Проснитесь, сэр! [Джонатан Эймс] (fb2) читать постранично, страница - 3

дяде Ирвину, тем не менее меня бесконечно бесило хлюпанье залитого сметаной банана в его смертный час между мелющими жерновами резцов и чмокавшим языком. Слушая, как дядя ест, я чувствовал, как мой позвоночник разжижается в студень, на несколько часов лишался всякого соображения, и именно потому так старательно изучил его расписание – от родственника надо держаться подальше!

Итак, в то утро, о котором идет речь – в третий понедельник июля 1995 года, – я, стоя в ванной, ощупал подбородок, решив, что в кризисной ситуации некогда бриться, хотя это был бы четвертый день без бритья. Пребывая в некотором упадке духа, я не находил в себе моральной силы уничтожить пробившиеся усы и заявлявшую о себе рыжеватую бороду. Дядя тем временем пел, велосипедные колеса вращались.

Не знаю, ясно ли я выразился насчет велосипеда. Объясню, что у дяди есть эксцентричная причуда – молиться на велотренажере, который фактически представляет собой синий женский велосипед, купленный на распродаже в каком-то гараже и снабженный стопором, благодаря которому колеса не касаются застланного ковром пола в спальне. У этого велосипеда нет переключения скоростей, дядя долгие годы с легкостью крутит педали, а велосипеду ничего не делается. По крайней мере, дядя Ирвин предпринимал хоть какие-то физические усилия. И к тому же молился. Не будучи ортодоксальным евреем, он набрасывал на плечи предписанный для молитвы белый в синюю полоску шелковый талес с бахромой и надевал на лоб и на левую руку тфеллины – кожаные коробочки на тесемках, которые евреи носят на утренней молитве. В этих коробочках, как и в мезузе,^[5] содержатся цитаты из шма – божественных заповедей, продиктованных Богом Моисею и перечисленных во Второзаконии.^[6] Согласно еврейским преданиям, одно из утраченных указаний гласит: «Не выходи из дома с мокрой головой». К счастью, это полезное для здоровья предписание на протяжении тысячелетий передается изустно.

Итак, дядя крутил педали, молился, и если бы ехал на настоящем велосипеде, то талес плащом развевался бы на ветру у него за спиной. Прикинув, что молитвы прочитаны наполовину, я быстренько нырнул под душ. Обычно по первому пункту своей утренней программы добрых пятнадцать минут я нежусь в ванне с эпсомскими солями, погружающими в размышления, о чем в данный момент мне пришлось позабыть.

Потом, еще не просохнув, завернутый в полотенце, я сделал спринтерский рывок к своей комнате, и в тот самый момент, когда закрывал за собою дверь спальни, дядина дверь открылась, он направился к ванной. Еле-еле успел спастись.

Дживс разложил на постели мою одежду: мягкие брюки цвета хаки, белую рубашку, зеленый галстук от «Братьев Брукс» с рисунком в виде брызжущих авторучек – традиционный наряд писателя.

– Спасибо, Дживс, – сказал я.

– Пожалуйста, сэр.

– Представьте, чуть-чуть не столкнулся в коридоре с родственником. Простоял бы под душем/ еще тридцать секунд – все могло обернуться иначе. Интересно, как судьба распоряжается, правда, Дживс?

– Да, сэр.

Уловив определенную холодность в его тоне, я продолжал развивать теорию:

– Всю жизнь нас от петли палача отделяют секунды.

– Да, сэр. Позвольте заметить, вы четыре дня не брились.

Обнаружилась причина холодности.

– Я бы сегодня побрился, Дживс, но был вынужден максимально экономить время. В лучшем случае у нас оставалось минут десять – пятнадцать. – Видно было, что Дживс по-прежнему болезненно переживает. Я пытался объяснить: – Это дядя поставил все с ног на голову, нарушив свое расписание. Обещаю обязательно завтра побриться.

– Очень хорошо, сэр.

Утешив его, я быстро оделся, не повязав галстук.

– Галстук, сэр, – напомнил Дживс.

– Времени нет.

– На галстук всегда есть время, сэр.

– Не могу рисковать, – заупрямился я.

– В данный момент ваш дядя только садится в ванну, сэр. По-моему, времени вполне достаточно.

– Нет, – отрезал я. – И хочу вам сказать, что не люблю заниматься йогой в галстуке. Особенно в такое жаркое время года. Отныне буду повязывать галстук после завтрака.

– Хорошо, сэр, – выдавил Дживс.

Сначала бритье, теперь галстук. Подрыв самой сути служебного долга уязвил его до глубины души. Бедному старине Дживсу выпало по-настоящему тяжкое утро в нашей домашней жизни; тем не менее он решил сохранять хладнокровие.

Я распахнул дверь своей комнаты, стремительно промчался по лестнице, пробежал через кухню, выскочил через парадное в маленький внутренний дворик.

В этом самом дворике я занимался йогой. В целом утреннее расписание (ванна, йога, старания не встречаться с дядей) должно было привести меня в нужное психологическое состояние – насытить душу водородными ионами (pH) до необходимой для работы над романом степени. Я, как правило, десять раз поклоняюсь солнцу, отчего начинает по-настоящему бурлить и плескаться кровь, потому что для этого надо встать, распрямиться, потом лечь плашмя на живот, а потом снова встать. Я