Тайна одной башни (сборник) [Всеволод Кравченко] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Тайна одной башни


Валентин Зуб Таинственная надпись


ВОПРОС ПЕРВОСТЕПЕННОЙ ВАЖНОСТИ

Школьные звонки, которые возвещали перемену или созывали учеников на урок, давно умолкли. Шли экзамены. В школе царила торжественная тишина. Сдавала вторая смена.

Вдруг дверь одного из классов распахнулась и в коридор с шумом выбежала группа раскрасневшихся ребят.

— Сда-ли! Сда-ли! — радостно кричала Нина Бурейко, маленькая девчушка с красными лентами в светлых косичках. — Последний экзамен сдали — вы понимаете, ребята? Толик, а что мы теперь будем делать? — вдруг обернулась она к высокому стройному пареньку с серыми шустрыми глазами.

— а ты в каком кружке?

— В краеведческом…

— Внимание! — крикнул ребятам Толик. — Всех членов краеведческого кружка прошу остаться. Нужно обсудить план нашего летнего похода.

— а что там обсуждать! — заговорил приземистый, широкоплечий Женька Караваев. Он все время держался возле Толика, как будто оберегал его от натиска ребят. — Нынче нам надо поехать куда-нибудь подальше, скажем, в Беловежскую пущу или в Минск: посмотреть, как строится город, побывать в музее Отечественной войны…

— Прежде чем так далеко ехать, надо познакомиться со всем интересным, что есть в своем районе, — возразила Нина Бурейко.

— а если наш район совсем неинтересный? Никаких древних сооружений нет, курганов тоже… Не знаю, с чем ты будешь знакомиться, — стоял на своем Женька.

— Ну, это ты уже загнул — район неинтересный… — набросились на Женьку другие ребята. — а как из мела известь делается, это тебе не интересно? А Шервинский лес, партизанские землянки?..

— Так я и говорю: все интересное, что есть в нашем районе, мы уже знаем, а теперь нам нужно расширить масштаб походов.

— Женька верно говорит! — поддержал Караваева кто-то из ребят. — Свой район мы уже вдоль и поперек исходили.

— Вдоль и поперек? а на стеклозаводе мы были? а растительный и животный мир мы хорошо знаем? и вообще, ты хоть раз живого лося видел?

— Тише, ребята! — поднял руку Толик. — Маршрут похода — вопрос первостепенной важности. Надо обсудить его со всех сторон. Есть два мнения. Первое…

— Никаких двух мнений быть не может! Ребята все разом повернулись на этот тоненький

голосок. Перед ними стоял Василек Крылович — смуглый розовощекий мальчуган. Он сдавал экзамены в первую смену и успел уже побывать дома. Теперь он откуда-то примчался, весь обливаясь потом; его и без того розовые щеки еще пуще раскраснелись.

— Кто за тобой гнался, что ты отдышаться не можешь? — иронически спросил Толик.

— Никто не гнался, уф-ф… — смешно отдуваясь, проговорил Василек. — Я просто очень спешил… У меня такая новость!..

— Что там за новость? — нетерпеливо спросил Женька. — Давай говори скорей.

— Погоди, пусть отдышится, — возразил Толик. Толик всегда был спокоен, рассудителен, никогда

не горячился; прежде чем что-нибудь сказать — всегда подумает. Ребята любили посмеяться над этой Толиковой серьезностью, но в душе все уважали его. а некоторые, как, скажем, Женька Караваев и Василек, были просто в восхищении от него и помогали ему во всем. Толик был редактором классной стенной газеты, а Женька и Василек — корреспондентами. Вместе они и оформляли газету. И надо сказать, что газета четвертого «А» считалась лучшей в школе. Почитать и посмотреть, как она оформлена, приходили даже ребята из старших классов. «По совместительству», как он говорил, Толик был и председателем краеведческого кружка.

— Я видел, — говорил уже спокойнее Василек, — какие-то таинственные буквы…

— Какие буквы, где? — горячился нетерпеливый Женька.

— На строительстве электростанции… Мать послала меня набрать щепок, там начали уже тесать бревна. Я побежал, набрал полнехонький мешок и собирался уже домой идти. А потом мне захотелось влезть на бревна и посмотреть с высоты на нашу деревню.

— Короче, короче, — перебил его Женька. — Слишком длинное вступление. Давай о деле.

— Ну так вот, — продолжал Василек. — Я залез на самый верх и вдруг вижу — на одном бревне какие-то таинственные буквы.

— Какие буквы-то?

— Да я еще сам толком не рассмотрел.

— Так почему же таинственные?

— Мне так кажется.

— Васильку всегда и во всем что-нибудь чудится, — безразлично махнул рукой Женька. — Давайте лучше обсуждать маршрут путешествия.

— Нет, ты погоди, — перебил Женьку Толик, — нужно как следует разобраться.

— Конечно, нужно, обязательно… — заговорили ребята.

— Так где, ты говоришь, эти буквы-то — ближе к верхушке или к комлю? — стал расспрашивать Василька Толик.

— А может быть, их дровосеки вырезали? Какие-нибудь условные знаки? — высказал свою мысль Женька.

— Да нет! Они как раз возле того места, где отпилено, и такие давние, что и разобрать трудно, — говорил Василек. — Потому я и подумал, что тут что-то есть.

— Ну ладно, — сказал Толик, обращаясь к ребятам. — Давайте сходим посмотрим.

— Только напрасно время убивать, — гнул свое Женька. — Кто-то ножом чиркнул по коре, а он — таинственные буквы…

Однако, подчиняясь большинству, он поплелся вслед за друзьями.

Деревня Ляховцы, где происходили эти события, во время войны была почти начисто уничтожена фашистами. Ко времени, о котором здесь говорится, деревня отстроилась и стала куда красивей, чем была. Колхозники из землянок переселились в новые дома. Для ребятишек построили новую двухэтажную школу. В центре деревни вырос просторный клуб, рядом с ним — здания сельсовета и врачебного участка. А нынешней весной началось строительство колхозной электростанции. Сюда, на стройку, и прибежали ребята.

— Таинственные буквы вон там, наверху, — показал Василек на самый высокий штабель бревен.

— Вот заладил: таинственные, таинственные… — насмешливо махнул рукой Женька. — Сказал бы просто: «какие-то буквы».

— А тут и правда что-то написано, — послышался сверху голос Толика. Он сидел на верхнем бревне штабеля и внимательно рассматривал стершиеся и почерневшие от времени буквы.

Все ребята как по команде стали карабкаться на бревна. Девочки стояли внизу и требовали, чтобы им обязательно обо всем докладывали.

— Вот это не то «г», не то «т», — показал Василек, который уже сидел рядом с Толиком.

— Это «т», — решил Толик, — потому что за ним идет «у», потом снова «т», и получается «тут».

— А дальше ничего не разберешь, — вздохнул Василек.

— Пусти меня, — попросил Женька, отстраняя Василька.

— Тебя? Не пущу… — заупрямился Василек.

— Это почему?

— Ты даже идти смотреть не хотел…

— А теперь захотел! — ответил Женька и, оттеснив Василька, наклонился над бревном. — Вот этот серпик, наверно, будет «с», а вот это — «п», — догадался он, присматриваясь к буквам.

— Разгаданы еще две буквы — «с» и «п», — передавал девочкам последние новости Василек.

— Дальше идет буква «р» — она совсем отчетливо видна, — сообщил Женька. — А за ней вроде «я»…

— Вот и получается: «Тут спрятан…» — подвел итог Толик.

— Ну-ну, интересно, — заерзал на бревне Василек. — А дальше что?

— Я уже следующее слово разобрал, — радостно оповестил Женька. — Вот погляди, Толик: это «т», а это вот, кажется, «р», хотя оно и не очень разборчиво; дальше, конечно, «у», а с хвостиком — «д»… Вот и выходит: «Тут спрятан труд…»

— А что могут значить эти слова? — задумчиво проговорил Василек.

— Кто ж его знает, — задумался и Толик. — Здесь еще что-то написано, только не разберешь — как раз попало под распил.

— Может, геологи что-нибудь нашли под этим деревом и написали, чтобы не забыть, — крикнула снизу Нина.

— Они просто написали бы: «Здесь найдена нефть», или, скажем, уголь, или соль, а то — «труд», — неудовлетворенный таким объяснением, возразил Женька. — Может, это чья-нибудь шутка?

— Нет, непохоже, — сказал Толик. — В шутку такого не напишешь. Там было бы: «Здесь спрятан клад» или еще что-нибудь такое, только не «труд». Жаль, что как раз самое главное слово, которое нам все могло объяснить, попало под пилу. Вот если бы его прочесть!..

— Это невозможно, — грустно проговорил Женька, — тут остались одни только верхушки от букв.

— А я думаю — можно! — не согласился Василек.

— Но как, как? — разволновался и Толик.

— Пень от этого дерева нужно найти, вот что! — А как ты его найдешь, если неизвестно

даже, с какой делянки бревна?

— Это узнать нетрудно. Расспросим тех, кто возил.

— Ага, неплохая идея! — согласился с Васильком Толик. — Действительно, надо будет разузнать, с каких делянок возили бревна для электростанции.

— Этим мы с Ниной займемся. Ладно, Нина? — крикнул сверху Василек.

— Ладно, — отозвалась Нина. — Мы быстро узнаем: мой отец был бригадиром возчиков.

— А потом, — развивал свою мысль Толик, — когда мы узнаем, откуда привезены бревна, мы отпилим конец бревна с буквами и пойдем искать тот пень. Я считаю, что буквы не простые. Тут есть какая-то тайна.

— А почему ты думаешь?

— Посмотрите, как криво они вырезаны. Наверно, человек, который их вырезал, очень торопился. А может, он был тяжело ранен и хотел перед смертью открыть людям тайну, которую он знал…

— А поблизости никого из своих не было, — закончила мысль Толика Нина.

— Тяжело ранен?.. Откуда ты взял? — недоверчиво спросил у Толика Женька.

— А ты посмотри, как низко буквы от земли, у самого комля. Вот так и кажется, что кто-то вырезал их сидя или даже лежа, — ответил Толик. — Ты, Василек, когда будешь расспрашивать у возчиков про делянки, спроси заодно: может, они там что-нибудь интересное видели? Для нас это очень важно.

— Видишь, Женька, — сказала Нина, — а ты говорил, что за интересным нужно ехать далеко, за тридевять земель. Я думаю, что наш спор, ехать ли далеко или пойти по своему району, разрешился сам собой, а? Как ты думаешь, Толик?

— Я и сам не знаю. Посоветуемся с Зинаидой Антоновной, стоит ли всему кружку заниматься этой надписью.

— Но дознаться, в чем дело, нужно обязательно! — горячо проговорил Василек.

— Да, обязательно, — поддержал его Толик.

— Ну, тогда пошли скорей к Зинаиде Антоновне.

— Пошли! — весело откликнулись ребята. Им хотелось как можно скорее поделиться необыкновенной новостью со старшим товарищем и другом — пионервожатой Зинаидой Антоновной. И ребята, обгоняя друг дружку, пустились бежать.

ПОРУЧЕНИЕ ОТРЯДА

Зинаида Антоновна готовилась к очередному сбору отряда. Тема сбора — «Значение лесов для народного хозяйства». Пионервожатая хотела, чтобы ребята, отправляясь в поход по родному краю, не только интересно отдохнули, но и пополнили свои знания, научились любить природу. А они всегда считались с мнением Зинаиды Антоновны. Разговаривала она с ними просто, как равная с равными, да и с виду пионервожатая — невысокая молодая девушка с узкими плечами и тугой каштановой косой, уложенной вокруг головы, — мало чем отличалась от своих воспитанников.

Однажды Витя Капустин, задиристый и непослушный мальчишка, принес в класс скворца, которого он по дороге убил из рогатки.

Ребята отнеслись к этому событию по-разному. Одни бранили Витю за то, что он убил полезную птицу, другие восхищались его меткостью. Самого Витю так и распирало от гордости. Неожиданно в коридоре он повстречался с Зинаидой Антоновной.

— Что это у тебя в руках? — спросила она. — Птичка.

— Какая?

— Скворец.

— Покажи. — Зинаида Антоновна взяла птицу, посмотрела на нее, погладила, а потом спросила: — Кто убил?

— Я, — признался Витя.

— Та-ак… Ладно, пусть она останется у меня. А вечером был сбор отряда. Зинаида Антоновна

положила на стол перед собой убитого скворца и спросила:

— Ребята, кто знает, чем так полезны скворцы, что люди даже делают для них специальные скворечни?

— Они пожирают разных насекомых, жучков, козявок, гусениц и этим охраняют сады от вредителей, — ответил Женька, который сидел на первой парте.

— Верно. А знаете вы, сколько разных козявок съедает за день скворец или любая другая птица, которая питается насекомыми?

Ребята молчали. Никто точно не мог ответить.

— Ну, тогда я вам скажу, — продолжала Зинаида Антоновна. — Насекомоядная птица может уничтожить за день столько вредителей сада, что их вес в два-три раза будет больше, чем весит сама птица. Особенно полезны скворцы, синицы, стрижи, ласточки, мухоловки. Синица, например, когда она уже не хочет больше есть, просто убивает свою добычу. Кому принес Витя вред? Себе, нам с вами, нашему колхозному саду…

Потом Зинаида Антоновна рассказала про жизнь разных птиц, про их повадки.

Витя сидел как на иголках. До него дошло, что он вовсе не герой и напрасно хвастался перед товарищами. В конце сбора он встал и заявил, что больше не будет трогать птиц…

Зинаида Антоновна дописывала последнюю страницу конспекта, когда в дверь к ней вдруг постучали. Она выглянула в окно и сразу догадалась, что у ребят что-то произошло, — они были взволнованы, лица раскраснелись.

— Заходите, ребята! — пригласила она, открывая дверь.

— Здравствуйте, Зинаида Антоновна! — поздоровались все хором.

— Здравствуйте! Рассказывайте, что случилось.

— Мы нашли таинственную надпись, — заговорили ребята, перебивая друг друга.

— Василек нашел…

— На электростанции…

— Погодите, погодите, не все сразу. Василек, рассказывай ты.

Василек рассказал все по порядку: как он пошел за щепками, как увидел буквы… Зинаида Антоновна слушала очень внимательно, а когда ей рассказали, что удалось прочесть на том бревне, она даже встала и взволнованно заходила по комнате.

— Очень интересная находка… Неужели это письмо Степана Казимирова? — в задумчивости проговорила Зинаида Антоновна.

— Какого Степана? — заинтересовался Василек.

— Это я просто так… Вспомнила один случай, еще во время войны… Так вот, я думаю, что можно принять предложение Толика и Василька и попробовать найти продолжение надписи. Только всем идти не надо. Поручим это Толику, Васильку и…

— Мне! — вскочил Женька.

— Ладно. Я согласна. А вы, ребята?

— Тоже! Согласны! — дружно прозвучало в ответ.

— Думаю, что им на это дело хватит одного дня. Делянки, откуда возили бревна, близко — до самой дальней километров пятнадцать, и если они завтра встанут вместе с солнцем, то к вечеру, я думаю, сумеют вернуться. Не проспите?

— Что вы, Зинаида Антоновна, — за всех троих ответил Толик. — Да мы и ложиться не будем.

— Ну, это уже напрасно. Перед походом нужно как следует отдохнуть, чтобы быть бодрыми и выполнить поручение отряда.

— Выполним! — торжественно заверил Василек.

ЖЕНЬКА НАПАДАЕТ НА СЛЕД

Иногда получается так: сомневался человек в полезности какого-то дела, не верил в его успех. И вдруг своими глазами увидел, что ошибался. Дело-то интересное и нужное. И тогда этот человек становится самым страстным его сторонником.

Так случилось и с Женькой. Он с большим недоверием, чем остальные, отнесся к таинственным буквам. Ему все казалось, что это чья-то шутка или просто случайная надпись. И когда он просил, чтоб его вместе с Толиком и Васильком послали искать вторую половину надписи, то делал это только для того, чтобы быть вместе с друзьями и после посмеяться над Васильком.

Женька пришел домой, поужинал и сразу лег спать, потому что вставать условились рано. В избе было тихо, и он уже засыпал, когда хлопнула дверь и в комнату вошла мать. Он узнал ее по походке, не открывая глаз. Вслед за тихими шагами матери послышались еще чьи-то — тяжелые, гулкие. Должно быть, второй человек был в сапогах.

— Откуда оно возьмется, здоровье-то, — говорила мать, — когда такие муки довелось пережить?! И в голоде и в холоде сидели, вот оно теперь и сказывается. А что у нее признали?

— Туберкулез.

Женька по голосу узнал гостью — соседку тетю

Антонину. Вовсе еще не старая, она была совсем седая. Это после того, как фашисты угнали в Германию ее единственную дочь Аню. После войны Аня вернулась, но была все время какая-то задумчивая и тихонько кашляла в уголочек платка. А вчера тетя Антонина отвезла Аню в больницу.

— О-хо-хо, — тяжко вздохнула мать, — нет на свете нашего доктора Корнея Прокофьевича, он бы ее в два счета вылечил.

— Нет, Людочка, чахотку не так просто вылечить, нет еще такого лекарства, чтоб выпил — и поправился.

— А я тебе говорю, что у Корнея Прокофьевича было такое лекарство. Он целый труд про это написал, страниц на триста. Да вот беда — убили его фашисты, а все его бумаги с собой забрали. Вот в тех-то бумагах, видно, и был секрет этого лекарства, потому что после войны человек из Минска приезжал и все расспрашивал про Корнея Прокофьевича: как он погиб и не давал ли кому спрятать каких-нибудь бумаг. Походил-походил, да так и уехал ни с чем.

Женька вдруг подскочил на кровати как ошпаренный. Бумаги! А может, это и есть труд доктора? Может, он как раз и спрятан под тем деревом? Там ведь так и написано: «Тут спрятан труд…»

— Мама, все, что ты сейчас рассказала тете Антонине, правда?

Мать удивленно посмотрела на сына.

— Ты что, еще не спишь? Конечно, правда. А почему это тебя так интересует?

Однако Женьки уже и духу в избе не было. Он мчался к Толику, мчался с такой скоростью, что только в ушах свистело. Прибежал, а Василек уже там. Он боялся проспать и ночевал у Толика.

— Ребята! — взволнованно заговорил Женька. — Надпись там не случайная и не в шутку… Я все знаю… Знаю даже, что дальше написано: «Тут спрятан труд Долохова».

— Какого Долохова? — спросил Василек.

— Доктора Долохова… Корнея Прокофьевича. Что немцы расстреляли.

— Это того самого, что твоему брату операцию делал?

— Ну да, того самого.

И Женька рассказал ребятам все, что он услышал от матери.

— Если так, мы должны во что бы то ни стало отыскать эти бумаги, — сказал Толик.

— Вот только удастся ли найти тот пень с продолжением надписи, — усомнился Женька.

— Найдем, обязательно найдем, — горячо заговорил Василек. — Мне даже кажется, что тут нет ничего сложного. Кусок бревна с буквами мы будем примерять к каждому пню, пока не найдем тот, который нам нужен.

— А ты узнал, с каких делянок возили бревна?

— Узнал, все узнал… С Косинской делянки. Правда, возчики, когда возили эти бревна, ничего интересного не видели. Только возле одного дерева нашли какой-то старый сапог. А Нинин отец, дядя Кастусь, говорил, что на Косинской делянке еще в 1944 году, сразу после освобождения, нашли убитого партизана и на нем был только один сапог. Дядя Кастусь сказал, что партизана похоронили в братской могиле там же, в лесу.

— Это все очень важно, — заметил Толик. — А возили только с одной делянки или еще с каких-нибудь?

— Только с Косинской…

— О, это облегчает задачу.

— Как сказать, — вставил свое слово Женька. — Там же по дороге болота — ни пройти, ни проехать. Нам придется целую экспедицию организовать. Тут одним днем не обойдешься.

— Верно, — согласился Толик. — Если бы зимой, другое дело, а сейчас, после дождей, напрямик и соваться не стоит…

Тогда давайте быстрей готовиться к экспедиции! — заволновался Василек и хотел уже куда-то бежать. Но Толик остановил его:

— Подожди, надо еще наметить маршрут. До Шервинского леса, где находится Косинская делянка, можно добираться по речке и лесом, в обход болота. Так какой путь мы выберем?

— Давайте поплывем на лодке, это ведь так здорово! — как всегда, без долгих размышлений предложил Василек.

— Можно и на лодке, только назад добираться против течения не так-то легко будет, — возразил Толик.

— А я думаю, это будет все-таки легче, чем тащить на себе рюкзаки с запасом продуктов да еще лопаты в придачу, — поддержал Василька Женька.

— Пешком идти нам все равно придется, — заметил Толик, — потому что от Бродов, где мы пристанем и откуда начинается Шервинский лес, до Косинской делянки километров восемь.

— Ну, восемь это не тридцать восемь, которые нам придется пройти, если пойдем в обход. А, кроме того, интересно-то как!..

— Ладно, — сдался наконец Толик. — На лодке так на лодке. Только чур: не ныть, если в походе трудно придется, если мозоли будут во всю ладонь…

— Ура-а! Плывем! — весело закричал Василек и заскакал на одной ноге.

— Не спеши в пляс пускаться, — немного остудил радость Василька Женька. — Еще, гляди, дома не пустят.

— Верно, — поддержал его Толик, — без спроса в такую дорогу пускаться нельзя: это не прогулка в местечко.

— Меня пустят, — беззаботно сказал Василек. — А если еще расскажу куда и зачем, то и подавно.

— Думаю, меня тоже пустят, — не совсем уверенно проговорил Женька. — Если отец дома — пустят…

— Дома твой отец, — порадовал друга Толик, — недавно видел, как он из местечка ехал.

— Ну, тогда нам просто везет.

— А теперь спать! — дал команду Толик. — На рассвете отчаливаем.

— Я побежал. Доброй ночи! — попрощался Женька с друзьями.

Смотри завтра не опаздывай!

— Не опоздаю… — долетел Женькин голос уже из-за дверей.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА РЕКЕ

Женька не опоздал. Когда он проснулся, солнце еще не взошло. Только на востоке багровела яркая заря. На дворе было прохладно; на траве, на листьях деревьев и кустов висели крупные капли росы.

Женька быстро умылся, выпил кружку холодного молока, потом забросил за спину вещевой мешок, приготовленный еще накануне, и вышел на улицу.

Вчера вечером ему не пришлось прибегать к помощи отца. Мать, услыхав, куда они собираются, сказала:

— Ну что ж, езжай. Если вы отыщете эти бумаги, большое дело сделаете… Только будь поосторожней.

Когда Женька прибежал к Толику, тот уже не спал. Василька нигде не было видно.

— Ну вот, а вы боялись, что я просплю, — похвалился Женька. — А где Василек?

— Побежал домой отпрашиваться, а заодно Зинаиде Антоновне записку отнесет: надо предупредить, чтоб нас сегодня не ждали. Ведь никто не знал, что это до Косинской делянки надо добираться.

— Не мог раньше сбегать… — проворчал Женька.

— А мы с ним уже на электростанцию сходили, — сказал Толик.

— Чего?

— Отпилили конец бревна с надписью. Вчера ведь не успели. Вот погляди… — И Толик показал Женьке увесистый кругляш.

— А-а, — смущенно протянул Женька. — Ну, тогда…

…И вот по спокойной реке плывет лодка. В лодке трое — Толик, Женька и Василек. На дне лежат рюкзаки, лопаты, Женькина плащ-палатка и кругляш с надписью.

На веслах сидит Толик. Женька лежит на носу и смотрит, как лодка рассекает гладь воды и как возникают сначала еле заметные волны, как потом они становятся все больше и больше и наконец сливаются друг с дружкой вдали.

Василек сидит на корме с коротким веслом в руках — правит.

Легко скользит лодка. Мимо проплывают зеленые берега, привольно разросшиеся кусты, склонившиеся к воде ивы.

Ветер налетел неожиданно. Небо вдруг затянуло черными тучами, полил косой крупный дождь.

На реке поднялись волны. Лодка с ребятами то высоко взлетает на гребень волны, то стремительно падает вниз.

— Эх, хорошо! — налегая на весла, кричит Толик и озорно подставляет лицо крупным каплям дождя.

— Не понимаю, чему ты радуешься, — ворчит Женька, выглядывая из-под плащ-палатки, в которую он закутался с головой. — Сейчас вообще перевернемся, и черта с два ты спасешься в такую погоду.

— Не перевернемся! — все так же весело кричит Толик и что есть силы налегает на весла.

— Давайте где-нибудь спрячемся от дождя, переждем, — предлагает Женька.

— А где ты спрячешься? — спрашивает Толя. — В кустах? Там еще хуже промочит.

— Я знаю, где можно спрятаться, — серьезно замечает Василек.

У Женьки в глазах надежда.

— Где? Говори скорей! — торопит он.

— Давайте залезем в воду, — так же серьезно продолжает Василек. — Ни одна капля нас не достанет.

— Болтун! — сердится Женька и еще плотнее закутывается в плащ-палатку.

Но летний дождь не то, что осенью. Как неожиданно он налетел, так же неожиданно и прекратился. И вот уже снова ласково светит солнце, а по чуть помутневшей после дождя воде по-прежнему легко и уверенно скользит лодка.

Ребята гребут по очереди. Но лучше всех получается у Василька. Под ловкими, сноровистыми взмахами его рук лодка почему-то выше задирает нос и, кажется, не скользит по воде, а летит по воздуху.

Сказочно красивы освеженные дождем луга, что раскинулись по обе стороны речки. И цветы — желтые, красные, синие. Будто кто-то разостлал по земле огромный яркий ковер.

Без тревог и приключений плыли часа полтора. Уже собирались сделать первый привал, как вдруг до слуха ребят донесся какой-то глухой шум.

— Что это? — настороженно спросил Женька.

— Пороги. — Толик знает, он плывет не первый раз.

— А как мы переберемся через них? — забеспокоился Женька.

— Перетащим лодку на веревках. И вот пороги уже настолько близко, что видна бурлящая, вся в хлопьях белой пены вода.

— Зачем ты так близко подъехал? — закричал

Женька на Василька, сидевшего на веслах. — Хочешь, чтоб лодку разбило?

— Верно, — поддержал его на этот раз и Толик, — сворачивай к берегу. Отсюда нужно тащить.

Обмотавшись веревками, напрягая все силы, волокут ребята лодку вдоль берега. Это действительно нелегко. Берег болотистый, то один, то другой проваливаются по пояс в трясину. Все трое грязные, потные. Вот Женька окунулся в подернутую ржавчиной жижу чуть не по шею.

— К черту такое путешествие! — не выдержал он, когда с помощью друзей выбрался из трясины. — Кто это выдумал по реке плыть, дошли бы и по суше!

— Поздно уже назад возвращаться, — оборвал его Василек. — Терпи, казак, атаманом будешь.

Наконец под ногами — твердая почва. Пороги уже позади, хотя и не очень далеко — слышно, как бурлит в камнях вода.

— Прива-ал! — дает команду Толик.

После привала Женькина очередь садиться на весла. Ребята спускают лодку на воду, и Женька выводит ее на середину реки.

Василек и Толик после не раз бранили себя за то, что доверили Женьке весла сразу после порогов, где течение было еще очень сильным и вода у берегов крутила. Отсюда по-настоящему и начались их приключения.

Сделав несколько взмахов веслами, Женька бросил их и принялся стаскивать с себя куртку:

— Неудобно грести, надо раздеться.

В ту самую минуту, когда он наконец протащил сквозь узкий ворот голову, одно весло выскользнуло из уключины и, подхваченное течением, понеслось к противоположному берегу. Орудуя вторым веслом, Женька развернул лодку и пустился вдогонку. Толик, сидя на корме, изо всех сил помогал ему. Но лодка не слушалась; она попала в водоворот и теперь медленно кружилась на месте.

— Эх ты, моряк! — сердито отстранил Женьку Василек. — Пусти меня!

Он видел, что упущенное Женькой весло подплыло к берегу и, медленно развернувшись, поплыло вверх по течению. «К порогам, назад гонит, — с тревогой подумал он. — Что, если Женька перевернет лодку?!» И тогда Василек решил сам взяться за весло. Женька охотно уступил. Но как раз в ту минуту, когда они менялись местами, лодка накренилась, и в одно мгновение все трое оказались в воде.

«Так и есть, несет к порогам», — это было первое, что подумал Василек. Толик тоже заметил опасность.

— Плывите к берегу! — крикнул он, видя, что Женька кружит на месте, разыскивая глазами рюкзак.

До берега добраться не удалось. Течение гнало всех троих на маленький зеленый островок у самых порогов. Только бы не пронесло мимо! Василек первый ухватился за ветки лозы, свесившиеся к воде. Женька — за ним. Толик выбрался на берег последним: еще раньше он заметил проплывавший мимо кругляш с надписью, поймал его и поэтому мог работать только одной рукой — вторая была занята.

Несколько минут ребята лежали неподвижно, растянувшись на траве, все еще не веря, что им удалось спастись. Вот они, пороги, — рукой подать. Не одна жертва на их счету. Ребята лежали и молча прислушивались к реву воды, накрепко сжатой камнями.

Сначала встал Толик. Он прошелся взад-вперед по островку и только тут вдруг увидел на правом берегу, в изгибе реки, какие-то дома, заборы.

— Ребята! — радостно крикнул он. — Да это же Родничанка. Мы уже недалеко от цели. Отсюда до Косинской делянки, как и от Бродов, километров восемь. Вот здорово!

— Что здорово, если нам все равно надо домой возвращаться, — заметил Женька.

— Домой? Зачем? — удивленно посмотрел на товарища Василек.

— А как же? Лодки нет, лопаты пошли на дно…

— Ну, до дома можно добраться пешком, а лопаты где-нибудь раздобудем. В той же Родничанке каждый даст.

— А что есть будешь? И продукты ведь утонули… Василек лукаво посмотрел на Женьку:

— Ну, еды тут миллионы кубометров! Женька не уловил его шутливого тона или просто

не поверил, что Василек в таком положении может шутить.

— Где ты видишь еду? Тут одна вода.

— А тонна воды заменяет килограмм хлеба, — в тон ему ответил Василек.

Перебраться на берег им в этот день не удалось: как назло, ни одна лодка не проплыла мимо, ни одного человека не видно было вокруг.

Вечером Толик тщетно пытался разжечь костер: спички намокли и ни за что не хотели загораться. Женька проследил глазами, как последняя переломилась пополам у Толика в руке, и, ежась от холода, проговорил:

— Значит, без костра ночевать будем? И в животе урчит — есть хочется.

Он не ругался, не кричал: чувствовал себя виноватым. Что правда то правда — не Толик и не Василек, а он упустил то злополучное весло.

Надолго запомнилась ребятам ночь, проведенная на острове, посреди реки. Было холодно, до тошноты хотелось есть. Тут бы впору помолчать, но разве Василек может угомониться? О чем думает, о том и говорит:

— Я бы сейчас, наверно, целого барана съел.

— Сырого? — невесело шутит Толик.

— Зачем сырого? Я бы из него таких вкусных, душистых шашлыков с перцем и с луком нажарил!..

— А мне бы сейчас тарелку жирного борща со сметаной — враз бы опорожнил, — признался Толик.

— Довольно вам, ребята, про еду толковать, — с мольбой проговорил Женька.

— А тебе что? Спи себе, — отозвался Василек. Женька сразу оценил этот мудрый совет: действительно, во сне, наверно, не так есть хочется. Он заткнул уши пальцами и уже минут через пять, сладко посапывая, спал. Толик и Василек вскоре последовали его примеру.

Утро на другой день выдалось замечательное. Когда ребята проснулись, пригретые лучами солнца, успевшего уже подняться высоко над горизонтом, мир показался им совсем не таким мрачным, каким выглядел вчера. Женька и тот повеселел. А когда Василек заметил лодку с двумя рыбаками, направлявшуюся в их сторону, он даже попробовал шутить:

— Это даже хорошо, Толик, что мы вашу лодку утопили: помнишь, ты говорил, что давно пора делать новую.

Об остальных потерях ребята старались не говорить.

Рыбаки без лишних слов перевезли их на берег, даже не стали расспрашивать, как и что: у порогов такие случаи не были редкостью.

В Родничанке ребята раздобыли «с отдачей» пару лопат и котелок для воды на деньги, которые Толик предусмотрительно хранил в кожаном кисете за пазухой, купили хлеба, картошки, немного сала и двинулись в путь.

Чтобы Женька снова не захандрил, поклажу распределили «равномерно»: Толик нес лопаты, Василек — кругляш с надписью, а Женька — котелок и кусок толстой проволоки с заостренным концом, который он прихватил возле родничанской кузницы. Предполагалось, что этой проволокой они будут прощупывать землю вокруг пней, чтобы определить, с какой стороны копать. А пока Женька прицепил ее к поясу и, как утверждал Василек, стал похож на «заправского мушкетера».

Ребята шли проселочной дорогой, которая была покрыта мягкой прохладной пылью. По обе стороны дороги густой стеной стояла рожь. Она нынче неплохо уродила, и, чтобы дотянуться до колоса, Женьке с Васильком приходилось вставать на цыпочки.

Потом начался лес. От высоких бронзовых сосен и густых старых елей на дорогу падала зубчатая тень. Было тихо, только веселое щебетание птиц, перелетавших с дерева на дерево, нарушало этот таинственный покой.

Толик, который все время шел впереди, остановился.

— Вот тут дорога расходится, куда дальше идти: прямо или налево?

— Если из Бродов идти, так налево — Нинин отец говорил. А тут, наверно, прямо. Километров пять еще…

— Ой, ребята, а что, если мы прямо на границу придем, — тут же совсем недалеко Польша, — встревожился Женька.

— Ну, до границы еще от Косинской делянки пятнадцать километров, — успокоил его Толик.

Чем дальше ребята углублялись в лес, тем выше и мощнее становились деревья. Время от времени встречались сосны такой высоты, что шапка падает с головы, если посмотреть на макушку. На опушке леса таких не увидишь. Столетние ели так широко развесили свои лапы, что под ними образовались настоящие шатры.

— Вот где от дождя хорошо прятаться, — сказал Василек. — Будешь сидеть, как в избе под крышей.

Ему никто не ответил.

Запахло сыростью и прелыми листьями. Через дорогу, высоко задрав мордочку, пробежал шустрый ежик. Василек погнался было за ним, но тот проворно юркнул под куст и был таков. «Ну и ладно», — подумал про себя Василек. Его больше интересовали птицы. После случая с Витей Капустиным, когда тот принес в школу убитого скворца, Василек серьезно заинтересовался жизнью птиц. Он прочел много книжек про них и знал теперь, в каких местах живут те или другие птицы, чем питаются, когда выводят птенцов.

Когда над головой у ребят резко прокричала свое не слишком мелодичное «ку-ку» кукушка, он сперва вздрогнул от неожиданности, а потом поспешил воспользоваться случаем, чтобы поделиться своими знаниями с товарищами.

— Фу, напугала, — откровенно признался он. — И до чего же прожорливая птица. Даже таких тварей ест, что другие птицы до них и дотронуться боятся. А вы знаете, как она птенцов выводит? Она их даже не выводит, а просто подкидывает яйца в чужие гнезда, и уже другие птицы за нее стараются — и высиживают, и выкармливают.

— Ну уж это ты загнул, — не поверил Женька. — Какая такая птица позволит ей нестись в своем гнезде?

— А она в гнездо и не лезет. Она только облюбует гнездо, а потом и положит яичко где-нибудь неподалеку прямо на землю. Положит и ждет. Как только хозяева улетят куда-нибудь, она тотчас яйцо в зубы и к гнезду. Положит вместе с другими, а там поди разберись…

— Ну и хитрющая!..

Женька тоже немного натуралист, но у него страсть другая — цветы. А поскольку заниматься цветами и говорить про них пристало только девчонкам, он больше помалкивает и слушает разглагольствования Василька.

Толик всю дорогу был поглощен своими мыслями. Как бумаги доктора Долохова, если это в самом деле они, могли очутиться в лесу под деревом? А может, там вообще что-нибудь другое закопано, ведь Женькина мать говорила, что все бумаги доктора забрали немцы. Нет, тут какая-то загадка.

Между тем лес стал заметно редеть, начали попадаться вырубки. Василек первый заметил расщепленный молнией дуб на поляне и возле него большие штабеля бревен, которые не успели вывезти зимой.

— Ура! Косинская делянка! — закричал он и бросился вперед. Толик не разделял его радости. Он беглым взглядом окинул делянку и с досадой махнул рукой. Было ясно, что отыскать нужный пень вовсе не такая легкая задача, как им казалось. Делянка занимала большую площадь, и все пни на ней были старательно очищены от коры. Толик знал, что это своеобразная лесная гигиена. Пни очищались для того, чтобы под корой не заводились разные вредители. Но ведь вместе с корой попадали под топор и куски дерева, а от этого, конечно, менялась форма среза. Кроме того, ветки складывались в огромные кучи и сжигались. Под такими кострами сгорело много пней, и кто мог поручиться, что тот пень, на котором было продолжение надписи, избежал этой участи? Да, лесная гигиена сильно усложнила их задачу.

Женька сразу пал духом и уже готов был вовсе отказаться от поисков.

— Ничего у нас не выйдет, — сказал он.

— Почему это не выйдет? — Толик сурово сдвинул брови.

— А ты не видишь, что с делянкой сделали? Попробуй найди тут что-нибудь.

— Найдем! Должны найти. Неделю будем искать, а найдем. А вы уже носы повесили? Пионеры, называется! — подзадоривал Толик друзей. — А может быть, надпись делал пионер-партизан. Разве имеем мы право не довести это дело до конца?!

— Ну, хватит болтать, давайте делать шалаш! — сказал Василек и принялся искать подходящее место.

ПЕРВЫЕ ШАГИ

Построив шалаш и натаскав еловых лапок для постелей, ребята сели на траву и стали совещаться.

— Прежде всего, — сказал Толик, — надо найти нужный нам пень. Будем к каждому прикладывать наш кругляк, а когда найдем похожий — обкопаем его со всех сторон.

— А на какую глубину? — поинтересовался Василек.

— Мне кажется, копать нужно как можно глубже, — высказал свое мнение Женька, — хотя бы на метр.

Удивительный человек этот Женька: только что ныл, готов был все бросить и идти домой, а тут вдруг по-деловому рассуждает, как лучше вести поиски. И ничего вроде такого не произошло, чтобы измениться его настроению.

— А я думаю, — возразил Толик, — хватит и на полметра. Раненый или больной человек глубже не закопал бы.

— А когда начнем? — спросил Василек.

— Сейчас и начнем.

Лесная поляна жила своей жизнью. Не смолкая, будто маленькие сказочные мотоциклы, трещали кузнечики. То высоко поднимаясь, то стремительно падая вниз, летали наперегонки пестрые мотыльки. «Тук-тук-тук», — колотил своим крепким клювом в сухое дерево дятел. На все голоса заливались мелкие лесные пичуги. Тонкая, сухая наощупь трава, о которую легко можно было порезать руку, густо кустилась возле старых пней.

С затаенным дыханием подошли ребята к первому пню, который по диаметру походил на тот, что был им нужен. Приложили к нему отпиленный кругляш — нет, совсем не та форма. Подошли к другому — тоже не то. На осмотренных пнях Женька ставил углем крестики — чтобы больше к ним не возвращаться. Над третьим пнем ребята задумались: этот вроде подходил. Было решено обкопать его. За работу взялись с душой. Василек подрезал дерн лопатой и отбрасывал его в сторону, Толик копал в глубину. Сначала шла серая сухая земля, потом начался влажный желтый песок. Сантиметров тридцать, полметра, еще немного… Нет, очевидно, не тот пень.

Постояли, подумали: копать дальше или нет? Женька пустил в дело свой щуп — он легко лез в песок, не встречая никаких препятствий. Перешли к следующему пню. Этот оказался слишком тонким, очередной — слишком толстым. И так все время: то слишком тонкий, то слишком толстый. Но вот ребята наткнулись, как им показалось, как раз на тот самый пень, который был им нужен. Даже годовые кольца вроде совпали. Принялись его обкапывать. Тот же результат. Обкопали еще несколько. С каждым новым пнем работа шла все медленней и медленней. Василек уже с трудом отрывал дерн и все чаще посматривал на свои ладони, на которых белели водянистые пузыри. Женьке пришлось отдать Васильку щуп, а самому взяться за лопату. Один Толик не чувствовал усталости, орудовал лопатой легко и, казалось, без всякого напряжения. И пузырей на ладонях у него не было.

«Это потому, что он спортом занимается», — с завистью подумал Василек.

Толик заметил, что друзья устали, и дал команду отдохнуть. Ребята подвели первые итоги: добрых полтора десятка обкопанных пней — и никаких результатов.

Стало невесело. Даже словоохотливый Василек приумолк. Он с наслаждением растянулся во весь рост на душистой траве под широколапой елкой. Прилег и Женька. Толик взял котелок и куда-то пошел. Долго он ходил или нет — ни Женька, ни Василек не знали. Василек проснулся от того, что на лицо ему капал дождь. Он открыл глаза и стал осматриваться. Небо чистое, нигде ни облачка. А, так вот она — «туча»! Толик макал в котелок с водой березовую ветку и брызгал теперь уже на Женьку.

— Никак вас не добудишься, — смеясь, сказал он. — Пришлось водой оживлять.

— А где ты воду нашел? — спросил Женька.

— Тут недалеко озерцо есть.

— Так сбегаем искупаемся.

— Нет, не будем терять времени, — возразил Толик. — Давайте перекусим — и за дело!

После передышки лопаты как будто стали еще тяжелее. Ныло все тело, руки не слушались, а спина болела так, что хоть кричи. Правда, это длилось недолго. Спустя немного времени руки снова налились силой, спина перестала болеть, и работа пошла спорней.

За вторую половину дня ребята обкопали еще десятка два пней, но результат был тот же самый.

Снова пришлось задуматься. Что делать? Может быть, они понапрасну тратят время и силы? Может, сосна с буквами была спилена вовсе не на делянке, а где-нибудь в другом месте? Вон сколько одиночных пней они встречали по дороге…

Наконец Толик решительно заявил:

— Я считаю, что на полпути останавливаться нельзя. Мы обкопаем все подходящие пни и, если ничего не найдем, так и скажем: мы сделали все, что могли… А теперь айда купаться!

Толик первым сорвался с места, за ним бросились Женька и Василек.

Озерцо было небольшое, но глубокое. Ребята разделись и один за другим попрыгали в воду.

— А ну, кто меня обгонит? — крикнул Толик. Женька и Василек, фыркая и отдуваясь, поплыли

за ним вдогонку. Вскоре Толик услышал за спиной знакомое «у-ф-ф, у-ф-ф»: его догонял Василек.

