Газета День Литературы # 158 (2009 10) [Газета «День Литературы»] (fb2) читать онлайн

Владимир БОНДАРЕНКО – Владимир МАЛЯВИН НА ТАЙВАНЕ

БЕСЕДА В ТАМКАНСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ В ТАЙБЭЕ

Владимир МАЛЯВИН. Как вы, Владимир Григорьевич, восприняли Тайвань и тайваньцев за время своего пребывания здесь?

Владимир БОНДАРЕНКО. Я понял, что тайваньцы, конечно, тоже китайцы, но во многом иные. Я встречался с председателем Комитета по культуре Тайваня и с руководителем департамента МИДа Тайваня, с журналистами и учёными, с рыбаками и крестьянами. Был на крайнем юге острова, на маяке Элуанди и в Кендине на самом берегу океана, в Хенчуне и Гаосюне, проехал по дорогам Тайваня через всю страну, побывал даже на горном востоке, близко познакомился с тайфуном, но уцелел, только зонтик улетел куда-то в Австралию.

Впечатлений много. Я очень рад встрече с тайваньцами, со студентами Тамканского университета, которым рассказывал о современной русской литературе. Дружелюбный и отзывчивый народ. Встречался с мастерами боевых искусств, был на их занятиях. Рад встрече с даосским мудрецом, живущим в горах востока.

Побывать на Тайване хотел давно – посмотреть на китайцев с другой стороны Тайваньского залива. Был и конкретный повод: праздник Луны и Лунного Зайца, дарящего бессмертие, согласно китайской древней мифологии. Этот праздник отмечается по всей Юго-Восточной Азии в пятнадцатый день восьмого лунного месяца. В 2009 году праздник выпал на 3 октября. И вот я здесь. Тем более, к концу года в издательстве "Амрита-Русь" выходит моя книга "Подлинная история Лунного Зайца", первая в мире книга об одном из самых древних мифологических героев не только Китая или Тайваня, а всего востока, от Индии до Японии… Поразительно, почему до сих пор нет ещё книг об этом мифологическом герое. Я надеюсь, что мою книгу переведут и издадут на Тайване.

Вот я и побывал на лунном фестивале, приобрёл знаменитые лунные пряники, которые так любят по обе стороны Тайваньского залива. К сожалению, уже снесли 15-метровый памятник Лунному Зайцу, установленный несколько лет назад к празднованию года Зайца прямо на площади перед мемориалом Чан Кайши. Зато нашёл немало иных – нефритовых, живописных его изображений и в музее Гугун, и на нефритовом рынке, и в лавках антикваров.

Но не только праздник Луны и Лунный Заяц меня интересовали на Тайване. Хотел увидеть старый Китай в его традициях и обычаях. Не подвергшийся такой коренной переделке, как материковый Китай. Я объездил почти весь Китай, от Хайнаня до Харбина, от Сианя до Шанхая. Много интересного, но уже мало кусочков старого Китая. Во многом другая страна. Впрочем, то же, что с Россией. Поэтому мне был крайне интересен старый Китай, увиденный на Тайване, в его неизменившихся традициях, с его великолепием даосских и буддистских храмов, с живописными старыми улочками, где вся жизнь проходит как бы на улице, и лавка или мастерская плавно переходят в жилую комнату или домашнюю кухню.

Конечно, есть и в Тайбэе 101-этажная башня, самое высокое здание в мире, есть новые современные кварталы и деловые центры. Впрочем, сам Тамканский университет, где я выступал и где я жил в общежитском корпусе, тоже не отнесёшь к старому Китаю. Тем не менее старый древний дух былых эпох на Тайване более сохранился, чем на материковом Китае. Тайваньцы консервативны, и на острове почти нет иностранцев. Всё почти по Лао Цзы. И при этом экономика и промышленность, наука и сельское хозяйство на самом высоком уровне. Вот это меня и поразило больше всего. Оказывается, можно, не ломая старых обычаев, национальных традиций, не отказываясь от своей древней истории и культуры, одновременно быть среди флагманов технократического мира, мировым лидером в компьютерной технике. Так и мы могли бы, видимо, в окружении не только православной культуры, но даже и среди древних Ярил и Велесов, Берегинь и Перунов строить самую современную промышленность. Оказывается, "День опричника" Владимира Сорокина и на самом деле во многом мог бы стать явью. Древность не противоречит новейшей технике. Вот чему учит Восток.

Третья причина моего появления на Тайване: хотел ещё раз убедиться в своей модели развития мира в двадцать первом веке. Меня часто оспаривают, может быть, оспорите и вы, Владимир Вячеславович, но я предчувствую будущее сближение всех активно развивающихся стран Юго-Восточной Азии в какой-то единый центр развития. Мне говорят, посмотрите на политическое положение этих стран. На сложные, часто враждебные, напряжённые отношения. Я отвечаю: в Европе тоже Англия с Францией сотни лет воевала. И Германия с той же Францией тоже воевала. Польша с Германией… И так далее. А сегодня мы видим единый Евросоюз независимых государств, объединивших свои экономические, политические и часто военные интересы.

Уверен, найдут такой же общий экономический язык Япония и Китай, Китай и Индия. В недалёком времени объединятся и две Кореи, Сингапур, бурно развивающийся Вьетнам. И этот экономический и политический гигант Юго-Восточной Азии будет определять во многом всё развитие двадцать первого века. Я знаю о сложных отношениях Тайваня и материкового Китая, но знаю также, насколько сближаются сейчас их экономики. Знаю о единых культурных проектах. Сближение идёт по всем линиям. Единство Китая не отрицали и высокие чиновники, с которыми я встречался на Тайване. Парадоксально, но именно гоминдановцы, недавно вновь пришедшие к власти, не отрицают единый Китай, в отличие от проамериканских демократов, возмечтавших о независимом государстве. Посмотрим. Это не будет какое-то объединение, соединение, это будет устраивающий всех в Юго-Восточной Азии экономический союз. Германия независима, Франция, Италия, даже Люксембург – но все вместе… Тайвань – один из важных составляющих этого будущего союза. Мне хотелось посмотреть на его жизнь своими глазами.

В.М. Очень интересное мнение. Хотел бы высказать несколько замечаний. Частично положительных, частично оспаривающих вашу, Владимир Григорьевич, гипотезу. Во-первых, действительно, Тайвань – наиболее консервативная часть Китая, согласно объективным данным социологических опросов. Здесь традиционные ценности наиболее сильны. И это не мешает развитию экономики, самой современной. Это и понятно. Потому что на Тайване никогда не было революций. Я часто говорю о Тайване, что это страна, никогда не испытавшая на себе социальных экспериментов. Оттого она не несёт никаких шрамов революций и разрушений.

В.Б. Извините, добавлю. Именно ещё и поэтому я, давно собирающий разных диковинных божков и мифологических животных востока, от Тянь Гоу до Юэ Ту, от Чань Э до Гуаньинь, и так далее, рвался побывать на Тайване. Уловить их следы в народном сознании тайваньцев.

В.М. Тут, конечно, у вас будут и проблемы. Одновременно Тайвань очень консервативен и очень современен. Даже китайский язык на Тайване вызывает у меня странное чувство. Представьте себе: здесь смесь древнего китайского с современными американизмами. Так примерно, как если бы мы смешали наш нынешний русский сленг с языком времён Ивана Грозного. Это был бы очень забавный язык. Возьмите, к примеру, говор русских староверов в Америке, там всё перемешано – американизмы и самые древние выражения, уже давно исчезнувшие из современного русского языка в России. В континентальном Китае очень мало заимствований из американского английского, но больше партийного канцеляризма Есть ещё в китайском языке на Тайване и сильный японский элемент. Всё-таки японцы долгое время управляли Тайванем.

И второй, очень важный момент, и очень болезненный. Всё-таки, по-моему, сами тайваньцы, в большинстве своём, сегодня не считают себя частью Китая. Хотят быть особняком. Дело в том, что эта частичка общекитайской цивилизации давно оторвалась, если угодно, от материнского тела и хочет разрезать пуповину вполне сознательно. Конечно, это момент скорее политический. Китайцы материковые этого не понимают, но тайваньцы желают давно уже жить отдельно. История Тайваня такова, что они конкретно под властью Китая были периодически. То португальцы их покоряли и назвали остров Формоза, то японцы управляли… И ничего хорошего от Китая тайваньцы никогда не видели. Чего им Китай любить – они не очень понимают.

В.Б. Давайте не будем смешивать две разных проблемы. То или иное воссоединение Китая и Тайваня, и постепенное образование единого экономического пространства – это разные вещи. В единой Европе, в Евросоюзе скоро будут вместе и Хорватия, и Сербия, и Македония – когда-то единое государство. И сейчас, к примеру, мой знакомый политик Воислав Шешель мечтает о воссоединении этих республик, но зачем им соединяться, они и так вместе будут в Евросоюзе. С единой границей, единой экономикой, и даже общими военными силами. Может, и Тайвань не откажется быть с Китаем в таком экономическом союзе? Не теряя своего национального флага. И может быть, не Китай будет довлеть над Тайванем в таком союзе. А тайваньская экономическая политика, тайваньская передовая промышленность будет в чём-то доминировать над китайской? Тайваньская промышленная и деловая элита и сейчас активно ведут себя и в Шанхае, и в Гуаньчжоу. И в самом Пекине. Самые мощные инвестиции идут из Тайваня в Китай: в день по нескольку десятков лайнеров пролетают туда и обратно. И это не мешает их независимости.

В.М. По поводу такого большого Китая я с вами согласен. Я сам защищаю подобную точку зрения. Хотя приходится довольно сложно. Китай, как и Россия, не имеет чёткого единого национального сознания. Что такое Гонконг и Макао? Совершенно разное понимание многих вещей, разный менталитет. Я недавно побывал там, и вдруг меня поразила одна мысль: я не могу представить себе, что в России рядом с Петербургом находится, к примеру, Стрельна, в которую я поехать не могу. Там своя власть, свои границы, своя полиция, свой парламент. Хотя это единое государство. А китайцы жили и живут с этим разным национальным мироощущением сто лет, и нормально. Представьте, вам скажут: вы не можете поехать в Калининград…

В.Б. Так долгое время и говорили. И в Калиниград вы бы не поехали свободно, и в Выборг, а в Саров вы и сейчас не сможете приехать. Закрытые города, закрытые области… Во Владивосток вы могли бы поехать свободно?

В.М. Это другое дело. В Китае – и разная администрация, и разные законы, разные парламенты, а у нас были и есть некоторые закрытые города. Такие есть и в Израиле, и в других государствах… А вот объяснить русскому, что он не может поехать в другой город, потому, что там другая администрация – это сложно. А китайцы привычно допускают существование инородных образований, таких как Тайвань, и не волнуются. Китай формально унитарное государство, но самоуправления там гораздо больше, чем в России. Но вернёмся к Тайваню. Хотелось бы узнать о ваших личных впечатлениях о нём. Вы упомянули, что приехали на праздник Луны или Середины осени. Откуда такая любовь к этому празднику?

В.Б. Первый восторг перед Китаем, перед Тайванем, перед Японией был связан с тем униженным положением, в котором после краха Советского Союза оказалась моя родина Россия. Что мне смотреть на Америку или Европу? Там всё по-старому. Удивляться нечему. А азиатские страны, ещё недавно резко уступающие моей стране и по экономике, и по общей мощи державной, страны, которым мы помогали ещё недавно, вдруг оказались далеко впереди нас. Из убогих шанхаек вырос гигант Шанхай, Южная Корея стремится в космос. Тайвань лидирует в электронике. А мы катимся и катимся вниз. Эти юго-восточные страны стали примером для нас, дают надежду, что и мы всё-таки сможем вновь запустить модель развития. Поэтому я и ринулся на восток. Технократический восторг меня поразил, как бывшего инженера. Но уже как писатель, как эстет, оценив величие технотронного рывка, не мог не оценить и не полюбить культуру древнего Китая, Древнего Востока. Такую культуру мог создать лишь мудрый народ.

И вот я на острове Тайвань... Меня поразили простые люди, доверчивый, честный народ, всегда готовый помочь, куда-то отвезти, что-то для вас сделать без всякой выгоды для себя. Работящий народ. Я наблюдал за работой мастера по дереву, за работой кулинаров, за работой учёных. Добросовестнейшее отношение к труду, к тому, что ты делаешь. Увы, у нас сегодня такого отношения к труду найти непросто. Любят веселиться, но при этом не пьют. Трезвый народ. Есть и общие для всех островитян хорошие качества. Я много ездил по островам: от Ирландии до Цейлона, от Аландских островов до Готланда. У островитян свое независимое сознание, как бы всегда некая своя независимость. Остров Сааремаа в чём-то независим от Эстонии, Соловки – от России. Так что вне всякой политики тайваньцы совсем другие китайцы, нежели проживающие на материке. Думаю, ещё и поэтому на острове ничтожная преступность, спокойная жизнь. Кто будет угонять машину, если её некуда спрятать? Океан не перепрыгнешь. Они привыкли добросовестно всё делать для себя, а значит, и для других. Я подумал даже о том, что если на земле и создавать рай, то, может быть, первыми надо туда послать тайваньцев. Почти нет поводов для огорчений от самых разных встреч.

О лунном празднике я уже говорил. У нас в России и сейчас почти неизвестен Лунный Заяц как символ бессмертия, даритель бессмертия. Он там на Луне в ступке размешивает снадобье бессмертия, а потом дарит его героям и богам. И я рад, что на Тайване и школьники, и студенты помнят о своих мифических героях. Хотя и в китайской мифологии нет единой системы, много противоречий и рыхлости.

Мифологическое национальное прошлое необходимо людям. Необходимо народам для их развития. Мы ведь сначала в России потеряли свои мифы, свою мифологическую историю, а потом уже стали забывать о национальном русском сознании.

Поэтому, кстати, мне во многом близок Гоминдан, правящая ныне Национальная партия Тайваня. Я мечтаю о создании такой легальной, всеми уважаемой Национальной партии в России уже много лет. Партии, защищающей интересы своей нации, отнюдь не в ущерб другим нациям и народам.

В.М. Вы верно заметили рыхлость в подходе к китайской мифологии у самих китайцев. Тому было много причин, спокойной жизни у них, как и у нас, почти не было, и кто только к ним не вторгался. Древняя китайская мифология до сих пор разбита и не собрана, подобно греческим или германским мифам. Но она живёт и даже развивается, видоизменяется.

При этом я рад, что вы увидели и отблески Рая в сознании многих тайваньцев. Думаю, вы не ошиблись. Я уже много лет живу на Тайване, работаю в центре русской культуры при Тамканском университете, общаюсь с самыми разными тайваньскими кругами.

И, конечно, поражает сочетание древних традиций и обрядов и первенство в электронике, рывок в космическую эру. Думаю, нам в России есть чему поучиться у тайваньцев.

(обратно)

Валентин КУРБАТОВ С ДРЕВА ПОЗНАНИЯ

Валентин Яковлевич Курбатов родился 29 сентября 1939 года в городке Салават Ульяновской области. Долгое время жил на Урале. Служил на Северном флоте. Окончил ВГИК. Выпустил книги о Викторе Астафьеве, Михаиле Пришвине, Валентине Распутине, гоголевском иллюстраторе А.Агине, и написал много статей по русскому искусству и русской зарубежной литературе. Живёт в Пскове. Наш давний и верный автор.

От всей души редакции газет "Завтра" и "День литературы" поздравляют известного литературного критика с юбилеем, с настигшим его семидесятилетием.

Долгих лет тебе, Валентин, и новых книг!

Это не устает поражать рационалистическое сердце, хотя верующий человек обычно в таких случаях только снисходительно улыбается, как улыбаются взрослые удивлению детей простым чудесам мира.

...День за днём я читаю Толстого, его "Исповедь", "Исследование догматического богословия", "В чем моя вера?". Надо понять, над чем мы бьёмся десять лет во время "Писательских встреч" в Ясной Поляне, когда непременно то один, то другой из нас выговаривает церкви за то, что могила Льва Николаевича ранит глаз своей "обезглавленностью", что там ни креста, ни памятника. Ровный холмик в свежей молодой траве, такой молодой, что кажется с похорон идёт первое лето.

Нетерпеливые писатели сразу требуют креста, обращения в Патриархию, ищут справедливости, зовут к милосердию. Церковь от встреч уклоняется. И всё снова и снова кончается словами. До следующих "Встреч", до новых стихов, до новых жёстких или бережных обращений... Настойчиво, однообразно, с регулярностью приливов и отливов.

Значит, надо снова садиться за "Исповедь", снова думать, отчего эта могила не даёт нам покоя и что нам делать с нашей тревогой, нашей болью, нашей любовью.

А начинаю я с улыбки над рационалистическим сердцем вот почему. Читал я, читал ясную, жёсткую, честную книгу "В чём моя вера?" да и устал. Как хотите, а это ведь и слушать трудно обыкновенному сознанию. По Льву Николаевичу выходит, что и судов никаких не надо (коли помнить заповедь "не судите и не судимы будете"), и армии никакой не надо ("не убий"), и присяги не надо ("не клянись"). Поневоле захочешь представить, как читают такие книги государственные чиновники. И не сможешь. Никакого воображения не хватит застать за таким чтением президента, штабного генерала, обычного судебного чиновника. Остаётся предположить, что раз никто из них полномочий с себя не сложил, значит, не читают. Или читают только до вот этих утверждений, что их институтов не надо, – и бросают, уверенные, что тут и возражать странно, что за них жизнь возразит.

И вот от усталости-то и включаю телевизор, а там фильм Владимира Хотиненко "Мусульманин". И включается он как раз на сцене, где бывший политрук разговаривает с бывшим рядовым афганцем о "битвах, где вместе рубились они". И политрук-то, будто через плечо в моего Толстого на столе заглянул, и говорит, что прочитал "Новый Завет" и не понимает, как это "не клянись", если армия на присяге стоит, и как это "подставь щеку"? ("Влепят тебе из калибра 7,62, ты и повернуться другой щекой не успеешь".) И даже про заповедь "не разводись", о которой Толстой тоже много говорит, политрук найдёт случай сказать. Что была у него жена – совершенная стерва, а вот развелись, переженились и оба счастливы. Так что генералам и президентам можно не утруждаться – есть кому за них Толстому ответить. Да ведь, вспомните, как ещё сто лет назад Борис Вышеславцев смеялся, что каждый студент юридического факультета в минуту опровергнет непротивление злу насилием.

И тут же я вспоминаю, как был потрясён когда-то одной страницей в дневнике рано ушедшего польского поэта Э.Стахуры, где он без всякой оглядки на Толстого, из одного Евангелия выводил, что "победить нельзя только безоружного человека". Я торопился тогда пересказать эту мысль Виктору Петровичу Астафьеву, который в то время как раз писал "Прокляты и убиты". Виктор Петрович только кривился: "Умники! Вас бы на Днепровский плацдарм!" И очевидно для вящей убедительности вспоминал вычитанную где-то историю о найденном таджикскими археологами селе, чьи жители отказались от оружия, поставив на красоту и любовь. А были вырезаны в одну ночь со всеми чудесами своих искусств и со всеми своими заветами милосердия. Я напрасно пытался убедить Виктора Петровича, что в человеческой памяти сохранились не убийцы, а именно эти святые люди. Он только рукой махал.

Случалось мне и самому, ещё до чтения этих толстовских работ, тоже как-то убеждать своих товарищей, что мы напрасно зовёмся христианами, пока отгораживаемся от мира силой оружия. Что, коли уж приняли Христа, то сложите всё оружие к ногам этого мира и выйдите из однообразно топчущейся в этом вооружённом кругу истории. Так ведь завоюют в первый же день – немедленно следовал ответ. А вы не просто сложите, а скажите миру: на! Только если завоюешь, то может, сам-то и порадуешься, но уже внуки твои запомнят твоё зло перед светом беззащитности, и уйдут за побеждёнными. Как ведь и мы ушли за Христом, который так же встал против здравого смысла и закона своего времени.

Потом я увижу, что все это (и возражения политруков, и "наивные" утопические утверждения поэтов) уже у Толстого было. Что возражения его противников не многим отличались от наших – здравый смысл во все времена ходит в одних одеждах. А вот он всё-таки Христа не уступил.

А тут и батюшка знакомый из умной семьи, чей отец предварял одно из изданий толстовского "Пути жизни", вдруг говорит: "Прочитал с опаской. Но вижу, что действительно "Путь жизни". Нет ли у вас его "Исповеди" и переложений Евангелия?"

И возвращая, долго молчит, а потом жалеет, что это не было в свой час выслушано им в семинарии с той внимательностью, с которой надо выслушивать такие возражения. Что, выслушав, может быть, он стоял бы выше и твёрже.

Значит, эти десять лет мы говорим не о могиле, не о внешнем её виде. Мы говорим о Христе и церкви. Не о "предании" и "исторической справедливости", а о состоянии своего духа и сердца. О мужестве или уклончивости своей веры. А значит, не о вчерашнем, а о сегодняшнем и даже завтрашнем дне. Эта могила нам покоя не даст. Каждому поколению на её вопрос надо отвечать самому.

Теперь пришла наша очередь.

(обратно)

Пётр КРАСНОВ О ГОСУДАРСТВЕ

Статья "О государстве" в две с половиной страницы была написана Львом Николаевичем Толстым в конце февраля 1909 года. Суть её проста, и на эту простоту упирает сам Лев Николаевич. Он спросил стражника (очевидно, тюремного или вообще "человека с ружьём"): "...зачем он служит в своей гадкой должности. Он очень просто сказал мне, что чувствует и знает, что должность скверная, да где же он получит те 35 рублей в месяц, которые он получает.

И вдруг мне всё стало ясно. Ведь всё в этом. Всё это великое устройство государства основано только на том, что стражник получает 35 рублей, тогда как не будь он стражником, цена ему 8.

И я в первый раз ясно понял всё дело. А как, кажется, просто и легко было бы понять…"

И далее он гневно разъясняет себе и другим, что вся иерархия насильственного и грабящего государства, устроенного на лжи и обмане, держится на этих пресловутых "35 рублях" (в иерархическом, разумеется, нарастании), и ради этого только созданы хитрыми и хищными "избранными" все на свете королевства, царства, республики и пр.

Тут стоит процитировать концовку статьи: "Но что же будет, если люди не будут поддаваться обману и не будет государства?

Никто не может знать того, что будет, и как сложится жизнь после того, как люди избавятся от того обмана, в котором живут теперь. Одно можно наверное сказать – это то, что как бы ни сложилась жизнь людей … жизнь эта не может не быть лучше жизни людей, подчинённых обману и развращению и не понимающих своего положения…"

Замечательно, не правда ли?!

Не знаю, насколько полно знаком был граф Лев Николаевич с трудами князя Кропоткина, а также Прудона, Бакунина, Штирнера и прочих поборников анархизма; во всяком случае, определение Прудона – "собственность есть воровство" – пользовалось его несомненной и политической именно симпатией и не раз им употреблялось, вопиющее социальное, имущественное неравенство вокруг не давало забыть об этом.

Статья была вроде бы написана, но не получила от автора никакого дальнейшего движения; и опубликована была лишь в 1928 году в юбилейном сборнике "Лев Николаевич Толстой". Обо что "обопнулся" Лев Нико- лаевич, оставив её, по сути, лежать в бумагах? От неуверенности в её логической, да и моральной обоснованности, убедительности для читателей? Ведь в вариантах статьи он написал-таки, наконец, ключевое слово "защита": государство существует, цитирую, "под предлогом упорядочения жизни, т.е. защиты трудолюбивых и безобидных людей как от ближайших беспокойных и недобрых людей, так и от соседей, устроенных или неустроенных в государстве насильников, разбойников…"

Вернее некуда, казалось бы, выразил здесь Толстой злую необходимость государства, обречённость человека как такового, народов на социализацию в той или иной форме государственности, в каких бы отдалённых, часто изолированных друг от друга ойкуменах земного мира это не происходило: у египтян, инков ли, китайцев… Но в окончательную редакцию статьи эти слова, этот смысл допущены не были, в ней остались одни лишь филиппики этой самоорганизации жизнеобеспечения народов и наций.

Уже в вариантах своей следующей статьи "Неизбежный переворот" (вполне революционной, кстати, одно из черновых заглавий её – "Революция неизбежная, необходимая и всеобщая") Толстой пытается найти ответ на "смежный" с этим вопрос о страдании как социальном именно факторе. Но злободневность насилия ("годы реакции", столыпинский антитеррор) жгла его, в какой-то мере застила глаза: "Скажут, что страдания свойственны жизни людей. Свойственны, да, но не те страдания, которые люди сами наносят себе, мало того, что наносят, но знают это, знают, что они сами (являются. – П.К.) причиной своих страданий и не могут не производить их. Этого (т.е. социального. – П.К.) сознания своей вины и безвыходности из неё никогда не было… Это положение исключительное и свойственное только нашему времени, и только самому последнему времени… Исключительность положения, в котором находится всё человечество нашего времени… состоит в том, что человечество в сознании своём пережило ту форму внешнего устройства жизни, которая когда-то соответствовала сознанию человечества, но теперь перестала уже ему соответствовать…"

Но так ли это? Нет, конечно, тут Лев Николаевич с одной стороны идеализирует нравственные возможности и способности человека как такового, (на чём, в сущности, и построено "толстовство" как доктрина), а с другой невольно, эмоционально умаляет понимание этого умнейшими мыслителями прошлого. Ещё как понимали неразрывность и личной, и общей вины и ответственности за царящее в человеческом мире страдание и Сервантес, скажем, или Шекспир, или Достоевский, здесь лишь одни из ярких граней этого многогранного понимания. А глубже и трезвеннее всех иных, наверное, проникли в причины неискоренимого зла, неизбывного страдания в мире многие наши старцы, Отцы Православия, уходя из него в пустыни и молясь "за человеков", ни на что и ни на кого уж не надеясь, кроме как на Бога.

Но и непониманья хватало, ибо чему предшествует, к примеру, мажорная, созидательно-торжественная, можно сказать – социоделическая концовка гётевского "Фауста", как не многократно большему злу, осознанному и целенаправленному, объединившемуся теперь в мировом масштабе? Или, скажем, все оптимистические потуги ура-советской литературы и искусства? К чему пришли?

Толстой всё-таки сказал о защите безобидных людей; но когда один и тот же человек безобиден, а когда "обиден"? Вопрос на засыпку, как среди студентов говорится.

И сейчас, с высоты, а вернее – из ямы нравственного и всяческого падения прошедшего с той поры столетья, суммируя свой трагический опыт, мы вынуждены констатировать: государство как нужда, как безличная социализирующая сила возникло из необходимости защиты человека от самого себя, прежде всего, от самопожиранья, от жалкого родоплеменного прозябанья. От себя, монструозного, фатально наделённого тремя крайне противоречащими друг другу сущностями: телом и инстинктами животного, разумом-душою Homo sapiens и сверхразумным духом. Адская смесь – иначе, кажется, и не назовёшь…

Об это слово – "защита" – и "обопнулся", похоже, Толстой, не дав статье ходу; да и цензурная судьба её, судя по всему, была бы не из лёгких.

