тебе тем же способом. Думаю, важно было не только послание, но и способ его доставки. – И Мартин добродушно, по-соседски оскалился. – Спасибо, – проронил я. – Ты очень заботлив. – Не за что. Только сохрани кирпич на случай, если этот подонок снова объявится, чтобы было чем написать ответ. Я это для тебя устрою, будь спокоен. – Да, не стоит уж так… утруждать себя, – смущенно пробормотал я. – Он так и сделает, – пробормотал пес. – Этот тип не лжет. Мне можно было этого и не говорить. Мартин наконец разобрался с ключами и открыл дверь. – Деньги за окно можешь забросить в любое время, – сказал он напоследок. – Да хоть сейчас. – Я вытащил свернутые в рулон деньги, приготовленные для покера, примерно две тысячи «полтинниками». – Сколько нужно? – Сотни хватит. – Глаза его вспыхнули при виде наличных. – Прими двести, за беспокойство. Это всего лишь бумага, – сказал я. Мартин расцвел, широко ухмыляясь: – Темная ты лошадка, мальчик Дэви, ох и темная. Похоже, он ничего не имел против того, что наши «конюшни» рядом. – Ты не помнишь, о чем там было сказано, в записке? – вскользь поинтересовался я. – Что-то насчет твоей собаки. Вот уж не думал, что у борцов за права животных есть полувоенные подразделения, – ответил Мартин, исчезая за дверью. Я посмотрел на Пучка. Он прижал уши, будто на него только что вылили ведро воды. – И что же они собрались с тобой сделать? – задумчиво пробормотал я.Покер уже не доставлял особой радости. По совету пса я поднял ставку в четыре раза, но остался равнодушен к этому. Стало быть, у меня нет болезненного пристрастия к игре. Похоже, покер мне просто наскучил. Мы с Пучком брели по Тьюдор-авеню, усыпанной опавшей листвой, отражаясь в окнах и витринах и вдыхая ароматы уходящего лета. Прогулка снимала напряжение после игры. Пучок тоже приободрился, его увлекал за собой каждый новый запах. – Слушай, успокойся, – сказал я, когда он окончательно достал меня этим шнырянием под ногами. – Ты можешь успокоиться? – Нет, – ответил он. – Почему? – Потому что вид только зазывает, а запах подчиняет, – сказал пес, мусоля во рту какую-то обертку. – Понятно, – сказал я и больше не дергал поводок. Когда в темноте смутно замаячили окна моего дома, я ощутил, как страхи набросились на меня с новой силой. Вернее, один страх. Да, конечно, это был Тиббс и все, с ним связанное, но было тут что-то еще, удушливым комком застрявшее в горле, от чего никак нельзя было избавиться – ни проглотить, ни выплюнуть. Я осторожно, затаив дыхание, повернул ключ в замке. В спальне горел свет. На этот вечер я с головой ушел в покер, пытаясь спрятаться от проблем, забравшись под сцену, на которой разыгрывались события реальности. Однако реальность с характерным привкусом беды, похоже, опять вступала в свои права. У меня дома кто-то был.
17 ПОПЯТНЫЙ ПУТЬ
Сами можете представить, какие чувства испытываешь, когда тебя в спальне в два часа ночи ожидают незваные гости. Меня охватила дрожь. Пес рванул поводок, обнажая клыки. В голове мелькнула мысль: не сходить ли за Мартином? Но я тут же отбросил ее, решив, что подобное поведение не соответствует имиджу «темной лошадки». Предположительно в гостях у меня мог оказаться и Кабан. Но что такое Кабан для такого отчаянного игрока, как я, который смело затыкает пасть Мартину Морячку, без колебаний отдавая ему две сотни за разбитые стекла? Охвативший меня мандраж был следствием даже не испуга, а повышенной возбудимости. Я этим отличался еще в юности. Недаром, учась в школе, я ходил в театральную студию. И вот, возвращаясь однажды вечером домой, встретил на пути банду местных подростков. Я знал их наперечет. – Это че за хренотень? – сказал один, вырвав у меня из-под мышки экземпляр шекспировских «Напрасных усилий любви», взятый в студии, чтобы повторить свою роль по дороге. Помню, как сейчас, его наглую, ухмыляющуюся рожу и кольца в ушах. Он, оказывается, знал меня, хотя я с ним был незнаком. – Все у тебя задница, не так ли, Баркер? – спросил он. – Это же дерьмо, а? – Он не бил меня, ему это было сейчас ни к чему. Он презирал меня, и я чувствовал, что он прав. Он видел реальность, которой не видел я: моя голова была забита дурацкими идеями, романтикой, которую этот мир уничтожает в два счета. Вот что я ощутил, увидев свет в спальне: мне предстоит перенести еще одно вторжение реальности в мою жизнь. В комнате что-то зашевелилось. Пучок рванул поводок: – Р-р-разорву! Загр-р-рызу! Сожр-р-ру! Я отцепил карабин с ошейника, но, вместо того чтобы рвануться вперед, пес тут же остановился и, оглянувшись, произнес уже совсем другим тоном: – Ну что, пошли, что ли? Посмотрим, кто там. Я осмотрелся в поисках подходящего оружия. Оружие – это как раз то, чем я забыл обзавестись, пока транжирил деньги. Первое, что подвернулось под руку, оказалось торшером, стоявшим возле дивана. Я снял с него матерчатый колпак и ухватился за ножку, переворачивая тяжелым основанием вверх. Таким образом, внешне мирное приспособление для чтения в постели превращалось в грозное оружие возмездия. «Ты видишь, – как бы говорил я этим незваному гостю, – что я сделал со своим любимым торшером? Представь же себе, что я способен сделать с грабителем!» Пес по-прежнему бормотал угрозы и проклятия: как потом выяснилось, он просто предоставлял мне, как вожаку стаи, наброситься на врага первым. Кроме того, как объяснил Пучок, правила приличия требовали, чтобы он на время скрылся под диваном. Я решил проявить инициативу первым, не дожидаясь, пока ее проявит тот, кто спрятался в моей спальне. – Я знаю, что вы там! – крикнул я. – И вызываю полицию! Такое суровое предупреждение должно было продемонстрировать серьезность моих намерений. Но только тут я спохватился, что телефона под рукой нет. Дело в том, что буквально позавчера я купил беспроводной аппарат и постоянно забывал класть трубку на «базу». За дверью раздались шаги, и вот она со стуком распахнулась. – Это ты, Дэйв? – сонным голосом произнесла Линдси. Она была в моей футболке, волосы взъерошены. Впервые за последний год она осталась на ночь в моей «норе», как она ее называла. Так что ее появление здесь, да еще в такое время, было, в самом деле, чем-то из ряду вон выходящим. Но что шокировало меня еще больше, так это свежая ссадина на ее щеке. – Если ты собрался ударить меня лампой, – сказала Линдси, – то, по-моему, сначала надо выдернуть штепсель из розетки. Пес предусмотрительно не оставлял боевой позиции под диваном. Вот как все произошло. По пути к матери Линдси остановилась на светофоре. По иронии судьбы ее заметила одна из сослуживиц, поехавшая домой за халатом. Я прикусил губу: ведь я же собирался проводить ее. Но что-то остановило меня в последний момент. Наверное, тогда еще я не воспринимал всерьез угрозы Тиббса. Я еще не осознавал, что такой не остановится ни перед чем. Только теперь я начинал понимать, с кем связался. Вечер был душный, и, несмотря на новый кондиционер, установленный в «Клио», Линдси по привычке ехала с опущенным стеклом. Некто в мотоциклетном шлеме, скрывающем лицо, соскочил со своего «скутера» и ударил ее по лицу, после чего снова вскочил на свою «табуретку» и умчался прежде, чем она успела разглядеть номер. Она пыталась дозвониться мне, но во время игры я всегда отключаю мобильник, – это одно из неписаных правил покера. – Прости, – пробормотал я. – Прости. Как же я виноват перед тобой. – Я заключил ее в объятия, чувствуя себя полным идиотом. Сколько можно довольствоваться размышлениями о жизни, когда внешний мир так бесцеремонно хлещет тебя по щекам! – Мне страшно, Дэвид. Мне так страшно, так страшно, – твердила Линдси, дрожа в моих объятиях. Под диваном недовольно заворочался пес. – Так не может больше продолжаться, – простонала Линдси. – Я этого не выдержу. Они убьют меня. Посмотри на свое окно. Пес вновь закряхтел, точно старик, вылезающий из кровати. Я посмотрел на пол, усыпанный осколками стекла, на кирпич, лежавший на столе, где я оставил его, пытаясь расшифровать послание. И потом – на ее ссадину. Как я мог так преступно пренебречь ее интересами, занимаясь исключительно собой? Как я мог! Под грузом вины голова моя склонилась, сокрушенно поникла, как у провинившегося пса. Что же это за люди, так бесцеремонно вторгшиеся в нашу жизнь? С кем мы связались? Я не мог даже вообразить себе особь человеческого происхождения, мужского пола, способную на такое – ударить девушку сквозь открытое окно автомобиля. Это еще надо уметь, надо изловчиться, чтобы нанести удар из такой невыгодной позиции. Видимо, мы имели дело с профессионалами, что бы там ни говорил Мартин. – Тебя надо срочно отвезти к врачу… – Я уже была в травмпункте. Все в порядке, сказали, кости целы. Услышав про «кости», пес стал выбираться из-под дивана. – А, Линдси, – с напускной любезностью вильнул он хвостом, словно Папа Римский, приветливо машущий рукой архиепископу Кентерберийскому, в то же время, делая пальцами другой руки под рясой совсем нехристианский жест. – Он снова меня облаивает, – пожаловалась Линдси. Вполне понятно, она перенервничала и сейчас все воспринимала как направленную на нее агрессию. Поэтому поучения о том, как следует вести себя с собакой, я решил оставить до более подходящего момента. – Да он просто приветствует тебя. Пес кротко улыбнулся, подтверждая мои слова. – Вот он снова оскалился, – с тревогой заметила Линдси. – У него просто зуд, – успокоил я. – Пучок, зайди на минутку в спальню, хорошо? – С удовольствием, – откликнулся Пучок. Проходя мимо Линдси, он задержался на ней взором, как полисмен, который увидел за рулем новенького БМВ семнадцатилетнего водителя. Я принес Линдси бокал вина и усадил ее на диван, нежно обнимая и убаюкивая, ограждая от тревог внешнего, дикого и безумного мира. – А у тебя здорово поменялась обстановка, – заметила она. – Теперь к тебе можно заходить почаще. Если еще будет что-нибудь в холодильнике. Вот еще за что я любил Линдси – за ее жизнерадостность и способность моментально переходить от безрадостных мыслей к оптимизму. Что бы ни выкинула судьба, она всегда найдет в себе силы отбросить это. – Да, в последнее время, знаешь ли, появилась возможность заняться квартирой, – сказал я, чувствуя, как расту в ее глазах, вполне возможно приближаясь к идеалу домохозяина. Она обвела оценивающим взглядом мою убогую обстановку, отмечая в ней новые предметы: ковер, торшер, сервировочный столик с бокалами. – Похоже, ты всерьез занялся квартирой, вкладываешь в нее деньги. Теперь она становится более привлекательной для покупателей. – Ну, еще бы, – отозвался я, нежно сжимая ее в объятиях. – Не забывай, я же агент по недвижимости. А с чего это ты решила, что я собираюсь продавать квартиру? Неужели за ее словами скрывалось предположение, что мне пора переезжать к ней? У меня прямо дух захватило от предвкушения сладкого ужаса грядущих перемен. – Ну… – сказала она с неопределенным вздохом, – сейчас все равно рано об этом говорить, пока все не уляжется, правда? – Нет. Я не мог думать о переезде сейчас. Я был уверен, что мой план с оттягиванием чартерстоунской продажи сработает, но не надеялся, что Линдси захочет слышать о нем. – Ты же сделаешь то, чего они от тебя хотят? – спросила она, повернувшись ко мне той стороной лица, где алела свежая ссадина. Я не мог сказать ни «да», ни «нет». – Пока я не вижу другого пути, – уклончиво выразился я. Лгать нехорошо, но подобная уклончивая ложь все же лучше явной. Я не мог обещать ей, что капитулирую, в то самое время, когда собирался, открыто принять бой. – О боже, – с улыбкой произнесла она. Я был удостоен поцелуя. – Пойдем спать. Я помог ей подняться, и рука об руку мы направились в спальню, ни дать ни взять – счастливые молодожены, отвалившиеся от свадебного стола. С поцелуем уложив ее в постель, я отправился чистить зубы. Нижние моляры пожелтели от табака, и я занялся резцами в тот момент, когда Линдси завопила так, будто ее снова ударили. – В чем дело? – ответно заорал я, брызгая во все стороны «Колгейтом». – Твоя собака! Она треплет мою одежду! Действительно, так оно и оказалось. Пучок бросил на меня дерзкий взгляд из-за плеча, и рыло у него было на самом деле в пушку – точнее, в ошметках того, что раньше представляло собой кашемировый свитер Линдси.18 СОБСТВЕННОСТЬ И ЕЕ ЦЕННОСТЬ
Само собой, я страшно разозлился на Пучка, и на следующий день, когда мы выехали к миссис Кэдуоллер-Бофорт, между нами не было оживленного общения. Машина, временами буксуя, временами подпрыгивая на ухабах, пробиралась по проселочным дорогам. Пес сидел на заднем сиденье, прикусив язык, как замороженный, и лишь однажды сорвался, приметив зайца и пролаяв в окно: – Эй ты, ушастый бездельник! Я собирался сегодня же покончить с миссис Кэдуоллер-Бофорт – в смысле с этой сделкой, за которую взялся, чтобы навлечь на себя столько неприятностей. Я решил отказаться от участия в продаже Чартерстауна, однако по непонятной мне самому причине все же прихватил с собой бланки контракта. На какой такой случай? Этого я не знал, но все необходимые документы были у меня при себе. Возможно, я подсознательно не терял надежды как-нибудь выкрутиться. Я не собирался продавать ее поместье, но, вероятно, где-то в глубине души допускал возможность, что что-нибудь заставит меня изменить свое решение. Так что, скорее всего, на меня давило подсознание, а также тот факт, что я проснулся посреди ночи от собственного крика. Несмотря на установившиеся между нами натянутые отношения, мы с Пучком общались, правда, холодно и отчужденно. – Ты же видел сам, до чего ее довел. Мало ей было того, что ее в этот день какой-то негодяй ударил по лицу, а ты… как ты мог, дурная ты псина, – увещевал я его по дороге. Пучок же в это время увидел за окном что-то настолько интересное, что целиком и полностью отдался созерцанию. – Ты слышишь? – Да. – Зачем ты это сделал? Пучок не отвечал, как будто размышляя о более высоких материях, чем кашемировые свитера. – Получишь ты у меня теперь печенья у миссис Кэдуоллер-Бофорт! – посулил я. – Так и знай: больше никаких сладостей, пока ты не объяснишь, за что преследуешь Линдси. – Я не могу жить без печенья, – пожаловался пес, – я не выживу. – Он трепетал от одной мысли об этом, как увольняемый, которому сказали, что отработка не обязательна, и он может покинуть рабочее место хоть завтра. – Ты плохой пес, очень плохой, потому что доводишь до истерики человека, который находится в состоянии стресса. – А если я сам нахожусь в