Холодная вода как рукой сняла усталость. Вернулись ребята веселые, бодрые и голодные.

Пока поужинали — съели по куску хлеба с салом и запили водой — совсем стемнело. На поляне все замерло, только по-прежнему звонко трещали неугомонные кузнечики. Воздух стал влажным, и на тонких стебельках травы, на острых кончиках листьев заблестели первые, совсем еще маленькие капельки росы.

— Ну, спать, — сказал Толик. — Подъем завтра вместе с солнцем.

Все трое забрались в шалаш и удобно улеглись на пахучих еловых лапках. Женька и Василек уснули сразу, а Толик еще долго лежал с открытыми глазами,прислушиваясь к ночной жизни леса.

А лес и правда, будто после перерыва на ужин, снова стал оживать. «Кр-кр-кр, кр-р-р», — где-то совсем близко хрипло прокаркала ворона. С другой стороны поляны ей откликнулась вторая. «Ку-гу, ку-гу, ку-гу», — вдруг разнеслось по лесу. Толик так и вскочил. Кто это? Он сразу успокоился, узнал: так кричит филин-пугач. Над самым шалашом послышались мягкие взмахи крыльев. «Наверно, сова вылетела на охоту, — подумал Толик. — На кого она чаще всего охотится? Ага, на зайцев». И верно — или этой, или какой-нибудь другой сове попалась добыча: вдруг раздался чей-то жуткий, пронзительный крик и хлопанье крыльев. Потом снова наступила тишина.

Толик был не из трусливого десятка, однако все это не давало уснуть. Тревожило и другое. А что, если все их усилия окажутся напрасными? Если бумаги истлели настолько, что на них ничего нельзя будет прочесть? Да еще удастся ли их найти? Во всяком случае, первый день поисков не принес ничего утешительного. А Толику так хотелось найти эти бумаги! Он вспомнил печальное лицо Ани, когда она сидела на телеге, отправляясь в больницу, и решительно отбросил все свои сомнения: «Нет, если их прятали в землю, то, наверно, рассчитывали, что они сохранятся. Нужно искать!»

Подумав так, Толик успокоился и тут же заснул.

НАСТОЙЧИВОСТЬ ПОБЕДИЛА

Назавтра, едва первые лучи солнца осветили верхушки деревьев, Толик был уже на ногах. Сон освежил его, настроение было отличное.

— Го-го-го! — крикнул он во весь голос. — Подъем!

Из шалаша показалась черная косматая голова Женьки. Он вылез, потянулся и сразу с кулаками полез на Толика.

— Чего спать не даешь? Справил крик…

Выбрав местечко поровнее, они схватились бороться. Ни один не уступал другому ни в силе, ни в ловкости. Минут пять катались они по траве, но победитель так и не определился.

— Ничья, — неохотно признал Толик и оживленно добавил — Вот это зарядочка, сон как рукой сняло.

Зато добудиться Василька оказалось нелегким делом. Он брыкался, что-то бормотал и упрямо не хотел открывать глаз. Только после того, как его снова окропили водой, он проснулся.

Умываться побежали к озеру. Вода оказалась еще холоднее, чем накануне вечером. Мылись долго, с наслаждением.

— Мне нравится такая жизнь, — весело отфыркиваясь, сказал Василек.

— Посмотрим, что ты к вечеру запоешь, когда с пенечками как следует повоюешь, — усмехнулся Женька.

— То же самое, что и сейчас, — бойко ответил Василек.

Пока суд да дело, в котелке на костре закипел чай, заранее поставленный Толиком. Ребята напекли картошки, на можжевеловых прутиках поджарили сало, с аппетитом поели и запили чаем, в котором плавали маленькие угольки. Когда с завтраком было покончено, Толик скомандовал:

— За работу!

И снова от пня к пню, от пня к пню… Этот слишком толстый, этот слишком тонкий, этот подходит, этот не подходит…

Женька и Василек работали медленнее, чем накануне. Молча обкопав один пень и ничего не найдя, они так же молча брались за другой. Это молчание не нравилось Толику. Он понимал, что друзья с каждым новым обкопанным пнем все больше теряют веру в успех дела. Но что ему было делать? Убедить их, что бумаги непременно найдутся, он не мог, но ведь и отказываться от поисков не годится.

Труднее всех было Васильку. Физически менее крепкий, чем Женька и Толик, он быстро уставал. Особенно болели натертые до кровавых мозолей руки. Давала себя знать и спина: согнувшись, он уже не мог выпрямиться. Когда казалось, что руки вот-вот выпустят лопату, Василек вспоминал про Мересьева. «Ему было хуже, — думал он. — Ему было в тысячу раз хуже…» И удивительное дело — лопата как будто становилась легче и без особых усилий лезла в землю.

До обеда обкопали десять пней.

— Десять — ноль не в нашу пользу, — невесело пошутил Толик.

— Напрасно мы, видно, стараемся, — снова завел свою песню Женька. — Только время попусту тратим…

— Что? — Толик резко повернулся к другу. — Если так, можешь отправляться домой. Мы с Васильком одни будем копать.

Женька не ожидал такого оборота дела.

— Да нет, — замялся он, — копать, конечно, нужно, только давайте отдохнем немножко.

После этого разговора и пятиминутной передышки ребятами снова овладела решимость довести дело до конца. Они договорились обкопать все «подозрительные» пни, пусть бы даже на это потребовался целый год.

— Ты про Мересьева думай, — посоветовал Женьке Василек, — легче будет.

— Я сам знаю, про кого мне думать, — буркнул Женька и со злостью всадил щуп в землю возле очередного пня. Проволока во что-то уперлась.

— Вот тут копайте! — приказал Женька. — Что-то твердое…

— Снова камень?

— Может быть.

Толик выкопал неглубокую ямку на том месте, что показал Женька. Лопата звякнула, как по металлу. Тогда Толик стал на колени и начал разгребать песок руками.

— Что-то железное! — в волнении сообщил он.

— Где, где? — забеспокоился и Василек. — Показывай быстрей!

Ребята руками разгребли ямку и извлекли оттуда позеленевшую снарядную гильзу, облепленную желтым песком.

— Снаряд! — испуганно крикнул Василек. — Осторожно, может взорваться!

— Какой тебе снаряд! — тоном насмешки сказал Женька. — Одна гильза…

Ребята очистили гильзу от песка и увидели, что она крепко-накрепко заткнута деревянной затычкой, обмотанной каким-то лоскутом.

— Нашли, нашли! Ура! — закричали Женька и Василек. — Давай, Толик, быстрей посмотрим, что там внутри.

— А как ее открыть? — покрутил головой Толик. Он потянул за конец лоскута, но тот легко оторвался.

— Дай я, — попросил Женька.

— Нет, дай лучше мне свой щуп, — сказал Толик, — я им попробую.

Острым концом проволоки Толику удалось довольно быстро расковырять деревянную затычку, раскрошить ее в мелкие куски и повытаскивать их по одному.

Сердца у ребят замерли. Толик перевернул гильзу вверх дном и потряс. Оттуда выпала толстая записная книжка в кожаном переплете. Толик осторожно раскрыл ее и заглянул на первую страницу.

— Что? Что там? Читай вслух! — закричал Женька, стараясь через Толиково плечо заглянуть в книжку.

— «Записная книжка Степана Казимирова, партизана», — прочел Толик.

ЗАВЕЩАНИЕ ПАРТИЗАНА

— Ну и влетит вам от Зинаиды Антоновны! — вдруг услышали они резкий голос у себя за спиной.

Все трое испуганно обернулись. Перед ними стоял мокрый от пота Витя Капустин. Одной рукой он придерживал велосипед.

— Это почему же нам влетит? — спросил Василек.

— А ты не знаешь? — возмущенно заговорил Витя. — Ни слова не сказали, оставили какую-то дурацкую записку — и смылись. Попутешествовать им захотелось! А там, в Родничанке, Женькин рюкзак выловили и лодку вашу подобрали на берегу. Что прикажете думать? Хорошо еще, что про это только Зинаида Антоновна узнала, а если бы до матерей дошло? Словом, Зинаида Антоновна послала меня на поиски.

— Только и всего? — Женька снисходительно похлопал Витю по плечу. — Это еще полбеды, если учесть, что поручение отряда мы выполнили.

— Разгадали надпись? — взволнованно спросил Витя, и глаза его заблестели.

— Разгадали, да не совсем. Мы нашли записную книжку партизана Степана Казимирова.

— А что там в книжке? Какие записи?

— Еще не знаем. Ты нам помешал. Мы успели глянуть только на первую страничку.

— Степан Казимиров… Степан Казимиров… — вспоминал Витя. — Где-то я слышал эту фамилию.

— И я, — подхватил Василек.

— Мы слышали эту фамилию от Зинаиды Антоновны, — уточнил Толик. — Помните, когда мы ей рассказывали про Василькову находку, она сказала: «Неужели это письмо Степана Казимирова?»

Ребята стали листать книжку. Тут были всякие записи, адреса, выдержки из прочитанных книг. Но больше всего было описаний боевых эпизодов.

Записи, сделанные попозже, напоминали дневник с обозначением дня, месяца и года. Ребята сумели прочесть только некоторые фразы и среди них такую: «Ползу уже второй день».

Вода все-таки попала в гильзу, и листки записной книжки посклеивались, буквы расплылись. Но на последней странице совершенно отчетливо сохранилась запись, сделанная большими неровными буквами:.

«…Люди, сделайте все, чтобы отыскать труд доктора Долохова. Ищите его под старым дубом, что на дороге из деревни Ляховцы на станцию. Я сделал все, чтобы спасти эти драгоценные бумаги, но у меня не хватило сил…

Степан Казимиров».

Прочтя эти строки, ребята приумолкли. Каждый из них представил себе незнакомого, должно быть, тяжело раненого партизана, который, уже будучи не в силах доползти до деревни, слабеющей рукой пишет свое последнее завещание, прячет записную книжку в гильзу от снаряда, старательно затыкает ее и закапывает в землю под деревом. Потом на коре дерева ножом вырезает надпись: «Тут спрятан труд доктора Долохова» и ползет дальше…

— Так что будем делать? — обратился Василек к Толику.

— Как что? — удивился Витя Капустин. — Разумеется, сейчас домой, передадим Зинаиде Антоновне записную книжку, а потом найдем тот самый дуб и откопаем бумаги доктора Долохова.

— Искать дуб нам не нужно, — возразил Женька, — не раз на станцию и ходили, и ездили. И таскаться взад-вперед тоже незачем. Шуточки — почти сорок километров! Сделаем так: Витя повезет Зинаиде Антоновне записную книжку, а мы пойдем к дубу и откопаем бумаги доктора.

— Но ведь сегодня мы все равно ничего не успеем, — сказал Василек, — вон уже солнце где.

— Конечно, не успеем, — взглянув на солнце, согласился Толик. — Сейчас часа три. Пока передохнем хорошенько да дойдем до дуба, — а до него еще километров шесть, если не больше, — уже и вечереть начнет. Но я тоже считаю, что назад в Ляховцы возвращаться не стоит…

— Так вы снова будете ночевать в лесу? — обеспокоился Витя.

— А что? Видишь ведь — живые и здоровые. Ничего с нами не станется, если еще одну ночь переночуем. Хлеб и сало у нас еще есть, — ответил Василек. — Скажи Зинаиде Антоновне и всем ребятам, чтобы не беспокоились. И насчет рюкзаков скажи, — добавил он, — что, мол, не захотели тащить лишнего груза и оставили их в Родничанке на сохранение.

— Ладно, — согласился наконец Витя, — оставайтесь. Только чтобы завтра были дома.

— Придем, нигде не денемся, — ответил Василек. — Главное уже сделано, остались пустяки.

— Ну, тогда счастливо! Ни пуха вам ни пера! — сказал Витя, садясь на велосипед.

Ребята долго махали вслед ему руками.

Сначала ехать было тяжело. Под колеса велосипеда то и дело попадались или шишка, или сук, или обнаженный корень. Выбравшись на дорогу, Витя поехал быстрее. Ему хотелось скорее поделиться с Зинаидой Антоновной и ребятами радостной новостью.

Вся дорога заняла у него часов пять. Витю ждали. У Зинаиды Антоновны собрался почти весь класс.

— Ну, где они? Что с ними? Нашел? — со всех сторон посыпались на него вопросы.

— Хлопцы живые и здоровые, и вот что они прислали, — сказал Витя, протягивая Зинаиде Антоновне записную книжку.

— Что это?

— Записная книжка партизана Степана Казимирова.

— Степана Казимирова? — Зинаида Антоновна вдруг побледнела, схватилась за грудь. — Степа, дорогой Степа… — шептали ее губы.

Ребята притихли. Они смотрели на Зинаиду Антоновну и ничего не понимали. Кто этот Степа? И почему их вожатая, всегда такая выдержанная, вдруг разволновалась чуть не до слез?

Между тем Зинаида Антоновна начала быстро листать страницы, но и ей прочесть почти ничего не удавалось.

— Ее надо просушить сначала, — сказал Витя.—

Мы смотрели: там листки посклеивались и буквы порасплывались.

— А где же Толик, Василек и Женька? — справившись с волнением, спросила Зинаида Антоновна.

— Они остались в лесу. Бумаги доктора Долохова, про которые пишет Степан Казимиров, зарыты не на Косинской делянке, а под старым дубом, что по дороге на станцию. Вот они и пошли откапывать их. Завтра к вечеру обещали вернуться, — рассказал Витя.

— Зинаида Антоновна, а кто такой Степан Казимиров? — первая задала интересовавший всех вопрос Нина. — Вы его и раньше вспоминали, когда ребята нашли ту надпись на бревне.

— Кто такой Степа Казимиров? Это человек, о котором можно бы написать целую книгу.

— Расскажите, расскажите нам про него! — стали просить ребята. — И про доктора Долохова…

— Ну ладно, я расскажу вам все, что мне известно, — согласилась Зинаида Антоновна. — Мы расстались с ним уже незадолго до прихода наших. А про последние дни Степы, я думаю, нам расскажет его записная книжка.

ПАНСКИЙ СЧЕТ

— Вы знаете, ребята, — начала Зинаида Антоновна, — что от нашей деревни довольно далеко и до тракта, и до железнодорожной станции, и до других населенных пунктов. Вокруг нее на десятки километров протянулись леса. До воссоединения западных областей Белоруссии с восточными эта земля и все эти леса принадлежали пану Вышемирскому. Семья у Вышемирского была небольшая: сам пан — маленький, рыжий, горбатый человечек с красными, вечно слезящимися глазами, пани — высокая тощая женщина с поковырянным оспой лицом и двое паничей: Антек и Ромусь. Антек служил в польской армии. Он был долговязый, тощий, как и мать, и ноги у него казались притертыми одна к другой. Ромусь больше походил на отца: такой же рыжий и с такими же красными глазами.

Жил пан Вышемирский в Варшаве. Сюда, в деревню, он приезжал только на лето. Все остальное время огромный двухэтажный дом с колоннами и верандой, обвитой диким виноградом, пустовал. Там жили только панский эконом и десятка два охотничьих собак.

В сентябре 1939 года, когда советские войска подходили к Ляховцам, Вышемирские бежали за границу.

Как легко вздохнули тогда люди! На первых порах даже не верилось, что не нужно больше гнуть спину на пана. А потом и вся жизнь пошла по-иному — в Ляховцах был организован колхоз. В бывшей усадьбе пана Вышемирского отдыхали и лечились дети — там открылся санаторий.

Но недолго ляховчане пожили счастливо. На нашу страну напали гитлеровские захватчики. Вместе с ними в Ляховцы явился и Антек. Он был назначен начальником полиции района. Немного погодя приехал и сам пан Вышемирский с женой и рыжим Ромусем. Не долго думая, он распорядился, чтобы крестьяне деревни Ляховцы заплатили за пользование усадьбой, землей, а также и лесом и лугами. Крестьяне не собирались платить. Тогда Вышемирский обратился за помощью к своему сыну Антеку. И вот однажды утром в деревню приехали на мотоциклах полицейские во главе с Антеком, оцепили ее, людей согнали к бывшему колхозному клубу. Перед ними, потрясая револьвером, выступил Антек.

— Счет моего отца, — визгливым голосом кричал он, — справедливый счет! Вы пользовались нашей землей, лугами, лесами? Пользовались! За это нужно платить. Если не заплатите по доброй воле — я заставлю вас силой! Принимаю только золото, серебро и ценные вещи.

Никто из ляховчан не тронулся с места.

— Ах так! — взвизгнул панич. — Тогда я сам… Вместе с двумя полицейскими он исчез в ближайшей избе.

Грабили они до самого полудня, не минуя ни одного двора.

Потом стало известно, что пан Вышемирский со своим бандитом-сыном проделали то же самое во всех остальных деревнях, подчиненных Антеку.

Правда, это так просто не сошло им с рук. Однажды ночью загорелась панская усадьба. Когда перепуганные владельцы ее выбежали на улицу, прогремела автоматная очередь. Пани Вышемирская была убита, а пан тяжело ранен.

На другой день снова приехали полицейские. Как звери, врывались они в избы и прикладами автоматов выгоняли людей. Выстроив всех на улице, Антек начал допрос. Он подошел к школьному сторожу деду Ивану — единственному мужчине, который в тот день оставался в деревне.

— Это ты поджег усадьбу?

— Нет, не я… — спокойно ответил дед Иван.

— А кто?

— Не знаю.

Антек со злостью полоснул деда плетью по лицу и стал допрашивать женщин. Он останавливался по очереди возле каждой из них, кричал, бил, угрожал расстрелом, требуя признания. Но ответ был один: знать ничего не знаем.

Так и не узнав, кто поджег усадьбу и убил его мать, Антек отобрал десять человек заложников и велел погрузить их в машину. Когда полицейские принялись выполнять приказ своего начальника, в толпе раздались вопли и рыдания.

— Молчать! — взревел Антек и пальнул в воздух из револьвера. — Если завтра к двенадцати часам ночи я не узнаю от вас, — именно от вас! — кто поджег усадьбу, заложники будут расстреляны.

Начальник полиции сел в кабину грузовика с заложниками и поехал. Впереди и позади машины ехали на мотоциклах полицейские.

Женщины не переставали плакать. Только дед Иван спокойно сидел и дымил своей трубкой, будто полицейские вовсе и не забрали с собой в качестве заложницы его внучку.

— Успокойтесь, бабоньки, — увещевал он женщин. — Наши заложники скоро будут дома.

— Как это?

— Их выручат…

— Что ты говоришь, кто выручит?

— Найдутся добрые люди, — уклончиво ответил дед, — я им послал весточку.

— Как, с кем послал? — допытывалась одна женщина, у которой полицейские забрали двоих дочерей. — Все наши вроде были здесь.

— С кем послал — секрет…

Дед Иван говорил правду: часа через три все заложники вернулись в деревню.

Их окружили, посыпались вопросы:

— Как вам удалось вырваться?

— Кто вас освободил?

— Партизаны! — последовал ответ.

…Зинаида Антоновна рассказывала так интересно, что никто и не заметил, как подкрался вечер и в комнату вошли сумерки. Вожатая встала, сняла с полки лампу и зажгла ее. Сначала лампа светила слабо, но потом разгорелась. Ребята с нетерпением смотрели на Зинаиду Антоновну, ожидая продолжения рассказа, но вожатая, задумавшись о чем-то, молчала.

— Зинаида Антоновна, а вы знаете, кто сообщил партизанам, что в деревню приехали фашисты? — не выдержала Нина.

— Знаю…

— Кто? Скажите! — зашумели ребята.

— А вы слушайте дальше.

ПЕРВЫЙ СВЯЗНОЙ

Еще в первые дни войны в избу колхозной доярки вдовы Насты Семенчук — все звали ее запросто теткой Настой — зашел парнишка лет четырнадцати. Он попросил напиться. Тетка Наста глянула на него — и сердце у нее сжалось. Парнишка был худой и такой усталый, что едва держался на ногах. Его желтые ботинки совсем изорвались, из них выглядывали распухшие, сбитые в дороге пальцы.

— И куда же ты путь держишь? — ласково спросила тетка Наста.

— Хочу как-нибудь в Москву пробраться.

— А откуда ты?

— я, тетенька, от самой Горынской заставы иду…

— А где же твои отец, мать? — продолжала допытываться тетка Наста.

— Отец на фронте, а мама погибла… Мы выехали на машине, и нас разбомбили по дороге…

У тетки Насты на глаза навернулись слезы. Ей вдруг стало до боли жаль этого не по годам серьезного мальчишки с большими синими глазами. Она накормила его, потом нагрела воды и предложила помыться:

— Пылища-то вон какая… А кто у тебя в Москве? — спросила она, когда парнишка собрался мыться.

— Бабушка у меня там… Мы все до 1939 года жили в Москве. я там и родился. Потом папу перевели на границу — он ведь военный.

Тетка Наста тяжело вздохнула:

— Ох, война, война! Всю жизнь перевернула, сколько людей гинет… Ну, давай, сынок, мойся.

Хозяйка вышла. Парнишка не торопясь разделся, налил в широкую, совсем еще новую лохань воды. Мылся он осторожно, чтобы не набрызгать, а когда кончил, оделся, затер тряпкой пол, вылил воду и спросил у тетки Насты, где у них колодец.

— А зачем тебе?

— Хочу воды в лохань наносить, чтоб не рассохлась.

Тетке Насте пришелся по душе догадливый, аккуратный парнишка, и когда он, передохнув, собрался идти, она сказала:

— Ну куда ты пойдешь? Оставайся у меня, как-никак переживем эту напасть, а тогда и к бабушке поедешь, и отца разыщешь…

Парнишка задумался. Видно было, что ему сильно хочется идти на восток, к своим. Но, бросив взгляд на свои ботинки с разинутыми ртами, пошевелив синими распухшими пальцами ног, он только тяжело вздохнул.

— Спасибо, тетенька, — тихо проговорил он. — Если можно, я бы остался. Вы не думайте, что я лодырь или белоручка. я работать буду: дрова колоть, воду носить — все, что нужно.

За время своего трудного, мучительного блуждания в поисках дороги на ту сторону фронта, в Москву, парнишка насмотрелся разного. Память его хранила жуткие картины издевательств фашистов над советскими людьми. И теперь стоило ему увидеть человека в зеленом френче с крыльями на рукаве, как ненависть, жгучая ненависть к врагам охватывала его. Это чувство стало еще сильнее после того, как в Ляховцы наведался Антек со своими разбойниками.

Степа не знал, кто поджег усадьбу пана Вышемирского, но он всем сердцем завидовал неизвестным героям. А вскоре ему довелось не только познакомиться с теми людьми, что отомстили пану Вышемирскому за издевательства над крестьянами, но и самому принять участие в их отважных делах.

Через день после того как сгорела усадьба, тетка Наста послала Степу в лес за хворостом. Он уже был на опушке леса, когда вдруг услышал треск мотоциклетных моторов. Сквозь кусты он увидел, как по дороге в деревню промчались четыре мотоцикла, на которых сидело по трое полицейских. Позади пылила грузовая машина. В кабине, рядом с шофером, Степа разглядел начальника полиции.

«Снова Антек к нам! — с ужасом подумал он. — Надо предупредить людей».

И Степа со всех ног пустился бежать назад в деревню.

Недалеко от околицы мотоциклисты остановились. Из машины вылез Антек и принялся что-то растолковывать полицейским. После этого один мотоцикл свернул направо, другой — налево. «Окружают», — догадался Степа. Остальные поехали прямо в деревню.

Пока Антек разъяснял полицейским свой план, Степа успел добежать до околицы.

— Тетка Наста! Тетка Наста! Снова Антек приехал… — с трудом выговаривая слова, произнес он с порога.

— Беги к деду Ивану. Он просил, если что-нибудь такое, дать ему знать.

Когда Степа прибежал к деду, тот сидел и чинил старый сапог.

— Дедушка, Антек снова в деревне!

— Что?

Дед Иван встал, поглядел в окно.

— Вот что, — повернулся он к Степе: — Я тебе доверяю очень важное дело. Ты пойдешь к батьке Мирону и сообщишь, что к нам приехали полицейские.

— А кто такой батька Мирон?

— Командир партизанского отряда.

— А-а. А как мне найти его?

Дед Иван растолковал, как найти отряд батьки Мирона, и Степа бегом подался туда. Всего-то один раз и обернулся он, минуя крайнюю избу. Обернулся и увидел высокую ладную фигуру деда Ивана, который шел по двору в сопровождении двух полицейских.

Сердце у парнишки сжалось от тревоги. Он сперва бежал огородами, а потом по кустам пробирался к лесу. И все равно, как он ни спешил, на то, чтобы разыскать партизан, у него пошло гораздо больше времени, чем он рассчитывал. Поэтому батька Мирон решил не нападать на полицейских в деревне, а устроить засаду на дороге.

Полицейские не ждали засады и страшно растерялись, когда в передний мотоцикл из-за кустов полетела граната и вслед за взрывом послышался сухой треск выстрелов.

Грузовик остановился. Антек, который сидел рядом с шофером, дрожащими руками открыл дверцу и метнулся в кусты. Полицейские, заметив, что их начальник удрал, тоже, отстреливаясь, побежали в лес. Но уйти удалось немногим…

— А как фамилия того мальчика, что сообщил партизанам про налет полицейских? — прервал рассказ Зинаиды Антоновны Витя Капустин.

— Фамилия его Казимиров, Степан Казимиров…

— А-а! — воскликнул Витя. — Это его дневник нашли наши ребята?

— Верно, его дневник, — ответила вожатая.

— Зинаида Антоновна! А какое отношение имеет Степан Казимиров к бумагам доктора Долохова? — спросила звеньевая Катя Спиридонова.

— Да-да, — поддержали ее ребята. — Расскажите нам про доктора Долохова и его бумаги…

— Ладно, слушайте…

НАВСТРЕЧУ ТРУДНОСТЯМ

Однажды августовской ночью в дверь к учительнице Людмиле Андреевне, Женькиной матери, кто-то нетерпеливо постучал. Хозяйка вскочила с постели. Кто бы это мог быть? Опять фашисты? Прислушалась. Нет, те колотят в дверь сапогами или прикладами автоматов. Это кто-то свой. Она проворно оделась, зажгла лампу и подошла к двери.

— Кто там?

— Отворите, это я, — послышался хрипловатый голос.

— Кто?

— Доктор Долохов.

Женщина торопливо принялась отбивать ладонью задвижку.

Людмила Андреевна давно знала Корнея Прокофьевича. Сразу же после воссоединения западных областей Белоруссии с восточными в Ляховцах прошел слух, что к ним в деревню приедет доктор. «Не может этого быть, — не поверили сперва люди. — В нашей деревне — и вдруг доктор! Да этого никогда не бывало». Однако слух оказался верным. Однажды в Ляховцы приехал на автомобиле невысокого роста, пожилой, но на диво подвижный человек в пенсне. Это и был доктор Долохов. Он занял небольшую комнатку в доме Людмилы Андреевны.

Со временем Корней Прокофьевич узнал, что местные жители лечат туберкулез особым грибком, который живет на коре дуба. А дубов в ближних лесах было очень много. Тогда доктор решил как следует изучить целебные свойства грибка и незадолго до войны поехал в Минск, где ему была предоставлена хорошо оборудованная лаборатория.

…И вот доктор Долохов вернулся.

Пропустив гостя вперед, Людмила Андреевна заперла дверь и, войдя в комнату, растерянно проговорила:

— Корней Прокофьевич, как же это вы, зачем же это?.. Тут ведь фашисты лютуют…

— Знаю! — сказал доктор, снимая плащ и присаживаясь на край кушетки.

— Да что вы здесь делать-то будете?

Корней Прокофьевич глянул на окно, завешенное одеялом, потом на Людмилу Андреевну.

— Вы спрашиваете, что я буду делать?.. Я приехал сюда, чтобы… сражаться с врагом.

Он отпорол подкладку пиджака и достал аккуратно сложенный листок бумаги.

— Это воззвание подпольного обкома, — торжественно произнес он и протянул листок Людмиле Андреевне. Она проворно развернула его, просмотрела и сказала со светлой улыбкой:

— Я уже читала… — потом тихо добавила: — Партизанский отряд в нашем районе уже создан.

— Знаю, — улыбнулся и Корней Прокофьевич.—

А я в этом отряде буду врачом. Меня направил обком…

— Это хорошо, очень хорошо, — возбужденно заговорила учительница. — А как у вас дела с опытами над противотуберкулезным грибком?

— С опытами? — переспросил доктор. — Если будет возможность, намерен их продолжать. Собственно, из-за этого я и попросился в отряд, который базируется вблизи вашей деревни. Чтобы быть поближе к дубовому лесу, так сказать, к моей сырьевой базе.

— Вам лучше было бы в Москву поехать и там продолжать опыты, — заметила Людмила Андреевна.

— Тут я нужнее, особенно сейчас, когда разгорается партизанская война.

— Это верно, — кивнула головой учительница. Корней Прокофьевич достал из кармана платочек

и протер пенсне.

— Людмила Андреевна, а где тут живет дед Иван?

— Дед Иван, школьный сторож?

— Он самый.

— Я вас завтра утром отведу к нему. А сейчас давайте поужинаем.

— Нет-нет, благодарю. Мне нужно увидеть его сейчас же.

— Ну, тогда пойдемте. Они оделись и вышли.

Ночь была светлая, и идти улицей Людмила Андреевна побоялась. Двинулись огородами.

— Вот жизнь настала, — вполголоса пожаловалась учительница. — По своей родной деревне идти боишься. А сколько людей гибнет — хороших людей. Ох, как трудно стало жить…

— Правда ваша, Людмила Андреевна, — так же. тихо отозвался Корней Прокофьевич. — Только разве советские люди боятся трудностей?

Они подошли к избе, где жил дед Иван. Учительница осторожно постучала в окно. Немного погодя послышался голос:

— Кто там?

Людмила Андреевна назвала себя. Дед Иван открыл дверь, и они вошли в избу. Дед Иван сразу узнал доктора Долохова. Он долго и радостно пожимал ему руку.

— А мы вас уже давно ждем, — сказал дед.

— Значит, вас предупредили?

— Выходит, так. Людмила Андреевна, — обратился дед к учительнице. — Позовите, пожалуйста, сюда Степу.

— Хорошо.

Людмила Андреевна вышла.

— Кто этот Степа? — спросил Корней Прокофьевич у деда Ивана.

— Парнишка тут один. Из Москвы сам. У тетки Насты живет.

— А зачем вы его зовете?

— Проводит вас в отряд. Через него я с ребятами связь держу. Дюже смекалистый хлопец. Сам я не ходок уже, а до отряда неблизкий свет, — сказал дед Иван, словно оправдываясь.

— А кто командует отрядом?

— Мирон Иванович Дубатовка.

— Это тот Дубатовка, что председателем колхоза был?

— Он, он… Только теперь у него новое имя — батька Мирон. Нашего батьку Мирона фашисты ого как знают! Правда, людей у него еще маловато, да ведь, почитай, каждый день отряд пополняется…

Тихо отворилась дверь, и в избу вошли Людмила Андреевна и Степа.

— Ну вот, будьте знакомы, — Степан Казимиров, — представил Степу дед Иван. — Наш самый молодой партизан.

— Очень приятно, очень, — пожимая руку парнишке и улыбаясь, проговорил Корней Прокофьевич. — А ты волков не боишься?

— Я ничего не боюсь, — спокойно ответил Степа на шутку доктора.

— Молодчина, если так. Люблю смелых людей! — И Корней Прокофьевич похлопал Степу по плечу.

— Тебе, Степа, придется проводить доктора Долохова в отряд, — сказал дед Иван.

— Сейчас пойдем?

— Да, сейчас.

— Я готов. А как доктор?

— А доктор всегда бывает наготове. Такая уж профессия, — улыбнулся Корней Прокофьевич.

Они распрощались и пошли. Впереди шагал Степа, за ним — Корней Прокофьевич.

Партизанский лагерь был расположен в глухом углу леса. Почти со всех сторон его обступали болота. Единственная дорога, которая вела к лагерю, и мост через речку надежно охранялись партизанами. Была еще и тропинка, о которой знали немногие, — через болота. Вот по этой тропинке Степа и повел Корнея Прокофьевича.

Доктор Долохов оказался очень нужным человеком в отряде батьки Мирона. Он организовал в лесу настоящий госпиталь, где лечились не только партизаны, но и жители окрестных деревень. Иногда, когда поблизости не было оккупантов, доктор Долохов сам выезжал в деревни, лечил больных, делал операции…

— Зинаида Антоновна! — На этот раз вожатую перебила Нина Бурейко. — А доктор Долохов кончил опыты над этим самым грибком?

— Кончил, и очень успешно. Он получил противотуберкулезный препарат и начал его применять. О препарате Корнея Прокофьевича, который он назвал антикохеином, узнали фашисты и решили во что бы то ни стало поймать доктора.

— И им удалось его поймать? — не выдержал Витя Капустин.

— К сожалению, удалось… — печально проговорила Зинаида Антоновна. — И вот как это было…

ПОСЛЕДНИЙ ВИЗИТ

В тот день Корней Прокофьевич приехал в Ляховцы к Людмиле Андреевне радостный и взволнованный. Это было уже летом 1944 года, когда Советская Армия вела бои за освобождение Белоруссии.

— Поздравляю вас, поздравляю, Людмила Андреевна! Слыхали сводку Информбюро? Минское направление! Да-да, минс-ко-е… А я, голубушка, в Москву собираюсь, в Москву… И на душе у меня легко-легко, потому что знаю: и я для этой победы кое-что сделал, в кустах не отсиживался…

— Вот как раз в кустах-то вы и сидели, — в шутку заметила Людмила Андреевна.

— То есть как в кустах? — не понял доктор.

— А ваш партизанский госпиталь где находился? В лесу, в кустах…

— Ха-ха-ха! — весело рассмеялся доктор. — Вы правильно подметили… И действительно — всю войну в кустах просидел. Но не попусту, не попусту. Много людей на ноги поставил, да и в опытах своих кое-чего добился. Я изучил природные условия, в которых произрастает противотуберкулезный грибок. Удалось даже получить препарат, который я назвал антикохеином. Немного, конечно. Однако подготовительная работа окончена, осталось кое-что проверить, еще раз продумать. А главное сделано, начало положено. Пройдет немного времени, и чахотка станет такой же редкой болезнью, как сейчас оспа. Ну, а как наш больной?

Больным в это время у Людмилы Андреевны был Леник, брат Женьки.

— Спасибо, Корней Прокофьевич, легкая у вас рука, можно сказать, с того света мальчишку вернули.

— Да, гнойный аппендицит — очень опасная болезнь, и хорошо, что мы не запоздали с операцией.

Операцию Ленику Корней Прокофьевич сделал четыре дня назад, когда он в последний раз был в Ляховцах.

— Проводите меня к нему. Я ведь больше не смогу побывать у вас — видите, со всем своим богатством, — доктор кивнул головой на желтый саквояжик, который стоял рядом с ним на скамье. — В отряде уже со всеми распрощался… Теперь мой путь — прямо на наш, партизанский аэродром. Завтра ночью за мной самолет прилетает. А сегодня я хочу устроить свой последний ночной прием: дать советы больным, оставить лекарства. Да, так как же наш больной?

Корней Прокофьевич встал, чтобы пройти в комнату, где лежал после операции Леник. Как раз в этот момент на улице захлопали выстрелы. Через окно доктор и Людмила Андреевна увидели, как двое партизан, сопровождавших Корнея Прокофьевича, отстреливались от полицейских.

— Вам надо спасаться, — побелевшими губами прошептала Людмила Андреевна. — Идите за мной, я спрячу вас…

Но было уже поздно. В избу ворвался начальник полиции Антек и с ним толстый немец в чине капитана.

— Как раз вы нам и нужны! — нагло усмехаясь, подошел к Корнею Прокофьевичу Антек. — Видно, понапрасну о вас слава ходит, будто вы очень хороший и усердный врач. Что-то не особенно вы беспокоитесь о своих больных. Операцию вон когда делали, а только сегодня пришли навестить больного. Нам уже наскучило сидеть в засаде… Ну, это все между прочим. Главное вам скажет капитан Вагнер, адъютант генерала фон Краузе.

Корней Прокофьевич внешне был спокоен, ни тени тревоги не пробежало по его лицу, только руки сами собой сжались в кулаки.

— Мы слышали, что господин доктор сделал большое открытие, — с льстивой улыбкой заговорил капитан Вагнер. — Господин доктор нашел новое средство против такой страшной болезни, как туберкулез. Так вот: генерал фон Краузе от имени германского правительства предлагает вам свои услуги и гарантирует вам личную свободу… Вы ведь наш пленник. Генерал обещает, что вам будут созданы все условия для дальнейшей научной работы. Вы получите великолепную лабораторию, оборудованную по последнему слову европейской техники. Вы никогда не почувствуете себя ограниченным в средствах. Я прошу подумать над предложением генерала фон Краузе.

— Мне нечего думать, — негромко начал доктор. — К сожалению, никакого средства против туберкулеза у меня нет. Я лечу его общеизвестными в медицине средствами.

— Вот что, любезный, — с той же наглой усмешкой на лице приблизился к доктору Антек, — своим запирательством вы причините вред не только себе, но и науке. Медицина может потерять такого незаурядного ученого, как вы… если не передумаете. Нам же известно, что вы новым средством вылечили от чахотки несколько человек.

— Повторяю, больных туберкулезом я лечил известными средствами.

— Брешешь, собака! — Антек так хватил кулаком по столу, что в буфете зазвенели стаканы.

Доктор выпрямился, с презрением посмотрел на позеленевшего начальника полиции и твердо ответил:

— Я человек, а не собака. А если вы умеете разговаривать только с собаками, то пожалуйста: вон во дворе конура, там лежит Жучок — идите и беседуйте с ним.

Антек так и затрясся от злости.

— Пан Антек, прошу не горячиться, — все тем же медовым голосом заговорил капитан Вагнер. — Нужно дать господину доктору подумать, у нас есть время, мы можем подождать…

— А мне, к сожалению, некогда… Меня ждут больные, — сказал Корней Прокофьевич и неторопливо начал одеваться.

Капитан сделал знак рукой. Двое полицейских, которые топтались у порога, схватили доктора. Вагнер подошел к Корнею Прокофьевичу, стал его ощупывать.

Корней Прокофьевич показал глазами Людмиле Андреевне на желтый саквояжик, что стоял на скамье. Та незаметным движением сбросила с плеч платок, чтобы прикрыть саквояжик. Антек, внезапно обернувшись, заметил это.

— А ну, покажи, что ты там прячешь! — заревел он, срывая платок. Он увидел саквояжик, дрожа, как в лихорадке, раскрыл, достал пухлую рукопись и вслух прочел надпись на обложке: «Мои суждения относительно получения и лечебного применения антикохеина».

— А это что? А? — ткнул Антек рукопись в лицо Корнею Прокофьевичу.

Доктор молчал, только глаза его гневно пылали.

— Теперь ты нам не нужен! Расстрелять! — отдал приказ Антек.

— Нет, он еще может быть полезным, — возразил капитан Вагнер. — Возьмем его с собой.

— Вы не имеете права забирать бумаги доктора! — попробовала протестовать Людмила Андреевна. — Отдайте!

Антек грубо оттолкнул женщину и обратился к капитану Вагнеру:

— Зачем он нам? Разве вы не знаете этих людей? Доктор вам все равно ничего не скажет, хоть вы его озолотите. Наоборот, при первой же возможности он сожжет свою рукопись. А ведь в рукописи есть

все, что нам нужно, смотрите: «Природные условия произрастания грибка», «Разведение грибка», «Как получить препарат».

— Ладно! — махнул рукой капитан Вагнер. — Делайте с ним, что вам угодно. Дайте мне эту рукопись.

* * *
Со всех концов деревни к избе учительницы сбегались люди.

— Палачи, людоеды… Такого человека загубили! — слышались взволнованные голоса крестьян.

Тело Корнея Прокофьевича внесли в горницу. Рядом с ним положили и двоих партизан, которые погибли в неравной схватке с полицейскими. Голосили женщины, скорбно молчали старики.

— За что это они его? — допытывались у учительницы.

— Не хотел отдать им свое изобретение…

— Надо бы партизанам сообщить, — предложил кто-то.

— Обязательно! И сейчас же! — спохватилась Людмила Андреевна. — Они же его желтый саквояжик с бумагами забрали. Такие важные бумаги!

— Я побегу к партизанам. Я сообщу, — вышла вперед Таня, внучка деда Ивана, маленькая девчушка с тонкой шеей и вздернутым носиком. Она была теперь связкой, заменив Степу, который находился в отряде.

— А ты их найдешь? — строго спросил дед Иван.

— Найду.

— Пусть идет, — заговорили люди.

— Она бедовая — сыщет.

Дед Иван был недоволен внучкой: надо же так неосторожно проговориться, что она знает, где находится партизанский отряд! «Ох и задам же я ей, как вернется», — подумал дед Иван, а вслух сказал:

— Ну так беги скорей! И Таня побежала.

САКВОЯЖИК В РУКАХ У ТАНИ

Таня стала связной не сразу, а только после того, как доказала свою смекалку и выдержку. Она помогла Степе выведать, кого из сельчан староста наметил отправить в Германию. Когда гитлеровцы приехали за «рабочей силой», никого из числа намеченных в их списках в деревне не оказалось. Все они куда-то исчезли. Гитлеровцы разъярились, схватили старосту и увезли с собой. Больше он в деревне не появлялся.

Шестнадцать человек были спасены от немецкой каторги. Степа на расспросы, как ему удалось пронюхать про списки, неизменно отвечал:

— Я тут ни при чем, это все Танюшка. А дело было вот как.

Батька Мирон поручил Степе проверить, что представляет собою староста, который за глаза всегда бранил немцев и в то же время старательно выполнял их приказы. Степа тогда еще жил в деревне, однако был не только связным, но и разведчиком. Он часто ходил по заданию в районный центр, иной раз целыми днями сидел в кустах на перекрестке дорог, наблюдал, сколько проходило за день машин, с какими грузами, а потом обо всем этом докладывал батьке Мирону.

Однажды под вечер в Ляховцы приехал начальник полиции. Зайдя в избу к старосте, он долго о чем-то говорил с ним. Степа и Таня, прокравшись к окну, прислушивались изо всех сил, но разобрать, о чем шел разговор, им так и не удалось.

Антек уехал. Проводив его, староста вернулся в избу, достал из шкафа ученическую тетрадь, вырвал из нее два листа и положил на стол перед собой. Потом взял карандаш и задумался.

— Писать что-то будет, — шепнула Таня. Она стояла у Степы на плечах и заглядывала поверх занавески. — Бумагу разложил…

— Вот бы узнать, что там такое…

— А это можно, — вдруг шепнула Таня. — Давай сделаем так: как только он кончит писать, ты позови его во двор, придумай что-нибудь. А я через окно залезу и посмотрю, что он писал.