Соблазн "простого" ("разумного", чисто "совестного") был, как известно, очень силён в Толстом – как и его приземлённость, имманентизм, который назван был Е.Н. Трубецким злейшим врагом всякой религиозной мысли. Весьма аргументированная критика взглядов двух великих людей изложена этим философом в статье "Спор Толстого и Соловьёва о государстве", где разбирался именно религиозный аспект этого вопроса. Не буду повторять её положения, это каждый из вас может прочитать; а приведу вычитанную мной запись в толстовском дневнике 1855 года (ему 27 лет, он в Севастополе, на бастионах, только что пришло известие о смерти Николая I): "Вчера разговор о божественном и вере, – писал он, накануне причастившись в церкви святых таин, – навёл меня на великую, громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить всю жизнь – мысль эта – основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле…"

Да, всё это началось тогда ещё, полвека назад. И осуществлению хилиастического "царства Божьего на земле" стало мешать, разумеется, неправедное государство. А раз мешает – значит, убрать его. Через революцию сознания (о чём статься "Неизбежный переворот"), которая приведёт людей к единому и несомненному благу – Любви всех ко всем …

Здесь возникает, кстати, интересная тема: ветхозаветность Толстого (поскольку иудаизм преследует, как цель, именно "земное царство" – правда, только для "своих") вместе с библейской и, одновременно, языческой художественной мощью – и, скажем, новозаветность Достоевского с его стилистической аскезой; при всех оговорках и тонкостях тут есть о чём поразмышлять. Возьмитесь кто-нибудь...

Переворот вскоре совершился, но как раз в другую, обратную сторону: в большинстве исторически активных стран мира воцарились те или иные формы государственной диктатуры. Искомая же "революция сознания" победила лишь в стране Толстого, но опять же совсем не та, о которой грезил, которую предрекал он, – хотя вроде бы исходила из схожих идей гуманизма и нравственного прогресса, "соответствующего развитию человечества"... "Не туда" пошло развитие, в "диктатуру пролетариата", а вернее – жёстко организованной партийной верхушки, нацеленной на укрепление своей власти, выживание своего государства в предстоящей Второй мировой.

Что бывает, когда государство отказывается хотя бы от части своих функциональных обязанностей и, подчеркну, в той же степени и от своих прав тоже, показала нам история СССР (т.е. исторической России) после 1990 года. Вернее, не только показала, но заставила и заставляет испытывать на себе весь "тихий ужас" десоциализации, деградации всего и вся, которые продолжаются сейчас ничуть не с меньшей интенсивностью, чем при Ельцине. Не назовёшь ни одной отрасли, сферы жизнедеятельности, где бы не царили разложение, распад, а то и всем очевидная разруха (кроме разве торгашества, узаконенных у нас форм спекуляции), и не скажешь даже, где этого больше: в бывшем народном хозяйстве или в головах и сердцах... Пресловутый "дуумвират" со шлейфом непрофессиональных и продажных субъектов, по сути, никак не управляет страной, а лишь обслуживает и прикрывает демагогией крайне корыстные, мало сказать – эгоистические интересы паразитарных "сливок общества", 10 тысяч кровососущих семейств сырьевого, в основном, сектора, вперегонки перегоняющих "свои" капиталы за рубеж. По сравнительно недавнему признанию самого Путина, его указания, т.е. решения правительства, на 70 с лишним процентов не выполняются бюрократической "вертикалью"... Но вот ЦРУ думает иначе: генерал-лейтенант ФСБ Петрущев в интервью "Красной звезде" озвучил (непонятно, правда, с какими целями и с чьей санкции) аналитику своих заокеанских коллег, по которой указы и решения Путина как президента выполнялись лишь на 5 процентов... ("Завтра", № 51 за 2007 год) Впечатляет?..

Общеизвестно, что буквально у всех этих компрадорских семейств давно заготовлены более чем благоустроенные "плацдармы отступления" на Западе: громадные выведенные счета, собственность, домовладения и прочее, по сравнению с которыми все их "феодальные замки" на всероссийских "рублёвках" не более чем карманная мелочишка. И в случае весьма возможной теперь "главной утопии", т.е. Кризиса с прописной, социального катаклизма, они первыми, извиняюсь за точность, "слиняют" туда, к своим семейкам, оставив страну разграбленной, обескровленной, беззащитной, с полуубитым ими потенциалом развития, с комплексом таких антисистемных проблем, ими созданных, на решение которых оставшихся деморализованных народных сил может попросту не хватить... Вообще же, с нынешней Россией, расчленённой, обкорнанной до территориального положения ХVII века, произошло самое страшное, что только может произойти с любой страной, народом, – предательство государственной верхушки, так называемой "элиты" – в кавычках, разумеется...

Возвращаясь к отношению Льва Толстого к государству как таковому, задаёшься невольным вопросом – или скорей уж изумлением: неужто он в самом деле рассчитывал, что в результате скорой "революции сознания" у народов Земли государства не то чтобы самораспустятся, а хотя бы умерят самые алчные свои инстинкты? Логика истории ведь одна: исходное государственное устроение может ликвидировать только насильственная, против воли и сопротивления правящего слоя, революция или контрреволюция – чтобы на развалинах утвердить власть новую, свою, чаще диктаторскую поначалу. Скажут: а реформы? Но они-то не меняют сути государства, лишь приспосабливают его к меняющимся условиям.

Так что происходит, повторюсь, некая "революция сознания", власть добровольно сброшена правящими под ноги, лежит на земле и её никто не подымает? Народы не позволяют "поднять"? Но, чтобы не позволить, надо объединиться, собрать и применить силу, ибо "насильники, разбойники" будут непременно объединяться в банды, вроде викингов-норманнов, захвативших некогда Британию, и не только её... Вопросы детские – ответы взрослые, круг замыкается, но не только на этом. Изыми-ка инстинкт или сознание иерархичности – как принципа бытия вообще и человеческих сообществ в частности: из него-то и самозарождается власть одних над другими...

Или же (продолжу цитату из дневника Льва Николаевича): "Привести эту мысль в исполнение, я понимаю, что могут только поколения сознательно работающих к этой цели. Одно поколение будет завещать мысль эту следующему, и когда-нибудь фанатизм или разум приведут её в исполнение..."

"Фанатизм или разум"? Тоже вопрос, что ни говори...

Но можем ли мы представить себе Льва Николаевича Толстого иным, без этого нетерпеливого, требовательного, огненного порой чаяния добра, ведь близкого же – руку протянуть, добрую волю... Без его требовательного загляда в самую глубину души нашей, где спрятана от холода мира, где теплится вера в это добро?

(обратно)

ХРОНИКА ПИСАТЕЛЬСКОЙ ЖИЗНИ

"СВЕТЯЩИМСЯ ФАВОРОМ" К ВЫХОДУ В СВЕТ АНТОЛОГИИ "РУССКАЯ ПОЭЗИЯ. XX I ВЕК"

Смотром интеллектуальных, эстетических и художественных сил можно назвать издание антологии "Русская поэзия. ХХI век", выходящей в конце ноября – начале декабря этого года в московском издательстве "Вече" и являющейся прямым продолжением широко известной антологии "Русская поэзия. ХХ век", выдержавшей два издания и уже ставшей библиографической редкостью.

Наиболее полное поэтическое издание в ХХI веке (объёмом без малого в пятьсот страниц), эта антология лучших поэтических произведений, создававшихся от 2000-го года по сегодняшний день, – явление историческое и уникальное, поскольку включает в себя около четырёхсот имён поэтов разных поколений и эстетических групп и школ не только со всей России (от Москвы до Иркутска, от Смоленска до Чукотки, от Оренбурга до Воронежа, от Пскова до Красноярска, от Сыктывкара до Нижнего Новгорода, от Санкт-Петербурга до Калининграда), но и со всего русскоязычного мира (от Канады до американского штата Айова, от Киева до Иерусалима, от Праги до Минска, от Лондона до Таллина и Германии), ярко и замечательно подтверждающих, что время молчания и немоты русской поэзии закончилось!

Таким образом, читателям предлагается своего рода эвристический проект – взгляд в будущее, поиск разновекторности путей, прогноз, некий эскиз, проект этих будущих путей, некое задание на будущее. Неслучайно уже сейчас, ещё до выхода книги, зная только по журнальным публикациям о её концепции, о ней уже спорят, пишут в различных периодических изданиях как в России, так и за рубежом.

Книгу предваряет вступительная статья аналитического характера. К каждому автору прилагается биобиблиографическая справка, что придаёт книге, предназначенной как для самого широкого читателя так и для изучения в вузах и в школе, историко-литературоведческий характер. Представлены также фотографии авторов.

Уникальны не только состав этого весьма солидного издания но и её структура и построение. Антология открывается своего рода "эпилогом вместо пролога" – "Так начинался век ХХ-й", отвечающим на вопрос, не рано ли составлять сборник стихов нового века? Приведённые в разделе классические стихи И.Анненского, К.Случевского, К.Фофанова, В.Брюсова, К.Бальмонта, А.Блока, А.Белого, Н.Гумилёва, Ив. Бунина, написанные в первое десятилетие ХХ века и вошедшие в золотой фонд русской литературы, дают исчерпывающий ответ на подобные сомнения.

Раздел "Я устал от ХХ века" включает в себя полные драматизма стихи ушедших перед самым концом прошлого столетия поэтов, выразивших в своих стихах определённое предчувствие смены эпох, времени и даже успевших попрощаться своим творчеством с уходящим веком, предъявить ему как свой счёт, так и чувство признательности. Раздел представлен именами значительных поэтов, среди которых – Вл. Соколов, Н.Старшинов, Ю.Друнина, А.Чиков, Б.Чичибабин, Н.Тряпкин, Т.Глушкова, А.Жигулин, Б.Примеров, В.Бурич, Евг. Блажеевский, А.Башлачёв и другие.

В основной состав входят стихи нового века и тысячелетия, созданные поэтами, среди которых имена от самых старейших, таких как В.Боков, К.Ваншенкин, В.Субботин, Н.Панченко, А.Межиров, М.Борисов, Е.Исаев, а также – Н.Матвеева, Г.Горбовский, Е.Евтушенко, Б.Ахмадулина, И.Шкляревский, Ю.Мориц, А.Брагин, А.Кушнер, Д.Сухарев, Г.Русаков, В.Соснора, Е.Рейн, Л.Васильева, В.Костров, Ю.Кузнецов, Л.Смирнов, А.Дементьев, В.Пахомов, А.Решетов, В.Дронников, В.Крейд, А.Ахундова, В.Казанцев, Т.Зульфикаров, В.Микушевич, В.Сорокин, В.Устинов, К.Ковальджи, Т.Кузовлева, О.Фокина, В.Куприянов, Т.Жирмунская, Р.Солнцев, И.Волгин, А.Бобров, В.Ковда, О.Николаева, М.Авакумова, М.Кудимова, И.Жданов, иеромонах Роман, А.Сенкевич, Е.Курдаков, В.Башунов, М.Шелехов, В.Скиф, О.Седакова, С.Мнацаканян, В.Верстаков, А.Ерёменко, Г.Фролов, Б.Романов, Ю.Милославский, Т.Бек, Ю.Поляков, Г.Калюжный, И.Семёнова, Н.Шипилов, И.Бяльский, Б.Викторов, Р.Бухараев, В.Гаврилин, С.Кекова, Л.Григорьева, А.Щуплов, О.Ермолаева, Н.Дмитриев, М.Бородицкая, А.Королёв, В.Лапшин, А.Росков, С.Золотцев, А.Романов, Н.Краснова, В.Артёмов, Г.Иванов, Е.Лукин, В.Широков, И.Евса, А.Дидуров, А.Кобенков, Е.Чепурных, А.Цветков, Д.Новиков, В.Ведякин, М.Молчанов, М.Грозовский, А.Шацков, Е.Бершин, И.Меламед, С.Щербаков, Н.Зиновьев, Б.Орлов, Д.Быков, Н.Мирошниченко, К.Джангиров, А.Казанцев, Т.Смертина, М.Попов, Е.Юшин, Н.Карташова, В.Ярцев, М.Андреев, Е.Сойни, В.Пуханов, В.Дмитриев, С.Сырнева, А.Кувакин, И.Хролова, В.Емелин, И.Кабыш, В.Берязев, А.Кубрик, Е.Исаева, С.Минаков, Е.Лесин, М.Амелин, А.Широглазов, Б.Рыжий, Т.Бычковская, А.Дударев, З.Прилепин, М.Струкова, А.Коровин, И.Белов, А.Матасова, А.Родионов и другие.

Антологию завершают дебютанты, те, кому предстоит определять лицо нового поэтического поколения. Самой молодой участнице этого раздела – 18 лет, а некоторые стихи, представленные здесь, были написаны авторами в 15-16-летнем возрасте. Уже сегодня можно говорить о ярком и безусловном даровании многих из них, так легко и свободно существующих в современном литературном пространстве, будь то традиционное книжно-журнальное поле, или Интернет, где иные молодые поэты давно обжили безграничное место в лабиринтах мировой паутины, общаясь со своими читателями в реальном времени и получая мгновенный отклик от многочисленных поклонников и почитателей, как это, к примеру, происходит с творчеством замечательной Веры Полозковой или Вячеслава Памурзина. Без сомнения, любителям поэзии запомнятся имена самых ярких дебютантов этой антологии – В.Заблицкой, Р.Ненашева, А.Афанасьевой, А.Русс, А.Нитченко, О.Мяловой, А.Болдырева, А.Минаковой...

Это своего рода РУССКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ поэзии, а уж какими дорогами оно пройдёт, нам не дано предугадать, многое будет зависеть от личностей, от исторического места России в мире, и от того, какую судьбу выберет себе народ.

Как совершенно справедливо говорил гениальный Константин Леонтьев, словно провидя духовным зрением современную нашу тягу угнаться за прогрессом и цивилизацией: "Чем знаменита, чем прекрасна нация? – Не одними железными дорогами и фабриками, не всемирно-удобными учреждениями. – Лучшее украшение нации – лица, богатые дарованиями и самобытностью. – Лица даровитые и самобытные не могут быть без деятельности творчества. Когда есть лица, есть и произведения, есть деятельность всякого рода".

МОЖАЙСКИЙ РУБЕЖ – ФОРПОСТ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ДУХОВНОЙ И КУЛЬТУРНОЙ ЖИЗНИ

В полях ещё колосились травы, как осенняя поволока затянула ещё вчера синее небо. Погода испортилась. Подул ветер. Похолодало, задождило… Но гости и участники IV Всероссийского фестиваля духовности и культуры "Бородинская осень" не дрогнули, тучи развеялись и с 18 по 20 сентября в Можайском районе Московской области Форум духовного торжества состоялся. Его по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла организовали Московская епархия, Торгово-промышленная палата Можайского района, Всемирный Русский Народный Собор, Союз писателей России, Центральный Федеральный округ, Государственный Бородинский военно-исторический музей-заповедник…

Торжества начались по благословению митрополита Коломенского и Крутицкого Ювеналия с молебна на Святом колодце преподобного Ферапонта Можайского и Белозерского и освящения закладного камня на месте строительства Духовно-просветительского центра имени святителя Макария. Строительство инициировал Попечительский совет святого колодца прп. Ферапонта. Напутствовал участников и гостей Фестиваля Полпред Президента РФ в ЦФО Г.С. Полтавченко:

"Приветствую всех участников IV Всероссийского фестивалядуховности и культуры "Бородинская осень", собравшихся на священной Можайской земле.

Насыщенная разнообразными мероприятиями программа праздника подтверждает его общественную значимость для культурной жизни России. Бородинская осень – время героической славы нашего Отечества – неразрывно связана с именами писателей: адмирала Шишкова, поручика Лермонтова, генерала Давыдова.

Именно на примерах воинских подвигов на Куликовом, Бородинском, Прохоровском полях должно воспитываться подрастающее поколение новой России.

Хочу пожелать Бородинскому празднику дальнейшего развития, а его участникам духовного совершенства.

Только сохраняя отечественные традиции, мы будем достойны великого будущего, построенного на нашем истори- ческом прошлом, частицу которого несёт святая земля Бородина".

Со словами взаимной признательности и благодарности к участникам фестиваля обратились игумен Мефодий, председатель Союза писателей России В.Н. Ганичев, народный артист России М.И. Ножкин...

Программу торжеств на святом источнике продолжил под открытым небом концерт участников I Фестиваля народной песни "Недаром помнит вся Россия". Жители деревни Исавицы, паломники и гости из разных уголков нашего необъятного Отечества слушали неповто- римые голоса Геннадия Каменного и Татьяны Петровой, необыкновенной исполнительницы из Ханты-Мансийска, студентки Российской академии музыки имени Гнесиных Екатерины Иваний, ансамбль казачьей песни "Червлёный яръ" из Ельца и народный ансамбль песни "Калинка"… Сотни слушателей, невзирая на прохладную погоду, буквально через весь город крестным ходом и аплодисментами провожали полюбившихся артистов.

Торжественное открытие "Бородинской осени" проходило в Художественной галерее "Бородино". В.Н. Ганичев, обращаясь к присутствующим, выразил основную идею фестиваля:

"Мы не должны повторить печальный опыт празнования 300-летия Полтавской битвы.

Мы должны посвятить нашу работу всемерной подготовке к празднованию 200-летия Бородинского сражения, его ратному и духовному подвигу.

Бородинское поле, как и Куликово, и Прохоровское, – это поля крови наших отцов и прадедов, крови России, что восстала из пепла…

Воспевая беспримерный подвиг русского воинства, духовенства и крестьян – мы воспеваем торжество русского духа. Славя Бородино – мы славим Россию, которая на крови своих героев освободилась от наполеоновской чумы, сохранила свою независимость и культуру, сохранила существование самого народа, а затем повторила этот подвиг в годы Великой Отечественной войны…"

Здесь же, в галерее, прошло открытие двух выставок. Первая – "Душа моей Родины", где экспонировались более 140 работ мастеров изобразительного искусства России. Среди них работы народного художника СССР С.В. Герасимова, его учеников, народных художников России братьев Алексея и Сергея Ткачевых, Сергея Харламова, династии художников Гороховых, заслуженных художников России Е.Долгачёва, А.Веселова.

С большим интересом гости ознакомились с выставкой художественных работ учащихся Орловской и Карсунской школ искусств "На Поле русской славы. К 170-летию открытия Бородинского музея", выполненных ребятами во время пленэра летом 2009 года в рамках программы работы Фестиваля.

Художники и участники Фестиваля осмотрели первую очередь строительства "Дома художника". Это грандиозное, уникальное в своём роде современное сооружение, с огромными окнами, с определённой технологией подсветки и температурного баланса, где более 15.000 кв. метров выставочных площадей, где есть мастерские для юных художников и мастеров, где предусмотрены демонстрационные залы для кинопросмотров и концертов.

В пресс-центре Государственного Бородинского военно-исторического музея-заповедника председатель Комиссии по развитию культуры Общественного совета Центрального федерального округа В.Н. Ганичев открыл совместное заседание Комиссии ОС ЦФО и секретариата Союза писателей России. "Памятники национальной славы России" и круглый стол "Три поля Русской славы. Уроки истории". С сообщениями на заседании выступили епископ Серпуховской Роман, директор Государственного Бородинского военно-исторического музея-заповедника М.Р. Черепашенец, член комиссии по развитию культуры ОС ЦФО А.М. Пентковский, глава администрации г. Можайска В.В. Насонов, заместитель главы администрации Можайского муниципального района М.П. Лузина, помощник полпреда президента РФ в ЦФО А.И. Макаров, руководитель центра им. Ф.Ф. Ушакова Г.В. Бушуева (Украина, Николаев), зам. главы Серебряно-Прудского р-на А.И. Волков, поэт Фёдор Григорьев (Воронежская обл.), В.В. Гринько (департамент культуры Нижегородской области), руководитель Елецкого землячества С.Д. Евсеев (Липецкая обл.), зам. главы Сарова А.В. Ершков, преподаватель ВолГУ Е.В. Иванникова, писатель И.Е. Кулькин (Волгоград), историк В.К. Ладан (Москва), профессор РГТУ М.М. Мусин (Москва), народный артист России Ю.В. Назаров, профессор МГУ С.В. Перевезенцев, сопредседатель СП России С.И. Котькало, засл. арт. России Н.Н. Степанов, писатели В.Н. Хайрюзов (Иркутск), А.Н. Токарев, В.М. Хлёсткин (Москва), И.Н. Чуркин (Саров), дипломат В.В. Чамов, поэт Светлана Чулкова (Москва), артист Нижегородского областного театра Руслан Шегуров и др.

В Доме культуры в деревне Горки продолжилась демонстрация документального кино. В течение недели жители Можайского района и жюри Фестиваля "Небесный град и земное Отечество" смотрели лучшие фильмы из программы фестивального показа. Завершающую часть по традиции показывали в Доме культуры в деревне Горки (всё это Бородинское поле) при обязательном присутствии председателя жюри, народного артиста России, поэта Михаила Ножкина.

Особые чувства благодарности у зрителей и жюри вызвали киноленты: "Твои герои, Урал" Каринэ Кирогосьян (Екатеринбург) о двух Георгиях – Юрие Исламове и Юрие Ипатове, беззаветно послуживших славе Отчизны в годы Афганской войны и Чеченской кампании; "Девушка и "Чёрная смерть"" Андрея Плахотника (Москва) о штурмовике, старшем лейтенанте, штурмане 805-го авиаполка, Герое Советского Союза Анне Александровне Тимофеевой-Егоровой – единственной оставшейся в живых; "Цхинвальская притча" Вадима Цаликова (Южная Осетия) о плаче матерей в Цхинвале; "Живи и веруй" Сергея Роженцева (Москва) о подвиге казаков в Чечне; "Странник я на земле…" Николая Раужина (Москва) о православных подвижниках ХХ века; "Неистовый" Клавдии Хорошавиной (Архангельск) о писателе Федоре Абрамове; "Не женское дело" Исрафила Сафарова (Москва) о женщинах-лётчицах – в фильме участвуют кавалер Ордена Красного Знамени, летчик-бомбардировщик Елена Кулькова (Малютина), Герой Советс- кого Союза, лётчик-бомбардировщик (ночной) Нина Распопова, Герой Социалистического труда, Союза, лётчик-испытатель Марина Попович; "Сон в июльскую ночь" Бориса Конухова о духовной связи прп. Серафима Саровского и Александра Пушкина; "Святой Алтая. Миссия" Любови Пыко (Бийск) об Алтайской миссии святителя Макария; "Народная война" Вячеслава Хлёсткина и Алексея Гончаренко (Москва) о роли партизан в Великой Отечественной войне; "Любовью и единением…" Антона Васильева (Москва) памяти писателя и общественного деятеля Сергея Лыкошина; "Сербия. Свеча неугасимая" Нины Соболевой (Москва) о начале бомбёжки натовцами Сербии, "Валерий Гергиев. Сумерки богов" Сергея Мирошниченко (Москва) о знаменитом концерте маэстро в Цхинвале 2008 года; "Репетиция" Сергея Зайцева (Москва) о героическом коллективе Иркутском театре народной драмы; "Иркутская Иордань" Михаила Корнева (Иркутск) о Крещении в Ангаре; "Пусть жизнь вас счастьем одарит…" Марины Куликовой (Орёл) о праздниках и буднях в семье офицера…

Все авторы этих кинолент названы лауреатами фестиваля "Бородинская осень". Специальные призы Фестиваля "Небесный град и земное Отечество" вручены Сергею Роженцеву, Николаю Раужину и Андрею Плахотнику.

Гран-при – бронзовый колокол – епископ Серпуховской Роман и сопредседатели Фестиваля "Бородинская осень" Вале- рий Ганичев и Виктор Лапкин вручили на торжественном закрытии Фестиваля "Бородинская осень" Каринэ Кирогосьян (Екатеринбург) и Нине Соболевой (Москва) за создание образа служения Родине в кино, а Татьяне Петровой за сохранение и развитие песенного народного искусства.

На берегу реки Колочь днём и ночью, в погоду и непогоду, с 18 по 20 сентября на фестивале авторской песни и поэзии "Бородинское поле" демонстрировали своё мастерство поэты и исполнители из Белоруссии и Украины, Санкт-Петербурга и Новосибирска, Уфы и Тюмени, Кургана и Хабаровска, Москвы и Тувы… Лауреатам Фестиваля вручали награды народный артист России Михаил Ножкин и Владимир Колесников.

По итогам работы Всероссийского фестиваля духовности и культуры "Бородинская осень" была принята резолюция: "Здесь, на Можайской земле, мы, участники Всероссийского фестиваля духовности и культуры "Бородинская осень", считаем, что даже в условиях кризиса важно сохранять и преумножать историческое и национальное наследие, научные и художественные, музыкальные и литературные традиции, как неиссякаемый источник богатства нашего народа, его таланта.

Фестиваль "Бородинская осень" призван содействовать укреплению духовно-нравственных базовых ценностей, являя собой стартовую площадку к празднованию 65-летия Победы в Великой Отечественной войне 1941-45 гг. и 200-летия Бородинского сражения.

Мы, наследники великих победителей, обязаны исполнить благословение Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла и воздвигнуть памятник "Поклонение русского воинства пред Смоленской иконой Божией Матери, Покровительницы России в Отечественной войне 1812 года", а также построить к юбилею Бородинской битвы Духовно-просветительский центр имени святителя Макария в деревне Исавицы Можайского района и обеспечить полноценную его работу.

Мы поддерживаем главные направления работы Государственного комитета на ближайшие годы с тем, чтобы наследие Победы 1812-го и 1945-го годов стало предметом широкой государственной пропаганды и образования.

Мы поддерживаем решение общественных, административных, писательских и всех творческих сил, Московской епархии РПЦ превратить Можайский рубеж в форпост отечественной духовной и культурной жизни, достойный края Великой победы".

В ходе Фестиваля, который уже стал традиционным, гости посетили также Лужецкий монастырь, Спасо-Бородинскую и Колоцкую обители, Бородинское поле, Никольский собор, Можайское водохранилище, встречались с жителями города и района...

АЛЕКСАНДРУ АРЦИБАШЕВУ – 60 ЛЕТ

Недаром говорят: творческий труд замедляет приход увядания. Творческий, как и влюбленный, человек всегда выглядит моложе своих лет – душевное горение надолго защищает его от нашествия возраста. Александру Арцибашеву, к примеру, никак не дашь 60 лет. Крепок, энергичен и душой и телом. За его плечами подвижническая, светоносная работа: пятнадцать книг художественной и документальной прозы, сотни газетных и журнальных публикаций, редакторская и общественная деятельность. И главное в ней – судьба России, боль за неё и неиссякаемая вера в её непременное возрождение. Где и кем бы ни работал Александр Николаевич (в газетах "Правда" и "Сельская жизнь", в ЦК КПСС, в журнале "Москва" и на телевидении), никогда его не волновала служебная карьера, искал он для себя лишь наиболее сподручную позицию-трибуну, с которой бы мог быть услышан наибольшим количеством людей.

Поздравляем!

НОВАЯ КНИГА

В "Издательстве АСТ" вышла в свет новая книга писателя Валерия Казакова – роман-дурь "Холопы".

Из аннотации: "В лесах свирепствуют лихие люди, в городах – не менее лихие чиновники…" Валерий Казаков, автор известных "Записок колониального чиновника" и политического романа "Тень гоблина", благодаря которым писатель не раз становился лауреатом различных литературных премий, и на этот раз не отступает от своего излюбленного жанра – обличительной политической сатиры, где с присущей ему смелостью, раскрывает всю правду о жизни чиновников, секретные механизмы государственного управления, интриги высшего эшелона власти. Как и предыдущая его книга (политический роман "Тень гоблина") "Холопы" просто изобилируют точными и яркими образами, списанными с политических персонажей нынешней России.