состоянии стресса? – спросил пес. – Что? Ты? Какой у тебя может быть стресс? – Никакой! – отрезал он. Я заметил, что Пучок вожделенно посматривает на коричневый бумажный пакет с завтраком. – И туда можешь не смотреть, – мстительно добавил я. Пес отвернулся. – Но я получу? – вырвалось у него. – Я же сказал, ни крошки, пока не объяснишь свое поведение. Пучок тяжко засопел. – Опять насилие. Мало его было за последние дни? После этого резюме мы опять ехали в полном молчании, пока вдали не показались ворота поместья миссис Кэдуоллер-Бофорт. – Надеюсь на твое благоразумие хотя бы здесь, – сказал я, перед тем как выйти из машины. – Если ты мне еще сорвешь работу с клиентом… – Мы же профессионалы. Я никогда не смешивал личные разногласия с работой, – поспешил успокоить меня Пучок. – Кстати, постарайтесь и вы сами произвести на нее благоприятное впечатление. – Не понял? – Вам надо привести себя в порядок, прежде чем идти к ней. Может, у нее и не слишком хорошее зрение, но сознание того, что вы хорошо выглядите, поможет вам произвести благоприятное впечатление на клиента. Это известно каждому профессионалу. – Что-то ты разговорился. Кто из нас, в конце концов, агент по недвижимости? Он пораженно посмотрел на меня: – А с чего бы тогда я оказался здесь? Мы служим следопытами, охотниками, миноискателями, охранниками и поводырями и… кем мы только не служим, даже смертниками. На нас проводят опыты, проверяют лекарства, нас запускают в космос. Неужели вы думаете, что при такой широкой специализации собака не способна справиться с работой риэлтера? Мой дядюшка, например, сделал головокружительную карьеру, поднявшись от полицейской собаки до судейской. – Ладно, ладно, – отмахнулся я, не испытывая желания с ним спорить. – Договорились. Ты будешь собакой-агентом, если так хочешь. – Согласен. Но мы не обсудили размер моего вознаграждения. – Банка собачьих консервов в день устроит? – По рукам! – азартно воскликнул пес. – И печенье или его эквивалент при каждой успешной продаже. – И штраф с вычетом из жалованья за испорченный кашемировый свитер? – уточнил я. Линдси хотела новый свитер и считала, что будет справедливо удержать его стоимость из собачьего пайка. Так, экономя по 25 пенсов в день, пришлось бы урезать его рацион вполовину в течение года. – Пусть знает в следующий раз. – Линдси была настроена категорично. По мне, так из неприятностей, свалившихся на нас в этот день, кашемировый свитер был самой пустяковой, не правда ли? К тому же Линдси настаивала на том, что собака должна ночевать на улице, но я запер его на кухне. Позже, когда она заснула, я притащил Пучку спальную корзинку и увидел, как сверкнули в темноте его глаза, когда их коснулся луч света, пробившийся сквозь открытую дверь. Я потрепал его по голове и спросил, зачем он вытворяет такие номера, но он был безгласен, как самый обыкновенный пес. – Не прикидывайся глухим, – сказал я. – Ты прекрасно слышишь каждое слово. И лишь когда я уже собирался закрыть за собой кухонную дверь, он заговорил. – Елда, – сказал он. Сперва я принял это за оскорбление, но потом понял, что он сказал на самом деле «еда», напоминая про свой законный ужин. Впрочем, неважно, он все равно не получил ни того ни другого. На подъезде к Чартерстауну я вдруг подумал, что и Кот и я – оба мы недооцениваем это место. Ведь, в самом деле, оно наполнено таким неповторимым очарованием: эти крохотные коттеджики по сторонам узкой извилистой дорожки из желтого кирпича. Проложили ее, видимо, лет сорок назад, приблизительно в шестидесятые, – и наверняка это был намек на сказку про волшебника Изумрудного города. Правда, «дорога из желтого кирпича» романтично заросла сорняком, что не позволяло ей выглядеть слишком изящной. Но тут меня осенило: среди этой красоты не было места для парковки! Вот в чем проблема. Возьмите любое современное земельное владение. Оно может быть последним дерьмом, но главное – удобный подъезд и место для парковки. Расходящиеся же от главной подъездной дороги тропки Чартерстауна были настолько узки, что по ним едва можно было протолкнуться с продуктовой тележкой. К тому же приведение в порядок всего этого запустения обойдется много дороже, чем новое строительство. Да и вряд ли захочет «Бумажное Сообщество» восстанавливать какую-то деревню. Вероятнее всего, построят на скорую руку что-то современное, гипсокартонное. А местных жителей выживут отсюда, благо есть много способов. Скорее всего, так и произойдет, если я не предприму решительные шаги. Какие? Теперь все зависит от меня одного. Все это очарование пропадет, исчезнет без следа, будет растоптано мистерами Котами, если я не встану на защиту этой идиллии и не продам ее с надлежащими предостережениями симпатичному рачительному собственнику. Иначе Чартерстаун ждет самая плачевная участь. Конечно, на Чартерстаун можно посмотреть и с другой стороны и увидеть не идиллическую деревеньку со старыми, обветшавшими строениями, а просто жалкие останки, с которыми никак не может расстаться какое-нибудь самовлюбленное существо, не желающее иметь ничего общего с реальным миром? Но я любил такие старые дома и не испытывал особой привязанности к современным архитектурным поделкам, которых немало прошло через мои руки. Дверь – маленькая в большой – была распахнута, и миссис Кэд-Боф уже поджидала нас. Пучок, следует отдать ему должное, действовал как профессионал, как вышколенная овчарка, выразив радость при ее появлении и напевая: – О, добрая душа, приветствующая усталых путников, странствующих в ночи, ты, одинокая звезда на ночном небосклоне, одари скитальца кусочком печенья! – Ты мой мальчик, – откликнулась миссис Кэдуоллер-Бофорт, – мой дорогой Пучок, как же я по тебе соскучилась. Здравствуйте, мистер, э-э-э… – Баркер, – помог я ей, протягивая руку. – Да, да, конечно, мистер Баркер, очень рада. – Какие замечательные у него глаза, – сказала миссис Кэд-Боф, погладив пса, – совсем как у моей старушки Присциллы. – А какой породы была Присцилла? – поинтересовался я, так как до сих пор не определил, чьих кровей будет Пучок. – Присцилла была моей горничной, – несколько оторопев, ответила миссис Кэдуоллер-Бофорт. Мне тут же представилась болонка в дамской шляпке. – Я уже давно не могу позволить себе держать дома собаку, ведь она требует ухода, а в моем возрасте я едва успеваю присматривать за собой, – посетовала хозяйка. – Но вы можете нанять кого-нибудь, кто бы выводил собаку на прогулку и ухаживал за ней. – Так нельзя обращаться с собаками, – возмутилась старушка. – Я против этого. Что это такое: купил – продал? – заявила она тоном оскорбленного достоинства. – Это же не дети, чтоб им нанимать чужую няньку. Собаки привязчивы и привыкают к одному человеку. – Она дважды громко хлопнула в ладоши. – Мистер Баркер, ваш экипаж! Из-за угла показалась Айя Напа в автоколяске для гольфа, точно легендарная царица британских кельтов Боадицея на колеснице. – Вообще-то, я бы хотел сперва кое-что обсудить… – нерешительно сказал я. – За чаем! – провозгласила миссис Кэд-Боф, запирая дверь. Впрочем, все равно, если я даже произведу оценку дома, ей это никак не повредит, она хотя бы узнает достойную цену своему имуществу и не будет обманута впоследствии мошенниками. Мы объехали в коляске все ее владения, которые я оценил приблизительно в 25 миллионов фунтов стерлингов, еще дома заранее прикинув возможную стоимость по старым каталогам. Затем Айя Напа доставила нас к дому. На сей раз, вместо того чтобы свернуть налево, в оранжерею, мы прошли направо сквозь зеленый занавес, за которым была дверь. Мы оказались в громадной пыльной бильярдной. В центре комнаты стоял огромный стол с резными ножками в стиле «ар-деко», на которых были изваяны доберманы. На столе лежали древние шары из настоящей слоновой кости (белые едва можно было отличить от желтых) и два кия, словно игроки только что прервали игру и вышли из комнаты. – Мы можем завершить наши дела за карточным столом, – сказала миссис Кэдуоллер-Бофорт, указывая на складной ломберный столик, расположенный между шезлонгом и плетеным креслом. Было в этом что-то, что заставило мое сердце учащенно забиться. Девственное зеленое поле, что меня ждет на нем, выигрыш или неудача? Миссис Кэдуоллер-Бофорт подошла к шезлонгу, и я помог ей устроиться поудобнее, чуть сдвинув столик вперед. Было в ее поведении что-то, затрудняюсь определить, что именно, и дело не в аристократизме, но что-то такое (Пучок называл это «великая душа»), что вызывало желание оказывать ей галантные услуги в старинном стиле – услужить и дождаться приглашения сесть рядом. Миссис Кэд-Боф позвонила, требуя чаю. – Итак, приблизительная стоимость… – Фи, как вульгарно! – остановила она меня, подняв руку. – Но вам в самом деле нужен человек, который решал бы финансовые вопросы, – попытался я вразумить ее. – Вы не можете доверить все это мне одному. – Вы мой представитель и вы мое доверенное лицо, мистер Баркер, – сказала она. – И я знаю, что вы защитите мои интересы. – В таком случае должен обсудить с вами кое-что. – Ах да, ну конечно, все мои остальные финансы. Они у меня здесь. – Она достала откуда-то из-за спины огромный потрепанный чемодан. Я встал, чтобы помочь ей. – Откройте, – распорядилась хозяйка. – Здесь все мои банковские счета. И еще коробка в оранжерее, где хранятся папины бумаги. Должен сказать, что я был удивлен. Открыв чемодан, я обнаружил, что он разделен картонными перегородками на ячейки, на каждый год была заведена своя, общим числом за тридцать последних лет. В каждой ячейке находилось по двенадцать банковских уведомлений в порядке поступления, за каждый месяц. Причем все они были даже не распечатаны. Она не открыла ни одного конверта. – Вы не возражаете, если я… – Приступайте, – величественно сказала миссис Кэд-Боф, глядя в потолок, словно премьер-министр тори во время обсуждения в парламенте проблем грудного вскармливания. – Я туда ни разу не заглядывала, с тех пор как какой-то клерк нагрубил мне. И не собираюсь смотреть, может, в них тоже одни оскорбления. Я открываю лишь чековые книжки, но больше – ни-ни. Я распечатал самое последнее уведомление. – Там все равно несерьезные деньги, так, на булавки. Ее текущий счет «на булавки» составлял два миллиона девятьсот восемьдесят четыре тысячи фунтов и двадцать пять пенсов. Оранжерейная коробка «папиных бумаг» с акциями и облигациями добавила к этой сумме еще примерно двадцать миллионов. Это было то, что можно определить навскидку, при самом поверхностном знакомстве с ее финансовым положением. – А кто здесь платит за электричество? – спросил я, пока она вторично дергала звонок, уже более настойчиво. В прошлый раз Айя Напа была расторопнее. – Приходит такой человек в фирменной кепке, – пояснила она. Я понял, что на это у нее существует отдельный дебетный счет. В общем, никаких забот. – Завещание у вас составлено? – Там, в чемодане, на самом верху, должна быть карточка адвоката. – И все это тоже пойдет на собачьи приюты? – Да нет же! – возмущенно воскликнула миллионерша. – Пансионат для ослов в Корнуолле тоже получит свое! Вопрос окончательно прояснился. Миссис Кэдуоллер-Бофорт не собиралась тратить свои капиталы ни на что другое, кроме как на животных. Ее полная неосведомленность и даже невежество в финансовых делах служило ей в некотором роде защитой. Она полагала, что денег у нее очень мало, и, соответственно, мало тратила. Поэтому ничуть не беспокоилась о том, что ей не хватит денег до конца дней. – Слушайте, – заговорил я, – вы что, в самом деле хотите, чтобы я привел в порядок эти дела? – Я полагал, что это не займет у меня больше одного или двух дней, и я буду чист перед ней. Старушка могла и забыть о деньгах, которыми ссудила меня в счет комиссионных, формально забыть, хотя она и на самом деле уже наверняка забыла, что я ей должен. Но я расплачусь с ней: улажу все дела с банком, сделаю из ее жилища надежный приют. Если за пару дней приведу ее дела в порядок, то после ее кончины будет меньше путаницы, и адвокаты смогут вычислить, если каким-нибудь акулам из «Бумажников» все-таки удастся обобрать ее. Ей нужен порядочный бухгалтер, порядочный юрист и порядочный финансовый консультант. Если первых двух еще можно было как-то сыскать на белом свете, то третий уже был явно сказочным персонажем. Можно, конечно, рассчитывать на помощь Линдси – на кого я мог еще положиться? Внутри она порядочный, в общем-то, человек, неиспорченный, и со временем, яне сомневался, она поймет, что нехорошо отбирать деньги у полусумасшедшей старушки, которой вздумалось на старости лет осыпать золотом брошенных бобиков и шариков и потратить на это больше денег, чем тратится обычно. Должен сказать в похвалу себе, что я взялся помогать старой леди с некоторой даже горячностью. Я ухаживал за своей матерью последние годы просто потому, что у меня не оставалось выбора. Оказалось, однако, что у меня имеется талант заботиться о людях и даже получать при этом не только материальное, но и чисто моральное удовлетворение. Это я заметил даже по нашим кратковременным отношениям с Пучком. Так что я могу надавать миссис миллионерше кучу полезных советов, после чего перейду на нелегальное положение, уйду в такое глубокое подполье, где меня никакому Коту не отыскать. Пока вся его авантюра не провалится. Я сидел рядом с ней, с кучей бумаг под ногами и Пучком, который щелкал пастью на муху, кружившую у него над ухом. В горле у меня пересохло. – У вас, наверное, пересохло в горле, мистер Баркер, – сказала миссис Кэдуоллер-Бофорт. – Сейчас принесут освежиться. – Она снова дернула шнурок звонка, на этот раз не с силой, но выразительно. – Со времени нашего последнего телефонного разговора, мистер Баркер, я решила увеличить штат прислуги, так как Айя Напа одна не справляется. Мне как раз после вашего визита позвонили из агентства по найму прислуги. Хотя не могу сказать, что дворецкий, которого мне выделили, соответствует фамильным стандартам. Это не такой человек, какие служили у моего отца. Наконец из коридора донесся ответный звонок, и миссис Кэдуоллер-Бофорт довольно улыбнулась сама себе, словно собака, которая точно знает, где схоронила косточку. Минут через десять раздался громкий стук и дверь распахнулась. В дверном проеме появился сначала серебряный поднос с чайным сервизом, затем кто-то чертыхнулся, видимо зацепившись за порог. После чего за чашками, молочником и чайником я разглядел знакомую физиономию дворецкого