— Ладно, — согласился Степа.

Они, не отрывая глаз, следили за каждым движением старосты. Он долго что-то думал, а потом принялся писать. Грамотей он, видно, был не ахти какой и писал медленно, выводя каждую букву. Добрый час пришлось дожидаться ребятам, пока он кончил.

Тогда Степа обошел дом и настойчиво постучал в дверь.

— Дядя Людвиг, а дядя Людвиг, откройте.

— Кто там? — Староста нехотя поднялся из-за стола.

— Это я, Степа… У вас какой-то человек во дворе стоит, — таинственно сообщил парнишка.

— Что за человек? — встревожился староста. — Где?

Он отворил дверь и несмело, боком вылез на крыльцо.

— Да вон, — Степа показал на какую-то черную фигуру в дальнем углу двора. И верно, в темноте можно было подумать, что там, прислонившись к забору, стоит человек.

Староста попятился назад в сени.

— Кто бы это мог быть? — еще более встревоженно проговорил он.

— Не знаю, один я боялся подойти… Староста, набравшись смелости, стал тихонько

подкрадываться к темной фигуре.

— Ах ты, щенок трусливый! — вдруг выругался он. — Да это же моя свитка висит.

— Правда, свитка… А издали похоже, будто человек стоит.

— Иди прочь, нечего тут шляться, — недовольно проворчал староста и, захватив свитку, пошел в избу.

— Ну что, успела? — выбежав на улицу и лицом к лицу столкнувшись с Таней, спросил Степа.

— Успела…

— Что он писал?

— Составлял список наших людей, кого отправить в Германию.

— А ты запомнила, кого он наметил?

— Я некоторых даже записала, а остальных так помню.

— Хорошо, очень хорошо. Надо сейчас же всех предупредить об опасности.

— А может быть, староста только для виду составлял эти списки, а сам возьмет и скажет кому надо, чтоб убегали? — высказала предположение Таня.

— Врядли… Но посмотрим…

Староста никому ничего не сказал.

После этого случая Таня и стала связной в отряде батьки Мирона, а Степа совсем перешел в отряд.

…Таня бежала по узкой извилистой тропинке, которая вела напрямик к мосту через небольшую речушку, протекавшую неподалеку от деревни. Если идти по дороге, до моста будет добрых шесть километров, а по этой тропинке — километра два. Там, за мостом, нужно свернуть с дороги, углубиться в лес и по приметам, которые показал Тане Степа, пробираться дальше. За лесом начиналось болото, а там снова лес. На опушке того, второго, леса стояла изба лесничихи Тэкли. От нее до партизанского лагеря было не больше трех километров.

Вот и мост, где нужно сворачивать. Но что это? Таня прислушалась. Выстрелы, и совсем близко. Сначала Таня хотела взять немного в сторону и быстрее бежать дальше, но потом остановилась и решила посмотреть, в чем там дело.

Осторожно, перебегая от куста к кусту, она стала пробираться в ту сторону, откуда слышались выстрелы. То, что она увидела, было совершенно неожиданно. Неподалеку от моста стояла полицейская машина со спущенным колесом. Капитан Вагнер и Антек, вцепившись друг в друга, катались по земле и злобно ревели. Двое полицейских, один из которых был шофер, лежали убитые.

«Что это значит?»

И вдруг Таня увидела на траве, совсем близко, маленький желтый саквояжик Корнея Прокофьевича.

Из груди у девочки едва не вырвался крик радости. В два прыжка она очутилась возле саквояжика, схватила его и со всех ног пустилась бежать прочь — подальше от этого жуткого места.

КАК ЭТО СЛУЧИЛОСЬ

Расправившись с доктором, Антек, капитан Вагнер и двое полицейских сели в машину. Оставляя позади тучу серой пыли, машина вылетела за околицу.

Антек сидел и думал. Невеселые мысли бродили у него в голове. Он видел, как под ударами Советской Армии трещали и ломались линии немецкой обороны, как драпали хваленые немецкие дивизии, как поток раненых с восточного фронта запрудил буквально все дороги. И его вера в своих хозяев, которым он не за страх, а за совесть служил все эти годы, пошатнулась. В последнее время он все чаще и чаще задумывался о том, как спасти свою собственную шкуру. «Снова эмиграция, — с ужасом думал Антек, — бесправное, полуголодное существование, злые шутки и издевательства…» Правда, они с отцом на этот раз оказались предусмотрительными и должным образом приготовились к превратностям судьбы. Их сейф был почти доверху набит золотом. А с золотом и в эмиграции можно жить.

Машину высоко подбросило на выбоине. Маленький желтый саквояжик тоже подскочил и оказался на коленях у капитана. Тот вдруг повернулся к Антеку и радостно заговорил, тыча пальцем в саквояжик:

— Блестящая находка! Этим бумагам нет цены. Я отправлю их в Берлин, и там в два счета освоят производство противотуберкулезного препарата. Мой тесть — владелец большого фармацевтического завода. Миллионы будет загребать…

При слове «миллионы» Антек насторожился. «А почему бы не мне захватить эти бумаги? За границей я смог бы выдать себя за ученого-изобретателя, который нашел великолепное средство борьбы с туберкулезом. Сумел же Маркони присвоить изобретение Попова и нажить миллионы. А я тоже не лыком шит. Только как это сделать, как завладеть бумагами?»

Вдруг сзади раздался оглушительный выстрел и машина, резко затормозив, остановилась. Антек в испуге втянул голову в плечи.

— Проклятый баллон! Сегодня уже второй лопается, — выругался шофер.

— Ах, баллон, — с облегчением вздохнул Антек, но тут же подумал: «Знаем мы эти баллоны. Специально набросают гвоздей, машина остановится, а потом они налетят со всех сторон — и расправятся». Полицейские вылезли из машины, но с ними никто и не думал расправляться. «Неужели случайность?» — не верилось Антеку. Он высунул сперва голову, прислушался и, не услыхав ничего подозрительного, ступил на землю.

Стоял жаркий летний день. Солнце щедро поило землю знойными лучами. Было очень тихо. Деревья, кусты, трава — все застыло в нерушимом безмолвии; даже птицы попрятались где-то в чаще, и не было слышно их веселого щебетания. Нетрудно представить, какая жарища была в машине. На ходу хоть ветер немного освежал, а тут… Грузный капитан Вагнер весь исходил потом; подождав немного, он тоже вылез из машины, перепрыгнул через кювет и с наслаждением растянулся на мягкой пахучей траве, положив саквояжик с бумагами себе под голову.

«Вот черт, — мысленно выругался Антек, — ни на минуту не расстается с ними». И вдруг недавно возникшая мысль стать единственным владельцем саквояжика овладела им целиком. Как раз подходящий момент для этого: шофер возится с колесом, второй полицейский помогает ему, а толстяк-капитан задремал на солнце.

Антек выхватил револьвер и выстрелил сперва в полицейского, потом — в шофера. Полицейский как-то нелепо перегнулся и упал, шофер, который сидел с рашпилем в руках, уткнулся лицом в землю. Капитан Вагнер вскочил и с перекошенным от ужаса лицом стал оглядываться по сторонам. Из-за машины ему не было видно ни Антека, ни полицейских. Антек тем временем прицелился и выстрелил в капитана. Капитан пошатнулся, схватился за грудь и, выронив пистолет, упал. Антек выскочил из-за машины, подбежал к капитану, пнул его ногой и наклонился, чтобы взять саквояжик. Но в этот миг капитан, который не был убит, а только ранен, вдруг мертвой хваткой вцепился в Антека, и они покатились по траве. Антеку удалось нащупать горло Вагнера. Капитан хрипел, но не сдавался. Тогда Антек приподнял его и с силой ударил головой о камень, наполовину торчавший из земли.

Капитан сразу обмяк. Антек постоял над ним несколько секунд и отошел. Он был страшен. Взлохмаченный, весь в крови, с выпученными глазами, он, пошатываясь, направился туда, где лежал саквояжик, — во время схватки с капитаном они откатились метров на двадцать в сторону. Подошел, глянул — и застыл, как оглушенный. Саквояжика не было.

— А-а-а… — скрипнул зубами Антек. Он даже не поверил своим глазам, бросился на землю, мял руками траву, будто искал иголку. Потом вскочил, побежал к машине: может быть, он там? От машины бросился назад, но все было напрасно — саквояжик как сквозь землю провалился. Тогда Антек схватил автомат убитого полицейского и в ярости застрочил по кустам. Очередь, другая… Вдруг ему показалось, будто кто-то вскрикнул. Начальник полиции прислушался, огляделся. Было совсем тихо, только с кустов еще падали срезанные пулями бледно-зеленые листья.

Антек подался в кусты.

…Таня не успела еще далеко отбежать, когда позади раздалась автоматная очередь. Девочка только хотела упасть, прижаться к земле, как вдруг что-то больно обожгло ей руку возле самого плеча. От неожиданности и боли у нее и вырвался тот крик, который услышал Антек. Таня сорвала с головы платок и стала им перевязывать рану. Она уже пыталась зубами затянуть узел, когда послышались тяжелые шаги начальника полиции. Он раздвигал кусты, осматривался, даже принюхивался, как собака, которая ищет след.

«Сейчас заметит», — в испуге подумала девочка и, не кончив перевязки, шмыгнула в густой куст. Там, за сплетением ветвей, оказалась неглубокая ямка, которую сразу трудно было заметить. Конечно, лучше бежать, но Антек был уже слишком близко. Таня осторожно забралась под куст, легла на дно ямки и тщательно прикрылась, наклонив над собой ветки. Может быть, Антек не пойдет сюда, свернет в сторону? Нет, Таня услышала, как он перепрыгнул маленькую канавку, как раз там, где проходила она, и полез в самую гущу.

У Тани, казалось ей, перестало биться сердце… Сквозь листву, как через сито, она увидела желтое, длинноносое лицо с маленькими колючими глазами, которые так и шарили по кустам. Таня закрыла глаза, ожидая, что вот-вот он ступит еще шаг и увидит ее… Но прошла секунда, а начальник полиции не двигался с места. Он стоял и напряженно прислушивался. Таня затаила дыхание. Когда же он уйдет?.. Наконец Антек, должно быть, не заметив ничего подозрительного, повернулся и пошел назад. Девочка пролежала в своем убежище еще несколько минут, потом осторожно выползла, прислушалась.

Вокруг было тихо. Опасность миновала. Теперь нужно быстрей, быстрей бежать в отряд, передать саквояжик. Но что это? Какая-то истома разлилась по всему телу, ей вдруг захотелось спать. «Это от потери крови», — догадалась девочка. Но она должна идти, сейчас же встать и идти. А ноги? Что такое с ногами? Кто привязал к ним такие тяжелые гири? Едва держась на ногах, Таня выбралась из кустов, перешла дорогу и скрылась в лесу.

ВЕЛИКАЯ ВЕРА

Отечественная война была для советского народа суровым испытанием. Фашисты оккупировали значительную часть советской территории, без конца трубили о своих успехах на фронте. Но, несмотря на их временные успехи, народ твердо верил в победу. Эту веру всеми силами поддерживали в оккупированных районах партизаны.

Их агитация была наглядна и убедительна. Таня вспомнила, как однажды весной 1942 года в Ляховцы пришел агитатор из партизанского отряда батьки Мирона. Это был молодой розовощекий парень в полушубке и валенках, с автоматом за плечами. Он собрал людей в доме учительницы Людмилы Андреевны и сказал:

— Сегодня я прочту вам очерк о том, как сражаются наши советские люди с ненавистными оккупантами. Очерк называется «Таня», написал его московский журналист П. Лидов. — И тихим, взволнованным голосом он стал читать о подвиге молодой девушки-партизанки, которая подожгла вражеский склад, конюшню и была схвачена оккупантами. Ее долго пытали, мучили, били, но она никого не выдала, ничего не сказала. Какой ненавистью к захватчикам пылали лица ляховчан, когда агитатор кончил читать очерк! Какой страстной верой в победу бились их сердца!..

Народ был очень благодарен партизанам. Это они, когда фашисты забрали у ляховчан и гнали на бойню почти весь скот, устроили бойню самим разбойникам, а скот вернули хозяевам.

Партизаны мстили фашистам за издевательства над народом и разбой, они разоблачали фашистское вранье, говорили народу правду о положении на фронтах, устраивали слушание радиопередач из Москвы.

Со своей стороны, народ не оставался в долгу перед партизанами. Для них по деревням собирали теплую одежду, продукты, медикаменты. Если, случалось, в деревню приезжали фашисты и там был в это время кто-нибудь из партизан, люди надежно прятали его.

Таня вспомнила, как однажды вечером к ним забежал раненый партизан. На околице он наткнулся на вражеский патруль. В перестрелке убил одного фашиста, а трое других гонятся за ним. Коротко рассказав об этом, партизан упал без сознания. Дед Иван взял его на руки и отнес в сарай, где под полом был устроен специальный тайник. Только он успел замаскировать тайник разным хламом и вернуться в избу, как ворвались фашисты.

— Где партизан? — злобно кричали они.

— Здесь нет никаких партизан, — ответил дед.

— Мы знаем, что он здесь…

— Если знаете — ищите.

Фашисты начали обыск. Один пошел в сени, второй полез на чердак, а третий остался в избе. Вдруг Таня заметила на том месте, где стоял партизан, кровавое пятно. Кровь вот-вот могли заметить и враги.

Девочка выбрала минуту, когда гитлеровец, оставшийся в избе, начал перетрясать вещи в комоде, где никакого партизана, разумеется, быть не могло, и незаметным движением показала деду на кровь. Дед в первую минуту растерялся, а потом подошел к столу, схватил нож и полоснул себя по руке. Вскоре все трое фашистов, ничего не обнаружив, собрались в избе. Они еще раз осмотрели все уголки, даже заглянули в печь, а потом собрались уходить. И вдруг один из них — высокий, с рыжими усами — заметил на полу кровь.

— А это что? — взревел он. — Кровь партизана?

— Это моя кровь, — спокойно сказал дед. — Лучину щепал и поранился невзначай…

Так фашисты и ушли ни с чем.

После того как агитатор прочел у них в Ляховцах очерк про московскую партизанку Таню, маленькая внучка деда Ивана стала гордиться тем, что носит такое славное имя. Позже девочка узнала, что настоящее имя той героини — Зоя, Зоя Космодемьянская, и что ей посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. И вот, когда девочка с саквояжиком, пробираясь по лесу, почти теряла сознание от боли, она сжимала губы, упрямо повторяла: «Я Таня, я Таня…» — и это придавало ей силы.

Между тем слабость все чаще подступала к ней, стопудовыми гирями висла на ногах. Очень хотелось пить. Во рту так пересохло, что трудно было пошевелить языком. Девочка шла, падала, по нескольку минут лежала неподвижно. Потом, немного отдохнув, поднималась и шла дальше. Часа три понадобилось ей, чтобы добраться до болота. Тут силы совсем оставили ее, и она потеряла сознание.

Когда Таня пришла в себя, солнце было уже совсем низко. Огромный огненный шар висел над лесом, и, казалось, как только он коснется верхушек деревьев, лес тотчас вспыхнет. Таня двинулась дальше.

Как она брела по болоту, сколько прошло времени — Таня не помнила. Сознание снова вернулось к ней только тогда, когда она в темноте нащупала руками что-то шершавое с маленькими колючими песчинками. Это было крыльцо лесничихи Тэкли.

ЛЕСНИЧИХА ТЭКЛЯ

Лесничиха Тэкля была худая, высокая женщина с серым, морщинистым лицом. Она носила длинную суконную юбку и поверх ситцевой кофточки — ватник-душегрейку. В таком наряде ходила она и зимой и летом. В большой просторной избе Тэкля жила одна. Когда-то была у нее ладная семья: муж, лесник Семен, и трое сыновей. Пока сыновья жили дома, в избе было людно и шумно. Потом старший из них — Василий — подался в город на заработки. Призвали в армию второго сына — Михася. Наконец, перед самой войной оставил отчий дом и третий — Микола. В лесниковой избе стало совсем тихо.

Когда началась война, Семен хотел пойти в партизаны. Но батька Мирон отговорил его. Он велел леснику устроить в своем доме так называемый контрольно-пересадочный пункт. Когда партизаны возвращались с задания, они заходили к дядьке Семену, мылись в бане, отдыхали.

Но как-то зимой старый лесник простудился и помер. Крепко затосковала лесничиха. Однако избу свою не бросила, хотя сестра не раз уговаривала ее перебраться в деревню. Теперь Тэкля стала выполнять обязанности своего мужа: топила баню, иногда ходила в отряд с каким-нибудь важным сообщением, переданным ей связными. В свободное время осенью и зимой она вязала партизанам теплые носки и шарфы и очень скучала, когда к ней долго никто не заходил.

В этот летний вечер Тэкля сидела одна и латала партизанам белье. На душе у нее было неспокойно. Чем ближе подходил фронт, тем больше тревожилась старуха: «Удастся ли повидать сыновей? Живы ли они? Только бы узнать, что живы, только бы разочек взглянуть на них, а там можно и умереть спокойно».

За окном было тихо, даже всегда беспокойная осина, что росла у самой завалинки, не шуршала листвой. Лес стоял в напряженном молчании, будто к чему-то прислушивался. Только разные ночные бабочки да жуки время от времени бились в окно — очень уж манил их огонек коптилки.

Вдруг старухе показалось, будто она слышит какой-то шорох. Вышла в сени, прислушалась. Так и есть, кто-то скребется в дверь.

— Кто там? — спросила лесничиха.

— Это я, Таня, — послышался слабый детский голос.

— Чего это ты так поздно? — забеспокоилась старуха и, отбросив железный крючок, осторожно приоткрыла дверь.

Девочка лежала на крыльце.

— Таня, Танечка, что с тобой? — засуетилась Тэкля, помогая девочке встать.

Таня и старая Тэкля за последнее время крепко подружились. Когда Таня приходила к лесничихе, чтобы передать какие-либо сведения для батьки Мирона, она подолгу засиживалась у старухи. А иной раз они вместе ходили в лес — по ягоды или по грибы. Лесничиха рассказывала девочке про своих сыновей, про лесника Семена, про то, как они горе мыкали при панах. Таня внимательно слушала — все это было ей интересно. А старуха радовалась, что нашла себе слушательницу.

— Тетя Тэкля, — тихо проговорила Таня. — Вам нужно сейчас же отнести в отряд батьки Мирона саквояжик.

— Какой саквояжик?

— Вот этот, — показала Таня. — Тут бумаги… доктора Долохова. Фашисты его застрелили…

— Корнея Прокофьевича убили? У-у, гады! Чтоб им свету белого не видеть… Убийцы… — У старухи задрожали губы, гневом запылали глаза.

Лесничиха хорошо знала доктора Долохова и любила его. По просьбе Корнея Прокофьевича она не раз собирала для отряда разные лекарственные травы.

— Да убили… — повторила Таня. — Но остались его бумаги, очень важные бумаги, фашисты за ними гоняются. Поэтому их нужно отнести сейчас же.

— Ну ладно, пойдем…

Тэкля внимательно посмотрела на девочку.

— Э-э, да ты ранена?

— Ага, в руку, да это ничего… Дайте мне напиться…

Лесничиха промыла теплой водой рану, перевязала ее, напоила девочку простоквашей.

— Ну вот, теперь я могу идти, — сказала Таня. Тэкля набросила на плечи большой черный платок, взяла Таню за руку, и они вышли из дому.

Вовсю светила луна, но быстро идти по лесу все равно было невозможно. С болот поднимался и растекался по-над землей, окутывая комли деревьев, молочно-белый туман. Он был такой густой, что в трех шагах впереди ничего не было видно. Лесничихе и Тане приходилось часто останавливаться, чтобы не потерять тропинку, не сбиться с дороги. К счастью, полоса тумана скоро кончилась, и можно было прибавить шагу. Вот тогда-то обе они и услыхали отдаленный собачий лай.

— Погоня! — вскрикнула Таня и остановилась. Остановилась и Тэкля. Прислушались.

— Они уже, кажись, в моей хате, — сказала лесничиха. — Надо бежать быстрей.

Однако не очень-то побежишь ночью по лесу. Началась чаща, ветки больно хлестали по лицу. По пути часто попадались выворотни, в ямах под ними стояла вода. Таня чуть не попала в такую яму. В другой раз она налетела на муравейник. С каждым шагом девочка слабела все больше и больше.

— Ой, тетя Тэкля, — тяжело дыша, остановилась

Таня. — Сил нет… Давайте чуть-чуть передохнем.

«Гав-гав-гав!..» — Собачий лай слышался уже недалеко.

— Слышишь? — вместо ответа спросила лесничиха. — Еще немножко продержись, дочурка, сейчас выберемся из чащи, там будет легче…

«Хоть бы успеть добежать до просеки», — думала Тэкля. Там, она знала, начинаются партизанские посты. Но до просеки оставалось еще добрых полкилометра.

— Не отставай, уже близко, близко, — подбадривала старуха Таню.

Наконец деревья начали редеть, кусты тоже вроде бы расступились; луна, которая спряталась было за облака, осветила большую поляну.

— Ну вот! — с облегчением вздохнула Тэкля. — Выбрались. Как ты держишься еще, Танечка?

Она обернулась и не сразу увидела девочку. Та лежала лицом вниз в высокой сухой траве.

— Что с тобой? Не можешь? — наклонилась над нею старуха.

— Тетя Тэкля… Бегите… оставьте меня… не могу больше… — тихо прошептала Таня.

Лесничиха осторожно взяла девочку на руки и понесла. Но ее старому сердцу трудно было справляться с такой нагрузкой, и она время от времени вынуждена была останавливаться, чтобы передохнуть.

Лай, который было затих, послышался снова совсем рядом.

«Неужто не успеем? Догонят — убьют и меня и ребенка и бумаги заберут… Держись, Тэкля Антоновна, держись… Уже недалече», — шептала про себя лесничиха.

Огромный пес выскочил из-за куста и зубами схватил Тэклю за платок. Она сбросила платок. Пес немного приотстал… А вот и просека. Свет месяца свободно гуляет тут, ничто не мешает ему — ни ветви деревьев, ни туман…

«Та-та-та-та!» — загремело где-то сзади.

«Та-та-та-та!» — отозвалось и впереди.

«Стреляют!» — сообразила лесничиха и остановилась, не зная, что делать. В этот миг кто-то подбежал к ней, сбил ее вместе с Таней с ног и прижал к земле.

— Не шевелитесь, тетя Тэкля, — услышала она голос Степы. И он показался ей таким родным, близким, что старуха то ли от пережитого волнения, то ли от радости заплакала.

АНТЕК ПРИНИМАЕТ МЕРЫ

Вернувшись в район, Антек сразу направился к военному коменданту майору Брюнеру.

Майор Брюнер, маленький, щуплый человечек лет сорока пяти, всегда чисто выбритый и щегольски одетый, сидел в своем кабинете/и что-то писал. Он велел начальнику полиции подождать, но когда Антек намекнул, что он по срочному делу, касающемуся партизан, майор встревожился и предложил ему сесть.

Больше всего на свете боялся комендант лесных мстителей, и если бы не приказы сверху, требовавшие новых и новых мер против партизан, сидел бы он тихонько, как мышь в норе, не высовывая носа из комендатуры.

Антек рассказал, что недалеко от деревни Ляховцы на них напали партизаны, что капитан Вагнер и двое полицейских погибли, а ему случайно удалось спастись.

Майор Брюнер поверил.

— Поедемте посмотрим, — предложил Антек, зная, что майор ни за что не поедет.

— Нет-нет, мне некогда, — замотал головой комендант.

— Но ведь убитых нужно похоронить, — возразил Антек. Ему хотелось скорее вернуться на то место, где так таинственно исчез саквояжик, но ехать одному не входило в его планы. Полицейские все были в нарядах, и поэтому Антек настаивал, чтобы комендант дал ему своих людей.

— Ладно, ладно, — согласился наконец майор. Он вызвал лейтенанта Штумма и приказал:

— Возьмите десять солдат и езжайте на место нападения. Полицейских похороните там, а капитана привезите сюда.

«Ну вот, как раз то, что мне нужно!» — радостно подумал Антек и попросил лейтенанта захватить с собой овчарку. Пока лейтенант и солдаты готовились к операции, Антек расхаживал по комнате и напряженно думал, куда мог деваться саквояжик. Кто выхватил его из-под самого носа? И слава ученого, о которой он уже всерьез мечтал, и — главное — миллионные прибыли от продажи противотуберкулезного препарата — все, все пошло прахом. Но нет! Антек не из тех, кто сразу опускает руки. Он организует самые широкие поиски тех бумаг.

— Машина готова! — доложил солдат.

— Заводите, сейчас едем.

Не прошло и часа, как Антек, лейтенант Штумм и десять солдат прибыли на место «стычки» с партизанами.

Лейтенант приказал солдатам тут же, на обочине, похоронить убитых полицейских, а сам взял овчарку и повел ее туда, где отдыхал капитан. Собака обнюхала траву и с визгом бросилась в кусты.

— Она кого-то учуяла! — нагнувшись и рассматривая примятую траву на месте схватки, сказал лейтенант.

— Господин лейтенант! — предложил Антек. — Дайте мне пять человек, и я пройду по следу.

Лейтенант с радостью согласился, тем более, что самому ему вовсе не хотелось лезть в эту непроходимую чащу, где на каждом шагу можно было нарваться на партизанскую пулю.

— Ганс! — подозвал он ефрейтора. — Возьми пять человек и пройди с паном Вышемирским по следу. Мы вас будем ждать здесь, — крикнул он вдогонку.

Солнце уже зашло, и Антек время от времени освещал дорогу фонариком. Собака вела уверенно и быстро. «Видно, кто-то подходил к нам и взял саквояжик. Должно быть, в то время, когда я с капитаном возился», — подумал Антек.

Пройдя километра четыре лесом, они вышли к болоту. Собака вдруг остановилась и завыла. Антек осветил фонариком землю и увидел чернеющее пятно. «Значит, тот, кто забрал саквояжик, был ранен», — с радостью подумал он. Тем временем собака обнюхала следы и рванулась вперед.

Антек ступал осторожно, внимательно приглядываясь к узенькой тропинке, которая змейкой вилась между кочками. За ним цепочкой шли солдаты. Под тяжелыми солдатскими сапогами мягкая болотная почва ходила ходуном, проваливалась, грозя бедой. Солдаты со страхом озирались вокруг. Вскоре они были вынуждены еще больше замедлить шаг: над болотом опустился туман. Чтобы не потеряться, солдаты держались друг за друга.

Миновав болото, они увидели избу лесничихи.

— Эй, кто тут есть? Откликнись! — крикнул Антек.

Ответом было молчание. Тогда Антек отдал команду обыскать все постройки.

Никого не обнаружив, они двинулись дальше. Собака все время с лаем рвалась вперед — видно, чуяла свежий след. «Как бы не попасть в засаду, — промелькнуло у Антека в голове. — Это, должно быть, дорога к партизанскому лагерю…» Но пока что на их пути ничего особенного не случилось, и это успокаивало начальника полиции. Показалось, что впереди треснула сухая ветка. «Наверно, догоняем», — обрадовался он. И верно, выбравшись из чащи на поляну, Антек и солдаты увидели невдалеке человеческую фигуру. Они спустили собаку, и сами бросились вслед за ней. Вдруг начальник полиции увидел, как собака вьюном закружилась на месте. «Видно, ножом пырнули», — подумал он и дал из автомата очередь по маячившей впереди фигуре. Но тут же послышалась очередь в ответ. Такой встречи ни Антек, ни солдаты не ожидали. Они повернули и, низко пригибаясь к земле, пустились бежать назад.

Только выбежав из лесу, начальник полиции на минутку остановился, чтобы перевести дух и прислушаться, нет ли погони. Но ничего подозрительного он не услышал.

Поздно ночью Антек с солдатами вернулся в местечко.

На рассвете начальника полиции разбудил шум автомашин. Он глянул в окно и чуть не заплясал от радости, увидав на улице целую колонну грузовиков, а напротив комендатуры — две пушки. «Каратели приехали, — сразу догадался он. — Вот вовремя. Я ведь теперь знаю, где партизанский лагерь. Только надо действовать быстро, чтобы партизаны не успели пронюхать, что на них готовится наступление». Антек торопливо начал одеваться: с помощью карателей он надеялся снова завладеть бумагами доктора.

Каратели силой в два полка окружили большой район с тем, чтобы ни одному партизану не удалось вырваться из кольца. Кроме того, был создан «ударный кулак», которому предстояло уничтожить партизан на болоте. Вел эти основные силы к партизанскому лагерю Антек.

Солнце еще не поднялось над лесом, когда карательная группа двинулась в поход. Антек хорошо запомнил дорогу и теперь без лишних крюков и обходов вел группу напрямик к болоту. Вот и болото. Антек отыскал тропинку и так же уверенно повел карателей дальше. Не доходя до избы лесничихи, они остановились, выслали вперед разведку. Спустя немного времени разведчики вернулись и доложили: изба пуста, нигде никого нет.

«Это хорошо, — подумал Антек. — Мы их застанем врасплох».

К просеке двигались осторожно — укрывались за деревьями, старались не шуметь. Вот наконец и просека. Приказав группе остановиться и посоветовавшись с Антеком, командир решил наделать как можно больше шуму и атаковать противника, который, судя по всему, еще крепко спал. Даже вчерашние посты молчали.

Каратели залегли за деревьями, за кустами, ожидая сигнала, чтобы броситься в атаку.

— За мной! — крикнул Антек, а сам, будто бы споткнувшись, упал. Солдаты вскочили и, стреляя на ходу, побежали вперед. Но выстрелов в ответ не было. Тогда и Антек поднялся и пошел во весь рост, размахивая револьвером. Вдруг он остановился в изумлении.

Что случилось? Почему молчит лес? Неужели партизаны оставили лагерь?

Вот и землянки, их много. Но нигде ни души.

В ПАРТИЗАНСКОМ ЛАГЕРЕ

За несколько дней до наступления карателей на лагерь отряд батьки Мирона перебазировался на новое место. В лагере оставалось только с десяток человек раненых и больных, за которыми должны были прийти подводы. Для охраны раненых было оставлено шестеро партизан во главе со Степаном Казимировым. Степу теперь трудно было узнать. За четыре года войны он из подростка превратился в рослого красивого юношу.

— Тетя Тэкля, что случилось? Почему вы так поздно? Кто за вами гнался? — забросал Степа лесничиху вопросами, приведя их с Таней в бывшую командирскую землянку.

— Ох, сынок, горе нас сюда привело, — заплакала старуха. — Фашисты Корнея Прокофьевича расстреляли.

— Расстреляли?!

— Да, расстреляли, — повторила Тэкля. — И бумаги его с собой забрали…

— И бумаги забрали? — едва не застонал Степа. — Надо сейчас же сообщить батьке Мирону.

— Забрать-то забрали, — продолжала лесничиха, — да Тане как-то удалось спасти их. Вот они, в этом саквояжике.

— Молодчина, Таня! — Степа вытер вспотевший лоб. — А меня прямо в жар бросило. Нам радировали, что завтра ночью прилетит самолет с Большой земли, и мы собирались отправить доктора с его бумагами в Москву. А теперь, тетя Тэкля, идите в землянку и отдохните, а то скоро подводы придут за ранеными. Вы поедете вместе с ними.

Таню Степа повел в землянку-амбулаторию. Медсестра Вера сделала ей перевязку, и девочке сразу стало легче. Потом она выпила горячего чаю и пошла в землянку к Тэкле.

«Вот как живут паши защитники», — думала Таня, лежа на широких нарах. Раньше она никогда не бывала в партизанском лагере. Всякие сведения она передавала тете Тэкле, а уже та — самому батьке Мирону.

Землянка была обложена толстыми бревнами, над головой вместо досок тоже лежали бревна. Под ногами — хорошо утрамбованная земля.

Вошла медсестра Вера. Она дала Тане таблетку, а лесничихе налила каких-то капель.

— Тетя Вера, — спросила Таня, — а кто жил в этой землянке?

— Подрывник Герой Советского Союза Василь Боровой…

— Ой! — так и подпрыгнула девочка. — Я столько слышала про него!..

— Спи, Танюша, — сказала медсестра. — Скоро вставать…

Вера задула свечу и вышла. В землянке стало темно хоть глаз выколи.

«Так вот кто здесь жил — сам Василь Боровой!» Таня знала, что за голову Василя Борового фашисты сулили много денег. Они всюду расклеивали листки с портретом Василя и «особыми приметами», среди которых, между прочим, были: «шрам на левой щеке» и «родинка под правым глазом».

Когда началась рельсовая война, Василь со своей группой подрывников на протяжении всего одного месяца пустил под откос несколько вражеских эшелонов. Про него рассказывали разные невероятные истории. Одну из них Таня знала до мельчайших подробностей и была уверена, что каждое слово в ней — правда.

Из Минска в Берлин должен был пройти поезд с высшими офицерскими чинами, которых Гитлер вызывал на совещание. Подорвать этот поезд поручили Василю Боровому.

Заминировать путь было очень трудно, почти невозможно: через каждые двести метров стояли часовые и, кроме того, специальный паровоз с двумя платформами, груженными песком, непрерывно курсировал по линии.

— Что делать? — совещались ребята.

— Вот что, — вдруг предложил Василь Боровой. Он снял шапку, взлохматил волосы, расстегнул ремень. — Ты переодевайся немцем, — приказал он рыжему полному подрывнику Никите Апановичу, который умел немного говорить по-немецки, — а потом свяжи мне для вида руки и веди под конвоем через полотно. Если задержат, скажешь: поймал, мол, Василя Борового, веду в комендатуру.

— Могут не поверить, — усомнился Никита Апанович.

— Поверят, — сказал Василь Боровой. — Меня все знают. Нам главное попасть на полотно, а там уж мы посмотрим, что делать.

— Но ведь риск большой.

— На войне без риска не обойдешься, — ответил Василь. — Двинем аккурат перед тем, как поезду проходить, а то как бы маневровый паровоз не обезвредил нашу мину.

План, придуманный Василем, удался как нельзя лучше. Когда Никита Апанович и Василь подошли к железнодорожному полотну, их остановил окрик: «Хальт!»

— Чего там «хальт»! — недовольно ответил по-немецки Никита Апанович. — Не видите, что ли, кого веду?

— Кого? — спросили часовые.

— А вы сами взгляните… Фашисты подошли поближе.

— Василь Боровой! — с завистью и восхищением воскликнул один из них. — О, гут, гут…

— Вот вам и гут…

Гитлеровцы успокоились и пошли дальше вдоль пути. Когда партизаны поднялись по насыпи и взошли на полотно, Василь Боровой упал на землю и быстро, искусными движениями стал закладывать под рельс мину. Никита стоял и посматривал вокруг, готовый дать отпор, если возникнет какая-нибудь непредвиденная опасность. Все шло хорошо, но в самую последнюю минуту, когда из-за поворота уже показался паровоз, один из гитлеровцев оглянулся. Он только успел увидеть, как оба — и «пленный», и «конвоир» — бросились с насыпи в кусты.

Фашист вскинул автомат и хотел дать очередь, но было уже поздно: между ними оказался пыхающий дымом паровоз и вагоны.

Мина с часовым механизмом сработала не сразу. Она будто дожидалась, когда над нею прогрохочет колесами платформа с песком, паровоз, первые несколько вагонов, и взорвалась как раз посредине состава.

Два спальных вагона взлетели в воздух. Из тех вагонов, что остались стоять на рельсах, начали выскакивать офицеры и солдаты. Их встретил дружный огонь партизан. Воспользовавшись паникой, Василь и Никита вернулись к своим.

— Ну вот, — улыбаясь, говорил потом Василь. — Иной раз полезно быть и у врагов известным человеком.

За эту и многие другие операции Василию Боровому было присвоено звание Героя Советского Союза.

После этого случая фашисты удвоили цену за голову Василя. Но поймать его им так и не удалось: народ оберегал своих героев.

…Таню разбудил шум во дворе. Она открыла глаза, прислушалась. Сквозь щели в дверях в землянку проникали тоненькие лучи света. Маленькие пылинки, как живые, кружились в солнечных лучах.

— Тпр-р, чтоб тебя волки… Назад! — услыхала Таня зычный голос.

«Подводы за раненными пришли», — догадалась она и, скоренько одевшись, выбежала из землянки.

Стояло чудесное утро. Солнце ласково согревало землю. Легкий ветерок раскачивал верхушки деревьев, стряхивая на траву капельки серебристой росы. Где-то над головой звенел жаворонок. Таня глубоко и радостно вздохнула и поглядела вокруг. Тэкля вместе с медсестрой Верой хлопотала возле подвод. Они устраивали постели для раненых. Мужчины выносили из палаток вещи, складывали их на телеги, крепко увязывали.

— Товарищ Казимиров! — подбежал к Степе взволнованный дежурный по лагерю. — Пришел наш связной из райцентра. Говорит, что гитлеровцы большими силами выступили против нашего отряда. Начальник полиции Антек повел их через Тимофеевское болото, и они вот-вот будут здесь.

— Какие у них силы?

— Около двух полков.

— Ну что ж, — улыбнулся Степа. — Поздно они собрались. Товарищи, — окликнул он партизан, — давайте побыстрее!

— Да у нас уже все готово.

— Тогда — в дорогу!

— А кто встретит самолет, который прилетит ночью? — спросила медсестра.

— Я, — ответил Степа.

— Но сюда же фашисты придут…

— Я так спрячусь, что им меня не найти. А ночью тут будет совсем безопасно.

— Ну смотри. Степа, будь осторожнее, — прощаясь с юношей, сказала Вера. Потом с ним распрощались все остальные.

— …Больше про Степана Казимирова я ничего не знаю, — закончила рассказ пионервожатая.

— Зинаида Антоновна, — обратился к ней шустрый черноголовый мальчик, — а ведь у школьного сторожа деда Ивана была и есть только одна внучка — Зина… Ну, словом, вы, Зинаида Антоновна, — поправился он. — А вы рассказывали нам про Таню. Это же, наверно, вы и были?

— Вот какие вы дотошные! — покачала головой Зинаида Антоновна. — Да, Зина и Таня — одно лицо… Это было мое партизанское имя, если так уж хотите знать… А теперь, ребята, пора по домам — поздно уже.

— Нет, нет, — запротестовали пионеры, — почитайте записную книжку. Мы не уснем, пока не узнаем конца этой истории…

— Нет, — сказала Зинаида Антоновна, — прочитать записную книжку не так просто. Вы же сами видели, как посклеивались странички, порасплывались буквы. Чтобы все разобрать, нужно время. Приходите завтра утром, и я расскажу вам все, о чем узнаю из нее.

— Ну ладно, — неохотно согласились ребята. — До свиданья, Зинаида Антоновна!..

Пионервожатая осталась одна. Она принесла из другой комнаты записную книжку Степана Казимирова, которая уже как следует подсохла, положила ее перед собой и стала листать…

СТЕПА В ЗАПАДНЕ

На другой день утром ребята собрались снова.

— Вот что, — первым делом сказала Зинаида Антоновна, — нужно идти на помощь нашим путешественникам.

— А в чем дело? Что-нибудь случилось? — раздалось сразу несколько голосов.

— Ничего не случилось. Я просто думаю, что мы чем-нибудь сможем им помочь. И сказать по правде, — пионервожатая немного смущенно улыбнулась, — сказать по правде, что-то не сидится дома, когда такие дела…

— Правильно! В поход! В поход! — весело зашумели ребята.

— Только, Зинаида Антоновна, расскажите же нам, что вы прочли в записной книжке, — не выдержала Нина.

— Я расскажу после, по дороге. А теперь вот что: два часа вам на сборы и — в путь!

И часа не прошло, как почти весь отряд собрался на лужайке перед домом пионервожатой. Зинаида Антоновна тоже была готова. В широкополой соломенной шляпе, с легким рюкзаком за плечами она сбежала по ступенькам крыльца и присоединилась к ребятам.

— Ну так слушайте дальше про Степу, — начала она, когда последняя изба деревни осталась позади.

…Антек никак не мог примириться с тем, что саквояжик доктора потерян для него навсегда. «Нужно поискать в землянках, может, остался где-нибудь тут», — решил он.

В одной из землянок, в углу, Антек увидел какие-то измятые бумажки. Не иначе тут сидел писарь и притом, видно, не слишком бдительный: черновики он не уничтожал, а скомкав, бросал на пол. Антек стал внимательно просматривать каждую бумажку.

«В первую пятидневку ожидается облачная погода с прояснениями, температура от 5 до 15 градусов тепла», — прочел Антек на одной из них. «О, да тут, видно, рация стояла», — подумал он и стал еще внимательнее перечитывать бумажки. Нет, ничего интересного. А вот эти клочки бумаги? Если радист порвал телеграмму, значит, там что-то важное. Сложив несколько клочков, Антек прочел: «Самолет… вылета…» Он начал лихорадочно собирать и складывать обрывки телеграммы, собирать и складывать… Даже вспотел, пока почти целиком восстановил текст депеши. Зато, прочитав ее, так и запрыгал от радости.

В радиограмме, насколько можно было разобрать, сообщалось о том, что на партизанский аэродром прилетит самолет за доктором Долоховым. Сохранилась даже дата. Антек растянул рот в улыбке, обнажив редкие желтые зубы.

«Самолет прилетит сегодня ночью. Доктора Долохова нет в живых, значит, бумаги его повезет кто-нибудь другой». Сделав такой вывод, начальник полиции как ошпаренный выскочил из землянки и побежал догонять карателей, которые прочесывали лес. Там он попросил у одного офицера мотоцикл и помчался к коменданту.

План у него был такой: он приедет к Брюнеру и скажет, что сегодня ночью ему нужен самолет. На самолете должны быть советские опознавательные знаки. Если комендант спросит, зачем ему самолет, он ответит… Антек задумался: что же он ответит? Сказать правду, что самолет, мол, нужен ему для того, чтобы захватить бумаги доктора Долохова, нельзя. Их могут у него отнять. Так что же придумать? Ага, он скажет такое, что майор Брюнер из-под земли достанет ему не то что самолет, а целую эскадрилью. Он скажет, что привезет Василя Борового. Ну, а потом, когда выяснится, что он привез не Василя, а кого-то другого, он скажет, что Василя поймать не удалось.

Когда Антек приехал в местечко и явился в комендатуру, у майора Брюнера шло какое-то совещание. Начальник полиции едва дождался, пока оно кончится. Он знал, что в распоряжении коменданта самолета нет, он должен будет звонить высшему начальству, а времени оставалось очень мало.

— Есть возможность поймать Василя Борового! — таинственно прошептал Антек на ухо коменданту, когда тот наконец вышел из своего кабинета.

