Цикл романов "Молодость короля Генриха" [Пьер Алексис де Понсон дю Террайль] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Понсон дю Террайль
Цикл романов "Молодость короля Генриха"

Роман I КРАСОТКА – ЕВРЕЙКА

I

Однажды вечером в июле 1572 года два всадника неслись по дороге, соединяющей города По и Нерак. Это были два очень молодых человека, и пушок над их верхней губой говорил о том, что им едва ли идет двадцатый год. Один из них был брюнет, другой – блондин. Первый носил волосы коротко остриженными, у второго на плечи ниспадал целый каскад белокурых кудрей. Ночь была ясной и темной, одной из тех, какие бывают на юге. Звезды ярко сверкали на темно-синем небе, оставляя землю в глубоком мраке. Слегка повернувшись в седле и склоняясь друг к другу, всадники вполголоса разговаривали.

– Ноэ, милый друг мой,- сказал брюнет,- согласись, что в такую теплую, ясную ночь очаровательно нестись по пустынной, молчаливой дороге!

– А знаете ли, Анри, – смеясь ответил блондин,- это особенно хорошо тогда, когда покидаешь Нерак с наступлением глубокой ночи, чтобы направиться к хорошенькому замку, в котором имеется одно окно, открывающееся для вас с полуночи!

– Да тише же ты, болтун!

– Э, полно! – продолжал блондин.- Пусть я лишусь чести зваться Амори и пусть мой отец, сир де Ноэ, будет объявлен человеком дурного происхождения, если вы уже целый час не сгораете желанием, чтобы я произнес имя Коризандры, графини де Граммон!

– Ноэ, Ноэ! – пробормотал брюнет.- Ты самый отвратительный доверенный на свете! Ты беззаботно кидаешься именами, которые может подхватить придорожное эхо, а ведь надо же знать, какой тонкий слух у ревнивых мужей!

– А вот тот пункт, к которому именно и хотел прийти я! – сказал блондин.

– То есть как, чудак? Ты хотел бы…

– Я хотел бы, чтобы вы согласились, что вы чересчур отважны, Анри!

– Ну вот еще!

– Два раза нам повезло: один раз вы притаились за занавесом, когда граф неожиданно зашел к жене, а в другой раз вы провели ночь на ветвях ивы…

– Ну что же, это было летом, и я на славу выспался!

– Да, но вы должны знать, что граф, который так же уродлив, как ревнив, прикажет убить вас из-за угла, если у него не хватит решимости всадить вам кинжал в сердце своей рукой!

– Милый Ноэ,- сказал брюнет,- разве тебе не приходилось читать сказки моей бабки, Маргариты Наваррской?

– Конечно да. Ну и что?

– Там имеется одна сказка, в которую вложена интересная мысль о любви. "Любовь,- говорит Маргарита Наваррская,- это очаровательная страна, пока туда приходится добираться трудной, крутой, полной препятствий и капканов дорогой. Но в тот день, когда туда удается проложить отличную прямую дорогу, она превращается в несимпатичную местность, лишенную притягательной силы".

– Вот уж, признаться, я не совсем понимаю это,- наивно сказал Амори де Ноэ.

– А я сейчас разъясню тебе это,- сказал брюнет, пришпоривая коня.- Моя бабка пользовалась риторическими фигурами, чтобы сказать следующее: трудная, крутая дорога – это, видишь ли, ревнивый муж, окно, открывающееся только в полночь, кинжал наемных убийц, поджидающих нас в темном углу, ночь, проведенная верхом на ветви ивы. Ну а хорошо наезженная, большая дорога – это отсутствие всего перечисленного мною: это возлюбленная, которую навещаешь среди бела дня, спокойно оставляя лошадь у дверей, возлюбленная, которая без всякого страха называет тебя своим милым и охотно отдает то, что гораздо приятнее украсть!

– А вы, значит, не любите наезженных дорог?

– Я? – презрительно сказал брюнет.- Да если когда-нибудь черт возьмет этого Граммона и Коризандра широко распахнет предо мной двери своего дома, я велю сказать ей, что не люблю таких помещений, в которые нет надобности проникать через окно, и боюсь навещать свою возлюбленную среди бела дня, так как рискую обнаружить у нее морщину на лбу, а то так и целое бельмо на глазу!

– Аминь! – пробормотал Амори.

– Кстати, знаешь ли ты, что сегодня мы в последний раз отправляемся в Бомануар?

– Разве вы не любите больше Коризандры?

– Да нет… но завтра мы уезжаем отсюда!

– Уезжаем? – с удивлением переспросил Ноэ.- Но куда?

– Это я скажу тебе на обратном пути от Коризандры… В этот момент лошади сами круто свернули с дороги и направились по боковой тропинке. Видно было, что они уже привыкли к этому пути и знали все его повороты. Действительно, через несколько минут они самостоятельно съехали с тропинки в густой кустарник и остановились там. Брюнет соскочил на землю, отдал повод своему спутнику, затем закутался в плащ, надвинул шляпу глубоко на глаза, проверил, легко ли вынимается из ножен кинжал, подвешенный к поясу, после чего быстро и легко пустился бежать среди молодой поросли.

Через четверть часа он дошел до стен замка. Впрочем, это был скорее деревенский дом, чем замок, так как лишь массивная, дубовая, окованная железом дверь и пара громадных пиренейских собак составляли всю охрану его обитателей, несмотря на то что в те времена были часты гражданские войны и политические смуты.

Брюнет осторожно обошел замок, пока не добрался до деревьев, росших около башенки. Здесь он приложил два пальца к губам и издал протяжный свист, после чего повалился на землю, стараясь, чтобы его не было видно среди густой травы. При этом его взор не отрывался от окон башенки, которые были темны, как и все остальные в этом доме.

Вдруг в одном из окон первого этажа башенки блеснул свет, но сейчас же потух. Молодой человек подошел к башенке. Окно, в котором до этого блеснул свет, открылось, к ногам молодого человека упала шелковая лестница, и он принялся взбираться по ней с ловкостью кошки.

Когда он поравнялся с открытым окном, оттуда протянулись две белоснежные руки и ласково втянули его в комнату, после чего лестница была вновь убрана обратно и окно закрылось.

– Ах, милый Анри,- пролепетал свежий голос, которому вложенная в него любовь придавала несравненную гармонию.- Ах, Анри, как поздно явились вы сегодня!

Товарищ Амори де Ноэ очутился в очаровательном гнездышке, именовавшемся молельней, но служившем в те времена будуаром. Алебастровая лампа излучала таинственный свет, освещая итальянские картины, флорентийскую бронзу, огромный восточный ковер и дубовую мебель двойной резьбы. В одно из этих дубовых кресел и села фея этого жилища, предусмотрительно убрав шелковую лестницу и закрыв окно. Молодой человек встал около нее на колени и взял ее руки в свои.

Это была женщина лет двадцати четырех, белокурая, словно мадонна Рафаэля, и белая, словно лилия,- северный цветок, пересаженный под пламенное южное небо, голубоглазый демон с иронической, насмешливой улыбкой нежных уст. Эту женщину звали Диана-Коризандра д'Андуэн, графиня де Граммон.

– Диана, дорогая моя Диана,- прошептал юноша, целуя белые надушенные руки графини.- Почему вы так сурово сдвигаете свои милые брови и так укоризненно смотрите на меня?

– Но подумай сам, Анри,- улыбаясь, ответила она,- ведь теперь уже почти два часа!

– Это – правда, любовь моя. Ноэ попадет от меня за это: он вечно заставляет меня дожидаться его.

– Ты вовсе не думаешь, Анри, о том, что теперь у нас июль месяц, когда в три часа делается уже совершенно светло,продолжала молодая женщина, сопровождая свои слова нежным взглядом.- Ну подумай только, возлюбленный мой, ведь я погибну, если тебя встретят на заре в окрестностях Бомануара!.. Он убьет меня! – шепотом прибавила она.- Да и тебя он тоже не пощадит. Ведь если у него явится хоть малейшее подозрение, он не задумается убить тебя, хотя бы ты был тысячу раз принцем!

– Ты забываешь, Диана, что нам покровительствует божок всех влюбленных,- с улыбкой ответил Анри и продолжал, как бы подчиняясь внезапному приливу грусти: – Бедная Диана! Так ты не знаешь, что я пришел проститься с тобой по крайней мере на целый месяц?

– Проститься? Да ты с ума сошел, Анри!

– Увы, нет, дорогой друг мой, я уезжаю. Мать желает, чтобы я отправился в Париж ко французскому двору…

– О, не езди туда, Анри, не езди! – с ужасом воскликнула графиня.- Ведь ты – гугенот, мой дорогой принц, и с тобой там случится что-нибудь дурное!

– Глупенькая! – ответил Генрих Наваррский.- Не бойтесь, ведь я еду в Париж инкогнито. Зачем – этого я не знаю. Завтра королева-мать вручит мне запечатанное письмо с инструкциями, но вскрыть его я имею право лишь в Париже!

– Все это крайне странно, – с задумчивым видом сказала графиня.- Не может быть сомнений, что тут имеется какая-то политическая цель, которой мы и не подозреваем.

– Диана, красавица моя! – сказал принц.- Разрешите мне зажать вам рот поцелуем! Ведь в нашем распоряжении имеется всего какой-нибудь час, и жаль было бы потратить его на тщетные догадки!

– Ты прав! – сказала она, обвивая его руками. Час быстро пролетел; вскоре на горизонте появилась беловатая полоса рассвета, и Генрих Наваррский, подобно Ромео, расстающемуся с Джульеттой, сказал:

– Боже мой! Диана! Вот и день… Она снова обвила его руками, заставила в сотый раз повторить клятвы вечной любви и потом сказала:

– Слушай-ка, дорогой, ведь ты еще никогда не бывал в Париже?

– Как же! Восьмилетним мальчиком…

– Ну, это все равно как если бы ты и вовсе не был там! Париж полон соблазнами и всяческими ловушками, и тебе необходимо иметь там верного, преданного друга. Для этого я дам тебе письмо к горожанину, с женой которого мы воспитывались вместе на моей родине. Видишь ли, дорогой мой, маленькие люди часто бывают нужнее и полезнее, чем большие, а этот горожанин предан мне всей душой и пойдет за тебя на смерть, если будет знать, что я люблю тебя. А если ты порастрясешь свой кошелек, то он даст тебе и денег, но не под ростовщические проценты, а только из желания оказать услугу.

– Значит, он очень богат?

– Очень. Это – ювелир по имени Лорьо.

– Ну так что же,- ответил Генрих,- дай мне это письмо, и я отправлюсь к Лорьо, хотя бы лишь из желания поговорить с ним о тебе!

– Ты когда едешь, Анри?

– Завтра с заходом солнца.

– Вот и отлично, до этого времени я доставлю тебе рекомендательное письмо. А теперь до свидания, голубчик, становится совсем светло! Графиня осторожно выглянуло в окно, чтобы убедиться, что поблизости никого нет, а затем основательно привязала лестницу. Генрих Наваррский обменялся с нею последним поцелуем и быстро скрылся за окном.


II

Через неделю юный Генрих Наваррский в сопровождении Амори де Ноэ был уже на пути в Париж, снабженный инструкциями своей матери, Жанны д'Альбрэ, и письмом прекрасной Коризандры к подруге ее детства, жене ювелира. В тот момент, когда наших героев застает этот рассказ, наступала ночь. Всадники ехали с самого утра, рассчитывая добраться до Блуа, где они хотели заночевать. По их расчетам, уже давно должны были показаться кресты блуарского собора, но они ехали и ехали, а все еще не было никаких признаков близости города. Между тем в воздухе чувствовалась гроза и небо было загромождено тяжелыми, черными тучами, которые неминуемо должны были в самом непродолжительном времени просыпаться злейшим ливнем.

– Да ну же, Анри,- сказал Ноэ,- подгоните свою лошадь. Нас сейчас застигнет гроза. Да и какая гроза еще! Моя лошадь уже дрожит подо мной!

– Ну вот еще! – возразил принц.- Ты достаточно хороший наездник, друг Ноэ, и сумеешь справиться с нею!

– Да, но я не люблю промокать…

– Летний дождь только освежает. К тому же наши лошади изнурены и… Сильный удар грома, заставивший лошадь принца взвиться на дыбы, прервал его речь. В то же время крупные капли дождя забарабанили по дороге.

– Да ведь дело-то в том,- сказал Ноэ,- что, сколько я ни смотрю вперед, я все не вижу ни крыши, ни трубы…

– Зато я вижу какого-то человека, который едет верхом.

– Его вижу и я, да ведь человек не то, что дом: под ним не укроешься от дождя и бури!

– Зато человек может указать, где здесь поблизости имеется кров! – ответил принц, сейчас же обращаясь к проезжавшему с соответствующими расспросами.

Увы, в ответах, которые дал встреченный крестьянин, было мало утешительного. Блуа находилось от этого места по крайней мере в пяти лье, никакой деревушки поблизости не было, ближайшая гостиница была в двух лье.

– Бедный Ноэ! – с комическим сожалением воскликнул принц.- Уж придется тебе промокнуть!

– А если все дело только в том, чтобы укрыться от дождя,сказал крестьянин,- то в нескольких минутах езды отсюда имеется на берегу Луары большая пещера, в который вы отлично поместитесь с лошадьми!

Принц кинул крестьянину монету и дал лошади шпоры. Действительно, в последних проблесках вечера они вскоре увидали зиявшее тьмой отверстие большого грота. Сильная молния дала им возможность сориентироваться еще лучше. Ноэ первым въехал в пещеру, не слезая с лошади, и принц последовал его примеру. Почти сейчас же вслед за этим гроза разразилась со страшной силой. Удары грома и вспышки молний следовали друг за другом почти без перерыва, освещая блуарскую долину и будя спящее эхо. Всадники привязали лошадей в дальнем углу пещеры, а сами уселись на кучу сухих листьев, очевидно собранную прежними гостями пещеры.

– Да! – сказал Ноэ.- Этот грот кажется мне прекраснее всех парадных комнат Нерака. Согласитесь, Анри, если бы мы располагали здесь добрым куском дичи и бутылью белого вина, то могли бы просто смеяться над грозой!

– О, я хотел бы лишь держать в своих руках белую ручку Коризандры! – со вздохом ответил принц.

Ноэ насмешливо свистнул, отказываясь разделять любовную тоску принца. Вдруг странные звуки, донесшиеся сквозь вой и грохот бури, заставили молодых людей оторваться от своих дум и броситься к самому краю пещеры. И как раз в то время, когда они подбежали к выходу, сильная молния, сейчас же сменившаяся непрерывным рядом других, осветила им такую картину: по дороге неслась всадница, погонявшая свою лошадь ударами хлыста, а за нею летел догонявший ее мужчина, с заметным итальянским акцентом кричавший ей:

– Ну на этот раз ты не уйдешь от меня, красавица! Молодые люди услыхали крик отчаяния, и в тот же момент всадница обернулась, вытянула руку и выстрелила в нагонявшего ее мужчину из пистолета. Лошадь последнего поднялась на дыбы и сейчас же рухнула на землю, увлекая за собой и всадника. Преследуемая женщина прихлестнула свою лошадь и быстро скрылась во мраке. Все это произошло так быстро, так неожиданно, что принц и его спутник не успели так или иначе вмешаться. Но когда они увидели, что всадник здравым и невредимым встал из-под трупа убитой под ним лошади, Ноэ не мог удержаться от громкого смеха.

Незнакомец обернулся на этот смех и при новой вспышке молнии увидал пещеру, молодых людей, стоящих у ее входа, и двух лошадей, привязанных в углу.

– Клянусь мадонной! – крикнул он.- Лошади! Это неожиданная удача! – И, не обращая внимания на насмешливый смех молодых людей, он подошел к ним и окинул их пытливым взглядом опытного человека.

Принц и его спутник были одеты более чем просто. По камзолам из грубого сукна, фетровым шляпам без перьев и грубым кожаным сапогам их можно было принять за бедных дворянчиков, едущих в Париж на поиски счастья. Поэтому незнакомец поспешил принять покровительственный вид и надменно сказал:

– А! У вас имеются лошади, плуты вы этакие!

– О да,- не менее надменно ответил принц,- в этом отношении мы счастливее вас!

– Вот что,- продолжал незнакомец,- я во что бы то ни стало должен догнать эту женщину…

– Это будет трудновато,- в тон ответил принц.

– Разве ваши лошади недостаточно хороши?

– О, вполне достаточно! Только мы прибережем их для самих себя! Наглая улыбка скользнула по дерзкому желтовато-оливковому лицу незнакомца, и он произнес:

– Ну, когда вы узнаете, кто я такой, вы не откажетесь продать мне одну из своих лошадей!

– Ба! Да уж не французский ли вы король? – насмешливо спросил Ноэ.

– Нет, но я гораздо выше короля!

– Выше короля? – рассмеялся Генрих.- В таком случае вы должны быть римским папой, только он выше короля!

– Я не папа, но зато я фаворит королевы Екатерины Медичи!

– Ну это-то будет чуть-чуть поменьше короля! – ответил принц, которого забавляла надменность незнакомца.

– Вот что, милые мои провинциалы,- теряя терпение, заявил незнакомец.- У меня слишком мало времени, чтобы терять его на праздные разговоры. Выбирайте – или вы продадите мне одну из лошадей, за которую я заплачу вам столько, сколько вы пожелаете, или вы наживете во мне такого врага, который в самом непродолжительном времени отправит вас на виселицу! – Генрих и Ноэ ответили громким пренебрежительным смехом.

Незнакомец обнажил шпагу и продолжал: – Или вам придется поиграть со мной вот этой игрушкой, господа!

– Батюшки! – ответил принц.- Это дело мне очень подходит! Я уже давно не фехтовал и буду рад поразмяться.

– Простите, Анри,- сказал Ноэ,- начать с этим господином должен я!

– Нет, я,- ответил принц.

– Да ну же, поскорее! – нетерпеливо окрикнул незнакомец молодых людей.- Не спорьте, пожалуйста, хватит на вас обоих, мои задорные петушки! Меня зовут Рене Флорентинец, и должен предупредить вас, что я большой мастер шпаги!

– Ну, и я неплохой ученик,- ответил Генрих. Флорентинец не лгал, когда назвал себя мастером шпаги, и с первых же моментов сын Жанны д'Альбрэ убедился в этом. Но на стороне Генриха была юная эластичность и подвижность тела, отчаянная храбрость и редкое присутствие духа. Кроме того, отец Генриха, король Антуан Бурбонский, научил его всевозможным итальянским штучкам, и попытки Рене поймать принца на миланские или флорентийские финты сразу потерпели крушение. Рене хотел вызвать своего противника на нападение, в котором легче уловить слабую сторону, но Генрих достаточно знал свои силы и упорно держался оборонительной тактики.

Фаворит королевы Екатерины начинал терять терпение – ведь каждая минута промедления все увеличивала расстояние между ним и женщиной, которую он так страстно хотел догнать, а потому, чтобы покончить со своим противником, он решился на знаменитую глиссаду. Но Генрих знал от отца, что итальянские мастера шпаги всегда прибегают к этому резкому выпаду, стремительность которого зачастую парализует все попытки противника парировать удар, а потому был настороже, и, в то время как шпага Флорентийца прямой молнией сверкнула в воздухе, он успел отклониться в сторону. Шпага Рене встретила пустое пространство, а в это время принц изо всех сил ударил его рукояткой шпаги по голове, прибавив:

– А вот и мой ответ на глиссаду! Ответ недурен, не правда ли? Итальянец глухо простонал и тяжело рухнул на землю. Ноэ бросился к нему.

– Не беспокойся, милый мой,- сказал принц, в то время как Ноэ положил сраженному свою руку на сердце, чтобы уловить, бьется ли оно.- Он жив, потому что удар этого рода не убивает, а только оглушает. Он просто в обмороке и через какой-нибудь час придет в себя.

– Анри,- сказал Ноэ,- вы слышали его имя? Ведь это Рене Флорентинец, парфюмер королевы-матери, злодей, смерть которого была бы только угодна Богу!

– Если это так, то я жалею, что не убил его!

– Ну, время еще не потеряно…

– Что такое? – спросил принц.

– Достаточно ткнуть его шпагой… Это могу сделать я, если вы брезгуете…

– Ноэ, Ноэ! Прикончить лежачего?!

– Змею всегда надо приканчивать, раз ее встретишь.

– Возможно! Но змея, на которую наступаешь ногой, может ужалить в пятку, а человек в обмороке даже и этого не может!

– Анри, Анри,- сказал юный Амори де Ноэ,- у меня есть предчувствие, что этот человек сыграет страшную роль в вашей жизни, если вы не убьете его! Поверьте, когда-нибудь вы пожалеете, что не ткнули его шпагой в сердце!

– Ты с ума сошел, Ноэ!

– Нет, ваше высочество, нет! Словно завеса отдернулась предо мною, и я как бы читаю в будущем!

– В этом-то и заключается твоя ошибка! Гораздо лучше читать в прошлом, чем в будущем!

– Но почему?

– А потому, что в прошлом ты прочел бы, что меня зовут Генрихом Бурбонским, что я прямой потомок Людовика Святого и что я не из тех людей, которые добьют сами или позволят добить в своем присутствии беззащитного человека!

– Вы правы,- ответил Ноэ, поникнув головой.- Как досадно, что вы не уступили мне первой очереди драться с этим проклятым итальянцем!.. Уж я-то убил бы его!

– Однако гроза проходит,- заметил Генрих.- Едем, голубчик Ноэ! Голод страшно терзает меня!

Они вывели лошадей и помчались, оставив при дороге бесчувственного Рене.

– Мне очень хотелось бы знать,- задумчиво сказал Генрих,кто была та женщина, которую преследовал этот негодяй. Она так ловко выбила его пистолетным выстрелом из седла! Но красива ли она? Молода ли? Вот что интригует меня!

– Анри,- смеясь, ответил Ноэ,- я хотел бы иметь под рукой гонца, которого можно было бы отправить в Наварру, чтобы передать прекрасной Коризандре, что принц Генрих…

– Да тише ты, несчастный! – остановил его Генрих, и они молча помчались дальше.


III

Под вечер следующего дня юный наваррский принц и его спутник отдыхали в жалкой бедной гостинице "Свидание волхвов", расположенной между Блуа и Божанси. Хозяин гостиницы потрошил у дверей довольно тощего гуся, хозяйка расставляла стол, служанка разводила огонь, а работник чистил скребницей лошадей наших героев, которые сами уселись верхом на большом бревне перед домом, беззастенчиво повернувшись спиной друг к другу. Амори читал какую-то книгу, Генрих Наваррский мечтал о чем-то.

– Черт возьми! – сказал он наконец, поворачиваясь к своему товарищу.- Какая у тебя жажда чтения, милый мой! А что именно ты читаешь, Амори?

– Последнюю книгу аббата Брантома "Жизнь дам, славных любовными делами". Надо же как-нибудь убить время, тем более что ваше высочество с самого утра не снизошли в разговоре со мной даже и до трех слов. Вот и надо было обойтись как-нибудь своими средствами!

– Независимость твоего характера мне очень нравится, но…

– Но ваше высочество решили снизойти до разговора со мной?

– Как самый обыкновенный смертный! Видишь ли, милый мой, меня крайне интригует одно обстоятельство. Ты знаешь, что Коризандра дала мне письмо к своей подруге детства?

– Знаю. Ну и что же?

– А то, что я был бы очень не прочь узнать, что заключается в этом письме!

– К сожалению, оно перевязано хорошенькой шелковой тесемочкой, которая припечатана голубым воском, и было бы очень неделикатно вскрыть его!

– Ну вот еще! Раз оно написано женщиной, которая тебя любит и… Да и не в том, наконец, дело! Сам бы я не решился взломать печать, но… увы! – Генрих тяжело вздохнул,- со мной случилось несчастье: сегодня утром я неосторожно оставил письма матери и Коризандры на солнце, было очень жарко, и… воск растаял и стек… Вот смотри!

– Солнце могло растопить воск,- возразил Ноэ,- но развязать узел?..

– Да, но…

– О, я заранее знаю, что вы хотите сказать, Анри. Узел можно потом и завязать опять! Если бы вопрос шел о письме вашей матушки, тогда другое дело, потому что тут только разница во времени: ее величество предписала вскрыть ее письмо по прибытии в Париж, а вы вскроете его немного раньше, только и всего. Но письмо графини де Граммон…

– Раз ты находишь, что это было бы дурно… Генрих не закончил фразы, так как его внимание отвлек шум, послышавшийся с молчаливой и пустынной дороги. Действительно, к гостинице "Свидание волхвов" подъезжала группа из двух всадников и одной всадницы. Впереди ехал жирный старик, одетый в камзол коричневого сукна, в шляпе без пера и вооруженный аркебузой, подвязанной к его седлу. Все это явно указывало, что он не был дворянином. Сзади него ехал слуга с двумя большими чемоданами. Женщина, замыкавшая кортеж верхом на прелестной белой лошади, тоже была одета не по-дворянски, но казалась такой хорошенькой, несмотря на маску (в те времена женщины по большей части путешествовали в масках), была так изящна и тонка, так ловко сидела в седле, что можно было заподозрить в ней знатную даму, путешествовавшую инкогнито.

– Эй, хозяин! – крикнул горожанин, подъезжая к гостинице. Трактирщик лениво поднял голову и безразличным тоном спросил:

– Что вам угодно?

– Вот это мне нравится! – крикнул горожанин, соскакивая на землю.- Что мне угодно? Мне угодно поужинать и переночевать здесь. Вместо ответа трактирщик красноречиво перевел взгляд на Генриха и Ноэ, как бы желая сказать этим, что, раз у него остановились знатные проезжие, он не очень-то дорожит какими-то там мещанишками.

– Эй, хозяин! – заметил ему Генрих.- Да ты никак отказываешься от лишней клиентуры?

– Уж простите, ваша милость,- ответил смущенный хозяин,но я не рассчитывал, что будет сразу такая масса проезжих, а…- И вместо окончания фразы трактирщик поднял на воздух своего гуся.

– Понимаю! – сказал Генрих.- Этот гусь предназначен нам, и у тебя больше ничего нет. Ну так не велика беда! Мы поделимся гусем с этим господином! – И, повернувшись к незнакомцу, принц приветливо сказал: – Приглашаю вас, любезный, отужинать с нами!

Горожанин поклонился чуть не до земли и пробормотал несколько благодарственных слов. В это время и трактирщик быстро сменил небрежность на самую угодливую услужливость. Он подскочил к молодой женщине, помог ей сойти с седла и крикнул работнику:

– Живо, Нику! Сейчас же расседлать лошадей и дать им через четверть часа двойную порцию овса!

– Ваша милость! – залепетал тем временем горожанин, подходя ближе к принцу.- Я тронут вашей любезностью и вижу, что имею дело с представителем истинной аристократии! Какой-нибудь выскочка, дворянин с вчерашнего дня, нарочно постарался бы съесть гуся целиком!

– Господи, да о чем тут и говорить? – весело ответил Генрих.- Мы съедим гуся вместе и польем его лучшим вином, какое найдется у нашего хозяина! – О, что касается вина, то у меня с собой мех такого сорта, что…

Но принц не слушал, как горожанин восхвалял достоинства захваченного в дорогу винного запаса. Словно зачарованный, смотрел он на незнакомку, которая, сняв маску, оказалась еще гораздо красивее, чем можно было ожидать по ее фигуре. Ей было лет двадцать пять. Лилейная белизна кожи счастливо оттеняла иссиня-черные волосы, пунцовые губы и голубые, немного печальные глаза. Когда она проходила мимо Генриха, последний так стремительно соскочил с бревна, так почтительно поклонился ей, что Ноэ не мог сдержать усмешки.

"Ого! – подумал он.- Еще сегодня утром принц уверял меня, что его неразговорчивость объясняется думами о Коризандре, ну а теперь… как знать?"

Тем временем горожанин приказал отвести им комнату, подошел к молодой даме, подал ей руку и увел в дом. Генрих мечтательно смотрел им вслед.

– Однако! – сказал Ноэ.- Что вы скажете об этой мещаночке, Анри?

– Она очаровательна, голубчик Ноэ!

– Не хуже Коризандры?

– Ну вот! – недовольно ответил принц, скандализованный подобным сравнением.- Я засмотрелся на нее просто потому. что мне пришла в голову странная мысль: не та ли это женщина. которую прошлой ночью преследовал Рене?

– Возможно, но ведь та была на черной лошади, а эта – на белой…

– Велика важность! Лошадь можно переменить… Но что-то в ее манерах, движениях говорит мне, что это она! Однако… Эй, ты там, поваришка! – крикнул он трактирщику.- Скоро ты покончишь со своей стряпней? Я голоден!

– Анри, Анри,- лукаво шепнул Ноэ,- готов держать пари, что вам не хочется ни есть, ни пить, а просто не терпится повидать поскорее вашу незнакомку!

– Да замолчи ты, глупый человек!

– И я нисколько не буду удивлен, если вы… "втюритесь" в нее, как говорит Брантом.

– Я люблю Коризандру! – пылко возразил принц.

– О, я верю,- ответил Ноэ с насмешливой улыбкой,- но в путешествии отсутствующая возлюбленная точно так же теряет свои права, как муж, уехавший на войну или на охоту!

– Ноэ, ты богохульствуешь! Ты отрицаешь любовь!

– Ничего подобного! Просто я философ, имеющий свои принципы!

– А в чем заключаются эти твои принципы?

– В том, что нет никакого греха снять ризу с иконы св. Петра, если хочешь надеть ризу на икону св. Павла!

– Не понимаю!

– Я говорю, подобно вашей бабке Маргарите Наваррской, языком притч. Риза – любовь, икона – женщина, которую обожаешь. И если риза всегда со мной, а в путешествии мне вместо св. Петра встретился св. Павел, то…

– Милый мой Ноэ, ты просто развращенный вольнодумец! Я отвергаю такие нечестивые принципы!

– Посмотрим, посмотрим! – насмешливо сказал Ноэ.

В этот момент в дверях появился хозяин; он почтительно доложил, что гусь шипит на вертеле, и попросил своих гостей в ожидании соблаговолить отдать честь матлоту из угря, тушеной турской свинине и остатку кабаньего окорока, не пренебрегая парой запыленных бутылок старого вина.

Как раз тут появился и горожанин с молодой женщиной. Генрих любезно подскочил к последней, подал ей руку и усадил на почетное место справа от себя. Уселись за еду. Горожанин держал себя очень хорошо: он не говорил лишнего, хотя и не отмалчивался, был почтителен без низкопоклонства и угодливости, любезен без навязчивости. Молодая женщина, к которой он обращался на "вы", называя ее Саррой, тоже держалась прелестно: она очень мило отвечала на любезности и галантные шутки принца и его спутника, но при этом ее лицо становилось печальным.

Принц старался рядом ловких расспросов разузнать, кто такие его собеседники. Что старика звали Самуилом, это Генрих узнал из обращения к нему Сарры, но от каких-либо разъяснений Сарра и Самуил решительно уклонялись, ограничившись замечанием, что едут из Тура в Париж. Как только ужин кончился, Сарра ушла к себе в комнату, а Самуил отправился в соседнее помещение, где ему приготовили постель.

– Пойдем подышим свежим ночным воздухом! – сказал принц, увлекая Ноэ на улицу.

– Уж не собираетесь ли вы поговорить со мной о Коризандре?

– Ты все смеешься! – ответил Генрих.

– Ничуть не смеюсь. Просто мои предсказания сбываются, и вы уже "втюрились" в хорошенькую мещаночку.

– Ошибаешься! Меня просто интригует: кем она приходится этому горожанину? Дочерью, женой? И она ли именно та женщина, которую вчера преследовал Рене!

– Ну, все это не так-то легко узнать!

– Если это его дочь…

– Что тогда? – спросил Ноэ принца.

– В таком случае у него очень хорошая дочь, только и всего. Но если это – его жена… о, тогда…

– Ах, бедная Коризандра! – рассмеялся Ноэ.

– У тебя отвратительная манера издеваться! – воскликнул Генрих, кусая губы.- Так я же докажу тебе, что ты ошибаешься, и уйду спать!

Придя к себе в комнату и приказав подать лампу, Генрих не раздеваясь уселся на кровать и глубоко задумался, но не о Коризандре, а о прелестной незнакомке.

– Кажется, Ноэ прав! – пробормотал он.- Я готов забыть Коризандру… Нет, я вижу только одно средство оживить в своей душе ее образ – это вскрыть и прочесть ее письмо, адресованное к подруге детства!


IV

Генрих Наваррский развязал узел шелковой тесемки, развернул письмо Коризандры, подвинул лампу и прочел:

"Дорогая моя Сарра!"

Это имя заставило его вздрогнуть.

"Сарра! – подумал он.- Но ведь так же зовут прелестную незнакомку? Но нет, Коризандра вскользь упомянула, что ее подруга никогда не уезжает из Парижа, так что я наверное застану ее там. Следовательно, это – просто совпадение!"

Успокоив свои сомнения этим размышлением, он продолжал читать:

"Это письмо вручит тебе молодой дворянин мужественного вида и красивой наружности. Этого дворянина, который впервые отправляется в Париж, зовут Генрих Бурбонский, принц Наваррский. Но тебе он представится просто под именем Анри, и ты не должна и вида подавать, что знаешь о нем что-нибудь большее, так как по воле своей матери, королевы Жанны д'Альбрэ, он должен жить в Париже инкогнито. Мой юный принц храбр, смел, остроумен, порядочен, но… ему только двадцать лет! Понимаешь? Нет? Ну так я должна сделать тебе признание: я люблю его, и он любит (или воображает, что любит) меня. Он расстался со мной с самыми священными клятвами вечной любви… Но что такое клятвы двадцатилетнего ребенка? Их уносит первый встречный ветер…"

"Ба, да уж не предвидела ли Коризандра, что я встречу такую прелесть между Блуа и Божанси?" – подумал Генрих, прерывая чтение, а затем продолжал:

"А я очень ревнива, милая Сарра, и сердце сжимается у меня при мысли, что там, в Париже, другая полонит его сердце! Вот поэтому-то я и обращаюсь к тебе, милочка Сарра, поручая тебе своего Анри. Вот что мне пришло в голову. Хотя мы и не видались с тобой пять лет, с тех пор как ты вышла замуж за Лорьо, но я уверена, что ты по-прежнему красива, если только не стала еще лучше. Наверное, большая толпа воздыхателей бродит с наступлением вечера около твоего дома. Ну так пусть же вместе с Анри одним воздыхателем станет больше! Если Анри увидит тебя, он сейчас же влюбится в тебя. Но ты так же красива, как и добродетельна, а к тому же крепко любишь меня. Поэтому ты будешь просто кокетничать с ним, разжигая его страсть, откладывая решительный шаг со дня на день. В пылу увлечения Анри не станет обращать внимания на других женщин и таким образом уцелеет для меня вплоть до своего возвращения домой, где я заставлю его поплатиться за попытки изменить мне! Вот та просьба, которую я имею к тебе, дорогая моя Сарра! До свидания! Вспомни наше милое детство в замке моего отца и продолжай по-прежнему любить меня! Я вкладываю в это письмо еще записочку к твоему старому мужу, который, надеюсь, в случае необходимости предоставит свой кошелек к услугам моего Анри. Еще раз всего хорошего. Твоя Коризандра".

– Черт возьми! – воскликнул Генрих Наваррский, окончив чтение письма.- Да ведь эта Коризандра просто чудовище! Какое вероломство! Войдите! – крикнул он, услыхав, что в дверь стучатся.- А, вот и ты! – сказал принц, увидев Ноэ.

– Господи! – почтительно ответил юный насмешник.Надеюсь, что Коризандра не поссорила нас и что…

– Коризандра – предательница! – перебил Генрих.- Читай! – прибавил он, протягивая письмо Ноэ.

Последний взял письмо в руки и принялся читать его у лампы. Ни звука, ни восклицания не вырвалось у него как во время чтения, так и по окончании письма.

– Ну, что ты скажешь? – спросил принц.

– Скажу, что графиня очень ловкая женщина,- спокойно ответил Ноэ.

– И что бы ты сделал на моем месте?

– Прежде всего я опять бы завязал тесемку письма!

– Ну а потом?

– Приехав в Париж, я снес бы письмо по адресу, притворился бы влюбленным в красотку-еврейку и сделал бы ее своей возлюбленной. Таким образом я наказал бы обеих подруг, затеявших такое предательство!

– Все это хорошо,- возразил принц,- но на это нужно время, а мы ведь не знаем, сколько времени нам предстоит жить в Париже и куда мы должны будем отправиться оттуда.

– Но ведь у вас имеется с собой письмо, в котором написаны все инструкции ее величества?

– Это письмо должно быть вскрыто только в Париже!

– А письмо графини вообще не должно быть вскрыто – вами по крайней мере? – заметил Ноэ.

– Ты прав! – сказал принц.- Так давай же познакомимся здесь с содержанием матушкиного письма!

Они вскрыли пакет, достали письмо и прочли следующее:

"Дорогой мой сын! Я не хотела заранее открыть Вам цель Вашего путешествия из боязни, чтобы роковая любовь, привязывающая Вас к графине де Граммон – женщине, красота которой не равняется ее нравственности,- не помешала бы Вам подчиниться моей воле. Но я надеюсь, что по приезде в Париж Вы образумитесь и вспомните об обязанностях будущего короля по отношению к своему народу! В то время как Вы ухаживали за Коризандрой, король Карл IX, наш кузен, вел со мной переговоры относительно Вашего брака с его сестрой Маргаритой де Франс. Вот по поводу этого-то брака я и посылаю Вас в Париж. Но я боюсь мести и интриг королевы Екатерины, а между тем Вам следует сначала лично убедиться, подходит ли Вам в жены принцесса Маргарита. С этой целью по приезде в Париж Вы отправитесь в Лувр и добьетесь возможности переговорить с господином де Пибраком, капитаном лейб-гвардии его величества короля Карла IX. Вы покажете Пибраку кольцо, полученное Вами от меня, и Пибрак сейчас же будет к Вашим услугам. Он представит Вас ко двору в качестве беарнского дворянина, и Вы получите возможность присмотреться к принцессе Маргарите, а так как она очень красива, то Вы скоро забудете об этой интриганке Коризандре. В заключение прибавлю еще, что Вы должны всецело полагаться на Пибрака, которому я дала свои инструкции. Берегитесь также дать заподозрить в себе что-либо иное, кроме бедного беарнского дворянина, мошна которого не отличается толщиной!"

– Ну-с, Ноэ, что ты думаешь об этом? – спросил Генрих, немало удивленный прочитанным.

– Я думаю,- ответил Ноэ,- что ее величество совершенно права, желая женить вас, но… я не думаю, чтобы принцесса Маргарита была как раз той женой, которую вам нужно!

– Но почему же? Разве она некрасива?

– Наоборот, говорят, что она красива на редкость.

– Так она зла, быть может?

– Наоборот, она чересчур добра, так добра, что никому ни в чем не может отказать, и говорят…

– Говорят?

– Ну, мало ли что говорят! – резко оборвал Ноэ.- То, что говорят, меня мало касается. Главное то, что она католичка, а вы гугенот, и мало добра, когда жена отправляется на мессу, а муж – на проповедь!

– Все это правда, Ноэ! – задумчиво ответил принц.

– Но с другой стороны,- продолжал Амори,- ваша матушка слишком искусна в политических вопросах, чтобы не учесть заранее тех возражений, которые мы только что сделали. Следовательно, у нее имеются достаточные основания желать этого брака, и на вашем месте я без дальнейших размышлений последовал бы всем предписаниям ее величества, а пока, не думая ни о принцессе Маргарите, ни о графине Коризандре, улегся бы спать!

Сказав это, Ноэ тут же улегся в постель, и не прошло и четверти часа, как он спал глубоким сном.

Принц потушил лампу, но спать не мог: его продолжал мучить вопрос – жена или дочь этого старика прекрасная Сарра.

Среди этих размышлений он услышал какой-то шум на улице. Похоже было, что к гостинице подбирается большой конный отряд. Подчиняясь охватившему его любопытству, Генрих встал и прижался лицом к вырезу в ставне. Действительно, он увидал отряд всадников, спешившихся около гостиницы. Один из них подошел к дверям и постучался; хозяин открыл ему, и посетитель исчез в дверях.

В то же время Генрих Наваррский увидал на полу у своей кровати луч света и явственно расслышал голос трактирщика. Так как комната принца находилась как раз над кухней, то Генрих понял, что хозяин зажег лампу, чтобы встретить таинственного посетителя. Тогда Генрих осторожно лег на пол и заглянул в щель, через которую проходил свет. Он увидел, что трактирщик вполголоса говорил с человеком, которою принц сейчас же узнал. Это был Рене Флорентинец. "Ого! – подумал принц,- кажется, я сделаю лучше, если разбужу Ноэ! Весьма возможно, что скоро придется пустить в ход оружие!"

V


Принц подошел к кровати Ноэ и тронул его за плечо.

– Кто тут? – спросил Ноэ, вскакивая с постели.

– Тише! Это – я,- шепнул Генрих.- Встань без шума и иди со мной! Не совсем еще проснувшись и не совсем понимая, в чем дело, Ноэ тем не менее повиновался. Когда же Генрих знаком предложил ему заглянуть в щелку, он увидал, что парфюмер королевы Екатерины Медичи Рене Флорентинец сидит в кухне на скамейке, а перед ним с лампой в руках стоит трактирщик.

– Вы не знаете меня? – спросил итальянец.

– Нет, ваша милость.

– Но вам приходилось слыхать о королеве Екатерине Медичи?

– Ах, Господи Иисусе Христе! – вскрикнул трактирщик, кланяясь с выражением величайшего почтения.

– Читать умеете? Да? – продолжал итальянец.- Так прочтите вот это! – И с этими словами Рене развернул перед глазами трактирщика кусок пергамента, на котором было написано: "Предписывается давать предъявителю сего свободный пропуск повсюду и в случае необходимости оказывать ему полное содействие. Екатерина".- Теперь отвечай мне! – продолжал Рене.Остановился у тебя сегодня кто-нибудь?

– Да, у меня пять постояльцев, ваша честь.

– А среди них нет ли молодой красивой женщины, путешествующей с двумя мужчинами?

– Да, ваша честь, с горожанином и слугой.

– А еще кто стоит у тебя?

– Два молодых дворянина, как видно, приехавших издалека.

– Ах так! – воскликнул Рене, и его глаза загорелись угрозой.- Ну-ка опиши мне, каковы они собою? Трактирщик дал соответствующее описание.

– Это они! – сказал тогда Рене.- Где они спят?

– В первом этаже.

– А дама?

– В комнате рядом.

– Она одна там?

– Да, но толстый горожанин спит в соседней комнате.

– А слуги?

– В конюшне с конюхом.

– Отлично! – сказал Рене.- А теперь скажи мне еще следующее: очень ли дорожишь ты своей шкурой? Если да и если тебе не очень-то по нутру висеть на одном из ближайших к дому деревьев, то рекомендую тебе разбудить жену и детей, если этот товар у тебя водится, и увести их куда-нибудь подальше от дома. Ночь прекрасна, и вам не грозит простуда, даже если вы доспите на свежем воздухе!

– Но помилуйте, ваша честь, ведь вы прогоняете меня из моего собственного дома! – испуганно пролепетал трактирщик.

– Отнюдь нет! Я просто предлагаю тебе временно покинуть его, а с восходом солнца ты можешь снова вернуться сюда. Ты кажешься мне добрым парнем, и я прикажу моим людям не поджигать твоей гостиницы!

– Но что же вы сами будете делать здесь?

– А это уж мое дело. Только на прощанье дам тебе добрый совет: если по возвращении домой ты найдешь четыре трупа, то сейчас же вырой яму в саду и закопай их туда.

– Но… полиция…

– Полиция ровно ничего не узнает, а если узнает, то шепни ей мое имя. Меня зовут Рене Флорентинец!

Должно быть, это имя было хорошо знакомо трактирщику, так как на его лице сейчас же отразился сильный испуг.

Между тем фаворит королевы-матери встал и прибавил:

– А теперь поторапливайся и улепетывай без оглядки! Сказав это, он повернулся и направился к дверям, чтобы выйти к ожидавшему его конному отряду. Но не успел он взяться за ручку двери, как на лестнице показался человек с аркебузой в руках, направленной прямо на Рене. Последний от неожиданности выпустил из рук дверную скобу, а человек с аркебузой – это был Генрих Наваррский – сделал три шага по направлению к Рене и сказал:

– Если ты сделаешь хоть одно движение, я убью тебя, как собаку!

У Рене Флорентинца были шпага и кинжал, но у него не было огнестрельного оружия, а он уже достаточно знал теперь своего противника, чтобы не сомневаться в способности того сделать так, как он говорил.

Не опуская дула аркебузы, принц сказал:

– Ноэ, друг мой, подойди к этому господину!

– Ну-с, что надо сделать с этим парфюмером?- насмешливо спросил Ноэ, исполняя приказание принца.

– Прежде всего отобрать у него шпагу!

– Ладно! – ответил Ноэ и продолжал, обращаясь к парфюмеру: – Надо признаться, что для фаворита королевы Екатерины вы не очень-то ловки! Вот уже во второй раз вы попадаетесь в наши руки, словно мышь в мышеловку. Ну-ка отдайте мне добровольно свою шпагу!

Рене бешеным жестом отказался последовать приказанию Ноэ.

– Ноэ, отойди в сторону, я стреляю! – крикнул принц. Флорентинец побелел от злости, но скрестилруки. Ноэ отстегнул его шпагу, затем кинжал, после чего, по требованию принца, приступил к форменному обыску парфюмера. Он об наружил толстый кошелек и кусок исписанного пергамента. Увидев все это, принц сказал:

– Эй, трактирщик, возьми себе этот кошелек! Барин забыл заплатить тебе за право убить нас и похитить барыню. Да бери же болван! – нетерпеливо крикнул он, видя нерешительность трактирщика.- Очень возможно, что этому господину вскоре ровно ничего не понадобится. Да принеси нам хорошую веревку!

Трактирщик принес веревку, на которой сушили белье.

Тогда принц обратился к Рене:

– Мы не собираемся убивать вас, если только вы не сделаете попытки крикнуть. Поэтому дайте спокойно связать вас. Но при первом же крике я прострелю вам голову и отправлю торговать своими маслами и косметиками к самому сатане!

По знаку принца Ноэ и трактирщик навалились на Рене и быстро скрутили его по рукам и ногам, а затем засунули ему в рот платок.

– А теперь,- сказал принц трактирщику,- ты отнесешь его в погреб и оставишь полежать там некоторое время, ну хоть до завтрашнего вечера, например.

В те времена ход в погреб шел прямо из кухни. Аркебуза принца творила чудеса, и, посматривая на дуло страшного оружия, трактирщик живо взвалил на себя парфюмера и поволок его в погреб.

– Все это очень хорошо, но… вооруженные люди все еще стоят при дороге. Когда они заметят, что их вождя долго нет, они взломают двери, и нам двоим не удастся долго продержаться против них.

– Мне пришла в голову мысль,- сказал Ноэ.- В то время как вы отправитесь будить горожанина и даму…

– Даму – да, но горожанина? Он-то на что? – заметил принц.

– Ах, Анри,- укоризненно сказал Ноэ,- вы караете Рене и сами хотите подражать ему?

– Ну да ладно, ладно! – ответил принц, закусив губы.- Я разбужу горожанина и его даму. Ну а дальше что?

– В гостинице два выхода: один на дорогу, другой на задний двор и сад. Я рассмотрел все это еще днем. Мы отлично можем сесть на лошадей на заднем дворе и отправиться тропинкой, которая выведет нас на дорогу, но вдали от опасного места.

– Ну а вооруженные люди перед гостиницей?

– Это уж предоставьте мне, я с ними справлюсь,- холодно отозвался Ноэ.- Ступайте будить горожанина и его даму! Генрих ушел. В это самое время и трактирщик показался из подвала.

– Друг мой,- сказал ему Ноэ,- на улице стоят человек тридцать вооруженных всадников. Через час они начнут беспокоиться, почему их начальник не возвращается, и, заподозрив что-нибудь худое, подожгут гостиницу, а тебя с семьей повесят на ближних ивах!

– Боже мой! Да я погибший человек! – пролепетал испуганный трактирщик. – Нет, ты не погибнешь, если сделаешь то, что я скажу тебе. Ты подойдешь к всадникам и скажешь им: "Вы ждете здесь господина Рене Флорентийца?" Они скажут, что да. "Ну так вот в чем дело,- подмигивая, скажешь ты.- В эту ночь в вашей помощи надобности не будет. Дама вняла мольбам вашего барина, и он приказывает вам ждать его в Орлеане. А вот эти тридцать пистолей он посылает вам на выпивку".

Сказав это, Ноэ опорожнил кошелек, вынутый у итальянца при обыске, отсчитал тридцать пистолей, положил их обратно в кошелек и сказал:

– Если ты передашь им деньги в кошельке их барина, то им и в голову не придет никаких сомнений. Но помни: если ты замыслишь предательство, то я подожгу твой дом и прострелю голову твоей жене!

Тем временем Генрих поднялся в первый этаж и принялся стучаться в комнату молодой женщины.

– Кто тут? – дрожащим голосом спросила она.

– Отворите, речь идет о вашей жизни! – ответил принц. Молодая женщина открыла дверь и показалась полуодетой на пороге. В то же время дверь соседней комнаты открылась и появилась фигура перепуганного горожанина.

– Что еще обрушивается на меня? – воскликнула женщина.

– Не преследовал ли вас прошлой ночью кто-нибудь по дороге из Тура в Блуа? – спросил Генрих.

– Да! – бледнея, ответила Сарра.

– Ну так этот человек все еще продолжает вас преследовать; дом окружен его людьми, и, не заметь мы этого, вы погибли бы. Теперь одевайтесь поскорее, не теряйте ни минуты. Я сейчас выведу лошадей, и мы скроемся задами.

Действительно, через четверть часа горожанин, молодая женщина и их слуга садились на лошадей, чтобы отправиться в путь. Горожанин рассыпался в выражениях благодарности и клялся, что никогда не забудет услуги, оказанной ему молодыми людьми. Но когда Генрих предложил ему проводить его до ближайшего города, горожанин ничего не ответил и поспешил уехать.

– Так-с,- пробормотал принц,- теперь я знаю: это – ее муж!

– Который очень ревнив! – добавил Ноэ.


VI

Через три дня после этого приключения Генрих Наваррский и его спутник проходили по мосту Святого Михаила в Париже. Подобно всем парижским мостам того времени, мост Святого Михаила был сплошь усеян лавочками, вывески которых заманчиво говорили о всяких прелестях. Но одна из этих вывесок обратила особенное внимание наших путешественников. Она гла сила: "Рене, прозванный Флорентийцем, тосканский дворянин и парфюмер ее величества королевы Екатерины Медичи".

– Как вы думаете, Анри,- сказал Ноэ,- не заглянуть ли нам в эту лавочку? О, не делайте таких удивленных глаз! Во-первых, интересно узнать, вернулся ли итальянец из своего неудачного путешествия, а во-вторых, о мазях и притираниях Рене говорят столько чудес, что я охотно оставлю у него на прилавке золотую монетку!

В лавке, куда они вошли, их встретил юноша лет шестнадцати очень странного вида. Он поражал какой-то бесцветностью, хрупкостью, таинственной грустью.

– Чем могу служить вашей чести? – вежливо спросил он.

– Мы хотим купить кое-что, а кстати и поздороваться с мессиром Рене,- ответил Ноэ.

– А, так вы его знаете? – вздрогнув, спросил приказчик.

– Господи, да мы его лучшие друзья! – ответил Генрих.

– К сожалению, мессира нет дома.

– Он, верно, в Лувре?

– Нет, мессир Рене отправился в деловую поездку.

– А когда его ждут?

– Да мы его ждем уже третий день, и синьорина Паола, его дочь, уже начинает сильно беспокоиться.

Не успел приказчик договорить последнюю фразу, как дверь в глубине лавки открылась и на пороге показалась сама синьорина Паола, дочь Рене Флорентийца.

Это была жгучая красавица, мимо которой нельзя было пройти, не заметив ее. Но ее красота, если и могла увлечь, все-таки производила неприятное, мрачное впечатление: уж слишком много дикой энергии, решительности, вызова было во всей ее фигуре, а лицо, сильно напоминавшее лицо Рене, говорило о жестокости и необузданности. В манерах Паолы тоже было много надменности и честолюбия. Да, честолюбие было не последней чертой в характере прекрасной Паолы. С детства она мечтала о том, что благодаря влиятельному положению отца будет в состоянии сделать хорошую партию и играть выдающуюся роль при дворе. Но по непонятному ей капризу Рене и слышать не хотел о каких-либо брачных проектах и всеми силами изолировал дочь от возможных встреч и разговоров с придворными щеголями. Девушка скучала, томилась, но воля отца была непреклонной, и в присутствии самого Рене Паола никогда не смела переступить порог лавочки, если там был какой-нибудь покупатель. Отсутствие отца придало ей смелости – вот почему она вышла к нашим героям. Впечатление, произведенное Паолой и Ноэ друг на друга, было обоюдно выгодным. Ноэ подумал, что девушка красива на редкость, а Паола решила, что Ноэ удивительно шикарный кавалер. Поэтому она слегка покраснела, когда Ноэ учтиво обратился к ней со следующими словами:

– Красавица, примите привет от провинциальных дворян, которые впервые попали в Париж и с первых шагов встречают в вашем лице такого ангела небесного!

– По вашим манерам не скажешь, что вы из провинции,ответила Паола, вспыхнув от удовольствия.- Но если вы в первый раз приехали в Париж, то откуда вы знаете моего отца, как вы только что упомянули?

– Мы познакомились с ним на дороге между Блуа и Орлеаном,- ответил Ноэ.

Юный Амори не привык терять время даром, а потому тут же принялся ковать железо, пока оно горячо, и, в то время как Генрих выбирал духи и притирания, успел шепнуть девушке, что она рождена не для лавочки, а для придворного блеска, что ее красота могла бы соблазнить даже святого, и многое другое в том же изысканном роде.

Он долго пролюбезничал бы с красавицей итальянкой, если бы Генрих не окрикнул его:

– Ну, Ноэ, я купил все, что нужно. Пойдем?

– Прекрасная! – сказал Ноэ.- Соблаговолите передать вашему батюшке мой нижайший привет!

– С удовольствием, мессир,- ответила девушка.- А могу ли я узнать ваше имя?

– Ноэ, беарнский дворянин! Буду очень благодарен вам, если вы передадите мой привет своему батюшке, хотя…- тут Амори де Ноэ бросил на девушку убийственный взгляд,- хотя я с удовольствием зашел бы сам, если бы знал, когда буду иметь возможность застать его!

– Отец бывает дома каждый вечер. Приходите, как только будет дан сигнал к тушению огня, и вы непременно застанете его.

Ноэ откланялся, взял под руку своего царственного друга, кинул последний взгляд на прекрасную флорентийку и вышел из лавки,говоря Генриху:

– Пойдемте в Лувр. Господин Пибрак, наверное, будет удивлен нашим посещением!

Когда молодые люди ушли, Паола повернулась, чтобы скрыться в комнаты. Но приказчик удержал ее, сказав:

– Синьорина, вы опять нарушили приказ батюшки!

– Тебе-то какое дело, Годольфин! – надменно ответила она.

– Мне дано приказание следить за вами…

– А, так ты разыгрываешь подле меня низкую роль шпиона? – крикнула Паола.- Ты доносишь ему о каждом моем слове и поступке?

При виде разгневанного лица Паолы Годольфин, побледневший еще больше, упал пред ней на колени и с рыданием крикнул, простирая к ней руки:

– О, прости меня, Паола! Прости меня!

– Ты грязный урод, безродный проходимец, подлый лакеишка…- продолжала неистовствовать Паола.

При последнем ее слове Годольфин встал с колен и твердо перебил ее, сказав:

– Я не лакей, Паола, я служащий!

– Ты лакей, потому что мой отец подобрал тебя черт знает где и взял к себе в услужение. Но это неважно!.. Помни одно: если ты не откажешься от мысли шпионить за мной, я подыщу себе какого-нибудь дворянина, который переломает тебе кости так, что впору будет сделать из тебя паштет для собак короля Карла! -

И, окинув Годольфина надменным взглядом, Паола вышла из комнаты. Юноша упал головой на прилавок и с бешенством прошептал:

– О, я ненавижу и люблю ее!.. Я хотел бы убить ее и… отдал бы жизнь за один ее поцелуй!


VII

Тем временем Генрих Наваррский и Ноэ сошли с моста и направились по правому берегу Сены.

– Так что же? – спросил Генрих.- Пойдем мы в Лувр?

– Мне кажется, что это будет очень разумно,- ответил Ноэ,- тем более что…

– Но ты забываешь, что у меня имеется письмо от Коризан-дры к госпоже Лорьо! – нетерпеливо перебил его принц.

– Те-те-те! – насмешливо протянул Ноэ.- А я-то думал, что Коризандра предательница и что ваше величество изволит питать к ней настолько неприязненные чувства…

– Я не люблю больше Коризандры,- ответил Генрих,- я отомщу ей за ее предательство по твоему же совету, дружище!

– То есть совратив с пути истинного ее приятельницу ювелиршу? Ну а вернувшись обратно домой, вы смиренно отправитесь к графине и будете клясться ей…

– Постой, милый мой! – перебил его принц.- Да ты, кажется, собираешься читать мне мораль? Ну так и я могу просить тебя – о каких это важных делах ты шептался с дочерью чудовища Ренье?

– О том, что она очень красива. Да, Анри, она очень красива, и я с удовольствием стану другом ее сердца!

– Да ведь это очень опасно, Ноэ!

– Но вы же сами говорили, что любовь без опасностей пресна! Благоразумие покинуло тебя, Ноэ,- укоризненно ответил Генрих. – Еще недавно ты упрекал меня в неблагоразумии, а теперь сам сам…

– Да ведь я-то – совсем другое дело! Я ведь – не принц, приехавший в Париж, чтобы…

– Тише ты! – остановил его Генрих.- Ну-с, куда мы пойдем?

– В Лувр, если вам угодно!

– Ну, так мне угодно отправиться сначала на Медвежью улицу, где живет госпожа Лорьо! – решительно заявил принц.

Через некоторое время они пришли на Медвежью улицу. Счастье благоприятствовало им: первый человек, к которому они обратились с вопросом, где здесь лавка Лорьо, оказался приказчиком ювелира, Вильгельмом Верконсином, и предупредительно вызвался проводить их, особенно когда узнал, что у незнакомцев имеется письмо от графини де Граммон, подруги детства его хозяйки.

Дом, в котором жили Лорьо, был одноэтажным особнячком. Стены отличались солидной толщиной, окна были заграждены толстыми железными решетками, окованная железом дубовая дверь постоянно оставалась запертой, и, прежде чем впустить гостя, его оглядывали через маленькое оконце. На стук Верконсина в оконце появилось лицо старого еврея.

– Это я, дедушка Нов,- сказал Вильгельм Верконсин,- со мной двое господ, которые желают видеть барыню.

– Барина нет дома! – буркнул еврей, подозрительно осматривая наших героев.

– Дорогой господин Иов,- нежно сказал Генрих,- нам не нужно вашего барина, так как мы пришли не за деньгами и не собираемся ни занимать, ни закладывать. У нас письмо к госпоже Лорьо от графини Коризандры де Граммон!

– А, это другое дело! – ответил Иов и сейчас же принялся отодвигать бесчисленные засовы и откидывать крючки.

Наконец дверь открылась, и молодые люди вошли в мрачную, темную прихожую. Перед ними была винтовая лестница, ведшая наверх, налево была дверь в мастерскую.

Тщательно заперев входную дверь, старик Иов обратился к молодым людям с униженными поклонами:

– Не соблаговолит ли ваша честь вручить мне письмо графини де Граммон? Я очень извиняюсь,- поспешно сказал он, заметив нетерпеливое движение Генриха,- но госпожа Лорьо никогда никого не принимает без доклада!

Генрих отдал ему письмо, и старик ушел.

– Неужели Лорьо так боится за свои сокровища? – спросил Ноэ.

– О нет,- ответил юный Верконсин,- он не держит дома больших сумм. Просто он ревнив!

В этот момент старый Иов вернулся и с новыми униженными поклонами пригласил молодых людей следовать за ним. Они прошли через мастерскую и остановились на пороге комнаты, убранной с чисто восточной роскошью. Можно было подумать, что это не салон ничтожной мещаночки, а будуар какой-нибудь принцессы.

На венецианской кушетке лежала женщина, перечитывавшая письмо Коризандры. При входе принца она подняла голову, и Генрих увидел пред собой ту самую женщину, которую он и Ноэ еще недавно вырвали из рук Рене Флорентийца.

– Так это вы… вы? – удивленно сказал принц.- Подумать только, что всего два дня тому назад я, не зная этого, сидел за одним столом с подругой Коризандры!

– А я, могла ли я думать,- сильно покраснев, ответила молодая женщина,- что моим спасителем был принц…

– Осторожнее! – остановил ее Генрих.- В Париже меня зовут просто сир де Коарасс!

Обменявшись первыми приветствиями, Генрих уселся подле прекрасной Сарры, тогда как Ноэ сел в стороне от них. Лорьо заговорила опять:

– Я уже давно не видела милой Коризандры, по крайней мере года четыре. Ее отец был моим благодетелем и заменил мне отца. Я выросла под его кровлей, и Коризандра звала меня своей сестрой…

– В таком случае вы должны любить ее так же сильно, как она любит вас,- заметил Ноэ, вкладывая в эти простые слова особый смысл, ускользнувший от Сарры, но не от принца, которого они заставили вспомнить предательское письмо графини.

А ювелирша продолжала:

– Мой муж, Самуил Лорьо,- сын еврея-выкреста, выросшего во владениях сира Андуэна, отца графини. В трудный момент старик Лорьо предоставил все свое состояние в пользование сира Андуэна. Последний выдал меня замуж за его сына.

– Вы кажетесь счастливейшей и наиболее любимой женщиной на свете! – сказал принц, которого мало интересовала генеалогия господ Лорьо. В ответ на фразу принца Сарра с видимым трудом подавила тяжелый вздох и ничего не сказала.

"Отлично! – подумал Ноэ.- Письмо Коризандры уже произвело свое действие: красотка вытащила первые орудия на окопы и собирается вести атаку на сердце принца в качестве жертвы грубого, ревнивого мужа".

– Коризандра,- продолжал принц, который не догадывался о скептических соображениях своего друга,- очень любит господина Лорьо.

– Да,- ответила Сарра,- мой муж всегда внушал графине большое доверие! – И, сказав это, она еще раз глубоко вздохнула.

Воцарилась короткое молчание, во время которого Сарра бросила беспокойный взгляд на песочные часы.

"Гм!..- подумал Ноэ.- Выходит так, будто наш визит оказался очень несвоевременным! Нет, решительно у этой женщины имеется любовник, и она ожидает его прихода!" – мысленно воскликнул он, уловив новый взгляд хозяйки, брошенный на часы.

Принц не замечал, насколько Сарра Лорьо казалась встревоженной и обеспокоенной. Он продолжал говорить о Коризандре, о счастливой случайности, позволившей ему прийти на помощь Сарре в трудную минуту. Но с каждой минутой хозяйка становилась все молчаливее и все упорнее смотрела на часы. Ноэ решил прийти ей на помощь.

– Послушайте-ка, Анри,- сказал он,- не забудьте, что с наступлением вечера очень трудно пробраться в Лувр, а часы бегут! – И с этими словами он решительно встал.

Теперь уж принц глубоко вздохнул и взглянул на Сарру; последняя поспешила сказать ему:

– Завтра мой муж будет у вас с визитом!

– Отлично! – рассмеялся принц.- Но мне-то будет позволено еще раз наведаться к вам?

– Ах, ваше высочество! – сказала ювелирша тоном, в котором упрек смешивался с явной насмешкой.- Вы забыли Коризандру, которая так любит вас!

– Нет,- ответил принц, покраснев и потупясь. Он хотел взять Сарру за руку, но молодая женщина быстро схватила молоточек из черного дерева и ударила им по серебряному колокольчику, стоявшему на столе около нее. На звон явился старый Нов, хозяйка знаком приказала ему проводить гостей.


VIII

Молодые люди молчаливо направились по Медвежьей улице и, свернув на улицу Святого Дионисия, дошли до Сены, по правому берегу которой и направились к Лувру.

– Пибрак видел меня ребенком,- задумчиво сказал Генрих,готов держать пари, что он сразу узнает меня!

– Это очень возможно,- ответил Ноэ,- но надо постараться, чтобы он отнюдь не узнал вас с первого взгляда. Ведь у него может вырваться какое-нибудь неосторожное слово, которое сразу обнаружит ваше инкогнито.

– Ты прав! – согласился принц.

– А поэтому будет лучше,- продолжал Ноэ,- если я отправлюсь в Лувр один. Я повидаю Пибрака и предупрежу его.

– Отлично,- сказал принц.- Ну а я в таком случае подожду тебя здесь! – И он указал на кабачок, вывеска которого гласила: "Свидание беарнцев".

В этом кабачке было пусто, только два ландскнехта играли в кости за грязным, засаленным столом. Когда принц вошел, его встретила на пороге хорошенькая девушка лет двадцати в беарнском чепчике. Она спросила:

– Чем прикажете служить вам, благородный господин? Юный принц знал, как сладко звучит родной язык в ушах тех, кто живет вдали от родины. Поэтому он ответил по-беарнски:

– Чем угодно, прелестное дитя мое!

Девушка вздрогнула, покраснела от удовольствия и крикнула:

– Эй, дядя, земляк!

На этот крик из глубины зала выбежал маленький человек лет пятидесяти. Протягивая руку принцу, он спросил:

– Вы беарнец?

– Да, хозяин. Я из По.

– Черт возьми! – крикнул трактирщик.- Здесь, в Париже, все земляки – братья мне! По рукам! ЭЙ, Миетта! – обратился он к девушке в красной юбке, продолжая говорить на родном языке.Принеси-ка нам бутылочку того доброго кларета, который стоит там в углу… Знаешь?

– Еще бы! – смеясь, ответила девушка.- Того самого, которого не полагается ландскнехтам!

– Так же, как и швейцарцам, французам и прочей нечисти,добавил трактирщик, подводя принца к столику и без церемоний усаживаясь против него.- Простите меня,- продолжал он,- я отлично вижу, что вы – дворянин, тогда как я простой кабатчик. Но в нашей стране дворяне не кичливы, не так ли?

– И все порядочные люди одного происхождения! – ответил принц, крепко пожимая руку трактирщика.

– Странное дело,- сказал последний, в то время как Миетта расставляла на столе оловянные кружки и запыленную бутылку с длинным горлышком,- чем больше я смотрю на вас… Надо вам сказать, что в молодости я пас стада в Пиренеях поблизости от Коарасса и нередко встречал красивого дворянина… Ну а другого такого пойди-ка сыщи!.. Это было лет двадцать тому назад, но я мог бы подумать, что это вы сами и были, если бы…

– А кто же был этот дворянин? – спросил Генрих, который при первых словах трактирщика вздрогнул, а теперь улыбался, овладев собой.

– О, это был большой барин…- При этих словах кабатчик случайно взглянул на правую руку принца и сейчас же встал, почтительно снимая свой берет.- Хотя ваша честь и одета в камзол грубого сукна, словно мелкопоместный дворянин,продолжал он,- но… это ничего не значит!

Принц беспокойно оглянулся на ландскнехтов, которые продолжали спокойно играть в кости.

Кабатчик, очевидно, понял этот взгляд, потому что сейчас же надел свой берет и снова уселся на место.

– У этого барина было на пальце кольцо,- продолжал он на беарнском наречии.- Однажды в дождь он укрылся в нашей хижине. Вот он и показал это кольцо мне и моему отцу, сказав:

"Друзья мои, посмотрите на это кольцо. Я сниму его, только умирая, и тогда отдам сыну. Пусть же всякий житель Гаскони и Наварры признает его по этому кольцу!" – Того барина звали Антуан Бурбонский, ну а так как я запомнил кольцо и вижу его вот на этом самом пальце…

– Молчи, несчастный! – шепнул принц.- Ты узнал меня, это хорошо, но… молчи!

В это время ландскнехты кончили играть и, расплатившись, тяжело вышли из кабачка.

Трактирщик встал и сказал, отвешивая почтительный поклон:

– Ваше высочество, такой принц, как вы, не наденет камзола из грубого сукна и не заберется запросто в простой кабачок без соображений политического свойства. Но будьте спокойны! Я не пророню ни словечка о том, что признал ваше высочество, и это так же верно, как то, что меня зовут Маликаном, и как я дам колесовать себя за члена вашего дома!

– Да сядь же,- сказал ему принц.- Ведь мой отец разрешал тебе сидеть в своем присутствии. Так вот, присядь и давай поговорим. Ты можешь дать мне кое- какие сведения. Приходилось тебе видеть короля?

– Ну еще бы! Ведь Лувр-то совсем близко от моего заведения, только по другую сторону!

– Каков король собою?

– Король-то? Коли говорить откровенно, странный он государь! Всегда нелюдимый вид… Вечно он болен, взволнован… Говорят, что сам-то он очень добрый, но вот… королева-мать доводит его до жестокости и бешенства…

– Ну, а… его сестра?

– Принцесса Маргарита? Вот что, ваше высочество: вы уж позвольте мне говорить с вами так же открыто, как приходилось, бывало, с вашим покойным батюшкой! Позволите? Да? Так вот, иной раз мне приходят в голову странные мысли. Вижу я, например, что ваше высочество соблюдает инкогнито, и вспоминаю, как наш земляк, капитан Пибрак, рассказывал вот в этом самом зале другому военному, что в Лувре поговаривают насчет брака Маргариты Валуа и Генриха Наваррского!

– А, так насчет этого говорили?

– Только вчера еще, ваше высочество! Ну так вот мне и пришло в голову, чго, по обычаям нашей страны, моему принцу захотелось сначала повидать принцессу Маргариту в неподготовленном виде, прежде чем начать ухаживать за ней!

– Что же, эта мысль не лишена остроумия! – заметил принц улыбаясь.- У нас говорят, что не следует покупать поросенка в мешке, и если принцесса некрасива…

– Вот уж нет, она хороша, как ангел!

– В таком случае мать была совершенно права, если пожелала видеть ее моей женой!

– Вот уж нет, должен я сказать и тут!

– Это почему?

– Да видите ли, ваше высочество, ваш покойный батюшка любил говорить, что лучше быть угольщиком и жить в своей хижине, чем одеваться в шелка и бархат, но искать приюта под чужой кровлей!

– Это золотые слова, Маликан.

– Конечно, наваррский король повелевает таким маленьким государством, что французский король в сравнении с ним является важным барином. Поэтому французская принцесса крови должна казаться лакомым кусочком для наваррского короля, но…

– Да договаривай же до конца, нелепый человек!

– Но и принцессы крови иной раз подвержены той же участи, что и простые горожанки, а именно: о них слишком много говорят!

– Эй, эй, друг мой! – недовольно сказал Генрих, сердито сдвигая брови.- Начинаешь ты издалека, да кончаешь уж очень близко!

– Простите великодушно, ваше высочество, но ваш покойный батюшка всегда позволял нам говорить с ним совершенно откровенно.

– Ну так говори, черт возьми!

– Так вот, если вашему высочеству придется когда-нибудь побывать в Нанси…

– У моего кузена Генриха де Франс?

– Вот именно. Так герцог Генрих сможет порассказать вам много всякой всячины о принцессе Маргарите!

– Маликан,- сказал Генрих,- ты верный слуга, и возможно, что твои советы и предостережения очень полезны. Но в данный момент я должен повиноваться желанию матери… Тише! – перебил он сам себя, увидев входившего Ноэ.

Маликан сделал вид, будто не замечает, что вошедший ищет принца. Он крикнул Миетту, приказав ей прислужить новому посетителю, а сам ушел за стойку.

– Чем могу служить вам? – спросила Миетта.

– Ровно ничем, красавица,- ответил Ноэ. Миетта скорчила гримаску и убежала. Ноэ подошел к принцу и сказал ему:

– Пибрак ждет вас!

– Вот как? – ответил принц.- Как же ты разыскал его?

– Да очень просто. Я отправился в Лувр с самым независимым видом. Часовой остановил меня, но я сослался на то, что хочу видеть капитана Пибрака. Только я назвал его имя, как из кордегардии вышел какой-то мужчина, подошел ко мне и сказал: "Это вы ищете меня? Я вас не знаю, но, судя по произношению, вы должны быть гасконским дворянином, ищущим моей протекции". С этими словами он утащил меня к себе в комнату, где я вручил ему письмо от королевы, вашей матушки. Вид знакомого наваррского герба на печати страшно взволновал Пибрака. Узнав, что вы здесь неподалеку, он приказал мне сейчас же сходить за вами и дал в провожатые пажа, который ждет нас луврских ворот. На прощанье Пибрак шепнул мне: "Попросите принца поторопиться, потому что я, вероятно, буду иметь возможность показать ему принцессу Маргариту!"

Последняя фраза заставила Генриха вздрогнуть. Он сейчас же встал и, крикнув Маликану: "Покойной ночи, земляк!", взял под руку Ноэ и вышел с ним из кабачка. Впрочем он не преминул воспользоваться случаем, чтобы ущепнуть Миетту за подбородок, сказав ей подходящий комплимент.

У ворот Лувра Ноэ поджидал прехорошенький паж. Он казался переодетой девушкой – такой был белый и розовый.

– Как вас зовут, милочка? – спросил его принц.

– Рауль, к вашим услугам, месье! – с изящным поклоном ответил мальчик.

Они прошли по целому ряду галереи, коридоров и зал, переполненных солдатами и придворными. Генрих внутренне улыбался, вспоминая простоту нравов наваррского двора.

Наконец перед одной из дверей паж остановился и заявил:

– Здесь частная квартира господина Пибрака! "Гм!..подумал принц.- Старый сир де Пибрак живет в такой лачуге, в которой его сын, вероятно, не захочет держать своих лошадей. Но то в Наварре, а то в Лувре…"

Паж открыл дверь и приподнял портьеру, пропуская принца. Генрих вошел в комнату.


IX

Капитану де Пибраку было около сорока пяти лет. Это был высокий худощавый человек с орлиным носом и маленькими глазами. Он был родом из Гаскони, и его детство прошло под полуразвалившейся крышей убогой хижины отца. Когда Пибраку настал двадцатый год, отец дал ему старую лошадь, заржавевшую шпагу, кошель с пятьюдесятью пистолями и сказал:

– Если у дворянина нет предков, то он сам должен стать своим предком!

Пибрак сразу оценил глубокомысленность этого совета и постарался выдвинуться своими средствами. Еще на родине он отличался выдающимися охотничьими способностями. При дворе французского короля Франциска II охота была в особенном фаворе, и молодой Пибрак сделал все, чтобы заставить говорить о себе. Наконец эти разговоры дошли до слуха короля, он приказал взять гасконца на следующую охоту, и там Пибраку сразу представился блестящий случай отличиться: собаки короля потеряли след зайца и беспомощно кружились на месте. Тогда Пибрак поймал след, довел всю компанию до старою дуплистого дуба, засунул руку в отверстие дупла и вытащил зайца за хвост.

– Клянусь честью,- воскликнул король,- это незаменимый субъект! Я хочу, чтобы он был при мне.

Пибрак был определен в личную гвардию короля и быстро начал подниматься по лестнице отличий. Умер Франциск II, ему наследовал Карл IX, который был еще более страстным охотником, чем старший брат, и очень любил поговорить с Пибраком об охоте. Однажды, когда Карл IX выражал свое восхищение интересным охотничьим эпизодом, рассказанным ему Пибраком, последний сказал:

– Эх, ваше величество,- если бы я был капитаном вашей гвардии, тогда я по долгу службы был бы постоянно около вас и мог бы рассказать вам много интересного.

– Черт возьми! – ответил король.- Ваши сказки становятся слишком дорогими для меня!

– Полно, ваше величество,- невозмутимо возразил Пибрак,разве для короля может быть дорогим то, что действительно хорошо?

Король рассмеялся, и Пибрак стал капитаном гвардии. Так совершилась быстрая карьера этого незначительного беарнского дворянчика, которому наваррская королева Жанна Д'Альбрэ поручила теперь своего сына и его спутника.

При входе принца Пибрак с трудом подавил возглас изумления, вызванного разительным сходством Генриха с его покойным отцом. Но тут был паж, а потому Пибрак ограничился любезным приветствием.

– Добро пожаловать, дорогие земляки!

Паж, отпущенный знаком руки Пибрака, ушел. Тогда капитан сразу переменил обращение.

– Ваше высочество изволили прибыть как нельзя более вовремя,- почтительно сказал он.

– В самом деле? – отозвался принц.

– И если вам угодно, я покажу вам сейчас принцессу так, что она будет не в состоянии видеть вас. Но вам, мой юный друг,- обратился он к Ноэ,- придется подождать нас здесь!

– Жаль! Я тоже с удовольствием взглянул бы на принцессу! – ответил Ноэ.

– Это невозможно, потому что там, куда я поведу его высочество, двоим сразу не поместиться. Ну-с, пожалуйте сюда,продолжал он, подводя принца к громадному шкафу, наполненному книгами и рукописями.- Это моя охотничья библиотека.

– Уж не собираетесь ли вы показать мне принцессу в обнаженном виде? – улыбнулся Генрих.

– Сейчас увидите, ваше высочество! – ответил Пибрак, открывая дверцу шкафа и раздвигая рукой несколько томов. В образовавшуюся щель он просунул руку, нащупал какую-то пружину, нажал ее, и книжные полки сразу развернулись в противоположную сторону, обнаруживая замаскированный ими проход.

– Однако! – воскликнул принц.

– Это еще одно из самых маленьких луврских чудес,ответил Пибрак.- Впрочем, если бы королева Екатерина обнаружила, что мне известен этот проход, ей самой еще неизвестный, она давно приказала бы своему верному дружку Рене отправить меня на тот свет!

– Как же вам удалось обнаружить этот тайник?

– Совершенно случайно. Потом-то я вспомнил, что в этой комнате спал когда- то король Генрих Второй, а в комнате принцессы Маргариты жила Диана де Пуатье. Через этот тайник она по ночам навещала короля, о чем королева Екатерина, разумеется, ничего не должна была знать. Но обнаружить этот тайник было еще мало: надо было узнать, в какую часть комнаты принцессы он ведет и как его можно будет использовать. Я ухватился за первый удобный случай, чтобы проникнуть в комнату принцессы и тщательно осмотреть ее. Мне удалось обнаружить, что в резном распятии, помещенном у одной из стен, имеется небольшое отверстие. Исследовав затем тайник, я обнаружил отверстие и там. Оказалось, что тайник приходился как раз позади распятия. Отлично! Я расширил при удобном случае это отверстие и убедился, что через него можно свободно наблюдать за всем, что происходит в комнате принцессы. Конечно, я сейчас же приладил туда пробку, и теперь время от времени я прихожу и вынимаю ее, когда мне это бывает нужно.

– А, так это бывает нужно вам? – с тонкой улыбкой спросил принц.

– Еще бы! Королева часто приходит к принцессе и рассказывает ей о своих планах и делах. Однажды я услышал, как Екатерина выражала твердое намерение подсыпать мне в пищу какого-нибудь снадобья от Рене. Она сердилась на меня за то, что я похвалил двух собак, подаренных королю принцем Конде, злейшим врагом королевы. А король так любит охоту, что подаривший ему хороших собак сразу становится его лучшим другом. Что было делать? На следующий день я перед охотой силком заставил обеих собак надышаться серой, отчего они сразу потеряли нюх. Король обозлился, тут же прострелил головы обеим собакам и резко попросил принца Конде избавить его на будущее время от таких подарков. Дружба с Конде тут же кончилась, зато королева Екатерина стала обращаться со мной как с лучшим другом! Как видите, ваше высочество, это отверстие в распятии – преполезная штука. Ну да вы сами сейчас убедитесь в этом! – С этими словами Пибрак взял принца под руку и повел его по темному коридору, шепнув:- Только, Бога ради, не делайте шума! Помните – стены в Лувре обладают большим резонансом. Принцесса в этот момент занимается своим туалетом, вы увидите ее в полном блеске ее божественной красоты.

Затем Пибрак осторожно вытащил пробку – при этом блеснул маленький луч света – и сказал принцу:

– Смотрите!

Генрих прижался глазом к отверстию и замер, ослепленный представившимся ему зрелищем. Маргарита Валуа сидела лицом к принцу перед большим зеркалом полированной стали. Две хорошенькие камеристки причесывали ее. Генрих слышал много рассказов о красоте Маргариты, но то, что он увидел, значительно превосходило все его ожидания. Принцесса показалась ему такой красивой, что в нем одновременно вспыхнуло два желания: одно – стать лицом к лицу с герцогом Генрихом Гизом, имея в руках шпагу, а в зубах кинжал; другое – свернуть шею этому болтуну Маликану, который делал столь компрометирующие намеки на отношения Генриха Гиза с этой дивной красавицей.

Появление нового лица в комнате принцессы отвлекло Генриха от созерцания красоты Маргариты. Этим новым лицом была женщина, которая казалась олицетворением страсти, энергии и властолюбия. То была сама Екатерина Медичи, пред которой, трепеща, склонялась вся Франция, Видно было, что королева находилась в сквернейшем настроении. Она кисло сказала дочери:

– Хорошо быть такой молодой и красивой, как вы, милочка! По крайней мере, можно не думать с утра до вечера ни о чем, кроме туалетов!

– Когда я стану королевой,- с очаровательной улыбкой ответила Маргарита,- тогда я буду вмешиваться в политические дела, а пока…

– Ты скоро станешь королевой, дочь моя!

Принцесса вздрогнула, улыбка сразу сбежала с ее лица.

– Но это еще не решено, надеюсь! – сказала она.

– Это решено,- возразила мать.- Так хочет политика! Принцесса сильно побледнела и взволнованно сказала:

– Значит, мне придется выйти замуж за принца Наваррского? Да ведь это какой-то мужлан, недотепа, пастух, от которого разит чесноком и луком!

– Дурочка! – шепнул Генрих.

– Значит, придется жить в Нераке,- продолжала Маргарита,в старом, развалившемся замке, где дует изо всех дверей и крыша протекает?

– На те деньги, которые принц получит в виде твоего приданого от короля,- холодно возразила королева,- он будет в состоянии заново перестроить замок!

– Жить в Нераке, среди неотесанного мужичья, слушающего проповеди! – продолжала отчаиваться принцесса.

– Тебе построят там хорошенькую католическую церковь! – возразила королева.

– А главное, я уверена, что этот наваррский остолоп совершенно не понравится мне!

– Ну, не скажи, милая! Если он похож на своего отца, то он очень правится тебе! "Черт возьми! – подумал Генрих.- Не хуже же я Генриха Гиза?"

– Я получила письмо от королевы Наваррской,- продолжала Екатерина.- Она пишет, что через пягь-шесть недель приедет в Париж с сыном… – Ваше величество! – сказала Маргарита.- Я подчинюсь политической необходимости, раз мой брак с принцем Наварским кажется вам таковой. Ноя буду очень благодарна, если до той поры вы небудете говорить со мной ни о наварской королеве, ни о ее сыне, одевающемся, вероятно, в мужицкий камзол грубого сукна!

"Не беспокойся, милочка! – подумал Генрих. – Я разоденусь в шелка, а тогда… посмотрим!"

Дверь открылась, и вошел паж. Это был Рауль, который перед тем провел наших героев к Пибраку.

– Что тебе, крошка? – спросила его королева.

– Ваше величество,- сказал Рауль,- мессир Рене хочет видеть ваше величество.

Угрюмое лицо королевы сразу просветлело.

– Так он приехал? – радостно сказала она.- Веди его сюда, Рауль!

Паж приподнял портьеру, и вошел Флорентинец. Рене был в ужасном виде: запыленный, истерзанный, весь какой-то помятый.

– О Господи! – вскрикнула королева Екатерина.- Что с тобой, Рене? Откуда ты?

– Из тюрьмы, ваше величество!

– Из тюрьмы?

– Да, ваше величество, трудно поверить, что в сорока лье от Парижа два провинциальных дворянина и кабатчик осмеливаются напасть на человека, находящегося под вашим покровительством, осмеливаются свалить его на пол, обыскать, связать по рукам и ногам и бросить в погреб, где он чуть-чуть не умер от голода и жажды!

– Эти господа, вероятно, не знали твоего имени!

– Я назвал им себя, грозил вашим царственным гневом, но они ответили мне презрительным смехом и ударами.

– Ты можешь быть спокоен, Рене,- сказала королева, глаза которой вспыхнули пламенем злобы и ненависти.- Ты будешь отомщен, а эти господа повешены!

Принц не был трусом, но при этом обещании почувствовал, что волосы слегка шевелятся у него на голове.

Х


Пибрак не мог даже подумать, что дворянами, о которых говорил Рене, были его гости. Но разговор королевы с Рене все же произвел на него удручающее впечатление, и он поспешил увести принца обратно в комнату. Увидев их, Ноэ выразил желание полюбоваться в свою очередь на принцессу Маргариту. Пибрак объяснил ему, как надо пройти, и рекомендовал соблюдать величайшую осторожность, а Генрих, смеясь, крикнул вдогонку:

– Смотри повнимательнее, потому что ты увидишь там кое-кого, кто вызовет у тебя не очень-то приятные ощущения. Пибрак взглядом попросил принца объяснить эти непонятные ему слова. Тогда Генрих сказал:

– В то время как Ноэ будет любоваться принцессой, я расскажу вам приключение, случившееся с нами три дня тому назад между Блуа и Орлеаном. Дело в том, что этими провинциальными дворянами о которых рассказывал королеве Рене, были я и Ноэ!

Пибрак даже подскочил от ужаса и изумления.

– Как, ваше высочество? Это были вы?

– Мы самые!

– Господи, да ведь вы пропали теперь! Ведь лучше восстановить против себя электора палатинского, императора германского, английского и испанского королей – всех вместе, чем одного только Рене Флорентийца!

– Полно! – небрежно ответил принц.- Королева Екатерина не обладает достаточной полнотой власти, чтобы повесить наваррского принца. А кроме того, она все же призадумается, прежде чем решится отправить на тот свет будущего супруга ее дочери!

– Все это верно,- упавшим голосом возразил Пибрак,- но только ровно ничего не доказывает…

Их разговор был прерван появлением Ноэ, который сказал:

– Черт! Я видел принцессу Маргариту, но видел также весьма гнусную фигуру, и вы были совершенно правы, Анри, когда сказали, что эта фигура вызовет во мне не очень-то приятные ощущения!

– Что вы наделали, господа! – продолжал Пибрак.- Ведь, имея своим врагом Рене, надо быть готовым ко всему! Если Рене встретит вас, он прикажет вас арестовать, а тогда вам волей-неволей придется раскрыть свое инкогнито!

– Черт! Об этом-то я и не подумал! Так что же вы посоветуете мне, господин Пибрак?

– Я посоветую вам надеть плащ, отправиться поскорее в гостиницу, где вы остановились, приказать оседлать лошадей и мчаться вон из Парижа!

– Значит, вы советуете мне вернуться в Наварру?

– Да, ваше высочество!

Генрих молчал, задумчиво опустив голову. Вдруг он встал, подошел к окну, распахнул его и сказал, показывая рукой на небо:

– Господин Пибрак! Вы второй беарнец, который говорит мне сегодня, что для меня было бы лучше отказаться от тех планов, ради которых я приехал сюда. Но взгляните вот на эту звезду! Я верю, что это моя звезда!

– Она всегда появляется на юго-западе, со стороны Наварры, ваше высочество!

– Да, с Наварры взойдет она на горизонте и засияет над Парижем! – Пибрак и Ноэ удивленно взглянули на принца, не понимая, что хотел сказать он этой фразой. А принц продолжал: – В моей душе слышится таинственный голос, который твердит мне: "Ты должен жениться на Маргарите Валуа не потому, что она прекрасна, не потому, что ты полюбишь ее или будешь любим ею, а потому, что благодаря этому браку великие события осуществятся, несмотря на все препятствия!" Говоря это, Генрих гордо вскинул голову, и вся его фигура дышала таким царственным величием, что Пибрак и Ноэ были очарованы.

Воцарилось молчание. Первым его нарушил Пибрак.

– Ваше высочество,- произнес он,- мне нечего сказать на ваши слова. Я не знаю, какая судьба ждет вас, но читаю в ваших глазах, что вы будете великим государем. Вы говорите, что это ваша звезда так ярко горит на небе? В таком случае смотрите на нее, следуйте ей, не слушайте ничьих советов, кроме нее, потому что люди, верящие в свою звезду,- сильные, большие люди!

Опять наступило глубокое молчание. Видя, что Пибрак о чем-то глубоко задумался, принц спросил его:

– О чем вы думаете?

– Я стараюсь найти способ обезвредить Рене,- ответил капитан королевской гвардии.- Разумеется, укус змеи не всегда смертелен, но все же причиняет сильную боль. Раз вы не хотите раскрыть свое инкогнито, надо найти способ обуздать Рене.

– Но каким же образом? – спросил Генрих.

– Подлых трусов можно обуздать страхом,- ответил Пибрак.Рене – фаворит королевы Екатерины, но если бы вы оказались под покровительством короля…

– Господи! – улыбнулся Ноэ.- Это было бы лучше всего! Но как может случиться, что король ни с того ни с сего возьмет под свое покровительство людей, которых не знает?

– Ну, вы должны знать, что у нас на родине счастливые мысли водятся в большем изобилии, чем деньги!

– Это правда, господин Пибрак!

– Вот мне и пришла в голову счастливая мысль. Сейчас вы вернетесь к себе в гостиницу, а через час к вам явится Рауль и доставит парадные придворные костюмы. Сегодня вечером в Лувре чествуют испанского посланника. Бал затянется на всю ночь. Знакома ли вашему высочеству карточная игра, называемая "ломбр"?

– Еще бы! Его высочество считается первоклассным игроком! – ответил Ноэ.

– Тогда все обстоит благополучно. Подробности я сообщу вам вечером. А теперь возвращайтесь к себе домой иждите.

Принц и Ноэ закутались в плащи, и Пибрак провел их по маленькой лесенке к потерне, выходившей к реке. Отойдя на порядочное расстояние от Лувра, Ноэ сказал:

– Да, Анри, ваша женитьба на принцессе Маргарите грозит большими осложнениями. Почему вы все настаиваете на этом браке?

– Да ведь принцы не женятся, подобно простым людям, только для того, чтобы иметь свой дом и семью! Мне приходится считаться с политикой, Ноэ!

– Политика – незрелый плод, Анри. Яблоко любви слаще!

– Но я и не отказываюсь от этого фрукта!

– А, так вы все еще думаете о красотке-еврейке?

– Еще бы! А кроме того, мне приходит в голову смешная мысль: хорошо бы влюбить в себя принцессу Маргариту, которая уверяет, будто я – неотесанный мужлан.

Они проходили как раз по мосту Святого Михаила.

– Ба! – сказал Ноэ.- Ночь очень темна, а этот бандит Рене, должно быть, все еще в Лувре. Надо заглянуть к нему в лавочку и повидать прекрасную Паолу!

– Но послушай, Ноэ,- сказал принц,- ты, видно, очень хочешь, чтобы нас повесили? После того как ты запер проклятого итальянца в погребе, ты еще хочешь обольстить его дочь?

– Обязательно, и именно для того, чтобы не быть повешенным,- ответил Ноэ и, не обращая внимания на принца, подошел к лавочке парфюмера.

Мост был погружен во мрак, но лавочка внутри была ярко освещена. Прекрасная Паола сидела за конторкой, перед ней стоял Годольфин в пальто и со шляпой в руках.

– Отойдем в сторону, он сейчас выходит! – шепнул принцу Ноэ.

Действительно, вскоре Годольфин показался на пороге лавочки и сказал дочери Рене:

– Вы сейчас же запрете магазин, Паола!

– Хорошо,- ответила девушка.

– Я скоро вернусь – только возьму от портного парадный камзол мессира Рене!

– Пожалуйста, не торопитесь,- насмешливо ответила девушка,- я не скучаю без вас, красавец Годольфин!

Молодой человек глубоко вздохнул и поспешно ушел. Выждав, пока шум его шагов затих, Ноэ сказал:

– Вот что, Анри, давайте заключим союз.

– Идет!

– Я помогу вам в ваших шашнях с красоткой-еврейкой! А вы оставите меня сейчас наедине с хорошенькой парфюмершей. Идите в гостиницу, я скоро приду туда!

– Но послушайте, несчастный,- сказал принц,- ведь Рене может вернуться с минуты на минуту!

– Э, велика важность! – ответил Ноэ.- Под мостом течет Сена, в которой можно всегда спастись вплавь!

Паола приотворила дверь лавочки, чтобы подышать свежим воздухом, но, увидев, что к ней идет какой-то мужчина, отскочила назад. Этим и воспользовался Ноэ и смело вошел в оставшуюся незакрытой дверь. Теперь Паола узнала красивого дворянина, ссылавшегося утром на свое знакомство с ее отцом, и покраснела.

– Простите меня, сударыня,- сказал он,- я пришел слишком поздно, но я провинциал и плохо знаком со столичными обычаями… Брррр! Не находите ли вы, что сегодня стало холодно? – И с этими словами Ноэ затворил за собой дверь.

– Однако, месье…- начала девушка.

Простите меня,- перебил ее Ноэ,- но я забыл здесь кое-что и пришел просить, чтобы вы отдали мне забытое!

– Но что же вы забыли? – растерянно спросила девушка, глядя, как он запирает дверь на засов.

– Свое сердце! – ответил Иоэ.

– Однако…- снова начала было Паола, пытаясь взять строгий тон. Но Ноэ, не смущаясь, продолжал:

– Быть может, мне еще не скоро придется снова застать вас наедине, а потому я непременно теперь же должен сказать вам, что люблю вас! О, как вы прекрасны!

– Боже мой,- смущенно бормотала Паола, не зная, что ей делать.- Отец может прийти с минуты на минуту… Этого еще недоставало! – с тревогой крикнула она, видя, что Ноэ опускается пред нею на колени.- Ведь на окнах нет ставен, могут увидеть… Так идите хоть сюда! – с отчаянием сказала она, увлекая Ноэ в маленькую комнатку, смежную с лавочкой и обставленную с большой роскошью.- Знаете ли вы, сударь,продолжала она, стараясь суровым тоном замаскировать ту радость, которая против воли вспыхнула у нее на сердце при виде того, как Ноэ снова опустился пред нею на колени и нежно обвил се стан,- знаете ли вы, что ваше поведение переходит все границы?

– Я люблю вас! – ответил Ноэ, взяв ее руку.

– Но бегите же прочь, безрассудный! – сказала она, не отнимая, однако, своей руки у Ноэ.

Последний не успел ответить ей что-либо, как в дверь лавочки сильно постучали и чей-то голос крикнул:

– Паола! Годольфин!

– Боже мой! Отец!- растерянно шепнула Паола.- Если он застанет вас здесь, он убьет вас!

Она взволнованно оглядывалась по сторонам, разыскивая какую-нибудь норку, в которую можно было бы спрятать смелого влюбленного. Наконец, когда с улицы вновь послышался отчаянный стук, она втолкнула Ноэ в свою уборную и побежала открывать дверь, шепнув:

– Не шевелитесь, иначе вы погибли!


XI

Если бы Рене не был сам так расстроен, он непременно заметил бы, как бледна и взволнована его дочь. Но теперь он только сердито буркнул:

– Что ты, спала, что ли? Не можешь поторопиться…

– Я не спала,- ответила девушка,- просто я боялась, потому что Годольфина нет дома.

– А куда провалился этот бродяга, нищий?

– Он пошел к портному за вашим парадным платьем.

Рене бросил на прилавок плащ и шляпу и, пройдя в комнату дочери, сердито уселся там в кресло. Паола с бьющимся сердцем подвинула свое кресло к двери уборной.

– Черт знает что такое,- сказал Рене, угрюмо осматривая дочь.- Ты разодета, словно принцесса. Неужели надо разодеваться в пух и прах, чтобы торговать духами?

– Что же мне, нищенкой одеваться, что ли? – недовольно возразила Паола.

– Не нищенкой, но согласно твоему положению!

– Кажется, я – ваша дочь!

– А что я такое? Жалкий торговец парфюмерией.

– Полно, отец! Разве я не знаю, что вы очень богаты, так богаты, что давно могли бы бросить все это и зажить барином в собственном дворце. К тому же вы дворянин. И я совершенно не понимаю, что мешает вам жить согласно своему званию, придворному положению и состоянию, что мешает вам выдать меня замуж за знатного дворянина!

– Проклятие! – крикнул Рене.- Да ты хочешь, видно, убить своего отца, несчастная?

Паола с недоумением взглянула на отца, слова которого казались ей совершенно непонятными. Рене сейчас же переменил тон и продолжал:

– Прости меня, милая девочка! Я кажусь тебе тираном-отцом, который жертвует счастьем своей дочери по непонятному капризу… А между тем Бог свидетель, что я страстно желал бы видеть тебя женой знатного дворянина, важной дамой, утопающей в довольстве и холе. Ведь ты прекрасна, Паола; кроме тебя, я никого не люблю на свете, и все-таки твое замужество невозможно!

– Но почему?

– Потому что в тот день, когда ты выйдешь замуж за дворянина, я умру! – Флорентинец привлек к себе дочь, посадил ее к себе на колени и спросил: – Веришь ли ты во влияние созвездий, в предсказания гадалок, в волхвование, осуществляемое путем наговоров и волшебных снадобий?

– Разумеется нет,- улыбаясь, ответила Паола.- Ведь я христианка!

– Я тоже христианин,- сказал Рене,- а все же верю в это… В юности я был уличным мальчишкой и зарабатывал свой хлеб разными мелкими поручениями. Спать мне приходилось где попало, прямо под открытым небом. И вот однажды мне пришлось столкнуться со старой цыганкой, которая в благодарность за какую- то мелкую услугу предсказала мне мою судьбу. Она сказала мне, что я буду обладать огромным состоянием, что я буду одновременно и купцом, и знатным барином, что масса людей будет трепетать предо мной. Но у меня будет дочь, и вот в тот момент, когда эта дочь выйдет замуж за дворянина, а я прекращу свою торговлю, я погибну трагической смертью. Теперь ты понимаешь, почему я не могу бросить торговлю и позволить тебе выйти замуж. Предсказание цыганки до сих пор оправдалось во всем, значит, оно оправдается и в этой части!

– Боже мой. Боже мой! – с отчаянием сказала Паола.

– Будет хныкать! – крикнул парфюмер, ставший снова грубым и резким.- Ступай, молись и ложись спать! Сказав это, Рене отправился по лестнице наверх.

Паола подбежала к двери уборной и хотела выпустить Ноэ, но в это время с улицы опять постучали. Это был Годольфин, вернувшийся с платьем Рене. Паола надеялась, что Годольфин поднимется наверх и отнесет платье хозяину, но Рене сам спустился вниз, надел новый камзол, пристегнул шпагу, взял шляпу и плащ и сказал Годольфину:

– Закрой ставни и ложись! На колокольне бьет уже десять часов!

Он ушел, а Годольфин пунктуально выполнил его приказание. Паола убежала к себе, заперла дверь своей комнаты на засов, опустила тяжелую портьеру и поспешила выпустить Ноэ из его тесного убежища.

– Уф! – сказал молодой человек переводя дух.- Как там душно! Однако, кажется, судьба не хочет, чтобы я так скоро расстался с вами!

– Боже мой, а завтра вернется отец… быть может, он придет еще сегодня ночью… Боже мой. Боже мой!

– Не беспокойтесь,- сказал Ноэ,- я выскочу из окна!

– Но вы расшибетесь насмерть!

– А не найдется ли у вас веревки?

– Ну конечно найдется! – с восторгом сказала Паола.- Там в лаборатории…- И быстро, словно вспугнутая козочка, она взбежала по лестнице и вернулась с веревкой.

– Веревка не очень толста, но кажется мне достаточно прочной,- сказал Ноэ. Паола открыла окно. Молодой человек привязал веревку за болт ставней и произнес:

– А теперь, когда все готово для моею бегства, давайте поговорим!

– Да нет же,- испуганно ответила она,- умоляю вас, спасайтесь скорее! Я боюсь… Разве вы не слышали, что говорил отец? Он страшно суеверен.

– Ну что же,- ответил Ноэ, обнимая и целуя девушку.Будем любить друг друга втайне, и вы увидите, что ваш батюшка не почувствует себя хуже от этого!

– Но послушайте, месье…

– Ах так! – капризным тоном перебил ее Ноэ.- Ну, так я вам вот что скажу, сударыня: если вы не дадите мне слова, что мы снова увидимся, я выброшусь из окна и разобью себе голову о перила моста!

– Да вы с ума сошли! Это безумие!

– Пусть безумие, но я сделаю так, как говорю: даю вам честное слово!

– Но я не хочу…

– Так вы позволите мне завтра навестить вас?

– Но вы окончательно сходите с ума! Ведь Годольфин будет в лавке!

– Господи, раз я могу выйти через окно, то могу и войти тем же путем! Слушайте: завтра я принесу с собой шелковую лестницу. Когда я буду проезжать в лодке под мостом, вы кинете мне веревку, я привяжу к ее концу лестницу, вы втянете ее наверх, привяжете к окну, и я поднимусь к вам так же просто, словно по луврской парадной лестнице! Ну, согласны вы? Так вы еще колеблетесь? Ну, так я считаю до трех. Если вы за это время не дадите мне своего согласия, я приведу в исполнение угрозу! Раз… два…

– Остановитесь! – с ужасом крикнула Паола.- До завтра! Ноэ обнял молодую девушку, приник к ней долгим поцелуем, затем вскочил на окно, взялся за веревку и быстро спустился вниз. Достигнув конца веревки, он смело бросился в воду, на несколько секунд скрылся из глаз, затем снова вынырнул и спокойно поплыл к берегу.

– Бррр! – пробормотал он, вылезая на сушу и отряхиваясь.Вода не очень- то тепла! И, сказав это, он бегом направился к гостинице, где его с нетерпением поджидал Генрих Наваррский.

Принц начинал уже беспокоиться, не случилось ли с Ноэ какого-нибудь несчастья, но в этот момент Амори появился в дверях. Сначала принц даже вскрикнул от радости, а затем не мог удержаться от смеха при виде приятеля, покрытого грязью и тиной.

– Откуда ты? Что с тобой случилось? – спросил он.

– Я купался в Сене. Вода холодна… бррр!

– Он тебя бросил в воду?

– Ну уж нет, черт возьми! Я сам избрал этот путь… Впрочем, разрешите мне сначала переодеться, а потом я расскажу вам все.

Ноэ ушел к себе в комнату переодеваться. Его переодевание заключалось в том, что он сбросил с себя мокрое платье и белье и закутался в одеяло. В этом живописном наряде он вернулся к своему царственному другу, который ждал его уже за накрытым к обеду столом. За едой он рассказал принцу все, что с ним случилось и что ему пришлось подслушать из своего убежища.

– Черт возьми! – сказал Генрих.- Не знаю, какое средство изобрел Пибрак для нашей безопасности, но если Рене действительно так суеверен, то я, кажется, и сам сумею предохранить нас от укуса этой ядовитой гадины!

– А именно?

– Я еще не выяснил себе этого вполне; потом расскажу. В этот момент в дверь постучали.

– Должно быть, это Рауль,- сказал Генрих.- Войдите! Но это был не Рауль, а тот самый юный приказчик, который утром проводил их к дому красотки-еврейки. При виде его Генрих почувствовал сильное сердцебиение.

Приказчик низко поклонился, подал принцу письмо, поклонился еще раз и ушел.

– Однако! – сказал Ноэ.- Неужели интрижка вашего высочества окажется такой же удачной, как и моя? Генрих вскрыл письмо и прочел вслух:

– "Ваше высочество! Человек, который передаст Вам это письмо, предан мне душой и телом, я же настолько рассчитываю на Вашу порядочность, что верю, что это письмо будет сожжено сейчас же после прочтения. Понадобился очень сильный побудительный мотив, чтобы я решилась написать Вам это письмо в такой момент, когда муж может войти ко мне в комнату каждую минуту. Ваше высочество! Графиня де Граммон, поручая Вам письмо ко мне, не знала, какую жалкую жизнь я веду. Мой муж страшно ревнив, несправедлив ко мне, вечно мрачен и резок. Я живу узницей в собственном доме и окружена шпионами, подстерегающими каждый мой шаг. Я даже лишена возможности принимать у себя своих подруг! Вы спасли нас три дня тому назад от опасности худшей, чем смерть. И что же? Когда мы расстались, муж осыпал меня упреками, оскорблениями, ревнивыми подозрениями. Он уже ревновал меня к Вам! Небо было милостиво ко мне и направило Вас ко мне в дом в тот момент, когда мужа не было. Старый Иов постарался описать Вас и Вашего спутника как мог лучше, но муж не узнал Вас по этому описанию. Это еще большое счастье для меня, и я прошу Вас не появляться более на Медвежьей улице – это необходимо для моего спокойствия. Тем не менее мне необходимо сообщить Вам один секрет. Где и как могу я сделать это? Пока еще я не могу сказать Вам этого, но позвольте мне надеяться, что, если я назначу Вам место встречи, будь то днем или ночью, Вы явитесь в указанное место. Остаюсь покорной слугой Вашего высочества! Сарра".

– Что ты думаешь об этом письме? – спросил принц, окончив чтение.

– Да думаю, что письмо Коризандры уже оказало свое действие.

– Ну вот еще! Неужели ты можешь думать это?

– Я уверен, что Самуил Лорьо вовсе не ревнив, а его жена ловкая особа, которая уже начала потихоньку опутывать наваррского принца тонкой паутиной!

Генрих собирался ответить приятелю что-то очень резкое, но в этот момент в дверь снова постучали.

На этот раз явился Рауль, Юный паж вошел в сопровождении дворцового лакея, несшего большой, тщательно увязанный пакет. Лакей положил свою ношу на стул и удалился по знаку пажа. Тогда паж сказал:

– Одевайтесь, господа! Господин Пибрак ждет вас! Генрих и Ноэ оделись в мгновение ока, и Рауль, который при первой встрече не без скептицизма окинул взором их грубый провинциальный наряд, теперь должен был согласиться в душе, что знакомые господина Пибрака умеют справляться со всеми тонкостями модного платья и что придворный туалет во всей роскоши шелка, бархата и дорогих кружев далеко не чужд им. Когда они были готовы, паж сказал:

– Пожалуйте, господа, у меня здесь экипаж. Они уселись. Рауль громко скомандовал: "В Лувр!" – и это произвело громадное впечатление на хозяина гостиницы, присутствовавшего при отбытии своих постояльцев. Через четверть часа они остановились у ворот королевского дворца.


XII

Проводив Генриха и Ноэ до выхода из потерны, Пибрак вернулся к себе и потом прошел в королевский кабинет.

Карл IX сидел с ногами в кресле, погруженный в чтение трактата о дрессировке ловчих птиц. Услышав шум шагов Пибрака, он поднял голову и сказал:

– А, это вы, мой капитан?

– Это я, ваше величество! – ответил Пибрак с низким поклоном,- Но ваше величество, кажется, заняты, так я спешу удалиться…

– Наоборот, останься, Пибрак! – сказал король.- Нет ли у тебя чего-нибудь новенького?

Карл IX принадлежал к числу тех государей, которые изнывают от скуки и вечно жаждут хоть какого-нибудь развлечения. Поэтому он решительно ко всем обращался с этим вопросом, и положительный ответ приводил его в восторг.

– Пожалуй, есть, ваше величество! – ответил Пибрак. При этом ответе лицо короля сразу просветлело, и его взгляд засверкал любопытством.

– Ну? Да неужели? – крикнул он, радостно потирая руки,Присаживайся сюда, дружище Пибрак, и рассказывай!

Пибрак уселся на табурет, указанный ему королем. Таинственная улыбка на его лице еще более разожгла любопытство короля.

– Насколько я знаю,- сказал Пибрак,- ваше величество не очень-то любит Рене?

– Клянусь Богом,- воскликнул король,- Рене – самый отъявленный негодяй, какого только можно представить себе. Я уже давно вздернул бы его на виселицу, если бы он не состоял под покровительством королевы-матери, ну а она так дорожит им, что, повесь я его, она была бы способна поджечь Лувр! Ты хотел рассказать мне что-нибудь о нем, Пибрак? Да? Черт возьми, уж не умер ли проклятый итальянец? Вот было бы славно! Я избавился бы от него и сам был бы тут ни при чем!

– Умереть-то он не умер, ваше величество, но с ним случилось довольно неприятное приключение!

– Ба! А что именно?

– Ему дали порядочную взбучку.

– Кто же именно? Какие-нибудь уличные безобразники?

– Нет, ваше величество, это было в провинциальной гостинице. Парфюмер хотел похитить красивую женщину, а два проезжих провинциальных дворянина избили Рене и заперли ею в погреб. Как он выбрался оттуда, я не знаю; знаю только, что сегодня он вернулся в самом отвратительном настроении!

– Однако, – сказал король, принимаясь громко хохотать,эти господа отличаются незаурядной храбростью!

– Они гасконцы, ваше величество!

– И я с удовольствием посмотрел бы на них,- продолжал король.

– Господи, а я-то хотел просить ваше величество разрешения представить их вам. Одного из них зовут де Ноэ, другого – сир де Коарасс. Последний – очень красивый парень и, вероятно, явился результатом супружеской неверности покойного короля Антуана Бурбонского. Между прочим, сир де Коарасс – отличный игрок в ломбр…

– Черт возьми! – воскликнул король.- Да ведь все, окружающие меня, прямо-таки сапожники в этой игре! Даже сам принц Конде ни черта не понимает в ломбре, и, кроме тебя и меня, нет настоящих игроков! Непременно приведи ко мне этих гасконцев; сегодня же приведи, а то весь этот бальный шум только утомляет меня!

– О, в таком случае я могу обещать вашему величеству интересную партию! К тому же ваше величество получит возможность доставить проклятому Рене несколько весьма неприятных минут!

– Это каким же образом?

– А вот как! Ведь ваше величество имеет привычку очень поздно показываться на балу. Вы занимаетесь своей игрой, в полночь двери кабинета распахиваются, и приглашенные могут видеть ваше величество за карточным столом… Ну-с, если Рене увидит, что за столом вашего величества сидят те самые дворяне, которых он хотел бы растерзать на клочки, то…

– Понимаю, дружище, понимаю! – весело перебил его король.- Так и будет! Отлично!.. Подать обед! – приказал он камергеру, появившемуся на его звонок.- Не хочешь ли пообедать со мной вместе, Пибрак?

– Ваше величество, вы просто переполняете чашу своих милостей… Но не разрешите ли вы мне удалиться на минуточку?

– Ступай, но приходи поскорее!

Пибрак разыскал Рауля, приказал ему отправиться с платьем к Генриху Наваррскому и Ноэ, а сам поскорее вернулся к королю. Все шло как по писаному, и это еще более утончило обычное остроумие Пибрака. Он всегда был великолепным рассказчиком, обладавшим весьма большим запасом всевозможных историй, а теперь просто превзошел сам себя.

Король непрерывно смеялся, и не раз даже слезы выступали у него на глазах от сильного смеха.

– Однако что это за шум? – спросил вдруг король.

– Должно быть, прибыл испанский посол, ваше величество! Да вот и музыка!.. Бал начинается…

– Да, да, дружище Пибрак,- сказал король,- моя матушка действует так, как если бы меня вообще не было на свете. Без тебя мне и пообедать-то пришлось бы совершенно одному. Ну да ладно! Пошли мне моих пажей, я оденусь, а как придут твои молодчики, так веди их сюда!

Пибрак ушел к себе и стал ждать молодых людей. Было одиннадцать часов, когда Рауль провел Генриха и Ноэ боковым ходом в помещение Пибрака.

– Рауль, милочка,- сказал Пибрак пажу,- ты окажешь мне огромную услугу, если повертишься в зале и сейчас же скажешь мне, как только на балу появится Рене. Я буду у короля.

– С удовольствием! – ответил паж, сейчас же удаляясь из комнаты.

Затем Пибрак тщательно оглядел молодых людей с ног до головы и, выразив свое удовольствие видом принца, повел их в кабинет короля. На пороге комнаты стоял часовой-швейцарец. Часовой стукнул два раз о нол концом своей алебарды, на этот шум прибежал камергер, и Пибрак сказал ему:

– Доложите его величеству, что пришел Пибрак с двумя родственниками!

Король сидел в кресле и читал свой трактат о ловчих птицах. Но при появлении молодых людей он отбросил книгу в сторону и с любопытством посмотрел на них. Карл IX питал большую слабость к рослым, красивым, хорошо сложенным людям, и Генрих сразу почувствовал, что понравился королю.

– Добро пожаловать, господа! – сказал Карл IX, легким кивком головы отвечая на придворные реверансы молодых людей.Однако вы, кажется, порядочные скандалисты, господа! Что это вы наделали?

Генрих поднял удивленный взор на Пибрака, но по ободряющей улыбке капитана понял, что королю уже известна их авантюра с Рене и что Карл IX не сердится на них. Поэтому он смело ответил:

– Флорентинец лишь получил тот урок, которого заслуживал, ваше величество!

– Но этот урок может дорого обойтись вам, господа!

– Ну вот еще! – ответил Генрих, догадавшийся, что хотел сказать этим король. Мы просто не будем покупать у него духи, ваше величество, только и всего!

Король разразился громким смехом, довольный, что его сразу поняли, а затем сказал:

– Присаживайтесь, господа! Здесь я не король. Мы с Пибраком – старые друзья, ну а ею друзья – и мои тоже. Как вас зовут? – спросил он, внимательно посмотрев на Генриха.

– Анри де Коарасс, ваше величество!

Король слегка подмигнул Пибраку, как бы желая сказать, что догадка капитана о незаконном происхождении молодого дворянина весьма правдоподобна, а затем сказал:

– Вы прибыли в Париж в поисках счастья?

– Вашему величеству, должно быть, известно, что в наших горах водится много камешков и мало денег,- ответил Генрих.

– Ну, деньги становятся редкими повсюду,- возразил король.- Моя матушка, королева Екатерина, уверяет, что я самый бедный дворянин во Франции.

– О, если бы ваше величество позволили мне разделить вашу бедность! – с тонкой улыбкой сказал Генрих.

– Гасконцы обладают большим запасом остроумия! – сказал король с довольной улыбкой.

– И малым запасом денег! – сказал Пибрак.

– Ну, десяток-другой пистолей у вас, наверное, найдется,улыбаясь, сказал Карл IX.- Предупреждаю вас, сегодня я собираюсь играть крупно! Эй, кто там есть! Готье! Поставь-ка нам стол и принеси карты!

Когда стол был расставлен, король уселся, достал из кармана кошелек, бросил его на стол и сказал:

– Месье де Коарасс, я избираю вас своим партнером.

– Я безмерно польщен этой честью, ваше величество,ответил Генрих, усаживаясь справа от короля.

Пибрак сел против короля и пригласил Ноэ занять оставшееся место. Склонившись к уху последнего, Пибрак шепнул:

– Мы должны постараться проиграть во что бы то ми стало! Если король выиграет, он всю ночь будет в великолепном расположении духа и Рене будет усмирен!

– Сними, Пибрак,- сказал король, заранее предвкушая удовольствие от любимой игры. Пибрак снял, и игра началась.


XIII

Незадолго перед тем, как король уселся в своем кабинете за игру, его сестра Маргарита Валуа заканчивала свой бальный туалет при помощи прелестной камеристки, белокурой, словно мадонна, и остроумной, словно чертенок. Одевая свою госпожу, Нанси (так звали камеристку) непрерывно болтала. Но на этот раз шутки и злые выпады девушки насчет видных придворных персонажей не были в состоянии рассеять грусть юной принцессы, Что же было такое с Маргаритой? Какой неисполненный каприз, какая неприятность могли омрачить ее очаровательное личико? Разве не была она красивейшей из красавиц, разве сам пресыщенный нечестивец Дон Жуан не избрал бы ее своим идеалом? Но напрасно старалась Нанси – ничто не могло вызвать улыбку на лице принцессы, ничто не могло пробудить се из ее грустной апатии. Наконец смелая камеристка решила произнести имя, которое сразу произвело свое действие.

– Если бы герцог Гиз был здесь,- сказала она,- он нашел бы, что ваше высочество еще красивее, чем всегда.

– Да молчи ты, Нанси! – испуганно шепнула Маргарита.

– Ну вот! – сказала Нанси.- Разве запрещено упоминать имя герцога?

– Да говорю тебе: молчи! – окончательно перепугалась принцесса.- В Лувре и у стен имеются уши!

– Но королева-мать уже на балу, так как посланник приехал, а раз королевы нет, то можно смело говорить о герцоге!

– Герцог уехал,- вздыхая сказала Маргарита.- Он в Нанси.

– Но оттуда только три дня пути!

– Увы, герцог не вернется…

– Вот еще!

– Да разве ты не знаешь, что в Лувре жизнь герцога не была в безопасности? Однажды, когда герцог уходил от меня, к нему в тайном коридоре подошел какой- то замаскированный незнакомец и прямо сказал ему, что я предназначена в жены Генриху Наваррскому и что наша взаимная любовь с герцогом служит слишком большой помехой, чтобы его, герцога, не устранили с пути. Когда же герцог выразил сомнение, чтобы принц Наваррский был способен на убийство из-за угла, замаскированный незнакомец решительно заявил, что убийцы будут подосланы не принцем Наваррским, а другим человеком; но имя последнего незнакомец отказался назвать, заявив, что "бывают имена, которые приносят несчастье уже тем, что их произносят вслух"! Герцог не хотел уезжать, ему это казалось позорной трусостью, но я до тех пор умоляла его скрыться, пока он не согласился. Я говорила ему, что он слишком дорог мне, что нравы Лувра известны достаточно хорошо и что в предупреждении незнакомца слишком много правдоподобного. Вот герцог и уехал! – Принцесса помолчала и затем продолжала с выражением невыразимой горечи: – И вот у меня душа разрывается от боли, а я должна идти на бал… должна улыбаться, танцевать, казаться счастливой…

– И все из-за этого отвратительного принца Наваррского! – сказала Нанси, топая ножкой.

– Я ненавижу его, еще не зная,- сказала Маргарита.

– Но я не понимаю одного,- продолжала Нанси.- Разве герцог Гиз не богаче и не могущественнее этого наваррского королишки? Так почему же ее величество непременно хочет выдать вас не за него, а за наваррского принца?

– Ты ничего не понимаешь в политике, Нанси,- пробормотала Маргарита.- Именно потому, что герцог Гиз влиятельнее, богаче и могущественнее наваррского короля, именно потому, что я вдобавок люблю первого, меня хотят выдать замуж за второго. Король дрожит при одной мысли, что Валуа останутся бездетными, что они умрут насильственной смертью. И если, как думает король, моей рукой герцога Гиза приблизят к трону еще на шаг, то он способен отравить всех Валуа, чтобы занять трон самому. Наваррский принц по родственным связям ближе к трону, но его считают слишком ничтожным и безобидным. К тому же…

Маргарите пришлось прекратить свои разъяснения, так как в дверь постучали. Это был Рене, но уже не в таком несчастном виде, как несколько часов тому назад. Теперь он был одет в богатый костюм важного барина.

– Ваше высочество! – сказал он.- Ее величество королева Екатерина послала меня просить ваше высочество пожаловать на бал, где появление вашего высочества ожидается с живейшим нетерпением. Ведь уже одиннадцать часов!

– Поторопись, Нанси! – сказала принцесса.

– Готово! – ответила камеристка, втыкая последние золотые шпильки в красивую прическу принцессы.

– Ну-с, Рене,- сказала принцесса, натягивая перчатки,ваша злоба улеглась?

– Немного, ваше высочество.

– И эти дворяне…

– Будут повешены, как только я найду их! Принцесса была уже совершенно готова.

– Вы разодеты, словно принц, Рене,- сказал она.- У вас вид настоящего дворянина,- со злой насмешкой продолжала она, подчеркивая слово "настоящего".- Я хочу оказать вам честь: я принимаю вашу руку для следования в бальный зал. Что же мой платок, Нанси?

Нанси принесла расшитый кружевной платок. Принцесса взглянула на вышитый в углу его герб и вздрогнула.

– Ваше высочество,- сказал Рене,- вам было бы лучше не брать этого платка. На нем герб Лотарингского дома, а королева-мать относится очень враждебно к нему с тех пор, как герцог Гиз скрылся, не откланявшись ей. Королева и без того сумрачна, так что…

Маргарита надменно окинула парфюмера с ног до головы.

– Герцог Гиз дал мне этот платок, и я очень дорожу им!

Тон, которым были сказаны эти слова, был таков, что Рене оставалось только замолчать. Маргарита положила свою руку на запястье Рене, и выскочка Флорентинец вошел в бальные залы, ведя за руку французскую принцессу крови. Испанский посол, человек уже немолодой, но истинный рыцарь, сейчас же подошел к Маргарите, презрительно посмотрел на Рене и предложил принцессе руку. Рене отправился на поиски королевы-матери. В этот момент он встретился с пытливым взглядом пажа Рауля, и последний сейчас же скрылся из зала.

Придворные с нетерпением ожидали появления короля, но Карл IX медлил. Уже не раз королева-мать спрашивала:

– Почему король не показывается?

– Король обедал с господином Пибраком, а теперь играет в ломбр,- ответили ей.

– Но ведь в эту игру нельзя играть вдвоем? Кто же еще играет с ними?

– Два дворянина, которых привел месье Пибрак.

– Их имена?

– Не знаю!

– Этот гасконец,- пробормотала королева, когда ей в десятый раз дали тот же ответ,- этот Пибрак пользуется у короля большими привилегиями. По счастью, он не опасен, так как не мешается в политику!

Наконец прозвучали три удара алебарды, которыми обычно извещали о появлении короля. Двери кабинета раскрылись, и присутствующие, сейчас же устремившие свои взоры к этому кабинету, увидали, что король сидит за карточным столом.

– Поди же посмотри, Рене, кто эти господа, с которыми играет король! – сказала королева-мать своему фавориту.

Флорентинец подошел к карточному столу и остановился в полном недоумении, узнав партнера короля, которому Карл как раз говорил в это время:

– Мы выиграли, господин де Коарасс! Вы играете восхитительно, и я желаю иметь вас постоянным партнером.

Генрих поднял голову, увидал бледное, угрожающее лицо Рене и с улыбкой поклонился ему.

– Ба! – насмешливо сказал король,- да ты знаком с этими господами, Рене?

Рене поклонился и пробормотал что-то непонятное. По улыбке короля он понял, что Карл IX уже знал все случившееся с ним и радовался этому случившемуся. Рене перевел взгляд на Пибрака, но тот сидел с таким невинным видом, что парфюмер подумал: "Болван Пибрак ровно ничего не знает! – Затем он прибавил: – Так вот как, господа? Вы укрылись под защиту короля? Думаете ускользнуть от моей мести? Напрасно! Я подожду… я буду терпелив и все-таки погублю вас!"

Тем временем король встал, сделал три шага вперед и принял приветствие испанского посла, который как раз подводил принцессу Маргариту к ее месту после танца.

– Здравствуй, Марго,- сказал король,- как поживаешь?

– Благодарю вас, ваше величество, очень хорошо.

– Ты все еще по-прежнему любишь танцевать?

– О да, ваше величество!

– В таком случае потанцуй с мессиром Анри де Коарассом. Это гасконский дворянин; я очень люблю его и представляю тебе… Подойдите, господин де Коарасс!

Генрих подошел и поклонился Маргарите.

При взгляде на него принцесса испытала какое-то странное ощущение: она сразу поняла, что этот человек должен сыграть большую роль в ее жизни.

– Я обещала следующий танец господину де Парадальяну,сказала она Генриху,- а потом настанет ваш черед. Тогда подойдите ко мне!

Рене между тем отошел к королеве Екатерине.

– Ну-с,- сказала она,- кто эти господа?

– Это гасконцы, родственники Пибрака,- ответил Флорентинец.- Одного из них, который сидел по правую руку короля, зовут Коарасс, а другого Ноэ.

– Какое странное имя "Коарасс"! – сказала королева.- Ну а фамилию Ноэ я хорошо знаю: это старинный дворянский род в Беарне. Поди же поговори с ними; надо узнать, зачем они приехали в Париж.

Рене направился к Генриху. Заметив это, последний пошел к нему навстречу. Флорентинец с лицемерной улыбкой приветствовал его и спросил:

– Наверное, вы не ожидали встретить меня во дворце, господин де Коарасс?

– Признаться, не ожидал,- ответил принц.- Я думал, что вы все еще сидите в погребе, и был бы очень рад узнать, как это вам удалось скрыться оттуда!

– 0,это случилось совсем просто,- ответил Рене.Несчастный трактирщик, связавший меня из страха перед вашей аркебузой, подождал, пока вы скроетесь, и сейчас же бросился в погреб, чтобы освободить меня и на коленях вымолить себе прощение!

– Ручаюсь, что вы простили ему! – насмешливо сказал принц.

– Конечно простил,- ответил Рене.- Разве он действовал по своей воле?

– Ну а меня вы тоже готовы простить?

– Разве нуждается в моем прощении человек, который так хорош с королем! – возразил Рене.

– О, признаюсь, для меня дружба короля очень ценна,ответил принц,- но… но, когда имеешь врагом такого человека, как вы, мессир Рене, вернее всего искать средств защиты в самом себе, и это средство найдено мною!

– Ей-богу, дорогой сир де Коарасс,- насмешливо сказал парфюмер,- мне было бы интересно узнать это средство!

– А вот пойдемте в ту амбразурку,- ответил Генрих,- там мы можем поговорить без помехи! Вы всё еще советуетесь со звездами? – спросил он, когда они укрылись в назначенном месте,- Вас удивляет мой вопрос? Но дело-то в том, что я ехал специально в Париж, чтобы поговорить с вами о некромантии, и вдруг это несчастное приключение поставило нас во враждебную позицию друг к другу. Я много занимался оккультными науками!

– Вы шутите,- сказал Флорентинец.

– Да вовсе нет. Я готов даже дать вам доказательство своих знаний в этой области. Вы не единственный кудесник во Франции, мессир Рене, я тоже кое-что смыслю в этом! Ведь я родился у подножия Пиренейских гор и был воспитан старым испанским пастухом, и он-то посвятил меня в тайны чтения будущего. Да вот дайте мне свою руку, и я прочту всю вашу жизнь как по книге.

– Пожалуйста! – сказал Рене, протягивая правую руку. Генрих взял эту руку, подумал некоторое время и сказал с видом непоколебимой уверенности:

– Вы боитесь смерти!

– Ну, смерти более или менее боятся все,- ответил парфюмер, вздрогнув против воли.

– Да, но вас этот страх грызет и сжигает, потому что женщина предсказала вам, что вы погибнете из-за другой женщины.

Рене отскочил на шаг, с недоумением посмотрел на принца и спросил:

– Откуда вы знаете это?

– Еще несколько минут тому назад я не знал этого,ответил принц, снова взяв Рене за руку и принимаясь разглядывать ее с самым важным видом,- но ваша рука посвятила меня в тайны вашего прошлого. И будущее тоже отражено на ней. Предсказание готово сбыться. Впрочем, цыганки редко ошибаются, а это предсказание было сделано вам лет тридцать тому назад в одном из городов Италии цыганкой.

– Кто же та женщина, из-за которой я должен буду погибнуть? – спросил Рене.

– Это ваша дочь!

Рене был окончательно смущен. Ни одному человеку на свете не доверял он до сих пор этой тайны, и даже Паола узнала ее какой-нибудь час тому назад. Откуда же мог узнать все этот чужеземец?

А Генрих продолжал:

– Да, предсказание совершенно верно, но вот эта поперечная линия говорит мне, что существует мужчина, влияние которого может парализовать зловещее влияние женщины.

– Кто же этот мужчина?

Генрих еще ниже склонился к руке парфюмера и сказал с видом крайнего изумления:

– Вот странное дело! Представьте себе, этот человек – я!


XIV

Рене Флорентинец был суеверен, как и большинство его современников. В ту эпоху изучение тайных наук было особенно в ходу, и безвестному человеку было легче всего пробраться в люди именно этим путем. Сам Рене не отличался познаниями в магии и оккультизме. Сначала он прикидывался кудесником только потому, что это было выгодно, но в конце концов он и сам поверил своему гаданию. Но именно в силу малой осведомленности в тайных науках он был способен проникнуться священным трепетом перед человеком, который, подобно принцу Генриху, так разительно отдергивал завесы судьбы.

– Ну-с,- сказал принц, любуясь впечатлением, которое, видимо, произвело его гадание на парфюмера,- разве я сказал вам не чистую правду?

– В том, что касается моего прошлого, да, но что касается будущего, то… я не знаю…

– Ну, уж это ваше дело,- продолжал Генрих,- во всяком случае, меня это мало беспокоит. Если я способен парализовать зловещее влияние женщины на вашу судьбу, то мое влияние действительно только до той поры, пока я жив. А это наводит меня на некоторые размышления. Я видел взгляд, который вы бросили на меня, увидев меня играющим с королем, и понял, что вы мой смертельный враг, поклявшийся добиться моей гибели… Да ну же, признайтесь, что это так! Будьте откровенны хоть раз в жизни!

– Что же, не скрою: я ненавижу вас,- ответил Флорентинец.- Я ненавижу вас за то, что вы унизили меня, и я поклялся рано или поздно отомстить за себя.

– Это ваше право,- беззаботно ответил принц.- Только меня-то ваши мстительные планы мало трогают, потому что я не умру неотмщенным: ведь ваша смерть последует сейчас же вслед за моей. Ну а что она будет много трагичнее и ужаснее моей, это уже само собой разумеется. Однако оркестр приступает к новому танцу! Я вынужден покинуть вас, так как должен танцевать с принцессой Маргаритой.

Принц кивнул головой парфюмеру и с поклоном подошел к принцессе. Маргарита встала, подала ему руку, и они вступили в число танцующих пар. Танцевали они оба просто на удивление, и мало-помалу танцующие останавливались, чтобы полюбоваться красивой парочкой, так что вскоре Генрих и Маргарита оказались единственными танцорами. Танцуя, они обменялись нижеследующими фразами.

– Давно ли вы в Париже, месье? – спросила принцесса.

– Со вчерашнего дня, ваше высочество.

– А надолго ли?

– Я приехал искать счастья, ваше высочество!

– Но, кажется, вы начали очень удачно!

– До такой степени удачно, принцесса, что по временам сомневаюсь, не сплю ли я!

– Ну, иногда и сны осуществляются…

– Но бывают и неосуществимые! – ответил Генрих, бросая на Маргариту нежный взгляд, досказавший остальное.

"Однако этот гасконец смел! – подумала она.- Но он прелестен…" Танец кончился. Генрих медленно вел принцессу к ее месту. Она сказала:

– Я очень люблю ваших земляков, месье!

– Вы слишком добры, принцесса!

– У них мало денег, зато много ума и находчивости!

– Ресурсы не из важных, принцесса!

– Для трактирщиков – может быть, но для государей… Однако не находите ли вы, что здесь очень жарко? Пойдемте в кабинет короля, там меньше народа, и мы можем поговорить.

Под градом завистливых взглядов придворных, находивших, чю для мелкого дворянина слишком непростительное счастье стать с первой минуты фаворитом короля и кавалером принцессы, Генрих проводил свою даму в кабинет. Маргарита усадила его там подле себя и сказала:

– Простите меня, господин де Коарасс, но я любопытна, как простая мещанка. Мне хотелось бы узнать от вас кое-что.

– Я весь к услугам вашего высочества,- ответил Генрих.

– Ведь вы, кажется, беарнец? Откуда именно? Из По? О, в таком случае вы можете дать мне ценные сведения. Ведь вы, вероятно, слышали, что поднят вопрос о моем замужестве с принцем Наваррским?

По удивлению, отразившемуся на лице принца, можно было подумать, что он в первый раз услыхал об этом. Он посмотрел на Маргариту с такой смелостью, которая ей далеко не понравилась, и сказал:

– Неужели моя бедная родина достойна счастья иметь такую юную, прекрасную королеву?

– Вы просто льстец, господин де Коарасс,- улыбаясь, ответила принцесса.

– О нет! Я просто не умею держать язык на привязи, когда мое сердце потрясено! – ответил Генрих.

Нет женщины, которая способна оставаться равнодушной к восхищению, вызываемому ею. Маргарита не была исключением.

– Господин де Коарасс,- сказала она, чувствуя, что смелый гасконец окончательно завоевывает ее симпатии,- я хотела бы иметь от вас сведения о неракском дворе.

– Там очень скучают, принцесса!

– Ну что же, это совсем как в Лувре! А принц?

– Мне очень неприятно говорить это, но не могу скрыть от вашего высочества, что принц Генрих просто неотесанный мужлан!

– Неужели предчувствие не обмануло меня? – вздрогнув, сказала Маргарита.

– Он проводит все свое время на охоте, в обществе людей низкого звания, с погонщиками и пастухами.

– А как он обыкновенно одевается?

– Да так же, как мелкий дворянин из горного захолустья. Обыкновенно на нем надеты камзол грубого сукна и смазные сапоги.

– Какой ужас! – воскликнула Маргарита.

– Белье на нем всегда мятое и поношенное, борода нечесаная, всклокоченная…

– Умен ли он?

– В уме ему нельзя отказать, но это грубый, мужицкий ум!

– Бывали ли у него интрижки?

– Самого низкого разбора: с камеристками, служанками, женами пастухов…

– Но мне рассказывали что-то о графине де Граммон!

– О, принцесса, это просто смехотворная история. Если угодно, я расскажу вам ее!

Принц хотел уже приступить к рассказу, но в этот момент Маргарита увидела, что королева Екатерина подходит к дверям кабинета, и с оттенком испуга сказала:

– Мать! Оставим историю графини де Граммон до более удобного времени, а теперь я должна покинуть вас: мать в дурном расположении духа…

Маргарита встала и пошла навстречу матери. Но по дороге она обернулась и бросила Генриху такой взгляд, который заставил усиленно забиться его сердце.

"Однако! – подумал принц.- Уж не завоевал ли я сердца принцессы своими рассказами о себе самом? Вот было бы забавным обманывать с женщиной самого себя!"

Когда принцесса отошла от принца, Ноэ поспешил подойти к Генриху и спросил:

– Ну, как дела?

– Я нарисовал принцессе портрет ее будущего супруга. Портрет вышел настолько удачным, что если она и прежде была в душе против этого брака, то теперь пришла в полное отчаяние и совершенно безутешна!

– Вы просто смеетесь надо мной, Анри! – сказал Ноэ.

– Да нисколько! Вот послушай! – И Генрих передал приятелю весь свой разговор с Маргаритой.

– Это очень рискованная проделка, Анри! – сказал тот.

– Вот еще!

– Ну подумайте сами: теперь принцесса пустит в ход все усилия, чтобы избавиться от предстоящего брака!

– У меня, видишь ли, явилась смешная мысль: мне хочетсяобмануть принца Наваррского!

– Ничего не понимаю! – сказал Ноэ.

– А это так просто! Принц Наваррский в Нераке, сир де Коарасс в Париже. У сира де Коарасса удачная внешность, которая произвела отличное впечатление на принцессу, тем более что гасконец попал в счастливый момент: герцог Гиз уехал и принцесса ищет развлечений. Сир де Коарасс начинает ухаживать за принцессой и, для того чтобы быть ей приятным, изо всех сил злословит о ее будущем супруге!

– Оригинальная тактика!

– И она произведет свое действие!

– Значит, вы, ваше высочество, хотите во что бы то ни стало влюбить в себя принцессу Маргариту?

– Разумеется!

– Ну а… Сарра?

– О, не беспокойся, дружок! – смеясь, ответил Генрих.Сын моего отца такой человек, что сумеет одновременно вести интрижки на два фронта! Однако уже четыре часа! Не отправиться ли нам спать?

– Вполне согласен! Кстати, что сказал вам Рене?

– Об этом потом! Ба, да вот он и сам! Что скажете, мессир рене? – обратился он к парфюмеру, который шел к нему с самой предупредительной улыбкой.- Не хотите ли, чтобы я опять погадал вам?

– Если позволите, да! Мне хотелось бы знать, сколько времени я проживу еще, если все же решусь избавиться от вас?

– В будущем написано, что я умру на неделю раньше вас,ответил принц, серьезно разглядывая руку парфюмера.- Мне двадцать лет, я обладаю крепким здоровьем, и если не случится ничего особенного, то я могу прожить до глубокой старости. Покойной ночи!

У выходных дверей он встретил Рауля, который остановил их.

– Мы идем спать, покойной ночи, месье Рауль! – сказал Ноэ.

– Простите,- ответил паж,- у меня имеется поручение к господину де Коарассу!

– Вот как? – удивленно спросил Генрих.- В чем же дело?

– Вас желает видеть мадемуазель Нанси!

– А кто эта мадемуазель Нанси?

– Очень хорошенькая девушка! – с глубоким вздохом сказал паж.

– А кроме того?

– Камеристка принцессы Маргариты. Принц вздрогнул и быстро обернулся назад, окидывая взглядом зал: принцессы уже там не было!

– Ну что же,- сказал он,- где же эта мадемуазель Нанси?

– Идите за мной,- сказал паж и повел молодых людей не по большой лестнице, а по коридору налево.

Шагах в тридцати они встретили Нанси, закутавшуюся в плащ.

– Вы господин де Коарасс? – спросила она принца.

– Черт возьми, хорошенькая девушка! – пробормотал Генрих достаточно громко, чтобы камеристка могла слышать.

– Месье,- сказала Нанси,- каждый сам знает, чего он стоит, и комплиментов никто не ищет. Это вы господин де Коарасс?

– Я, прелестное дитя!

– Ну так отойдем в сторону, так как я должна передать вам два слова.

Генрих поклоном выразил согласие. Нанси взяла его под руку и отвела на несколько шагов в сторону, после чего сказала:

– Принцесса Маргарита поручила мне напомнить вам, что вы еще должны рассказать ей историю Генриха Наваррского и графини де Граммон!

– Я готов хоть сейчас рассказать эту историю,- ответил Генрих.- Но где я могу встретиться с ее высочеством?

– Однако! – сказала Нанси покатываясь со смеху.- Вы сильно торопитесь, мой красавчик! Это будет не сегодня, а завтра. Около девяти часов вечера гуляйте по набережной и ждите. А пока покойной ночи! – И Нанси удалилась.

Рауль и Ноэ подошли теперь к Генриху. Паж сказал:

– Мне тоже нужно сказать вам два слова по секрету!

– Ба! А от кого, милочка?

– От самого себя!

– Отлично! – ответил принц, заметивший, что голос пажа слегка дрожит.- Возьмите меня под руку, дружок, и проводите меня немного!

Рауль взял Генриха под руку, Ноэ пошел сзади них. Когда они вышли через потерну на берег Сены, Рауль сказал:

– Господин де Коарасс, вы нашли Нанси хорошенькой?

– Очаровательной! Рауль протяжно вздохнул.

– Ах, понимаю, что вы хотите сказать мне! Вы любите Нанси и…

– Да, я ревную ее к вам! – откровенно произнес паж.

– Не ревнуйте! – сказал принц.- Раз я знаю, что вы любите ее, я уже не буду любить ее!

– О, спасибо, месье! – радостно воскликнул паж.

– Ну а теперь поговорим,- продолжал Генрих.- Вы любите Нанси; но любит ли она вас?

– Не знаю,- грустно ответил паж.- Бывают дни, когда мне кажется, что да, и бывают такие, когда я совершенно отчаиваюсь!

– Я видел ее всего несколько секунд, но уже составил себе ясное представление об этой юной особе, друг мой: Нанси – кокетка; она любит посмеяться, но у нее, должно быть, золотое сердце!

– И… вы… думаете…

– Вот что, милый Рауль: вы прелестный парень, но не знаете женщин! Имеете вы ко мне доверие? Да? Ну так я услужу вам, и не пройдет и двух недель, как я вам скажу в точности, любит ли вас Нанси или нет.

– Благодарю вас, господин де Коарасс! – сказал обрадованный паж, прощаясь с Генрихом.

Затем он повернул обратно, а Генрих взял под руку Ноэ и отправился с ним дальше. Проходя мимо лавочек, окружавших Лувр, они увидали, что одна из дверей открыта и оттуда виднеется свет. На пороге стоял какой-то мужчина, чистивший свой камзол.

– Гляди-ка! – сказал принц.- Да это наш земляк Маликан открывает свой кабачок, а мы только собираемся ложиться спать! Покойной ночи, Маликан!

Беарнец узнал их и радостно воскликнул:

– Само небо посылает вас! Войдите скорее ко мне, я должен сообщить вам нечто важное!

Принц и Ноэ согласились. Он впустил молодых людей в зал, который в этот ранний час был еще совершенно пуст, тщательно запер дверь и сказал:

– Только недавно еще я говорил о герцоге Гизе, а теперь у меня есть кое-что новенькое. Ночью прибыл всадник от герцога и сказал мне: "Спрячь меня, потому что в Лувре меня знают. Но постарайся передать сегодня вечером или завтра утром эту записку девице Нанси, камеристке принцессы Маргариты".

– Ну и что ты сделал с запиской?

– А вот она! – ответил Маликан, доставая из кармана записку и подавая ее принцу.

– Черт возьми! Она запечатана! – сказал Генрих.

– Так что же из этого? – отозвался Ноэ.- Раз принцесса Маргарита должна стать вашей супругой, то вы имеете право знать, что ей пишут!

– Пожалуй, ты прав! – ответил Генрих и без дальних размышлений вскрыл записку.


XV

Письмо, которое привез посланный от герцога Гиза, было без подписи и заключало только нижеследующее: Земляк девицы Нанси спешит уведомить ее, что он не престает думать о ней и постарается повидаться с нею в ближайшие дни".

Генрих перечел письмо вдоль и поперек и сказал:

– Тут имеется какой-то тайный смысл. Но какой? Ноэ подошел и тоже взглянул на письмо. Случайно оно оказалось как раз перед пламенем свечки, и Ноэ заметил, что между написанными строками слабо виднеются какие-то черточки.

– Эге! – сказал он.- Так вот в чем дело! С этим словами он взял письмо из рук принца и поднес его к камину, в котором горел яркий огонь.

– Что ты делаешь? – крикнул принц.

– Не беспокойтесь, я не сожгу письма! – ответил Ноэ.- Я только проверяю свои подозрения!

Он стал нагревать письмо на пламени камина, и вскоре прежние строки стали бледнеть и пропадать, а вместо них между прежними строками проступили новые.

– Что это? – с удивлением спросил принц.

– Это доказательство, что герцог пользуется симпатическими чернилами, только и всего! – ответил Ноэ.- Вот, пожалуйте, Анри, читайте теперь! Генри снова взял записку в руки и прочел:

"Дорогая моя! Вы потребовали моего отъезда, и я уехал. Но жизнь вдали от вас кажется мне невыносимой долее: я испытываю адские муки… Одно только слово от вас, и я вернусь в Париж. Нак коленях молю, чтобы Вы сказали это слово! Я жду его и надеюсь. Генрих".

– Ну что же, – сказал принц, – раз герцога Гиза зовут тоже Генрихом, то принцессе будет очень легко привыкнуть ко мне. Она даже не заметит перемены! – Он хотел бросить письмо в огонь, но вместо этого сложил его и спрятал в карман, а затем обратился к Маликану: – Как ты собирался передать это письмо?

– Это было бы нетрудно: я посылаю иногда провизию и вино в кордегардию швейцарцев, а там часто вертится молодой паж Рауль, который в большой дружбе с Нанси… Но что мне сказать, когда посланный проснется?

– Тебе нечего ждать, пока он проснется. Ты пойдешь и сам разбудишь его, сказав: "Записка отправлена по адресу. Ведено передать земляку девицы Нанси, что его ждут не ранее как через десять дней. Дело идет о чьей-то жизни, так что он, посланный, должен сейчас же уехать!"

Маликан поднялся наверх и вскоре спустился обратно.

– Сделано! – сказал он.- Он сейчас едет.

– До свидания, Маликан,- сказал принц, пожимая руку беарнцу,- спасибо тебе! – И он ушел с Ноэ домой.

Было уже совершенно светло, когда они подходили к своей гостинице. У дверей на скамейке сидел человек, вид которого заставил принца удивленно остановиться. Ведь в последние двадцать четыре часа он уже в третий раз встречал Вильгельма Верконсина, приказчика ювелира Лорьо!

– Что вы делаете здесь? – спросил он.

– Поджидаю вас, сударь.

– Так! Вы опять с письмом?

– Нет, сударь, я пришел просить вас последовать за мной!

– Куда?

– Этого я не могу сказать вам, сударь!

– Гм! – буркнул принц.- Что-то уж слишком таинственно!.. Ну да что поделаешь! Подожди меня, Ноэ, я, вероятно, скоро буду обратно! Идем, милый мой! – обратился он к Вильгельму.

Ноэ не раздеваясь бросился на постель и проспал до полудня. Когда он проснулся, принца все еще не было. Ноэ приказал подать себе поесть, но беспокойство лишало его аппетита.

Шло время, а Генриха все еще не было. Беспокойство Ноэ все возрастало. Вот уж и вечер наступил. Легкий стук в дверь вывел Ноэ из его тревожной задумчивости.

– Войдите! – крикнул он.

Это опять-таки был Вильгельм Верконсин; он с самым беззаботным видом достал из кармана письмо и подал его Ноэ. В письме было написано: "Не беспокойся обо мне, дорогой друг, я должен быть узником вплоть до наступления ночи, а так как у меня есть еще дело в Лувре, то не знаю, когда мы с тобой увидимся. Поэтому можешь располагать собой, как хочешь. Генрих".

– Узник? – удивленно спросил Ноэ.- Не можешь ли ты объяснить мне, как это случилось? Да ты не бойся,- прибавил он, заметив смущение приказчика,- у меня с ним нет никаких секретов друг от друга! Вот присаживайся и рассказывай!

– Подробности я все-таки не могу вам рассказать,- ответил Вильгельм усаживаясь.- Скажу только следующее: дом моего хозяина имеет два выхода. С одним вы уже знакомы – это явный выход. Но есть еще тайный, который ведет в лавку суконщика. Всем известно, что Лорьо богаче самого короля. Но известно также, что суконщик беднее церковной мыши. А на самом деле этот суконщик просто агент Лорьо. В тюках с сукном, которые прибывают в лавку или отправляются из нее, зашиты золотые слитки и драгоценные камни. Таким образом, у себя в доме Лорьо не держит драгоценностей больше чем на пару тысяч экю, но никто не может догадаться, где именно скрыты все его богатства…

– Но я спрашивал не о богатствах Лорьо, до которых мне нет никакого дела, а о том, каким образом мой друг стал узником?

– А вот как. Суконщик не живет в этом доме, а является открывать свою лавку в семь часов утра. Я отвел вашего друга через лавку в то время, когда суконщика еще не было там, а теперь…

– Теперь приходится ждать, когда он уйдет к себе домой?

– Вот-вот!

– Понимаю! Ну а все-таки где же мой друг?

– Ну уж этого, простите, я вам сказать не могу!

"Ну, что же,- подумал Ноэ, когда Верконсин ушел, отвесив глубокий поклон,- Анри сам расскажет мне детали своего приключения. А теперь, раз беспокоиться нечего, можно пообедать да и заняться собственными любовными делишками!"

Ноэ пообедал с аппетитом и отправился к мосту Святого Михаила. Было так темно, что в трех шагах ничего нельзя было разглядеть. Ноэ воспользовался этой темнотой для того, чтобы пройти мимо лавочки Рене и заглянуть туда. В магазине не было ни Рене, ни Паолы. Зато Ноэ заметил Годольфина, который готовил себе постель. Заглянув сбоку, он убедился, что окно комнаты Паолы освещено.

– Она ждет меня! Поторопимся! – сказал он и торопливо сбежал к реке, где на причале стояли лодки.

Воспользовавшись одной из них, Ноэ подъехал к тому пролету, который, как он высчитал еще накануне, приходился как раз под окном Паолы. Он тщательно привязал лодку и пополз по балке к тому месту, где, по его расчетам, должна была приходиться веревка. Действительно, она была там. Ноэ достал из кармана тоненькую шелковую лестницу и дернул за веревку. Сейчас же лестница с веревкой стала подниматься вверх. Ноэ выждал несколько минут, а затем, подергав за лестницу и убедившись, что она привязана, стал быстро подниматься.

Вернемся теперь несколько назад, к Генриху Наваррскому, который рано утром ушел к дому Лорьо с Вильгельмом Верконсином.

Сначала принц думал, что Вильгельм ведет его на Медвежью улицу, но ее они миновали и направились по улице Святого Диониса. Тут Вильгельм остановился перед запертой еще лавочкой торговца сукнами, отпер дверь имевшимся при нем ключом, ввел принца в лавочку и снова запер дверь на ключ за собой. Казалось, вся лавка состояла лишь из одной только комнаты, но Вильгельм подошел к лежавшим в углу трем тюкам сукна, сдвинул их в сторону, и под ними оказался трап; через него-то Верконсин и повел Генриха, предусмотрительно взяв его за руку, так как в проходе была страшная тьма.

Им пришлось идти довольно запутанными ходами, и Генрих не раз задавался вопросом, уж не попал ли он в западню, расставленную ревнивым мужем? Но его страхи были напрасны, и когда они наконец из тьмы вышли к свету, то принц с удивлением заметил, что находится в мастерской Самуила Лорьо.

Теперь Вильгельм рассказал принцу все то, что читатели уже знают из предыдущей главы; только он пояснил еще вдобавок, что о существовании тайного хода должны знать лишь четыре лица: сам Лорьо, старый Иов, суконщик и он, Вильгельм, и что Самуил не догадывается о посвящении в эту тайну также и Сарры. Объясняя все это шепотом и прерывая свои объяснения мольбами быть как можно осторожнее и не шуметь, Вильгельм довел принца до комнаты Сарры, в которой принц видел молодую женщину в первое свое посещение дома Лорьо. Как и тогда, Сарра сидела на диване, но теперь она не улыбалась, не покраснела при виде Генриха, а грустно сказала, отвечая на его поклон:

– Присядьте, ваше высочество! Только говорите как можно тише, умоляю вас!

Принц сел и взял Сарру за руку, чтобы поцеловать. Но Сарра сейчас же отдернула руку и продолжала:

– Мое поведение должно показаться вам по крайней мере странным, и я была бы очень смущена своей смелостью, если бы не находила опоры в чистой совести честной женщины. Кроме того, я так одинока, так беззащитна! Однажды вы уже спасли меня от страшного несчастья, и вот я подумала, что, быть может вы и теперь поможете мне!

– О, разумеется! – горячо отозвался принц.

– Графиня де Граммон и не подозревает, как несчастно сложилась моя жизнь! Она, наверное, говорила вам о моем муже и описала его как лучшего из людей? Да? Ну, так я скажу вам, что Самуил Лорьо подлый убийца!

– Что вы говорите! – удивленно воскликнул принц.

– Правду, только правду, ваше высочество! – ответила красотка-еврейка.- Но я должна рассказать вам всю свою историю, и тогда вы поймете меня!

– Я слушаю вас!

– Самуил Лорьо,- начала рассказывать молодая женщина,был давнишним слугой сира д'Андуэна, отца Коризандры. Мне было пятнадцать лет, когда я впервые увидела того, кому суждено было стать моим мужем. Он пленился мною, а я, кроме отвращения, ничего не чувствовала к нему. И немудрено: во-первых, Лорьо был немолод, уродлив и страшно жаден, во-вторых, мое сердце было уже отдано всецело конюшему сира. Мы старались держать нашу любовь в страшной тайне, так как по непонятному ослеплению Гонтран (как звали моего милого) боялся, что сир д'Андуэн не отдаст меня за него. Ведь Гонтрану было только восемнадцать лет, а его отец, мелкопоместный, но очень гордый дворянин, отдавая его к д'Андуэну, сказал, что сын останется у него до двадцати лет, когда может получить полную свободу действий. Гонтран боялся, что мой благодетель не возьмет на себя такого важного вопроса, напишет его отцу, а тот, наверное откажет сыну в разрешении вступить в брак с такой незначительной особой, как я. Разумеется, мы ошибались. Если бы мы пали в ноги сиру д'Андуэну, он, наверное, благословил бы нас, так как был очень добр и любил меня и Гонтрана. Но, как я уже говорила, мы не решались на признание, а между тем наши отношения зашли слишком далеко, и приблизился час, когда последствия нашего увлечения уже нельзя было бы скрыть… И вот однажды Гонтран ушел на охоту да и не вернулся обратно. Отправились искать его и наконец нашли с размозженной головой. Он по неосторожности упал с отвесного холма на камни – так, по крайней мере, объяснили себе происшедшее. Вы можете представить себе глубину моего отчаяния. Меня ждал позор. Вот в такую-то минуту ко мне и пришел Самуил Лорьо. Он с первых слов сообщил мне, что знает все, что он сам очень любил Гонтрана и потрясен его смертью и хотел бы сделать доброе дело в память его. Таким добрым делом будет предложение мне руки и имени Лорьо. У него все равно нет ни одной близкой души, а тут у него сразу появится семья, так как мой сын станет его сыном. Слова этого человека показались мне якорем спасения. Конечно, я поспешила согласиться, мой благодетель тоже не отказал в своем согласии, и через полтора месяца я стала женой Самуила Лорьо. Никто не знал о моей ошибке, а когда настало время родов, Лорьо сумел обставить все так хорошо, что ребенок родился в полной тайне. Кроме старого Иова и верного Вильгельма никто даже не был посвящен во все происшедшее! Одно только с первой же минуты рождения ребенка отравило мне счасгье материнства. Доктор заявил, будто я слишком слаба для тою, чтобы самой кормить ребенка, и муж сказал, что отвезет мальчика к кормилице. Больше я и не видала ребенка, и все попытки добиться от мужа сведений относительно моего мальчика не приводили ни к чему. Однажды ночью – о, никогда не забуду я этих страшных минут! – Самуил вернулся с какого-то банкета совершенно пьяным. Надеясь, что вино развяжет ему язык, я ласково спросила его, где мой ребенок. "…Ваш ребенок? – с бешенством-переспросил он.- Вы хотите знать, где ваш ребенок? Ну так это я не могу сказать вам!" "Но почему?" – спросила я. "Потому что не знаю, в аду ли он или в раю…" "Как? Он умер?" – крикнула я. "Да, я убил его, как убил и его отца! – ответил он мне со злобным смехом и продолжал: – Ведь я любил и люблю тебя, Сарра, я поклялся, что ты будешь принадлежать мне".

– Негодяй! – крикнул принц.

Сарра помолчала некоторое время, так как рыдания душили ее, и Генрих не решался обратиться к ней с банальными утешениями, которые раздражают гораздо больше, чем успокаивают.

– Простите меня, принц, что я рассказала вам эту ужасную историю,- сказала наконец еврейка, несколько успокоившись,однако во все время, в течение которого я связана с этим отвратительным чудовищем, я еще никому, кроме вас, не рассказывала этого. Но вам я верю, верю, что вы – мой друг…

– И буду им всю жизнь! – пылко сказал Генрих.Приказывайте, я весь к вашим услугам!

– Но я и сама не знаю, что делать! Ведь это чудовище – мой муж и повелитель, я принадлежу ему, хотя бы только по имени, и законы на его стороне… Однако я еще не закончила, принц, и вы должны знать все!

– Я слушаю вас!

– В первый раз вы увидели меня при свете молнии, когда я спасалась от преследования Рене Флорентинца.

– А, так вы знали его?

– Я узнала его имя перед самым приключением, свидетелем которого вы были. Случилось все это так. Муж каждый год два раза ездит в Тюренн с двойной целью: продает ювелирные изделия и собирает доходы с некоторых поместий, данных мне в приданое сиром д'Андуэном. Конечно, я всегда должна ездить с ним, так как Самуил слишком ревнив, чтобы оставить меня в Париже на такое долгое время. Когда мы в последний раз отправлялись в путь, на мосту Святого Михаила случилось маленькое приключение, которое повело к большим последствиям. Надо вам сказать,что муж требовал, чтобы на мне всегда была маска во время этих поездок. Ну вот, моя лошадь испугалась чего-то на мосту и взвилась на дыбы. Пока я справлялась с нею, маска развязалась и упала. Какой-то элегантно одетый мужчина стоявший на пороге одной из лавочек, подбежал, чтобы подать мне упавшую маску, и заглянул в лицо, "Что за красавица!" воскликнул он. Муж ничего не слыхал: он ехал впереди, а незначительное приключение заняло слишком мало времени. Я снова надела маску, знаком руки поблагодарила любезного кавалера и отправилась дальше. Через две недели после этого мы выезжали из Тура, чтобы направиться обратно в Париж; в этот момент нам повстречался всадник, въезжавший в город. Это был услужливый кавалер, поднявший мне маску на мосту Святого Михаила. Проезжая мимо меня, он поклонился мне, но так осторожно, что муж ровно ничего не заметил. А часа через два нас догнал какой-то человек, бешено мчавшийся вслед за нами. Он назвался служкой сомюрского епископа и сказал, что епископ, узнав о пребывании в Type такого искусного ювелира, как Самуил Лорьо, хочет во что бы то ни стало поручить ему исправление утвари домовой церкви епископского дворца; заказ большой, очень выгодный, но нужно, чтобы Самуил Лорьо сам пожаловал в Сомюр. Самуил, не подозревая никакой ловушки, сейчас же согласился и приказал мне ехать со слугой дальше до Блуа, где я должна была остановиться в гостинице "Белый единорог". Он выбрал эту гостиницу потому, что она была за городскими укреплениями и я не рисковала встретить там галантных молодых людей, а этого только и боялся ревнивец. Я отправилась дальше. Не прошло и получаса, как издали послышался топот копыт быстро мчавшейся лошади. Я оглянулась и увидала все того же услужливого кавалера, которого видела дважды – на мосту Святого Михаила и при выезде из Тура…

Дойдя до этого момента своего рассказа, красавица на минуту остановилась.


XVII

Генрих Наваррский очень заинтересовался рассказом красотки-еврейки и с видимым нетерпением ждал продолжения.

Наконец Сарра заговорила:

– Догнав меня, этот всадник сдержал лошадь, поклонился мне и даже заговорил со мной. "Прекрасная амазонка,- сказал он,- хотя вы и в маске, но я отлично знаю вас. Вы – та самая женщина, у которой упала маска на мосту Святого Михаила и которой я поклонился сегодня при въезде в Тур. Вы поразительно красивы, и с того момента, как я увидел вас, мое бедное сердце не знает покоя!" – "Мессир,- ответила ему я, невольно краснея,- я честная женщина и не привыкла к такому тону!" – "Полно! – ответил он.- Ведь вы еще не знаете, кто я такой! Я очень могущественный человек, и не одна придворная красавица была бы счастлива обратить на себя мое внимание! Но все они обратились для меня в ничто с того момента, как я услыхал, как народ говорил на мосту: "Вот и Самуил Лорьо отправляется с красавицей женой в Тур": когда же я вслед за этим увидел ваше лицо, обнаженное упавшей маской, я сейчас же решил последовать за вами в Тур!" Пока он говорил все это, я с ужасом заметила, что тьма все сгущается и тяжелые грозовые тучи всползают на небо. Дорога была совершенно пустынна, помощи было трудно ждать… А всадник продолжал: "Но вы не будете так жестоки ко мне, когда узнаете, с кем имеете дело. Меня зовут – Рене Флорентинец, и я твердо решился…" Услыхав это ненавистное для всей Франции имя, я пришла окончательно в ужас, тем более что нахал уже наклонился ко мне и протягивал руку, чтобы обнять меня за талию. Не дав ему договорить, я обернулась к слуге, ехавшему в двух шагах позади нас, и отчаянно крикнула: "Ко мне! Ко мне!" Слуга пришпорил коня и бросился ко мне на подмогу. Тогда Рене обернулся, спокойно нацелился в него из пистолета и спустил курок. Я увидела, как слуга рухнул с лошадью прямо на дорогу. В ужасе я дала шпоры лошади, и они понесла меня вперед полным карьером. Сначала я немного опередила Рене, но его лошадь была свежее моей, которая начала понемногу сдавать. Видя, что мне грозит неминуемая беда, я вспомнила, что в седле у меня имеется заряженный пистолет. Я дождалась вспышки молнии и выстрелила в лошадь Рене. Лошадь упала, увлекая за собой всадника. Тогда я принялась бешено нахлестывать своего коня, и он домчал меня до гостиницы "Белый единорог". Через несколько часов приехал муж. Оказалось, что он был жертвой умышленной мистификации-епископ был уже целый месяц в Анжере и не мог вызывать его к себе. А вскоре пришел и лакей: оказалось, что пуля Рене убила лишь лошадь и бедняга отделался только сильным сотрясением от падения. На другой день мы продолжали наш путь… Остальное вы знаете.

Генрих внимательно выслушал рассказ Сарры и, когда она закончила, с чувством сказал:

– Вы обращаетесь ко мне как к покровителю и заступнику, и я докажу вам, что вы сделали это не напрасно. Клянусь Богом, я вырву вас – вырву даже бегством, если понадобится,- из тирании этого негодяя Лорьо!

– Бежать? – сказала она.- Но куда? Как?

– Не беспокойтесь,- ответил Генрих,- я сумею спрятать вас в таком надежном убежище, где вас никто не найдет.

Только около девяти часов вечера принцу удалось скрыться из дома ювелира. Разумеется, он прямо отправился к набережной около Лувра, где ему предстояло встретиться с Нанси.

Шел мелкий дождь, было очень темно.

"Однако! – думал принц, направляясь к месту свидания.-Как ни велики лучистые глазки прелестной Нанси, они все же не будут в состоянии достаточно осветить ее задорное личико, чтобы я мог узнать его в этой туманной мгле! Э-ге- ге! – продолжал он,- а что это белеет вот там? Ведь это может быть платьем красавицы Нанси!"

Генрих дал женщине, накинувшей плащ поверх светлого платья, поравняться с собой и кашлянул. Женщина прошла мимо, но сейчас же повернула обратно и, вновь поравнявшись с ним, тоже кашлянула. Кашлянул и Генрих. Тогда женщина спросила слегка насмешливым голосом:

– Сколько времени, месье?

– Девять часов, мадемуазель.

– Отлично! Кажется, я узнаю ваш голос!

– Так же, как и я ваш!

– Ведь вы сир де Коарасс?

– А вы – прелестная Нанси?

– Тише! – шепнула Нанси и, взяв принца за руку, повела его, говоря: – Надеюсь, вы умеете ходить в темноте и не носите таких ботфортов, как принц Наваррский, от которых, как говорят, трещат все лестницы и полы в неракском дворце?

– Ну, принц – просто увалень! – с тонкой усмешкой ответил Генрих. Нанси провела его к потерне. У последней дежурил часовой-швейцарец, но он был, должно быть, предупрежден, так как сделал вид, будто не замечает проходящих.

"Эге! – подумал принц.- Можно подумать, что мой двоюродный братец герцог Гиз частенько хаживал этой дорогой!"

Нанси осторожно вела Генриха полутемными коридорами, пока они не дошли до двери, из которой вырвался сноп света, когда камеристка распахнула ее. Теперь принц очутился в той самой комнате, которую накануне рассматривал через потайное смотровое отверстие Пибрака.


XVIII

В то время как Генрих Наваррский входил в комнату Маргариты Валуа, Ноэ быстро поднимался по шелковой лестнице в комнату Паолы. Мост был высок, лестница тонка и длинна, и это путешествие было небезопасным. Но у Ноэ были твердая рука и храбрость влюбленных, да кроме того, ночь была так темна… Свет, который он видел прежде из окна Паолы, теперь погас, и Ноэ, поднимая голову, видел только темное отверстие, из которого спускалась его гибкая лестница. Когда же он добрался до конца, две атласные голые руки обняли его и нежно притянули к подоконнику.

"Ба! – подумал он.- Это выходит совсем как у Анри с Коризандрой!"

Сделав этот вывод, он вскарабкался на подоконник и бесшумно соскочил на пол комнаты, в которой царила полная тьма. Но прелестные руки по-прежнему держали его, ароматное дыхание обвевало его лицо, и все тело девушки так плотно прильнуло к нему, что Ноэ казалось, будто он слышит порывистое биение ее сердца. Не говоря ни слова, она увлекла его к оттоманке, стоявшей в конце комнаты, заставила присесть, а сама вернулась к окну, чтобы втянуть лестницу. Сделав это, она подошла к Ноэ и шепнула:

– Ах, Боже мой, как я боялась! Я очень крепко привязала лестницу и все же придерживала ее рукой!

– Милая Паола…

– А когда я видела, что вы качаетесь в воздухе, мне показалось вдруг, что лестница лопнет, и у меня закружилась голова.

– Какая вы глупенькая!

Так как в комнате было совершенно темно, то Ноэ обнял и поцеловал девушку. Но Паола мягко вывернулась, встала, тщательно опустила толстую портьеру, драпировавшую дверь в лавочку, и принялась добывать огонь.

– Что вы делаете? – спросил Ноэ.

– Зажигаю лампу.

– Зачем?

– Но… чтобы было видно…

– Дорогая моя! У слов нет цвета! Так к чему огонь?

– Ну хорошо, – сказала Паола,- но вы должны обещать, что будете вести себя хорошо.

– Да я и так…

– И не будете… меня… Целовать…

– Но я люблю вас!

– Это ровно ничего не значит.

– Господи! – сказал Ноэ.- А я, наоборот, всегда думал, что это значит очень многое!

– В таком случае я зажгу огонь!

– Не надо! Я буду умником!

– Ну то-то же!

– И все-таки я очень люблю вас!

– Если бы я не верила этому, разве вы были бы здесь?

– Ну а вы?

Паола вздохнула, помолчала и затем сказала:

– Знаете ли вы, что мне уже за двадцать?

– Но этого не может быть! – возразил Ноэ, который отлично знал законы галантного Обращения.- Вас обманули, вам не может быть более шестнадцати!

– И не думаете ли вы, льстец, что я должна быть очень несчастной?

– Но отчего же, собственно?

– Да оттого, что отец не хочет выдавать меня замуж! "Черт возьми! – подумав Ноэ.- Красавица-то, видно, особа серьезная! Ей говорят о любви, а она о браке!" Между тем Паола продолжала:

– Известно ли вам, что мой отец страшно богат и, если бы он захотел, мог бы дать мне княжеское приданое?

"Вот был бы отличный случай,- подумал Ноэ,- подновить немного позолоту на моем старом гербе! Но, к сожалению. у меня имеются известные предрассудки относительно неравных браков".

– Приданое? – уже громко ответил он.- Полно вам, дорогая! Вы слишком красивы, чтобы вам понадобилось приданое для замужества!

"Он любит меня!" – подумала Паола и спросила вслух:

– Вы в самом деле думаете так?

– Господи, думаю ли я так! – ответил Ноэ.- Но ведь… Однако судьба помешала его дальнейшим уверениям: в соседней комнате, то есть в самой лавочке, послышался шум, заставивший его насторожиться. Паола сейчас же встала и прижалась ухом к двери.

– Это пустяки,- сказала она.- Годольфин видит сны…

– Что такое? Он видит сны "вслух"?

– Да, он спит и расхаживает по комнате. Годольфин лунатик,- ответила Паола.

– Лунатик? Что это значит?

– Лунатиками называют людей, которые обладают способностью ходить и разговаривать во сне, совершенно не сознавая этого. При этом у некоторых развивается особая способность видеть скрытое от всех других глаз. Так, например, три года тому назад Годольфин открыл отцу во сне, что гугеноты образовали заговор против королевы-матери. Отец передал это королеве, вожаков арестовали, и следствие подтвердило справедливость того, что пригрезилось лунатику Годольфину. Только отец не сказал королеве, каким образом он узнал о существовании заговора, а объяснил это астрологическими выкладками. Вообще отец нередко открывает с поразительной верностью разные секреты, отыскивает спрятанные или украденные вещи и т. п. Обыкновенно он уверяет, будто прочел ответ в звездах, но на самом деле все это он узнает из ночных разговоров Годольфина.

– И он никогда не ошибается?

– Нет, бывает, что и ошибается, хотя по большей части его предсказания сбываются.

– Где же откопал Рене это странное существо? Паола вздрогнула и медлила с ответом. Новый шум, послышавшийся в лавочке, избавил ее от необходимости ответить на этот вопрос Ноэ.

– Это мой отец! – сказала она.

– Мне опять нужно спрятаться в уборной?

– О нет, в такой поздний час отец никогда не заходит ко мне в комнату. Он и домой-то приходит очень редко в это время, так как обыкновенно ночует в Лувре. Его позднее посещение объясняется желанием выведать что-либо у Годольфина… Давайте послушаем, это интересно!

Паола указала Ноэ на маленькую щелочку, через которую можно было видеть и слышать все, что делалось в лавочке. Ноэ приник к этой щелочке и увидал, что Рене высекал огонь, чтобы зажечь лампу. Затем он запер дверь, задвинул все засовы и обернулся к Годольфину. Юноша гулял в одной рубашке по комнате и говорил что-то с большой горячностью. Рене подошел к нему, осторожно положил обе руки на его плечи и заставил сесть на °дну из скамеек. Затем он положил руку на лоб Годольфина и сказал:

– Продолжай спать, приказываю тебе!

– Я сплю!- покорно ответил Годольфин.

– Годольфин, я люблю женщину!

– Я знаю это… я вижу ее…

– Где она?

– Она едет по мосту,- сказал Годольфин, который нередко смешивал прошлое с настоящим и будущим, что и бывало причиной ошибок Рене.

– Следуй за ней!

– Она перестает плакать… Входит толстый старик… Он выходит от нее… Идет по улице, спускается к реке.

– Это муж?

– Да, это муж!

– Что будет завтра с этим человеком?

– Я вижу, как он направляется к реке… идет по мосту…

– По какому?

– По тому, на котором находимся сейчас мы!

– Куда он идет?

– Не знаю… не вижу!

– Ладно! Возвратись к жене. Что с ней будет через три дня?

– Я вижу вооруженных людей… Они силой проникли в дом… Кровь! – с отчаянием выговорил Годольфин и поник головой, словно сломленный непосильным напряжением.

Тогда Рене взял его на руки, отнес на кровать и задумчиво сказал:

– Годольфин угадал, что я задумал! Мой проект удастся, и я буду обладать красоткой-еврейкой! Однако надо возвращаться в Лувр, королева ждет меня!

Рене потушил лампу, завернулся плотнее в плащ и вышел из лавочки.

– Не правда ли, все это очень странно? – шепнула Паола.

– Да-да, действительно "странно",- ответил Ноэ.- Это самое подходящее слово в данном случае!

Услышанное спугнуло его влюбленное настроение, и он скоро ушел, спустившись по лестнице на облюбованную мостовую перекладину. При этом он думал:

"Хорошо было бы повидать как можно скорее Генриха! Мне кажется, что его евреечка подвергается серьезной опасности!"


XIX

Незадолго перед тем, как Генрих Наваррский вошел в комнату Маргариты, принцесса сидела наедине с Нанси. Она была грустна, задумчива и, видимо, терзалась жесточайшей меланхолией. Нанси, посматривая на нее, думала: "Бедная принцесса, ей так необходима любовь, что она способна изобрести себе дружка, если он не найдется!"

Маргарита резко тряхнула головой и сказала:

– А знаешь ли, Нанси, он уже давно уехал, между тем от него нет ни малейшей весточки!

– Мужчины забывчивы,- ответила камеристка,- и на вашем месте, принцесса, я заплатила бы той же монетой.

– Бедная Нанси,- грустно сказала Маргарита,- вот и видно, что ты никогда не любила!

– Как знать,- слегка краснея, ответила Нанси.

– Что такое?- полушутливо сказала Маргарита, всматриваясь в лицо своей камеристки.- Ты любишь и ничего не говоришь мне? Так у вас завелись секреты?

– Ах, Господи,- еще более краснея, ответила Нанси,- но разве я сама знаю? Ведь любовь подходит незаметно… Сначала смеешься, шутишь, а потом настает момент, когда шутки замирают на устах…

– А ну-ка, скажи, милочка! Кажется, я угадала? Существует такой хорошенький паж, у которого темные волосы, черные глаза, красные губы и который становится пунцовым при встрече с тобой…

– Я знаю, ваше высочество, что Рауль любит меня, но могу ли я сказать то же самое и о себе?..

– Ну, если это так,- с капризным, решительным видом ответила камеристка,- если это так, то обещаю вашему высочеству, что Рауль не скоро разлюбит меня!

– Кокетка!

– Я знаю для того отличное средство, и если бы вы, ваше высочество, применили это средство к герцогу Гизу, то…

– Тише! Лучше скажи, какое это средство?

– Это средство любить, не говоря об этом и не выказывая этого. Чем хуже обращаются с милым дружком, тем сильнее любит он… Но – увы! – когда зло совершено, его уже не поправишь!

– Знаешь, что я тебе скажу, Нанси,- заметила принцесса,для девушки семнадцати лет ты удивительно опытна!

– О нет, ваше высочество, опыта мне еще не хватает, но я чутьем угадываю!

– И ты чутьем угадала, что зло, о котором ты говоришь, непоправимо?

– Нет, простите, ваше высочество, я говорю это не.в том смысле. Впрочем, если вы разрешите мне прибегнуть к метафоре, то я сумею лучше развить свою мысль.

– Ладно! Выкладывай свою метафору!

– Представьте себе, ваше высочество, что я приношу вам к завтраку целое блюдо остендских устриц. Вы знаете, что это очаровательное лакомство, но только, вскрывая раковину, надо стараться не проткнуть маленькой сумочки, наполненной горьким, как желчь, соком.

– Постой, да куда ты клонишь?

– Разрешите продолжать, ваше высочество. Так вот, представьте себе, что, неудачно вскрыв первую раковину, вы берете в рот ее содержимое и тут же делаете гримасу отвращения. Может ли это послужить уважительной причиной для отказа попробовать вторую устрицу?

– Разумеется нет!

– Ну так вот, я сравниваю с этой первой устрицей мужчину, которому его милая слишком открыто выказала свою любовь. Такой устрицей был для вашего высочества тот самый человек, имя которого вы запрещаете мне упоминать. Но разве это мешает приступить к следующей раковине?

– Милая Нанси,- ответила принцесса,- вы дерзки!

– Боже мой, я в отчаянии, если рассердила ваше высочество, но мне показалось, что… этот беарнский дворянин…- при этих словах Маргарита заметно покраснела,очень мил и остроумен!

– Ты с ума сошла, Нанси!

– И ваше высочество, наверное, не забыли, что в девять часов я должна привести его сюда, так как вашему высочеству угодно узнать кое-какие подробности относительно жизни при неракском дворе!

– Ну что же,- ответила Маргарита,- я раздумала; я нахожу его слишком смелым.

– Но, ваше высочество, разве вы предпочли бы, чтобы он оказался таким же неуклюжим, как и наваррский принц?

– Конечно нет, но…

– Да ведь я уже назначила ему место и час свиданья!

– Так и ступай туда за свой собственный счет!

– О нет! А Рауль-то как же?

– Ну, так не ходи совсем!

– Ах, ваше высочество,- соболезнующим тоном сказала Нанси,- подумать только! Так мистифицировать молодого человека, заставлять его ждать понапрасну…

– В сущности говоря,- сказала после недолгого молчания Маргарита, поколебленная доводами ловкой камеристки,- я действительно хотела бы разузнать подробности о жизни в Нераке… Ну что же, ступай, пожалуй, за ним!

"Мне кажется, что моя притча об устрицах несколько подвинула дела юного гасконца!" – думала Нанси, поспешно отправляясь на свидание с пришлем Генрихом.

Оставшись одна, Маргарита поправила прическу, пониже опустила абажур лампы и снова уселась в кресло у стола. Поэтому, когда Генрих вошел в комнату, она казалась глубоко погруженной в чтение.

– Ах, простите, месье,- сказала Маргарита, когда Генрих в нерешительности остановился в двух шагах от нее,- я так зачиталась, что даже не заметила, как вы вошли! Присядьте сюда, около меня. Простите, что я взяла на себя смелость пригласить вас сюда, но мне хотелось бы иметь от вас самые точные сведения о наваррском дворе. Кроме того, мне показалось, что вы обладаете очень тонким умом и будете интересным собеседником!

– О, мне кажется, что во Франции много умных людей! – ответил Генрих, низко кланяясь принцессе.

– Ошибаетесь! Я знаю только двоих: Пибрака и аббата Брантома, автора "Жизнеописания славных любовными делами дам".

– Он бывает у вашего высочества?

– Да, прежде я принимала его очень часто и находила большое удовольствие в его разговорах, но… он так стар и уродлив…

– А вы, принцесса, чувствуете большое отвращение к старости и уродству?

– Далеко нет, если только человек сам сознает это и держит себя в нужных границах… А этот урод… Знаете ли, однажды он пришел ко мне и прочел мне главу из своей книги, где говорится о существовавшем при дворе Франциска Первого обычае посылать пару шелковых чулок даме своего сердца.

– Как же, помню! Там говорится далее, что, когда дама носила семь – десять дней эти чулки, кавалер посылал за ними и сам носил их в свою очередь.

– Вот именно. Однажды Брантом дошел до такого экстаза, что упал к моим ногам, а на следующий день мне подают маленький ящик редкого дерева, и в этом ящике я нахожу… пару шелковых чулок!

– Однако аббат Брантом более чем смел! – с хорошо разыгранным негодованием сказал Генрих.

Говоря это, он впился в принцессу таким взглядом, который был не настолько почтителен, насколько можно было ждать от мелкого беарнского дворянина. Принцесса снова покраснела, но не мешала молодому человеку любоваться собой. А Генрих тут же ухватился за удобную тему.

– Конечно,- продолжал он,- Брантом вел себя настоящим нахалом, но его поступок можно объяснить охватившим его безумием, и согласитесь, если ваша божественная красота способна вскружить голову такому старому, опытному человеку, как он…

– Господин де Коарасс, вы ужасный льстец!

– Простите меня, принцесса, но я просто откровенный провинциал!

– Надеюсь, по крайней мере, что вы не пришлете мне завтра чулок по примеру Брантома!

– Счастье хоть изредка видеть ваше высочество является для меня венцом всех моих грез, принцесса! – нежно ответил Генрих.

Маргарита нашла, что сир де Коарасс слишком горячо приступает к делу, и сочла нужным переменить тему.

– Знаете ли вы, господин де Коарасс,- сказала она,- что король сразу полюбил вас?

– Его величество превознес меня свыше меры!

– Вы родственник Пибрака?

– Да, ваше высочество.

– Он очень умен.

– О, без сомнения! – ответил Генрих и тут же решил вновь вернуть разговор к первоначальной теме, от которой, видимо, увиливала Маргарита.- Кстати, разве мессир де Брантом не извинился перед вами?

– Нет, чтобы излечиться от своего безумия, он удалился в свое аббатство.

– Бедный человек!

– Как, да вы жалеете его? – спросила Маргарита.

– Да как же мне не жалеть его, принцесса, если я понимаю, как он должен был страдать! – ответил Генрих.

На этот раз намек отличался излишней прозрачностью.

– Вы отличаетесь настоящей гасконской смелостью! – заметила Маргарита.

– Бога ради, простите, принцесса, но я так смущен… Генрих так тонко разыграл сконфуженного, что Маргарита была тронута смущением беарнца.

– Сколько вам лет? – спросила она.

– Двадцать.

– В таком случае я прощаю вас! – сказала она, протягивая ему руку.

Генрих взял эту руку, осмелился поднести ее к губам и сделал движение, собираясь опуститься на колени перед Маргаритой, но в этот момент в дверь постучали.

– Кто там? – испуганно спросила принцесса.

– Ваше высочество,- ответил юный голос,- королева-мать послала меня за вами!

– Хорошо, милый Рауль,- Ответила Маргарита, узнав пажа по голосу,- скажи королеве, что я собиралась лечь спать, но я оденусь и приду.- Затем она подбежала к маленькой боковой двери и тихо крикнула: – Нанси!

Не прошло и двух секунд, как в коридоре послышалось шуршание шелкового платья Нанси, и камеристка вошла вкомнату.

– Как видите,- сказала принцесса Генриху,- я принуждена расстаться с вами!

– Увы! – вздохнул Генрих.

– А я-то так хотела узнать от вас все подробности относительно неракского двора!

– Но я всегда к услугам вашего высочества!

– Ну что же, приходите завтра опять!..- И с этими словами Маргарита дала принцу руку для поцелуя и приказала Нанси проводить его.

Через несколько минут Генрих уже проходил мимо кабачка Маликана. Рассеянно заглянув туда, он увидал какого-то человека, спокойно гревшегося у камина. Это был Ноэ.

– А, это вы, Анри? – сказал последний.- А я только потому и зашел сюда, что рассчитывал встретиться с вами!

– Ты так расстроен? – шепотом спросил Генрих приятеля.Уж не пришлось ли тебе добираться сюда вплавь прямым сообщением от моста Святого Михаила?

– Нет,- ответил Ноэ,- я обеспокоен за вас!

– За меня? Это почему?

– Ах черт, а ведь я совершенно забыл о ней! Странное дело: у Сарры я забываю о существовании принцессы Маргариты, у Маргариты – о существовании красотки-еврейки!

– Так! Как видно, память у вас находится в добром согласии с сердцем!

– Но принцесса так красива!

– Ах, так вы ее любите?

– Это я пока еще не могу сказать.

– Так, значит, вы любите ювелиршу?

– Не знаю, ничего не знаю! Она тоже удивительно красива и к тому же так несчастна! Ведь этот Лорьо, которого мы считали таким честным и порядочным, на самом деле просто негодяй, разбойник, убийца!

– Вот как? – сказал Ноэ.- А я-то собирался спасти его от большой опасности! Да, мне кажется, что его немножко прирежут. Ну, теперь я не стану мешаться в это дело, но его жену непременно надо будет спасти!

– Да что ты говоришь? – взволнованно спросил принц.- Они оба подвергаются опасности? Расскажи мне скорее, в чем дело!


XX

В то время как Генрих Наваррский был еще у принцессы Маргариты, Рене шел в Лувр, объятый думами, навеянными на него откровениями Годольфина. Он имел право свободного доступа к королеве во всякое время. Екатерина не могла и дня прожить без своего парфюмера, и Флорентинец знал больше государственных тайн, чем сам король. Когда он вошел в комнату королевы, она как раз дочитывала объемистое письмо младшего сына, герцога Анжуйского, который писал ей из Анжера о бунтовщическом движении среди гугенотов.

– Ну, погоди только! – со злобой пробормотала она,- я заставлю короля, несмотря на всю его слабость, издать хорошенький указ против этих поклонников проповеди! А, это ты, Рене? – сказала она, увидев парфюмера.- Ты очень кстати!

– Я нужен вашему величеству?

– Да. Ты напишешь под мою диктовку письмо герцогу Анжуйскому. Я должна, наконец, покончить с гугенотами!

– Совершенно согласен с вашим величеством!

– Герцог пишет мне, что гугеноты опять начинают затевать что-то. Но что мне ответить ему? Посоветуй, Рене!

– Я прочел в звездах, что гугеноты погубят монархию! – важно сказал он.- Конечно, это еще не окончательно,- стал он сбиваться с тона, заметив, как побледнела Екатерина,- это зависит от того, поставят ли их на свое место… Словом, я не знаю, но совершенно ясно, что опасность есть и монархию будет защищать женщина…

– И… эта женщина?

– Это вы, ваше величество!

– А восторжествует она?

– О да, но лишь ценой потоков крови!

– Кровь! – сказала Екатерина, с суеверным почтением прислушиваясь к изречениям Рене.- Да, кровь должна будет пролиться, и опять меня будут винить в жестокости, кровожадности, нетерпимости. А между тем, видит Бог, в моем сердце нет и следа фанатической нетерпимости к иноверцам. Я, дочь герцогов Медичи, воспитанная лучшими профессорами Флоренции, могу ли быть настолько умственно ограниченной, чтобы преследовать людей лишь за то, что они предпочитают проповедь мессе? Но дело в том, что за религиозными убеждениями у гугенотов скрываются мятежные политические надежды. Они восстают против пышности и великолепия трона и его ближайших помощников, готовы разграбить монастыри,- словом, хотят ниспровергнуть весь тот порядок вещей, на котором уже столько лет зиждется величие Франции… Гугеноты – враги монархии и трона, а потому должны погибнуть!.. Однако писать, Рене, писать! – спохватилась она. Екатерина продиктовала парфюмеру письмо герцогу Анжуйскому. В этом письме она ссылалась на болезнь короля, которая мешает в данный момент предпринять что-либо решительное, но, по ее мнению, у герцога как губернатора Анжера достаточно власти, чтобы сажать в тюрьмы и вешать всех тех, кто будет уличен в антимонархической деятельности. Поэтому она усиленно рекомендовала сыну суровую непреклонность и строжайшие меры.

– Ваше величество,- сказал Рене, поднося королеве письмо для подписи,- вы предписываете спасительную строгость по отношению к провинциальным гугенотам. Ну а парижские?

– До них дело дойдет потом,- ответила королева.

– Да я вот почему говорю,- настаивал Рене. – Есть тут один субъект, у которого много денег. Это страшный лицемер; он притворяется, будто ходит к обедне, а на самом деле поддерживает своими деньгами еретиков.

– Ну что же! – ответила Екатерина.- Когда я буду сводить счеты с парижскими гугенотами, напомни мне его имя!

– Но было бы желательно, чтобы с ним было покончено ранее… Мало ли что может случиться? Пьяный рейтар…

– Ты что-то слишком одушевлен мыслью послужить монархии, друг мой Рене! – перебила его королева, устремляя на него пытливый взгляд.- Этот человек – враг тебе, или же он богат, и ты хочешь ограбить его! Нет, милый мой, я уже достаточно прощала тебе, не могу же я дать тебе отравить или зарезать все население королевства!

– Ваше величество,- с важным видом ответил Рене,- я прочел в звездах, что смерть этого человека послужит на благо монархии!

– Рене, Рене,- пробормотала королева,- между нами существует столько страшных тайн, что мне не приходится торговаться с тобой из-за жизни одного человека. Делай что хочешь, я даже не желаю знать имя этой новой жертвы… Но берегись! Настанет день, когда король проснется в дурном расположении, и вот как ты сейчас требуешь от меня человеческой жизни, так от него могут потребовать твоей! Ну, а теперь ступай и пошли мне моих фрейлин! Рене ушел с видом тигра, уносящего свою жертву. Королева подарила ему жизнь Самуила Лорьо!

Вместо того чтобы вернуться в свои комнаты, которые Рене занимал в верхнем этаже Лувра, он вышел во двор и направился в кордегардию ландскнехтов. Большинство уже спали. Один еще сидел и грелся у очага. Завидев Рене, он сейчас же встал и вышел к нему.

– Ведь ты стар и жирен, Теобальд,- сказал Рене.- В твоем возрасте следует бояться апоплексии, и ты делаешь большую ошибку, что так греешься. Лучше пойдем со мной, прогуляемся по набережной!

– Да ведь сегодня холодно! – сказал Теобальд.

– Холод только полезен тебе.

– А моему кошельку он тоже будет полезен?

– Может быть.

Рене взял ландскнехта под руку и увлек его к набережной. Там он сказал солдату:

– Друг мой Теобальд, ты старый друг, и мы с тобой уже не раз…

– Да-да, не раз,- ворчливо перебил Теобальд,- я-то служил вам не раз, а что вы платили за это? Пятьдесят пистолей за убийство дворянина! Да ведь это курам на смех!

– Теперь тяжелые времена,- ответил Рене.- А потом, в данном случае речь идет не о дворянине, а о самом обыкновенном горожанине!

– Так он, верно, богат?

– Это совершенно неизвестно.

– Да ведь и то сказать: полиция не дремлет, и будь то дворянин или горожанин…

– Не бойся, дружок, королева подарила его мне!

– Ну, если королева вмешивается в такие дела, значит, горожанин должен чего-нибудь стоить!

– Дело не в нем, а в его жене, которую я люблю!

– Что? – изумленно спросил Теобальд.- Да разве вы вообще этим занимаетесь? Разве вы можете кого-нибудь любить?

– Это в первый раз…

– Но вы могли бы взять жену, не убивая мужа!

– Не могу, потому что хочу жениться на ней!

– Вот как? – вскрикнул Теобальд.- Ну, теперь я вижу, что вы стараетесь втереть мне очки! Этот горожанин, должно быть, очень богат, если вы хотите жениться на его вдове!

– Ну вот что! – кусая губы, сказал Рене.- Поведем дело без дальних разговоров. Я даю тебе сто пистолей!

– Отлично! Прибавьте еще пятьдесят, и дело сделано!

– Идет!

– Ну а где мне найти этого несчастного?

– Не беспокойся, я сам помогу тебе справиться с этим делом. Будь завтра в девять часов вечера на мосту Святого Михаила!

– Ладно, буду! Покойной ночи!

– Быть может, я делаю ошибку,- бормотал Рене, направляясь к себе в лавочку.- Ведь Годольфин достаточно ясно сказал, что все это должно произойти через три дня, а я собираюсь поторопиться… Нет, лучше всего еще раз выспросить его!

И тот самый момент, когда он уже собирался вступить на мост, он услыхал сзади себя шум чьих-то шагов, настойчиво преследовавших его по пятам.

– Кто там? – крикнул он, оборачиваясь назад. Ответом ему был сначала взрыв громкого хохота, потом знакомый насмешливый голос сказал:

– Ба, да ведь это наш друг Рене!

С этими словами незнакомцы подошли к парфюмеру, и Рене с некоторым трепетом увидел, что это были сир де Коарасс и Ноэ.

– Нет, вам положительно не везет,- сказал Генрих.- Нас двое, а вы один… К тому же мы в очень пустынном месте. Сена вздулась и быстро мчит свои темные воды…

Рене положил руку на рукоятку шпаги.

– А моему другу сиру де Коарассу, – продолжал в свою очередь Ноэ,- чрезвычайно хочется ткнуть вас шпаюй и бросить в воду!

– Ко мне! На помощь! – закричал Рене, обнажая шпагу. Генрих продолжал смеяться, а затем сказал:

– Полно! Я предпочитаю не убивать вас, а поупражняться в искусстве предсказания будущего!

– Простите мне это первое движение самозащиты, господа.ответил Рене.- Я понимаю, что такие люди, как вы, не занимаются убийством из-за угла.

– Ну еще бы! – отозвался Ноэ.

– А потом,- продолжал Генрих,- я рассчитываю оказать вам столько услуг, что вы кончите тем, что полюбите меня. Так вот, если хотите, я опять погадаю вам, только спрячьте сначала свою шпагу в ножны! Однако здесь ужасно темно! Пойдемте к самому мосту, там у фонаря можно будет разглядеть получше линии руки.

Они подошли к фонарю.

Здесь Генрих принялся с важным видом рассматривать протянутую руку парфюмера и сказал:

– Господин Рене, у нас в голове имеется некий замысел, посредством которого вы собираетесь одновременно удовлетворить две страстишки: к понравившейся вам женщине и к ее богатству!

Рене вздрогнул и с трудом подавил крик.

– Как? – сказал он.- Так вы и это… знаете?

– Господи, как же мне не знать, если у будущего нет тайн от меня! – ответил Генрих.- Только вот что еще: по-моему, вам следует немного подождать с исполнением своего замысла!

– Сколько же времени мне надо ждать? – спросил Рене.

– Три дня! – ответил Генрих.

– Да что вы – сам дьявол в образе человеческом, что ли? – крикнул Рене, бледнея как смерть.

– Как знать! – ответил Генрих.

И молодым людям пришлось видеть, как гроза всей Франции, страшный Рене, дрожал, словно испуганный ребенок.


XXI

Читатель легко догадается, что наши герои встретили Рене по выходе из кабачка Маликана, где Ноэ подробно рассказал обо всех тех чудесах, которые ему пришлось видеть и слышать у Рене Флорентийца. Генрих слушал его, чувствуя, как его пробирает пот.

– Хотя бы мне пришлось убить для этого Рене, но ему не удастся похитить Сарру! – пылко произнес он, когда Ноэ окончил свой подробный рассказ.

– Да, но возможно, что он не один возьмется за это дело и нам придется иметь дело по крайней мере с дюжиной вооруженных людей,- заметил Ноэ.

– Ну так мы и будем иметь с ними дело! – пламенно крикнул рыцарски настроенный принц.

– Ну, мы могли бы придумать что-нибудь получше,- смеясь, возразил Ноэ.- Скажите, Анри, вы не очень заботитесь о спасении этого субъекта?

– Лорьо? Да разумеется нет! Пусть этот негодяй понесет заслуженное наказание!

– Ну так давайте похитим красотку-еврейку!

– Отличная мысль! – смеясь, подтвердил Генрих.- Но где мы припрячем ее?

– Это, конечно, труднее, чем похитить, ну да там увидим… Принц подошел к стойке, за которой мирно дремал Маликан, и разбудил его.

– Ты нам нужен! – сказал он.- Ну-ка, Ноэ, расскажи Маликану все, что ты только что говорил мне! Ноэ передал суть дела кабатчику. Тогда принц добавил:

– Так вот видишь, Маликан, красавицу надо непременно укрыть где-нибудь!

– Легко сказать! – отозвался Маликан, почесывая за ухом.Париж, конечно, велик, но у Рене Флорентийца сто глаз я столько же ушей, как у великанов доброго старого времени… Вот разве что! Скажите, она брюнетка или блондинка?

– У нее темные волосы.

– А ростом как?

– Да не больше Миетты.

– А нет ли у нее пушка над верхней губой, как это часто бывает у жгучих брюнеток восточного типа?

– Да, есть! – ответил принц.

– Ну так мне пришла в голову блестящая мысль! У меня на родине имеется племянник пятнадцати лет, которого я уже давно жду сюда, в Париж. Давайте оденем вашу дамочку беарнским пареньком, и пусть меня черт возьмет, если Рене явится сюда искать пропавшую красотку!

– Это великолепная мысль, Маликан,- сказал принц.- Но теперь возникает второе затруднение: как похитим красотку-еврейку? Ведь ее надо уведомить, а как это сделаешь, раз старый Лорьо бережет ее вроде мифического дракона?

– А не могла ли бы помочь вам в этом Миетта? – спросил Маликан.- Пусть она, например, явится в своем беарнском наряде и скажет, что приехала в Париж искать место и что де Граммон направила ее к госпоже Лорьо?

– Маликан,- ответил принц,- ты умнейший человек на свете! Маликан поклонился.

– Но этот чудак способен поторопиться и не выждать трех дней! – сказал Ноэ и, заметив, как вздрогнул Генрих при этих словах, мысленно прибавил: "Ай- ай! Да вы, кажется, здорово врезались в красотку-еврейку, мой принц!"

– Вот что, Маликан,- сказал Генрих,- завтра же пошли Миетту к нам в гостиницу на улице Святого Иакова.

– Ладно, она придет, ваше высочество!

– Покойной ночи и спасибо, Маликан!

Молодые люди вышли из кабачка и вскоре догнали Рене. Близ моста между ними произошел разговор, описанный в предыдущей главе, и, как уже знает читатель, принц щегольнул перед растерявшимся парфюмером таким проникновением в его сокровенные тайны, что Рене дрожал от ужаса.

Заметив это, принц громко расхохотался и сказал:

– Вот видите, дорогой месье Рене, вам не приходится таить против меня злобу за шутку, сыгранную с вами в гостинице, и за несколько часов ареста в погребе. Вы нуждаетесь во мне гораздо больше, чем я в вас!

– Я должен признаться, что вы действительно обладаете необычайным ясновидением! – ответил Рене.

– Значит, вы мне верите и подождете три дня?

– Подожду.

– Не хотите ли вы узнать еще что-либо? Давайте руку! Однако, несмотря на то что тучи стали совершенно закрывать звезды, я замечаю что-то зловещее, собирающееся около вас!

– Что же это именно?

– Вследствие того что тучи скрывают звезды, я не могу сказать вам достаточно определенно. Я вижу только, что что-то угрожает вашему сверхъестественному могуществу, а следовательно, и влиянию на королеву-мать… Впрочем, более подробно я могу открыть вам все это лишь завтра… Вы будете завтра около двенадцати часов дня в Лувре?

– Буду!

– Ну так я увижусь с вами там!

– Хорошо! – И с этим парфюмер повернул обратно к Лувру: ему уже не к чему было советоваться с Годольфином об интересовавшем его вопросе.


XXII

Когда парфюмер скрылся во мраке, Генрих и Ноэ не могли удержаться от смеха.

– Надеюсь, теперь нам нечего бояться его! – сказал принц.

– Теперь нет,- ответил Ноэ,- но в тот день, когда он увидит, что стал жертвой мистификации, когда он, например, обнаружит мою интрижку с Паолой, он станет беспощаднее тигра! Кстати, не объясните ли вы мне, что вы предполагали, когда говорили, что его могуществу что-то угрожает?

– А ты веришь в это могущество?

– Господи, да ведь я говорил вам, что Годольфин…

– Хорошо, хорошо! Оставим Годольфина в покое. Но веришь ли ты, что Рене умеет читать в звездах?

– Ну,это, конечно, нет!

– Значит, если убрать подальше Годольфина…

– Это было бы прекрасно. Но Паола?

– А почему бы нам не прихватить и ее?

– Да потому, что эта крошка забрала себе в голову мысль о браке!

– А, ну это совсем другое дело! Никогда не надо похищать женщин, которые носятся с мыслью о браке! Это слишком опасно… Но от Годольфина надо непременно избавиться, потому что если он действительно обладает даром ясновидения, то куда бы мы ни спрятали Сарру, он все равно откроет ее убежище Рене! Ну Да утро вечера мудренее; мы еще подумаем, как справиться с этим делом. А теперь, благо мы уже подошли к нашей гостинице, стучись скорее.

Не успели наши герои улечься в постель, как уже заснули богатырским сном. Но их очень рано разбудил чей-то стук в дверь.

– Кто там? – спросил принц.

– Землячка пришла навестить земляков! – ответил из-за Двери свежий, веселый голос.

– Это Миетта! – сказал Ноэ.

Он и принц поскорее оделись и открыли дверь хорошенькой племяннице Маликана.

– Знаешь ли, крошка,- сказал ей Ноэ,- ты на диво хороша!

– Если бы вы были человеком моего круга, месье,- краснея, ответила Миетта,- тогда ваши слова доставили бы мне удовольствие, а так вам даже и не след говорить мне это!

– Ну конечно,- важно заметил Генрих,- если бы ты был простым горожанином и мог бы предложить Миетте руку и сердце…

– Дядя рассказал мне все, что я должна буду сделать,перебила его Миетта, которой хотелось избежать продолжения обсуждения этой рискованной темы.- Я отправлюсь к госпоже Лорьо, скажу, что наша землячка, графиня де Граммон, направила меня к ней и что я была бы рада, если бы она взяла меня на службу к себе. Ну а дальше что?

– Дальше вот что! Возьми это колечко,- Генрих снял с пальца кольцо с шифром Коризандры, которое еще накануне привлекло внимание Сарры,- и покажи его госпоже Лорьо. Если она будет не одна в то время, когда ты придешь, то она поймет что ты пришла от моего имени. Когда же ты останешься с нею наедине, скажи: "Сударыня, друг Коризандры, человек, который заботится о вас, умоляет вас всецело довериться мне и сделать все, что я скажу вам!"

– Хорошо! – сказала Миетта.

– Если же она будет колебаться, то прибавь: "Вы подвергаетесь опасности, и вас хотят спасти от Рене!"

– Хорошо, ну а когда я скажу ей все это, тогда что?

– Тогда ты скажешь, что отправишься за своими вещами и подождешь нас около полудня у твоего дяди.

Миетта взяла кольцо, поклонилась молодым людям и выпорхнула из комнаты.

– Красивая девушка! – пробормотал Ноэ.- Право, она даже лучше Паолы.

– Возможно, но все же очень хорошо, что Паола немножко вскружила тебе голову! Если бы этого не случилось, мы не знали бы всего того, что знаем теперь… Ну, а теперь пойдем завтракать, милый мой, да и в Лувр. Пибрак ждет нас до двенадцати!

Принц и Ноэ оделись в нарядные платья, плотно позат-ракали и отправились в Лувр. Во дворе Лувра к ним направили молодой паж. Это был темнокудрый Рауль, сумевший найти дорогу к сердцу красавицы Нанси.


XXIII

Рауль встретил Генриха улыбкой.

– Я вас ждал, господин де Коарасс,- сказал он,- у меня имеется для вас письмо от… Нанси!

Рауль покраснел, произнося это имя.

– Давайте сюда это письмо, месье Рауль,- сказал Генрих-протягивая руку, и сейчас же вскрыл его.

"Господин де Коарасс,- гласило письмо,- я не могу быть вечером на условленном месте, потому что особа, которая ждет вашего рассказа, не будет иметь возможности принять Вас. Но завтра в тот же час ждите меня. Похоже на то, что Вы вели себя молодцом: о Вас говорят, и я поймала уже не один вздох!"

– Вот что, голубчик,- обратился Генрих к пажу,- я настоящий провинциал и могу заблудиться в Лувре. Так не проводишь ли ты нас?

– А куда вы хотите пройти?

– К Пибраку.

– Отлично, так я проведу вас боковой лестницей! Пибрак встретил принца с выражением почтения и преданности.

– Полно, кузен! – смеясь, сказал ему Генрих.- Освобождаю вас от всех этих китайских церемоний! Я просто зашел к вам с дружеским визитом, только и всего. А мне даже и сказать вам нечего!

– Неужели? – явно насмешливым тоном спросил Пибрак.

– Но зато у вас, наверное, найдется что порассказать, про короля например?

– Вы очень нравитесь королю. Он вчера говорил мне это на охоте и прибавил, что вы произвели очень хорошее впечатление на принцессу.

– Не может быть! – воскликнул Генрих с таким наивным видом, что Пибрак не мог удержаться от смеха.

– У вашего высочества плохая память! – сказал он.

– То есть? – спросил принц.

Вместо ответа Пибрак указал рукой на книжный шкаф.

– Ну? – нетерпеливо спросил Генрих.

– Но вы, ваше высочество, очевидно, забыли, каким образом и где видели в первый раз принцессу!

– Ах, черт возьми,- воскликнул принц,- а я и забыл! Готов держать пари, что вчера часов в девять-десять вы опять смотрели в дырочку! Ну знаете ли, если вы не дадите мне обещание уважать мои часы, мне придется попросить у вас ключ от книжного шкафа!

– Но соблаговолите только сообщить мне свои часы, и я буду сообразовываться с ними! – ответил капитан гвардии.

– Ну так вот! Завтра… от девяти часов… А теперь, раз вы настолько в курсе всей этой истории, не соблаговолите ли вы сказать мне, что предполагает принцесса делать сегодня?

– Не знаю, ваше высочество!

– Странно! – ответил Генрих, пожимая плечами.- А ведь вы, кажется, отлично знаете все, что происходит при дворе!

– Да что же, собственно, я знаю? – сказал Пибрак.- Что я знал, то и сказал вам. Может быть, вам интересны подробности моего разговора с королем? Так вот они! Король, который отлично знает свою сестрицу, сказал мне: "Знаете ли, Пибрак, этот Коарасс окончательно вскружил голову Марго". "Неужели, ваше высочество?" – наивно спросил я. "Ба! – ответил король.- я, во всяком случае, скорее предпочитаю этого паренька, который мне очень нравится, чем кузена де Гиза, которого я терпеть не могу. Тем хуже для другого кузена, принца Наваррского!"

– Благодарю! – улыбаясь, сказал Генрих.

– Зато, – продолжал Пибрак,- если король уже любит вас, ваше высочество, то королева очень скоро возненавидит!

– Она-то за что?

– Во-первых, за то, что вас любит король, а она всегда ненавидит тех, кого король любит. Во-вторых, королева поставила теперь своей задачей беречь принцессу пуще глаза для ее будущего супруга, принца Наваррского, ну а вы в ее глазах еще долго будете ничтожным сиром де Коарассом!

– Это правда. Что же делать?

– Быть острожнее! Кстати, совсем забыл! Король поручил мне пригласить вас завтра на охоту!

– Великолепно. Будем!

Молодые люди поговорили еще немного с Пибраком и ушли от него, как только луврский колокол стал отбивать двенадцать ударов.

– У меня назначено свидание с Рене,- сказал Генрих,- но я думаю, что, прежде чем идти к нему, надо зайти к Маликану: может быть, Миетта уже вернулась!

Действительно, Миетта поджидала их на пороге кабачка.

– Ну-с, крошка? – спросил Генрих.

– Дело сделано,- ответила девушка.- Она увидала кольцо, покраснела, и я сразу поняла, что она любит вас! – У Генриха сильно-сильно забилось сердце.- Но в это время в комнату вошел какой-то толстый старик со злым лицом,- продолжала Миетта.- Это был сам Лорьо, и барыня сказала мне: "Раз вы пришли от Коризандры, дитя мое, то добро пожаловать, я охотно беру вас к себе на службу!" Как только Лорьо услыхал эту фразу, он сейчас же ушел, ворча себе что- то под нос. Оставшись со мной наедине, Сарра сказала: "Я сделаю все, чего захочет друг Коризандры!" Ну, а теперь что я должна делать? – спросила Миетта принца.

– Подожди, ты это сейчас же узнаешь,- ответил Генрих. Он оставил Ноэ в кабачке в обществе Маликана и хорошенькой Миетты, а сам вернулся в Лувр. Он как раз спрашивал у часового, как пройти в помещение Рене, когда во дворе показался сам парфюмер.

– А, вы здесь, мессир,- сказал Генрих,- а я как раз справлялся, как пройти к вам!

– Я спустился во двор, чтобы подождать вас,- ответил Рене со слабой улыбкой.- Но если вы хотите подняться ко мне…

– Да нет, к чему же? Во дворе никого нет… Так вот, как вы помните, мы расстались с вами сегодня в очень дурную погоду. Небо было совершенно закрыто тучами, и звезд не было видно. Но около трех часов утра небо прояснилось, и я мог с большей точностью заняться вашей судьбой. И должен сказать вам, что звезды сообщили мне очень странные вещи!

– Неужели? – ответил Рене, пытаясь улыбнуться.

– Дело в том, что вчера я ошибся. Из-за тумана и туч я не мог руководствоваться расположением звезд для сличения их с линиями руки. Теперь звезды сообщили мне, что вы должны не откладывать свой проект на три дня, а привести его в исполнение как можно скорее. В особенности удобен для этого сегодняшний день. Ведь сегодня суббота и третье число. Число три – самое каббалистическое из всех нечетных, а суббота – день шабаша!

– Ну что же,- ответил Рене,- сегодня так сегодня… Но вы говорили мне о том, что что-то угрожает моему могуществу.

– Сейчас я не могу сообщить вам подробности,- ответил принц,- но завтра я к вашим услугам! До свидания, месье Рене!

Когда принц вышел из ворот, Рене, оставшийся н'а том же месте, словно оглушенный, пробормотал:

– Сколько лет уже я смеюсь над легковерными парижанами, заставляя их верить, будто в звездах можно что-нибудь прочитать. Я сам не верил этому д пользовался откровениями лунатика Годольфина… И вдруг является человек, который доказывает мне, что звезды действительно могут открывать нам тайны будущего!

Весь день Рене был задумчив и встревожен. Около девяти часов вечера он вернулся к себе в магазин. Его встретила Паола, но он лишь рассеянно поцеловал ее в лоб.

– Покойной ночи, отец,- сказала девушка.- У меня страшная головная боль, и я попытаюсь заснуть.

– Покойной ночи! – ответил Рене, которому было не до дочери и ее боли.

Когда Паола ушла, Флорентинец сказал Годольфину:

– Годольфин, ступай и погуляй часок по набережной. Сюда придут люди, которых ты не должен видеть. Можешь запереть лавку, у меня с собой второй ключ. Когда на Сен-Жермен-д'0ксерруа пробьет десять часов, возвращайся домой спать!

Годольфин покорно закрыл ставни, надел шляпу, плащ и вышел, захватив с собой ключ от двери. Это был далеко не обыкновенный ключ: выкованный в Милане, он обладал большим количеством хитроумных нарезок, бороздок и фестонов, благодаря чему к замку двери совершенно невозможно было подобрать другой ключ. Ключ, бывший у Рене, представлял собою точную копию первого. Через несколько минут после ухода Годольфина в дверь лавки постучали. Это был Теобальд, которого Рене узнал лишь по его фигуре, так как ландскнехт явился в маске.

– Ну-с, ты готов? – спросил его Рене.- В таком случае за дело!

– Простите,- ответил тот,- нам надо сначала урегулировать счеты. Вы обещали мне полтораста пистолей, не правда ли? "У, так я решил теперь, что этого мало. Вы дадите мне двести, и притом половину сейчас на руки!

У Рене не было времени, чтобы вступать теперь в торг. Он достал кошелек и отсчитал Теобальду требуемую сумму. Затем он надел маску, выпустил Теобальда и вышел вслед за ним. Прихлопнув дверь, он подергал за ручку, чтобы убедиться, захлопнулся ли замок и в безопасности ли спящая Паола. Затем он взял ландскнехта под руку и пошел с ним по мосту к левому берегу Сены.

А в это время Годольфин, дрожа от холода, прогуливался по правому берегу реки. Наконец пробило десять часов. Он направился домой. У самой лавочки перед ним внезапно выросли из тьмы две фигуры. Кто-то схватил его за горло, другой приставил ему к сердцу кинжал, говоря:

– Одно слово, одно движение – и ты будешь убит! Годольфин хотел оказать сопротивление, но ему сунули в рот платок, связали руки и ноги. Затем один из напавших взвалил его к себе на плечи, тогда как другой сказал:

– Поспешим! Нельзя терять ни минуты! А теперь посмотрим, как будет мессир Рене читать в звездах тайны будущего!


XXIV

У Самуила Лорьо ужинали в половине восьмого, и ровно в восемь часов с едой было кончено. По знаку, данному хозяином, мастера и подмастерья встали, поклонились и ушли в сопровождении двоих слуг, так как во всем доме, кроме самого Лорьо и Сарры, на ночь оставались лишь старая служанка и Иов; Вильгельм Верконсин спал в лавке суконщика. Впрочем, на этот раз в доме прибавилось еще одно новое лицо, оставшееся ночевать. Это была новая горничная Миетта, которую Сарра категорически отказалась отпустить. Когда мастера и рабочие ушли, Лорьо приказал служанке идти спать. Не дожидаясь такого же приказания, Сарра сама встала и ушла с Миеттой к себе. Лорьо проводил ее до дверей ее комнаты и запер снаружи на засов. Старый ревнивец не только превратил дом в крепость, но и внутри этой крепости бедная Сарра жила настоящей узницей.

Затем Лорьо при помощи Нова и Верконсина перетаскал в лавку суконщика свертки с золотыми и серебряными слитками и драгоценными камнями и, сделав это, сказал:

– Сегодня я вернусь поздно. Я непременно хочу покончить сегодня же с покупкой жемчуга. Навертывается очень выгодное дельце!

Иов старательно запер за хозяином дверь, потом постлал себе в коридоре тюфячок и сейчас, же заснул.

Когда по всему дому стал разноситься его сочный храп, потайная дверь из погреба открылась и показался Вильгельм Верконсин. Он на цыпочках направился к коридору, бесшумно открыл дверь в мастерскую, подошел к дверям комнаты Сарры, отодвинул задвижку и осторожно стукнул два раза в дверь. Последняя сейчас же открылась, пропуская сначала Миетту, а за ней хорошенького мальчика в беарнском колпаке, в котором довольно трудно было узнать красавицу Сарру.

Вильгельм взял их за руки, и вскоре все трое исчезли в тайнике. Сарра была спасена!

А сам Лорьо шел тем временем, ничего не подозревая, улицам спящего Парижа. Он перешел через мост Святого Михаила и направился к Шапельской площади. Но не успел он дойти до нее, как его остановили два замаскированных незнакомца.

Лорьо достал из-за пазухи пистолет и щелкнул курком. Однако этот звук совершенно не испугал незнакомцев; они лишь весело рассмеялись.

– Ну-ну, месье Лорьо,- сказал один из них,- вы должны были бы уже по платью видеть, что имеете дело с дворянами, а не с какими-нибудь ночными грабителями!

– Как, вы знаете меня? – удивился ювелир.

– Ну конечно, и вы должны быть очень благодарны Провидению, что случайно встретили нас сегодня, а то завтра могло быть уже слишком поздно!

– Да в чем дело, господа? – растерянно спросил Лорьо.- Не соблаговолите ли сообщить мне, с кем я имею честь…

– Нет, дело, о котором мы хотим поговорить, слишком важно,- ответил незнакомец,- мы и так рискуем головой ради вас, а если назовем еще свои имена… Вы послушайте только: помните ли вы, что недавно между Туром и Блуа какой-то всадник преследовал вашу жену? Ей удалось спастись от него, но этот всадник твердо решил не выпускать своей жертвы.

– Его имя? – прохрипел Лорьо.

– Это имя таково, что его можно сообщить только шепотом на ухо. Наклонитесь ко мне! – сказал незнакомец.

Лорьо наклонился к незнакомцу. Тот обхватил его за шею, как бы желая притянуть поближе, но в этот момент другой замаскированный со всего размаха всадил ему кинжал между лопаток. Лорьо со стоном рухнул на землю.

– Вот это был мастерский удар, друг Теобальд! – сказал Рене.- Болван убит на месте! Обыщи его! Если найдешь деньги, можешь взять их себе, а мне отдай только ключ от дома, который должен быть при старом дураке!

Ландскнехт обыскал Лорьо, сунул себе в карман кошелек, а Рене подал ключ.

– Ну а теперь,-сказал парфюмер,- сволоки-ка мне эту падаль в воду!

Ландскнехт охватил труп своими сильными руками, поднял и швырнул в Сену. Затем они отправились назад, прошли по мосту Святого Михаила, площади Шатле и по улице Святого Диониса направились к Медвежьей улице. Ключом, взятым у убитого Лорьо, Рене отпер дверь, и они вошли. В этот момент из коридора послышался старческий голос, спросивший:

– Это вы, хозяин?

Вслед за этим окриком в дверях показалась фигура старого Иова, который пытался высечь из огнива огонь. Увидев двух замаскированных незнакомцев, он поднял крик, но в этот момент Теобальд бросился на старика и одним ударом положил его на месте, а затем сказал своему спутнику:

– Можете идти! У меня верная рука. Старик мертв!

Затем он ощупью нашел огниво и зажег свечу, стоявшую около постели убитого Иова.

С этой свечой они прошли в дом, причем Рене успел снять с пояса Иова маленький ключик, о значении которого парфюмер сейчас же догадался. Они пошли по комнатам, но везде их встречали пустота и молчание. В глубине мастерской они заметили полуоткрытую дверь. Рене устремился туда и сразу догадался, что это должна была быть комната Сарры. Он кинулся к кровати, откинул полог и… отскочил с криком изумления и бешенства: кровать была не только совершенно пуста, но даже не смята!

В бешенстве Рене принялся носиться по всему дому. На шум выбежала старая Марта, но и с ней Теобальд покончил одним ударом. Однако Сарры нигде не было!

Когда первый приступ бешенства прошел, он подумал: "Ну что же, красотка- еврейка временно потеряна для меня, но зато сокровища ее мужа на месте!" В углу мастерской стоял большой стальной шкаф с маленькой замочной скважиной. Рене примерил ключ, взятый им с трупа Иова,- ключ как раз подходил к скважине.

Теобальд тоже подошел к шкафу и с блестящими глазами ждал, когда Рене откроет дверцу. Этот взгляд навел парфюмера на размышления.

"Придется делиться!" – подумал он и сказал вслух:

– Ну-ка, попробуй отпереть ты, Теобальд. У меня силы не хватает!

Ландскнехт подошел к шкафу и взялся за ключ. В тот же момент Рене взмахнул кинжалом и ударил Теобальда между плеч, как недавно ландскнехт ударил Самуила Лорьо.

Теобальд вскрикнул и упал на пол.

– У меня тоже верная рука,- хихикнул Рене,- благодаря этому я сэкономил более трехсот пистолей!

Он оттолкнул труп и сам взялся за ключ. Замок щелкнул, но едва дверь медленно повернулась на петлях, как Флорентинец вскрикнул и отскочил в ужасе.

Шкаф был совершенно пуст!


XXV

Рене долго простоял с открытым ртом перед денежным шкафом, в котором не было ничего, кроме двух мешочков и серебром.

"Но если Лорьо не прятал здесь своих сокровищ,- он,- то где же он прятал их? А может быть, она ограбила и сбежала?"

Однако ему пришлось сейчас же отказаться от этого положения. Ключ был на теле старого Иова, а если бы последний был соучастником Сарры, он тоже скрылся бы вместе с нею.

Значит, этого нельзя было предположить, и, вероятно, у ювелира был какой- нибудь тайник, где хранилось все его добро. Но где этот тайник? Объятый жаждой золота Рене принялся неистово искать тайник. Он переставил всю мебель, не заботясь даже, что шум может привлечь любопытство полиции или соседей. Он простучал и исследовал весь пол и стены, но нигде не было и следа какого-нибудь замаскированного хранилища. Вдруг свеча в его руках погасла, и из щели закрытых ставен блеснул дневной луч. Тогда только Рене опомнился и поспешил поскорее скрыться из дома. Отворив дверь, он осторожно выглянул на улицу и, убедившись, что она по- прежнему пустынна, бросился бежать, даже не позаботясь закрыть дверь. До моста Святого Михаила он дошел без всяких инцидентов и, только подойдя к дверям своей лавочки, вдруг вспомнил, что ключ вместе с кинжалом остался на стуле в комнате Сарры. Он бросил их тогда в бешенстве, о чем во время поисков тайника совершенно забыл, да так и убежал…

Что же делать теперь? Вернуться обратно? Но становилось все светлее, и если его застанут там, в доме, то это будет уже совсем неопровержимой уликой! "Ну да ничего,- решил он,Годольфин откроет мне!"

Он постучал, но никто не отпирал. Это удивило Рене, потому что обыкновенно Годольфин спал очень чутко.

Флорентинец постучал еще – ответом ему было молчание. А тут еще опять стал накрапывать дождь…

В бешенстве Рене принялся барабанить в дверь что было силы. Тогда в первом этаже открылось окно, и показалась прелестная головка Паолы.

– Это вы, папа? – спросила она.

– Я, – ответил Рене.- Это животное Годольфин спит сегодня как зарезанный.

– Разве ключ не у вас?

– Я оставил его в Лувре!

– Подождите, я сейчас открою.

Паола накинула на себя платье и спустилась в лавочку, и Рене с улицы услышал, как она удивленно вскрикнула.

– Что ты кричишь? – спросил он, когда девушка впустила его в лавку.

– Папа, да ведь Годольфина нет! – ответила Паола, показывая на то место, где Годольфин обыкновенно стлал свой матрац.

Очевидно, приказчик так и не возвращался с той поры, как Рене отправил его прогуляться!

Парфюмер в ужасе бросился на скамейку и пробормотал:

– Годольфин исчез! Боже мой, но ведь если я не найду его, что же станет с моим влиянием и положением?

И ему пришло в голову туманное предсказание гасконского дворянина…

Роман II КОРОЛЬ – СЕРДЦЕЕД

I

В этот день король Карл IX охотился в Сен-Жермене. К концу охоты король собственноручно заполевал волка и, как страстный любитель этого рода спорта, не мог отказать себе в удовольствии избавить несчастное животное от мучительной агонии и всадить ему в голову пулю в тот самый момент, когда свора уже наседала на волка и собиралась растерзать его в клочки.

– В самом деле! -с довольным видом воскликнул король.Марго, которая так любит охоту, сделала большую ошибку, что не поехала с нами сегодня. Что вы скажете на это, господин де Коарасс? Ведь такая чудная погода!

– В самом деле, ваше величество, погода чудная,-ответил Генрих Наваррский.

– И Марго отлично позабавилась бы! -продолжал король, бросая хитрый взгляд на юного принца.

– А разве ее высочество чувствовала себя недостаточно хорошо сегодня? – спросил Генрих, без смущения выдерживая королевский взгляд.

– Да, у Марго мигрень.

– Это очень неприятная болезнь, ваше величество!

– Ну, у женщин всегда бывает мигрень, когда они не хотят что-нибудь делать,- ответил король, пожимая плечами.-Готов держать пари. что, если бы Марго знала о вашем присутствии на охоте, она непременно отправилась бы тоже!

– О ваше величество! Вам угодно смеяться надо мной! – сказал Генрих, будучи на этот раз не в силах удержаться от румянца замешательства.

Но король и сам понял, что зашел слишком далеко, и просто ответил:

– Да я вовсе не шучу. С тех пор как Марго знает, что ей придется выйти замуж за принца Наваррского, она бегает за всеми беарнцами, чтобы узнать у них что-нибудь о своем будущем супруге… Да,- продолжал он,-день был действительно очень удачным, и я уверен, что буду обедать сегодня с большим аппетитом!

– Тем лучше для вас, ваше величество! -заметил Пибрак.Когда король кушает, его подданные чувствуют голод!

– В таком случае приглашаю вас отобедать со мной, Пибрак! -улыбаясь, сказал король.

– Это такая честь для меня, ваше величество…

– И ваших кузенов тоже!

Генрих Наваррский и Ноэ поклонились, и король Карл IX дал сигнал к возвращению в Париж.

Перед Лувром он сказал Пибраку:

– Сходите к моей сестре, узнайте, не лучше ли ей. Пригласите ее отобедать со мной!

Пибрак отправился исполнять это приказание и, вскоре вернувшись, доложил:

– Ваше величество, ее высочество лежит в постели -боль не унимается!

"Черт возьми! – подумал Генрих.- А как же будет с назначенным мне свиданием?"

За стол король сел вместе с Пибраком, обоими молодыми людьми, слывшими за кузенов последнего, с Крильоном, полковником дворцовой гвардии, и двумя другими придворными, участвовавшими в охоте.

– У меня волчий голод,-сказал он.-Вот то-то я поем! Но король не учел возможного вмешательства случая, способного прогнать самый сильный аппетит какой-нибудь дурной новостью. Не успел он поесть знаменитый суп из свиного сала и пососать крылышки фазана, как ему доложили:

– Ваше величество, городской голова на коленях умоляет принять его немедленно!

– К черту городского голову! -буркнул король.

– Но, ваше величество, голова уверяет, что должен доложить вашему величеству о выдающемся преступлении!

– Ах вот как? -сказал король, обрадованный, что сейчас узнает что-нибудь интересное.-Ну, пусть войдет!

Через минуту дверь открылась, и в комнату вошел величественный старец с благородными манерами и полной достоинства осанкой. Это был городской голова Жозеф Мирон, брат королевского лейб-медика.

