Разрушители [Грэм Грин] (fb2) читать онлайн

Грэм Грин Разрушители

В канун августовских выходных^[1] вожаком стаи с выгона Уормсли сделался новичок. Никто этому не удивился, кроме Майка, но Майку было только девять, и он удивлялся всему на свете.

— Будешь рот разевать — лягушка вскочит, — сказал ему кто-то. С тех пор Майк старательно сжимал губы и рот разевал, только если случалось что-нибудь уж совсем удивительное.

Новичка приняли в стаю в первый день летних каникул: в его хмуром, задумчивом молчании что-то такое было — это признали все. Он слова не говорил попусту. Даже имя свое назвал, только когда его об этом спросили, как полагалось по законам стаи. «Тревор», — сказал он как ни в чем не бывало, хотя любой другой произнес бы такое вычурное имя со стыдом или с вызовом. И никто не рассмеялся в ответ, кроме Майка; но и он, не найдя ни в ком поддержки и встретив мрачный взгляд новичка, умолк и разинул рот.

А между тем у Т., как они его стали называть, были все основания превратиться в мишень для насмешек: и мудреное имя (от него оставили только начальную букву, а иначе как было бы объяснить, почему они над ним не смеются?), и то, что отец его когда-то был архитектором, но опустился и теперь работал конторщиком, и то, что его мать обращалась с соседями свысока. И что же, как не странное чувство чего-то опасного, неожиданного, которое он вызывал, заставило их принять его в стаю без обязательного постыдного обряда посвящения?

Каждое утро они собирались возле импровизированной стоянки, на пустыре, оставленном последней бомбой первого блица^[2]. Вожак стаи по кличке Чернявый уверял, будто слышал, как она разорвалась, но никто не знал толком, сколько ему лет, и потому не мог возразить, что тогда он был годовалым младенцем и спал крепким сном на нижней платформе ближайшей станции подземки.

К стоянке клонился первый из обитаемых домов — номер третий — по разбомбленной улице Нортвуд-террейс; клонился в буквальном смысле слова — он тоже пострадал от бомбежки, и его торцовые стены держались на деревянных подпорках. Позади упали небольшая фугаска и несколько зажигалок, дом накренился и торчал, как обломанный зуб; в заднюю его стену врезались останки соседа: стенная панель, кусок камина.

И вот Т., от которого никто слова не слышал, — только «да» или «нет», когда ставился на голосование план действий, каждый день предлагавшийся Чернявым, — как-то раз огорошил всю стаю, задумчиво проговорив:

— Отец сказал, этот дом строил Рен^[3].

— А кто это — Рен?

— Ну, который собор Святого Павла построил.

— Подумаешь, — хмыкнул Чернявый. — Это же Старого дохляка дом.

Старый дохляк — фамилия его была Томас — был когда-то строителем, специалистом по интерьеру. Жил он один в покосившемся доме и сам себя обслуживал: раз в неделю мальчишки видели, как он бредет через выгон, таща хлеб и овощи с рынка, а однажды, когда они играли на стоянке, над полуразрушенной садовой оградой Старого дохляка показалась его голова: он смотрел на них, ни слова не говоря.

— В уборную ходил, — сказал кто-то из ребят. Всем было известно, что после взрыва в доме не работает канализация, а Старый дохляк слишком скуп, чтобы тратиться на ремонт. Внутри он все отделал заново сам, и это ему обошлось недорого, но сантехникой ему никогда заниматься не приходилось. Уборная, дощатая будочка в дальнем конце сада с отдушиной в форме звезды, уцелела при взрыве, хотя он разнес в куски соседний дом и вырвал оконные рамы в номере третьем.

В другой раз мистер Томас привлек внимание стаи совсем уже странным образом. Чернявый, Майк и тощий желтый парнишка, которого все почему-то звали по фамилии — Саммерс, встретили его на выгоне, когда он возвращался с рынка. Мистер Томас остановил их.

— Вы из той компании, что играет там, на стоянке? — спросил он хмуро.

Майк собирался было ответить, но Чернявый остановил его: он полагал, что, как вожак, должен нести все бремя ответственности сам.

— Ну, предположим, — бросил он.

— Тут у меня немножко шоколаду, — сказал мистер Томас. — Сам я его не люблю. Вот, получайте. На всех, вероятно, не хватит. На всех никогда не хватает, — добавил он с мрачной убежденностью, протягивая им три плитки «Чудесницы».

