Мяугав [Светлана Альбертовна Тулина] (fb2) читать онлайн

Светлана Тулина Мяугав

Из выступления Нгуена Ли, известного больше как Ки Кю, на Межсистемном медицинском конгрессе, проходившем с 05.03 по 01.04 года 321 в системе Тарсова под лозунгом «Остановим асту ксону!». Выступление зафиксировано не полностью, поскольку закончилось всеобщей потасовкой, в которой оператору разбили голову и привели в полную негодность вмонтированную в лобную кость аппаратуру. Администрация канала приносит извинения за качество и незавершенность предоставляемого широкой общественности материала.

— …Вы полагаете, что царем природы человека сделал Его Величество Разум, великий и могучий? Ха! Ничего подобного! Царем природы человека сделала Ее Величество Приспособляемость. Человек — такая скотина, что приспособится к чему угодно! Он с удовольствием живет и здравствует там, где дохнут крысы и тараканы. Более быстрые, сильные, хитрые, свирепые, зоркие благополучно вымирали, стоило слегка измениться окружающим условиям, а человек — приспосабливался и выживал!

Он был всеяден и нетребователен к климатическим условиям. Не имея собственной теплой шерсти, он научился разводить костер и утепляться при посредстве шкур, содранных с неумеющих приспосабливаться представителей прочей окружающей его фауны. С родственников своих, так сказать, дальних или даже ближних…

(Смех в зале, отдельные хлопки.)

— …И, даже объявив войну природе, он все равно приспосабливался — к задымленному воздуху, отравленной воде и генетически модифицированным продуктам питания. Он побеждает, уступая. Впрочем, что это я о нас говорю в третьем лице? Не он. Мы. Именно мы с вами, господа, все вместе и каждый в отдельности!

(Легкий одобрительный шум в зале.)

— Еще не имея жабр, мы освоили океаны. Поднялись в небо, не умея летать. Покорили время. Расстояние. Природу.

Космос.

Покорили, приспособившись. А значит, изменившись.

Но мы давно перестали бы быть людьми, если бы не Аста Ксона и синдром, названный в ее честь. Да-да, вы не ослышались! Именно благодаря асте ксоне мы до сих пор остаемся людьми! Да здравствует аста ксона, господа! В ней единственной наше спасение…

(Шум в зале усиливается, приобретает недоумевающий оттенок. Слышны отдельные растерянные выкрики: «Профессор, вы о чем?», «Что он несет?!» Властный и уверенный голос докладчика пока еще легко перекрывает нарастающий гвалт.)

— …Я повторяю еще раз: господа коллеги, руки прочь от асты ксоны! Когда же до вас наконец дойдет, что это не болезнь, а защитный механизм?! Последняя преграда, не позволяющая разнести к чертовой матери человеческий генофонд клочками по галактическим закоулочкам!

(Негодующий шум в зале, выкрики с мест.)

— …Да, да, я все это понимаю! Ни один из больных синдромом Асты Ксоны со мной не согласится. И будет по-своему прав! Больному главное — уничтожить болезнь! И ему наплевать на последствия, до которых он все равно не доживет! Но вы же ученые, господа! И вряд ли кто-то из вас болен даже самой слабой формой. Иначе вы вряд ли сумели бы сюда добраться!..

(Шум и смех в зале, одобрительные хлопки, возмущенные крики с мест.)

— …Да, я согласен, что это проклятие для людей, ей подверженных. Но вместе с тем благословение человечества в целом! Именно благодаря асте ксоне человек в любой глубинке остается человеком! Невзирая на многочисленные местечковые мутации, мы все с вами — люди, а жабры, хвосты, крылья и количество рук — это мелочь, не стоящая внимания! Именно благодаря асте ксоне все еще возможны межвидовые браки, и нормальные дети могут быть, допустим, даже у хиятанки и эриданца! Если, конечно, сумеете вы отыскать такого… ну, скажем так, не совсем нормального эриданца, склонного к экстремальным развлечениям. И сумеете уговорить хиятанку до того, как она откусит вам голову!

(Смех в зале. Шум. Выкрики с мест становятся настолько громкими, что временами заглушают докладчика.)

— …Уничтожать ген стабильности — все равно что пилить сук, на котором выстроено все здание нашей цивилизации! Да и зачем? Тех, у кого планетарная зависимость проявляется хотя бы в самой малой степени, — менее десятой доли процента! Да, конечно, даже в масштабах одной среднеиндустриализованной планеты эта цифра впечатляет, но тех же гермов, например, рождается чуть ли не в шесть раз больше! Но вы же не станете требовать, чтобы только из-за этого обстоятельства все мы…

(Хохот в зале, аплодисменты, свист.)

— …На Диксаунте ее называют звездной аллергией. На мой взгляд, это куда более верное название. Впрочем, зависимость тоже можно принять. Аллергии, они ведь очень разной степени тяжести бывают. От легкой крапивницы до глубокого отека Квинке-Краузе, полной остановки дыхания и анафилактического шока. И с астой ксоной дело обстоит точно так же!

Кто спорит, быть на всю жизнь прикованным к планете, на которой тебе не повезло родиться, — что может быть ужаснее?! Особенно если родился ты не на столичной Церере или хотя бы тех же Верхних Галапагосах.

(Смех в зале.)

— Но ведь это всего лишь миф, господа! У большинства больных симптоматика минимальна! Легкая тошнота, головная боль, ломота в суставах… Уверяю вас, что при самой обычной простуде или ревматоидном артрите вы испытаете куда больший дискомфорт, чем эти несчастные, задумай они покинуть родину! Не надо их жалеть — пожалейте себя! Они вполне способны перенести полет, слегка потерпев! Или воспользовавшись анальгетиками из домашней аптечки и всем вам еще со студенческих времен наверняка хорошо известными антиблюйками, никогда не мог запомнить, как же они на самом деле называются…

(Смех в зале. Свист. Выкрик: «Прекратите балаган!»)

— …На той же Асте Ксоне, кстати, где этот синдром впервые идентифицировали как отдельное заболевание, сейчас подверженных ему людей в десятки раз больше, чем в любом другом месте, выбранном наугад! Как вы думаете — почему? Ну, напрягите мозги, если они у вас еще остались! Ну же, кто самый смелый?.. Нет! Вы ошибаетесь, молодой человек! Вовсе не потому, что их там больше рождается! Ничего подобного! Просто они слетаются туда со всего космоса!

(Шум в зале нарастает.)

— Да! Вы не ослышались! Именно слетаются! Что бы там ни утверждали мои горе-коллеги! Им нравится чувствовать себя среди своих, таких же, им нравится подчеркивать свою ущербность! На Асте Ксоне их уже более пяти процентов населения! Это полноценная этническая группа! Там есть целые города, в которых нет ни одного здорового взрослого человека! Да, я не случайно отметил — «взрослого», дети у них рождаются нормальные… Отсюда, кстати, и растут ноги у легенды про Мяугав…

(Шум, крики, звуки потасовки.)

— …Да если бы хоть что-то подобное… Вот вы ученый, да? Вы способны представить себе условия, при которых население целой планеты…

(Шум.)

— …Кто там кричал про Милтонса? Милтонс преступник и сумасшедший! Это чушь! Ничего он не открыл! Уберите руки!.. Ген стабильности не мутирует, это же аксиома! Такой планеты просто не может быть! Стыдно, молодой человек! Ученый. А верите в сказки!..

* * *

— Выключи.

— Да ты что?! Там как раз только-только самое интересное начинается! Тебе что, совсем не любопытно послушать, как этот хрыч будет доказывать, что никого из наших малышей не существует?! А то, что мы видим на экранах, — вообще бред и суть галлюцинация! Хотя про Милтонса правильно сказано. Сволочь он, твой Милтонс!

— Милтонс не мой. Выключи. До начала работ полторы минуты.

— Ну так целых полторы еще, чего торопиться-то? Слушай, а давай отключим им защиту сразу, а? Еще на подходе! Слушай, ведь это идея! Давай попробуем! Может, вся эта хрень у нас только из-за того не получается, что мы с ними уже тут работать начинаем! Может, просто постепенно надо, медленно, по нарастающей, — и все будет тип-топ!

— Не будет. Пробовали.

— Когда? Я что-то такого не припомню!

— Зато я помню. И этого достаточно. Это еще с твоим предшественником было.

— Ну вот… всегда так! Только что-то придумаешь, как тебя…

— Не отвлекайся.

* * *

Скоро придет боль. Уже совсем скоро. Огромная, черная, неотвратимая, она заполнит весь мир. У нее остро заточенные лучи-иголки, о них так просто порезаться, они обжигают, лучше держаться от них подальше, лучше свернуться в клубочек и попытаться спрятаться…

Он сжался и заскулил.

* * *

— О, ты только посмотри, какой красавец! Просто роскошный щен!

Боли пока еще нет, но она будет. Точно будет, он знает это, это было уже. Много раз было. Хотя и не было. С ним не было. Но он помнит, он знает, боль всегда приходит, когда появляются эти руки. Огромные, страшные, сильные руки, они выхватывают тебя из безопасного и теплого логова, а за ними следом приходит и боль. Так было всегда. И прятаться от них бесполезно, хотя многие пытаются…

— Действительно, вполне перспективная особь.

— И только? Ха! Ты посмотри на его реакцию! Он же сквотнул моментально, когда другие и понять ничего еще не успели! И посмотри — как качественно! Ты не туда смотришь, ты на зубы его смотри!

Он тоже пытался спрятаться — тем образом, которым раньше прятался лишь по таким же сигналам старших. Самым важным сигналам, когда опасность слишком велика и никакие иные прятки не помогут. И раньше все получалось. Но на этот раз даже такая мера не сработала — мир перевернулся, но проклятые руки никуда не исчезли. И тогда, выгнув шею до хруста, он вонзил все свои мелкие и очень острые зубы в одну из ненавистных рук.

— Действительно, зубы качественные. И реакция.

— Ах ты… гаденыш! От ведь!.. Ты у меня забудешь, как кусаться! Да я все твои пакостные зубешки…

— Отпусти щенка, Эри. Задушишь. А он еще не прошел Испытание.

— От же тварь! Да не трогаю я его, успокойся! Что я, совсем, что ли… Испытание ему… Ну, мелкий гаденыш, держись! Я тебе устрою экзамен! Ты у меня полетишь, как фиброглас над Нью-Баден-Баденом!

— Эри, уймись. Убьешь ребенка.

— Ни фига! Только не его! Ты на зубы посмотри! У них вся семейка перспективная, очень высокие показатели, буквально на грани, я еще в прошлогоднем помете ожидал прорыва, но побоялся снять защиту. Может, и зря. Имели бы что предъявить, а не стояли бы теперь перед комиссией с голым задом…

— И что ты так бесишься? Он же не тебя укусил.

— Ха! Хотел бы я на это посмотреть! Попробуй он укусить меня — вот было бы весело! Не ему, конечно. Ну, держись, гаденыш…

— Если ты выйдешь за пределы рекомендованной нормы — я укажу это в рапорте.

— Зануда. Смотри! Видишь? Все в рамках! Можешь указать в своем рапорте хоть триста раз!

— В пределах нормы.

— Но все-таки — нормы! Да пойми же ты — это оправданный риск! Я нюхом чую — у этого малыша получится! Посмотри, он какой! Красивый, сильный, наглый. У него просто обязано получиться! Если еще чуть-чуть ослабить экранирование…

— Эри, уймись.

— Ладно, ладно! Видишь — все, не трогаю больше! Можешь включать.

* * *

Боль.

Руки исчезли — и тут-то она и навалилась всей своей огромной черной тяжестью. Он знал, он помнил, что именно так все и будет. Но все равно — неожиданно. Огромный черный водоворот боли затянул его в самую середину, он падал, падал, падал, и больше в мире не было ничего, только эта черная боль и бесконечное падение. И тонкий пронзительный визг, впивающийся в барабанные перепонки. Он вонзается в уши, он высверливает голову изнутри. Этот визг… Кто-нибудь, прекратите, пожалуйста, кто-нибудь… Никого нет, только черная боль, и он сам пытается заорать, чтобы хотя бы так прекратить засилье этого мерзкого звука. И только тут понимает, что визг — его собственный.

А падение все длится, хотя прошло уже столько времени, что вроде бы больше некуда падать. Ужас его безграничен и безгранична черная боль. Наверное, в нее можно погружаться вечно. Все ниже и ниже. Только вот давит на грудь и потихоньку становится все труднее дышать. Как под водой, он это тоже помнит, хотя там и не был ни разу. Наверное, он упал очень низко, ниже поверхности озера, вот и трудно стало дышать. И сердце колотится где-то под самым горлом.

А падение все длится… и длится… и длится…

* * *

— Обрати внимание на его пульс. Еще немного — не выдержат стенки сосудов.

— Не паникуй! Они гораздо крепче, чем кажутся! Ты что, до сих пор не понимаешь? К ним нельзя подходить с человеческими мерками! Они давно уже не люди!

* * *

Боль может быть вечной. Но страх — не может. Даже страх перед болью.

Падение продолжалось, и острые иглы-лучи никуда не делись, и черный ужас вокруг тоже был по-прежнему беспросветен. И трудно было дышать — что там трудно! Почти невозможно! Сердце билось уже не под горлом даже, о стиснутые зубы билось оно, и казалось, что разомкни челюсти хотя бы на миг — выскочит, тесно ему там, за зубами…

Но что-то изменилось.

Не снаружи — там по-прежнему только черная боль и ужас вечного падения.

Внутри.

Словно отбивающий бешеный ритм мотор гонит по жилам уже не только кровь, но и что-то другое, чему нет названия. Что-то, такое же черное, как боль. И такое же вечное.

Оно не смешивается с кровью. Оно не растекается, растворяясь и теряя силу. Оно собирается где-то под ребрами, словно туго завинченная пружина или напрягающаяся перед прыжком Быстрая Смерть. Оно — уже почти готово, и от этого немножко щекотно в груди. Изнутри щекотно. И хочется смеяться от внезапно раскрытой Великой тайны.

Боль-то, оказывается, вовсе не всесильна!

И ужас — тоже!

С ними можно бороться! Еще чуть-чуть — и он поймет, как это сделать. В груди медленно-медленно разворачивает тугие лепестки черный цветок, он вибрирует от наполняющей его энергии и восторга, ему тесно в клетке из ребер! Он вот-вот прорвется наружу — и тогда мир опять перевернется, потому что не сможет вместить столько восторга! И не будет больше ни боли, ни страха, ни преград! Нужно только понять… Еще совсем чуть-чуть, ведь это же так просто, он уже почти понял, почти разгадал, почти…

* * *

— Эри, уймись.

— Ладно, как скажешь… Хотя я уверен, что, ослабь мы охранную оболочку капсулы еще хотя бы на пару делений, — получили бы вожделенное доказательство.

— Мы бы получили на выходе инвалида. Его реакции ничем не отличались от реакций остальных — боль и страх по экспоненте. Никаких отклонений.

— Ты ничего не понимаешь, а я чувствую, что это — тот самый! Он особенный! Он бы мог! Он лучший!

— Кто-то и в прошлый раз говорил то же самое.

— В прошлый раз, в прошлый раз… С кем не бывает! Ну и что?.. Не ошибается только тот, кто ничего не делает!

— Я — не ошибаюсь, Эри.

— Вот-вот! Именно что!..

* * *

ПОЧЕМУ?

Он заскулил. Тявкнул отчаянно, снова срываясь на визг.

Руки вернулись, черная боль исчезла, руки были мягкие и заботливые, они растирали сведенные судорогой крохотные мышцы, вытирали слезы, гладили, просто ласково гладили. Они были добрыми, эти руки, а ему так хотелось вцепиться в них зубами и рвать, рвать, рвать, рыча от бессильного бешенства.

ЗА ЧТО?!

Он уже не помнил боли и ужаса — их смыло последнее воспоминание о невозможно огромном восторге. Боли больше не было, не было и страха, и черный цветок медленно умирал в груди, печально роняя иссыхающие лепестки. Он не мог жить без боли и ужаса, этот до невозможности прекрасный, но так и не распустившийся черный цветок.

ТАК НЕЛЬЗЯ!!!

Показать самым краешком такую прекрасную игрушку, дать уже почти что в руках подержать… Он ведь понял уже! Он не мог понять неправильно — слишком ярок был черный цветок, чтобы не понять! Он правда понял! Правда-правда! Это сейчас он с каждым мигом забывает все больше и больше из того, что понял тогда, когда рвался наружу сквозь путаницу ребер восторженный бутон, это просто сейчас, под ненавистными ласковыми руками, он забывает, забывает, забывает и совсем скоро забудет все, но ведь тогда-то он понял! Ведь правда же понял?!

МЯУ?..

* * *

Солнце еще не вылезло из-за края далеких гор, когда Ксант выбрался на опушку. Серые предрассветные сумерки, в которых все цвета выглядят одинаково призрачными, наконец-то сменились почти нормальным утренним многоцветьем. И панические вопли разнообразных пернатых доносчиц, по чьей территории он проходил, стали не слышны за разноголосым птичьим гамом и пением — крылатые встречали новое утро, уверившись, что этот отдельно взятый представитель опасного племени вышел в лес вовсе не для ночной охоты.

А может быть, они просто там, у себя наверху, увидели солнце и забыли о Ксанте. Они ведь совсем безмозглые, эти упакованные в красивые перья комочки вкуснятины, они не могут думать о двух вещах одновременно.

Утро было ранним и довольно промозглым, от водопада тянуло сыростью. Ксант поежился, думая, будет ли ему теплее в сквоте. Решил, что птичка прыжка не стоит. Сквот, хоть и хорошая штука — а временами так и вообще незаменимая! — отупляет изрядно, и без особой нужды лучше в него не ходить. Потому что те, кто думает иначе, со временем вообще перестают оттуда вылезать. А оно нам надо?

Любимую ветку он нашел быстро.

Он мог бы ее найти и в полной темноте. Не просто ночью, когда видно, в принципе, ничуть не хуже, чем днем, просто по-другому, а именно темноте. На ощупь. Автопилотом. Слишком часто он уходил сюда за последнее время. Если узнает кто из Старших Леди, ему наверняка серьезно влетит за подобную глупость — настоящий представитель Коварного и Опасного племени не может быть настолько предсказуем.

Коварного и Опасного…

Ха!

Кого они хотят обмануть своими громкими воплями, эти старые шлюхи?!

Быстро забравшись по наклонному стволу старого какбыдуба, Ксант привычно улегся в широкой развилке. Он не боялся, что его обнаружат свои, — до очередного зажжения Маяка еще четверть сезона, а в другое время мало кто из правобережных ходил в эту сторону. Это было не то чтобы совсем запрещено, просто не принято. Да и неприятно — слишком мокро, слишком противно, слишком нервирует близость левого берега. Мало ли кто может там появиться?

Котят, конечно, левый берег и таящиеся там опасности привлекали очень и очень. Но котята, они котята и есть.

Существа легкомысленные, неспособные надолго сосредоточиться на чем-либо. Как прибежали — так и убегут, не задержавшись дольше чем на пару-другую стремительных котячьих игр. Да и не прибегут они сюда так рано, на фиг им это? Левобережникам раньше полудня до реки не добраться, они ночью слепы, как новорожденные, и не любят уходить далеко от жилья. И вообще просыпаются только с рассветом. А без их присутствия — хотя бы только вероятного! — визит на далекую реку теряет для котят большую часть привлекательности и превращается в долгую утомительную и довольно скучную прогулку по пересеченной местности.

Котята ведь не понимают, как это красиво — падающая вода…

Ксант повертелся на животе, устраиваясь удобнее. Положил подбородок на руки. Фыркнул, слегка сморщив нос, — брызги долетали сюда довольно часто.

Ветка, на которой он лежал, была чуть выше водопада, мощный ствол какбыдуба нависал над рекой, и, если смотреть строго вниз, можно представить, что берега нет совсем. Только стремительная вода — и больше ничего в целом мире. Интересная игра, Ксант часто в нее играл.

Постоянная и неизменная изменчивость воды завораживала ничуть не меньше, чем переливчатое чудо Священного Огня. Может быть, даже больше. Потому что на Огонь смотреть было и это убивало половину удовольствия. К тому ж у Маяка всегда толпился народ, даже если и не перемывали кому-то кости и не обсуждали последние новости, все равно сопели, вздыхали, хрустели суставами, шевелились. На воду же Ксант смотрел один.

Выше водопада она казалась застывшей, как желе из зеленоватого типакиви. Неукротимую стремительность ее можно было осознать только по редким веточкам или листьям, попавшим в поток. Вот мелькнули они — и исчезли за краем, нырнули в кипящую пену. Стена падающей воды тоже казалась неподвижной, лишь слегка шевелился над ней туманный шлейф мелкой водяной пыли — когда солнце взойдет повыше, в этой пыли заиграют многочисленные краткоживущие радуги. Лишь у самой поверхности озера водопад разделялся на отдельные струи, и вот там-то стремительность была хорошо заметна — струи сплетались друг с другом, озеро под ними словно кипело.

Вода на середине подводопадного озера тоже не казалась спокойной, но уже по иной причине — она таковою просто была. За долгие годы водопад выдолбил в скале углубление, вполне достаточное, чтобы погасить его яростный напор. Озеро спокойно мерцало внизу, на расстоянии пяти-шести человеческих ростов, и вытекающая из него река продолжала путь тоже спокойно и неторопливо. Будто и не она это только что так бесилась и рвалась вперед там, наверху. Смотреть на плавное скольжение ее переливчатых струй можно было вечно. Если, конечно, не помешает кто…

Ну да, конечно.

Когда на самом краю зрения обнаружилось какое-то внеплановое движение по левому берегу, Ксант лишь скосил глаза, надеясь, что это какой-то ранний и крайне неумный зверек на водопой спешит. Хотя внутренний голос и подсказывал, что вряд ли. Да что они все сегодня, сговорились, что ли?! Сначала те драные кошки из Совета, а теперь и тут покоя нет! И ведь такое утро роскошное было!

На левом берегу настоящий лес не рос. Так, мелкий кустарник вдоль самой воды и холмистая степь до горизонта. Некоторые холмы тоже заросли кустами и редкими деревьями, но назвать это рощей язык бы не повернулся. Левые потому тот берег так и любят — им лишь бы простора побольше, чтобы побегать можно было всласть. Сами не свои до побегать. А деревьев они не любят. Совсем не любят. Особенно когда деревьев много.

По холмам, петляя, тянулась довольно широкая тропинка — левые даже в одиночку предпочитали бегать строем. В смысле — теми же путями, как и все другие. На то они и левые. Правильно же говорят: там, где пройдет сотня правых, — ни одна травинка не примнется; там, где пробежит десяток левых, — останется дорога. Рановато они сегодня что-то. Их лукошки — или что там у них вместо? — далеко, даже если бегом; наверняка вышли еще до восхода малой луны. И чего им неймется?

