Ранние стихи [Льюис Кэрролл] (fb2) читать онлайн
- Ранние стихи (пер. Светлана В. Голова) 190 Кб, 16с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Льюис Кэрролл
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Льюис Кэрролл РАННИЕ СТИХИ
Моя фея
Она следит из-за плеча,
Не разрешая спать,
Когда от боли я кричал,
Велела не рыдать.
Смеясь, я зубы обнажил,
Сказала: «Глуп твой смех».
Хотел попробовать я джин,
Рекла: «Пить залпом грех».
Отведать захотел рагу,
В ответ: «Не смей вкушать»;
Я в бой собрался на бегу,
Она: «Не воевать!»
«Так что ж мне делать? — я вскричал,
Жизнь стала мне несносна!»
А фея молвит невзначай:
«Не задавать вопросов!»
Мораль:
Тебе нельзя!
(1845)
Пунктуальность
Нам сладко медлить день за днем;
Беспечные созданья,
От суеты мы устаем,
Все сделав с опозданьем.
Пусть каждый час обрящет свой
И смысл, и назначенье.
Пусть реже нежит нас покой,
Как дар в честь дня рожденья.
Когда приходит должный час,
И ты будь там, где должно.
И пусть никто не видит нас
Обрюзгшим и ничтожным.
Положим, в полчаса — обед,
Будь точным — вот задание,
И в четверть будь уже одет
И вниз спустись заранее.
Пусть время гонится за мной,
Его ж мне не догнать!
Дверь открывая, слышу бой
Часов, вот благодать!
Мораль:
Лови момент, спеша и мчась,
Ведь он не зря порхал.
Сорви цветок в заветный час,
Пока он не завял.
Напевы
I
Сей фермер жил в местечке Ридл,
Наделал из лица повидл
И дырок, взявши гроздь,
Проткнувши нос насквозь,
Сказав: «Ах, надо ж, вышел идол!»
II
Портной был эксцентричен, стар,
Сшил из бумаги пеньюар
Едва ли больше ногтя,
Носил его на локте:
Сказав: «Ведь мир — всего лишь пар!»
III
Жил юноша в селе Опорт
Не вырос — ниже стал с тех пор,
Как, возложив — вот факт! —
На темя саркофаг,
Носил строительный раствор!
Его сестра — Люси О'Финнер —
Худела, и небеспричинно:
Спала, но не под крышей,
Как только дождь заслышит;
И выбросив обед в корзину.
Брат и сестра
«Сестра! Сестра! Пора бай-бай!
Скорей ложись и засыпай!
Ведь я же старший брат. Ступай!»
«Под нос получишь ты портянку!
Нет-нет! Подцепишь ты ветрянку!» —
Сестрица молвит в перебранке.
«Ах! Не буди во мне зверька!
Чтоб мне не жарить шашлыка,
Поймав тебя, как мотылька!»
Сестра разгневанно глядит,
А взгляд ликующе сердит:
«Ну-ну, попробуй! Подойди!»
А братик быстрый, как пострел,
На кухню к повару влетел
И сковородку дать велел.
«Дать сковородку? Не могу!
Зачем ты просишь на бегу!»
«Хочу ирландского рагу!
Сестру изжарю до среды!»
«Тогда, чтоб не было беды,
Не дам тебе сковороды!»
Мораль:
Никогда не делай рагу из сестрицы.
Факты
Куплю ружье, а может, пушку,
Чтоб солнце взять скорей на мушку.
Когда ядро достигнет цели,
След будет виден две недели!
А если пуля выйдет косо
И улетит куда-то в космос,
В звезду попасть ей нелегко,
Ведь звезды слишком далеко!
Правила и нормы
В своем стремленье
Жить без крушений
Путь сопряженья
Покоя с бденьем
Ищи в продленье
Отдохновенья;
В соединенье
Его с решеньем
Жить в обсужденье
Рас положенья;
В приспособленье
Своих воззрений
С потоком мнений
Друзей; в смиренье
Жить средь лишений,
Но в наслажденье,
В живом общенье
Или в глубоком размышленье, —
Вот направленье
В мир без крушений.