У коменданта загорелись глаза.

— Каким образом?

— Очень просто, только для этого необходим самолет.

Майор Брюнер задумался. На фронте шли тяжелые бои, прибывало много раненых, которых развозили по тыловым госпиталям на самолетах. Но это не беда, для такого важного дела ему, разумеется, дадут самолет…

— Хорошо! Самолет будет! Но при одном условии, — поднял палец комендант.

— При каком?

— Деньги пополам!

— О, с удовольствием! — ответил Антек. — Я сам собирался предложить вам такое условие, но не успел. Вы опередили меня.

— Значит, договорились?

— Договорились. А когда будет самолет? — обеспокоился Антек. — Только бы не слишком поздно, а то наша затея может провалиться.

— Самолет будет к двенадцати часам ночи.

— О, это как раз вовремя!

Антек шел от коменданта и думал о том, как ему повезло. Не найди он этих клочков бумаги — и все было бы потеряно. А так одна маленькая неосторожность противника, ротозейство какого-то радиста здорово ему помогло. В успехе своей затеи Антек не сомневался.

* * *
Степа остался один. Подводы с ранеными уехали, он их немного проводил и вернулся назад. Нужно было спрятаться: с минуты на минуту в лагере могли появиться немцы. Они, конечно, будут шарить повсюду, осматривать каждый куст.

У Степы было надежное укрытие: он не раз им пользовался, когда сидел в секрете. Метрах в трехстах от лагеря, на берегу небольшого лесного озера, стояла толстенная старая ива. В стволе этой ивы было достаточно большое дупло, чтобы туда мог залезть человек. И главное — дупла не было видно: продолговатое отверстие, через которое Степа забирался в дупло, находилось метрах в трех от земли, где ствол дерева раздваивался.

Юноша спустился к озеру, вошел в воду, прошел десяток шагов. Потом вернулся к иве, ухватился за сук дерева сперва одной рукой, потом другой и подтянулся. Опустив в дупло саквояжик с бумагами доктора, он сам стал протискиваться в узкий лаз. В дупле было тесновато. Степа стоял, как скованный, и не мог пошевелиться.

Вокруг царила тишина. Но вот издалека донеслись приглушенные людские голоса и собачий лай…

Все произошло так, как Степа и думал. В лагерь пришли каратели. Они шныряли по кустам, время от времени пускали автоматную очередь по невидимому врагу, переговаривались между собой. Где-то на опушке леса лаяли собаки, потом лай стал приближаться. Степа догадался, что собаки напали на его след. Вскоре они были уже на берегу озера и теперь прямо захлебывались лаем.

— Нике, никс, — слышал он удивленные возгласы карателей.

Стоять в дупле становилось все труднее и труднее. Ноги затекли, Степа уже не чувствовал их, но он терпел и все время прислушивался к голосам.

Потолковав между собой, каратели куда-то пошли. Голоса стали отдаляться и наконец совсем замолкли. Но не успел Степа перевестидух, как снова услышал гортанную немецкую речь. Вторая группа карателей подошла к самой иве и остановилась — должно быть, напиться: Степа слышал, как брякали котелки.

«А, черт бы вас!» — выругался он про себя.

Каратели напились и ушли. Снова стало тихо. Слышалось только щебетанье птиц. Переждав немного, Степа осторожно вылез из дупла, вытащил саквояжик с бумагами и, пробравшись в густой олешник, с наслаждением растянулся на мягкой траве. Тут ему нужно было дождаться ночи. Партизан достал свою записную книжку, которую не брал в руки уже несколько дней, и записал все, что произошло за это время. Кончив писать, снова прилег отдохнуть. Лежал и дремал. Вспомнилась мать, погибшая в первые дни войны, отец… Сколько несчастья принесли советскому народу гитлеровцы! Они думали за месяц-другой кончить войну, овладеть Москвой. Не удалось. Один Сталинград чего стоил фашистам! А сколько их полегло на Курской дуге… Гитлеровцы отступают, бегут всюду, их бьет отважная Советская Армия. А как партизаны их колотят! Да взять хотя бы отряд батьки Мирона. Сколько он разгромил гарнизонов, сколько эшелонов пустил под откос, взорвал складов, мостов!.. Кое-что из этих общих заслуг отряда приходится и на его, Степину, долю.

Степа не заметил, как начало смеркаться. Тени деревьев и кустов вытянулись, подул легкий ветерок. Он решил, что пора перебираться поближе к партизанскому аэродрому, который находился километрах в пяти западнее озера и бывшего лагеря.

«Надо бы, пока не стемнело, набрать хворосту для костров», — подумал Степа. Он шел и по дороге подбирал сухие сучья, ветки. Пока добрался до аэродрома, в руках у него была добрая охапка хворосту. Когда совсем стемнело, Степа разложил в центре аэродрома три небольших костра и, спрятавшись в кустах, стал ждать самолета.

Время тянулось очень медленно. Вокруг стояла тишина, только потрескивали ветки в кострах. Так прошел, может быть, час. Вдруг Степа услышал глухой гул мотора. Он все время приближался, и вскоре юноша увидел темный силуэт самолета, который, снижаясь, делал круги над лесом.

— Прилетел, прилетел! — закричал, не помня себя от радости, Степа.

Между тем самолет, сделав еще несколько кругов, спустился совсем низко и сел точно возле костров. Из кабины вылез летчик в кожаном шлеме и меховом комбинезоне.

— Здесь доктор Долохов? — хрипло спросил он.

— Доктора нет, его убили фашисты… Вместо доктора полечу я… — бросился к летчику Степа.

— Ну так садитесь быстрей!

— Подождите, дайте хоть пожать вашу руку: вы ведь с Большой земли прилетели! — взволнованно сказал Степа.

— Потом, потом, сейчас не время, — открывая дверку пассажирской кабины, ответил летчик.

Степа залез в машину, за ним — летчик. Самолет взревел мотором и запрыгал по земле. Только тогда Степа заметил рядом с летчиком еще одну фигуру.

«Почему этот человек не вышел из самолета, даже слова не сказал? — подумал Степа. — Странно».

Он посмотрел вниз. Там еще светились три красные точки — это догорали его костры. Самолет летел неровно: то проваливался вниз, — и тогда Степе казалось, что из-под него убирают сидение, — то взмывал вверх. Прошло не больше десяти минут, как вдруг самолет начал делать круги, выбирая место для посадки. Внизу горело несколько красных огоньков.

«Что такое? — встревоженно подумал Степа. — Может, им еще кого-нибудь нужно забрать, и потому они садятся на другой партизанский аэродром? Сейчас все выяснится».

Самолет, покружив над аэродромом, пошел на посадку. Степа видел, как быстро приближаются огоньки, становятся более яркими. Вот уже колеса коснулись земли. Раз, потом другой. Самолет запрыгал по неровному аэродрому, сделал разворот и стал как вкопанный.

Открылась дверца. Из кабины вышел летчик, за ним тот, второй. К самолету подбежали какие-то люди.

«Наверно, партизаны, — подумал Степа. — А что мне делать: выйти или сидеть?»

Но вот распахнулась дверка пассажирской кабины, и тот же хриплый голос резко произнес:

— Выходи!

Степа взял в руку саквояжик и спрыгнул на землю. И вдруг те люди, которых он принял за партизан, навалились на него и крепко скрутили руки. Кто-то умелыми, заученными движениями ощупал его карманы. У Степы отобрали пистолет, складной нож. Больше ничего в карманах не было. Записную книжку и документы он прятал за голенищем сапога, где был сделан специальный карманчик. Их не нашли.

Высокая, нескладная фигура метнулась к саквояжику, схватила его.

— Антек! — скрипнул зубами Степа, узнав начальника полиции.

— Молчать! — крикнул Антек и ударил Степу по лицу.

— …Вот бандит! Они ведь замучают его, — взволнованно перебил вожатую Витя.

— Тише ты! — зашикали на него сразу несколько ребят. — Не перебивай.

— Скажите, Зинаида Антоновна, — спросила Нина, когда улегся шум, — а что стало с нашим самолетом, который должен был прилететь за доктором Долоховым? Он ведь тоже мог попасть в лапы к врагам.

— А наш самолет и не прилетал, — ответила Зинаида Антоновна. — Его предупредили из партизанского штаба, что против отряда батьки Мирона выступили каратели. Послали даже человека, чтобы предупредил доктора Долохова, — в штабе ведь еще не знали, что он убит, — да было поздно…

КАМЕРА СМЕРТНИКОВ

С аэродрома Степу на машине повезли в местечко. Справа и слева от него сидели конвоиры с автоматами. Партизан чуть не плакал от досады и злости на самого себя. Надо же быть таким доверчивым! И как это ему сразу не пришло в голову, что перед ним враги? Он вспомнил холодные, официальные слова летчика: «Потом, потом…», когда Степа подбежал, чтобы поздороваться с человеком с Большой земли. Разве настоящие советские люди так ведут себя при встрече? Да они бросаются на шею друг другу, целуются, как самые родные, самые близкие, пусть они даже никогда не виделись и не были знакомы. Однако и хитрый же гад этот Антек! Откуда он узнал, что должен прилететь самолет?

Машина въехала на одну из центральных улиц местечка. Навстречу тянулись грузовики, шли пешим строем фашисты. После неудачной экспедиции каратели направлялись на станцию, где их уже ждали вагоны.

«Теперь будут повсюду трубить, что в Н-ском районе поголовно истреблены партизаны. Пока эти самые партизаны не дадут им жару…» — подумал Степа.

Антек решил провести допрос вместе с майором Брюнером и повез Степу прямо в комендатуру.

— Ну, привез? — встретил Антека комендант.

— Привез.

— Веди его в мой кабинет!

Степу втолкнули в кабинет коменданта. Допрашивали втроем: Антек, майор Брюнер и его личный переводчик Болтиков. Этот Болтиков исполнял у Брюнера скорее обязанности палача, чем переводчика. Страшная слава ходила о нем. Если сам комендант терял надежду добиться от жертвы признания, он поручал это Болтикову. Приходилось только удивляться, откуда у этого невысокого плюгавенького человечка столько злобы, столько ненависти ко всему советскому, к героям-партизанам, которые порой попадали в руки фашистов. Что он за человек и откуда, никто толком не знал. Говорили, что гитлеровцы выпустили его из тюрьмы, куда он попал незадолго до начала войны за убийство какого-то близкого родственника — художника. Сидеть бы ему и сидеть, если бы не подоспели «избавители». За это, видно, Болтиков и служил им верой и правдой.

Майор Брюнер достал из ящика стола фотографию Василя Борового. Глянув на Степу, он резко сказал:

— Это же не он!

— Не он, но тоже важная птица, — горячо заговорил Антек. — Это он подорвал гранатой нашу машину и убил капитана Вагнера и тех двоих полицейских. Кроме того, — Антек понизил голос, — он знает, куда подевались партизаны, которых мы не застали в лагере.

Брюнер поморщился: напоминание о неудачном походе двух полков карателей было ему неприятно.

Он даже не знал, чем все это кончится. Высшее начальство, наверно, даст ему нагоняй за неудачно проведенную операцию.

— Ты знаешь, где сейчас находится партизанский отряд? — спросил у Степы Брюнер.

Степа отрицательно помотал головой.

— Не отпирайся — ты ведь сам из этого отряда. Степа промолчал и на этот раз.

— Развяжи ему руки, — велел Брюнер Антеку. — Он нас боится и думает, что мы собираемся причинить ему зло… Так куда перебазировались партизаны? — сладким голосом спросил майор у Степы.

— Ничего я вам не скажу, гады! Напрасно стараетесь.

— Врешь, скажешь! — заревел Антек и с размаху ударил Степу в лицо. — Я тебя заставлю говорить.

Из носа у Степы потекла кровь, от гнева и боли потемнело в глазах.

— Ах ты подлюга! — крикнул он и в свою очередь изо всей силы ударил Антека. Тот не устоял на ногах и свалился на пол.

Майор Брюнер выхватил пистолет, но его опередил Болтиков.

— Господин майор, — шагнул он вперед. — Позвольте мне с ним побеседовать…

— Попробуй! — бросил Брюнер и нервно принялся закуривать.

— Пойдемте-ка, молодой человек, со мной, — усмехаясь одними губами, скрипуче проговорил Болтиков, обращаясь к Степе.

— Никуда я не пойду! — резко ответил Степа, отступая в угол. Он понимал, что нечего ждать пощады от этих людей, и решил защищаться до конца — кулаками. Но тут вдруг Болтиков, как хищный зверь, метнулся к нему и изо всей силы ударил его под ложечку… У Степы перехватило дыхание, потемнело в глазах. Он пошатнулся и упал…

Степу вернуло к жизни прикосновение чьих-то теплых, добрых рук. Эти руки смывали ему кровь со лба, перевязывали рану на голове.

— Где я? — слабым голосом спросил он.

— Не бойся. Ты среди своих.

Степа открыл глаза и увидел склоненное к нему бледное, исхудалое лицо. Большие черные глаза ласково глядели на него.

— Где я? — повторил Степа.

— В тюрьме, среди своих…

— А-а, — Степа снова закрыл глаза. Страшно болела голова, все тело отчаянно ныло. Он не мог вспомнить всех подробностей своей «беседы» с Болтиковым, всех пыток, которые придумывал для него «переводчик» коменданта. Он не успевал открыть глаза после того, как на него выливали ведро холодной воды, и тут же снова терял сознание.

— Где они тебя схватили? — спросил мужчина с черными, как угли, глазами.

— В лесу, на партизанском аэродроме, — ответил Степа.

Камера была маленькая и очень сырая. С потолка капала вода, стены были покрыты скользкой плесенью. Зарешеченное окошко пропускало мало света.

Заключенных в камере было девять человек. Лечь и вытянуть ноги было невозможно, и люди сидели, прижавшись друг к дружке.

— В эту камеру, под номером девять, фашисты сажают тех, от кого решили избавиться, — сказал высокий рыжебородый мужчина, которого звали Кузьма Данилович. Его фашисты схватили в то время, когда он подпиливал столб на только что восстановленной линии связи. Вражеским связистам приходилось почти каждый час выезжать на ремонт линии. Только они успеют ликвидировать обрыв или поставить новый столб в одном месте, как начальство снова, брызгая слюной, кричит во все горло: почему не отвечает штаб? И солдатам приходится выезжать на поиски нового повреждения. Однажды по всей линии были устроены засады. Вот тогда и попался Кузьма Данилович. Его, как и Степу, сразу отправили в камеру смертников.

— Да ты особенно не волнуйся, молодой человек, — сказал, обращаясь к Степе, мужчина с глазами-углями. — Хоть фашисты и приговорили нас к смерти, но мы еще повоюем…

— Почему приговорили? Разве уже был суд? — спросил Степа.

Заключенные заулыбались.

— И не будет! — уверенно сказал Кузьма Данилович. — Им теперь не до судов. На всех фронтах их бьют и плакать не дают… Ну вот они и лютуют, срывают злость.

Вечером Степу снова вызвали на допрос. Он снова молчал. Его били, выкручивали руки. Но он не сказал ни слова.

— Ничего от него не добьешься, — махнул рукой майор Брюнер. — Завтра надо будет разгрузить камеру номер девять. Болтиков, это вы возьмете на себя.

— Есть! — ответил «переводчик». — Будет исполнено.

Вернувшись в камеру, Степа рассказал заключенным, что он услышал на допросе.

— Завтра? — Кузьма Данилович помрачнел. — Что-то спешат, видно, на фронте дела у них совсем дрянь.

В камере стало тихо. Должно быть, каждый думал о том, что ждет их завтра.

— Не горюйте, хлопцы, — сказал Кузьма Данилович. — Правда, положение у нас незавидное, но сегодня, как мне передали, партизаны отряда батьки Мирона должны выручить нас…

Когда принесли ужин — какую-то мутную воду и по куску черствого хлеба, — никто не захотел есть. Однако Кузьма Данилович велел всем подкрепиться и быть наготове.

Наступила ночь. Тюрьма притихла, только слышно было, как падают с потолка на пол тяжелые капли воды, да время от времени в коридоре раздавались мерные шаги часового. В камере смертников никто не спал. Разве заснешь в такую ночь?

Где-то около полночи в стену камеры негромко постучали. Все напрягли слух, а Кузьма Данилович вскочил и припал к стене ухом.

— Морзянка, — шепотом проговорил он и стал слово за словом расшифровывать: — «Приготовиться всем… Группа партизан под командой Василия Борового… начнет штурм тюрьмы ровно в двенадцать часов».

— Вот это ребята! — оживились в камере. — И как вовремя угадали. Ай да Василь — орел-парень!

— Тише! — строго нахмурил брови Кузьма Данилович. — Не подавать виду, что нам что-то известно, держаться как всегда. За нами следят. Это во-первых. Во-вторых, как только мы очутимся за стенами тюрьмы, всем разбегаться в разные стороны. Сбор в Шервинском лесу. По пути старайтесь вооружиться кто чем сможет — отбирайте оружие у охраны, у полицейских…

— Прекратить разговоры! — громыхнули снаружи прикладом в дверь.

— Видите, слышат…

Узники притихли. Девять сердец бились, как одно. И мысли у всех были одинаковые. Что произойдет раньше: начнет Василь Боровой со своими ребятами штурмовать тюрьму или полицейские поведут заключенных на расстрел? А если Василь запоздает? Часов ни у кого не было, и никто не мог более-менее точно сказать, сколько осталось до двенадцати. Ужин приносили в девять часов. А сколько времени прошло с тех пор? Минуты тянулись бесконечно долго. Вдруг в коридоре послышался шум, загремели по бетонному полу кованые сапоги. В двери камеры номер 9 заскрежетал ключ.

— За нами! — побелевшим ртом прошептал молодой парень в кепке с оторванным козырьком.

— Без паники! — строго сказал Кузьма Данилович. — Держитесь прямо, не забывайте, что мы — советские люди!

Дверь отворилась, и на пороге выросла неуклюжая фигура Болтикова.

— Выходи! — взвизгнул он.

Заключенные один за другим стали выходить из камеры. По обе стороны выстроились конвоиры с автоматами.

— Прощайте, товарищи! — доносилось через закрытые двери из других камер.

— Прощайте! — за всех ответил Кузьма Данилович.

Их вывели во двор, где стояли две крытые автомашины. В одну из них начали загонять смертников. Но не успели фашисты завести моторы, как одновременно со всех сторон послышались выстрелы, взрывы гранат. Гитлеровцы, которые уже забрались было во вторую машину, стали соскакивать и разбегаться. Про заключенных забыли.

А они молча смотрели на Кузьму Даниловича, глазами требуя ответа: что делать? Выскакивать из машины — их тут же перестреляют. Сидеть и ждать тоже опасно: а вдруг охрана опомнится, да и партизанская граната может попасть в машину.

— Уррр-а-а! — послышалось где-то совсем близко.

— Давай, ребята, вылазь! — отдал команду Кузьма Данилович.

Заключенные один за другим посыпались из машины.

Фашисты сбились возле ворот, где шла самая горячая схватка.

— Налетай сзади! — крикнул Кузьма Данилович и первым бросился на врагов. Остальные, вооружившись кто камнем, кто кирпичиной, кто колом, последовали его примеру.

Степа схватился с каким-то здоровенным полицейским в самых воротах тюрьмы. Крепкие руки полицейского добрались до его горла, сжали — и у Степы потемнело в глазах. Но в последнюю минуту он нащупал на поясе у противника кинжал, схватил его и что было сил ударил… Полицейский ойкнул, руки его разжались, и он рухнул наземь. Юноша выбежал за ворота, пересек улицу и бросился в сторону леса. Но не суждено ему было уйти невредимым: сделав несколько шагов, он вдруг почувствовал, как что-то сильно толкнуло его в левый бок. Ранен! Степа на ходу сорвал с себя рубашку, кое-как перевязал рану. Впереди уже виднелся лес. Ночь была темная, прохладная, но по лицу Степы лился пот. Из раны сочилась кровь.

Вот и опушка. Юноша определил направление и решил, что до утра ему обязательно нужно добраться до деревни Ляховцы. Путь неблизкий. Только бы хватило сил! Должно хватить, нужно, чтобы хватило, — подбадривал самого себя Степа. Время от времени в глазах становилось темно, и он вынужден был останавливаться, подолгу стоять, опершись о дерево, чтобы переждать, когда пройдет слабость. Хотелось прилечь, но Степа знал: если он ляжет, то уже не встанет. Превозмогая боль и слабость, он упрямо шел вперед. Но силы быстро таяли; пройдя лесом километра четыре, Степа упал и потерял сознание.

АНТЕК СМАТЫВАЕТ УДОЧКИ

После прорыва под Оршей фашистские войска не могли больше сдерживать могучий натиск Советской Армии. Они, несмотря на отчаянное сопротивление, откатывались все дальше и дальше на запад.

О том, что фронт уже недалеко от местечка, Антек узнал на следующий день после нападения на тюрьму. Он зашел к майору Брюнеру на квартиру, чтобы посоветоваться, как лучше организовать поиски бежавших заключенных, и тут увидел, что комендант упаковывает чемоданы.

— Куда это вы собираетесь? — ничего не подозревая, спросил Антек.

— На тот свет! — мрачно пошутил Брюнер. — Советские войска прорвали оборону на нашем участке.

— Снова? — Антек пошатнулся, на лице у него выступили красные пятна. — И… и… они могут скоро б-быть тут? — спросил он, заикаясь.

— По всей вероятности. Получен приказ эвакуироваться, пока не поздно.

— А что же мне делать?

— То же, что остальные…

— Но у меня много вещей, семья…

— Возьми две машины, что стоят во дворе. Я позвоню начальнику станции, чтобы тебе оставили вагон.

— Спасибо! От души спасибо за помощь, господин комендант, — горячо зашептал Антек, пожимая маленькую холодную руку майора Брюнера. — В трудную минуту вы не забыли своих верных помощников и всегда можете рассчитывать на их преданность.

Но не прошло и двух часов, как Антек уже метался, смешно скользя на паркетных полах, по комнатам своей усадьбы, и с уст его слетали совсем другие слова:

— Фрицы проклятые! Вояки липовые, гады… Отступают! Бегут! Но что они со мной сделали? Ты понимаешь, папа? — Антек повернулся к глубокому креслу, над которым торчал рыжий чуб старого пана Вышемирского. — Сначала дали две машины, чтобы вывезти хоть кое-что из вещей… Одну отобрали сразу, а с другой меня сбросили уже возле самого дома… Ну что мы теперь будем делать? Что? Лошадей ведь всех они забрали еще раньше.

— Не надо волноваться, сынок, что-нибудь придумаем. Мебель, картины — все это придется бросить. Нужно подумать, как спастись самим и сохранить наш сейф с золотом.

— А что придумаешь, что? — выкрикнул Антек и вдруг, о чем-то вспомнив, подбежал к шкафу. Открыв дверку, он достал оттуда желтый саквояжик, опорожнил его и протянул отцу сверток бумаг. — На, спрячь и это в сейф. Ах да, чуть не забыл. — Антек метнулся к письменному столу, извлек из верхнего ящика толстую кожаную папку, раскрыл ее, полистал бумаги. Лицо его искривилось злорадной гримасой. — Хватится Брюнер, пожалеет…

— А что это? — поинтересовался старик Вышемирский.

— Послужные списки наших здешних приятелей. Потом, после войны, они бы крепко Брюнеру пригодились… Впрочем, это не твое дело. Ты лучше подумай, как нам отвезти сейф на станцию.

— Отвезем, не волнуйся, — произнес пан Вышемирский. — У нас ведь, кажется, есть лошадь.

— Что ты, это же не лошадь, а кляча старая, от нее даже немцы отказались.

— Ничего, дотащит… Тут недалеко.

От усадьбы до ближайшей железнодорожной станции было около пятнадцати километров. Туда вели две дороги: одна по большаку, вторая — лесом. Большак был весь забит машинами и повозками с отступающими гитлеровцами. А ехать через лес — можно и на партизан нарваться. Правда, после недавней прочески вряд ли там кто-нибудь остался. Прикинув и так и этак, Антек все-таки решил ехать лесом, тем более что этот путь был и короче. А последнее имело немаловажное значение: гул орудий, который ночью слышался, как далекое эхо, к утру заметно приблизился. Нужно было торопиться.

Лошадь запрягал сам Антек. Кроме сейфа, на подводу положили еще несколько чемоданов. Но лошадь была настолько стара и слаба, что даже этот сравнительно легкий воз едва стронула с места. Несколько чемоданов с вещами, не имевшими особой ценности, пришлось бросить сразу, как только выехали за ворота.

Ехали медленно. Как Антек ни нахлестывал лошадь, она останавливалась все чаще и чаще. Лесная дорога была переплетена корнями деревьев; местами они высоко выпирали из земли, как жилы на могучей, сжатой в кулак руке. Колеса упирались в эти корни, и лошадь никак не могла их одолеть.

— Но… чтоб тебя волки разорвали! — лупил бедное животное толстой палкой Антек. Лошадь прядала в стороны, пыталась взять рывком и наконец рухнула наземь, запрокинув старую голову с дрожащей отвислой губой. Теперь она вовсе не реагировала на удары, которые с новой силой посыпались на нее. А орудийный гул, подхваченный лесным эхом, казался уже совсем близким.

— Ты слышишь, папа? — обернулся Антек к отцу.

— Слышу, — хмуро ответил тот.

— Но… Поднимайся! — снова набросился Антек на лошадь. Но та уже не дышала, глаза ее медленно наливались свинцовым блеском.

— Приехали! — со злостью сплюнул начальник полиции и отшвырнул уже ненужную палку.

— У-у-ух… У-у-ух… — долетало с востока.

— Нужно закопать ящик где-нибудь здесь, в лесу, хотя бы вот возле этого старого дуба. Может, еще вернемся, тогда и откопаем, — предложил старый Вышемирский.

Антек согласился, отцепил висевшую у пояса маленькую лопатку, которую он предусмотрительно захватил в дорогу, и с остервенением начал копать.

Когда яма была готова, он сказал отцу:

— Давай скорей ключи. Возьмем хотя бы бумаги доктора, золото, сколько сможем унести, а остальное закопаем.

Старик полез в карман, но ключей там не оказалось. Полез в другой — тоже нет. Он стал лихорадочно ощупывать себя со всех сторон.

— Н-нет ключей… Я их, кажется, дома в столе оставил…

Антек заскрипел зубами:

— Все пропало, все пропало…

— Ничего не поделаешь, сынок. Назад не побежишь, — грустно заметил старый Вышемирский. Руки у него тряслись, он бесцельно топтался вокруг дерева, натыкаясь на сына и мешая ему работать.

Ящик сняли с повозки, поставили в яму под дубом, засыпали ее землей и тщательно замаскировали. Старик никак не мог уйти с этого места: поправлял, как на могиле, еловые лапки, пучками травы старался забросать откатившиеся в сторону комья земли. Ему все казалось, что их тайник может привлечь чье-нибудь внимание.

— Быстрей, папаша, — подгонял сын, — а то и нам лежать тут вместе с этим богатством.

— У-у-ух!.. У-у-ух!.. — стонала и вздрагивала земля.

ПОСЛЕДНЯЯ ЗАПИСЬ

Степа открыл глаза. Две звездочки, маленькие, серебристые, глядели на него. «Где я? Что со мной?» — подумал он.

Из-за тучи выплыла луна. Ее желтый тусклый свет скупо осветил поляну, где лежал Степа. Поблескивала холодная роса. Молчаливо и недвижно стояли темные деревья. Ни птицы, ни лесное зверье, которыми так богат был Шервинский лес, не подавали признаков жизни.

Степа снова закрыл глаза и вдруг увидел яркое пламя над зданием комендатуры, Кузьму Даниловича с фашистским автоматом в руках, перекошенные от страха лица тюремной охраны и полицейских… Он вспомнил все. «Я-то на свободе, — подумал Степа, — а вот бумаги доктора в руках у Антека. Их можно еще спасти, но для этого надо как можно скорее дать знать партизанам. Тогда батька Мирон не даст скрыться начальнику полиции. Но как сообщить в отряд?»

Где-то далеко хрустнула ветка. Степа прислушался: «Может, кто-нибудь из партизан?» В кустах затрещало громче, уже слышно было, как кто-то напролом лез через заросли. «Нет, это не человек, — смекнул Степа. — Люди теперь так смело не ходят…» И верно — на поляну выбежал дикий кабан. Он остановился, раз-другой ковырнул мордой землю, потом повернулся и снова, ломая валежник, направился в чащу. «Видно, надеяться не на кого. Надо самому как-нибудь добираться до деревни».

Степа попробовал встать. Уперся руками в землю, сел… Нет, не выйдет. Перед глазами замелькали зеленые, красные, желтые круги, и он упал.

«Ка-р-р, ка-р-р!» — прокричала поблизости ворона. Этот крик заставил Степу очнуться. Он открыл глаза и тут же зажмурился, ослепленный ярким солнечным светом. Передохнув, Степа почувствовал себя немного лучше, но встать на ноги не решался.

«Наверно, до деревни еще далеко… Эх, если бы кто-нибудь из местных набрел!..» — подумал он.

Вдруг неподалеку послышались человеческие голоса.

«Неужели это спасение? Кто, откуда?.. И что это за гром? А-а, это гул орудий… Фронт, приближается фронт… Наши близко… Ах, как хорошо!»

Степа пополз в ту сторону, откуда слышались голоса.

— Но-о-о! — долетел чей-то сердитый окрик. «Подвода… Но кто это — свои или чужие?» Степа подполз к дереву, от которого видна была лесная дорога. Из-за поворота показалась серая, жалкого вида кляча. За повозкой маячила знакомая долговязая фигура.

«Антек!» — не поверил своим глазам Степа и потянулся рукой к поясу, где он всегда носил пистолет. Но пистолета не было. Его отобрали еще там, на аэродроме. Правда, был кинжал, выхваченный во время стычки у ворот тюрьмы у часового, но какой с него прок, когда не можешь встать на ноги?

«Вот где ты, гад… Драпаешь!» — прошептал Степа, нервно комкая в пальцах несколько травинок.

Между тем кляча, подгоняемая длинной палкой, сделала еще несколько шагов, упала и больше не поднималась.

…Степа видел все, что происходило под старым дубом. «Ну, теперь-то мне никак нельзя умирать, — подумал он, когда Антек и старый Вышемирский ушли. — Один я знаю, где находятся бумаги доктора».

Степа кое-как поднялся на ноги, ступил шаг, другой… Отчаянно кружилась голова, болела рана в боку. Он часто останавливался передохнуть и снова шел; падал, поднимался и шел, шел… Когда силы окончательно иссякли, он попробовал ползти, но не смог…

Сознание вернулось к нему только утром. Снова ярко светило солнце, порхали беззаботные мотыльки и на разные голоса пели птицы. Степа попытался встать, но не удержался на ногах — упал. Колени безобразно распухли, и он не мог двинуться с места. Отчаяние охватило юношу. Пропадет такой нужный людям труд! Что делать?

Степа поднял голову, чтобы посмотреть, где он.

Может, узнает местность? Может, недалеко люди? Нет, это Косинская делянка. До деревни еще далеко. Его голова бессильно стала клониться к земле. И вдруг яркий свет солнечного зайчика полоснул его по глазам. Степа зажмурился, потом снова открыл глаза и увидел… блестящую снарядную гильзу.

Гильза? Чудесно! Он теперь знал, что ему делать.

Степа кое-как стащил с ноги сапог и достал из карманчика в голенище записную книжку с маленьким огрызком карандаша. Коротко записав события последних дней, он старательно, большими буквами, вывел те самые слова про бумаги доктора Долохова, которые первым делом прочли ребята.

Кривым суком, кстати попавшим под руку, он подкатил гильзу поближе к себе, вложил в нее записную книжку и старательно заделал отверстие. «Вот так моя книжка хорошо сохранится», — подумал он и принялся кинжалом раскапывать землю под деревом. Вырыв небольшую яму, Степа положил туда гильзу и засыпал землей.

Оставалось самое трудное. Нужен какой-нибудь приметный знак, чтобы люди заметили это место. Степа задумался. Нужно вырезать на коре дерева, под которым зарыта его книжка, надпись. Но какую? Расписывать, что бумаги Долохова, дескать, находятся под дубом, который стоит на дороге из Ляховцев на станцию, было слишком долго. На это у него уже не хватило бы сил. И тогда Степа решил написать короче: «Тут спрятан труд доктора Долохова». Если люди найдут его записную книжку, они найдут и бумаги доктора.

Так он и сделал. Торопливо, теряя время от времени сознание, он начал вырезать слово за словом. Буквы получались неровные, кинжал часто вываливался из рук, но Степа не отступал. «Нужно кончить, нужно кончить…» — твердил он почти в беспамятстве. И все же вырезать последнее слово Степа уже не смог. Силы покинули его.

…Что-то холодное льется на голову. Это возвращает Степу к жизни. Дождь! Какое счастье! Так хочется пить. Он переворачивается на спину и ртом ловит капли воды. Всего несколько капель, а сразу стало легче! Юноша пробует даже подняться на ноги, но это ему не удается. Значит, надо ползти, добраться до деревни, рассказать. Надпись на дереве — неверное дело: могут найти, а могут и не найти.

Надеть снятый сапог Степа уже был не в силах; пришлось бросить его и дальше ползти в одном. Тихо шумел лес. Верхушки деревьев клонились друг к другу, как будто перешептывались, глядя, как внизу смертельно раненный человек борется за жизнь других.

ДРУЗЬЯМ НА ПОДМОГУ

— Вот и вся история, ребята, — сказала Зинаида Антоновна.

Ребята молчали, подавленные и задумчивые. Потом Нина Бурейко несмело заметила:

— Наверно, тот человек в одном сапоге, которого нашли в лесу, на Косинской делянке, и был Степа? Так и не удалось ему доползти до деревни. Не хватило сил… — И Нина тяжело вздохнула.

— Да, теперь ясно, что это был он, — сказала Зинаида Антоновна.

— И как это пильщики не заметили надписи? — удивилась Неля.

— Ну, тут как раз нет ничего удивительного. Они же были делом заняты, — рассудила Нина.

— Вот здесь нам нужно свернуть, — показал Витя на узенькую тропинку, которая вела в лес.

— Здесь? — переспросила Зинаида Антоновна. — Так это же как раз одиннадцатый квадрат… Собирайте цветы, ребята.

— А зачем? — поинтересовалась Неля.

— Тут недалеко братская могила… Все погибшие партизаны из здешних мест похоронены. И Степа Казимиров… Я еще на открытии памятника была.

Тропинка шла низиной, чернолесьем; цветов было много, и "нарвать по большому, красивому букету оказалось делом нескольких минут.

Братская могила была на невысоком холме, под сенью трех вековых сосен. Скромная деревянная оградка, строгий обелиск из белого мрамора, увенчанный пятиконечной звездой…

— Смотрите, тут уже кто-то был! Вон сколько цветов! — крикнула Нина, которая раньше всех подбежала к оградке.

— Народ не забывает своих героев, — задумчиво сказала Зинаида Антоновна, когда ребята в молчании обступили могилу. — Вот почему здесь эти цветы. А теперь и мы положим свои…

Ребята положили цветы у подножья обелиска, скорбно постояли над могилой, потом тихонько, чтобы не нарушать покоя тех, кто спит тут, под зеленым аккуратным холмиком, вышли за оградку и двинулись в путь.

Тропинка уводила их все дальше в лес.

Витя шагал впереди и все время думал: как там Василек, Толик и Женька, что они сейчас делают, как провели сегодняшнюю ночь? За этими мыслями он не сразу заметил троих ребят, которые показались из-за поворота, а заметив и всмотревшись, не поверил своим глазам: навстречу им шли Василек, Толик и Женька.

— Глядите! — остановился Витя, поджидая остальных ребят и Зинаиду Антоновну. — Наши разведчики уже сами возвращаются. Обошлись, верно, без нашей помощи…

Однако, когда трое друзей подошли ближе, Витя заметил, что они вовсе не похожи на героев, которые возвращаются с победой. Наоборот, они были как-то растеряны, глаза смотрели виновато.

— Почему вы идете с пустыми руками?

— А где бумаги доктора Долохова?

— Сейф-то хоть нашли или нет?

Эти вопросы волновали всех ребят, и трое разведчиков не знали, кому первому отвечать. На выручку к ним пришла Зинаида Антоновна.

— Подождите, ребята, — остановила она любопытных, — вы им слова сказать не даете, — и, обращаясь к Толику, спросила: — Куда вы шли?

— За вами, — почему-то опустив голову, невесело проговорил Толик.

— А почему все втроем? Кто-нибудь должен был остаться сторожить сейф.

— Мы еще не нашли сейфа…

— Как не нашли? — встревожились ребята. — Место ведь вы знали точно. Дуб приметный. Неужели кто-то раньше нас добрался?!

— Да нет, — мрачно произнес Василек. — Дело в том, что никакого дуба там нет.

— Как нет? А где же он девался? — не поверили ребята.

— А вы слыхали про деревообделочный комбинат, что строится в нашем районе? — вступил в разговор Женька.

— Ну, слыхали… А при чем тут комбинат?

— А при том, что он строится как раз на том месте, где рос дуб. И дуба там теперь нет, должно быть, спилили, — растолковал Женька.

— Нет дуба, так пень от него должен быть. Его вам и надо было найти. Неужто так трудно додуматься? — возмущенно сказал Витя.

— «Трудно додуматься»! — передразнил его Василек. — А ты попробуй пробраться на территорию строительства. Мы было сунулись, так нам сразу: осади назад. Там забор со всех сторон и охрана стоит.

— Надо было попросить хорошенько, — не сдавался Витя. — Рассказали бы, что вам там нужно…

— А ты думаешь, мы не просили!

— И про бумаги кому-нибудь говорили? — насторожилась Нина.

— Ну да, — готов был обидеться Толик, — как будто мы не знаем, что это секрет! Одному только человеку…

— Кому? — обеспокоилась и Зинаида Антоновна.

— Да сторожу у проходной… Маленький такой и хромает…

— Вот это вы зря, — недовольно покачала головой Зинаида Антоновна. — Уж если кому и сказать, так надо было начальнику строительства, а не первому встречному-поперечному.

Ребята еще ниже опустили головы. Им и без того было досадно, что экспедиция, пусть и нелегкая поначалу, шла так удачно, а потом вдруг наткнулась на неожиданную и непреодолимую преграду в образе невысокого хромого сторожа у проходной. А тут еще упреки выслушивай…

Зинаида Антоновна, заметив, что ребята совсем приуныли, попробовала их приободрить.

— Вот видите, выходит, мы не напрасно двинулись вам на подмогу. Кто же вас одних пустит на территорию строительства? — прижимая к себе Женьку и Толика, просто сказала она. — Самим даже не стоило пытаться проникнуть туда. Надо было сразу дать знать мне.

— Ас вами нас пропустят? — спросила Нина, протискиваясь вперед.

— Пропустят, — уверенно ответила Зинаида Антоновна. — Мы скажем, что на экскурсию пришли, — хитро прищурилась она. — А кроме того, начальник строительства мой хороший знакомый.

— Вот это здорово! — Нина на радостях чуть не пустилась в пляс. — Значит, мы все вместе будем сейф откапывать.

— Как же, будешь… — скептически пробурчал Василек. — Этот пень от дуба не легче найти, чем тот, на Косинской делянке.

— Ха-ха-ха! — звонко засмеялась Нина. — Вот сказанул… Там было вон сколько пней, и все похожие, а тут один, да еще какой — огромный!

— Огромный то огромный, — не сдавался Василек, — а ты попробуй отыскать его, если вся строительная площадка завалена кирпичом, бревнами и всякой такой всячиной.

— Это верно, — поддержал Василька Женька, — его нелегко будет найти. Мы всю стройку обошли, в каждую щелку в заборе заглядывали, а пня нигде не видно. Должно быть, в самом деле кирпичом завален…

— Так что же делать? — уже совсем другим тоном — озабоченным и немного растерянным — спросила Нина.

— А правда, что мы будем делать? — заговорили остальные ребята, с тревогой и надеждой поглядывая на Зинаиду Антоновну. Пионервожатая не торопилась с ответом. Она стояла и напряженно что-то обдумывала.

— Вот что, ребята, — наконец произнесла она. — Василек и Женя правы — найти сейф нам, наверно, удастся не сразу. Может быть, придется остаться здесь на сутки, а то и больше. Ну так мы и останемся. Согласны?

— Согласны, конечно, согласны! — загудели ребята.

— Только где же мы жить будем? — вдруг обеспокоилась Нина.

— Разобьем свой пионерский лагерь где-нибудь неподалеку от стройки и не уйдем отсюда, пока не отыщем пень и не добудем бумаги доктора Долохова, — растолковала Зинаида Антоновна. — А поможет нам во всем этом начальник строительства Сергей Петрович Кравченя.

— Ур-р-р-а! — Звонким криком ребята одобрили это решение.

Для лагеря выбрали небольшую красивую полянку метрах в двухстах от территории стройки. Палаток с собой у ребят не было — никто ведь не думал, что так обернется дело. Однако из этой беды вышли легко — вместо палаток соорудили три шалаша. Штука это нехитрая: вбил в землю две рогатины, на них положил поперечину, сверху набросал еловых лапок — и жилье готово. В одном шалаше разместились Зинаида Антоновна с девочками, в двух остальных — ребята.

Время было позднее, и свой визит к начальнику строительства Зинаида Антоновна отложила на завтра. А перед сном все собрались вокруг костра и долго пели.

До чего же хорошо ночью у костра! Только надо заранее запастись топливом, чтобы потом не пришлось идти собирать хворост. Уж больно темным кажется лес, когда выйдешь за круг, освещенный ярким пламенем костра. Темным и страшным. Должно быть, поэтому девочки, когда огонь начал слабеть, потеснее прижались к Зинаиде Антоновне и завели с нею секретный разговор о платьях и прическах. Добывать хворост отправились трое опытных и отважных путешественников — Толик, Женька и Василек.

ВОЛКИ ВСТРЕЧАЮТСЯ

Немало лет прошло после войны, но зарытое в белорусском лесу золото и бесценные бумаги доктора Долохова не давали ни минуты покоя Антеку Вышемирскому и его престарелому родителю, которые жили теперь в Западной Германии. Дела их шли неважно. Бывший начальник полиции и почти безраздельный хозяин целого района, владелец сейфа, набитого золотом, и автор — он без стеснения называл себя так — важного научного открытия Антек Вышемирский вынужден был влачить жалкое существование — они с отцом жили на мизерную пенсию, которую западногерманское правительство выдавало безработным. Одно время Антек был шофером у какого-то промышленного воротилы; потом тот разорился, и Антек остался безработным. А заполучить новую работу было для него такой же несбыточной мечтой, как добраться до заветного сейфа.