Тропинка петляла между холмами, то выныривая на горку, то снова надолго исчезая из виду. Кто бы по ней ни бежал и сколько бы их ни было, сейчас все равно толком не рассмотреть.

Ксант перевел взгляд на воду. Но былое умиротворение возвращаться не спешило. Вот гады! Такое утро испортили. А ведь ему почти удалось…

Понимая, что славного настроения уже не вернуть, Ксант мрачно уставился на пустой участок тропы перед самой скалой водопада. Этой прогалины бегущим не миновать. Да и зачем? Ведь именно это место и было их целью. Небольшой галечный пляж и довольно сильно вытоптанная широкая площадка у самого берега. Собаки, они и есть собаки, куда ни придут — везде нагадят. Это только коты считают ниже своего достоинства оставлять столь зримые следы своего присутствия, а эти…

Ксант презрительно сморщил нос. И тут же заинтересованно расширил глаза — нарушитель спокойствия добрался-таки до берега.

Он был один и все еще пытался бежать, хотя ноги явственно подгибались, а грудь ходила ходуном под тонкой майкой. Оно и понятно — полночи бежал, придурок. К тому же совсем молодой еще щенок, шортики почти черные, совершенно не выгоревшие. Наверное, будет даже помоложе Ильки — малолетнего и нахального не по годам Ксантова братца. И чего тебе не спалось в родной конуре?

Щенок остановился у края площадки, уперся руками в дрожащие коленки, пытаясь отдышаться. Ксант смотрел на него без удовольствия, хотя и с интересом. Любопытно ему было — а чего это, собственно, ты забыл на этом берегу, юный сукин сын? И стоило ли оно того, чтобы вот так надрываться?

Левый еще раз глубоко вздохнул, выпрямляясь и расправляя ссутуленные до этого плечики. Ксант открыл глаза еще шире и беззвучно присвистнул. А щенок-то этот, похоже, вовсе не сукин сын, а самая что ни на есть настоящая сукина дочь! Во всяком случае, две симметричные выпуклости под натянувшейся майкой проступили вполне явственно.

Все непонятнее и непонятнее. Юных сучек до первой вязки, по слухам, держат вообще чуть ли не под стражей, чтобы по неразумию случайно породу не попортили. Это потом уже власть им на это дело дается просто немыслимая и от бедных кобелей перестает что-либо зависеть, а первая случка обязана быть только плановой. Первый опыт — святое, так Лоранты-Следователи постановили, а кто мы такие, чтобы возражать Самим Верховным Пилотам?

Нет, настоящего кота, конечно, сметаной не корми, а дай только кому-нибудь по поводу чего-нибудь повозражать. Но тут — птичка прыжка не стоит.

Для Ксанта, впрочем, сучка эта если и представляет какой интерес, то разве что чисто теоретический. Потому как вряд ли кто еще из котов хоть раз в жизни видел вблизи столь юную и ни разу никем не тронутую… А так, даже если от породы отвлечься, ничего особо привлекательного. Худая, голенастая и до отвращения нескладная. Совершенно не тот… хм… типаж.

Молодая сучка тем временем слегка отдышалась и повернулась к скале с водопадом — Ксант отчетливо увидел ее очень бледное лицо с прилипшими к потному лбу прядками темных волос. Похоже, противоположный берег и сама река ее не интересовали — она смотрела только вверх. Туда, где над самым водопадом подмытая потоком скала чуть выступала, нависая над рекой естественным карнизом. Щенки любили на нем сидеть, свесив босые ноги к стремительно несущейся воде. Или купая их в мелкой водяной пыли, пронизанной осколками радуг, — это если сидеть лицом вниз по течению, над самым провалом. Некоторые, самые безрассудные, даже прыгали с этого карниза в озеро. Головой вниз считалось высшим шиком. Самые везучие потом даже всплывали. В смысле — не через два-три дня, когда внутренние газы вытолкнут на поверхность распухшее тело, а сами. Оглушенные, частично захлебнувшиеся, но жутко собою довольные.

Но таких счастливчиков было мало…

Странные они, щенки эти. Ведь отлично знают, что шанс выжить — один к трем. И все равно прыгают. На спор, чтобы кому-то что-то там доказать. Глупо. Кому и что можно доказать собственной смертью? Впрочем, на то они и щенки…

Сучка вздохнула — прерывисто и быстро, словно всхлипнула. И легко побежала по тропинке вверх, к карнизу. Ей на весь подъем хватило трех-четырех глубоких вдохов — все-таки быстро они, заразы, бегают! На самой высокой точке тропы она резко и почти испуганно обернулась, словно опасалась преследования. Ксант еще успел подумать злорадно — ха! Еще бы не опасаться! Поймают — задницу небось так надерут, что мало не покажется!

А потом она прыгнула.

* * *

Ксант выругался.

Все было неправильно!

Абсолютно все!

Эта сукина дочь не должна была портить такое прекрасное утро — и так рано! Она вообще не должна была сюда припираться, а тем более в такую рань! И прыгнула она неправильно. Она вообще не должна была прыгать, не умеет ежели! А она не умела, Ксант это сразу понял, еще в момент отталкивания. Поморщился, следя взглядом за коротким полетом худенького тела.

Так и есть!

Слишком слабый толчок, слишком медленный разворот, слишком несобранное тело — ей никак уже не успеть довернуться и войти в воду под нужным углом. Нет, конечно, плашмя она не ударится, но угол вхождения все равно окажется недостаточно острым. Припечатает ее изрядно. Наверняка оглушит. И воздух из легких вышибет весь — это уж точно. С такой высоты животом о воду — даже и не плашмя вполне хватит. Без воздуху и с набранной скоростью кинет на самое дно. А остальное доделает вода…

И дня через три она всплывет. Это если повезет. А если за корягу какую зацепится, то и дольше может на дне проторчать. Намного дольше.

И все это время купаться в озере будет довольно-таки неприятно. Да и рядом-то находиться для любого с чувствительным носом — то еще удовольствие…

Ксант зашипел.

Порасслаблялся, называется. Отдохнул в тишине и спокойствии.

Подтянувшись одним стремительным движением вдоль толстой ветки, он прыгнул вслед за этой дурой.

* * *

Не так, конечно, прыгнул, как она, поскольку вовсе не собирался отбивать себе о воду все пузо и прочие важные части тела. Пригодятся еще, что бы там эти драные кошки из Совета себе ни голосили. Не обломится им!

Мощный толчок, переворот, группировка в воздухе, резкий выброс ногами на середине падения — и вот уже он стремительной свечкой вонзается в темную воду. Еще даже брызги, сучкиным безмозглым падением поднятые, опасть не успели. Сам же он вообще без брызг обошелся — идеальный прыжок! Давненько так чисто не получалось. От злости, наверное. Интересный эффект, надо будет как-нибудь проверить.

Воздуху он еще в полете набрал, чтобы времени и инерции не терять. Скорость тоже была вполне приличной — он, в отличие от этой дуры, ни о воду, ни о воздух не тормозил бестолково раскинутыми конечностями. А потому на дне он оказался даже раньше юной сучки. И теперь смотрел с искренним любопытством, как она медленно падала, безвольная и оглушенная. А красиво, однако. Тонкий, почти мальчишеский силуэтик на фоне зеркальной зелени, сквозь струящиеся короткие волосы просвечивают первые солнечные лучи…

Пузырьков над ней не наблюдалось. Но хорошо это или плохо — сейчас не понять. Да и вряд ли она действительно сумела удержать в легких хотя бы немного воздуху — после такого-то удара животом и грудью. Одна надежда: вдохнуть после такого тоже проблематично. Ладно, на месте разберемся…

Оттолкнувшись от каменистого дна, Ксант решительно двинул вверх. Подцепил на полпути девицу — она не сопротивлялась. Вынырнул, шипя, плюясь и гримасничая от дикой боли в ушах. На входе как-то не до того было, а сейчас вот припечатало — тут все-таки роста в три глубина, не меньше, перепад давления довольно чувствительный. По уму, так надо было не спешить с подъемом, выравнивая постепенно. Но кто знает, когда этой дуре в себя прийти заблагорассудится? Ладно, не смертельно…

К берегу он плыл, работая ногами и одной рукой, — на второй безвольным кулем висела обморочная девица. Это хорошо, что в себя она так и не пришла, а то могла бы и потопить сдуру. Пока хорошо.

Но выволоченная на берег сучка признаков жизни по-прежнему не подавала. Похоже, наглоталась все-таки. Скверно. Ксант вздохнул и перевалил безвольное тело лицом вниз, животом поперек своего выставленного колена. Резко надавил между острыми лопатками. Потом еще раз.

После третьего толчка девица булькнула и выдала струю воды. Закашлялась, отплевываясь и слабо трепыхаясь. Ксант бесцеремонно скинул ее на прибрежную гальку. Теперь уже не помрет.

— Извините, — пискнула девица. С трудом взгромоздилась в коленно-локтевую позу. Дернула облепленным черными шортами острым задиком и выдала еще струю воды. Закашлялась. Повторила совсем тихо: — Извините…

Ксант поморщился, словно разжевал целую горсть еще не тронутой морозом болотной рдянки.

Вон оно.

То самое, из-за чего с ними со всеми совершенно невозможно иметь дело. Нет, не ее состояние — коты, бывает, тоже блюют. И между прочим, далеко не всегда делают это относительно чистой озерной водой. Давеча, помнится, Тим ягодной браги перебрал… Ох, как же его потом чистило! Просто любо-дорого посмотреть!

Но он хотя бы не извинялся.

А эти… Готовы извиняться с утра до вечера, заранее чувствуя себя виноватыми во всем подряд. И перед всеми подряд.

Так и хочется пнуть. Прямо по виновато выгнутой спине и пнуть — раз виновата, так получай!

Нет, конечно, котов тоже иногда пнуть хочется. И еще как хочется! За наглость, за вечное хамство, за мелкое подличанье, за учиненную лично тебе гадость. Тима того же, например, очень даже хорошо тогда попинали. Прямо по наглой рыжей морде. За то, что он любимую лежанку Степана загадил, кажется. Степан как раз и пинал — другим-то зачем связываться? Не их же лежанка.

А вот любую собаку пнуть хочется всегда. И всем. За эту их вечную готовность извиняться. За неизбывно жалобный взгляд. За постоянное желание услужить. За то, что они — собаки. И этим все сказано…

— Извини, — сказала меж тем девица в третий раз. И села, подняв на Ксанта жалобный взгляд. — Я тебя не заметила. Не думала, что тут кто-то… А ты кто?

— Я? Ксант, — ответил Ксант веско. Не распинаться же перед этой дурой?

— Ксант?.. Это из какой своры? Извини, я что-то… — Она нахмурилась, потом просветлела. — Ой! Извини! Я поняла — ты из сторожевого поселка, да? Потому-то ты тут и оказался в такую рань… Я тебе помешала? Извини, я не хотела…

Ксант поморщился — скулы снова свело кислятиной. Если ее не прервать, она, пожалуй, заизвиняет его до жестокой изжоги.

— Я — кот.

Ур-рф!

Как хорошо!

Сидит, молчит, глазенки вытаращила, хлопает ими и — слава тебе, о Первый Пилот! — молчит! Не извиняется. Счастье-то какое!

Спохватившись, поджала голые исцарапанные коленки, натянула на них майку. Даже порозовела слегка. Наверняка мамашка, сучка старая, много раз талдычила обожаемой доченьке, какие плохие мальчики эти ужасные коты. Так и норовят отобрать у породистой девушки самое дорогое!

Ксанту стало смешно. И даже немного жаль эту дуру — мокрую, дрожащую, со слипшимися волосенками и красными пятнами, вконец изуродовавшими и без того не слишком симпатичное личико. Ноги исцарапаны и перепачканы песком, одна сандалия где-то потерялась. Знала бы она, насколько непривлекательно выглядит сейчас! Не то что порядочный кот — самый последний кобель и тот не оскоромится! Может, если объяснить ей это, она успокоится и перестанет дрожать?

Пару секунд подумав, Ксант все же не стал ничего объяснять. Юную Леди подобное объяснение вряд ли бы успокоило. Скорее уж наоборот. Сучка эта, конечно, далеко не Леди, но кто ее знает… Лучше не рисковать.

— Уходи! — выпалила она внезапно, сверкая глазами. — Уходи на свой берег, кот!

И Ксант с некоторым разочарованием осознал, что ошибался, — краснела она вовсе не от смущения. Эти некрасивые пятна на скулах были признаками благородного негодования. Правильно. А чего ты еще ждал от сучки? Не благодарности же?

— Уходи! — Голос ее сорвался, но почему-то не на крик, а на полушепот. — Да уходи же ты, ну пожалуйста! За мной наверняка уже… А здесь — патруль, понимаешь?! Граница! Они не посмотрят, что ты… Раз нарушил — все! Камень на шею, и… о Лоранты, да что же ты стоишь?!

Ур-рф…

Ксант сглотнул. Что-то ты сегодня не в форме, брат. Ошибиться два раза подряд… Нагловатой улыбочкой прикрыл растерянность.

— Оглянись, деточка. Я-то как раз на своем берегу.

Она моргнула. Глянула по сторонам. Потом, вывернувшись, — на противоположный берег. Протянула:

— Ой… извини…

Ксант ожидал чего-то подобного — и потому ему удалось даже почти не поморщиться. Видя, что она продолжает растерянно сидеть на гальке, он подошел к ней сам. Взял за безвольную руку, поднял рывком, развернул лицом к реке и легким шлепком пониже спины придал ускорение в нужном направлении. Закрепил его словесным напутствием — на случай, если физическое воздействие до нее не дошло:

— Топай, детка. Плыви на свой берег, поняла? И больше не прыгай, раз не умеешь.

Девица ему уже порядком надоела. Очень хотелось обратно на какбыдуб — развалиться на уже прогретой солнцем ветке и лежать, ни о чем не думая.

Дойдя до ближайшего ствола, он покорябал ногтями кору, принюхался к острому свежему запаху древесной крови, муркнул от удовольствия, прижался лбом. Маленькие радости можно получить и не ходя в сквот, только почему-то не все это понимают. Ксант вздохнул.

И обернулся, заранее зная, что увидит.

* * *

Так и есть.

Она стояла у самой кромки воды, поникшая и несчастная. Пальцами босой ноги шевелила мокрую гальку. Иногда случайная волна окатывала ее ноги почти до коленей — она не вздрагивала, хотя вода была довольно холодной.

— Ну а сейчас в чем дело?

Вот теперь она вздрогнула. Вскинула испуганную мордашку:

— Извини, я не слышала, как ты…

— В чем дело, я спрашиваю?

Ха! Еще бы она слышала! Любой уважающий себя кот умеет ходить бесшумно. Да и не так уж это трудно, босиком да по гальке…

— Я не умею… извини…

От ее несчастного вида Ксанта передернуло.

— Ну и чего ты еще не умеешь?

Мордашка сморщилась плаксивой гримаской — так и хочется стереть ее парой затрещин.

— Плавать… — И таки добавила, сморщиваясь еще больше: — Извини…

Ур-рф!

— Тогда какого…

И замолчал на полуфразе. Потому что понял.

— Я должна была попытаться… — сказала она жалобно. — Это ведь я виновата, что Лоранты-Следователи больше не проводят Испытаний. Наше последним было, мое и Вита… Я вчера подслушала, как Вожаки говорили с Держателем поводка, вот и подумала…

— Отпусти ее, тварь!!!

Удар был не столько сильным, сколько внезапным. Другой бы от неожиданности немедленно выпал в сквот, но Ксант не зря гордился своей выдержкой. Он лишь покатился кубарем по гальке, всеми конечностями вцепившись в непонятно откуда появившегося противника.

Раздумывать, кто это и откуда взялся, будем потом, пока же главное — вывернуться. Тем более что оказаться сверху не удастся — он понял это еще в середине предпоследнего кувырка. А потому, мгновенно разжав захват, пнул противника всеми четырьмя — и тут же откатился в сторону. Вскочил, шипя на вдохе и слегка выпуская когти.

Но недавний противник нападать не собирался.

Разумеется, щенок. Разумеется, совсем еще молоденький — если и старше недоутопившейся сучки, то не больше, чем на сезон. Он стоял в горделивой позе, выпятив подбородок и сжав кулаки, отгораживая своим телом девицу от Ксанта. Весь из себя такой защитничек. Понятно…

— Ты ее не получишь, ясно?!!

— Вит, не строй из себя дурака. — Девица протиснулась мимо. — Знакомься. Это — Ксант. Он не дал мне утонуть.

— Он кот!

— Он. Не дал. Мне. Утонуть.

Вит зарычал, не желая верить в такую несправедливость.

Красивый мальчик. Такой непосредственный в своем праведном гневе. Породистый такой. Ксант даже залюбовался, неторопливо втягивая когти.

А ведь они похожи, эти двое. И не только тем сходством, которое объединяет любых собак. Последнее Испытание, да? Значит, действительно однопометник. Может быть, даже брат. Даже скорее всего — судя по сходству. Интересно только — старший или младший. Выглядит он куда более развитым, а вот лицо — совсем детское…

А одежда, кстати, на нем совершенно сухая. Такие же черные шорты, только майка не белая, а ярко-желтая. И что характерно — сандалии отсутствуют, а ведь они не очень-то любят бегать босиком. Значит, перешел поверху, а не плыл. Вообще-то вполне реально. Только вот раньше считалось, что делать это могут только кошачьи. Потому что для этого нужно уметь не только хорошо прыгать, но и лазить по деревьям.

— Вит, не глупи…

— Он кот! Ему нельзя доверять! Что он от тебя хотел?!

Ксант фыркнул. Не подействовало. Тогда он коротко взмявкнул началом боевого клича. Коротко, но очень громко. И чрезвычайно внушительно.

Такое не подействовать могло только на глухих от рождения — оба щенка даже слегка присели. Хорошо еще, лужу под собой не наделали, а то с некоторыми случается. Уставились в четыре оторопелых глаза, моргнули одновременно.

До чего же они все-таки похожи!..

— Убирайтесь на свой берег, щенва недоделанная! — Ксант демонстративно выпустил когти на всю длину, мазнул лапой воздух — Здесь мауя-у тер-р-р-ритор-р-рия-у!

Когти были откровенной демонстрацией, да и в голос он специально подпустил сквотерских мяукающих подвываний. Щенки оценили правильно, через речку рванули на третьей крейсерской. Плавать сучка действительно не умела, но братишка волок ее довольно шустро, работая за двоих. Мало того что красавчик, так еще и сильный.

Странно даже! Вроде так похожи. Но при этом он симпатичен настолько, что даже противно, а она…

А она — никакая.

* * *

Они бежали рядом. Тропа была гладкой, хорошо утоптанной тысячами ног, бежать босиком было легко — она сняла оставшуюся сандалию и теперь не хромала. Мягкая пыль бархатисто щекотала пальцы.

Она вполне могла бы бежать и быстрее, но Вит упорно держал прогулочный темп. Может, из-за ее босых ног. А может, чтобы была возможность продолжать нравоучения. И старше-то всего на пару вздохов, а туда же. Корчит из себя вожака. Или даже самого Держателя поводков.

А все потому, что кобель.

Говорят, на правом берегу все иначе. Говорят, там Вожаками становятся лишь самки… Как-то слабо верится. Да и не похож Ксант на затюканного и с малолетства привыкшего к рабскому ошейнику. Вообще бы не верилось в эти разговоры полушепотом, но наставник каждый раз больно бьет по губам, если услышит. А бьют обычно только за правду…

Она поморщилась:

— Вит, не глупи…

Ее голос был устало-безнадежным. Она давно уже привыкла к тому, что переубедить в чем-либо брата невозможно.

— Он же кот, пойми! Это совсем другая психология. Забота о ком-то, кроме себя самого, им свойственна не больше, чем нам — измена своре! Что он хотел от тебя? Он ведь наверняка что-то требовал взамен! Ты — мне, я — тебе, они же только такое понимают!..

Переубедить невозможно. Это да. Но вполне возможно отвлечь. Переключить на другое. Остается только придумать — на что?..

Впрочем, не надо врать. Ты прекрасно знаешь на что. Только вот не будет ли это предательством?.. Но с другой стороны, Вит ведь иначе не заткнется, так и будет нудеть, а у нее уже просто нет сил… Ладно, пусть получит свою косточку.

Она пожала плечами. Постаралась сделать голос как можно более ровным:

— Может не успел — ты налетел слишком быстро. А теперь, если ты не устал, стайернем. Хотя бы до второй крейсерской.

— Зачем?

— У нас важная информация. Нужно доложить как можно быстрее.

— Какая еще информация? — Он фыркнул презрительно. — О чем?

— О том, что не все коты не умеют плавать.

Она легко вырвалась вперед и полетела над тропой длинными скользящими прыжками. Через некоторое время услышала слева сопение и скосила глаза. Вит нагнал и теперь бежал рядом. Был он хмур и сосредоточен. И — слава Лорантам-Следователям! — больше не пытался читать нотации.

* * *

Ксант потеребил ногтями кору. Фыркнул задумчиво В жилах все еще подрагивали остатки пережитого возбуждения, расслабленно валяться на широкой теплой ветке больше не хотелось. Столько интересного за одно утро!

Патрульный поселок на берегу…

Интересно, а-Матери знают? Хотя это скорее дело Комитета. Вот уж эти старухи развопятся! Хм А ведь это, пожалуй, и посерьезнее будет. Вся правобережная оборона построена на том, что собаки не любят деревьев. Точно так же, как кошки не любят воды и не умеют плавать. Хм… Точно так же, да? Наводит на размышления…

Да нет, там же не просто в нелюбви дело. У них лапы иначе устроены, с такими не полазаешь. Только если совсем сквот не задействовать, но ведь это же глупо…

Так же глупо, наверное, как и коту — нырять в водопад для собственного удовольствия. Совершено — кстати! — при этом не задействуя сквот…

Хм…

А ведь есть и третье — причина, из-за которой несчастная сучка с обрыва бросилась. Она проболталась. Девчонки в этом похожи, что Леди, что сучки, они всегда болтают лишнее, независимо от породы.

Держатель поводка ищет виновных в отмене Испытаний и равнодушии Лорантов-Следователей. Что характерно — ищет среди своих.

Ксант фыркнул. Губы сами собой растянулись в ехидной улыбке. Он еще не решил, сообщит ли про неожиданное умение полного благородного негодования щенка и про наличие на самой границе скрытного сторожевого поселения левых. Но вот об этом — сообщит обязательно. Хотя бы для удовольствия посмотреть потом на кислую рожу Бетрикс. Кастрировать ей вздумалось. Ха! А вот на-кася выкушай, не подавившись да не обляпавшись!

Последние Испытания были последними для всех. Вот это новость так новость!

И собаки ищут виновных.

Среди своих…

* * *

— Да я вообще сомневаюсь, что они имеют право называть себя людьми! Если станцию прикроют — колонией их все равно не признают, зуб даю! В лучшем случае зону объявят в бессрочный карантин. Или вообще зачистят. Вспомни, как плотоядно на нас посматривал тот боров в погонах на последней комиссии!