Учи грамматику
И будь внимательным,
Пиши прилежно,
Поешь — пой нежно,
Будь полон планов,
Вставай же рано,
Пройдя шесть миль,
Стань резв, как жиль,
Будь веселей,
Приняв друзей.
Пей чай — не виски;
Не ешь ириски.
Будь хлеб твой — с маслом
А слово — ясным.
Коль ты не мот,
Забудь про мед.
Закрой дверь тише.
(Не хлопай! Слышишь?)
Пей лишь крем-соду.
Не суйся в воду,
Не зная броду.
Не чавкай сроду.
Нагар свечной
Сними — не стой.
Старушек не толкай,
Но почитай.
Не ешь теляток
Чуть из-под маток.
Мори иуду,
Но веруй в чудо.
Чужой кусок
Не съешь, дружок.
Ни пирога
Не дай врагам.
Мораль:
Веди себя пристойно!
Ужасы
Я шел зловещею тропой
Томимый смутным страхом,
Стал воздух от теней густой,
Чернее тьмы и праха.
Чудовища в потемках рыщут,
Зеленые зловеще,
Как будто ищут себе в пищу
Созданья человечьи.
Не мог сказать, не мог взлететь,
Я падал словно в пропасть.
И хищно стал в лицо глядеть
Мне монстр, нещадно злобясь.
Когда, удерживая стон,
Мой дух во тьме томился.
Мне голос был: «Вставайте, Джон!
Вам ужас лишь приснился!»
(1850)
Ложные понятия
А мысль моя такого сорта:
Подумал — поделиться должен,
Но я молчу в круговороте
Идей. И ты будь осторожен!
Учить ученого — лишь портить!
Запомни это, если можно.
Хочу понять, приняв решенье,
Но кто подобное поймет:
Чем руководствуется гений
Войны, стремясь попрать народ,
Ученого, что уравненья
Решая, нищенски живет.
Все понял я, не став счастливей:
Не просветят власть наши мысли,
Как солнце не разгонит ливень,
Забравшись в голубые выси
Горячим летом. Терпеливо
Тружусь светло и бескорыстно,
Невежество — предатель лживый,
А мудрость сводит брови кисло.
Такой денек выдался
Когда сидел я у камина
(О боров! Жир течет!),
Бежал мужик — путь серпантином
(Так что ж меня гнетет?)
Когда он к дому подбегал,
То часто, тяжело дышал.
Когда же был он у дверей,
То стал лицом еще бледней.
Когда же взялся он за ручку,
Упал, страдая от падучей.
Когда пересекал он зал,
То снова в обморок упал.
Когда ступил он на ступени,
Кричал, рвал волосы без лени.
Когда вбежал он в мой покой
(О боров! Жир течет!),
То я пронзил его иглой.
(Так что ж меня гнетет?)
Роковой выбор
В пещере сухо и темно,
В кустах плакучих — щебет,
Канал с бурлящею волной
В теснине мчит по щебню.
Нельзя быть суше и просторней,
Нельзя быть беспросветней.
Что в бухте — в тьме потусторонней?
Слова и мысль — запретны.
Король придержит деловито
Коня. Здесь крутизна.
И хочется веселой свите
Кататься по волнам.
Смеясь, с горящим взором, шумно,
Средь валунов — вперед
Плывет ватага, лис разумный
Пред кораблем плывет.
И видит лис пещеру — стражем
Ей страх, но нет уж сил,
Кольцо трет шею. Лис отважный
В пещеру храбро вплыл.
Желая сбросить здесь оковы,
На сушу вышел лис,
Но вопли ужаса сурово
И стоны раздались.
От голода он въелся в мякоть
Тугого апельсина
И услыхал: стал кто-то чавкать
Глотать и есть обильно.
Забыв надменность всю, король
Меч обнажил могучий:
«Кто хочет есть — идти изволь
В сраженье! Белоручки!»
Исполнись мрака и печали!
Вот слышишь: бьются туши,
Мечей удары, взвизги стали
И приступы удушья!
Несли, тащили и толкали
Добычу из пещеры.