Однажды Антек забрел в шикарный ресторан и напился. Вот тогда к нему и подсел невысокий полный человек с черными усиками. Он угостил Антека хорошей сигарой, беседуя, все время сочувственно кивал головой. Антек расчувствовался.

— Т-ты н-не думай, что я какой-нибудь там нищий, — с трудом ворочал он отяжелевшим языком. — Я б-богатый человек. У м-меня, если хочешь знать, целый ящик золота есть, только оно зарыто в лесу… у русских…

Человек с усиками заинтересованно посмотрел на Антека.

— Я тебе помогу добыть его, — предложил он. Антек вытаращил глаза.

— Я знаю людей, которые могут помочь тебе перебраться через границу, — продолжал новый знакомый. — Только условие: третья часть золота — мне.

— Ладно, придешь завтра. Я должен посоветоваться со стариком…

Немногим больше двух месяцев спустя в маленькой закусочной на привокзальной площади одного из скромных белорусских городков можно было наблюдать такую сцену.

Тускло освещенный зал. За прилавком шустрый, с блеклыми глазами человечек задорно работает насосом — накачивает из бочки пиво.

У круглых столиков стоят несколько поздних посетителей. В темном углу примостился на пустой бочке подвыпивший рослый мужчина. Он блаженно и бессмысленно улыбается, бормоча про себя что-то вроде песни на один и тот же бесконечный мотив.

Посетители мало-помалу расходятся. Продавец бодрым тоном выкрикивает:

— А ну, кому повторить? Налетай, закрываю! В последний раз хлопает дверь, а из темного угла

по-прежнему доносится нехитрый скрипучий мотив. Продавец решительно направляется туда.

— А ты что? Закругляйся!

Видя, что на него не обращают внимания, он начинает злиться:

— Эй ты, тебе говорят. Закрывать пора!

В полной уверенности, что этого достаточно, продавец собирает пустые кружки и уносит за прилавок. Между тем незнакомец направляется к двери, приоткрыв ее, выглядывает на улицу и… запирает дверь на крючок.

Продавец пытается урезонить его:

— Ну ты, брось дурить! Не то постового кликну…

— Хватит! — решительно произносит незнакомец и, не скрывая насмешки, добавляет: — Как поживаете, пан Болтиков?

Будь в этот поздний час в чайной кто-нибудь третий, он увидел бы, как у продавца от изумления и страха выкатились на лоб глаза, а пивная кружка, которую он держал в руках, с грохотом упала на пол.

— Не узнаешь? — так же насмешливо спросил незнакомец.

Болтиков не мог произнести ни слова в ответ. Он только отрицательно мотал головой.

Незнакомец неторопливо достал папиросу, закурил, аккуратно положил спичку в пепельницу и небрежно произнес:

— Майор Брюнер передает вам привет.

Тут уже Болтиков едва не сел на пол. Незнакомец по-хозяйски прошел за прилавок, нацедил полкружки пива и поднес к губам продавца. Тот сделал несколько жадных глотков. Вторую кружку незнакомец наполнил до краев, но, отхлебнув немного, выплеснул пиво на пол:

— Водой разбавляешь, дрянь!

Эти слова вдруг привели Болтикова в чувство. Он порывисто выпрямился и, стараясь изобразить на лице дружескую улыбку, забормотал:

— Неужели Антек? Антек Вышемирский? Какими судьбами?

— Семен Курбека, шофер первого класса, — поправил его Антек — это был, конечно, он. — И запомните это, товарищ Казимиров, — потом провел пальцами по орденским колодкам на груди Болтикова и продолжал: — Добрый был партизан товарищ Казимиров, заслуженный, царство ему небесное. Мне и в голову не приходило, что он пивом торговать станет. Столько времени зря угробил, пока разыскал тебя. Шляпа! Ну ладно, собирайся!

— Куда? — недоуменно спросил Болтиков.

— По дорогам войны пойдем, — загадочно проговорил Антек.

Лицо Болтикова вытянулось.

— А чего идти-то?

— Чего? — переспросил Антек и вдруг, придвинувшись к Болтикову вплотную, горячо зашептал: — Нам надо найти дуб. Помнишь, в двадцать шестом квадрате? Возле излучиныРодничанки…

— Н-ну, помню… А что ты там забыл?

— Забыл? — Антек криво усмехнулся. — Меня заставили «забыть» там целые сокровища.

При этих словах глаза у Болтикова заблестели.

— Сокровища?

— Да. Во-первых, там бумаги доктора Долохова. Ты ведь знаешь, что это за бумаги. Если действовать с умом, так мы можем облагодетельствовать человечество, понял?

Видно было, что Болтиков немного разочарован, но он оживился снова, когда Антек стал продолжать:

— Ну, еще там золото, много часов, разных драгоценностей… Наших фамильных драгоценностей. Я прикидывал: если считать в долларах, тысяч на сто наберется. Ты знаешь, что такое сто тысяч долларов? И это еще не все: там у меня в бумагах есть один пакет майора Брюнера. Очень важный пакет.

— А где сейчас сам Брюнер?

— Там, — Антек махнул рукой в сторону запада.

— И ты оттуда? — испуганно отшатнулся Болтиков.

— Оттуда.

— А как же ты через границу?

— Одна держава помогла, — таинственно прошептал Антек. — Она тоже в этом деле заинтересована.

— Почуяли, что золотом пахнет?

— Тьфу, дура! — сердито сплюнул Антек. — Они еще нам по шапке золота отвалят, если им удастся заполучить пакет Брюнера.

— А что в том пакете? — недоверчиво спросил Болтиков.

— Списки, — чуть слышно прошептал Антек. — Списки и фотографии людей, оставленных здесь майором. Попади они в чужие руки — что будет? Беда! А та держава тоже очень заинтересована, чтобы сохранить этих людей. Вот меня и послали вырыть сейф. Один там полковник так и сказал на прощанье: «Вы, мистер Вышемирский, вернетесь очень богатым человеком». А уж я тебя не забуду. Так что завтра с утра иди брать расчет. Ну вот, а теперь налей-ка по кружечке, плевать, что разбавленное, — и Антек протянул растерянному Болтикову пустой бокал.

Тот, заметно припадая на левую ногу, поплелся к бочке и стал накачивать пиво. Антек только теперь заметил, что он хромает.

— Где это тебя?

— В Румынии. Назвался груздем — полезай в кузов, — кисло улыбнулся Болтиков. — Мало им оказалось моих партизанских заслуг, пришлось и в пехоте повоевать.

— О-го! — иронически протянул Антек. — Вот это биография!

— А как добираться будем? — словно не замечая иронии бывшего начальника полиции, спросил Болтиков.

— До Березовки поездом, а там автобусом на Романовичи. Я это все разузнал, пока про тебя разнюхивал. Километров восемнадцать пешком придется топать, да это пустяки…

— А за тобой не следят?

— Может и следили, да я так следы запутал, что сам черт голову сломит. Был военным — стал штатским, был бородатым — стал бритым. Все, брат, предусмотрено.

— Слушай, Антек, а у меня все-таки душа не на месте. Я уже и богатства этого не хочу. Нет-нет, я знаю, ты меня не обидишь. А может, все же ты как-нибудь сам?

— Могу и сам, — безразличным тоном проговорил Антек. — Только дело в том, что в списках Брюнера и твоя фамилия есть.

— Моя? — Болтиков подскочил, как ужаленный. Теперь он был сражен окончательно. Да, от этого никуда не уйти. Либо расплачивайся за предательство, либо иди дальше.

Когда немцы отступали, Болтикову с группой полицейских было приказано взорвать мост, по которому проходили последние фашистские части. С заданием он не справился: под носом у гитлеровцев на них напали партизаны, перебили охрану и сами взорвали мост, отрезав на восточном берегу целую дивизию мотопехоты. Одному Болтикову чудом удалось спастись. Без малого месяц скитался он по лесам, оброс, почернел. Догонять отступавших немцев не решился: ему бы не простили оплошности на мосту. Однажды он набрел на труп Степана Казимирова, обыскал его и забрал все документы партизана. Так и жил он последние годы под чужим именем. Первое время не спал ночами, вздрагивал от каждого шороха, трусливо крестился, заслышав стук в дверь. Потом это отошло, стало далеким, почти забылось. И вот Антек… Если этот сумел разыскать его, значит, ничего еще не кончилось, значит, или расплачивайся, или иди дальше. А расплачиваться Болтикову ой как не хотелось…

Почти с ненавистью глядя на Антека, он глухо произнес:

— Ладно… Чему быть, того не миновать.

* * *
Раннее утро. По лесной дороге идут Антек и Болтиков. Матовым ковром лежит на высокой траве роса. Если пройти по ней — остается яркий зеленый след. Антек и Болтиков время от времени останавливаются, внимательно осматриваются вокруг.

— До чего память сдала, — жалуется бывший начальник полиции. — И те вроде места, и не те. Скоро уже, кажется, должен быть и двадцать шестой.

— А ты по карте посмотри, — советует Болтиков. Антек достает старую военную карту, сверяется

с местностью.

— Идем будто правильно, — неуверенно говорит он. — Вот уже за тем поворотом начинается двадцать шестой.

Они шагают дальше. Вдруг Антек останавливается.

— Что за черт! А где же дуб?

— Должно, не дошли еще, — спокойно тянет Болтиков.

— Да он тут за версту был виден — высоченный такой.

— Тогда, может, спилили, — высказывает догадку Болтиков. — Давай пройдем дальше.

Дорога незаметно сбегает в ложбинку, петляет в кустах. Неожиданно справа от нее открывается забор, которому не видно ни конца, ни начала.

— Это что еще за новости? — растерянно бормочет Антек и направляется вдоль забора. Болтиков нахрамывает за ним.

— Стой, кто идет? — вдруг раздается окрик. Антек и Болтиков молчат. Из-за кустов выходит

узкоплечий старик с красным мясистым лицом и маленькими заплывшими глазками.

— Вы чего тут не видели? — подозрительно спрашивает сторож.

— Да вот ходим по памятным местам, — непринужденно поясняет Антек. — Партизанили тут. Интересно посмотреть, как все изменилось. Курите? — Антек протягивает старику раскрытый портсигар, зажигает спичку и продолжает: — Вот и здесь когда-то могучий дуб стоял. Кра-асавец!

— Стоял, — подтверждает сторож.

— А теперь его нет.

— Нет, — соглашается старик. — Молнией разбило. Всю верхушку снесло. Один ствол торчал, так люди на дрова спилили.

— Забор какой-то здесь появился… — продолжает Антек.

— Не какой-то, а строительственный, — не без гордости поправляет его старик. — Деревообделочный комбинат будет. И слоняться тут посторонним лицам, извиняюсь конечно, строго запрещается.

— Понятно, — говорит Антек. — Извините.

Они с Болтиковым немного отходят в сторону, потом Антек возвращается.

— Скажи-ка, дед, а рабочая сила на строительстве требуется?

— А то как же не требуется? Бона, — сторож махает рукой вдоль забора, — там, у проходной, на воротах, и список висит — какие специальности требуются. Только по этому вопросу нужно обращаться не ко мне, а в отдел кадров.

Антек и Болтиков уходят, не дослушав его до конца. В кустах Антек порывисто хватает Болтикова за руку и спрашивает:

— Ты, кроме пивного насоса, какими-нибудь инструментами владеешь?

— А что?

— На работу придется устраиваться, — спешит растолковать свой план Антек. — И вообще-то не беда, если тебя никакому ремеслу не научили. Будешь сторожем. Это всего лучше — ночи наши будут. У тебя инвалидные документы в порядке?

— В порядке.

— Вот и просись в сторожа. А я шофер первого класса, мне проще устроиться.

Болтиков хочет что-то возразить, но Антек не дает ему сказать слова:

— Не кривись, разницу в окладах получишь сполна.

* * *
Невысокий хромой сторож, с которым разговаривали Толик, Василек и Женька, и был Болтиков. Благодаря тому, что на строительстве не хватало людей, Антеку и Болтикову довольно легко удалось устроиться на работу, а документы у них были хотя и липовые, но убедительные.

На стройке, среди множества людей, Антек чувствовал себя в безопасности. Тут разоблачить их будет нелегко. Кроме того, Антек считал, что он достаточно ловко запутал следы и пограничникам ни за что не напасть на них.

Но тут он ошибался. Поиски нарушителя границы продолжались. В тот самый вечер, когда ребята с Зинаидой Антоновной строили в лесу шалаши, в кабинет к начальнику Н-ской заставы майору Шевелеву зашел дежурный и доложил:

— Прибыл лейтенант Воробьев.

— Пусть войдет.

Дежурный откозырял, и тотчас же на пороге появился высокий подтянутый молодой человек. На лице его лежала печать нескрытой озабоченности.

Майор глянул ему в глаза и тоже нахмурился.

— Безуспешно?

— Как в воду канул.

Шевелев нервно постучал пальцами по столу. Минуту-другую оба молчали. Воробьев достал из портсигара папиросу.

— Можно?

— Курите.

Теперь курили оба — жадно, глубоко затягиваясь. Вдруг Воробьев произнес:

— До чего же это обидно: знаешь, что враг находится на нашей земле, и не знаешь, где он, зачем пожаловал…

— Да, положение не из приятных, — согласился майор. Он встал из-за стола, прошелся по комнате. — Но ничего… Сколько веревочке ни виться, а конец будет. Все равно попадется. Народ поможет поймать. У народа глаз острый, чужую руку сразу приметит. А пока примем такие меры…

И майор Шевелев принялся излагать лейтенанту план дальнейших поисков. Было уже далеко за полночь, когда лейтенант, оживленный и как бы еще больше помолодевший, лихо щелкнул каблуками и вышел. А майор еще долго сидел у себя в кабинете и курил — папиросу за папиросой. Так было всегда, когда перед ним вставала особо трудная и ответственная задача.

НА СТРОЙКЕ

На следующий день ребята поднялись чуть свет. Коротка летняя ночь, но все хорошо отдохнули, чувствовали себя по-настоящему бодрыми. Должно быть, в лесу, на свежем воздухе, вообще можно спать наполовину меньше, чем дома.

День обещал быть хорошим. Небо было чистое, без единого облачка, и солнце, хотя ему еще далеко было до зенита, основательно припекало. После завтрака Зинаида Антоновна отправилась на переговоры к начальнику стройки, а ребята занялись хозяйственными хлопотами: одни — это были главным образом девочки, помогать которым вызвался Василек, — чистили картошку, перебирали горох, словом, заботились насчет обеда; остальные заготавливали сухие дрова, «доводили» шалаши — накануне вечером они ставились наспех и, конечно, не обошлось без недоделок.

Потом вернулась Зинаида Антоновна и сказала, что все договорено, что они могут сейчас же начать знакомиться со строительством комбината и — главное — поиски того пня…

Пожалуй, лучшего места для комбината найти было нельзя. Это был самый центр обширного лесного массива. Кроме того, Родничанка здесь делала крутой изгиб и у того самого берега, где развернулось строительство, образовывала большой и глубокий залив. Предполагалось, что в этот залив будут заходить плоты с других, дальних лесных участков, а уже отсюда древесина будет транспортироваться в распиловочный цех комбината.

Так это выглядело в чертежах и проектах. А на строительстве пока только рылся котлован, вокруг которого высились горы кирпича, извести и других строительных материалов.

Работа в котловане кипела вовсю. Урчали моторы, один за другим подъезжали к экскаватору мощные грузовики-самосвалы и, получив свою порцию желтой влажной земли, тут же отъезжали, чтобы дать место другим. Неподалеку визжала электропила, вгрызаясь в мягкое и податливое тело дерева. Оттуда долетал приятный смоляной запах.

Ребятам все здесь было очень интересно. Но особенно долго простояли они возле экскаватора. Казалось, никогда не надоест смотреть, как мощные стальные зубья ковша с жадностью вгрызаются в грунт, как потом легко выпрямляется длинная черная шея и так же легко несет наполненную землей пасть.

Ребят заставил вздрогнуть басовитый голос автомобильного сигнала. Прямо на них, свернув с дороги, надвигался громада-самосвал.

Ребята с трудом разглядели лицо человека, сидевшего в кабине, — так высоко он был. И конечно, никто из них не мог узнать в водителе бывшего начальника полиции их района Антека Вышемирского.

— МАЗ, двадцатипятитонный, — поспешил показать свою осведомленность Василек, хотя и сам он видел прежде этот самосвал только на рисунке в газете.

Громадная машина, ловко маневрируя, подъехала к экскаватору, и тому пришлось немало потрудиться, прежде чем кузов самосвала был наполнен до отказа. Но вот самосвал отъехал, и ребята снова подступили к экскаватору. Из кабины высунулся худой черноволосый мужчина и приветно махнул им рукой.

— Глядите, сколько там у него рычагов, — восхищенно заметил Женька. — И как он не ошибается, какой раньше нажимать, какой позже…

— Ну, положим, ничего тут особенно сложного нет, — скептически бросил Василек.

— Это как же нет?!

— Да так… Я вот только посмотрел и уже запросто смог бы работать на экскаваторе.

— Не задавайся, — сердито обрезала его Нина.

— Не веришь, не веришь, да? — Василек решил не сдаваться.

— Конечно, не верю.

— А я вот сейчас попрошу… Если разрешат… — И Василек по ступенькам стал подниматься к кабине экскаватора. Добравшись до распахнутой дверцы, он громко, стараясь перекричать грохот машины, попросил: — Дяденька, дайте мне немножко поуправлять!

Экскаваторщик, должно быть, удивился, увидав рядом курносое мальчишечье лицо, но все же переспросил:

— Что?

— Разрешите, говорю, машиной поуправлять. Экскаваторщик, готовый, казалось, рассердиться

и прогнать непрошеного помощника, вдруг улыбнулся во весь рот. С земли не было слышно, что он говорил, и, уже спустившись, Василек обиженно рассказал ребятам:

— Подрастешь, говорит, школу окончишь, приходи, возьму, говорит, в ученики. А пока, значит, попрошу удалиться. К машине, говорит, подходить во время работы запрещается…

* * *
В тот же день ребятам удалось узнать, где находится пень дуба. Пожилой рабочий из местных жителей подвел их к огромному штабелю кирпича и сказал:

— Вот тут, аккурат под этими кирпичиками, и будет тот ваш пень. А нельзя ли узнать, для какой такой надобности вы его разыскиваете?

Этот вопрос остался без ответа. Ребята как в рот воды набрали: настолько поразили их размеры штабеля. Они думали, что сегодня же выкопают сейф, увидят своими глазами бумаги доктора Долохова, а тут… Это ведь сколько придется ждать, пока разберут этот штабель!

Зинаида Антоновна тотчас направилась к начальнику строительства. Вернулась она быстро и обрадовано сообщила:

— Ребята, не унывать! Завтра же начнется закладка фундамента, и начальник обещал, что первым пойдет именно этот штабель. И еще он сказал, что дай бог, чтобы его хватило на два дня. Так что все в порядке. А теперь давайте выполним одну просьбу Сергея Петровича.

— А какую? — заинтересовались ребята.

— Да вот жалуется начальник, что есть у него люди разных специальностей, а вот художников и писателей нет. Одним словом, он просит помочь им выпустить стенную газету. Так что, поможем?

— Конечно, конечно.

Всем хотелось побыстрее взяться за дело. Только Василек остался безразличным: его по-прежнему занимала мысль о том, как бы поуправлять экскаватором.

Зинаида Антоновна распределила между ребятами обязанности: одни разошлись по стройке «собирать материал», другие — в первую очередь «художники» — направились в кабинет начальника строительства, который на время стал редакцией. Работа над первым номером стенной газеты «Строитель» закипела.

«Корреспонденты» один за другим прибегали в редакцию, наспех диктовали материал Нине, он тут же правился с помощью Зинаиды Антоновны и переписывался на больших листах ватмана.

Когда работа уже подходила к концу, дверь неожиданно отворилась и в комнату вошел Болтиков. Он был в новом костюме с орденскими колодками, но держался смущенно.

— Я прослышал, что вы здесь выпускаете стенгазету. Скажите, кому сдавать материал? — растянув губы в угодливой улыбке, проговорил Болтиков.

Зинаида Антоновна поднялась ему навстречу.

— Пожалуйста, оставьте мне. А что здесь у вас?

— Передовая, — важно сообщил Болтиков. — Критиканов здесь, на стройке, хватает — тому одно не нравится, этому — другое. А вот написать передовую, поставить задачи, рассказать о значении нашей стройки не каждый может.

— Спасибо, — поблагодарила гостя Зинаида Антоновна. — Вы знаете, как раз такой статьи у нас и не хватает.

Она взяла у Болтикова аккуратно сложенные листки, взглянула на заголовок, потом на подпись и вдруг взволнованно сказала:

— Простите, как ваша фамилия? Здесь неразборчиво…

— Казимиров, — спокойно ответил гость.

— А имя-отчество?

— Степан Викентьевич.

— Степан Викентьевич? — удивленно переспросила пионервожатая. — Эти имя и фамилия мне знакомы. Вы случайно не партизанили в соединении у батьки Мирона?

— А как же, всю войну в партизанских разведчиках проходил, — сдержанно, улыбаясь одними губами, ответил Болтиков, а его маленькие водянистые глазки тревожно забегали.

— Ой как хорошо! — всплеснула руками Зинаида Антоновна. — Мне нужно будет обязательно с вами поговорить. Мы собираем материал для партизанского музея как раз о соединении батьки Мирона, так вы нам расскажете про боевые подвиги разведчиков.

Болтиков поморщился.

— Рассказать-то можно, да вот некогда мне сейчас.

— А когда вы сможете выбрать время? Ну, хоть полчаса? — не отступала Зинаида Антоновна.

— Завтра. Я буду дежурить, вот вы и приходите вечерком. Тогда и побеседуем.

— Простите, а где вы будете дежурить? Я ведь не знаю, где вы работаете, — допытывалась Зинаида Антоновна.

— Сторожем работаю, — по-прежнему улыбаясь одними губами, ответил Болтиков. — Скромная должность, но, знаете, старые раны… — и он похлопал себя по раненой ноге.

— Заранее вам благодарна, — улыбнулась на прощанье Зинаида Антоновна. — Я так рада этой встрече! — добавила она, провожая глазами удаляющуюся щуплую фигуру. Она заметила, что Болтиков теперь стал особенно сильно припадать на левую ногу.

Едва Болтиков притворил за собою дверь, как ребята окружили пионервожатую.

— Зинаида Антоновна! Что же это получается? Мы нашли дневник Степана Казимировича, а он, оказывается, жив.

Зинаида Антоновна на минуту призадумалась.

— Возможно, это другой Казимиров. Во всяком случае, на Степу он ни капельки не похож, да и годами постарше… вдвое. В соединении батьки Мирона могли быть и однофамильцы.

Ребят успокоил этот ответ, но сама Зинаида Антоновна была сильно взволнована. Нет, что-то не помнится, чтобы в их соединении был еще один Казимиров. А впрочем, кто его знает, — соединение-то было большое. Да и фамилия эта встречается не так уж редко. Но здесь такое совпадение! Фамилия, имя и отчество. Это сразу насторожило Зинаиду Антоновну. Вот почему она придумала этот ход с историей соединения батьки Мирона. Когда она поговорит с ним, расспросит подробнее, все станет ясно. Кроме того, Зинаида Антоновна не мешкая написала письмо бывшему партизанскому командиру Мирону Захаровичу Дубатовке, по военному времени — батьке Мирону. Она просила немедленно сообщить, был ли в его соединении еще один Казимиров, и коротко рассказывала о встрече с круглым тезкой героя-разведчика Степы Казимирова. Письмо, вероятно, будет доставлено Мирону Захаровичу завтра. Послезавтра она получит ответ.

* * *
Далеко по территории стройки, по окрестным лесам разносится гулкий металлический звон. Безусый подросток усердно колотит тяжелым гаечным ключом по подвешенному к дереву куску рельса. Останавливаются моторы, втыкаются в землю острые лопаты, замирает в воздухе стрела экскаватора. Этот звон — сигнал на обед.

В одну минуту зеленая лужайка неподалеку от того места, где роется котлован, заполняется рабочими. Они рассаживаются, достают бутерброды, бутылки с молоком. Потом, перекусив, снимают рубашки, загорают или, примостившись где-нибудь в тени, читают газеты.

А кто эти двое, что пробираются в дальний конец строительной площадки, где сложен огромный штабель кирпича? Это Антек и Болтиков. Вот они подходят к штабелю, останавливаются.

— Здесь, — показывает Болтиков. — Его пионеры разыскали.

— Выходит, они нам здорово пособили, — довольно замечает Антек. — А ты уже готов был руки опустить.

— Но пока не уберут кирпич, до пня нам не добраться.

— Ничего не попишешь. — Антек откусил кончик сигареты и зло сплюнул. — Придется ждать…

— Ждать? — ужаснулся Болтиков. — Я и так по ночам не сплю, от каждого шороха в пот бросает.

— Ас чего это вдруг? Разве заметили что? — нахмурился Антек.

— Да вроде нет… Только вот сегодня…

— Что сегодня? Говори!

— Да вот… Взял написал им для газеты передовую, чтоб очки втереть. Ну, понес. А она как увидела подпись, так сразу: «А вы случайно в соединении батьки Мирона не партизанили?» А ей: «Да, конечно». А она как посмотрит на меня…

— Да кто это она, говори толком.

— Ну, эта их пионервожатая…

— А-а, — небрежно махнул рукой Антек. — Что она может знать! Она в войну еще девчонкой была. А что глядит недоверчиво, так это понятно.

— Понятно?

— Пошли, я тебе расскажу.

Они направились к большому навесу, под которым стояла машина Антека. Антек достал из-под сиденья камеру и принялся монтировать скат. Болтиков подошел поближе.

— Так вот, — начал Антек. — Ты знаешь, откуда им стало известно про сейф?

— Нет, — помотал головой Болтиков.

— Я одного из них расспросил… Из дневника Степана Казимирова. Они каким-то образом нашли его дневник.

— Того, настоящего? — белыми губами произнес Болтиков.

— Выходит, что так.

— Так я же пропал, как пить дать пропал! — схватился за голову Болтиков.

— Мало ли однофамильцев на свете, — спокойно сказал Антек. — Чего ты уже в панику бросаешься!

— У меня с ней свидание назначено, — безнадежно прошептал Болтиков. — Разговоры будем разговаривать…

— О чем? — насторожился уже и Антек.

— О моих боевых подвигах.

— А, ч-черт! — выругался Антек. — Значит, что-то подозревает. — Он на минуту задумался, потом ненатурально бодрым тоном заговорил: — Все равно ничего страшного нет. Только уж играть придется до конца. Никаких однофамильцев. Ты и есть тот самый Степан Казимиров. Выжил, уцелел. В плену был. А насчет «подвигов» не беспокойся, — Антек кисло усмехнулся. — Этого Казимирова я знаю получше твоего. Мне с ним приходилось не раз встречаться. Я тебе все расскажу, а ты ей передашь. А для убедительности и про дневник расскажешь. Будто ты его закопал в минуту опасности, а когда приехал снова в эти края, хотел откопать, да не нашел — его уже не было.

Болтиков ухватился за эту мысль.

— Вот бы дневник нам достать. Хоть на одну ночь…

— Да-а, было бы недурно, — согласился Антек. — Только как ты его достанешь? Я что-то не могу придумать… — он помолчал, потом зло заметил: — И какой черт тебя понес к ней с этой передовой! Не было бы никаких страхов.

— Так я же хотел, как лучше… Думал подозрения отвести. А то мне почему-то все время кажется, что за нами следят. — Болтиков вдруг выпрямился, вытер платком вспотевший лоб. — Знаешь, Антек, отпусти ты лучше меня к моему пиву. И мне спокойнее будет, и тебе меньше хлопот…

— Дура!

— Сам дура, — вяло огрызнулся Болтиков. Он знал, что Антек все равно его не отпустит.

ВАСИЛЕК УПРАВЛЯЕТ ЭКСКАВАТОРОМ

Поздний вечер. Тускло горят электрические лампочки, негусто разбросанные по территории стройки. Только в котловане, где работает экскаватор, стоит мощный и ровный свет прожекторов. Но вот машина умолкает, гаснут прожекторы — экскаваторщик закончил работу.

Не успел еще растаять в темноте его смутный силуэт, не успели отзвучать шаги, как одна доска в заборе сдвинулась в сторону и в образовавшуюся щель просунулась мальчишечья голова. Вот уже маленькая фигурка, крадучись, приближается к столбу с электрическим рубильником. Да это же Василек! Оглядевшись по сторонам, он включил рубильник. Вспыхнул прожектор. Василек уже смелее подошел к экскаватору, по ступенькам взобрался в кабину, сел за рычаги управления. Экскаваторщик не разрешил ему поуправлять машиной. Ну и не надо. Он сам… Вот кнопка пускателя. Нажим — и мотор заработал. Василек перевел один рычаг — ковш стал медленно опускаться. А какой же рычаг теперь? Нет, с одного взгляда это не так-то просто запомнить. Это не трактор, который Василек знает назубок. Разве вот этот попробовать… Василек потянул второй рычаг. Что это — раздался какой-то негромкий скрежет, машина вздрогнула и замолкла. Все ясно: он что-то испортил. Надо бежать. Василек поспешно спустился с машины, метнулся к забору, проскользнул в ту же щель и уже готов был облегченно вздохнуть, как вдруг почувствовал, как чья-то железная рука схватила его за шиворот.

— Дяденька, пустите! — отчаянно крикнул он, узнав в темноте шофера с того большого самосвала.

— Тс-с-с! — шофер (это был Антек) крепко зажал ему рот. — Не ори! Как звать-то тебя?

— В-василий… — с трудом произнес Василек свое имя.

— Та-а-к, Василий… Значит, вредительством занимаетесь?

— Я… х-хотел только попробовать…

— Знаем мы эти «попробовать»… Говори, кто подослал тебя?

— Никто не подсылал… Я сам пошел.

— Ну ладно, айда к начальнику, там разберутся.

Василек не знал, что делать, откуда ждать спасения. Даже не пытаясь убегать, он покорно шел впереди шофера. Вдруг Антек остановился.

— А может, не говорить начальнику? Что-то жалко мне тебя стало… А?

— Н-не знаю… — промямлил Василек.

— А у тебя найдется тысяч десять на ремонт?

— Н-нет…

— Ну, тогда пойдешь в тюрьму. — Антек говорил спокойно, будто о каких-нибудь пустяках. — Годиков на пять… Из пионеров, конечно, вылетишь. — Он оглянулся вокруг. — Кроме меня, никто тебя не видел. Ежели не говорить никому, так, может, все и обойдется…

— Дяденька, не говорите, — взмолился вдруг Василек. — Я больше никогда не буду ничего трогать, что запрещается… Н-никогда не буду!

Антек помедлил с ответом.

— Ну что ж, могу и помолчать. Только чур: услуга за услугу. Я тебе доброе дело сделаю, а ты — мне… Идет?

— Идет! — с радостью согласился Василек.

— Ты, кажется, в одном шалаше с пионервожатой живешь?

— Нет.

— Э-э, — разочарованно протянул Антек, — тогда дело сложнее. Но, если ты настоящий мужчина, — справишься.

— А-а что вы хотите? — все еще дрожащим голосом спросил Василек.

— Что хочу? Я тебе сейчас скажу. Вы, я слыхал, нашли дневник партизана Степана Казимирова…

— Нашли, — с готовностью подтвердил Василек. — Трудно было, а все же нашли.

— Это я знаю. Молодцы, ребята. — Антек крепко сжал Васильку руку выше локтя. — Потому я к тебе и обращаюсь с просьбой. Вижу, с кем имею дело. Мне бы очень хотелось посмотреть этот дневник. Может, ты возьмешь его у пионервожатой? Я потом верну… почитаю и верну.

— Хорошо, я попрошу у нее, — согласился Василек.

— Э, нет. — Антек помахал пальцем у его носа. — По некоторым соображениям мне бы хотелось, чтоб ты это сделал незаметно, чтоб она даже не знала, что ты брал дневник. А потом ты положишь его на место. Ну как, сделаешь?

— Постараюсь, — низко опустив голову, еле слышно пробормотал Василек.

— Ну, тогда иди! — Антек отпустил мальчика. — Только смотри, никому ни-ни… А ежели проговоришься… — Антек не кончил своей угрозы. Он молча сжал руку Василька, сжал так, что у того вырвался глухой стон.

Василек вернулся в шалаш очень поздно. Он еще долго бродил по темному лесу и все думал, думал. Даже не про экскаватор. Особенно тревожила его просьба этого высокого шофера. Почему он хочет заполучить дневник тайно? Разве нельзя попросить открыто! Почему он так строго наказывал, чтобы Василек никому не проговорился об этом? Даже пригрозил… Как тут быть?

Василек привык по каждому более-менее важному делу советоваться с друзьями, с тем же Толиком, с Женькой. Тогда и решения как-то легче находились. А если дело уж совсем серьезное, — ну, скажем, выбор маршрута для путешествия, — тогда они все вместе шли к своей пионервожатой, к Зинаиде Антоновне, и советовались с ней. А как теперь? Он не может ни друзьям, ни пионервожатой даже заикнуться об этом деле. А дело, видно, посерьезнее, чем выбор маршрута…

Осторожно, чтобы не разбудить ребят, Василек пробрался на свое место и стал раздеваться. Странное дело, он никак не мог расстегнуть пуговицы рубашки — мешала противная дрожь в руках. С трудом раздевшись, он нырнул к Толику под одеяло.

Сначала тревога как будто немного улеглась. Он даже попробовал уснуть, убедив себя, что утро вечера мудренее. Но сон не шел. Василек приподнялся на локте, прислушался и тронул товарища за плечо.

— Толька, Толька! Проснись.

Толик потянулся, не открывая глаз, спросил:

— Кто это?

— Я… Василек. Толик сел.

— Ну, что?

— Сначала поклянись, что никому не скажешь.

— Что еще за тайны такие?

— Нет, ты поклянись, — настаивал Василек.

— Честное слово, никому ничего не скажу! Василек несколько секунд помолчал, как бы набираясь смелости, потом тихо произнес:

— Беда, Толька…

— Что еще?

— Беда, большая беда.

— Да говори же, в чем дело, не тяни!

— Я… — Василек не успел больше произнести ни слова. За стенкой шалаша вдруг послышался чей-то громкий кашель. У Василька от ужаса вытянулось лицо. Он осторожно пробрался к выходу, выглянул. В трех шагах от шалаша, под деревом, стоял тот шофер. «Так и есть, следит». Василек торопливо вернулся и юркнул под одеяло.

— Кто это там? — недоуменно спросил Толик.

— Н-не знаю, так кто-то… — лязгая зубами, ответил Василек.

— Ну, так что ты мне хотел рассказать?

— Н-ничего.

— Как ничего! Ты же говорил, беда какая-то…

— Это я так, пошутил.

— Хороши шутки! — недовольно буркнул Толик, переворачиваясь на другой бок.

Василек ой как не хочет, чтобы Толик вот сейчас заснул. Он пробует растормошить друга:

— Толь, а Толь, сколько мы тут еще пробудем?

— Недолго. Спи.

Легко сказать «спи», а если мысли, тревожные, невеселые мысли, не дают тебе сомкнуть глаз? Вот ведь хотел Василек поступить по-пионерски, рассказать обо всем товарищу, посоветоваться с ним, как быть. Но оказывается, этот длинноногий шофер слов на ветер не бросает. Следит, чего доброго, убить может. У него такие глаза… А зачем ему дневник Степана Казимирова? И почему он не может сам пойти к Зинаиде Антоновне, попросить? Нет, тут что-то неладно…

От всех этих мыслей у Василька разболелась голова.

Незаметно подкралось утро. Сквозь небольшие щелочки в крышке шалаша стал пробиваться свет занимающегося дня. А Василек все еще ни на что не мог решиться. Он и не подозревал, как тяжело быть одному, без товарищей, без их поддержки.

Василек полежал еще немного, потом осторожно выполз из шалаша, осмотрелся. Убедившись, что поблизости никого нет, он так же осторожно вернулся и снова принялся тормошить Толю за плечо.

— Толька! Толька! Проснись!

Толик заворочался и сквозь сон недовольно проворчал:

— Да что это сегодня с тобой: и сам не спишь, и другим не даешь?

— Толя, да ведь беда какая стряслась! Я себе места не нахожу…

— Ты скажешь или нет, какая беда?! — взорвался вдруг Толик.

И тогда Василек с трудом выдавил из себя:

— Я поломал экскаватор!

Толик вскочил на ноги, едва не продырявив головой крышу шалаша.

— Как это тебя угораздило?

— Да вот…

Когда Василек рассказал товарищу все по порядку: и про свою попытку поработать на экскаваторе, и про встречу с длинноногим шофером, и про его странную просьбу, и про то, как он ночью подходил к шалашу, Толик, ни слова не говоря, начал быстро одеваться. Одевшись, скомандовал:

— Пошли!

— Куда? — испуганно уставился на него Василек.

— К Зинаиде Антоновне. Надо ей сейчас же обо всем этом рассказать.

— Не пойду, — заупрямился Василек.

— Почему?

— Она меня отправит домой…

— Ну, если ты этим отделаешься, я буду рад за тебя.

— Но я же должен быть здесь, я же с самого начала…

— А ты что, хотел совершать проступки и не отвечать за них?

— Да разве я уж больно что плохое сделал?

— А ты думал… Поломать экскаватор… — серьезно произнес Толя.

Эти слова очень сильно подействовали на Василька. Он вдруг закрыл лицо руками и беззвучно заплакал.

— Ну, чего ты… Перестань, — уже мягче заговорил Толя. — Может, там мелочь какая поломалась… Меня больше беспокоит эта странная просьба шофера. О ней-то и надо как можно быстрее рассказать Зинаиде Антоновне.

— Ну ладно, тогда пошли, — сквозь слезы сказал Василек.

ТРЕВОЖНЫЙ ДЕНЬ

Утро этого дня принесло ребятам радостное известие. Так и есть, началась закладка фундамента, и кирпич берут именно из того штабеля, под которым, по рассказам рабочих, должен находиться пень дуба. Эту весть принес «разведчик» — Женька. Обрадованные, ребята даже не стали ожидать завтрака, а скорее помчались на строительную площадку.

Здесь полным ходом кипела работа. Высокий, до облаков, башенный кран, собранный раньше, но до сегодняшнего дня бездействовавший, плавно подводил небольшую площадку к кирпичному штабелю, который многотонным грузом охранял подступы к заветному пню. Рабочие в брезентовых рукавицах грузили на нее ярко-красные кирпичи. Площадка легко взмывала в воздух и опускалась точно возле каменщиков с кельмами. Быстрыми, ловкими движениями каменщики брали в руки кирпичи и аккуратно укладывали их в фундамент будущего здания.

Было в этой работе, в ее размеренном ритме что-то торжественное, и этим как бы подчеркивалась значительность момента. Ребята смотрели на все происходящее как завороженные.

Подошли сюда и Болтиков с Антеком. Они ведь тоже с нетерпением дожидались этого дня. Антек задержался ненадолго. Он что-то шепнул Болтикову и направился к своему самосвалу, который стоял с другой стороны кирпичного штабеля.

Зинаида Антоновна, заметив, что Болтиков остался один, подошла к нему и тихо спросила:

— Товарищ Казимиров, а вы не забыли о нашей встрече?

— Какой встрече? — настороженно переспросил Болтиков, но тут же, вспомнив, снова улыбнулся одними губами. — Ах, да… Помню, помню, а как же. Только знаете что, приходите попозже, так часов в десять вечера, тогда нам никто уже мешать не будет…

— Мне все равно, смотрите, как вам удобнее, — внешне спокойно ответила Зинаида Антоновна и направилась к ребятам.

Да, спокойствие ее было только внешним, внутренне она с большим волнением ждала этой встречи. Этот круглый тезка ее партизанского друга Степана

Казимирова заинтересовал Зинаиду Антоновну еще при первой встрече, там, в кабинете начальника строительства. Но особенно ее тревога возросла после сегодняшнего разговора с Васильком и Толей. Ребята рассказали, что шофер двадцатипятитонного МАЗа просит дневник Степана. Да еще как просит: не у нее, а у Василька и не открыто, а тайно. С угрозами. А главное, что этого шофера и сторожа она несколько раз видела вместе. Все это сильно беспокоило Зинаиду Антоновну, она надеялась, что встреча с хромым сторожем многое прояснит.

Едва Зинаида Антоновна отошла, Болтиков, воровато оглядевшись, направился прямо к Антеку, который, подняв капот, сосредоточенно копался в моторе.

— Уже! — таинственно шепнул Болтиков.

— Что уже?

— Напоминала о встрече.

— Ну и что? — сухо осведомился Антек.

— Тебе-то «ну и что»! — вдруг вскипел Болтиков. — Ты чуть чего — хвостом накрылся, и ищи-свищи ветра в поле. У тебя связи, явки… А мне куда прикажешь податься?

— Не трусь, дура, — небрежно процедил Антек и загадочно ухмыльнулся. — Ты лучше почитай-ка вот это.

С этими словами Антек протянул опешившему Болтикову довольно толстый блокнот.

— А что это?

— Дневник Степана Казимирова. Твой, выходит…

— А как ты его достал? — Болтиков весь загорелся от любопытства.

— Ну, это уже не твое дело! — торжествующе проговорил Антек. — Ты лучше ступай куда-нибудь в лес, пока есть время, да хорошенько к экзамену подготовься.

— Ох, бог ты мой, — закатив глаза к небу, простонал Болтиков. — И когда все это кончится!

— Не ной! — грозно прошипел на него Антек. — Видишь, как кирпич быстро тает? При таких темпах к вечеру, того и гляди, до пня доберутся. А ночью мы все и обтяпаем. Понял? Все идет как нельзя лучше. Даже если у нее и возникнет какое подозрение, поздно будет. Пока что, наш и след простынет.

— На словах-то оно всегда гладко получается, — пробормотал Болтиков, пряча за пазуху дневник Степана Казимирова.

В лесу, выбрав укромное местечко, он принялся подробно изучать дневник. Это занятие увлекло его настолько, что он и не заметил, как прошел день и солнце стало клониться к западу. Да, только сейчас, познакомившись с записками партизана, Болтиков понял многое из того, о чем они с майором Брюнером столько думали, над чем столько ломали головы. Так вот кто предупредил ляховчан, что их собираются угонять в Германию. Степан. Все этот Казимиров! А ведь из-за него и сам Болтиков едва не поплатился жизнью. Его тогда немцы хотели расстрелять, как того старосту. Едва вымолил пощаду, на коленях. Отходчивый все же характер был у майора Брюнера.

Бандит злобно сжал кулаки. «Ну, не знал я этого раньше. Своими бы руками прикончил, когда ты попал к нам в комендатуру, Сте-пан Ка-зи-ми-ров!» — сквозь зубы процедил он.