Стая, ошарашенная и встревоженная этим поступком, постаралась найти ему какое-нибудь неблаговидное объяснение.

— Вот спорим, кто-нибудь бросил эти плитки, а он подобрал, — предположил один.

— Спер их, а потом в штаны напустил со страху, — решил другой.

— Хочет нас подкупить, — объявил Саммерс. — Чтобы мы не бросали мяч об его стену.

— Ну, нас не подкупишь, — сказал Чернявый, и они потратили целое утро, бросая мячи о садовую стену Старого дохляка — занятие для малышей, доставившее удовольствие одному только Майку. Все это время мистер Томас не подавал признаков жизни.

Назавтра Т. их всех удивил. На место сбора он пришел с опозданием, так что план действий на этот день был принят без него. Чернявый предложил: вся стая разобьется на пары, каждая пара сядет в автобус — все равно в какой, а потом они подсчитают, кто сколько раз проехал «зайцем», обдурив раззяву-кондуктора. (Операцию решили проводить попарно, чтобы не было никакого жульничества.) Они как раз тянули жребий, кому с кем ехать, когда явился Т.

— Где ты был, Т.? — спросил Чернявый. — Теперь ты уже не можешь голосовать. Ты же знаешь закон.

— Я был там, — проговорил Т. и уставился в землю, словно желая утаить от других какую-то заветную мысль.

— Где это — там?

— У Старого дохляка в доме.

Майк разинул рот, но сразу захлопнул его, так что щелкнули зубы — вспомнил про лягушку.

— У Старого дохляка? — повторил Чернявый.

Это не нарушало законов стаи, но у Чернявого вдруг появилось такое чувство, что Т. ступил на опасную почву.

— Ты забрался туда? — спросил он с надеждой в голосе.

— Нет. Позвонил в звонок.

— А что ж ты сказал?

— Сказал, что хочу посмотреть дом.

— Ну, а он?

— А он показал мне его.

— Ты там что-нибудь стырил?

— Нет.

— Так чего ты туда поперся?

Вокруг них столпилась вся стая: казалось, вот-вот стихийно возникнет трибунал, чтобы судить дезертира.

— Дом у него прекрасный, — сказал Т. и, все еще глядя в землю, чтобы ни с кем не встретиться взглядом, дважды облизнул губы — справа налево, потом слева направо.

— Это как понимать — прекрасный дом? — презрительно спросил Чернявый.

— Там винтовая лестница — ну, вроде пробочника, ей уже двести лет. Держится без всякой опоры.

— Это как понимать — держится без опоры? Она что, висит в воздухе, что ли?

— Нет, тут противодействие сил — так Старый дохляк говорит.

— Ну, а что там еще?

— А еще там панели.

— Как в «Синем кабане»?

— Им уже двести лет.

— Разве Старому дохляку двести лет?

Майк вдруг захохотал, но сразу умолк. Все были настроены серьезно. Впервые с тех пор, как в начале каникул Т. забрел на стоянку, положение его пошатнулось. Достаточно было кому-нибудь произнести сейчас его имя, и стая тут же принялась бы травить его.

— Так чего ты туда поперся? — снова спросил Чернявый.

Он поступал по справедливости, это не было ревностью, он хотел, если только удастся, сохранить Т. для стаи. Его насторожило слово «прекрасный»: оно было из мира господ. В здешнем театрике один изображает таких: в цилиндре, с моноклем и говорит гнусаво. Его так и подмывало сказать «Ах, дорогой мой Тревор, любезный друг» и тем самым выпустить злого духа из бутылки.

— Вот если бы ты туда забрался тайком... — проговорил он печально. — Да, это действительно был бы подвиг во славу стаи.

— А так еще лучше, — возразил Т. — Я много чего разузнал.

Он по-прежнему смотрел себе под ноги, избегая их взглядов, словно весь поглощенный заветной мечтой, которой не хотел — или стыдился — делиться с другими.

— Что же ты разузнал?

— Старый дохляк на оба выходных уезжает.

Чернявый проговорил с облегчением:

— Ты хочешь сказать — мы сможем к нему забраться?

— И чего-нибудь стырить? — подхватил кто-то.

— Тырить мы ничего не будем, — отрезал Чернявый. — Просто залезем туда — это тоже здорово, скажешь, нет? А идти под суд нам ни к чему.

— А я и не собираюсь ничего там тырить, — возразил Т. — Я придумал кое-что получше.

— Что же?

Т. поднял глаза, такие же серые и тревожные, как этот тусклый августовский день.