– Господин городской голова,-сказал король, протягивая согласно обычаю руку для поцелуя,-уж не охватил ли огонь весь город с четырех сторон? Или, может быть, все мосты снесены половодьем в Сене? Нет? Так что же могло случиться достаточно важного, чтобы дать вам право беспокоить несчастного короля, умирающего от голода?

– Ваше величество,- не смущаясь, ответил голова,-я явился с требованием правосудия. Этой ночью ограблен и убит парижский горожанин, и народная молва обвиняет в преступлении лиц, близких к вашему величеству!

– Однако, господин городской голова! -сказал король, роняя из рук нож.- Я не держу при себе убийц и грабителей! Потрудитесь объясниться!

– На Медвежьей улице жил ювелир по имени Самуил Лорьо,спокойно начал рассказывать Жозеф Мирон, не смущаясь королевским гневом.- Он был очень богат и женат на молодой, очень красивой женщине. И вот жена Лорьо исчезла!

– Одна?

– Это осталось неизвестным.

– А муж?

– Сегодня утром соседи Лорьо с удивлением заметили, что дверь в его квартиру открыта, хотя обыкновенно он тщательно запирался. Из любопытства кое-кто зашел туда, но уже с первых шагов им пришлось натолкнуться на труп, лежавший в коридоре…

– На труп самого Лорьо?

– Нет, ваше величество, на труп старого приказчика Нова. В следующей комнате у открытого и совершенно пустого денежного шкафа нашли второй труп…

– Муж на этот раз?

– Нет, ваше величество, это был труп ландскнехта, которого еще несколько дней тому назад видели на часах у луврских ворот.

– Черт возьми! -буркнул король, нахмуривая брови.

– Наконец, в верхнем этаже нашли труп старой служанки.

– Ну, а… муж?

– Мужа прибило течением к Нельскому парому. Он был убит ударом кинжала и сброшен в воду.

– Однако, господин городской голова,-крикнул король,- это составляет четыре убийства сразу!

– Четыре, ваше величество!

– Но как попал ландскнехт в эту компанию?

– Ваше величество! Следствие, произведенное по горячим следам, установило, что Лорьо был убит не дома, а около реки. Убит он был ударом кинжала в спину. Хирург, приглашенный мною для осмотра трупа, установил, что смерть последовала моментально и что рана была нанесена тем же кинжалом, которым были убиты старик Иов и служанка. Это был обыкновенный французский кинжал с треугольным лезвием. А ландскнехт убит итальянским стилетом, оставляющим овальную, еле заметную рану.

– Значит, убийца переменил оружие? -спросил король.

– Нет, ваше величество, тем более что кинжал, найденный при ландскнехте, как раз подходит к первым трем ранам. И по всей очевидности, картина преступления такова: неизвестный убийца и ландскнехт подстерегли Лорье, убилиего, ограбили. Ключом, нашедшимся при ювелире, они отперли дверь дома, проникли туда и расправились с приказчиком и служанкой, а когда дело дошло до дележа сокровищ, обнаруженных в денежном шкафу, то соучастник убил ландскнехта, чтобы завладеть одному всем!

– Но нашли ли вы какие-нибудь указания, способные обнаружить личность второго грабителя?

– Да, ваше величество, и эти указания настолько серьезны, что я умоляю ваше величество выслушать меня наедине! Король встал и недовольно буркнул:

– Как нарочно, право! Один раз в году случается, что я чувствую аппетит, так именно в этот раз мне непременно должны помешать! Идите сюда, я слушаю вас! -сказал он, отходя с Мироном в дальний угол комнаты.


II

– В доме несчастного ювелира,-сказал Жозеф Мирон, отойдя с королем в угол,-нашли итальянский стилет, которым, очевидно, был убит ландскнехт. Вот он этот стилет, ваше величество!

Взяв в руки поданное ему Мироном оружие, король не мог сдержать возглас удивления: этот самый стилет он не раз видел у Рене и любовался художественной кружевной отделкой рукоятки.

– Кроме стилета,-продолжал голова,-убийца забыл ключ от дома. Этот ключ тоже поражает тонкостью работы. Вот он, ваше величество! Согласитесь, что во Франции таких не делают и что итальянец…

– Господин Мирон,-резко перебил король голову,- совершенно не к чему произносить имена, которые сами напрашиваются на язык. Ступайте с Богом! Даю вам мое королевское слово, что правосудие сделает свое дело.

– Вполне полагаюсь на это! -с достоинством ответил Мирон, уходя.

Король вернулся к столу. Теперь он стал есть очень нехотя и казался мрачным и задумчивым. Гости удивленно переглядывались. Только Генрих и Ноэ не поднимали головы. Наконец король встал и сказал приглашенным:

– До свиданья, господа! А вы, Пибрак, подите к королевематери и предупредите ее, что я сейчас буду у нее. Кстати, господа, потрудитесь никому ничего не рассказывать о том, что слышали здесь. Я хочу расследовать это дело, прежде чем слух о нем разнесется!

Приглашенные стали расходиться. Пибрак, проходя мимо Генриха, успел шепнуть ему:

– Подождите меня в приемной!

Генрих и Ноэ остались в приемной. Там к ним вскоре подошел Рауль.

– Господин де Коарасс,-сказал он Генриху, отведя его в сторону,-у меня имеется поручение к вам от Нанси!

– Ну-с, что же ей угодно?

Она поручила мне сказать вам, что бывает мигрень и мигрень и что иная мигрень проходит от того, что в десять часов погуляешь по набережной!

– Спасибо, друг мой! Это все?

– Не совсем, месье! Я хотел бы спросить, как… ну, вы мне обещали… узнать…

– А! Поговорить с Нанси о вас? Не беспокойтесь, я займусь этим!

В этот момент Пибрак вновь прошел через приемную к королю, и молодые люди слышали, как он доложил:

– Ее величество ожидает ваше величество!

– Королева у себя?

– Нет, ее величество находится у ее высочества принцессы!

– Ну так я тоже пойду к Марго! Пибрак вышел из кабинета и быстро увел молодых людей к себе.

"Гм! -думал Генрих,-наверное, Пибрак сообразил, что мы знаем кое-что поподробнее о всей этой истории!"

Но принц ошибался: Пибрак имел в виду совершенно другое.

– Ваше высочество,-сказал он, когда они вошли в комнату капитана гвардии,- король отправился говорить с королевой по поводу убийства, о котором рассказал ему Мирон. Я уверен, что вам, как и мне, будет интересно узнать, о чем это они шептались в углу. Должно быть, король извлек из этого разговора что-нибудь очень неприятное для королевы Екатерины. Ну что же, послушаем через наш тайничок и узнаем весь секрет!

– Да неужели вы еще не догадались, кто именно убил старика Лорьо? -воскликнул Генрих.

– Господи, где же у меня голова была! -ответил Пибрак.- Но ведь это его жену вы вырвали из когтей Рене? Значит, на этот раз Рене удалось похитить красавицу?

– Нет, -ответил принц,-он убил мужа. Но жена находится в безопасном месте.-И он рассказал Пибраку все, что читатели уже знают из предыдущего романа.

– Ваше высочество, ваше высочество! -сказал Пибрак.-Вы играете в опасную игру! Конечно, отступать теперь было бы поздно, но будьте настолько же осторожны, насколько вы смелы. иначе вы погибли! И раз все это так, то вам тем более важно узнать, о чем будет говорить король с королевой!

– Ну, так пойдем к тайнику! -ответил Генрих. Ноэ остался в комнате, а Генрих с Пибраком прошел на цыпочках в потайной ход. Там принц приник глазом к дырочке, проверченной в распятии.

Маргарита и королева-мать были еще одни. Маргарита как раз в этот момент промолвила:

– Рассказывают, будто король сегодня удивительно хорошо настроен. Но что ему могло понадобиться у нас в этот час?

Королева не успела ответить, потому что в этот момент камергер распахнул дверь и провозгласил:

– Его величество король!

– Здравствуй, Марго! – сказал Карл IX, целуя руку сестры.Доброго вечера, ваше величество! -обратился он к королеве-матери с сухим поклоном.-Я пришел, чтобы предупредить вас, что завтра будет заседание парламента, на котором прошу вас присутствовать, так как будут судить важного преступника! Этого преступника присудят к колесованию, что и будет исполнено не далее как через три дня!

– Но я не понимаю, о каком преступнике говорите вы, ваше величество! – ответила королева.- Вероятно, о каком-нибудь принце или важном синьоре, составившем заговор на целость и благо монархии?

– Истинными врагами монархии являются те негодяи, которые втираются в доверие королей, чтобы убивать и грабить честных горожан!

Теперь Екатерина Медичи поняла все: ведь еще накануне Рене испрашивал у нее жизнь горожанина! Но сдаваться она не хотела.

– А разве вы, ваше величество, оказали покровительство такому негодяю? -спросила она.

– Я-то нет, а вот вы -да! -ответил король.

– Я? -с негодованием переспросила Екатерина. Но король не дал себе поддаться, как обыкновенно, величественным манерам матери, а твердо сказал:

– Потрудитесь выслушать меня, ваше величество! На Медвежьей улице убили ювелира Лорьо…

– Гугенота?

– Парижского горожанина, ваше величество!

– Ну и что же?

– А то, что убийца забыл на месте преступления вот этот самый кинжал и ключ! Вы узнаете их конечно?..

"О, неосторожный!" – подумала Екатерина и прибавила вслух:

– Но как же вы хотите, чтобы я…

– Полно, ваше величество, полно! Посмотрите-ка хорошенько! На клинке имеется шифр, и этот шифр принадлежит вашему любимчику, Рене Флорентинцу!

– Если Рене совершил это преступление,-мрачно сказала побледневшая королева,-я примерно накажу его!

– О, простите, ваше величество! -возразил король.-Это вас уже совершенно не касается! Это дело парламента, а потом – палача!

– Но помилуйте, ваше величество, ведь Рене преданный слуга… он оказал уже столько услуг… Он спас монархию от угрожавшего ей заговора… И из-за какого-то горожанина…

– Из-за горожанина? -крикнул Карл IX.-Да ведь горожане разнесут в щепки мой трон, если я позволю какому-нибудь Рене резать и грабить их! Не пройдет недели, как Рене будет колесован!

Сказав это, король в гневе удалился. Екатерина и Маргарита переглянулись.

– Рене -просто негодяй,-сказала королева,-кончится дело тем, что он поссорит меня с королем. Но он полезен, а потому я спасу его! -И королева быстро удалилась.

Генрих и Пибрак тоже вышли из тайного коридора и вернулись в комнату, где Ноэ многозначительно посмотрел на них: король говорил настолько громко, что его слова долетали и до комнаты.

– Ну-с,-сказал Генрих,-дело-то, кажется, пахнет для Рене очень скверно!

– Король остается королем,-ответил Пибрак, пожимая плечами,-но единственным хозяином положения по-прежнему является королева! Поэтому весьма возможно, что парламент оправдает Рене, если только дело дойдет до этого,-закончил Пибрак. -По-моему, его не посмеют даже арестовать!

– Однако! -спохватился принц, взглянув на часы.-Скоро десять, и я должен идти. Покорнейше прошу вас, Пибрак, не пользоваться сегодня вечером вашим тайником! Ну, пойдем, Ноэ!

С этими словами Генрих ушел, невольно размышляя над словами Пибрака: "Рене не осмелятся даже арестовать".

"Неужели Пибрак прав?" -думал он.

На самом деле в этой части предсказания Пибрак оказался неправым. Вернувшись к себе, король велел позвать герцога Крильона, славившегося своей прямотой и неустрашимостью: ведь для того чтобы арестовать фаворита мстительной Екатерины Медичи, да еще такого фаворита, как Рене, нужно было действительно обладать незаурядным геройством!

– Герцог! -сказал ему король.-Ступайте и арестуйте Рене Флорентийца, парфюмера королевы-матери!

– Сто тысяч ведьм! -воскликнул бесстрашный Крильон.-Ваше величество еще ни разу не давали мне такого приятного поручения!

– Ну так ступайте! -мрачно ответил король.


III

Выйдя из Лувра, Генрих и Ноэ повстречались на набережной с каким-то человеком, который быстрым шагом направлялся ко дворцу.

– Ба, да это наш друг Рене! -сказал принц, узнав парфюмера при свете луны, и обратился к Флорентийцу: -Куда вы так торопитесь?

– Простите, господа,-ответил Рене,-но я очень спешу. Мне надо в Лувр, к королеве-матери.

– Но почему вы так бледны, мессир? Удался ли ваш проект?

– Не вполне… вернее, даже нет!

– Да, да! Это весьма возможно! Ведь я говорил вам, что какое-то враждебное влияние сказывается на вашей судьбе! Если бы вы дали мне тогда возможность погадать вам как следует, мне, быть может, удалось бы выяснить, как парализовать это влияние…

– Так вы, может быть, погадаете мне теперь? -с бледной усмешкой сказал Рене.

– Что же, сегодня ночь очень ясна! Дайте свою руку! – сказал Генрих и принялся с важным видом рассматривать руку Рене. Вдруг он вздрогнул и тихо вскрикнул, после чего спросил: -Вы, кажется, сказали, что идете в Лувр? Так не ходите туда!

– Но почему?

– Не знаю, но там с вами приключится какое-то несчастье!

– Но королева ждет меня!

– Не потеряли ли вы чего-нибудь в прошлую ночь? Я не вижу достаточно ясно, что это такое, но это два каких-то предмета, потерянные или забытые вами, и они являются источником вашего несчастья! Не ходите туда!

Тон, которым Генрих произнес эти слова, произвел на Рене огромное впечатление. В первый момент он даже подумал, не будет ли и в самом деле лучше повернуть обратно? Но если вся Франция трепетала перед Рене, то одно движение бровей Екатерины Медичи заставляло трепетать Флорентинца, а ведь королева всегда ждала его в этот час!

– Я должен идти! -сказал он.-Если моя звезда погасла, то пусть судьбы идут своим чередом! Покойной ночи, господа! -И с этими словами он пошел дальше.

Дойдя до Лувра, Флорентинец прошел в него через потерну и поднялся по узкой лестнице в апартаменты королевы.

Но Екатерины не было в комнате. Когда король гневно вышел из комнаты Маргариты, королева побежала за ним следом. Она хотел войти в кабинет короля, но алебардист преградил ей дорогу,сказав:

– Король никого не принимает!

– Ну, меня-то он примет! -ответила королева.

– Приказ только что отдан, и именно по отношению к вашему величеству! -ответил часовой.

Королеве пришлось вернуться обратно, хотя бешенство душило ее. Рене пришел как раз в то время, когда ей пришлось перенести эту оскорбительную неудачу, и, когда Екатерина, вернувшись к себе, застала своего фаворита, ему первому предстояло вынести на себе бурю ее гнева.

– А, вот и ты! -сказала она.-А я хотела рассказать тебе интересную историю! Вчера ночью на Медвежьей улице нашли убитыми несколько человек, и убийца оставил там ключ и кинжал. И знаешь ли ты, чей это кинжал? Твой, негодяй!

– Но, ваше величество,-пробормотал испуганный Рене,-ведь вы же… позволили…

– Молчи, подлец! -крикнула королева.-На этот раз я от казываю тебе в своем покровительстве! Ты будешь арестован, судим и колесован! -Сказав это, королева взглянула на своего фаворита. Но недаром она еще накануне упомянула, что между ней и Рене слишком много секретов; ей опять стало жалко его…Единственное, что я могу посоветовать тебе,-сказала она,-это бежать, и как можно скорее!

Она показала Флорентинцу на дверь, и на ее лице отразился такой искренний испуг, что Рене понял, насколько неблагоразумно раздумывать над данным ему советом.

Он накинул плащ и подошел, чтобы поцеловать руку королевы.

– Прочь, убийца! -крикнула она, отталкивая его.

Рене поник головой и, выйдя, направился коридором к той потерне, которой он обыкновенно проникал во дворец.

Однако часовой, только что беспрепятственно впустивший его, отказался теперь выпустить обратно, сославшись на приказ короля. Окончательно перепуганный Рене решил попытать счастья на главной лестнице. Часовые, стоявшие у первых ступенек, беспрепятственно пропустили его. То же самое было и с часовыми, стоявшими в низу лестницы.

"Я спасен! -радостно подумал Рене.-Сюда приказ еще не успел дойти!"

Он дошел до главных ворот. Это было последним и притом самым маленьким препятствием. Наряд часовых обыкновенно сидел в кордегардии у ворот, и достаточно было постучаться, чтобы после опроса ворота раскрылись.

Рене постучался.

– Кто идет? -спросил часовой.

– Рене! -ответил парфюмер.

Он думал, что теперь ворота беспрепятственно откроются, но вместо этого из кордегардии вышел Крильон и крикнул:

– Эй, пост, сюда!

– Ваша светлость,-дрожащим голосом спросил итальянец,кажется, вы не узнали меня? Ведь я Рене Флорентинец!

– Арестуйте мне этого болвана и отберите у него шпагу! – приказал Крильон, не удостаивая парфюмера ответом.

Один из солдат взял у Рене шпагу и подал ее Крильону, Герцог обнажил ее, далеко отбросил ножны и переломил шпагу о колено, причем воскликнул:

– Вот как поступают с проходимцами, которые корчат из себя дворян и только бросают тень на верных слуг короля! Связать этого убийцу!

Рене связали и отправили в Шатле. Крильон отправился сопровождать его.

В то время губернатором Шатле был старый сир де Фуррон, ненавидевший всех иностранцев-авантюристов, а следовательно, и королеву-мать. Сир де Фуррон по верности долгу и бесстрашию был своего рода маленьким Крильоном.

– Месье,-сказал ему герцог,-видите ли вы этого субъекта. Это Рене Флорентинец, убийца, которого скоро казнят колесованием.

– Давно бы следовало! -ответил губернатор.

– Вы отвечаете мне за него своей головой!

– Отвечаю! -спокойно согласился Фуррон.

Когда на Рене надели кандалы и втащили его в камеру, он понял, что теперь ему уже нечего ждать.

"Ах! -подумал он.-Почему я не послушал сира Коарасса, этого проклятого беарнца, который читает будущее в звездах?!"

А тем временем, когда Рене поминал сира де Коарасса, по следний сидел с Ноэ на набережной, выжидая, когда на колокольне пробьет десять часов.

– Ну-с, голубчик Ноэ,-сказал он,-как, по-твоему, я справился с ролью астролога-предсказателя?

– Очень хорошо! Но я думаю, что Пибрак прав и что Рене скоро освободят, и так как рано или поздно он поймет, что мы попросту мистифицировали его, то…

– Знаешь тогда что, Ноэ? Тебе надо похитить Паолу!

– Но ведь вы сами недавно согласились, что это опасно!

– Да, но теперь я думаю устроить это иначе. Если Паола согласится добровольно оставаться твоей узницей, то мы можем поместить ее вместе с Годольфином, и его уже не надо будет держать на запоре. А Паола будет нам отличной заложницей!

– Что же,-сказал Ноэ,-это, пожалуй, хорошая идея, и я подумаю о ней. А пока я пойду позондирую почву в этом направлении!

– Ну а я пойду злословить о принце Наваррском! -смеясь, сказал Генрих.

Десять ударов колокола гулко понеслись в воздух. Когда Генрих подошел к потерне, Нанси уже поджидала его. Она взяла его за руку и повела по темной лестнице.

– Однако! -сказал принц.-Почему это мне кажется, что сегодня мы поднимаемся выше?

– Так оно и есть!

– Значит, Лувр подрос в эту ночь?

– Разумеется нет!

– В таком случае принцесса переселилась этажом выше?

– Тоже нет!

– Но,,, тогда…

– Разве вы не слыхали, что короли иной раз венчаются через уполномоченных ими на это лиц? -шепнула Нанси.

– Разумеется слыхал!

– Ну, так сегодня и принцесса поступает так же!

– То есть?

– То есть на свидании буду я!

Сказав это, Нанси открыла дверь и ввела принца в очарова тельную комнатку.

– Здесь я живу,-сказала Нанси.-Можете броситься к моим ногам; все, что вы мне скажете, будет добросовестно передано по назначению доверительнице! -Она принялась хохотать словно сумасшедшая, закрыла дверь, задвинула засов и продолжала: -Да ну же, бросайтесь к моим ногам!

Генрих взглянул на нее: Нанси была очаровательна.


IV

Генриху было около двадцати лет, Нанси -не более шестна дцати. Если камеристка была насмешлива, то Генрих отличался смелостью. Белокурые волосы и голубые глаза Нанси сразу вскружили ему голову и заставили забыть и о принцессе Маргарите, и о красотке-еврейке. По своему обычаю, принц сейчас же приступил к решительным действиям. Он протянул руку, чтобы обнять Нанси за талию, но девушка ужом вывернулась из его объятий и, насмешливо улыбаясь, заметила:

– Моя доверенность не простирается так широко!

– То есть… как это? -спросил Генрих.

– Да ведь вы же знаете, что я олицетворяю здесь собой особу принцессы! -смеясь, ответила Нанси.

– Ну вот еще! -возразил Генрих.-Я не думаю ни о ком, кроме вас. Вы очаровательны!

– Это мне уже не раз говорили!

– И если бы вы захотели полюбить меня…

– Ну уж нет, красавчик мой, этого я не могу!

– Но почему?

– Почему? Да потому, что такая мелкопоместная дворянка, как я, у которой нет ничего, кроме смазливенького личика, ищет мужа, а не чего-нибудь другого!

– Ну, мы могли бы столковаться…

– Что же, из вас вышел бы славный муж,-сказала Нанси, еще раз оглядев Генриха.-Но я не хочу вас по трем причинам. Вопервых, девушке, не имеющей другого приданого, кроме приятной наружности, не следует выходить замуж за мужчину, вес состояние которого заключается лишь в его шпаге. Из двух камней масла не выжмешь!

– Но я имею в виду кое-какое наследство…

– Воображаю! Какая-нибудь лачуга в Испании или клочок виноградника на берегу Гаронны!

– Ну-с, а вторая причина? -улыбаясь, спросил принц.

– Я не люблю охотиться в чужих землях!

– Но ведь браконьерство имеет свою прелесть!

– Возможно, но в этом отношении я держусь взгляда уголь щика, который хочет быть полным хозяином у себя в лачуге!

– Отлично! Теперь третья причина.

– А третья… она гораздо серьезнее, и… я предпочитаю не сообщать ее вам!

– Та-та-та! Это отступление, красавица!

– Ну, если вы так принимаете это, то я вам скажу… Я… не свободна, господин де Коарасс!

– Боже мой! -воскликнул принц.-А я-то еще обещал Раулю… Бедный Рауль!

Нанси сильно покраснела, и насмешливая улыбка сбежала с е. лица. Генрих взял ее за руку и сказал:

– Простите меня! Можно с удовольствием обманывать женщину, которой не любишь, и еще с большим удовольствием ту, которую любишь…

– Славная мораль, нечего сказать!

– Но нарушать данное слово нельзя, а вы такая прелесть, что я совсем забыл обещание, данное Раулю.

– Но ведь я не говорила вам, что это Рауль!

– Нет, не говорили, но ваше лицо стало таким серьезным, что сомнений быть уже не могло.

– Ну так по крайней мере не говорите ему этого! -сказала Нанси, опуская голову.

– Будьте спокойны, не скажу! Но все-таки как жаль, что я так неосторожно дал это обещание!..

– Господин де Коарасс,-сказала камеристка, поднимая голову,-знаете ли, вы ужасно ветреный субъект!

– Ба! Вы находите?

– Господи! Сколько времени мы уже сидим здесь, а вы все еще не поинтересовались узнать, почему вы находитесь у меня.

– А в самом деле?

– Принцесса не могла предвидеть, что случится это убийство на Медвежьей улице, которое поставит вверх дном весь дворец. Король в гневе, а королева в бешенстве, особенно с той поры, как арестовали Рене…

– А, так его все-таки арестовали?

– Да, минут пятнадцать тому назад. Ну вот королева-мать и бегает из своих комнат в комнаты принцессы Маргариты.

– Понимаю теперь! Ну а скажи, крошка, вчера почему…

– Вы уж слишком любопытны,-смеясь, ответила Нанси. Но если вы уже знаете мой секрет, мне придется подружиться с вами. Так вот, вчера принцесса ровно ничем не была занята и никакой мигрени у нее не было.

– Так почему же?

– Почему у женщин бывают капризы? Принцесса внезапно почувствовала страх…

– Перед кем?

– Да перед вами! Ведь сердце женщины полно самых странных причуд и противоречий, а сердце ее высочества -и подавно! Три дня тому назад, перед тем как вы впервые встретились с принцессой, она даже не хотела идти на бал и все время плакала…

– Она плакала, обратив взоры к Лотарингии! -заметил Генрих, привыкший понимать все с полуслова.

– Возможно! Ну а после бала, на котором вы танцевали с нею, она уже не плакала, хотя и была задумчива… Вы обещали ей рассказать интересные истории о жизни при неракском дворе и вполне сдержали свое слово… Даже чересчур, пожалуй! – улыбнулась Нанси.

– Может быть, я чем-нибудь оскорбил принцессу?

– Господи, что за наивный народ эти мужчины! Если бы вы оскорбили ее, разве вы были бы здесь?

– Но в таком случае почему… вчера…

– Надо же было отдать должное угрызениям совести. Ну а Лотарингия, которая чувствовала себя утопающей, ухватилась за веточку.

– И что же эта веточка?

– Она сломалась! -ответила остроумная камеристка. Генрих покраснел, словно школьник. Нанси не упустила случая посмеяться.

– Вот не угодно ли! -сказала она.-Хороша бы я была, если бы поверила в вашу испанскую лачугу или клочок виноградника… Ведь вы уже любите принцессу Маргариту, и она тоже любит вас.

– Милая Нанси,-сказал принц, взяв девушку за руку,-раз я ваш друг и больше ничем стать не могу, то скажите мне, долго ли мне ждать здесь?

– До тех пор, пока королева Екатерина не соблаговолит уйти к себе.

– А как только это совершится, вы проводите меня к принцессе?

– Да, конечно! Я совершенно не имею намерения держать вас целую вечность в своей комнате!

– А я бы не прочь…-пробормотал принц, который не мог не заметить, что волосы Нанси отличаются очаровательным оттенком.

– Смотрите! -сказала Нанси, погрозив ему пальцем.-Вот я пожалуюсь Раулю, и он…-Она не договорила и стала прислу шиваться.-Королева ушла к себе! -сказала она затем.-Пойдемте!

Она опять взяла принца за руку и повела его этажом ниже. Они спустились по полутемной лестнице. Затем Нанси толкнула какую-то дверь, и Генрих очутился в комнате Маргариты.

Заметив его, принцесса слегка покраснела и рукой приказала Нанси удалиться.

– Ах, господин де Коарасс! -сказала она затем, протягивая Генриху руку для поцелуя.-Как вы счастливы, что не родились принцем!

– Я хотел бы быть принцем…-пробормотал Генрих, с трудом подавляя улыбку вздохом.

– Не желайте! -возразила Маргарита.-Это отвратительное положение. С утра мне морочат голову политикой, и королева-мать ни на минуту не оставляла меня в покое со своими страхами за судьбу своего милого Рене. Ну да теперь авось никто не придет тревожить меня! Присаживайтесь поближе ко мне и рассказывайте историю графини де Граммон и принца Наваррского. Вы сказали тогда на балу, что это очень смешная история.

– Ну, не то чтобы смешная, но… Да вот судите сами, при нцесса. Принцу пришлось долго ухаживать за графиней, пока она обратила на него свое милостивое внимание. В конце концов она полюбила его, но зато принц стал к ней равнодушен!

– Как? Так принц не любит больше своей Коризандры?

– Нет, ваше высочество!

– С каких же это пор?

– С тех пор, как полюбил другую!

– Кто же эта другая?

– Это… его будущая супруга, принцесса!

– Да что вы говорите, месье! Как же он мог… полюбить… меня?

– Он видел ваш портрет, принцесса! Ну а ему двадцать лет, и в нашем краю люди легко воспламеняются.

С этими словами Генрих бросил на Маргариту такой нежный взгляд, что она снова покраснела.

– Хотела бы я видеть портрет этого мужлана! -сказала она.

– Я могу описать его вам, принцесса!

– Нет, Бог с ним! Вернемся к графине. Вероятно, она была в большом отчаянии?

– Не могу вам сказать этого, принцесса, потому что я уехал из Нерака как раз в тот момент, когда между ними случился разрыв.

Наступила короткая пауза.

– А знаете ли, господин де Коарасс,-сказала Маргарита,ведь теперь довольно-таки поздно?

Генрих покраснел и встал со скамеечки, на которой сидел у ног принцессы.

– Если ваше высочество пожелает,-сказал он,-я мог бы завтра заняться описанием наружности принца Наваррского.

– Завтра? -краснея, сказала Маргарита.-Ну что же… приходите завтра!..

Генрих взял ее руку и заметил, что эта рука дрожит. Он поднес руку к своим устам, и рука затрепетала еще сильнее, тогда он опустился на колени.

– Да уходите же! -взволнованным голосом крикнула Маргарита, вырывая у него свою руку.-Нанси! Нанси!

Принц встал с колен, Нанси вошла, взяла принца под руку и увела.

"Нанси сказала правду,-думал принц, идя по темной лест нице.-Маргарита любит меня! Гм… Пожалуй, в данный момент я предпочел бы не быть принцем Наваррским!"


V

Отправляясь на свидание с Паолой, Ноэ все же зашел пред варительно в кабачок Маликана. Там в этот час всегда была масса народа. Сам Маликан и Миетта с ног сбились, услуживая гостям, но у них был еще помощник, хорошенький мальчуган, которого Маликан звал Нуну и выдавал за своего племянника.

Увидев Ноэ, Миетта подбежала к нему.

– А вот и вы, господин Ноэ! -сказала она, стараясь улыбкой скрыть охватившее ее радостное смущение.

– Да,-ответил Амори,-я зашел узнать, как она чувствует себя здесь.

– Ну, вы видите сами, что здесь ей отлично! В этом наряде ее никто не узнает!

– Но я боюсь, как бы она сама себя не выдала! Когда она узнает, что произошло на Медвежьей улице…

– А что особенное могло произойти там? -возразила Миетта, которая еще не была в курсе происшедшего.-Ее муж, наверное, был очень взбешен?

– Увы! Старик Лорьо даже не узнал о бегстве жены, потому что его успели убить раньше этого!

– Его убили те, кто хотел похитить Сарру?

– Вот именно!

– Но в таком случае надо предупредить ее!

– Я ради этого и пришел, Миетта!

Однако Ноэ и Миетта спохватились слишком поздно. В одном из углов зала вокруг швейцарца собралась густая толпа слушателей, к которым примкнул и молодой беарнец Нуну. Швейцарец рассказывал о преступлении, совершенном на Медвежьей улице, и, по мере того как он рассказывал, Нуну все бледнел и бледнел. В конце рассказа его бледность дошла до такой степени, что можно было бояться, что он сейчас свалится в обморок. Но слушатели, заинтересованные рассказом солдата, не обращали внимания на паренька. К тому же Ноэ и Миетта успели подойти к нему и взять мальчика под руки, причем Ноэ шепнул ему:

– Овладейте собою! Осторожнее! Миетта поступила еще решительнее.

– Вот что, кузен,-сказала она,-пойдемте со мной наверх, вы мне поможете там!

Нуну, или, вернее, Сарра, волнение которой дошло до высшего предела, покорно поднялась с Миеттой по лестнице. Ноэ пошел за ними следом.

Наверху с Саррой сделался сильнейший нервный припадок.

Миетте и Ноэ пришлось довольно долго повозиться с нею, и наконец Амори ушел, обещав Сарре, что завтра придет принц, который расскажет ей все подробности. Во всяком случае бояться нечего: Рене арестован и посажен в тюрьму по приказанию короля!

Уходя, Ноэ думал:

"Черт знает что такое! Миетта просто завораживает меня своими глазенками, и в ее присутствии я забываю о Паоле… А между тем Паола мне очень нравится, да и надо же узнать от нее какие-нибудь подробности!"

Когда он спустился вниз, кабачок был уже пуст.

– Ну, что поделывает наш узник? -спросил Ноэ Маликана.

– Он по-прежнему плачет, отказывается есть и грозит уморить себя голодом!

– Гм! -пробурчал Ноэ.-Он, пожалуй, способен на это! Нечего делать, придется пойти образумить его! Дай-ка мне твой фонарь, Маликан!

Трактирщик дал Ноэ фонарь и приподнял люк погреба, куда молодой человек и спустился. Пройдя через ряд помещений, он наконец добрался до чуланчика, где на соломе лежал узник – Годольфин. Услыхав, что дверь отворяется, Годольфин вскочил и с ненавистью сказал:

– А! Опять вы! Что вам нужно от меня?

– Я пришел поговорить с вами, милый Годольфин,-ласково ответил Ноэ, не обращая внимания на вызывающий тон узника.

– Нам не о чем говорить, я не знаю вас! -крикнул тот.

– Зато я отлично знаю вас! Вы -раб, жертва Рене Флорентийца, обожающий своего палача!

– Неправда! -крикнул Годольфин.-Я ненавижу Рене, зато я…

– Зато вы любите Паолу? -мягко договорил Ноэ. Годольфин молчал, закрыв лицо руками.

– Ну давайте же поговорим, милый Годольфин! -продолжал Ноэ.-Может быть, мы и столкуемся в чем-нибудь. Итак, вы любите Паолу?

– Я был бы счастлив умереть за нее! -ответил несчастный.

– Но на что же вы рассчитываете? Чего вы ждете от своей любви?

– Ничего, ровно ничего! Я просто счастлив, когда нахожусь возле Паолы! Пусть она ругает меня, отталкивает, презирает -все равно, лишь бы мне дышать одним воздухом с нею… И только из-за нее я остался жить в доме Рене, которого ненавижу от всей души!

– Значит, если бы Паола ушла от отца…

– Я последовал бы за ней, не задумавшись бросить Рене!

– И если бы Паола вздумала бежать от отцовской тирании, а вам поручили следить за ней так же, как вы следили, живя у Рене…

– О, я ничего больше и не пожелал бы! Быть около нее, видеть ее, дышать одним воздухом с нею!

– И вы не вздумали бы выдать Рене ее убежище?

– Да ведь я ненавижу Рене! Однако к чему эти расспросы?

– К тому, что все это весьма возможно, и если вы будете вести себя как следует, если вы не будете морить себя голодом, то я обещаю вам дать возможность жить вместе с Паолой. Но сначала вам надо успокоиться! Так покойной ночи, милый мой, подумайте о моих словах!

Поднявшись наверх, Ноэ застал в кабачке одну Миетту.

– А где же твой дядя, крошка? -спросил он.

– Отправился навестить госпожу Лорьо!

– Ну так пожелай ему от меня спокойной ночи!

– Как? -слегка дрожащим голосом спросила Миетта.-Вы уже уходите?

– Но ведь поздно,-ответил он.-Уже прозвонил сигнал к тушению огня!

– Ну что же, дверь не заперта!

– А потом, я не спал всю прошлую ночь…

– И я тоже,-тоном упрека сказала Миетта.

– Но я приду завтра утром! Покойной ночи, красавица зем лячка! -И Ноэ обнял девушку, расцеловал и ушел, оставляя ее очень сконфуженной.

"Честное слово! -думал он, выходя на улицу.-Похоже, что мое сердце подвергается серьезной опасности у Маликана. Эта славная девушка в конце концов вскружит мне голову! Гм… Гм… Принц находит, что было бы очень дурно соблазнить племянницу человека, рискующего для нас жизнью… Но можно рассудить и так: Маликан действительно прелестный человек, но разве он рискует жизнью за меня, а не за Генриха? И разве я люблю Сарру, а не Генрих? Фу! -сейчас же перебил он себя.-Какие подлые мысли! Нет, надо бежать скорее к Паоле, так как в ее объятиях я забываю обо всех остальных!"

Молодой человек ускорил шаг и вскоре дошел до моста Святого Михаила. Здесь ему пришло в голову: "Рене сидит в тюрьме, Годольфин -в погребе у Маликана. К чему же я буду рисковать своей шеей и взбираться по шелковой лестнице, когда можно пройти самым обычным путем?"

Ноэ подошел к лавочке Рене Флорентийца и постучал.


VI

Некоторое время в ответ на стук Ноэ никто не отвечал. Наконец девичий голос робко спросил:

– Кто здесь?

– Это я, Паола! Откройте, не бойтесь! Паола открыла дверь, Ноэ скользнул в лавочку, и девушка поспешила запереть за ним дверь.

– Но как вы решились стучать прямо в дверь? -спросила она, увлекая молодого человека к себе в комнату.

– Я знал, что вы одна,-ответил Ноэ.-Я прямо из Лувра и должен сообщить вам ужасные вещи!

– Ах, Боже мой! -с ужасом отозвалась девушка. Ноэ уселся рядом с нею, взял ее за руку и сказал:

– Ведь, кажется, я уже говорил вам, что я родственник господина Пибрака, капитана королевской гвардии? Ну так вот, благодаря ему мне пришлось сегодня обедать с королем!

– Вы должны были понравиться ему, Амори,-с гордостью сказала Паола,-ведь вы такой милый!

– Вы мне льстите! -нежно заметил Ноэ, целуя ее руку.Итак, во время обеда к королю явился городской голова Жозеф Мирон и потребовал от короля правосудия, так как обнаружено возмутительное злодеяние.

Прерываемый возгласами ужаса девушки, Ноэ рассказал Паоле, как было обнаружено убийство на Медвежьей улице и как неопровержимыми уликами было доказано, что убийцей был Рене.

– И самое ужасное в этом то, что нам теперь придется расстаться! -закончил он.

– Расстаться? -крикнула Паола.-Но это невозможно!

– Паола,-грустно возразил ей Ноэ,-ваш отец оказался негодяем, и вам нужно выбирать между ним и мною. Но это ваш отец, вы любите его… а потому… прощайте, Паола!

Ноэ хотел встать, но Паола бросилась к нему, обвила его шею своими руками и крикнула:

– Нет! Нет! Лучше умереть!

– Так вы готовы последовать за мной? -спросил Ноэ, взволнованный искренней страстью девушки.

– Хоть на край света!

– И если я потребую, чтобы вы бросили отца…

– Я брошу его!

– Но вам никогда не придется увидеть его!

– Так я не увижу его! Я люблю тебя!

– В таком случае до завтра, Паола… до завтра, возлюбленная моя!

– Ты возьмешь меня с собой?

– Да, завтра с наступлением вечера я заеду за тобой! Паола проводила его до дверей и, когда он ушел, залилась слезами.

– Быть дочерью убийцы! -шептала она.-Какой позор! А Ноэ, направляясь к своей гостинице, думал: "До известной степени Генрих прав: дочь Рене будет отличным залогом против покушений Рене. Но вот я-то что стану с ней делать? Жениться на ней я не могу и не хочу, а как бы красива ни была любимая женщина, рано или поздно настанет час разлуки… А потом, люблю ли я ее? Паола очень красива, но… Миетта?"

В этом раздумье он дошел до дверей гостиницы, где его уже ожидал человек, игравший не последнюю роль в событиях предыдущей ночи, а именно Вильгельм Верконсин.

– Ах, сударь, сударь! -сказал Вильгельм, бросаясь к нему.Знаете ли вы, что случилось?

– Конечно знаю,-ответил Ноэ.

– А я-то в это время помогал госпоже Лорьо бежать! Если бы я был там в это время…

– Так и тебя тоже убили бы, только и всего! -договорил Ноэ. Этот аргумент произвел свое действие на Верконсина.

– Но как же ты узнал обо всем этом? -спросил Ноэ.-Ведь ты хотел укрыться у какой-то тетки, потому что после бегства госпожи Лорьо тебе нельзя было показываться на глаза хозяину!

– Да видите ли, господин Ноэ, тетка попросила меня сходить получить причитающуюся ей ренту, и я не мог отказать ей в этом, так как она очень хорошо относится ко мне. Ну, вот…

– Постой! -под влиянием внезапно мелькнувшего соображения остановил его Ноэ.-Ты, кажется, говорил, что у твоей тетки собственный дом?

– Да, сударь, в Шайльо.

– И ты с ней очень хорош?

– Еще бы! Ведь она считает меня своим наследником!

– Ну, это обыкновенно бывает достаточным мотивом для совершенно обратного отношения!

– А вот тетка и теперь говорит, что я могу смотреть на ее дом и состояние как на свои собственные!

В этот момент послышался шум чьих-то шагов: это возвращался домой счастливый Генрих Наваррский, забывший в своих грезах обо всем на свете и, конечно, о Вильгельме Верконсине. Поэтому немудрено, что его очень удивило присутствие приказчика покойного ювелира.

– Ба, что вы делаете здесь? -спросил он.

– Тише! -ответил ему Ноэ, увлекая за собой в дверь Вильгельма.-Мы поговорим обо всем в комнате! Вильгельм окажет нам серьезную услугу! -шепнул он принцу.

Все прошли в комнату Ноэ.

Тут он спросил Вильгельма:

– Велик ли дом твоей тетки? То есть смогут ли поместиться там еще двое?

– О, конечно,сударь!

– Понимаешь ли, еще двое таких, которые прячутся и не хотят, чтобы их нашли?

– Да ведь не в Шайльо ищут тех, кто скрывается! -ответил Вильгельм.

– Еще недавно,-сказал затем Ноэ, обращаясь к принцу,-вы вторично советовали мне, Анри, приберечь Паолу в качестве заложницы! Ну так Паола выразила мне полное согласие последовать за мной хоть на край света…

– Но ведь ты говорил о двоих! -заметил Генрих.-Кто же второй?

– А Годольфин?

– Как? Ты хочешь поместить их вместе?

– А почему бы и нет? Годольфин ненавидит Рене и обожает платонически Паолу, и если мы поместим их вдвоем, то он и не подумает вернуться к Рене!

– Что же, ты, пожалуй, прав,-ответил Генрих.-К тому же нам еще, пожалуй, удастся узнать что-нибудь от Годольфина!


VII

В то время как Ноэ занимался с принцем Наваррским вопросом о наиболее безопасном помещении Паолы и Годольфина, Крильон входил к королю для доклада.

– Приказания вашего величества в точности исполнены,доложил он.-Рене арестован по выходе от ее величества королевыматери.

– А! -сказал король нахмурясь.-Значит, придется выдержать еще натиск с ее стороны! Она не отдаст нам даром своего любимчика, предстоит упорная борьба!

– Ну, ваше величество,-ответил Крильон,-когда король хочет чего-либо, с ним не борются!

– Я буду непоколебим, друг мой Крильон! Ей меня не разжалобить!

В этот момент в дверь тихо постучали.

– Что нужно? -крикнул король. Вошел Рауль, красивый паж.

– Ее величество королева-мать умоляет ваше величество разрешить ей прийти к вашему величеству. Ее величество пыталась уже пройти к вашему величеству, но часовые…

– Хорошо, пусть она войдет! -сказал король.-Да оста вайтесь здесь, герцог! -сказал он Крильону, заметив, что тот встал.-Вы увидите, по крайней мере, король ли я, когда я хочу этого!

Вошла Екатерина Медичи. Она была грустна и одета во все черное.

– Ваше величество,-сказала она, обращаясь к сыну,-я пришла по очень важному делу!

– Я слушаю вас, ваше величество! Не отвечая, Екатерина бросила на Крильона взгляд, как бы говоривший: "Чего торчит здесь этот нахал?"

– Говорите, ваше величество, говорите! -продолжал король.В присутствии Крильона можно говорить о чем угодно: самое имя "Крильон" равносильно понятию о порядочности!

– Ваше величество,-сказала тогда королева, досадливо закусив губы,-я пришла просить вас освободить человека, оказавшего большие услуги монархии!

– Монархия не имеет привычки сажать в тюрьму своих слуг! – холодно возразил король.

– Этот человек открыл важный заговор!

– Так его, должно быть, уже вознаградили за это!

– Я почтила этого человека своей дружбой и доверием, а его схватили и отвели в тюрьму!

– Уж не говорите ли вы о Рене Флорентийце, ваше величество?

– Да, ваше величество, я говорю о нем.

– Ну, так ваши сведения вполне точны: герцог только что исполнил это дело!

– А, так это герцог? -сказала королева, бросая на Крильона убийственный взгляд.

Крильон только поклонился в ответ.

– Неужели это было сделано по приказанию вашего величества? -продолжала королева со слезами в голосе.

– Ваше величество,-ответил король,-я уже давно предупреждал вас, что Рене подлый убийца и восстановит против меня весь Париж.

– Но Рене безвинно оклеветали!

– Ну, уж в этом пусть разбирается суд!

– Как? Его будут судить? -воскликнула королева.

– Я уже докладывал вам об этом вечером,-холодно ответил король.-Его будут судить и… осудят, надеюсь!

– Но, ваше величество, Рене -необходимый человек…

– Для вас, может быть.

– Нет, для трона, для монархии! Он проникает в тайны прошлого и будущего, раскрывает заговоры…

– Позвольте, значит, он -колдун?

– Если хотите, пожалуй, да…

– Так зачем ему ваше заступничество? Если он обладает сверхъестественной силой, его не удержат в тюрьме никакие запоры! Нет, довольно, ваше величество! Я достаточно долго снисходил к вашему заступничеству, больше я не желаю терпеть такое безобразие. Рене будет судим и менее чем через неделю покончит свою подлую жизнь на Гревской площади, а для того чтобы это было вернее, я поручаю ведение дела Крильону. Герцог! Назначаю вас королевским верховным судьей в этом про цессе и приказываю довести до конца следствие по делу об убийстве Самуила Лорьо, для чего в ближайший присутственный день вами должно быть созвано заседание парламента. Если выяснится, что Рене виноват -в этом я ни на минуту не сомневаюсь,-он должен быть колесован живым и потом четвертован на Гревской площади!

– О, пощадите, ваше величество, пощадите! -крикнула Екатерина, бросаясь к ногам короля.

– Полно вам,-ответил король, поднимая ее,-я не могу щадить такого негодяя!

– Так вы отказываете мне?

– Отказываю!

Это было сказано таким тоном, что настаивать было невозможно. Королева ушла, с трудом сдерживая рыданья, но это не помешало ей бросить на Крильона убийственный взгляд.

– Ну-с,-сказал король, когда Екатерина ушла,-доволен ты мной, герцог?

– Очень доволен, ваше величество! Вы были непоколебимы! Я хотел бы только узнать, облекаете ли вы меня полной властью в этом деле?

– Разумеется!

– Так что я могу отстранить тех членов парламента, которые покажутся мне слишком трусливыми, чтобы осудить Рене?

– Можешь, герцог!

– В таком случае ваше величество может уже приказать заняться постройкой королевской трибуны на Гревской площади. потому что не пройдет и недели, как Рене будет казнен!

В дверь опять постучали, и снова вошел Рауль.

– Что еще? -спросил король.

– Ее высочество принцесса Маргарита желает видеть короля!

Карл IX не успел ответить что-либо, как в дверях показалась хорошенькая принцесса.

– А, это ты, Марго? -сказал король. Готов биться об заклад, что знаю, зачем ты пришла! Наверно, ты видела королевумать, и она натравила тебя на меня, чтобы просить за Рене?

– Не совсем так, ваше величество: королева только хотела бы повидать этого несчастного!

– Ну уж нет, Марго!

– Но, ваше величество, только повидать!

– Ей-богу, ваше величество,-вмешался Крильон,-если вы поручите мне сопровождать ее величество, то я ручаюсь вам, что ей не удастся подкупить ни губернатора, ни тюремщика, ни меня!

– Ну что же, пусть! -согласился Карл IX.-Можешь передать матери, Марго, что я разрешаю ей посетить завтра Рене в тюрьме, но с тем, чтобы ее сопровождал герцог Крильон.

– Благодарю вас, ваше величество,-ответила принцесса,-я пойду сообщить королеве эту добрую весть!

Король ласково поцеловал ее руку и сказал с улыбкой:

– Кстати, знаешь ли, этот гасконский дворянчик, сир де Коарасс, танцует просто на удивленье!

– Неужели? -сказала Маргарита, слегка краснея.

– И он очень умен!

– В самом деле?

– Ну-ну! Ты это знаешь не хуже меня, милая Марго! Ступай! Мы еще поговорим с тобой об этом!

Маргарита ушла, сильно смущенная, а король, пришедший в отличное расположение духа от проявленной им твердости, принялся хохотать.

– Бедная Марго! -сказал он.-Нет, решительно наш кузен, герцог Гиз, сделал большую ошибку, уехав в Нанси!..

А в это время Рене, не смыкая глаз, лежал на соломе в углу своей камеры. С болезненной яркостью вспоминалось ему все, что пришлось испытать со времени ареста… Грубое обращение Крильона, встреча с губернатором, затем внушение, сделанное Крильоном тюремщику: "Этот негодяй будет соблазнять тебя золотоми милостью королевы-матери, но помни, что я сверну тебе шею, если ты не исполнишь своего долга!"

Сколько унижений, о, сколько унижений! Все погибло! Да, Годольфин исчез! Его похитили, чтобы овладеть Паолой…

И Флорентийцу вспомнилось предсказание цыганки… Неужели Паолу соблазнил какой-нибудь дворянин? Ведь тогда все кончено! Тогда конец его могуществу, его влиянию…

А ведь беарнец предсказывал, что зловещие силы грозят его положению! Нет, видно, все погибло! Видно, нет уж ему спасения!

В таких думах провел Рене всю ночь и часть утра. Затем он немного забылся, но вдруг знакомый голос, послышавшийся за дверью, вывел его из этой моральной летаргии.

– Боже мой. Боже мой! -говорил этот знакомый голос.-Как можно было поместить бедного Рене в это ужасное место!

– Это отделение для убийц, ваше величество! -ответил голос Крильона.

– Герцог, клянусь вам, что он невиновен!

Рене вскочил и сделал безумную попытку разорвать свои оковы: он узнал голос Екатерины Медичи. Действительно, королева- мать снизошла до самоличного посещения зловещих подземелий, желая навестить своего дорогого Рене.

Послышался скрип отпираемого замка, и в камеру вошел тюремщик, который воткнул горящий факел в специально для этого устроенный крючок на стене. И тогда Рене увидел, что в камеру входит королева, показавшаяся ему ангелом-избавителем.

– Мой бедный Рене! -взволнованным голосом сказала она. растроганная бедственным состоянием своего фаворита.-Разве нельзя снять с него кандалы, герцог? -обратилась она к Крильону.

– Увы, нет, ваше величество! -ответил тот.

– Герцог, берегитесь! -злобно крикнула Екатерина.

– Ваше величество,-почтительно, но с полным достоинством ответил Крильон,-я подчиняюсь лишь королю, моему единственному повелителю!

– Ваше величество, ваше величество! -взмолился Рене.-Дайте мне возможность выйти отсюда! Разве вы не королева'? Разве вы недостаточно могущественны для этого?

– Моего могущества не хватает даже на то, чтобы заставить снять с тебя кандалы! -ответила Екатерина.-Король, мои сын, обращается со мной хуже, чем с последним из своих подданных! Герцог! -снова обратилась она к Крильону.-Я не буду просить вас расковать этого несчастного, только дайте мне возможность поговорить с ним наедине!

– Это невозможно, ваше величество,-твердо ответил герцог,-я должен присутствовать при вашем свидании -так приказал король!

– Ну, это уже слишком! -крикнула Екатерина и, наклонив шись к Рене, сказала ему по-итальянски: -Говори вполголоса!

– Тысяча ведьм! -буркнул Крильон.-Меня обошли: по итальянски я не понимаю!

– Я тщетно молила о твоем освобождении,-сказала Екате рина,-король непоколебим! В понедельник соберется парламент, и тебя подвергнут пытке. Но все же я не теряю надежды! -Рене взглянул на нее, и в его взоре блеснула радость.-Тебя будут допрашивать с пристрастием, но, если ты настоящий мужчина, ты выдержишь пытку и ни в чем не признаешься.

– И что тогда?

– Тогда, быть может, мне удастся спасти тебя. Я не могу ручаться, но попытаюсь, во всяком случае!

– Ах,-вздохнул Рене,-я заранее знаю, что погибну, и цыганка сказала правду!

– Цыганка?

– Да, ваше величество, еще в детстве мне предсказала цыганка, что у меня будет дочь, которая станет причиной моей смерти, и это случится тогда, когда она полюбит дворянина. Для того чтобы избегнуть этой участи, я поставил ее под надзор молодого человека, который хранил ее, словно легендарный дракон. И вот у меня похитили этого молодого человека! Это сделано, очевидно, для того чтобы соблазнить дочь…

– Но может быть, ты ошибаешься, и все это произошло совсем не так, Рене,-сказала Екатерина.-Ведь и цыганка могла ошибиться.

– Но беарнец сказал мне то же самое! -грустно ответил Рене.-А он умеет читать в звездах тайну будущего…

– Беарнец? О каком беарнце ты говоришь?

– О господине де Коарассе.

– О том самом, который посадил тебя в погреб, который так нравится королю, но внушает мне большую антипатию?.. И ты говоришь, что он…

– Он сказал мне такие вещи, о которых на всем свете мог знать только я один. Еще вчера только он предсказал мне, что случится со мной…

"Однако! -подумала королева.-Надо будет познакомиться поближе с Коарассом, если это так!" -и затем спросила:

– Что же именно он предсказал тебе? Рене в общих чертах познакомил королеву с сущностью предсказаний беарнца.


VIII

Некоторое время королева задумчиво молчала.

– А уверен ли ты в том молодом человеке, который должен был охранять твою дочь? -спросила она потом.-Может быть, он попросту предал тебя?

Холодный пот выступил у Рене на лбу при этом предположении, но он сейчас же вспомнил, что Годольфин говорил о его делах лишь во сне, а просыпаясь, забывает обо всем. Кроме того, Годольфин ровно ничего не знал о том, что открыл беарнец в прошлом Рене.

– Нет, ваше величество,-сказал он,-даже Годольфин не знал того, что узнал гаданием сир де Коарасс!

– Это очень странно! -пробормотала королева.

– Ваше величество, умоляю вас -возьмите под свою защиту мою дочь! Заприте ее, лишите мужчин возможности видеть и говорить с ней! Иначе я пропащий человек!

– Обещаю тебе, что сделаю все. Я возьму твою дочь в Лувр и буду следить за ней.

– И прикажете найти Годольфина?

– Его найдут! -сказала королева.

Луч надежды мелькнул во взоре Флорентийца.

– Не теряй бодрости духа! -продолжала королева.-Я по стараюсь доказать твою невиновность. Пусть у них имеются улики против тебя, лишь бы ты сам выдержал допрос и не выдал себя. Но если ты признаешься, тогда ты погибнешь! А сегодня вечером,продолжала она, наклоняясь к его уху,-потребуй священника. Ни одному преступнику не отказывают, раз он желает исповедаться. Этот исповедник принесет тебе мои инструкции! -Королева встала и сказала Крильону: -Герцог, я готова! До свидания, бедный Рене!

Крильон постучал рукояткой шпаги в дверь, и сторож сейчас же отпер ее. Герцог, как истинный рыцарь, предложил королеве кисть своей руки -таков был в то время обычай, что дама опиралась на протянутую руку кавалера,-но королева холодно и надменно отказалась от его помощи.

Когда они вышли из подземелья, Екатерина взглянула на герцога, и ей пришла в голову мысль сделать попытку склонить в свою сторону непоколебимого, честного Крильона.

– Герцог,-сказала она,-мечтали ли вы когда-нибудь о шпаге коннетабля?

– Конечно мечтал, ваше величество!

– О! -протянула Екатерина, бросая на Крильона взгляд, полный самых заманчивых обещаний.

– Только я никогда не мечтал,-прибавил с обычной грубоватой откровенностью Крильон,-о возможности получить шпагу коннетабля путем предательства, помогая, например, бегству преступника, доверенного моей порядочности!

– Какие громкие фразы! -бледнея от злости, сказала королева.-Ну и… любезностью вы не отличаетесь!

– Меня зовут Крильон,-просто ответил герцог.

"Хорошо же! -подумала Екатерина.-Настанет день, когда я раздавлю тебя!"

Носилки королевы-матери стояли у ворот Шатле. Екатерина движением руки простилась с Крильоном и не пригласила его сесть в ее экипаж, а усевшись сама, сказала камергеру:

– На остров Святого Людовика, в улицу того же имени! Носилки направились по берегу Сены до Малого моста и перешли на остров Святого Людовика. На улице того же имени перед большим старым домом королева приказала остановиться. вышла и собственноручно ударила в молоток, висевший у дворовой калитки. Дверь открылась. Королева вошла в большой запущенный двор. Старой служанке, вышедшей навстречу королев-Екатерина сказала:

– Мне нужно видеть президента Ренодэна!

– Идите за мной! -ответила та.

Екатерина поднялась по лестнице в верхний этаж и, по указанию служанки, прошла в кабинет, где за письменным столом работал какой-то человек, одетый во все черное. Это был президент суда Ренодэн. Он был еще молод, но его лоб покрывала сеть морщин – следствие долгих, неустанных трудов. Его взгляд отличался ясностью и подвижностью, тонкие губы придавали лицу выражение злобы и бессердечности.

Он с удивлением смотрел на посетительницу, лицо которой было скрыто густой вуалью; когда же служанка ушла, затворив за собой дверь, Екатерина подняла вуаль, и президент не мог удержаться от почтительного изумления:

– Как? Вы… здесь… ваше величество!

– Ренодэн,-сказала королева,-вы стали президентом благодаря мне, помните это!

– Ваше величество осыпали меня своими милостями, и признательность моя безгранична! -ответил судейский крючок.

– Я пришла, чтобы испытать, велика ли эта признательность,- ответила королева и без всяких недомолвок рассказала президенту всю историю с убийством Самуила Лорьо.-Что же сделать, чтобы спасти Рене? -спросила она, окончив свой рассказ.

– Ваше величество,-ответил Ренодэн,-я президент Шатле, но не парламента!

– Не пройдет и трех месяцев, как вы будете президентом парламента,-холодно ответила Екатерина,-но до тех пор…

– До тех пор надо спасти Рене! Но ведь парламент неподку пен. К тому же ваш фаворит заслужил такую единодушную ненависть, что парламент осудит его с особенным удовольствием!

– Да, но допросом заведуете вы, и если Рене ни в чем не виноват, то…

– Но ведь даже невинные признаются в чем угодно под пыткой,-улыбаясь, возразил Ренодэн.-Конечно, будь я один с палачом, то можно было бы смягчить допрос, но мне соприсутствуют двое судей, отличающихся неподкупностью.

– Рене вытерпит и ни в чем не признается.

– Но это не помешает судить его, так как кинжал и ключ явятся совершенно достаточными доказательствами!

– Это правда! -пробормотала королева, пораженная вескостью довода.

– Вы упомянули, ваше величество, что у Рене перед самым преступлением исчез приказчик. Вот если бы можно было разыскать его, то мы уж заставили бы его взять вину Рене на себя!

– Это отличная мысль,-ответила Екатерина.-Но где найти пропавшего?

– Или же… да, да! -задумчиво продолжал президент.-Мне кажется, что я найду способ спасти Рене. Но он должен вынести пытку и ни в чем не признаваться!

– Он выдержит!

– Не могли бы вы, ваше величество, принять меня сегодня вечером в Лувре?

– Хорошо! Будьте в девять часов около потерны, выходящей на набережную. К вам подойдет человек, который проведет вас ко мне.

– Хорошо, я буду вовремя, ваше величество!

– Значит, до вечера, Ренодэн! -сказала королева, уходя из кабинета, и, сев в носилки, приказала нести ее на мост Святого Михаила.

Перед лавочкой Рене она застала довольно большую толпу соседей и кумушек, оживленно говоривших о чем-то. На королеву никто не обратил особого внимания, так как густая вуаль мешала узнать ее, что же касалось носилок, то они были без гербов и могли принадлежать любой из дам высшего общества, в изобилии посещавших парфюмера королевы.

Екатерина постучалась в запертую дверь, но ей никто не ответил. Она постучала еще сильнее, но по-прежнему одно молчание было ответом ей. Тогда она обратилась к группе соседей, разговаривавших о чем-то около лавочки.

– Скажите, пожалуйста, друзья мои,-спросила она,-ведь это лавка Рене Флорентийца?

– Да, сударыня.

– Разве его нет дома?

– Говорят, что он в тюрьме! -весело сказала хорошенькая торговка.

– Ну а его дочь?

– А вам она нужна?

– Да, нужна.

– Ну так вы пришли слишком поздно, сударыня, потому что птичка уже вылетела из гнезда!

– То есть… как? -с ужасом спросила королева.

– А так! С четверть часа тому назад к лавке подъехали носилки, сопровождаемые двумя замаскированными всадниками. Судя по их наряду, это должны были быть очень важные господа! Один из них постучал в дверь, красавица Паола вышла-мы узнали ее, хотя она тоже нацепила маску. Дочку парфюмеры посадили в носилки, захлопнули дверцу и… поехали!

Екатерина слушала этот рассказ с чувством невыразимого ужаса. Ей вспомнилось все, что только что рассказывал Рене. Неужели цыганка не ошиблась и парфюмеру действительно грозит неизбежная беда?


IX

В то время как королева Екатерина слушала рассказ о похи щении Паолы, последняя ехала в носилках по другому берегу реки. Кортеж, сопровождаемый двумя замаскированными всадниками, в которых читатель, наверное, уже угадал Генриха Наваррского и Ноэ, доехал до ворот Святого Антония. Выехав за городскую черту, носилки остановились.

– А теперь,-сказал Ноэ,-дело сделано. Выходите, милая Паола! Если даже кто-нибудь и вздумает выследить, куда напра вились носилки, от этого будет мало толку. А вы, мои друзья,обратился он к носильщикам,-можете идти! Вы нам больше не нужны!

Носильщики, получив следуемую им плату, вернулись обратно в город. Тогда Ноэ схватил Паолу за талию и ловким движением посадил ее на лошадь позади себя. Затем они быстрым галопом направились к Шарантону, но, проехав с четверть часа по этой дороге, резко изменили направление, свернув на тропинку, которая вела к северу вдоль укреплений, окаймлявших Париж. У Монмартрской заставы они остановились. Паола соскочила на землю, Генрих слез с лошади, подставил колено, и, опершись на него, Паола легко вскочила в седло уступленной ей принцем лошади.

– До вечера! -сказал Генрих Ноэ.

Ноэ и Паола галопом направились дальше, а Генрих Наваррский снял маску, спрятал ее в карман, вошел в Париж через Монмартрскую заставу и самым спокойным образом направился пешком к Лувру. Как раз в тот момент, когда он поравнялся с потерной, его обогнали носилки, из окна которых показалась голова какой-то женщины. Генрих взглянул и сейчас же отвесил низкий поклон: это была королева Екатерина.

Он хотел пройти дальше, но Екатерина махнула ему платком и окликнула по имени. Генрих подошел к носилкам.

– Вы идете в Лувр, господин де Коарасс? -спросила она.

– Да, ваше величество!

– К королю?

– О, вашему величеству угодно смеяться надо мной! -скромно ответил Генрих.-Я слишком бедный, незначительный дворянин, чтобы запросто навещать короля. Нет, я просто иду к своему кузену Пибраку.

– Вот как? -сказала королева, внимательно наблюдая за Генрихом и находя, что у него удивительно простодушный, правдивый вид.-Ну так я прошу вас побыть у Пибрака и не уходить, так как я пошлю за вами. Мне нужно видеть вас!

– Меня, ваше величество?

– Да, вас. Я только что видела Рене, и он рассказал мне, что вы обладаете выдающимся даром читать в будущем и прошедшем. Правда это?

– О, ваше величество,-застенчиво ответил принц.-Правда, иной раз мне удается отгадать что-нибудь, но я очень часто ошибаюсь. Я еще так мало посвящен в тайные науки!

– Но Рене вы все же предсказали сущую истину! -возразила Екатерина.-Ступайте к Пибраку, я сейчас же пошлю за вами туда; я только зайду на минутку к принцессе Маргарите!

Генрих стремглав бросился в Лувр. Встретив Пибрака, прове рявшего посты, он взял его под руку и шепнул:

– Мне необходимо сейчас же быть у вас в комнате! -Пибрак тотчас провел его к себе. Тогда Генрих сказал ему: -Заприте двери и не впускайте никого!

Затем он поспешно открыл книжный шкаф, нажал пружину и скользнул в открывшийся тайный проход.

Когда он прижался глазом к смотровой дырочке, королевы еще не было у принцессы. Маргарита сидела с Нанси и говорила ей:

– Быть принцем или принцессой -самое печальное дело! Мы – рабы политического интереса и не смеем иметь свою волю!

– Ваше высочество слишком преувеличивает! -ответила камеристка.

– Да нисколько! Поверь, если бы я была госпожой своей судьбы, я предпочла бы быть самой обыкновенной дворянкой вроде тебя, чтобы иметь право вложить свою руку в его руку и не думать ни о каком наваррском мужлане!

В этот момент в комнату вошла королева. По знаку ее руки Нанси вышла, а Маргарита подошла к матери и почтительно подвела ее к креслу.

В сущности говоря, из всех детей Екатерина больше всего любила младшего сына, герцога Франсуа, а к Маргарите была довольно холодна. Но теперь, когда Франсуа был в Анжере, Генрих -в Польше, когда несчастный оборот дела Рене не только лишил ее возможности непрестанно общаться с этим поверенным ее тайн, но и поссорил с королем-сыном, Екатерина чувствовала себя слишком одинокой и должна была хоть с кем-нибудь поделиться своими мыслями. Поэтому-то она и навещала теперь так часто дочь, которая к тому же была умна и ласкова.

– Ну что, ваше величество? -спросила Маргарита, по хода тайству которой Бкатерине было разрешено навестить Рене.

– Ах, это ужасно! -со вздохом ответила королева.-Его посадили на цепь в ужасающем подземелье, где можно задохнуться от сырости и зловония. С ним ужасно обращаются и очень стерегут его! Но я все же надеюсь спасти его!

– В самом деле?

– Но тут как раз случилось очень странное происшествие, которое чрезвычайно потрясло меня!

– Что такое?

Екатерина рассказала дочери свой разговор с Рене относительно зловещих предсказаний, сделанных ему в юности цыганкой, а недавно сиром де Коарассом. Если бы королева не была сама так взволнована, она заметила бы, как взволновал принцессу ее рассказ: Маргарита то краснела, то бледнела.

– Сначала я предположила,-продолжала Екатерина,-что хитрый гасконец просто плутует, но оказалось, что он сообщил такие вещи, которые были известны лишь Рене и больше никому.

– В самом деле? -пролепетала принцесса, теряясь все больше.

– Не зная ничего о предсказании цыганки,-продолжала королева,-Коарасс тоже предсказал Рене, что если его дочь полюбит дворянина, то это послужит причиной его гибели. Под влиянием этого предсказания он обратился ко мне со слезной мольбой взять Паолу под свое покровительство. Я обещала ему сделать это и решила сейчас же заехать за девушкой, чтобы взять ее в Лувр. Но сначала я хотела поговорить с президентом Ренодэном, который будет вести допрос Рене. От Ренодэна я направилась на мост Святого Михаила, но, когда подъехала к лавочке Рене, оказалось, что четверть часа тому назад двое замаскированных всадников усадили дочь Рене в носилки и увезли ее.

– Это странно! -пробормотала Маргарита.

– Тогда мне пришло в голову подозрение: ведь у сира Коарасса имеется товарищ, у обоих существуют старые счеты с Рене, а похитителей как раз двое. Почему не предположить, что один из гасконцев увлек Паолу и что она выбалтывала ему во время ласк и объятий все тайны отца? Тогда легко объясняется таинственная способность Коарасса так хорошо разбираться в прошлом Рене! К тому же сам Коарасс -красивый юноша и легко мог увлечь Паолу!

– Что за идея! -пробормотала Маргарита, сердце которой разрывалось под действием ревнивых подозрений.

– Да, это была очень странная идея,-согласилась королева,и вскоре я убедилась, что мои подозрения совершенно неосновательны!

– Неужели? -сказала Маргарита, облегченно переводя дух.

– Да! Я проследила носилки, в которых похитили Паолу, до ворот Святого Антония. Я даже встретила носильщиков, но носилки были пусты: оказалось, что один из похитителей посадил девушку к себе в седло и все трое поехали дальше. Мои люди уже выбились из сил. Было бы безумием преследовать в носилках людей, едущих на свежих лошадях. Поэтому я была вынуждена вернуться обратно в Лувр.

– Но из чего вы заключили, что одним из этих похитителей не мог быть сир де Коарасс? -спросила принцесса.

– Я встретила его у луврских ворот. Он шел пешком и на правлялся к своему кузену Пибраку.-Теперь лицо Маргариты окончательно просветлело.-И вышло так, что гасконец предсказал Рене сущую правду: в тот день, когда его дочь похищена, Рене угрожает смертельная опасность. Но я все же надеюсь на президента Ренодэна. Он слишком многим обязан мне!

– Но Ренодэн не парламент! -возразила принцесса.

– Нет, но он обещал пустить в ход верное средство, чтобы спасти Рене!

– Какое средство?

– Я сама еще не знаю. Он сообщит мне его сегодня вечером в девять часов. Он придет для этого в Лувр…

– Ну что же, Ренодэн умный человек, он непременно придумает что-нибудь,-успокоительно сказала Маргарита.

– А пока в ожидании его я хочу испытать Коарасса, действительно ли он так искусен в волхвовании. Эй, Нанси! -Девушка вошла в комнату.-Слушай, милая,-сказала ей королева,-иди сейчас к Пибраку, там у него сидит его кузен, сир де Коарасс; ну так ты проведи его в мой кабинет!

– Слушаюсь, ваше величество! -сказала Нанси и выпорхнула из комнаты.

Тогда Генрих поспешно покинул тайник, вернулся в комнату, запер книжный шкаф и сказал Пибраку:

– Отоприте дверь, сейчас сюда придут! -Пибрак с изумлением посмотрел на принца.-Потом я вам все расскажу, а сейчас некогда: за мной идут! -сказал Генрих.

Действительно, не успел Пибрак подойти к двери, как в нее постучались. Он отпер. Вошла Нанси и сказала:

– Благоволите следовать за мной, господин де Коарасс!

– А куда вы собираетесь вести меня, красавица?

– К ее величеству!

– К королеве? -испуганно крикнул Пибрак, с беспокойством посмотрев на Генриха.

– Ее величество изволили проведать, что я немного занимаюсь волхвованием! -улыбаясь, пояснил тот уходя.

В большом зале, помещавшемся перед апартаментами Пибрака, Генрих сказал Нанси, пользуясь тем, что никого, кроме них, там не было:

– Милочка Нанси! Ведь мы друзья?..

– И союзники, господин де Коарасс!

– Ты знаешь немало моих секретов…

– А вы знаете… мой!

– Поэтому я могу довериться тебе. Ты не разболтаешь того что я скажу тебе сейчас?

– Я буду нема как могила!

– Потому что, видишь ли, женщины…

– Разве вы собираетесь доверить мне какую-нибудь страшную тайну, месье?

– О да! Ну так вот! Ступай сейчас же к принцессе Маргарите и скажи ей следующее: "Ваше высочество! Генрих де Коарасс умоляет вас не верить ни единому слову, относящемуся к его дару волхвования! Он не более колдун, чем вы и я,-скажешь ты,-но он умоляет ваше высочество обождать до вечера, когда он все объяснит вам!"

– Отлично! -сказала Нанси.

– Но не забудь прибавить: "Тайна, которую я передаю вам. принцесса, очень опасна, так как, доверяясь вам, сир де Коарасс ставит на карту свою голову".

– Да что вы болтаете!

– Половину правды, милочка! Но ты мой друг, а потому преподнесешь эту половинку правды за целую.

– Ладно!

– Тогда принцесса будет молчать и… примет меня сегодня.

– Понимаю! -ответила Нанси, хитро подмигивая принцу. В кабинете королевы, куда Нанси привела Генриха, никого не было, но королева вскоре пришла.

– Присядьте, месье де Коарасс,-ласково сказала она.

– Осмелюсь ли я… в присутствии вашего величества…

– Полноте, месье,-грустно сказала королева,-при чем здесь мое "величество"! Вы колдун, а я несчастная женщина, которая хочет узнать свою судьбу!

Говоря это, она уставилась пытливым взглядом в лицо Генриха, как бы желая проникнуть в его душу.

– Итак,-сказала Екатерина,-вы читаете в звездах?

– О, очень несовершенно, ваше величество!

– Вы предсказываете будущее?

– И часто ошибаюсь.

– Но вы извлекаете из тумана прошлого минувшие события?

– Это гораздо легче, ваше величество! С помощью некоторых каббалистических приготовлений мне иногда удается восстановить прошлое, особенно если события, о которых хотят узнать, произошли не очень давно!

– А, вот как? -сказала королева.-Господин де Коарасс, вы только что встретили меня около Лувра. Можете вы сказать мне, откуда я ехала и что я делала в это время?

– Я попытаюсь, ваше величество!

– Я должна дать вам свою руку?

– Да, ваше величество, но сначала…-Генрих встал и при нялся осматривать комнату.-Что это такое? -спросил он, указывая на пузырек с бесцветной жидкостью, стоявший на камине.

– Это симпатические чернила!

Генрих взял пузырек и поставил его на стол, у которого сидела королева.

– А теперь умоляю ваше величество разрешить мне зажечь вот эту свечу и опустить шторы!

– Делайте, что нужно,-сказала королева. Генрих опустил шторы, зажег свечу и сел у стола.

– Вот теперь прошу ваше величество дать мне левую руку! Генрих важно взял протянутую ему руку, а другой рукой поднял флакон и стал смотреть сквозь него на пламя свечи.


Х

Генрих великолепно разыгрывал колдуна, но все же другая, менее суеверная, чем королева, женщина едва ли попалась бы на такую дешевую удочку.

Принц долго и внимательно разглядывал поочередно то флакон с чернилами, то руку королевы.

– Я вижу,-сказал он наконец,-что ваше величество входит в какое-то подземелье…

– Где это подземелье? -спросила королева.

– Нет могу сказать наверное, но где-то около воды…

– Это так! Дальше?

– Я вижу, как ваше величество входит в душную, зловонную камеру, в углу которой на соломе валяется человек…

– И это так.

– Вы оживленно говорите что-то сопровождающему вас мужчине, но он качает головой и усаживается невдалеке от вас…

– Кто этот мужчина?

– Не вижу… его лицо в тени… Но вот пламя факелов покачнулось от движения воздуха… Ба! Да это Крильон!

– И опять верно! Ну а кто тот человек, который лежит на соломе?

– Это… это… Рене! -ответил принц после недолгого внимательного разглядывания флакона.

– Правда! -сказала пораженная Екатерина.-Что я говорю Рене?

– Вы говорите с ним о ком-то, кого я знаю…

– Кто же этот "кто-то"?..

– Не знаю! Постойте… Господи! Да ведь это я, и Рене говорит обо мне с ужасом!

– А я?

– Вы не верите ему… вы… вы считаете меня просто шарлатаном!

Если у королевы и оставалась еще хоть тень сомнения, то при последних словах принца всякое сомнение должно было исчез нуть. Действительно, могла ли она предположить, что принц лишь повторяет ей все то, что она только что рассказывала Маргарите, которой жаловалась на дерзость Крильона и на ужасные условия заключения Рене? Ведь она не знала о существовании тайника и смотрового отверстия, как же могла она допустить мысль, что сир де Коарасс просто подслушал ее рассказ принцессе, а не разгадал прошедшее благодаря своим познаниям в тайных науках?

– И что всего страннее,-продолжал Генрих,-вы говорите с Рене на таком языке, которого я не понимаю. Если бы мне пришлось присутствовать при этом разговоре, я не уловил бы ни слова, но теперь пузырек передает мне смысл ваших слов!

Королева изумлялась все больше и больше. Никогда еще шарлатанство Рене не приводило к таким результатам!

– Странно! -сказала она.-Ну а что я говорю дальше Рене?

– Вы даете ему обещание.

– Какое обещание?

– Спасти его!

– Как вы думаете, удастся ли мне сдержать это обещание?

– О да, ваше величество! -уверенно ответил Генрих, подумавший: "Это можно всегда обещать, а если я и ошибусь, то тем лучше!"

– В самом деле? Так я сдержу это обещание? -сказала королева, облегченно переводя дух.-Ну а каким образом удастся мне сделать это?

Казалось, что этот вопрос привел колдуна в замешательство. Он закрыл глаза, как бы совещаясь с невидимым миром, потом раскрыл их снова и пытливо впился во флакон пламенным взглядом.

– Я вижу, как вы едете по мосту,-сказал он.-Вот вы входите в какой-то дом, с вами говорит человек…

– Каков он собою?

– Он одет в судейское платье… Да, это судья!

– Что делает теперь этот судья?

– Он идет куда-то…

– Куда?

– Сюда.

– Зачем?

– Чтобы дать вам возможность сдержать обещание, данное Рене!

– Когда он придет?

– Между девятью и десятью часами! Екатерина была поражена точностью всех этих откровений и захотела с помощью колдуна узнать судьбу Паолы.

– Теперь вызовите перед собой мост Святого Михаила и скажите, что там произошло! -приказала она.

Генрих опять взял пузырек с симпатическими чернилами и принялся рассматривать его.

– Я вижу, что на мосту перед лавочкой Рене собралась большая толпа народа! -сказал он.

– Дальше!

– Вот подъезжают носилки, сопровождаемые двумя замаскированными всадниками… Из дома выходит женщина, садится в носилки, которые трогаются в путь…

– Следуйте за ними!

– Носилки двигаются по берегу Сены… Вот они выезжают за город… Но что это? Женщина выходит из носилок, один из всадников сажает ее в седло позади себя, и все трое быстрым галопом мчатся дальше.

– Куда они едут?

– По берегу Сены… Наступают сумерки… Я не вижу!

– Посмотрите хорошенько! -настаивала королева.

– Темно… не вижу… устал! -пробормотал Генрих, бессильно откидываясь на спинку стула.

– Но я хотела бы узнать от вас еще одну вещь, господин де Коарасс,-сказала королева.

– Спрашивайте, ваше величество! Быть может, я еще буду в силах ответить вам!

– Вы сказали, что предсказание цыганки сбудется, но в то же время говорите, что судья найдет средство спасти Рене. Как же совместить то и другое?

– Должно быть, всадник, похитивший Паолу, не женится на ней и не обольстит девушку.

– Найдет ли Рене дочь?

Генрих взял лист бумаги и покрыл его рядом каббалистических знаков и цифр.

– Да! -ответил он.

– А когда это будет?

– Через месяц! -ответил Генрих, вновь проделав комедию с вычислениями.-А теперь умоляю ваше величество отпустить меня! Я устал и могу легко ошибиться.

– Хорошо, идите,-сказала королева,-но завтра я жду вас! Я опять хочу о многом расспросить вас!

– Завтра я к вашим услугам! -ответил Генрих, целуя протянутую ему руку королевы и с почтительным поклоном выходя из кабинета.

Отсюда он направился прямо в комнату к Нанси, которая уже поджидала его.

– А, вот и вы наконец! -сказала она.-Идите скорее, принцессу страшно взволновали ваши загадочные слова!

Она взяла Генриха за руку и провела обычным путем к Маргарите, которая действительно волновалась: это было видно уже по той нервности, с которой она встретила Генриха.

– Вот вам и колдун! -смеясь, сказала Нанси и вышла из комнаты.

– В чем же дело, сударь? -спросила Маргарита.

– Ваше высочество,-ответил Генрих,-я сейчас сделаю вам такое признание, которое может стоить мне головы, если о нем проведает королева-мать!

– Боже мой! -воскликнула Маргарита вздрогнув.-Но вы правы, доверяясь мне.-Я ваш друг и не выдам вас… в каких бы ужасах вы ни признались мне!

– О, не беспокойтесь, ваше высочество, я не совершил ничего такого, что сделало бы меня недостойным вашей дружбы! -сказал Генрих.

– Так говорите!

Тогда Генрих рассказал Маргарите, как ему и Ноэ пришлось встретить Рене на дороге между Блуа и Божанси.

– Боже мой! -воскликнула принцесса.-Так это вы с Ноэ были теми двумя дворянами, которых клялся повесить Рене?

– Да, ваше высочество! -подтвердил Генрих. В дальнейшем рассказе он откровенно признался Маргарите во всем. Он умолчал только о трех вещах, а именно: что чувствует серьезное влечение к красотке-еврейке, что между апартаментами принцессы и комнатой Пибрака имеется тайник и что он, Генрих, не сир де Коарасс, а принц Наваррский.

Слушая его рассказ о том, как Ноэ пробрался к Паоле, как им удалось подслушать важные тайны, как Генрих смело и ловко разыгрывал роль кудесника, принцесса просто не верила своим ушам.

– Бедный друг мой,-сказала наконец Маргарита,-вы были совершенно правы, когда сказали, что эта тайна может стоить вам головы, если королева узнает о ней!

– Но она не узнает!

– Да, до сих пор все шло отлично, но будущее страшит меня… Как будете вы в состоянии продолжать эту опасную роль?

– Это будет трудновато… Ну да как-нибудь вывернусь!

– Я тоже доверю вам одну тайну,-сказала Маргарита, подумав.-Должна вам сказать, что прежде я жила совсем в другом конце коридора. Но вот однажды я заметила, что в стене имеется отверстие, через которое королева постоянно шпионит за мной. Тогда я пошла к ней и заявила, что отправлюсь с жалобой к королю, если она не даст мне клятвы, что меня сейчас же переведут в другое помещение, где за мной не будут следить. Королеве было неудобно в тот момент ссориться с Карлом, она дала мне требуемую клятву, а так как она страшно суеверна, то эту клятву сдержала!

– Это очень хорошо,-сказал Генрих.-Но… я не понимаю…

– Сейчас поймете! Хотя королева и сдержала свою клятву, но ввиду некоторых обстоятельств… Я, видите ли, немного занималась политикой…-"То есть любезничала с кузеном Гизом!" – мысленно перевел ее слова догадливый принц.-И принимала у себя таких лиц, которых королева не любила,-продолжала принцесса.-А королева имела неудобную манеру входить ко мне невзначай и без всякого предупреждения. Тогда я устроилась так. Воспользовавшись тем, что королева уехала на месяц в Амбуаз, я приказала провернуть в полу комнаты Нанси секретную дырочку. Комната Нанси приходится как раз над кабинетом королевы, и через смотровую дырочку можно было видеть все, что там делается. Когда ко мне приходил… кто-нибудь, Нанси становилась на стражу, и стоило королеве встать и направиться к дверям, как Нанси принималась дергать за шнурок звонка, придерживая рукой самый звонок. От ее дергания кисть звонка, находившаяся в моей комнате, начинала плясать, и тогда я сейчас же выпроваживала посетителя боковым ходом.

– Это было очень остроумно придумано! -сказал Генрих.

– Не правда ли? Но с тех пор как я перестала… заниматься политикой…

– Смотровое отверстие стало бесполезным?

– На некоторое время -да, но в данный момент, например, Нанси стоит на страже, так как… вы у меня… Так что бы вы сказали, если бы я предложила вам воспользоваться этим отвер стием? Вы могли бы видеть все, что происходит у королевы, что скажет ей Ренодэн, и…

– Завтра "отгадать" ей это?

– Вот именно! Таким путем вы будете в состоянии поддержать свою репутацию кудесника!

Сказав это, принцесса дернула за сонетку. Через несколько секунд в комнату вошла Нанси.

– Вот что, милочка,-сказала ей Маргарита,-теперь девять часов, так ты отведи господина де Коарасса в твою комнату!

– А зачем, ваше высочество?

– Ты покажешь ему смотровое отверстие, через которое он сможет подслушать все, что будет делаться у королевы!

– А, понимаю! -сказала хорошенькая камеристка.-Ну так пойдемте скорее, потому что президент Ренодэн только что пришел!

Генрих поцеловал руку принцессы и быстро последовал за Нанси в ее комнату. Там было совершенно темно, и только из пола виднелся луч яркого света. Генрих лег плашмя на пол, приник глазом к отверстию и увидал тот самый стол, за которым он только что проделывал свои каббалистические штуки. У стола сидела королева, а против нее -президент Ренодэн. Генрих насторожился и стал прислушиваться, чтобы не проронить ни звука из их разговора.


XI

Тем временем Рене в смертельном страхе валялся на соломе в углу своей ужасной темницы. Слова королевы вселили слабую надежду в его душу, но все же ему предстояло вынести пытку, а Рене слишком боялся боли и страданий, чтобы радоваться спасению, достававшемуся такой дорогой ценой. К тому же он еще боялся, что королеве не удастся сдержать свое обещание и что он только понапрасну подвергнет себя страданиям, от которых можно было бы избавиться откровенным признанием.

В таких размышлениях прошло много часов, пока дверь камеры не открылась. Это пришел сторож, принесший ужин.

Рене вспомнил наказ Екатерины.

– Друг мой,-сказал он тюремщику,-не можете ли вы оказать мне услугу?

– С удовольствием,-ответил тот,-если только мой долг позволит это!

– Мне хочется исповедаться в своих грехах!

– Да ведь я -не поп!

– Но ты мог бы привести мне священника!

– Если позволит губернатор, то я с удовольствием. Только господина де Фуррона сейчас нет в Шатле; он в Лувре у короля.

– Ну так я подожду, пока он вернется. А ты не забудешь передать ему мою просьбу?

– Не забуду, будьте покойны!

Губернатор вернулся в Шатле только около десяти часов вечера. Тюремщик немедленно доложил ему о желании заключенного исповедаться в своих грехах.

– Черт! -буркнул губернатор.-Теперь уже поздно, и попы спят… Но мы не можем отказать ему в этом желании, а потому пойди и попытайся раздобыть ему духовника.

Тюремщик отправился на розыски. Ему повезло: едва только он переступил порог тюрьмы, как натолкнулся на монаха, просившего подаяния.

– Э, батюшка,-радостно сказал тюремщика не иеромонах ли вы?

– Да.

– В таком случае вы можете исповедовать? Отлично! Ступайте за мной!

Монах покорно пошел вслед за тюремщиком в камеру Рене, а когда остался наедине с узником, сказал последнему:

– Я пришел от королевы!

– Я так и ждал! -ответил Рене.

– Королева старается спасти вас. Завтра вам придется выдержать пытку, но если вы не. поддадитесь, то будете спасены!

– Да ведь мне переломают кости!

– Вам причинят боль, но не нанесут никаких повреждений! А боль надо непременно перетерпеть, и тогда вы будете спасены!

– Да ведь кинжал и ключ все равно выдали меня с головой! -простонал Рене.

– Нет, потому что вы скажете, что в вечер совершения преступления вы работали в Лувре с королевой, а кинжал и ключ остались у вас дома… Кинжал вы отдали Годольфину, чтобы он отнес его к оружейнику… Пока до свидания! Больше я ничего не могу сказать вам. Но берегитесь! Если у вас вырвется под пыткой хоть одно признание, вы погибнете и королеве не удастся спасти вас!

– Я отопрусь от всего! -сказал Рене.

Монах постучал в дверь камеры, и тюремщик выпустил его. Опять Рене остался в страшном одиночестве тюрьмы, предостав ленный своим тяжелым мыслям.

Ночь прошла без сна. Когда же в подземелье пробрались первые дневные лучи, Рене принялся дрожать всем телом: страшный час близился!

Он чуть не упал в обморок, когда в коридоре за дверью послышался звук чьих-то шагов. Это был сам губернатор, пришедший за узником.

– Рене,-сказал сир де Фуррон,-сейчас вы отправитесь в тюремную церковь и выслушаете обедню, а потом будете допрошены под пыткой, если, разумеется, не предпочтете добровольно признаться в преступлении.

– Я невиновен,-ответил Рене.

Фуррон молча пожал плечами. Рене расковали и отвели в цер ковь. Как хотелось несчастному парфюмеру, чтобы обедня шла долго- долго, целую вечность! Но и обедня кончилась, как кончается все в этом мире, и Рене пришлось из церкви отправиться в камеру пыток.

Когда дверь этой камеры открылась, парфюмер чуть не упал в обморок при виде человека, одетого в красное платье, который раздувал огонь на жаровне. Это был Господин Парижский, как его называли, то есть палач. Около него стояли два помощника, одетых тоже во все красное, но без изображения черной лестницы на спине: эта лестница отличала палача от помощников.

Дрожа от страха, Рене увидел лежанку, на которой расклады вали допрашиваемого для пытки водой. Затем он перевел взгляд на жаровни, где будут жечь ему одну руку за другой, на клинья, которые будут вгонять ему под ногти, на испанский башмак, которым ему раздробят кости ног…

Тут открылась другая дверь, и на ее пороге появился человек, при виде которого отчаяние Рене дошло до последней степени: это был сам король, пожелавший присутствовать при допросе! За королем шли Крильон, губернатор и судья Ренодэн. Королю придвинули кресло, и, усевшись, он сказал:

– Судья Ренодэн, приступите к допросу!

– Рене! -сказал судья, строго взглянув на Флорентийца.Может быть, ты добровольно признаешься в преступлении?

– Я невиновен! -с отчаянием ответил Рене. Тогда Ренодэн дал знак палачу. Тот схватил Рене, уложил его на лежанке, связал ему руки и ноги, после чего один из помощников принес огромную воронку. Палач вставил воронку в рот и влил туда первую пинту воды, затем вторую, третью… Рене отчаянно извивался и старался разорвать свои узы, но не признавался. На десятой пинте палач сказал:

– Дальше идти нельзя, он может умереть! Рене отвязали и посадили к стене. Несчастный дико вращал глазами, и из его горла потоками лилась вода.

– Перейдите к испанскому башмаку! -приказал судья, Палач снова уложил Рене и надел ему на правую ногу страшную колодку. После первого же поворота винта Рене отчаянно вскрикнул.

– Лучше признайся, Рене! -повторял судья, в то время как палач все поворачивал и поворачивал винт.

Одно мгновение боль показалась Рене настолько невыносимой, что он совсем было решился признаться. Ну тут перед ним вырисовалась страшная картина. Ему представилось, как его везут на эшафот, как палач ломает ему все кости тяжелым железным бруском, как ржут лошади, к которым его привяжут затем за руки и за ноги…

– Я невиновен! Я невиновен! -зарычал он. Винт развинтили, и с ноги Рене сняли ужасный инструмент.

Нога была окровавлена. Когда Рене хотел встать и идти, он снова отчаянно крикнул и сел на лежанку.

– Нога сломана? -спросил король.

– Нет, ваше величество, но Рене придется долго хромать!

– В таком случае он будет хромать всю жизнь, потому что жить ему осталось уже недолго! -ответил Карл IX.-Перейдите к следующему номеру!

Один из помощников принялся раздувать мехами жаровню. При виде страшного огня Рене опять подумал, что лучше всего будет для него признаться. Но тут его взгляд встретился со взглядом судьи Ренодэна, и он вздрогнул: глаза судьи открыто приказывали ему молчать, тогда как строгий тон голоса уговаривал признаться! Ренодэн даже осмелился сделать Рене успокоительный знак!

Когда огонь был разведен, помощники палача взяли Рене на руки и поднесли к жаровне. Тогда палач схватил его за левую руку и поднес ее к пламени жаровни. Хотя огонь и не касался руки, но ожог был очень сильным.

Рене же, ободряемый взглядами Ренодэна, рычал:

– Пощады! Пощады! Я невиновен! Я работал в Лувре с ее величеством! Пощады, ваше величество, пощады!

Палач выпустил руку Рене, помощники опустили его на пол. Тогда несчастный подполз на коленях к королю и стал с рыданиями молить о пощаде, уверяя в своей невиновности.

– Господин Парижский,-холодно спросил король,-какую руку вы сожгли сейчас?

– Левую, ваше величество!

– А, ну теперь сожгите правую! Это самая виновная, ею негодяй убил Лорьо!

Помощники палача снова взяли Рене на руки. Но не успел жар коснуться руки, как Рене в последний раз крикнул и упал в обморок. Тогда судья сказал:

– Ваше величество, мне кажется, что следует отложить пытку до завтрашнего дня. Рене может долго пробыть в обморочном состоянии, и обморок может легко перейти в смерть.

– Ну что же, пусть! -согласился король.-Завтра перейдем к пытке клиньями. Да уберите вы от меня эту падаль! -крикнул он, ктвнув на бесчувственное тело Рене.-От него несет вонью! Ну, пойдем завтракать, Крильон, я умираю с голоду!

Когда король ушел, Ренодэн подумал со слабой усмешкой: "Я начинаю верить, что Рене не будет казнен!"

И в то время как выносили бесчувственное тело Рене, судья спустился в камеру воришки-рецидивиста, приговоренного главным судьей к смертной казни через повешение.


XII

Для таких высокопоставленных преступников, как, например, -Рене, приходилось созывать парламент и обращаться к помощи пыток, но для простого воришки достаточно было приговора главного судьи, и несчастного попросту вешали при первом удобном случае, когда у Господина Парижского бывало дело на Гревской площади. Только в самых редких случаях палач беспокоил свою высокую особу из-за какого-нибудь мелкого преступника. Обыкновенно воришка должен был ждать, когда в руки палача попадал высокопоставленный клиент. Тогда на эшафоте, где предстояло колесовать важного барина, устраивали виселицу для воришки, которого вешали в первуюголову: это было своего рода закуской, долженствовавшей возбудить у толпы аппетит к лакомому блюду казни высокопоставленного преступника.

Как раз в тот день, когда Крильон по приказанию короля арестовал Рене, полиция арестовала воришку, хорошо известного парижанам под именем Гаскариля.

Гаскариль был ужасом горожан. Предшественник Картуша, он соблазнял жен, дубасил мужей, грабил и воровал. Он был атаманом банды грабителей, главная квартира которых находилась возле Двора Чудес. С этой шайкой Гаскариль проделывал всякие чудеса, но на убийство пускался крайне редко, почти никогда, и нужны были очень убедительные мотивы, чтобы заставить его пролить чью-нибудь кровь…

Полицейский, арестовавший Гаскариля, отвел его прямо к главному судье. А у того расправа была коротка.

– Вчера арестован мессир Рене, обвиненный в убийстве горожанина Лорьо на Медвежьей улице,-сказал судья Гаскарилю.-Надо полагать, что мессир будет присужден к колесованию. Если это так и случится, то ты будешь повешен в день его казни; это для тебя большая честь!

Гаскариль едва ли разделял мнение судьи относительно чести быть казненным, хотя бы одновременно с Рене, но противоречить он не решился и стал ждать, когда его призовут к ответу.

К этому-то Гаскарилю и направился президент Ренодэн по окончании допроса Рене.

Гаскариль принял президента не очень-то вежливо.

– Раз уж я осужден и вы собираетесь повесить меня, то можно было бы, кажется, оставить меня в покое! -сказал он.

– Друг мой Гаскариль! -ответил Ренодэн.-Ты страшно неблагодарен к правосудию!

– А чем это меня правосудие так облагодетельствовало? – возразил воришка,-Все равно меня повесят!

– Да, но тебя могли присудить к колесованию, а это гораздо мучительнее!

– Я никого не убил, а ведь колесование…

– Так-то так, да больно у тебя репутация плоха! И вообще ты не прав, что принимаешь меня так нелюбезно! Я хочу тебе добра.

– Что такое? -спросил воришка.

Ренодэн без всякой брезгливости уселся на грязную солому, служившую ложем для скованного по рукам и ногам преступника, и спросил:

– Есть у тебя дети?

– Слава Богу, нет! -ответил Гаскариль.

– Ты женат?

– Тоже нет!

– Но, наверное, у тебя найдется человек, которым ты интересуешься?

При этом вопросе Гаскариль побледнел, покраснел и с замешательством сказал:

– Зачем вам знать это?

– Да ты только ответь!

– Ну конечно есть! Это Фаринетта, которую я увижу только один раз в жизни, да и то во время казни: наверное, она придет посмотреть, как меня будут вешать! -вздыхая, ответил взволнованный воришка.

– Ты любишь ее?

– Только одну ее я и люблю на всем свете! И меня душит бешенство при мысли, что вот я умру, а другой… Ведь ей только восемнадцать лет! Она красавица, ну а с глаз долой -из сердца вон… И когда меня повесят…

– Она помянула бы тебя добром, если бы ты оставил ей чтонибудь в наследство!

– Но у меня ничего нет!

– Ну а у Фаринетты?

– Тоже ничего, кроме голубых глаз да белых зубов! Этого еще мало!

– Для Парижа достаточно! -со злой улыбкой возразил судья.

– Да замолчите же вы наконец! -крикнул рассерженный Гаскариль.-Могли бы, кажется, дать мне умереть спокойно!

– Постой, друг мой,-спокойно перебил его судья,-ты только дослушай до конца! В самом непродолжительном времени ты умрешь. Если бы ты мог оставить своей Фаринетте кругленькую сумму в… ну, хотя бы в двести золотых экю, то она из благодарности осталась бы верна твоей памяти. А такую сумму ты мог бы заработать!

– Двести золотых экю для Фаринетты! -крикнул бедный воришка, ослепленный этой суммой.-Дорогая Фаринетта! Но что нужно сделать для этого?

– А вот я сейчас расскажу тебе это! Ты осужден, тебя повесят…

– Боюсь, что вы говорите сущую правду!

– Ну а умирают лишь один раз, и, вешают ли тебя за два преступления или за десяток, от лишнего преступления веревка не стягивает сильнее горла!

– Понимаю! Вы хотите, чтобы я принял на себя чужую вину!

– Вот именно!

– А что, собственно, я должен взвалить на себя еще?

– Убийство на Медвежьей улице.

– Так вот как? Значит, хотят спасти за мой счет мессира Рене!

– А тебе не все равно?

– Нет! Ведь за убийство колесуют, а не вешают!

– Обещаю тебе, что ты все равно будешь повешен, а вдобавок Фаринетта получит двести золотых экю!

– Бедная Фаринетта! -вздохнул воришка, который, видимо, склонялся к тому, чтобы принять предложение, но вдруг, неожиданно для президента, он.тряхнул головой и категорически заявил: -Нет, я не согласен!

– Но почему?!

– А потому что раз Фаринетта разбогатеет, она сейчас же забудет меня, ну а я буду слишком мучиться на том свете, если Фаринетта устроится с другим!

– Дурак!

– Не спорю! А только я не согласен!

– Что же ты хочешь за согласие взять на себя вину Рене?

– Чтобы меня отпустили на свободу!

– Ты хочешь невозможного! -ответил Ренодэн подумав.-Но… не падай духом, мой мальчик! Мы увидимся сегодня вечером и тогда поговорим.

С этими словами Ренодэн вышел из камеры Гаскариля и от правился к себе домой. Там он принялся за работу. Через некото рое время он взглянул на часы, затем подошел к окошку и увидал, что к его воротам как раз подъезжают носилки.

– Королева отличается точностью! -пробормотал он, от правляясь навстречу замаскированной даме, выходившей из скромных, лишенных всяких гербов и украшений носилок.

Когда Ренодэн ввел Екатерину к себе в кабинет, королева сказала:

– Ну, что?

Эти два слова ярче ряда трескучих фраз свидетельствовали о ее беспокойстве и волнении.

– Рене вынес пытку, не выронив ни слова,-ответил президент.-Беда только в том, что воришка, на которого я рассчиты вал, не соглашается!

– Но почему же? Чего он хочет? -спросила королева, и взор ее, засверкавший было радостью, снова потускнел.

– Он хочет свободы, и я обещал ему, что он получит ее,ответил Ренодэн.

– Да вы с ума сошли! -крикнула королева.

– Нет, но у меня свои соображения,-ответил судья.-Надо полагать, что Рене безумно зол на палача…

– Господи, Рене не из тех, которые прощают! -заметила королева.

– И весьма возможно, что, если мы спасем Флорентийца, он непременно захочет сыграть дурную шутку с ним!

– Тем хуже для Кабоша!

– Но если Кабошу обещать, что Рене простит ему, палач согласится проделать одну штучку, которую лет пять тому назад он уже устроил с одним солдатом. У того была сильная протекция, и палач, вместо того чтобы связать петлю мертвым узлом, попросту закрепил ее неподвижной петлей. Затем, когда ему нужно было схватить преступника за плечи, чтобы собственным весом ускорить стягивание петли и удушение, Кабош ухватился за канат, которым подвязывают под мышки преступника. И так как тоненькая веревка, которую надевают на горло, была завязана не мертвой петлей, а крепким узлом, то солдат лишь испытал некоторую неприятность, но не более…

– И не умер? -: спросила королева.

– Отнюдь нет! -ответил Ренодэн.-Ночью палач снял его с петли, и солдат отделался лишь тем, что у него шея окривела!

– И вы хотите, чтобы Кабош проделал то же самое над Гаскарилем? Это опасно, потому что Жан Кабош способен выдать нас с головой королю!

– Черт возьми!

– Но я дам вам хорошую мысль: обещайте Гаскарилю, что с ним поступят именно таким образом, ну а там… посмотрим! Сказав это, Екатерина встала. Но Ренодэн остановил ее.

– Еще одно слово, ваше величество! -сказал он.-Гаскариль не поверит мне на слово, если у меня не будет в руках доказательств в виде собственноручно вашим величеством написанной записки с обещанием помилования!

– Но ведь… такая бумага… может попасть в руки… короля! -испуганно пробормотала королева.

– Я отвечаю за то, что этого не случится! -ответил судья.Но иначе я ничего не могу сделать для Рене.

– Иначе говоря, вы требуете гарантию? -сказала королева.

– Для Гаскариля -да!

– Ну, и… для себя тоже!

Ренодэн ничего не ответил. Екатерина подумала: "Он во что бы то ни стало хочет попасть в парламент!" И, усевшись за столом президента, написала на куске пергамента: "Я помилую Гаскариля. Екатерина",-приложила печать вырезанным на печатке перстня королевским гербом и подала бумагу Ренодэну.

Когда королева ушла, президент снова отправился в Шатле и, войдя в камеру Гаскариля, сказал:

– Ну-с, ты останешься жив!

На вопрос воришки президент рассказал ему, как несколько лет тому назад Кабош спас от верной смерти приговоренного к казни солдата. Но Гаскариль не был простаком.

– А где доказательства, что это так и будет? -спросил он. Президент показал ему записку королевы.

– В самом деле! -пробормотал Гаскариль.-Ведь королеве очень важно спасти своего Рене! Ну-с, а если я возьму вину Флорентийца на себя, получу ли я те двести экю, которые вы хотели дать Фаринетте?

– Получишь!

– Гм!.. Но хорошо ли с моей стороны грабить такую бедную девушку, как Фаринетта?

Ренодэн рассмеялся, а затем произнес:

– Мы дадим ей другие двести экю! Ну, согласен? Гаскариль насмешливо посмотрел на Ренодэна и сказал:

– Что-то вы уж очень щедры, господин президент! Можно подумать, что вешать собираются не меня, а вас!

– При чем же здесь я? -ответил судья.-Ты сам понимаешь, что в спасении того лица, вину которого ты должен взять на себя, принимают участие такие особы, которые могут и умеют быть щедрыми! Я -лишь исполнитель чужих желаний.

– И обещаний, не так ли? -насмешливо спросил Гаскариль.Э, нет, глубокоуважаемый господин президент, это дело обставляется так хитро, что нашему брату надо быть осторожным. Ну а я ровно ни в чем не вижу гарантий, что обещания, которые вы дадите мне, будут действительно соблюдены!

– Как! -патетически крикнул Ренодэн.-Я представил тебе записку ее величества…

– Тэ-тэ-тэ, господин Ренодэн, прежде всего, я еще не знаю, подлинная ли эта записка…

– Дурак!

– Весьма возможно! Кроме того, меня смущает еще и то, что, в сущности говоря, эта записка… остается у вас, и если меня все-таки повесят, то…

– Мне некогда! -недовольно перебил его Ренодэн.-Говори же прямо и без недомолвок, чего ты хочешь?

– Да весьма немногого, господин президент: гарантий, что обещания не останутся лишь на словах!

– Значит, ты боишься, что королева захочет сэкономить те несколько сотен экю, которые я обещаю тебе от ее имени?

– О нет! Скорее я боюсь как раз обратного!

– Ты бредишь?

– К сожалению, нет! Я боюсь, что королева прикажет опустить в мою могилу не двести, а тысячу золотых экю и что мне с того света будет очень тяжело сознавать невозможность воспользоваться такой большой суммой. Так вот: я хочу гарантий, что мне подарят в добавление к золоту еще и жизнь!

– Но ведь я…

– Слова, глубокоуважаемый президент, слова!

– Так чего же ты хочешь, черт возьми! Может быть, ты потребуешь, чтобы к тебе пришла сама королева и…

– Ну вот еще! Королева! Что мне с нею делать? Нет, вот если бы ко мне пришла Фаринетта!

– Я вижу,-с досадой сказал Ренодэн,-что с тобой действительно бесполезно говорить! Чем дальше в лес, тем больше дров. С каждой минутой ты ставишь все новые и новые условия, исполнимые все меньше и меньше. Словом -тебе хочется быть повешенным? Ну и отлично! Это можно будет устроить хотя бы завтра утром, ну а на твое место мы найдем кого-нибудь посговорчивее!

– Поговорим откровенно и серьезно, президент Ренодэн,ответил Гаскариль.-Ведь вы просто не хотите понять меня. Я не боюсь казни, потому что едва ли мне так или иначе избежать ее; не теперь -так потом… Знаете ли, в моей деятельности надо быть готовым ко всему! Но я уже говорил вам, что не доверяю верности Фаринетты мертвому Гаскарилю, и мне было бы очень тяжело думать, что на честно заработанные мною денежки она приобретет себе шикарного дружка. Вы вот говорите, что королева обещала помиловать меня. Правда, ее величество так и пишет в своей записке. А что, если это помилование не состоится помимо ее воли? Что, если Кабош ошибется и повесит меня самым заправским образом? Говорю вам откровенно: в данном случае меня пугает то, что останется жить Фаринетта, да еще с деньгами! Вот поэтому-то я и говорю, что могу дать окончательный ответ только тогда, когда поговорю с Фаринеттой. Она -девушка честная, и если что обещает, то сдержит. И тогда я буду в состоянии рискнуть, тем более что не один я буду знать о нашем сговоре…

В то время когда Гаскариль говорил все это, в уме Ренодена с молниеносной быстротой проносился ряд самых противоположных соображений. Он думал о том, что осталось слишком мало времени для инсценировки комедии признания с участием не Гаскариля, а другого лица. Вместе с тем исполнить требование Гаскариля представлялось почти невозможным. Трудно уже провести в камеру заключенного постороннее лицо. Правда, эту трудность еще можно побороть. А вот разумно ли посвящать в сговор третьих лиц? Ведь положа руку на сердце можно смело сказать, что королева отнюдь не намерена сдерживать обещание. "Обещайте Гаскарилю, что с ним будет поступлено именно таким образом, а там… посмотрим!" – это были подлинные слова Екатерины Медичи, и если Гаскариля все- таки повесят, то ему, Ренодэну, придется ведаться с бандой со Двора Чудес!

А почему ведаться придется именно ему, Ренодэну? Разве в случае чего он не может сказать, что Рене приказал палачу повесить Гаскариля по-настоящему, чтобы не осталось живой улики? Вероломство и жестокость парфюмера королевы известны всем, как известно и то, что он, Ренодэн,-человек маленький, подневольный. Ведь никто не поверит, что всю эту историю со всеми обещаниями он, президент, затеял от своего имени и на свой страх и риск? Значит, считаться и мстить будут не ему, а тем, кто действительно виноват в нарушении данного обещания!

Это -одно. А другое -то, что для него, Ренодэна, в данный момент важно лишь исполнить желание королевы и выручить Рене. Что будет потом, это другое дело, но если он не заставит Гаскариля принять на себя вину в убийстве Лорьо, если Рене не будет спасен, то королева примет это за недостаток желания с его стороны. Ну а если от мести банды Двора Чудес еще можно как- нибудь отвертеться, то от мести Екатерины Медичи не уйдешь никуда. Значит, раздумывать нечего, и…

Гаскариль перестал говорить и выжидательно уставился на судью. Помолчав немного, Ренодэн сказал:

– Ты упомянул, друг мой Гаскариль, что я не хочу понять тебя. Нет, я-то отлично понимаю тебя, а вот ты действительно не хочешь понять меня! Ты просишь привести Фаринетту. Отлично! Допустим, что я приведу ее к тебе. Но подумай сам: сначала ты Довольствовался тем, что Фаринетте дадут двести экю; затем ты потребовал жизни; затем к помилованию тебе понадобилось еще двести экю для тебя; а когда тебе обещали все это, ты находишь, что мы слишком щедры, и требуешь свидания с Фаринеттой. Устроить это свидание трудно, но все же возможно. Но где же у меня гарантии, что потом ты не потребуешь еще чего-нибудь? А так ведь дело затянется до бесконечности!

– Нет, господин президент,-обрадованно подхватил воришка,можете быть спокойны, больше я ничего не потребую. Если я поговорю с Фаринеттой и она даст мне кое-какие обещания, я буду спокоен. Тогда я буду уверен, что вы не собираетесь обмануть меня, а если и произойдет какая-нибудь ошибочка, то Фаринетта останется верной моей памяти. Только и всего, господин Ренодэн!

– Ну, хорошо,-сказал судья,-я буду милостив до конца и приведу тебе твою милочку. Только помни: это -последняя поблажка, и больше ты от меня ничего не выторгуешь. Теперь скажи мне, где я могу найти эту знатную даму?

– Это совсем не трудно, господин президент! -весело от ветил Гаскариль.-Видите, у меня в левом ухе болтается сережка? Отстегните ее первым делом! Вот так! Теперь ступайте к церкви Нотр-Дам-де-Виктуар. Около Двора Чудес вы увидите ряд действительно чудесных превращений. Безногий и безрукий калека, например, у ворот Двора Чудес вдруг превратится в здоровенного парня… Очень возможно, что, завидя вас, чудесно выздоровевший больной вновь сразу заболеет и подползет к вам за милостыней. Тогда вы скажете ему: "Я пришел повидать Фаринетту от имени Гаскариля. Вот -серьга друга Фаринетты!" Этого будет достаточно: Фаринетта сейчас же выбежит к вам. По серьге, которую она же мне и подарила, моя милочка поймет, что вы пришли от меня, и последует за вами!

– Хорошо! -сказал Ренодэн.-Жди меня: я приведу к тебе Фаринетту. Но помни, это -последняя поблажка!

Он вышел из камеры, ворчливо думая: "Нечего сказать, в хорошую кашу мне пришлось замешаться из-за этого негодяя Рене! Буду даже рад, если ему свернут шею за Гаскариля, который мне несравненно симпатичнее, чем королева и ее приспешник. Но… земные блага исходят не от Гаскариля и ему подобных, а от королевы, и потому…"

Он плотнее закутался в плащ и быстро зашагал по направлению к Двору Чудес.


XIII

Вернемся к Генриху Наваррскому, которого мы оставили на полу в комнате Нанси наблюдать через смотровое отверстие за происходящим в комнате королевы Екатерины совещанием королевы с президентом Ренодэном.

Когда Ренодэн ушел, Генрих осторожно поставил на место кусок паркета, замаскировывавший проверченное отверстие, и направился к сонетке, проведенной из комнаты принцессы Маргариты. Он дернул за веревку снизу вверх, так что звонок не зазвонил, и через некоторое время Нанси, запершая дверь снаружи, пришла выпустить принца.

– Пойдемте, господин де Коарасс,-сказала она.

– Принцесса ждет меня? -спросил он.

– Однако! -сказала Нанси.-Вы ненасытны, сударь!

– Но почему?

– Да ведь вы уже видели ее сегодня?

– Ну, видел.

– А принцесса имеет дурную привычку ложиться спать хоть раз в сутки! -с иронической улыбкой сказала насмешливая камеристка.-Ну-с, куда вы хотите направиться теперь?

– Я хотел бы видеть господина Пибрака. Нанси довела его до той лестницы, по которой паж Рауль уже столько раз водил принца в апартаменты Пибрака, и сказала:

– Ну а теперь вы и сами знаете дорогу! До свиданья!

– Постой, крошка, одно слово! -сказал Генрих, удерживая девушку.-Ну а завтра в котором часу?

– Вам ничего не сказали?

– Нет!

– Ну так на всякий случай приходите к девяти часам, как и всегда!

Нанси убежала обратно, а Генрих постучался в комнату капитана гвардии, который в большом волнении поджидал его.

– Боже мой, наконец-то! -сказал он, увидев принца.

– Вы беспокоились?

– Страшно!

– Ну так успокойтесь: все идет отлично.

– Да что с вами случилось?

– Я вам скажу это через несколько минут, а сейчас я должен разузнать еще кое о чем!

Сказав это, Генрих открыл книжный шкаф и снова скользнул в тайник.

"Черт возьми! -подумал он, заглядывая в смотровое отверстие.-Я попал некстати: ее высочество ложится спать!"

И принц стал дерзко смотреть в отверстие.

Действительно, принцесса при помощи Нанси совершала свой ночной туалет.

– Знаете, ваше высочество,-сказала Нанси,-этот бедный господин де Коарасс, который так хорошо читает в звездах и сумел уверить ее величество, будто он чародей, сам стал жертвой чар!

– Ты думаешь?

– Он безумно влюблен в вас!

Генрих увидел, что лицо Маргариты покраснело, словно у девочки.

– Вы только представьте себе, принцесса, он хотел вернуться сюда! -продолжала камеристка.

– Сюда?

– Именно сюда!

– Теперь? Сейчас?

– Ну да! -И у Нанси появилась хитрая улыбка.-Ведь он знал, что завтра…

– Завтра? Но ведь я ничего не сказала…

– Так что же из этого? Я взяла на себя смелость назначить ему час свиданья!

– Однако…

– О Господи! -с лицемерным смирением сказала Нанси.-Если ваше высочество не пожелает видеть его, то я успею предупредить…

– Ну, мы там посмотрим,-ответила принцесса, видимо взволнованная.

– В конце концов, этот мальчик просто прелестен! -снова начала Нанси.

– Ты находишь?

– И если бы я была принцессой…

– Дерзкая!

– Раз уж вашему высочеству предстоит стать королевой Наваррской, то было бы хорошо дать сиру де Коарассу какую-нибудь придворную должность. Ведь в Нераке так скучно!

– Знаешь что, крошка моя, я начинаю думать, что сир де Коарасс принадлежит к числу твоих друзей! Ты с ним в заговоре и хочешь заставить меня во что бы то ни стало полюбить его!

– О, что касается этого, ваше высочество,-ответила Нанси, в то время как принц задрожал от радости в своем тайнике,-то мне кажется, что ваше высочество несколько поощрили меня к такому заговору!

– Молчи, сумасшедшая,-сказала принцесса,-и ступай! Я хочу спать!

Нанси погасила свет и ушла из комнаты. И тогда принц услыхал, как с губ Маргариты сорвалось тихим шепотом:

– Господи, Господи! Как я люблю его!

"Еще бы! -подумал принц.-Я это и так заметил!"

Он осторожно вышел из тайника и сказал Пибраку:

– Милый Пибрак, если вы хотите добиться какой-либо милости по моей протекции, то начинайте!

– Что вы хотите сказать этим, ваше высочество?

– То, что я пользуюсь любовью короля и вошел в милость королевы Екатерины. Я занял место Рене! Пибрак широко открыл глаза.

– Ваше высочество торгует парфюмерным товаром?

– Нет, но зато я читаю в звездах прошлое и будущее!

Удивление Пибрака дошло до апогея. Тогда принц рассказал капитану гвардии все, что произошло в последнее время и что читатели уже знают.

Пибрак с хмурым видом выслушал сообщение Генриха и наконец сказал:

– Ваше высочество, я могу лишь повторить слова принцессы Маргариты: вы играете в опасную игру!

– Друг мой Пибрак, вы любите волноваться из-за пустяков.

– Я знаю королеву!

– Да и я тоже!

– И знаю Рене, а это еще важнее.

– О, что касается Флорентийца, то его жизнь в моих руках. Мне достаточно отправиться к королю и рассказать ему все!

– Боже сохрани ваше высочество от этого! -крикнул Пибрак.

– Это почему?

– А потому что хотя бы король приказал перевести Рене в Бастилию, выпустить на свободу Гаскариля и объявить вину Рене доказанной -все равно Флорентинец казнен не будет!

– Да полно вам!

– Королева-мать скорее поднимет революцию во Франции, чем поступится своим Рене!

– Значит, вы думаете…

– Думаю, что король ничего не должен знать. Пусть Рене изворачивается из лап палача, вашему высочеству следует лишь продолжать взятую на себя роль кудесника. Ведь королева любит Рене только потому, что верит в его сверхъестественные способности.

– Только из-за этого?

– Ну, прибавьте сюда еще некоторую долю привычки, только и всего. И в тот день, когда королева уверится, что ей удалось найти колдуна, превосходящего силой и знаниями Рене, песенка проклятого парфюмера будет спета. А такой результат будет несравненно лучше, чем если Рене будет осужден парламентом. Предоставим королю, королеве и Рене устраиваться между собой как они знают, вы же, если вы по-прежнему хотите жениться на принцессе Маргарите…

– Но конечно хочу, друг мой! Принцесса очаровательна, хотя… мне совсем не нужно стать ее мужем, для того чтобы получить доступ в ее спальню!

– Но тогда… к чему?

– На это у меня имеются причины политического характера. Ну- с, а теперь, когда мы с вами столковались, я ухожу.

– Вы идете домой?

– Нет, у меня еще есть дельце, которое надо обделать этой ночью.

Выйдя из Лувра, Генрих прямым путем направился в кабачок Маликана. Кабачок был уже закрыт, но сквозь щели ставен виднелся свет. Принц осторожно постучал.

– Кто там? -послышался свеженький голосок Миетты.

– Земляк землячки! -ответил принц на беарнском наречии. Миетта поспешила открыть дверь. Войдя в кабачок, принц увидал Ноэ и красотку-еврейку. Последняя по-прежнему была в одежде беарнского мальчика.

Ноэ пришел в кабачок после того, как сдал Паолу на попече ние Вильгельма Верконсина. Он вернулся берегом реки и, войдя в кабачок и поцеловав Миетту, сказал:

– Я умираю от голода, милочка, и ты будешь умницей, если дашь мне поесть!

В тот момент, когда пришел принц, Ноэ ужинал, разговаривая с обеими женщинами.

– Черт возьми! -сказал Генрих.-Теперь я понимаю, почему я чувствовал себя все время так не по себе: я не обедал!

Он уселся против Ноэ и первым делом налил себе того старого доброго вина, которое Маликан приберегал лишь для земляков.

Генрих и Ноэ поужинали с великолепным аппетитом. Утолив первый голод, принц, весь вечер находившийся под действием чар принцессы, принялся смотреть на красотку-еврейку.

Даже и в костюме беарнского мальчика Сарра продолжала оставаться очень хорошенькой. Генрих с удовольствием смотрел на нее, и под его взглядом молодая женщина густо покраснела.

"Как странно! -подумал принц.-Я никогда не думал, что можно любить одновременно двух женщин, а между тем это так: я ослеплен красотой принцессы, а теперь дрожу от одного взгляда глаз Сарры. Какая странная вещь -сердце мужчины!"

– Ваше высочество,-сказала Сарра, нежно взяв принца за руку,-вы не собираетесь в скором времени вернуться в Наварру?

– Нет, милочка.

Сарра тяжело вздохнула.

– Почему вы спрашиваете меня об этом? -спросил принц.

– Но потому… что я… сама хотела бы отправиться туда…

– Вы?

– Ну да, я нашла бы приют у Коризандры… Имя Коризандры заставило Генриха вздрогнуть. "Черт возьми! -подумал он.-Я все забываю, что Коризандра и Сарра -все равно что два пальца одной руки!"

– Если вы хотите отправиться в Наварру, то это очень просто…-сказал он еврейке.

– Вы поедете со мной? -быстро спросила она.

– Нет, но…

Сарра сильно побледнела и промолвила:

– В таком случае я тоже не поеду. Вы спасли мне жизнь, и какой-то внутренний голос говорит мне, что мне тоже придется вырвать вас из страшной опасности.

"Однако! -подумал принц.-Решительно весь мир превратился в кабинет чародея. Все наперебой рвутся предсказывать будущее, начиная от принца Наваррского и кончая госпожой Лорьо".

Во время этих размышлений принц не переставал смотреть на красотку-еврейку. Сарра была печальна, и меланхолия, чувст вовавшаяся во взгляде ее влажных глаз, заставляла предполагать, что что-то терзает ее.

"Она любит меня!" -подумал принц и, опять забыв Маргариту, взял в свои руки руку Сарры.

Тем временем Ноэ болтал с хорошенькой Миеттой на другом конце стола. И как, глядя на Сарру, Генрих забывал Маргариту, так, глядя на Миетту, Ноэ переставал думать о Паоле. А Миетта совершенно так же смотрела на Ноэ, как Сарра -на принца.

В этот момент на колокольне пробило двенадцать часов.

– Однако,-сказал принц,-не думаешь ли ты, милый Ноэ, что нам пора подумать о Годольфине?

– Это правда,-согласился Ноэ.

– Что вы хотите делать с этим несчастным? -спросила Миетта. -Он плачет все ночи и дни напролет. Каждый раз, когда я спускаюсь к нему в погреб, у меня сердце разрывается. Что вы хотите от него?

– Мы хотим утешить его, крошка,-ответил принц.-А теперь, красавицы, вы хорошо сделали бы, если бы отправились спать. Будьте покойны, мы ничего не утащим!

– Ну, раз вы хотите остаться одни, так оставайтесь,-от ветила Миетта.-Покойной ночи!

– Покойной ночи, крошка,-сказал Ноэ и поцеловал девушку.

– Покойной ночи, сударыня,-сказал принц, прижимаясь губами к руке Сарры.

Обе женщины поднялись по лестнице в свою комнату и оставили молодых людей одних в нижнем этаже. Когда они скрылись, Генрих и Ноэ переглянулись.

– Честное слово! -сказал последний,-мне кажется, Анри, что вы более, чем когда-либо, увлечены Саррой!

– Мне это тоже кажется!

– Значит, вы уже разлюбили принцессу?

– Отнюдь нет. Я люблю ее больше прежнего.

– Ну уж это…

– Постой,-перебил принц.-Ты-то сам любишь Паолу?

– Конечно да!

– Так к чему же эти нежные взгляды на Миетту?

– Гм… В сущности говоря, это правда…

– Значит, ты любишь их обеих?

– Весьма возможно!

– Берегись! Миетта находится под моим покровительством, и я не допущу…

– Берегитесь, ваше высочество,-в свою очередь сказал Ноэ,Сарра по-прежнему остается другом Коризандры, и вы можете стать жертвой веселенькой шутки!

Генрих прикусил язык и через несколько секунд молчания сказал:

– Быть может, ты и прав! Оставим в покое обеих очаровательниц и займемся Годольфином. Твоя лошадь в конюшне?

– Да. Я возьму Годольфина к себе на седло, как только что вез Паолу!

Генрих взял свечу и спустился с Ноэ в погреб. Годольфин, по- прежнему связанный по рукам и ногам, лежал на соломе. При виде Ноэ он вскрикнул от радости и спросил:

– Вы пришли освободить меня, как обещали, не правда ли?

– Это зависит от того, можно ли положиться на тебя,ответил Ноэ.

– Я еще никогда не нарушал данного слова.

– И если я отвезу тебя к Паоле, ты не будешь пытаться бежать?

– От Паолы? Я буду пытаться бежать от Паолы? Ведь быть возле нее… это рай!

– Но быть может, тебе захочется повидать Рене? -спросил Генрих.

– Рене! -крикнул Годольфин.-Я ненавижу его!

– В таком случае пойдем!

Ноэ освободил Годольфина от его пут, с помощью принца вынес его из погреба и усадил на лошадь. Через несколько минут они уже выезжали из ворот кабачка. У Годольфина была повязка на глазах, но он успел в момент отъезда сдвинуть ее на минутку с глаз и заметил, что перед ним виднелся фасад Лувра.


XIV

На следующий день королева Екатерина поджидала сира де Коарасса, которому назначила прийти в пять часов для нового сеанса. Генрих явился в Лувр за несколько минут до назначенного срока и прошел прямо в комнату Нанси.

– А знаете ли,-сказала принцу хорошенькая камеристка,ваша идея стать колдуном отвратительна.

– Почему же это, дитя мое?

– Потому что теперь мне приходится целыми днями сидеть в своей комнате, чтобы знать все, что делает королева!

– Ну что же,-ответил Генрих,-когда-нибудь и я отплачу вам за все добро.

– Чем же это?

– Я пошлю к вам Рауля…

– Это для чего еще? -спросила девушка, краснея до ушей.

– Чтобы вам не было скучно!

Природный юмор Нанси взял верх над смущением.

– Ба! -сказала она.-В такой услуге я не нуждаюсь.

– Уж будто бы?

– Ну да, потому что Рауль… только что вышел отсюда!

– Ого!

– А почему бы и нет? -насмешливо спросила девушка.-Ведь вы же пришли сюда?

– Ну, я другое дело, я… ваш друг!

– Рауль тоже!

– Гм!

– И даже больше: он мой помощник на службе вам!

– То есть как же это?

– А вот как! Королева провела очень беспокойную ночь. До утра у нее горел свет, и однажды я услыхала, как она пробормотала: "Никогда еще Рене в самые удачные часы прорицания не открывал мне таких вещей, как этот гасконец!" Из других от рывистых слов, которые вырывались у нее, я поняла, что ее волнует мысль о том, как Рене перенесет пытку. На другой день, то есть сегодня утром, она уже послала пажа Рено узнать, что с Тлорентийцем. Но Рено удалось узнать лишь, что гот был унесен в бесчувственном состоянии. Тогда, около двенадцати часов, королева приказала подать носилки без гербов и выехала из дворца. Я подумала, что вам будет очень полезно узнать, куда именно ездила королева, и кликнула Рауля… О, господин Коарасс, согласитесь, что я -хороший друг, потому что только из-за вас…

– Что такое?

– Я не пустила бы иначе Рауля в свою комнату!

– Но ведь он любит вас.

– Вот поэтому-то его и следует держать на расстоянии, но…

– Э, да тут есть продолжение!

– Рауль дерзок, как настоящий паж! Он осмелился… потре бовать платы за услугу! Я попросила его выследить, куда именно поедет королева, а он ответил мне, что согласен сделать это на одном условии. Вы понимаете, что я нахмурилась. Этот мальчишка смеет ставить мне условия!

– А каковы это были условия?

– Он требовал, чтобы я позволила ему поцеловать меня в левую щеку… Ну, вы понимаете: это было нужно для вас… и… Рауль поцеловал меня.

– Ну-с, затем он отправился?

– То-то и дело что нет!

– Как нет? Значит, он изменил своему слову?

– Нет, но он заявил мне: "Я обещал вам выследить королеву и сделаю это. Но я не давал вам обещания не говорить ей, что слежу за ней по вашему приказанию". "Как? -крикнула я.-Ты способен выдать меня?" "А почему бы и нет? -ответил негодяй-мальчишка.- Впрочем, вы можете купить мое молчание: это будет стоить всего только два поцелуя в правую щечку!"

– И вы купили его молчание? -спросил принц.

– Что же было делать?-вздохнула Нанси.-Ведь это… для вас!

– Милая Нанси! -сказал принц, обнимая девушку и пытаясь последовать примеру Рауля.

– Нет, уж извините! -кинула девушка, освобождаясь из его объятий.-Мне-то не приходится покупать ваше молчание!

– Ты права! -ответил принц.-Ну-с, так Рауль проследил королеву. Куда же она отправилась?

– На улицу Святого Людовика, к президенту Ренодэну.

– Да, но неизвестно, о чем они там говорили!

– Ну вот еще,-возразила Нанси,-раз уж мы взяли на себя роль волшебников, то следует доиграть ее до конца!

– Как! Вы знаете?

– Вернувшись, королева сказала принцессе: "Рене ни в чем не признался. Ренодэн нашел другого человека, который возьмет на себя его вину. Это известный вор по имени Гаскариль. Ему пришлось обещать помилование, то есть Ренодэн постарается спеться с палачом, чтобы Гаскариля повесили не по-настоящему. Ну а если даже это окажется неудобным, то…" Королева при этих словах сделала многозначительный знак рукой и злобно усмех нулась… Однако,-спохватилась Нанси,-ведь она ждет вас! Ступайте играть свою роль!

– Я вас увижу еще сегодня?

– Разумеется.

– А где?

– Здесь.

– Вы подождете меня?

– Нет, сейчас я иду к принцессе.

Генрих поцеловал руку Нанси и спустился с нею в нижний этаж. Там они разошлись в разные стороны, и Генрих направился к апартаментам королевы Екатерины.

В приемной он встретил пажа Рауля.

– Здравствуйте, господин де Коарасс,-сказал юноша.-Вы хотите видеть ее величество?

– Королева ждет меня.

– Ого! -сказал паж, пораженный милостью, в которую попал этот бедный провинциальный дворянчик.

– Кстати, знаете ли, Рауль, вы -просто ростовщик!

– Что такое?

– Вы и шага даром не хотите сделать!

– Я не понимаю, что вы говорите,-отозвался мальчик, покраснев до ушей.

– Поцелуй за услугу и два за молчание!

– Это просто даром, и раз Нанси жалуется, то в следующий раз она заплатит двойную цену.

– Вы очень остроумны,-сказал принц.-Доложите обо мне! Екатерина очень ласково встретила сира де Коарасса. Она была бледна, но ее глаза сверкали дикой радостью.

– Знаете ли, вы сильно заинтриговали меня! -сказала она.

– Я знаю это! -ответил Генрих.-Вы не спали всю ночь и думали обо мне! -У королевы вырвался жест изумления. Генрих продолжал: -Я надеюсь, что вы, ваше величество, не будете на этот раз спрашивать меня о таких заурядных вещах, как вчера,-о чем вы думали, что вы делали…

– Нет,-ответила Екатерина,-по временам я все еще со мневаюсь, и мне хотелось бы окончательно убедиться в ваших знаниях.

– В таком случае спрашивайте!

– Где я была сегодня?

– Ваше величество,-сказал Генрих,-мне тем легче ответить на ваши вопросы, что, ожидая их, я заранее уже занялся гаданием.

– Как же это?

– Да у себя в комнате.

– Но ведь у вас не было флакона с симпатическими чернилами!

– Это не обязательно. Я воспользовался графином с чистой водой.

– И этого было достаточно?

– Совершенно!

– Странно! Ну, так расскажите мне, что случилось со мной после того, как вы ушли от меня?

– К вашему величеству пришел судья, который сказал, что для своего спасения Рене Флорентинец должен выдержать пытку и ни в чем не признаваться.

– Отлично. Потом?

– Судья обещал подыскать какого-нибудь осужденного на смерть преступника, который возьмет на себя вину в убийстве на Медвежьей улице.

– И это правда.

– Когда судья ушел, вы, ваше величество, остались в страш ном волнении и беспокойстве. Вы не могли спать и несколько раз повторили мое имя!

Королева была поражена.

– Еще одно слово, господин де Коарасс, и я поверю в вас как в оракула. Куда я ездила сегодня?

– К судье.

– Что он сказал мне?

– Что он нашел преступника, который возьмет на себя вину Рене.

– А что это за преступник?

– Это -вор.

– Не можете ли вы сказать мне его имя?

– Вот уж это, ваше величество, гораздо труднее, потому что мне не пришло в голову заранее узнать об этом.

– Так узнайте сейчас.

Генрих взял в руки флакон с симпатическими чернилами и, глядя сквозь него, сказал:

– Не соблаговолите ли вы, ваше величество, последовательно назвать мне все буквы алфавита.

Когда королева дошла до буквы "Г", принц сказал:

– Это первая буква его имени. Теперь начните сначала, и я скажу вам остальные.

– Этого не нужно,-ответила Екатерина,-я вполне убедилась в вашем знании настоящего и прошедшего… Но… будущее?

– Ваше величество,-сказал Генрих,-я уже почтительнейше предупреждал вас, что часто ошибаюсь, но все же попытаюсь. Что именно угодно вам знать?

– Прежде всего, будет ли Рене спасен?

– Будет, ваше величество, но…

– А, так тут есть свое "но"?

– Но Рене не вернет своего сверхъестественного могущества.

– Почему?

– Потому что Рене никогда не умел читать в звездах. У него был юноша, обладавший способностью в состоянии сомнамбулического транса видеть прошедшее и будущее. Рене пользовался этой способностью своего приказчика, чтобы делать вам свои предсказания. Но с тех пор как Годольфин исчез, Рене стал бессилен.

– Значит, Рене был просто обманщиком!

– И да, и нет. Он обманывал, когда уверял, что узнает будущее по звездам, но его предсказания были верными, так как юноша действительно обладал этой способностью.

– И Рене больше не будет в состоянии предсказывать?

– Нет, потому что Годольфин умер. Королева строго посмотрела на Генриха.

– Уж не замешаны ли вы в этом деле? -спросила она.

– Нет, ваше величество,-спокойно ответил Генрих, стойко выдерживая пытливый взгляд королевы.

– Кто же убил его?

– Дворянин, похитивший Паолу.

– Понесет ли он наказание?

– Да. На другой день после свадьбы принца Наваррского с принцессой Маргаритой.

– А! -воскликнула Екатерина, которую эта фраза навела на совершенно другие мысли.-Значит, этот брак все же состоится?

– Да, и очень скоро, ваше величество.

– Без всяких препятствий?

– Нет, я вижу препятствия с той стороны! -И при этом принц показал рукой на запад.

Екатерина подумала, что в той стороне лежит Лотарингия, и, помолчав немного, спросила:

– Но все же это препятствие будет устранено?

– Без всякого сомнения.

– Кто же поможет устранить это препятствие? Генрих внимательно всмотрелся во флакон и произнес:

– Вот странно! Человек, который устранит все препятствия и поможет осуществиться браку, это я!

– Вы? Но каким же образом?

– Не могу сказать вам это сейчас, ваше величество!

– Но постарайтесь узнать!

– Не могу… я устал…

– Когда же вы будете в состоянии сказать мне это?

– Не ранее как через месяц,-ответил Генрих, снова внима тельно посмотрев на флакон.

"Странный субъект!" -подумала Екатерина, окончательно пораженная.

– Сегодня ваше величество не имеет ко мне больше вопросов? -спросил Генрих.

– Нет, можете идти, но приходите завтра опять: я хочу посоветоваться с вами относительно гугенотов.

Генрих почтительно поцеловал руку королевы и вышел. В приемной его остановил Рауль, который сказал ему:

– Сир де Коарасс, вас хочет видеть господин Пибрак.

– А, вот как! -сказал принц.-Иду! Не успел он выйти из приемной, как сейчас же столкнулся с самим капитаном гвардии.

– Ваше высочество,-шепнул ему Пибрак,-у меня к вам поручение от короля.

– Ого! А что его величеству угодно от меня?

– Король сегодня в отличном расположении духа и хочет играть в ломбр.

– Его величество желает иметь меня партнером?

– Вот именно. А пока не сделаете ли вы мне чести откушать со мной?

– С удовольствием, только подарите мне две минутки.

– Сколько будет угодно вашему высочеству! Генрих поднялся к Нанси в комнату.

– Милочка,-сказал он,-я попал в очень затруднительное положение!

– Почему?

– Король пригласил меня на партию, а…

– А принцесса ждет вас!

– Вот именно. Как быть?

– С любовью всегда можно вступить в соглашение,-улыбаясь, ответила Нанси.-Когда нужно, можно лечь и попозже… Положитесь на меня и желаю вам успеха!


XV

Генрих застал Пибрака за отлично накрытым столом, постав ленным вблизи камина, в котором был разведен веселый огонь.

– Черт возьми! -сказал принц осматриваясь. Между двумя бутылками старого вина дымилось сальми из куропаток. Около сальми красовались кусок говядины, сваренной в собственном соку, и голова дикого вепря. Вокруг были расставлены всякие лакомства вроде ломтиков поджаренной турской ветчины, тройских сосисок, маринованной скумбрии, сардин в масле и т. п.-Черт возьми! – повторил принц.-Да откуда у вас столько прелестей, дорогой Пибрак?

– От короля. Я столковался с поваром его величества и, как видите, устроился не так уж плохо.

Генрих уселся и пообедал с отличным аппетитом.

– Король играет у королевы,-сказал Пибрак по окончании обеда.

– Что такое? -удивился принц.-Но ведь если это так, то, значит, король опять помирился с королевой Екатериной!

– Вы ошибаетесь, ваше высочество!

– Но после ареста Рене, пытки и…

– Все Валуа отличаются такой же жестокостью, как и слабостью,-перебил его Пибрак.-Король настолько гордится непривычной для него твердостью, которую он проявил по отношению к делу Рене, что теперь хочет довести свою энергию до прямой жестокости. Он идет к королеве для того, чтобы поиздеваться над нею.

– Ну, если кто-нибудь из них обоих будет одурачен, то уж никак не королева,-с улыбкой ответил Генрих.

– Я сам так думаю, но ведь королю неизвестно то, что известно нам с вами, а потому он и торжествует! Ну а теперь нам пора!

Пибрак повел принца к королю. При виде Генриха Карл IX с приветливой радостью воскликнул:

– А, вот по крайней мере серьезный партнер!.. Здравствуйте, господин де Коарасс, вы очень хорошо играете в ломбр!

– Ваше величество слишком милостивы…

– У нас будет сегодня вечером славная партийка,-прибавил Карл IX.

– Если ваше величество изберет меня своим партнером…

– Но как же, как же, господин де Коарасс! Это решено заранее! Мы будем играть с вами вместе и не побоимся целого света!

Генрих улыбнулся и промолчал.

Король, кончавший как раз обедать, вытер салфеткой усы и сказал:

– Господин де Коарасс, не желаете ли исполнить мое поручение?

– Я к услугам вашего величества.

– Ступайте к королеве…

– К королеве-матери?

– Да, конечно! Предупредите ее, что я буду очень счастлив поиграть у нее в карты сегодня вечером. Генрих поклонился.

– Вы там и подождите меня,-прибавил король. Принц отправился к королеве Екатерине. Обыкновенно каждый вечер в ее салон от девяти до одиннадцати часов вечера собирались придворные кавалеры и дамы. Там играли в карты, занимались магическими опытами, а иной раз аббат Брантом приходил туда читать отрывки из своих новых произведений. Но арест Рене и отчаяние королевы нарушили этот установившийся порядок. Действительно, придворные были в недоумении относительно того, как вести себя теперь. Разделять отчаяние королевы по поводу ареста Рене -значило рисковать милостью короля, а радоваться постигшей его судьбе было равносильно бравированию гневом Екатерины. Поэтому хитрые придворные предпочитали оставаться у себя, выжидаядальнейших событий.

Вследствие такого решения придворных королева-мать была одна в своем салоне, когда Генрих вошел. Она была грустна.

Правда, она твердо надеялась на спасение Рене, но это было в первый раз, что король проявил твердую волю, а такой поворот настроения ее сына не мог не огорчать ее.

Увидев де Коарасса, она выказала немалое удивление.

– Ваше величество,-с изящным поклоном сказал Генрих.-Я пришел не за тем, чтобы заниматься колдовством. Я колдую лишь в свое время!

– Так какой же добрый ветер занес вас ко мне? -с милости вой улыбкой спросила Екатерина.

– Я послан его величеством королем!

– А, вот как! -сказала королева нахмуриваясь. -Но это вышло совершенно случайно,-поспешил прибавить Генрих, который отлично понимал, что человек, бывший в милости у короля, тем самым навлекает на себя немилость королевы.

– Как же это так?

– Я обедал у своего кузена Пибрака, его величество случайно узнал об этом, а так как ему нравится моя игра, то его величеству пришло желание поиграть сегодня вечером в ломбр.

– Вот он вас и позвал? Но ведь для ломбра требуются четыре партнера?

– Вот поэтому-то его величество и послал меня к вам!

– Понимаю,-иронически сказала Екатерина,-значит, я понадобилась ему в качестве четвертого партнера?

– Его величество просит ваше величество принять его у себя сегодня вечером!

– У меня больше не играют,-сухо ответила королева.

– О, если бы я смел дать совет вашему величеству! -сказал Генрих.

– То каков был бы этот совет, господин де Коарасс?

– Я посоветовал бы непременно исполнить желание короля. Как знать? Быть может, его величеству самому больно, что он высказал такую непреклонность по отношению к вам! Быть может, это посещение способно изменить все!

– Вы совершенно правы,-ответила королева. Она взяла молоточек из черного дерева и три раза ударила им по звонку. На звонок явился месье Нансей, один из офицеров свиты королевы.

– Нансей,-сказала Екатерина,-прикажите зажечь свечи, поставить столы и предупредить кавалеров и дам, что его величе ство играет у меня сегодня вечером.

Лицо Нансея просияло, и он с веселой поспешностью вышел, чтобы исполнить желание королевы.

– Вот видите, ваше величество,-заметил Генрих,-очевидно, и месье Нансей того же мнения, как и я, что король хочет примириться с вами!

– Господин де Коарасс,-поспешно сказала королева,-король придет не ранее как через четверть часа. Вы слишком хорошо читаете в будущем, чтобы я не воспользовалась случаем узнать от вас о намерении короля. Пройдите со мной сюда! – И, взяв Генриха за руку, она провела его в соседнюю комнатку.

– Ваше величество,-сказал принц,-боюсь, что мои пророческие способности ослабли и я не буду в силах ответить на ваш вопрос!

– Ну а я уверена, что вы отлично сумеете,-ответила королева.-Что вам нужно? Флакон с симпатическими чернилами?

– Нет, только вашу руку!

Екатерина протянула ему руку, Генрих затушил свечи, и комната погрузилась во мрак. Но королева уже привыкла к странностям колдунов, а потому не выразила ни малейшего испуга или удивления.

Генрих взял руку королевы, сжал ее своими руками и некото рое время молчал.

– Ваше величество,-сказал он наконец.-Король придумал эту карточную игру из каких-то злобных побуждений. Я не знаю, что он собирается сделать или сказать, но он постарается побольнее уколоть ваше величество.

В этот момент в соседней комнате послышался голос короля:

– А где же моя матушка?

– Король! -шепнула Екатерина. Она ощупью нашла крючок двери, открыла последнюю и шепнула Генриху:

– Идите туда! Королю не к чему знать, что мы занимаемся гаданием. Эта дверь выходит в коридор. В конце коридора вы встретите другую дверь, которая ведет в комнаты принцессы Маргариты. Вы постучите, вам откроют. Вы скажете Марго, что король играет у меня и что я прошу ее тоже пожаловать сюда.

Генрих ушел, и королева закрыла за ним дверь. Попав в коридор, он подумал: "Не наивно ли со стороны королевы указывать мне путь, который я и без того хорошо знаю!"

Когда он постучался в дверь комнаты принцессы, голос Маргариты спросил:

– Кто там?

– Колдун! -ответил Генрих.

Принцесса открыла дверь, узнала Генриха и покраснела.

– Как? -сказала она.-Вы осмелились…

– Меня послала королева,-ответил принц и рассказал Маргарите все, что только что произошло.

Принцесса позвала Нанси и приказала дать одеться.

– Вы будете присутствовать при моем туалете,-сказала она Генриху.

Принц с трепетом радости уселся около венецианского зеркала, перед которым Маргарита занялась туалетом, а через четверть часа после этого она торжественно входила в салон королевы-матери, опираясь на кисть руки сира де Коарасса.

У королевы уже было довольно много народа. Благодаря Нансею весть о посещении Екатерины королем быстро разнеслась по Лувру, и так как большинство решили, что это означает примирение между сыном и матерью, то все поспешили прийти. Пришел даже сам Крильон. Но так как герцог отнюдь не был придворным, то, надо полагать, он явился по специальному приказанию короля.

Карл IX уселся за игорный стол. Видимо, он был в отличнейшем расположении духа.

– А вот и мой партнер! -сказал он, увидав Генриха.-Идите, господин де Коарасс, идите! Доброго вечера, Марго!

Принцесса поклонилась ему.

Король взял карты и начал тасовать. Вдруг он положил колоду на стол и сказал, обращаясь к матери:

– Кстати, я хотел сообщить вашему величеству новость! Уловив иронический оттенок в голосе короля, Екатерина вздрогнула, но тотчас подавила волнение и ответила:

– Я слушаю, ваше величество.

– Ваш фаворит Рене выдержал сегодня пытку и не признался ни в чем.

– Это мне известно,-спокойно ответила Екатерина. Король повернулся к обступавшим стол придворным.

– Этого чудака,-продолжал он,-заставили проглотить десять пинт воды, ему надевали на ногу испанский башмак, ему поджаривали левую руку…

– Он невиновен, ваше величество,-заметила королева.

– Я и сам так начинаю думать, ваше величество! -ответил король.

Екатерина вздрогнула.

– И завтра я вынесу окончательное суждение по этому поводу.

– Завтра? -взволнованно переспросила Екатерина.

– Да, ваше величество. Завтра испанский башмак будет приложен к другой ноге, не обидят и правую руку, которую тоже поджарят!

– Какая жестокость, ваше величество! -воскликнула королева.

– Если же он будет упорствовать и далее,-спокойно продолжал король,-то попробуем добиться признания знаменитыми клиньями!

– Но ведь он невиновен! -крикнула Екатерина, побледнев как смерть.

– А вот мы и узнаем, так ли это! Если он действительно невиновен, то палачу придется остаться без работы!

– Но, ваше величество, клинья ломают кости!

– Это было бы очень досадно, так как если это случится, то придется нести Рене к эшафоту на руках,-холодно отозвался король.

– Но если он действительно невиновен,-настаивала королева,-что же будет делать несчастный с переломанными ногами и искалеченными руками?

– Я уже подумал об этом,-ответил король.-Если Рене виновен, он будет колесован, если же невиновен, я сделаю для него что-нибудь.

Король выдержал паузу. Гости королевы Екатерины с любопытством ждали, что скажет он далее.

– Вчера вечером как раз умер нищий, имевший патент на сбор подаяния на паперти Святого Евстафия. Если Рене окажется невиновным, я дам это вакантное место вашему фавориту! – произнес Карл IX и опять взялся за карты.-Вам сдавать, господин де Коарасс,-сказал он затем принцу и продолжал, обращаясь ко всем придворным: -Господа, приглашаю вас присутствовать завтра в Шатле при пытке Рене. И вы тоже, ваше величество, благоволите прибыть туда!

– Хорошо! -сказала королева, поникая головой.


XVI

На следующий день король Карл IX проснулся ровно в восемь часов утра. На звонок его вошел паж Готье.

– Кто из придворных находится сейчас в приемной? -спросил король.

– Господин де Пибрак, герцог Крильон и шталмейстер свиты ее величества Нансей.

– Пусть эти господа войдут!

Готье приподнял портьеру и провозгласил:

– Господа, король принимает. Крильон вошел первым.

– А, это вы, дорогой герцог? -сказал король.-Знаете, эту ночь я спал как убитый! Две сотни пистолей, которые мы выиграли пополам с гасконским дворянчиком, принесли мне счастье. Я обыкновенно сплю, как король, то есть на один глаз; сегодня же ночью я храпел, как последний из моих подданных!

– А как вы думаете, ваше величество,-спросил Крильон,-так же ли хорошо спала королева-мать, проигравшая вчера?

– Не думаю,-ответил Карл IX.

– А между тем ее величество -отличный игрок! Королева проигрывает не моргнув глазом!

– Да, но только тогда, когда играет в паре со своим милым Рене,-с дурной усмешкой ответил Карл IX.-Вчера Рене не было, и королева играла очень плохо. Маленькие подробности, которые я рассказал ей о предстоящей на сегодня пытке, так расстроили ее, что она делала ошибку за ошибкой: она играла словно конторщик, впервые взявший в руки карты!

– Кстати, по поводу пытки,-спросил Крильон.-Значит, и сегодня тоже вы угостите нас этим зрелищем, ваше величество?

– Ну конечно! -ответил король.-А сколько времени теперь, герцог?

– Восемь часов, ваше величество.

– Черт возьми! Надо вставать! Ведь я велел вызвать Господина Парижского к девяти часам!

– Ваше величество,-сказал Пибрак,-ведь вам известно, что я ужасно нервен!

– Еще что!

– Я страшно впечатлителен…

– Поди ты!..

– И если в сражении я так же спокоен, как и всякий другой, то…

– То, присутствуя при пытке, вы рискуете упасть в обморок?

– Вот именно, ваше величество. Я уже заранее дрожу при мысли, что мне придется быть свидетелем этой сцены, и если бы вашему величеству было благоугодно избавить меня…

– Боже сохрани! -ответил король.-Ведь вы, Пибрак,- капитан моей гвардии, и я не хочу идти в Шатле без охраны!

Пибрак молча поклонился и подумал: "Нансей слышал, что я старался уклониться от присутствия при пытке Рене. Он передаст это королеве, и больше мне ничего не нужно".

– Обыкновенно я бываю очень добродушным королем,-продолжал Карл IX,-но вот что я вам скажу: вчера я пригласил всех присутствовавших на игре у королевы быть сегодня на пытке Рене, и, если хоть один из них не придет, я… прикажу повесить его словно простолюдина, пренебрегая правом дворянина быть обезглавленным.

Король уже не шутил и не смеялся.

– Ваше величество…-несмело начал Нансей.

– А, это вы, Нансей! Вы от королевы?

– Да, ваше величество.

– Ручаюсь, что королева послала вас просить меня, чтобы я избавил ее от присутствия на пытках?

– Ее величество боится, что слабое здоровье не позволит ей…

– Ну что же, я согласен, Нансей, но предлагаю ей на выбор: или присутствовать сегодня при допросе Рене, или сейчас же отправиться в Амбуаз, где я посоветую ей подождать, пока у меня поседеют волосы: тогда она получит возможность вернуться в Лувр.

– Однако, ваше величество,-буркнул Крильон,-у вас сегодня что ни удар, так в цель!

– Вы находите, герцог?

– И я уверен, что ее величество предпочтет лучше самой подвергнуться пытке, чем отправиться в ссылку. Нансей скользнул за спину Крильона.

– Герцог,-шепнул он,-вы играете в опасную игру! Рене умеет отравлять герцогов так же легко, как простых смертных!

– В таком случае посоветуйте ему отравить палача Кабоша: это будет ему несравненно полезнее!

В то время как Крильон и Нансей обменивались этими фраза ми, король одевался.

– Пришел ли господин де Коарасс? -спросил наконец он.

– Он у меня, ваше величество, вместе с другим моим кузеном, Амори де Ноэ,-ответил Пибрак.

– Отлично! -сказал король.-Ну-с,-обратился он к Нансею,ступайте передайте королеве мой ответ!

– Слушаю-с, ваше величество!

– И вернитесь сказать мне, что она решит!

Нанеси отправился к Екатерине.

Королева-мать заканчивала свой туалет в присутствии при нцессы Маргариты. В ее руках был клочок белой бумаги, переданный ей пажом, которому эту бумажку сунул какой-то незнакомец. Но королева, должно быть, ждала письма, так как то обстоятельство, что на бумажке ничего не было написано, отнюдь не смутило ее. Она велела Маргарите зажечь свечу, и, когда записка нагрелась на пламени, на бумаге выступили коричневые буквы, гласившие: "Необходимо, чтобы королева присутствовала на пытке. Быть может, от этого будет зависеть участь Рене".

В этот момент Нансей передал Екатерине ответ короля.

– Хорошо,- спокойно сказала она,- передайте его величеству, что его воля – закон для меня. По дороге велите подать мои носилки.

Карл IX был уже совершенно одет, когда Нансей вернулся.

– Ну, что? – спросил он.

– Королева приказала подать ей носилки, ваше величество!

– Чтобы ехать в Амбуаз?

– Нет, чтобы ехать с вашим величеством в Шатле,- улыбаясь, ответил Нансей.

– Слава Богу! – воскликнул король.- Наконец-то моя матушка стала рассудительнее! Ну, раз она так покорна, то я хочу оказать ей милость. Не надо носилок для королевы: я уступлю ей местечко возле себя!

Нансей поклонился и вышел.

– Господа,- сказал король, подойдя к окну и взглянув на двор,- мне кажется, что на мое приглашение отозвались решительно все: двор полон народа! Ну, едем!

Король вышел из комнаты, прошел через парадные апартаменты, похлопал по щеке пажа Готье, которого очень любил, сошел по лестнице, напевая веселую охотничью песенку, и спустился во двор. Там он посмотрел на небо.

Стояла превосходная погода: небо, лазурь которого не ом рачалась ни одной тучкой, было залито лучами солнца. Тогда король повернулся к Крильону и сказал ему:

– Герцог, мы запоздали на три дня!

– Как это, ваше величество?

– Ну да, если бы все это случилось дня на два- на три раньше, то, вместо того чтобы ехать сейчас в Шатле, мы ехали бы теперь на Гревскую площадь. Сегодня дивная погода, ну а я боюсь, что в тот день, когда Рене будут колесовать, пойдет дождь.

В это время на лестнице показалась королева Екатерина, опиравшаяся на руку Маргариты. Король подошел к ним.

– Ах, ваше величество,- прошептала королева,- вы так жестоки!

Король ничего не ответил. Он подал матери руку и проводил ее к носилкам.

По дороге Карл IX по-прежнему был в отличнейшем расположении духа, и его шуточки причиняли немалую боль Екатерине.

Наконец носилки остановились у Шатле. У дверей этого мрачного здания показался губернатор Фуррон, а сзади него трое людей, вид которых достаточно ясно говорил об их профессии. Это был палач Кабош с помощниками.

– Ваше величество,- сказал Карл IX матери,- представляю вам исповедников вашего любимчика Рене!

Королева не могла подавить дрожь, охватившую ее. Но ее волнение сейчас же успокоилось, когда из-за красных одежд палачей показалась черная мантия Ренодэна. Последний бросил на королеву многозначительный взгляд, и тот вернул ей уверенность.

В пыточной камере по приказанию короля еще накануне вечером были установлены скамьи и стулья. Усевшись в приготовленное для него кресло, Карл IX сказал:

– Господа, можете сесть; я предполагаю, что представление затянется.

Генрих ухитрился поместиться сзади принцессы Маргариты. Почувствовав его близость, она обернулась и шепнула:

– Смотрите, как волнуется мать! Она не волновалась бы так, если бы собирались пытать ее родных детей!

– Однако она вполне уверена, что ей удастся спасти его,заметил Генрих.

– Ренодэн обещал ей это.

– И он сдержит свое обещание, будьте покойны!

– Да, но Рене будут пытать, Ренодэн не будет иметь возможности помешать этому!

– Как знать! – ответил Генрих. В этот момент король сказал:

– Сир де Фуррон, прикажите ввести обвиняемого. Губернатор подал знак одному из ландскнехтов, стоявших на часах у дверей, и тот троекратно стукнул алебардой о пол. Тогда дверь раскрылась, и появился Рене между двух солдат. Его руки были связаны за спиной, а цепь, сковывавшая ноги, позволяла переступать лишь мелкими шажками. Он был очень бледен и едва держался на ногах. При виде короля он проявил сильный испуг, но, заметив королеву, несколько успокоился.

– Положите обвиняемого на лежанку. Господин Парижский,распорядился президент Ренодэн.- Мы опять начнем с пытки водой.

Палачи схватили несчастного парфюмера, а Ренодэн уселся за стол и взял в руки перо, чтобы записывать показания Рене, который неистово кричал:

– Я невиновен! Я невиновен!

– Да ну же, приступайте к делу, Господин Парижский! – нетерпеливо сказал король.- Заставьте похлебать водички этого чудака, который кричит заранее!

Один из помощников палача прижал голову Рене к изголовью, а другой ввел ему в рот воронку.

Екатерина взволнованно отвернулась и пробормотала:

– Какое варварство!

– Но почему же? – отозвался король.- Это сенская вода, ее профильтровали, и она очень чиста.

Придворные не могли удержаться и рассмеялись. Рене извивался так, что лежанка плясала под ним, и старался перекусить трубочку воронки зубами.

– Ваше величество,- сказал палач,- вода не вырвет у него признания, но огонь…

– Ну так что же, Кабош,- милостиво согласился Карл IX,- в таком случае поджарьте ему правую руку!

Но в то время как палачи отвязывали Рене от ложа, заговорил президент Ренодэн.

– Ваше величество,- сказал он,- раз Рене так энергично отпирается, то, быть может, надо добраться до истины другим путем.

– Ну-ну!

– У Рене были соучастники…

– Вы откуда знаете это? – спросил король.

– Несколько дней тому назад арестовали вора по имени Гаскариль,- продолжал с невинным видом президент,- и главный судья приговорил его к повешению. К нему в камеру посадили "барана"… "Бараном",- пояснил он, заметив недоумевающий взгляд короля,- у нас называют агента сыскной полиции, который садится в одну камеру с каким-нибудь преступником, притворяется тоже арестантом и в разговоре по душам выпытывает у преступника все его секреты. Так вот, Гаскариль сказал этому "барану" следующее: "Бедный мессир Рене Флорентинец! Не везет ему! Меня-то повесят, а его колесуют".

– А! – сказал король.- Так, значит, Гаскариль – соучастник Рене?

– Да, так оно выходит, ваше величество!

– В таком случае надо поджарить Рене правую руку. Если он не признается – пустить в ход клинья. Ну а если он устоит и здесь, тогда можно попытать счастья в пытке калеными щипцами! А тогда уж можно будет допросить и Гаскариля.

Екатерина смертельно побледнела, Рене оглядывался по сторонам с видом затравленного зверя.

– Не разрешите ли вы мне, ваше величество, высказать коекакие соображения по этому поводу? – спросил Ренодэн.

– Говорите!..

– Если Рене в конце концов сознается или – что то же самое – если истину мы узнаем от Гаскариля, то парламент для суда над Рене соберется сегодня же?

– Разумеется! Что же из этого?

– Если ему сожгут и правую руку, то как же он будет держать свечу, отправляясь на эшафот?

– Вы правы,- согласился король.- Ну, так приступите прямо к клиньям.

– Но если Рене будет осужден сегодня, то его будут казнить завтра?

– Разумеется.

– Для народа, который возмущен убийством на Медвежьей улице, будет отличным примером, если осужденный перед казнью пройдет по улицам босым со свечой в руках и, перед тем как взойти на эшафот, принесет покаяние на паперти собора Богоматери.

– Вполне согласен с вами, господин президент!

– Но если мы пустим в ход клинья, он не будет в состоянии ходить!

– Ах, черт! – буркнул король.- Ну, так в таком случае позовите Гаскариля!

Екатерина и Рене перевели дух. Крильон наклонился к уху Пибрака и сказал:

– Король попался в ловушку. Этот судья кажется мне поря дочной бестией и…

Крильон не договорил: он посмотрел на Екатерину и заметил, что ее взор сверкает затаенной радостью.

"Короля провели!" – подумал он.


XVII

Придворные, присутствовавшие на пытке, считали Рене окончательно погибшим, а потому держали себя довольно непринужденно и перекидывались улыбками и усмешками. Если бы они только могли предположить, что у Флорентийца имеется хоть какой-либо шанс на спасение, они были бы много осторожнее. Но гибель Рене казалось несомненной, особенно теперь, когда допрос Гаскариля должен был окончательно доказать вину Флорентийца.

Один только Крильон не разделял этой уверенности остальных непосвященных. Сидя около короля, он что-то бормотал сквозь зубы.

– Что вы бормочете, герцог? – спросил король.

– Я говорю, что хотел бы быть королем на часок! – ответил Крильон.

– А для чего, собственно?

– Для того, чтобы оставить Гаскариля самым спокойным образом в его темнице!

– А что же выйдет из того, что Гаскариль останется в своей камере?

– Тогда не обманутся ожидания всех парижан. Я рассуждаю так, ваше величество: если у меня к обеду имеется такое лакомое блюдо, как, например, филе из дичи, седло дикой козы, голова дикого вепря или что-нибудь другое еще в этом же роде, то я не подумаю о том, чтобы взяться за плошку чечевицы или бобов!

– Э, да вы гастроном, герцог! – сказал король.

– Для меня, как и для всех парижан,- продолжал герцог,Рене представляет собою филе из дичи, а Гаскариль – вареную чечевицу.

Король громко расхохотался, а за ним расхохотались также все придворные.

– Однако,- шепнул Генрих на ухо Маргарите,- этот упрямец способен расстроить все хитрые комбинации королевы с Ренодэном!

Того же мнения держались, должно быть, и заинтересованные лица, потому что королева была бледнее смерти, волосы Рене встали дыбом, да и президент Ренодэн явно чувствовал себя не в своей тарелке. Если Гаскариля не допросят сейчас же – Рене погибнет.

– Ну-с, доканчивайте свою мысль, герцог,- сказал король.

– Так вот, ваше величество, если бы я был королем, я угостил бы парижан филе из дичи и не портил бы им аппетита вареной чечевицей. Иначе говоря, я сначала расправился бы с Рене, а потом уже стал бы думать, нужно ли или нет возиться с Гаскарилем.

– Одно другому не мешает,- ответил король.- Гаскариля мы все-таки допросим, а потом видно будет. Рене мы повесим в первую голову, и парижане получат свое филе из дичи, ну а через несколько дней они удовольствуются и чечевицей!

– Как угодно вашему величеству! – мрачно буркнул Крильон.

Дверь снова отворилась, и в камеру пыток ввели Гаскариля. Рене и королева перевели дух, президент Ренодэн почувствовал большое успокоение. Гаскариль был высоким парнем лет двадцати восьми, отлично сложенным, с умным лицом и смелым взглядом.

Королю он понравился.

– Черт возьми! Согласитесь, друг мой Крильон, что парижане получат очень добропорядочную чечевицу! – сказал он герцогу, затем, посмотрев снова на Гаскариля, произнес, обращаясь к нему:

– Ну-ка ты, чудак! Видишь эту лежанку, клинья, жаровню, испанский башмак? Что ты скажешь об этом?

– Все это я уже давно знаю, ваше величество,- ответил Гаскариль.- Я уже подвергался пытке в Орлеане года четыре тому назад.

– И надеюсь, признался во всем?

– То есть ни единого словечка не проронил, ваше величество! Если я нахожу это нужным, то даю признание по доброй воле. Но пусть господин Кабош,- он любезно поклонился палачу,- сожжет мне обе руки, перебьет кости, истерзает мне тело калеными щипцами, а я не скажу ни слова, если вобью себе в голову, что говорить не надо!

– Вот как? – сказал король.

– Гаскариль! – строго прикрикнул президент Ренодэн,- ты забываешь, что говоришь с самим королем!

– Боже сохрани забыть! – ответил Гаскариль.- Но только раз уж мне все равно умирать, так могу я хоть говорить что думаю?

– Пусть говорит! – сказал король.- Хладнокровие этого чудака нравится мне!

– Ваше величество,- сказал Гаскариль, бросая насмешливый взгляд на Рене,- я догадываюсь, чему обязан честью находиться в вашем присутствии!

– А, так ты догадываешься?

– Ко мне посадили "барана", и вы хотите узнать что-нибудь о деле на Медвежьей улице?

– Вот именно, паренек, и, чтобы заставить тебя рассказать нам всю правду, мы вольем тебе в горло несколько пинт воды.

– Это совершенно бесполезно, ваше величество! – ответил Гаскариль.

– Почему? Разве ты решил говорить по доброй воле?

– Гм… Это зависит…

– От чего?

– Я присужден к повешению и уже примирился с мыслью о смерти. Мне придется пережить один неприятный момент, но он короток. А вот если я признаюсь в убийстве на Медвежьей улице, меня будут колесовать.

– Значит, ты не хочешь сознаваться?

– Нет, я этого не сказал, но только, если ваше величество собирается подвергнуть меня пытке, я не вымолвлю ни слова, а вот если мне кое-что обещают…

– Ручаюсь, что этот чудак хочет испросить помилования! – смеясь, заметил король.

– Я вовсе не настолько честолюбив,- с улыбкой ответил Гаскариль,- да кроме того, уже примирился со своей судьбой. Так вот, если вы, ваше величество, обещаете мне, что в каком бы преступлении я ни сознался, меня все равно повесят, а не колесуют, то я расскажу все!

Король повернулся к Крильону и сказал ему:

– Видно, парижанам придется удовольствоваться чечевицей на прованском масле, а не на коровьем!

– Ваше величество,- ответил Крильон,- я из страны прованского масла и отношусь к коровьему с большим пренебрежением.

– Благодари герцога Крильона,- сказал король Гаскарилю,он подал голос за тебя. Ты будешь повешен!

– Что бы ни случилось и в чем бы я ни признался?

– Да,- ответил король,- даю тебе в этом свое дворянское слово.

– В таком случае вашему высочеству остается лишь отпустить господина Кабоша: нам он не нужен!

– Говори!

Гаскариль уверенно оглянулся по сторонам и начал:

– Я расскажу вам, как случилось это дельце на Медвежьей улице. Мессир Рене был в любовной связи с госпожой Лорьо, женой убитого…

Рене едва удержался от жеста изумления, а Генрих подавил в себе крик ярости. Но президент Ренодэн строго посмотрел на Рене, и тот понял все.

Гаскариль продолжал:

– Рене был знаком с ландскнехтом Теобальдом, который был также и моим другом. Мы с Теобальдом устроили не одно изрядное дельце. Ну и Рене Флорентийцу Теобальд тоже услуживал, а когда Рене бывал у госпожи Лорьо, то он сторожил на улице. Однажды Теобальд сказал мне: "Лорьо богат, как король. Нельзя ли запустить руку в его сундук?" "Это трудновато",- ответил я. "Да ведь он выходит каждый вечер из дома, а в это время к нему забирается Рене".- "Так нам придется иметь дело с Рене?" – "Нет, потому что сегодня вечером Рене похищает ювелиршу".- "Так что же ты хочешь сделать?" – "По-моему, надо убить ювелира, когда он будет проходить по мосту Святого Михаила, и отобрать у него домовый ключ. Ну, а раз ювелирши и Рене не будет там…" – "Да уверен ли ты, что это так?" – "Мне сказал об этом Годольфин, приемный сын Рене…"

– Ну, дальше, дальше! – нетерпеливо сказал король.

– Годольфин около десяти часов вечера вышел из лавки,продолжал Гаскариль.- Мы встретили его и прошли с ним небольшую часть пути. Годольфин рассказал нам, что он несет кинжал Рене в починку оружейнику, а от последнего должен пройти к ювелирше и предупредить ее, что сегодня вечером похищение не состоится, так как Рене должен работать у королевы, а будет ждать ее там-то и тогда-то. Для того чтобы Годольфин мог тайно попасть к ювелирше, Рене дал ему ключ, который сам получил от красавицы Сарры. Ну, мы с Теобальдом живо сообразили, что нам нужно делать, схватили Годольфина за горло, придушили и бросили его в воду, отобрав кинжал и ключ. Вскоре после этого мы встретили самого Лорьо и убили его…

– Постой! – перебил его король.- А Рене?

– О Рене дело еще впереди, ваше величество,- спокойно ответил Гаскариль и продолжал: – Мы с Теобальдом решили сказать госпоже Лорьо, что пришли от Рене; мы были готовы убить в случае чего и ее, но ее не оказалось дома: не зная, что Рене перенес день бегства на другое число, она ушла на условленное место. Так вот, с помощью ключа, который мы взяли у Годольфина, мы проникли в дом. Но старый жид не хотел добром пропустить нас, и мы прикончили его. Так же мы разделались и со служанкой. Но каково же было наше разочарование, когда мы добрались до сундука: он был совершенно пуст, и только в углу лежала кучка пистолей. Делиться такими пустяками не было смысла, и я убил Теобальда кинжалом Рене.

– Но что же делал сам Рене в это время? – крикнул король, бледнея от злости.

– Должно быть, работал в Лувре с королевой, как говорил Годольфин,- спокойно ответил Гаскариль.

– Это правда! – крикнула королева.

– Значит, Рене невиновен?

– В этом деле невиновен,- ответил Гаскариль. Все замерло в камере пыток, лица придворных побледнели. Сам король казался пораженным столбняком.

– Так… значит… он… невиновен? – заикаясь, повторил Карл IX.

– Невиновен,- словно эхо отозвался Гаскариль. Крильон, зеленый от бешенства, яростно кусал кончики усов.

Придворные были в полном отчаянии.

Король бросил недобрый взгляд на Екатерину и мрачно сказал:

– Ваше величество, если Рене невиновен, то это страшное несчастье, если же он все-таки виновен, то вы хорошо сыграли вашу партию. Но… я еще возьму реванш! – Король в бешенстве встал с кресла, крикнул придворным: "За мной, господа!" – и дошел уже до порога, но тут обернулся и сказал Ренодэну: – Раз этот господин невиновен, раскуйте его и отпустите, ну а того, другого, прикажите сейчас же повесить без всякого отлагательства.

Через час палач вел уже Гаскариля на Гревскую площадь.

Гаскариль, полагаясь на обещание президента и королевы, был уверен, что ему ничего не грозит, и шел за палачом с видом жениха, отправляющегося на свадьбу, или племянника, шествующего за гробом дяди, от которого ожидается крупное наследство.

В момент выхода из Шатле к нему подошел президент Ренодэн и сунул ему сверток золота в карман.

– Ты снесешь эти деньги сам своей Фаринетте,- сказал он при этом,- Кабош подкуплен мной, будь спокоен!

И Гаскариль с самым веселым видом шел к Гревской площади. Парижане не ждали казни, а потому Гревская площадь была почти совершенно пуста; собралось только несколько человек зевак.

– Эх, парень! – сказал палач.- Не везет тебе! Вся эта история разыграется почти лишь среди своих!

– Шутник! – ответил воришка. Кабош обвязал его тело веревкой.

– Прочна ли эта веревка? – поинтересовался Гаскариль.

– Очень прочна! – успокоил его палач.- Ну, поднимайся теперь на лестницу!

Гаскариль быстро поднялся на самый верх. Кабош взобрался следом за ним и стал завязывать петлю в тоненькой веревочке.

– Готово! – сказал он, надевая петлю на шею осужденного.

– Да что вы делаете? – крикнул Гаскариль.- Вы с ума сошли?

– Что ты поешь тут, паренек?

– Да ведь это мертвая петля! Узел не закреплен!

– Ну да! Но как же ты хочешь, чтобы я удавил тебя, если петля не будет мертвой?

– Да ведь вы же знаете…

– Ровно ничего не знаю!

– Но ведь вы должны были повесить меня лишь в шутку.

– Что такое? – насмешливо сказал палач.- Кто это тебе напел такую глупость?

Сказав это, он толкнул несчастного и схватился за его плечи. Гаскариль оказался повешенным самым заправским образом, и королева не сдержала своего слова…


XVIII

Целый день в Лувре все ходили как ошалелые. Необычайная развязка дела Рене погрузила всех придворных в состояние страшного трепета: ведь теперь Рене станет еще страшнее, еще опаснее, так как пылает жаждой мести; на короля плоха надежда: вся эта комедия с Гаскарилем достаточно ясно показала, насколько он бессилен!

Королева вернулась в Лувр с высоко поднятой головой, а Карл IX сейчас же заперся у себя в кабинете.

Через час после возвращения из Шатле Пибрак встретил на луврском дворе герцога Крильона. Крильон был страшно взбешен и говорил, что отщелкает Рене по щекам, чтобы заставить парфюмера драться с ним на дуэли.

– Герцог! – сказал капитан гвардии.- Я хочу дать вам хороший совет!

– Именно?

– У вас отличные земли в Провансе и дом в Авиньоне, о котором рассказывают чудеса!

– Ну-с?

– На вашем месте я сейчас же отправился бы посмотреть, хороши ли виды на урожай и не требует ли дом ремонта…

– Вы смеетесь надо мной?

– Дикий зверь спущен с цепи…

– Ну что же,- ответил герцог,- если этот зверь наскочит на меня, я сверну ему шею!

– Не забудьте, что сам король не мог ничего поделать!

– Ну а я…

– А вы? Вы, ручаюсь вам, менее чем через три дня проглотите что-нибудь такое, от чего умрете в страшных мучениях!

– В предупреждение этого я принесу в вашем присутствии обет: клянусь не пить в Париже ничего, кроме воды, и не есть ничего, кроме свежих яиц, до тех пор пока не сверну шею Рене!

Пибрак только покачал головой.

– Ну да ладно, черт возьми! – продолжал Крильон.- Я от правлюсь сейчас к королю и выскажу ему прямо в лицо, что думаю обо всем этом.

– Берегитесь!

– Чего именно?

– Королева-мать находится у его величества.

– Ну так что же? Мне-то что!

С этими словами бесстрашный Крильон направился к кабинету короля. В приемной сидел паж Рауль.

– Король никого не принимает! – заявил он.

– Ну меня-то он примет!

– Я пойду скажу его величеству, что вы желаете видеть его! Рауль ушел в кабинет, откуда сейчас же до Крильона донесся желчный голос Карла IX, крикнувшего:

– Скажи герцогу, что у меня болит голова и я не могу принять его!

– А, так королева действительно предупредила меня! – с бешенством буркнул герцог.

Он был вне себя и опять спустился во двор, чтобы привести в исполнение дикую идею, пришедшую ему в голову. Он хотел дождаться, когда Рене явится в Лувр, и, как говорил герцог, "свернуть шею парфюмеру сатаны".

Через некоторое время к нему опять подошел Пибрак.

– А,- сказал герцог,- вы пришли за мной от короля?

– Нет, герцог.

– В чем же дело?

– У меня к вам поручение.

– А именно?

– Король просит вас сесть на лошадь и отправиться в Авиньон, где вы подождете новых распоряжений.

– Но ведь это немилость! – крикнул Крильон.

– Нет, это уже ссылка,- печально ответил Пибрак.Согласитесь, герцог, что я только что давал вам очень хороший совет!

– Черт возьми! – крикнул Крильон.- Раз король ссылает меня, я уеду, но ранее того я сверну Рене шею!

– Увы, вы лишены даже и этого удовольствия, герцог, так как король поручил мне взять с вас честное слово, что вы сейчас же уедете!

– А если я не дам честного слова?

– Тогда я должен буду попросить вас вручить мне шпагу! Бешенство Крильона сразу упало.

– Вы были правы, мой милый друг,- сказал он,- воздух Парижа действительно вреден мне теперь. Мне нечего делать при дворе такого слабого, неустойчивого короля, и возвращение к себе домой будет действительно лучше всего. Солнце Прованса греет больше, чем луврское… Бедный король! – И, не думая больше о Рене, Крильон ушел собираться в путь.

Пибрак задумчиво шел по двору.

– Эй, Пибрак! – крикнул в этот момент Генрих Наваррский, которого капитан гвардии не заметил.

Теперь он обернулся и, направившись к принцу, сказал ему:

– Ваше высочество, только что я давал Крильону хороший совет отправиться подышать чистым воздухом юга…

– А зачем?

– Да затем же, зачем и вам говорю: ваше высочество, сейчас отличное время для охоты; если бы вы отправились в наши родные горы…

– Милый Пибрак,- смеясь, ответил Генрих,- ведь только я и Крильон не боимся Рене, а все вы остальные…

– Вы делаете большую ошибку, ваше высочество.

– Но Рене нуждается во мне больше, чем в королеве, и вы увидите, кто из нас должен бояться!

– На поддержку короля больше нельзя рассчитывать!

– Ну вот еще!

– Королева Екатерина снова забрала его в свои руки, и вот уже и результат: Крильон сослан!

– Ну, это уж чересчур! – пробормотал Генрих.

– И я начинаю думать, что Рене и на самом деле колдун!

– Ну, вы увидите, что я больше колдун, чем Рене! – ответил принц.- До свидания, Пибрак! – Куда же вы идете?

– К королеве-матери.

– Она у короля.

– Ну так я подожду ее.

У Генриха была своя мысль. Он хотел предупредить Рене и не потерять своего реноме искусного колдуна. Он рассуждал так:

"Ее величество все поставила на карту, чтобы спасти Рене, но она должна быть очень раздражена против него за те волнения и беспокойства, которые ей пришлось испытать по его милости. Спасение Рене было равносильно для нее возврату власти и влияния над королем. Поэтому она будет жестоко преследовать всех, кто был на стороне короля против Рене. Но к самому Рене она будет, особенно на первых порах, относиться не очень-то милостиво, а так как все мои предсказания оправдались наилучшим способом, то положение Рене при королеве на первое время останется за мной!"

Думая все это, Генрих шел к королеве-матери. Как и сказал ему Пибрак, Екатерины не было, но в салоне принц застал Нанеся, сиявшего как человек, партия которого одержала верх.

Ввиду того, что королева всегда с готовностью принимала сира де Коарасса, Нанеси считал и его членом партии королевы. а потому принял его более чем любезно и выказал явную склонность поболтать с ним по душам.

"Гм! – подумал Генрих.- Самое лучшее средство узнать у болтуна всю подноготную – это молчать и ничего не спрашивать. Попытаемся применить тот же метод к господину Нансею!"

– Откуда вы сейчас, господин де Коарасс? – спросил Нансей.

– Из своей гостиницы.

– Значит, вы ничего не знаете?

– Что?

– Да что здесь произошло.

– Нет, не знаю.

– Король опять примирился с королевой Екатериной!

– Разве?

– И знаете, как это случилось?

– Нет.

– Из Анжера прибыл на рысях всадник с каким-то важным известием от герцога Франсуа, губернатора Анжера. Не зная ничего о здешних событиях, этот всадник – зовут его Дюра – направился прямо к королеве, думая, что она по-прежнему правит здесь всем. Насколько я понял, известие, привезенное господином Дюра, касалось открытия нового заговора среди гугенотов. Королеве пришлось чуть не силой вломиться к королю, так как сначала он не хотел впустить ее. Но… в самом непродолжительном времени Крильону было передано от имени короля, чтобы он отправлялся в свои поместья. Отсюда можно заключить, что королева вновь овладела волей короля. Да оно и понятно: разве король умеет править? И раз открылся заговор, он сам увидал, что без матери он не может ничего поделать. Таким образом, теперь мы сильнее, чем когда-либо прежде!

Не успел Нансей договорить последние слова, как в комнату вошла Екатерина. Она сияла гордостью и торжеством.

– Это очень хорошо, что вас надоумило прийти сюда как раз в этот момент, господин де Коарасс! – сказала она, протягивая Генриху руку для поцелуя.- Я только что хотела послать за вами, так как вы мне нужны!

"Черт возьми! – подумал принц, целуя руку королеве.Как-то я теперь выпутаюсь?"


XIX

В то время когда в Лувре происходила эта перемена позиций, Рене выходил из Шатле. Президент Ренодэн и палач с помощниками были по-прежнему в камере пыток. В первый момент, когда король вышел, отдав приказание освободить парфюмера, эта неожиданная развязка так поразила всех, что некоторое время палачи стояли, разинув рты.

– Развяжите же господина Рене! – сказал им президент Ренодэн.- Да смотрите, обращайтесь с ним поосторожнее: он и без того пострадал достаточно!

Рене, в каком-то отупении стоявший у стены, встрепенулся при этих словах, поднял голову и странным взглядом посмотрел на президента. Затем он перевел взор на палачей, и этот взгляд был настолько красноречив, что палачи, развязывавшие его узы, невольно вздрогнули.

– О, мессир Рене! – испуганно пробормотал Кабош.- Вы, должно быть, очень сердиты на меня, а между тем я немало сделал для вас! Ведь я два раза заявлял королю, что вы не можете выносить долее пытку, без этого вы были бы мертвы!

– В свое время я все это припомню, бедный Кабош,- ответил Рене с такой жестокой иронией, что у палача на голове зашевелились волосы.

Чтобы отвлечь свои мысли от ожидаемых бед, Кабош отправился вздергивать на виселицу несчастного Гаскариля.

Тогда Рене, прихрамывая, подошел к столу Ренодэна и спросил:

– Вы заметили тех, которые смеялись? – Да.

– А! Ну так они попомнят это! А Крильон?..

– Берегитесь, господин Рене, Крильон такой человек, который способен свернуть вам шею!

Рене улыбнулся с видом голодной гиены.

– О, я нападу на него не с кинжалом в руках… Ну да это мой секрет! – И он пошел к выходу, отчаянно хромая и размахивая сожженной, покрытой перевязками левой рукой.

– Волк спущен с цепи! – со злым смехом сказал Ренодэн.

Из тюрьмы Рене отправился прямо к себе в магазин. Он понимал, что Екатерина должна сердиться на него, и потому решил прождать дома столько времени, пока она сама не позовет его.

Его появление на мосту вызвало большую сенсацию среди соседей, которые были уверены, что парфюмеру несдобровать. Рене с горделивым достоинством отвечал на их униженные поклоны и спокойно принялся отпирать дверь своего дома ключом, который вместе с кинжалом вернул ему президент Ренодэн. Рене не поражало, что магазин заперт: ведь Паола должна была, как обещала королева, находиться в Лувре!

У себя дома он первым делом прошел в лабораторию. Он достаточно занимался химией и знал секреты разных целительных мазей; поэтому он первым делом осмотрел свою опаленную руку и буркнул:

– Через неделю она будет совершенно здорова! Затем он достал ряд снадобий, приготовил из них мазь и втер ее в обожженную руку. Перевязав последнюю, он занялся ногой.

Кости ноги не были тронуты, испанский башмак лишь повредил мускулы и некоторые сосуды.

– С ногой придется повозиться дольше, чем с рукой,пробормотал Рене,- но, как бы я ни хромал и как бы ни были быстры на ноги мои враги, я достану их в свое время!

Затем он приготовил лекарство для ноги, перевязал ее, нашел достаточно просторную обувь и спустился в магазин.

Первым, что поразило его там, была желтая перчатка, лежа вшая на прилавке. Значит, кто-нибудь был в лавке без него?

Сначала Рене подумал, что в лавочке побывали воры; но все стояло на местах, а в денежном ящике лежала довольно значительная сумма: значит, обладатель этой перчатки приходил совсем по другому поводу.

У Рене даже голова закружилась от мрачных предположений.

"Если Паола в Лувре,- думал он, ковыляя в комнату дочери,- то она должна была взять с собой свои платья и белье!"

Он подошел к шкафу дочери, открыл его и отчаянно вскрикнул: он прямо наткнулся на шелковую лестницу, по которой Ноэ забирался в комнату Паолы!

В этот момент в дверь лавочки тихо постучали. Рене после шил к двери, питая слабую надежду, что это вернулась Паола. Но на пороге показалась та самая хорошенькая лавочница, которая два дня тому назад отвечала королеве Екатерине на расспросы об исчезновении Паолы.

– Что вам нужно? – грубо спросил парфюмер.

– Я хотела рассказать вам о вашей дочери, господин Рене! – ответила кумушка.

– О моей дочери? – крикнул парфюмер.- Так вы знаете, где она?

– Этого я как раз не знаю, но зато видела, как дня два тому назад она уезжала.

– В носилках? За ней приезжала дама?

– В носилках-то в носилках, да дама, которая приезжала, опоздала: ваша дочка за четверть часа до этого уехала с двумя замаскированными кавалерами.

Рене в полубесчувственном состоянии упал на скамейку. У него был такой ужасный,подавленный, несчастный вид, что злейший враг мог бы сжалиться над ним в эту минуту. Сжалилась и соседка (поспешно разыскала и подала ему стакан воды.

Когда Рене несколько пришел в себя, кумушка продолжала:

– Да ведь этого надо было ждать, господин Рене! Ведь ваша дочка-то уже давно…

– Как? Давно? Да что вы можете знать об этом?

– Как же не знать, когда по вечерам к ней приходил красивый дворянчик?..- И лавочница рассказала, как однажды вечером этот кавалер постучался в лавочку и был впущен Паолой.

– Когда это было? – спросил Рене.

– Да в четверг.

Рене вспомнил, что как раз в четверг Крильон арестовал его и отправил в Шатле, и, закрыв лицо руками, заплакал, словно обиженный ребенок. Теперь все кончено для него! Этот проклятый колдун, сир де Коарасс, напророчил ему сущую правду…

А тем временем соперник Рене в отгадывании тайн прошлого и будущего сидел у королевы-матери в кабинете.

– Господин де Коарасс,- сказала королева,- я так твердо уверилась в ваших знаниях, что вам придется частенько захаживать ко мне!

– Я весь к услугам вашего величества,- ответил Генрих.

– В данный момент вы мне очень нужны,- продолжала Екатерина.- Мой сын, герцог Франсуа, открыл опасный заговор на целость монархии среди гугенотов Анжера и Нанта, но не сообщает мне ровно никаких деталей. Вот я и подумала, что вы сможете открыть мне кое-какие подробности этого заговора.

Наш герой почувствовал себя в затруднительном положении.

– Ваше величество,- сказал он,- я никогда не занимался политикой, а потому мне придется попросить ваше величество дать мне для ответа несколько часов.

– Но почему несколько часов?

– Потому что я должен посоветоваться с более серьезным оракулом, чем обыкновенно! Теперь два часа пополудни; в восемь часов я вернусь и сообщу вашему величеству все подробности!

Выражение лица принца было настолько серьезным, что Екатерина ни на минуту не могла допустить мысль, что над ней просто смеются.

– Ступайте,- сказала она ему,- я буду ждать вас. Генрих поцеловал ей руку и ушел, но, вместо того чтобы выйти из Лувра, отправился в комнату Нанси.

Девушка, спокойнейшим образом подслушивавшая через потайное отверстие, встретила его с насмешливой улыбкой.

– Бедный друг мой,- сказала она,- боюсь, что теперь вы в большом затруднении!

– Так себе! – ответил Генрих.

– Ведь не можете же вы, в самом деле, в течение шести часов побывать в Анжере и вернуться обратно!

– Это было бы трудновато!

– Так что я совершенно не знаю, мой бедный друг, как вы устроитесь, чтобы поддержать свою славу ловкого колдуна!

– Я тоже не знаю этого!

– Но почему вы не поступаете подобно Рене?

– То есть почему я не пущу в ход сомнамбулические способности Годольфина? А знаете ли что? Это отличная идея!

– Ну, так ступайте, а тем временем я послушаю да посмотрю – может быть, что-нибудь и пригодится!

Из Лувра Генрих отправился в гостиницу в надежде найти там Ноэ, но того там не было; зато во дворе гостиницы стояли две взмыленные лошади, которые своим измученным видом обратили на себя внимание принца.

– Чьи это лошади? – спросил он Лестокада, хозяина гостиницы.

– А это лошади каких-то господ из Анжера; они остановились в тринадцатом номере,- ответил трактирщик.

– Куда они едут?

– В Нанси.

Генрих вздрогнул и подумал:

"Гм! Господа, приезжающие из Анжера на взмыленных лошадях и отправляющиеся в Нанси… От этого пахнет заговором!" Генрих поспешил в свою комнату, которая была как раз по соседству с номером тринадцатым и отделялась от него лишь очень тоненькой перегородкой. К этой-то перегородке принц и приник ухом.

Должно быть, он услыхал что-нибудь очень важное, так как через несколько минут он встал и постучался к соседям.


XX

В ответ на стук принца Наваррского из комнаты крикнули:

– Войдите!

Генрих вошел и увидал двух мужчин, из которых один был очень стар, а другой совсем молод. Костюм обоих сразу выдавал в них провинциальных дворян. Они с удивлением посмотрели на принца, не понимая, что могло понадобиться от них этому изящному придворному кавалеру.

– Сударь,- обратился к Генриху старик,- не соблаговолите ли вы сказать нам…

– Мое имя? Меня зовут Генрих де Коарасс. Я беарнский дворянин и кузен господина Пибрака, капитана гвардии короля Карла IX. Что касается вас, то вам нет надобности называть себя. Вы, сударь,- обратился он к старику,- менский дворянин сир де Барбедьен…

– Вы знаете мое имя? – с удивлением воскликнул тот.

– А вы,- продолжал Генрих,- племянник господина де Барбедьена, и зовут вас Гектор де Бошам.

– Но позвольте, сударь…

– Вы стояли во главе заговора гугенотов вместе с маркизом де Беллефоном…

– Позвольте, сударь,- перебил его сир де Барбедьен,- ввиду того, что я имею честь впервые видеть вас, позвольте мне выразить свое крайнее удивление тем, что вы знаете такие подробности!

– Видите ли, я немножко колдун! – ответил Генрих.

– Какие пустяки!

– А вот я вам докажу сейчас, что это не пустяки! Вы вместе с маркизом де Беллефоном были арестованы и препровождены в Анжерский замок. Вам удалось бежать оттуда, и если вы попадетесь в руки властей, то парламент присудит вас к колесованию!

Старик побледнел и уставился подозрительным взглядом на Генриха. Молодой положил руку на эфес шпаги.

Генрих, от которого не ускользнуло враждебное движение обоих заговорщиков, с улыбкой продолжал:

– Позвольте мне обратить ваше внимание на то, что, если бы я хотел предать вас, я не пришел бы к вам с одной лишь шпагой, а взял бы у кузена Пибрака полдюжины швейцарцев да и арестовал бы вас без дальних слов. Но я пришел лишь затем, чтобы дать вам добрый совет: прикажите поскорее накормить своих лошадей и отправляйтесь сейчас же в путь. Ведь вы едете в Лотарингию, не так ли?

– Как? Вы и это знаете? – вскрикнул пораженный Барбедьен.

– Но ведь я уже сказал вам, что я немножко колдун! – ответил принц.

– Однако, сударь,- нахмурившись, сказал молодой Бошам,- мы все-таки хотели бы…

– Сейчас я все объясню вам, господа,- перебил его Генрих Наваррский,- только позвольте мне сначала затворить дверь! Старик встал, запер дверь и подвинул принцу стул.

– Господа,- начал Генрих, усевшись,- не смущайтесь моим родством с капитаном королевской гвардии. Я не состою на службе у короля Карла IX, а еще менее – у королевы Екатерины или герцога Франсуа, которого я от души ненавижу. Раз уж мне приходится открыться вам, то смотрите…

Генрих сделал рукой знак, посредством которого гугеноты узнавали друг друга. Увидав этот знак, сир де Барбедьен и юный Бошам просветлели и сейчас же протянули руки юному принцу.

Генрих пожал протянутые ему руки и сказал:

– А теперь вы можете выручить меня из очень неприятного положения, рассказав мне детали своего бегства! Лица анжерских дворян снова вытянулись.

– Ей-богу! – сказал Генрих.- Видно, мне придется открыть вам свое настоящее имя!

– Ваше… настоящее имя? – воскликнули те.

– Ну да, тогда, по крайней мере, вы не будете сомневаться во мне! Знакомо ли вам это кольцо? – спросил принц, доставая из кармана отцовский перстень.

Сир де Барбедьен вздрогнул.

– Меня зовут Генрих Бурбонский, принц Наваррский! – произнес принц.

Барбедьен и Бошам вскочили и хотели броситься на колени.

– Тише, господа,- остановил их Генрих,- не забывайте, что в Париже меня зовут просто сир де Коарасс и что я кузен Пибрака, капитана королевской гвардии. Садитесь и поговорим, господа!

Они проговорили целый час, после чего беглецы велели по дать себе лошадей.

На прощанье принц пожал им руки и дал нижеследующую странную инструкцию:

– Вы отправитесь прямо в Шарантон и остановитесь у дверей гостиницы с вывеской: "Гостиница короля Франциска Первого".

– Хорошо,- сказал сир де Барбедьен.

– Вы кликнете хозяина и скажете ему: "Дайте нам по стакану вина".

– Отлично!

– Выпив вино, вы спросите о дороге на Мелён и скажете, что едете на Лион.

– Но наша дорога…

– Постойте! За вино и указание вы дадите трактирщику экю с изображением наваррского короля… вот этот самый! – И с этими словами Генрих достал из кармана экю и острием кинжала нацарапал на нем крест.- Выехав из Шарантона, вы дадите лошадям шпоры, опишете крюк Венсенским лесом, доберетесь до Бонди и направитесь Мессенской дорогой.

Сир де Барбедьен взял экю, простился с принцем и уехал со своим юным спутником. Генрих же вернулся в Лувр, думая: "Нет, решительно сегодня вечером я окажусь колдуном из колдунов!"

Было всего только шесть часов, а королева-мать поджидала его к восьми. Поэтому Генрих отправился в комнату к Нанси.

Последняя так и не отходила от смотрового отверстия. Увидав вошедшего Генриха, она знаком показала ему держаться как можно тише.

– Подите сюда и посмотрите! – шепнула она ему.

Генрих подошел, камеристка уступила ему свое место. Тогда принц увидал, что королева сидит в кабинете перед рабочим столом, а пред ней в самой подобострастно-робкой позе стоит Рене Флорентинец.

"Так-так! – подумал принц.- Кажется, мое пророчество сбылось: похоже на то, что мессир Рене далеко уже не пользуется прежним благоволением своей державной покровительницы".

Действительно, выражение лица королевы свидетельствовало о сильном гневе.

– Как? – заговорила она как раз в тот момент, когда принц приник к смотровому отверстию.- Так ты все еще не ушел, негодяи? А ведь я вполне категорически заявила тебе, что не желаю более видеть тебя. Уезжай к себе в Италию!

– Ваше величество! – умоляющим тоном ответил Флорентинец.Я на коленах молю вас о прощении! – И Рене действительно встал на колени.

Екатерина повела плечами и воскликнула:

– Ну да! Стоит мне простить тебя, как ты опять начнешь грабить и разбойничать сколько хватит сил!

– Я раскаялся… Бог – свидетель…- пролепетал Рене.

– Молчи, подлец!

– Ах, ваше величество,- рыдающим голосом пробормотал Рене,- у меня украли дочь, и если вы, ваше величество, отступаетесь от меня, то что же мне еще останется в этом мире?

– Твою дочь найдут,- сказала королева.- Господин де Коарасс обещал мне это, ну а он гораздо лучше тебя читает в звездах!

– Ну положим! – кинул Рене, охваченный жестокой ревностью к другому за свое могущество.

– А вот я сейчас подвергну тебя маленькому испытанию! – сказала королева.- Пойми, что не могу же я иметь дружеские чувства к такому подлому отравителю, отвратительному убийце, как ты, и если я спасла тебя, то лишь потому, что ты был полезен мне.

Рене внутренне вздохнул: у него не было Годольфина, при помощи которого он мог бы выдержать предстоящее ему испытание!

Королева продолжала:

– Сегодня ко мне прибыл вестник, привезший мне важную новость. Раз ты колдун, ты можешь сказать мне, в чем заключалось это известие?

Рене побледнел. Но он хотел использовать свою счастливую звезду и попытался взять смелостью. Поэтому он открыл ставень и принялся долго всматриваться в звездное небо. Королева на смешливо следила за ним.

Через несколько минут Рене заговорил:

– Ваше величество, мне неизвестно, какими способами пользуется этот сир де Коарасс, чародейством которого вы так довольны, но у меня к услугам имеется лишь один способ – чтение в звездах. Вот поэтому-то в тюрьме я был бессилен разобраться в будущем. Зато теперь, когда я снова вижу звезды…

Рене улыбнулся с самодовольным видом.

– Ну-с? – сказала королева.- Так в чем же заключается та важная новость, которую я получила? Рене с полным спокойствием ответил:

– Вам сообщили о близком прибытии принца… Екатерина даже бровью не повела.

– Дальше?

– Это – принц Наваррский…

– Так!

– Он едет в Париж, чтобы жениться на принцессе Маргарите.

– Очень хорошо! Не можешь ли ты сказать мне, откуда именно явился этот вестник?

– Из Нерака. Королева Жанна как раз там в данную минуту… Я вижу, как она гуляет по парку и разговаривает с каким-то мужчиной, которого я не знаю, но который, может быть…

Королева перебила Рене взрывом насмешливого хохота и во скликнула:

– Звезды смеются над тобой, а ты осмеливаешься смеяться над своей государыней! Пошел вон, негодяй!

Королева сопроводила последние слова таким энергичным жестом, таким взрывом негодования, что Флорентинец пригнулся и выскользнул из комнаты, не пытаясь более умилостивить рассерженную повелительницу.

– Однако! – шепнула Нанси.- Стоило королеве вырвать Рене из лап палача, чтобы сейчас же раздавить его своей немилостью!

Но Генрих ничего не ответил на это справедливое замечание. Он быстро встал и выбежал из комнаты.

"Куда его понесло?" – подумала изумленная Нанси.

А принц, знавший теперь коридоры и переходы Лувра не хуже самой королевы-матери, бросился сломя голову по маленькой лестнице и вышел из Лувра по потерне, – выходившей на улицу Святого Гонория. Затем он, не уменьшая быстроты бега, обогнул угол дворца и вышел на берег Сены. Здесь он с видом гуляющего человека направился к главному входу во дворец и увидал Рене, выходившего из прибрежной потерны.

Флорентинец был бледен и очень подавлен. Он еле плелся, по временам поворачивая голову и с тоской ожидания осматриваясь.

"Болван! – подумал Генрих.- Он воображает, что королева кинется догонять его!"

Оглядываясь поминутно назад, Рене плохо видел, что делается спереди, а потому натолкнулся на Генриха.

– Ба, да это вы, мессир Рене? – с удивлением сказал Генрих.- Простите, что я толкнул вас! Но ночь так хороша, и я за нялся наблюдениями…

Рене тоже узнал своего соперника по колдовству, и в его сердце бурно вспыхнула ревнивая злоба. Он хотел пройти дальше, ничего не отвечая, но принц взял его за руку и дружелюбно сказал:

– Позвольте мне поздравить вас! Сегодня утром вы счастливо избежали большой опасности. Я помню момент, когда этот проклятый Крильон…

– Не будем говорить об этом, господин де Коарасс,- мрачно остановил его парфюмер.

– Вы совершенно правы, господин Рене! Вы из Лувра?

– Да.

– А я как раз иду туда. Я собираюсь переночевать у своего кузена Пибрака. Но как вы бледны, мессир Рене!

– Мне нездоровится…

Рене опять хотел пройти дальше, но Генрих удержал его и сказал, покачивая головой:

– Ах, очень нехорошо, что вы делаете!

– То есть?

– Ну да, у вас, без сомнения, большое горе…

– Я много выстрадал.

– О, дело вовсе не в этом! С вами случилось еще что-то, и, вместо того чтобы поделиться со мной своим горем, посоветоваться со мной…

– Но позвольте, сударь!

– Ах, полно вам! Ведь вы же знаете, что я – друг вам: я это уже не раз доказывал, и если бы вы следовали моим советам…

– Но клянусь вам…

– Да полно вам! – насмешливо сказал Генрих.- Вы забываете, что я тоже умею читать в прошедшем и будущем, и мне достаточно посмотреть только на вашу ладонь, чтобы узнать все случившееся с вами!

– Ну, того, что со мной только что случилось, не узнать! Уж за это я ручаюсь! – с нервным смешком ответил Рене, протягивая руку.

Генрих наклонился к руке и стал рассматривать ее линии при слабом свете звезд. Рене был словно на угольях. Его не столько страшила постигшая его немилость, как последствия этой неми лости: ведь Рене страшен только до тех пор, пока мог прятаться за спину королевы, а теперь любому когда-нибудь обиженному им дворянину может прийти в голову желание свести с ним старые счеты. Для того чтобы этого не случилось, необходимо было до поры до времени скрыть постигшее его лишение милости Екатерины. Но как тут скроешь, если этот проклятый колдун берется отгадать? И Рене страшно волновал вопрос, отгадает Коарасс случившееся или нет.

После внимательного рассматривания Генрих выпрямился и сказал:

– Однако! Королева только что прогнала вас от себя! Флорентинец вскрикнул и, дрожа от испуга, отскочил от принца.


XXI

Генрих Наваррский положительно имел неслыханное счастье в принятой им на себя роли колдуна! Рене, выйдя от королевы, встретил его идущим в Лувр; ясно, что никакими естественными средствами беарнец не мог узнать о случившемся. Но если он всетаки узнал, значит, от него действительно ничто не скрыто!

– Ну, что же,- сказал Рене, пытаясь улыбнуться,- допустим, что вы сказали правду и что я… впал… в немилость…

– Вот именно!

– Но эта немилость скоро кончится…

– Вы думаете? Ну а я еще не знаю, так ли это. Я должен сначала справиться с линиями вашей руки! – И Генрих снова принялся рассматривать ладонь парфюмера.

– У вас существует страшный враг, который хочет бороться изо всех сил, чтобы помешать вам вернуть прежнюю милость королевы! – сказал он.

– Кто же этот враг?

– Это – вы сами, мессир Рене!

– Я? Но вы просто шутите!

– Отнюдь нет! Что вы думали сделать прежде всего по возвращении домой? Вы хотели написать королеве длинное письмо с мольбами и просьбами о прощении…

– Вы правы!

– А завтра хотели снова вернуться сюда, чтобы подстеречь выход ее величества!

– Но…

– В следующие дни вы стали бы действовать так же, и в конце концов королева не только не сжалилась бы над вами, а попросту возненавидела бы вас! Что касается придворных, которые смеялись сегодня утром при ваших мучениях и прикусили язычки после вашего освобождения, то они теперь опять начнут досаждать вам!

– Но позвольте…

– Вы все еще не доверяете мне? А между тем я уже доказал вам, что я ваш друг! Ведь я отлично знал, что на самом деле вы убили Лорьо…

– Сударь!

– Тише, тише! Это между нами… Знал я также и то, что Гаскариль подкуплен за двести экю взять вашу вину на себя, за что ему обещали повесить его не по-настоящему…

– Но молчите, ради Бога! – испуганно шепнул Рене.

– Не бойтесь, мы одни. Так вот, я все это знал, и стоило мне утром сказать королю хоть одно слово, как Гаскариль не был бы допрошен, а вас прямо отправили бы на Гревскую площадь. Но раз я не сделал этого, разве это не доказывает, что я ваш друг? Поэтому раз я хочу дать вам теперь совет, то вы можете поверить в его искренность!

– А какой именно совет хотите вы дать мне?

– В течение некоторого времени не показывайте признаков жизни. Уезжайте в провинцию или запритесь у себя в магазине. Тогда все те молодчики, которые радовались вашему несчастью, не видя вас, станут беспокоиться, подумав, что вы, наверное, уехали куда-нибудь по поручению королевы.

– А ведь это идея, господин Коарасс! – перебил его Рене.

– И хорошая идея, мессир! Для вас важнее всего, чтобы слух о королевской немилости к вам не распространился во дворце, ну а сама королева не пойдет хвастаться тем, что выставила вас за дверь. Ее величество знает, что свое грязное белье надо стирать в семейном кругу!

– Но если королева не будет видеть меня, то она быстро забудет! – сказал Рене.

– Наоборот! Не видя вас, королева смягчится. Через некоторое время, когда ее гнев окончательно упадет, она будет изум лена, почему вы так легко примирились с ее немилостью к вам и не пытаетесь даже вернуть прежнее, а так как ее самолюбие почувствует себя уколотым, то она пошлет за вами сама!

– А сколько времени будет это продолжаться?

– Приблизительно неделю. В течение этого времени я заменю вас при королеве. Но вы не бойтесь,- со смехом сказал Генрих, заметив недоверчивый взгляд Флорентийца,- я не собираюсь навсегда заменить вас. Я колдун-любитель, да и дела призывают меня на родину. Таким образом, я лишь окажу вам услугу тем, что не дам в это время занять ваше место другому человеку, способному прочно вцепиться и не допустить потом вас! Ну, пока всего лучшего, господин Рене! Следуйте моим советам, и все будет хорошо!

Генрих простился с парфюмером королевы и направился прибрежной потерной в Лувр. Екатерина ждала его с большим нетерпением.

– Ну-с? – спросила она.- Узнали вы что-нибудь?

– Ваше величество,- ответил Генрих,- мне кажется, что звезды просто смеются надо мной. Они сообщили мне очень странные вещи, которые кажутся мне невероятными… Соблаговолите положить на стол полученное вами письмо от его высочества… Да, да, раскрывать его не нужно! Положите левую руку на письмо, а правую дайте мне.

Екатерина так и сделала. Взяв ее за руку, Генрих подумал: "Она никогда в жизни не простит мне этого, когда я стану ее зятем и когда она узнает, что я не колдун, а принц Наваррский… Ну да была не была!"

Он взял в другую руку флакон с симпатическими чернилами и заговорил:

– Его высочеству посчастливилось захватить в свои руки маркиза де Беллефона, сира де Барбедьена и сира де Бошама. Все они опаснейшие гугеноты!

– О да, это отчаянные головы,- сказала Екатерина,- и я надеюсь, что парламент приговорит их к смертной казни!

– Приговор парламента коснется одного лишь маркиза де Беллефона,- сказал Генрих.

– А те двое?

– Им удалось вырваться из рук герцога Франсуа! Екатерина вскрикнула с гневом и удивлением.

– Я никогда не видал сира де Варбедьена, как не видал и его племянника Бошама, и все же в данный момент я вижу их… Сир де Барбедьен – старик, сир де Бошам – совсем юноша. Они арестованы и сидят на чердаке какой-то башни Анжерского замка. У башни внизу раскинулись сады… Стоит ночь… темная, беззвездная ночь… Арестованные сидят без огня, и я не вижу, что они делают, а только слышу какой-то странный звук, похожий на шум раздираемого полотна. Кто-то из узников, очевидно, разрывает простыни на узенькие полоски. Другой узник – это сир де Барбедьен – старательно перепиливает решетку…

Генрих на минутку замолк.

– Ну, а дальше? Дальше?! – с лихорадочным нетерпением сказала королева.

– Ночную тьму и тишину,- продолжал Генрих,- прорезал звук дальнего свистка, потом закричала ночная птица. Но это не птица: кто-то подражает совиному крику, и этот "кто-то" – стройный юноша с замаскированным лицом…

– Дальше!

– Сир де Барбедьен кончил перепиливать решетку и спустил из окна веревку, связанную его племянником из полосок просты ни… Но внизу у башни стоит часовой…

– Надеюсь, он поднимает тревогу?

– Ему не дали времени для этого! Замаскированный подкрался к башне и из тьмы тигром кинулся на дремавшего солдата. Я слышу слабый крик… Солдат упал…

– Дальше, Бога ради, дальше!

– Замаскированный привязывает к концу полотняной веревки маленький пакет. Барбедьен втаскивает этот пакет наверх, развязывает его… Это веревочная лестница!

– И они оба убежали?

– Да, ваше величество! Узники один за другим спускаются по лестнице и бегут за замаскированным к стене; они перелезают через нее, попадают в узенькую улочку, где уже приготовлены три оседланные лошади… Они вскакивают в седла и расстаются: замаскированный берет направо, а беглецы – налево… Я слышу стук копыт… Но я ничего не вижу более! – И Генрих закрыл глаза, словно объятый непреодолимой усталостью.

– О, господин де Коарасс! – взмолилась королева.- Умоляю вас, напрягите все свои силы и посмотрите, куда они направляются!

Генрих снова взял королеву за руку, но в этот момент в приемной послышался какой-то шум.

– Постойте! – сказала королева.- В чем дело, Нансей? – спросила она вошедшего шталмейстера.

– Ваше величество, прибыл гонец от его высочества. Гонец везет письмо. Он сейчас будет здесь.

– Впустите его! – сказала королева и продолжала, обращаясь к Генриху: – Сейчас мы увидим, господин де Коарасс, не ошиблись ли вы!

В кабинет вошел гонец, страшно запыленный и чуть не падающий от усталости. Он низко поклонился королеве и подал ей письмо, обвязанное голубой шелковинкой и запечатанное печатью с гербом герцога Франсуа.

Королева вскрыла письмо, прочла его не моргнув и спокойно отдала письмо Генриху. Тот прочел:

"Ваше Величество! Двое из моих узников – сир де Барбедьен и сир де Бошам, его племянник, убежали этой ночью. Часовой оказался убитым ударом кинжала. Все заставляет думать, что это бегство, обнаруженное лишь сию минуту, совершилось между девятью и десятью часами ночи. Я имею основание предполагать, что беглецы направились в Париж. Спешу уведомить Ваше Величество об этом, чтобы можно было сейчас же принять нужные меры".

– Нансей, уведи с собой гонца и оставь меня с господином де Коарассом, но будь готов по первому приказанию сесть на лошадь!

Нансей поклонился и вышел с гонцом.

Тогда Екатерина сказала Генриху:

– Вы непременно должны найти, куда скрылись беглецы!

– Но, ваше величество, не ручаюсь, что мне это удастся. Ведь у них полсуток в выигрыше, и в это время они могли давно перебраться через границу. Но все же я попытаюсь проследить их путь.

Генрих опять принялся серьезно рассматривать флакон с симпатическими чернилами.

– А! – вдруг воскликнул он.- Я вижу их! Они остановились у дверей какой-то гостиницы и, не слезая с седла, допивают вино, которое им подал трактирщик…

– Что это з-а гостиница?

– Она в незнакомой мне местности, но это где-то недалеко от Парижа… Позвольте! Я вижу вывеску: "Гостиница короля Франциска Первого!"

– Это в Шарантоне! – сказала королева.

– Дорога делает там крутой поворот и спускается к реке.

– Вот-вот!

– Старик произносит слово "Лион" и дает трактирщику экю. Какой странный экю! Это беарнский, с портретом короля Антуана Бурбонского, помеченный знаком креста… Так! Вот они опять пустились в путь. Я слышу стук копыт их лошадей… Но их самих я больше не вижу! – Генрих искусно изображал всем своим видом и каждым словом страшную усталость.- А! – сказал он затем.- Вот я и снова вижу их! Они в другом городе у берега реки… Они останавливаются в гостинице и располагаются там на ночлег!

– Это Мелён! – сказала королева.- Они ночуют в Мелёне. Мы еще успеем захватить их! Она позвонила. На звонок прибежал Нансей.

– Голубчик Нансей,- сказала королева,- садись сейчас же на лошадь, возьми с собой тридцать гвардейцев и поезжай в Шарантон. Там ты спросишь у хозяина "Гостиницы короля Франциска Первого", не проезжали ли два путешественника – старик и молодой… Да вот что: возьми с собой гонца: он знает их в лицо и узнает по описанию.

– Слушаю-с, ваше величество!

– Затем ты пошлешь этого беднягу, который падает от усталости, обратно сюда, а сам полным карьером понесешься в Мелён, обыщешь там все гостиницы, найдешь беглецов и привезешь сюда связанными по рукам и ногам.

– Слушаю-с, ваше величество! – повторил Нансей, поклонился и вышел из комнаты.

Генрих с видом полного изнеможения откинулся на спинку стула.

– Ах, ваше величество,- пробормотал он,- как жалею я о тех, кому приходится заниматься колдовством из-за хлеба насущного! Какая это тяжелая профессия! Я устал и разбит больше, чем если бы проскакал пятьдесят верст верхом!

– Ну что же, господин де Коарасс,- сказала Екатерина,- в вознаграждение за ваши труды я приглашаю вас ужинать!

– О, ваше величество, это – такая честь..

– Да не у меня, а у принцессы Маргариты. Она угощает меня сегодня. Я была бы очень признательна вам, если бы вы от правились сейчас же к принцессе и предупредили ее о том, что я иду вслед за вами!

Королева позвала своих камеристок, чтобы они занялись ее туалетом, а Генрих с полным счастья сердцем вышел из кабинета.

По дороге он встретил Нанси. Девушка, улыбаясь так, что Генрих увидал сразу все ее хорошенькие зубки, сказала:

– Знаете ли, мой бедный друг, королева, наверное, предложит вам занять место Рене… Я все видела и слышала!

– Вот как?

– И вы отлично сделаете, если примете это место.

– Почему?

– Господи, но ведь тогда вы будете жить в Лувре, и вам не надобно будет каждый вечер ходить по берегу реки, несмотря ни на какую погоду…

Говоря это, насмешница открыла дверцу, которая вела в апа ртаменты принцессы, и толкнула принца к ногам Маргариты. Та, зарумянившись, встала ему навстречу.


XXII

Мы расстались с юным Амори де Ноэ в тот момент, когда он посадил к себе в седло Годольфина и увез его туда же, где была спрятана Паола. Если читатель помнит, Годольфин успел в момент отъезда приподнять край повязки, закрывавшей его глаза. Таким образом, он составил себе некоторое представление о месте своего заключения.

Доставив Годольфина к тетке Вильгельма Верконсина, Ноэ решил пожить там несколько дней, чтобы вполне отдаться своей любви к Паоле. Но прошел день, два, а на третий в его душе поселилось чувство какого-то смутного беспокойства, усталости, и все сильнее стало тянуть обратно в Париж.

– Дорогой друг мой,- сказал он Паоле,- вот уже более двух суток, как я не видал своего друга, сира де Коарасса. Надеюсь, что вы признаете совершенно естественным мое желание повидаться с ним!

– А когда вы вернетесь? – спросила Паола.

– Завтра.

– Рано?

– К завтраку я буду наверное!

Ноэ поцеловал Паолу и отправился в Париж.

Вплоть до городской черты он думал о Паоле, но стоило ему проехать заставу, взглянуть на Сену и увидать издали фасад Лувра, его охватила легкая дрожь.

"Как странно! – подумал он.- Похоже, будто я рад воз вращению в Париж. Но почему?"

На первых порах Ноэ казалось, что этот вопрос совершенно неразрешим, но все-таки он продолжал свой путь, не теряя из виду башенок Лувра. Сделав около половины пути до Лувра, он внезапноо хлопнул себя по лбу и сказал:

– Кажется, теперь я понимаю, почему я уехал из Шайльо с таким облегчением. Генрих когда-то говорил мне, что его бабка, Маргарита Наваррская, в одной из своих сказочек уверяла, что любовь хороша только до тех пор, пока сопряжена с препятствиями… Конечно, Паола красива на редкость; но она казалась мне еще красивее, когда мне приходилось лазить к ней по утлой лестнице под страхом быть каждую секунду застигнутым и убитым. Теперь мне нечего бояться, и вот я уже рвусь от нее!

Раздумывая таким образом, Ноэ проехал мимо фасада Лувра и даже не остановился, чтобы осведомиться, нет ли там его царственного друга. Это было явным доказательством того, что не интерес и любовь к Генриху заставили его покинуть Паолу. Но когда перед Амори показался кабачок Маликана, сердце юноши принялось взволнованно трепетать.

Лошадь сама по себе остановилась у дверей кабачка. "Ладно! – подумал Ноэ.- Похоже, что животные умнее людей. Я не знал, куда еду, а вот моя лошадь знала!"

На пороге кабачка стояла хорошенькая Миетта. При виде ее сердце Ноэ забилось еще сильнее, но он постарался замаскировать свое волнение небрежным, фатовским покручиванием белокурых усов.

Миетта сильно покраснела, но заставила себя улыбнуться и сделала вид, будто равнодушно оправляет на себе передник.

– Здравствуй, милочка! – сказала Ноэ.

– Здравствуйте, господин де Ноэ,- ответила девушка. Голос Ноэ дрожал слегка, голос же Миетты – очень сильно.

– Где твой дядя?

– Он вышел, господин де Ноэ. Сегодня у нас будут ужинать швейцарцы, и надо достать свежей рыбы!

Ноэ слез с лошади и вошел в кабачок. Там никого не было. Сарра занималась рукоделием в верхнем этаже, и Миетта одна поджидала клиентов, которых пока еще не было.

Ноэ уселся.

– Чем служить вам, мессир? – спросила Миетта из-за стойки, на которой горела ярко начищенная медная посуда.

– Мне ничего не нужно!

– А!

Это "А!" в переводе на обычный язык значило: "Я знаю, зачем ты пришел, но считаю нужным не подавать виду, что знаю".

– Вы, наверное, хотели поговорить с дядюшкой? – сказала девушка.

– Нет!

– А!

Второе восклицание Миетты вышло еще более многозначи тельным, чем первое.

Она уселась за конторку, и Ноэ стал смотреть на нее с тайный обожанием. Так прошло несколько минут. Под взглядом моло дого человека девушка все ниже опускала глаза.

"Вот странно! – подумал Ноэ.- Я стал робок и застенчив словно школьник, а между тем…"

Миетта ничего не думала, только ее сердце отчаянно билось. Наконец, Ноэ встал. Видя, что он подходит к конторке, Миетта почувствовала, что ее сердце забилось с удвоенной силой.

С каждым шагом, который делал Ноэ, он чувствовал, что его воля слабеет и члены отказываются повиноваться ему. Тем не менее он дошел до конторки и облокотился на нее. Миетте хотелось убежать, но силы совершенно покинули ее. И вдруг под наплывом смелости Ноэ взял девушку за руку.

– Что вы делаете, господин де Ноэ? – вскрикнула она.

– Я и сам не знаю,- наивно ответил юноша.

Она хотела вырвать руку, но не могла освободить ее.

– Миетта! – взволнованным голосом шепнул Ноэ.- Разве вы не видите, что я люблю вас?

Миетта вскрикнула и испуганно обернулась к двери. Там никого не было, они были одни!

– Да, я люблю вас! – повторил Ноэ.

– Ах, ужасно дурно то, что вы говорите мне, господин де Ноэ! – со страданием ответила девушка, которой удалось наконец освободить свою руку.- Это ужасно дурно, потому что я… простая бедная девушка… и…

Она не договорила, так как волнение душило ее. Ноэ хотел броситься пред ней на колени, но тут послышался шум чьих-то шагов.

– Сударь! Сударь! – умоляюще шепнула Миетта. Ноэ, испуганный собственной смелостью, вернулся на свое место, а Миетта наклонилась так низко, словно хотела поднять какой-то упавший предмет.

В этот момент с порога послышался насмешливый голос: это Генрих возвращался из Лувра.

– Черт возьми! – сказал он.- Похоже на то, что я накрыл воркующих голубков. Но я ваш друг, а потому не бойтесь!

Генрих сиял от счастья: наверное, в Лувре с ним случилось что-нибудь очень приятное…


XXIII

Когда Ноэ уезжал из Шайльо в Париж, Паола следила за ним любящим взором из окна. Ее глаза были полны слез, какая-то неясная тревога терзала ее.

Ночь она провела совершенно без сна, с нетерпением поджидая возвращения Ноэ: ведь он обещал вернуться к завтраку. Но прошел час завтрака, прошли и следующие, миновал весь день, а Ноэ все не было!

Паола принялась плакать, а Годольфин со скорбью смотрел, как рыдает любимая им девушка. Так прошел еще день. Много передумала Паола в это время, и много сомнений, тревог и опасений терзало ее. Она не знала, как помочь себе в этой беде, как Разузнать, что сталось с Амори. Она думала сама отправиться на поиски, хотела послать Годольфина, но это было бы опасно. И вдруг ей пришла в голову новая мысль.

– Годольфин,- сказала она,- что делал отец, когда хотел узнать что-нибудь через тебя?

– Он усыплял меня пристальным взглядом.

– Ну так вот, я тоже хочу узнать от тебя кое-что и буду смотреть на тебя. И ты должен заснуть, слышишь?

Итальянка произнесла эти слова с такой лихорадочной энер гией, ее глаза засверкали такой властной силой, что Годольфин задрожал и вскрикнул:

– О, не смотрите так на меня!.. У вас глаза мессира Рене!

– Спи! Я хочу этого! – настойчиво повторила Паола. Молодой человек опустился на стул, и его воля мало-помалу таяла, подчиняясь более сильной чужой воле. Сначала он боролся с одолевавшей его дремотой, но борьба была напрасной, и вскоре его веки сомкнулись.

– Ты спишь? – спросила тогда Паола.

– Сплю,- ответил Годольфин.

– Ты будешь отвечать мне?

– Спрашивайте!

– Скажи мне, где Ноэ!

Годольфин некоторое время не отвечал, но на его лице от разились беспокойство и напряжение.

– Я вижу его! – сказал он наконец.

– Ты видишь его? Где же он?

– В Париже!

– Он ранен… умер, может быть? Или в тюрьме?

– Он свободен.

– Почему же он не идет?

– Потому что у ног другой забыл вас… Он около нее стоит на коленях… жмет ее руку… Она так красива!

– О, я убью его! – крикнула Паола, хватаясь за кинжал, висевший у ее пояса.

– У нее черные волосы, красные губы, а ее лицо белее лилии. Он обожает ее…

Сильный припадок дикого бешенства сменился у Паолы злобным спокойствием.

– Где все это происходит?

– В доме, где меня держали под арестом.

– А где этот дом?

– Около Лувра.

– Ты сведешь меня туда?

– Не сейчас… вечером… Он будет у ее ног… Паола задумалась: "Может быть, он притворяется спящим и из ревности обманывает меня? Хорошо же, сегодня вечером я выясню все это! Если Годольфин солгал, я убью его, если же он сказал правду – берегись тогда, Амори де Ноэ!"

Она разбудила Годольфина. Тот взглянул на нее и изумился ее виду.

– Что я сказал вам такого ужасного? – участливо просил он, проснувшись.- Вы бледны как смерть!

– Ты уговорил меня совершить небольшое путешествие! – ответила она.

– Как? Вы хотите уехать и оставить меня одного?

– Нет, ты поедешь со мной.

– Куда?

– Не знаешь ли ты, где именно держали тебя под арестом?

– Точно мне не известно; я знаю только, что это, по всем признакам, был кабачок и что он помещается где-то около Лувра.

– Отлично! Найди возможность незаметно уйти и достать лошадей к вечеру. Пусть они будут наготове у ворот. Вот тебе деньги!

Она подала Годольфину свой кошелек, и юноша ушел. Вернувшись через час, Годольфин сказал:

– В восемь часов вечера лошади будут у ворот! Весь день Паола надеялась, что Ноэ все-таки придет. Но наступила темнота, а его все еще не было.

– Ну, едем! – сказала она и пробормотала: – Месть должна быть быстрой, как молния!


XXIV

В то время как Паола в сопровождении Годольфина скакала в Париж с жаждой мести, по правому берегу Сены ехал какой-то молодой всадник. По костюму его можно было бы принять за мелкого дворянина, приехавшего в Париж в поисках местечка при богатом важном барине, но осторожность, с которой он осматривался по сторонам, тщательность, с которой он старался избежать встреч с полицейскими чинами или часовыми, давала основание подозревать, что этот костюм являлся только маской.

Так доехал он до моста Шанж и остановился там в раздумье, видимо, не зная, куда лучше направить свой путь.

Посредине моста стоял фонарь и освещал задумавшегося всадника. Вдруг налетел ветер, распахнул плащ всадника и откинул низко опущенные поля шляпы.

В этот момент по мосту проходил какой-то пешеход; он взглянул на всадника, затем подошел к нему и сказал:

– Доброго вечера, ваше высочество!

– Рене! – буркнул всадник, узнав прохожего. Невольным движением он сунул руку в карман, чтобы достать пистолет и размозжить голову Флорентийцу, но тот, заметив это движение, только грустно покачал головой.

Тогда всадник внимательно присмотрелся к нему и со смехом сказал:

– Да ты никак в немилости, чертов слуга?

– Да, ваше высочество.

– В таком случае ты можешь приютить меня у себя?

– Очень буду рад, ваше высочество.

– Я знаю, что ты предатель на натуре, но сумею держать тебя в границах. Поворачивай назад и веди меня в свою лавчонку. И помни: при малейшем подозрительном движении я про стрелю тебе башку!

Рене заковылял как мог быстрее. Через несколько минут всадник и пешеход дошли до моста Святого Михаила.