Лишь крохотную долю взяли,
Набивши дичь без меры.
Лэ, исполненные скорби № 1
А ливень лил как из ведра
Клубничным джемом[1], но
В курятнике стоит жара,
Молотят — прям гумно!
Два молодца — горят сердца —
Тела их дышат паром.
Раскалывать старинный пень на жерди в птичник
им не лень —
В минуту сто ударов[2].
Закончен труд — и вот покорно
Садится птичка на яички —
Но не хотят яиц с беконом[3]
Два парня. (Дивно непреклонны!)
Она все оглядела,
Чтоб видеть: яйца целы!
Потрогала соломку:
Не слишком она ломка?
Обошла домишко[4]:
Боясь, ах, нет ли мышки!
Затем решила сесть
Тихонько на насест,
Сперва она поджала лапки.
Ведь катятся яйцо и время в старость,
«И сладкое все меньше сладко»,
А мать украдкой выпускает чары[5]:
Пусть каждый себя четко выражает[6],
Но как «убоги выраженья», —
Сказал поэт, не все ль равно мне кто.
Кто ж он? Других вопросом озадачьте.
Скажу, хоть факт сей и невзрачен,
Что он парламентские пренья
Не посещал, когда б иначе,
Он быстро б изменил сужденья,
По-совьи ухая, издав шипенье.
Но его имя так прозрачно!
Оно не ваше, не мое — вот что!
Ужасный выдался денек,
(Цыпленок больше не вздохнет.)
Забрался перед смертью в стог.
Жизнь схлынула, ведь жизнь поток.
Он веселиться уж не мог,
Забыл и игры, и урок.
И разрывается на части
У парня[7] сердце от напасти.
Стих голос: мука, боль и шок.
Так мы с билетом[8] ходим хмуро,
Ждем у дороги экипажа,
Смятенье, ужас, и поклажа,
И мысль о вечном доме — урне —
Всех нас гнетет. И вот вокзал —
Ты зря спешил, ты опоздал:
Последний поезд уж ушел[9].
Гипотезу о суициде некто
Вдруг выдвинул — все бурно обсуждали,
Сурово хмурил брови грустный лектор:
«Его иглой проткнули, не кинжалом!»
Кричат и с пеной говорят у рта,
Рыданье, плач и вздохов не сдержать,
«Как пенни к шиллингу, один как к ста,
Он сам себя убил — невинна мать!» —
Но этого не доказать,
И тишину бежит взломать
Толпа детей, шумящая всегда.
Они в слезах, они в печали,
С недоброй вестью вдруг вбежали,
Сказать: стряслась еще одна беда
Нет, не глаза глядят — глазищи,
И сердце[10] бьется звонко:
«Там курица безумно рыщет,
Убив еще цыпленка!»
Лэ, исполненные скорби № 2
Из всех домов, садов
Спешит вперед народ.
И маршем, вставши на дорогу,
Идут по двое-трое в ногу
Вот детский хоровод,
Вот дети средь садов.
Здесь кто у двери ждет,
Кто двинулся вперед,
Кто позади идет.
На островок, на сушу
Спешат скорей к земле.
Сегодня смотр: кто лучше
Здесь держится в седле.
На запад и восток
Толпа вдруг разделилась
Под парнями «конек», —
Поводья пригодились, —
Мучительно жесток,
Силен — таких вязать[12], —
Привык всегда лягать копытцем,
Привык всегда назад стремиться
И всеми управлять.
В седло забрался рыцарь. Ах!
И рад народ сердечно:
Вот стремя на его ногах,
В руках его уздечка,
Будь осторожней рыцарь,
Не искушай судьбу.
Сей зверь не позволял садиться
Ни князю, ни рабу.
Тебе послал зайчонок
В соломе свой поклон,
Смиреннейший цыпленок[13]
Лишь твой — таков закон,
Снегирь и канарейка
Послушны много лет,
И черепаха в душегрейке
Тебе не скажет «нет».
«Коняшка» же не признает
Удил — ах, зла «коняшка»,
И горе тем, кто бьет ее,
Тем, кто пинает тяжко.