Дженкинса – того самого, что служил у Кота. – Ваш чай, миссис. – Мадам, – поправила миссис Кэдуоллер-Бофорт, и, судя по всему, ей приходилось делать это не первый раз. – Какая разница, – буркнул дворецкий, передвигавшийся по комнате как Дживз, наглотавшийся тазепама. Напряжение, которое постепенно стекало с меня во время этого визита в Чартерстаун, немедленно нахлынуло вновь. Они, конечно, не станут покушаться на жизнь миссис Кэдуоллер-Бофорт. Ведь тогда деньги пойдут на собачьи приюты, как сказано в ее завещании. Я понял их план: вкрасться в доверие, изменить завещание и завладеть поместьем. Единственным упущением было то, что Дженкинс в качестве дворецкого, по всей видимости, вряд ли был способен снискать расположение даже какого-нибудь свидетеля Иеговы. Чай был разлит – скорее, расплескан – по чашкам. Пучок во время этого паралитического церемониала не сводил с Дженкинса глаз. Он смотрел на него как на белку в парке. Так и замер в охотничьей стойке, подняв уши торчком и стекленея взором. – Чего добивается этот засланный тип? – пролаял Пучок. Дженкинс посмотрел на собаку. – Что-то не нравится мне, как он на меня смотрит! – заметил дворецкий. – Поскольку вы всего лишь слуга, а он наш гость, – заметила миссис Кэд-Боф, прикрывая уши пса, – ваше мнение о собаке не имеет совершенно никакого значения. Я чувствовал себя так, словно падал в колодец и тьма смыкалась вокруг. Примерно такое ощущение испытывают те, кто пережил клиническую смерть, – темный тоннель, но в конце его брезжит свет. Наверное, именно этот свет и уводит туда, откуда нет возврата. Так что лучше оставаться в потемках. – Подумаешь, – пожал плечами дворецкий и забросил в рот кусочек рафинада из фарфоровой сахарницы. Подмигнув мне, он развернулся на каблуках, запнулся о ковер и исчез за дверью. – Похоже, ему придется покинуть нас, – сказала миссис Кэд-Боф. «Скажите это еще раз», – хором поддержали здравую мысль мы с Пушком. – И давно он у вас служит? – осторожно поинтересовался я. – Да с неделю. – Вы не оставляете ценности без присмотра? Миссис Кэдуоллер-Бофорт вздернула брови. – Мистер Баркер, в нашей семье держат прислугу уже в течение двухсот лет. Так что я соблюдаю необходимые предосторожности. – У меня он не вызывает доверия, – признался я. – У меня тоже, – ответила она. – Но придется уживаться с ним, пока не нашлось более подходящей кандидатуры. Пожалуйста, к делу. Ораторское искусство всегда давалось мне с трудом, я чувствовал это всякий раз, когда требовалось произнести речь. Нерешительно помявшись и откашлявшись, я наконец заговорил: – Миссис Кэдуоллер-Бофорт, я не уверен, что смогу стать вашим представителем при продаже дома. Мне кажется, вам не следовало бы переезжать отсюда, чтобы не совершить опрометчивый поступок и не пожалеть об этом впоследствии. – Я упустила какое-то событие, мистер Баркер? – Что вы имеете в виду? – Вы случайно не пожертвования собирать сюда пришли? – Мне кажется, вам кто-то внушил идею переезда, – высказал я свою затаенную мысль. – Может, передумаете? Вы же прожили здесь всю жизнь. – Так и что же, мне зарывать себя здесь, что ли? – с некоторым надрывом произнесла она. – Конечно же, нет, – поспешил я успокоить старую леди. – Но понимаете, здесь может все измениться, если вы уедете. – Это мое личное дело. – Безусловно, однако… Если бы просмотрели этот план. – И я достал листок, на котором набросал свои идеи. Миссис Кэдуоллер-Бофорт подняла руку: – Решение принято, мистер Баркер, и даже легионы ада не смогут остановить меня. – А если я откажусь быть вашим представителем? – Найду кого-нибудь другого. Если я встала на дорогу, то уже с нее не сверну. Я уже получала письма с предложениями. Вам известны месье Такли, Перри и Джиббс? Само собой. Это были местные короли недвижимости, провернувшие в этих краях несколько крайне выгодных операций совместно с субъектами вроде Тиббса. Похоже, другого выхода не оставалось, и мне придется пройти сквозь это. Стало быть, надо на время увезти Линдси из Ворсинга да и самому убраться отсюда. Пучку Тиббс также угрожал, так что его, наверное, нужно будет пристроить к Люси. – Так вы будете моим представителем или нет? – спросила миссис Кэдуоллер-Бофорт. Пес выжидательно вилял хвостом, не спуская с нее влюбленных глаз. Тут я понял, что в силу вступают вещи более значительные, чем мои желания. Не иначе, в двери постучала сама судьба, и вся – не только моя – жизнь зависела от моего дальнейшего поведения. Говорю без преувеличения. – Да, я согласен, – выдохнул я. Все события последнего времени тяжким бременем осели на мои плечи: говорящий пес, амбициозная подружка, прилипчивый гангстер, столкновение с Дарреном Кабаном – все это свернулось в один клубок и комом стояло в горле. И в довершение всего передо мной возникло несчастное лицо Линдси. Контракт на продажу дома был в основном заполнен мной. Пустовало лишь место для суммы, которое я оставил про запас, пошире, отчего теперь оно белело среди строк снежной полосой, ожидая, буду ли я делать на нем «ангела», как в известной детской забаве, упав на спину и раскинув руки, или же поступлю как собака, расписавшись на нем желтыми чернилами. Ручка словно змея извивалась в моих пальцах. Ведь Кот недвусмысленно угрожал Пучку в записке, которой был обернут кирпич, не так ли? Значит, и я радею за собак. И тут раздался голос. Я хотел бы сказать, что это напряжение распахнуло мои уста и вырвалось наружу, проложив себе дорогу изнутри меня; я хотел бы сказать, что это было помешательство, до которого довело меня обсуждение с собакой наилучших способов общения с клиентами. Я хотел бы… Но нет. Это говорил я сам. Вот они, эти слова: – Какая разница, – пробормотал я, – какая разница. – Голос мой отчего-то показался странно похожим на голос Даррена Кабана. «Четыреста тысяч» – вывел я цифру в контракте и на секунду ощутил себя точно в невесомости. Миссис Кэдуоллер-Бофорт протянула руку за документом. Я вручил ей контракт. Она достала бифокальные очки и уставилась на бумагу. – Боюсь, мне тут ничего не разобрать из-за моего зрения, – сказала миссис Кэд-Боф. – Вы не покажете, где нужно расписаться? – Разрешите, мадам, – вынырнул из-за ее плеча невесть откуда взявшийся Дженкинс. Похоже, он тихонько прокрался в комнату, дожидаясь финального момента. – Позвольте побыть вашим секретарем.19 ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В СВОЙ КРУГ
– Здорово мы обставили дельце, – сказал Пучок по пути домой, в очередной раз, выставляя за окно морду, чтобы ветер потрепал его щеки. – Спасибо, что вмешались и сдержали меня. Я уж думал, все пропало, пока сидел там на диване. Честно говоря, замучился вилять ей хвостом. Сказал он это так жизнерадостно, будто не знал лучшей забавы в жизни, чем оболванивание старушек. У собак слабый нюх на деньги, что является естественным побочным эффектом, так как на все остальное чутье у них развито превосходно. К тому же Пучок был, по-видимому, рад, что бойкот окончен. О том же, что произошло, о самом характере сделки с миссис Кэдуоллер-Бофорт, он ничего не говорил. Похоже, он так ничего и не понял насчет суммы, которую я вписал в контракт. – Добро пожаловать в мир коммерции, беспощадный мир наживы и чистогана, – сказал я. Тем временем мы петляли по улочкам деревни, где у каждого дома стоял «лендровер», и попутно чуть не сбили дачника в розовой рубашке, разгребавшего грязь на дороге перед своей избой. – Теперь, значит, и я могу носить такой поводок, как у вас, когда мы будем отправляться на работу? – спросил Пучок. – Я не ношу поводков. Пучок недоверчиво фыркнул: – А как же вы называете эту штуку, что болтается на шее? – Это галстук. Никто не водит меня на нем. – Всякий раз, как вы его надеваете, вы отправляетесь туда, куда не хотите, – продолжал пес. – Это и называется поводком. И, раз я не могу носить такую мягкую одежду, как на вас, может, вы наденете что-нибудь такое, как на мне, кожаное? Для корпоративной идентификации. Последнее слово захлебнулось ветром, игравшим с его щеками, как с парусами. – Собачья логика, – пробормотал я. – У меня нет кожаного галстука: я не блюзмен и не вышибала из Глазго. Пес завизжал, как ребенок, съезжающий на санках с горы, когда мы вписывались в поворот. – А как насчет того, чтобы переименовать бизнес в «Баркер и Пес»? Можно и наоборот: «Пес и Баркер»? Тут у меня зазвонил телефон, и против правил, а также вопреки привычке я ответил, продолжая вести машину одной рукой. – Отлично сработано. – Это был Кот. – Я рад, что мы можем покончить со всеми этими неприятными вещами, это не мой стиль. – Он продолжал: – Понимаю, вам сейчас нелегко. Но что поделаешь – жизнь, словно карточная игра, она идет навстречу тому, кто проявит наибольшее терпение. – Может, хватит заниматься словоблудием? – прервал его я. Пес обиженно взглянул на меня. Он всегда терялся, когда я разговаривал по телефону, потому что не понимал, относятся ли мои реплики к нему или кому-нибудь другому. – Да, понимаю, мое поведение было несколько грубым. Скажем так, я вел себя грубовато местами. Ничего, все позади. Полагаю, завтра вы уже известите миссис Летучую Мышь о том, что на дом есть покупатель, и мы начнем наши дела. – Великолепно, – процедил я. – В случае чего я буду главным обвиняемым. – Никакой вины, что вы, – поспешил успокоить меня Кот. – Старая кошелка несказанно богата. Ее жизнь не изменится ни на йоту, даже станет лучше. Детали нашей сделки узнаете завтра. Утром бумаги будут у вас на столе. Можете поздравить себя, вы стали на полмиллиона богаче, а вашу подружку больше никто не тронет. Я почувствовал закипающую внутри злобу. Этот мерзавец еще смеет упоминать о Линдси и о том, что случилось. Ничего, он заплатит за это. Точнее, я с ним расплачусь. – Леса густы, и реки несут поток, куда я погружу носок! – распевал пес фальцетом, словно ему этот самый «носок» только что прищемили дверью. Отключив «трубу», я вдруг понял кое-что. Впервые я говорил по мобильнику, не останавливая машину. И чуть не снес этого яппи в розовой рубахе, расчищавшего свою территорию, стараясь приблизить деревенский пейзаж к городскому. А потом еще вытопчет площадку для барбекю, когда с наведением порядка будет покончено. Я повернул машину под железнодорожный мост. Дорожный знак указывал на трассу Суссекс Херитейдж, идущую вдоль заброшенной железнодорожной ветки Брайтон – Лондон. Руки у меня тряслись. Пес положил голову мне на плечо. – Вы поняли намек, – подал он голос. Я не отвечал, безмолвно созерцая деревья, сливающиеся осенними кронами в цветную полосу. – А я знаю, что вы поняли намек, – снова произнес Пучок, на этот раз более настойчиво, и лизнул меня в ухо. Но я не отрывал взгляда от колышущейся на ветру листвы. Даррена Кабана ничему не научила смерть отца, не оставив ни одного следа в его памяти, он так и продолжал говорить по телефону на ходу, нимало не заботясь, на кого наедет – тележкой на покупателя в универсаме или машиной на велосипедиста на трассе. И теперь я становился таким же, деловым и беспечным. – Вот куда я погружу свой носок, – воодушевленно продолжал пес, мотнув головой в сторону дороги. – Если ты не поспешишь, товарищ, то, говоря начистоту, мне нужно погрузить не только носок. Было совершенно очевидно, что я оказался вовсе не таким человеком, каким всю жизнь себя считал. – Вот люд крестьянский у ворот, и стража уже не в силах их сдержать! – вещал пес мне в самое ухо. – Сейчас они сметут тебя, Rich Tea. – Что? – Я слышал его слова, но никак не мог оторваться от своих мыслей, чтобы вникнуть, что значит вся эта белиберда. – Сейчас малолетние преступники вырвутся на волю. – Ах, вон оно что! Тонкий намек на чрезвычайные обстоятельства – Пучка прижало, пучило Пучка. Несмотря на эти изысканные шутки и намеки, ему не удавалось попасть в унисон с моим настроением, хотя обычно это у него легко получалось. Видимо, он не мог совладать с чувствами после «удачно обстряпанной сделки». Я открыл заднюю дверь, и пес выскочил из машины с радостным воем. Собаки часто сопровождают подобными междометиями свои передвижения, точно дети, изображающие, что они едут на гоночной машине, вертя воображаемый руль и производя всякие шумы, малопонятные окружающим. Я всегда держу в багажнике походный костюм на случай, если мне захочется скататься с псом в лес во время обеденного перерыва или после работы. Так что я влез в плисовые штаны, надел прорезиненную куртку и обул ботинки на толстой подошве. А что? Если вы не можете носить такие вещи, отправляясь с собакой в лес, то где тогда их носить? Пес уже рыскал носом в траве, поспешно перечисляя: «Листик, палка, листик, палка, листик, палка…» – словно завзятый детектив, ищущий следы преступления. Не было и признака «прорыва малолетних преступников», которого он опасался, лишь пара жалких попыток задрать ногу. Может, я теперь и пса заразил своей лживостью, став на скользкий путь обмана. Вон ведь как неискренне мотал он хвостом в гостях, отвлекая внимание миссис Кей-Би, а теперь прикинулся, будто ему приспичило «на улицу» только для того, чтобы прогуляться. Во всяком случае, он угадал ход моих мыслей и вынуждал меня сделать то, чего мне самому хотелось, – пройтись и подышать воздухом. Мы прошли вдоль железнодорожного полотна, так и не встретив ни души. Что же все-таки заставило меня поступить так непорядочно? На меня давили? Или пес прав, и люди ищут причинно-следственную связь там, где ее нет? Однажды Пучок рассказал мне о своих впечатлениях после поездки в лес. Человек описал бы подобную поездку примерно так: «Мы отправились на машине в лес. Я надел сапоги-веллингтоны, и мы углубились в рощу. Там заметили несколько белок на деревьях, но по пути нам попалось еще несколько других собак, и затем мы вернулись к машине, после чего я снял веллингтоны, надел туфли, и мы поехали домой». Вот что сказал по этому поводу пес: «Двери нашего жилища, наконец открылись, и мы оказались в машине. Странно, появились деревья. Чудно. Я говорю чудно, потому что, когда мы в прошлый раз садились в машину, появился пляж, а потом появился наш дом, когда пляж исчез, а в этот раз – деревья. И у Него стали другие ноги! Вот чудо-то! Маленькие, старые и пахучие, они стали большими, новыми и пахнущими нефтью и пометом (не спрашивайте). Мы направились в лес (у собак сложилось твердое мнение, что их не просто выводят на прогулку, но они идут куда-то с определенной целью). Его ноги вспугнули несколько белок и взрывали сухую землю. Очаровательно! Потом вернулись к машине. Я пытался предупредить его, чтобы он не залезал внутрь, но он не послушал, и я вынужден был за ним последовать. Сбылись мои опасения: лес пропал, и мы снова оказались дома. Это ли не чудо – появился обед!» Возможно, пес был прав, и все, что случается на свете, просто случается без всяких причин. – Все прекрасно! – воскликнул пес, носясь как сумасшедший по кустам по обе стороны дороги. – Как это, Пучок? – Миссис Кэд-Боф кажется счастливой, вы еще счастливее, я счастлив, птицы на деревьях счастливы. Линдси несчастна. Это ли не жизнь! Как же он не почуял тот запах вины, которым я сейчас пропитан насквозь. – Я же тебе сказал – не трогай Линдси. – Прошу прощения, – отозвался пес. – Смотри, сорока! Черно-белая птица скользнула над тропой, предвещая роковую неудачу. Я где-то читал, что для того, чтобы отпугнуть невезение, нужно плюнуть и с поклоном сказать: «Привет, миссис Сорока!» Так я и поступил, но, похоже, это не произвело на птицу впечатления. – А ну, пошла! – Пучок, мягко галопируя, понесся за ней. Птица скрылась в ветвях. – Bay! Как я люблю, когда она так делает! – порадовался Пучок. Задрав голову, я попытался отыскать в вышине сороку. Неужели она принесла на хвосте несчастье? Не уверен, но мне показалось, что она нагло усмехается, глядя на меня из ветвей.20 УДВОЙ СВОИ ДЕНЬГИ