– Пожалуйста, ваше высочество!

– Отопри лавочку! – приказал всадник.

Рене повиновался. Тогда всадник спешился, привязал лошадь к кольцу, приделанному для этой цели у стены, и отправился за Флорентийцем в комнаты, предварительно заперев за собой дверь. Рене высек огонь, зажег свечку и почтительно подставил посетителю кресло.

– Знаешь, Рене,- заговорил гость,- я предпочел бы встре титься с самим дьяволом, чем с тобой! Ведь ты душой и телом предан королеве-матери, ну а ее величество способна приказать заколоть меня, если узнает, что я в Париже.

– Не беспокойтесь, выше высочество, королева ничего не узнает!

– Скажи, ты очень любишь принца Наваррского?

– Я никогда не видал его, но инстинктивно он внушает мне ненависть, так как он – беарнец, а я ненавижу всех беарнцев!

– Что же тебе сделали беарнцы?

– Очень много зла, ваше высочество! Благодаря беарнцу я потерял милость королевы и… даже заменен беарнцем, который лучше моего читает по звездам. Это какой-то сир де Коарасс!

– Как? – с громким смехом спросил гость.- Королева-мать нашла лучшего астролога, чем ты?

– Да, ваше высочество.

– И ты в немилости?

– Не только в немилости, но я еле-еле избежал казни! На этот раз гость с изумлением посмотрел на парфюмера, Рене рассказал ему все с ним случившееся.

– Неужели все это правда? – спросил гость, когда Флорентинец кончил свой рассказ.

– Клянусь честью, правда!

– Нет уж, поклянись чем-нибудь другим!

– Клянусь головой!

– Вот это так! Голова-то у тебя, по крайней мере, действительно имеется! Ну-с, рассказ о твоих злоключениях несколько изменяет положение дела. Теперь я могу сказать тебе, что ты избежал большой опасности. Признаюсь тебе, что, когда я шел сюда, я был твердо намерен порыться в твоем сердце вот этим самым инструментом! – И с этими словами гость показал на шпагу.- Ведь ты из породы тех диких животных, которых следует без жалости и колебаний убивать при первой же встрече!

– Премного благодарен вашему высочеству! – с кривой улыбкой сказал Рене.

– Но раз ты впал в немилость, то ты можешь пригодиться мне. Теперь тебе нет ни малейшего смысла продолжать служить королеве, а потому я беру тебя на службу к себе. На первых порах ты будешь моим посланником любви.

– А, я догадываюсь! – сказал Рене.- Ваше высочество изволили прибыть в Париж с единственной целью еще разок повидаться…

– Хорошо, хорошо! – перебил его гость.- Так вот, ты должен отправиться в Лувр…

– Но меня не пустят!

– Э, что за пустяки! Как бы ни охранялся Лувр, а ловкий человек всегда сумеет пробраться туда. Во всяком случае ты должен во что бы то ни стало увидать ее, а если это никак не удастся, то хоть Нанси. И ты скажешь, что я вернулся в Париж только для того, чтобы во что бы то ни стало помешать ее браку с Генрихом Наваррским, и что я готов наделать всяких безумств, перевернуть вверх дном весь мир… Она должна принять меня сегодня же вечером!

– Но, ваше высочество, если вы вступите в Лувр, вас сейчас же узнают, и королева велит втихомолку прирезать вас!

– Ну так пусть она придет сюда! – крикнул гость.- Или ты думаешь, что она не захочет?

– Гм!..- сказал Рене.- Как знать? Конечно, ночь темна и не так-то просто выбраться незаметно из дворца… Но принцесса поймет, что вы рискуете большим, если сами пойдете в Лувр, и это заставит ее решиться! Я иду, ваше высочество, и через час принцесса будет здесь!

– Но ты только что так боялся идти в Лувр!

– А теперь я вспомнил, что есть средство сделать это вполне безопасно!

– Какое средство?

– Это уж мой секрет, ваше высочество! – ответил Рене подмигивая.- Вот вам книги об охоте; займитесь ими, чтобы не было так скучно ждать, и я очень скоро вернусь!

Рене так быстро, как только позволяла ему больная нога, вышел из лавочки, запер дверь и заковылял к Лувру.

"Хотя королева и выгнала меня,- думал он по дороге,- но в глубине ее сердца все же осталась часть прежней симпатии. и стоит мне только оказать ей серьезную услугу, как милость вернется ко мне во всем прежнем объеме. Случай пришел ко мне на помощь: у меня в лавочке сидит такой красный зверь, как сам Генрих Гиз, и, если я отдам его в руки королевы, между мной и ею восстановится мир!"

Рене был уже совсем близко от Лувра, когда вдруг услыхал заглушенный женский крик, причем голос показался ему знакомым. В этот момент темноту прорезал луч света: это открылась дверь кабачка Маликана. Рене замер в ожидании. Из двери показались два человека; в тот же момент он услыхал знакомый голос, говоривший:

– Не беспокойся, друг Ноэ, это какой-нибудь воришка ограбил зазевавшегося прохожего. Не будем мешаться в чужие дела, друг Ноэ!

Дверь закрылась, и луч светаскрылся. Рене направился по направлению услышанного им крика. Подойдя ближе, он увидал какие- то две тени: молодой человек склонился к женщине, упавшей в обморок, и пытался поднять ее.

Рене подошел к ним.

– Кто вы и что вы здесь делаете? – спросил он.

– Мессир Рене!

– Годольфин!

Они крикнули так громко, что женщина очнулась.

– Отец! – слабо простонала она. Рене, объятый сильным волнением, приник к дочери, а Паола сказала ему:

– Прости меня, отец, и отомсти за меня!


XXV

В то время как Рене так нежданно-негаданно нашел дочь, герцог Генрих Гиз по прозванию Балафре (что значит "покрытый рубцами") поджидал в лавочке парфюмера возвращения своего вестника.

Герцог по-прежнему был без памяти влюблен в принцессу Маргариту Валуа и делал уже не одну попытку вступить с нею в письменные сношения. Читатель помнит, как Генрих Наваррский однажды перехватил его записку, предназначавшуюся принцессе. В первое время после этого герцог хотел терпеливо выжидать, но любовное нетерпение победило благоразумие, и он кинулся в Париж, где, как мы только что видели, натолкнулся на Рене.

Оставшись один, герцог некоторое время занимался тем, что рассеянно перелистывал врученные ему парфюмером книги. Затем он стал беспокоиться, почему Рене так долго не возвращается. Ведь до Лувра близко. Уж не замыслил ли Рене что-нибудь скверное?

Герцог встал и вышел в лавочку. Там он убедился, что выходная дверь заперта.

– Э! – сказал он.- Похоже на то, что я попросту попал в ловушку! Пожалуй, чего доброго, еще прирежут здесь!

Герцог решил скрыться из этого опасного места. Прежде всего он тщательно осмотрел дверь, но, как помнит читатель, ее замок отличался совершенной неприступностью. Тогда герцог стал осматривать окна. Окно комнаты Паолы выходило на воду, и Гиз решил воспользоваться им. Он стал искать какую-нибудь веревку и внезапно напал на шелковую лестницу, оставленную в комнате Паолы.

– Ну что же,- сказал Гиз,- лучше принять холодную ванну, чем дать изрешетить себя пулями и кинжалами!

Он привязал лестницу к решетке окна, спустился к воде, прыгнул в Сену и доплыл до берега. Затем он опять взобрался на мост, отвязал лошадь, сел в седло и помчался к площади Мобер, где помещалась гостиница, в которой обыкновенно останавливались небогатые дворяне.

Хозяин этой гостиницы, некто Мальтравер, был ревностным католиком и отчаянно ненавидел гугенотов. Это не мешало ему делать большое различие между бедным католиком и богатым гугенотом не в пользу первого, и скромно одетый Генрих Гиз был встречен им более чем небрежно, что нисколько не удивило слуг. Но это и было лишь комедией, предназначенной для слуг, и, когда герцог уселся в зале перед жарко растопленным камином, Мальтравер сейчас же подбежал к нему, почтительно шепнув:

– Не нужен ли я на что-нибудь вашему высочеству?

– Да, нужен,- ответил Гиз.- Нет ли у тебя под рукой какого- нибудь паренька, который был бы одновременно смел и ловок?

– А вот рекомендую вам своего сына. Ему пятнадцать лет, он учится в Сорбонне, а временно состоит в хоре церкви Святой Женевьевы. Он хитер и ловок, как обезьяна.

– Позови мне его!

Вскоре хозяин явился вместе с сыном, Гаргуйлем, типичным парижским уличным мальчишкой. Герцог взял его за ухо и спросил:

– Знаешь ли ты Рене Флорентийца?

– Как же мне его не знать, сударь? – ответил мальчишка.Однажды я назвал его на улице отравителем, так он меня догнал и здорово поколотил. Я очень радовался, когда его хотели колесовать, да что-то не вышло с этим делом!

Герцог внутренне вздрогнул: значит, Рене не соврал ему, когда говорил о постигшей его немилости.

– Ну так вот. Ты отправишься на мост Святого Михаила и будешь гулять около лавочки Рене. Потом придешь и доложишь мне, что там случится.

– А если ничего не случится?

– Тогда так и скажешь.

– Странное поручение!

– Если тебе его мало, могу дать тебе второе. Приходилось ли тебе бывать в Лувре?

– Как же! Я отлично знаю пажа Рауля… Мне частенько приходится носить ему вино.

– Значит, тебе известно, где его комната, и ты можешь свести меня туда?

– Хоть с закрытыми глазами! – сказал Гаргуйль.

– Ну, так сначала проводи меня ко мне в комнату,- ответил герцог, которому внезапно пришла в голову оригинальная мысль.

Гаргуйль взял свечу и повел герцога в отведенную ему ком нату. Там Генрих Гиз сказал:

– Сколько вина ты обыкновенно носишь Раулю?

– О, целую корзину в шесть бутылок.

– Ну так сегодня ты отнесешь ему две корзины!

– Но мне этого не снести, пожалуй!

– Одну из корзин понесу я сам.

– Вы? – удивленно крикнул Гаргуйль.

– Да, я, и ты дашь мне для этого жилет и нитяной колпак, какие носят слуги в гостиницах.

– А, понимаю! – сказал Гаргуйль.- Я знаю, что вам нужно! – И он убежал и сейчас же вернулся с одеждой конюха.

Принц поспешно переоделся и стал неузнаваем.

Выло уже довольно поздно, когда сын трактирщика и его мнимый слуга пришли к рогатке Лувра. Часовые даже не хотели пускать их на первых порах, но Гаргуйль пустил в ход все свое красноречие, и имя пажа Рауля победило сомнения швейцарцев.

Теперь дальнейший путь был уже совершенно свободен. Гаргуйль поднялся по одной из боковых лестниц и постучался в дверь комнаты Рауля.

Красивый паж накануне был дежурным, а потому в этот вечер заблаговременно улегся спать. Когда Гаргуйль постучал, паж сначала никак не мог проснуться. Наконец он вскочил, открыл дверь и остановился в удивлении, увидав, что мальчишка пришел не один.

– Я привел к вам барина, которому нужно поговорить с вами! – сказал Гаргуйль.

Мнимый слуга подошел к Раулю и слегка сдвинул со лба колпак.

– Ваше высочество! – чуть слышно вскрикнул Рауль.

– Тише! – остановил его герцог и сказал, обращаясь к Гаргуйлю: – Можешь идти, Рауль приютит меня на эту ночь. Вот тебе!

Гаргуйль ушел, весело позванивая полученными тремя пистолями. Рауль, который никак не мог оправиться от изумления, не находил слов.

– Милый Рауль,- сказал герцог,- ты дворянин, а потому не способен выдать меня!

– О да, ваше высочество!

– Ты все еще по-прежнему любишь Нанси? Рауль вместо ответа густо зарумянился.

– А Нанси душой и телом предана принцессе Маргарите?

– О да, ваше высочество!

– Ты знаешь, что я люблю принцессу!

– Да, я знаю это, ваше высочество!

– И что принцесса любит меня! На этот раз Рауль промолчал.

– Ну, вот. Я обращаюсь к тебе, чтобы ты помог мне про браться к ней. Поди и позови мне Нанси!

Имя любимой девушки немного успокоило замешательство пажа.

"Нанси лучше меня сумеет объяснить его высочеству создавшееся положение!" – подумал он и выразил согласие отправиться за камеристкой принцессы.

Хорошенькая Нанси была как раз у себя в комнате и наблюдала через проделанное в полу отверстие за тем, что творилось в кабинете королевы-матери. А там, должно быть, творилось что- нибудь особенное, потому что Нанси была бледна и выказала большой испуг.

– Ах, бедный сир де Коарасс! – бормотала она. Надо было полагать, что принц Наваррский подвергался в этот момент какойнибудь страшной опасности.


XXVI

Для того чтобы понять причину испуга Нанси и представить себе степень опасности, которой подвергался Генрих Наваррский, нам придется вернуться к тому моменту, когда Паола отправилась вместе с Годольфином в Париж, терзаемая ревностью и жаждой мести.

Вспомнив, что кабачок, в котором его держали пленником, находится против Лувра, Годольфин легко отыскал заведение Маликана. Кабачок был уже заперт, но луч света, просачивавшийся из- под двери, свидетельствовал, что там еще сидят посетители. Только эти посетители, должно быть, были очень молчаливы, так как ни малейшего шума не слышалось из кабачка.

Обойдя вокруг дома, Годольфин наконец увидал место, откуда можно было что-нибудь видеть: это была плохо заделанная старая замочная скважина. Годольфин приложился к ней глазом и, должно быть, увидал что-нибудь интересное, так как сейчас же пустил на это место Паолу.

Дочь Флорентийца посмотрела, пронзительно вскрикнула и покачнулась, теряя сознание: она увидала, что Ноэ сидит с Миеттой, держит ее за руки, и оба они с глубокой любовью смотрят в глаза друг другу; в другом углу сидел принц Генрих с красоткой- еврейкой, по-прежнему одетой беарнским пареньком.

Годольфин не отличался силой, но сознание опасности и страх за любимую девушку на мгновение сделали его Геркулесом, так что он успел оттащить полубесчувственную Паолу шагов на десять от дома в тень. Поэтому, когда Генрих и Ноэ вышли на крик из двери, они никого не увидали. Но этот же крик выдал их присутствие Рене, и таким образом парфюмер нежданно нашел свою дочь.

Читатель помнит, что первыми словами Паолы были:

– Прости меня, отец, и отомсти за меня!

– Отомстить за тебя? – с волнением крикнул Рене.

– Да, отец, отомсти за меня! Там… в этом доме… сидит человек, которого я… любила и который изменил мне!

Не дожидаясь дальнейших объяснений, Рене подбежал к дверям указанного ему дома и заглянул в замочную скважину. Вдруг он вздрогнул и почувствовал, как пот крупными каплями высту пил у него на лбу. Он увидал Ноэ, затем Коарасса. Потом его внимание привлекло лицо беарнского мальчика. Рене пригляделся и узнал Сарру.

Флорентинец был слишком осторожен, чтобы кинуться в кабачок Маликана. Поэтому он вернулся к дочери, молчаливо взял ее за руку и отвел к самому берегу.

– Теперь скажи мне,- спросил он затем,- кто из тех двух мужчин изменил тебе?

– Ноэ.

– А, так это тот… тот…

– Тот, который похитил меня и Годольфина.

– Хорошо! – сказал Рене.- А теперь расскажи мне все как было, дитя мое!

Хотя Рене и был сердит, но понимал, что упреки теперь ни к чему и что в данный момент нечего сводить счеты с дочерью. Прежде всего надо было все узнать.

Тогда Паола рассказала отцу всю историю своего знакомства с Ноэ, ничего не умалчивая и не пропуская ни одного свидания и ни одной подробности. Мало-помалу Рене становилось понятным, каким образом сир де Коарасс мог разыгрывать так удачно роль колдуна!

– Успокойся, дитя мое,- сказал он, когда Паола кончила свой рассказ,- ты будешь отомщена, да и… я тоже!

Рене видел красотку-еврейку и теперь понял значительную часть истины. Коарасс побил его его же оружием.

– Теперь пойдем в Лувр! – сказал он дочери.- Ты расскажешь королеве!

– Ну а о принцессе Маргарите ей тоже следует рассказать?

– А при чем тут принцесса?

– Да ведь я тебе ничего не рассказала об этом! Принцесса любит сира де Коарасса и каждый день по вечерам принимает его у себя!

– Ты уверена в этом? – со злой радостью спросил Рене.

– Но как же, отец, конечно уверена!

– Ну, так моя месть будет полной! – сказал Рене.- Но королеве тебе ни к чему говорить об этом. Мы сделаем это иначе. Ну а теперь идем в Лувр! А ты,- продолжал он, обращаясь к Годольфину,- ступай в лавочку! Вот тебе ключ, отопри дверь и иди в комнату Паолы. Ты увидишь там барина, очень плохо одетого. Но не обращай внимания на внешность, будь с ним почтителен и титулуй "монсиньор"! Ты попросишь его следовать за тобой и приведешь вот на это самое место. Ты попросишь его обождать меня.

Годольфин ушел по направлению к лавочке. Читатель уже знает, что герцог Гиз скрылся в это время, и, таким образом, поймет, что Годольфин никого не нашел дома. Открытое окно и привязанная лестница объяснили ему путь исчезновения неиз вестного ему важного гостя…

А Рене с Паолой направился прямо в апартаменты королевыматери. Екатерина сидела за письменным столом и работала. Вдруг в маленькую боковую дверь постучали, и королева, вздрогнув, подняла голову. Вслед за стуком дверь открылась, и на пороге показалась Паола, а за ней Рене.

Королева была достаточно хорошей физиономисткой, чтобы сразу понять положение вещей: выражение лица Рене говорило о том, что ему удалось открыть нечто такое важное, перед чем окончательно рассеется и исчезнет ее гнев на провинившегося фаворита.

– А! – сказала она.- Так ты нашел свою дочь?

– Да, ваше величество.

– В объятиях какого-нибудь красавчика?

– В обществе Годольфина и как раз вовремя, чтобы предупредить ваше величество о мистификации, жертвой которой сделалась высокая особа вашего величества!

– Что это значит, господин Рене? – крикнула королева.

– Благоволите, ваше величество, расспросить Паолу, и вы тогда все поймете.

Королева с холодным равнодушием выслушала рассказ Паолы, а затем промолвила:

– Ну-с, я все-таки не понимаю, почему это должно касаться меня?

– Но, ваше величество, совершенно ясно, что этот обманщик отнюдь не умеет читать в звездах, а просто…

– Постой! Весьма возможно, что сир де Коарасс рассказал тебе кучу разных вещей, подслушанных его приятелем из комнаты твоей дочери. Но мне-то он открыл ряд поразительных секретов! Вот, например…- И королева рассказала, как сир де Коарасс открыл способ бегства заговорщиков-гугенотов, хотя об этом никто в Париже не мог знать; как он указал их путь и дал подробное описание их остановки в Шарантоне и как все подтвердилось.

– Так это доказывает, что он был соучастником этих заговорщиков! – с уверенностью сказал Рене.

– О, если это так,- сказала королева с мгновенно за блестевшим взором,- то сиру де Коарассу придется посчитаться со мной!

– Ваше величество, дайте мне одни сутки, и я докажу, что это именно так!

Королева не успела ответить, так как в кабинет вошел паж и доложил:

– Господин Нанеси прибыл из Мелёна!

– Пусть войдет! – с жаром сказала королева и продолжала, обращаясь к Рене: – Если сир де Коарасс их соучастник, тогда Нансей не найдет беглецов в Мелёне…

Вошел Нансей.

– Ну, что? – спросила Екатерина.

– Ваше величество,- ответил шталмейстер,- сир де Коарасс ошибся: за Шарантоном никто не видал этих двух господ. Я обыскал в Мелёне все гостиницы, опросил всех; я про ехал до Монтро, и нигде никто не мог сказать мне ни слова о беглецах!

– А, так! – крикнула королева.- Ну так берегитесь же теперь, господин Коарасс!

Теперь можно понять, почему Нанси, подслушивавшая весь этот разговор, была так испугана. Увидав, что в комнату входит Рауль, она поспешила закрыть ему рот своей розовой рукой, приказывая, таким образом, соблюдать тишину.

– Что с вами? – шепотом спросил Рауль.- Вы так бледны.

– Сиру де Коарассу грозит страшная опасность!

– Ну да, я знаю это,- ответил Рауль.

– Как? Что же ты знаешь?

– Да как же не знать, если я из-за этого пришел к вам. Он здесь!

– Кто? Сир де Коарасс?

– Да нет! Герцог Гиз.

И без того бледная, Нанси окончательно помертвела.

– Господи, этого еще не хватало! – сказала она.- Герцог здесь, в Лувре…

– Да, он в моей комнате и ждет вас. Нанси подозрительно посмотрела на Рауля: уж но. сошел ли, чего доброго, с ума ее обожатель?

– Герцог пробрался в Лувр переодетым в костюм слуги из трактира,- продолжал Рауль.- Он сделал вид, будто принес мне вина. Затем он приказал мне сходить за вами, а сам остался в моей комнате.

Нанси показала пальцем на дырочку, просверленную в полу, и сказала:

– Ложись на пол, смотри, слушай и подожди меня здесь! Дай только мне ключ от твоей комнаты. Ну вот!

Нанси взяла ключ от комнаты Рауля, заперла свою комнату и ушла. По дороге она успела несколько справиться со своим волнением. Приходилось защищать друга ее обожаемой госпожи от грозивших ему со всех сторон опасностей!

Герцог был несколько неприятно поражен появлением Нанси. Хотя он сам послал за ней Рауля, но ему почему-то казалось, что придет не камеристка, а сама госпожа. Но Нанси в первых же словах сообщила ему, что принцесса ничего не знает о его прибытии в Париж и появлении в Лувре, да и нельзя ей никак сообщить об этом теперь.

– Как нельзя? – вскрикнул герцог.- А я так рассчитывал повидаться с нею!

– Но, ваше высочество, это совершенно невозможно…

– Да почему?

– Потому что королева сейчас у принцессы…

– Но она выйдет от нее когда-нибудь!

– Не ранее завграшнего утра… Дело в том, что королеву в последнее время стали одолевать видения, и она боится спать одна. Поэтому ее величеству стелют постель в комнате принцессы…

Нанси лгала с самозабвением, но герцог даже не вдумывался в правдоподобие ее слов: его сердце острой болью пронизывала мысль, что не придется повидать ту, ради свидания с которой он так рисковал!

– Но неужели ни сегодня, ни завтра мне не удастся увидеть ее! – воскликнул он.

– О, завтра другое дело,- ответила Нанси, которой было важно спровадить герцога.- Завтра я постараюсь как-нибудь устроить это. Но теперь, Бога ради, уходите поскорее, ваше высочество! Ведь достаточно, чтобы вас встретил кто-нибудь, как поднимется страшная тревога. Теперь, ввиду брака принцессы с принцем Наваррским, ее высочество так стерегут, что, узнай ктонибудь о вашем присутствии здесь, и принцессу посадят за семь замков в какую-нибудь башню. Неужели вы хотите ее несчастья?

Этот аргумент подействовал; герцог, не боявшийся за свою жизнь, испугался, как бы не причинить страдания любимой девушке. Он натянул колпак на голову и сказал:

– Ну, хорошо, я пойду, но черт меня побери, если в этом костюме кто-нибудь узнает во мне герцога Гиза!

– Этим не следует даже и рисковать,- рассудительно ответила Нанси.- Пойдемте, я провожу вас потерной, где стоит преданный часовой. Достаточно три раза кашлянуть, и часовой делается глухим и немым!

Нанси провела герцога к потерне и с облегчением перевела дух, когда Гиз скрылся из виду.

Выйдя из потерны, Генрих задумчиво направился берегом реки. Не успел он пройти несколько шагов, как на него наткнулся какой- то закутанный в плащ субект.

– Невежа! – крикнул герцог, забыв, что он в неподходящем для подобного окрика костюме.

Но окликнутый насмешливо сказал:

– Я был уверен, что встречу ваше высочество по выходе из Лувра, а потому вот уже добрых четверть часа поджидаю вас!

– Рене! – крикнул герцог.

– Да, ваше высочество, он самый. Но как нехорошо с вашей стороны до такой степени не доверять мне! Вы убежали от меня через окно, тогда как я более, чем когда-либо, предан вам!

– Но ты запер меня!

– Да, для безопасности.

– Ну, я знаю, что ты не задумаешься продать меня за грош, да и не меня одного, а кого угодно…

– Ваше высочество, я пробыл целый час у королевы-матери, и пусть меня Бог поразит вот на этом самом месте, если я обмол вился хоть словом о пребывании вашего высочества в Париже!

– А, так ты был у королевы-матери! Значит, ты видел и принцессу Маргариту тоже?

– Нет, принцессы я не видал, но…

– Постой, милый друг, как же ты мог не видать Маргариты, раз королева ночует теперь у дочери?

– Да кто вам рассказал такую ерунду?

– Нанси.

– Нанси – дура, которая позволила себе посмеяться над вашим высочеством!

– Рене!

– Да посмотрите сами вот на те окна. Видите, как сквозь ставни льются полоски света? Вы сами должны знать, что эти окна принадлежат к апартаментам королевы-матери. Так почему же они освещены, если королева не находится у себя?

– Но что же все это значит, Рене?

– Это значит, что другой человек вытеснил из сердца принцессы ваш образ!

– Ты лжешь! Я убью тебя, подлый клеветник!

– А между тем такой человек существует на самом деле! Каждый вечер он прокрадывается к принцессе и уходит от нее лишь после двенадцати…

– Так покажи мне его! Скажи, кто это! – крикнул герцог, дико вращая глазами и хватаясь за пояс, где должна бы висеть шпага.

– Вот, ваше высочество, наденьте мою шляпу и ппащ и при цепите себе мою шпагу…

– Давай!

– Затем идите туда: видите, там светится слабый огонек? Это – кабачок Маликана. Там сидит ваш соперник. Его зовут сир де Коарасс!

Герцог схватил шляпу и шпагу и бросился к кабачку. "Этот человек заплатит мне своей жизнью!" – думал он.


XXVII

Генрих и Ноэ занимались воркованием – первый с Саррой, второй – с Миеттой, когда в дверь кабачка кто-то сильно посту чал. По характеру стука можно было сразу понять, что это стучит не какой-либо запоздавший пьяница, а человек, сознающий за собой право стучать во всякое время. И Ноэ встал. чтобы открыть дверь.

В комнату вошел бледный человек с горящим взором. Он остановился посредине зала, посмотрел на обоих молодых людей, на Сарру, которую он принял за мальчика, и на Миетту. Затем он сказал:

– Господа, кто из вас сир де Коарасс? Генрих встал, сделал шаг навстречу незнакомцу и сказал с учтивым поклоном:

– Это я!

Герцог тоже сделал шаг ему навстречу, поклонился с изяще ством человека хорошей породы и сказал:

– Я не имею чести быть известным вам, но уверен, что вы кое- что слышали обо мне!

– Не могу ли я узнать ваше имя, сударь?

– Я скажу вам его только с глазу на глаз.

– В таком случае выйдем на улицу, сударь,- ответил принц, который сразу понял, что дело идет о вызове на дуэль.

Он взял свою шляпу и мимоходом кинул ободряющую улыбку маленькому беарнскому пареньку, который сильно побледнел при этой сцене. Ноэ хотел встать и выйти вместе с принцем, но Генрих сказал ему:

– Оставайся на месте! Если ты понадобишься мне, я кликну тебя!

Генрих вежливо пропустил герцога вперед и вышел вслед за ним на улицу. Ночь была очень темной, но в нескольких шагах от кабачка стоял зажженный фонарь; туда и повел лотарингский принц своего соперника.

Принц Наваррский последовал за незнакомцем и остановился вслед за ним в кругу света, бросаемом фонарем. Тогда принц Лотарингский обернулся и сказал:

– Меня зовут Генрих Лотарингский, герцог Гиз! От неожиданности Генрих Наваррский даже отступил на шаг.

Но он сейчас же справился со своим волнением и, вежливо поклонившись, сказал:

– Приветствую вас, ваше высочество!

– Сударь,- продолжал герцог,- правда ли, что вы каждый день ходите в покои принцессы Маргариты и пользуетесь ее взаимностью?

– Ваше высочество,- ответил Генрих,- согласитесь, что этот вопрос несколько неожидан…

– Отвечайте! – крикнул герцог Гиз.

– А если я отвечу, тогда что?

– Если мне соврали, я накажу лгуна; если мне не соврали, я накажу вас!

– Простите, ваше высочество,- спокойно ответил Генрих Наваррский,- я нахожу что вы принимаете со мной слишком высокомерный тон!

– Что такое-е?

– Вы воображаете, что говорите с каким-нибудь мелким дворянчиком, и позволяете себе возвышать голос! Герцог Гиз дерзко рассмеялся в глаза Генриху.

– Тысяча извинений! – насмешливо сказал он.- Я не знал, что Коарассы принадлежат к числу принцев крови.

– Разрешите мне предложить весьма естественный вопрос: под каким именем скрываетесь вы в Париже?

– А вам какое дело?

– Мне большое дело. Судя по всему, нам придется вступить в бой. Так вот представьте себе, что мне удастся тяжело ранить вас. Так что же, прикажете мне постучать в соседний дом и ска зать: "Там лежит раненый герцог Гиз, подберите его"?

– Сударь! – поспешно сказал герцог.- Я думаю, что имею дело с человеком чести! Но я только тогда дам вам доказательство своего уважения, которое заключается в том, чтобы скрестить с вами шпагу, если вы клятвенно обещаете мне не выдавать моего инкогнито!

– Даю вам честное слово: что ни случится, я не назову вашего имени!

– Отлично! – сказал герцог, становясь в позицию.

– Одну минутку, ваше высочество! Я тоже должен попросить вас дать мне такое же обещание!

– Разве в Париже вас зовут не сиром Коарассом, а иначе?

– Нет, в Париже-то меня именно и зовут так, но это не настоящее имя. И чтобы доказать вам, что для меня не такая уж большая честь скрестить с вами шпагу, я должен иметь ваше слово, чтобы потом раскрыть вам, кто я такой.

– Сударь! – ответил герцог.- Какое бы имя вы ни носили, клянусь не раскрывать его никому!

– Отлично! – улыбаясь, сказал Генрих.- В таком случае начинайте, братец!

– Что такое? Ваш… братец?

– Ну да, двоюродный, разумеется! Меня зовут Генрих Бурбонский, и я рассчитываю стать королем Наварры! – медленно сказал Генрих, принимая осанку знатного человека, имеющего дело с человеком низшего ранга.

– Так вот как! – сказал герцог.- Значит, мы с вами еще более враги, чем я предполагал, кузен!

– О да,- ответил Генрих Наваррский,- у нас соперничество простирается на многое: на любовь, политику и религию!

– Следовательно,- ответил герцог, становясь в позицию,- у нас достаточно оснований помериться силами!

– Я в восторге, что мне представился случай к этому! – ответил Генрих, обнажая шпагу и тоже становясь в позицию.

Казалось, что у обоих Генрихов был один учитель фехтования, так как оба они восхитительно обращались с оружием. Они бились уже более четверти часа, и никто из них не был ранен. Но, фехтуя, они не забывали, подобно героям Гомера, и словесного поединка, обмениваясь следующими фразами.

– Не понимаю вас, дорогой братец,- сказал Генрих Наваррский,- вы любите принцессу Маргариту и хотите сделать из нее какую-то герцогиню!

– Это только временно, дорогой братец,- с ироническим смехом ответил Генрих Гиз, шпага которого извивалась подобно змее,- а в будущем – посмотрим!

– А я вот непременно хочу сделать ее королевой! – продолжал Генрих.

– Да ведь ваше королевство меньше моего герцогства,..

– О, оно еще увеличится, братец!

– За счет Франции или за счет Испании?

– За счет и Франции, и Испании, может быть.

– Однако, братец, у вас изрядный аппетит! – сказал герцог.- Я не удивлюсь, если в один прекрасный день вы начнете подумывать о моем добром городе Нанси!

– Да я и так о нем подумываю! – ледяным тоном ответил Генрих Наваррский.

В тоне его голоса было что-то, заставившее герцога вздрогнуть, и в этот момент Генрих Наваррский прямым ударом ранил его в плечо. Герцог яростно вскрикнул и ответил квартой, которой ранил Генриха Наваррского в предплечье.

– Есть еще человек, который тоже будет подумывать о городе Нанси, братец! – ядовито заметил герцог Гиз.

– Разве? Кто же это?

– Наваррская королева, братец!

Генрих вспыхнул, бешенство овладело им. И этот момент стал роковым для исхода поединка: он открыл грудь, и шпага герцога молнией поразила его.

Принц вскрикнул и упал на землю.

– Если он умер, тем хуже для него,- пробормотал герцог Гиз.- Если только ранен – тем хуже для меня. Но принц Лотарингский никогда еще в жизни не бил лежачего! – И герцог направился к кабачку Маликана.

Обе женщины и Ноэ пугливо и тревожно ждали возвращения Генриха.

– Сир де Коарасс убит или тяжело ранен,- сказал герцог, входя в зал.- Он лежит там, под фонарем! – И, сказав это, он быстро скрылся во тьме.

Рене поджидал герцога в стороне. Он был слишком осторожен, чтобы преждевременно скомпрометировать себя. Если Коарасс убьет Гиза, к чему знать первому, что это он, Рене, натравил их друг на друга? Но когда герцог окликнул его по имени, Рене сейчас же вышел из тени.

– Как дела, ваше высочество? – спросил он.

– Думаю, что он убит..

– Как, вы не уверены в этом?

– Нет, далеко не уверен!

– Но помилуйте, ваше высочество, ведь…

– Рене! – резко оборвал его герцог.- В другой раз я подробнее отвечу тебе, а теперь мне некогда!

– Да куда вы, ваше высочество?

– В Лувр.

– Как? В этот час? Да подумайте…

– Я обо всем подумал. Покойной ночи!

Герцог направился к той самой потерне, через которую его недавно еще выпустила Нанси. Троекратный кашель обеспечил его впуск, и герцог уверенно двинулся по переходам и коридорам Лувра, пока не дошел до дверей апартаментов Маргариты.

– Войдите! – ответил голос, заставивший его вздрогнуть. Герцог толкнул дверь и предстал пред Маргаритой, которая разговаривала с Нанси и никак не ожидала этого появления.

Перед ней был герцог Гиз, весь в крови!


XXVIII

Герцог Гиз был бледен, как мраморная статуя. Несмотря на это, его губы были искривлены нервной улыбкой и насмешливый взгляд полон горечи.

Не сознавая, что она делает, Маргарита пронзительно вскрикнула и бросилась к нему, но, увидев, что он весь в крови, с ужасом остановилась.

– Боже мой! Что это? – простонала она.- Что с вами случилось, Генрих?

– Ваше высочество,- с напускным хладнокровием ответил герцог,- не беспокойтесь и не вздумайте падать в обморок. Я легко ранен – это просто удар шпаги в плечо.

– Генрих! – пробормотала Маргарита вне себя.- Вы дрались на дуэли? – И в ее душе зашевелились мрачные предчувствия.

– Ваше высочество,- прежним тоном продолжал Генрих Гиз,- я явился в Париж, пренебрегая опасностью быть убитым из-за угла наемными убийцами вашей матери. Сделал я это лишь для того, чтобы спросить вас: помните ли вы те клятвы, которыми мы еще так недавно обменивались перед моим отъездом?

– О, Генрих, Генрих,- ответила взволнованная принцесса,но к чему теперь вспоминать об этом? Вы ранены, нуждаетесь в уходе…

– Я еще раз повторяю вам, что я ранен очень легко. Да и не в моей ране тут дело. Я спрашиваю вас: любите ли вы меня еще?

– Генрих!

– Потрудитесь ответить!

– Однако каким тоном вы позволяете себе говорить со мной! – сказала Маргарита, овладевая собой.- К чему эти бешеные молнии взгляда? Эти скрытые угрозы? Откуда все это?

– Ах, так вы еще не знаете? – иронически переспросил герцог.- Ну, так я сейчас все поясню вам! Когда час тому назад я просил Нанси проводить меня к вам, она ответила, будто королева- мать теперь постоянно спит в вашей комнате. Нанси лгала. Почему она лгала?

Нанси потупилась. Маргарита не знала, что ей ответить.

– Я поверил словам Нанси,- продолжал герцог,- и согласился уйти из Лувра. Но когда я вышел, я встретил человека, которого вы хорошо знаете: это Рене Флорентинец. Он сказал мне: "Королева Екатерина никогда не ложится спать в покоях принцессы. Нанси солгала вам, и знаете почему? Потому что принцесса изменила вам!" Правду ли сказал Рене? – с силой крикнул он.

– Я не желаю отвечать на такой дерзкий вопрос! – гордо сказала Маргарита.

Герцог язвительно засмеялся.

– Рене сказал мне еще: "Она не любит вас больше, она полюбила другого…"

– Боже мой! Теперь я все поняла! – крикнула Нанси.

– "И вашего соперника,- прибавил Рене,- зовут сир де Коарасс!"

Маргарита вскрикнула и упала в кресло, из которого она вскочила при неожиданном появлении герцога.

– Ваше высочество! – продолжал герцог.- Я отыскал этого сира де Коарасса в кабачке Маликана. Мы дрались на шпагах при свете фонаря. Он ранил меня, а я уложил его на землю. Не знаю, убит ли он, но…

Герцог не договорил.

Подобно львице, которая дремлет на теплом песке пустыни и вдруг вскакивает, разбуженная стоном детеныша, Маргарита вскрикнула, оттолкнула герцога в сторону и бросилась к двери.

– За мной, Нанси, за мной! – крикнула она. Герцог, который до этой минуты издевался, герцог, у которого были молнии во взгляде и угрозы на устах, теперь, оставшись один, покачнулся и закрыл лицо обеими руками.

– Как она любит его, Боже мой! – простонал он.

В то время как герцог Гиз исчезал во мраке ночи, сообщив друзьям Генриха Наваррского страшную весть, Ноэ и Миетта кинулись к фонарю, у которого, согласно указаниям герцога, происходила дуэль.

Генрих лежал на земле. Он дышал еще, но из его груди бежал целый поток крови.

Ноэ взял принца на руки, Миетта, выбежавшая вслед за ним, помогла ему, и они вдвоем кое-как дотащили бесчувственного Генриха до кабачка. Сарры не было там: при страшном известии она словно сноп рухнула на землю.

Когда Ноэ и Миетта втащили в зал кабачка бесчувственное тело Генриха, сверху стремглав сбежал кое-как одетый Маликан, разбуженный всей этой суматохой.

– Проклятие! – рявкнул он.- Моего принца убили!

– Нет,- ответил Ноэ,- принц не умер, он дышит. Да вот, глядите: он открывает глаза.

Действительно, Генрих слабо открыл глаза и удивленным, блуждающим взором обвел комнату.

Маликан бросился к себе, притащил складную кровать и при нялся устраивать ее, в то время как Ноэ разрезал камзол на Генрихе и исследовал его рану.

Маликан был родом из беарнских пастухов, а они умеют помогать себе собственными средствами. Осмотрев рану принца, он сказал, что она вовсе не глубока и только вызвала сильное кровотечение, которое и явилось причиной потери сознания. Но рана отнюдь не смертельна!

Генрих почти совсем пришел в себя и спокойно переводил взгляд с Ноэ на Миетту и потом на Маликана. Казалось, что он ищет кого-то. Действительно, он искал красотку-еврейку.

– Где же она? – спросил он наконец.

Только тогда Миетта и Ноэ заметили, что Сарра исчезла.

– Когда я сходил вниз,- сказал Маликан,- я услыхал полузадушенный крик, но, когда я спустился, в зале не было никого!

Ноэ и принц переглянулись, но не успели обменяться ни единым словом, как входная дверь распахнулась и в объятия принца бросилась бледная, растрепанная женщина.

Это была принцесса Маргарита!


XXIX

Через два дня после того, как разыгралась трогательная сцена, которую мы только что описали, король Карл IX, уже чувствовавший приступы болезни сердца, а потому обычно плохо спавший, проснулся после необыкновенно спокойно и хорошо проведенной ночи раньше обыкновенного и в исключительно хорошем настроении. Это хорошее настроение стало еще крепче, когда он узнал от пажа, что в этот день стоит особенно хорошая погода и что, следовательно, возможна удачная охота. Поэтому он приказал позвать Пибрака.

– Пибрак, друг мой,- сказал король,- вы должны обложить для меня оленя! Пибрак поклонился.

– Который теперь час? – спросил Карл IX.

– Семь часов, ваше величество!

– Ну, так я отправлюсь на охоту в десять.

– Я сейчас же отдам распоряжения, ваше величество!

– И предупредите ваших кузенов, Ноэ и Коарасса…

– Ах, ваше величество,- грустно сказал Пибрак,- что касается Ноэ, то это легко, но вот что касается Коарасса…

– Разве с ним случилось какое-нибудь несчастье? – с удивлением спросил король.

– Да, ваше величество, он опасно ранен в грудь.

– Кто же ранил его?

– Пока это еще тайна, ваше величество!

– Для короля не существует тайн, Пибрак! – надменно ответил Карл IX.

– Но я не колдун, ваше величество, и раз мне самому ничего не сказали…

– Но знаете ли вы, по крайней мере, как это произошло?

– Да, знаю. Сир де Коарасс сидел с Ноэ в кабачке беарнца Маликана, от которого я и узнал все это. Ноэ и Коарасс мирно беседовали за бутылкой муската, когда в зал вошел какой-то мужчина. Это был никому не известный дворянин, державшийся очень надменно. Неизвестный попросил сира де Коарасса следовать за ним, они вышли, а через десять минут неизвестный вернулся в зал и заявил, что де Коарасс тяжело ранен. Затем он исчез.

– Странно,- пробормотал король.

– Сира де Коарасса внесли в кабачок. Через несколько минут туда прибежали две женщины. Одна разливалась слезами, другая, которая лишь сопровождала первую, тоже была глубоко взволнована происшедшим.

– Значит, бедный Коарасс лежит в кабачке?

– Нет, ваше величество.

– А куда перенесли его?

– Не знаю, ваше величество.

– То есть как это вы не знаете?

– Неизвестная дама послала за носилками и уехала с раненым в сопровождении Ноэ.

– И у вас нет никаких известий о бедном Коарассе?

– Ни малейших, ваше величество.

– Вы знаете, Пибрак, что я трудно привязываюсь к людям,задумчиво сказал король,- но этого молодца я сразу полюбил, и мне очень хотелось бы разыскать его убийцу, чтобы отправить его на Гревскую площадь…

– Но, ваше величество, раз мы не знаем причин поединка…

– Э, о причинах и сомневаться нечего! Совершенно ясно, что причиной была та самая неизвестная нам женщина… Черт возьми! – перебил король сам себя.- Мне пришла в голову странная идея, друг мой Пибрак!

– Какая, ваше величество?

– Мне кажется, что я догадываюсь, кто эта женщина!

– Ну да,- наивно сказал Пибрак,- Коарасс был ловким парнем и мог завести интрижку с какой-нибудь придворной дамой…

– Ну нет, поднимай выше, Пибрак! – сказал король, хитро подмигивая.- Помнишь ли ты, как отчаивалась и горевала принцесса Маргарита, когда герцог Гиз уехал в Нанси? Твой кузен в первый же вечер прогнал ее тоску и заставил улыбаться… Ну а я хорошо знаю мою Маргариту…

Не успел король договорить, как в дверь постучались. Это явился Рауль, красивый паж.

– Что тебе, милый? – спросил Карл IX.

– Меня послала к вашему величеству принцесса Маргарита,ответил Рауль.

– Ага! – ответил король.- Когда говорят о волке, показываются кончики его ушей… Ну-с, так что же угодно принцессе от меня?

– Ее высочество поручила мне узнать, проснулись ли вы, ваше величество.

– Как видишь, да!

– Кроме того, ее высочество интересуется, как ваше величество изволили почивать…

– Очень хорошо.

– И как настроение вашего величества.

– Я очень грустен, потому что с бедным сиром де Коарассом приключилась беда, а я очень любил этого молодого человека. который так хорошо понимал в охоте и великолепно играл в ломбр. Передай Марго это известие.

– Ее высочество поручила мне испросить для нее аудиенцию у вашего величества!

– Ну что же, скажи, что я готов принять ее. Готье! Одеваться! А вы, Пибрак, отправляйтесь в Сен-Жермен и займитесь там подготовкой охоты.

– Слушаю-с, ваше величество! – ответил Пибрак и вышел из комнаты. А Карл IX занялся своим туалетом.

"Да,- думал он, осматриваясь в зеркала,- дело так и обстоит, это совершенно ясно. Марго легко увлекается, и это, наверное, была именно она. Ну, а что касается счастливого победителя, то… Господи, но ведь это отлично мог быть братец Гиз! Я это узнаю!"

В приемной послышался шелест шелкового платья, и в комнату вошла принцесса Маргарита.

– С добрым утром, Марго! – сказал король, галантно целуя руку сестры.

– Доброго утра, ваше величество! Карл IX подвинул сестре кресло и, знаком руки приказав пажу Готье уйти, сказал:

– Как ты бледна и взволнована, милая Марго!

– У меня есть от чего волноваться, ваше величество!

– И потому ты пришла к своему брату Карлу, так как знаешь, что он любит тебя и готов исполнить каждое твое желание!

– Ах, ваше величество, вы так добры…

– Для тебя – да, потому что из всей семьи только от тебя одной я никогда не видел предательства!

– Ваше величество,- сказала Маргарита,- я пришла к вам, потому что вы мой брат и любите меня; я пришла к вам, потому что вы король и все можете; я пришла к вам, потому что у меня разбито сердце и я должна признаться вам в совершенной ошибке!

Король собирался быть дипломатом и хотел позабавиться смущением и замешательством сестры. Но он увидал в ней такое искреннее горе, такое страдание, что забыл о своих намерениях и, ласково обняв Маргариту, произнес:

– Я догадываюсь о признании, которое ты хочешь сделать мне, дитя мое! Ты любишь, и твой возлюбленный в опасности…

– Да, это так! – с благородной простотой ответила Маргарита.

– И ты пришла просить меня отомстить за него?

– Сначала защитить его, ваше величество.

– Что такое? Но мне казалось, что сир де Коарасс… Маргарита густо покраснела при этом имени и сказала:

– Да, ваше величество, это он. Сир де Коарасс ранен неопасно, но все же находится в смертельной опасности.

– Откуда же грозит ему эта опасность? Уж не со стороны ли…

– Нет, ваше величество, герцог уехал. Я вижу, что вы догадались обо всем!

– Так он уехал?

– Да, вчера утром. Он не вернется больше, и не с его стороны грозит опасность.

– Да кто же тогда может быть опасным для сира Коарасса?

– Прежде всего Рене, ваше величество.

– Рене? – с гневом крикнул король.- Но ведь это просто смешно, наконец! Решительно все, кто окружают меня, трясутся от страха перед этим негодяем!

– А потом, большая опасность грозит также и со стороны королевы-матери…

Карл IX нахмурился и воскликнул:

– О, вот это значительно усложняет дело. Но какие же счеты могут быть у сира де Коарасса с Рене и королевой?

– Я должна рассказать вам целую историю, ваше величество, и тогда вы все поймете!

– Говори, дитя мое, я слушаю!

Маргарита рассказала королю, как Генриху пришло в голову разыграть из себя колдуна, чтобы избежать таким образом мести со стороны Рене. Затем она рассказала ему всю гнусную комедию, проделанную королевой при помощи президента Ренодэна для спасения Рене. Рассказывая это, она била наверняка: король, рассерженный обманом, должен будет решительно взять сторону сира де Коарасса!

Она не ошиблась.

– Так вот как! – крикнул Карл IX.- Ну ладно же, я устрою всем им праздник!

– Нет, ваше величество, теперь уж это ни к чему не приведет. Да и не поможет все это ни вам, ни бедному сиру де Коарассу. Нет, ваше величество, возьмите только раненого под свою защиту! Пока что я поместила его в доме преданного мне горожанина, но его могут выследить и…

– А знаешь, Марго, мне пришла в голову гениальная мысль! Не перенести ли нам твоего Коарасса в Лувр? Мирон, мой лейб-медик, очень предан мне. К тому же, он очень знающий врач и выходит тебе сира де Коарасса, словно короля Франции.

– Но… королева-мать, ваше величество?

– Мы сыграем с ней веселую шутку, милочка. Я собираюсь сегодня охотиться в Сен-Жермене, вот я и приглашу на охоту королеву. Я буду с ней крайне любезен… Ну, а тем временем ты перевезешь в носилках сира де Коарасса в Лувр, и если ты внесешь его через боковой вход, то ровно никто ничего не увидит.

– Это великолепно! Но куда же мне поместить моего Анри?

– В мою комнату! – ответил король. Маргарита с изумлением посмотрела на брата.

– А вот,- продолжал король,- в этом кабинетике ему поставят кровать, и, если Рене или королева Екатерина придут искать его здесь, значит, я уже перестал быть королем Франции!

– Ах, ваше величество,- воскликнула принцесса,- вы так добры, так великодушны!

– Я люблю тебя, милая Марго, и люблю всех, кого ты любишь! – ответил король, целуя сестру.

Сир де Коарасс был спасен; по крайней мере, Маргарита надеялась на это!


XXX

Когда Маргарита с Нанси вбежали в кабачок Маликана, где лежал раненый Генрих, то после первых взрывов отчаяния они стали думать о том, где скрыть несчастного. Оставить его в кабачке было невозможно, так как Рене, бесспорно, воспользовался бы беспомощностью раненого и прирезал бы его без зазрения совести. С этой неизбежностью должен был согласиться и Ноэ, когда Нанси сообщила ему по секрету все, что ей удалось подсмотреть через потайное отверстие. Таким образом, Ноэ знал, что Рене стала известна вся махинация и что к прежним счетам примешивается еще жажда мести за обиду, нанесенную Паоле. Следовательно, медлить было нечего и нужно было как можно скорее припрятать раненого где-нибудь, где Рене хоть не сразу найдет его.

У принцессы был преданный ей горожанин Йодель. Когда-то он в припадке бешенства убил ненавистную сварливую жену, и его осудили на смертную казнь. Случайно вышло так, что Маргарита встретила его на пути к виселице. Тронутая его честным видом и отчаянием, она расспросила, в чем дело, и успела вымолить у короля помилование осужденному. За это-то Йодель и был бесконечно признателен ей.

Вот к Йоделю и решила принцесса Маргарита перенести своего друга сердца, раненного отверженным соперником. Через два дня после дуэли мы застаем Генриха на пути к выздоровлению в доме горожанина Йоделя.

В эти дни больного не раз навещалаНанси, а однажды приходила даже и сама принцесса. Она не могла бывать так часто у раненого, как бы ей этого хотелось, так как принцесса понимала, что, желая найти, где лежит Генрих, Рене и королева будут теперь следить именно за ней. Ей даже показалось, что в тот раз, когда она навещала раненого, какой-то замаскированный человек выслеживал ее. Она подумала, уж не Рене ли это, и вот эта-то мысль заставила ее на другое утро повиниться во всем королю.

В тот день, о котором мы говорим, принцу было уже совсем хорошо. Ноэ сидел у его изголовья, и они мирно разговаривали.

– Знаешь, Ноэ,- сказал Генрих,- я уверен, что кузен Гиз в страшном отчаянии, что не убил меня!

– Ну вот еще! – ответил Ноэ.- С того момента, когда он заметил, что принцесса больше не любит его, он должен был отказаться от мысли сделать ее герцогиней Лотарингской.

– У меня с герцогом Гизом,- сказал Генрих, таинственно улыбаясь,- много пунктов соперничества!

– Это каким же образом?

– А вот потом узнаешь. Сейчас еще не приспел час для объяснения.. Но куда все-таки делась Сарра! – сказал он, резко меняя тему разговора.

– Просто не понимаю,- ответил Ноэ.- Когда герцог вернулся, чтобы объявить нам о своей победе, Сарра была с нами. Мы с Миеттой кинулись к вам на помощь и были уверены, что и она бежит с нами. Но когда мы вернулись, неся вас, Сарры уже не было!

– Да куда же она могла деваться? Ноэ только пожал плечами. Воцарилось короткое молчание. Потом Генрих спросил:

– Ведь это Рене рассказал герцогу обо всем?

– Да. По крайней мере, Нанси уверяет, что это так.

– Паолы уже нет в Шайльо?

– Она уехала оттуда третьего дня с Годольфином, и Рене все знает.

– Так! Раз на наш след герцога натравил Рене, то весьма возможно, что, в то время как я бился с кузеном, этот добрый парфюмер бродил где-нибудь поблизости.

– Наверное, это так и было!

– Ну вот он и воспользовался моментом сумятицы, поднявшейся при известии о моем поражении, схватил Сарру в охапку да и убежал с нею!

– Но она стала бы кричать!

– Может быть, она и кричала, да ты не слыхал, а может быть, она была в обмороке.

– Проклятие! – буркнул Ноэ.- Если бы я знал это, я ткнул бы его кинжалом прямо в сердце! Ну да придет еще час, когда я спущу с него всю кожу!

– Все приходит в свое время для тех, кто умеет ждать! – сентенциозно заметил Генрих.- Но пока необходимо заняться розысками Сарры.

Принц не успел еще договорить последние слова, как дверь распахнулась и на пороге показалась взволнованная, но счастливо улыбавшаяся Сарра.


XXXI

Мы выпустили из виду Рене Флорентинца в тот момент, когда герцог Гиз, сообщив ему о поражении сира де Коарасса, кинулся во дворец. Так как герцог сам не знал, насколько серьезна рана, нанесенная им сопернику. Рене решил осторожно подобраться к месту происшествия. Он подошел, держась в тени, почти к самому кабачку, заметил, что Ноэ и Миетта хлопочут около раненого, а красотка-еврейка в полубесчувственном состоянии прислонилась к косяку дверей, и сейчас же принял решение.

"Ну, на этот раз ты не уйдешь от меня, хотя бы ты десять раз переодевалась!" – подумал он.

Когда перед Саррой вдруг предстала фигура ее врага, она пронзительно вскрикнула (этот крик и слышал Маликан) и окон чательно потеряла сознание. Тогда Рене схватил ее в охапку, взвалил на плечо и бегом понес по молчаливым, пустынным улицам. У дверей старого одноэтажного дома он стукнул три раза. Очнувшаяся Сарра принялась кричать и отбиваться, но дверь дома вскоре открылась, и на пороге показался человек весьма подозрительного вида.

Это был Грибуйль, канатный плясун днем и грабитель ночью. За десять экю он готов был убить кого угодно, и Рене частенько пользовался его услугами.

– Грибуйль,- сказал ему Флорентинец,- я оставлю эту женщину у тебя. Смотри, ты отвечаешь мне за нее головой!

Грибуйль только улыбнулся в ответ и повел Рене с его жертвой в дом.

Рене, войдя вместе с Саррой в низкую комнату с закрытыми железными решетками окнами, сказал еврейке:

– Прошу вас простить меня, но вам придется провести ночь в этой убогой обстановке. Однако поверьте, уже завтра у вас будет более приличное помещение, во всех отношениях достойное возлюбленной такого человека, как я!

– Уйди прочь, негодяй! – презрительно ответила ему Сарра.Я в твоих руках, и ты можешь меня убить, но в твоей власти только моя жизнь, и больше ты ничем не воспользуешься от меня!

Рене презрительно рассмеялся. Но тут Сарра заметила острый каталонский нож, лежавший на столике у кровати, не задумываясь, прыгнула, словно дикая кошка, и через секунду нож был уже в ее руках. Рене хотел броситься на нее и отнять опасное оружие, но Сарра приставила нож острием к своему сердцу и крикнула:

– Еще один шаг, и я убью себя!

Взор Сарры дышал такой решимостью, что Флорентинец сразу понял серьезность ее намерения.

– Ну хорошо, хорошо, красавица! – сказал он с наглой усмешкой.- Я уйду и дам вам отдохнуть и отоспаться! Покойной ночи! Желаю вам набраться разума для завтрашнего утра и понять свою собственную выгоду. Я так люблю вас, что готов даже жениться на вас! Покойной ночи!

Рене ушел. Сарра слышала, как загремели засовы и замки за дверью ее комнаты.

Не выпуская ножа из рук, она бросилась на кровать, чтобы хоть немного отдохнуть и собраться с мыслями. И вдруг она сразу успокоилась: ведь Рене ищет главным образом ее богатства. Ну, так… И красотка-еврейка стала с нетерпением дожидаться наступления следующего дня.

Но наступило утро, день, вечер, а Рене не было. Сарра чрез вычайно волновалась, так как в силу пришедшего ей на ум решения появление Рене должно было принести ей свободу, а последняя была особенно нужна ей теперь, когда она так волновалась за жизнь своего принца Генриха!

Наконец прошла вторая томительная ночь, наступило утро, и засовы заскрипели, отпирая дверь. Вошел Рене.

– Ну-с, красавица,- сказал он,- набрались ли вы благоразумия?

– Назад, негодяй, ни шагу дальше, или я проткну себе сердце ножом!- крикнула Сарра.- Мы еще можем столковаться, но вы не должны ни на шаг приближаться ко мне!

"Она потребует, чтобы я женился на ней"! – подумал Рене и, опустившись на стул у дверей, произнес:

– Ну-с, я слушаю вас!

– Мы здесь одни,- начала Сарра,- нас никто не подслушивает, поэтому мы можем говорить откровенно. Вы убили моего мужа Самуила Лорьо…

– Сударыня! – крикнул Рене бледнея.

– Да, это вы убили его! – спокойно продолжала Сарра.- Вы сделали это с двойной целью, а именно – чтобы похитить меня и забрать себе сокровища покойного.

– Берегитесь! – с бешенством крикнул Рене.

– Ну-с, а на самом деле вы не нашли ни женщины, ни сокровищ. Я только одна знаю тайну; где они помещаются. Ввиду того что я предпочитаю даже смерть бесславию вашей любви, я согласна купить свободу за эти сокровища!

– Полно! – с наглой усмешкой ответил Рене.- Я женюсь на вас и получу и женщину, и сокровища!

– Ошибаетесь! – ответила красотка-еврейка.- Достаточно вам тут же на месте не прийти к определенному решению или отказаться от предлагаемого мною торга, как я на ваших же глазах убью себя, и тогда у вас не будет ни того, ни другого! Ну, я жду!

Рене видел, что Сарра способна сдержать свое слово и что ему предстоит выбор между тем, отказаться от всего или только от части, иначе говоря, отказаться ли и от женщины, и от сокровищ или только от женщины. Поэтому, окинув всю красивую фигуру Сарры взором сожаления, парфюмер королевы сказал:

– Ладно! Я принимаю ваше предложение!

– Мне этого мало! – сказала Сарра, когда услыхала согласие Рене на ее предложение.- Я честная женщина и никогда не лгала ни Богу, ни людям, и если я дала обещание, то слепо сдержу его. Но ты, Рене Флорентинец, Рене-отравитель, Рене-убийца, ты жонглируешь клятвами и обещаниями, и я не могу поверить лишь одному твоему слову. Поэтому я клянусь тебе, что передам тебе тайну своих сокровищ лишь в тот момент, когда ступлю в Наварру, где я буду в безопасности от твоих козней. Пусть в этом путешествии меня сопровождает избранный тобою человек. В тот момент, когда я переступлю французскую границу, я передам ему письмо для тебя, и в этом письме будет все сказано!

– Но вы можете и обмануть меня! – сказал Рене.

– Я еще никогда не изменяла данному слову. Рене задумался.

– Да поймите,- продолжала Сарра,- что Самуил Лорьо скопил просто бесценные сокровища на сказочную сумму! Все это запрятано так хорошо, что ищите вы эти сокровища хоть сто лет, вы не найдете ничего! Но пустите меня на свободу, дайте мне добраться до Наварры – и богатство станет вашим!

В тоне Сарры было столько искренности, что Рене в конце концов поборол свою нерешительность.

– Пусть будет так! – сказал он.- Вы свободны! Он открыл дверь и отступил на шаг.

– Дальше от дверей! – крикнула Сарра.

Рене отступил еще дальше. Тогда, не отнимая кинжала от груди, красавица еврейка вышла из дверей на улицу.

Теперь она была свободна и стремглав кинулась бежать к кабачку Маликана.

Там ее встретила Миетта.

– Боже мой! – крикнула девушка.- Откуда вы? Что с вами случилось? Где вы были?

Сарра нашла в себе силы сказать лишь одно слово:

– Генрих?

– Спасен, спасен! – ответила Миетта.- Его рана оказалась неопасной, он останется жив!

– Я хочу видеть его! Где он?

– Он в безопасном месте, но сейчас идти туда рискованно: ведь вас может выследить Рене!

– О, теперь я не боюсь Рене,- ответила Сарра,- потом я объясню тебе все, а сейчас. Бога ради, бежим туда!

Так и случилось, что Сарра появилась в комнате принца. На вопросы Генриха и Ноэ, изумленных ее неожиданным появлением, она рассказала все, что с ней случилось.

– Черт возьми! – крикнул Ноэ.- Рене совершил небезвыгодное дельце!

– Да что же мне было делать с сокровищами Самуила Лорьо? – ответила Сарра.

– Ну, положим,- пробормотал Генрих,- для таких вещей всегда можно найти применение!

– Мой ребенок умер! – ответила Сарра, покачав головой.

– Все равно, чтобы меня черт побрал! – рявкнул Ноэ.- Все равно, я не допущу, чтобы Рене вступил во владение этими сокровищами!

– Я поклялась! – заметила Сарра.

– И мадам Лорьо совершенно права,- сказал Генрих, хитро подмигивая в то же время товарищу, как бы желая сказать: "Ты уж не беспокойся, мы все это устроим!".

Миетта скромно сидела в углу комнаты и потупилась, так как чувствовала на себе страстные взгляды Ноэ.

Амори уступив свое место у кровати Генриха Сарре, подошел к окну, выходившему на улицу, затем стал подзывать девушку знаками к себе и наконец тихо произнес:

– Миетта!

Девушка покраснела, но подошла и опустилась рядом с Ноэ на подоконник.

– Милая Миетточка,- сказал Ноэ,- я очень рад, что с Саррой не приключилось никакой беды…

– О, разумеется! – ответила Миетта.

– Но клянусь тебе, что вместе с тем я'был бы очень доволен, если бы ее сейчас не было здесь!

– Но почему? – изумленно спросила Миетта.

– Неужели ты не понимаешь? А ведь это так просто!

– Ах, поняла!- сказала вдруг Миетта.- С минуты на минуту может приехать принцесса Маргарита. Или, по крайней мере, Нанси. И она увидит Сарру… А Сарра любит принца.

– Еще бы!

– Но и принцесса тоже любит его!

– А он любит их обеих!

– Ну вот! – сказала Миетта, скандализованная сказанным Ноэ.- Как же это возможно любить одновременно двух женщин?

– Я не говорил, что он любит их одновременно; он любит их по очереди. Но дело не в том, как это возможно, а в том, что сейчас нашей единственной покровительницей является принцесса Маргарита, и если она встретит здесь соперницу, то, будучи оскорблена в своей любви, может перейти на сторону наших врагов!

– Это совершенная правда! – в ужасе сказала Миетта.- Сарра непременно должна уйти отсюда! Пойду попробую как-нибудь удалить ее!

Ноэ и Миетта отошли от окна и подошли к принцу, который нежно держал в своих руках руку Сарры. Надо полагать, что Миетта придумала что-нибудь очень гениальное, но что именно – это так и осталось неизвестным, потому что не успела она открыть рта, как в дверь постучались и на пороге появилась камеристка принцессы Маргариты.

Увидев, что Генрих держит в своих руках руку Сарры, Нанси недовольно сморщила брови, хотя Сарра по-прежнему была одета в костюм беарнского мальчика.

Заметив недовольный взгляд Нанси, Миетта и Ноэ почувствовали, что их пробирает легкая дрожь.


XXXII

Мы оставили герцога Гиза в комнате принцессы Маргариты. Долго простоял герцог в состоянии полного отчаяния, пока наконец не понял, что ему окончательно нечего здесь делать. Он в последний раз оглядел комнату, в которой столько раз был счастлив прежде, а затем, подойдя к столу принцессы и отыскав там перо и кусок пергамента, набросал следующие строки:

"Прощайте, принцесса! Возвращаю Вам Ваши клятвы… Любите кого любится. Я прощаю Вас! Генрих".

Положив записку на видное место, он вышел из комнаты, подавляя последний вздох.

Из Лувра он прямо отправился в лавочку Рене. Герцог был очень бледен той нервной бледностью, за которой скрывается сильное бешенство, но его взгляд был спокоен, и губы кривила грустная улыбка.

– Рене! – сказал он.- Я уезжаю из Парижа и хотел бы повидать тебя перед отъездом.

– Ваше высочество, поверьте…

– Я хотел видеть тебя, потому что скоро, как я и надеюсь, события объединят нас так же, как они объединили нас в этот вечер… Сир де Коарасс едва ли умрет; он молод…

– Черт! – с яростью крикнул Рене.

– Да, он не умрет, и потому должен настать день, когда мы с ним встретимся лицом к лицу…

– Господи! – с глубочайшим презрением сказал Рене.- Какойто Коарасс, провинциальный дворянчик…

Герцог сморщил брови, а затем, желая как-нибудь объяснить, почему именно сир де Коарасс казался ему, герцогу, достойным противником, и при этом не выдать тайны действительного имени мнимого "мелкого дворянчика", сказал:

– Он беарнец и олицетворяет в моих глазах Наварру. Выслушай меня как следует, Рене! Наступит час, когда католики и гугеноты разделятся на две враждебные партии. Я не знаю, кто будет вождем последних, но клянусь тебе, что с сегодняшнего дня я проникаюсь непреклонной ненавистью к кальвинистам и стану их безжалостным истребителем!

Не желая вступать в дальнейшие объяснения, герцог пожал руку Рене, переступил порог лавочки и исчез в ночном мраке.

Через час после этого он скакал по направлению к городу Нанси, унося в глубине своего сердца смертельную ненависть к Генриху, будущему королю Наварры, добившемуся любви Маргариты, которую он, Генрих Гиз, так любил.

Роман III ПОИСКИ КРАСАВИЦЫ НАНСИ

I

Король Карл IX в великолепнейшем настроении возвращался в Лувр из Сен-Жермена, где ему удалось затравить десятирогого оленя.

Королева Екатерина ехала рядом с ним, окруженная придворными. Король сиял, королева-мать улыбалась с довольным видом.

Для того чтобы король был в таком счастливом настроении, требовалось удачное сочетание трех обстоятельств. Во-первых, король должен был провести спокойную ночь без приступов мучившей его сердечной болезни. Во-вторых, нужен был такой удачный охотничий день, во время которого собаки ни разу не сбились со следа. И в-третьих (что было труднее всего), королева-мать должна была забыть излюбленные рассуждения о политике и религиозных разногласиях.

На этот раз все эти обстоятельства счастливо сочетались, а благодаря этому Карл IX из угрюмого, сумасбродного государя превратился в любезного, готового к всепрощению и снисхождению человека.

В тот момент, когда королевский кортеж подъезжал к дворцу, королева-мать склонилась к Карлу IX и сказала:

– Благоугодно ли будет вашему величеству принять меня сегодня вечером?

– С восторгом, ваше величество.

– В таком случае я буду в вашем рабочем кабинете между восемью и девятью часами. Мне придется сделать вашему величеству важное сообщение.

Карл IX нахмурился и произнес:

– Уж не собираетесь ли вы снова говорить со мной о политике?

– Нет, ваше величество.

– Ну так приходите,- сказал король, облегченно переводя дух,- мы поиграем в ломбр.

– С удовольствием!

– Жалко только, что этот бедняга Коарасс находится в печальном состоянии…

– Что такое? – спросила королева вздрагивая.

Рене был в Лувре этим утром, но по особым причинам не счел нужным рассказывать королеве о встрече с герцогом Гизом и проистекших из нее последствиях.

– Сир де Коарасс играл очень хорошо в ломбр! – продолжал король.

– "Играл"? Но разве он умер?

– Нет, хотя ему и немногим лучше этого. Вчера он поссорился с кем-то в кабачке и получил удар шпагой в грудь!

– Вот как? – сказала королева, глаза которой загорелись мрачной радостью.

– Мне так жалко этого беднягу! – продолжал король.- Я очень любил его. Он был выдающимся охотником, отличным игроком и крайне приятным собеседником!

– Вот именно о нем-то я и хотела поговорить с вашим величеством.

– Неужели? Ах да, мне что-то говорили, что он занимался колдовством и даже сделал вашему величеству ряд удачных предсказаний. Это правда?

– Сегодня вечером я подробно остановлюсь на этом! Сказав это, королева-мать соскочила с седла и быстро поднялась в свои апартаменты, тогда как король с трудом удерживал улыбку, словно напроказивший паж.

Принцесса Маргарита уже поджидала его в кабинете.

– Ну что? – спросил Карл IX.

– Дело сделано! – ответила Маргарита.

– Он тут, рядом?

– Да.

– Как он выдержал перевозку?

– Отлично.

– Мирон видел его?

– Мирон ручается, что через несколько дней сир будет здоров.

– Великолепно!

– И если вы, ваше величество, и впредь не откажете ему в своем покровительстве…

– О Господи! – сказал король.- Это будет не так просто.Маргарита вздрогнула. – И мне придется иметь дело с нашей доброй матушкой. Она улыбалась мне весь день, ну а ты знаешь, когда она улыбается…

– В воздухе пахнет кинжалами и ядом! – договорила принцесса.

– Не волнуйся, милочка, мы будем сильными и хитрыми! Карл IX поцеловал сестру и направился к дверце, которая вела в маленькую комнатку, примыкавшую к его рабочему кабинету. В этой комнате лежал сир де Коарасс, у изголовья которого сидели Мирон и Ноэ.

– Здравствуйте, дорогой сир! – сказал король, приветливо кивая головой Генриху, а затем, присаживаясь около постели, продолжал: – Ну-с, господин де Коарасс, как вы себя чувствуете?

– Ваше величество так милостиво относится ко мне, что мне кажется, будто я никогда не чувствовал себя так хорошо, как теперь! – ответил принц.

– Вы льстец, господин де Коарасс,- сказал король улыбаясь.Ну а ты, Мирон, что думаешь о ране господина де Коарасса?

– На палец выше или ниже, левее или правее, ваше величество,- ответил врач,- и сир де Коарасс был бы мертвец! Но ему повезло, и теперь рана зарубцуется через несколько дней.

– Значит, вы получите возможность опять играть в ломбр?

– О, конечно, ваше величество!

– Вот что, Мирон,- сказал король,- пройди-ка вместе с господином Ноэ ко мне в кабинет. Там вы найдете принцессу и можете поболтать с нею, а я должен поговорить с сиром де Коарассом по секрету.

Мирон и Ноэ поклонились и вышли.

Король встал, прикрыл дверь И уселся около изголовья Генриха, после чего произнес:

– Господин де Коарасс, я в очень затруднительном положении.

– Неужели, ваше величество?

– Я похож на скалу, которой приходится выдерживать напор двух противоположных течений. Одно из этих течений – королевамать, другое – принцесса Маргарита!

Лицо принца слегка зарумянилось. Но он притворился удивленным и сказал:

– Неужели, ваше величество, королева-мать и принцесса не состоят друг с другом в добром согласии?

– Нет, по крайней мере с тех пор, как вы встали между ними!

– Но… ваше величество…

– Марго взяла вас под свое покровительство, а так как я очень люблю сестру и немного люблю и вас, то я сделал все, о чем она просила меня, но…- На этом "но?› Карл IX остановился. Генрих ждал с некоторым волнением. Король продолжал: – Но я не знал еще сегодня утром, что вы так обидели королеву Екатерину!

– Я, ваше величество?

– И обидели до такой степени, что она пришла в бешенство и, наверное, будет просить меня подвергнуть вас строгому наказанию. Вообще не желал бы я быть в вашей шкуре, сир де Коарасс!

– В таком случае, ваше величество, как только я хоть немного оправлюсь…

– Вы уедете обратно в Наварру? Но… Постойте, сначала вы должны ответить мне совершенно искренне на мой вопрос. Я знаю причину ненависти королевы-матери, но не знаю причины той симпатии, которой так воспылала к вам принцесса!

– Принцесса очень добра! – с наивным видом ответил Генрих.

– О да,- насмешливо согласился Карл IX,- она так добра, что бросается ночью в кабачок Маликана… А знаете ли, господин де Коарасс, ведь это было довольно-таки дерзко с вашей стороны! Все-таки Марго – принцесса крови!

– Ваше величество,- покорно сказал Генрих,- если я заслуживаю наказания то смиренно подвергнусь ему!

– Если бы я был принцем Наваррским,- с улыбкой сказал Карл IX,- я послал бы вас на Гревскую площадь, но французский король в такие дела не мешается.

Теперь улыбнулся уже Генрих.

Король продолжал:

– Но нам приходится считаться с предстоящим супружеством принцессы Маргариты, хотя вам, быть может, этот план и не по вкусу… В очень скором времени наваррская королева Жанна д'Альбрэ приедет сюда вместе со своим сыном, и мне кажется, что к этому времени, если только ваша рана достаточно затянется, вам следует отправиться куда-нибудь… Можете проехаться в Наварру или в Лотарингию… Я думаю, что герцог Гиз примет вас с распростертыми объятиями. А?

– Я вижу, что вашему величеству все известно!

– Господи! Марго была сегодня в очень повышенном настроении и покаялась мне во всем. Таким образом, я действительно все знаю!

– А я ручаюсь, что вашему величеству не все еще известно!

– Что же именно неизвестно мне?

– Нечто, касающееся наваррского принца!

– И вы хотите сообщить мне это? Интересно!

– Но разрешите мне, ваше величество, предварительно рассказать вам нашу наваррскую легенду.

– А, так у вас в Наварре водятся легенды?

– Еще бы, ваше величество, и та, которую я хочу рассказать вам, имеет прямое отношение к принцу Наваррскому.

– Послушаем вашу легенду! – сказал король, усаживаясь поудобнее и закрывая глаза.

– В наших горах, по их испанскому скату, жил-был когда-то пастух по имени Антонио. Он был молод, решителен и достаточно красив, чтобы его можно было любить бескорыстно!

– Ну, что вы мне рассказываете,- перебил Генриха король,разве пастуха можно любить иначе как только совершенно бескорыстно?

– Ах, ваше величество, Антонио был относительно богат, и девушки его села уже давно подсчитали количество голов в его стаде и количество экю, которые припрятывала его старуха-мать в чулке.

– О, честолюбие! – воскликнул король смеясь.

– Уж так устроен свет, ваше величество! Так вот, однажды старуха-мать сказала ему: "Сын мой, тебе наступил двадцатый год, и следует подумать о женитьбе!" "Я и то подумываю!" – ответил Антонио. "Среди нашей родни я нашла тебе в Наварре очень красивую девушку. Это – твоя двоюродная сестра, и зовут ее Маргаритой!"

– А, так ее звали… Маргаритой? – спросил король.

– Да, ваше величество, именно Маргаритой. "Так вот,продолжала мать Антонио,- отправляйся в Наварру и погости у твоих кузенов!" "Ладно! – ответил Антонио.- Если она понравится мне, то я сделаю ее вашей снохой!" "Но мало того, чтобы полюбить женщину, надо заставить ее полюбить себя!" – продолжала старуха, которая была хитра и богата жизненным опытом.

– Это очень умное замечание! – заметил король.

– Хитрая старуха посоветовала сыну отправиться в Наварру и попросить у родственников гостеприимства, не выдавая своего родства и намерений. Антонио так и сделал. Он прибыл на ферму двоюродных братьев, попросился переночевать, и так как у нас в Наварре люди отличаются широким гостеприимством, то его сейчас же впустили, накормили и обласкали. Так ему пришлось увидать Маргариту…

– Она была красива? – спросил король.

– Ослепительно, государь!

– И Антонио полюбил ее?

– С первого взгляда!

– Ну, а… она?

– Вот тут-то и начинается моя история, государь! Брак Маргариты с Антонио был решен еще много лет тому назад родителями молодых людей, так что Маргарита выросла с сознанием быть женой Антонио.

– Значит, она заранее любила его?

– Нет, ваше величество, наоборот!

– Но почему?

– Да потому, государь, что ей наговорили, будто Антонио неотесанный мужлан, живущий в самой дикой, самой мрачной и самой бесплодной лощине испанской Наварры.

– Достаточная причина, нечего сказать!

– Была еще причина посерьезнее. У Маргариты был еще двоюродный братец, которого она… любила.

– Почему же она не вышла за него замуж?

– Да потому, что отец и братья уже дали слово матери Антонио, кроме того, тут было очень много причин, о которых слишком долго распространяться.

– А как звали этого второго кузена?

– Генрихом… и он жил во Франции.

– Вот как? – сказал король, приоткрывая один глаз. – Узнав, что Антонио вскоре прибудет на смотрины, братья Маргариты поспешили выпроводить Генриха французского, угрожая ему смертью, если он еще раз появится на ферме. В тот день, когда Антонио явился просить приюта, Маргарита была очень грустна и заплаканна: только накануне уехал ее возлюбленный Генрих! Антонио назвался испанцем и сказал Маргарите, что очень хорошо знает того, за кого ей придется выйти замуж. Любопытство отодвинуло скорбь, и Маргарита стала расспрашивать путника о своем нареченном. Антонио принялся чернить самого себя как только мог. "Красавица! – сказал он.- Антонио – урод, Антонио зол, Антонио глуп, Антонио – неотесанный мужлан!" Маргарите было приятно, что путник чернит и ругает того, к кому она сама питала дурные чувства, и так случилось, что беседа путника стала нравиться ей все больше и больше, пока, наконец, она не разглядела, что он молод, красив и неглуп…

При последних словах Карл IX открыл второй глаз и сказал, протягивая Генриху руку:

– Видно, что Антонио был очень умен, братец! Но скажите, догадывается ли Маргарита, что сир де Коарасс может иметь другое имя?

– Отнюдь нет!

– В таком случае я советую вам оставаться как можно дольше сиром де Коарассом, потому что Марго девушка капризная и может разлюбить вас в тот день, когда узнает истину!

– Но ведь я не могу скрывать свое настоящее имя очень долго, потому что через две недели прибудет моя матушка!

– Так погодите с этим еще две недели!

– Но возможно, что королева Екатерина и Рене заставят сира де Коарасса снять маску!

– В этом вы правы, братец! Но погодите, мы что-нибудь придумаем!

Не успел король договорить эти слова, как в дверь тихонько постучались, и Мирон сказал:

– Ваше величество! Ее величество королева идет сюда!

– Ах, черт! – сказал король и отпер дверь.

В кабинете был паж Рауль, явившийся от королевы с просьбой принять ее немедленно. Король велел сказать матери, что ждет ее, и жестом указал Ноэ на комнату, где лежал Генрих. Ноэ прошел к раненому, а следом за ним туда вошла и Маргарита.

– Вовсе не нужно, чтобы королева застала меня здесь! – сказала она брату-королю, после чего заперла дверь.

Вскоре в соседней комнате послышались шаги королевы-матери.

– Она будет требовать моей головы! – сказал Генрих улыбаясь.

– Ну что же,- сказала Маргарита, прикладывая сначала глаз, а потом ухо к замочной скважине,- всякий, кто живет в Лувре, подслушивает у дверей. Будем делать, как делают все!


II

Когда Сарра выбежала из дома, Рене вспомнил, что они даже не решили с ней в деталях, как и когда будет совершена передача тайны сокровищ Самуила Лорьо. Ее обещание было слишком неопределенно и давало возможность ко всяким уверткам. Рене решил догнать женщину и попытаться заставить ее сформулировать условия более точно.

Но Сарра бежала очень быстро и имела достаточный выигрыш во времени. Поэтому, когда Рене дошел до кабачка Маликана, ее там уже не оказалось. Зато при виде Маликана у Рене блеснула в голове новая мысль.

– Здравствуй, дорогой мой Маликан,- ласково сказал он, отвечая на поклон кабатчика.- А меня к тебе послала королева…

– Королева?

– Да! Ее величество узнала, что один из дворян, которого она очень любит и которого я тоже очень люблю, поссорился с кем- то у тебя в кабачке…

– Да, это сир де Коарасс.

– И дрался на дуэли!

– Да, с каким-то незнакомцем.

– Который, как говорят, тяжело ранил его?

– О нет, рана очень легкая!

– Ах,- сказал Рене,- тем лучше! Я с облегчением перевожу дух!

– Через неделю он будет на ногах.

– Это очень хорошо. Он у тебя, надеюсь? Я хотел бы повидать бедного сира де Коарасса!

– Нет, его у меня нет.

– Но ведь не мог же он добраться, сам до своей гостиницы?

– Сам – нет, но его друг, господин Амори де Ноэ, послал за носилками и увез его куда-то, вероятно домой!

Это было так правдоподобно, что Рене поверил и направился в гостиницу Лестокада.

Последний тоже, как и Маликан, сидел на пороге своего заведения. Так как Рене пользовался огромной популярностью в Париже, то при приближении страшного парфюмера Лестокад встал и отвесил ему низкий поклон.

– Как поживает сир де Коарасс? – спросил Рене.

– Неплохо, должно быть! – ответил Лестокад.

– То есть как это "неплохо"? Ты, вероятно, хотел сказать "лучше"?

– Но ведь сир де Коарасс не болен, насколько мне известно. Правда, он не ночевал дома, но ведь он уже не раз оставался у своего кузена, господина Пибрака…

– Да разве ты не знаешь, что он тяжело ранен на дуэли? – спросил Рене.

– Господи! Несчастный! – с ужасом и сожалением крикнул Лестокад.

Рене было мало дела до чувств трактирщика. "А, бандит Маликан! Ты посмеялся надо мной! Ну, погоди! – подумал он и хотел сейчас же идти к Маликану и жестоко наказать его. К счастью и для Маликана, да и для Рене (потому что Маликан был способен всадить ему нож в сердце), парфюмер успел рассудить дело.- Если этот нахал соврал мне,- подумал он,- значит, он знает или догадывается о моей ненависти к Ко-арассу. Но раз он знает об этой ненависти, значит, тем более он не станет держать раненого у себя. Куда же припрятали его?"

Рене зашел на минутку домой, а потом направился в Лувр, и королева Екатерина, вернувшись с охоты, застала его у себя в кабинете.

– А, это ты! – сказала она.- Ты знаешь, что случилось с сиром де Коарассом?

– Да, ваше величество.

– Он дрался на дуэли и тяжело ранен.

– Нет, он ранен легко.

– Значит, он выздоровеет?

– Еще бы, ведь за ним достаточно хорошо ухаживают,- сказал Рене наобум.

– Разве? Кто же именно?

– Ваше величество,- ответил Рене,- я только что с большим трудом выкарабкался из когтей господина Кабоша и не имею ни малейшего желания попасть в них опять.

– Да что ты мелешь, Рене? – удивленно спросила королева.

– Помилуйте, государыня, сир де Коарасс находится под большой протекцией. Король очень любит его…

– Король сделает все, что я захочу.

– Но ведь король не один; принцесса Маргарита тоже интересуется им!

Королева вздрогнула и внимательно посмотрела на Рене.

– Ах, Господи,- продолжал тот,- он вполне заслужил это! Ведь он и дрался-то из-за нее, ваше величество! Королева от изумления даже привскочила.

– Да что ты говоришь! – крикнула она.- Коарасс дрался на дуэли из-за принцессы Маргариты?

– Да, ваше величество,

– Но… с кем же?

– С его высочеством Генрихом Лотарингским, герцогом Гизом! – ответил Рене с жестоким хладнокровием.

Екатерина побледнела, и судорога бешенства так схватила ее за горло, что она могла с трудом прохрипеть лишь одно слово:

– Говори!

По повелительному тону, которым было произнесено это слово, Рене понял, что отныне устойчивость его влияния всецело зависит от важности тех признаний, которые он сделает, и тотчас произнес:

– Желая повидать принцессу Маргариту, герцог Гиз приехал инкогнито в Париж.

– Ну, и ему удалось повидать ее?

– Да.

– Значит, он был в Лувре?

– Да, государыня.

– Вот как? – с негодованием крикнула королева.- Значит, мне служат очень, плохо! Герцог должен был быть в Бастилии теперь!

– Я тоже так думаю,- сказал Рене.- Но… теперь герцог уже очень далеко от Парижа!

– Значит, он видел Маргариту? Ну и…

– Господи, но принцесса разлюбила его, потому что в течение этого времени успела полюбить…

Рене остановился, колеблясь выговорить решительное слово.

– Договаривай! – крикнула королева.

– Ну, Господи, герцог отлично сделал, что наградил этого дворянчика знатным ударом в грудь, потому что…

– Рене! – вне себя от бешенства крикнула королева.- Если ты лжешь, берегись!

– Но к чему же я стану лгать, государыня?

– Значит, Маргарита…

– Ее высочество взяла сира де Коарасса под свое покровительство, и недаром…

Королева позеленела от злости и воскликнула:

– О, если это так, то Коарасс умрет!

Хотя час, который она сама назначила для разговора с королем, далеко еще не настал, она все же послала Рауля просить его величество немедленно принять ее и вошла в кабинет короля с мраморно-бледным лицом и взглядом, мечущим гром и молнию.

– Ах, бедный Анри,- пробормотала Маргарита, заметив через замочную скважину, в каком расстройстве чувств явилась королева- мать.- Чего только она добивается! Но не беспокойся, я здесь и… люблю тебя!


III

– Но помилуйте, ваше величество! – воскликнул Карл IX, увидав бледное, искаженное лицо матери.- Что случилось?

– Об этом я могу сообщить вашему величеству лишь наедине! – ответила Екатерина, бросая многозначительный взгляд на Мирона.

Король знаком приказал врачу уйти. Тогда Екатерина упала в кресло, словно отдаваясь приступу слабости.

– Я слушаю вас, ваше величество,- сказал король.- Говорите!

– Ваше величество,- начала Екатерина,- я только что просила вас уделить мне время для аудиенции и предупредила, что собираюсь говорить с вами о сире де Коарассе.

– Да, да,- сказал король,- и я сразу догадался, о чем вы хотите говорить со мной. Я слышал, что сир де Коарасс очень умело предсказывает будущее, а так как вы, ваше величество, усиленно покровительствуете всяким шарлатанам, то я и решил, что вы пришли просить у меня какой-нибудь милости для этого бедного дворянчика.

– Нет, ваше величество,- с силой крикнула Екатерина,- сир де Коарасс позволил себе посмеяться надо мной, и я пришла просить ваше величество наказать дерзкого, как он того заслуживает!

– О, если он позволил себе посмеяться над вами, он будет жестоко наказан,- ответил Карл IX.- Но каким образом случилось это?

Королева с удовольствием умолчала бы о всей той комедии, в которой она играла такую жалкую роль, но король настаивал на деталях, и Екатерине пришлось подробно рассказать сыну обо всех перипетиях ее колдовских сеансов с сиром де Коарассом.

– Черт возьми! – воскликнул Карл.- Я вполне согласен с вами! Сир де Коарасс заслуживает примерного наказания! Ну, если вы хотите, я пошлю его на недельку в Бастилию!

– Вашему величеству угодно шутить! – с бешенством крикнула королева.

– Но почему же, ваше величество?

– Я пришла требовать смерти этого негодяя, а вы…

– Полно! Вы, наверное, говорите это не серьезно! Да знаете ли вы, что, для того чтобы повесить, сжечь или обезглавить сира де Коарасса, мне пришлось бы воскресить старый закон о колдунах!

– Ну так воскресите этот закон, ваше величество!

– Но тогда, ввиду того что сир де Коарасс не один занимается колдовством, мне пришлось бы отправить на казнь не только его, но и…

– Кого же еще?

– Во-первых, вашего милого Рене, а потом…

– А потом?

– А потом вас, ваше величество.

– Вашему величеству угодно смеяться надо мной? – сказала Екатерина, бледнея от злобы.

– Да нисколько, поверьте! Закон карает не только тех, кто колдует, но и тех, кто прибегает к колдовству. И поверьте, это, в конце концов, просто смешно! Дочь славных Медичи, умелая политика которой поражает всю Европу, опускается до мещанской мстительности только потому, что маленькому провинциальному дворянчику пришло в голову бороться за влияние с негодяем вроде Рене!

Король сказал эту фразу с таким достоинством и величием, что королева сочла нужным пустить в ход самую тяжелую артиллерию своих доводов.

– Вы правы, государь,- сказала она,- и, соглашаясь с вами, я готова простить этому шарлатану!

– Очень хорошо, ваше величество!

– Но я должна сообщить вам нечто другое, несравненно более важное, нечто такое, что способно перевернуть вверх дном все наши соображения и расчеты!

– Вы пугаете меня, ваше величество!

– Однако это "нечто", или – вернее – такой человек, существует, ваше величество!

– Уж не собираетесь ли вы говорить со мной о герцоге Гизе, тем более что вчера он был здесь?

– Ваше величество, вы помните, что разрешили мне приказать прирезать герцога, если он еще раз появится здесь?

– Однако это не помешало ему провести здесь несколько часов!

– Да, он еще раз ускользнул от меня! Но соблаговолите вспомнить, при каких обстоятельствах вы дали мне это разрешение! Я должна вновь обратиться к вам за таким же!

– Касательно герцога Гиза?

– Да, его и… другого!

– Именно?

– Именно всякого, кто может расстроить брак принцессы Маргариты с принцем Наваррским!

– А разве опять нашелся такой? Кто же это?

– Мелкий дворянин!

– Однако у Марго весьма демократические симпатии! Она обращает очень мало внимания на ранг и породу!

– Государь, государь! – сказала его мать.- То, о чем я говорю ныне с вашим величеством, слишком важно, чтобы…

– Важно главным образом для наваррского принца!

– Нет, ваше величество, не только для него! И необходимо, чтобы вы, ваше величество, дали мне то же разрешение относительно этого дворянина, какое вы дали мне относительно герцога Гиза!

– Полно! – с пренебрежением сказал король.- Я мог приказать убить герцога Гиза, покушающегося на трон французских королей, но применять это же средство к мелкому дворянину только за то, что он пленился черными волосами, алыми губами и голубыми глазами Марго! Полно, ваше величество!

– Но, ваше величество, я серьезно предупреждаю вас: брак может не состояться!

– Ах, черт возьми! – вскрикнул король.- Но я знаю теперь, о ком вы говорите! Это сир де Коарасс! Ну конечно, он встретился где-нибудь – может быть, даже в комнате Марго – с герцогом Гизом, и возлюбленный вчерашнего дня нанес возлюбленному сегодняшнего дня удар шпагой в грудь!

Королева ничего не ответила на догадку короля.

– Я готов сделать вам одно предложение, ваше величество! – сказал король.

– Я слушаю вас, государь!

– Сир де Коарасс очень виноват тем, что понравился Марго… Но он виноват еще более тем, что он не понравился вашему милому Рене… Ну так что же! Я готов закрыть глаза на убийство этого бедняги Коарасса, хотя он- отличный игрок в ломбр и умный парень, но я сделаю это, если будут соблюдены два условия!

– Я спешу узнать их, государь!

– Первое условие: убийством сира де Коарасса имеет право заняться лишь сам Рене. Если чья-нибудь иная рука поразит Коарасса, то убийца будет немедленно казнен, а вам придется до скончания дней поселиться в Амбуазе…

– Я принимаю это условие, государь.

– А второе: Рене имеет право нанести удар сиру де Коарассу лишь в том случае, если застанет его у ног Марго…

– Где бы это ни случилось?

– Ну, хотя бы и так!

– И вы, ваше величество, ручаетесь мне своим словом, что при соблюдении этих условий…

– Даю вам свое королевское слово, что при этих условиях я разрешаю вам зарезать Коарасса!

– Ваше величество,- сказала королева вставая,- благодарю вас от своего имени и от имени государства, интересы которого могли бы пострадать, если бы Коарасс остался ненаказанным!

Карл IX галантно поцеловал у матери руку, и королева пошла к дверям. В этот момент король окликнул ее:

– Кстати,- сказал он,- у меня тоже имеется к вам просьба!

– У вас? Ко мне? Но ведь вам стоит лишь приказать!

– Я подумал, ваше величество, что вы могли бы сделать мне подарок с вашей стороны. Я подарил вам Коарасса, так подарите мне Крильона! Герцог мне очень нужен!

Екатерина была очень недовольна этой просьбой короля, но ей не оставалось ничего иного, как изобразить на своем лице улыбку и сказать:

– Ваше величество сделает очень хорошо, если вновь призовет герцога к себе!

С этими словами она вышла.

Король, смеясь, вошел в соседнюю комнату, где принц, Ноэ и Маргарита слышали от слова до слова весь разговор. А королева вернулась к себе в кабинет, где ее ждал парфюмер.

– Рене! – сказала она.- Король на нашей стороне! Он осудил сира де Коарасса на смерть!

– Неужели с пыткой? – спросил Рене, глаза которого засверкали злобной радостью.

– Нет, король лишь разрешил прирезать сира де Коарасса!

– Ну что же, у меня под рукой имеется как раз подходящий для этого дела человек!

– Нет, Рене, король дал согласие на убийство Коарасса лишь при том условии, чтобы этим делом занялся ты собственноручно!

– Но почему?

– Вероятно, потому что король все еще видит в тебе убийцу Самуила Лорьо и считает, что лучше тебя никто этого дела не сделает! – насмешливо ответила королева.

Рене скорчил отчаянную гримасу.

– Ну что же,- задумчиво сказал он после короткого колебания,- я ведь могу нанести удар сзади, между лопаток…

– Это уж твое дело, но тут есть еще одно условие: ты имеешь право нанести Коарассу удар лишь в том случае, если застанешь его у ног принцессы Маргариты!

– Гм!.. И это условие не ограничено никакими сроками?

– Нет.

– Значит, я могу убить его хоть сейчас?

– Да, если ты застанешь у него принцессу Маргариту.

– В таком случае у меня будет несравненно меньше хлопот.

– Почему?

– Да ведь он ранен, лежит в постели!

– Подлый трус! – брезгливо кинула Екатерина.

– Ну вот еще! Каждый делает что может,

– Хорошо! Но ты думаешь, что тебе будет легко застать его вместе с принцессой?

– Конечно нетрудно! Принцесса не откажется от удовольствия навещать больного, и мне стоит лишь выследить ее, чтобы узнать, где именно припрятан сир де Коарасс…

– Хорошо, хорошо,- сказала королева,- это уж твое дело. Я выхлопотала тебе безнаказанность, остальное меня не касается!

Рене ушел.

На дворе он увидал, что куча лакеев и пажей хлопочет около коренастой серой лошади, которой, как это было видно по привязанным чемоданам и сумкам, предстояло совершить далекое путешествие. Подойдя ближе, Рене увидал, что на лошадь собирается сесть Пибрак.

– Куда это вы? – спросил его Флорентинец после обмена приветствиями.

– В Авиньон, мессир Рене.

– Это неблизкий путь!

– Но я надеюсь, что мне не придется ехать до самого конца. Король послал меня догнать герцога Крильона; но ведь когда едут в ссылку, то никогда не торопятся, и потому я рассчитываю скоро нагнать его в пути.

– А, так его величество снова призывает герцога?

– О да. Ведь это было вообще несерьезно!

"Черт возьми! -подумал Рене уходя.- Если я хочу покончить с сиром де Коарассом, то мне необходимо поторопиться, так как проклятыйКрильон способен наделать мне хлопот!"


IV

Целую неделю королева Екатерина и Рене – в особенности последний – чувствовали себя в затруднительном положении. Рене обыскал весь Париж, расставил везде соглядатаев и шпионов, но нигде ему не удавалось найти хоть намек на след сира де Коарасса или красотки-еврейки Сарры Лорьо.

Надежды на принцессу Маргариту не оправдались: она никуда не выходила и все время была в отличном настроении.

Прикрываясь вымышленными поручениями королевы, Рене заглядывал во все уголки Лувра, но нигде не было следов исчезнувшего беарнца. Однажды он осмелился пройти даже к королю, но Карл IX так прикрикнул на него, что Рене волчком выкатился из королевских апартаментов.

– Чтобы духу твоего здесь не было! – крикнул король.- Если ты осмелишься сунуть сюда еще раз свой нос, то я прикажу убить тебя, как собаку, первому дворянину или пажу, который найдется у меня под рукой!

Однажды Рене несколько ожил душой: он узнал, что принцесса Маргарита приказала вечером приготовить свои носилки, и решил выследить, куда направятся эти носилки. Это ему было нетрудно, так как стояла чудная лунная ночь. Но носилки проследовали по берегу Сены до определенного пункта и потом повернули к Лувру, ни разу не останавливаясь по пути. Значит, это была самая обыкновенная прогулка.

Одно лишь могло навести Рене на подозрение: почему-то с некоторых пор принцесса Маргарита каждый вечер обедала у короля. Последний, как говорили в Лувре, занимался писанием поэмы, и к сотрудничеству были привлечены мессир Пьер Ронсар, имя которого как поэта гремело далеко за пределами Франции, и принцесса Маргарита, тоже весьма опытная во всевозможных изящных искусствах. На самом деле эти поэтические занятия происходили так: за поэму усаживались принцесса Маргарита с Ронсаром, а король с сиром де Коарассом сражались в ломбр против Ноэ с Мироном.

Так прошла неделя. Вдруг однажды королю было доложено,что Пибрак вернулся, успев захватить Крильона еще в Невере.

– Ага! – сказал Карл IX при этом известии, подмигивая одним глазом сиру де Коарассу.- Мне кажется, что теперь пора уже кончить мою поэму!

Маргарита удивленно посмотрела на брата и хотела что-то сказать.

– Тише! Коарасс понимает меня. В свое время и ты поймешь все, что нужно!

А Рене по-прежнему занимался бесплодными поисками. Однажды – это было как раз в вечер возвращения герцога Крильона – он осторожно крался по коридору, соединявшему кабинет королевыматери с апартаментами принцессы, и -тут с ним случилось странное приключение. Неожиданно его охватили сзади две мускулистые руки, к горлу приставили острие кинжала, и чей-то незнакомый голос сказал:

– Не шевелитесь и не вздумайте крикнуть! Вам не будет сделано ни малейшего вреда, но, если вы окажете сопротивление, вы будете убиты на месте.

Рене был вообще не из храбрых, а при этих обстоятельствах нечего было думать о сопротивлении.

– Что вам нужно от меня? – испуганно спросил он.

– Я хочу дать вам хороший совет. Я знаю, что вы враг сира де Коарасса. Правда это?

– Да вам-то что до этого? Вы его друг?

– Наоборот, я ненавижу его. Сир де Коарасс мой смертельный враг! Однако слушайте меня! Король позволил вам убить Коарасса, если вы застанете его у ног принцессы Маргариты, но вы никак не можете найти своего врага.

– Увы, это правда!

– Ну а я знаю, где он, и могу показать его вам! Он в Лувре, и каждый вечер принцесса навещает его!

– Но где же он? – спросил Рене, чувствуя, что у него от радости кружится голова.

– Подите за мной! – ответил таинственный незнакомец, после чего взял Рене за руку и повлек его за собой по винтовой лестнице.- Кстати, ваш кинжал достаточно хорошо закален, мессир Рене? – шепотом спросил он.

– Мой кинжал легко пробивает золотой экю. Вообще могу сказать, что нет такой кольчуги, которая могла бы устоять!

– Неужели?

– Да, если только не считать кольчуги, которую выковал для покойного короля Генриха знаменитейший миланский оружейник. Эту кольчугу не может пробить ни один кинжал!

– Ну, кожа сира Коарасса будет чуть-чуть понежнее, чем эта кольчуга! – сказал незнакомец.

– Надеюсь, что так! – со злой усмешкой ответил Рене. Они продолжали, разговаривая, подниматься по лестнице.

– Однако,- сказал Рене,- значит, сир де Коарасс помещен на самом верху?

– Да,-ответил незнакомец.- Может быть, вам известно, что рядом с комнатой пажа Рауля имеется помещение, которое когда-то занимала девица Гюито, первая камер-фрейлина королевы. В настоящее время там никто не живет, и принцесса поместила туда сира де Коарасса.

– А когда именно она навещает его?

– Слышите, бьет девять часов. Король как раз встает из-за стола, и через десять минут любящие сердца будут вместе!

Они как раз подошли к дверям комнаты Рауля. Незнакомец достал из кармана ключ, отпер дверь и осторожно ввел туда Рене.

Комната пажа Рауля была невелика, но обставлена довольно комфортабельно. Плотные портьеры пышными складками маскировали двери и окна, около камина стояла уютная кушетка, на столике – небольшая лампа, бросавшая от себя мягкий свет.

Незнакомец на цыпочках подошел к оконной гардине, отодвинул ее в сторону и сказал Рене:

– Спрячьтесь там и ждите!

Когда Рене забрался за гардину, незнакомец оправил складки, осторожно вышел и запер за собой дверь.

Парфюмер королевы стал с трепетом и злобной радостью ждать момента, когда ему удастся свести счеты с врагом.

Но вот скрипнул ключ, послышался звон отпираемого замка, и в комнату вошла какая-то женщина. Она была закутана в просторный плащ, а ее лицо закрыто бархатной полумаской.

Эта женщина оглянулась по сторонам, подошла к другой двери и осторожно стукнула два раза. Тогда и эта дверь открылась, и на пороге показался бледный, покачивающийся от слабости сир де Коарасс. Замаскированная женщина обвила руками его шею, увлекла к кушетке и сама уселась там. Генрих опустился около нее на колени, взял ее руки, поднес к своим губам и тихо сказал:

– О, дорогая Маргарита!

В этот миг Рене выскочил из-за гардины и бросился с обнаженным кинжалом на Коарасса, который стоял к нему спиной. Замаскированная женщина пронзительно вскрикнула, но Реие быстро опустил смертельное оружие и ударил им принца между лопаток.

Рене нацелился попасть принцу как раз между лопаток, но каков же был его ужас, когда от удара клинок кинжала разлетелся на три части, а принц вскочил здравым и невредимым. С гибкостью и быстротой тигра, бросающегося на промахнувшегося охотника, Генрих кинулся на оцепеневшего Флорентийца, схватил его за руку, вырвал обломок кинжала и приставил свой кинжал к горлу растерявшегося парфюмера. В то же время и женщина скинула с себя маску, причем Рене с новым испугом увидел, что перед ним вовсе не Маргарита, а ее камеристка Нанси.

Девушка насмешливо улыбнулась и сказала тоном капризного ребенка:

– Вот злой! Вы хотели убить моего миленького в тот самый момент, когда он только-только собрался признаться мне в своих чувствах!

Рене мысленно спрашивал себя, уж не сам ли дьявол во плоти этот Коарасс, как вдруг открылись еще две двери, и в одной из них показался король Карл IX, а в другой – Пибрак, Крильон и Ноэ.

– Ваше величество,- сказал Генрих,- этот субъект покушался убить меня!

– Я знаю,- ответил король,- я все видел!

– Государь,- пролепетал Рене,- вы сами позволили ее величеству…

– Постой, дружок! – надменно перебил его король.- Я действительно дал разрешение убить сира де Коарасса, но при непременном условии, если он будет застигнут тобой у ног принцессы Маргариты, а никак уж не у ног Нанси!

– Фи, фи! – сказала Нанси.- Убить моего миленького дружка!

– А так как ты превысил полномочия,- продолжал король,- то и будешь тут же повешен!

– Государь! Государь! – умоляюще крикнул Рене.

– Ну, я понимаю еще – убить какого-нибудь мелкого дворянчика,- прибавил король.- Но убить сира де Коарасса! Да как ты мог решиться на это?

– Насколько я знаю, сир де Коарасс не царской крови! – с отчаянием заметил Рене.

– Ты думаешь?- спокойно спросил Карл IX.- В таком случае объясните ему, кузен, каким образом вы стали зваться сиром де Коарассом.

Услыхав слово "кузен", Рене подумал, что все это просто снится ему, но у него, несчастного, вырвался какой-то хриплый вой, словно у попавшего в капкан зверя, когда он услыхал слова мнимого сира де Коарасса:

– Меня зовут Генрих Бурбонский, я наследный принц Наварры, а родился я в замке Коарасс.

Король с тем жестоким добродушием, которое бывало иногда свойственно ему, сказал:

– Ты сам теперь видишь, бедняга, что веревка, на которой тебе предстоит быть повешенным, достаточно намылена!

– Государь! Пощады! – крикнул Рене, падая на колени. Однако Карл IX только пожал плечами и сказал, обращаясь к Крильону:

– Герцог, однажды я уже поручил вам неприятное дело, а теперь вам снова придется заняться им!

– Дело-то само по себе очень приятное,- ответил неустрашимый Крильон,- но все же мне надо сначала хорошенько подумать, прежде чем я возьмусь за него! Если вы, ваше величество, благоволите вспомнить…

– Полно, герцог! – надменно сказал король.- Я могу позволить одурачить себя, когда дело касается какого-нибудь простого горожанина, но тут, когда совершено покушение на принца моего дома…

– В таком случае, государь, я могу взяться за дело лишь при том условии, что будут отброшены в сторону всякие излишние формальности. Предыдущий опыт уже доказал на этом самом господине, что даже отличные учреждения могут функционировать совершенно неправильно!

– Ты прав! – сказал король.- Ну-с, дальше?

– Скажем, так,- продолжал герцог.- Что такое представляет собой Рене? Взбесившееся животное, нечто зловредное, от чего надо избавиться как можно скорее…

– Вот это недурной портрет! – заметила Нанси.

– Портрет не приукрашен,- согласился король,- и верен!

– Так вот, если с этим положением вы, государь, согласны,продолжал герцог,- то, бесспорно, с Рене надо покончить как можно скорее, без барабанного боя и трубных звуков, посемейному, так сказать!

– Вот настоящее слово! – заметил Карл IX.

– Вот я и предлагаю: возьму я троих швейцарцев, вытащу Рене на луврский двор, раздобуду крепкую веревку…

– Хорошее дело!

– Один конец этой веревки мы привяжем к фонарному косяку… Фонарные косяки очень прочны! – сказал король. А на другом конце веревки… Вздернуть Рене! – договорил Карл IX.

– И тогда уже можете не беспокоиться, ваше величество. Мои швейцарцы до утра не отойдут от косяка. Ну а для того чтобы повесить человека как следует, половины суток за глаза достаточно!

– Как,- сказал король,- так ты хочешь сейчас же заняться этим делом? Среди глубокой ночи?

– Так что же? – ответил герцог.- Рай открыт во всякое время дня и ночи, и если Рене предопределено быть в раю, то его и в полночь пустят туда так же свободно, как и в полдень!

– Ну что же, ты прав! – сказал король.- В таком случае ступай!

– Сначала, ваше величество, соизвольте дать мне свое королевское слово, что Рене отдан вами мне в полную власть и что я могу сделать с ним все, что мне заблагорассудится!

Король открыл рот, чтобы дать это слово, но в этот момент дверь из коридора открылась, и в комнату вошло новое действующее лицо, сама королева-мать, Екатерина Медичи!

Она услышала непривычный шум, взрывы смеха, голос короля и мольбы Рене и пришла на этот шум. Остановившись на пороге и увидев сира де Коарасса, стоявшего с гордо поднятой головой, герцога Крильона, напоминавшего отдыхающего льва, насмешливо улыбавшуюся Нанси, смеющегося Ноэ, Пибрака с дипломатически непроницаемым лицом и Рене, бледного, даже посеревшего от ужаса, королева сразу поняла значительную часть истины. Она поняла, что король посмеялся над ней, так как на самом деле покровительствует сиру де Коарассу, что Нанси по его приказанию разыграла комедию и что Крильон собирается жестоко выместить на Рене неделю своей немилости.

Взгляд королевы метал молнии на присутствовавших, и ее взор со смертельной злобой впился в сира Коарасса.

– Ваше величество,- холодно сказал ей король,- Рене вышел из границ данных ему полномочий. Я позволил ему убить сира де Коарасса, если он застанет последнего у ног принцессы Маргариты, а ваш наперсник ткнул сира де Коарасса в тот момент, когда тот признавался в любви Нанси.- Королева посмотрела на Генриха, он даже не был ранен.- Понимаю! – сказал король.- Вы находите, ваше величество, что сир де Коарасс чувствует себя достаточно хорошо для убитого человека? Но это произошло только потому, что я одолжил ему кольчугу моего покойного отца, короля Генриха II!

При этих словах королева побелела от бешенства.

– Государь! Вы король и властны делать все, что вам угодно,;но вы же мой сын, и Бог наказывает детей, которые осмеливаются издеваться над родителями!

– Да не допустит Господь, чтобы я когда-нибудь стал издеваться над родной матерью,- сказал Карл IX,- но и да не допустит он, чтобы я позволил убивать ближайших родственников в моем собственном дворце!

– Я не понимаю вас, государь!

– В таком случае объясните ее величеству, кузен, что вас зовут Генрихом Бурбонским! – сказал король, обращаясь к принцу.

Екатерина в ужасе отскочила на шаг.

Генрих подошел к ней, преклонил колено и, почтительно поцеловав ее руку, произнес:

– Ваше величество! Простите меня за обман! Королева смотрела на него блуждающим взором и наконец сказала:

– Как же это я не узнала вас! Ведь вы живой портрет своего покойного батюшки, Антуана Бурбонского!

– Теперь, надеюсь, вы понимаете,- сказал король,- что при всей доброй воле я не мог дать убить того, кому вы предназначаете руку моей сестры Марго!

Королева не находила слов. Молчание нарушил герцог Крильон.

– Государь! Я жду вашего слова! – И, сказав это, он положил руку на плечо Рене.

Последний снова с криками упал на колени.

– Что вы хотите сделать с ним? – спросила королева.

– Ваше величество, я жду, когда король поручит Рене моим заботам.

– И что будет тогда?

– Согласитесь, ваше величество,- насмешливо прибавил король,- что я не могу сделать чего-нибудь другого для своего кузена, принца Наваррского!

Екатерина вздохнула, но не сказала ни слова. "Я погиб! Даже королева отступилась от меня!" – подумал Рене и, повинуясь мгновенному импульсу, кинулся к ногам Генриха.

– Ах, ваше высочество, ваше высочество! – молил он рыдая.Сжальтесь надо мной! Простите меня!

– Ну а если я прощу тебя, тогда что? – спросил принц.

– Я буду всю жизнь благословлять вас!

– Как бы не так!

– Я отдам свою жизнь за вас!

– Для этого ты слишком боишься смерти!

– Я… я… стану вашим рабом!

– Все это пустые слова, милый мой! – сказал принц.- А вот я тебе предложу кое-что, друг мой Рене!

– О, говорите ваше высочество, говорите! Я все готов сделать! Только…- Рене с ужасом посмотрел на герцога Крильона,- только не оставляйте меня в руках его светлости!

Крильон сквозь зубы буркнул какое-то проклятие.

– Если ты очень дорожишь своей жизнью, то выслушай меня внимательно,- сказал Генрих.- Неделю тому назад ты похитил из кабачка Маликана женщину, которой потом дорогой ценой продал свободу…

– А! – перебил его король.- Что же это была за женщина?

– Сарра Лорьо, жена горожанина, которого Рене…

– Тише! – остановил его король.- Не будем вспоминать эту историю, столь неприятную ее величеству королеве? Екатерина закусила губу.

– Так за какую же цену Рене вернул ей свободу? – поинтересовался король.

– Она должна была дать ему слово, что в тот день, когда будет в безопасности в Наварре, Рене вступит во владение всеми сокровищами покойного Самуила Лорьо!

– А Лорьо был очень богат! -заметил Крильон.

– Ну так вот,- продолжал Генрих, обращаясь к Флорентийцу,если ты, во-первых, вернешь Сарре Лорьо ее слово и не будешь предъявлять никаких претензий к ее состоянию, а во-вторых, если ты после этого еще заключишь со мной условие, то я умолю герцога пощадить твою жизнь?

– Ах, ваше высочество,- сказал Крильон,- вы упускаете из виду очень важную вещь и поэтому хотите совершить нечто неумное!

– Как это так, герцог?

– Да ведь если я повешу Рене, то сокровища Сарры не достанутся ему!

– Это правда. Но у Рене есть дочь, а Сарра останется рабой своего слова.

– Как все это досадно! – буркнул Крильон.- А я-то рассчитывал произвести важный опыт!

– Именно? – спросил король.

– Я хотел убедиться, могут ли фонарные столбы в случае необходимости заменить обыкновенную виселицу!

– Я понимаю вас, герцог,- сказал принц.- Но мне не хотелось бы допустить, чтобы вдова Лорьо лишилась всего состояния. Ну-с, так как же? – обратился он к Рене.

Флорентинец видел, что выбора у него нет. Крильон так и рвался завладеть им, королева даже не защищала его, своего фаворита, да и пожелай она вмешаться, ей пришлось бы натолкнуться на непоколебимость сурового герцога, который признавал для себя обязательным лишь приказания самого короля. Поэтому он сказал:

– Я согласен! Освобождаю Сарру Лорьо от данной мне клятвы!

– Отлично! – воскликнул Генрих.- Теперь перейдем к следующему пункту! Ты должен обещать, что не тронешь и волоска с головы как моей, так и господ Пибрака и Ноэ!

– Клянусь! – прохрипел Рене.

– Ну нет,- улыбаясь, сказал Генрих,- твоего слова мне еще недостаточно. Мне нужна порука! Пусть королева Екатерина поручится мне своим королевским словом, что Рене ничем не покусится на жизнь и спокойствие господ Пибрака, Ноэ, Сарры Лорьо и вашего покорного слуги, принца Генриха Бурбонского!

– Так вот, ваше величество,- сказал Карл IX матери,выбирайте: или вы дадите просимое слово, или Рене будет немедленно повешен!

– Хорошо,- сказала королева.- Я даю свое слово и ручаюсь за Рене!

Генрих облегченно перевел дух. Но, говоря свои последние слова, королева бросила на него такой ненавидящий взгляд, который ясно показал принцу, что отныне он будет иметь в лице королевы Екатерины непримиримого врага.

– Тысяча ведьм! – буркнул Крильон.- Этот проклятый парфюмер снова вывернулся из моих рук! Что за напасть!


V

Вся эта комедия, которая только что была разыграна на глазах у читателя, была инсценирована в кабинете короля, хотя первоначально и не предполагалось открывать инкогнито сира де Коарасса. Поэтому по первому плану предполагалось лишь замаскировать Нанси и заставить Рене поверить, что это принцесса Маргарита. Тогда уж можно было бы расправиться с ним на основании того, что он переступил границы полномочий. Но случилось нечто, заставившее изменить эту простейшую схему. Когда король сел за стол в семь часов вечера, паж Готье подал ему большой пакет.

– Откуда это? – спросил король.

– Только что прибыл гонец из Нерака! Генрих вздрогнул, Пибрак и Ноэ обменялись взглядами, а принцесса страшно побледнела.

– Вот как? – сказал король.- Из Нерака?

Действительно, это было письмо от королевы Жанны д'Альбрэ, гласившее:

"Ваше Величество, мой брат и кузен! Я пишу Вам с целью объявить, что сегодня, одиннадцатого июля, я отправляюсь в Париж, чтобы брак моего сына Генриха с Вашей сестрой Маргаритой мог наконец совершиться. Мой шталмейстер получил приказ не прохлаждаться дорогой. Таким образом, он должен прибыть немного раньше меня. А в ожидании нашего свидания я молю Бога, государь, мой брат и кузен, чтобы он сохранил Ваше Величество в добром здравии, веселии и радости. Жанна, королева Наварры". Пробежав письмо, король посмотрел на Маргариту, которая была белее снега, и затем, обратившись к сиру Коарассу, сказал:

"Дорогой сир, мне нужно поговорить с вами!" – и увел Генриха в комнату, в которой тот спал.

"Боже мой! – с отчаянием подумала Маргарита.- Король удалит его теперь отсюда!"

– Братец,- сказал Карл IX, обращаясь к Генриху,- что вы думаете о близком прибытии вашей матушки?

– Думаю, что оно заставляет меня открыть свое инкогнито! – ответил Генрих.

– А вы ничего не боитесь? Знаете ли, Марго – девушка капризная…

– Она любит меня!

– В таком случае знаете что? Вам следует сейчас же открыться ей!

– Ну что же, отлично!

– Так останьтесь здесь, я пришлю ее к вам!

– Отлично!

– Бедняжка Марго,- сказал король, возвращаясь в столовую,мне пришлось дать поручение сиру де Коарассу!

– Поручение? – испуганно переспросила Маргарита.

– А вот ты ступай к нему, он и от тебя может передать чтолибо!

– Передать… но… кому?

– Кому же как не твоему жениху, принцу Наваррскому! – Маргарита встала и, пошатываясь, ушла в кабинет; она была уверена, что брат по доброте хочет дать ей возможность попрощаться со своим милым с глазу на глаз.

Генрих был совершенно спокоен, и его взгляд с любовью остановился на принцессе. Она подошла к нему, взяла его руку и сказала:

– Я не хочу, чтобы вы уезжали!

– Что же делать? Все равно вы должны выйти замуж за принца Генриха, и никого, кроме него, вы любить уже не можете!

– Любить? Его? – крикнула Маргарита.- Я ненавижу его!

– Но за что?

– За то, что я люблю тебя!

– Но вы ненавидели его еще до того, как полюбили меня!

– Ну… это… просто мне наговорили, что он дурно воспитан, неловок, малообразован…

– И что при неракском дворе очень скучают…

– Ах! – со страстью крикнула принцесса.- Если бы я любила его, как люблю тебя, какое дело было бы мне до скуки или веселья?

– Значит, со мной вы не скучали бы?

– И ты еще спрашиваешь! Я пошла бы за тобой хоть на край света!

– Даже если бы я был принцем Наваррским? – спросил Генрих улыбаясь.

– Анри, Анри! – грустно сказала принцесса.- Вы еще смеетесь!

– Да, видите ли, принцесса, король только что сказал мне нечто страшное. Он уверяет, что вы были бы способны разлюбить меня,если бы оказалось, что я обманул вас!

– А, так вы обманули меня?

– К сожалению, да! На самом деле меня зовут Генрихом Бурбонским,- сказал принц, взяв руки принцессы и целуя их.- В этом и заключался мой обман.

Маргарита вскрикнула и лишилась чувств. На этот крик прибежал король в сопровождении Мирона, который и стал приводить в чувство принцессу. К счастью, обморок был недолог, и, очнувшись, принцесса со слабой улыбкой посмотрела сначала на короля, потом на принца Генриха и, взяв каждого из них за руку, сказала:

– Ваше величество! Вы очень дурного мнения обо мне. Я готова любить принца Наваррского так же пылко и искренне, как любила сира де Коарасса!

– В таком случае,- весело сказал король,- нам остается лишь немного изменить ту шутку, которую мы сыграем над остолопом Рене!

Таким образом был завершен окончательно план веселой (для всех, кроме самого Рене) проделки. Ноэ, наряженный "таинственным незнакомцем", отлично справился со своей ролью, Рене попал в расставленную ему западню, и читатели уже знают, какой дорогой ценой ему удалось откупиться от петли.

Когда королева Екатерина дала клятву, которую от нее потребовал Генрих Наваррский, король сказал:

– А теперь, королева, я сообщу вам новость: королева Жанна прибудет на этих днях в Париж!

– И теперь уже ничто не помешает моему браку! – произнес за спиной королевы чей-то голос.

Екатерина обернулась и увидела принцессу Маргариту, которая улыбалась жениху, будущему королю Наварры. Рене был окончательно уничтожен!


VI

Через неделю после всех описанных выше событий Лувр принял необычно праздничный вид; с минуты на минуту ждали прибытия наваррской королевы, Жанны д'Альбрэ.

Курьер, прибывший в Лувр около двух часов пополудни, привез известие, что королева Жанна находится всего в нескольких лье от Парижа.

Генрих Наваррский, который со времени разоблачения своего инкогнито открыто жил в Лувре, при этом известии сел на лошадь и отправился встречать мать в сопровождении почетной свиты, состоявшей из Пибрака, Ноэ и сорока гвардейцев под командой герцога Крильона. В то же время королева Екатерина, король и принцесса Маргарита спешно отдавали последние распоряжения, заботясь, чтобы прием наваррской королевы был достаточно пышным, блестящим и вполне достойным королевы, союзной и родственной французской королевской семье.

По залам и коридорам Лувра шныряли придворные чины, но и в хлопотах они не забывали о своих личных делах. Так, например, Рауль, только что исполнивший какое-то поручение королевыматери, все же нашел возможность повидать Нанси.

Рауль покраснел, Нанси принялась смеяться.

Они стали у балкона окна, выходившего на Сену, и, под предлогом желания полюбоваться кортежем наваррской королевы, принялись болтать.

– Милая Нанси,- сказал Рауль,- что вы думаете обо всем этом?

– А что ты подразумеваешь под "всем этим", Рауль?

– Ну, спокойствие, которое воцарилось в Лувре в последние дни, потом, радость, которую сегодня стараются так открыто выставить…

– Бывал ли ты на берегу океана, Рауль? – спросила Нанси с важным видом.- Нет? Это жаль! Тогда ты знал бы, что самая глубокая тишина всегда бывает перед бурей! А потом, есть такая старая поговорка: кто слишком много смеется в субботу, будет плакать в воскресенье.

– Неужели вы предвидите какие-нибудь несчастья, Нанси? – спросил Рауль.

– Ах, милый Рауль,- со вздохом сказала Нанси,- я – положительно луврская Кассандра*. В мои предсказания никто не верит!

– А вы разве предсказывали что-нибудь?

– А как же! С тех пор как сир де Коарасс превратился в принца Наваррского, все вообразили, что снова наступил золотой век. Королева Екатерина и принцесса Маргарита целуются с утра до вечера. Король клянется, что теперь больше не знает, что значит скука. Королева-мать одолевает принца Генриха Бурбонского выражениями дружбы, а Рене ухаживает за ним и с утра до вечера просит прощения…

– И вам кажется, что все это поведет к дурным последствиям? Что же вы предсказывали?

– Я предсказала принцессе Маргарите, что в один из ближайших дней она поссорится с королевой-матерью. Я предсказала королю, что не пройдет и недели, как Рене отравит или убьет кого- нибудь. А принцу Наваррскому я предсказала, что до тех пор, пока ему удастся повести принцессу к алтарю, ему придется испытать немало всяких неприятностей и даже несчастий.

– Что же сказал вам принц?

– Он рассмеялся мне прямо в лицо!

– Так! Ну а король?

– Его величество пожал плечами.

– Еще лучше! Ну а принцесса Маргарита?

– Принцесса объявила мне, что я просто сошла с ума!

– Ну а мне вы ничего не предскажете, Нанси?

– Тебе? Могу предсказать и тебе кое-что! – с насмешливой улыбкой сказала Нанси.- Предсказываю тебе, милый мой, что в самом непродолжительном времени ты совершишь большое путешествие на юг!

– На этот раз вы избавлены от участи Кассандры,- сказал раскрасневшийся паж.- Я и сам знаю, что отправлюсь в Наварру, так как принц Генрих вернется туда после свадьбы, а вместе с ним уедет и принцесса Маргарита. Следовательно, уедете и вы…

На этот раз и Нанси не могла удержаться, чтобы не покраснеть слегка.

– Убирайся вон, Рауль,- сказала она,- ты нарушаешь все свои обещания! Ты забыл, что между нами было решено?

– Что я не буду говорить вам о своей любви, пока еще остаюсь пажем! Но мне уже стукнуло восемнадцать лет, и я буду просить принца взять меня шталмейстером. Я слишком люблю вас, чтобы долго оставаться пажем!

– Ну, смотри же ты! – сказала Нанси, погрозив Раулю пальцем.- Ты увидишь, умею ли я держать слово! Я обещала, что буду сердиться на тебя целую неделю, если ты еще раз скажешь, что..-, любишь меня! Ну, так…

У Рауля в этот день был прилив смелости. Он взял белорозовую руку камеристки и, целуя ее, сказал:

– Отлично! Можете сердиться на меня две недели, если хотите, потому что я собираюсь согрешить дважды подряд! Я вас люблю! Я вас люблю!

Нанси не имела времени исполнить свою угрозу, так как в этот момент послышался отдаленный шум, известивший, что процессия близится.

– Ладно! – сказала она, схватив Рауля за руку и подталкивая его к балкону.- Давай теперь смотреть, а сердиться я буду… завтра!

И юная парочка с нетерпеливым любопытством свесилась головами с балкона, ожидая появления наваррской королевы Жанны д'Альбрэ.

Послышался звук фанфар. Сейчас же король Карл IX вскочил на приготовленную лошадь, поехал в сопровождении гвардейцев к площади Шатле и там встретил кортеж королевы Жанны.

– У нас здесь отличное место, не правда ли, милый Рауль? – спросила Нанси.

– Да, отсюда мы увидим весь кортеж.

– Внимание! – сказала камеристка, которая превратилась в жадного до зрелищ ребенка.

Действительно, в этот момент перед ними, среди густой толпы любопытствующих горожан, медленно двигались носилки королевы Жанны, несомые четырьмя красавцами мулами, упряжь которых была усеяна колокольчиками. У правой дверцы ехали принц Генрих Бурбонский и Пибрак, у левой – Ноэ и Крильон.

Поравнявшись с носилками, король спешился и сел рядом с королевой Жанной. Спереди и сзади носилок шли королевские гвардейцы и тридцать офицеров и дворян свиты, составлявших единственный эскорт, взятый с собой наваррской королевой.

Когда кортеж прибыл к главным воротам, Нанси сказала:

– А теперь давай поразнообразим наше удовольствие!

– Это как же?

– А вот пойдем! – Нанси взяла пажа за руку и, проведя его по коридору к другому окну, которое выходило на луврский двор как раз против главного входа, спросила: – У тебя хорошие глаза, Рауль?

– Превосходные!

– Так ты смотри, пожалуйста, на наваррскую королеву в тот момент, когда она выйдет из носилок.

– Зачем?

– Да затем, чтобы видеть, какова она, а то я немного близорука!

Должно быть, Нанси сильно преувеличивала, так как сама, несмотря на свою "близорукость", отлично видела королеву Екатерину и принцессу Маргариту, которые стояли среди густой толпы придворных дам на главном подъезде. Но вот носилки остановились. Король вышел первым и предложил королеве Жанне руку; она оперлась на руку короля и вышла из носилок.

Ее появление вызвало рокот всеобщего одобрения. Точно так же как в принце Генрихе Наваррском все придворные ожидали встретить не элегантного и остроумного сира Коарасса, а неотесанного мужлана, грубого пастуха, провонявшего чесноком, так и в королеве Жанне д'Альбрэ рассчитывали увидеть идеал кальвинистки (королева стояла во главе партии гугенотов), то есть высокую, худую женщину, одетую в грубые одежды и отталкивающую всех суровым видом неприступной ханжи. Однако луврские придворные жестоко ошиблись. Королева Наварры была красива и казалась гораздо моложе своих лет. Ей было тридцать девять, но на вид ей нельзя было дать и тридцати; она была красива, как настоящая беарнка: у нее были черные живые глаза, пухлые губы и пышные иссиня-черные волосы. Видя ее рядом с Генрихом Бурбонским, ее можно было принять не за мать, а за сестру этого юного принца.

Она подошла к королеве Екатерине с изяществом и достоинством породистой женщины; принцессе Маргарите она дала поцеловать руку, чем сразу показала, что смотрит на Маргариту как на свою будущую сноху, а затем, опираясь на руку короля, поднялась по лестнице.

– Однако! -сказала Нанси,- по-моему, при неракском дворе дело обстоит далеко не так плохо, как мы думали!

– Я тоже так думаю! – согласился Рауль.

В Лувре существовал большой зал, где обыкновенно происходили приемы гостей, здесь-то по приказанию короля Карла IX был поставлен стол для парадного пиршества, за которым чествовали наваррскую королеву.

Жанна заняла место по правую руку от короля. Королева Екатерина, сидевшая против Карла IX, имела по левую руку принца Генриха Бурбонского. По левую руку от короля сидела принцесса Маргарита, а от королевы Екатерины – герцог Крильон.

Нанси, которая по своему низкому служебному положению не имела права сидеть за королевским столом, шепталась с пажем Раулем в одном из уголков большого зала. Рауль сказал ей:

– Нет, я решительно уверен, что королева Екатерина искренне простила сира де Коарасса!

– Ах вот как? Ты так думаешь? – сказала Нанси с таинственным видом.

– Да разве вы не видите, какой у нее сияющий вид?

– Когда королева улыбается, это дурной признак!

– Ба!

В зал вошел Рене.

– Смотри! – шепнула Нанси, толкнув Рауля локтем в бок. Паж успел заметить взгляд, которым быстро обменялись королева Екатерина и парфюмер. С губ королевы не сбегала улыбка, но во взгляде блеснула молния.

– Нет, милый мой,- сказала Нанси,- сир де Коарасс еще не умер и не забыт, и королева все еще не простила обмана!

– Ну так что же,- возражал паж,- ведь принц все же женится на принцессе Маргарите.

– Конечно,- ответила Нанси,- но…- Девушка остановилась и затем резко сказала: – Ты еще слишком молод и ничего не понимаешь в политике. В данный момент за столом сидит еще один человек, которого королева-мать ненавидит гораздо сильнее, чем принца Генриха Бурбонского!

– Кого же это? – изумленно спросил Рауль.

– Наваррскую королеву!

Изумление Рауля перешло в остолбенение.

– Да почему? – спросил он.

– Почему? Да потому^ что королеве Жанне сорок лет, а ей можно дать тридцать, тогда как королеве Екатерине сорок пять и все сорок пять лет целиком отражены на ее лице!

– Что за идея!

– Милый мой Рауль, я вижу, что была права, когда сказала, что ты ровно ничего не смыслишь в политике!

– А я был прав, когда уверял, что вы видите удивительно все в черном цвете!

В этот момент королева Екатерина сказала Жанне д'Альбрэ:

– Дорогая сестра и кузина, я приготовила для вас помещение в новом доме, который выстроила на улице Босежур. Вы будете первой жилицей в нем!

Наваррская королева поклонилась в ответ.

В этот момент Рене снова прошел через зал и обменялся вторым взглядом с королевой Екатериной.

Тогда Нанси склонилась к уху Рауля и шепнула ему:

– Наваррской королеве грозит смертельная опасность!..


VII

Дом, который выстроила королева Екатерина на улице Босе-жур и который впоследствии стал называться "отель де Суассон", в момент приезда наваррской королевы еще не был окончен, но и тогда уже представлял собой истинное чудо архитектурного искусства. Левое крыло дома было специально подготовлено для приема королевы Жанны, и в последний месяц Екатерина Медичи очень часто заезжала на постройку, чтобы лично проследить за успехом работы. При этом она каждый раз говорила:

– Моя сестра и кузина Жанна Наваррская способна еще разуться в передней дворца из боязни попортить паркет гвоздями своих деревянных башмаков. Ведь это настоящая мужичка!

Однако элегантная внешность и полная царственного достоинства осанка Жанны д*Альбрэ заставили Екатерину Медичи отказаться от первоначального мнения. Наваррская королева знала обычаи и жизнь больших дворов. Когда-то она жила при мадридском дворе, присутствовала при закате великого царствования, которое до сих пор слывет у испанцев под именем "века Карла Пятого", и обеим королевам достаточно было обменяться одним взглядом, чтобы разгадать и узнать друг друга.

"Я имею дело с достойным противником!" – сразу подумала Екатерина.

"Королева Екатерина,- подумала Жанна д'Альбрэ,- именно такова и есть, какой мне ее описывали. Я буду чувствовать себя у нее словно во вражеском стане!"

Было около десяти часов вечера, когда Карл IX со всем двором проводил наваррскую королеву в отель Босежур.

Жанна проявила очаровательную любезность и доказала, что от ее матери, Маргариты Наваррской, ей достался в наследство тонкий, изысканный, порою даже несколько склонный к рискованным двусмысленностям ум. Карл IX был в восторге от нее и даже сказал, целуя ее руку:

– Я хотел бы быть Пьером Ронсаром, чтобы иметь возможность воспеть ваши ум и красоту!

Придворные шептались между собой:

– Однако при неракском дворе царит совсем не такой дурной тон, как мы думали!

А принцесса Маргарита шепнула что-то на ухо матери. Жанна улыбнулась и окинула сына любящим взглядом. Свита королевы Жанны состояла из молодцов как на подбор. Большинство из них были красивы и молоды, высоко держали головы, не лезли в карман за словом, отлично знали толк в "науке страсти нежной" и с первых шагов начали так таращить глаза на придворных дам, что король хлопнул Пибрака по плечу и сказал ему:

– Друг мой Пибрак, нашествие твоих земляков может привести к большим пертурбациям при нашем дворе!

– Это весьма возможно, государь! – дипломатически ответил капитан королевской гвардии, уклоняясь от дальнейшего обсуждения этого вопроса.

Королева Екатерина лично проводила Жанну д'Альбрэ в ее спальню. Теперь официальная часть приема была закончена, и королева Жанна могла отдохнуть, оставшись наедине с принцем Генрихом и Ноэ. Она с довольным видом откинулась в глубоком кресле и сказала, жестом приглашая молодых людей присесть:

– Ну-с, а теперь, дети мои, мы можем поговорить, если хотите! Как вы здесь жили?

Белокурые усы Ноэ слегка пошевелились от насмешливой улыбки, скользнувшей по его лицу.

– Ах, государыня,- сказал он,- если вашему величеству благоугодно будет потребовать от нас подробного отчета во всех наших приключениях, то и ночи не хватит!

Жанна улыбнулась и окинула сына нежным, любящим взглядом.

– Вот как? – сказала она.

– Мы воскресили истории о паладинах, государыня!

– Ноэ преувеличивает,- сказал принц.

– И Анри нашел способ заслужить дружбу короля, любовь принцессы Маргариты и ненависть королевы Екатерины! Жанна д'Альбрэ нахмурилась, причем сказала:

– Это было большой ошибкой.

– Ну, у нас найдется еще более непримиримый враг! – заметил Ноэ.- Это Рене Флорентинец.

– Я слышала о нем,- сказала королева.- Это очень злой человек. Ну да Бог с ним! Лучше расскажите мне толком, что вы здесь настряпали! – И с этими словами юная мать, которая казалась скорее старшей сестрой, взяла обоих юношей за руки.

– Гм!..- сказал Генрих.- Я всегда находил, что Ноэ отличается красноречием, а потому и предоставляю ему рассказать нашу одиссею.

– Ну так говори, милочка Ноэ! – сказала Жанна.

Ноэ искоса взглянул на принца, как бы спрашивая его: "Обо всем ли говорить?" Принц кивнул ему головой, и Ноэ принялся рассказывать.

Рассказывал он действительно очень хорошо, умея схватить самую суть и опустить ненужные детали. Таким образом, в течение двух часов перед королевой прошли все перипетии пестрой жизни Генриха Наваррского и Амори де Ноэ со времени их отъезда из Наварры и вплоть до прибытия королевы Жанны.

Пробило как раз двенадцать часов, когда Ноэ закончил свой рассказ. Королева Жанна слушала молча, ни разу не прерывая рассказчика, но Генрих, внимательно следивший за лицом матери, видел, что все эти истории причиняют ей большое огорчение и заботу.

Ноэ кончил. Королева помолчала немного и затем сказала:

– Вот что я скажу вам, сын мой! Если положить на одну чашу весов дружбу короля и любовь принцессы, а на другую – ненависть королевы Екатерины, то вторая чаша легко перетянет первую!

– Но позвольте, государыня,- заметил Генрих,- Ноэ забыл прибавить, что королева-мать простила принцу Наваррскому все выходки сира де Коарасса!

– Екатерина Медичи не прощает! – возразила Жанна.

– Но она обращается со мной на редкость хорошо!

– Это дурной знак! – сказал Ноэ.

– Но, в конце концов,- несколько нетерпеливо сказал принц,раз я все равно должен стать мужем принцессы Маргариты, то я не понимаю, что может заставить королеву Екатерину питать ко мне дурные чувства?

– Выслушай меня внимательно, сын мой,- ответила мать,может быть, тогда ты поймешь многое! Знаешь ли ты, почему Екатерина Медичи желала этого брака?

– Ну да! Она хотела отстранить герцога Гиза как можно дальше от французского трона!

– Это так! Лотарингский и Бурбонский дома ближе всего стоят к короне. Дом Валуа, представляемый ныне тремя юными принцами – королем Карлом и его братьями Франсуа и Генрихом,- может уже теперь считаться погибшим. Король Карл, несмотря на свои двадцать три года, уже совершенный старик. В глазах у него чувствуется веяние смерти, и на его челе лежит мобильная печать!

– Что вы говорите, мама!

– Принц Генрих французский, нынешний король Польши, едва ли доберется до французской короны, потому что поляки не выпустят его. Остается третий, герцог Франсуа. Но ведь это двадцатилетний старик, человек, погрязший в разврате, вечно бывающий то пьяным, то с похмелья. Он жесток и мстителен, как его мать… О! – воскликнула Жанна в пророческом экстазе.- Уж этот-то никогда не будет царствовать, ручаюсь вам!

В этот момент позади королевы послышался легкий шум. Генрих и Ноэ не слышали никакого шума. Тем не менее они сейчас же встали, обошли все ближайшие комнаты, но нигде никого не нашли.

– Мне показалось, будто сзади меня двинули стулом,пояснила наваррская королева.- Но это, конечно, лишь почудилось мне! Наверное, шум был на улице!

Она снова уселась.

– Продолжайте, государыня-мать! – сказал Генрих.

Для того чтобы объяснить читателю, что за таинственный шум слышала наваррская королева, нам придется вернуться несколько назад.

Еще в тот момент, когда только приступали к постройке отеля Босежур, архитектор обратил внимание королевы Екатерины на полуразвалившуюся лачугу, примыкавшую с одной стороны к отведенному под новый дворец месту, и посоветовал купить старую развалину и сломать ее. Королева купила лачугу, но ломать не позволила, а наоборот, подновив ее, подарила Рене.

Когда внешние стены нового дворца выросли, архитектор был приглашен к королеве Екатерине и имел с нею тайный разговор, из которого должен был убедиться, что сносить лачугу действительно не нужно.

Он узнал от королевы, что на месте дворца стоял когда-то монастырь, настоятель которого был влюблен в некую красавицу. Последняя построила рядом с монастырем дом, из которого и провела подземный ход в келью настоятеля. Впоследствии королевским указом монастырь был снесен, возлюбленная отцанастоятеля умерла, дом полуобвалился, но подземный ход существовал по-прежнему.

Что последовало из этого разговора архитектора с королевой, читатель легко поймет и сам, как поймет и то, почему именно королеве Жанне было отведено помещение в Босежуре: со страстью Екатерины Медичи к подслушиванию и выслеживанию читатели знакомы уже достаточно.

Проводив наваррскую королеву в отведенное ей помещение, Екатерина Медичи вернулась в Лувр и, сославшись на сильное утомление, отпустила пажей, сказав, что ляжет в кровать и чтобы ее не смели беспокоить ни под каким предлогом. Она действительно стала раздеваться, но, вместо того чтобы лечь в кровать, тут же надела ботфорты и камзол дворянина своих цветов *, а затем, закутавшись в широкий плащ и надвинув на лоб широкополую шляпу, вышла из Лувра.

Ночь была достаточно темна, и королева, не привлекая к себе ничьего внимания, прошла до площади собора Сен- Жерменд'0ксерруа. У дверей маленького дома, примыкавшего к отелю Босежур, она остановилась и постучала.

Дверь сейчас же открылась; королева вошла.

– Это вы, государыня? – спросил шепотом чей-то голос.

– Да, это я. А это, конечно, ты, Рене?

– Я, я, ваше величество! Позвольте мне вашу руку, я сведу вас вниз, а то иначе как в погребе нельзя зажечь огонь; этипроклятые беарнцы, приехавшие с наваррской королевой, сейчас же всполошатся, если увидят свет в доме, который они считают необитаемым.

– Хорошо, веди меня! – сказала королева.

Они осторожно спустились в погреб, где Рене зажег фонарь.


VIII

На том месте, где когда-то была келья влюбленного настоятеля, королева Екатерина приказала возвести очень толстую стену. Толщина последней маскировалась общим расположением комнат и изнутри оставалась совершенно незаметной; между тем в ней находилась узенькая лестница, которая вела наверх, в крошечную каморку, смежную с комнатой королевы Жанны. Эта каморка была настолько тесна, что там мог поместиться лишь один стул для королевы Екатерины, а Рене должен был стоять около нее. В эту-то каморку и прошла Екатерина. Когда она уселась на приготовленный для нее стул, как раз у ее глаз оказалась небольшая дырочка, через которую можно было видеть все, что делалось в комнате.

Екатерина пришла как раз к концу рассказа Ноэ и вместе с Рене стала слушать, затаив дыхание. Но когда Жанна д'Альбрэ дала уже известную читателю далеко не лестную характеристику младшего и самого любимого сына Екатерины, последняя не выдержала и двинулась на стуле. Это и послужило причиной шума, всполошившего наваррскую королеву.

Однако Екатерина тут же справилась с собой и вполне овладела своим хладнокровием, когда Генрих сказал:

– Продолжайте, государыня-мать!


***

– Да, сын мой,- начала вновь наваррская королева,- не забывай, что дом герцогов Лотарингских и принцев Бурбонских стоит ближе всего к трону французских королей. Королева Екатерина предчувствует, должно быть, что ее сыновья умрут, не оставив потомства, и что дом Валуа осужден на гибель. Поэтому она так и ненавидит представителей тех домов, которые, как я уже сказала, ближе всего стоят к короне Франции.

– Но в таком случае… этот брак? – сказал Генрих.

– Этот брак? Для королевы Екатерины еще несколько дней тому назад этот брак был средством унизить Лотарингский дом с полной безопасностью для французского трона. Она боялась Гизов, но не нас, потому что нас она считала полнейшим ничтожеством, государями без армии, денег и честолюбия. Но ты явился под видом сира де Коарасса и доказал, что ты храбр, умен, ловок… Теперь приехала и я. Королева думала встретить во мне жалкую мещаночку, а увидела государыню, привыкшую к придворной жизни и опытную в политике. Королева-мать увидела теперь, что она ошибалась и что с нашей стороны дому Валуа грозит не меньшая опасность, чем со стороны Гизов. Поэтому…

– Вы думаете, что она способна расстроить наш брак?

– Нет, на это она не решится, но… но она способна убить тебя на другое же утро после свадьбы! Впрочем,- задумчиво прибавила она,- у всякого человека имеется своя судьба, и не во власти других людей изменить эту судьбу! – Она опять задумалась и потом прибавила: – Все равно, ты будешь королем Франции, сын мой!

Генрих вздрогнул. Словно испугавшись, что она зашла слишком далеко, королева Жанна поспешно прибавила:

– Ну, ступай к себе, сынок, дай мне лечь! Завтра я дам тебе знать, когда проснусь!

Она протянула молодым людям руку для поцелуя и отпустила их.


***

– Я задыхаюсь здесь, пойдем! – лихорадочно шепнула королева Екатерина своему фавориту, когда Жанна д'Альбрэ закончила свои рассуждения.

Они тем же путем спустились вниз.

– Слушай! – сказала Екатерина, когда они очутились в погребе.- Я должна сказать тебе нечто очень важное. Но это слишком важно, чтобы говорить здесь. Пойдем со мной! На берегу Сены нас никто не может подслушать!

Королева взяла руку парфюмера и пошла с ним по направлению к Лувру. Рене чувствовал, что в душе Екатерины кипит целый ад, и заранее радовался тем сообщениям, которые собиралась сделать ему королева. Ее бешенство, волнение и таинственность доказывали, что речь будет идти о жизни и смерти, а чем больше преступлений свяжет их обоих, тем крепче и неприступнее будет его положение фаворита!

Они молча дошли до Сены и спустились по откосу к самой воде.

Там королева уселась на вытащенную из реки и опрокинутую лодку и промолвила:

– Рене! Я вижу, что пошла неправильным путем! Брак Маргариты с Генрихом Наваррским – страшная ошибка!

– Но ведь эту ошибку еще можно исправить! Брак еще не совершен!

– Нет, поздно, Рене, слишком поздно! Этого брака хочет король, Маргарита полюбила жениха, и мне не справиться с ними обоими. А между тем Бурбоны несравненно опаснее Гизов! Ты слышал, она прямо заявила сыну, что он будет королем Франции!

– Она просто сумасшедшая!

– Нет, Рене, наоборот: она умна, хитра и настойчива!

– Но ведь король еще жив, как живы польский король и герцог Франсуа!

– А кто может поручиться, что Бурбоны не позаботятся об их скорой кончине?

– О, государыня! Я и сам ненавижу этого Генриха Наваррского, но все-таки разве можно допустить, чтобы он…

– Он – нет, но его мать… Она способна на все! И пока она жива, я не могу чувствовать себя спокойной… Рене начал понимать, в чем дело.

– Но прикажите только, государыня,- сказал он,- и все будет сделано!

– Мне нечего приказывать, я хочу только напомнить тебе коечто. Ты помнишь, что я клятвенно поручилась за то, что ты не тронешь волоса на голове и ничем не нарушишь покоя самого принца, Пибрака, Ноэ и Сарры Лорьо. Но Генрих Наваррский оказался недостаточно предусмотрительным и позабыл включить в этот список одну особу, ему очень близкую…

– Понимаю! – сказал Рене.

– А если понимаешь, то ни слова больше! Поступай как найдешь нужным. Только я хочу дать тебе хороший совет: помни, что кинжал – оружие грубое…

– О, что касается этого… Я недавно открыл еще новый яд, который отличается…

– Это уж твое дело! До свиданья! – резко сказала королева и ушла.

Рене посидел еще некоторое время на берегу, затем встал и пошел домой. Когда он проходил мимо фонаря, одиноко стоявшею около луврской стены, из тени вынырнула какая-то фигура и сказала парфюмеру:

– Благородный господин, сжальтесь над бедной девушкой, которая ничего не ела целый день!

Рене присмотрелся и увидал высокую, очень красивую девушку, одетую в живописные лохмотья.

Как известно, Рене не отличался добротой, но нищим он почти всегда подавал, так как считал это очень важным для урегулирования счетов с Богом. Поэтому и теперь он сунул руку в карман, достал какую-то монетку и, подавая деньги девушке, сказал:

– Вот возьми и помолись Богу за Рене Флорентийца!

– Так вы – сам Рене Флорентинец? – спросила девушка.Парфюмер королевы?

– Существует только один Рене на свете! – гордо ответил итальянец.

– Ну так пусть он умрет! – крикнула нищая и, быстрым движением достав из-за пазухи кинжал, направила его на парфюмера.- Я уже целых две недели поджидаю тебя!

Рене не успел обнажить оружие, как кинжал нищей поразил его прямо в грудь.


IX

Когда королева Жанна отпустила принца Генриха и Ноэ, молодые люди направились через зал к выходу.

– Однако,- спросил Ноэ, рассеянно следовавший за Генрихом,- куда же, собственно, мы идем? Ведь нам приготовили комнаты здесь!

– Велика важность! – ответил принц.- Надо подышать свежим воздухом!

– Уж не собираетесь ли вы дышать этим воздухом в… Лувре? – спросил Ноэ улыбаясь.- Может быть, вы боитесь, что принцесса Маргарита никак не может заснуть, и хотите рассказать ей сказочку?

– Нет,- ответил принц,- я и не думаю об этом!

– Как? – удивленно воскликнул Ноэ.- Разве вы больше не любите принцессу?

– Как тебе сказать?.. Люблю, пожалуй, но в последние дни моя любовь стала более… рассудительной! Помнишь, что я говорил тебе когда-то о графине де Граммон и сказках моей бабки Маргариты Наваррской?

– А, помню и понимаю теперь! Вам уже не нужно соблюдать тайну, беречься, прятаться, и ваша любовь…- Ноэ сделал многозначительный знак рукой.- Зато,- продолжал он,- я знаю также, куда ваше высочество намеревается направить свои августейшие стопы! Наверное, улица Претр-Сен-Жермен и в особенности дом кондитера Жоделя привлекают вас в данный момент!

– Ты прав! Пойдем! Ты постоишь на часах, пока я займусь приятными разговорами!

Принц взял Ноэ под руку, и молодые люди направились к дому кондитера Жоделя.

Их путь лежал мимо кабачка Маликана, и, когда они проходили около запертых дверей кабачка, Ноэ мечтательно взглянул на них и глубоко вздохнул.

– Чего ты вздыхаешь? – спросил Генрих,

– Я подумал, что Маликан ужасный остолоп!

– Что такое? – удивленно спросил Генрих.- Ты ругаешь человека, который так искренне предан нам?

– Не "нам", а только вам!

– Полно, Ноэ, и тебе тоже!

– Ну, это, так сказать, "рикошетом".

– Да что он сделал тебе?

– Ничего.

– За что же ты ругаешь его?

– За то, что с его стороны крайне дурно быть дядей Миетты!

– Это дурно, по-твоему?

– А еще бы! У Миетты такие маленькие ножки, такие крошечные ручки, она так хороша и изящна, что могла бы свободно быть девушкой из аристократической семьи!

– Но ты и так любишь ее!

– Да, но будь у нее хоть малейшая родословная, я сейчас же сделал бы ее графиней де Ноэ!

– Ну так пусть это не стесняет тебя, дружище Амори! Как только я стану наваррским королем, я засыплю Маликана патентами на всяческие титулы!

– Для меня такая аристократия слишком свежа, принц! – ответил Ноэ, пожимая плечами.

Он снова вздохнул и молчаливо пошел далее. У начала улицы Претр принц оставил Ноэ стоять на страже, а сам пошел далее, к дому Жоделя. Казалось, что в этом доме все спало: ни луча, ни искорки света не виднелось оттуда.

"Гм… когда кондитеры спят, влюбленные бодрствуют!" – подумал принц и принялся напевать вполголоса одну из модных тогда песенок.

Пропев куплета два, он замолчал и прислушался. Через минуту после этого одно из окон нижнего этажа чуть-чуть приоткрылось. Генрих подошел ближе и совсем тихим голосом пропел третий куплет. Тогда окно открылось совсем.

– Это вы… Анри? – спросил чей-то взволнованный голос.

– Это я, дорогая моя Сарра! – ответил принц и подошел совсем близко, так что рука Сарры могла коснуться его руки.

– С вами ничего не случилось? – дрожащим голосом спросила красотка-еврейка.

– Ровно ничего. Но почему вдруг этот вопрос, милочка?

– Но ведь так поздно… Прежде вы приходили раньше…

– Что же делать? Сегодня приехала моя мать!

– Королева Жанна? – вскрикнула Сарра.- Значит, мы спасены теперь.

– Конечно спасены, особенно после того, как вам нечего бояться Рене!

– Но вы?

– О, что касается меня, то ведь я имею клятвенное обещание королевы. А потом…

– А потом,- грустно сказала Сарра,- вы женитесь на принцессе Маргарите!

– Сарра, дорогая моя Сарра, не говорите мне о Маргарите! Я люблю только вас одну!

– Нет,- ответила красотка-еврейка,- не меня следует вам любить!

– Полно!

– Дорогой принц, надо любить женщину, в руках которой ваша судьба! Надо любить ту, которая может приблизить вас к французскому трону!

– Сарра!

– Вы великодушны, милый принц, вы храбры, благородны, и я твердо верю, что вы будете королем, и великим королем к тому же. Ну а у королей свои обязанности: они не располагают собой, не смеют отдаваться лишь сердечным влечениям! А тут еще вдобавок у вас имеется полное влечение к вашей будущей жене, так к чему же…

– Но уверяю вас, дорогая Сарра, что я люблю только вас одну!

– Ну, хорошо, допустим, что вы любите нас обеих сразу… Все равно! Повторяю вам: вы должны любить лишь ее, и я, во всяком случае, сумею добиться, чтобы вы забыли меня…

– Никогда!

– Но так нужно, Анри!

– А, так нужно? Ну так я говорю вам, что, если вы станете избегать меня, я выйду из материнского повиновения, расстрою свой брак с принцессой и…

– И… ничего не добьетесь, принц! Не добьетесь потому, что я люблю вас! Если бы я не любила вас, я могла бы пожертвовать мгновенной страсти всем остальным. Но… я лучше скроюсь навсегда в монастырь… Вы этого хотите, Анри?

– Сарра!

– Но если вы согласитесь, чтобы я была лишь вашим другом, только другом и больше ничем, тогда я никуда не уеду, Анри!

Генрих только собирался было ответить Сарре, как вдруг с улицы – с противоположной тому концу стороны, где дежурил Ноэ,послышался шум шагов быстро бегущего человека.

– До свидания… до завтра! – сказал принц.

– До свидания… до завтра! – повторила Сарра, поспешно захлопывая окно.

В этот момент принц увидел женщину, которая быстро бежала по улице, размахивая кинжалом. Думая, что это вырвавшаяся на волю сумасшедшая, Генрих Наваррский изловчился схватить ее за руку и, остановив бегущую, спросил:

– Что с вами?

– Пустите! – крикнула женщина, сопровождая свои слова нервным смехом.- Пустите! Я убила его!

– Кого? – спросил принц.

– Да его… Рене Флорентийца! – ответила женщина среди взрывов радостного смеха.

– Ноэ! Сюда! Ко мне! – крикнул принц, не выпуская женщины.

Ноэ прибежал.

– Ну да, ну да! – повторила женщина.- Я убила Рене Флорентийца минут пять тому назад, и, если вы честные люди, вы должны радоваться этому! Бежим посмотрим! – И она, схватив молодых людей за руки, бегом потащила их к Лувру.

На углу у фонаря не было никого, но на белом камне виднелись свежие капельки крови.

Х


Увидев эти кровяные пятна, принц и Ноэ внимательно посмотрели на нищую. Это была очень красивая девушка, поражавшая крупными формами. Она была почти мужского роста, но ее тело псе же отличалось пропорциональностью и гибкостью.

– Вот видишь, милая,- сказал Генрих,- ты его просто поцарапала, и он пошел своей дорогой!

– Вот это-то я никак не могу понять,- растерянно сказала нищая.- Ведь я ударила его изо всех сил и чувствовала, как клинок въедался в мясо… Да вот, смотрите! – И девушка показала молодым людям кинжал, клинок которого был еще залит свежей кровью.

– Но за что же ты его так? А? – спросил принц.

– Вы, должно быть, не знаете, кто я такая? – горделиво спросила девушка в ответ.- Я Фаринетта!

– Но это не объясняет нам…

– Ну конечно! – перебила его нищая.- Я забыла, что вы знатные господа, которые не могут знать то, что известно всякому во Дворе Чудес! Ну, так я скажу вам яснее: я вдова Гаскариля!

– Гаскариля! – в один голос вскрикнули принц и Ноэ, сразу вспомнив имя подставного убийцы Самуила Лорьо.

– Да,- горделиво подтвердила Фаринетта,- Гаскариляакробата, Гаскариля-карманщика, Гаскариля-адъютанта Короля Цыганского, царствующего над пародом Двора Чудес! И вы понимаете теперь, почему я ненавижу Рене и почему я поклялась убить его!

– Позволь,- сказал принц.- Я понимаю, что ты должна оплакивать Гаскариля и хочешь мстить за его смерть. Но почему же ты считаешь виновным Рене?

– А, так вы не знаете, как это было? Ну так пойдемте вот туда, к мосту, и я все расскажу вам!

Фаринетта снова взяла молодых людей за руки и повела их к ближайшему мосту Шанж.

Там, присев на балюстраду, она принялась рассказывать:

– Гаскариль был отчаянным смельчаком, а потому нередко попадался в лапы полиции. Когда он попался в последний раз, весь Двор Чудес был уверен, что моему миленькому опять удастся выпутаться. Но вот нас поразила страшная весть: главный судья приговорил Гаскариля к повешению и казнь должна скоро состояться. Меня эта весть почти убила, но товарищи принялись надо мной смеяться. Они уверяли, что Гаскариль малый не промах и сумеет посмеяться даже над приговором главного судьи. Их уверения успокоили меня, и я даже принялась по просьбе Короля Цыганского танцевать у костра с Герцогом Египетским. И вдруг во Двор входит разбитый параличом Фильер, бросает костыли, присаживается у огня и говорит:

"Там, у ворот, тебя ждет какойто судья. Он говорит, что пришел от Гаскариля". Сначала я даже верить не хотела, но потом все-таки пошла к воротам. Уж очень мне казалось странным, что судья рискнет прийти в такое место, как Двор Чудес! Оказалось, что это пришел сам президент Ренодэн. Показывая мне сережку Гаскариля, он сказал: "Красавица! Гаскариль может спастись, если сделает так, как советую ему я. Но он сомневается, колеблется и хочет посоветоваться с тобой. Как это ни трудно, но я устрою вам свидание. Пойдем со мной!"

"Но как? Почему? В чем дело?" – крикнула я с радостью и недоумением; я боялась, не вижу ли я всего этого во сне, так как уж очень необычно и странно было это появление судьи с вестью о возможном спасении моего дружка и притом в тот самый момент, когда мы с Королем Цыганским как раз говорили об этом! "По дороге я объясню тебе все,- ответил судья,- а сейчас нельзя терять ни одной минуты! Пойдем!"

Действительно, по дороге Ренодэн подробно и добросовестно объяснил мне, что Гаскарилю предлагают взять на себя вину негодяя Рене, что за эту услугу мы с Гаскарилем получим по кругленькой сумме, а кроме того, королева прикажет Кабошу повесить моего дружка лишь для вида. Но Гаскариль колеблется принять это предложение: он боится, чтобы я, Фаринетта, не устроилась с кем-нибудь другим на выхлопотанные им для меня деньги.

"Как он только мог подумать это! – крикнула я.- – Ведь я люблю его и не изменю ему ни живому, ни мертвому! Но вот что он вам не верит, в этом он совершенно прав! Мы не привыкли к щедрости и великодушию судей!"

"Глупенькая! -, ответил мне Ренодэн.- При чем здесь моя щедрость или великодушие? Неужели ты не понимаешь, что мне самому нет никакого дела до мессира Рене, и если я взялся за переговоры с Гаскарилем, то лишь во исполнение приказания высоких особ? Обещания даю не я; я лишь передаю их! Так что при чем здесь я?"

"А! – сказала я.- Значит, вы даже не можете ручаться…"

"Я могу ручаться только за самого себя,- перебил он меня.- Поэтому, я ручаюсь тебе, что королева выразила мне согласие помиловать Гаскариля, и Рене будет известно, кто выручил его. Ты знаешь, каким влиянием пользуется Рене у королевы. Неужели ты думаешь, что он не сделает такого пустяка для спасения жизни человеку, которому он обязан своей жизнью?"

"Ну, от Рене трудно ждать благодарности! – заметила я.

– Это такое чудовище, каких не найдется среди самых отчаянных головорезов Двора Чудес".

"В этом ты права",- холодно сказал судья. "Значит, и вы сомневаетесь?" – крикнула я.

"Я не сомневаюсь лишь в одном,ответил Ренодэн,- и вот в чем: если Гаскариль не возьмет на себя убийства на Медвежьей улице, он во всяком случае будет повешен, если же возьмет, ты во всяком случае получишь деньги, а Гаскариль, может быть, и не будет повешен. Пойми: будет смешно, если я, незначительный судья, стану ручаться за верность слова такой высокой особы, как королева. Ее сан сам должен служить ручательством. Если же я искренне советую Гаскарилю взять на себя вину Рене, то потому, что вижу в этом единственный шанс к спасению. Вот и все! Однако мы пришли. Помни: я привел тебя для очной ставки с Гаскарилем по делу об ограблении суконщика Пистоле на улице Святого Николая. Подробности никто не будет спрашивать".

Ренодэн ввел меня в маленькую комнатку, где я имела возможность пораздумать над его словами. Должна признаться, что его доказательства произвели на меня большое впечатление. Конечно, очень возможно, что Гаскариля обманут; но ведь ему все равно не отвертеться от виселицы, а если он откажется взять на себя вину, то его уж наверное повесят – из безопасности, чтобы он не болтал, и в отместку. Да и трудно поверить, чтобы высокие особы оказались такими вероломными предателями! Словом, когда Гаскариль вошел ко мне в комнатку, я сделала все, чтобы убедить его согласиться на предложение Ренодэна. Я поклялась ему, что останусь верной ему и что, если его обманут, мы – все население Двора Чудес – отомстим за него!

Вернувшись на Двор Чудес, я рассказала товарищам обо всем, что произошло. Они были очень рады принесенному мною известию и заявили, что не допускают возможности обмана. Это окончательно уничтожило во мне всякие сомнения, и мы очень весело провели этот вечер в танцах и пиршестве. На другой день после этого я мирно разговаривала с Королем Цыганским; вдруг вбежал, задыхаясь, герцог Египетский и крикнул:

"Ребята! Гаскариля повели вешать! Пойдем скорее! Вот-то будет потеха! Гаскариль – парень веселый и, наверное, доставит нам этой комедией несколько веселых минут!" Мы побежали на Гревскую площадь и попали туда как раз в тот момент, когда Кабош надевал Гаскарилю петлю на шею. Я невольно закрыла глаза, когда палач столкнул его с помоста и Гаскариль принялся извиваться в воздухе. Однако мои товарищи смеялись и уверяли, что Гаскариль отлично разыгрывает роль повешенного. Каков же был наш ужас, когда через час веревку с неподвижно висевшим Гаскарилем опустили на землю и мы убедились, что мой несчастный дружок был повешен самым настоящим образом. Я в отчаянии бросилась к Ренодэну. Он встретил меня с совершенно спокойным лицом; но каковы же были его испуг, изумление, гнев, когда он узнал, что обещание не было сдержано!

– Мерзавец! – буркнул Ноэ, но принц сейчас же дернул его за рукав: не в их интересах было разоблачать Ренодэна и тем ослаблять ненависть Фаринетты к Рене – ненависть, которая могла быть крупнейшим козырем в их игре!

– И тогда он прямо сказал мне, что это дело рук Рене! – продолжала Фаринетта.- Ведь до признания Гаскариля палачу ничего не говорили. А вдруг Гаскариль в последнюю минуту раздумает? Поэтому сам Рене должен был сказать Кабошу от имени королевы, чтобы Гаскариля пощадили. Он не сделал этого! И я в присутствии всего Двора Чудес поклялась, что жестоко отомщу негодяю Рене за смерть своего возлюбленного, а товарищи поклялись помогать моей мести каждый раз, когда я этого потребую. Но я хотела собственноручно наказать мерзавца. И вот…

– И вот это тебе не удалось! – сказал принц.- Очевидно, рана этого Флорентийца оказалась неопасной, и он спокойно отправился к себе домой!

– А! – зарычала Фаринетта.- Ну, так я пойду туда и там прикончу его!

Но принц схватил ее за руку и, удержав на месте, сказал ей:

– Послушай, красавица! Мы оба тоже жаждем отомстить Рене, так как и нам он тоже причинил много зла. Поэтому я хочу удержать тебя от поступка, который не может быть удачным. В дом к Рене ты не попадешь, а если и подстережешь его вторично, то теперь он уже знает тебя и сумеет принять свои меры. И ты не только не отомстишь ему, но еще сама пострадаешь ни за грош! Нет, милая, откажись от кинжала; это слишком грубое и недостаточное оружие в данном случае!

– А вы придумали что-нибудь лучшее? – злорадно спросила Фаринетта.

– Может быть,- ответил принц,- и если ты согласишься повиноваться мне…

Фаринетта внимательно посмотрела на принца, после чего сказала с наивным обожанием:

– Вы красивы и молоды, ну а красивые молодые люди редко бывают лицемерными. А вы не лжете мне?

– Клянусь, нет! – ответил принц.

– Ну что же,- после недолгого колебания сказала нищая,- я готова поверить вам и сделаю все, что вы прикажете мне!

– Вот и отлично! – воскликнул принц.- А теперь пойдем за нами: мы постараемся подсмотреть сквозь щелочку ставен лавочки Рене, не там ли он!

Они отправились к мосту Святого Михаила и еще издали увидали, что сквозь ставни виднеется свет. Подойдя к самой лавочке и заглянув в щелку, они увидели, что Рене, бледный как смерть, лежит на кровати Годольфина, а Паола старательно промывает ему рану, нанесенную Фаринеттой.

– Что это за женщина? – спросила Фаринетта.

– Это его дочь Паола,- ответил Генрих.

– А! Теперь я знаю…- сдержанным шепотом прорычала нищая,теперь я знаю, чем больнее всего отомстить этому негодяю!


XI

Ударяя Рене кинжалом, Фаринетта в ярости размахнулась с такой силой, что Флорентинец рухнул как пласт на землю. Он пролежал некоторое время недвижимо, не понимая, что, собственно, случилось с ним и как могла женщина решиться нанести ему удар кинжалом. Уж не приснилось ли ему все это? Но кровь, бежавшая из раны, доказывала реальность всего происшедшего, и тогда Рене вдруг почувствовал безумный страх – страх умереть, словно собака, на улице. Он собрал все свои силы, встал и, пошатываясь, направился домой. Не раз случалось ему падать, но он снова вставал и упорно шел все дальше и дальше. Так добрался он до моста Святого Михаила. У дверей своей лавочки он лишился чувств и успел только крикнуть, падая на землю. На этот крик выбежали Паола и Годольфин; они подняли Рене и внесли его в лавочку.

Через несколько минут парфюмер пришел в себя.

– Боже мой, отец! – воскликнула тогда Паола.- Что случилось?

– Какая-то незнакомая женщина ударила меня кинжалом, когда я подавал ей милостыню! – ответил Рене.

– Женщина? – пробормотала Паола.- Как это странно!

Рене приказал зажечь две свечки и подать ему стальное зеркало, висевшее в лавочке над конторкой. С помощью этого зеркала он исследовал свою рану и затем сказал:- Кинжал скользнул вбок; порезаны только верхние покровы, но ни один важный сосуд не задет. Поди в мою лабораторию,- обратился он к Годольфину,- и принеси с этажерки бутылку с жидкостью темнозеленого цвета, а ты, Паола, найди корпию и приготовь перевязку!

Паола промыла рану отца, наложила сверху корпию, смоченную принесенным Годольфином составом, перевязала руку, и Рене немного забылся. Его забытье перешло в сон, и, когда он снова открыл веки, был уже полный день.

Паола и Годольфин сидели у его изголовья.

– Как ты себя чувствуешь, папочка? – ласково спросила дочь.- Не переменить ли перевязки?

– Перемени! – ответил Рене.

Паола сняла перевязку и промыла рану с опытностью присяжного хирурга.

– Так! – сказал парфюмер, снова осмотрев рану в поданное ему зеркало.- Кровь остановилась, и рана скоро зарубцуется. Вообще я отделался настолько легко, что могу сегодня же отправиться в Лувр!

– Неужели ты опять уйдешь? – с досадой сказала Паола.

– А ты этого не хочешь? Почему?

– Во-первых, я боюсь, как бы рана опять не открылась; во-вторых, я уже давно жду случая поговорить с тобой… по секрету! – договорила она, кидая взгляд на Годольфина.

– Ну что же! – ответил парфюмер.- Годольфин, отправляйся в Лувр и добейся свидания с королевой Екатериной. Ты скажешь ей, что я прошу дать тебе коробку для перчаток, которую она получила недавно от своего племянника, герцога Медичи.

Годольфин вышел.

Тогда Рене сказал:

– Теперь говори, дочка!

Паола уселась около кровати и сказала:

– Помнишь ли, папочка, как ты нашел меня на площади СенЖермен-дЮксерруа в ужасном состоянии? Ты обещал тогда отомстить за меня, но… до сих пор не сдержал обещания.

– Я сдержу это обещание скорее, чем ты думаешь,- сказал Рене,- но для этого ты должна поступить так, как я скажу!

– Говори, отец!

– Я должен предупредить тебя: то, что я скажу сейчас, может показаться тебе чудовищным, невозможным, но поверь, что так нужно для торжества мести.

– Говори, отец, я готова на все!

– Ну так слушай! Сегодня же вечером ты вернешься в Шайльо, в тот самый дом, куда укрыл тебя твой Ноэ. Вернувшись туда, ты напишешь ему или дашь знать на словах, чтобы он приехал, и тогда упадешь ему на грудь, сказав: "Амори! Спаси меня от моего отца! Я люблю тебя!" Ноэ будет тронут твоим раскаянием и любовью, а так как ты изобразишь перед ним преследуемую женщину, то он постарается освободить тебя от моей тирании и поместит тебя в более безопасное место, чем Шайльо. Ну а какое место покажется ему безопаснее, чем отель Босежур, где живет ныне королева Жанна?

– Ну, и что же затем? – спросила Паола.

В этот момент послышался шум шагов Годольфина.

– Я доскажу тебе потом, дочь моя! – сказал Рене и обратился к входившему Годольфину с вопросом: – Ну, принес? Отлично! Теперь одень меня!

Годольфин одел Рене.

Парфюмер встал без особых страданий и обратился к дочери и своему помощнику:

– Теперь идите со мной в лабораторию! Опираясь на плечо Паолы и поддерживаемый под руку Годольфином, Рене поднялся в лабораторию.

Там он уселся в кресло и сказал Годольфину:

– Возьми вот ту склянку и брось ее на пол!

– Но ведь она разобьется!

– Вот это именно мне и нужно!

Годольфин стукнул склянку об пол, и она разбилась в мельчайшие дребезги. Тогда Рене открыл коробку с перчатками и достал оттуда первую попавшуюся ему пару. Годольфин принес ему клей и кисточку, Рене взял кисть, макнул ее в клей и затем опустил в стеклянные осколки. Затем он ввел кисточку во внутренность одной из перчаток и сказал Паоле:

– А теперь достань вон оттуда с полки маленькую стеклянную коробочку… вот эту самую! Отлично! Теперь осторожно возьми ложечкой немного порошка, содержащегося в ней, и насыпь его в перчатку! Вы оба должны стать моими соучастниками!

– Вашими соучастниками?- вскрикнул Годольфин.

– Да! Осколки стекла приклеются к перчатке и расцарапают руку при надевании. Таким образом порошок, представляющий собой очень тонкий яд, войдет в кровь!

Рене сопровождал свои слова веселой улыбкой, а молодые люди с изумлением переглянулись, мысленно спрашивая себя, кто та женщина, которую Рене хочет отравить.


XII

Генрих и Ноэ вернулись в отель Босежур очень поздно.

– Ух,- сказал принц, раздеваясь,- и задержала же нас эта Фаринетта! Вообще она попала удивительно не вовремя, и, не спугни она нас, я договорился бы с Саррой до чего-нибудь в этот вечер!

– В таком случае Фаринетта оказала вам большую услугу, принц! Право, я в полном отчаянии оттого, что вы каждый вечер бегаете к этой несчастной ювелирше!

– Ноэ!

– Ах, Господи, надо же немного заглядывать в будущее.

– Уж не делаешь ли ты этого по рецепту Рене Флорентийца?

– Боже меня сохрани!

– Или… как сир де Коарасс? Ноэ расхохотался, а затем ответил:

– Это мне мало помогло бы. Но я и без всякого шарлатанства могу предвидеть, что непременно должно случиться, и, право же, будущее рисуется мне в очень мрачных красках!

– Так выкладывай скорее свои предсказания!

– Да! А если я буду откровенен, вы же рассердитесь на меня!

– Я никогда не сержусь! Ну же, говори!

– Извольте! Я исхожу из того, что принцесса Маргарита любит ваше высочество. Ее любовь может искупить все ее прошлые грешки, если только ваше высочество не изберет заместительницы графине де Граммон. Ну а так как эта заместительница по всем признакам уже найдена и зовется красоткой Саррой, то принцесса, отлично знакомая с греческим и латинским языками, вспомнит о некоем римском законе, который назывался…

Ноэ остановился, думая, что многозначительная улыбка избавит его от необходимости договорить.

– Как же называли этот закон? – холодно спросил Генрих.

– Законом возмездия!

– Однако, Ноэ, ты становишься слишком смелым! Но раз уж ты считаешь себя вправе читать мне строгую мораль, то я тоже позволю себе спросить тебя кое о чем. Насколько мне помнится, ты еще недавно признавался мне в любви к Миетте и сказал, что будь она из дворянского рода, то ты женился бы на ней, несмотря на то что у нее нет приданого.

– Ну да, я сказал это и готов повторить сто раз. Но раз Миетта не дворянка, то мне приходится довольствоваться, так сказать, созерцательной любовью!

– Отлично! Но ведь ты единственный сын у отца. Значит, рано или поздно тебе придется жениться.

– Ну так я и женюсь!

– Но в таком случае мне кажется, что Миетта будет очень похожа на Сарру, а юная графиня де Ноэ окажется в положении, аналогичном положению юной наваррской королевы!

– К черту сравнения! – недовольно буркнул Ноэ, пораженный логикой принца.- Я иду спать!

– Иди, друг мой, иди и подумай на сон грядущий об изречении, касающемся соринки в глазу друга и бревна в своем собственном глазу! Впрочем, я действительно не сержусь на тебя. Ведь я понимаю, что ты ворчишь с зависти. Мне-то удалось повидать сегодня Сарру, а ты своей Миетточки не видал!

– Ну что же,- ответил Ноэ,- зато я встану завтра пораньше и отправлюсь к Миетте. И можете быть спокойны: никакая Фаринетта мне там не помешает!

– А ну, ступай, ступай! Желаю счастья! Только заодно уж исполни, голубчик, мое поручение и передай Маликану вот это кольцо!

– Но ведь это кольцо покойного короля Антуана!

– Да, да, это условный знак между мной и Маликаном. В свое время ты поймешь… А теперь покойной ночи! Принц завернулся в одеяло и сейчас же захрапел. Ноэ отправился к себе и тоже улегся в постель, но он не мог похвалиться таким же спокойным сном и долго поворачивался с боку на бок, пока не настал ранний утренний час. Тогда он вскочил, оделся и отправился в кабачок Маликана. Там он застал одну лишь Миетту, которая приводила в порядок бутылки и кувшины на стойке.

– Здравствуй, милочка,- сказал Ноэ, фамильярно обнимая за талию девушку.

Миетта покраснела, но не выказала ни малейшего недовольства.

– Здравствуйте, месье де Ноэ! – ответила она. Ноэ осмелел настолько, что решил поцеловать девушку. Тогда Миетта решительно вывернулась из его объятий.- Чем могу служить вам? – спросила она, строя недовольную гримаску.

– Ничем! Где твой дядя?

– Он еще в постели.

– Тогда отнесите ему вот это! – сказал Ноэ, вручая Миетте кольцо, данное принцем.

– Это к чему еще? – удивленно спросила Миетта.

– Я и сам не знаю, но так нужно!

– Странно! – пробормотала Миетта и, взяв кольцо, побежала наверх, однако сейчас же вернулась обратно и сказала: – Дядя просит вас извинить его; он лишен возможности спуститься сюда, чтобы лично служить вам, так как плохо спал и у него сильная мигрень!

– Миетточка,- сказал Ноэ, подходя к девушке,- твой дядя самый милый человек, какой только существует на свете, и я очень люблю его, в особенности же… сегодня утром!

– Почему именно сегодня?

– Да потому, что он… оставляет нас одних, и я могу без помехи снова сказать тебе, что я люблю тебя, моя обожаемая Миетточка! – Говоря это, Ноэ снова охватил талию девушки. Миетта пыталась высвободиться, но Ноэ крепко держал ее, все сильнее прижимая к себе.- Я люблю тебя, ненаглядная! – страстно повторил он.

– Амори! – задыхаясь, шепнула Миетта, под напором вспыхнувшей страсти сама прижимаясь к молодому человеку.

Но в этот момент высшего опьянения и блаженства чей-то голос, раздавшийся за спиной молодой парочки, заставил их вздрогнуть и отскочить друг от друга.

– Так, так! – сказал этот голос.- Не стесняйтесь, пожалуйста, господин Ноэ! – Это был Маликан, вид которого не давал и намека на слабость или головную боль.- Не стесняйтесь, будьте как дома! – повторил он, подходя ближе к молодому человеку и обдавая его негодующим взором.- Только сначала я должен рассказать вам одну историйку. Не бойтесь, она коротка! Моя сестра влюбилась однажды в дворянина. Отец, который был бедным пастухом, застал однажды его у ее ног и… Знаете ли, что он тогда сделал? Он взял ружье, нацелился и сказал дворянину: "Клянусь тебе спасением души, что я убью тебя, как собаку, если ты не жениться на девушке, которую обольстил!"

При этих словах Маликана Ноэ, все время бывший в каком-то остолбенении, словно очнулся и гордо спросил:

– Ого! Уж не собираешься ли и ты вырвать у меня подобное обещание?

– Имею честь предложить вам это! – спокойно ответил Маликан, расстегивая свой камзол и доставая из-за пояса пару заряженных пистолетов.


XIII

Ноэ не был трусом и уже не раз доказал это. Но тут были налицо такие обстоятельства, которые значительно связывали его свободу действий и защиты. Ведь Маликан был в своем праве, и Ноэ сознавал, что не может пустить против него оружие. С другой стороны, дать убить себя словно барана?..

– Вот что, милейший Маликан,- сказал он,- может быть, мы сумеем столковаться, но я не раскрою рта, если вы не отложите в сторону своих пистолетов. Под пистолетом я разговаривать с вами не буду!

– Ну так присядем и поговорим,- сказал Маликан, усаживаясь за стол и жестом приглашая Ноэ занять место по другую сторону,а ты, Миетта, подай-ка нам кувшин муската, так как на сухую глотку говорить трудно. Сама же ты удались отсюда, потому что тебе ни к чему слушать наш разговор!

Миетта поставила вино и убежала наверх, красная как кумач. Но она не была бы женщиной, если бы действительно ушла к себе и не стала бы подслушивать!

– Итак,- сказал Маликан, наливая два стакана вина,- вы любите мою племянницу и она любит вас?

– О да! – ответил Ноэ.

– Но знаете ли вы, сударь, что Миетта добродетельная девушка?

– Кому ты это говоришь! – со вздохом заметил Ноэ.

– Она не из тех, которые допускают, чтобы их имя становилось притчей во языцех. Миетте нужен муж!

– На то она и женщина!

– Но… настоящий муж, серьезный!

– Как ты понимаешь это?

– Господи! Муж, который женится на ней!

– Да будь же благоразумен, Маликан! И… оставим вопрос о браке в стороне! – Маликан протянул руку и положил ее на один из пистолетов.- Ты мой земляк,- продолжал Ноэ,- и хорошо знаешь моего отца. Даже если бы я сам был согласен вступить в неравный брак, отец встал бы на дыбы. И напрасно стал бы я ему говорить, что Миетта жемчужина среди девушек, что среди самых знатных дам нашего круга не найдешь такого любящего, верного, золотого сердечка…

– О, что касается этого, господин Ноэ, то вы совершенно правы, и я ручаюсь вам, что, став графиней де Ноэ, она не уронит вашего имени, не положит пятна на вашу честь, не говоря уже о том, что вы получите от нее целую кучу маленьких графчиков, которые будут сложены, как Геркулесы, и красивы, как херувимчики!

– О, я не спорю, но…

– Да вот что там откладывать хорошее дело в долгий ящик! Сегодня понедельник, и, если хотите, мы отпразднуем свадебку в будущее воскресенье.

– Но позволь, милый Маликан…

– А я сегодня же отправлюсь к королеве Жанне и попрошу ее присутствовать на бракосочетании.

Ноэ потерял терпение и решил покончить с матримониальной программой Маликана.

– Стой! – сказал он.- Одно слово! Я категорически отказываюсь жениться на Миетте, хотя и люблю ее…

– Отказываетесь? Но почему?

– Да потому, что ее зовут мадемуазель Маликан, а меня – граф де Ноэ! Понял?

Маликан громко расхохотался.

– Господи, месье де Ноэ! – сказал он, не переставая смеяться.- Видно вы были очень взволнованы, если не поняли моей истории…

– Какой истории?

– Да о том, как моя сестра была обольщена дворянином и как отец заставил его жениться на ней.

– А, так ты ставишь мне его в образец?

– Да вы послушайте сначала! Этого дворянина звали маркиз де Люссан. Он был убит в сражении рядом с королем Антуаном Бурбонским!

– Я знаю это и знаю, что Люссаны из очень древнего рода. Ведь они в родстве с д'Альбрэ, предками принца Наваррского по материнской линии!

– Вот-вот! Теперь вы и сами видите, что тот, кто женится на маркизе де Люссан, не вступит в неравный брак…

– Как? Что? Какая маркиза де Люссан? – крикнул изумленный Ноэ.

– А вот такая! – со смехом ответил Маликан.- Это – очень хорошенькая девушка с большими глазами и чудными волосами. Похоже на то, что вы любите ее, так, по крайней мере, вы только что сами говорили мне!

– Боже мой! Значит, Миетта…

– Дочь моей сестры и маркиза де Люссана и принадлежит к лучшему беарнскому дому!

– Так брось же в сторону свои пистолеты, Маликан, я женюсь на ней, я женюсь! – с криком радости сказал Ноэ. Маликан засмеялся и крикнул:

– Миетта! Миетта!

Но девушка не отзывалась.

– Уж не вздумала ли она надуться? – сказал кабатчик.- Пойти посмотреть!

Он в сопровождении Ноэ поднялся на лестницу, на верхней ступени которой стояла остолбеневшая Миетта. Девушка была в таком состоянии, что не могла выговорить ни слова и только тряслась всем телом.

– Ну вот! – сказал Маликан.- Уж не собираешься ли ты упасть в обморок теперь?

Миетта вскрикнула, бросилась на шею дяде и залилась слезами.

– Ваше сиятельство, графиня де Ноэ! Соблаговолите успокоиться! – сказал тогда сиявший счастьем жених.

Миетта снова вскрикнула и зашаталась, готовая действительно упасть в обморок. Тогда Ноэ взял ее на руки и спустился с нею в зал, где их уже поджидало четвертое лицо: это был сам принц Генрих Наваррский.

– Ага! – смеясь, сказал он.- Я вижу, что мое кольцо произвело свое действие.

– Вот как! – сказал Ноэ, вспомнив странное поручение принца.- Так, значит…

Но Генрих обратился к Маликану:

– Надеюсь, ты был достаточно свиреп?

– Да… ничего себе! – с улыбкой ответил кабатчик.

– Тебе пришлось пустить в ход пистолеты?

– Показать их пришлось…

– Господи, бедный Ноэ! В какую подлую ловушку поймали тебя! – с лицемерным сожалением воскликнул принц.

Но Ноэ не обращал ни малейшего внимания на слова принца. Он стоял на коленах пред Миеттой и пламенно целовал ее руки.

– Ну-с, друг мой Ноэ,- сказал тогда принц, подходя к приятелю,- между мной и Маликаном было установлено, что я пошлю ему кольцо, когда увижу, что ты готов был бы жениться на Миетте, если бы она оказалась дворянкой. Все разыгралось как по писаному, и теперь, когда дело увенчалось полным успехом, я попрошу мою мать взять к себе Миетту, так как невесте графа де Ноэ не пристало жить в кабачке.

– Ну, она уже достаточно долго прожила там! – ответил Ноэ.

– О, на это были совершенно особые причины,- сказал Маликан.- Вы должны знать, что у покойного маркиза был брат, граф де Люссан, который жив и поныне. Может быть, вам приходилось слышать, что этот дворянин оправдывает на себе пословицу: в семье не без урода и считается пятном на фамильной чести славного рода Люссанов?

– Да, я слышал, что граф – человек очень неразборчивый в средствах, способный на что угодно! – подтвердил Ноэ.

– Вот именно, в этом-то все и дело. Граф де Люссан уже давно прокутил все свое состояние, ну а умри Миетта – все ее поместья перешли бы к нему. Дети умирают очень легко, для этого не много требуется… Вот я и…

– Как? – спросил Ноэ.- У Миетты имеются поместья?

– Разумеется,- сказал Генрих.- Миетта очень богата!

– Я сплю! – пробормотал молодой человек.

– Ваше сиятельство, господин граф де Ноэ,- сказал Маликан,теперь вы видите, что Миетта красива, любит вас, обладает родословной и состоянием. Правда, у нее имеется также дядюшкакабатчик, но будьте спокойны: как только вы поженитесь, я уеду куда-нибудь в глушь. Ну а если в кои-то веки мне и захочется повидать вас, то вы… дадите мне пообедать на кухне!

– Полно, Маликан, ты шутишь, друг мой! – сказал принц.- Ты честный человек и вдобавок – горец, а в наших краях это значит больше дворянства!

Ноэ ничего не сказал, а подошел и сердечно расцеловал Маликана, а Миетта плакала от радости.

В этот момент дверь раскрылась, и на пороге показалась женщина. Это была Нанси, красавица Нанси, тонкая штучка и поверенная тайн принцессы Маргариты, предмет обожания пажа Рауля. На этот раз Нанси, которая обыкновенно улыбалась, казалась озабоченной и грустной.

– Что за печальную новость несешь ты мне, Нанси? – спросил принц.- Что такое случилось?


XIV

Нанси удивленно посмотрела на Ноэ и Миетту, которые в присутствии Маликана держались за руки, и произнесла:

– Гм… Разве граф де Ноэ собирается совершить мезальянс?

– Милочка,- ответил Ноэ,- я женюсь на Миетте, но никакого мезальянса тут нет, так как моя невеста принадлежит к родовитой аристократии!

Он ждал, что Нанси будет расспрашивать, каким это образом племянница кабатчика оказалась аристократкой, но хорошенькаякамеристка только наморщила брови и загадочно сказала:

– Тем хуже!

– Что такое? – удивленно крикнул принц.

– Очевидно, вы совсем потеряли память, ваше высочество,ответила Нанси.- Неужели вы забыли, что королева Екатерина поклялась вам щадить жизнь и спокойствие вашего высочества, красотки-еврейки Сарры Лорьо и господ Пибрака и Ноэ?

– Вот именно, я не забыл этого,- ответил Генрих,- и с той поры мы спим очень спокойно…

– О, это составляет большую ошибку с вашей стороны,договорила Нанси.- Неужели вы думаете, что королева простит вам эту клятву? Ну вот она и поспешила выместить свою злобу на близких вам лицах и, как только узнает, что Миетта будущая графиня де Ноэ, непременно воспользуется тем, что в данной ее клятве не говорится о ней ни слова!

Ноэ побледнел и вздрогнул.

– По счастью, Миетта сегодня же переселится в отель Босежур под защиту моей матери! – сказал Генрих.

– Но ведь и королева Жанна тоже не находится под охраной клятвы,- возразила Нанси.

– Еще чего! – надменно сказал принц.- Моя мать не нуждается ни в какой клятве для своей охраны. Лиц ее ранга никто не посмеет коснуться!

– Ваше высочество,- ответила Нанси,- вы ошибаетесь. Королева Екатерина ненавидит королеву Жанну, и на вашем месте я поспешила бы жениться на принцессе…

– Дитя мое,- перебил ее Генрих,- я вполне присоединяюсь к мнению принцессы, что ты видишь решительно все в черном свете.

– Да, совсем как Кассандра! – заметила Нанси.

– Ты просто с ума сошла!

– Вот совершенно то же самое говорили в Трое и Кассандре!

– Да неужели ты серьезно допускаешь мысль, что королева Екатерина подошлет убийц прирезать наваррскую королеву? – возмущенно спросил Генрих.

– Фи, ваше высочество! Вы слишком плохого мнения о королеве Екатерине! Она отличается слишком большой изысканностью нравов, чтобы пользоваться наемным кинжалом! Да и к чему ей это? Ведь у нее есть ее Рене, который достиг большого совершенства в обращении с самыми тонкими ядами!

– Нанси! – сказал принц, который невольно вздрогнул при ее словах.- Даже если мне придется самому готовить обед для моей матери…

– О, зачем же, ваше высочество,- перебила его камеристка,вам вполне достаточно обеспечить себя надлежащим залогом!

– Ты говоришь про Паолу?

– Вот именно!

– Ну так хорошо, милая Нанси. Возвращайся в Лувр и будь спокойна! Еще до завтрашнего дня жизнь Паолы будет мне порукой за жизнь королевы Жанны!

– Отлично! – сказала Нанси.- До свиданья, ваше высочество, теперь вы предупреждены! – И Нанси ушла.


XV

Почему же принц Генрих так категорически рассчитывал на Паолу как на заложницу? В объяснение этого мы должны рассказать то, что произошло между ним и Фаринеттой, после того как вдова Гаскариля, увидав в лавочке около раненого Рене Паолу, воскликнула: "Теперь я знаю, чем больнее всего отомстить этому негодяю!"

Генрих схватил ее за руку и оттащил в сторону. Когда они отошли на безопасное расстояние, он сказал Фаринетте:

– Тебе, милая, ни к чему оставаться здесь долее, потому что час мести Рене еще не приспел!

Фаринетта недоверчиво посмотрела на принца. Прежние подозрения вновь проснулись в ней.

– Если вам рано мстить, то вы и не мстите,- резко сказала она,- а я тороплюсь, и ждать мне нечего!

– А я говорю тебе, что ждать надо! – повелительно сказал Генрих.

Фаринетта окончательно рассердилась.

– Да кто вы такой? – крикнула она подбоченясь.- Кто вы такой, чтобы приказывать мне, Фаринетте!

– Я скажу тебе, кто я такой,- спокойно ответил ей принц,если ты поклянешься, что никому не раскроешь моего настоящего имени.

– А какой мне прок от вашего имени? Что оно может сказать мне? – ворчливо ответила Фаринетта.

– Оно скажет тебе, почему я должен ненавидеть Рене не меньше тебя,- ответил Генрих.

– Гм… Это становится интересным! – воскликнула Фаринетта.- Ну, кто же вы такой?

– Сначала дай требуемую мной клятву!

– Извольте! Клянусь прахом Гаскариля, что я без вашего позволения никому не открою того, что вы мне сейчас сообщите!

– Ладно! Этой клятвы мне достаточно. Меня зовут Генрихом Бурбонским, и я наследный принц Наварры.

Фаринетта испуганно взглянула на принца и сейчас же отвесила ему почтительный поклон.

– Теперь ты должна понять, почему я не менее тебя ненавижу Рене,- продолжал Генрих.- На это у меня имеется тысяча разных причин, но с тебя должно быть достаточно одной: Рене Флорентинец – отъявленный противник гугенотов, а дом наваррских государей издавна слывет очагом и оплотом протестантства. Рене Флорентинец, пользуясь своим влиянием у королевы Екатерины, старается причинить мне как можно больше неприятностей, а я хочу устроиться так, чтобы поразить его в самое больное место. Согласись, что, помогая мне, ты сильнее отомстишь Рене, чем если будешь действовать на собственный страх и риск!

– Я готова во всем повиноваться вашему высочеству,- покорно ответила Фаринетта.

– В таком случае посмотри повнимательнее на это кольцо,сказал принц, показывая Фаринетте перстень своего покойного отца.- Узнаешь ли ты его, если тебе впоследствии покажут его?

– О, узнаю хотя через сто лет! – уверенно ответила Фаринетта.

– Ну так вот, если к тебе явится человек, который покажет вот это кольцо, то ты будешь повиноваться ему так же, как мне самому; этот человек придет от моего имени! Теперь еще вопрос. Ты, кажется, говорила, что обитатели Двора Чудес поклялись помочь твоей мести за Гаскариля? Да? Значит, если понадобится пара-другая бесшабашных молодцов, у тебя таковая найдется? Да? Отлично! Ну так теперь ступай домой, голубушка, и терпеливо жди моего посланного!

Теперь, когда читателю известна эта сцена, происшедшая между принцем и Фаринеттой, он поймет также, что значило поручение, данное принцем Генрихом Маликану сейчас же после ухода зловещей пророчицы Нанси.

– Милый Маликан,- сказал принц,- вот тебе кольцо, ступай сейчас же на улицу Гран-Хюрлер и спроси в доме суконщика Трепа девицу Фаринетту. Ты покажешь ей это кольцо и скажешь: "Мой господин приказал сегодня же ночью похитить известную вам девушку. Вы не должны причинять ей ни малейшего зла, пока я буду ежедневно навещать вас. Но в тот день, когда я не приду к вам, эта девица поступает в ваше полное распоряжение!"


***

Вечером того же дня Паола вместе с Годольфином поджидала возвращения отца, который обещался прийти ночевать домой. Вдруг послышался стук.

– Вот и отец! – радостно крикнула Паола.

Годольфин, ничего не подозревая, открыл дверь, но в тот же момент удар чьей-то сильной руки сбил его с ног, и в лавочку ворвалась Фаринетта вместе с тремя рослыми оборванцами.

– Ко мне! На помощь! – отчаянно закричала Паола. Но Фаринетта схватила ее за горло мускулистыми, сильными пальцами и грозно сказала: "Только крикни еще, и я задушу тебя!" – а затем повелительно приказала своим подозрительным спутникам:

– Эй, вы там! Одышка и Волчье Сердце! Свяжите этого молодца и заткните ему рот! Да поскорее!

Приказание Фаринетты было немедленно исполнено. Тогда она обратилась к третьему спутнику, парню колоссального роста, отличавшемуся оглушительным басом:

– А ты, Шмель, взвали себе на плечи девчонку и пойдем' Шмель взвалил себе на плечи упавшую в обморок Паолу, и все четверо поспешно вышли из лавочки.


XVI

Мы расстались с Рене в тот момент, когда он отравлял в присутствии Паолы и Годольфина пару женских перчаток. Покончив с этой операцией, он сказал:

– А теперь, Паола, перевяжи меня потуже. Мне надо в Лувр к королеве!

– Берегись, папа,- заботливо сказала Паола,- как бы твоя рана опять не открылась!

– Что же мне делать, если мне необходимо теперь же видеть королеву? – ответил парфюмер.

Паоле не оставалось ничего, как повиноваться, и через десять минут Рене уже выходил из лавочки. Он был бледен, слегка пошатывался, но его взгляд и поступь говорили о твердой решимости. Однако он направился не к Лувру, как сказал Паоле, а, дойдя до площади Шатле, свернул на улицу Святого Дионисия. На этой улице помещалась богатая лавочка с роскошной вывеской, золоченые буквы которой гласили: "Венецианский лев. Пьетро Довери, перчаточник короля".

Пьетро Довери получил от короля звание перчаточника и парфюмера его величества исключительно потому, что Карл IX ненавидел Рене Флорентийца. Поэтому Рене считал Довери своим смертельным врагом; но, несмотря на это, он на сей раз шел прямо к своему конкуренту.

Когда Флорентинец вошел в магазин, ему навстречу встал молодой человек, сидевший за конторкой. По низкому, подобострастному поклону, которым он приветствовал парфюмера королевы, можно было сразу понять, что приказчик Довери был в тайных отношениях с конкурентом своего хозяина.

– Довери еще не вернулся, Тибо? – спросил Рене.

– Нет, ваша милость,- ответил приказчик,- ведь я же говорил вам, что он не вернется ранее завтрашнего вечера!

– Это хорошо. Ты мне нужен!

– Чем я могу служить вашей милости? Должен предупредить, что на этот раз в моем распоряжении нет никаких хозяйских секретов или рецептов.

– Я пришел не за этим. Видишь этот ящик? Не правда ли, он очень хорошо сработан?

– О! Великолепно!

– Ну так вот, возьми его и положи на полку. Это – мой подарок твоему хозяину!

Тибо изумленно посмотрел на Рене. Ведь парфюмер королевы был злейшим врагом Довери и пользовался всяким удобным случаем, чтобы сделать ему гадость, а теперь он ни с того ни с сего неожиданно делает ему такой ценный подарок.

– Не удивляйся,- улыбаясь, сказал Рене,- сейчас я все объясню тебе, и ты поймешь, в чем тут дело. Вчера наваррская королева выразила в присутствии их величеств желание купить у меня духи и перчатки. Но король, который сильно недолюбливает меня, скорчил гримасу и стал порочить мой товар, уверяя, что у Довери все гораздо лучше и дешевле. Конечно, ты сам понимаешь, что королева Екатерина была очень недовольна этим: ну да и я тоже недоволен, что меня так опорочили в глазах иностранной гостьи. Вот я и придумал следующее. Этот ящичек – моей работы; он действительно очень удался. и королева Жанна непременно купит его, если увидит. А когда она купит его, то я в присутствии короля объясню ей, каким образом ящичек очутился в магазине у Довери. Понял теперь?

– Понял,- ответил молодой человек.- Сколько стоит этот ящик?

– Пятнадцать экю.

– Хорошо. Я запрошу двадцать. Ну а если королева Жанна не купит его?

– Тогда ты вернешь мне его перед приездом твоего хозяина!

Подстроив эту адскую махинацию, Рене направился в Лувр.

– Что с тобой? Почему ты так бледен? – спросила его королева.

– Сегодня ночью, когда я выходил из Лувра, на меня кинулась какая-то нищая и ударила меня кинжалом. По счастью, рана оказалась легкой и не могла помешать мне позаботиться об интересах вашего величества!

– А! – ответила королева, которая поняла смысл последней фразы, а затем, помолчав немного, прибавила: – И ты даже не знаешь, кто эта женщина?

– Не знаю, ваше величество, так как никогда не видал ее. Но по ее взгляду и тону ее голоса я сразу понял, что она смертельно ненавидит меня. Только влюбленная, мстящая за своего возлюбленного, может иметь такую страсть и свирепость!

– А знаешь что! – вскрикнула королева, которую осенило внезапное наитие.- Помнишь, президент Ренодэн рассказывал о возлюбленной того воришки, которого повесили за тебя? Кажется, Ренодэн называл ее тогда Фаринеттой! Так не она ли это?

– Весьма возможно, ваше величество. Но в данный момент меня этот вопрос совершенно не интересует, и я пришел к вашему величеству вовсе не с просьбой о возмездии. Я хотел только напомнить, чтобы сегодня отнюдь не забыли исполнить старинный придворный обычай, в силу которого король показывает венценосным гостям свою столицу и заходит с ними к своим поставщикам за подарками!

– Об этом тебе нечего беспокоиться,- ответила королева.Подойди сюда к окну. Видишь всадника, который выезжает за ворота? Это – Пибрак. Король послал его в Босежур, чтобы спросить у королевы Жанны, в какой час ей заблагорассудится отправиться с ним на прогулку!

Действительно, как и сказала всезнающая королева Екатерина, в этот самый момент Пибрак выезжал за ворота Лувра. направляясь к королеве Жанне. Во дворце он застал трогательную семейную сцену. Королева Жанна ласково говорила что- то племяннице Маликана; последний со смущенно-радостным видом мял в руках свой неизменный колпак, а юный Амори де Ноэ с сияющим видом держал Миетту за руку.

– А, Пибрак! – сказала королева, увидав капитана королевской гвардии.- Вы попали как раз на обручение.

Пибрак недоверчиво улыбнулся и чуть-чуть повел плечом.

– Граф де Ноэ женится на маркизе Миетте де Люссан, дочери покойного маркиза, который, как вам известно, умер в бою, защищая жизнь моего покойного супруга! – пояснила королева.

– Батюшки! – удивленно буркнул Пибрак, которому не могло и в голову прийти, что племянница популярного кабатчика окажется такой знатной дамой.

– Вот мы и решили сейчас, что они поженятся в тот же день, когда состоится свадьба принца Генриха и принцессы Маргариты,продолжала королева.- А теперь рассказывайте, Пибрак, какой добрый ветер занес вас сегодня ко мне?

– Его величество король Карл IX послал меня к вашему величеству, чтобы узнать, когда вашему величеству будет угодно совершить с его величеством прогулку по городу,- официально доложил капитан гвардии.

– Да когда будет угодно его величеству,- ответила королева Жанна.- Хоть сейчас, если это удобно королю! Пибрак поклонился и ушел.

– Мне надо принарядиться,- сказала затем королева.- Ну, милочка,- обратилась она к Миетте,- так как графиня де Ноэ будет назначена мною статс-дамой, то ты должна теперь привыкать к придворным обязанностям. Пойдем со мной, ты поможешь моему туалету!

– Если я больше не нужен вашему величеству,- сказал Маликан,- то не разрешите ли вы мне уйти? А то я оставил свое заведение без присмотра.

– Ступай, милый Маликан! Но теперь-то ты, конечно, продашь свой кабачок?

– Конечно нет, ваше величество. Мне надо чем-нибудь жить.

– Но твоя племянница достаточно богата, чтобы ты мог не работать больше!

– А я сам достаточно молод, чтобы не жить в праздности. Я кабатчик и, наверное, умру кабатчиком, ваше величество! В этот момент во дворе послышались шум и топот копыт. Генрих подбежал к окну и, взглянув в него, произнес:

– А вот и король!

Действительно, это был король, подъехавший к Босежуру с роскошной свитой, во главе которой был неустрашимый Кри-льон. Около королевских носилок ехала прекрасная амазонка, при виде которой сердце Генриха радостно забилось. Это была принцесса Маргарита; никогда еще она не казалась жениху такой обольстительной, как сегодня!

Король остался в носилках, принцесса соскочила на землю и поднялась во дворец, чтобы приветствовать королеву и передать принцу приглашение короля сопровождать их величеств на прогулке. Королева сейчас же сошла вниз и по приглашению Карла IX заняла место рядом с ним. Принц уже сидел верхом на лошади, держась поближе к Маргарите.

Король дал рукой знак, и кортеж направился по улицам Парижа. На улице Святого Дионисия кортеж остановился, и король сказал своей спутнице:

– Прелестная кузина! Дайте мне вашу ручку и выйдем на минуточку из экипажа. Я хочу повести вас к своему поставщику, искусному парфюмеру и перчаточнику Пьетро Довери, чтобы выбрать там для вас какой-нибудь пустячок на память о посещении вами Парижа!

– Я к вашим услугам, любезный кузен! – ответила королева Жанна, выходя из носилок.

На пороге магазина их встретил Тибо, который был уже предупрежден посланным из дворца, что король с высокой гостьей будут вскоре в магазине.

– Ну-ка, молодец,- сказал ему король,- покажи нам все, что найдется лучшего у твоего хозяина!

Но королева Жанна уже подбежала к прилавку и с любопытством рассматривала ящичек для перчаток, положенный так, что его нельзя было не заметить с первого взгляда.

– Какая дивная работа! – с восхищением воскликнула королева.

– Работа действительно очень хороша,- согласился король.Благоволите принять этот ящичек на память от меня!

– Я с благоговением буду хранить этот подарок,- сказала королева Жанна, кланяясь Карлу IX.

Генрих и Маргарита, как истинные влюбленные, беззаботно шептались о чем-то в уголке и не обратили внимания на ящичек с отравленными перчатками, который был уже в руках у наваррской королевы.


XVII

За час до отъезда короля Карла IX на прогулку Нанси усердно занималась туалетом своей госпожи, принцессы Маргариты.

Последняя не любила молчать во время этой скучной и довольно-таки длительной процедуры, и она стала расспрашивать свою камеристку о впечатлении, произведенном на нее королевой Наваррской, будущей свекровью принцессы.

– Ну, крошка,- сказала Маргарита,- как тебе показалась королева Жанна?

– К сожалению, она очень красива!

– К сожалению?

– Ну да, потому что ее красота вызвала ревнивую зависть королевы Екатерины!

– Ах, что за пустяки!

– Ваше высочество,- серьезно и грустно заметила Нанси,- вот уже третий день я играю при дворе неблагодарную роль Кассандры…

– Которой никто не верит? Но как же верить тебе, если ты уверяешь, будто королева Екатерина, всецело занятая политикой, находит время для таких глупостей, как женская ревнивая зависть? В ее-то возрасте!

– Вот именно, ваше величесто! В нашем возрасте, например, нечему и не к кому завидовать и ревновать, а когда женщина перестает уже быть таковой, она особенно ревниво относится к соперничеству в этой области. Да что и говорить! Я поймала такой злобный, ненавидящий взгляд королевы Екатерины, брошенный на королеву Жанну, что для меня этот вопрос вне всяких сомнений.

– Ну, если ненависть тут и есть, то она политического свойства. Кроме того, королева Екатерина ненавидит гораздо больше принца Генриха, чем его мать. Ну а как ты знаешь, она дала клятву, оберегающую принца от всяких покушений.

– Вот именно! И за это она ненавидит принца еще больше. Поэтому она и воспользуется тем, что принц не оговорил в списке неприкосновенных лиц имени королевы Жанны. Ведь чем еще больнее поразить любящего сына, как не злом, нанесенным его матери?

– Да ты с ума сошла! Никогда моя мать не решится на это! К тому же у королевы Жанны образцовая охрана, и сопровождающие ее беарнцы не подпустят никого!- воскликнула принцесса.

– Яд всюду проникает, принцесса!

– Молчи! – невольно крикнула Маргарита, вздрогнув от тона, которым были произнесены последние слова.- Ты только накликаешь беду! Знаешь, почему Кассандре никто не верил? Потому что она болтала слишком уж много!

– Но ее предсказания все же сбывались, хотя им и не верили!

– Вот в этом-то существенное различие между тобой и Кассандрой! Ты предсказываешь совершенно невозможные вещи. Ну как королева Екатерина решится на покушение против матери того, кого она сама хотела видеть моим мужем?

– Хотела -да, но хочет ли еще и теперь? Ведь королева, в то время когда хотела этого брака, рисовала себе принца Генриха замарашкой-пастухом, который растеряется в непривычной для него жизни французского двора, а потом станет послушным орудием в ее руках; теперь же она увидала, что Бурбоны гораздо опаснее Гизов, которых ее величество так боялась.

– Ты скажешь еще, пожалуй, что моя мать задумала расстроить мой брак с принцем!

– Ее величество сейчас же сделала бы это, если бы это было возможным. Но теперь дело зашло слишком далеко, брака с причцем Наваррским желают король и вы, принцесса. Но… но не думаете ли вы, ваше высочество, что сам принц захочет совершения брака, если до этого с его матерью что-нибудь случится здесь?

Принцесса вздрогнула еще сильнее и побледнела.

– Как знать? Может быть, ты и права,- задумчиво сказала она.- Во всяком случае, хорошо было бы ухитриться удалить Рене на эти дни…

– Едва ли и это поможет,- грустно ответила Нанси, покачивая головой.

Маргарита хотела ответить ей что-то резкое, но в этот момент в дверь постучали, и в комнату после разрешительного ответа принцессы вошел Крильон. Он передал принцессе приглашение короля сопровождать его величество на прогулку с наваррской королевой. Когда он повернулся, чтобы уйти, Маргарита остановила его:

– Постойте, герцог, вы мне нужны!

– Счастлив, ваше высочество, и готов служить! – ответил Крильон,

– Скажите, герцог, ведь недаром вас называют самым неустрашимым человеком во Франции? Я спрашиваю это потому, что у меня имеется для вас поручение, за которое, ручаюсь, никто не захочет взяться!

– О, в таком случае я заранее берусь за него! – воскликнул Крильон.

– Дело идет о Рене Флорентийце. Хотя он и дал клятву не покушаться на жизнь и спокойствие моего будущего супруга, но я не очень-то доверяю этой клятве…

– А я еще менее!

– Тем более что принц не упомянул в своем требовании о неприкосновенности близких ему лиц имени королевы Жанны, ну а Рене – такой человек, который решится на все. Вот я и хотела просить вас, не можете ли вы тайно арестовать его и продержать под замком в течение всего нескольких дней?

– А почему не всю жизнь? У меня в Авиньоне имеются надежный замок и надежные люди, из рук которых проклятому колдуну не вырваться до самой смерти!

– Нет, этого мне совершенно не нужно. Я хочу обезопасить себя и принца до свадьбы, а на другой день, когда мы уедем в Наварру, вы можете выпустить его.

– Великолепно, можете рассчитывать на меня, принцесса! Сегодня же вечером Рене будет в надежном месте, и я сделаю все, чтобы оградить безопасность принца и его близких!

– Конечно, ни король, ни королева ничего не узнают об этом?

– Решительно никто, кроме меня, не будет знать об этом, ваше высочество!

– Благодарю вас, герцог! – сказала Маргарита, протягивая Крильону руку.

Тот почтительно поцеловал ее и вышел.


XVIII

Королева Екатерина занималась важными государственными делами, когда лошадиный топот во дворе Лувра дал ей знать, что король возвращается с прогулки. Она подбежала к окну и увидела, что Карл IX вернулся один: королева Жанна и принцесса Маргарига остались во дворце Босежур. Тогда королева Екатерина поспешила навстречу сыну и спросила его:

– Ну, как же понравился Париж наваррской королеве, ваше величество?

– Королева в полном восторге,- ответил Карл IX.

– А церкви вы показали ей?

– Конечно!

– И дворцы?

– Тоже!

– А в модных лавках вы были с нею? – продолжала Екатерина.

– Господи, да я совершенно разорился на нее!

– Неужели? – улыбнулась королева.

– Да как же! Эта прогулка по Парижу стоила мне триста пистолей.

– Однако! Чего же вы накупили?

– Мало ли чего! Мы зашли к моему суконщику Русселю и накупили там материй.

– А потом?

– Потом мой ювелир Даникан ограбил меня на приличную сумму.

– Ого!

– Должен вам сказать, что королева Жанна каждый раз порывалась платить сама и хваталась за свой кошелек, но я, разумеется, не мог позволить ей это.

– Это было очень любезно с вашей стороны! – поощрительно заметила королева.

– А она хитра, как настоящая беарнка. Я уверен, что королева вовсе не собиралась платить из своих средств и всецело рассчитывала на мою щедрость, но тем не менее приличия она вполне соблюла! Вот я и разорился!

– Готова держать пари на что угодно, что мой бедный Рене не участвовал в разорении вашего величества,- сказала Екатерина улыбаясь.- Наверное, уж вы ничего у него не купили!

– Конечно ничего. Мы даже не были в той стороне, где он живет,- ответил Карл IX.- И это вполне понятно. Не говоря уже о том, что я ненавижу этого негодяя, ведь у меня имеется собственный поставщик, которого мне совершенно не к чему обижать.

– Я совсем забыла об этом,- ответила королева.- Значит, парфюмерию вы купили у Пьетро Довери?

– О да, и я ручаюсь, что у вашего Рене не нашлось бы такого очаровательного ящичка, какой мы только что купили у Довери!

– Вот как? А что было в этом ящичке?

– Надушенные перчатки.

– А!

– И даю вам слово, ваше величество, что редкоможно встретить такую неподражаемую работу!

– Ну а я готова ручаться, что и у Рене вы нашли бы чтонибудь в этом роде.

– Сомневаюсь,- сказал король и ушел, поцеловав руку матери.

Королева вернулась к себе и застала там Рене.

– Ах, бедный друг мой,- сказала она,- должно быть, и в самом деле у тебя нет такого роскошного товара, как у Довери. По крайней мере, король говорит, что купил там очаровательный ящичек с надушенными перчатками для королевы Жанны.

– Я знаю этот ящичек,- сказал Рене.

– Неужели?

– И ваше величество тоже знает его,- шепнул Флорентинец.

– Тише! – остановила она его.

– Ваше величество, может быть, соблаговолит заметить, какого цвета перчатки будут надеты у королевы Жанны сегодня вечером?

– Будь спокоен. Приходи к десяти часам, и я скажу тебе. К десяти часам Рене был уже у королевы.

– На королеве были коричневые перчатки,- сказала Екатерина Медичи.

– Значит, это не те,- заметил Рене.- Она еще не открывала ящичка.

– Ты думаешь?

– Ну конечно! Ведь первая пара перчаток светло-желтого цвета.

– Что же, подождем! – пробормотала королева.

Рене вышел из Лувра и направился к мосту Святого Михаила, не замечая, что за ним по пятам следует какой-то мужчина, плотно закутавшийся в плащ.

Это был герцог Крильон, решивший немедленно исполнить обещание, данное принцессе.

Он шел и думал: "Для этого дела мне не нужно никого, кроме Фангаса, моего конюшего!"


XIX

Рене тоже думал о своих делах.

"Мне не меньше королевы Екатерины хотелось бы, чтобы наваррская королева поскорее надела светло-желтую пару перчаток! – рассуждал он сам с собой.- Но мне кажется, что беспокоиться нечего: наверное, завтра она наденет их на придворный бал, чтобы показаться королю в его подарке. Поэтому я могу спокойно идти спать и позаботиться о своей ране, о которой я совершенно забыл".

Действительно, рана Рене была так легка и так хорошо перевязана, что все время, пока парфюмер королевы занимался своим злодейским делом, она не давала ему знать о себе. Теперь же она напомнила Флорентийцу о вчерашнем происшествии.

Рене обнажил кинжал и подумал: "Если вчерашняя фурия опять кинется на меня, то она уже не застанет меня врасплох!"

Но Рене опасался нападения совершенно напрасно: вплоть до дверей лавочки он не встретил ровно никого.

Тем не менее он подошел к лавочке далеко не спокойный: его взволновало то, что из окон дома не виднелось ни малейшего света, а ведь он предупредил дочь, что будет ночевать дома.

"Неужели и Паола, и Годольфин преспокойно улеглись спать?" – подумал он.

Флорентинец постучал в дверь, но никто не поспешил открыть ему.

– Годольфин! Паола! – крикнул Рене.

В ответ ему раздался слабый, еле слышный стон.

Рене с ужасом схватился за ручку двери: та, к его изумлению, сразу подалась: дверь магазина была не заперта, и теперь из глубины стоны неслись еще явственнее.

Флорентинец бросился по направлению к этим стонам, но чуть не упал, запнувшись за какой-то металлический предмет. Он поднял его и увидал, что это был подсвечник со свечой, фитиль которой еще не совсем остыл. Тогда Рене понял, что тут случилось какое-то несчастье. Он поспешил достать из кармана огниво, высек огонь и зажег свечку.

В магазине все было поставлено вверх дном, на пороге комнаты Паолы лежал какой-то человек, скрученный, словно колбаса.

Это был Годольфин.

Рене поспешил развязать его, освободил ему рот от засунутого туда кляпа и лихорадочно спросил:

– Где Паола?

– Похитили! – прохрипел Годольфин.

– Ноэ?

– Нет.

– Значит, принц Генрих?

– Нет. Ворвалась женщина с тремя оборванцами. Они связали меня, схватили Паолу и унесли прочь. Я слышал только, как один из оборванцев назвал женщину Фаринеттой. Больше я ничего не знаю.

Рене понял, что предположение королевы было верно: напавшая на него женщина была вдовой Гаскариля и, видя, что ее покушение не удалось, решила прибегнуть к иному способу мести.

Дрожь охватила Флорентийца при мысли, что его Паола находится теперь во власти мстителей.

– Ну хорошо же! – крикнул он.- Я сейчас побегу к королеве, она даст мне солдат, и я переверну вверх дном весь Двор Чудес, но найду Паолу!

Рене с ужасом оглянулся и увидал того, кого он и вообще-то не любил встречать слишком часто и кого в данный момент совершенно не ожидал встретить в своей лавочке.

– Герцог Крильон! – испуганно вскрикнул он.

– Ну да, это я,- ответил герцог.- Что у вас здесь случилось? Почему здесь такой беспорядок и чего это вы галдите здесь?

– У меня похитили дочь Паолу, герцог! – простонал Флорентинец.

– Кому она понадобилась? – недоверчиво спросил Крильон.

– Судя по всему – той женщине, которая вчера бросилась на меня с кинжалом. Это вдова Гаскариля.

– А, того самого, которого повесили для того, чтобы избавить вас от колесования? Так-с… Ну, и вы собирались поднять ее величество с кровати из-за этого? Сомневаюсь, чтобы королева даже для вас нарушила свой сон. Впрочем, разве королева действительно так уж нужна вам? Я пригожусь вам более, чем она. Ведь я – главнокомандующий войсками королевской охраны и непосредственно распоряжаюсь швейцарцами и ландскнехтами.

– О, ваша светлость! – взмолился Рене, падая на колени перед герцогом.- Если бы вы только захотели…

– А почему бы мне и не захотеть? – надменно ответил Крильон.- Конечно, если бы это ты сам попал в лапы приятелей Гаскариля, я и не подумал бы выручать тебя; но дочь не виновата в грехах отца, и долг всякого дворянина спешить на помощь женщине, попавшей в затруднительное положение. Кроме того, твоя дочь вообще очень мила: я как-то заходил в твою лавчонку, и она очень мило улыбалась мне, когда я покупал какое-то снадобье. Ввиду всего этого почему бы мне и не выручить ее?

– Вы смеетесь надо мной!..- простонал Рене, который не мог верить в такое великодушие своего врага.

– Иди за мной! – ответил герцог.- Даю тебе слово, что я сделаю все от меня зависящее, чтобы спасти твою дочь! Ну, а слово Крильона… ты знаешь!

– О, я знаю, знаю! Только поспешим! Как знать… вдруг эти негодяи…

– Пойдем! – коротко приказал Крильон.

Рене покорно последовал за ним в полной уверенности, что Крильон сведет его до Лувра.

Однако вскоре он заметил, что они идут совсем другой дорогой.

– Но… куда же мы идем? – робко спросил он.

– Туда, куда надо! – отрезал в ответ Крильон. Так дошли они молча до старого, неприглядного на вид дома, все окна которого были заставлены массивными железными решетками.

Крильон остановился перед покосившейся дверью и с силой ударил три раза рукояткой шпаги.

Сейчас же открылось одно из окон, и чей-то голос с явным южным акцентом спросил:

– Кто тут?

– Я! – ответил Крильон.

Окно запахнулось, через несколько секунд открылась дверь, и на пороге появился небольшого роста широкоплечий человек. Это был Фангас, конюший герцога Крильона.

– Входите, господин Рене! – сказал Крильон. Парфюмер вошел в мрачную прихожую. Тогда Крильон сказал Фангасу:

– Я привел к тебе узника, за которого ты мне отвечаешь своей головой!

Услыхав это, Рене вскрикнул и хотел броситься назад, но в дверях стоял страшный герцог Крильон.

Последний сказал Флорентийцу:

– Будьте спокойны, я и один отыщу вашу дочь! Что же касается вас самих, то вам уж придется отказаться от мысли увидать в скором времени королеву Екатерину.

Взгляд Крильона явно свидетельствовал о том, что страшный герцог не шутил.

Рене понял, что находится во власти Крильона, и безумный страх объял его.


XX

– Ну-ка, посвети нам! – сказал Крильон своему конюшему. Рене по-прежнему стоял в полном оцепенении, не зная, как объяснить случившееся с ним.

– Милейший Рене,- сказал ему герцог,- вы знаете, что если я возьмусь стеречь кого-нибудь, то от меня не убежишь! Поэтому следуйте за мной добровольно: сопротивление ни к чему не приведет! Ведь я пришел к вам в лавочку со специальной целью взять вас за шиворот и отвести сюда. Но ваше горе тронуло меня, и я там, на месте, ничего не сказал вам. Все же можете не беспокоиться: пока вы будете под арестом, я постараюсь найти вашу дочь.

– Под арестом? – крикнул Рене, обретший наконец дар слова.Но в чем же обвиняют меня?

– Ровно ни в чем,- ответил Крильон.- Смотрите на это как на мой каприз, если угодно, но я твердо решил продержать вас пару дней в созерцательном уединении. Ну-с, пожалуйста, сударь, наверх! Фангас, помоги господину Рене подняться!

Конюший подхватил парфюмера под руку и повлек наверх. В верхнем этаже Фангас толкнул одну из дверей, и Рене очутился в убого обставленной комнате, все украшение которой составляли довольно неприглядное ложе, простой деревянный стол и несколько жестких стульев.

Здесь герцог сказал Фангасу:

– Помни, что ты отвечаешь мне головой за этого человека!

– Ваша светлость может спать спокойно,- ответил конюший.

– Ну, спать-то мне, положим, некогда,- возразил герцог,мне нужно сначала выручить дочь этого господина. Покойной ночи! – И герцог ушел, оставляя Рене наедине с Фангасом.

– Ну-с, господин Рене,- сказал конюший,- не хотите ли прилечь?

– Нет, милый мой,- ответил Рене, в голове которого зародились коварные планы,- я так беспокоюсь за участь своей несчастной дочери, что все равно всю ночь не мог бы сомкнуть глаз.

– Может быть, вы хотите кушать?

– Нет. Но пить мне очень хочется.

– Отлично. Так я сейчас принесу бутылочку хорошего вина. Ведь у самого короля нет такого вина, как у герцога!

Фангас вышел, тщательно заперев за собой дверь. Через несколько минут он вернулся с громадной глиняной флягой, горлышко которой было тщательно засмолено. Он поставил флягу на стол, откупорил и разлил вино по принесенным двум кружкам.

– Однако! – сказал Рене, попробовав вино.- Этот мускат действительно великолепен, и я сомневаюсь, чтобы у короля нашелся такой. Должно быть, герцог Крильон очень богат, если у него водится такое винцо?

– Ну, богатым его назвать нельзя, а так себе – ни шатко ни валко…

– Во всяком случае, жить ему есть с чего и, наверное, он по- царски награждает своих слуг.

– Ну, это как посмотреть! Вот я, например, уже немолод, а не скажу, чтобы моя мошна была набита чересчур туго. Хотелось бы мне накопить столько, чтобы купить себе небольшой домик с хорошим виноградником где-нибудь в Провансе, но ведь на это нужно по крайней мере тысячу пистолей.

– Разве это уж такое недостижимое желание? – прервал его Рене.

– Как для кого,- вздохнул Фангас,- а мне где взять такую уйму деньжищ?

– На то существуют добрые люди!

– Да какой же добрый человек даст мне такую большую сумму?

– А хотя бы я например!

– С какой стати вы будете одаривать меня?

– Я достаточно богат, чтобы не стесняться какой-нибудь тысячей пистолей, и если кто-нибудь услужит мне…

– А чем бы я мог услужить вам?

– Да сущими пустяками!

– Господи, да я готов сделать для вас все, что могу! Домикс виноградником! Подумать только! Что нужно сделать для этого? Приказывайте!

– Ну, посудите сами! Ведь эта постель довольно-таки жестковата…

– Так за этим дело не станет! Я сейчас же схожу и принесу вам тюфяк. Герцог Крильон – очень добрый человек и, наверное, не рассердится на меня за то, что я сделаю ваше ложе несколько мягче.

– Но дело-то в том, что моя кровать дома… очень мягка! Зачем вам хлопотать с матрацем, когда можно устроиться гораздо проще!

– То есть отпустить вас домой?

– А хотя бы и так! Подумайте только: домик с виноградником… Если прибавить сюда еще небольшую сумму на первое обзаведение…

– Очень заманчиво, что и говорить! Жаль только одного: герцог приучил меня так слепо повиноваться ему, что мне придется презреть и домом, и виноградником, и суммой, необходимой на обзаведение. Очень жаль, что приходится упускать такой редкий случай, ну да что поделаешь? Единственное, что я могу сделать для вас, это не оставлять вас одного, чтобы вам не было слишком скучно. Если хотите, я буду рассказывать вам свои приключения.

– Благодарю вас!

– А может быть, вы предпочтете партию-другую в кости? – предложил Фангас.

– А! – сказал Рене, осененный неожиданно мелькнувшей мыслью.- Вы любите играть, господин Фангас?