Действие романа разворачивается в будущем, что позволило отдельным читателям причислить книгу к жанру отечественной фантастики. На самом деле за звучным названием – попытка писателя показать и осмыслить существующий государственный уклад, перенеся его на два столетия вперёд, в далекий 1257 год.

Что ждёт Россию спустя 200 лет? Какие людские нравы? Какое общество и законы? Какой станет жизнь политической элиты и простых людей?

Будь-то фантастика или "политическая сказка", читая "Холопов", начинаешь по-настоящему задумываться о будущем, невольно понимая, что описываемые в романе события, отнюдь, не фантастичны и даже вполне вероятны в случае развития существующего политического сценария.

ИНФОРМАЦИОННЫЙ ВАЛ

С 14 по 18 сентября в Анапе Краснодарская краевая юношеская библиотека провела 9-ю Международную научную библиотечную конференцию по теме "Что и зачем сегодня читать молодым?" А с 23 по 27 сентября в Калининграде состоялся фестиваль "БиблиОбраз", организованный Центром развития межличностных коммуникаций для привлечения внимания общества к проблемам подросткового и молодёжного чтения. В мероприятиях, собравших со всей России сотни сотрудников библиотек, преподавателей и студентов вузов, учёных филологов, психологов и педагогов, деятелей культуры и представителей власти, принимал участие секретарь правления СП России Василий Дворцов.

Вот его размышления после этих встреч:

"Растущий в геометрической прогрессии информационный вал – ослепительно, оглушительно и облепительно напол- зающая густая каша из волшебного горшочка, питательная и токсичная, снотворная и возбудительная, пряная и тухлая одномоментно. Если, благодаря электронным СМИ, двукратное увеличение потока информации ещё недавно происходило в течении 7-8 лет, сейчас за 2 года, а в очень недалёком будущем прогнозируется уже каждые 72 часа. И как в этой неизбежности поступательного роста коммуникативных связей выжить и не сойти с ума? Как и чем отфильтровывать, отличать, различать, разбирать и выбирать то, что хотя бы тут же не покалечит тебя и близких? Вы просите о помощи. И получаете её, даже с сопровождающим комфортом.

Есть такие заботливые службы. Главное предварительное условие – приятие евростандарта. Стандарта быта, питания, рефлексии, мышления. Лишь согласитесь не напрягаться в сохранении своих индивидуальных особенностей, и за вас заранее отсеют неполезное, вовремя представят занимательное, перспективно пропишут целительное. В евростандарте уже давно всё удобно просчитано – от формы розеток для суперпылесосов до длительности религиозных релаксаций. Доверьтесь – всё под контролем! Под контролем всё и в потоке информации об отечественной литературе.

Точнее – в информации о событиях литературного рынка. Ибо о самой сути – о жизни Российского литературного процесса заботливые службы заботливо умалчивают.

Произошедшие недавно встречи с преподавателями и студентами филологических факультетов Краснодара и Калининграда зарядили меня адреналином до самого верха. Библиотечные форумы, в рамках которых зачитывались пленарные доклады докторов и студентов, чья настоящая и будущая профессия, казалось бы, просто обязывает понимать, что такое жизнь литературы, высветили удручающую картину почти полного отсутствия этого понимания. Вглядываясь в чистые, светлые лица пятикурсников, которые не читали "Обрыв" Гончарова – ключевое для нашей национальной культуры произведение, с которого начался собственно русский роман! – зато надменно уверены, что Буйда или Гребенщиков – это поэты, а не дзанни… я пережил весь спектр чувств, от удивления и гнева до уныния и, наконец, жалости. Неопытные, наивные дети, как вас обокрали. Доверчивые, зашоренные преподаватели, как вас подставили.

В окончаниях горячих до горячечности встреч и в Краснодаре, и в Калининграде оставался один, самый главный, вопрос: понятно отсеивая внешние мат и арго, ломку и порно, что нужно считать внутренним, сердцевинным признаком художественности произведения? Как, по каким признакам различать литературу истинную и фантомную?

Да просто! Ведь ни под головоломно-изощрённой или оскорбительно-эпатажной лексикой, ни за гламурно-бульварной или детективно-брутальной фабулой бездарный автор не упрячет своей ущербности – того, что ни в искусстве, ни в ремесле, ни в отношениях меж мужчиной и женщиной он никогда не знал вдохновения, приносящего плод. Добрый плод. Опустошённость, уныние, брезгливая тоска или же агрессивное злорадство – вот и всё, что остаётся после прикосновения к имитации творчества. В лучшем случае пустота и раздражение от потраченного времени.

Несомненно, что человек, терзаемый амбициями, но не одарённый, способен приподняться в профессии словоплетения. При достаточной эрудиции он легко сможет комбинировать явные и скрытые цитаты, занимательно компоновать заимствованные фрагменты и изначивать вековечные сюжеты. Но никакая самая механизированная и компьютеризированная кукла не в силах подменить живое дитя...

А вот если по прочтению книги – романтической, философски юморной или страстно трагичной, вам пронзительно ясно захочется жить в полную силу, захочется стать лучше, правильнее, и, тратясь душой без оглядки, творить добро ближним, сострадать дальним, если неудержимо потянет к красоте и вы вдруг всей своей сущностью ощутите, что "воздух чист, как поцелуй ребёнка", – вот это оно и есть – настоящее, вдохновлённое творение".

НАСЛЕДИЕ ПРЕДКОВ – МОЛОДЫМ

Общероссийская общественная организация "Союз маркшейдеров России" и журнал "Русская история" объявляют о начале V Всероссийского конкурса на лучшую работу по русской истории "Наследие предков – молодым. 2009".

ЦЕЛИ КОНКУРСА

Всероссийский конкурс на лучшую работу по русской истории "Наследие предков – молодым. 2009" проводится в целях активизации изучения и научной разработки истории России, формировании нового поколения историков посредством выявления, содействия становлению и развитию молодых и талантливых специалистов, а также популяризации исторического знания.

ПРИНЦИПЫ КОНКУРСА

Приветствуется соблюдение традиционных научных принципов ведения исторических исследований – объективность, документальное подтверждение излагаемых мыслей, рассмотрение исторического материала в широком контексте изучаемой эпохи. Ещё более приветствуется сочетание этих принципов с привязкой к современным проблемам, изложение мыслей ясным русским языком без узкоспециальных научных и псевдонаучных терминов.

Основная идея конкурса заключена в его названии "Наследие предков – молодым". Отбор работ, особенно призовых, проводится исходя из того, что можно рекомендовать из русской истории подрастающему поколению в его духовный багаж.

НОМИНАЦИИ

1. История Руси (допетровская эпоха).

2. Переломные точки русской истории.

3. Доходчиво и интересно о нашем прошлом.

4. Русское краеведение.

НАГРАЖДЕНИЕ

По итогам очного тура в каждой номинации:

I место – 20.000 рублей;

II место – 10.000 рублей;

III место – 5.000 рублей.

УСЛОВИЯ

В конкурсе могут принимать участие совершеннолетние физические лица, возраст которых не должен превышать 25 лет на 31 мая следующего за конкурсом года.

Конкурс состоит из двух туров – первого (заочного) и второго (очного). Задания очного тура и порядок его проведения устанавливаются и утверждаются оргкомитетом.

Конкурсные материалы подаются в машинописном и (или) электронном виде и состоят из:

– заявки, оформленной в соответствии с Приложением;

– статьи на тему по русской истории по одной из объявленных номинаций.

Одним лицом может быть подано на конкурс не более четырёх работ, но не более одной на каждую номинацию. Работы, написанные в соавторстве, к участию в конкурсе не принимаются.

Объём каждой работы, направляемой на конкурс, не должен превышать одного издательского листа (40 тысяч знаков или около 30 страниц машинописного текста). Поля работ, направляемых на конкурс, должны составлять 2 см. каждое, а сама работа выполнена следующим образом: шрифт – Times New Roman, размер шрифта – 14, интервал полуторный, выравнивание – по ширине. К статье должен быть приложен список используемой литературы.

Конкурсные материалы принимаются до 31 декабря 2009 года по адресу:

107078, Москва, а/я 289

Е-mail: history.moscowia@gmail.com

contest.moscowia@gmail.com

Справки по телефону:

8 (499) 763 34 50

Работы, содержание которых существенно пополняет русскую историческую науку, или в доходчивой форме излагающие малоизвестные, но значимые факты из русской истории, будут предложены к опубликованию в журнале "Русская история".

Все работы, допущенные к участию в конкурсе, будут размещены на сайте: www.moscowia.su

Материалы полосы подготовил Леонид Кутырёв-Трапезников

(обратно)

Андрей РУДАЛЁВ "ЧЕГО ИЗВОЛИТЕ-С?.."

– Вот вы тут говорите, что молодежь сейчас безынициативна, не деятельна… У нас в молодежном совете всё не так, к примеру, активно развивается спорт, открываются всё новые площадки для занятий различными видами спорта...

Далее – заготовленная реплика в стиле "мы бодры, веселы" из известного советского кинофильма.

Это была встреча с Сергеем Шаргуновым в городской библиотеке. Парень с девушкой, лет немногим за двадцать, выделялись. На них обратили внимание все, почему-то с первого взгляда стало понятно, что не за разговорами о литературе сюда пришли. Они заметно волновались, это волнение пытались подавить бойкими разговорами друг с другом.

Потом молодой человек дождался необходимого момента, выстрелил репликой, и через некоторое непродолжительное время они счастливые от чувства выполненного долга покинули зал. Как стало известно, информация о неблагонадежных высказываниях, якобы имевших место в ходе выступления, была оперативно доведена до сведения…

Я понимаю, что власть готовит себе молодёжный резерв, куёт новые проверенные кадры. Но при этом всегда хочется спросить: почему эти кадры заправляются определённой программой действий, почему им внушается, что верх всех жизненных мечтаний – стать менеджером в крупной компании или чиновником. Ну или, по крайней мере, пристроиться где-нибудь поближе к лучезарному властному солнышку. После этого даже никому не надо объяснять, что достижение этих целей возможно только через лояльность, через конъюнктурность, через виляние хвостом. Происходит глумливое переформатирование юных личностей, а, как я помню, это практически смертный грех.

Не очень люблю рассуждать о себе, публично рефлексировать... Но сейчас попробую. Три года я работал чиновником, пресс-секретарём, то есть официальным рупором муниципального органа власти, и всё это время считал себя достаточно свободным. Это была и внутренняя свобода, которая внешне позиционировалась через свободную форму одежды, а вовсе не галстук/костюм. Помимо этого всегда свободно мог выступать на страницах городской прессы уже в качестве публициста с различного рода собственными домыслами-рассуждениями. К примеру, что-то выходило о выборах, о партийной системе, потом в газетах разворачивались дискуссии. Этому не мешал тот факт, что и предыдущее руководство города, как и сейчас состояло и состоит… С моим прежним руководителем у нас сложились отношения, которые можно определить неологизмом "советования":

– Андрей, зайди, мне надо с тобой посоветоваться…

– Владимир Николаевич, мне надо с вами посоветоваться, как лучше сделать…

Просто была иная школа у человека, иная стать, способность к компромиссам и дипломатические таланты в полной мере.

Это разговор, конечно, не об абсолютной, но свободе. Теперь об адекватности, ну или о тяге к адекватности.

Для человека пишущего, моя уже бывшая трудовая деятельность была если не верхом мечтаний, то, по крайней мере, достаточно желанной. Но я с первого дня старался не заигрываться, пытался ограждать себя от рабства приятной привычки, всегда знал, что смогу развернуться и уйти. Да куда угодно уйти. Мести улицы, сторожить склады…

Естественно, когда вижу, что той организацией, в которой я работал, интересы которой отстаивал, управляют извне и топают ножками по любому поводу, – я в недоумении... Когда мне стали говорить: почему ты общаешься с этими журналистами, с этим СМИ, ведь они наши враги?!. Когда я последние несколько месяцев вижу, что моему руководителю наушничают, и на стол услужливые анонимы поставляют – распечатки всех моих письменных высказываний с добросовестными рукописными комментариями на полях… Когда мне в последний упрёк поставили, что я встретил и принял друга, критиковавшего партию власти и так далее... В этой ситуации моя внутренняя свобода и тяга к адекватности на реплику "пиши заявление об уходе" отреагировала единственно возможным образом.

А как иначе? Сидеть, подстраиваться под ситуацию, дрожать и трястись за место, вжимать голову в плечи перед любым начальником, мечтать о счастливой пенсии, деградировать и стареть на глазах? Ради чего? Ради уюта, ради условных жизненных благ?

Мне же уютно с ощущением личной свободы и адекватности. С осознанием того, что, по крайней мере, сам для себя я смогу создать личную независимую республику, внутренний "город Солнца".

Эта республика оберегает от страха, от преждевременного старения, от нервного желания подстраиваться под обстоятельства, от желания иных тебя сломать, загнать в какие-то рамки, сделать роботизированным механизмом.

Так для чего этот замес из, казалось бы, не связанных друг с другом тем? Молодая парочка и кретинизм личной ситуации…

А всё для иллюстрации довольно банального умозаключения: в какой-то момент человек начинает соглашаться, свыкаться, привыкать ко всему и оправдывает свои действия, свои поступки этой привычкой. Одно дело, когда позади большая часть жизни и время подводить итоги, другое – когда человек с младых ногтей спешит и тянется к этому. Некоторых уродуют, ломают, соблазняют пряниками, другие сами готовы стараться, выслуживаются согляда- таями, шипят анонимами, шагают стройными колоннами вперёд за какой-нибудь морковкой. К сожалению, сейчас для всего этого слишком унавожена почва, и от неё источается пар страха.

Но по наивности хотелось бы думать иначе, что ощущение молодости нужно сохранять в себе. А молодость призывает бороться, часто идти против течения, высказываться, проявляться, и не становиться серой услужливой тенью с согнутой спиной и вечным выражением лица "чего изволите-с?.."

P.S. Сергея ШАРГУНОВА

Только что я побывал на юге и на севере в Краснодарском крае и Архангельской области.

О чём говорят люди?

Люди говорят о задавленности.

Вертикаль давит каждого инициативного человека. Каждого.

Один хочет заниматься бизнесом, открывает хлебопекарню, от него требуют вступить в "партию власти", он идёт на принцип, отказывается, и его пускают по миру. Но всё равно разгромят твой бизнес, если ты умел и энергичен.

Другой избирается главой района, начинает вести независимую линию, близкую желаниям большинства, – тотчас заводят уголовное дело, отправляют в тюрьму – умирает.

Третий типаж – это журналист.

Местную прессу дожимают повсюду.

Живые размышляющие люди, те, кто по природе своей активен, кто хочет себя уважать, приходят на встречи и говорят: невмоготу!

Этим встречам помешать очень сложно. Трудно найти основания, чтобы запретить эти встречи. Приезжаю именно как литератор. Как одиночка. И зовут меня отдельные литераторы.

Например, в Архангельскую область пригласил известный литературный критик из моего поколения – северодвинец Андрей Рудалёв.

Он насытил два дня разъездами и встречами, так что не было просветов во времени. В четверг-пятницу я встречался с людьми, а в понедельник Андрея уволили с работы. Потребовали уволиться. Он работал пресс-секретарем Совета депутатов Северодвинска. Получается, из-за меня лишили парня работы.

В Северодвинске, городе на Белом море, отразилось, как в капле, холодное море нашей действительности.

В марте 2009 года там прошли выборы мэра. Из шести кандидатов сняли четырех, придравшись к документам. Оставили будущего мэра и его дублера. Один из несостоявшихся кандидатов – Сергей Непогодьев, директор ТВС (телевидения Северодвинска), популярного самостоятельного канала. Власти канал закрыли, сотрудников разогнали. И сделали другой канал – рапортующий.

Непогодьев с парой коллег пробует теперь делать интернет-портал "Беломорканал". Мы встретились с Сергеем, пообщались на этом сайте.

Я увидел усталого придавленного человека.

Он не сдается, но видна тяжёлая грусть.

В главной областной газете "Правда Севера" поменяли главреда.

Даже недавний митинг на площади Архангельска более четырёхсот медиков, замученных нищетой, пресса замолчала. Яркий журналист родом из 90-х Андрей Масленников не может издавать газету "Ревизор", её не берётся печатать ни одна областная типография, ведь в газете есть критика властей, а этого достаточно для запрета.

Андрей Рудалёв пишет у себя в ЖЖ о том, что группировка начальствующих "патологически боится любой дискуссии, иной точки зрения, она злопамятна и мстительна, агрессивна и смехотворна в своих действиях".

Всё так.

Смехотворна…

Может, надо просто смеяться над всем этим?

И так согреваться – смехом.

Смеяться, пока холодное море покрывается льдом...

(обратно)

Илья КИРИЛЛОВ ПОХВАЛА БЕДНОСТИ

Роман Сенчин. Елтышевы. Роман. М.: Эксмо, 2009

В девяностые годы, когда Роман Сенчин начал публиковаться в толстых журналах, когда выпустил свой первый сборник повестей и рассказов "Афинские ночи", я был даже его поклонником. Среди ярмарочной пестроты, захлестнувшей тогда литературу, среди мнимой новизны, связанной в общественном сознании с какой-нибудь пелевинской "Generation "П"", сенчинская проза о "потерянном поколении" резко выделялась, казалась отдушиной.

Молодые люди, русские, бежавшие из национальных окраин, униженные в армии, несостоявшиеся в быту, истощённые нищетой, неудачники в любви – далёко не исчерпывающий список бедствий его героев.

Выделялась сенчинская проза и своим литературным уровнем. Уже в первых вещах Сенчин имел сложившийся стиль, писал почти безошибочно. Из какого-нибудь незначительного эпизода вырастал умелый рассказ, более или менее крупный сюжет становился предметом повести. Конечно, стилисти- ческое и особенно интонационное однообразие ощущалось сильно, порой произведения в сознании смешивались, – верная примета глубокого неблагополучия в любом творчестве.

Но не хотелось доверять этим чувствам. Сенчин много внешне верного рассказал о нашем поколении, и человеческое, слишком человеское питало наши иллюзии…

Потом несколько лет я не читал его прозу, по разным причинам, – и вот первая встреча после долгого перерыва, новый сенчинский роман "Елтышевы".

Книгу я открыл не без трепета. И если я признаюсь в этом, – что же тогда скрывать разочарование?

Литературный уровень Сенчина остался прежним, не изменилось внутреннее содержание прозы, и фактически не изменилась даже её внешняя оболочка. Всё так же довлеет над повествованием монолог одинокой, недоверчивой души автора. Прежде были в этом монологе крупицы лиризма, того своеобразного лиризма, который способна внушить обида на жизнь. Теперь обида скрыта, или рассеялась, заменила её усталость. Конечно, формально Сенчин стал опытнее. Исчерпав непосредственно автобиографические данные, ищет теперь сюжеты во внешнем мире. Персонажи романа, правда, немногочисленные, очерчены остро, зримо.

"Елтышевы" – это история рядовой семьи в провинции. Отец, человек средних лет, дослужился в милиции до капитана. Мать работает в библиотеке, помимо работы, всю себя посвящает домашнему быту. Двое взрослых сыновей. Один в тюрьме, в пьяной драке изуродовал человека; другой непьющий, но вялый, ничто его не увлекает. Ни на одной работе не удерживается дольше месяца.

Нужда, серое существование, комплес неполноценности.

Внезапно отец получает выгодное место – дежурным по вытрезвителю. Возникает желание выйти в люди, что-то приобрести, он не гнушается вымогательства. Однажды, чтобы успокоить недовольство задержанных, распоряжается пустить в камеру перечный газ. Это чуть не заканчивается летальным исходом. Среди пострадавших журналист, дело получает огласку. Капитана судят, дают срок условно. Квартира, в которой он живёт с семьёй, ведомственная, нужно освободить. Ничего не остается, как вернуться в деревню, на родину, в тесную избу. Там ждут их новые удары судьбы.

Основное впечатление – скука. Поклонникам социальной прозы, возможно, роман покажется захватывающим. Но эмоциональное и событийное однообразие, монотонная инто- нация и словесная скудость едва ли у кого-то найдут восхищение. Как, впрочем, гнева. Ровный, не холодный и не горячий, а именно тёплый слог не вызовет какой бы то ни было острой реакции. Чувствуя эту ущербность, автор разворачивает в финале романа "пляску смерти", но она художественных целей не достигает, напротив, отрицательное впечатление усугубляет. Решающему критерию художественного мастерства книга не удовлетворяет – её финал не очевиден. Сюжет без ущерба смыслу можно было прервать ранее, можно, напротив, продолжить.

Здесь следует вернуться к удивившей всех когда-то ранней стилистической зрелости Сенчина.

Молодых авторов волнуют обычно метафоры, поиск точных эпитетов, вообще попытки выразить образ с особенной полнотой и силой. Сенчин отмел мысли о далёкой роскоши, заведомо отказался от многообразия возможных изобразительных средств. Но тем вернее развил он ремесленные черты – умение передавать диалоги, описывать людей и события приблизительными словами. Да, он пишет безошибочно, но после таких уступок ему, собственно говоря, не в чем и ошибаться. Падения могут быть только там, где бывают взлёты. Но автору чужды даже попытки такого рода.

Духовная подоплёка сенчинского творчества более не оставляет сомнений. Вот несколько фрагментов.

"Но в то же время Артём был рад случившемуся (аресту брата. – И.К.), будто перехитрил не то чтобы брата, а кого-то огромного, мудрого, который всегда выделял Дениса… Дальше по жизни пойдёт Артём, Денис же сорвался, упал и вряд ли поднимется".

"Она взяла со стиральной машинки какую-то тряпку, вытерла промежность…

– Уезжают многие. Девчонки тоже уезжают, замуж некоторые выходят. И тут выходят, даже, бывает, удачно. А у меня вот не получилось никак. И не уехала никуда, пробовала. Сёстры устроились в городе, а мне помочь… Что, одеваться будем или ещё?"

Я не припоминаю в современной литературе страниц, где плебейство свидетельствовало бы о себе с такой горделивой завершённостью, так явно обнаруживало бы свои самые характерные качества: невоздержанность, затаённую зависть, недовольство существованием и самооправдывание.

"Бессмысленно и глупо текла их жизнь, – замечает о своих героях автор, – глупой были их страсти и любови, глупой оказалась их гибель".

Насчёт "любовей" сказать нечего, слишком деликатная тема даже в этом случае. Но страсти, гибель – слова в устах Сенчина не оправданные ни духовной, ни художественной составляющей его книг, обладающих всеми признаками "низшей культуры" (Ф.Ницше).

Социальную, бытописательскую ценность, может быть, такая литература имеет, – в художественном отношении она бесплодна.

(обратно)

Светлана МАКАРОВА НУЖНО ЛИ ЧИТАТЬ МОЛОДЕЖИ?

Казалось бы странный вопрос… Конечно, нужно!

А какие книги читает юношество?.. Возможно, когда подростки добросовестно учат уроки, слушают родителей и педагогов, они выбирают корешки книг, теснённых золотом, но...

Но дети Интернета познают современный мир, доверяя рейтингам, где позиционируются писатели новые, продвинутые и выдвинутые литературными семинарами и критиками. Доверяются они и тем, чьи книги отмечены престижными премиями, "Дебют", "Букер", "Большая книга", "Заветная мечта" и т.д. С каждым годом список имён множится. И всё чаще возникает ощущение, что зёрна подменяются плевелами.

Начнём, пожалуй, с самих зёрен, ведь покупая продукты, теперь приходится смотреть не только на дату изготовления, но и наличие консервантов, искусственных красителей, геномодифицированных продуктов. И уже никого не удивляет, если вино или молоко сделаны из порошка, а в колбасе – растительный белок…

Как не удивляют никого "Фабрики звёзд", что штампуют этих самых звёзд, да так успешно, что ещё несколько месяцев после проекта концертные залы ломятся от зрителей, а потом на смену им приходят новые "звёзды". И в результате на сцене вместо нового Лемешева – Дима Билан, вместо Руслановой – Надежда Бабкина, вместо Зыкиной – Кадышева... На телевидении научились даже цирковые номера, над которыми профессионалы работают годами, делать в рамках проекта, а фигуристов того быстрее. И возникает ощущение, особенно у молодого зрителя, что вовсе необязательно постигать секреты мастерства, всё нужно делать быстро, без напряга!

В литературе, к сожалению, тоже существует "Фабрика звёзд", я имею ввиду Форум молодых писателей России, который ежегодно проходит в Липках.

Насколько мне известно, практически все раскрученные ныне имена прошли через Липки. И уже вписаны критиками в золотые списки писателей России. Причём так, что отодвинуто всё остальное. Да, мы привыкли верить критикам, в России именно критики (назову лишь 3 великих имени: Белинский, Писарев, Добролюбов) формировали общественное мнение, развивали общественную мысль. И то, что происходит сейчас, когда слабые, бездуховные порой, растлевающие тексты называют новой русской литературой – это злой умысел, потому что невозможно поверить, будто не ведают, что творят. Ведь даже рядовому читателю видно – литература и литературный процесс нынче не одно и тоже.

Откровенно сказал о современном литературном процессе молодой писатель, кстати, тоже открытый Липками, Александр Карасёв на страницах газеты "Литературная Россия", а в журнале "Дружба народов" критик Ольга Лебёдушкина: "Литпроцесс захвачен псевдолитературой, это аттракцион с жонглированием облегчёнными для отупевшего потребителя литподелками, штампуемыми по типу модных шлягеров, на один сезон. Было время, когда литература и литпроцесс пересекались. Были востребованы и Толстой, и Чехов, и Куприн. Сейчас, в эпоху торжества пиара, не нужны никакие Куприны. Зачем они, если из любого автора можно сделать и Куприна, и Гоголя, и одновременно Достоевского на один сезон. А в другом сезоне сделать нового Пушкина и одновременно Маяковского".

И всё это в угоду книжному рынку, коммерческому плану издательств. Как и многие литературные премии, которые тоже обслуживают интересы книгоиздателей. На один сезон. Такое ощущение, что перед устроителями поставлена задача подменить русскую литературу на псевдолитературу, написанную русскими буквами. Огромные средства тратятся на борьбу с Богоподобием человека, на пропаганду откровенного идиотизма, невежества.

И если молодое поколение наше вдруг оторвётся от телеэкранов да Интернета, вдруг захочет современную литературу почитать, тут им и предложат романы и повести о дегенератах, патологиях, книги, в которых поголовная "провокативная инертность", как написали критики о лирическом герое Романа Сенчина. И, конечно же, у всех авторов, взращённых Липками, – тотальная симптоматика распада. Если не доделал своё чёрное дело "Дом 2", подобные книжки довершат.

Я помню, с каким отчаянием говорил пять лет назад, на 12 съезде Союза писателей России Валентин Григорьевич Распутин об исчезновении "нежного" языка, того самого русского языка, на котором писали наши классики в 19 и 20 веке. На станицах книг раскрученных модных литераторов 21-го века мир изображён убого. Самое частое слово в них "наливай", по принципу "вечно молодой, вечно пьяный". Литературные "гении" эпатируют, витийствуют, медитируют, постигают мир "вагиной".