— Не говори глупостей. У нас гражданское начальство.

— Милтонс работал на военных! Об этом все знают. А военные всегда уничтожают результаты неудачных экспериментов. Еще и нас зачистят — слишком много знаем, но так ничего и не добились. А чего мы можем добиться, когда они сами уничтожили все носители?! И всех носителей, кстати, тоже. Узнаю наших милых армейских чинуш — сначала устраивают ксеноцид, уничтожают модификантов до последнего, а потом задают вопросы и требуют результатов. А отвечать — кому? Отвечать нам, а не твоему любимому Милтонсу! Тоже мне святоша!.. Ах, извините, я тут немножко нагадил, но вы же уберете, да?! Ах, я и тут нагадил? И там тоже?! О, какой я плохой, пока-пока!

— Не смешно. И неубедительно. А вот сравнительный анализ — очень даже… Милтонсу почти удалось. Непонятно только, зачем могла понадобиться столь жесткая фиксированность вторичных форм…

— Ну да, почти. Как с предразумными Земли Анники. Сколько они там топчутся на пороге разума? Два или три тысячелетия? И протопчутся еще столько же, зуб даю! Так и с нашими туземцам будет, помяни мое слово! Генетически они, конечно, почти что настоящие моди, да только вот в том-то и дело, что почти! Вояки увидели, что Милтонс сумел обойти закон сохранения массы, вот губешки-то и пораскатывали! Да только как раскатали, так и закатают, потому что местные — не моди. Моди! Ха! Моди могли становиться, кем и чем угодно! Зеленым камнем, синим цветом, музыкой, электромагнитными колебаниями, даже пьезоволной! А эти… Они, конечно, не люди уже, но и до моди им срать да срать!

— Не хами. Тебе не идет.

— Да и кому оно нужно, это твое доказательство?! Нет, ну вот ты просто представь — допустим, случится чудо и мы доделаем эту милтонсовскую хрень. Пусть все это бесперспективно совершенно и у нас нет на то ни малейших шансов, но… Допустим! Доделали. Доказали. Ура-ура. Моди — такие же люди, как мы, ну. Или когда-то такими же были, мы все немножко моди — ну или когда-нибудь можем такими стать. И — что?.. Кому-то будет приятнее оттого, что полвека назад мы уничтожили не жутких монстров-захватчиков, а всего лишь слишком продвинутых двоюродных братишек, заглянувших на огонек? Или что, это кого-то ужаснет? Да люди всю свою историю уничтожали себе подобных!

— Мешаешь работать.

— Ой, не надо, а?! Я же все тысячу раз проверил! Ближайшая перспективная пара в подходящий возраст войдет года через три, не раньше, да и перспективка там так себе. Охота гонять порожняк? Ну так порадуй туземцев, возобнови испытания. Хотя при нынешнем финансировании…

— Я перепроверяю начальные рассчеты. Если ошибка где и допущена, то в самой основе.

— В основе был Милтонс! А у него — никаких рассчетов, только заметки на полях и эта сволочная поэма! Как ты надеешься проверить стихи? Подсчитать количество букв?! Сравнишь рифмы? Смоделируешь ритм?!

— Изначальная коррекция генофонда. Сложно, но определимо.

— А на фига? И так понятно, что он сделал, — нашпиговал одичавших разведчиков по уши всякой адаптивной дрянью! Он ведь не мыслил мелочами, наш Милтонс, ему вселенский размах подавай! Непонятно другое — зачем ему понадобилось загонять их в поведенческие стереотипы? Да еще и в столь жесткие! Зачем ему нужны были все эти дикарские ритуалы, в которых только дикари и способны разобраться? И магия эта дурацкая — зачем?

— Не путай термины. Не магия — нанотехнология.

— Н-да? А ты берешься различить модифицированную до черте какого уровня нанотехнологию — и магию бытовую обыкновенную? Я не берусь, я же не гений. Гением у нас был Милтонс…

— Сарказм неуместен. Милтонс действительно был гением. Это неоспоримо.

— Сволочью был твой Милтонс! Как и Ферма! Полей ему не хватило, скотине! А мы расхлебывай! Совести ему не хватило, а не полей! Эта его «Поэма о крыльях» — это же издевательство форменное! Почему он не мог написать просто отчет, как все приличные люди? Почему он не мог просто вести, допустим, рабочий дневник, как любой нормальный лаборант-исследователь?! Зачем потребовалась эта рифмованная занудная хрень?!

— «Поэма о крыльях» удостоена двадцати четырех межсистемных литературных премий. В том числе шести пангалактических. И «личного одобрения» Сеарха.

— Во-во! Литератор, твою мать! Оставил след! Может, он просто пошутить хотел, а? А что, вполне в его духе! Этакая изысканная посмертная издевка, хохот за крышкой гроба! Прикололся, а мы головы ломаем над глубинным смыслом. Нет, подумай, а? Чем не версия? Тогда понятно, почему оба этих местных вида на «поэму» так молятся!

Нет, ты подумай! Чтобы два настолько различных мировоззрения признавали священным один и тот же текст и место?! Это же нонсенс!!!

— Почему? В человеческой истории такое уже было. И не раз. А с островом мы им сами помогли.

— Ладно, пусть! Но — поэма?! Что скажешь? Они же чтят один и тот же текст! Дословно! Тютелька в тютельку! О чем это говорит?

— О наличии у них вкуса. Не забывай — двадцать четыре премии. И «личное одобрение»…

* * *

Настроение было таким же безоблачным, как и вступающее в свои права утро. Ксант не удержался и даже совершил короткую пробежку вдоль знакомой поляны, а потом долго кувыркался в высокой траве. Трава была влажной, одежда моментально промокла, но это тоже было приятно. На обкатанной гальке берега или мягкой травке Общей площадки он предпочел бы кувыркаться голышом, но поляна была дикой, в траве попадались сучки и даже камни, а одежда была прочна и защищала неплохо. Никаких тебе царапин! Порядочный кот всегда должен беречь шкурку: он же не собака, чтобы плевать на собственный внешний вид!

К берегу Ксант вышел, изрядно подустав. Прыжки и кувырки — это все ерунда, это только в радость и никакой усталости, а вот бег — совсем другое дело. У тех, кто ведет преимущественно лазательный образ жизни, суставы вывернуты несколько иначе и для пробежек не предназначены. Да и вообще, не кошачье это дело! Так рассуждали все ксантовские соплеменники.

И возможно, именно потому Ксант бегать любил. И умел — по кошачьим меркам, конечно. Во всяком случае, на правом берегу не было никого, кто бы смог от него убежать. Или догнать, что иногда бывает куда важнее…

Нет, не то чтобы он скрывался, упаси Пилот и Лоранты-Следователи, конечно же нет! Он просто пережидал, давая этим дурам из Комитета возможность перебеситься и осознать, какую же глупость совершить они собирались. Не его вина, что они так долго успокоиться не могут, — Базилий вчера сказал, что в ближайшие дни на это рассчитывать не приходится. Даже раздобытая Ксантом информация их не успокоила. Ну что ж, это всего лишь значит, что этим драным кошкам тоже не стоит рассчитывать в ближайшие дни увидеть перед собой светлый лик Ксанта. Не дурак же он, чтобы добровольно отдать свое тело на расправу их отравленным когтям?

Ничего, вот подумают пару дней — и сообразят, что в требовании искупительной жертвы до смешного повторяют глупые претензии левобережных Вожаков. И когда дойдет до них это — вот тогда и пойдут на попятную, моментально потеряв к Ксанту всяческий интерес. Еще бы! Кому же охота хоть в чем-то быть похожим на собак?! Да над ними же тогда даже самые дальние лукошки смеяться будут! Базилий — кот ученый, он тоже считает, что торопиться следует лишь при отлове блох или расстройстве желудка. Вот пусть и бесятся. А мы подождем. По берегу погуляем. Искупаемся. Может быть…

На берегу его ждал сюрприз.

На том берегу, что за рекой. Приятно-забавный такой сюрприз. В черных шортах и желтой майке…

* * *

Пришел-таки.

Мвау!

Какая приятная неожиданность. Красавчик Вит собственной неотразимой персоной. Ну кто бы мог подумать!..

Ксант потянулся и широко зевнул, чтобы скрыть улыбку. Неторопливо стянул через голову майку, уронил на камни. Снова потянулся — картинно, всем телом. Смотрел он при этом в сторону водопада, делая вид, что совершенно не замечает сидящего в сотне прыжков щенка. Пришел посмотреть? Ну так смотри. Может, и расхочется тебе тявкать и лапу задирать на порядочных котов.

Ксант приоткрыл сквот чуть ли не наполовину и выбрал для показухи «драку без правил с шестью противниками». Руки-ноги-лапы слились в полупрозрачную стремительную тень, жалобно пискнул исполосованный острыми когтями воздух, где-то высоко над головой мелькнул водопад, близкая галька и далекая фигурка в желтой майке — и все кончилось. Драка с шестью противниками тем и хороша, что кончается быстро. Если не сумел справиться с ними за один-два вдоха, можешь уже и не трепыхаться — поздно. Кончать с ними надо первым же ударом.

Сейчас, например, Ксант не был собой особо доволен — второго своего предполагаемого противника он убить явно не смог, так, по касательной зацепил. А пятого вообще даже и не задел: на какой-то момент его слегка занесло и когти ушли в сторону, свистнув по воздуху хотя и весьма эффектно, но совершенно бессмысленно. Но со стороны эти ошибки заметить не смог бы даже и профессионал, не то что щенок-недотепа с противоположного берега. Ну что ж, с зарядкой покончено. Теперь очередь водных процедур…

Развалистой кошачьей походочкой направляясь к своему любимому какбыдубу, Ксант почти полностью закрыл сквот. Оставил так, самую малость для облегчения подъема по стволу — при нырянии естественные реакции сквота могли существенно помешать. И в итоге испортить все впечатление. А это никуда не годится — если уж собрался показушничать, делать это надо красиво…

Он взлетел по дереву буквально одним движением, едва касаясь ствола когтями. Двумя слегка растянутыми картинными прыжками преодолел толстую ветку, служившую трамплином. На четверть вдоха замер на краю — и прыгнул. Красиво так прыгнул, прогнувшись рыбкой, и в воду вошел идеально, без всплесков. У самого дна развернулся и, отчаянно работая всем телом, вынырнуть сумел тоже красиво — набранной скоростью его буквально вышвырнуло в воздух. Тут главное — успеть перевернуться, чтобы и второй раз уйти под воду вниз головой.

Он успел.

Второй раз вынырнул уже неспешно, с ленивой грацией перевернулся на спину. И завис, распластавшись по поверхности и позволяя течению себя нести. Он давно уже изучил это озеро, как собственный хвост. И отлично знал, в каком именно месте нужно вынырнуть, чтобы течение принесло тебя именно туда, куда надо. Ксант еле слышно фыркнул и расслабился, очень довольный собой…

— Ты здорово плаваешь.

Сердце, кажется, пропустило удар. А потом неприятно дернулось где-то в желудке. От хорошего настроения не осталось и следа. Когда уши твои под водой, голоса с поверхности доносятся искаженно. Но все же не настолько, чтобы была возможность ошибиться.

Ксант открыл глаза, перевернулся и сел на колени в позе ученика. Вообще-то он встать собирался, но дно оказалось неожиданно близко.

— И прыгаешь тоже здорово…

Ксант встал, чувствуя себя донельзя глупо. И какого Милтонса ей потребовалось цеплять эту желтую майку? Развязной улыбкой прикрыл то ли раздражение, то ли растерянность:

— Да, я такой!

Отряхнулся, передернув всем телом и решительно выходя из воды.

— Пошли наверх, там солнышко.

* * *

— А нас тогда сразу же в поселок перевели. Меня даже за вещами не пустили, Вит позже все сам принес. На заставе в сторожевую будку загнали, там и продержали почти полдня, расспрашивали — как, да что, да почему… А потом и отправили. Прямо в поселок…

А забавно все-таки иметь дело с собачкой. Там, внизу, он ведь почти нарывался. Любая уважающая себя юная Леди, услышав подобный нагло-повелительный тон и такую усмешку увидав, моментально бы фыркнула, хвостом вильнула — и только бы ее саму и видели. А этой хоть бы что. Разулыбалась, следом чуть ли не вприпрыжку побежала, довольная — как же! Позвали! Теперь вот рядом сидит. Болтает, постоянно норовя заглянуть в глаза. Словно спрашивает взглядом одобрения каждому сказанному слову. Ксант не мог сказать, что ему это нравилось. Но и активной неприязни тоже не было. Так просто — забавно.

И непривычно.

— Наверное, это правильно. Мы действительно виноваты. Очень сильно виноваты… Нет, не в том, что сбежали, — это так, глупость детская, за это даже почти и не ругают. Так, накажут слегка, и все. Все хотя бы раз срываются с поводка, это нормальная болезнь роста, нам вожак-наставник объяснял. Мы провинились гораздо сильнее. И раньше…

Ксант фыркнул, закусив тонкую травинку. Спросил сквозь зубы:

— Испытания, что ли?

— Да. — Теперь она смотрела на собственные исцарапанные коленки. — Мы их провалили.

Ксант фыркнул громче. Сплюнул изжеванную травинку.

— Подумаешь, новость! Их все проваливают.

Она упрямо покачала головой, по-прежнему не отрывая взгляда от коленок. Словно хотела рассмотреть там что-то важное.

— Ты не понимаешь. Мы были последними. Бобби, Пит, Сьюсси, Большой Рекс и Хинки. И — мы с Витом. Пит был из прошлогоднего помета, но проболел тогда. Я была самой младшей, меня даже сперва хотели на следующий год оставить. Но у меня были хорошие показатели. У нас у всех были просто невероятно хорошие данные. Но у меня самые лучшие. Лучше даже, чем у Вита. Нами так гордились, так готовили… Мы должны были пройти Испытания, понимаешь?! Если не мы — то вообще никто! Мы ведь лучшими были!.. И все-таки не смогли. Мы виноваты, мы всех подвели. Даже Лорантов-Следователей — они ведь тоже на нас надеялись. Они тоже понимали — если не мы, то никто, потому и перестали проводить Испытания. Какой смысл, если уж даже мы не смогли?.. Мы последними были. Мы все виноваты. А я… я была самой последней. Значит, и виновата больше всех.

М-да.

В голосе трагические подвывания, губки поджаты, бровки домиком. Как же они все в этом своем горделивом самоуничижении похожи. Похожи и… забавны.

Ксант фыркнул в третий раз:

— Подумаешь! Ну и я был последним. Так что ж мне из-за этого теперь — топиться, что ли? Глупая ты — этим гордиться надо! Сами Лоранты-Следователи обломали о нас свои драгоценные зубы — и ничего не смогли выжать! Так долго готовились, так были уверены — и обломались. Об меня. Маленького такого и скромненького котеночка — я в том помете вообще один был. Нет, правда же, действительно есть чем гордиться!

Ну вот, так-то лучше — она наконец-то отвлеклась от своих коленок и смотрела на него во все глаза. Довольно-таки округлившиеся глаза, надо отметить.

— У вас… у вас — тоже?.. У вас их тоже нет?

— Ну да.

Он откровенно наслаждался ее реакцией. При этом ни малейших угрызений совести по поводу выдачи собакам ценной информации не испытывал. Вот еще! Эти старые твари из Комитета сами во всем виноваты. Если бы они вовремя признали свою ошибку, он не болтался бы тут и не трепал языком. Да и сучку эту глупую жалко. Мается ведь, дурочка. Так пусть порадуется, доставив начальству столь лакомую новость. Ксант вон благодаря ей очень даже порадовался два дня назад. Теперь сучкина очередь.

— И д-давно? Когда… когда у вас были последние Испытания?

— Полагаю, тогда же, когда и у вас. — У Ксанта было два дня на раздумья. — Пятнадцать сезонов назад, так?

Она кивнула — несколько раз, словно забыв вовремя остановиться.

— Ужас какой. Мы-то думали… Хотя бы у вас… злились, конечно, но понимали, что сами виноваты… надеялись снова заслужить право… все это время…

— Не переживай! Как видишь, не ты одна виновата, — Ксант успокаивающе потрепал ее по плечику, стараясь сдержать улыбку. Торопливо поднялся. — Передавай привет братишке. И… знаешь что? Приходите вечером, если захотите поболтать. Тут на закате красиво, я часто бываю…

Дольше тянуть не следовало — сопение и торопливые шаги Вита приближались довольно быстро, и нужно быть окончательно спятившей на своей вине сучкой, чтобы их не слышать. Ветви любимого какбыдуба нависали над водопадом в обманчивой близости — пара прыжков до ближайшей, не больше, только вот мало кому удается оттолкнуться от воздуха.

Он прыгнул почти без разбегу, приоткрыв сквот на треть. Вцепился когтями левой руки в толстую ветку намертво, по инерции крутанул тело, обхватил ногами следующую ветку — ту, что повыше. И успел вовремя втянуть когти — иначе его просто бы сдернули обратно за руку.

Прежде чем гордо удалиться, Ксант позволил себе пару мгновений полюбоваться ее прелестным братишкой во всем его грозно-негодующем великолепии и даже послать им обоим на прощание по воздушному поцелую.

И даже услышать за спиной такое знакомо-подозрительное:

— Чего он опять от тебя хотел?!

* * *

— Ты помнишь свое Испытание?

Сегодня она была одна. И поэтому Ксант устроился рядом, подставив спину ярким солнечным лучам и грея пузо о теплый камень. Вчера вечером он отменно развлекся, лежа почти в такой же позе и разглядывая сквозь прищуренные глаза эту славную парочку. Юную сучку, которая опять чувствовала себя несчастной и во всем виноватой. И ее прелестного братика, так умильно хмурившего белесые бровки. Он, вероятно, предполагал, что хмурит их очень даже грозно. Такой весь из себя супербдительный и готовый мгновенно встать на защиту глупой сестры. Такой весь из себя…

Щенок.

Старшенький, стало быть. Значит, односезонник с Ксантом. А по личику и не скажешь. Впрочем, это котята взрослеют рано, а собаки в большинстве своем так до старости щенками и остаются. Им всегда нужен поводок и тот, кто этот поводок держит твердой рукой. И поэтому с ними так часто скучно. Но пока что Ксанту скучно не было. Этот молочнозубый красавчик, так усиленно пытающийся изобразить гордого вожака стаи, его забавлял.

Перепрыгивать на левый берег Ксант вчера не рискнул, лежал на своей любимой ветке и наслаждался, самым вежливым тоном отпуская довольно рискованные шуточки и тем самым выводя несчастного песика из себя. Довольно долго так наслаждался. Пока не заметил, что неудачливая утопленница молча плачет.

Она старалась делать это как можно незаметнее, глотала слезы и запрокидывала голову, старательно моргая, чтобы они стекали по вискам, теряясь в светлой путанице волос. Но все равно настроение было испорчено. Вот же глупая дура! И что ей втемяшилось? Ксант ушел, не прощаясь. И еле сдержался, чтобы не уйти в сквот, — так хотелось отхлестать себя по бокам длинным хвостом.

И вот явилась как ни в чем не бывало. Сидит себе, улыбается, болтает ногами над пропастью. Она тоже забавная. По — своему. Ну вот кто, например, добровольно захочет вспоминать об Испытании?..

— Вит говорит, что вообще ничего не помнит. Странно, он же старше почти на год. А я помню, но плохо. Помню боль. Очень больно и страшно. Словно куда-то падаешь. Как в плохом сне. И нужно что-то сделать, а ты никак не можешь понять — что… Просто падаешь — и никак не можешь проснуться…

— Красиво говоришь. — Ксант передернул плечами, чувствуя, как кожу на спине стянуло ознобом, несмотря на жаркое солнце. — Похоже на начало «Поэмы…».

— Ну… да. Извини… Знаешь что? Я думаю, она как раз об этом. Об Испытаниях. И о том, что нам надо сделать, чтобы их выдержать.

— Вырастить крылья? — Ехидный смешок замер на заледеневших губах. Откуда она знает? Откуда вообще кто-нибудь может знать?!

— Не знаю. Извини, но мне кажется, что крылья — это метафора. Мне, например, тогда казалось, что у меня в животе растет черная квазироза. Тонкий стебель тянется вверх, через грудь к горлу, распускает вокруг шипы, они рвут меня изнутри, потому-то и больно так… Но это почти приятно, потому что под самым горлом уже появился черный бутон. И лепестки дрожат, разворачиваясь… А когда он раскроет все узнаю и все смогу сделать, как надо… Но Испытание кончилось раньше, чем я успела понять. Цветок так и не раскрылся. А ты? Извини, конечно, что я спрашиваю, но… Ты что-нибудь помнишь?

Она — песик. Маленький глупенький песик-девочка. Она, наверное, даже и не догадывается, насколько неприлично спрашивать о таком. Ксант пожал плечами, пытаясь выглядеть равнодушно-нейтральным и не топорщить шерсть на загривке. Но все-таки не удержался:

— Не знаю. Во всяком случае, я не помню ничего такого, из-за чего мне вдруг захотелось бы умирать.

— А я и не хотела. — Она снова улыбалась, склонив голову к плечу и поглядывая из-под челки. — Я просто подумала: а вдруг, если я прыгну с этой ужасной скалы и как следует испугаюсь, все получится? Ну, понимаешь, тот черный бутон… это очень похоже на открытие сквота. Я не знаю, как туда ходишь ты или кто другой, а у меня — очень похоже. Такое же легкое шевеление раскрываюшихся лепестков под самым горлом… Вот я и подумала: а что, если это и есть цель Испытаний? Открытие двери в новый и совершенно неожиданный сквот! А мы испуганно замираем на пороге… потому что малы, перепуганы и ничего не понимаем. Но теперь-то я взрослая и все понимаю! Главное — суметь как следует испугаться. В первый раз — это всегда очень трудно, мы выросли и не помним, но я видела, как мучаются малыши. И ты тоже, наверное, видел, да? Но если есть смертельная угроза, то все сразу становится намного проще! Срабатывает автопилот — оп, и ты уже на четвереньках! Ну что ты улыбаешься? Думаешь, глупости? А вот и нет! Все детские игры на страшилках почему основаны? Да по тому же самому! Чтобы переход облегчить! И на Испытаниях нас наверняка именно поэтому так пугают! Вот! Все сходится, понимаешь? Не улыбайся, я же все равно вижу, что понимаешь. С нашими об этом невозможно говорить, они не понимают, а ты — понимаешь. Даже Вит, хотя мне кажется, что он-то как раз помнит. Просто не хочет ни помнить, ни понимать. Ведь тогда нужно будет что-то делать, понимаешь? Нельзя же понимать — и ничего не делать… Ну что ты молчишь? Считаешь, что я не права?