– Я провансалец,- просто ответил конюший, а затем вытащил из кармана стаканчик для игральных костей, кости и кошелек, в котором было не более двенадцати пистолей, и произнес:- Тут все мое состояние; как видите, этого еще недостаточно для приобретения дома, о котором я мечтаю.

Не отвечая ничего, Рене достал из кармана свой кошелек. Сквозь стальные кольца этого туго набитого кошелька виднелись новешенькие золотые экю.

– Эге,- сказал Фангас.- А что, если я выиграю все эти желтенькие монетки? Это будет недурненьким фондом для приобретения домика, а?

– Это будет, во всяком случае, очень ловко с вашей стороны,- ответил Рене, а сам подумал: "Стоит мне выиграть у тебя твои десять-пятнадцать пистолей, и ты в моих руках!"

Фангас достал из кармана пистоль и бросил его на стол, Рене сделал то же самое.

– Приступим! – сказал Фангас, сверкающий взор которого был как бы прикован к наполненному золотом кошельку парфюмера.

В то время как Рене старался тем или иным путем склонить Фангаса на измену своему господину, герцог Крильон шел по направлению к Двору Чудес. У входа в эту главную квартиру армии воров и грабителей стоял часовой, который хотел преградить путь незнакомому пришельцу, но герцог ударил его шпагой плашмя и довольно грозно крикнул:

– Дорогу!

Часовой невольно подался в сторону, свистнув, однако, в имевшуюся у него сторожевую свистульку. Не обращая ни на что внимания, герцог спокойно пробирался вперед к большому огню, у которого беззаботно танцевали обитатели Двора Чудес.

Свисток нарушил их веселье, и добрый десяток рослых молодцов, бросившись к герцогу, моментально окружил его сплошным кольцом.

– Прочь, дурачье! Дорогу! – повелительно крикнул им герцог, сильным толчком разрывая этот живой круг. Поблизости стояла хорошенькая ночная фея; Крильон спокойно взял ее за подбородок и, не обращая внимания на злобное рычание толпы, сказал:

– А знаешь ли, ты очень недурна, милочка!

– Да кто вы такой, черт возьми? – крикнул какой-то оборванец.- Кто вы такой, чтобы сметь так нагло лезть прямо ко мне. Королю Цыганскому?

– Я Крильон,- просто ответил герцог.

Услыхав это имя, Король Цыганский сорвал с себя шляпу, и все остальные обнажили головы. В то время имя Крильона пользовалось во Франции такой же популярностью, как за шестьдесят лет до этого имя Баяра. Это имя было синонимом храбрости, честности и порядочности. Крильон уже при жизни стал легендарным героем, и его имя было полно таким обаянием, что даже этот низкий сброд не решился бы коснуться славы и гордости Франции.

Заметив произведенное им впечатление, Крильон вложил шпагу в ножны и сказал:

– Здравствуйте, ребята!

– Ваша светлость,- сказал Король Цыганский,- между нами вы в полной безопасности, и если мы можем быть чем-нибудь полезными вам, то приказывайте!

– Я хотел бы получить от вас маленькую справочку. Среди вас был воришка по имени Гаскариль – славный парень, которого повесили из-за подлеца Рене!

– Да здравствует Крильон! – неистово заорали обитатели Двора Чудес в ответ на эту фразу: ведь они дали Фаринетте клятву помочь ее мести Рене и от души ненавидели последнего.

– Так вот,- продолжал герцог,- насколько я знаю, у Гаскариля была подруга. Ее звали… звали…

– Фаринетта! – подсказал сразу десяток голосов.

– Ах так? Фаринетта? Отлично! Ну, так мне необходимо повидать ее. Где она живет?

– На улице Гран-Хюрлер,- ответил Король Цыганский.- Да вот мой адъютант. Герцог Египетский, сведет туда вашу светлость!

– Черт возьми! – ответил Крильон смеясь,- какая честь ожидает эту грязную, темную улицу: по ней будут идти два герцога сразу!


***

Когда Шмель взвалил на плечи бесчувственное тело Паолы, Фаринетта приказала отнести девушку к себе на квартиру. Читатель уже знает, что Фаринетта жила на чердаке дома суконщика Трепа на улице Гран-Хюрлер. Трепа был в оживленных сношениях с Двором Чудес, так как скупал там краденые вещи и при случае укрывал преследуемых полицией грабителей. Кроме того, он не брезговал всякими другими удобными случаями набить себе мошну, но делал это так искусно, что еще ни разу не попадался в лапы правосудия. Его дом был вне всяких подозрений, и потому-то Фаринетта считала свой чердак лучшим местом для содержания дочери Рене.

Все время, пока процессия двигалась к квартире Фаринетты, вдова Гаскариля наблюдала за своими сообщниками. Она заметила, что их взгляды с пламенной страстью впивались в красавицу итальянку, и услыхала, как Одышка шепнул Волчьему Сердцу, что Шмель должен считать себя очень счастливым от выпавшей ему чести держать в своих объятиях такое красивое тело.

Когда они поднялись на чердак и Шмель по приказанию Фаринетты положил бесчувственную итальянку на связку соломы, заменявшую Фаринетте кровать, вдова Гаскариля обратилась к своим мрачным сообщникам со следующими словами:

– Помните ли вы, молодцы, что вы веревкой, удавившей Гаскариля, поклялись мне беспрекословно слушаться и повиноваться мне?

– Помним! – угрюмо ответили все трое.

– А помните ли вы, что субъект, осмелившийся нарушить такую священную клятву, навсегда изгоняется со Двора Чудес и что наш покровитель – дьявол – жестоко отомстит вероломному? Помните? Ну, так скажу вам: я сразу заметила, что красота этой итальянки вскружила вам голову и вы уже готовы нарушить данную мне клятву. Вы напоминаете мне трех рослых собак, очень голодных и видящих вкусный кусок мяса. Собаки хотели бы полакомиться, но их сдерживает цепь. Эта цепь – мое требование, чтобы вы стерегли эту девушку и не причиняли ей никакого зла. И вы должны исполнить мое требование, пока я сама не разорву сдерживающей вас цепи!

– К чему было похищать ее тогда! – недовольно буркнул Волчье Сердце.

– Я сделала это по желанию очень высокопоставленной особы, которая обещала мне за это отомстить Рене. Больше я вам ничего не объясню. Помните: вы обязаны мне беспрекословным повиновением!

В этот момент Паола открыла глаза и простонала:

– Где я?

– У меня,- ответила Фаринетта.

– Но я не знаю вас!

– Зато я знаю тебя! Ты дочь Рене Флорентинца, убившего моего возлюбленного, и за это я вымещу подлость твоего отца на тебе!

– Пощадите! – крикнула Паола заливаясь слезами.- Разве я виновата, что мой отец делает зло? Ведь я сама никому зла не сделала!

– Каждый мстит как умеет и может,- ответила Фаринетта, пожимая плечами.- Но не волнуйся, сегодня тебе еще не грозит ничего! – Она остановилась, прислушиваясь к какому-то шуму, а затем, выглянув в окно, сказала: – Батюшки! Суконщик ведет сюда Герцога Египетского с каким-то чужим дворянином. В чем дело?

Вскоре лестница на чердак заскрипела, и в комнату вошел адъютант Короля Цыганского с герцогом Крильоном.

Увидав его, Паола отчаянно закричала:

– Боже мой! Ваша светлость!Спасите меня! Помогите! Крильон посмотрел на Фаринетту и ее мрачных помощников и сказал:

– Что вы хотите делать с этой девушкой?

– Она моя! – ответила Фаринетта.

– Она наша! – хором подхватили остальные.

– Вы жестоко ошибаетесь! – надменно возразил герцог Крильон.

– Позвольте, ваша светлость,- вмешался Герцог Египетский,что это вы собираетесь делать?

– Что за вопрос? – надменно кинул ему Крильон.

– Нет, это не годится! – продолжал тот.- Если бы я знал, что вы замышляете дурное против Фаринетты, я не привел бы вас сюда. Но все равно лучше откажитесь от вашей затеи. Нас много, и мы не допустим, чтобы у Фаринетты вырвали ее законную добычу!

– Дурак! – спокойно ответил неустрашимый герцог.- Ведь меня зовут Крильон!

– Вот именно! И потому вы, ваша светлость, не будете вмешиваться в происходящее здесь! – сказал какой-то голос сзади герцога.

Крильон с удивлением оглянулся и увидал кабатчика Маликана.

– Тебе-то что нужно здесь? – удивленно спросил его герцог.

– Я явился сюда для того, чтобы убедиться, находится ли здесь Паола,- ответил кабатчик.- Это мне поручено человеком, против воли которого вы, должно быть, не пойдете, ваша светлость!

Сказав это, Маликан показал Крильону кольцо принца Генриха, и все более и более терявшийся герцог лишь изумленно развел руками, не зная, что ему сказать.

А Маликан между тем нагнулся к уху Крильона и шепнул:

– Фаринетта действует по приказанию принца. Паола является заложницей. Рене должен узнать, что, если случится что-нибудь плохое с его близкими, это отзовется на Паоле!

– Теперь понимаю! – буркнул Крильон и, не давая себе труда объяснить остальным участникам этой сцены причину такой быстрой перемены фронта, повернулся и бросился бежать с чердака так, как до сих пор бегали лишь враги от самого герцога.

Между тем Маликан сказал Паоле:

– Сударыня! Каждую ночь я буду навещать вас, пока не случится несчастья с кем-нибудь из тех, кого ненавидит ваш отец, и, до тех пор пока я буду приходить сюда, с вами не случится ничего худого!

Сказав это, Маликан ушел.

Тогда Фаринетта обратилась к Одышке, Волчьему Сердцу и Шмелю:

– В ту ночь, когда этот человек не придет сюда, я порву сдерживающую вас цепь и дочь Рене будет отдана в вашу власть!

Паола поняла, что она погибла, так как вспомнила о перчатках, отравленных ее отцом. И в то время как сообщники Фаринетты плотоядно облизывались, итальянка снова упала в обморок.


XXI

Невозможно описать тот ад, который поднялся в душе Крильона при словах Маликана. Он бежал по улицам, словно за ним гнался целый легион демонов, и думал горькую думу. Ведь он дал клятву Рене, что вырвет Паолу из рук сообщников Фаринетты. Пусть Рене – негодяй, но слово дворянина должно оставаться нерушимым, кому бы оно ни давалось – королю или палачу, все равно! Он, Крильон, еще никогда не нарушал своего слова…

Но как же быть теперь, когда слово дано, а сдержать его нельзя?

Крильона не остановило бы то, что освобождение Паолы шло против интересов принца Генриха. Действительно неустрашимый, он не побоялся бы пойти даже против самого короля. Но ведь он дал слово принцессе Маргарите постараться обезопасить принца и его близких от покушений со стороны Рене. Паола как заложница отлично гарантировала эту безопасность, и ее освобождение было бы равносильно нарушению данного принцессе слова. Так как же поступить, если в обоих случаях он все равно нарушал данное слово?

Правда, слово, данное принцессе, имело право первенства. Поэтому Крильон и отказался от намерения сдерживать слово, данное Рене. Но как пережить невозможность сдержать последнее?

В этом хаосе чувств Крильон дошел до своего дома.

На его стук вышел Фангас с лампой в руках.

– Что с вами, ваша светлость? – спросил испуганный конюший.- Вы так бледны!

– Проводи меня наверх! – хмуро сказал Крильон. Когда он вошел в комнату, служившую временной тюрьмой Флорентийца, его взорам представилось довольно необычайное зрелище. Посредине комнаты за столом сидел Рене; на стене красовались три огромные фляги вина, из которых две были совершенно пусты, а третья – наполовину. Среди фляг и кружек герцог увидал игральные кости и стакан для них. Около Рене виднелась кучка красных бобов. У места, где сидел Фангас, бобы покрывали два кошелька – его собственный и Флорентийца.

Рене был очень бледен, его потускневший взор выдавал сильгейшее опьянение.

– Что это значит? – удивленно спросил герцог.

– Да видите ли, ваша светлость,- ответил конюший,господину Рене не хотелось спать, а захотелось утолить жажду. Вот я и подумал, что ваша милость не будет сердиться, если я угощу его стаканом вина…

– Ты называешь это "стаканом"? – сказал герцог, указывая на монументальные фляги.

– У него была очень сильная жажда!

– И у тебя тоже?

– О, я пил только для того, чтобы поддержать ему компанию!

– Допустим. Далее?

– Вашей милости известно, что господин Рене очень богат. Вот я и рассказал ему, что мне давно хочется купить себе домик с виноградником, да денег все нет. Рене и предложил мне столько денег, чтобы я мог купить себе отличное поместье где-нибудь около Авиньона!

– Однако он очень щедр,- заметил Крильон.- А что он хотел взамен?

– О, сущих пустяков: чтобы я отпустил его домой спать! Крильон расхохотался.

– А ты предпочел отказаться от дома с виноградником?

– Ну вот еще! Конечно нет. Только, не желая получать деньги даром, я предложил господину Рене сыграть со мной в кости. Ну и не повезло же ему, бедняге, надо сказать!

– Ты много выиграл?

– А вот судите сами, ванта светлость! Сначала мы начали играть очень скромно, но господин Рене – горячий игрок, и если он проигрывает, то удваивает и учетверяет ставки. В самом непродолжительном времени его кошелек перешел ко мне. Тогда я принес сотню бобов и дал их Рене. Мы условились, что каждый боб будет стоит пистоль…

– И ты все это выиграл?

– О, уже давно! Затем мы повысили стоимость боба до двух, четырех, десяти пистолей… Наконец…

– Ну, наконец?

– Теперь каждый боб стоит тысячу пистолей!

– Черт возьми! – вскрикнул герцог.- Но вы разорены, милейший Рене!

– Такое несчастье бывает раз в тысячу лет,- заметил Фангас, тогда как Рене лишь бессмысленно заморгал в ответ на слова герцога.- Ваша светлость разрешит нам продолжать?

– Как, разве тебе еще не хватает выигрыша на покупку дома?

– Нет, хватает, но я переменил решение. Я решил отправиться в Рим, повидать папу и… попросить его продать мне свой авиньонский замок, в котором он уже давно не живет!

Герцог хохотал до одышки.

– Да ну же… играть! – невнятно пробормотал пьяный Рене.

– Постой-ка! – сказал герцог, которому пришла в голову странная, но блестящая мысль.- Я буду играть за тебя, Фангас!

– О, ваша светлость,- огорченно заметил Фангас,- это изменит полосу…

– Дурак! – сказал герцог, кидая на стол свой кошелек.Неужели герцог Крильон проиграет там, где его конюший выигрывает?

Крильон взял в руки стакан с костями и сказал Рене:

– Ставлю вам тысячу ливров!

– Идет! – ответил Рене, совершенно подпавший под власть демонов игры и вина.

– А вы, со своей стороны, поставите ту клятву, которую я дал вам недавно!

– Клятву? Какую клятву? – пробормотал Рене.- Не помню клятвы!

– Да это не важно, помните вы или нет,- нетерпеливо сказал Крильон.- Вы только играйте. Если я проиграю, вы получите тысячу ливров. Если я выиграю, я буду свободен от данного вам обещания!

– Идет! – ответил Флорентинец, после чего взял из рук герцога стакан, кинул кости и, взглянув на них, с торжеством сказал: – Семь!

– Господи! – с отчаянием крикнул Фангас.- У него никогда еще не было семи во весь вечер! Крильон пожал плечами и сказал:

– Сейчас увидишь, глупое животное! Он бросил кости в свою очередь.

– Восемь! – сказал он.- Я выиграл!

– Браво! – крикнул восхищенный Фангас.

– Хороший удар… очень хороший удар! -пробормотал Рене, положив голову на руки, и… заснул, сраженный волнением и хмелем.

Крильон встал, потянулся с довольным видом и сказал:

– Черт возьми! Я буду отлично спать в эту ночь теперь! Знаешь ли ты, Фангас, что я чуть-чуть не обесчестил себя?

Герцог взял свечу и отправился в свою комнату. Фангас взял Рене на руки и отнес его на кровать. Затем он собрал кошельки и бобы и пробормотал:

– Я с пользой провел этот вечер. Рене заплатит мне за бобы или я превращу его в отбивную котлетку!


XXII

На другое утро Крильон первым делом осведомился у Фангаса, что поделывает Рене.

– Он еще спит,- ответил конюший.- Ведь он очень много выпил вчера.

– Ну что же, тем лучше,- сказал Крильон,- легче будет стеречь его!

– Ну, этот чудак и так не убежит от нас, ваша светлость!

– Надеюсь,- ответил герцог и тотчас же направился в Лувр. Он осмотрел посты и наряды и затем поднялся к королю; последнего он застал за завтраком в обществе трех лиц: принцессы Маргариты, принца Наваррского и Пибрака.

– А вот и Крильон! – сказал король.

– Ваш слуга, государь!

– Здравствуй, Крильон. Ты завтракал?

– Нет еще, ваше величество!

– Так не хочешь ли позавтракать с нами? – предложил король.

– С большим удовольствием, государь!

– Молодец этот Крильон,- сказал Карл IX.- Он всегда готов ко всему, и за стол он так же сядет в любое время, как в любое время ринется в бой.

Крильон сел за королевский стол. Маргарита многозначительно посмотрела на герцога, и он ответил ей тоже многозначительным взглядом. Но как ни мимолетен был этот обмен многозначительными гримасками, король успел подметить их.

– Эге! – сказал он.- Кажется, у Марго имеются секреты с Крильоном!

– Возможно! – ответила принцесса улыбаясь.

– Гм! Гм! – закашлялся Крильон.

– Но ввиду того, что я – король и что от короля секретов не бывает, то…

– То ваше величество желает узнать, в чем тут дело? – спросил Крильон.

– Вот именно!

– Ну что же,- сказала принцесса,- я сама расскажу королю все.

– Рассказывай, сестричка!

– Представьте себе, государь, что, за исключением герцога Крильона, все придворные страшно боятся Рене…

– Как? – сказал король.- Так при дворе еще занимаются Флорентийцем?

– Не меньше, чем прежде, государь! – смеясь, подтвердил Генрих.

– Ну а я,- продолжала принцесса,- опасаясь, чтобы Рене опять не подложил мне палок в колеса моего супружества, поручила герцогу "изъять из обращения" господина Рене!

– Что такое? – с удивлением спросил король.

– Я попросила герцога похитить Рене и запереть его на несколько дней в верном месте, пока мое бракосочетание не состоится.

– И герцог так и сделал?

– Ну разумеется да, государь,- отозвался Крильон, запихивая себе в рот целое крыло курицы.

– Расскажи нам, как вам это удалось,- попросил король.

– А очень просто! – И герцог без утайки рассказал все, что уже известно читателям из предыдущего.

– Черт возьми! – воскликнул Генрих.- Да вы чуть-чуть не перевернули вверх дном все мои планы!

– Разве я знал, принц?

– И вы дали слово освободить Паолу из рук Фаринетты? Как же вы вывернулись из этого положения?

Крильон рассказал, как конюший Фангас обыграл Рене и как он сам, взяв партию Фангаса, отыграл назад данное им слово. Король смеялся до слез, когда узнал, что Рене проиграл Фангасу семьдесят бобов ценою в тысячу ливров каждый!

– Клянусь спасением души, господа,- сказал он,- как только Рене выйдет из-под ареста, он заплатить проигрыш!

– Гм!..- крякнул Крильон с выражением явного недоверия.

– Он заплатит,- повторил король,- или я прикажу повесить его!

Карл IX уже столько раз грозил смертью Рене, что все присутствующие не могли удержаться от легкой улыбки. Только один Крильон не подумал комментировать королевские слова, так как в этот момент ринулся в смелую атаку на окорок дикого вепря.


***

Через несколько часов после этого Генрих Бурбонский входил в будуар своей матери. Королева Жанна с помощью Миетты и Нанси, которую командировала ей для этой цели принцесса Маргарита, заканчивала свой бальный туалет. Мы уже говорили, что королева Жанна была очень красива; в этот вечер ее красота достигла необычного блеска и расцвета.

– Государыня,- сказал принц, целуя матери руку,- вы так молоды и прекрасны, что вас можно принять за мою сестру!

– Льстец! – улыбнулась королева.

– Вы, кажется, уже совсем готовы? Сейчас сюда прибудет принцесса, чтобы ехать вместе с нами на королевский бал.

– А, тем лучше! – сказала королева.

В этот момент в дверь будуара тихонько постучали. Миетта подбежала к двери и удивилась, увидав своего дядю, кабатчика Маликана.

Он почтительно поклонился королеве и таинственным знаком поманил принца.

Генрих вышел с ним в другую комнату и тревожно спросил:

– В чем дело?

– Ваше высочество, вам необходимо сейчас же отправиться к Фаринетте. Дочь Рене хочет сделать вам какое-то важное сообщение.

– А какое именно? Она не сказала тебе?

– Да я и не видел ее: ко мне только что пришел нищий с паперти церкви Святого Евстафия и сказал: "Я пришел от Фаринетты. Дочь парфюмера хочет сейчас же видеть принца. Она сообщит ему очень важные вещи. Паола говорит, что терять времени нельзя, так как она уже давно добивается, чтобы дать знать принцу, но под рукой не было никого, кого можно было бы послать".

– И ты думаешь, что мне следует пойти? – спросил Генрих.

– Непременно, ваше высочество. Теперь она поняла наконец, что с ней не шутят и что, случись с кем-нибудь что-нибудь дурное, несдобровать и ей. Поэтому она, очевидно, решила выдать своего отца и разоблачить какое-нибудь преступление!

– Ты прав, я сейчас пойду к ней.

– Прикажете обождать вас? – спросил Маликан. Генрих утвердительно кивнул головой и отправился в будуар матери.

Войдя туда, он сказал:

– Государыня, я должен уйти на несколько минут по важному делу. Я встречусь с вами в Лувре.

– Хорошо, Анри, иди! – ответила королева. Принц ушел с Маликаном.


***

Сейчас же вслед за их уходом к Босежуру подъехала принцесса Маргарита. Она застала королеву Жанну почти совершенно готовой.

– Добрый вечер, милая принцесса! – сказала королева, целуя Маргариту в лоб.- Как здоровье вашей матушки, королевы Екатерины?

– Отлично, ваше величество! Королева ожидает вас в большом зале Лувра.

– Вы видите, что я уже совсем готова. Мне остается только надеть перчатки.

Сказав это, наваррская королева достала из комода ящичек, купленный утром у Пьетро Довери.

– Какая прелестная работа! – сказала Маргарита, рассматривая дивную резьбу и инкрустацию ящичка.

Королева взяла из ящика первую пару перчаток.

– Позволите мне надеть их вам, государыня? – спросила Маргарита.

– Охотно, милая невестушка!

Королева протянула левую руку, и принцесса с неподражаемой ловкостью принялась надевать перчатку. Королева улыбалась ловкости грациозной, милой девушки. Но в тот момент, когда перчатка была уже совсем надета, Жанна д'Альбрэ слегка вскрикнула.

– Что случилось? – испуганно спросила Маргарита.

– Ничего, не беспокойтесь, милая,- с улыбкой ответила королева Жанна.- Меня что-то укололо, но, вероятно, это мне просто показалось.

– Позвольте мне снять перчатку и осмотреть ее! – сказала Маргарита.

– О нет, не надо! Вы так старательно надевали ее, а мы будем теперь снимать! Да к тому же я не чувствую никакой боли! – и она обратилась к Миетте: – Предупреди мою свиту, крошка, что я готова! – Затем она протянула Маргарите руку, на которую была надета отравленная перчатка, и сказала:- Пойдемте, невестушка! Эту ночь я хочу танцевать так, словно опять наступила пора моей молодости!


***

Тем временем принц Генрих поднимался по лестнице на чердак Фаринетты. Увидав его, Паола с радостью воскликнула:

– Слава Богу! Это его высочество! О, пощадите меня, принц.

– Паола! – сказал Генрих.- Вы предали меня и Ноэ и этим заслужили свою участь! Но не беспокойтесь: до тех пор пока ваш отец не замыслит нового злодеяния, с вами не случится ничего дурного.

– Но я ужасно боюсь, что отец уже замыслил это дурное! – с отчаянием крикнула Паола.- А я-то… разве я чем виновата?

– Что такое? – вздрогнув, спросил Генрих.- Что же замыслил ваш отец?

– Он задумал отравить кого-то!

– Кого?

– Я не знаю. Сейчас я сообщу вам все, что мне известно об этом. Вчера утром отец послал Годольфина в Лувр к королеве Екатерине. Годольфин принес оттуда очень хорошенький ящичек с перчатками. Отец взял первую пару – она была светло-желтого цвета – и… отравил перчатки!

– Каков был с виду этот ящичек? – крикнул Генрих, чувствуя, как у него на голове зашевелились волосы: ведь король подарил его матери хорошенький ящик с перчатками!

– Ящик был из черного дерева с инкрустацией из слоновой кости и перламутра. По углам у него были…

Но принц не стал дослушивать конец описания: уже по началу он видел, что это был тот самый ящик, который был подарен его матери Карлом IX, и стремительно повернулся к двери.

Он хотел бежать во дворец, но Фаринетта остановила его вопросом:

– Вы ничего не прикажете мне, принц?

– Да, прикажу! – крикнул принц, объятый приступом бешенства.- Слушай, ты, дочь Рене-отравителя! Если я успею прийти вовремя, чтобы помешать умереть моей матери, которую задумал отравить твой отец, то я пощажу тебя. Но если теперь уже слишком поздно… О, тогда ты будешь отдана во власть Фариетты! Помни,- обратился он к последней,- если через два часа Маликан не вернется, она – твоя!

Сказав это, Генрих бросился, словно безумный, бежать в Лувр, приказав в то же время Маликану бежать в Босежур на тот случай, если королева Жанна еще не успела выехать на бал.

Генрих стрелой пронесся мимо часовых, в несколько прыжков взобрался по большей лестнице и вбежал в зал. Перед ним стеной стояла густая толпа придворных. Слышались какой-то испуганный шепот, какие-то заглушенные восклицания, кто-то тихо всхлипывал. Генрих силой растолкал придворных и выбежал на середину, где его глазам представилась страшная картина. Королева Жанна без чувств лежала на руках Карла IX и принцессы Маргариты.В нескольких шагах от них стояла королева Екатерина. Она была неподвижна и бледна, как статуя; только ее черные недобрые глаза горели плохо сдерживаемым, заметным торжеством.

Генрих отчаянно вскрикнул:

– Поздно! Моя мать отравлена!

Он подбежал к матери и сорвал одну за другой перчатки с ее рук.

На левой руке наваррской королевы виднелась запекшаяся капелька крови…


XXIII

Еще четверть часа тому назад королева Жанна, очаровательно улыбаясь, входила в большой луврский зал. Король Карл IX подал ей руку; королева Екатерина взяла руку Маргариты и шла за ними следом.

В тот момент, когда король хотел начинать танец, королева Жанна вдруг остановилась и судорожно схватилась за сердце.

– Что с вами? – спросил Карл IX.

– У меня какое-то странное ощущение,- ответила Жанна д'Альбрэ.- Сердце усиленно бьется, и в голове все кружится… Я нездорова…

Она покачнулась. Король и подбежавшая к ним принцесса Маргарита подхватили ее. Один из пажей кинулся за доктором Мироном.

Именно в этот момент в зал ворвался Генрих Наваррский с криком: "Поздно! Моя мать отравлена!"

И тогда одно имя зашептали уста всех. Это было имя Рене! Король взглянул на мать и сразу понял все. Он побледнел, нахмурился и приказал:

– Пусть все уйдут отсюда!

Из уст в уста уже бежали слова: "измена", "отравлена", "предательство". Придворные торопливо исполняли приказание короля и выходили из зала.

Только беарнцы, приехавшие вместе с Жанной д'Альбрэ, остались на месте, еще плотнее сдвинувшись вокруг своей королевы.

– Выйдите, господа! – приказал им Генрих.

Тогда они вышли: нужен был приказ их государя, никому другому они не хотели повиноваться!

Теперь вокруг бесчувственной Жанны д'Альбрэ остались лишь король, королева-мать, принцесса Маргарита, принц Генрих, Крильон и Пибрак.

Пришел Мирон. Он осмотрел оцарапанную руку, затем поднял сорванную Генрихом перчатку, осмотрел ее и сказал:

– Ваше величество, видите ли вы эти мелкие осколки стекла, прилипшие к коже перчатки? Стекло приклеено нарочно, чтобы, сделав на коже царапину, ввести через нее тот яд, которым отравлены перчатки! А теперь благоволите обратить внимание на эти мраморные пятна на руке ее величества: это действует яд!

Генрих, стоя на коленях около матери, с отчаянием ломал руки.

– Говори, Мирон, говори! – сказал король.- Скажи нам всю правду!

– Это очень сильно действующий яд,- продолжал Мирон.- Он весьма недавно открыт в Италии – я сужу по описанию его действия, так как мне, как и всем французским врачам, не приходилось иметь с ним дела.

– Но если во Франции еще не знают его, откуда он взялся? – крикнул король.

– На это может ответить только один человек, ваше величество, а именно тот, который вечно возится с ядами! – ответил врач.

– Ну, уж это слишком! – недовольно заметила королева Екатерина.- Рене готовы обвинять решительно во всем! Ведь, кажется…

– Потрудитесь замолчать! – перебил ее король, сверкнув глазами.- На этот раз я уж докопаюсь до истины!

– Яд действует очень быстро,- продолжал Мирон,- и противоядия против него у меня нет. Но у отравителя оно должно быть…

Генрих вскочил и закричал:

– Где Рене?

Он забыл, что Крильон арестовал Флорентийца. Но герцога Крильона уже не было в комнате: при первых словах Мирона он выбежал из зала, вскочил на первую попавшуюся лошадь и помчался к своему дому.

Тем временем королеву Жанну перенесли в комнату принцессы Маргариты. Несмотря на все хлопоты Мирона, ее никак не удавалось привести в чувство. Ее дыхание становилось все прерывистее, глаза судорожно открывались и закрывались, по лицу начинали выступать те же мраморные пятна, которые появились сначала на раненой руке.

Король подошел к своей матери и сказал ей:

– С вашей стороны было большой ошибкой защищать Рене!

– Но… ваше величество…- пролепетала растерянная королева Екатерина.

– В конце концов, это имеет такой вид, будто вы – его сообщница! – докончил Карл IX и отвернулся затем от матери.

Екатерина Медичи побледнела как смерть.

В этот момент во дворе Лувра послышался топот быстро мчавшейся лошади.

– Это Крильон! – крикнул король, подбегая к окну. Он увидел, что во двор бешеным галопом въехал герцог, спереди державший в седле Рене.

– На землю! – грубо крикнул Крильон, бесцеремонно ссаживая парфюмера, и через минуту уже входил в зал, одной рукой держа Флорентийца за шиворот, а другой подталкивая его вперед.

Король пошел навстречу бледному, перепуганному итальянцу.

– Негодяй! – крикнул он.- Как называется яд, которым ты воспользовался на этот раз?

Рене попытался спастись смелым отпирательством.

– Но я никого не отравлял, ваше величество,- ответил он, строя удивленное лицо.

– Ты лжешь! – крикнул громовым голосом принц Генрих.- Ты лжешь! Твоя дочь Паола только что сказала мне, что ты отравил пару перчаток светло-желтого цвета и положил их в ящичек, принесенный Годольфином из…- он не договорил.

Королева Екатерина почувствовала, что пол уходит из-под ее ног.

– Знай же,- продолжал принц,- знай, что в этот момент твоя дочь находится в руках Фаринетты и трех бандитов. Спаси мою мать, и я верну тебе дочь!

Рене побледнел еще больше, подбежал к королеве Жанне, взял ее за руку и с отчаянием крикнул:

– Поздно!

Действительно, словно прикосновение убийцы ускорило смертельный исход: королева Жанна вздрогнула, широко открыла глаза, приподнялась до половины и снова рухнула на постель.

– Скончалась! – сказал Мирон, взяв королеву за руку.

– Умерла! – грозно крикнул Карл IX.- Умерла!

– Государь! Мести! Мести за кровь нашего дома! – простонал Генрих.- Ведь…

– Замолчи, братец,- грустно и важно сказал король,замолчи, милый, и не произноси знакомого всем нам имени, которе готово сорваться у тебя с уст! Даю тебе свое королевское слово, что на этот раз правосудие восторжествует.- Он повернулся к Крильону и сказал ему:- Герцог, вы отправите Рене сейчас же в Шатле. Завтра он выйдет оттуда, чтобы прямым путем отправиться на Гревскую площадь!

– Рене! – зловещим тоном сказал принц.- В этот момент твоя дочь обесчещена.

Рене вскрикнул и рухнул на пол. Король подошел к Екатерине Медичи и сказал ей:

– Вы сию же минуту отправитесь в Амбуаз и будете терпеливо ждать там смерти. Никогда более вы не увидите Лувра!..

Генрих снова упал на колени около трупа матери и плакал горючими слезами.

Роман IV ПОХОЖДЕНИЯ ЧЕРВОННОГО ВАЛЕТА

I

Это происходило на берегах Гаронны. В старом, полуразрушенном замке юный владелец поместья принимал гостей. Кругом все говорило о неповитой бедности, но гасконец хвастун по природе, и повсюду виднелись старания придать этой бедности лишь вид почтительно культивируемой старины.

В теплый июльский вечер тысяча пятьсот семьдесят второго года в громадном зале старого замка собрались трое друзей, из которых старшему было не более тридцати лет, а младшему не было и девятнадцати. Последним был сам хозяин.

Они сидели вокруг стола, покрытого старой, вытертой скатертью, и занимались игрой в карты. В качестве истинных гасконцев они положили около себя свои кошельки, вместо того чтобы высыпать их содержимое на стол. Около играющих виднелись две большие, пузатые, но – увы! – пустые бутылки.

– Однако, господа, – воскликнул один из гостей,- я хочу пить! Вина, дворецкий!

К столу подошел крестьянин, наряженный в желтый казакин, и шепнул на ухо хозяину, что в погребе нет больше ни одной бутылки.

– Господа! – сказал хозяин дома.- Пандриль спрашивает, какого именно вина желаете вы?

– Ну вот еще! – ответил другой гость. – Да самого лучшего, разумеется!

– Да видите ли, в чем дело,- ответил хозяин, не моргнув и глазом,- вам очень хочется пить, но… Пандриль, друг мой,обратился он к крестьянину, довольно неуклюже разыгрывавшему роль дворецкого,- вели оседлать сейчас же мою лучшую лошадь…

– Какую? – наивно спросил Пандриль.- Черную или белую?

Владелец замка грозно и надменно посмотрел на недогадливого слугу.

– Дурак! – ответил он.- Ты должен знать, что Вельзевул черен как ночь! Ну-с, вели, значит, оседлать лучшую лошадь, то есть Вельзевула, и отправляйся на клосскую ферму. Скажи фермеру, что я приказал дать тебе бурдюк сенжакского вина, которое мой предок вывез из Испании… ну, того самого, которое еще ему подарил император Карл Пятый!

Хозяин кинул на слугу такой многозначительный взгляд, что несчастный Пандриль выскочил стремглав из комнаты, не осмелившись заметить, что о знаменитом сенжакском вине он слыхал так же мало, как и об императоре Карле Пятом, и что клосска: ферма на самом деле представляет собою полуразрушенную и необитаемую хижину, стоящую среди клочка виноградников.

Когда слуга ушел, хозяин продолжал:

– Дорогие друзья, наступили тяжелые времена для нас, дворян. У самих королей не осталось ни кола ни двора, а религиозные распри разорили самые знатные дома Франции и Наварры.

– Кому ты говоришь это, Гектор! – воскликнул один из игроков.

– По счастью, у нас имеется то, что у нас не может отнять никто, а именно наше происхождение! – отозвался третий, которого звали Лагир.

– Ты прав, клянусь прахом своих предков! – ответил хозяин дома. – И знаете что, друзья? Чтобы убить как-нибудь ожидание в течение того времени, которое понадобится Пандрилю для доставки сюда вина, не поговорим ли мы немного о наших генеалогиях? В наше время, когда развелось много всяких проходимцев и выскочек, истинным дворянам полезно восстановить памяти свое родословное древо!

– Вот это – блестящая идея, черт возьми! – воскликнул Лагир.- Что же, начнем хоть с меня, господа! Ведь вы, конечно, знаете, времена заставили моих предков жить в качестве простых дворян, но на самом деле мы заслуживаем лучшей участи. Ведь меня зовут Лагир, и я происхожу от Валета червей!

– Как же! – ответил хозяин дома.- Лагир, спутник Жанны д'Арк, или Валет червей, был большим другом моего предка Гектора де Галяра, Валета бубен.

– Истинная правда! – подтвердил потомок спутника Орлеанской девы.

– Ну, а я, господа,- сказал третий,- происхожу из более древнего рода, чем вы оба!

– Еще чего! – сказал Гектор.

– Поди ты! – буркнул Лагир.

– А вот судите сами. Меня зовут Ожье де Левис, и мои предки были в родстве с самой Богородицей. Первый из моих предков, о котором у нас имеются хоть какие-либо точные сведения, был шталмейстером царя Давида, а потом другом и поверенным царя Соломона, который дал ему прозвище Валета пик. А ну тебя к черту! – крикнул Гектор де Галяр.- Ты хватил через край, голубчик!

– Да нисколько! – скромно ответил Ожье де Левис.

– Но ведь карты были изобретены всего только в царствование короля Карла Шестого.

– Извини, пожалуйста,- невозмутимо ответил Ожье,- карты изобрел Саул.

– Ты думаешь?

– Я знаю это! За тридцать девять лет и шесть месяцев до Рождества Христова карты вышли из употребления, и к ним вернулись лишь в царствование короля, о котором ты говорил.

– А, ну это другое дело! – важно ответил Лагир.- Значит, ты происходишь от Пикового валета?

– Как ты от Валета червей!

В тот момент когда молодые люди обменивались последними фразами, дверь в зал раскрылась и в комнату вошел юный и красивый кавалер. Это был наш старый знакомый Амори де Ноэ. Он был в ботфортах, покрытых, как и платье, толстым слоем пыли.

– В таком случае, друг Ожье,- сказал Ноэ,- в сравнении со мной ты все же ничтожный дворянчик, а Гектор и Лагир просто и в счет не идут!

– От кого же ты происходишь, Амори? – совершенно бесстрастно спросил Гектор.

– Но ты можешь сам видеть это из моего имени! – ответил тот.- Я происхожу от самого патриарха Ноя! Первый из моих предков – Иафет – царствовал на берегах Ганга. Один из его потомков, по имени Ланселот, сопровождал в походах Александра Макендонского, который дал ему прозвище Валет треф.

– Позволь,- сказал Ожье де Левис,- разве ты забыл, что в ту эпоху карты вышли из употребления?

– Вышли, но не в Македонии, где не переставали играть в карты! – отпарировал потомок патриарха Ноя, а затем уселся и сказал: – Ну, а теперь, господа, когда мы припомнили свои родословные, угостите-ка меня стаканчиком вина, потому что я умираю от жажды!

– Погоди немного,- сказал Гектор,- мой дворецкий отправился в погреб.

– А так как этот погреб находится довольно далеко отсюда, то ему пришлось сесть на лошадь,- прибавил Лагир.

Амори де Ноэ улыбнулся, взял графин с водой, налил себе стакан этого бесхитростного напитка и сказал со вздохом:

– Это ли не насмешка судьбы! Мой предок Ной первый извлек из виноградной лозы ее сладостный сок, а его потомку приходится довольствоваться простой водой, да еще проскакав двое суток без отдыха!

– Вот как? – сказал Гектор.- Откуда же ты?

– Из Парижа, и приехал специально, чтобы повидать вас, друзья мои!

– Да полно тебе!

Ноэ сразу принял серьезный вид, и это отразилось также и из выражении лиц остальных.

– Господа,- сказал Ноэ,- я примчался из Парижа, где раздаются сдержанный ропот, мрачное потрескивание и похороный звон. Этот ропот – ропот народа, не видящего перед собой светлого будущего. Это потрескивание – потрескивание трона Валуа, медленно, но верно идущего к разрушению и развалу. Этот похоронный звон гудит о смерти трех принцев, из которых младшему двадцать лет, а старшему – двадцать четыре, что не мешает им всем троим носить на своем челе печать близкой смерти!

Трое гасконцев уже не смеялись. Они с серьезным интересом смотрели на оратора, ожидая продолжения. И Ноэ заговорил:

– Религиозные распри ускорили дело разрушения. Гугеноты обращают взоры к электору Палатинскому, католики призывают к себе на помощь лотарингских принцев и Испанию. Ни у кого нет патриотической сознательности!

Последняя фраза вызвала взрыв негодования у слушателей.

– Клянусь вечным спасением,- крикнул Ожье де Левис,- в качестве родственника Богородицы я добрый католик, но я стану гугенотом, если испанцы перешагнут через Пиренеи!

– И я тоже,- сказал Лагир.

– Черт возьми! – сказал Гектор.- Я гугенот, но лучше стану католиком, чем допущу этого тевтонского болвана электора вмешиваться в дела Франции!

– Да благословенно будет имя Божие! – торжественно отозвался Ноэ.- Я не ошибся в вас, и вы действительно те люди, которые мне нужны!

– Для чего?

– Выслушайте меня! Мы гасконцы, мы беарнцы, мы дети рыцарской страны, где когда-то носилась шпага самого Роланда! В наших горах нет золота, но зато воздух, которым мы дышим, закаляет сердца, делая их недоступными для страха. Нас только горсточка, но короли старой Франции старались привлечь эту горсточку в свою армию, говоря, что шпага беарнца стоит сотни пик, а рапира гасконца – сотни аркебуз!

– Да в чем дело-то, куда ты клонишь? – спросили хором молодые люди.

– Слушайте, только слушайте! – Ноэ встал, его жесты и звук голоса стали еще торжественнее, еще многозначительнее.- Это было около месяца тому назад. Ночью на балконе Лувра стояли двое людей, любуясь видом гигантского Парижа. Оба они были молоды, оба верили в свое будущее. Одетые в простые камзолы, они мечтали о парче. Положив руки на эфесы своих рапир, они мечтали о том, чтобы командовать целыми армиями. Один из них поднял взор к облачному ночному небу; в клочке потемневшей лазури горела одна звезда, и человек, внимательно и долго посмотрев на нее, перевел взор снова к Парижу, и его губы пробормотали: "Как знать? Быть может, когда-нибудь я все-таки буду королем Франции!" Этот человек – сын наших гор; это юный принц, который не раз спал под открытым небом с голубым эфиром нашей страны вместо покрова и с камнем под головой вместо подушки. Это – король нашей бедной страны, где властно и разгульно носится чистый ветер свободы! Этот человек – шляпы долой, господа! – этот человек Генрих Наваррский, ставший королем с тех пор, как королева Екатерина Медичи приказала отравить Жанну д'Альбрэ, его мать и нашу государыню!

– Да здравствует наваррский король! – крикнули трое молодых людей.

– Да здравствует Генрих Наваррский, король Франции! – ответил Амори де Ноэ.- Да, господа, это он, наш обожаемый монарх! А другой молодой человек – это я сам, господа! И вот тогда я вспомнил о вас и подумал: если четыре беарнца, четыре гасконца, храбрые, как Роланд, благородные, как король, обяжутся клятвой отдать не Наварру Франции, а Францию – Наварре, то сам Бог не сможет помешать им в этом!

Молодые люди вскочили со стульев и клятвенно подняли руки кверху. В этот момент дверь открылась, и в комнату вошел Пандриль.

– Ах, ваша честь! – жалобно сказал он, обращаясь к хозяину.- Какое несчастье! Я очень торопился и нечаянно проткнул бурдюк шпорой! Все вино и вылилось на дорогу!

– Господа! – смеясь, сказал Гектор.- Господь принял нашу клятву и дал нам знак большим чудом: он просветил ум Пандриля!


II

В тот самый день и почти в тот самый час, когда гасконские дворянчики заключали между собой таинственный союз, за триста пятьдесят лье от замка Гектора де Галяра один юный рыцарь звонко пощелкивал шпорами по мостовой доброго старого города Нанси, резиденции герцогов Лотарингских. Он был закутан в широкий плащ, закрывавший часть лица, а широкополая шляпа была надвинута до самых глаз. Рыцарь торопливо проскользнул в боковую улочку, по которой спустился до берега Мерты, но здесь остановился в нерешительности, не зная, направо или налево ему идти.

– Чтоб черт побрал необстоятельность! – буркнул он. По середине улочки горел фонарь. Рыцарь подошел к столбу, достал из-за пазухи маленький сверточек пергамента и при мерцающем огоньке фонаря прочел:

"Если граф Эрих де Кревкер любит по-прежнему, он придет сегодня вечером к девяти часам на берег Мерты, выйдя через переулок Святого Павла".

"Я вышел через эту улицу, спустился к берегу и все же не видел никого,- сказал себе рыцарь.- Как быть? Что же, я спущусь теперь к самой воде против улицы и буду там ждать. Но что нужно от меня и кто мог проникнуть в мою тайну? О да, я люблю попрежнему, но объект этой любви слишком далек, чтобы я мог хоть на что-нибудь надеяться".

В этот момент послышался звук осторожных шагов, заставивший молодого человека насторожиться. Вскоре он увидел, что от улицы Святого Павла к реке спускается какая-то женская тень.

– Граф! – сказала эта женщина, подходя к рыцарю.

– Что вам угодно от меня? – спросил Кревкер, подумав тут же, что этот голос совершенно незнаком ему.

– Вы – граф Эрих де Кревкер?

– Да.

– Получили ли вы какую-нибудь записку?

– Да.

– В таком случае вы ожидаете здесь меня!

– Вот как! – сказал граф, стараясь разглядеть сквозь покрывало и густую вуаль, молода ли и хороша ли собой незнакомка.

– Граф,- продолжала женщина,- пойдемте ближе к реке, так как только на открытом месте можно быть гарантированным от шпионов!

Граф последовал за таинственной незнакомкой к самой реке.

Там она сказала:

– Ведь вы – граф Эрих де Кревкер, потомок героя Кревкера, который был правой рукой герцога Бургундского, Карла Жестокого?

– Это был мой прапрадедушка.

– Вы молоды, красивы и храбры?

– Молод – да, красив ли – не знаю, храбр – наверное.

– Вы – один из богатейших синьоров Лотарингии?

– Так говорят, по крайней мере.

– И, несмотря на это, красавицы города Нанси и придворные нашего герцога уверяют, что нет рыцаря более печального и угрюмого, чем вы!

– Я болен!

– Да, вы поражены в сердце! – Граф вздрогнул от неожиданности; незнакомка продолжала: – Граф Эрих Кревкер, вы стали жертвой роковой и всепожирающей любви!

– Вы-то почему знаете это? – нетерпеливо буркнул граф.

– Я знаю все! – ответила женщина.

– Ну так назовите мне имя той, которую я люблю! – с резким хохотом предложил Кревкер.

Женщина подошла ближе, приложила свои губы к его уху и шепнула ему какое-то имя, что заставило графа вскрикнуть:

– Молчите!

– Нет,- ответила незнакомка,- я буду говорить, и вы выслушаете меня. Я расскажу вам вашу собственную историю.

– На что это вам нужно?

– Вы увидите сами!

Те, которые владеют нашими тайнами, всегда имеют над нами большую власть. Так и граф Эрих покорно склонил голову и прошептал:

– Ну что же… Если вы непременно хотите…

– Граф Кревкер,- сказала тогда незнакомка,- однажды вечером вы были в старой церкви, колокольня которой видна на десять лье из окрестностей Нанси.

– Я вообще часто бываю в церкви!

– Это было вечером, когда церковь казалась совершенно пустой. Не было ни священников, ни молящихся, только Бог незримо витал в своем святилище. Вы опустились на колени, даже пали совсем ниц и, прижавшись пылающим лбом к холодному камню пола, шепнули: "О Господь всемогущий! Дай мне силы отказаться от этой роковой любви, которая снедает меня, к…" Тут вы произнесли некое имя, но, как ни тих был ваш шепот, он все же нашел отклик в сердце женщины, которая молилась коленопреклоненно за выступом вблизи от вас.

– Это были вы?

– Нет!

– Кто же?

"Она! Она!" – пробормотал граф, чувствуя, что от сильного волнения у него под шляпой волосы становятся дыбом. А незнакомка продолжала:

– С того момента, как она узнала, что вы любите ее, она подумала, что вы не откажетесь служить ей, когда ей встретится нужда в вас!

– О,- пробормотал граф Эрих,- пусть она потребует у меня всю кровь до последней капли!

– Как знать?!

– Пусть она заставит меня умереть за нее, лишь бы перед смертью я увидел ее улыбку, обращенную ко мне!

– Бедный! Как вы любите ее! – сочувственно шепнула незнакомка.- О, как вы любите ее, Боже мой!

– Но кто же вы, рассказывающая мне все это? – спросил граф, выпрямляясь.

– Меня послала она! – воскликнула незнакомка и, увидев, что при этих словах граф зашатался, словно его поразила молния, произнесла: – Овладейте собой, граф!.. Смелее! Смелее!

– К чему?

– Она рассчитывает на вас!

– Я готов. Что нужно сделать?

– Следуйте за мной!

Незнакомка пошла вдоль берега Мерты, сопровождаемая графом. Минут через десять они дошли до моста. Там женщина остановилась и сказала своему спутнику:

– Знаете ли вы Вертский лес?

– О, конечно! Он окружает Замок Дьявола, старые руины, о которых ходят слухи, будто они заколдованы.

– Вы суеверны?

– Нет.

– Может быть, вы боитесь призраков или домовых?

– Я христианин!

– И католик, разумеется?

– Да, я страстно ненавижу гугенотов.

– Отлично! Случалось ли вам бывать в Вертском лесу?

– Да, я не раз охотился там и знаю каждую тропинку.

– Значит, вам не нужно света, чтобы перейти через Долину Фей у подножия замка?

– Я сумею ориентироваться по камням и деревьям.

– В таком случае, граф, знайте следующее: сейчас на герцогском дворце бьет девять часов, а в полночь вы должны быть в развалинах старого замка.

– Я буду там. Что же я должен делать?

– Ждать!

– И это все, что вы приказываете мне от ее имени?

– Дальнейшие инструкции вы получите в развалинах.

– Хорошо! Я сейчас же прикажу оседлать лучшую лошадь и…

– Этого не нужно. Спуститесь под мост, и там вы найдете лодку. Через час вы спуститесь по течению реки к тому месту, где начинается Вертский лес. Вы войдете в кусты, которые называются "Раздвоенным лесом", и там найдете готовую оседланную лошадь. До свиданья!

Сказав это, незнакомка знаком руки простилась с графом и быстро исчезла. Не раздумывая над странностью приключения, граф Эрих де Кревкер спустился под мост, вскочил в лодку, которую нашел там, обрубил кинжалом причал и одним взмахом весел выехал на середину реки. Мерта бежала очень быстро, но граф отлично управлялся с веслами и меньше чем через час уже был у того места, которое ему указала незнакомка. Граф выскочил на берег и собрался углубиться в кусты, когда на реке послышался плеск весел. Кревкер прислушался, но звук внезапно прекратился.

– Должно быть, я ошибся,- сказал он и вошел в кусты, направляясь к полянке, где должна была быть лошадь, обещанная незнакомкой.

Но по мере того как он шел, он слышал за собой звук чьих-то шагов, который сейчас же смолкал, как только граф останавливался и прислушивался,- совсем так же, как это было только что с веслами.

"Однако! – подумал Кревкер.- Уж не выслеживают ли меня?"

Он положил руку на эфес шпаги и снова пошел вперед. Тут невдалеке послышалось ржанье лошади. Граф свернул в сторону, но звук преследовавших его шагов показал, что и неизвестный спутник тоже повернул в эту сторону. Только теперь таинственный преследователь ускорял шаги и нагонял графа. И в тот самый момент, когда граф увидал на полянке лошадь, его опередила какая-то тень, которая подскочила к лошади и схватила ее за поводья.

– Прочь, мужик! – крикнул граф.- Эта лошадь предназначена мне!

– Ступай прочь ты сам! – ответил незнакомец.- И прежде всего знай, что я дворянин!

– В таком случае позвольте мне заметить вам, что вы держите себя несколько странно для дворянина, стараясь овладеть чужой лошадью!

– Меня зовут сир д'Арнембург, и я клянусь своим незапятнанным, именем, что выошибаетесь!

– Извините, мессир Арнембург, но я приехал на лодке из Нанси специально для того, чтобы отыскать лошадь на этой полянке!

– А я специально явился из своего замка, чтобы найти лошадь на этой самой полянке!

– В таком случае,- сказал граф,- я не вижу иного способа разрешить вопрос, кроме…

– Кроме того, что я уже хотел предложить вам сам,- ответил Арнембург, и молодые люди, скинув плащи, обнажили шпаги.


III

Они уже скрестили оружие, как вдруг до них донесся звук ржанья. Но – странное дело! – этот звук шел слева, а лошадь, которую оспаривали молодые люди, находилась совсем близко и справа от них. Значит, была и вторая лошадь?

Молодые люди опустили оружие и посмотрели друг на друга.

– Мы с ума сошли,- сказал граф,- ведь тут имеется по лошади для каждого из нас!

– Я тоже так думаю! – сказал сир д'Арнембург. Лошадь заржала еще раз. Граф направился в ту сторону, откуда доносился звук, и действительно вернулся с лошадью.

– Ей-богу, мессир,- сказал он,- лошадей-то действительно две! Но только одна вороная, а другая белая. Какая же назначена для вас и какая для меня?

– Этого я уже не знаю.

– Да как же быть?

– Но пожалуйста, выбирайте! – предложил Арнембург.

– О, после вас! – любезно отклонил граф Кревкер.

– Да уверяю вас, что мне это совершенно безразлично! Лишь бы только лошадь довезла меня до Замка Дьявола, а там…

– Что такое? – сказал граф.- Куда?

– К Замку Дьявола, то есть к развалинам, которые так называются.

– Но ведь я тоже направляюсь туда!

– Да? – вспыхнув переспросил Арнембург.

– Но ведь, насколько мне известно, развалины необитаемы,заметил граф.

– Они станут обитаемыми на эту ночь, раз меня ждут там,ответил Арнембург.

– Да ведь меня тоже ждут!

– Знаете что? Это начинает становиться чересчур странным! Вы приезжаете в лодке – я тоже, вас ждет одна лошадь – меня другая, вы едете в Замок Дьявола – я тоже. Что все это значит?

– Очевидно лишь то, что мы едем с одинаковой целью!

– Но я не знаю, что это за цель!

– И я тоже!

На минуту воцарилось молчание. Затем сир д'Арнембург заговорил снова:

– А все же я могу рассказать вам кое-что, что возбудит ваше любопытство!

– Пожалуйста, я слушаю вас!

– Я уже сказал вам свое имя. Прибавлю, что я родом люксембуржец и состою на службе у его светлости герцога Гиза, да продлит Господь его часы!

– Я тоже служу герцогу!

– В качестве капитана герцогских войск я стоял гарнизоном в городе Меце.

– И я тоже!

– Так вот там, в Меце, я почувствовал всепожирающую страсть к женщине, до которой мне было далеко как до луны!

– Это слово в слово то же самое, что случилось со мной!

– Я похоронил эту любовь в глубочайших недрах своего сердца,- продолжал люксембуржец,- как вдруг сегодня утром получаю записку: "Вы любите такую-то, и эта дама знает о Вашей любви".

– Простите,- перебил его граф,- как же могла эта дама узнать о вашей любви, раз эту любовь вы похоронили в "глубочайших недрах вашего сердца"?

– О, это произошло совершенно неожиданным образом. Несколько месяцев тому назад я был в церкви, где никого не было, как я, по крайней мере, думал. Там, упав ниц пред лицом Всемогущего, я…

– Там вы обратились к Богу с просьбой залечить ваше сердце от безумной роковой любви, а любимая вами дама в это время находилась за выступом вблизи вас?

– Вот-вот!

– И эта дама услыхала, как вы признавались Богу в своей любви к ней?

– Но позвольте! Кто мог сказать вам все это?

– Никто.

– Но тогда, как же…

– Ваша история – точнейшее повторение моей собственной,сказал граф.

– Что такое? – грозно крикнул люксембуржец.

– И я могу даже назвать вам имя любимой вами особы! – невозмутимо продолжал Кревкер и, наклонясь к уху люксембуржца, прошептал ему что-то такое, от чего д'Арнембург подскочил словно ужаленный.

Между тем граф, назвав Арнембургу таинственное имя, отступил с поклоном на шаг и сказал:

– Насколько я вижу, мы соперники!

– Я тоже так думаю!

– Следовательно, нам остается лишь прибегнуть к оружию!

– Но позвольте!..

– Мы должны биться насмерть!

– Погодите, сударь,- холодно прервал графа д'Арнембург.Надеюсь, вы не заподозрите, что я способен испугаться чьейнибудь шпаги?

– Я этого не думаю во всяком случае!

– И все же я нахожу ваше предложение решить вопрос поединком совершенно неприемлемым. Этот способ не годится, не подобает для данного случая!

– Однако позвольте! Вы только что были готовы драться из-за лошади! Значит, вы находите, что женщина не стоит того?

– Ничего подобного. Я думаю, что раз женщина, из-за которой вы хотите драться, назначила нам здесь свидание, то у нее должны были быть для этого основательные причины. Очевидно, она решила, что любовь обязывает к преданности и что если мы действительно любим ее, то подумаем не о себе, а лишь о ней. Раз она зовет нас – значит, она нуждается в нас, и не в одном только, а в обоих!

– Вы совершенно правы,-: согласился граф.- Мы должны спрятать шпаги в ножны и мирно ехать вместе к развалинам, где мы узнаем, что нас ожидает.

– Отлично! -сказал люксембуржец.- В таком случае благоволите выбрать лошадь.

– Я беру черную.

– Ладно,- ответил Арнембург, садясь на белую.

– Знаете ли вы дорогу? – спросил граф.

– Нет,- ответил его спутник,- но мне было сказано, что лошадь сама доставит меня куда нужно.

– Ну а я знаю дорогу и буду руководить нашим путем!

– Отлично! Вперед!

Молодые люди дали шпоры лошадям, и граф Эрих повел своего спутника по узкой тропинке, которая шла к Долине Фей.

Оба они ехали молчаливо, погруженные в свои мысли, и оба думали почти одно и то же: "Раз нас двое – значит, ясно, что женщина, которую мы оба любим, сама не любит ни одного из нас. Но ей нужны наши шпаги, и вот она зовет нас к себе!"

Но еще другая мысль скользнула у каждого из них: "А все же, как знать? Быть может, если бы я был один, то…"

И оба они уже жалели, почему не решили вопроса смертным боем!

Когда они подъезжали к Долине Фей, над которой высились развалины старого замка, до них донесся стук чьих-то копыт и чье-то энергичное немецкое проклятие.

– Это еще что? – спросил граф Эрих.

В этот момент взошла луна, и на освещенной ею долине вырисовалась фигура всадника, который, заметив наших путешественников, направился к ним.

– Скажите, господа,- обратился он к ним,- вы здешние?

– Да,- ответил Кревкер.

– В таком случае не укажете ли вы мне, как проехать к Замку Дьявола?

– Как,- воскликнули в один голос Кревкер и Арнембург,- вы тоже едете туда?

– А разве и вы держите туда путь?

– Ну да! Нас ждут к двенадцати часам.

– Да ведь и меня тоже!

– Но если это так,- сказал граф,- то вы, наверное, не встретите никаких препятствий к тому, чтобы назвать нам свое имя?

– Меня зовут Конрад ван Саарбрюк, я вассал герцогов Лотарингских!

– А не можете ли вы сообщить нам, что заставило вас пуститься в этот путь?

– Я нашел у дверей своего замка странную записку, приколотую кинжалом.

– Ручаюсь, что записка начиналась словами: "Если Вы попрежнему любите…",- сказал граф Эрих.

– Почему вы знаете? – удивленно воскликнул Конрад.

– И что вы любите знатную даму, до которой вам далеко как до звезд! – прибавил Арнембург.

– Но позвольте…

– И мы можем даже назвать вам ее имя!

– Ну, уж это…

Граф наклонился к уху барона ван Саарбрюка и что-то шепнул ему.

– Но кто же мог сообщить вам мой секрет? – изумленно спросил барон.

– Никто,- ответили ему молодые люди.- Дело в том, что мы тоже любим эту даму.

Барон схватился за эфес шпаги. Арнембург рассмеялся.

– Полно! – сказал он.- Раз она призывает всех, кто любит ее, значит, она нуждается в них во всех!

– Вы правы,- согласился Конрад.

– Значит, нам нет основания ссориться, а будем вместе продолжать наш путь. Позвольте и мне назвать себя: я – Лев д'Арнембург.

– А я – граф Эрих де Кревкер!

– Ручаюсь,- продолжал Арнембург,- что до получения этой записки вы не знали, что ей известно о вашей любви! Как же она узнала о ней?

– Однажды мне пришлось спасти ее на охоте от разъяренного кабана, и моя тайна вырвалась у меня.

– Откровенно говоря, мне это даже нравится,- сказал Лев смеясь.- Это, по крайней мере, вносит хоть некоторое разнообразие, а то нашу любовь она открыла одним и тем же образом.

– И должен сознаться, что вы оказались смелее меня! – прибавил граф Эрих.

– Я всегда смел, когда выпью,- флегматично ответил барон.

– А в тот день вы выпили?

– Да, но немного: бурдюк рейнвейна!

– Однако! – пробормотали в ответ молодые люди. Разговаривая таким образом, молодые люди безостановочно взбирались по холму, на вершине которого высились развалины старого замка. Среди руин только одна башня уцелела более или менее. Эрих де Кревкер, который ехал впереди всех, первый очутился на пороге и сейчас же, обернувшись к своим спутникам, воскликнул:

– Черт возьми! А вот и четвертый, господа!


IV

Действительно, в глубине громадной башни виднелся ярко горевший огонь очага, у которого примостился молодой человек лет двадцати пяти. Услыхав голос графа, он встал и положил руку на эфес шпаги. Но Эрих не обратил на это ни малейшего внимания и, не слезая с лошади, въехал прямо во внутренность башни.

– Кто вы такой? – удивленно спросил его молодой человек.

– Меня зовут граф Эрих де Кревкер,- ответил тот. Увидев, что за графом следуют еще двое, молодой человек окончательно изумился и вскрикнул:

– Да что вам нужно здесь, господа?

– Нам назначено здесь свидание в полночь.

– В полночь?

– Как и вам, должно быть?

– Да, вы правы!

– Я уже имел честь сообщить вам.- сказал тогда граф,- что меня зовут Эрих де Кревкер.- Молодой человек поклонился.- Вот этого господина зовут Лев д'Арнембург! – Молодой человек снова поклонился.- А вот этот господин – барон Конрад ван Саарбрюк!

Молодой человек отдал третий поклон и сказал:

– Господа, я бургундский дворянин, и меня зовут Гастон де Люкс.

– Батюшки! – сказал граф.- Ведь вы были пажом герцога Генриха Гиза?

– Еще пять лет тому назад я был им!

– И вас пригласили сюда на свидание к двенадцати часам таинственной запиской?

– Да, все это верно.

– В таком случае,- заявил Эрих,- тут дело не обошлось без любви!

– Да вам-то какое дело до этого! – нетерпеливо ответил Гастон вздрогнув.

Переговариваясь, прибывшие спешивались, по очереди привязывали лошадей к дереву, которое неизвестными путями пробилось сквозь развалины, и подсаживались затем к огню.

– Так вас интересует, какое нам дело до этого? – насмешливо сказал Кревкер.- Да видите ли, весьма возможно, что мы все отлично знаем ваш секрет!

– У меня имеется всего-навсего один секрет, он он затаен так глубоко в моем сердце, что лишь один Бог может знать его!

– Только Бог? Ну а она?

– Кто "она"? – крикнул Гастон, подскакивая на обрубке дерева, служившем ему сиденьем.

– Она, то есть та женщина, которую вы любите так же, как любим ее и все мы!

– Этого не может быть! – с отчаянием в голосе крикнул Гастон.

– В жизни часто случается невозможное,- ответил граф,- а в доказательство я, если хотите, могу назвать вам ее имя!

– Это совершенно излишне! – сказал сзади них звучный, красивый женский голос, заставивший их вздрогнуть и сорваться с места.

У порога остановилась женщина, сбросившая с головы капюшон и подставившая свое розовое, обрамленное золотистыми кудрями лицо красноватым отблескам горевшего костра. Она была сложена очень красиво и хрупко, но под этой хрупкостью чувствовалась стальная мощь души, заставляющая повиноваться самую грубую физическую силу. И действительно, молодые люди, которые испытали уже не одну опасность и много раз бестрепетно смотрели в лицо смерти, опустили теперь головы под ласковым, но твердым взором женщины.

– Граф де Кревкер, – заговорила женщина, – вам совершенно не к чему произносить без нужды мое имя, потому что я сама могу сказать вам его. Да, именно я – та, которую вы все любите, и меня зовут Анна Лотарингская, герцогиня Монпансье!

– Она окинула сверкающим взглядом склоненные головы молодых людей и продолжала:

– Да, вот вы и все здесь, мои герои! Вот вы и здесь, четыре красавца, которым я невольно внушила страстную, пылкую любовь! Так здравствуйте, привет вам всем! Здравствуйте вы, граф Эрих де Кревкер, который однажды бросился с опасностью для жизни в волны Рейна, чтобы переплыть на противоположный берег и принести мне любимый цветок! Здравствуйте вы, сир Лев д'Арнембург, который однажды положил на месте немецкого рыцаря, осмелившегося затронуть честь моего дома! Здравствуй ты, Гастон де Люкс, прежний паж моего возлюбленного брата и товарищ моих детских игр! И вам привет, барон Конрад, которому я обязана своей жизнью! Привет вам всем, дорогие господа мои! О, я знаю, что все вы страстно любите меня, и, если бы мне пришлось выбирать между вами, я очутилась бы в страшном затруднении. Все вы одинаково красивы, храбры, благородны и честны! Я не принадлежу к числу тех принцесс, которые кичатся своими предками. Я знаю, что рыцари, подобные вам, стоят дороже, чем принцы крови, и, если бы я могла объединить вас всех вчетвером в одном человеке, я без колебаний вложила бы свою руку в его! Крик энтузиазма покрыл слова герцогини. Поблагодарив кивком головы за выраженные ей чувства, она продолжала: – Но вас четверо, и я не могу любить вас всех страстной любовью. Зато я хочу любить вас любовью нежной сестры, чтобы превратить вас из злобных соперников в любящих братьев. Я хочу объединить вас одним знаменем, одной целью, одним служением великому делу! Все четверо с недоумением переглянулись.

– Господа, – продолжала герцогиня, – у Франции вместо настоящего короля на престоле сидит какая-то жалкая тень, лишь унижающая Францию и королевское величие. Я хочу дать Франции настоящего короля, и этим королем будет мой брат

– Генрих Гиз, а люди, которым я хочу поручить, доверить это гигантское дело, это вы, господа! – При этих словах все четверо горделиво приосанились. Герцогиня закончила: – В тот день, когда мой брат Генрих Гиз будет венчан на царство короной французских королей, вы кинете между собой жребий, и победитель станет мужем Анны Лотарингской, герцогини де Монпансье. Все четверо подняли руки и дрожащим голосом принесли, обращаясь к распятию, которое держала в руках Анна, нижеследующую клятву: – Мы клянемся пожертвовать всей своей жизнью и пролить в случае надобности всю свою кровь до последней капли за Генриха Лотарингского, герцога Гиза, который должен стать королем Франции! – Так за дело же, господа! – воскликнула герцогиня, голубые глаза которой метали молнии.

V

– Да что же это такое? – сердито пробормотал Маликан, сидя теплым августовским утром на пороге своего кабачка.

– Что же это за порядки, позвольте вас спросить? Когда швейцарцы находятся на страже в Лувре, герцог Крильон приказывает запирать вес ворота и калитки, а раз все луврские ворота и калитки заперты, как же будут швейцарцы ходить к Маликану за стаканчиком-другим вина? А если они это не будут делать, то, позвольте вас спросить, чем же будет жить старик Маликан? Правда, я сделал из Миетты важную даму, но… но сам я все же завишу от своего ремесла! И как на грех даже и со стороны-то нет ни одного клиента! Сжалилась ли судьба на сетования старого беарнца, или, наоборот, она хотела показать ему, насколько преждевременны подобные сетования, только в этот момент по деревянному настилу прозвучали лошадиные копыта, и кабатчик увидел всадника, направлявшегося к его заведению. Этим всадником был юный Рауль, красавец паж Рауль, сумевший, как говорили в Лувре, серьезно затронуть непобедимое доселе сердечко красавицы, насмешницы и интриганки Нанси. Рауль возвращался из Гаскони. Женившись на Миетте, наш старый приятель Амори де Ноэ почему-то почувствовал непреодолимую потребность совершить вместе с молодой женой путешествие по Наварре и, отправившись туда, взял с собой и пажа Рауля. Зачем? Это оставалось в секрете между ним, Генрихом Наваррским и Нанси. Даже сам Маликан не был посвящен в это: он знал лишь, что Рауль сопровождал чету новобрачных в ее путешествии.

– Ба, месье Рауль! – радостно воскликнул старый кабатчик, обрадованный тем, что может узнать что-нибудь о племяннице.

– Вы возвращаетесь из дальнего пути?

– Ну, ты это видишь по пыли, которая покрывает мою одежду! – ответил юноша, соскакивая с лошади.

– Здравствуй, Маликан! Дай мне, пожалуйста, стакан вина!.Я просто умираю от жажды!

– Войдите, месье Рауль! Паж привязал лошадь к одному из железных колец, приделанных с этой целью у наружной стены, и вошел в кабачок.

– Вы из Наварры? – спросил Маликан. – Прямым путем! – А Миетту вы видели? – Я расстался с нею неделю тому назад.

– Как поживает господин де Ноэ? – Пять дней тому назад, когда я покинул его, он чувствовал себя совсем хорошо.

– То есть как это? – с негодованием сказал Маликан. – Разве господин де Ноэ уже покинул свою жену?

– О, всего только на несколько дней!

– Уж не разлюбил ли он ее? – продолжал спрашивать кабатчик, нахмурившись. Рауль искренне расхохотался, а затем сказал:

– Успокойся! Господин де Ноэ обожает свою жену не меньше прежнего, но ему было необходимо совершить какую-то поездку. Куда и зачем – этого я не знаю, и будет лучше, если ты даже не станешь расспрашивать меня об этом. Зато я надеюсь, что ты посвятишь меня во все, что произошло в это время в Париже! Маликан взял Рауля за руку и подвел его к двери кабачка, после чего сказал, показывая на одно из окон верхнего этажа Лувра, в котором смутным пятном виднелась какая-то женская головка: – Смотрите, если у вас зрение так же остро, как у старика Маликана, то вы узнаете в этой даме мадемуазель Нанси, ту самую, которая сумеет лучше меня, старика, посвятить вас во все происшедшее! Знаете ли, – прибавил он, хитро подмигивая правым глазом, – мы, мужчины, никогда не сравнимся в осведомленности с женщинами! Неизвестно, обладал ли Рауль таким же острым зрением, как Маликан, или любовь является лучшим биноклем, но он сейчас же узнал белокурую Нанси, и сердце у него забилось. – Ты прав! – сказал он, поспешно отвязывая лошадь. – Нанси должна знать многое, чего не знаешь ты! Затем, попрощавшись с Маликаном, он вскочил в седло и галопом погнал лошадь к Лувру, у зарешеченных ворот которого постучал эфесом шпаги. Швейцарец-часовой открыл калитку и, узнав пажа, воскликнул:

– А, месье Рауль! Это хорошо, что вы приезжаете днем, а то с возвращением королевы Екатерины…

– Что такое? – удивленно переспросил паж. – А то, что с возвращением королевы Екатерины ночью никто не имеет права входить в Лувр.

– Как, разве королева Екатерина вернулась?

– Да, – ответил швейцарец, пропуская пажа во двор. Рауль въехал в двор, бросил поводья первому попавшемуся солдату и стремглав понесся вверх по маленькой лестнице, которая вела в верхние этажи Лувра, то есть в помещения пажей и камеристок. На первой же площадке он встретил Нанси, которая, то краснея, то бледнея, ждала его. Она без всяких околичностей бросилась к нему на шею.

– Ах, милочка Рауль! Честное слово, я глубоко почувствовала твое отсутствие! – воскликнула она, после чего взяла его за руку и потащила наверх. – Скорее! Сегодня в Лувре танцевали, и все спят еще!

– А, так в Лувре танцевали?

– До утра! – Черт возьми! – пробормотал Рауль, который связывал это обстоятельство с возвращением королевы Екатерины. Нанси провела Рауля в свою комнату и толкнула его на табурет, тогда как сама уселась в большом кресле, где свернулась клубочком вроде хорошенькой кошечки.

– Бедный Рауль, в каком ты виде! – сказала она, оглядывая запыленную одежду пажа.

– Господи! – ответил Рауль. – В дороге мне некогда было заниматься туалетом. Надеюсь, что вы простите меня! Нанси улыбнулась, показывая два ряда великолепных жемчужно – белых зубов, после чего спросила: – Ну-с, как мы путешествовали? – Да, в общем, очень хорошо, только… было очень грустно!

– Неужели? – Ну да! Ведь я все время думал о вас! – Гм! – сказала Нанси. – Вот уже три недели, как я жду этого ответа! Иначе, разумеется, и быть не могло! – Вы сами отлично знаете, что я вас очень люблю, Нанси! Камеристка королевы Маргариты слегка покраснела и не выказывала ни малейшего сопротивления, когда Рауль взял ее маленькую ручку и принялся страстно целовать ее.

– Да, вот что, Нанси, – сказал паж, когда его чувства получили некоторый исход, – неужели правда, что королева Екатерина вернулась? Ведь король торжественно заявил, что она будет сослана в Амбуаз, откуда не выйдет до самой его смерти?

– Да, он заявил это, но теперь уверен, что королева ему так нужна, что ему без нее не обойтись!

– Ну вот еще!

– В Амбуаз она и была сослана после свадьбы принцессы Маргариты, но из своего уединения не переставала следить за делами королевства. И вот однажды она открыла заговор гугенотов, о котором и сообщила королю.

– Заговор?

– Да. Во главе его стоял какой-то лимузенский дворянчик по имени де КотГарди, которого и удалось арестовать по точным указаниям королевы.

– Это странно! – Заговорщика пытали, но в Лувре усиленно говорили, что пытка была чистейшей комедией. – Да зачем же?

– Постой! Этот господин под пыткой признался во всем, и его приговорили к смертной казни, которая должна была состояться вчера утром. Но когда пришли за осужденным, оказалось, что он таинственным образом убежал!

– Да где он был заключен?

– В Шатле.

– В Шатле? Откуда бежать нельзя? – смеясь, спросил Рауль.А, теперь я понимай все!

– Кто же не понимает! – ответила Нанси. – Одним словом, это открытие заговора показало королю, до какой степени ему необходима королева-мать, и указ о ссылке был отменен!

– Ну, а Рене что?

– Рене по-прежнему в Шатле, и каждый день Крильон за обедом у короля повторяет:

"Черт возьми, ваше величество! Парламент, по-моему, сделал большую ошибку, приговорив Рене к колесованию, так как приговор до сих пор не приводится в исполнение. Уж лучше бы парламент оправдал его: не так бы ему было зазорно!" – А что отвечает король?

– Король испуганно смотрит в сторону и не решается взглянуть Крильону в глаза.

– А королева-мать? – Она смотрит на Крильона уничтожающим взглядом, но тоже ничего не говорит! Нанси хотела рассказать своему приятелю о всех выдающихся событиях, происшедших в Париже и Лувре во время отсутствия Рауля, но в этот момент бумажка, привязанная к веревке, которая выходила из-под пола, пришла в движение и зашелестела: это было условленным знаком между наваррской королевой Маргаритой и ее камеристкой.

– Постой! – сказала Нанси. – Опять какие-то новости!

– Да неужели? – воскликнул Рауль.


VI

– Посиди здесь и подожди меня, – сказала Раулю Нанси, дернув за веревку и этим показав Маргарите, что ее сигнал понят и услышан.

– А вы долго пробудете там? – спросил паж. – Не знаю.

– Но могу ли я уйти отсюда, если вы запоздаете?

– Нет. – Почему?

– Да потому, что мне надо очень долго говорить с тобой, – с капризной улыбкой ответила Нанси.

– Но пойми…

– И я должна ввести тебя в курс всех луврских событий, чтобы ты не совершил какой-нибудь ошибки. Понял? Сказав это, Нанси кинула Раулю дразнящую улыбку и скрылась, заперев влюбленного пажа на ключ, чтобы ему не пришло в голову бродить в ее отсутствие по Лувру. Затем она спустилась в помещение королевы Маргариты; к своему удивлению, она застала ее уже вставшей и притом одну: обыкновенно в этот час королева еще была в постели, и Генрих был около нее.

– Запри дверь за собой, крошка, и подойди ко мне! сказала Маргарита, бледность и волнение которой сразу бросились в глаза камеристке.

– В чем дело, ваше величество? – спросила Нанси, исполнив приказание своей госпожи.

– Вы так бледны, так расстроены! И его величества здесь нет, хотя обыкновенно…

– Тссс! – сказала Маргарита, прикладывая палец ко рту.Тише! Знаешь ли, король Карл послал за Генрихом! – Вероятно, он хочет поговорить с ним об охоте?

– То-то и дело, что о религии! Пойми, крошка: король Карл всю прошлую ночь работал с королевой Екатериной! От этого сообщения у Нанси сбежал со щек весь румянец и глаза беспокойно забегали по сторонам.

– Знаешь ли, – продолжала Маргарита, – вчера за ужином, то есть после этой "работы", король Карл ни с того ни с сего вдруг заявил, что он желает, чтобы в его королевстве все исповедовали одну веру. Ну а сегодня он вдруг присылает Крильона за Cенрихом… При этом известии лицо Нанси просветлело.

– А, – сказала она, – значит, за его величеством приходил Крильон? Это меня успокаивает! Ведь если король задумает лишить своего покровительства наваррского короля, то первым делом его немилость коснется герцога Крильона, а потом уже всех остальных. Раз же Крильон по-прежнему находится при его величестве, значит, враждебная нам сторона еще не восторжествовала!

– Ты думаешь? – спросила Маргарита. – Ну конечно! Кто ежедневно твердит королю Карлу, что Рене надо казнить? Крильон! Кто готов пуститься на что угодно, лишь бы Рене не был казнен? Королева Екатерина! С чьей стороны может ждать беды король Генрих? Со стороны королевы Екатерины! Милость или немилость к Крильону служит верным признаком степени влияния королевы, а следовательно, и безопасности короля Генриха. Первым признаком того, что королева-мать овладеет прежней полнотой влияния и власти, явится освобождение Рене из тюрьмы. Но само собой разумеется, что одновременно с этим пострадает Крильон. Значит, раз сегодня Крильон еще на службе, то сегодня королю Генриху еще ничто не грозит!

– Сегодня? Ну а завтра? – тревожно спросила Маргарита. – Гм! – ответила Нанси. – Что касается завтрашнего дня, то после того, что произошло в Лувре, я ни за что не ручаюсь! – А что же произошло? – испуганно спросила Маргарита.

– На первый взгляд – пустяки, но если смотреть в глубь вещей, то…

– Да что именно?

– Ее величество королева Екатерина приняла вчера вечером графа Эриха де Кревкера!

– Кревкера? – переспросила Маргарита.

– Ну, и что же? Ведь это, кажется, стариннейший дворянский род в Лотарингии?

– Совершенно верно, – подтвердила Нанси.

– Но вашему величеству должно быть хорошо известно, что я сама тоже родом оттуда и что этим-то и объясняется мое имя "Нанси". Таким образом, я хорошо знаю Эриха и могу себе представить, что означает его визит к королеве Екатерине. Надо сказать вашему величеству, что я еще девочкой часто встречала графа и убедилась, что он любит какую-то даму без надежды на взаимность…

– Ну да, – перебила ее Маргарита, – по крайней мере, этой любовью объясняют необычайную мрачность и задумчивость графа Эриха! Безнадежная любовь располагает к мрачности. – Совершенно верно, – согласилась Нанси, розовея от неизвестной причины, – как любовь разделенная располагает к излишней жизнерадостности. Но подумайте сами, ваше величество, какая любовь может быть безнадежной в положении графа Эриха? Он молод, красив, богат. Трудно предположить, чтобы он не мог снискать любовь своей дамы. Однако он ни за кем не ухаживает, потому что иначе было бы известно, кто именно та непреклонная красавица, которая отказывается увенчать любовь Кревкера. А ведь заметьте, ваше величество, что о любви графа Эриха известно только то, что эта любовь существует, но больше ничего. Из этого всякий проницательный человек может заключить, что Кревкер сгорает страстью к какойнибудь такой особе, которая недостижима для него по своему рангу. – Допустим, что так. Что же из этого следует? – Очень многое, если подумать над этим, ваше величество! Кревкеры – знатнейший род в Лотарингии. Кто выше их? Только принцы крови. Только принцесса и может представлять собой объект недостижимых мечтаний графа Эриха!

– А, так ты думаешь, что граф де Кревкер влюблен в герцогиню Монпансье? – Нет, ваше величество, – ответила хитрая камеристка, – я не думаю, а уверена в этом! Ну посудите сами. Граф Эрих был мрачен, задумчив и избегал с некоторых пор посещать двор своего принца. Вдруг я встречаю его здесь и вдобавок совершенно преобразившимся. Он сияет надеждой, его взор горит ожиданием счастья. Затем, что ему здесь делать? Если бы он явился по собственной воле, то ему нечего было бы скрывать свое посещение, однако, когда я остановила его на лестнице, он поспешил сказать мне: "Не говори никому, крошка, что ты видела меня здесь!" Значит, он явился не просителем, явился не за тем, чтобы исходатайствовать себе какое-нибудь придворное положение при французском дворе, а прибыл в качестве посла от герцога Гиза к королеве Екатерине. Но прежде он избегал двора Гизов. Прежде он был мрачен, а теперь вдруг сияет и берет на себя поручения от Гиза. – Уж не хочешь ли ты сказать, что герцогиня подарила графа взаимностью?

– Ну вот еще! Герцогиня – достаточно ловкая женщина, чтобы суметь ограничиться одними неясными обещаниями.. Но теперь примите во внимание, ваше величество, что при дворе герцога Гиза половина молодежи смертельно влюблена в герцогиню Анну. Что, если эта хитрая женщина обещает в далеком будущем свою любовь каждому из них в награду за услугу, которую они окажут ей теперь? Ведь у герцогини окажется тогда в распоряжении целый отряд храбрецов, готовых ради голубых глаз герцогини на все! Между тем ее всегдашней мечтой было видеть своего брата Генриха как можно ближе к престолу Франции, если только не на самом престоле. Преображение графа де Кревкера заставляет меня думать, что герцогиня уже начала свою кампанию, а тайный визит графа к королеве-матери внушает мысль, что Гизы хотят заручиться ее содействием, рассчитывая на гнев и возмущение властолюбивой женщины, влияние которой вдруг упало. Ну а как Гизы, так и ее величество одинаково ненавидят вашего супруга. Вот почему я и говорю, что теперь ни за что ручаться нельзя! Маргарита не успела ответить что-либо хорошенькому политику, как в дверь постучали и знакомый голос Генриха сказал: – Это я! Маргарита сейчас же вскочила, подбежала к двери, впустила мужа и с боязливостью спросила:. – Ну что? Юный король обнял жену и сказал: – Успокойтесь, дорогая моя, пока еще мы не совсем рассорились с возлюбленным братом Карлом!

– Пока еще?.. – в ужасе повторила Маргарита. – Но это не заставит себя ждать! – продолжал Генрих смеясь. – Представьте себе, вчера королева Екатерина напрягла все усилия, чтобы король отправил нас в Наварру, и, как мне рассказывал Крильон, мой возлюбленный брат Карл был готов исполнить просьбу своей матушки; но она испортила все дело большой неловкостью: вздумала просить об освобождении Рене. Ну, король рассердился, и королева ушла ни с чем! Помимо того, вчера случилось еще много всякой всячины! – А именно? – спросила Маргарита.

– Сейчас узнаете, – ответил Генрих усаживаясь.


VII

Что же произошло у короля?

Играя с Пибраком и Крильоном в ломбр, король, страдавший в последнее время припадками меланхолии, неожиданно шлепнул картами о стол и сказал: – Знаете ли, господа, ведь в последнее время я положительно лишился сна! Королевские партнеры тоже положили свои карты на стол. Пибрак, как истинный дипломат, стал выжидать, чтобы король яснее выразил свою мысль, но Крильон, поддерживая свое реноме человека без страха, небрежно ответил: – Ну что же, тут нет ничего удивительного, государь! – Ах вот как! Вы так думаете? – язвительно спросил король. – Ну конечно! Теперь стоят очень жаркие ночи, и Лувр кишит комарами, укол которых очень болезнен! – Друг мой Крильон, – добродушно ответил король, – ты все-таки изрядный болван! Крильон вспыхнул, его ноздри раздулись, но он, смеясь, сказал: – Черт возьми, государь! Только вы один во всем мире и можете безнаказанно говорить со мной таким образом, потому что будь это…

– Ну-ну! Не сердись, мой честный Крильон! – сказал Карл IX, – я в очень плохом настроении, а в такие моменты готов ругать без всякого повода всех и каждого! – Ну так и не будем говорить об этом, государь! – сказал Крильон, удовлетворенный извинениями короля.

– Итак, ваше величество оказали мне честь сообщить, что вы в последнее время спите плохо и в этом, очевидно, виноваты не комары… Губы короля искривились страдальческой улыбкой. – Ну нет! – сказал он. – Комары действительно немало мешают мне спать, но только бескрылые, настоящие комары, вроде герцога Гиза и его братцев! – Ну что же, – буркнул Крильон, – это и на самом деле немаловажная причина!

– А кроме того, тут еще этот наваррский королишка…

– Наваррский король – верный подданный вашего величества! – напрямик отрезал Крильон.

– Но он глава гугенотов! – крикнул Карл.

– Ну так что же из этого? Сам я католик, и если защищаю короля Генриха, то уже никак не в качестве сообщника. Да и когда лгал или обманывал герцог Крильон? Так вот, ваше величество, поверьте слову Крильона, что если Франции будет грозить враг, то сто тысяч вооруженных гугенотов явятся с предложением услуг своему законному повелителю, королю Франции! Слова Крильона произвели прекрасное впечатление на Карла IX, но не успел он углубить и укрепить это впечатление, как в дверь постучали. Осторожный Пибрак, конечно, смолчал и тут, но Крильон с обычной грубоватой прямотой выругался: – Чтобы черт побрал ту надоеду, которая лезет сюда! Дверь открылась, и на пороге показалась "надоеда". Это была королева Екатерина. Она была разодета и так и сыпала во все стороны благожелательными улыбками.

"Гм!" – подумал Пибрак.

"Черт!" – внутренне выругался Крильон.

Ведь оба они отлично знали, что хорошее настроение и улыбка Екатерины Медичи не предвещают ничего хорошего!

– Доброго вечера, ваше величество! – сказал король, вставая. – Уж не хотите ли вы принять участие в нашей игре? – С большим удовольствием, – сказала королева присаживаясь. Карты были розданы на четверых.

– Вы отлично делаете, ваше величество, что развлекаетесь теперь! – сказала королева, взяв в унизанные кольцами пальцы сданные ей карты.

– А почему именно теперь, матушка?

– Потому что вскоре вам будет не до того!

– Что вы хотите сказать этим? – спросил король, вздрогнув. Екатерина вздохнула.

– Увы, государь, мы живем в плохие времена! Король нетерпеливо бросил карты на стол, и его взор загорелся раздражением.

– Уж не собираетесь ли вы сообщить мне о новом заговоре? спросил он. Ответом ему был новый вздох королевы-матери. Крильон, который словно сделал своей жизненной задачей поддразнивание Екатерины, резко сказал: – Ручаюсь, что ваше величество собирается опять говорить о гугенотах! Екатерина попыталась уничтожить дерзкого солдата молниеносным взглядом, но, когда она лишний раз убедилась, что ее взоры не способны поселить трепет в бесстрашной душе герцога, сказала:

– Да, пора уже вашему величеству знать всю неприкрашенную истину! Сир де Кот-Гарди бежал из тюрьмы.

– Но ведь мы это уже давно знаем, ваше величество, – с обычной бесцеремонностью перебил ее Крильон.

– Да, но король еще не знает, что заговор сира де Кот-Гарди – сравнительно пустяки.

– Господи! – снова перебил ее Крильон. – Что касается меня, то я никогда не придавал серьезного значения этой комедии!

Екатерина прикусила язык; поборов мгновенное замешательство, она продолжала:

– В настоящий момент гугеноты разрабатывают новый заговор и волнуются более, чем обыкновенно!

– Неужели? – заметил король. – Но это так понятно, раз их глава – король Наварры.

– Полно, ваше величество! – с досадой сказал король.Согласитесь, что вы достаточно помучили меня, прежде чем я согласился сделать его своим зятем! Екатерина снова прикусила язык; волей-неволей ей пришлось сделать диверсию и зайти с другой стороны.

– Ах, ваше величество, – сказала она, – авось Господь откроет вам глаза в свое время, и авось это время не замедлит настать! – Что вы хотите сказать этим? – Существует несчастный слуга монархии, которого ненависть к гугенотам довела до эшафота, однако… Королеве сегодня не везло: она затронула снова такой вопрос, которого лучше было бы не касаться. Король вскочил с кресла и крикнул: – Я знаю, о ком вы говорите! О Рене? – Да, Государь! Король изо всей силы хлопнул по столу кулаком.

– Ну так скажу вам, что я слишком долго щадил его! Мне это надоело! Господин герцог, – сказал он, обращаясь к Крильону,потрудитесь распорядиться, чтобы казнь была совершена завтра! – В котором часу, государь? – спросил Крильон торжествуя.

– В полдень! Королева хотела что-то сказать, но король остановил ее повелительным жестом:

– Ваше величество, – сказал он, – после того как вашего милого Рене колесуют, я с удовольствием выслушаю все ваши разоблачения гугенотских козней. А теперь до свиданья! Я хочу спать!

– И, боясь, чтобы королева-мать не стала приставать к нему дальше, король немедленно скрылся в спальню. Королева Екатерина ушла, бросив грозный взгляд на Крильона. Герцог беззаботно взял под руку Пибрака и пошел с ним к выходу.

– Ах, господин герцог! – пробормотал осторожный Пибрак.Вы играете в опасную игру!

– Ну вот еще! – ответил ему Крильон. – Я просто поклялся, что отвезу Рене на Гревскую площадь, и стараюсь исполнить свою клятву. Кстати, необходимо сейчас же отдать распоряжение. Не хотите ли пройтись со мной к Кабошу? Пибрак с удовольствием избавился бы от этой прогулки, но не решился отказагь герцогу Крильону, и они отправились вместе.


VIII

Королева-мать возвращалась к себе в состоянии неизъяснимого бешенства. Она уже так хорошо подстроила все, вернула себе расположение короля и большую часть прежнего влияния на дела, как вдруг все это полетело прахом: король назло ей ускорил казнь Рене и поручил это дело человеку, от которого нечего было ждать пощады. Правда, завтра еще едва ли успеют поспеть с этой казнью, и, по всей вероятности, она состоится не ранее как через два дня, так как различные формальности помешают расправиться с несчастным парфюмером в такой короткий срок. Конечно, с другой стороны, королевское слово стоит больше всяких формальностей… Но не все ли равно, что завтра, что через два дня? Королевское распоряжение дано, и, судя по тону, которым оно было отдано, мало надежды на его отмену.

Мы уже не раз говорили, что Рене был единственным существом на свете, которого (если не считать второго сына королевы – Генриха, ставшего королем Польским) любила Екатерина. Но такой страстный человек, как Екатерина Медичи, не умела делать ничего вполовину, и если уж она любила Рене, то любила его до самозабвения, до готовности принести ради него любые жертвы. Кроме того, в самом факте помилования или казни Рене для нее символизовалась степень ее влияния в государстве. Таким образом, нечего удивляться, если королева, пораженная в своих нежных чувствах и в своем самолюбии, готова была рвать и метать от того оборота, который приняло дело Флорентийца.

В этих мрачных думах она возвращалась к себе, как вдруг у входа в ее апартаменты ее остановил паж.

– Ваше величество, – сказал он, – прибыл какой-то чужеземец, которому необходимо видеть ваше величество по весьма нужному делу. Я проводил его в комнату вашего величества.

Екатерина была мало расположена видеть кого бы то ни было в данный момент, но неизвестный уже поджидал ее, и ей не оставалось ничего, как принять его.

В своей комнате она застала красивого молодого человека, стоявшего около ее письменного стола.

– Кто вы? – - спросила она.

– Эрих де Кревкер, ваше величество!

Екатерина слишком интересовалась лотарингскими делами, чтобы не знать имен видных представителей старинных родов этой области. :

– В таком случае, – сказала она, – я вижу пред собой посланника герцога Генриха Гиза? Граф Эрих поклонился в ответ.

– С некоторого времени наши лотарингские родственники выказывали нам пренебрежение! – сказала она, силой воли заставляя себя забыть о мучившем ее деле Рене.

– Но мне кажется, что его высочество еще недавно был в Париже… незадолго до свадьбы ее величества королевы Наваррской! – улыбаясь, ответил граф.

Тон, которым он это сказал, и улыбка, которой он сопровождал свои слова, показали Екатерине, что она имеет дело с человеком, посвященным во все секреты герцога Гиза.

– Принц Генрих – просто неблагодарный человек! – сказала она.

– Он бесконечно предан вашему величеству! – ответил граф.

– Но он стал избегать французского двора!

– Но к этому его вынудили враги, и, если бы принц остался долее при дворе, его убили бы!

– Я не знаю при всем французском дворе ни одного человека, кроме короля Наварры, который мог бы желать зла герцогу!

– Совершенно согласен с мнением вашего величества!

– Но если наваррский король ненавидит герцога Гиза, зато я очень люблю герцога и могла бы уравновесить зловредное влияние Генриха Наваррского!

– Герцог надеется на это, ваше величество!

– Значит, вы посланы им? Да? Вы имеете от него письмо?

– Нет, ваше величество, его высочество находит, что не надо пользоваться компрометирующими документами, раз можно обойтись и без них. К тому же просьба герцога очень несложна, и мне поручено передать ее на словах: его высочество просит ваше величество согласиться на свидание с ним!

– Если у вас нет письма, то, наверное, герцог дал вам какой – нибудь знак, по которому я могу увериться, что вы явились действительно от него?

– Да, ваше величество, и этот знак – вот!

С этими словами граф Эрих показал королеве кольцо, которое Екатерина сразу узнала. Когда-то это кольцо принадлежало Маргарите, получившей его от отца. В минуту нежности она подарила это кольцо своему возлюбленному, Генриху Гизу. Раз оно очутилось теперь на пальце графа де Кревкера, значит, он действительно послан Гизом!

– Хорошо, я слушаю вас! – сказала Екатерина.

– Ваше величество, – сказал тогда граф, – герцогу известно, что вы являетесь истинным столпом католицизма, имеющего верного слугу также и в моем государе. Делу католицизма в настоящее время многое угрожает, по крайней мере в самой Франции. Раз же и вы, ваше величество, как и герцог, оба одинаково прилежите сердцем и душой одному и тому же делу, то вам обоим было бы полезно свидеться, чтобы выработать совместный план действий!

– Ну, это, конечно, зависит от обстоятельств. Но я и сама готова верить, что при данном положении вещей нам полезно увидеться. Вернитесь в Нанси, граф, и скажите герцогу, что я готова тайно увидеться с ним.

– Его высочество не в Нанси. Он в Париже и ждет ответа от вашего величества!

– Но ведь вы только что сказали, что герцог опасается покушения на его жизнь со стороны наваррского короля?

– Что же, ваше величество, если вы не согласитесь на свидание с герцогом, то завтра утром он будет уже за пределами досягаемости!

– Ну что же, пусть он придет сюда!

– О нет, ваше величество! – улыбаясь, ответил граф Эрих.Герцог дал обет не переступать порога Лувра до тех пор, пока не увидится с вашим величеством!

– В таком случае как же герцог рассчитывает повидаться со мной, если он не хочет прийти вЛувр сам? – надменно спросила королева.

– Его высочество рассчитывает, что вы посетите его в том доме, где он нашел временный приют!

– Да вы с герцогом совсем с ума сошли, если думаете, что французская королева будет бегать по ночам по Парижу для свидания с каким-то герцогом Гизом! – гневно крикнула Екатерина.

– Простите, ваше величество, – холодно ответил граф, – мне приходилось слышать, что французская королева не раз бегала ночью по Парижу, чтобы спасти жизнь дорогому ей человеку. Поэтому-то я и надеюсь, что раз вашему величеству будет обещано спасение этого близкого человека, то вы не откажетесь последовать за мной, но только в полном одиночестве, без сопровождения кого бы то ни было из придворных!

– Хорошо, – сказала королева, – я последую за вами! Потрудитесь вернуться тем же ходом, которым вы прошли сюда, а я выйду потайным. Мы встретимся с вами на набережной Сены у Лувра. Ступайте!

Королева накинула на себя плащ с капюшоном и направилась потайным ходом к потерне. Граф Кревкер вышел по большой лестнице; там он встретился с Нанси и обменялся с нею несколькими фразами.

В условленном месте он застал королеву. Взяв предложенную ей руку, она вместе со своим спутником направилась в город. Но не успели они сделать и пятидесяти шагов, как от угла одного из домов отделилась какая-то тень, и Екатерина увидела кавалера, закутанного в плащ и в шляпе, глубоко надвинутой на лоб. Этот человек подошел к ним и занял место по другую сторону королевы. Последняя невольно вздрогнула и теснее прижалась к графу.

– О, не беспокойтесь, ваше величество, – сказал ей тогда Кревкер, – это наш человек! Он, так же как и я, состоит на службе у герцога Гиза, его зовут сир Лев д'Арнембург!

Они пошли дальше. Через несколько улиц от угла дома вновь отделилась тень, и к ним присоединился третий кавалер, одетый совершенно так же, как Кревкер и Арнембург.

– Не пугайтесь и этого, ваше величество, – сказал тогда граф. – Это тоже из наших, барон ван Саарбрюк к услугам вашего величества!

– Однако, господа! – гневно воскликнула королева.Подобный эскорт был бы очень почетен, если бы не напоминал скорее шествия арестованного!

– Ваше величество, – ответил граф, – мы должны были гарантировать себя на всякий случай!

Королева прикусила губу и промолчала. Они вошли теперь в глухой переулок, как вдруг из одного дома послышались какое-то рычание и стоны.

– Боже мой, что тут происходит?! – в ужасе сказала королева.


IX

Королева Екатерина прислушалась, и вдруг ей показалось, что голос, моливший о пощаде, знаком ей.

– Боже мой, – сказала она, – можно бы поклясться, что это голос Паолы!

– Паолы? – удивленно переспросил граф Эрих.

– Да, это дочь Рене…

– Ах, так, так! Я уже слыхал об этой истории. Ее обесчестили уличные разбойники Парижа!

– Да, – грустно ответила Екатерина, – и я никак не могу найти ее!

В этот момент крики и стоны усилились.

– Господа! – робко сказала королева. – Нельзя ли помочь несчастной, которую здесь мучают? Быть может, это действительно Паола!

– Если вашему величеству угодно, то для нас это сущие пустяки, – ответил граф, дав знак своим товарищам.

Барон Конрад подошел к окну и постучал эфесом шпаги в дверь. В доме послышалось какое-то движение, затем одно из окон открылось, и показавшаяся в нем отвратительная голова спросила:

– Ты это, что ли. Герцог Египетский?

– Болван! – ответил ему Саарбрюк. – С тобой говорит истинный дворянин, который проткнет тебя насквозь шпагой, если ты сейчас же не откроешь двери!

– Плевать мне на дворян! – ответил оборванец, закрывая окно.

Барон ван Саарбрюк флегматически навалился плечом на дверь, та затрещала и поддалась. Граф Эрих и Лев стали за ним, королева осталась в нескольких шагах на улице.

Когда дверь распахнулась, странное зрелище представилось им. К столбу, подпиравшему покосившийся потолок, была привязана обнаженная женщина, окруженная четырьмя людьми. Трое из них оборванные мужчины – сидели и пили вино. Это были Шмель, Одышка и Волчье Сердце. Четвертая – растрепанная женщина в оборванной юбке и расстегнутом лифе – узловатой веревкой хлестала привязанную к столбу женщину. Истязательницей была Фаринетта, истязуемой – Паола. Ее лицо носило следы глубоких страданий, глаза были совершенно мутны, на губах выступала кровавая пена, и вся кожа была испещрена кровавыми рубцами.

– Это Паола! – крикнула королева. Тогда граф обнажил шпагу, сделал несколько шагов вперед и крикнул:

– Эй вы, негодяи! Сейчас же отвязать эту женщину! Ну!

– Проваливай, молодчик! – ответил ему пьяный голос Шмеля.

Тогда граф и его товарищи выступили вперед. Товарищи мстительной Фаринетты тоже приняли оборонительную позицию. Одышка и Волчье Сердце обнажили ножи, Шмель вооружился большим каменным горшком. Но тут на авансцену выскочила Фаринетта и прикрикнула на негодяев:

– Погодите вы, скоты! Я и без вас столкуюсь с господами!

– Вот и хорошо! – ответил граф Эрих. – Девчонка очень зла, но красива, и мы выслушаем ее!

– Господа! – обратилась к ним красивая хулиганка, как теперь назвали бы Фаринетту. – Меня зову Фаринеттой, и я королева Двора Чудес. Как только истечет срок траура по моему первому супругу, Король Цыганский возьмет меня в жены. Вы должны были слышать имя моего первого мужа. Его звали Гаскариль, и он был повешен за вину негодяя-отравителя Рене. Эта женщина, которая снискала ваше сожаление, дочь Рене, и я должна выместить на ней безвинную кончину моего возлюбленного мужа. Это единственный способ достойно оплакать смерть достойного человека, и я надеюсь, господа, что теперь, когда вы узнали, в чем дело, вы не будете мешать мне и пойдете спокойно своей дорогой!

– Так! – сказал граф Эрих. – Ну-с, мы тебя выслушали! А теперь, милочка, отвяжи-ка эту девушку, накинь ей что-нибудь на плечи, и мы возьмем ее с собой!

– Да кто вы такие? – с бешенством крикнула Фаринетта.

– Мы? – ответил граф. – Да мы друзья Рене! Вопль бешенства был ему ответом на эту фразу. Фаринетта с диким воем кинулась к Паоле; Шмель, Волчье Сердце и Одышка снова надвинулись на молодых людей.

– А, так вы хотите взять от меня Паолу? – прохрипела Фаринетта. – Ну, так вы получите ее только мертвой! – И с этими словами она впилась пальцами в горло Паолы!

Товарищи достойной Фаринетты выдвинули в виде прикрытия стол, но граф Эрих одним прыжком перескочил через эту баррикаду, и Фаринетта, получив сильный удар шпагой плашмя, была принуждена выпустить шею Паолы. В тот же момент Шмель пустил в Эриха горшком. Но горшок разбился о столб, не причинив графу ни малейшего вреда, и в тот же миг колосс грузно рухнул на землю, сраженный пистолетным выстрелом Арнембурга. Что представляли собой ножи Волчьего Сердца и Одышки против трех шпаг и пистолетов?! Мудрено ли, что бродяги тут же запросили пощады.

– Ну так вон отсюда, дурачье! – крикнул им Эрих, и негодяи поспешили выбежать за дверь.

Арнембург отвязал девушку и накинул на ее обнаженное тело свой плащ.

– Дитя мое, наконец-то я нашла тебя! – сказала королева, подходя к Паоле.

Девушка искоса взглянула на королеву и засмеялась каким-то странным смехом: истязания свели ее с ума.

Через несколько минут королева-мать, трое лотарингских дворян и дочь Рене двинулись в путь. Они прошли еще сетью переулков, пока граф Эрих не остановился перед какой-то гостиницей. У ее запертых ворот он свистнул, и тогда калитка приоткрылась, и человек, просунувший голову через отверстие, спросил:

– Это вы?

– Да, это я! – ответил граф.

Калитка раскрылась, но ни единого луча света не блеснуло оттуда.

– Ваше величество, соблаговолите взять мою руку и разрешите проводить вас! – сказал граф.

– Но к чему – эти потемки? – пугливо спросила королева.

– Никто не должен видеть лицо герцога, кроме вас и нас!

Екатерина почувствовала, что ею одолевают дурные предчувствия, но ей было уже поздно отступать. Она взяла графа за руку и пошла за ним в этот дом, производивший впечатление настоящей западни.


Х

В сопровождении графа Эриха Екатерина сделала шагов тридцать по какому-то мрачному коридору, и тут показался слабый просвет. Это была дверь. Эрих постучал в нее.

– Войдите, – крикнул в ответ голос, который королева сейчас же узнала: это был голос Генриха Гиза.

Герцог, сидевший верхом на скамейке, при появлении королевы почтительно вскочил и низко поклонился ей. Граф Эрих вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Стараясь веселой улыбкой замаскировать охватившую ее жуть, Екатерина Медичи сказала:

– Согласитесь, многоуважаемый родственник, что вы обращаетесь со мною в достаточной мере свободно и без всякого стеснения!

– Простите меня, ваше величество, – ответил герцог, придвигая королеве кресло, но сам оставаясь стоять, – только осторожность диктовала мне этот образ действий, который при всяких других обстоятельствах был бы совершенно непростительным!

– Но чего же вам было опасаться с моей стороны, герцог? спросила Екатерина.

– Ну, ваше величество, если мы обратимся к прошлому, то… Словом, я подумал, что совершу большую ошибку, если доверю себя вашему величеству…

– Вы с ума сошли, герцог!

– И вот что я придумал: а что, если я похищу вас из Парижа?

Королева в ужасе вскочила.

– Сделать это не так уж трудно, – спокойно продолжал герцог Гиз. – У Монмартрской заставы меня поджидают оседланные лошади, заставным караулом командует преданный мне душой и телом немецкий офицер, а меня сопровождают трое таких молодцев, которые стоят целого полка. Таким образом, доставить вас в Лотарингию было бы пустяковым делом, ну, а раз уж вы будете там, то мне будет много легче столковаться с вами о важных интересующих меня вопросах!

Королева окинула герцога надменным взором и направилась к двери. Тогда герцог хлопнул в ладоши, дверь открылась, и Екатерина увидела, что на пороге стоят с обнаженными шпагами молодые люди, проводившие ее сюда.

– Это подлое предательство! – в бешенстве крикнула королева.

– Полно, ваше величество, – спокойно ответил герцог, – это честная, открытая война. Но мы могли бы столковаться и здесь, без всякого насилия.

– Иначе говоря: вы хотите продать мне мою свободу?

– О нет, я просто хочу гарантировать свою собственную!

– Так говорите!

Герцог подал знак, и дверь снова закрылась. Снова королева осталась наедине с Гизом.

– Государыня, – начал он, – наши интересы тесно связаны между собой. У нас один и тот же политический враг в лице партии гугенотов и один и тот же личный враг – наваррский король.

– Это правда!

– Ну вот, и стоит нам столковаться сегодня, как участь наших врагов будет решена. Только я хотел бы знать заранее, что вы дадите тому, кто избавит вас от врагов.

– Но… я не знаю. Скажите сами!

– Вы, ваше величество, не захотели выдать за меня принцессу Маргариту. Конечно, вы сами видите теперь, какую ошибку вы сделали, так как наваррский король оказался вовсе не таким простачком, как вы думали!

– Ну да, – перебила его Екатерина, – я согласна, что ошиблась в этом браке, и уже раскаиваюсь, но это раскаяние пришло слишком поздно!

– Римский папа легко расторгнет брак с еретиком!

– Да, но Маргарита любит мужа, вот в чем беда! Эти слова заставили Гиза болезненно поморщиться.

– Ах, ваше величество! – сказал он. – Какие жестокие вещи говорите вы подчас!

– Простите меня, и перейдем к гугенотам, – ответила ему королева.

– Хорошо, – сказал герцог. – Так вот, стоит вашему величеству захотеть, и во Франции меньше чем через месяц не останется ни одного гугенота!

– Ни одного? Даже считая самого наваррского короля?

– Даже и его!

– Что же, разве вы собираетесь окрестить его?

– Да, но не водой, а железом! Королева вздрогнула.

– Ваше величество, – продолжал герцог, – примите во внимание, что я в Париже больше дома, чем вы думаете!

– О, я знаю, – с горечью возразила королева, – я хорошо знаю, что Лотарингский дом умеет находить себе приверженцев во всех странах!

– У меня имеется тайная армия, сорганизованная в самом Париже. Достаточно одного знака, чтобы эта армия вдруг выросла словно из-под земли с криком: "Да здравствует месса! Долой проповедь!"

– Когда же вы дадите этот знак?

– Его дам не я, а вы сами, ваше величество!

– Но ведь вы вождь этой армии!

– Нет, ваше величество, официально этим вождем явитесь вы. Наши роли должны быть распределены. Я человек дела, я руки, но вы должны стать головой!

Королева задумалась, не решаясь дать ответ.

– Поторопитесь, ваше величество! – сурово сказал ей Гиз.Время не терпит, и я должен покинуть Париж до наступления дня. Если вы не дадите мне положительного согласия, то я буду принужден увезти вас в Лотарингию, чтобы там докончить наш разговор!

– Но, герцог… Ведь вы обещали мне спасти Рене.

– Я спасу его!

Королева увидела, что раздумывать ей не о чем: у нее не было выбора.

– Ну что же, – сказала она, – раз интересы государства требуют этого, то я согласна!

– В таком случае остается только назначить день. Сегодня у нас четырнадцатое августа – Что вы скажете, если мы назначим этот великий день на двадцать четвертое, день святого Варфоломея?

– Мне все равно, – нерешительно ответила королева.

Герцог принес и поставил перед королевой небольшой столик, на котором были заготовлены письменные принадлежности и пергамент, и произнес:

– В таком случае, ваше величество, соблаговолите написать под мою диктовку нижеследующее: "Герцог Гиз действовал в ночь двадцать четвертого августа по моему приказанию".

– Но позвольте, герцог, – сказала Екатерина, – ведь вы можете зайти слишком далеко и потом сослаться на мое приказание!

– Ну что же, если вы боитесь этого, вам остается только последовать за мной в Лотарингию и бросить Рене на потеху палачу, – сказал герцог.

Екатерина взяла перо.

– Что же делать, – сказала она, – приходится покоряться! Она написала требуемое, подписала и вручила пергамент герцогу Гизу.


XI

В то время как Екатерина Медичи с герцогом Гизом решала участь гугенотов, герцог Крильон после разговора с Кабошем возвращался в Лувр в весьма задумчивом настроении духа.

Его задумчивость объяснялась двумя обстоятельствами. Вопервых, Кабош отказался верить, что Рене действительно будет казнен, и выразил твердую уверенность, что королева Екатерина выкинет какой-нибудь фокус для спасения своего фаворита. Вовторых, на обратном пути он наткнулся на растрепанную Фаринетту, которая с воплями рассказала ему, что три неизвестных ей дворянина, сопровождавшие замаскированную даму и назвавшиеся друзьями Рене, отбили у нее Паолу.

Крильон сразу подумал, что этой дамой не мог быть никто, кроме королевы-матери. Но почему она отправилась ночью по улицам Парижа, да еще в самом глухом уголке города, в сопровождении каких-то друзей Рене? Явно было, что тут что-то затевалось, и это "что-то" надо было обязательно заранее предупредить и парализовать. Но как предупредить то, чего еще не знаешь?

– Утро вечера мудренее! – решил Крильон и, повалившись одетым на свою постель, сейчас же разразился богатырским храпом.

В этом отношении король был совершенно прав, когда говорил, что любой из его подданных наслаждается большими жизненными благами в смысле сна и аппетита, чем он, монарх. Действительно, в то время как Крильон издавал носом великолепнейшие рулады, король беспокойно метался на своем роскошном ложе. Хоть он и сказал, что хочет спать, но, улегшись, не мог сомкнуть глаз: слова матери произвели свое действие на его подозрительный ум. Правда, под самое утро он задремал, но ему приснился такой страшный сон, что он поспешил проснуться: ему приснилось, что сир де Кот-Гарди вместе с Генрихом Наваррским старается задушить его. С трудом вырвавшись из власти кошмара, король позвонил и приказал вбежавшему пажу позвать Крильона.

– Дорогой герцог, – сказал он, когда тот явился, – я решил покончить с гугенотами!

Крильон удивленно раскрыл глаза и спросил:

– Разве ваше величество изволили еще раз видеться с королевой-матерью?

– Нет, – мрачно ответил король, – но дело не в ней. Дело в том, что гугеноты строят заговоры и наваррский король тоже!

– Ну, за этого-то я ручаюсь, ваше величество! – ответил Крильон.

– А вот поди позови-ка мне его! – приказал король. Генрих Наваррский в это время еще спал в супружеской кровати, однако Крильон поднял его и повел к Карлу IX. Король тем временем успел встать и пройти в кабинет. Уверенный тон Крильона произвел свое действие на ум этого неустойчивого монарха, и он принял Генриха гораздо ласковее, чем ожидал сам.

– Мой бедный Анри, – обратился к нему король, – нравится ли тебе жить в Лувре?

– Ну конечно,государь!

– Неужели же ты не скучаешь о своем королевстве и о своих подданных? А ведь мне рассказывали, что Нерак прелестное место. К тому же наступает время сбора винограда и оливок, сопровождаемого танцами и празднествами, а это так интересно, говорят!

– Но все, что вы говорите, может означать, что вы, ваше величество, хотите отделаться от меня! – ответил Генрих с тонкой улыбкой.

– Полно, – возразил король. – Просто я подумал, что у тебя здесь могут быть неприятности и что Марго никогда не бывала в Наварре… Тебе следовало бы свозить ее туда!

– О, я не прочь бы, ваше величество, но…

– А, так ты хочешь поставить какие-то условия?

– Только одно, ваше величество: я хочу одновременно увезти с собой и жену, и ее приданое – Таков обычай!

Карл IX подскочил на месте и издал какой-то неопределенный звук.

– Ну да, – улыбаясь, продолжал Генрих, – мне обещали в приданое за Маргаритой город Кагор и сто тысяч экю. Я нуждаюсь в данный момент в деньгах, ну а Кагор округляет мои владения!

Крильон наклонился к уху короля и шепнул:

– Человек, который способен требовать напрямик свои деньги, не может быть заговорщиком, ваше величество!

Наступила минута общего молчаний. Наконец король заговорил:

– А, так ты хочешь вступить во владение приданым?

– Но мне кажется, что это вполне естественное желание, ваше величество, тем более что я нуждаюсь в деньгах. У меня имеются долги…

– Когда женишься, всегда имеешь долги, – сентенциозно заметил король.

– Кроме того, – продолжал Генрих, – мне приходилось слышать от покойной матушки, что нам, наваррским королям, Кагор необходим так же, как воздух птицам или вода рыбам!

– Вот как? Ну, а если бы ты не женился на моей сестре?

– Тогда мне пришлось бы забрать Кагор с оружием в руках! ответил Генрих с хитрой улыбкой.

Карл IX покатился со смеху, которому вторил Крильон. Давно уже прошли для Франции те времена, когда какой-нибудь суверенный королишка мог отобрать такую первоклассную крепость, как Кагор…

– А ведь наваррский король действительно способен сделать это, ваше величество! – задыхаясь от смеха, сказал герцог Крильон.

– Ну, по счастью, в этом не представляется никакой надобности, – продолжал Генрих, – так как вы, ваше величество, отдадите мне Кагор добровольно.

– Ты думаешь? – ответил Карл IX. – Гм… Надо тебе сказать, что Кагор нужен мне самому!

– Да, но вы, ваше величество, обещали мне его, – спокойно возразил Генрих, – и я настолько верю монаршему слову, что готов терпеливо ждать здесь, пока вашему величеству будет благоугодно сдержать свое обещание.

С этими словами Генрих простился и ушел.

– Ну-с, – сказал тогда король, обращаясь к Крильону, – что ты думаешь об этом, герцог?

– Я думаю, государь, что наваррскому королю придется долго прожить в Париже и что вы не будете в состоянии уговорить его отправиться восвояси, пока…

– Да что ты мелешь, Крильон! Где же мне, по-твоему, взять те сто тысяч экю, которые ему обещаны?

Крильон не успел ответить, как вошел паж Готье.

– Ваше величество, – сказал он, – ее величество королева-мать просит ваше величество принять ее величество!

– Пусть войдет! – приказал Карл.

– Ах, черт возьми, государь, – сказал тогда Крильон, – а я-то хотел без помехи сообщить вашему величеству кое-что относительно Рене!

– Не беспокойся, герцог, на этот раз я не уступлю! Екатерина вошла в комнату бледная и грустная. Она ласково поздоровалась с Крильоном, и последний подумал: "Черт возьми! Я предпочел бы взгляд, полный злобы! Когда королева настроена добродушно, значит, она уверена в победе!"

– Ваше величество, – сказала королева, – я очень счастлива, что мне удалось открыть ваши глаза на истинных врагов монархии и трона. Теперь же, когда я не нужна вам более, я пришла просить разрешения вернуться в замок Амбуаз.

– Что такое? – удивился король, заподозривший, что за этим что-то должно крыться.

– Я имела смелость просить ваше величество выслать наваррского короля из Франции. Теперь я вижу, что была не права, и почтительнейше прошу ваше величество не чинить королю Генриху никаких неприятностей!

– Полно, ваше величество, – сказал король, – играйте-ка со мной лучше в открытую! Вы хотите добиться помилования Рене, не так ли?

– Нет, ваше величество, я отказываюсь долее защищать Рене. Мне пришлось случайно убедиться, что, в сущности говоря. я одна только и защищаю его, и я подумала, что, быть может. меня ослепляет личная привязанность. Монарх не может следовать голосу сердца вопреки желанию всего народа. Поэтому-то я и решила предоставить Рене его участи.

– Мне кажется, вы совершенно правы, действуя так, ваше величество, – сказал король. – Значит, решено: Генрих остается в Лувре, а Рене будет колесован!

– Вы единственный хозяин во Франции, ваше величество,покорно ответила Екатерина.

– Великолепно, – сказал король, – это дает мне экономию в сто тысяч экю плюс еще первоклассную крепость!

Королева не поняла ничего в этом восклицании и хотела попросить объяснения, однако король продолжал:

– Вы же, государыня, останетесь возле меня, так как я нуждаюсь в ваших советах!

"Я был прав! – мрачно подумал Крильон. – Королева что-то затеяла и рассчитывает на успех. Будет произведена отчаянная попытка спасти Рене. Ну, смотри, Крильон, держи ухо востро!"


XII

Мы оставили пажа Рауля запертым в комнате Нанси. Сначала он терпеливо дожидался возвращения девушки, но потом ему стало скучно. От нечего делать он решил понаблюдать за королевой Екатериной и с этой целью вывернул знакомый ему квадратик паркета и лег на пол, чтобы приникнуть глазом к потайному отверстию.

С первого взгляда ему показалось, что комната королевы Екатерины совершенно пуста, но, приглядевшись повнимательнее, он заметил, что в углу съежилась какая-то человеческая фигура. Это была полуобнаженная женщина с распущенными черными волосами и дико блуждающими глазами. Приглядевшись повнимательнее, Рауль узнал Паолу.

– Готов держать пари, что Нанси ничего не знает об этом! пробормотал он.

Послышался треск отпираемого замка, и в комнату вошла Нанси.

– Вот любопытный! – сказала она.

– Тише! – остановил ее паж. Нанси засмеялась и сказала:

– Вот и видно, что ты вернулся из провинции! Иначе ты знал бы, что королева Екатерина переселилась в соседнюю комнату, так как ей было слишком жарко в этой летом!

– Очень возможно, а все-таки посмотрите-ка! – ответил Рауль.

Нанси опустилась на колени и посмотрела в отверстие. Хотя она и знала от Крильона, что прошлой ночью три неизвестных кавалера в сопровождении замаскированной дамы вырвали у бродяг дочь Рене Флорентийца, но ее поразила смелость королевы, решившейся припрятать девушку в самом Лувре. Тем не менее она затаила в себе удивление, взяла Рауля за руку, оттащила его от смотрового отверстия, закрыла последнее и важно сказала:

– Рауль, ты просто неопытный паж, маленький мальчишка, и никогда не будешь в курсе политики двора, пока за это дело не возьмется Нанси.

– Но я только и жду, чтобы вы просветили меня! – ответил паж, глядя на девушку влюбленным взором.

– Ну-с, слушай! Я уже сказала тебе, что королева открыла несуществующий заговор, и это помогло ей вернуть прежнюю милость короля. Однако эта милость была недостаточна для спасения Рене, и вчера его величество приказал Крильону распорядиться казнью. Сегодня королева явилась к его величеству и заявила, что согласна на казнь своего фаворита. Теперь подумай: король приказывает, Крильон сгорает желанием исполнить приказание, королева-мать дает свое согласие. Значит, это приказание исполнено не будет и Рене не будет колесован! Ведь это так очевидно! Однако, когда я сообщила об этом наваррскому королю, он рассмеялся мне прямо в лицо. Вообще никто, решительно никто не хочет верить, что Рене будет спасен!

– Вы ошибаетесь, Нанси! – сказал паж.

– Что такое? И ты?

– Вы ошибаетесь, что никто не верит вам: я держусь того же мнения, что и вы!

– Ах ты льстец! – сказала Нанси розовея.

– Нет, я просто люблю вас! – ответил паж, набираясь храбрости и обвивая гибкую талию девушки одной рукой, а другой взяв ее за руку.

– Однако! – смеясь, сказала Нанси. – Ты сделал большие успехи во время путешествия! Ты стал смелее, мой мальчик!

– Только потому, что люблю вас! – повторил паж.

– Браво, браво! – не переставая смеяться, воскликнула Нанси.

Тогда паж крепко прижал к себе девушку и запечатлел на ее розовых щечках два сочных поцелуя. Он хотел повторить эту приятную операцию, но Нанси ловко вывернулась из его объятий, подбежала к двери, открыла ее и сказала:

– Эге! Вы становитесь чересчур предприимчивы, сударь! Ну-с, проваливайте!

Ввиду того что Рауль совершенно не выказывал желания расставаться с Нанси на самом интересном месте их разговора, она взяла его за плечи и бесцеремонно вытолкала в коридор.

Рауль отправился восвояси, думая то об очаровательной Нанси, то о Рене, которого, по мнению Нанси, непременно спасут. В этом отношении он был далеко не единственным человеком, думавшим о Рене: весь Лувр был занят мыслями о том, действительно ли королева допустит казнь своего любимца и как она решится пойти наперекор прямому желанию короля.

А тот, о котором думало столько умов, мрачно сидел в подземелье неприступного Шатле. Нам уже приходилось говорить, что губернатор Шатле, сир де Фуррон, был, подобно Крильону, неподкупным служакой и непреклонным рабом долга, которого не удавалось запугать никакими угрозами, что еще более уменьшало шансы Рене на спасение. Тем не менее губернатор с нетерпением ожидал, когда его избавят от такого опасного и беспокойного узника. Нечего и говорить, что он с чувством громадного облегчения прочел нижеследующее письмо короля, врученное ему во время завтрака пажом короля.

"Господин губернатор, – написал Карл IX. – Я назначил казнь Рене на завтрашний день. Ее величество королева-мать согласилась со мной, что эту казнь нельзя отсрочивать на более долгое время, и решила предоставить преступника его судьбе.

Но, памятуя о душе несчастного грешника, она просила моего разрешения на передачу осужденному четок, освященных самим папой, в надежде, что эта реликвия поможет преступнику по – христиански встретить искупление за содеянное. Посылаю Вам эти четки для передачи Рене и изъявляю Вам свое монаршее благоволение".

Губернатор взял четки и, кончив завтракать, лично понес их осужденному.

Рене содержался в одном из мрачнейших подземных отделений тюрьмы. Волосы фаворита королевы побелели, и с некоторого времени его члены день и ночь были охвачены нервной дрожью. Немудрено было и совсем лишиться разума в такой ужасающей обстановке. Рене знал, что его казнь решена, и мог каждый момент ожидать, что за ним придут; вот это-то ожидание действовало еще сильнее, чем любые физические мученья, и каждый раз, когда слышалось скрипение заржавленного замка камеры Рене, он впадал чуть не в обморочное состояние, думая: "Боже мой! Неужели пришли за мной?"

И теперь приход губернатора поверг его в бесконечно мучительное состояние мрачного ожидания.

– Рене! – обратился к нему сир де Фуррон. – Я пришел объявить вам, что час вашей расплаты за грехи близок! Рене ничего не ответил, только его дрожь усилилась.

– Рене! – повторил губернатор. – Завтра в полдень вас поведут к собору Богородицы для публичного покаяния. Сама королева-мать отступилась от вас, но, желая придать вам бодрость, она посылает вам эти четки. Вот, возьмите!

Рене схватил четки и с трудом подавил крик радости. В то же время он сразу перестал дрожать.

Что же это были за четки, способные оказать такое магическое действие?

В первый раз они вторглись в жизнь Рене тогда, когда он еще только начинал свою карьеру придворного парфюмера-отравителя королевы. Однажды к нему явился монах и принес ему четки с просьбой наполнить одно из зерен, имевшее потайное отверстие, ядовитым порошком. Монах не скрыл, для чего ему нужно это: существует особа, завещавшая весь свой громадный капитал монастырю, но зажившаяся на этом свете чересчур долго. Поэтому монастырский капитул и решил ускорить ее соединение с праведниками в раю. Для этой цели ей будут вручены эти четки, и если в тайное отверстие одного из зерен будет насыпан ядовитый порошок, то мало-помалу он войдет через поры в кровь особы и она незаметно умрет. Ввиду того что в награду за помощь монах дал Рене изрядную сумму авансом и такую же обещал после удачного результата, парфюмер не стал долго раздумывать и сейчас же исполнил просьбу. Монах ушел, а Рене весело взялся за приготовление требуемого яда. Как это иногда бывает, с момента появления четок в его руках парфюмеру решительно во всем повезло. Дня через два монах снова явился и получил свой заказ. И словно с четками ушло все счастье: наступила полоса неудач! Рене решил, что эти четки имеют какое-то мистическое влияние на его судьбу, и стал думать, как бы ему завладеть ими. Через некоторое время монах-отравитель явился снова к парфюмеру и заявил, что приготовленный им порошок оказался великолепным; поэтому он принес Рене обещанную половину суммы. "Вот что, ваше преподобие, – сказал Рене Монаху. – Лучше возьмите обратно свои деньги, но подарите мне эти четки, которые теперь, наверное, не нужны вам". "Ну, что же, – ответил монах, – если ты думаешь, что эти четки принесут тебе счастье, то владей ими!" – И с этими словами монах ушел, не взяв, однако, принесенных денег. А через несколько дней четки были вручены парфюмеру при посредстве старика нищего. В то время в Париже гремела гадалка-цыганка, поражавшая точностью своих предсказаний. Рене обратился к ней, и вот что она сказала ему: "Орудие смерти для других станет источником спасения для тебя. Оно – твой амулет! Но благотворная сила амулета будет действовать только до тех пор, пока он будет находиться в твоих руках или в руках человека, искренне преданного тебе!" Выслушав это предсказание, Рене отнес четки королеве-матери и доверил ей тайну полого зерна.

Теперь, получив от губернатора эти четки, Рене сразу проникся уверенностью, что королева нашла средство спасти его и что в полом зерне должно находиться какое-нибудь указание. Едва оставшись один, он развернул известное ему зерно и достал оттуда свернутый в комочек обрывок пергамента. Развернув этот обрывок, Рене увидел там ряд цифр, условленных между ним и королевой для секретной переписки. Расшифровав эти знаки, Рене прочел:

"Тебе объявят о близости казни, но не бойся ничего, я спасу тебя!"

Рене окончательно успокоился и стал ждать. Всю ночь он ни на секунду не сомкнул глаз. Вероятно, освобождение состоится ночью, так как днем оно было бы гораздо затруднительнее. Но ночь проходила, забрезжили первые дневные лучи, а спасителей все не было.

Рано утром к узнику пришел монах для исповеди. Рене воспрянул духом, надеясь, что под рясой монаха скрывается истинный спаситель, но оказалось, что монах был самым настоящим, ровно ничего не ведавшим черноризцем, не состоявшим ни в каких отношениях с королевой-матерью. Рене приуныл.

Но вот в одиннадцать часов замок снова заскрипел, и в камеру вошли два человека в красных рубашках. При виде их Рене задрожал всем телом: он узнал помощников Господина Парижского палача Кабоша.

– Ну-с, – сказал один из них, – поднимайтесь, мессир, и благоволите следовать за нами!

– Куда? – растерянно спросил осужденный.

– На веселую комедию, которая разыграется на Гревской площади и главным актером которой будете вы сами, мессир Рене! – цинично ответил помощник палача.

"Кончено! Королева не смогла ничего сделать!" – подумал Рене и в полной прострации отдался во власти суровых рук палачей. Те потащили его из тюрьмы.


XIII

Накануне того дня, когда Рене с таким трепетом ждал обещанной ему помощи, через заставу Святого Якова в Париж въехал юный всадник и направился по улице того же имени. Остановившись перед гостиницей, где когда-то проживал сир де Коарасс, всадник, спешившись, сказал выбежавшему к нему навстречу хозяину:

– Я голоден!

– Издалека ли изволили прибыть, ваша честь? – спросил хозяин гостиницы Лестокад, взяв лошадь под уздцы.

– Из Гаскони.

– А в Париж, ваша честь, изволили прибыть для того…

– Чтобы узнать новость об одном из моих предков!

– О том самом, который любил карты? – спросил гасконец, подмигивая с хитрым, знающим видом.

– Я Валет бубен!

– Так-так! – ответил Лестокад. – Вас ждут, мессир!

– А кто здесь?

– Валет пик, приехавший часа два тому назад.

– А Валет треф?

– Он проезжал здесь в полдень и предупредил меня о вашем прибытии.

С этими словами Лестокад передал поводья конюху, а сам почтительно распахнул пред Валетом бубен дверь в зал гостиницы, где за столом восседал Ожье де Левис, с видом знатока потягивавший старое вино.

Молодые люди сердечно пожали руки, затем Гектор де Галяр скинул с себя плащ, положил шпагу на скамейку и уселся против Ожье.

– Ты давно приехал? – спросил Гектор.

– Часа два тому назад.

– Ты уже видел Ноэ?

– Нет еще, я жду его с минуты на минуту! В этот момент дверь снова открылась.

– Ага! – заметил Гектор. – Когда говорят о волке, он тут и есть!

Действительно, это был Ноэ. Он встретил наших героев следующей фразой:

– Однако, господа, надо согласиться, что вы очень точны!

– Во всяком случае, за исключением нашего друга Лагира!

– Ну, если Лагир прибудет до наступления ночи, то он все же окажется аккуратнее всех нас, – ответил Ноэ. – Ведь вы ехали прямым путем, господа, а Лагиру пришлось ехать через Шартр, что составляет порядочный крюк!

– Так, – сказал Гектор. – А зачем понадобилось посылать его через Шартр?

– Главным образом, чтобы вы приехали в Париж поодиночке, не возбуждая ничьего внимания, – ответил Ноэ. – Ну-с, а теперь поговорим. Эй, Лестокад! У тебя в гостинице сейчас есть ктонибудь?

– Ровно никого, кроме вас!

– Ну так последи, чтобы нам не помешали. Пусть сюда никто не входит, кроме Червонного валета да еще одного господина… Впрочем, ты должен знать его в лицо: это герцог Крильон!

– Я знаю герцога!

– Ну и отлично. Ступай теперь!

– Как? – в один голос воскликнули молодые люди по уходе Лестокада. – Ты поджидаешь сюда Крильона?

– Да, господа, герцог предан королю Генриху Наваррскому душой и телом, а нам крайне нужны преданные люди. В последнее время дела в Лувре приняли несколько мрачное течение. Не буду пересказывать вам сейчас все, что произошло в последние дни, для этого у нас слишком мало времени. Ограничусь пока следующим. В данный момент речь идет не о том, чтобы обеспечить нашему королю французский трон, а чтобы сохранить ему хотя бы жизнь, которой угрожает опасность со всех сторон. Тем не менее король Генрих упорно не желает уехать из Лувра. Наш король гугенот, а в данный момент короля Карла стараются изо всех сил восстановить именно против гугенотов, и весьма возможно, что дело не обойдется без кровавой схватки, в которой постараются покончить главным образом с вожаком этой партии – нашим повелителем, Генрихом Наваррским.

– Я католик, – сказал Ожье де Левис, – и религиозные споры совершенно не касаются меня, но я подданный наваррского короля, и как таковой готов пролить всю свою кровь за него!

– У короля Генриха, – продолжал Ноэ, – имеются два смертельных врага: королева-мать и герцог Гиз. Этого достаточно, чтобы постоянно была опасность нападения на него из-за угла, и, если мы не будем стоять на страже, это может кончиться печально для нашего повелителя!

– Ну, так мы будем стоять на страже!

– Это не так-то просто, друзья мои: ведь наш король рыцарь до чертиков, и стоит ему заметить, что его оберегают, как он постарается обратить в ничто все наши усилия. Вот поэтому-то нам предстоит трудная задача: быть постоянно около короля, оставаясь в то же время невидимыми!

В дверь постучали: это вошел Крильон. Пытливо посмотрев на молодых людей, сидевших с Ноэ, герцог сказал:

– Черт возьми! Эти горбатые носы, черные волосы, загорелые лица и белые зубы кажутся мне добрым предзнаменованием! Здравствуйте, господа!

– Ваша светлость, – сказал Амори де Ноэ, – позвольте мне представить вам моих друзей – Ожье де Левиса и Гектора де Галяра!

– Черт возьми! Вот это я называю добрыми старыми именами! Могу поручиться, что эти господа и являются нашими сообщниками в том деле, о котором мы говорили с вами сегодня.

– Да, эти и еще один, который прибудет позднее! Крильон занял предложенное ему место и заговорил:

– Господа, завтра должна состояться казнь опаснейшего преступника – парфюмера-отравителя королевы-матери. Я уверен, что будет произведена попытка отбить его у палача, но если эта затея удастся, то многим грозит гибель, так как негодяи Рене способен отравить самого Бога и его святых. Правда, я сам буду эскортировать преступника с отрядом всадников, но на них плоха надежда: при первом же натиске они разбегутся во все стороны, так как кому же охота навлекать на себя гнев мстительной Екатерины Медичи! Ну, а один я не смогу сделать ничего. Вот почему мне нужны на завтрашний день несколько добрых молодцов, на которых можно положиться и которые не поддадутся страху перед королевой!

– Ну так что же, герцог, – сказал Ноэ, – не беспокойтесь. пожалуйста! Вы увидите, что мы не из тех, которые способны трусить, когда ими командует сам неустрашимый герцог Крильон!

– Браво! – сказал герцог.

В этот момент дверь открылась, и в комнату вошел Лагир.

– Ну-ну, господа! – сказал он. – Должен сказать вам, что мне было-таки трудненько попасть к назначенному часу, так как из-за этого пришлось бросить самую очаровательную женщину во всей Франции и Наварре!

Все с любопытством посмотрели на статного Лагира.


XIV

Вот что случилось с Лагиром.

Рассчитывая часы пути Червонного валета, Ноэ не учел его беспокойной, страстной натуры, которая не позволяла юноше ехать спокойным, деловым шагом. С первого момента Лагир так погнал лошадь, что в Шартр прибыл накануне утром. Правда, его лошадь была в самом плачевном состоянии, но зато юноша за тридцать шесть часов до срока был всего в пятнадцати лье от Парижа. Он остановился в гостинице, пообедал и, выменяв с небольшой приплатой свою лошадь на свежую и крепкую, отправился на ней далее. Вечер еще не успел наступить, как он уже завидел шпили собора Богородицы и въезжал в Медон.

На выезде из Медона он встретил конные носилки, видимо, следовавшие из Парижа. Кожаные занавески были отдернуты, и Лагир мог видеть, что внутри сидит какая-то женщина. Она, по обычаю путешественниц того времени, была замаскирована, но это не помешало Лагиру разглядеть, что волосы незнакомки отличались дивным золотым оттенком.

"Черт возьми! – подумал Лагир, бывший большим любителем приключений такого рода. – Меня ждут в Париже только завтра, так почему бы мне не воспользоваться свободным временем по своему вкусу?"

Подумав это, он без всякого колебания повернул лошадь обратно и поехал вслед за носилками. Путешественница бросила на всадника рассеянный взгляд, в котором сейчас же загорелся некоторый интерес.

Лагир отлично сидел на лошади и был, кроме того, очень красивым, статным парнем, что у женщин считается немалой добродетелью. Этот взгляд ободрил его, и он ревностно пустился вслед за экипажем, что, впрочем, не представляло никакого труда, так как носилки двигались очень умеренным шагом.

Прошло около часа. Замаскированная дама высунулась из окошка и, должно быть, отдала приказание, так как носилки остановились. Лагир, ехавший в десятке шагов, остановился тоже. Постояв минутку, носилки снова двинулись в путь. Дама опять высунулась из окна и могла снова убедиться, что юноша попрежнему следует за экипажем. Тогда носилки остановились снова; к Лагиру подъехал берейтор, эскортировавший носилки, и сказал:

– Дама, находящаяся в носилках, хотела бы переговорить с вами!

Лагир дал лошади поводья и подъехал к экипажу, отвесив изысканный поклон.

– Не имела ли я удовольствия встретиться с вами на дороге из Медона в Париж? – прелестным голосом сказала дама. Лагир поклонился в ответ. – Значит, вы направлялись в Париж? Так не могу ли я узнать, что заставило вас так внезапно изменить направление?

– Но в Париже меня ждут только завтра, – улыбаясь, ответил Лагир.

– Ну и?..

– Я заметил, что у вас удивительно красивые волосы!

– Благодарю за комплимент!

– И что ваши глаза блестят под маской слишком ярким блеском, чтобы не быть красивейшими глазами во всем свете! докончил Лагир.

– Иначе говоря, – заметила замаскированная дама, – вам пришла в голову фантазия следовать за мной?

– Вот именно, и я не намерен отказываться от такого удовольствия!

– Однако! – сказала дама, улыбаясь и показывая из-под маски два ряда ослепительных зубов. – Но ведь может оказаться, что я еду очень далеко!

– Ну так что за важность?

– На край света.

– Свет покажется мне слишком маленьким!

– Но вы даже не знаете, кто я!

– Мне достаточно догадки, что вы красивы!

– Однако вы дерзки на редкость! – раздраженно заметила замаскированная дама.

– Простите, – ответил Лагир, – но мне двадцать два года, и я родом гасконец!

– А, так вы гасконец! Может быть, вдобавок и гугенот тоже?

– И не думал быть им!

– Тем лучше! Вы любите короля?

– Которого? – наивно спросил Лагир. – Французского или наваррского? Вашего или моего?

– В самом деле, я и забыла, что вы, как беарнец, подданный Наварры… Но я надеюсь, что вы не намереваетесь заводить эту шутку с проводами дальше?

– Клянусь вам, что я вовсе не шучу!

– Так вы собираетесь следовать за мной все время?

– Наступает ночь, мы въезжаем в густой лес, а ведь во Франции развелось слишком много бродяг и разбойников.

– Я не боюсь их!

– И все же вам придется примириться с тем, что я поеду за вами! Как знать, что может случиться! Незнакомка погрозила ему пальцем.

– Берегитесь! – сказала она. – Вы можете сильно ошибиться! А вдруг я уродлива?

– О, этого не может быть!

– А если я замужем?

– Ну так что же? Согласитесь, что ваш муж ведет себя так плохо, что его не следует принимать в расчет!

– Это почему?

– Но Господи! Раз ваш супруг допускает, чтобы вы ехали одна такой опасной дорогой, да ещеночью, то он заслуживает…

– Еще раз предупреждаю, что мне ехать очень далеко!

– Ну что же, значит, и мне придется ехать далеко!

– Так вы все еще настаиваете?

– Более, чем когда-либо!

– Ну, так хорошо же! Но…

– Пожалуйста, оставьте свои условия, я принимаю их заранее! – сказал Лагир, видя, что незнакомка остановилась в нерешительности.

– Когда мы доедем до дверей моего дома, вы сейчас же повернете обратно!

– Не получив даже надежды увидеть вас когда-нибудь опять?

Лагир произнес эти слова с таким чувством, что незнакомка внимательно поглядела на него и спросила:

– Храбры ли вы?

– Испытайте!

– А если я и в самом деле вздумаю подвергнуть испытанию вашу храбрость?

– Я жду этого!

– Ну так вот что, – сказала незнакомка, – Садитесь ко мне в носилки и отдайте свою лошадь берейтору. Мы поговорим.

Лагир проворно соскочил на землю, отдал поводья берейтору и уселся рядом с замаскированной дамой, которая сейчас же заговорила:

– Быть может, я окажусь совсем другой, чем вы воображаете!

– У вас голос ангела!

– И дьявольская злоба на сердце! Существует на свете человек, которого я смертельно ненавижу, и мне нужен друг, способный отомстить за меня!

– Ну так позвольте мне стать этим другом, – ответил Лагир с рыцарственностью своих двадцати двух лет.

– Берегитесь! Этот человек очень могуществен!

– Ну вот еще! – беззаботно ответил гасконец. – Я смеюсь над его могуществом! У меня добрая шпага, и стоит вам сказать мне его имя…

– О нет, не сейчас еще! – ответила незнакомка. – Сначала нам надо как следует познакомиться!

Она принялась расспрашивать Лагира о его семье, о родине и о мотивах путешествия в Париж. Но Лагир ответил ей на последнее:

– Не спрашивайте меня об этом, это – не моя тайна! Незнакомка осталась, видимо, очень недовольна этим ответом, но все же поспешила согласиться:

– Вы правы, надо всегда беречь чужую тайну! Тем временем носилки следовали извилистой лесной тропинкой, которая вдруг расширилась, и, несмотря на сгущавшуюся тьму, Лагир мог увидеть довольно обширную полянку, на которой блестела какая-то светлая точка. Приглядевшись, Лагир увидел, что этот свет исходил из щели ставен одного из окон белого дома, красовавшегося на полянке. Тогда незнакомка сказала Лагиру:

– Выходите!

– Вы прогоняете меня? – с мольбой в голосе спросил Лагир.

– Пока еще нет! Ведь было бы безжалостно прогнать вас в такой поздний час!

– О, как вы добры! – И Лагир осмелился поднести к своим губам маленькую руку незнакомки.

Однако она высвободила свою руку и прибавила:

– Кроме того, я не гоню вас еще потому, что вы обещали мне…

– О, я буду вашим рыцарем и дам убить себя за вас!

– Но я должна принять некоторые меры предосторожности!

– А!

– Вы выйдете из носилок и усядетесь там в стороне, на пне.

– Ладно!

– Видите вы свет в том окне? Ну так сидите, не отрывая взора от этого света, пока он не погаснет. Тогда идите прямо в дверь.

Лагир вышел из носилок и уселся на пне. Носилки двинулись дальше и скрылись среди деревьев.

Лагир стал ждать. Прошло около часа, но огонь все еще горел. "Уж не стал ли я жертвой мистификации?" – подумал наш герой.

Вдруг он услышал стук копыт быстро мчащейся лошади, и вскоре со стороны дома показался всадник, который полным карьером промчался мимо него. В тот же момент огонь погас.

– Наконец-то! – сказал Лагир. – Ну что же, пусть все это имеет очень странный вид, но я пойду до конца!

Он дошел до дома, поднялся на две ступеньки крыльца и толкнул дверь. Из потемок высунулась маленькая рука, которая взяла его за рукав, а в то же время гармоничный голос незнакомки прошептал:

– Идите и старайтесь не шуметь! Лагир был осторожен, поэтому свободную руку он положил на эфес шпаги.


XV

Подчиняясь руководительству незнакомки, Лагир сделал добрый десяток шагов в совершеннейшей тьме. Наконец его спутница толкнула какую-то дверь и в лицо Лагиру брызнул яркий свет.

Они вошли в небольшую комнату, сверкавшую роскошью и уютом убранства – Посредине комнаты стоял стол, накрытый тонкой скатертью и уставленный серебряными блюдами со всевозможными деликатесами. Стены комнаты были завешаны тяжелой шелковой материей, повсюду виднелись произведения искусства и стояли жардиньерки с редкими цветами, источавшими чудесный аромат. Над столом висела итальянская лампа в виде алебастрового шара, распространявшая мягкий, чарующий свет, ласковыми отблесками ложившийся на художественно расписанный плафон.

– Где я? – пробормотал Лагир. – У принцессы или у феи?

– Быть может, у обеих сразу! – сказала незнакомка, улыбаясь и не выпуская руки Лагира. Затем она подвела его к оттоманке, усадила рядом с собой и продолжала: – Признайтесь, что вы не ожидали такого приема?

– Мне кажется, что я грежу! – ответил Лагир.

– Вы совершили длинный путь, устали, проголодались, и я сочла христианским долгом покормить вас. О вашей лошади можете не беспокоиться: вы найдете ее сытой и отдохнувшей завтра утром.

Последние два слова заставили нашего героя вздрогнуть. "Гм! – подумал он. – Это обещает мне кое-что!" Незнакомка, которая по – прежнему оставалась в маске, пригласила Лагира снять плащ и отцепить шпагу. Затем она уселась за стол, указав ему место возле себя, и промолвила:

– Займемся подкреплением своих сил!

– Но позвольте, – заметил Лагир, – разве вы собираетесь кушать, не снимая маски?

– Конечно!

– Как это жестоко!

– Но зато предусмотрительно!

– Помилуйте, – обиженно заметил Лагир, – я дворянин!

– Но я и не сомневаюсь в вашей порядочности, – ответила дама в маске. – Дело лишь в том, что мое лицо принадлежит к числу тех, которые никто не должен видеть. Позднее, когда вы узнаете, чего я хочу от вас, вы поймете, что я не могу поступить иначе.

– Ну так приказывайте!

– Сначала выпьем! – ответила она, наливая гостю кубок жгучего хереса.

Если бы Лагир принадлежал к числу сильных мира сего, быть может, он остерегался бы выпить залпом налитый ему кубок. Но кому нужна была его жизнь? К тому же он чувствовал сильный голод и жажду. Поэтому он без всяких опасений ел за четверых и пил за десятерых, время от времени повторяя:

– Но скажите же мне, что вы прикажете мне сделать?

– Потом! – каждый раз отвечала ему дама, наливая вина в быстро пустевший кубок.

Лагир был молод и пылок, а херес грел сердце и кидался в голову, так что к концу ужина наш гасконец смелел все больше и больше – Он то и дело подносил к своим губам розовую руку незнакомки, уговаривая ее снять маску.

Он дошел в своих мольбах даже до того, что упал пред нею на колени и обвил сильной рукой тонкий стан дамы в маске. Но она, словно уж, сейчас же вывернулась из его объятий и пересела от него на противоположный край стола.

– Вы ребенок! – сказала она ему. – Я сейчас расскажу вам восточную сказку, которая покажет вам ваше безумие!

– А потом вы снимете маску?

– А вот увидите! Слушайте! – И, откинувшись в кресле и поигрывая золотым кинжалом, незнакомка принялась рассказывать:

– Жил-был в Индии король по имени Намун, отличавшийся такой красотой, что в него безумно влюбилась одна из фей. День и ночь плакалась несчастная на суровый закон, который запрещал феям любить простых смертных; наконец король фей сжалился над ее страданиями и разрешил ей принимать каждую ночь в гости Намуна, но под непременным условием, чтобы она не показывала ему своего лица. Счастливой фее это условие вовсе не показалось тяжелым. Она выбрала красивую полянку, и тут по мановению ее волшебной палочки вырос богатый и уютный дворец. В тот же вечер Намун заблудился на охоте и был привлечен тайными чарами на лужайку, где красовался дворец феи. Он вошел во дворец, и тут его встретила хозяйка дома. Она была в маске, но белоснежные, словно точеные, руки и плечи, изящный бюст, распущенные белокурые волосы, белые зубы и блеск глаз, сверкавший сквозь маску, достаточно ясно свидетельствовали о ее красоте. Принц полюбил ее и каждый вечер стал навещать свою милую: маска не мешала им искренне любить друг друга. Но случилось так, что однажды принц захотел во что бы то ни стало увидеть лицо своей возлюбленной. Напрасно она молила его не делать этого: принц все же сорвал с нее маску. В тот же момент земля задрожала, стены заколебались, и Намун очутился в одиночестве под деревом на полянке, где уже не было ни дворца, ни феи!

Окончив свой рассказ, незнакомка поглядела на Лагира.

– Ну что же, – сказал гасконец, – Намун похож любопытством на меня, но вы-то не фея.

– Как знать!

– И потому эта сказочка…

– Постойте, – перебила его незнакомка, – выслушайте сначала меня хорошенько! Вы здесь наедине со мной, вы любите меня, и я… я тоже люблю вас!

У Лагира вырвался страстный крик радости.

– Вы обещали дать мне клятву, что по первому моему знаку убьете моего врага!

– Я готов дать эту клятву! Кто он?

– О, – ответила она, – еще не настал день назвать вам его имя. Но однажды – быть может, это будет завтра, быть может, много позднее – вы получите ящичек, в котором будет шпилька, похожая вот на эту, воткнутую в мои волосы. На шпильку будет надет кусочек пергамента, на котором вы прочтете имя того, кого вы должны будете убить. Ну что же, вы готовы дать клятву?

– Я уже даю вам ее! – пылко воскликнул юноша, снова хватая незнакомку в свои объятья. – Но только пощадите! Ведь вы не фея, вы можете показать мне свое лицо!

– Нет, я не фея, – ответила незнакомка, – и потому предлагаю вам на выбор: если вы хотите остаться здесь, я не сниму маски, если же вы потребуете, чтобы я сделала это, или если вы сами покуситесь сорвать с меня маску, то мне стоит только позвонить, как сюда прибегут мои слуги, которые выбросят вас вон из дома. Выбирайте!

– Я был бы сумасшедшим, если бы стал колебаться в выборе,ответил Лагир. – Принц Намун был просто дураком!

Он упал на колени перед незнакомкой и снова покрыл поцелуями ее руки. В этот момент лампа несколько раз вспыхнула и погасла, оставляя Лагира и незнакомку в полной тьме.

Что произошло затем в эту таинственную ночь? Лагир сам не мог ясно припомнить это. Он помнил только, что после жарких ласк заснул тяжелым сном в объятьях замаскированной дамы.

Он проспал часов двенадцать и проснулся… в лесу, под открытым небом! Вместо роскошного будуара его окружали деревья. вместо пышных волос незнакомки его изголовьем служил собственный плащ, а вблизи от него стояла лошадь, мирно пощипывая траву.

– Да что я, во сне это видел, что ли? – крикнул Лагир. Он вскочил верхом на лошадь и понесся по тропинке, надеясь отыскать дом, послуживший ему таким сладким приютом в эту ночь. Но напрасно колесил он вправо и влево; казалось, что в Медонском лесу никогда не было никакого дома.

– Я начинаю верить в реальность истории принца Намуна! растерянно пробормотал Лагир, припоминая все, что случилось с ним.

Вспомнив о встрече с замаскированной дамой, он не мог не вспомнить, куда и зачем он ехал, когда произошла эта встреча.

– Тысяча молний! – крикнул он. – Любовь заставила меня забыть о долге! Ведь меня ждут в Париже!

И вместо того чтобы продолжать свои бесполезные поиски, Лагир стрелой понесся к Парижу, куда и прибыл в тот момент, когда Крильон сговаривался с его товарищами об охране Рене от попыток королевы-матери спасти своего любимца.


XVI

Итак, казнь Рене была назначена на следующий день после прибытия в Париж четырех "валетов". В одиннадцать часов утра за Рене пришли палачи; они сняли с осужденного оковы и раздели его. По приговору парламента осужденный должен был идти на эшафот босым, в покаянной рубашке, с веревкой на шее и с шестифунтовой свечой в руках.

У дверей своей камеры Рене застал двойную цепь солдат, среди которых ему бросилось в глаза знакомое лицо Ноэ. Направо от Ноэ стоял Ожье де Левис, против них – Лагир и Гектор де Галяр. Рене понял, что означало это появление горбоносых, темноволосых, смуглых незнакомцев: это были гасконцы, а следовательно, друзья наваррского короля и враги его, Рене. Приходилось действительно оставить в стороне всякую надежду!

Рене провели коридором в маленькую пустую комнату, где его уже поджидал Кабош с рубашкой и веревкой. Палач посадил трепещущего Рене на скамейку и приказал помощникам разуть осужденного, а сам стал надевать на него рубашку. В это же время он поспешно шепнул ему:

– Не теряйте духа! Вас спасут!

– Это невозможно, – шепнул в ответ Рене, – ты хочешь просто обмануть меня.

– Пусть меня Бог накажет, если я лгу, – ответил Кабош. – Но тише! Не выдавайте меня и себя! Вас спасут!

Туалет осужденного был закончен. Помощники палача взяли Рене под мышки и повлекли его к выходу. Там уже дожидалась телега, на которой осужденному предстояло совершить свой последний жизненный путь. Телега была окружена конными швейцарцами под командой герцога Крильона.

Кабош уселся на телегу и взял вожжи в руки. Помощники палача взвалили Рене на телегу; рядом с ним поместился монах, громко читавший отходную. Ноэ и три гасконца разместились справа и слева от телеги. Перед тем как двинуться в путь, Крильон подъехал к Ноэ и тихо сказал ему:

– Улицы полны народа. Я уверен, что будет произведена попытка освободить Рене. Конечно, мне очень хотелось бы, чтобы этот негодяй не ушел от мук, но во всяком случае…

– Во всяком случае я предпочту прострелить ему голову, чем дать возможность скрыться живым! – договорил Ноэ.

– Это как раз то, о чем я хотел просить вас! – сказал Крильон и занял свое место во главе отряда, а затем взмахнул шпагой, и процессия тронулась в путь.

Как только телега двинулась, монах повернулся к Кабошу и слегка приподнял край своего капюшона. Впрочем, чтобы объяснить, почему это лицо произвело впечатление на Кабоша, мы должны вернуться к событиям, происшедшим несколько дней ранее. Читатель помнит, что Крильон после назначения королем дня казни отправился к Кабошу, чтобы лично приказать палачу заняться приготовлениями. Не прошло минуты после того, как Крильон ушел, как в дверь к палачу снова постучались.

"Наверное, герцог забыл сказать мне что-нибудь!" подумал Кабош и пошел открыть дверь.

Однако он был очень удивлен, когда перед ним оказался не герцог, а совершенно незнакомый ему человек.

Незнакомец – это был Гастон де Люкс, четвертый поклонник принцессы Анны Лотарингской – сказал:

– Мне нужно поговорить с вами, господин Кабош. Закройте дверь и выслушайте меня. Вам придется казнить Рене Флорентийца? – спросил он, когда палач исполнил его приказание.

– Да, послезавтра. Хотел сделать это завтра, но…

– Ведь сначала вы завезете его в собор? Да? Ну а каким путем направитесь вы от площади?

– Но, мне кажется, дорога только одна: через улицу Каттелери и мост…

– Вы сделаете большую ошибку, если направитесь этим путем. На вашем месте я поехал бы улицей Каландр.

Кабош кинул на юношу удивленный взор; вместо ответа и пояснений тот достал из-под плаща объемистый кожаный мешочек и поставил его перед палачом.

– Но я все-таки не понимаю…

– Ну, если вам мало вот этих доказательств, – Гастон хлопнул рукой по кожаному мешочку, который издал приятный для слуха металлический звон, – тогда представьте себе, что на улице Каландр живет дама, которой хочется видеть кортеж. Это – вопервых. Во-вторых, имейте в виду, что у Рене осталось много друзей, которые могут засесть на улице Каттелери и пожелают пустить в вас несколько залпов из аркебуз или пистолетов. Нет уж, послушайтесь моего доброго совета и поезжайте улицей Каландр!

Сказав это, незнакомец удалился.

Кабош меланхолически посмотрел на мешочек с деньгами, а когда ознакомился с его содержимым, то вопрос о направлении кортежа был окончательно решен в желательном для щедрого незнакомца смысле.

Теперь, когда монах приподнял край своего капюшона, Кабош сразу узнал своего ночного гостя. Но Рене никогда не видел юноши, а потому лицо монаха ничего не сказало ему. Тогда Гастон быстро распахнул и запахнул рясу, но Рене увидел, что из-за пояса этого странного монаха торчат эфес шпаги и рукоятки пары пистолетов. Теперь в нем блеснула некоторая надежда: значит, действительно королева приняла свои меры! Но он не стал расспрашивать монаха, так как это было бы опасно ввиду того чрезвычайного интереса к узнику, который выказывали четыре гасконца, окружавшие телегу.

По всему протяжению пути следования телеги стояла густая толпа народа, из которой то и дело неслись проклятия отравителю и высказывалось убеждение, что с ним уже давно надо было покончить. Телега подъехала уже к собору, а все еще Рене повсюду видел одних только врагов!

Крильон больше всего боялся, чтобы в соборе не устроили искусственной давки, во время которой было бы легко похитить осужденного. Но Ноэ с товарищами окружили осужденного и, стоя на коленях и подпевая покаянному псалму, не отрывали рук от эфесов шпаг и рукояток пистолетов. Однако им не пришлось пустить в дело оружие, так как и здесь не было сделано ни малейшей попытки освободить Рене.

Когда после службы в соборе кортеж снова двинулся в путь, Крильон облегченно вздохнул.

– Ну слава тебе. Господи! – сказал он. – Самый худший конец пути пройден!

Но он ошибался: самое главное было еще впереди.

В то время как в соборе шла установленная служба, на соборную площадь выехали через улицу Каттелери два тяжелых воза сена; с ними, очевидно, что-то случилось, так что оба воза застряли и заперли выход. Благодаря этому у улицы собралась громадная толпа людей, рассчитывавших пройти впереди кортежа именно по этой улице.

Крильон сразу почувствовал, что возы с сеном не случайно застряли там, а потому двинулся прямо на толпу, размахивая шпагой и громовым голосом крича: "Прочь! Прочь!" В то же время Кабош натянул вожжи и резко повернул в другую сторону, направляясь по улице Каландр.

– Что ты делаешь, негодяй? – крикнул Ноэ.

– Я разрушаю планы спасителей Рене! – ответил палач. – Уж, наверное, за возами притаились молодцы, которые надеются отбить у нас нашу добычу, а мы тем временем проедем другим путем!

Это рассуждение показалось Ноэ вполне убедительным, и он ответил:

– Ну так подхлестни лошадей и ступай живее! Улица Каландр была настолько узка, что в ней могли с большим трудом разъехаться лишь два всадника. Поэтому Ноэ и Ожье выехали вперед телеги, а Гектор и Лагир поместились сзади: по бокам не было места. Крильон был очень удивлен, когда увидел, что кортеж сворачивает. Но он решил, что Кабош следует лишь распоряжению Ноэ, и поспешил догнать телегу. Однако узкая улица была так запружена народом, что герцогу лишь с большим трудом удалось протиснуться до самых задних рядов конвоя.

Вдруг посредине улицы лошади, везшие позорную колесницу, неожиданно наткнулись на какое-то незримое препятствие и рухнули наземь. В тот же момент из окна верхнего этажа того дома, у которого остановилась телега, упала веревка. Монах охватил одной рукой Рене за талию, а другой схватился за петлю веревки, и последняя стала быстро подниматься кверху.

– Проклятие! – закричал Ноэ, который сейчас же выхватил пистолет и прицелился в поднимавшегося все выше Рене. – Ну так, по крайней мере, ты не получишь его живым!


XVII

Читатели, наверное, уже догадались, каким образом произошло это таинственное похищение. Дом, из окна которого была выброшена спасительная веревка, принадлежал некоему темному дельцу Бигорно и был приобретен за крупную сумму утром в день назначенной казни Эрихом де Кревкером по приказанию герцога Гиза. Сумма, которую вручили Бигорно, была настолько велика, что делец поспешил скрыться, сейчас же предоставив дом в распоряжение покупателя.

Как только Бигорно скрылся, Кревкер высунулся в окно и свистнул. Сейчас же в дом вошли Арнембург и Саарбрюк, дожидавшиеся неподалеку условного сигнала. Тогда Кревкер запер за ними дверь, и они втроем отправились на розыски. Эти розыски показали, что дом был хорошо известен молодым людям со всеми своими тайниками и потайными ходами. Но именно потому, что герцог Гиз через преданных ему людей мог тщательно ознакомиться с расположением этого дома, именно потому, говорим мы, дом Бигорно и был куплен!

Действительно, молодые люди сейчас же убедились, что сведения, сообщенные герцогу Гизу, совершенно точны. Пятая половица зала нижнего этажа оказалась подъемной, и за ней открылась каменная лестница, ведшая в погреб. Молодые люди спустились туда, вооружившись предварительно фонарем, и нашли, согласно указаниям, в левом углу пустую бочку. Они откатили эту бочку прочь, и за бочкой снова открылась дверь, которая вела к коридору, выходившему на берег Сены.

Кревкер добрался до берега и там снова свистнул. Сейчас же из-под ближнего моста показалась рыбачья лодка, в которой сидел безобидный на вид рыбак. Последний подъехал к тайному выходу из дома Бигорно и бросил графу Эриху причал, с помощью которого лодку удержали на месте. Тогда рыбак откинул рогожу, прикрывавшую снасти, из-под которой достал толстую веревку и связку оружия.

– Хорошо! – сказал Эрих, принимая пакеты. – Смотри же, не отъезжай далеко и будь готов по первому сигналу подъехать сюда!

Отдав все нужные распоряжения, молодые люди снова поднялись наверх и стали выжидать.

Улица Каландр была очень пустынна вообще и особенно теперь, когда все зеваки направились на площадь смотреть на кортеж. Но вдруг у начала улицы послышался какой-то шум, и обитатели, поспешно высовывавшиеся из окон, с удивлением обнаруживали, что на этот раз почему-то кортеж направляется по их улице. Кортеж все близился и близился. Наконец произошло то, что мы уже рассказали в предыдущей главе: Кабош умело передернул вожжами так, что лошади свалились в указанном ему мнимым монахом месте, затем монах, или – вернее – Гастон де Люкс, охватил за пояс Рене и ухватился за петлю спущенной ему Арнембургом и Эрихом веревки, которую они затем быстро втянули наверх при помощи силача Конрада.

Гастон с Рене были уже совсем близко от окна, но в этот момент в воздухе свистнула пуля, и на покаянной рубашке Рене проступило кровавое пятно. Однако поклонники герцогини Монпансье работали быстро и ловко, так что не успел Ноэ повторить выстрел, как монах с потерявшим сознание Рене скрылся в амбразуре окна.

Парфюмера втащили в комнату, Гастон и Кревкер подняли его на плечи и быстро потащили вниз через обследованный потайной ход, а Арнембург и Конрад ван Саарбрюк вскинули мушкеты и выстрелили по Ноэ с товарищами, которые пытались высадить дверь.

– Молодцы! – похвалил их Лев. – Приятно иметь дело с достойными противниками!

– Ну, нам будет нетрудно продержаться добрый часок! заметил с обычной немецкой флегмой барон Конрад.

– А затем мы подожжем дом и сами скроемся! – договорил Арнембург, снова прицеливаясь в осаждавших.


XVIII

В то время как Арнембург и Саарбрюк стойко выдерживали осаду, Гастон и Эрих стащили бесчувственное тело Рене в погреб и оттуда вынесли его на берег Сены. По свисту Кревкера сейчас же подъехал лодочник – это был на самом деле шталмейстер графа Эриха, – который и помог взвалить Рене на лодку. Но тут между Гастоном и Эрихом поднялся спор.

Хотя молодые люди отважно содействовали спасению Рене, но это вовсе не значило, что они делали это из симпатии к парфюмеру. Наоборот, все они чувствовали бесконечное отвращение к подлому отравителю и находили, что казнь вполне заслужена мм. Однако по политическим мотивам Рене надо было спасти, и, как истые солдаты, молодые люди не стали рассуждать. Но другое дело было решить, кому сопровождать его по реке и кому остаться в доме для задержки неприятеля. Остаться в доме и отстреливаться одному против сотен было геройским делом, приходившимся совершенно по сердцу нашим молодцам, но сопровождать Рене, вступать в тесное соприкосновение с отравителем… фи! Это никому не нравилось!

Между Кревкером, Арнембургом и Саарбрюком вопрос был решен в самый последний момент перед похищением простой жеребьевкой, которая и указала оставаться в доме Льву и Конраду, а Эриху пришлось с брезгливостью подчиниться необходимости тащить Рене. Но о Гастоне они как-то совсем забыли, между тем лодка поднимала только троих, и с Рене и шталмейстером мог ехать лишь кто-нибудь один. Кто же мог ехать и кто остаться?

Каждому хотелось остаться, и каждому не хотелось ехать. Молодые люди обменялись рядом аргументов, но аргументы Гастона оказались сильнее: монашеское платье, в которое был одет де Люкс, легко могло выдать его и открыть путь преследователям; кроме того, Эрих понимал кое-что во врачевании и мог быть полезнее раненому, чем Гастон.

– Ну что же делать! – с глубоким вздохом сказал Кревкер.Оставайтесь, а я поеду!

Гастон вернулся наверх, а Эрих сел в лодку; последняя повернула и поплыла вверх по течению, пользуясь попутным ветром. Под тенью широкого паруса Кревкер принялся исследовать рану Рене, не приходившего до сих пор в чувство.

Он вскоре убедился, что, как ни страшна была эта рана, она отнюдь не представляла опасности для жизни Рене. Парфюмер был ранен в плечо повыше ключицы; это было очень мучительно, но и только.

Кревкер зачерпнул воды, промыл рану, полил ее особым бальзамом, который всегда был при нем на случай ранения, и перевязал рану полосками, нарезанными кинжалом из рубашки Рене.

Тем временем лодка продолжала подвигаться вперед, направляясь к видневшемуся впереди причудливому зданию, бывшему монастырем босоногих монахов-кармелитов. Тут лодка остановилась, и шталмейстер свистнул. Сейчас же дверь монастыря. выходившая к реке, раскрылась, и оттуда показалась группа монахов, предводительствуемая молодым аббатом.

– Ну что, удалось? – спросил последний.

– Удалось, да не вполне, – ответил шталмейстер, – потому что Флорентинец смертельно ранен!

– Успокойтесь, батюшка, – сказал тогда Кревкер, – рана не опасна, он не умрет!

Монахи сделали из весел и дощечек импровизированные носилки и на них бесчувственного Рене унесли в монастырь. Граф Эрих опять вскочил в лодку, лжерыбак свернул парус, и лодка быстро понеслась обратно по течению.

Между тем Рене внесли в монастырь, а монахи принялись приводить его в чувство. Через четверть часа их старания увенчались успехом – раненый открыл глаза. Очутившись так неожиданно в совершенно незнакомой ему обстановке, видя вокруг себя незнакомые ему лица, Рене в первый момент почувствовал сильный испуг, сейчас же отразившийся на его лице.

– Вы спасены! – сказал ему аббат. – Ваша рана совершенно не опасна, и не пройдет двух недель, как вы будете на ногах!

– Кто же спас меня? – спросил Флорентинец.

– Друзья королевы!

Эти слова успокоили Рене, и он стал припоминать все случившееся с ним. Но воспоминания не шли далее того момента, как вместе с лжемонахом он взвился на воздух. Однако аббат, знавший от Кревкера все детали похищения, рассказал парфюмеру, что было вслед за тем, как пуля Ноэ лишила его чувств. Затем аббат сказал:

– А теперь, господин Рене, не можете ли вы немного приподняться?

– Что вы хотите от меня? – спросил Флорентинец.

– Чтобы вы написали несколько слов королеве!

– Хорошо, я попытаюсь, хотя и чувствую бесконечную слабость!

Монахи принесли Рене кусок пергамента и перо, другие взяли его под мышки и осторожно посадили на кровать. Тогда Рене написал королеве: "Я спасен".

– Подпишите! – сказал аббат. Рене кое-как вывел свою подпись.

– Ее величество через час получит эту записку! – сказал аббат.

– Она, наверное, придет навестить меня! – прошептал Рене. Аббат только таинственно улыбнулся в ответ. Действительно, не прошло и часа, как под окнами Лувра раздался призыв:

– Не забудьте вашими благотворениями монастырь босоногих кармелитов!

Услыхав этот призыв, королева бросила монаху серебряную монету. Но монах все же не ушел и повторил свои слова еще два раза.

Тогда королева поспешно направилась через потерну к берегу, и тут монах с низким поклоном передал ей кусок пергамента. Королева взглянула на написанные там слова, и в ее взгляде сейчас же отразилось торжество.

– Герцог сдержал свое слово! – пробормотала она. – Ну, так берегись же, Генрих Бурбонский, король Наварры! Ты будешь иметь дело с нами двоими, и тебе никогда не стать королем Франции!

В то же время на улице Каландр шел жаркий бой. В первый момент, когда Рене вместе с монахом взвились в воздух, все до такой степени растерялись, что не приняли никаких мер, чтобы помешать похищению. Только один Ноэ выказал достаточное присутствие духа и успел выстрелить в Рене. Если бы остальные последовали его примеру, то, наверное, одна из пуль попала бы в монаха и ему пришлось бы выпустить из рук или веревку, или Рене. В обоих случаях осужденный не ушел бы от Крильона. Но хотя Рене и был ранен, все-таки Гастону удалось, как мы уже знаем, втащить его в окно. Увидев, что доверенный их охране человек ускользает от них, четыре гасконца издали бешеный вопль и бросились к дому. Обыкновенно в той же повозке, в которой ехал осужденный, везли орудия казни. Ноэ и Гектор кинулись к телеге, схватили один – тяжелую железную полосу, а другой топор и ринулись к дому. В то же время Ожье де Левис и Лагир влезли на телегу. Ожье подставил свою спину, а Лагир вскочил на нее, пытаясь таким образом взобраться на окно, через которое исчезли монах и Рене. Но в то время как Лагир ухватился за подоконник, Арнембург изо всей силы ударил его прикладом по голове, и юноша тяжело рухнул на землю.

В это время Крильону удалось растолкать густую толпу народа и пробраться к самой телеге.

– Тысяча чертей! – гаркнул он. – Я должен найти Рене живым или мертвым! Вперед, швейцарцы!

Но швейцарцев было трудно собрать: толпа своим напором разъединила их и расстроила их ряды. Тогда, не раздумывая долго, Крильон решил повторить попытку Лагира.


XIX

Крильон добрался до окна, но здесь его встретил Лев. Арнембург схватил свою аркебузу за дуло и нанес Крильону прикладом по голове такой же удар, который только что свалил с ног Лагира. Но был ли шишак герцога лучшей закалки, чем у Лагира, или просто голова Крильона была крепче, только герцог лишь пошатнулся и сейчас же вскочил в окно. Там перед ним со шпагами в руках очутились Арнембург, барон Конрад и Гастон де Люкс.

– Сдавайтесь, мессир! – сказал Конрад. – Трое против одного – слишком неравная партия!

– Тише, мои львята, тише! – ответил герцог. – Должно быть, вы не знаете, что меня зовут Крильон!

С этими словами герцог прижался к стене и принялся творить чудеса своей шпагой. В каких-нибудь пять минут Крильон нанес восемь ударов и получил три. Арнембург и Гастон получили раны в плечо и в руку, барон Конрад получил удар шпагой в шею. Но Крильон все же был один, к тому же Лев нанес ему глубокую рану в грудь. Кровь лилась по доспехам герцога, но он обращал очень мало внимания на это и продолжал отчаянно наступать на противников.

– Ага, господа! – кричал он, с молниеносной быстротой вращая шпагой. – Я покажу вам, что такое значит Крильон!

Как ни храбры были поклонники герцогини Монпансье, они не могли устоять перед противником такой нечеловеческой силы, как Крильон. Волей-неволей им пришлось отступать, пока Крильон не прижал их к стене. Тут он смелым и сильным выпадом ринулся на Конрада. Если бы шпага герцога коснулась тела барона, то пронзила бы его насквозь – так силен и стремителен был удар. Но Саарбрюк успел податься в сторону, и шпага Крильона разлетелась вдребезги, встретив твердую каменную стену.

Крильон испустил крик бешенства: он был безоружен!

По счастью, в этот момент в окно вскочило еще два человека: Ожье и Гектор, которые отказались от попытки взломать дверь и последовали примеру Крильона.

– Ко мне, господа! – крикнул им герцог.

Но тут поклонники герцогини Анны с быстротой молнии выполнили неожиданный маневр: они быстро выбежали за дверь и заперли ее на прочный засов изнутри. Затем они бросились бежать дальше, повсюду запирая за собой двери, пока не дошли до того зала, где имелся потайной ход в полу. Они спустились по потайной лестнице, тщательно прикрыв за собой люк, и через погреб вышли к реке.

Это было самое время! Ноэ уже успел взломать дверь топором и бежал по главной лестнице с отрядом швейцарцев, Гектор и Ожье высадили ту дверь, которую противники заперли у них под самым носом. Но все это мало помогло розыскам: все комнаты были пусты и нигде не было видно ни малейшего следа беглецов!

Все остановились в недоумении. Крильон, слабевший от потери крови, неустанно испускал проклятия, Ноэ усердно помогал ему в этом, божась, что попал в Рене и что кровь, показавшаяся на рубашке вслед за выстрелом, наверное помешала парфюмеру скрыться далеко. Но все же нигде не было видно ни малейших следов!

– Вот что, господа! – сказал Крильон, – очевидно, здесь имеются тайники, где и попрятались лисицы. Ну так мы их выкурим!

Он приказал Ноэ расставить вокруг дома цепь швейцарцев, а сам схватил факел и кинул его в кровать служанки Бигорно. Занавески сейчас же запылали, и огонь быстро стал распространяться по комнате.

Но тут герцог почувствовал, что силы оставляют его. Он упал, успев крикнуть:

– Ко мне!

Его подхватили на руки и вынесли из дома, который вскоре был объят пламенем.

В то же время Гектор отправился разыскивать тело Лагира, упавшего в самом начале атаки. Но все его поиски были безрезультатны: Лагир бесследно скрылся!

Куда же он девался?

Как раз против дома Бигорно был дом, принадлежавший одному из агентов герцога Гиза. Этот дом не был удобен для похищения, и потому приобрели дом Бигорно, но для наблюдения за всем происходящим первый подходил как нельзя лучше. В этот дом за час до похищения забралась герцогиня Монпансье вместе со своим шталмейстером – тем самым, который сопровождал ее во время встречи с Лагиром. Поместившись у окна так, что ее не было видно, герцогиня Анна принялась наблюдать. Она видела, как граф Эрих вытурил из дома Бигорно и занял там с товарищами вооруженную позицию. Затем она видела кортеж осужденного и, к своему ужасу, узнала в числе конвоиров, а следовательно, в числе ближайших приверженцев партии наваррского короля, своего недавнего гостя – "прекрасного принца Намуна" – Лагира.

"Так вот зачем он ехал в Париж! – подумала она. – Боюсь в таком случае, что ему будет трудненько сдержать свою клятву!"

Затем она видела, как Рене взвился на воздух, как Ноэ выстрелил в него и как Лагир пытался со спины товарища взобраться в окно.

Удар, полученный им от Арнембурга, и его падение вырвали у нее крик отчаяния.

– Боже мой! – простонала она. – Неужели он погиб? Но нет, это невозможно, и я спасу его!

Она отдала приказание шталмейстеру, и, в то время как внимание всех зрителей было привлечено самим домом, шталмейстер незаметно поднял бесчувственного Лагира и внес его в дом.


XX

Удар, нанесенный Арнембургом, причинил Лагиру довольно значительную рану и вызвал глубокий обморок. Когда он очнулся, то совершенно не мог отдать себе отчет в том, сколько времени был без сознания. Он стал припоминать, и вдруг в его памяти как живое встало лицо человека, нанесшего ему страшный удар.

"Отлично! – подумал Лагир. – Я никогда не забуду этого лица и узнал бы его хоть через десять лет!"

Затем он стал оглядываться по сторонам. Прежде всего его поразило, что постель, на которой он лежал, как-то странно и равномерно колебалась. В то же время из-за оконной занавески на него дул свежий ветер.

"Да где же это я, черт возьми?" – подумал Лагир. Он приподнялся, чтобы удобнее осмотреться, и убедился, что лежит в носилках. Тогда, пренебрегая своей слабостью, он выглянул в окно и осмотрелся по сторонам.

Стояла полная ночь, но это была одна из тех осенних ночей, когда, несмотря на мрак, предметы получают какую-то особенную прозрачную рельефность. Лагир увидел, что носилки, в которых его везут, лежат на спинах двух мулов, что спереди и сзади едут вооруженные наездники, а около носилок с каждой стороны держится по пажу.

"Однако! – подумал Лагир. – Меня везут словно принца!" Затем он тщательно освидетельствовал самого себя. Его голова была обложена перевязками. Ни шпаги, ни кинжала за поясом не оказалось. Последнее обстоятельство убедило нашего героя, что он находится не у друзей, так как тем не пришло бы в голову отобрать оружие.

Но если он в плену, если он у врагов, зачем же тогда эти удобства, доказывающие заботливость? Да, в этом было много непонятного. Во всяком случае, раз он в плену, то должен попытаться бежать.

Лагир высунулся в окно до половины, чтобы изловчиться и незаметно выпрыгнуть. Но в тот же момент к нему подъехал один из пажей.

– Здравствуйте, господин Лагир, – приветливо сказал он.Как вы себя чувствуете?

– Но… кажется, ничего себе!

– Да, да, доктор, перевязывавший вашу рану, так и сказал, что вы, господин Лагир, скоро оправитесь!

– Послушайте, друг мой, – несколько нетерпеливо заметил Червонный валет, – раз уж вы знаете мое имя, то позволите, надеюсь, справиться сначала и о вашем тоже?

– Меня зовут Серафин!

– Хорошенькое имя! Ну-с, надеюсь, вы не откажетесь ответить мне еще на несколько вопросов?

– Я с удовольствием отвечу вам на все, что могу!

– Прежде всего: каким образом я очутился здесь?

– Некая госпожа увидела вас плавающим в луже крови и из сожаления подобрала вас.

– Так-с. Ну а кто эта госпожа?

– Это я не могу вам сказать!

– Ну а можете ли вы сказать мне, кто эти люди, конвоирующие меня?

– Два шталмейстера – Жермен и Лоран – и Антуан, паж, как и я.

– Ну-с, теперь скажите мне, что произошло на улице Каландр?

– Рене похитили неизвестные заговорщики.

– Это я знаю, но надеюсь, что герцогу Крильону удалось все – таки отбить его у похитителей?

– Нет, Рене и его похитители бесследно скрылись. Когда дом сожгли, то обнаружили, что там был тайный выход к реке. Очевидно, что этим выходом и воспользовались заговорщики.

– Теперь скажите мне, что с моими товарищами?

– Они все ранены в схватке, но их раны неопасны. Тяжелее всех ранен герцог Крильон, но и тот отделается двумя-тремя неделями лежания в постели.

В этот момент носилки, ехавшие по лесу, свернули в сторону, и Лагиру показалось, что он узнает это место: это была та самая тропинка, по которой он недавно ехал вместе с замаскированной дамой. Действительно, вскоре показалась полянка.

– Господин Лагир, – сказал Серафин, – к сожалению, я должен проститься с вами. Я с Антуаном возвращаюсь обратно.

– Ну что же, прощайте, друг мой! – ответил ему Лагир.

– Прощайте или, надеюсь, до свиданья, господин Лагир!

Оба пажа повернули обратно, и Лагир решил, что настал удобный момент для нового покушения бежать. Но пажей сменили шталмейстеры, которые заняли их места по бокам носилок. Таким образом, приходилось пока что отказаться от этого намерения.

Прошло еще немного времени, и Лагир увидел перед собой знакомый ему беленький домик. Дверь этого дома открылась, и в лицо Лагиру брызнул яркий свет. Последний исходил от факела, который держала в руках замаскированная дама.

Лагир сейчас же узнал ее и подумал: "Дама, которая держит пажей, шталмейстеров и тому подобное и вообще напускает такой шик, должна быть по крайней мере принцессой!"


XXI

В то время как люди герцога Гиза приготавливались исполнить отданный им приказ спасти Рене от казни, в Лувре шли деятельные приготовления для присутствия при ней. Для большинства придворных это было просто забавным зрелищем, да и сам король видел в казни Рене лишь способ позлить королеву-мать. Но далеко не так относились к этому Генрих и Маргарита: для них казнь фаворита королевы была законным возмездием за отравление Жанны д'Альбрэ; для них присутствие при этой казни было священным долгом перед тенью безвинно убиенной!

– Наконец-то! – с выражением мрачной радости сказал Генрих Наваррский, заслышав колокольный перезвон, возвещавший о начале покаянной службы для осужденного. – Наконец-то!

– Если казнь убийцы и не может вернуть жизнь его жертве, то, по крайней мере, она смягчает скорбь оплакивающих эту жертву! – сказала Маргарита, ласково взглянув на взволнованное лицо мужа.

– Но казнь еще не совершилась! – пробормотала Нанси. оканчивавшая в это время туалет своей госпожи.

– Ну, – сказала Маргарита, – на этот раз Рене не ускользнет от нас!

– Как знать?

– Да ты просто с ума сошла! – сказал Генрих. – Да разве ты не видишь, что все уже готово и что…

– Это просто злопророчица какая-то! – заметила и Маргарита.

– Да, да, ваше величество, – ответила на это "злопророчица" Нанси, – я все время остаюсь в положении Кассандры, пророчествованиям которой никто не хочет верить!

Генрих пожал плечами, накинул плащ, пристегнул шпагу и сказал жене:

– Пойдем, однако, король ждет нас!

Действительно, на луврском дворе все было готово, и король уже садился в свои носилки. Он предложил Маргарите сесть рядом с ним, а наваррский король поехал верхом. Пибрак с обнаженной шпагой в руке повел отряд дворцовых гренадеров, предназначенных для очистки пути королевскому кортежу.

Последний вначале следовал вполне благополучно, но, подъезжая к Понт-о-шанж, был вынужден остановиться из-за массы народа, куда-то бежавшего и взволнованно о чем-то говорившего. То, что взволновало народ, сейчас же перекинулось на королевский кортеж и достигло слуха короля Карла. Этим волнующим известием было:

– Рене спасся бегством!

При этом известии с королем сделался такой припадок ярости, что его пришлось отвезти домой. Он, что называется, рвал и метал. С пеной у рта он клялся, что Кабош будет повешен, что Рене все равно будет найден живым или мертвым и что королева – мать, без участия которой, наверное, не обошлось похищение, сгниет в Венсенской тюрьме.

Когда же взрыв бешенства прошел, то королем овладело состояние физического и нравственного оцепенения и он притаился в своих комнатах, не желая никого видеть.

– Да! – сказал осторожный Пибрак. – Если Крильон не убит в этой перепалке, то ему лучше всего будет не возвращаться в Лувр, так как теперь его кредит упал окончательно!

Вообще во всех заинтересованных кругах царило прескверное настроение, и не лучше было оно в той комнате гостиницы Лестокада, где приютились Ожье и Гектор.

У Ожье рука была на перевязи, и Гектор страдал от пули, засевшей в бедре. Помимо того, они были очень огорчены исходом дела на улице Каландр и исчезновением Лагира.

– Очевидно, он не умер; ведь иначе мы нашли бы его труп,сказал Ожье.

– Можно предположить только одно, – задумчиво сказал Гектор, – какая-нибудь добрая душа сжалилась над ним и приказала подобрать его тело.

– Но ведь это значит, что в его теле была искра жизни! заметил Ожье.

В этот момент в комнату вошел Лестокад и сказал:

– Господа, пришла какая-то старуха; она желает видеть друзей господина Лагира!

– Ну так веди ее скорее! – крикнули молодые люди. Женщина, пожелавшая видеть их, была так стара, что с трудом шла, опираясь на палку. Онаобъяснила, что ее остановил на улице какой-то господин, которого она не знает, дал ей пистоль и приказал разыскать в такой-то гостинице двух гасконских дворян, друзей господина Лагира. Этот господин велел ей передать высоким господам, чтобы они не беспокоились об участи Лагира, который находится в хороших руках, на пути к полному выздоровлению. Больше старуха ничего не знала. Но зато наши герои могли хоть успокоиться за жизнь товарища, и это настолько улучшило их настроение, что они почувствовали аппетит и приказали Лестокаду дать им поесть.

– Ну что же, – сказал Гектор, когда стол был накрыт, – раз с Лагиром ничего особенного не случилось, то скоро он будет с нами. Поэтому пока что мы смело можем выпить за его здоровье!

– Ну что же, выпьем, – согласился Ожье. – Правда, первый же день нашего пребывания в Париже завершился поражением, но мы еще возьмем реванш!

– Да, черт возьми, мы возьмем его! – подтвердил на пороге чей-то голос: это был Ноэ, возвращавшийся из дворца, куда он ходил "нюхнуть политики", как он говорил, то есть поразведать тамошнее настроение.

– А, вот и ты! – встретили его приятели. – Ну, присаживайся и рассказывай!

– Я с плохими вестями, друзья, – сказал Ноэ, усевшись.Король Карл хотел сегодня утром расправиться со всеми виновниками неудачи казни Рене, а теперь все переменилось. Он уже обедал вместе с королевой-матерью, а Кабош объяснил в свое оправдание, что поперек улицы была протянута веревка, о которую и запнулись лошади.

– Но это неправда!

– Я и сам знаю, что это неправда, однако король поверил этому! Но это еще не все. Уж не знаю, что произошло между королем и его достойной матушкой, но только его величество снова позвал к себе наваррского короля и предложил ему путешествие по Наварре.

– Ну, и что же? Король уедет?

– Нет, он хочет взять с собой приданое жены и ключи от Кагора.

– Что же, он прав!

– Нет, он неправ! Друзья мои! Назревают важные события, и жизнь нашего государя в большой опасности. Мы должны грудью встать за него, оградить его своими жизнями. Но это – трудная задача: нас все же слишком мало!

– Ну что же, – ответили Гектор и Ожье на эту тираду Ноэ,каждый из нас сделает что может, а там…


XXII

Итак, мы расстались с Червонным валетом в тот момент, когда его ослепил свет факела, бывшего в руках замаскированной дамы.

– Ах! – сказала она, протягивая Лагиру свою крошечную розовую ручку. – Если бы вы знали, сколько я перестрадала! Ведь я случайно видела все! Но мы поговорим об этом потом!

По приказанию герцогини оба шталмейстера подбежали к носилкам и помогли Лагиру выбраться. Очутившись на крыльце, он не пожелал иной помощи, кроме той, которую так охотно предлагала ему розовая рука замаскированной дамы.

Когда они очутились в той самой комнате, где еще недавно Лагир пережил блаженные минуты, она сказала ему:

– Ах, как я измучилась! Вы не можете представить себе, что я испытала, когда увидела, как вас ударили… А ведь я твердо решила никогда более не встречаться с вами! – И, отвечая на укоризненный вздох Лагира, вырвавшийся у него после этого признания, она сказала: – Дорогое дитя мое, вы даже не представляете себе, какая пропасть разделяет нас!

– О, я знаю! – с горечью ответил он. – Ведь я вижу, что вы важная дама, а я бедный гасконский дворянчик.

– Вы молоды, храбры и красивы! – сказала она. – Да, именно поэтому я и не хотела видеть вас больше, так как чувствовала, что способна безумно полюбить вас. Но судьба решила иначе! Я хотела в последний раз повидать вас и для этого за дорогую цену сняла помещение на улице Каландр.

– Позвольте! – перебил ее Лагир, у которого при этих словах блеснуло смутное подозрение. – Но ведь кортеж совершенно не должен был пройти этой улицей!

Замаскированная дама на краткий момент замялась, но сейчас же сказала:

– Господи, да ведь это помещение выходит окнами и на площадь, и на улицу. Сначала я смотрела из окон, выходивших на площадь, но, когда кортеж завернул на улицу Каландр, я перебежала к другим окнам… Но вы не можете себе представить, что я испытала, когда увидела, как вы падаете, сраженный ударом приклада.

– О, не беспокойтесь! – перебил ее Лагир. – Этот человек…

– Вы знаете его?

– Нет, но я постарался запомнить его лицо! Этот человек жизнью поплатится за нанесенный мне удар!

Лагир не видел, какая загадочная улыбка скользнула по лицу замаскированной дамы в ответ на эту фразу.

– Вы не можете себе представить, – продолжала она, – что я испытала, когда увидела, как вы упали! Забыв всякую осторожность, я распорядилась, чтобы мои люди подобрали вас, и таким образом вы очутились здесь. По счастью, доктор сказал, что ваша рана неопасна.

– В самом деле, я не испытываю никаких страданий!

– И вам нужен только отдых в течение недели! "Так! сказал себе Лагир. – Отсюда следует, что она будет любить меня целую неделю!"

– Эту неделю, – продолжала замаскированная дама, – вы проведете здесь, и я буду навещать вас каждый вечер!

– Как! – воскликнул он. – Разве вы не будете со мной все это время?

– Какой вы ребенок! – ответила она, и так как он хотел протестовать, то, закрыв ему рот рукой, она продолжала: Замолчите и выслушайте меня! Вы останетесь здесь. Тут вы можете чувствовать себя как дома, но во имя тех чувств, которые высказала я вам, прошу дать мне слово, что вы не выйдете отсюда раньше недели!

– А вы будете навещать меня?

– Каждый вечер!

– Но…

– Я не могу дать вам другие объяснения!

Герцогиня открыла одну из дверей и провела молодого человека в соседнюю комнату, оказавшуюся кокетливо убранной спальней.

– Вот ваша комната! – сказала она.

– И я не должен выходить отсюда?

– Раньше недели – нет!

– Но у меня остались друзья в Париже, которые будут беспокоиться!

– Они уже предупреждены, что вы находитесь в надежном месте!

– То есть в плену! – с тонкой усмешкой заметил Лагир.Недаром же у меня отобрали шпагу и кинжал!

– Дитя! – ответила герцогиня, видимо, ждавшая этого замечания. – У вас отобрали оружие потому, что раны в голову очень часто вызывают приступы горячечного бешенства, когда больной может наделать беды!

– А, это другое дело, – согласился Лагир.

– Я приставлю к вам одного из своих пажей, – продолжала герцогиня. – Доктор, делавший вам перевязку, дал ему все инструкции, так что он отлично выходит вас!

– Как, разве вы уже покидаете меня?

– Так нужно, но завтра мы увидимся!

Чтобы избежать дальнейших расспросов, герцогиня позвонила, и в комнату через дверь, существования которой Лагир никогда не заподозрил бы, вошел прехорошенький паж, почтительно приветствовавший больного.

– До свидания! – сказала герцогиня и быстро скрылась. Тогда Лагир обратился к пажу:

– Как вас зовут, милый?

– Амори, к вашим услугам, месье!

– Вы будете ухаживать за мной?

– Да, и вообще исполнять все желания вашей милости в пределах возможности. Таково предписание моей госпожи!

– Ну так мое первое желание: узнать имя вашей госпожи!

– Ваша милость смеется надо мной! – ответил паж. – Но шутки в сторону! Вам необходимо сейчас же улечься спать, так как доктор приказал дать вам немедленный отдых!

– Вы хотите уложить меня без ужина?

– Что же делать, но сегодня вы должны соблюсти диету!

– Ну что же, в сущности говоря, я даже и не голоден!

– И перед сном должны принять лекарство!

– Я приму все, что ты хочешь!

С этими словами Лагир разделся и улегся в кровать, мягкие пуховики которой заманчиво обещали самый сладкий сон. Тогда Амори принес какой-то флакон и часть содержимого его отлил в бокал; поставив последний на столик у кровати, он сказал:

– Выпейте это!

– Сию минуту, милый, – произнес Лагир. – Я привык сначала помолиться, ложась в кровать, а для этого должен быть один!

– В таком случае покойной ночи, господин Лагир! Паж ушел.

– Черт возьми! – сказал тогда гасконец. – Два раза меня не заставят пить снотворное в одном и том же доме! Я должен узнать, что здесь происходит! – И с этими словами он выплеснул содержимое бокала за кровать.


XXIII

Отделавшись от снадобья, в котором он заподозрил снотворное средство, наш герой удобно расположился в кровати; но дверь снова растворилась, и в комнату вошел паж.

– Ну-с, – сказал он, – вы помолились? А лекарство приняли? Не нужен ли я вам?

– Нет, голубчик, ты мне не нужен, так как я, вероятно, сейчас же засну… В самом деле, что за странную микстуру подсунул ты мне? У меня сразу отяжелела голова, и веки слипаются сами собой… А в груди так горит, так горит!

– О, это пустяки, господин Лагир! Зато вы отлично выспитесь под действием этого лекарства и завтра будете совсем здоровы!

"Так! – подумал гасконец. – Значит, я не ошибся!"

– Во всяком случае, – продолжал паж, – если вы проснетесь ночью и почувствуете себя плохо, то позвоните в звонок, который я поставил около вашего изголовья. Я сплю в соседней комнате и сейчас же прибегу к вам!

– Хорошо, спасибо вам, господин Амори, – ответил Лагир, делая вид, будто бессилен бороться с одолевшей его сонливостью. – Пожалуйста, потушите огонь!

Паж взял факел и опорожненный бокал и ушел, оставляя Лагира в полной темноте. Наш герой принялся размышлять над происходящим, терпеливо дожидаясь, пока не приподнимется хоть краешек завесы.

Прошло около часа. Дверь снова открылась, и в комнату вошел Амори с факелом в руках. Лагир сейчас же закрыл глаза и тихо захрапел. Паж подошел к кровати, посмотрел на больного и затем направился к противоположной двери. Приоткрыв ее, он сказал:

– Он спит!

– Отлично! А он все выпил? – спросил голос, заставивший Лагира вздрогнуть: это был голос замаскированной дамы.

Значит, она не уехала? Значит, ему действительно дали по ее приказанию снотворное питье? Но к чему же это нужно? Очевидно, что здесь должно произойти что-нибудь, что не должен был видеть он, Лагир!

Послышалось легкое шуршанье шелкового платья. Лагир почувствовал, что незнакомка подошла к кровати и смотрит на него.

"Эх! – подумал он. – Дорого бы я дал, чтобы иметь возможность приоткрыть глаза хоть на секунду, потому что готов держать любое пари – моя незнакомка теперь без маски!"

– Ну что же, – сказала она тем временем, – раз он выпил весь бокал, то ему хватит по крайней мере на два часа такого сна, из которого его не разбудит даже главный колокол собора Парижской Богоматери! Воспользуйся этим временем и отвези письмо в Париж. У въезда на полянку ты увидишь Льва; он уже давно ждет там. Ты скажешь ему, что он может войти сюда. – Послышался удаляющийся шелест платья, затем тот же голос сказал: – Помни, Амори, что я прикажу запороть тебя до смерти, если ты скажешь хотя словечко о том, что случилось третьего дня и сегодня!

– Ваше высочество! – ответил мальчик. – Вы отлично знаете, что я готов умереть за вас!

– Благодарю на добром слове!

Затем дверь закрылась с легким шумом. Лагир открыл глаза и увидел, что дверь, захлопнувшись, сейчас же подалась немного назад, так что образовалась узенькая щелочка. Заинтригованный всем слышанным, Лагир поспешил осторожно соскочить с кровати и приникнуть к щелочке.

Он увидел перед собой изысканно обставленный будуар, где за столиком сидела белокурая незнакомка, писавшая что-то. Ее лицо было скрыто от наблюдателя, но Лагир видел, что она без маски, и решил терпеливо ждать, пока она не повернется к нему.

Наконец незнакомка кончила писать и запечатала свернутое письмо, предварительно обвязав его шелковой ленточкой. Лагир напряг зрение, чтобы разглядеть герб печати, но за дальностью расстояния это ему не удалось.

– Ну вот, – сказала незнакомка, подавая пажу письмо,отвези это герцогу!

– Его высочество по-прежнему у Ла-Шенея? – спросил мальчик.

– Ну конечно! – ответила незнакомка, поворачивая голову так, что свет факела упал на ее лицо.

Лагир едва-едва удержался от крика восторга, едва-едва не выдал себя! Никогда еще не видывал он до сих пор такого очаровательного личика!

Паж Амори ушел, а красавица снова уселась по-прежнему. Лагир продолжал терпеливо сторожить на своем наблюдательном посту. Он надеялся, что незнакомка еще раз обернется к нему и даст ему возможность получше рассмотреть свое лицо. Кроме того, Лагир слышал, что должен прийти какой-то таинственный Лев. И он стал ждать.

Прошло минут десять. Дверь, через которую ушел Амори, снова открылась, и в комнату вошел какой-то мужчина. Его лицо было скрыто глубоко надвинутой шляпой и плащом, но по звучному голосу и легкому немецкому оттенку произношения Лагир понял, что это должен быть молодой человек, родом лотарингец или брабансонец.

– Наконец-то! – с нетерпением сказала дама.

– Я ждал, пока вашему высочеству не заблагорассудится принять меня!

– Что нового привезли вы?

– Его высочество герцог приказал мне передать, что он нашел возможность еще раз увидеться с Маргаритой. Подробности герцог лично сообщит вашему высочеству!

– Но к чему это? Ведь Маргарита не любит его более, она любит своего мужа!

– Герцог знает это, но рассчитывает, что наваррский король… – При этом имени Лагир почувствовал страшное сердцебиение. Какое отношение мог иметь наваррский король ко всей этой таинственной истории? – …что наваррский король,продолжал Арнембург, – отличающийся страстью к любовным приключениям, заведет себе какую-нибудь связь, о чем можно будет сейчас же известить королеву, а тогда уж не так трудно будет добиться воскрешения ее любви к герцогу!

– Это отличная мысль; но на чем именно думает герцог поймать наваррского короля?

– Его высочество рассчитывает, что графиня Коризандра де Граммон…

– Ну вот еще! – перебила его незнакомка. – Охота поднимать такую старую историю! Нет, для этой цели я могла бы предложить кое-что получше! Приходилось ли вам слышать о некоей красавице ювелирше, крещеной еврейке, мужа которой убил Рене?

– Да, да! Об этом много говорили, и ходила молва, что наваррский король принимал далеко не платоническое участие в судьбе этой вдовы. Но где она теперь?

– В настоящий момент этого никто не знает, но отыскать красотку-еврейку будет все же нетрудно. Ну, да я сама возьмусь за это дело! Вот что: герцог проведет всю ночь у Ла-Шенея?

– Да, ваше высочество!

– Вот и отлично! Я поеду вместе с вами в Париж. Подите на конюшню и оседлайте там для меня лошадь – одна еще есть там, а остальные в разгоне.

– Как, ваше высочество? Разве вы совершенно одна в этом доме?

– Совершенно.

– И вы не боитесь провести ночь в такой глуши?

– Мне нечего бояться! Однако не теряйте времени на праздные расспросы и ступайте займитесь моей лошадью. Через десять минут я выйду!

Лев поклонился и, поворачиваясь к выходу, случайно попал лицом в полосу яркого света. Лагир чуть-чуть не упал от неожиданности: перед ним был один из похитителей Рене, и именно тот, который ударил его, Лагира, прикладом по голове!


XXIV

Арнембург вышел из комнаты. Лагир с трудом успел добраться до кровати и принять там позу безмятежного спящего человека, как в спальню вошла красавица блондинка. Она подошла с факелом в руке к кровати и некоторое время смотрела на лицо Лагира, причем прошептала:

– Как он красив! Но вот что: можно ли оставить его одного? Э, Амори успеет вернуться, пока он проснется!

Герцогиня Монпансье ушла. Прошло четверть часа, и Лагир услыхал стук лошадиных копыт по настилу. Он проскользнул тогда к окну и, осторожно отодвинув занавески, стал смотреть на залитую лунным светом полянку. Он увидел, как Арнембург вывел лошадь, как красавица блондинка легко вскочила в седло и как затем, вскочив в свою очередь на свою лошадь, Лев поехал вместе с дамой, углубляясь и исчезая в лесной дорожке.

Тогда Лагир сказал себе:

"Однако! Думал ли я когда-нибудь, что, оставив кровлю предков, сразу попаду в такие заманчивые приключения! Но раз они уже представились мне, то мне остается только с честью выпутаться из создавшегося положения. Первым делом надо подумать, как скрыться отсюда. Конечно, отчасти это будет нехорошо по отношению к моей красавице, которая любит меня и спасла мне жизнь, но она имеет ошибку заниматься политикой, которая, судя по всему, идет вразрез с политикой моего короля. Она принимала участие в похищении Рене – это ясно. Затем, она плетет какие-то ковы вокруг Генриха Наваррского… В чем тут дело, это мне объяснит Ноэ, более опытный в делах такого рода. Мое же дело удрать отсюда. Впрочем, сначала осмотримся в доме быть может, мне удастся узнать, кто та очаровательная фея, которая вторично дает мне приют в своем доме!"

Лагир высек огонь и зажег свечу, поставленную ему на столике предупредительным Амори. Затем он обошел все комнаты, но нигде не нашел ни малейших указаний на фамилию очаровательной блондинки. Его внимание привлек массивный железный шкаф, снабженный замком хитрой итальянской работы, но шкаф был слишком массивен, чтобы его можно было взломать, и слишком тяжел, чтобы унести с собой. Между тем Лагир прекрасно понимал, что если и имеются в этом доме важные документы и большие секреты, то они находятся именно в этом шкафу!

После безрезультатного осмотра жилых комнат наш герой прошел в небольшой внутренний дворик, где помещалась конюшня. Последняя была пуста, но в углу ее была громадная охапка сена, в которой мог свободно спрятаться человек. Лагир сейчас же учел это обстоятельство. Ему совершенно не улыбалось странствование по образу пешего хождения, а другой лошади не было, и потому он решил забраться в эту охапку сена и обождать там прибытия пажа. Прошло около часа. Наконец послышался топот лошадиных копыт, затем в конюшню вошел паж, ведя на поводу лошадь. Он пустил лошадь, а сам ушел в дом за фонарем. Лагир сейчас же вскочил в седло, быстро осмотрев седельные кармашки. Убедившись, что там торчит пара пистолетов, он подумал: "Пара пистолетов стоит шпаги!" – а затем дал лошади шпоры и стремглав выехал через оставшуюся открытой дверь конюшни на двор и лужайку.

Было самое удобное время для бегства: луна зашла, но утренней зари еще не было.

"Ну-ка, попробуй поймать меня теперь кто-нибудь!" подумал Лагир, несясь полным карьером.

На следующее утро наш старый приятель Амори де Ноэ, имевший помещение в Лувре в качестве лица, состоявшего в распоряжении наваррского короля, был немало удивлен, увидев, что к нему в комнату входит Лагир.

У последнего был ужасный вид. Растрепанное платье было покрыто пылью и грязью, голова по-прежнему обвязана окровавленными перевязками. Он тяжело опустился в кресло и пробормотал:

– Уф! Все это так необычайно, что одно время я думал, будто у меня кошмар!

Переведя дух Червонный валет стал рассказывать свои диковинные приключения.

Когда он кончил, Ноэ посмотрел на него и произнес:

– Ну-с, а теперь разберемся во всем этом. Ты говоришь, что твоя незнакомка – голубоглазая блондинка, что у нее большой штат прислуги и пажей, титулующих ее "ваше высочество"?

– Да еще с какой почтительностью!

– Хорошо! Затем, она интересуется делами какого-то герцога, которого тоже зовут "высочеством" и который хочет снова повидать какую-то Маргариту?

– Я понял, что они имеют в виду нашу королеву!

– Хорошо! А больше ты ничего не понял? Нет? Ну, знаешь ли. друг мой, ты гораздо сильнее в генеалогии, чем в вопросах этикета. Неужели ты не знаешь, что существуют герцоги различного калибра? Одни делаются герцогами по избранию, по письменным патентам от короля. Другие обладают герцогством. Первых называют "господин герцог" или "ваша милость", "ваша светлость", а вторых – "ваше высочество". Последняя порода герцогов состоит из государей. связанных узами родства с Французским королевским домом. В настоящее время я знаю только двух таких герцогов: Бурбонского и Гиза. Первый – кардинал, которому нет никакого дела до королевы Маргариты. Второму двадцать пять лет; он красив, храбр. и втихомолку говорили, будто до брака наваррская королева…

– Слышал! Понимаю!

– Следовательно, твоя незнакомка могла писать только герцогу Гизу, и больше никому!

– Но кто же она сама в таком случае?

– Раз ее титулуют "ваше высочество", значит, она владельная принцесса. Ну, а я знаю только одну красивую, белокурую. голубоглазую принцессу: это сестра герцога Гиза, герцогиня Монпансье!

– Как! – удивленно вскрикнул Лагир. – Так я имею честь быть любимым…

– Болван! – перебил его Ноэ, презрительно пожав плечами.Мне придется окончательно разочаровать тебя! Ты отважно последовал при встрече за герцогиней Анной; сначала твоя смелость удивила ее, затем ее заинтриговал твой гасконский акцент. Прими во,внимание, что ни королева Екатерина, ни Рене Флорентинец, ни сам герцог Гиз не питают все вместе взятые такой адской ненависти к нашему королю, как эта нежная, хрупкая, немного горбатая и прихрамывающая особа!

– Ну вот еще! Хромая и горбатая! Я бы заметил!

– Полно, ведь любовь слепа! Но слушай дальше! Узнав, что ты гасконец, она поняла, что ты едешь в Париж для службы наваррскому королю. Тогда она приласкала тебя, чтобы под гнетом своих сладких чар вырвать у тебя обещание. Это обещание – убить того человека, которого она тебе укажет. Так знаешь ли ты, кто этот человек? Она не сказала тебе этого пока, но зато я скажу тебе это: ты дал клятву убить наваррского короля!

– Я просто идиот и подлец! – бледнея, сказал Лагир.


XXV

Между молодыми людьми воцарилось молчание, но его сейчас же прервал повторный вопль Лагира:

– Я просто подлый идиот!

– Полно! – сказал ему Ноэ. – Ты просто увлекся вследствие неопытности, молодости и пылкой южной крови!

– Но ведь я дал клятву, а так как не могу исполнить ее, то я заранее обесчещенный человек!

– Ну вот еще! Однажды герцог Крильон тоже дал неосторожную клятву, которую никак не мог выполнить. Тогда он нашел средство устроиться так, что и клятву ему не пришлось сдерживать, и обесчещенным он не стал.

– Как же он устроился? Послышался стук в дверь.

– Я потом скажу тебе это, а сейчас пройди вот в этот кабинетик и не шевелись! Это стучит король!

Ноэ втолкнул Лагира в соседнюю комнату и затем открыл дверь, в которую раздался стук. Действительно, это был Генрих Наваррский.

– Ты все еще не расстаешься со своей мрачностью? – сказал он, увидев грустное лицо Ноэ. – Эх, друг мой! Прошло то время, когда мы с тобой только и делали, что соперничали в веселости. Я начинаю думать, что супружество дурно подействовало на твой характер!

– Нет, ваше величество, тут виной политика, в которую я ушел с головой ради блага моего государя!

– Как тебе не стыдно, Ноэ! – с упреком сказал Генрих. – С каких это пор ты и наедине начал звать меня "государем" и "величеством"? Разве я не по-прежнему твой добрый друг Анри?

– О, конечно, но…

– Полно, мой друг! То положение, которое занимаю в настоящее время я, слишком ничтожно для таких церемонных, громких титулов. Погоди лучше сначала! Вот когда настанут дни торжества и этот титул будет уже не одним только пустым звуком, тогда можешь титуловать меня как тебе угодно!

– Я боюсь, что мне придется слишком долго ждать этого,ответил Ноэ, – ведь так часто не сбываются самые лучшие мечты!

– Как, ты начал сомневаться в моих силах?

– Ну вот еще! Просто я думаю, что королевская кожа не прочнее кожи простого смертного и шпага так же легко пронизывает ее, как и последнюю!

– Что ты хочешь сказать этим?

– То, что в данный момент вопросом о вашем устранении с лица земли заняты особенно серьезно!

– Полно! Ты вечно твердишь одно и то же. Но я не верю этому. Конечно, теперь, когда Рене снова удалось спастись…

– Я имею в виду вовсе не Рене!

– Я отлично знаю, что королева-мать…

– Королевы-матери следует опасаться, но дело не в ней!

– Как? Значит, ты опасаешься не Рене или Екатерины Медичи, а кого-то другого? Но кого же?

– Государь, – ответил Ноэ, – в настоящее время я боюсь гасконского дворянина, давшего в любовном угаре клятву убить вас!

– Да ты с ума сошел! – ответил Генрих покатываясь со смеху.

– Не смейтесь, Анри, а лучше выслушайте! – сказал Ноэ и в кратких словах передал наваррскому королю все случившееся с Лагиром.

Генрих, спокойно выслушав его рассказ, пожал плечами, а затем спросил:

– Кто же эта язвительная пташка?

– Но я уже сказал вашему величеству: это хрупкая, красивая блондинка с голубыми глазами.

– Постой, ты скажи мне сначала: у меня было с нею чтонибудь?

– Нет, здесь дело не в ревности.

– Так в чем же?

– Тут, главным образом, играют роль старые личные счеты, а кроме того, нежная преданность человеку, которому ваша смерть может пойти на пользу.

– Именно?

– Герцогу Гизу!

– Да полно тебе! Герцог спокойно сидит у себя в Нанси и даже не думает обо мне!

– Нет, ваше величество, герцог очень беспокойно сидит в Париже у Ла-Шенея, мнимого суконщика, а на самом деле банкира и агента лотарингских принцев!

– Вот если бы это знала королева-мать!

– Она отлично знает, так как Рене спасли приверженцы герцога Гиза. Ну, а что касается голубоглазой блондинки…

– Это, конечно, герцогиня Монпансье?

– Ну конечно.

– Ну а что это за неосторожный гасконец? Ноэ открыл дверь соседней комнаты и крикнул:

– Лагир!

Лагир вошел и бросился к ногам Генриха.

– Так вот как! – добродушно сказал наваррский король. – Вы дали клятву убить меня?

– Нет, ваше высочество, я лишь дал клятву убить человека, которого мне укажут, а так как Ноэ доказал мне, что этим человеком можете быть только вы, ваше величество, то по данному моей красавицей знаку мне придется проткнуть ваше величество шпагой!

– Ну, – заметил Генрих, – в данный момент вам незачем торопиться. К чему вы будете платить долг до срока? Погодите, пока опять увидитесь с герцогиней! А потом, вообще будет недурно, если сначала вы придете ко мне посоветоваться. Знаете ли, мне приходят иногда в голову совсем недурные мысли! Кстати, расскажите-ка мне все это происшествие пообстоятельнее!

Добродушие короля так успокоительно подействовало на Лагира, что он вскоре совершенно оправился и с истинным гасконским юмором передал королю подробности своих забавных приключений.

– Ну-с, – сказал король, обращаясь к Ноэ. – Что ты думаешь об этом, мой ворчун?

– Ваше величество, – ответил Ноэ, – я возвращаюсь к тому, что уже неоднократно повторял: король чувствует себя лучше всего только в своем государстве, а никак не в чужом!

– Полно, другой мой! – ответил Генрих. – Неужели ты до такой степени не веришь в предопределение? Нет, а вот я так твердо верю в свою звезду, а вследствие этого и в то, что никакие ухищрения всей этой низкой клики не смогут устранить меня! – Он повернулся к выходу и, закрывая за собой дверь, сказал: – Я в Париже, и останусь здесь, пока это будет возможно!

Когда король ушел, Ноэ сказал:

– Ну что же, раз король не желает принимать никаких мер к ограждению своей безопасности, то этим должны заняться мы! Нашим первым шагом на этом пути должно быть следующее: раз герцог Гиз скрывается у Ла-Шенея, то надо узнать, что он там делает!

– Ну что же, узнаем! – ответил Лагир.

Вечером того же самого дня Лев д'Арнембург, выходивший из маленького домика на улице Ренар-Сен-Савер, где у него, очевидно, было какое-то таинственное дело, столкнулся нос с носом с каким-то дворянином, который приветствовал его:

– Здравствуйте, господин Лев!

Арнембург был так поражен, что отступил на шаг и схватился за эфес шпаги.

– Как, вы меня знаете? – спросил он.

– О да, – вежливо, но с явной насмешкой ответил незнакомец, – я имел честь дважды видеть вас. Во второй раз…

– Позвольте, вы начинаете с конца!

– Я имею для этого свои основания. Итак, во второй раз я видел вас в Медонском лесу, в маленьком белом домике, выстроенном на лесной полянке и обитаемом…

– Довольно! – раздраженным голосом крикнул Арнембург. – Вы знаете такие вещи, которые не доведут вас до добра!

– Полно! – ответил Лагир (потому что это был, конечно, он). – Сначала я расскажу вам, где я вас видел в первый раз.

С этими словами он подошел к фонарю и показал Арнембургу свое лицо.

– Черт! – пробормотал тот, узнав лицо гасконца, которого он благословил ударом приклада. – Я готов был бы поклясться, что убил вас!

– Да нет же, – ответил Лагир. – Хозяйка белого дома приняла все меры к тому, чтобы выходить меня!

От изумления Лев д'Арнембург вторично отступил на шаг. Можно было бы сказать, что его поразила молния, – так он был растерян и удивлен.


XXVI

Несколько оправившись от волнения, Арнембург сказал:

– Меня удивляет спокойствие, с которым вы нагло лжете!

– Полно! – ответил Лагир. – Согласитесь, что мы сошлись с вами не для обмена словами, а потому позвольте не отвечать вам в данный момент так, как вы того заслуживаете. Лучше соблаговолите выслушать те детали, которые я сообщу вам относительно белокурой особы, являющейся хозяйкой белого домика! Вчера ночью вы были там. Вы долго ждали на полянке, пока паж Амори не передал вам позволения войти в дом, а вскоре после того, как вы вошли туда, вы уже мчались обратно в сопровождении самой герцогини!

– Так вы, значит, просто шпион! – крикнул Лев.

– Ну вот еще! Просто я иногда люблю подсмотреть в щелку, что делается в таком таинственном доме!

– И вы, дворянин, хвастаетесь тем, что тайком забрались в чужой дом?

– Тайком? Ну вот еще! Меня доставили туда с помпой, в носилках, с пажами и конюшими. Часть дороги я даже пролежал в обмороке, потому что, надо признаться, вы наградили меня здоровенным ударом!

– Кто же доставил вас туда?

– Слуги герцогини, по ее приказанию!

– Вы лжете! Почему ей пришло в голову…

– Почему? Но это очень просто! Накануне я имел счастье провести там с вечера до утра несколько восхитительных часов… Знаете ли, когда человек молод, хорошо сложен и не урод с лица, то понравиться женщине вовсе не такая уж хитрая история!

– Это слишком! – крикнул Арнембург, задыхаясь от ревнивого бешенства. – Вы лжец!

Он обнажил шпагу, Лагир последовал его примеру и произнес:

– Ну что же, здесь так здесь! Фонарь светит премило, и я, по крайней мере, убью вас при полном освещении! Ну, а пока мы занимаемся фехтованием, не хотите ли, чтобы я для развлеченья рассказал вам о всех приятностях, испытанных мною в беленьком домике?

Эта фраза вырвала у Арнембурга крик неизъяснимого бешенства.

– Ты лжешь! – крикнул он, отчаянно наступая на Лагира. – Ты лжешь! Негодяй! Негодяй!

– Ну конечно, – ответил Лагир, искусно парируя бешеные удары люксембуржца, – я понимаю, что вам трудно поверить в это! Недаром же герцогиня так заботливо приказывала пажу Амори не рассказывать о происшедшем между нами вам и вашим товарищам!

– Ты лжешь, негодяй!

– Ну еще бы! Конечно! Наша белокурая, стройная герцогиня способна втереть очки всем святым, а не то что такому влюбленному дураку, как вы!

Арнембург с рычанием сделал страшный выпад, но Лагир, бывший настороже, успел отскочить в сторону и избежать страшного удара.

– Несчастная любовь плохо действует на вас! – насмешливо заметил он.

Новое рычание бешенства было ему ответом. В этот момент на противоположном углу улицы послышались шум и звук размеренных шагов.

– Черт возьми! – сказал гасконец, – это идет обход, который напомнит нам о существовании закона Карла IX, запретившего дуэли!

– Наплевать мне на законы и на самого короля! – рявкнул люксембуржец, ослепленный дикой яростью.

– Ну что же, ваше дело! – ответил Лагир. – Я хотел предоставить вам хоть этот шанс к спасению, но раз вы не хотите… – И он сделал выпад.

Арнембург покачнулся, вскрикнул, выпустил из рук шпагу и схватился за стену, чтобы не упасть.

– Квиты! – сказал Лагир пускаясь наутек.

А тем временем, пока все это происходило на улице Ренар-Сен – Савер, в нескольких шагах отсюда сидели в кабачке три поклонника герцогини Анны – граф Эрих де Кревкер, Гастон де Люкс и барон Конрад ван Саарбрюк.

Саарбрюк и Люкс играли в кости. Немцу не везло, он проигрывал ставку за ставкой.

– Черт побери!.. – буркнул он, снова проигрывая. – Ну уж и не везет же мне!

– Кто несчастлив в картах, тот счастлив в любви! – ответил Люкс.

Эта банальная поговорка заставила вздрогнуть графа Эриха.

– Что же, быть может, и так! – язвительно сказал он. – Ведь женщина – существо изменчивое, и легко может случиться, что нашей богине придет в голову осчастливить кого-нибудь из нас еще до срока и вне поставленных условий. Так почему же этим счастливцем не быть Конраду?

– Если это случится, я сейчас же брошу службу у герцога! сказал Гастон де Люкс.

– Я тоже, – ответил Конрад, – если только… счастливцем действительно не окажусь я сам!

– А я все равно останусь служить ей, – тихо сказал Эрих поникая головой.

– Дурачье! – сказал с порога чей-то тихий, страдальческий голос.

Все трое с удивлением обернулись и увидели Льва д'Арнембурга, который стоял на пороге бледный, залитый кровью.

– Ты ранен? – крикнул Эрих.

– Да! – ответил Лев. – Шпага врага нанесла мне тяжелую рану, и я с чрезвычайным трудом дополз до вас! Поддержите меня, прикройте мне рану хоть ладонью, чтобы унять адское кровотечение. Если моя рана смертельна, то я еще успею рассказать вам все, что нужно, если же она не смертельна, то вы успеете наложить перевязку, но главное – вы должны выслушать меня сначала! – Друзья подхватили его, усадили на скамейку и зажали ему рану. – Эх вы, дурачье! – сказал тогда люксембуржец.О чем вы только что говорили? О том, что наша госпожа может до срока и без жребия выбрать себе кого-нибудь из нас? Ну, а подумали ли вы, что она может преспокойно забавляться с кемнибудь, не принадлежащим к нашему кружку, даже с нашим врагом?

– Да ты с ума сошел! У тебя бред! – крикнули молодые люди.

– Я больше в уме, чем все вы, – ответил Арнембург и рассказал все подробности своего столкновения с гасконцем, тем самым, который был в числе нападавших на дом Бигорно.

– Ага! – прохрипел д'Арнембург. – Сам ад посылает тебя к нам в этот момент! Друзья, схватите-ка его! Ну, а теперь расскажи нам, – обратился он к пажу. – Ведь ты был все эти дни в белом доме, что же там происходило и какой такой почетный гость был у нашей госпожи? Но помни, что мы добьемся истины, даже если бы пришлось для этого сжечь тебя в огне камина или четвертовать! О, друзья мои, перевяжите мою рану! Я хочу еще до смерти узнать истину!

Эрих де Кревкер разорвал рубашку и кое-как наложил перевязку с тампоном на рану товарища. В то же время Гастон запер дверь, а Конрад схватил мальчика.

Вначале Амори с честью сопротивлялся попыткам узнать от него что-либо. Но ведь, в конце концов, он был ребенком, да еще изнеженным, выхоленным, а обозленные рыцари не задумались разуть его и сунуть пятками поближе к огню. Подчиняясь действию адской боли, Амори рассказал все, что знал.


XXVII

– Ты хорошо сделал, что рассказал нам все это, – слабо пробормотал д'Арнембург, когда паж кончил.

– Ну да! – плаксиво отозвался мальчик. – А ее высочество запорет меня насмерть!

– Нет, – утешил граф Эрих, – я возьму тебя под свое покровительство! А теперь скажи, по какому поводу ты явился сюда?

– Я принес вам письмо!

– Мне? – спросил граф Эрих. – Ну так давай же его! Он поспешно вскрыл конверт. Внутри было только одно слово: "Приезжайте!" Эрих прочел его вслух.

– Ну что же, – спросил его д'Арнембург, – неужели ты последуешь этому любезному приглашению?

– Да, – ответил Эрих, – я последую ему! Я спрошу у герцогини, не слыхала ли она чего-нибудь новенького о господине Лагире!

– Ага! – грубо захохотал Конрад. – Это будет недурной местью!

– Где сейчас твоя госпожа? – спросил паж Эрих.

– В Медоне.

– Значит, она вернулась туда? Одна она?

– Кроме камеристки Марион, там никого нет!

– Ну так хорошо же, я еду! – сказал граф Эрих. В этот момент д'Арнембург с глухим шумом упал со скамьи на пол, окончательно обессиленный большой потерей крови.

Гастон и Конрад бросились к нему, говоря:

– Если ты умрешь, мы отомстим за тебя!

Тем временем граф Эрих несся к Медонскому лесу. Что же нужно было от него герцогине?

Накануне, вернувшись домой, Анна Монпансье застала на пороге дома пажа Амори. Он плакал горькими слезами и сквозь всхлипывания рассказал ей, как обошел его Лагир, удрав на его же лошади.

Это известие поразило герцогиню. Снотворное средство не могло не подействовать, если же Лагир не заснул, значит, он не принял его. Она поспешила пройти в комнату и осмотреть постель. Лужа на полу и мокрые концы балдахина открыли ей, что Лагир не выпил, а вылил поднесенное ему питье.

Герцогиню охватила холодная дрожь. Если Лагир поступил так, значит, он заподозрил что-нибудь, если же он заподозрил, то, наверное, принял меры проверить свои подозрения. Значит, он видел ее лицо, знает, кто она такая, и предаст ее?

Но тут же она горделиво подняла голову. Нет, таких женщин, как она, и таких ласк, какими осыпала она своего случайного дружка, не забывают! Лагир действительно полюбил ее и еще вернется, а тогда уж она справится с ним!

Но напрасно ждала герцогиня весь день до вечера – Лагир не возвращался. Тогда Анна послала Амори за графом Эрихом. Она решила открыть графу часть истины, то есть рассказать, что она задумала сделать из Лагира тайного шпиона и сообщника при наваррском короле, но он предал ее, и граф Эрих с товарищами должны убить его.