Подобные тексты позиционируются не год, и даже не десятилетие, и уже привычно предлагаются доцентами и профессорами университетов для исследований в курсовых и дипломных работах студентам филологических факультетов. И, о ужас, юноши и девушки наши и вправду считают, что именно эти авторы и есть лучшие писатели России. Теперь даже библиотекари не умеют отличить, где писатель, а где фальшивая звезда, раскрученная и из финансовых интересов. И вовсю "кормят" читателей "свеженьким"…

Так нужно ли читать нашей молодёжи? Тема одной из Международных конференций библиотекарей, что ежегодно проходят у нас в Анапе, звучала так: "Будущее принадлежит читающей молодёжи". Если подрастающее поколение будет и дальше читать продукцию фабрики звёзд, какое будущее нас ждёт?..

(обратно)

Георгий МОРОЗОВ ДВА ГОЛУБЯ

РАССКАЗ

Утро никак не наступало – было холодно и тревожно, мерзкий настрой погоды мытарил душу и возникало странное ощущение, будто именно эта сегодняшняя апрельская ночь может оказаться последней и уже никогда больше солнце не всплывёт над чистым горизонтом.

Да и накануне дни были ничем не лучше– тёмные тучи улыбались подлым оскалом, не слышно было болтовни пролетающих птиц; время от времени стихийная кутерьма, как непрошен- ная странница, вмешивалась в обычную жизнь и матушка-погода нагло хорохорилась, то спокойна была – ни один листок не ерепенился, то вдруг неожиданно – верть, и всё летело вверх тормашками, кипятилось, брыкалось, была одна жуть и чудилось, что никто уже с сердца эту тягу не снимет. Вот если бы опиума кто подсунул, чтобы всё успокоилось и непогода прекратила бы брыкаться, и ветер, прогнавши тучи, успокоился бы – да только кто же прикажет ей – непогоде, успокоиться, ежели все добрые силы притаились, пригнули головы и ничегошеньки окрест себя не замечали – пущай всё так и идёт кувырком, если уж их величие и добродушие были унесены подлым ветром и было ясно, что какое-то сатанинское наваждение своими гипнотизирующими вирусами парализовало все добрые инстинкты природы и подчинило её своей злой воле.

Полыхнула молния, раскорячившись во всю ширь неба, и упёрлась своими длинными и корявыми ногами в землю. В её таинственном слепящем блеске неожиданно вспыхнули ярким белым оперением кувыркавшиеся в небе не бог весть откуда взявшиеся два голубка, а танцевавший во всю прыть ветер вмиг подхватил их, завертел, закрутил в хороводе своего бешеного танца и с силой швырнул в чёрную мглу.

Порывы ветра порой ослабевали, вяло елозили по кустам, но потом набирали мощь, лихо проскальзывали меж деревьями, напевая а`капелла щемящие душу мелодии, стремительно обтекали дома и уносились прочь, подгоняемые хитрыми и лукавыми бесами в бездонное тёмное пространство.

Наступала тишина, и только наивные могли полагать, что буйство обезумевшей природы закончилось.

Словно по мановению злого духа, растаптывая тишину, налетал мощный шквал – всё гудело и трепетало. Он легко склонял ниц большие деревья, пытался раскачивать высокие здания и всё подавлял пронзительным речитативом. Лишь чудом не вырывались с корнем из земли деревья и не слетали с фундаментов дома.

Завывания шквала становились всё сильнее и сильнее: тревожно звучали валторны и тромбоны, слышались гулкие стоны фагота, и вся эта какофония временами заглушалась мощными раскатами грома; слышалась барабанная дробь швыряемых порывами ветра в окна пригоршней крупных дождевых капель.

Выкрутасы стихии бередили душу, и невольно возникало ощущение необъяснимого страха: казалось, что вот-вот, прямо сейчас, произойдёт что-то страшное и непоправимое.

В таинстве происходящего угадывалось сатанинское присутствие, и уже не возникало никаких сомнений, что никто иной, как сам дьявол, стоит за дирижёрским пультом и с присущим только ему коварством ловко управляет стихией, согласно партитуре, написанной злыми духами; а во всём этом бесовском вертепе присутствует логика хаоса, беспорядка и разрушения – и оттого невольно возникало чувство ужаса и душа выворачивалась наизнанку.

Мрак рассеивался с трудом – слегка забрезжил слабый рассвет. Мария Игнатьевна так за всю ночь и не сомкнула опухших глаз. Медленно поднялась она с постели и отодвинула штору – пахнуло холодом и сыростью; было видно, как гнулись деревья под напором ветра.

За окном, на сильно подрагивающем от ветра металлическом отливе, каким-то чудом угнездились два нахохлившихся от холода белых голубя; они тесно прижались друг к другу и в любой момент могли быть сдуты очередным порывом ветра.

Мария Игнатьевна перевела взгляд на парк: над ним всё ещё нависала темень и сейчас там не было ничего такого, что могло бы вселить в её душу покой или хотя бы искру успокоения.

Тусклый апрель своей непригожестью сильно бередил душу Марии Игнатьевны гнетущим чувством беспросветной тяготы, которой, казалось, не будет конца; и этот неудавшийся весенний месяц навевал сейчас неотвязную тревогу и будоражил горькую мысль о приближающейся полной безысходности…

Слегка прихрамывая, Мария Игнатьевна подмела пол, не отдавая себе отчёта в том, зачем сегодня, да ещё в такую рань, она это делает; потом чистой тряпкой стёрла пыль со всего, что попадалось ей под руки и, наконец, заглянула в пустой и давно отключенный холодильник; сильно устав, она села в кресло – стучало в висках, болело сердце – и незаметно для себя погрузилась в сон.

Рассвело, и свершилось чудо – нежданно-негаданно в кудлатых тучах появился прогал, и наконец-то за многие и многие дни солнце щедро брызнуло ярким светом из-под небес на землю.

Мария Игнатьевна вздрогнула и проснулась; она вновь подошла к окну – стёкла полыхали огнём, стих ветер; голуби вспорхнули и улетели в сторону парка.

Несказанно обрадовалась Мария Игнатьевна этому чудесному явлению и ненадолго ожила душой. Она вспомнила своё детство, как любила бывать на каникулах в южных степях у родственников, упиваясь сказочным ароматом трав, любуясь по ночам мерцанием стожар, рассыпанных по всему небосклону. Вспомнила свою юность, тронутую войной; вспомнила, как рыла окопы и ухаживала в военном госпитале за ранеными бойцами. Вспомнила, как обратила своё девичье внимание на совсем ещё молоденького лейтенанта, лежавшего в бреду. И ей вдруг стало ясно, что именно с этого момента её жизнь становится другой, совсем-совсем не такой, какой была раньше. Теперь она тщательно заплетала русую косу и чаще смотрелась в единственное на весь госпиталь зеркало.

Вскоре лейтенант, так до конца и не оправившийся от ранения, убыл досрочно на фронт и стал командовать артиллерийским взводом, а в 1947 году, весной, счастливые Маша и Иван сыграли свадьбу. И жизнь их сложилась счастливо – жили в Москве, в Замоскворечье, в небольшой комнатёнке с хорошими добрыми соседями в общем коридоре. В свободное время, если позволяли финансы, ходили на концерты симфонической музыки или в театр, но чаще наслаждались фильмами, да и билеты в кинотеатрах были гораздо дешевле. Нравились им и свои, советские, фильмы, и трофейные – голливудские.

Часто выезжали за город, чтобы увидеть во всю ширь любимое Машей бездонное небо – чистое, голубое, или в барашках серых дымчатых облаков, почти на глазах сгущавшихся в тёмные грозовые тучи. Любовались пейзажами, которые им уготовила дивная русская природа.

Вкусы у молодых были одинаковыми, если уж нравилось что-то, то нравилось обоим сразу – почему именно так происходило, они и сами не знали, но искренне этому радовались.

Так шли годы. Потом вдруг молодой ещё супруг сменил работу, не распространяясь о том, где он теперь трудится, и наконец настало время, когда он стал надолго отлучаться из Москвы, оставляя Марию одну. Она скучала и мучилась в догадках о причине его отъездов.

Лишь много лет спустя узнала Мария Игнатьевна причину частых командировок Ивана Кирилловича. Узнала, и поразилась не только скрытности, но и беспредельной скромности его – ведь было чем похвастаться и погордиться в новой должности его.

Сама же Мария Игнатьевна окончила МГУ и стала психологом.

Это только в далёком детстве кажется, что время тянется долго и жизнь – бесконечна; на самом же деле время бежит быстро. Порой даже очень быстро.

Родился сын. Женили его, и вскоре Мария Игнатьевна и Иван Кириллович дважды стали бабушкой и дедушкой; обзавелись двумя внучками, в которых они, как говорится, души не чаяли. А советская власть, учитывая их заслуги перед отечеством, щедро одарила большую семью просторной квартирой, в которой они и стали жить счастливо и в достатке…

Чудо явления нового солнца длилось недолго – лучи плавно стали угасать, исчез кусочек голубого неба, так обрадовавший Марию Игнатьевну, и вновь стало уныло; заморосил дождь, подступили хмурь и хлябь.

Долго ещё Мария Игнатьевна сидела почти не шевелясь в кресле, а ветер то стихал за окном, то распускался пуще прежнего. Моросил дождь…

Мария Игнатьевна перевела взгляд голубых своих глаз на большую фотографию, висевшую над письменным столом, и слёзы, в который уже раз, потекли по её старческим щекам.

"– Я "Заря". Объявлена минутная готовность. Как понял?

– Я "Кедр"… Вас понял.

– Отлично! Мы верим в вас!

– Ключ на старт!.. Протяжка один!.. Продувка!.. Зажигание!..

– Поехали!"

Иван Кириллович открыл глаза. В последнее время во сне, как въяве, он видел одну и ту же картину – день 12 апреля. И каждый раз до мелочи вспоминался весь этот прекрасный и тревожный день, ставший триумфом для всех, – радостное лицо Юрия Алексеевича, его широкая светлая улыбка; счастливый, но сдержанный Сергей Павлович…

Как будто встревоженная и разбуженная этим сном, вся жизнь Ивана Кирилловича вдруг пронеслась в его памяти. И он понял, что был счастлив всегда – жизнь его была прекрасна. Он вспомнил, как самоотверженно ухаживала за ним совсем ещё молоденькая Маша, как поразила она его своим добрым сердцем и девичьей чистой открытостью. Вспомнил, как боялся тогда, в госпитале, что, уезжая на фронт, может её больше никогда не увидеть. Но встреча их состоялась, и любовь сбылась. И это был их век со своими горестями и радостями, к которым прибавлялись горести и радости их Отечества, страны, народа, частицей которого они себя всю жизнь с гордостью ощущали.

Иван Кириллович вспомнил своё мальчишеское увлечение – запуск воздушных змей; вспомнил, как часами, даже при слабом ветре, парили его змеи над Окой, доставляя ему и всем мальчишкам неописуемую радость…

Иван Кириллович понимал, что жизнь его не прошла впустую, и всегда гордился тем, что долгие годы работал под непосредственным руководством самого Королёва, и к космическим победам советского народа имел, хотя и маленькое, но самое прямое отношение.

Неожиданно привиделись Ивану Кирилловичу последние дни войны… Вот он разъезжает на американском "Студебеккере", сидя за рулём… Вот он с друзьями у рейхстага… Вот он в теплушке, уверенно продвигающейся к Москве… Букеты цветов полевых… Приветствия… Радостные женщины и дети… Белорусский вокзал… И вот она – Маша – со счастливым заплаканным лицом…

Иван Кириллович встал, накинул халат и вышел в гостиную. И увидел Марию Игнатьевну, которая как заворожённая смотрела на фотографию, поднеся к глазам мокрый платок.

"Надо ещё немного потерпеть, совсем-совсем немного, и станет легче", – успокаивала себя Мария Игнатьевна, а слёзы катились и катились по её щекам. Иван Кириллович посмотрел на фотографию и тоже тихо и горестно заплакал.

Теперь всё было в прошлом – свет жизни померк, она стала бесполезной, мучительной, приносила лишь страдания.

Мария Игнатьевна вышла из дома и вскоре в церкви, стоя на коленях перед алтарём, обратила к Богу свои мольбы. Раскаиваясь в своих прегрешениях, замаливала грехи их обоих и просила Всевышнего простить всё неправедное, что они совершили в жизни, и особенно простить им тот великий грех, который они против своей воли вынуждены будут совершить вскоре. Помолившись, вся в слезах, в последний раз взглянула Мария Игнатьевна на лик Христа и тихо вышла на улицу.

В ближайшей к дому аптеке, где её хорошо знали, приобрела Мария Игнатьевна две упаковки снотворного и, пройдя по улице чуть дальше, уже почти рядом с домом купила в тоноре у молодого армянина бутыль минеральной воды, затем зашла в магазин "Пятёрочка" и купила продукты.

Уже дома, стоя за плитой, присоветовала Мария Игнатьевна Ивану Кирилловичу сходить в парк, подышать свежим воздухом, в то время как она будет управляться с приготовлением последнего в своей жизни обеда.

Тихая улица, на которой счастливо прожили почти всю свою жизнь Мария Игнатьевна и Иван Кириллович, прямёхонько упиралась в огромный парк, до которого было рукой подать, и много-много раз гулял здесь Иван Кириллович вначале с Марией Игнатьевной, потом с сыном Сашей, а затем и с внучками…

Но всё реже и реже выходил в последние годы Иван Кириллович из дома, всё реже и реже заглядывал в парк – здоровье ухудшалось с каждым днём, во время прогулок начинало гулко биться сердце, не хватало воздуха, хоть и был он здесь в парке гораздо свежее и чище, чем во всём остальном городе…

Вот и на сей раз Иван Кириллович не спеша добрёл до парка, прошёл по аллее и сел на скамейку. Совсем рядом со скамейкой на ещё покрытом травой газоне копошились сизые голуби, слышался их нервный клёкот. Птицы клевали большой кусок хлеба, и было забавно наблюдать за происходящей борьбой.

Те, что покрупнее и вельможнее в голубином сообществе, оттесняли своих собратьев и, пользуясь их замешательством, стремительно наносили удары клювами по подпрыгивающему куску, а неудачники, озираясь, собирали крошки, всё же норовя пробиться к куску, хотя это им редко удавалось.

Прилетели два белых голубя, но так и не решились вклиниться в толпу сородичей, и медленно расхаживали на задворках.

Иван Кириллович сидел на скамейке, оперев обе руки на старый зонт, служивший одновременно и тростью, с которым он теперь не расставался во время редких прогулок. В какой-то момент он заметил на самой нижней ветке старого дуба крупную ворону, которая внимательно следила за трапезой – хитрая и осторожная, она пристально изучала обстановку.

С детства любил Иван Кириллович наблюдать за воронами, каждый раз поражаясь их уму, хитрости и наглости.

Подул слабый ветерок, стал накрапывать дождь. Мимо протрусил старый облезлый пёс и скрылся в кустах.

Ворона, описав круг, плавно спланировала на землю; полная самоуверенности и достоинства, не спеша, на всякий случай оглядываясь по сторонам, важно зашагала к голубиному базару.

Голуби, враз забыв о своих классовых привилегиях, отпрянули в сторону и притихли.

Ворона, расставив крылья, сделала несколько подскоков, спокойно взяла в клюв хлеб, единым махом, опершись крыльями о влажный воздух, описала круг и плавно причалила к ветке дуба; огляделась, вспорхнула и улетела, унося прочь добычу. Голуби доклевали мелкие крошки, уже не соблюдая субординации, и разбрелись в разные стороны.

Закапал дождь. Иван Кириллович раскрыл над собою зонт и откинулся назад, опершись спиной о мокрую скамейку.

"Точь в точь как у людей, – подумал Иван Кириллович, – кто похитрее, тот и побеждает – замахали бы крыльями, да все разом, – ворона и улетела бы".

Долго сидел Иван Кириллович, не замечая ненастья. Парк был пуст и ничто не отвлекало его от дум, которые бередили его сейчас, да и во все последние годы. В этот момент он думал не о себе – он пытался понять, что же происходит со страной, с народом; почему вдруг острозубые пираньи берут верх. Почему надвигающаяся гибель России под убаюкивающее жонглирование туманными фразами не волнует народ? Все эти инновации, нанотехнологии, дефолты, инфляции, деноминации, ревальвации, девальвации, рефинансирования… И кризисы, кризисы, кризисы… Почему вдруг эти и другие словесные пассы так гипнотизируют людей? Почему народ ослеп, почему не думает о себе, о своих детях и внуках – и это народ, победивший в Великой войне? Почему природой данный инстинкт самосохранения действует у животных и почти совсем не действует у людей – неужели психические вирусы так глубоко проникли в людское подсознание? Почему в пятницу 23 августа 1991, когда пломбировали здание ЦК, партийцы, коих в Москве было пропасть, сидели по домам, пили чай и узнавали новости, тупо глядя в телевизор; почему народ допустил расстрел парламента из танков, кто посеял этот психический туман безразличия?

Иван Кириллович не находил ответа на вопросы, которые ставил перед собой уже много лет; не находил их и сейчас, сидя под дождём в парке; он не понимал, почему именно он, которому шёл уже девятый десяток, ставит перед собой такие вопросы, и почему эти вопросы почти не волнуют его соседей, его знакомых, людей, с которыми он сталкивается на улице, в поликлинике, в трамвае.

Иван Кириллович, проживший долгую жизнь, сражавшийся на войне, участвовавший в подготовке первых полётов в космос, посвятивший всю свою жизнь родине, путался, как мальчишка, в элементарных быть может для некоторых вопросах, постоянно теребя душу свою этими проблемами и не видя выхода из тупика до такой степени, что ему порой казалось, что он просто-напросто лишился рассудка.

Вот и сегодня, здесь в парке, он потерял счёт времени, вновь страдая от мысли, что уже ничего не в состоянии сделать, чтоб хоть чем-то помочь своей родине. Он не замечал, что давно промок под дождём, что зонт не в состоянии укрыть его от холодного дождя, что даже брюки намокли, хоть выжимай, и вряд ли сейчас, весь продрогший и застывший, он сможет распрямить свою спину.

…Сгущались сумерки. Иван Кириллович знал, что это его последние сумерки, это его последний дождь, знал, что надвигается последняя ночь, – но думал в этот момент не о себе.

Он медленно встал, с трудом распрямив спину, и, едва ступая отёкшими ногами, побрёл к дому.

Воспитанный в служении Отечеству и народу и чётко осознававший, что теперь он уже ничем помочь им не может, Иван Кириллович тяжело переживал за всё, что видел неразумного вокруг себя. Он не понимал, как это может быть, чтобы спустя шестьдесят четыре года после победоносной войны, теперь уже в мирное время – в апреле 2009 года, в Приморье, на вольфрамовом руднике, люди едят картофельные очистки, считая их за благо, и почти год не получают зарплату. Как это может быть – не укладывалось в его старческой голове.

"Всё опошлено, извращено – как можно так жить дальше? – проносилось в сознании Ивана Кирилловича. – Разве такое на Руси было?.. Было-было!.. Ещё хуже было. Но на этот раз выдержит ли Родина? Очнётся ли от спячки народ? Как люди поведут себя дальше?.. Где же справедливость, милосердие, благородство, порядочность, честность?.. Неужели народ любит, чтобы им руководили, побуждали к действию, строго указывали направление, по которому надо двигаться?.. В таком случае становится ясным – народу нужен вождь! Без вождя он – слеп".

Поднимаясь в лифте на пятый этаж, Иван Кириллович совершенно неожиданно для себя вдруг, не напрягаясь, вспомнил, как читал много лет назад предсказания известного старца из Оптиной Пустыни, касающиеся судеб России, которые он сделал ещё в самом начале ХХ века. И всё, что было им предсказано, сбылось – и взлёты, и падения. Но было у провидца и главное для России предсказание, которое запомнил Иван Кириллович на всю жизнь, – после всех величий и взлётов падёт Россия в пропасть, и мир сочтёт, что нет больше России и никогда уже не будет… Но только явится правитель, наречённый им "монархом", человек жёсткий и справедливый, и возродит Россию из пепла, и вновь она обретёт величие и поведёт за собой народы, и поймут все люди планеты, что спасение всех не во вражде, а только в мире.

Иван Кириллович силился вспомнить имя старца, который предсказал то, что волновало Ивана Кирилловича сейчас; руки дрожали, сильно билось сердце, его всего лихорадило и он хорошо понимал, что вспомнить имя предсказателя ему уже не дано, и всем своим немощным телом вдруг ощутил дикую усталость от своей последней прогулки.

Мария Игнатьевна открыла дверь; она была сильно встревожена долгим отсутствием Ивана Кирилловича и уже собиралась отправиться на его поиски.

Увидев супруга, сильно взволнованного, мокрого и продрогшего, она лишилась дара речи, но потом собрала остатки сил и тихо вымолвила:

– Ваня! Прошу тебя, успокойся! Мы не должны сегодня так волноваться.

Но глаза Ивана Кирилловича сверкали, руки дрожали.

– Маша! Машенька! Я всё больше убеждаюсь, за свою судьбу народ должен отвечать сам! – почти прокричал Иван Кириллович.

– Конечно, конечно, ты прав, Ванюша! Снимай-ка скорей одежду – я обсушу тебя.

Мария Игнатьевна раздела Ивана Кирилловича, отправила его в ванную, обсушила, переодела и пригласила к столу.

На столе, застелённом белоснежной скатертью, стоял приготовленный ею в последний раз обед – дымящиеся тарелки с борщом.

Иван Кириллович сидел за столом ровно и прямо, лишь слегка склонив вперёд голову, и тихо серебряной ложкой размешивал борщ – Мария Игнатьевна подлила густой сметаны.

– Маш! Иногда проснусь ночью и думаю, думаю – может всё и возродится вновь. Как ты-то думаешь, Маш?

– Ты ночью просыпаешься, а я и заснуть не могу – мучение, да и только.

– Ежели бы все да разом! – глядишь, дьявольская аура и отступила бы. Маша, просто русский народ не может без идеи, без вождя, без указующего перста. Нужен вождь! Нужна идея!

– Ты прав, Ваня. И сегодня, именно сегодня, мы должны с тобой верить во всё лучшее. Именно сегодня – так будет легче…

Мария Игнатьевна встала, сходила на кухню и подала любимые мужем блинчики с мясом, и налила зелёный чай.

– Машенька, если бы ты знала, как я люблю эти твои блинчики…

– Как же не знать, дорогой мой… Уж более полувека пеку их и вижу, как ты их ешь. Как же не знать...

Мария Игнатьевна пошла на кухню и, как и всегда, тщательно вымыла тарелки, думая об одном – человек рождается, чтобы умереть: из небытия в небытие… И не деньги делают его жизнь счастливой, совсем не деньги. Счастье – в другом, совершенно в другом. Абсолютно… Она вот – Мария Игнатьевна – была счастлива, и всю жизнь делала всё, чтобы и Иван Кириллович был счастлив.

Иван Кириллович сидел в кресле и слушал Вагнера.

Мария Игнатьевна вязала на спицах шерстяной шарф; обещала она Ивану Кирилловичу связать его давно, да всё как-то руки не доходили, и вот сегодня решила она работу свою завершить.

Музыка стихла. Иван Кириллович с трудом встал и подошёл к окну.

– Маша! Ты понимаешь, ведь мы были с тобой счастливы. Да, да! И ты, и я, и всё наше общество. Были счастливы… Выше голову, Машенька! Улыбнись. Быть может именно сейчас не время скорбеть. Мы скоро увидим их! В конце концов, без Господней воли ничего не свершается – так пусть всё будет так, как идёт. Пусть последние часы будут насыщены умиротворением. Мы его заслужили. В конце концов, мы скоро встретимся, с кем расстались. Улыбнись, прошу тебя! Не время скорбеть.

Мария Игнатьевна поднялась с кресла, подошла к Ивану Кирилловичу, обняла его и поцеловала.

– Маша, помнишь – "До свиданья! До скорой встречи!" – сказал Юра. "До свиданья! До скорой встречи!" – ответил Королёв.

– Сколько раз мы с тобой прослушивали эту фонограмму старта.

– Сейчас это звучит для нас – они нас ждут Там! Ты слышишь – ждут! Там! И если Там – есть, мы увидимся с ними и со всеми другими, кто нам дорог. И это счастье. Мы движемся к счастью – ты слышишь, Маша?

– Да-да, ты прав. Ты всегда был прав. Может потому, что я люблю тебя, и мне казалось, что ты всегда прав. Отдохни, а я поглажу твою сорочку, я вчера её постирала.

Иван Кириллович вновь сел в кресло.

"Товарищ первый секретарь Центрального Комитета коммунистической партии Советского Союза, председатель Совета Министров СССР! Рад доложить вам, что задание партии и правительства выполнено. Первый в истории человечества полёт на космическом корабле "Восток" 12 апреля успешно выполнен. Все приборы и оборудование корабля работали чётко и безупречно. Готов выполнить новое задание партии и правительства! Лётчик-космонавт майор Гагарин".

Глубоко в подсознании находился этот рапорт у Ивана Кирилловича, в который уже раз он вспомнил небывалые торжества в Кремле; всю жизнь он гордился своим причастием к истории, гордился орденом Ленина и Звездою Героя Социалистического Труда, которыми был награждён за своё участие в организации этого полёта.

И вновь, в который уже раз за последние дни, перед мысленным взором прошла вся его жизнь, детство и отрочество, и было ему что вспомнить и чему радоваться…

Мария Игнатьевна гладила сорочку. Иван Кириллович надел очки, развернул газету, углубился в чтение:

– в Лондоне проблемы экономического спада обсуждала на саммите "большая восьмёрка";

– встретились два президента – Дмитрий Медведев и Барак Обама;

– тысячи антиглобалистов демонстрировали свою неприязнь к капиталистам – били стёкла в здании Королевского банка Шотландии, дрались с полицейскими; протестующие скандировали: "Позор!", "Революция!", "Громи банки!", "Повесь банкира!"

На другой газетной полосе Иван Кириллович прочитал:

– в Страсбурге юбилейный саммит НАТО; антиглобалисты заставили Страсбург перейти на военное положение – сорок тысяч полицейских охраняли мировую элиту от разгневанного народа; молодёжь сооружала баррикады и сжигала мусорные баки;

– "Капитал" Маркса стал на Западе популярной книгой;

– сотни миллиардов долларов, вырученных от продажи нефти, Россия направила в американские банки для поддержки американской экономики;

– жителям Светлогорья полгода не платят зарплату;

– сельское хозяйство и промышленность России продолжают разваливаться – всему виной мировой кризис.

Иван Кириллович опустил на колени руки и задремал; Мария Игнатьевна взяла у него газету и отнесла в мусорное ведро.

Утром следующего дня супруги встали рано, как и всегда.

– Чаю поставить? – тихо спросила Мария Игнатьевна.

– Зачем? – ещё тише ответил Иван Кириллович.

Оба умылись и стали одеваться. Время неумолимо отсчитывало секунды, и остановить его было невозможно.

Иван Кириллович надел новый костюм, выглаженную накануне сорочку и галстук.

Мария Игнатьевна облачилась в чёрное платье, в котором любила ходить в гости, хотя и редко; причесалась, раскрыла том Николая Лескова и села в кресло.

Сидели они молча, и против обыкновения ничего друг другу не говорили: были как никогда спокойны и умиротворённы; знали, что их мучениям сегодня, совсем скоро, наступит долгожданный конец.

Иван Кириллович погрузился в воспоминания. И вспомнил, как, будучи ещё молодыми, любили они по праздникам пить натуральное советское шампанское, долго пузырившееся тонкими бриллиантовыми нитями в старинных фужерах "Баккара", доставшихся Марии Игнатьевне в наследство от бабушки; закусывали отменным швейцарским сыром и потом долго гуляли в огромном парке, где им была известна каждая тропинка, дышали свежим, слегка влажным воздухом, а зайдя в глушь, скромно целовали друг друга.