От воспоминаний к действительности Болтикова вернул звук чьих-то тяжелых шагов слева. Он вскочил и стал напряженно всматриваться в ту сторону сквозь густые ветви ольшаника. Что и говорить, тревожные дни настали для бывшего брюнеровского адъютанта. Недаром говорят: кто порося украл, у того в ушах пищит. Там, далеко от этих мест, в своем пивном ларьке, он еще чувствовал себя более-менее спокойно. А здесь каждый шорох, каждый задержавшийся на нем взгляд незнакомого человека загонял, как говорят, его трусливую душу в пятки.

Кусты раздвинулись, и на полянку вышел Антек.

— Ты чего это прохлаждаешься! — накинулся он на Болтикова. — Тебе же на смену заступать.

— Разве уже пора? — начал робко оправдываться Болтиков.

— Что, зачитался своими «подвигами» и забыл про все на свете? — язвительно спросил Антек.

— Опасный он был для нас человек, — словно не заметив тона последних слов Антека, задумчиво проговорил Болтиков.

— Все прочел?

— Все.

— И запомнил, где он был, в каких операциях участвовал?

— Будто бы запомнил, — неуверенно ответил Болтиков.

— Смотри же, в людях не ошибись, — наставительно произнес Антек, — и в местностях. А то и верно погоришь.

— Постараюсь.

— А теперь давай его сюда.

— Что? — не понял Болтиков.

— Дневник. Мне же его вернуть надо. Я взял только на один день.

— Бери. — Болтиков протянул дневник Антеку и поинтересовался: — А как там дела на стройке? До пня еще не добрались?

— Еще нет. Но уже скоро. Рядов двадцать осталось. Я выбрал там в одном месте несколько кирпичей и как раз на пень наткнулся. Так что сегодня будет у нас горячая ночка.

— Разве уже сегодня? — Болтиков съежился, жалобно глядя в глаза Антеку.

— А как ты думал! Если завтра до него доберутся днем, нам с тобой там уже делать будет нечего. Его эти молокососы откопают. А мы должны их опередить. Так что ты долго с этой пионервожатой не болтай, а как только освободишься — быстрей ко мне на подмогу. Я пока буду кирпичи разбирать.

— Послушай, Антек! — вдруг взмолился Болтиков. — Если мы здесь последнюю ночь, так зачем мне с нею сегодня разговаривать? Еще, чего доброго, напутаю, она почует — помешать нам может.

— А это ты дело говоришь, — одобрительно кивнул головой Антек. — Перенеси разговор на завтра. Только причину убедительную придумай. А то еще скорее заподозрить может.

— Причину мне легче придумать, чем толковать с ней.

— Ну вот и думай. А теперь пошли!

Раздвигая упругие ветки кустов, Антек и Болтиков стали пробираться к просеке, по которой проходили столбы телефонной линии. Возле одного из столбов Антек остановился. Он достал из кармана монтерские щипцы-кусачки и полез на столб.

— Чего ты там забыл? — задрав голову, полюбопытствовал Болтиков. Но, увидав, как сначала отлетел один провод, ловко перещелкнутый Антеком, а за ним и второй, он догадался: — Правильно делаешь. Чтоб никакой связи у них не было.

— А ты думал, мы лыком шиты? — спрыгивая со столба и самодовольно улыбаясь, сказал Антек. — Мы школу хорошую прошли.

— А ты сообщил туда, чтобы нас ждали? — Болтиков показал рукой на запад.

— Успеется, — и, слегка подтолкнув своего сообщника в спину, Антек добавил: — Ну иди же! Не трусь!

* * *
Эта ночь — третья ночь в лесу, неподалеку от строительной площадки деревообделочного комбината, — для Зинаиды Антоновны была особенно тревожной. Спят ребята. Длинный, богатый впечатлениями день сморил всех. Да они и не знают тех тревог, которые не дают спать их пионервожатой.

Где-то там, в крайнем шалаше, мирно посапывает во сне Василек. Пусть спит. Он много пережил и минувшей ночью, и сегодня после обеда, когда у них в лесу сам собой состоялся пионерский сбор. Ну и досталось же ему от ребят. Почти все предлагали отправить его домой. Знали, что худшего наказания не придумать, и все равно предлагали. Ей самой пришлось вступиться за него. Конечно, проступок его заслуживал такой кары. Но ведь он же сам во всем честно признался. И кроме того — об этом Зинаида Антоновна, конечно, умолчала, — Васильку предстояло еще встретиться с этим высоким шофером, забрать у него дневник Степана Казимирова, который Василек «выкрал» у пионервожатой и для неизвестной цели передал ему.

Зинаида Антоновна лежала в шалаше рядом с крепко спящими Ниной, Нелей и другими девочками. Лежала, но не спала. И не потому, что над ухом тонко и пронзительно звенели комары, — их она даже не замечала. Пионервожатая, как это она всегда делала, ложась в постель, мысленно подводила итог прошедшего дня, оценивала свои поступки, слова, принятые решения. Она не боялась назвать своим именем любую ошибку или промах, но всегда старалась не повторить подобного в другой раз. Не поэтому ли Зинаида Антоновна считалась лучшей пионервожатой в школе?

Вот хотя бы Василек… Недоглядела ведь, считала, что всех своих ребят знает как нельзя лучше. Это от излишней самоуверенности. А он все же молодец. Не побоялся ничего, даже угроз. А почему этот шофер ему угрожал? И какие вообще подозрительные люди этот шофер и тот,хромой… Казимиров! Держатся вместе. Что между ними общего? И почему так подозрительно скоропостижно он заболел, этот Казимиров. Или не Казимиров? Ведь сегодня утром они разговаривали, и ничего не было заметно, а вечером Зинаида Антоновна застала его с повязанной опухшей щекой, жалкого и страдающего. Конечно, в таком состоянии ему было не до разговоров. Но что-то уж больно быстро ему так разнесло щеку. И тут Зинаиде Антоновне пришлось признать еще одну свою ошибку. Ей надо было не письмо писать Мирону Васильевичу, а позвонить по телефону. Да, промах, и очень большой промах. Но его можно исправить. Не только можно — нужно. Завтра же первым делом позвонить Мирону Васильевичу и обо всем рассказать, — отдала себе мысленный приказ Зинаида Антоновна. «А почему завтра? — вдруг задумалась девушка. — Завтра может быть поздно. Нет, это надо сделать сегодня, сейчас же! У Мирона Васильевича есть дома телефон. Ничего, что уже ночь. Она ведь не по пустякам его тревожит».

Зинаида Антоновна торопливо начала одеваться. Торопливо и в то же время осторожно: ей не хотелось тревожить девочек.

Теперь, когда вопрос с Казимировым был, можно сказать, решен, Зинаида Антоновна снова мысленно обратилась к шоферу, стараясь найти логическое объяснение его поведению. Но как она ни старалась, ничего толкового в голову не приходило. Зачем ему понадобилось запугивать мальчика? И вообще, что он хотел найти в дневнике Степы Казимирова? Вчера она, конечно, не присматривалась к этому шоферу, но сегодня уже наблюдала за ним более внимательно — она знала о его загадочной просьбе. Зинаида Антоновна попыталась восстановить его портрет в своей памяти. И вдруг… вдруг пальцы у нее задрожали: ей показалось, что она видела когда-то этого человека, где-то встречалась с ним. Этот недобрый, пугающий взгляд… У кого же был такой взгляд? Зинаида Антоновна изо всех сил напрягает память и… из ее груди чуть не вырывается крик. Она вспомнила. Такой тяжелый, злобный взгляд был у начальника полиции Вышемирского. Когда она пряталась в кустах с саквояжиком доктора Долохова, а он — Антек Вышемирский — искал ее, у него был вот такой же взгляд. И этот взгляд Зинаиде Антоновне запомнился на всю жизнь. Неужели это он? Начальник полиции их района? Нельзя медлить ни минуты. Быстрее к телефону!

Зинаида Антоновна вышла из шалаша и остановилась. Влажный, ароматный лесной воздух ударил ей в лицо. Было тихо, только из одного шалаша доносилось негромкое мальчишеское посапывание. Это напомнило пионервожатой, что надо взять с собой хотя бы двоих из ребят. Вдруг придется куда-нибудь послать: в поселок, например, к начальнику строительства. Ее выбор пал на Толика и Василька.

Быстрей! Быстрей!

СХВАТКА

Когда почтальон принес на квартиру Дубатовки письмо от Зинаиды Антоновны, Мирона Васильевича не было дома. Он поехал в райцентр на совещание колхозных председателей. Вернулся поздно вечером и с ходу скомандовал жене:

— Ужинать! Давай скорее ужинать. Целый день во рту маковой росинки не было.

Пока жена, Агриппина Петровна, собирала на стол, Мирон Васильевич прошел в свой кабинет и увидел письмо. Он не спеша распечатал его, прочел, и тут же последовала новая команда:

— Отставить ужин!

Ничего не объясняя жене, Мирон Васильевич схватил плащ и выбежал из дому. Но жена уже знала: случилось что-то важное. В их приграничном районе это было не впервой.

Не прошло и полчаса, как Дубатовка был уже у начальника пограничной заставы майора Шевелева. Он ворвался без стука — Шевелев был у него в соединении начальником разведки, и до сих пор они оставались самыми близкими друзьями — и с места в карьер задал вопрос:

— Скажи, товарищ Шевелев, партизана Казимирова Степана Викентьевича ты хоронил?

— Так точно!

— Лично?

— Лично!

— Как же ты мог его похоронить, коли он жив?

— Жи-ив? — у майора от удивления округлились глаза. — Не может быть!

— А вот почитай-ка. — И Мирон Васильевич протянул Шевелеву письмо Зинаиды Антоновны.

Майор взял письмо, пробежал его глазами.

— Ничего не понимаю. Я же…

Мирон Васильевич не дал ему закончить:

— Я тоже ничего не понимаю, но думаю, что нам с вами надо съездить на строительство комбината. Иначе в этом деле не разобраться.

— Правильно! — не мешкая согласился Шевелев. — И немедленно, сейчас же, не теряя ни секунды. Вы готовы?

— Готов! — коротко, по-военному ответил Мирон Васильевич.

* * *
Словно раскаленный добела металлический диск, висит на небе луна. Ее бледный, безжизненный свет делает все вокруг каким-то таинственным, фантастическим. В этом свете издалека видны двое. Они стоят возле длинного дощатого забора вблизи проходной будки и тихо о чем-то советуются. Один высокий, прямой, крепкий с виду. Второй небольшого роста, в руках у него охотничье ружье — такими вооружают ночных сторожей.

Высокий говорит, как рубит:

— Копать пока буду я. Ты остаешься здесь. Гляди, чтобы кто-нибудь не набрел. Понадобишься — позову. А чего это ты так вырядился?

Тот, что поменьше ростом, смущенно оглядывает себя. Он в спортивном костюме, на голове — берет.

— Это мой драпальный костюм, — невесело шутит он. — На счастье надел. Он еще меня не подводил.

— Дура! — сплевывает высокий и исчезает в проходной…

И вот Антек Вышемирский длинным железным прутом точно так же, как это делали ребята на лесной делянке, ощупывает землю вокруг почернелого могучего пня. Кирпичи в этом месте полукругом выбраны из штабеля и валяются в стороне.

Вот прут наткнулся на что-то твердое. Антек начал копать. Острая лопата легко идет в землю. Растет горка песка возле дубового пня. Вот уже лопата звякнула о железо. Еще немного — и последние сомнения исчезают. Здесь сейф. Целехонек.

Антек выпрямился, облегченно вздохнул. Вонзив лопату в землю, осторожно выбрался из ямы и пошел звать Болтикова. Спустя несколько минут они вернулись вдвоем.

— Давай-ка попробуем! — скомандовал Антек, прыгая в яму.

Общими усилиями они попытались сдвинуть железный ящик с места. Не тут-то было: чтобы совсем освободить его, надо еще копать и копать. А время не ждет. Антек взял заранее припасенный лом, подвел его под сейф, а на другой конец навалился сам. Раз-два! Сейф приподнялся, а потом, снова опустившись, легко выскользнул из гнезда.

— Вот так-то! — сквозь зубы процедил Антек, словно давая понять Болтикову всю его ничтожность.

Смахнув с крышки сейфа песок, Антек достал из кармана пистолет и рукояткой стал отбивать в сторону язычок, прикрывавший замочную скважину. В сухом песке он не успел проржаветь и потому поддался сразу. Оставалось только подобрать ключ. Антек извлек из-за пазухи целую связку ключей. Попробовали один — не подходит, второй — тоже, третий, четвертый… Пятый подошел сразу, но повернуть его в скважине тоже стоило усилий. Наконец и это сделано, но… Новая беда: крышка сейфа словно приросла к стенкам.

— Болтиков, пособи!

«Д-р-р-р!» — заскрипела крышка, и перед глазами оторопевшего Болтикова вспыхнул золотой огонь. Антек первым делом схватил лежавший в углу сверток бумаг и дрожащей рукой сунул его за пазуху. Он знал, что надо спешить, но блеск золота на минуту ослепил и его. Только на минуту.

— Выбирай! — тихо приказал он.

Пока Болтиков лихорадочными движениями выгребал содержимое сейфа в мешок, Антек добыл из бокового отделения толстую кожаную папку и стал рыться в ней. Найдя то, что искал, он швырнул папку в мешок, вслед за драгоценностями, и протянул Болтикову несколько скрепленных вместе листков.

— На-ка, полюбуйся…

— Ого, «Личное дело Болтикова»… И фотокарточка. Ну, спасибо, дружище! Не приведи бог, нашли бы…

Болтиков торопливо скомкал листки и запихал их в карман.

— Ну, я пойду машину подгоню, — сказал Антек и крупными шагами направился к навесу.

«А все-таки не подвел тот, с черными усиками, — думал он по дороге. — Хорошо знает границу. Если б не он, разве удалось бы мне пройти и следов не оставить! А я-то боялся… Да и, конечно, риск был большой. Шутка ли, неделю просидеть в болоте. «В туман легче пробраться», — сказал проводник. Вот и сиди, дожидайся тумана. Нет, не с моим характером ходить на такие операции. А теперь вот думай, как отсюда выбраться. Да еще Болтиков… Как от него отделаться? А ладно, придумаем. А как быть с тем усатым? Третью часть ему подавай! И как это я проговорился? Хотя нет, хорошо, что проговорился, а то не видать бы мне этого золота, как своих ушей».

Антек изо всех сил старался успокоить себя, но теперь, когда золото и драгоценные бумаги были у него в руках, мысль о том, что придется с кем-то делиться, не давала ему покоя. «Неужели надо отдавать усатому целую треть? А-а, — махнул наконец рукой Антек, — сначала переберусь через границу, а там будет видно».

* * *
Вдоль забора, которым была обнесена территория стройки, торопливо шли Зинаида Антоновна, Толик и Василек. Он спешили в контору, чтобы позвонить Мирону Васильевичу. Зинаида Антоновна все время подгоняла ребят.

Недалеко от проходной Василек приотстал и заглянул в щель в заборе: сколько еще кирпича осталось в том штабеле? Обернувшись, Зинаида Антоновна увидела, что он изо всех сил машет им рукой. Она тоже прильнула к забору и замерла. Хорошо видный в лунном свете, возле свежевырытой ямы нервно расхаживал взад-вперед тот самый хромой сторож, что выдавал себя за Степана Казимирова. Теперь он почти не хромал, и за плечами у него был небольшой, но, должно быть, увесистый мешок.

Сомнений не оставалось. Этот высокий шофер с недобрым, тяжелым взглядом не кто иной, как Антек Вышемирский, бывший начальник полиции. Значит, пришли за награбленным добром и за бумагами доктора Долохова. А этот второй, конечно, его сообщник. Что же делать? Как задержать шпиона?

Зинаида Антоновна, приложив палец к губам, обернулась к ребятам. Оба они уже стояли подле нее, затаив дыхание, готовые выслушать любое поручение.

— Вот что, — горячим шепотом заговорила Зинаида Антоновна. — Ты, Толя, беги в поселок, к начальнику строительства, поднимай там тревогу. Я постараюсь его сама задержать. А ты, Василек, сторожи у проходной. Если что, пойдешь по следу… — Зинаида Антоновна задумалась на минуту, вспомнила, что где-то поблизости должен быть и тот, Антек, и добавила: — Они не должны уйти. Понятно?

— Понятно! — одним вздохом ответили ребята.

— Тогда действуйте!

В одно мгновение Толик и Василек скрылись в темноте.

Дальнейшие события развертывались так.

Зинаида Антоновна вернулась немного назад вдоль забора, чтобы хромой сторож не мог заметить ее, перелезла на территорию строительства и стала осторожно подкрадываться к яме. Она еще не знала, что будет делать, но план созрел в ту же минуту, когда она увидела прислоненное к кирпичам ружье.

Болтиков не заметил, как от забора к штабелю метнулась стремительная тень, он обернулся только на громкий окрик:

— Руки вверх!

Болтиков медленно поднял руки: он увидел прямо перед собой дуло ружья. Секундой позже, разглядев, что ружье держит в руках молодая девушка, почти подросток, он стал оглядываться по сторонам, лихорадочно обдумывая, что бы предпринять. Но Зинаида Антоновна предупредила его намерения:

— Не пытайтесь бежать! Имейте в виду: я стреляю без промаха. А теперь марш вперед!

Зинаида Антоновна отступила в сторону, и бандит послушно зашагал по направлению к проходной. Он казался странно спокойным, и это насторожило Зинаиду Антоновну. Пройдя десяток шагов, она скорее почуяла, чем услышала, что сзади кто-то крадется. Обернулась. В упор на нее глядели те самые недобрые, тяжелые глаза. Но на этот раз в них горела бешеная, звериная злоба. Антек, как тигр, приготовился к прыжку. На какую-то секунду Зинаида Антоновна растерялась. Этим воспользовался Болтиков. Одним махом подскочил он к девушке, вырвал у нее из рук ружье и тут же навел на нее, готовый спустить курок. Но Антек остановил его:

— Без шума, без шума…

— Можно и без шума. — Болтиков быстрым движением схватил ружье за ствол, взмахнул прикладом, но Зинаида Антоновна каким-то чудом успела увернуться от удара и бросилась бежать. Конечно, бандит в два счета нагнал бы ее, если бы не взревевший неподалеку мотор машины. Это на секунду отвлекло его, но не остановило…

Поединок сторожа с Зинаидой Антоновной увидел Василек. Он, не раздумывая, выскочил из проходной и, схватив на ходу большой камень, бросился на выручку к пионервожатой…

Пробегая по груде битого кирпича, Зинаида Антоновна оступилась и упала. Болтиков был уже в трех шагах от нее. «Ага, попалась», — злобно прошипел он и снова занес ружье для удара, но сильный толчок свалил его с ног. Это подоспевший Василек изо всех сил ткнул его головой в спину. Болтиков, взревев, поднялся на четвереньки, готовый стереть в порошок этого мальчишку, однако Василек успел нанести ему еще один удар — камнем. Болтиков снова упал и выронил ружье. Василек проворно схватил его и хотел отскочить в сторону, чтобы взять бандита на прицел, но тот успел вцепиться ему в ногу. Потеряв равновесие, Василек упал. Он еще видел, как сверкнул нож в руке у бандита, как закрыла лицо руками Зинаида Антоновна… В следующую минуту пальцы его разжались, бессильно выпустили ружье. Болтиков не мешкая подхватил ружье и метнулся к девушке.

— Теперь ты от меня не уйдешь!

И снова он не успел нанести удара: совсем близко, рядом, прозвучал короткий выстрел. Болтиков выронил ружье, схватился за бок руками и упал.

— Мы, кажется, чуть не опоздали?

Зинаида Антоновна из тысячи других узнала бы этот голос. Конечно, это Мирон Васильевич, батька

Мирон, ее партизанский командир. А вот подходит и майор Шевелев. Он, словно оправдываясь, говорит:

— Задержались, пока с тем бандитом справились. Чуть не улизнул на машине. А дружка-то бросил…

Только тут Зинаида Антоновна поняла, что все это не сон, что пришло спасение. Она вскочила на ноги и бросилась к Васильку.

— Вася!

А над Васильком уже склонился майор Шевелев. Он приложил ухо к груди мальчика, слушает.

— Жив! — наконец радостно сообщает майор. — Скорее в больницу!

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Незаметно пролетело лето. На деревьях появились первые желтые листочки, рано стало уходить на покой солнце, ночи сделались темнее и длиннее. В школе прозвенел первый звонок, который звал ребят в светлые, обновленные после ремонта классы.

Собрались вместе и герои нашей повести, теперь уже шестиклассники: Толик, Женька и Василек. Василек объявился в деревне совсем недавно, перед самым началом занятий. Он долго пролежал в больнице, а потом, выписавшись, еще целый месяц провел в санатории.

Василька было не узнать. Куда девалась его вечная суматошливость, горячность. Он как будто сразу, вдруг повзрослел. Да то же можно было сказать и про его товарищей.

В жизни бывает по-разному. Живет себе мальчишка, подросток. Постепенно — дома, в школе, встречаясь со взрослыми, — вбирает в себя то, что впоследствии станет его характером, и как-то все время остается самим собой. И только когда вырастет, заметит кто-нибудь: гляди-ка, человек вырос. А бывает и иначе: прошумит над озорной мальчишеской головой гроза, заставит призадуматься, встряхнет — и не узнать парня. Что-то подобное случилось и с нашими героями.

Первого сентября, направляясь в школу, ни Толик, ни Женька, ни Василек даже не догадывались, что это будет для них один из самых памятных дней. На переменах они все время были вместе, но говорили

о пустяках. Толик хвастался новым пером, которое чуть ли не само пишет, Женька рассказывал, что он раздобыл леску «сатурн» и может поделиться с товарищами, а Василек вдруг вспомнил, что, проведя целый месяц в Крыму, он так и не повидал дельфинов. Может быть, это делалось нарочно, потому что вся школа смотрела на них, как на героев, и им было неудобно.

Но перед последним уроком выяснилось, что как ни скромничай, а сегодня им все-таки придется походить в героях. В класс зашла Зинаида Антоновна и объявила, что после уроков состоится торжественный сбор дружины.

— В первый день?! — удивился кто-то.

— Значит, надо, — ответила Зинаида Антоновна и таинственно улыбнулась.

Когда дружина построилась на линейку, в зал вошли директор школы, Мирон Васильевич Дубатовка, майор Шевелев и еще один высокий мужчина с седыми волосами и молодым лицом. Это был секретарь райкома партии. Он и начал говорить первым.

— Ребята! Мы пришли сказать вам спасибо за ваши хорошие пионерские дела. Особенно мы благодарны тем, кто участвовал в поисках бумаг доктора Долохова. Рад сообщить, что мы послали записки доктора в Академию медицинских наук и на днях получили ответ. Президент Академии пишет, что труд доктора Долохова — целое открытие для науки. Уже создана специальная группа по разработке и уточнению его метода лечения туберкулеза. В поисках бумаг доктора Долохова вам пришлось столкнуться с опасными преступниками, и вы расстроили их бандитские планы, не дали матерым волкам ускользнуть за границу. Недавно они предстали перед судом и получили по заслугам. Им все припомнили — и новые грехи, и старые… В заключение я хочу сказать: мы гордимся вами, ребята!

Потом выступал майор Шевелев. Он от имени начальника погранрайона объявил Толику, Васильку и Женьке благодарность и зачитал приказ, который кончался так:

«…наградить золотыми именными часами».

— К борьбе за дело Ленина — всегда готовы! — в один голос произнесли трое друзей. Эти слова прозвучали как клятва.



Всеволд Кравченко Тайна одной башни

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Утро в лагере. Таинственная башня. Сбор отряда. Коля Чиж — бузотер

День в пионерском лагере начался по сигналу. Как только горнист Федька громко заиграл в свой горн, лагерь сразу ожил. Захватив полотенце, мыло, зубные щетки, пионеры один за другим выбегали во двор, на широкую, залитую солнцем площадку. Тут их уже ждала вожатая Зося, молодая веселая комсомолка, тоже с полотенцем на плече. Ока сразу утихомирила пионеров и сказала:

— Ну, пошли на берег умываться…

Вскоре берег реки был усыпан смуглыми от загара мальчиками и девочками. Смех и гомон не стихали ни на минуту.

Разговор, звонкий и радостный, пересыпался шутками. Кто рассказывал о своих необычных приключениях на реке, кто о птицах, а кто просто припоминал забавные сны.

Потом ребята шумно бросились в воду и стали умываться. Брызгались, плескались, обливали друг друга водой.

Синяя гладь реки зашумела, заволновалась, по ней во все стороны побежали круги.

Кое-кто из мальчишек хорошо плавал и вскоре уже оказался почти на середине реки. Девочки далеко плыть не решались. Все, кроме быстрой непоседливой Оли. Она не отставала от лучших пловцов, Миши и Костика.

— Хватит, хватит! Пора на зарядку! — закричала Зося.

После трехминутной спортивной зарядки пионеры побежали завтракать. Снова поднялась суматоха. Дружный хохот взрывался то за одним, то за другим столом.

— Гляньте, какую большую ложку взял Мартын, — ха-ха-ха!

— Ты мое место занял!

— Я частной собственности не признаю, не лезь! Вдруг поднялся Миша, смуглый от загара, коротко

подстриженный, лет четырнадцати — пятнадцати.

— Хлопцы, — весело сказал он, — а где же наш Чивик?

Все бросились искать Чивика. Чивик был общим любимцем в лагере. Звали его Рыгором, а дразнили Чивиком. «Чиви-чи-чи», — тоненько и быстро щебетал он.

Чивик в лагере был самым маленьким и поэтому старшие пионеры с первого же дня взяли над ним шефство.

В лагерь Чивик попал не случайно. Его прислали из районного фабричного пионеротряда как лучшего октябренка. Он участвовал в выпуске лагерной стенгазеты, рисовал карикатуры, писал стишки.

Чивика нашли за серьезной работой: он искал сандалии, которые терял каждые десять минут.

— Чивик, как спалось, сухо всталось? — хохотали кругом, а Чивик пищал в ответ:

— Сухо…

И таким он был смешным, этот Чивик, что Миша заходился от хохота, глядя на него.

После завтрака — кто куда. Свободные два часа. Заядлый рыбак Колька пошел с удочками на берег ловить красноперок, Костик учился играть на балалайке, другие ребята играли в парке в «красных» и «синих».

Миша разостлал под старой грушей рубаху, лег на спину и начал читать книгу. Иногда отрывался и смотрел на небо. Маленькие белые тучки медленно плыли на запад. Между ними была чистая синяя даль. Мысли Миши поплыли вместе с тучками. «Бегут вот они, кажется, такие маленькие, красивые, — думал он, — а как соберутся где-то вместе, набрякнут, почернеют, страшными станут. Гром загремит, как из пушки, ручьями польет дождь… А небо какое синее… Ни конца нигде ему нет, ни края…»

Потом мысли сами повели Мишу дальше, в межпланетные просторы: «А там — что? Холодно, наверно, холодно, бр-р!» Миша даже вздрогнул и приподнялся.

Сверху жарко палило солнце, в парке пели птицы. Зеленая травка под грушей ласково щекотала голые ноги. Миша повернулся и стал глядеть в глубину парка. И снова почему-то, как вчера, его внимание приковала к себе кирпичная постройка, красневшаяся в густой чащобе.

Еще в первый день, когда Миша приехал в лагерь, он облазил весь парк, и его тогда же заинтересовала эта кирпичная башня. От нее веяло какой-то таинственностью, и Мише даже показалось, что с этой башней наверняка связано что-то страшное, необыкновенное. Однажды не вытерпел — спросил старого, в морщинах, рыбака, кто и зачем построил эту башню. Тот ответил коротко:

— Помещик построил, еще в пятом году, как бунты начались. Тогда они черт знает что со страху делали. А во дворце, где вы живете, видал дубовые ставни? Их тогда же навесили. Думал спрятаться за ними пан, да не удалось.

Рыбак весело засмеялся и оттолкнул от берега свою душегубку.

Башня была круглой, но низкой, не выше окружающих ее деревьев. С одной стороны в стене виднелись двери, крепкие, дубовые. Железные полосы перекрещивали их, они были наглухо заклепаны вделанным в кирпичную стену железным прутом. А вокруг рос такой непролазный олешник, что Мише едва удалось сквозь него пробраться.

Башня очень заинтересовала паренька, и он не переставал о ней думать.

Подошла Оля, оторвала Мишу от размышлений.

— Что ты читаешь, серьезный человек? Миша от неожиданности вздрогнул.

— Ах, это ты? Испугала только. Да я и не читаю сейчас, а так лежу, думаю. А это «Амок» у меня, интересная книжка.

Миша и Оля вместе учились в семилетке и в этом году будут вместе ее заканчивать.

— Когда прочитаешь, дашь мне?

— Хорошо.

— Ну, гляди же. А теперь скорей идем на сбор отряда. Уже, наверно, начался.

И она весело побежала через густой парк назад ко дворцу. Миша набросил на голое тело рубашку и пошел следом.

У дворца, на траве, роем гудела детвора. Кто сидел, кто лежал вокруг вожатых, советовавшихся о чем-то в середине пестрого красногалстучного круга.

Вожатая Зося встретила Мишу вопросом:

— Куда это ты исчез? У нас сейчас сбор отряда начнется, а тебя нету.

— Зачитался, — виновато ответил Миша и в свою очередь спросил:

— А о чем сбор?

— Сейчас узнаешь. Тише, ребята! Общий сбор отряда считаю открытым. Надо избрать председателя и секретаря сбора.

Притихшие перед этим хлопцы и девочки снова зашумели, закричали, засыпали Зосю предложениями. Наконец избрали Костика и Мишу. Костик мало чем отличался от Миши. Так же острижен, такой же загорелый. И только длинные сильные руки, зычный голос и широкие плечи отличали его от худощавого Миши.

Миша подложил под тетрадь книжку, лег на живот и приготовился писать. Костик сразу же загремел:

— Тише, ребята! На повестке дня следующие вопросы: первый — об охране урожая, второй — о практической работе нашего лагеря и текущие дела.

Все притихли. Зося встала и начала говорить про то, как кулаки и подкулачники, часть которых пролезла в колхозы, всеми силами стараются нам вредить. Кулаки зверски убили пионера Павлика Морозова, который смело разоблачал ярых врагов колхозного строя.

— Каждый пионер должен собирать колоски, — говорила Зося, — следить за тем, чтобы не разворовывали снопы, чтоб хлеб не терялся при перевозке…

— Ну, а что нам надо делать в лагере? — спросила вожатая.

Чернявый невысокий пионер Коля, по прозвищу Чиж, сразу же выпалил:

— Купаться!

Кто-то тоненько засмеялся. Зося удивленно посмотрела на Чижа и пожала плечами.

Слово взял Миша. Словно не расслышав шутки Чижа, Миша предложил пойти поработать в подшефный колхоз «Колос Октября». Затем выступила Оля. Она критиковала стенгазету «Сигнал», работу драматического и струнного кружков.

Сам по себе зашел на сборе разговор и про Колю Чижа, про то, что его хулиганские выходки позорят весь лагерь. Вожатая не раз делала Коле замечания, но он не исправлялся. Однажды насыпал в молочный суп одному пионеру целую ложку соли. Чуть раньше вырвал из стенгазеты заметку о себе, плохо дежурил на кухне и в комнате.

И сейчас, когда почти все пионеры выступили против Чижа, тот только огрызался: «Да я не делал, да я не говорил, да чего вы пристали?..»

Но когда ребята единогласно постановили объявить ему строгий выговор, Чиж забил отбой.

— Не буду я больше подымать бузу, исправлюсь… — жалобно захныкал он.

Но ребята были неумолимы.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Встреча у костра. «Све-ечка… горит!» Заговор контрабандистов

Солнце опускалось за лес. Серые утки, прошумев над головами, летели на ночь в старицы, на заросшие осокой озера. Рыбаки поспешно отвязывали плоскодонки и отплывали далеко в темные речные просторы. Кое-где раздавалось однообразное: чок-чок… чок-чок-чок… Это опытный рыбак приманивает сома к хитро сделанному крючку, на который насажено мясо ракушки. Иногда звук будто захлебнется, и тогда рыбак тянет вверх большую рыбину. Блеснув серым брюхом, сом сильно бьет неуклюжим хвостом по черно-синей воде, но рыбак тут же сачком перекидывает его за борт своей лодки. А через некоторое время снова начинается однообразное: чок-чок… чок-чок-чок…

Лагерь походным маршем вышел из ворот парка и пыльным проселком направился в лес. Чтоб веселей было идти, Миша затянул песню:

А в раю переполох,
Словно у эсеров,
Испугался старый бог
Юных пионеров.
Сотни звонких голосов подхватили припев:

Эх, чай пила,
Самоварничала…
Всю посуду перебила,
Накухарничала…
Лес подхватил припев, и эхо понесло его куда-то вдаль.

Пройдя еще немного, Зося кликнула Мишу и Василя и что-то им сказала. Они тут же бросились к ближнему лесу. Пока добежали, запыхались. Миша еще на бегу объяснил Василю:

— Ты собирай хворост, а я поищу хорошее место. Как найду, свистну тебе.

— Ла-а-дно, — протяжно ответил Василь.

Миша нырнул в темноту леса, затрещал сухим валежником и вскоре пронзительно засвистел Василю. Тот притащился, как медведь, с целой охапкой хвороста.

Сухие сучья загорелись скоро и, потрескивая, ярко запылали, разогнав темноту. А за границами света, в небе, в лесу стало как будто еще темнее. И если бы не песня пионеров, что слышалась поблизости, наши хлопцы, наверно, струсили бы.

Шумной гурьбою подошли и расселись у костра пионеры. Часть мальчишек тут же пошла за «горючим». Когда наносили много хвороста, Зося стала рассказывать ребятам о подвигах красных бойцов в гражданскую войну.

Но вдруг в кустах что-то затрещало, а вслед за этим из темноты на поляну вынырнул бородатый дядька в подранном кожушке.

— Добрый вечер, — поздоровался он.

— Добрый вечер, — ответила за всех Зося.

— Леших не боитесь? — весело прохрипел дядька.

— Э-э, дяденька, леших совсем и нет. Это сказки про них сочиняют, — бойко ответила Оля.

Зося приветливо пригласила дядьку подсесть к огню. Он, кряхтя, сел, положил рядом с собой уздечку и, разглядывая пионеров, спросил:

— Так о чем же вы тут говорили?

— Обо всем, — улыбнулась Зося, — и о прошлой жизни, и о будущем. Вот и вы нам, молодым, расскажите что-нибудь о старом времени…

— Да ну его, — прервал дядька вожатую, — не хочется и вспоминать о старом. Тяжко это. Работаю я теперь в колхозе и нечего мне журиться, а как вспомню былое, так погано на душе станет…

Дядька задумался. Пионеры сидели тихо-тихо…

— Вот я войну вспомнил. Воевали мы в четырнадцатом году с немцами, а за что? За что я немца бил? Разве он мне что плохое сделал? И нам не хочется стрелять, и им не хочется, а кинуть — и они и мы боимся. Чего?.. Кого?..

Незнакомый дядька задумчиво потер заросший черной щетиной подбородок.

— Послали было меня однажды в дозор. Лес. Темень, как сейчас вот. Вдруг встречаю немца в кустах… нежданно-негаданно, нос к носу. Наверно, тоже в разведку был послан. Я хотел уже с плеча винтовку снимать, а он улыбается, руку мне протягивает. Я, конечно, винтовку об землю, пожал ему руку, а потом прилег с ним на траве плечом к плечу и думаю: «И это — мой враг? Неправда!» А он так хорошо рассказывает мне что-то по-своему, руками показывает, что дома оставил, мол, жену и двоих маленьких деток. И если убьют его, то, наверно, загинут и его дети…

Как пришла революция, оставил я окопы, но винтовки не бросил, а прямо и пошел в Красную гвардию… Снова воевать, но уже с настоящими врагами. А теперь вот вижу, за что воевал…

Незнакомец замолчал. И тихо-тихо было на поляне, только сучья жарко потрескивали да искры взлетали в небо. Потом дядька ушел, растаял в темноте. Ребята еще пели песни, играли, веселились у костра. Там же и решили завтра утром отправиться в колхоз «Колос Октября» на прополку.

Потом погасили костер и чуть было не пошли домой, забыв о Чивике, который крепко спал под сосенкой. Миша под смех всех ребят поручил Костику нести его на своей широкой спине.

— Вот когда твоя спина пригодилась, — хохотал

он.

Но Костик на шутку не обиделся, взвалил Чивика на спину и пошел вместе со всеми.

Домой шли молча. Кто-то попробовал затянуть «Бульбу», но, увидев, что никто не поддерживает, умолк. Костику надоело нести сонного Чивика, и он стал тормошить его, пока тот не проснулся. Чивик спросонья залепетал:

— Костик, Костик, зажги спичку: я сандалии потерял…

Но Костик стащил его с плеч и серьезно произнес:

— Приехали уже, пане Чивик, проша слазить. Эта сценка рассмешила даже самых сонных. Через некоторое время показалась черная стена

парка. В ту же минуту Колька Чиж юркнул в сторону и никем не замеченный побежал туда. Бежал и радостно улыбался: «Вот попугаю их, будут удирать… Со страху еще подумают, что бандиты в башне сидят».

Чиж смело пробирался между деревьев, осторожно перелезал через корчи и так представлял себе свой план: «Сперва залихватски свистну, потом крикну: «Режь! Бей его! Лови! Держи!» А потом… Потом догоню их, да еще и расскажу, как меня едва не зарезали бандиты…»

Кирпичная башня обросла вокруг колючими кустами, Коля едва не стукнулся лбом об ее стену. «Теперь зайду с той стороны, с которой они будут подходить», — подумал он и осторожно двинулся вдоль стены, спотыкаясь об осколки кирпичей, вывалившихся из стен. Шел и улыбался, хотя сердце билось чуть сильнее, чем всегда. Темные кусты казались Коле страшными чудищами, и он тревожно озирался вокруг.

И вдруг… Коля остолбенел от страха! Остекленевшими глазами он с ужасом глядел на маленькое, будто прорубленное топором оконце, уже трухлявое от старости. Сквозь оконце сочился свет — в подвале башни горела свечка! Мигая, она то вспыхивала, то как бы гасла, то загоняла жуткую темноту в глубь подвала и бегала фантастическими тенями по кирпичным стенам, то теплилась слабой искрой.

Какое-то мгновение Чиж не мог оторвать от свечи глаз, а затем бросился наутек. Кусты царапали ему лицо, ветки стегали по плечам, сучья деревьев цеплялись за рубашку… А он бежал, и ему казалось, что из-за каждого дерева к нему тянутся косматые руки.

Чаща редела, но Коля в темноте то и дело натыкался на деревья, со страхом отскакивал от них, принимая их за страшные призраки, и бежал дальше. И только подбегая к неторопливо шагавшим пионерам, Чиж смог собраться с мыслями.

«Кому сказать? Всем? Не поверят, засмеют. Зося? Снова кричать будет, что самовольно отлучился. Разве Мише сказать. Пусть смеется, а ему скажу…»

Так он и влетел в гущу пионеров, запыхавшийся, бледный, дрожащий. На него со всех сторон зашикали:

— Коля, перестань толкаться!

— Чего летишь, как ошалелый!

Но Чиж не обращал на эти возгласы никакого внимания, он искал в толпе Мишу. Наконец нашел и дернул за рукав.

— Миша!.. — дрожа и заикаясь, проговорил Чиж. — Миша, иди сюда…

— Ну, чего тебе? — откликнулся Миша.

— Иди-и… Миша, иди…

Миша с любопытством посмотрел на Колю и отошел в сторону.

— Свечка гор-рит… свечка…

— Что ты, Чиж, скрипишь, как несмазанные колеса, трясешься, заикаешься? Заболел, что ли? — засмеялся Миша. — «Свечка, све-ечка», — передразнил он Колю. — Какая свечка? Где?

— В подвале, что под башней, свечка горит. Черти, наверно.

— В подвале? Под башней? — сразу же заинтересовался Миша и крикнул: — Кости-ик! А, Костик!

Подбежав, Костик внимательно выслушал рассказ о том, что случилось с Колей.

— Я хотел вас испугать, пошел к башне… а там — свечка в подвале горит…

— Гм, интересно, интересно, — пробормотал удивленный Миша, — что бы это такое могло быть?

— Веди, — приказал Костик, — туда…

Коля очень волновался, однако в компании двух друзей почувствовал себя увереннее и повел их к башне. Миша храбрился, хотя от волнения у него дрожали руки.

Один Костик флегматично шел, ломая сучья, и все время говорил:

— Дайте мне любого черта, я его враз скручу. Недалеко от башни Коля остановился.

— Я дальше не пойду. Вот там, сбоку, оконце… Можете сами посмотреть. А я тут вас буду ждать.

— Э, трус, уже и испугался. Идем, Костик, — решительно проговорил Миша.

Хлопцы осторожно поползли вдоль стены. Неожиданно они наткнулись на окно. Оба онемели… Хотя Коля их и предупреждал, все же как-то не верилось, что он говорил правду, — в подвале на самом деле горела свеча. Но Миша и Костик не бросились убегать, как это сделал Коля, а решили узнать, откуда она там появилась, и припали к окну. В углу лежали какие-то тюки, накрытые рогожей, валялись ящики, бревна.

Вдруг Миша увидел на одном из ящиков какой-то небольшой блестящий предмет. Приподнялся на коленки и присмотрелся внимательно. Сообразил: маузер!

— Костя, глянь, маузер лежит, — беззвучно прошептал Миша.

Костик придвинулся поближе, посмотрел и уверенно подтвердил:

— На самом деле маузер. Значит, тут обосновались бандиты.

— Наверно, контрабандисты, — выдохнул Миша. — Тут же граница совсем близко… Это их склад мы тут открыли… Толь… ш-ша… ш… ш…

Из дверей подвала, которых до этого хлопцы не замечали, вынырнул молодой, стройный человек среднего роста. Хлопцы замерли, прижавшись к холодному камню.

Человек подошел к свече, достал часы, посмотрел на них и, довольно улыбнувшись, вслух произнес:

— Хорошо, хорошо. Через пятнадцать минут они будут тут. Хорошо, очень хорошо…

Потер нервно руки, взял с ящика маузер и спрятал его в карман.

Хлопцы уже перестали удивляться. «Да, это — контрабандисты», — думал Костик. И они решили сидеть хоть до утра, чтобы как можно точнее узнать обо всем. Не отрываясь, следили они за каждым движением человека в подвале.

Через некоторое время Костик отполз к Коле и посоветовал ему идти спать, потому что они, мол, будут ждать «пока не сгорит свечка».