Амори ускакал, а Анна уселась под окном и стала ждать. В скором времени она услыхала стук копыт.

"Неужели же это едет граф Эрих? – подумала она. – Не может быть! Это было бы слишком скоро!"

Но вот всадник выехал на полянку, и Анна узнала Лагира, который возвращался на лошади, взятой накануне у пажа Амори.

Увидев его, герцогиня почувствовала глубокое сожаление, что она поторопилась вызвать Эриха.

"Граф сейчас приедет… Боже мой, что же произойдет между этими двумя храбрецами?" – подумала она и, поспешно надев на лицо бархатную маску, позвала камеристку.

– Сейчас подъехал синьор Лагир, – сказала она, – проведи его ко мне!

Марион вышла навстречу Лагиру и сказала ему;

– Доброго вечера, господин Лагир! Остались ли вы довольны лошадью пажа Амори?

– Очень доволен, – ответил гасконец, с удовольствием оглядывая стройную фигурку белокурой Марион. – Между прочим, я совсем забыл заглянуть ей в зубы. Сколько ей лет?

– Ей семь лет, господин Лагир. Амори очень любит ее и был очень огорчен, думая, что ему не придется видеть ее больше!

– Фи, дитя мое! – ответил Лагир. – Ты принимаешь меня за конокрада, кажется?

– Нет, но вы странно взяли ее взаймы. Лагир подошел к камеристке поближе и, взяв ее за подбородок, сказал:

– А знаешь что, милочка? Ведь твои волосы не хуже волос твоей хозяйки, да и вообще ты такая…

– Да и вообще моя госпожа ждет вашу милость! – ответила девушка, насмешливо приседая и указывая Лагиру рукой на дверь.

– Ну что же, пойдем к ней, – сказал наш гасконец. Когда Лагир вошел в будуар, герцогиня сидела в турецком кресле, подобрав ноги и опираясь на целую гору подушек.

– А, вот и вы, мой прелестный беглец! – насмешливо сказала она. – Издалека ли вы?

– О нет!.. – ответил Лагир, непринужденно кланяясь и нагибаясь, чтобы поцеловать белую руку герцогини. – Я только ездил в Париж за шпагой и кинжалом!

– Разве вам это так было нужно? – насмешливо спросила она.

– А кроме того, мне стало скучно. Ведь вы оставили меня совсем одного!

– Это правда, но…

– А главное, у меня остался неуплаченным один долг.

– Какой же?

– Я был должен удар шпаги некоему сиру Льву!

– Что это за сир Лев? – с видом глубокого безразличия спросила Анна.

– А это тот самый господинчик, который благословил меня ударом приклада по голове в деле на улице Каландр!

– А, так это он?

– Он самый. Насколько я знаю, он состоит на службе герцога Гиза…

Анна вздрогнула.

– И до безумия любит ваше высочество! – договорил Лагир.

Герцогиня вскочила и с криком отбежала в сторону:

– Что такое? Высочество?

– Разве я имею честь говорить не с ее высочеством герцогиней Монпансье? О, не бойтесь, ваше высочество! Я дворянин и умею быть благородным…

– Но позвольте…

– Когда нужно, я умею быть молчаливым. Тем не менее не скрою, мне пришлось сделать кое-какое сообщение этому сиру Льву, которого я видел в этой комнате через щель в дверях!

– Как? – крикнула герцогиня. – Ты осмелился, негодяй… – Но она тут же сдержалась и заговорила сухим, повелительным голосом:

– Будем играть в открытую! Вы вылили питье за кровать и, вместо того чтобы спать, подглядывали?

– И, подслушивал, ваше высочество!

– Значит, вы проникли в мои секреты?

– Более или менее.

– И сюда вы явились затем, чтобы продать мне свое молчанье?

– Быть может…

Герцогиня презрительно смерила Лагира надменным взглядом и затем сказала:

– Бедные гасконцы из всего извлекают деньги!

– О нет, ваше высочество, в данном случае дело обстоит не совсем так! Разрешите мне представить вашему усмотрению небольшое рассуждение.

– Говорите.

– О каком именно молчании идет у нас речь? О тех событиях, которые произошли в этом самом домике?

– Конечно!

– Ну так вот, ваше высочество, прошу вас: забудьте первая о том, что здесь произошло, тогда забуду и я обо всем!

– Что вы хотите сказать этим?

– Я хочу сказать, что в этом самом доме ваше высочество связали меня необдуманной клятвой. Освободите меня от нее, и я буду нем как рыба!

– Да, – ответила Анна Лотарингская, – но раз вы посвятили в это сира Льва…

– О, не беспокойтесь, в этот час сир Лев, наверное, умер!

– Вы убили одного из самых верных моих слуг, да еще чуть ли не хвастаетесь этим! А кроме того, если Лев еще не умер, то он мог сказать обо всем… другим…

"Эге! – сказал себе Лагир. – Да тут, кажется, устроено целое сообщество пижонов, безнадежно влюбленных в красавицу герцогиню!"

В этот момент послышался топот быстро скачущей лошади.

– Боже мой! – в ужасе крикнула герцогиня. – Это Эрих!

– Какой Эрих?

– Да это… друг Льва! Бегите, спасайтесь! Быть может, он уже знает все!

– Тем лучше для вас, герцогиня, потому что тогда вам ничего не будет стоить доказать ему, что гасконец Лагир сущий болван, которого легко мистифицировать! Разрешите мне действовать по – своему, и все будет улажено!

Это действительно был Эрих; он вошел в комнату – бледный, готовый скрежетать зубами в муках невыразимого ревнивого бешенства.

– Здравствуйте, милый граф, – с улыбкой сказала ему герцогиня. – Вы очень быстро ехали, спешили? Ну, так присаживайтесь ко мне на диван!

– Я был очень удивлен, получив приглашение вашего высочества, – сквозь зубы ответил Эрих. – Я был уверен, что мои услуги не нужны больше!

– Господи, да как вы могли подумать это?

– Мне рассказывали, что у вас завелся новый слуга по имени Лагир.

– Вот как? Разве вам уже успели рассказать? Кто же?

– Лев.

– Разве Лев знает его?

– Вчера утром Лев свалил его ударом приклада по голове на улице Каландр, а сегодня вечером они дрались на дуэли, и Лев получил тяжелую рану.

– Как странно, что Лагир ничего не сказал мне об этом!

– Как? Разве вывидели его?

– Да, он здесь.

– Здесь?!

С графом сделался такой припадок бешенства, что он, задыхаясь, схватился за шпагу.

– Да что с вами, граф? – удивленно спросила его герцогиня.

– Ваше высочество! – с трудом выговорил Кревкер. – Я знаю, что я – только вассал… Конечно, расстояние, отделяющее нас… Я все понимаю… Но… но в тот день, когда вы насильно вырвали из моего сердца тайну любви к вам, вы дали мне этим право ревновать вас!

– Ревновать?

– Да, потому что этот Лагир, этот гасконец, этот бродяга осмелился…

– Но договаривайте же до конца, граф!

– Ну… этот субъект осмелился уверять, будто три дня тому назад…

– Вы не решаетесь договорить до конца? Ну так я договорю за вас! Три дня тому назад я ехала к себе домой, и Лагир, ехавший в Париж, повстречался со мною. Хотя я и была замаскирована, но %,c понравились мои волосы, и он с истинно гасконской дерзостью увязался за мной… Ну, и… Я оставила его в доме!

– А, так вы сами признаетесь, сами признаетесь! – со страданием крикнул Эрих.

– Этот бедный Лагир! – с холодным сожалением продолжала герцогиня. – Ведь он воображает, будто он любим, как никто! Бедняжка не знает, что ночью все кошки серы… Идите за мной, я покажу вам интересную картину!

Она взяла графа Эриха и осторожно повела его в соседнюю комнату. Там она шепотом сказала ему, чтобы он прижался ухом к замочной скважине.

Эрих прислушался, и до него донесся страстный шепот:

– Анна, дорогая моя Анна! Я боюсь, что у меня не хватит крови в жилах, чтобы достаточно пролить ее на службе тебе! Анна, моя жизнь, моя любовь! Я люблю тебя, обожаю!

– Теперь посмотрите! – шепнула герцогиня. Эрих заглянул в скважину и увидел при неверном свете лампы Лагира, стоявшего на коленях пред белокурой женщиной, одетой и причесанной, как герцогиня, и тоже замаскированной. Это была камеристка Марион.

Эрих вскрикнул и упал на колени с жалобным шепотом:

– Простите! О, простите!


XXVIII

Герцогиня поторопилась отвести графа подальше от двери, как бы опасаясь, чтобы Лагир не услыхал их. Этот маневр еще более убедил Кревкера, насколько он виноват в своих подозрениях.

– Ах, герцогиня, герцогиня! – бормотал он, чуть не рыдая.Найдете ли вы когда-нибудь возможность простить нас? Герцогиня провела его обратно в будуар и, заперев двери, сказала:

– Ну, а теперь поговорим! Дорогой мой граф! Знаете ли вы, что за народ гасконцы?

– Еще бы! Это хвастуны, фаты…

– Да, да, но зато они храбры!

– Ну вот еще!

– И очень верны и неизменны в преданности. Вот я и захотела сделать себе верного раба из этого Лагира. Нам необходимо иметь своего человека в свите наваррского короля, тогда мы всегда будем осведомлены. Но вдруг мне пришло в голову, что у вас с Лагиром могут быть свои счеты из-за схватки на улице Каландр. Вот я и послала Амори за вами, чтобы предупредить вас о Лагире. Я боялась, чтобы у вас не произошло столкновения… Но – увы! – я спохватилась слишком поздно! Боюсь теперь, как бы этим досадным столкновением не было испорчено все дело. И так тут разыгралась драма ревности…Граф Эрих опять рассыпался в извинениях. Герцогиня продолжала:

– Да, но вы ведь сказали мне, что Лев опасно ранен?

– Быть может, теперь он уже умер!

– Боже мой! Такой верный слуга! Но поезжайте же поскорее в Париж и возвращайтесь обратно сюда, чтобы сообщить мне, как его здоровье!

Герцогиня была умелой комедианткой, а Кревкер – слишком влюбленным человеком, чтобы не поверить ее искренности. Поэтому, смущенно пробормотав еще несколько извинений, он поспешил вскочить на лошадь и стрелой умчался к Парижу…

Когда топот его лошади замер вдали, Анна отправилась в ту комнату, где Лагир сидел с Марион.

– Долой маску! – сказала она камеристке. – Ступай вон, комедия сыграна!

Затем она знаком приказала Лагиру следовать за ней в будуар. Здесь он спросил ее:

– Так что же, герцогиня, комедия удалась?

– Вполне. Он поверил всему!

– Какие глупцы – мужчины! – пробормотал Лагир. – Итак, ваше высочество, дело сделано, я сдержал свое обещание. Для сира Льва и его друзей я – обмороченный дурак, а вы целомудреннейшая o из женщин!

– Да, вы сдержали свое обещание, но ведь я тоже сдержала свое, освободив вас от клятвы!

– Да, прошлым мы поквитались, ваше высочество, а будущее…

Анна вспыхнула:

– Что такое? – крикнула она. – Уж не осмелитесь ли вы ставить мне новые условия за свое молчание в будущем?

– Фи! – с негодованием ответил Лагир. – Право же, я гораздо лучше, чем вы думаете обо мне! Поверьте, светлое воспоминание о вашем высочестве будет с признательностью сохраняться моим сердцем! – Анна Лотарингская ответила ему лишь пренебрежительным жестом. Он продолжал: – О, к чему между нами встала эта проклятая политика, которая невольно разъединила нас! Я был бы так счастлив служить вам, как обожаемому светлому ангелу, но это несовместимо с моим долгом подданного наваррского короля.

– Значит, вы очень любите своего государя? – спросила Анна.

– Это мой долг.

Герцогиня окинула его своим магическим взором и тихо сказала:

– А если бы я попросила вас избрать себе другого повелителя? Ах, вы вообразили себе, что я женщина без сердца, способная отдаваться лишь сухому политическому расчету… А ведь как знать! Быть может, я, несмотря ни на что, не буду в силах забыть проведенные с вами часы.

Говоря это, Анна была хороша как никогда; быть может, и искренна она была в этот момент тоже как никогда.

– Герцогиня! – задыхаясь, сказал Лагир. – Во имя неба, заклинаю вас: не говорите со мной так!..

Она продолжала взволнованным, нежным голосом, обдавая пылкого гасконца магнетизирующим, одурманивающим взглядом:

– Да и почему бы вам не служить мне? Разве я недостаточно молода и хороша для этого? И какие узы могут существовать между вами и наваррским королем, чтобы ради него вы чуть не предали меня, неблагодарный?

– Я родился его подданным.

– Ну так что же? – Герцогиня вложила свою руку в руку Лагира, и тот жадно поднес ее к своим губам. – Вы скажете еще, что у вас имеются родина и родное гнездо… Воображаю себе его! Это какая-нибудь хижина, сквозь крышу которой свободно проходят дождь и ветер и стены которой разваливаются от малейшего прикосновения! Дайте мне увезти вас в Лотарингию, и там я дам вам замок, настоящий замок, опоясанный лесами, пашнями и лугами!

Слова герцогини вызвали неожиданный результат: напоминание о родине и родной кровле вырвало Лагира из состояния морального оцепенения, в которое его погружала обольстительная речь Анны. Он встал и со спокойной гордостью сказал:

– Ваше высочество! В тот день, когда мой король не будет больше нуждаться во мне, я встану на колени пред вашим высочеством и скажу: "Мне не нужно ни замков, ни лесов, ни пашен, ни лугов. Дайте мне лишь такую службу, где бы я мог с пользой пролить всю свою кровь за благо вашего высочества!"

У герцогини вырвался скорбный возглас.

– Ну что же, – грустно сказала она, – уезжайте! Уезжайте и никогда более не возвращайтесь сюда! Но сначала дайте мне клятву, что для всего остального мира то, что произошло здесь будет лишь сном.

– Райским сном, герцогиня!

Анна дала ему для поцелуя руку, он преклонил пред ней колено.

– Уезжайте! – повторила она. – Я вижу, нам суждено стать врагами!

– Прощайте, ваше высочество, – со скорбно бьющимся сердцем ответил Лагир. – Бог милосерд. Он, быть может, позволит чтобы наступил день, когда я получу возможность умереть за вас!

С этими словами красавец гасконец ушел.

– Боже мой. Боже мой! – простонала Анна Лотарингская.Четыре храбрых, красивых, благородных юноши любят меня до фанатизма, готовы в любой момент пролить за меня всю кровь, а мое сердце остается равнодушным к ним… Между тем когда этот искатель приключений ушел, мне показалось, будто вместе с ним у меня оторвалось что-то от сердца!

Слеза молчаливой скорби жемчужиной выступила на глазах герцогини, повисла на пушистых ресницах и медленно скатилась по щеке.

А Лагир тем временем с бешеной скоростью мчался в Париж. Прибыв туда, он направился прямо в Лувр, в комнаты Ноэ.

– Ну, что? – спросил его Амори.

– Я дрался с Львом и положил его на месте!

– Он умер?

– Вроде этого!

– Славное дельце!

– Кроме того, я нашел средство уладить дело с клятвой.

– Каким образом?

– Это мой секрет, и, прошу тебя, не старайся проникнуть в него. Кроме того, помни: прошлое должно умереть навсегда такова цена моего освобождения от клятвы! Во всяком случае, с тебя достаточно знать, что отныне моя шпага всецело в распоряжении нашего короля!

– Браво!

– Только помни вот еще что: если ты задумаешь какую-нибудь скверную проделку против герцогини, то для выполнения ее выбирай себе других помощников, а не меня!

Ноэ не успел ответить на эту фразу, как в дверь постучались, и сейчас же показалась хорошенькая головка пронырливой Нанси.

– Наваррский король должен сегодня же собраться в путь, или это, может, никогда не удастся ему! – сказала она.

– Почему?

– Рене в Лувре! Ноэ нахмурился.

– Я согласен с тобой, милочка, – сказал он, – парижский воздух становится вреден для нас! Наступает время сбора винограда, и нам было бы лучше заняться осмотром бродильных чанов!

– Аминь! – торжественно сказал Лагир.


XXIX

Мы оставили Рене в монастыре на попечении монахов. После того как монастырский врач сделал ему перевязку и дал успокоительное питье, Рене сносно проспал ночь и на следующее утро проснулся в значительной степени бодрым.

Аббат, придя навестить его утром, спросил:

– Ну, как вы себя чувствуете?

– Значительно лучше, – ответил Рене.

– Могли ли бы вы встать с постели?

– Мне кажется – да!

По приказанию аббата монахи одели Рене. Ему дали поесть и угостили парой стаканов старого вина, от которого кровь быстрее забегала по жилам раненого. Когда Рене кончил есть, ему принесли монашеское платье.

– Это зачем? – спросил он.

– Вы отправитесь в Париж!

Рене поспешно надел монашеские одежды и глубоко надвинул на глаза капюшон. В те времена монашеская одежда служила лучшей защитой, так как сам начальник полиции не осмелился бы приподнять капюшон, даже если бы и имел достоверные основания предполагать, что под этим капюшоном скрывается голова присяжного разбойника. Поэтому Рене чувствовал себя сравнительно спокойно в этом одеянии.

Когда с маскарадом было кончено, монахи вывели Флорентинца – берег Сены и посадили в лодку; она быстро поплыла по течению. Путники остановились в самом центре, почти у Шатле, вид которого вызвал у Рене жуткую дрожь. Выйдя на берег, монахи повели Рене на улицу Ренар-Сен-Савер, а там сдали его с рук на руки Ла-Шенею, тайному агенту герцогов Лотарингских. Ла-Шеней с низкими поклонами провел Рене в большой зал. "Где я?" – думал парфюмер, дико озираясь по сторонам. Вдруг одна из дверей открылась, и на пороге показался высокий мужчина.

– Ваше высочество! – с удивлением вскрикнул Флорентинец.

Это был в самом деле Генрих Гиз.

– Здравствуй, Рене! – сказал он. – Известно ли тебе, что это я спас тебя?

– Ах, ваше высочество! – ответил Рене. – Я должен был с самого начала знать, что больше никто не мог бы сделать это!

– Я был в долгу перед тобой и хотел погасить этот долг! сказал герцог. – Кроме того, ты нужен мне!

– О, ваше высочество, я догадываюсь, что у нас одни и те же враги! – сказал Флорентинец с мрачной ненавистью.

– Да, – ответил Гиз, – по-видимому, это так. Могу ли я рассчитывать на тебя?

– Вполне, ваше высочество!

– Ну так слушай! Я заключил союз с королевой Екатериной! Если ты присоединишься к нам, то мы втроем составим такую силу, которая раздавит наваррского короля. Но королева иной раз склонна к излишней медлительности. Я вернул тебе жизнь и вправе рассчитывать на твою помощь. Так помни же: в тех случаях, когда королева будет колебаться, ты должен толкать ее вперед!

– Положитесь на меня, ваше высочество!

– Да, я положусь на тебя, Рене, потому что тебе невыгодно будет предать меня! Люди, которые так отважно вырвали тебя из лап палача и теперь ворчат, что я заставил их сделать дурное дело, жестоко накажут тебя за первую же попытку изменить! Ты видел их в работе и должен знать, на что они способны! Ну, теперь ты предупрежден и можешь идти в Лувр. Королева ждет тебя. Помни же, я рассчитываю на тебя!

Рене с низкими поклонами пошел к двери.

Герцог, смотря ему вслед, пробормотал:

– Двадцать четыре без пятнадцати будет девять. Значит, у меня только девять дней, и нельзя терять время.

Роман V ПОХОЖДЕНИЯ "ВАЛЕТА ТРЕФ"

I

У самого выезда из Парижа близ заставы Фоссэ-Монмартр стоял небольшой домик, утопавший в купе густых деревьев и окруженный садом. Этот дом принадлежал прежде старому канонику собора Богородицы и после его смерти был куплен какой-то дамой в трауре, которая зажила там строго замкнутой жизнью. Была ли она молода или стара, красива или дурна, оплакивала ли она мужа или скорбела об изменнике – этого не знал никто, а слуга и горничная, составлявшие весь штат прислуги, не считали нужным просветить относительно этого любопытных соседей.

Ближайшими соседями к домику были королевская ферма "Гранж-Бательер" и кабачок "Добрые католики". В остальных домиках, прихотливо разбросанных среди пустырей, жили по преимуществу мелкие буржуа из числа тех, которые удаляются на покой, наторговав или нажив спекуляциями небольшую ренту. Иначе говоря, все это был болтливый народ, любящий посплетничать и вечно сующий нос в чужие дела.

Арендатором королевской фермы был мэтр Перришон, получивший дворянский патент от короля Франциска, который пожаловал ему сорокалетнюю аренду фермы. Это был высокий старик, которому гордая поступь и длинная седая борода придавали в высшей степени благородный вид. Перришон любил почет и очень гордился своим званием королевского арендатора: титулы были его слабым местом.

Хозяином кабачка "Добрые католики" был подозрительный тип, по имени Летурно. Его погреб был настолько же хорош, насколько плоха его репутация. Единственным слугой в кабачке был громадный детина, отличавшийся силой Геркулеса и скромным соображением. Звали его Пандриль.

Кабатчик Летурно не раз пытался выспросить у слуг таинственной дамы в трауре относительно их хозяйки, но служанка всегда обходила кабачок "Добрые католики" подальше, а слуга Вильгельм, если и заходил туда иной раз за вином, никогда не говорил лишнего слова, не относящегося к делу, за которым он пришел. Так же молчалива была и служанка, когда ходила на рынок за провизией, и Вильгельм, когда он заходил к Перришону на ферму за рыбой или птицей.

Из обоих соседей только Перришон не старался проникнуть в тайну хозяйки Вильгельма, а Летурно и Пандриля таинственная соседка очень занимала. Они не раз старались подслушать или подглядеть через забор, что делается в соседнем саду, но забор был слишком прочен, и их попытки оставались безрезультатными, пока однажды слуге кабатчика не пришло в голову влезть на высокий тополь, росший как раз у забора. Летурно последовал его примеру, и, должно быть, то, что он увидел в саду, произвело впечатление на кабатчика, так как после этого он погрузился в глубокую задумчивость. Когда же вскоре за вином зашел Вильгельм, Летурно спросил его:

– Охота вам покупать вино, когда ваша хозяйка достаточно богата, чтобы самой держать целый погреб!

Вильгельм вздрогнул, взял вино и хотел уйти, презрительно пожав плечами.

Но Летурно успел крикнуть ему вдогонку: – Ведь у нее денег больше, чем у самого короля! Не беспокойтесь, я все знаю! Недаром же я был подручным в кабачке на углу Медвежьей улицы!

Видно было, что эта фраза привела Вильгельма в сильное замешательство; при этом оно увеличилось еще более после того, как мэтр Перришон сказал ему однажды:

– Друг мой, я не имею привычки вмешиваться в чужие дела, но позвольте сказать вам, что ваша хозяйка совершает большую неосторожность, живя в таком уединенном месте без достаточного количества прислуги!

– Мы не боимся разбойников,- ответил Вильгельм.- К тому же у меня имеется исправный аркебуз, с которым я достаточно хорошо обращаюсь!

Перришон покачал головой. – Во всяком случае,- сказал он,не забывайте о репутации, которой пользуется кабатчик Летурно. Говорят, что он даже убивает постояльцев, которые по неопытности заезжают к нему на пути!

Вильгельм поблагодарил за добрый совет и ушел, ничего не сказав по существу.

Был вечер, когда у ворот кабачка "Добрые католики" остановились два всадника. Это были Ноэ и Гектор де Галяр.

– Эй, кабатчик! – закричали они. Ночь была темная, немного мрачная, и кабачок был уже заперт. Никто не отозвался на оклик.

– Ну уж нет! – раздраженно крикнул Ноэ.- Раз это кабачок, то я заставлю отпереть себе, клянусь ковчегом моего предка Ноя! – И он, подъехав ближе к воротам, принялся отчаянно стучать эфесом шпаги.

– Кто там? – спросил изнутри чей-то голос. – Мы хотим пить! – Полицейский час, когда тушат огни, уже наступил! – ответил тот же голос, сопровождая свои слова энергичным проклятием.

– Полицейский час – не для дворян! – и, возразив это, Ноэ принялся еще энергичнее стучать в ворота.

– Я уже лег спать! – Тем хуже для тебя, потому что я взломаю ворота!

Голос Ноэ был настолько убедителен, что Летурно, имевший, вероятно, достаточно серьезные основания не желать посетителей, понял, что он вынужден впустить настойчивых проезжих.

– Ну хорошо, погодите минутку! – сказал он. Действительно, через минутку ворота открылись, и наши герои увидели перед собой гиганта Пандриля, одетого с головы до ног.

– Э, да ты совсем одет! – сказал Ноэ.- А я думал, что ты лег!

– Это не я, это мой хозяин. – Это я! – произнес голос Летурно. Ноэ и Гектор, вошедшие за Пандрилем в общий зал кабачка, увидели при свете масляной лампы кровать, на которой лежал какой-то человек, завернутый до подбородка в одеяло.

– А, так хозяин ты? – спросил Ноэ, обращаясь к лежавшему на постели.- Почему же ты не хотел открыть нам?

– Я болен и лежу в постели… – Кабатчик всегда должен быть здоров! – сентенциозно возразил потомок Ноэ.- Как тебя зовут? – Летурно, ваша честь!

Это имя заставило Ноэ нахмуриться. Ему приходилось слышать, что у Монмартрской заставы существует какой-то подозрительный кабачок, содержимый неким Летурно, которого народная молва обвиняет в убийствах и ограблении запоздавших посетителей и постояльцев.

– Что прикажете подать вашей чести? – спросил Пандриль.

– Вина, да самого лучшего! Но сначала привяжи наших лошадей!

"Тут что-то неладно! – подумал Ноэ, усаживаясь вместе с Гектором за грязный деревенский столик и рассматривая закутанного Летурно.- Стоит такая теплая погода, а этот субъект кутается по уши в теплое одеяло! Можно предположить, что он действительно болен, но в таком случае почему же он сам подходил к воротам, а не послал слугу?"

В этот момент Пандриль, спустившийся в погреб за вином, опрокинул там какую-то бутылку, последняя задела за другие и произвела сильный шум.

– Болван! – крикнул Летурно, делая движение, чтобы вскочить с кровати, но сейчас же спохватился и опять улегся.

Однако, как ни быстро было его движение, Ноэ успел заметить, что кабатчик лежал под одеялом совершенно одетый. Мало того, он успел заметить, что из-под подушки торчала рукоятка кинжала.


II

Гектор, следивший за взглядами товарища, заметил все это не хуже его. Они переглянулись, и Ноэ наступил под столом товарищу на ногу, как бы требуя, чтобы Гектор предоставил все дальнейшее ему, Ноэ.

Пандриль вышел из погреба с четырьмя бутылками, вид которых свидетельствовал о старости вина.

– Ого,- сказал Ноэ.- Вот так бутылочки! Они покрыты пылью, плесенью и паутиной!

– Да,- отозвался Летурно,- это очень старое вино, но если для вашей чести оно слишком дорого…

– Дурак! – ответил ему Ноэ, кидая на стол туго набитый кошелек, сквозь металлические кольца которого блестело золото монет, заставившее глаза Летурно загореться жадностью.

– Скажи-ка мне, хозяин, сколько отсюда лье до Монтлери? – спросил Ноэ.

– А, вы отправляетесь в Монтлери? – радостно ответил Летурно.- Да лье этак пять будет!

– Черт возьми! – недовольно буркнул Ноэ.- А наши лошади сильно устали, да и мы устали не меньше их… А что, Гектор, если бы мы остались здесь на ночевку?

– Вот что, господа,- сказал кабатчик,- конечно, это не в моих интересах, потому что я должен дорожить клиентурой, но позвольте мне все-таки заметить вам, что ночью дорога куда приятнее, и лошади благодаря ночной свежести легко сделают эти пять лье!

– Да ведь мы не торопимся,- возразил Ноэ.- Впрочем, пойду посмотрю сначала, в каком состоянии наши лошади! – Он Вышел, но через минуту вернулся снова и сказал: – Нечего и думать двигаться отсюда сейчас! Моя лошадь еще могла бы с трудом пробежать пять лье, но твоя, Гектор, ни в коем случае не дойдет до Монтлери и падет по дороге!

– Значит, ты хочешь переночевать здесь? – спросил Гектор.

– Как же иначе! – Это как будет угодно вашей чести,заметил Летурно с явным неудовольствием,- но только у меня всего одна комната и одна постель!

– Ну что же, мы будет спать вместе! – ответил Ноэ, допивая вторую бутылку.- Черт возьми! Вот так знатное винцо! У меня уже отяжелела голова, и я буду отлично спать где угодно!

– А меня не разбудит даже пушечный выстрел! – ответил Гектор, еле ворочая языком.

Пандриль подошел к своему хозяину и шепотом обменялся с ним несколькими словами, а затем сказал гостям:

– Если ваша честь соблаговолит последовать за мной, то я укажу вам вашу комнату.

Ноэ и Гектор последовали за Пандрилем. Последний провел их в небольшую комнату с единственной кроватью, поставил здесь свечку на маленький столик и ушел, пожелав путешественникам покойной ночи.

– Ну-с,- шепнул Гектор, оставшись наедине с Ноэ,- а теперь ты, может быть, объяснишь мне, что это тебе вздумалось уверять кабатчика, будто мы едем в Монтлери, и к чему ты решил ночевать в этом отвратительном вертепе, когда мы в двух шагах от дома?

– Милый друг мой,- ответил Ноэ,- в этом кабачке чувствуется какая-то тайна, и притом преступная тайна. Почему кабатчик не хотел впустить нас и почему он лежит в постели совсем одетым с кинжалом в руках наготове? Тут явно что-то замышляется, но что именно? Вот это-то мне и хочется узнать!

– Но ведь нас не могут касаться замыслы кабатчика,возразил Гектор.- Летурно не мог знать, что мы заедем сюда!

– Совершенно верно! Прямо это нас касаться не может, но косвенно – как знать? Не забудь, что кабатчик имеет многозначительную вывеску: "Добрые католики" и что в наше время, когда из религиозных вопросов сделали политический боевой лозунг, может быть, небесполезно проникнуть в тайну господ "добрых католиков"!

– Ну что же,- сказал Гектор,- будь по-твоему! Они не раздеваясь улеглись на подозрительную кровать, которая громко закряхтела под двойным весом их тел. Услыхав этот скрип кровати, Летурно сказал:

– Они легли и через час будут спать как убитые, потому что старое вино произведет свое действие!

– Да! – заметил Пандриль.- Сразу видно, что это – действительно важные господа! А как туго набит золотом их кошелек! Вот бы придушить их и воспользоваться их золотим!

– Болван! – ответил хозяин.- Стоит ли мараться из-за таких пустяков? Уж поверь, что у соседки золота и драгоценностей найдется побольше! И вообще, появление этих господ как нельзя более на руку нам. Сначала я был недоволен и боялся, как бы они не помешали нам, но теперь o в восторге от их прибытия. Подумай сам: наша проделка, наверное, наделает шума, и соседи начнут обвинять в преступлении меня; ну вот, эти господа, которые у нас ночуют, смогут засвидетельствовать, что я лежал больной в кровати. Поэтому я отпущу их завтра с миром, накормив отличным завтраком и напоив добрым вином!

– Вот гениальная мысль! – с восторгом воскликнул Пандриль.

– Однако,- сказал Летурно,- нужно посмотреть, что поделывают наши будущие свидетели! – С этими словами он разулся и осторожно пробрался к комнате, где "спали" Ноэ и Гектор. Послушав у дверей и не уловив за ними никакого движения, он вернулся к слуге и сказал: – Они спят!.. Собирайся!

Пандриль взвалил на плечи здоровенную железную полосу, Летурно проверил, хорошо ли вынимается из ножен кинжал и достал из шкафа сверток с рубленым мясом. Затем он вымазал себе лицо сажей и заставил сделать то же самое и Пандриля. После этого оба бандита на цыпочках вышли из кабачка.

Ночь была темна, вокруг не слышалось ни малейшего шума. Без малейшей помехи Летурно и его достойный сообщник добрались до забора беленького дома, где жила неутешная вдова. Мы уже упоминали, что этот забор был непроницаем, но кабатчик, очевидно, подготовил доступ в сад таинственной дамы, так как прямо направился к определенному месту, где несколько досок забора оказались раздвижными. Летурно и Пандриль пролезли через образовавшееся от раздвинутых досок отверстие и проникли в сад.

В этот момент на них со зверским лаем накинулась громадная черная собака.

– Вот тебе гостинец, друг Плутон! – сказал кабатчик, кидая собаке сверток рубленого мяса.

Пес схватил это мясо и сейчас же рухнул мертвым на землю.

– Теперь нечего терять время! – сказал Летурно, направляясь в сопровождении Пандриля к домику.


III

Читатели, наверное, уже догадались, что таинственная женщина, жившая в беленьком домике у Монмартрской заставы, была наша старая знакомая Сарра Лорьо.

С той поры, как мать Генриха Наваррского умерла от яда отравителя Рене, прекрасная Сарра бесследно исчезла, оставив письмо, в котором сообщила,- что она уезжает в далекое путешествие, цель и назначение которого в данный момент не может назвать. Напрасно искали ее Генрих и Ноэ – они не могли найти ни малейшего следа красотки-еврейки. На самом же деле Сарра вместе со своим верным слугой Вильгельмом Верконсином поселилась в известном нам домике.

Мы уже знаем, какой замкнутой жизнью жили они там. Единственным развлечением Сарры были вечерние прогулки по садику, но за границу владений она никогда не выходила. Однако это не мешало ей живо интересоваться всем, что касалось обожаемого ею Генриха Наваррского. С помощью Вильгельма она разузнала от горожан и солдат обо всем, что касалось событий в Лувре, и с каждым днем ее беспокойство за Генриха все возрастало. Она не могла понять, что удерживает ее в Париже, где все дышало мрачным заговором против гугенотов и их вождя. Ей страстно хотелось, чтобы наваррский король вернулся к себе, где он мог быть в сравнительной безопасности. Но в то же время она чувствовала полное бессилие сделать чтолибо.

О, конечно, она знала, что ее личное влияние могло бы принести некоторые результаты. Но она более всего на свете хотела, чтобы Генрих забыл о ее существовании. Ведь она была помехой его супружескому счастью, ведь мысль о ней, Сарре, могла отнять у Генриха часть его любви к Маргарите. И с самоотречением истинно любящей женщины Сарра думала только о том, как бы подействовать на Генриха, как бы заставить его уехать из Франции, не разрушая в то же время его семейного согласия.

В тот день, когда Ноэ и Гектор подъехали к кабачку злодея Летурно, красавица-еврейка как раз получила через посредство Вильгельма крайне тревожные сведения и мучительно ломала голову над тревожным вопросом, что ей сделать, чтобы подействовать на Генриха, не выдавая своего убежища? В конце концов она решилась написать ему письмо, которое Вильгельм должен был отнести на следующий день Миетте. Пусть графиня Ноэ скажет, будто это письмо принес ей какой-то заезжий путник из провинции!

Это решение показалось Сарре наилучшим, и, отпустив Вильгельма спать, она уселась за письмо.

Однако не успела она написать и несколько строчек, как в саду послышался бешеный лай Плутона. Молодая женщина вздрогнула и прислушалась. Лай смолк, но Сарре показалось, будто в саду слышится чей-то шепот.

Тогда Сарре вспомнились предупреждения мэтра Перришона, и на лбу ее выступил холодный пот. Однако, сколько она ни прислушивалась более, ни единого звука не достигало ее ушей.

"Наверное, это какой-нибудь запоздавший прохожий прошумел у забора!" – подумала она и снова взялась за перо.

Однако она не успела написать еще и десяти строчек, как шум послышался в самом доме.

– Вильгельм! – испуганно окликнула Сарра. Но Вильгельм был в своей комнате наверху и не мог слышать ее зов. Тогда Сарра решила сама осмотреть дом и убедиться, что ей ничего не грозит. Она взяла факел и сошла вниз. На лестнице никого не было, но когда Сарра спустилась в вестибюль, она натолкнулась там на двух субъектов, только что взломавших входную дверь и поднимавшихся к ней навстречу. Один из грабителей был очень высок и худ, другой – низок и толст. У высокого в руках была железная полоса, у низкого – кинжал. Лица обоих были до неузнаваемости запачканы сажей.

Увидев их, Сарра хотела крикнуть, но от страха судорога сжала ее горло, и несчастная женщина только беспомощно замахала руками.

– Тише, сударыня! – сказал ей Летурно.- Не кричите, потому что это принесет несчастье только вам же самим! Вы достаточно красивы, чтобы с вами можно было столковаться! Правда, мой товарищ сгорает страстью пригладить вашу прическу железным бруском, но я надеюсь, что мы сможем сговориться и без этого!

– Что вы хотите от меня? – спросила молодая женщина, язык которой ворочался с трудом.

– Господи, неужели вы сами не понимаете этого? – насмешливо спросил Летурно.- У вас денег больше, чем у его величества Карла IX, а у меня их меньше, чем я хотел бы иметь. Следовательно, отдайте нам добровольно свои деньги, и тогда мы подарим вам жизнь, или же…

Однако Летурно не успел договорить до конца. Внезапно на пороге блеснул яркий свет, послышался звук выстрела, и злодей-кабатчик тяжело рухнул на пол. В тот же момент в вестибюль ворвались Ноэ и Гектор с пистолетами в руках, кинжалами в зубах и шпагами у пояса. Увидев их, Пандриль хотел спастись бегством, но Гектор загородил ему дорогу, нацелившись в него из пистолета. В тот же момент Ноэ вскрикнул от удивления:

– Сарра! – Сдавайся! – сказал Гектор подручному кабатчика.

– Пощадите, добрый господин! – неистово завопил гигант.

– Брось на пол железный брусок или я размозжу тебе голову! – приказал Гектор.

Пандриль бросил свое страшное орудие. В это время Ноэ кинулся к красотке-еврейке и, увидев, что она готова упасть в обморок, подхватил ее в свои объятья. Все это произошло в какую-нибудь секунду.

В тот же момент послышались шаги на лестнице, и в вестибюль вбежал перепуганный Вильгельм, разбуженный шумом и выстрелами. С первого взгляда он понял все, как если бы сам присутствовал при разыгравшейся сцене: труп Летурно, узнанный им, несмотря на то, что лицо кабатчика было запачкано сажей, и гигантская фигура Пандриля, пугливо согнувшаяся под угрозой поднятого пистолета, достаточно ясно свидетельствовали о краткой, но сильной драме, только что происшедшей здесь.

– Вильгельм! – удивленно крикнул Ноэ. – Это вы, ваше сиятельство? – растерянно отозвался верный слуга.- Но как вы попали сюда?

– Как бы ни попал, но, насколько ты видишь сам, это случилось более чем вовремя! – ответил Ноэ.

– Ага! – сказал Гектор.- Как я вижу, здесь собрались все знакомые! Ну так чего же лучше? Вот что, господин… господин… Вильгельм, кажется? Так, по крайней мере, вас назвал мой друг? Так вот что, господин Вильгельм: займемся этим негодяем. Его нужно припрятать в какое-нибудь надежное место, пока за ним не придет полиция!

Вильгельм предложил запереть Пандриля в подвале и вместе с Гектором повел туда гиганта, ставшего тише воды, ниже травы под угрозой сверкавшего пистолетного дула.

Тем временем Ноэ и Сарра засыпали друг друга вопросами:

– Каким чудом очутились вы здесь? – Как вы-то попали сюда? – Зачем вы скрывались от нас?

Последний вопрос заставил Сарру побледнеть. – Ну да,сказал Ноэ,- я знаю, что вы любите его, понимаю, что вам мучительно видеть его счастье, но ведь вы – ангел преданности и самоотречения, и вы будете рады пострадать за него…

– Что вы хотите сказать этим, мой друг? – спросила Сарра.

– Я хочу сказать, что Анри нуждается в вас! Да, вы должны увидеться с Генрихом и уговорить его покинуть Париж!

– Боже мой! Но ведь я как раз писала ему письмо, в котором умоляла сделать это!

– Лучше было бы лично повидать его. – Ну что же,- упавшим голосом сказала Сарра,- я готова увидеться с ним, если это нужно!

В этот момент в комнату вошли Вильгельм и Гектор, запершие Пандриля в подвале.

– Дорогая Сарра,- сказал тогда Ноэ,- мы не можем увезти вас с собою среди ночи, но и одну вас оставить тоже совершенно невозможно. Поэтому я сейчас отправлюсь в Париж, а мой друг Гектор останется здесь, чтобы охранять вас!

Сарра посмотрела на юного гасконца, честное лицо которого понравилось ей. Гектор тоже посмотрел на молодую женщину и почувствовал себя растроганным этой меланхолической, оригинальной красотой. А ведь ему было только двадцать два года, и он никогда еще не любил…


IV

Ноэ вернулся в кабачок "Добрые католики", чтобы взять свою лошадь. Прежде чем отправиться в конюшню, он зашел в зал кабачка, чтобы запастись там лампой или свечой. Как раз в тот момент, когда он высекал огонь, снаружи послышался шум чьих-то шагов, и густой бас крикнул:

– Эй, Летурно! – Что угодно? – спросил Ноэ, которому как раз удалось зажечь лампу. На пороге двери стоял высокий седобородый старец. Мэтр Перришон – это был он – узнал в Ноэ дворянина и вежливо поклонился ему. Ноэ ответил тем же.

– Простите,- сказал старик,- я проходил как раз мимо заведения этого негодяя Летурно и, услыхав шум в неурочный час, решил зайти посмотреть, в чем тут дело. Ведь в этом доме иной раз происходят дурные истории, и сам Летурно пользуется очень дурной славой. Только меня одного он здесь и побаивается!

– Ну,- с загадочной улыбкой ответил Ноэ,- я думаю, что теперь он не боится даже вас!

– Почему? – Да потому, что он умер! Я убил его! – Вы? – Да, я. Надо же было ему помешать убить беззащитную женщину… – Уж не владелицу ли беленького домика? – поспешно спросил старик.- Ведь я все время опасался этого и даже предупреждал ее слугу каждый раз, когда он приходил ко мне на ферму. Впрочем, я даже не назвал вам себя до сих пор! Я – Антуан Перришон, королевский фермер "Гранж-Бательер"!

– Я знаю вас по слухам, мэтр,- ответил Ноэ, кланяясь старику.- Позвольте же и мне назвать себя: я – граф Амори де Ноэ, беарнскин дворянин и друг наваррского короля!

Бывают люди, которые с первого взгляда чувствуют друг к другу глубокую симпатию. Так было и в данном случае.

"Вот славный старик!" – подумал Ноэ. "Вот милый молодчик!" – подумал Перришон. – Так вы говорите,- продолжал Ноэ,- что хозяин здешнего кабачка был страшным разбойником? В таком случае от его руки, наверно, пало немало жертв; они остались не только не отмщенными, но и не примиренными с Небом, а потому нуждаются в доброй молитве. Часа два тому назад я пил здесь прелестное винцо. А что, если бы мы раздавили с вами еще бутылочку-другую старого вина за упокой души Летурно?

– Это отличная идея! – ответил фермер, который еще никогда не отказывался распить стаканчик вина с приятным человеком.

– Я знаю, где здесь погреб,- сказал Ноэ и, взяв лампу, стал спускаться туда, откуда приносил вино Пандриль.

В погреб вела лестница в дюжину ступеней. Спустившись, Ноэ оглянулся, чтобы ориентироваться в погребе, и увидел, что подвал был разделен на две части, имевшие каждая по своей двери. Одна из этих дверей была полуоткрыта, другая заперта на замок.

Ноэ сейчас же подумал, что заперта именно та дверь, за которой должно храниться что-нибудь более ценное, и решил начать свои поиски с нее. Ключа не было, но, оглянувшись повнимательнее, наш герой заметил, что над дверью, в гнезде балки, что-то блестит. Как он и предположил с самого начала,. там был ключ. Ноэ достал его, отпер дверь; но не успел он сделать и два шага, как из его груди вырвался отчаянный крик:

– Ко мне, мэтр Перришон, ко мне! Фермер услыхал этот призыв и кинулся вниз.

– Смотрите! – с ужасом сказал ему Ноэ, показывая на пару человеческих ног, торчавших из громадной бочки.

Перришон потянул за эти ноги и вытащил труп, отлично сохранившийся, если не считать лица, совершенно обезображенного страшной раной, которая была явно нанесена каким-то тупым орудием. При взгляде на эту рану Ноэ невольно подумал о железной полосе великана Пандриля…

– Вот негодяй! – сказал фермер.- Недаром же народная молва уверяла, что Летурно убивает дворян, завернувших к нему поздней ночью.

Ноэ, оправившись от охватившего его в первый момент оцепенения, принялся разглядывать труп убитого. По костюму и цветам он сейчас же узнал в нем пажа герцога Франсуа, младшего брата короля Карла.

– У него такой вид, будто он убит только вчера,- сказал мэтр Перришон.- Но я готов поручиться, что бедный мальчик лежит здесь уже более двух недель. У некоторых подземелий имеется странное свойство сохранять трупы долгое время в целости!

Он хотел втолкнуть труп обратно в бочку, но от сделанного им движения у трупа на груди распахнулся камзол, и они увидели там какой-то пакет.

– Что это такое? – сказал мэтр Перришон, доставая сложенный вчетверо кусок пергамента, обвязанный шелковым шнурком и запечатанный печатью с гербами.- К сожалению, я не умею читать!

Ноэ взглянул на пакет и внутренне вздрогнул: сверху было написано: "Ее величеству королеве Екатерине".

– О, – сказал Ноэ.- это письмо адресовано моему повелителю, наваррскому королю. Теперь я понимаю, в чем дело! Еще недавно от его высочества герцога Франсуа прибыл гонец с вопросом, получено ли наваррским королем письмо, посланное с пажем Рено. Такого письма мы не получали, и теперь я понимаю почему.

– Вероятно, в этом письме очень важные известия?

– Не думаю! Герцог в большой дружбе с наваррским королем и часто посылает к нему гасконца по сущим /cabo*,. Впрочем, мы сейчас узнаем это!

– Как! Вы решитесь вскрыть письмо? – Да ведь я – секретарь наваррского короля и всегда вскрывал адресуемые ему письма. Это моя обязанность! Но первым делом выйдем наверх! Я не выношу такого близкого соседства с трупом!

– Пойдем! Только не надо забывать про вино! – У меня и жажду-то отбило… – Ну, ну! Это мы еще увидим! Фермер открыл дверь второго погреба, захватил, сколько мог, бутылок с вином и поднялся вслед за Ноэ в зал кабачка. Между тем, в то время как мэтр Перришон откупоривал первую бутылку, Ноэ вскрыл печать письма.


V

Письмо герцога Франсуа гласило следующее:

"Государыня-мать! Неизменно уважая Ваши добрые советы, я поступлю так, как Вы желаете, и пробуду в Анжере до тех пор, пока не наступят лучшие дни. То, что Вы сообщаете о мрачном расположении духа и о состоянии здоровья короля, еще более утверждает меня в прежнем убеждении в недолговечности его дней. В виду этого особенно важно, чтобы король забыл о существовании брата Генриха, которому достаточно и одной польской короны. Это зависит исключительно от Вас, особенно теперь, когда вследствие нашей маленькой гугенотской комедии Вы снова овладели прежним влиянием на короля. Между прочим, сир де Кот-Гарди, с помощью которого удалось разыграть эту комедию с полным успехом, благополучно перешел границу и ныне поступил на службу к испанскому королю. Если Вы найдете нужным сообщить мне что-либо, то можно смело довериться подателю сего письма: он душой и телом предан мне. Засим, государыня-мать, я молю Бога, чтобы Он сохранил Ваши дни. Франсуа".

– Ну, в чем дело? – спросил Перришон, когда Ноэ кончил читать.

– Бедный паж! – сказал Амори.- Он погиб, что называется, за понюшку табака! Герцог Франсуа просто сообщает моему государю некоторые сведения о способах дрессировки соколов, принятых в -Московии!

– Бедняжка! – ответил мэтр Перришон.- Выпьем за упокой его души!

Они выпили две бутылки отличного вина покойного Летурно, дружески поговорили, и затем Ноэ быстро помчался в Лувр. На колокольне Сен-Жермен-л'Оксеруа прозвонило два часа, когда Ноэ входил в кабинет своего повелителя, читавшего какую-то книгу об охоте.

– Можно подумать, что Монморанси на краю света,- сказал Генрих, отрываясь от книги.- Между тем я посылал тебя к моему кузену Конде не для простого времяпрепровождения!

– Я несколько задержался в пути, это правда, но зато я не потерял времени даром! Вот не угодно ли вам, Анри, взглянуть на это письмо!

Ноэ подал письмо, взятое с трупа убитого пажа. Генрих внимательно прочел его, после чего спросил Ноэ:

– Ну-с! Что же, по-твоему, следует сделать с этим куском пергамента?

– Господи! – ответил Ноэ.- Мне кажется, что это так ясно! Отнесите его к королю Карлу, пусть он убедится, как над ним издевается матушка с братцем!

– Вот именно поэтому-то письмо, или – вернее – точную копию его необходимо отнести не к королю, а к королеве Екатерине! Королева будет знать, что письмо в наших руках, и побоится открыто вредить нам!

– Может быть; но все же я остаюсь при прежнем мнении, что для нас было бы лучше всего предпринять небольшую поездку в Наварру!

Генрих пренебрежительно пожал плечами. – Не думайте, Анри, что это мнение сложилось только у меня! – воскликнул Ноэ.- Часа полтора тому назад я поговорил об этом с человеком, мнением которого вы когдато дорожили, и…

– Кто же это? – Сарра Лорьо! – Ты видел ее? – вне себя крикнул Генрих, побледнев от волнения. Ноэ насмешливо улыбнулся и сказал:

– Тише, Анри, вы разбудите ее величество наваррскую королеву!

– Да говори же! – нетерпеливо крикнул Генрих.- Ты видел Сарру? Когда? Где? Каким образом?

– Постойте, Анри,- сказал Ноэ.- Если вы хотите получить точный ответ, то не перебивайте меня и дайте мне рассказать вам все подробно!

– Говори, я слушаю! Ноэ рассказал, что случилось с ним и с Гектором в кабачке Летурно. Когда он дошел до того места, где на Сарру напали оба бандита, Генрих сказал:

– Я не могу допустить, чтобы Сарра долее оставалась в таком опасном одиночестве! Она должна вернуться к нам и зажить под нашей охраной!

Ноэ, пожав плечами, возразил: – Анри, вы рассуждаете так, словно королева-мать находится в Амбуазе, а Рене – в Шатле! Нет, Анри, лучше всего спрятать Сарру у нас, в Нераке…

– Но я соскучился по ней, хочу видеть ее, говорить с нею!

– За чем же дело стало? Можно предпринять поездку по Наварре, и тогда…

– Нет, это невозможно по двум причинам. Во-первых, королева Маргарита, наверное, захочет последовать за мной…

– Ну, я берусь спрятать Сарру так, что… – А во-вторых, я хочу остаться в Париже! – Ей-богу, я отказываюсь понимать вас, государь! Почему вы упорствуете в желании оставаться здесь, где вам на каждом шагу грозит кинжал убийцы, тогда как…

– Очевидно, ты ничего не понимаешь в политике, а потому не понимаешь и меня! Как ты думаешь, почему я хочу оставаться здесь?

– Да ведь этого-то я как раз и не понимаю! – А между тем ты должен был бы понимать это! С какой целью япосылал тебя к герцогу Конде? С целью привлечь его к организованному мною оборонительному союзу гугенотов Франции и Германии! Так могу ли я в такой важный момент скрыться из Парижа?

– Ну что же, раз вы непременно хотите остаться в Oариже, то Сарру придется оставить там, где она находится сейчас. Вы можете осторожненько навещать ее, и если вас не выследят…

– Ты прав! – сказал Генрих.- Ей лучше оставаться там. Завтра же я повидаюсь с нею и…

– Однако как вы торопитесь, Анри! Генрих покраснел и сказал:

– Однако пора спать! Скоро три часа! Он крепко пожал руку другу и ушел в соседнюю дверь, которая вела в спальню.

Маргарита уже спала и даже не шевельнулась при его приближении.

_ Однако! – сказал Генрих с досадой, которая свидетельствовала что любовь к Сарре вновь вспыхнула в его сердце.- Любовь не мешает моей супруге спать словно сурок… Впрочем, быть может, она видит во сне кузена Гиза?

С этими мыслями Генрих улегся, чтобы приняться мечтать о красотке-еврейке.


VI

Тем временем Сарра Лорьо даже глаз не сомкнула во всю ночь. Волнения пережитого испуга смешивались с волнениями от ожидания встречи с Генрихом и не давали ей заснуть. Прошла ночь, наступил рассвет, взошло солнце, а она все еще не засыпала. Наконец в саду послышался шум чьих-то голосов. Сарра накинула на себя пеньюар и подошла к окну. Это был Ноэ, приведший с собой трех полицейских, которые должны были арестовать Пандриля и отвести его в тюрьму.

Ноэ постучался в дверь, и Вильгельм отпер ему. В вестибюле он встретил Гектора, который поразил Ноэ своим мрачным, подавленным, убитым видом.

– Что с тобой? – спросил Ноэ. – Со мной? Ровно ничего! – -

Но у тебя ужасный вид! – У меня вид человека, который не спал всю ночь. Вот и все! Ноэ сделал вид, будто поверил такому объяснению, и шутливо заметил:

– Ну что же, раз ты не спал всю ночь, значит, наш молодчик мог спокойно спать, так как ему было бы бесполезно пытаться скрыться от твоего надзора. Ну да я привел с собой полицейских, которые заберут достойного сообщника покойного Летурно!

Говоря это, Ноэ в сопровождении Вильгельма, Гектора и полицейских направился к погребу, где был спрятан разбойник. Когда они подошли к двери временной тюрьмы Пандриля, их поразила тишина, царившая там.

– Неужели он действительно способен спать? – сказал Ноэ, входя первым в темное, сырое помещение погреба.

Но тут же у него вырвался крик удивления: погреб был пуст, Пандриль спасся бегством!

Как же это могло случиться? Осмотр погреба вскоре разъяснил это: Пандриль, пользуясь своей гигантской силой, нагромоздил друг на друга несколько пустых бочек и с помощью этого приспособления добрался до окна. Правда, это окно было защищено железной решеткой, но a(+ g Пандриль видно приналег на нее и раздвинул железные брусья, что дало ему возможность удрать.

Так или иначе, а. Пандриля не было в наличности. Впрочем, Ноэ это мало опечалило; он понимал, что теперь Пандриль не рискнет повторить нападение на Сарру, а кроме того, решил до поры до времени оставить там на страже Гектора, что обеспечивало красотке-еврейке полную безопасность с этой стороны. Поэтому он предоставил Вильгельму вместе с полицейскими обследовать помещение, из которого бежал бандит, а сам отправился к Сарре. Рассказав ей о бегстве Пандриля и успокоив ее сообщением о том, что ей нечего бояться повторного нападения, Ноэ сказал:

– Ну-с, а теперь поговорим об Анри, милая Сарра. Он в опасности, но вы любите его, и в вашей власти спасти его!

– О,- простонала несчастная женщина,- какое мученье мне снова видеться с ним! Но раз вопрос идет о спасенье его величества… о, тогда говорите! Я все снесу, все вытерплю!

– Вы сами знаете,- начал Ноэ,- что Генриху необходимо уехать из Парижа. Здесь ему со всех сторон грозит опасность. Однако с непонятным для меня упрямством он твердит, что во что бы то ни стало останется здесь. Нет такой силы, которая заставила бы его вернуться на родину. Но, как известно, очень часто то, что не удается силе, с успехом выполняется хитростью. Вот эту-то хитрость и должны устроить вы. Анри любит вас, и если вы сумеете устроиться так, чтобы ему сверкнула возможность полного счастья с вами…

– Но вы сами знаете, что это немыслимо! Королева Маргарита…

– Тише! Вы сначала выслушайте меня! Итак, необходимо, чтобы Генрих увидел с вашей стороны готовность отдаться ему, но в тот момент, когда счастье будет казаться ему совсем близко, вы скроетесь. Он кинется отыскивать вас, вы же будете продвигаться все ближе и ближе к Наварре. Таким путем вы заманите его на родину, а там уже мы сумеем удержать его, пока в Париже не пройдет опасность.

– Но вы предлагаете мне сыграть гнусную, подлую роль! -

Нет, Сарра, вы ошибаетесь! Разве подло спасти жизнь тому, кого любишь? Неужели же из-за излишней брезгливости допустить, чтобы он вел опасную игру, пока наконец кинжал наемного убийцы или яд отравителя Рене не отправит его к праотцам?

– Вы правы! – пробормотала подавленная Сарра.- Значит, я должна буду увидеться с Анри? Когда же он придет?

– Сегодня вечером около десяти часов! – Боже мой, боже мой! – пролепетала красотка- еврейка.- Дай мне силы вынести это тяжелое испытание!

– До завтра! – сказал Ноэ, целуя ей руку.- Завтра я опять загляну к вам узнать, как идут дела.

Ноэ вышел из дома. В саду он встретил мрачного Гектора.

– Да что с тобой, дружище? – спросил он де Галяра.

– Ровно ничего. Я просто устал от бессонной ночи…

– Но теперь ты можешь отдохнуть!

Эти простые слова произвели потрясающее впечатление на Гектора. Казалось, будто с него свалилась какая-то громадная тяжесть.

– Значит, мы возвращаемся в Париж? – поспешно спросил.-.

– Мы – нет,- ответил Ноэ,- потому что ты останешься здесь!

– Здесь! – с ужасом повторил Гектор.- Мне придется еще остаться здесь!

– Бедный мой друг! – сказал ему в ответ Ноэ.- Я вижу, что красота Сарры произвела на тебя сильное впечатление, и в этом причина твоего волнения, твоей печали! Ты полюбил ее, не так ли?

– Ну а если и так! – взволнованно ответил Гектор.- Ведь и я, и она, мы – свободные люди!

– Нет, она не свободна! – грустно ответил Ноэ.- Она любит и любима… моим лучшим другом!

Гектор не понял, кто этот "лучший друг" Ноэ. но слова приятеля произвели такое угнетающее впечатление на него, что он бессильно поник головой.

– Этот самый друг,- продолжал Ноэ,- придет сегодня вечером навестить Сарру.

– И ты хочешь, чтобы я оставался здесь! – Так нужно! До свидания! -и с этими словами Ноэ ушел, не пожелав дать приятелю более детальные объяснения.

Гектор в мрачной задумчивости побрел по саду. Он не был посвящен в историю любви Генриха Наваррского и, далекий от мысли, что его соперником является сам король, внутренне негодовал на образ действий Ноэ.

"По какому праву! Ноэ делает из меня какого-то раба! – думал он.- Я предоставил ему свою шпагу для охраны нашего государя, но чего ради мне стоять на страже любовных интриг приятелей Ноэ? И чем я связан с этим самым приятелем? Он – друг Ноэ, но не мой, и мне совершенно нечего считаться, любит ли он Сарру или нет. У меня своя дорога, и я волен идти ею как хочу! Но Ноэ сказал, что и она любит его? Ну так… ну так я убью его, и делу конец!"

Он вдруг вздрогнул и остановился: прямо навстречу ему шла Сарра! Гектор хотел свернуть в сторону, избежать встречи с красавицей, но она уже заметила и ласково окликнула его.

Целый день она и юный гасконец провели вместе, и Гектор все полнее, все безотчетнее пленялся ее меланхолической красотой. Ведь он еще никогда не любил, ведь еще ни разу женская красота не дурманила его юной души страстью!

Под вечер Сарра ласково простилась с ним и ушла к себе. Гектор снова забегал в смятении по саду, обдумывая создавшееся положение.

"Нет! – сказал он наконец сам себе.- Другого выхода нет, я должен убить его!"

Пылкий гасконец принялся расхаживать взад и вперед около калитки садика, через которую должен был проникнуть к Сарре ее счастливый возлюбленный.

Бежали часы, ночные тени сгущались. Где-то вдали на колокольне пробило десять часов.

Вдруг Гектор услыхал стук лошадиных копыт. "Это – он!" – подумал гасконец, становясь в позицию около калитки. Он прислушался. Стук копыт слышался все громче и прекратился у самого домика. Заглянув через полуоткрытую калитку, Гектор увидел силуэт всадника, соскочившего с лошади и привязавшего ее к забору. Затем незнакомец твердой поступью направился к калитке. Когда он вошел в сад, Гектор положил руку на рукоятку шпаги и выступил ему навстречу.


VII

Прошло не более пяти дней с тех пор, как четыре "валета" прибыли в Париж. Из них, не считая Ноэ, только Лагир был в Лувре, а Ожье и Гектор никогда не видали наваррского короля; поэтому немудрено, что, подойдя к незнакомцу, собиравшемуся навестить Сарру, Гектор не узнал в нем своего государя.

Увидев, что какая-то мрачная фигура преградила ему путь, Генрих Наваррский окликнул:

– Эй, кто там!

– Я! – коротко ответил Гектор.

– Кто "я"?

– Не ваше дело!

– Ну так что вам нужно от меня?

– Сначала я должен узнать, что нужно здесь вам!

– Ну так вам довольно знать, что меня ждут здесь! Дорогу!

– Вас ждет здесь госпожа Лорьо?

– Вот именно!

– А! Так это именно вы любите ее и любимы ею?

– Гм… На последнее я по крайней мере очень надеюсь! Ну-с, а теперь, когда вы удовлетворили свое любопытство, дайте мне дорогу!

– Ну нет! Дороги я вам не дам, и вы не пройдете! Иронический смех был ответом на эту фразу Гектора; затем Генрих сказал:

– Вот что, милый мой, имейте в виду, что я имею привычку проходить всюду, куда хочу!

– Это доказывает только, что до сих пор вам не приходилось встречать на своем пути меня! – ответил Гектор. Генрих рассмеялся еще веселее, а затем сказал:

– Хотя ночь и очень темна, все же не трудно догадаться, что вы красивый парень, а, судя по вашему ответу, вы еще вдобавок и гасконец!

– Самый доподлинный!

– Ну-с, а теперь, когда вы сказали все, что хотели,воскликнул Генрих,- пропустите меня, потому что вы ведь знаете – любовь не ждет!

– На этот раз ей придется подождать! – возразил Гектор.Дело в том, что я вбил себе в голову непременно уложить вас шпагой на месте!

– Что же, это не плохая мысль, только она несколько претенциозна. Во-первых, для того, чтобы убить меня, вам надо драться со мной, потому что ведь вы не наемный убийца, черт возьми! Я же не имею привычки драться с людьми, которым не угодно объявить мне о своем имени и звании!

– Меня зовут сир де Галяр, и я происхожу по прямой линии от "Валета Бубен"!

– Это не дурная генеалогия! – фыркнул в ответ Генрих.Ну-с, первая причина устранена, остается еще вторая!

– А в чем она заключается?

– Да в том, что я имею привычку убивать всех, с кем дерусь! Что поделаешь, так, знаете ли, удобнее!

– Довольно! – нетерпеливо крикнул Гектор, которого выводил из себя спокойно-насмешливый тон незнакомца.- Будет шутить, и примемся за дело!

– Если вы непременно хотите…- и Генрих обнажил шпагу и встал в позицию. Шпаги скрестились.- Однако! – сказал он после первых выпадов и парадов.- Я вижу, что у вас хорошая школа!

– Мне это всегда говорили,- ответил Гектор, который должен был внутренне признать, что его противник в фехтовании – первоклассная сила.

– Поэтому ничего не мешает нам заняться между делом легким собеседованием!

– Почему бы и не так? – ответил Гектор, делая сильный выпад квартой, но последний был тут же отражен.

– Значит, вас огорчает, что я люблю Сарру?

– Немножко!

– И то, что она любит меня?

– Очень!

– Значит, вы любите ее? Ну что же, говоря откровенно, у вас хороший вкус! Неужели она так жестока, что не хочет полюбить вас? Эта насмешка вывела Гектора из себя.

– Клянусь рогами дьявола, она недолго будет любить вас! – крикнул он и сделал отчаянный прямой выпад.

Но его противник, спокойный, словно он находился в фехтовальном зале, отпарировал удар и ответил:

– Вы хорошо фехтуете, но еще молоды, и у вас нет выдержки. Видите ли, это делается так: парируют примой, потом сближают свою шпагу со шпагой противника терцией против терции и затем… пожалуйте!

Генрих Наваррский демонстрировал на практике свои слова, и, когда он сказал: "Пожалуйте!" – шпага Гектора отлетела на двадцать шагов в сторону.

Гектор яростно зарычал и бросился, чтобы схватить шпагу, но Генрих оказался проворнее его.

– Дорогой мсье де Галяр,- сказал он смеясь, наступив ногой на шпагу противника,- я согласен вернуть вам вашу шпагу и возобновить поединок, но только при одном условии!

– Ну? – крикнул Гектор, пьяный от бешенства. – А вот! – смеясь, продолжал Генрих.- Если я вас сегодня не убью и вы вернетесь в Гасконь, вы должны объявить там во всеуслышание, что я недурно владею шпагой!

Сказав это, Генрих нагнулся, поднял шпагу и с иронически-вежливым поклоном подал ее своему противнику.

Тот вне себя от бешенства схватил ее.

– Ну-с, начнем! – сказал его противник.- Согласитесь, что я показал вам весьма недурной удар!

– А я покажу вам удар получше! – яростно крикнул Гектор, и клянусь прахом своих предков…

– Э,- небрежно перебил его Генрих,- подумаешь право, какие это были знатные люди!

– Может быть, они и не были очень знатными, но уж порядочными они были наверное! – крикнул Гектор.- Мне было бы интересно узнать, кто такие были ваши предки, что вы с таким пренебрежением говорите о моих!

– О, я из довольно приличной семьи,- ответил Генрих.- Мой предок, по имени Роберт, происходит от Людовика Святого, а мой отец был очень приличным дворянином. Вы, вероятно, слышали о нем? Его звали Антуаном Бурбонским, он был наваррским королем…

Гектор в остолбенении отступил на шаг, и шпага выскользнула из его рук. Вдруг он бросился на колени и в смущении пробормотал:

– О, простите меня, ваше величество! Генрих обнял его, поднял с земли и сказал:

– Полно, друг мой! Вам нечего стыдиться своего поведения!

– Но я осмелился вызвать на поединок своего короля!

– Ну так что же из этого? Ведь вы – дворянин, а король – лишь первый из дворян. Все дворяне стоят друг друга! – и с этими словами Генрих сердечно пожал руку Гектору, а затем, похлопав его по плечу, продолжал: – А теперь до свиданья! Ведь вы знаете… меня ждут!

Гектор безмолвно подвинулся в сторону, и Генрих направился к дому, на пороге которого стоял Вильгельм. Он сейчас же узнал высокого посетителя и проводил его в комнату Сарры.

Сарра сидела у окна, тяжело опустив голову на белые, почти прозрачные руки. Ее волнение было настолько велико, что она не нашла в себе силы встать с места при виде наваррского короля. Она только слабо вскрикнула и протянула Генриху обе руки.

– Ах, Сарра, Сарра! Дорогая моя! – пробормотал он, бросаясь к ее ногам и покрывая ее руки пламенными поцелуями.Наконец-то я снова вижу вас! А Сарра в этот момент думала: "Господи! Хоть бы Ты послал мне смерть!"


VIII

– Фангас!

– Здесь, ваша светлость!

– Был ты сегодня в Лувре?

– Да, ваша светлость!

– Видел ли ты кого-нибудь?

– Видел наваррского короля.

– Ты говорил с ним?

– Нет, не имел возможности.

– Почему?

– Он очень быстро прошел по главной галерее.

– А куда он спешил?

– Не знаю, но его лошадь была оседлана, и я видел, как он уезжал с графом де Ноэ.

– Который час был тогда?

– Пять часов.

Этот разговор происходил между герцогом Крильоном и его шталмейстером Фангасом. Бедный герцог был прикован к кровати, и ему было трудно даже пошевелиться, так как рана причиняла ему сильные страдания.

После скандальной истории с освобождением негодяя Рене, когда герцог получил опасные ранения, его отвезли домой. В первый же день король навестил его и сказал:

– Ах, мой бедный Крильон, ты можешь рассчитывать, что я отомщу за тебя!

На следующий день король не пришел сам, но прислал Пибрака проведать раненого, а на третий день не пришел ни a, король, ни кто-либо от его имени.

"Да! – сказал себе герцог.- Плохое дело лежать в кровати! Короли обыкновенно забывают именно тех, кто служит им вернее всего!"

Он все-таки послал в Лувр Фангаса, и последнему удалось повидать наваррского короля.

– Вот что, друг мой,- сказал ему Генрих,- передай герцогу, что король Карл и королева-мать опять сдружились крепче прежнего, что Рене снова в Лувре, и надо бросить всякую надежду на его казнь!

Когда Фангас передал Крильону эти слова, герцогом овладело такое бешенство, что его раны вновь открылись. Но затем он снова успокоился и приказал Фангасу попытать счастья на следующий день.

Разговор, который мы привели в начале этой главы, происходил в этот самый "следующий день", когда Крильон, проснувшись, хотел узнать о результатах посещения шталмейстера. В первый момент, когда Крильон раскрыл глаза, он заметил лишь одного Фангаса, стоявшего у его изголовья и приготовлявшего своему господину прохладительное питье. Но, обведя взором комнату, Крильон заметил еще двоих посетителей, сидевших в углу кокнаты у столика и допивавших бутылку великолепного вина из собственных виноградников герцога. Это были Лагир и Ожье, которые ежедневно приходили справиться о здоровье пострадавшего.

Заметив их, герцог крикнул:

– Ба! Да ведь это мои юные друзья!

Ожье и Лагир подошли к постели герцога. Лагир спросил:

– Здравствуйте, господин герцог, как вы себя чувствуете?

– Да как будто немного лучше,- ответил Крильон.

– Ну-ну! – сказал Ожье.- Ручаюсь, что через две недели вы будете на йогах! Герцог молчаливо покачал головой.

– Хорошо,- сказал Лагир,- предположим, что это случится через месяц, но это – уже крайний срок!

– Милые друзья мои,- сказал Крильон с добродушной улыбкой,- видно по всему, что король уже не нуждается в моих услугах, а потому у меня имеется достаточно времени, чтобы не торопиться с выздоровлением.

– Король просто неблагодарный человек. Крильоэ глубоко вздохнул, а затем сказал:

– Да, а я все не верил этому…

– Ах, герцог! – шепнул Ожье. – Если бы вы служили наваррскому королю…

– Что же! – ответил Крильон.- Если Господь Бог сделает его когда-нибудь французским королем, то, черт возьми, вы увидите… Но в данный момент, господа, единственным господином Крильона является король Карл!

– Который помирился с королевой-матерью!

– К сожалению – да!

– И который простил Рене! Крильон нахмурился. – Поговорим откровенно, ребята! – сказал он.

– То есть – поговорим, как вы всегда говорите, герцог! – заметил Лагир. – Прежде всего, я изложу вам свой принцип. Люди, подобные мне, служат не человеку, в лице монарха, а самой монархии, монархия же, ребята, это нечто, учрежденное Самим Богом. Совершенно не важно, кто олицетворяет ее. Король Франциск I был великим государем, король Генрих II был тоже монетой не плохой чеканки. Но покойный Франциск II и король Карл IX, подобно своим братцам: герцогу Франсуа и польскому королю Генриху, напоминают скорее фальшивые монеты. И все же это не имеет для меня ни малейшего значения. Пусть я питаю не много уважения к королю Карлу! Пусть я не доверяю польскому королю и презираю герцога Франсуа, но я пролью всю свою кровь за каждого из них, если Господь возведет кого-либо из них на трон… И знаете почему? Да потому, что я – слуга, солдат монархии, и, служа ей, не могу не служить тем, в лице которых она воплощается! О! Я – патриот, дети мои, и потому не могу не желать со страстью, чтобы рухнул наконец прогнивший до основания трон расслабленных Валуа и чтобы корона Франции засияла новым светом на ином, более достойном ее челе. Я верю, что это чело – чело того короля, которому служите вы, господа! Но, пока он не является королем Франции, я не могу служить ему!

Герцог не успел договорить последние слова, как в дверь постучали.

– Войдите! – крикнул Крильон.

Дверь отворилась, и на пороге показался Генрих Наваррский.

– Ах, ваше величество! – сказал обрадованный Крильон.- Вот уж справедлива наша пословица, которая говорит, что достаточно говорить о волке, чтобы увидеть его хвост!

– Иначе говоря, вы говорили обо мне?

– О вас, государь!

– Ну ладно, сейчас вы расскажете мне, что именно вы обо мне говорили! Господа! – обратился Генрих к Лагиру, Ожье и Фангасу.- Я хочу говорить с герцогом с глазу на глаз!

Когда все лишние вышли, наваррский король уселся у изголовья Крильона и долгое время шептал ему что-то па ухо.

– Таким образом,- закончил он,- вы сами понимаете, герцог, что, имея в своих руках королеву-мать, я сразу становлюсь господином положения, а когда…

– Ваше величество! – ответил Крильон.- Входя сюда, вы любопытствовали узнать, что именно мы говорили о вас. Настало время передать вам теперь сущность нашего разговора, что явится лучшим ответом с моей стороны. Я говорил своим молодым друзьям, что мне было бы гораздо выгоднее служить вам, чем королю Карлу, но, как слуга монархии, я не могу пойти против того, в ком она в данный момент олицетворяется. Я чувствую, даже уверен, что когданибудь вы, ваше величество, станете французским королем и будете великим государем. Тогда Крильон будет служить вам, государь! Но в данный момент французская монархия воплощается в личности короля Карла, и раз вы, ваше величество, предлагаете мне служить вам против моего государя, я могу ответить только отказом! Крильон – солдат французской монархии!

Генрих вздохнул, а затем, сердечно пожимая руку честного герцога, произнес:

– Что же делать!.. Но по существу вы правы, дорогой Крильон, и – честное слово! – в свое время я вспомню об этих золотых словах! |


IX

Мы расстались с несчастным Гектором де Галяр в тот момент, когда ему пришлось пропустить к Сарре своего счастливого царственного соперника. В безудержном отчаянии он тут же опустился на колени и, закрыв лицо руками, принялся громко плакать. Вдруг чья-то рука опустилась на его плечо, и знакомый голос ласково сказал:

– Бедный друг!

Это был Ноэ, выехавший вместе с Генрихом, но значительно отставший от него в пути, так как наваррский король, сгорая от нетерпения поскорее увидеть Сарру, гнал свою лошадь во всю прыть.

Услыхав знакомый голос, Гектор вскочил, обнял Ноэ и сквозь рыдания рассказал ему обо всем, что здесь произошло.

– Значит, ты очень любишь Сарру? – спросил Амори.

– О, я так люблю ее, что не могу без нее жить! – ответил Гектор.- Мне остается только умереть.

– Полно, друг! – внушительно заметил Ноэ.- Разве твоя жизнь принадлежит тебе, разве ты в праве располагать ею по собственному усмотрению? Ведь она принадлежит нашему государю! Помни, ведь мы выступили на защиту великого национального дела. Что такое любовь, страсть, личные огорчения? Ведь все это изменяется, проходит, забывается. Долг высоко царит над всем личным! Так отдайся же своему долгу и забудь о преходящем отчаянье, забудь об этой женщине!

– Никогда! – пылко ответил де Галяр.

– Полно, друг мой! – сказал тогда Ноэ.- Жизнь велика! Ну да мы с тобою еще поговорим об этом, а пока возьми мою лошадь и ступай в гостиницу. Через час я тоже буду там.

Гектор сел на лошадь Ноэ и потянул поводья. Лошадь мелкой рысью направилась по улице, но Гектор был так погружен в свою мрачную задумчивость, что совершенно не следил ни за ходом лошади, ни за направлением, которому она следовала. Лошадь устала от недавней скачки и сейчас же воспользовалась задумчивостью всадника, чтобы сменить рысцу медленным шагом.

Ехали довольно долго, и Гектор совершенно не обращал внимания на то, что следует вовсе не тем путем, который ведет к гостинице "Руанская лошадь". Так доехал он до церкви Святого Евстахия, где Гектора немного вывело из оцепенения ржанье его лошади, на которое сейчас же ответила другая лошадь в нескольких шагах впереди.

Гектор взглянул вперед и увидел, что перед ним едет какой-то всадник. Вот всадник въехал в светлый круг фонаря. Снова лошадь Ноэ заржала, и снова ей ответила другая лошадь. Гектор вздрогнул, прислушался – ржанье лошади показалось ему знакомым. В тот же момент ему бросилось в глаза характерное белое пятно на ноге черной как ночь лошади.

– Холла, Вельзевул! – крикнул он, и, услыхав этот окрик, черная лошадь резко остановилась.

Читатель помнит Вельзевула, "лучшую" лошадь де Галяра, на которой Гектор посылал своего слугу за мифическим вином. На Вельзевуле же Галяр прибыл в Париж. До вчерашнего дня он не расставался с любимой лошадью, с которой его связывали узы самой нежной, почти человеческой $`c amp;!k. Ему пришлось оставить Вельзевула на конюшне Летурно, когда он и Ноэ отправлялись вслед за злодеемкабатчиком, собиравшимся ограбить свою соседку, оказавшуюся Саррой Лорьо. Там Вельзевул и должен был оставаться до сей поры, так как Гектор и Ноэ совсем забыли об оставленной лошади. Почему же она теперь оказалась в Париже, и почему на ней едет кто-то чужой?

Это казалось так невероятно Галяру, что сначала он думал, уж не введен ли он в заблуждение разительным сходством. Но в ответ на его оклик лошадь остановилась и, как ни впивался незнакомец шпорами в ее бока, упорно не двигалась с места. Тогда Гектор поспешил подъехать к незнакомцу – как ни был он огорчен и подавлен своей несчастной любовью, он не мог отнестись безучастно к тому, что любимая лошадь находится в чужих руках.

– Черт возьми, сударь,- крикнул он, поравнявшись с незнакомцем."- Я хотел бы знать, откуда у вас моя лошадь: сами ли вы ее украли или только купили у конокрада?

Всадник, к которому обратился Гектор с этой вызывающей речью, был одет в широкий плащ, совершенно скрывавший его фигуру. Широкополая шляпа была так глубоко надвинута на лоб, что лица незнакомца нельзя было рассмотреть.

– Эта лошадь принадлежит мне, и я не обязан вам никаким отчетом! – ответил незнакомец, снова пришпоривая Вельзевула.

Но на этот раз конь оказал возмущенное сопротивление такому способу обращения. Он сделал прыжок, взвился на дыбы, затем со всего размаха остановился и нагнул голову, так что незнакомец, не ожидавший подобной выходки, вылетел из седла, и, как говорится, "закопал редьку" шагах в десяти. По счастью для себя, он попал головой в большую кучу мусора, так что этот невольный прыжок нисколько не повредил ему. Он сейчас же вскочил на ноги, но Вельзевул уже отскочил в сторону и с радостным ржаньем подбежал к своему хозяину, который не мог не расхохотаться во все горло над неприятным приключением незнакомца.

Последний обнажил шпагу и в бешенстве подскочил к Гектору, державшему Вельзевула за повод.

– Отдайте мне лошадь,- сказал он,- она моя!

– Вы ошибаетесь,- возразил Гектор,- вы же сами видели, что мне было совершенно достаточно позвать ее, чтобы она вернулась ко мне, предварительно сбросив чужого!

– Она моя, я купил ее! – повторил незнакомец.

– Охотно верю этому, сударь, – ответил Гектор,- на конокрада вы непохожи. Но вы купили лошадь, которую кто-то украл у меня. Я нашел ее и беру обратно. Это – мое право!

– Допустим! – нетерпеливо согласился незнакомец.- Но я могу заплатить вам вторично за нее!

– Моя лошадь не продажная, сударь!

– Да вы даже не знаете цены, которую я готов предложить вам за нее!

– Это безразлично! Повторяю вам, что моя лошадь не продажная.

– Предлагаю вам за нее сто пистолей!

– Благодарю, но не соглашаюсь.

– Ваша лошадь необходима мне во что бы то ни стало. Назначьте сами цену, и я не торгуясь заплачу вам ее.

– Я – дворянин, а не конский барышник! – и, сказав это, Гектор, раздраженный неуловимой надменностью, звучавшей в тоне незнакомца, хотел отъехать, не выпуская из рук повода от узды Вельзевула.

Однако, как видно, незнакомец теперь потерял терпение.

– Ну, если так,- крикнул он,- нам придется решить вопрос поединком!

– Ну что же, черт возьми,- ответил Гектор,- это мне очень на руку. Я сегодня в отвратительном расположении духа и не прочь поразвлечься.

Он соскочил с седла, замотал повод Вельзевула вокруг шеи лошади Ноэ и обнажил шпагу. Незнакомец тем временем скинул плащ и тоже обнажил оружие, после чего сказал Гектору:

– Я ненавижу дуэль в потемках. Не соблаговолите ли вы пожаловать вот к тому фонарю?

– Охотно!

При свете фонаря они могли подробно осмотреть друг друга. Незнакомец оказался высоким и красивым молодым человеком с воинственным лицом, темными волосами и остроконечно подстриженной бородкой. От лба к левой щеке тянулся большой шрам, который, впрочем, отнюдь не обезображивал лица незнакомца. Что касалось его костюма, то дорогое золотое шитье, причудливыми арабесками пестрившее бархатный камзол, свидетельствовало, что незнакомец отнюдь не хвастался, говоря, будто способен заплатить любую цену, которую пришло бы в голову запросить Гектору за лошадь.

– Ну-с, приступим! – сказал Гектор. – Я еще раз возобновляю вам свое предложение!

– А я еще раз отказываюсь!

Шпаги со звоном скрестились. С первой же минуты Гектор убедился, что его противник – отличный мастер шпаги и что в его фехтовании сказывается та же твердая, основательная метода, которую де Галяр только что встретил у наваррского короля.

Но и Гектор тоже был неплохим фехтовальщиком. Он отличался вообще большим хладнокровием, а тут еще, с тех пор как его постигла безнадежная любовь, равнодушие к жизни или смерти удваивало смелость его атак. К тому же он обладал отличным качеством: он не забывал уроков, почерпнутых из поединков с другими лицами, и применял их на деле при первом удобном случае. Такой случай представился здесь, когда ему пришлось вспомнить о приеме, преподанном только что Генрихом Наваррским.

Случилось это вот как. – Сударь,- сказал незнакомец, отражая смелые атаки Гектора,- если бы вы знали, как сильно я нуждаюсь в вашей лошади, вы не отказали бы мне, потому что…но он закончил фразу криком бешенства, так как шпага Гектора нанесла ему рану в грудь.

– Так вот как? Ну так я не буду более щадить тебя, забияка! – и он нанес Гектору страшный удар.

Гектор парировал удар, но это не помешало незнакомцу все же ткнуть его в руку. Тогда де Галяр вспомнил о приеме Генриха Наваррского, и вскоре шпага незнакомца вылетела из его рук, тогда как шпага Гектора прижалась к его груди.

Незнакомец считал себя уже мертвым. – Вот удар, который мне только что показали! – сказал Гектор.- Теперь вы в моей власти, и я мог бы убить вас, если бы хотел!

– Ну так убейте меня! – спокойно ответил незнакомец.

– Нет, я не сделаю этого,- сказал Гектор.- Я только подумал, что, быть может, вам потому так нужна моя лошадь, что вы торопитесь на свиданье. А я… я сам люблю и понимаю, каково это…

– Да, я отправляюсь на свиданье, и меня ждет женщина,подтвердил незнакомец.

Гектор отнял свою шпагу от его груди и сказал: – В таком случае возьмите мою лошадь. Я не продаю, а даю ее вам взаймы. Можете прислать мне ее завтра в гостиницу "Руанская лошадь" на улице Святого Якова.

– Я только в том случае приму ваше предложение, если вы согласитесь пожать мне руку! – ответил незнакомец, тронутый благородством юноши.

– О, с большим удовольствием! – воскликнул Гектор и пожал руку незнакомцу, а затем, отпустив повод Вельзевула и передав его незнакомцу, грустно сказал: – Вот лошадь; скачите на ней, и да пошлет вам Господь счастья!

Грустный тон Гектора обратил на себя внимание незнакомца.

– Мой юный друг,- сказал он,- вы, кажется, очень несчастливы… Вы страдаете от несчастной любви?

– Увы,да!

– И ваше горе неисцелимо?

– Нет, неисцелимо.

Эти слова вырвались у Гектора стоном, в то время как он садился в седло, чтобы быстрым галопом погнать лошадь. В гостинице "Руанская лошадь" Гектор не застал никого из товарищей. Он ушел к себе в номер и там опять погрузился в свои мрачные думы. Однако прошло немного времени, в дверь постучали, и в комнату вошел Ноэ.

– Ты весь в крови! – воскликнул он, увидав окровавленного друга.

– Это пустяки,- ответил Гектор. – Ты дрался с кем-нибудь?

– Да, с незнакомцем, которому продали моего Вельзевула.

– Да что ты рассказываешь?

Тогда Гектор передал удивленному Ноэ все детали своего необычного приключения. Ноэ внимательно слушал рассказ и потом попросил товарища описать как можно подробнее наружность незнакомца.

– Он молод, высок ростом, очень красив, хотя через все лицо у него и идет большой шрам.

– Шрам? – переспросил Ноэ.

– Да.

– У него темная борода, подстриженная острием?

– Вот именно.

– А ты не заметил, что он немного картавит?

– Заметил! – удивленно ответил Гектор.- Разве ты знаешь его?

– И ты мог убить его?

– Господи, да как цыпленка! Ведь говорю тебе, что я держал шпагу у его груди!

Ноэ разразился фундаментальным проклятием, после чего крикнул:

– Ах ты тройной глупец! Как же ты не почувствовал, что этот субъект – наш злейший враг?

– Наш… враг?

– Да, конечно! В твоих руках была жизнь человека, который поклялся убить нашего короля, а ты выпускаешь его! Да знаешь ли ты, кто это? Это герцог Генрих Гиз, по прозванью Балафрэ!..


Х

Каким же образом Генрих Гиз получил лошадь Гектора? Чтобы объяснить это, мы должны вернуться к самому началу нашего настоящего рассказа.

Читатели, конечно, помнят, что Пандрилю удалось бежать из погреба Сарры, куда его посадили до прибытия полиции. Разумеется, выбравшись из погреба, он направился прежде всего к кабачку. Как ни был умственно ограничен этот гигант, он понимал, то дом Летурно не может служить ему надежным убежищем. Но он тут же сообразил, что его беглеца, до утра не хватятся, а ведь там, в кабачке "Добрые католики", хранилась немалая пожива. Жаль было бросить на произвол судьбы все богатства, награбленные покойным кабатчиком, да и куда денешься без денег? Тогда Пандриль осторожно прокрался в зал кабачка и был немало удивлен царившим там беспорядком. Пандриль не знал, что Ноэ и Антуан Перришон только что распили здесь пару бутылок вина, и не мог объяснить себе, кто здесь хозяйничал.

Вид поднятого люка еще больше смутил его. Он взял фонарь и спустился в погреб, но вдруг с диким воем выбежал оттуда: около лестницы лежал труп пажа, убитого Пандрилем некоторое время тому назад.

В суеверном мозгу недалекого великана сейчас же сложилась страшная картина: убитый им паж явно поднимался наверх и пил там вино, а затем, утолив жажду, опять спустился вниз, чтобы улечься в бочку, служившую ему ложем; но хмель свалил покойника с ног, и мертвый паж упал с лестницы, не добравшись до бочки.

Это нелепое предположение произвело такое потрясающее впечатление на глуповатого Пандриля, что он опрометью бросился вон из кабачка. Он уже не думал о богатствах покойного Летурно, его уже не манил заветный кожаный мешочек, битком набитый золотыми монетами. Нет, об одном только думал Пандриль – как бы поскорее выбраться из этих страшных мест и убежать далеко-далеко!

Когда Пандриль пробегал мимо конюшни, оттуда раздалось ржанье Вельзевула. Пандриль вбежал в конюшню, быстро оседлал лошадь, вскочил в седло и понесся во весь дух.

Вельзевул уносил его все дальше и дальше от страшного дома. Пандриль принялся размышлять. Он сознавал, что мало еще уйти из рук мертвого пажа, а надо спастись также и от живой полиции, это же, пожалуй, будет гораздо труднее. Ведь она не могла не обратить внимания на оборванца дикого вида, скачущего верхом на дорогой лошади; ведь у всякого стражника сейчас же должны были явиться подозрения такого сорта, что их было бы достаточно, чтобы Пандриля арестовали. Ну а из рук полиции будет не так легко вырваться, как из погреба Сарры Лорьо!

Что же из этого следовало? Вывод был так ясен, что он не ускользнул даже от ограниченного парня. Ну, разумеется, надо продать лошадь! Во-первых, это даст некоторую сумму денег, без которых шага не сделаешь; вовторых, он, пеший, уже не стал бы обращать на себя внимание, тем более что тогда было такое время, когда оборванцы положительно наводняли Францию.

Итак, лошадь надо было продать. Но как сделать это? О, в этом для Пандриля не было ни малейшего затруднения. У Летурно был знакомый кабатчик, имевший заведение недалеко от Монмартрских ворот. Этот кабатчик в смысле -%'*.-ke способов наживы недалеко ушел от Летурно и промышлял, между прочим, скупкой краденых лошадей. Каждый раз, когда Летурно и Пандриль приканчивали какого-нибудь запоздавшего путника, Пандриль в ту же ночь уводил лошадь на продажу к этому тайному покровителю конокрадов. К немуто и направился он теперь, не зная, конечно, что этот кабатчик был в то же время агентом герцога Гиза.

Когда Пандриль добрался до этого кабатчика, он застал калитку открытой, но из дома не пробивалось ни единого луча света. Пандриль привязал лошадь к кольцу, вделанному у ворот, и вошел в дом.

– Это ты, Кревкер? – раздался изнутри голос. Пандриль в смущении остановился.

– Это ты? – повторил голос.- Нет? Так кто же это? Дверь открылась, и из внутренних комнат хлынул целый поток света. Остолбеневший от неожиданности Пандриль увидел, что к нему подскочили два молодых человека с обнаженными шпагами, тогда как третий грубо схватил парня за шиворот и, сильно встряхивая, крикнул:

– Кто ты? Что тебе здесь нужно? Все спуталось в маленьком мозгу большого Пандриля. Ни с того ни с сего он рухнул на колени и завопил:

– Пощадите, дорогие господа, пощадите! Это не я… я ничего не сделал! Я не покушался на убийство Сарры Лорьо, это – Летурно!

Читатели, может быть, соблаговолят вспомнить, что всего несколько дней тому назад сестра Генриха Гиза, герцогиня Монпансье, говорила брату о необходимости разыскать Сарру Лорьо, чтобы на ее сближении с Генрихом Наваррским построить разрыв последнего с Маргаритой. Поэтому легко себе представить, какое впечатление произвели слова Пандриля на человека, державшего его за шиворот и бывшего ни более ни менее как самим герцогом Гизом.

– Что такое? – сказал последний.- Ты убил Сарру Лорьо?

– Нет, нет, это не я, это Летурно,- завопил великан.- Да и не удалось ему… Пришли какие-то господа, которые застрелили его…

– Какие господа?

– Я не знаю их!

У Пандриля от страха зуб на зуб не попадал. Герцог понял, что сначала надо успокоить парня.

– Болван! – сказал он.- Ведь мы не полицейские и о наказании преступлений не беспокоимся. Поэтому стоит только тебе рассказать нам поподробнее всю эту историю с Саррой Лорьо, и мы отпустим тебя с миром. Даже больше… Вот, гляди! – и герцог, вынув из кармана кошелек, набитый золотом, бросил его на ближний стол.- Эти деньги будут твоими, если ты ничего не утаишь от нас. Но, если ты вздумаешь запираться или лгать, мы тут же повесим тебя. Ну, выбирай!

Вид золота ободрил Пандриля и развязал ему язык. Он рассказал, как Летурно выследил соседку, узнал в ней Сарру Лорьо и порешил ограбить ее. Но, когда они приступили к исполнению этого намерения, ворвались два каких-то господина, которые и убили на месте Летурпо, а его, Пандриля, посадили в погреб, откуда он преблагополучно удрал.

Герцог сразу решил, что одним из дворян, освободивших Сарру, должен был бы быть непременно Генрих Наваррский, и подумал: "Ну что же, в таком случае дело на мази. Надо будет сообщить об этом сестре Анне, и она уже придумает, что нам делать далее".

Затем он обратился к Пандрилю: – А знаешь ли, парень, что после этой истории тебе опасно показаться на улице? Ты не сделаешь и десяти шагов, как первый встречный полицейский возьмет тебя за шиворот, и пройдет всего какая-нибудь неделька, как тебя вздернут на виселицу. Нет, тебе лучше всего остаться здесь! – Генрих Гиз отошел от двери и, приблизившись к лошади, принялся рассматривать ее.- Что за чудное животное! – воскликнул он.- Я покупаю ее у тебя и даю тебе двадцать пистолей!

Глаза Пандриля загорелись алчностью, и он только низко поклонился в ответ.

– Значит, ты останешься здесь,- продолжал герцог.- Я беру тебя к себе на службу!

– Я вижу, что ваша честь такой щедрый барин, служить которому одно удовольствие,- ответил Пандриль.- И если понадобится убить кого-нибудь…

– Может быть, и придется,- ответил Гиз и, обратившись затем к Гастону де Люкс, сказал ему: – Сядь на эту лошадь и отправляйся в Медон. Скажи Анне, чтобы она больше не искала, потому что мы уже нашли. Кроме того, скажи ей, что завтра вечером я повидаюсь с нею!

Гастон вскочил на лошадь и отправился.


XI

Герцог Гиз никогда не выходил днем. Прячась в кабачке, затерявшемся за городскими валами, он решался выходить лишь тогда, когда наступала ночь. Тогда он старательно закутывался в плащ, надвигал на лоб широкополую шляпу и отправлялся к своему главному агенту Ла-Шеней или же бродил в окрестностях Лувра, так как дела наваррского короля очень интересовали его.

Кроме того, с наступлением ночи в этот маленький дом приходила какая-то таинственная личность, после ухода которой герцог сейчас же посылал гонца к своей сестре, герцогине Анне. Этой таинственной личностью была Екатерина Медичи.

Королева-мать навещала герцога Гиза в самых разнообразных костюмах. То она являлась одетая пажом, другой раз – монахом, третий – прислугой. На следующий вечер после того, как Пандриль случайно попал на службу к герцогу, она тоже явилась, одетая в монашескую рясу.

– Ваше величество, – сказал ей герцог, когда она вошла к нему в комнату,- я нашел Сарру Лорьо!

– Неужели? – радостно сказала королева, а затем, вспомнив о Рене, прибавила с мрачной иронией: – Я знаю кое-кого, кто был бы очень доволен, если бы мог знать, где она находится!

Герцог понял эти слова так, будто Екатерина имеет в виду наваррского короля, и сказал:

– Через час я буду знать, известно ли ее местопребывание наваррскому королю или нет, и навещает ли он ее!

– Но, герцог, это совершенно невозможно! – сказала королева.- Неужели вы думаете, что Генрих Наваррский…

– Сейчас я докажу вам, что это возможно. Пожалуйста, накиньте на голову свой капюшон! – сказал Гиз, а когда королева сделала это, он крикнул Пандриля и сказал ему: – Расскажи вот этому монаху все, что произошло вчера в доме Сарры Лорьо.

– Ого! – сказала королева, выслушав знакомую нам историю.Здесь есть много странного! А каковы были собою эти дворяне? – спросила она Пандриля.

– Один из них носит большую белокурую бороду. Товарищ называл его как-то странно…

– Ноэ?

– Вот именно. У другого – черная борода, и он выше ростом первого, но как его зовут, я не слышал. В этом смутном описании приметы Гектора де Галяр могли действительно показаться подходящими к наваррскому королю, и немудрено, если Екатерина подумала, что товарищем Ноэ в этом приключении должен был быть Генрих Наваррский.

– Чтобы убедиться окончательно,- сказал герцог,- я отправлюсь сам побродить около дома. Вот мы и увидим, ходил ли он туда. Где я могу увидеться с вами?

– Здесь. Я подожду вас,- ответила Екатерина.

– Хорошо,- сказал герцог, делая Пандрилю знак следовать за ним. Пандриль повел герцога к дому Сарры. Они были уже в двух шагах от него, когда герцог услыхал стук копыт бешено мчавшейся лошади.

– Ого! – сказал герцог.- Вот человек, который очень торопится!

Они остановились, притаясь в тени забора, тянувшегося в этом месте дороги. Стук лошадиных копыт слышался все ближе, и наконец они увидели совсем невдалеке силуэт лошади и всадника.Лицо не было возможности разглядеть в наступившей темноте, но в тот момент, когда всадник почти поравнялся с наблюдателями, лошадь чего-то испугалась и шарахнулась в сторону. Ее испуг продолжался самое короткое время, и вскоре всадник опять понесся дальше, но, в то время как лошадь закапризничала, с уст всадника сорвалось характерное гасконское проклятие, и герцог Гиз сейчас же узнал своего тезку и соперника.

Он выждал, пока стук копыт не замер у ворот дома Сарры, и сказал Пандрилю:

– Я ухожу, а ты останься здесь, пока этот всадник не уйдет отсюда. Постарайся заметить, сколько времени он пробудет в доме, и, вернувшись, скажи мне!

Затем герцог отправился домой.

– Ну что? – нетерпеливо спросила его королева-мать.- Вы видели его?

– Не видел, но слышал, что в сущности одно и то же.

– И он у Сарры? – Да, ваше величество!

Королева погрузилась в недолгую задумчивость. – Он был у Сарры вчера, был сегодня,- следовательно, по всей вероятности будет и завтра,- сказала она затем.- О, если бы Маргарита знала это!

– Но я надеюсь, что она узнает? Королева улыбнулась под капюшоном одной из своих обычных загадочных, многозначительных улыбок, а затем сказала:

– Дорогой герцог, мы оба стоим лицом к лицу перед критическим моментом, когда мы должны бить наверняка. До сих пор Генриху Наваррскому покровительствовала любовь его жены, имеющей громадное влияние на короля Карла. Но, если жена отвернется от Генриха, король тоже лишит его своего покровительства.

– Но мне кажется, что Маргарита не станет любить Генриха более, если убедится в его неверности! – воскликнул Генрих Гиз.

– Полно, милый герцог! – покровительственно ответила королева.- Вы очень опытны в делах политики, но в любви ровно ничего не понимаете. Правда, Маргарита способна возненавидеть мужа в тот день, когда в ее руках будут доказательства его измены. Но как доставить ей эти доказательства?

– Я отправлюсь к ней и подтвержу эту измену под своим честным словом!

– Она не поверит вам. Ведь любовь слепа.

– Ну а если я покажу ей Генриха сидящим у ног Сарры?

– Это было бы трудно. Прежде всего поверьте, что, пока около Маргариты будет находиться эта тонкая бестия Нанси, вам не придется повидать Маргариту. А если даже вы и добьетесь свиданья, эта пронырливая девка, которая очень расположена к наваррскому королю, сумеет убедить Маргариту, что она плохо видела, что ее обманули и тому подобное…

– Что же нам делать, по-вашему?

– Первым делом необходимо избавиться от Нанси.

– Но, помилуйте, нельзя же убивать женщину!

– Кто говорит вам об убийстве? Ее просто надо похитить.

– Но как сделать это?

– Это я возьму на себя. Затем мы отправим ее на некоторое время к герцогине Монпансье, которая должна будет постеречь ее.

– Хорошо,- сказал герцог.- Я сегодня же увижусь с сестрой и передам ей это.

– Отлично! – ответила королева.- Значит, дело решено, и мы будем действовать.

Через десять минут герцог уже мчался в Медон на Вельзевуле, и тут-то с ним и случилась история, которую мы описали в девятой главе. Мы знаем, что из этой истории, заключавшейся во встрече и дуэли с настоящим хозяином лошади, герцог выпутался вполне благополучно. Через час он уже сидел у сестры в ее медонском домике и совещался с нею относительно похищения Нанси и способа вновь вернуть любовь королевы Маргариты.


XII

На следующий день вечером, после свидания герцога Гиза с королевой-матерью, королева Маргарита сидела у себя совершенно одна, если не считать Нанси, которая озабоченно сновала по комнате. Вот уже целый час Нанси была у Маргариты, а наваррская королева не проронила ни единого слова, пребывая в глубокой и мрачной задумчивости. Долее Нанси не могла вынести подобную неопределенность и, желая вызвать королеву на объяснения, спросила:

– Разве вы не будете одеваться, ваше величество?

– Нет! – сухо ответила Маргарита.

– А ведь обыкновенно вы, ваше величество, по вечерам навещаете короля.

– Сегодня я не пойду.

– Ваше величество чувствуют себя нездоровой?

– Нет.

– Или обеспокоенной чем-нибудь?

– Да,- ответила королева, вздрогнув.

– Но чем же? – уже совсем без стеснения спросила Нанси.

– Как ты думаешь, любит ли меня муж? – ответила Маргарита вопросом на вопрос.

"Гм!.. Небесные хляби разверзлись, и гроза разражается!" – подумала Нанси, а вслух сказала:

– Но я не понимаю такого вопроса, ваше величество! Вы сами должны отлично знать, что король обожает вас!

Маргарита ничего не ответила на эту фразу и опять погрузилась в свою мрачную задумчивость. "Ничего,- подумала Нанси.- Раз уж она начала говорить, она до чего-нибудь обязательно договорится". Прошло несколько минут. Наконец Маргарита спросила:

– В каком часу ушел из дома король?

– Но я, право, не знаю, государыня… кажется, после ужина.

– Ага! – мрачно кинула Маргарита.

– Но ведь вы сами знаете, ваше величество, что у его величества, вашего супруга, болезненная страсть мешаться в политику.

Маргарита отошла от окна и уселась за рабочим столиком. Она помолчала несколько минут, а потом сказала:

– Уж очень поздно занимается политикой король!

– Поздно? – переспросила Нанси. – Ваше величество, вероятно, хотите сказать "слишком рано"? Ведь король так молод…

– Я хочу сказать, что он занимается политикой слишком поздно ночью.

– Ну так что же? Бывают дела, которые нельзя делать днем.

– Да знаешь ли ты, что вчера он вернулся под самое утро!.. Неужели?

– А потом…- Маргарита остановилась в нерешительности.

– Господи!..- смеясь сказала Нанси.- Можно подумать, что вы ревнуете его величество!

– У меня для этого достаточно оснований. В последнее время он стал холоден, задумчив…

– Его величество с головой ушел в политику!

– Но мне не нравится, зачем он мешает в политику женщин,- сказала Маргарита, решив наконец выложить своей наперстнице всю правду.

– Женщин? – с негодованием повторила та.

– Да, женщин, которые дарят ему расшитые носовые платки,- и с этими словами Маргарита швырнула Нанси платочек, который до сих пор она нервно мяла в судорожно зажатой руке.

Нанси подхватила платок, тщательно осмотрела его со всех сторон и в заключение расхохоталась.

– Как, ты смеешься? – возмущенно крикнула королева. – О, я понимаю, что это нехорошо с моей стороны… Если, ваше величество, узнаете правду…

– Правду?

– Быть может, вы прогоните меня.

– Прогоню тебя?

– Конечно, я была не права… Я понимаю… Ведь это я дала его величеству этот платок.

Маргарита просто не верила своим ушам. Нанси казалась вконец переконфуженной; она смущенно потупилась и имела вид страшной грешницы.

– О, не принимайте этого во зло, ваше величество! – смущенно пробормотала она.- Ведь я готова отдать за вас всю свою кровь.

– Да скажешь ли ты толком наконец! – нетерпеливо крикнула Маргарита.- Это твой платок?

– Мой, государыня.

– И ты дала его королю?

– О, нет, я только одолжила его. Я слишком бедная девушка, чтобы дарить платки из тонкого батиста, доставшиеся мне по наследству от предков.

– Но как же это случилось, что ты одолжила королю платок?

– Если бы я была уверена заранее в прощении вашего величества, я все рассказала бы вам!

– Да я прощаю тебя, прощаю! Говори только, пожалуйста!

– Я ведь люблю посмеяться и похохотать… Ну так вот, вчера вечером я встретила его величество, вашего супруга, на маленькой лестнице, которая ведет к потерне. Я гуляла по берегу реки…

– С Раулем, конечно?

– Да, с ним… Ну вот, когда я возвращалась домой, было довольно темно, на лестнице стоял полный мрак. В то время как я поднималась наверх, оттуда кто-то спускался. Мое платье производило страшный шум, и спускавшийся вполголоса окликнул: "Кто идет?" Я не узнала голоса, подумала, что это господин Пибрак, и решила подшутить над ним. Когда он поравнялся со мной, я обняла его обеими руками за шею и измененным голосом шепнула: "Я – знатная дама, которая безумно влюблена в вас, но никогда не решалась признаться в этом". Тогда повстречавшийся мне человек громко расхохотался, и я, к своему ужасу, узнала, что это – король… Что мне делать? Я хотела бежать, но король схватил меня и сказал: "Так вы любите меня, прекрасная незнакомка? В таком случае скажите мне свое имя, чтобы я мог сообщить его королеве Маргарите!" Тогда я стала отчаянно отбиваться, и в конце концов мне удалось вырваться, но мой платок остался в руках его величества.

Маргарита смеялась словно сумасшедшая во время этого рассказа. Затем она сказала:

– Так вот как было дело? Ах ты проказница! А я-то… Представь себе, сегодня утром я нашла этот платок под подушкой Анри, и с этого момента хожу как потерянная!

– Если бы вы, ваше величество, соблаговолили рассказать мне о своем горе, все объяснилось бы раньше!

– Да, но не думай, что мои муки кончились!

– Ах, государыня, но ведь его величество искренне обожает вас!

– Да куда же он уходит по ночам?

– Уж это – дело политики, ваше величество. Наступило краткое молчанье. Затем Нанси вкрадчиво сказала:

– Может быть, вы позволите мне, ваше величество, пойти немного прогуляться?

– С Раулем, конечно!

– Ах, этот бедный мальчик! Я обещала выйти за него замуж, когда ему исполнится двадцать лет, и ему приходится ждать еще целых два года… Надо же мне заботиться, чтобы он не терял терпенья!

– Хорошо, ступай! – сказала королева, улыбаясь.

– Ах, вы так добры, ваше величество! – пролепетала Нанси, сейчас же убегая. Однако она отправилась не на прогулку, а побежала в прихожую апартаментов короля Карла, где дежурил Рауль. Тот кинулся ей навстречу.

– Идем скорее, ты нужен мне,- сказала она. Рауль попросил товарища-пажа побыть на его месте и отправился за Нанси.

Она провела его в свою комнату и, тщательно заперев дверь, сказала:

– Ах, друг мой!.. Если бы ты знал, какую грозу мне удалось отвести!

– Что вы говорите! – удивленно спросил Рауль. – Ну да! Королева Маргарита ревнует своего супруга, и далеко не без основания, потому что ты ведь помнишь, что я рассказывала тебе вчера о разговоре, подслушанном мною через замочную скважину?

– Между королем Генрихом и Ноэ? Помню.

– Но понимаешь ли, какой ужас? Ведь король пробыл у своей Сарры до утра!

– Ну, и королева…

– Королева нашла под подушкой платок, который дала Сарра своему венценосному обожателю!

– Ах, черт! – По счастью, на платке не оказалось никакой метки или значка, так что мне не трудно было придумать целую историю. Я сейчас расскажу тебе ее, а ты постарайся запомнить дословно! – Нанси рассказала Раулю то, что она перед тем налгала Маргарите, и затем продолжала: – Теперь вот что. Ты должен выйти на берег реки и ждать там, пока король не вернется. Обыкновенно он возвращается прибрежной потерной. Ты остановишь его и расскажешь ему все, что случилось. Скажи ему, чтобы он рассказал королеве всю эту басенку ранее того, как она начнет спрашивать. Я же буду на страже около королевы.

– Ну хорошо,- сказал Рауль.- Допустим, что на сегодня гроза отведена. Ну а завтра?

– Завтра… Ну, это другое дело. Никакого "завтра" даже и не будет. Я сегодня же вечером увижу наваррского короля и поговорю с ним с глазу на глаз. Ручаюсь тебе, что я заставлю его клятвенно обещать мне не бывать более у Сарры.

– Ну, едва ли…

– Полно! Я не очень-то неловка в таких делах, ты сам знаешь. Что же касается графа де Ноэ, то за то, что он разыскал красотку-еврейку, о которой наш король и думать забыл, я проучу его как следует!

– Ах, Нанси, дорогая моя Нанси! – сказал паж.- Вы такая женщина, каких больше нет!

– Дурачок! – ответила она, взяв Рауля за розовый подбородок.- Ну а теперь пойдем к реке. Мы погуляем там полчасика, а потом ты останешься на страже.

Они взялись за руки и направились на набережную. Погуляв там, Нанси простилась с Раулем и через ту же потерну направилась обратно во дворец. Но, когда она дошла до темной лестницы, ей не пришлось сделать и двух шагов, как ее обхватили две сильные руки, и не успела девушка издать крик, как на лицо ей легла глухая маска. Затем Нанси скрутили веревкой, подняли на руки и понесли куда-то…


XIII

Нанси скрутили так быстро, глухую маску, не пропускавшую звуков, ей наложили на лицо так прочно, что девушка не могла ни оказать сопротивление насильникам, ни хотя бы крикнуть о помощи. К тому же на лестнице было так темно, что Нанси не могла рассмотреть, с кем ей приходится иметь дело. Все это в значительной степени усложнило ее положение; к тому же еще, должно быть, для большей безопасности, поверх маски ей накинули на голову какой-то капюшон, который доходил до самой шеи и не только ослеплял, но и грозил задушить девушку.

Сопротивляться было бесполезно, и Нанси спокойно предоставила себя воле похитителей, не тратя времени на лишнюю борьбу и только стараясь как можно подробнее воспринять все доступные ей впечатления, по которым можно было бы судить о том, что с нею собираются сделать.

После того как похитители с Нанси несколько раз поднимались и опускались по лестнице, она почувствовала, что ее кладут на какое-то зыбкое ложе. Вдруг последнее заколыхалось еще более, и Нанси поняла, что ее везут кудато. В тот же момент кто-то склонился к ее уху и прошептал:

– Если вы хотите избавиться от маски, от которой вам трудно дышать, ее снимут. Но помните: стоит вам только крикнуть, и вас убьют на месте. Сообщите знаком свое согласие.

Нанси утвердительно кивнула головой. Тогда незнакомец просунул руку под капюшон и отстегнул завязки маски.

Теперь Нанси стало немного легче, но только очень немного. Правда, она могла дышать гораздо свободнее, могла слышать и говорить, но зато не могла видеть, так как плотный капюшон закрывал ей лицо, а связанные за спиной руки лишали ее всякой свободы действий.

Мы уже достаточно знакомы с этой хитрой, пронырливой девушкой, чтобы представить себе ее дальнейшее отношение к этой истории. Досада Нанси была очень велика, но она понимала, что теперь не время выражать в резкой форме свое негодование и что всякая форма сопротивления равно окажется вредной и даже опасной для нее самой. Поэтому она прежде всего захотела отдать себе отчет в происходящем и, откинувшись с удобством на спину, принялась думать.

Кому могло понадобиться это похищение? Личных врагов у нее не было, как не было и пламенных отвергнутых поклонников. Следовательно, это похищение не было актом мести против нее лично. Для чего же оно предпринималось? Для того, чтобы на время устранить ее. Значит, она комунибудь мешала? Но кому и в чем?

Не надо было обладать даже такой ясностью и логичностью мышления, которой отличалась Нанси, чтобы догадаться, в чем тут дело. Из подслушанного ею разговора Лагира с Ноэ она знала, что герцогиня Монпансье решила поссорить наваррскую королевскую чету и вновь свести своего брата с Маргаритой. Эта ссора могла быть достигнута возбуждением в наваррской королеве ревности, для чего надо было отыскать и подсунуть Генриху Наваррскому скрывшуюся красотку-еврейку. Теперь Генрих нашел Сарру. Ясно, что это стало известно Гизам, и они решили "ковать железо, пока оно горячо". Для большего успеха задуманного предприятия они решили отстранить ту, которую весь Лувр звал "тонкой бестией" и которая горячо стояла на страже интересов наваррской четы.

"Так – думала Нанси под плавное покачивание экипажа.Значит, меня приказал похитить герцог Гиз? Что же, это по крайней мере галантный человек, и от него мне нечего опасаться для себя лично!"

Затем она сказала своему соседу: – Я не знаю, куда вы увозите меня, я не настаиваю на том, чтобы вы разъяснили мне это. Но вы должны согласиться, что в конце концов я только слабая, беззащитная женщина, с которой грех обращаться настолько сурово, как это делают сейчас.

– Я действую в силу полученных приказаний,- ответил незнакомец.

– Но, быть может, вы все-таки развяжете мне руки? А то мне страшно больно от веревки!

– Извольте, но при условии, что вы не будете делать попыток к бегству.

– Клянусь вам! – К тому же это могло бы стоить вам жизни.

– Как? Вам приказано убить меня?

– Только в том случае, если вы окажете сопротивление.

– Ну так я обещаю вам вести себя тихо, смирно!

Незнакомец развязал руки Нанси.

– А вы не снимете с моего лица этого противного капюшона? – вкрадчиво продолжала Нанси.

– Нет, потому что вы не должны видеть, куда вас везут.

– Ах, этот капюшон душит меня!

– Ваше мученье продлится недолго; ведь менее чем через час мы прибудем на место.

– А! Тем лучше! – и Нанси снова откинулась на сцинку сиденья. Мулы, несшие повозку, бежали веселой рысцой, и путники быстро подвигались вперед. Прошло менее часа, и экипаж вдруг остановился.

– Вот мы и приехали,- произнес незнакомец, вылезая первым из экипажа, а затем, подав Нанси руку, сказал ей: – Обопритесь на мою руку и следуйте за мной!

Нанси знала, что пленник, рассчитывающий бежать из плена, главным образом должен проявить полную покорность и послушание. Поэтому она покорно пошла за своим похитителем. Сначала ей пришлось подняться на пять ступенек кверху, затем по хлопанью дверей она поняла, что ее ведут через ряд комнат. В одной из этих комнат, где пол был покрыт пушистым мягким ковром, ее спутник остановился и снял с нее капюшон.

Нанси первым делом кинула вокруг себя пытливый, жадный взгляд. Она была в небольшом, но кокетливо убранном салоне, который удивительно подходил к описанию, сделанному Лагиром в рассказе Ноэ о его пребывании у герцогини Монпансье.

"Так! – подумала девушка.- Теперь я знаю, где я. Остается еще узнать, что предполагают делать со мной!"

Она перевела взор на своего похитителя. Это был высокий человек, фигура которого скрывалась монашеской рясой, а лицо – широкой бархатной маской.

"Сразу видно осторожных, предусмотрительных людей!" – подумала насмешливая девушка.

Таинственный незнакомец постучал в дверь; та сейчас же открылась, и на пороге показался юноша в костюме пажа с небольшой маской на лице. Паж вежливо поклонился Нанси; она ответила ему изящнейшим реверансом.

Предполагая, вероятно, что Нанси не понимает понемецки, незнакомец обратился к пажу со следующими словами на этом языке:

– Где госпожа?

– Она собирается в Париж.

– Значит, мы останемся одни?

– Вернее сказать, здесь останусь я один, так как вы должны сопровождать ее.

– Ты уверен в этом?

– Совершенно.

– Но известно ли тебе, что ты отвечаешь за эту девушку?

– О, будьте спокойны! Затем господин в маске подошел к Нанси, которая сделала вид, будто не поняла ни слова из немецкого разговора.

– Итак, милочка,- сказал он,- вы предупреждены и знаете, что попытка к бегству может стоить вам жизни.

– Я и не думаю о бегстве. Но все же мне хотелось бы знать, сколько времени меня продержат здесь.

– Несколько дней.

– А потом?

– Потом вас отправят обратно в Лувр.

Нанси сделала незнакомцу кокетливый реверанс и промолвила: – Крайне признательна вам за доставленные мне сведения! Незнакомец ушел. Тогда Нанси внимательно посмотрела на пажа. Последний тоже был замаскирован, но его маска очень мало закрывала лицо и не скрывала ни красивого белого лба с голубыми прожилками вен на висках, ни аппетитного подбородка, ни прелестных голубых глаз, горевших страстью, томностью и нежностью.

По существу Нанси была совершенно неиспорченной девушкой. Но она была женственна, кокетлива и проказлива по натуре, да и жизнь в развратном Лувре многому научила ее. Поэтому она в совершенстве умела использовать все чары чувственного женского обаяния.

Присмотревшись повнимательнее к пажу – это был уже знакомый нам Амори,- Нанси нашла, что он должен отлично подойти к задумываемому ею опыту. Видно было, что мальчик еще никогда не любил, что он только еще становится мужчиной и переживает пору первых страстных, хотя и бесформенных грез о любви. Это опасный период в жизни мужчины. В этом возрасте все существо мальчика-юноши безудержно стремится к восторгам страсти, но недостаток жизненного опыта мешает разумно отнестись к объекту ее; отсюда вытекает та масса ошибок, даже несчастий, которыми заканчиваются эти первые попытки реализовать свои страстные грезы. Нанси, зная это, подумала, что не трудно будет увлечь мальчика, вскружить ему голову, заставить забыть обо всем на свете, и решила сейчас же приняться за это.

Амори уселся в дальнем уголке салона и оттуда любовался девушкой. Она сразу произвела на него сильное впечатление, заставив сильнее забиться его влюбчивое сердце. К тому же она была еще и несчастна! Ее грубо похитили, ее везли связанной, ей было душно под тяжелым капюшоном!.. Заставить страдать такое милое, нежное, красивое созданье!.. О, как жестоки люди!..

А Нанси раскинулась на оттоманке и приняла бесконечно скорбный, бесконечно страдающий вид, не забыв при этом положением тела повыгоднее подчеркнуть все изящное богатство своей фигуры. Незаметно наблюдая за пажом, она видела, что его взор все более сверкал страстью, и время от времени она горестно вздыхала, что заставляло бедного юношу вздрагивать всем телом.

Прошло несколько времени в этом молчании, прерываемом лишь скорбными вздохами Нанси. Наконец Амори не выдержал и сказал дрожащим голосом:

– Боже мой, барышня, как видно, вас мучает сильное горе! Нанси ничего не ответила; она закрыла лицо руками, и Амори подумал по вздрагиванию ее плеч, что она плачет.

– Господи! – вздохнул он.- В первый раз в моей жизни мне противно следовать данным мне приказаниям!

Нанси отняла руки от лица, кинула на Амори обворожительный, манящий взгляд и грустно сказала:

– Спасибо на добром слове! Затем она опять погрузилась в глубокую меланхолию. Но паж уже не мог молчать более: начав говорить, он должен был договорить до конца.

– Мне приказано сторожить вас,- сказал он,- поэтому я и сторожу вас. Но поверьте, в душе я страстно жажду, чтобы вас скорее отпустили на свободу.

– О,- сказала Нанси, небрежно пожав плечами,- мне решительно все равно, жить ли здесь или в Лувре… Паж удивленно посмотрел на нее.

– Да видите ли,- продолжала Нанси,- мне тяжело жить среди всех этих важных господ и высокопоставленных дам. Я была бы крайне счастлива, если бы мне удалось осуществить свою мечту…

– Вашу мечту? Какую?

– Ах, простите, я забылась на минутку… Я не знаю вас, вы – мой палач, а я заговорила с вами как с другом. Но что поделаешь! Бывают такие минуты, когда не можешь удержаться от излияний…

– Ах боже мой, но почему бы вам и не говорить со мною, как с другом? – краснея, сказал Амори.- А между тем… если бы вы знали…

Он умолк, окончательно сконфуженный и раскрасневшийся, словно пион.

– Сколько вам лет?

– Шестнадцать!

– В вашем возрасте люди обыкновенно еще не умеют быть злыми…- промолвила Нанси, нежно взглянула на юношу и добавила: – К тому же у вас очень добрый вид.

– Сударыня… – И я буду говорить с вами как с родным братом. Паж подошел к оттоманке и уселся поближе к Нанси. Та взяла его за руку и заговорила:

– Вот видите ли, моей мечтой было жить самой тихой, скромной жизнью где-нибудь подальше от Лувра и Парижа… Так хотелось бы встретить человека, который полюбил бы меня!

– Как? – с трепетом восторга спросил паж.- Неужели " a никто не любит?

– Никто! – скромно вздохнула Нанси. – И вы сами никого не любите?

– Но кого же мне любить, раз я еще не встретила героя своих грез?

У бедного пажа голова окончательно пошла кругом и в глазах забегали какие-то радужные точки. Влажный, нежный взгляд девушки чаровал его и производил на него какое-то магнетическое действие. А тут еще Нанси положила на подушку свою полную бело-розовую ручку, которая небрежно играла кистью… Не сознавая хорошенько, что он делает, паж осмелился взять эту руку и поднести ее к своим губам.

– Что вы делаете? – удивленно спросила шустрая камеристка.

– Ах! – простонал паж.- Со мной происходит что-то странное.

– В самом деле? – воскликнула Нанси и тут же удвоила чарующую нежность взгляда.

– Мне кажется, что… если вы… захотите, то я… буду… страстно любить вас! – смущенно пробормотал юноша.

– Вы? – воскликнула Нанси.

– О, да! – ответил паж, бросаясь на колени перед девушкой. "Попался, голубчик!" – с торжеством подумала она.


XIV

Нанси оставила пажа несколько секунд трепетать у ее ног, но затем, резко выдернув руку, оттолкнула юношу.

– Мой милый незнакомец, я очень польщена вашей любовью, но…- она засмеялась коротким насмешливым смешком, который подействовал на пажа подобно ледяной воде, вылитой на горячую голову, и продолжала: – Но я осторожна и не покупаю кота в мешке. Прежде чем я отвечу на ваши страстные излияния, я хочу видеть ваше лицо!

– О! – смущенно сказал паж, сконфуженно поднимаясь с колен.

– Не буду спорить,- продолжала хитрая девушка, предательски поглаживая низко склоненную голову пажа,- с вида вы очень статный молодец, но это не мешает тому, чтобы без маски вы оказались уродом… Ведь как знать чего не видишь? – Нанси кинула на пажа убийственный взгляд.- Помимо того, даже если бы вы и оказались совершеннейшим по красоте юношей, все же для меня это вопрос самолюбия. Господи, конечно, я совершенно неопытная девушка; но мало ли историй наслушалась я9 Вот такой же речистый паж вскружит голову бедной девушке, а потом…

– Но я не из таких,- крикнул Амори, снова кидаясь на колени и принимаясь с жаром целовать руки девушки.- Я действительно люблю и буду вечно любить вас!

– Полно! – ответила Нанси.- Еще час тому назад вы меня и в глаза не видели, а теперь вдруг…

– Но поймите, что, увидев вас,я сразу испытал какоето странное, необъяснимое ощущение,-пламенно перебил ее юноша.- И я сразу понял, что могулюбить только вас, всю жизнь, вечно…

Нанси прервала страстные излияния Амори взрывом смеха, после чего сказала:

– Но в таком случае имеется еще лишнее основание, gb.!k вы показали мне свое лицо!

– Я не смею сделать это,- ответил паж.- Мне приказано не снимать маску, чтобы вы не узнали меня при встрече и не проведали, где именно вы были укрыты после похищенья.

– Вот это мило! – смеясь, воскликнула Нанси.- Вы говорите мне о своей любви, клянетесь любить вечно, а сами не хотите, чтобы я узнала вас при встрече? Хорош, нечего сказать! – Нанси принялась хохотать словно сумасшедшая, окончательно смущая и без того смущенного юношу.- Ну нет, милый друг! – продолжала она, насмеявшись вволю.- При таких обстоятельствах не трудитесь говорить мне о любви. Пожалуйста, исполняйте свою обязанность тюремщика! Ведь в конце концов разве вы не самый обыкновенный тюремщик?

– Ну, да… мне приказано… стеречь вас…

– А когда будет решено отпустить меня, я не должна узнать вас! И, зная это, вы все-таки предлагаете мне свое сердце? Удобно, нечего сказать!..

– Я сделаю все, что вы хотите! – взволнованно сказал паж.

– Оставьте меня в покое! – небрежно ответила Нанси.- Не смейте говорить мне о своей любви!.. Я хочу или всего, или мне ничего не нужно. Разве вы мужчина? Вы ребенок, боящийся, что его высекут.

От этих слов вес затуманилось в голове влюбленного пажа, и, забыв о своем долге, он сорвал с себя маску.

Увидев очаровательное юношеское лицо, полное бесконечного обаяния, Нанси подумала:

"Ого, да он прелестен на диво! Им можно увлечься… Но нет, нет, следует все время думать о Рауле… Это необходимая предосторожность в данный момент".

Паж с трепетом ожидания смотрел на нее. Тогда Нанси обхватила его голову обеими руками и запечатлела на его лбу поцелуй, который влил огонь в жилы влюбленного. Затем она привлекла его к себе, усадила рядом с собою на оттоманку и сказала:

– Вы прелестный парень! Как вас зовут?

– Амори.

– Какое очаровательное имя!.. Ну а теперь, милый Амори, давайте поговорим серьезно.

– "Серьезно"?.. О, какое это отвратительное слово!

– Да, но это необходимо.

– Но о чем же я могу говорить с вами, кроме того, что я бесконечно люблю вас?

– Запрещаю вам повторять мне это, пока вы не выслушаете меня.

– О, говорите только…

– Видите, голубчик: по-моему, любовь напоминает счастье тем, что зачастую она всего только один раз стучится к нам в дверь, и, если вовремя не отворить ей, она более не возвращается. Вот поэтому я уже давно дала себе клятву не капризничать и, если меня полюбит достойный человек, не отвергать его.

– О, я люблю вас всеми силами своей души!

– Я верю вам, но… Что, если бы я сказала вам: "Мне ненавистна жизнь среди интриг луврского двора; я хотела бы бежать с вами, чтобы укрыть нашу любовь в безвестном уединении?

– Я с восторгом согласился бы! – А если бы я прибавила: "Ночь еще не прошла. У нас имеется несколько часов до того времени, когда начнет светать"?

– Так бежим сейчас же! – пламенно воскликнул паж.

– Бежим? Но куда? Нельзя же блуждать без цели! Вы сами откуда, милочка?

– Из Лотарингии.

– А там хорошо?

– О, старый замок моего отца затерялся в лесах на берегу Мерты…

– Ваш отец богат?

– Он не богат, но у него есть чем жить… И с каким восторгом он примет вас, когда узнает, как я люблю вас!

– Хорошо, но как нам бежать отсюда?

– Это нетрудно.

– Разве здесь никого нет?

– Нет, я один с вами.

– В таком случае едем, едем сейчас же!

– У меня здесь лошадь; я посажу вас с собою в седло, и мы быстро умчимся. Пойдемте на конюшню; я задам лошади корма, оседлаю ее, и мы понесемся навстречу своему счастью!

Они отправились на конюшню. Юный дурачок стал хлопотать около лошади и все время лихорадочно сыпал проектами будущего счастья с Нанси. Они обвенчаются в первой же деревушке у первого же встречного священника; затем они прямо отправятся в замок к отцу Амори…

Нанси с внутренней улыбкой выслушала этот бред. У нее не был составлен детальный план бегства, но она заботилась только о том, чтобы как-нибудь выбраться из Медонского леса, а там уже… там видно будет!

Оседлав лошадь, осмотрев подпругу и освидетельствовав, заряжена ли пара пистолетов, находившаяся в седельной кобуре, Амори сказал:

– Ну вот, все готово! Теперь я побегу только за плащом…

– Ах, если бы вы прихватили что-нибудь и для меня тоже, а то ночь очень холодна! – попросила Нанси.

– Хорошо,- сказал Амори и, взяв факел, убежал к дому, оставив Нанси в темноте.

Девушка подошла к дверям конюшни и стала задумчиво смотреть на темное небо, усеянное яркими звездами… Видно было, что она что-то соображает. Наконец, тряхнув головой с решительным видом, она вернулась в конюшню, подошла к лошади, ощупью нашла кобуры и вытащила оба пистолета.

Она только успела сделать это, как вбежал Амори. В его руках был плащ герцогини Монпансье.

– Вот это для вас, дорогая моя! – сказал он.

– Хорошо, – ответила Нанси, прислоняясь к стене и пряча сзади пистолеты.- Сверните плащ и прикрепите его к седлу. Паж занялся этим делом, а Нанси громко рассмеялась.

– Что с вами? – удивленно спросил Амори. Нанси отступила на два шага назад, подняла пистолет до уровня головы Амори и сказала:

– Если вы только тронетесь с места, милочка, то, клянусь спасением своей души, я застрелю вас на месте!

Взгляд Нанси уже не чаровал нежностью и меланхолической грустью; наоборот, теперь он горел надменностью, решительностью и твердостью. Несчастный паж понял в этот миг, что он оказался просто игрушкой в руках хитрой камеристки.


XV

Нет языка, на котором можно было бы выразить остолбенение пажа Амори. Он смотрел на Нанси и не верил своим глазам; он слушал ее речь, но не понимал ее. – Вот что, милочка,- сказала тем временем безжалостная Нанси,- время красивых слов и любовных клятв миновало. Нам нужно объясниться. Прежде всего скажу вам, что меня зовут Нанси.

– Я знаю это,- пролепетал паж.

– Я первая камеристка ее величества королевы наваррской.

– Мне это говорили.

– Так вот сегодня вечером на меня вдруг кинулись неизвестные мне люди, связали меня, усадили в экипаж и доставили сюда, где доверили вашей охране. Я считаю этот поступок актом величайшего насилия, ну а против насилия допустимо бороться всеми доступными средствами!

– Иначе говоря,- с рыданьем вырвалось у бедного пажа,- я просто несчастный глупец, которого обошли как ребенка? – и, подчиняясь вспыхнувшему в нем бешенству, он сделал шаг вперед к Нанси.

– Берегитесь! – крикнула та.- Я убью вас! Инстинкт самосохранения взял верх над бешенством пажа, и он остановился.

А Нанси, по-прежнему спокойная, продолжала, улыбаясь:

– И позвольте спросить вас, за кого же вы меня приняли? Ведь и у меня тоже имеется старик отец, владеющий старым замком. Я девушка из хорошего дома, и было бы неслыханным обстоятельством, если бы женщина моего ранга вдруг вздумала бежать с хорошеньким пажом навстречу разным приключениям. Фи!.. Я была узницей; мне надо было во что бы то ни стало вернуть свободу, и случай помог мне сделать это… Конечно, я очень сожалею, что это неприятное приключение случилось именно с вами. но что поделаешь, если сегодня меня во что бы то ни стало ждут в Лувре?

– Ну, что же,- рыдая воскликнул паж,- в таком случае убейте меня.

– Полно!.. Вы слишком милы, чтобы не послушаться меня. А я хочу предложить вам следующее: я запру вас в доме, так что дело получит такой вид, будто вы уступили силе.

– Нет,- крикнул паж,- лучше убейте меня, потому что я слишком люблю вас, чтобы перенести разлуку… И, раз вы меня не любите…

– Вы с ума сошли? – остановила его Нанси.- На каком основании вы так отчаиваетесь? В данный момент я – камеристка королевы наваррской, которую грубо похитили и которая хочет вырваться на свободу, а вы – паж герцогини Монпансье.

– Как? – воскликнул паж.- Вы знаете это?

– Я знаю все, знаю, у кого, где и зачем я очутилась. Ну, так вы сами понимаете, что при этих обстоятельствах я не могу видеть в вас друга. Для меня вы – враг, по отношению к которому позволительны все военные хитрости. Но если в один прекрасный день я стану просто Нанси, а вы – просто Амори, то… как знать? Быть может, я и вспомню о наших сегодняшних мечтах и проектах!

– Вы опять смеетесь надо мной!

– К чему стала бы я делать это теперь? Ведь я свободна, и вы не сможете удержать меня.

– Я и не стану удерживать… Я люблю вас, и для меня единственный закон – ваша воля!

– Нет, я не могу уехать так! Завтра вернется герцогиня и потребует у вас отчета, куда я девалась.

– Ну что же? Я скажу ей всю правду!

– Ну, и герцогиня кликнет людей, которые повесят вас на первом суку?

– О, нет, этого не будет! Я – дворянин, и люди моего звания умирают не на виселице, а под топором!

– Ну а что за благо умереть под топором?

– Я умру, думая о вас, Нанси!

– Нет, я не хочу, чтобы вы умерли; я хочу еще рад видеть вас… Я хочу, чтобы на вас не пала ответственность за мое бегство.

– Вы хотите невозможного! – Ну вот еще! Вы сейчас увидите! Вернитесь в дом и принесите вина и две кружки! Они прошли в дом, и Амори исполнил желание девушки.

– Отлично! – сказала она тогда. – Теперь налейте вина в оба стакана. Так! А теперь отойдите в сторону и не шевелитесь!

Амори хотя ничего и не понимал, тем не менее исполнил приказание. Тогда Нанси выплеснула содержимое одного стакана в камин, а в другой высыпала порошок, находившийся в коробочке под камнем ее перстня, и сказала:

– Выпейте вино!

Амори безмолвно подчинился и одним глотком опорожнил стакан. Тогда Нанси улыбаясь посмотрела на него и спросила:

– Вы все еще ничего не понимаете?

– Нет.

– Ну, так слушайте меня внимательно! Вы только что приняли снотворный порошок, совершенно такой же, которым угостили в этом доме гасконца Лагира.

– Как, вы и это тоже знаете?

– Я все знаю, говорю вам! Теперь слушайте, что вам надо отвечать на расспросы о моем бегстве. Мне захотелось пить, и я попросила вас принести мне вина. Я предложила вам выпить со мной, вы не нашли причин отказать мне, но вскоре после того, как вы выпили вино, вами овладела непреодолимая сонливость и вы больше ничего не помните. Поняли, милочка?

– Понял, но…

– Тут не может быть никаких "но", и, если вы любите меня, вы сделаете так, как я вам говорю… Конечно, герцогиня будет взбешена, но взыскивать с вас она не может, так как никакой вины за вами не окажется… Однако как быстро действует это средство! Вы уже пошатываетесь, ваши глаза слипаются…

– В самом деле,- пробормотал Амори,- мною овладевает странное опьянение.

Он не договорил. Его глаза внезапно закрылись, и он рухнул на стул в глубоком сне. Тогда Нанси закуталась в плащ герцогини Монпансье, вернулась в конюшню, распахнула ворога, вскочила в седло и погнала лошадь полным карьером, думая:

"Господи, Господи! Лишь бы мне вовремя приехать в Лувр!.. Лишь бы без меня там ничего не случилось!"


XVI

Прошло уже гораздо более часа с тех пор, как Нанси отпросилась у Маргариты пойти погулять, а она все не возвращалась обратно. Но Маргарита была очень снисходительна к влюбленным, а к Нанси в особенности; к тому же в данный момент она не нуждалась в ее услугах, тем более что она твердо решила не ложиться спать до возвращения домой своего супруга.

Вдруг в дверь тихо постучались.

– Войдите! – крикнула Маргарита в надежде, что это вернулся Генрих Наваррский. Но она ошиблась; это была королева-мать. Она вошла с самой медоточивой улыбкой и ласково произнесла:

– Здравствуй, милочка, здравствуй, моя дорогая девочка!

– Ваше величество, я ваша слуга,- ответила Маргарита, у которой сердце тревожно забилось, так как она знала, что ласковость королевы-матери никогда не предвещает ничего хорошего.

– Так как я знала, что ты одна,- продолжала королева,- то я пришла посидеть с тобой.

– Как? Вам известно, что моего мужа нет в Лувре? – испуганно спросила Маргарита.

– Я даже знаю, где именно он находится сейчас,- ответила Екатерина с лицемерной улыбкой.

Сердце молодой королевы снова судорожно забилось, но она все же не стала спрашивать и ограничилась кратким замечанием:

– Значит, вы, ваше величество, более осведомлены, чем я.

– Ах, бедная моя девочка! – сказала Екатерина, сопровождая свои слова душераздирающим вздохом.

Несмотря на твердое намерение Маргариты не поддаваться тому, что она считала просто хитрой ловушкой, новым предательством королевы-матери, в ее душе вновь вспыхнули ревнивые подозрения, усыпленные ложью Нанси.

– Но позвольте, однако,- воскликнула она,- раз вы чтото знаете, то почему вы не договариваете до конца?

– К чему? – лицемерно ответила Екатерина.- Все равно ты любишь его… А потом… наваррский король молод, сумасброден… Может быть, он несмотря ни на что, в душе любит тебя…

– Да говорите же, в чем дело! – воскликнула Маргарита, дрожа от волнения.- Разве вы не видите, как терзают меня ваши недомолвки?

– Ты этого хочешь?

– Умоляю вас на коленях об этом!

– В таком случае я должна начать несколько издалека. Слыхала ли ты когда-нибудь о существовании Сарры Лорьо?

– Той самой, мужа которой Рене…

– Я говорю не о муже, а о жене!-поспешно перебила королева.

– Я не только слыхала о ней, но даже видела ее однажды!

– Ну, и как она тебе показалась?

– По правде сказать, я тогда даже не обратила на нее внимания.

– Напрасно!.. Ведь эта женщина поразительно красива.

– К чему вы говорите мне все это? Вы хотите сказать, что Анри любит эту женщину?

– Дорогая Маргарита, да успокойся же… Ты так бледна! Ну, мало ли что бывает? Генрих молод, а Сарра так красива… полно, успокойся! Лучше кликни Нанси и ложись спать, а во сне ты забудешь все свои огорчения…- и, кинув эти полные неясных намеков слова, Екатерина выползла из комнаты, как выползает ядовитая змея, сделав свое страшное дело.

Маргарита так и осталась стоять посредине комнаты, словно пораженная громом. Ее Анри!.. Да возможно ли это?

В коридоре за дверью послышался какой-то шум; кто-то поднимался по лестнице, примыкавшей к коридорчику. Маргарита прислушалась – это были мужские шаги.

"Наверное, это Анри!" – подумала она. Ей так захотелось поскорее избавиться от своих ревнивых сомнений, что она поспешно выбежала в коридорчик. Действительно, по лестнице поднимался какой-то мужчина.

– Это ты? – спросила Маргарита и обняла мужчину, вступившего в коридорчик.

Но тот ничего не ответил. – Это ты, Анри? – повторила Маргарита.

– Да, это я! – ответил тот. Маргарита отскочила, как ужаленная: это не был голос ее мужа. Правда, она узнала этот голос… Когда-то он заставлял ее сердце горячее и быстрее биться, и обладателя его действительно звали Анри… Но все это прошло, миновало, кануло в вечность…

От неожиданности, испуга и изумления у Маргариты так закружилась голова, что она покачнулась и непременно бы упала, если бы этот другой, ныне чужой ей Генрих, герцог Генрих Гиз, не подхватил ее в свои объятия и не помог войти в комнату.

Но момент первого изумления быстро прошел, и, овладев собой, юная королева гордо крикнула:

– Что вам нужно здесь и как вы осмелились забраться в мою комнату?

– Маргарита? – с мольбой сказал герцог.

– Уйдите отсюда, герцог, сейчас же уйдите! Но вместо того, чтобы подчиниться ее приказанию, Генрих Гиз встал перед нею на колени и страстно сказал:

– Нет, Маргарита, я не уйду отсюда до тех пор, пока не скажу тебе всего того, что я выстрадал во время нашей разлуки.

– Но уходите же, несчастный!.. Ведь мой муж может вернуться каждую минуту. Он убьет вас!

– Ваш муж? – презрительно переспросил Генрих.- Не бойтесь, он не скоро придет, потому что ему некогда; в этот час он лежит у ног вашей соперницы Сарры Лорьо!

– Вот как? – крикнула Маргарита.- Уже второй раз мне называют сегодня это имя. Значит, и вы тоже обвиняете наваррского короля в измене супружескому долгу?

– Да! – холодно ответил герцог.

– И вы докажете мне его измену?

– Я покажу вам его у ног этой женщины, если вы соблаговолите последовать за мной!

– О, если это так, если Генрих изменил мне, так горе ему! – крикнула молодая женщина.

– Пойдемте, и вы сами увидите! – повторил герцог.

Маргарита с судорожной торопливостью накинула плащ, надела маску и знаком предложила герцогу идти вперед. Ревность дурманила ей мозг и заставляла забыть всякую осторожность. Одна только мысль горела в ее голове: увидеть, убедиться, а потом… отомстить!

Они шли молча, будучи заняты каждый своими мыслями. Вначале герцог пытался завести разговор с Маргаритой, растрогать ее сердце воспоминаниями о былом счастье, но она резко прервала его излиянья, сказав:

– Герцог, я пошла за вами вовсе не для того, чтобы выслушивать ваши любовные признанья, а ради того, чтобы вы доказали мне на деле справедливость своих обвинений!

– Ну, так поторопитесь,- ответил ей герцог, подчиняясь моменту сильной злобы,- ускорьте шаги, потому что ваш Анри не будет сидеть всю ночь напролет у ног красавицы Сарры!

Маргарита вспыхнула и ускорила шаги. Так дошли они до Монмартрских ворот. Никто из них не проронил более ни слова, и только увидев себя вместе со своим спутником среди каких-то пустырей, наваррская королева спросила:

– Куда вы завели меня?

– Видите ли вы огонек, который горит в той стороне?

– Да. Это там! У Маргариты сильно закружилась голова, ноона собрала всю свою энергию и снова ускорила шаги. Наконец они подошли к забору, окружавшему сад дома Сарры. Здесь герцог поднес руки ко рту и протяжно и уныло свистнул. С дерева ему ответили таким же свистом, и вскоре рядом с герцогом показалась гигантская фигура.

– Это ты, Пандриль? – спросил Гиз.

– Я!

– Он все еще там?

– Да. Тогда они двинулись вперед под предводительством великана Пандриля. Дойдя до большого тополя, росшего у самой ограды, Пандриль остановился и проворно, словно кошка, взобрался на дерево. Оттуда он подал герцогу знак.

– Он все еще там,- шепнул тогда герцог на ухо Маргарите. По знаку герцога Пандриль обхватил низко росший сук обеими ногами и откинулся верхней частью тела назад. Тогда герцог взял на руки Маргариту и подал ее Пандрилю; последний с ловкостью акробата вновь выпрямился и поднял наваррскую королеву достаточно высоко, чтобы она могла увидеть творящееся в доме Сарры Лорьо.

Переведя дух, Маргарита взглянула по направлению к открытому освещенному окну. Сарра сидела, а Генрих Наваррский стоял около нее на коленях и страстно целовал ей руки. Маргарита слабо вскрикнула и безжизненно повисла на руках Пандриля. Тот снова спустил ее вниз и передал герцогу, который жадно взвалил на спину молодую женщину и унес ее, как зверь уносит свою добычу.


XVII

В то время как герцог Гиз уносил бесчувственную Маргариту, Нанси как ветер неслась к Парижу. Подъехав к прибрежной потерне, она увидела Рауля, который добросовестно расхаживал взад и вперед.

– Рауль! – окликнула его Нанси, осаживая лошадь. Паж вне себя от изумления подбежал к ней: он никак не мог понять, откуда появилась Нанси, да еще верхом, когда он сам видел, как она скрылась внутри дворца.

– Как? Это вы? – спросил он, не веря своим глазам.

– Я, я! Возьми повод! – ответила она, соскакивая с лошади.- Говори скорее: наваррский король вернулся в Лувр?

– Нет.

– А ты не видел, чтобы кто-нибудь выходил из Лувра?

– Да ведь вы не поручали мне следить за выходящими!

– Ну а все-таки?

– Сначала я увидел двух людей, которые вышли из бокового выхода. Один из них нес что-то на своих плечах. Они подошли к экипажу, дожидавшемуся их немного в стороне…

– Отлично! Ну а известно ли тебе, кто эти люди?

– Нет.

– А что они несли?

– Тоже не знаю!

– Ну, так я скажу тебе, что они несли меня… Только теперь мне некогда давать тебе объяснения… Больше никто не выходил?

– Не так давно вышла какая-то дама в сопровождении мужчины.

– Через потерну?

– Да.

– Боже мой, неужели? Привяжи скорее куда-нибудь лошадь и иди со мною! Только достань свой кинжал, потому что Лувр больше не безопасен для меня!

Рауль быстро исполнил требование Нанси, подал ей руку, и оба они без всякой помехи добрались до комнаты Маргариты.

Дверь туда была открыта, и ни в спальне, ни в гостиной, ни в кабинете наваррского короля не было никого.

– Боже мой! – пробормотала Нанси.- Теперь для меня совершенно очевидно, что несчастье совершилось.

– Я еще нужен вам? – спросил Рауль.

– Ну конечно. Побудь вот здесь, в кабинетике! – и Нанси втолкнула его в кабинет, примыкавший к спальне, а затем стала ждать.

Пробило два часа, и в коридоре послышались шаги. а затем в дверь постучали- Нанси сейчас же отперла дверь – перед нею был наваррский король.

– Здравствуй, милочка,- дружески сказал ей Генрих, похлопывая ее по щеке.- Что это ты так встревожена?

– У меня много забот, государь!

– А где же королева?

– Не знаю, право. Очень может быть, что она отправилась вернуть по назначению вышитый носовой платок, который ваше величество заняли где-то прошлую ночь!

– Что ты болтаешь о платке? – быстро спросил Генрих бледнея.- Шутки в сторону: где королева?

– Но я, право, не знаю, государь!

– Как ты не знаешь? Королева никогда не выходит из Лувра в это время, а если бы она и вышла, то она предупредила бы тебя!

– Но меня не было в Лувре в это время!

– Где же ты была?

– Меня везли связанной по рукам и ногам с глухой маской на лице и с капюшоном на голове.

– Да кто же это сделал?

– Те, кто находят мое присутствие при ее величестве стеснительным для своих планов, то есть люди герцога Гиза. Ваше величество! Я не знаю, что здесь произошло, мне неизвестно, где королева, но что вам угрожает катастрофа, это я знаю!

Не успела Нанси договорить свою пророческую фразу, как дверь резко распахнулась, и на пороге показалась Маргарита. Королева была бледна, как статуя; ее глаза сверкали, ноздри широко раздувались… "Королеве известно все!" – подумала Нанси.

Войдя в комнату, Маргарита остановила свой сверкающий взор на муже, затем обернулась к Нанси и повелительным жестом указала ей на дверь, промолвив:

– Вон! "Так! Теперь я в немилости!" – подумала камеристка, уходя. Затем Маргарита подошла на шаг к супругу и сказала:

– Государь, вы перестали любить меня, потому что любите другую.

Генрих сделал отрицательный жест, но Маргарита не дала ему и слова сказать.

– Женщину, которую вы любите, зовут Сарра Лорьо!

– Но, Маргарита, клянусь тебе…

– Не клянитесь, потому что вы дадите ложную клятву. Час тому назад я сама видела вас на коленях перед нею! Эти слова словно молнией поразили Генриха. Тогда королева заговорила снова:

– Государь, я – ваша жена перед Богом и, как таковая, должна делить вашу политическую судьбу. Вы обманули меня, и я разлюбила вас. Но вашей политической союзницей я все же останусь!

– О, Маргарита, Маргарита! – крикнул Генрих, падая на колени и стараясь схватить супругу за руки.

Но она с негодованием отстранилась и холодно сказала:

– Государь, не извольте никогда более говорить мне о любви. То, что прошло, не вернется более. Отныне между мной и вами будет общей одна только корона. Для вас я останусь наваррской королевой, но не требуйте ничего от моего сердца – оно умерло для вас навсегда!

И, не удостаивая мужа более ни единым взглядом, Маргарита ушла к себе в комнату, где и заперлась на замок.


XVIII

Рауль остался спрятанным в кабинете подле спальни королевы, и его положение стало критическим. Наваррский король был в гостиной, королева – в спальне; выхода не было ниоткуда. Впрочем, к чести Рауля надо сказать, что он думал не столько о своем освобождении, как о немилости, постигшей Нанси; причем был уверен, что стоит королеве застать его в этом кабинетике, и ее гнев на Нанси еще увеличится.

А опасность этого была близка. Несколько раз королева собиралась войти в свой кабинет, и уже бралась за ручку двери, но каждый раз почему-то отказывалась от этого намерения. Поглядывая в замочную скважину, Рауль видел, что королева то садилась в глубокой задумчивости, то принималась взволнованно ходить по комнате. Вдруг он с радостью увидел, что она решительно направилась к двери, выходившей в коридор. Терять время было нельзя. Рауль выскочил из своего убежища, скользнул к двери… и нос к носу столкнулся с наваррской королевой, которая хотела было пойти к матери, но в самый последний момент раздумала.

Увидев Рауля, он вскрикнула от неожиданности.

– Что вам здесь нужно? Как вы сюда попали? – нахмурившись, спросила она, но тут же угадала все. Она знала что в ее отсутствие Рауль пришел, чтобы поухаживать за Нанси, что их застал приход короля и он не успел спрятаться. И, забывая про свое собственное горе, она с насмешливой улыбкой спросила его: – Ты приходил сюда повидать Нанси?

Рауль краснел и бледнел, не находя слов для ответа. Тогда королева взяла его за руку, ввела в комнату и тут спросила:

– Ты был здесь, когда я вошла?

– Да.

– Тебя спрятала Нанси? Да? Ну, значит, ты слышал все, что здесь произошло? В таком случае, милый мой, ты проник в мою тайну и знаешь, что король изменил мне?

– Ах, ваше величество,- ответил Рауль,- ведь я знал это еще задолго до сегодняшнего вечера, но мы с Нанси делали все, чтобы скрыть истину от вашего величества.

– Иначе говоря, вы старались обмануть меня?

– Мы хотели избавить ваше величество от лишних огорчений!

– О, как вы изобретательны! – с горечью сказала Маргарита. – Кроме того, Нанси придумала какой-то способ удалить отсюда госпожу Лорьо, но…

– Слишком поздно!

– Но клянусь вашему величеству, что Нанси…

– Нанси одурачила меня!

– Бедная Нанси! А ей-то еще досталось и без того в сегодняшнем приключении!

– В каком приключении?

– Да ведь ее похитили!

– Кого похитили!

– Да Нанси!

– Уж не сошел ли ты с ума, милый мой?

Но Рауль, твердо решивший возможно более выгородить Нанси, не отступил перед сухим, насмешливым тоном, которым говорила с ним королева, и передал ей все то немногое, что ему было известно о похищении.

Ого! – подумала Маргарита.- Раз Нанси решили похитить, значит ее опасались, хотели удобнее прокрасться ко мне… Так вот на что вы пускаетесь, господин герцог? Хорошо же! Расставаясь с вами, я обещала вам дать ответ относительно наших будущих отношений… Ну так вы получите такой ответ, какого вы заслуживаете!" Затем она сказала Раулю:

– Ступай к себе, дитя мое!

– Не послать ли мне Нанси к вашему величеству?

– Нет… Может быть, позднее я и решу простить ее, но теперь… Нет, сейчас я не могу видеть ее! Ступай!

Настаивать было невозможно, и Рауль вышел. На лестнице он достал из кармана маленькую свечку, высек огня и принялся подниматься на верхний этаж, где были помещения пажей и камеристок.

Когда он дошел до двери комнаты Нанси, он увидел странную картину: дверь эта была заперта, а на пороге перед дверью сидела сама Нанси и горько плакала.

– Милая Нанси,- сказал Рауль,- не плачьте, королева простит вас. Она сама сказала мне это!

– Как, ты видел ее? Ах, боже мой, теперь я вспомнила, что ведь я толкнула тебя в кабинетик.

– Королева в данный момент очень раздражена против – a,продолжал Рауль,- но ее раздраженье уляжется, и я ручаюсь, что завтра…

Нанси вытерла слезы и перебила Рауля вопросом:

– У тебя имеются друзья среди пажей?

– И очень много!

– Так видишь ли в чем дело, милочка. Я забыла от волнений свой ключ у королевы на столе и теперь не могу попасть к себе.

– Понимаю! Ну что же, идите ко мне, а я сам устроюсь у Готье.

Они пошли, и Нанси устроилась в комнате у Рауля.

– Ты очень мил, и я люблю тебя! – сказала ему девушка, когда он уходил. Рауль даже вздрогнул от удовольствия и весело пошел по коридору. Но в этот вечер юный паж чувствовал в себе необычную храбрость. Сделав шагов десять по коридору, он вернулся и постучал в дверь своей комнаты.

– Кто там? – спросил голос Нанси.

– Это я, Рауль,- ответил паж самым смиренным голосом.

– Что тебе нужно?

– Мне необходимо сказать вам кое-что! Нанси, обыкновенно крайне прозорливая, на этот раз отперла дверь без всяких знаков недоверия.

– Милая Нанси,- сказал Рауль,- я, видите ли, сообразил, что мне неудобно обращаться к кому-либо из пажей. Пойдут всякие расспросы да толки…

– То есть, иначе говоря, ты не знаешь, где тебе провести эту ночь?

– О, нет, я отлично знаю!.. Вот здесь в кабинете перед спальней отличная волчья шкура, на которой я могу великолепно выспаться!

Нанси хотела захлопнуть дверь, но юркий паж проскользнул у нее под руками.

– Что будет с моей репутацией? – чуть не плакала Нанси.Теперь благодаря вам она скомпрометирована!

– Ведь вы же знаете, что я люблю вас,- ответил он.- Ну а потом… разве мы все равно не должны жениться?

Нанси покраснела, словно вишня, но не решилась серьезно рассердиться: ведь было так поздно!..


XIX

На следующее утро Маргарита должна была обходиться без привычных услуг Нанси. Кое-как она справилась со своим утренним туалетом и задумчиво вышла в гостиную.

В десять часов к ней явился паж и передал письмо от наваррского короля. Маргарита взяла письмо и небрежно сунула его в бронзовую вазу.

Паж продолжал стоять.

– Ты ждешь ответа?

– Да, ваше величество!

– В таком случае скажи королю, что его письмо опущено в вазу, назначенную для писем, мною не читаемых! Паж вышел из комнаты со всеми признаками крайнего смущения. Когда он был уже на пороге, Маргарита окликнула его:

– Кстати, знаешь ли ты пажа Рауля?

– Да, ваше величество.

– Разыщи и пошли мне его! Через четверть часа явился Рауль. У него был сегодня какой-то не совсем обычной вид: он был бледен, взволнован, и его взор сверкал больше, чем всегда.

– Не можешь ли ты сказать мне, голубчик, где Нанси?

– Но… я не знаю… я… поищу…

– Постарайся найти ее и пошли сейчас же ко мне!

Прошло еще минут десять, и в дверь осторожно постучали. Это была Нанси, еще более бледная, взволнованная и смущенная, чем паж. Но Маргарита отнесла ее волнение за счет событий вчерашнего дня и поспешила улыбнуться своей любимице.

– Ну, подойди сюда, я прощаю тебя! – сказала она. Нанси почтительно поцеловала руку королевы и несколько ободрилась.

– Знаешь ли ты, что обманула меня? – спросила Маргарита.

– Я, ваше величество…

– Да, ты! Ведь ты знала истину и скрыла ее от меня!

– Ваше величество, – ответила Нанси, – преданность заставляет иной раз идти и на худшие дела, чем ложь. Но если бы я успела, то счастье вашего величества не было бы нарушено и по сию пору, так как я задавила бы зло в момент его зачатия. Ведь его величество…

– Прошу тебя,- холодно остановила ее Маргарита,- не упоминай мне больше никогда о наваррском короле. Эту ночь я так страшно страдала, что боялась не вынести мук и умереть. Но я выжила, и я… исцелена!.. Ну а теперь поговорим о другом. Знаешь ли ты, почему я решила простить тебя?

– Но мне кажется, что ваше величество… моя преданность…

– Ничего подобного. Просто ты мне нужна, я хочу с тобой посоветоваться, потому что ты хороший советчик. Но прежде всего должна сказать тебе следующее. Наваррский король своим поступком вырыл между собой и мной целую пропасть, но это не помешает мне оставаться наваррской королевой, и, как таковая, я разделю его судьбу, какой бы она ни оказалась. И в политике я буду ему верной подругой!

– Только в политике? – О, если бы это было иначе, я стала бы презирать сама себя! Но оставим это. Скажи лучше, что ты думаешь о герцоге Гизе?

– Я думаю, что он все еще любит ваше величество!

– Я сама знаю это… Но я не знаю, люблю ли его я!

– В таком случае разрешите мне, ваше величество, рассказать вам поучительную сказочку?

– Расскажи!

– Когда-то давно,- начала Нанси,- в стране Чудес и Волшебства жил-был десятилетний принц, который чувствовал большую любовь к цветам и деревьям. Король-отец покровительствовал этой склонности сына, так как находил, что монарх-садовник стоит выше монарха-солдафона…

– Он совершенно прав!

– Однажды утром юный принц прогуливался по саду среди им самим взращенных деревьев. Он хотел отведать плодов с любимого дерева, как вдруг заметил неподалеку другое дерево; оно было нисколько не лучше первого, но его плоды почему-то привлекли внимание принца. Конечно – юность… Недаром же она женского рода… вот и отличается непостоянством!

– Дерзкая! – сказала королева.

– Новое дерево так понравилось принцу, что старое стало ему казаться отвратительным. Он позвал садовника и приказал ему срубить его. Тот так и сделал. Тогда принц подошел к новому любимцу и сорвал с него плод. Но это плод оказался страшно горьким, и принц с негодованием отбросил его прочь. Тогда, раскаиваясь в своем непостоянстве, он поднял срубленное дерево и попытался приставить его к пню, но у бедного дерева не было больше корней, и оно тяжело рухнуло на землю.

– Твою сказочку надо понимать так, что герцог Гиз – срубленное дерево, а наваррский король – дерево с горькими плодами? – спросила Маргарита.

– К сожалению, да! – ответила Нанси.

– Но разве обманное дерево не заслужило наказания за то что его плоды не соответствовали красоте его вида?

– Гм… пожалуй! Но принц, во всяком случае, вознаградил себя, и в этой награде было также и наказание дереву. Пройдя несколько шагов, принц заметил в траве скромную ягодку, которая стыдливо притаилась в самой зелени. Принц сорвал ягодку, которая оказалась превкусной клубничкой, и остался очень доволен.

– Нанси,- смеясь, воскликнула королева,- ты умница! Ручаюсь, что ты готова сравнить эту клубничку с какимнибудь мелким дворянчиком – наивным, застенчивым, хорошеньким и вечно краснеющим?

– Имеющий уши слышать да слышит! – пробормотала Нанси.

– Хорошо, я подумаю о клубничке! – мечтательно сказала королева и взялась на перо.

Она написала следующее: "Дорогой герцог! Жизнь, как река, не течет вспять. Но ее берега порою бывают настолько красивы, что путник, спускающийся по течению, сохраняет о них вечное воспоминание. А ведь воспоминанья – лучше надежды… Ваша в прошлом Маргарита".

– Гм…- вполголоса пробормотала Нанси, когда королева показала ей это письмо.- Мне кажется, что Господь Бог сотворит чудо и перевернет все времена года. Или я ошибаюсь, или в этом году клубника в большом королевстве вызреет в… сентябре!

Но королева не слыхала этих слов: она мечтала… Однако мечтательное настроение не долго удержалось у нее, так как вскоре Маргарита сказала:

– Займись сейчас же упаковкой моих вещей и платьев в сундуки. Вот уже давно брат Франсуа приглашает меня побывать у него в Анжере. Теперь я не прочь проехать туда.

Нанси глубоко вздохнула.

– Что значит этот вздох? – удивилась Маргарита.

– Я тоже должна в свой черед просить совета у вашего величества!

– А этот совет может помешать моему путешествию?

– Нет, но…

– Да ну же! – нетерпеливо окликнула ее королева, видя, что Нанси колеблется и не решается говорить до конца.

– Может случиться, что ваше величество посоветует мне тоже отправиться в маленькое путешествие, из которого я вернусь… несколько иной…

– Да что за загадками говоришь ты?

– Ах, я в таком затруднении…

– Ты?

– Господи, ваше величество, нельзя же безнаказанно жить среди волков и в конце концов не завыть по-волчьи… Вот уже пять лет я живу в Лувре, и в это время мне пришлось наблюдать столько любовных интриг, что…

– Что это не осталось без влияния и на тебя тоже? Нанси вздохнула и потупилась.

– Гм…- сказала королева,- дело,.очевидно, обошлось не без участия Рауля. Любит ли он тебя, по крайней мере?

– Господи, он не раз уверял меня в своей любви, но ведь мужчины – такие обманщики.

– К сожалению, да! – вздохнула королева.

– Так или иначе, мы должны пожениться…

– Да, но через два года, кажется?

– Боюсь, что это будет теперь слишком долгим сроком,краснея, ответила Нанси.

– Ну хорошо,- решила Маргарита,- отправимся теперь в наше путешествие, а по возвращении сделаем твоего маленького пажа шталмейстером; я дам тебе приданое, и все устроится!


XX

Весь остаток этого дня королева Маргарита провела в полном одиночестве. Два раза супруг посылал ей письма, но последние разделили судьбу первого письма, то есть были кинуты непрочитанными в бронзовую вазу.

Королева-мать тоже порывалась проникнуть к Маргарите, но каждый раз Нанси заявляла ей, что наваррская королева не в состоянии видеть кого бы то ни было. А тем временем шла деятельная укладка вещей.

Только Раулю и удалось проникнуть в покои наваррской королевы, да и то по специальному приглашению: его почтили возложением на него секретной и важной миссии.

– Вот деньги, милочка! – сказала ему наваррская королева, вручая полный кошелек золота.- Ступай на улицу Дезэкю, в гостиницу "Белая лошадь". Там всегда можно получить напрокат экипаж и лошадей или мулов. Я не хочу, чтобы о моем отъезде знал кто-нибудь, а потому не обращаюсь к брату.

– Как, ваше величество, вы отправитесь в путешествие совершенно одни? – воскликнула Нанси.

– Нет, с тобой.

– В наемном экипаже?

– И притом с соблюдением строжайшего инкогнито! Так гораздо забавнее.

– И даже без всякого эскорта?

– Нашим защитником будет Рауль. Нанси опять покраснела, как вишня.

– Вот видишь, детка,- сказала ей Маргарита,- я никогда не разлучаю любящих сердец.

– Ах ты дурачок! – сказала Нанси, грозя пальцем Раулю.- Ты не заслуживаешь такого счастья!

Рауль в точности исполнил приказания королевы. В десять часов вечера около церкви Сен-Жермен-д'Оксеруа должен был ждать экипаж, запряженный парой отличных мулов, а для себя он дешево купил у приезжего дворянина превосходную верховую лошадь.

С наступлением вечера Маргарита приказала подать обед к себе в комнату и милостиво пригласила Нанси и Рауля разделить трапезу. Затем она написала три письма.

Первое было адресовано королеве Екатерине и гласило: "Ваше величество! Присоединяю к этому письму записку, которую Вам нетрудно будет передать герцогу Гизу, так как, по имеющимся у меня сведениям, Вы опять завели с ним дружбу после того, как еще недавно намеревались прирезать его из-за угла… Когда это письмо будет в Ваших руках, я буду уже далеко от Лувра и Парижа. Дело в том, что у меня с наваррским королем произошли некоторые разногласия насчет того, как лучше всего править нашим гасконским народом, и я решила совершить небольшое путешествие, чтобы лучше ориентироваться в вопросах политики, наблюдая нравы, обычаи и законы разных стран и народов. Я прошу Вас, государыня-мать, принять мои уверения в совершенном почтении и молю Небо, чтобы оно и впредь не оставляло Вас своим покровительством. Маргарита".

Мужу Маргарита написала следующее: "Государь! Ваше поведение причинило мне серьезное горе, которое только обострилось бы от пребывания в Лувре. Примиритесь с моим отсутствием в течение нескольких дней и считайте меня Вашим искренним другом. Советую Вам более, чем когда-либо, опасаться королевы Екатерины, Рене и нашего превосходного кузена герцога Гиза".

Затем королева написала еще письмо брату, королю Карлу IX. "Государь! Вы знаете, какую ненависть питаю я к политике, а потому, наверное, усмотрите в моем отъезде лишь женский каприз, но не более. Я отправилась с согласия мужа в небольшое путешествие для развлечения. Вы всегда выказывали мне, государь, большую дружбу, и я надеюсь, что Вы не откажетесь перенести часть ее на наваррского короля, у которого так много врагов при дворе, хотя он и является самым верным подданным Вашего Величества".

Запечатав все эти три письма, Маргарита положила их на самое видное место в своей комнате.

Между тем, пока она занималась корреспонденцией, Рауль с помощью преданного королеве швейцарца перетаскал ее багаж в гостиницу "Белая лошадь". К десяти часам все было готово, и королева, закутавшись в широкий испанский плащ, сошла в сопровождении Нанси по маленькой лестнице и через потерну вышла на набережную Сены. У церкви ее уже ожидал экипаж, запряженный парой бодрых мулов, и два мула с нагруженным на их спины ее багажом.

– Куда мы едем? – спросил Рауль, когда Маргарита и Нанси уселись в экипаж.

– По Анжерской дороге,- ответила королева. Рауль передал приказание погонщику мулов, а Нанси с хитрой усмешкой спросила:

– Скажите, государыня, в Анжере, наверное, жарко?

– К чему этот вопрос, милочка?

– Господи! – ответила Нанси.- Если там жарко, то, быть может, на ваше счастье, там еще удастся сорвать несколько клубничек!

Маргарита улыбнулась. Но вот погонщик взмахнул бичом, мулы дернули, и экипаж тронулся в путь, экскортируемый Раулем, который ехал у. правой дверцы.

Стояла очень темная ночь, и никто в Лувре не подозревал, что королева Маргарита расстается в этот час с дворцом, словно беглянка.


XXI

Итак, герцогу Гизу все же удалось поймать своего соперника в западню: Маргарита сама видела своего мужа у ног Сарры Лорьо и решительно отшатнулась он неверного. Но была ли права наваррская королева, полагаясь только на свои глаза?

И да, и нет! Конечно, самая снисходительная женщина не помирится с тем, чтобы ее муж дарил интимной дружбой другую женщину, но зато до сих пор между Генрихом и Саррой не было ничего нечистого, ничего запрещенного, и только разрыв с Маргаритой, вызванный гневным капризом последней, бросил Сарру вполне в объятья Генриха. Кроме того, в тот самый миг, когда Маргарита думала иметь воочию доказательства измены своего мужа, между королем и красоткой-еврейкой разговор шел не о любви, а действительно о политике, и, целуя руки Сарры, Генрих лишь благодарил ее за ее милое участие, которое, между прочим, выразилось также и в том, что вдова богача Лорьо предложила наваррскому королю пользоваться всем ее состоянием для своих политических целей.

Кроме того, Маргарита была неправа, говоря, что, любя другую, ее муж, следовательно, разлюбил ее. Она убедилась бы в ошибочности такого утверждения, если бы слышала, как он говорил, уезжая от Сарры:

– Как это странно!.. Трудно поверить, что можно было хотя и по-разному, но одинаково искренне любить двух различных женщин!

Вообще в этом свидании было мало радости для Генриха и Сарры. У нее просто сердце разрывалось при мысли, что в самом непродолжительном времени ей придется начать придуманную Ноэ комедию бегства, которой предполагалось заманить Генриха обратно в Наварру, а наваррский король был озабочен тем важным шагом, перед которым он стоял.

В чем заключался этот шаг, что он задумал – этого не знал даже его неизменный поверенный и друг Ноэ. Амори видел лишь, что его царственный друг серьезно озабочен; но, обиженный тем, что в последнее время Генрих не считал нужным держать его в курсе своих замыслов, он упрямо ни о чем не спрашивал. Поэтому случилось так, что, уезжая от Сарры после подсмотренного Маргаритой свидания, Генрих и Амори не обменялись ни словом.

Наконец наваррский король прервал молчание, спросив:

– Скажи, Ноэ, в Париже ли твой приятель Гектор?

– Нет, в данный момент его нет здесь.

– Ах, черт возьми!.. А я-то собирался послать его с важным поручением!.. Это крайне неприятно! Молодой человек показался мне умным и храбрым, что делало его особенно пригодным для этого поручения.

– У меня под рукой имеется человек, который окажется не менее пригодным, чем Гектор. Зовут его Ожье де Левис. Он тоже молод, храбр и умен.

– А где он сейчас?

– В нашей "главной квартире", то есть в гостинице "Руанская лошадь".

– Ну, так подъедем сейчас туда! Значит, ты думаешь, твой Ожье справится с серьезным поручением?

– Вы изволите забывать, ваше величество, что я не посвящен в тайну этого поручения; как же я могу судить достаточно безошибочно о пригодности человека к делу, сути которого я не знаю? – обиженно возразил Ноэ.- Вообще я должен почтительнейше заметить вашему величеству, что в последнее время я не могу похвастаться вашим прежним доверием.

– А знаешь почему? Да потому, что с тех пор как ты женился, ты перестал быть прежним Ноэ. Ты вечно всего боишься и постоянно придумываешь всякие глупости, желая заставить меня уехать из Парижа.

– Разве я делаю это для себя, государь!

– Хорошо, хорошо, можешь успокоиться! Мы уезжаем послезавтра и увезем с собой недурной залог! – с этими словами король нагнулся к уху Ноэ и шепнул ему что-то, заставившее вздрогнуть его спутника.- Можешь поверить мне,- продолжал он затем,- мы не будем медлить в пути! Да, Ноэ, время колебаний и сомнений прошло!

– Жребий брошен! – пробормотал Ноэ, вздыхая, но сейчас же прибавил: – Теперь все хорошо. Быть может, я был не прав, уговаривая ваше величество уехать из Парижа. Но раз час решительного боя пробил, то вы найдете меня в первом ряду!

В то время как они разговаривали таким образом, перед ними показалось здание гостиницы "Руанская лошадь". Ноэ соскочил на землю и постучался в ворота эфесом шпаги. Вскоре дверь открылась, и к ним вышел хозяин в одной рубашке. Узнав Генриха, он поклонился ему чуть не до земли.

– Ожье лег? – спросил Ноэ.

– Спит! – ответил хозяин.

– Ну, так дай мне свою свечу и подержи лошадей! Ноэ провел Генриха в первый этаж, где помещалась комната Ожье де Левиса. Молодой человек спал при незапертой двери с беззаботностью человека, которому нечего бояться, что его обокрадут. Однако при входе неожиданных посетителей в его комнату он сразу проснулся и вскочил, хватаясь за шпагу.

– Ну, ну – улыбаясь сказал Генрих Наваррский,- в данный момент шпага вам вовсе не нужна.

– Ах, ваше величество! – пробормотал юноша, узнав наваррского короля.

– Вы знаете меня?

– Я имел счастье видеть ваше величество еще в Нераке.

– Ноэ говорил, что вы преданы мне.

– Прикажите только, ваше величество, и я дам убить себя за вас!

– В настоящую минуту это не нужно. Достаточно будет, если вы потрудитесь сейчас же одеться. Ожье поспешно принялся одеваться. Генрих запер дверь и, достав из кармана набитый золотом кошелек, положил его на стол, после чего сказал де Левису:

– Вам придется сейчас же отправиться в путь!

– Слушаюсь, ваше величество!

Генрих порылся в кармане и достал оттуда кусок пергамента, сложенный вчетверо. Вручая эту записку молодому человеку, он сказал:

– Здесь записано шесть имен. Вы должны выучить наизусть, а потом сжечь список. У каждого из помеченных здесь дворян имеется замок при дороге из Парижа в Гасконь. Bы поочередно побываете у всех их и покажете вот это кольцо; увидев его, они будут повиноваться вам, как мне самому.

С этими словами Генрих Наваррский передал Ожье то самое кольцо, которое он унаследовал от отца и которое выдало его действительное звание Маликану в первый день его прибытия в Париж.

– А что я должен приказать им?

– Чтобы с завтрашнего вечера у них была наготове подстава в десять лошадей.

– Где должна быть эта подстава?

– У нас мало времени, и мне некогда давать вам лично все инструкции. Но вот вам записка, написанная побеарнски; в ней найдете все распоряжения. Возьмите также с собой вот этот кошелек и не жалейте денег в дороге.

Ожье был уже совершенно одет, когда Генрих говорил последние слова. Взяв обе записки и кошелек, он выразил готовность сейчас же отправиться в путь. Все трое спустились во двор, и Генрих подождал, пока Ожье на его глазах не помчался полным карьером. Затем он вернулся в Лувр, и читатели уже знают, какой неприятный сюрприз ожидал его там.

На следующее утро Ноэ застал своего короля в полном отчаянии. Генрих слал Маргарите письмо за письмом, но королева безжалостно оставляла их без ответа. К вечеру, когда отчаяние юного короля дошло до высшей степени, Ноэ сказал ему:

– Ваше величество, в прежнее время вы нередко советовались со мной, и право же от этого никогда не получалось ничего худого. Так послушайте же и теперь меня! Если вы хотите вернуть любовь своей супруги, то первым делом необходимо махнуть на нее рукой. Уж поверьте мне, все женщины таковы: они ценят лишь тех, кто пренебрегает ими. Поэтому нам нужно выполнить свой план и взять с собой Сарру… Поверьте, как только ее величество узнает, что вы уехали, она побежит за вами следом. Так оставим же любовь и займемся политикой!

– Ты прав! – ответил Генрих, подумав.- Твои люди готовы?

– Готовы, государь. В полночь Лагир и Гектор будут у потерны.

– Ты распорядился относительно экипажа?

– Да. Сейчас я пойду и проверю, все ли готово.

Ноэ ушел от Генриха и отправился к Сарре. Вдова Лорьо была готова отправиться в путь ради исполнения придуманного Ноэ плана.

Однако Амори сказал ей: – Дорогая Сарра, со вчерашнего дня все переменилось. Королева Маргарита узнала о том, что ее супруг бывает у вас, и порвала с ним.

– О, боже мой! – простонала красотка-еврейка. – Поэтому теперь вам не надо скрываться от Амори. Ну подумайте сами: разве может он прожить без любви? Вы должны любить его, Сарра, должны повсюду следовать за ним и стать его ангелом-хранителем!

Сарра ничего не ответила на эту фразу. Только две крупные слезы выкатились из ее прекрасных глаз.


XXII

Тем временем королева Маргарита и Нанси быстро подвигались вперед по Анжерской дороге. Ночь была очень темная и прохладная. Было как раз лучшее время для путешествия, когда лошади и мулы бегут особенно охотно.

Маргарита была в великолепном расположении духа и дружески болтала с Нанси. Когда они отъехали на порядочное расстояние от Парижа, она сказала:

– Если мы будем все время ехать таким шагом, то сделаем пятнадцать лье без перепряжки и будем у Шартрских ворот еще до восхода солнца. Ну, а ведь очень мило успеть сделать пятнадцать лье в то время, когда ни одна живая душа в Лувре даже не предполагает о моем отсутствии. Тем не менее этого еще не достаточно…

– Ну да,- сказала Нанси,- конечно, возможно, что его величество Наваррский король бросится вслед за вашим величеством…

– О, это мне совершенно безразлично!

– И что король Карл вмешается в это дело.

– А, это уже хуже… Но больше всего я боюсь королевы Екатерины, моей достоуважаемой матушки.

– Не считая еще герцога Гиза, который придет в бешенство, получив ваше письмо.

– Вот именно! А потому я думаю, что нам нужно отъехать возможно большее расстояние и продолжать путешествие даже днем. Когда же наши мулы устанут…

– Мы купим свежих.

– Вот именно!

Мулы продолжали бодро бежать, и так прошла вся ночь. Уже забрезжил рассвет, когда вдали показались колокольни шартрского собора. Рауль заглянул в повозку и увидел, что королева спит. Но Нанси не спала, следя блестящими глазами за своим красивым Раулем. Тогда паж объехал экипаж сзади и приблизился к левой дверке, чтобы было удобнее разговаривать с Нанси.

– Не замечаешь ли ты, милочка, что горе укорачивается во сие и в дороге? – спросила девушка.

– Ах, дорогая Нанси,- нежно ответил паж,- если бы я путешествовал без вас, я не мог бы спать и мое горе увеличивалось бы с каждым лишним шагом!

Комплимент понравился девушке, но она не подала вида и сказала:

– Ну а королева, как видишь, спит.

– О, и даже очень крепко!

– Следовательно, даже прилагая к данному случаю высказанное тобою суждение, приходится констатировать, что ее горе уменьшилось.

– Надо полагать, что это так.

– Когда же она проснется, мы будем так далеко от Парижа, что королева ни о чем и вспоминать не станет.

– Неужели вы действительно думаете это?

– Я уверена, что это так!

– Значит, она никогда не любила своего супруга, наваррского короля?

– Наоборот, она обожала его, но… но он задел ее самолюбие, и, решив отомстить ему, королева уже не страдает более.

– Но как же она может отомстить ему? – спросил Рауль с наивностью, недостойной пажа при луврском дворе.

Нанси посмотрела на него с насмешливой снисходительностью и сказала:

– Ребенок!..

– Ах, теперь я понял! – воскликнул Рауль.

– Поздравляю! – насмешливо отозвалась Нанси.

– И могу только пожалеть о…

– Тссс!.. Не надо имен! – остановила его осторожная Нанси.

Рауль замолчал сконфуженный. Между тем Нанси продолжала:

– Раз нам подвернулся удобный случай поговорить, то позволь дать тебе добрый совет. Видишь ли, королева интересуется тобой, д, когда мы вернемся, тебя сделают шталмейстером, а я получу приданое…

– Вследствие чего мы и поженимся сейчас же, не правда ли?

– Еде бы нет! – сказала Нанси, грозя пажу розовым пальчиком.- Особенно теперь… Ну, так вот, для того чтобы все это действительно состоялось, мы должны внимательнее ухаживать за королевой. Она хочет отомстить мужу за его измену, отплатив ему тем же. Ну, так вот… мы должны подумать о своем будущем и помочь ей в этом.

– Но как?

– В одних случаях – закрывая глаза, а в других… Ну, это будет вредно!

– Я надеюсь, что, когда дело дойдет до этого, вы укажете, как мне надо будет действовать, милая Нанси! – наивно сказал паж.

Тем временем экипаж все ближе подъезжал к Шартру. Когда копыта мулов застучали по мощеным улицам города, Маргарита проснулась.

– Я, кажется, спала? – улыбаясь, сказала она.- Мы уже в Шартре? Да? Так пусть Рауль распорядится, чтобы погонщики остановились у первой гостиницы, которая встретится нам. А пока мы займемся с тобой распределением своих будущих ролей. Я – молодая вдова из Туренни, по имени Шато-Ландон, И возвращаюсь из Парижа, где у меня был процесс, оставшийся еще от покойного супруга. Ты – моя племянница, а Рауль -мой племянник. Ты – дочь моего брата, Рауль – сын моей сестры. Таким образом, вы -двоюродные, вы обручены и собираетесь жениться. Вплоть до Анжера так должно быть для всех посторонних.

– Ну что же, – ответила Нанси,- все это имеет очень правдоподобный вид, и я уверена, что никто не заподозрит в вашем величестве наваррской королевы.

Маргарита пробыла в Шартре час. В течение этого времени Рауль сменил усталых мулов на свежих лошадей, затем они поели и снова двинулись в путь.

Часов около двенадцати дня путники увидели близ дороги маленькую деревушку, при въезде в которую виднелась вывеска:

"Гостиница "Добрый король Людовик XI".

– Однако! – воскликнула Маргарита.- Вот человек, у которого не был повешен ни один из предков, что весьма редко можно встретить в этой стране, где мой достопочтенный предок Людовик XI устлал дороги виселицами вместо деревьев. Почему бы нам не пообедать у этого чудака?

Они так и сделали. После обеда Маргарита прилегла, а Нанси с Раулем отправились гулять по берегу реки, протекавшей близ дороги.

Прошло часа три. Нанси и Рауль все еще нежничали в тени густых прибрежных ив, "госпожа Шато-Ландон" еще не выходила из своей комнаты. Вдруг у дверей гостиницы остановился какой-то всадник и крикнул:

– Эй, трактирщик! Подай стакан вина для меня и овса $+o моей лошади!

Трактирщик подбежал и принял повод лошади. Тогда всадник соскочил на землю. Это был очень красивый молодой человек среднего роста, очень хорошо сложенный, с прелестным цветом лица, маленькими ногами, аристократическими руками и прелестными блестящими глазами, словом – аристократ с головы до ног. Таково было по крайней мере мнение Нанси, возвращавшейся под руку с Раулем в гостиницу в тот момент, когда незнакомец входил в комнату.

Не успел он присесть, как в общий зал спустилась отдохнувшая Маргарита. При виде ее молодой человек сейчас же вскочил и был, видимо, поражен царственной красотой молодой женщины. По крайней мере, у него даже лицо покраснело от испытанного им волнения.


XXIII

Выехав из Парижа, Ожье де Левис проскакал карьером вплоть до Медона. Но при въезде в этот город он заметил, что его лошадь немного прихрамывает, а потому, увидав освещенную кузницу, подъехал к ней и кликнул кузнеца.

Пока мастер перековывал лошадь, Левис вошел в кузницу и при свете горна достал оба куска пергамента, данные ему королем. На первом из них были написаны только имена, на втором же, написанном по-беарнски, была инструкция. Ожье пожелал ознакомиться с нею и прочел следующее:

"Держатель сего отправится сначала в замок Белькомб, расположенный слева от дороги в одном лье от Шартра. Хозяина Белькомба зовут Моди. Держатель сего покажет ему кольцо, и, когда сир Моди выкажет готовность выслушать приказания, ему надо поручить доставить в соседний с замком лес к двум часам ночи десять лошадей".

"Гм… сегодня вторник, значит, лошади нужны послезавтра! – сказал себе Ожье.- Но в таком случае в моем распоряжении двое суток, и я могу не торопиться!"

Он стал читать инструкцию далее и убедился, что ему придется побывать в шести замках, расположенных близ дороги в Гасконь. Прочитав, он спрятал обе записки в карман, затем снял с пальца кольцо наваррского короля и положил его в кошелек, подвешенный на шее за ремешок.

Тем временем лошадь была перекована, и Ожье снова пустился в путь.

К восходу солнца он добрался до замка сира Белькомб. Кольцо действительно проявило чисто магическое свойство, так как, увидев его, престарелый Моди де Белькомб низко поклонился Ожье и сказал:

– Все будет сделано так, как желает он. В инструкции, между прочим, было сказано, чтобы Ожье путешествовал главным образом ночью. Поэтому молодой человек провел весь день в Белькомбе, а вечером, с наступлением прохлады, снова отправился далее.

В десять часов он уже звонил у подъемного моста второго замка и, исполнив данное ему приказание и распорядившись лошадьми, поехал дальше, чтобы к утру успеть быть в третьем замке. Но тут его ждало некоторое разочарование: владелец замка уехал на охоту. Ожье расспросил о направлении, в котором охотился владелец, и поехал туда. Руководясь звуками охотничьего рожка и собачьим лаем, он разыскал охотника и, передав ему распоряжение Генриха, направился к Блуа. По дороге он заехал в гостиницу "Добрый король Людовик XI" и встретил тут Маргариту, которой до тех пор никогда не видал.

Мы уже говорили, что красота мнимой госпожи ШатоЛандон произвела глубокое впечатление на юного гасконца. Впрочем, и Маргариту тоже пленила изящная внешность Ожье. Нанси, входя с Раулем в зал, сразу заметила взаимную симпатию, чувствовавшуюся во взорах королевы и молодого человека, и спросила Маргариту:

– Мы сейчас едем, тетушка?

– Да, милочка.

– Стоит ужасная жара. Солнце просто палит!

– Неужели? Посмотрим! – и с этими словами Маргарита вышла из зала, а Нанси с Раулем вошла туда. Ожье окинул взором входящую парочку, и Рауль вежливо поклонился ему. Ожье с аффектированной поспешностью отдал поклон. Видя это, Нанси сделала ему глубокий реверанс, а затем подтолкнула Рауля локтем, давая ему понять этим, что ей желательно завязать разговор с незнакомцем. Поняв это, Рауль спросил:

– Должно быть, вы проделали долгий путь? Ведь ваша лошадь стоит вся в пене?

– Вы правы,- ответил Ожье,- я приехал издалека.

– Вы направляетесь в Париж?

– Нет, в Тур. В этот момент трактирщик принес Ожье бутылку вина и бокал.

– Не осмелюсь ли я обратиться к вам с просьбой? – вежливо спросил Рауля молодой гасконец.

– О, пожалуйста.

– Я ненавижу пить в одиночестве. Говорят даже, что это накликает беду. Не согласитесь ли вы выпить со мной?

– С большим удовольствием! – отозвался Рауль.

– Подай стакан! – приказал Ожье, и так завязалось знакомство с приезжим. Выпивая, Рауль и Левис разговаривали, а Нанси неоднократно вмешивалась в разговор. Ожье выдал себя за дворянина, возвращающегося из Парижа, где он получал наследство от покойного дяди, а Нанси и Рауль ответили ему сочиненной Маргаритой сказкой о госпоже Шато-Ландон.

Конечно, Ожье поинтересовался, свободна ли "тетушка" Рауля, и выразил явную радость, когда узнал, что она – вдова.

Вскоре явилась и сама "тетушка". Маргарита была очень удивлена, увидев, что Нанси и Рауль уже дружелюбно беседует с незнакомцем.

– Тетушка! – сказала Нанси.- Вот этот господин едет той же дорогой, что и мы.

– Он направляется в Тур,- прибавил Рауль. Ожье встал и низко поклонился Маргарите, причем на его лице загорелся румянец юношеского волнения. Маргарита сделала ему реверанс и в душе нашла молодого человека прелестным.

– Вот видите, тетушка,- сказал Рауль,- вы только что жаловались, что дорога далеко не безопасна.

– И что в такое смутное время, которое переживаем мы теперь, лучше не путешествовать одним! – добавила Нанси.

– Ну и что же? – сказала Маргарита. – А то, что, раз этому господину по дороге с нами…

Ожье поклонился на эти слова, но в душе подумал: "Черт возьми! Вдовушка – просто объеденье!.. – Но ведь у меня спешноепоручение… Как быть?"

– Но, быть может, этот господин торопится! – ответила Маргарита.

– О, нет, совсем нет! – поспешно сказал Левис.

– Только недоезжая Блуа мне придется немного свернуть с дороги. Поэтому я попаду в Блуа довольно поздно. Но, быть может, вы скажете мне, в какой именно гостинице вы предполагаете там остановиться?

– В гостинице "Серебряный единорог".

– Вот и я тоже остановлюсь там!

– Ну, значит, мы увидимся в Блуа,- сказал Рауль, выходя, чтобы озаботиться запряжкой лошадей. Ожье тоже вышел, чтобы продолжать свой путь. Тогда Маргарита спросила Нанси:

– Скажи, пожалуйста, что это тебе пришло в голову знакомиться с молодым человеком? Нанси ничего не ответила, ограничиваясь таинственной улыбкой.


XXIV

Ожье был молод, пылок, но еще никогда его сердце не было серьезно затронуто, и только впервые стрела шаловливого божка Амура коснулась его при виде пышной красоты Маргариты.

Поэтому наш герой с особенным рвением и торопливостью кинулся исполнять четвертое поручение, потому что хотел во что бы то ни стало застать в Блуа мнимую госпожу Шато-Ландон.

Бродили ли в голове Маргариты те же мысли, или Нанси дала Раулю тайные инструкции? – автор не может с точностью ответить на этот вопрос, но только маленький кортеж с первого же момента двинулся резвым аллюром и вскоре понесся по гладкому шоссе великолепным ходом.

Наваррская королева была молчалива и мечтательна. Нанси, искоса наблюдая за нею, думала:

"Надо согласиться, что этот молодчик, обещавший встретиться с нами в Блуа,- очень красивый парень и краснеет так мило, что невольно хочется полюбить его. Но надо согласиться и с тем, что королева Маргарита никогда не обратила бы на него внимания, если бы он был блондином, а не брюнетом, маленького, а не высокого роста, северянином, а не южанином. Но у него очаровательные черные усики, горбатый нос, блестящие глаза и гасконский акцент, что делает его слегка похожим на бедного наваррского короля. Следовательно, этот молодчик легко может оказаться той клубничкой, которую мы ждем".

Видя, что королева Маргарита погружена в свои размышления, Нанси не заговорила с нею. В течение целого часа в экипаже царило глубокое молчанье. Рауль скакал рядом, время от времени склоняясь с седла, чтобы встретить улыбку Нанси.

А Маргарита все молчала и молчала. Вдруг, немного недоезжая до Блуа, она подняла голову и сказала:

– Как прохладно!

– Очень прохладно,- согласилась Нанси.

– И как ярко светит луна!

– Светло, как днем.

– Вот я и думаю: если наши лошади не очень устали…

– Что тогда?

– Да я хотела бы проехать несколько лишних лье… Рауль, сколько нам осталось до Блуа?

– Одно лье.

– А после Блуа будет что?

– Какая-то деревушка, название которой я забыл.

– Что, если бы мы доехали до этой деревушки сегодня?

– Лошади уже стали,- ответил Рауль, переглянувшись с Нанси.

– Ну что же,- вздохнула Маргарита,- в таком случае придется остановиться в Блуа.

– Тем более что мы обещали этому господину встретиться там,- заметила Нанси.

– Ах, правда, а я и забыла! – сказала Маргарита. "Как бы да не так! – подумала хитрая камеристка.- Ты не только не забыла о нем, а только и делаешь, что мечтаешь о нем всю дорогу".

– Но это, конечно, не важно,- продолжала королева,- и если бы наши лошади не были утомлены…

– Бедный юноша был бы крайне огорчен,- заметила Нанси.

– Ты думаешь?

– Ну еще бы! Красота вашего величества произвела на него сильнейшее впечатление, и он способен загнать свою лошадь, чтобы вовремя поспеть в Блуа.

Маргарита мечтательно откинулась на спинку. Нанси с молчаливой улыбкой следила за ней.

– Он так молод! – сказала Маргарита после недолгого молчанья.

– Ему не больше двадцати лет.

– А как он показался тебе?

– Он очарователен. Отличное сложенье, красивое лицо, женские руки, улыбка…

– Однако! – заметила королева.- Ты успеваешь заметить очень многое в немногое время!

– Могу поручиться, – продолжала Нанси,- что у него совершенно нетронутое сердце. Он краснеет, словно девушка.

– Это еще ровно ничего не доказывает.

– А какими глазами он смотрел на ваше величество!

– Глаза мужчин обманчивы, крошка.

– Ах, ваше величество, если бы я была на вашем месте…

– Ну, что тогда?

– Тогда я припомнила бы вчерашнюю сказочку про клубничку.

– Ты совсем с ума сошла!

– Ну что же, безумие – самое разумное состояние.

– Странная идея, ей-богу!..

– А ты знаешь этого молодого человека?

– Нет, но…

– Тебе известно, куда он едет?

– Он сказал – в Тур.

– Ну вот, а мы едем в Анжер!

– Так он тоже поедет в Анжер.

– Почему?

– Да только потому, что мы едем туда.

– Нанси, во всем, что ты говоришь сегодня, нет и крупицы здравого смысла.

– Это возможно, государыня, но тем не менее все, что я предсказываю, неизменно сбывается… Однако что это? – Нанси прислушалась: с дороги несся стук копыт бешено мчавшейся лошади, а затем сказала: – Ручаюсь, что это он! Только влюбленные едут таким аллюром.

Королева ничего не ответила, но ее сердце забилось быстрее, а по лицу разлился легкий румянец.

"Черт возьми! – подумала Нанси, – на берегах Луары царит удивительный климат – тут клубника вызревает в несколько часов!"


XXV

Стук копыт становился все слышнее, и вскоре в лучах луны показалась фигура всадника. Это был, как и предполагала Нанси, их случайный знакомый.

Догнав экипаж, Ожье де Левис подъехал к правой дверце, и Рауль тактично поспешил уступить ему свое место, переехав на левую сторону, то есть поближе к Нанси.

– Боже мой,- сказала Маргарита, отвечая на поклон молодого человека,- вы, как видно, очень торопились в Блуа?

– Простите,- ответил молодой человек,- но я торопился догнать вас… Дороги так опасны теперь.

– В самом деле? – сказала Маргарита.

– Да, в этих краях происходят ежедневные схватки гугенотов и католиков, а грабители и разбойники пользуются религиозными вопросами как предлогом для нападений на мирных путников. Я потерял бы право именоваться дворянином, если бы не стал сопровождать вас.

"Ах, уж эти мне гасконцы! – подумала Нанси.- Всюду-то они вотрутся и всегда сумеют убедить, что они очень нужны!"

– Ну а в Блуа как обстоят дела? – спросила Маргарита.

– Там происходят постоянные уличные драки, и еще недавно в гостинице "Серебряный единорог" была кровавая схватка.

– Но в таком случае я боюсь останавливаться там!

– Что же делать? Это единственная гостиница для приличных людей. Маргарита высунулась в левую дверку и крикнула:

– Рауль!

– Что, тетушка?

– Как ты думаешь, что наши лошади не смогут проехать за Блуа?

Но у Рауля уже не было теперь оснований настаивать на ночлеге в Блуа, а потому он сказал:

– Да, в сущности говоря, ночь стоит свежая и лошади, пожалуй, смогут пробежать лишнюю пару лье. Ожье вздрогнул при этом ответе, так как ему было необходимо повидать в полулье от Блуа пятого дворянинагугенота, который должен был выставить подставу.

В этот момент к нему обратилась Маргарита:

– Не знаете ли вы около Блуа какого-нибудь города или деревушки, где можно спать спокойно, не опасаясь быть разбуженным выстрелами и криками бешенства.

– Да, знаю,- ответил Ожье,- в трех лье от Блуа имеется спокойная деревушка, по названию Бюри.

– А что, если бы мы проехали туда?

Ожье задумался на самое короткое время. Но его колебание успокоилось под влиянием следующего рассуждения: ведь он может проводить даму до Бюри, съездить на свежей лошади в Блуа, а оттуда успеть вернуться обратно в Бюри еще до восхода солнца. Да, он был на роковом пути! Любовь начинала брать верх над чувством долга… Но улыбка мнимой госпожи Шато-Ландон завораживала его, и он поспешил ответить:

– Я весь к вашим услугам!

– Но найдем ли мы в этой деревушке приличную гостиницу?

– Мы найдем там отличный замок.

– А, так вы, наверное, знакомы с его владельцем?

– Это мой родственник.

– Что это за человек?

– Он гугенот…

– Фи! – с презрением сказала королева.

– Это очень гостеприимный человек. К тому же его в данный момент нет в замке, так что мы будем там полными хозяевами. Хозяин – его зовут Гектор де Бюри – служит в Наварре. Когда я видел его в последний раз, он сказал мне: "Можешь останавливаться в моем замке каждый раз, когда будешь бывать в Блуа. Мой управляющий примет тебя с распростертыми объятиями".

– Но что скажет этот управляющий, увидев нас с вами вместе?

– Я выдам вас за свою кузину.

– Отличная идея! – сказала Нанси, которая не теряла ни словечка из разговора.- Очень советую вам, тетя, поступить так.

– Ну что же, я согласна! – сказала королева, которую забавляла эта комедия с инкогнито.

– Значит, решено, и мы переночуем в замке Бюри? – спросила Нанси.

– Да, мадемуазель! – ответил Ожье.

– В таком случае, Рауль, прикажи подогнать лошадей!

Паж отдал соответствующее распоряжение, и маленький караван ускорил шаг.

Проехали Блуа, и экипаж направился по прелестной дороге среди леса, которую показал Ожье. Маргарите очень нравилось слышать голос Левиса, отдававшего распоряжения погонщикам; его южный акцент и быстрая, порою насмешливая речь пленили ее.

– Где вы родились? – спросила его она.

– В По.

– Вам приходилось видать наваррского короля?

– Один раз в жизни.

– А где это было?

– В Нераке.

Лес кончился, и кортеж выехал на полянку. Впереди виднелась мирная деревушка Шамбон, а за нею на холме высились башенки старого замка. Это и был Бюри.

Маргарита выразила желание пройтись, и, разумеется, Ожье сейчас же соскочил с лошади, чтобы предложить королеве руку.

– Ну вот! – сказала своему жениху Нанси.- Теперь мы можем поговорить по душам, милый Рауль.

– Дорогая Нанси! – ответил паж, окидывая девушку влюбленным взором.

– О, мы будем говорить не о своих делах, а о делах королевы Маргариты,- смеясь заметила та.

– А для чего?

– Как "для чего"? Уж не думаешь ли ты, негодный, что все происшедшее является делом одного только случая?

– Но, Господи…

– Пожалуй, случай сыграл свою роль, но потому, что я помогла ему, и ты видишь, какое славное дельце сотворили мы со случаем.

– Это так. Но я не понимаю, какой тут интерес для вас, Нанси?

Камеристка приняла важный вид и ответила:

– Ты еще молод, милый мой, и многого не понимаешь!

– Ну уж будто бы! – запротестовал паж.

– Но я постараюсь объяснить тебе, как могу, создавшееся положение.

– Я слушаю вас.

– Наваррский король лишился любви своей супруги…

– Это неоспоримо.

– И притом навсегда.

– Вы думаете?

– Я достаточно знаю свою госпожу, чтобы уверенно сказать это.

– Черт возьми!

– И вот в тот самый момент, когда королева Маргарита поклялась разлюбить своего супруга, она дала себе еще и другую клятву: полюбить кого-нибудь вновь.

– Неужели?

– Ну конечно! Во-первых, наша госпожа придерживается воззрений олимпийских богов.

– То есть любит мстить?

– Разумеется! Во-вторых, она так же нуждается в любви, как все люди в воздухе или рыбы в воде.

– Хорошо, все это так. Но я не понимаю, почему ее величество должна любить вот этого самого гасконца?

– Потому, милочка, что из двух зол надо выбирать меньшее. "Если королева обратит свои взоры на какогонибудь важного сеньора или принца, то это вызовет большой шум и наваррский король увидит, что он обманут в том возрасте, когда мужчина привык обманывать других сам.

– А вы думаете, что этот дворянчик будет скромен?

– Он будет молчалив, как могила, особенно если еще узнает, что госпожа Шато-Ландон на самом деле – принцесса крови и что король Карл IX хотел однажды зарезать герцога Гиза только потому, что его любила Маргарита.

– Ну, если так, значит, все к лучшему. Да здравствует Гасконь!

В этот момент Маргарита знаком руки приказала остановиться и с помощью Ожье стала садиться на свое место. Когда он протягивал ей руку, в лучах луны что-то блеснуло у него на пальце. Это было кольцо наваррского короля. Обыкновенно Охье прятал его в кошелек на груди, но в этот день был так увлечен мечтами о красавице вдове Шато-Ландон, что забыл снять кольцо и оставил его на руке. Маргарита пригляделась и чуть не крикнула: она узнала кольцо Антуана Бурбонского.


XXVI

Замок Бюри отличался древностью постройки и уцелел еще от времен расцвета феодализма. Его стены окружал большой ров, через который был перекинут подъемный мост. Однако уже добрых две сотни лет этот мост не поднимался, за зубцами не было видно ни одного аркебуза, все воины перемерли, и единственный гарнизон в этом старом d%.$ +l-., замке составляли старый управитель Памфил, две неряхи бабы да конюх.

Памфил, вышедший навстречу гостям, узнал кузена своего барина и очень радушно принял его. Впрочем, этот толстяк принял бы одинаково радостно и всякого чужака. Его барин, уезжая, строго-настрого приказал, чтобы ворота замка всегда были гостеприимно открыты для всякого путника, застигнутого грозой, дождем или ночью и явившегося просить приюта. Кроме того, он разрешил управителю потчевать гостей знаменитым мускатным вином, хранившимся в погребе еще от прадеда, и при этом случае отведывать и самому драгоценное вино. Памфил любил выпить и особенно обожал именно это вино. Но он был слишком добросовестен, чтобы пить мускат в непоказанное время. Поэтому-то он и был так рад, когда в замок заезжали путешественники. И теперь он только низко кланялся, когда Ожье сказал ему:

– Дорогой мсье Памфил, со мной приехала родственница, госпожа де Шато-Ландон, в сопровождении племянницы и племянника. Мы просим гостеприимства на эту ночь.

Мэтр Памфил сейчас же кинулся отдавать распоряжения. Несмотря на поздний час, он поднял на ноги всю прислугу, и вскоре в кухне запылал жаркий огонь, на котором предполагалось изготовить обильный ужин для приезжих.

За трапезой Ожье блеснул остроумием, веселостью и любезностью. Но Маргарита была рассеяна и задумчива: ее волновала мысль, откуда у этого юноши кольцо Генриха и почему теперь оно исчезло с его пальца. Ей не терпелось поделиться этой новостью с Нанси, и, как только ужин кончился, она под предлогом сильной усталости ушла в отведенную ей комнату. Ожье не уговаривал ее посидеть еще, так ему нужно было побывать в Блуа.

Едва оставшись наедине с Нанси, Маргарита сказала:

– Ты слышала, как этот господин говорил, будто он видел наваррского короля только раз в жизни?

– Слышала.

– Ну, так он лгал! Этот человек служит наваррскому королю. Нанси вздрогнула и удивленно уставилась на королеву. Между тем Маргарита продолжала:

– Я видела на его руке кольцо покойного Антуана Бурбонского. Наваррский король дает это кольцо тем, кому он всецело доверяет.

– Но я не видела никакого кольца!

– Потому что юноша спрятал его, когда мы приехали сюда, а в дороге оно было надето у него на пальце.

– Но ведь бывают похожие кольца!

– О, нет. Это – единственное в своем роде!

– Но как же оно попало к нему?

– Очевидно, это кольцо дал ему мой муж.

– Но зачем?

– Не знаю. Хотя… как знать… может быть, этот человек – просто шпион? Может быть, наваррский король поручил ему выследить меня? Я во что бы то ни стало должна узнать, как к нему попало кольцо.

– Ну что же, это нетрудно,- сказала Нанси, подумав.- У меня имеется удивительный порошок, который может заставить разговориться любого. Под влиянием этого порошка человек приходит в сильное возбуждение и делается крайне болтливым.

– Да откуда и зачем у тебя этот порошок?

– Его привез папе один из его приятелей-капитанов. Отправляя меня сюда, папа сказал мне, что за мной, наверное, будут гоняться разные сладкоречивые молодчики, и, если я захочу узнать, правдивы ли их уверения в любви, мне стоит только подбросить в вино или воду крупинку этого порошка, и благодаря этому мне удастся узнать, насколько правдивы и честны их намерения.

– И ты никогда не прибегала к этому средству?

– Я уже совсем собралась проверить его действие на Рауле, когда…

– Когда ты вдруг забыла у меня ключ от своей комнаты?

– Вот именно, государыня.

– И Рауль сумел дать тебе такие красноречивые доказательства своей любви, что всякая проверка оказалась излишней?

– Да, теперь уже поздно проверять его чувства! – вздохнула Нанси.

– Ну, а искренность намерений нашего случайного знакомца мне очень хотелось бы проверить. Но как это сделать? Сегодня уже слишком поздно.

Нанси не успела ответить на обращенный к ней вопрос, как тонкий слух королевы уловил звук голоса Ожье, беседовавшего о чем-то с Памфилом. Королева открыла окно и увидела Ожье верхом на лошади, собиравшегося тронуться в путь.

– Куда это вы собрались? – крикнула она ему.

– В Блуа,- несколько смущенно ответил Ожье.

– В Блуа? Но что вам понадобилось там в такой час?

– Мне нужно исполнить одно поручение, о котором я совсем забыл,- и, сказав это, Ожье поклонился Маргарите и быстро погнал лошадь.

– О! – с бешенством крикнула Маргарита.- Этот человек смеется надо мной!

– Черт возьми! – пробормотала Нанси.- Неужели наша клубничка окажется отравленной?


XXVII

В то время как королева Маргарита отправлялась на поиски "клубнички", в Лувре уже назревали новые важные события.

Вечером в день бегства наваррской королевы Екатерина Медичи ужинала у Карла IX. Король был в отличном расположении духа и, между прочим, заявил, что если гугеноты не успокоятся и будут продолжать подрывать государственную безопасность, то он прикажет всех их перебить, перевешать и перетопить. При этих словах капитан Пибрак подумал, что воздух Парижа становится все более и более нездоровым для наваррского короля.

Королева-мать вернулась в свои апартаменты радостная и довольная и поспешила порадовать также поджидавшего ее Рене. Около одиннадцати часов вечера королева-мать сказала своему фавориту:

– Я должна видеть герцога.

– Когда?

– Сегодня же ночью.

– Значит, я должен предупредить его?

– Да, сейчас же.

Рене ушел. Тогда королева Екатерина закуталась в плащ, надела на лицо маску и поспешно выскользнула из своей комнаты. Она спустилась по той самой лестнице, которой час тому назад воспользовалась для своего бегства Маргарита, и вышла к реке.

Была темная облачная ночь. Королева Екатерина незаметно проскользнула мимо часовых, вышла на площадь, где находился кабачок Маликана, и направилась по улице Священников.

Это была узкая, мрачная уличка, и единственный фонарь, подвешенный посредине, в двадцати футах от земли, давал очень скудный свет. Но королева частенько хаживала в последнее время этой дорогой и потому уверенно шла во мраке. Однако теперь ей не пришлось сделать и двадцать шагов, как ее нога зацепилась за что-то, и она упала. Это "что-то" было тонкой веревкой, протянутой поперек улицы.

Королева не успела встать с земли, как сзади на нее кто-то кинулся и надел на голову глухой шерстяной капюшон. Она хотела закричать, но сильная мужская рука схватила ее за горло, и незнакомый голос внушительно шепнул:

– Если вы позовете на помощь, вы будете убиты на месте. Острие кинжала, коснувшееся груди королевы, свидетельствовало, что неизвестный не шутит. Королева Екатерина была итальянкой, была осторожна и знала цену жизни. Поэтому она не стала делать попытки к сопротивлению и тихо спросила:

– Что вам нужно от меня?

– Вы узнаете об этом позднее!

– Но вы, вероятно, ошиблись! Вы приняли меня за другую!

– Мы знаем, кто вы. Вы – Екатерина Медичи, преследовательница гугенотов, сообщница лотарингских принцев!

– Негодяй! – крикнула королева.- Вы поплатитесь жизнью за эту дерзость!

Дерзкий смех был ей ответом на эту угрозу. Затем королеву схватили, понесли куда-то и посадили в экипаж. Рядом с нею поместился человек, обнаженный кинжал которого все время был у горла Екатерины. Этот человек сказал ей:

– Ваше величество, вы видите, мы не отступим ни перед чем. Поэтому предупреждаю вас, что в случае попытки отбить вас у нас освободители найдут лишь труп королевы Екатерины. Вперед, погонщики!

Экипаж быстро двинулся вперед. Королева-мать думала:

"Очевидно, я попала в руки гугенотов. Но у гугенотов много вождей. Кто же из них осмелился на такой рискованный поступок?"

Она подумала об адмирале Колиньи, о принце Конде, о наваррском короле… Из троих способнее всех на подобную дерзость был Генрих Наваррский; но ведь он должен был плавать в это время в блаженстве у ног своей Сарры; так где же ему было предпринимать подобные авантюры?

Это рассуждение, по существу глубоко ошибочное, окончательно сбило королеву в ее догадках, и она решила ждать, пока какой-нибудь случай не укажет ей, кто ее похитители. А тем временем ей хотелось составить себе точное представление, куда ее везут.

Глаза королевы были закрыты, но у нее был тонкий слух и редкая логичность мышления. По стуку лошадиных копыт она догадалась, что ее везут по одному из трех h.aa%, проложенных при покойном Генрихе II. Но ведь всех шоссе нового типа было три – Сен-Жерменское, Меленское и Шартрское. Сопоставляя длину мощеного пути, характер поворотов и подъемов, королева безошибочно определила, что ее везут по Шартрской дороге.

Теперь новая мысль блеснула у Екатерины. Ощупав правой рукой окно, она заметила, что оно было приоткрыто. На груди у королевы под плащом была пышная красная роза. Королева незаметно сунула руку под плащ и, вытащив розу, спрятала ее в широком рукаве платья. Затем, высунув руку через оконную щель, она принялась обрывать лепестки и бросать их на дорогу, рассчитывая, что это может дать некоторое указание, если ее кинутся искать.

Вдруг экипаж резко изменил направление, и стук копыт смолк. Королева поняла, что ее везут теперь целиной. В то же время она услыхала, как чей-то голос, принадлежавший одному из эскортировавших экипаж всадников, сказал:

– В сущности говоря, мы делаем опасное и неумное дело.

– Ну вот еще! – ответил другой голос. – Да подумай сам: было бы достаточно ткнуть ее кинжалом, и делу конец. Утром нашли бы на улице ее труп, но мы были бы в стороне от этого дела: ведь у королевы столько врагов, что подозрение могло бы пасть на слишком многих лиц, а следовательно, ни на кого.

– Пожалуй, ты прав… Но если ее прирезать, то нечего оставлять труп на дороге… Впрочем, может быть, и придется пустить в ход кинжал. Если она откажется подписать известную тебе бумажку, то церемониться с нею не будут.

Тут экипаж остановился. Кто-то взял королеву за руку и помог ей выйти. В то же время с нее сняли шерстяной капюшон. Королева поспешно оглянулась по сторонам: перед нею были угрюмые, потемневшие стены замка, совершенно незнакомого ей.


XXVIII

Лошадь, которую дал управитель Памфил Ожье де Левису, не раз путешествовала в Блуа и обратно, следуя при этом прямым путем среди целой паутины лесных троп. Сам Ожье никогда нс мог бы разобраться в этом лабиринте дорожек, но умное животное с быстротой стрелы несло его куда нужно, и это обстоятельство в связи с необычайно быстрым бегом лошади помогло ему употребить на дорогу туда и обратно менее двух часов.

Въезжая в замковый двор, Ожье кликнул Памфила, чтобы тот принял лошадь, а сам подумал:

"Судьба не очень-то балует меня. Еще месяц тому назад мне не было ни малейшего дела ни до политических, ни до религиозных распрей, и я не знал, как распорядиться собой в бесконечном досуге. Почему же в то время судьба не поставила на моей дороге этой очаровательной вдовушки, которую я страстно полюбил и которой – увы! – теперь не могу отдаться всецело? Неужели наваррский король не мог обойтись без меня?"

Тут подбежал Памфил и с восхищением сказал:

– Черт возьми! Видно, что вы не мешкаете в пути!

– Ты думаешь?

– Ну еще бы! Бедная лошадь вся в мыле.

– Прикажи обтереть ее хорошенько соломой, и завтра не останется ни малейшего следа! – и, сказав это, Ожье легко соскочил на землю.

– А дамы-то поджидают вас! – сказал Памфил.

– Что такое? – удивленно спросил Ожье.- Почему же они до сих пор не легли спать?

– Они хотели во что бы то ни стало дождаться вас.

Ожье с радостным волнением направился в столовую. Большой стол, стоявший посредине, был наполовину накрыт скатертью, уставленной лакомыми холодными блюдами. На непокрытой части стола Нанси и Рауль играли в кости, а мнимая госпожа Шато-Ландон сидела в кресле лицом к двери.

Она встретила Ожье очаровательной улыбкой и сказала:

– Как! Вы решаетесь оставлять нас одних в этом старом замке? Хорош защитник, нечего сказать!

– Но поверьте, что я…- заикаясь начал Ожье. Однако Маргарита перебила его.

– В замке, населенном привидениями!

– О, вы смеетесь!

– Где в трубах так страшно завывает ветер!

– В самом деле?

– Где слышатся таинственные шорохи!

– Ах, господин Ожье, если вы только послушаете мою тетю, то…- начала Нанси. Но Маргарита сейчас же перебила ее, сказав:

– Молчи, милочка! Ты отлично знаешь, что я большая трусиха.

– О, да! – согласилась Нанси.- Моя тетя – такая трусиха, что даже не захотела лечь спать, пока вы не вернетесь.

Ожье, сильно сконфуженный, но счастливый, кинул на Маргариту влюбленный взгляд.

– Но вы вернулись, и мой страх мало-помалу рассеивается,сказала мнимая госпожа Шато-Ландон.

– Не прикажете ли, чтобы я провел всю ночь на пороге двери вашей комнаты? – спросил юный гасконец.

– Нет, пока этого не требуется,- ответила Маргарита. -Однако будем ужинать, не правда ли?

– У моей тетушки страх не отбивает аппетита,- заметила Нанси, покатываясь со смеха.

– Пойдемте, господин Ожье,- сказала Маргарита, вставая с места, и села за накрытый стол, причем Ожье было указано место рядом с нею. Притом она добавила: – Ах, вы, мужчины,- жестокий народ! Вы готовы ни с того ни с сего убежать куда-то среди глубокой ночи, оставляя на произвол судьбы двух слабых женщин и юношу, вверившихся вашему покровительству.

– Неужели вы серьезно говорите все это? – с мягким упреком спросил Ожье.

– Моя тетушка – страшная трусиха,- смеясь сказала Нанси.Но, если бы она, как я, знала, зачем вы ездили в Блуа…

– Да я ездил исполнить поручение, данное мне в Париже,краснея ответил Ожье.

– Ладно, ладно! – смеясь сказала Нанси.- Так вам и поверили! Ну, да ведь тут еще нет ничего дурного…

– Но что вы подумали о моем отъезде? – недоумевающе спросил гасконец, бледнея и краснея поочередно.

– Господи, да ведь, это так просто! Наверное в Влуа – ваш стук открылось маленькое оконце, через которое просунулась нежная женская ручка… Шепот приветствий… поцелуи… Да мало ли что!

Как вы могли подумать это?- с упреком сказал Ожье. и его взор с выражением бесконечной нежности обратился на Маргариту, как бы говоря: "Могу ли я любить кого-нибудь на свете, кроме вас?"

Маргариту тронул этот взгляд, и она подумала: "Может быть, этот молодой человек послан наваррским королем следить за мной, но все же он полюбил меня, и король увидит, что я направляю послушное ему орудие против него же самого".

– А! Так, значит, вы ездили в Блуа не ради любви? – спросила Нанси.

– Да нет же, клянусь вам!

– Ну, так простите, я ошиблась… Однако вот и господин управитель. За стол, господа, за стол!

Все уселись за стол. Памфил, вошедший с салфеткой под мышкой, взял со стола блюдо. с окороком дикого вепря и отнес его на поставец, чтобы нарезать. Как только он отвернулся, чтобы заняться резкой, Маргарита вздрогнула и слабо вскрикнула.

– Что с вами? – тревожно спросил Ожье.

– Мне показалось, что в окно кто-то постучал!

Ожье встал, открыл окно и внимательно осмотрелся, высунувшись из него, после чего произнес:

– Уверяю вас, там никого нет!

– Должно быть, мне это просто показалось,- согласилась Маргарита.- Ведь я большая трусиха. Садитесь, господин Ожье!

Хотя де Левис отворачивался на каких-нибудь тридцать секунд, но для проворной Нанси этого времени было совершенно достаточно, чтобы опустить в стакан юного гасконца крупинку своего чудесного порошка. Она сейчас же налила туда знаменитого розового муската и сказала:

– Давайте выпьем, господин Ожье, за здоровье привидений, которых так боится моя тетя!

– В моем присутствии ваша тетушка может никого и ничего не бояться! – ответил Ожье, бросая на Маргариту страстный взгляд, и затем одним духом опорожнил стакан вина.

Прошло четверть часа. Ожье пил и ел на славу, но вдруг стал испытывать своеобразное ощущение. Его голова кружилась очень слабо, однако стены и пол замка принялись плавно покачиваться, а всем существом молодого гасконца овладевала непреодолимая радость; ему хотелось смеяться, плясать и болтать, болтать без конца.

– Действие моего порошка начинается большой веселостью,шепнула Маргарите Нанси и сказала вслух: – Я думаю, что мы уже достаточно попировали, тетушка. Вы-то спали днем, а мы с Раулем – нет. И так как я не боюсь никаких привидений. то я была бы не прочь уйти спать.

– Я тоже,- подтвердил Рауль.

– Ну вот еще, спать! – смеясь сказал Ожье.

– Слишком жарко, чтобы спать… А вот в ту ночь, когда они свалились как снег на голову, чтобы послать меня, было гораздо прохладнее.

"Ого! – подумала королева.- Порошок начинает действовать!"

– Ну что же,- сказала она вслух,- вы можете идти спать. Но я боюсь этого старого замка, и если бы господин Ожье согласился посидеть со мной…

– О, хоть до утра!

– Отлично, мы посидим, поболтаем, и вы расскажете мне о своем путешествии.

Нанси подмигнула Раулю, и паж, взяв под руку Памфила, стоявшего не особенно твердо на ногах после обильного возлияния в честь веселого бога Бахуса, стал подталкивать его к двери.

– Куда вы меня уводите? – спросил старик.

– Ах вы наивный управитель! – смеясь ответила ему Нанси.- Разве вы не видите, что наша тетушка и господин Ожье…

– Любят друг друга.

– Да ведь они должны жениться после сбора винограда! Поняли теперь?

– Вы совершенно правы! – согласился управитель и, простившись с молодыми людьми, пошатываясь, стал подниматься по лестнице к себе наверх.

Но молодые люди не ушли спать, а вернулись к дверям столовой. Здесь Нанси приложила глаз к замочной скважине.

– Что вы делаете? – спросил Рауль.

– Делаю свое дело: подслушиваю и подглядываю, как то и полагается хорошо воспитанной камеристке.

– И вы думаете, что…

– Я, милочка, думаю многое. Прежде всего я думаю, что мой порошок делает человека очень разговорчивым.

– Вернее сказать, таково было мнение вашего батюшки.

– Затем я думаю, что Ожье пьян.

– Это сразу видно.

– Он предприимчив.

– Еще бы!

– А наша королева пойдет на что угодно, лишь бы разузнать, откуда у него кольцо наваррского короля. Кроме того, Ожье пришелся ей по вкусу.

– Вы думаете?

– И конце концов я думаю, что ты несравненно счастливее в данный момент, чем наваррский король, у которого должен чесаться лоб.

– Ах, дорогая Нанси, вы умны как маленький чертенок! – шепнул паж и, притянув к себе голову камеристки, крепко поцеловал ее.

– Тише! – шепнула Нанси.- Будем слушать!


XXIX

Королева Маргарита была дочерью той самой Екатерины Медичи, которая в юности слыла обольстительнейшей из принцесс мира; вместе с тем Маргарита приходилась внучкой королю Франциску, слывшему самым галантным монархом своего времени.

Королева Маргарита, несмотря на свою молодость, помогала своими советами престарелому сиру де Бурдейль, аббату Брантому, когда тот писал свою знаменитую книгу "Жизнеописание дам, прославившихся любовными приключениями". Наконец, она в совершенстве изучила искусство обольщения, и не было другой женщины, которая могла бы подобно ей отыскать более чарующие нотки голоса, избрать более обворожительную позу, направить более удачно нежный взгляд, чем она.

Когда Рауль и Нанси вышли из комнаты, она откинулась на спинку кресла и, чаруя Ожье загадочным, обволакивающим взглядом, нежно спросила:

– Вы и в самом деле не хотите спать?

– Могу ли я думать о сне, когда вы удостаиваете меня своим обществом! – пылко ответил тот.

– А знаете ли, когда вы уехали сегодня в Блуа, я тоже, как и моя племянница, подумала, что вы отправляетесь на свиданье.

– Как вы могли подумать это! – тоном глубокого негодования воскликнул Ожье.

– Но почему же мне и не подумать этого? Ведь вы же молоды и хороши собой; так почему же бы вам не любить и не быть любимым?

Ожье глубоко вздохнул и сказал:

– Можно любить и не быть любимым.

– А, так вы, значит, все-таки любите?

– Да, я люблю пылко, страстно, преданно, люблю безумно женщину, которая не любит и не полюбит меня.

– Почему вы это думаете? А где эта дама, предмет вашей безнадежной любви? В Блуа?

– О, нет…

– В Туре?

– Нет.

– В Париже?

– Я думаю, что она возвращается оттуда.

– Так где же она? Ожье на минуту поколебался, а затем, упав на колени, сказал:

– Она здесь!

– Ах, понимаю! – беззаботно ответила Маргарита.- Вы полюбили мою племянницу! Берегитесь! Рауль очень ревнует ее и способен убить вас.

– Нет, – крикнул Ожье,- я люблю не вашу племянницу, а вас саму! – и с этими словами он принялся страстно целовать руки Маргариты.

Но королева сейчас же отдернула их и с негодованием сказала:

– Потрудитесь встать и уйти отсюда!

– Но ведь я люблю вас,- со стоном крикнул Ожье,- люблю до безумия! Маргарита насмешливо расхохоталась и возразила:

– Может быть, это и так, но… Покажите-ка свои руки! А ну-ка, скажите мне, куда девалось кольцо, которое было у вас на пальце? Ага, молчите? Наверное, вы отдали его той женщине, которая ждала вас в Блуа, а теперь приходите докучать мне своими лживыми клятвами.

– Вы ошибаетесь, кольцо здесь! – ответил Ожье и достал из-под камзола кольцо.

– Какая странная идея носить кольцо то на пальце, то в кошельке! Нет, здесь таится что-то странное!

– Ах, господи, но это секрет, который не принадлежит мне.

– И вы еще осмеливаетесь уверять меня в своей любви? Эта фраза Маргариты была последним ударом, сразившим молчаливость Ожье.

– Ну хорошо,- сказал он,- чтобы вы уверились в чистоте моих намерений, я все расскажу вам.

– Ну да! Вы просто сочините какую-нибудь басню.

– Клянусь вам, что я скажу только правду.

– Хорошо, я выслушаю вас, но берегитесь: я по глазам узнаю, правду ли вы говорите или нет.

Ожье опять опустился на колени около Маргариты и сказал:

– Это кольцо я получил от наваррского короля.

– Но ведь вы говорили, что видели короля только один раз " жизни?

– Нет, я солгал вам. Я видел его два раза: один раз в Нераке и раз – в Париже.

– Давно ли это было?

– Только два дня тому назад, и я видел его очень короткое время.

– Король и приказал вам остановиться в Блуа?

– Да, в Блуа и во многих других местах.

– А, так значит, вы занимаетесь политикой?

– Как вам сказать? Мне кажется, что нет.

– То есть как это "кажется"? Разве вы сами не знаете?

– Нет, не знаю.

– Но кольцо…

– Кольцо дано мне только для того, чтобы меня везде признавали за гонца наваррского короля.

– Куда вы отправляетесь?

– В Гасконь.

– Но ведь Блуа…

– В Блуа я виделся с неким сиром Брюйо.

– Что же вы сказали ему? Чтобы он приготовил лошадей на будущую ночь.

– Разве наваррский король отправился в путешествие?

– Насколько я понял, он везет какую-то женщину.