Время шло. Они ждали.

– Возьми наши паспорта к себе в карман, – тихо произнесла Мария Игнатьевна.

– Зачем же?

– Пусть будет так, зачем людям лишняя морока, – ещё тише ответила Мария Игнатьевна. – Давай присядем.

Оба старались не смотреть друг другу в глаза, тихо сели в кресла и сидели молча; думали они об одном и том же, о той трагедии, которая сделала их несчастными, о той трагедии, которая произошла в ноябре прошлого года...

Настойчивый звонок в дверь раздался неожиданно.

Мария Игнатьевна и Иван Кириллович встали, помогли друг другу одеться.

Иван Кириллович надел новые кожаные перчатки, обмотал вокруг шеи довязанный накануне Марией Игнатьевной светлый шерстяной шарф, который оживил его лицо, и взял в правую руку зонтик-трость, а Мария Игнатьевна, одевшись и поправив шляпу и шёлковый платочек, взяла в руки пакет.

Вновь раздался настойчивый звонок. Мария Игнатьевна посмотрела на Ивана Кирилловича и подошла к двери...

Всё началось с банального по нынешним временам события. Года два назад чиновники высокого ранга взяли, да ни с того, ни с сего, как многим показалось, и вычеркнули из списка особо важных оборонных объектов один из строго засекреченных институтов. Институт был создан десятилетия назад и занимался перспективными вопросами, связанными с ракетостроением; и даже стали поговаривать, что вроде бы и перенесут его то ли в Питер, поближе к Кронштадту, то ли на окраину Твери. Но никто из сотрудников особо и не удивлялся – были они людьми умными; слухи ходили самые разные, большинство же склонялось к версии о влиянии всемогущих приватизаторов, которые где-то там в заоблачных высотах дали негласную командную отмашку. А как могло быть иначе – ведь речь шла о многоэтажных зданиях – тысячи и тысячи квадратных метров офисных площадей, да и не где-нибудь там на задворках, а, можно сказать, в самом центре столицы. А сколько стоит земля-то под всем этим секретным комплексом – трудно даже себе представить. Короче, стал народ потихоньку разбегаться, хотя и с сожалением, это те, кому было возможно куда-то пристроиться, хоть и с какими-то потерями. Но многие, кому не светило ничего хорошего за пределами института, упёрлись – будь что будет, но пока увольняться не будем, а там будет видно, что делать и как поступить. А вот сыну Марии Игнатьевны и Ивана Кирилловича – Александру, потихоньку и по секрету намекнули, что было бы лучше заявление написать – мол, по собственному желанию, согласно пункту 3 статья 77 нового Трудового кодекса.

Был Александр человеком уважающим себя и хорошо разбирающимся в ситуации, подал заявление, получил свою тощую трудовую книжку, поскольку не перебегал с работы на работу, а работал в одном и том же институте уже сравнительно много лет, и начал соображать, как теперь ему поступить. Вслед за Александром потеряла работу и жена его Наташа, трудившаяся не один год в том же институте.

Вот и присоветовали как-то друзья Александру податься всей семьёй – вместе с женой и двумя дочками-школьницами, на Севера, да годика на два, не меньше, а может и того поболее, на заработки, капиталец, хоть и небольшой, но всё же сколотить. А там, как знать, будущее и покажет, что делать-то дальше, авось в стране к тому времени и порядка станет поболее нынешнего.

Родителям идея понравилась, и благословили они Александра и Наталью – вот и оказались они, молодые, с любимыми внучками в модном Уренгое.

А через годик, подсобрав деньжат, решили навестить стариков – но судьба ведь всегда непредсказуема, особенно в наши-то демократические времена.

И кто бы мог предположить из неопытных в таких делах пассажиров, что самолёт, купленный за рубежом по дешёвке и весь к тому времени изношенный, ровно такой, который только и могла купить лишь саморощенная российская авиакомпания, взорвётся на взлёте. А о причине гибели самолёта и пассажиров специалисты, и не очень, будут долго рядить да гадать, выдвигая версии одна умнее другой, и приводить в оправдание выгодные для себя доводы…

Со дня страшной трагедии не прошло ещё и года. Душевная боль была свежа, и чувство великой всёпоглощающей утраты не отступало ни на секунду.

Зачем, зачем она – Мария Игнатьевна, зачем, зачем он – Иван Кириллович, дали своё согласие на отъезд самых дорогих для себя людей на Север?.. Если бы тогда они воспротивились, да и не согласились, а может и прямо запретили бы молодым уезжать на заработки – были бы сейчас все живы и были бы счастливы. Не учли старики, что советского Аэрофлота давно уже нет, и кто теперь может точно сказать – на чём и куда следует ездить и летать? Но раз уж они дали своё добро на поездку, значит, виноваты в трагедии только они – Мария Игнатьевна и Иван Кириллович. Чувствуя свою моральную ответственность за свершившееся, постепенно пришли они к единственному выводу, как именно должны они теперь поступить.

Особенно страдала Мария Игнатьевна, постоянно думая, что ежели бы именно она возразила против идеи любимого сына, трагедии не произошло бы, и сейчас она и Иван Кириллович были бы счастливы как никто, и всё было бы прекрасно, и были бы живы и здоровы милые, так похожие друг на друга внучки, в которых она, Мария Игнатьевна, души не чаяла так же, как и Иван Кириллович.

А Иван Кириллович винил во всём только себя, считая себя главным виновником трагедии.

"О, Господи, за что нам такие муки, за что?" – тихо, совсем тихо, одними лишь губами часто произносил Иван Кириллович одну и ту же фразу. Мария Игнатьевна иногда слышала эти обращения, скорее молитвы, обращённые к Всевышнему, но молчала и ничего не говорила Ивану Кирилловичу.

Трагическая гибель самых близких людей была непереносима. Стариков страшила каждая излишне прожитая ими минута, она приносила им невероятные страдания, и кто знает, может, и пережили бы они каким-то непонятным образом безысходность, да только, как известно, одна беда в дом не захаживает, и под силу беда лишь со смехом, а невмочь – со слезами.

…Незадолго до гибели пришла молодым идея обзавестись дачей, тем более что Север мог этому поспособствовать.

Нужную дачу подыскали, да не по деньгам своим – и решили взять в солидном банке солидный же кредит. А почему, собственно, и не взять, ежели все так именно и поступают – мода, она и есть мода; и любят в угоду моде люди поступать, не очень-то задумываясь о грядущих последствиях.

Старикам мысль понравилась очень – ещё бы, пожить с внучками, сыном и невесткой на даче среди сосен, рядом с чистым песчаным пляжем и маленькой речушкой с прозрачной водой, которую можно перейти вброд, а с разбега может и перепрыгнуть удастся.

Являясь юридическими владельцами квартиры, стали Иван Кириллович и Мария Игнатьевна поручителями заёмщика-сына под залог имущества в очень солидном и столь же модном банке.

И всё было бы чисто и гладко, ежели б случилось всё в былые времена; да только эпоха отсчитала свои годы, и заступили на вахту уже иные времена и совсем иные порядки. Нежданно-негаданно на нехитрые головы людей обрушился вдруг дефолт, а вместе с ним инфляция, девальвация, неликвидность, крах финансовой системы… Политтехнологи объясняли ситуацию, а люд не понимал, что же всё-таки произошло в мире, ведь ни глобальных землетрясений, ни всемирных потопов замечено не было.

Облапошенный народ не разбирался в премудрой терминологии и как всегда по привычке молчал, потому как говорить было и некому, и негде, да и нечего. А им всё внушали и внушали, и согласно этим внушениям в самом тяжёлом положении оказались не пенсионеры и прочие граждане, а банки. И государство было обязано в первую очередь о них и озаботиться. И вот щедрая десница государства подбросила бедным банкирам срочную помощь под развитие, разумеется, промышленности, которой, в принципе, уже и не существовало, и разумеется, для сельского хозяйства, якобы всё ещё существующего. А банкиры, плохо разбиравшиеся в политике и ничего не понявшие, задарма дарованные миллиарды долларов взяли, да враз, как по команде, и перевели на свои зарубежные счета. И опять, вроде бы обеднев, начали во своё спасение деньги в срочном порядке выбивать из тех простых граждан, кому они дали в долг по принципам своей кредитной системы. И вся это враз сдирижированная вакханалия прямым путём задела и Ивана Кирилловича с Марией Игнатьевной - пришла им совсем нежданная из суда повестка по иску банка, в котором истец вознамерился в срочном порядке погасить кредиты за счёт их имущества, нажитого всей их праведной жизнью, в основном за счёт квартиры, презентованной им совсем другой властью.

Только ни в какой суд старики не пошли, поскольку планы у них были совсем иные, да к тому же за всю свою долгую жизнь так никогда и не были они ни в судах, ни в прокуратурах, ни в милиции – разве что в паспортных столах.

Но справедливый суд и без них обошёлся: был на заседании лишь юрист из банка. Опершись на то, что в деле имелось почтовое подтверждение о вручении ответчикам копии иска, суд взял и, не откладывая дела в долгий ящик, судебное решение принял.

Добрый сосед, сравнительно ещё молодой человек – поборник правды и справедливости, вознамерился помочь старикам, узнавши об их несчастьях, и вызвался обжаловать решение в апелляционном суде, да только Иван Кириллович и Мария Игнатьевна поблагодарили соседа за доброту и желание быть полезным, но обжаловать решение суда первой инстанции не стали.

После решения суда как-то ненароком пожаловали в гости к старикам чиновники из районной управы, а может, из самого округа. Долго они сочувствовали, а затем вдруг мягко присоветовали съехать из четырёхкомнатной квартиры, скажем, в хорошую однокомнатную, в чём они – чиновники, обещали оказать свою всяческую помощь и усиленно доказывали, что это в интересах их же самих – во-первых, долг будет погашен, а во-вторых, глядишь, и на житьё-бытьё лишняя копеечка может и останется. Да к тому же за коммунальные услуги придётся платить, по сути, сущие пустяки. А всего-то и хлопот никаких – дать лишь им, чиновникам, своё согласие на их предложение. А ещё стоило бы старикам подумать и по другому их предложению – переселиться в дом для престарелых, где о них, вне всякого сомнения, будут проявлять всяческую заботу и бережно за ними ухаживать.

Но почему-то не озаботились Иван Кириллович и Мария Игнатьевна лестными предложениями, молча выслушали пришельцев, поблагодарили, да и проводили непрошенных гостей восвояси.

Мария Игнатьевна открыла дверь. В переднюю важной походкой вошли строгие и насупленные судебные приставы, как и положено в подобных случаях, облачённые в форменную одежду; сухо представились и показали служебные удостоверения; затем предъявили исполнительный лист на гербовой бумаге, подписанный судьёй, о взыскании задолженности и, наконец, постановление о возбуждении исполнительного производства, вынесенное службой судебных приставов.

Время шло; приставы стали выносить вещи.

Мария Игнатьевна взяла со стула пакет и они с Иваном Кирилловичем вышли из квартиры, спустились на лифте в вестибюль дома, который враз стал чужим, и не спеша вышли на улицу.

Их окружили соседи.

– А сами-то вы куда?

– Люди добрые, прощайте! Простите, если что с нашей стороны было не так – столько-то лет жили с вами вместе. Что останется – возьмите себе; особенно книги – это самое ценное, что у нас было...

– Куда же вы?

Мария Игнатьевна и Иван Кириллович побрели вдоль дома, оставив последний вопрос без ответа. Соседи молча смотрели им вслед.

Парк был пустынным. Накрапывал дождь. Тощий пёс с опущенным хвостом протрусил по лужам и скрылся за деревьями в густом тумане.

Они молча шли по аллее, такой знакомой им за многие годы, их согбенные фигуры постепенно скрывались в туманной мгле. Они прошли меж кустов с наклюнувшимися почками, что росли у большого старого дуба. Кусты были не по-весеннему голы, а небо темнело всё больше.

Сели они на холодную и мокрую скамейку. Долго молчали. Иван Кириллович медленно встал и поцеловал Марии Игнатьевне руку. Она тоже встала. Они обнялись, поцеловались и молча сели. Мария Игнатьевна раскрыла пакет…

Так скорбно и закончился для двух праведных стариков этот несчастный день весны 2009 года – как говорится, Царствие им небесное.

К вечеру туман рассеялся. Сквозь прорехи в облаках плеснуло солнце; лучи упёрлись в края пухлых облаков, отразились от них и осветили парк, засверкали в лужах; голубой лоскут разрас-тался с каждой минутой.

И долго ещё кувыркались в голубом небе над густыми зарослями парка – среди которых выделялся мощный, разметавший в разные стороны свои шершавые руки, старый дуб – два белых голубя, утопая в лазури, которую так любила всю свою жизнь Мария Игнатьевна; а на ветках дуба начали проклёвываться почки – приближалась весна.

В пакете кроме опустевшей пластмассовой бутылки, фарфоровой чашки и обёрток от снотворного осталась записка, в которой Мария Игнатьевна и Иван Кириллович просили в их смерти никого не винить и похоронить их в одной могиле. Деньги на похороны лежали там же, в конверте.

Похоронили их в одной могиле в грубо сколоченных и покрашенных в чёрный цвет гробах на Перепечихинском кладбище под Москвой, почему-то на участке, где обычно хоронят бездомных…

Тихо и незаметно уходило поколение созидателей... Жизнь продолжалась.

(обратно)

Иван БОЧКАРЁВ СО МНОЙ РОССИЯ

МАТЬ ЕСТЬ МАТЬ

Вставать с лежанки рано неохота,

И снятся сны на утренней заре,

А мать не спит, у ней кипит работа –

Успеть на кухне, в доме, во дворе.

Как молока душистого, парного

Внесёт с мороза полное ведро,

Тогда поймёшь, что стоят очень много

Её заботы, ласки и добро.

И ближе матери нет в мире человека.

Она хранит и мысли и сердца.

Нужна всё также крепкая опека,

И нужен верный, зоркий глаз отца.

Как хорошо, когда семья без спора

Вся на одной поместится скамье!..

И счастлив тот, кто не познал раздора,

А вырос в дружной, слаженной семье.

И я не мог себе представить муки

Забыть черты знакомого лица,

Забыть тот голос, тёплый взгляд и руки,

Остаться вдруг без матери, отца.

Их теплота, их воля и участье –

Какую роль смогли сыграть в судьбе!

И сколько здесь невычурного счастья

В простой крестьянской кроется избе!

Под вечер мать закроет плотно ставни.

Уютно в доме, клонит подремать...

Люблю отца, он друг, он мой наставник,

А мать люблю за то, что просто – мать!

ИЗ ТРЁХ ЭПОХ

Первый шёл в боевом ополченьи,

Нёс меча двустороннего клин.

Был второй в Бородинском сраженьи,

Третий брал в сорок пятом Берлин.

И стоят здесь из многих лишь трое,

А посмотришь – так вырвется вздох:

Эти трое – России герои

Из трёх разных, великих эпох.

Не стремятся к почёту и славе,

А спокойно стоят на жаре.

Все – как будто стоят на заставе

Над Москвой, на Поклонной горе.

На лицо они схожи, как братья,

Так как родственен меч со штыком.

Смерть одна их встречала в объятья

И крестила булатным клинком.

Да, бывало, брат ссорился с братом,

И названье меняла страна,

Воин стал назваться солдатом,

Ну а кровь оставалась одна.

Не желая ни рабства, ни воли,

Не делясь на рабов и господ,

Шли сражаться на бранное поле

ЗаРоссию, за русский народ.

И теперь на гранитном помосте

Здесь они в карауле стоят.

Пусть друзья или, может быть, гости

Вспомнят доблестных русских солдат.

КАК ХРИСТОС

Не будь юродивой, Россия,

Пора тебе найти покой.

Сними сумы свои пустые,

И посох брось дорожный свой.

Не раз тебя дорогой били –

По левой, правой ли щеке...

Но кончен путь. Из прежней были

Уж виден Кремль невдалеке.

Войдёшь ты скоро в зал свой тронный,

Былую вспомнив высоту,

Своею волей непреклонной

Ты уподобишься Христу.

И коль судьба сразит с размаху,

Твой жребий с Ним неразделим.

Как Он без паники и страха,

Ты в свой войдёшь Иерусалим.

Тебя возьмут в Иерусалиме,

Под стражу новых воевод,

И не твоё, чужое имя,

Взовёт к величию народ.

Тебя оставит на расправу,

И не свернуть тебе с тропы.

На волю выпустят Варавву

На зов ликующей толпы.

Дворцы оставишь Петергофа

Под тихий плач, унылый стон.

Пойдёшь спокойно на Голгофу,

Покинув свой священный трон.

И ты, прельстясь фальшивым раем,

Уйдёшь в землянку из палат,

Нависнет шторм над милым краем,

И руки вымоет Пилат.

А ты в своём паденьи новом,

Во всей позорной наготе.

Как сам Христос в венце терновом,

Распята будешь на кресте.

Я буду жить, пока есть силы,

И не носить тебе цветы,

И не искать твоей могилы,

А ждать, когда воскреснешь ты.

ЗАГРАНИЧНЫЙ СЛЕД

За Россией плыву на высокой волне,

Словно баржа, буксирным притянутый тросом...

Но бывает и так, что в России ко мне

Обращаются люди с наивным вопросом.

Как преступнику, ставят нередко в вину,

Обзывают врагом и изменником ярым,

Что когда-то оставил родную страну,

Безнадёжно объятую красным пожаром.

Только я никого и ни в чём не виню,

Ведь для всех нам в России хватило бы места.

И зачем заводить без опары квашню –

Всё равно ни за что не поднимется тесто…

Как известно, тупою не пилят пилой,

Смелый план был задуман, как видно, без смысла...

Сруб не ставит хозяин на остов гнилой –

И в итоге достойного дела не вышло...

И трава не растёт, где не сеют траву...

Знаю я, что ответ будет мой угловатым:

Я, конечно, сейчас не в России живу,

Но кого можно в этом считать виноватым?

Разве был ли хоть чем виноватым мой дед? –

Не хочу, чтоб о нас не по правде судили:

Вы, мол, свой за границей оставили след. –

Только мы не по доброй там воле "следили".

Ведь не будь прежних распрей и прежнего зла,

Если б меньше кричали с трибуны витии,

Не ушёл бы мой дед из родного села,

И тогда бы я вырос и жил бы в России.

СТОРОННИК

То случается нынче нередко –

Убегать, чуть почувствовав дым,

Отрекаясь от ближнего предка,

И с прозваньем расставшись своим.

Я с прозваньем своим не расстанусь

И родных не забуду имён,

Их сторонником верным останусь

Средь чужих, непонятных племён.

Я – сторонник настырный и ярый,

Сберегу их на множество лет

И умру под фамилией старой,

Под которой родился мой дед.

Как на мостике, шатком и узком,

Сквозь туманы, сквозь годы и даль,

Не забуду о звании русском,

Не забуду России печаль.

И невзгод до предела отведав,

Свою спину сумев распрямить,

Не могу ни себя и ни дедов

Перед людом чужим посрамить.

Не прельстит меня новая мода,

Что приводит нас, русских, к нулю.

Изменяться кому-то в угоду? –

Не хочу, раз Россию люблю.

Так любить никого не умею,

В правоте я своей убеждён –

Позабыть я Россию не смею,

Потому что я русским рождён.

РУССКИЙ МУЖИК

Мне не узнать, не разомкнуть секрета –

Ключ его совсем в других руках.

Напрасно я хожу, ищу ответа:

Ведь он, быть может, где-то в облаках.

Кто ж я таков и где родное племя?

И на распутье каверзных дорог

В наш горький век, в лихое наше время

Что я имел, умножил и сберёг?

Пора уже над всем поставить точку.

Я слышу зов из глубины веков,

А сам листаю жёлтые листочки

Моих старинных скучных дневников.

Листаю я страница за страницей,

И путь извилист мой и угловат.

И то, что я родился за границей,

Ни перед кем я в том не виноват.

Борюсь за то, что дорого и свято,

Когда всплывает вызревший скандал

С тем, кто покинул родину когда-то,

А я её совсем не покидал.

Известен мне мой век недолговечный,

Давно устал я от бесплодных дум,

В виски – как будто молот бьёт кузнечный –

Эфира мирового визг и шум.

И в этом грозном грохоте и шуме

Я рад, что русский говор мне знаком.

Пусть я в английском глаженом костюме –

Останусь прежним русским мужиком.

(обратно)

Сергей МЕДВЕДЕВ ВОСХИТИТЕЛЬНЫЙ СМЫСЛ БЫТИЯ

***

Были времена у нас когда-то,

что считала подлым даже власть

к ручке иноземного магната

мокрыми губищами припасть!

Были мы терпеть готовы взбучку

и десяток пуль в башку и грудь,

лишь бы отвратительную ручку

как-нибудь случайно не лизнуть!

Что-то поменялось под холодной,

неизменно царственной Луной:

нынче стало можно – даже модно –

лобызаться даже с сатаной,

и за чаевые да получку,

гонорар от "штуки" до пяти,

целовать протянутую ручку

хоть какого чёрта во плоти!

Вот и подошла Большая Дата

в нашей затаившейся глуши –

день, когда соседского магната

ручку можно чмокнуть от души.

Приняты мы (о, какое счастье,

радость и менялам, и купцам!)

к западным акулам прямо в пасти,

прямо в зубы западным дельцам!

Волки принимают овна в стаю:

будешь членом стаи, карапуз!

Ну-ка, на ночь сказки полистаю –

чем подобный кончился "союз"?

Стоит ли лизать подметки НАТО,

ВТО – да что там, суть одна!?

Допустили нас к руке магната.

Ну и что? А нам-то на хрена

гадостная "честь" такого рода,

идиота светлые мечты?

Слава Богу, нас спасет природа:

мы же "холуи" такого рода,

что не удержать нам тошноты

при толчком губой в такую "ручку".

Вытошнит таких, как мы, монад!

Ни к чему тебе такие штучки,

мой бездушный западный магнат.

Пусть бормочет он за стиркой фрака:

"Ну уж, понимаешь, вы того"!

Незачем так рваться в зону мрака,

в потные объятья ВТО.

ЦЕНА ПРЕДАТЕЛЬСТВА

Юдифь убила Олоферна.

Убила, в общем, без вины.

Цена предательства безмерна.

Возможно, нет ему цены.

Возможно, нет порою смысла

предать любовь, предать уют…

Всегда иудам было кисло.

об них ломали коромысла,

и до сих пор упорно бьют.

Столкнулся как-то я с дилеммой:

писал один известный бард

о "комиссарах в пыльных шлемах"

и, взяв весьма удачный старт,

пошёл по нашей жизни в гору,

певец Гражданской той войны.

Ему бы образ барда впору

сменить на красные штаны,

ему сидеть в ЦК тогда бы,

ох, как бы он тогда расцвёл!

Но в нём завёлся комплекс жабы:

не плюнуть в прошлое ли, мол?

Он поступил довольно скверно,

и предал свой же идеал.

Юдифь убила Олоферна.

Вчерашний ангел пал в Инферно.

Вчерашний ангел низко пал.

И пир устроил валтасаров.

В себе он совесть задавил,

и предал этих комиссаров,

и их расстрел благословил.

Теперь искрятся в мозге клеммы,

горит оплавленный контакт,

как возникают эти темы,

где молча преданы и "шлемы",

И комиссары. Это факт.

Я буду лучше чтить Жюль Верна,

весну, Памир и Гур-Эмир.

Цена предательства безмерна.

Тот бард мне больше не кумир.

Восславив всех врагов Державы,

в разгар октябрьского дня

(то был октябрь не нашей славы)

Булат покойный Окуджава

навечно умер для меня.

***

Жизнь прошла?! Какие наши годы!

Мы ещё подышим, чёрт возьми!

Вспомните, товарищи народы,

как когда были мы людьми,

ели хлеб и пончики с повидлом,

не впадая в дурь или в запой,

и по духу не были ни быдлом,

ни тупой продавшейся толпой.

Мы тогда не слизывали пенки:

знали, что чужое брать нельзя!

Вспомнили, товарищи эвенки,

вспомнили, товарищи эрзя?

Не было тогда на жадность моды,

не вошел в традицию нахрап…

Вспомнили, товарищи народы,

тот бездарно преданный этап?

Вспомнили Союз Великий, или

помните лишь босса – сатану?

И зачем вы только растащили

нашу бесподобную страну?!

Не собрать теперь её вовеки,

не поможет комплекс крайних мер…

Помните, товарищи узбеки,

как жилось вам раньше в СССР?

Вспомним шум волны и вкус аджики,

запах субтропических цветов…

Как же вы, товарищи таджики,

пропустили к власти злых скотов?!

Как же вы, товарищи эстонцы –

бывшие и умными порой, –

спутали родное наше Солнце

с НАТОвскою чёрною дырой?!

А теперь, товарищи прибалты,

или же казахи, например, –

не видать всем вам вовеки Ялты,

раз уж развалили СССР!

Пойте "независимости" оды,

славьте торжествующий развал…

Помните, товарищи народы, дни,

когда не дьявол правил бал,

как чертей держали на учёте,

как их гнали за водораздел,

как когда-то не были в почёте

жадность, эгоизм и беспредел?!

Нас тогда не били дюки, дожи,

герцоги и прочая "братва"…

Вспомнили, товарищи? И что же?

Сразу заболела голова?

Мы же вместе строили заводы,

сообща рубили тёмный лес…

Вспомнили, товарищи народы,

нашу дружбу, веру, наш прогресс?

Эх, нагородили огороды,

и волкам скормили волчью сыть…

Как теперь, товарищи народы,

нас опять в Союз соединить?

Или же, товарищи литовцы,

граждане туркмены, просто чудь, –

мы теперь для НАТО – просто овцы,

и не смеем думать и чуть-чуть?!

Господа киргизы и туркмены,

что съезжать-то, прямо в ад скользя?!

Нам необходимы перемены.

Жить так дальше – попросту нельзя.

ПРОЦЕСС ЗАКОНЧЕН

Процесс закончен. Ставим точку.

Прервём последнюю игру.

Отбросим ржавую заточку,

поставим точку… "точку.ру",

Потом начнем игру сначала –

и так – пока не повезёт,

пока судьба не подкачала –

вперёд, и только лишь вперёд!

Пусть, как всегда, не в лыко – строчка,

без рыбы пиво и уха,

но всё же рано ставить точку,

хоть жизнь пронзительно плоха!

Прожив её не в холостую

(так, чтоб впустили в Парадиз),

пока поставим запятую,

и в худшем случае – дефис.

Судьба по-прежнему безлика,

и путь скрывается во мгле,

и строчка, как всегда, не в лыко

на нашей горестной Земле,

но нам пока дана отсрочка –

возможность гнаться за мечтой.

Пока что рано ставить точку.

Её заменим запятой.

Отбросив прежние привычки,

нахально плюнем в потолок,

ненужный смысл возьмём в кавычки,

а нужный… правильно, в Cups Lock.

ВОСХИТИТЕЛЬНЫЙ СМЫСЛ БЫТИЯ

Полз ли, плавал ли, шёл на ногах ты –

всё прошло и осталось во мгле.

Вот и кончился срок нашей вахты

пребыванья на грешной земле.

И какая-то странная сила,

бесконечной дорогой маня,

вдруг взяла, да в полёт подхватила,

понесла и тебя, и меня.

В бесконечном межзвёздном маршруте

мы летим, к небесам вопия,

и становится ясным до жути

восхитительный смысл Бытия.