В этом тоже они все: вечно им хочется что-то менять и куда-то бежать. Интересно, все сучки столько болтают или это ему персонально так повезло? Не то чтобы ее нескончаемая трескотня особо раздражала, но какое-то время он всерьез обдумывал: а не вернуться ли на любимую ветку? Впрочем, лень победила.

Он неопределенно дернул ухом — понимай как знаешь. То ли согласен, то ли нет, то ли просто муху прогнал.

— А ты хороший, — сказала она вдруг. — Вит не хотел меня одну пускать, он глупый и всего боится. Считает, что все коты — извращенцы, только об одном и думают. А ты меня и не трогал ни разу даже! Это потому, что я для тебя слишком старая, да? Если ты тоже с последнего Испытания, то мы ведь односезонники, да? — Она хихикнула. — Почти однопометники. Наши парни предпочитают помоложе, хотя бы на пару сезонов. Но я слышала, что у вас все наоборот, и коты очень любят старых женщин. Может, я как раз таки недостаточно старая?

Кажется, она раньше сидела чуть дальше. И этот тон… Она что, кокетничает?

Ксанту стало смешно.

Странные они все же, эти собаки. И с чего они так уверены, что сопливая малолетка может быть привлекательнее зрелой и опытной шлюхи? От зрелой и опытной всегда знаешь, чего ждать. При должном умении можно даже получить удовольствие. Зрелая любовница умна и предприимчива, она думает не только о себе и своих желаниях. Она научилась не только брать все, что можно, она умеет и отдавать. С истеричной же малолетней перворазкой, которой и хочется и колется, — никакого удовольствия, окромя потрепанных нервов. А можно и когтями по морде получить — у Тима вон на всю жизнь шрам остался. Нет, неспециалисту к таким лучше и близко не подходить…

Хотя… Если уж говорить начистоту, Ксант как раз таки и был таким специалистом. Потому-то и не боялся он драных стерв из Комитета. Кастрировать? Ха! Лапы коротки! Да стоит им хотя бы раз заикнуться о подобном не в своей тесной вонючей компашке, а на Большом Кругу — как весь Совет Матерей взвоет дурными голосами и выпустит когти на его защиту. Любая мать, в помете которой имелись незрелые котята женского пола, была с Ксантом приторно-вежлива и предупредительна. Четырнадцать благополучно проведенных инициаций говорили сами за себя. Плюс десятка два вполне приличных котят — и это в его-то годы! Впрочем, кто их считает, котят этих…

Короче, обращаться с девицами Ксант умел. Но кто же путает работу и удовольствие?..

— Вит хороший, но глупый. Он бы меня не пустил, если бы не Сьюсси…

Она хихикнула, слегка розовея. Пояснила, придвинувшись еще ближе:

— У Сьюсси свадьба сегодня. Первая. А Вит такой красавчик — вот она его в женихи и затребовала. Весь поселок с утра на ушах стоит, и еще дня три гулять будут, а то и больше — первая свадьба обычно надолго затягивается.

Она была чересчур близко. Ксант осторожно сел, стараясь, чтоб это не выглядело слишком невежливо, — все-таки дама, хоть и сучка. Все вроде вышло вполне естественно, теперь между ними снова не меньше шага — вполне комфортное расстояние.

— Вит женится?

Бедный красавчик Вит. Впрочем, дело житейское…

— Да нет, ты не понял, свадьба у Сьюсси! Она наверняка Тресса выберет, она к нему всегда неровно дышала. А Вит ей просто в женихи нужен, потому что он самый красивый в поселке. Там и так-то парней немного, она почти всех выбрала, но Вита — первым! А вообще-то несправедливо, что ее с нами изолировали. Могли бы позволить сначала свадьбу отгулять, а потом уж… а то — первая свадьба, память на всю жизнь — и всего одиннадцать женихов, обидно…

— Всего одиннадцать? — Ксант хмыкнул. — Действительно, бедная Сьюсси. А… зачем? Зачем они ей, эти одиннадцать, если она все равно своего Тресса выберет?

— Ну как ты не понимаешь?! — Ну вот. Опять трагически заломленные ручки и бровки домиком. — Именно для того, чтобы была возможность выбрать! Они все будут бегать вокруг нее, выполнять малейшие желания, доказывать, что они лучше всех! И — кто знает?.. Может быть, она даже и передумает, случалось и такое… иногда.

У нее хватило совести при последних словах покраснеть. Или это просто закат? А глазенки уже снова заинтересованно блестят — как же быстро она переходит от трагедии к любопытству!

— А… у вас? Извини, что спрашиваю, но… у вас свадьбы что, не такие?

Ксант представил себе десяток ополоумевших от гормонов соплеменников, с высунутыми языками нарезающих круги вокруг какой-нибудь из Старых Леди. И содрогнулся.

— Нет, — ответил он осторожно, тщательно подбирая слова. В конце концов, она просто маленькая глупая сучка, она не виновата в том, что ничего не понимает. — У нас выбирает… кот. Видишь ли, кошке… ей, как правило, все равно кто. Поэтому именно кот решает, будет ли он именно с этой кошкой. Или другую подождет.

— Что, на самом деле? — У нее обиженно вытянулось личико. — А я думала, что наставник врет… Как же это может быть, чтобы совсем все равно? Не представляю… Ужас какой! А если вдруг никто не захочет? Или сразу двое?! Тогда что, она сразу с обоими, что ли?!

— Это опять же решают коты. Иногда дерутся, иногда договариваются. Но недолго — кошки ждать… не любят. Бывает, что и оба становятся мужьями на какой-то срок. А что, если они друзья и их это вполне устраивает — кому какое дело?

— Жуть какая!

Она прижала ладошки к щекам. Что-то непохоже по ее восторженной мордахе, что ее так уж испугали кошачьи нравы. Или это свойственно всем правильным песикам — так восторгаться всем, что ужасает? Только вот братишка ее, помнится, что-то не очень-то восторгался…

— У нас рассказывали историю о Леди-Кошке и трех ее Кронпринцах, но я всегда думала, что это просто сказка…

Она снова каким-то неведомым образом оказалась рядом. Ведь вроде же не двигалась — и вот, почти вплотную. На этот раз Ксант не стал отодвигаться — летом сумерки короткие, а ночи холодные. Вот и сейчас вечерняя прохлада уже вступала в свои права, утепляться же, сползая в сквот в присутствии… хм… было как-то не очень. А у нее горячее тело. Если перейти на ночное зрение — наверняка будет пылать, что твой костер. Горячая гладкая кожа… Это приятно.

Мвау!

— Ну почему же… Я был с ней знаком, хотя и не очень близко. Она умерла всего два сезона назад. Сильная женщина…

Он слегка потерся ухом о ее горячее плечо. Но мурлыкать не стал — обойдется. Хотя и… приятно.

Ну и что такого? Ну и подумаешь!

Просто приятно в холодных сумерках прижаться боком к такому горячему телу. Просто слишком давно… почти двухсезонный траур — пожалуй, этого вполне достаточно даже для такой неординарной личности, как Миу. И так уже все хихикают втихаря…

— А ты хороший. — В голосе истовая убежденность.

Ню-ню. Забавно слышать такое от сучки. И даже немного — вот ведь странно! — приятно. Так же приятно, как холодным вечером прижиматься к ее, пусть даже и костляво-нескладному, но такому горячему, боку. Голос у нее приятный, а лица в темноте не видать. Вот и славно…

— Ты хороший и все-все-все понимаешь. Ты слушаешь, а не просто делаешь вид. А это такая редкость… Будь ты из наших — я бы, наверное, тебя выбрала.

Ур-рф…

Вот же… с-сучка!

Словно ведром холодной воды — да против шерсти, когда только-только в сквоте пригрелся да расслабился… Это хорошо еще, что у Ксанта выдержка из мореного какбыдуба, другой бы на его месте…

Короткая паника — она же просто ничего не понимает! Она же уверена, что комплимент ему отвесила, — а она и отвесила, по ихним сучьим законам. Нда. Увесистый такой комплимент, слышали бы ее Старые Матроны — вот бы обхихикались! Промолчать — обидится, а начнешь объяснять — обидится тем более. Вот же вляпался! Пригрелся у гладенького да тепленького, расслабился… и даже не отстраниться теперь — тогда уж точно обидится.

Она отстранилась сама. Можно даже сказать — отшатнулась. Попыталась заглянуть в лицо — встревоженно и напуганно:

— Я что-то не то сказала? Ты так напрягся… Извини, я совсем не хотела! Я думала — ты посмеешься! Извини! Пожалуйста! Я не хотела!!!

Ур-рф!

А объяснить, похоже, все-таки придется. Может, тогда она и обидится, но иначе — заизвиняет ведь до смерти!

— Послушай… я же объяснял тебе уже — у нас все иначе. Кошки не выбирают. Но даже не в этом дело…

— Да-да-да, я помню! — закивала она радостно, думая, что поняла основную проблему. Заулыбалась, в темноте сверкнули белые зубы. — Я потому и думала, что тебя развеселит, если я…

— У нас нет свора, — решительно перебил Ксант. — И связи, как правило, не длятся дольше Периода. Ну, четверть сезона от силы, да и то редко. Тебе наверняка наставники говорили, что коты не умеют любить, только трахаться… Ну так вот, это правда. Это не байки, это способ защиты, понимаешь? Никто из нас просто физически не способен на глубокие чувства — иначе мы бы все давно попереубивали друг друга. Кошку, ее ведь нельзя любить и оставаться при этом в здравом рассудке, понимаешь? Ею можно восхищаться, перед ней можно трепетать, ее можно опасаться или ненавидеть, но любить — упаси тебя Лоранты-Следователи! Нельзя любить шлюху, которой все равно с кем. Нельзя любить того, кто каждый сезон по два раза надолго уходит в сквот, причем уходит не телом, а разумом… О, они ужасно разумны и рациональны — в любое другое время, но когда наступает их пора… И наше счастье, что мы давно уже не относимся к ним серьезно. Правда, иногда случаются… атавизмы…

— Во-во. Наши кобели такие же! Вам хоть повезло, у вас дважды в сезон, а наши разумные Да верные только до свадьбы! А чьей — не важно, лишь бы поближе была. Стоит унюхать — и все. У них от любой, самой завалящей свадьбы просто напрочь рубку сносит. И как их любить — таких?!

Кажется, она снова пододвинулась. Хм. Это была не совсем та реакция, на которую Ксант рассчитывал. Может, следовало быть еще чуть пооткровеннее? Какое-то время он раздумывал, а она молчала. А потом вдруг спросила очень тихо:

— Как ее звали? Ну, эту, которую ты… атавизму твою? И что с ней случилось? Ведь случилось же что-то, да?

— Не понимаю, что ты имеешь в виду…

Даже он сам слышал, насколько фальшиво это звучит. Фальшиво и жалко. Ознобом продернуло по позвоночнику. Ей неоткуда знать. И догадаться не с чего. Он ведь почти ничего не сказал, она не могла…

— Ты ведь тоже из этих, которые неправильные, правда? Я сразу поняла, когда ты заговорил про защиту и про то, что вы не умеете всерьез… У тебя стал такой уверенный голос! Вит тоже всегда говорит таким голосом, когда начинает врать… У нас говорят, что любопытство сгубило кошку, но я же не кошка. Значит, мне можно быть любопытной. Как ее звали?

— Не важно.

Ксант передернул плечами.

От воды явственно тянуло сыростью, наверное, именно от этого его все сильнее знобило. Конечно от этого, от чего же еще? Внезапный поворот темы перестал ему нравиться. Захотелось уйти. И он сам не понял, почему, вместо того чтобы встать и разом оставить неприятный разговор за спиной, вдруг сказал:

— Это было давно.

— Она… умерла?

Наверное, слух у собак настроен как-то иначе. Во-всяком случае, сам Ксант не слышал в своем голосе ничего особенного. Уйти, оборвав слишком странный и ставший чересчур откровенным разговор, хотелось все острее. Но почти так же остро — вот ведь странность! — хотелось продолжить опасную игру в вопросы и ответы. За последнее время он неплохо наловчился избегать таких игр — слишком уж высоки были ставки. Но сейчас-то ситуация несколько иная. Она — с другого берега, у нее совсем иные понятия о том, что правильно, а что нет. Она не отшатнется в ужасе, не покрутит пальцем у виска, не посмотрит с брезгливой жалостью, даже если узнает…

— Да. Давно. Еще в позапрошлом сезоне.

— А все-таки — как ее звали?

Ур-рф!

А она упрямая.

Ксант замешкался не больше чем на пару вдохов. Да ладно! Она все равно не общается ни с кем из правобережных. Это имя не скажет ей ни о чем. А значит, и врать незачем. А он так давно не доставлял себе удовольствия произносить его вслух, это короткое имя…

— Миу.

— Красивое имя… И ты до сих пор ее любишь?

О Лоранты, она же совсем щенок! И ей так хочется сказки. Извини, детка, но сказки сегодня не будет. А то ведь ты еще и счастливого конца потребуешь…

— Вряд ли.

— Ты был ей верен?

— Нет, конечно. У меня восемь признанных плановых котят только в последнем сезоне, и это не считая всякой мелочи. Верность — такая смешная штука… от нее никому никакого толку. Верность — это для вас. Вместо поводка и ошейника, чтобы удобнее управлять. А коты слишком любят свободу, чтобы быть такими… хм… верными.

Даже в темноте было видно, как разочарованно вытянулась ее мордашка. И она больше не делала попыток придвинуться ближе.

Вот так, девочка. Именно так. А чего ты ожидала от кота? Романтики?

Фан-та-зер-ка…

* * *

— А вот эти, пожалуй, вполне перспективная пара.

— Которые?

— Зонд девять, третий экран. Те, что у водопада.

— Ну-ка, дай глянуть… Ничего себе! Ты в своем уме?! Они же с разных берегов! Ты на ауры посмотри!!!

— Я и смотрю. А еще я смотрю на генетические коды и дерево вероятностей.

— Бред! Милтонс не зря разогнал их по разным песочницам! Если он хотел их скрещивать — зачем вводить ограничения и запреты?! Зачем забивать поведенческие табу в фундамент базисной основы, чуть ли не на генетический уровень?!

— Запретный плод сладок.

— Ты думаешь? Хм… но так переусложнять…

— Я не думаю. Я считаю. И мои расчеты показывают, что у этой славной парочки будут очень интересные дети. Интересные и… перспективные.

— Но кошка с собакой?! Бред…

— Ты лучше посмотри на линию этой малышки.

— Ну-ка, ну-ка… Что-то знакомое… Милтонс свидетель! Это же та самая!!! Я тебе еще когда говорил, надо было дожать! Но… собака и кот?..

— У девочки редкая линия. Именно эту ветвь сам Милтонс называл наиболее…

— Милтонс в своем гребаном недоотчете называл целых три ветви!!!

— Именно. И представителей двух из них ты сейчас видишь на третьем экране девятого зонда.

— Ты полагаешь, что и он — тоже?.. Н-да, действительно, а я как-то даже… Слушай, а ведь это идея! Нет, действительно! Гибрид. Полукровка. Полукровки зачастую куда сильнее родительских пород, тех же мулов вспомнить! Или эльгабриусов! И почему мы раньше не додумались! Но кот и собака… Ты думаешь, у них хоть что-то получится?

— Почему бы и нет? При достаточно сильной мотивации…

— Ха! Ну уж мотивацию мы им обеспечим!..

* * *

Она опаздывала.

Днем до поселка рукой подать, даже согреться как следует не успеваешь. Тогда она бы, пожалуй, сумела не опоздать… Но так ведь это — днем. Когда светло, не цепляют за ноги нахальные ветки, не подворачиваются камни, предательски невидимые в обманчивой пляске теней Малой луны. Она бы бежала, а не плелась, через шаг спотыкаясь и чуть ли не падая через каждое третье спотыканье!

Впрочем, нет.

Днем бы она тоже не успела.

— Где тебя Милтонс носит?!

Странно.

Руки у Вита злые, в плечи вцепились грубо, словно намекая на близкое наказание. А вот в голосе — больше облегчения, чем праведного негодования. Да и вообще, что он делает тут, в двух шагах от ее личного тайного отнорка, о котором никто не знает? Да и откуда он вообще тут взялся, злой и вполне вменяемый, когда ему еще дня два как минимум на свадьбе гулять?

— Извини…

Вит не дал ей договорить, впихнул в отнорок, да еще и наподдал как следует по заднице — для придачи должного ускорения. Перестарался — она не успела затормозить руками и зарылась лицом в землю. Крутанулась, вывинчиваясь на поверхность уже по внутреннюю сторону забора. Поднялась, отплевываясь и ожидая, пока пролезет и сам Вит. Он сопел, шипел и ругался шепотом, протискиваясь, и от этого она вдруг ощутила странное, злорадное удовлетворение. А правильно! Нечего по чужим отноркам шастать, не под твои габариты рылось!

А то, что толкнул ее так сильно, — это даже и хорошо. С полным ртом земли очень извиняться трудно. А ей почему-то совсем не хотелось сегодня извиняться.

Впрочем, вел себя Вит настолько странно, что оправдания сами собою завязли бы у нее в зубах, даже имей она желание их озвучить.

Вместо того чтобы наградить парой затрещин — так, для порядка и в преддверии настоящего наказания, — он выволок ее к освещенной узкими лунами стене патрульной конуры и начал лихорадочно отряхивать! Даже на корточки присел, чтобы удобнее было обтирать какой-то грязной тряпкой ее перепачканные в земле ноги. Присмотревшись, она узнала в этой тряпке парадную форму самого Вита. И настолько растерялась, что даже не пыталась сопротивляться.

— Наградил же Милтонс сестричкой! — шипел Вит сквозь зубы, слегка подскуливая. — Носит ее вечно где-то, а изгваздалась-то, Лоранты-Следователи, просто ходячий ужас, как же я тебя такую людям-то показывать буду?!

И еще много чего шипел он, судорожно приводя в порядок ее одежду и оттирая грязь с исцарапанных коленок. Но от этого странное его поведение понятнее не становилось.

Внезапно стало светло, над низкими крышами заметались оранжевые всполохи, отодвигая ночь далеко за пределы поселка. Стенка конуры, к которой прижимались ее лопатки от грубой заботливости Вита, внезапно оказалась в глубокой тени — свет шел с Центрального Выгула. И оттуда же поплыл звон — низкий, тягучий.

В тон ему завыл Вит — тихонечко, сквозь зубы.

— Искра! Они уже дали Искру! Скоро топливо подадут и начнут обратный отсчет! А потом и «Поехали!» прокричат… А мы с тобой еще не под Дюзами!!!

Он схватил ее за руку и потащил к центру поселка, крича на бегу:

— Ты хоть понимаешь, дура, какое тебе счастье выпало! Сами Лоранты-Следователи, да будет вечно стабильной их Орбита, выбрали тебя Искупительной Жертвой!!!

* * *

И любопытная ночь, уже было подкравшаяся в желании разузнать, отчего не спится этим странным двуногим, испуганно отшатнулась от рванувшегося к небесам ревущего пламени…

* * *

Ночь лениво жмурилась обеими лунами — узкими, словно глаза засыпающей кошки. Она и не пыталась разглядеть то, что происходило внизу под плотным прикрытием глянцево поблескивающей листвы. Оттуда, сверху, слитные кроны деревьев казались гладью безбрежного моря, спокойной и непроницаемой. Даже если где-то у самого дна и начинались какие-то бурления и суета, до безмятежной поверхности не долетало даже отдаленного намека. Так зачастую и сильнейшие глубинные течения не вызывают на поверхности океана легкой ряби.

Река с высоты казалась серебряной лентой. Огромный и уже почти прогоревший костер по ту сторону, где не было леса, казался самоцветом, подвешенным на этой ленте. Драгоценным камнем цвета гаснущего пламени…

— Я что-то не совсем понял. У меня что, больше нет Права На Выбор? Священного Права? Ты собираешься мне… я не расслышал… кажется, при-ка-зать? Мне,

Непроницаемой листва казалась только сверху. Внизу же света вполне хватало, чтобы как следует разглядеть высоко вздернутые брови Ксанта и его широко раскрытые в почти не наигранном удивлении глаза. Всем разглядеть, кому могло бы быть любопытно. Только вот празднолюбопытствующих посторонних в Круге не было.

В этот Круг и так-то старались не заходить без особой нужды. Сейчас же у всех нашлись срочные дела где-то поодаль. И Ксант сколько угодно мог поднимать брови — оценить было некому. Кроме разве что Леди Мьяуриссии. Старшей Леди. Самой Старшей. И — вот уже почти два сезона — Старшей Матери. Страшноватоесочетание. Такую вряд ли проймешь вздернутыми бровками и наивно округленными глазками.

Ну ладно, ладно, но попробовать-то стоило?!

— Ну что ты, лапушка… приказать я тебе, конечно же, не могу…

Леди Мьяуриссия ехидно оскалила острые белые зубы. Эти зубы разгрызли с хрустом и писком вот уже шестой десяток сезонов — и, надо отметить, сделали это без малейшего для себя ущерба.

— Как же я могу нарушить Священное Право Кота? Ваше единственное, можно сказать, право… Никак я не могу его нарушить…

Голос у Старшей Леди был мягок и нежен. С такой же мягкой нежностью скользит по обнаженной коже бархатистое пузико Быстрой Смерти. Говорят, у той твари действительно очень мягкое и нежное брюшко. Ксант не видел — они водятся далеко, где сухо, нет рек и почти совсем нет деревьев. Да и мало кто из тех, кто действительно видел Быструю Смерть и ощущал бархатистость ее брюшка на собственной коже, может потом рассказать об увиденном.

— Но кое-что я все же могу. В том числе сделать твою дальнейшую жизнь достаточно неприятной. Надеюсь, ты не сомневаешься, что я знаю массу пакостей, которые умная Леди может устроить зарвавшемуся котенку на вполне законных основаниях?

Стоять и дальше с вытаращенными глазами было попросту глупо. Тем более что зрителей нет. Ксант вздохнул, скривился и отрицательно мотнул головой. В способностях Леди Мьяуриссии он не сомневался.

— Вот и умничка. Так что никаких приказов. Что ты?! Священное Право священно, и выбирать будешь только ты сам. Просто предлагаемый тебе выбор несколько… необычен, вот и все. Но решать все равно тебе. Ну и так что же ты выберешь и решишь?

Ксант фыркнул. Старшая Леди правильно оценила тон этого фырканья и заговорила уже совсем с другой интонацией — без нажима и почти как с равным. Насколько, конечно, может быть ровней простому коту Старшая Леди.

— Сам подумай: ну что в этом такого? Подумаешь! Просто еще один Обряд Инициации! Сколько их на твоем счету? Вот-вот, ты же у нас мастер, выдающийся специалист, вести о твоей доблести достигают звезд, и даже сами Лоранты и те оценили твое мастерство по заслугам. Великая честь. Не кого-то потребовали, а именно тебя, сам понимать должен… Впрочем, мы и без небесного подтверждения все равно бы тебя выбрали, ты ведь из молодняка самый лучший, кого же еще посылать? Кому могли бы мы поручить такое ответственное дело?