Королева с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть. Она вообразила, что все поняла теперь… Кто могла быть эта женщина? Очевидно, Сарра, которую Генрих спешить укрыть в Наварре… О, это было последней каплей в чаше оскорблений Маргариты как жены.

Однако она сдержала свое негодование и принялась расспрашивать Ожье далее. Но Левис сам не знал ничего более; он даже показал королеве обе записки, данные ему Генрихом Наваррским, но, не зная беарнского языка, Маргарита не могла прочитать их.

– Должно быть, женщина, с которой путешествует наваррский король,- фаворитка? – спросила она.

– Вы думаете? – наивно произнес юноша.

– Да ведь, если бы с ним ехала его супруга, он не стал бы окружать путешествие такой таинственностью.

– Пожалуй, вы правы.

– Вы когда-нибудь видали наваррскую королеву?

– Никогда.

– Говорят, что она очень красива и не глупа.

– Да, если верить общему слуху, это самая красивая и самая умная женщина во всей Франции.

– Так не находите ли вы, что поведение короля… просто непростительно?

– Господи…

– И, если королева вздумает отплатить мужу по древнему закону возмездия…

– Она будет совершенно права!

– Вы так думаете? Гектор хотел ответить на последний вопрос целым рядом бесспорнейших доказательств, но вдруг у него все закружилось перед глазами, сознание померкло, и он тяжело опустился головой на колени Маргариты.

Тогда королева позвала:

– Нанси, Нанси!

Камеристка, видевшая и слышавшая все через замочную скважину, вбежала в столовую.

– Знаешь ли ты,- спросила ее королева,- зачем это чудовище наваррский король дал свое кольцо юноше?

– Нет! – нагло соврала Нанси.

– Чтобы он подготовил подставы. Король увозит Сарру в Гасконь.

– Ну что же,- сказала Нанси,- ему остается только подарить своей возлюбленной неракский замок.

– Может быть, он так и сделает.

– А как относится господин Ожье к этой истории?

– Он считает поступок наваррского короля подлым и говорит, что королева имеет право отомстить.

Маргарита ласково взяла обеими руками голову спящего и повернула ее немного к свету. Ожье улыбался во сне.

– Ручаюсь, что ему грезится сладкий сон! – заметила Нанси.

– Не правда ли, он довольно мил? – сказала Маргарита.

– Он прелестен! – с жаром подтвердила камеристка.

Маргарита ничего не сказала в ответ и только густо покраснела, а Нанси подумала: "Насколько я вижу, наша клубника совершенно созрела!"


XXX

Итак, вдовствующая французская королева очутилась перед совершенно незнакомым ей старым замком. Осмотревшись вокруг себя, она убедилась, что все ее спутники – их было четверо – замаскированы. Один из них предложил ей руку и молча повел ее в замок. Королеве оставалось только подчиниться – что она могла сделать?

Ее провели через ряд комнат в большой зал, посредине которого находился стол, где лежали пергамент, перья и чернила. Екатерину поразило, что многие места зала были завешаны; но она сейчас же поняла, что под завешанными местами должны были находиться гербы владельца замка, по которым можно было бы догадаться, кто это такой.

Перед столом стояло кресло.

– Ваше величество, – указывая на последнее, сказал Екатерине ее спутник,- потрудитесь присесть.

– К чему здесь пергамент и перья? – тревожно спросила королева.

– О, не беспокойтесь, ваше величество! Мы не собираемся заставить вас подписывать свое отречение.

– Что же я должна написать?

– Несколько слов вашему сыну-королю, чтобы успокоить его.

Королева мрачно оглянулась и сказала:

– Берегитесь, господа!

Замаскированный только пожал плечами и ответил:

– Потрудитесь взять перо и писать под мою диктовку!

– Вы глубоко ошибаетесь, если думаете, что я уступлю вашим угрозам! – ответила королева, вспыхнув.

– Значит, вы отказываетесь, ваше величество?

– Безусловно.

– Ваше величество,- ответил ее собеседник, подходя к стене и нажимая какую-то тайную пружину, под действием ее часть стены повернулась, обнажая проход,- вы заставите нас прибегать к решительным мерам. Вот здесь находится глубокий колодец, на дне которого собралась целая куча костей.

– Итак, вы решитесь покуситься на жизнь французской королевы? – крикнула Екатерина.

– У нас нет иного выбора, ваше величество! – ответил замаскированный.

– Берегитесь! Король – мой сын – жестоко отомстит вам за меня.

– Но будет ли от этого легче вашему величеству? Да и чем можно запугать нас, если мы не отступили перед тем, что уже сделано?

В голосе замаскированного чувствовалась такая спокойная уверенность, что Екатерина вздрогнула и поколебалась.

Между тем ее собеседник сказал далее:

– Ваше величество, время не терпит. Мы можем дать вам только одну минуту на размышление. Если же вы не согласитесь – что же делать? – колодезь глубок, и уже много тайн погребено в его недрах.

– Я в вашей власти,- ответила королева,- и понимаю, что приходится уступить силе. Но, по крайней мере, ответите ли вы совершенно откровенно на мой вопрос?

– В зависимости от того, что это за вопрос.

– Что вы хотите делать со мной?

– Вы должны будете окончить свои дни в заключении.

– Вот как? А где именно?

– За пределами Франции.

– А когда я прибуду на место заключения?

– Через три дня. "В три дня многое может случиться!" – подумала королева и, взявшись за перо, спросила:

– Что я должна написать?

Замаскированный продиктовал ей следующее: "Ваше величество, король, мой сын! Когда это письмо дойдет до Вас, я буду уже далеко от Парижа и умоляю Вас не стараться разыскать место, куда я решила укрыться. Я хочу прожить остаток своих дней в стороне от шума большого света и политических тревог. Я собираюсь укрыться в монастыре, где я денно и нощно буду молить Господа, да дарует Он мне прощенье за содеянное мною зло".

Королева написала все это, не пропуская ни единого слова.

– А теперь, ваше величество, благоволите подписаться и приложить печать.

Королеве подали восковую свечу и кусок воска для печати. Не говоря ни слова, она подписалась и приложила печать. Но она припечатала воск так, что корона печати пришлась внизу: это было условным знаком для Карла IX, что королева просит не верить ни единому слову из ее письма.

Когда это было сделано, Екатерину отвели в предназначенную для нее комнату, где была постлана кровать и приготовлен ужин. Оставшись одна и усевшись в кресло, она подумала:

"Ну хорошо же! Если мне удастся освободиться и вернуться в Лувр, то пусть мне придется перевернуть вверх дном весь мир. а я уже добьюсь того, что головы этих людей падут на плахе!"


XXXI

Рене явился к герцогу Гизу, чтобы предупредить его о визите Екатерины Медичи. Через некоторое время послышался стук в дверь.

– Вот и королева! – сказал Рене. Но он ошибся: это был Гастон де Люкс, возвращавшийся из Медона. В прошлую ночь ему было поручено проводить герцогиню Монпансье в ее лесной домик, а на обратном пути завести лошадь Гектора ее владельцу, как то обещал герцог после неудачной для него дуэли с хозяином черного Вельзевула.

– А, это ты? – встретил его герцог.- Ты отвел лошадь?

– Как же! И должен признаться, что попал с нею вовремя, так как ей не пришлось стоять зря в конюшне.

– То есть как это?

– Это крайне странная история. Известно ли вам, что эта лошадь принадлежит гасконцу?

– Да, я знаю это.

– Это один из друзей Ноэ. Ну вот, похоже на то, что эти господа не спят, а что-то замышляют. Прежде всего, прошлой ночью около Вожирара я заметил, что лошадь прихрамывает. Я отправился к медонскому кузнецу перековать ее, а кузнец и говорит мне: "Однако! Мне что-то повезло на гасконских лошадей. Ведь их можно сразу узнать по подковам и гвоздям". Я стал расспрашивать его и узнал, что час тому назад здесь проехал какой-то молодой человек. У него тоже расковалась лошадь, и, пока кузнец перековывал ее, всадникуселся перед огнем, читал какие-то записки, а в заключение снял с пальца большой перстень тонкой работы и спрятал его в кошелек. Мало того, когда я отвел лошадь в гостиницу, около дверей последней мне повстречались два всадника. Они о чем-то шептались. Меня заинтересовало, куда они едут, и я спрятался за угол соседнего дома. Оказалось, что они направлялись как раз в гостиницу, куда я только что отвел порученного мне коня. Так как помимо всего я чувствовал некоторую усталость, то я стал ждать, думая, не произойдет ли еще что-нибудь. В очень скором времени из ворот гостиницы выехали опять оба всадника, и при свете фонаря я увидел, что один из них сидит на только что приведенной мною лошади. При этом он сказал своему спутнику: "По правде говоря, я уже и не рассчитывал увидать больше своего старого Вельзевула, но раз мне привели его, то я предпочитаю ехать на нем". Другой ответил ему: "Только бы экипаж не опоздал!" – "Не беспокойся!" – произнес первый.- Все будет готово".

– Все это крайне странно,- заметил герцог.- Больше ты ничего не слыхал?

– Нет, ведь я был пешком, а они на лошадях. Очень скоро я потерял их из вида.

Между тем время шло, и королевы все не было. Прошел уже целый час, потом второй… Рене начинал серьезно беспокоиться.

– Но что же могло задержать ее? – недовольно сказал герцог Гиз, который с особенным нетерпением ждал королеву, так как надеялся, что Маргарита пришлет ему с нею обещанный ответ.

– Может быть, король Карл задержал ее? – высказал Рене предположение.

– По-моему, все-таки надо узнать, что случилось. Пойдемте в Лувр!

– Как, ваше высочество? Вы решаетесь идти в Лувр? – тревожно сказал Рене.

– Во всяком случае, я не могу допустить, чтобы вы пошли туда совершенно один,- сказал и Гастон де Люкс.

– Хорошо, пойдем втроем! – согласился герцог. Они пошли. На улице Священников Рене бросился в глаза какой-то беленький комочек, лежавший на земле. Он поднял его, развернул и поднес к ближнему фонарю: это был платок королевы Екатерины.

– С королевой что-то случилось! – испуганно сказал он,Она, видимо, вышла из Лувра, направляясь к вам, но почему-то не дошла… Поспешим в Лувр, где мы что-нибудь узнаем.

Но им не удалось проникнуть в Лувр, так как швейцарецчасовой решительно заградил им дорогу и, как ни пытался Рене проникнуть во дворец, решительно отказывался пропустить его.

Оставалось одно: вернуться домой,.чтобы посмотреть, не пришла ли туда во время их отсутствия королева. Но Екатерины там не было. Тогда все трое поняли, что случилось что-то из ряда вон выходящее.

– Что же могло случиться с нею? – пробормотал герцог Гиз.

– У меня почему-то не выходит из головы разговор двух гасконцев-всадников об экипаже,- сказал Гастон.

Рене и герцог переглянулись, причем флорентиец сказал:

– Ведь гасконцы – отчаянный народ. Они могли решиться похитить королеву, которая мешает их замыслам.

– Ну, если это так,- воскликнул герцог,- тогда надо признать, что Генрих Наваррский отличается незаурядной отвагой.

Когда герцог говорил эти слова, с противоположной стороны улицы послышался стук копыт.


XXXII

Это был Лев Арнембург. Молодой люксембуржец впервые сел на лошадь после тяжелой раны, полученной в схватке с Лагиром; он был еще довольно слаб, но все же не мог отказать в услуге герцогине Монпансье: ей некого было послать к одному из своих приверженцев, сиру де Круасси, страстному католику, которому суждено было играть выдающуюся роль в кровавой трагедии, подготовляемой Гизами.

– Ну что. Лев,- спросил Гиз,- с хорошими ли вестями ты едешь?

– Сир де Круасси будет сам завтра вечером и все скажет вам. Но, представьте себе, я чуть-чуть не нарвался на целое скопище гасконцев.

– Что такое?

– Я думаю, они увозят красотку-еврейку.

– Да в чем дело? Говори же яснее!

– Они были замаскированы, но я узнал лошадь одного из них… знаете, ту, черную. Их было четверо, и они эскортировали экипаж с глухо закрытыми занавесками.

– Ваше высочество! – крикнул Рене.- Они увезли не Сарру Лорьо,а королеву.

– На лошадей! – крикнул герцог Гиз. В этот момент показались Кревкер и Контрад, которые возвращались, исполнив какое-то поручение герцога. Сейчас же Гиз приказал оседлать для всех свежих лошадей, и вскоре a, он, Рене и четверо поклонников герцогини Монпансье мчались по дороге в Шартр.

Они полным карьером доехали до Вожирара. Это было как раз то место, где Лев Арнембург встретил экипаж. Но от Вожирара дорога разветвлялась. Куда же направился отряд, увозивший королеву Екатерину?

На минуту путники остановились в нерешительности и стали разыскивать хоть какие-нибудь следы. Вдруг Рене крикнул:

– Ваше высочество! Смотрите, здесь виднеются лепестки роз, растущих только в луврской теплице. Их носит на себе только королева Екатерина. Наверное, она бросала их по пути, желая оставить след хоть чем-нибудь!

Лепестки розы дали преследователям возможность безошибочно определить путь, которым направились похитители, и они понеслись вперед по дороге к Шартру.

Но лепестков у королевы хватило всего на какое-нибудь лье, а далее уже не было никаких следов. К тому же на мощеном шоссе нельзя было разглядеть никаких следов копыт. Гиз и его спутники принялись сновать во все стороны, расспрашивая всех, кто только попадался им в этот глухой час, но решительно никто не мог дать им никаких указаний.

Наконец среди бесцельных стараний им удалось напасть на место, покрытое мелким песком, и здесь они увидели совершенно ясно отпечатавшиеся следы копыт, причем Гастон де Люкс сразу определил, что такие подковы делают только в Гаскони. Однако след указывал, что ехавшие здесь возвращались в Париж.

– Ага! – сказал герцог.- Эти хитрецы повернули обратно, чтобы сбить нас с толка.

Они решили тоже повернуть обратно в Париж. Они ехали уже пять часов, и лошади начинали уставать, но тем не менее они проехали еще часа три. Наконец лошади окончательно выбились из сил. Пришлось дать им отдых.

В этих бесцельных скитаниях прошел целый день, и к вечеру, ничего не узнав, герцог Гиз со спутниками подъезжал к деревушке, расположенной недалеко от Парижа. Так как у герцога расковалась лошадь, то он подъехал к кузнице, хозяин которой поджидал на пороге клиентов.

– Как прикажете подковать лошадь? – спросил кузнец. Задом наперед?

– Ты пьян, что ли, болван? – гневно крикнул ему герцог.

– Да помилуйте, ваша честь, я думал, что теперь такая мода! Только вчера я подковал четырех мулов и четверку лошадей таким образом.

– А куда они направились? – насторожившись, спросил Рене.

– Туда! – сказал кузнец, показывая рукой на запад, то есть как раз в ту сторону, откуда только что вернулся герцог.

– Проклятие! – крикнул Рене.- Они обманули нас!

– На лошадей! – крикнул герцог Гиз, хмелея от бешенства.- Клянусь своим вечным спасением: или я навсегда уроню честь своего имени, или я догоню их!

Но лошади преследователей были вконец утомлены. Тогда Рене и граф Эрих отправились на поиски новых лошадей. На это ушел целый час, но в конце концов все же удалось подыскать кое-что подходящее.

Уже закатывалось солнце, когда Гиз и его спутники тронулись в путь. На некотором расстоянии от деревушки они встретили монаха, ехавшего верхом на муле.

– Эй, честной отец, не повстречали ли вы экипаж, эскортируемый четырьмя всадниками?

– Нет, ваша честь, я еду из самого Шартра и на всем пути не встретил никого, кроме всадника, который дал мне пакет для вручения королю.

– Покажите его! – повелительно приказал герцог. Монах доверчиво достал из-под рясы письмо и показал его герцогу. Рене тоже взглянул на конверт и сейчас же крикнул:

– Это от королевы Екатерины!

– Дай сюда письмо! – приказал герцог.

– Тише, тише, господа! – ответил монах.- Оно адресовано королю, а не первым встречным молодчикам!

Тогда, по знаку герцога, граф Эрих ссадил монаха с мула и без дальних разговоров отнял письмо. Герцог вскрыл его, пробежал глазами и упавшим голосом сказал:

– Да ведь королева уехала совершенно добровольно и никто не принуждал ее!

– Вы ошибаетесь, ваше высочество! – сказал ему Рене, покачав головой.- Разве вы не видите, что печать наложена вершиной герба вниз? Это означает, что королева писала по принуждению.

Несчастный монах ничего не понимающими глазами смотрел на окружавших его вооруженных людей.

– Вот что, честной отец,- сказал ему герцог,возвращайтесь спокойно в монастырь и не беспокойтесь ни о чем. Мы – приближенные короля и передадим письмо по назначению. Скажите только, где вы встретили всадника, передавшего вам письмо?

– По дороге в Блуа.

– Когда это было?

– Около трех часов тому назад.

– Его лошадь казалась усталой или свежей?

– Она была совершенно свежа и бежала, словно заяц.

– Зайцев тоже ловят! – сказал герцог Гиз и, пришпорив лошадь, понесся впереди своего отряда по указанному ему направлению.


XXXIII

Отведя королеву Екатерину в ее комнату, замаскированный тщательно запер ее на засов и вернулся к своим товарищам, которые сидели в зале уже без масок. Это были Генрих Наваррский, Ноэ и Лагир.

– До сих пор все шло как по маслу! – сказал Ноэ.

– Все удалось обделать тихонько, без шума! – заметил Лагир.

– Ну, а благодаря тому, что мне пришло в голову свернуть с дороги на целину, выбраться другой дорогой и перековать лошадей задом наперед, преследователям будет трудновато отыскать наш след! – сказал Генрих Наваррский.

– А если они и найдут его, то только потеряют время даром,- заметил Гектор, вошедший в этот момент: он-то и говорил со вдовствующей королевой всю дорогу и в замке.

– Вообще,- сказал Генрих,- все было задумано очень удачно. Если даже королеве и удастся сбежать от нас…

– Это невозможно!

– Ну, мало ли что бывает иногда! Так вот, если ей даже удастся это, то у нее нет ни малейших доказательств против нас с тобой, так как в се присутствии мы ни разу не разинули рта, а голоса Гектора она не знает.

– Но королеве не удастся сбежать,- ответил Ноэ,- а потому я хотел бы знать, что вы собираетесь делать с нею?

– Как что? Я буду держать ее как заложницу в Нераке, пока Карл IX не выплатит мне приданого и не передаст Кагора. Ну, а когда он сделает это, я верну ему его бесценную матушку.

– Это недурно задумано! – ответил Амори де Ноэ.- Но… я все-таки предпочел бы, чтобы королева Екатерина умерла от какой-нибудь болезни.

– Я не разделяю твоего мнения! – ответил Генрих. – Видите ли, я думаю, что, вернувшись в Лувр, королева первым делом соберет большую армию и отправится в поход, чтобы отобрать у нас обратно Кагор, а может быть, и еще что-нибудь.

– Ну, это мы еще посмотрим! – сказал Генрих Наваррский.Теперь же, в ожидании далекого будущего, нам не мешает поесть и выпить, так как я умираю от голода и жажды.

Они принялись весело есть и пить, чего нельзя было сказать об их пленнице. Хотя в комнате, где заперли королеву, и был накрыт стол" уставленный всяческими яствами и питиями, но Екатерина ни к чему не притронулась. До самого вечера она не пила и не ела, и только в конце дня съела кусок паштета и отпила четверть стакана вина. Затем она уселась в кресло и заснула. Ее разбудил стук отпираемой двери.

– Ваше величество,- сказал ей замаскированный Гектор,- нам нужно двигаться далее в путь.

– Неужели вы опять наденете мне на голову этот отвратительный капюшон? – спросила Екатерина.

– Это необходимо, ваше величество. Вообще должен предупредить вас, что малейшая попытка снять капюшон или выскочить из экипажа будет стоить вам жизни.

Екатерина повиновалась. Они проехали несколько часов, как вдруг экипаж остановился и Гектор сказал королеве:

– Можете снять капюшон и подышать свежим воздухом.

Королева поспешила воспользоваться разрешением и жадно оглянулась через окно по сторонам. Они были на лесном перекрестке. Один из замаскированных всадников держал факел, а другой отвязывал привязанных к деревьям свежих лошадей. Королева поняла тогда, что у ее похитителей везде расставлены подставы.

В течение ночи они переменили еще раз лошадей и к утру приехали в какой-то замок. Здесь Екатерина опять провела день в запертой комнате, а к вечеру ей опять предложили сесть в экипаж, и последний сейчас же тронулся в путь.

В эту ночь опять меняли два раза лошадей. Они подъезжали к месту, где должна была ждать третья подстава, как вдруг Генрих остановил свою лошадь и прислушался.

– Ноэ! – шепнул он своему спутнику.- Ты слышишь шум лошадиных копыт?

– Слышу, государь. Их много, но они далеко!

– Все-таки необходимо поскорее переменить лошадей.

Они пришпорили лошадей и поехали к тому месту, где их должна была ждать подстава. Но лошадей там не оказалось…

– Однако! – сказал король.- Сир де Террегуд имел достаточно времени, чтобы приготовить подставу!

– Не понимаю, что это может значить! – растерянно произнес Ноэ.

– Но ведь это – измена! – сказал Генрих Наваррский.

– О Государь,- возразил ему Ноэ,- я ручаюсь головой за Ожье.

– Но ведь я тоже ручаюсь за сира де Террегуда!

– В таком случае с кем-нибудь из них случилось несчастье. Между тем стук копыт преследователей все близился и близился…

– Если лошади не прибудут вовремя, нам придется выдерживать жестокую схватку! – сказал Ноэ.

– Ну, так мы выдержим ее! – ответил Генрих Наваррский и, обнажив шпагу, тихо скомандовал – Наварра, в позицию!

Роман VI ВАРФОЛОМЕЕВСКАЯ НОЧЬ

I

Мы оставили Ожье де Левиса заснувшим у ног королевы Маргариты. Некоторое время она с внимательной нежностью смотрела на его красивое лицо, а Нанси иронически думала:

"История сира де Козрасса вновь оживает перед нами в новых формах!"

Наконец Маргарита оторвалась от созерцания лица спящего и сказала своей камеристке и доверенной:

– Я не хочу, чтобы этот молодой человек служил орудием сластолюбивых замыслов наваррского короля. О, если бы сделать так, чтобы король не застал свежей подставы!

– Ну что же,- ответила Нанси,- это вовсе нетрудно. Вопервых, юноша проспит теперь по крайней мере двенадцать или пятнадцать часов без просыпа, а во-вторых, мне кажется, что ваше величество и без этого можете сделать с молодым человеком все, что угодно.

– Нанси, Нанси! – сказала королева.- Ты просто демонискуситель… Но вот теперь еще что: как нам быть с ним – оставить ли его на полу или крикнуть лакеев?

– Нет, ваше величество, было бы слишком жестоко бросить юношу таким образом; что же касается лакеев, то вы ведь знаете, что, кроме пьяницы-управителя здесь никого нет.

– Но не можем же отнести его мы сами!

– Это сделает Рауль,- ответила Нанси и, выйдя за дверь и кликнув пажа, сказала ему: – Вот что, милочка: тебе придется взвалить господина Ожье к себе на плечи и…

– И бросить его в колодезь?

У Маргариты вырвался невольный крик ужаса, тогда как Рауль, довольный своей шуткой, весело засмеялся.

"Так-с! Она любит его!" – подумала Нанси и сказала вслух:

– Нет, ты отнесешь его к нему в комнату; пусть спит себе на здоровье! А если тебе тяжело, то мы поможем…

– Этого совершенно не нужно, – ответил Рауль, поднимая Ожье и взваливая его к себе на плечи.

Ожье даже не шевельнулся. Рауль бодро поднялся со своей ношей на второй этаж, где была приготовлена комната де Левису, сложил его бесчувственное тело на кровать и хотел скромно уйти; однако Маргарита, остановив его, приказала расстегнуть камзол спящего и достать из внутреннего кармана хранившиеся гам бумаги. Маргарита думала, что Рауль, бывший в Наварре, понимает по-беарнски, но, к ее сожалению, оказалось, что и паж тоже не знает ни слова на этом языке.

Тем не менее они принялись втроем рассматривать записки и в конце концов поняли, что имена, стоявшие после названия городов, должны означать фамилии тех сеньоров, которым Генрих поручал приготовить подставы. Так, например, после слова "Блуа" стояло как раз то имя, которое назвал Маргарите Ожье, когда оправдывался в мнимом обвинении, будто ездил к какой-то даме сердца. Следующим именем было "Сир де Террегуд", и Нанси высказала предположение, что это имя должно обозначать и название замка, и фамилию владельца. Из перечисления дальнейших двух местечек было видно, что предполагаемый путь Генриха лежит через Анжер.

– Итак, к сиру де Террегуду господин Ожье, вероятно, не поспеет, так как проспит до вечера, – сказала Маргарита.- Но что, если ему придет в голову по пробуждении броситься навстречу моему супругу и все рассказать ему? Ведь тогда Генрих способен вывернуться, а я хотела бы, чтобы отсутствие ожидаемых лошадей явилось для него полной неожиданностью.

– Ваше величество,- ответила Нанси,- известно ли вам, что после сильного возбуждения, вызываемого такими средствами, как мое, наступает продолжительный упадок сил?

– Ну да, я знаю это. Ну и что же?

– А из этого явствует, что человек, принявший изрядную порцию моего средства, заснув, будет продолжать спать во всяком положении и при всяких обстоятельствах. Поэтому, если мы перенесем бедного юношу в экипаж, то он будет спать в пути так же крепко, как если бы оставался в своей постели. Между тем по времени его сна мы успеем сделать добрых тридцать лье, и это отрежет ему всякую возможность предупреждения его величества наваррского короля о случившемся.

– Великолепная мысль! – воскликнула Маргарита, у которой даже глаза заблестели при мысли о каверзе, устраиваемой таким образом неверному мужу.

– Наши лошади уже успели отдохнуть,- продолжала Нанси.Погонщики, правда, спят, но мы разбудим их.

– Как? Разве ты думаешь, что нам следует сейчас же пуститься в путь?

– Да, конечно, ваше величество!

– Но я чувствую сильную усталость…

– Вы отдохнете в экипаже.

– А ты?

– Ну, я могу воспользоваться лошадью этого бедного юноши.

"Черт возьми! – внутренне выругался Рауль.- Я рассчитывал провести ночь гораздо приятнее!"

Но нежный взгляд Нанси, заметившей его недовольство, несколько успокоил пажа, и он отправился отдать необходимые распоряжения.

Однако! – сказал он, вернувшись через некоторое время.Можно подумать, что в этом доме всех опоили снотворным питьем. Я еле добудился наших погонщиков, а толстяк- управитель так храпит, что весь дом трясется.

– Ну а служанки? – спросила королева.

– Они спят на самом верхнем этаже.

– Так как же мы выйдем отсюда?

– Об этом не беспокойтесь, ваше величество; я сам открою ворота,- ответил Рауль.

– Ну что же, в таком случае тронемся в путь!

Как и предсказывала Нанси, Ожье проспал не просыпаясь пятнадцать часов подряд, когда же он наконец открыл глаза, в его голове еще настолько шумело от действия наркотика, что он на первых порах не мог понять, где он и что с ним. Он удивленно озирался в большой комнате, освещенной масляной лампой, и не мог понять, почему он спит на кровати совсем одетым.

– Какой диковинный сон снился мне! – пробормотал он. В углу комнаты на столике стояли песочные часы, показывавшие десять. Ожье окончательно растерялся. Когда же он лег спать, если просыпается в десять часов вечера? И почему ему кажется, будто он спал долго-долго? Желая как-нибудь разъяснить все это, Ожье стукнул кулаком по столу и крикнул:

– Эй, кто тут есть?

Тогда дверь открылась, и в комнату вошла Нанси. Ожье посмотрел на нее, и какие-то смутные воспоминания зашевелились в его отуманенной голове.

– Доброго вечера, господин Ожье! – приветливо сказала Манси, присаживаясь у изголовья молодого человека.

– Как, вы знаете меня? – удивленно воскликнул он.Впрочем, я тоже как будто знаю вас, только вот не могу вспомнить, кто вы такая…

– Я? Да ведь я племянница госпожи Шато-Ландон!

– Шато-Ландон? Как будто я знаю и ее тоже…

– Вот это мне нравится! – сказала Нанси, покатываясь со смеха.- То есть как же это вы знаете ее "как будто"? Ведь только вчера вечером вы клялись ей в любви!

Эти слова были целым откровением молодому человеку.

– Вспомнил! – крикнул он.- Теперь я все вспомнил! А сначала я даже понять не мог, где нахожусь.

– Ну а теперь вы знаете?

– Конечно, знаю! Мы в замке Бюри… Но скажите, пожалуйста, эти часы, конечно, испорчены?

– Нисколько.

– Значит, теперь десять часов утра? Почему же так темно и горит лампа?

– Да потому, что теперь именно десять часов вечера, Значит, я проспал весь день?

– Ну конечно!

Ожье почувствовал, что у него волосы становятся дыбом. Теперь память всецело вернулась к нему, и он вспомнил о своем поручении.

– Но я никогда не сплю так долго! – с отчаянием крикнул он.

– Я не знаю этого, но только на этот раз вы, должно быть, изменили своим привычкам,- смеясь ответила Нанси.- Вы спали так крепко, что не заметили, как мы отъехали целых тридцать лье.

– Тридцать лье? – крикнул Ожье, не веря своим ушам.

– Да.

– Значит, я не в Бюри?

– Нет.

– Так где же я. Господи Иисусе Христе?

– В Сен-Матюрене. Это деревушка, расположенная в трех лье от Анжера.

– Значит, вы увезли меня сонного из Бюри?

– Да.

– Зачем?

У Ожье так сверкали глаза, что Нанси подумала: "Однако наш молодчик рассердился не на шутку!" – и, подойдя к перегородке и постучав два раза, сказала:

– На это может вам ответить только моя тетушка. В этот момент дверь снова открылась; в комнату вошла Маргарита и, улыбаясь, промолвила:

– Здравствуйте, господин Ожье!

– О, скажите хоть вы мне, что эта девушка просто смеется надо мной, уверяя, будто мы не в Бюри! – крикнул гасконец.

– Да нет же,- спокойно ответила королева,- мы уже уехали из Бюри и теперь находимся в Сен-Матюрене.

– Если это так,- с ледяным спокойствием сказал Ожье, – то мне остается только пронзить себя шпагой, потому что я обесчещен! – и с этими словами Ожье кинулся к своей шпаге, лежавшей на табуретке около кровати.


II

Заметив его движение, Маргарита и Нанси поспешили в свою очередь к юному гасконцу, чтобы вырвать из его рук шпагу.

– Несчастный! – крикнула наваррская королева.

– Что это пришло вам в голову? – сказала Нанси молодому человеку, не изменяя своему ироническому спокойствию.

– Благодаря вам я обесчещен и теперь не смею жить более,страдальчески воскликнул Ожье.- Отдайте мне шпагу! Я должен умереть!

– Хорошо! – сказала Маргарита.- Докажите мне, что вы действительно обесчещены, и тогда я отдам вам шпагу, предоставив свободу действий. А пока…- она обратилась к Нанси,- оставь нас одних, милочка!

Нанси вышла из комнаты, унося с собой шпагу и думая:

"Положение становится серьезным, и королеве придется, пожалуй, пустить в дело солидные аргументы, чтобы помешать юноше покончить с собой".

– Итак, я слушаю вас! – сказала Маргарита.- Говорите!..

– Ах, да что тут говорить и доказывать, когда дело ясно и без того? Я – беарнский дворянин, состоящий на службе у наваррского короля.

– Бы говорили мне это вчера.

– Король доверил мне дело, полагаясь на мою честь и преданность. Это дело заключалось в подготовке свежих подстав для путешествия, которому мой государь придает серьезную важность. Каким образом я заснул так крепко в Бюри, я не понимаю. Но все равно: проснись я теперь в Бюри, я еще успел бы в самый последний момент доставить королю свежих лошадей; теперь же, когда вы увезли меня за тридцать лье, я уже ничего не могу поделать. Не застав свежих лошадей, король сочтет меня предателем, я мне даже нечем оправдаться в его глазах. Вы сами видите, что мне остается только умереть.

Ожье произнес эту тираду с такой простотой и убежденностью что Маргарита почувствовала себя как бы вышибленной из седла, потому что все заранее придуманные ею аргументы сами собой отпадали теперь. Тогда она решилась пустить в ход самый последний аргумент, нелогичный, быть может, но зато… убедительный.

– Так позвольте же мне умереть! – грустно сказал Ожье, видя ее смущенное молчанье.

– Нет! – пламенно крикнула Маргарита.- Я не могу позволить вам покончить с собой.

– Не можете позволить? Но по какому праву?

– Без всякого права, а просто потому, что вы любите меня, и я… тоже… люблю вас!

Ожье страдальчески застонал, закрывая лицо руками, и тихо сказал:

– Как я несчастен! Я должен умереть в тот момент, когда предо мной раскроется небо!…

– Но ведь я люблю вас! – повторила Маргарита.

– Разве ваша любовь может вернуть мне утраченную честь? – грустно возразил Ожье.

– Но если бы я попросила вас отсрочить исполнение своего решения хоть на несколько часов?

– Я должен был бы отказать вам, потому что никто не смеет пережить часы бесчестья.

– Так, значит, вы не любите меня! Как? Я, слабая, беззащитная женщина должна ехать далее одна среди всяких опасностей, а вы так не по-рыцарски отказываетесь проводить меня? Нет, вы не любите меня!

– Увы, я люблю вас.

– Так докажите это на деле и проводите меня до Анжера!

– Хорошо,-.ответил Ожье, грустно поникая головой.- Но обещайте мне, что там… вы вернете мне свободу действий.

– Хорошо! – ответила Маргарита, в которой ожила надежда.В Анжере я верну вам свободу действий, если мне не удастся заставить вас отказаться от своего жестокого намерения.

Она позвала Нанси и велела ей отдать шпагу молодому человеку. Та немедленно исполнила это.

Затем Маргарита кликнула Рауля и, когда он явился, сказала ему:

– Вот что, милочка, мы должны сейчас же тронуться в путь.

– Но наши лошади еще не отдохнули,- ответил Рауль, посматривая на Нанси,- да кроме того, здесь было бы удобно переночевать.

– В Анжере нам будет еще лучше. Рауль капризно надулся, но Нанси наклонилась к его уху и шепнула:

– Зарубите себе на носу, сударь, что раз мы попадем в Анжер, то проведем там не один день, а следовательно, у вас будет достаточно времени говорить о любви.

Рауль глубоко вздохнул и отправился будить погонщиков.

От Сен-Матюрена до Анжера было три лье, то есть два часа. пути, и около часа ночи наш маленький кортеж уже подъезжал к воротам города. В то время Анжер был важной крепостью, и ночью в город мог пробраться только тот, кто был лично известен дежурному офицеру или знал пароль. Но Маргариту это нисколько не поставило в тупик, она позвала Рауля и приказала ему вызвать к ней дежурного офицера.

Однако последний, явившись на зов, категорически отказался открыть ворота и вступить в какие бы то ни было переговоры с подъехавшей дамой. Он требовал, чтобы ему сказали пароль, и не желал идти ни на какие уступки.

Тогда Раулю пришлось пустить в ход решительное средство.

– Не хотите ли подержать со мной пари, господин офицер? – сказал он.

– Пари? О чем?

– Да о том, что если вы заставите нас ночевать под открытым небом, то завтра утром вас посадят под строгий арест. То-то и дело, что сначала надо посмотреть, с кем имеешь дело, а потом уже выказывать строптивость!

Эти слова произвели впечатление на дежурного офицера, и он, приказав открыть ворота, разрешил экипажу подъехать ближе. Была очень ясная лунная ночь, и, приглядевшись к женскому лицу, высунувшемуся из экипажа, офицер испуганно вскрикнул:

– Боже мой!.. Ее величество королева наваррская!.. Ожье слабо вскрикнул и пошатнулся в седле. Тогда Маргарита высунулась еще больше и тихо сказала дрожавшему от волнения юноше:

– Да, я – наваррская королева и люблю вас… Как ваша государыня, я запрещаю вам покушаться на свою жизнь.

– Боже мой! – страдальчески ответил ей Ожье.- Вероятно, шпага не понадобится, так как мне кажется, что я и так не переживу этих минут!


III

Мы оставили Генриха Наваррского готовым оказать сопротивление тем неизвестным, которые догоняли кортеж, увозивший королеву-мать. Стук копыт преследователей слышался все ближе и ближе…

По знаку Генриха Ноэ Лагир и Гектор окружили экипаж, причем Гектор сказал королеве:

– По всем признакам, за нами гонятся, чтобы выручить ваше величество. Если это так, то вам несдобровать, потому что мы не выпустим вас живой.

– Но помилуйте…- взмолилась королева. Однако Гектор, не обращая на нее внимания, подошел к Генриху и Ноэ, совещавшимся между собою.

– Государь,- сказал Ноэ,- если я не ошибаюсь, преследующих, судя по стуку копыт, должно быть не менее полутора десятка, нас же – только четверо.

– Маловато, что и говорить! – согласился король.

– Допустим, что мы сможем продержаться час, но потом нам все же придется пасть.

– Ну, так мы и падем, друг мой Ноэ.

– А ваша звезда, государь? Та самая звезда, которая говорила вам о блестящей будущности?

– Ну, так что же? Если это действительно – моя звезда, то она не покинет меня и сейчас!

– Государь, но пословица недаром говорит, что "на Бога надейся, а сам не плошай". Так же и ваша звезда будет охранять вас только в том случае, если вы сами будете делать все, что надо.

– А что мне надо делать, по-твоему?

– Государь, ваша лошадь устала, но лошадь Гектора еще довольно свежа. Возьмите ее и спасайтесь! Генрих весело расхохотался и сказал:

– Да вы все просто с ума сошли! Полно говорить глупости!.. Лучше примем меры к защите. Наши лошади слишком устали, чтобы продолжать путь, но сражаться они еще могут. Так вперед же, ребята, в позицию! – и юный король, полный воинственного задора двинулся навстречу быстро приближавшемуся врагу.

Ноэ поехал рядом с Генрихом, а Гектор и Лагир встали по обе стороны экипажа.

Действительно, отряд, стук копыт которого слышали наши герои, несся на выручку королевы-матери. Но если бы в нем были только те лица, которые входили в его состав с самого начала, то положение наших гасконцев было бы вовсе не плохо, так как пятеро против четверых – перевес небольшой. Однако предусмотрительный Рене захватил с собой дюжину рейтаров, встреченных на пути и соблазнившихся обещанной им денежной наградой, и, таким образом, Генриху Наваррскому приходилось иметь дело с подавляющим по численности неприятелем. Но Генрих был отважен, неравенство сил не пугало его, и, не дожидаясь, пока враги бросятся на него, он первый кинулся на них.

Произошел решительный, но короткий бой, причем несколько человек из нападавших сразу же упало. Однако герцог Гиз был искусным полководцем. В первый ряд он поставил рейтаров, представлявших весьма посредственную боевую силу, а когда первый натиск наваррского короля и его товарищей обрушился на рейтаров и смял их, на арену борьбы выступил сам герцог со своими спутниками.

При свете луны Генрих Наваррский сразу узнал своего тезку и соперника и смело ринулся к нему навстречу. Ноэ, под которым была убита лошадь, сражался пешим, еле поспевая за своим царственным другом.

Герцог Гиз не мог видеть под маской лица наваррского короля, но понимал, что кроме Генриха, некому было пуститься в такую рискованную авантюру. Поэтому, увидав Генриха, со шпагой в руках прокладывавшего себе дорогу именно к нему, Гиз сразу догадался, кто это такой, и с дикой радостью ринулся на соперника.

Завязался ожесточенный бой. Наваррский король стал уже теснить герцога, и, видя это, Рене со свойственным ему предательством забрался в тыл Генриху, чтобы удобнее поразить его. Однако Ноэ увидал этот маневр и, подстрелив лошадь Флорентинца, бросился на него со шпагой.

Ноэ сделал резкий выпад, но Рене отскочил в сторону, и это заставило Амори потерять равновесие и упасть. В тот же миг на него кинулись два рейтара. Но Рене крикнул им:

– Не убивайте его! Пусть этим займется палач. Свяжите его покрепче!

Итак, из четырех лиц один был выведен из строя, другой был поглощен поединком с герцогом Гизом. Двоим остальным пришлось выдерживать натиск целой оравы людей. Конечно, такой неравный бой не мог продолжаться долго, и вскоре Генрих вторично услыхал крик Рене:

– Не убивайте его, а свяжите покрепче!

Эти слова относились к Лагиру, который упал вместе с раненой лошадью на землю.

Гектор остался один. Его положение было совсем плачевным, и смелый гасконец видел, что если он не примет своих мер, то вскоре и его свяжут так же, как и Ноэ и Лагира. Продолжать сопротивление было бесполезно, нужно было бежать.

Но сначала надо было исполнить данное обещание и не допустить, чтобы королева попала в руки герцога. С этой целью Гектор изо всей силы ткнул Екатерину кинжалом…

Послышался глухой крик, и горячий поток оросил руку гасконца.

"Я убил ее!" – подумал он и затем пустил огневого Вельзевула прямо на нападавших.

Этот неожиданный маневр заставил их раздаться. Тогда в не-сколью прыжков Гектор очутился рядом с наваррским королем и крикнул ему что-то по-беарнски. Генрих утвердительно кивнул ему головой. Гектор заехал вперед и ринулся на герцога Гиза, а король Генрих быстро соскочил со своей лошади, усталой и раненой, вышиб из седла какого-то рейтара, вскочил в седло и понесся во весь опор прочь. Тогда и Гектор круто повернул коня V. тоже понесся прочь от места схватки.


IV

– Господин капитан,- сказал паж Готье Пибраку, дожидавшемуся по обыкновению пробуждения короля Карла IX в прихожей,- его величество изволил проснуться с улыбкой на устах и желает видеть всех.

Пибрак удивленно посмотрел на пажа и спросил:

– Какое сегодня число, милый мой?

– Сегодня семнадцатое августа, господин капитан, почему вы это спрашиваете?

– Да потому, что чаще бывает гроза зимой, чем наш всемилостивейший король просыпается в хорошем расположении духа, и такси счастливый день надо запомнить.

Действительно, в этот день король был в самом радужном настроении духа. Увидев входившего капитана гвардии, он приветливо сказал:

– Доброе утро, Пибрак!

– Доброе утро, ваше величество!

– Ну что? Какова погода?

– Великолепная, ваше величество.

– Значит, можно будет охотиться?

– О, разумеется, ваше величество!

– Присядь-ка, милый друг! Знаешь ли, эту ночь я спал, словно рабочий, и видел дивные сны. Просто было жаль просыпаться, потому что бывают сны, которые неосуществимы в действительности!

– Да неужели, ваше величество?

– Ну, посуди сам. Мне снилось, будто королева-мать возненавидела Рене.

– В самом деле, государь, такой сон уж слишком… невероятен!

– Да ты только погоди! Мне снилось еще, что королева- мать и Генрих Наваррский стали лучшими друзьями. Они целовались и осыпали друг друга ласкательными именами.

– Да! Сразу видно, что вы спали, ваше величество!

– А сестрица Марго помирилась с кузеном Гизом.

– Эта часть сна самая правдоподобная, ваше величество.

– Ну вот еще! Ты же знаешь, что моя уважаемая матушка…

– Ненавидит герцога? Согласен, ваше величество. Но… наваррского короля она ненавидит еще больше, и по всему похоже, что ее величество усиленно поглядывает в сторону Лотарингии.

– Все это может быть. Но при чем же здесь Марго?

– Ее величество наваррская королева очень молода и красива, государь. Она всегда очень ревниво относилась к своему очарованию, а наваррский король любит пошалить.

– Понимаю, понимаю!

– И, если вдовствующая королева захочет подстеречь супруга королевы Маргариты – что при беспечности короля очень нетрудно,- то весьма возможно, что…

– Ты заинтересовал меня,- ответил король,- и мне хочется узнать, нет ли и действительно правды в моем сне. Поэтому ступай к наваррской королеве и попроси ее прийти ко мне. Марго никогда ничего не скрывает от меня, и если я увижу, что королева Екатерина опять интригует, то мы направим всю эту историю на путь истинный. Ступай, друг мой, а я пока оденусь.

Пибрак направился к апартаментам наваррской королевской четы, однако увидел, что прихожая была пуста. Тогда Пибрак прошел в комнаты и остановился у дверей гостиной Маргариты. Здесь он осторожно постучался, затем прислушался, постучался снова: одно молчанье было ему ответом.

"Странно,- подумал он.- Но, может быть, королева у своего супруга или у королевы-матери?"

Он зашел с другой стороны и постучался в кабинет к Генриху; но там ему тоже никто не ответил. Тогда Пибрак отправился на половину к вдовствующей королеве, но и там в прихожей тоже никого не было.

Пибрак постучался, дверь открылась, и вышел паж Робер.

– Здравствуй, паж,- сказал Пибрак.- Ее величество вдовствующая королева уже встала?

– Я… не знаю… нет…- замялся смущенный паж.

– То есть как это ты не знаешь? – нахмурился Пибрак.Предупреждаю тебя, милый мой, что я пришел от имени короля. Ну, живо выкладывай все, что ты знаешь, а то я оборву тебе уши!

– Да королева еще не возвращалась! – чуть не плача, ответил испуганный паж.

– Как не возвращалась? Откуда? Когда же она ушла?

– Вчера вечером.

– Куда же она отправилась?

– Этого не могу знать, господин капитан. Пибрак пожал плечами и вернулся к королю.

– Марго, вероятно, еще не вставала? – улыбаясь спросил Карл IX.

– Право, не знаю, ваше величество. Ее величество нет у себя в комнате.

– Так она, вероятно, у королевы-матери?

– Ее величества вдовствующей королевы нет в Лувре, государь. Судя по рассказу пажа Робера, ее величество вышла вечером и больше не возвращалась.

– Что за вздор! – крикнул король.

– Осмелюсь заметить, ваше величество,- сказал паж Горье, кончавший туалет короля,- вдовствующая королева редкий вечер не выходит из дворца. Хотя она и переодевается то мужчиной, то монахом, но я-то каждый раз узнаю ее.

– Милый Пибрак,- сказал король,- согласись, что королевское ремесло – неприятная штука. За моей спиной творятся какие-то странные вещи, о которых знает даже паж, но мне-то ровно ничего неизвестно. Пойдем со мной!

Король направился прямо в апартаменты матери, и там паж Робер рассказал ему обо всем, что знал.

Дверь в комнаты королевы оказалась запертой. Тогда король приказал кликнуть рослого швейцарца, и тот высадил плечом дверь.

В комнатах Екатерины не было никого, кровать оставалась совершенно нетронутой, но тем не менее ни в чем нельзя было найти ни малейшего указания, куда и зачем отправилась королева.

– Может быть, мы будем счастливее в комнатах Марго,сказал король.

Дверь в комнаты наваррской королевы была открыта тем же упрощенным способом. Король Карл прошел прямо в спальню, а в это время Пибрак заметил на столике три письма. Он быстро прочитал адреса и под влиянием какого-то наития быстро припрятал то из них, которое было адресовано Генриху Наваррскому. Затем он пошел вслед за королем и обратил внимание Карла на остальные два письма.

Король взял сначала письмо, адресованное лично ему. Читатели уже знакомы с его содержанием и знают, что в этом письме Маргарита поручала брату мужа. Прочитав это письмо, король, которому было все позволено, взялся за письмо, адресованное его матери.


V

Письмо Маргариты к королеве-матери и особенно вложенная туда записка к герцогу Гизу окончательно испортили благодушное настроение короля.

– Как? – крикнул он.- Разве я уже не король больше? Значит, королева-мать и в самом деле кует какие-то ковы совместно с герцогом Гизом? Пибрак! Пошли ко мне наваррского короля! В этой истории надо разобраться.

– Ваше величество, я уже искал его величество во всем Лувре, но его нигде нет.

– Так надо разыскать его! – и король ушел, гневно хлопнув дверью.

Пибрак отправился к себе в комнату и там принялся размышлять над всей этой историей; но, как он ни ломал себе голову, все же не мог напасть ни на какое удовлетворительное решение вопроса. В конце концов он решился вскрыть письмо, адресованное Маргаритой Генриху.

Содержание этого письма несколько пролило свет на сущность интриги, разыгравшейся в луврской тиши. Генрих изменил Маргарите, его накрыли и выдали жене с поличным. Королева-мать надеялась этим путем бросить молодую женщину вновь в объятия Генриха Гиза, но Маргарита не сочла возможным оживлять чувство, окончательно умершее в ней, и отправилась путешествовать, чтобы порассеяться от огорчения и вместе с тем немножко наказать неверного супруга.

"Все это так, но эта часть истины еще не поднимает завесы над исчезновением Генриха и королевы-матери,- подумал Пибрак.Ведь совершенно ясно, что королева Маргарита не знала о предположениях Екатерины совершить какое-то путешествие и что исчезновение вдовствующей королевы не имеет ничего общего с остальной частью всей этой истории. Так в чем же здесь дело и где искать наваррского короля, которого желает видеть сейчас же его величество король Карл?"

В конце концов Пибрак решил так: единственным поверенным Генриха является граф Амори де Ноэ; жена Ноэ, Миетта,племянница кабатчика Маликана; следовательно, если кто знает что-либо обо всей этой истории, то именно Маликан. И Пибрак сейчас же отправился к нему.

Маликан приветливо встретил капитана гвардии, так как знал, что и служа французскому королю, Пибрак остается истинным гасконцем и подданным Генриха Наваррского. Поэтому честный беарнец сейчас же притащил пару запыленных бутылочек старого вина и уселся с Пибраком за стол в общем зале кабачка, где еще никого не было в этот ранний час.

– Вот что, друг мой Маликан,- сказал Пибрак, отхлебывая отличное винцо.- Я пришел к тебе по делу, касающемуся нашего короля Генриха, которому, как ты знаешь, я предан телом и душой.

– О, я в этом никогда не сомневался, господин Пибрак! – ответил Маликан.

– Дело в следующем. Наваррского короля нет нигде в Лувре…

– Я знаю это и советую вам не беспокоиться о нем.

– Значит, ты знаешь, где сгн?

– Знаю.

– Можешь сказать мне, где он?

– Нет, не могу: это не мой секрет.

– Но мне очень важно знать это в его же интересах.

– Не беспокойтесь, в данную минуту королю Генриху нечего опасаться.

– Но все-таки.

– Все-таки я не скажу вам ни слова.

– Ну, так ответь мне по крайней мере хоть на один вопрос: отлучка короля объясняется какой-нибудь любовной интрижкой?

– Нет.

"Значит, он отправился с какой-нибудь политической целью, это ясно, как день!" – подумал Пибрак и хотел продолжать свои расспросы, но этому помешал приход двух швейцарцев.

Капитан отправился в Лувр, но вдруг около самого дворца остановился, пораженный неожиданно блеснувшей мыслью.

"А вдруг… как знать?- подумал он, и его лицо выразило неподдельную заботу.- Но если это даже так, то самое важное, чтобы королю не пришла в голову такая же догадка",- и он немедленно отправился в покои Карла IX.

– Ну-с, так где же наваррский король? – угрюмо спросил Карл, когда Пибрак предстал перед ним.

– Его величество уехал, государь.

– Уехал? Но куда же?

– По следам наваррской королевы.

– Друг мой Пибрак, мне кажется, что ты не в здравом уме. Ведь Маргарита пишет, что она уехала с согласия мужа; так с чего же он вдруг побежит за ней?

– Здесь чувствуется рука вдовствующей королевы, государь. Я отправился на разведку и узнал много интересного. Прежде всего – наваррская королевская чета находится в ссоре.

– Из-за чего?

– Да дело не обошлось без королевы Екатерины. У короля еще до брака была интрижка с вдовой ювелира Лорьо. Насколько я могу судить, эта женщина стала орудием в руках герцога Гиза и королевы-матери. Королеве Маргарите сумели доказать, что муж изменяет ей, и вот она бросила все и уехала, а король кинулся за ней, чтобы оправдаться.

– Это возможно! Но все это – чисто семейное дело наваррской четы, нисколько не объясняющее, куда могла детьсякоролева-мать.

– А мне кажется, государь, что между обеими историями имеется безусловная связь.

– Именно?

– Можно считать доказанным, что вдовствующая королева опять подружилась с Гизами и выходила по ночам на свидание с герцогом.

– Ну да. А дальше что же?

– Конечно, их обоюдная дружба могла быть построена не на чувстве симпатии, а на выгоде. Королева-мать хотела при посредстве злейшего врага Генриха Наваррского причинить зло последнему, а герцог Гиз рассчитывал вернуть любовь наваррской королевы, которую он все еще любит по-прежнему. Но из письма наваррской королевы к матери и к герцогу видно, что измена мужа не толкнула ее в объятья герцога. Значит, у Гиза отпал единственный мотив, заставлявший его искать дружбы королевы Екатерины. Наверное, он не мог забыть, что она хотела убить его из-за угла. Ну вот… мне кажется, что тут и надо искать причину исчезновения королевы Екатерины.

– Что ты хочешь сказать этим?

– Да ведь королева-мать – недурной залог… Убедившись, что любви королевы Маргариты ему не вернуть, герцог Гиз мог посадить королеву-мать в экипаж и… увезти ее в Лотарингию!

– Неужели ты думаешь, что он мог решиться на это?

– Эх, государь, да ведь принцы Лотарингского дома способны решиться на что угодно.

– Но ведь это – черт знает, что такое! В таком случае надо сейчас же снаряжать солдат в погоню за похитителями.

– А какой прок, ваше величество? Если все случилось так, как я предполагаю, то люди герцога Гиза отъехали уже на такое расстояние, что их не догнать.

– Но с какой целью могли они завладеть королевой?

– Я уже сказал, государь, что королева Екатерина – хорошая заложница. А ведь лотарингские принцы уже давно поглядывают на крепость Дьелуар.

– И они думают, что я отдам им ее в обмен на королеву? Rак они рассчитали без хозяина… Пусть королева-мать просидит всю жизнь в Лотарингии, но Дьелуара им не видать, как своих ушей. А королеве это только хороший урок… В самом деле! Она вечно строила разные ковы против лиц, которых я люблю, заводила хитрые интриги, покровительствовала негодяю Рене, во вред моим интересам тайно завела дружбу с Гизами… Ну, так пусть же она и платится теперь за все это.

– Значит, государь, дело об исчезновении королевы- матери надо, говоря судейским языком, "предать воле Божией"?

– Отнюдь нет. Я не могу допустить, чтобы лица моей крови исчезали безнаказанно из моего дворца, и потому необходимо тщательно расследовать, где именно скрывался герцог в Париже… Не слыхал ли ты чего-нибудь относительно этого, Пибрак?

– В Париже все в один голос твердят, что суконщик Лашеней занимается своим ремеслом лишь для отвода глаз, а на самом деле является банкиром и агентом лотарингских принцев.

– Ну, так с этим надо покончить. Возьми, друг мой Пибрак, швейцарцев и сейчас же арестуй и приведи ко мне этого Лашенея! Я лично допрошу его.

– Слушаю-с, ваше величество,- ответил Пибрак и отправился исполнять возложенное на него поручение.

Он взял из луврской кордегардии десять швейцарцев и отправился с ними к дому Лашенея.

Расставив швейцарцев кордоном вокруг дома, он приказал им:

– Не выпускайте из дома никого. Если кто попытается насильно пройти через вашу цепь, уложите на месте.

Затем он подошел к двери и постучал, но никто не ответил на этот стук.

"Этот субъект спит еще,- подумал Пибрак,- какое неприятное пробуждение ждет его!.."

Подумав это, он постучался еще сильнее.


VI

В ответ на повторный стук одно из окон верхнего этажа открылось, и высунувшаяся из него старуха хриплым голосом спросила:

– Что вам нужно?

– Нам нужно видеть господина Лашенея.

– Его нет дома.

– В таком случае откройте нам дверь.

– Его нет дома! – повторила старая карга и закрыла окно. Тогда Пибрак подозвал рослого швейцарца и приказал ему взломать дверь алебардой. Швейцарец ревностно принялся за это занятие. Тогда открылось другое окно, и старик, высунувшийся из него, сердито крикнул:

– Что за шум? Что нужно?

– Батюшки, да ведь это – господин Лашеней! – сказал Пибрак.

– Ну да, это я,- ответил тот.

– А нам сказали, что вас нет дома.

– Я приказал, чтобы меня не будили… Я спал…

– А теперь вы проснулись!

– Ну да.

– Так прикажите открыть дверь, у меня имеется к вам небольшое дельце.

– От кого?

– От его величества короля.

Лашеней понял, что тут шутки плохи, и крикнул старухе:

– Гертруда, откройте дверь! Старуха открыла дверь, и Пибрак вошел в дом. Туг его встретил полуодетый Лашеней и, зная Пибрака в лицо, спросил его:

– Чем могу служить вам, господин капитан?

– Король желает видеть вас! – ответил тот.

– Что же могло понадобиться его величеству от такого ничтожного человека, как я?

– Уж право, не знаю.

– Так будьте любезны передать его величеству, что я сейчас же явлюсь в Лувр.

– Нет, это не дело! Вы должны идти сию же минуту, и вместе со мной.

– Но король, вероятно, еще в постели.

– О, нет, он давно встал и ждет вас.

– Но в таком случае дайте мне один только час, чтобы я мог приготовиться.

– Ни одной минутки, дорогой господин Лашеней.

– Да ведь я должен одеться в подобающую одежду!..

– Полно! Наш король – очень простой человек и терпеть не может лишних церемоний. Но вот ждать кого-нибудь – этого он не любит еще больше. Поэтому пойдемте немедленно!

– Я совершенно не могу предстать перед его величеством в таком виде!

– Ну что же, в таком случае я прикажу связать вас, и мои люди отнесут вас в Лувр на руках.

На лбу Лашенея выступил пот… Он понял, что дело плохо и сопротивляться бесполезно.

– Позвольте мне только отдать моей домоправительнице кое-какие распоряжения по хозяйству,- попросил он.

– Пожалуйста.

Лашеней кликнул Гертруду, но, как только старуха появилась в дверях, Пибрак приказал двум швейцарцам, вошедшим за ним в дом:

– Свяжите эту ведьму и стерегите ее! Займите дом, и пусть сюда никто не входит и не выходит отсюда. Ну а вы, Лашеней,марш за мной!

Лашеней должен был покориться, так как не мог оказать сопротивление. Наконец, помимо отсутствия какой-либо возможности для этого, разве он не скомпрометировал бы себя непокорностью?

Итак, дрожащий Лашеней отправился с Пибраком в Лувр. При входе их король бросил на стол книгу, которую читал, и, пытливо уставившись в лицо агенту герцога Гиза, спросил:

– Вас зовут Лашеней?

– Точно так, ваше величество.

– Чем вы занимаетесь?

– Я суконщик, ваше величество.

– И только? Больше вы ничем не занимаетесь?

– Ровно ничем, ваше величество.

– Вот как? А мой друг Пибрак уверяет в противном: он говорит, что вы являетесь в Париже агентом и банкиром моих милых родственников, принцев Лотарингских!

Лашеней удивленно вскрикнул, поднял взор к небу и, всплеснув руками, сказал:

– Можно ли так смеяться над бедным суконщиком, господин Пибрак! Господи Иисусе Христе! Да ведь я был бы счастлив, если бы это было так!

– В самом деле? – кинул король.

– Да как же, ваше величество? Ведь тогда я был бы богатым человеком и вместо того, чтобы тяжелым трудом зарабатывать жалкие гроши, я…

– Ладно! – перебил его король.- Значит, Пибрак солгал?

– Его милость просто плохо осведомлены.

– Это очень плохо для вас, мой милый Лашеней! – насмешливо сказал король.- Я привык верить Пибраку во всем и решил повесить вас завтра на восходе солнца, если вы не удовлетворите моего любопытства относительно моих лотарингских родственников…

– Значит, я буду повешен, государь, за то, что я даже никогда не видывал их высочеств?

– Это очень досадно! – ледяным тоном сказал король.Значит, вы будете повешены, потому что вы сами понимаете, что не могу же я изобличать во лжи своего друга.

Лашеней очень боялся смерти, но отличался совершенно не плебейской верностью своим господам, а потому покорно ответил:

– Что же делать? Видно" мне на роду написано умереть без вины!

– До завтрашнего утра у вас еще есть время одуматься,ответил король,- а пока отведи-ка его, Пибрак, в одну из луврских камер!

Пибрак взял Лашенея за плечо и вывел из королевского кабинета. Первому встречному ландскнехту он приказал:

– Сбегай в кордегардию и возьми у дежурного офицера ключ от При-Дье.

При-Дье, о котором говорил Пибрак, было название одной из ужаснейших камер, которыми изобиловал Лувр. Там была страшная сырость, кишела масса насекомых и стадами ходили гигантские крысы. Осужденный, которого заперли бы там на неделю, мог не бояться палача, так как в этом ужасающем, зараженном воздухе самый здоровый человек не выжил бы и трех дней. А самое главное – в этой камере была "ублиетта", что уже само по себе обеспечивало довольно неприятную смерть в тюрьме.

В то время "ублиетты" находились во многих камерах. Они представляли собой широкую каменную трубу, которая вела в реку. Человек, оступившийся или силой вытолкнутый туда, падая, натыкался сначала на железные острия и брусья, а потом его обезображенное тело уносило водой. Отсюда и произошло их название: "ублиетты" сулили вечное забвение.

Приведя в эту страшную камеру осужденного, Пибрак подвел его к дальнему углу и, при кровавом свете факелов показав зияющее отверстие, произнес:

– Король обещал повесить вас, дорогой господин Лашеней, но я попытаюсь отговорить его от этого неразумного решения. К чему столько помпы для такого незначительного человека, как вы? Просто мы утром спустим вас вот в эту каменную дыру, и делу конец.

Затем Пибрак запер арестанта и ушел к Маликану.

– А вы и в самом деле серьезно озабочены, как видно! – сказал ему кабатчик.

– Господи, еще бы!.. Обстоятельства складываются так, что я не могу не беспокоиться.

– Я с удовольствием рассеял бы ваши опасения, но…

– Но ты поклялся ничего и никому не говорить?

– Вот именно. Но скоро я буду свободен от своей клятвы.

– А когда именно?

– В полночь.

– Черт возьми! Я вовсе не любопытен по природе, но в полночь я непременно зайду к тебе.

– Хорошо! – сказал Маликан.- Я буду ждать вас.

– "До полуночи еще далеко,- подумал Пибрак, возвращаясь домой.- Чем бы мне заняться в течение этого времени в интересах дела? Ага, знаю! Волей короля я поставлен в открытые враждебные отношения с Гизами, и все равно они объявят мне теперь войну. А у Лашенея в доме, наверное, найдутся какие-нибудь документы, способные окончательно скомпрометировать лотарингских принцев. Это и будет моим оружием против них. Итак, вперед! Однако сначала надо подкрепить силы обедом, а потом можно будет пойти в дом этой старой крысы".

Пибрак вернулся в Лувр, пообедал, отдал все необходимые распоряжения к порядку дня, касающиеся его обязанностей, и затем отправился к дому Лашенея. Но его ждала там совсем неожиданная картина, для объяснения которой нам необходимо вернуться немного назад.


VII

Двое швейцарцев, оставленных Пибраком сторожить дом и связанную Гертруду, комфортабельно устроились в кухне у камелька и стали ждать. Но вскоре они начали ощущать все неудобство своего поста; ведь они вышли из Лувра ни свет ни заря, и желудок властно вступал в свои права. Между тем Пибрак, казалось, совершенно забыл о них.

– Уж не думает ли капитан, что мы можем обойтись без еды и питья? – пробурчал один из швейцарцев.

– Но ведь есть и пить нам не запрещено,- ответил другой.Мы только не смеем выходить из дома. Так почему бы нам не угодить голода и жажды здесь, на месте?

– Ты прав. У старой обезьяны, наверное, найдется хорошее винцо.

– Ну, и кусок хлеба да ломоть сала тоже должны найтись; надо только пошевелить старую ведьму! – и с этими словами швейцарцы подошли к Гертруде, лежавшей связанной в углу кухни.Эй, ты, старая ведьма,- крикнули они.- Мы хотим есть и пи1ь. Покажи нам погреб и кладовую!

– А что мне за это будет? – спросила старуха.

– Мы угостим и тебя тоже!

– Этого мне мало. Обещайте отпустить меня на волю, и тогда я предоставлю вам хозяйничать во всем доме.

– Да ты с ума сошла? Уж не хочешь ли ты, чтобы нас повесили?

– Ну, так ищите сами, а я ничего не покажу.

– Э, нет, старая ведьма, так дешево ты от нас не отделаешься. Ну-ка, товарищ, возьмем ее на руки и сунем в огонь. Вот увидишь, как славно запахнет жареной свининой!

Старуха испугалась угрозы и сказала:

– Да не могу же я показать вам погреб и кладовку, раз я связана по рукам и ногам. Развяжите меня сначала, а потом уже я достану все, что нужно.

Развязанная Гертруда приготовила им яичницу с салом и принесла шесть бутылок старого вина. Через час оба солдата были уже совершенно пьяны.

Тогда старуха сказала им:

– Я вижу, что вы славные парни, а потому угощу вас вишневой наливкой собственного приготовления.

Гертруда действительно принесла пузатую бутылочку, и содержимое последней очень понравилось солдатам. Но едва только они выпили по стаканчику, как ими овладела непреодолимая сонливость, и доблестные стражи без памяти свалились под стол. Тогда старуха поспешно взбежала на первый этаж и, высунувшись в окно, стала смотреть. Улица была совершенно пустынна, так как Пибрак ограничился в смысле охраны дома Лашенея теми двумя швейцарцами, которых опоила Гертруда, а остальных увел с собой. Что же касается прохожих, то их тоже не было в этом глухом углу, если не считать какого-то молодого человека, взад и вперед прохаживавшегося в отдалении от дома. Приглядевшись, старуха узнала в этом человеке приказчика Лашенея и сейчас же крикнула:

– Эй, Патюро, Патюро! Иди сюда!

Патюро с опаской подошел поближе и сказал:

– Хозяина-то арестовали!

– Да, но мы должны принять меры, чтобы его не повесили. Иди сюда скорее!

Гертруда затащила молодого человека в дом и провела его в комнату Лашенея.

Здесь она открыла известный ей тайник и достала оттуда связку документов, причем, подавая их Патюро, сказала:

– Сама я не умею читать, но мне не раз приходилось слышать от хозяина, что в этой связке достаточно материалов для громкого процесса.

– Значит, эту связку надо сжечь? – сказал Патюро.

– Нет, боже упаси! Просто ее надо припрятать в надежное место, а самым надежным будет, если ты спрячешь бумаги у себя на квартире. Кому придет охота искать важные документы у такого незначительного человека, как ты?

– Но ведь такая охота все же может прийти кому-нибудь, и тогда…- с отчаянием воскликнул Патюро.

– Берегись, Патюро! Нашего хозяина все равно выпустят из тюрьмы, а тогда тебе несдобровать.

– Да я не отказываюсь взять эти бумаги, а только представляю вам свои соображения! – испуганно спохватился приказчик.- Если же вы находите, что так будет лучше, то я готов взять их.

Гертруда передала ему бумаги, и они вышли из дома, причем старуха, заперши выходную дверь на ключ, спрятала последний в карман.

Патюро принес опасную связку бумаг к себе домой и здесь погрузился в глубокую задумчивость. У него не было ни малейшей привязанности к Лашенею, который обращался с ним очень грубо и безжалостно помыкал им. Чего же ради рисковать жизнью из-за такого хозяина? Между тем у Патюро уже давно горела в душе мечта прикопить денег и вернуться к себе на родину. Где там станет разыскивать его Лашеней или даже сами лотарингские принцы? Вот если бы обратить эти бумаги в деньги… Но чего же проще? Ведь ни для кого не тайна, что лотарингские принцы злоумышляют против короля; значит, королю будет очень важно проникнуть в подобные планы заговорщиков, а следовательно, он не откажет вознаградить того, кто выдаст их. Одна беда, как пробраться к королю?

Тогда Патюро пришло в голову действовать через посредство Пибрака, который, как он знал, был постоянно вхож к королю, и с этой целью он направился к Лувру. Ему посчастливилось, так как Пибрак попался ему на полпути. Но Патюро был робок, а Пибрак задумчив в этот момент и не расслышал негромкого оклика бедно одетого горожанина. Тогда Патюро решил пойти следом за Пибраком, и таким образом они дошли до дома Лашенея.

Было уже около девяти часов вечера, на улицах стояла темь, и Патюро удалось дойти до самого дома, не будучи замеченным Пибраком. Только тогда, когда капитан несколько раз безуспешно постучался в дверь, Патюро вынырнул из тени и подобострастно предложил Пибраку свои услуги.

– Кто ты такой? – спросил его капитан.

– Патюро, приказчик Лашенея! – ответил тот.

– Почему дверь заперта?

– Потому что Гертруда опоила ваших солдат и сама скрылась, заперев дверь.

– А ты можешь открыть запертую дверь?

– Мы можем пройти через магазин, ключ от которого у меня.

– Хорошо, веди меня!

Патюро провел Пибрака в дом, и тут капитан гвардии мог воочию убедиться в плачевном состоянии оставленной им стражи.

Тогда, отложив счеты с пьяницами-солдатами до их протрезвления, Пибрак обратился к Патюро:

– Знаешь ли ты, где твой хозяин?

– Знаю, ваша честь. – А знаешь ли ты, что его ждет? Он будет повешен завтра на восходе. Между тем ему было легко сохранить свою жизнь: стоило только отдать мне важные бумаги, которые я у него требовал. Так вот не желаешь ли ты составить компанию своему хозяину? Если нет, тогда укажи мне, где то, чего я ищу.

Патюро набрался храбрости и ответил:

– Если я не укажу этих бумаг, меня ждет виселица; но что ждет меня, если я укажу их? Ведь согласитесь, ваша честь, что в здешнем мире все оплачивается.

– Значит, ты можешь дать полезные указания?

– Могу, ваша честь, если… если это будет стоить того!

– Ну, так вот тебе пистоль.

Патюро не взял монеты, протягиваемой ему Пибраком, и улыбаясь ответил:

– Ваша честь смеется надо мной! Разве бумаги, которые вы ищете, стоят всего только пистоль?

– Дурак!- спокойно сказал Пибрак.- Я могу попросту повесить тебя, а вместо этого предлагаю тебе целый пистоль, от которого ты отказываешься.

– Ваша честь,- возразил Патюро,- я предлагаю вам то, что вам очень нужно в данный момент, а вы отказываетесь.

– То есть как это я отказываюсь?

– Ну конечно! Раз вы повесите меня, то ничего не узнаете.

– Ладно, милый мой! Стоит тебе только увидать веревку и перекладину, как живо выболтаешь все, и притом совершенно даром.

– Не рассчитывайте на это, ваша честь! Ведь за выдачу важной тайны мне все равно будут мстить, и если я попаду в руки герцога Гиза, то он тоже рассчитается со мной веревкой. Значит, для меня только тогда есть смысл выдать вам бумаги, если сумма, которую я получу за это, даст мне возможность скрыться из Парижа.

– Сколько же ты хочешь?

– Сто пистолей, ваша честь.

– Да ты белены объелся, что ли? Нет, брат, видно, нечего с тобой говорить. Я просто разнесу весь дом в щепки, найду, что мне нужно, а тебя повешу.

– Бумаг в этом доме нет, ваша честь.

– Где же они?

– Это моя тайна, за открытие которой я хочу получить сейчас же на руки сто пистолей.

– Да откуда взять такую большую сумму офицеру?

– От короля, который рад будет получить столь важную тайну за маленькую для него сумму.

Ну, так вот что. Ты знаешь меня? Да? Так, если я дам тебе честное слово, что завтра до полудня ты получишь свои сто пистолей, поверишь ты мне или нет? Помилуйте, ваша честь…

– Но бумаги мне нужны теперь же!

– Хорошо, ваша честь, пожалуйте за мною! – сказал Oатюро.

Он немедленно провел Пибрака к себе в дом, вручил ему там связку бумаг Лашенея и рассказал Пибраку при этом, каким образом он сам овладел этими важными документами.

Пибрак провел часа два в бедной комнате Патюро, рассматривая полученные документы, а затем тщательно спрятал их под камзол и ушел, думая:

"Этого совершенно достаточно, чтобы герцог Гиз с братцами – герцогом Майнцским и кардиналом Лотарингским – отправился на Гревскую площадь".

Раздумывая о свойстве полученных документов, Пибрак дошел до Луврских ворот. Здесь он застал какого-то монаха, который умолял часового пропустить его к королю.

– Я во что бы то ни стало должен видеть короля, чтобы рассказать ему об одном приключении, имеющем отношение к королеве-матери! – ответил монах.

Пибрак вздрогнул и поспешил отвести монаха на несколько шагов в сторону. Здесь он сказал:

– Простите, ваше преподобие, но теперь уже поздно, его величество спит, и будить его без важных оснований нельзя. Поэтому потрудитесь рассказать мне, в чем дело.

Монах – это был тот самый, у которого герцог Гиз отобрал письмо Екатерины Медичи,- сообщил Пибраку о странном приключении, случившемся с ним, и в заключение сказал:

– Когда я вернулся в монастырь, отец-настоятель остался очень недоволен происшедшим и приказал мне сейчас же отправиться в Лувр, чтобы лично доложить королю все, что случилось.

– В таком случае,- сказал Пибрак,- соблаговолите прийти сюда завтра утром, и я проведу вас к его величеству. Скажите только, каков был собою дворянин, предводительствовавший всадниками, отобравшими у вас письмо?

– Он молод, высок, крепок и очень красив; через все лицо у него идет глубокий шрам.

В этот момент на колокольне пробило двенадцать часов.

– А, вот как! – сказал Пибрак.- У него шрам во все лицо? Так, так! Значит, до завтра, ваше преподобие!

Монах ушел, а Пибрак подумал:

"Этот герцог Гиз, прозванный "Балафрэ". Но чтобы меня черт побрал, если я тут что-нибудь понимаю. Пойду-ка я к Маликану… ведь уже пробило полночь, и он освободился от своей клятвы!"


VIII

Маликан уже поджидал Пибрака, хотя в кабачке и не было огня. Но, как выразился кабатчик, "у слов нет цвета", а потому они решили из осторожности говорить, не зажигая огня.

– Мне кажется, что я догадался сам,- начал Пибрак.Наваррский король похитил королеву-мать.

– Совершенно верно,- согласился Маликан.

– Это отчаянный поступок, но… конец венчает дело!

– В этот момент всякая опасность уже миновала,наваррского короля и его добычи не догнать никому. Да и некому догонять, потому что еще никто не знает и не подозревает истины.

– Ошибаетесь, герцог Гиз уже прозрел планы наваррского короля и преследует его по пятам! – и Пибрак рассказал Маликану все, что только что узнал от монаха.

– Это неприятно, но нашему королю не помешает,- возразил Маликан, отлично знавший план Генриха.- У него все рассчитано и принято во внимание. Однако что это такое?

Они оба насторожились и в ночной тишине ясно расслышали стук копыт лошади, мчавшейся бешеным галопом. Стук становился все яснее и, видимо, близился к кабачку. У Маликана и Пибрака сердце сжалось неясным, но жутким предчувствием. Но вот стук копыт замер у дверей кабачка, и знакомый голос крикнул по-беарнски:

– Отворите!.. Скорее!..

– Господи Иисусе Христе! – простонал Маликан.- Это он! Что же случилось? – и встревоженный кабатчик поспешил отпереть дверь.- Боже мой, это вы, государь? – сказал он, увидав Генриха Наваррского.

– Да, это я. Спаси меня! Мы погибли! – крикнул Генрих и вбежал в зал кабачка. Несмотря на царившую там тьму, он различил какую-то человеческую фигуру, стоявшую посредине, и крикнул, хватаясь за шпагу: – Кто здесь?

– Друг,- ответил голос.

– Это Пибрак? Вы… все слышали?

– Я все знаю, но не я же предам своего государя! – сказал капитан королевской гвардии.

– Нет, вы не все знаете, Пибрак, потому что вы не знаете, что мы погибли! – ответил Генрих, в изнеможении бросаясь на скамью.- Не знаю, что сыграло с нами злую шутку – предательство или несчастная случайность, но, проехав Блуа, мы не нашли заказанных свежих лошадей. А в это время нас настиг отряд из пятнадцати человек, которым командовал…

– Герцог Гиз. '

– Вы это тоже знаете? Каким образом? Пибрак рассказал Генриху о монахе. Выслушав его, наваррский король продолжал:

– Произошла жаркая схватка. Мои молодцы бились как львы, но враги задавили нас численностью. Лагир и Ноэ попались в руки герцога Гиза, а мне с Гектором удалось убежать. Около Парижа моя лошадь пала, и тогда Гектор отдал мне свою. Что у него за лошадь! И вот я примчался сюда. Маликан, зажги лампу и дай мне поесть, я умираю с голода.

– Но почему же вы не ехали к себе в Гасконь, государь? – спросил Пибрак.

– Как, вы хотели бы, чтобы я покинул своих друзей на произвол судьбы? Ведь их ждет эшафот, от которого я должен спасти их!

Маликан принес еду и питье, и Генрих с жадностью стал утолять голод и жажду. В это время Пибрак сосредоточенно думал о чем-то. Когда Генрих утолил первый голод, капитан спросил его:

– Я вижу, что вы были замаскированы, государь. Ваша маска не развязалась в сражении?

– О, нет.

– Значит, вашего лица никто не видел?

– Никто, как никто не слыхал моего голоса.

– В таком случае никто не может доказать, что вы были в числе похитителей. Вам следует сейчас же вернуться в Лувр, государь, а завтра утром повидаться с королем.

– Сначала надо посоветоваться с королевой Маргаритой.

– Ее величества нет в Лувре.

– Как?

Пибрак достал письмо Маргариты и, подавая его, сказал:

– Королева-мать исчезла, ваше величество – тоже, королева Маргарита – тоже. Я не знал, что случилось, и потому взял на себя смелость вскрыть адресованное вам письмо.

Генрих прочел поданное ему письмо и упавшим голосом сказал:

– А ведь я так любил ее!

– Полно, ваше величество! – сказал Пибрак.- Теперь не время думать о любви. У меня в голове составился полный план спасения, и я расскажу вам его в Лувре. Идем!

Генрих, пошатываясь от усталости, встал и оперся на руку Пибрака, который сказал Маликану:

– Побывай завтра у меня; ты, может быть, понадобишься мне.

Затем они направились к Лувру. Генрих так плотно закутался в плащ, что часовой не узнал его и лишь почтительно отдал честь капитану.

Последний, по прибытии в комнату наваррского короля, сказал:

– Должно быть, вашему величеству очень хочется спать?

– Я умираю от усталости!

– Тем не менее вам придется пересилить ее, государь, и просмотреть вместе со мной вот эти бумаги,- с этими словами Пибрак выложил перед Генрихом бумаги, взятые у Патюро, и прибавил: – На сто пистолей здесь достаточно, по крайней мере для того, чтобы снести голову герцогу Гизу.


IX

Просмотрев бумаги, Генрих Наваррский убедился, что некоторые из них были шифрованными – очевидно, самые важные; кроме того, судя по цвету чернил, они принадлежали к самому недавнему времени; следовательно, в них-то и крылась наиболее опасная для Гизов тайна. В нее необходимо было проникнуть… но как?

Хотя Генриху и очень хотелось спать, но он понимал, что время не ждет и надо до утра привести себя в такое состояние, чтобы быть во всеоружии. Единственно, кто мог открыть тайну шифра был Лашеней; поэтому, преодолевая страшную усталость, Генрих решил последовать предложению Пибрака и отправиъся в камеру к Лашенею, чтобы постараться заставить агента герцога Гиза открыть всю истину.

Они застали Лашенея сидящим в углу своей камеры. При свете факелов узник вышел из охватившей его моральной оцепенелости и вскочил на ноги. Узнав в спутнике Пибрака наваррского кор"ля, он удивленно и испуганно посмотрел на него, решив, что раз злейший враг герцога Гиза явился в тюрьму, где заключен вернейший слуга герцога, то нечего ждать пощады.

Пибрак уловил этот испуганный взгляд и сказал:

– Не бойтесь ничего, милейший Лашеней! Стоит только вам быть благоразумным, и вам ничего не грозит. Мы пришли, чтобы покончить утренний разговор.

– Но ведь я все сказал! – упрямо ответил Лашеней.

– О, нет, милый мой Лашеней, вы сказали далеко не все! – возразил Пибрак.- Вы не сказали, например, что у вас в доме имеется потайной ящик, в котором хранятся очень интересные документы.

– Вот этот, например! – прибавил Генрих Наваррский, расстегивая камзол и доставая шифрованную бумагу.

– Какие странные значки! – сказал Лашеней, выдерживая принятую на себя роль.

– Да, милый мой, они очень странны, и вы должны удовлетворить наше любопытство, объяснив, что здесь написано! – сказал Пибрак.

– Но откуда же мне знать это?

– Полно притворяться!

– Я не знаю, что здесь написано, и поэтому не могу ничего объяснить вам! – упрямо повторил верный клеврет лотарингских принцев.

– В таком случае придется пустить в ход решительные средства! – сказал Генрих Наваррский.- Ну-ка, милейший Пибрак, воткните свой факел в землю и помогите мне приподнять этого молодца.

– Что вы хотите сделать со мной? – тревожно спросил Лашевей.

– Мы хотим дать вам поближе полюбоваться той самой ублиеттой, о которой я говорил вам сегодня утром! – ответил Пибрак и, подхватив вместе с Генрихом под мышки старика, посадил его у самого края каменной дыры, в глубине которой слышался мрачный рокот Сены.- Ну-с,- сказал он затем,- у вас только пять минут срока, милый мой господин Лашеней.

– На что?

– На то, чтобы прочесть поскорее этот документ.

– Я не знаю этого шифра.

– Да полно вам!

– Или – вернее – я не хочу открывать вам его тайну!

– Ну, так вам придется расстаться с жизнью.

– Значит, вы убийцы?

– Нет, мы просто очень любопытные люди! – насмешливо ответил Генрих Наваррский.

Глаза Лашенея налились кровью, на губах показалась пена. Кинув злобный взгляд на Генриха, он сказал:

– Ну, так убейте меня, я же ничего не скажу вам!

– Это ваше последнее слово? – крикнул Пибрак, теряя терпение.

– Нет, мое последнее слово будет вот что: "Да здравствует герцог Гиз. Смерть наваррскому королю!" – и, выкрикнув с дикой энергией эти слова, Лашеней сам бросился в ублиетту.

Генрих и Пибрак вскрикнули и с изумлением переглянулись.

– Вот таковы-то они все, слуги герцога Гиза! – сказал Генрих, когда прошла минута первого изумленья.- Что же нам теперь делать и как объяснить королю исчезновение Лашенея?

– Ну, это-то совсем простое дело,- сказал Пибрак.- Мои швейцарцы преданы мне и скорее сложат головы на плахе, чем выдадут то, что я прикажу им скрыть в тайне. Часовые по моему приказанию промолчат о нашем посещении темницы Лашенея, и дело получит такой вид, что он с отчаяния сам бросился в ублиетту. Гораздо важнее решить сейчас же, что делать, если король потребует нас к себе завтра утром.

– Ну вот еще! Это меня тоже нисколько не затрудняет. Я скажу ему, что, увидав письмо королевы Маргариты, бросился в погоню за нею и вернулся в Лувр, ничего не достигнув, умирающим от усталости, голода и жажды.

– Ну а бумаги?

– С ними надо подождать, Пибрак. В данный момент королевы-матери еще нет в Лувре, и гнев короля Карла направится в пустое пространство. Вы ведь знаете, что король легко вспыхивает и легко остывает. Мы должны приберечь эти бумаги до более благоприятного времени. Ну, а теперь до свидания, милейший Пибрак, я умираю от усталости.

Генрих ушел к себе, а Пибрак тщательно запер опустевшую камеру, отдал необходимые распоряжения часовому и тоже ушел в свои комнаты. Но, в то время как Генрих Наваррский спал крепчайшим сном, забыв о всех своих горестях, Пибрак нетерпеливо ворочался с боку на бок, одолеваемый тревожными мыслями. Он успокоился только под самое утро. Однако едва он стал засыпать, как в дверь постучались, и вошедший паж позвал его к королю.

– Здравствуйте, Пибрак,- сумрачно встретил его Карл, когда капитан гвардии вошел в королевскую спальню,- знаешь ли, ведь я глаз не сомкнул всю ночь! Я думал, что моя бедная мать, быть может, томится теперь узницей лотарингских принцев, а мы-то пользуемся здесь всеми удобствами. Поэтому я решил, что если королеву Екатерину похитил действительно герцог Гиз с целью получить крепость Дьелуар, то бог с нею, с этой крепостью!

"О, изменчивый монарх!" – подумал Пибрак.

Между тем король продолжал:

– Вообще, какое это бесчестье для моего царствования, что у меня во дворце незаметно похищают родную мать, а я… Король не договорил и мрачно задумался.

– Но ведь это бесчестье легко смыть, ваше величество,ответил Пибрак,- стоит только объявить войну лотарингским принцам…

– Это невозможно! – ответил король.- Ведь у меня нет других союзников, кроме них. Я окружен гугенотами, еретиками, а лотарднгские принцы – твердая опора католицизма. Неужели мне собственноручно разрушить эту опору? Кстати, что ты сделал с этим… как его… ну, словом, агентом герцога Гиза, которого ты вчера приводил ко мне?

– С Лашенеем? Согласно приказанию вашего величества я запер его в При-Дье.

– Ну, так его надо отпустить… Распорядись сейчас же, и, кстати, пошли ко мне наваррского короля.

Пибрак отправился к Генриху и, разбудив его, сказал:

– Государь, все-таки напрасно вы не скрылись в Наварру. Король только что объяснил мне, что лотарингские принцы – его вернейшие союзники и опора католицизма. Теперь король зовет вас к себе и, судя по всему, хочет говорить с вами о своей ненависти к еретикам-гугенотам!

Генрих поспешно оделся и отправился в королевские апартаменты. В тот момент, когда он входил в переднюю, другая дверь тоже открылась, и через нее в прихожую вошел человек, которого Генрих никак не ожидал встретить здесь. Это был Рене Флорентинец, покрытый пылью и кровью.


Х

Мы уже знаем, каким присутствием духа, находчивостью и способностью к притворству обладал Генрих Наваррский, а потому не будем удивляться, если увидев Рене, наваррский король с удивлением воскликнул:

– Боже мой, господин Рене, в каком вы виде!

Если Генрих не ожидал встретить здесь Рене, то и Рене не ожидал встретить Генриха; более того, присутствие наваррского короля в прихожей короля Карла казалось ему совершенно необъяснимым, странным, невозможным после всего того, что только произошло. Поэтому он с трудом смог выговорить:

– Как?.. Вы здесь, ваше величество?

– Где же мне быть, как не здесь? – флегматично ответил Генрих.

– Но… я не знаю…- пролепетал Флорентинец, теряясь все больше в догадках.

– Да и вообще с вами что-то неладное! – продолжал Генрих.Вы говорите несуразные вещи, а про вид и говорить нечего.

– Мне пришлось выдержать ожесточенный бой.

– Вот как? Верно, вы хотели по привычке ткнуть когонибудь сзади, а это было замечено и вас отделали как следует? Эх, милейший господин Рене, пора бы вам оставить свою манеру! – и с этими словами Генрих, отдернув портьеру, спокойно вошел к королю.

Здесь он с первых же слов стал жаловаться королю, что Маргарита жестоко поступила с ним, покинув его из-за пустой шалости. Король, бывший в отвратительном настроении духа, стал иронизировать над супружеским несчастьем зятя и уверять, что на Маргариту вообще никогда нельзя было положиться, потому что еще до брака…

Не успел король кинуть эти ядовитые слова, заставившие Генриха вспыхнуть, как в комнату вошел Пибрак. Бросив украдкой многозначительный взгляд на Генриха, он доложил:

– Ваше величество, Рене Флорентинец просит быть допущенным к вашему величеству. Он в ужасном виде, но уверяет, что явился с поручением от королевы-матери.

– Впустить его! – крикнул король, радуясь, что наконец- то он может узнать что-либо об исчезновении матери.

Рене, войдя, поклонился чуть ли не до земли. Король сказал ему:

– У тебя письмо? Дай его!

– Ее величество дала мне словесное поручение к вашему величеству,- ответил Рене.

– Это почему? Что она писать разучилась, что ли?

– Ее величество опасно ранена… – Ранена? Кем?

– Наглыми похитителями, государь!

Карл вскрикнул и вскочил со стула. Генрих и Пибрак тоже вскрикнули, и на этот раз совершенно искренне: они ничего не знали о покушении Гектора, который почему-то не сказал о нем никому ни слова.

– Ранена? – с рычанием в голосе повторил король Карл. – Негодяи! Они осмелились!.. Да я прикажу сжечь дотла все Нанси вместе с герцогом Гизом!

– Простите, ваше величество, но герцог Гиз совершенно не при чем в этом деле.

– Так кто же осмелился?

– Четыре неизвестных замаскированных всадника похитили королеву-мать; двое из них бежали после сражения, когда я напал на них с рейтарами, причем один из бежавших нанес королеве опасную рану. Двое других взяты нами в плен и связаны.

– Кто это такие?

– Два гасконца: одного зовут Лагир, другого – граф Амориде Ноэ.

Последнее имя опять вызвало крик у короля, Генриха и Пибрака.

Последние двое негодующе запротестовали:

– Это неправда! Этого не может быть!

– Но ведь граф де Ноэ – ваш друг! – с угрозой сказал король Карл, обращаясь к Генриху.

– Ваше величество,- ответил тот,- разве можно верить таком; человеку, как Рене? Я не допускаю мысли, чтобы мой друг Ноэ решился на подобную дерзость. Да и к чему ему это? Поэтому мне кажется существенно необходимым сначала узнать все подробно из уст ее величества, а потом уже составлять себе окончательное мнение.

– Вы правы! – сухо сказал король Карл.- Где ее величество? – опросил он у Рене.

– Ее величество, изнемогая от полученной раны, была принуждена остановиться вблизи Парижа, в маленьком домике, расположенном в Медонском лесу… Ее величество заклинает его величество сейчас же отправиться к ней.

– И я поеду, клянусь небом! – крикнул король, а затем, обращаясь к Пибраку, сказал: – Оседлать мою лошадь и собрать гвардию! Скорее, Пибрак, я хочу выехать сейчас же. А вы,обратился он к Генриху Наваррскому,- вы последуете за мною, и там, на месте, мы разберемся, где правда, где ложь… Но берегитесь! Виновным нечего ждать пощады от меня!

– Мое искреннейшее желание, чтобы виновные в этом преступлении понесли должное возмездие! – ответил Генрих.

– Там увидим! – мрачно сказал король Карл, нетерпеливо расхаживая по комнате.

В скором времени он уже мчался по дороге в Медон, не подозревая даже, что едет к герцогу Гизу, так как медонский домик, о котором говорил Рене, был известным уже читателю местопребыванием герцогини Монпансье.


XI

Когда Генрих Наваррский и Гектор бросились бежать с поля сражения, герцог Гиз яростно кинулся вдогонку за ними. Но Генрих хорошо знал эти края и, быстро свернув на малозаметную лепную тропинку, вместе с Гектором скрылся по ней. Между тем геэцог со своими людьми направился по ложному следу, и потоку погоня не имела никакого успеха.

В то время как Гиз преследовал беглецов, Рене кинулся к экипажу и отдернул завесу. В этот момент луна выплыла из-за тучи, кинула в экипаж один из своих лучей, и перед глазами Рене предстала окровавленная, недвижимая королева Екатерина. Рене отчаянно зарычал и крикнул рейтаров, оставленных для охраны пленных. С их помощью он вынес королеву и, положив на траву, принялся осматривать рану. Хотя кровь лилась ручьем, рана была неопасна, и Рене понял, что беспамятство королевы следует отнести лишь за счет пережитых ею волнений.

Действительно, вскоре Екатерина Медичи застонала и открыла глаза. Увидав Рене, она с облегчением перевела дух и сказала:

– Это ты, милый Рене? Где же они?

– Кто "они", государыня?

– Похитители…

– Двое спаслись бегством, а двое захвачены живыми.

– Кто это такие?

– Одного из них зовут граф Амори де Ноэ!

Глаза королевы зажглись огнем мрачного торжества.

– Теперь я все понимаю,- сказала она,- теперь я знаю, кто дерзнул поднять на меня руку! Ну берегись же, Генрих!.. теперь мы сведем с тобою счеты!

Тем временем Лагир и Ноэ лежали связанными на траве и разговаривали между собой по-беарнски.

– Да, милый Ноэ, мы с тобой пропали,- сказал Лагир,- но зато король спасся.

– Спасся ли? – печально ответил Ноэ.- Я очень боюсь, что его погубит благородство и что ради попытки спасти нас, он вернется в Лувр, а не скроется на родину.

– Во всяком случае, если ему удастся скрыться от преследователей, то ведь никто не может доказать, что одним из скрывшихся был именно он.

– По крайней мере я и под пыткой буду утверждать, что его среди нас не было.

– Я тоже… Лишь бы он сам не признался! Пленные помолчали; затем Ноэ сказал:

– Нас, конечно, будут допрашивать, так ты предоставь говорить мне, а я уж сочиню какую-нибудь сказочку.

– Ладно! – согласился Лагир.

Вскоре их взвалили на лошадей, и кортеж двинулся обратно к Парижу. Через сутки они уже въезжали в Медонский лес.

В домике они не застали никого, кроме пажа Амори, так как сама герцогиня Монпансье была в Париже. Герцог Гиз проводил королеву-мать в комнату своей сестры, и тут Рене принялся перевязывать раненую. Между тем сам герцог отправился к своим людям, чтобы приказать запереть пленных в какое-нибудь верное место. Это было поручено Гастону де Люкс и Льву д'Арнембургу, причем последний с особенным рвением взялся за исполнение этой приятной для него обязанности: ведь у него были еще не погашенные счеты с Лагиром.

– Господа! – насмешливо сказал он, вводя пленников в тесный погреб.- Здесь, быть может, и не очень уютно – в Лувре у вас были комнаты получше, но что же делать? У нас нет лучшего помещения для таких почетных гостей, как вы.

Ноэ хотел оборвать люксембуржца, но Лагир остановил его,сказав:

– Оставь, милый мой! Ведь этот субъект просто ревнует. Он знает, что я имел здесь когда-то более удобное помещение.

Арнембург вышел, с силой захлопнув дверь, после чего приставил к выходу из погреба двух рейтаров.

– Теперь мы можем поговорить,- сказал товарищу Лагир.Знаешь ли ты, где мы находимся? Неужели нет? Да ведь мы в медонском домике герцогини Монпансье!

– А, так это здесь она удостоила тебя…

– Вот-вот!

– Ну, так она, наверное, сделает что-нибудь для тебя!

– Я тоже так думаю. Например, она пришлет нам отравленную еду, чтобы я не проговорился о своем знакомстве с нею.

– Не думаю, чтобы она сделала это. Да наконец, если даже и так, то не все ли равно, как умирать? Лишь бы не от голода. А ведь мы уже давно не ели, друг Лагир.

– Ты прав, и я сам голоден как волк!

Сказав это, Лагир кое-как подобрался к двери и принялся стучать в нее.

На этот стук к двери подошел один из рейтаров, и заключенные передали ему о своем желании.

Прошло около получаса. Наконец заскрипел ключ, дверь открылась, и на пороге показался паж Амори, сопровождаемый рейтаром.

– Ба, да ведь это вы, мой юный друг! – сказал Лагир.

– Я самый,- весело ответил паж.- Что вы наделали, господин Лагир?

– Я замешался в политику, милый мой!

– О, это очень плохо для вас! Ведь это хуже, чем убивать и грабить…

– Вы просто пугаете меня, господин Амори! – ответил Лагир улыбаясь.

– Я принес вам еду, которую посылает вам герцог с собственного стола, ну, а так как я узнал, что одним из заключенных являетесь вы, господин Лагир, то я прихватил и парочку бутылок старого вина.

– Вы – воплощенная любезность, господин Амори. Но как же нам есть, если у нас связаны руки?

– А вот мы их сейчас развяжем! – и с этими словами паж, достав кинжал, разрезал путы, связывавшие руки Лагиру и Ноэ.

– Вы – истинное Провидение!

– Я просто по христианскому учению воздаю добром за зло. Еще недавно вы сыграли со мной злую шутку, но я не злопамятен.

– Докажите это и поужинайте с нами!

– Охотно!

Амори принялся распаковывать принесенную корзину и достал оттуда кусок дичи, паштеты и много другой снеди, равно как две бутылки старого вина. Увидев всю эту благодать, Ноэ сказал:

– Право, я готов выпить за здоровье герцога!

– Ну, и за здоровье хозяйки этого дома тоже! – сказал паж, бросая лукавый взор на Лагира.- Герцогини в данное время нет дома; но, как только она приедет, я не премину сообщить ей о постигшей вас злой судьбе.

Паж и оба узника сытно поужинали, а затем Амори ушел, забыв, к словусказать, свой кинжал. Однако пленники не обратили на это внимания; стоило ли делать какие-нибудь попытки к бегству, когда было видно по всему, что всякие попытки окажутся бесполезными? Да и чем помог бы один кинжал? К тому же усталость давала себя знать, и вскоре наши узники мирно храпели на своем неудобном ложе.

Прошла значительная часть ночи. Вдруг шум в замке разбудил Лагира. Пленник вскочил, и сейчас же его ослепил свет, хлынувший из открытой двери. Перед ним была герцогиня Монпансье в сопровождении Льва д'Арнембурга.

Герцогиня только что вернулась из Парижа, где от Гертруды, прибежавшей к ней, узнала, что Лашеней арестован. Герцогиня была очень взволнована этим известием, а когда, примчавшись в медонский домик, узнала от Амори, что Лагир привезен связанным, почувствовала такой укол в сердце, перед которым совершенно отступили все политические тревоги. Она поняла, что, несмотря ни на что, страстно любит Лагира и не может дать ему погибнуть. Но как спасти его? Ведь Амори сказал ей, что Лев сам сторожит пленников и поклялся не снимать вооружения до тех пор, пока они не сложат голов на плахе!

Герцогиня в отчаянии ломала руки, но видела, что помимо Арнембурга освободить Лагира невозможно. Конечно, будь этим узником кто-нибудь другой, Лев охотно исполнил бы требование герцогини и выпустил бы пленного; но здесь помимо всяких других соображений фигурировали еще ревность, ненависть, несведенные счеты… Хватит ли обаяния и власти ее – герцогини – на то, чтобы заставить влюбленного люксембуржца пойти наперекор чувству долга и личной склонности?

Однако медлить было нельзя, и, раз под рукой не было другого средства, следовало попытаться использовать то, которое имелось. Анна Лотарингская велела позвать к себе Льва д'Арнембурга и неожиданно спросила:

– Лев, кому вы служите?

– Но… его высочеству герцогу Гизу,- ответил юноша, удивленный странным вопросом.

– У вас плохая память, сир д'Арнембург! – холодно ответила Анна.- Вы служите только мне одной; другие же лица, в том числе и брат Генрих, распоряжаются вами лишь тогда, когда я хочу этого. Однако по существу вы служите только мне, запомните это.

– Разве между вашими высочествами произошел разрыв? – испуганно спросил Лев.

– Не говорите глупостей. Лев, и не задавайте ненужных вопросов! Никакого разрыва между нами не произошло, а просто o хочу напомнить вам о том, что вы клялись мне бе:условным повиновением. Я хочу подвергнуть испытанию вашу преданность.

– О, герцогиня! Приказывайте только, и я…

– Без громких слов!.. Мне нужны дела, а не слова. Итак, помните ли вы, что вы клялись мне беспрекословно повиноваться?

– Помню и готов повторить свою клятву.

– Отлично! В таком случае мне нужно вот что: один из узников должен быть освобожден, и вы поможете мне в этом.

Лев смертельно побледнел и в первую минуту не мог выговорить ни слова. Наконец у него хрипло вырвалось:

– Никогда! Лучше умереть самому…

– Так вот каковы ваши клятвы преданности, вот каковы ваши уверения в любви! О, я вижу, что ошиблась в вас!

– Герцогиня! – стоном вырвалось у пылкого люксембуржца.Но подумайте сами, чего вы требуете от меня!

– Я требую от вас только того, в чем вы добровольно клялись мне, а именно – повиновения. Если же вам и трудно сделат1 то, что я хочу, то ведь я и искала таких преданных друзей, которые готовы все сделать для меня. Но на что мне друг, способный только на легкое, а не на трудное? Нет, вы не любите и никогда не любили меня!

Бледное лицо д'Арнембурга посерело, затем налилось кровью, а после того вновь побледнело. Наконец молодой человек глухо сказал:

– Хорошо, я готов даже и на это… Приказывайте, герцогиня!

– Но помните, я требую, чтобы вы исполнили все, что я захочу. Если же вы и впредь намерены капризничать, словно упрямый ребенок, то лучше не будем начинать.

– Приказывайте, герцогиня! – повторил юноша.- Раз все мое сердце принадлежит вам, не все ли равно, истечет ли оно кровью по вашему желанию или нет?

– В таком случае, милый Лев, отпустите часовых, возьмите факел и посветите мне! – сказала герцогиня.

Благодаря всему этому и случилось, что Лагир был разбужен появлением в его тюрьме герцогини Монпансье, явившейся в сопровождении Льва д'Арнембурга.


XII

Войдя в погреб, где содержались пленники, герцогиня сказала своему спутнику:

– Воткните факел в землю и станьте за дверью; но отойдите на несколько шагов, потому что вам совершенно ни к чему слышать мои разговор.

Д'Арнембург беспрекословно повиновался. Тогда герцогиня Анна, показывая глазами на спящего Ноэ, подошла к Лагиру, знаком приказывая соблюдать тишину.

– О, герцогиня! – сказал Лагир, опускаясь на колени.- Вы словно ангел являетесь в темницу…

Герцогиня остановила гасконца надменным жестом и промолвила:

– Я пришла вовсе не для того, чтобы выслушивать ваши признанья. Я только хочу выпустить вас на свободу. К сожалению, я не могу освободить вашего друга, так как нужно посадить кого-нибудь на ваше место, а в моем распоряжении находится только один человек, но…

– Вы пришли испытать мою порядочность, ваше высочество? – перебил ее Лагир.

– Что вы хотите сказать этим? – удивилась та.

– Но помилуйте, герцогиня! Здесь со мной находится мой друг, а вы хотите, чтобы я бросил его на произвол судьбы?

– Да знаете ли вы, несчастный, какая участь ждет вас?

– Знаю, герцогиня: меня ждет смертная казнь!

– Разве вы облегчите участь друга, если отклоните сами возможность спасения?

– Да, я облегчу ему участь, потому что умирать вдвоем гораздо приятнее, чем одному.

– И вы думаете, что ваш друг способен принять такую жертву?

– Нет, ваше высочество, не способен,- ответил Ноэ, который уже давно проснулся и слышал весь разговор. Затем, обращаясь к Лагиру, он сказал: – Да беги же, дурачок, раз представился удобный случай!

– Герцогиня! – сказал Лагир.- Разрешите ли вы мне поговорить с моим другом на родном языке?

– Говорите.

– Если кому нужно бежать, так это тебе! – сказал Лагир по-беарнски.- Твое присутствие сильно компрометирует нашего короля, потому что никто не поверит, что его лучший друг предпринял что-нибудь без его совета и согласия.

– Но все равно все знают, что в числе похитителей был я, и – удастся ли мне скрыться или нет – наш король уже скомпрометирован…

– Нисколько!.. Ведь, если ты убежишь, я буду упрямо отрицать твое присутствие.

– Но подумай сам, Лагир, ведь истина все равно может всплыть наружу, и тогда меня так или иначе казнят, и ты только неразумно погубишь себя.

– В таком случае знаешь что? Бросим жребий! Пусть само Провидение решит наш спор.

– Я согласен! – ответил Ноэ, подумав.

Тогда Лагир обратился к герцогине:

– Ваше высочество, я со своим другом решил следующее. Хотя вы предлагаете спасение мне, а не моему другу, но я нахожу, что он больше меня нуждается в спасении, так как после него останется жена, а я одинок как перст. Однако мой друг находит, что спасением должен воспользоваться я, так как вы предлагаете бегство именно мне, а не ему. Поэтому мы решили кинуть жребий: пусть сама судьба решит, кому бежать, а кому оставаться.

– Но это невозможно! – крикнула герцогиня.- Какое мне дело до того, что решили вы?

– Тогда не о чем и говорить, ваше высочество,- ледяным тоном перебил ее Лагир и стал укладываться на солому.- Раз вы не согласны, то дайте нам спать, потому что завтра нам понадобятся все наши силы.

Герцогиня подумала, что счастье всегда бывает на стороне влюбленных, а потому – как знать! – может быть, хоть судьба сломит упрямство гасконца, и сказала Лагиру:

– Хорошо, я согласна. Клянусь: если судьба укажет бежать вашему другу, я помогу ему в этом так же, как если бы это были вы. Но поклянитесь и вы мне, что в случае, если жребий укажет на вас, вы беспрекословно воспользуетесь моей помощью.

– Клянусь! – ответил Лагир, и, достав из кармана монету, сказал другу: – Ну, Ноэ, сыграем в орлянку. Если ты выиграешь, тогда тебе бежать. Орел или решка?

– Орел! – сказал Ноэ с тайной надеждой, что монета ляжет вверх решкой.

Лагир подбросил пистоль на воздух. Герцогиня нетерпеливо подскочила к упавшей монете и вскрикнула, закрывая лицо руками: Ноэ выиграл, Лагиру приходилось оставаться в темнице.

Разочарование было так жестоко, что герцогиня даже зашаталась и упала бы, если бы Лагир не подскочил к ней и не поддержал ее в своих объятиях. Видя это, Ноэ подумал:

"Она слишком любит Лагира, чтобы не найти способа спасти и его".

Слабость герцогини продолжалась лишь краткий миг. Она тихо отстранила от себя Лагира и сдавленным голосом сказала:

– Ну что же! Раз я обещала, я сдержу слово! Затем, подойдя к двери, она позвала д'Арнембурга. Последний вошел бледный, угрюмый.

– Милый Лев,- сказала ему герцогиня,- если не ошибаюсь, вы приняли очень решительные меры, чтобы помешать пленникам бежать. В коридоре дежурили два рейтара, у лестницы поместились вы сами, у дверей дома – Гастон де Люкс, в саду – офицер рейтаров и граф Эрик. Таким образом, одного вашего согласия освободить пленника мало, потому что бежать ему помешают другие. Но так как я твердо решила спасти одного из пленников, то это нужно сделать. Вам придется снять шлем, латы и наколенники и поменяться платьем вот с этим господином.

– Как? – удивленно воскликнул д'Арнембург.- Разве ваше высочество желает спасти господина Ноэ?

– Ну конечно!

– А господин Лагир останется здесь?

– Да, и вы разделите с ним компанию до завтрашнего утра.

– О, я с удовольствием соглашусь на это! – радостно отозвался люксембуржец и принялся поспешно снимать с себя доспехи.- Но как я объясню все это завтра?

– Очень просто: вы пришли проверить крепость уз пленников, они же напали на вас, скрутили, сняли ваше платье, затем метали жребий, кому бежать, а кому оставаться, и так как жребий пал на графа де Ноэ, то остался господин Лагир.

– Великолепно! – согласился люксембуржец. Герцогиня отошла с Лагиром в один из углов камеры, а д'Арнембург немедленно приступил к обмену платья и вооружения с Ноэ и, исполнив это, уселся на соломе.

– Пойдемте! У дверей стоит оседланная лошадь. Идите смело, садитесь на нее и скачите с богом!

Ноэ так и сделал. Гастон де Люкс, мимо которого он прошел, приняв его за д'Арнембурга, окликнул его: "Куда ты, Лев?" – но Ноэ ничего не ответил и только махнул рукой, как бы сильно торопясь.

У дверей он нашел оседланную лошадь, вскочил на нее и во весь опор понесся к Парижу.

Был приблизительно третий час утра, когда он подъезжал к заставе Святого Якова, и как раз в этот момент, когда подбежал к запертым воротам, увидел какого-то пешехода, который громко выговаривал стражнику:

– Как, негодяй? Ты отказываешься впустить меня только потому, что я иду пешком? Да разве дворяне непременно должны ездить верхом?

Ноэ постучал эфесом шпаги в ворота и крикнул:

– Сейчас же откройте и пропустите меня и этого господина! Ноэ был в полном вооружении, и потому стражник не посмел не исполнить приказания. Когда конный и пеший прошли за ворота, Ноэ сказал:

– Гектор, спасся ли он?

– Боже мой, да ведь это ты, Ноэ? – откликнулся Гектор.Значит, тебе удалось спастись? А Лагир?

– Лагир еще не освободился, но его, несомненно спасут в ближайшем будущем.

– Значит, все хорошо. Он спасся. В нескольких лье отсюда под ним пала лошадь, и я дал ему свою, а сам пошел пешком. Ну, куда же ты теперь решил направиться, Ноэ?

– Придется в нашу гостиницу.

– Ну вот еще! Завтра туда первым делом кинутся королевские стражники. Нет, нам нужно отправиться в гостиницу "Праздничный колокол", потому что там останавливаются исключительно лотарингцы и, следовательно, нас там уж никак искать не будут.

– Ты прав,- согласился Ноэ,- недаром же эта старая крыса Лашеней живет поблизости. Садись на круп моей лошади и поедем поживее!

Они так и сделали.

В то время как они дожидались, пока слуга гостиницы откроет им ворота, к Ноэ подошел какой-то старикашка, еле передвигавший ноги, и сказал дрожащим голосом:

– Это вы, сир д'Арнембург? Ах, если бы вы знали, что случилось со мной! Я просто с того света явился!

Ноэ удивленно обернулся и узнал… Лашенея, который, как известно читателю, незадолго перед тем добровольно бросился в ублиетту.


XIII

Итак, Лашеней остался жив. Конечно, Ноэ и Гектор, не зная того, что произошло во время их отсутствия, не могли удивляться этому, но они знали, кто такой Лашеней, и в его фразе им почудилась довольно интересная тайна, в которую полезно было бы проникнуть. Лашеней, видевший д'Арнембурга слишком мало, чтобы запомнить его рост и голос, впал в эту ошибку благодаря доспехам, которые обыкновенно надевал останавливавшийся в этой самой гостинице Лев. К тому же сам он был теперь слишком взволнован, чтобы заподозрить что- нибудь неладное, а вследствие этого и случилось, что он с полным доверием отнесся к человеку, бывшему его злейшим политическим врагом.

Конечно, Ноэ поспешил воспользоваться ошибкой Лашенея и сейчас же сказал:

– Боже мой, что случилось с вами, дорогой Лашеней? Суконщик боязливо оглянулся по сторонам и ответил:

– Здесь опасно говорить. Вот если бы мы могли попасть ко мне в дом…

– Ну, так пойдемте в ваш дом!

– Это легче сказать, чем сделать. Пожалуй, часовые все еще стоят там.

– Часовые? – воскликнул Ноэ.- Вы заинтересовываете меня все больше и больше!

– Ну да. Ведь меня арестовали и привели к королю. Его величество во что бы то ни стало хотел получить от меня неизвестные вам документы, но я отперся решительно от всего: знать, дескать, ничего не знаю. Тогда меня посадили в ужасающую луврскую камеру, называемую "При-Дье". Представьте себе, я просидел там до вечера, и мне не потрудились принести ни пищи, ни питья.

– Какое варварство!

– Да это еще что!.. Чем дальше, тем было хуже!.. Ночью ко мне в камеру явились Пибрак и наваррский король.

– Наваррский король? Ему-то что было нужно от вас?

– А видите ли, он с Пибраком каким-то чудом нашел мои тайные документы, из которых один – тот самый, где значатся все участники великого дня, вы знаете? – написан числовым шифром. Вот они и хотели непременно добиться от меня разгадки шифра. Когда я стал отговариваться незнанием, они подтащили меня к ублиетте и грозили бросить туда. Однако я не стал дожидаться этого и, так как предать своего господина не мог, предпочел сам добровольно броситься в ублиетту.

Из-под опущенного забрала Ноэ бросил восхищенный взгляд на простого горожанина, у которого была такая истинно дворянская душа.

Между тем Лашеней продолжал:

– Я молился Богу, поручая Ему свою душу. И вот случилось чудо, которого никто не мог ожидать. Благодаря сильным дождям последнего времени Сена значительно поднялась, и уровень воды оказался настолько высоким, что железные острия и брусья, о которые обыкновенно ломается тело брошенного в ублиетту, очутились под водой. Таким образом, я не разбился при падении, а тут еще меня подхватило течение и чудесным образом пронесло сквозь отдушину. Таким образом, я отделался лишь тем, что порвал платье и разбил в кровь руки. Но это пустяки, потому что я зато жив.

– И неужели вы не испытали ни малейшего страха? – воскликнул Ноэ.

– Знаете, что я скажу вам, дорогой сир д'Арнембург? – ответил старик, покачав головой.- В тот момент, когда все это случилось со мной, я вообще ничего не чувствовал и не испытывал. Но теперь, при воспоминании о том, как я, задыхаясь и захлебываясь, протискивался сквозь отдушину… Бррр!.. Нет, мой дорогой, во второй раз я уж не мог бы проделать это.

"Это следует намотать себе на ус",- подумал Ноэ.

Лашеней продолжал:

– Теперь вы понимаете сами, что мне не хотелось бы вторично попасть к ним в руки, тем более что в их руках компрометирующие меня документы, так что король, наверное, прикажет повесить меня. Ну, а это мне вовсе не улыбается: ведь, видев смерть так близко перед собой, я почувствовал, насколько дорожу жизнью.

– Так к чему же вы пришли сюда, где вас могут опять арестовать?

– Да не могу же я бросить золото нашего господина! Ведь оно хранится у меня в доме, и будет большим счастьем, если его не нашли и не выкрали подобно документам.

– Так вы боитесь, нет ли в доме часовых? Хорошо, я подойду поближе и посмотрю.

Ноэ осторожно обошел вокруг дома – ему самому было бы так же неприятно попасть в руки королевских стражников, как и Лашенею. Но в доме царила полная тишина, и, очевидно, там уже никого не было. Ноэ вернулся к старику и сообщил ему об этом.

– Должно быть, сняли часовых,- сказал Лащеней.- Конечно, раз они захватили меня и нашли документы, то к чему там часовые? Но как попасть в дом? Ведь дверь заперта!

– Мне кажется,- сказал Ноэ,- если вы встанете ко мне на плечи вам не трудно будет взобраться в окно первого этажа.

– О, было бы очень любезно, если бы вы оказали мне эту услуг! Но – вы уж простите старика! – я натерпелся столько страха, что мне жутко быть одному в пустом доме. Не будете ли вы так любезны и не пройдете ли и вы туда вслед за мной? Я сейчас же сбегаю вниз и открою вам дверь.

На, разумеется, тотчас же согласился, и, действительно, старик, с помощью подставленных ему Ноэ плеч проникший в дом, поспешил открыть дверь и впустить мнимого сира д'Арнембурга.

Когда они поднялись наверх, Лашеней сказал:

– Насколько я мог убедиться при беглом осмотре, все тайники находятся в целости. Но все-таки как жутко мне было!.. Да, надо посмотреть смерти так близко в лицо, чтобы потом бояться всякого пустяка.

– Значит, теперь вы не повторили бы прыжка в ублиетту? – спросил Ноэ.

– Господи, да у меня мороз по коже продирает при одной мысль об этом! – ответил Лашеней.- И, если бы теперь герцогу понадобилась моя жизнь, я призадумался бы перед такой жертвой.

– Очень приятно слышать от вас такие речи! – сказал Ноэ, уже не маскируя гасконского акцента, как делал это раньше.Значит, теперь мы можем столковаться с вами! – и с этими словами Ноэ приподнял забрало шлема.

Лашеней вскрикнул и окаменел на месте: перед ним был вовсе не сир д'Арнембург; притом же Ноэ обнажил шпагу, а Лашеней был совершенно безоружен.


XIV

Прошло несколько секунд, даже минут, быть может, пока остолбеневший Лашеней вновь обрел утерянный дар слова и спросил:

– Кто… кто вы?

– Быть может – враг, быть может – друг: все зависит от вашей сговорчивости. Только должен для начала предупредить вас, что стоит вам сделать без моего позволения хотя бы одно движение, и я проткну вас шпагой. Садитесь вот здесь, в кресло, я сяду около вас, и мы поговорим. Ну-с, как вы уже поняли по моему акценту, я – гасконец.

– Иначе говоря, вы служите наваррскому королю?

– Вот еще! Очень нужно служить какому-то нищему!

– Значит, вы на службе французского короля?

– Нет, для этого я еще слишком недавно в Париже.

– Так кому же вы служите?

– Самому себе, милейший мой Лашеней, только самому себе.

– В таком случае я могу перевести дух. Помилуйте, я выболтал вам такие важные тайны…

– Из которых я ровно ничего не понял, кроме того, что эти тайны важны.

– Значит, вы не занимаетесь политикой?

– Вот еще!.- Очень мне нужно!

– Тогда к чему же вы обманули меня?

– Но я и не думал обманывать вас! Вспомните, как было дело. Я стоял около гостиницы с попутчиком, которого случайно встретил на последней остановке под Парижем. Когда вы подошли ко мне и, окликнув, назвали каким-то Арнембургом, мой попутчик пробормотал: "Да это – Лашеней! Боже, в каком он виде!.." Тогда я и узнал, кто вы такой, а затем ваши первые слова разъяснили мне кое-что другое.

– Но, если вы не занимаетесь политикой, зачем же вы сразу не разъяснили мне моей ошибки?

– Потому что я любопытен по природе, и, как видите, это любопытство в данном случае, весьма вероятно, принесет мне кое-что.

– Что вы хотите сказать этим?

– Господи, самую простую вещь. Ведь вы спросили, не нахожусь ли я на службе французского короля? Ну вот, подумайте сами: король охотно возьмет меня к себе на службу, если я доставлю ему такую важную дичинку, как вы.

– Иначе говоря, вы хотите продать мне свое молчанье?

– Я вижу, что вы необыкновенно сообразительны, милейший Лашеней.

– Сколько же вы хотите?

– Фи! Ваша сообразительность изменяет вам, милейший. Неужели я похож на рыцаря с большой дороги, довольствующегося кошельком случайной жертвы?

– Так что же вы хотите?

– Все! Понимаете – все!

– Да что вы только говорите? – воскликнул пораженный старик.

– Тише, мэтр, тише! – внушительно остановил его Ноэ.Потрудитесь не кричать, так как иначе я пущу в ход шпагу. Лучше выслушайте меня! Мы с вами здесь одни, вы безоружны, я вооружен: кроме того, вы стары, а я молод; следовательно, стоит мне захотеть, и я. что называется, нарублю из вас дров и лучины. Но вы сами только что признались мне, что два раза подряд жизни на карту не ставя г. ну а я имею твердое намерение прикончить вас, если вы не отдадите мне золото герцога добровольно.

– Но что же я скажу своему господину! – - жалобно сказал Лашеней.

– Уж это я представлю вашей собственной изобретательности.

Лашеней задумался и мысленно стал соображать:

"У меня имеются два тайника: в одном хранится около десяти тысяч пистолей моих собственных денег, в другом – сорок тысяч пистолей герцога, предназначенных для великого дня. Этот молодчик не отступится от меня добром, ну, так надо откупиться от него, и лучше потерять часть, чем все. Поэтому следует указать ему свей собственные деньги".

Придя к такому решению, Лашеней сказал:

– Ну, что поделаешь! Пойдемте вниз, я покажу вам, где деньги.

Лашеней повел мнимого авантюриста в нижний этаж, где в одной из стен был сделан тайник. Открыв этот тайник, он сказал:

– Золото здесь. Берите его, если вы непременно хотите ограбить слабого старика.

Ноэ, окинул взором видневшееся в тайнике золото, мысленно прикинул его количество и сказал:

– И это все?

– Что же вы хотите? Тут недурный капиталец! – со вздохом ответил хитрый старик.

– Ну вот еще! – пренебрежительно отозвался Ноэ.- И вы хотите, чтобы я удовольствовался такими пустяками?

– Но помилуйте…- начал было Лашеней. Однако Ноэ тут же перебил его, сказав:

– У вас плохая память, милый мой. Вспомните, ведь вы сказали мне, что в этом доме хранится золото вашего господина, затем упомянули, что оно нужно для "великого дня"; ранее вы объясняли мне, что участники великого дня записаны цифровым шифром, а в заключение добавили, что ваш господин – герцог. Я не мешаюсь в политику, это правда, но я хорошо знаком с положением дел, чтобы понимать: строить заговоры – а здесь дело, очевидно, в заговоре – может лишь один герцог во Франции, а именно – герцог Гиз; ну, а такой важный барин, как герцог Гиз, не затеет большого дела с пустяками, следовательно, в этом тайнике не все деньги.

– Но, уверяю вас, что никаких денег больше нет! – сказал Лашеней, тщетно пытаясь отвертеться от необходимости лишиться всего сразу.

– В таком случае мне очень жаль вас,- ледяным голосом сказал Ноэ,- не стоило и вылезать с таким трудом из ублиетты, так как я все равно убью вас.

– Но разве может помочь вам хоть сколько-нибудь моя смерть?

– Убив вас, я без помехи обыщу дом и найду то, что мне нужно! – твердо заявил Ноэ и, вытянув вперед руку так, что острие его шпаги касалось горла старика, скомандовал: – Ну, раз, два, три! Вы все еще молчите? Молитесь в таком случае!

Шпага Ноэ слегка уколола горло Лашенея, и старик; побледнев как полотно,закричал:

– Хорошо, хорошо! Я все скажу, только уберите прочь свою шпагу!..

– Я знал, что мы в конце концов столкуемся! – ответил Ноэ.- Ну, так вперед! Медлить нечего!

Подталкиваемый красноречиво шпагой Ноэ, Лашеней провел своего неприятного гостя на несколько шагов далее и открыл второй тайник, в котором находились десять довольно объемных мешков с золотом.

– Теперь я – навеки обесчещенный человек,- мрачно сказал Лашеней.- Я выдал золото своего господина и никогда не решусь показаться ему на глаза.

– Вот еще пустяки! – смеясь ответил Ноэ.- Вы можете отлично свалить все дело на королевских солдат. Нашли же они документы, так почему бы им не найти также и денег? Однако некогда разговаривать о пустяках, когда надо заняться делом. Ну-ка, милейший, помогите мне вытащить эти мешки из тайника!

Страшная шпага все время находилась в самом близком расстоянии от тела Лашенея, и тому не оставалось ничего более, как подчиниться. Между тем в то время, когда он перетаскивал мешки и складывал их на полу соседней комнаты нижнего этажа, Ноэ размышлял:

"Я – не грабитель и не разбойник, но с легким сердцем воспользуюсь этим золотом по праву войны. Ведь между Лотарингией и Наваррой объявлена тайная война, и не будет ничего бесчестного в том, что Наварра воспользуется деньгами Лотарингии, этим "нервом войны", как называют презренный металл".

Наконец все мешки были снесены. Глядя на образовавшуюся кучку, Ноэ подумал вслух:

– Но ведь здесь хватит нагрузить мула! Как же я унесу с собой все это?

– А я на что? – неожиданно ответил чей-то голос.- Я помогу тебе!

Ноэ испуганно обернулся, но сейчас же улыбнулся, успокоенный: перед ним был Гектор.

Как попал он сюда? Дело оказалось гораздо проще, чем можно было подумать. Гектор видел, что его друг скрылся с Лашенеем в доме, и, когда Ноэ через час все еще не вышел оттуда, стал тревожиться за участь Амори. Подойдя к двери, он убедился, что ее забыли запереть, и, таким образом, попал в дом как раз в тот момент, когда Ноэ вслух высказывал затруднительность своего положения.


XV

Почти в тот самый час, когда Ноэ выгребал пистоли герцога Гиза, его величество христианнейший король Карл IX подъезжал к маленькому медонскому домику в обществе наваррского короля и Рене Флорентийца.

Наконец герцог Гиз и герцогиня Монпансье инсценировали целую комедию, всецело построенную на знании характера французского короля; поэтому Карл IX, войдя в комнату, увидел свою мать лежащей на кровати, которая была забрызгана каплями крови. Король вскрикнул, отступил на шаг, а затем бросился к матери, обнял ее и стал целовать, рыдая, словно маленький ребенок. Королева имела вид умирающей. Вдруг она вздрогнула и выпрямилась, забыв о принятой на себя роли. И было с чего: сзади короля стоял Генрих Наваррский.

При виде Генриха Екатерина пришла в такое же изумление, как и Рене. Но первый момент изумления сейчас же сменился страшным гневом, и королева грозно крикнула:

– Как, это вы… вы?..

Удивленный этим, король Карл отступил в сторону и в свою очередь посмотрел на Генриха. Но последний оставался совершенно спокойным и ровным тоном ответил королеве:

– Но, ваше величество, разве не естественно, что, узнав о случившемся, я поспешил прискакать сюда вместе с королемкузеном?

Королева Екатерина ничего не ответила на это, а обратившись прямо к сыну, сказала: "Государь, вот этот человек осмелился похитить меня, а один из сопровождающих его ткнул меня кинжалом!" – и для вящего эффекта королева сорвала повязки и показала свою окровавленную грудь.

Вид крови всегда производил сильное действие на короля Карла. Так и теперь он сильно побледнел и с пеной у рта, с налившимися кровью глазами крикнул Пибраку, в состоянии беспредельного бешенства указывая рукой на Генриха Наваррского:

– Арестовать этого человека!

В первый момент Генрих отступил на шаг назад и схватился за шпагу. Но благоразумие сейчас же взяло верх в нем, он снова приблизился к королю и спокойно сказал:

– Государь, ее величество обвиняет меня в государственном преступлении, но, кроме личного желания вашего величества признать это обвинение заслуживающим уважения, никаких мотивов ареста мне не приведено. Однако что же делать? Ведь я здесь в полной воле французского короля, потому что король, выехавший за пределы своего государства, становится частным лицом. Мне не остается ничего иного, как только подчиниться. Но я все же жду, что ее величество королева соблаговолит обосновать предъявленное мне обвинение. Господин капитан, благоволите принять мою шпагу!

Спокойствие наваррского короля смутило Карла IX и успокоило его бешенство. Тем не менее он не взял обратно данного распоряжения, а только подтвердил его в более мягкой форме, сказав:

– Пибрак, возьмите шпагу у его величества короля Наварры и вернитесь с ним в Лувр. Вы предложите его величеству проследовать в свои апартаменты и приставьте к дверям часовых.

Пибрак с поклоном взял шпагу Генриха, и они молча вышли из комнаты.

Тогда король Карл сказал матери:

– Матушка, те, кто осмелился поднять руку на французскую королеву, умрут в злейших муках, клянусь вам в этом честью дворянина. Но я никого не отправлю на эшафот без того, чтобы вина не была совершенно доказана.

Королева-мать кивнула головой.

Тогда Карл IX продолжал:

– Вы обвиняете наваррского короля?

– Да,государь.

– А между тем он провел эту ночь в Лувре!

– Вы уверены в этом!

– Совершенно.

– Ну, а… прошлую ночь?

– Прошлую ночь он опрометью скакал за Маргаритой, которая два дня тому назад скрылась из Лувра неизвестно куда.

– Как? Маргарита исчезла? Неужели вы не знаете, куда она девалась?

– Нет, я не знаю, но готов биться о любой заклад, что ее похитил герцог Гиз.

– Хорошо, что вам не приходится биться о заклад, государь, иначе вы проиграли бы его! Герцог не мог похитить Маргариту.

– Почему?

– Потому что в это время герцог гнался за моими похитителями.

– Как? Так это он…

– Да, это он отбил меня из рук злоумышленников, и ему вы обязаны тем, что видите меня живой.

– Но где же сам герцог? – спросил король.

– Здесь, государь! – ответил сзади голос герцога Гиза, и из-за портьеры выступил сам Балафрэ.

Король, мнительный и недоверчивый по природе, имел слишком много оснований бояться Гизов; к тому же это театральное появление испугало его, и он даже схватился за свою шпагу.

Но герцог поспешил сказать ему с самой обворожительной улыбкой:

– Простите меня, государь, что я осмелился явиться таким образом пред вашим величеством!

Король не успел ответить герцогу, так как в разговор вмешалась Екатерина со следующими словами, обращенными к Гизу:

– Не бойтесь, не бойтесь, кузен! Я надеюсь, что его величество уже начинает отличать истинных друзей от истинных врагов и знает, кто готов всегда поддержать монархию и кто замышляет ниспровергнуть ее.

– Кто же осмелится на это? – надменно сказал Карл.

– Гугеноты и их вождь, наваррский король, государь.

– Опять он! – крикнул Карл, топнув ногой.

– О, да, государь, наваррский король мечтает о блестящей будущности.

– Ну, его государство слишком мало для этого.

– Но существуют соседние, например – Франция! – заметил Генрих Гиз.

– Таких вещей не говорят без доказательств, герцог! – раздраженно заметил король, в душе которого любовь к зятю боролась с обычной подозрительностью.

– Доказательства будет не трудно привести, государь,ответил герцог.- Мне удалось захватить двоих гасконцев, которые сидят под строжайшим арестом в ожидании допроса.

– Ну, так я хочу видеть их! – заявил король. Гиз подошел к столу и ударил молоточком черного дерева по бронзовому колокольчику. На этот звонок явился Гастон де Люкс.

– Где Лев? – спросил герцог.

– Лев? – удивленно переспросил Гастон.- Но разве вы не посылали его ночью в Париж?

– Нет.

– Однако он уехал около полуночи!

– Но этого не может быть! – воскликнул герцог.- А как же пленники? Ведь…

Король, не понимая ничего в этих переговорах, нетерпеливо перебил герцога, сказав:

– Довольно разговоров, господа! Я хочу видеть пленников. Пойдемте к ним! Значит, вы говорите, что одного из пленников зовут граф де Ноэ?

– Да, государь, одним из захваченных нами злоумышленников оказался граф Амори де Ноэ, ближайший друг наваррского короля! – ответил герцог.

– Пойдемте! – задумчиво сказал король.

Гиз приказал принести факелы, и они отправились в погреб, где содержались пленники. Там их ждала не совсем обычная картина, в объяснение которой мы должны предварительно рассказать, что случилось после того, как герцогиня Монпансье увела Ноэ, оставив на его месте Льва д'Арнембурга.

В первое время враги молча сидели в темноте, царившей в погребе; наконец Лев окликнул Лагира.

– Чем могу служить вам, господин Арнембург? – отозвался тот.

– Я хотел бы поговорить с вами!

– Пожалуйста.

– Видите ли, я все еще не могу прийти в себя от изумления. Почему это герцогиня спасла вашего друга Ноэ, а не вас?

– О, это очень просто! Герцогиня хотела во что бы то ни стало спасти меня, потому что, согласитесь сами, не так-то приятно отправить на эшафот любимого человека.

Господин Лагир,- мрачно перебил его Лев,- я не знаю, действительно ли герцогиня любит вас, но если это так, то берегитесь!

– Да как же вы хотите, чтобы я объяснил вам происшедшее, если вы чуть ли не с первого же слова ищите ссоры со мной?

– Вы правы. Извините меня и продолжайте, пожалуйста.

– Ну-с, так вот! Герцогиня хотела во что бы то ни стало спасти именно меня, но я решительно отказался покинуть на произвол судьбы своего друга. Было решено бросить жребий, и судьба захотела, чтобы спасен был не я, а мой друг.

– Значит, вы только случайно отправитесь на эшафот? – мрачно сказал Лев.

– Э, дело еще далеко не решено. Герцогиня слишком любит меня, чтобы не выручить из скверного положения, ну а чего захочет женщина, того захочет и Сам Бог. Однако время не раннее, и надо бы поспать. Покойной ночи, господин Арнембург! – и с этими словами Лагир, завернувшись в свой камзол, снова улегся.

Опять наступило молчание. Лев сидел в мрачной задумчивости, меланхолически поглядывая на крошечное оконце, расположенное под самым потолком.

Вдруг это окно засветилось, и в погреб скользнул луч луны, выплывшей из-за тучи.

Должно быть, этот луч пробудил в люксембуржце какие-то новые соображения, потому что он сейчас же окликнул своего товарища по темнице:

– Господин Лагир, еще один вопрос, если можно!

– В чем дело? – отозвался тот.

– Ведь это я, кажется, обезоружил вас?

– Да, вы. Но чем же тут хвастаться? Я лежал на земле, на моей спине сидели два здоровенных рейтара и…

– Да я вовсе не к тому! Я хотел только спросить вас, не оставил ли я вам кинжал?

– Ну вот еще, сказали! Да вы отобрали у меня даже карманный нож!

– Теперь я страшно сожалею об этом. У меня-то остался кинжал, и, будь у вас оружие, мы могли бы… поразвлечься.

– Прелестная идея, которая редко приходит в голову немцам, как вы! Но кинжала у меня нет…- Лагир тяжело вздохнул, а затем вдруг крикнул: – Постойте-ка, постойте! Ведь герцог присылал нам с пажем Амори ужин, и Амори дал нам свой кинжал! Насколько я помню, он забыл взять его с собой… Сейчас! – Лагир вскочил на ноги и стал шарить по полу. Наконец при слабом свете луны он заметил искомое и радостно крикнул: – Вот он, нашел! Теперь мы можем позабавиться на славу.

Д'Арнембург издал какой-то страшный звук, напоминавший радостное рычанье дикого зверя. Но в этот миг луч луны снова погас – должно быть, ее снова закрыли тучи,- и в камере опять воцарилась совершенная темнота.

– Однако!…- сказал гасконец.- Темно, как в аду.

– Ну что же, сверканье наших глаз будет светить нам,ответил Лев.

– Еще одна прелестная мысль, на которую, по-моему, немцы редко способны! – смеясь сказал Лагир.- Ну-с, вы готовы? Начнем во здравие прелестной Анны!

– А-а-а-а! – прорычал Лев, наворачивая на руку вместо щита свой камзол.- Ты осмеливаешься любить герцогиню Монпансье?

– Я только пользуюсь данным мне разрешением! – ответил Лагир, тоже пристраивавший на руку камзол.

– Ну, так ты недолго будешь пользоваться им! – крикнул д'Арнембург и ринулся на Лагира.

Но гасконец отличался чисто кошачьей ловкостью и гибкостью, и Лев, кинувшийся в то место, откуда только что слышался голос врага, встретил там только стену.

– А, ты бежишь, трус? – прорычал он.

– Да нисколько! – ответил Лагир с другого конца погреба.Военные хитрости всегда дозволены!

Лев снова кинулся на голос, и снова его кинжал встретил лишь стену. Но на этот раз Лагир успел кольнуть его кинжалом в плечо. Арнембург резко повернулся и снова кинулся на гасконца, но тот присел на пол, и, в то время как кинжал люксембуржца встретил лишь воздух, Лагир схватил врага за ноги и опрокинул его на пол. В тот же момент он наступил ему левым коленом на руку, державшую кинжал, правым придавил грудь и сказал, приставив кинжал к горлу Льва:

– Теперь вы в моей власти!

– Ну, так убейте меня! – прохрипел д'Арнембург.

– Нет, я готов подарить вам жизнь, но только вы должны дать мне честное слово, что не возобновите этого нелепого поединка в темноте.

– Нет, убейте меня! – упрямо крикнул Лев.- Я не хочу вашего великодушия, и если вы пощадите меня, то все равно я вас не пощажу!

– Господин Арнембург,- мягко ответил Лагир,- подумайте: ведь у нас будет тысяча возможностей встретиться при нормальных условиях. Выпустите свой кинжал!

– Никогда! – задыхаясь крикнул люксембуржец.- Убей меня или…

Он напряг все свои силы, чтобы освободиться от Лагира, и гасконцу стоило немалого труда вновь пригнуть к земле взбешенного Льва.

Однако Лагир видел, что ему не удастся еще долго сдерживать могучего немца. Если же последнему посчастливится вывернуться, тогда нелепый поединок должен был бы начаться снова; между тем Лагир чувствовал, что слабеет от чрезмерного напряжения: ведь всего сутки тому назад ему пришлось выдержать упорный и неравный бой, и он еще не успел отдохнуть от него в напряженной позе, в которой его везли связанным сюда. Поэтому он видел, что вынужден покончить теперь же со всем этим.

– В последний раз спрашиваю вас, хотите ли вы остаться в живых? – спросил он, и его голос звучал грустно и торжественно.

– Я предпочитаю смерть твоему великодушию, мерзавец! – крикнул д'Арнембург, снова делая невероятные усилия, чтобы освободиться.

Лагир высоко поднял руку с кинжалом и внушительно сказал:

– Если вы знаете наизусть какую-нибудь молитву, то прочитайте ее!

– Чтобы черт побрал твою душу! – рявкнул Лев. Рука Лагира опустилась, кинжал вонзился в горло д'Арнембурга, и струя горячей крови брызнула в лицо гасконцу. Лев с силой вздрогнул, потом его тело сразу потеряло всю напряженность, что-то забулькало и захрипело в его горле, и наконец все стихло: он был мертв!..

Лагир вынул кинжал из кровавой раны и встал. Несколько секунд он стоял в мрачной задумчивости, а затем сказал:

– Как он любил ее!

После этого он стал на колени у трупа и принялся молиться за упокой этой мятежной души, которой уже пришлось из-за несчастной любви к герцогине испытать на земле муки ада.

Итак, король Карл пожелал лично спуститься к пленникам, и Гиз в сопровождении Гастона повел его туда. Но уже около самого погреба герцог и Гастон заметили странный непорядок: стражи, поставленной с вечера у самых дверей, не было, и из расспросов выяснилось, что это было сделано по распоряжению Льва д'Арнембурга. К тому же Гастон вспомнил, что ключи от погреба находятся у люксембуржца, и явился вопрос о том, как проникнуть туда.

Королю тоже показалось все это странным, но с другой точки зрения: в нем пробудились сомнения, действительно ли дело обстояло так, как уверяли его мать и герцог Гиз, и не хотят ли его, короля, просто мистифицировать? Поэтому он нетерпеливо приказал, чтобы дверь попросту взломали, если не могут найти ключей.

Однако в этом не оказалось необходимости: к величайшему и новому удивлению герцога и Гастона, ключи преспокойно торчали в двери погреба.

Все более недоумевая, герцог поспешно открыл дверь, вошел в погреб и при свете факела увидел две неподвижные фигуры. Одна из них храпела в углу на соломе, другая лежала на соломе, залитой кровью; сверху она была прикрыта окровавленным камзолом.

– Что такое? – удивленно сказал король.- Уж не покончил ли один из пленников самоубийством, чтобы избежать руки палача? – Он подошел к трупу и, сорвав камзол, произнес: – Это не Ноэ!

Герцог и Гастон тоже подошли к трупу, и у них вырвался вопль ужаса: перед ними был Лев д'Арнембург, лежавший с большой раной в горле.

Тогда король подошел к спящему и толкнул его ногой. Ему понадобилось вторично толкнуть ногой Лагира, так как гасконец был очень истощен всем происшедшим и спал словно убитый. Проснувшись, он в первый миг никак не мог понять, где он и что с ним, но затем сознание и воспоминания вернулись к нему, и он поспешно вскочил на ноги.

Лагиру никогда не приходилось видеть короля, но по почтительной позе герцога Гиза и надменной, горделивой осанке стоявшего впереди дворянина он понял, что это – сам король. Поэтому он сейчас же подумал:

"Ну, друг мой Лагир, теперь держись и не выдавай своего государя! История обернулась так благоприятно, что ее можно будет направить как угодно!"

Тем временем герцог Гиз и Гастон с молчаливым ужасом и гневом смотрели на окровавленный труп Льва. Тогда Лагир сказал с ледяным спокойствием:

– Это я убил его!

Герцогом овладел приступ бешенства, и, выхватив шпагу из ножен, он кинулся на Лагира.

Но король движением руки остановил его, сказав:

– Шпагу в ножны, герцог!

Повелительность тона, которым были сказаны эти слова, охладили герцога; он сунул шпагу в ножны и отступил в сторону. Тогда король подошел поближе к юному гасконцу и спросил:

– Как вас зовут?

– Лагир,государь.

– Откуда вы родом?

– Я гасконец, государь.

– Чей это труп?

– Человека, который ночью вошел ко мне в темницу и вызвал меня на поединок.

– Значит, это не ваш сообщник? – с изумлением воскликнул король.

– Это один из моих приближенных, сир Лев д'Арнембург,ответил герцог Гиз.

– Но где же второй пленник?

– Д'Арнембург выпустил его на свободу,- ответил Лагир.

– Так, значит, это он ускакал ночью, одевшись в доспехи Льва? – крикнул Гастон.

Король топнул ногой и сказал с раздражением:

– Дело слишком темное, необходимо скорее пролить свет на него!

– Если вы, ваше величество, соблаговолите выслушать меня, то будет пролит полный свет! – почтительно сказал Лагир.

– Говорите! – приказал король.

– Этот дворянин, теперь убитый мною, поклялся мне в вечной ненависти и, чтобы свести со мною старые счеты, воспользовался тем, что меня привезли сюда. Поэтому он пришел сюда предложить моему товарищу поменяться с ним одеждой…

– Но для чего?

– Для того, чтобы драться со мною смертным боем. Результат последнего был печален для него: он пал в этом бою мертвым.

– Государь! – крикнул герцог.- Этот негодяй лжет! Я догадываюсь, как было дело. Арнембург вошел в тюрьму, чтобы проверить, все ли в порядке, а эти господа напали на него сзади и убили его; затем один из них воспользовался доспехами Арнембурга, чтобы скрыться бегством.

Лагир дал герцогу договорить до конца, а после того поднял на него спокойный, гордый взгляд и сказал:

– Посмотрите на меня хорошенько, ваше высочество, и скажите, на кого я больше похож: на дворянина или на убийцу?

Тон, которым были сказаны эти слова, отличался такойблагородной, гордой простотой, что король невольно посмотрел на гасконца с симпатией.


XVI

Итак, Гектор появился в доме Лашенея в тот самый момент, когда Ноэ серьезно задумывался, как ему взять с собой захваченное золото. Кроме того, это появление было на руку Ноэ еще и по другим мотивам, и он не замедлил открыть их.

– Насколько я могу судить, я явился сюда очень кстати! – сказал Гектор.

– Еще бы! – ответил Ноэ.- Но как ты попал сюда, дружище?

– Через дверь, которую, должно быть, забыли запереть!

– Ну, так поручаю тебе господина Лашенея, а сам я пойду и запру дверь, чтобы затем поговорить с милейшим хозяином этого дома без помехи. Только не спускай с него глаз, а то он мигом сбежит.

– Но на что я вам нужен? – взмолился Лашеней.- Ведь я отдал вам все, что имел!

– А вот я сейчас приду, тогда вы и узнаете,- ответил Ноэ и отправился запереть дверь. Вернувшись, он уселся и сказал: – Ну, теперь поговорим. Известно ли вам, кто я такой?

– Нет, вы не сказали мне своего имени.

– Так знайте: я – граф Амори де Ноэ!

– Ближайший друг наваррского короля?

– Вот именно!

Лашеней почувствовал, что у него на голове волосы становятся дыбом.

– Согласитесь,- продолжал Ноэ, что вам не очень-то везет. Еле-еле избавившись от наваррского короля, вы попадаете в руки к его ближайшему другу?

– Но что же вам нужно от меня?

– То же самое, что было нужно от тебя моему повелителю: я хочу знать шифр документа, где написаны имена участников "великого дня".

– Требуйте от меня что хотите, только не этого! – упавшим голосом ответил старик.

– Ну, так мы убьем тебя!

– Что же, убейте!.. Но то, что вы добиваетесь узнать от меня, я не могу сказать вам.

По тону, которым говорил Лашеней, Ноэ понял, что угрозами от старика ничего не добьешься.

Поэтому он решил прибегнуть к другим средствам и сказал:

– Ну нет, милейший, ты у нас заговоришь! Убить-то мы тебя убьем, только не сразу, а понемножку. Гектор, высеки огня и зажги факел… Вот так! Ну, а теперь возьмем-ка уважаемого господина Лашенея и припечем ему пятки. Небось тогда заговорит.

Почувствовав жгучую боль, суконщик лишился всего своего мужества.

– Хорошо, я все скажу, только не жгите меня! – закричал он.

Ноэ и Гектор выпустили его, и Лашеней с покорным видом, обманувшим даже такого проницательного человека, как Ноэ, сказал:

– Обещаете ли вы, что возьмете меня под свою защиту, когда я предам герцога Гиза?

– Обещаем.

– Что же, я уступаю силе, так как не хочу быть сожженным заживо. Вот здесь, за этим шкафом, имеется тайник, где хранятся все секреты Лотарингского дома. Помогите мне отодвинуть шкаф.

Ноэ и Гектор живо отодвинули шкаф, и за ним действительно обнаружилась железная дверь. Лашеней нащупал тайную пружину, нажал ее, дверь раскрылась, и в тот же момент Лашеней скрылся за ней; прежде чем Ноэ и Гектор успели вскрикнуть, скрип запираемых изнутри засовов показал им, что хитрый старик находится уже за пределами досягаемости.

– Этого еще недоставало! – воскликнул Ноэ.- Теперь хитрый старикашка побежит к герцогу Гизу, и если мы не поспешим уйти отсюда и захватить с собой золото, то нас накроют, как крыс в западне.

– Да, но не оставлять же золото здесь? – заметил Гектор.

– О, нет, оно нам очень пригодится, потому что главная сила Гиза в свободном распоряжении средствами, и, отобрав это золото, мы внесем некоторое равновесие сил. Поэтому я думаю сделать вот что. Ведь тебя никто не знает, и ты сможешь совершенно безопасно добраться до Маликана. Покажи ему вот это кольцо,- Ноэ снял с пальца и отдал Гектору перстень. который всегда носил на правой руке,- тогда Маликан узнает, что ты явился от моего имени. Ты возьмешь у него простую поддевку, которая придаст тебе вид слуги из небогатого дома. Затем Маликан даст тебе мула и корзины, и ты вернешься с ними сюда; а я буду здесь ждать тебя.

– Хорошо! – сказал Гектор и отправился в путь. Гектор хорошо знал Маликана, бывшего очень популярным кабатчиком в местности поблизости от луврского дворца, но Маликан не знал Гектора и при входе весьма равнодушно посмотрел на него: несчастный Маликан ломал себе голову, как предупредить Миетту о постигшем Ноэ несчастье, и все постороннее для него не существовало.

Однако как же изменилось его лицо, когда гасконец, подойдя к нему, сказал по-беарнски:

– Знакомо ли вам это кольцо?

– О, конечно,- ответил Маликан,- мой бедный племянник…

– Я его друг!

– Уж не принимали ли вы участия…

– Меня зовут Гектор.

– Теперь я все знаю! Но при каких обстоятельствах попало к вам это кольцо?

– Ноэ только что дал мне его.

– Как только что?

– Я забыл сказать вам, что ему удалось бежать. Вот он и посылает меня к вам.

– Он хочет укрыться у меня? Да ведь первым делом кинутся искать его у меня в доме!

Гектор успокоил Маликана и рассказал ему, в чем дело.

– Но у меня немыслимо спрятать золото,- сказал тогда кабатчик.- Подумайте сами: королевские стражники могуч прийти ко мне, чтобы искать Ноэ, и найдут спрятанное золото.

– Вы правы. Но как же быть тогда?

– Скажите Ноэ, чтобы он отправился в Шайльо. Он поймет, что я имею в виду.

– Хорошо, я скажу. Теперь вот еще что: не знаете ли вы, удалось ли нашему королю благополучно добраться домой?

– Да, он в Лувре. Он вернулся туда в обществе Пибрака, которому известно все.

С помощью Маликана Гектор переоделся и стал совершенно неузнаваемым. Прихватив еще перемену платья для Ноэ, он отправился с мулом к дому Лашенея. Здесь он и Ноэ нагрузили кожаными мешками с золотом корзины, подвешенные по бокам мула, и отправились в Шайльо, где как, быть может, помнит читатель, жила тетка Вильгельма Верконсина, преданного слуги Сарры Лорьо.


XVII

Итак, ответ Лагира произвел очень благоприятное впечатление на короля, который сказал ему:

– Хорошо, я готов верить, что вы убили этого человека в честном бою. Но что вы ответите мне, если я спрошу вас, зачем вы вздумали похищать королеву-мать?

– Государь, я гугенот!

Лагир лгал: он был католиком, но для удачного проведения намеченного им плана защиты Генриха Наваррского так было гораздо удобнее.

– А, так вы гугенот! – сказал король.- Хорошо, но что же из этого?

– В наших глазах, государь, в глазах этой несчастной, но честной и преданной вашему величеству кучки людей самым ожесточенным врагом является сначала его высочество герцог Гиз, а… потом…

Лагир запнулся.

– Говорите, не бойтесь!

– А потом: королева-мать.

– И вы осмелились поднять на нее руку?

– Да, государь.

– Чего вы хотели достигнуть этим?

– Мы хотели ценой свободы ее величества купить себе безопасность и спокойствие.

– Значит, вы признаетесь в этом государственном преступлении?

– С нашей точки зрения, это не преступление, государь, а законная самозащита.

– У вас было трое товарищей,- продолжал король.- Назовите мне их имена!

– Нет, ваше величество, этого я не сделаю даже под пыткой.

– Берегитесь! – крикнул король, гневно топая ногой.

– Государь,- гордо ответил Лагир,- мое тело принадлежит людям, моя жизнь – королю, моя душа – Богу. Король может приговорить меня к смерти, люди могут исполнить этот приговор но лишь Бог может избавить меня от данной клятвы.

– А,значит, вы поклялись молчать?

– Да, государь.

– И не выдадите сообщников, даже если я обещаю помиловать вас?

– Я не прошу помиловать, государь.

– Это будет бесцельная жертва, друг мой, потому что графа де Ноэ все равно найдут, и тогда все и помимо вас объяснится.

– Граф де Ноэ? – с видом крайнего изумления повторил Лагир.- При чем же здесь граф де Ноэ? Он меня едва ли и в лицо-то знает, так как я сам видел его только мельком несколько раз.

– Как? – крикнул герцог Гиз, пораженный этой спокойной наглостью.- Вы будете уверять, что незнакомы с графом де Ноэ, когда он был взят в плен вместе с вами и сидел в этой самой камере?

– Я ровно ничего не понимаю, ваше высочество,- ответил Лагир, пожимая плечами.- Моим товарищем по несчастью оказался человек, которого при французском дворе ровно никто не знает. Скажу больше, даже я сам не знаю, кто он, так как этот гасконец был мне представлен под именем "товарища Гонтрана". Но этот Гонтран был до того чужим в Париже, что не мог никак разобраться в улицах и вечно путался.

Король повернулся к остолбеневшему Генриху Гизу и строго спросил:

– Что же все это значит, герцог?

– Но, государь,- воскликнул тот,- уверяю вас, что человек, убежавший ночью из этой тюрьмы, был граф Амори де Ноэ, интимнейший друг наваррского короля.

– А, теперь я все понимаю! – сказал Лагир, хлопая себя по лбу.

– Что вы хотите сказать? – обернулся к нему король.

– Да видите ли, ваше величество, правда, я с товарищами осмелился устроить заговор против королевы-матери, ну, а его высочество герцог Гиз кует заговоры не только против вашего величества, но также и против наваррского короля.

Король с увеличивающимся гневом топнул ногой и крикнул:

– Да говорите же толком, черт возьми!

– Тут явный заговор, государь,- продолжал Лагир.- Этот заговор направлен против наваррского короля, и его участниками являются герцог Гиз, ее величество королева и Рене Флорентинец. Теперь я понимаю, почему моего товарища выпустили на свободу: герцогу стало удобно утверждать, что граф де Ноэ участвовал в похищении ее величества, ну, а раз участвовал "интимнейший друг наваррского короля", как выразился господин герцог, значит, участвовал и сам король… Я даже начинаю думать, уж не был ли "товарищ Гонтран" подослан герцогом Гизом.

Обстоятельства сложились так странно, что объяснения Лагира получили необыкновенную логичность. К тому же гасконец говорил совершенно спокойно и смотрел прямо в глаза королю и герцогу.

Король Карл опять обратился к Гизу и снова строго спросил:

– Так что же значит все это, герцог? Гизом овладел приступ страшного гнева. Он схватился за шпагу и с силой крикнул:

– Этот негодяй лжет, государь. Рене и все мои люди подтвердят вам…

– Полно! – перебил его Лагир.- Люди герцога Гиза известны тем, что подтвердят хоть под присягой все что угодно.

Бешенство герцога достигло апогея, и, не будь здесь короля Лагиру не выйти бы живым из погреба. Но Карлу нравился смелый гасконец, и, кроме того, он хотел во что бы то ни стало добиться истины. Поэтому он сказал:

– Герцог, прошу вас пожаловать сегодня вечером в Лувр, где вся эта история должна будет разъясниться в присутствии королевы-матери и наваррского короля, а этот гасконец поедет вместе со мной,- он мой пленник. Дайте ему лошадь!

– Ей-богу, государь,- весело ответил Лагир,- мне и умирать-то будет не страшно, если я буду знать, что палач, который отрубит мне голову, состоит на жалованье у короля Франции, а не у лотарингских принцев.

Приказание короля относительно Лагира было слишком формально, и Гиз не мог воспротивиться ему, хотя ему очень хотелось бы на полной свободе порасспросить пленника. Но король пожелал, и вскоре Лагир почтительно следовал за ним в Париж, эскортируемый швейцарской гвардией.


XVIII

Для конвоирования арестованного наваррского короля Пибрак взял только двоих швейцарцев. Когда юному королю подвели лошадь, он вскочил в седло и, обращаясь к Пибраку, сказал:

– Господин капитан, чтобы облегчить вам ваше поручение, даю вам слово дворянина и короля, что я не сделаю ни малейшей попытки к бегству и последую за вами в Лувр беспрепятственно.

– Слушаю, государь,- ответил Пибрак и приказал гвардейцам ехать впереди, сам же вместе с Генрихом следовал за ними шагах в десяти сзади.

Двинувшись в путь, Генрих сказал:

– Вот отличный случай побеседовать на родном языке, Пибрак.

– Да уж не иначе, государь,- ответил капитан гвардии.Ведь мы собираемся говорить о таких вещах, которые сильно интересуют короля Карла и его слуг.

– В этом вы совершенно правы,- согласился Генрих и весело рассмеялся.

– Ей-богу, государь, вы слишком весело относитесь к своему аресту!

– А чего же мне грустить, Пибрак! Ну, давайте поговорим серьезно. Вы находите, что короля можно казнить так же просто, как всякого другого человека?

– Между собой короли, государь, признают только право сильного.

– Согласен, но, чтобы присудить меня к смертной казни, меня сначала надо судить и осудить!

– Так вас и будут судить, государь!

– Нужны доказательства!

– Их придумают!

– О, я не сомневаюсь, что королева-мать особенно изобретательна на этот счет, но… у меня найдется еще не один якорь спасения.

– Вы рассчитываете на письмо герцога Франсуа и на бумаги, отобранные у Лашенея?

– Между прочим – да, но и, кроме того, у меня найдется, конечно, и кое-что другое… например, наваррская королева Маргарита!

– Мне кажется, что в этом направлении вы сильно ошибаетесь, ваше величество,- возразил Пибрак. – После того, что произошло…

– После того, что произошло, королева Маргарита чувствует себя очень оскорбленной, как женщина, потому что она слишком красива, чтобы примириться с существованием соперницы. Но в качестве наваррской королевы она не покинет меня в трудную минуту.

– Допустим, что это так. Но королевы Маргариты нет в данный момент в Лувре.

– К сожалению, вы правы; но, если она узнает, что меня будут судить, она поспешит сюда сейчас же, где бы она ни была.

– Да, если вас будут судить… А если обойдутся и без суда? Ведь король так слаб…

– Ну, тогда остается еще один якорь спасения.

– А именно?

– Одни зовут его случаем, другие – счастьем, я же зову его своей звездой. Полно, Пибрак, успокойтесь! У королей своя судьба, и если Господь Бог предназначил меня для великих дел, то мой час еще не пробил.

Разговаривая таким образом, они подъехали к Парижу и направились вдоль Сены. Около того места, где к реке подходит дорога из Шайльо, они встретили двух бедно одетых людей, шедших за мулом.

Генрих рассеянно взглянул на них и вдруг сказал Пибраку:

– Посмотрите-ка, до чего этот блондин похож на Ноэ. Да ведь это мул Маликана! Боже мой, а спутник блондина похож как две капли воды на Гектора!

Между тем блондин подошел к Генриху и почти шепотом сказал:

– Тише, государь, это я!

– Так тебе удалось скрыться? А Лагир? Генрих посмотрел на Пибрака, потом на швейцарцев, безмятежно ехавших впереди.

– Успокойтесь, государь,- сказал Пибрак,- я хорошо знаю своих людей – они будут ехать не оборачиваясь. Пусть ваши друзья едут рядком, и никто ничего не заметит.

– Да ты куда едешь? – спросил Генрих Ноэ.

– В Париж, хотя тамошний воздух и не очень благоприятен для меня.

– Как и для меня тоже! – сказал Генрих.

При этих словах Ноэ взглянул на него и чуть не вскрикнул: наваррский король был без шпаги.

Генрих, заметив это изумление, рассказал Ноэ и Гектору все, что случилось с ним, и гасконцы немало дивились тому, как сплелись обстоятельства. Зато надо было видеть удивление Пибрака и Генриха, когда Ноэ рассказал им историю об ограблении Лашенея. Их, во-первых, удивило, как ухитрился суконщик выбраться живым из ублиетты, а во-вторых, они немало подивились ловкости, с которой Ноэ воспользовался заблуждением агента герцога Гиза, чтобы отобрать у него крупную сумму денег.

– Но куда же вы дели такую массу денег? – спросил Генрих.

– Мы отвезли их в Шайльо, к тетке Вильгельма Верконсина.

– Ах, вот что! Ведь и Сарра тоже там?

– Да, государь!

– Ну а куда вы спрятали деньги?

– В такое хранилище, где никто не догадается искать их. Мы разгребли овес в кормушке, ссыпали туда деньги и опять завалили сверху овсом.

– Ну что же,- сказал Генрих,- добытые у Лашенея бумаги да эти деньги, может быть, и помогут нам выиграть нашу партию. Значит, ты едешь в Париж, Ноэ? Ну а где ты думаешь спрятаться там?

– У жены, которая сама скрывается у Жоделя.

– Ну а Гектор?

– А Гектору нечего прятаться – ведь его никто не знает, и он может свободно расхаживать с утра до вечера около самого Лувра.

– В этом ты прав. Но сам ты делаешь все-таки большую ошибку, возвращаясь в Париж. Хочешь, я дам тебе добрый совет? Садись-ка ты на своего мула и пришпорь его хорошенько, чтобы успеть сделать как можно скорее восемь или даже десять лье от Парижа.

– Допустим, я соглашусь на это. Ну а далее?

– Далее ты продашь усталого мула, купишь себе свежую, хорошую лошадь и сядешь на нее, чтобы сломя голову скакать в Наварру.

– Государь,- смеясь ответил Ноэ,- я охотно последовал бы не совету, а примеру вашего величества, однако все мои попытки уговорить вас…

– Я хотел спасти тебя и Лагира!

– Вот совсем как и я тоже! Я хочу вернуться в Париж, чтобы спасти ваше величество и Лагира.

– Упрямец! – буркнул наваррский король. Вскоре они подъехали к месту, откуда Лувр был виден как на ладони.

– Ну-с, господа,- сказал наваррский король,- тут нам нужно расстаться, но я дам вам о себе весточку, будьте спокойны. Мы будем сноситься при посредстве Пибрака и Маликана.

С этими словами они расстались; Генрих и Пибрак направились к Лувру, а Ноэ и Гектор продолжали путь к кабачку Маликана.


XIX

Что же случилось с Лашенеем?

Из потайной двери он попал в подземный ход и по нему выбрался на задворки того самого кабачка, где обыкновенно останавливался герцог Гиз во время наездов в Париж.

Здесь на пороге он встретил Гертруду.

Та с криком радости бросилась навстречу своему хозяину, чуть не во весь голос крича при этом:

– Боже мой, а я и не чаяла встретить вас живым.

– Тише! – остановил ее Лашеней.- У меня нет времени на излиянья. Сейчас же найди мне бритву и скинь с себя платье!

Гертруда изумленным взором встретила столь необычное приказание, но Лашеней поспешил успокоить ее, сказав, что он находится в здравом уме и что ему только некогда объяснять происходящее.

Гертруда немедленно принесла бритву, и суконщик принялся брить себя; тем временем Гертруда принесла ему свое платье нормандской крестьянки, Лашеней переоделся в него и превратился в старушку довольно отвратительного вида.

Затем он поспешно направился обратно к своему дому, думая:

"Я не могу отобрать у них золото, похищенное ими, но для того, чтобы это могли сделать другие, я должен знать, куда они денут его".

Дойдя до угла, он остановился, стал наблюдать и таким образом увидел, как Ноэ и Гектор, переодетые в простонародное платье, нагружали на мула золото герцога Гиза.

Когда мул был нагружен и гасконцы двинулись в путь, Лашеней последовал за ним, что удалось ему без особого труда, так как благодаря тяжелому грузу мул мог идти только шагом.

Так он дошел до Шайльо и видел, как Ноэ и Гектор скрылись в доме тетки Вильгельма. Против дома был как раз кабачок; Лашеней вошел туда, потребовал мяса и вина и, усевшись у самого окна, принялся наблюдать. Через некоторое время он увидел, что ворота дома снова открылись, и оттуда показались мул и оба провожатые. По тому, как шествовал теперь мул, было сразу видно, что он уже освободился от тяжелой ноши.

"Золото – там!" – подумал Лашеней и, расплатившись, вышел из кабачка.

Теперь ему предстояла задача вызволить золото. Но как это сделать? Гертруда сообщила ему, что герцога Гиза и герцогини Анны Монпансье нет в Париже, а где они – она не знала. Как же быть? Нельзя было оставлять золото на долгое время в этом домике: ведь Ноэ и его товарищ могли еще раз вернуться и перевезти деньги в другое место. Значит, надо было действовать, найти кого-нибудь. Но где и кого?

Как ни раздумывал преданный Гизам старик, он не видел иного исхода, кроме того, чтобы самому отправиться в Медон, где всегда можно было рассчитывать встретить кого-нибудь из людей герцога.

Однако на этот раз ему благоприятствовала удача. Не успел Лашеней дойти до леса, как впереди послышался стук чьих-то копыт, и вскоре на дороге показался Рене Флорентинец.

Парфюмер-отравитель возвращался в Лувр после того, как принял участие в совещании герцога Гиза и королевы-матери о положении дел. Он был погружен в свои мысли и немало удивился, когда его окликнула какая-то незнакомая уродливая старушка.

– Дорогу, старуха! – нетерпеливо крикнул он.

– Боже мой, да неужели вы не узнаете меня? – жалобно сказал в ответ Лашеней.

Рене внимательно пригляделся и вдруг разразился неистовым смехом.

Затем, несколько успокоившись, он сказал:

– Вот уж никогда не узнал бы вас, мэтр! Но что случилось и почему вы в таком необычном виде?

– Господин Рене,- ответил Лашеней,- у нас нет времени для подробных объяснений. Вы должны сейчас же помочь мне и отправиться в Шайльо. Этого требуют интересы герцога.

– А что нам делать там? – спросил Рене, у которого название "Шайльо" вызывало очень неприятные воспоминания: ведь именно в этой деревушке Ноэ укрыл когда-то обольщенную им Паолу.

– Мы должны вернуть золото герцога! – ответил Лашеней, от волнения забывая, что такого человека, как Рене, было весьма опасно подпускать близко к чьим бы то ни было деньгам.

– Что вы говорите? – воскликнул Рене.- Какое золото герцога? И почему оно в Шайльо?

– Потому что у меня украли его сегодня утром! – ответил Лашеней.

– Откуда?

– Из моего дома.

– И воры спрятали его в Шайльо?

– Да, мессир.

– Где именно?

– В домике, который находится как раз против кабачка. Рене вздрогнул, вспомнив, что дом, в котором укрывали Паолу, тоже находился как раз против кабачка; но он быстро оправился и спросил суконщика:

– А вы знаете, кто именно эти воры?

– Одного из них вы хорошо знаете – это граф Амори де Ноэ.

– Как? Ноэ? – переспросил пораженный Рене.

– Ну да, он-то и был главным коноводом. Сегодня утром я встретил его в доспехах, чрезвычайно похожих на доспехи сира Арнембурга, и, приняв его за последнего, повел его в дом, так как он под ловким предлогом просил у меня разрешения сопровождать меня туда. Когда мы остались с ним с глазу на глаз, он поднял забрало у шлема, обнаружив, что он – вовсе не то лицо, за которое я его принял, и со шпагою в руке потребовал у меня выдачи золота герцога.

– А много там было? – с жадным любопытством спросил Флорентинец.

– Приблизительно сорок тысяч пистолей.

Рене внутренне даже задрожал от овладевшей им радости, подумав:

"Тысяча ведьм! Лашеней наивен, если воображает, что я помогу ему вернуть деньги герцогу. Какое мне дело до Гиза? Своя рубашка ближе к телу, а такие деньги всякому пригодятся!"

Затем он сказал вслух:

– Ну что же, едем! Но только нам совершенно ни к чему торопиться. Золото надо отобрать без всякого шума: ведь иначе это может обратить на себя внимание короля, а этим вы окажете герцогу плохую услугу. Ведь дом не необитаем, я думаю?

– О, нет; я видел там здоровенного парня, провожавшего грабителей.

– Это Вильгельм Верконсин,- больше для себя, чем для Лашенея сказал Рене.- Так вы идите себе потихоньку, а я скоро догоню вас; у меня имеется спешное дело в Медоне.

Рене повернул лошадь и направился в Медон. Как он и ожидал, около самого домика с ним встретился один из рейтаров. Рене подозвал его, о чем-то таинственно пошептался с немцем, и в конце концов тот с довольным видом закивал головой. Затем парфюмер королевы отправился догонять Лашенея.

Флорентинец нагнал его около самого Шайльо и сказал ему:

– Проедем мимо дома, где хранится золото, не останавливаясь.

– Зачем?

– А мы спрячемся с вами вон в тех деревьях, которые свешиваются к реке; нельзя же предпринимать такое дело, не выработав плана действий.

Они достигли деревьев и углубились в окружавшие их кусты.

– Давайте отдохнем здесь,- сказал Рене, указывая на местечко, закрытое со всех сторон густой порослью.- Здесь нам никто не помешает, и мы можем поговорить на досуге, потому что нам нужно будет подождать, пока стемнеет.

Лашеней доверчиво опустился на траву и принял удобную позу.

Рене уселся рядом с ним.

Несколько минут прошло в молчании, пока наконец Флорентинец спросил:

– Есть ли у вас по крайней мере оружие?

– Откуда? – ответил Лашеней.- Как вы хотите, чтобы я был вооружен в этом платье?

– Ну, кинжал или пистолет вы всегда могли бы припрятать.

– Я так торопился, что не мог взять с собою никакого оружия.

– Это для вас должно быть крайне неприятно.

– Почему?

– А вот почему! – и с этими словами Рене ударил старика кинжалом в грудь.

Удар пришелся в самое сердце, и Лашеней рухнул на землю, не издав ни одного звука.

Тогда Рене взял труп старика за ноги и, стащив к реке, спустил его в нее.

Бедному Лашенею действительно не везло. В течение целых суток он только и попадал что из огня да в полымя!


XX

Течение унесло труп Лашенея. Рене некоторое время наблюдал, как этот труп несся по глади реки, поддерживаемый вздувшимся платьем, но вскоре оно намокло, и волны навсегда сомкнулись над стариком.

– Вот лучший способ сохранить любую тайну! – пробормотал Рене со скверной улыбкой и, вытерев кинжал о траву, направился к кабачку.

Здесь его уже ждал рейтар, с которым он перед тем имел таинственное совещание.

Кроме рейтара в кабачке не было никого из посторонних, и, подойдя к конторке, около которой сидел трактирщик, Рене, бросив на нее золотую монету, сказал хозяину:

– Слушай-ка, милый человек, умеешь ты отвечать на такие вопросы, за которые хорошо платят?

– Золото всегда развязывает язык кому угодно! – с низким поклоном ответил кабатчик.

– В таком случае скажи мне, кто живет в домике, находящемся против твоего кабачка?

– Старуха.

– Она живет одна?

– Нет, с племянником; только этого молодого человека сейчас нет дома.

– Значит, старуха там совсем одна?

– Нет, там живет еще одна женщина.

– Какова она собою?

– Она молода, высока ростом, черноволоса и очень красива. "Это Сарра!" – подумал Рене и, отойдя от буфета, обратился к рейтару:

– Итак, друг мой, ты помнишь, о чем мы говорили с тобой?

– Помню,- ответил тот.- Мы говорили о том, что, если я буду беспрекословно слушаться вас, я могу заработать много денег.

– Да, это так! Но ты, должно быть, знаешь, что за пустяки денег не платят?

– О, я готов сделать что угодно, лишь бы мне удалось получить столько денег, сколько мне нужно для возвращения на родину.

– Даже если я потребую от тебя, чтобы ты убил когонибудь?

– В этом мое ремесло. Воина не приучает нас к жалостливости.

– Но на войне не убивают женщин, а здесь это может случиться!

– И на войне всякое бывает.

– Значит, ты готов убить даже женщину, если это понадобится?

– Если за это заплатят, так отчего же не сделать этого!

– Я насыплю тебе полную каску золота!

– Вот-то хорошенький домик куплю я себе на родине! – воскликнул рейтар.

– Значит, получив деньги, ты сейчас же уедешь к себе в Германию?

– Ну еще бы. Что мне здесь делать? Ведь я только потому и служу на чужбине, что хочу прикопить денег и зажить в довольстве у себя на родине.

– В таком случае мы столкуемся. Пойдем! – сказал Рене и повел рейтара прямо в дом к тетке Вильгельма Верконсина.

Калитка была незаперта, и они беспрепятственно прошли в кухню, где сидела старуха.

Увидев вооруженных людей, она вскрикнула, но Рене поспешил успокоить ее, сказав:

– Не бойтесь, добрая женщина, мы – друзья! Подойдите поближе и скажите нам: ведь ты – тетка Вильгельма? Старуха ответила:

– Да, но его нет дома.

– Я знаю, он – в Париже; мы видели его там. Эти слова окончательно успокоили старуху, и она с любопытством спросила:

– Кто же вы такие?

Рене наклонился к самому уху старухи и таинственно шепнул:

– Мы – люди короля Генриха. Старуха вежливо присела и сказала:

– Добро пожаловать, дорогие гости!

– Нас преследуют,- продолжал Рене,- и мы хотим укрыться у вас. Кстати, найдется ли у вас овес? Наши лошади очень устали!

– Ваши лошади на дворе? Да? – спросила старуха.- Ну, так тут же, во дворе, находится сарайчик с кормушкой и ящиком для овса. Да я вам сейчас покажу.

– Не трудитесь, добрая женщина, мы справимся сами,ответил Рене, которому сарайчик нужен был лишь для того, чтобы, не вызывая подозрений, ознакомиться с расположением служб: ведь ему предстояло еще найти золото, которое было спрятано неизвестно где!

Он прошел в сарайчик, указанный ему старухой, которая не была посвящена в тайну спрятанного золота. Там он вооружился ведерком и сунул его в ящик, чтобы набрать овса.

Вдруг рука Рене натолкнулась на что-то твердое. Не подавая вида, Рене быстро ощупал попавшийся предмет и благодаря хорошему осязанию, которым отличается всякий опытный хирург, быстро распознал, что здесь находятся мешки с золотом.

"Вот не ждал, что мне выпадет такая удача!" – подумал он и поспешил засыпать овса обеим лошадям, боясь, как бы рейтар не полез тоже за овсом и не нащупал мешков в свою очередь.

Задав корма, он знаком приказал рейтару выйти из сарайчика, а сам наклонился к уху старухи и таинственно шепнул:

– У меня поручение к ней.

– А, от него? – ответила старуха.- Ах, если бы вы знали, как эта бедняжка любит его!

"Погоди же ты, чертова ведьма!- подумал Рене.- Даже если бы ты и не мешала мне, я убил бы тебя только за одни эти слова!"

Но вслух он сказал:

– Где же она?

– Госпожа спит! Ведь вот уже три ночи, как эта несчастная женщина, не смыкая глаз, молилась за него. Наконец усталость взяла свое, и она заснула. Но если вам нужно, я разбужу ее.

– Нет, пусть она спит себе. Вот только не найдется ли у вас вина, добрая женщина, а то мы просто умираем от жажды?

– Как не быть? Я сейчас принесу! – с готовностью сказала старуха и, взяв ключи от погреба, отправилась за вином. Когда она вышла, Рене шепнул рейтару:

– Иди за ней и там…- он многозначительным жестом показал, что старуху надо прикончить.

– А как убить ее? – спросил рейтар.

– Лучше всего задуши: это делает меньше шума.

Рейтар отправился в погреб, и вскоре оттуда донесся слабый крик, и затем все смолкло.

Между тем Рене думал в это время:

"В сущности говоря, было бы безопаснее всего пришибить рейтара и отправить его в погреб за компанию со старухой. Но я надумал другое. Наверное, развратитель несчастной Паолы, этот негодяй Ноэ, еще придет сюда; с помощью рейтара я буду в состоянии задержать его, и на этот раз он уже не уйдет от нас. Заодно поимка Ноэ выдаст с головой также и наваррского короля, которого я тоже ненавижу… Нет, рейтар еще нужен мне, и с ним надо подождать".

Тем временем рейтар вышел из погреба, и Рене, увидев его,спросил:

– Ну, что?

– А ничего. Надавил немного на горло – много ли старухе нужно? – пискнула, да и вся недолга! Я сунул ее за бочку… небось не встанет!

Рене достал из кармана кошелек и кинул его рейтару, сказав:

– За первую услугу первая плата!

– Служить вашей чести – одно удовольствие! – с восхищением ответил рейтар, пряча кошелек.

– А теперь выслушай хорошенько, что я скажу тебе,продолжал Рене.

– Я весь внимание, ваша милость!

– Встань здесь под окном!

– Слушаю-сь!

– Если кто-нибудь придет и постучится, ты откроешь дверь, но сам изловчишься и схватишь вошедшего сзади. Затем крикни меня, и я помогу связать пойманного тобою.

– О, я один справлюсь,- ответил рейтар.- Силы-то у меня хватит!

– Но если ты услышишь шум борьбы и крики изнутри, то делай вид, будто ничего не слышишь!

– Понимаю, ваша честь.

"Ну-с, а теперь к Сарре!" – подумал Рене и поднялся по лестнице в верхний этаж дома.

Там он увидел несколько дверей; осторожно открывая их одну за другой, он наконец попал в ту комнату, где не раздеваясь спала Сарра.

Не спуская воспаленного взора со спящей красавицы, Рене принялся бесшумно снимать с себя доспехи, которые могли только помешать ему в борьбе с женщиной, а затем подошел к кровати и приник страстным поцелуем к бледным устам Сарры.

Она сейчас же проснулась и, увидев перед собой ненавистное лицо Рене, вскочила с отчаянным криком:

– Ко мне! Помогите! Помогите!

– Кричите сколько хотите, никто не поможет,- цинично сказал Рене.- Теперь вы в моей власти! – и он кинулся к Сарре, чтобы схватить ее в свои объятья.

Но молодая женщина соскочила с кровати и кинулась к дверям.

Увы! Предусмотрительный Рене догадался запереть их за собой. Тогда она принялась кричать в дверь:

– Ко мне, Вильгельм!

– Вильгельма нет! – сказал Рене, подходя к ней.- На этот раз ты в моей власти, и уже никто не вырвет тебя у меня.

Сарра в ужасе кинулась прочь от двери, но Рене сейчас же настиг ее и опять схватил в объятья. Несколько раз она, словно уж, выскальзывала из рук ненавистного ей человека, но пространство было слишком тесно, да и силы стали изменять несчастной. Наконец настал момент, когда Рене крепко держал в своих объятьях обессиленную женщину.

– Я заставлю тебя полюбить меня! – прохрипел он, и взор его налившихся кровью глаз впился в искаженное ужасом лицо Сарры.

Эти слова и взгляд подействовали на нее как удар бича, и, собрав последний остаток сил, она оттолкнула Рене, крикнув:

– Никогда! Никогда я не полюблю тебя, негодяй!

Было что-то особенное в тоне ее голоса, что произвело впечатление на Рене; он перестал преследовать ее, остановился и некоторое время молчал, вытирая выступивший на лбу пот.

Наконец он сказал:

– Выслушайте меня, мы должны поговорить и объясниться. Не бойтесь!.. Если только вы не откажетесь выслушать меня, то я не возобновлю попыток овладеть вами насильно. Вот видите, я даже отошел в сторону.

Рене действительно отошел в сторону и уселся верхом на скамейку.

Сарра с ужасом ждала, что будет дальше, притаившись в дальнем углу комнаты.

Между тем Рене продолжал:

– Я должен повторить, что все мое существо полно непреодолимой любви к вам.

– О! – перебила его Сарра, и в этом простом восклицании, как и в сопровождавшем его жесте, было столько презрения, ненависти, брезгливости, что Рене на миг почувствовал себя сбитым с толку.

Однако эта растерянность продолжалась недолго, и он снова заговорил:

– Я знаю, что моя любовь ненавистна вам, и не пытаюсь побороть вашу антипатию. Но подумайте сами: мы здесь одни, вы- со своей ненавистью и слабостью, я- со своей силой и любовью. Борьба неравна, если только вообще возможна… Ведь вы ненавидите меня, не правда ли?

– Я вас просто презираю! – ответила Сарра.

– Ну, презираете, ненавидите – не все ли равно? Но я-то люблю вас!

Сарра встала на колени и, молитвенно сложив руки, произнесла:

– Господи Боже мой! Убей меня на месте, но сделай так, чтобы мне не пришлось долго слышать пакостные речи этого человека!

Рене дико расхохотался и сказал:

– Ты делаешь большую ошибку, красавица моя, обращаясь с такой мольбой к Богу. А вдруг Он исполнит твое желание и убьет тебя теперь, как раз в тот момент, когда я хотел поговорить с тобой о любимом человеке, о котором знаю коечто интересное?

На лице Сарры отразилась такая сложная, такая трогательная игра чувств, что даже Флорентинец-отравитель, этот не знавший жалости человек, почувствовал какой-то слабый укор совести.

– Слушай,- сказал он,- хочешь ты спасти его?

– Хочу ли я? Боже мой!.. Рене продолжал:

– Ему грозит смертельная опасность – даже больше: неизбежная смерть!

– Ему?

– Над ним тяготеет такое обвинение, которого уже достаточно для присуждения к смертной казни. Но его даже не будут судить, потому что парламент может оправдать его; его не пошлют на Гревскую площадь, потому что палач может призадуматься и отказаться выполнить приговор. Нет, его попросту прирежут потихоньку, и это случится в самом непродолжительном времени.

Сарра вскрикнула от ужаса, представляя себе страшную картину смерти Генриха Наваррского.

Однако Рене, не обращая на это внимания, безжалостно продолжал:

– Так слушай же, слушай меня!.. О, я люблю тебя, люблю безумной, бешеной страстью, которая пересиливает во мне все, даже ненависть и желание мести. И я готов пожертвовать своей местью, готов спасти Генриха, если ты согласишься полюбить меня хотя бы на один только день!

– Боже мой, боже мой! – простонала Сарра, закрывая лицо руками.

– Скоро, очень скоро, всего через каких-нибудь двое суток наступит великий день, день беспощадного избиения гугенотов.

– Боже мой! – воскликнула Сарра, объятая смертельным страхом за участь любимого человека.

– Всех их перебьют,- продолжал Рене,- все падут: крестьяне и дворяне, короли и рабочие, все, кто не желает слушать мессу.

– Но это невозможно!.. Король Карл никогда не допустит этого!

– Король больше не царствует. – Кто же царствует?

– Королева Екатерина, или – вернее – я! Полюби меня, и я спасу твоего Генриха.

– О, никогда, никогда! – с горьким отчаянием вскрикнула Сарра.

– Значит, ты не хочешь спасти человека, которого любишь? Пойми, все готово, назначены день и час. Через двое суток Париж озарится кровавым пламенем и огласится звуками выстрелов и стонами убиваемых. Все вожди гугенотов погибнут: адмирал Колиньи, герцог Конде и наваррский король. Ну, теперь ты видишь, какая страшная опасность грозит ему!.. Однако стоит тебе только захотеть – и я спасу последнего!

– Рене! – сказала Сарра.- На вашей душе и без того много грехов. Спасите Генриху жизнь, и я отдам все свое состояние, которого вы так домогались, и буду денно и нощно молить Бога за вас.

– Нет! – крикнул Рене, в котором действительно страсть перевешивала в данный момент все остальные чувства.- Я хочу лишь твоей любви. Так говори же, хочешь ли ты, чтобы Генрих Наваррский остался жив? Полюби меня – и я тогда спасу его!

– Боже мой, неужели Ты не сжалишься надо мною? – простонала красотка-еврейка.

– Ты делаешь большую ошибку, Сарра, не пользуясь единственным добрым чувством, всколыхнувшимся во мне… О, стоит лишь тебе сказать "я буду твоей", и я клянусь, что спасу Генриха!

Сарра не сказала этого, но Рене видел, что она уже бессильна сопротивляться ему. Тогда он молча двинулся к ней, и она осталась стоять на месте, не убегая от него. Он схватил ее за руки – она не отдернула их… Он прижался к ее лицу пылающими устами – она не отшатнулась и только тихо пробормотала:

– Боже великий и милосердный! Спаси моего Генриха и убей меня!

И Бог явил чудо! В то время как негодяй судорожно сжал в своих объятиях трепещущее тело беззащитной женщины, она вдруг обрела все хладнокровие, всю энергию, все самообладание. За поясом Рене торчал кинжал. Сарра выхватила его и по самую рукоятку погрузила в грудь Флорентийца.

Руки Рене разжались, и он рухнул на землю в предсмертных конвульсиях.


XXI

Вернувшись в Лувр с Лагиром, король Карл приказал вызвать Пибрака и, пока паж исполнял его поручение, сказал Лагиру:

– Итак, вы утверждаете, что не знаете графа Амори де Ноэ?

– Нет, в лицо я его знаю, но только незнаком с ним,ответил гасконец.

– Ну а наваррского короля?

– Его величества я не знаю даже в лицо!

– Хорошо, мы все это проверим. Пибрак, друг мой,обратился король к вошедшему капитану гвардии,- отведи этого молодого человека в При-Дье и потом вернись ко мне.

Пибрак удивленно взглянул на Лагира, как бы не понимая, в чем провинился этот юноша, но все же, подчиняясь приказанию Карла, сказал гасконцу:

– Ступайте, сударь.

Когда они вышли из королевского кабинета, Лагир шепнул:

– Если увидите Ноэ, скажите ему, что я заявил, будто незнаком с ним, хотя и знаю его в лицо, ну, а наваррского короля я даже и в лицо не знаю. Очень возможно, что король захочет дать нам очную ставку, так вы, пожалуйста, предупредите его.

Пибрак утвердительно кивнул головой, а затем, впустив Лагира в При-Дье, сказал:

– Не отходите от двери, потому что ублиетта открыта. Скоро я опять приду к вам и все объясню.

Затем Пибрак вернулся к королю Карлу. Он приказал привести Генриха Наваррского, а когда последний явился, сказал ему:

– Кузен! Вы – король, это правда, но наваррские короли всегда были вассалами королей Франции.

– За исключением того времени, когда мой предок Карл Злой открыто воевал с ними! – гордо возразил Генрих Наваррский.

– Иначе говоря, вы отказываетесь признать свою зависимость от меня?

– Я – ваш пленник, государь, но ведь и Франциск I был одно время пленником императора Карла V.

– Значит, вы отрицаете мое право судить вас? – спросил Карл.

– Ваше величество, вы, конечно, можете даже осудить меня на смертную казнь, потому что я, повторяю,- в ваших руках. Но мне кажется, что даже простого смертного не отдают под суд без достаточных оснований. Между тем этих оснований я в данном деле не вижу: ведь нельзя же считать основанием ненависть королевы-матери. Но неужели же мне завоевывать расположение королевы изменой вашему доверию, государь?

– Что вы хотите сказать этим?

– Господи, но это так просто, государь! Ведь королева только потому и ненавидит меня, что я не желаю идти рука об руку с нею в ее властолюбивых замыслах.

– Берегитесь, кузен! Над вами тяготеет страшное обвинение, а вы осмеливаетесь сами обвинять французскую королеву чуть ли не в государственной измене?

– Господи, я ничуть не обвиняю королеву, мне только кажется странным, что еще при вашей жизни она уже хлопочет о наследнике престола!

Сказав это, Генрих расстегнул камзол и достал оттуда письмо герцога Франсуа к королеве-матери, взятое, как помнит читатель, графом де Ноэ с груди пажа, убитого кабатчиком Летурно.

Король Карл взял это письмо и, пробежав его глазами, побледнел от злобы.

В этот момент портьера у двери приподнялась, и оттуда показалась голова Пибрака.

– Что вам нужно? – крикнул король.

– Я хочу показать вашему величеству ряд интересных документов, которые откроют вам глаза на махинации герцога Гиза! – ответил Пибрак и подал королю связку бумаг, отобранную у Лашенея.

Самого поверхностного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, какие планы таили принцы Лотарингского дома. Они мечтали о французской короне, хотели устранить Карла и для этого заигрывали с его братом, герцогом Франсуа, и королевой-матерью, а так как в это время наваррский король встал им на дороге, то они вознамерились поссорить его с королем Карлом и оклеветали его. Да, теперь Карл IX был уже почти уверен, что Генрих Наваррский совершенно ни при чем в этой истории с похищением; однако ему хотелось сделать еще последнее испытание, и он гневно воскликнул:

– Я прикажу обезглавить герцога Гиза и сошлю королевумать в один из замков… Вас же, кузен… Впрочем, прежде чем я окончательно выскажусь относительно вас, я должен произвести один опыт. Скажите, не знаете ли вы некоего Лагира?

– Нет, государь, не помню такого! – спокойно ответил Генрих.

– Вы видали его когда-нибудь?

– Не помню, государь; мне кажется, что нет.

– Хорошо! Пибрак, вели принести сюда камзол пажа, подходящий по росту к наваррскому королю.

Пибрак исполнил приказание короля и вскоре принес требуемое.

Тогда Карл сказал:

– Хорошо! Теперь ступай и приведи сюда заключенного в При-Дье, а вы, кузен, потрудитесь одеть пажеский камзол и встать за моим креслом, как если бы вы были заправским пажом.

Через несколько минут Пибрак привел Лагира. Гасконец при входе в комнату низко поклонился королю, бросил равнодушный взгляд на стоявшего за креслом пажа и выжидательным взором уставился на короля Карла.

Последний внимательно наблюдал за ним, но на лице хорошо владевшего собою гасконца нельзя было прочитатьничего, кроме ожидания.

– Ну-с, кузен, так вы не знаете этого юноши? – спросил король.

– Кажется, я видал его где-то, государь! – ответил Генрих. При этих словах Лагир вздрогнул, отступил на шаг и с видом величайшего изумления посмотрел на человека, который был одет пажом, но которого король именовал кузеном.

Это вышло у гасконца так естественно, что король Карл окончательно убедился в непричастности Генриха Наваррского к истории похищения королевы, и, несколько подумав, произнес:

– Свет пролит наконец, и вы свободны, кузен! Пибрак, верни шпагу его величеству наваррскому королю! Что же касается вас, молодой человек,- обратился он к Лагиру,- то выбирайте: или вы назовете мне своих соучастников, или вернетесь в При-Дье, где пробудете до самого дня суда.

– Я не предатель, государь,- ответил Лагир.

– Что же делать, в таком случае уведи его в При-Дье, Пибрак!

Капитан опять увел арестованного, однако в коридоре, опасливо оглянувшись по всем сторонам, сказал:

– Вы умеете плавать и нырять, надеюсь?

– Умею. А что?

– Возьмите вот эту свечку, кремень и огниво, а затем вот вам веревка с узлами. Привяжите эту веревку к кольцу около ублиетты – вы рассмотрите его с помощью свечи – и затем опускайтесь по веревке вниз. Сквозь воду вы увидите светящуюся полоску: это – оконце, через которое у нас случайно удрал Лашеней. Небольшая холодная ванна – - и вы будете спасены, ну, а когда вы выплывете в Сену, то вас уж подберет какая- нибудь лодочка.

– Да я и так доплыву до берега, лишь бы выбраться! – радостно воскликнул Лагир, с благодарностью принимая от Пибрака перечисленные им предметы.

Пибрак запер узника и отправился обратно в прихожую короля. Проходя по коридору, он услыхал на дворе большой шум и, высунувшись в окно, убедился, что это приехала из Медона королева-мать.

– Гм…- пробурчал Пибрак,- я, кажется, вовремя выручил Лагира; ведь королеве-матери захочется хоть на ком-либо сорвать гнев, а так как наваррскому королю, слава богу, удалось вывернуться вполне благополучно, то все пало бы на голову несчастного гасконца.

Действительно, Екатерина Медичи вернулась во дворец в мрачном расположении духа. Во-первых, она была недовольна оборотом, который приняло дело вследствие наглой и смелой лжи Лагира еще в медонском домике; во-вторых, она ожидала, что при входе во дворец встретит ее сын, король Карл; между тем он не только не сделал этого, но еще через дежурного офицера приказал просить мать к себе.

Войдя в королевский кабинет, Екатерина Медичи была поражена бледностью сына.

– Что с вами, государь, здоровы ли вы? – заботливо спросила она.

– Вы чересчур много заботитесь о моем здоровье,- загремел в ответ король, – поговорим лучше о вас. В каком замке предпочитаете вы, ваше величество, провести остаток своих дней?

– К чему этот вопрос, сын мой? – изумленно спросила Екатерина.

– К тому, что я ссылаю вас! – крикнул Карл, швыряя матери письмо герцога Франсуа.- А, так я, по-вашему, болен, и вы заботитесь о моем наследнике? Вот как, вот как?..- Он захохотал хриплым, злым смехом. Вдруг его лицо сильно покраснело вплоть до белков глаз, и, схватившись за виски, он простонал: – Боже мой, уж не напророчили ли вы? Мне дурно… Все кружится перед глазами… Как болит голова!..

Королева испуганно смотрела на сына. А тот вдруг с протяжным воем схватился за голову и тяжело рухнул на пол.

– Помогите! Помогите! Помогите! – отчаянно закричала Екатерина.

Вбежали пажи и подняли короля с пола. Вдруг он с силой оттолкнул их и, обнажив шпагу, бросился на мать с криком:

– А, ведьма! Ты хотела убить меня? Ну погоди, негодная! Погоди, убийца!

Королева в ужасе бросилась бежать, но Карл настиг ее. Еще минута – и совершилось бы страшное матереубийство; однако в комнату вбежал лейб-медик короля Мирон; он охватил Карла сзади и обезоружил его.

Король спокойно осмотрелся по сторонам и затем с довольной улыбкой уселся на пол, бессмысленно напевая неприличную солдатскую песенку.

– Король помешался! – сказал Мирон.

Екатерина выпрямилась с дикой энергией и радостно сказала:

– В таком случае отныне править страной буду уже я, королева-мать!


XXII

Скинув с себя костюм пажа, надетый лишь для испытания Лагира, Генрих Наваррский вернулся к себе в комнату и уселся читать.

Не прошло и часа, как в дверь постучали и вошел Пибрак, вид которого свидетельствовал о крайней тревоге и растерянности.

– Ваше величество,- сказал он,- вам нужно бежать, не теряя ни минуты!

– Да что с вами, Пибрак? – изумленно спросил Генрих.- Ведь только что король…

– Во Франции нет больше короля, государь: государством правит на правах регентши королева Екатерина!

– Пибрак, да вы бредите?

– Увы, нет, государь! Подобно Карлу VI, королем Карлом IX овладело буйное умопомешательство, и королева-мать объявила себя регентшей.

– Чертвозьми! -сказал Генрих.-Если это так, то действительно луврский воздух становится для наваррского короля опасным.

– Надо бежать, не теряя ни минуты, государь!

– Вы со мной?

– Конечно, государь! – воскликнул Пибрак.- Ведь мне тоже придется не сладко!

– Но как мы выйдем из Лувра?

– Пойдемте, государь, только поскорее! Наверное, у маленькой потерны еще не сменили стражи, и там стоят мои швейцарцы. Но главное, нельзя терять ни одной минуты.

Наваррский король накинул плащ и вышел вслед за Пибраком в коридор. Но здесь их стерегла неожиданная неприятность – навстречу им попался офицер, который сказал Пибраку:

– Капитан, королева-правительница приказала мне потребовать у вас вашу шпагу и доставить вас в Венсенскую крепость. Пибрак нагнулся к королю и шепнул:

– Спасайтесь скорее, государь, а то и вас тоже арестуют! Генрих решил последовать доброму совету, но едва только он сделал шаг в сторону, как тот же офицер, отобравший шпагу у Пибрака, заявил:

– Ни с места, ваше величество!

– Как? – крикнул Генрих Наваррский.- Ты осмеливаешься, негодяй…

– Ваше величество,- спокойно ответил офицер,- ее величество королева-правительница приказала мне потребовать шпагу у вашего величества.

– Меня тоже отправят в Венсенскую крепость?

– Нет, государь, ее величество приказала содержать вас под домашним арестом.

– Ну что же,- смеясь сказал Генрих,- я нахожу, что это очень внимательно с ее стороны! – и, не переставая смеяться, он вручил офицеру свою шпагу.

– Прощайте, государь! – печально сказал Пибрак.

– Скажите "до свиданья", милый Пибрак!

– Ну так до свиданья, государь!

Пибрака увели, а Генрих Наваррский по приглашению офицера вернулся в свои комнаты. Как мог он убедиться вскоре, его апартаменты были оцеплены часовыми и были приняты все меры к тому, чтобы он не мог убежать.

Генрих уселся читать, но его мысли были в разброде, и он никак не мог сосредоточиться. Тогда он принялся расхаживать по комнате, но вскоре и это занятие утомило его. Наконец он распахнул окно, выходившее во двор, и прилег на подоконник.

На дворе никого не было, кроме пажа Готье, забавлявшегося с ручным соколом.

– Эй, Готье! – осторожно крикнул Генрих. Паж подошел поближе и почтительно поклонился наваррскому королю.

– Мне до смерти скучно,- продолжал Генрих.- Не можешь ли ты подняться ко мне наверх?

– Это будет, пожалуй, трудно, ваше величество, но… попытаюсь!

Паж Готье был ближайшим другом Рауля, Рауль любил Нанси, а Нанси была предана наваррскому королю, следовательно, и Готье тоже втайне держал сторону наваррского короля.

Кроме того, вообще вся низшая дворцовая прислуга обожала Генриха за веселость, ловкость и простоту обращения. Поэтому Готье не остановился перед неприятностями, ожидавшими его в случае обнаружения его проделки, и смело сказал часовому у двери комнаты Генриха:

– Пропустите! У меня поручение от королевы-матери к его величеству наваррскому королю.

Готье был любимым пажом короля Карла IX и пользовался большим почетом, когда король находился в добром здравии. Правда, в данный момент король был не в себе, но ведь он мог и выздороветь; поэтому, руководствуясь такими соображениями, часовой без соблюдения всяких формальностей пропустил пажа к Генриху Наваррскому.

Генрих чрезвычайно обрадовался посетителю и сейчас же увлек его к дальнему окну, чтобы там без помехи расспросить обо всем. На вопрос, как обстоят дела, Готье ответил:

– Вашему величеству, вероятно, известно, что король помешался? Ну, так королева объявила себя регентшей, и теперь в Лувре водворился герцог Гиз. Всех швейцарцев отправили в Сен-Жермен, и дозорную службу в Лувре держат ландскнехты. Вот уже целый час, как в Лувре только и слышишь немецкую речь.

– Ну а что говорят обо мне?

– Говорят, что ваше величество предстанет на суд парламента, который непременно приговорит вас к смертной казни. Говорят также, что королева Екатерина очень опечалена смертью одного из важных свидетелей против вашего величества, а именно, Рене Флорентийца.

– Как, Рене умер? – воскликнул Генрих.

– Пока еще он не умер, но врачи говорят, что ему не выжить от полученной раны.

– Да когда же он ранен?

– Сегодня днем.

– Кем?

– Какой-то неизвестной женщиной.

– Где же все это случилось?

– В одном из домиков ближайшей пригородной деревушки Шайльо.

"Это – Сарра!" – подумал Генрих и спросил:

– Что же сталось с этой женщиной?

– Она исчезла неизвестно куда; королева-мать сейчас же послала солдат с приказанием привести убийцу, но ее нигде не могли найти… Однако, ваше величество, мне надо идти, а то еще королева пронюхает, что навещаю вас.

– Но все-таки ты придешь еще разочек? – спросил Генрих.

– Постараюсь наведаться сегодня же вечером,- ответил паж,уходя.

Целый день Генрих провел в тоскливом безделье, так как ему решительно нечем было заняться.

Наконец около десяти часов вечера паж Готье пришел снова.

– Дела обстоят неважно, государь,- сказал он, входя.Королю все еще не лучше, и Лувр наводнен лотарингцами. Говорят, что не сегодня-завтра будет избиение гугенотов. Но это, разумеется, не мешает друзьям вашего величества думать о вашем спасении, и я даже имею записку для передачи вам.

– Записку? От кого?

– От графа де Ноэ.

– Где ты видел его?

– В кабачке Маликана. Граф находится там под видом трактирного слуги.

Готье передал Генриху записку, в которой было написано:

"Лагир спасся. Мы опять соединились, чтобы работать над вашим освобождением".

Когда Генрих прочел эту записку, его взор загорелся радостным блеском, и он сказал:

– С такими людьми, как мои гасконцы, не пропадешь. С ними я не побоюсь целой армии. Я знаю, они способны сжечь Лувр, лишь бы освободить меня!


XXIII

Поговорив с наваррским королем, Готье как ни в чем не бывало направился к себе, но не успел он сделать несколько шагов по коридору, как его остановил шедший навстречу офицер.

– Ба, господин Готье! – сказал он.- Вы откуда?

– Я ходил к наваррскому королю с поручением от ее величества королевы-правительницы.

– Но ведь, кажется, один раз вы уже были у наваррского короля сегодня?

– Да, ее величество посылала меня.

– Вот, знаете ли, странность! А я только что от ее величества, которая сказала мне: "Я не поручала ничего пажу Готье и не собиралась ничего поручать ему. Если же ему так нравится водиться с врагами отечества, то отправьте его в Венсен к Пибраку". Ничего не поделаешь!.. Пожалуйте шпагу, мой юный друг, и пойдемте со мной!

Офицер взял под руку растерявшегося пажа Готье и увел его.

Ввиду этого нечего удивляться, что весь следующий день Генрих Наваррский тщетно поджидал пажа. Готье не шел, и Генриху было решительно не с кем обменяться парой слов, так как вся стража состояла из ландскнехтов, говоривших только по-немецки.

Так прошел весь день. К вечеру в дверь комнаты Генриха постучали. Генрих с радостью крикнул: "Войдите", но велико же было его разочарование, когда вошедший опять-таки оказался ландскнехтом.

– Опять немец! – недовольно пробурчал Генрих.- Говоришь ли ты по крайней мере по-французски, каналья, черт возьми?

Ландскнехт молчаливо закрыл дверь и, подойдя к Генриху, поднял забрало. Король вскрикнул и удивленно отступил на шаг назад: перед ним был сам Амори де Ноэ.

– Тише, ваше величество! – шепнул он.

– Но как ты попал сюда?

Ноэ подвел Генриха к окну и сказал:

– Взгляните туда, где стоят два часовых-ландскнехта, государь.

– Ну что же?

– Это Гектор и Лагир!

– О, мои гасконцы! – с восхищением прошептал Генрих.

– А в прихожей расхаживает еще один ландскнехт. Это Пибрак, которому удалось бежать из Венсенской крепости.

– Значит, теперь я могу уйти отсюда? – весело произнес Генрих.

– Да, через окно! – и Ноэ вытащил из-под доспехов связку, которая оказалась веревочной лестницей.

– Но допустим, что я выберусь из Лувра, произнес Генрих Наваррский.- А дальше?

– У Сен-Жерменского собора стоят наготове оседланные лошади. Только надо торопиться, так как через час начнется избиение гугенотов.

– Какое избиение?

– О, королева Екатерина – страшная женщина; она воспользовалась припадком безумия короля, чтобы устроить давно задуманное побоище.

– Но гугеноты будут защищаться!

– Им придется пасть в неравном бою.

– Но адмирал…

– Дом Колиньи оцеплен войсками!

– Тогда Конде…

– Герцог Конде в Венсенской крепости!

– Так как же ты хочешь, чтобы я спасался бегством, если мои братья подвергаются такой опасности? – крикнул Генрих.

– Я хочу избавить вас от ненужной и верной смерти, государь.

– Умереть со своими – значит восторжествовать! – сказал Генрих и по привычке схватился за то место, где у него обыкновенно висела шпага.

Увы! Шпаги не было.

– Государь, но ведь, это безумие,- умоляюще крикнул де Ноэ.

– Шпагу, дайте мне скорее шпагу! – крикнул Генрих в ответ. И словно Господь Бог захотел явить чудо: в ответ на этот страстный крик открылась другая дверь, и на пороге ее показалась Маргарита со шпагой в руке.

Маргарита сверкала красотой и отвагой, ее ноздри раздувались, на щеках выступил румянец волнения. Она была прекрасна, словно неземной призрак.

– Вот шпага моего отца, государь! – сказала наваррская королева.

Генрих в немом восторге опустился на колени и принял из рук жены оружие. Поцеловав лезвие шпаги, он вскочил и крикнул:

– Ко мне, Наварра!

На этот призыв открылись обе двери, и в одной появились Рауль и Ожье де Левис, а в другой – Пибрак и паж Готье.

– А! – крикнул Генрих, с энтузиазмом глядя на жену.- Пусть сюда придут еще Гектор и Лагир, и тогда вы увидите, хорошо ли закалены наваррские шпаги. Наварра, ко мне!

Но каким же образом Маргарита могла появиться в самую критическую минуту на помощь к супругу? Читателю это станет ясно с двух слов.

Мы оставили Маргариту в тот момент, когда она прибыла в Анжер в сопровождении безутешного Ожье де Левиса. Она рассчитывала погостить у брата Франсуа, но, к ее огорчению, герцога не оказалось в Анжере: он охотился в дальнем лесу.

Весь день Маргарита провела в напряженной борьбе с Ожье, который все порывался покончить с собой. Наконец Маргарите уже к самому вечеру удалось вырвать у него обещание, что он подождет до следующего утра, и, добившись от него этой отсрочки, она, уйдя к себе в комнату, отпустила Нанси.

Может быть, другая камеристка воспользовалась бы свободным временем для того, чтобы пойти поболтать с возлюбленным, но у Нанси была непреодолимая страсть разведывать и разнюхивать, не делается ли поблизости чего- нибудь особенного. Поэтому она принялась шнырять по замку и наконец попала в какую-то комнату, где стоял рабочий стол, с горящей на нем масляной лампой. На столе лежало письмо, и Нанси поспешила, конечно, прочесть его. Но в тот момент, когда она дочитывала последние слова, в коридоре послышались шаги, и Нанси еле-еле успела спрятаться за драпировки.

Она не пожалела о том, что забрела в эту комнату, так как увидела, что вошедшими были герцог Франсуа и Нансей, один из самых приближенных офицеров королевы Екатерины.

Из разговора этих двух лиц Нанси поняла, что герцог нарочно приказал сказаться отсутствующим; ему хотелось задержать Маргариту подольше в Анжере, а тем временем в Париже должно было состояться избиение гугенотов, в котором не пощадят и Генриха Наваррского.

Как только беседовавшие вышли из комнаты, Нанси кинулась к Маргарите и рассказала ей все слышанное. Конечно, Маргарита сейчас же решила пуститься в обратный путь, чтобы поспеть на выручку своему мужу.

Рауль по ее приказанию стал хлопотать насчет лошадей, а Маргарита позвала Ожье и сказала ему:

– Вы только что просили у меня разрешения умереть, так как считаете себя предателем по отношению к вашему государю? Ну, теперь выяснилось, что его жизнь находится в опасности. Надо спасти его или умереть за него! Едем в Париж, господин Ожье!

Через несколько минут они уже скакали верхом по направлению к Парижу и через два дня к вечеру подъезжали к Лувру.

– Что за странность! – сказала Маргарита.- В мое отсутствие в Лувре многое изменилось! Прежде дворцовую стражу несли швейцарцы, а теперь повсюду видны одни только ландскнехты.

– Должно быть, король в Сен-Жермене? – заметила Нанси.

– Нет, милочка, его величество в Лувре, потому что флаг поднят.

Нанси с недоумением пожала плечами и соскочила с лошади, чтобы приказать часовому открыть ворота. К ее удивлению, это было сделано не сразу. Сначала часовой вызвал дежурного офицера, и только тогда, когда последний убедился, что перед ним действительно наваррская королева со свитой, было отдано распоряжение впустить приезжих.

Маргарита въехала во двор, и здесь мрачные предчувствия еще более сжали ее сердце. В луврском дворе кипели какие-то военные приготовления, но среди всего этого суетящегося народа совершенно не было видно знакомых лиц.

Наваррская королева стала поспешно подниматься по главной лестнице, торопясь встретить кого-нибудь, кто мог бы ввести ее в курс событий. На второй площадке она вдруг увидала знакомое лицо.

– Мирон, мой добрый Мирон! – крикнула Маргарита.- Вы, наверное, знаете хоть что-нибудь!

Оказалось, что Мирон знал многое, и его сообщение привело в ужас наваррскую королеву. Пибрак был уверен, что ему удалось спастись благодаря собственной хитрости и неустрашимости, а между тем на самом деле это было сделано с ведома королевы-матери, так как на бегстве Пибрака был построен адский план убийства наваррского короля.

Убить Генриха в самом дворце было неудобно, а потому королева решила дать ему возможность бежать; но в тот момент, когда наваррский король должен был выезжать за заставу, он подвергся бы двойному обстрелу, в котором неизбежно погиб бы.

Узнав это, Маргарита поспешила потайным, одной ей известным ходом в помещение своего супруга, чтобы успеть предупредить его о грозившей опасности. По дороге она зашла в оружейную комнату и сняла со стены шпагу короля Франциска, отличавшуюся особенной прочностью закалки.

Таким образом, Маргарита появилась в самый критический момент в комнате Генриха.

А что этот момент был действительно критическим, в этом мог убедиться каждый, кто взглянул бы в окно: из-за Сены сверкнул огонь, и послышался звук пушечного выстрела – это было сигналом для начала избиения гугенотов, навсегда запечатлевшегося в истории под названием Варфоломеевская ночь.

Действительно, вслед за выстрелом послышался какой-то глухой шум, который вскоре перешел в дикое рычание разъяренной толпы. Раздались одиночные выстрелы, затем они стали все учащаться и наконец слились в сплошной страшный гул.

Сначала этот шум слышался в дальних кварталах, а затем стал все приближаться к Лувру, и вскоре из открытых окон комнаты Генриха можно было ясно расслышать грозный рев:

– Смерть гугенотам! Смерть наваррскому королю!

– Настал час! – сказал Генрих.- Ну что же, пусть никто не скажет, что мы трепеща ждали врага. Пойдем к нему навстречу!

Генрих, а за ним и весь небольшой отряд его приверженцев, среди которых все время была также и Маргарита, перешел в соседнюю комнату.

Это был довольно большой зал, который отлично подходил для боя.

А час этого решительного боя близился. Вскоре двери зала распахнулись, и в комнату ворвался небольшой отряд пьяных рейтаров.

Но рейтары не были опасными противниками Генриху Наваррскому, и вскоре все они полегли, не успев ранить никого из гасконцев.

Однако это был лишь авангард, за которым шел более опасный враг. Им были лотарингцы под предводительством самого герцога Гиза.

– А! – зарычал герцог, кидаясь с обнаженной шпагой прямо на Генриха.- Так вы все еще любимы?!

– С вашего любезного разрешения, да! – иронически ответил наваррский король, скрещивая шпагу со своим смертельным врагом.

Начался страшный, ожесточенный, беспощадный бой. Герцог и Генрих яростно нападали друг на друга, но оба они были хорошими бойцами, и ни одному из них не удалось заставить другого отступить хотя бы на шаг.

Вскоре каре, в которое Генрих при начале боя построил свой маленький отряд, расстроилось, так как враги сражались преимущественно парами. Граф Эрик ожесточенно нападал на Лагира, мстя за смерть Льва Арнембурга. На Пибрака напало сразу двое лотарингцев, но капитан гвардии вскоре уложил их на месте. Зато и у наваррцев выбыли двое из строя: Гектор был опрокинут на землю ударом алебарды, а паж Готье принужден был оставить поле вследствие полученной им раны в бок.

Так с переменным успехом шел бой, как вдруг Ожье де Левис увидал, что какой-то лотарингец нацеливался в Генриха Наваррского.

Ожье опрометью кинулся вперед, защитил короля своим телом и, получив пулю прямо в грудь, тяжело рухнул на землю, тихо шепча:

– Король обязан мне жизнью, я вновь обрел утерянную честь!

Затем с уст де Левиса сорвалось какое-то имя, любимое им. Вдруг дверь в зал широко распахнулась, и послышался громкий голос, повелительно крикнувший:

– Долой оружие, господа, долой оружие!

Это был Карл IX, разум которого прояснился под влиянием потрясающих событий этой трагической ночи.

Подчиняясь этому голосу, сражающиеся остановились. Тогда король Карл подошел к Генриху Наваррскому и, простирая над его головой руки, сказал:

– Этот человек священен! Это – мой брат!

Наваррский король был спасен! Все его приверженцы облегченно перевели дух.

Только одна Маргарита, казалось, не слыхала происходящего: опустившись на колени около тела умиравшего Ожье, она с выражением бесконечного отчаяния ласково поддерживала его голову.

Роман VII СОКРОВИЩЕ ГУГЕНОТОВ

I

Было 4-е декабря 1576 года. На башенке королевского замка в Блуа пробило десять часов, когда король Генрих 111 кончил ужинать в обществе своих миньонов – Келюса, Можирона, д'Эпернона и Шомберга. Ужин отличался большой веселостью: вкусно ели, много пили, злословили о женщинах и превозносили мужчин.

– Господа, – сказал наконец король, – я очень скучаю здесь, в Блуа. Кто из вас мог бы развлечь меня?

Не успел никто ответить, как дверь раскрылась, и в комнату вошел человек. Указывая на него, Можирон сказал:

– Могу сказать одно, государь, что развлечь вас может кто угодно, только не этот господин!

– Господин де Можирон, – просто ответил вошедший, – я служу своим королям и в случае нужды проливаю за них свою кровь, но никогда не рассчитывал отбивать хлеб у шутов!

Миньоны принялись смеяться, однако король остановил их.

– Здравствуйте, Крильон! – сказал он, протягивая руку этому истинному рыцарю "без страха и упрека", начальнику дворцовой стражи.

– Вашему величеству было угодно призвать меня?

– Да, Крильон, друг мой… ведь вы мой друг, не так ли? Герцог Крильон, очевидно, не нашел в этом обращении ничего особенно лестного для себя, так как ответил с наивным простодушием:

– Государь, я всегда был другом французских королей, из которых служу уже пятому, да сохранит его Господь!

– Ну так вот, друг мой Крильон, я в самом деле позвал вас. Вы были мне нужны, но это было тогда, когда я еще был королем Франции, то есть до ужина. Я хотел отдать вам распоряжения относительно собрания государственных штатов, которое должно состояться в Блуа через два дня. Но, черт возьми, после ужина и особенно после этого журансонского вина я совершенно не могу вспомнить, что такое я хотел сказать вам!

Крильон и бровью не повел, продолжая молчать, хотя Генрих сделал короткую паузу.

Увидав, что герцог и не собирается отвечать что – либо, король продолжал:

– Я скучаю, милый мой Крильон, скучаю до смерти. Крильон продолжал хранить молчание.

– Вы только посмотрите, – продолжал Генрих, – все эти молодые люди осыпаны моими милостями, я наполняю их карманы и делю с ними корону, но ни один из них не способен развлечь меня!

– Ну уж извините, государь! – воскликнул Можирон. – Как раз в тот момент, когда герцог вошел, я собираюсь развлечь ваше величество!

– Каким это образом? – жадно спросил король.

– О, это целая история, государь!

– Так выкладывай ее, и, если она позабавит меня, я сделаю тебя кавалером ордена Святого Михаила!

– Велика штука! – пробормотал Энернон. – Теперь этот орден болтается у всякого встречного! Орден Святого Духа, это я еще понимаю!

– Господин д'Эпернон, – сказал Крильон, делая шаг к разряженному и раздушенному придворному, – орден Святого Духа жалуют лишь тем, кто понюхал пороха и от кого не разит так мускусом, как от вас!

– Ох уж этот мне Крильон, – со злобной усмешкой сказал король. – Он всегда бьет наверняка! Помолчи, д^Эпернон, я сделаю тебя рыцарем ордена Святого Духа после первой битвы!

– Значит, еще есть время подождать, – ответил Крильон и, видя, что никто не предлагает ему стула, взял табурет и спокойно уселся.

– Историю! Где история? – с детским нетерпением крикнул король.

– Вот извольте! – ответил Можирон. – В Блуа есть улица, которая поднимается в гору…

– Они все поднимаются! – заметил Келюс.

– Пусть! На этой улице имеется дом…

– На всякой улице имеется дом! – заметил в свою очередь Шомберг, который был остроумен и весел, как чистый понедельник.

– В этом доме живет девушка, прекрасная, как день!

– Сравнение неудачно, – заметил король. – Сегодняшний день, например, печален, туманен и способен навеять на душу самую черную меланхолию.

– Я имею в виду весенний день, государь! Эту девушку стережет какой-то старик – слуга, как говорят одни, отец, как уверяют другие. Девушка выходит лишь по воскресеньям, да и то всегда под густым вуалем… Словом, красавицу держат, что называется, под семью замками. Вот я и подумал… В бытность польским королем его величество наш государь нередко производил по ночам веселые скандальчики, выбегая с друзьями на улицы Варшавы и учиняя дебоши разного рода…

– О, как я тогда веселился! – со вздохом сказал Генрих III.

– Ну, так почему же не представить себе, что Блуа – та же Варшава! Уже в девять часов здесь дают сигнал тушения огня, а патрули уходят спать в десять.

– А теперь сколько времени? – спросил король. – Около двенадцати? Значит, патрули уже спят?

– Давно уже, и мы можем без всякого риска заняться похищением таинственной красавицы!

– Эге! – сказал король. – Такое приключение мне нравится. Конечно, сама по себе красотка мне ни на что не нужна, но зато само похищение… Ну а со стариком мы что сделаем?

– Государь, не разбив яиц, яичницы не сделаешь!

– Это очень верное замечание! – согласился король и обратился к Крильону: – А вы, друг мой, как полагаете?

– Не знаю, государь, – ответил герцог, – я не специалист в поварском деле.

Король прикусил губу и молча позвонил. Bошедшему на звонок пажу он приказал подать плащ, шпагу и бархатную маску, а затем, обращаясь к миньонам, сказал:

– А вы, красавчики мои, можете надеть маски, если хотите, но для вас это, конечно, вовсе не так обязательно, как для меня, потому что гугеноты поднимут крик, если станет известно, что король Генрих III пускается в ночные приключения!

– Государь! – сказал Келюс. – Гугеноты дурачье!

– Я тоже так думаю, – ответил король, – но надо же сделать что-нибудь и для дурачья! А вы, герцог, – продолжал он, обращаясь к Крильону, – отправитесь с нами?

– Я, государь?

– Ну да, вы, мой друг Крильон!

Герцог встал, ударом ноги опрокинул табуретку и, кинув на миньонов сверкающий ненавистью взгляд, воскликнул:

– Вашему величеству угодно шутить, что вполне понятно, так как все Валуа отличаются остроумием!

– Что такое? – надменно сказал король, нахмурившись. . Крильон и бровью не повел, продолжая:

– Потому что, наверное, ваше величество шутите!

– Объяснитесь, герцог! – сказал король, голос которого выдавал раздражение.

– Это будет нетрудно, государь. Мне было пятнадцать лет, когда я стал пажом короля Франциска I. Однажды вечером король сказал мне: "Вот письмо, отнеси его, милочка, к моей дивной подруге Диане де Пуатье". Я посмотрел на короля сверху вниз, и он понял. "Этот ребенок не создан для роли любовного посредника!" – сказал он и позвал другого пажа.

– Ну-с? – крикнул Генрих III шипящим голосом.

– Ну-с, а тридцать лет спустя король Карл IX вздумал поручить мне скверное дело, достойное палача, а не дворянина. Я обнажил шпагу и сломал ее о свое колено. Тогда государь, ваш покойный брат, вспомнил, что меня зовут Крильоном, и извинился передо мною.

– Да неужели? – сказал Генрих, губы которого судорожно скривились.

– Я не требую извинений от вашего величества, потому что вы, государь, еще слишком мало знаете меня, – наивно сказал Крильон. – Я только умоляю разрешить мне отправиться спать. Король не проронил ни слова. Он повернулся спиной к Крильону и обратился к миньонам:

– Ну, вы готовы, господа?

Король вышел первым, за ним Келюс и Шомберг, Эпернон и Можирон. Крильон смотрел им вслед, не говоря ни слова. Казалось, он был погружен в мрачную, тревожную задумчивость. Вдруг он вздрогнул, выпрямился и бросился к двери.

– Нет, нет! – пробормотал он. – Я должен спасти честь короля. Честь короля Франции и Крильона, это одно и то же! – и он побежал вслед за ушедшими.


II

Улица, о которой говорил Можирон, и в самом деле шла в гору. Узкая, извилистая, вымощенная мелкими камешками, окаймленная черными бесформенными домиками, она казалась пережитком из средних веков. И тем страннее представлялась среди них массивная каменная стена, сравнительно новой постройки, с величественными дубовыми воротами. За стеной виднелись деревья, маскировавшие какое-то здание из красных кирпичей – не то замок, не то мещанский дом.

Несмотря на поздний ночной час, из-под ставен одного из окон просвечивали полоски света. В комнате первого этажа перед прялкой сидела за работой молодая девушка. Ей было не более шестнадцати лет, она была очень бела и русоволоса, а ее голубые глаза своей бесконечной нежностью напоминали глаза газели.

В то время как она прилежно работала, склонившись над пряжей, дверь бесшумно отворилась и в комнату вошел старец, до такой степени высохший и исхудалый, что казался скорее тенью, чем живым человеком.

Девушка подняла голову и, улыбаясь, сказала:

– Добрый вечер, дедушка!

Старик подошел к девушке, поцеловал ее и недовольно произнес:

– Добрый вечер, дорогая Берта! Но к чему ты сидишь так поздно за работой? Тебе пора отдохнуть!

– Но, дедушка, разве сегодня не четвертое декабря?

– Да, четвертое.

– Канун собрания штатов?

При этих словах тусклый взгляд глаз старца загорелся гневным огоньком.

– Да, – сказал он, – скоро король Генрих III – да проклянет Господь его душу! – соберет всю свою знать и соединится с Лотарингским домом на гибель тех несчастных, что слушают проповедь!

– Дедушка! – с ласковой улыбкой ответила Берта. – Вы знаете, что Господь бесконечно добр, праведен и служит лучшим щитом верных. Он не допустит, чтобы мне и вам был причинен какой-нибудь вред. Да и кто захочет напасть на слабого старца и беззащитную женщину?

Взор старца снова вспыхнул.

– Да! – сказал он. – Я очень стар – мне около ста лет, и уже моя рука давно не обнажала шпаги. Но если на тебя нападут… О! Старый сир де Мальвен вспомнит, как некогда он сражался рука об руку с Баяром, рыцарем без страха и упрека!

Берта обеими руками обняла шею старика и воскликнула:

– Дорогой дедушка! Не бойтесь, полно вам! Этот дом затерян на пустынной улице. Никто и не думает о нас. А потом, разве вас не любят, не уважают?

– Жители Блуа – да, но чужеземцы… О, эти лотарингцы, подлые наемники на жалованье у Гизов, убийцы наших братьев! Он помолчал и затем сказал другим тоном: – Уже поздно, наверное, дворянин от наваррского короля не прибудет сегодня!

Не успел он договорить, как Берта насторожилась.

– Стучат! – сказала она и высунула белокурую головку из окна, прислушиваясь к ночным шумам.

Действительно, кто-то стучал в ворота, в то время как чей-то голос провозглашал:

– Как хорошо!.. И как жарко греет солнце по ту сторону Гаронны!

– Это он! – воскликнул старик. – Это пароль, сообщенный в извещении. Пойди открой ему, Берта, и пусть будет благословен приход того, кто является от наших братьев!

Девушка накинула на себя плащ с капюшоном, взяла лампу и сняла с пояса связку ключей. Затем она вышла в сад в сопровождении старика, но он скоро отстал от нее.

Прежде чем отпереть, Берта опустила смотровое оконце и спросила дрожащим голосом:

– Кто там?

– Гасконь и Беарн! – ответил снаружи звучный, свежий голос.

Берта вложила ключ в замочную скважину, повернула его, и ворота раскрылись, пропуская высокого, стройного человека, который на мгновенье замер на месте, ослепленный красотою личика Берты, освещенного светом лампы.

Не прошло и часа, как молодая девушка прониклась безграничным доверием к незнакомцу. Она никогда не видала его, не знала и теперь, кто он такой, но все же была уверена, что на этого человека вполне можно положиться. Когда она провела его в комнату, предназначенную для приезжих, у нее невольно вырвался возглас при виде того, как незнакомец отстегивал шпагу:

– Ах, давно уже в нашем доме не видно было шпаги! Незнакомец с улыбкой посмотрел на девушку и ответил:

– Ну что же! Эта, по крайней мере, не имеет другого назначения, кроме служения вам защитой!

Берта подняла на незнакомца взор своих больших грустных глаз и отозвалась:

– Теперь я не боюсь!

– Значит, до этого вы порою боялись, милочка?

– О, да! По крайней мере последние два дня… Наш город теперь переполнен приезжими… стало так шумно, неспокойно… а вдобавок еще… в свите короля ужасно много нахалов.

– Вот как! – заметил незнакомец, грозно нахмуриваясь.