Всё отныне и просто и ясно;

мы летим и осанну поём,

ибо как это всё же прекрасно –

иногда обладать Бытиём!

И в какой-то таинственной точке,

где сомкнутся Сиянье и Тьма,

постигается поодиночке

Бытие каждой точкой ума!

В бесконечность летит вереница

душ и духов, архангелов, будд…

И не может ничем завершиться

Бытия бесконечный маршрут!

Ибо Вечность не столь бестолкова,

как её непомерный объём,

ибо нет во Вселенной такого,

что могло бы не быть Бытиём.

Мы летим, ибо верим во что-то;

наши крылья легки и быстры.

Бытиё – это только ворота,

а за ними – иные миры.

Мы дойдём до намеченной цели,

либо сами её докуем:

сквозь ничто нас выводят тоннели

в это всё, что зовут Бытиём.

(обратно)

Алина ВИТУХНОВСКАЯ АПОКАЛИПСИС СТРАСТИ

АПОКАЛИПСИС СТРАСТИ

– 1 –

Прошлая жизнь –

Лишь фон

Для фашистского пати.

Там Алиен…

Готичное бляде-платье…

Я прячусь

В Бреде Ничто,

Одета не по погоде,

Но в самое то!

Здесь Алиен наливали водки.

Анархисты, хрустя столом,

Мутили тосты

Арахисовой власти,

Лихих абстракций.

Потом

Потные панки

С гламурным

Каким-то

Понтом

Пускались в плясы.

В плясах – опасность,

Разухабистость пастуха,

Крестьянское

Пьянство.

Клюнь их красными

Сосательными петушками –

Из них революции

Разгорятся.

– 2 –

Где-то свастика гормональная

Некоего скино-мачо.

Я изысканно-нереальное

Сказала: "Мальчик!"

Молчал

Мальчик,

Как волчара Вальгалы дышал.

Членом луны, голубыми Глазами взял

Меня, каким-то оргазмом мозга,

Грозами млечными,

Роз розгами.

Мы стояли –

Похоти монстры.

Просто

Стояли

В позах

Мраморных статуй.

Амурно-крылато.

Платье мое потело

Мраморным нордом

Романов оргий,

Горгоной смотрел он,

Гордый.

– 3 –

Статуй соитие…

Соитие статуй…

Твои уста.

Воинственно-пьяные

Меня высасывали,

Как сок томатный.

Сосок атомный.

Эти касания

Сонные, калипсольные.

Ты – посол

Апокалипсиса.

Я представляла

Эти касания,

Пока длился

Вечер. Раскованной, голой

Я бы стала

Лилит, Дьяволицей,

Если бы

Ты приблизился

Взглядом,

Голосом.

Я влюбилась

В снежного принца.

Ты молчал

Аполлоном скепсиса,

Апокалипсиса

Антилаской.

Шептало клыкастое,

Вампирское

Голосом Элвиса

Из колонок

Ди-джействуюшего призрака:

"Он влюбился!"

Я не верила.

Апокалипсис секса.

Апокалипсисом

Апельсиновым,

Механическим

Будь насилием!

Проливаюсь слезой "Столичной"

Водки с перцем.

Закусывай моим сердцем!

Ты красив по-мальчишески.

Нахально сплевывающий

В ад души.

Ты когда-нибудь

Задушишь меня,

Ревнуя

К теоретическому Другому,

К некой возможности

Лжи.

А пока –

Пискнуть бы побоялся.

А сам думал:

"Вы…бу, убью!"

Без покаяния

Апокалипсиса

Аполлон

Пьяный.

Ты и молился,

Если –

Линде Евангелисте,

Как единственному

Евангелие,

Молитвою онаниста,

В клипе

Любви

MTV:

"Вы…бу, убью!"

А я

Умилялась мглисто,

На коленях вымаливая

Твое "Ай лав ю".

Я была Лилит кокаиновой,

Белым телом,

Лебедем леди,

Идеально бледная,

Как та графиня,

Что купалась в крови.

Я была ведьмой-лебедем,

Галой Дали.

Медленные ползли

Мгновения,

Ледяные апокалинии

Контуры сюрреали…

Телом богини

Гибну

От холода

Твоих губ.

Истину страсти

Постигну,

Когда ты раздвинешь меня

Армстронгом

Ног, труб.

Моргом,

Комком у горла,

Кровавой оргией,

Дрожа джазово,

Я умираю заживо.

Пока же

Неразгаданного,

Постороннего,

Тебя

Надо мне

Армстронгово.

Дрожу

Джазово

Доисторическим,

Гормональным.

Боль-ю,

Лов-ю,

Не живу.

Боюсь любви

В нереальном.

Ты одноразовое

Де жа вю?

Я не выдержу

Любви дежа вю..

Принц снежный,

Тай, лов ю!

Я была

Красотка Веласкеса,

Ты – Велес

Апокалипсиса.

Викинг в пирсинге.

В гринуэевской абстракции.

Графиня в крови…

Я,

Как WINDOWS,

Подвиснула

На любви.

Я нравлюсь викингу?

Вопрос, как виселица.

Вымаливаю e-mail,

Чтобы ты меня поимел.

Венера в мехе, в хохоте,

Стерва в похоти страсти.

Тиха, как саркома Курёхина,

В ночах петроградских.

Я стала девственница

В листве Велеса.

В листве Велеса

Хотела скрыться,

Прелюбодейство

В эдельвейсах…

Апокалипсиса

Дьяволица.

Лилит небесного,

Бестелесного.

Теперь Лолита

С солёным клитором.

Какой-то мальчик,

Белокурая бестия,

К тебе молитва!

Сексуальная

Экзистенция…

Хрустальным сексом

Разбиться…

Устами,

Едва касаться

Вас.

Любовь – ампутация,

Ампутация сердца.

"На Вас красивая свастика!

В Вас есть что-то от викинга!"

Ласкаю веласково

Оргазмом визга.

Ты стал со мной!

– 4 –

А теперь Вы расстались со мной.

Я предатель?.. Уверены?..

Верните себе первое впечатление!

Бойтесь меня одной!

Зло моё распознали Вы?

Зло не зовите мерзостью!

Трусы съ…бались бы,

А герои брезгуют…

Ладно, свастики устарели,

Эти ржавые васильки!

Женщины,

Вы уже заметить успели,

Не пишут такие стихи.

Я не слишком сентиментальна?

Вы – упорный какой-то Волк.

Мне хотелось

выполнить обещание –

Стих, вот.

Жизнь моя – жуть.

Я в медиа.

Однажды я выпью яд.

Но Тигр, Котёнок,

Ёж и Медведь ещё –

Их оставлять не над….

УНДИНА

Тонула Ундина русалочной блядью.

Нырнула Луна, любопытная к смерти.

Подробно-нахальные хмурые дети

Бросали на труп нехорошие взгляды.

Была в них не похоть разбуженной плоти,

Не опыта скудного трезвая жадность,

Не праздность, не скука, скорее работа,

Работа души и её беспощадность.

Лишь дети иначе глядят на Ундину

И словно бы вовсе не знают пощады.

Бесстрастно и просто глядят нелюдимо

Спокойным и страшным предчувствием ада.

А плоть, что не только порочна и смертна

Своей красотой не тревожит, и будто

Им нечто Иное дано и заметно

Посредством утробной животности мудрой.

Им кладбище мглище – как лишний гербарий

И трупы в гробницах – останки стрекозок.

Они таковы оттого, что познали

Излишество жизни изяществом мозга.

(обратно)

Юрий ПАВЛОВ ЕДИНОЖДЫ ПРИСЯГНУВШИЙ, ИЛИ ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ СЕРГЕЯ КУНЯЕВА

Статья Сергея Куняева "Трагедия стихии и стихия трагедии" ("Литературная учёба", 1982, № 1) о поэме С. Есенина "Пугачёв" – первая серьёзная публикация литературоведа. Закономерно, что именно эта статья открывает его книгу "Жертвенная чаша" (М., 2007), куда вошли его избранные работы, написанные на протяжении двадцати пяти лет. Данная статья Куняева – своеобразная завязка в его творческой судьбе, в которой тема Есенина станет сквозной, главной.

В одном из интервью Сергей Куняев назвал себя "многолетней "архивной крысой"" ("День литературы", 2007, № 5) и уточнил, что впервые есенинские подлинники взял в руки в двадцатилетнем возрасте, то есть в 1977 году. Затем последовали многолетняя работа с архивами А.Блока, С.Есенина, Н.Клюева, встречи с оставшимися в живых их современниками: Сергеем Марковым, Анатолием Яр-Кравченко и другими. Прорывным же для Куняева, думаю, стал период лето – начало осени 1991 года, когда он трудился в архивах КГБ. Здесь критику через "дела" Сергея Есенина и так называемых новокрестьянских поэтов открылось то, о чём он догадывался или не подозревал раньше.

И этими своими открытиями – "делами" С.Есенина, Н.Клюева, А.Ганина, П.Васильева, В.Наседкина, И.Приблудного, статьями и художественными произведениями уничтоженных русских писателей – Сергей Куняев вместе с отцом спешат поделиться с читателями. Публикуется целая серия сенсационных статей, часть из которых я назову: "Растерзанные тени" ("Наш современник", 1992, № 1), ""Дело" Ивана Приблудного" ("Наш современник", 1992, № 3), "Пасынок России" ("Наш современник", 1992, № 4), "Мы, русские, потеряли Родину и отечество" ("Наш современник", 1992, № 10), "Ты, жгучий отпрыск Аввакума…" ("Наш современник", 1993, № 1).

Через архивы КГБ Сергею Куняеву по-иному открылись судьбы многих писателей, история литературы и время вообще. В этот период завязываются новые и туже затягиваются старые узлы творческих интересов Куняева. Например, публикация "Ты, жгучий отпрыск Аввакума…" выросла в книгу о Николае Клюеве с таким же названием, публикуемую в этом году в "Нашем современнике", начиная с первого номера. Дело "сибирской бригады" и статья Сергея Куняева "Уроки одной судьбы" ("Москва", 1991, № 3) вылились в документальное повествование о Павле Васильеве "Русский беркут" ("Наш современник", 2000, № 4-10, 12). Интересно сравнить, как по-разному представили это "дело" Куняев-старший и Куняев-младший, первый – на страницах "Нашего современника" (1992, № 7), второй – на страницах "Дня" (1992, № 13).

Не менее интересно наблюдать, как творческие импульсы Станислава Куняева передаются Сергею Куняеву и наоборот. Так, в 1984 году Куняев-младший обнаружил в ЦГАЛИ уникальное стихотворение Пимена Карпова "История дурака", датированное 1925 годом. Это произведение рушило старые советские и новые либеральные представления о смелости, прозорливости, правдивости в отечественной поэзии 20-х годов.

Стихотворение Пимена Карпова со своим предисловием и послесловием опубликовал Станислав Куняев ("Литературная Россия", 1989, № 17). Отрывок из постскриптума, имеющий прямое отношение к нашей теме, процитирую: "Я предложил "Дню поэзии" 1989 года опубликовать это стихотворение П.Карпова. В ответ получил отказ с резолюциями Т.Жирмунской ("Я против"), Т.Бек ("Я против"), Д.Сухарева ("Я против, т.к. в этой вещи общая трагедия народов страны изображена как исключительно русская трагедия, что несправедливо")".

Сергей Куняев иначе, чем Дмитрий Сухарев и другие либеральные авторы, издатели, понимает справедливость, поэтому стремится вернуть в лоно отечественной словесности "ненужных" русских писателей, Пимена Карпова, в частности. Так, после публикации "Истории дурака" в "Литературной России" выходит "Последний Лель" (М., 1989), книга прозы Н.Клюева, П.Карпова, С.Клычкова, А.Ганина, С.Есенина. А через два года в серии "Забытая книга" издаётся отдельный том Карпова, куда вошли романы "Пламень", книга стихов "Русский ковчег", отрывки из воспоминаний "Из глубины". В обоих случаях Куняев выступает как составитель, комментатор, автор предисловия. И наконец, через 16 лет Сергей Куняев публикует никогда не издававшийся роман Пимена Карпова "Кожаное небо" ("Наш современник", 2007, № 2).

Во вступительной статье к нему "Глухой, заколдованный плач…" приводится немало фактов, дающих богатую пищу для размышлений, для уточнений наших представлений о 20-х годах ХХ века. Например, в современных учебниках по истории литературы ничего не говорится об антиленинской, антибольшевистской направленности мировоззрения части "писателей из народа", и понятно, почему. В первую очередь, потому, что в невыгодном свете будут выглядеть сегодняшние кумиры. Например, Борис Пастернак с его "905 годом", "Лейтенантом Шмидтом", "Высокой болезнью" и другими типично соцреалистическими произведениями. В отличие от таких, многих и многих, современников, П.Карпов ещё в 1922 году писал: "Николай Кровавый – мальчишка и щенок перед Владимиром Кровавым. Чуть кто заикнётся о гнёте – "бандит", и к ногтю"; "Борьбу с крестьянами они называют "борьбой с эпидемией рогатого скота"…"; "Что такое РСФСР… … в котором могут выступать за свою настоящую идею представители… народа – только не русского. Русским даже говорить о русской нации запрещено".

Оценки П.Карпова – не исключение, не единичное явление, они совпадают, рифмуются с тезисами "Мир и свободный труд – народам" А.Ганина, с пафосом "Страны негодяев" и "Россиян" С.Есенина, с позицией Н.Клюева, автора "Каина" и "Погорельщины", с мировоззрением и творчеством членов "сибирской бригады"… Вновь напомню, что тезисы "Мир и свободный труд – народам" Алексея Ганина, написанные в 1924 году (их в 1990-м году обнаружил всё тот же Сергей Куняев), стали для ЧК, Агранова, Славатинского и компании одним из главных обвинений в деле "ордена русских фашистов". Как известно, по этому делу было расстре- ляно шесть человек, А.Ганин в том числе, и ещё пятеро были отправлены на Соловках.

На протяжении последних десятилетий либеральные авторы твердят о себе и о своих учителях, единомышленниках: искренне верили…, не знали…, заблуждались и т.д. Но почему "заблуждавшиеся" в 20-30-е годы пастернаки, воспевавшие преступления и отдельных личностей, и власти, говорившие неправду о времени, процветавшие, вдруг стали жертвами "тоталитарного режима", героями сопротивления, правдовещателями, провидцами… Жертвы и герои – совсем другие люди, другие писатели, и Алексей Ганин в их числе.

Его тезисы "Мир и свободный труд – народам" – это, как справедливо утверждает Станислав Куняев, "великий документ русского народного сопротивления ленинско-троцкистско-коммунистической банде, плод народного низового сопротивления" ("Наш современник", 1992, № 1). И те, добавлю от себя, кто транслирует мерзкие мифы о русском народе как опоре преступного режима, кто не замечает его (режима) главной жертвы – русских, могут и дальше делать вид, что документов, подобных ганинскому, не существует. Мы же эти источники, найденные и опубликованные Куняевым (и не только, конечно, эти), будем стремиться донести до читателя, будем цитировать, как следующий отрывок из тезисов Ганина: "…В лице ныне господствующей в России РКП мы имеем не столько политическую партию, сколько воинствующую секту изуверов-человеконенавистников, напоминающую если не по форме своих ритуалов, то по сути своей этики и губительной деятельности средневековые секты сатанистов и дьяволопоклонников. За всеми словами о коммунизме, о свободе, о равенстве и братстве народов таится смерть и разрушения, разрушения и смерть" ("Наш современник", 1992, № 1).

Все публикации Куняевых первой половины 90-х годов о репрессированных русских писателях были изданы одной книгой "Растерзанные тени", которая вышла в один год, 1995-ый, с их "Сергеем Есениным", ранее опубликованном в "Нашем современнике" под названием "Божья дудка".

Эта книга создавалась Станиславом и Сергеем Куняевыми с "разных сторон" по взаимной договорённости, то есть заранее было определено, кто над какой частью работает. Из пяти глав, написанных Куняевым-младшим, я остановлюсь на двух – "Последние дни", "Роковой вопрос". Эти главы дают наилучшее представление о Куняеве-исследователе литературы и в них наглядно видно, как развенчиваются Сергеем Станиславовичем старые и новые мифы о Есенине. При этом я буду наступать "на горло собственной песне" в той степени, в какой уже высказался о современном есениноведении ("Родная Кубань", 2004, № 2).

Вполне естественно, что центральная тема главы "Последние дни" – гибель Сергея Есенина. Для многих авторов (в подавляющем большинстве левых, либеральных) она – не проблема для обсуждения, тем более дискуссии. Уже само сомнение в самоубийстве Есенина, по мнению Валерия Шу- бинского ("Новое литературное обозрение", 2008, № 1), свидетельствует о неадекватности исследователя. А Павел Басинский в рецензии на книгу Аллы Марченко "Сергей Есенин" (М., 2005) назвал её версию смерти поэта "любопытной" ("Новый мир", 2006, № 10).

Трудно понять, что в данной версии любопытного, ибо она в изложении рецензента выглядит вполне тривиально: "Так сложилось. Временное одиночество, пустота вокруг, денег нет, друзья не поспешили". И далее Басинский заключает: "На самом деле, скорее всего, так и было. Во всяком случае, это объяснение более разумно (здесь и далее в цитате курсив мой. – Ю.П.), чем безумие версии с убийством, где ни концов, ни начал".

Показательно, что все противники версии убийства Есенина не "опускаются" до аргументированной полемики с её сторонниками, ограничиваясь оценками типа "безумие"… Сергей Куняев в главе "Последние дни" приводит многочисленные факты, доказательства (отмечу по ходу его удивительную эрудицию и глубокие знания), свидетель- ствующие об убийстве поэта. Я, по понятным причинам, озвучу только некоторые из них и в кратком изложении.

Сергей Куняев называет "странности", не вписывающиеся в версию самоубийства Есенина. Так, поэт, не планировавший вообще селиться в гости- нице, оказался в режимном "Англетере", "ведомственной гостинице для ответственных работников". К тому же в списке жильцов за декабрь 1925 года имя Сергея Есенина не значится… Очень сильно расходится время смерти поэта, указанное в первом некрологе (23 часа 27 декабря) и принятое официально (5 часов 28 декабря). К тому же Куняев приводит свидетельство жены управляющего гостиницей, подтверждающее справедливость версии первого некролога.

Не менее странными выглядят другие факты, называемые исследователем. Исчезнувшие пиджак, револьвер, рукописи двух поэм и повести Есенина; не зафиксированное время смерти в акте судебно-медицинской экспертизы; в высшей степени непрофессионально составленный протокол; отсутствие подписи санитара Дубровского на всех документах; фотографии, сделанные не фотографом-криминалистом, а фотохудожником; свидетели, среди которых было немало агентов ОГПУ, масса противоречий и откровенной лжи в их показаниях; петля, на которой нельзя было повеситься; сгустки крови на полу, разгром в номере, клочья рукописей, следы борьбы и явного обыска; "свежая рана на правом предплечье, синяк под глазом и большая рана на переносице…" и т.д.

Приведённые факты уже, думаю, дают основание согласиться с одним из выводов Сергея Куняева: "В нашу эпоху всеобщего копания в кровавых сгустках прошлых десятилетий абсолютное доверие многих к официальной версии гибели Есенина просто смехотворно. Косвенных данных, свидетельствующих о том, что поэт не по своей воле ушёл из жизни, куда больше, чем тех же данных, говорящих об убийстве Соломона Михоэлса. И однако, Михоэлс считается убитым злодейской волей Сталина без единого документального тому подтверждения".

Авторы разных направлений и до выхода и после выхода книги Куняевых утверждали и утверждают, что у власти не было причин убивать поэта, тем более что многие из её видных представителей относились к Есенину заинтересованно-внимательно либо по-доб- рому.

И в этом контексте разговора "поэт и власть", как правило, появляется имя Льва Троцкого. В книге же Куняевых наибольшее внимание теме "Есенин – Троцкий" уделяется в главе "Роковой вопрос", написанной Сергеем Куняевым. Валерий Шубинский так оценил страницы, посвящённые данной, по его выражению, "болезненной теме": "Куняевы (отдадим им должное) не скрывают и не отрицают симпатии Есенина к тому, кто, по их доктрине, должен был бы быть его злейшим врагом и губителем" ("Новое литературное обозрение", 2008, № 1). О "доктрине" скажем позже, сейчас же рассмотрим версию Сергея Куняева об отношении "первого" поэта страны к её "первому" политику.

Позиция критика передана Шубинским явно неточно. Куняев показывает и доказывает, что оценки и чувства Троцкий вызывал у Есенина противоречивые, они менялись не раз на протяжении относительно небольшого промежутка времени. Крайние точки про- явления этого отношения – следующие берлинское и московское высказывания поэта: "Не поеду в Москву… Не поеду, пока Россией правит Лейба Бронштейн"; "Мне нравится гений этого человека, но видите ли? Видите ли?.."

Конечно, в такой кажущейся изменчивости взглядов Есенина можно увидеть желание приспособиться к ситуации, проявление политической конъ- юнктуры. Сергей Куняев "прочитывает" данную ситуацию иначе, единственно правильно: он рассматривает второе высказывание – цитату из "Железного Миргорода" – в контексте различных событий, в контексте времени (а этот контекст критик знает всегда досконально-точно).

Сергей Куняев, в частности, обращает внимание на то, что статья писалась в "один присест" вскоре после возвращения из-за границы. К тому же он комментирует вышеприведённые строчки из "Железного Миргорода" не столь однозначно, как это делают многие авторы. Оценка Куняева, думаю, более адекватна тексту поэта и ситуации: "Так он начал писать статью об Америке … , лукавя, иронизируя, как бы проявляя уважение к партийному деятелю и в то же время не соглашаясь с ним".

А ещё через месяц отношение Есенина к Троцкому сильно изменилось. К этому, по Куняеву, привели разные субъективно-объективные причины, в частности, следующая. После публикации "Железного Миргорода" выходит статья Троцкого "Искусство революции и социалистическое искусство", пафос которой – "исправление природы" и человеческого рода – вызывает неприятие поэта. То есть, как справедливо утверждает Сергей Куняев, конфликт поэта с политиком "был неизбежен. Он объективно следовал из всего происходящего, с какой бы ласковой улыбкой нарком ни приглядывался к Есенину и какие бы похвалы ни расточал поэт Троцкому в устных разговорах". При этом чувство, которое критик определяет как "влечение по контрасту", у Есенина не исчезает, периодически проявляется, о чём Куняев и повествует: "Подчас поэт не мог не испытать странного ощущения смеси восторга с ужасом и отвращения при мысли о наркомвоенморе – символе и олицетворении революции".

"Перебивка" темы Троцкого темой Родины, России представляется удачным, оправданным сюжетным ходом данной главы, позволяющим найти ответы на самые главные вопросы. И вполне естественно, что Сергей Куняев приводит два самых известных, характерных высказывания Есенина на эту тему: "Чувство Родины – основное в моём творчестве"; "Основная тема моей поэзии – Россия! Без этой темы я не был бы поэтом. Мои стихи национальны".

Но именно чувство России и любовь к Родине поэта ставятся под сомнение – здесь я позволю себе небольшое отступление – многими авторами. Ещё в 1926 году Вл. Ходасевич в "Есенине" писал, что ключ к судьбе поэта – это отсутствие у него чувства России. "Он воспевал и бревенчатую Русь, и мужицкую Русию, и социалистическую Инонию, и азиатскую Рассею, пытался принять даже СССР – одно лишь верное имя не пришло ему на уста: Россия. В том и было его главное заблуждение, не злая воля, а горькая ошибка. Тут и завязка, и развязка его трагедии" (Ходасевич Вл. Перед зеркалом. – М., 2002).

С точки зрения формально-лексической Владислав Ходасевич явно неправ. Слово "Россия", "российский", по подсчётам В.Николаева, употребляется в творчестве С.Есенина чаще, чем у А.Пушкина, Н.Некрасова, А.Кольцова, А.Блока (Николаев В. Великий ученик великих учителей: опыт математического исследования поэтической лексики С.А. Есенина // Творчество С.А. Есенина: Вопросы изучения и преподавания. – Рязань, 2003). Однако главное, конечно, не в этом. При таком математическом подходе, на него, по сути, сбивается и Ходасевич, игнорируется осново- полагающее начало в мире Есенина – по-разному выраженное духовное, онтологическое, сакральное чувство, пространство России.

Этого не могут понять – вслед за Вл. Ходасевичем, В.Шершеневичем, А.Мариенгофом и т.д. – современные "отлучатели" Есенина от России и народа – А.Марченко, К.Азадовский, И.Макарова, М.Пьяных, О.Лекманов, М.Свердлов и многие другие. Технологию "отлучения" я показал ("Кубань", 1990, № 10) на примере новомировской статьи Аллы Марченко, которая затем вошла в её книгу о Есенине, неоднократно переиздававшуюся.

В отличие от таких есениноедов, Сергей Куняев видит и подчёркивает в личности и творчестве поэта всёопределяющую национальную составляющую: "Есенин, выйдя за рамки каких бы то ни было конкретных школ, течений и направлений, осознав себя в родстве с классиками, берёг, лелеял и нёс в себе то исконное русское начало, без которого его стихи просто не могли бы существовать".

Ещё и поэтому конфликт Есенина с Троцким и советской властью вообще был неизбежен и, более того, неразрешим, ибо это был конфликт русского человека, поэта с антирусской властью. И, в лучшем случае, наивно выглядит Константин Азадовский, исследователь-антипод Сергея Куняева, когда утверждает: "Ведь Есенин ни в малейшей мере не был политической фигурой – кому же могло понадобиться убивать поэта, да ещё столь замысловатым образом" ("Звезда", 1995, № 9).

Действительно, Есенин не был политической фигурой, к тому же, как справедливо пишет Куняев, "любая политика неизбежно сопрягалась в его сознании с вопросом: "А что будет с Россией?" И русский поэт в его представ- лении не мог не разделить с Россией её судьбы, какой бы горькой она ни была". И добавлю, Сергей Есенин эту горькую судьбу с Россией и своим народом разделил: с ним произошло то, что рано или поздно должно было произойти. Антирусская, сатанинская власть убила Есенина потому, что он, как русский человек и поэт, представлял для неё опасность. А была ли ещё дополнительная причина убийства – телеграмма Каменева, о которой подробно говорит Куняев в последней главе книги – это, думаю, вторично…

В разговоре о Троцком, советской власти и Есенине не миновать, естественно, "еврейского вопроса". Не миновать по разным причинам, и их Сергей Куняев называет, подробно характеризует. Не знаю, что даёт основание либеральным авторам прямо или косвенно обвинять Куняева-младшего, как и Куняева-старшего, в антисемитизме. "Доктрина", о которой говорит В.Шубинский, – это миф, порождённый необъективными, злонамеренными толкователями взглядов Куняевых.

Если мы обратимся к главе, символично названной "Роковой вопрос", где данная тема наиболее часто – в книге – возникает, то роковым окажется не столько еврейский, сколько "русский вопрос", который, как уже говорилось, и стал главной причиной гибели Есенина.