Мы договорились встретиться с Линдси вечером на ее квартире. Пес гостил у нее – сидел в клетке-переноске, в так называемом «собачьем доме», хотя домом его ни одна собака, даже самая сумасшедшая, считать не станет, так что я отвез его к Люси, которая устраивала нечто вроде вечеринки в обеденное время. Квартиру Люси снимала в старом квартале возле железнодорожной станции Ворсинг. Она немало потрудилась, чтобы сделать это место своим: выкинула старую мебель, развесила по стенам самолично сделанные черно-белые снимки панорамы побережья, а над камином, вставив в раму, поместила фотографию Пучка в полете, выхватывающего мяч из моей руки по команде «прыгай!». Помню тот дико ветреный день, волосы у меня развевались, спутавшись в нечесаную гриву, точно у друида, которого изгнали из священной рощи, чтобы он привел себя в порядок, прежде чем предстать пред светлы очи языческих богов. – Большой воздух! – восхищался Пучок. Эти слова он произнес после ухода – прискорбный результат того, что я позволил ему поздно вечером смотреть мотокросс по телевизору, по пятому каналу. – Великолепный снимок, – заметил я Люси. – Легко снимать звезд, – ответила она, почесывая Пучку лоб. – Проклятье! – прохрипел пес. – Что еще за снимки? Я попытался объяснить ему, но бросил эту затею, не окончив спора о том, возможно ли, чтобы он находился в маленькой коробочке, когда он точно знает, что стоит передо мной. Я был наспех представлен паре, носившей имена Дейв и Петра. Джим, естественно, тоже был тут как тут. Люди за столом, освещенные приятельскими чувствами и сиянием свечей. Вот он, мир, частью которого мне следовало бы быть, подумал я. Люси проводила меня до дверей. – Он может оставаться у нас хоть до послезавтра, если хотите. Это «у нас» сорвалось с ее губ, как шар, брошенный на боулинговую дорожку. Я просто не имел права желать, чтобы она оставалась одна, не встречалась с другими мужчинами, ведь у меня самого не было по отношению к ней серьезных намерений. – Я вам позвоню, – пробормотал я. – Идет, – откликнулась Люси. – Да и сами заходите как-нибудь на обед. – Было бы неплохо. Возможно, вы пригласили бы и своих друзей. – Или не пригласили бы. – Она вопросительно подняла брови и потом легонько пожала мою руку. Об ногу потерлась лохматая щетка, посмотрев вниз, я увидел присоседившегося к сцене прощания Пучка. – Ведь, правда же, с ней здорово? – заявил он, прежде чем вернуться в гостиную к столу. Затем я услышал его обращение к гостям: – Ну, кто сегодня похвалит меня лучше всех? Этот вечер позволит нам быть экстравагантными, леди и джентльмены, поскольку я чувствую, что открыт для лести. – Пока. – Я клюнул Люси в щеку и направился к машине. А еще через полчаса передо мной замаячила дверь квартиры Линдси. Я догадывался, что последние новости приведут ее в небывало хорошее настроение, но что-то удерживало меня от того, чтобы сразу сообщить ей приятное известие. Мобильный я отключил после звонка Кота, который вывел меня из себя, и никакими силами не мог заставить себя включить его снова. Вечер выдался теплый, и я не стал надевать пиджака. Я позвонил в дверь и обратил внимание, что жимолость у ее окна в цвету, и сладкий запах окутал меня, заставив подумать, что, может быть, все не так уж и плохо, надо только пережить это трудное время. Под навесом крыльца я приметил птичье гнездо, потом еще одно. Вот ведь, живут же птахи у нее на самом крыльце, а Линдси их не гонит, потому что любит всякую живность. Это просто у них с Пучком возникло непонимание. Со временем, как знать, может быть, все и уляжется. – Детка, слава богу, я так беспокоилась, как ты? – Она была в ночной сорочке, но ссадина все еще оставалась искусно замаскированной тональным кремом, так что ее даже невозможно было заметить. Мы обнялись и поцеловали друг друга. – Я тут провернул одно дело, – сказал я после того, как наши губы разомкнулись. – Так что теперь все будет хорошо, можешь не волноваться. Я сделал все, как они хотели. Скоро мы станем богаты, и собаки тоже станут богаче, правда, не настолько, как могли бы. Линдси как будто забыла и про свою ссадину, и про все, что с ней случилось. Она набросилась на меня с объятиями. – Я так счастлива! – восклицала она. – О, фантастика, давай же заходи скорее! На кровати ее были разбросаны журналы «Интерьер Дизайн» – для тех, кто хочет внести красоту и удобство в свой дом. – У нас есть деньги, у нас есть деньги, – непрерывно щебетала она, как птица, приветствующая весну. – Мы будем купаться в деньгах. – Линдси закружилась по своему белому ковру, будто ей только что сообщили, что она выиграла главный приз лотереи. – Да! – вдруг воскликнула она и остановилась. – У меня тоже есть для тебя сюрприз! – Голос ее дрожал от радостного волнения. В руках у нее я ничего не заметил. Однако она стояла, упирая руки в бока и загадочно улыбаясь. – Да? В самом деле? – Ты что, ничего не видишь? – Ах, да, да, да… Из-под ночной сорочки проглядывал полный комплект сексуальной «упряжи»: с чулками-сеточками, подвязками, псевдотрусиками и корсетом, переходившим в лифчик, упруго поддерживающий грудь, – в общем, было заметно, что она готовилась к встрече… Линдси отлучилась на кухню и вернулась с бутылкой «Вдовы Клико» и двумя бокалами для шампанского, напоминающими прозрачные флейты. – Ну, что ты замер с лицом, как отшлепанная задница, – сказала Линдси. – Сделку надо спрыснуть. Ты сделал это и теперь можешь наслаждаться содеянным. Она была права. Поздно давать задний ход, жизнь есть жизнь. – Раздевайся, – продолжала она каким-то эротично-грудным голосом. – По-моему, ты это могла бы сделать за меня. – Собачья шерсть… – деликатно напомнила она. – Ты же не хочешь, чтобы она осталась у нас на кровати… Потом мы занимались этим не только на кровати, но и на полу рядом с вазой, из которой торчал бамбук (что было довольно неудобно), и наша страсть не знала пределов. Закончили мы совершенно по-собачьи, в своей излюбленной позе: перед ней был ковер, а передо мной ее страстно извивающаяся спина. После чего я снова разлил вино по бокалам, и мы, обессилевшие, лежали на коврике под овечью шерсть, который я купил ей на свой первый крупный выигрыш. Это был, конечно, нищенский подарок, но я суеверно предполагал, что, если я куплю что-нибудь более дорогое и стильное, богиня карт посчитает, что я не на то трачу деньги, и отвернется от меня. По неведомой причине я вдруг вспомнил свой сон о дверях, а также сон, который пригрезился псу. – О чем ты мечтаешь, Линдс? – спросил я, вперившись взглядом в радиатор. – Сам знаешь, – ответила она, нежно целуя меня в спину. – О чем же? – О том, что у нас теперь появилось. О свободе. О жизни без страха перед следующим неоплаченным счетом. – Нет, я имею в виду затаенные желания. Те, что открываются нам во сне. Что ты видишь во сне? – Не знаю. Гоняюсь за чем-нибудь, за воздушным шариком, например. Значит, она, как собака, тоже охотится во сне. Все время что-то преследует. А я не могу выбрать пути в коридоре, не могу определить свою дверь. Для меня слишком много выходов в жизни, хотя вход в нее всегда только один. Или же мы все равно появились бы на этот свет, даже если бы наши родители никогда не встретились? Линдси тем временем продолжала: – Думаю, что это был тот французский фильм, что постоянно гоняли по телеку еще в детстве. Про какой-то французский город, там было так прекрасно. Гораздо лучше, чем там, где я родилась и выросла. Мне подумалось, что обычный лагерь для беженцев – место более очаровательное, чем то, где выросла Линдси, но вслух я этого не произнес. Что она видела в жизни? Детство ее было достаточно грустным и беспросветным, хотя во многом совпадало с моим. Но Линдси очень переживала по этому поводу. Я частенько подумывал, что если бы родителей Линдси по социальному статусу можно было отнести хотя бы к среднему классу, то сама она уже давно входила бы в правительство. – Или драконов, – продолжала она, – каких-то морских чудовищ, которые гонятся за мной со страшным ревом. – Они не могут реветь. – Что-о? – Не могут реветь под водой, если это морские гады, – автоматически отметил я логическую неувязку. – Издеваешься? – Ни в коем случае. А как ты думаешь, что означают твои сны? – Они не означают ровным счетом ничего. Я всегда считала, что сны – это все равно, что карточки с тестами. Мне вдруг захотелось рассказать ей о снах пса: о том, как его оставили, бросили на произвол судьбы, но все же я воздержался, решив, что пес сейчас персона, или псина, нон грата, пока мысли о погубленном кашемировом свитере не улеглись в ее голове достаточно, чтобы стать просто историческим фактом. Я не стану резать по живому. Поговорка патологоанатомов. – Интересно, а людей ты видишь во сне: меня, свою маму или еще кого-нибудь? – О ее отце я не стал упоминать. Отец не внес в их жизнь ничего, кроме неприятностей. Если он ей снился, она могла сама рассказать мне, но я был не вправе спрашивать. – Нет, – сказала она, – больше мне никто не снится. Только сама себе снюсь. Временами мне становилось жаль ее. Она замкнулась на себе. Потому что единственным человеком, на которого Линдси могла положиться в этой жизни, была сама Линдси. Она всего в жизни добивалась сама. Она не наследовала семейный бизнес. Ей за все приходилось платить, на все зарабатывать. Поэтому мне так хотелось ей помочь, и я решил, что стану для нее тем человеком, на которого она сможет опереться. Лично я думаю, что мы с Линдси люди неплохие: тянемся к добру, совершая на этом пути общераспространенные ошибки. Идеей фикс у Линдси было стремление разбогатеть, во что бы то ни стало. Не то чтобы она так любила деньги или ставила их превыше всего, просто она терпеть не могла бедности. Понимаю, звучит это неубедительно, вроде как если бы какой-нибудь матерый куклуксклановец заявил: «Мы не против черных, просто белых мы любим гораздо больше», но, тем не менее, так оно и было. Просто миру была открыта лишь та часть ее души, которая вожделела богатства. И, что достойно уважения, добивалась она своего, экономя. Коврик, на котором мы лежали, например, был свидетелем такого подхода к жизни. Ведь я мог купить его сразу после выигрыша, но она заставила меня дождаться распродажи со скидками. К моим тратам она относилась так же внимательно, как и к своим. И вот два совсем непохожих, но вполне совместимых человека встретились-таки на земле. Когда она посмотрела на меня, мне в голову пришло, что она ожидает услышать от меня очередное предложение руки и сердца. – Мы должны все расписать и спланировать заранее, как мы станем тратить деньги, – сказала Линдси. – Не каждый день тебе достается миллион. – Речь шла о пятистах тысячах, – заметил я. Линдси посмотрела на меня – так вскидывает глаза Пучок при слове «бифштекс» – встревожено и слегка недоверчиво. – Миллион, – сказала Линдси. – Я же не глухая. После вашей встречи за картами ты говорил, что вы сошлись на миллионе. – Я ни с кем не сходился. – Все равно я точно помню слово «мил-ли-он». Она с каким-то вожделением всякий раз повторяла это слово, ни в какую не желая урезать сумму вдвое. Видимо, ее мечты уже не вмещались в полмиллиона фунтов. – Ну а теперь он говорит только о пятистах тысячах. Линдси улыбнулась. – Позволь мне самой поговорить с ним, – сказала она. – Не думаю, что это удачная мысль. – Принимая во внимание, что ты суеверен и нерешителен, – а это видно из того, что ты не сразу согласился на предложение Тиббса, – это вполне удачная мысль. Так-то, Дэвид. – И она чокнулась со мной бокалом, как бы говоря всем своим видом: «Ну чем мы не пара!» – Уж я-то смогу на него подействовать, поверь мне. – Это кончится тем, что он не даст нам вообще ничего. – Эта фраза не порадовала меня самого. На самом деле, быть может, под влиянием выпитого у меня появилось неожиданное желание пожертвовать эти деньги, что ожидались от Кота, на один из собачьих приютов миссис Кэдуоллер-Бофорт. – Предоставь это мне! Я найду с ним общий язык. Я посмотрел на нее. Она хихикала – от шампанского ее быстро развозило. Однако, несмотря на игривое настроение, не думаю, чтобы она приветствовала мою мысль о собачьих приютах. – Давай забудем об этом, Линдс. – Ладно, – откликнулась она, покачиваясь из стороны в сторону, как собака, загипнотизированная куском колбасы. Я вышел в уборную и посмотрел на себя в зеркало. У меня было грандиозное приподнятое настроение, вроде того, что посещает человека накануне дня рождения. Оно приходит, когда тебе восемнадцать, двадцать один, тридцать, потом сорок, шестьдесят… Когда ожидаешь, что вот-вот все переменится, станет другим с наступлением этого дня, но на самом деле так ничего и не меняется. Я не люблю копаться в себе, хотя понимаю, что нет лучше места для этого, чем перед зеркалом. В ванной такое освещение, что каждая черточка моего лица была различима. Именно стоя в ванной перед зеркалом, я заметил свою первую морщину, на лбу, у самых бровей, хотя, в общем-то, это можно и не считать за морщину. Такие складки на лбу бывают даже у детей. Я не хотел признавать очевидный факт, пытался убедить себя, что это лишь игра