Когда ездок хотел ее
Ударить[14] что есть сил,
Она в загон пошла беспечно
И молча напрягла уздечку,
Не слушаясь удил.
Шажком дорогу в Дальтон
Шлифуют — нет новей —
Стремятся толпы в даль ту,
И каждый во главе,
И часто смотрят вспять:
Там медленно шагают
Наездник с «боевым конем» —
Все тише тихого — вдвоем,
Почти не продвигаясь.
Вот на развилке встали
Седок и «конь здоров»:
Вперед — дорога в Дальтон,
Направо же — в Нью-Крофт.
Вскричал наездник: «Стоя
Стоять мне непристойно,
Но ехать не могу, покуда
Уводит путь один отсюда
В его родное стойло».
Затем заговорил Альфред[15],
Его отважней нет.
«Я встану справа — почти облава —
Ведь „конь“ твой приверед!»
Затем промолвила Флуриза[16]
Сестра, что лучше приза:
«А я не против стоять напротив,
Борясь с его капризом».
Тут разразился бой
Наездника со «зверем».
Не хватит силы никакой
Им управлять — поверь мне.
Альфред с родной сестрой
Всем заградили путь.
Вокруг народ стоит-орет:
«Куда же нам шагнуть!»
Он слышит крики, но не внемлет
Словам их — вот дела!
Вновь из-под ног скользнуло стремя
Из рук же — удила.
Цепляться он за гриву стал,
Но выпал из седла,
С триумфом[17] на дорогу — встал:
Что ж, голова цела.
Но с этого момента
Усердней рвется в бой
Альфред — рука согрета
Отвагой молодой.
А брат его, ступив на твердь,
Ведь брат его — шпион,
«Что делаешь?» — вскричал вдруг звонко
И тихо отошел в сторонку,
А «конь» умчался вон!
Вручат герою хлеб и масло[18] —
Таков закон народа, —
Крольчих, — ешь безопасно
С восхода до восхода —
За подвиг свой прекрасный,
За бой к врагу лицом
Теперь пей кофе с сахарком,
Все, что захочется, нальем, —
От нас награда в том.
Когда же вечерами
Пылает пламя бурно,
Когда за мотыльками
Не видно абажура;
А дети не желают спать
И бьют до синяков.
Мы захотели вам поведать
О славных подвигах Альфреда:
Он мчал на помощь, непоседа,
И защищал, ища победы,
Дорогу на Нью-Крофт.
Два брата
Учились в Твифорде два сына
И выучились в школе.
А дома слышат: «На латыни
Читаешь — или ноль?»
«А пробежишь вот те мосты?»
«Крючок насадишь к ловле?»
«Я туп, чтоб выучить латынь,
Хоть бегать лень и вновь мне,
Давай взберемся на мосты,
Крючок насадим к ловле!»
Он к удочке приставил сук,
Была коротковата,
Достал он крюк без мук и вдруг
Столкнулся тут же с братом.
И забросали — шум безумный! —
Свинью камнями мигом.
Но брат наделал больше шума,
Скакнув с верхушки брига.
Тут стаи рыбок налетели —
У каждой зуб торчит:
Он возбудил в них мягким телом
Ужасный аппетит.
«Пороть? — Его усвоят рыбы,
Заучат на зубок
Ответь про зубра без ошибок,
Таков тебе урок».
Донес тут ветер прямо к уху:
«Помилуй, братик мой!
За что служить чужому брюху,
Кормить рыб на убой?
Ведь отродясь я кушал всласть,
Теперь меня едят,
Здесь дивный клев, но я улов
Хотел увидеть, брат:
Косяк плотвы у головы,
А окунь возле пят.
Не как тогда — чужда вода,
Как кит, планктоном сыт».
А брат в ответ: «Средь страшных бед
Мы оба, — говорит, —
Судьба одна — и неспроста,
Хоть ты решил топиться,
Мой окунь на верху моста,
А твой в воде резвится.
Убью сома — тебя бьет сом,
На нас с тобой — о мука! —
Нащучен рок — от страха взмок:
Ты станешь мокрой щукой».