— Мы снесем дом, — сказал он. — Разрушим его.

Чернявый захохотал, но, как и Майк, сразу осекся под этим серьезным безжалостным взглядом.

— А полиция где будет все это время? — спросил он.

— Ничего они не узнают. Мы разрушим дом изнутри. Туда можно залезть. Как ты не понимаешь, — напористо продолжал он, — мы изгрызем его, как черви яблоко. Когда мы оттуда выберемся, там не останется ничего — ни лестницы, ни панелей, ну, ничего, одни голые стены; а потом мы и стены обрушим — придумаем, как.

— И угодим в каталажку, — сказал Чернявый.

— А кто докажет, что это мы? И потом, мы же там ничего не стырим! — И без тени злорадства он добавил: — Когда мы кончим, там и стырить-то будет нечего.

— Сроду не слышал, чтоб человека упрятали в тюрьму за то, что он что-то такое поломал, — объявил Саммерс.

— Да у нас времени не хватит, — сказал Чернявый. — Я видел, как сносят дома.

— Нас как-никак двенадцать, — возразил Т. — Будем работать организованно.

— Но мы не знаем, как это надо...

— Зато я знаю, — отрезал Т. и в упор посмотрел на Чернявого: — у тебя есть другой план, получше?

— Сегодня мы ездим «зайцем» в автобусе, — не к месту влез Майк.

— Хм, «зайцем», — уронил Т. — Ну, что ж, Чернявый, можешь не идти с нами... Если тебе больше нравится...

— Надо проголосовать.

— Ставь на голосование.

Чернявый неохотно проговорил:

— Есть предложение: завтра и в понедельник разрушаем дом Старого дохляка.

— Слушайте, слушайте!^[4] — крикнул жирный мальчишка, которого звали Джо.

— Кто «за»?

— Принято, — сказал Т.

— С чего мы начнем? — спросил Саммерс.

— А это пускай он вам скажет, — бросил Чернявый. С этой минуты он уже не был вожаком. Он отошел подальше и стал гонять камешек, поддавая его то в одну сторону, то в другую. На стоянке был только старенький «моррис»; обычно там оставляли одни грузовики: машины стояли без присмотра, и их могли угнать. Высоким ударом Чернявый послал камешек в «моррис» и слегка ободрал краску на заднем крыле. Не обращая на него никакого внимания, стая окружила Т. Чернявый смутно ощутил всю непрочность людской благосклонности. Уйду домой, думал он, и больше к ним не вернусь, и пускай они все узнают, какой ерундовый из Т. вожак. Ну а что, если все-таки он предлагает дело? Ведь такого еще свет не видел. Тогда стая с выгона Уормсли прогремит на весь Лондон, это уж точно. Попадет в газетные заголовки. Даже взрослые стаи и ребята-лотошники с уважением станут слушать, как был разрушен дом Старого дохляка. И, движимый чистым, простым, бескорыстным стремлением прославить стаю, Чернявый подошел к Т., стоявшему в тени у садовой ограды.

Т. отдавал распоряжения быстро и решительно. Он словно вынашивал эту мысль с малых лет, продумывал ее долгие месяцы, и теперь, на пятнадцатом году его жизни, этот план, пройдя через муки созревания, выкристаллизовался окончательно.

— Ты, — говорил он Майку, — принесешь больших гвоздей, самых больших, какие найдешь, и молоток. Все вы, кто только сможет, тащите молотки и отвертки. Нам их нужно целую уйму. А еще — зубила. Их тоже тащите сколько влезет. Может кто-нибудь принести пилу?

— Я могу, — вызвался Майк.

— Только не игрушечную, — сказал Т. — Настоящую.

До Чернявого вдруг дошло, что он и сам поднимает руку, как рядовой член стаи.

— Порядок. Пилу принесешь ты, Чернявый... Но вот в чем закавыка: нам требуется ножовка.

— А что это такое — ножовка? — спросил кто-то.

— Они продаются у Вулворта, — сказал Саммерс.

Жирный Джо мрачно проговорил:

— Ну, так я и знал, кончится тем, что с нас сдерут денежки.

— Я ее сам раздобуду, — объявил Т. — Не надо мне ваших денег. Но вот кувалды не купишь.

— В пятнадцатом номере идут работы, — сказал Чернявый. — Я знаю, куда они сложат под праздник свое барахло.

— Тогда все, — сказал Т. — Собираемся завтра на этом же месте ровно в девять.

— Я должен в церковь пойти, — сказал Майк.