Еврейский же вопрос поднимается Сергеем Куняевым на разном уровне: декрета об антисемитизме, государственной политики, "дела четырёх поэтов", отношений Есенина с различными писателями, возлюбленными и "подругами" поэта и т.д. Во всех случаях Куняев, на мой взгляд, корректен, объективен, в оценке событий и человеческих судеб исходит из того, что руководители страны, среди которых было много евреев-выродков, хотя и наносили главный карательный удар по имперскому, великодержавному русскому народу, досталось и остальным… И главным "антисемитом" в данной главе является не Есенин или Куняев, а Бикерман, которому принадлежат наиболее резкие высказывания по данной теме, такое,например: "Теперь еврей – во всех углах и на всех ступенях власти. Русский человек видит его и во главе первопрестольной Москвы, и во главе Невской столицы, и во главе Красной Армии … Русский человек видит теперь еврея и судьёй и палачом … Неудивительно, что русский человек, сравнивая прошлое с настоящим, утверждается в мысли, что нынешняя власть – еврейская, и что потому именно она такая осатанелая. Что она для евреев и существует, что она делает еврейское дело, в этом укрепляет его сама власть".

А вообще, господа В.Шубинский, Д.Быков, К.Азадовский и многие другие, надоели вы с искусственной проблемой антисемитизма и "еврейским вопросом"…

Параллельно с "Сергеем Есениным" Куняев вынашивал книгу о Николае Клюеве, начальные подступы к ней были сделаны более 20 лет назад. В первую тоненькую книжку критика "Огнепалый стих" (М., 1990) вошли пять статей, четыре – о Есенине, одна – о Клюеве. Книжка вышла с предисловием Вадима Кожинова тиражом в 75 тысяч экземпляров. Правда, вскоре власть захватили демократы, либералы, а ещё через время мы стали цивилизованной страной, и теперь у нас книги по критике выходят (если, конечно, выходят) тиражом в 500 экземпляров, как в США и Европе…

Клюев, человек и поэт, личность для исследователя, думаю, ещё более сложная, неподъёмная, чем Есенин. И нужно обладать недюжинным творческим мужеством и большими, разносторонними знаниями (прежде всего в области, условно говоря, старообряд- чества), чтобы взяться за эту тему. Сергей Куняев взялся…

На сегодняшний день в "Нашем современнике" опубликована часть работы "Ты, жгучий отпрыск Аввакума…", но уже вполне определённое впечатление сложилось.

Сергей Куняев учёл стратегические ошибки своих предшественников (В.Базанова, К.Азадовского и др.), о чём свидетельствует первая глава его книги. В ней подробно характеризуется старообрядчество и различные секты с опорой преимущественно на исследователей ХIХ – начала ХХ веков. Характеризуются и применительно к роду, семье, судьбе Николая Клюева. И акценты в трактовке этих вопросов Куняев расставляет иные, нежели его предшественники.

Закономерно, что в книге особое место занимает вопрос человеческих и творческих взаимоотношений Н.Клюева и А.Блока. Он рассматривается во многих исследованиях, в том числе Василия Базанова "С родного берега: о поэзии Николая Клюева" (М., 1990) и Константина Азадовского "Жизнь Николая Клюева" (С.-Пб., 2002). Сергей Куняев, следуя давней традиции, обильно цитирует первые два письма Клюева Блоку, но его комментарии принципиально отличаются от оценок того же К.Азадовского, одного из самых известных клюевоведов. Разногласия этих авторов в значительной степени определяются восприятием проблемы "Клюев и народ".

Азадовский называет поэта "страстным народолюбцем" и утверждает, что тот "возвеличивает русский народ". Куняев же не ставит под сомнение "правду" клюевского народолюбия и с позиций этой "правды" трактует отношения поэтов: "И не стал бы писать Клюев подобного письма, если бы не почувствовал в Блоке человека, радеющего за народ, не понял бы, что Блоку нужна помощь в познании духовных поисков народа". Своё восприятие данной многосоставной проблемы, отличное от видения и Сергея Куняева, и Константина Азадовского, я выразил в статье "Подземный рост души" ("Литературная Россия", 2007, № 16), поэтому скажу предельно кратко. Николай Клюев был выразителем идеалов той части народа, которая собственно народом, то есть православным народом, не являлась. Отсюда и мотив разрешения крови по совести у Клюева и Блока, и "сектантство" обоих поэтов, роднящее их с Мережковским и другими символистами, при наличии явных разногласий по иным вопросам. И если Азадовский обходит стороной эти разногласия, то Куняев акцентирует на них внимание читателя.

Он, характеризуя блоковские статьи "Реалисты" (она у Азадовского даже не упоминается), "Литературные итоги 1907 года", "Религиозные искания и народ", в частности, утверждает: "Блок не питал никаких иллюзий в отношении своих недавних друзей – Андрея Белого, Сергея Соловьёва, Эллиса, не говоря уже о Дмитрии Мережковском и Зинаиде Гиппиус. Черта была подведена, о чём он со свойственной ему предельной честностью написал 20 апреля 1907 года: "Реалисты исходят из думы, что мир огромен и что в нём цветёт лицо человека – маленького и могучего… Они считаются с первой (наивной) реальностью, с психологией и т.д. Мистики и символисты не любят этого – они плюют на "проклятые вопросы", к сожалению. Им нипочём, что столько нищих, что земля кругла. Они под крылышком собственного "я"".

Клюев для Блока, по Куняеву, – выразитель правды народной, по Азадовскому, – "эталон честности и гражданственности". И в качестве иллюстрации Азадовским приводится следующая дневниковая запись Блока: "Дважды приходил студент, собирающий подписи на воззвании о ритуальных убийствах (составленном Короленкой). Я подписал. После этого – скребёт, на душе тяжёлое (у Блока запятая стоит не после "скребёт", а после "на душе". – Ю.П.). Да, Клюев бы подписал, и я подписал – вот последнее".

Ранее Станислав Куняев уже прокомментировал этот эпизод в "Ритуальных играх": "Достали Блока. Дважды приходили. "Скребёт на душе", оглядка за помощью на Клюева… Не выдержал великий поэт давления "либерального террора" и признался сам себе в своей слабости…" ("Наш современник", 2005, № 8).

Естественно, что практически все исследователи творчества Н.Клюева обращают внимание на его внешний вид, которым начинающий поэт шокировал публику в Петербурге. В.Базанов в так называемом "ряжении" Клюева видит прежде всего манифестацию своей духовной родословной, своей связи с национальными традициями, уходящими корнями в Древнюю Русь. То есть о ряженьи как таковом в понимании одного из первых исследователей Клюева речи не может идти. Л.Киселёва в необычности поэта предлагает видеть "своеобразный культурный подвиг юродства" ("Наш современник", 2005, № 8). Стилизация – вот, с точки зрения К.Азадовского, ключ к жизни и творчеству Н.Клюева (Азадовский К. Жизнь Николая Клюева. – С.-Пб., 2002). Эту идею подхватывает и развивает К.Кедров в рецензии на книгу К.Азадовского ("Вопросы литературы", 2003, № 3).

Подобную версию применительно к Клюеву, Есенину, Клычкову, Ширяевцу одним из первых озвучил Вл. Ходасевич в письме к Александру Ширяевцу. Сие письмо, как и реакцию Сергея Есенина на него, Куняев приводит в рецензии "Чем Русь издревле дышит…" ("Наш современник", 2008, № 8). Естественно, что и сам критик высказывает свою точку зрения по данному вопросу. Процитировав Ширяевца, "Дыши всем тем, чем Русь издревле дышит…", он заключает: "Поверить подобным строчкам и её автору в начале ХХ века для многих не представлялось возможным – отсюда и толки о "стилизации" и "маскараде", не утихшие по сей день".

Итак, публикация глав книги "Ты, жгучий отпрыск Аввакума…" в очередной раз подтвердила очевидное: подавляющее большинство работ Сергея Куняева посвящено поэзии ХХ века, а самые объёмные среди них – это исследования о писателях первой трети столетия. Об объёме проделанной работы и масштабе творческой личности Куняева дают представление уже называвшиеся работы и те, которые ещё не звучали. Это такие статьи, как "Городу и миру" (1989) об А.Ахматовой, "Поэт возмездия" (1997) об А.Блоке, "Жизнь и поэзия Михаила Кузмина" (1988), "Этот воздух пусть будет свидетелем…" (1993) об О.Мандельштаме, "Голос в серебряном просторе" (1986, 2006) о С.Маркове, "Сражений и славы искатель" (1990) о Б.Корнилове, "Победивший косноязычье мира" (2003) о Н.Заболоцком, "Мой неизбывный верто- град…" (1982, 2002) о Н.Тряпкине, "Между миром и Богом" (1986) и "Путь к Христу" (2001) о Ю. Кузнецове и др.

Названные и неназванные работы позволяют утверждать, что Сергей Куняев анализирует творчество авторов, принадлежащих к, если перефразировать название его рецензии, "основному стволу" отечественной поэзии ХХ века. Другие же якобы русские стихотворцы (как, впрочем, и прозаики), все эти русскоязычные посредственности и таланты, возведённые в ранг гениев либеральной кликой, Куняева мало интересуют. Как правило, о них критик говорит походя – и это очередной его творческий принцип – как о сорняках либо паразите омёле, опутавшей "основной ствол" русской литературы.

Поэтов и прозаиков, попавших в поле зрения С.Куняева, можно условно разделить на три группы. Первая – это авторы, чьё творчество частично или полностью выпало из истории отечественной словесности (о них достаточно много уже говорилось). Вторая группа – писатели, которых можно назвать "трудными классиками", к коим я отношу авторов, чьё значение признано многими исследователями и читателями, а творчество вызывает непрекращающиеся бурные споры, взаимоисключающие оценки. Юрий Кузнецов из этой группы писателей, и не случайно о его поэзии появилось две статьи Куняева (уверен, будут ещё). Третья группа – "пока не классики", то есть авторы явно первого ряда, чьё творчество по разным причинам не стало общепризнанной классикой, но таковой, безусловно, является. Среди данной группы писателей у Куняева есть очевидные фавориты – Николай Тряпкин, Леонид Бородин, Вера Галактионова. Произведения двух последних прозаиков анализируются в статьях ""Дон Кихоты" и "третья правда"" (1990), "Беззаконная комета" (2001), "Умрёт Толстой. Что тогда?" (2003).

Немало у Сергея Куняева и статей – откликов на разножанровые публикации последних двух десятилетий, которые есть критика в "чистом виде", контактный "бой" с объектом эмоционального, живого, детального, убедительного анализа. Среди них, в первую очередь, следует назвать такие блестящие статьи, как "Исповедь примадонны" (1993) о мемуарах Галины Вишневской, "Женщина без мифа" (1998) о книге А.Ваксберга, посвящённой Лиле Брик, "И свет, и тьма" (2004) о статье К.Азадовского "Переписка из двух углов империи", где речь идёт о Викторе Астафьеве, Натане Эйдельмане, и не только о них, "Ахматова в зазеркалье Чуковской" (2007) о мемуарах Лидии Чуковской.

Статью о гениальной Вере Галактионовой "Беззаконная комета" Сергей Куняев заканчивает показательно для себя: "Ветер опустевшего века разносит слова, что заклинают людей помнить себя лучшими. Слова, повествующие о любви, участии, милосердии, о детском простодушии.

И ни одно из этих слов не может пропасть бесследно, не дав нужного всхода. Потому что мы будем жить. Мы будем любить. Вопреки всему".

В этих словах – весь Сергей Куняев, с его редкой для нашего времени верой в Слово и Человека. Критик представляется мне однолюбом, человеком чести, единожды присягнувшим на верность русской литературе, России, и эту клятву не нарушившим ни разу. Несмотря ни на что, вопреки всему.

А всходы от его слов – есть и будут.

(обратно)

Роман СЕНЧИН НАСТОЯЩИЙ ПАРЕНЬ

РАССКАЗ

Каждое лето я езжу из Москвы, где живу, к родителям под Минусинск, что на юге Красноярского края. Это больше трёх суток поездом по Транссибу, потом ещё автобусами... Плацкартные вагоны я предпочитаю купейным, и не из-за их относительной дешевизны (хотя и это имеет значение), а чтобы посмотреть на людей, послушать, что и как они говорят (в моей писательской профессии это важно), что едят, как одеваются. На улице или в кафе они совсем другие, чем в поездах, – поезд, как-никак, дом, кому на сутки, кому на двое-трое-четверо...

Однажды (могу даже высчитать год – две тысячи второй) я возвращался в Москву, и где-то в Новосибирске, а может, в Омске (впрочем, нет, в Омске поезд стоит ночью, а тогда был день), короче, на одной из станций в наш плацкартный отсек заселились две девушки. Одна, постарше, лет двадцати семи, заняла нижнюю полку, а другая, на вид четырнадцатилетняя, – верхнюю. И, что свойственно полуподросткам-полудевушкам, стесняясь посторонних, злясь на себя за неловкость, вторая стала устраивать свое временное жилище.

Положила на сетку косметичку и щётку с пастой, сунула под подушку книгу и плеер, а на стенке (там есть такая упругая полоска, неизвестно мне, для чего) укрепила портрет Сергея Бодрова... Я лежал на соседней полке и наблюдал.

Девушка обернулась на меня; я тут же притворился дремлющим. Убедившись, что не смотрю, она быстро поцеловала портрет, что-то прошептала. Легла, вставила в уши наушники. Шипяще зазвучала мелодия; я сумел разобрать, что это "Наутилус", песня "Крылья". Усмехнулся: "Поклонница "Брата".

В то время меня раздражала мода на Бодрова, и я часто иронически говорил, увидев его на экране: "Вот он, герой поколения. Двух слов не может связать. Типичный Серёга. Зато мочит всех подряд без рефлексий". И его быстрое продвижение наверх раздражало – и актёр культовый, и сценарии востребованы, и уже сам фильм снял. "Ещё бы. Папаша-то у него не слесарь с завода"...

Прошло часа два. Я успел действительно подремать, полистать неинтересную книгу, от души позевать со скуки; девушка спускалась и поела там со своей сестрой. Потом забралась обратно и, перед тем как улечься, снова шепнула что-то портретику.

– Любимый артист? – не выдержал я.

Девушка торопливо, горячо на меня взглянула, как на нахала, но ответила:

– Типа того.

– М-да, девушки таких любят. Уверенный, сильный. Жалко, что в жизни таких что-то нет.

– Он и в жизни такой. – И девушка легла, потянула к ушам наушники.

– Вряд ли. В жизни все слабоваты. Сама жизнь делает человека слабым. Компромиссы, общепринятые ценности, ограничения... Я вот, – кашлянул я вроде как смущенно, – писатель, третья книга выходит, много журнальных публикаций...

Я сделал паузу, ожидая, что девушка спросит мою фамилию, но она не спросила. Впрочем, и наушники вставлять уже не спешила.

– И меня постоянно ругают, что у меня герои слабые, плывут по течению. В общем, правильно. Но я ищу сильного героя, крепкого. К каждому человеку приглядываюсь. И... я сейчас сильных имею в виду... и – или животное, зверь точнее, или притворяется до первого осложнения. Зверей не хочу плодить в литературе. Да и что в них интересного? Шагают по жизни, остальных топчут, если кто-то дёрнется – в харю. А те, кто сильными притворяются... Да ну их тоже... Приходится писать о слабых. И вот кумир ваш... это на экране он такой, а в жизни реальной...

– Он настоящий парень, – уверенно сказала девушка.

– Откуда вы знаете? Знакомы с ним, что ли?

– Нет.

– А в Москве вообще бывали?

– Нет, не была.

Я вздохнул:

– А я живу там почти десять лет. Нету там настоящих. Настоящих или убили, или, если вдруг кто появляется сильный, быстро размякает. Я тоже когда-то отсюда, из Сибири, в Москву сильным приехал.

Я остановился, передохнул. Лёжа на спине монологи произносить не так уж легко... Девушка смотрела на портрет Сергея Бодрова, руки лежали на почти плоской груди.

– Сергей вписался в систему, сделал имя, стал знаменитым, – понимая, что внимание девушки может в любую секунду исчезнуть, продолжил я. – И помогли, конечно стать таким. И что впереди? Будет играть долго-долго крепких парней, братьев, офицеров в Чечне. Фильмы снимать. По тусовкам ходить, "Кинотаврам".

– Ну и что, он достоин...

– Достоин, понятное дело. Но я о другом – никогда он, как в фильме, не выйдет на улицу, чтобы навести справедливость. То есть...

– Если надо будет – выйдет.

Я снова, уже как-то умудренно, вздохнул:

– Вряд ли, вряд ли. Он с детства живёт в другом измерении. Папа – режиссёр известный, тусовки, свой круг...

Говорил я искренне, и в то же время дразнил девушку, вызывал на спор. Мне нравилось при случае спорить с такими вот, лет четырнадцати, – они ещё ко всему относятся всерьёз, жарко отстаивают свои, только-только сформировавшиеся принципы и в то же время прислушиваются к мнению других; если приложить усилия, их можно переспорить, переубедить, переделать.

– Фильм "Сёстры" видели? – спросил я.

– Да, конечно.

– Понравился?

– Да.

– И там вон, помните, Бодров встречается с героиней, удивляется, что она так хорошо стреляет...

– Да, помню. – Лицо девушки напряглось, видимо, гадала, к чему это я.

– Предлагает ей идти к себе в охранники, кажется. И уезжает. И – всё. У неё проблемы, жизнь на волоске, а он уезжает с пацанами.

– Но он ведь не знал.

– Ну, мог бы узнать.

– Спасти их должен был их отец. Это его миссия.

– Миссия, месседж, – я усмехнулся. – Наверно... Да, скорей всего, вы правы. Его миссия... А вы бы хотели оказаться на месте этой сестры?

– В каком смысле?

– Ну, в жизни?

– Не знаю, – девушка дёрнула плечами, глянула на портрет; Бодров серьёзно, без улыбки словно бы слушал наш разговор.

– А в фильме этом сняться? С Бодровым познакомиться вообще?

Девушка посмотрела на меня, как на дурака, и отвернулась к стене. Зашипела в наушниках музыка. Кажется, все те же "Крылья".

Я открыто, без спешки оглядел её – острое плечо, впадина талии, круглый, уже почти женский зад, маленькие стопы в красных носочках. Года через три-четыре замуж потянет. "И выйдешь за какого-нибудь настоящего парня, который ларьки бомбит, – подумал иронически. – Удачи". И тоже отвернулся, с полчаса усиленно пытался уснуть, и потом уснул – укачало.

Утром девушки и её сестры уже не было. Сошли где-то между Омском и Тюменью. Я обрадовался, что так – за вчерашний разговор было слегка неловко, за свои откровения, что я писатель. Поговорили – и ладно, и перестали друг для друга существовать.

...О девушке я вспомнил через несколько месяцев, когда узнал, что Бодрова и его съемочную группу накрыло на Кавказе лавиной. Представлял, как она не отходит от телевизора или компьютера, ожидая новостей, как рыдает, а скорее всего (это ближе её характеру), тихо, сдерживаясь, глотает слё- зы, подобно Оксане Акиньшиной в финале фильма "Сёстры"...

С тех пор прошло уже много лет. Действительно, много. Бодрова так и не нашли – он погребён подо льдом и камнями в Кодорском ущелье. Фильмы с его участием время от времени показывают по телевизору.

Наступили новые времена, пришли новые киношные герои. Но что-то более настоящих, чем Бодров, я не увидел. Зато в жизни стал встречать парней, напоминающих его. Правда, без пистолетов они, и не бьют при первой возможности морду противнику, но, по всему судя, если возникнет ситуация, будет крайняя необходимость – раскрошат.

Хотя не в этом их настоящесть, а в какой-то внутренней силе и в природной доброте. Есть у них инстинкт честности, благородство...

Сложно это выразить – сущность людей вообще показать непросто, да и разобраться в ней. Но не похожи они на пацанов из девяностых, безбашенных и звероватых, а скорее, смахивают на ребят-комсомольцев из ранних советских лет, хотя их я знаю по книгам да фильмам...

И девушек, подобных той, с которой несколько минут разговаривал тогда, лежа на верхней полке, тоже встречать стал немало. Немногословных, спокойных, понявших что-то важное, что-то для себя решивших.

Может, – да наверняка, – жизнь большинство из них поломает, попортит, сделает слабыми и пустыми. Хочу верить, не всех. И кто-нибудь из таких парней и девушек наверняка сделает что-то настоящее. Не знаю, что именно, но, уверен, угадаю: именно это – настоящее.

И когда еду в поезде из Москвы в сторону Минусинска и обратно, надеюсь встретиться с той, что тогда, семь лет назад, повесила на стенку портрет Бодрова. Не помню её внешность, да она, естественно, очень изменилась, но, думаю, окажись мы рядом, в одном плацкартном вагоне, я узнаю её. Подсяду, извинюсь за ту свою иронию. Спрашивать, как складывается её жизнь, не буду.

И так будет понятно – по-настоящему или нет.

(обратно)

Борис ВИЛЕНСКИЙ КРЫМСКИЕ ЗАРИСОВКИ

Крым, Севастополь. Благодатная русская земля, щедрая на солнце и обильно политая кровью – кровью русских солдат и моряков. С древних времён на этой земле жили скифы, киммерийцы, племена родственные славянам. И говорили они, вероятно, на одном протоязыке, который мог отличаться только диалектами. Географическое положение и климатические условия Крыма всегда притягивали его соседей, которые приходили на эту землю с далеко не дружественными целями. В разные времена здесь селились греки, генуэзцы, тюрки. Османская империя была одним из самых серьёзных претендентов за владычество на Чёрном море и обладание Крымом. Но все их претензии разбивались о стойкость русского воинства – Россия не собиралась уступать агрессивному соседу свои земли. Адмирал Фёдор Ушаков не только не проиграл ни одного сражения на море, но и снискал уважение противника – турки прозвали его Ушак-паша. Середина ХIХ века принесла неувядаемую славу защитникам Севастополя и эту славу подтвердят их потомки почти через столетие. Гитлеровцы так же, как и их предшественники, натолкнулись на ожесточённое сопротивление в Крыму. Люди в тельняшках и бескозырках, зажавшие концы ленточек в зубах, наводили ужас на врага. Тысячи тонн металла обрушивались на защитников севастопольских бастионов, но бастионы продолжали огрызаться огнём, удивляя противника беспримерным мужеством, заставляя его прилагать всё большие усилия по овладению полуостровом. С тяжёлым сердцем покидали моряки Севастополь, выполняя приказ командования, но покидали с полной уверенностью скорого возвращения.

В послевоенные годы Крым переживал своё возрождение. На южном побережье, как грибы, вырастали санатории, дома отдыха, пионерские лагеря, турбазы. Всесоюзная здравница принимала отдыхающих со всех концов огромной страны и даже из-за границы. Жители Крыма имели стабильную работу, активную культурную жизнь, возможность общаться с самыми известными людьми страны, так как сюда устремлялись на отдых политики, известные артисты кино, театра, эстрады, герои труда. Казалось, эта земля, наконец, обрела мир и покой. Но в 1954 году Хрущёв "дарит" русскоязычный Крым Украине, не подозревая, что в будущем это может иметь катастрофические последствия. Подобные жесты по перекройке внутренних границ в бывшей Российской империи стали нормой для советских руководителей, поэтому Крым не был редким исключением.

Последствия ошибки Хрущёва вышли наружу через сорок лет, когда осознавшие "самостийность" власти Украины стали проводить насильственную украинизацию крымчан. Разумеется, власти наткнулись на сопротивление местного населения, поскольку люди, в том числе носящие украинские фамилии, всё-таки ощущали себя больше русскими, чем украинцами. И в этом они недалеки от истины, поскольку так называемый украинский язык не более чем один из диалектов великорусского языка, а само название "Украина" появилось с подачи поляков, которые считали Малороссию окраиной России. К сожалению, нынешние украинцы совершенно не знают свою историю. Мало кто знает, что Симон Петлюра был выгнан из семинарии за "распространение социалистических идей", гетман Скоропадский начинал свою карьеру в Петербурге корнетом Кавалергардского полка, а первый президент Украины Михаил Грушевский написал собственную историю возникновения украинских племён, причём, он сам признавался, что плохо владеет украин- ским языком, называя его малороссийским. У него даже были свои претензии к творчеству Гоголя, что тот не знал народной жизни на Украине. Хочу заметить, что древнерусской историей я занимаюсь с детства, так как меня не устраивала история по учебникам. Там, в основном, представлен христианский период нашей истории. Как будто до этого периода русская нация ещё не сформировалась, хотя летоисчисление велось свыше пяти тысяч лет. Позже я нашёл и нужных авторов (весьма авторитетных учёных), и другие источники, которые свидетельствовали о дохристианской культуре восточных славян. Но нигде мне не попадалось упоминание об украинцах.

Выступления по телевидению украинских руководителей также укрепило меня во мнении, что они "мовой володиют дуже погано". Проехав по южному берегу Крыма, я тщетно пытался найти украинские газеты (для подготовки статьи мне требовались полярные мнения и информация). Изучая газеты и журналы, я заметил, что они просто перепечатывают информацию из наших газет, слегка разбавляя информацией местного масштаба. Даже в телевизионных прог- раммах я увидел названия всё тех же сериалов, фильмов, теле-шоу, что и у нас. В основном я выяснил, что украинцы не только копируют информацию из наших газет, но и наши проблемы. Инфляция на Украине состав- ляет около 10% в год, при низком уровне зарплаты цены на рынках и в магазинах по некоторым продуктам превышают цены в Москве. На этом фоне украинское правительство ухитрилось уменьшить нормы потребления продуктов: картофель на 27%, овощи, рыба, сметана и крупы в 3 раза, молоко, мясо на 18%. С жильём тоже дела обстоят не лучшим образом, так как плата за жильё растёт быстрее, чем платёжеспособность граждан, а о бесплатном жилье можно и вовсе забыть. И дело не в том, что на Украине существуют те же проблемы, что и у ближайшего соседа, России, а в том, что у нас более стабильно работает экономика и основной передел собственности уже прошёл. Украина же переживает не только плоды "оранжевой революции", но и делёж национального достояния различными политическими группировками или структурами власти. Борьба за "кормушки" идёт не на жизнь, а на смерть: достаются из сейфов компроматы, в ход идут шантаж, интриги, банальная уголовщина.

Это всё политико-экономические реалии нынешней Украины, которые, разумеется, касаются и Крыма. И, может быть, нам до всего этого не было бы никакого дела, если бы не сознание того, что Крым является русской землёй, подаренной по самодурству и недомыслию Хрущёва. А если какому-нибудь нынешнему деятелю, к примеру, Абрамовичу, вдруг захочется подарить Якутию американцам (разуме- ется, после того как он выкачает оттуда алмазы, золото или ещё что-нибудь). И базу под это подведут законодательную. Страшно. Но, похоже, мы все уже давно привыкли к "театру абсурда" как в политике, так и в жизни. Но вернёмся в Крым. В советские времена там бурлила жизнь, работали музеи, а по всему побережью от пристани к пристани ходили теплоходы. Сейчас всё по-другому – теплоходы не ходят, музеи едва выживают, а вздутые цены заставляют людей искать отдыха в Турции, Греции, на Кипре, где для отдыхающих созданы все условия. Некоторые государства существуют, в основном, за счёт доходов от туризма. Почему же у нас эта отрасль выглядит, как рахитичный ребёнок. И всё же, окрашивать всё в мрачные цвета не свойственно русскому человеку, поэтому хотелось бы заметить, что народ в Крыму весёлый и доброжелательный, а нехватку денег заменяют чувством юмора, без которого, вероятно, наш народ бы выжить не смог. Крымчане живо интере- совались жизнью в Москве, в России. К сожалению, не очень порадовали меня москвичи в Крыму: когда я подходил к машинам с московскими номерами, чтобы поинтересоваться погодой в столице, уже перед отъездом в Москву, то нарвался, в одном случае, на откровенное хамство, в другом – на полное равнодушие и нежелание разговаривать. Зато меня порадовали севастопольцы, которые были весьма к нам доброжелательны, даже люди с "оранжевой" ориентацией. Гордость и уважение, которые они испытывают к истории своего города, невольно передавалось и гостям. Хочется верить, что историческая правда когда-нибудь восторжествует и один народ (русские, украинцы, белорусы), искусственно разделённый, всё-таки объединится, как две Германии или два Вьетнама.