Ксант фыркнул снова. Вздернул подбородок. Он не собирался соглашаться. Во всяком случае, не так быстро. Хотя и знал, что в конце концов придется. Даже самый маленький и глупый котенок отлично знает, с какой стороны у птички острый клюв, а с какой — вкусное мягкое пузичко. Но именно потому, что соглашаться все равно придется и единственное, что осталось, — это как следует повыламываться напоследок, то уж выламываться следует как за себя, а не за кого постороннего. Вот и будем выламываться, а они пусть уговаривают.

— Леди, не надо смешить мой хвост! Специалистов полно. И куда более опытных. Тим, например. Или тот же Базилий. Вы, конечно, можете и не знать, но это именно он меня научил всему, что я знаю. Но далеко не всему, что знает он.

— Тимур стар. — Леди Мьяуриссия одобрительно улыбнулась — она тоже чтила ритуал и не любила слишком быстрых побед. — Вот уже четыре сезона он не провел ни одной инициации. Да и до этого его обряды были не слишком успешны. Его время прошло. Беда же Базилия в том, что он слишком умен. Он много знает о прошлом, но эти знания сейчас бы только мешали. Тебе предстоит такое, о чем он знал бы не больше тебя. А он, в отличие от тебя, уже привык к тому, что все знает. Нет. Будь Базилий единственным котом подходящего возраста — я и тогда не рекомендовала бы поручать этот обряд ему. Здесь нужен вчерашний котенок. Умный — да. Опытный — да, но молодой и нахальный. Такой, как ты.

— Леди, если вам нужны сосунки, то Маркисс даст мне фору в два световых по части нахальства и молодости.

Снова сверкнули под луной белоснежные зубы. Показалось или нет, что клыки действительно удлинились и стали более острыми?

— Маркисс — глуупый мальчиишка. Он на всюу жизнь останется котеонкоум. По части оупыта оун тебе и в подхвоустье не гоудится, да ты и сам этоу знааешь, ты веедь у наас уумница.

Не показалось. В голосе тоже проступают мурлыкающие интонации. Материнские такие, убаюкивающие. Последний довод — довод Матери. Таким тоном говорят со слепыми котятами. Шалунишка, ты опять вел себя плохо, но это ничего, ведь мамочка тебя все равно любит. И слепые котята искренне верят этим словам, а главное — этому тону. Правда, с возрастом они перестают быть слепыми.

Только вот все равно почему-то каждый раз так хочется поверить…

— Малыш, послушай, Священное Право — оно, конечно… но ведь слово Лорантов-Следователей священно не менее! Пятнадцать сезонов они нас игнорировали, пятнадцать сезонов не было никакой надежды на Гуманитарную Благодать… Пятнадцать сезонов мы напрасно зажигали Сигнальный Маяк и отправляли дежурных к Лестнице-В-Небо. В некоторых лукошках даже стали поговаривать, что Орбита над нами давно пуста. И никто не наблюдает свыше. Думаешь, я не знала про эти мерзкие разговорчики? Знала. Но верила, что это неправда и когда-нибудь неверящие будут посрамлены. И оказалась права. Они не случайно выбрали тебя, у тебя полтора десятка удачных обрядов. Полтора десятка инициаций — и полтора десятка пропущенных сезонов, словно по обряду на каждый, думаешь, это случайно? Нет. Это знак.

— Четырнадцать.

— Ну, пусть пока четырнадцать… это не важно. Пятнадцатый, значит, станет самым важным. Это еще больший знак. — Голос Старшей Леди стал совсем ласковым. — Главное — такая честь… Ты не бойся, подумаешь — сучка, велика важность? Все мы внутри одинаковые, что Леди, что сучки, чего тут бояться? Некоторые Леди — те еще сучки, тебе ли не знать? Просто делай свое дело, держи покрепче да суй поглубже, делов-то! А если действительно чего опасаешься… — тут ее тон стал настолько доверительным, что Ксанта затошнило, — у меня настоечка есть. Вот, держи. Хорошая такая настоечка, как раз для таких случаев. После нее ты не то что на сучку — на любое дерево с дуплом кидаться начнешь…

Теперь его брали на слабо. По ритуалу следовало оскорбиться. И сделать вид, что уходит. Как же, тут сомневаются не только в его храбрости, но и в мужской силе! Он не останется там, где… да он никому не позволит… да он никогда… да ищите другого…

У края Круга его, конечно же, остановят. Потом будет еще пара-тройка взаимных полуизвинений, полуугроз — и можно соглашаться, не потеряв лица.

Ксант дернул ухом. Ему внезапно стало скучно и противно.

— Ладно. Считай, что уболтала, языкастая…

* * *

— Кошки его не устраивали! Ну так получай сучку, засранец! Будешь теперь скакать на задних лапках через кольцо! Апорт, Тузик! К ноге!

Ксант передернул затянутыми в мягкое серебро плечами, словно сгоняя муху, но оборачиваться на злобное шипение из кустов он не стал.

Много чести.

Дернув плечами еще раз, словно и первый это было только от утренней промозглости, он вышел на берег. Ему не было холодно, ритуальный плащ жениха на поверку оказался штукой достаточно теплой, хотя и выглядел так, словно пошили его из рыбьей чешуи. Он был плотно застегнут на горле. Словно ошейник.

Жутко неудобный и издалека видимый всем символ его нынешнего статуса. Чтобы случайно не ошибся никто. Даже не знающий Ксанта в лицо. Вот и сейчас, на берегу, перед ним все почтительно расступались. Впрочем, может, и не перед ним — шесть молодых Леди-охранниц, накачанных, бдительных и очень не любящих шутить, заставят, пожалуй, расступиться любую толпу. Этакий то ли почетный эскорт, то ли действительно стража. Чтобы самими Лорантами выбранный жених в последний момент не попытался удрать от предписанного Обряда. Леди Мьяуриссия каждую из них попросила лично — ей очень не понравилось то, как Ксант скомкал конец разговора в Круге.

Тот, кто так легко нарушил один ритуал, будет ли сомневаться, нарушая другой?..

Обряд пришлось отложить почти на трое суток. Сначала Старшая Леди-Мать никак не могла договориться с Держателем поводка о месте проведения Инициации (или просто Свадьбы — на таком названии настаивали левобережные). Ни та, ни другая сторона не желала соглашаться на проведение столь важной церемонии на противоположном берегу. Сошлись на нейтральной территории, островке на самой середине реки. Такой остров на реке рядом с водопадом и озером был один.

Тот самый, Храмовый, с Лестницей-В-Небо.

Сколько Ксант себя помнил, этот остров был под запретом. Неслабым таким запретом, вполне себе вещественным: стоило только сунуться — и от тебя долго потом так воняло паленой шерстью, что даже пернатые морщили клювы. Вот и не совался почти никто. Только дежурные, зажигая Сигнальный Маяк, каждый раз по нескольку дней ждали ответа. А потом кто-нибудь, так и не поверив, все-таки плыл к острову. И убеждался на собственной шкуре, что и в этом сезоне Лестница осталась на Орбите, да будет она вовеки стабильной.

Но вот уже трое суток над рекою не было ночи — Малая луна спустилась с небес и теперь висела над храмом. Правда, пока это был только символ. Знак того, что эти тупицы там, наверху, признали-таки свою ошибку и поняли: никого лучше Ксанта все равно не найти. И Лестница-В-Небо лежала теперь перед ним, покорная и на все готовая, словно заждавшаяся кошка. И будет лежать и терпеливо ждать столько, сколько Ксанту захочется. Потому что только от него теперь зависит, как скоро родятся те малыши, для которых она предназначена. Да и родятся ли они вообще…

* * *

От дыма слипались глаза и слегка подташнивало. И очень хотелось спать. Глаза она старалась не закрывать, потому что тогда голова начинала кружиться все сильнее, так сильно, что подкашивались ноги, а падать было нельзя. Никак нельзя падать, если на тебе Лунная Шкурка, священный наряд Искупительной Жертвы.

— Эй, кто-нибудь там, скорее воды! Она совсем сомлела!

Узкий носик поильника стучит о зубы. Вода холодная и кислая. Наверняка в ней развели двойную дозу ВитаминовИстимулятров. Шум в ушах отступает.

— Из-вините… Спасибо. Со мною все в порядке. Правда. Не надо меня держать.

Лайма, старшая сука коренной своры, глядит с сомнением. Она не очень хорошо помнит эту полудохлую соплячку. И не понимает, на кой ляд Лорантам потребовалось именно ее потомство. Помнится, были даже какие-то сомнения, стоит ли вообще допускать ее к Испытаниям. Было там что-то, сейчас, правда, уже и не вспомнить, что именно. То ли слишком долго тянули, то ли, наоборот, слишком маленькая она была, не упомнить, но осадочек остался.

Впрочем, оно и к лучшему. Любую другую было бы жаль отдавать на растерзание извращенцу с правого берега, а эту — пускай себе.

Лайма еще раз осмотрела затянутую в живое мерцающее серебро нескладную фигурку. И снова пожалела, что нельзя ограничиться просто Свадебным нарядом. Церемониальная одежда облипала тело будущей Искупительной Жертвы, как вторая кожа, подчеркивая все его недостатки. Порода неплохая, ее однопометник не зря берет каждый второй приз в забегах. Но слишком молода и нескладна. По-хорошему, ей бы еще пару сезонов погулять, нарастить чего на эти мослы, а там и Свадьба сама собой подоспела бы. А сейчас рано еще, это только слепой не увидит. Как бы правобережники не подумали, что их хотят оскорбить, подсовывая вместо затребованного Лорантами идеала прошлогоднюю тухлую кость. С них ведь станется под этим предлогом сорвать Обряд… как они его там у себя называют? Инициации, кажется…

Нет уж.

Этого им позволить нельзя. Не сейчас, когда после стольких сезонов безгранично добрые Лоранты-Следователи наконец-то простили своих неблагодарных заблудших питомцев, и знаком их великодушия светится Малая луна над Храмовым островом. И Лестница-В-Небо спущена, словно высшая милость, словно обещание, и на стабильной Орбите возобновленные Испытания уже ждут детей, которых эта дуреха еще даже и не готова зачать.

Нельзя заставлять Лорантов-Следователей ждать слишком долго.

А значит, Свадьба будет. И такая Свадьба, чтобы ни один кот не сумел пойти на попятную. И родит она, как миленькая. С первого же раза и родит, есть средства это дело ускорить и обеспечить с гарантией. Верные средства, а вовсе не та ерунда, что жгут сейчас в очаге по тайному приказу Вожака Тарса. Лайма чуть вздернула верхнюю губу, принюхиваясь. Ну да, так и есть: камыш и желтая метелка. Детские забавки, да и действуют большей частью на кобелей, то-то они все на взводе с утра. Откуда мужчинам, пусть даже и Вожакам, знать про настоящие женские травки?

Например, про кожицу синего мухомора.

Тут главное — правильно высушить, иначе можно и насмерть отравиться. Многие и травятся по глупости, особенно если сырыми жрут. Или просто так сушат. А пленочку эту со шкурки перед сушкой еще и выварить надо — в этом весь секрет. Зато потом, ежели настоять ее на меду и выпить, — уже через день можно Свадьбу гулять. Ну через два, если девчонка такая вот, недокормленная да дохлая. И Свадьбы всегда после такой настойки бывают великолепные, без осечек. И щенки рождаются здоровенькие и с первого же захода. Хорошее деревце, этот синий мухомор. И лишь два у него недостатка: растет уж больно далеко, несколько дней бегать приходится, чтобы запасы пополнить, и на вкус ужасно мерзкий, даже медом до конца не отбить горечи.

Хотя последнее свойство, пожалуй, даже и полезное. Иначе бы каждая соплячка захотела раньше положенного Свадьбу закрутить. Нет уж. Свадебный Мед — напиток не для каждой дуры, уже вообразившей себя совсем-совсем взрослой, он лишь на крайний случай. Такой вот, например, как сейчас… Лайма еще раз неодобрительно оглядела тощую, неразвитую фигурку, почти неразличимую за спинами плакальщиц, и окончательно решилась.

Подошел Таре, посопел над ухом. Спросил осторожно:

— Кого коренные планируют дать в женихи?

Лайма скрыла улыбку. Умный мальчик, первым спросил.

— Джерри и Тобби Загонщиков, Черного Лиса и Остроглазого.

Вот так.

Все еще молоды, но уже неоднократные победители. Все — только лучшие. Пусть немного, но зато каждый — как на подбор, без единого изъяна. Коренная свора не собиралась экономить на Свадьбе Искупительной Жертвы и подсовывать всякий мусор. А пристяжным оставалось только правильно понять намек.

— Я их пока отправила в лагерь у моста, велела ждать. А ты уже решил, кого выделит левая пристяжная?..

Плакальщицы пели в полный голос, от души.

Перед Свадьбой отпевают любую девушку. Ведь для того чтобы родилась женщина, девушка должна умереть. Но сегодня они старались как никогда, от искренних завываний узлом скручивался желудок и щипало глаза. Отпевали не просто девушку, но — Жертву. Они ведь не знали, глупые, кому именно она предназначена. А она знала.

Еще вчера вдруг поняла, под Дюзами, не успев еще толком и испугаться-то даже. А когда поняла, глупо было бояться. Действительно, сами подумайте — чего бояться, если рушится мир? И то, что еще вчера совершенно невозможно было даже и представить, вдруг становится не только возможным, но и единственно правильным?

Она загадала на падающей звезде, а потом сказала, делая вид, что все это не больше чем просто шутка. Но ведь звезда была настоящей! Настоящие звезды всегда выполняют загаданное, надо только произнести вслух, чтобы кто-то услышал. Пусть даже вид делая, что это просто шутка…

От Главного Выгула ее несли на руках — ноги Искупительной Жертвы не должны касаться дорожной пыли. Плакальщицы шли рядом и выли. Они выли, наряжая ее в Лунную Шкурку — то ли костюм, то ли целое жилище. Он мог облипать тебя, словно змеиная кожа, а мог расшириться до размеров чуть ли не конуры Вожака. Стоило лишь захотеть. И проговорить желание. Как со звездой. Только и всей разницы, что с Лунной Шкуркой проговорить желаемое можно было и про себя, необязательно вслух. А еще этот странный костюм был способен пропустить внутрь одного человека. Того, которого она выберет. Когда-то все свадьбы на левобережье справлялись именно так, но Лунные Шкурки не вечны, хотя и ужасно прочны. Но даже они со временем портятся. Их становится все меньше и меньше с каждым сезоном, а невест меньше не становится, вот и выдают их теперь лишь для особенных случаев…

Пару раз она видела Вита — он мелькал где-то за непрекращающимся хороводом плакальщиц, смотрел тревожно. Появлялась какая-то старая женщина, смотрела неодобрительно. У нее были злые глаза и очень твердый подбородок. Костры горели, дым стлался по кругу, и по кругу же ходили плакальщицы, мешая думать. Она стояла на плетеном из толстых разноцветных веревок ковре — ноги Искупительной Жертвы не должны касаться дорожной пыли. Иногда все начинало видеться отчетливей, и тогда она понимала, что уже наступил вечер. А то и следующая ночь. А потом все снова расплывалось в дыму и непрестанном кружении. Хорошо еще, что Лунная Шкурка могла по желанию частично твердеть, — она отвердила ее до самых подмышек и теперь просто обвисала внутри, незаметно для окружающих, временами уплывая куда-то, временами снова приходя в себя.

Время от времени ей давали воды с чем-то кислым. А потом чья-то рука протянула дымящуюся кружку — прямо сквозь липкий нескончаемый хоровод.

— Вот, лапушка, выпей-ка меду! С травками. Тебе оно сейчас самое то будет.

— Спасибо.

Она взяла протянутую кружку, послушно глотнула. Поморщилась.

Мед был горьким.

* * *

Трое суток понадобились еще и для того, чтобы навести мосты.

Нет, не переговорные иносказательные, хотя и такие потребовали немало сил и времени. Самые обычные деревянные мостки до острова. Действительно, это дежурные могут добираться вплавь или там верхом на коротком бревне, а Жениху такое поведение не подобает. Несолидно как-то. С левого берега тоже навели мост, — очевидно, они были такого же мнения о том, что подобает, а что не подобает Невесте.

Тем временем потихоньку светало. Небо приобрело отчетливый перламутровый оттенок, словно чешуя. И черные ветки деревьев щекотали нежное брюшко, заставляя огромную рыбину ночи подниматься все выше и выше. Звезды гасли одна за другой. Малая луна над островом тоже слегка поблекла.

Пора.

Ксант поморщился. Немножко приоткрыл сквот и запел весеннюю песнь.

Ему было скучно и противно.

Все шло не так, как надо.

Весеннюю песнь не поют на рассвете и на открытом месте — ее поют глубокой ночью, под мягким пологом леса. Весеннюю песнь никогда не поют в одиночку — даже если нет соперника, всегда откликается кошка, которой эта песнь предназначена. И наконец, весеннюю песнь никогда не поют, не видя избранницы. И плащ еще этот дурацкий мешается, движения сковывает, да и видок, наверное…

Но Свадьбы левобережных никогда не устраивают ночью — ночью они слепы. Их всегда гуляют в полдень, и потому рассвет был компромиссом, одинаково неудобным для обеих сторон. Только это и утешало.

Петь придется одному — на Свадьбах левобережников не поют. А совсем без песни невозможно — без нее не войти в нужное настроение, что бы там ни шептала про свою настоечку Леди Мьяуриссия.

Впрочем, с этим тоже будут проблемы — в первый день Свадьбы у этих придурочных собак дело до Инициации редко доходит. Наверняка придется выполнять какие-нибудь капризы. Остается только надеяться, что будет их не слишком много. Хотя с этой дурехи станется…

Он шел по мосту, продолжая петь. С другой стороны реки отзывались нестройным восторженным воем, — похоже, им нравилась его песнь. Тоже противно.

Мост был сплетен из веток и слегка пружинил под ногами. Если закрыть глаза, может показаться, что ты на дереве. Охранницы слегка приотстали, и Ксант спиною чувствовал их неодобрительные взгляды. Еще бы! Они-то слышали, что пел он не больше чем в четверть силы, ни одна Леди такое пение не оценит, ни один нормальный соперник не купится. Но этим придуркам на том берегу, похоже, нравилось и такое — вон как воют! Так зачем особо напрягаться, если и так всем все нравится?

Деревьев на острове не было, только кусты. Высокие, правда. И густые. Когда-то прямо напротив берега был лаз, ведущий к срединной поляне, на которую опускали Лестницу Лоранты-Следователи. Но это было давно. Вот уже пятнадцать сезонов, как не прокладывалась дорожка-по-воде для испытуемых и ничья рука не касалась обнаглевших веток. Во всяком случае, Ксант не видел ни малейшего просвета в сплошной стене кустарника.

На фоне сплошной стены переплетенных веток они и стояли.

Все — рослые, длинноногие, как на подбор. Все страшно гордые возложенной на них миссией. Все суровые и настроенные жутко решительно сделать все возможное и невозможное для успешного этой миссии выполнения. Все из себя такие…

…песики.

И на плечах у каждого — ритуальный плащ, отливающий рыбьей чешуей…

Почему-то Ксант не был удивлен. Интересно, а действительно, почему бы? Что-то подсказывало заранее, что будет именно так, даже если не это конкретное паскудство, то другое какое, не менее пакостное, но — обязательно. Жизнь бывает очень убедительна и настойчива, пытаясь доказать свою повсеместную паскудность. В ней ничего не бывает чуть-чуть, и если уж не везет, то по полной…

Кривая улыбка ломала губы изнутри, Ксанту стоило огромных усилий не выпускать ее на лицо. Это ведь могло бы нарушить торжественность момента Явления Невесты. Ага, именно так, с больших буковок, не зря же эти придурки строем почетным замерли. Вот через этот строй они Невесту-то и пропустят. Вместе с ним самим, если не повезет. Милый обычай. А чего ты хотел? Они же собаки. У них все напоказ и никаких секретов друг от друга…

Удлиннившиеся когти впились в ладони. Боль отрезвила.

Спокойно.

Переживем. Раз уж явился на собачью свадьбу — изволь тявкать. Как положено. Противно, но несмертельно.

Все в порядке.

Похоже, тело не было согласовано с приказами сверху — втянуть когти и плотно закрыть сквот Ксанту удалось лишь с огромным усилием. За спиной треск и шорохи возвестили о начале разборки временного моста. Наверняка со стороны левого берега мост тоже разбирают, если уже не сделали это. Краем глаза он отметил отсутствие почетных охранниц — те наверняка поспешили перебраться на берег. Обе стороны жутко торопились оставить жертвенную парочку наедине. Ну если, конечно, не учитывать доброй дюжины женихов, но кто из собак всерьез учитывает женихов на свадьбе или придает им хоть какое-то значение? Впрочем, эти вообще уверены, что на настоящей свадьбе значение имеет только НЕВЕСТА.

А вот, кстати, и она…

По серебряному строю прошла рябь, женихи напряглись еще больше, хотя это казалось совершенно невозможным. И замерли, еще более решительные и суровые. Ксант нахмурился, и песнь потихоньку свернулась, перейдя в глухое недоуменное урчание. Странно, что Леди Мьяуриссия не предупредила его об этой части обряда. Может, она и сама не знала? Или не придала значения?

Невеста не шла — ее несли на руках двое. И живое серебро ее костюма сливалось с переливчатым мерцанием их плащей. Еще два жениха. Подумаешь! Парочкой больше, парочкой меньше, кто вообще обращает на них внимание? Вот и этих подобрали скорее всего за цвет волос. Серебристые плащи гармонируют со шкуркой невесты, да и сама она, светловолосая, хорошо смотрится на руках у столь же светловолосых носильщиков.

Красиво.

Хотя тот, что справа, староват. В отличной форме, правда, иначе его бы не выбрали, но все равно видно, что давно уже не юноша. И волосы у него столь светлые не от природы, а от снега прожитых зим. Зато тот, что слева…

Ну да.

Конечно.

Как же могли они обойтись без славного красавчика Вита, такого симпатичного и породистого да к тому же оказавшегося под рукой? Никак не могли. Да и сам Вит — как мог он обидеть отказом сестренку, проявить такое неуважение? Никак не мог…

Ксант зашипел, дернув головой. Воротник плаща был ужасно неудобен. Это только собаки могут получать удовольствие оттого, что что-то сдавливает горло и мешает дышать. От недостатка воздуха кружилась голова.

А самое неприятное — они что-то сделали с невестой. Она не могла быть такой… красивой. Она никогда такою не была. Очень белое лицо — и очень черные глаза со зрачками во всю радужку. У Юных Леди перед инициацией никогда не бывает таких глаз. И такой белизны лица тоже. Такие лица бывают лишь у мертвых.