— На обратном пути перелезешь через ограду и свистнешь. Мы тебя впустим.

В воскресенье утром все, кроме Чернявого, пришли вовремя, даже Майк. Майку крупно повезло: мать заболела, а отец не проспался после субботнего вечера, и в церковь его отправили одного, после многократных предупреждений, что именно его ожидает, если дорогой он вздумает заблудиться.

Чернявому пришлось трудно: сперва никак не удавалось вынести из дому пилу, а потом разыскать на задворках пятнадцатого номера кувалду. К дому Старого дохляка он пробрался по тропинке между живыми изгородями за дальним концом сада, боясь, как бы на улице его не приметил во время обхода полисмен.

Усталые лиственницы заслоняли предгрозовое солнце; над Атлантикой, как обычно на августовские праздники, готовилось ненастье — оно начиналось со столбиков пыли, вихрившихся под деревьями. Чернявый перелез через стену и очутился в саду у Старого дохляка.

Нигде никаких признаков жизни. Уборная казалась гробницей на заброшенном кладбище. Дом спал. Шторы были опущены. Чернявый подкрался поближе, таща кувалду и пилу. Может, в конце концов никто не пришел? План этот — просто бред; наутро они одумались. Но, подойдя к задней двери вплотную, он услышал множество приглушенных звуков, не громче жужжания роя в улье: жик-жик, тук-тук-тук, вот что-то скрипнуло, лязгнуло, и вдруг надрывающий душу треск. «Значит, пришли», — подумал он и свистнул.

Открылась задняя дверь, он вошел в дом. И сразу же был поражен тем, как слаженно действует стая, — не то что под его предводительством, когда каждый орудовал кто во что горазд. Он походил по лестнице, поискал Т. Никто его не окликнул. Ему вдруг передалось ощущение лихорадочной спешки, до него стал доходить замысел Т.: уничтожить все внутри, а наружных стен пока не трогать. Саммерс, вооружившись зубилом и молотком, отдирал плинтуса в столовой, на нижнем этаже; он уже выломал филенки на дверях. Тут же, в столовой, Джо выковыривал паркет — обнажалось перекрытие над погребом. С содранных плинтусов свисали провода, и Майк, сидя на полу, радостно их обрывал.

Еще двое в поте лица трудились над перилами винтовой лестницы; пила у них была игрушечная, и, увидев в руках у Чернявого настоящую, они знаками попросили дать ее им. Немного спустя, когда он снова наткнулся на них взглядом, перила примерно на четверть уже были спилены и сброшены в холл. Наконец он обнаружил Т. в ванной — самой запущенной комнате во всем доме; тот сидел, задумчиво вслушиваясь в доносившиеся снизу звуки.

— Что ж, у тебя получилось, — с благоговейным трепетом проговорил Чернявый. — А дальше что будет?

— Да мы только начали, — сказал Т. и, бросив взгляд на кувалду, распорядился: — Останешься здесь, разобьешь ванну и раковину. С трубами не возись. За них примемся позже.

В дверях появился Майк.

— Я с проводами кончил, Т., — доложил он.

— Хорошо. А сейчас обойдешь дом. Кухня — в подвале. Разобьешь всю посуду, стекло и бутылки, до каких доберешься. Кранов не открывай: нам потоп ни к чему — пока что. Потом пройдешь по комнатам и все вывалишь из шкафов. Если они заперты, позовешь кого-нибудь, чтобы взломал. Все бумаги разорви, все безделушки разбей. Прихвати с собой кухонный нож. Вот тут, напротив, спальня. Подушки распорешь, простыни изорвешь. И пока хватит с тебя. А ты, Чернявый, когда все тут кончишь, отбивай в коридоре штукатурку.

— А сам ты что собираешься делать?

— Я кое-что поищу, — сказал Т.

Когда Чернявый все кончил и снова отправился на поиски Т., уже подоспело время обеда. Хаос в доме усилился: кухня, словно после побоища, была усыпана осколками фарфора и стекла, в столовой сорваны паркет и плинтуса, снята с петель дверь. Разрушители перешли на другой этаж. Полосы света пробивались сквозь закрытые ставни в комнаты, где они трудились с сосредоточенностью созидателей.

— Я должен пойти домой обедать, — сказал Майк.

— Еще кто? — спросил Т. Но всем, кроме Майка, под тем или иным предлогом удалось захватить еду с собой.