«Прошу, мой брат, — меня едят,
Но лучше быть наживкой
Мне для тебя — тащи любя
Ту рыбу, в коей жив я».
«Коль то форель — смогу скорей
Поймать и даже взвесить,
Коль это щука — одна с ней мука:
Возиться минут десять».
«Дан малый срок — чтоб сгинул рок,
Чтоб брат твой не пропал».
«Минут за пять — сраженье б дать,
Но шанс ужасно мал».
«Беда, когда кровь как вода,
А сердце словно сталь».
«Ах, пожалей — уж много дней
Как я бесчувствен стал.
Желанье сердца просто — поймать бы
рыбы вдосталь,
Но злоба все растет.
С тьмой окуней — не стал добрей,
Скорей наоборот».
«Вернуться б в Твифорд, в нашу школу,
Жить с розгой веселей!»
«И так веселый — гонял в футбол он,
Сиди средь карасей».
В речной водичке — беспечней птички,
Бездельник ты, игрок;
Прозрачна леска и прелестна
И лучше книжных строк.
Лишь удочка над головой,
Готовая упасть,
Ты здесь пожил, корпел, учил —
Уж научился всласть.
Но где форель-старуха — курноса,
с белым брюхом?
(Не вспомню без улыбки.)
Люблю я, брат, ее сто крат
Сильнее прочей рыбки.
Хочу к обеду, между прочим,
Ее зазвать из речки,
Коль жарко очень — черкну ей строчку
И мы назначим встречу.
Она не выходила в свет,
Не знает обращенья,
Кто как одет — и то секрет:
Возьму ее в ученье.
Доносит ветер: «злой», «любезный»,
«Страдаю пуще зверя»,
А брат же с логикой железной
Ответил: «Я не верю».
«Что-что? Прелестней плавать всюду,
Чем вдавливаться в ил?
Взгляни на блюдо, где рыбок груда, —
Как натюрморт сей мил!
Что? В грязной тине — тебе противно
Их плаванье, мерцанье?
Ах ты дурак! Ведь их пора
Убить, не созерцая.
Всяк пустослов устал от слов
О красоте творенья:
Как мчится птица — форель резвится,
Ликуя от движенья.
Так насладись, взирая ввысь,
Живешь в прелестном зданье.
Но слаще речь — как рыб подсечь,
Чем вздор о мирозданье.
Все говорят: кому дан ум,
Тот любит божьи твари.
Зачем же ум, когда нет дум,
Как их ловить и жарить».
«Дом и друзей — возьми скорей
Из банки — денег груды,
Противен кров средь плавников,
Спаси меня отсюда!»
Сестра из дома вышла смело,
Чтоб братьев повидать,
Когда ж узрела — как плохо дело,
То начала рыдать.
«Что за наживка на крюке?
Скажи мне милый брат!»
«Трубастый голубь там в реке
Молчит, а я не рад».
«От голубя напрасно ждешь
Ты песенок, к тому же
На голубятню не похож
Загон, где я погружен».
«Что за наживка на крюке?
Скажи мне милый брат!»
Он крикнул: «Младший брат в реке.
О горе мне и ад!
Я зол. И звать пора
Мне смерть, и не одну.
Прощай, прощай сестра,
А я пошел ко дну».
«Когда же ты придешь назад?
Скажи мне, милый брат!
Ведь блюда с рыбою стоят
И ждут, что их съедят».
И сердце вдруг разорвалось,
И молвила печально:
«Один промок насквозь-насквозь.
Другой — придет ли к чаю?»
(1853)
Леди ковша
Он вечером допил фиал
И на холме, как царь, стоял
И совершил свой путь к Морскому
Параду с грустью и тоскою.
(То есть к отважным Морякам,
Что «маршируют по волнам»,
Точнее — здесь виднелась гавань
Для тех, кто не умеет плавать.)
Итак, он в город шел блуждая,
Аллеи шагом измеряя,
А путь домами так стеснен,
Что кажется, они поклон
Друзьям через дорогу шлют:
«В бой, друг! Увидимся мы тут».
Прошаркал лестницей крутой,
Парящей в небе над землей,
Сюда взойдут бедняк, богач
И время — медленно, не вскачь.