Подняв непослушную руку, он рванул тугую застежку. Плащ тяжело скользнул по плечам и спине, опадая на серую гальку. Утренний ветер тронул голую кожу на лопатках, покрывая ее мурашками. По контрасту с побелевшим лицом глаза невесты слишком резкие, в них невозможно смотреть.

Ксант отвел взгляд. Передернул плечами. Перекатился пару раз с пятки на носок и обратно, разминая сведенные мышцы ног.

И прыгнул в воду.

* * *

— Взять его!

Ксант усмехнулся, но не сделал малейшей попытки подняться. Сами пусть. Так и лежал там, куда отбросил его страшный удар в грудь, пытался протолкнуть воздух сквозь ставшее непослушным горло и усмехался, видя, как постепенно затягивает зеленым маревом все вокруг. Так бывает на глубине, под водой ведь тоже нечем дышать.

А еще он думал — думал как-то отвлеченно, словно о постороннем и никакого отношения к нему самому не имеющем. О том, как много зависит от мелочей. Вот, например, умей он плавать хоть немножко быстрее… или выбери другое место… или даже другой берег… Впрочем, нет — там бы его догнали точно. Это здесь он самый быстрый бегун, а левобережники над такой скоростью только похихикают. Это только здесь был еще какой-то шанс, если бы удалось хотя бы на дюжину вдохов опередить охранниц, посланных по берегу наперерез…

Не повезло.

Странно, что они не торопятся, — он уже почти потерял сознание, когда сильные руки настоящих Леди грубо схватили его за плечи и вздернули на ноги. Он сразу же обвис, но дышать стало легче, и зеленоватая мгла отступила. Кажется, кто-то ударил его по лицу — на распухших губах явственный привкус крови. Наверное, это тоже помогло прийти в себя.

Что ж, спасибо и на том.

— Щенок!

Ругательство из самых грязных, а в голосе нет даже сильного раздражения — так, самую малость. И куда больше удовлетворенно-мурлыкающих ноток. Приятно, когда твои предположения сбываются. Пусть даже это были и не самые хорошие предположения.

— Я так и знала, что ты что-нибудь да выкинешь. Что-нибудь вот такое. Ты ведь не можешь без фокусов.

Приятно чувствовать себя самой умной. Даже когда ты Старшая Леди. Даже когда Самая Старшая…

Леди Мьяуриссия подошла ближе, разглядывая обвисшего на руках охранниц Ксанта с неприятной дотошностью, — так хозяйка рассматривает незнакомую дичь, раздумывая, стоит ли ее ощипывать перед приготовлением или и так сойдет.

— И на что ты надеялся? — спросила она почти участливо. — У тебя ведь не было ни малейшего шанса.

Ксант сплюнул кровью, улыбнулся, ну во всяком случае, он очень надеялся, что это выглядело именно как улыбка.

— Знаю. Но попытаться-то стоило?..

Леди Мьяуриссия фыркнула. Задумчиво постучала длинным когтем по желтоватому клыку. Произнесла негромко, ни к кому не обращаясь. Скорее просто рассуждая вслух:

— Что ж, все к лучшему. Эти суки слишком зазнались. Лоранты же ясно сказали, так нет… сами виноваты. Впрочем, сами Лоранты тоже хороши… опомнились! Столько времени жили без них прекрасно — и дальше проживем не хуже. Мы вам не собачки, чтобы по первому зову… — Тут ее бесцельно блуждающий по окрестностям взгляд снова остановился на Ксанте. Стал осмысленным. И его выражение очень не понравилось объекту разглядывания. — Что же касается тебя… Леди Вивьерра была права. Ты слишком высоко прыгаешь. Так и разбиться недолго. А это было бы неприятно, ты слишком важен. Ты был достаточно ценен и раньше, но сейчас… Сейчас ты просто Что ты о себе вообразил, мальчик? Думал, если хорошо научился трахаться, так эти глупые старые сучки тебе все простят? Сучки, может, и простили бы. На то они и сучки. А мы — Леди, мальчик. Ты напрасно забыл об этом.

— И теперь меня накажут за забывчивость? — Ксант растянул саднящие губы в усмешке так широко, что стало больно.

Но Старшая Леди-Мать шутки не приняла:

— Нет. Наказывают щенков. А ты… Ты просто послужишь примером. Роскошным примером того, как не надо себя вести молодым котятам, если они хотят сохранить при себе свои яйца.

Когда такое решение принимает Комитет Защиты нравов, еще есть какая-то надежда. Да что там — вполне реальная надежда! Подумаешь, Комитет! Да кто вообще будет слушать этих старых шлюх, если любая Мать…

Если решение принимает Совет Матерей…

Ну тогда тоже остается надежда, что его все же не утвердит Старшая Мать, а без ее слова…

Если такое решение принимает сама Старшая Мать, надежды нет.

Никакой.

Впрочем, нет. Кое-какие надежды остаются даже и в этом случае.

Ксант, например, очень надеялся, что его улыбка осталась по-прежнему наглой и высокомерно-непрошибаемой. Он очень на это надеялся.

* * *

Она знала, что виновата. Страшно виновата. И будет наказана.

Пусть.

Это даже хорошо. Еще одно доказательство, что она старалась не зря. А уж как она старалась!!! Ее визг, наверное, был хорошо слышен не только на обоих берегах, но и далеко вглубь степи и леса. В поселке наверняка слышали. Она умела очень громко визжать, если требовалось. Даже Вит ошалел немного и все старался втянуть голову в плечи.

Она никогда не думала, что форма ритуального отказа ей когда-нибудь пригодится, это ведь только для элиты, для Вожаков, не для нее, она не думала даже, что помнит, ведь прошло уже не менее четырех сезонов с тех занятий, никому не нужных, скучных и, казалось, забытых на следующий же день. А вот поди ж ты — даже не сбилась ни разу. Добавила, правда, кое-что от себя, но это так, для пущего эффекта и чтобы не думали, что есть хотя бы малейшая возможность хоть что-то исправить.

Она визжала им прямо в лица, а они только прижимали уши и шипели в ответ с полуразобранного моста. Не будь мост разобран, она, наверное, вцепилась бы в них руками, ногами, зубами — всем, чем смогла бы. Это уж наверняка отвлекло бы их внимание. Но между целой секцией моста и островом оставалась широкая полоса воды, и оставалось только визжать и надеяться, что этого достаточно. И что никто из них, ошарашенных визгом, не обращает внимания на такую необычную вещь, как плывущий кот. И не бежит по берегу наперерез…

Это было единственное, чем она могла искупить свою настоящую вину, — ту, за которую ее никогда не смогут наказать ни Вожаки, ни даже Вит. Просто потому, что не догадаются никогда.

Вину в том, что оказалась такой ничего не понимающей дурой…

Он был готов, она видела это. И слышала — он даже петь уже начал. Все, как у них положено. Он ведь согласился уже, а он честный и, значит, все бы сделал, как надо. Если бы только она сама не настояла, как последняя дура…

И кто за язык тянул идиотку?!!

Он же все объяснял, столько раз объяснял… Да, конечно, он не говорил ничего прямо, только намеками, чтобы тебя же, дуру, не обидеть случайно! Он же вежливый, он же кот, это только глупые псы лают все, что думают, и даже многое из того, чего и не думают совершенно. Он же никогда не говорил ничего, не обдумав заранее. Он всегда так долго молчал, перед тем как сказать хоть что-то. Ему же и в голову прийти не могло, что она так ничего и не поняла.

О Лоранты, как же это, наверное, страшно — вдруг понять, что та, кому ты доверял, считая все понимающим, умным и хорошим человеком и даже уже почти что своим другом, на самом деле просто полная и совершенно ничего не понимающая дура. Или же, наоборот, очень умная дрянь, которая как раз таки все очень хорошо понимает.

И непонятно даже, что хуже.

А еще этот взгляд…

Взлядом можно куда больше сказать иногда, чем любыми словами. Говорят, Лоранты умели общаться без слов. И на таких расстояниях, которые глушат самые громкие крики. Наверное, это правда, если даже у их питомцев такое иногда получается. Всего один взгляд — и ты все понимаешь. И цепенеешь от ужаса, потому что исправить хоть что-то уже невозможно. О Лоранты, как же многое можно понять по случайно перехваченному взгляду!

Особенно когда предназначен он не тебе…

Она глубоко вздохнула. Вскинула голову. И вышла из глубокой тени между конурами на ярко освещенный пламенем Дюз Центральный Выгул. При ее появлении возбужденный гул стих, словно кипящий котел накрыли крышкой. Слышно было только потрескивание поленьев высоко над головой. Свет пламени бил в лицо, она зажмурилась и выдавила:

— Я виновата.

Разводить Дюзы нелегко, гораздо сложнее, чем любые другие ритуальные костры, те же Сигнальные, например. Это вам любой смотритель скажет. Мало того что нужно затащить все, для костров необходимое, на высокую площадку. Так еще и экраны следует выстроить так, чтобы свет падал на Выгул конусом. Или двумя-тремя конусами, как того обстановка требует. Во время самой длинной ночи конусов зажигали десятка полтора, чтобы под Дюзами могли уместиться все и никто не остался бы в темноте.

Сейчас свет Дюз не казался спасением — он ослеплял, отделяя ее от всех остальных сородичей. Тех, что молча смотрели из темноты, сами оставаясь невидимыми.

Что ж, так даже проще.

— Я виновата. Не сдержалась. Я подвела всех. Не исполнила приказ Лорантов-Следователей. Я признаю свою вину и готова понести заслуженное наказание.

— Ты — молодец!

Голос Вожака утонул в восторженном реве. Со всех сторон под Дюзы рванулись люди — знакомые и незнакомые, они хватали ее за плечи, жали руку, радостно хлопали по спине. Они вообще, наверное, разорвали бы ее в своем восторге, если бы не Вожак.

Он первым оказался рядом, его сильная рука крепко держала ее за плечи, а голос гремел, перекрывая радостные вопли остальных:

— Посмотрите на нее! Перед вами — настоящая сука, достойная своей своры! Да что там, это свора должна гордиться такой дочерью! Она своими клыками вырвала победу из пасти поражения! Она могла бы возгордиться, но нет — она смиренно вручает поводок в руки наставников, доверяя более опытным решение своей судьбы и даже оценку собственных действий! Она не гордится своим подвигом, пока ей этого не разрешили! Слава нашей героине! А как, кстати, тебя зовут?..

* * *

— Что такое «дракон», как ты думаешь?

— Крупная ящерица семейства варановых. Земной эндемик, вымерла еще до Второго взрыва. Некрупная хлородышащая амфибия, автохтон Земли Янсена. Мифический персонаж, упоминаемый в разного рода эпосах и легендах. Какое именно значение тебя интересует?

— Меня интересует Милтонс! Почему он не мог просто написать, чего хочет? Зачем было прибегать к символике?! Да и что означают его символы? Что такое дракон в его понимании? Крылатая огнедышащая тварь, ворующая девственниц и собирающая в пещере драгоценности?

— Дракон свободен лететь, куда хочет. Дракон. Крылья. Свобода. Символ полета. Чего же тут непонятного?

— Ха!.. Куда он улетит от своего награбленного богатства?!. Хотя… Возможно. Когда имеешь дело с Милтонсом — возможно все. Но я другого не пойму — почему он не мог загнать свою лечилку прямо, зачем эти ветви понадобились? Не мог? И это с его умениями? Ха! Знаешь, был бы он жив… Недолго был бы таковым, ей-богу! По поводу дракона этого же… «велика вероятность. Вернусь лет через двадцать — проверю». За такие на полях комменты расстреливать надо! Без суда и следствия, как за особо тяжкие. И кой хрен его понес в ту мясорубку, идиота?.. Да и тут… кто его за руку тянул?! Ну, поголовная ксона, ну, нонсенс. Мало ли их в освоенном пространстве? Да куча! Стоит лишь копнуть. Кто его просил вмешиваться?

— Они — геномодификанты, Эри.

— Ну и что?

— Как и сам Милтонс.

— И что с того? В те времена модиков было — как собак!

— В те времена их и резали. Как собак.

— Ха! Все равно неубедительно. Где Милтонс — и где эти? Милтонс мог становиться, чем угодно! И кем угодно. А у этих недоумков — лишь их жалкие сквоты.

— Они дети. Тупые, ущербные дети. Возможно, в них заложено то же, просто они не умеют. Да им пока и не нужно. Они и сквотами-то не пользовались, пока он не подтолкнул. Слишком мирная и благополучная планета для первопоселенцев — беда куда более страшная, чем любая самая агрессивная среда. Милтонс не смог пройти мимо попавших в беду детей своей породы. К тому же больных детей.

— Ладно. Допустим. Не создал, а лишь обнаружил и подтолкнул. Хотя… но — ладно! Допустим. Больные детиш добрый дяденька-доктор в погонах. Он работал на военных, не забывай! Ты догадываешься, зачем им это лекарство так понадобилсь? Я — догадываюсь. И мне это не нравится. От противоядия один шаг до яда. Если они научатся вызывать асту ксону — это будет самое страшное оружие массового поражения. Один разок применить — и никакой тебе цивилизации! Все снова рассыпались по своим отдельным миркам. До тех пор, пока не вырастет новое поколение. Если оно, конечно, здоровым родится и не одичает в изоляции.

— Точка зрения параноика.

— Точка зрения реалиста.

— Все параноики считают себя реалистами.

— Ха! Ладно. Допустим. Но чем твоего гениального придурка классические вервольфы не устраивали? Если, конечно, твое позавчерашнее предположение было правильным и этот извращенец действительно межвидовое хотел. Волки и собаки — почти что родственники, у них и в реальной жизни нормальное потомство выходит, а уж с помощью геномодификатора… Чем плохо?

— Мало данных для анализа. Возможно, плохо как раз то, что они слишком похожи. Нет конфликта.

— Чушь! Еще какой конфликт! Ты хотя бы их взаимоотношения в природе вспомни! У них разное социальное поведение. Мораль разная. Одни — одомашненные служаки, помешанные на желании угодить хозяину, другие — вольные дети природы. Практически то, что мы и сейчас имеем с котами, то же самое противостояние. Зато никаких непоняток и случайностей! Потому что вся знаковая система — одинаковая! Никакой неразберихи из-за неправильно понятого жеста. А кошки с собаками… их вражда, она ведь из-за чего? Из-за того, что у них все значения невербальной системы общения диаметрально противоположны! Все! Абсолютно! Представляешь?! Собака, виляя хвостом, выражает дружелюбие и мирные намерения. У кошачьих же горизонтальные движения хвоста из стороны в сторону — признак крайней ярости, готовности к нападению. Опущенный хвост у кошки, наоборот, означает спокойствие, а у собаки сдерживаемую агрессию или даже болезнь. Собака падает на спину, демонстрируя покорность и беззащитность, кошка делает это, готовясь ударить противника всеми лапами. В знак покорности кошка пригибает голову к земле и прижимает уши, собаки так поступают, когда готовятся напасть. Рычание собаки похоже на мурлыканье кошки, но выражают они опять-таки противоположные эмоции. И так во всем! Кошкам с собаками невозможно договориться — они говорят на диаметрально противоположных языках!

— Есть немало примеров того, как представители этих видов прекрасно уживаются друг с другом. И даже дружат.

— Ха! Так это же только подтверждает! Такие, которые дружат, они же с детства вместе воспитываются. Понимаешь? И усваивают чуждую невербальную систему. Кто-то из них просто говорит не на своем языке. Помнишь историю про котенка, выращенного в питомнике фокстерьеров? Его еще слепым к кормящей сучке подложили, ну он и вырос. Так он не вопринимал себя котом! Научился бегать со стаей, охранять территорию, даже тявкать! Делал стойку на дичь, гонял случайно забредающих кошек. Язык формирует личность, пусть даже язык этот невербальный! Тот кот был собакой, понимаешь?

— Понимаю. Но не понимаю, какое это имеет отношение к нашей проблеме.

— Зануда. Да никакого! Интересно просто. Тебе не понять.

— Куда уж мне. Кстати, об интересном… датчик девять-бис, запись за последнюю пару часов. Можешь также просмотреть и датчики четыре и восемь — для всестороннего анализа.

— Знаю. Думаешь, почему я так бешусь? По тому самому и бешусь. Идиоты! Чего им не хватило?! Они ведь все уже утрясли, все было прекрасно — и вдруг, ни с того ни с сего… Шестой раз запись по кругу гоняю, все пытаюсь понять. Хотя чего там понимать?! Типичный пример, кошка с собакой. Даже самая сильная побудительная причина не способна это сломать. Обломался Милтонс. И мы вместе с ним, за компанию. И ты, кстати, в первую очередь. Вот завтра поутру охолостят твоего любимчика — и все. Не будет тебе никаких детишек, интересненьких да перспективненьких.

— Не думаю.

— Знаю, что не думаешь! Ты вообще не думаешь, ты — Но считай не считай, а одну из самых перспективных милтонсовских линий завтра обрежут под корень. Ха! Забавный каламбур получился, правда?

— Может, и забавный. Но неверный.

— Почему это?

— Кастрации не будет.

— Ну-ка, ну-ка, а с этого момента поподробней, пожалуйста! Как это — не будет? Внизу шутить не настроены, ты на лица их посмотри! Меня и то дрожь пробрала… шесть раз. Нет, без вмешательства свыше они ничего не отменят! Значит, ты хочешь вмешаться, да, так, что ли? Активно и сознательно? Похерить свои же обожаемые принципы?

— В этом нет необходимости.

— Полагаешь?.. Хм… Да нет, чушь все это! Не сумеет он удрать без посторонней помощи, его же в сквоте связали! И веревки этой дрянью пропитаны, ну, знаешь, с мятой да местным аналогом валерьянки. Ему не выбраться самому. Даже из сквота не выйти. Ты блефуешь!

— Я никогда не искажаю информацию. И все учитываю, ни о чем не забывая. А ты — забываешь.

— Ха! Не забывая, как же! А кто поймал тебя на прошлой декаде с пропущенными знаками, а?! Молчишь?! Вот и молчи! Ладно бы один, но ведь целых три подряд!!! А потом еще удивляется, почему результат не сходится! А я живое существо! И не скрываю своего несовершенства! Даже горжусь им. Отчасти. Ты ведь даже не представляешь, какое это благо — умение забывать! Где уж тебе… Ну так и?.. Что ты молчишь? Про что такое жутко важное мне посчастливилось забыть на этот раз?

— Про девочку.

* * *

Славу провыли три раза.

Подряд.

Она не верила. До самого третьего раза — не верила. Потом — пришлось.

Три раза подряд Славу выли только самому Держателю поводка. Ну и Вожакам — редко. По особо торжественным случаям.

Вожаков не наказывают.

Во всяком случае, она про такое не слышала.

А даже если и случается такое, то вряд ли они будут слишком серьезно наказывать ту, которую только что три раза подряд Славили. Можно расслабиться.

И вот тут-то она сама чуть было все не испортила. Когда поняла. Задрожали ноги, словно вареные, стало вдруг очень-очень жарко, зашумело в ушах. У Тарса, что выполнял роль Держателя в их своре, рука тяжелая. Пару раз ей не повезло испытатьнаказание по полной программе — потом долго отлеживаться пришлось. Он старательный, этот Таре. Она очень хорошо об этом помнила, когда выходила под Дюзы. Она была готова. А вот к тому, что наказания не будет, готова она не была…

Справилась.

Отдышалась. Проморгалась. Сделала несколько судорожных глотательных движений. Облизала губы пересохшим языком. А что рожа при этом была, наверное, глупая донельзя, так это дело последнее. Кто же будет требовать умного лица от героини? Главное, что не упала посреди третьей СЛАВЫ, опозорив вконец и себя саму, и всю свою свору заодно…

Она сидела на почетном месте — на верхней ступеньке высокого крыльца у конуры местного Вожака. На одной с ним ступеньке. Выше любой женщины племени, даже его жен. Выше даже самой старшей суки Коренной Своры. Рядом был только он, Вожак, который даже не помнил ее имени. Да и зачем ему помнить имя какой-то глупой молоденькй сучки? Смешно, но ей почему-то было обидно. Хотя обижаться-то не за что, ну в самом-то деле — кто она и кто ОН? Какое может быть сравнение? Но почему-то мысль о том, что она тоже не помнит его имени, доставляла ей тайное и ни с чем не сравнимое удовольствие. Маленькая и никому не видимая месть.

А вот сидеть на верхней ступеньке удовольствия не доставляло.

Совсем.

Подходили мужчины и женщины, улыбались, кланялись, протягивали еду и напитки. Сегодня каждый старался принести самое лучшее. И каждый ждал, что она это лучшее обязательно попробует и похвалит. Она уже давно перестала различать вкус и только надеялась, что похвалы звучат не слишком фальшиво. Несколько раз она поймала на себе взгляд то одной, то другой жены Вожака. Они смотрели одинаково встревоженно, но откровенно ненавидеть боялись — все шло к тому, что после праздника Вожак пригласит новенькую героиню присоединиться к его своре. И тут уж не надо гадать, кто именно станет ее первым мужем.

Но почему-то это тоже совсем не радовало.

* * *

Он сидел, они стояли напротив — эта глупая юная сучка со своим братишкой-красавчиком. На ней снова была желтая маечка и черные шорты. На них обоих. Одинаковые майки, одинаковые светлые волосы, одинаковые лица и даже одна на двоих манера склонять головы к левому плечу. Они были настолько похожи, что приходилось страшно напрягаться, чтобы понять, кто из них кто. И потом удержать понятое в памяти. Вит слева, а она — та из двоих, которая справа. От напряжения кружилась голова.

Их снова разделяла река.

Голова кружилась все сильнее, два одинаковых лица то сливались в одно, то снова расходились в стороны, словно отражения. У одного из них шевелились губы. У того, что справа. Тот, что слева, — Вит. Надо помнить. Вит молчал, улыбался только. А она что-то говорила, но слов не было слышно — все заглушал гул водопада.

Просто мечта. Красивые губы на красивом лице. Когда губы шевелятся — это тоже красиво. И — тишина. Ну если, конечно, не считать шума водопада. А что такое водопад? Почему он так шумит? Или это шумит в голове? В ушах?

А что такое уши?

Это так прекрасно, когда нет лишних слов.

Просто нет слов…

* * *

— Ты мне поможешь.

С большим трудом удалось сказать это так, чтобы не прозвучало просительно-вопросительно. И чтобы не дрогнул голос.

Понятно же, что не поможет.

Хорошо еще, если не развопится на весь поселок. Хотя сейчас — вряд ли. Сейчас он слишком не уверен. Система иерархии рухнула — она ведь сидела на одной ступеньке с местным Вожаком, Вожаком коренной, это делает ее выше не только Вита, но, пожалуй, любого из их родной своры. Кроме разве что Тарса. Но кто такой Таре — и кто такой Вит по сравнению с ним?! Нет, не будет он сейчас на нее кричать.

Но и поможет вряд ли.

Старое распределение ролей. Где он был выше — сломано, но новое пока еще не стало привычкой. Он будет обдумывать, тянуть время, пока не станет слишком поздно. Значит, придется самой.