Устроившись среди обломков, они неохотно развернули пакетики с сандвичами. Полчаса на обед — и они снова принялись за работу. К тому времени, когда Майк вернулся, они уже были на верхнем этаже, а к шести разгром в комнатах был довершен. Все двери сняты с петель, все плинтуса сорваны, мебель вытащена, ободрана, сломана, свалена в кучу; теперь спать в доме было не на чем, разве что на ложе из кусков штукатурки. Т. распорядился: сбор завтра в восемь утра. Чтобы не привлекать внимания, они поодиночке перелезли через заднюю стену сада и очутились на стоянке. В доме остались только Чернявый и Т. Уже почти стемнело; они пощелкали выключателем, но он не действовал — Майк сделал свою работу на совесть.

— Ну как, ты нашел, что искал? — спросил Чернявый.

Т. кивнул.

— Поди сюда, — сказал он. — Смотри.

Он стал вытаскивать из обоих карманов пачки фунтовых бумажек.

— Сбережения Старого дохляка, — объяснил он. — Майк выпотрошил матрац, но не заметил их.

— А что ты собираешься с ними делать? Поделить?

— Мы не воры, — отрезал Т. — Из этого дома никто ничего не унесет. Я их оставил для нас с тобой — отпразднуем это дело. — Опустившись на колени, он пересчитал кредитки. Всего их было семьдесят. — Мы их сожжем, — сказал он. — По одной.

Они брали бумажки одну за другой, зажигали верхний угол, и огонек медленно подползал к их пальцам. Серый пепел летел над ними и ложился им на головы, как седина.

— Хотел бы я увидеть физиономию Старого дохляка, когда мы все кончим, — проговорил Т.

— Ты так дико его ненавидишь? — спросил Чернявый.

— Вовсе нет. Если б я его ненавидел, никакого бы удовольствия не было. — Пламя, охватившее последнюю бумажку, осветило его задумчивое лицо. — Всякая там ненависть и любовь — это мура, для слабаков. Есть только одно, Чернявый, — вещи.

И он оглядел комнату, где теснились странные тени бывших вещей, разбитых вещей, полувещей.

— Бежим наперегонки до твоего дома, Чернявый, — сказал он.

Наутро принялись разрушать самый дом. Двое не пришли — Майк и еще один мальчик; их родители уехали на взморье — одни в Саутэнд, другие в Брайтон, хотя накрапывал теплый дождик и с эстуария^[5] Темзы доносились раскаты грома, словно первые орудийные выстрелы времен блица.

— Нам надо поторапливаться, — сказал Т.

Саммерс забеспокоился:

— Мало мы сделали, что ли? Мне дали шиллинг на автоматы. А тут — все равно что работа.

— Но ведь мы только начали, — возразил Т. — Еще все полы на месте и лестница. Ни одного окна не вынули. Ты голосовал вместе со всеми. Дом должен быть разрушен. Когда мы кончим, от него ничего не останется.

Как и вчера, начали с первого этажа. Отодрали настил возле наружной стены; когда обнажились балки, перепилили их и перешли в холл, потому что остатки настила накренились и повисли в воздухе. Теперь у них уже был кое-какой навык, и со вторым этажом дело пошло быстрее. К вечеру, оглядев образовавшуюся вокруг пустоту, они ощутили странный подъем.

— Хоп! — сказал Джо и бросил медяк в заваленную обломками лестничную клетку. Он со стуком упал и покатился, звякая об осколки.

— Зачем мы все это затеяли? — с недоумением спросил Саммерс.

Т. был внизу, он очищал от обломков полоску вдоль наружной стены.

— Открывайте краны, — приказал он. — Уже темно, никто не увидит, а утром будет все равно.

Вода застигла их на лестнице и хлынула вниз, сквозь комнаты с разобранными полами. И тогда откуда-то из сада донесся свист Майка.

— Что-то неладно, — сказал Чернявый.

Отпирая заднюю дверь, они слышали частое дыхание Майка.

— Легавые? — спросил Саммерс.

— Старый дохляк, — выпалил Майк. Потом сказал с гордостью: — Я всю дорогу бежал.

— Но с чего это он вдруг?.. — запротестовал Т. с яростной обидой ребенка, которым он никогда не был. — Он же мне сам сказал... Это нечестно!

— Я его видел сперва в Саутэнде, — рассказывал Майк, — а потом в поезде, он ехал обратно. Говорит, там холодина и дождь. — Вдруг он умолк, изумленно глядя на струи воды. — Ух ты, ну и ливень у вас тут был. Что это, крыша течет?

— Через сколько он будет здесь?