Он был внимателен к наряду,
На волосах его — помада,
И был — лентяи подтвердят —
Наиредчайший в мире франт.
Все, видя, как идет он томно,
Родов стариннейших потомком
Его сочли, не зная — он
В кухарку — да, в нее влюблен!
Он на брегах стоял, вдыхая
Беспечность зыбких волн без края,
Внимая, как напевен шквал,
Печаль здесь преодолевал.
(1854)
Причитания
«Доверившись „Хильде“
Пропала под Уитби,
А звали Матильдой,
У меня ж с горя рак и тик.
„Голиаф“, захвати!
Мое горе азартно,
И не, — сказал плакальщик, —
Пройдет и до завтра.
Называла „мой Ослик“,
(Вам меня не понять),
И подумал я после,
Что должна ж подождать.
Шел я следом везде,
Когда — помните ль — я
Вдруг подумал: а где
Булавка моя?
Костюмер же неряха —
рукою в паштет.
Я тебя потерял
И обратный билет».
Она думает: «Сэр,
Вы смешны». — «Там, на „Хильде“,
Потерял несессер
И тебя, о Матильда!»
Булавку взял, что в галстук вдета,
И положил в карман жилета.
И, голову прижав к руке,
Уснул, устав, прям на песке.
Она — воспетый ему бред
[Рукопись этого трогательного фрагмента была найдена среди бумаг хорошо известного писателя, автора трагедии «Это Вы или Я?», а также двух популярных романов — «Сестра и Сын» и «Наследство племянницы, или Благодарный Дед».]
Она — воспетый ему бред
(Я не хвалюсь напрасно);
А если у него рук нет,
Что может быть ужасней?
Вы посетили ее дом,
Ко мне зашли непрошено.
Она, хоть в облике ином,
Все та же, что и в прошлом.
Никто не скажет нам о всех,
Кто толпами ходил,
И потому, в автобус сев,
Ногами семенил.
За правдой — ей и слово вторит —
Он не ходил доселе,
Когда ж она ход дел ускорит,
Что будет с вами всеми!
Ей дали — раз, мне дали — два,
Три дали нам двоим.
Все от него вернулось к вам,
Хоть было все моим.
Когда бы мы имели шанс
Участвовать в истории,
Сказал бы — на свободу вас,
Как мы — вы на просторе.
Не должен знать, короче,
Что ею он любим.
Секрет такой от прочих
Мы верно сохраним.
Фотографии экстраординарных событий
Школа молока с водой
Она, не вняв моим мольбам,
Неравнодушна к волосам
И рвет их мне. Ах, где краса!
Она слепа и не мудра,
Но как-то раз была добра,
Жизнь изменяет ум и нрав.
Школа ума и факта
Я сватался — отказ в ответ
Лишь получил. «Но это ж бред!» —
Ей говорю. Она мне: «Нет».
Но мир стоит, как был устроен,
И если б мог — уж не настроен
Вновь свататься — так лучше втрое!
Немецкая школа, или школа конвульсий
От факелов спасаюсь бегством,
И атом мечется средь бедствий,
А мозг мой жжет огонь небесный.
Ее душа кремень, гранит,
Меня ее взгляд опалит,
Мой рок со смертью насмерть слит.
Лэ, исполненные тайны, фантазии и юмора
№ 1. Дворец лжецов
Я грезил в мраморных палатах,
Мокрицы ползали на лапах,
Качаясь, а вокруг был запах
Почившего недавно сыра,
Озябший ветер дунул сыро,
И чхал я долго и настырно.
Здесь были странные шпалеры,
На них лишь ужасов примеры
Да лжи из социальной сферы.
Один предстал здесь знатоком,
Кричит хвастливо о пустом,
Ему ж кивают париком.
А вот еще мрачней одни:
Не знали игр в былые дни,
В трудах не видя западни.
Ведь в их груди лишь глыбы льда
А жертвы их сидят всегда
Все, сбившись в стайку и рыдая.
Другой цветет, как брег реки,
А травы буйны, высоки,
Но зелень эта — сорняки.