света, просто тень. Я даже притащил в ванную комнату настольную лампу, подключив ее к удлинителю, и светил себе в лицо, словно на допросе в гестапо, но этот эксперимент лишь подтвердил то, что и так было ясно. Сначала меня волновало, что Линдси заметит этот печальный знак на моем лице. Но вскоре я примирился с первой морщиной, привык к ней, научился воспринимать как неотъемлемую часть своей физиономии, незваного гостя на девственно чистой территории моего лба. К несчастью, морщина не желала прозябать в одиночестве, и уже на следующий год к ней присоединилась другая, V-образная. Я принял как неизбежное и ее. Чему быть, того не миновать. Как будто такая соглашательская политика могла предотвратить появление целой армии горестных примет возраста, которые, в конце концов, избороздят все лицо… Теперь, слегка одурманенный алкоголем, залитый лимонным светом ванной, я видел, что мое лицо сильно пострадало; теперь оно напоминало покинутое немцами поле боя под Москвой. Сколько же мне лет на самом деле? Тридцать три, некоторые считают этот возраст временем прощания с молодостью. А на сколько я выгляжу? Трудно сказать. За дверью ванной послышался шум, и я увидел в зеркале, как у меня передернулось лицо. – Что ты там нашел такого веселого? – спросила Линдси, стоявшая у меня за спиной, завернувшись в полотенце. – Да ничего особенного, – ответил я. – Ну так поделись, посмеемся вместе. Я пожал плечами. – Миллион фунтов? – улыбалась она выжидательно, считая, что я разделю ее теперешнее настроение, так же как раньше начал разделять ее образ мыслей. – Пятьсот тысяч, – упрямо повторил я. Улыбка ее стала еще шире. – Миллион! – почти расхохоталась она и показала мой мобильный телефон, который прятала за спиной. – Никогда не поручай мужчине женской работы, – сказала она. – Ты слишком мягок. Нажав кнопку, она сунула мне телефон под нос. «Последний набранный номер – мистер Тиббс, он же Кот» – появилась надпись на экране. Кличку Кота я вбил в память телефона в момент особого раздражения. – Лучше начинай присматривать для нас какое-нибудь симпатичное гнездышко, – сказала она, обвивая меня руками. – И постарайся сэкономить деньги. Нам они еще понадобятся после свадьбы.21 ПОКА, ДЕТКА
Я неопытный лжец и всегда придерживался мнения, что ложь – это неприятный гость, который входит в твою жизнь, рыщет по всем углам, лапает все, что захочет, затем поднимает шляпу и откланивается. Нет, все обстоит совсем не так. Ложь – это как ребенок, который, однажды родившись, требует постоянного внимания. Ложь кричит по ночам, требует соску и сказку на ночь, отвлекает тебя поминутно, вынуждает убирать за ней, и тебе все время приходится пеленать ее и баюкать и смотреть, как она растет у тебя на глазах. Оставь ее прихоти без внимания, и она умрет, но зато и ты сам окажешься перед лицом множества нелицеприятных вопросов. Теперь мой мозг атаковали проклятые вопросы, которые сыпались со всех сторон. В результате он стал многофункциональным устройством, занятым несколькими делами одновременно. Проблемой номер один была Люси, которая, если узнает о сути нечестной сделки, может обратиться к представителям закона. И самое страшное, неизвестно, чем это кончится, ведь полиция вполне может выступить на стороне Кота. Моя ассистентка могла пострадать, а с некоторых пор она стала мне очень дорога. Я просто не мог вести жизнь преступника – сами видите, я был не приспособлен для этой роли. Мой разум был в корне законопослушен, заполнен выражениями вроде «авторитет власти», «сила закона», «правопорядок» и прочее. Между тем как многим «детям природы» такие слова приходят в голову не раньше, чем у них на запястьях защелкнутся браслеты. Поэтому ради блага самой Люси я умножил ложь, сообщив ей, что мы отказываемся от чартерстаунского проекта. Благодаря этой лжи наши отношения стали более официальными, несмотря на то, что она иногда присматривала за моей собакой. Однако все осложнилось в тот день, когда в нашем новом офисе появилась Линдси, – мы уже к тому времени переехали в центр, поближе к главным улицам – местам деловой активности. Произошло это как раз накануне завершения «чартерстаунской авантюры», как про себя называл я это дельце. Еще день – и можно было спокойно вздохнуть и забыть об этом, как о дурном сне, но я уже ловил себя на мысли, что начинаю привыкать к жизни в постоянной тревоге и напряжении. Примерно спустя неделю после того, как я выразил окончательное согласие, подписав контракт с миссис Кэдуоллер-Бофорт, Линдси, одурманенная «Лестницей недвижимости» – программой, которая идет по четвертому каналу, решила сменить свою работу на агентскую. Некоторые начинают свою деятельность в сфере торговли недвижимостью с приобретения нового БМВ, найма секретаря и покупки кучи дорогих костюмов. Линдс по-прежнему разъезжала на «Клио», ходила в одежде, купленной на зарплату мозольного оператора, бумаги оформляла самостоятельно и по клиентам разъезжала тоже сама. Вместе с тем у нее изменились планы, как потратить полмиллиона, которые останутся после покупки для нас нового дома. Она собиралась вложиться в закупку квартир-студий, которые потом можно перепродать или сдавать в наем и получать хорошие дивиденды на свои инвестиции. С ней было трудно спорить, мне самому следовало заняться этим еще несколько лет назад. И вот она вошла в распахнутую дверь, полная энергии и новых идей, размахивая листками бумаги и посверкивая кольцом, купленным ей в честь нашей помолвки. Задерживаться взглядом на этом украшении было опасно для глаз. – Посмотри, – сказала она. – Тиббс только что переслал мне это факсом. Пес спал на полу у моих ног, но при первых звуках голоса Линдси уши его встали торчком. Люси, которая поливала цветы на подоконнике, тоже оглянулась довольно настороженно, напоминая разбуженную собаку. Эта связь Линдси с Тиббсом представлялась мне странной. Сперва она торговалась с ним, чтобы поднять «вознаграждение» до миллиона (или правильнее назвать это долей?), теперь она получает от него факсы. Особенно странно, что начало их знакомства ознаменовал удар по лицу, который она получила, сидя в собственной машине. Странная завязка для возникновения дружеских отношений, не правда ли? Я просмотрел бумагу, как делал уже тысячи раз с подобным материалом, – привычно и равнодушно. Это было описание домов для рекламного проспекта. «Парк-вилл. Жизнь в уголке девственной природы, – гласил титул. – Поместье под романтичным названием (почему романтичным – непонятно) Чартерстаун раскинулось на 98 акрах поразительной суссексской земли, в самом престижном (с ошибкой в слове) уголке графства. Сорок коттеджей класса «люкс» (собираются производителем на месте) и двадцать коттеджей вип-класса удовлетворят запросы самого взыскательного и разборчивого клиента». Далее содержалось описание домов ценой по 750 000 фунтов за штуку, во флоридском стиле, а также бассейна, теннисных кортов, охраняемых детских игровых площадок и прочего. У меня не было слов. – Это набросок, – пояснила Линдси, – примерный план рекламного проспекта. Представляешь?! – Нет, не представляю. – Тиббс предлагает нам купить один из этих домов со скидкой, за шестьсот тысяч, в счет уплаты гонорара. Я прижал палец к губам, выразительно на нее посмотрев: «Это наше дело. Нет необходимости посвящать в него посторонних». Но Линдси, казалось, не замечала присутствия Люси. – Очень щедрое предложение, – сказал я. – Да нет же, в самом деле, – все так же возбужденно, но несколько понизив голос, продолжала Линдси. – Ты представляешь – они обойдутся ему всего в триста тысяч за штуку, и еще триста тысяч он удержит из комиссионных, которые должен выплатить тебе. Мы получаем дом за семьсот пятьдесят тысяч, он экономит деньги, и все довольны. Я так рада, так счастлива! – Она закрутилась в винтовом кресле и резко тормознула каблуками, остановившись лицом ко мне, ее унизанный перстнями кулачок оказался в дюйме от моего лица. – Посмотри, какой камешек! – сказала Линдси. С пола донесся стон пса. Кресла в новой конторе были неудобными, слишком низкими, чтобы под ними примоститься, но Пучок не оставлял попыток устроиться с комфортом в еще необжитом помещении. Люси села за свой стол и сделала вид, что не прислушивается к разговору. Все счастливы, сказала Линдси. Потрясающе, сколько раз меня тыкали в это носом: что каждый, имеющий дело с Тиббсом, становится счастливым. Просто какой-то финансовый «прозак», да и только. Универсальное средство для успокоения. Я почувствовал, как меня пробивает пот. – И как он собирается выбить разрешение на строительство, – спросил я, – в «уголке девственной природы»? Об этом что-то в проспекте не упомянуто. – Он уже получил разрешение несколько лет назад. Сейчас нет необходимости владеть чем-то, чтобы строить далеко идущие планы. Ну, как тебе мой, то есть наш, проект? – Это несколько… – Я оглянулся: все были заняты своим делом. Люси стучала по клавиатуре и, наверное, ничего не слышала. – Это немного… как бы тебе сказать… безвкусно, Линдс. Линдси выглядела озадаченной. – Вовсе нет, – сказала она, сверкая на меня своим камешком и глазами одновременно. – Безвкусно не будет. Знаешь, кто займется строительством? Те же проектировщики, что строили дома для футболистов на севере. – Я говорю не о дизайне. Просто это разрушит красоту сказочных мест. Уничтожит всю эту сельскую буколику, понимаешь? И мне от этого как-то не по себе. Чувствую себя так, будто собственными руками задушил красоту. Во всяком случае, принял участие в ее уничтожении. Я бы хотел забыть все как страшный сон. Линдси покачала головой. – Это семисотпятидесятитысячный дом за шестьсот тысяч фунтов, Дэвид. – Она сидела с разведенными ладонями, словно проверяя, не пошел ли дождь. – Вот что это такое. – Мне это не принесет никакой радости. Это может звучать глупо, но дом есть дом, и я не могу допустить, чтобы мой дом стал местом, где я изо дня в день буду испытывать угрызения совести. Я сказал это вполголоса, чтобы никто не услышал. Услышал только пес, который тут же подвинулся к Люси. Линдси рассмеялась. – По-моему, ты начинаешь испытывать угрызения совести задолго до того, как совершишь что-нибудь предосудительное, – сказала она, и я узнал в этом голосе знакомые интонации председателя «Бумажного Сообщества». – И если ты не в силах выдержать чувства вины, то сама вина тут ни при чем. Я остановился на ней взглядом. Пес, разбуженный нашим разговором, прильнул к ногам Люси и упрашивал почесать его особенным образом, как умеет только одна она, между тем как Люси усердно печатала, казалось, не замечая того, что происходит вокруг. – Могу сказать одно: с самого начала я знал, что никакого счастья это не принесет. Как не может принести счастья ничто связанное с Тиббсом. На миг в глазах Линдси промелькнула тревога, она крутила перстень на пальце, словно ожидая, что из него появится джин. – Ты же не хочешь увильнуть в последний момент? Я погладил ее по руке и шепнул: – Конечно, нет. На самом деле я ни о чем другом и не думал, кроме как о том, чтобы увильнуть от всего этого. Просто я не знал, как это сделать, чтобы не потерять раз и навсегда Линдси, независимо от того, уйдет она от меня сама или Кот искрошит ее на мелкие кусочки. Но чем больше я думал об этом, тем неосуществимей казались мои замыслы. Годами я чувствовал, что плыву против течения, пытаясь всегда поступать правильно, по совести. И вот, однажды изменив курс, я тут же почувствовал, до чего легко плытьпо течению, подчиняясь общему ходу вещей. Только этот простой путь вел, скорее всего, на дно. – Если что-то решил, то делай, и как можно скорее, не мешкая, – сказала Линдси. – Нельзя браться за что-то и продолжать делать вид, что ты не имеешь к этому отношения, что ты не такой человек. Ты же взялся, пора бы привыкнуть. Я улыбнулся. – Лицемерие – половина успеха, – заметил я, напоминая ей одну из ее любимых острот. – А вина это лишь сон, – прошептала она в ответ, стрельнув глазами в сторону Люси. – Это послание от воображаемого тебя, от кого-то, кто не хочет, чтобы ты был самим собой. Посмотри правде в глаза, Дэвид. Ведь я делаю это, а я не такой уж плохой человек. Что бы мы ни делали, мы всегда немного нарушаем какие-нибудь правила. Не думаю, чтобы эти аргументы были приняты в расчет в суде. Если, конечно, судья не окажется членом «Бумажного Сообщества». – Я скажу твоему Коту, что мы хотим купить дом, – продолжала Люси. – Он не мой кот. – Неважно. Ведь это ты его так назвал. – Знаете, как называются женщины, которые любят якшаться с котами? – подал голос пес. – Фелиноманки, они же суть обыкновенные кошатницы. – У него был достаточно острый слух, чтобы не пропустить ни слова из нашего диспута. – Послушай, Линдс… – хотел я продолжить увещевания. – Сжечь ведьму! – воскликнул пес. Неужели всю эту информацию он почерпнул на фонарных столбах? – Ты привыкнешь, – сказала она. – Через месяц-другой тебе даже на ум не придут все твои сомнения. Если мы начнем действовать немедленно, то займем первый из построенных домов. Уже на Рождество сможем праздновать новоселье. – Нельзя ли отложить этот разговор? – Это ни к чему. Ты уже и так знаешь, – ответила Линдси. – Веселее, Дэвид. Мы должны радоваться такой удаче. Я радуюсь. А ты? Давай же, Дэвид, оживай! Мы так счастливы! – И она помахала передо мной своим новым колечком, как мальчишка моделью аэроплана. Мне было приятно видеть, что она так рада нашей помолвке, и я хотел сделать ее еще счастливее. Люси подошла к моему столу. Она передала мне конверт, затем наклонилась к Линдси, точно полицейский детектив, нависающий над подозреваемым во время допроса. – Главное в поздравлениях – это когда знаешь, что они искренни, – произнесла она. – Отличный проект. Мои поздравления. – После чего вышла из конторы, хлопнув напоследок дверью. – Не пришивай себе ярлыков, дорогая, – крикнула Линдси ей вслед. – Ты же не можешь вечно покупать одежду в одних и тех же магазинах. Когда Линдси повернулась, я ответил ей слабой улыбкой и открыл конверт. Там было заявление Люси с просьбой об увольнении и прикрепленная к заявлению записка: «Рекомендаций не требуется, у меня на примете хорошее агентство». Лишившись дара речи, я сунул заявление в стол. – Фу-ты ну-ты, – довольно говорила тем временем Линдси, посверкивая на меня своим бриллиантиком. – И куда ты сегодня меня поведешь?22 СОБАЧИЙ ДОМ