– Да вот, – продолжала Берта, проникаясь к незнакомцу все большим и большим доверием, – не далее как вчера… Только не говорите дедушке!.. Вчера на улице возле нашего дома бродили два замаскированных дворянина и внимательно рассматривали ворота, дом. Мне удалось уловить несколько слов из их разговора, который они вели шепотом. Один сказал: "А ведь крошка-то хороша на славу!" – Берта конфузливо опустила глаза.Тогда другой ответил: "Ну что же! Давай похитим ее!"

– Негодяй!

– Я поскорее вбежала в ворота, заперлась. Всю ночь я дрожала как лист, вскакивала при малейшем шуме. Когда же настал день, я поблагодарила Господа за то, что со мною ночью ничего не случилось, и просила Его послать нам с дедушкой защитника и покровителя!

Говоря это, Берта подошла к окну и выглянула в него. Вдруг она вскрикнула и поспешно отскочила назад.

– Что с вами? – спросил гасконец.

– Смотрите! Смотрите! – ее зубы стучали от ужаса, и голос дрожал.

Гасконец подошел к окну и тоже выглянул.

– Ого! – сказал он затем. – По-видимому, я явился очень вовремя!..

Действительно, на стену вскарабкался какой-то мужчина и уселся верхом на ней.

– Это они! – пробормотала Берта.

– Не бойтесь! – ответил гасконец и потушил лампу. В комнате воцарилась тьма, но Берта расслышала сухой треск взводимых курков у пары пистолетов. Когда ее глаза несколько свыклись с тьмой, она разглядела, что незнакомец засовывает пистолеты за пояс и оправляет на себе пристегнутую вновь шпагу. – А теперь оставайтесь здесь и позвольте мне устроить все дело, – сказал он. – Черт возьми! Посмотрим, испугают ли сына моей матери похитители благородных девиц, хотя бы разбойников было целых десять тысяч!

– Ну, так почему же не представить себе, что Блуа – та же Варшава! Уже в девять часов здесь дают сигнал тушения огня, а патрули уходят спать в десять.

– А теперь сколько времени? – спросил король.- Около двенадцати? Значит, патрули уже спят?

– Давно уже, и мы можем без всякого риска заняться похищением таинственной красавицы!

– Эге! – сказал король.- Такое приключение мне нравится. Конечно, сама по себе красотка мне ни на что не нужна, но зато само похищение… Ну а со стариком мы что сделаем?

– Государь, не разбив яиц, яичницы не сделаешь!

– Это очень верное замечание! – согласился король и обратился к Крильону: – А вы, друг мой, как полагаете?

– Не знаю, государь,- ответил герцог,- я не специалист в поварском деле.

Король прикусил губу и молча позвонил. Bошедшему на звонок пажу он приказал подать плащ, шпагу и бархатную маску, а затем, обращаясь к миньонам, сказал:

– А вы, красавчики мои, можете надеть маски, если хотите, но для вас это, конечно, вовсе не так обязательно, как для меня, потому что гугеноты поднимут крик, если станет известно, что король Генрих III пускается в ночные приключения!

– Государь! – сказал Келюс.- Гугеноты дурачье!

– Я тоже так думаю,- ответил король,- но надо же сделать что-нибудь и для дурачья! А вы, герцог,- продолжал он, обращаясь к Крильону,- отправитесь с нами?

– Я, государь?

– Ну да, вы, мой друг Крильон!

Герцог встал, ударом ноги опрокинул табуретку и, кинув на миньонов сверкающий ненавистью взгляд, воскликнул:

– Вашему величеству угодно шутить, что вполне понятно, так как все Валуа отличаются остроумием!

– Что такое? – надменно сказал король, нахмурившись.. Крильон и бровью не повел, продолжая:

– Потому что, наверное, ваше величество шутите!

– Объяснитесь, герцог! – сказал король, голос которого выдавал раздражение.

– Это будет нетрудно, государь. Мне было пятнадцать лет, когда я стал пажом короля Франциска I. Однажды вечером король сказал мне: "Вот письмо, отнеси его, милочка, к моей дивной подруге Диане де Пуатье". Я посмотрел на короля сверху вниз, и он понял. "Этот ребенок не создан для роли любовного посредника!" – сказал он и позвал другого пажа.

– Ну-с? – крикнул Генрих III шипящим голосом.

– Ну-с, а тридцать лет спустя король Карл IX вздумал поручить мне скверное дело, достойное палача, а не дворянина. Я обнажил шпагу и сломал ее о свое колено. Тогда государь, ваш покойный брат, вспомнил, что меня зовут Крильоном, и извинился передо мною.

– Да неужели? – сказал Генрих, губы которого судорожно скривились.

– Я не требую извинений от вашего величества, потому что вы, государь, еще слишком мало знаете меня,- наивно сказал Крильон.- Я только умоляю разрешить мне отправиться спать. Король не проронил ни слова. Он повернулся спиной к Крильону и обратился к миньонам:

– Ну, вы готовы, господа?

Король вышел первым, за ним Келюс и Шомберг, Эпернон и Можирон. Крильон смотрел им вслед, не говоря ни слова. Казалось, он был погружен в мрачную, тревожную задумчивость. Вдруг он вздрогнул, выпрямился и бросился к двери.

– Нет, нет! – пробормотал он.- Я должен спасти честь короля. Честь короля Франции и Крильона, это одно и то же! – и он побежал вслед за ушедшими.


III

Тем временем король с миньонами вышел из замка через маленькую боковую дверцу, так что никто не заметил их исчезновения. Сначала они шли очень тихо, соблюдая осторожность, но когда замок остался далеко позади, миньоны подняли шумный разговор.

– Значит, ты влюбился в эту крошку, Можирон? – спросил король.

– И да, и нет, государь!

– То есть как же это, милочка?

– Но, господи… "да", если вы, государь, не найдете ее по своему вкусу!

– Ну вот еще! – отозвался король.- Уже давным- давно женщины не представляют для меня ни малейшего интереса. А как по-твоему, Келюс?

– Я, государь, больше склоняюсь к дружбе – она не так обманчива, как любовь женщины!

– Итак, милый мой Можирон, крошка нравится тебе ровно настолько, насколько ее рожица мне не понравится?

– В том-то и дело, государь, я ужасно боюсь, как бы она вам не понравилась!

– Посмотрим! – сказал король.- Но тише! – сзади нас слышатся какие-то шаги. Потрудитесь избегать титулов, господа!

– Ладно! – согласился Можирон.- Впрочем, мы пришли.

– А, так это – в этой уличке?

– Да. Вот видите там высокую стену? Дом за стеной! Тем временем Келюс сказал Эпернону:

– Можирон очень хитер. Он похитит девочку якобы для короля, а так как королю женщины глубоко безразличны, то хитрец воспользуется добычей для самого себя!

– Да, но она мне тоже нравится – сказал Шомберг.

– Ну, так возьми ее! – рассмеялся Келюс.

– А если она понравится и мне? – спросил д'Эпернон. Келюс рассмеялся.

– Однако, господа, видно, женщины представляют интерес для всех вас, кроме меня и короля!

– Ты ее еще не видал!

– Фу! Из-за женщин я глупостей не наделаю. Я иначе смотрю на вещи.

– Да, но король?

– Король вполне разделяет мое мнение. Он находит, что самая прекрасная девушка на свете не стоит вазы, наполненной вареньем.

– Аминь! – пробормотал Шомберг.- Но, клянусь тебе, Келюс, Можирон не получит красавицы без боя!

– Ах, ребята, ребята! – вздохнул Келюс.- Вот уж права пословица, которая говорит, что достаточно одной курицы, чтобы все петухи передрались! Все мы друзья, а теперь вы хотите драться из-за какой-то смазливой рожицы!

– Черт возьми,- буркнул Эпернон, – я не желаю отказываться от своей части!

– Ну, как хотите,- беззаботно отозвался Келюс.- Только в таком случае нам с королем совершенно ни к чему было мешаться в эту историю!

В этот момент послышался недовольный голос короля:

– Но ты совсем с ума сошел, Можирон! Эти ворота способны выдержать какую угодно осаду!

– Ваше величество, не беспокойтесь из-за таких пустяков! – ответил Можирон.- Я нарочно познакомился вчера с пономарем, а он припас мне лестницу и рассказал кое-какие подробности. По-видимому, изнутри эти ворота заперты просто железным брусом. Мне достаточно будет влезть на стену, спрыгнуть вниз, сбить замок и…

– И ты нам откроешь изнутри ворота!

– Точно так, государь! – с этими словами Можирон скрылся во мраке и скоро вернулся с переносной лестницей.

Эту лестницу быстро приставили к стене, и Можирон взобрался по ней на стену. Король и трое миньонов остались внизу. Взобравшись, Можирон оглядел сад и затем сказал, свесившись к улице:

– Света нет, сад пуст, даже собаки не видать… голубка спит на голубятне!

– Тем лучше! – отозвался снизу король.- Соскакивай скорее в сад и открой нам, а то чертовски холодно!

Можирон исчез, и вскоре глухой шум падения известил короля, что его любимец соскочил на землю. Некоторое время Можирон просидел слегка оглушенным на земле, но затем вскочил иподбежал к воротам. Здесь он обнажил шпагу и вставил кончик ее в замочную скважину, чтобы отпереть ворота.

– Да поторопись ты! – крикнул ему король через ворота.Адски холодно.

Однако Можирон не имел времени ответить, так как в этот момент его оглушил сзади страшный удар рукояткой шпаги по затылку. Можирон был так изумлен этим неожиданным нападением, что даже не крикнул. Но увидав, что на него наступает с обнаженной шпагой какой-то человек, он отскочил в сторону, прижался к воротам и в свою очередь обнажил шпагу.

– Чудак! – сказал незнакомец.- Как верно то, что я – дворянин, а ты – мерзкий скандалист, так я пригвожу тебя шпагой к этим воротам!

– Ко мне! – крикнул Можирон.

Шпаги обоих противников скрестились, и звон оружия донесся до короля и миньонов.

– Господа,- сказал Генрих III,- крошку-то, оказывается, стерегут! Что делать, по-вашему?

– По-моему, следует идти спать! – ответил Келюс, не понимавший, как можно рисковать жизнью из- за любовного приключения.

Эпернон, как осторожный человек, промолчал. Только Шомберг крикнул:

– Идем ему на помощь!

– Ладно! – отозвался король, зевая во весь рот.- По крайней мере, таким путем можно будет согреться, а то ужасно холодно.

Шомберг уже лез по лестнице. Тем временем Можирон и защитник Берты Мальвен ожесточенно бились. Уже два раза шпага незнакомца касалась груди миньона, но последний стойко продолжал сражаться, будучи учеником Генриха III, которого называли лучшим фехтовальщиком Франции.

– А! Шпагой-то ты умеешь владеть! – крикнул гасконец.- Ну да мы посмотрим! – и, изловчившись, он отвел выпад Можирона, после чего нанес ему вторично такой удар эфесом по голове, что миньон без сознания рухнул на землю.

В этот момент на стене показался Шомберг.

– Вот как? – сказал гасконец.- Значит, их было двое? Шомберг соскочил на землю. На стене появился третий враг.

– Да этими молодцами просто дождит! – воскликнул гасконец.- Ну, черт возьми, мне придется сыграть роль солнца и прекратить дождь! – и, говоря это, защитник Берты прислонился в свою очередь к стене и встал в позицию с уверенностью истинного мастера шпаги.


IV

Шомберг был очень храбр, но той слепой, животной, дурацкой храбростью, которой вообще отличаются тевтоны. Он мало понимал толка в рыцарских обычаях и бросился на противника Можирона без всяких актов вежливости, обычных для французской дуэли, и даже без необходимого парада.

– Вам незнакомы даже азы нашего благородного искусства, и я мог бы убить вас, как цыпленка! – насмешливо заметил ему гасконец и, сделав резкое движение шпагой, сразу выбил оружие из рук остолбеневшего Шомберга. Заметив это, защитник Берты Мальвен произнес: – Перейдем к другому!

В то время как Шомберг смущенно подбирал свою шпагу, гасконец обратился к вновь появившемуся противнику.

Последний тоже соскочил со стены; он был замаскирован.

– Вот как? – захохотал гасконец.- Вам угодно сохранить инкогнито? – и он поднес кончик шпаги к его лицу.

Но король – это был он – сейчас же встал в позицию, и гасконец сразу увидал, что имеет дело с мастером шпаги.

– Тем лучше! – сказал он.- Это гораздо забавнее! Шомберг, подобрав свою шпагу, кинулся на помощь королю, но тот крикнул:

– Оставайся на месте! Пусть увидит, нужен ли мне помощник, чтобы убить какого-то бедняка, клянусь собачьим хвостом! "Где я уже слышал это выражение?" – подумал гасконец. Шомберг повиновался и отошел в сторону.

– Ну-с, сударь, поторопимся! – сказал король.- Стоит собачий холод, и я хочу скорее убить вас, чтобы согреться.

Гасконец расхохотался и сделал выпад в терцию, что в данном положении было совершенно необычным парадом.

– Ваша милость еще жалуется, тогда как я поставлен еще в худшее положение! – сказал он при этом и перешел в очень изящную кварту.

– Каким это образом? – спросил король, удивленный парадом.

Гасконец, не переставая играть шпагой, ответил насмешливым тоном:

– На моей родине не боятся, когда стынут ноги или кончики пальцев.

– А чего же там боятся в таком случае? – спросил король, заметивший, что противник достоин его.

– На моей родине пьют доброе вино, от чего кончик носа краснеет.

– А, значит, там много пьют?

– Необыкновенно много – ведь вино недорого. Поэтому кончик нашего носа бывает очень чувствителен к холоду, как лоза в плохой год!

– Вы очень остроумны,- сказал король,- но это еще не объясняет мне, почему я счастливее вас.

– Да ведь нос вашей милости прикрыт маской, тогда как мой беззащитен от мороза! – и с этими словами гасконец новым неожиданным выпадом коснулся плеча короля.

Прикосновение железа вызвало крик у Генриха III. Тогда Шомберг бросился к двери и принялся с отчаянием трясти за железный брус с воплями: "К нам! К нам!". В конце концов петли не выдержали, и под железными руками Шомберга брус выехал, открывая ворота. Келюс и Эпернон вбежали в сад, наступив на бесчувственное тело Можирона.

– Так-с! – пробормотал гасконец.- А я думал, что дождь уже кончился!

Заметив, что все трое хотят прийти на помощь его противнику, защитник Берты Мальвен сделал неожиданный прыжок в сторону, так что король, сделавший очень резкий выпад, ткнулся шпагой в пространство, подался вперед и упал на одно колено. Пользуясь этим, гасконец крикнул, доставая пистолеты из-за пояса:

– Эй, вы, господа! Я с удовольствием убью вас друг за другом, но если вы вздумаете вчетвером наброситься на меня, то, клянусь всеми святыми рая, я двоих из вас отправлю ко всем чертям пистолетными пулями. А дальше мы уже посмотрим!

Эта угроза остановила миньонов.

Тем временем король встал и сказал им:

– Господа, запрещаю вам сделать хоть шаг мне на помощь! Этот господин принадлежит мне!

– Вот это значит говорить по-дворянски! – отозвался гасконец, засовывая пистолеты обратно за пояс.

Король снова двинулся к нему, высоко подняв шпагу.

– Вы ранили меня! – сказал он.

– Такова моя привычка! – хихикнул в ответ гасконец.

– Но я убью вас!

– Вот это было бы удивительно!

– Клянусь собачьим хвостом, мы посмотрим…

– Черт возьми, там видно будет.

Обменявшись этими восклицаниями, противники снова вступили в бой. Однако он оставался безрезультатным, так как оба фехтовали на диво. Самые неожиданные выпады, самые резкие удары, самые искусные финты встречали умелый парад.

– Клянусь собачьим хвостом,- воскликнул король задыхаясь,вы отлично фехтуете!

– Ваша милость очень снисходительны! – ответил гасконец.

– Не желаете ли вы отдохнуть на минутку?

– С удовольствием! – вежливо согласился гасконец и воткнул шпагу в землю.

Король последовал его примеру.

В этот момент на улице послышались торопливые шаги, и на театре сражения появилось новое лицо. Это был Крильон.

Миньоны даже вздрогнули от удовольствия при виде его. Они боялись, что королю придется плохо и они будут вынуждены отомстить за него смелому гасконцу. В этом случае знаменитая шпага Крильона могла бы очень пригодиться!

Хотя было так темно, что лицо было трудно разглядеть, но король сразу узнал герцога по его манерам.

– А, это, должно быть, Крильон! – сказал он.

– Да, это я! – отозвался Крильон.- Я вижу, что прибыл вовремя на помощь вашей милости.

Крильон еще больше других боялся нарушить инкогнито своего государя.

Король продолжал:

– Вот здесь дворянчик с берегов Гаронны, который фехтует на славу!

– Надо делать, что можешь! – отозвался гасконец. При звуке его голоса Крильон вздрогнул.

– Что с вами, герцог? – спросил король.

– Ничего… о, ничего! – и герцог сделал шаг вперед, стараясь разглядеть лицо гасконца.

– Здравствуйте, герцог! – сказал тот.

– Тысяча бомб! Это он! – воскликнул Крильон.

– Так вы знаете этого господина? – спросил король.

– Еще бы! – ответил герцог.

– Я думаю! – отозвался гасконец. Крильон склонился к уху короля:

– Государь, если тридцать лет верной службы престолу составляют что-нибудь в ваших глазах, то вы отошлете прочь этих лакеев, наряженных дворянами, этих миньонов, разящих мускусом, этих…

– Тише, герцог,- недовольно остановил его король,- это мои друзья!

– Не такие, как я, государь! Я прошу вас исполнить мою просьбу во имя монархии!

– Ох уж этот мне Крильон! – буркнул король.- Всегда-то он заставляет плясать под свою дудку! Ступайте домой, милые мои,обратился он к миньонам,- я сейчас нагоню вас.

– Мне это очень по душе! – сказал Келюс.

– А мне и подавно! – отозвался Эпернон. Только Шомберг обратил внимание на бесчувственного Можирона и сказал:

– Ас ним что нам делать?

Крильон пихнул тело Можирона ногой и сказал:

– С этой падалью? Ее закопают где-нибудь в углу!

– Вы ошибаетесь, герцог,- сказал гасконец,- я уверен, что этот господин жив!

– Ну, так уберите его!

Шомберг взвалил бесчувственное тело товарища к себе на плечи и ушел вслед за Келюсом и Эперноном. Тогда Крильон сказал королю:

– Заклинаю вас именем ваших предков, спрячьте шпагу в ножны!

– Да кто же этот господин? – с удивлением воскликнул король.

– Единственный, кроме меня, искренний друг вашей милости!

– Да что вы говорите, Крильон? – воскликнул гасконец.- Я даже не знаю этого господина!

Тогда Крильон снял шляпу и ответил:

– Этого господина зовут французским королем! Гасконец отступил, вскрикнул от изумления и затем отбросил далеко от себя шпагу.


V

Грубая откровенность Крильона пришлась королю не по вкусу. Он очень любил творить всякие бесчинства, но при условии сохранения инкогнито. Поэтому он с негодованием крикнул:

– Да вы с ума сошли, Крильон!

– Нет, государь!

– Кто же этот господин?

Гасконец подошел к королю и преклонил колено.

– Раз вы, ваше величество, оказались столь великодушным, чтобы скрестить со мною шпагу, то доведите ваше великодушие до конца. Я прибыл издалека. Я явился в Блуа специально затем, чтобы испросить себе аудиенцию у вашего величества, так как у меня имеется поручение к вашему величеству!

– А кто вам дал это поручение?

– Покойный король Карл IX на смертном одре! – ответил гасконец взволнованным, торжественным тоном.

– Мой брат? – вздрогнув, крикнул Генрих.- Вы его знали?

– Я целовал его царственную руку, государь!

– В таком случае, государь, кто бы вы ни были, я разрешаю вам исполнить свое поручение!

– Государь, вы только что жаловались на усталость…

– Вы правы. Ну, так пойдем в замок.

– Только не сегодня, государь!

– Это почему, сударь?

– Да потому, что здесь имеются два беззащитных существа – старик и девушка,- против которых фавориты вашего величества питают дурные замыслы и которых я взял под свое покровительство!

– Да кто же вы такой, что беретесь защищать кого бы то ни было?

– Клянусь назвать вашему величеству свое имя во время аудиенции, которую вам благоугодно будет дать мне!

– А если я желаю знать сию минуту? При этом гневном возгласе короля в разговор вмешался молчавший дотоле Крильон:

– Я очень надеюсь, что вы, государь, не откажете в этой просьбе человеку, за которого я отвечаю душой и телом!

– А если я откажу?

– Тогда я посоветую этому господину молчать и подождать, пока ваше величество прикажет пытать его!

– Крильон! Вы позволяете себе разговаривать со своим королем слишком свободно!

– Государь, если бы все подданные вашего величества брали с меня пример, вы стали бы величайшим монархом в мире. Ведь у вас и сердце, и голова на месте, не то что у этих лизоблюдов, которые ползают у ваших ног!

На этот раз Крильон попал в самую точку.

– Хорошо! – сказал король.- Разрешаю этому господину умолчать пока о своем имени и жду его завтра в замке в своей спальне на утреннем приеме!

Гасконец снова преклонил колено.

– Недаром вы, ваше величество, внук короля- рыцаря! – сказал он.- Благодарю вас!

– До завтра! – ответил король.- Идем, Крильон! Бррр… Что за собачий холод!

– Простите, государь! Позвольте мне сказать на прощанье два слова этому господину! – сказал Крильон, подходя к гасконцу.

Тот взял герцога за руку и шепнул:

– Молчанье!

– К чему вы приехали сюда? – спросил герцог.

– Я хочу присутствовать на собрании генеральных штатов.

– Вы?

– Да, я!

– Но ведь это значит подставить грудь под удары всех кинжалов, находящихся на содержании у Гизов!

– Ах, Крильон,- ответил гасконец, рассмеявшись, и, внезапно переходя на "ты" с герцогом, продолжал: – Мне кажется, ты начинаешь стариться! Как? Ты думаешь, что моя грудь, которую не смогла пробить шпага французского короля, послужит ножнами для лотарингских принцев? Да полно тебе!

– Но вы хоть не один здесь?

– Со мною моя "фламандка".

– Что это за "фламандка"?

– А вот эта самая шпага, которой сражался мои дед во Фландрии!

– Нет такой доброй шпаги, которая не ломалась бы!

– Здорово! Крильон начинает трусить! Это даже забавно! Покойной ночи, Крильон. Король прав – стало очень холодно. Я иду спать!

Через четверть часа после того, как гасконский дворянчик имел счастье скрестить шпагу с самим королем Франции, ворота домика снова были тщательно заперты и таинственный незнакомец вернулся в комнату, где Берта Мальвен жарко молилась. Увидав гасконца, она радостно вскрикнула:

– Вы спасли меня! – Но, заметив его улыбку, немного смутилась; однако она тотчас оправилась и продолжала: – Их было четверо, но я нисколько не боялась. Я чувствовала, что с вами не справиться и целой армии!

Гасконец взял руку девушки и, почтительно поцеловав ее, воскликнул:

– Дорогая барышня, я знал, что Господь не оставит меня, так как Он поручил мне вашу защиту!

Затем они уселись рядком – молодой человек с орлиным взглядом, насмешливой улыбкой и львиным сердцем и хрупкая, вспугнутая голубка. И они принялись болтать так, как болтают в двадцать лет, краснея и волнуясь близостью друг друга.

Молодой гасконец много рассказывал о Наварре. о тамошних нравах и обычаях, о патриархальных порядках наваррского двора и т. п. В заключение он сказал:

– Дорогая Берта, милочка вы моя, не оставайтесь в Блуа, куда французский король заезжает так часто в сопровождении своих бесстыдных миньонов! Если вы хотите, я увезу вас с дедушкой в Наварру. Сир де Мальвен спокойно окончит там свои дни, а для вас мы подыщем подходящего муженька!

При последних словах Берта покраснела еще больше, и гасконец не утерпел, чтобы не поцеловать ее. Вдруг в этот момент послышался сильный стук в садовые ворота.

– О, боже мой! – пробормотала Берта.- Это опять пришли они!

– Нет,- успокоил ее гасконец,- не бойтесь, эти люди – ночные птицы, боящиеся дневного света! – и он, прицепив шпагу, вышел открыть ворота.

Это пришел Крильон в сопровождении двух вооруженных дворян из королевской гвардии.

– Вот,- сказал он,- я пришел сменить вас. Мы трое останемся здесь, и миньоны уже не сунутся сюда!

– Это очень хорошо, спасибо вам, герцог,- ответил гасконец,- тем более что мне надо прогуляться по городу. Кстати, когда прибудет герцог Гиз?

– Его ждут утром.

– А герцогиня Монпансье?

– Мне кажется, она прибыла втихомолку этой ночью! – ответил Крильон, подмигивая.

Гасконец представил герцога Берте, сказав:

– Я оставлю вас под охраной герцога Крильона. Это лучшая шпага в мире.

Крильон поклонился и наивно возразил:

– После вашей – возможно! Гасконец накинул плащ и надвинул на самый лоб шляпу.

– Куда вы? – спросил Крильон.

– Пройтись, по городу и подышать воздухом,- с тонкой улыбкой ответил гасконец.


VI

Гасконец направился к уединенной уличке, спускавшейся прямо к Луаре. Он внимательно осматривал дома и вдруг воскликнул: "Ну конечно, это здесь! Вот и ветка остролистника!" -и с этими словами троекратно постучал в дверь.

В доме ничто не шевельнулось в ответ, но стук привлек внимание старухи-соседки; она высунулась в окно и спросила:

– Вам что нужно, барин?

– Здравствуйте, добрая женщина,- ответил гасконец,- я приезжий и ищу гостиницу для постоя.

– Но вы ошибаетесь, барин,- ответила старуха,- этот дом принадлежит прокурору, мэтру Гардуино, которому никогда и в голову не приходило пускать постояльцев!

– Но что значит в таком случае вот это? – спросил гасконец, показывая на ветку остролистника.- Это знак, которым во всех странах указывают на гостиницу.

– Ах, Господи Боже,- воскликнула старуха,- вы правы, бариночек! Но пусть я лишусь Царства Небесного и стану гугеноткой, если я тут хоть что- нибудь понимаю! Чтобы мэтр Гардуино, этот глухой скряга, стал держать гостиницу?.. Это невозможно!

– Однако вы видите, что это так!

– Уж не обошлось здесь дело без вмешательства дьявола, если только в последнюю неделю – надо вам сказать, бариночек, что меня целую неделю не было дома, и я вернулась в город только этой ночью,- ну так вот, если только мэтр Гардуино не умер, и его дом не купил кто-нибудь другой!

– Все это очень возможно, добрая женщина! – отозвался гасконец и постучал с новой силой.

Внутри дома послышался шум, затем дверь приоткрылась, и юношеский голос спросил:

– Кто стучится и что нужно?

– Гасконь и Беарн! – ответил ранний визитер.

Тогда дверь распахнулась; на ее пороге показался молодой человек лет двадцати двух и почтительно поднес руку гасконца к своим губам.

– Здравствуй, Рауль! – сказал гасконец.

– Здравствуйте, монсеньор,- ответил юноша. Гасконец проскользнул в дом, и Рауль – это был уже знакомый нам бывший паж короля Карла IX, красавец Рауль, о котором день и ночь мечтала пронырливая Нанси и который в течение минувшего времени пережил много приключений,- поспешил запереть дверь.

– Теперь поговорим, Рауль, друг мой! – сказал гасконец, усаживаясь верхом на скамейку.- Прежде всего не титулуй меня монсеньором.

– А как же прикажете называть вас?

– Зови меня сир де Жюрансон. Позволяю даже называть меня просто де Жюрансон.

Рауль в ответ молча поклонился.

– Давно мы с тобою не виделись, милый Рауль! – продолжал гасконец.

– Целых два года! Но я употребил это время с пользой, как видите… и проложил себе дорогу…

– В сердце герцогини? – улыбаясь спросил гасконец.

– Ну вот!..- скромно ответил Рауль.- Как знать?.. Может быть…

– Иначе говоря, ты изменил Нанси?

– О нет, я по-прежнему люблю Нанси!

– В таком случае?

– Я служу вам, ухаживая за герцогиней.

– А, это другое дело! Но поговорим серьезно. Когда вы прибыли?

– Вчера вечером. Старый Гардуино был предупрежден, он вывесил ветку остролистника.

– И герцогиня приняла его дом за гостиницу?

– Она ни минуты не сомневалась в этом!

– Ну а как она нашла самого Гардуино?

– Она далека от мысли предположить, что он – один из деятельнейших вождей гугенотов.

– Отлично! Как велика свита герцогини?

– Мы прибыли вдвоем с нею. Герцогиня никого больше не взяла, так как хочет пробыть в Блуа так, чтобы никто не подозревал о ее присутствии. Вечером у нее назначено совещание с герцогом Гизом, который должен прибыть сегодня утром.

– Значит, кроме тебя, никого нет при ней?

– Да, если не считать маленького пажа, которого граф Эрих де Кревкер с друзьями подверг жестоким истязаниям.

– Он, должно быть. очень любит их?

– Ненавидит, как я!

– А где герцогиня?

– Наверху. Она спит.

– Если бы я был уверен, что она не проснется,- улыбаясь сказал гасконец,- я поднялся бы к ней, чтобы посмотреть на нее во сне.

– Она очень чутко спит!

– Но я пришел сюда, во всяком случае, не для этого. Мне нужно повидать Гардуино!

В этот момент в глубине комнаты открылась одна из дверей и из нее показался маленький, сухощавый, сгорбленный старичок, вся жизнь которого, казалось, сосредоточилась лишь в глазах. И действительно, его взор горел совершенно юношеской энергией.

Не говоря ни слова, старик подошел поближе и стал внимательно всматриваться в гасконца. Когда же тот достал из кармана половинку золотой монеты, распиленной особенным образом, старик – это и был сам Гардуино – почтительно поклонился и сказал:

– Не угодно ли вам будет последовать за мною, чтобы убедиться в наших средствах?

– Пойдем! – ответил гасконец.

Гардуино провел его через целый ряд помещений, каждый раз тщательно затворяя за собою двери, и наконец спустился в хорошо замаскированный подземный тайник. Когда железные двери последнего, скрипнув, закрылись, гасконец так и ахнул: весь пол тайника был покрыт кучами золота и серебра.


VII

На больших часах замка Блуа пробило десять. Приемная королевских покоев была переполнена придворными, ожидавшими пробуждения Генриха III.

В одной из оконных ниш шептались между собой Келюс и Шомберг.

– Это животное Можирон навлек на нас неприятность,- сказал Шомберг.- Король лег спать в отвратительном расположении духа, повернувшись спиной ко всем нам!

– Король совершенно прав,- небрежно ответил Келюс.- Надо быть такими идиотами, как Можирон, д'Эпернон и ты, чтобы оторвать порядочных людей от приятного ужина и повести их в туман и мороз на неприятное приключение!

– А знаешь ли, этот бешеный гасконец убил бы нас всех друг за дружкой!

– Не исключая короля! Этим и объясняется для меня его дурное расположение духа: король не любит встречать людей, владеющих шпагой не хуже его самого!

– А Можирона ты видел сегодня?

– Он провел дурную ночь; его лихорадит, а голова распухла, словно тыква.

– А этот дьявол Крильон, которого нам уже совсем удалось было отодвинуть в тень, опять сразу вошел в милость короля!

В то время как миньоны разговаривали таким образом, в приемной послышался серебристый звук колокольчика, которым Генрих III обыкновенно оповещал пажей о своем пробуждении.

Среди ожидавших началось сильное движение, а два камер-пажа, сидевших у дверей спальни на скамеечке, сейчас же вскочили и бросились к королю. Келюс, на правах первого камердинера короля, последовал за ними.

При входе его король отложил в сторону молитвенник, по которому читал утренние молитвы, и сказал:

– Здравствуй, Келюс! Как ты спал?

– Плохо, государь.

– Я тоже, вернее сказать, я вовсе не спал. Я провел ночь в размышлениях!

– Вот как? – сказал Келюс, который никак не мог понять, в хорошем или дурном расположении теперь король, настолько было непроницаемо лицо Генриха.

– Да,- продолжал последний,- я много размышлял, милый мой, и, кажется, нашел секрет бедствий, терзающих человечество, всех несчастий, нарушающих спокойствие государства!

– Черт возьми! – отозвался Келюс.- Неужели вы нашли этот секрет, государь?

– Да! Первая причина всех бедствий человечества – женщина!

– Вот золотые слова!

– Не правда ли, милый? Это слабое, хитрое, изменчивое, скрытное, наглое, бесстыдное существо, словом,- причина всех наших бед!

– Это правда,государь!

– И вот рассуди и трепещи! Что могло случиться прошлой ночью! Проклятый гасконец чуть-чуть не убил меня… он попал мне в плечо, и если бы на мне не было ладанки, предохраняющей меня от всех бед, то…

Келюс не мог упустить такой прекрасный случай ввернуть льстивую фразу и сказал:

– Ну вот еще! Неужели вы думаете, государь, что Провидение не оглянется несколько раз, прежде чем позволить убить французского короля?

Генрих III милостиво улыбнулся и продолжал, приказав сначала пажам отойти в дальний угол комнаты:

– Допустим, я хорошо отделался. Но опасность быть убитым – еще пустяки! А ты подумай, что поднялось бы, если бы на шум прибежал дозор? Я был бы узнан, и можешь себе представить, что бы тут поднялось!

– В самом деле, государь!

– И все это – боже мой! – из-за женщины… из- за самой обыкновенной женщины, до которой мне нет никакого дела, как и тебе тоже!

– Я думаю!

– Я хочу издать указ против всех женщин вообще! Я начну с королевы, которую сошлю в какой-нибудь дальний замок. Когда при дворе не будет больше женщин, ты увидишь, как мы станем забавляться!

– Во всяком случае, это чудная мысль, государь!

– Ну, а пока одень меня! Прежде всего я покажу достойный пример. Я подвергну опале Можирона!

– Вот как?

– Да, и ты передашь ему это от меня. Кроме того, я подвергну опале и Шомберга тоже, потому что оба они с Можироном – вконец испорченные люди, недостойные моей дружбы, так как ухаживание за женщинами представляет для них большую прелесть.

– Ну а д'Эпернон? – спросил Келюс, начинавший опасаться также и за свою участь.

– Гм… Разве тебе не показалось, что д'Эпернон последовал за нами вчера с большим неудовольствием?

– Так же, как и я,государь!

– Ну, так оставим д'Эпернона. Ах, да, я вспомнил о гасконце.

– Надеюсь, вы попросту повесите его, государь?

– Нет, он мне нравится; это ловкий фехтовальщик. А кроме того, этот дьявол Крильон взял его под свою защиту!

– А, это другое дело, ха-ха-ха! Ну-с, так что же будет с этим гасконцем?

– Он должен прийти.

– Куда?

– Сюда.

– Сюда?!

– Да, я назначил ему аудиенцию утром.

– Государь! Какой-то искатель приключений…

– Та-та-та! Его вид заслуживает полного доверия! Но тише, я слышу чьи-то шаги, кто-то стучит!

Около королевской кровати была маленькая дверь, замаскированная драпировками и выходившая во внутренние переходы замка. Вот в эту-то дверь и стучался кто-то.

– Открой! – сказал король Келюсу.

Келюс открыл дверь и очутился лицом к лицу с толстым седым мужчиной, которого король приветствовал в следующих выражениях:

– Батюшки! Да ведь это мэтр Фангас, конюший герцога Крильона!

– Он самый, государь! – ответил тот.

– А что нужно от меня герцогу в такую рань?

– Лично ничего, государь, но мне поручено провести к вашему величеству некоего гасконского дворянина.

– А! Отлично, знаю, знаю!..- Король соскочил с кровати, обулся, накинул камзол.- Где же этот гасконец?

– Там, в коридоре, государь!

– Так пусть войдет!

– Простите, государь, но меня просили напомнить вашему величеству, что гасконцу обещана секретная аудиенция!

– Да, это правда! Келюс, милочка моя, выйди и, кстати, скажи там, что сегодня приема не будет!

Келюс вышел, строя кислую гримасу и думая: "Что же это за гасконец?"

Когда он вышел, Фангас откинул драпировку дверцы, и гасконец вошел в королевскую спальню.


VIII

Генриху III очень интересно было посмотреть на своего противника при дневном свете. Гасконец очень понравился королю, и последний милостиво сказал ему:

– Мсье, если ваша речь будет продолжительна, то возьмите стул и присаживайтесь. Сегодня я в отличном расположении духа и с удовольствием выслушаю вас.

– Ваше величество изволили бесконечно почтить меня,ответил гасконец, оставаясь на ногах,- но я постараюсь быть кратким, так как вашему величеству и без того будет достаточно хлопот сегодня!

– Что вы хотите сказать этим, мсье?

– Если бы вашему величеству благоугодно было приотворить на минутку окно или – вернее – приказать мне сделать это…

– Это зачем?

– Тогда вы увидите, государь, что улицы переполнены народом. Вы услышите звуки труб, приветственные крики и выстрелы из аркебузов, которыми народ выражает свои восторг!

– А из-за чего такое ликование?

– Из-за того, что его высочество герцог Генрих Гиз собирается наравне с вашим величеством присутствовать на собрании генеральных штатов!

В тоне гасконца звучала явная насмешка. Король нахмурился.

– Мсье! – резко сказал он.- Герцог Гиз обязан сначала подождать моего разрешения на въезд в город!

– Это правда, государь! Да ведь герцог ждет, терпеливо ждет, потому что он лучше кого-либо другого знает справедливость пословицы: "Кто умеет ждать, тот дождется всего"!

Король сделал нетерпеливый жест, но все же подошел к окну, раскрыл его и высунулся наружу.

Гасконец сказал правду: улицы были переполнены ликующим, радостным народом, который широким потоком стремился к берегам Луары.

– Посмотрите, государь,- сказал гасконец, ставший за спиной короля,- там, на верховьях Луары, виднеется лодка герцога!

Действительно, Генрих III увидел громадную лодку, разукрашенную лотарингскими флагами и величественно спускавшуюся по течению в сопровождении тучи маленьких лодок.

– У герцога огромная свита! – шептал гасконец.- Вот поистине королевский эскорт!

Король хмурился все больше и больше.

– А там, на дороге, которая тянется вдоль реки,- продолжал гасконец,- солнце сверкает на доспехах рыцарей и полированных частях аркебузов. Это тоже свита герцога.

Король топнул ногой.

– Да что же это в самом деле? – крикнул он.- Смеется надо мною герцог, что ли? Да ведь его сопровождает целая армия!

– Во всяком случае, свита герцога сильно напоминает армию, государь!

Генрих с силой захлопнул окно.

– В конце концов,- продолжал гасконец,- герцог совершенно прав, если хочет доказать вам, государь, что в случае нужды он может выставить массу хорошо вооруженных людей. Это отличная лотарингская армия, и если в один прекрасный день она соединится с армией испанского короля…

– Да что вы болтаете тут! – крикнул король.

– Господи! – насмешливо отозвался гасконец.- Как-никак, а испанский король – добрый католик.

– Мне-то какое дело до этого?

– Он столь же добрый католик и даже, может быть, еще более пламенный, чем лотарингекие принцы. Ведь штаты, созванные вашим величеством, имеют целью укрепить католическую церковь?

– Ну да!

– И истребить гугенотов?

– До последнего!

– Так вот все это чрезвычайно на руку испанскому королю и герцогу Лотарингскому!

– Это каким же образом?

– Что касается испанского короля, то вот… Там, на юге, имеется высокая цепь гор, вершины которых теряются в синеве неба. У подножия этих гор, в ущельях, живет бедный маленький народ, всего какая- нибудь горсточка; но эта горсточка предохраняет Францию от вторжения Испании, и пока эта кучка храбрецов живет там, испанский король не перейдет границы. К сожалению, эти горцы – гугеноты, а ваше величество мечтает об уничтожении их. Следовательно, уничтожив их, вы, государь, сыграете на руку испанскому королю. Но и герцог Гиз тоже не останется без выгоды. Испанскому королю слишком жарко в Мадриде, ведь он по происхождению немец и не любит жары. В Бордо или Тулузе ему будет гораздо более по себе…

– Ну-ну! Бордо и Тулуза принадлежат французскому королю!

– Пока – да! Ну-с, а герцог Гиз, наоборот, ужасно теплолюбив. В Нанси так холодно, и Мерта ежегодно покрывается льдом. Мозельское вино кислит… Не помышляя о гасконском небе, герцог Гиз все же хочет иметь побольше солнца, и то, которое светит в окно Лувра, ему придется по душе…

– Да вы с ума сошли! Вы бредите!

– Хотел бы я, государь, чтобы это было так! Но – увы! – то, что испанский король не сможет выполнить один, на что не решится герцог Гиз один, вместе они сделают с большим успехом!

Король вскочил со стула и гневно закричал:

– Да кто же вы такой, что смеете говорить со мною таким образом?

– Кто я? А ведь когда-то мы встречались с вами, государь! Но если вы не помните меня, то не соблаговолите ли припомнить большой портрет, висящий в большом зале замка Сен-Жермен-ан-Ле?

– Но это – портрет… наваррского короля Антуана?

– Совершенно верно!

– Что же между вами общего?

– Взгляните на меня, государь!

Генрих III впился взглядом в лицо гасконца и вдруг отшатнулся…

– Но… может ли это быть?

Гасконец сразу изменил манеры; он надел шляпу на голову и, усевшись на табурет, сказал:

– Если правда, кузен, что все дворяне равны, будь они какими-нибудь мелкопоместными или владетельными герцогами, то о королях можно сказать то же самое. Меня зовут Генрих Бурбонский, я – наваррский король. Хотя наши владения весьма различны, потому что ваше огромное, а мое – крошечное, но мы все же можем подать друг другу руки!

Генрих III все еще не мог прийти в себя.

– Значит, вы – Генрих Бурбонский?

– Да, государь!

– Мой кузен и брат?

– Да, государь!

– Муж моей бедной Марго?

– Ах, ну зачем напоминаете мне про нее, государь!

– То есть… почему?

– Да потому, что это может завести нас в обсуждение весьма щекотливых вопросов!

– Вы хотите сказать, что приданое сестры все еще не выплачено вам?

– Ну, мы поговорим об этом после штатов, государь!

– Почему не сейчас?

– Потому что в данный момент я хотел бы поговорить с вами не о своих, а о ваших делах! – Генрих Наваррский подошел к окну и в свою очередь распахнул его.- Черт возьми! Однако у нашего кузена Гиза – славная армия, и если ему вздумается пойти войной на Блуа и взять в плен ваше величество, я ни за что не поручусь…

Генрих III вздрогнул и инстинктивно ухватился за эфес шпаги.


IX

Чтобы читатель мог понять весь смысл этого разговора двух Генрихов, нам необходимо вернуться в наполненный золотом погреб, куда мэтр Гардуино свел своего утреннего посетителя.

Как мы уже говорили, золотые и серебряные монеты буквально устилали весь пол тайника. Тут находились монеты разных эпох и стран, а в четырех углах погреба стояли четыре бочки, наполненные не вином, а слитками. Никогда жители Блуа не могли бы думать, чтобы убогий прокурор являлся обладателем таких сокровищ!

Заперев за собою дверь, старик поставил свечку на одну из бочек. Генрих Наваррский уселся на другую и сказал:

– Ну-с, любезный Гардуино, поговорим теперь немного. Вы догадались, кто я?

– О, конечно! – ответил старик.- Вы один из приближенных короля Генриха… может быть, граф Амори де Ноэ, о котором так много говорили…

– Нет!

– Де Гонто?

– Нет!

– Ну, так де Левис?

Генрих улыбнулся и фамильярно потрепал старика по плечу, говоря:

– Ах, бедный Гардуино! Должно быть, вы плохо видите или память вам изменяет! Как, будучи другом моего отца, вы не узнаете сына, который так похож на него?

Прокурор протер глаза, присмотрелся, и вдруг перед ним мелькнул образ Антуана Бурбонского, помолодевшего лет на тридцать.

– Ваше величество! Простите! – смущенно пролепетал он и, преклонив колено, приложился высохшими губами к руке юного короля; затем, еще раз поглядев на него, он восторженно воскликнул: – Но ведь вы действительно живой портрет своего августейшего батюшки!

– Поговорим, добрый мои Гардуино! – сказал Генрих.- Какую сумму представляет собою, по-твоему, это сокровище?

– Восемьсот тысяч турских ливров, государь. Это сокровище гугенотов, накопленное за двадцать лет.

– Которое позволит нам выдержать войну!

– Увы, я слишком стар, чтобы увидеть ее результаты!

– Как знать!.. Но вот что еще: мало еще иметь эти деньги, надо ухитриться вывезти их!

– О, увезите их поскорее, государь, потому что с тех пор как Блуа переполнен приезжими, я дрожу, чтобы не открыли наших сокровищ. Я никак не могу понять, с какой целью вашему величеству вздумалось превратить мой дом в гостиницу, да еще такую, где должна была остановиться герцогиня Монпансье, наш заклятый враг!

– Дорогой друг мой, я еще в детстве слыхал историйку, как король Людовик XI приговорил кого-то из дворян к смертной казни и как судья Тристан напрасно искал его по всей Франции, тогда как осужденный спокойно жил в Париже и благополучно дожил там до самой смерти короля.

– Значит; Тристан был плохим судьей, государь!

– О, нет! Он все перевернул вверх дном, но ему в голову не пришло послать стражников с обыском к себе самому в дом, а именно у Тристана в доме и снял себе квартиру осужденный. Теперь сообрази, добрый мой Гардуино. Я знаю наверное, что католики пронюхали о наших сбережениях, а герцог Гиз имеет сведения, что наши сокровища укрыты где-то в Блуа. Значит, лотарингцы начнут рыскать и вынюхивать везде, кроме твоего дома, потому что в нем остановилась герцогиня Монпансье!

– Это правда,государь!

– Теперь ты понимаешь, почему твой дом превратился в гостиницу? Никому не придет в голову искать здесь наши сокровища, и мы успеем увезти их в Наварру!

– Но ведь это – очень большой груз! Как нам незаметно вывезти его?

– Я уже все обдумал. Следующей ночью ты достанешь несколько таких же бочек, как вот эти. Затем с помощью обоих пажей герцогини, которые преданы мне душой и телом, ты наполнишь бочки золотом.

– Все это легко, но как провезти это сокровище через всю Францию?

– Об этом ты уж не беспокойся, все будет сделано! С этими словами Генрих встал с бочки, служившей ему сидением, и направился вместе с Гардуино из кладовой. Когда они пришли в комнату прокурора, последний сказал:

– Теперь я должен сделать вам признание. Я совершил кражу! – и в то время, как король с изумлением смотрел на старика, последний продолжал: – Вам, конечно, известно, что герцогиня помещается совсем близко от этой комнаты.

– Но в таком случае будем говорить тише!

– Это ни к чему. Вчера вечером я усыпил ее очень сильным наркотиком. Она спит глубоким сном и проспит еще час или два. Так вот, когда она заснула, я вошел в ее комнату через потайную дверь, так как мне хотелось узнать, что за письмо принес ей накануне рейтар из армии герцога Гиза. Вот это письмо! – и Гардуино достал из шкафа сверток пергамента.

Просмотрев письмо, Генрих воскликнул:

– Ах, черт возьми! Моя прелестная кузина – тонкий политик, но мы будем держать ее под надзором! Возьми это письмо, Гардуино, и положи его на прежнее место. Вечером во время ее ужина ты подсыплешь ей новую порцию наркотика; около десяти часов я приду, и тогда мы припрячем ваше сокровище в верное место. А теперь прощай, мне пора! – и Генрих отправился на аудиенцию к королю Генриху III, начало которой мы изобразили в предыдущей главе.


Х

Итак, при словах наваррского короля Генрих III инстинктивно ухватился за эфес шпаги, причем воскликнул:

– Неужели вы можете думать, кузен, что герцогу Гизу придет в голову взять приступом мой замок? -Нет, государь, этого я не говорил. Я сказал только, что "если" ему придет в голову подобная мысль, то ее легко осуществить, имея свиту, похожую на целую армию!

– Ну, так что же! Мы будем защищаться!

– Ну, свита вашего величества очень малочисленна… Конечно, у вас имеются рейтары и швейцарцы, но… Словом, в данном случае вовсе не важен конечный результат, а важно лишь то, что вы хотите идти рука об руку с герцогом Гизом, в могуществе которого для вас таится большая опасность, против маленького народа, абсолютно вам не страшного. Позвольте мне подробнее развить эту мысль, государь! Вы ведь сказали, что охотно выслушаете меня, а ведь легко понять, что я явился к вам вовсе не в своих интересах, а в ваших собственных…

– Говорите, говорите, милый кузен!

– Так вот, кузен, если вы хоть немного знаете Наварру, то поймете, что я беспокоюсь отнюдь не о ее судьбе. Наши поля не отличаются плодородием, и каждый хлебный злак, прорастая, сдвигает с места камушек. Но наши долины покрыты роскошной травой, наши девушки красивы, наше вино веселит сердце, а вы знаете, что люди, живущие поближе к Богу, презрительно относятся к богатству. Наша бедность вовсе не в тягость нам, и мы мало заботимся о королевстве Франции! Только, видите ли, на хребтах наших гор, у подножия наших ледников, при входе в каждый горный проход, на берегах всех наших горных речек понастроено много крепостей, редутов, бастионов. Когда клич пронесется по долине, я возьму свой рог, затрублю, и в ответ на этот призыв с каждого утеса, с каждой борозды, из-за каждого кустарника появится солдат, вооруженный с ног до головы и готовый умереть за отечество!

– Неужели? – насмешливо переспросил Генрих III.

– Да, ваше величество,- продолжал, не смущаясь, наваррский король.- Вы мечтаете об истреблении до последнего всех гугенотов, ну, так если вы хотите иметь успех в этом предприятии, вам надо будет войти в союз с испанским королем, герцогом Гизом и еще с несколькими властителями, так как наваррский королишка и его сермяжное войско не сдадутся без ожесточенного сопротивления!

– Однако вы разговариваете довольно-таки гордо! – заметил король.

– Государь,- ответил Генрих,- тут нечего удивляться, так как в моих жилах течет та же кровь, что и в ваших! Теперь разрешите мне продолжать. Я уже заметил с самого начала вашему величеству, что говорю отнюдь не в своих интересах, а в ваших. Ведь это только так кажется вам, государь, будто вы!c$%b% председательствовать на генеральных штатах и будто целью их собрания является истребление гугенотов. Собранием будет руководить настоящий король Франции – герцог Гиз; он задумал истребление гугенотов лишь с целью ослабления вашего величества, корону которого он уже давно примеряет!

– Да вы с ума сошли! – крикнул король, топнув ногой.

– К сожалению, нет, государь! Могу даже сообщить вашему величеству, что герцогиня Монпансье уже сделала очень хорошее приобретение: она запаслась прелестными золотыми ножницами, которыми король Генрих III будет пострижен в тот момент, когда священная лига объявит его лишенным трона, провозгласив королем Генриха Лотарингского, герцога Гиза!

Король вскрикнул и с явным ужасом отступил на шаг назад. В тоне наваррского короля было что-то, что внушало его кузену доверие, и Генриху Валуа уже казалось, что его волос касается холодный металл ножниц герцогини.

Генрих Наваррский взял его за руку и продолжал в тоне глубочайшей убежденности:

– Подумайте сами, государь: я, гугенот, явился сюда, в самый центр католицизма, полагаясь лишь на благородство потомка Святого Людовика, нашего общего предка. И такой явной опасности я подверг себя лишь для того, чтобы предупредить ваше величество о грозящей вам неминуемой опасности. Неужели даже после этого я не заслуживаю доверия? Нет, государь, если вы дорожите троном, вы не захотите оттолкнуть от себя маленький, но храбрый народ, с помощью которого вы будете в состоянии осадить лотарингцев и испанцев! А теперь прощайте, государь, или – вернее – до свидания! Вашему величеству известно, где я остановился; если вам угодно будет еще раз увидеться со мною, только дайте знать, и я сейчас же явлюсь. А пока я хочу дать вам возможность обдумать мои слова на досуге! – и, поцеловав королевскую руку, Генрих Наваррский удалился через ту же потайную дверь, через которую его провел конюший Фангас.

Оставшись один, Генрих III принялся размышлять. Неужели кузен все-таки сказал правду? Неужели дело действительно обстоит так?

Шум чьих-то осторожных шагов заставил короля оторваться от дум и поднять голову. Перед ним был Келюс.

– А, это ты! – сказал Генрих.

– Да, государь.

– А где ты был?

– Вот за этой дверью.

– Значит, ты слышал?

– Все, потому что интересы вашего величества – мои интересы!

– Значит, ты знаешь?

– Я знаю, что только что ваше величество осмелился интриговать этот еретический король без королевства, этот наглый гасконец, осмеливающийся добиваться французской короны!

– Как! Он?

– Господи, да это так ясно!.. И если бы вы, сир, захотели проявить истинную государственную мудрость, то приказали бы сегодня же вечером арестовать его и отправить в одну из камер Венсенской крепости!

– Что ты говоришь!

– Да ведь это – гугенот! Неужели вы, государь, хотите поставить на карту спасенье своей души?

При этих словах король задрожал как осиновый лист и схватился за ладанку, висевшую у него на шее.

"Наваррский король проиграл свою партию! – подумал Келюс.- А герцог Гиз обязан мне очень многимза этот ловкий выпад!"

Генрих III продолжал дрожать.

– Он прав, я могу быть осужден за это на вечные муки! – наконец произнес он.


XI

– Возлюбленный мой Рауль,- сказала герцогиня Монпансье,знаешь ли ты, что такое любовь?

– Ваше высочество,- ответил экс-паж короля Карла IX,любовь – нечто такое, что каждый оценивает со своей точки зрения.

– Это слишком туманное определение!

– Я постараюсь доказать вашему высочеству свою правоту! Этот разговор происходил в тот самый день, когда король Генрих Наваррский получил чрезвычайную аудиенцию у короля Генриха Валуа, и в том самом доме прокурора Гардуино, который по капризу Генриха Наваррского был превращен в гостиницу.

Наступил мрачный, темный декабрьский вечер, и с Луары надвигался густой туман; однако в комнате, где сидела Анна Лотарингская, уютно горел жаркий огонь в камине и беседовалось очень приятно.

Но как случилось, что Рауль, давний обожатель пикантной брюнетки Нанси, вдруг превратился в рыцаря сердца сестры герцога Гиза? Это очень длинная история, о которой в данный момент мы скажем лишь несколько слов.

После страшной Варфоломеевской ночи Генрих Наваррский убедился, что его безопасность можно гарантировать лишь тем, чтобы при Гизах был постоянно человек, умевший стяжать их доверие, но всей душой преданный наваррскому королю. Этот человек должен был держать Генриха в курсе всех замыслов его врагов. Выбор пал на Рауля, за которого говорили его красота, молодость, изящество и ловкость. Генрих поговорил с ним, и в результате герцогиня Монпансье однажды заметила на мосту Святого Михаила молодого дворянина, который горько плакал. Анна остановилась около Рауля (это был он) и с участием спросила, о чем он горюет.

– Сударыня! – ответил Рауль.- Во время побоища гугеноты убили мою невесту, и теперь я неутешен!

Рассказывать красивой женщине о своей любви к ней – значит иметь девяносто шансов, что не будешь выслушан. Но заявлять ей о безутешности своей любви к другой – значит иметь сто шансов на ее внимание и интерес.

Горе юноши тронуло герцогиню; к тому же она сама старалась забыть красавца Лагира, и встреченный юноша показался ей удобным средством для этого. Поэтому она увезла Рауля с собой в Нанси, и разговор, которым началась эта глава, достаточно ясно показывает, что расчеты Анны на утешение, по-видимому, оправдались.

Итак, Рауль заявил, что он постарается доказать своей собеседнице правоту выставленного им тезиса.

– Но,- предупредил он,- если вашему высочеству угодно, чтобы я мог сделать это вполне, благоволите запастись терпением, так как моя речь будет продолжительна!

– Говори, милочка мой Рауль, говори! – ответила герцогиня и, взяв юношу за руку, притянула его к себе, после чего усадила на скамеечку у своих ног.

– Любовь,- продолжал тогда Рауль,- это прежде всего дело воображения, это болезнь, которая выражается самыми разнообразными симптомами и которую нельзя лечить одним и тем же средством.

– Вот как?

– Я знавал при дворе покойного короля некоего дворянина, который с уверенностью твердил, что больше всего любят ту женщину, которая хуже всего обращается с вами и заставляет вас терпеть тысячу мук…

Герцогиня кинула на юношу взгляд, красноречиво говоривший: "Неблагодарный!".

Однако Рауль спокойно продолжал:

– Если вы страстно любите женщину, она перестает любить вас; если женщина страстно любит вас, она становится для вас невыносимой!

– Да неужели, милый Рауль!

– Любовь не может процветать на широкой проезжей дороге, где нет препятствий и измен. Для ее процветания требуются затруднения, страдания, измены, тысячи мук; иначе она чувствует себя как рыба, вытащенная на берег, или как птица, брошенная в воду…

– Но, милый Рауль, знаешь ли ты, что твой портрет любви отвратителен?

– Отвратителен,- может быть, но зато правдив, и, если ваше высочество разрешите мне, я докажу, что это так.

Не отвечая, Анна Лотарингския кинула на юношу взгляд, полный властных чар. Тогда Рауль нетал со скамеечки, преклонил колени и взял герцогиню за руку. Анна не отдернула руки и даже бровью не повела, когда смелый юноша поцеловал эту руку.

– Ну-с, я слушаю вас, прекрасный рыцарь! – сказала она улыбаясь.

– Ваше высочество! – заговорил Рауль.- Вам угодно было с благосклонностью взглянуть на меня, смиренного и ничтожного, и возвести до себя. Здесь мы одни, здесь принцесса уступает место женщине,- и с этими словами Рауль, обняв герцогиню, поцеловал ее.

– Далее?

– Да, здесь вы любите меня. Но завтра или даже сегодня вечером улицы наполнятся народом, и во главе блестящей свиты, окруженный изящнейшими и благороднейшими синьорами, прибудет герцог Гиз. Все с приветствиями преклонятся пред герцогиней Анной, дочерью лотарингских герцогов, внучкой Людовика Святого, и никто не обратит внимания на мелкого дворянчика, который тут же отойдет в тень!

Герцогиня взяла обеими руками голову юноши и вернула ему поцелуй, который он осмелился дать ей перед тем.

– Ну так вот,- продолжал Рауль,- обволакивать вас взглядом, тайно обожать вас, когда все будут выражать вам свой восторг и преклонение, это мука, это ад, но в то же время это счастье…

– Ну, так будь счастлив! – ответила герцогиня, снова целуя его.

Рауль собирался продолжать свою теорию любви, но в этот момент в дверь постучали. Это явились слуги мэтра Гардуино с ужином.

– Друг мой Рауль,- шепнула герцогиня,- чтобы доказать тебе, что любовь, приравниваемая к пытке и аду, иной раз может стать раем, приглашаю тебя отужинать со мною!

Рауль радостно вскрикнул. Затем, заперев дверь, он придвинул накрытый столик к креслу герцогини, сам уселся против нее и стал ухаживать за нею, не переставая весело болтать.

– Позволите налить вам? – спросил он, взяв графин с белым вином.

– Это что за вино?

– Белое луарское! Я люблю его больше всех других!

– Ну, так и пей его сам на здоровье. Я же предпочитаю жюрансонское! – и с этими словами Анна взяла графин названного вина и налила себе полный стаканчик.

Они ужинали очень нежно, весело и мило. Не переставая слушать остроумную болтовню пажа, герцогиня время от времени прихлебывала вино. Вдруг она сказала:

– Как странно!.. Меня клонит ко сну!

– Тут нет ничего удивительного,- возразил Рауль,- ваше высочество еще не отдохнули от нашего продолжительного путешествия!

Однако с каждой минутой Анна Лотарингская становилась все более утомленной, а через час спала глубоким, непробудным сном. Тогда Рауль вышел из комнаты и отправился к мэтру Гардуино. Тот при виде юноши коротко спросил:

– Ну?

– Она спит!

– Значит, теперь мы можем впустить наваррского короля! Тогда Рауль спустился к входной двери и отпер ее.


XII

Весь день король Генрих III не видал Крильона, зато прибыл герцог Гиз и выказал такую почтительность, такую преданность, что король окончательно встал на точку зрения Келюса и решил, что Генрих Наваррский – просто интриган!

Оставшись наедине с Келюсом, король сказал, положив локти на стол:

– Ну-с, друг мой Келюс, что ты думаешь о моем кузене?

– Я думаю, государь, что было большой ошибкой не арестовать этого наваррского королишки, который старается поссорить ваше величество с лучшими друзьями!

– Неужели ты думаешь, что это легко сделать?

– Арестовать наваррского короля? Господи! Для этого достаточно трех ландскнехтов и гвардейского капитана.

– А Крильон?

– Ну вот еще! Можно, кажется, разок обойтись и без благословения Крильона! Да ведь герцога нет в данный момент в Блуа.

– Разве? Где же он?

Келлюс принял таинственный вид и стал врать без зазрения совести:

– Он отправился в Орлеан; там у него имеется на примете богатая вдова, на которой он собирается жениться.

– Вот как? Это забавно!.. Значит, он мне не помешает! Гм… все это очень важно, очень… Но что я с ним сделаю, если даже решу арестовать?

– Да отправите его в Венсенскую крепость, только и всего!

– Сбежать можно отовсюду, и только положение значительно ухудшится. Покойный брат-король посадил Генриха Наваррского однажды в эту самую Венсенскую крепость, а он преспокойно скрылся оттуда.

– Ну, в таком случае проще всего было бы втихомолку отделаться от этого королишки! О, я знаю, что вы, государь, не любите мешаться в такие дела! – поспешил сказать Келюс, заметив, с каким отвращением король отшатнулся от него.- Но к чему же тогда иметь верных, преданных друзей? Эти друзья вовсе не обязаны знать, что данный субъект – именно наваррский король. Мало ли какие ссоры происходят в темноте!.. И если в Луару будет спущено одним трупом больше, то что за беда, особенно если обо всем этом никто не узнает!

– Но о каких друзьях ты говоришь? Кто они?

– Во-первых, я сам. потом Эпернон и Шомберг!

– Но я сослал Шомберга!

– Так-то так, но это так скоро не делается, и едва ли Шомберг уже уехал.

– Если он не уехал, пусть остается. Я прощаю его… Но все же вас будет только трое, а этого слишком мало!

– Вы только дайте мне все полномочия действовать, государь, а там я уже справлюсь! Можно будет обратиться за содействием к лотарингцам. Да вообще вашему величеству не о чем беспокоиться: я все устрою, со всеми переговорю, все подготовлю.

Генрих III некоторое время колебался. Наконец он сказал:

– Да уверен ли ты, что наваррский король действительно злоумышляет против меня?

– Господи! Да разве можно сомневаться в этом!

– В таком случае поступай как хочешь. Я умываю руки!

– Что же,- ответил повеселевший Келюс,- опрятность – не последняя добродетель! Однако раз браться за дело, так уж браться! – и с этими словами он поспешно направился к выходу.


XIII

Выйдя на замковый двор, Келюс увидал фигуру какого-то человека, плотно закутавшегося в плащ. Миньон сразу узнал в нем герцога Гиза и, вежливо поклонившись ему, сказал:'

– Не соблаговолит ли ваше высочество уделить мне минуту внимания?

– С удовольствием,- ответил тот.- В чем дело?

– Я должен рассказать вещи, очень интересные для вашего высочества. Но сначала отойдем ближе к середине; мы стоим у самой стены, а ведь "и у стен порой бывают уши"!

Гиз согласился с этим. Они отошли на середину двора, и здесь Келюс продолжал:

– Я могу оказать вашему высочеству большую услугу!

– Вот как? Ну, так говорите, мсье Келюс!

– Вашему высочеству, наверное, было бы чрезвычайно приятно одним ударом восторжествовать над злейшим политическим врагом?

– Что вы хотите сказать этим?

– Разве я выразился недостаточно ясно? Ну, так скажите мне в таком случае, как вы смотрите на наваррского короля?

– Как на своего злейшего врага, которого я ненавижу от всего сердца!

– Значит, вашему высочеству было бы приятно узнать о его кончине?

– Разве он умер? – поспешно спросил Гиз, задрожав от радости.

– О, пока еще нет, но… этого очень недолго ждать, если только мы сторгуемся с вашим высочеством!..

– Ах, да бросьте вы это нелепое титулованье! Говорите лучше толком: вы хотите предложить мне какое-нибудь соглашение?

– Вот именно, и притом такое, которое я не мог бы предложить наваррскому королю. У него мошна слишком жидка!

– А, значит, вам нужны деньги, мсье Келюс?

– Вот именно, герцог! Я в долгу, как в шелку, и мне непременно надо раздобыть сто тысяч турских ливров, чтобы вырвать имения из рук жидов.

– Сто тысяч турских ливров?

– Господи! Разве жизнь наваррского короля не стоит этого?

– Скажите мне сначала, какая связь между этой суммой и наваррским королем?

– Та, что если я получу эту сумму, то завтра… завтра ваше высочество услышите, что с вашим кузеном Генрихом Бурбонским приключилась беда.

– Разве он в Блуа?

– Я думаю!

– Значит, он скрывается где-нибудь у гугенотов?

– Вполне возможно, герцог!

– Но в таком случае, дорогой мсье Келюс, если мне так важно отделаться от кузена, то…

– То вы сможете обойтись и без меня?

– Да ведь подумайте сами, дорогой мсье Келюс: сто тысяч турских ливров – хорошенький капиталец!

– Который вы хотите сэкономить? Это будет большой ошибкой с вашей стороны, потому что, если я не вмешаюсь в это дело, наваррский король успеет покинуть город!

– Ну, город так мал, что если поискать как следует…

– Что же, поищите! Даже если вы найдете, в чем я сомневаюсь, то вам будет мало радости: король Генрих III будет страшно разгневан, и вы испортите все дело!

– А разве против вас он ничего не будет иметь?

– Дорогой герцог, раз я берусь за это дело, значит, я тщательно исследовал почву под собою!

– Значит, вы так-таки хотите получить сто тысяч?

– О, в данный момент мне будет достаточно, если ваше высочество дадите мне слово…

– Даю вам его!

– И еще…

– Как? Это еще не все?

– И еще полдюжины рейтаров, из тех, что считают за честь умереть за ваше высочество!

Герцог кликнул своего пажа и приказал ему позвать Теобальда. Появился громадный, зверского вида гигант; Гиз сказал ему несколько слов, и он, поклонившись Келюсу, ушел.

Через четверть часа после этого по улицам Блуа тихо крался небольшой отряд в девять человек. Все они были в масках, и встречные при виде их говорили:

– Вот дворянское отродье, отправляющееся искать приключений!

Этот отряд, под предводительством Келюса, отправился прямо к дому старого сира де Мальвена, но постучал не в ворота старца, а в окно к его соседу. При первом же стуке окно распахнулось, и оттуда высунулась голова псаломщика.

– Где он? – спросил Келюс.

Псаломщик, вероятно, знал, о ком идет речь, потому что сейчас же ответил:

– Он ушел под вечер и не возвращался.

– Ты выследил его? Да? Значит, можешь вести нас? Псаломщик сейчас же вышел из дома и повел отряд Келюса в купеческий квартал. Здесь он остановился перед домом Гардуино, сказав:

– Вот тут!

– Но ведь это – гостиница!

– Может быть, не знаю, я редко бываю в этой части города.

– Значит, он там?

– Да, я видел, как он вошел сюда.

– Ладно! Теперь проваливай! Вот получи!

Келюс кинул псаломщику золотую монету, и тот пошел восвояси.

Тогда миньон обернулся к своим приятелям и Теобальду и сказал им:

– Надо сначала постучать и попробовать хитростью пробраться в дом. Если вам не откроют, то употребим силу. Только бы Крильон не подвернулся, а там уж мы живо обстряпаем это дело! – и Келюс, сказав это, постучал.


XIV

За час до этого наваррский король шел тон же дорогой в сопровождении как раз того человека, которого так опасался Келюс, то есть герцога Крильона.

– А я все-таки не думаю, государь,- тихо сказал Генриху герцог,- что вы, подвергаясь такой опасности, прибыли в Блуа только для того, чтобы попытаться направить короля Генриха на путь истинный. Конечно, ваши речи должны были произвести на него сильное впечатление.

– О, я уверен, что он о них и не думает больше, а если и было какое-нибудь впечатление, то герцог Гиз уже давно рассеял его.

– Но в таком случае…

– В таком случае вот что: я обещал королю Карлу IX, находившемуся уже при смерти, что постараюсь отговорить его преемника от той же политической ошибки, которую сделал, или – вернее – в которую вовлекли его самого. Я исполнил свое обещание, хотя и не верил в то, что мои речи увенчаются желанным результатом. Но раз я все равно приехал в Блуа…

– Да я вовсе не знаю, для чего же вы приехали сюда? Не для того, надеюсь, чтобы повидать герцогиню Монпансье?

– Нет, хэ-хэ-хэ! Герцогиня по-прежнему от всей души ненавидит меня! Впрочем, от ненависти до любви – один шаг, и даже меньше, так что я надеюсь… Но, конечно, у меня была цель посерьезнее, чем забавное любовное приключение! Выслушайте меня, герцог! Наверное, вы слыхали, что в течение сорока пяти лет вожди гугенотов прикапливали грош за грошом, надеясь образовать из этих сбережений фонд на случай войны.

– Да, я слыхал об этом, а также о том, что "сокровище гугенотов", которое представляется мне мифическим, достигло. громадных размеров.

– Это сокровище существует на самом деле, герцог, и находится оно здесь, в Блуа!

– Ну-ну! Я предпочел бы, чтобы оно сберегалось в более надежном месте!

– Вот за этим я и приехал сюда! – и Генрих рассказал своему спутнику все то, что читатели уже знают из предыдущих глав.

– Хорошо! – сказал тогда Крильон.- Но неужели вы думаете, что в бочках золото будет сохранено надежнее?

– Нет, но… бочки путешествуют иногда!

– Как это, государь?

– По Луаре ходят большие барки, так называемые шаланды, служащие для перевозки сена. Я приобрел одну из таких шаланд. Ее команда состоит из моих приближенных, переряженных матросами. Таким образом, мне будет очень легко сплавить золото на этой шаланде. Но вот перетащить его из дома на барку гораздо труднее, и тут я уже рассчитываю на вас.

– Приказывайте, государь!

– Ну, так слушайте внимательно. Вы пойдете вот по этой улице до самого конца, затем свернете налево и выйдете на береговой откос. Так вы увидите уединенный дом. Это большая харчевня под вывеской: "Гостиница "Добрый Сеятель".

– Я ее знаю.

– Несмотря на полицейский час, она открыта всю ночь. Вы постучите в дверь, а когда трактирщик выйдет к вам, спросите у него, прибыло ли его божансийское вино. Если он ответит, что да, вы войдете и застанете там компанию знакомых, которых и приведете ко мне.

Крильон отправился выполнять поручение. Указания Генриха Наваррского отличались большой точностью, и Крильон указанным путем скоро добрался до гостиницы. Сказав хозяину условленный пароль и получив надлежащий ответ, Крильон вошел в общий зал гостиницы, где за уставленным бутылками столом сидело с полдюжины матросов.

Впустив Крильона, трактирщик нерешительно остался сам на пороге, с крайним недоверием посматривая на посетителя. Но один из матросов крикнул:

– Ба, черт возьми, да ведь это – герцог Крильон! Запри дверь, друг мой Трепассе, этот господин из наших!

Трепассе запер дверь, а Крильон в полном недоумении подошел к окликнувшему его матросу.

– Да ведь это граф де Ноэ! – воскликнул он наконец.

– Он самый, герцог!

Крильон посмотрел на другого матроса и с удивлением воскликнул:

– А вот и мсье Лагир!

– Ну разумеется!

– А эти господа?

– Это все наши друзья… наши и "его". А вы, наверное, тоже пришли от "него"?

– Да. Шаланда прибыла?

– Прибыла. А бочки?

– Их наполняют. Дело за вами!

Ноэ обратился к трактирщику и сказал:

– Друг мой, Трепассе, запряги поскорее в телегу трех лошадей – мы отправимся за вином, которое должны свезти по назначению.

Трактирщик вышел.

Тогда Ноэ сказал:

– Не правда ли, герцог, вы не рассчитывали встретить нас в таком наряде?

– Нет! – ответил Крильон.

– Но если мы и сняли дворянский костюм, зато шпаги остались при нас! – и Ноэ показал пальцем на шесть добрых шпаг, укромно стоявших в углу.


XV

Придя к Гардуино. Генрих Наваррский первым делом осведомился, что с герцогиней. Узнав, что она крепко спит, он решил заняться бочками, в которые тем временем Гардуино и Рауль уже ссыпали сокровище гугенотов. Теперь Генрих с помощью Рауля стал вытаскивать их наружу. Но как раз во время этого ' -ob(o на улице вдруг послышался шум.

Услыхав его, Генрих с молниеносной быстротой погасил лампу и, приказав Раулю и старику хранить тишину, стал прислушиваться. Он услыхал шум шагов, затем голос, сказавший: "Вот тут!" – и ответ Келюса.

"А! – подумал наваррский король,- Этот голос я как будто слыхал сегодня утром в замке!"

Затем он отвел в сторону Гардуино и шепотом спросил:

– Мэтр, найдется у тебя добрый аркебуз?

– Найдется целых два!

– Они заряжены? Да? Ну, так пойдем! – и он повел Гардуино и Рауля во внутренние комнаты как раз в то время, когда снаружи раздался первый стук в дверь.

Вскоре они вошли в кабинет прокурора.

Тогда Генрих сказал:

– Теперь я все понимаю, друзья мои! Король Генрих III, осыпавший меня сегодня утром ласками, теперь хочет отделаться от меня. Будем защищаться! Ты, Гардуино, поди достань свои аркебузы, а я пока пойду на стражу.

Генрих спустился к выходной двери и приник там к крошечному смотровому оконцу, которое было замаскировано и невидимо снаружи.

Келюс, троекратно постучав в дверь, держал теперь совет.

– Псаломщик обманул тебя! – сказал д'Эпернон.- Если бы это была гостиница, нам давно открыли бы!

"Эге! – подумал Генрих Наваррский.- Вот еще голос, который хорошо знаком мне! Это – д'Эпернон!"

– Надо постучать посильнее! – сказал Шомберг. "Великолепно! Знаю и этого!" – подумал Генрих.

– А если двери все-таки не откроют?

– Ну, так мы высадим ее!

– Гм… Она кажется очень солидной и окована на славу! Генрих, не отрывая глаз от смотрового отверстия, увидел, что к двери приближается гигант Теобальд.

– Вы уж не беспокойтесь, господа,- сказал он,- как бы солидна и хорошо окована ни была эта дверь, передо мною она не устоит! Не раз приходилось мне высаживать дверь единым напором плеча!

Келюс обнажил шпагу и снова постучал в дверь эфесом, крикнув:

– Эй, вы, негодяи! Откроете ли вы наконец людям короля? Ответа не последовало. Тогда Шомберг сказал:

– Да ну же, Теобальд, продемонстрируйте-ка свой "единый напор плеча"!

– Ладно! – сказал рейтар и уперся в дверь спиной так, что его поясница пришлась как раз против смотрового отверстия.

"Что поделаешь! У всякого человека – своя судьба!" – подумал Генрих Наваррский, и так как спина рейтара закрывала ему вид, то Генрих обнажил шпагу и ткнул ее в смотровое отверстие.

Теобальд с силой напер на дверь, но вдруг вскрикнул и упал. Келюс и его товарищи подумали, что от напряжения у гиганта лопнул какой-нибудь сосуд; однако они поняли ошибочность своего предположения, когда один из рейтаров, приподнявший начальника, закричал:

– Кровь! Кровь!

– Тише! – прикрикнул Келюс, услыхав шум телеги, заворачивавшей в улицу.

Генрих Наваррский, тоже услыхав этот шум, подумал:

"Теперь наши силы будут равны, так как мои добрые друзья-матросы спешат мне на помощь!"


XVI

Возглас рейтара, приподнявшего Теобальда и сейчас же бросившего его вновь, удивил Келюса с товарищами.

– Кровь? – повторил миньон.

– Ну да, смотрите сами! – ответил рейтар, показывая окровавленные руки.

Действительно, из широкой раны на спине Теобальда бежала кровь, хотя до этого не было слышно ни малейшего шума и дверь не открывалась.

– Кровь! Кровь! – повторил Келюс, никак не бывший в состоянии понять происшедшее.

Но тут телега, шум которой они слышали перед тем, въехала в улицу, и д'Эпернон сказал:

– Стойте-ка, господа, сначала пусть эта телега проедет, а потом мы уж примемся за обследование двери, которая убивает одним прикосновением. Только пусть телега проедет! Не будем связываться с горожанами, а то поднимется такой шум, что хоть святых вон выноси!

Все согласились с этим и прижались к стене. Но оказалось, что телега вовсе не собиралась проезжать далее; наоборот, она остановилась как раз перед домом.

Келюс был немало удивлен. Что могло понадобиться здесь этим людям?

– Проезжайте своей дорогой, друзья мои! – сказал он.Полицейский час давно пробил, и теперь не время болтаться по улицам!

В ответ на это насмешливый голос произнес:

– Мы и не болтаемся, барин, а остановились, приехав, куда нам надо.

– Проезжай! – в бешенстве крикнул Келюс. Он обнажил шпагу и двинулся к телеге, товарищи и рейтары последовали за ним.

– Вот как? – продолжал тот же голос.- Я вижу, что вы в большой компании, сударь!

– Проезжай! – крикнул в свою очередь Шомберг, стараясь схватить одну из лошадей под уздцы.

Но в то же время в первом этаже дома одно из окон открылось, и оттуда послышался голос гасконца, крикнувшего:

– Эге! Да это Ноэ!

– Я здесь! – ответил тот, который вступил в препирательства с Келюсом.

– Слава богу! Ноэ, милочка, я сосчитал их – их девять. Одного я убил, осталось восемь. А вас сколько?

– Семеро! – ответил Ноэ.

– Значит, на четыре больше, чем нужно, чтобы разогнать весь этот сброд! Мы с Гардуино очень просим, избавьте нас от этих господ!

В то время как Генрих говорил это, блеснула молния, послышался звук выстрела, и мимо уха Генриха просвистела пуля.

– Вы ужасно неуклюжи, господин д'Эпернон! – насмешливо крикнул наваррский король.- Стреляя так неловко, не выслужишь орденочка!

– Это он! Это гасконец! – заревел Шомберг.

– За дело, друг мой Ноэ! Задай им трепку и прогони их пинками до самого замка!

Но приказ был излишен: Ноэ, Лагир и остальные юные гасконцы уже спешили с обнаженными шпагами навстречу отряду Келюса. Остался на месте только седьмой из спутников Ноэ, величественно восседавший на козлах. По-видимому, он спокойно ожидал момента, когда его товарищам понадобится подкрепление.

Несмотря на свою изнеженность, Келюс мог быть при случае храбрым. Только один Крильон внушал ему бесконечный ужас, но ведь и то сказать – Крильон не знал себе соперника в то время и пользовался к тому же чрезвычайным авторитетом. Поэтому теперь он спокойно поджидал натиска Ноэ с товарищами.

Рейтары, увидев приближавшихся гасконцев, встретили их залпом. Но они поторопились, плохо прицелились, и из среды противников выбыл из строя только один. Вторично зарядить аркебузы рейтары не успели, и им пришлось вступить в рукопашную.

Келюс, д'Эпернон и пятеро рейтаров сцепились с гасконцами, но те в первый же момент выбили из строя двоих рейтаров. Поэтому сразу установился парный бой, в котором не принимали участия со стороны гасконцев кучер, а со стороны миньонов – Шомберг. Последний от нечего делать занялся высаживанием двери дома Гардуино.

Заметив это, возница медленно слез с козел и, подойдя к Шомбергу, сказал: "Простите, сударь, но я вижу, что вы не заняты, а потому…" – и он обнажил шпагу.

Шомберг взглянул на него и испуганно вскрикнул:

– Это Крильон!

Келюс, храбро выдерживавший натиск Амори де Ноэ, услышал этот возглас, испуганно обернулся и… пал, пораженный прямым ударом шпаги Ноэ в грудь!

Лагир и Эпернон бились с ожесточением, не уступая друг другу ни пяди земли. Поэтому Ноэ отправился на помощь к самым младшим товарищам, сражавшимся с рейтарами.

Тем временем Шомберг довольно прилично держался против Крильона, который был в отличном расположении духа.

– Дорогой мсье Шомберг,- сказал он,- не скрою, что я очень доволен вами: вы фехтуете на славу!

– Для меня большая честь – возможность скрестить оружие с вами, герцог! – насмешливо ответил Шомберг.

– Поэтому я хочу на некоторое время пощадить вас, чтобы мы могли поболтать друг с другом.

– Убейте меня, если можете, герцог, но не щадите! – сердито ответил Шомберг.

– Какого черта вам здесь нужно, собственно говоря?

– А вам?

– Я пришел на помощь друзьям!

– Вот и я тоже!

– Вот как? Ну, будем продолжать!

Но продолжать им не удалось: шум битвы разбудил весь околоток, и крики горожан, высунувшихся из окон, привлекли внимание дюжины рейтаров, пьянствовавших в соседнем кабачке и сейчас же бросившихся на помощь соотечественникам.

– Черт возьми! – сказал тогда Крильон.- Это настоящее сражение! Надо кончать!

Он сделал выпад, и Шомберг рухнул на землю, как перед тем Келюс.

Эпернон, получивший от Лагира уже три изрядные раны, собирался удрать с поля битвы, но появление рейтаров придало ему храбрости. Вдруг в верхнем этаже дома Гардуино распахнулись два окна и в них показались наваррский король и Рауль с аркебузами на прицеле. Грянуло два выстрела, и два рейтара рухнули на землю. В тот же момент послышался громовый голос Крильона, гаркнувшего:

– А, канальи! Значит, вы забыли, что меня зовут Крильон? Через десять минут после этого шесть трупов лежали на улице. Шомберга и Келюса, которые еще дышали, перенесли в соседний дом, а Энернон, в сопровождении уцелевших рейтаров, обратился в бегство.

Тогда Крильон сказал Генриху Наваррскому:

– Поспешим, государь, потому что французский король способен послать на нас целую армию, когда узнает о смерти своих миньонов!


XVII

– Друг мой Крильон,- ответил Генрих,- я сам хотел бы как можно скорее покинуть Блуа, но… мы должны взять с собою старого Мальвена и его внучку Берту!

– Вот как? – улыбаясь отозвался Крильон.- Готов поручиться, что тут уже…

– Как всегда, добрый мой Крильон; как мое ухо чутко прислушивается с радостным трепетом к звону скрещиваемого оружия, так и сердце вечно будет биться навстречу новой страсти! Но и помимо того опасность…

– Да ведь мои родственники охраняют ее, с нею ничего не случится, государь!

– Сегодня да, но завтра? Нет, Крильон, ступай за нею и приведи ее прямо на шаланду!

Крильон поклонился и отправился исполнить поручение. Тогда Генрих приказал вытаскивать бочки с золотом и нагружать их на телегу, что было делом четверти часа. Теперь можно было уже двинуться в путь, но в самый последний момент Генриху пришла в голову новая мысль.

– Вот что, господа,- сказал он,- я решил раздобыть для вас пропуск, который проведет нас через все католические армии мира!

– От кого же будет этот пропуск? – спросил Лагир.

– А вот увидите! – ответил Генрих и, отведя в сторону Гардуино, сказал ему: – Я убедился, что твой снотворный порошок отлично действует; несмотря на страшный шум, герцогиня не проснулась; но хватит ли действия этого наркотика еще на некоторое время?

– Смотря на какое, государь. Что вы, собственно, предполагаете?

– Я хочу закутать герцогиню в плащ, взвалить на плечи и перенести на шаланду!

– О, государь! Вот это – мысль!

– Не правда ли? Ну, так не проснется ли она прежде, чем мы перенесем ее?

– Нет, государь, действие порошка продлится еще по крайней мере часа три!

– В таком случае за дело! – и, подозвав Ноэ, Генрих посвятил его в свой план.

Последний встретил полное одобрение гасконца.

Герцогиня спала глубоким сном, у ее изголовья дежурил паж Амори, который воспылал смертельной ненавистью к друзьям Анны и потому был верным помощником Рауля.

Остановившись около спящей, Генрих некоторое время смотрел на ее прекрасное лицо, и затем сказал:

– Она удивительно красива, Ноэ!

– Это красота тигра, государь!

– Да, но тигр – очень красивое животное, милочка!

– Ах, вот как! Я ведь и забыл, что сердце вашего величества отличается завидным простором и способно вместить еще одну страстишку!

– Гм… гм… Как знать, чего не знаешь, милый друг мой?.. Потом как-никак, а герцогиня – моя двоюродная сестра, и мне приходит в голову целая куча разных мыслей…

– Одна разумнее другой!

– Во-первых, надо обратить герцогиню в протестантство, а для этого прежде всего надо изолировать ее от растлевающего влияния католицизма. С этой целью мы и похитим ее! Расстелика на полу свой плащ, Ноэ!

Ноэ повиновался. Тогда наваррский король, с лица которого не сбегала улыбка, навеянная последней шутливой фразой, взял Анну за голову, а Рауль – за ноги, и они осторожно положили ее на плащ.

– Друзья мои! – сказал затем Генрих, не изменяя своей шутливости даже в такой серьезный, полный опасностей момент.- С принцессой Лотарингской нельзя обращаться как с какой-нибудь женщиной низкого звания! Надо быть принцем крови, чтобы иметь право дотронуться до нее, а потому я сам займусь этим делом! – и, сказав это, он осторожно завернул герцогиню в плащ, взвалил ее себе на плечо, после чего скомандовал: – Вперед!

Гардуино запер дом, поручил его Божьему милосердию и королевскому гневу и через пять минут уже шел по направлению к Луаре, сопровождая Генриха, несшего герцогиню Монпансье. Шествие замыкали Лагир и Рауль, следовавшие с обнаженными шпагами.

– Ах, что это за очаровательная женщина! – вздыхая, сказал Рауль.- К несчастью, я люблю Нанси…

– Все еще?

– Более, чем когда-либо, мсье Лагир!

– А я, к сожалению, люблю больше всего своего государя,вздохнув, ответил Лагир,- потому что без этого… без этого я последовал бы за нею на край света!

– Ну, теперь вы можете последовать за нею в Наварру!

– Разве вы думаете, что король отвезет ее туда?

– Еще бы! Это – славный залог!

– Значит, я буду иметь возможность снова попытать у нее счастья, дорогой Рауль!

– Вы очень наивны, дорогой Лагир!

– Наивен?

– Ну еще бы! Если кто-нибудь будет иметь счастье у герцогини, то это…

– Конечно, вы?

– О, нет! Я люблю Нанси!

– Так кто же в таком случае?

– Король Генрих!

– Ну вот еще! Наш король ненавидит герцогиню не меньше, чем герцогиня его!

– Да, но от ненависти до любви – один шаг, да, кроме того, вспомните – король любит забавные приключения!

– Аминь! – сказал Рауль, снова вздыхая при воспоминании о том, что гордая герцогиня была для него когда-то простои влюбленной женщиной.


XVIII

Забрезжили первые лучи рассвета, и на тусклом декабрьском небе выступили гребни прибрежных холмов. Блуа уже давно скрылось из вида, и шаланда быстро неслась по течению.

Посредине палубы устроили палатку, где на кушетке положили герцогиню Монпансье. Старый сир де Мальвен и Берта сидели на корме, провожая взорами края, которые они покидали навсегда. Гасконцы, по- прежнему одетые матросами, направляли движение шаланды, Амори и Рауль сидели около герцогини, сторожа ее пробуждение, а Генрих и Ноэ прогуливались взад и вперед, разговаривая о происшедшем.

– Возлюбленный государь,- сказал Ноэ,- я все еще не понимаю, о каком пропуске говорили вы перед нашим отъездом из Блуа?

– Этот пропуск – герцогиня, друг мой Ноэ!

– Как это?

– До тех пор, пока она будет у нас на шаланде, нас всюду пропустят. Ну, да ты этого не поймешь, это уж мое дело! Скажи-ка лучше, сколько теперь времени, ты ведь у нас немного астроном?

– Теперь около семи часов. А что?

– Если Гардуино не ошибся, герцогиня проспит еще час, в течение же этого времени мы пройдем Сомюр! А ты ведь знаешь, что в Сомюре устроена судовая застава, охраняемая людьми герцога Франсуа, моего прелестного кузена, который ненавидит меня от всей души.

– И прикажет повесить вас, если вы попадете к нему инкогнито в руки,государь!

– Да, но, по счастью, я хорошо ориентирован. Капитан, заведующий заставной стражей,- лотарингец; он отлично знает герцогиню и… Но ты уж увидишь!

Вскоре в утреннем тумане показались строения Сомюра, а Луару, казалось, перерезывала какая-то коса. Это и был заставный мост; от него при приближении шаланды сейчас же отъехала небольшая лодка, в которой сидели четыре матроса и толстый капитан.

Последний поднялся на борт шаланды и потребовал капитана. Генрих сейчас же подошел к нему с приветствием на чистейшем немецком языке.

– Кто вы? – спросил капитан.

– Люди герцога Гиза! – ответил Генрих.

– Куда вы следуете?

– В Нант.

– С каким грузом?

Генрих улыбнулся и ответил:

– Вы слишком любопытны, дорогой капитан!

– Что такое? – заревел тот.- Да знаете ли вы, молодой человек, что перед вами сам капитан Герман, состоящий на службе у его высочества герцога Анжуйского и имеющий право знать все!

– Я это знаю, но знаю также, что прежде вы были на службе у Лотарингского дома…

– Совершенно верно, но…

– И следовательно, должны знать герцогиню Монпансье?

– Еще бы! Ведь я состоял в ее личной гвардии!

– Ну, так подойдите и посмотрите! – и с этими словами Генрих на цыпочках подвел толстяка к палатке, откинул полог и показал капитану пальцем на спящую принцессу.

Капитан заглянул туда, испуганно отшатнулся и с низким поклоном поспешил к лодке, чтобы скорее распорядиться пропуском шаланды.

Когда снова двинулись в путь, Генрих сказал Ноэ:

– Ну, видишь сам теперь, что мой пропуск надежен? Не будь у нас на борту герцогини, нам трудно было бы отделаться так легко!

– Да, но что вы собираетесь делать с герцогиней? – спросил Ноэ.

– В данный момент ей надо прежде всего приготовить сносное помещение! – ответил Генрих.- Возьми-ка Рауля и займись с ним убранством одной из кают. В трюме найдется кое-какая мебель, а у Рауля – недурной вкус; он изучил привычки герцогини, да и в свое время Нанси немало побилась над ним, чтобы отшлифовать его! Ну, за дело, милый мой, времени не так-то много!

Ноэ последовал приказанию своего государя, и благодаря этому случилось так, что Анна Лотарингская, проснувшись, с изумлением заметила, что находится в каком-то очень уютном, очень красиво и богато обставленном, но – увы! – совершенно незнакомом гнездышке.

– Да где же это я? – с изумлением пробормотала она, протирая глаза и озираясь по сторонам.

Луч солнца ворвался в каюту сквозь шторку, и это отвлекло мысли Анны. Она поспешно откинула шторку и увидела перед собою широкую водную гладь.

Герцогиня провела рукой по лбу и вдруг отчаянно закричала:

– Рауль! Ко мне! Ко мне, Рауль!

Произнеся это имя, Анна Лотарингская поступила по традиции, общей для всех женщин: когда женщина в опасности или предполагает, что она в опасности, она обязательно должна иметь на устах имя последнего мужчины, которого любила!

Но Рауль не ответил на ее призыв. Тогда Анна кинулась к двери, однако дверь оказалась запертой. Напрасно она стучалась, напрасно призывала Рауля, напрасно в припадке бешенства царапала выхоленными ногтями дверь, никто не отзывался на ее неистовство!


XIX

Когда бешенство герцогини несколько стихло, она уселась и стала рассуждать.

– Очевидно,- сказала она себе,- раз моим сном воспользовались, чтобы перенести сюда, то отнюдь не для того, чтобы считаться с моей волей. Значит, всякий открытый протест ни к чему не приведет. Надо ждать и стараться ориентироваться! С врагами, нападающими исподтишка, в открытую не борются!

Она снова прислонилась к окну и стала рассматривать его. Нет, оно было слишком тесно, чтобы через него можно было пролезть. Зато из него отлично можно было видеть берег, покрытый холмами, чахлой травой, пожелтевшими деревьями, но совершенно лишенный каких-либо признаков жилья. Берег не движется, значит, они были на месте. Но где?

"Чтобы мне стать гугеноткой, если я что-нибудь понимаю!" – подумала Анна.

В то время как она с недоумением смотрела в окно, пол вдруг поплыл из-под ее ног, и герцогиня чуть не упала: это шаланда снова двинулась в путь.

– Значит, я нахожусь на судне, которое еще не прибыло на место назначения! – сказала себе герцогиня.- Но что это за судно, и куда оно идет? Ну да ничего, рано или поздно, а я уж увижу своего похитителя! Э,- она улыбнулась тщеславной женской улыбкой,- как знать? Может быть, это дело рук не врага, а влюбленного? – Она подошла к зеркалу полированной стали и занялась приведением в порядок прически.- Другая женщина уже давно потеряла бы голову, а я думаю о том, чтобы быть во всеоружии красоты!

Приведя себя в порядок, она опять стала рассуждать:

– Что сталось с Раулем? Человек, который не предпочтет умереть на пороге дома любимой женщины,- не дворянин, Рауль – дворянин и любил ее, значит, его убили, потому что иначе она не была бы здесь!

Анна Лотаринтская глубоко вздохнула, две слезинки повисли на ее пушистых ресницах. Но этим и ограничилась дань памяти верному любовнику: любопытство женщины заставило Анну думать теперь о том таинственном незнакомце, который стал ныне господином ее судьбы.

Вдруг сердце герцогини отчаянно забилось: около двери послышался шум чьих-то шагов, затем скрипнул ключ в замке, и дверь открылась. В каюту вошел молодой красивый юноша, при виде которого Анна Лотарингская сразу почувствовала себя помолодевшей на четыре года.

– Это вы… вы? – в полном изумлении пролепетала она, узнав в вошедшем Лагира, того самого смелого гасконца, с которым она пережила когда-то чудную сказку любви, окончившуюся печальным разочарованием.

– Да, герцогиня, это я! – ответил Лагир, преклоняя колено и дерзко целуя взятую им ее руку.

Но Анна отдернула руку и сверкнула на дерзкого молниеносным взглядом.

– Так это ты, предатель! – сказала она.- И ты осмелился…

– Что же делать, герцогиня! Я не могу иначе… Это было сказано с такой бесконечной печалью, что Анна поняла все. Ну конечно, этот юноша все еще любит ее, не может забыть… Наверное, он получил наследство и воспользовался им, чтобы похитить ту, без которой для него нет жизни.

– Где мы? – строго спросила герцогиня.

– На Луаре.

– Куда мы едем?

– Не знаю.

Если бы бомба разорвалась у ног Анны, так и то это меньше поразило бы герцогиню. Как!.. Лагир похитил ее и не знает, куда везет?

– Да как же ты не знаешь? – воскликнула она.

– Не знаю, потому что капитан шаланды не посвятил меня в свои планы.

– Что? Капитан?.. Так, значит, это… не вы?

– Нет, герцогиня!

– Но в таком случае что вам нужно?

– Я пришел по поручению капитана! Анна кинула на гасконца презрительный, уничтожающий взгляд и воскликнула:

– Извиняюсь! Я ошиблась… Что же нужно от меня вашему капитану?

– Он хочет представиться вашему высочеству.

– Его имя?

– Я не уполномочен сказать его.

– И вы осмеливаетесь…

– Герцогиня! – холодно возразил Лагир.- Я получил приказание, исполнил его, вот и все! Угодно будет вам принять капитана?

– Пусть войдет! Лагир поклонился и вышел.

Тогда лицо герцогини исказилось. Она закрыла его руками и с бешенством прошептала:

– Он уже не любит меня больше!

Она стала ждать с трепетом и боязнью. Наконец у дверей послышался снова шум шагов, и в каюту со шляпой в руках вошел человек, который, улыбаясь, сказал:

– Здравствуйте, прелестная кузина!

При виде этого человека герцогиня в ужасе отскочила назад и, закрывая лицо руками, подумала: "Я погибла, да и все мы тоже! Этот неотесанный горец хитрее нас всех!"


XX

Перед тем как появиться у Анны, Генрих тщательно занялся своим видом. Теперь он был причесан, надушен и приодет так, как это сделало бы честь любому миньону короля Генриха III. Герцогиня, несмотря на все свое изумление и ужас, не была бы женщиной, если бы сразу не заметила этого. Войдя в каюту, Генрих продолжал:

– Прелестная кузина, не морщите своих бровок и не кидайте на меня таких убийственных взглядов. Ей- богу, когда вы узнаете, как все это…

– Уж не собираетесь ли вы оправдываться в учиненном насилии?

– Вот именно! Но сначала, если вы так же добры, насколько прекрасны, позвольте мне поцеловать вашу ручку!

– А затем?

– А затем вы приступите к допросу и увидите, что я вовсе не так виноват, как об этом можно подумать!

Наваррский король держался так мило, так непринужденно и галантно, что герцогиня сменила гнев на милость. Она протянула ему руку, к которой нежно приник Генрих, и затем сказала:

– Теперь я жду, что вы скажете мне, где мы находимся!

– На Луаре!

– В каком месте?

– Между Сомюром и Анжером.

– Отлично! А откуда мы едем?

– Из Блуа, где вы заснули.

– Должно быть, я очень крепко спала на этот раз, хотя обычно сплю чрезвычайно чутко!

– О, да! Но Гардуино знал это…

– Кто это – Гардуино?

– Субъект, дом которого вы приняли за гостиницу. Так вот Гардуино подмешал в ваше вино наркотик. Герцогиня хлопнула себя по лбу.

– Значит, Рауль предал меня? – воскликнула она.

– Что же делать? Он повиновался мне. Но в данный момент это несущественно. Поговорим лучше о нас самих. Наверное, вы воображаете, что я похитил вас потому, что вы – признанная душакатолической партии?

– Вам трудно будет иначе объяснить этот насильственный акт!

– А между тем истина находится очень далеко от этого! Вам угодно будет дослушать меня до конца? Да? Благодарю вас! – Генрих снова взял руку герцогини, вторично поцеловал ее и продолжал: – До вас, наверное, доходили слухи, что гугеноты прикопили порядочные средства, которые должны были послужить фондом для неизбежной войны? Вы слыхали об этом? Да? Ну, а известно ли вам, где было спрятано это "сокровище гугенотов"?

– Нет, это никому неизвестно! Король и мои братья долго искали его, но…

– И король, и ваши братья, герцогиня, не нашли этого сокровища только потому, что оно было слишком близко от них! Ведь наше золото было припрятано в самом Блуа, и притом у того самого Гардуино, у которого вы остановились! Но, разумеется, надо было вывезти оттуда наши средства, и вот…

– Вы явились за этим в Блуа?

– Совершенно верно!

– Но при чем же здесь я? Почему…

Генрих кинул на Анну нежный взгляд и сказал:

– Поверите ли вы мне, если я сделаю вам искреннее признание?

– Но это смотря по тому, как…

– Слушайте. Перед тем как покинуть дом Гардуино, я не мог противостоять искушению еще раз взглянуть на вас. И вот я зашел в вашу комнату. Вы спали и показались мне такой очаровательной, что… что во мне всплыли детские воспоминания…

– Какие "детские воспоминания"?

– Мальчиком лет четырнадцати я был однажды в Сен-Жерменском замке, где присутствовал король Франциск II со всем двором. Среди прекрасных дам там была девочка приблизительно моих лет, с голубыми глазами, с золотистыми волосами. Это были…

– Да неужели! – насмешливо кинула герцогиня.

– О, в те времена религиозные и политические страсти еще не успели зажечь темные молнии в безмятежной лазури этих прекрасных глаз. Ваше сердце еще не знало бурь, зато мое сразу было ранено.

– Да вы никак собираетесь по всей форме объясниться мне в любви, дорогой мой кузен? – насмешливо спросила Анна.

– Вот именно, прекрасная кузина!

– Как? Вы меня любите?

– Боюсь, что это так!

– И в доказательство своей любви вы похитили меня? – продолжала спрашивать герцогиня, не переставая смеяться.

– О, только ради этого!

– Да вы с ума сошли!

– Пусть! Но я люблю вас! – и с этими словами Генрих опустился на колени перед герцогиней, взял ее руки и покрыл их страстными поцелуями.

Шаланда- продолжала быстро спускаться вниз по течению Луары.


XXI

Рауль и Лагир сидели на палубе шаланды и доверчиво болтали.

– Да, друг мой,- сказал последний,- если бы вы знали, как она любила меня!

– Меня тоже, милый мой!

– Но не так, как меня!

– Рассказывайте!

– Да неужели вы думаете, что женщина может любить несколько раз? Я согласен, что у женщины бывает много капризов, но истинная любовь всегда едина.

– И, разумеется, эта "единая истинная любовь" герцогини принадлежала вам, милый Лагир?

– Мне так казалось по крайней мере.

– Да вы просто наивны! Полно! В этом отношении женщины совершенно похожи на нас. А мы, мужчины, можем не только любить нескольких женщин подряд, но даже способны питать страсть одновременно к нескольким женщинам сразу!

– Со мною этого никогда не бывало! Но неужели герцогиня, по-вашему…

– По-моему, герцогиня одновременно с вами дарила своей "единой искренней любовью" графа Эриха Кренкера!

– Этого не может быть! – гневно крикнул Лагир.

– Уж не ревнуете ли вы к прошлому? – насмешливо спросил Рауль.

– Да, вам обоим несравненно целесообразнее ревновать ее к настоящему! – произнес вдруг сзади них чей-то иронический голос.

Лагир и Рауль обернулись и увидели Ноэ; он подсел к ним и продолжал:

– Да, добрые друзья мои, Бог мне свидетель, что я пламенно люблю наваррского короля и готов в любой момент отдать за него свою жизнь, но все же должен признаться, что теперь он немало сердит меня!

– В самом деле? Что же он сделал такого? – в один голос спросили молодые люди.

– Он у ног герцогини!

– То есть, иначе говоря, он смеется над нею?

– Нисколько! Он обожает ее…

– Ну уж пожалуйста! – вспыхнул Рауль.- Я много видел на свете необычного, но чтобы наваррский король мог полюбить герцогиню Монпансье, своего злейшего врага, этого…

– Э, полно, друг мой, вы еще увидите, что сама герцогиня окажется очень восприимчивой к нежным чувствам нашего короля!

Рауль взглянул на Лагира и сказал:

– Знаете что? По-моему, опасно оставлять долее команду в руках мсье Ноэ! Он бредит!

– Мсье Рауль,- возразил Ноэ,- я не из тех, которые обижаются на шутку, потому что всегда могу отплатить той же монетой. Но я с удовольствием придержу вам сотенку пистолей на пари, что не пройдет и двух дней, как герцогиня полюбит нашего короля!

– Гм…- ответил Рауль,- в конце концов она всегда отличалась капризами и причудами!

– А я готов биться с вами на сто пистолей! – подхватил Лагир, не находя в себе силы допустить, чтобы герцогиня Анна была способна любить кого- нибудь другого, кроме него.

– А я готов придержать пятьдесят за то, что наш король никогда не полюбит герцогиню! – сказал Рауль.

– Господа, ваши пари приняты! – с комической торжественностью объявил Ноэ.

Тем временем Генрих Наваррский все еще был на коленях перед Анной Лотарингской.

Хотя герцогиня не без основания считалась самым выдающимся политиком в Европе, но все же была женщиной, а потому не могла остаться нечувствительной к ухаживанию красивого, ловкого человека, хотя бы то и был ее враг. А Генрих в этот день показался Анне особенно очаровательным. Прежде ей как-то не приходилось присматриваться к нему, но теперь она с удивлением видела, что Генрих был далек по виду от грубого мужика, одетого в сермягу, пахнущего чесноком и кожей, каким обыкновенно его изображали. И Анна рассыпала перед ним все чары своего кокетства.

– Да, прекрасная кузина,- продолжал между тем Генрих,- вот уже во второй раз мне приходится жалеть, зачем я родился принцем! В первый раз это было в пятнадцать лет, когда я влюбился в цветочницу Флеретту и хотел жениться на ней, чему, разумеется, воспротивилась моя матушка, а во второй раз…

– А во второй раз, кузен?

– Теперь!

Герцогиня улыбаясь взглянула на Генриха и сказала:

– Разве ваше происхождение отдаляет вас от меня?

– Конечно! Нас разделяют политические интересы.

– Ну вот еще! – с очаровательной гримасой возразила Анна.Похоже, что вы мало заботитесь о политике, раз вы похитили меня!

– Но это потому, что я люблю вас, кузина! Герцогиня принялась отчаянно хохотать.

– Хотите доказательство? – спросил Генрих.

– А ну-ка!

– Вот видите, шаланда остановилась. Видите ли вы на правом берегу селение?

– Вижу.

– Ну, так, мы сойдем на берег и остановимся в единственной гостинице, имеющейся там. Вы ведь считаете себя пленницей, не правда ли? Ну, так вы ошибаетесь! Вы спросите себе экипаж и лошадей в деревушке и вернетесь в Блуа.

– Но разве вы забыли, что вы – наваррский король? – с удивлением спросила Анна.

– В данный момент я помню лишь об одном: что я люблю вас! – ответил Генрих.

Анна задумалась, затем сказала:

– Пока еще я не желаю свободы, поэтому будем продолжать наш путь!


ХХII

Рассчитывал ли Генрих на такой ответ? Был ли он уверен в своем обаянии? Это неизвестно, только он не выказал ни малейшего удивления и удовольствовался кратким ответом:

– Пусть будет так, как вам угодно, кузина!

– Значит, вы меня любите? – спросила Анна.

– Да, я люблю вас!

– Вы, наваррский король, счастливый супруг Маргариты Валуа?

– Полно! Королева первая разлюбила меня! По отношению к ней у меня нет никаких угрызений совести!

– Но подумали ли вы, дорогой кузен, что наши семьи находятся в беспрестанном соперничестве и что мои братья…

– Лучше не будем говорить о них! – Генрих снова поцеловал руку герцогини и продолжал: – Я хочу сделать вам два предложения – одно сердечное, а другое – политического характера!

– Начнем с последнего!

– О, нет, тут положение несравненно более запутанно, тогда как сердечное соглашение, по- моему, крайне просто.

– Ну, так говорите, кузен, я слушаю вас!

– В то время как ваш брат остановился в королевском замке, вы предпочли поселиться в маленькой гостинице. Значит, вы не рассчитывали официально появиться на собрании штатов?

– У меня были для этого свои основания!

– Хорошо! Так вот вам пришел в голову каприз, и вы покинули Блуа…

– Немного против собственного желания, право!

– Ах, кузина, нехорошо, что вы так говорите! Вспомните, я только что предлагал вам свободу, а вы…

– Вы правы. Продолжайте, кузен!

– Скоро мы прибудем в Бретань. Там у меня много друзей, и мне уже мало дела до французского короля и до герцогов лотарингских. Кроме того, там живет в собственном замке некий сир д'Энтраг, старый друг моего отца. Там, если хотите, мы остановимся с вами на несколько дней, тогда как мои друзья поведут барку далее.

– Но куда же идет ваша шаланда?

– В Гасконию, кузина. Она спустится до Пенбефа и отправится далее морем.

– А мы с вами остановимся у сира д'Энтрага?

– Да. Замок расположен за Ансени, и туда мы прибудем завтра на восходе солнца.

– Ну а дальше?

– Дальше? Господи! Когда мы будем любить друг друга, мы посмотрим, не найдется ли средство примирить политику наших родов!

В этот момент с палубы послышался голос Ноэ, окликнувший Генриха.

– Что тебе? – спросил король.

– Шаланда остановилась, я жду приказаний! – произнес Ноэ.

– Хорошо, я сейчас поднимусь на палубу! – ответил ему Генрих и, обращаясь к герцогине, сказал: – Значит, вы предпочитаете провести ночь на шаланде?

– Ну разумеется,- ответила Анна.- Разве таким образом мы не доберемся скорее до сира д'Энтрага?

– Вы правы. В таком случае, быть может, моя прелестная кузина соблаговолит пригласить меня к ужину?

– Вы очаровательны! Ступайте же распорядитесь и возвращайтесь поскорее!

Генрих встал с колен с любезным вздохом.

– Кстати,- остановила его Анна,- в вашей свите имеется некий гасконский дворянин, по имени Лагир? Да? Так будьте любезны не посылать его ко мне.

Генрих прикусил губу, чтобы не улыбнуться, и сказал:

– Вероятно, вы предпочтете пользоваться услугами вашего шталмейстера Рауля?

– А, так он тоже здесь? Этот предатель, допустивший чтобы меня похитили?

– Господи! – добродушно ответил Генрих.- Конечно, Рауль немножко любил вас, но меня-то он любил еще больше.

– Ну, так избавьте меня от счастья видеть его! – с гневной вспышкой во взоре сказала Анна.

– В таком случае я прикомандирую к вам кого- нибудь другого из моих гасконцев, а через четверть часа вернусь сам! – и с этими словами Генрих Наваррский вышел из каюты, оставив Анну в глубокой задумчивости.

Через некоторое время легкое сотрясение шаланды оповестило, что она снова двинулась в путь. Почти вслед за этим в дверь каюты раздался резкий стук, и вошли два гасконца, которые принесли накрытый на два прибора столик. Один из гасконцев сейчас же удалился, а другой с почтительным поклоном подошел к герцогине, ожидая ее приказаний. Это был голубоглазый, темноволосый юноша высокого роста. Он был очень красив меланхолической, мечтательной красотой, и выражение его лица говорило о нежности и сентиментальности его характера. Но в то же время сразу чувствовалось, что этот юноша способен на самую пламенную, огневую страсть, на самое беззаветное самопожертвование любви!

Анна захотела испытать на этой девственной натуре победное обаяние своей красоты. Она вышла из своего темного уголка и стала так, что лучи заходящего солнца осветили ее лицо- Гасконец взглянул и… замер в восхищении! Никогда еще, даже в самой страстной грезе, ему не приходилось видеть такое дивное создание!

"О, как она прекрасна!" – подумал он.

Заметив произведенное ею впечатление, Анна Лотарингская заговорила, придавая своему голосу особо обольстительные нотки. Недаром же еще в Нанси говорили, что вовсе не нужно видеть герцогиню Монпансье, чтобы потерять от нее голову: достаточно услыхать звук ее голоса.

– Не вас ли, мсье, наваррский король прикомандировал к моей особе? – спросила она.

Гасконец поклонился, смущенный и взволнованный.

– Как вас зовут?

– Гастон, ваше высочество.

– У вас прелестное имя, мсье, и оно мне очень нравится!

При этих словах гасконец покраснел, при виде чего герцогиня подумала:

"Не пройдет и суток, как этот юноша будет безгранично влюблен в меня!"

Однако вслух она сказала:

– Вы, конечно, состоите в свите наваррского короля?

– Да, ваше высочество.

Анна отпустила его знаком и милостивой улыбкой, прибавив:

– Попросите же наваррского короля ко мне, если он хочет ужинать со мною!

Гастон вышел, окончательно завороженный, герцогиня же подумала:

"Ну, а теперь поборемся, мой прелестный кузен!"


XXIII

Была глубокая ночь. Поужинав с герцогиней, наваррский король ушел к себе. Шаланда продолжала спускаться. Анна Лотарингская лежала на кушетке в своей каюте и, кутаясь в медвежью шкуру – охотничий трофей Генриха Наваррского,- думала свои думы. Однако последние касались не столько Генриха, сколько его бочек с золотом.

"Красавец-кузен, думала она,- – говорит, как бы писаному, о своей любви ко мне, но я-то отлично понимаю, что ему нужно только одно: доставить в надежное место свое золото. Я же, со своей стороны, страстно хотела бы, чтобы это сокровище не попало в руки гугенотов, которых да поможет нам Бог истребить всех до единого! Но как сделать это? Как предупредить это несчастье? Для нас ведь будет настоящим несчастьем, если гугеноты получат в свое распоряжение такие громадные суммы! Он уверен, что в Бретании и он сам, и его сокровища будут в безопасности. Это правда. Бретань кишит гугенотами, но зато там найдется также достаточно католиков, не говоря уже о том, что гарнизоном в Ансени командует офицер, всецело преданный королю. Достаточно предупредить этого офицера, чтобы шаланда была арестована. Но как это сделать?"

Герцогиня не могла более лежать; она вскочила и подошла к окну. Ночь была очень светла и ясна; по характеру берегов Анна поняла, что шаланда находится в данный момент где-нибудь около границы Анжу и Бретани.

"Замок сира д'Энтрага расположен за Ансени, а там, как и в Сомюре, имеется мостовая застава. Если бы удалось предупредить офицера, командующего заставной стражей, то шаланду можно было бы задержать. Но как сделать это?"

Анна, думая это, высунулась из окна и кинула взор на палубу. У руля стояла одинокая высокая фигура. Герцогиня пригляделась и узнала в ней Гастона.

"Вот мое орудие!" – с торжеством подумала она и, накинув на плечи плащ, осторожно вышла из каюты.

Действительно, у руля стоял Гастон. Весь вечер его неотступно преследовал образ прекрасной герцогини, и юноше все более и более хотелось стяжать ее любовь, тогда как воображение подсказывало, что тут нет ничего невозможного. Он ведь молод, красив, пылок, и хотя происходит из незнатного дворянства, но и герцогиня Анна тоже до сих пор выказывала не особенно щепетильную разборчивость. И чем больше думал и мечтал юноша, тем больше опьянялся мечтой.

В таком настроении застал его Ноэ, явившийся сменить рулевого и поставить на этот важный пост Гастона. При этом граф сказал юноше:

– Около трех часов утра мы прибудем в Ансени. Когда ты издали увидишь очертания города, то позовешь меня!

– Хорошо,- ответил Гастон.

– Но еще до этого ты увидишь на левом берегу мельницу. Постарайся провести шаланду как можно дальше от левого берега, потому что в этом месте летом начали постройку плотины, выворотили со дна реки массу громадных камней, да так и оставили пока. Если шаланда напорется на эти камни, то пойдет ко дну.

– Хорошо, я буду настороже,- ответил Гастон. Ноэ ушел, а юноша опять погрузился в свои мечты. "В самом деле, почему герцогине и не полюбить меня,- думал он.- Ведь любила же она Лагира и Рауля… А c amp; я по крайней мере не предам ее так подло, как это сделал Рауль! Нет, отдал бы ей за любовь и тело, и душу и последовал бы за нею на край света!"

В то время как он думал так, на палубе послышался легкий шум осторожных шагов. Гастон обернулся и чуть было не крикнул от изумления: перед ним была героиня его грез!

Но Анна успела зажать ему рот рукой и поспешно сказала:

– Тсс! Меня измучила бессонница, и я вышла подышать свежим воздухом.

Сердце Гастона сильно забилось. Анна Лотарингская уселась на сверток каната около руля и продолжала:

– Вы уже давно стоите у руля, мсье Гастон?

– Около часа, герцогиня.

– А вы только один стоите на страже?

– Да, герцогиня, мы все сторожим по очереди.

– Почему вы с таким напряжением всматриваетесь вперед?

– Я стараюсь вовремя заметить мельницу.

– Какую мельницу?

Гастон рассказал герцогине то, что ему сообщил Ноэ.

– Вы умеете плавать?

– Как рыба, герцогиня!

Адская мысль промелькнула в голове герцогини. Если шаланда потерпит крушение, бочки с золотом пойдут на дно; потом можно будет достать их оттуда, а если даже и нет, то, во всяком случае, и гугеноты их тоже не достанут… Значит, авария будет весьма на руку.

– Ах, боже мой! Следите же хорошенько! -с хорошо разыгранным испугом сказала она Гастону.- Если мы потерпим крушение…

Юноша окинул ее взглядом, полным любви и беззаветного восхищения, и затем сказал:

– Не бойтесь ничего, герцогиня, что бы ни случилось, я спасу вас!

Анна подошла вплотную к юноше и ласково многозначительно спросила:

– Бывали ли вы когда-нибудь в Париже, мсье?

– Никогда в жизни!

– Боже мой! Значит, вы не имеете понятия о жизни двора?

– Увы! Нет.

– Но ведь только там и может сделать карьеру такой красивый и храбрый дворянин, как вы. Гастон вздрогнул.

– И только там он может… быть любимым… по- настоящему! – совсем тихо прибавила герцогиня.

Гастон страстно взглянул на Анну: она была хороша, как демон искушения!


XXIV

Расставшись с герцогиней, Генрих Наваррский сначала вышел на палубу шаланды. Ноэ, Рауль и Лагир все еще были там. Лагир сказал:

– Нет, невозможно, чтобы герцогиня полюбила наваррского короля!

– Но женщины капризны! прибавил Рауль.

– Поживем – увидим! – покачав головой, буркнул Ноэ. – Друзья мои, – сказал Генрих, подошедший в это время, – Ноэ произнес золотые слова: "Поживем – увидим!". Но, чтобы жить, надо есть и спасть. Поэтому, так как вы поужинали, я рекомендую вам отправиться спать.

Лагир и Рауль откланялись и ушли, а Ноэ остался с Генрихом.

Последний сказал ему:

– Ты держишь слишком много пари, друг мой Ноэ!

– Почему, государь?

– Потому что ты можешь проиграть их!

– Как? Вы, ваше величество, думаете.

– Я думаю только об одном: как бы доставить в целости наши бочки с золотом!

– А в ожидании этого точите лясы с герцогиней?

– Надо же убить как-нибудь время! А кроме того, моя кузина уж очень хороша!

– Красива и лицемерна!

– Так что же! Око за око… Но я хочу во что бы то ни стало добиться любви герцогини!

– Да сами-то вы не полюбите ее?

– Друг мой, если бы я стал любить всех женщин, которые в меня влюблены, у меня не осталось бы времени больше ни на что!

– В добрый час!

– Но я хочу, чтобы герцогиня любила меня хоть один только час. Это не каприз, это вполне входит в мои политические расчеты… Ты поражен, широко открываешь глаза? Ну, так слушай же внимательно! Сколько бы времени ни любила меня герцогиня, остаток своих дней она будет смертельно ненавидеть меня. Наши семьи слишком сталкиваются в интересах, чтобы эта ненависть могла когда-нибудь совершенно заглохнуть. Поэтому, когда любовь стихнет, ненависть проснется с новой силой. Но ненависть, опирающаяся на оскорбленное самолюбие, полна слабости и нерешительности. Герцогиня Анна будет ненавидеть наваррского короля еще больше, чем прежде, но у нее уже не будет той твердости руки, той уверенности взгляда, как прежде. Понимаешь ли ты? Встретясь со мною в бою, она станет бледнеть и краснеть, думая: "Я была его рабыней… игрушкой его каприза… его узницей",- и… Но неужели ты все еще не понимаешь?

– Как вам сказать? – ответил Ноэ.- Я порядочный невежда в вопросах политики и еще более – в тайнах женского сердца. Поэтому единственное, что я понимаю здесь…

– Ну, что?

– Вы позволите дать мне вам добрый совет?

– Говори!

– Мы отвезем герцогиню в Наварру, ведь так? Ну так я вспомнил, что у нас в По есть башня, стены которой имеют в толщину двенадцать футов, а двери покрыты тройной броней…

– Ну, дальше что?

– Вот я и запер бы туда герцогиню Анну, а сам написал бы лотарингским братцам и поставил бы им кое-какие условия…

– Что же, может быть, твой совет и пригодится,- сказал Генрих и отвернулся от Ноэ.

Постояв еще несколько минут на палубе, он спустился во вторую каюту, которая была отведена сиру де Мальвену с Бертой.

Старик скоро заснул, а Генрих с Бертой продолжали сидеть, ведя нежный, оживленный разговор. Генрих держал в своих руках крошечные руки Берты, которая дрожала от пугливого волнения и не смела поднять взор на красивого дворянина, своего спасителя и короля, как она знала теперь.

– Дорогая моя Берточка,- сказал Генрих,- знаете ли вы, почему я остановился в Блуа именно у вас?

– Сам Господь внушил вам эту мысль, государь!

– Может быть! Но у меня были свои основания, милочка. Я хотел сдержать клятву, которую дал вашему батюшке…

– Моему отцу?

– Да, дитя мое! Он умер в страшную Варфоломеевскую ночь у меня на руках и перед смертью поручил мне позаботиться о вас.

Берта высвободила свои руки, почтительно взяла руку короля и поднесла ее к своим губам.

"Она очень красива,- думал тем временем Генрих,- и если бы я не был супругом Маргариты, то… Но нет, нет… нечего и думать соблазнить эту девушку!"

– Теперь я увезу вас в Наварру,- продолжал он вслух,- там ваш дедушка в мире кончит свои дни, а вас мы выдадим замуж за какого-нибудь храброго, красивого дворянина!

Берта покраснела и опустила глаза.

– Что вы думаете, например, о Лагире? – продолжал Генрих.

– Я даже и не видела его,- наивно ответила Берта.- Я не заметила ни одного из сопровождающих вас мужчин. Но почему вы спрашиваете меня об этом, государь?

Наваррский король собирался ответить Берте, однако в этот момент с палубы послышался отчаянный крик старика Гардуино:

– Ко мне! Ко мне!

– На помощь! – послышался также испуганный голос Ноэ. Генрих бросился вон из каюты и побежал на палубу. Испуганная Берта последовала за ним.

Лагир и остальные гасконпы старались остановить шаланду, которую со страшной быстротой влек сильный поток.

– Да в чем дело? – спросил Генрих.

– Мы погибли! Гастон, стоявший у руля, заснул и проглядел мельницу, так что мы мчимся прямо на подводные камни.

Не успел Гардуино окончить эти слова, как страшный толчок сотряс шаланду, и она быстро стала тонуть.

– Спасайся, кто может! – крикнул Генрих, и, взяв Берту на руки, прибавил ей: – Не бойтесь, я отлично плаваю!


XXV

После ухода Келюса король Генрих III позвонил и приказал вошедшему пажу подать чашку шоколада и справиться о здоровье Можирона. Затем он открыл окно и, высунувшись, стал смотреть на двор.

Он увидел, как Келюс вышел вместе с каким-то мужчиной и стал разговаривать с последним. Король пригляделся, и ему показалось, что он узнает в высоком герцога Гиза.

– Вот это было бы ловко! – сказал он. Если Келюс эамешает в дело моего лотарингского кузена, то я останусь совершенно в стороне… Ну да как бы там ни было, если юлько Келюс избавит меня от наваррского королишки, я умываю руки! Генрих Наваррский обладает большим даром чаровать и завлекать сладкими речами, но счастье еще, что Келюс вовремя открыл мне глаза!

Вернувшийся паж принес чашку шоколада; король опорожнил ее в три глотка, а затем спросил:

– Ну, видел ты Можирона?

– Я здесь, государь! – ответил миньон, показываясь в этот момент на пороге королевской комнаты.

Можирон был очень бледен и пошатывался на ходу, его лоб был перевязан.

– А, милый мой! – встретил его король.- Да ты похож на покойника!

– Я уже сам думал, что стал им, государь! Когда я очнулся от обморока, то спрашивал себя, уж не нахожусь ли я на том свете!

– Да, милый мой, твое счастье, что ты не очутился там! Тебя ведь на том свете ждала бы очень суровая встреча за твои пороки и распутство… Рисковать жизнью из-за женщин, этих проклятых, греховных созданий! Ужас!

– О, государь, в это время я много пораздумал над случившимся и…

– И раскаялся? Отлично! Не хочешь ли чашку шоколада?

– Я предпочел бы стаканчик крепкого вина, государь. Я чувствую такую слабость, что вокруг меня все вертится! Король приказал пажу подать вино и сказал:

– Но, как бы ты ни был слаб, ты все же можешь сыграть со мною партию в шахматы!

– О, да, государь, но… я так плохо играю…

– Что делать, друг мой? По пословице, "на безрыбье и рак – рыба"!

– А где же Келюс? Ведь он отлично играет!

– Келюса нет в замке.

– А Шомберг?

– Ни Шомберга, ни Эпернона.

– Так где же они, государь?

– Это я скажу тебе потом, а теперь сыграем! В течение доброго получаса король не открывал рта, будучи всецело поглощен партией. Только закончив игру блестящим матом, он с жестокой иронией сказал:

– Да ты даже вовсе не защищаешься, бедный Можирон! Совершенно так же, как ты делаешь, когда сражаешься с гасконцами.

– Государь!

– Да, надо признаться, что у гасконца, с которым мы столкнулись прошлой ночью, рука – не промах!

– О, если бы только мне встретить когда-нибудь этого проклятого гасконца!

– Ты его не встретишь!

– Почему, государь?

– Это я объясню тебе потом!- и король, снова посмотрев в окно, прислушался. Ночь была очень темна и безмолвна; ни единого звука не доносилось из города до замка.- Да чего же они мямлят? – с досадой пробормотал король, как вдруг из нижней части города раздался звук выстрела.- Ага! – с радостью воскликнул король.- Началось!

– Да что началось, государь?

– Потом узнаешь, а пока что сходи позови мне кузена Гиза. Если он еще не лег спать, скажи ему, что я хочу сыграть с ним партийку в шахматы. Вот это – серьезный противник! – Можирон пошатываясь направился к двери, тогда как король, по-прежнему опираясь на подоконник, пробормотал вполголоса: – У этого наваррского королишки масса амбиции, и, сколько уступок ему ни сделай, он все равно стал бы претендовать на большее, так что лучше уж так… Вот теперь, например, он высказывает претензии на Кагор, обещанный ему в приданое за Марго покойным братом Карлом. Но обещания брата меня отнюдь не касаются, я же ровно ничего ему не обещал!

В этот момент в комнату вошел герцог Гиз, и одновременно со стороны города опять послышались звуки выстрелов.

– Доброго вечера, кузен! – сказал король.- Слышите вы этот шум?

– Какой шум?

– Да там, в городе. Разве вы не слыхали звуков выстрелов?

– О, это, наверное, опять поссорились швейцарцы с ландскнехтами! – ответил герцог, разыгрывая неведение.

По приглашению короля Гиз занял место у шахматной доски, и игра началась. Но герцог играл очень рассеянно, да и король тоже прислушивался к шуму, доносившемуся из города. Но послышалось еще несколько выстрелов, и затем шум стих.

– Теперь кончено! – сказал король.

– Да что такое, государь? – с любопытством спросил Можирон.

– Ссора швейцарцев с ландскнехтами.

Король и герцог опять возобновили игру. Можирон смотрел и диву давался, сколько ошибок делали оба партнера, обычно столь сильные в игре. Наконец Генрих сказал:

– Если они кончили, то почему же не возвращаются? Герцог только нахмурился вместо ответа.

– Ваше величество поджидает кого-нибудь? – опять полюбопытствовал Можирон.

– Да, Келюса.

– Вот как?!

Король склонился к уху миньона и шепнул:

– Они отправились отделаться от гасконца. Можирон вздрогнул и ответил:

– Ну, так я боюсь не за гасконца!

– О каком это гасконце говорите вы? – спросил герцог.

– Вы это знаете не хуже меня,- ответил Генрих III.- Нобудем продолжать предполагать, что это была лишь ссора швейцарцев с ландскнехтами.

Не успел король договорить эти слова, как в прихожей послышался шум, затем дверь распахнулась, и на пороге показался окровавленный человек, при виде которого король в испуге пронзительно вскрикнул.


XXVI

Этим человеком оказался д'Эпернон. Он был бледен, потрясен, и его глаза выкатились из орбит, свидетельствуя о пережитом ужасе.

– Да что же случилось? – крикнул король.

– Целый легион демонов…- с трудом начал д'Эпернон и не договорил от волнения.

– Где Келюс?

– Убит.

Король пронзительно вскрикнул.

– Убит или смертельно ранен,- пояснил фаворит. Герцог Гиз по-прежнему молчаливо хмурил лоб.

– О, эти гасконцы! – словно в бреду продолжал д'Эпернон.Их было всего какой-нибудь десяток, а между.тем… И этот беарнец! Он стрелял в нас из окна…

Д'Эпернон явно начинал бредить, так как его речь становилась все бессвязнее. Впрочем, король даже не слушал его рассказа: совершенно безучастный ко всему, он сидел, положив голову на руки, и, покачиваясь, повторял плачущим тоном:

– Убит! Келюс убит!

Тем временем Можирон кликнул пажей и занялся перевязкой раненого. Вдруг король поднял голову и спросил:

– А Шомберг?

– Тоже убит.

На этот раз король вспыхнул пламенным гневом.

– Келюс убит, Шомберг тоже, ты ранен! – крикнул он.Мести!

– Государь! – сказал тогда герцог Гиз.- Не прикажете ли вы мне взяться за это дело и не вручите ли вы мне всех полномочий?

– Да, да! Ступайте, кузен! Истребите этих гасконцев!

– А если среди них…

– Убейте их всех!

– Если все же среди них окажется лицо, которое по своему рожденью… рангу…

– Убейте, убейте всех!

Тогда герцог вышел из комнаты, не говоря более ни слова. В прихожей он увидал рейтара, последовавшего сюда за Эперноном, и, буркнув: "От тебя добьешься больше толка!" – спросил рейтара:

– Ты был вместе с Теобальдом?

– Да, монсеньор.

– Что сталось с ним?

– Он убит, монсеньор.

– Где и как?

Рейтар в нескольких словах передал герцогу суть всего происшедшего.

– Можешь ты довести меня до этого дома, у которого все произошло? спросил затем герцог.

– Я постараюсь, монсеньор! – ответил рейтар. Герцог Гиз, как это и говорил утром королю Генрих Наваррский, был уже полновластным хозяином в государстве и при дворе. Стоило ему кликнуть клич, как к нему с подобострастием сбежались придворные, готовые по первому знаку отправиться за герцогом куда угодно. Гиз отобрал из них десяток самых надежных и, сообщив, что они отправляются истребить нескольких еретиков, что вызвало восторженные крики, повел свой отряд в город.

Рядом с герцогом ехал рейтар, показывая дорогу.

– Вот в эту улицу! – сказал он.

Герцог вздрогнул. Ведь на этой улице остановилась его сестра, герцогиня Монпансье!

– У какого дома происходил бой? – спросил он.

– Вот у этого! ответил рейтар.

Герцог невольно вскрикнул, это был как раз тот самый дом, где остановилась герцогиня. Гиз спешился, постучал в дверь, но ему никто не ответил. Тогда по приказанию герцога дверь высадили, но в доме никого не оказалось. Гиз поспешно прошел в комнату сестры. Кровать еще хранила отпечаток недавно лежавшего здесь тела, но герцогини не было и здесь.

– Так они бежали! – воскликнул он.- Но где же герцогиня? Где она?

Спутники герцога кинулись по соседям, надеясь узнать хоть что-нибудь от них, но сообщенные соседями сведения были очень скудны: какие-то люди нагрузили телегу бочками и уехали – вот и все, что могли они рассказать. Только один из соседей показал, что один из этих людей тащил по направлению к Луаре что-то на плече, причем это что- то можно было принять за бесчувственное человеческое тело.

Герцог бросился к реке, но берег был совершенно пустынен, не видно было ни единого судна… Гасконцев, что называется, простыл и след.

Вдруг вдали послышался шум чьих-то шагов.

– Эй, кто там, ко мне! – повелительно крикнул герцог. Шаги ускорились, и вскоре показался силуэт высокого человека, закутанного в плащ.

– Кто тут? – спросил герцог.

– Крильон! – ответил мужчина в плаще.

– Ах, это вы, герцог! – крикнул Гиз, подбегая к Крильону.Моя сестра… Не знаете ли вы, где моя сестра? Крильон не умел лгать и притворяться.

– Успокойтесь, ваше высочество,- ответил он.- Герцогиня не подвергается ни малейшей опасности!

– А, так вы видели ее? Вы знаете, где она?

– Да! – коротко ответил Крильон. Герцог с криком схватил Крильона за руку:

– Вы видели… вы знаете, где она, и не говорите! Но, значит, гасконцы похитили ее!

– Да, это так, однако могу еще раз подтвердить, что ее высочество не подвергается ни малейшей опасности!

– Но раз вы говорите так, значит, вам известно, куда ее увезли!

– Да.

– Значит, вы проводите меня туда?

– Ни гасконцев, ни герцогини нет в Блуа.

– Где же она?

– Уж извините, ваше высочество,- холодно ответил Крильон,но я дал обещание его величеству наваррскому королю, которого ваши люди покушались убить, не выдавать этого секрета! – и с этими словами Крильон, поклонившись пораженному герцогу, спокойно прошел далее.


XXVII

Серые башенки замка видама де Панестер при свете луны отражались в желтых водах Луары. Синьор де Панестер титуловался видамом потому, что имел свой лен от нанского епископа. Его замок был очень старинным строением, возникшим еще во времена крестовых походов. Его стены частью обвалились, вековой парк был запущен, рвы заросли; зимними ночами заржавленные флюгера вертелись по ветру, оглашая воздух зловещими звуками и спугивая с выветрившихся стен орланов. Подъемный мост замка давно уже не поднимался, не видно было вооруженных людей. Да и вообще эта панестерская видамия была весьма и весьма бедным леном.

Сам видам был уже пожилым человеком и представлял собою наполовину монаха, наполовину солдата. В юности он был служителем церкви, в более зрелом возрасте – солдатом, а потом, когда он состоял при нантском епископе, ему приходилось быть и тем, и другим. Жить видаму приходилось более чем скромно, так как особенных доходов видамия не давала, и в тот вечер, когда его застает наш рассказ, синьор де Панестер, как и всегда, поужинал более чем скромно, с непритязательностью монаха и солдата, отдав честь незатейливой стряпне, изготовленной стряпухой с затейливым именем Схоластика.

После ужина видам уселся в старинное кожаное кресло поближе к огню. Паком, его служка, примостившись на скамеечке, занимал своего барина чтением. Схоластика прикорнула в уголке кухни. Пуаврад, маленький нищий, кормившийся милостями видама и за это прислуживавший чем мог, отправился в сад, чтобы поставить силки для кроликов и таким путем раздобыть пищу на завтрашний обед своему господину.

Вдруг сквозь неплотно прикрытые окна до слуха видама донесся далекий шум; это были крики о помощи, несшиеся с Луары.

Паком прервал свое чтение. Видам встал и, подойдя к окну, раскрыл его. Ночь была очень светлая, ярко сияла луна, а так как замок видама был расположен на самом берегу Луары – на правом, как раз против роковой мельницы, бывшей на левом берегу,- то можно было разглядеть все, происходящее на реке.

– Боже мой, барин! – сказал Паком, у которого, несмотря на старость, все еще было хорошее зрение.- Это какое-то судно, попавшее в бедственное положение.

– Да, это какая-то шаланда, налетевшая на подводные скалы,- подтвердил видам.- Гляди-ка, вот и ее экипаж пустился вплавь! Бедняги! Они непременно потонут!

– Им нужно прийти на помощь, барин!

– Ты с ума сошел, Паком! Они потонут, прежде чем мы успеем выйти из замка!

– О, это уж…

– А потом у нас сейчас декабрь, вода очень холодна, я болен ревматизмом, да и ты тоже…

– Но, барин…

– Полно, пожалуйста! Быть может, это гугеноты? В таком случае пусть себе тонут!

– А если это католики!

– В таком случае Господь не оставит их, я же на всякий случай прочту им отходную! – и, сложив руки, видам прочел установленную молитву.

Тем временем Паком внимательно следил за всем, происходившим на реке; он видел, как люди с шаланды плыли к более близкому от них левому берегу, тогда как один из них храбро поплыл к правому, более дальнему, не пугаясь того, что у него была еще какая-то ноша.

– Ах, несчастный! – простонал Паком.- Он утонет! Но опасения Пакома не сбылись: пловец молодцом переплыл Луару и вышел на берег как раз у замка видама. Это был предатель Гастон, который первым бросился в воду, взяв на руки герцогиню Анну; он нарочно поплыл к правому берегу, так как сообразил, что все остальные, наверное, поплывут к более близкой мельнице.

Увидав, что смелый пловец вышел на берег, поддерживая женщину, Паком с состраданием сказал:

– Ах, барин, пловец-то не один, а с женщиной!

– Вот как? И что же, она жива и здорова?

– По-видимому, да.

– Ну, так тем лучше!

– Но им следовало бы дать приют… Они промокли, им холодно… быть может, их мучает голод…

– Паком! – строго заметил слуге видам.- Запрещено тебе предаваться преувеличенному великодушию! Ты знаешь, что в этом году мы очень бедны. Вина мало, хлеб дорог… Достаточно и того, если мы не будем запирать дверей перед просящими помощи, но не напрашиваться на гостеприимство самим, зазывать людей, которые авось даже и не взглянут на наш дом и спокойно пройдут далее.

– Ах, барин, вы ошибаетесь.

– То есть как это?

– Они идут. Мужчина взял опять женщину на руки и направился по дорожке к замку.

– К черту их!

– Я пойду к ним навстречу! – спокойно ответил добрый Паком, не обращая внимания на злобное ворчание хозяина, все же крикнувшего ему вдогонку:

– Но смотри, если это гугеноты, не впускай их!


XXVIII

Через час герцогиня Монпансье и предатель Гастон грелись в лучшем уголке у камина видама де Панестер. Как ни был скуп старик, но первая же фраза, произнесенная Анной при входе в комнату, сразу заставила видама проявить самое широкое гостеприимство. Эта фраза была:

– Мессир, ваше счастье обеспечено теперь, если только вы поведете себя умно – даю вам в этом слово Анны Лотарингской, герцогини Монпансье!

Услыхав это имя, видам поклонился как можно ниже и выразил полную готовность служить телом и душой своей гостье. Тогда Анна спросила:

– Найдется у вас крепкая лошадь?

– Да, ваше высочество!

– В каком расстоянии находимся мы от Анжера?

– В пятнадцати лье.

– Имеется ли у вас надежный человек среди ваших слуг?

Видам смущенно замялся. Паком был стар, искалечен ревматизмом и не способен выдержать длительный переезд верхом; но в тот момент, когда в его голове проскользнула эта мысль, дверь приоткрылась и видам увидел нищенку Пуаврада.

– Вот за этого мальчишку я могу поручиться, как за самого себя! – сказал сир де Панестер.

– Умеешь ли ты ездить верхом? – спросила герцогиня.

– Да, если она не оседлана,- ответил Пуаврад, положив перед хозяином пару пойманных им кроликов.

Герцогиня потребовала перо, чернил и пергамент и написала следующее письмо:

"Ваше Высочество и кузен! В силу ряда обстоятельств, слишком сложных для изложения их в настоящем письме, я очутилась в пятнадцати лье от Анжера в замке видама де Панестер. Если Вы добрый католик и ненавидите гугенотов, то пошлите мне сейчас же и спешно человек тридцать вооруженных с ног до головы людей с приказом беспрекословно повиноваться мне. Покорная слуга и кузина Вашего Высочества Анна".

Запечатав это письмо, герцогиня надписала на нем "Его Высочеству Франсуа де Валуа, герцогу Анжуйскому и губернатору Анжера", а затем, вручая послание Пуавраду, сказала:

– Отвези это письмо в Анжер. Если ты привезешь мне ответ до десяти часов завтрашнего дня, я дам тебе десять пистолей.

Нищенка в восторге скрылся, и вскоре стук копыт оповестил, что он уже пустился во всю прыть к Анжеру.

Необходимо заметить, что все эти переговоры Анна вела в отдельной комнате, так как из предосторожности не хотела, чтобы Гастон знал что- нибудь об этом.

"Этот юноша предал своего короля,- думала она,- но это случилось в момент опьянения страстью, и неизвестно, долго ли продлится это опьянение. Как знать, может быть, он начнет раскаиваться? Нет, я не могу, не должна полагаться на него!"

В то же время в мозгу герцогини уже намечался адский план.

– Ваш замок очень старинной постройки, не правда ли? – спросила она видама.

– О, да! – ответил тот.

– Значит, у вас найдется надежная темница?

– В замке имеются даже ублиетты!

– Тем лучше! Теперь слушайте меня внимательно. Известно ли вам, что на шаланде, с которой я спаслась, были еще люди?

– О, да! Паком, у которого отличное зрение, видел их и с удовольствием заметил, что все они спаслись на мельницу. Значит, вам нечего беспокоиться, они вне опасности.

– Об этом я вовсе не беспокоюсь. Слушайте меня далее: шаланда везла очень ценную поклажу, а ее команду составлял сам наваррский король со своими людьми.

– Наваррский король? Гугенот? Еретик? – воскликнул видам, испуганно отступая на шаг и ограждая себя крестным знамением.

– Да! Его нужно во что бы то ни стало доставить сюда в замок. Я наполню золотом вашу шапку, ваши седельные кобуры и вот эту фаянсовую чашку для святой воды, если вы сделаете все так, как я вам скажу. Вы возьмете лодку, отправитесь на мельницу, скажете потерпевшим крушение, что видели их катастрофу и поспешили предложить им гостеприимство. Вы ничем не выкажете, что вам известно, кто такие ваши гости; точно так же вы воздержитесь от каких-либо проявлений религиозной ненависти. А затем… – но тут голос герцогини перешел в шепот.

– Слушаю-с! Я исполню все, что вы желаете, ваше высочество! – сказал видам и направился к дверям.

– Стойте! – окликнула его герцогиня.- Сначала вы должны исполнить для меня еще маленькое дельце!

Она опять наклонилась к уху видама, и опять, предвкушая богатую поживу, старик с готовностью выразил желание во всем повиноваться гостье и последовал за нею в зал, где Гастон сидел у огня и с наслаждением пил вино.

При виде входящей герцогини он поспешно вскочил и уставился на нее пламенным, горящим страстью взором.

– Дорогой мой! – сказала ему Анна.- Любите ли вы меня по-прежнему или холодная вода остудила вашу пылкость?

– Люблю ли я вас? – с негодованием воскликнул юноша, не понимая, как мог бы он разлюбить такое чудное созданье.- О, я готов сделать для вас что угодно! Возьмите мою жизнь, и я буду счастлив умереть за вас!

– О, нет! – засмеялась герцогиня.- Дело идет вовсе не о таких страшных вещах! В данный момент я прошу у вас самой пустяшной услуги. Господин видам только что сообщил мне, что для меня имеются достаточно удобные апартаменты в дальнем флигеле замка, но я боюсь идти туда, пока вы лично не осмотрите, безопасно ли и удобно ли будет мне там!

Гастон обнажил шпагу, крикнул "вперед" и встал, покачиваясь от усталости, страсти и вина.

Видам взял масляную лампу и повел гасконца по длинному, извилистому коридору, где все говорило о безжалостных следах времени. Видам, шедший впереди, ступал очень осторожно, опасаясь натолкнуться на что-нибудь, а Гастон беззаботно шествовал тяжелой, развалистойпоступью. Вдруг на одном из поворотов коридора видам резко остановился и прижался к стене.

– Что с вами? – спросил Гастон.

– Да мне… показалось… я…

– Да что вам показалось?

– Привидение!

– Да ну вас! – небрежно кивнул Гастон.- Придумает тоже! Давайте мне лампу, я пойду вперед!

Он взял у видама лампу и беззаботно пошел дальше, не глядя под ноги. Вдруг он почувствовал, что пол под ним дрогнул, нога скользнула.

Видам услыхал отчаянный крик. Лампа потухла, и скоро из каких-то неведомых глубин послышался шум падающего в воду тела.


XXIX

Генрих Наваррский благополучно доставил впавшую в беспамятство Берту на берег, сдал ее на руки вдове мельника и сейчас же отправился обратно на шаланду, корма которой все еще держалась над водой.

На шаланде был один только Ноэ. Лагир, Рауль и прочие бросились в воду вслед за королем. Ноэ, как капитан судна, хотел оставить шаланду последним.

– Ну что, все спаслись? – спросил его Генрих.

– Государь,- ответил Ноэ,- старый сир де Мальвен утонул и герцогиня тоже. Я бросился вниз, в каюту, где спала герцогиня, но дверь оказалась запертой, а тут вода стала прибывать с такой силой, что я рисковал сам захлебнуться, не принеся никакой помощи герцогине. Поэтому я вынужден был вернуться на палубу.

– Но как же все это случилось?

– Наверное, Гастон, стоявший у руля, заснул.

– Где он сам?

– Не знаю… В суматохе я не заметил его… Может быть, он сам стал первой жертвой своей сонливости!

Тем временем шаланда медленно погружалась в воду.

– Бедная герцогиня! – пробормотал король.- А я- то начинал ее любить!..

– Какая невознаградимая потеря для католической партии! – насмешливо отозвался Ноэ.

– Черт тебя возьми с твоей политикой! – гневно крикнул Генрих.- В данный момент меня более всего тревожит судьба наших бочек с золотом.

– А что о них думать? Течением их не снесет, они мирно будут пребывать под водой, пока мы не найдем возможности достать их оттуда. А теперь нам пока нечего делать здесь!

Действительно, корма шаланды все более погружалась, и вскоре вода начала доходить Генриху и Ноэ до пояса. Тогда они мужественно пустились вплавь и через десять минут благополучно прибыли на мельницу, где уже собрались все пострадавшие, за исключением Мальвена, герцогини и Гастона. Старый Гардуино спасся благодаря Раулю, который помог ему добраться до берега.

Мельничиха с сыновьями принялась хлопотать, развели большой огонь, и, усевшись около последнего, потерпевшие принялись сушиться.

– Где мы находимся? – спросил король одного из сыновей вдовы.

– В пятнадцати лье от Анжера и в десяти лье от Ансени.

На дальнейшие вопросы короля ему пояснили, что до Ансени пешков будет часа три пути, но у мельничихи имеется лодка, в которой два человека могут поместиться, и в ней можно добраться до города гораздо скорее.

Тогда Генрих сказал:

– Милый Ноэ, ты отправишься на лодке в Ансени.

– Но пропустят ли меня через мостовую заставу?

– О,- подхватил старший сын мельничихи,- меня там отлично знают!

– Ты возьмешь мое кольцо, покажешь его сиру д'Энтрагу,продолжал король,- и попросишь у него шаланду и десять человек. Если ты не будешь зевать, то еще до утра можешь быть здесь на месте.

Ноэ сейчас же пустился в путь: голод, жажда и усталость должны были отступить перед высшими государственными интересами. А в пище и особенно в стакане вина все они очень нуждались после перенесенных трудов и волнений.

Бросив на стол кошелек, Генрих сказал мельничихе:

– Добрая женщина, мы хотим есть и пить!

– Увы! – ответила вдова.- Мы так бедны, что не держим вина. Кусок хлеба у нас найдется, но больше ничего!

Король грустно переглянулся со своими спутниками, но вдруг шум, послышавшийся с реки, отвлек их внимание. Король встал и вышел на порог. При свете луны видно было, как по Луаре к мельнице быстро двигалась лодка. На носу сидел какой-то толстяк, который оживленно махал платком. Это был видам де Панестер. Выйдя на берег, он поклонился Генриху и сказал:

– Простите, сударь, что я обращаюсь к вам, не зная, кто вы. Но мой слуга видел, как вас постигло несчастье, и я явился, чтобы предложить вам кров у себя. На этой мельнице вы ничего не найдете! Я – видам де Панестер и живу на том берегу.

Генрих сердечно поблагодарил видама, но в первый момент задумался, принимать ли приглашение: ему не хотелось оставлять бочки с золотом на произвол судьбы. Однако, вспомнив о Берте, он сейчас же решил принять приглашение и только предложил остальным спутникам кинуть жребий, чтобы двое из них остались ожидать возвращения Ноэ. Жребий пал на долю старого Гардуино и Лагира, а остальные сейчас же воспользовались вместительной лодкой видама и вскоре сидели в зале замка за гостеприимно накрытым ужином.


XXX

В нашем повествовании большую роль играет еще один персонаж, которого до сих пор мы не представили читателям. Спешим исправить эту небрежность и просим читателя последовать за нами в Анжерский замок.

Этот замок был очень печальным зданием, несмотря на окружавшие его сады с фонтанами и мраморными статуями, несмотря на богато разукрашенные залы, в которых по вечерам вспыхивало полное освещение, тогда как плавные звуки оркестра приглашали к танцам.

Беспросветная скука царила там, несмотря ни на что. Дамы строили капризные гримаски, кавалеры ходили с вытянутыми лицами, пажи не пели веселых песенок и не занимались любовными проказами. Недаром говорят "по барину и слуга"! А хозяин этих мест, Франсуа, герцог Анжуйский, дофин Франции, был очень мрачным, нелюдимым принцем. По внешности его легко можно было бы принять не за носителя громкого имени, а за одного из тех искателей приключений, которых такая масса нахлынула из Италии во Францию после приезда туда Екатерины Медичи. Ему было всего только двадцать шесть лет, но он казался стариком. Рыжеволосый, с запавшими недобрыми глазами, низкорослый и тщедушный, он производил отталкивающее впечатление.

У герцога был двор, потому что герцогу полагалось иметь таковой. Он задавал балы, устраивал парадные богатые обеды, но, присутствуя на балу или обеде, строил такую брезгливую гримасу, бывал так сумрачен и неприветлив, что приглашенные чувствовали себя словно на похоронах.

А между тем те из приближенных, которые уже давно были у него на службе, утверждали, будто герцог Франсуа был когда-то очень приятным собеседником, любил охоту, женщин, вино и музыку и что настоящее дурное расположение духа началось у него с тех пор, как его брат Генрих, тайно сбежавший из Польши, из-под самого носа вырвал у него корону Франции после смерти Карла IX.

Обыкновенно Франсуа вставал очень поздно, обедал в два часа и ужинал в девять. Поужинав, он запирался у себя в кабинете с первыми попавшимися придворными и играл с ними в карты – -честь, от которой все открещивались, так как проигрыш или простое невезение приводили герцога в бешенство. В тот вечер, когда герцога застает наш рассказ, все шло обычным путем. Герцог Анжуйский играл в карты со своими придворными, и так как они сделали все, чтобы дать ему выиграть, то он был не так сумрачен, как обыкновенно. Кроме того, у него гостил дворянин из Амбуаза.

Со времени смерти короля Карла IX и восшествия на престол Генриха III Амбуаз стал постоянной резиденцией королевы-матери Екатерины Медичи. Этот дворянин, пьемонтец родом, был одним из самых приближенных к королеве лиц. Д'Асти, как звали его, был умен, умело разбирался в политических вопросах, и королева-мать пользовалась им для приведения в порядок своих мемуаров. Пробило двенадцать часов.

– Господа,- сказал принц своим партнерам,- приказываю вам удалиться!

Двое приближенных герцога и Асти сейчас же вскочили с мест, но Франсуа удержал последнего, сказав: "Останьтесь, поговорим!" – когда же они остались одни, продолжал:

– Что поделывает матушка в Амбуазе?

– Скучает, ваше высочество!

– Совсем как я!

– Его величество король очень сурово поступает с нею!

– Как и со мною тоже!

– И если бы вы, ваше высочество, как-нибудь навестили ее, ее величество была бы очень признательна.

– Почему же матушка сама не приедет ко мне?

– Она боится навлечь неудовольствие короля.

– Ну, король сам очень мало думает о нашем с нею удовольствии!

– Это правда, ваше высочество!

– Он даже не счел нужным пригласить меня принять участие в собрании генеральных штатов!

– Вот это самое слово в слово сказала и ее величество!

– Но зато он пригласил лотарингских принцев, наших добрых друзей.

– И истинных королей Франции! – язвительно прибавил Асти.

Вдруг во дворе замка послышался шум, а с подъемного моста донесся троекратный трубный звук, оповещавший о прибытии посетителя.

– Какой дьявол осмеливается беспокоить меня в такой час? – гневно крикнул герцог Анжуйский.

Но в дверях кабинета уже показался паж, доложивший:

– Его высочество герцог Гиз!

Это имя заставило герцога вскочить: ни один Валуа еще не слушал без волнения этого имени.

Герцог Гиз вошел весь запыленный в шлеме и панцире. Он был очень бледен, его взор горел злобой, поступь была взволнованная и резкая.

– Нечего сказать, кузен, славная у вас полиция! – закричал он при входе.

– Вам угодно…

– Мне угодно заметить, что в Сомюре имеется мостовая застава, дозором над которой командует один из ваших офицеров, и все-таки через эту заставу пробрались преступные беглецы! Этот ротозей ухитрился пропустить целую шаланду с гугенотами, нагруженную золотом…

– Вот уж этому мне трудно поверить, кузен! Золото стало такой редкостью во Франции.

– Да, может быть. Однако вы, наверное, слыхали о так называемом "сокровище гугенотов"?

– Слыхал, но не верил!

– И напрасно. Это сокровище существует, и его- то наваррскому королю удалось провезти через сомюрскую заставу. Но это еще не все! Наваррский король осмелился захватить в плен женщину, которую везет заложницей в Наварру.

– Кто же эта женщина?

– Моя сестра Анна!

Этот ответ вырвал у герцога Франсуа крик изумления.

– Да в уме ли вы, кузен? – сказал он.

– Еще бы! – ответил тот и стал вкратце рассказывать кузену о событиях этого вечера.

Не успел он окончить рассказ, как дверь снова открылась и паж доложил:

– Ваше высочество, только что прибыл мальчик, который сделал пятнадцать лье на неоседланной лошади, чтобы доставить вам письмо.

– От кого?

– Мальчишка уверяет, что от герцогини Анны Лотарингской. У Гиза и герцога Анжуйско! о одновременно вырвался крик:

– Пусть войдет!


XXXI

Тем временем наваррский король весело ужинал в замке видама де Панестер. Хозяин выказал по отношению к гостям такое радушие, что Паком только диву давался. Обычно крайне схупой, видам уставил стол лучшими запасами кладовой и винного погреба, причем поставил даже бочонок жюрансонского вина, которым крайне дорожил.

Генрих Наваррский имел привычку топить горе в вине; а сегодня у него было много горя: шаланда потерпела крушение, старый сир де Мальвен утонул и погибла герцогиня Монпансье, с которой он так твердо рассчитывал провести несколько сладостных часов. Поэтому он усиленно приналег на вино, и жюрансонское стакан за стаканом исчезало в его утробе. Другие тоже не отставали от него, и только Рауль, которому почему-то хозяин замка казался подозрительным, был воздержаннее других.

Время шло в веселой беседе, которая порой принимала очень легкомысленный характер, что объяснялось отсутствием дам:

Берта не вышла к ужину, так как горе совсем сломило бедняжку. Лишь когда пробило двенадцать часов, наваррский король вспомнил, что не худо было бы отдохнуть теперь. Поэтому он попросил проводить его в отведенную ему комнату.

В коридоре Рауль подошел к Генриху и сказал:

– Ваше величество, неужели мы пойдем спать?

– Но я думаю, милый мой! Вот странный вопрос!

– Дело в том, что видам мне почему-то очень подозрителен, и если он каким-нибудь чудом пронюхает, что под его кровлей находится наваррский ко…

– Милый мой,- перебил его Генрих,- вот уже три ночи, как я не смыкаю глаз. Я умираю от сонливости и не могу выдержать долее! Поэтому именно ввиду возможной опасности я прежде всего должен выспаться – иначе у меня не будет сил!

– Ну, так мы зато будем бодрствовать по крайней мере!

– Это хорошо. Так вот что, милый мой: возьми стул и проведи ночь у порога комнаты мадемуазель Берты!

– Слушаю-с, ваше величество. А вы-то сами как?

– Со мною лягут оба гасконца.

Генрих с остальными двумя гасконцами прошел в отведенную им комнату. Сам король сейчас же бросился не раздеваясь на постель, а гасконцы решили бодрствовать и, чтобы разогнать сонливость, принялись играть в кости. Но и часа не прошло, как один из них сказал:

– Странное дело! Никогда еще вино не кидалось так сильно мне в голову!

– А я больше не в состоянии бодрствовать! – признался Другой.

– Знаешь что? Давай спать по очереди: час я, час ты!

– Идет! Кому первому сторожить? Кинем жребий!

– Тебе повезло! Спи, а я посторожу!

Но не прошло и четверти часа, как бодрствовавший гасконец заснул глубоким сном, не успев разбудить товарища. И тот, кто часа в два утра вошел бы в эту комнату, мог бы услыхать три громогласных храпа, напоминавших гудение соборных колоколов.

Только Рауль, сидевший перед комнатой Берты Мальвен, оказался более стойким, чем его товарищи. Это можно было объяснить двумя обстоятельствами: во- первых, он пил гораздо меньше их за столом гостеприимного видама, во-вторых, не имел возможности так утомиться, как остальные гасконцы, потому что, в то время как наваррский король со своими людьми выбивались из сил, доставляя шаланду в Блуа, Рауль пользовался покоем и комфортом в обществе Анны Лотарингской.

Конечно, спать ему хотелось очень сильно, но все же не до такой степени, чтобы забыть долг часового, и, рассевшись поудобнее в кресле, Рауль задумался обо всем, что произошло с ним в последнее время.

Легко понять, какую большую роль в этих воспоминаниях играла Анна Лотарингская. Рауль не мог не сознавать, что непосредственным виновником катастрофы, постигшей прекрасную герцогиню, явился он, Рауль, предательски изменивший ей, вовлекший ее в западню… И теперь это прекрасное тело лежит, почерневшее и распухшее, на дне холодной, мрачной реки… А ведь она так любила его, так ласкала!..

Вдруг Рауль вздрогнул, привскочил и даже протер глаза. Не заснул ли он, чего доброго? Юноша" сильно ущипнул себя нет, очевидно, это происходит наяву! Но в таком случае… О, как это ужасно!

Действительно, с противоположного конца коридора прямо на Рауля двигался призрак покойной герцогини, освещенный каким-то странным голубоватым светом. Лицо "покойницы" было очень бледно, веки приспущены. Простирая вперед бледные, прозрачные руки, она плавно, бесшумно приближалась к предателю, стоявшему в полном оцепенении. Подойдя к нему вплотную, призрак прошептал замогильным голосом:

– Это ты погубил меня! Ты обрек мою душу на вечные муки, ибо я умерла без покаяния и прощения грехов!

– Пощадите! – пролепетал заплетающимся языком Рауль.

– А ведь я любила тебя! – продолжал призрак. – Да, любила тебя, а ты… ты предал меня!

После короткой паузы призрак герцогини заговорил вновь:

– Да, я осуждена, но есть способ заслужить мое прощенье. Здесь в замке хранятся очень важные документы, от которых зависит спасение всех планов и жизни человека, бывшего моим злейшим врагом. Я буду допущена в чистилище, если дам возможность Генриху Наваррскому ознакомиться с этими бумагами. Во имя нашей прежней любви ты должен помочь мне. Иди за мною! Я укажу тебе место, где спрятаны бумаги!

Рауль беспрекословно последовал за герцогиней, которая стала удаляться в глубь коридора. Некоторое время они шли по мрачным переходам старого замка. Вдруг, когда они дошли до поворота, голубоватый свет, сопутствовавший герцогине, неожиданно погас, две горячие, выхоленные женские ручки схватили Рауля за шею и оттолкнули его в сторону… Юноша почувствовал, что его ноги скользят, что пол уходит из-под них, а сам он летит куда-то вниз, провожаемый язвительным, так хорошо знакомым ему женским смехом.


XXXII

Наваррский король почивал глубоким сном. Сколько времени проспал он таким образом, он никак не мог сообразить, проснувшись, равно как в первый момент не мог понять, где он находится. Он с удивлением смотрел на чуждую ему обстановку комнаты, на лучи позднего солнца, игравшие сквозь разноцветные стекла окон, на высокие своды комнаты. Но мало-помалу память возвращалась, и Генрих вдруг вспомнил все случившееся с ним. Ну да, ведь он у видама де Панестер! Конечно!

Но в таком случае где же гасконцы, которые должны были сторожить его сон? Может быть, они вышли в коридор?

Генрих вскочил и направился к двери, чтобы кликнуть своих людей. Но каково же было его удивление, когда дверь оказалась запертой, а все его попытки открыть ее или достучаться бесполезными!

Тогда Генрих кинулся к ночному столику и даже вскрикнул от ярости: его пистолеты и шпага бесследно исчезли.

– Да что я в плену, что ли? – крикнул он, топнув ногой.

– В плену у любви и красоты! – насмешливо ответил ему женский голос, шедший, казалось, из стены. Но вслед за этим деревянное панно в стене повернулось, и в образовавшемся отверстии появилась женщина, при виде которой Генрих Наваррский снова вскрикнул. Это была Анна Лотарингская, отнюдь не призрачная, а сиявшая молодостью и здоровьем.- Здравствуйте, милый кузен! – сказала она, подавая руку Генриху.

– Так вы живы? – изумленно ответил наваррский король.

– О! Как видите, жива и здорова! А вы считали меня утонувшей и даже погрустили обо мне? Это очень мило с вашей стороны.

– Но каким же образом вам удалось спастись?

– Мне помог в этом один из ваших молодых людей,насмешливо ответила Анна.- Молодость влюбчива, ну а я, говорят… недурна собою.

– Гастон! – воскликнул Генрих, прозревая истину.

– Вот именно!

– Предатель!

– О, да, ужасный предатель! Представьте себе, по моей просьбе он направил вашу шаланду на камни и потопил все ваше золото!

Она остановилась, выжидательно глядя на Генриха, желая насладиться эффектом своего сообщения. Но Генрих ответил с ледяной сдержанностью:

– Пожалуйста, продолжайте! Я вижу, что мы еще более враги теперь, чем когда-либо прежде!

– Как? – с видом адской наивности удивилась Анна.- А ведь всего только вчера вечером вы уверяли, будто любите меня… И, представьте себе, на один момент я поверила этому. Но только у меня очень тонкий слух. И вот я услыхала, как вы… нашептываете нежности на ухо молодой девушке. Тогда я поняла, что вы посмеялись надо мною, и дала слово сыграть с вами шутку, и это вполне удалось мне, как вы сейчас увидите. Я…

– Не трудитесь, сударыня, я и сам могу теперь постигнуть, как все произошло. Вы явились к хозяину этого замка, открыли ему, кто я, и подстроили с ним ловушку, в которую я и попал!

– Совершенно верно, милый кузен!

– Моих спутников, конечно, предательски зарезали?

– О, нет, фи! Их просто скрутили!

– Ну знаете ли, кузина, подставить ловушку и взять в плен – только полдела, а другая половина дела…

– Удержать в плену, хотите вы сказать? Ну, так мы постараемся сторожить вас как следует в Нанси…

– А, так вы хотите отвезти меня в Нанси? Посмотрим, как это вам удастся! Уж не с помощью ли видама и его дряхлого слуги собираетесь вы эскортировать меня?

– Фи, кузен, ведь вы все-таки король, а короли не путешествуют с такой незначительной свитой. Я позаботилась о гораздо более блестящей. Потрудитесь взглянуть!

Анна открыла окно и знаком пригласила Генриха выглянуть. Генрих высунулся и увидал, что двор замка занят сильным отрядом вооруженных всадников, на кирасах которых блестели белые кресты Лотарингского дома.

– Не правда ли, такая свита достойна вас, кузен? – спросила герцогиня.

– Да,- ответил наваррский король, невольно вздыхая,- но, по счастью, у меня имеется нечто, никогда не покидающее меня, и это "нечто" окажется могущественнее всех ваших рыцарей!

– Что же это за таинственное "нечто", кузен?

– Это моя звезда, кузина! – с поклоном ответил Генрих.


XXXIII

Екатерина Медичи вела очень скучную жизнь в своем амбуазском замке. Весь ее двор состоял из нескольких дворян, оставшихся верными ей даже и в немилости, кавалера д'Асти и какого-то таинственного незнакомца, о котором очень много говорили как в самом Амбуазе, так и в окрестностях.

Этот таинственный человек был, по-видимому, уже не молод. Он был постоянно одет во все черное, но походка, манеры – все выдавало в нем человека, привыкшего вращаться в большом свете. Однако его лица никто не видал, так как незнакомец никогда не снимал черной бархатной маски.

Человек в маске появился в Амбуазе месяцев за шесть до этого. Ему предшествовал паж с запиской, получив которую Екатерина выбежала гостю навстречу, что было чрезвычайной честью. Но кто был этот человек в маске, что связывало его с королевой, чем объяснялось его явное влияние на нее – это никто не мог понять. Во всяком случае, его влияние было очень велико, так как стоило случиться чему-нибудь особенно важному, как Екатерина запиралась с ним в своем кабинете. Точно так же поступила она и теперь, когда Асти, вернувшийся из Анжера подал ей письмо, запечатанное гербом герцога Анжуйского.

Прочитав это письмо, Екатерина взволнованно сказала человеку в маске:

– Знаешь, что случилось? Генрих Наваррский попал в расставленную ему ловушку и находится теперь в руках герцога Гиза и его сестры!

При этих словах взор незнакомца сверкнул из- под маски с особенной силой, и казалось, что там вдруг вспыхнули два черных огонька. Но он ничего не сказал, продолжая слушать, что говорила королева:

– Теперь Франсуа просит меня приехать в Анжер, так как наваррского короля доставят туда и хотят решить, каким способом лучше всего удержать его. Что ты скажешь на это?

– Надо ехать, государыня, и притом сейчас же! Нельзя давать Гизам слишком большую волю!

– Ты прав! Прикажи заложить экипажи! Ты поедешь со мною, и мы по дороге поговорим. Сопровождать нас будут Асти и паж.

Через час поезд королевы Екатерины уже двинулся в путь. Путешествие продолжалось всю ночь, и только при первых лучах рассвета вдали показались остроконечные башенки и колоколенки Анжерского замка.

Однако перед въездом в город королева приказала остановиться, подозвала пажа и сказала ему:

– Вот, милочка, возьми это кольцо, ступай в замок и вызови герцога Анжуйского. Покажи ему кольцо и затем сообщи ему о моем приезде, но предупреди, что я не остановлюсь в замке и чтобы он ни слова не говорил герцогу Гизу или герцогине Анне о моем приезде. Кроме того, ты попросишь его немедленно навестить меня; я остановлюсь у цирюльника-банщика Луазеля.

Паж поклонился, вскочил в седло, дал шпоры лошади и поскакал в город. Вслед за ним в город въехал и кортеж королевы. Проследовав левым берегом Луары, экипаж королевы остановился у скромного домика, над которым виднелась вывеска: "Во здравие тела. Луазель, цирюльник-банщик, хирург и проч.". Д'Асти постучал в дверь, которую сейчас же открыл с низким поклоном пожилой толстяк.

– Мой добрый Луазель,- сказала ему королева,- отведи мне мою обычную комнату и спрячь барина!

При последних словах она показала на человека в маске, и затем экипаж въехал во двор дома.

Через час после этого какой-то дворянин, закутанный в плащ и надвинувший шляпу совсем на лоб, постучался во дверь Луазеля. Цирюльник поклонился ему чуть не до земли. Это был Франсуа Валуа.

– Сын мой! – сказала ему Екатерина после первых приветствий.- Сообщил ли ты Генриху Гизу о своем письме ко мне?

– Ну конечно!

– Это была большая ошибка.

– Почему, матушка?

– Потому что я не хочу, чтобы он видел меня, не желаю видеть его. Весь день я проведу здесь, а ты скажешь герцогу, что я еще не приехала и что от меня вообще нет известий.

– Но… что мы сделаем с… гугенотом, которого к вечеру доставят сюда?

– Это будет видно потом. Вообще должна тебе сказать, сын мой, что наваррский король для нас несравненно менее опасен, чем герцог Гиз. Но пока еще я ничего не хочу решать. Вечером я буду в замке. Я явлюсь пешком к прибрежной потерне; а ты сам встретишь меня и проведешь в свою комнату, а там мы поговорим!


XXXIV

Около восьми часов вечера королева Екатерина вышла из дома Луазеля в сопровождении человека в маске.

– Видишь ли,- сказала она,- продолжая начатый ранее разговор,- я не более тебя люблю наваррского короля…

При этих словах взор замаскированного опять блеснул странным огнем.

– Но,- продолжала Екатерина,- я вполне разделяю мысль Макиавелли, этого гениального политика, который говорил, что два врага удобнее одного.

– Ну, это довольно странное утверждение!

– Тебе так кажется? А между тем подумай сам: самый опасный враг для нас – тот, кто в своей ненависти руководствуется определенным достижением, но если существует два врага, которые стремятся достичь одного и того же, то они логически становятся врагами и друг другу тоже, а следовательно, часть их злобной силы будет отвлечена от нас.

– Это правда!

– Целью достижения наших врагов является французская корона. Ищущих этой короны двое: Генрих Наваррский и Генрих Гиз. Если ни один из них не успел в этом достижении, то потому, что ему приходилось ограждать себя от соперника. Но, как знать, не будь на свете одного из них, быть может, другой уже давно овладел бы троном Валуа!

– Да, это так!

– Значит, раз трон Валуа не может освободиться от всех врагов, пусть их будет несколько. Между тем, захватив Генриха Наваррского и вручая его судьбу лотарингцам, мой сын лишь помогает Гизу освободиться от соперника, но не предохраняет трона Валуа… В скверное дело замешался герцог! – и, не говоря более ни слова, королева молча дошла до потерны, указанной ею утром герцогу Анжуйскому. Однако, прежде чем постучаться, она сказала своему спутнику: – Надвинь шляпу глубже на лоб и прикрой лицо полой плаща, чтобы маски не было видно!

Незнакомец повиновался. Тогда королева постучала в дверь потерны, которая немедленно открылась, причем во тьме коридора слабо вырисовался какой-то мужчина. Это был герцог Франсуа, во тьме и одиночестве поджидавший мать.

– Это вы? – спросил он.- А кто с вами?

– Это Асти,- спокойно ответила Екатерина, причем незнакомец молча поклонился герцогу.

– Следуйте за мною,- сказал тогда Франсуа. – Но осторожнее: здесь приступочка!

Екатерина тихо рассмеялась.

– Полно, сын мой,- сказала она, я лучше тебя знакома с этим замком и с завязанными глазами пройду, не споткнувшись, куда угодно. Я ведь долго жила здесь с твоим отцом, когда он был еще герцогом Анжуйским! Скажи мне только, что помещается в кабинете покойного короля?

– Я оставил там свой кабинет!

– Отлично. А кто живет над кабинетом?

– Никого. Я не выношу, чтобы над моей головой ходили!

– Совсем хорошо! Ну, так проведи меня в эту верхнюю комнату. Ступай вперед, я знакома с лестницей!

Герцог запер дверь потерны и пошел наверх в сопровождении королевы-матери и незнакомца.

У дверей комнаты Екатерина спросила:

– Надеюсь, герцог в кабинете у тебя?

– Нет еще, но он должен сейчас прийти, чтобы решить со мною вопрос о наваррском короле. Впрочем, может быть, он уже пришел и ждет меня…

– Ну, так ступай к нему, сын мой!

– А вы останетесь здесь?

– Да.

– Без света?

– Без света.

– Когда мне прийти за вами?

– Когда услышишь сверху три удара.

– Хорошо, матушка!

Герцог ушел, а Екатерина с незнакомцем вошли в комнату. На пороге королева приказала своему спутнику сесть у самого входа в кресло, а сама на цыпочках пошла к противоположной двери стене. Здесь ее рука стала ощупывать тайную пружину. Наконец она нашла искомое, и вдруг из стены вырвался яркий луч света.

– Что это? – с некоторым испугом спросил незнакомец.

– Подойди, и увидишь сам! – ответила Екатерина. Незнакомец осторожно подкрался к светящемуся отверстию и увидел, что там виднеется какая-то сверкающая наклонная пластинка.

– Здесь применено старинное изобретение, которое, наверное, знакомо тебе,- сказала Екатерина,- в потолке кабинета имеется отверстие, над которым тайно прикреплено в наклонном положении зеркало из полированной стали так, что в нем отражается вся комната. Системой дальнейших зеркал это отражение передается сюда, так что, глядя в отверстие, можно видеть все происходящее в кабинете. А вдобавок еще, благодаря системе слуховых труб, можно также и слышать все, что там говорится. Ну-ка, взгляни!

Человек в маске приблизил лицо к отверстию.

– В самом деле! – воскликнул он.

– Что ты видишь?

– В кабинете перед столом сидит какой-то мужчина; его лица не видно; он нетерпеливо переворачивает страницы книги.

– Это герцог Гиз. Он один?

– Да, но дверь отворяется… и… вошел герцог Франсуа!

– А! Ну, так уступи мне теперь место!

Королева прислонилась к стальному зеркалу. Герцог Анжуйский и Гиз молча раскланялись друг с другом, но не говорили пока еще ни слова. Однако вскоре в глубине кабинета открылась вторая дверь, и вошла женщина. Это была Анна Лотарингская.

– Ого! – пробормотала королева-мать.- Раз в дело вмешалась очаровательная Анна, положение становится серьезным. Надо внимательно слушать, что там происходит! – и она приникла ухом к слуховому отверстию.


XXXV

– Милый кузен,- сказала Анна Лотарингская, войдя в кабинет,- разрешите мне резюмировать создавшееся положение!

– Прошу вас, очаровательная кузина! – галантно ответил Франсуа.

– Наваррский король в нашей власти…

– О, да, и я отвечаю вам за то, что стены его темницы достаточно прочны, чтобы он не мог выйти из нее без посторонней помощи!

– Да, это так. Но самое лучшее во всем этом то, что он доставлен в Анжер ночью, его никто не видел и, кроме нас, моего брата и меня, никто не знает, что он привезен сюда. Что же касается видама Панестерского, то за него я вполне отвечаю – он болтать не будет. Следовательно, можно считать, что пленение наваррского короля состоялось в полной тайне.

– Но что же тут такого? И что за преимущество видите вы в тайне, окружающей пленение наваррского короля?

– Огромное преимущество, кузен. Католическая религия, герцогство Лотарингия и королевство Франция не имеют более злого врага, чем этот королишка. Его смерть будет встречена с чувством большого облегчения, но если мы самовольно казним его, то вся Европа подымется на нас, и даже сам французский король потянет нас к ответу. Но зачем нам оповещать об этом весь мир? Наверное, в Анжерском замке найдется какая-нибудь подземная темница, где мрак и сырость быстро насылают смерть и избавляют узника от мук жизни…

– Гм… если поискать, то, пожалуй, найдется! – ответил Франсуа.

Анна очаровательно улыбнулась.

– Я вижу, что мы столкуемся,- сказала она.

– А уж это смотря по обстоятельствам,- невозмутимо ответил герцог.

Эта фраза заставила Анну Лотарингскую поморщиться, но она промолчала, ожидая пояснений со стороны герцога Анжуйского. Однако Франсуа недаром был сыном Екатерины Медичи, недаром в его жилах текла итальянская кровь, и недаром он был воспитав на принципах великого политического хамелеона Макиавелли. Поэтому он стал исподтишка и издалека показывать зубы.

– Вы все предвидели, все учли, прелестная кузина,- начал он,- но не затронули тут одного обстоятельства. Генрих Бурбонский, король Наварры, имеет после меня наибольшие права на французский трон…

– Мы с ним находимся на одинаковом положении в этом отношении! – поспешил заметить Генрих Гиз.

– Ну уж извините: он ближе к трону на одну степень! А ведь у моего царственного брата нет детей, значит, если он опочиет в Бозе, то…

– Вы наследуете ему, кузен!

– Как знать? Эх, Господи! Жизнь человеческая зависит от таких пустяков!.. Какая-нибудь маленькая пулька, острие стилета, падение с лошади или… зернышко тонкого яда, и нет человека!

Генрих Гиз невольно вздрогнул и переглянулся с сестрой при этих словах.

– Так вот-с,- продолжал Франсуа,- выслушайте меня как следует, дорогой кузен и прелестная кузина. Вы овладели особой наваррского короля… это было очень политично, но… вы сделали большую ошибку, упустив из вида кое-что…

– Именно?

– Да вы привезли его в Анжер, а не доставили в Нанси! Там, видите ли, господами его судьбы стали бы вы и могли бы сделать с ним все, что вам угодно, не считаясь ни с кем…

– То есть, иначе говоря,- с раздражением произнес Гиз,- вы хотите сказать, что здесь мы не властны над судьбой своего пленника?

– Разумеется. Тут судьба наваррского короля гораздо более зависит от меня, чем от вас.

– Значит, мы совершили ошибку, доверившись вам?

– Ну, это смотря по тому, как… Видите ли, если я помогу вам стереть с лица земли наваррского короля, то устрою ваши дела, но никак не свои. Я только приближу вас на одну степень к французскому трону, только и всего!

– Да что же из этого? Разве мы когда-нибудь будем царствовать?

– Гм… Как знать?

– Да ведь вам нет и тридцати лет, а королю только тридцать два!

– И я, и король – люди, которым так легко умереть! При этих словах герцог Гиз снова обменялся с Анной взглядом, в котором заключалась целая политическая программа.

– Дорогой кузен,- сказала затем герцогиня Монпансье,- мы предвидели это возражение с вашей стороны! Но благоволите выслушать теперь и нас тоже. Варфоломеевская ночь была только началом ожесточенной борьбы католичества против протестантства; эта борьба временно замерла, так как у католической партии нет достаточно энергичного и талантливого вождя. Ныне царствующий король Франции никогда не станет таким вождем.

Он слишком впал в порок и изнеженность, чтобы серьезно преследовать государственную задачу первой важности; к тому же его престиж падает с каждым днем. Мы имеем верные сведения, что папа собирается отлучить его от церкви. Если это совершится, вся Франция отвернется от него и выберет себе другого короля. Но в таких случаях народ не имеет свободного выбора, а избирает лицо, указанное папой. Ну, а папа всецело стоит за интересы Лотарингского дома. Значит, кого укажет наша семья, тот и будет королем!

– Ну… а ваша… семья?

– Укажет на принца, который сумеет к тому времени доказать свои союзнические чувства.

– И… этот принц?

– Вам стоит только захотеть, чтобы стать им! – сказала Анна и, в то время как герцог Анжуйский, словно ошеломленный, откинулся назад, торжественно прибавила: – Ваше высочество, Франсуа Валуа, герцог Анжуйский и наш кузен! Угодно ли вам через шесть месяцев от сего числа стать французским королем?

– 0-го-го! – пробормотала Екатерина Медичи.- Значит, я не ошиблась?


XXXVI

Вернемся, однако, к наваррскому королю. Мы расстались с ним в тот момент, когда, высунувшись из окна по приглашению герцогини Анны и увидав там отряд лотарингских всадников, Генрих возложил всю надежду на свою звезду. В ответ на его восклицание по этому поводу, Анна ответила:

– Будем ждать, пока звезда придет вам на помощь, кузен, а пока что вам уж придется отдаться всецело в мою власть. Сейчас подадут портшез, вы соблаговолите надеть монашескую рясу и бархатную маску, а кроме того, дать мне честное слово, что в пути вы ничем не попытаетесь открыть свое инкогнито.

– А если я откажусь, прелестная кузина?

– Тогда мне придется прибегнуть к мерам, которые мне самой внушают глубокое отвращение. Я кликну своих людей, вам заткнут рот кляпом, а на голову накинут глухой капюшон.

– Это совершенно бесполезно, прелестная кузина, та; как я готов последовать вашим желаниям. Но каким способом я должен буду совершить свой переезд?

– Как я уже сказала, вы поедете в портшезе, причем я предполагаю составить вам компанию!

Генрих Наваррский во всех случаях жизни оставался галантнейшим из принцев. Поэтому он взял руку герцогини, поднес ее к губам и воскликнул:

– Ах, вы очаровательны, кузиночка! Какая жалость, что я нс могу быть любимым вами!

– Опять? – улыбаясь сказала герцогиня.

– Но… всегда, кузиночка!

– Дорогой кузен! – насмешливо ответила Анна.- Я пошлю к вам видама Панестерского, и вы можете исповедоваться ему в той самой жгучей любви ко мне, которую вы доверили позапрошлую ночь девице Берте де Мальвен! – и с этими словами, сопровождаемыми ироническим смехом, герцогиня, сделав Генриху реверанс, скрылась в потайном проходе.

Через час Генрих уже ехал с Анной в портшезе, направляясь к Анжерскому замку, куда они и прибыли через семь часов пути. По одному знаку герцогини городские ворота открылись, пропуская кортеж, причем дежурный офицер даже не осмелился спросить, кто – таинственный незнакомец, сопровождавший Анну. То же самое было и в замке, так что приезд Генриха Наваррского совершился в полной тайне.

Когда они поднимались по лестнице, герцогиня шепнула Генриху:

– Кузен, вы только что говорили мне о своей любви, не правда ли?

– О да, я люблю вас!

– Я верю вам, но… все-таки…

– Все-таки?

– Ну, об этом потом. А пока приглашаю вас отужинать наедине со мною.

– А где?

– В моем помещении; мне должны были приготовить здесь комнаты.

– С восторгом принимаю ваше приглашение,- ответил Генрих, непрестанно думавший о способе сбежать из плена.

Наверху лестницы они встретили двух мужчин, закутанных в плащи так, что их лиц не было видно, -. Генрих сразу узнал в них по чутью герцогов Гиза и Анжуйского. Оба они расступились, пропуская парочку. Кроме них, на лестнице не было никого – видно было, что тайну прибытия наваррского короля решили сохранить во всей строгости.

Герцогиня на минутку остановилась около одного из мужчин, стоявших при входе в дверь, и затем уверенно повела Генриха по коридорам. Наконец она открыла перед ним дверь и попросила его войти в комнату, сказав:

– Будьте добры расположиться здесь пока. Через час я приду за вами, и мы будем ужинать. Но не пытайтесь бежать! Малейшей попыткой к бегству вы подпишете себе смертный приговор, так как вас очень хорошо стерегут!

С этими словами Анна удалилась. Как уже знает читатель, она отправилась на совещание с братом и герцогом Франсуа, где была решена участь наваррского короля. Отныне судьба Генриха всецело зависела от Анны. Добившись этого и получив от Франсуа кое-какие инструкции, герцогиня отправилась за Генрихом, чтобы угостить его ужином согласно данному ею обещанию.

Этот ужин происходил в нарядной, уютной комнате, где все – обои, мебель, ковры – было зеленого цвета. В глубине, в алькове, стояла приветливая широкая кровать. Посредине комнаты был накрыт богатый стол, манивший разнообразными кушаньями и винами.

– Прошу вас к столу, кузен! – ласково сказала Анна. Генрих подошел к герцогине, со свойственной ему галантной наглостью обвил ее змеиную талию и воскликнул:

– О, как вы прелестны, кузина, и как я вас люблю! Анна засмеялась, не пытаясь вырваться из его объятий.

– Знаете, кузен! – сказала она.- Ваш взор блестит такой страстью, ваша улыбка дышит такой искренностью, что я готова даже поверить вам!

– Но как же иначе, прекрасная кузина? – воскликнул Генрих, целуя при этом Анну.

– Вы любезнейший из принцев! – нежно сказала Анна в ответ на эту ласку.- Итак, вы любите меня?

– Клянусь спасением своей души!

– Почему же вы любезничали на шаланде с этой противной Бертой?

– Я чувствовал, что моя любовь к вам способна навлечь на меня только беды, и искал противоядия.

– Вы очаровательны, кузен!

– И прибавьте – искренен, кузина!

– Ну уж!

– А какой прок мне теперь лицемерить? Раз уж мне суждено последовать за вами в Лотарингию и окончить свои дни в плену, то я готов забыть всю политику и жить только вашей любовью. Авось в любви нам больше повезет, чем в политике!

– Весьма возможно,- иронически ответила Анна.- Однако сядем за стол! За вкусным ужином так хорошо говорится о любви!

– Это правда!

– Не разрешите ли вы мне налить вам несколько ложек этого превосходного ракового супа?

– О, с удовольствием, но…

– Но? Что с вами, кузен? Почему вы так нахмурились?

– Мне пришла в голову скверная мысль: у кузена Франсуа на службе целая куча итальянцев, а эти итальянцы – все отравители; как знать, не итальянец ли повар герцога Франсуа?

– Понимаю! – смеясь ответила герцогиня.- Но не бойтесь, следуйте моему примеру! – и она первая принялась за суп.

– Это успокаивает меня,- сказал Генрих и тут же отдал знатную честь раковому супу.

Затем герцогиня взяла бутылку с хересом и налила желтоватой влаги в стакан себе и своему компаньону.

– Гм! – сказал на это Генрих.- А как вы думаете, не итальянец ли – виночерпий герцога?

В ответ на это герцогиня, улыбаясь, отпила из своего стакана. Видя это, Генрих тоже последовал ее примеру и осушил свой бокал за здоровье прелестной кузины.


XXXVII

Они мирно и весело продолжали ужинать, и Генрих становился все настойчивее в своих любезностях. Герцогиня отвечала ему шутками и насмешками, но ее взгляд все смягчался, и наконец она со вздохом сказала:

– Ах, а ведь вы – человек, которому я могла бы поверить!

– Но, дорогая кузина…- начал Генрих, однако Анна перебила его:

– Выслушайте меня. Вы – мой пленник, и я собираюсь увезти вас в Нанси, где вы окончите свои дни. Но…

Тут Анна встала и подошла к дверям, чтобы убедиться, что их никто не слушает.

В ее движениях, позе, жесте было столько изящества, что Генрих еще раз должен был признаться себе, что она очень красива. Он не стал таить это впечатление про себя, а тут же воскликнул:

– Ей-богу, кузиночка, король Генрих III сделал большую ошибку, не женившись на вас!

Эти простые слова произвели неожиданный эффект на герцогиню. Ее взор засверкал гневными молниями, губы судорожно сжались, и вся она показалась Генриху олицетворением мстительной злобы.

– Да,- ответила она,- этот человек совершил страшное безумие, так как я сделала бы из него величайшего государя в мире.

– Какая жалость, что я уже женат! – пробормотал наваррский король.- А то вы помогли бы мне увеличить мое крошечное государство!

Но Анна не улыбнулась в ответ. Ее лицо приняло, наоборот, важное, почти торжественное выражение.

– Кузен, не шутите этим! – сказала она.- Давайте поговорим серьезно, так как от вашего ответа зависит, воцарится ли между нами мир или продлится война!

– Но мне кажется, что мы с вами находимся в разгаре военных действий. Разве я – не ваш пленник?

– И да, и нет!

– Это как?

– Вы похитили меня в Блуа и повезли в Наварру. Я контрингригой подставила вам ловушку и привезла вас пленником в Анжер, чтобы доказать вам, что я в состоянии бороться с вами.

– О, я охотно признаю это!

– Так выслушайте же меня, кузен, я хочу всецело открыться вам. Странная у меня судьба! Карл IX должен был жениться на мне и не женился. Генрих III был моим женихом и потом отверг меня. Электор палатинский сватался за меня. Я была близка к короне Франции и Германии, но и та, и другая ускользнули от меня. Дочь и сестра государей, яне смогла сама добиться трона, не могла добиться власти…

– А вам хотелось бы властвовать?

– О! – воскликнула Анна, и в ее взоре отразилась целая буря страстей и желаний.- За корону, за власть я бы… Но будем последовательны. Сегодня по дороге из замка видама Панестерс-кого сюда я мечтала о разных вещах; между прочим, мне представился план, который было бы нетрудно осуществить.

– Именно?

– Я хочу разделить половину Европы на две части. Генрих с ироническим недоумением взглянул на Анну и ответил:

– Не находите ли вы, что мы несколько уклонились от своей темы? Я начал с объяснения в любви, а вы сводите это к предложению исправить заново карту Европы!

– Вы только послушайте. Половина Европы, которую я имею в виду, будет отделяться линией, идущей по Рейну от устья до источников и затем по Альпам до Адриатики.

– Иначе говоря, эта половина вместит в себе Фландрию, Лотарингию, Эльзас, Франшконте, Швейцарию, Савойю и Италию?

– Вы забыли еще Францию и Испанию, кузен!

– И Наварру тоже?

– Да, и Наварру. Из этой территории я вырежу два государства. К первому отойдут Фландрия, Эльзас, Лотарингия, весь левый берег Соны и Роны, Италия, Савойя и Швейцария.

– Так-с. А вторая?

– Вторая начнется у Парижа, захватит Нормандию и Бретань, Анжу и Пуату, оба берега Луары и Гаронны…

– Наварру, Испанию и Португалию?

– Вот именно.

– Вот это будет славное королевство! Продолжайте же, кузина! Кого вы посадите государем в первую половину?

– Моего брата герцога Гиза, которому слишком тесно в Лотарингии.

– Допустим. Ну а кому вы предназначаете вторую?

– Принцу, который по своему желанию будет называться королем Франции или Гаскони.

– Черт возьми!

– Последнее потому, что, по-моему, истинной столицей должен быть Бордо.

– Кто же будет этим государем?

– Это вы, кузен!

– Должно быть, вино вашего кузена Франсуа Валуа отличается особыми свойствами, если способно внушить вам такие милые шутки, кузина!

– Но я вовсе не шучу!

– Нет? Ну извиняюсь! Я – весь слух и внимание!

– Итак, предположим, что карта Европы переделана по моему плану. Тогда ваше государство будет состоять из половины Франции, католической на две трети, и Испании, которая вся католическая. Ваши новые подданные, которых будет подавляющее большинство, не примирятся с государем-еретиком, и, следовательно, вам придется отказаться от реформаторства и перейти в лоно католической церкви.

– Ну, так что же? Я вовсе не так легкомыслен, как вы думаете, и не так уж ненавижу папу, чтобы не мог в один прекрасный день примириться с ним. Ну-с, а потом?

– Потом вы женитесь на мне и возложите на мою голову корону, которую я вам дам.

– Это будет вполне справедливо, но…

– Разве вы не уверяли меня только что в своей любви?

– О, конечно! – ответил Генрих, снова целуя Анну.

– За нас будет сам папа! – продолжала она.

– Разумеется, если я отрекусь от гугенотства.

– И царствующие дома Наварры и Лотарингии станут вершителями судеб всего мира.

– Все это прекрасно, но…

В этом "но" чувствовалось противоречие, и брови герцогини досадливо сморщились.

– Что вы имеете возразить? – нетерпеливо спросила она.

– Все, что вы говорили до сих пор, мне очень по душе, но… как я могу жениться на вас, когда я уже женат?

– Я предвидела это, кузен. Когда вы женились на Марго, то были гугенотом; стоит вам перейти в католичество – и папа расторгнет ваш первый брак.

– О, это – действительно прекрасная идея, но…

– У вас имеется еще "но"?

– Да! Что будет с нынешним королем Франции Генрихом III?

– Я уже приобрела специально для него золотые ножницы, чтобы остричь ему волосы и затем запереть его в монастырь.

– Отлично! Вы положительно все предвидели. Но…

– Как! Еще "но"?

– Ну, да… я хотел только заметить, что испанский король обращался ко мне с таким же предложением!

– В самом деле?

– Он предлагал мне руку своей сестры: говорят, будто она очень красива.

– Потом?

– Потом… Париж и Лувр. А в возмещение за мое бедное наваррское королевство он предлагал мне… богатую Лотарингию вместе с вашими нансийскими дворцами, кузина!

У герцогини вырвался возглас гнева и удивления.

– И вы отказались? – спросила она затем.

– Отказался,- подтвердил Генрих.

– Ну-с, а на мое предложение что вы ответите, кузен? Но Генрих Наваррский недаром был гасконец, а ведь гасконец никогда не ответит прямо на самый прямой вопрос, если есть хоть малейшая возможность ответить уклончиво. Так и Генрих вместо категорического ответа принялся молча вздыхать.

– К чему эти вздохи? – спросила герцогиня.

– Я вспомнил о бедной Марго. Что станется с нею, если я оттолкну ее?

– Она утешится с новым любовником, только и всего!

– Да неужели? – наивно спросил Генрих. – Неужели вы думаете, что Марго…

– Ну вот еще! Мало ли у нее было приключений!

– Не может быть!

– Но уверяю вас!

Генрих снова вздохнул и затем сказал:

– Ну, в таком случае не будем говорить о ней! – и он опять вздохнул.

– О ком вы вздыхаете теперь? – кокетливо спросила Анна.

– Но… этот бедный Амори! Что будет он делать в монастырской тиши?

– Он будет устраивать религиозные процессии: ведь вы знаете, что это его страсть!

– Да, это правда! – и Генрих вздохнул снова.

– Ну, что у вас еще там такое?

– Ну а наш кузен Франсуа? Что будет с ним?

– С герцогом Анжуйским? О, этому-то не прожить и года. По крайней мере, все доктора говорят так!

– А! Ну, так пусть умирает спокойно! Герцогиня решила, что Генрих Наваррскии окончательно побежден, и, обвив его шею и нежно прижимаясь к нему, сказала:

– О, я отлично знала, что вы примете мое предложение, кузен! Генрих ласково высвободился из ее объятий и сказал с самым наивным видом на свете:

– Да я и не думал соглашаться, прелестная кузина!

– То есть… как это?

– Ну да! Раз наследнику трона, герцогу Франсуа, не осталось жить и года, то из-за чего же я буду хлопотать? Все равно после короля Генриха III законным наследником остаюсь я. К чему же мне пускаться на разные ухищрения, чтобы добиться того, что и без этого по праву мое?

При этих словах Анна отскочила со стоном уязвленной тигрицы.

– Значит, вы… отказываетесь? – задыхаясь спросила она.

– Категорически!

– И вы рискуете иметь отныне во мне беспощадного врага?

– Полно! От ненависти женщины еще не умирают!

– Но вы в моей власти!

– В настоящий момент – да. Но как знать? Бог велик, а будущее неизвестно.

– Берегитесь!

– Сударыня,- ледяным тоном ответил Генрих,- мне остается только поблагодарить вас за честь, которую вы мне сделали, пригласив меня отужинать с вами! – и король встал, желая этим показать, что считает разговор окончательно исчерпанным.

Герцогиня была бледна от бешенства, и ее взор метал молнии.

– Помните,- прошипела она,- этим ответом вы подписываете себе смертный приговор. Ваша участь уже была решена, и лишь в моей власти было даровать вам жизнь и счастье. Вы отвергаете мою спасительную руку. Берегитесь!

– Покойной ночи, прелестная кузина!

Анна пошла к двери. На пороге она обернулась и послала Генриху последний взгляд, в котором смешивались политическая ненависть и бешенство отвергнутой женщины. Однако Генрих, не обращая внимания на нее, спокойно налил себе стакан вина и принялся осушать его, приговаривая:

– Нет, вина кузена Франсуа решительно превосходны, и я был неправ, заподозрив его виночерпия!

Анна с треском захлопнула дверь. Щелкнул ключ в замке. Генрих Наваррскии остался один.

– Черт возьми! – пробормотал он.- Эта чудачка вообразила, что я соглашусь обречь себя на столько хлопот ради чести именоваться королем Гаскони, когда я уверен, что мне все равно не миновать титула короля всей Франции! Но… для последнего необходимо сначала выйти отсюда. Впрочем, зачем я буду думать теперь об этом? Утро вечера мудренее, а я так устал, что мне лучше доверить себя сну, отдохнуть и уже завтра решить на свежую голову, как выбраться из этой ловушки!

Однако, прежде чем кинуться на кровать, Генрих тщательно исследовал стены. Он убедился, что, кроме той двери, через которую ушла герцогиня Анна, никакого явного или тайного прохода в комнату не имеется. Затем, забаррикадировав эту единственную дверь, он разделся и с наслаждением кинулся на кровать.

Он пролежал так несколько минут и только было начал погружаться в дрему, как в полу что-то щелкнуло и кровать слегка заколебалась. Генрих хотел сейчас же вскочить, но не тут-то было! Три мощных пружины выскочили из деревянных частей кровати и притиснули пленника вплотную к ложу, а само оно начало опускаться, плавно покачиваясь. Напрасно Генрих кричал, напрасно пытался вырваться из стальных объятий – предательский механизм продолжал свое дело.

Наконец кровать остановилась, пружины опять исчезли, и Генрих почувствовал себя на свободе. Он кое-как оделся во тьме, соскочил с кровати, но его ноги встретили скользкий, сырой пол.

Тогда Генрих понял все. Еще в детстве он слыхал, что в анжерском замке имеется так называемая "зеленая" комната, кровать которой установлена на подвижном трапе. С помощью этой кровати без шума и огласки отделывались от неугодных людей, которые исчезали без следа, так как погреба, куда опускался трап, были расположены довольно глубоко под землею, не имели выхода и были окружены непроницаемыми стенами.

– Н-да-с! – сказал себе Генрих.- Моей звезде будет довольно затруднительно заглянуть сюда. Но как знать? Ведь заглядывают же звезды в самые глубокие колодцы? Ну а пока что необходимо отоспаться, так как силы мне очень и очень понадобятся. Кровать уже исполнила свое дело, и нового предательства мне от нее ждать нечего. А потому заснем! – и Генрих снова улегся на кровать и заснул крепким сном.


XXXVIII

Когда Генрих Наваррский проснулся, в его темнице было не так уже безотрадно темно. Сверху пробивался маленький луч света, и, освоившись с полутьмой, глаз узника мог отдать себе отчет, где он находится.

Осмотр дал очень мало утешительного. Овальная камера, где помещался Генрих, не имела ни окон, ни дверей. Стены ее были сложены из массивных камней, цемент между которыми от старости сам превратился в камень. Только наверху виднелся люк, через который спустилась кровать. Но до этого люка было много сажен, и, чтобы добраться туда, надо было извне привести механизм в движение и снова поднять кровать наверх. Словом, как ни исследовал наваррский король свою тюрьму, нигде не было видно ни малейшей возможности спастись. Оставалось только ждать какого-нибудь счастливого случая; но откуда мог явиться таковой, Генрих не мог даже приблизительно представить себе. Вдобавок ко всему его начали мучить голод и жажда. Неужели о нем забыли, или… или это тоже входило в программу мести Анны Лотарингской? Уж не хотят ли уморить его с голода? О, из всех смертей это была бы самая мучительная!

И снова, и снова принимался Генрих осматривать свою комнату, но, как и прежде, нигде не было видно ни малейших следов какого-нибудь выхода. А тут еще единственный луч света, шедший сверху, стал тускнеть и угас. Видимо, опять наступил вечер. Целые сутки провел он в заточении, а спасения не было… не было…

Генрих почти с отчаянием бросился на кровать. Он пытался не терять бодрости и веры в свою спасительную звезду, старался сохранить остатки своей обычной благодушно-иронической философии; однако действительность была так страшна, положение так безнадежно, что невольно в душу закрадывался смертельный ужас. Умереть таким образом! Попасться в такую глупую ловушку? Покончить свои дни в тюрьме в тот самый момент, когда будущее, казалось, засверкало особенно радужной надеждой? О, какая бессмысленная, какая жестокая ирония судьбы!

Вдруг какой-то шум привлек обострившийся в тишине слух короля. Генрих вскочил и стал прислушиваться. Наверное, это скрипнули там наверху; может быть, поднимают люк, чтобы спустить узнику съестные припасы?

Шум повторился, однако он шел не сверху. Генрих не мог понять, откуда именно доносился он, но ему казалось, что этот шум, похожий на скрип отпираемого заржавленного замка, доносится не то снизу, не то сбоку, но уж никак не сверху.

Сердце сильно забилось у Генриха, в душе сверкнула новая надежда. Теперь звук стал явственнее, хотя принял совсем другой характер: где- то у стены осторожно, но настойчиво работали мотыгой. Теперь наваррский король уже отчетливо мог разобрать, что шум шел у стены из-под пола. Генрих соскочил с кровати и прилег ухом к полу. Да, шум становился все явственнее, сомневаться было невозможно – кто-то шел на помощь пленнику! Но кто? Ноэ? Гасконцы? Или другой неведомый друг?

Генрих не успел ответить себе на этот вопрос, как плита, на которой он лежал, покачнулась, и только он успел вскочить на ноги и отпрыгнуть в сторону, как эта плита поднялась, открывая проход. Из последнего вырвался луч света, и сейчас же в камеру вползли два человека. Один был в маске и имел вид знатного барина, в руках у него был фонарь, другой, по-видимому, был простым рабочим.

– Ваше величество,- сказал человек в маске,- мы друзья, пришедшие освободить вас!

"Где я слышал этот голос?" – подумал Генрих, невольно вздрогнув при словах незнакомца.

А человек в маске продолжал:

– Не шумите, не расспрашивайте, а прыгайте вниз, я выведу вас на свежий воздух! – он протянул Генриху руку, помог ему спуститься и затем обратился к каменщику: – Надо поставить плиту на прежнее место и постараться привести все в прежний вид.

Они подождали, пока каменщик справится со своей задачей, и затем осторожно направились по узкому, невысокому подземному коридору. В нескольких местах они останавливались, и каменщик опять заделывал проходы, в нескольких местах замаскированный незнакомец запирал тяжелые железные двери. Наконец после получасового перехода открылась последняя дверь, и в лицо наваррского короля ударила струя свежего, сырого воздуха. Генрих поднялся на две ступеньки и вдруг увидел звездное небо, тогда как прямо перед ним с глухим шумом и рокотом катились темные массы воды.

– Это Луара! -кратко пояснил замаскированный.- Теперь следуйте за мною!

"Странное дело! – снова подумал Генрих.- Я положительно слыхал прежде этот голос!"

Некоторое время незнакомец вел спасенного Генриха вдоль берега Луары, наконец они углубились в сеть узких кривых переулочков.

– Куда вы меня ведете? – спросил Генрих.

– К спасению, государь.

– Значит, я был в большой опасности?

– В смертельной. Вас хотели уморить с голода!

– Я так и думал,- пробормотал Генрих, который не мог отделаться от невольной дрожи.

– К счастью, друзья зорко следили за вами.

– Какие друзья?

Генрих увидел, как сверкнул взор незнакомца, когда последний с горечью ответил:

– Друзья, о дружеских чувствах которых вы даже не подозревали.

– А я увижу этих друзей?

– Да, сейчас! – незнакомец указал на одну из дверей и прибавил: – Вот сюда! – и он отодвинулся, пропуская рабочего с киркой, в руках у которого был ключ.

– Значит, здесь живут мои неведомые друзья?

– Да.

– Но… вы?

– Я – выходец с того света.

– Что вы хотите сказать этим?

– А вот судите сами! – и с этими словами незнакомец одной рукой поднес фонарь к своему лицу, а другой приподнял маску. У Генриха вырвался крик ужаса.

– Но это невозможно! Ведь ты умер! – крикнул он.

– Но сударь! – ироническим тоном произнес незнакомец, оправляя на себе маску.- Вы, конечно, поверите, что я не по доброй воле стал вашим другом.

– Еще бы! Я думаю!

– Но я повиновался полученным мною приказаниям.

– От кого?

– Вы это сейчас узнаете,- и замаскированный толкнул дверь, приглашая Генриха войти.

Наваррский король мгновенье поколебался и сказал:

– Как знать? Может быть, ты расставил мне новую ловушку?

– К чему бы я стал тогда столько хлопотать над вашим освобождением? И для чего мне было показывать вам свое лицо?

– Ты прав! – и с этими словами Генрих вошел в дом. Незнакомец повел его по полутемному коридору и наконец остановился перед дверью, но, перед тем как открыть ее, снова обернулся к Генриху и сказал:

– Государь, я был вашим ожесточенным врагом, однако за то зло, которое вы мне причинили…

– И которое ты сам навлек на себя, несчастный!

– Пусть! Но ведь если я и навлек на себя это зло, то надо согласиться, что, идя против вас, я лишь следовал приказаниям свыше. Я был душой и телом с вашими врагами…

– Ну и что же?

– Но, если эти враги станут вашими друзьями, простите ли вы меня?

– Да.

– И дадите ли вы мне слово, что не выдадите тайны моего воскрешения?

– Клянусь в этом!

– Благодарю вас, ваше величество!

Человек в маске постучал в дверь, и в ответ послышался женский голос, приглашавший войти. Дверь открылась, и изумленный Генрих очутился перед королевой Екатериной, которая встретила его следующими словами:

– Добро пожаловать, сын мой! По ее знаку замаскированный ушел, закрыв за собою дверь. Тогда королева села и продолжала:

– Знаете ли вы, сын мой, что я вырвала вас из когтей смерти?

– Государыня!..

– Хотите забыть все прошлое и помнить лишь об одном: что вы – муж французской принцессы крови? Я понимаю, вы еще не освоились с происшедшим, еще не постигли логики вещей. Ну, так сядьте и выслушайте, что я вам скажу!

Генрих повиновался.

Королева продолжала:

– Этой ночью в Анжерском замке был заключен договор. Я хорошо знакома с Анжерским замком; я долго жила здесь с покойным королем-супругом и в свое время приняла все меры, чтобы иметь возможность слышать все происходящее в замке. Я прибыла вовремя и слышала все: совещание Генриха Гиза и Анны Монпансье с герцогом Анжуйским, разговор Анны с братом, а также все, что говорилось между вами и герцогиней Анной за ужином в зеленой комнате. И вот этот-то разговор окончательно решил мои сомнения. Я и прежде думала спасти вас, чтобы не усиливать партии Гизов, но после вашего благородного ответа этой злодейке Анне я поняла, что вся надежда будущего -только в вас! Теперь я разъясню вам в кратких словах всю сеть происшедших здесь переговоров. Гизам надо было во что бы то ни стало получить право распоряжаться вашей судьбой. Чтобы добиться этого права, они предложили Франсуа поднять восстание против короля Генриха III и обещали ему поддержку для возведения на трон его, Франсуа. Однако последний тоже отравлен Гизами – он еще сам не знает этого, как не знает того, что яд, данный ему, действует медленно, но верно. Через год, самое большое через два, Франсуа не будет на свете. Это время Гизы хотели употребить на борьбу с королем, и борьба была бы легка, так как Гизы надеялись привлечь к себе единственных соперников, то есть Франсуа и вас. Анна надеялась, что ввиду затруднительного положения вы пойдете на соглашение с нею и сделаете ее своей женой. Если бы вы приняли ее предложение, она дала бы вам возможность бежать, а под видом вас для успокоения Франсуа был бы спущен в подземелье кто-нибудь другой. Если же вы не захотели бы согласиться, как это и случилось, то вас решено было уморить голодом в подземелье зеленой комнаты. Но… они ошиблись в расчетах! Я еще много лет тому назад велела устроить тайный ход в это подземелье, известный только мне одной, и им я и воспользовалась, чтобы спасти вас!

Екатерина замолчала. Генрих взял ее руку и почтительно поцеловал.

– Да, я должна была сложить оружие! – продолжала Екатерина, и в ее голосе звучала глубокая скорбь.- С самого начала я тщательно оберегала род Валуа от гибели. Но на моих глазах гибли отпрыски этого рода, не оставляя новых побегов. Теперь осталось только два представителя рода Валуа – Генрих и Франсуа. Франсуа отравлен, как я уже сказала, он – не жилец на белом свете. А Генрих – бездетен. К кому же переидет трон? Неужели к Гизам? О, нет! Это я уж никак не могла допустить! Так пусть же не угасают Бурбоны, и, если Валуа суждено умереть без продолжателя рода, пусть Генрих Бурбонский воссядет на древний трон французских королей!

– Но, государыня,- воскликнул наваррский король,- ведь кузен Генрих молод и здоров, он еще долго процарствует!

– Допустим, ну а… после него?

– Разве у него не может родиться сын?

– Нет! – грустно ответила Екатерина, покачав головой.Однако, что бы то ни было, сколько бы ни продлилось царствование Генриха, я верю, что вы не пойдете ни на какие интриги, ни на какое насилие, чтобы захватить трон в свои руки. Если Генрих умрет без наследника – трон по праву ваш. Но обещаете ли вы мне, что до того времени вы будете всеми силами и мерами защищать трон Валуа от всякого посягательства на него извне?

– Обещаю и клянусь!

– Ну, так приди в мои объятья, сын мой! – и Екатерина, обняв наваррского короля, сердечно поцеловала его.

Генрих ответил ей таким же сердечным поцелуем и, встав на одно колено, торжественно провозгласил:

– Клянусь, что до последней капли крови, до последнего вздоха я буду защищать французский трон, корону и жизнь короля Генриха III!

– Я верю тебе, сынок,- ответила Екатерина.- А теперь едем в Амбуаз!

По приказанию королевы были поданы лошади и экипаж, и Екатерина двинулась в обратный путь. Когда бойницы и стены анжерского замка были уже далеко за спиной, Генрих, ехавший верхом рядом с экипажем королевы, наклонился к окну и сказал:

– Воображаю удивление моих дружков Гизов, когда, заглянув в подземелье, они не найдут меня там!

– Их ждет, быть может, еще больший сюрприз,- ответила Екатерина.- Сейчас мой человек поедет в Блуа с письмом от меня к королю! Как бы им самим не попасть в положение, которое они готовили тебе!


XXXIX

Читатели, наверное, не забыли Рауля, прекрасного пажа, безумно влюбленного в Нанси. Но последняя была кокеткой и потому не подпускала особенно близко прекрасного Рауля, не давая ему, однако, терять надежду.

– Вот было бы славно,- не раз говаривала она ему, если бы такая благоразумная девица, как я, вышла замуж за какого-то пажа! Нет-с, сударь, благоволите сначала выйти в люди и стать настоящим дворянином, а потом уж мы посмотрим.

Раулю было долго ждать, а потому однажды он подстроил Нанси ловкую штуку, о которой читатели благоволят вспомнить из восемнадцатой главы романа "Похождения "Валета Треф". Сначала Нанси сильно встревожилась, но так как дело обошлось без последствий, то она, решив на будущее время быть осторожнее, повела с Раулем прежнюю тактику.

Наконец Раулю удалось добиться повышения и из пажа стать шталмейстером. Казалось бы, все препятствия к браку устранены? Не тут-то было! Нанси опять нашла причину для отсрочки, заявив, что положение политических дел сейчас не таково, чтобы заниматься свадьбой. А тут, как мы уже упоминали в одной из первых глав этого романа, Генрих Наваррский услал Рауля с тайным политическим поручением к герцогине Анне.

Читатели уже знают, в чем состояло это политическое поручение, как знают и то, что Рауль с успехом выполнил его. Действительно, Анна полюбила красавца-пажа и приблизила его к себе. В результате – пленение Анны, гибель шаланды, появление "призрака" в замке видама Панестерского и падение Рауля в недра ублиетты.

Но судьба благоволила к красавцу-пажу, и он не разбился при падении, как того можно было бы ожидать. Ублиетты Панестерского замка уже давно оставались без употребления, и их дно заросло таким слоем тины и грязи, что представляло собою довольно мягкую подушку. К тому же Луара с течением времени отступила от прежнего русла, так что воды в ублиетте почти не было. Вот это-то и спасло жизнь Раулю.

Тем не менее падение было достаточно серьезным, и первый момент Рауль пролежал без чувств. Когда же сознание вернулось к нему и он стал двигать руками и ногами, то он убедился, что все дело ограничилось оглушением, но ни один член не был сломан у него.

Убедившись в этом, Рауль принялся первым делом выкарабкиваться из тины. После долгих усилий это удалось ему, и, взобравшись на каменистый выступ, он начал рассуждать обо всем происшедшем. Он сразу сообразил, что стал жертвой мистификации герцогини Анны. Однако в таком случае, значит, она жива? А если она жива и скрывается, то не делом ли ее рук было крушение шаланды? Но одна она не могла бы вызвать катастрофу. Значит, у нее оказался сообщник? Словом, как видит читатель, Рауль и тут не потерял обычной догадливости и быстро ориентировался в создавшемся положении.

Покончив с рассуждениями о прошлом, он перешел к настоящему, которое было далеко не утешительным. Ледяная сырость пронизывала все тело, темнота не позволяла ступить ни шага, так как, кто знает, быть может, где-нибудь зияла новая пропасть?

И Рауль решил продержаться кое-как до наступления дня, когда, наверное, свет заглянет в эту мрачную трубу и даст возможность придумать что- либо для освобождения.

Вдруг его внимание привлек чей-то слабый стон, раздавшийся совсем близко от него. Рауль насторожился. Стон повторился. и этот звук показался ему просто райской мелодией. Во всяком случае это был товарищ по несчастью, а быть не одному в таком положении – это уже значительно больший шанс на спасение.

– Боже мой! Где я? – произнес тот же голос.

– Ба, да можно подумать, что это мой друг Гастон! – воскликнул Рауль.

– Боже, а это Рауль? – ответил Гастон.

– Да. Как вы сюда попали?

– Я отправился с видамом осматривать по поручению герцогини Анны ее комнаты, как вдруг пол подо мною поколебался и я упал. Я был так оглушен падением, что…

– Постойте-ка, друг мой! Прежде всего расскажите мне, каким образом вы очутились с герцогиней Анной?

– Мы вместе спаслись с шаланды.

– Гм! Это наводит на размышления… Ну-с, итак, вы отправились осматривать ее комнаты и попали в западню? Со мною случилось почти то же самое.

– Но как выйти отсюда?

– Нам придется обождать рассвета, так как в этой тьме ничего нельзя предпринять. По моим соображениям, нам уже недолго ждать!

Они замолчали, страстно впиваясь невидящим взором в непроглядную тьму. Действительно, Рауль оказался прав. Мало-помалу эта тьма рассеивалась, уступая место какой-то неопределенной серости. Сначала выдвинулись осклизлые, мрачные стены ублиетты, затем Рауль разглядел неясный силуэт Гастона, лежавшего в нескольких шагах от него, а вскоре стало достаточно светло, чтобы можно было вполне ориентироваться в их местонахождении.

Первым делом Рауль убедился, что они находятся на самом дне и что им не грозит никакая иная пропасть. Тогда он осторожно подошел к Гастону, помог ему выбраться на сухое место, освидетельствовал, не сломано ли что-нибудь у него, и затем, усевшись опять на выступ, сказал:

– Ну-с, а теперь, прежде чем выйти отсюда, нам необходимо поговорить!

– Поговорить? – удивленно переспросил Гастон.

– Вот именно! Многое во всей этой истории еще неясно для меня! – и Рауль принялся допрашивать Гастона с искусством опытного, заматерелого следователя.

Как ни вертелся бедный гасконец, ему все же пришлось сознаться в своем ослеплении и безумии.

Конечно, Рауль сурово выговорил Гастону всю мерзость его поведения, но вместе с тем разве Гастон уже не был наказан за свою измену и разве этот урок не отобьет у него охоту на будущее увлекаться женщинами в ущерб политике? К тому же сам Рауль не чувствовал свою совесть достаточно чистой, так как и его роль при Анне была не из красивых. А главное – вдвоем было несравненно легче выбраться из этой западни, и потому, дав товарищу суровый нагоняй, Рауль великодушно отказался от права быть его судьей в этом деле и перешел к обсуждению способов бегства.

Способ был только один: надо было воспользоваться тем самым отверстием, через которое в ублиетту проникал свет. Это отверстие было поперечной трубой, которая соединяла ублиетту с Луарой. Правда, эта труба приходилась довольно высоко, но, встав на плечи друг другу, можно было добраться до нее.

Так и сделали. Гастон подставил свои плечи, Рауль вскочил на них, уцепился руками за край трубы и подтянулся к выступу. Утвердившись там, он заглянул в трубу и увидел воду, озаренную солнцем, и часть противоположного берега. Правда, у самого выхода труба была слишком узка, чтобы сквозь нее мог протиснуться человек, но у Рауля сохранился его кинжал, а камни, которыми была обложена труба, стали настолько дряблыми от времени, что расширить проход на небольшое расстояние было делом недолгих трудов.

Конечно, Рауль сейчас же принялся за работу, и скоро его радостный возглас оповестил Гастона, что выход найден. Однако их испытания еще не кончились. Ведь опасно было выходить при свете дня: не для того спровадила герцогиня обоих молодых людей, чтобы пощадить их, если им удастся выбраться. Следовательно, затаив муки голода и жажды, приходилось ждать до вечера.

Наконец яркий луч света, пробивавшийся в ублиетту из боковой трубы, стал меркнуть. Тогда Рауль вскочил снова на плечи своего товарища по несчастью, взобрался на выступ, укрепился и протянул Гастону руки, в свою очередь помогая ему подняться туда же. Затем они поползли по трубе навстречу свободе и жизни.


ХL

У ворот города Нерака виднелся хорошенький белый домик, окруженный деревьями и украшенный ползучим виноградом. В один прекрасный январский вечер, когда было тепло, как весной, когда по всей долине цвели подснежники и зеленел газон со скромно распускающимися то там, то сям фиалками, по террасе белого домика рука об руку прогуливались двое молодых людей – молоденькая девушка и красивый дворянчик, костюм которого свидетельствовал, что он только что прибыл из дальнего и трудного путешествия. Молодой человек говорил очень бойко и красиво, а девушка внимательно слушала его, хотя ироническая улыбка все время не сбегала с ее лица.

– Возлюбленный мой Рауль,- сказала она наконец,- вы изъясняетесь чрезвычайно поэтично, но так бестолково, что мне очень трудно понять что-либо!

– Ах, дорогая моя Нанси, но это всегда происходит, когда накопится столько новостей!

– Ну-с, тогда начнем спрашивать по порядку. Итак, король возвращается?

– Да, я опередил его всего на несколько минут.

– А Ноэ? Лагир?

– Они с ним.

– А шаланда?

– Как я уже говорил вам, шаланда потерпела крушение, но бочки удалось спасти.

– Вот тут-то как раз ваш рассказ становится очень непонятен!

– Но что же тут непонятного? Выбравшись вечером из ублиетты, мы с Гастоном переплыли на другую сторону Луары, где оставались Гардуино и Лагир. Там нас обсушили, накормили. Тем временем прибыл Ноэ, а с ним – сир д'Энтраг, двенадцать вооруженных молодцов и большая лодка. Узнав, что король, по всем признакам, попал в плен, Ноэ предложил осадить замок и взять его приступом. Мы переехали обратно Луару и постучались в двери замка. Так как нам никто не отворил, то мы высадили дверь. Замок оказался совершенно пустым, и только в одной из комнат мы нашли плачущую Берту де Мальвен.

– А король?

– Короля отправили под надежным эскортом в Анжер, куда нам, разумеется, нельзя было соваться открыто. Тогда мы решили, что король уж как-нибудь выкарабкается из беды, в которую он попал, а нам следует заняться спасением бочек.

– Это было не легкой работой, должно быть?

– Нам пришлось употребить две ночи подряд, чтобы вытащить все бочки из воды и погрузить их на барку. Только под утро второй ночи дело было окончено. Вдруг мы увидели большую лодку, быстро спускавшуюся по Луаре; на носу ее стоял человек, махавший белым платком. Ноэ пригляделся и крикнул нам, что это наш король. Действительно, это оказался нам возлюбленный монарх.

– Но откуда он явился?

– Из Амбуаза.

– От королевы-матери?

– Именно.

– И ему удалось ускользнуть из рук герцога Гиза и герцогини Монпансье, этой "женщины-дьявола", как ее называют?

– По-видимому, да, так как он был на свободе.

В этот момент на горизонте показалось облако пыли.

– А вот, должно быть, и сам король! – сказал Рауль. Действительно, вскоре вдали вырисовался конный отряд из шести человек, во главе которого несся всадник с большим белым пером.

Тогда Нанси, опять обратившись к Раулю, сказала ему:

– Милый мой Рауль, вы очень подробно рассказали мне о своих приключениях, но упустили один пункт, которого вы коснулись бегло и мимоходом.

– А именно, дорогая моя?

– Что вы делали в Нанси, в этом одноименном со мною городе?

– Я исполнял возложенное на меня поручение.

– А что это было за поручение?

– Это политическая тайна, милочка!

– Как бы не так! Ну-с, так как под предлогом политики вы несколько позабыли про свои клятвы и обеты…

– Да никогда!

– Рассказывайте! Я все время имела кое-какие сведения о вас!

– Но я люблю вас, Нанси!

– Вот в этом-то мне и нужно сначала убедиться, а потому я откладываю наш брак.

– До какого времени?

– До того, как мы отправимся в Париж!

В этот момент Генрих Наваррский на всем скаку подъехал к белому домику, сразу осадил лошадь и соскочил на землю. Услыхав последние слова Нанси, он крикнул:

– Не отчаивайся, милый Рауль! Ведь Нанси – известная кокетка!

– Ах, ваше величество! – воскликнула Нанси, покраснев.

– Но тебе не долго ждать,- докончил Генрих,- потому что в Париже мы будем очень скоро! – и верный своим галантным привычкам король, подойдя к хорошенькой Нанси, расцеловал ее в обе щечки.

Роман VIII ЖЕНЩИНА-ДЬЯВОЛ

I

Королю Генриху III снился страшный сон. Он увидел себя бредущим в монашеском наряде по улицам Парижа, и хотя эти улицы были полны народа, но никто – ни простые буржуа, ни знатные сеньоры – не приветствовали его, своего короля. Так как это равнодушие толпы страшно поразило его, то он обратился с вопросом к горожанину, сидевшему на приступочке у своего дома. Горожанин презрительно повел плечом и ответил:

– С какой же стати будут обращать внимание на тебя, монах, когда парижане ждут въезда своего короля? При этих словах Генрих П1 даже отскочил назад.

– Какого короля? Ведь король – я! – крикнул он. Горожанин снова повел плечами и ответил:

– Полно тебе, глупый монах! Вот, смотри: едет король! Действительно, Генрих III вдруг услыхал звуки труб и барабанов. Затем из-за угла показался большой отряд под предводительством высокого мужчины с гордой осанкой, при виде которого вся толпа, как один человек, закричала:

– Да здравствует король Франции!

Генриху III, превратившемуся в бедного монаха, пришлось отойти в сторонку, чтобы пропустить кортеж короля.

За королем, во главе швейцарцев, следовал Крильон, за ним – Эпернон и адмирал Жуайез, и всем им самозванец- король отдавал приказания, и все они охотно и подобострастно повиновались ему.

Кто же был этот другой король? Генрих III не мог видеть его лицо, так как забрало его шлема было опущено.

Бедный король хотел крикнуть, что это – ошибка, но звуки замирали у него в горле. Он хотел кинуться к кортежу, остановить самозванца, воззвать к лояльности Крильона и прочих, но его ноги словно приросли к земле, и он не мог двинуться с места. Вдруг перед Генрихом очутилось какое-то мрачное здание, в котором он узнал монастырь; ворота последнего распахнулись, и глас свыше произнес: "Войди, несчастный монах!" В то же время неведомой силой Генриха повлекло в ворота. Он сопротивлялся, но ничего не помогло. Наконец он совершил нечеловеческое усилие и проснулся, обливаясь холодным потом в своем сен-клуском дворце.

Король первым делом соскочил с кровати, распахнул окна, высунул голову и принялся осматривать окрестности. Наконец он перевел взор вниз и заметил Крильона, который как раз осматривал дозорные посты. Вид Крильона окончательно привел в себя короля.