— Только смотри — держи язык за зубами, — прошептал он. Коля с готовностью кивнул и исчез в кустах.

Костик приполз назад к окошку, лег на живот рядом с Мишей и затих.

Человек в подвале развернул какой-то план и начал его рассматривать. То проведет карандашом черту, то зачеркнет что-то. Потом встал, прошелся, снова поглядел на часы.

В это мгновение до ребят долетел тихий, приглушенный звон, будто звякнул колокольчик. Молодой человек быстро подхватился.

— Наконец-то пришли…

И правда, через несколько секунд в подвал боком вошли два человека с высоко поднятыми воротниками. Оба были мрачными, бородатыми, у одного в ухе висела большая серебряная серьга. Он поздоровался с молодым человеком, «офицером», как тут же прозвали его хлопцы, потому что на нем была новая зеленая гимнастерка, синие штаны и блестящие хромовые сапоги. Второй тоже сунул ему широкую обросшую волосами руку. «Офицер» тут же засуетился возле своих гостей. Потом он расстелил на ящике газетку, разложил на ней хлеб, сало, поставил бутылку вина, стаканы. Гости бросили в угол какие-то свертки, которые были спрятаны у них под одеждой, и начали раздеваться. Человек с серьгой в ухе что-то тихо говорил «офицеру», размахивая руками. Ребята прислушались.

— Сегодня ничего не., тра, пане, а… работа… нашим… маза… грек… — долетали до них обрывки отдельных слов. Потом мужчина с серьгой заговорил так тихо, что совсем нельзя было ничего разобрать. И вновь — погромче:

— …рнадцатого, пять… Грек… Черный… вал, ты, Митя, Цыган и Мина… семь… в час ночи… оружие.

Миша весь сжался, прижимаясь к земле и битому кирпичу, до боли напрягал слух, но слышны были только эти обрывки слов. Хлопцы смотрели прямо в рот «офицеру», который придвинулся ближе к «серьге», и не столько услышали, сколько догадались по красноречивым жестам «офицера» и движениям его губ:

— …в час ночи… вот здесь…

Потом, неожиданно для хлопцев, резким движением руки он потушил свечу, и подвал сразу погрузился во мрак. Глухо, тяжко прозвучали шаги, постепенно они затихли где-то в глубине подвала.

Хлопцы не верили своим глазам.

С минуту они еще смотрели в черную дыру подвала, надеясь увидеть что-нибудь таинственное, а потом Миша встал и шепнул:

— Ну, пошли. Кажется, конец истории.

— Не конец, Миша, а начало только. Идем, — ответил Костик.

И ребята осторожно двинулись ко дворцу.

Небо на востоке чуть-чуть посветлело, хотя было еще совсем темно. Хлопцы шли молча, оглушенные тем, что они увидели: в населенном, людном месте, возле приграничного местечка контрабандисты свили себе гнездо, соорудили целый склад! В подвал башни, наверно, можно попасть не через те мощные, намертво заклепанные дубовые двери, а каким-то иным, неведомым путем…

У реки которая черно-синей лентой бежала между лоз, ребята остановились. Вдруг Костик услыхал тихий всплеск. Он прислушался повнимательней и взволнованно затормошил Мишу.

— Слышишь, слышишь?.. По реке едет кто-то, гребет…

Миша испуганно прислушался, но тихий плеск все отдалялся и отдалялся и наконец совсем замер. Усталые хлопцы пошли спать.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Работа в колхозе. Миша догадался. В милиции

Назавтра, как обычно, все встали по сигналу горна. Дежурные по кухне уже приготовили завтрак. Зося подгоняла ребят — надо было пораньше прийти в колхоз. Через полчаса начали строиться. Миша нехотя шел к правому флангу, какая-то смутная тревога не покидала его. Костик тоже недовольно глядел на всю суматоху. Она мешала ему думать о том, что они с Мишей увидели вчера ночью. Он даже позавидовал в душе Коле Чижу, который удрал и спрятался, чтоб вообще не идти на работу в колхоз.

Миша и Костик не знали, что делать. Удрать, как Коля, было неудобно перед Зосей и товарищами, не разобраться до конца во всей этой истории тоже было бы обидно… И ребята решили идти вместе со всеми, но кончить порученную им работу как можно скорее, чтоб засветло вернуться к башне. И Миша с Костиком уныло поплелись за ребятами. Зося сразу приметила это и пошутила:

— Что это вы, хлопцы, сегодня как гуси немытые? Миша прикусил губу.

— А как мы будем работать? Сдельно? Или все вместе?

Зося засмеялась.

— А-а, вот оно что… Вы, наверно, работы испугались. Сдельно, конечно, сдельно. Каждому норму дадим. Отлынивать не придется.

Зосю удивило, как это такие трудолюбивые пионеры, как Миша и Костик, вдруг испугались работы. Откуда ей было знать, что задумали ребята!

По обе стороны дороги расстилались зеленые поля, они чередовались с черными пятнами свежевспаханной земли. Издалека показались новые строения колхоза «Колос Октября», школа, крытая пестрой черепицей, большущий колхозный клуб.

Встретил пионеров подвижный, с озабоченным лицом заведующий хозяйством.

— Вот хорошо, хорошо, что пришли. Прохорыч! — закричал он кому-то, сложив рупором ладони. — Заведи гостей наших на огороды, пускай поработают, коль есть охота помочь.

Прохорыч подошел, пыхтя трубкой, взял лопату и весело крикнул:

— Ну, пошли, молодцы! Потрудимся ударно или как?..

— Ударно, дядька Прохорыч, ударно! — раздалось со всех сторон.

До огородов идти было недалеко, и Зося сейчас же, как пришли, сказала:

— Ребята! Работать будем все поровну, а меньшим и слабым дадим работу полегче. Каждый пионер должен прополоть одну грядку. Согласны?

— Согласны. Прополем! — закричали пионеры.

Прохорыч недоверчиво посмеивался и качал головой, глядя на шальных ребят. «Надолго ли хватит у вас запала?» — думал он про себя.

Женщин, половших грядки, Прохорыч послал на другой участок, где также нужны были рабочие руки.

Костик с Мишей заняли две соседние грядки и тут же приступили к работе. Сперва дело не ладилось. Под ногти набивалась земля, руки натыкались на разные колючки, сорняки с трудом поддавались. Миша горячился и уже готов был бросить свою грядку, но рассудительный Костик успокоил его, и работа вскоре наладилась. Пололи молча и быстро, а сами все время думали, что же им делать дальше.

Достаточно ли того, что увидели и услышали ребята в подвале с потайным ходом, чтобы обвинить трех вооруженных людей в бандитизме? Что означают последние слова «офицера», который бесспорно говорил о чем-то очень важном. Что скрывается за числами, которые называл «офицер»? Миша запомнил последние его слова:

— Хорошо… рнадцатого, пять. Грек… Черный… вал, ты, Митя, Цыган и Мина… семь… в час ночи… оружие… вот тут…

Но когда это «в час ночи», — сегодня, завтра или через неделю —неизвестно.

Миша начал прикидывать, какое число имеет окончание «рнадцать».

Один-надцать, две-надцать, три-надцать, четы… рнадцать… Четырнадцать, пять… Четырнадцатого!» — обрадовался Миша.

— Костя, какое сегодня число?

Миша неожиданно натолкнулся на эту мысль: «А что, если это число и месяц. Сейчас у нас май, пятый месяц, а число?»

— Четырнадцатое, — спокойно ответил Костик. Миша от волнения подпрыгнул на грядке. Лицо

его сразу загорелось, а серые глаза удивленно округлились и заблестели.

— Костя, ты не ошибаешься? Подумай хорошо. Да четырнадцатое же, точно! А чего это ты так

расходился?

— Сейчас же все бросаем и идем! — горячился Миша.

— Да объясни толком, что ты выдумал! Вот дополем грядки и пойдем.

— Нет, нет, слушай! Время и место встречи контрабандистов мы знаем. Не знаем только, на какой день они назначили эту встречу. Правда? Ну, а числа, числа, которые «офицер» называл вначале? Не означают ли они день и месяц? «…рнадцатого, пять». Окончание — «…рнадцатого» — это же число — «четырнадцатого», потому что ни в какой цифре больше нет такого окончания. А сегодня как раз и есть четырнадцатое. Месяц же май — пятый. Подумай, Костик!

Чем больше рассуждал Миша, тем больше Костик удивлялся, наконец он хлопнул себя по лбу рукой и воскликнул:

— Ах, дурная ты моя голова!

Но через минуту, подумав, заперечил:

— Погоди, Миша! Зачем ему было говорить этак замысловато, когда он мог бы просто сказать: «Завтра». Это раз, а во-вторых, если они боялись, что их подслушают или увидят, они не жгли б свечки, не говорили бы там о времени и месте сбора, забили бы наглухо это оконце.

Миша стоял на своем.

— Понятно, все они были уверены, что их никто не видит и не подслушивает, но… Но тут, понимаешь, есть еще и сила привычки. «Офицер» просто по привычке зашифровал месяц и число встречи, не мог он так сказать: «Завтра…» Мы же не разобрали всего разговора, может эти слова вытекали из предыдущих… Молчать нам все равно нельзя. Надо посоветоваться с Зосей. Давай попросим, чтобы она отпустила нас в милицию.

— Согласен. Пошли к Зосе, — ответил Костик, Друг за дружкой вдоль борозд они пошли к

Зосе, — ее красная косынка мелькала невдалеке, там, где работали девчонки.

— Почему это вы свои грядки полоть не закончили, хлопцы, а? — строго спросила у них вожатая. — Я от вас этого никак не ждала…

Но Миша не обратил внимания на обидные Зосины слова, а хмуро ответил:

— Идем с нами на минутку, поговорить надо. Важное дело…

Хлопцы отвели Зосю в сторону, и Миша горячо зашептал:

— У нас с Костиком целая история приключилась. Мы, может, раскрыли гнездо контрабандистов…

Если бы Зосе на голову свалился из межпланетных просторов Марс, она, наверное, удивилась бы не так, как теперь. Но уже через мгновение она засыпала хлопцев вопросами, на которые те отвечали быстро и уверенно. Узнав обо всем и убедившись, что ребята не «сочиняют», Зося сама тут же послала их в милицию.

Хлопцы бегом бросились в местечко.

У дверей дома районной милиции Миша и Костик на минутку остановились, отдышались от быстрого бега и с легким волнением открыли дверь. У порога их встретил дежурный милиционер.

— Что скажете, хлопцы? Что вам нужно? Миша в замешательстве ответил:

— Нам нужно увидеть начальника милиции.

— Куприенко? — милиционер почему-то улыбнулся. — Он как раз сейчас свободен. Пройдите вон в ту дверь…

Начальник милиции Куприенко сидел за длинным, заваленным разными бумагами и книгами столом. Он приветливо поздоровался с хлопцами и пригласил их сесть.

— Ну, что у вас за дела, пионеры?

Миша решил описать все по порядку, чтобы не сбиться и не забыть чего-нибудь. Начал с того, как они всем лагерем пошли в лес. Во время его рассказа Костик поддакивал, кивал головой, то и дело встревал с подсказками, когда тот пропускал мелкие детали. Куприенко почему-то глядел не на ребят, а на чернильницу, постукивал пальцами по столу. Время от времени он подгонял Мишу.

— Так, так… А дальше?

Миша уже подошел к описанию неизвестных людей в подвале башни. Когда он начал пересказывать их разговор, Куприенко сразу перестал барабанить пальцами по столу и громко сказал:

— Минутку, хлопцы, погодите!

Он встал и быстро подошел к телефону. Миша и Костик с любопытством следили за ним.

— 32–87. Алло. Погранотряд? Позовите Акимова. А?.. Так, хорошо… только скорей…

Наступила небольшая пауза, затем начальник милиции снова закричал в трубку:

— Акимов?.. Добрый день! Говорит Куприенко. Слушай, Акимов, сейчас же приезжай ко мне… Важное дело…

Он повесил трубку и повернулся к ребятам.

— Вы посидите немного здесь, а я отлучусь, отдам некоторые распоряжения. Бондаренко! — позвал он кого-то в коридоре, — побудь минутку с хлопцами.

Хлопцы, удивленные, сидели в компании дежурного милиционера. В головах у них была сумятица, неразбериха, они никак не могли сосредоточиться на чем-нибудь одном. Вчерашний костер, бессонная ночь, контрабандисты, работа в колхозе — слишком много событий почти одновременно обрушилось на мальчишек.

Через пару минут на улице затрещал и затих у крыльца милиции мотоцикл. Затем в кабинет вошел Куприенко, а следом за ним — высокий человек в кожаной тужурке. На поясе у него в желтой кобуре висел наган. О том, что рассказывали хлопцы начальнику милиции, он, видно, был уже осведомлен, потому что сел в кресло рядом с Куприенко и сказал:

— Ну, так что же было дальше? Куприенко тоже добавил:

— Да, да, хлопцы, кончайте. Дежурный милиционер вышел из кабинета.

— …Потом контрабандисты о чем-то уславливались, — проговорил Миша, — и тот, который с серьгой, рассказывал что-то «офицеру». Мы слышали только обрывки разговора. Какая-то тарабарщина: «…Сегодня ничего не… тра… пане, а… работа… нашим…..лаза…грек…» Дальше они договаривались очень тихо, и мы слышали только часть последнего приказа «офицера». Вот он. — И Миша подал Куприенко бумажку, на которой он, чтобы не забыть, предусмотрительно записал все слова. Куприенко быстро пробежал глазами записку, положил возле Акимова, и они вдвоем, наклонившись, начали ее изучать. Нахмурившись, они вертели бумажку и так и этак, о чем-то догадывались, заполняли пробелы и многоточия, вполголоса советовались. И вскоре пришли к тому же выводу, что и Миша: это «что-то» произойдет сегодня, четырнадцатого, ночью. Бандиты должны для чего-то собраться в час ночи в подвале.

Теперь оставалось главное: наметить план ликвидации шайки. Акимов встал со стула и начал говорить:

— Сведения о них в штабе погранотряда есть уже давно, даже несколько более точные, но место, где они переходят границу, и связи на нашей стороне до сегодняшнего дня нам были неизвестны. Дело усложняется тем, что мы совсем незнакомы с башней, не знаем хода в подвал. А без этого справиться с ними будет очень трудно.

— Погоди, — прервал его Куприенко, — погоди. Мне кажется… да нет — наверняка… я даже слыхал от кого-то, что в башню можно попасть через подземный ход. Но где он начинается? Думаю, что подземный ход связывает башню со дворцом.

— Не может быть! — сказал Акимов. — Дворец же довольно далеко… Хотя нам ничего не стоит это проверить. В архиве есть план дворца, парка и башни, можно посмотреть. Хорошо, что вспомнил… Этот план конфисковали когда-то у помещика.

Начальник погранотряда резко крутнул ручку телефона.

— 32–87… Алло… Попрошу товарища Трисняка… Трисняк? Говорит Акимов. Важное поручение. Поищи и пришли план дворца, парка и башни. Что? Найди, слышишь! Через пятнадцать минут все бумаги должны быть доставлены в кабинет начальника раймилиции. Понял… Что? Перешли конным.

Стали ждать. Хлопцы следили за всем, восхищенные решительностью этих людей, и ждали результатов. Акимов начал расспрашивать, как они узнали обо всем, похвалил ребят, что обратились туда, куда надо…

— И не снилось мне про это… По совести говоря, я удивлен не меньше, чем удивятся сегодня контрабандисты, когда их связанными поведут к нам в гости, — шутил Куприенко.

— Да, думаю, что осиному этому гнезду сегодня придет конец. И все благодаря вам, пионерия, — улыбнулся Акимов.

Говорили недолго. Вскоре у крыльца послышался топот. С коня ловко спрыгнул кавалерист и расслабленной от езды походкой вошел в кабинет.

— Як вам, товарищ Акимов. Вам пакет срочный. Распишитесь. Все в порядке… Можно ехать?

— Поезжайте.

— Есть! — Кавалерист звякнул шпорами, козырнул и вышел.

Акимов сразу же вскрыл пакет. Волнуясь, достал планы, разложил их на столе и вместе с Куприенко склонился над ними. Вот речка, вот дворец, комнаты четырехугольниками, нижний этаж, две кухни и… подземный ход в башню… Так. Есть!

Здоровенный кулак Акимова с грохотом впечатался в стол. Куприенко нервно вскочил со стула.

— Видишь, оправдалось мое предчувствие.

Они снова склонились над планом. Куда ведет ход? Ведь контрабандисты проникали в подвал башни не через дворец. Наверно, где-нибудь в парке есть запасной выход. Это место должно быть хорошо замаскировано. Как его найти?

— Я думаю, что днем контрабандистов в башне нет, — осторожно сказал Миша, — и мы можем идти из дворца подземным ходом до тех пор, пока не нападем на запасный лаз. Так мы и узнаем, как контрабандисты попадают в подвал башни.

— Отличная идея, — радостно воскликнул Акимов.

Куприенко тоже согласился с этим и только сказал:

— Теперь, хлопцы, учтите — держать языки до поры до времени на привязи. Это — главное. Ну, а пока идите и отдыхайте. Когда вы нам понадобитесь, мы вас вызовем. Все…

— Но мы тоже хотим вместе с вами ловить контрабандистов, — загорячился Миша.

— Ладно, ладно, — согласился Куприенко, чтобы не обидеть хлопцев.

Миша и Костик распрощались и вышли из милиции.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Подземелье. В западне. Проход найден. Схватка Акимова с контрабандистами

Когда Миша с Костиком пришли во дворец, пионеры еще не вернулись с поля. Хлопцы зашли в свою комнату и решили отдохнуть. И тут увидели Колю. Тот, задрав ноги, лежал на кровати. Костик грозно сдвинул брови, сжал кулаки и спросил:

— Трепался? Признавайся, а то…

— Нет, нет, никому я ничего не говорил…

— Честно, не говорил?

— Честное слово, — торопливо ответил Коля. Костик засмеялся, разжал кулаки и добродушно

сказал:

— Ну и молодец.

— Хоть и симулянт ты, и трепло, но молодец, — поддержал его Миша. — Чего ты не пошел на работу?

— Голова болела… живот… — оправдывался Коля.

— Голова болела… — передразнил его Миша. — Пакость какую-нибудь придумать — тут у тебя голова не болит! Вчера вот хотел напугать нас… Подумаешь, храбрец! Счастье твое, что ты немного помог нам, а то снова на совете отряда склоняли бы.

— Бросьте, хлопцы, ссориться, лучше давайте в домино сыграем, — примирительно сказал Костик.

— Давайте сыграем, — с готовностью откликнулся Коля, довольный, что избежит нахлобучки.

И ребята втроем защелкали косточками домино.

Позабыв обо всем на свете, хлопцы заядло сражались в домино, пока в парке не зазвенела веселая песня пионеров: лагерь строем возвращался из колхоза. Коля бросил игру и побежал встречать ребят, но Костик преградил ему путь и решительно сказал:

— Помни: скажешь кому хоть слово о том, что ты вчера видел, — худо будет.

Коля отрицательно закивал головой и прошмыгнул на улицу.

Пионеры с шумом побежали на речку умываться, а затем разошлись по комнатам, с нетерпением ожидая обеда: после дороги и работы сильно захотелось есть.

Через несколько минут в комнату, где были Миша и Костик, ввалилась гурьба мальчишек и девчонок во главе с Олей.

— Милиция чего-то приехала, — растерянно сказала Оля. — Послали за вами…

— Уже приехали?! Где они? — подхватились Миша с Костиком.

— У крыльца, ждут вас, — ответила Оля и с любопытством спросила: — А что случилось?

Но Миша и Костик не ответили ей. Они со всех ног бросились к крыльцу.

Во дворе, привязанные к дереву, кони тянулись губами к сочной зеленой траве. Навстречу хлопцам шагнул Куприенко.

— А, вот и вы… Пойдемте вместе с нами, обследуем этот подземный ход.

Вчетвером они спустились в нижний этаж дворца. Походив по подвалу, Акимов и Куприенко быстро нашли обозначенную на плане обитую железом дубовую дверь.

Под напором Акимова и Куприенко дверь со скрипом отворилась на вершок… потом еще на вершок и наконец раздвинулась так, что можно было пройти человеку. Акимов сразу распределил обязанности.

— Ваша задача, хлопцы, нести фонарики; Куприенко будет считать шаги, а я осмотрю потолок, пол и стены. Ну, двинулись…

И он первый решительно переступил гнилой, трухлявый порог. Из подземелья на них сразу дохнуло сыростью и каким-то противным липким запахом.

Стены, пол и потолок подземелья были обиты сгнившими уже досками, сквозь невидимые щели капала грязная вода. Тишина нарушалась только тяжелым, прерывистым дыханием и твердыми шагами четверых людей. Костик освещал фонарем дорогу, он шел впереди вместе с Акимовым. За ними двигался Миша, он тоже сжимал в запотевшей ладошке фонарик. Замыкал колонну Куприенко, который шепотом считал шаги. От гнилых наклонных стен веяло жутью. Акимов внимательно осматривался по сторонам, на всякий случай он достал иссиня-черный браунинг.

Шли молча и быстро. Подземелье поворачивало то вправо, то влево и наконец все чуть не лбами уперлись в стену: поперек подземного хода были навалены доски, балки и земля. Идти дальше было некуда. Ни на потолке, ни на стенах не было никаких примет, что здесь есть выход наружу.

— Вот тебе и на-а! — разочарованно протянул Акимов.

— Сколько ты шагов насчитал? — повернулся он к Куприенко.

— Триста восемьдесят пять, — ответил тот. — Но почему тут завал? На плане в этом месте ничего не обозначено. Наверно, их эта работа.

— Безусловно, это сделано нарочно. Вот, видите! — И Акимов показал на поваленные балки, на которых были следы топора и пилы. — Теперь мы вернемся назад, отсчитаем в парке от дворца триста восемьдесят пять шагов и будем искать замаскированный лаз.

— Тогда пошли, чего ж время зря терять! — воскликнул Куприенко и первым уверенно зашагал к выходу. Все двинулись за ним. Скользкие, заплесневелые стены быстро поплыли назад. Хлопцам хотелось как можно скорее выбраться наверх, в парк, где светило солнце, пели птицы и синела между лоз река…

Куприенко чуть обогнал всех и первым подошел к двери, черневшей в глубине прохода, но… дверь была заперта…

— Что это? — взволнованно крикнул Куприенко. — Дверь закрыта!

— Закрыта? — с тревогой переспросил Акимов. — Может, кто-нибудь пошутил? Что бы это могло значить?

Акимов оглянулся, подтянул пояс на кожанке.

— Где топор, я попробую открыть их.

— Топор?.. Топора… нет. Я уже сам его ищу. Я же не брал его с собою, а бросил тут… Хорошо помню, что бросил по эту сторону двери. Нет топора… Странно! Кто его мог забрать?

Ребята перепугались. Мечты о солнце, парке, реке, друзьях улетели куда-то далеко-далеко. Они заперты в подземелье, в сыром, с гнилыми, заплесневелыми стенами подземелье!

Миша и Костик держали фонари и с тревогой поглядывали на Акимова и Куприенко.

— Странно, очень странно, — глухо проговорил Акимов, несколько раз изо всей силы нажав на дверь и убедившись, что она не поддается.

— Дверь дубовая, обита железом, а наверх выбраться необходимо как можно скорее, иначе может рухнуть все дело. Бежим назад, может там пробьемся, — решил Куприенко.

— Да, надо отсюда выбираться, — и Акимов сжал кулаки.

Вчетвером они поспешно возвращались назад по знакомому проходу.

Когда прибежали, Акимов приказал:

— Хлопцы, ставьте фонари на пол и помогайте нам. Справимся быстро.

И хотя в его словах ощущалась уверенность, все же видно было, что голыми руками разобрать завал почти невозможно. Куприенко первым обвалил гнилую балку. Она грохнулась на землю, и подземелье застонало в ответ глухим эхом.

Работа закипела. Балки хотя и подгнили, но держались прочно, Акимов и Куприенко с трудом ломали их и оттаскивали в сторону. С землей же и досками справлялись хлопцы. Пыль стояла страшная, сквозь нее ничего не было видно. К тому же Акимов случайно разбил один фонарь, и работать дальше пришлось почти в темноте.

Наконец Акимов смахнул грязной рукой пот, струей катившийся у него по лицу, и зло проговорил:

— Эх, гады… закопали здорово.

И снова четверо усталых людей упорно взялись за работу. Они растаскивали бревна, вгрызались в землю, обливаясь потом, пробивали себе дорогу.

Вскоре Акимов ощупал завал и предложил:

— Давай сюда балкой стукнем, может пробьем дырку…

Куприенко взялся за один конец толстой дубовой балки, Акимов за другой, и они начали бить в то место, которое им казалось самым слабым. После трех ударов земля обвалилась и балка скользнула в дыру — открылась дорога вперед.

Куприенко радостно улыбнулся.

— Ну, наконец выбились. Но на всякий случай нужно приготовить оружие…

— Обязательно, — ответил Акимов и первым полез в черный провал. За ним двинулся Костик с фонарем, потом Миша и последним Куприенко.

Вылезли, отряхнули с одежды прилипшую землю, огляделись и увидели, что снова находятся в таком же подземелье, какое осталось позади. Настороженно пошли вперед. Не прошли и двадцати шагов, как впереди смутно забрезжил свет. Это и был замаскированный лаз в подземный ход.

— Видишь, мы угадали. Вот он, — радостно проговорил Акимов, поближе подходя к проходу. — Тушите фонарь.

Фонарь, мигнув, потух, и все теперь ясно увидели шагах в шести-семи квадрат света, который снопом падал сверху.

Вдруг Акимов замер. Светлое пятно будто затемнилось. Потом, потихоньку опускаясь, в нем показались чьи-то ноги. Они уверенно ощупывали еле заметные выступы в стене и опускались все ниже и ниже…

Бесшумно и быстро Акимов прыгнул вперед и, сжав браунинг, припал плечом к стене.

Человек лез спокойно, уверенно, даже не глядя себе под ноги. Едва он коснулся пола, как увидел прямо перед собой браунинги — Акимова и Куприенко.

— Руки вверх, ни с места и ш-ша! — шепотом проговорил Акимов.

Незнакомец вздрогнул, испуганно глянул на браунинги и медленно поднял руку. И вдруг в сумрачном свете блеснул нож. Глухо вскрикнув, бандит бросился на Акимова, который стоял к нему ближе.

Акимов, не ждавший такого нападения, не успел выстрелить. Уклонившись от удара, он смело, как железными клещами, схватил бандита за руку, не давая ему еще раз взмахнуть ножом.

Потеряв равновесие, они оба упали на пол. Сразу видно было, что Акимов сильней бандита, но у того оставался нож… Ни начальник милиции, ни ребята помочь Акимову не могли: нельзя было разобрать, где враг, где свой. Куприенко судорожно сжимал в руках браунинг. Хлопцы, волнуясь, также следили за схваткой, готовые броситься на врага.

Бандит уже лежал под Акимовым, но внезапно резким поворотом туловища он как-то высвободил правую руку, в которой снова блеснул нож, и полоснул им Акимова… Хлопцы затаили дыхание…

Спасла Акимова его кожаная куртка: нож скользнул по ней, а второго удара контрабандист нанести не успел — Куприенко обломком доски изо всей силы стукнул его по руке…

— Ну, ладно, сдаюсь, — протяжно застонал контрабандист. — Руку, наверное, сломали… — злобно выругался. — И кто это выдал нас?

— Если сдаешься, так зачем же ты, гад, тужурку испортил? — ответил Акимов, оглядывая длинный разрез на хромовой тужурке, из которого вылезали клочья слежавшейся ваты. — Думал, убежишь? Еще

— упирается…

Куприенко забрал у бандита нож и предложил ему вылезать.

— Погоди, — сказал Акимов и обратился к незнакомцу. — Ты завалил дверь за нами?

— Я… — признался тот.

— Ну, тогда пошли.

Куприенко вылез из подвала по крутым сходням, обвел взглядом зеленые молодые деревца.

— Глянь, какая чащоба, даже днем не найдешь входа, если не знаешь, где искать, — сказал он.

Акимов, все еще возбужденный схваткой, огляделся вокруг.

— Дворец, кажется, там, — махнул он рукой на сквер.

Акимов и Куприенко отметили на плане место входа в подземелье и пошли ко дворцу. Между ними, заложив руки за спину, уныло плелся контрабандист. Сзади двигались ребята.

У дворца их ждал милиционер. Ему сразу же поручили отвезти в милицию связанного контрабандиста. Акимов же с Куприенко торопливо сели на коней и, посоветовав хлопцам отдыхать до вечера, галопом поскакали в местечко.

Увидев хлопцев, Зося засыпала их вопросами, но они, усталые, грязные и голодные, почти не могли говорить.

— Есть и спать, — еле протянул Костик, а Миша коротко добавил:

— Началось. Одного поймали…

ГЛАВА ПЯТАЯ

Как арестовали контрабандистов. Схватка с часовым. Зося встревожилась

Тихий летний вечер опустился на парк. Потемневшая река укутывалась в седой густой туман, будто нарочно хотела спрятаться от густых лоз.

Тихо. Кажется, все заснуло: заснула река, заснула лоза на берегу, заснули птицы, заснул парк и всегда шумный и неугомонный дворец. Но это только кажется. Если приглядеться, то увидишь, что ночь живет своей интересной жизнью.

Вот где-то в глубине парка лупоглазая сова, неслышно перелетая с места на место, диким хохотом нарушает ночную тишину. Вот белопузый сом, разгулявшись, хлопает по воде длинным хвостом. Вот в темноте перешептываются о чем-то между собой старые лохматые ели. А там летучая мышь черным комочком заныряла между деревьев, ловя разных букашек. А вот игластый ежик, чмыхая, прошуршал в кустах, треснул тихонько веткой… ш-ш-ш…

— Товарищ Куприенко, который теперь час?

— Одиннадцать.

— Ждите, пока они все не зайдут в подвал. Как дам условный сигнал, тогда тихо, по одному — туда же…

— Знаем. Есть…

— У реки поставьте пионеров…

— Есть. Все?

— Все.

* * *
Где-то в вышине, мигая, рассыпались над парком вечерние звезды. А на реке снова слышен тихий плеск. Снова, наверно, тот же длиннохвостый разыгрался, никак успокоиться не может. Но сом ли это? Если сом, чего же журчит как-то странно вода, будто переливается, и — плеск, плеск… Вот вдруг на берегу зашепталась лоза: ш-ш-ша-а… Т-с-с… И смолкла. Притаилась. Тихий плеск и журчание слышатся все ближе и ближе. Нет, не сом это… Если б сом, чего бы он так осторожно плескался… Разве только утки жировать у берега надумали?..

* * *
— Грек и Цыган — на разведку: все ли спокойно? Как только вернетесь — понесем вещи. Ровно к двенадцати надо быть там. Нас будет ждать Бадаев…

— Который теперь час?

— Половина двенадцатого. У шлюпок часовым остался Митя. Понятно?

— Да.

— Пошли…

* * *
И вот сбоку откуда-то вырвалась тень, быстрая, подвижная. Режет она туман темно-серый, ногами по листьям шуршит. Вдруг тень замерла, послышался чей-то свист…

* * *
— Товарищ Куприенко! Приехали. Идет разведка. Двое…

— Их трогать не надо… Еще что?

— Груза много привезли. Будут его переносить сюда. В двенадцать, сказали, обязательно соберутся. Думают, что их в подвале ждет Бадаев…

— Еще?

— Все.

— Иди, Миша, и продолжай вместе с Костей наблюдать. Докладывайте мне подробно обо всем…

— Ладно, я пошел…

* * *
Тихо, бесшумно растаяла тень, расплылась в туманах, а вместе нее две новых тени приплыли. То остановятся они, то снова движутся, будто ищут что-то или следят за чем-то. Но в парке спокойно. Только сосны одни лохматые, как и раньше, перешептываются между собой да сова-полуночница изредка захохочет.

Тени проплыли и исчезли… Тихонько шепталась лоза…

* * *
— Все спокойно, можно идти…

— Хорошо смотрели?

— Хорошо.

— Ну так грузите на спины тюки да пошли друг за другом. Митя у шлюпок за часового. В половине первого мы уже будем тут. Вернемся. Груз забрать сразу…

* * *
Снова какие-то горбатые тени призраками движутся по парку, мнут темно-зеленую траву, выплывают из тумана. Но — так беззвучно, как перелетает та мягкокрылая сова. И чего это они расходились? Вот идут прямо в чащобу один за другим и исчезают, словно сквозь землю проваливаются. Сколько их? Раз… два… три… семь…

Притихло, замерло все вокруг. Только одна странная птица громко тенькает… И снова тени снуют в чащобе…

* * *
— По одному тихонько в подвал к самым дверям! Двоих к башне, к окну сейчас же!

— Есть!

* * *
Снова призраки проваливаются сквозь землю…

* * *
А в башне, освещенной лампой:

— Странно… Почему нет Бадаева? Что с ним? Может… Нет, не может этого быть!.. Распаковывайте и приводите в порядок тюки, чтобы все легко было сплавить. Потом я вам скажу самое главное: пароль для следую…

Вдруг человек замолчал. За стеной послышался тихий, приглушенный звон…

Контрабандисты испуганно насторожились.

— Кто это? Может, Бадаев? А может… мы в западне?.. — Главарь поперхнулся и затих.

Внезапно тишину резко и уверенно оборвал незнакомый голос восьмого человека — Акимова, подкрепленный двумя браунингами:

— Руки вверх! Вы арестованы!

* * *
В это время у реки:

— Костя, а Костя! Заползи сзади и изо всей силы толкни его на меня.

— Добро. Готовься… Молчание…

* * *
Контрабандисты встретили приказ по-разному: одни неуверенно начали поднимать вверх руки, другие схватились за оружие. Увидев это, Акимов быстро нырнул за дубовый косяк, и дверь мгновенно ощетинилась винтовками пограничников. Контрабандисты подняли вверх руки. Акимов голосом, не допускающим возражений, приказал:

— По одному выходите сюда! Первым ты, бородатый…

Но семь контрабандистов молча, с поднятыми вверх руками, стояли и не трогались с места. Один из них, молодой, горячий, рванулся к маленькому, обросшему мхом окошку, но оттуда его встретило грозное:

— Куда прешь? Дурило…

Молодой быстро отпрянул назад, со страхом глядя в окошко, за которым кто-то громко щелкнул затвором. Тогда бородатый, увидев, что ничего больше не остается, широко зашагал к щетине винтовок в темный коридор.

Куприенко коротко приказал:

— Связать и под охрану…

— Вторым выходи ты, черномазый! — приказал Акимов.

«Черномазый», нерешительно оглядываясь на друзей, вышел вперед, остановился у выхода, но потом, видно, пересилил себя и шагнул в темноту.

— Следующий…

Следующим был огромный широкоплечий мужчина, похожий на буйвола. Он угрюмо шагнул к дверям с поднятыми вверх руками. Его встретили не два, как прежних, а три пограничника.

Остальные контрабандисты сдались без разговоров. Когда их связали, Акимов крикнул седьмому, забившемуся за тюки:

— Эй ты, вылазь! Чего дурака валяешь? Молодой контрабандист истерично закричал:

— Черта с два! Вы меня живым не возьмете… Акимов со злостью плюнул, подошел к Куприенко,

и они стали советоваться, что делать дальше: контрабандист был вооружен, попробуй взять его за тюками без жертв!.. Но тут к ним подбежал милиционер.

— Товарищ Куприенко, я сверху… Он из маленького окошка виден, подстрелить можно…

— Ну? Тогда сделаем так: поручи его подстрелить снайперу нашему, Федорчуку. Скажи, пускай в руку или ногу целится, — ответил Куприенко.

— Есть!

Несколько минут молчание, и снова резкий голос Акимова:

— Ну, сдаешься?

За тюками — тишина. Вдруг раздался выстрел. Молодой контрабандист, раненный в руку, громко ойкнул. Акимов бросился вперед и обезоружил бандита. Пограничники перевязали ему раненую руку и вывели.

— Все, — с облегчением вздохнул Куприенко.

— Да, кончили, — подтвердил Акимов, вытирая носовым платком вспотевшее лицо. — Теперь опишем вещи и — домой.

Резким свистом Куприенко собрал бойцов.

* * *
— Ух! — устало вздохнул Костик. — Вот намучил нас… И здоровый же, гад!

Миша, согнувшись, стоял рядом и вытирал кровь, капавшую из разбитого носа. У ног ребят лежал часовой контрабандистов, связанный по рукам и ногам, с заткнутым ртом. Видно, победа далась мальчишкам нелегко, но сейчас, возбужденные и радостные, они представляли себя героями.

— Ты слыхал, Миша, выстрел там, у башни?

— Слыхал.

— Кто б это стрелял, интересно? — сказал Костик, но ответа ждать не стал: контрабандист вдруг начал хрипеть, кататься по земле, и Костик бросился на него.

Миша пошел к шлюпкам. Он лазил по ним, спотыкаясь о длинные весла, и неожиданно натолкнулся на фонарь. Зажег. В шлюпках ничего не было, и Миша вернулся с зажженным фонарем к Костику.

Фонарь осветил поле их схватки с контрабандистом. Примятая, поломанная лоза, изрытая земля и, наконец, побитые носы свидетельствовали об упорной борьбе. Миша решил, что надо сообщить обо всем Куприенко, и, посоветовавшись с Костиком, побежал к башне. Но вскоре он вернулся, размахивая зажженным фонарем. Еще издали Миша весело закричал Костику:

— Ура! Наша взяла! Переловили. Все идут ко дворцу, ведем и мы «своего»…

— Ну, если так, пошли. Развяжем ему ноги и поведем, — откликнулся Костик. — Вставай, — толкнул он контрабандиста.

Хлопцы вынули у своего пленника изо рта кляп, развязали ноги. Услышав, какой оборот приняло дело, тот уже не рвался, как раньше, а неторопливо зашагал между хлопцами.

Как только они подошли ко дворцу, возле которого толпились милиционеры, красноармейцы погранотряда и арестованные контрабандисты, Миша сразу же направился к Куприенко и доложил:

— Принимайте восьмого контрабандиста! Он у шлюпок часовым был.

Куприенко окинул взглядом приведенного хлопцами контрабандиста и удивился:

— Ну? Вот молодцы, хлопцы! — И он обратился ко всем:

— Товарищи, знакомьтесь! Это герои нашей сегодняшней победы.

Хлопцы скромно стояли сбоку, освещенные неярким светом фонарей. Красноармейцы смотрели на них удивленно и радостно, контрабандисты — злобно.

Вдруг Костик, все время глазевший на контрабандистов, дернул Мишу за рукав:

— Глянь, глянь-ка! Вон знакомые наши! И… «офицер» с ними.

Раненый контрабандист с перевязанной рукой опустил голову, а бородатый, с серьгой в ухе, пошевелил плечами и переступил с ноги на ногу.

Зося, еще с утра предупрежденная, что ночью будут ловить контрабандистов, почти не спала. Увидев из окна своей комнаты толпу, освещенную фонарем, в середине которой стояли связанные люди, она сразу же растормошила сонного Федьку.

Через минуту парк огласился звуками тревожного сигнала. Испуганные, заспанные, пионеры вскакивали с постелей, торопливо одевались и выбегали на площадку перед дворцом. Зося с фонарем в руках объясняла, чем была вызвана тревога. Во главе с вожатой все направились навстречу группе, окружившей контрабандистов. Как только подошли, Зося тревожно спросила Куприенко, как все кончилось. Тот радостно засмеялся:

— Поздно вы забеспокоились. Приветствуйте своих молодцов, — показал он на Мишу с Костей, которых Зося не заметила.

Хлопцы радостно кинулись к вожатой и наперебой стали рассказывать о своих приключениях.

А затем весь лагерь проводил отряд до дороги, которая вела из парка в местечко. Куприенко остановился и пожал Зосе руку.

— Ну, друзья, идите себе спокойно домой. Мы с Акимовым еще наведаемся к вам.

…Возвращаясь во дворец, Миша и Костя горячо рассказывали про свою схватку с часовым.

— …Я его за горло схватил, а он по носу мне — бац! Костику в грудь — бац! Я жму сильнее, а он, гад, за руку зубами, — раз, и вырвался. Но Костик…

— А я ка-а-к шарахнул ему кулаком в ухо, он и сел.

— …Вот-вот, — перебил его Миша. — Шарахнул… Раз этому бандиту, а во второй — мне… До сих пор в ухе звенит!

— Где ты там разберешь! — ответил Костик, подчеркивая этим напряжение схватки.

Перебивая, поправляя друг друга, ребята рассказали про свои ночные приключения. А потом Миша вдруг обратился к Оле:

— Дала бы мне лучше носовой платок. Вон как нос распух… И Костика перевязать надо…

Оля и другие девчонки быстро и ловко перевязали мальчиков.

— А все же, Миша, я на тебя обижена, — надув губы, жалобно проговорила Оля.

— За что? — удивленно отозвался Миша.

— А почему мне не сказал обо всем тогда, на грядках? Почему? Боялся?..

— Не сказал… — виновато улыбаясь, проговорил Миша. — Нельзя было.

— Эх ты! Может, и я бы по носу контрабандиста стукнула, — горячо воскликнула Оля.

— А может, он тебя, — улыбнулся Миша.

— Пускай… Но и я бы…

Оля весело замахнулась, и Миша, будто испугавшись, отпрянул. Тогда, смеясь и подпрыгивая, она побежала к речке.

— Догоняй, Мишка!

Миша неторопливо шагнул раз, другой, как ходят взрослые, но потом не утерпел и весело крикнул:

— Берегись! Догоню!.. И помчался за Олей.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Маленький эпилог

Через два дня в лагерь приехали пограничники-красноармейцы. Пионеры радостно выбежали им навстречу. Впереди ехал Акимов. Улыбаясь, он спрыгнул с коня и пожал руку Костику и Мише.

— Что, может, снова бандитов поедете ловить? — весело спросила Зося.

Акимов засмеялся.

— Нет, с подарками к вам.

И показал на пакеты, висевшие у его седла. Пионеры, услыхав новость, радостно зашумели:

— Пограничники с подарками приехали! Пограничники!

Красноармейцы слезли с коней и вместе с пионерами пошли в клуб на собрание.

На собрании Акимов рассказал ребятам о важности проведенной операции, о том, какую роль в ней сыграли Миша и Костя. А затем он преподнес им по красивому, словно по мерке сшитому, юнгштурмовскому костюму. Отряду Акимов вручил новый пионерский барабан, сверкающий никелированный горн и библиотечку.

— Ура! Ур-ра! — закричали пионеры.