О зле вещает птичий свист,
Он в кислом воздухе повис,
И в западню всех манит бриз.
Не слышат звери трели эти,
И вы их дивной лжи не верьте:
Здесь красота — приманка смерти.
Дух на глазах распался, в то же
Мгновенье уловил я все же
Виденье призрачного ложа.
На нем калеки спят вдвоем,
Что рождены твоим пером,
Юрист, но спят уж вечным сном.
Слугу раз принял Ричард Ро,
А тот бессвязно плачет: «О!
Как ей служить при Джоне До!»
«Я возбуждал угасший разум,
Запутавшийся в длинных фразах
Об иске и защите разом».
Она в слезах — со смехом, без:
«Суд безрассуден, а процесс
Пошел душе наперерез».
За чучело встав как-то днем,
Кричала скорбно — в горле ж ком, —
Что беззаконен наш закон!
Мир погрузился в темноту,
Знакомый голос в пустоту
Кричал: «Преследуйте! Ату!»
Ночь отцвела, и цвет рассвета
Вдруг пробудил порывы ветра,
Прогнавшие виденье это.
Ушла кровать из сна на ножках
И виселица с петлей — тоже,
А Ро и До на смертном ложе.
И нервы иногда дрожат:
Ведь в недрах сердца где-то спят
Виденья мраморных палат.
Оксфорд, 1855
На вересковой пустоши
[Всегда бывает интересно узнать, откуда наши великие поэты заимствовали ту или иную идею, — именно этот довод и придал нам решимости опубликовать нижеследующее, хотя вполне возможно, что его появление в свет причинит боль почитателям Вордсворта и его поэмы «Решимость и Независимость».]
На пустоши, где вереск сам
Заполонил дольмен,
Я старца встретил — он был хам,
А я был джентльмен.
Его остановил вопросом:
«Где ты живешь и кто?»
Ответа ж не упомню просто,
Мой ум, как решето.
Старик: «Ищу я пузырьки,
Они на мыло дуются,
Пеку из них я пирожки
И продаю на улице.
Их покупают моряки,
Что в буре среди вод, —
Так мне на хлеб добыть с руки,
Что ж, угощайтесь — вот!»
А я усердно размышлял:
На десять — как умножить?
Но на вопрос мой отвечал
И он вопросом тоже.
А я не слышал его слов,
Но лишь слегка лягнул.
Скажи мне: «Кто ты и каков?» —
И тут же ущипнул.
И он поведал мне с акцентом:
«В горах ищу ручей,
Чтоб вставить дивным самоцветом
Его в огонь скорей.
И если я тружусь без лени,
То маслице Роланда
Получится, — дают полпенни.
Но разве столько надо?»
Но план не шел из головы
Окрасить в зелень гетры,
Так много краски у травы,
Что станут незаметны.
А я пощечину влепил,
Вопрос задав по ходу,
И седину растеребил
На старце благородном.
В ответ мне: «За глазами пикши
Средь вереска, но летом,
Охочусь — сделать в ночь потише
Мне б запонки к жилету.
Но разве золото получишь?
Хоть серебра б отмерить!
Заплатят медную полушку —
Они же стоят девять.
На крабов выставлю силки,
Отрою масло с хлебом,
Найду с цветами бугорки
На колесо для кеба.
Что ж трудно жить неприхотливей,
Он подмигнул без лести, —
Ну а не выпить ли нам в пиве
Здоровье вашей части?»
Но вдруг я понял, как все просто:
И стало ясно мне,
Как уберечь Минайский мост,
Сварив его в вине.
Я принялся благодарить
Его за слог игривый,
За то, что он хотел испить
Мое здоровье в пиве.
Когда засуну от тоски
В клей пальцы вместо кисти,
Носок, что с правой был руки,
На туфлю с левой кисти,
Когда очнусь: как это странно
Что я сказал — не верится.
Мне вспоминается мой странник
На пустоши из вереска.
(1856)
Песенка шутливой Черепашки
А там — век в глубине морской
Омары жирны — все насквозь,
Им любо танцевать с тобой,
Мой благороднейший Лосось!