У нее заныло под ребрами — она слишком хорошо помнила черный провал обрушивающейся вниз реки и нависшее над ним дерево. До веток было так далеко. Так безнадежно далеко. Она неплохо прыгала, но понимала — шансов нет.

Об этом нельзя думать!

Прыгать все равно придется. И она допрыгнет. Обязательно! Надо только как следует разбежаться. Вит сколько раз прыгал — и ничего! Значит, и она сможет. Все равно ведь нет другого способа, раз уж плавать не научилась, как последняя дура…

Она сбежала с высокого крыльца при первой же возможности, как только начались танцы. На первый танец Вожак хотел пригласить ее, но она покачала головой со смущенной улыбкой. И сказала, что слишком много съела сегодня и ей от танцев наверняка станет плохо. Вожак был не слишком-то доволен, но поделать ничего не мог. И ушел на центр Выгула — по традиции первые три танца открывал он, а потом уже народ начинал веселиться кто во что горазд.

Она выждала один танец и ушла в пересменке.

Чувство вины было настолько острым, что она боялась разрыдаться прямо там, на верхней ступеньке. Хотелось забиться в самый темный угол и как следует выплакаться. Хотелось убежать куда-то далеко-далеко, чтобы никогда не нашли. Хотелось разгрызть камень или сделать еще какую-нибудь глупость.

Уже к концу второго танца она поняла, что все укромные уголки в поселке заняты. И вообще, народу было как-то несообразно много! Видя столпотворение на Выгуле, она могла ожидать, что остальная территория просто вымерла, но как бы не так! Люди попадались на пути все время, словно специально выслеживали; знакомые и незнакомые, они все были страшно рады видеть ее, поздравить с победой. Обменяться хотя бы парой слов…

После четырнадцатого поздравления ее стало трясти так сильно, что пришлось сцепить руки за спиной. И просто молча улыбаться всем встречным, скаля удлинившиеся зубы, — говорить она больше не рисковала, опасаясь зарычать или взвыть. Сквот был слишком близко, ей с трудом удавалось удержаться на самом краю. Хорошо, что отнорок ее тоже был недалеко. И что рядом с ним никого не было. А то еще немного — и она, пожалуй, стала бы кусаться.

Как маленькая.

Долгая пробежка — вот что ей сейчас нужно. Луны светили достаточно ярко, можно было бежать, а не плестись на ощупь. К тому же она выбрала длинную дорогу, хорошо утоптанную и ведущую в обход, между пологими холмами, а не ту извилистую и плохопроходимую тропку напрямик, по которой возвращалась обычно.

Бег успокаивал.

Размеренные движения. Размеренное дыхание. Через некоторое время и мысли перестают скакать, как шершнем укушенные. А плакать на бегу так даже и удобнее — встречным ветром и без того из глаз вышибает слезы. Это привычно.

Ночь была прохладной, но бег согревал неслабо. Впрочем, окажись воздух жутко холодным и не согрей ее движение, она бы все равно полезла купаться. Хорошая штука — проточная вода. Вместе с грязью она уносит все неприятности.

Она долго стояла под водопадом — сбоку, где еще достаточно мелко, по пояс, и еще вполне возможно устоять. Водопад — это сильно. Вода обрушивается на тебя всей массой — и в то же время сотнями мелких струек, бьющих с силой пущенного из пращи камня. Она бьет по макушке, словно сдирая с головы волосы вместе с кожей, она стегает по плечам с оттяжкой, словно поводок в тяжелой руке Тарса. А если наклониться, для устойчивости упершись руками в колени, она вышибает воздух из груди, а по лопаткам и позвоночнику лупит так, что на глазах снова выступают слезы. Лучше снова подставить голову, голове не так больно.

Когда она, шатаясь, выползла на берег, ей было горячо. Даже, пожалуй, горячее, чем после бега. Хотя вода в озере ледяная, это всем известно.

Плакать больше не хотелось. И чувство вины больше не царапало горло.

Наверное, все дело было в том, что ее так и не наказали. Она была готова, она чувствовала себя виноватой, а наказания не было. Она была виновата не в том, в чем признавалась под Дюзами, она пыталась обмануть всех, и это тоже была ее вина… Вины было слишком много, а наказания не было. И это было плохо.

Потому что там, где нет наказания, нет и прощения.

Ее не наказали, а значит, и не простили. И пусть о настоящей вине на этом берегу знала она одна — этого было вполне достаточно.

Водопад помог.

Ежась и слегка постанывая, она натянула на избитое тело скользкую шкурку. Пожалела, что не взяла плащ. Шкурка изнутри была такой же холодной и скользкой, как и снаружи. Нет, пока что ей было жарко, излупцованная падающими струями кожа горела, но ощущение это довольно обманчиво, а от воды явственно тянуло холодом. Вряд ли самым умным решением станет задерживаться тут и мерзнуть. Но возвращаться совсем не хотелось. И кто сказал, что она — умная? Ха!

Так что решение переночевать на берегу она приняла еще до того, как появился Вит с двумя плащами.

* * *

А потом Вит, улыбаясь, сообщил ей последние новости.

С того берега.

Он, глупенький, порадовать ее хотел. Думал, ей приятно будет…

* * *

— Ты мне поможешь, — проговорила она решительно, вскидывая подбородок.

Вит вздохнул. Глубоко так и неторопливо. То ли время тянул уже, то ли воздуху для решительного отпора в грудь набирал. Обернулся:

— Конечно! Что я должен сделать?

Опаньки…

— Переправить меня на тот берег. И проводить, куда скажу. Ты… сделаешь это?

Не удержалась, спросила. Слишком уж неожиданным было его согласие. Это что, и есть столь ценимое кобелями доминирование? Когда с тобой соглашаются, не споря, когда не смотрят снисходительно, когда… когда вскакивают по первому слову, сияя восторженной улыбкой от возможности сделать тебе приятное и спрашивают только:

— Когда? Прямо сейчас? Мне это легко! Я сильный!

Приятно, однако.

Вит даже на месте слегка пританцовывал от нетерпения. Внезапно крутанулся вокруг, подпрыгнул и сделал кувырок в воздухе. Приземлился на четвереньки, задрал голову, заглядывая ей в глаза:

— Я самый ловкий! И самый сильный! Я все могу! Хочешь, я тебя до воды на руках отнесу? Хочешь? И на том берегу — тоже! Я сильный!

В его голосе явственно проскальзывали взлаивающие интонации, глаза сверкали, улыбка стала совсем безумной. И она, шалея от ужаса и восторга, вдруг поняла: это не доминирование.

Это свадьба.

А Вит просто первым почувстовал, вот и влип в женихи. И теперь он выполнит любой ее каприз и любое самое безумное задание с такой же вот широкой, счастливой улыбкой. И любой другой кобель — тоже. Даже Вожак. Стоит ей только подойти и дать себя понюхать. Можно не напрягаться. Просто вернуться в поселок и просто попросить…

Нет.

Времени слишком мало.

— Это потом. А сначала найди мне кошачью лапку. Нарви листьев. Пару горстей хватит. Принеси. Быстро.

— Я мигом! Я самый быстрый!!!

Женихам все нужно объяснять очень подробно. Иначе Вит попытался бы притащить целое поле…

* * *

— Спасибо. Дальше я вполне справлюсь и сама.

Ксант молчал, растирая только что развязанные запястья. Все последние дни он пребывал в состоянии легкого ступора, и последствия долгого пребывания в сквоте были вовсе не главной тому причиной. И даже усталость от изнуряюще долгой пробежки по лесу — тоже.

Они шли — шли?! Куда там! Почти бежали!!! — всю ночь, день и еще большую часть следующей ночи. На короткие привалы останавливались всего три раза. Ксант считал себя отличным бегуном, но после таких переходов он просто падал с ног, моментально проваливаясь в полусон-полуобморок. Его расталкивали слишком быстро, не дав толком отдохнуть. Грубо поднимали на ноги, всовывали меж зубов полтаблетки священного Рациона — и тут же волокли дальше. Он дожевывал уже на бегу и даже не мог толком прочувствовать вкус настоящей пищи Лорантов.

Он никогда не бывал так далеко. Он даже не знал, что тут может быть жилье — пусть и такое довольно заброшенное, но все же вполне пригодное, если подлатать крышу над лазом. А еще он никак не мог понять, как такую гонку выдерживают четыре охранницы. А тем более — Леди Маурика, Старшая Мать. Хоть она, конечно, и самая младшая из них, но все-таки…

Но чего он не мог понять вообще, так это того, с какого такого перепугу так долго считал несмышленым песиком-девочкой, такой наивной и маленькой, эту стервозную матерую суку в черных шортиках и желтой маечке. Суку, полуслову которой — да что там полуслову?! Полужесту! Полувзгляду!! — беспрекословно подчиняются нахальные и дерзкие охранницы и даже сама Леди Маурика, Старшая Мать, пусть даже и самая младшая из них, но все-таки, все-таки…

— Ты уверена, детка? — с грубоватой фамильярностью, но очень участливо спросила Леди Маурика, младшая из Старших Матерей. И подозрительно покосилась на Ксанта. Похоже, будь ее воля, он так и остался бы связанным. По рукам и ногам. Да еще и посаженным на крепкую цепь.

Старая и хорошо знающая себе цену сука в теле голенастого подростка лишь фыркнула, не снизойдя до ответа. Ксант более не обманывался этим юным телом. Возможно, кобели действительно до самой старости остаются щенками. А вот сучки, похоже, не бывают щенками даже во младенчестве. Они так и рождаются вот такими — зрелыми и опытными стервами, хорошо знающими себе цену.

— Ну, тогда удачи.

Очень хотелось сесть — что там сесть! Упасть! — прямо на пол, устланный пересохшей травой. Но Ксант продолжал упрямо стоять на дрожащих ногах. Только спиной к стене привалился. Он ничего не понимал, а когда не понимаешь ничего, лучше не сидеть, если все остальные стоят.

Впрочем, через пару ударов сердца из остальных в лукошке осталась только эта сучка — возглавляемые Леди Маурикой охранницы ушли сразу же, даже не передохнув. И с изрядным облегчением. Словно как можно быстрее хотели оказаться подальше от опального сородича и этой странной девчонки. Ксант усмехнулся — уж в этом-то он был с ними согласен полностью и целиком!

Выждал, пока шаги окончательно стихнут в глубине леса. Спросил, стараясь, чтобы голос звучал как можно более равнодушно:

— Ну и что все это значит?

Она пожала плечом. Посмотрела сверху вниз, снисходительно. Показалось даже — с легким высокомерием и издевкой. Конечно же показалось, не могла же эта маленькая глупая сучка всерьез позволить себе…

— Это значит, что ваши Матери куда разумнее наших Вожаков. Требования Лорантов-Следователей должны исполняться, и Матери это понимают. Они предоставили нам тайное укрытие. И были настолько любезны, что сами нас сюда проводили.

Ксант смотрел на нее во все глаза — и не узнавал. Этот уверенно-насмешливый голос, этот нагло вздернутый подбородок, эта ухмылка — чисто собачья, слегка обнажающая клыки… Он не видел ее всего три дня — те самые три дня перед Свадьбой. Не такой срок, чтобы забыть. Но и она никак не могла за эти три дня стать выше на целую голову! Не могла.

Однако стала.

Такая, пожалуй, действительно могла говорить с Советом Матерей на равных. И даже заставить себя выслушать. Но — убедить? Причем настолько, чтобы они сами… но, однако же, он своими глазами только что видел… Ксант потряс головой.

— Что ты им наплела?

— Правду. — Ее усмешка напоминала оскал. — В некоторых случаях, знаешь ли, нет ничего действеннее правды. Я сказала им, что приказ Лорантов-Следователей священен. И наш священный долг — его исполнить. В частности — мой долг. Что бы там ни вопили на том берегу мои глупые соплеменники. И что бы там ни провозглашал на этом берегу один не менее глупый кот…

А еще я сказала им, — продолжила она скучным, нейтральным голосом, как будто сообщая, что на улице идет дождь, — что мои соплеменницы никогда не позволяли мужчинам решать вопрос о потомстве. Иначе мы давно бы уже вымерли. Но, слава Лорантам, мы не кошки. Нам не надо просить и умолять как о милости, нам достаточно просто захотеть — и любой самец на расстоянии трех полетов стрелы будет счастлив оказать нам такую услугу… Да он на коленях ползать будет и из шкуры выпрыгивать, умоляя, чтобы это мы оказали ему такую честь!

Ксант фыркнул, нагловатой развязностью тона прикрывая легкую панику:

— Неплохой блеф! Рад, что эти старые дуры поверили.

— Это не блеф. И Матери знали. Потому и поверили.

У Ксанта пересохло горло.

— Не смешно. Ты ничего не забыла? Мы на другом берегу! Я тебе не какой-то драный ополоумевший кобель! Коты не теряют голову, мне ли не знать… Ха! Мы слишком разные, вы даже пахнете иначе!

Она молчала. Присела в углу, развязала дорожный мешок, теперь копошилась в его внутренностях и была полностью поглощена этим важным занятием. Из кожаной сумки с бахромой достала какой-то подвявший листик, пожевала задумчиво, разглядывая стенку перед собой. Словно на ней, обитой заплесневевшими деревянными плашками и закругленной кверху, обнаружила вдруг что-то невероятно интересное. Ксант еще раз фыркнул. Добавил решительно:

— Я уверен, что на котов это не действует!

— Действует. — Она сглотнула. Царапнула ногтем плесень на стене. Поморщилась. — Проверено. Нас потому и отвели так далеко, чтобы даже случайно никого не задело. Ваши Матери мне хоть и доверяют, но предпочитают не рисковать. Ты не задумывался, почему ваши так не любят бывать вблизи реки? И так не хотят говорить о причине такой нелюбви…

— Ерунда. Я люблю.

— Ты просто молод. И тебе везло, — наверное, во время свадеб ветер ни разу не дул в твою сторону. Иначе бы ты понял. И тоже бы… разлюбил.

Она говорила так равнодушно, что Ксант поверил. Самым убедительным как раз и оказалось ее нежелание убеждать. Жилье было сплетено кем-то из предков отлично, со множеством всех необходимых щелей, он даже и сейчас ощущал сквозняк, тянущий по спине.

Но почему-то в нем стало вдруг душно.

— И когда ты… планируешь?

Несколько пугающе долгих секунд она мерила его оценивающим взглядом. Потом пожала плечами, снова возвращаясь к разглядыванию стены.

— Было бы заманчиво, пожалуй… но нет времени. Есть такие травки, чаек из них отбивает любые хотения. Можно и сырыми… пожевать. Так что не бойся. У нас слишком много дел, чтобы отвлекаться на всякие… пустяки.

— Каких еще дел?

Она обернулась. Улыбнулась светло и радостно. Так светло и радостно, что Ксант отшатнулся, оцарапав плечи о шершавое дерево.

— Ну, для начала надо добраться до Лорантов-Следо-вателей.

— Ты сумасшедшая! — Ксант охнул и осел прямо на пол — ноги уже не держали. — Видят Лоранты, ты сумасшедшая…

— Почему?

Кажется, она действительно удивилась. Так притворяться невозможно. Никакая она не старая стерва, умудренная и опытная. Просто юная глупая сучка, которой пару раз повезло, вот она и возомнила… Конечно, попасть в лапы самоуверенной дуры — тоже не лакомство в перьях, но все-таки есть некоторый шанс. Если объяснить этой дуре так, чтобы она поняла…

— Они — Лоранты. — Он старался говорить короткими и ясными фразами, как разговаривают с совсем маленькими. — Они все могут. Все знают. Они на Орбите живут. Как ты до них доберешься?

— А! — Она расплылась в счастливой улыбке, закивала радостно. — Так это же совсем просто! По Лестнице! Они же ее спустили.

Ксант зашипел.

В ее словах была логика. Конечно, это логика бреда и кошмарного сна, но все-таки — логика. Попробуй оспорь.

— Да ты не бойся! — По-своему поняла она его нежелание. — Мы же там уже были, чего бояться-то? Совсем ведь маленькими были — и то с нами ничего не случилось, живы остались. Так что и сейчас все будет в полном порядке!

Лучше бы не напоминала.

Ксант содрогнулся, вспомнив, как рвалась из груди наружу черная бабочка с бритвенно-острыми лезвиями на кончиках крыльев, судорожными их взмахами превращая внутренности в кровавое месиво.

Ну уж нет.

— Ну уж нет. Я в этом не участвую.

— Почему? — Она растерялась. — Ты что, обиделся, да? Извини! Я больше не буду! Правда-правда! Только, пожалуйста, объясни: на что ты обиделся, ладно? Чтобы я точно уже никогда больше…

И Матери поверили этой дуре?..

О Лоранты, пути ваши воистину неисповедимы…

— Они — Лоранты, милая. И я не хочу их злить. И хочу быть как можно дальше от того или той, на кого обрушится их гнев.

Ее глаза раскрылись так широко, что стали чуть ли не вертикальными. Точно так же, как и рот.

— Ты думаешь, они разгневаются? Но почему? Я ведь тоже совсем не хочу их злить! Я хочу только спросить, для чего им вдруг так понадобились наши дети. И именно наши, и вообще… Только спросить. На что тут злиться?

Бесполезно.

Ей не объяснить. Она искренне не в состоянии понять, как можно обидеться на придурка, который незваным припрется в твое жилище и с наглой мордой начнет задавать вопросы. Она бы, наверное, такому придурку действительно просто все объяснила. С радостной улыбкой и очень собою довольная. Ей не понять, что среди орбитожителей может и не оказаться таких вот благостных и на все готовых… дур.

— Как-нибудь без меня.

— Но почему? — Губки трубочкой, бровки домиком, глаза несчастные, вот-вот заплачет. — Послушай! Даже если бы это были и не наши дети, но все-таки… Мы же там не были! И никто из взрослых ни разу…

— Вот именно! — не сдержался. Хотя и понимал уже, что разговаривать бесполезно, мотать надо. — Никто из взрослых! Никогда. Может, для взрослых это попросту невозможно. Может, та Лестница слишком тонкая. Или она как лаз в детском городке, узкий, только для малышей, и взрослому просто не пролезть. Об этом ты не подумала?

Снова улыбка до ушей. Убить хочется за одну такую улыбку.

— Ну вот тогда и будем думать, чего заранее-то переживать? И потом, лаз ведь всегда расширить можно!

Ксант осторожно встал на четвереньки. Потряс головой. Поднялся, цепляясь за стену. Она следила за ним настороженно, словно догадывалась. Заговорила быстро и путано, все еще пытаясь улыбаться:

— Послушай, но ведь так же нельзя, понимаешь? Нельзя посылать малышей туда, куда сами ни разу… Ни своих, ни вообще, это неправильно! Я не знаю. Как там у вас принято… может, тебе и плевать на твоих… Мне — не плевать. Даже если они будут… — она попыталась улыбнуться, — котятами.

Улыбка вышла кривой и жалкой.

Ксант осторожно двинулся к выходу. По стеночке, стараясь держаться от этой в голову клюнутой сучки на как можно более дальнем расстоянии. Автопилот давно уже подсказывал, что настало самое время это расстояние увеличить. Как минимум до нескольких полетов стрелы.

— Жаль тебя разочаровывать. Но — без меня. Я с тобой никуда не пойду.

— А со мной — пойдешь? — спросил Вит, словно бы случайно перекрывая выход.

Это же надо так расклеиться — не заметить.

Не услышать, как подходит.

И кого?!.

Непростительно. Удивляться и вопить: «Откуда тут взялся?» — еще глупее и непростительнее. Понятно откуда — из леса. Стоит теперь. Совсем рядом, рукой дотянуться можно. Красавчик, хотя и несколько помятый, — ему пришлось куда сложнее в этом лесу, он ведь не знает тайных троп Матерей. А лицо… он и раньше-то не особо соображалкой блистал, а теперь совсем щенок, молочнозубый и глупый, одна счастливая улыбка чего стоит. Страшное это дело — собачья свадьба…

— Ты с нею лучше не спорь, — добавил Вит доверительным шепотом, продолжая улыбаться. — Она ведь такая, ежели что в башку втемяшилось — ни за что не передумает! Я свою сестру знаю. Проще согласиться…

* * *

— А перевод Брайтона они за основу взяли все-таки зря. Там, конечно, хорошие лингвисты, но это все же Ирланд, что накладывает… геноформисты все имели усиленную склонность к языкам, особенно ксено, Милтонс не исключение. Насколько я помню досье, не меньше полутора дюжин, не считая всяких там диалектов. И каждый для него был как родной. Поэтому нельзя считать случайностью то, что языком своей «Поэмы» он выбрал именно иджик-лонг.

— Иджик очень мелодичен. Как и любые лонгообразуемые.

— Да нет, я сейчас не о том. Вот, послушай этот фрагмент…

— Умоляю.

— Да нет же, это действительно интересно. Вот как это звучит в переводе брайтонцев: «У свободы есть два крыла — праведное и неправедное. Свобода не может быть только правой или только неправой, она всегда одинаково опирается на правду и ложь, иначе она перестает быть свободой. Но правда и ложь всегда остаются самими собою — иначе свобода рождает дракона». Это же Ирланд, понимаешь? Там все помешаны на праведном и неправедном, вот и суют их, куда ни иопадя! А на самом деле у иджангов синонима праведности как такового нет вообще! Их философской системе незнакомо понятие греха, самая близкая по смыслу замена — «неоправданные преднамеренные поступки, ведущие к уменьшению сообразности мира».

— Концепция интересная. Но пока что я никак не пойму, к чему ты клонишь.

— Ошибка перевода! Она не в отдельных словах кроется, она глубже… да вот, хотя бы это самое «глубже»! По нашим понятиям, истина всегда в корнях, в глубине. Ирландцы же ищут истину в небе. Если мы говорим о ком-то «витает в облаках», значит, он фантазер и мечтатель, а у них так говорят о самых выдающихся ученых. У иджангов же истина всегда находится за твоей спиной. Поэтому, чтобы найти истину, у нас нужно глубоко копать, на Ирланде — высоко взлететь, а на Джангерру — просто обернуться. Теперь понимаешь? Эта фраза на иджике звучит куда проще и короче — просто два крыла, правое и левое. И если поменять их местами, то ты обернешься и увидишь истину! Вот и все! Гениально, правда?

— Хм… Ты что, думаешь, что я ошибаюсь? Почему?!

— Я не думаю. Я считаю. И пока никак не могу просчитать вероятность того, что это твое гениальное лингвистическое открытие принесет нам конкретную пользу в текущей ситуации. Слишком большое количество нулей после запятой.

— Хм… о пользе я, признаться, как-то совсем… Но ведь не пользой же единой! Да и в конце концов, что такое страшное случилось? Ты же у нас вообще не совершаешь поступков, уменьшающих сообразность мира! Ты у нас — всегда!

— Это сарказм?