Люси в этот вечер дома не оказалось. Она не собиралась отвечать ни по мобильнику, ни по домашнему телефону. Да я и сам не знал, что ей сказать, тем более и ее ответ был известен заранее. И так ясно, что произошло. Она слышала наш разговор и решила, что больше у меня работать не может, ей стало ясно, каково мое истинное лицо. Но все равно надо было объясниться. Я чувствовал, что должен что-то кому-то сказать. Но что и кому? Пес не поймет бесчестность моего поступка, и я только напрасно потрачу время, втолковывая ему, в чем состоит моя подлость, и в конце концов он скажет что-нибудь вроде: «На вашем месте я старался бы быть приятен всем. У меня это всегда срабатывало». А что объяснять Линдси? Мечты ее были близки к осуществлению, оставался всего шаг. Да и что мы могли поделать? Контракт уже подписан. Любая задержка вызовет только еще большие осложнения, внесет еще больше путаницы и, в конечном счете, не приведет ни к чему хорошему. Я так погряз в этих бумагах, что путь назад оказался бы значительно более утомительным, чем доведение работы до конца. Тем более что ответ Линдси был известен заранее. На следующее утро, так и не отдохнув толком от покера, закончившегося в четыре утра, я тупо уставился на свой рабочий стол. Обертка от последнего купленного Люси пирожного еще лежала передо мной. В блестящем целлофане соблазнительно маячила темная шоколадная крошка. Я помял ее в пальцах и ощутил приторно-горький запах. Наверное, так пахнет разлука. Что я наделал? Нет, это было не то «что я наделал?», которое произносят, поставив на «16, красное», когда шарик выпадает на «17, черное», а «что я наделал?», раздающееся, когда приходишь в магазин и не можешь сообразить, что же хотел купить. Что-то упущено, выпало из цепи причинно-следственных связей. Чего-то я безвозвратно лишился. Потерял навсегда. Конечно, это в первую очередь Люси, но не только она. – От тебя веет печалью, – заметил Пучок, – точно от обнаруженного в ящике стола дневника предка. – Он положил подбородок мне на колено и заглядывал в глаза, щурясь от света лампы. – Со мной все в порядке, дружище. – Вам надо обзавестись блохой, – посоветовал четвероногий. – Это лучшее средство от меланхолии. – Как тебя понимать? – Когда у вас зудит и чешется под мышками, вам уже не до печали. Надолго забываешь о проблемах. А как только ее выловишь из шерсти, мир снова становится прекрасен. «Все же дешевле, чем психотерапия», – подумалось мне. Днем я нанес последний визит в Чартерстаун, чтобы побыть с миссис Кэд-Боф, когда все дела будут закончены. Надо сказать, что, как правило, никто так не делает. Обычная практика такова: после оформления документов и заключения сделки агент сидит в конторе и дожидается, пока на счету не появятся заветные цифры. Таково нормальное положение вещей. Я, однако, уверенно делал обратное. Игра в покер в высшей лиге стала привычным явлением в моей жизни и прочно вошла в распорядок дня. Задолженность банку была погашена, и я уже приближался к первой полусотне «заработанных» в игре и положенных на счет тысяч. Я нанял фургон для перевозки вещей миссис Кэдуоллер-Бофорт и такси для нее самой. Но в последнюю минуту решил, что довезу ее на своей машине. Тиббса все это уже не тревожило ни в малейшей степени. Если дело пройдет без сучка, без задоринки, а как еще оно могло пройти, когда адвокаты с обеих сторон – покупающей и продающей – у тебя в кармане, то сделка будет завершена к трем часам. Было полтретьего, когда я подъехал к воротам поместья, где уже стояли три грузовика, нагруженные доверху деталями, из которых будут собирать временное ограждение, а рядом с ними пара фургонов для рабочих. В этот раз я подъехал к самому крыльцу – благо ворота были нараспашку, – издалека видно, что намечается переезд. Люди, таскавшие вещи, сновали туда-сюда. Айя Напа проводила меня до оранжереи, впереди вприпрыжку бежал Пучок, торопясь поздороваться с миссис Кэд-Боф. Она была страшно рада его появлению, и пес стал кататься у ее ног брюхом кверху, умоляя почесать его везде, где только можно. Миссис Кэдуоллер-Бофорт сидела в компании двух дородных деревенских леди – дважды подумаешь, прежде чем связываться с такими. – Вот он, – заявила одна из них, сверля меня взглядом. – Разоритель. Под ее взором я почувствовал себя пресмыкающимся гадом. – Не надо так с мистером… – Миссис Кэдуоллер-Бофорт, видимо, опять забыла, как меня зовут. – Это мое дело. Ничего не поделаешь, перемены должны были наступить рано или поздно, и места эти должен кто-то привести в порядок. У земли должен быть хозяин. – Увидите, Эдит, приведением в порядок это не кончится, говорю вам, – продолжала увещевать ее соседка. – Уверена, вы преувеличиваете, дорогая. – Я преувеличиваю? – раздраженно спросила она, обращаясь напрямую ко мне. – Ничего не поделаешь, – услышал я собственный голос, – что сделано, то сделано. – Вы могли бы вовремя остановить это, если бы только захотели, – заявил этот призрак совести. – По-моему, вы просто одурачили бедную леди, отняв у нее все самое дорогое, что она имела в жизни, ради сиюминутной выгоды. «Скажи «мне очень жаль»», – посоветовал пес. – Тут не о чем жалеть, – сказала миссис Кэдуоллер-Бофорт. Она подошла к стеклянной стене оранжереи и выглянула во двор – лицо ее было озарено светом. – Последний раз я смотрю отсюда на этот чудесный вид, – произнесла она твердым, внезапно окрепшим голосом. – Ленивые георгины, колышимые ветерком, крик совы. Долины, в которые раньше всего прокрадываются сумерки. – Она закашлялась, видимо стараясь удержаться от слез. – А летней ночью слышны гитары и флейты, странной музыкой наполняется весь лес. Все время слышишь что-то живое. Пес повернулся к ней с видом римского сенатора, слушающего, как Цезарь объявляет о победе на востоке. – Разбитые грезы теряют сладость, – заметил он, – в отличие от раскрошенного печенья. Миссис Кэдуоллер-Бофорт продолжала свой душещипательный монолог: – Я видела, как здесь возводились и рушились дома, мистер Баркер (вспомнила!), и вот теперь настал мой черед. Конец всего указан уже в самом начале. Поместье это – порождение индустриального века, и сама история, воздвигшая его, станет свидетельницей того, как оно уподобится песчаному берегу, который размывает отлив и вновь намывает прилив. – Не так уж это неизбежно, – вмешалась одна из пожилых леди, но миссис Кэдуоллер-Бофорт была словно в трансе. – Свет падает на поля, и ветер гонит рябь по морю, и какое для них может иметь значение, здесь я или нет меня? – Но здесь ваша история, – подал я голос, – все ваши воспоминания связаны с этими местами. – С чего это я начал ее отговаривать в последнюю минуту, когда уже поздно что-то менять? Трусость тому причиной. Все никак не могу привыкнуть, что я давно уже в рядах мерзавцев. А значит, я из худших мерзавцев. Если она даже вдруг переменит свое решение, все, чем я смогу помочь, – это разделить с ней слезы. Похоже, я просто сам не отдаю себе отчета в том, что делаю. – Старость меняет прошлое, мистер Баркер. Оно больше не воспринимается как череда событий, но как… – Ладонь ее пересекла луч, в котором танцевали пылинки. – …Как одна вещь среди других таких же вещей. Это как слово, произнесенное в пещере: оно эхом раскатывается по сводам. Мы еще слышим его, но уже не понимаем. «Мы надеемся на худшее и худшего боимся», как сказал кто-то. – Звучит очень печально, – заметил я. – Так что же, в таком случае… – Смысл жизни, мистер Баркер? – Она искоса взглянула на меня. – Чтоб мне лопнуть, если бы я знала! – Миссис Кэдуоллер-Бофорт пожала плечами и погладила юлившую рядом собаку. – Наверное, это любовь. И утрата. Две стороны одной монеты. Телефон у меня в кармане стал подавать признаки жизни. Я знал, что это наверняка Линдси, спешившая сообщить мне, дошли деньги или еще нет. О чем она еще может говорить в такое время. Какая мне разница, когда все позади. Уже три часа – и ничего не изменишь. – Мне очень жаль, – вырвалось у меня, когда мы услышали рев заводящихся моторов. – Вам не о чем жалеть, мистер Баркер, – сказала миссис Кэдуоллер-Бофорт. – Просто мир не то место, где нам лучше всего. И это не ваша ошибка. Я помог ей сесть ко мне в машину на глазах наблюдавших эту сцену соседок. Отчего-то я все время ждал финального выхода Кота, который приедет на своем «ягуаре» и прикажет всем выметаться отсюда. Но, видимо, это был не его стиль. Ему, как настоящему профессионалу, когда он победил, было достаточно победы. И чувство такта тут было ни при чем, просто он предпочитал тратить время на дела, которые принесут реальную пользу. Когда я обошел машину, чтобы впустить Пучка на заднее сиденье, рядом на сломанную ветку розового куста села сорока и гаркнула на нас. – Она говорит, твоя работа, – перевел Пучок с необычно хмурым видом. – Знаю, – ответил я.23 ЛЮБИ МЕНЯ СИЛЬНО, А НЕ СВОЮ ПСИНУ
Миссис Кэдуоллер-Бофорт переселилась в приют, точнее, в дом, где о ней позаботятся, а Кот – в поместье, вокруг которого проложил дорогу и понаставил оград и заборов, чтобы воспрепятствовать проникновению на территорию детей, вслед за которыми, как правило, появляются представители закона. Впрочем, в этих краях дети не водились. Покупку дома для нас я целиком и полностью препоручил Линдси. Естественно, я продал обе наши квартиры через свою контору, но больше не желал иметь с этим ничего общего, безучастно относясь к происходящему. Мы специально предприняли поездку в Мидлендс, где находится крупнейший в Британии магазин для животных, куда я отсылал заказ на будку с обогревом, которую можно было подсоединить к центральной системе отопления. Это была вещица немаленькая – высотой около шести футов, выше человеческого роста, со множеством уровней, где собака может сама по желанию выбрать, где ей спать. Мы пытались приобрести такую будку через интернет, но оттуда можно было лишь скачать фото, которые мало что значили для Пучка. Конечно, он был в восторге, когда я красочно и в деталях описал ему, что это такое. Но я решил, будет лучше, если он увидит ее сам. Он вдохновился идеей, и мы поехали испытывать термоконуру. – Мне понравился верхний уровень, – подал он голос из будки. – Чувствуешь себя вполне надежно, никто тебя не видит. – Я знал, что тебе понравится, – откликнулся я. – Значит, там и будешь спать? – О, нет, – ответил Пучок, – здесь же не останется места для вас. Придется делать пристройку. – Хорошо, – сказал я, понимая, что предстоит непростой разговор. – Еще бы такую трубу, как у миссис Кэдуоллер-Бофорт, – сказал он. – Это возможно? Тогда бы я смог высовывать из нее голову и сторожить прямо отсюда. Потом я старательно увел разговор в сторону. Чтобы пес больше не вспоминал об этом, я купил ему мячик на веревочке. А после того как хомяк, доведенный чуть не до сердечного приступа, прогнал его от своей клетки, мы подтвердили заказ и вернулись домой. Мы ездили с миссис Кэдуоллер-Бофорт в собачий приют, чтобы сделать пожертвование и определить, на что именно следует потратить деньги с наибольшей пользой для собак, а также узнать, может ли она получить памятный значок как почетный даритель и установят ли они мемориальные доски в память о ее собаках. За 250 000 фунтов (а таков был размер пожертвования) они готовы были переименовать приют в честь миссис Кэдуоллер-Бофорт. Естественно, без упоминания суммы. При виде того, как благодарны были ей эти люди, мне стало немного легче. Их менеджер по фондам прямо затрепетала от такой суммы и даже попросила на всякий случай у миссис Кэдуоллер-Бофорт удостоверение личности, видимо заподозрив какой-то подвох. Если бы приют получил все причитавшиеся ему 24 миллиона, эта женщина, наверное, свалилась бы замертво. – Я не переживу этих щенков, – сказала миссис Кэдуоллер-Бофорт, проходя мимо клеток. – Я уже собралась на покой, вы понимаете, мистер Баркер? Я обратил внимание, что вся живность внимательно прислушивалась к ее сентиментальным излияниям, видимо угадывая в ней «свою». – Длинный день идет на убыль, – заговорил Пучок, – сладкий манит сон. Вечный вопрос неясно вырисовывается передо мной. Что… – Его глаза углубились в зыбкую даль, и глубокая задумчивость овладела им. – …на завтрак? Оказывается, жизнь временами может становиться до слез мелодраматичной. Месяца полтора спустя после переезда миссис Кэдуоллер-Бофорт в «приют» я листал местную газету, перебегая глазами от раздела о торговле недвижимостью к спортивному, пока не убедился, что никто из сотрудников не смотрит на меня, после чего перешел к остальным материалам номера. Время было послеобеденное, но на моем столе нет крошек пирожного, которого мне больше никто не покупал, на эту чистоту было даже больно смотреть. Нет, я, конечно, мог сам купить себе любимое пирожное, но теперь, когда не было Люси, это было вдвойне бессмысленно. Ведь я никогда не просил, чтобы она его покупала, эти знаки внимания смущали меня, и вот теперь, когда я мог купить себе пирожное, не испытывая никакого смущения, я просто не хотел этого делать. Странно. Знакомые газетные истории о мелком воровстве и всевозможных распродажах скользили перед глазами, не проникая в мозг, пока я не наткнулся на знакомый портрет – миссис Кэдуоллер-Бофорт в траурной рамке. Ее кудрявая головка, похожая на цветную капусту, благородно выделялась на фоне песьих морд. «Собачья утрата – покровительница дворняжек сорвалась с поводка жизни!» – гласил заголовок, подтверждавший мое мнение, что печатный орган заметно пожелтел после смены издателя. Еще не дочитав до конца, я почувствовал охватившую меня дрожь. Пучок участливо сел рядом. – С тобой что-то не в порядке. Собака, точно градусник, извещает тебя о твоем состоянии, верь, ты ему или не верь – все равно пес окажется прав. – Да уж, – ответил я. – Миссис Кэдуоллер-Бофорт умерла. Пес посмотрел на меня озадаченно. – Умерла? – переспросил он. – Не уверен, что понял. Что значит «мертва»? Я вслух зачитал первый абзац колонки: «Души не чаявшая в собаках знаменитая суссексская благотворительница аристократка миссис Кэдуоллер-Бофорт скончалась вчера в возрасте 93 лет». – И как это отразится на наших дальнейших отношениях? – спросил пес. – Как отразится? Больше мы ее не увидим – вот как отразится. Можешь быть уверен. Пес озадаченно почесал за ухом. – Вообще-то, я всегда считал, что умирают только незнакомые люди, – признался он. – Что это ты имеешь в виду? – Ну вот, например. Я недавно видел в кустах мертвую лису, которую совершенно не знаю, в отличие от миссис Кэдуоллер-Бофорт, но я понятия не имел, что такое случается с друзьями. – А что, по-твоему, с