— Через пять минут. Я удрал от мамы и бегом сюда.

— Нам надо сматываться, — сказал Саммерс. — И вообще мы уже сделали достаточно.

— Нет, недостаточно. Такое любому по плечу. — «Такое» означало разгромленный, опустошенный дом, от которого оставались одни только стены. Но стены еще можно спасти. Фасаду цены нет, а внутри все можно отстроить заново, еще лучше прежнего. И это опять будет дом. Вслух Т. сердито сказал: — Так или иначе, мы должны кончить. Не уходите. Дайте мне подумать.

— Времени нет, — возразил кто-то.

— Должен же быть какой-то выход, — настаивал Т. — Мы далеко зашли, мы не можем теперь...

— Но мы и так сделали очень много, — сказал Чернявый.

— Нет, нет, вовсе не много. Эй, кто-нибудь, последите за парадным.

— Больше тут ничего не сделаешь.

— Он может прийти с черного хода.

— Следите и за черным ходом. Ну, дайте мне только пять минут, и я все устрою, — взмолился Т. — Клянусь вам, устрою.

Но вместе с загадочностью он потерял и авторитет. Снова он был всего-навсего рядовым членом стаи.

— Ну, пожалуйста, — просил он.

— Ну, пожалуйста, — передразнил Саммерс и вдруг хлестнул его этим проклятым именем: — Эй, ты, Тревор, топай-ка лучше домой.

Т. стоял спиной к грудам обломков — ни дать, ни взять боксер, прижатый к веревке и ослабевший под градом ударов. Он не мог найти нужных слов, мечта его стала тускнеть, уплывать. Но прежде чем стая успела разразиться презрительным хохотом, в дело вмешался Чернявый. Оттолкнув Саммерса, он сказал:

— Я послежу за парадным. — Он осторожно раздвинул ставни в холле. Перед домом серел измокший выгон, и в лужах сверкали фонари. — Кто-то идет. Нет, это не он. Так что ты предлагаешь, Т.?

— Скажи Майку, пусть выйдет и спрячется возле уборной. Как только я свистну, пусть сосчитает до десяти и начинает орать.

— А что орать-то?

— Да что угодно, ну «Помогите!», что ли.

— Ты слышал, Майк? — сказал Чернявый. Он снова был вожаком. Потом бросил взгляд в щелку между ставнями: — Т., он идет.

— Живо, Майк. Беги к уборной. Чернявый и вы все оставайтесь здесь, пока я не закричу.

— А ты куда, Т.?

— Не беспокойся. Я сам все устрою. Я же сказал, что устрою, верно?

Старый дохляк, прихрамывая, брел через выгон. Башмаки его были облеплены глиной, и он остановился у обочины, чтобы ее соскрести. Ему не хотелось натащить грязи в свой дом, одиноко темневший среди развалин и — так он думал — чудом избежавший гибели: взрыв пощадил даже стекло над дверью. Кто-то свистнул. Старый дохляк обернулся, остро вглядываясь в темноту. Свист всегда вызывал у него тревогу. Откуда-то, как будто из его сада, донесся детский крик. Потом со стоянки на улицу выбежал мальчик.

— Мистер Томас! — звал он. — Мистер Томас!

— Что случилось?

— Ради Бога, простите, мистер Томас. Тут одному из наших ребят приспичило, и мы подумали, вы ничего не будете иметь против, а вот теперь он не может оттуда выйти.

— Да о чем ты, мальчик?

— Он застрял у вас в уборной.

— А зачем он туда... Постой, я как будто знаю тебя?

— Вы показывали мне дом.

— Верно. Верно. Но это еще не дает тебе права...

— Скорей, мистер Томас. Он задохнется.

— Чепуха, ничего он не задохнется. Подожди, я занесу домой сумку.

— Дайте мне вашу сумку, я ее понесу.

— Нет, не надо. Я сам.

— Сюда, мистер Томас.

— Так в сад не пройти. Только через дом.

— Да что вы, мистер Томас, так пройти можно. Мы часто вот тут проходим.

— Вы часто тут проходите? — Ошарашенный, удрученный, мистер Томас плелся за мальчишкой. — Но кто вам... По какому праву...

— Вот, видите?.. Стена-то низкая.

— Еще не хватало мне в собственный сад залезать через стену. Чушь какая!

— А мы залезаем: одну ногу сюда, другую туда — и р-раз!

Мальчишка глянул вниз, протянул руку, и вот уже сумка мистера Томаса переброшена через стену.