Хор:
Лосось! Плыви и вверх, и вниз!
Лосось! Всем телом изогнись!
Рыб в море много завелось,
Но лучше всех — Лосось!
Мисс Джонс
[Это шаловливое стихотворение написано в жанре попурри и составлено из двадцати двух мелодий, начиная с песенки «Капитан и Его Усы», кончая «Правь, Британия…»]
Меланхоличные куплеты будут быстренько вам спеты,
Они ж, очки подозревают, чувства сильно задевают,
Ну а последний стон мисс Арабеллы Джонс
Растопит сердце у камней в любой мороз.
Сухопар был Симон Смит, она же сохнет и глядит,
Он звал ее всегда мисс Джонс — не преступив черты,
Чтоб звать по имени — тем более на ты.
Сказала: «Симон дорогой», — он притворился, что глухой.
Затем пришла к сестре: «Сюзана! Как держится он?! —
Крайне странно!»
Сестра в ответ: «Ура! Ура! Так, значит, он влюблен.
Советую — скажи: любим, — пусть правду знает он!
Так напиши ему скорей, коль просит он об этом,
Что нравится нам хладный нрав, особенно же летом.
Скажи: у полицейской будки вам нужно повстречаться —
Примерно в девять, чтоб бежать и тайно повенчаться
С верной Арабеллой».
Вот написала — подписала — запечатала — послала — надела
самый праздничный наряд:
Браслеты — броши — серьги — ожерелья и часы — пенсне
и кольца, в коих бриллиант.
Мужчина от природы слаб и думает по простоте: все дело
в красоте.
Она все ходит мимо торговца у ворот и ждет — прибудет Симон,
но Симон не идет.
Мерзла, кашляла в саду пустом, но, усадив на стул ее,
Кожевник дал пальто — и завернул ее.
От холода она изнемогла,
Но все же позвала, шепча: «Приди скорей, мой Симон, хоть
долго я ждала.
Хоть час уж минул, любимый Симон, придешь — я знаю, друг,
Но нет и речи, что время встречи ты перепутал вдруг.
Мой Симон! Мой Симон! О, прелестный сэр! О, прелестный сэр!
Милый Симон Смит, нежный Симон Смит!
Смотри идут: церковные часы, там — городские, и станционные
часы, и все часы людские и все они двенадцать бьют!
Ты опоздал непоправимо, а я ждала, любимый Симон.
Хоть жизнь устроена хитро, тебя дождусь я просто: пройдешь ты
рано утром, придешь ты рано утром.
А мы по морю — и кеб ускорим — и будем вскоре мы в
Гретна-Грин[19].
Когда же я и Симон Смит — о, что за грубое имя! Вульгарное имя!
Не буду счастлива, пока не сменит имя, когда он женится на мне,
то он полюбит так меня, что он послушает, наверно!
И будет зваться Клэром —»
Мечталось в новолунье, сев на валун, ей:
Ждала — придет, ждала — найдет; она же станет неповторимой,
если вместо Симон… а за спиной был странный господин,
Но вежливый: «Что ж, доброй ночи, мэм!
Я удивлен, что вы одна — не удивляйтесь, я один!
Вы беззащитны — вам воров бояться надо.
Посмотрим! Одолжите мне — ведь злато, как из клада —
Колец излишки, все барахлишко. Зачем кричать так часто?
Давно покинул полицейский свой участок.
На кухне…» «О, вор вероломный и отъявленный злодей! —
Ее крик стал сердитей и смелей. —
Когда впервые Смиту руку отдала, я никогда бы не догадалась:
он насолит столь изрядно.
Полиция ведь рядом? Симон, Симон! Как мог уязвить свою
любовь?»
Сидят-галдят, галдят среди кухарок стражи, так сказать,
гражданского порядка.
Сыщик слышал — вопль и слезы прыщут:
«Отчего же полисмена никогда, никогда не сыщут?»
Последние комментарии
9 часов 38 минут назад
18 часов 29 минут назад
18 часов 32 минут назад
3 дней 55 минут назад
3 дней 5 часов назад
3 дней 7 часов назад