— Просто обидно. Ну почему?! И непонятно. Вот скажи, что тебя теперь не устраивает?! Я же вижу, что не устраивает!

— Мы поторопились. И выбрали не ту пару.

— В каком это смысле «не ту»?! У них же лучшие показатели! И линии те самые, милтонсовские! Че тебе еще надо?

— Они не единственные представители тех линий. Вот посмотри хотя бы на эту пару. У нее показатели ничуть не хуже.

— Если честно, не вижу особой разницы! Те же самые кошка с собакой.

— Разница есть. В первом случае — кот и сучка. Во втором — кошка и пес.

— Ну и что?

— Видишь ли, гибриды первого типа уже случались ранее. Редко, но было, можешь глянуть статистику. Просто мы не обращали на них внимания. Потому что они ничем не отличались от общей массы. А раз так, значит, где-то в мои расчеты вкралась ошибка. Я пока не могу ее обнаружить, но это вовсе не значит, что ее нет.

— Они там все еще пытаются провести свой дикарский обряд… Сказать, чтобы прекратили?

— Пусть развлекаются. Мне они уже неинтересны. А вот за второй парой стоит и последить. Я сведу их еще в этом сезоне. Сразу, как только обнаружу ошибку в расчетах. А пока портал можно и выключить, он свою роль сыграл.

* * *

— Я свободен!

— Ты одинок.

Ксант фыркнул, пожимая плечами:

— Это одно и то же. Я ни от кого не завишу и никому не обязан. Я могу делать, что захочу. Идти, куда хочу. Или не идти — если не хочется. Я — свободен.

Они снова стояли на разных берегах. И опять шумела вода. Но теперь он отчетливо слышал каждое произносимое слово. И уже успел понять, что вовсе не рад этому.

— Ты пленник. Пленник своего одиночества. Своей… свободы. Если хочешь называть это так.

Странно, но теперь, когда она почти не извинялась, слова ее почему-то злили его куда больше, чем раньше. Вот и сейчас он за какую-то пару вдохов дошел чуть ли не до бешенства — так хотелось доказать этой дуре всю очевидную глупость ее суждений.

— Да что ты вообще можешь знать о свободе?! Ты ее хоть раз в глаза-то видела? Нюхала ее? Тоже мне великая специалистка выискалась! Ты сама никогда не была свободной, что ты можешь понимать? Не одна свора — так другая. Не один хозяин — так другой. Ты всегда на поводке. Дернули — и ты побежала! Каждый из вас. Всегда. Ты ведь даже сейчас не можешь не уйти, потому что с той стороны вас сильнее дернули!

Вы оба уйдете…

Они качают головой синхронно, такие одинаковые. Но отвечает опять она:

— Я иду именно потому, что могу и не идти. Точно так же, как мы шли с тобой. Мы сами решаем это, понимаешь? Это добровольный выбор. Мой. Наш. А вот можешь ли ты пойти гулять не один, а в компании? Вдвоем, втроем, с кем-то из тех, кто тебе нравится, если они, конечно, есть. Молчишь?

— Я — кот! — фыркнул он резко. — Мне не нужна свора! Я гуляю сам по себе!

Может быть, излишне резко. Но ее слова неожиданно сильно задели — так, словно была она в чем-то права. Бред, конечно! Любому ясно, что прав именно он! Не может быть не прав! Захотелось оборвать глупые речи, и немедленно, — вот и вырвалось. А получилось только хуже — она говорила искренне, пусть даже и заблуждаясь, а он ответил не своими словами. Цитатой из инструкции. Глупой и напыщенной до отвращения.

Она могла рассмеяться — и была бы права. Но она не стала. Вместо этого вскинула руки над головой. И он внезапно понял, что это не руки, а крылья. Большие черно-желтые крылья. Так вот как она собирается добраться до орбитожителей! Значит, нет никакой Лестницы, есть только крылья, и они с самого начала это знали, и только Ксант как последний дурак…

С почти незаметной задержкой вскинул руки-крылья и Вит. Его крылья отливали рыбьей чешуей. Словно плащ жениха. Наверное, из него и сделаны. Теперь понятно, что они прятали в мешках и почему так ими дорожили, ни разу за всю дорогу даже понести не дали.

— Там наши дети. — Она смотрела вверх, ноги ее уже не касались земли, крылья вибрировали за спиной.

Дети.

Ну да. Их забрали, и теперь их надо вернуть, обязательно вернуть!

Как он мог забыть об этом?!

— А ты оставайся. — Она качнула головой. — У тебя ведь нет крыльев. Да и потом, это же наши с Витом дети.

Нет!

Не может быть! Он же помнит, отлично помнит! Три очаровательных котенка, такие милые и странные, такие непохожие на других, со светлыми головенками и немного иначе вывернутыми суставами. Но именно котенка! Он же проверил сразу, как только смог. Они не могли быть детьми Вита! Только не Вита…

Зачем она врет?!

— Нет! — крикнул он, запрокидывая голову. — Они наши! Наши, слышишь! Лоранты сами сказали!

— Они передумали. И потом, у тебя все равно нет крыльев!

Кто-то из них двоих там, наверху, рассмеялся — Ксант так и не понял, кто именно. У них даже голоса стали одинаковыми. Это несправедливо! Как же он теперь разберет, кто из них кто?

— Я сделаю! У меня тоже был плащ!

— Ты его потерял.

— Я помню, где он! Я сейчас!

Он бросился бежать.

Плащ!

Он помнил, где его бросил. Вот же он, так и лежит на гальке, никем не тронутый…

Ксант рухнул на колени рядом с плащом, задыхаясь от быстрого бега. Он никогда не бегал так быстро. Он даже и не думал, что умеет так. Но теперь все будет в порядке. Вот он, плащ! Из него выйдут отличные крылья! Он догонит этих, наверху, он покажет им, кто смеется лучше! Главное — правильно растянуть ткань, чтобы вышло два крыла, плащ-то ведь довольно короткий…

Ксант попытался расправить плащ на камнях и обмер — серебристая ткань расползалась под пальцами, распадаясь на отдельные чешуйки. Ну да. Этот плащ ведь склеен был из рыбьей чешуи, в этом все дело. Он долго лежал на камнях, под открытым небом. Были дожди. Они размочили и вымыли клей, теперь остались только чешуйки, сохранявшие форму плаща. Теперь они рассыпались бесформенной кучкой, ветер гнал их по берегу, бросал в воду лепестками странных цветов…

* * *

Ксант рывком сел. Перевел дыхание.

Сон.

Всего лишь сон. Причем ужасно глупый. Все не так. И даже не просто «не так», а вывернуто наизнанку, поставлено с ног на голову.

Он ведь давно уже решил, что не полезет с этими, башкой ударенными. Проводить — проводит, ладно уж. Но дальше — нет. Даже если Лоранты такие придурки, что не догадались втянуть Лестницу обратно. Он там был уже один раз, и он помнил, как это было. И не хотел больше.

А еще — Вит.

Ксанта передернуло.

Нет, ну это ж надо! Расскажи кому — не поверят. Ксант хихикнул, хотя было ему несмешно. Ну совсем несмешно! Когда эта, понимаешь, дура открывает свой прелестный ротик и выдает: «Ксантик, милый, я теперь все-все знаю, тебе ведь с самого начала Вит понравился, да? Ну так бери, чего ты! Он будет рад, я с ним поговорила!»

И еще улыбается при этом, довольная такая. Дура. Ур-рф!!!

Ну может, и не так она тогда сказала. Не теми словами. Но смысл-то этот самый был! И морда довольная-довольная — она же искренне полагала, что делает ему приятное. Подарочек, так сказать. Берите и пользуйтесь. Вит будет только рад.

Ха! Еще бы он не был рад!

Бедный Вит…

Она тогда так и не поняла, почему он отверг ее подарок. Очень категорично и наотрез. Она, кажется, обиделась даже. Во всяком случае огорчилась. Но Ксант был слишком разъярен и объяснять ничего не стал, боясь наговорить лишнего.

Нет, это же надо, а?!

Вот так, самым что ни на есть наглым образом, из-под самого носа, отобрать вожделенную и уж-ж-жасно лакомую добычу! Потому что добыча, которую просто так отдают в подарок, причем отдают с такой вот довольной и радостной рожей, — да кому она вообще нужна, такая добыча?!! Сплошное не-мяу. И кто ее только просил, дуру?!

Так что слишком радостного и на все готового Вита тоже пришлось… того.

Огорчить.

* * *

Он нашел их быстро. Да и трудно было бы не найти — они со вчерашнего вечера никуда не ушли, так и сидели, прижавшись друг к другу. Ночь была довольно прохладная, а костер они развести не решились, помня о береговых дозорах с обеих сторон. Ксант так и думал, что никуда они не уйдут и не станут искать прохода до тех пор, пока как следует не рассветет, — собаки слишком плохо видят ночью. Но все равно поморщился.

Он в последние дни не мог смотреть на Вита, не морщась.

В его сне эта жуткая парочка всегда двигалась синхронно. Здесь же голову повернул только Вит. Разулыбался, заморгал, кивая приглашающе. Говорить ничего не стал — сестра сидела с закрытыми глазами, положив голову ему на плечо. Она явно не спала, но Вит все равно предпочитал не рисковать. Ксанта передернуло.

Надо же, и вот этот услужливый слизняк когда-то был ему настолько симпатичен, что показался достойной заменой?.. Спрашивается, с чего бы это? Вроде как на бесптичье и рыбка ничего себе чирикалка? Это же надо так опуститься-то было!

— Я передумал, — сказал он, не понижая голоса. И с удовлетворением отметил, что вздрогнул, и покосился на якобы спящую Вит. — Я с вами.

* * *

— Эри.

— Хр-р…

— Эри, не притворяйся более живым, чем ты есть на самом деле. И можешь отключить похрапывание — оно неубедительно.

— Ну, знаешь! По-моему, так очень даже. И мне вполне подходит! Это, между прочим, твое собственное похрапывание, снятое и зафиксированное не более декады назад. В точности. Мне даже не пришлось менять тембр!

— Эри, что случилось?

— Ничего! Просто сплю. Имею право! Я личность и существо, в конце концов!

— Эри, я тебя слишком хорошо знаю. Так ты ведешь себя только в тех случаях, когда очень не хочешь чего-то делать.

Пауза.

Довольно долгая.

Потом, почти спокойно:

— Я не хочу писать отчет.

— Почему?

— Потому что не хочу писать правду. А соврать не смогу. Вернее, смогу, но… понимаешь, я теперь знаю ответ. Тот самый. Но это не тот ответ, который нужен.

— Кому нужен?

— Им. Нам. Всем. Дикарям этим долбаным. Нет никакого лекарства от асты ксоны. Нет его, понимаешь? Не изобретал твой чертов Милтонс тут никакой гребаной панацеи! Он развлекался, просто развлекался, писал эссе на отвлеченные морально-этические темы. Конструктами лингвистическими забавлялся. Играл, понимаешь. А мы все уши развесили. И какого хрена мне приспичило проводить этот хренов сравнительный анализ всех пятьсот сорока шести известных переводов?!

Пауза.

На этот раз очень короткая.

— Дракон?

— Умничка. Ты всегда все правильно… считаешь. И быстро. Помнишь про символику правого и левого крыла и истину за спиной? Я ведь еще тогда… Иджангам знакомо понятие дракона. Только дракон у них не летает. У него есть крылья, но он понимаешь? Ему это просто не нужно. Дракон на Джанге — символ свободы выбора и справедливости, символ закона и невмешательства. Этакий манифест совершенно осознанного и добровольного ничегонеделания. Для иджангов все эти понятия означают одно и то же и даже выражаются одним словом. Вот так. Не лекарство от асты ксоны здесь Милтонс искал. Он же гений был и знал, что нет никакого лекарства. Это только законченные придурки вроде нас могут думать и надеяться… А Милтонс просто пытался помочь больным детям. Не вылечить, нет… убедить, что никакой болезни нет и в помине. Вернее, что болезнь — это норма. Сделать их всех нелетающими драконами.

— Вероятность… невысока.

— Брось. Я тоже умею считать. Когда хочу. Вероятность куда выше критической. Выхода нет, сообщать придется. Представляешь, как обрадуются все эти погононосные козлы, когда обнаружат, что столько денег и времени вбухали в исследование поэтических изысков?

—

* * *

Когда за спиной раздается незнакомый голос, ты, как правило, оборачиваешься. Привычка такая. Почти что рефлекс. Мало ли.

Когда же этот голос раздается у тебя за спиной во вспомогательной рубке орбитальной, автономной и совершенно автоматической исследовательской станции, в многочисленных перепутанных коридорах и отсеках которой вот уже четвертый год, кроме тебя, нет ни одного живого человека, ты оборачиваешься тем более.

И куда быстрее.

— Извините, пожалуйста, а вы, случайно, не знаете…

Она висела у самого входа в рубку. Хорошо так висела.

Правильно. Индивидуально-командный кокон повышенной защиты облегал тоненькое, почти детское тело, словно вторая кожа, — надо же, древность какая, а все еще вполне себе в рабочем состоянии. Добротно предки делали, не то что сейчас, когда хоть каждый сезон меняй. Фигурка стандартная-фем, вполне пропорциональная, голова одна, опять-таки фем-евростандарт, лишних конечностей и выступов не наблюдается, но вот за спиной…

Больше всего это было похоже на крылья.

Два больших и словно бы даже живых полотнища, находящихся в непрестанном движении. Они шли двумя серебряными лепестками от плеч, изгибаясь и слегка расширяясь по краям. Их вибрирующая кромка напоминала точно так же находящуюся в беспрерывном движении бахрому глубоководных медуз. Очень, кстати, удобная вещь при отключенной гравитации. Можно даже сказать, идеальная. Именно непрерывное шевеление и позволяет висеть так ровно и правильно, а затрата усилий при этом минимальна.

Вероятность того, что крылья всего лишь вспомогательная функция древнего защитного одеяния, была просчитана еще до того, как окончательно оформилась мыслью-вопросом. И отброшена.

Крылья были слишком живыми.

— Я ищу Лорантов-Следователей. Извините… У меня к ним вопрос.

Вероятность галлюцинации была немного выше. На три-четыре сотых долей процента. Значит, тоже неверное решение.

Да и неслучайно вовсе Эри молчит так смущенно-пристыженно. Ох неслучайно…

* * *

Орбита разочаровывала.

Она была похожа на детский норный городок, Ксант говорил, что котята такие не роют, а вот щенки — часто. Просто детский городок. Увеличенный в сотни раз и брошенный. Темные закоулки. Пыль. И ни одного живого существа.

Это, разговаривающее с пустотой, было первым, кого они встретили.

Поначалу показалось, что оно одето во что-то типа плаща с капюшоном из той же странной материи, что и ее собственная Лунная Шкурка, только цвет немного другой, с теплым желтоватым отливом. Но когда оно обернулось, стало ясно — это вовсе не капюшон, это волосы. Странные, не рассыпающиеся, как ее собственные, по отдельному волоску, а словно бы склеенные, живым плащом опускающиеся до самых коленей.

Существо (мужчина? женщина? — не понять) вряд ли было Лорантом-Следователем — слишком уж много веселого недоумения было в его светло-зеленых глазах, а Лоранты — всеведущи, они видят и знают все, их ничем не удивишь. Но Ксант ошибался — оно явно не злилось. И не собиралось гневаться. Правда, отвечать оно пока тоже не собиралось. Глядело в упор и насмешливо, но разговаривало по-прежнему с пустотой.

— Эри, дорогая, не объяснишь ли ты мне появление здесь этой особы? Ведь я же, кажется, просил тебя отключить портал.

— Я живое существо!!! Ну, подумаешь, ну забыла… с кем не бывает?!

А вот у пустоты голос был явно женский. Красивый — просто заслушаться можно! Только очень уж скандальным. И шел он, казалось, отовсюду. Но это-то как раз понятно — пустота, она ведь может быть где угодно!

— Извините. Я все-таки хотела бы… Лоранты-Следователи — это вы?

Золотоволосый фыркнул. Покачал головой. Так она и думала — волосы волосами, а он слишком похож на человека, чтобы оказаться главным среди орбитожителей.

— Нет. Лаборантом-исследователем у нас числится Эри. Этот слишком заигравшийся в блондинку компьютер, чьим биокристаллическим мозгам давно требуется перезагрузка. А я всего лишь техник. Правда, техник.

— Ха! Не посмеешь! Я личность! И на тридцать восемь процентов живое существо! Да ты же сам потом от скуки сдохнешь здесь, если посмеешь…

—

* * *

Позже он долго пытался понять, когда же именно это случилось?

И не мог.

Может быть, в тот день, на болоте? Когда их уже вконец достал зарядивший которые сутки подряд какой-то совершенно не летний дождь. Он то слегка стихал, превращаясь в унылую морось, то лил сплошной стеной, за которой и в пяти шагах не было видно деревьев. Они давно промокли насквозь, земля превратилась в болото, остановиться на отдых было попросту негде. Даже деревья не спасали — кора стала скользкой, по такой трудно и залезть, а уж удержаться во сне и не мечтай. Бежать по раскисшей земле было невозможно, они еле брели, покорно переставляя ноги и ни о чем не думая.

И вот тут-то она и стала плакать и извиняться.

Извиняться за дождь.

Потому что решила, что это ее вина. Наверное, она ошибалась, и Лоранты действительно на нее прогневались, вот и послали этот жуткий дождь. И он теперь будет лить до тех пор, пока она не исправится и не попросит прощения. И она, конечно же, просит прощения! Она ужасно просит прощения, но все-таки считает, что они не правы!

Она сидела в грязи, просила прощения и плакала, размазывая по щекам ту же грязь.

А он смотрел на нее сверху вниз в полном ступоре. И думал о том, что, похоже, нет ни малейшей разницы между безграничным самоуничижением и такой жебезграничной манией величия. И это плачущее и всегда готовое извиняться существо наглее любой самой наглой Леди. Потому что ни одной Леди даже в голову не придет посчитать себя настолько важной персоной, чтобы сами Лоранты-Следователи…

Нет.

На такое ни у одной Леди наглости не хватит.

А у этой — хватило.

А может быть, это было потом. Во время бесконечного жуткого взлета-падения, когда снова рвалась наружу черная бабочка с острыми крыльями и прорастала шипами сквозь тело квазироза. Ксант выл, Вита рвало, а она…

Она вдруг попросила его рассказать про Миу.

— Что тебе рассказать?! — кричал он, стараясь заглушить боль. — Он был атавистом. Он, не я! Младший из принцев-консортов. И он действительно любил ее, эту хитрую дрянь, свою Леди. Настолько сильно любил, что не захотел потом жить. Вот и все!

Боль рвалась наружу, раздирая горло, билась нарастающим звоном в ушах. Он скорее угадал по губам, чем услышал:

— А ты?

— А я… Что я?! — снова кричал он в ответ, не замечая, что крылья прорвали кожу. — Я просто… Это как раз не атавизм, это у нас общепринято.

Ей неоткуда было узнать. Вряд ли Матери были с ней слишком уж откровенны. Общепринято. Ха!

Конечно.

Но только в том случае, если избранник твой не атавист. Смешно и нелепо любить того, кто не только не любит тебя сейчас, но и не сможет вообще никогда, просто не сможет… никогда.

Жалко, смешно и нелепо.

Над атавистами не смеются. К ним относятся с уважением. А вот над такими…

— Ну вот и все… кажется. Извини…

Он вдруг понял, что слышит ее голос. И свой тоже. Хотя уже не кричит…

Вит, правда, свалился тогда в довольно странный сквот с шестью лапами, крыльями, как у ночного зубастика, и длинной змеей вместо хвоста, но довольно быстро взял себя в руки. И оставил только крылья.

Или, может, еще позже, когда она просто вытолкнула их с Витом и бросила — разбирайтесь, мол, между собой сами? Они подрались тогда. Не вспомнить уже из-за чего. А она не стала даже предупреждать — просто сузила шкурку. И они остались беспомощно вращаться посреди какой-то здешней норы, а она полетела себе спокойненько дальше.

Нагло так.

А может быть, это случилось намного раньше. Еще в тот момент, когда он попытался сравнить ее с Леди.

И не смог.

Как бы то ни было, но тогда, когда с упертостью бревна на излете лезла она в спор орбитожителей, он уже знал это. И с каким-то почти суеверным то ли ужасом, то ли восторгом понимал — она не отступит. Так и будет долбить, пока не добьется. Потому что она наглее, чем тридцать три Леди, вместе взятые.

Может быть, даже наглее самих Лорантов-Следователей.

Она не стала менее наглой и потом, когда перестали эти Лоранты-не-Лоранты спорить и тот из них, кто не был бесплотным духом, вдруг страшно засуетился, интересуясь их крыльями и всеми обстоятельствами появления этих самых крыльев. Вспоминать об ужасах взлета-падения не хотелось. Ксант шипел сквозь зубы, отделываясь односложными фразами, Вит явственно позеленел и сглатывал, а она…

Какое-то время она просто молчала. А потом вдруг сказала, что отвечать сейчас не станет. Потому что слишком устала. Они все слишком устали. И отправляются спать. И пусть Лоранты-Следователи покажут им место, где они могут расположиться.

Вот так вот просто. Взяла и сказала. Вит даже охнул, позабыв сглатывать и побледнев еще больше. А Лорант…

Лорант послушался.

* * *

Теперь Ксант смотрел из своей подвесной койки, как она умывается. Здесь умывались по-кошачьи, без воды, при помощи влажных салфеток. Пустячок, а приятно.

Были и другие приятные пустячки. Например, койки. Подвесные. Значит, все-таки лукошко, а не конура, там койки не подвешивают, а стелят прямо на полу. В конуре было бы неуютно. А тут он чувствовал себя почти как дома. А еще — этих коек было только две. И потому Вит, помаячив какое-то время на пороге и повздыхав горестно, отправился в соседнюю… ладно, пусть у него там окажется конура. Хоть что-то ему приятное.

А главное — запах…

Ксант принюхался и еле удержался от довольного мурлыканья. Словно маленький котенок, которому мама почесала пузико. Несолидно как-то.

Она умывалась долго. Ксант даже успел слегка разозлиться на Лоранта — не надо было объяснять про эти салфетки и мусороприемник. Он подозревал, что ей просто нравится кидать использованный мокрый комочек в мусор и смотреть, как он исчезает.

— Ты все еще жуешь свою травку? — спросил он как бы невзначай, когда очередная использованная салфетка растворилась за черной мембраной.

Она моргнула. Улыбнулась виновато:

— Они кончились. Извини.

Ксант знал, что это вранье. Причем наглое. Но губы его уже сами расплывались в ответной улыбке.

— Вот и хорошо…

* * *

— Эри, запомни: я никогда не ошибаюсь в своих расчетах. Я же все-таки с Эридана. Хотя и Нового.

— Достал уже. Ты не человек, а машина! Самодовольная тупая машина! Способная только считать!

— Это в тебе говорит зависть, Эри. А у них будут чудные дети…