— Отдай сумку! — потребовал мистер Томас. — Я позову полицию.

Из уборной снова донесся детский крик, потом еще и еще.

— Ваша сумка цела, мистер Томас. Смотрите. Одну ногу сюда, направо. Другую сюда, левее.

И мистер Томас перелез через стену в свой собственный сад.

— Вот ваша сумка, мистер Томас.

— Придется нарастить стену, — сказал мистер Томас. — Не дело это, чтобы вы, ребята, лазили сюда и бегали в мою уборную.

Он споткнулся, мальчишка вежливо поддержал его за локоть.

— Спасибо, спасибо, мой мальчик, — машинально пробормотал он.

В темноте снова раздался крик.

— Иду! Иду! — откликнулся мистер Томас. — Я не хочу быть придирой, — сказал он. — Я и сам был мальчонкой. Но все надо делать честь по чести. Пожалуйста, можете здесь играть по утрам в субботу. Я иногда даже рад приятной компании. Только чтоб все было честь по чести. Который-нибудь из вас приходит и спрашивает: «Можно?» Я отвечаю: «Можно». А другой раз скажу: «Нельзя» — это если я не в настроении. Вы войдете через парадное, а выйдете через черный ход. И нечего лазить через стену.

— Ой, ну вызволите же его, мистер Томас!

— В моей уборной с ним ничего не случится, — ответил мистер Томас. Он с трудом брел по саду, без конца спотыкаясь. — Ох, ревматизм у меня разыгрался! Как августовские праздники, так он разыгрывается. Мне нужно идти осторожней — тут камни вывалились. Дай-ка мне руку.

У дверей уборной он остановился.

— Ну, что там такое стряслось? — спросил он громко.

Ответа не последовало.

— Может, ему стало плохо, — сказал мальчишка.

— Этого еще не хватало в моей уборной. Эй, ты, вылезай! — крикнул мистер Томас и изо всех сил рванул дверь; она с легкостью поддалась, и он едва не упал. Чья-то рука сперва поддержала его, а потом с силой втолкнула в уборную. Он стукнулся головой о заднюю стенку и тяжело сел на пол. Сумка упала к его ногам. Та же рука просунулась внутрь и выхватила ключ. Дверь захлопнулась.

— Выпусти меня сейчас же! — закричал он, но услышал, как ключ повернулся в замке: его заперли. И сразу он сник, растерялся, почувствовал себя старым.

Чей-то голос негромко сказал через отдушину:

— Не волнуйтесь, мистер Томас, мы не сделаем вам ничего худого, если только вы будете сидеть тихо.

Подперев голову руками, он погрузился в размышления. На стоянке — всего один грузовик; водитель, вернее всего, не появится до утра. С улицы его никто не услышит. По тропинке между изгородями мало кто ходит, а если и пройдет, значит, торопится и на его крики не обратит внимания: подумает, что это какой-нибудь пьяный. Да и вообще, если звать на помощь, кто отважится в праздничный вечер, когда кругом ни души, лезть сюда, выяснять, в чем дело? Так мистер Томас сидел в уборной и размышлял с горькой трезвостью человека, умудренного жизнью.

Вслушиваясь в тишину, он вдруг уловил какие-то слабые звуки, доносившиеся, как ему показалось, со стороны дома. Он встал, посмотрел в отдушину. В щель ставня был виден свет — но не свет от лампы, а блуждающий огонек, словно бы от свечи. Потом ему послышался стук молотка, какое-то пощелкивание, царапанье. Он подумал — не взломщики ли это; может быть, тот мальчишка у них наводчиком? Но с чего это взломщики вдруг возьмутся плотничать? А между тем звуки эти все больше и больше наводили его на мысль, что в доме тайком делают какую-то плотницкую работу. На всякий случай он покричал, но никто не отозвался. Даже враги не услышали его.

Майк пошел домой спать, но вся стая осталась. Кто будет вожаком, теперь уже никого не интересовало. Вооружившись зубилами, отвертками, гвоздями — словом, всем, что было под рукой острого, они медленно двигались вдоль внутренних стен, выковыривая известку между кирпичами. Это была долгая, изматывающая, нудная работа, но наконец справились и с ней. Выпотрошенный дом держался на тонком слое известки между кирпичной кладкой и гидроизоляцией. Теперь оставалось самое опасное — действовать надо было на улице, на краю пустыря. Саммерсу велели стоять на стреме. Мистер Томас отчетливо расслышал повизгивание пилы. Но звук явно шел не из дома, и это несколько успокоило его. Страхи его улеглись — может, и те, другие шумы тоже ничего худого не означают.