ними случается? Пес щелкнул клыками. Я видел, что он сильно опечален. – Я никогда не задумывался, – признался он. – Трудный вопрос. Я стал читать дальше: – «Наследница рода Кэдуоллер-Бофорт, она жила в фамильном гнезде Чартерстаун близ Дакфилда и лишь за несколько недель до смерти переехала в дом для престарелых, продав родовое имение фирме «Нью Уорлд Энтерпрайз», которая собирается превратить его в роскошный жилой комплекс». – А ты умрешь? – спросил пес. – Да, – ответил я. – В один прекрасный день. Вид у Пучка стал точно у моего папы, когда он замечал дырку в новом носке. «Как же так? Это же хлопок с добавкой синтетики», – с горечью говорил отец, продолжая разглядывать носок, точно ученый, который не в состоянии объяснить совершенно неожиданный результат эксперимента. – И что же мне тогда делать? – спросил пес, тихо паникуя. – Вы же не сможете открыть мне банку с консервами, если будете холодный и покрытый плесенью, как та лиса? Новая секретарша, временно принятая на место Люси, выглянула из-за своего компьютера. – Что это с собакой? – спросила она. – Не знаю, – отозвался я. – В ближайшее время я не собираюсь таким становиться, а там… Кто знает, что случится к тому времени, – шепнул я на ухо Пучку. – И в любом случае обещаю, что я и оттуда буду присматривать за тобой. – Оттуда – это откуда? – Ну, – мотнул я головой в неопределенном направлении, – сам понимаешь. – А что такое смерть? – продолжал допытываться он. – Когда просто перестаешь двигаться? Я снова посмотрел на некролог миссис Кэдуоллер-Бофорт. – Не знаю. Иногда мне кажется, что дело и правда только в этом. Вообще же смерть, как и жизнь, – загадка. Общаясь с животными, трудно избежать сантиментов. Такова уж суть общения с ними – оно никогда не проходит на равных. Они вызывают в нас чувство умиления, какое иногда пробуждают и дети и женщины, но животные вызывают его постоянно. Пес так трогательно посмотрел на меня, что я закашлялся, чтобы скрыть слезу, навернувшуюся на глаза. – Загадка, – произнес Пучок. – Почему же вы сдаетесь? Он поднял лапу, видимо задумавшись. – Рябь на поверхности океана – это движение, и всякое движение проходит. Жизнь ничего не меняет, она сама есть непрерывное изменение. Это ужасно, что постоянно в космосе одно лишь неизбежное изменение. – Хочешь заварного крема? – спросила секретарша, которая довольно неплохо заменяла Люси. – Не прочь, – ответил пес, виляя хвостом. Когда она его увела, я смог дочитать некролог. Миссис Кэдуоллер-Бофорт, оказывается, давно была связана с суссексским клубом собаководства и вплоть до конца 80-х была знаменитой заводчицей. Она разводила колли, что не мешало ей организовывать и проводить выставки метисов и полукровок. В последние годы ее здоровье ухудшилось, и она уже не могла держать собак, но вплоть до самой кончины регулярно становилась членом жюри на местных выставках собак. Рядом с некрологом было помещено еще несколько отзывов о покойной местных кинологов и заводчиков. И на этом все. Зазвонил телефон, и я подумал, что следовало бы прочитать и отзывы. Я снял трубку. Это была Линдси. Когда в октябре мы заключили сделку, то договорились, что въедем в первый дом, который сдадут «под ключ», чтобы продемонстрировать потенциальным покупателям других домов прелести нового, благоустроенного Чартерстауна. Кот был готов скинуть еще 25 тысяч с цены за дом, если мы согласимся, чтобы он в течение первого года являлся открытым для посетителей демонстрационным макетом. Излишне говорить, что за это предложение немедленно ухватилась Линдси, особенно после того, как один из членов «Бумажного Сообщества», автомобильный дилер, продал ей по бросовой цене демонстрационную модель лендровера «Дискавери» из своего салона, так что недостроенные дороги к дому теперь были ей не страшны. Линдси пообещала, что будет дотаскивать меня вместе с моей старенькой «ауди» до главных ворот, откуда начиналась нормальная дорога, хотя, думаю, я бы лучше вложился в новую пару резиновых сапог и доходил до них пешком, заодно выгуливая собаку. Я пытался примирить Линдси с Пучком. Я даже собирался купить ей собаку-охранника для «Дискавери». – Спасибо! – расцвела она, искренне обрадованная. – Я буду так здорово смотреться, правда, с каким-нибудь Лабрадором на фоне машины. – Тут она помрачнела, догадавшись, о чем идет речь. – Но если ты считаешь, что я буду пускать его в салон, придумай лучше что-нибудь другое. И все же отношения у нас в это время были самые теплые за все время знакомства, не считая нескольких первых месяцев. Она подарила мне прекрасное перо «Монблан» с выгравированными на нем словами: «Для будущих контрактов», и мы планировали съездить в отпуск куда-нибудь за границу, впервые за все время. На неделю в Грецию, когда улягутся дела, то бишь когда появится «дырка» в ее плотно забитом рабочем графике. Еще больше нас сблизил ее обострившийся интерес к торговле недвижимостью. Она благоговейно внимала моим рассказам об инвестициях, доходах и процентах. Она даже внесла несколько новых предложений в области рекламы и консалтинга. Обувной бизнес много потерял в ее лице, ведь у нее была природная деловая хватка. Так что я потеплел, услышав ее голос в трубке. – Еду на деловую встречу, – сообщила она, очевидно, из машины. – Через три недели мы уже сможем въезжать, или как только проложат более-менее приличную дорогу к дому. – Великолепно, – отозвался я. – Надо узнать точный адрес, чтобы можно было отправить кое-какое барахло. Какой там номер дома? – Там нет никаких номеров! – Ее переполняла гордость, это было слышно даже по телефону. – У дома будет название, и мы сами его придумаем. Представляешь? – Но куда же в таком случае отправлять посылки? Это был насущный вопрос. Куда, в самом деле, доставят конуру, куда мне приглашать водопроводчика и как управиться со всем этим до новоселья? – Разве ты не можешь получать посылки по старому адресу? – спросила она. – Пока дом не закончат, нам, вряд ли понадобится что-нибудь доставлять туда. – Это сюрприз. – Опять сюрприз? – По собственному опыту Линдси знала, что от меня можно было ждать каких угодно сюрпризов. И то, что казалось сюрпризом мне, на нее могло произвести обратное впечатление. – В соответствии с новыми правилами общежития… – Какое еще общежитие? Ты бредишь? Мы будем жить в своем собственном доме, – уточнила она. – Вот именно, – продолжал интриговать я. – Поэтому здесь учитываются твои пожелания насчет ковров и прочего… чистоты в доме. – А почему этот сюрприз нельзя отправить к тебе? – Он слишком большой. – Неужели настолько большой, что не поместится в твоей квартире? – В голосе ее зазвучали нотки восторга. – Это подарок на новоселье? – допытывалась она. – Это конура для Пучка, – сказал я, – настоящий собачий дворец. Стоять он будет на дворе, потому и называется «дворец», понимаешь? И никаких проблем с собачьей шерстью. Видишь, я все учел. В трубке смолк ее жизнерадостный голос, как только я произнес «конура». Повисло красноречивое молчание. – В чем дело? – спросил я. – Ты не рада? – Ты что, не читал договор? – Какой еще договор? – Бумагу от адвоката, приложение к купчей на дом, я присылала ее тебе факсом. – Нет. – Но я же присылала тебе. – Ты могла присылать что угодно, но я не читал никаких договоров, – ответил я, начиная раздражаться. – А в чем дело? – Там детская зона. Игровые площадки и все такое. Я думала, именно потому мы туда и переезжаем, – с намеком сказала она. Это была правда. В самом деле, как я мог забыть. Ведь мы обсуждали это с Линдси. Не то чтобы мы целеустремленно шли к этому, но она перестала принимать противозачаточные таблетки, а к другим методам контрацепции мы не прибегали. – Так и что? – Что-что – собак туда не пускают. И держать их там вообще запрещено. Я оглянулся и отыскал глазами Пучка. Пес был обласкан тучным клиентом, с натугой гладившим его, похоже, толстяк добровольно обрек себя на выполнение этого физического упражнения, чтобы сбросить лишний килограмм. – О, нет, – вырвалось у меня. – Этого не может быть.Оставив Пучка в офисе, я рванул на встречу с Линдси. Поскольку выдался удачный в смысле погоды день, она предложила совершить променад по набережной. И вот я стоял, дожидаясь ее в вихре возбуждения на фоне отливавшего металлическим блеском моря. Подростки, рассевшиеся на траве подле меня, обсуждали свои насущные проблемы: как у кого растет грудь и прочее. Слева на скамейке обедал мужчина, умудряясь практически не закрывать рта, а справа какая-то женщина лупцевала ребенка, потому что он, как она выражалась, «сам напрашивался». Все раздражало меня, все внутри готовилось к грандиозному скандалу. Наконец появилась Линдси, опоздав на четверть часа. Первая особенность езды на «Дискавери», с которой ей пришлось познакомиться, – это сложность парковки. Если свой маленький «Клио» она могла всунуть куда угодно, то с внедорожником ей приходилось крутиться по округе еще некоторое время, выискивая место пошире. С другой стороны, это давало ей возможность побыть подольше в прохладном салоне с кондиционером и попользоваться всей роскошью автомобиля этого класса. Одета она была на сей раз по-домашнему, в спортивный костюм. Она подошла ко мне пружинистой походкой атлета, идущего выяснять отношения с заблуждающимся судьей. Чувствуя клокотавшее во мне негодование, я постарался быть холодным как айсберг. – Чертовски удобная отмазка, не правда ли? – произнес я самую вежливую фразу, на которую только был способен в таком состоянии. Линдси вперила в меня железный взор. – Если ты пришел сюда, чтобы оскорблять меня, я уйду сейчас же. – Это ты… оскорбила меня… – Я запнулся, с усилием удержавшись от бранного слова. – В каком смысле? Чем? – Тем, что до последнего скрывала, что мне придется бросить моего лучшего друга во всем мире ради этого контракта. – Я думала, твой лучший друг – это я, – спокойно сказала она. Вот, таковы они, женщины. Доводят до самого пика раздражения, а затем поворачивают все так, что ты же и оказываешься неправ. Есть, конечно, и мужчины, умеющие поступать подобным образом, но я к ним не отношусь. – Ты, конечно, – буркнул я. – Ты знаешь, что я имею в виду. Не заговаривай зубы. – В таком случае не знаю, – сказала Линдси, посмотрев на меня уже несколько добрее. – Я понимаю, как много значит для тебя эта собака, но, думаю, ты сможешь все взвесить и решить, что для тебя – и нас – важнее. Думаю, ты придешь к верному решению. А чтобы ты знал, я даже подчеркнула это место в контракте, который переслала тебе. Так что ты не можешь обвинять меня в обмане, Дэйв. – Но я же не читал этого контракта, сколько можно говорить тебе! Я даже думать об этом не могу. – Не можешь думать? – Да. Я уже говорил. Меня преследует чувство вины. К тому же ты могла сказать мне сама, а не тыкать носом в эти бумажки. Она успокаивающе взяла меня за руку, которую мне тут же захотелось с негодованием отдернуть. Чего я, естественно, не сделал. – Мне не хотелось, чтобы это выглядело так, будто условие о собаке исходит от меня, – продолжала она. – Я просто положила контракт перед тобой, чтобы ты сам мог с ним ознакомиться. Тем более, яснее, чем там написано, и не скажешь. – Последовала пауза. – Я люблю эту собаку, – сказал я, чувствуя, как слезы наворачиваются на глаза. – О, детка, я знаю, как ты его любишь. Тебе ли говорить мне об этом. Ну. Обними же меня. – Линдси обвила меня руками. – Ты ведь понимаешь, – продолжала она, – речь идет о нашей жизни, о всей жизни, которую нам предстоит прожить вместе. Этой собаке может быть два года, а может и семь, может быть, она старше, чем ты думаешь. Завтра она может попасть под машину. В любом случае будь уверен, что прожить тебе предстоит дольше, чем собаке. И большую часть своей жизни ты все равно проведешь без нее. И ты не можешь калечить свое будущее ради собаки. А что, если все и дальше пойдет на лад и мы сможем скопить денег, чтобы перебраться на Сент-Киттс? Мы не сможем взять его с собой. Теперь Сент-Киттс. Мы переезжаем с когда-то желанного Мастик. Я заметил боксера, который преследовал Пучка, гарцевавшего по направлению к морю. – Не вижу, как отказ от проживания в Чартерстауне может исковеркать мое будущее, – сказал я. – И вообще не хочу там жить. Линдси покачала головой: – Но ведь ты сделал меня очень-очень счастливой, разве ради этого нельзя пойти на небольшую жертву? К тому же тебе и не придется бросать Пучка. Ведь его может взять Люси, наверняка она будет только рада. И ты его будешь видеть хоть каждый день в конторе. Я еще не рассказывал ей, чем закончилась история с Люси. – Она давно уволилась. И с тех пор я ее больше не видел. – Ну и что, все равно она с радостью заберет его к себе. Она же любит собак. Сказано это было так, как будто речь шла о каком-то терпимом физическом недостатке. Теперь я понял, что моя привязанность к Пучку была вызвана не тем, что он разговаривал со мной, хотя я находил его взгляды на жизнь интересными, а иногда забавными; просто я привык к нему, как к старому другу, расстаться с которым нету сил. Сама мысль о том, чтобы лишь изредка видеться с ним во время случайных прогулок, даже если Люси и согласится на это, была невыносима. Да и кем я тогда буду для него? Место вожака стаи займет Люси, а я потеряю свой авторитет. Я повернулся лицом к морю, к изменчивым полосам света на согретой солнцем воде. Как там говорил пес? «Жизнь ничего не меняет, жизнь сама по себе изменение». – Мы уже сделали это, – напомнила Линдси. – Назад хода нет. – Мы можем продать этот дом, и даже с прибылью, и найти место получше. – Пока ничего лучше я не вижу, – сказала она. – Ты только представь: у нас будет бассейн, теннисный корт под рукой, изолированные детские площадки под охраной. Это то, о чем я всегда мечтала, Дэвид, если не думать о Флориде или… Я остановил ее рукой, чтобы она не сказала этого слова: «Мастик». Может ли уступчивость войти в привычку? Полагаю, да, хотя мне искренне хотелось, чтобы Линдси была счастлива. – Я ни для кого не мог бы пожертвовать большим, – произнес я, чувствуя, что этими словами искушаю Бога, и он может подумать: «В самом деле? Ну, попробуй тогда вот еще что…» Мой мозг не мог включиться в работу. Неужели сказанное мной означает, что я готов расстаться с Пучком. Похоже, Линдси поняла мои слова именно так. Она прильнула ко мне и поцеловала в щеку. – Все будет в порядке, – сказала она. – Пойдем, я хочу купить тебе мороженое. Деньги за собачью будку ты скоро получишь обратно.