– Эй, герцог! – окликнул он начальника дворцовой стражи. Крильон поднял голову, узнал короля и почтительно поклонился ему.

– Поднимитесь ко мне, герцог! – снова крикнул Генрих.

Через минуту герцог уже входил к королю. Его волосы сильно поседели, но это был все прежний молодец, бравый и бесстрашный вояка.

– Здравствуйте, Крильон! – сказал Генрих III.

– Здравствуйте, государь.

– Знаете ли вы, зачем я позвал вас к себе?

– Нет, государь!

– Чтобы вы сказали мне правду!

– Это очень приятное для меня занятие, государь, тем более что я никогда не лгал в жизни. Да и вообще при всем дворе я единственный человек, от которого можно ждать правды.

– Честный Крильон!

– Чем именно могу служить вашему величеству?

– Я хочу знать, по-прежнему ли я – король Франции? Крильон угрюмо посмотрел на короля и ответил:

– Должно быть, вы, ваше величество, проснулись в очень хорошем настроении! Или вы принимаете Крильона за одного из своих миньонов?

– Увы,- вздохнул король,- у меня нет их больше! Их всех убили… Но вы все-таки не ответили мне на мой вопрос, герцог!

– Не могу ли я узнать сначала, что заставляет ваше величество так странно шутить?

– Странно – согласен, но только я вовсе не шучу. Я серьезно спрашиваю вас: король ли я еще?

– Ну конечно,государь!

– Франции?

– Франции!

– Ты, вероятно, задаешься вопросом, мой добрый Крильон, не сошел ли я с ума? Нет, милый мой, все дело в том, что я видел ужасный сон.

– А что именно приснилось вашему величеству?

Генрих III рассказал Крильону свой сон. Когда он кончил, Крильон сказал:

– Странное дело, государь, я тоже видел неприятный сон.

– Такой же, как и мой?

– Почти.

– Ну, так расскажите мне его, герцог!

– Мне приснилось, что две армии оспаривали друг у друга Париж. Ворота города были заперты, улицы перегорожены цепями и заставлены баррикадами…

– Без моего приказания?

– Да, государь. Вашего величества не было в Париже. Вы командовали той армией, которая осаждала Париж.

– Значит, Париж восстал?

– И да, и нет.

– Но как мог Париж оставаться лояльным, раз он запер ворота перед своим государем?

– У Парижа была королева.

– Королева? А как ее звали?

– Не помню, как ее называли по имени, но у многих на устах была кличка "женщина-дьявол".

– Какова она собою?

– Белокурая с голубыми глазами.

– У нее в руках была шпага?

– Нет, скипетр, но очень странный: ножницы, которыми она остригла волосы вашего величества.

– Слава богу, не все сны сбываются! – пробормотал король, бледнея и заметно трясясь.


II

– Вот что, друг мой Крильон,- сказал король, несколько успокоившись.- Наверное, вы посвящены в тайны оккультных наук?

– Нет, государь; откуда мне было научиться этой премудрости?

– Но мне говорили, что все южане – немного колдуны!

– Итальянцы – может быть, но не провансальцы!

– А жаль! Иначе вы растолковали бы эти сны!

– Как раз сегодня утром около замка бродил человек, который называл себя большим специалистом в тайных науках!

– И вы дали ему уйти, герцог! – с упреком воскликнул король.

– Но, ваше величество, далеко он не мог уйти, так что, если…

– Ну, так бегите за ним, приведите его сюда!

– Сделаю все возможное, чтобы исполнить желание вашего величества,- сказал Крильон и вышел, чтобы разыскать чародея.

Тогда король кликнул пажей и приказал им одевать его. В то время как пажи хлопотали над его туалетом, Генрих III вздыхал и, не обращая внимания на пажей, бормотал вполголоса:

– Господи Боже, вот-то паршивое это ремесло – королевское… Вечно тебя окружают льстецы, лгуны, эгоисты… Друзей теряешь друг за другом, и в одно непрекрасное утро оказываешься наедине с Крильоном… Уф!

Король вздохнул несколько раз подряд и продолжал свои сетования:

– А ведь надо признаться, хотя этот честный Крильон и являет собою идеал верности и лояльности, но он – не из веселых собеседников. Не помню случая, чтобы он хоть когда-нибудь заставил меня улыбнуться!

Один из пажей, услыхав рассуждения короля, вдруг осмелившись вставить свое слово, сказал:

– Да ведь надо уметь вызвать улыбку на королевском лице, а герцог никогда не отличался этим умением!

Паж, который так смело вставил свое суждение о недостатке придворных способностей Крильона, отличался довольно оригинальной внешностью. Сколько лет было ему? По рыжеватым волосам, бесцветным глазам и бледному лицу ему можно было дать и пятнадцать, и тридцать лет. Он бил долговяз, немного горбат, немного кривоног и нескладен. Называли его Мовпен. Но это была лишь кличка, происхождения которой никто не мог доискаться. Его истинное имя было Морис Дюзес; он происходил из герцогской фамилии этого имени и только знатности рода был обязан своим местом пажа, так как Генрих III терпеть не мог уродов. Однако теперь, внимательно поглядев на пажа, Генрих к собственному удивлению заметил, что у Мовпена было очень язвительное выражение лица и что его взор блистал остроумием и хитростью.

– Уж не хочешь ли ты сказать,- произнес король,- что ты сумел бы распотешить меня?

– Как знать, государь? Может быть, и так!

– А как же?

– Для этого нужно, чтобы я был избавлен от обязанностей пажа и произведен в шуты.

– Как? Ты хочешь стать шутом?

– Шутом короля Франции – почему бы нет?

– А, став шутом, ты будешь забавлять меня?

– Надеюсь, что это мне вполне удастся.

В этот момент появился Крильон и объявил:

– Государь, колдун в прихожей. Его удалось найти.

– Ну, так пусть войдет!

– Да… ваше величество, дело в том, что… мне… пришлось дать ему… довольно странное обещание!

– Ему будет щедро заплачено за труды!

– Об этом и речи нет. Но только он в маске.

– Ну, так он снимет маску – только и всего!

– В том-то и дело, что он ни за что не хочет снимать свою маску. Обет он, что ли, дал какой-то или что другое, но только он не хотел идти сюда без того, чтобы я ему обещал, что с него не потребуют снятия маски.

– Ну, так пусть идет как хочет. Может быть, в конце концов у него такая дьявольская образина, что от маски только мы же и останемся в выгоде!

Крильон приподнял драпировку, отделявшую королевскую спальню от соседней комнаты, и сказал:

– Войдите, сеньор!

В спальню вошел высокий, довольно хорошо сложенный человек, лицо которого скрывала черная маска. Манеры и осанка этого человека выдавали благородство происхождения и привычку обращения с высокопоставленными особами.

– Кто вы? – спросил его король.

– Государь,- ответил человек в маске,- я уже имел честь объяснить герцогу, что у меня больше нет ни имени, ни лица!

– Должно быть, вы испытали большие несчастья в жизни?

– Да, государь, очень большие.

Генрих III должен был удовольствоваться этим ответом, так как в тоне замаскированного, несмотря на всю его почтительность, чувствовалось что-то такое, что запрещало дальнейшие расспросы. Поэтому, помолчав, король продолжал:

– Вы знакомы с тайными науками?

– Я разбираюсь в показаниях звезд, государь.

– Можете ли вы объяснить мне сон, виденный мною в эту ночь? Дело в том, что и я, и герцог видели весьма неприятные сны, и мне хотелось бы узнать их значение.

– Да, герцог уже рассказывал мне свой сон.

– И вы истолковали его ему?

– Нет еще.

– Ну, так сделайте это, а затем я расскажу вам свой сон. Замаскированный взял руку Крильона и принялся изучать ее линии.

– Государь,- сказал он наконец,- я должен остаться наедине с вами и с герцогом.

Король знаком приказал пажам удалиться и затемспросил:

– Ну-с, что же означает сон герцога?

– Гражданскую войну, государь.

– Во Франции? В моем государстве?

– Да, государь.

– Кто же осмелится восстать на меня?

– Белокурая "женщина-дьявол", которую герцог видел во сне. Имя этой женщины я пока еще не могу сказать вашему величеству, потому что сначала я должен ознакомиться с вашим сном, государь.

Генрих III вкратце рассказал замаскированному свой сон. Тогда незнакомец попросил у короля позволения рассмотреть линии на его руке. Замаскированный склонился над королевской рукой и затем сказал:

– В вашем сне много правды, государь, очень много!

– Ну а в сне Крильона? – спросил король, с трудом подавляя крик испуга.

– О, этот сон осуществится точка в точку!

– Значит, скоро моему царствованию наступит конец?

– И да, и нет, государь! – и замаскированный снова склонился над королевской рукой.


III

Вторичное исследование линий королевской руки было еще продолжительнее, чем первое.

– Да говорите же наконец, сеньор! – нетерпеливо вскрикнул король.- Должно быть, меня ожидает что-нибудь очень мрачное?

– Не могу еще с уверенностью сказать это.

– Что же нужно, чтобы вы могли сделать это?

– Мне нужен сосуд, наполненный чистой водой. Король позвонил и приказал вбежавшему пажу подать воды. Когда паж ушел, замаскированный взял сосуд и, выставив на свет, принялся рассматривать воду.

Государь,- сказал он наконец,- в вашем сне заключается не столько истина, сколько предупреждение, иначе говоря, все виденное вашим величеством сбудется лишь в том случае, если вы, государь, не примете мер. В этом сосуде для меня отражается все будущее вашего величества. Я вижу там баррикады, о которых гласил сон герцога Крильона…

– А белокурая женщина?

– И ее я вижу с ее странным скипетром, состоящим из ножниц!

– Может быть, вы видите там также и того человека, которого во сне я видел королем Франции?

– Да, ваше величество, я вижу и его тоже!

– Ну, так расскажите мне, кто же это такие!

– Белокурая женщина, по праву носящая кличку "женщина-дьявол",- злейший враг вашего величества. Это – Анна Лотарингская, герцогиня Монпансье!

– А мужчина?

– Это Генрих Гиз, государь!

– Я так и знал! – с бешенством крикнул Генрих III, топая ногой.- О, эти Гизы, эти Гизы!.. Но этого не будет, не будет!

– Я уже говорил вашему величеству, что сон может и не сбыться! Стоит только принять известные предосторожности, последовать советам лиц, расположенных к интересам вашего величества. Вот! Теперь я вижу также и тех, кто может быть полезен своими советами вам, государь. Это женщина…

– Женщина?

– Да, государь. Могу описать вам ее наружность. Она не молода, но все еще прекрасна. Она одета во все черное, и вся ее осанка свидетельствует о высоком происхождении.

– Это мать! – крикнул король.

– Вижу я и того мужчину, советы которого будут спасительны вашему величеству. Он молод, лоялен, находчив, храбр…

– Кто же это такой?

– Не знаю, но женщина в черном знает его! Король задумался и затем сказал:

– Знаете, герцог, мне кажется, что колдун прав. С моей стороны было большой ошибкой обходиться без советов матушки!

– Господи, так в чем же дело, ваше величество! – воскликнул Крильон.- Ее величество находится сейчас в Париже, в своем дворце Босежур. Лошадь у меня всегда стоит оседланной. Прикажите только, и менее, чем через час, я уже буду у королевы-матери и…

– Это потом, герцог…- кисло ответил король,- там увидим… успеется… Но вот что меня интересует: кто может быть этот человек, полезный мне своими советами? Я думаю, это брат Франсуа!

Незнакомец покачал головой и сказал:

– Герцог Анжуйский не может быть полезен вашему величеству.

– Почему?

Замаскированный ответил не сразу.

Генрих III продолжал:

– Положим! Разумеется, не от герцога Анжуйского мне ждать помощи советом! Человек, который сам не мог удержать корону, не найдет подходящего совета и для меня.

В данном случае король намекал на последние приключения герцога в Голландии, куда Франсуа отправился за короной, но был там разбит наголову и изгнан. После этого позорного поражения герцог Франсуа жил безвыездно в Шато-Тьерри.

Но замаскированный, покачав головой, возразил:

– Не в этом причина бесполезности его высочества!

– А в чем же?

– В том, что к тому времени, когда вашему величеству благоугодно будет обратиться к брату, его уже не будет на свете…

– Как? Он умрет? Но от чего же?

– Это навсегда останется тайной, государь. Одни будут утверждать, что герцога отравили, другие – что его высочество умер от горя.

Король грозно нахмурился и крикнул:

– Берегитесь, сеньор, берегитесь! Известно ли вам, что герцог Анжуйский – единственный наследник французского трона?

Колдун не успел ответить, как в соседней комнате послышался какой-то шум. Крильон сейчас же вышел туда и немедленно вернулся с донесением:

– Ваше величество, из Шато-Тьерри прибыл экстренный курьер, которому необходимо немедленно сообщить вашему величеству известие первой важности!

– Пусть войдет!

В спальню ввели дворянина, с ног до головы покрыты дорожной пылью. Это был де Нансери, один из приближенных герцога Анжуйского.

– А, Нансери, здравствуй! – встретил его король.- Ты прибыл от брата?

– Увы, государь,- ответил Нансери,- боюсь, что я – последний курьер, которого послал его высочество!

– Что ты хочешь сказать этим?

– Его высочество при смерти.

– Значит, этот человек сказал правду! – воскликнул король, показывая на замаскированного.- Неужели брат и в самом деле умирает?

– Да, государь, он приказал мне обратиться к вашему величеству с просьбой принять последний вздох его высочества.

– Экипаж! Лошадей! – крикнул король.

Но тут замаскированный выступил вперед и сказал:

– Путешествие вашего величества будет бесполезно, так как вы не успеете приехать вовремя. В данный момент его высочество уже испустил свой дух!

Король вскрикнул, схватился за голову и простонал:

– Один… совсем один…

Но в этот момент дверь открылась, и в спальню вкатилось какое-то странное существо, разодетое в цветные тряпки и украшенное бумажным колпаком. Перекувыркнувшись в воздухе, этот человек воскликнул:

– Неправда, куманек! Ведь я с тобою!

Это был Мовпен, серьезно принявшийся за исполнение своей новой службы при особе короля.


IV

Крильон и Нансери переглянулись с недовольным видом. Выходка Мовпена была до крайности неуместна. Но, несмотря на это, у короля она вызвала улыбку. Впрочем, Генрих III сейчас же спохватился и воскликнул:

– Ах, если бы брат был жив…

Однако это восклицание не смутило новопожалованного шута.

– Но ведь смерть герцога Анжуйского известна вашему величеству только из откровений графина, истолкованных неизвестным лицом! Едва ли это основание для траура!

Король сейчас же ухватился за эту мысль.

– Конечно, у меня нет ровно никаких доказательств, что Франсуа действительно умер!

– Но его высочество серьезно болен! – заметил Нансери. Мовпен снова кувыркнулся, запел петухом и, кривляясь, сказал:

– Ничего, куманек, мы его вылечим!

Тут уж Крильон не выдержал.

– Государь,- сказал он,- умоляю позволить мне напомнить господину Дюзесу, что его отец, мой старый товарищ по оружию, не был ни шутом, ни знахарем, ни кудесником!

– Вот как? – смеясь возразил Мовпен.- А если я докажу вам противное, мой седой красавец?

– В таком случае,- невозмутимо ответил Крильон,- я скорее поверю, что сына барона Дюзеса кормилица подменила сыном канатного плясуна или ярмарочного знахаря!

Это была жестокая отповедь, но Мовпена не так-то легкл было выбить из позиции. Он спокойно повернулся спиной к герцогу и, обращаясь к королю, сказал:

– Ах, бедный мой хозяин, вот уж вам-то я не завидую!

– Почему? – спросил Генрих.

– Да потому, что если бы при дворе вашего величества было два Крильона, то вашему величеству не прожить бы полугода!

– Милый мой,- ответил король,- у всякого свое ремесло. Герцог Крильон не посвящен в тайны риторики, и Феб-Апполон, брат девяти муз, никогда не назначал ему свидания. Но это – мой лучший слуга, и так как ты оскорбил его, то я с удовольствием позволю ему проучить тебя за это, если он обратится ко мне за разрешением!

Однако Крильону незачем было обращаться за правосудием к королю: он всегда сам расправлялся с врагами. Так и тут он ограничился тем, что сказал:

– Видите ли, Мовпен, обыкновенно я не бываю в шутливом настроении, но сегодня хочу сделать исключение…

– Это дастся вам не без труда!

– Может быть!.. Но раз вы превратились в шута, то я хочу сделать вам подарок.

– Да неужели?

– Я хочу подарить вам связку бубенчиков и привязать ее к тому месту вашего тела, которое мне больше всего нравится.

– А именно?

– К одному из ваших многочисленных плеч!

Мовпен закусил губу и сказал:

– Уж не хотите ли вы дать понять, что считаете меня горбатым?

– Ну вот еще,- спокойно ответил Крильон,- горбатые по большей части отличаются умом, а вы… вы – просто глупый уродец!

– Браво, Крильон! – крикнул король.

Мовпен кинул на герцога злобный взгляд, но не нашелся, что ответить. Считая, что у Крильона ему не повезло, он взялся за замаскированного, который скромно стоял в стороне, ожидая, что король обратится к нему еще с какими-нибудь вопросами.

– Ну-с, господин колдун,- сказал ему Мовпен,- раз уж вы такой мастер, то не погадаете ли и мне?

– С удовольствием,- ответил замаскированный, а затем, взяв руку шута и рассмотрев ее, продолжал: – У вас будет очень беспокойная жизнь!

– Да? Вот как! А в чем будет заключаться беспокойство?

– В том, что вы будете не раз и нещадно биты!

– Кем же это?

– Всеми, кого вы позволите себе оскорбить своими нескромными и неостроумными шутками.

Мовпен невольно схватился за эфес шпаги и крикнул:

– Ну, это мы еще посмотрим!

– А вот увидите, увидите! Это так же видно, как и то, что с вами произойдет двойное превращение: одно – в груди, а другое – в ножнах!

– То есть как же это?

– А вот как: шпага в ваших ножнах точно так же превратится в посох канатного плясуна, как душа дворянина превратилась в вашей груди в душу шута дурного характера. – Сказав это, замаскированный презрительно отвернулся от Мовпена и, обращаясь к королю, продолжал: – Насколько я могу судить, вашему величеству нечего больше спросить у меня? В таком случае разрешите мне уйти!

– И заплатите мне как следует за мои предсказанья! – насмешливо добавил Мовпен.

– Ошибаетесь,- ледяным тоном возразил замаскированный,- я ровно ничего не беру за предсказание судьбы!

– Даже от короля? – спросил Генрих III.

– Именно от короля! – ответил незнакомец и, глубоко поклонившись, исчез в дверях.

Когда он вышел, Генрих III посмотрел на Крильона и сказал:

– Ну, что вы думаете об этом человеке, герцог?

– Ровно ничего, государь. Я не знаю, сказал ли он правду или солгал.

– Конечно, солгал,- вставил свое словцо Мовпен,- и ваше величество отлично поступите, если потребуете экипаж, чтобы отправиться в Шато-Тьерри.

– Но если этот человек сказал правду и брат уже умер?

– Ну, так это лишнее основание съездить в Шато- Тьерри, чтобы доставить оттуда тело почившего со всей помпой.

– Увы,- вздохнул король,- самые пышные похороны не воскрешают!

– Нет, конечно, но смягчают горе. А ведь ваше величество – такой мастер в устройстве помпезных процессий! Я уверен, что торжественное перевезение тела герцога Франсуа будет чудом своего рода! Спереди пойдут кающиеся в белом, потом кающиеся в синем, потом серые монахи…

– Ты с ума сошел! – с негодованием перебил его король.Монахи должны идти впереди кающихся, так и в ритуале указывается!

При этих словах Крильон и Нансери переглянулись почти с испугом – уж слишком проступало в этом диалоге все убожество короля!

А Мовпен продолжал:

– После серых монахов – рота алебардистов…

– Ну уж нет! – перебил его король.- Я предпочитаю швейцарцев – у них более строгий костюм.

– Ладно, пусть пойдут швейцарцы! А после них мы пустим сотню конной гвардии!

– Вот это так! – согласился Генрих.

– Государь,- вмешался Крильон, начинавший уже бледнеть от злости,- мне кажется, что, прежде чем устраивать похороны его высочества, следовало бы узнать, действительно ли он умер!

– Вы правы, герцог. Я сейчас отправлюсь. Вы со мною?

– Вашему величеству известно, что я никогда не покидаю вашей августейшей особы! – сухо ответил Крильон.

В этот момент сквозь открытое окно донесся голос, жалобно возглашавший:

– Подайте, Христа ради! Подайте на монастырь бедных доминиканцев!

Король высунулся из окна и увидел молодого монашка, который, сидя верхом на осле, призывал верующих к молитве. У монашка были бледное лицо, пламенный взгляд, тонкие губы и оскаленные острые зубы, словно у хищного животного.

При виде этого лица король почувствовал необъяснимый укол в сердце, словно им овладели тайные предчувствия.

– Фу, что за отвратительный монах! – воскликнул он, отскакивая от окна.

Его место сейчас же занял Мовпен; увидев монашка, он воскликнул:

– Ба! Да ведь это Жако! Здравствуй, Жако! Как поживает Буридан? – и он указал пальцем на серо-черного осла.

Но король, подчиняясь охватившему его странному чувству непреоборимого отвращения, продолжал бормотать:

– О, что за отвратительный монах! Что за мерзкий монах!


V

Монах между тем все еще оставался под окнами, продолжая возглашать:

– Подайте! Подайте, Христа ради, на монастырь бедных доминиканцев!

Даже его голос болезненно действовал на нервы короля. Он обернулся к Мовпену и сказал:

– Вот отнеси этому дьявольскому монаху три пистоля…- Он подал шуту монеты и продолжал: – А когда он получит это подаяние на монастырь, который я уважаю, позови алебардиста или швейцарца и прикажи выдрать монаха как следует!

Мовпен посмотрел на короля с изумлением, которое разделили также Крильон и Нансери.

– Он внушает мне страшное отвращение,- пояснил король.Ступай, Мовпен, и сделай то, что я приказываю!

Мовпен поспешно выбежал из комнаты и спустился вниз, где застал двух алебардистов за большими кружками вина. Передав им, что он действует именем короля, Мовпен взял алебардистов с собою и потом, подойдя к монаху и сказав ему: "Вот, милый Жако, король посылает тебе это на монастырь!" – вручил монаху деньги.

Последний с жадностью спрятал их в суму; затем дернул поводья и хотел продолжать свой путь, но алебардисты уже ухватили осла под уздцы и подвели его к реке. Здесь монаха стащили с седла, подняли ему рясу и отодрали на славу, а затем затеяли с несчастным новую игру. Они бросали окровавленного монаха в реку, а когда тот уже начинал пускать пузыри, кидались за ним и вытаскивали, чтобы снова повторять ту же мерзкую забаву.

Монах отчаянно плакал, кричал и отбивался, а король, любовавшийся этой сценой из окна своей комнаты, смеялся от души. Вдруг, обернувшись, он заметил мрачные лица Крильона и Нансери. Это заставило короля опомниться.

– Я совсем с ума сошел! – сказал он.- Все эти сны и колдуны совершенно сбили меня с панталыку!

– Боюсь, что это так, государь! – сухо заметил Крильон. Король ничего не ответил на это замечание, а, подойдя снова к окну, крикнул Мовпену: "Довольно! Отпустите его!" – и, искренне считая, что всякое оскорбление может быть излечено деньгами, кинул вниз кошелек.

Мовпен остановил издевательство пьяных солдат и приказал им усадить монашка на осла, после чего, подняв с земли королевский кошелек, протянул его монаху. Но последний оттолкнул кошелек, еще раз поглядел на короля, и в этом взгляде было столько ненависти, столько угрозы, что Генрих III снова вздрогнул и, схватившись за голову, опять пробормотал:

– О, что за отвратительный монах! Что за мерзкий монах!

Вскоре после этого король отправился в Париж. Он собирался навестить королеву-мать, жившую во дворце Босежур, а оттуда отправиться в Шато-Тьерри к брату.

В то время как королевский поезд проезжал деревушкой Пасси, на дороге им снова попался монах, выдержавший в Сен-Клу жестокую экзекуцию. Взгляды короля и монаха встретились, и снова король потупил взор под огненным блеском глаз монаха и прошептал Мовпену:

– Этот черноризец внушает мне непреодолимый страх!

Монах между тем, мрачным взором следя за удалявшимся королевским поездом, пробормотал с выражением глубочайшей ненависти:

– Я отомщу тебе за это, погоди только у меня!


VI

Прибыв в Париж, монах Жако направился для подкрепления своих сил в уже известный читателям кабачок Маликана.

В последнее время там многое изменилось. Не было уже прелестной Миетты, которая, став графиней де Ноэ, не могла уже стоять за кабацкой стойкой. Но сам Маликан, не обращая внимания на блестящую партию, сделанную его племянницей, по-прежнему остался верен своей профессии.

Вместе с тем изменилась и его клиентура. Прежде, как помнит читатель, кабачок Маликана был обычным местом встречи его земляков, которым подавалось несравненно более старое и лучшего качества вино. Но Варфоломеевская ночь заставила гугенотов-беарнцев поредеть в Париже, а оставшиеся, в силу усугубления религиозных преследований, избегали опасности компрометировать себя. Сам Маликан стал для вида посещать католическую церковь и не рисковал подать лотарингцу плохое вино. Так случилось, что вино Маликана получило почетную известность среди лигистов, и общий зал кабачка стал наполняться по преимуществу людьми герцога Гиза. Маликан вздыхал втайне, но, во-первых, лигисты и добрые католики пили не меньше гугенотов и платили таким же, как и последние, добропорядочным золотом, а во-вторых, будучи в центре враждебного наваррскому королю движения, Маликан всегда мог узнать что-либо полезное для своего государя.

За лигистами и лотарингцами в кабачок пришли и монахи. Этих клиентов Маликан очень одобрял: пили они еще больше, платили еще лучше, но ссорились очень редко. Поэтому он стал представлять им всяческие льготы, и вскоре его клиентура стала наполовину состоять из черноризцев.

Среди последних всегда бывал кто-нибудь из соседнего монастыря доминиканцев. Каждый из них, выйдя из стен монастыря, считал долгом зайти к Маликану, чтобы опорожнить бутылочку-другую, а очередной инок-сборщик был непременным членом- посетителем этого "богоугодного" заведения.

Всех сборщиков у доминиканцев было семь – по числу дней в неделе. Так, например, о. Василий сбирал по воскресеньям, почему его в просторечии именовали "брат- Воскресенье", как о. Антония именовали "брат-Четверг", а нашего знакомца Жако – "брат-Пятница". Но все семь сборщиков пользовались одним и тем же ослом, который привык уже два раза в день – утром и после работы – останавливаться у кабачка Маликана. Поэтому, говоря, что "Жак направился к кабачку Маликана", вы выразились не совсем точно: он лишь подчинился привычкам осла!

Общий зал кабачка был полон солдатами и монахами. И те, и другие пили, пели, играли в кости и на все лады проклинали гугенотов и короля Франции. Услыхав это, Жако подошел к кучке военных и пламенно воскликнул:

– Как хотите, господа, но среди вас все же нет человека, который ненавидел бы французского короля больше, чем я!

В ответ на эти слова, произнесенные громким, пронзительным голосом, наступила тишина. Все с удивлением посмотрели на бледного юношу-монаха.

– За что же ты его так ненавидишь? – спросил наконец, ухмыляясь, старый солдат-лотарингец.

Тогда в ответ Жако обнажил плечи, показал незажившие еще рубцы и рассказал все, что случилось с ним в это утро. Рассказ вызвал бурю негодования. Монахи рычали от бешенства и призывали на голову короля все громы небесные. Солдаты хватались за оружие и предлагали идти сейчас же и разнести королевский замок вдребезги.

Но вдруг один из присутствующих, до сих пор молчаливо слушавший рассказ монаха, встал и потребовал тишины. Это был дворянин, одетый во все черное; у него был строгий, почти мрачный вид, и, должно быть, он пользовался большим влиянием среди присутствующих, так как сейчас же воцарилась тишина.

– Как тебя зовут? – спросил он монаха.

– Жак Клеман.

– Откуда ты?

– Из окрестностей Парижа.

– Почему ты стал монахом?

– Потому что отличался в детстве леностью. Этот ответ вызвал бурю смеха, однако она улеглась по первому знаку дворянина в черном.

– Какого ты ордена?

– Я доминиканец.

Человек в черном выглянул в окно и увидел монастырского осла, привязанного к кольцу у стены. Оттопыренная сума доказывала, что сбор монашка был удачен. Тогда мрачный дворянин спросил:

– Нет ли здесь монахов того же монастыря? – и, когда в ответ поднялись трое черноризцев, продолжал: – Доставьте осла в монастырь, ты же,- обратился он к Жаку,- пойдешь со мною.

– Но…- начал было Жак, однако резкий, повелительный жест дворянина сразу прервал всякие возражения и монах покорно последовал за незнакомцем.


VII

Молча дошли они до крайне мрачного и неприветливого на вид здания. Можно было подумать, что оно совершенно необитаемо; но, когда мрачный дворянин постучался в ворота, они сейчас же открылись, и Жак с удивлением увидал, что внутренний двор здания занят массой народа самого разнообразного общественного положения. Здесь были солдаты, монахи, простые буржуа и знатные дворяне; все они очень оживленно и дружелюбно разговаривали друг с другом.

В самом центре двора Жак увидел величественную фигуру одетую в рясу. При виде этого монаха Жак испуганно вздрогнул: это был о. Григорий, настоятель монастыря доминиканцев, а следовательно, начальник Жака. Но мрачный дворянин не дал Жаку времени предаваться своему удивлению. Он быстро увлек его в подъезд и провел в мрачную комнату, драпированную темными материями. Здесь он велел ему подождать, а сам исчез за портьерой, скрывавшей дверь в соседнюю комнату.

Эта комната по своему убранству находилась в полном несоответствии с мрачностью первой, так как была отделана со всей роскошью в светлых тонах.

На кушетке лежала, мечтая, прекрасная женщина. Это была Анна Лотарингская, герцогиня Монпансье.

При входе мрачного дворянина она подняла голову и спросила, как бы пробуждаясь от радужного сна:

– А! Это вы, граф Эрих?

Эрих де Кревкер поклонился с большим почтением, хотя в его манере и лежал сильный оттенок неуловимого грубого презрения.

Анна знаком предложила Кревкеру сесть, но тот молча отклонил приглашение и остался стоять.

– Откуда вы, Эрих? – спросила Анна.

– Из кабачка Маликана, герцогиня.

– А! Что же там по-прежнему поносят гугенотов?

– По-прежнему.

– И наваррского короля?

– Более чем когда-либо.

– А короля Генриха III?

– О, этот-то окончательно скомпрометирован, герцогиня! Монахи и солдаты рвутся пойти приступом на Лувр.

– Расскажите мне об этом подробнее, Эрих,- сказала герцогиня, лицо которой повеселело.

Тогда граф Эрих де Кревкер рассказал герцогине о монашке, перенесшем тяжелые издевательства в Сен-Клу.

– И вы говорите, что монах взбешен до крайности?

– Он так взбешен, что я счел за благо привести его к вам, зная, что вы собираете вокруг себя всех людей, имеющих серьезные счеты с королем. А этот монах мне показался вообще очень полезным: в нем много страстности и горячности.

– Где он?

– В соседней комнате.

Анна осторожно соскочила с кушетки, подошла на цыпочках к портьере и заглянула в соседнюю комнату. Когда она вернулась, ее взор сверкал дикой радостью.

– Благодарю вас, Эрих,- сказала она,- этот монах -действительно ценное приобретение! Он может послужить в наших руках отличным оружием! При взгляде на него у меня сразу родился целый план! – и с этими словами герцогиня позвонила, приказала позвать к себе двух пажей и долго и обстоятельно о чем-то беседовала с ними.

А монах все ждал и ждал. Но он не скучал – ему было о чем подумать. Кто же такой был этот мрачный дворянин, заинтересовавшийся им, скромным монахом? Наверное, он был важной шишкой, так как даже сам о. Григорий очень почтительно поклонился ему, а ведь о. Григорий был немаловажной особой!

Прошло более часа, пока вернулся этот таинственный незнакомец. За ним пришли двое молодых людей – два пажа, разодетых в нарядные костюмы.

– Вот ваши товарищи,- сказал Жаку мрачный дворянин, указывая на пажей.

– Мои… товарищи? – удивленно переспросил Жак.

– Ну да. Они угостят вас обедом и развлекут, чтобы заставить забыть бедствия в Сен-Клу.

Один из пажей подошел к монаху, взял его под руку и спросил:

– Как тебя зовут?

– Жак.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать.

– Мне столько же,- подхватил другой паж.- Меня зовут Амедей, а моего товарища – Серафин. Ну, а теперь идем с нами в столовую. Там мы поедим и на славу выпьем вина! – и молодые люди увлекли за собою монаха.

Вид роскошно накрытого стола ослепил бедного монаха.

– Да где же я? – воскликнул он, озираясь на пышное убранство роскошной комнаты и богато сервированного стола.

– В свое время узнаешь,- ответил Серафин. Бедный монашек подумал, что стал жертвой волшебного сна, но сон был прекрасен, а монах крайне голоден – ведь в кабачке Маликана он питал лишь свою ненависть, но не желудок. Поэтому, не стараясь долее разбираться в странности своего положения, он энергично взялся за еду, обильно поливая ее вином. Последнее оказалось очень старым и крепким, пустой желудок делал свое дело, и вскоре монах почувствовал, что его голова приятно кружится. К тому же оба собутыльника были заразительно веселы, удивительно любезны и крайне мило шутили и острили, так что всем существом монаха овладело чувство бесконечного блаженства. Лишь по временам это блаженное состояние прорезывали приступы меланхолии. Ведь сон – не вечен, скоро рассеется, а тогда опять придется зажить скучной, убогой жизнью мелкого монаха.

– Ах, что за мерзкое ремесло быть монахом! – с горечью воскликнул он.

– Ручаюсь, что ты предпочел бы стать пажом! – подхватил Серафин.

– О, еще бы!

– Ну, так ведь это зависит лишь от тебя!

– Что такое?

– Хочешь быть одетым, как мы? Ну, так выпей сначала! – и Серафин поднес к устам монаха полный кубок вина.

Жак опорожнил его единым духом.

Затем начались какие-то странные вещи: с Жака сняли монашескую рясу, облачили его в нарядный костюм пажа и подвели к большому зеркалу; там отразилась фигура молодого дворянина.

– Как? Разве я не монах? – теряясь, спросил Жак.

– Да ты им никогда и не был! – в один голос ответили Амедей и Серафин.

Жак схватился за голову и замер в полном недоумении. Что-нибудь одно – или его монашество, или теперешнее состояние было сном. Жак сильно ущипнул себя и почувствовал боль. Значит, он не спит? Значит, он и в самом деле дворянин?


VIII

Снова уселись за стол, снова начали пить и петь. Жак ни в чем не отставал от приятелей и только время от времени хватался за голову.

– Что с тобою? – спросил его Серафин.

– Ах, я не могу отделаться от своего ужасного сна!

– Какого сна? – спросил Амедей. Жак посмотрел на обоих приятелей блуждающим, хмельным взглядом и ответил с бледной, пьяной улыбкой:

– Представьте себе, ведь мне снилось…- что я монах!

– Вот глупый сон! – в один голос воскликнули пажи. Жак встал, подошел к зеркалу и стал снова осматривать себя со всех сторон. Пажи переглянулись с улыбкой, и один из них позвонил.

– Что вы делаете? – спросил Жак, язык которого почти не повиновался.

– Я приказываю начать танцы.

– Танцы? Какие… т-т-танцы?

– Ну вот еще! Разве ты забыл, что мы всегда заканчиваем свое пиршество танцами?

– Всегда? Ну, п-п-пусть!..

Дверь в столовую раскрылась, и в комнату впорхнули десять-двенадцать женщин, одетых в прозрачные восточные одежды. Они были полуобнажены, от них пахло одуряющими ароматами, а когда они завертелись в фантастическом танце, их распущенные волосы задевали Жака по лицу и рукам, и это прикосновение заставляло всю кровь вскипать в его жилах. Вдруг танцовщицы сразу остановились; три из них подбежали к Жаку и склонились к нему, маня розовыми губками к поцелую. Жак с криком страсти хотел схватить их, смять в объятьях, но в тот же момент танцовщицы с тихим, воркующим смехом извернулись и умчались из столовой так же неожиданно и стремительно, как появились.

Пажи поднесли Жаку новый кубок вина, и монах жадно опорожнил его. Тогда Серафин снова позвонил.

– А эт-т-то зач-ч-чем? – спросил Жак.

В дверь вошел человек, одетый в бархатную мантию, усеянную золотыми каббалистическими знаками, в астрологическом колпаке и с жезлом в руках.

– Кто это? – испуганно спросил Жак.

– Это колдун. Хочешь узнать свою судьбу? Он предскажет ее тебе!

Колдун подошел ближе, взял руку монаха и, внимательно поглядев на ладонь, сказал:

– Ты достигнешь большого сана, будешь богат и любим прекраснейшей женщиной! Эта женщина будет очень могущественна, и, если ты будешь беспрекословно подчиняться ей, она приблизит тебя к себе и вознесет на головокружительную высоту.

– Кто же она? – задыхаясь спросил Жак.

– Хочешь видеть ее? Я могу вызвать перед тобою ее образ! Но берегись! Подумай сначала, прежде чем согласишься! Эта женщина чрезвычайно красива, она внушит тебе непобедимую страсть…

– Но ведь вы сказали, что она полюбит меня?

– Да!

– Тогда зачем я буду бояться своей страсти к ней!

– Ну, так держись! – и с этими словами колдун погасил все огни в комнате, кроме одного канделябра, и затем описал волшебным жезлом круг по воздуху.

В ответ на это движение часть стены столовой рассеялась, образуя широкое отверстие, и в нем показалась молодая, красивая женщина. Ее глаза улыбались, полные губы манили к поцелуям. Распущенные волосы еще прикрывали обнаженные плечи дивного рисунка. Жак вздрогнул и упал на колени со страстным криком, но колдун снова повел по воздуху своим жезлом, и видение скрылось.

Трясущийся, бледный смотрел Жак на уходившего из комнаты чародея. Однако Серафин и Амедей сейчас же подскочили к монаху и поднесли ему новый кубок вина. Жак опорожнил его. Но это был, очевидно, лишний кубок. Все завертелось в глазах Жака, и, теряя сознание, он медленно съехал на пол.

Сколько времени длился его сон, Жак не знал, но проснувшись в том же положении, в котором он заснул, он вдруг отчаянно вскрикнул и схватился рукой за голову; он лежал на полу в своей келье, и на нем был одет обычный монашеский костюм!


IX

Жак встал, протер глаза и затем, открыв окно, высунул голову на свежий воздух. Было не более восьми часов утра, и свежесть несколько отрезвила воспаленную голову бедного монаха.

Он стал припоминать все происшедшее и обсуждать его. Ну да, конечно, все это было чрезвычайно просто: над ним посмеялись, напоили, а потом отвезли его пьяным в монастырь: вот и все объяснение чудес вчерашнего вечера.

Вдруг горячая струя хлынула по жилам Жака: ему вспомнилась женщина, образ которой вызвал перед ним чародей. Кто была она? Где она находится? О, кто бы она ни была, какое расстояние ни отделяло бы его от нее, он все равно разыщет ее!

Однако ему некогда было заниматься своими мечтами: ведь он еще занимал самую низшую степень в монастыре, а на таких, как Жак, лежала вся черная работа по обители. Старшие иноки только и делали, что пьянствовали и нагуливали брюшко, а молодые монахи убирали, чистили, таскали воду и исполняли прочие обязанности. Вот и Жаку надлежало взяться за работу.

Он поспешно вышел на двор, где уже хлопотало несколько монахов, но каково же было удивление Жака, когда при виде его иноки не только не ответили на его приветствие, а разбежались в разные стороны, словно от зачумленного.

Жак с испугом смотрел им вслед. Что случилось? Откуда, за что это презрение?

Вдруг под готическим сводом монастырского портала показалась высокая фигура, заставившая Жака вздрогнуть от смутных предчувствий. Ведь лицо этой фигуры было грозно обращено на него лично, а недаром же это был отецкорреджидор, то есть, так сказать "монастырский полицеймейстер", выражаясь светским языком. Корреджидор подошел к растерявшемуся монаху и грозно сказал:

– Брат мой, вы нарушили долг монаха!

– Я?

– И вы будете наказаны за это по заслугам! Наш достопочтенный настоятель отец Григорий приказал, чтобы вас на месяц заперли в монастырскую тюрьму на хлеб и воду, причем каждое утро и вечер подвергать вас бичеванию!

– Но что же ужасного совершил я? – с отчаянием воскликнул Жак.

– Как? И вы еще спрашиваете? Разве вчера вы не напились допьяна?

Жак вместо ответа только поднял взор на корреджидора. Так в этом-то и заключается его страшное преступление? Но если наказывать за злоупотребление дарами Бахуса, то почему же все остальные монахи, сам отец корреджидор и, наконец, сам настоятель ходят на свободе?

Должно быть, корреджидор так и истолковал взгляд Жака; по крайней мере он продолжал в пояснение:

– Но это еще не большая вина. Скверно то, что вы допустили пострадать монастырские интересы! Это непростительно!

– Но в чем же я нарушил интересы монастыря?

– Разве вы вчера ровно ничего не насбирали?

– Как ничего? Наоборот, сбор был довольно удачен.

– Ну, так куда же девался весь сбор?

– Как "куда девался"? Но ведь отец Амвросий отвел в монастырь осла и захватил суму…

– Постыдитесь! Осла привели вы сами вчера ночью! Но, конечно, вы были так пьяны, что еле держались на ногах и не можете теперь вспомнить происшедшее!

– Но это невозможно! Я отлично помню…

– А, так вы еще упорствуете? Ну хорошо же! Пусть сам отец Григорий разберет ваше дело! – и корреджидор повлек растерявшегося монаха к отцу-настоятелю.

О. Григорий встретил Жака чрезвычайно сурово и с места в карьер принялся отчитывать его за потерю монастырской сумы. Жак стал энергично защищаться; он рассказал все происшедшее с ним и в заключение воззвал к самому о. Григорию, который тоже был в таинственном доме и, следовательно…

– В каком таинственном доме? – сурово перебил его настоятель.- Вы бредите? Но ведь я целую неделю не выходил из монастыря? Малый еще не протрезвился и несет с похмелья чушь,обратился он к корреджидору.- Отведите его в темницу, пусть он там проспит хмель!

Жака тут же повлекли в узилище, кинув ему связку соломы вместо ложа и поставив кружку воды да ломоть хлеба для пропитания на сутки. Воде Жак очень обрадовался: известно, что после неумеренного пьянства на следующий день бывает страшная жажда. Поэтому он первым делом накинулся на воду и залпом опорожнил всю кружку, не обращая внимания на какой-то странный привкус воды. Затем он улегся на солому и принялся мечтать о таинственной красавице, обещанной ему вчерашним чародеем.

Но скоро усталость и остатки хмеля сделали свое дело – Жаком овладела сонливость, и он заснул.

Вдруг в лицо ему ударил яркий свет, заставивший его проснуться. Перед ним с факелом в руках был паж Амедей, под мышкой у него был пакет. Развернув этот пакет и достав оттуда богатое пажеское одеяние, Амедей сказал:

– Да ну же, проснись, друг мой! Ты опять видишь во сне, будто ты монах! Одевайся скорее и проспись!


Х

Жак, окончательно подавленный всем тем таинственным, что ворвалось в его судьбу, покорно стал одеваться. Тогда паж взял его за руку и повел к выходу.

Когда они проходили по монастырскому двору, Жак сказал:

– Как тихо сегодня в монастыре!

– Это доказывает, что ты все еще спишь глубоким сном! – ответил ему Амедей.

– Я сплю? Но как же я могу ходить, разговаривать?

– Это тебе только кажется, а на самом деле этого нет! – Как странно! – прошептал растерянный монах.

– О, да, сны порой бывают очень странными! – согласился Амедей.- Вот, например, как, по-твоему, зовут тебя и кто ты?

– Я? Жак Клеман, монах ордена доминиканцев!

– Полно, друг мой! Это тебе лишь во сне представляется! На самом деле тебя зовут Амори, ты – сын сира де Понтарлье и состоишь на службе у герцогини Монпансье!

Они вышли из монастыря и углубились в сеть темных улиц. Жак жадно вдыхал свежий воздух. Вдруг паж Амедей оглянулся и испуганно вскрикнул. Жак тоже оглянулся, но не увидел ровно ничего. Зато и пажа Амедея он тоже не увидел больше: юноша исчез, словно растаял в воздухе!

Напрасно Жак звал, кричал – никто не отзывался. Пошатываясь побрел он по улице. Наконец силы изменили ему, голова окончательно отяжелела, и он без чувств опустился прямо на мостовую, ухватился руками за тумбу и так заснул.

Проснулся он от резкого толчка: перед ним стоял отец корреджидор и звал к настоятелю. Пошатываясь вышел Жак из кельи и был принужден выслушать суровую отповедь настоятеля. Затем ему было приказано отправиться за сбором подаяний и постараться возместить убыток, нанесенный им накануне монастырской казне. Жак влез на осла, целый день собирал подаяния, к вечеру вернулся, сдал собранное казначею и был опять отправлен в тюрьму, так как ему предстояло еще целый месяц отбывать это наказание.

Но Жак уже не протестовал и не сопротивлялся: он был во власти каких-то таинственных сил, бороться с которыми ему было не под силу. Он философски утолил голод куском грубого хлеба, жадно опорожнил кружку с водой и улегся на солому, чтобы забыться крепким сном.

Проснулся он оттого, что кто-то сильно тряс его за плечо. Жак вскочил: он был на улице, а перед ним стоял полицейский, который с добродушной улыбкой сказал:

– Ну и мастер же вы спать на улице, господин Амори!

– Амори? – воскликнул монах и изумленно посмотрел – себя: он опять был в нарядном костюме Амори!

– Господи! – простодушно ответил полицейский.- Кажется, я не ошибаюсь и имею дело с господином Амори! Жак не выдержал и со слезами в голосе крикнул:

– Да что же это такое? Кто я, наконец: паж я или монах? В своем уме я или нет?

– Уж не знаю,- ответил полицейский,- в своем ли вы уме теперь, но что еще недавно были рехнувшись, так уж это так! Да, милый господин Амори, любовь до добра не доводит! Вы неосторожно влюбились в свою госпожу, прекрасную герцогиню Монпансье, и эта любовь так повлияла на ваш мозг, что вы вдруг стали воображать себя монахом!

– Значит, я не монах? – спросил Жак.

– Господи! Да разве к тому растил сир де Понтерлье своего любимого Амори, чтобы сделать из него черноризца?

– Как это странно!..

– Чего тут странного? Мало ли, что в голову взбредет, раз человек не в своем уме?

– Но вот еще что я не могу понять: прошлой ночью я все-таки был в монастыре, потому что туда ко мне приходил Амедей.

– Ваш товарищ по службе у герцогини, паж?

– Да.

– Ну, так вам это приснилось! Господин Амедей уже две недели тому назад уехал в Нанси и вернется только сегодня или завтра.

Несчастный монах схватился за голову и пошатнулся. Полицейский бережно поддержал его под руку и сказал:

– Вам надо подкрепиться, господин Амори! Позвольте мне довести вас до ближайшего кабачка, где вы отдохнете от неудобно проведенной ночи.

Кабачок, о котором говорил полицейский, был в двух шагах от них. Там они застали четырех солдат- лотарингцев, игравших в кости.

– Ба! – воскликнул один из них.- Да ведь это – мессир Амори! – и он приветливо поклонился Жаку.

– Доброго здоровья, мессир Амори,- сказал другой.- А вы ловко вчера насвистались!

– Да вы-то почем знаете? – спросил Жак-Амори.

– Да ведь на моих глазах, чай, вы напились-то! Когда вы вчера уходили отсюда, то почти на ногах не держались!

– Но… это… непостижимо…

Когда Жак растерянно произносил эти слова, он подметил, как один из солдат подмигнул полицейскому и вполголоса сказал:

– Бедный парень! У него еще не все дома!

В этот момент послышался стук копыт, и к кабачку подъехал всадник. Это был паж Амедей; он был покрыт пылью и, по-видимому, возвращался из дальнего путешествия.


XI

Увидав Жака, Амедей, сейчас же подбежал к нему, ласково обнял и воскликнул:

– Здравствуй, милочка Амори! Сколько времени мы уже не виделись с тобою!

– Ничего не понимаю! – растерянно пробормотал монах. – Я готов биться о заклад, что прошлой ночью мы шли с тобою по Парижу и что на мне опять была монашеская ряса! Неужели можно назвать сном то, что видишь и чувствуешь с такой яркостью?

– Друг мой,- грустно ответил Амедей,- сумасшествие не сон, к сожалению! От сна обыкновенно просыпаются, а от безумия редко! Но ты представляешь собою счастливое исключение, так как, насколько я вижу, начинаешь рассуждать довольно разумно.

– Значит, я был сумасшедшим?

– Еще бы!

– А сколько времени?

– Но… почти год! А что ты делаешь здесь в такую раннюю пору!

– Господи, да ведь мессир Амори провел ночь на улице в объятьях тумбы! – ответил за него полицейский.

– Бедный Амори! – пробормотал Амедей,- Вот до чего доводит любовь!

При этих словах Жак вздрогнул, и ему ярко представился пленительный образ белокурой женщины. Этот образ как-то осмысливал все бессмысленное, все фантасмагорическое в переживаниях несчастного монашка.

Амедей предложил Жаку-Амори позавтракать с ним, заказал еды и вина, пригласил к столу четырех солдат и полицейского, и все дружно принялись за дело. Конечно, они много пили. Но вино, в которое не подсыпано наркотиков, – сущий пустяк для доминиканца, а поэтому обильные возлияния не отяжелили головы Жака, а лишь сделали его более общительным и окончательно отогнали черные думы.

Между прочим, Жак-Амори захотел узнать какие-либо подробности относительно предмета своей страсти и навел на это разговор. Амедей охотно подхватил эту тему и, прищуривая глаза, сказал:

– Женщины сводят с ума лишь тех мужчин, которые не умеют заставить полюбить себя.

– То есть как это? – спросил Жак.

– Ведь ты – маленький дворянчик?

– Да.

– А герцогиня Монпансье – влиятельная принцесса?

– Увы! – вздохнул Амори-Жак.

– Иначе говоря, ты стоишь у подножия лестницы, тогда как она находится на самой верхней ступени ее.

– Ну-с?

– Ну-с, значит, ты не сумел подняться на несколько ступеней вверх, чтобы сблизить отделяющее вас расстояние!

Монах хотел спросить объяснений такому утверждению, но тут его внимание отвлек новый посетитель кабачка. Это был человек лет пятидесяти, лысый, пузатый, и обильно обливавшийся потом под кожаными доспехами. При виде его Жак невольно вскрикнул:

– Отец Антоний!

Действительно, в этом военном Жак узнал о. Антония, одного из монастырских сборщиков. Но четверо солдат, сидевших за столом, ровно как и полицейский, почтительно приподнялись и приветствовали вошедшего возгласом:

– Доброго здоровья, капитан!

– Капитан! – с отчаянием воскликнул Жак.- Разве вы стали теперь капитаном, отец Антоний? Толстяк улыбнулся и ответил:

– Но я уже давно состою капитаном, мой бедный Амори!

– Но ведь вы еще недавно были монахом!

– Бедный парень! – сказал полицейский, наклоняясь к уху Амедея, но стараясь тем не менее, чтобы монах расслышал его слова.- Он все еще не оправился и везде видит монахов!

– Да ведь не могу же я так ошибаться! – пробормотал Жак, снова почувствовавший себя перенесенным в мир странных противоположностей и несообразностей.- Вы – отец Антоний, или "брат-Четверг", как васзовут.

– Бедное дитя мое! – прочувствованно ответил ему капитан-монах.- Я вижу, твой разум еще не может отделаться от навязчивых видений долгой ночи, которая около года покрывала твое сознание. Ну приглядись же ко мне! Ведь я – твой родной дядя, капитан Гектор де Понтарлье. Но будем надеяться, что твой разум окончательно вернется к тебе и ты отделаешься от тяжелого недуга. А теперь пойдем.

– Куда?

– Вот это мне нравится! Конечно, в дом герцогини, на службе у которой ты состоишь!

– Да, да, пора! – подхватил и Амедей и, взяв под руку окончательно сбитого с толка Жака, повлек его на улицу, сопровождаемый о. Антонием, неожиданно превратившимся в капитана.

Они дошли до дома, который Жак сразу узнал: это был тот самый, куда несколько дней тому назад его привел мрачный дворянин в черном. В воротах они увидали экипаж, запряженный по-испански мулами, около экипажа нетерпеливо рыла копытами землю пара роскошно оседланных лошадей.

Значит, герцогиня собирается отправиться в путешествие? – спросил паж Амедей.

– Да,- ответил о. Антоний.

– А куда она отправляется?

– Не знаю.

– Кто будет сопровождать ее?

– Пажи Серафин и Амори, если только последний окончательно пришел в себя.

В этот момент дверь подъезда распахнулась, и оттуда вышла женщина, при виде которой у Жака вырвался подавленный стон: перед ним была царица его грез, белокурая женщина волшебного видения! Герцогиня Монпансье спустилась во двор и, подойдя к Жаку, положила ему руку на плечо, после чего сказала:

– Ну, бедный Амори, ты окончательно оправился? В таком случае можешь сопровождать меня в путешествии!


XII

Дом, в котором происходили все эти чудеса, принадлежал не герцогине Монпансье, а графу Эриху де Кревкер. Читатели, наверное, помнят еще несчастного графа, столь посрамленного в своих надеждах и чувстве к прекрасной Анне. Но, отгадав ее истинный характер, отказавшись от мысли завоевать ее любовь, граф Эрих не отказался от того дела, душой которого была герцогиня Анна.

Этим делом было подготовление восстания для низвержения короля Генриха. Эрих де Кревкер сам сознавал, что Генрих III решительно не подходит к высокому трону Франции, что под скипетром такого государя прекрасная, сильная страна может только разложиться и распасться. Он также сознавал, что энергичному, умному, талантливому герцогу Гизу гораздо более приличествует корона, украшавшая чело Генриха, а потому всей душой отдался интриге Гизов против Валуа. В этом доме непрерывно происходили собрания лигистов. Одно из таких собраний особенно пылкое и оживленное, происходило в ночь перед тем, как монах Жак так неожиданно узрел в монахе Антонии капитана и дядю. Только к утру разошлись участники собрания, но и то не все: двое – Эрих де Кревкер и о. Григорий – остались еще у Анны.

– Ну-с, а теперь, дорогой граф, расскажите мне, что нового в Сен-Клу,- сказала герцогиня.

– Герцогиня,- ответил Эрих,- король покинул Сен- Клу. Он – в Париже у королевы Екатерины, с которой хочет обговорить подробности торжественного погребения герцога Анжуйского, потому что герцог действительно умер!

– Да, он умер,- сказала Анна,- и это приблизило моего брата еще на одну ступень к французскому трону! А долго пробудет король в Париже?

– Он должен выехать в одиннадцать часов утра в ШатоТьерри.

– Он поедет один или с королевой-матерью?

– Этого я еще не знаю.

– Ну, так он встретит меня на своем пути! – заявила герцогиня.

Граф де Кревкер с удивлением посмотрел на герцогиню.

– У меня будет разговор с его величеством! – продолжала Анна.

– О чем же?

– Уж извините, милый граф, это мой секрет!

– Вашему высочеству в последнее время вообще угодно нагромождать тайну на тайну!

– Вот как?

– Господи! – вмешался о. Григорий.- Я вполне согласен с его сиятельством. Вот, например, этот несчастный монашек. Я повиновался вам, герцогиня, и в точности исполнил все ваши инструкции, но все же отказываюсь понимать, какое значение в ваших соображениях может иметь эта игра с превращением Клемана из монаха в дворянина и обратно. У бедняги уже и без того ум заходит за разум!

– Тем лучше! Но его рассудок еще не достаточно омрачился: я хочу, чтобы он окончательно потерялся и не мог определить, кто он такой!

– Но какая цель всего этого? – спросил Эрих.

– Дорогой граф, если вы хотите натравить собаку, как вы поступаете?

– Ну… сначала ее морят голодом.

– Сажают на цепь.

– Именно. А в заключение натравливают на того, на кого нужно! Поняли?

– Не совсем!

– Так поймите: скоро настанет день, когда мне понадобится фанатик, готовый на все! Восстание против Генриха III- долгий путь, и мало ли в силу каких причин оно может и не удастся. Люди ведь крайне смешны в своих воззрениях: для многих особа этого шута на троне все же священна, несмотря ни на что. Ну так вот, если удастся устранить Генриха, то наша задача значительно упрощается. Но при этом нам самим нужно оставаться непременно в стороне. Вот для этого мне и понадобится монах, который будет доведен в своем фанатизме, страсти и безумии до того, что станет покорным орудием в моих руках.

– Но все же при чем здесь эти превращенья?

– А вот увидите, граф! Пока это мой секрет! Ну-с, мои распоряжения исполнены?

– Да, герцогиня. А когда вам угодно будет двинуться в путь?

– Между восьмью и девятью часами утра! А теперь я хочу отдохнуть! До свидания, господа! – и герцогиня, отпустив Кревкера и о. Григория, позвала своих камеристок, чтобы отдохнуть хоть несколько часов.

Утром, в назначенный час, портшез был подан, и герцогиня отправилась в путь, сопровождаемая, как уже знает читатель, пажем Серафином и монашком Жаком, тогда как впереди гордо гарцевал о. Антоний в наряде капитана.

Впрочем, горделивой осанки о. Антония хватило ненадолго. Когда-то, в юности, он езживал верхом, но тому прошло уже много лет, и езда на монастырском осле не могла поддержать его наезднические способности. Поэтому вскоре о. Антоний стал чувствовать себя до крайности неудобно, и его грузное тело мешком съезжало с седла.

Зато Жак держался молодцом. Он сказал правду, когда объяснил Кревкеру, что монахом стал из-за лености. Но эта леность не относилась в детстве к езде верхом и к обращению со шпагой – и с тем, и с другим Жак в самом нежном возрасте управлялся на диво, и, если бы ему позволили обстоятельства, выбрал бы себе военную карьеру. Однако вот тут-то и помешала леность. Чтобы добиться на военной службе сносного положения, надо было обладать либо достаточными средствами, либо терпением, выдержкой и трудолюбием. Отец Жака был беден, как церковная мышь, и не мог дать сыну необходимые средства; пробиваться же рядом долгих лет, терпеть нужду – это было не в характере Жака. Поэтому он должен был поступить в монастырь, где несколько лет не особенно тяжелого послушания с лихвой искупались всей остальной сытой, ленивой и праздной жизнью в хмельном довольстве. Однако, вскочив в седло, Жак-Амори сразу почувствовал себя в родной стихии и принялся гордо гарцевать около портшеза, посылая восторженные взгляды герцогине, которая время от времени награждала его чарующими улыбками.

Так они ехали до обеденного времени. Стало чрезвычайно жарко, мулы были истомлены, лошади в пене. Герцогиня приказала остановиться в первой же гостинице, которая встретится на пути.

Вскоре они доехали до домика, лежавшего при дороге, в двух лье от города Мо.

– Мы здесь поедим и переждем жару,- сказала герцогиня,- а вечером опять двинемся в путь.

Так и сделали. После обеда герцогиня удалилась в отведенную ей комнату, чтобы отдохнуть, а ее спутники тоже разбрелись кто куда. Жак-Амори, усталый от непривычно долгого пути, забрался в конюшню и там сладко вздремнул. Его разбудили грохот и бренчанье какого-то большого поезда. Жак выбежал из конюшни и взглянул на дорогу. Невдалеке в облаках пыли, позлащенной последними лучами заходящего солнца, двигался большой конный отряд. Стук копыт, ржанье лошадей и бряцанье металлических доспехов было причиной шума, разбудившего нашего монашка.

Вдруг окно в гостинице распахнулось, оттуда показалась голова герцогини Монпансье. Ее губы что-то шептали. Если бы Жак был ближе, то услыхал бы, что она говорила:

– А! Наконец-то! Слава Тебе, Господи!


XIII

Поездка из Сен-Клу за Париж несколько рассеяла короля Генриха III, главным образом благодаря стараниям Мовпена, повышенного из пажей в придворные шуты.

Мовпен знал, что недавно еще особой милостью короля пользовался Шико, отличавшийся умом и сумевший с большой выгодой для себя использовать свободу речи, предоставляемую обыкновенно шутам. Вот этого-то Шико, который вдруг таинственным образом исчез, и взял себе за образец Мовпен. Конечно, ему было еще далеко до остроумного Шико, в этом не сомневался и сам Мовпен, но он рассчитывал, во-первых, на нетребовательность.короля, а во-вторых, на то, что с течением времени разовьется навык к этому почтенному ремеслу. К тому же Мовпен был очень неглуп от природы, так что ему удалось с первых же шагов добиться порядочных результатов.

Прежде всего, когда поезд двинулся в путь, Мовпен без всяких церемоний залез в экипаж к королю. Генрих рассмеялся на эту дерзость шута, но не стал протестовать. Он был даже рад этому, так как мог по пути отвести душу в беседе с ним.

Конечно, эта беседа первым делом коснулась событий этого утра.

– Боже мой, боже мой! – стал жаловаться Генрих.- Если брат действительно умер, то кто будет наследовать мне? Мовпен без церемонии расхохотался и ответил:

– Вот это мне нравится! Ведь вам, государь, нет и тридцати лет еще!

– Да, но… у королевы нет детей!

– Нет, так будут!

– Как знать?

– А если даже и не будет, то во всяком случае лучше царствовать, не имея наследника, чем жить под вечным страхом, что тебя в один прекрасный день спихнут с трона.

– Что ты хочешь сказать этим?

– Гм… гм… герцог Анжуйский всегда отличался непомерным честолюбием!

Генрих III нахмурился и припомнил, что лет семь- восемь тому назад королева-мать открыла ему заговор, составленный герцогом Франсуа с Гизами и направленный против него, Генриха. Те несколько минут, в течение которых он молчал, показали Мовпену, что он попал в цель.

– Хорошо, допустим, что мне тридцать лет и что меня ждет долгое царствование. Но так или иначе, а наследника мне нужно. Корона не может оставаться без владыки, трон не должен быть под угрозой остаться вакантным!

– По этому поводу я мог бы многое сказать вашему величеству,- заметил Мовпен.

– Ну, так говори!

– Долгое время вы, государь, были окружены дурными людьми.

– Ты думаешь?

– Вы дали себя завлечь безнравственным людям, сбившим вас с пути и склонившим ваши вкусы в нехорошую сторону. Так и случилось, что королева-супруга осталась в пренебрежении. Правда, вы посвящали немалое время покаянию, бичевали себя, постились, молились, но не этого ждал от вас Господь.

– А чего-же Он ждал от меня, по-твоему?

– Чтобы ее величество Луиза Савойская, королева Франции и ваша супруга, не оставалась в пренебрежении!

– Гм… гм…

– Вот уже восемь лет как я вступил на службу к вашему величеству. Я был при вашей особе, государь, две недели, когда вы отправились в Блуа на открытие генеральных штатов. Я помню, как накануне этого открытия вы изволили высказать ряд соображений, из которых явствовало, что женщина – исчадие ада, орудие сатаны и источник всех бедствий…

– А разве это не так?

– Рискуя навлечь на себя гнев вашего величества, осмелюсь заявить, что это неправда. С того времени как свет существует, женщина только и делала, что поправляла зло, содеянное мужчиной!

– Что за чушь! А история Адама и Евы?

– Ну а что эта история? Вспомните, ведь Адам ходил совсем голым; значит, зимой он мерз от холода, а летом страдал от жары. Благодаря Еве он получил одежду…

Король невольно расхохотался.

Мовпен продолжал:

– Я не буду говорить вашему величеству о Дидоне, Семирамиде, Клеопатре и прочих знаменитых женщинах древности. Но я сошлюсь на Агнессу Сорель и Жанну д'Арк, спасших монархию, а в самое последнее время достаточно указать на Екатерину Медичи, которая не дала Франции погрязнуть в ереси! Что было бы вовсе нетрудно благодаря слабости…

– Постой, да к чему ты хочешь прийти? – перебил шута король с недовольной гримасой.

– К тому, что вы, ваше величество, очень много выиграли бы, если бы соблаговолили приблизиться к королеве-супруге!

– Вот еще!

– Во-первых, вы получили бы полное удовольствие от общества прелестного, ласкового существа.

– Будто бы!

– А новые заботы, возникшие от этого общения, отвлекли бы ваше величество от черных дум.

– Это что за заботы?

– Заботы о наследнике, ваше величество!

Король погрузился в задумчивость. Мовпен, заметив, что его слова произвели свое действие, молчал. Так они въехали в Париж и направились прямо ко дворцу Босежур.

Когда они подъехали к воротам дворца, король, выглянув в окно своего экипажа, вздрогнул: у подъезда стояли два придворных во всем черном.

– Что это значит? – крикнул он.

Один из пажей подскочил к экипажу и доложил:

– Это траур по его высочеству герцогу Анжуйскому.

– Значит, брат все-таки умер? – простонал Генрих. К экипажу подошел старик-шталмейстер и с низким поклоном доложил:

– Его высочество испустил последний вздох прошлой ночью в Шато-Тьерри.

Король дрожащей рукой провел по лбу и пробормотал:

"Значит, человек в маске все-таки сказал правду!" – а затем громко спросил:

– А где матушка?

– Ее величество отправилась в Шато-Тьерри. Король подумал и сказал:

– Значит, и мне тоже надо отправиться туда, но только не сейчас: теперь чересчур жарко, и я чувствую себя очень плохо. Мы остановимся пока здесь! – и король направился во дворец.


XIV

Да, герцог Франсуа умер, в этом уже не могло быть сомнений! Не в силах короля было воскресить его, но зато он мог почтить память покойного, устроив ему пышные похороны. За выработку церемониала их и принялся на следующее утро король.

Для этого он потребовал к себе настоятеля женовефинцев. Монахи ордена Святой Женевьевы были немногими из черноризцев, еще державшихся короля. Доминиканцы, например, были лигистами, открыто проповедовавшими, что король – еретик, что власть должна перейти от нечестивых Валуа к Лотарингскому дому. Но женовефинцы, в общем люди очень жизнерадостные и терпимые, известные чревоугодники и пьяницы, оставались нейтральными в гражданской розни, раздиравшей в то время Францию.

Настоятель женовефинцев, о. Василий, был еще совсем молодым человеком. Он происходил из знатной бургундской семьи, был высок ростом, красив и отличался завидным здоровьем. Среди своих собратьев он был известен за самого неутомимого гуляку и порядочного шалуна. Кружка, которую ему подавали в монастыре за трапезой, вмещала добрых три бутылки вина, причем он опоражнивал ее в два глотка. Что же касается Латинского квартала, этого царства школяров и нестрогих женщин, то там о. Василий славился любезностью и составлял изрядную конкуренцию студентам. Говорили, что однажды ревнивый школяр даже ткнул о. Василия кинжалом в грудь, но осторожный монах носил под власяницей кольчугу, так что кинжал сломался без вреда для любезного настоятеля. Однако, отбросив в сторону его мирские делишки, мы должны отметить, что он был отличным администратором и превосходно вел свой монастырь, а процессии монахов Святой Женевьевы были истинной радостью верующих. Вот почему Генрих III вытребовал его на совещание.

Это совещание продолжалось несколько часов. Кроме Мовпена, на нем никто не присутствовал, так как мрачность и резкость делали Крильона совершенно непригодным для обсуждения таких вопросов, а больше у Генриха III никого и не было.

Когда все подробности предстоящей церемонии были решены, король с завистью сказал настоятелю:

– А знаете ли, батюшка, у вас такое цветущее лицо, что просто радуешься, глядя на вас!

Отец Василий молча поклонился, но Мовпен ответил за него:

– Если его преподобие обладает таким цветущим здоровьем, то это потому, что он знает верный секрет!

– Вот как? Вы действительно знаете секрет? – спросил король.

– Быть может, да! – улыбаясь ответил монах.

– Могу открыть вам этот секрет, государь,- снова подхватил Мовпен.- Прежде всего, отец Василий любит старое вино и умеет отдать ему должное.

– Затем?

– Затем его преподобие изрядно кушает, а вкусив от даров земли, предается благодетельному сну.

– И это – все?

– Ну, не совсем! Отец Василий не упускает случая поинтересоваться состоянием здоровья своих духовных дочерей из… Латинского квартала! Если бы вы, ваше величество, последовали его примеру, то через месяц- другой обладали бы таким же цветущим лицом и хорошим расположением духа, как его преподобие.

Советы шута Мовпена, подтвержденные таким наглядным примером, произвели на короля свое действие и заставили его погрузиться в какую-то неясную мечту. Когда он лег спать, ему приснился приятный сон: ему снилось, что перед ним стоит белокурая, голубоглазая, тоненькая девчурочка, и, когда он, король, обвил своей царственной рукой ее гибкий стан, она со страстью и нежностью приникла к нему. Проснувшись, Генрих III был в очень меланхолическом настроении, начиная сознавать, что действительно много потерял, отказывавшись так долго от естественных радостей жизни.

Когда король рассказал свой сон Мовпену, шут расхохотался и ответил:

– Вот видите, государь, недаром я говорил вам, что в женщинах есть много хорошего! Так, например, благодаря тому, что вы поухаживали во сне, вы не только отлично поспали, но и встали совсем другим человеком. У вас очень свежий вид, и это внушает мне новую мысль. Мне кажется, я лучше этого колдуна в маске смогу разъяснить вам вещий сон Крильона!

– А ну-ка, истолкуй мне его, милочка!

– Белокурая женщина сна Крильона и вашего августейшего сна – одно и то же лицо!

– Как? Значит, она замышляет предательство?

– Отнюдь нет! Но, завоевав ваше сердце, она тем самым завладеет и вами. Она покорит вас, станет вашей царицей! Но это сладкое поражение, государь!

Слова Мовпена заставили короля глубоко задуматься. Наконец он сказал:

– Вот странно! Я сам не предполагал, что мог бы влюбиться, а теперь вижу, что, пожалуй… могу!

– Ну и дай бог! – торжественно провозгласил Мовпен. На следующий день был назначен отъезд королевского поезда в Шато-Тьерри, и в назначенный час этот поезд двинулся в путь. Герцог Крильон командовал сильным эскортом гвардии, Мовпен по-прежнему занял место в королевском экипаже. Они ехали весь день и наконец подъехали к той самой гостинице, где уже останавливалась герцогиня Монпансье.

Мы упоминали, что герцогиня смотрела из окна в тот момент, когда королевский поезд близился. Заметив ее белокурую головку, король вскрикнул:

– Боже мой! Женщина из моего сна!

В сущности говоря, он только и видел, что белокурые волосы Анны, так как она поспешила отойти в глубь комнаты. Но мы уже не раз отмечали, каким слабохарактерным был король Генрих III и как легко он поддавался чужому влиянию. Убеждения Мовпена сделали свое дело, и король и в самом деле был уверен, что ему стоит лишь влюбиться, как тоска и нездоровье отлетят от него прочь. Истолкование Мовпеном сна Крильона тоже пришлось ему по душе, и он готов был во всякой блондинке видеть теперь женщину, которой сама судьба предписала сыграть роль в его жизни. Вот почему он был так потрясен видом этой быстро промелькнувшей белокурой головки.

Мовпен не заметил этой головки, но все же воспользовался возгласом короля, чтобы шепнуть ему:

– А вот, государь, отличный случай проверить на практике лечебные секреты отца Василия!

– Посмотрим! – улыбаясь ответил король.- А пока прикажи-ка остановиться здесь!


XV

Войдя в зал гостиницы, король увидел в одном из углов ее пажа Серафина и спросил его:

– Кто ты, милый мой?

– Я паж, ваше величество! – ответил Серафин.

– У кого?

– Извините, государь, но моя хозяйка желает путешествовать инкогнито.

– Да ведь я-то имею право знать имена тех, кто путешествует по моей земле!

– Да, ваше величество, но хозяйка прогонит меня, если я разоблачу ее имя, а ведь я – бедный дворянчик, не имеющий ни денег в настоящем, ни наследства в будущем!

– Ну, если она тебя прогонит, ты поступишь ко мне, только и всего! – возразил король.

Неизвестно, как вывернулся бы Серафин после такого возражения, если бы в этот момент Мовпен не заметил Жака, притаившегося в другом углу. Королевский шут схватил несчастного монаха за шиворот и выволок его на середину, приговаривая:

– Вы только полюбуйтесь, государь! Вот наш монах, превращенный в дворянина!

Король сразу узнал монашка, который несколько дней тому назад произвел на него такое тяжелое впечатление.

– Монах,- воскликнул он,- мерзкий, отвратительный монах!

– Монах, превращенный в пажа, государь! – подхватил Мовпен.

– Да вытолкай его вон! – с раздражением крикнул король, на которого вид Жака по-прежнему производил необъяснимо тягостное впечатление.

– Почему ты перестал быть монахом? – спросил Мовпен, выволакивая Жака на двор.

– Да я никогда им и не был! – злобно ответил Жак.

– Не был? – расхохотался Мовпен.- А вот увидим! – и он сорвал с Жака шапочку и далеко отбросил ее в сторону.

В Жаке вспыхнула вся кровь. Он вспомнил, что на поясе у него имеется шпага, и, обнажив ее, с бешенством ринулся на Мовпена. Тот отскочил в сторону и тоже обнажил шпагу.

Королевские люди не знали Жака, а потому для них вся эта история имела характер обычной ссоры. Поэтому они окружили молодых людей и принялись следить за их поединком. Сам король вышел за дверь и, забыв на этот момент белокурую женщину, с озлоблением крикнул:

– Убей его! Убей его, милый Мовпен! Убей мне этого мерзкого монаха!

Мовпен недурно фехтовал, но монашек защищался с отчаянием и решимостью и так отчаянно вертел шпагой в воздухе, что оружие Мовпена не могло коснуться его. Наоборот, бешенство, видимо, побеждало выучку, так как Мовпен два раза оказался тронутым шпагой Жака, хотя и незначительно.

Но на стороне Мовпена все же была привычка к оружию. Монах начал уставать, и, заметив это, Мовпен пустился на финт, выбил шпагу из рук Жака и приставил свою острием к его груди. Увидев это, король с новой силой закричал:

– Убей его, Мовпен, убей!

Но шут не успел привести в исполнение королевское приказание. Герцог Крильон прорвал круг зрителей и, ударом шпаги выбив оружие из рук шута, сказал:

– Разве вы не видите, что его величество шутит! Французский король знает, что в честном бою безоружного противника не убивают!

Генрих III закусил губы и крикнул:

– Вы-то чего суетесь не в свое дело, герцог?

– Простите, ваше величество,- спокойно ответил Крильон,но ограждение королевского достоинства и есть как раз мое дело!

Король повернулся к нему спиной и сказал одному из гвардейцев:

– Связать сейчас же этого мерзкого монаха, привязать его к седлу и отправить в монастырь!

Гвардеец так и поступил, и через три часа они подъехали к монастырю. Опять бедный Жак начал думать, что он и в самом деле монах, что над ним лишь посмеялись. Это подозрение перешло почти в уверенность, когда во дворе монастыря он увидел о. Антония, спокойно прогуливавшегося в обычном монашеском платье.

Но тут же ум начал мутиться у бедного юноши. Ну хорошо, положим, над ним действительно посмеялись! Но… о. Антоний! Ведь он еще утром был капитаном и предводительствовал эскортом герцогини! Ведь он оставался в гостинице, близ города Мо! Каким же образом он попал теперь в монастырь, да еще в монашеской одежде?

Гвардеец грубо сбросил Жака на землю и крикнул о. Антонию:

– Получайте-ка, вот тут один из ваших монахов!

Отец Антоний подошел и сказал:

– А! Это брат Жак! Наверное, у него опять был припадок безумия!

Отец Антоний кликнул монахов, Жака взяли и увели в келью, где переодели в монашеское платье. Оставшись один, Жак долго плакал и молил Бога лучше убить его, чем мучить так долее. В конце концов, разбитый усталостью и огорчениями, Жак заснул крепким сном.

Проснулся он в конюшне на вязанке сена. Перед ним стоял о. Антоний, снова одетый капитаном.

– Ну и мастер же ты спать, племянничек! – воскликнул он.Да, знаешь ли, ведь ты проспал добрых три часа!

Жак протер глаза, оглянулся по сторонам и вдруг отчаянно завопил:

– О, теперь не может быть сомнений, я сумасшедший! Отец Антоний ласково взял "племянника" под руку, вывел его из конюшни и сказал:

– Наверное, тебе что-нибудь приснилось, Амори?

– Я сумасшедший, я сумасшедший! – продолжал рыдать бедный юноша.

В этот момент по дороге мимо гостиницы проходил какой-то монах, при виде плачущего Жака он остановился и внимательно посмотрел на него.


XVI

Приказав отправить Жака в монастырь, король вернулся в гостиницу и опять взялся за Серафина.

– Так ты не желаешь сообщить мне имя своей хозяйки? – спросил он.

В этот момент дверь приотворилась, и в щели показалась прелестная белокурая головка. Правда, лицо незнакомки прикрывала небольшая полумаска, но все же можно было сразу определить, что белокурая женщина очень красива. Блондинка появилась лишь на краткое мгновение, и притом лишь для того, чтобы, положив палец на губы, знаком предписать Серафину молчать и далее. Затем дверь захлопнулась, и незнакомка скрылась.

– Вы сами видите, государь,- сказал тогда Серафин,- что от меня требуют полного молчания!

– Хорошо! – великодушно согласился король.- Но, если ты не смеешь сказать ее имя, ты снесешь ей письмо от меня!

– Желание короля – священный закон для меня! – ответил Серафин.

– Эй, Мовпен! – крикнул король. Шут сейчас же вбежал: он на скорую руку перевязывал царапины, нанесенные ему монахом.

– Ты взял с собою письменные принадлежности?

– А как же,- ответил шут,- вот они! – и он показал на висевший сбоку маленький кожаный мешочек.

– Ну, так садись к столу и пиши! Мовпен присел к столу, развернул пергамент, достал чернильницу и перо.

– Ну, готово? – спросил король.- Пиши… Он заходил взад и вперед по комнате, почесав затылок и наконец смущенно закрякал: – Гм… гм… гм…

– Так и записать? – спросил Мовпен.

– Болван! – крикнул Генрих III.

– Какое короткое письмо! – воскликнул Мовпен.- Можно запечатать?

Генрих III не обратил внимания на дерзость шута и досадливо сказал:

– Сестра Марго сочинила бы в течение этого времени целую поэму, да и брат Карл тоже не был бы поставлен в тупик!

– Может быть, вы посвятите меня, государь, в это дело?

– Я хотел бы послать любезную записочку прелестной блондинке, сообщить ей, как…

– Хорошо, хорошо! – бесцеремонно перебил короля Мовпен, и его перо быстро зашуршало по пергаменту.

– Кроме того, чтобы…

– Готово!

– Неужели! А ну-ка, покажи!

Мовпен подал королю письмо, и Генрих начал читать:

"Милостивая государыня и очаровательная незнакомка! Увидев Вас, я впервые понял, насколько я мал и незначителен".

– Да что ты наплел тут? – удивленно воскликнул король.

– Ладно уж! Вы только читайте!

Король продолжал:

"Быть королем – мало, если он не любим, и, по- моему, любой из моих подданных станет выше меня, если ему удастся найти доступ к Вашему сердцу!"

– Очень хорошо! Отлично! – воскликнул король. "Я стал бы самым счастливым монархом во всей вселенной, если бы вы даровали мне права и позволение увидеться с Вами. А пока позвольте мне, прекрасная незнакомка, подписаться смиреннейшим и вернейшим из Ваших подданных!"

– Черт возьми! Но из тебя вышел бы отличный протоколист! – воскликнул король.- Твоя записочка прелестна!

– Я счастлив, что мне удалось угадать и схватить мысли вашего величества! – скромно ответил Мовпен.

Король взял записку, сложил ее, запечатал своей печатью и, вручив Серафину, сказал:

– Возьми и возвращайся с благоприятным ответом! Ты не раскаешься, что был моим вестником!

Вскоре Серафин вернулся с маленькой надушенной записочкой. Вскрыв ее, Генрих прочел:

"Государь! Вы оказываете высшую честь и дарите величайшим счастьем такую ничтожную женщину, как я, говоря ей о своей любви, в то время как двор изобилует молодыми и прекрасными дамами". Прелестная незнакомка сильно ошибается, при моем дворе дам уже давно не видано! – заметил король и продолжал читать: – "Но король Генрих III, внук короля-рыцаря, наверное, не захочет позабыть, что он – первый дворянин Франции и что в качестве такового просьба дамы о сохранении ее имени в тайне для него должна быть священна. У меня имеются достаточные основания умолять Ваше Величество не расспрашивать и не допытываться, кто я такая, а спокойно продолжать путь. Завтра Вы, государь, прибудете в Шато- Тьерри; я живу там, и если за сутки Ваш каприз не улетучится, то любопытство Вашего Величества будет удовлетворено. Вечером в замок явится этот самый паж, который передаст Вам сейчас мой ответ, и проведет Вас к той, которая почитает себя смиреннейшей из верноподданных Вашего Величества".

– Но ведь это свиданье! – воскликнул Мовпен.

– Ты думаешь?

– И я не удивлюсь, если до истечения двух суток ваше величество выиграете сражение, не менее серьезное, чем при Жарнаке!

Король фатовски улыбнулся и кликнул Крильона, чтобы приказать ему готовиться к отъезду.

– Как? – воскликнул Мовпен.- Значит, вы, государь, отказались от мысли настоять на своем и узнать имя пленившей вас красавицы?

– Друг мой, разве можно отказать женщине, которая взывает к рыцарским чувствам мужчины? А потом, видишь ли, Мовпен, в тайне имеется своя хорошая сторона. Теперь я целые сутки буду во власти упоительных грез. А действительность… как знать, какова она?

Мовпен прикусил губы, чтобы не рассмеяться, и подумал:

"Честное слово! Король, видимо, совсем забыл, что едет в Шато-Тьерри за чем-нибудь другим, кроме любовного приключения!"

Через десять минут королевский кортеж двинулся в дальнейший путь. Тогда герцогиня Монпансье приподняла шторы окон своей комнаты и, глядя вслед удалявшемуся поезду, пробормотала:

– Положительно все, даже простой случай, складывается к моей пользе! И как удачно вышло, что этот глупый шут вызвал Жака на ссору!


XVII

В Мо король остановился на ночлег. Он долго проговорил на сон грядущий с Мовпеном о белокурой незнакомке, грезил о ней всю ночь напролет, встал рано бодрым и свежим и сейчас же приказал двинуться дальше.

Герцог Крильон во все время пути не разжимал рта, но по его лицу было видно, что хорошее расположение духа короля доставляло ему немалое удовольствие и даже несколько удивляло.

В полдень остановились позавтракать в нескольких лье от Шато-Тьерри. После завтрака король пожелал отдохнуть. Мовпен вышел из королевской комнаты и увидал герцога Крильона, примостившегося в саду под деревом.

– Ну-с, герцог,- сказал Мовпен, подходя к Крильону,- как вы находите теперь короля?

Крильон не симпатизировал Мовпену и был зол на него за недавнее наглое поведение. Но отличительной чертой его характера были прямота и справедливость, поэтому он ответил:

– Я нахожу, господин Мовпен, что вы совершили чудо! В течение целых десяти лет я не видал короля в таком отличном состоянии духа!

– А знаете, чем я достиг этих результатов? Я помог королю влюбиться в прелестную блондинку, которую король видел вчера в гостинице и о которой он с тех пор непрестанно грезит!

– А вы-то сами видели ее?

– Я? Нет! Но… – Мовпен, весело рассмеялся и договорил: – Но я всецело полагаюсь на королевский вкус!

– Уж не интриганка ли это какая-нибудь? Может быть, она подослана Гизами?

– Ну вот еще! Откуда Гизы могут предвидеть все – до перемены королевских вкусов включительно!

Разговору Мовпена с Крильоном был положен конец пробуждением короля, заторопившего к продолжению пути.

– Странное дело! – сказал король, когда экипаж двинулся вперед.- Я опять грезил… грезил о ней…

– Ваше величество изволили влюбиться по уши! – ответил Мовпен.

– Мне самому начинает так казаться. Кто бы мог думать?

– Так вот почему вы так торопитесь в Шато-Тьерри!

– Ах, черт! Да ведь я совсем забыл… ведь не из-за прекрасной незнакомки я еду туда в конце концов! Там меня ждет тело брата.

– Но, государь, долг не может помешать думать об удовольствии!

Этот афоризм пришелся по душе Генриху, и он опять завел разговор на прежнюю тему.

– Знаешь ли, со вчерашнего дня я чувствую себя так, словно мне двадцать лет!

– Хороший возраст, государь!

– Теперь мне не хватает одного: превратиться на время в какого-нибудь мелкого дворянчика, потому что, видишь ли, королевский сан крайне стесняет меня!

– Ну, меня он не стеснил бы ни на йоту! – смеясь, возразил шут.

– Но ты пойми: ведь в Шато-Тьерри я буду у всех на виду и это будет стеснять каждый мой шаг.

– Ну вот еще! Вы только положитесь на меня, государь, и мы позабавимся, как простые ландскнехты! Наверное, у вашей блондинки найдется для меня какая- нибудь брюнетка.

– Тише,- остановил его король,- к нам подходит Крильон. Будем серьезными в его присутствии, сын мой, потому что герцог Крильон никогда не шутит!

Крильон не слышал этих слов или сделал вид, что не слышит. Мовпен расхохотался, и король доехал до Шато- Тьерри в том же самом радостном настроении, в котором он находился со времени встречи с очаровательной блондинкой.

Но, в то время как копыта мулов застучали по мостовой города, король вдруг вспомнил, что едет на похороны, и сказал:

– Не хочешь ли ты почитать со мною молитвы за упокой души покойного?

– Пожалуй,- ответил Мовпен.- Только к чему это? С чего вашему величеству так убиваться по герцогу?

– Да ведь это мой брат!

– Ну так что же? Это брат, который только и делал, что злоумышлял против своего короля!

Эти слова рассеяли похоронное настроение короля, и он опять погрузился в свои шаловливые грезы.

Подъехали к замку. Везде виднелись следы великого траура. Двор, лестница, подъезд, комнаты были полны людьми герцога Анжуйского в траурных одеяниях, а стены были обтянуты черным сукном. Генрих III не мог подавить дрожь при виде этой мрачной картины и, опираясь на плечо Мовпена, поднялся в зал, где на парадном ложе лежало набальзамированное тело почившего. У его ног на коленях тихо молилась королева-мать, обливаясь слезами.

Король подошел к матери, взял ее за руку и поцеловал. Затем, погрузив пальцы в святую воду, он обрызгал покойника, прочел краткую молитву и, воскликнув: "О, здесь можно задохнуться!",- удалился с Мовпеном в отведенные ему комнаты.

Генрих вообще боялся смерти, вид покойников всегда действовал на него подавляюще. Шаловливое настроение совершенно слетело с него, он опять стал прежним мрачным, вялым, хмурым государем. Однако Мовпен не дремал. Он приказал подать королю обед.

– Но я не могу и не хочу есть! – брюзгливо сказал король.

– А все-таки попробуйте! – ответил Мовпен. Стол был накрыт и уставлен аппетитными закусками и винами. Сначала Генрих III не захотел ни до чего дотронуться, но когда ему подали любимый раковый суп, запах которого приятно защекотал его ноздри, ему захотелось попробовать его, он скушал ложку, другую… потом полтарелочки, а там и всю. После супа королю захотелось пить. Вино тоже пришлось ему по вкусу, он выпил порядочный бокал, и, видя это, Мовпен облегченно перевел дух.

Теперь лицо короля прояснилось, но он все же стал говорить о предстоявших похоронах. Мовпен постарался вспомнить все, что было говорено с о. Василием, и этот разговор еще более оживил короля. В конце концов он выразил намерение лично и пешком следовать за похоронной процессией.

– Ведь, знаешь ли, я все-таки последний представитель рода Валуа! – закончил он с глубоким вздохом.

– Полно, государь! – весело возразил шут.- Стоит только вашему величеству вернуться к добрым намерениям, которыми еще вчера вы были так преисполнены, и я ручаюсь, что через пять-шесть лет вокруг вас будут прыгать с полдюжины маленьких валуят!

Король тяжко вздохнул, но принялся есть еще охотнее. Мало-помалу- его мысли становились все розовее, пока он не воскликнул:

– А ведь прелестная незнакомка, по-видимому, забыла о своем обещании!

– Ну вот еще! -возразил Мовпен.- Она ведь хотела свидеться с вами вечером, а вечер только еще начинается!

В этот момент портьера в глубине зала откинулась, и в комнату вошел человек, вид которого заставил короля радостно вскрикнуть. Это был паж Серафин с запиской. В последней было написано:

"Если Вы, Государь, еще не забыли меня, то последуйте за моим пажем!"

– Черт возьми! – воскликнул король.- Я иду!

– Одни? – спросил Мовпен..,

– Нет, с тобою.

Через десять минут король и Мовпен, выбравшиеся из замка без всякой огласки, шли за Серафином по темным улицам города Шато-Тьерри.

Паж провел их через весь город. В самом конце предместья, где уже виднелись поля и леса, он остановился перед домиком, ставни которого были наглухо заперты.

– Это здесь! – сказал он.- Но, предупреждаю, я имею право ввести в дом только его величество! Король рассмеялся и сказал Мовпену:

– Ну что же, милый мой, погуляй пока при луне и подожди, пока я освобожусь!

– Государь! – озабоченно шепнул ему Мовпен.- А что, вам грозит там какая-нибудь опасность?

– Да какая же опасность может грозить мне? Разве я не король? Кроме того, я не один, со мною моя верная подруга! – и Генрих указал на висевшую сбоку шпагу.

Серафин достал ключ и отпер дверь, за нею показался довольно длинный, неосвещенный коридор. Только в самом конце его виднелась полоска света.

– Пожалуйте, государь,- сказал паж.- Надо идти все прямо. В конце коридора вы найдете дверь, в которую постучите два раза!

Сказав это, Серафин взял Мовпена под руку и вывел его на улицу из коридора, куда королевский шут тоже забрался вслед за своим господином.

– Что это вы? – недовольно спросил Мовпен.

– А я увожу вас!

– Но куда?

– А куда хотите! – и с этими словами Серафин запер дверь и спрятал ключ в карман.

Замок щелкнул, и теперь Мовпен был отделен от своего господина всей толщей массивной двери.

– Я остаюсь здесь,- заявил Мовпен, усаживаясь на камень в нескольких шагах от дома.

– Как вам будет угодно, а я, с вашего позволения, отправлюсь вот в тот дом, что виднеется там вдали.

– Это что за дом?

– Кабачок, где водится удивительно славное винцо!

– Ну, если это так, то и я иду с вами! – заявил Мовпен. Подойдя к двери кабачка, Серафин принялся отчаянно стучать рукояткой шпаги. Хозяин прибежал в одной рубашке; из-за двери было слышно, как он ругался и проклинал непрошеных гостей. Но, увидев Серафина, он вдруг смирился и стал отвешивать ему низкие поклоны. Затем, в то время как молодые люди уселись в зале, он сбегал в погреб и притащил три бутылки лучшего вина.

– Не сыграть ли нам? – спросил Серафин, доставая кости.

– А почему бы и нет? – ответил Мовпен.

Хозяин поставил на стол бутылки и бокалы и сказал:

– Вы уж извините, мсье Серафин, но третьего дня был праздник стрелков, и у меня до утра толкался народ, так что мне совершенно не пришлось спать. Но вы и сами знаете дорогу в погреб, так что если вам не хватит вина, то вы уже сами достаньте, сколько вам понадобится!

– Ладно, ступай себе спать! – отпустил его Серафин.- А кто-нибудь из посторонних у тебя есть?

– Нет, только в соседней комнате примостился бродячий монах.

Хозяин ушел, и молодые люди принялись играть. С самого начала счастье решительно встало на сторону Мовпена, и Серафин проигрывал партию за партией, что отнюдь не приводило пажа в дурное настроение духа.

Прошло некоторое время. Вдруг дверь соседней комнаты открылась, и оттуда вышел монах. Протирая заспанные глаза, он проворчал, что нет возможности спать, раз рядом безбожники пьянствуют и играют всю ночь напролет; поэтому лучше ему, пользуясь ночной прохладой, отправиться в путь.

Все это было совершенно невинно, но Мовпен заметил, что монах и Серафин перекинулись быстрым взглядом. И без того в этой истории с прекрасной незнакомкой было много таинственного, и ее конец вовсе не нравился Мовпену, а тут еще этот монах… Королевский шут решил выйти и посмотреть, куда отправится черноризец.

Но в тот момент, когда Мовпен направился к дверям, Серафин вскочил с места и, встав на пороге, спросил:

– Куда вы?

– Хочу посмотреть, куда направился этот монах!

– Да вам-то какое дело?

– А такой уж пришел мне каприз!

– Ну уж нет! Вы выиграли у меня столько денег и хотите удрать? Сначала дайте мне реванш!

– Завтра с удовольствием.

– Нет, сейчас же!

– Извиняюсь, но мне некогда! – сухо ответил Мовпен и хотел пройти, однако Серафин решительно загородил ему дорогу.

– Посторонись! – крикнул Мовпен, обнажая шпагу.

– Сначала мой реванш.! – ответил паж, тоже обнажая оружие.


XVIII

По блеску глаз Серафина Мовпен понял, что ему удастся выйти, лишь переступив через труп пажа. Это еще более увеличивало нараставшие опасения шута за своего государя, которого надо было во что бы то ни стало поскорее разыскать.

– Посторонись! – еще раз крикнул он.

– Сначала реванш!

– Я дам его тебе потом!

– Нет, сейчас же!

– В последний раз: посторонись! – крикнул Мовпен, угрожая шпагой.

Но вместо ответа Серафин парировал удар и сам стал в позицию.

– Да ты, видно, хочешь, чтобы я убил тебя! – крикнул Мовпен.

– Нет, я хочу только реванша! – ответил паж.- Я очень упрям!

Мовпен бешено набросился на Серафина; однако в тот момент, когда шут короля Генриха сделал решительный выпад, Серафин умело отскочил в сторону, и шпага Мовпена воткнулась в дверь. Конечно, паж герцогини воспользовался этим и, приставив острие своей шпаги к груди Мовпена, заставил последнего отступить и выпустить рукоять.

– Я мог бы убить вас,- сказал он,- но к чему бесполезная жестокость? Мне кажется, мы столкуемся и так. Прежде всего я нахожу, что вашей шпаге удобнее всего торчать в двери, так что оставим ее там! А затем присядем и вы дадите мне реванш!

У Мовпена не было выбора, и приходилось подчиниться. Серафин подвел его к столу, уселся, взял шпагу в правую руку, а кости – в левую, и игра возобновилась.

Теперь счастье решительно отвернулось от Мовпена: Серафин выигрывал каждую партию!

– Однако! – воскликнул паж.- Теперь я всегда буду играть левой рукой – мне везет гораздо больше!

– Мсье Серафин,- сказал Мовпен,- когда вы отберете у меня весь выигрыш, вы отпустите меня?

– Видите ли, собственно говоря, мне ужасно нравится ваше общество, мсье Мовпен.

– Да, но у меня… дело…

– Во всяком случае у вас много времени. Я должен отыграть у вас по крайней мере дюжину пистолей!

– Позвольте мне попросту отдать их вам!

– Нет, я хочу играть!

– Ну, так будем пить по крайней мере!

– Да вина-то нет.

– Но я хочу вина!

– Ну так, если хотите, отправляйтесь в погреб и достаньте сами! – иронически ответил Серафин.

Мовпен взял одну из свечей и спустился в погреб.

– Ты очень разочаруешься, милочка! – пробормотал ему вслед Серафин.- Из погреба нет другоговыхода!

Вскоре Мовпен показался из погреба, но вместо бутылок он держал в руках грандиозный жбан.

– Однако! – воскликнул Серафин,- И вы рассчитываете выпить все это?

– Может быть! – ответил Мовпен, подходя к столу, но вместо того, чтобы поставить жбан на стол, неожиданным движением выплеснул его содержимое в лицо Серафину.

Паж, ослепленный и растерявшийся, вскрикнул и схватился за лицо, выпустив шпагу. Тогда Мовпен наступил на нее, охватил обеими руками шею Серафина, полузадушил его и бросил на пол. Затем, засунув ему в рот платок, чтобы помешать кричать и звать на помощь, он связал ему руки своим поясом, засунул его под стол и, схватив шпагу, быстро выбежал из кабачка…

Тем временем король плавал в блаженном тумане.

Пройдя по коридору, как указал ему Серафин, и постучавшись в дверь, Генрих III очутился в маленьком будуаре, погруженном в ласкающую полутьму. Приглядевшись, король увидел на оттоманке белокурую женщину, предмет своих страстных грез. Правда, она опять была в полумаске, но ее костюм был достаточно прозрачен, чтобы король мог судить о ее привлекательности.

Движением руки незнакомка подозвала к себе короля, и он сейчас же подошел к оттоманке, опустился на колени и благоговейно приник к ее руке. А затем… затем наступила пора сладкого тумана. Любовный лепет, взаимные признанья, ласки, сначала такие стыдливые, потом все более и более смелые, а в конце концов блаженная пропасть страсти поглотила короля и заставила его забыть обо всем на свете.

Прошел час. Наконец незнакомка вырвалась из объятии влюбленного короля.

– Пора,- с каким-то страхом воскликнула она,- я должна идти!

– О, еще минутку! – простонал Генрих.

– Нельзя, возлюбленный мои! Завтра мы опять увидимся, но теперь мы должны расстаться! Пусть вот это будет тебе памятью обо мне! – и с этими словами незнакомка взяла с окна букет цветов и подала его королю.

Генрих III с благодарностью поднес цветы к устам и произнес:

– О, какой запах! Но завтра мы непременно увидимся?

– Непременно, непременно! Но теперь, повелитель мой, ты должен дать мне еще обещание: побудь здесь, пока я не уйду совсем! О, пожалуйста, побудь здесь еще четверть часа, и затем ты свободен!

Королю оставалось только подчиниться такому несложному желанию. В последний раз сомкнулись их уста. Затем незнакомка накинула плащ и вышла из комнаты, тогда как король кинулся на оттоманку и, прижимая к лицу букет цветов, принялся вспоминать блаженство проведенных минут.

А незнакомка, в которой читатель, конечно, узнал герцогиню Монпансье, эту "женщину-дьявола", выйдя из дома, остановилась на минуту и произнесла с дьявольской улыбкой:

– Пусть же теперь Господь ищет заместителя французскому королю, потому что трон очень скоро станет вакантным!


XIX

Чтобы читатель мог понять эти слова герцогини Монпансье, мы должны вернуться к тому моменту нашего рассказа, когда несчастный Жак принялся истерически кричать, что он – действительно сумасшедший. Как мы уже упоминали, в этот момент на дороге показался монах, который, услыхав вопли юноши, подошел к нему и сказал:

– Очень часто, сын мой, то, что люди считают сумасшествием, является просто игрой злых духов. Мне не раз удавалось исцелять одержимых; расскажи мне, чем ты страдаешь, и, быть может, я помогу тебе!

В этот момент на крыльце показалась герцогиня Монпансье; услыхав последние слова монаха, она воскликнула:

– Исцелите его, батюшка, я буду вам крайне признательна! Ведь это мой самый любимый паж!

О, какой сладкой болью отозвались эти слова в сердце влюбленного Жака!

Монах принялся расспрашивать юношу, что в сущности вызывает его отчаяние, и затем сказал:

– Твое горе, сын мой, очень легко поправимо! У меня для этого много средств. Начнем с молитвы! Куда направляется ваша госпожа? В Шато-Тьерри? Отлично! Ну, так пойдемте со мною пешком туда, молодой человек, и я постараюсь вылечить вас заклинаниями!

Герцогиня Монпансье с удовольствием согласилась на предложение монаха-заклинателя, и Жак отправился с ним. По дороге монах совершенно не давал есть Жаку, объясняя, что духи легче всего овладевают человеком на сытый желудок. Зато молитвами он кормил его сверх меры, объясняя также, на какие только шутки пускаются демоны, чтобы смутить сердце верующего. Так, он, монах, совершенно уверен, что Жак-Амори никогда в жизни не видывал короля Франции, а ему представляется лишь злой дух, принявший облик государя; вследствие всего этого нервное состояние Жака ко времени прибытия в Шато-Тьерри еще усилилось до чрезвычайности.

Прибыв в город, монах-заклинатель свел Жака в какой- то дом, стоявший на самой окраине города. Там они прошли задами в сурово обставленную комнату, единственным украшением которой было резное изображение какого-то святого. Здесь монах усадил Жака и сказал ему:

– Я надеюсь, сын мой, что мои молитвы помогли тебе и дьявол отошел от тебя. Я ведь уже говорил, что демонискуситель нередко принимает человеческий образ, чтобы ввести в заблуждение испытуемого. Теперь остается последнее испытание. Встань и молись этому святому, сын мой! Только он может дать тебе окончательное исцеление!

С этими словами монах ушел, заперев за собою дверь, а Жак стал пламенно молиться святому.

Вдруг послышался легкий треск; святой отодвинулся в сторону, и на его месте образовалось светлое пятно, в котором Жак увидал какую-то женщину, раскинувшуюся на кушетке, и мужчину, стоявшего перед нею на коленях. Хотя женщина лежала спиной к Жаку, но юноша сразу узнал в ней свою хозяйку, герцогиню Монпансье. Когда же мужчина поднял голову, то Жак увидел, что это – король Франции, Генрих III.

Злоба, ревность – все вместе ударило в виски Жаку. Он вскочил с колен, чтобы броситься на счастливую парочку, но вдруг резной святой вновь занял свое место, и видение исчезло. В комнате воцарилась прежняя полутьма. Жак кинулся ниц на землю и опять стал пламенно молиться, чтобы Господь избавил его от дьявольского наваждения.

Прошло еще некоторое время, раздался скрип отпираемого замка, и в комнату вошел монах.

Жак с истерическим криком бросился ему навстречу:

– Батюшка! Я опять видел короля!

– Бедный мой сын! Король находится в Сен-Клу, ты не мог видеть его! Давай помолимся вместе, и, может быть. Господь вое же поможет тебе!

Монах опустился на колени рядом с Жаком, и они принялись молиться. Вдруг резкое изображение святого снова сдвинулось в сторону, и опять Жак увидел сцену, еще более соблазнительную, чем прежняя. Это заставило всю его кровь еще бурнее вскипеть в жилах; он хотел кинуться на призрак короля, но в тот же момент святой снова занял прежнее положение, и опять видение скрылось без следа.

– Я опять видел его!

– Где? – удивился тот.- А я не видел ничего!

– О, а я видел его очень хорошо… слишком хорошо!

– В таком случае, сын мой, твое положение действительно опасно, и надо будет употребить крайнее средство! Слушай меня внимательно, сын мой! Пустынники Фиванды сильно страдали от злых демонов, принимавших человеческие образы, и святых отцов приводило в отчаяние, что молитвы не помогали им прогнать наваждение. Тогда одному из самых святых старцев было видение, научившее, как отогнать демона. Для этого надо было иметь освященный кинжал и этим кинжалом поразить демона в человеческом образе. Тогда влияние чар пропадало навсегда. У меня, по счастью, имеется такой кинжал. Вот возьми его, сын мой, и в случае повторения видения поступи по совету святых отцов!

С этими словами монах передал Жаку кинжал, и юноша судорожно ухватился за его рукоять.

Прошло еще немного времени, и вдруг стена раздвинулась совершенно, открывая широкий проход. Через эту щель было видно короля, лежавшего на оттоманке и прижимавшего букет к лицу.

Жак вскочил и издал дикое рычанье.

– Что с тобою, сын мой? – спросил монах.

– Разве вы не видите… вот… вот там!

– Я вижу стену и резное изображение святого, сын мой, больше ничего!

– А я вижу демона, принявшего образ короля!

– Ну, так тебе остается лишь поступить по указу святых отцов: вонзи ему кинжал в сердце!

Жаку не надо было дважды повторять это. С бешеным рычанием ринулся он на "призрак" дремавшего короля.


XX

Выбежав из кабачка, Мовпен бросился прямо к домику, в котором скрылся король. Дверь была по-прежнему заперта, и напрасно королевский шут стучался – никто не отзывался на его стук.

Сознавая, что ему не взломать массивной двери, Мовпен решил поискать, нет ли в доме доступа с другой стороны. Он еще ранее заметил, что с одной стороны дом был обнесен садом. Правда, последний был окружен забором, но не настолько высоким, чтобы в случае крайней нужны нельзя было перелезть через него. Мовпен, конечно, сделал это и, попав в сад, увидел освещенное окно. Подбежав к нему и заглянув туда, он увидел, что король лежит на оттоманке и, видимо, спит. Мовпен остановился в затруднении: как знать, может быть, красавица на минуту вышла за чем-нибудь в соседнюю комнату, и едва ли король поблагодарит за такое вмешательство в интимнейшие моменты жизни?

Вдруг Мовпен с изумлением увидал, что часть стены раздвигается. В отверстие показалось бледное, возбужденное лицо Жака, и чей-то голос произнес:

– Вонзи ему кинжал в сердце!

Не помня себя, Мовпен вскочил в окно и обрушился прямо на Жака, стремглав несшегося с обнаженным оружием на короля. Затем, со всего размаха ткнув несчастного монашка шпагой в грудь, он крикнул:

– А, предатель! Видно, я вовремя попал!

Монашек упал, обливаясь кровью. Но ни крик Мовпена, ни шум падения тела Жака не разбудили короля, который продолжал безмятежно спать, прижимая букет к лицу.

Однако Мовпену некогда было задумываться над этим, так как сейчас же в комнату вскочил монах-заклинатель; откинув рясу и обнажив шпагу, он засучил рукава, вытащил шпагу из ножен и кинулся по всем правилам фехтовального искусства на королевского шута.

– А, так, значит, вас было двое! – воскликнул шут, приготовляясь отразить атаку.- Монах-то, как видно, фальсифицированный!

Действительно, по всем ухваткам в мнимом монахе чувствовалась привычка к оружию. Но и Мовпен фехтовал неплохо, и лжемонах сразу увидел, что ему не так-то легко будет совладать с этим противником.

Действительно, Мовпен понимал, что ему необходимо убить своего противника, так как только это могло гарантировать королю безопасность. Монах ведь мог кликнуть сообщников, которые, наверное, бродят где- нибудь поблизости, и тогда с Генрихом быстро порешат. Это сознание заставляло шута быть особенно осторожным и изобретательным.

Сражаясь, он, конечно, не переставал болтать и шутить, как того требовала рыцарская мода того времени.

– А вы недурно фехтуете! – сказал он противнику, отбивая какой-то хитрый финт.- Готов поручиться, что вы, ваше преподобие, обучались ратному делу не в монастыре.

Лжемонах не отвечал, стараясь поскорее найти какоенибудь слабое место Мовпена, чтобы покончить с ним.

Но шут бился на диво, продолжая:

– Да-с, вы – военный человек, убей меня Бог! Мне даже кажется, что я видел вас где-то: может быть, в Блуа в обществе герцога Гиза или… Ага! Вы ранены!..

Лжемонах с бешенством крикнул:

– Это пустяки!

– Так вы хотели прикончить короля, милый мой? – продолжал шут.- Ну хорошо, что я пришел вовремя!

– Нет,- гаркнул лжемонах,- вы явились слишком поздно,- и с этими словами он сделал такой стремительный выпад, что шпага Мовпена сверкнула вбок, оставляя открытым все его тело.

Но, видно, не суждено было королевскому шуту окончить свои дни в этот момент. Шпага лжемонаха попала в пряжку, скользнула по полированной стали, сверкнула вбок, разорвала камзол, однако не тронула тела шута. В то же время Мовпен быстро перевернул шпагу в своей руке и ударил ее рукояткой, словно палицей, монаха по голове с такой силой, что тот рухнул на землю. Мовпен сейчас же наступил ногой на его шпагу и приставил свою к его горлу. Затем он оглянулся на короля: тот продолжал спать по-прежнему!

Тогда Мовпен принялся рассуждать:

"У этого субъекта могут быть соучастники, которые вдруг явятся к нему на помощь. А между тем король спит. Вероятно, его опоили чем-нибудь, и в случае, если к лжемонаху прибудет подкрепление, мне придется защищать и свою жизнь, и королевскую. Это может оказаться мне не под силу. Конечно, жестоко убивать лежачего и безоружного, но… раз нет иного выхода…"

И, не задумываясь долее, Мовпен нажал на шпагу, и та с глухим хряском вонзилась в горло лжемонаха. Тот вздрогнул, конвульсивно забился, однако сейчас же затих.

– Так-с, с этим покончено! – сказал Мовпен, убедившись, что открытые глаза лжемонаха окончательно погасли.

Затем он подошел к Жаку. Последний не был мертв, он еще дышал, хотя с большим трудом и прерывисто. Тогда королевский шут взял монашка, приподнял его и прислонил к стене. Жак на секунду открыл глаза, но сейчас же закрыл их снова. Его губы слабо прошептали:

– О, герцогиня… О, несравненная Анна!

– Вот как? – пробормотал Мовпен.- Да ведь это – целое откровение! Так вот откуда пришла вся беда? Ну, дружочек, тобой надо непременно заняться, чтобы выходить и потом узнать все подробности этой интриги!

Затем шут подошел к королю. Генрих III по-прежнему крепко спал. Мовпен окликнул его, затем осторожно дернул за руку, наконец с силой потряс за плечо, однако король не просыпался!

– Гм… вот так сон! – пробормотал шут.- Это наводит на размышления!

Он выдернул из королевских рук букет и понюхал его. Должно быть, запах цветов чем-нибудь поразил его, так как шут неодобрительно покачал головой и затем поднес букет к пламени свечи. Нежные лепестки свернулись, затрещали и вдруг вспыхнули, распространяя удушливый запах. Мовпен выбросил букет за окно и снова пробормотал:

– Так! Теперь все окончательно понятно! Этой штучкой усыпили короля…

Стон Жака заставил его оглянуться: глаза монашка были открыты и, видимо, молили о чем-то.

Мовпен взял со стола графин воды, налил полный стакан и поднес к бледным устам Жака, приговаривая:

– Пей, милый мой, я буду очень рад, если это поможет тебе! Я сам очень хотел бы, чтобы ты остался жить, но в данный момент не могу заниматься тобою, так как мне надо позаботиться о своем повелителе!

Оставив Жака, Мовпен снова подошел к королю и внимательно поглядел на него. Что делать с этим бесчувственным телом? Конечно, хорошо было бы дать ему подышать свежим воздухом, по как?

Мовпен подумал-подумал, потом решительно взвалил короля себе на спину и выскочил с ним в окно.

Но напрасно шут таскал на себе короля по всему саду: Генрих не приходил в себя. А ведь оставаться здесь с ним долее было опасно! Каждый момент могли прийти сообщники. Что делать тогда?

Но как спасти короля? Сам Мовпен еще мог перелезть через стену сада, но перетащить короля было ему не под силу. И он стал искать какого-нибудь выхода из сада. После продолжительных поисков ему удалось набрести на калитку, скрытую искусно расположенными кустами. Она была заперта, но это показалось шуту сравнительно пустяковым препятствием. Он бережно свалил короля на землю и принялся ковырять петли калитки своим кинжалом.

Вдруг по другую сторону стены послышался какой-то шум. Мовпен прекратил работу и замер в ожидании.


XXI

Шум, который слышал Мовпен, происходил от стука чьих-то сапог; видно, около стены сада бродили два-три человека. Чтобы узнать по голосу, кто это – друзья или враги, Мовпен приложил два пальца к губам и тихо свистнул. В ответ на это из-за ограды послышался знакомый голос, проворчавший:

– Тысяча бомб! Значит, там все-таки кто-то есть? Тогда Мовпен быстро вскарабкался на стену и тихо окликнул:

– Герцог Крильон! Какое счастье!

Действительно, это был герцог Крильон. Он видел, как король вышел из замка в сопровождении Мовпена и неизвестного пажа, и из скромности не стал следить за ним, а только заметил направление, куда они пошли. Когда же король вскоре не возвратился, верный своим принципам Крильон отправился на розыски. Указания нескольких горожан и двух солдат помогли герцогу ориентироваться; он поблагодарил горожан и взял с собою солдат. Вот каким образом он очутился около таинственного дома. Увидав Мовпена, он сейчас же спросил:

– Где король?

– Здесь.

– Жив и здоров?

– Да, но он с трудом избежал смертельной опасности. Его усыпили и хотели убить. Я вовремя ворвался, чтобы помешать этому. Теперь он спит. Я взвалил его на плечи и вытащил сюда, но не мог перетащить через ограду. Подробности мне некогда рассказывать; бога ради, перелезайте скорее сюда и помогите мне!

Крильон при помощи солдат поспешно перескочил в сад и первым делом кинулся к королю, чтобы выслушать его сердце и дыханье. Затем, обратившись к Мовпену, он спросил:

– Кто покушался на короля?

– Монашек, которого король приказал отодрать в Сен- Клу. С ним был еще другой, переодетый монахом.

– Вы убили обоих?

– Второго – да, а первого опасно ранил. Но дело сейчас не в этом; надо решить, как нам быть с королем. Ввиду того, что с уст монашка сорвалось имя герцогини Анны, можно с уверенностью сказать, что вдохновителями покушения были Гизы.

– Это я мог бы сказать и без того! – заметил Крильон.

– Значит, дом принадлежит им, и с минуты на минуту можно ждать, что они явятся сюда,- продолжал Мовпен.- Значит, короля надо скорее унести прочь отсюда!

– Нет, это было бы ошибкой! – возразил Крильон.- Вопервых, нельзя поднимать тревогу, которая непременно возникнет в замке, когда увидят короля в таком виде, а во-вторых, если люди герцога Гиза бросятся за нами в погоню,-то на открытом месте нам будет гораздо труднее отразить их. Поэтому короля надо перенести обратно в дом и там ждать, пока он проснется.

– Но, быть может, дом кишит врагами!

– А на что же здесь я? Чтобы встретить их лицом к лицу! – просто ответил Крильон.- Да, наконец, в комнате мы можем принять все меры, чтобы отразить нападение! – сказав это, он крикнул солдатам: – Оставайтесь пока там, и если я кликну вас, перелезайте через стену и бегите ко мне! Ну-с,- обратился он снова к Мовпену,- беритесь за короля и давайте отнесем его обратно в комнату!

Они донесли короля до дома; Мовпен вскочил в окно, принял голову короля и помог Крильону уложить Генриха на оттоманку. Затем шут сказал:

– Ну, раз вы здесь, герцог, я могу заняться этим несчастным и перевязать его раны.

– Как? – буркнул Крильон.- Вы хотите спасти этого подлого цареубийцу?

– А как же? – ответил шут.- Ведь если этот мальчик выживет, то он сможет дать очень интересные показания перед парламентом и довести лотарингских принцев до плахи!

– Черт возьми! Вы это ловко придумали! – пробурчал герцог.

– Каждый делает, что может! – скромно ответил Мовпен и, вооружившись платком, принялся тампонировать рану монашка Жака.

Уже начинало светать, когда Генрих III открыл глаза. В первый момент он никак не мог понять, где он находится. Между тем в комнате не было ни малейших следов кровавой ночной борьбы. Труп лжемонаха был вынесен в другую комнату, Жак – тоже, кровь тщательно вымыта.

Мало-помалу память стала возвращаться к королю. Он вспомнил, что белокурая женщина просила его побыть четверть часа в комнате после ее ухода.

– Ну конечно,- вслух проворчал король,- я заснул, а это животное Мовпен даже не подумал разбудить меня! Наверное, он спокойно вернулся в замок или запьянствовал в каком-нибудь кабачке!

– Ни то, ни другое, государь! – ответил Мовпен, который вошел в комнату, заслышав голос своего повелителя.

– Да как же это ты дал мне проспать столько времени? – накинулся на него король.

– Для этого у меня было два веских основания,- спокойно ответил Мовпен.- Во-первых, нужно не раз подумать, прежде чем решиться разбудить короля, да еще такого, который вечно жалуется на бессоницу, а во- вторых, ваше величество было слишком трудно разбудить!

– Что ты говоришь? Я всегда очень чутко сплю!

– Да, так чутко, что мне пришлось битый час таскать ваше величество на плечах, а пока вы изволили спать, я около вас убил полтора монаха!

– Шут,- крикнул король,- я не люблю глупых шуток, когда говорю серьезно!

– Да ведь и я говорю совершенно серьезно! – и с этими словами Мовпен откинул портьеру.

Король взглянул и, вдруг побледнев, отшатнулся: в соседней комнате лежал труп человека, одетого в монашескую рясу.

– Я говорю "полтора монаха" потому, что другой еще совсем маленький, да и убит-то он лишь наполовину! – произнес шут.

– Но где же это ты разделался с ними? – спросил король с дрожью в голосе.

– Здесь.

– Пока я спал?

– Вот именно. А когда я покончил с этими господами, я взял ваше августейшее тело к себе на плечи и потащил прогуливаться по саду!

– Мовпен,- крикнул король,- если ты позволяешь себе вышучивать меня, я велю отодрать тебя плетьми!

– Вы сделали бы лучше, государь, если бы пожаловали мне хорошенькое именьице, важный чин, несколько тысчонок пистолей да орден на шею!

– Но послушай…

– Во Франции много коннетаблей, которые сделали гораздо меньше, чем я, для спасения монархии!

– Да что ты, собственно, сделал?

– Я ткнул шпагой человека, избравшего августейшее тело вашего величества ножнами для своего кинжала!

– Да, это правда! – произнес чей-то серьезный голос из соседней комнаты.- В эту ночь король был на волосок от смерти!

– Крильон! – воскликнул король. Действительно, это был герцог, который, перескочив через труп монаха, вошел в комнату.

– Да! – продолжал герцог.- Господин Дюзес вправе говорить, что спас монархию!

Король расширенными от ужаса глазами поочередно смотрел то на Мовпена, то на Крильона.

А последний подошел к королевскому шуту и сказал, взяв его за руку:

– Несколько дней тому назад вы непочтительно обошлись со мною, но я так доволен вами теперь, что прощаю вам!

– Господи, герцог,- ответил Мовпен,- вот что мне дороже всякого ордена!

– Еще бы! – наивно подтвердил герцог.- Дружба Крильона на улице не валяется!

– Да объясните же мне наконец, что тут произошло! – воскликнул король.

– Чрезвычайно простая вещь, государь:, вы взяли из рук белокурой красавицы букет цветов, а так как цветы были осыпаны наркотическим порошком, то вы и заснули, вдыхая их аромат. Тогда белокурая женщина натравила на вас монашка, и, не вбеги я вовремя в комнату, у Франции не было бы теперь короля!

– А если вы, ваше величество, узнаете, кто эта белокурая женщина,- сказал Крильон,- то окончательно перестанете удивляться!

– Как же зовут эту женщину?

– Ее зовут Анна Лотарингская, герцогиня Монпансье, государь! – ответил Крильон.

– Женщина-дьявол! – пояснил Мовпен.

– Королева баррикад! – упавшим голосом пробормотал Генрих III.- Вот он, сон!

Роман IX КОРОЛЕВА БАРРИКАД

I

Через неделю после смерти герцога Анжуйского король Генрих III сидел у себя в Лувре. За его креслом вытянулись герцоги Крильон и д'Эпернон, перед королем стояла королева-мать, бледная, застывшая в ледяном спокойствии. Хотя Генрих не раз просил ее сесть, но она предпочла остаться стоять.

– Итак, государь,- сказала она,- вы вызвали меня! Я жду.

– Государыня-мать,- ответил король,- я хотел извиниться перед вами в присутствии этих господ, которых считаю своими вернейшими слугами, в том, что так долго не делал попыток воспользоваться вашими мудрыми советами.

– Сын мой,- ответила королева,- я всегда готова прийти к вам на помощь советом, но только не поздно ли теперь? К сожалению, слишком многое произошло во время моего заточения в Амбуазе и господствования ваших миньонов.

– Они умерли, государыня-мать!

– Умерли, но оставили прискорбное наследство вашему величеству!

– Какое наследство?

– Народную ненависть!

Генрих и бровью не повел в ответ на это, а спокойно сказал:

– Государыня, я знаю, чем можно заставить народ образумиться! Этого не долго ждать, и если парижане вздумают отказать мне в повиновении, я… им не завидую!

Королева-мать не без удивления посмотрела на сына.

– Пора уже нам открыть глаза,- продолжал король,- и обратить внимание на интриги Лотарингского дома.

– Но ведь я уже давно обращала ваше внимание на это, государь,- не без иронии заметила Екатерина.

– Я совершил ошибку, поверив дружбе герцога Гиза и не приняв достаточных мер предосторожности против адской изобретательности его сестрицы, герцогини Монпансье! О, вы еще не знаете, государыня-мать, на что дерзнула эта женщина в Шато-Тьерри!

– Я все знаю,- спокойно возразила Екатерина.- Я даже знаю, что монах, ставший орудием ее рук, не умер.

– Да,- ответил Генрих,- я приказал врачу сделать все, чтобы спасти этого человека. Когда он окончательно оправится, то предстанет перед парламентом!

Королева-мать пожала плечами.

– Парламент всецело предан Лотарингскому дому!

– Меньше, чем своему законному государю?

– Хотела бы я, чтобы это было так! Значит, вы, ваше величество, предполагаете арестовать герцогиню? А когда именно?

– Завтра после возвращения из Сен-Дени, потому что вы. наверное, не забыли, что завтра назначено перенесение останков моего возлюбленного брата!

– Государь! – с бесконечной грустью сказала Екатерина.- Вы вызвали меня к себе, чтобы заняться политикой. Так забудем же на это время наши семейные скорби! Ведь тело Франсуа набальзамировано, и с его похоронами можно обождать.

– А для чего бы это?

– Государь, у меня дурные предчувствия относительно этой поездки в Сен-Дени. Вообще, по-моему, вы совершили громадную ошибку: сменить Лувр на Сен-Клу, Сен-Клу на Шато-Тьерри. Король должен быть в Лувре и никогда не покидать этого дворца, потому что там бьется истинный пульс государственной жизни. Ведь, когда хозяина нет, слуги распоряжаются по-своему в оставленном им жилище. В то время как вы были далеко от Парижа, Гизы безраздельно царили в нем.

– Их царству настал конец, государыня! Согласно показаниям монаха, герцогиню будут судить и присудят по крайней мере к пожизненному заключению.

Королева снова пожала плечами и сказала:

– Государь, если бы вы захотели послушать меня, вы взяли бы двадцать преданных вам гвардейцев, поручили бы их герцогу Крильону и приказали бы ему отправиться с ними к дому герцогини Монпансье, чтобы арестовать ее и отвести в Лувр, где найдется ублиетта, в которой герцогиня может просидеть до тех пор, пока у Валуа не будет наследника!

– Нет, это не годится,- возразил король,- я хочу, чтобы ее законно судили!

– Тогда поторопитесь с этим, государь, потому что завтра может оказаться слишком поздно: герцогиня успеет поднять против вас весь Париж!

– Но Париж совершенно спокоен!

– И море бывает спокойно перед бурей, а ведь гарнизон Лувра так слаб!

– О,- улыбаясь сказал король,- у меня найдется, чем подкрепить его! Не хотите ли посмотреть сами? – и король пригласил мать подойти к открытому окну.


II

В то время как происходил этот разговор, Мовпен занимался своими любовными делишками. Хотя он отнюдь не отличался не только красотой, но даже и привлекательностью, он все же имел значительный успех у женщин. Это объяснялось его ловкостью и умом, пленявшим придворных дам так же, как молоденьких гризеток Латинского квартала. В последнем-то и обретался в данный момент Мовпен.

Как-то еще перед отъездом из Парижа он познакомился с хорошенькой модисточкой, по имени Перина. Они провели вместе весь вечер, ужинали в кабачке, а потом гризетка разрешила Мовпену проводить ее к ней на квартиру. Она занимала скромненькую комнату на улице Львы Святого Павла. Эта комната помещалась под самой крышей и освещалась единственным, довольно большим окном, напоминавшим слуховое. Обстановку комнаты составляли кривой стол, хромоногая табуретка и довольно удобная кровать. Но Мовпен, подобно другим посетителям Перины, нашел, что там имеется все, что нужно…

После первого посещения Мовпен бывал у Перины не раз, но затем король вернулся в Сен-Клу, оттуда отправился в Шато-Тьерри, и некоторое время Перина не видала своего дружка. Она уже примирилась с мыслью, что не увидит его больше никогда, и Мовпен заранее предвкушал, с каким восторгом встретит она его теперь. Он терпеливо шел по улице Святого Антония, как вдруг какой- то горожанин толкнул его.

– Болван! – крикнул Мовпен, который, как дворянин, не мог допустить, чтобы какой-то горожанин без церемонии толкнул его.

Горожанин извинился, торопливо запахнул плащ, распахнувшийся при толчке, и поспешно прошел далее. Но, как ни быстро было это движение, Мовпен заметил, что под ним у горожанина виднеется рукоять пистолета.

Через некоторое время на Мовпена, бывшего, очевидно, в мечтательной задумчивости, налетел второй горожанин. Мовпен ткнулся локтем в его живот и попал на что-то твердое, что могло быть опять-таки только ложем пистолета.

"Однако! – подумал королевский шут.- Да они все вооружены!"

Он принялся с любопытством наблюдать за вторым горожанином и заметил, что тот нагнал первого, обменялся с ним таинственным знаком, и затем они пошли вместе. На ближайшем перекрестке к ним подошли еще двое, и все вчетвером отправились далее, свернув на улицу Львы Святого Павла.

"Великолепно! Ведь нам по дороге!" – подумал Мовпен.

Посреди улицы четверо горожан остановились и постучались в дверь дома, бывшего как раз по соседству с домом, где жила Перина. Вскоре дверь открылась, и горожане вошли в дом.

Мовпен прошел немного дальше и стал осторожно наблюдать за домом. Он обнаружил, что к этим же воротам все время небольшими группами стекаются горожане, точно так же, как и первые, после условного стука проникавшие внутрь.

Мовпен почувствовал, что тут кроется что-то необычное. Расспросив одного из прохожих и узнав, что этот дом принадлежит мессиру Рошибон, одному из шестнадцати вождей лиги, Мовпен поспешно поднялся на чердак к Перине.

Последняя встретила королевского шута радостным возгласом и сейчас же обвила его шею руками, подставляя для поцелуя свои свеженькие щечки. Мовпен расцеловал их, но затем, не говоря ни слова, подставил к окну стол, вскарабкался на подоконник и с легкостью кошки выпрыгнул на крышу.

– Да что ты делаешь? – в ужасе воскликнула Перина.

– Тише! – ответил Мовпен.- Я хочу посмотреть на звезды и узнать, не собирается ли дождь!


III

Говорят, что плохо сложенные люди отличаются ловкостью: отсюда поговорка "ловок, словно обезьяна". К Мовпену можно было всецело применить ее. С поразительной уверенностью он скользнул по отлогой крыше, добрался до самого края ее и здесь прилег, заглядывая во двор соседнего дома.

На этом дворе росли высокие деревья, ветви которых достигали крыш обоих домов. Около деревьев небольшими группами прогуливались шестнадцать горожан, все время поглядывавших на дом, как бы в ожидании кого-то.

"Ну, раз они ждут, подожду и я!" – сказал себе Мовпен.

Мало-помалу надвигалась ночная тьма. Вдруг в окнах надворного флигеля дома Рошибона загорелся свет, и Мовпен увидел зал с длинным, накрытым сукном, столом, вокруг которого стояло шестнадцать стульев.

Шестнадцать! А ведь столько же было вождей в лиге! Мовпен сейчас же учел это и понял, что перед ним разыгрывается нечто очень важное. Он стал внимательнее рассматривать убранство зала и обнаружил при этом, что в нем имелось еще и семнадцатое сиденье в виде большого кресла, обитого золотой парчой, какое не часто встретишь в доме обыкновенного горожанина.

Вдруг в ворота кто-то с силой постучался, и тотчас же из дома выбежали двое слуг; они открыли ворота и пропустили нарядный портшез; из последнего вышла какая-то замаскированная дама.

Шестнадцать горожан с низкими поклонами приветствовали новоприбывшую, и Мовпен подумал:

"Твоя маска для меня совершенно прозрачна! Я знаю, что ты – герцогиня Монпансье, женщина-дьявол!"

Вскоре ему пришлось убедиться, что он не ошибся: женщина вошла в дом, за нею последовали горожане, и когда, войдя в зал и заняв золоченое кресло, она сняла маску, то действительно оказалось, что под нею скрывалась герцогиня Монпансье.

Теперь Мовпену показалось весьма необходимым узнать, о чем будут говорить в собрании. Поэтому он поспешно взобрался вверх по крыше и вскочил в комнату Перины.

Последняя с изумлением встретила это новое появление и спросила дрожащим голосом:

– Да откуда вы?

– Слушай-ка, крошка,- сказал Мовпен,- наверное, у тебя найдутся простыни?

– Конечно!

Ну, так дай мне парочку простынь и ножницы! – он достал из кошелька золотую монету, бросил ее на стол и прибавил: А вот это тебе за убытки!

– Да на что вам это нужно? – спросила Перина, теряясь все больше.

– А вот увидишь! – ответил ей Мовпен. Вооружившись ножницами, он принялся разрезать грубое полотно простынь на узенькие полоски.

– Но что вы делаете? – снова спросила Перина. Мовпен принялся связывать между собою отдельные полоски и ответил:

– Ты же видишь, что я приготовляю спускную лестницу.

– Да на что она вам?

– Чтобы слезть в соседний двор.

– Значит, вы уже хотите уйти от меня?

– Дурочка! Если бы я хотел уйти, я вышел бы через дверь!

– Но в таком случае… зачем?

– Я уронил кольцо и хочу достать его.

– О, вы просто смеетесь надо мною!

– Может быть, но… тебе уж придется удовольствоваться пока этим объяснением!

Через четверть часа простыни Перины превратились в довольно прочный канат с узлами. Привязав один конец его к ножке кровати Перины, Мовпен взял другой в зубы, снова выбрался па крышу, заглянул через край ее, убедился, что во дворе никого нет, и скользнул на землю. Быстро проскользнув по двору, он подошел к дереву, росшему у самых окон надворного флигеля, и с ловкостью обезьяны взобрался на него. Здесь, тщательно укрывшись в густой листве, Мовпен притаился и стал смотреть и слушать.

Герцогиня председательствовала на собрании вождей лиги, но за ее креслом стоял еще один человек, которого Мовпен раньше не видел. Присмотревшись к нему, королевский шут не утерпел, чтобы не пробормотать вполголоса:

– Да ведь это герцог Гиз!

– Он самый! – ответил чей-то шепот над самым ухом Мовпена.

Королевский шут настолько был уверен, что находится в полном одиночестве здесь, на дереве, и так был поражен этим неожиданным голосом, что в первый момент чуть не свалился с сучка. Обернувшись, он увидел, что немного выше его на соседнем сучке сидит еще какой- то человек, лицо которого нельзя было разобрать в этой тьме.

Конечно, первым делом Мовпен схватился за кинжал и обнажил его.

– Тише,- остановил его таинственный сосед,- этого вовсе не нужно! Я не замышляю ничего дурного против вас!

– Но кто же вы?

– Я друг!

– Чей?

– Во-первых, ваш, а во-вторых – короля Франции!

Мовпен облегченно перевел дух.


IV

Оправившись от первого смущенья, Мовпен быстро обрел вновь свой обычный иронический тон.

– Простите, сударь,- сказал он,- хотя час и место плохо выбраны для взаимных представлений, но не соблаговолите ли вы все-таки сообщить мне, с кем я имею честь беседовать?

– С одним из ваших друзей,- ответил незнакомец.

– Извините, но я не могу узнать ваш голос!

– Это вполне понятно, так как вы никогда не слыхали его.

– Значит, вы не можете быть моим другом!

– Наоборот, мсье Мовпен!

– Как? Вы знаете меня?

– Еще бы, черт возьми!

– В таком случае, ваше имя?

– Когда-нибудь я назову вам его, но в данный момент… не находите ли вы, что у нас есть чем позаняться? – и незнакомец указал рукой на освещенные окна зала, где Анна Лотарингская собиралась открыть заседание.

– Вы правы,- согласился Мовпен,- будем слушать! Они оба напрягли свой слух и зрение.

– Господа парижские горожане,- начала Анна Лотарингская, обращаясь к шестнадцати вождям лиги,- в течение трех дней я думала, что трон вакантен!

– Вот как! – пробормотал незнакомец на ветке.

– Но,- продолжала герцогиня,- порою божественная справедливость запаздывает…

– Да неужели! – фыркнул в свою очередь и Мовпен.

– И так случилось, что Валуа все еще существует, продолжая погружать королевство в океан беззакония!

Одобрительный ропот горожан покрыл фразу герцогини. Она между тем продолжала.

– Настало время Франции восстать и расправиться по справедливости с Лувром!

– Ей-богу,- пробормотал Мовпен,- хотел бы я, чтобы король послушал эту прекрасную проповедь!

Поднялся один из горожан. Это был сам сир де Рошибон, самый влиятельный вождь лиги, которому парижане подчинялись с безграничной, слепой покорностью.

– Ваше высочество,- сказал он,- мы готовы. Нам не хватает только вождя!

– Вот вам вождь! – и Анна указала на герцога Гиза.

– Но нам нужен еще предлог, чтобы начать бой! – продолжал сир де Рошибон.

– Ну вот еще! – заметил другой горожанин.- Для этого достаточно сущего пустяка – например, того, чтобы королевский солдат задел горожанина!

Незнакомец наклонился к уху Мовпена и шепнул:

– Пока они подыскивают предлоги, недурно было бы сыграть с ними хорошенькую штуку. Вот мы с вами сидим здесь и слушаем. Между тем было бы совершенно достаточно, чтобы все происходящее видел и слышал только один из нас, так как он мог бы передать все в точности другому. А этот другой тем временем сбегал бы в Лувр, добился бы свидания с королем и привел бы сюда герцога Крильона с сотенкой гвардейцев, с помощью которых можно было бы арестовать сразу всех шестнадцать вождей лиги, герцогиню Монпансье и герцога Гиза!

– О, это было бы очень недурно! – согласился Мовпен.

– Ну, раз вы разделяете мое воззрение, то… что же мешает вам отправиться и сделать все это?

– А, так это я должен быть "другим"?

– Ну конечно! Мне ведь не суметь добиться пропуска, и пройдет слишком много времени, пока я разыщу кого- нибудь, кто возьмет на себя труд известить короля о происходящем.

– Сударь! – подумав, сказал Мовпен.- Нарисованный вами план, ей-богу, очень нравится мне, но… мне невольно пришло в голову странное соображение…

– Странное? А ну-ка!

– Я подумал, а вдруг, в то время как я побегу в Лувр, все эти господа спокойно разойдутся по домам?

Незнакомец рассмеялся тихим, сухим смешком.

– Господин Мовпен,- сказал он,- вы утверждаете меня в моем мнении, что вы умный человек!

– Премного благодарен!

– Вы умеете так ловко подойти к самому тонкому подозрению, что на вас и обидеться нельзя. Я понял вас! Но не бойтесь, с моей стороны вас не ждет предательство: в этом вы уверитесь сейчас же, как только я назову вам свое имя,- и незнакомец, нагнувшись к уху Мовпена, что- то шепнул ему.

Должно быть, имя незнакомца звучало как-нибудь особенно, потому что, услыхав его, Мовпен вторично чуть не свалился с дерева. Затем он, не говоря ни слова, скользнул с дерева, перебежал через двор, поспешно взобрался по веревочной лестнице в комнату Перины, пробежал мимо пораженной гризетки и сломя голову кинулся вниз по лестнице.

В Лувр он вошел как раз в тот момент, когда король пригласил мать подойти к открытому окну.

Екатерина высунулась и при свете луны увидела, что по берегу Сены, по направлению к Лувру, тянулась какая- то темная змея, вспыхивавшая порою металлическими блестками и издававшая глухой, размеренный шум. Это был целый полк, медленно двигавшийся по молчаливому Парижу.

– Что это? – спросила королева-мать.

– Это восемь тысяч швейцарцев, которые подкрепят мой гарнизон,- ответил король.- При их помощи я сумею держать парижан в повиновении!

– Но в таком случае у вашего величества имеется лишнее основание немедленно захватить Гизов!

– О, у нас имеется достаточно времени для этого!

В этот момент дверь распахнулась, вошел Мовпен и произнес:

– Государь, если вы дадите мне герцога Крильона с несколькими десятками гвардейцев, то все эти швейцарцы вовсе не понадобятся. Я могу указать место, где в данное время находятся герцог Гиз, герцогиня Монпансье и шестнадцать вождей лиги, злоумышляющие на жизнь и корону вашего величества!


V

Мовпен думал, что король сейчас же начнет расспрашивать его. Но Генрих III отнесся к сообщению своего шута совершенно безучастно и сказал:

– Готов держать пари, что Мовпен хочет посоветовать мне то же самое, что и вы, государыня! – Он подошел к окну и сказал: – Посмотри-ка, Мовпен, какие прелестные войска!

– О, да, государь, швейцарцы имеют отличный вид, это правда, но… но все-таки не следовало бы пренебрегать угрозами горожан взять штурмом Лувр и низложить ваше величество!

– А, так они замышляют это? – равнодушно ответил Генрих.Ну так, значит, они – сумасшедшие или просто еще не видели моих швейцарцев! – и король снова стал любоваться солдатами, которые теперь повзводно входили в Луврские ворота.

Крильон потерял терпение.

– Так что же прикажете, ваше величество? – спросил он, подходя к королю.

– Ничего,- – ответил Генрих.

– Как ничего, государь? – воскликнул герцог.

– Милый мой Крильон, в данный момент у меня имеются более серьезные занятия, чем забота о каких-то глупых заговорщиках. Прежде всего надо разместить на постой швейцарцев…

– Этим займется мсье д'Эпернон, государь!

– О, да,- с радостью отозвался д'Эпернон, чрезвычайно боявшийся, как бы ему, в силу его нового звания полкового командира швейцарцев, не было поручено арестовать герцога Гиза.

– А затем,- продолжал Генрих,- не следует забывать, что завтра – день похорон моего брата!

– Но это ровно ничему не помешает, государь,- заметила Екатерина.

– Ах, господи, ваше величество! – с нетерпением возразил король.- Кто может поручиться, что эти горожане не окажут сопротивления? А ведь если ночью начнется бой…

– Ну, так солдаты покажут горожанам, что значит бунтовать!

– Да, но нельзя будет завтра похоронить брата!

– Государь, прежде всего надо заботиться о короне, а потом…

– Государыня, у меня имеются швейцарцы!

– Но чего же колебаться в таком случае?

– Если бой начнется ночью, завтра нельзя будет устроить похороны…

– Так их отложат!

– Это невозможно: я уже назначил начало печальной церемонии на девять часов утра. Мы с отцом Василием сегодня все решили, кающиеся готовы, монахи тоже. Поэтому оставим горожан мирно составлять свой заговор и отложим политические заботы на послезавтра.

Крильон и Мовпен скорбно переглянулись. Королева- мать, не говоря ни слова, повернулась и вышла из комнаты, сделав Крильону какой-то знак.

Тогда герцог подошел к Генриху и сказал:

– Значит, у вашего величества нет для меня приказаний на сегодня?

– Нет никаких, добрый мой Крильон!

– Тем лучше, государь, потому что я устал и отправляюсь спать.

– Покойной ночи, друг мой Крильон!

Герцог ушел. Тогда к королю подошел Мовпен и сказал:

– Покойной ночи, государь.

– Как? И ты тоже хочешь спать?

– У меня любовное свидание, государь!

– Ну, так надо идти… Но будь осторожен, друг мой Мовпен! Вспомни, что случилось со мною в Шато-Тьерри!

– О, ведь я не король! Покойной ночи, государь!

– Покойной ночи, милочка!

Мовпен ушел.

Тогда король обратился к д'Эпернону и сказал ему:

– Удивительно, как все они – и королева, и Крильон, и Мовпен – в один голос хотят, чтобы яарестовал герцога Гиза!

– Но, может быть, они не совсем неправы, государь? – осторожно заметил тот.

– Нет, они неправы. Когда располагаешь восемью тысячами швейцарцев, не к чему арестовывать герцога Гиза. Его просто надо вытурить из Парижа, только и всего. Кроме того, я раздумал судить герцогиню; я просто попрошу ее выехать в Нанси, только и всего.

– А если она откажется, государь?

– Ну, так у меня имеются мои швейцарцы! Пойдем-ка, посмотрим на них во дворе!

В это время королева-мать увлекла в соседней комнате Крильона в амбразуру окна и сказал ему:

– Герцог! На моего сына опять нашел приступ слабости, когда надо рискнуть навлечь на себя его гнев ради пользы монархии. Надо отважиться на крупную игру…

– Я очень люблю крупную игру,- заметил Крильон.

– Надо сделать то, чего не хочет государь…

– Вашему величеству угодно…

– Мне угодно, чтобы вы последовали за мсье Дюзесом,- она показала рукой на Мовпена,- и арестовали всех заговорщиков!

– Ну что же, это очень просто! – ответил Крильон.- Вы покажете мне дорогу, мсье Мовпен?

– Да я только за этим и пришел,- ответил шут короля и тут же подумал про себя:

"На кой черт быть королем Франции, если тебя не слушают?"


VI

Мовпен довел Крильона с тридцатью гвардейцами до начала улицы Львы Святого Павла и здесь остановился.

– Ну-с, где это? – спросил Крильон.- Которую дверь надо высадить?

– Никакую,- ответил Мовпен.- Прежде всего обратите внимание на то, что я вам скажу. Из дома ведь имеются два выхода, так что стоит нам начать ломиться в один, как все птички упорхнут через другой. Значит, первым делом надо разделить наш отряд на две части и занять оба выхода. Затем нет никакой нужды ломать дверь, раз ее можно открыть. Я опять заберусь туда и без шума впущу вас. Кроме того, в доме сира де Рошибона находится мой приятель, и если мы поднимем шум, то горожане могут обнаружить его присутствие и расправиться с ним по- свойски. А этого человека следовало бы поберечь!

– Да? Кто же это такой?

Мовпен наклонился к уху Крильона и шепнул ему что- то. Крильон вздрогнул, подавил радостное восклицание и сказал:

– Ну, значит, наше дело выиграно! Он один стоит целой армии!

– Теперь подождите меня! – сказал Мовпен и пустился вверх по лестнице дома, где жила Перина.

Гризетка сидела на кровати и лила горькие слезы по поводу неожиданного исчезновения милого дружка. Увидев его, она вскочила с возгласом радости и сказала, обвивая его шею руками:

– Ну, теперь уж ты не уйдешь, нет!

– А вот посмотрим! – ответил Мовпен, проворно высвободился из ее объятий и выскочил на крышу.

Перед тем как спуститься во двор, он прилег на край крыши и заглянул в окна надворного флигеля. Двор по- прежнему был пустынен, в окнах надворного флигеля по-прежнему виднелся свет, и по-прежнему герцогиня Монпансье вела заседание. Только герцога Гиза уже не было видно.

– Черт возьми! – пробормотал шут.- Уж не ушел ли он? А я-то представлял себе, как уютно и спокойно будет герцогу Гизу в Венсенской крепости!

Затем Мовпен скользнул по веревке вниз во двор и подкрался к дереву, на ветке которого остался его "приятель". Однако последнего уже не было здесь. Напрасно Мовпен озирался по всем сторонам – нигде не было видно характерного силуэта незнакомца. Но искать его ему было некогда, так как из дома донесся голос герцогини, произнесший:

– Ну, господа, раз все готово, то разойдемся теперь и будем завтра каждый на своем посту.

Мовпен подбежал к воротам, поднял железный брус, распахнул створки и крикнул:

– Сюда!

Тогда Крильон и гвардейцы вошли во двор. В то же время в комнате, где собрались заговорщики, поднялась страшная суматоха. Сир де Рошибон подбежал к окну и спросил:

– Кто здесь?

– Слуги короля! – ответил Крильон и приказал запереть ворота и обнажить шпаги.


VII

Что же сталось с "приятелем" Мовпена?

Когда горожане, под председательством герцогини Монпансье, обсудили все подробности "дня баррикад", Рошибон торжественно провозгласил герцога Гиза вождем инсургентов. Но герцог ответил:

– Я очень благодарен вам за честь, друзья мои, но, чтобы я мог принять начальство над вами, надо, чтобы вы сначала восстали, воздвигли первые баррикады и принялись настойчиво требовать моего руководства. Тогда меня не смогут обвинить в желании ниспровергнуть своего царственного кузена: я только уступлю желаниям народа!

– Это правда! – согласились горожане.

– Теперь дело только за предлогом,- продолжал Гиз.- Но я уже говорил вам, что предлог можно найти во всем. Заведите ссору с королевским солдатом, а там уже дело пойдет само собою! Ну, а теперь до свиданья! Мне тоже нужно отдать кое-какие распоряжения!

Герцог вышел из зала, однако направился не к воротам, выходившим на улицу Львы…, а в сад, дверка которого выходила в переулок.

Сделав десяток шагов по саду, герцог вдруг остановился, услыхав, что кто-то следует за ним по пятам. Он обернулся и увидел, что какой-то замаскированный незнакомец поспешно догоняет его. Гиз положил руку на эфес шпаги и, остановившись, спросил:

– Кто вы? Что вам надо?

Вместо ответа замаскированный обнажил свою шпагу.

– Сюда! Ко мне! – крикнул герцог.

– Разве вы такой трус, герцог? – насмешливо спросил незнакомец.- Ведь вы же видите, что я один!

– Тогда скажите, кто вы?

– А вы не будете звать на помощь? Ну, так вспомните: десять лет тому назад мы бились с вами так же, как собираемся биться теперь, и вы оставили меня полумертвым на пороге кабачка Маликана!

– Генрих Наваррский! – вскрикнул Гиз.

– Он самый!

– Ну, так в позицию, черт возьми, в позицию! – и герцог Гиз с озверением ринулся на Генриха.

– Дорогой герцог,- иронически сказал последний,- как видите, я сделал большие успехи в фехтовании, потому что теперь легко парировал финт, которым десять лет тому назад вы уложили меня плашмя!

– А вот отпарируйте-ка этот! – с бешенством крикнул герцог, делая новый выпад.

– Как видите: сделано! Зато у меня имеется для вас хорошенький прием, которого вы еще не знаете, но я покажу его вам лишь после того, как мы вдвоем поговорим. Согласитесь, что положение складывается так… Ах, вам не везет сегодня! – прервал сам себя король наваррский, парируя новый выпад Гиза.Ну-с, король Карл IX умер, герцог Анжуйский умер, у короля Генриха III нет детей, и парижане хотят низложить его. У наваррского короля – вашего покорного слуги – тоже нет детей, и если бы он умер, то корона была бы обеспечена для вас…

– Это правда!

– Так вот-с, подумайте только, как хорошо было бы для вас, если бы вам удалось сейчас прирезать меня! Тогда вам не надо было бы обращаться за помощью к мятежникам- горожанам.

– Вы совершенно правы, кузен, и я постараюсь устроить свои дела именно таким образом!

Сказав это, герцог Гиз снова пустился на один из страшных финтов, но его шпага снова ткнулась в пустое пространство.

Теперь роли переменились. Генрих Наваррский утвердился в позиции и повел в свою очередь такую стремительную атаку на герцога, что тому пришлось перейти в оборонительную тактику и отступать шаг за шагом. Три раза шпага Генриха Наваррского обагрялась кровью герцога Гиза, и в конце концов герцог оказался прижатым к маленькой дверке, выходившей в переулок.

– Ага! – сказал Генрих Наваррский.- Знаете что, кузен, я пригвожу вас к этой дверке, вот как крестьяне делают с хищными птицами!

Шпага наваррского короля с бурной стремительностью неслась прямо к сердцу Гиза, и у последнего не было ни времени, ни удобного положения, чтобы успеть отразить выпад. Тогда в нем вдруг проснулась страшная жажда жизни. Умереть теперь, когда он почти уже касался рукою короны!

В первый раз в жизни герцог Гиз почувствовал, что такое страх. Он нагнулся немного вперед и затем с адской силой ударился спиною о дверку. Шпага Генриха уже касалась его груди, но от сильного удара собачка дверного замка поддалась, дверь раскрылась, и Гиз полетел кувырком. Однако инстинкт самосохранения удесятерил его ловкость. Он вскочил на ноги и с силой захлопнул дверь, так что замок снова защелкнулся. Затем он бросился бежать и остановился лишь на улице Святого Антония.

Вдруг он услыхал характерный шум, с которым обыкновенно двигается воинский отряд. Кто это был? Горожане, совершающие обход своего квартала? Или солдаты короля?

Герцог кинулся к ближайшему дому и приник в стенном выступе, скрываемый тенью. Отсюда он увидел, что это был Крильон с гвардейцами. Герцог видел далее, как Крильон разделил своих людей на два отряда и занял ими оба выхода из дома Рошибона. Тогда герцог понял все и пустился бежать к заставе Святого Антония, где был пост милиции горожан, людей, всецело преданных лиге, заклятых врагов короля.

Герцог крикнул им.

– Люди короля хотят арестовать Рошибона и вождей горожан! Пойдемте со мною! Скорей! – и Гиз повел их на помощь дому, который Крильон собирался взять приступом.


VIII

Услышав голос Крильона, герцогиня Монпансье вскочила с полной решимостью и ощупала рукоятки двух пистолетов, торчавших из-за ее пояса. Затем она приказала: "Заприте двери! Мы будем сопротивляться!" – но тотчас же, видя нерешительность горожан, прибавила:

– Вы искали предлога, чтобы восстать на короля? Этот предлог теперь налицо!

Ее слова воодушевили горожан, и они принялись баррикадировать двери. Когда это было сделано, Рошибон высунулся из окна и спросил:

– Что вам нужно?

– Прежде всего нам нужно, чтобы вы положили оружие! – ответил Крильон.

– Мы парижские горожане, вооруженные на защиту святой лиги, и оружия не положим! – возразил Рошибон.

– Даже вопреки приказанию короля?

– Даже вопреки его желанию!

– Затем мы требуем выдачи герцога Гиза,- продолжал Крильон.

– Его нет среди нас!

– И герцогини Монпансье!

– Мы отказываем!

– В таком случае,- сказал гвардейцам Крильон,- взломайте двери, ребята! – и, взяв из рук одного из солдат аркебуз, герцог собственноручно принялся выламывать дверь.

Сир де Рошибон скрылся из окна, но на его месте появился другой горожанин; последний прицелился и выстрелил в Крильона. Пуля скользнула по панцирю герцога и рикошетом убила гвардейца, стоявшего рядом.

– Черт возьми, дело обещает быть жарким! – воскликнул Мовпен и, выхватив из-за пояса пистолет, положил на месте горожанина, не успевшего еще отойти от окна.

Оба эти выстрела и оба трупа послужили сигналом к началу битвы. В то время как гвардейцы и горожане обменивались выстрелами через окна, Крильон вооружился топором и, не обращая внимания на град пуль, сыпавшийся на него, выламывал дверь. Та вскоре поддалась, гвардейцы ворвались в дом и столкнулись на лестнице с горожанами. Начался ожесточенный бой врукопашную.

Услыхав звуки выстрелов, гвардейцы, оставленные Крильоном у другого выхода, перелезли через ограду и кинулись на помощь товарищам. Их повел замаскированный человек, при виде которого Мовпен радостно воскликнул:

– Слава Богу! Мы получаем знатную подмогу!

Мовпен уже получил жестокий удар прикладом по голове, но, хотя был весь окровавлен, все же сражался как лев.

Лестницу приходилось брать с большим трудом. На стороне горожан была выгода позиции, так как всегда удобнее отражать сверху атаку, идущую снизу. Кроме того, в случае нужды они могли прятаться за двери, а гвардейцы шли открытой грудью вперед. Тем не менее горожанам, хоть и медленно, приходилось отступать.

Сам Крильон не счел нужным обнажить шпагу, потому что, как он говорил, для каких-нибудь лигистов достаточно и приклада. И действительно, мушкет, которым он с адской быстротой вращал над головами горожан, то и дело стремительно опускался вниз, и каждый раз один, а то и двое лигистов падали наземь, чтобы больше не встать.

Вдруг из рядов горожан выдвинулась стройная фигура герцогини Монпансье. Анна бесстрашно выдернула из-за пояса пистолет, прицелилась в Крильона и спустила курок. Правая рука герцога беспомощно повисла, а аркебуз с шумом покатился на пол.

– Промахнулись! – иронически крикнул герцогине Крильон.Чтобы вывести меня из строя, надо целиться в сердце, герцогиня! А то ведь в случае нужды я могу стать и левшой! – и действительно, неустрашимый Крильон вооружился шпагой и принялся прокладывать ею себе дорогу вперед.

Тут на помощь подоспел замаскированный с пятнадцатью гвардейцами, и лестница была быстро очищена. Бой перешел в комнаты, и каждую из них приходилось брать приступом.

– Вперед, друзья мои, вперед! – кричал Крильон, подбодряя своих людей.- Надо поскорее расправиться со всем этим сбродом! Только не убивайте герцогини: кровь женщин приносит несчастье!

– Воину,- да,- заметил замаскированный,- но только не палачу!

– А! – зарычала герцогиня, выхватывая второй пистолет.- Я знаю этот голос! – и она выстрелила в замаскированного.

Но тот пригнулся, и пуля просвистела мимо. В то же время замаскированный сделал гигантский скачок вперед, ураганом развеял поредевшие ряды защитников герцогини, схватил прекрасную Анну поперек тела и сказал:

– Да-с, прелестная кузиночка, теперь мы не в Анжере!

– Он, вечно он! – прохрипела с пеной у рта Анна. Из тридцати гвардейцев у Крильона теперь осталось около половины, но зато и горожан тоже было лишь семь-восемь. С пленением герцогини дело было закончено. Часть горожан сдалась, остальные были перебиты.

– Мы победили! – крикнул Крильон, однако Мовпен заметил ему:

– Нет еще пока! Послушайте-ка! – и он показал рукой по направлению к улице, откуда слышался глухой шум голосов.

Это была городская милиция, которую Гиз привел на помощь лигистам, осажденным в доме Рошибона.

Пришлось думать о защите, так как Крильону с товарищами самим предстояло теперь стать осажденными. Герцог и замаскированный, то есть наваррский король, принялись быстро разрабатывать план защиты. Они распорядились, чтобы гвардейцы баррикадировали двери мебелью и трупами павших.

– Ну а я,- сказал Мовпен.- отправлюсь к королю и потребую от него швейцарцев на помощь!

С этими словами он проворно выскочил из окна. растолкал растерявшихся горожан, с молниеносной быстротой взобрался на крышу по своей лестнице из простыни и вскочил в комнату Перины.

При начавшейся перестрелке Перина упала в обморок. Мовпен оттолкнул прочь ее тело, быстро скинул камзол и кинулся на улицу с обнаженным кинжалом, крича, что люди короля хотят убить его. Горожане, действительно, приняли его за одного из своих и дали пройти.


IX

В это время король занимался расквартированием швейцарцев. Он занял для них половину Лувра, не стесняясь того, что некоторые из занимаемых помещений принадлежали другим. Но часть солдат все же принуждена была расположиться прямо на дворе.

Вообще теперь все во дворе было занято швейцарцами. Король сразу проникся к ним необычайным доверием и поручил им всю охрану как внешних выходов, так и личных апартаментов. Поэтому, когда окровавленный Мовпен подошел* воротам Лувра, то застал там швейцарцев.

Часовые имели приказ никого не пропускать. Однако Мовпену было некогда, и потому он закатил солдату здоровую затрещину и прошел. Подбежали другие швейцарцы, хотели арестовать дерзкого, но Мовпен дрался как остервенелый звереныш, пуская в ход и кулаки, и ноги, и даже кинжал. При этом он отчаянно вопил, так что его крики наконец услышал король, бывший с Эперноном на противоположном конце двора. Король подошел к борющимся и, узнав Мовпена, крикнул:

– Ба, да это ты!

Швейцарцы отпустили Мовпена. Тогда тот с негодованием сказал Генриху:

– Государь, ведь это по крайней мере странно, что надо убить швейцарца, чтобы добраться до вас!

– Как? – грозно крикнул король.- Ты убил моего швейцарца?

– Не велика беда! – дерзко ответил Мовпен.- Скоро у вас перебьют их много! Народ ведь строит баррикады!

На встревоженные расспросы короля Мовпен в нескольких словах пояснил, как было дело: Король, внимательно слушавший его, недовольно проворчал:

– Вот к чему приводит неповиновение! Крильон сам виноват, пусть теперь разделывается как знает!

– Но, государь,- с отчаянием воскликнул Мовпен,- если я не потороплюсь привести герцогу помощь, его убьют!

– Ну вот еще! Он такой знаменитый боец!

– Да ведь горожан не менее трехсот! Государь, государь, неужели вы дадите спокойно прирезать такого верного слугу, как герцог Крильон?

– Ну что же,- сказал Генрих, подумав,-поищи в Лувре гвардейцев, и, если найдешь их, возьми с собою.

– Да где мне их искать? Дайте мне швейцарцев, двор ведь переполнен ими!

– Да ты с ума сошел, милый мой! Чтобы я стал жертвовать своими лучшими солдатами? Чтобы я стал подставлять их под ножи дурацких горожан?

– Хорошо, государь,- крикнул ему Мовпен,- оставьте швейцарцев для себя, я же пойду умирать рядом с Крильоном! – и, растолкав часовых у входа, он снова бросился бежать туда, где Крильон выдерживал жаркий бой.

Из пятнадцати гвардейцев осталось только десять, но и эти десять стоили сотни, так как отчаянность положения удесятерила их мужество. Чтобы сходить в Лувр и вернуться обратно, Мовпену надо было по крайней мере три четверти часа. В течение этого времени Крильон и Генрих Наваррский творили чудеса, нагромождая горы трупов. Но численность горожан все же давила их, заставляя постепенно отступать. Однако, отступая, Крильон и Генрих Наваррский не, выпускали из рук герцогиню Монпансье. Генрих поручил ее гвардейцу, сказав ему:

– Если она сделает попытку к бегству, убей ее на месте! Мало-помалу волна взбешенных горожан вытеснила Крильона с товарищами из первого этажа, и им пришлось укрыться во втором. В этот момент появился Мовпен. Горожане приняли его за одного из своих и пропустили на лестницу, а там Мовпен уже сумел проложить себе дорогу шпагой.

– Король не дает швейцарцев, ему жаль их! – сказал он Крильону.

– Ну что же, надо умереть или победить! – спокойно произнес Генрих Наваррский.

– Нет, государь,- возразил Крильон,- мы должны спасти вас, иначе трон окончательно станет вакантным! Я знаю, как нам спастись! – и он повел Генриха и Мовпена в угол, где находилась под охраной гвардейца герцогиня Монпансье.- Вот! – сказал он.Панцирь, который может предохранить от стали и свинца!

Генрих понял его мысль и схватил герцогиню на руки. Анна вскрикнула, и горожане смущенно прекратили огонь, опасаясь попасть в пленницу!

В тот же момент началось героическое отступление, которое можно уподобить только классическим примерам из древней истории. Генрих Наваррский нес герцогиню на руках, Крильон шел рядом, держа шпагу в левой руке, Мовпен же держал кинжал у горла герцогини и время от времени приговаривал:

– Если вы не пропустите нас, я убью ее!

Горожане растерянно расступались, пропуская этих троих и вместе с ними нескольких гвардейцев, единственно уцелевших из всего отряда. Народ рычал, бесновался, неистовствовал, но все опасались за свое божество, за свой идол, и наши герои хотя и медленно, но неуклонно подвигались все вперед к Лувру.

На выход с улицы Львы… им понадобился целый час. На улице Святого Антония в них выстрелили из аркебуза, и пуля положила на месте гвардейца. Тогда Крильон быстрым движением поднес шпагу к груди герцогини, и толпа испуганно закричала:

– Не стреляйте, не стреляйте!

До берега Сены они добрались довольно благополучно, но тут на них опять было совершено нападение. Толпа осмелела, заметив, что ни Мовпен, ни Крильон не собираются привести в исполнение свою угрозу. Почти у самых ворот, Лувра толпа сделала последнюю ожесточенную попытку отбить герцогиню, и это удалось после отчаянного сопротивления наших героев, из которых только один Генрих Наваррский каким-то чудом остался цел и невредим. Зато из гвардейцев уцелело лишь три-четыре человека. Мовпен был весь изранен, а Крильона настолько изрешетили, что, когда калитка луврского двора с шумом захлопнулась за ними, неустрашимый герцог без сил упал на руки Мовпена,сказав:

– По-видимому, на этот раз со мною кончено! Когда этот великий воин сомкнул усталые очи, по Лувру глухим шумом понеслась мрачная весть:

– Крильон умер! Умер великий Крильон!


Х

На следующее утро в Париже не видно было ни малейших следов происшедшего в течение ночи. Вскоре после того, как наши герои спаслись за луврской решеткой, разразился отчаянный грозовой проливень, а ведь известно, что парижане, не боясь ни холодного, ни горячего оружия, никогда не могли устоять против дождя. Поэтому небесная буря смирила народную, потоки дождя смыли следы крови, под утро полиция и стража подобрали трупы, и с утра город имел свой обычный вид: купцы открыли свои лавочки, ремесленники, как ни в чем не бывало, пошли по мастерским, и все взялись за повседневный труд.

Шум дождя и раскаты грома не дали королю Генриху III заснуть всю ночь; когда же до него дошла весть, что Крильон умер, он уже совсем не мог заснуть, глубоко раскаиваясь, что пожалел швейцарцев, потерял лучшую опору своего трона. Однако известие о смерти герцога оказалось неверным. Правда, вследствие большой потери крови Крильон впал в такой глубокий обморок, что его долго не удавалось привести в чувство, но все же королевские врачи объявили, что они рассчитывают спасти пострадавшего.

Король облегченно перевел дух, когда ему сообщили об этом, и приказал ежечасно подавать бюллетени о состоянии здоровья герцога. Однако сам он не пошел к нему, а остался у себя.

Утром король подошел к окну, распахнул его, вдохнул свежий воздух и приказал пажу позвать Мовпена. Последний явился минут через пять. Он был весь перевязан вдоль и поперек и прихрамывал. При виде его король принял строгий вид и сказал:

– Ага, видите, куда заводит неповиновение королевской воле!

Мовпен ничего не ответил и, подойдя к другому окну, стал смотреть на Сену.

Король несколько смягчился и продолжал:

– А ведь между тем я достаточно ясно сказал тебе и Крильону, чтобы вы оставили в покое горожан! Мовпен опятьтаки ничего не ответил.

– Как чувствует себя Крильон? – спросил Генрих.

– Плохо,- угрюмо ответил Мовпен.

– Как ты думаешь, выживет он?

– Я не врач, государь.

– А что говорят врачи?

– Они говорят, что у вашего величества остались швейцарцы для защиты трона.

– Слушай-ка ты! – крикнул рассерженный король.- Да знаешь ли ты, что позволяешь себе недостаточно почтительно отвечать своему королю?

– Не знаю,- ответил Мовпен.- Я так страдаю от ран, что не могу взвешивать свои слова. Вашему величеству угодно приказать мне что-нибудь?

– Нет.

– В таком случае, ваше величество, извините меня! – Мовпен прихрамывая направился к двери.

– Куда ты?

– Пойду лягу спать. Я провел всю ночь у кровати герцога Крильона.

– Ты очень страдаешь?

– Господи! Ведь у меня кожа не так толста, как у швейцарцев, и я не герой.

– Мовпен!

– И раны заставляют меня настолько страдать, что я прошу разрешения удалиться в отцовский замок.

– Как? Ты хочешь покинуть меня?

– Мне надо вылечить свои раны, государь.

– Но ты можешь с полным успехом вылечить их в Лувре!

– Нет, государь, луврский воздух нездоров для раненых. Кроме того, во дворце нет больше для меня места! Я даже в своей собственной комнате застал швейцарца!

– Но все это временно… Швейцарцы будут расквартированы в Париже!

– О, это будет большой ошибкой со стороны вашего величества! В конце концов, восемь тысяч человек вовсе не много для защиты осажденной крепости…

– Ты бредишь? Какой крепости?

– Да Лувра!

– Но кто же будет осаждать мой дворец?

– Граждане Парижа, государь.

– Ты с ума сошел, Мовпен!

– Возможно, что уже сегодня начнется потеха, и вы сами понимаете, что в осажденной крепости такие слабые и беспомощные, как мы с Крильоном, только мешают…

– Мовпен! – строго сказал король.- Довольно шуток!

– Да я вовсе не шучу, государь, тем более что я перестал быть шутом!

– Как? Ты… перестал?

– Ну да! Я уступаю дурацкий колпак любому из швейцарцев.

На этот раз король вместо того, чтобы рассердиться, только расхохотался и сказал:

– Послушай, Мовпен, ты вовсе не так уж ранен, как представляешься, и отлично мог бы сесть на лошадь, чтобы сопровождать меня в Сен-Дени.

– Зачем?

– Да разве ты забыл, что сегодня похороны моего брата?

– А, так вы отправляетесь туда? Ну, так не забудьте позавтракать хорошенько, а то ведь от Сен-Дени до Сен-Клу очень далеко.

– Да я вовсе не собираюсь в Сен-Клу. Я вернусь в Лувр!

– Ко времени возвращения вашего величества Лувр будет взят! – холодно заметил Мовпен.

– Да ты с ума сошел, совсем с ума сошел! – раздраженно крикнул король.

В этот момент на улице послышался сильный шум, и король с Мовпеном, выглянув из окна, увидели, что к воротам Лувра подъехал отряд всадников человек в тридцать. На кирасах всадников ярко сверкали лотарингские кресты, впереди них ехал герцог Гиз.

– Ого! – сказал король.- Что это понадобилось кузену так рано в Лувре?

Подъехав к воротам, герцог повелительно заявил дежурному офицеру:

– Я хочу видеть короля!

– Король спит! – ответил офицер.

– Ну, так что же? – презрительно возразил Гиз.- Пусть его разбудят!

– Черт возьми! – пробормотал Мовпен.- Ручаюсь, что когда герцог Гиз станет королем, то не захочет, чтобы его будили в такую рань!

– Какой же страны королем станет он, по-твоему? – насмешливо спросил Генрих.

– Да, разумеется, Франции! – ответил Мовпен и, хотя король сделал гневливый жест, продолжал: – Однако раз вы не спите, государь, и пока еще правите Францией…

Генрих III высунулся из окна и крикнул:

– Войдите, кузен, я готов принять вас! Тогда ворота распахнулись, и герцог со спутниками въехали во двор.

– Государь,- сказал тогда Мовпен,- разрешите мне выйти в соседнюю комнату.

– Зачем?

– Я хочу послушать ваш разговор с герцогом Гизом и узнать, действительно ли вашему величеству угодно продолжать царствовать или вы предпочтете за лучшее отказаться от трона в пользу своего милого кузена Гиза?

И, не давая королю времени ответить, Мовпен скользнул в соседний кабинетик, тогда как король приказал ввести герцога.


XI

Гиз вошел в комнату к королю вооруженным с головы до ног, тогда как король был в утреннем камзоле и не имел при себе никакого оружия. Вдруг Генрих III вздрогнул и невольно отступил на шаг: ему вспомнился тот сон. в котором он видел себя монахом, тогда как в Париж въезжал другой король. Теперь Генриху показалось, что корольузурпатор его сна был снаряжен совершенно так же, как теперь герцог Гиз. Однако растерянность короля была лишь мгновенной. Как ни выродилась в его жилах кровь Валуа, но в ней оставалось еще достаточно родовой гордости и величия, чтобы помешать королю дрожать перед своим вассалом.

А герцог подступил к нему с угрожающей миной и неприлично громко первый начал разговор:

– Я пришел с жалобой к вашему величеству!

– Вот как? – ответил король и спокойно уселся в кресло.

– Люди вашего величества совершили этой ночью ряд преступлений! – продолжал герцог.

– Простите, герцог,- спокойно перебил его Генрих III,- я желал бы сначала получить от вас маленькое разъяснение. Вы хотели иметь у меня аудиенцию?

– Да, государь!

– От имени какой-то влиятельной особы?

– Нет.

– Странно! – ледяным тоном заметил король.- А я уже вообразил, что вы – посланник германского императора… Или испанского короля…

– Государь, мне не до шуток!

– Потому что, если герцог Лотарингский явился ко мне от своего собственного имени, значит, ему изменила память. Иначе он вспомнил бы, что с королем Франции говорят, лишь обнажив голову!

При этих словах тщедушная фигура Генриха III была полна такого королевского величия, его взор блестел такой повелительностью, что Гиз невольно смутился и, пролепетав что-то несвязное в свое извинение, снял шлем и положил его на ближайший стол.

– Затем,- продолжал Генрих III,- вы забываете еще, что к королю не входят с оружием!

Завороженный этим тоном, герцог отстегнул шпагу и положил ее около каски.

– А теперь говорите, в чем дело, кузен! На что вы жалуетесь?

– На ваших людей, государь.

– Потрудитесь выразиться точнее, герцог: провинились мои пажи, лакеи, шталмейстеры, гвардейцы или кто-нибудь другой?

– Ваши гвардейцы, государь.

– Они обошлись с вами без надлежащего почтения?

– Они поступили хуже: они предали огню и крови целый дом!

– А где это было? В Нанси?

– Нет, государь, в Париже.

– И этот дом принадлежал вам?

– Нет, государь, этот дом принадлежал сиру де Рошибону, парижскому горожанину.

– Ах, да, мне что-то говорили об этом!

– Убито по крайней мере сорок-пятьдесят горожан!

– А сколько гвардейцев?

– Не знаю, государь!

– Ну, так молодцы пострадали за дело. Я прикажу Крильону примерно наказать тех, кто выбрался целым из этой свалки.

– Но, государь, гвардейцами предводительствовал сам Крильон, и он-то и является причиной всего зла.

– Ну уж извините, я не могу поверить, чтобы такой человек, как Крильон, ни с того ни с сего ввязался в скверное дело. Как вообще все это произошло?

– Сир де Рошибон созвал нескольких друзей…

– Я слышал про это. И среди этих друзей была герцогиня Монпансье?

– Да, государь.

– И они занимались заговорами против короны?

– Это ложь!

– Так по крайней мере утверждает Крильон.

– Ну, так Крильон солгал! – дерзко крикнул герцог.

Король возразил с прежней флегмой и спокойствием:

– Если бы Крильон был в состоянии держать шпагу в руках, я посоветовал бы вам, герцог, отправиться и сказать ему это в лицо!

– Но, государь…

– К сожалению, Крильон прикован к кровати тяжкой раной!

– И вы, государь, верите ему?

– О, я ровно ничему не верю, а просто задаюсь вопросом: что могло понадобиться герцогине Монпансье в обществе простых горожан?

– Она обсуждала с ними вопросы, касающиеся интересов святой лиги!

– А, это другое дело!

– Поэтому я и явился просить у вашего величества примерного наказания виновных!

– Но, герцог, я, право, не понимаю: если бы все это случилось в Нанси, тогда ваше требование было бы вполне объяснимо, но все это случилось в Париже, а следовательно, вас это нисколько не касается!

– Государь! Обдумайте! Ведь я требую справедливости именем святой лиги!

– И совершенно напрасно, герцог, потому что для этого вы не облечены ровно никакой властью! Верховный вождь лиги – я сам!

Герцог позеленел от бешенства.

– Я еще не все сказал вашему величеству! Бок о бок с Крильоном дрался еще один человек, который…

– Ручаюсь, что это был мой шут! – добродушно заметил король.- Этот чертов сын Мовпен – страшный забияка и драчун!

– Нет, государь, кроме него тут был еще ожесточенный враг лиги, человек, отлученный папой, а именно – наваррский король!

– Да полно вам, этого не может быть! Наверное, наваррский король в данный момент занимается рассаживанием гороха в своем крошечном королевстве или смолением серой бочки для предстоящего сбора винограда.

– Государь, я категорически утверждаю, что наваррский король в Париже и прошлой ночью сражался рядом с Крильоном!

– Ну что же, в конце концов это понятно! Крильон и Анри всегда были добрыми друзьями.

– Как? Французский король находит понятным, что проклятый еретик вместе с королевскими приближенными перерезывает глотки парижским горожанам?

– Что же вы хотите, кузен?

– Я хочу, чтобы виновники вчерашних злодеяний были выданы горожанам, потому что, если это не будет сделано, народ восстанет!

– Да полно вам!

– К вечеру Париж будет усеян баррикадами!

– Ну, так что же? Я двину своих швейцарцев на Париж, и они сметут прочь все баррикады.

– Государь, берегитесь!

Генрих III встал с кресла, гневно подошел к Гизу и сказал, надменно закидывая голову:

– Берегитесь вы, герцог, и потрудитесь говорить со мною с большим почтением! Кроме того, могу преподать вам добрый совет: возвращайтесь-ка вы подобру-поздорову к себе в Нанси, и притом немедленно!

– А если я откажусь?

– Полно, герцог!.. Вассал не смеет отказаться исполнить приказание своего короля! – Генрих III, сказав это, позвонил и крикнул: – Мовпен!

Шут вышел из соседней комнаты.

Король приказал ему:

– Позови мне д'Эпернона. Он в прихожей.

Д'Эпернон вскоре же вошел. Тогда король сказал ему:

– Герцог д'Эпернон, в качестве полкового командира швейцарского полка вы являетесь заместителем герцога Крильона по командованию моей личной охраной. В качестве такого я приказываю вам арестовать герцога Гиза!

Генрих Гиз вскрикнул от ярости и кинулся за шпагой. Но Мовпен предупредил его движение и успел овладеть оружием раньше его. В то же время король хлопнул в ладоши и крикнул:

– Сюда, швейцарцы!

Двери немедленно распахнулись, и герцогнемедленно был окружен толпой вооруженных людей. Тогда и он крикнул:

– Ко мне, лотарингцы!

Но король пожал плечами и сказал:

– Вы хотите совершить непоправимую глупость, герцог. Я приказал арестовать вас из простой предосторожности, так как не хочу, чтобы парижане воспользовались вами как знаменем мятежа. Но, если вы попытаетесь оказать сопротивление моей воле, если хоть один из ваших людей обнажит оружие, вы подвергнетесь обвинению в государственной измене, и тогда…

– Тогда! – повторил герцог с пеной у рта.

– Тогда я немедленно прикажу парламенту собраться в этом самом зале, и через час вы будете обезглавлены перед воротами луврского дворца, куда вы только что имели дерзость войти, словно в завоеванную крепость!

Под сверкающим взглядом короля герцог Гиз невольно опустил глаза. Но он все же хотел попытаться еще раз убедить Генриха и сказал:

– Берегитесь, государь! Парижане обожают меня, они способны взять приступом Лувр, чтобы освободить меня!

– Ошибаетесь, кузен,- спокойно возразил король,- в тот самый момент, как рухнет первая калитка луврской ограды, ваша голова скатится с плеч!

При этих словах, сказанных категорическим тоном, герцог невольно почувствовал дрожь.

– Ну-с, господин д'Эпернон,- продолжал король,- отведите его высочество в одну из комнат и прикажите стеречь его там на виду. Да помните, что вы отвечаете мне за него головой! Ступайте!

Растерянный, испуганный, д'Эпернон увел герцога.

– Ах, куманек, куманек! – сказал Мовпен, впадая в прежний шутовской тон.- Из-за тебя я только пари проиграл!

– Какое пари и с кем? – спросил Генрих III.

– Я бился об заклад с самим собою, что вы, государь, во-первых, поблагодарите герцога Гиза за науку, а во-вторых, выдадите ему наваррского короля.

– Да где же наваррский король?

– Я здесь, государь! – послышался в ответ голос, и в комнату вошел Генрих Наваррский под руку с королевойматерью.


XII

Генрих III не мог удержаться от жеста изумления при виде этой парочки. Ведь ненависть Екатерины Медичи к мужу ее дочери Марго имела за собою и давность, и значительную почву.

Как же могло случиться, что теперь они вдруг обретаются в такой дружбе?

– Как? Вы… вместе? – пробормотал Генрих III.

– Сын мой,- ответила Екатерина,- я и наваррский король стали теперь друзьями!

– Друзьями? – воскликнул король.

– Да, сын мой, друзьями, и мне нетрудно объяснить вам, как это случилось. Мне пришлось слышать, как два рыцаря-крестоносца почувствовали друг к другу смертельную ненависть на почве соперничества в любви к прекрасной сарацинке. Однажды корабль, на котором находились оба рыцаря, потерпел крушенье, и враги вплавь добрались до острова, который оказался населенным дикими зверями. Как вы думаете, сын мой, что сделали оба врага?

– Наверное, они объединились для совместной борьбы с дикими зверями?

– Вот именно,государь.

– Но против кого понадобилось вам объединиться с наваррским королем?

– Против Лотарингского дома, государь!

– О, лотарингцы теперь мне нисколько не страшны! Их вождь арестован мною!

– Ну, так держите его крепко, государь, потому что, если ему удастся вырваться из плена, он поведет на Лувр парижан.

– Э, пустяки! У меня имеются швейцарцы! – равнодушно ответил Генрих III.

Екатерина, покачав головой, возразила:

– Государь, вы слишком долго не обращали ни на что внимания, чтобы заставить теперь трепетать народ перед своей энергией.

– Простите, государыня, но никогда не поздно стать снова господином!

– Увы, парижане уже не верят в ваш авторитет.

– Ну, так мои швейцарцы дадут им почувствовать его!

– А все-таки следовало бы усилить гарнизон Лувра хотя бы несколькими сотнями гасконцев.

– Гасконцев? – удивился король.- Но откуда я их возьму?

– Я дам вам их, государь,- сказал молчавший доселе Генрих Наваррский.

Генрих III задумался и потом произнес:

– Предположим, кузен, что народ действительно восстанет и что вы придете мне на помощь. Предположим далее, что с вашей помощью я разгоню взбунтовавшийся сброд. Знаете ли, что тогда скажут? Что я соединился с гугенотами!

– Ну, так пусть говорят!

– И папа может отлучить меня от церкви!

– Велика беда! Я тоже отлучен, однако это не лишило меня ни сна, ни аппетита, ни жажды. Стоит только привыкнуть, а там – ничего!

– Но я считаю очень важным быть в хороших отношениях с церковью!

– Государь,- сказала Екатерина,- что же делать, если в данный момент один только наваррский король и может защитить французский трон против алчных поползновений Лотарингского дома и неистовства экзальтированной черни и монахов-фанатиков!

– Но вы забываете о моих швейцарцах! – заметил король.

– Ну так, не откладывая дела в дальний ящик, укрепите дворец как следует, государь! – воскликнула королева-мать.Прикажите запереть все двери, разместите солдат с заряженными мушкетами, пододвиньте к окнам пушки и… ждите грозы, которая разразится с минуты на минуту!

– О,- спокойно возразил король,- я в данном случае подобен путешественнику, который собирается в дорогу и не думает о том, какая погода будет к вечеру, раз вечером он уже рассчитывает быть под надежным кровом. Лишь бы только днем не было ни грозы, ни дождя… Я разрешаю парижанам к вечеру выстроить баррикады…

– Они не преминут воспользоваться этим разрешением.

– Но только не утром! Потому что, видите ли, я непременно хочу отправиться в Сен-Дени проводить тело брата.

– Государь,- нетерпеливо перебила его королева- мать,ведь в Лувре имеется часовня, где временно положено тело моего возлюбленного сына. Оставьте его пока там! Не покидайте Лувра! Ведь вы можете и не вернуться обратно!

– Швейцарцы откроют мне двери!

– Но кто же будет командовать ими в ваше отсутствие?

– Герцог д'Эпернон.

Екатерина пожала плечами и сказала:

– Однако вашему величеству отлично известно, что герцог не отличается особенной храбростью!

– Ну, так в случае нужды Крильон встанет с постели!

– Государь,- сказал Мовпен,- не разрешите ли вы и мне вставить свое словечко?

– Говори, милый мой Мовпен, говори!

– Сколько швейцарцев предполагаете вы взять с собою в Сен-Дени?

– Две тысячи.

– Так вот! Что, если бы вы оставили остальных в Лувре и поручили командование ими наваррскому королю?

– Вот именно! – одобрительно сказала королева-мать.

Но Генрих III, покачав головой, возразил:

– Нет, это невозможно! Лига не простит мне этого.

– Я раздавлю лигу! – заметил наваррский король.

– А папа отлучит меня от церкви! – вздохнул Генрих.

– Странное дело! – шепнул на ухо Мовпену Генрих Наваррский.- Бывают же люди, которые никогда не трепетали перед шпагой и чуть не падают в обморок при виде кропила!

– Однако,- сказал король,- вот уже подошли кающиеся монахи. Пора выезжать!

– Государь,- грустно сказала Екатерина,- берегитесь!.. На обратном пути вы встретите баррикады!

– У меня имеются швейцарцы,- упрямо возразил король, для которого в последние дни эти четыре слова представляли собою спасительный ответ на все.


XIII

В то время как Генрих III отказался от вооруженной помощи наваррского короля и не хотел слушать разумные советы своей матери, герцог д'Эпернон вел по луврским коридорам арестованного герцога Гиза. На душе у бедного д'Эпернона было очень тяжело: он не смел ослушаться короля, но навлечь на себя гнев герцога было тоже немаловажной опасностью.

Все это так живо отражалось на его лице, что герцог Гиз был тронут и сказал ему наконец:

– Дорогой герцог, я страшно извиняюсь перед вами!

– В чем, ваше высочество?

– В том, что из-за меня вы попали в такое неприятное положение!

– Ваше высочество, я состою на службе у короля…

– Ну да! Но король именно и сыграл с вами злую шутку. Ведь парижане не потерпят, чтобы меня держали под арестом; они возьмут Лувр штурмом, и, конечно, первый человек, на которого обрушится народный гнев, будете вы, герцог! Вас убьют и затем с руганью поволокут ваше истерзанное тело по улицам Парижа!

Д'Эпернон почувствовал, что у него подгибаются колени.

– Кстати, куда именно ведете вы меня? – спросил Гиз.

– В предназначенную вам комнату, монсеньор.

– Значит, не в темницу?

– Нет, ваше высочество.

Действительно, герцога провели в довольно удобную комнату второго этажа. В этой комнате была только одна дверь, а оба окна были защищены массивной железной решеткой, что вызвало у Гиза досадливую гримасу.

Д'Эпернон разместил стражу у дверей, а также в концах коридора и затем удалился с почтительным поклоном. Герцог Гиз снял кирасу, отстегнул каручи и набедренники и уселся в кресло. Он стал размышлять. О чем? Но о чем же может думать пленник, как не о способах побега из плена? Однако, как ни раздумывал герцог, он должен был признаться, что бегство крайне трудно, если только не совершенно невозможно.

Прошло около часа. Наконец дверь комнаты открылась, и вошел Мовпен.

– Здравствуйте, монсеньор,- сказал шут,- король послал меня узнать, как вы себя чувствуете.

– Можешь сказать ему, что я чувствую себя несравненно лучше, чем он,- сухо ответил герцог.

– О, это правда, монсеньор!

– Я толст, а он тощ. У меня густые волосы, а он лыс!

– Но все это еще не доказывает, что ваше высочество будете долголетнее его величества,- заметил Мовпен.

– Что такое? – крикнул герцог, невольно вздрагивая.

– Да, да!..- невозмутимо продолжал Мовпен.- Не скрою от вас и далее, что ваша голова, как бы прекрасна она ни была, держится не очень прочно на плечах!

– Ты думаешь, шут? – надменно кинул герцог.

– Я уверен в этом, монсеньор! Но позвольте мне изложить вам программу дня. Король отправился в Сен-Дени хоронить останки герцога Анжуйского.

– А, так он покинул Лувр?

– Да.

– Ну, так мне недолго сидеть здесь. Парижане освободят меня!

– Увы! – вздохнул Мовпен.- Они и в самом деле подумывают об этом… а король тоже допускает возможность этого, что представляет собою двойное несчастье для вашего высочества…

– Почему?

– Покидая Лувр, король назначил меня вице- комендантом Лувра.

– А кто же комендант?

– Герцог Крильон.

– Да ведь говорят, что он полумертв?

– Да, он в постели, но зато в полном сознании и разуме, и что он прикажет, то я и сделаю. Надо вам сказать еще, что герцог Крильон, чувствуя потребность всвежем воздухе, приказал перенести свою кровать в коридор… Ну-с, итак, Крильон назначен комендантом, а я – его помощником, и что прикажет комендант, то будет приведено в исполнение вице-комендантом. Между прочим, комендант уже отдал одно приказание.

– Именно?

– О, оно несложно, монсеньор! Чуть только в Париже поднимется малейший шум, я пошлю за мэтром Кабошем…

– За палачом?

– Вот именно. Кабош захватит с собою плаху и секиру и устроится вот здесь…

– Как? У меня в комнате?

– Ну да, все дело будет обделано при закрытых дверях.

– Какое дело?

– При первой же баррикаде голова вашего высочества скатится с плеч!

Герцог испуганно посмотрел на Мовпена и невольно почувствовал дрожь при виде этого спокойного, твердого, иронического лица. До сих пор Гиз рассчитывал на нерешительность короля. Но Генриха III не было в Лувре, а ни Крильон, ни этот шут не будут терять время на раздумье. Между тем народное восстание неизбежно; как только весть об аресте герцога Гиза облетит Париж, народ кинется на Лувр. Но если парижанам удастся ворваться в этот коридор, ноги первых смельчаков поскользнутся в крови… в крови герцога Гиза, освобождать которого они придут!

Герцог Гиз был непритворно храбр, но при этой картине на его лбу выступили капли холодного пота. Все ведь было так хорошо задумано, так тонко подстроено, и вдруг умереть в тот самый момент, когда хитро сплетенный план готов увенчаться успехом, и умереть именно жертвой этого самого плана!

Гиз встал, а затем, сделав несколько нервных шагов по комнате и подойдя к окну, принялся мрачно глядеть на двор. Король только что уехал, но на дворе все еще было довольно много монахов, проникших сюда с целью сбора подаяний, в которых, как они верно рассчитали, король не отказывал по случаю погребения брата.

Фигура одного из монахов, отличавшихся высоким ростом, привлекла внимание герцога. Он присмотрелся повнимательнее, вздрогнул и, с трудом подавляя радость, сказал Мовпену:

– Видно по всему, что мой смертный час близок. Надо бы мне исповедоваться. Там, на дворе, много монахов; прикажи послать ко мне одного из них!

– Ну что же,- ответил Мовпен,- предосторожность никогда не мешает! – и он вышел, тщательно заперев за собою дверь. Вскоре он вернулся в сопровождении высокого монаха.


XIV

Проводив монаха к герцогу Гизу, Мовпен вернулся к Крильону и д'Эпернону, которые совещались относительно видов на дальнейшее. При этом д'Эпернон, разумеется, высказывал разные тревожные опасения, а Крильон старался внушить ему бодрость.

– Конечно,- сказал он между прочим,- парижане боготворят герцога Гиза, но, знаете ли, почему?

– Потому что он силен, добр, великодушен…

– Нет, главным образом потому, что он отчаянно смел. Народ всегда побежит за смельчаком. Так вот, если король докажет народу, что и Валуа – не трусы, когда нужно, если мы выбросим народу голову герцога Гиза, Генрих III может возвратить себе свой авторитет.

– Да ведь король еще может передумать,- заметил д'Эпернон.

– Но король уехал, и если только не пришлет с дороги курьера с измененными инструкциями, чего я не думаю, так как во время религиозных процессий наш государь забывает обо всем… Ну-с, так вот теперь существует только одно средство для герцога Гиза удержать голову на плечах!

– А какое это средство?

– Пусть герцог напишет письмо герцогине Монпансье и предупредит ее, что при первой же попытке горожан к восстанию он будет обезглавлен.

Д'Эпернон радостно подошел поближе к Крильону и оживленно воскликнул:

– Значит, если он напишет такое письмо, то…

– То оно не будет передано по назначению,- договорил за него Крильон.- Король ведь, уезжая, категорически приказал:

"Ни под каким видом не позволяйте герцогу вступать в какие-либо сношения с сестрой!"

– И вы думаете, что парижане нападут на Лувр?

– Прежде чем король доберется до Сен-Дени. Конечно, если бы король успел вернуться до этого, то я мог бы поручиться, что с герцогом Гизом ничего не будет, так как наш король не бывает храбрым долее четырех часов подряд. Но раз король не успеет вернуться, значит, все будет сделано без него!

– А вдруг он все-таки передумает по дороге?

– Вот поэтому-то мы и должны поторопиться. При первом же выстреле, направленном против Лувра, я прикажу казнить Гиза. Потом пусть король себе сердится, если хочет…

– Но мы все попадем в немилость! – с тревогой заметил д'Эпернон.

– Полно! Король будет в восторге, что дело, о котором он давно втайне мечтает, сделано без него. А вас, господин д'Эпернон, он сделает маршалом Франции, так как вы защитите Лувр.

Д'Эпернон ничего не ответил на это. Он молча подошел к окну и стал смотреть из него. Вдруг он откинулся назад и вернулся к Крильону, говоря:

– Со всех сторон к Лувру стекается народ! Я вижу, как блестят дула мушкетов, слышу, как ропщет и волнуется народ…

– Ну что же! Пожалуйте на свой пост, господин командир швейцарского полка! Прикажите запереть все выходы и направить пушки!

В этот момент в дверь комнаты, где содержался герцог Гиз, раздался стук.

– Это монах,- сказал Крильон.- Откройте ему, Мовпен! Шут открыл дверь. Герцог стоял у окна, повернувшись спиной к двери: монах был у самого порога, он всхлипывал и прижимал платок к глазам. Затем он поклонился и медленно пошел по коридору.

– Послушайте-ка, батюшка,- крикнул ему вдогонку Мовпен,если вам так жалко герцога, то постарайтесь внушить черни, собирающейся под стенами Лувра, чтобы она мирно разошлась по домам!

Монах утвердительно кивнул головой и пошел за швейцарцем, которому Мовпен поручил вывести его за калитку.

Тем временем ропот толпы все усиливался, и все чаще из общего гула вырывались отдельные взбешенные голоса.

– Вот что, Мовпен,- сказал Крильон,- я боюсь, что мы не успеем послать за Кабошем, и мне пришла в голову отличная мысль. При первом же выстреле из толпы вы возьмете один из пистолетов, войдете в комнату к герцогу и… размозжите ему голову!

– Вы приказываете мне это именем короля?

– Да, приказываю вам это именем короля!

– Ну, так это и будет сделано. Только одно меня смущает: ведь мы хотели бросить голову толпе. Как же мы отделим ее от туловища?

– Мы выбросим ее вместе с туловищем, только и всего – решил Крильон.

Вдруг послышался звук выстрела, д'Эпернон быстро откинулся в сторону, просвистела, разбив окно, пуля и рикошетом ранила швейцарца в ногу.

– Ступайте! – приказал Крильон Мовпену. Шут взял пистолеты и бросился в комнату Гиза.

– Господа, обнажите головы и молитесь за упокой души его высочества герцога Гиза! – торжественно произнес герцог Крильон.


XV

Дня за два до этого происшествия герцог Гиз, проходя вечером по улицам Парижа, услыхал в одном из кабачков отчаянные вопли и ругань. Он заглянул в окно и увидел, что паяный солдат бьет смертным боем монаха. Правда, монах был довольно высокого роста и мог бы постоять за себя, но он был безоружен. Увидав это, Гиз вбежал в кабачок и выручил монаха, жестоко избив в свою очередь королевского солдата. Конечно, монах, назвавшийся о. Альфонсом, горячо благодарил герцога за защиту, назвал его истинным светочем и защитником веры и церкви и призвал на его главу благословение Божье.

Теперь, стоя у окна и думая о способах вернуть утраченную свободу, герцог Гиз внезапно увидал среди монахов, толпившихся на дворе, мощную фигуру о. Альфонса. Вот тогда-то ему и пришла в голову мысль потребовать себе исповедника. Он надеялся на свою обычную удачу – вдруг этим исповедником окажется действительно о. Альфонс? А если и нет, то не велика беда! Ведь имя герцога Гиза пользовалось достаточным обаянием и престижем в среде духовенства! Словом, он высказал Мовпену свое желание, и какова же была его радость, когда в вошедшем монахе он узнал действительно о. Альфонса!

Когда Мовпен оставил их одних, монах взволнованно подбежал к герцогу, воскликнув:

– Как? Неужели вы – тот человек, которому предстоит умереть? И вас-то я должен напутствовать? Невозможно! Невозможно!

– Увы, тем не менее это неизбежно.

– Но король никогда не осмелится…

– Да, будь король здесь, он тысячу раз подумал бы, прежде чем решился занести меч над моей головой, однако его нет, как вы знаете, а его слуги в точности исполнят его волю!

– Но я кинусь к народу, буду умолять скорее идти на помощь и спасение правой руки святой церкви!

– Вы этим только ускорите мою гибель, батюшка! При первом же натиске на Лувр моя голова скатится с плеч!

– Бог не допустит этого!

– Ну, так попросите Его совершить чудо!

Монах сел на стул. схватился обеими руками за голову и несколько минут провел в тревожной задумчивости. Когда вслед за этим он отнял руки от лица и встал, его взор сверкал торжеством, радостью и уверенностью.

– Это чудо свершится, герцог! – торжественно сказал он.Двери откроются перед вами, и вражеская рука не коснется вас! Вы почти такого же роста, как и я…- и с этими словами монах скинул рясу.

– Но что вы делаете? – воскликнул герцог.

– Я превращаю вас в монаха,- ответил о. Альфонс.- Bы выйдете отсюда в моей рясе и…

– Но, если вы останетесь здесь, вас убьют! – крикнул герцог.

– Я уже давно молю Господа послать мне мученический венец. Церковь нуждается в вас больше, чем во мне, монсеньор!

Герцог не стал отнекиваться долее: ведь, в сущности, втайне он именно и рассчитывал на такой исход! Поэтому он поспешно снял с себя латы и ботфорты, оделся в монашескую рясу и сандалии. Монах оправил на нем капюшон, оделся сам в доспехи герцога и сказал:

– Возьмите в руки платок и прижимайте его к глазам, будто плачете, и вашего лица никто не увидит!

Герцог Гиз преклонил колено, получил благословение о. Альфонса и подошел к дверям, причем монах повернулся лицом к окну. Поэтому Мовпен, на стук открыв дверь, не увидел ничего подозрительного.

Зато велико же было его изумление, когда, вбежав в комнату с пистолетом в руках, он увидел вместо, герцога какого-то чужого.

– Убейте меня! – сказал монах.- Герцог спасен! Но Мовпен не стал терять время на расправу с монахом. Он быстро выбежал из комнаты, закричав:

– Монах! Где монах? Остановите монаха!

Однако герцог Гиз в этот момент подходил уже к самой решетке дворца. Когда за его спиной раздался крик Мовпена, он с силой оттолкнул растерявшегося часового, выбежал из ворот и, задрав рясу, принялся бежать с криком:

– Ко мне, парижане, ко мне! Я герцог Гиз! Ответом ему была целая буря народного восторга. Герцог был спасен, Мовпен опоздал!

Теперь пришлось не мешкая озаботиться скорейшей защитой дворца. Часть народа уже бросилась к раскрытой калитке, и Мовпен едва успел запереть ее. Затем он поднялся на одну из бойниц, навел на народ пушку, вырвал из рук швейцарца зажженный фитиль, и в толпу, которая начала уже разбирать мостовую и строить первую баррикаду, полетел первый снаряд.


XVI

В то время как парижане, обретшие вновь своего вождя, начинали атаку Лувра, король Генрих III спокойно направился к Сен-Дени.

Теперь монарх всецело уступил место церемониймейстеру. Генрих превосходно разработал план процессии, и похороны вышли на диво. Все шло как по маслу, и это благотворно подействовало на настроение короля. К тому же везде народ безмолвно расступался при виде королевского кортежа, и в конце концов Генрих сказал матери:

– Ага! Швейцарцы произвели свое действие на чернь! Но королева Екатерина лишь грустно покачала головой и ответила той же фразой, что и утром:

– Когда близится буря, природа затихает!

– Ну вот еще! – небрежно возразил король.- Раз герцог Гиз в наших руках, я ничего не боюсь.

Кортеж вышел из Парижа через заставу фоссэ- Монмартр, которую охраняла городская полиция.

– Государь,- сказала Екатерина,- вы сделали бы очень хорошо, если бы заменили этих людей швейцарцами. Если народ восстанет, то полиция не только не откроет нам ворот по возвращении, а наоборот, запрет их у нас под носом.

– Вы правы,- ответил король и оставил у заставы шестьдесят швейцарцев.

В Сен-Дени они прибыли после двенадцати часов дня. Прослушав заупокойную обедню и предав прах герцога Анжуйского земле в королевской усыпальнице, король сказал матери:

– Теперь пойдем обедать к архимандриту. Я умираю с голода!

– Было бы гораздо лучше, если бы вы, ваше величество, бросили всех этих монахов, сели верхом на лошадь и повели швейцарцев на рысях обратно в Париж. Мы ведь прибыли бы в Лувр меньше чем через час!

– Я голоден! – ответил король и, не допуская никаких возражений, направился в покои архимандрита.

К столу, кроме королевы-матери, были приглашены несколько высших придворных. Пообедав с большим аппетитом и выпив бутылку тридцатилетнего вина, король сказал:

– Господа, сегодня нам предстояло выполнить прискорбную задачу. На пути было много трудностей, но с Божьей помощью мы все преодолели, и наша задача выполнена. Поэтому, так как я сам хочу жить как можно долее, предлагаю никогда больше не упоминать в моем присутствии имени покойного герцога Анжуйского.

– Государь,- сказала Екатерина,- предполагаете ли вы все-таки вернуться в Лувр?

– Конечно,- ответил Генрих III,- только не сейчас. Я плохо спал эту ночь, теперь сытно поел и хочу подремать! – и с этими словами король, закрыв глаза, откинулся на спинку кресла.

Но недолго пришлось подремать ему, так как королева разбудила его,сказав:

– Государь, прибыли вести из Парижа!

Король проворно вскочил. В комнату вошел человек, в котором Генрих сразу узнал одного из своих гвардейцев. Он был смертельно бледен, пошатывался, и кровь ручьями текла из его ран.

– Государь,- сказал он,- мы отправились вчетвером из Лувра, трое умерли по дороге. Париж усеян баррикадами… Лувр атакован. Герцог Крильон просит помощи… Герцог Гиз…

Но тут силы изменили раненому, и он как сноп рухнул на землю.

Король с бешенством крикнул:

– На лошадей, господа! Я сожгу Париж, если нужно, но вернусь в Лувр!

На этот раз Генрих III отправился уже не в экипаже. Он вскочил в седло подведенной ему лошади и на рысях отправился в Париж во главе гвардейцев и швейцарцев.

Меньше чем через час король достиг стен Парижа, но этот час показался ему целой вечностью, так как все время непрерывно слышался звук канонады. Король все-таки тешил себя надеждой, что его появление быстро усмирит народное восстание. Проезжая по Монмартрским холмам, он сказал сопровождающим, указывая на видневшийся у его ног Париж:

– Боюсь, что мы приедем слишком поздно. Наверное, Крильон уже проучил всю эту дрянь!

Но король жестоко ошибался. Он оставил Монмартрскую заставу под защитой швейцарцев, при возвращении же заметил на укреплениях горожан, а швейцарцев – во рву; только горожане были вооружены, а швейцарцы мертвы.

Король приказал открыть ворота, горожане отказали. Тогда Генрих двинул взвод швейцарцев, и те выстрелами сняли несколько горожан. Но павшие были сейчас же заменены свежими, горожане ответили залпом по королевскому эскорту, и одной из пуль под королем убило лошадь.

– Ого! – сказал Генрих III, невредимо вскакивая на ноги и садясь на другую поданную ему лошадь.- Это очень дурное предзнаменование!


XVII

После того как Генрих III отказался принять помощь от наваррского короля, последний ушел, обменявшись выразительным взглядом с королевой Екатериной Медичи. В комнате, отведенной ему в апартаментах королевы, он надел кирасу с белым лотарингским крестом, накинул плащ, закрыл лицо полумаской и вышел из Лувра через ту самую прибрежную потерну, через которую когда-то проникал под видом сира де Коарасса в покои принцессы Маргариты. Он мог безбоязненно идти по улицам Парижа, тем более что в последнее время его подбородок порос роскошной черной бородой, что вместе с полумаской окончательно закрывало черты его лица.

Из дворца Генрих Наваррский направился прямо в кабачок Маликана, ставшего, как мы уже говорили, откровенным лигистом.

Как и всегда, этот кабачок был полон лотарингскими солдатами и лигистами. Войдя туда, Генрих снял плащ, и, видя белый крест на его доспехах, посетители почтительно приветствовали новоприбывшего.

Генрих уселся так, чтобы видеть все происходящее перед кабачком, и потребовал вина. При этом, когда Маликан подавал ему кувшин, Генрих улучил удобный момент и приподнял маску. При виде знакомого лица хозяин кабачка чуть-чуть не уронил кувшин с вином, но Генрих знаком приказал ему молчать и, глядя в окно, стал спокойно потягивать вино.

Он видел, как уехал король, как перед Лувром стала собираться толпа, как началась перестрелка. По мере того как дело под Лувром разгоралось все жарче, посетители кабачка один за другим выбегали и присоединялись к мятежникам; таким образом, вскоре Генрих остался наедине с Маликаном. Тогда последний подошел к нему и сказал трепещущим голосом:

– Ах, государь, как вы решились явиться сюда!

– Тише! – ответил Генрих.- Я пришел, потому что все это меня очень забавляет!

– На вашем месте я постарался бы держаться как можно дальше от Лувра.

– Бедный мой Маликан, ты стал большим трусом в последнее время.

– Что же делать, государь! Верно это от старости! Но я трушу вовсе не за себя, а за вас, государь! Однако дело-то становится жарким! Пули так и сыплются!

Действительно, бой под Лувром становился все жарче, и мало-помалу старая кровь Маликана загорелась. Ему вспомнилось бурное прошлое, вспомнились прежние бои. Nн внезапно повернулся, убежал к себе наверх и вернулся, вооруженный аркебузом и парой пистолетов.

– Куда это ты снарядился? – спросил Генрих.

– В бой!

– А, так ты собираешься драться? Но с кем? Этот вопрос смутил Маликана.

– Уж не собираешься ли ты идти в атаку на Лувр?

– О, нет!

– Значит, ты хочешь защищать дворец?

– Гм… Пожалуй…

– К несчастью, для этого надо туда пробраться, что в данный момент весьма затруднительно. Но, если ты непременно хочешь принять участие в деле, ступай со мною!

– А куда вы меня поведете?

– На первое время в очень тихое место. Видишь ли, я вспомнил, что сегодня у меня назначено любопытное свиданье…

– И вы хотите…

– Я нахожу, что чрезвычайно приятно нежно впиваться поцелуем в губы любимой женщины, в то время как на улице свистят пули и льется кровь!

– Он все прежний! – пробормотал Маликан.

– Ну, так пойдем! В сущности говоря, дела французского короля меня нисколько не касаются.

– Но в таком случае, государь, к чему вы замешались в эту историю?

– Видишь ли, добрый мой Маликан, я подумал, что в один прекрасный момент я могу очутиться в Лувре… полновластным хозяином…

– Ну, так что же?

– А то, что мне тогда будет очень полезно знать, как парижане строят баррикады… Словом, пойдем!

– Да куда именно мы пойдем?

– К кондитеру Жоделю – тому самому, куда меня перевезли, когда кузен Гиз пробуравил меня шпагой! – и Генрих потащил Маликана из кабачка.


XVIII

Читатели, наверное, помнят, что кондитер Жодель был вдов, в чем он был не без вины: ведь преданность Жоделя Маргарите Французской проистекала с той поры жизни Жоделя, когда в припадке гнева кондитер убил свою сварливую жену, был осужден за это на смертную казнь, но помилован по ходатайству принцессы. Горький опыт прошлого отбил у Жоделя охоту жениться вторично, и он мирно зажил вместе с единственной дочерью Одлеттой, которая была очень хороша собою и на славу водила папеньку за нос.

Одлетта была предназначена отцом старшему приказчику, человеку очень дельному и честному, но на редкость некрасивому. Она не говорила ни "да", ни "нет", но в душе твердо решила, что приказчик не получит ее. Впрочем, она ничего не имела против того, чтобы он стал впоследствии ее мужем: деловитость Барнабе (так звали приказчика) могла обеспечить ей богатую и довольную жизнь. Но она твердо решила, что ее любовь будет принадлежать лишь избраннику ее сердца, а такой имелся у нее еще с детства.

Она была десятилетней девочкой, когда к ним в дом принесли тяжелораненого, полумертвого дворянина. Одлетта видела, как две красавицы – Сарра Лорьо и принцесса Lаргарита, как она узнала потом,- убивались у изголовья раненого. Это задело воображение девочки, и она выросла в мечтах о любви этого самого дворянина.

Впоследствии им пришлось не раз видеться. Хотя Жодель строго держался полного нейтралитета в политических и религиозных распрях и потому не был особенно склонен давать у себя в доме приют Генриху Наваррскому, приезжавшему всегда под большой тайной и для каких-то очень таинственных дел, но Одлетта быстро останавливала одним взглядом недовольное ворчанье отца, и дверь Жоделя была во всякое время открыта для Генриха. Конечно, последний не упустил случая отблагодарить хорошенькую девушку по-своему; таким образом, мечты Одлетты получили полное осуществление.

– Как ты думаешь, Ноэ,- насмешливо спросил Генрих,- если беарнцы восстанут против меня и осадят мой дворец в По, придет ли французский король ко мне на помощь?

– Не думаю!

– Ну, так… подождем! Я подумаю! – и Генрих продолжал смотреть на сражение.


XIX

Ноэ, Маликан и хорошенькая Одлетта обступили на крыше Генриха, который сказал им:

– А парижане-то – прирожденные воины. Посмотрите только на портных и сапожников, которые дерутся словно заправские ландскнехты! А эта баррикада! Как она остроумно выстроена и как удачно расположена против главных ворот у Лувра!

– Государь,- сказал Ноэ,- видите вы там всадника? Да? Это герцог Гиз!

– Ах уж этот мне милый кузен Анри! – сказал наваррский король.- Ему ужасно хочется еще до вечера забраться в Лувр!

Когда Генрих подошел к лавке Жоделя, дверь оказалась запертой, так как кондитер опасался, что шальные пули, то и дело залетавшие на улицу, могут перебить его банки со всяким добром. Генрих постучал. Одлетта открыла ему дверь и радостно сказала:

– Ах, государь, мы с вашими друзьями ужасно тревожились за вас!

– Милая крошка! – ласково сказал Генрих, любовно потрепав девушку по щеке.- Скажи, где Ноэ?

– Он бегает по всему городу, разыскивая вас.

– А другие?

– Другие тоже.

Тогда Генрих обратился к Маликану:

– Твой племянничек неисправим! Я ему категорически приказал ждать меня здесь! Ну-с, милочка,- обратился он затем к Одлетте,- скажи мне, можно ли выбраться на крышу вашего дома?

– О, да, через чердак!

– Ну, так проводи меня!

Одлетта пошла вперед, Генрих и Маликан последовали за нею. Она довела их до чердака и указала на лестницу, по которой можно было выбраться на крышу; туда влез сначала Генрих, а потом Маликан.

С крыши отлично было видно площадь Сен-Жермен- л'Оксеруа и Лувр. С обеих сторон бой шел весьма жаркий; мятежники раздобыли две кулеврины и втащили их на баррикаду; защитники Лувра отвечали на выстрелы с неменьшей энергией.

– Сегодня они еще продержатся,- пробормотал Генрих.

– И король вернется в Лувр,- сказал Маликан.

– Как знать! – ответил Генрих.

– Эй, государь,- крикнула снизу Одлетта, оставшаяся у подножия лестницы,- а вот и господин де Ноэ!

– Наконец-то! – буркнул Генрих.

На крышу вышел Ноэ, за ним – Одлетта.

– Я уже думал, что вас убили! – сказал Амори.

– Такова уж твоя привычка,- смеясь ответил Генрих,- стоит тебе потерять меня из вида, как ты начинаешь строить самые мрачные предположения. Ну-с, раз ты шнырял по городу, не узнал ли ты чего-нибудь новенького?

– Узнал, что герцогу Гизу удалось убежать из Лувра! Генрих подавил возглас гнева.

– И узнал также,- продолжал Ноэ,- что королю не вернуться в Лувр, если мы не вмешаемся в это дело!

– Но мы помешаем ему в этом, государь?

– Гм… гм… Что значат каких-нибудь пять-шесть сотен гасконцев, рассеянных по Парижу?

– Они стоят больше, чем восемь тысяч королевских швейцарцев!

– Согласен, но… раз король не хочет моей помощи…

– Ему нужно помочь против его воли. Разве он не брат королевы Маргариты? Кроме того, если герцогу удастся проникнуть в Лувр, он станет королем.

– На сутки – не больше! Но я уж вижу, что у тебя просто руки зудят! Ладно, ступай за гасконцами!

– Этого не нужно – они ждут лишь сигнала. Их взоры обращены на этот дом.

– Ну, так давай свой сигнал!

Ноэ достал из кармана голубой носовой платок и привязал его к кончику шпаги; но, в то время как он собирался махнуть этим флажком, Генрих остановил его.

– Что еще? – спросил Ноэ.

– А вот погляди.

Действительно, пушки Лувра открыли такой убийственный огонь по мятежникам, что последние отступили и оставили баррикаду. Напрасно Гиз старался остановить их и вновь двинуть в огонь: горожане продолжали отступать.

– Пожалуй, нашего вмешательства не понадобится,- сказал Генрих.- Я оказался слишком хорошего мнения об этих горожанах: они обманули мое доверие!

Но не успел Генрих договорить эти слова, как на площади послышался сильный шум. Это на рысях подъехал кавалерийский отряд, состоявший из немецких рейтаров. Их вела женщина в каске и со шпагой в руках, с седла, развеваясь, свешивалась ярко-красная юбка.

– Королева баррикад! – крикнул Ноэ.

– Да, это герцогиня! – воскликнул в свою очередь Генрих.


XX

Что же произошло потом?

Благодаря неожиданной помощи Генриха Наваррского, Крильон мог распорядиться вылазкой. Это окончательно сбило с толку горожан, и они растерянно разбежались в разные стороны. Самому герцогу Гизу пришлось бежать сломя голову, так как он знал, что, попадись он в руки Крильона, вторично ему не выйти живым. Так случилось, что герцогиня Монпансье оказалась в руках Амори де Ноэ, и он немедленно доставил ее в дом Жоделя к Генриху Наваррскому.

При виде последнего герцогиня в бешенстве крикнула:

– Вы! Опять и всегда вы!

– Я же сказал вам, кузиночка, что наши счеты еще не закончены,- весело ответил Генрих.- Наконец-то пришел и мой час!

Герцогиня с злобной надменностью посмотрела на него, но не ответила ни слова; она была уверена, что брат Генрих найдет способ спасти ее, а в крайнем случае король Генрих III не решится принять суровые меры против принцессы крови. Поэтому, не теряя времени на пустые словопрения, она спокойно прошла в отведенную ей комнату и там замкнулась в гордом молчании.

На следующий день утром в комнату, которую занимала Анна Лотарингская, постучались, и вошедший Амори де Ноэ произнес:

– Герцогиня, я получил приказание доставить вас в Лувр! Анна облегченно перевела дух. Она боялась только Генриха Наваррского, а перевод в Лувр, по ее мнению, означал, что она будет отныне во власти короля. Быть может, даже Генрих III вернулся и желает видеть ее? О, в таком случае можно поручиться, что уже сегодня она будет свободна!

Однако сильный эскорт, которым ее окружили при выходе на улицу, как-то не вязался с ее розовыми надеждами. Когда же герцогиня Анна вошла в луврский зал, то невольно вскрикнула, увидев перед собою седовласых мужчин, одетых в красивые судейские балахоны.

Да, это был парламент, созванный Гарлеем для суждения по делу об измене, в которой обвинялась герцогиня Монпансье.

При виде этих суровых, бесстрастных лиц она почувствовала такой ужас, какого не испытывала прежде даже под градом пуль.

В полной растерянности герцогиня обвела взором зал. Вдруг лицо одного из слушателей показалось ей знакомым. Герцогиня пригляделась, заметила, как одобрительно кивнул ей этот человек, одетый простым горожанином, и вдруг успокоилась.

Необходимо отметить, что в силу стародавнего обычая судебные заседания парламента происходили всегда публично, причем в зал заседания допускалось столько желающих, сколько их могло поместиться.

Президент Гарлей, человек строгой законности, первым делом заявил Крильону, что не считает гвардейцев и швейцарцев тем народом, который обеспечивает гласность судопроизводства; поэтому пусть двери Лувра будут открыты для публики, иначе парламент не откроет заседания.

Крильон остался очень недоволен этим, так как боялся покушений на освобождение герцогини, но, пораздумав, решил, что традиционное требование легко может быть соблюдено без особой формальности. Традиция требовала лишь, чтобы в зал было допущено столько публики, сколько там могло поместиться. Ну а раз три четверти зала будет занято необходимой стражей, то… Словом, двери Лувра были открыты, впустили несколько десятков любопытных, а перед носом остальных заперли дверь, сославшись на переполненный зал.

Гарлей объявил, что парламент удовлетворен, и судебное заседание было объявлено открытым.

Вместе с теми немногими, которые успели проникнуть в зал, был также и тот одетый скромным горожанином человек, вид которого преисполнил герцогиню надеждой. Читатель поймет этот поворот в настроении герцогини, если мы скажем, что этим горожанином был на самом деле Гастон де Люкс. Появление Гастона и его ободряющий взгляд могли означать лишь одно, что друзья герцогини приняли свои меры, а следовательно, ей бояться нечего. Поэтому Анна сразу обрела обычную уверенность и надменно спросила:

– По какому случаю привели меня сюда?

– Герцогиня,- ответил ей президент Гарлей,- вы находитесь перед судом парламента, и я призываю вас относиться к нему с большим уважением!

– Я не подсудна парламенту! – гордо заявила Анна.

– Ошибаетесь, герцогиня! Всякий, кто бы он ни был, совершивший преступление на французской территории, подлежит французскому суду.

– В чем же меня обвиняют?

– В двух преступлениях: во-первых, в том, что вы подняли народ на его законного главу и государя; во- вторых, в том, что вы пытались с помощью монаха Жака Клемана убить короля. Первое обвинение грозит вам пожизненным заключением, второе – смертной казнью!

Анна невольно вздрогнула, но улыбка Гастона де Люкса опять вселила в нее уверенность.

– Вот как? – воскликнула она.- К смертной казни? И вы думаете, что король когда-нибудь санкционирует этот приговор?

– Не возлагайте надежд на королевскую отмену приговора, герцогиня, потому что его величества нет в Париже, а оставленные им инструкции отличаются прямотой и ясностью. Если показания монаха подтвердят ваше подстрекательство, то через час вы будете казнены! Введите монаха Жака Клемана!

При этом приказании Мовпен в сопровождении четырех гвардейцев отправился за Жаком. Вдруг он бурей ворвался в зал; он был смертельно бледен, и с его уст срывалось одно только слово:

– Измена! Измена!

– Измена? – повторил Крильон.

– Да, этой ночью совершен подкоп в луврские подземелья, и монах скрылся через него.

Через несколько часов после этого король был в Лувре. Он первым делом приказал вернуть свободу герцогине Монпансье, а затем позвал к себе Крильона.

Но вместо него на пороге появилось новое лицо. Это была женщина, одетая во все черное, бледная, со сверкающим, мрачным взглядом.

– Матушка! – воскликнул король.

– Государь,- сказала королева-мать,- уже раздались первые звуки погребального перезвона по нашему роду. Могила уже приоткрывается для рода Валуа. Прощайте, государь!

Король Генрих III безмятежно почивал в своей палатке, и его сны ласкала счастливая мечта о близком торжестве над мятежными парижанами.

Вдруг этот сладкий сон был прерван Крильоном, бурно ворвавшимся в палатку и возвестившим:

– Государь! Государь! Вот и наваррский король прибыл! На целые сутки ранее того, как мы его ждали!

Король зевнул, потянулся и недовольным голосом буркнул:

– Ах уж этот мне кузен Генрих! Вечно он ни с чем не считается и является в самое невозможное время! Разве не мог он прибыть позднее?

– Но, государь, когда идешь марш-маршем, то стараешься прийти как можно раньше!

– Может быть, но только я уж очень сладко спал, добрый мой Крильон!

– Ну, так вы поспите еще после завтрака, если только прибытие наваррского короля не отнимет сна у вашего величества!

Теперь ведь не замедлят прийти герцоги Монморанси и Конде, и возможно, что завтра к вечеру мы уже будем в Париже!

– Кстати, о Мовпене нет еще никаких сведений?

– Нет, но, наверное, он еще придет!

– Да где же он запропастился? Может быть, опять часовые задержали его? Пожалуйста, Крильон, распорядись, чтобы как только монах появится, его провели в эту половину палатки, а в той половине я прикажу накрыть завтрак! Ступай распорядись, друг мой, и возвращайся обратно! Я тем временем оденусь, и мы пойдем с тобою встречать наваррского короля!

Генрих III кликнул пажей и приказал им одевать его. В то же время на второй половине палатки принялись накрывать стол к высочайшему завтраку.

Одевшись, король кликнул Крильона и направился с ним навстречу наваррскому королю, который остановился со своими войсками в двухстах-трехстах шагах от королевского лагеря. Оставив там свою армию. Генрих Наваррский в сопровождении одного только шталмейстера направился к замку.

Теперь это уже не был тот двадцатилетний принц, который так пламенно любил красотку-еврейку Сарру Лорьо. Ему было уже около тридцати пяти лет; его лицо приняло бронзовый оттенок, волосы начали седеть на висках, политические заботы и военные тяготы избороздили морщинами его высокий лоб. Но зато у него были все тот же смелый, добродушно-иронический взгляд, все та же чарующая улыбка на устах.

Генрих III, увидев, что его кузен едет навстречу один, приказал свите остановиться и отправился сам далее. Заметив это, Генрих Наваррский соскочил с лошади, на которой ехал, кинул поводья шталмейстеру и пешком пошел навстречу французскому королю. Подойдя к нему, Генрих Наваррский почтительно преклонил колено. Генрих III приподнял его, сказал: "Поцелуемся, дорогой брат!" – после чего расцеловал гостя, взял его под руку и повел к палатке.

Они вошли в черту лагеря при оглушительных криках королевских солдат.

– Черт возьми, государь! – сказал Генрих Маваррский.- Вот храбрецы, которым, кажется, ужасно не терпится войти в Париж!

– Они поджидали только вас, кузен! Теперь они готовы двинуться хоть сейчас!

– Но я надеюсь, что они дадут нам время позавтракать? – улыбаясь спросил Наваррский король.

– Я думаю! – ответил Генрих Валуа, смеясь в свой черед.Мы будем завтракать в палатке! Прошу! – и он повел гостя туда, где уже был накрыт стол.

Как раз, когда они говорили обо всем этом. королю доложили, что часовые усмотрели близ замка какого-то монаха.

– Это Мовпен! – воскликнул Генрих.- Наконец-то! Ты распорядился, Крильон, чтобы его провели сюда?

Генрих III вышел из палатки и увидел монаха, который быстро бежал к нему. Но вот один из часовых остановил монаха и что-то сказал ему, показывая рукой. Генрих вспомнил, что велел провести Мовпена во вторую половину, вход в которую был с противоположной стороны, а потому вернулся обратно в палатку и быстро вошел в спальню. Крильон и Генрих Наваррский слышали, как он спросил: "Ну, Мовпен, как дела?" Однако вслед за тем его голос вдруг прервался, послышался отчаянный стон и затем крик:

– Злодей! Он убил меня!

Все бросились во вторую половину и застали там ужасную картину. Генрих III, пораженный кинжалом в нижнюю часть живота, судорожно ухватился за одну из колонн кровати, чтобы не упасть. Монах все еще стоял на коленях с кинжалом в руках, обагренным дымящейся кровью.

Крильон подбежал к нему, откинул капюшон с головы монаха и крикнул:

– Монах! Монах Жак Клеман!

Затем он отодвинулся, пропуская гвардейцев, и те пронзили цареубийцу двадцатью шпагами.

Жак Клеман упал, и с его уст сорвался укоризненный шепот:

– Она обманула меня…

Тем временем Генрих Наваррский успел подхватить в свои объятья тело слабеющего короля.

– Брат! – пробормотал умиравший Генрих III.- Судьба свершила свой приговор над родом Валуа! Теперь корона по праву достается тебе. Ты – мой наследник!


***

Вечером, в день убийства последнего Валуа Крильон печально сказал Генриху Наваррскому:

– Помните ли вы, государь, как на заре вашей юности вы показывали мне звезду, говоря: "Это – моя звезда, и она приведет меня к французскому трону"?

– Помню! – задумчиво ответил Генрих IV.- Это было действительно на заре моей юности, тогда как кинжал убийцы поразил сегодня не только короля Генриха III, но и "молодость короля Генриха IV", которая ныне кончилась!

– Да, но вместе с тем начинается царствование короля Генриха IV, а между тем борьба с врагами Франции еще не начата даже!

– Я истреблю их всех, до одного! – отрезал Генрих IV.Какой бы ни было ценой, но я войду в Париж: моя звезда, никогда не обманывавшая меня, приведет меня туда!

– Аминь! – пробормотал Крильон.

Затем неустрашимый герцог отправился в зал, где лежало тело его покойного государя. Здесь он преклонил колено у гроба, и по его мужественному лицу покатилась слеза.

Это была единственная слеза, пролитая во Франции по королю Генриху III!



Оглавление

  • Роман I КРАСОТКА – ЕВРЕЙКА
  • Роман II КОРОЛЬ – СЕРДЦЕЕД
  • Роман III ПОИСКИ КРАСАВИЦЫ НАНСИ
  • Роман IV ПОХОЖДЕНИЯ ЧЕРВОННОГО ВАЛЕТА
  • Роман V ПОХОЖДЕНИЯ "ВАЛЕТА ТРЕФ"
  • Роман VI ВАРФОЛОМЕЕВСКАЯ НОЧЬ
  • Роман VII СОКРОВИЩЕ ГУГЕНОТОВ
  • Роман VIII ЖЕНЩИНА-ДЬЯВОЛ
  • Роман IX КОРОЛЕВА БАРРИКАД