(обратно)

Дмитрий КОЛЕСНИКОВ ИМПЕРСКИЙ АККОРД

Опубликованную в декабрьской книжке "Нашего современника" блистательную поэму Ирины Семёновой "Командор" можно по праву назвать лучшим поэтическим произведением не только прошлого года, но и первого десятилетия XXI века. К сожалению, современные литературные издания в поэтическом отношении являют весьма печальную картину: либеральные "толстяки" переполнены витиеватой постмодернистской безвкусицей, где глубинное органичное содержание подменяется затейливой узорчатой формой; поэзия же патриотических газет и журналов, напротив, продолжает классические традиции русской литературы: она лирична, содержательна, изящна с точки зрения рифмы, но в то же время бесцветна, бескровна, обыденна – душу как-то не греет, сердце не растапливает. Пробегаешь глазами такие стихи равнодушно и закрываешь их, откладывая, без всякого сожаления. На этом блёкло-сером и невзрачном поэтическом фоне мощная державная поэма Ирины Семёновой "Командор" звучит как гром среди ясного неба.

Уже сам тот факт, что "дочь сталинского офицера" решила написать державное поэтическое произведение, обращает на себя внимание: как правило, по своей мягкой материнской натуре женщины гораздо более склонны к мелодичным лирическим стихам о любви, гармонии, природе; поэтому представителями боевитой имперской лирики выступают в подавляющем большинстве поэты-мужчины. Поэты-державники – это, прежде всего, Станислав Куняев с проникновенным стихотворением "Империя, я твой певец…", Николай Тряпкин с молитвенной "Вербной песней", поздний Борис Примеров, впавший в отчаяние от лицезрения страшной картины сокрушительной гибели своего Отечества, не по годам темпераментный вдохновенный есенинец Валентин Сорокин… А вот из поэтесс, не отличающихся безразличием к великодержавной судьбе нашей бескрайней Родины, припоминается разве что юная Марина Струкова с пламенными обжигающими воззваниями. Волоколамская уроженка Ирина Семёнова, на мой взгляд, органично продолжает этот славный, но пока ещё, к сожалению, крайне скромный ряд. Её патетическая, лишённая словесных ребусов, хитросплетённых рифм и прочих мишурных блёсток поэма представляет собой реквием по "державному величью" "победной сталинской эпохи", в которой, по собственному поэтическому признанию, Ирина "провела ничтожно мало", однако кое-что всё-таки запомнила.

Гордое слово "держава", безусловно, играет ключевую роль в осмыслении сталинского периода русской истории. Не случайно автор "Командора" то и дело повторяет его на страницах своего небольшого, но сильного произведения. Мне думается, именно благодаря победному державному облику своей суровой аскетичной эпохи Сталин и занял почётное третье место в недавнем скандальном телепроекте "Имя Россия", а в действительности, скорее всего, вышел его победителем, судя по тому, с каким решительным отрывом от других претендентов он лидировал на протяжении доброй половины проекта. Помнится, журналист "Литературной газеты" Александр Кондрашов писал, пытаясь разобраться в столь уверенном лидерстве вождя: "Теперь собственно о "победе Сталина". Дело, конечно, не в "нациках" и не в государственной пропаганде сталинизма. Голосовавшие за Сталина голосовали не за него, не за репрессии и вообще голосовали не ЗА, они, на мой взгляд, голосовали ПРОТИВ. Против того, что все великие, неоспоримые достижения сталинского периода, которые – о чём никогда нельзя забывать – стоили стране огромной крови, в ельцинские годы были бездарно, подло РАЗБАЗАРЕНЫ. Разбазарены великая наука, оборонка и стратегическая государственная собственность (сейчас она, правда, постепенно возвращается). Социальная защита, какая-никакая, а иногда и очень неплохая, а главное – бесплатная медицина, лучшее в мире тоже бесплатное образование. Голосовали против невиданного (даже при крепостном праве) социального разрыва, против унижения армии, унижения наших соотечественников в ближнем зарубежье, против нищеты и беспризорности, против похабщины на ТВ и толп проституток на трассах… Голосовали против идеологии гламура и гедонизма, против бесстыдной роскоши нуворишей, против действительно "чудовищной и деструктивной" коррупции, которая захлестнула страну в "лихие 90-е", против тотальной безнаказанности…" ("ЛГ", 2008, 23 июля).

Не могу отвечать за мотивы всех телезрителей, однако лично я, отдавая свой голос Иосифу Сталину, голосовал как раз не "против", а "ЗА". Хочу подчеркнуть: я отнюдь не являюсь махровым и непримиримым сталинистом. Ещё в дебютной публикации в "Дне литературы" я размышлял о том, что "сталинская эпоха суть кроваво-крепкое, неразрыв- ное переплетение высокого, героического и трагического", что с одной стороны, её олицетворяют "подъём промышленности и возрождение армии, пламенные, огненно-яркие лозунги и острый идеологический пафос, мощные произведения литературы и искусства, Великая Победа, светоносное освобождение европейских стран от фашизма, доставшееся нам ценой гибели миллионов советских солдат", а "с другой – гибель огромного количества ни в чём не повинных людей в лагерях, гнетущая атмосфера удушливого, едкого страха и гнусного лизоблюдства" ("День литературы", 2007, № 5). Голосуя за Сталина, я, естественно, голосовал за белую, созидательную сторону его яркой величественной эпохи. Думаю, точно так же поступило и большинство телезрителей. Ведь чего стоит один только тот факт, что именно при Сталине была воссоздана имперская историческая Россия – Советский Союз и что именно при вожде наша страна обрела грозный статус планетарной сверхдержавы. Лучезарные достижения сталинского периода невозможно отрицать даже самым упорным критикам; их можно только комкано и стыдливо замалчивать в угоду сменившемуся строю, что, по сути, и происходит.

Впрочем, в поэме "Командор" Ирина Семёнова не только воспевает грандиозную державность тридцатилетнего правления генералиссимуса и восторгается "имперской мощью" торжественного парада Победы, но и с теплотой вспоминает об органичных внутренних свойствах бесцветно-постных и, тем не менее, счастливых лет своего детства – счастливых благодаря удивительной непорочности и чистоте царивших тогда нравов:

Я помню домик, двор и ель,

Окно с болящей тётей Пашей

И чёрный кожаный портфель,

Насквозь антоновкой пропахший.

Меня водили в первый класс,

Где репродукциями в цвете

Букварь спешил уверить нас,

Что мы счастливей всех на свете.

Мне трудно вспомнить мир в цвету,

Но, сквозь погрешности в картине,

Я вижу нравов чистоту,

Почти немыслимую ныне.

Я помню ленинский значок,

Стыдливых щёк румянец нервный

И кружевной воротничок

Моей учительницы первой.

Директор школы – фронтовик

С протезом в кожаной перчатке,

Был тих, серьёзен и велик,

О школьном думая порядке.

О, как мы верили ему!

Он был для нас почти что Богом,

Герой, что в танковом дыму

По фронтовым прошёл дорогам.

Стирая кляксы на листе,

В одном уверены мы были –

В его строжайшей правоте,

В его всезнании и силе!..

Вот на таких-то людях, как директор школы автора поэмы – мужественных, искренних, кристально честных, способных принимать жёсткие решения и брать на себя за них ответственность – и держалась советская власть в чёрно-белые сталинские годы. Это потом, при Брежневе и Горбачёве, до неё дорвались хитроумные эгоистичные карьеристы и невзрачные "серые кардиналы", которые, получив все мыслимые материальные и духовные блага от советской власти, цинично и вероломно предали её и отдали на поругание.

Блестящая поэтическая симфония Ирины Семёновой завершается громогласным имперским аккордом: наступает день и час расплаты для тех, кто в своё время вдоволь нажился "на русской драме", и поднимается из гроба "разгневанный командор", чтобы судить страну, бездумно разбазарившую все достижения его времени, расползшуюся на куски и впавшую в дикое состояние "похмельного озноба".

(обратно)

Александр САМОВАРОВ ИМЯ НАШЕГО КРИЗИСА

Сергей Эрвандович Кургинян – вроде бы человек искрений и идейный, в отличие от большинства политологов, которым лишь бы бабло платили. Он человек идеи. Но какой идеи? Сквозь мутные потоки его нарочито усложнённых статей, в которых гений (ну манера такая у него) разъясняет всем нечто… Нечто сложное, вроде бы… Нечто концептуальное, вроде бы… В этом Нечто есть драматургия, есть авторские надрывы и регулярный катарсис.

Какой-нибудь психотерапевт сказал бы, что Сергей Эрвандович просто сублимирует свои комплексы и страдания в статьях, в этих огромных, нескончаемых простынях текста, и вываливает это всё на головы своих несчастных почитателей. Но между всякими "нагнетаниями" Сергей Эрвандо- вич иногда говорит по существу. И вот с этим бы хотелось разобраться.

Тем более что он сам предложил мне: "Так что хотелось бы ещё парочку статей. И в каждой по анекдотику. Выявлять себя надо до конца! Выявлять! И пожинать политические плоды".

Я вам доставлю удовольствие, Сергей Эрвандович, выявлю себя, вы же за то, чтобы расцветали все цветы. И раз уж вы это сами предложили, то начнём дискуссию. Согласны?

Мой тезис очень простой – во главу угла иерархии ценностей нужно поставить интересы русского народа. И это не изобретение каких-то русских заговорщиков, это мировая практика. Если устраняется монархия, то вместе с ней устраняется и стройная система взглядов людей, при которой монарх получает власть от Бога. Вот именно Бог и стоит во главе иерархии ценностей при монархии, Бог и монарх, который правит по "воле Божьей".

Когда на смену монархии приходят демократии, то место Бога в этой иерархии ценностей занимает народ. Это и есть национальное государство, в нём место Бога занимает нация. В национальном государстве живут во имя нации, служат нации. Нация – это высшая ценность.

В этом случае иерархия ценностей выстраивается дальше легко. Люди становятся гражданами и служат своему народу.

Что же думает обо всем этом Сергей Эрвандович Кургинян? Честно сказать, я не ожидал от него такой откровенности. Он пишет: "…народ – наи- важнейшее начало. Но не единственное. И уж никак не субъект!"

Возьмём нашу Конституцию и даже там прочитаем, что субъектом власти является народ. Пусть многонациональный, но народ. Это ведь принципиально, это, пожалуй, самое принципиальное, что может быть на сегодняшний момент. В стране всё принадлежит народу и всё подчиняется народу, всё живёт и работает во имя народа!

Это один подход, а вот подход Кургияна – народ никакой не субъект. Если не субъект, то объект, а с объектом делают всё, что захотят. А кто делает?

Кургинян отвечает на это так: "Субъект – это, например, передовой класс и партия как его авангард. Авангард, возглавляющий общенародное дело, реализующий вековечные мечты своего народа, формулирующий зажигательные утопии, соотносящий их с требованиями истории. Такой субъект не устраивает? Есть другие кандидаты на эту роль, предлагаемые в других политических теориях. Тут вам и национально мыслящая интеллигенция, возглавляющая народно-освободительную борьбу. И подлинно народное жречество, идущее в народ, а не противопоставляющее ему себя (Франциск Ассизский, Иоахим Флорский, Сергий Радонежский). Как бы ни назывался этот субъект – он всегда водительствует и воительствует. Он мобилизует. Он жертвует собой. Он жертвенно любит народ. И несёт за него ответственность".

Чем меня умиляют все эти наши самопальные политологи, так это своей вопиющей безграмотностью. Вот биография Кургиняна, читаем: "Выпускник московского геологоразведочного института по специальности "геофизика" (1972). Выпускник театрального училища имени Щукина (1983) по специальности "режиссура драмы". Кандидат физико-математических наук, научный сотрудник Института океанологии АН СССР (1974-1980)".

Ну почему человек, которого учили на геофизика, режиссёра, математика, полез в то, в чём он не разбирается? И при этом уже двадцать лет учит всех налево и направо, от Горбачева до Путина. И слывёт умником.

Понимаете, Кургинян, чтобы появилась элита, которая жертвенно любит народ, сам народ при этом должен быть субъектом. Почему "элита" жертвенно любит народ? Да потому что понимает, что она всего лишь реализует субъектность народа. А если народ объект, а элита субъект, то она делает всё что хочет в своих интересах и живёт в своё удовольствие, а на народ плюет.

Это азы, Кургинян.

Но дальше у нашего геофизика и режиссёра начинается главный приступ откровения. Он пишет: "Народ существует лишь в истории. Лишь в рамках исторического сознания и самосознания, исторического деяния и исторической рефлексии. А значит, лишь в рамках Идеального, задаваемого историей. Если это так (а это именно так), то народ может утратить то, что делает его народом. Всем это ясно. Но только не Самоварову".

Разберём нашего гения по предложениям. Это стоит того: "Народ существует лишь в истории". Загадочная фраза. Народ вообще-то живёт на земле и у каждого народа есть история. Но что значит – "народ существует лишь в истории"? И можно ли существовать вне истории? Ладно, "народ существует лишь в истории" и дальше: "лишь в рамках идеального, задаваемого историей". Это что такое за "идеальное, задаваемое историей"?! И далее: "Если это так, а это так, то народ может утратить то, что делает его народом".

Набор слов? Но за этим набором стоит главное в этом тексте Кургиняна, и главное в его убеждениях: "народ может утратить то, что делает его народом". Т.е. по-русски это звучит так, что русского народа нет, он утратил то, что делает его народом. И далее Кургинян пишет, что: "Всем это ясно. Но только не Самоварову. И не тому клану, чью позицию он озвучивает".

Т.е. все понимают, что русского народа нет, а Самоваров и какой-то клан не понимают.

Ну про клан я ещё скажу, не будем забегать вперёд. Чтобы уж совсем быть правильно понятым, Кургинян ссылается на книгу С.Кара-Мурзы про демонтаж народа. Кара-Мурза тоже утверждает, что народа у нас нет, а есть население.

Любопытно, что эти тезисы наших "левых" идеологов и поклонников СССР об "отсутствии русского народа" прямо смыкаются с поросячьим визгом либералов и некоторых нацменов о том, что никакого русского народа нет, что все русские – это смесь финнов с татарами и так далее. Что собственно поддерживает и Кургинян, заявлявший ранее (см. нашу с ним беседу на "Столетии"), что "русскиепредставляют собой полиэтнический сплав".

Т.е. клан, которому служат Кургинян, Кара-Мурза, либералы и националисты из нацменов, абсолютно уверен в том, что русского народа нет. А если его нет, то нужно выводить новый народ. Для Тишкова – это абстрактные россияне, для Кургиняна и Кара-Мурзы – это новый советский народ, для либералов это некая смесь коренных с инородцами, с мигрантами. Как ясно выразился в передаче В.Соловьева "К барьеру" один член Общественной палаты – нынешний народ, это не народ, а народом будет вот такая новая смесь.

Мы имеем дело здесь с массированной, чудовищной по своему размаху и цинизму атакой на русское национальное самосознание. Ибо русский народ – хозяин в России, ему принадлежит всё, что в России есть. Заявка русского народа на свои права означает конец власти нынешней элиты. Отсюда эти заявления, что русский народ – это объект власти, а не субъект.

Вот как реагирует Кургинян на мои слова о том, что русский народ должен быть субъектом власти: "Стоп! Судя по статье Самоварова, русский народ пребывает в замечательном состоянии. Он является аж субъектом! СУБЪЕКТОМ!"

Так и видишь Кургиняна, который прямо-таки катается по полу от смеха (или бешенства), что русский народ может быть хозяином положения.

Но самое забавное, когда Кургинян начинает поучать: "Беда в том, что и Самоваров, и другие представители сходных сил, радея за русский народ (а радеть за него, безусловно, надо!), не могут разграничить такие понятия как "народ", "нация" и "племя".

Я вот чего не пойму, на эти темы (племя, народ, нация) написаны горы книг. У Кургиняна тоже есть какой-то труд на эту тему? Какая-то выдающаяся монография, в которой он всему учёному миру открыл нечто, чего до него не знали? Да нет, вроде не числится Кургинян среди таких авторов.

И по тому, как сам Сергей Эрвандович вводит в оборот слово "племенное", видно, что неплохо бы ему пойти поучиться хотя бы на первый курс истфака, а может и просто мои книги почитать о русском национальном самосознании, хотя в силу его неравноду- шия ко мне, лучше других авторов.

Кургинян пишет: "Народ и племя… Вот нынешняя ключевая политическая проблема". Дорогой мой геофизик и режиссёр, эта проблема – народ и племя – была актуальна для Древней Руси. Человек, который делает её ключевой да ещё политической проблемой сегодня, как бы это помягче сказать на вашем языке… Этот человек уже прошёл какую-то точку бифуркации.

Что так задело Кургиняна в моей статье? А моё заявление, что у русских, как у народа, нет особых проблем, что процесс самосознания и самоидентификации идёт полным ходом. И это сказано о народе, который, по мнению Кургиняна и Кара-Мурзы, демонтирован и ждёт великих вождей. Ну желательно, конечно, кавказских, не зря же они превозносят Сталина. И вожди опять слепят из этого народа "советских".

Но русский народ в реальности живёт своей жизнью и постепенно укрепляется в мысли, что нужно быть не "народом в себе", а народом для себя.

Это, Кургинян, или националистические идеологи украинцев, или либералы могут спорить о том, кто такие русские, говорить, что русских нет, что они демонтированы, что они полиэтнический народ и пр. А мы есть. И мы знаем, что мы хозяева своей страны.

Я полагаю, что отрицание самого факта существования русских как народа – это государственное преступление. И можете эту мою статью считать обращением к президенту Медведеву с предложением считать отрицание факта существования русского народа уголовно наказуемым преступлением.

Сергей Эрвандович на словах сочувствует русскому народу, но как? Он пишет, что русский народ и вправду "оскорблённый и униженный, обманутый и оплеванный". Да, со вкусом и удовольствием подобраны эпитеты. А кем оплёван русский народ, Сергей Эрвандович? Да вами в том числе. Есть такое свойство у современных инородцев, проживших всю жизнь в России, хамить русским и не замечать своего хамства.

Вот вы отказали русскому народу в праве на субъектность, но ведь это и есть высшая интеллектуальная форма русофобии.

Русский народ и униженный, и оскорбленный, и оплёванный, вроде всё хорошо, но что-то ведь не так? А не так, что в русофобов в ответ тоже плевать стали. И им не нравится.

Вам не понравилась моя ссылка на карикатуру, не понравилась до такой степени, что вы тут же сделали вывод: "Беда не в том, что Самоваров не любит инородцев…"

У меня нормальное отношение к инородцам, ксенофобия оглупляет и лишает человека рациональности. Я всегда писал в своих статьях, что инородцы ведут себя в России так, как это им позволяет власть РФ. И я всегда писал, что дело не в инородцах, а во власти РФ. В чиновниках, и как выясняется, в таких идеологах, как вы, Сергей Эрвандович. Я думаю, что для части инородцев вы пример, а ведёте вы себя крайне разнузданно. Чего уж тут ждать от тех, которые стоят на рынках?

Вот кто вы? Какая у вас самоидентификация? Вы – русский? Вы армянин или еврей? Вы – советский? Не понятно. Я против того, чтобы мутные люди с непонятной идентификацией лезли в учителя к нам.

Кургинян, вы двадцать лет при всех властях живёте в полном шоколаде, это ведь говорит о каких-то ваших качествах, которые, как вы выражаетесь, "пахнут" или даже воняют. Но при этом вы наглы настолько, что пытаетесь читать всем мораль.

Вы ведь не просто высказываетесь по поводу, а утверждаете, например, следующее: "Если Родина – это Мать, то он – дитя этой Матери. И, казалось бы, важно, кто называет Мать "сукой" и "Капитолиной Ивановной", и каков проект, основанный на подобных "мин". Но Самоварову это неважно. Настолько неважно, что начинает казаться (ведь если Самоварову может что-то казаться, то и мне тоже, не правда ли?), что Родина для Самоварова не является Матерью народа".

Опять какой-то почти бессмысленный набор слов нашего гения, но кое-что понять можно.

Я бы мог, конечно, вспылить: это значит, для меня Россия не Мать, а сука? Это кто решает за меня? Какой-то Кургинян, мутный человек, который озвучивает идеи отнюдь не русофильского клана. Интеллектуальный русофоб измеряет степень моего патриотизма! Заигрались, вы Сергей Эрван- дович, во властителя дум русского народа. Пора клану, которому вы служите, приводить вас в чувство. Ну и т.д.

Но не стоит оно того. Ведь Кургинян сильно удивлён. Именно с удивлением он пишет обо мне, как о "радетеле русского народа". И я понимаю его удивление. Радеть за русский народ в публичной сфере, особенно на ТВ, у нас позволено в основном нерусским товарищам. Вот если ты смесь армянина с евреем, ну порадей немного об оплёванных, если ты Веллер или Хинштейн, тоже можешь порадеть. А тут русский радеет. Это же беспредел!

Но я вам открою страшную тайну, Сергей Эрвандович. На земле более 140 миллионов русских и большинство из них радеет за Россию без всякого спроса. Вот для вас русский народ объект, для Кара-Мурзы он демонтирован, для нацменов тоже никаких русских нет. А русские есть, и они радеют за свою страну.

Теперь про клан, к которому якобы я принадлежу. Вы же осведомлённый человек, Кургинян, вы знаете, что ни к какому клану я не принадлежу. Но вы пишите об этом (русофильском?) клане: "Ибо тут речь идёт о задействовании племенных рефлексов для формирования клана, ведущего игру. И вовсе не желающего брать власть. Клана, который не хочет водительствовать и воительствовать по двум причинам. Первая – у него нет для этого "пороха в пороховницах". Нет идей, проектов, воли, цепкости, жёсткости и многого другого. Подчёркиваю – не у народа всего этого нет, а у клана, который пытается говорить от его имени народа".

Это ваша любимая тема о неспособности русских патриотов ни на что. Но с Божьей помощью мы уже сформулировали идеологию будущей России. Думается, что со временем всё станет на свои места.

К тому же после ваших перлов мне пришло в голову, что может быть и вправду есть такой властный клан, который за русских? Над этим вопросом стоит подумать. И не только мне.

Р.S. Вы заговорили, что у нас с вами могут быть общие цели, такие как мобилизация, модернизация. Но вы даже не понимаете таких элементарных вещей, что в стране, где народ не рассматривается в качестве субъекта, никакой мобилизации и модернизации быть не может. Ибо субъектная элита модернизирует и мобилизует только себя. Они мобилизованы на то, чтобы выгребать из "этой" страны как можно больше. И они вполне модернизированы, у них не только лучшие машины в мире, лучшие особняки в мире, но даже лучшие яхты в мире. А для не субъектного народа такая элита и пальцем не пошевелит.

И перестаньте вы, Кургинян, играть на ностальгических струнах советских людей. Хотя понятно, что именно ваше сюсюканье по поводу СССР, по поводу Сталина снискали вам славу патриота. Но если вы хотите подискутировать и на эту тему, то ради Бога, я готов. Как и на тему государства.

Кстати, Кургинян, вы в душе ненавистник русских? Только – да или нет?

Вы же любите категоричность.

(обратно)

ПОЗДРАВЛЯЕМ!

БУНИНСКАЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ПРЕМИЯ

Ею был награждён 22 октября Александр Проханов за роман “Виртуоз”.

Во властных кругах затеяна интрига с монаршьим престолом. Нашёлся и “царевич Алексей”.

Многие фигуры этого политического романа-триллера прозрачно узнаваемы.

ПРЕМИЯ "ЯСНАЯ ПОЛЯНА"

5 октября были названы новые лауреаты литературной премии "Ясная Поляна".

В номинации "Современная классика" жюри премии "Ясная Поляна" все лавры отдало Владимиру Личутину. За роман "Раскол" ему вручён чек на весомую сумму, которая в условиях кризиса – явно нелишняя.

Поздравляем авторов и друзей нашей газеты с заслуженными литературными наградами.

(обратно)

Евгений НЕФЁДОВ ВАШИМИ УСТАМИ

ПРИГОВОР

“Раньше я жил как все:

ел, говорил, ходил,

и по утрам в росе

ноги свои мочил.

Ныне я как идиот –

брежу, лежу, сижу...

Каждый из нас придёт

к этому рубежу.

Скоро настанет суд.

Будут пытать, терзать.

Не отвертишься тут.

Понял, едрёна мать?”

Сергей КАЗНАЧЕЕВ

Раньше стихи строчил –

Нынче ответ держать:

– Что по утрам мочил?..

– Ноги, едрёна мать!

Далее суд спросил:

– Ну, так а днём-то что ж –

Ел, говорил, ходил?

– Было, едрёна вошь!

А по ночам, видать,

Бредишь, сидишь, лежишь –

Вместо того, чтоб спать?

– Точно, едрёна мышь!

– Есть ли ещё грехи?

Вспомни-ка, не забудь:

Пишешь, поди, стихи?

– Как же, едрёна суть!

Ну, посему сказать

Честно опять решись:

Просто ль поэтом стать?

– Сложно, едрёна жисть!

– Что ж, приговор мой прост:

Тягу к стихам беречь

Ты до седых волос

Должен, едрёна речь!

Если ж такой судьбе

Не пожелаешь внять –

Критиком быть тебе!

Понял, едрёна мать?!

(обратно)

Оглавление

Владимир БОНДАРЕНКО – Владимир МАЛЯВИН НА ТАЙВАНЕ

Валентин КУРБАТОВ С ДРЕВА ПОЗНАНИЯ

Пётр КРАСНОВ О ГОСУДАРСТВЕ

ХРОНИКА ПИСАТЕЛЬСКОЙ ЖИЗНИ

Андрей РУДАЛЁВ "ЧЕГО ИЗВОЛИТЕ-С?.."

Илья КИРИЛЛОВ ПОХВАЛА БЕДНОСТИ

Светлана МАКАРОВА НУЖНО ЛИ ЧИТАТЬ МОЛОДЕЖИ?

Георгий МОРОЗОВ ДВА ГОЛУБЯ

Иван БОЧКАРЁВ СО МНОЙ РОССИЯ

Сергей МЕДВЕДЕВ ВОСХИТИТЕЛЬНЫЙ СМЫСЛ БЫТИЯ

Алина ВИТУХНОВСКАЯ АПОКАЛИПСИС СТРАСТИ

Юрий ПАВЛОВ ЕДИНОЖДЫ ПРИСЯГНУВШИЙ, ИЛИ ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ СЕРГЕЯ КУНЯЕВА

Роман СЕНЧИН НАСТОЯЩИЙ ПАРЕНЬ

Борис ВИЛЕНСКИЙ КРЫМСКИЕ ЗАРИСОВКИ

Дмитрий КОЛЕСНИКОВ ИМПЕРСКИЙ АККОРД

Александр САМОВАРОВ ИМЯ НАШЕГО КРИЗИСА

ПОЗДРАВЛЯЕМ!

Евгений НЕФЁДОВ ВАШИМИ УСТАМИ