— Мистер Томас! — позвал его через отдушину чей-то голос.

— Выпусти меня! — сердито потребовал мистер Томас.

— Вот вам одеяло, — проговорил тот же голос, и из отдушины на голову мистера Томаса стала рывками спадать длинная серая кишка.

— Мы ничего против вас не имеем, — произнес голос. — Мы хотим, чтобы ночью вам было удобно.

— Ночью?.. — повторил мистер Томас, не веря своим ушам.

— Ловите, — сказал голос. — Тут булочки с изюмом, мы их намазали маслом, и пирожки с колбасным фаршем. Мы не хотим, чтобы вы голодали.

— Ну хватит, мальчик, пошутил — и будет! — отчаянно взмолился мистер Томас. — Выпусти меня, и я никому ни слова. Ведь у меня ревматизм. Я должен устроиться на ночь удобно.

— Но вам все равно не будет удобно, не сможете вы устроиться в доме. Никак не сможете.

— Как это понимать, мальчик?

Но шаги уже удалялись. Кругом молчание ночи, пилы больше не было слышно. Мистер Томас крикнул еще раз, наудачу, но ответом ему была укоряющая, гнетущая тишина. Вдалеке ухнула сова и опять пустилась в неслышный полет над безмолвным миром...

В семь утра на стоянку пришел водитель грузовика. Он сел в кабину и стал нажимать на стартер. До него долетел чей-то крик, но он не обратил на него никакого внимания. Наконец мотор заработал, грузовик прошел задним ходом несколько ярдов, пока не коснулся одной из больших деревянных подпорок, на которых держался дом мистера Томаса, — так можно было, не разворачиваясь, выбраться со стоянки на улицу. Водитель бросил машину вперед, но на какой-то момент она задержалась, словно что-то ее не пускало сзади, потом двинулась, и тотчас же раздался грохот и долгий оглушительный треск. Водитель оторопел: впереди посыпались кирпичи, по крыше кабины забарабанило что-то. Он с силой налег на тормоза. Когда он наконец вышел из кабины, то увидел, что привычный ландшафт неожиданно изменился: возле стоянки больше не было дома — только груда развалин. Он обошел машину, чтобы взглянуть, нет ли каких-нибудь повреждений сзади, и обнаружил привязанную к заднему борту веревку, другой конец которой все еще был обмотан вокруг деревянной подпорки. И тут снова раздался крик. Он доносился из маленького дощатого домика — единственного, что хоть сколько-нибудь напоминало о жилье среди этого хаотического нагромождения битого кирпича. Водитель перелез через обвалившуюся садовую ограду и отпер дверь уборной. Оттуда вышел мистер Томас в сером одеяле, облепленном хлебными крошками. Он громко всхлипнул.

— Мой дом! — закричал он. — Мой дом! Куда девался мой дом?

— А я почем знаю! — сказал водитель.

Увидев обломки ванны и остов кухонного шкафа, он рассмеялся. Больше от дома ничего не осталось.

— Как смеете вы хохотать! — воскликнул мистер Томас. — Ведь это же был мой дом. Мой дом.

— Извините, — сказал водитель, делая героические усилия, чтобы снова не засмеяться, но, вспомнив внезапную задержку грузовика и грохот падавших кирпичей, так и зашелся от смеха. Только что дом стоял на разбомбленной улице с этаким важным видом — ни дать ни взять господин в цилиндре, и вдруг — бум! трах! — и от него ничего не осталось, ну просто-таки ничего.

— Уж вы извините меня, мистер Томас, — сказал водитель. — Никак не могу удержаться. Я ничего против вас не имею, но согласитесь, это же страх как смешно.

Примечания

1

В канун августовских выходных... — Имеется в виду сложившийся в Англии обычай устанавливать для служащих неприсутственные дни в последний понедельник августа (или первый понедельник сентября) и в предшествующее ему воскресенье.

(обратно)

2

Блиц — в годы второй мировой войны налеты немецкой авиации на Англию.

(обратно)

3

Рен Кристофер (1632—1723) — английский архитектор, математик, астроном. Построил в Лондоне знаменитый собор Св. Павла (1675—1710).

(обратно)

4

Слушайте, слушайте! — возглас, которым начинаются прения в английском парламенте.

(обратно)

5

Эстуарий — однорукавное, воронкообразное устье реки, расширяющееся к морю.

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***