24 ТАБЛЕТКИ
На следующий день, получив от доктора рецепт, я отправился в аптеку. Пучку пришлось ждать снаружи, что, как мне кажется, является вопиющей несправедливостью со стороны фармацевтической индустрии, от экспериментов которой пострадало столько собак. Лето не шло на убыль, день ото дня становилось жарче, солнце пылало сердитым оком, словно разгневанное моей лживостью и слабохарактерностью. – А от чего это лекарство? – спросил я женщину за кассой. – От чего салбарбимил? – крикнула она провизору. – Слуховые галлюцинации, – отозвался тот. – От слуховых галлюцинаций, – перевела она. – Не так громко, – попросил я, тревожно оглядываясь на очередь. – А что я такого сказала? – ответила женщина, удивленно приподнимая брови. Я вздохнул. – А есть побочные эффекты? Женщина посмотрела на упаковку: – Зрительные галлюцинации. – Какие именно? Она пожала плечами: – Ну, какие-нибудь монстры, вурдалаки. – Стало быть, можно выбирать? – Что? – Какую форму примет безумие. – Вот сука – жизнь, – вздохнула кассирша, покачав головой и посмотрев на меня. – Тогда ей тоже сюда вход воспрещен, – заметил я, кивая на табличку с перечеркнутой собакой. Перед выходом из магазина я проглотил таблетку, чтобы избежать лишних вопросов со стороны пса. Не успев придумать, чем ее запивать, я услышал настырный звонок мобильника. Это была Люси. Столько всякого свалилось на меня в последнее время, что я даже забыл, как давно мы не виделись, и не замечал, как соскучился по ней, пока не увидел высветившийся на экранчике телефона номер. Судьба, подумал я. Я никак не мог собраться с духом, чтобы позвонить ей насчет Пучка, – и вот она позвонила сама. – Приветствую! – Привет. – Голос ее дрожал, и она старалась говорить нарочито беззаботным тоном. – Дэвид, я… – Что? Странно, никто не звал меня Дэвидом, даже родители. Для всех я был Дэйвом, даже в бизнесе, и я никогда не считал унизительным такое сокращение имени. На мгновение мне показалось, что она говорит о ком-то другом и, судя по тону, готова сообщить какие-то неприятные новости. Однако Дэвид – это, по всей видимости, был я и никто другой. – Дэвид, нам нужно поговорить. – Насчет Чартерстауна? – Отчасти и о нем, – ответила она. Судя по голосу, настроение у нее было подавленное, однако непохоже, что она сообщила о моих «делах» в полицию. Вы же помните, я считал, что это непременно расстроило бы ее – необходимость донести на меня. – Мне тоже надо с тобой поговорить, – бросился я навстречу. – Я хотел попросить тебя кое о чем. – Я заметил, что Пучок высовывает голову за угол, натягивая поводок, отчего автоматическая дверь аптеки распахивается, словно по команде «сезам, откройся!» – Когда мы можем встретиться? – Когда пожелаешь, – сказала Люси. – Ты будешь с Пучком? – Думаю, лучше встретиться с глазу на глаз. Таблетки не возымели немедленного эффекта. Во всяком случае, пес по пути домой стал еще болтливее. Насчет Пучка одно можно сказать со стопроцентной уверенностью: его интересует жизнь во всех ее проявлениях. Его увлекает все происходящее вокруг, хотя он ни на чем особенно не сосредоточивается. Так, пока Пучок торчал на улице перед аптекой, ему стала ясна причина, по которой его не впускали в аптеку. – Я начинаю думать, что отношения между собаками и людьми не настолько взаимны, как я предполагал, – задумчиво произнес он. – И отчего же, по-твоему, собак не пускают в аптеку? – Наверное, чтобы люди могли сделать им сюрприз. Купить неожиданный, но приятный подарок, – заявил он, тычась любопытным носом в пакет, куда я бросил таблетки. – Считается, что собаки – распространители инфекций. – Ни разу в жизни, – сказал пес, – не слышал ничего более оскорбительного. – Мы награждаем собак призами за их верность и мужество. – Полная опека, – резюмировал пес. – Мы жертвы самого бесцеремонного овеществления и потребительского отношения в вездесущей системе гуманархии. Надо принять еще порцию таблеток, а то что-то пес стал сыпать неизвестными терминами. – Ты что, проглотил словарь? – спросил я, пока мы добирались до машины. – Всего лишь немного развлекся им в минуты скуки, – отозвался пес, как-то подозрительно притихнув. Когда мы вернулись домой, я стал искать свой «Оксфордский толковый». Он оказался на полу, с пожеванной обложкой, сохранившей остатки гордого названия: «фордс толовы сварь», теперь уже в сокращенном, собачьем издании. Мы с Люси договорились посидеть в каком-нибудь недорогом барчике. Она предложила кафе с видом на море, но я уже устал от моря, от его утомительного блеска, от этих изменчивых лучей, пресмыкающихся по водной глади, и прочего, и прочего. С меня было достаточно воспоминаний о предыдущей встрече, поэтому я решил попробовать сменить декорации: местом нашей встречи стало заведение, дизайном интерьера напоминавшее станцию техобслуживания, здесь можно было попробовать картофельные клинья и получить за 6 фунтов и 23 пенса «карри клаб», состоявший из «чикен буна», двух пинт пива и паппадама. Пса я оставил дома, к его невыразимой досаде. – И что я буду делать в твое отсутствие? – брюзжал он, морща лоб так, что шерсть на загривке встала дыбом. – Как насчет того, чтобы поспать? – предложил я. – Спать? – переспросил пес. – Ну конечно! – завопил он. – Какая честь, сэр, ваша щедрость не знает границ. Вы меня просто облагодетельствовали. – Затем, скосив глаза в сторону, уточнил: – Диван подойдет? – Поскольку ты сжевал его почти до основания, можешь заодно и покрыть своей шерстью. Да, с Линдси ему никогда не ужиться.Люси сидела у окна, на спину ей падал свет – такую картину я застал в момент своего появления. Я не видел ее вот уже два месяца, и, конечно, за это время она изменилась – пусть чуть-чуть, но уже достаточно заметно: в ушах появились серьги, которых я прежде не видел, она потягивала из бокала «шпритцер». Теперь, со стороны, уже не выступая в роли секретарши, она казалась такой красивой и неприступной, в то же время, излучая вокруг себя сияние доброты и расположения. А я подползал к ней, как змея из травы, чувствуя себя недостойным такой компании. Неловко улыбаясь, я поставил перед ней пакет. – Ты ушла, не дав нам возможности преподнести тебе на прощание «корпоративный подарок». В пакете был плеер для лазерных дисков, парфюмерия, шоколад и открытка, подписанная мной и ребятами. Довольно сентиментальный жест – я поставил на ней и отпечаток лапы Пучка, хотя удалось мне это лишь после продолжительной дискуссии: зачем же я так настаивал всегда, что лапы должны быть чистыми, а теперь мажу их чернильной подушечкой. Люси была тронута. Во всяком случае, мне так показалось. – Прости, я поступила эгоистично, думала только о себе, – сказала она, прикоснувшись к пакету, но не открывая. – Передай от меня ребятам спасибо. Я посмотрел ей в глаза: – Я знаю, почему ты ушла. Люси опустила глаза: – Мне очень жаль. Прости. – Это я должен просить прощения, – сказал я. – Нелегко жить с нечистой совестью. Но я ничего не мог поделать, так сложились обстоятельства. Жизнь – не всегда то, что мы для себя выбираем. – Не всегда, но иногда, – ответила она. – Если ты хочешь чего-то, надо попросить. В музыкальный автомат зарядили пластинку с песней какого-то рэппера, который рассказывал о том, как клево быть эгоистом. Порок отныне возведен в степень достоинства, уродство стало прекрасным, испорченность означает превосходство. – Я чувствую себя так, словно сделал что-то непоправимо гадкое, – признался я. – Никогда не поздно повернуть, – заметила она. – Иногда бывает поздно. Я переступил границу. Зашел слишком далеко. – Ну, ты же не убил никого. «Теперь я в этом не уверен», – чуть не сказал я, но воздержался. – Хотел попросить тебя кое о чем, – заговорил я, но поперхнулся и сделал вид, что коктейль попал не в то горло. – Что бы это ни было, я на все согласна, – улыбнулась она. – Но ты еще не знаешь, что я хочу попросить. – Ты же не попросишь у меня ничего такого, в чем я буду вынуждена отказать. Я тебя знаю. – Дело в том, – запнулся я, – что это свяжет нас двоих самым серьезным образом, причем на долгое время. И я не уверен, не внесет ли это в твою жизнь дополнительных неудобств. В самом деле, кто захочет связываться с преступником? Полстраны, если верить песне рэппера, но речь идет не о позере с пистолетом и брильянтиками в ушах, а о самом настоящем преступнике, который, правда, не имеет дела с гангстерами и сутенерами, но грабит доверчивых старых леди. Ему просто больше по душе их общество. – Проси, – сказала Люси тоном замерзшего на остановке пассажира, ждущего появления автобуса, опаздывающего на час. – Мне нужно, чтобы ты присмотрела за Пучком, – сказал я. – Причем на время. Возможно, на долгое время. Видно было, что эти слова произвели на нее сильное впечатление. Сначала я отбросил в сторону принципы, теперь бросаю свою собаку. И что? Я катился с горы, я падал; а падая, не думаешь о том, насколько красиво ты летишь, не так ли? Тебе просто ничего другого не остается, только падать. – Ну… конечно, – ответила она, оправившись от потрясения. – Ты же знаешь, я на все для тебя готова. Я поспешно отвернулся, сжигаемый изнутри поднявшейся во мне волной тепла, чувствуя себя так, как будто мне разом купили тысячу пирожных. У меня зазвонил телефон. Это была Линдси. Я ответил. – Привет, герой! – прокричала она. – На сегодня есть задачи! Последовал долгий перечень, в котором значилась, помимо прочего, какая-то эхинацея. Рыбу следовало покупать вечером, когда на нее появится скидка. – Я от тебя без ума! – сказала Линдси напоследок. Я автоматически повторил формулировку: – И я от тебя, – и отключился. – А о чем ты хотела поговорить? – обратился я к Люси. – Не знаю, – пожала она плечами. – Теперь это не имеет значения.
Последние комментарии
7 часов 14 минут назад
16 часов 6 минут назад
16 часов 9 минут назад
2 дней 22 часов назад
3 дней 2 часов назад
3 дней 4 часов назад