Даже Чиж, который сперва был зол на Мишу и Костика и говорил ребятам: «Это я все… Если б не я, ничего и не было бы…» — даже он горячо аплодировал и во весь голос кричал «ура».

А когда пограничники наконец собрались ехать на заставу, пионеры их проводили к коням. Акимов обнял Мишу с Костиком и показал в глубину парка, где стояла башня.

— И не боялись вы ночью в такую чащу лазить? Миша равнодушно махнул рукой.

— Да ну, ерунда, совсем она сейчас, эта башня, не страшная.

— А раньше?

Миша слегка смутился.

— Раньше было страшновато.

Всеволд Кравченко Преступление у Зеленой тони

ТАИНСТВЕННЫЙ ВЗРЫВ

Случалось ли вам, дорогой читатель, бывать когда-нибудь на юге белорусского Полесья, на правобережье Припяти, в местах между Мозырем и Наровлей? Если случалось, вы наверняка слыхали в тех краях про такую деревеньку — Крышичи. Живописный уголок!.. Вся в зелени садов и палисадников, деревня та раскинулась на высоком берегу над самой Припятью. С севера к Крышичам вплотную подступает звонкий бор, и теперь, когда здесь кто-нибудь строится, он уже ставит избу прямо в лесу, под сенью высоких столетних сосен. С запада за деревней начинаются колхозные сады, огороды, а еще дальше идут поля.

В полукилометре от Крышич, ниже по реке, от главного русла отходит в сторону заросшая лозой горловина Старицы — в незапамятные времена здесь проходило русло. Узкая вначале, Старица чем дальше, тем больше расширяется и кое-где ни по ширине, ни по глубине не уступает Припяти. Огромной полуподковой она огибает Крышичи и, не соединяясь с рекой, кончается заболоченным ивняком.

Благословенные места для любителей охоты и рыбной ловли! Летом здесь всегда пропасть уток, а зимой — зайцев. В лесной чаще за лугами водятся и косули, и дикие свиньи, а в приречных дубравах встретишь порой хозяина полесских лесов — рогатого лося.

а что до рыбалки, так лучших мест, чем на Припяти, пожалуй, и не найти. Плывешь помаленьку на челне вдоль берега, и вдруг перед тобой откроется этакий маленький тихий заливчик, весь в зарослях лозы. Как в сказочном зеркале, четко отражается в воде каждый куст, нависший над рекой, каждый листик, каждое мимолетное облачко. и вся эта картина не дрогнет, не шелохнется. Причаливай к лозе, разматывай удочки — и можешь не сомневаться, что за утро худо-бедно натаскаешь здесь ведерко окуней да плотвы. а попадись глубокая яма, глядишь, можно и сома подцепить.

Это — на Припяти. а сколько таких заветных уголков на Старице! Сколько здесь соблазнительных местечек для тех, кто любит ловить щук на живца или таскать за лодкой блестящую дорожку!..

Возле Крышич Припять течет прямо с севера на юг. Точно так же с севера на юг, вдоль реки, протянулась и деревня. Недалеко от южной околицы, над самой рекой, стоит дом Леньки Середы. Дом, как и все, досмотренный, обшитый тесом, с белыми крашеными ставнями, и двор чистый, убранный. Поглядишь на него — ни за что не скажешь, что здесь давно уже нет хозяина.

а между тем отца у Леньки в самом деле не было, лет пять уже как он помер. Простыл на реке и помер. Жили они вчетвером — Ленька, мать, дед Савостей да восьмилетняя Настенька, Ленькина сестричка.

Ленькина мать, женщина еще не старая, но словно увядшая от горя и хлопот, выпавших на ее долю, работала на ферме. Дед Савостей на работу уже не выходил, но по просьбе бригадира кое-что делал для колхоза — ладил сани, телеги, плел корзины под картошку. Под поветью у деда стоял верстак, имелись все столярные инструменты, и он слыл на деревне неплохим мастером. Нужно — он тебе и лодку сделает, и оконную раму сколотит, а однажды по чертежам смастерил даже несколько рамочных ульев для колхозной пасеки.

Частенько дед брал себе в помощники и Леньку, особенно летом, когда не было занятий в школе.

— Ты вот пособляй мне да на ус наматывай, — басом рокотал старик. — Вырастаешь — как найдешь. Человеку любое умение в жизни пригодится…

И Ленька всегда охотно помогал деду. Вообще, нужно сказать, дед с внуком крепко дружили. Ленька, бывало, и матери не расскажет того, что деду. Придет из школы и прямо к нему. Дед молчит, водит неторопливо рубанком — взад-вперед. Потом отложит рубанок, поднесет к глазам доску — ровно ли выходит? — и коротко буркнет:

— Ну?..

И тут Ленька начинает: и про то, какие отметки получил, и кто из учителей вызывал его, и какие новости в школе, и что он вообще видел да слышал. Однажды, как-то под весну, случилась у Леньки беда — схватил двойку по грамматике. Так матери он не признался, не хотел ее огорчать, а от деда, от своего лучшего друга, не утаил, все как есть выложил. Дед тогда крепко разволновался, засуетился, сунул рубанок под верстак, и они вдвоем долго судили да рядили, как и что делать, чтобы избавиться от той дурацкой двойки.

Но это было давно, еще в пятом классе. С тех пор с Ленькой таких неприятностей никогда больше не случалось. Вот и нынче перешел в седьмой с похвальной грамотой. Дед, правда, был не очень щедр на похвалы, не любил лишних слов. Рассказывает ему Ленька о своих успехах, а он хмурит брови да молчит. Но втайне рад был дед и гордился внуком. По душе ему было, что Ленька не какой-нибудь ветрогон или пустомеля — рассудительный, спокойный, не горячится попусту. И учителя им не нахвалятся, и товарищи любят. Если б не любили, не выбирали бы второй год подряд председателем совета пионерского отряда. Опять-таки и от работы не бежит — рослый и силенка в руках имеется: еще ведь мальчишка совсем, четырнадцати нет, а как возьмет весла да как размахнется — лодка так и шумит по воде.

Нынешней весной дед Савостей с Ленькой смастерили себе новую лодку — старая уже совсем истлела, рассыпалась. Две недели они усердно строгали, пилили, гремели молотками под поветью, и лодка получилась как игрушка — ладная, прочная, легкая на ходу. Дед Савостей проконопатил все швы, залил смолой днище, покрасил лодку и снаружи и внутри белой масляной краской. А Ленька красным вывел на носу название — «Стрела». Название выбирали всей семьей, участвовала в этом и мать, и даже маленькая Настенька.

То-то радости было у Леньки, когда спустили они на воду свое детище. Да и то: какая рыбалка без хорошей лодки? А Леньку хлебом не корми, водою не пои, дай только посидеть над речкой с удочками. Ему ничего не стоило проснуться задолго до восхода солнца, когда его ровесники еще сладко сопели носами. Ленька даже не очень огорчался, когда поплавки его удочек без движения лежали на воде и рыба не клевала. Он и так мог сидеть часами над рекой, мечтать, смотреть, как на рассвете поднимается над водой пар, как встает солнце над лугом, слушать, как где-то далеко, на левом берегу Припяти, на Долгих озерах, подает голос одинокий селезень, как совсем рядом, в зарослях куги, бьют хвостами по воде, гоняясь за добычей, прожорливые щуки…

Вот и сегодня договорился Ленька со своим закадычным другом, концевым Петруськом, поехать на рыбалку. Еще с вечера накопали они за дровяником червей, приготовили удочки. Утром Ленька проснулся чуть свет, наскоро оделся и уже хотел было шмыгнуть за дверь, да мать задержала, велела выпить стакан молока. Пока он, стоя, перекусывал, мать завернула в бумагу добрый ломоть хлеба с салом и сунула ему в карман.

Захватив в сенях удочки, весла, ведерко для рыбы, банку с червями, Ленька вышел на крыльцо. Солнце еще не взошло, вокруг царил предутренний полумрак.

Ленька подошел к воротам, беспокойно выглянул на улицу: только бы Петрусь не проспал… Но тот не проспал. Едва Ленька отворил калитку в огород, как услыхал на улице быстрый топот босых ног.

— А, чтоб его!.. — догоняя друга, крикнул Петрусь. — В голове гудит, как жернова на мельнице.

— А что такое?

— Проспать боялся, так будильник под самое ухо подсунул. А он как забарабанит!.. Оглушил, проклятый!

— Ничего, жив будешь! — бросил на ходу Ленька, спускаясь по тропинке между грядками вниз.

— Тебе хорошо говорить, а меня так подбросило — под самый потолок! Вон какой гуз набил… — потер Петрусь лоб, будто и впрямь там была шишка.

В деревне Петрусь больше был известен под кличкой Цыганок. Спросите вы просто Петруся, так придется еще долго уточнять, какого именно, — на том конце деревни, где он жил, Петрусей было добрых полдесятка. А Цыганка знали все, и никаких дополнительных объяснений не требовалось.

Кличкой этой Петрусь обзавелся еще в первом классе. Окрестил его кто-то,прямо в точку попал: у него были черные как смоль, кудрявые волосы, смуглое лицо, только белки синих глаз да зубы поблескивали. Ростом невысокий, щуплый, худощавый, но живой и верткий, как вьюн. Сойдутся ребята на выгоне бороться, так он и старшим не больно-то поддается. Уже, кажется, согнулся в три погибели, вот-вот упадет, а он — раз! — крутнется как-то, вывернется и уже, глядишь, сопит сверху над своим поваленным противником.

И еще одним известен был Петрусь на своем конце деревни — здорово умел ездить на мотоцикле. Обучил его этой премудрости старший брат, тракторист Владик, у которого был собственный мотоцикл. Что и говорить, водительское искусство Петруся вызывало черную зависть у мальчишек. Хотя мотоциклы теперь не диковинка на селе — можно их и в Крышичах немало насчитать, — но ездить на них — это оставалось привилегией взрослых, и не у каждого был такой хороший брат, как у Цыганка.

Некоторые диву давались, как могли подружиться такие разные по натуре ребята, как Ленька и Петрусь: один скуповатый на слово, другой, наоборот, остряк и говорун, один спокойный и рассудительный, другой готов вспыхнуть в любую минуту. Но где сказано, что дружат только схожие по характеру люди? Может, эта несхожесть как раз и способствовала их дружбе: они словно дополняли друг друга и, будучи вместе, никогда не скучали. А кроме всего прочего, сближало ребят общее увлечение: Цыганок, как и Ленька, жить не мог без рыбалки. Было у них и на реке, и на Старице немало заветных местечек, где летом ребята целыми днями пропадали с удочками.

Сегодня у них было договорено съездить на Старицу. Там, в одном заливчике, возле лозняка, неплохо брались окуни. Прошлый раз Ленька натаскал десятка три, и, нужно сказать, порядочных. Да и Петрусь не отстал от него. А ловить окуней интересно: уж больно жадно клюет окунь. Не церемонится, не скубет понемногу червяка, как плотичка или, скажем, лещ, а хватает сразу — и потащил поплавок ко дну. Ну, тут уже не мешкай, скорее подсекай да выбрасывай на берег, пока он не забился куда-нибудь в корч или под колоду, а то ни рыбы не увидишь, ни крючка…

Спустившись к реке, ребята отомкнули привязанную к явору лодку. На весла сел Ленька — был он покрепче Петруся да, честно говоря, и любил такую разминочку после сна, она заменяла ему утреннюю зарядку. Окунет весла в воду, откинется назад — р-раз! — вода так и пенится, как под корабельным винтом. Потом пронесет весла над водой, сам весь подастся вперед и снова — р-раз!

По течению «Стрела» шла довольно быстро, и вскоре деревня скрылась с глаз, заслоненная приречными садами. Вот они подплыли к устью Старицы. Это был всего-навсего узенький проток. С обеих сторон над водой свисали вербы, густо росла лоза. Летом, в самую жаркую пору, проток почти пересыхал, и Старицу соединял с Припятью лишь небольшой ручеек, по которому с трудом проходила лодка. Коридор этот тянулся метров на сто, потом зелень расступалась, и Старица представала глазам во всей своей красоте — широкая, глубокая, как настоящая река.

Ленька только было притормозил, чтоб направить лодку в зеленый коридор протока, как вдруг послышался глухой, но раскатистый взрыв — будто далекий удар грома всколыхнул воздух. Оба даже вздрогнули от неожиданности. Взрыв донесся откуда-то со стороны Мозыря.

— Ого! — проговорил Петрусь. — Снова речники перекаты рвут.

— Так говорили же, что они уехали, где-то чуть ли не у Конотопа стоят, — высказал сомнение Ленька.

— Выходит, что еще не уехали…

Как известно, государственная речная служба летом все время следит за фарватерами судоходных рек. С течением шутки плохи: оно легко переносит с места на место целые горы песка и образует на фарватере непроходимые для тяжелых судов перемели. Для борьбы с этими песчаными перекатами есть специальные машины. Мощные землесосы размывают на перекатах песок, засасывают его вместе с водой и по толстенной трубе гонят на берег. За два-три дня работы таких землесосов на берегу вырастает целый песчаный остров, а фарватер реки углубляется и становится проходимым.

Но попадаются на реке и небольшие перемели, которые иногда узкой полосой перегораживают русло. С ними борются иначе. Подрывная команда закладывает на песчаной перемычке большой заряд тола и взрывом расчищает фарватер.

В начале августа неподалеку от Крышич, вверх по Припяти, стояла с неделю причаленная к берегу брандвахта с такой командой подрывников. Потом она перебазировалась вниз от Крышич, а там подалась и еще дальше. Поэтому ребята и не удивились, услыхав взрыв, — в последнее время такие взрывы гремели на реке довольно часто.

Направив лодку в узкое зеленое устье Старицы, Ленька встал. Тут уже нельзя было грести, как на реке, приходилось отталкиваться веслами, упираясь в дно.

— Не мешало бы и здесь разок бабахнуть, — налегая на весло, заметил Петрусь.

— Проползем, не бойся, — успокоил его Ленька. Вскоре лозняк расступился, и лодка вырвалась

на широкий плес Старицы. А еще какое-то время спустя друзья уже сидели, притихшие, на берегу и, не отрывая глаз, следили за своими маленькими ярко-красными поплавками.

Тем временем из-за темной стены леса за рекой краешком выглянуло солнце. Было оно ярко-багровое, но не такое слепящее и жгучее, как днем, а мягкое, доверчивое — на него можно было смотреть не жмурясь. Как хорошо на реке летом, вот в такую рассветную пору! В это время все вокруг: деревья, трава, небо, лес за рекой, сама река — все не такое, как днем. Смотришь и кажется, будто попал ты в какой-то иной мир. Изменились все цвета и оттенки, изменились даже знакомые очертания. Мириадами искорок поблескивает на лугу роса, багрянцем залита зеленая листва осокоря. Над водой тает туманное марево, и кажется, что тот, другой, берег, который до сих пор был таким далеким, приближается, занимает свое привычное место.

А какая чуткая тишина стоит в эту пору! Такой прозрачности звуков, как на рассвете, не бывает ни днем ни ночью. Вот где-то далеко за рекой, в лозняке, посвистывает дергач, а кажется, что свистит он над самым ухом. А вот откуда-то из заречной чащи подает голос выпь — речной бугай. Тихо и монотонно постукивает на Припяти моторка…

Ленькин поплавок вдруг качнулся, от него по воде пошли круги — насторожись и замри в ожидании! Вот поплавок дернулся раз-другой и медленно пошел в глубину. Ленька схватил удилище, подсек — ив траве забился полосатый окунь.

— Ну, начало есть! — снимая окуня с крючка и бросая его в ведерко с водой, проговорил Ленька.

Насадив нового червяка, он по старому рыбацкому обычаю поплевал на него и снова забросил удочку. А пока проделывал все это, вытащил рыбину и Петрусь.

За каких-нибудь полчаса они поймали штук по пять окуней, а Леньке посчастливилось даже подсечь порядочного линя.

Между тем с Припяти снова донеслось постукивание мотора. Оно становилось все громче и отчетливей. Ребята сперва не обращали на эти звуки внимания — мало ли кто летом гоняет взад-вперед по реке? Но когда как раз возле устья Старицы мотор умолк, они невольно заинтересовались. Спустя несколько минут мотор снова заработал, на этот раз уже совсем близко, и ребята увидели, как из зеленого коридора вырвалась быстроходная голубая лодка. Оставляя позади широкий пенный след, она мчалась вдоль Старицы.

— Кто бы это мог быть? — вытянул шею Петрусь. Лодка скользила легко, почти не касаясь днищем

воды, казалось, еще немного скорости — и она вообще взлетит в воздух. Сидевший в ней человек пристально оглядывал берега.

— Незнакомый, — сказал Ленька. — Ищет кого-то…

Цыганок с самым серьезным видом подхватил:

— Нас ищет, а кого же еще. Видно, нас с тобой выбрали делегатами на слет рыбаков, так он спешит нас известить.

— Да ну тебя! — отмахнулся Ленька.

Каково же было удивление друзей, когда незнакомец, заметив их, в самом деле резко сбавил ход и объехал стороной заливчик, где они удили.

— Ага! — воскликнул Цыганок. — А что я говорил!..

— Может, в деревне что стряслось, — забеспокоился Ленька. Шутку приятеля он пропустил мимо ушей.

Между тем незнакомец — молодой мужчина в легкой кожаной куртке с замком-молнией, из-под которой виднелась полосатая матросская тельняшка, в фуражке с кокардой речника — совсем заглушил мотор.

— Эй, орлы! — крикнул мужчина, сложив ладони рупором. — Кто тут из вас Леонид Середа?

— Я, — удивившись еще больше, отозвался Ленька. — А в чем дело?

Но незнакомец не ответил, перевел взгляд на Цыганка:

— А тебя, стало быть, зовут Петрусем. Так, что ли?

— Ну, так, — ничего не понимая, подтвердил Цыганок.

Ребята вконец опешили: что это за человек, откуда он их знает? И наконец, что ему от них нужно? Забыв про поплавки, Ленька и Петрусь нетерпеливо ждали, что будет дальше.

Едва лодка ткнулась носом в берег, незнакомец ловко выскочил на песок, за цепь подтянул ее подальше. По всему было видно, что приплыл он сюда не просто так, что его привело какое-то срочное дело. Вот он выпрямился, повернулся к ребятам, окинул их по очереди внимательным взглядом. Потом дружески улыбнулся, подмигнул:

— Ну что, клюет помаленьку?

— Клюет, — отозвался Петрусь. — Вон окуньков наловили.

Незнакомец достал из кармана папиросы, закурил. Лицо его вдруг нахмурилось.

— А вы слыхали, хлопцы, часа два назад взрыв на реке?

— Слыхали, — подтвердил Ленька.

— И как по-вашему, что это был за взрыв?

— Да, верно, подрывники с брандвахты перекаты рвут, — поспешил высказать догадку Цыганок.

— Не угадал, — покачал головой незнакомец и, таинственно понизив голос, добавил: — Вот что, братцы, отложите на минутку свои удочки и валяйте сюда. Важное дело есть.

ПРЕСТУПЛЕНИЕ У ЗЕЛЕНОЙ ТОНИ

Как выяснилось с первых же слов, незнакомец был участковым инспектором рыбнадзора. Звали его Роман Иванович Божко. То, что Роман Иванович рассказал ребятам, было так интересно и загадочно, что Ленька тут же забыл про рыбалку.

На днях бригадир колхозных рыбаков из Стогович — соседнего с Крышичами села — позвонил в Мозырь, в рыбнадзор, что на их участке объявился злостный речной налетчик и браконьер. Вот уже около трех недель он почти каждую ночь выезжает на реку, на озера или на Старицу, все время меняя места, и толом глушит рыбу. Рыбаки, разумеется, сами, не обращаясь за помощью, давно задержали бы его, как делали уже не однажды, но на этот раз попался какой-то загадочный браконьер. Как быстро рыбаки ни подлетали на моторках к месту взрыва, им так и не удалось поймать преступника с поличным. Больше того, они даже лодки его нигде на реке не видели. Ворюга каким-то образом ухитрялся собрать всю глушеную рыбу и бесследно исчезал. Бригадир говорил, что ему никогда еще не приходилось сталкиваться с таким хитрым браконьером. По его мнению, преступник был жителем Крышич.

Роман Иванович, участок которого простирался от Турова до самого устья Припяти, в тот же день, не откладывая, выехал в бригаду. Он обо всем подробно расспросил рыбаков и первым делом решил проверить, нет ли в том, что они рассказывали, преувеличения. Притаившись с лодкой в глухом, заросшем лозой заливчике, Роман Иванович две ночи терпеливо подстерегал налетчика. В первую ночь ни на реке, ни на озерах вообще не было никаких взрывов. Зато сегодня…

Сегодня Роман Иванович убедился, что случай, и вправду, не совсем понятный. К исходу ночи, часа в четыре, на реке вдруг прогремел взрыв (это был тот самый взрыв, который слышали ребята). Бабахнуло где-то выше Крышич, возле Каплицы. Роман Иванович, который задремал было на разостланном на дне лодки сене, тотчас вскочил, одним рывком завел подготовленный к пуску мотор и стремглав вылетел из залива. Лодка мчалась на предельной скорости; прошло совсем немого времени, как инспектор уже был на месте взрыва. Наметанным глазом он издали заметил блестящие чешуйки на воде: это плавала оглушенная мелочь, которую не успел подобрать браконьер, — плотички, окуньки. Но самого браконьера нигде поблизости не было.

Роман Иванович промчался на полном ходу еще километра два вверх по реке, обшарил все заливы и речные рукава… Напрасно, преступник как сквозь землю провалился!

Лишь одно обстоятельство наводило на размышления: когда Роман Иванович заглушил на минутку мотор — прислушаться, что делается вокруг, — он сразу же услыхал глухой рокот мотоцикла, удалявшегося от берега. Кто и куда спешил на мотоцикле в такую раннюю пору? Браконьер? Вряд ли: не на мотоцикле же собирал он рыбу на воде! И все-таки — кто это был?

Роман Иванович еще и еще раз прокатился на моторке взад-вперед по реке, потом повернул и направился в Крышичи. Оставив лодку у берега, пошел в деревню. Пробыл там не меньше часа — потолковал со знакомыми, зашел в сельсовет… И уже из Крышич приехал на Старицу, к Леньке и Петрусю.

Рассказав все это, Роман Иванович обнял ребят за плечи, привлек к себе:

— А теперь, орлы, ушки на макушки и слушайте, что я скажу. Вас назвал мне сам председатель сельсовета товарищ Куницкий. Он перебрал многих, но остановился на вас…

— А что нужно? — вскочил Цыганок. — Подкараулить жулика? Да?..

Роман Иванович улыбнулся, покачал головой:

— Видать, парень ты и смекалистый и быстрый — на лету муху поймаешь. Да уж больно горяч. Наберись терпения дослушать до конца. Верно, задача такова: как можно скорее выследить и поймать вредителя. Ясно? Мне одному, без подмоги, с этим не справиться. Вот я и приехал к вам… — Инспектор помолчал, прищурясь, посмотрел на Петруся. — Если не ошибаюсь, это ваша прямая обязанность. Помните: «Пионер любит и охраняет природу…» Вот и считайте это, так сказать, боевым пионерским заданием!

То, что услышали ребята, не могло не взволновать их. Петрусь, казалось, готов был немедленно ринуться в бой. Ленька держался спокойнее, но тоже был возбужден. Сам председатель сельсовета назвал инспектору их имена, когда тот попросил помощи. Это что-нибудь да значит!.. Если тебе доверяют, так ты — кровь из носу! — должен оправдать доверие, не подвести. Тем более, дело-то какое интересное! Где уж тут думать про окуньков!.. Ленька почувствовал, что и он, как Петрусь, взволнован, ему захотелось сейчас же куда-то бежать, что-то делать. На языке вертелись десятки вопросов к инспектору. Но, вспомнив, как тот одернул Петруся, он удержался от расспросов.

Роман Иванович между тем начал рассказывать ребятам, что они должны делать…

Однако не успел он сказать и половины того, что собирался, как вдруг воздух снова дрогнул от сильного взрыва. Гул долетел с юга, ниже Старицы, — Ленька мог бы поклясться, что рванули где-то возле Зеленой тони.

— Что это? — вздрогнул Роман Иванович. — Неужто снова?..

Он вскочил и, не медля ни минуты, бросился к лодке. Ребята тоже вскочили на ноги, но, не зная, что делать, остановились в нерешительности. Тем временем Роман Иванович ловко намотал на шкивок заводной шнур и с силой рванул его на себя. Гулко зарокотал мотор.

— В лодку! — махнул рукой Роман Иванович. Ленька и Петрусь, мигом забыв и «Стрелу», и свои

удочки, в два счета очутились возле моторки. Собственно, беспокоится о своей лодке и об удочках не стоило — что с ними случится, кто забредет сюда, в эти глухие места, за какой-нибудь час, пока они слетают к месту взрыва?.. Едва не поразбивав носы, ребята один за другим попадали в лодку, которая уже вся дрожала от сдерживаемой силы. Не успели они устроиться на лавках, как моторка рванулась вперед и круто, черпая одним бортом воду, стала разворачиваться к Припяти.

Ну и полетели же они! В какой-то миг за кормой вырос высокий водяной бурун, кусты на берегах так и замелькали перед глазами. Только теперь ребята почувствовали, какую скорость, если нужно, может набирать патрульное судно рыбнадзора. Ветер бил в грудь с такой силой, что они сидели, прижавшись друг к дружке, и боялись шевельнуться, чтобы не слететь в воду.

Не успели оглянуться, как лодка домчалась до устья Старицы и нырнула в зеленый, влажный от росы коридор. Роман Иванович резко сбросил обороты и схватил весло. Ребята помогали ему: Ленька тоже вооружился веслом, а Петрусь стоял на носу и показывал рукой, куда поворачивать, чтобы не сесть на мель.

Пробираться протоком было нелегко, и как ни старались Роман Иванович с ребятами, они потеряли здесь немало драгоценных минут… Но вот еще одно усилие, и — лодка вырвалась из узкой горловины на простор Припяти. Снова взревел, набирая обороты, мотор, и она полетела, как на крыльях.

Роман Иванович держался середины реки. Заслоняя ладонью глаза от солнца, он пристально всматривался в берега. Неужто и на этот раз уйдет преступник?.. Его расчеты совпадали с Ленькиными: взрыв был где-то около Зеленой тони. Это от Старицы километра три. Неужели мерзавец за каких-нибудь двадцать минут успеет и рыбу собрать, и укрыться где-то вместе с лодкой?..

Вот моторка на полном ходу миновала домик бакенщика, старого Кузьмы, вот осталась позади приречная дубрава. Вдали черным пятном показалась густая купа старых ольх. За ней — Зеленая тонь…

Но и на этот раз нигде не видно лодки!

— Роман Иванович, — не удержался Петрусь, — а может, не здесь взрыв был, может, где-нибудь в другом месте?

— А вот сейчас проверим. — Сбавив ход, инспектор стал подруливать к Зеленой тони.

Ребята от нетерпения привстали на лавках, начали оглядывать берег, шарить глазами по заливу. Здесь или не здесь? А если здесь, то куда же девался таинственный преступник? Не оставил ли

чего-нибудь такого, что помогло бы напасть на его след?..

Не успела лодка войти в залив, как Роман Иванович вдруг выключил мотор: еще издали он убедился, что ошибки не было. А мотор выключил, как это делал обычно, чтобы послушать в тишине, не хрустнет ли где-нибудь в кустах ветка под ногой браконьера. Каково же было его удивление, когда он отчетливо услыхал ровное тарахтение мотоцикла на лугу. Шум мотора отдалялся и затихал, пока наконец совсем не растаял в утренней тишине…

Опять мотоцикл!.. Значит, это не случайность, значит, между взрывами на реке и мотоциклом есть какая-то связь. Возможно, браконьер потому и был неуловим, что обходился без лодки, бросал взрывчатку прямо с берега… Но тогда, спрашивается, как он ухитрялся подбирать глушеную рыбу?..

Направляемая рукой Романа Ивановича моторка медленно, без мотора, подплыла к песчаному берегу Зеленой тони. И здесь ребята впервые увидали своими глазами следы ночного разбоя. Крупной рыбы на поверхности воды нигде не было, налетчик, как видно, успел ее всю подобрать. Зато песчаное дно залива, освещенное ярким августовским солнцем, блестело, словно посеребренное: оно было покрыто сплошным слоем убитых мальков. Это было страшное зрелище, и Ленька широко раскрытыми глазами, не отрываясь, смотрел и смотрел в воду. Дно напоминало гигантское рыбье кладбище. Одним ударом здесь были уничтожены тысячи мальков.

— Ай-яй-яй!.. — схватился за голову Петрусь. — Что тут делается!..

— А ты смотри, хорошенько смотри, чтоб запомнить, — хмуро произнес Роман Иванович. — Хищник знать того не хочет, что соберет он рыбы полпуда-пуд, а уничтожит тонны. Только десятая часть глушеной рыбы всплывает наверх, а вся остальная — на дне…

— Вот гадина! — гневно выдохнул Петрусь. — Так же всю рыбу можно перевести!

Роман Иванович вылез на берег, прошелся взад-вперед, присматриваясь к земле. Втайне он надеялся найти где-нибудь след мотоцикла — это уже дало бы ключ к дальнейшим поискам. Ребята тоже выбрались на берег. Петрусь ходил вслед за инспектором и давал волю своему возмущению. А Ленька тем временем взобрался на кручу, откуда начинался приречный луг, огляделся. И вдруг заметил на песке совсем свежий след.

— Эй, сюда! — крикнул он. — Смотрите!..

Роман Иванович и Петрусь проворно вскарабкались на крутой берег, подошли к Леньке. В самом деле, перед ними был отчетливый след мотоцикла. Рядом, едва заметный на траве, шел второй след — мотоцикл был с коляской.

— Неужели Богдан? — блеснул цыганскими глазами Петрусь. — У нас ни у кого больше нет мотоцикла с коляской.

— А кто такой этот Богдан? — поинтересовался Роман Иванович.

— Тракторист один, — пояснил Цыганок. — Напарник моего брата.

— И ты уверен, что только у него такой мотоцикл? — В голосе Романа Ивановича прозвучало сомнение. Очевидно, у инспектора были на этот счет какие-то иные сведения.

— Конечно, уверен, — стоял на своем Петрусь.

— Это нужно еще как следует проверить и доказать, — раздумчиво проговорил инспектор. — А может быть и такое, что кто-то другой ездит на его мотоцикле.

Роман Иванович достал из кармана блокнот, карандаш, присел на корточки и, поглядывая время от времени на отпечаток, оставленный колесом на песке, тщательно перерисовал его. Потом свернутым наподобие рулетки стальным метром измерил расстояние между колесами мотоцикла и записал рядом с рисунком.

— Держи;— протянул он листок Леньке. — Пригодится…

Какое-то время Роман Иванович постоял в раздумье, потом повернулся к ребятам:

— Что ж, хлопцы, не будем терять времени, нужно действовать.

Все трое стали осторожно спускаться с кручи к берегу.

А еще через минуту голубая лодка, рокоча мотором, мчалась к устью Старицы.

СЕНЬКА ЖИГУН СБЫВАЕТ ТОВАР

Живописно выглядит на исходе лета мозырский крытый рынок. Огромное, со стеклянной крышей дощатое строение, окрашенное в веселый голубой цвет, с самого утра до послеобеденной поры гудит, как потревоженный пчелиный улей. Чего здесь только нет!.. Точь-в-точь как на той прославленной сорочинской ярмарке, описанной у Гоголя, здесь можно достать все, начиная от баранка и кончая хомутом или фонарем «летучая мышь».

Под крышей рынка, вдоль стен, тесно стоят, разместившись в удивительном, можно сказать, загадочном беспорядке всевозможные торговые учреждения — магазины хозтоваров, мясные лавки, аптечный киоск, промтоварные ларьки, будка с мороженым, пивной ларек, киоск с газетами и журналами, ларьки отдельных колхозов. В этих торговых рядах покупатель может найти любую нужную ему вещь.

А посредине на всю длину строения тянутся в два ряда сколоченные из досок прилавки для ручной торговли. Только в самом центре рынка эти прилавки прерываются — здесь вмурован в землю круглый цементный бассейн с фонтаном. Правда, за все долгие годы своего существования фонтан ни разу не брызнул водой, и стоит он здесь просто как оригинальный памятник благим намерениям каких-то давно забытых руководителей города.

На прилавках в эту пору года навалено обычно столько разного добра, что никаких слов не хватит, чтоб его описать. Всюду живописно возвышаются горки яблок, груш, желтеющих огурцов, луку, стоят корзинищи, корзины и корзинки разных слив, вишен, малины — и все это, обратите внимание, самых разных сортов и на любой, самый придирчивый вкус. В стороне огромной зеленой горой лежат полосатые арбузы, а рядом горой немного поменьше — дыни. Тут же красуются дары полесских лесов — белые, в коричневых шапках боровики, красноголовые подосиновики, подберезовики, лисички, рыжики, сыроежки…

На этих прилавках можно купить и кувшинчик сметаны, и молоко, и свежие яйца, и наконец, выбрать на суп молодого петушка, который тут же, едва его извлекут на свет божий из корзины, в отчаянии пропоет пронзительным голосом свою последнюю петушиную песню.

Но на рынке песня эта безнадежно тонет в ровном и монотонном, как речной прибой, гуле. Гудит не только людская толпа — гремит еще и радио, хотя за гулом толпы при всем желании нельзя разобрать ни единого слова, как бы ни старались дикторы в Москве, Минске или Гомеле. Вооруженные авоськами, сумками, кошелками самых разных форм и размеров сотни жителей города, по большей части домашние хозяйки, часами толкутся возле прилавков и ларьков, выбирают то, что им по вкусу, торгуются, спорят или, наоборот, мирно рассказывают друг дружке какие-то последние новости…

В тот день, когда на Припяти, недалеко от Крышич, раздались таинственные взрывы, на этом мозырском рынке наблюдательный человек мог бы заметить в самом конце прилавков довольно приметную личность. Толстая, с голыми по локоть мясистыми руками, с широким, красным, как медный поднос, лицом, на котором жадно поблескивали маленькие, заплывшие жиром глазки, женщина эта была в синем, с цветами, ситцевом платье, таком полинялом и заношенном, что на нем лишь с трудом удавалось различить рисунок ткани. Сразу можно было сказать, что это не колхозница, не работница, не служащая, а скорее всего особа, принадлежащая к вымирающему племени базарных торговок и перекупщиц.

На прилавке перед ней лежал десяток яблок, но по тому, какую цену она за них заломила и какими пустыми глазами смотрела на покупателей, нетрудно было догадаться, что сидит она здесь вовсе не ради этих яблок, а чего-то или кого-то ждет. Торговка была, видно, личностью на рынке известной, потому что многие здоровались с ней, как с доброй знакомой:

— Здорово, Хима!

— Что новенького, Хима? Чем сегодня богата? Толстая, как бочка, Хима едва кивала головой в

ответ. Сегодня она чего-то все время поглядывала своими острыми глазками на широкую входную дверь, через которую непрерывным потоком вливались в базарную суматоху все новые люди и выплескивались на улицу те, кто успел уже сделать нужные покупки.

Дело близилось к полудню, когда она наконец дождалась своего. К прилавку подошел молодой, лет тридцати пяти, мужчина. Небольшого роста, присадистый, но, судя по ширине плеч, довольно крепкий, он хмуро, из-под насупленных бровей посмотрел вокруг. Этот взгляд должен был означать, что ему нет никакого дела до базарной сутолоки, что попал он сюда случайно и долго задерживаться не намерен. Тяжелая нижняя челюсть и низкий лоб придавали лицу мужчины выражение решительное и отчаянное.

Едва он поравнялся с торговкой, та одним движением руки смахнула в кошелку яблоки с прилавка и, глядя совсем в другую сторону, негромко буркнула:

— Наконец-то… Чего так запоздал? Мужчина, изучая витрину аптечного киоска, в тон

ей ответил:

— Много будешь знать, скоро состаришься. Топай.

И, лавируя в толпе, медленно направился к выходу. Не выпуская его из виду, поплыла вдоль прилавков и Хима.

Мужчина вышел на улицу, обошел рынок вокруг и свернул во двор, за ограду бани. Тут в глухом закутке за дощатым сарайчиком, стоял мотоцикл с коляской. Мужчина остановился подле него, закурил. Ткнул носком башмака в одно, в другое колесо, проверяя, хорошо ли они накачаны. Потом начал отвязывать кусок холста, которым была старательно прикрыта коляска.

Почти вслед за ним, озираясь по сторонам, протиснулась в закуток и толстая Хима.

— Ну, хвались, что у тебя сегодня? — бесцеремонно потянула она за угол холстины.

— Да вот, смотри… Золото, а не товар.

Торговка заглянула в коляску, — там на подостланной траве кучей лежала свежая влажная рыба. Были там и лещи, и плотва, и полосатые окуни, и несколько здоровенных щук, и даже черные усатые сомы. Глаза у Химы загорелись от жадности, но она не подала виду, что довольна, а все стояла и перебирала рукой рыбу.

— И сколько же ее здесь? Ты взвешивал?

— Да пуда три смело будет. Не вешал…

— Ты что, Сенька! — Торговка так и подскочила от возмущения. — Три пуда!.. И на два, если хочешь, не потянет!

— Ну, знаешь!.. — в свою очередь обозлился мужчина и уже приготовился задернуть холстиной коляску. — Поищи себе другого дурня…

Хима, должно быть, зная вспыльчивый характер своего компаньона, проворно схватила его за руку.

— Да погоди ты, погоди!.. Не горячись. — Она сунула руку за пазуху, извлекла оттуда перевязанную шнурком от ботинок замусоленную пачку денег. — Держи двадцать.

Но Сенька даже не пошевелил рукой.

— Тридцать, а нет — так и разговору нет!

— Двадцать пять, — сверлила его глазками Хима. Сенька молчал как рыба.

— Двадцать семь, — мученически объявила Хима.

Но тот был неумолим и молча продолжал курить, ожесточенно двигая челюстями.

— Бери тридцать, грабитель! — выкрикнула наконец Хима с таким видом, будто этот человек живьем сдирал с нее шкуру.

Сенька тщательно пересчитал деньги, некоторые бумажки даже проверил на свет — видно, не очень доверял торговке, — потом спрятал их в карман.

— Если б ты знала, как мне сегодня далась эта рыба…

— А что такое? — спросила Хима, засовывая в мешок очередного золотистого леща.

— Кто-то за мной все утро гонялся. На моторке.

— Какого цвета моторка? — заинтересованно повернулась к нему Хима.

— Голубая.

— Инспектор! — хлопнула себя Хима по бедрам руками, липкими от рыбьей слизи.

— Донесла какая-то сволочь! — нахмурился Сенька, но тут же оскалил зубы в улыбке. — Черта два они меня поймают! Есть у меня такой секрет, что лопнут — не догадаются. Всех вокруг пальца обведу!

— И как же это ты, Сенька? — уставилась на него своими глазками-буравчиками Хима.

— Сказано — секрет, — обрезал ее мужчина. Тем временем Хима переложила всю рыбу в мешок, вытерла руки о холстину.

— Как условимся? — затаптывая ногой окурок, спросил Сенька.

— Привози и завтра, буду ждать.

— Нет, завтра не могу. Взрывчатка вышла. Ночью Шепелявый обещал подвезти.

— Тогда послезавтра, — согласилась Хима и стала прикидывать: — Это, кажись, будет пятница?.. А теперь слушай, что я тебе скажу. В субботу в одном месте большая гулянка намечается, можно будет по хорошей цене всю рыбку сплавить. Так что привези и в субботу, да побольше!

— Что ж, на том и порешим: жди меня и послезавтра, и в субботу, — кивнул Сенька и, воровато оглянувшись, добавил: — Ну, а теперь подкинь мешок, припрячу его тебе под прилавок.

Толстая Хима, кряхтя, взвалила тяжелый мешок Сеньке на спину.

— Ты иди вперед, — велела она дрожащим от волнения голосом, — а я за тобой…

Согнувшись под тяжестью ноши, Сенька зашагал к двери рынка.

ПИОНЕРСКИЙ ПАТРУЛЬ НАЧИНАЕТ ДЕЙСТВОВАТЬ

Сильно потрясло Леньку то, что увидал он утром на реке. Весь день стояло перед глазами жуткое зрелище: желтое песчаное дно залива, сплошь устланное серебристыми мальками. Рыбье кладбище!..

Нынче в июле, вскоре после того как кончились занятия в школе, Ленька проделал с друзьями большое туристское путешествие по Припяти. Пионеры их школы каждое лето устраивали пешие походы, экскурсии. А на этот раз учитель географии Степан Филиппович Головченя предложил совершить путешествие на лодках и сам согласился возглавить всю их туристскую флотилию.

Сколько впечатлений вынесли они из этого путешествия, сколько было у них веселых приключений! Они двинулись в путь на пяти больших лодках, среди которых была и новенькая Ленькина «Стрела». Экипаж каждой лодки состоял из четырех-пяти человек, один из них — старший, он отвечал за дисциплину в походе. Был установлен строгий порядок и график движения. Все по очереди, даже девочки, гребли, по очереди готовили себе на привалах пищу. Были у них свои фотографы, которым поручено было заснять весь поход, были ребята, ответственные за сбор коллекций и гербариев, выпускалась рукописная газета.

В первый же день путешественники добрались до деревни Юровичи, побывали там на месте раскопок стоянки первобытного человека, видели в колхозном краеведческом музее бивень мамонта, каменные молотки, наконечники стрел. В Мозыре юные путешественники посетили школу, где когда-то училась героиня белорусского народа Вера Хоружая, побывали в типографии, на заводе сельскохозяйственных машин.

Каждый день приносил им что-то новое. Они с интересом наблюдали, какой напряженной трудовой жизнью живет летом их любимая Припять. Караваны плотов, тяжелые рудовозы, баржи, груженные углем, изящные пассажирские теплоходы и катера — все это, много раз виденное раньше, в походе открылось им как-то по-новому.

По дороге пионеры посещали крупные приречные колхозы-миллионеры. И не только посещали… Однажды недалеко от Петрикова они увидали, как на лугу за деревней колхозники спешили сгрести в копны валки сена. Спешили, потому что с юга надвигалась громадная черная туча. Видно было, что сами они никак не поспеют спасти от дождя сухое сено. И тут — Ленька сейчас не мог даже вспомнить, кто первый подал эту мысль, — пионеры повернули лодки к берегу и бегом ринулись на подмогу колхозникам. Устали крепко, промокли до нитки, зато как радостно было сознавать, что они помогли людям. А сколько теплых слов услыхали они в тот день, как щедро угощали их в незнакомом полесском селе!..

Но больше всего запомнилось Леньке посещение одного крупного рыбоводческого хозяйства под Туровом. Рыбу здесь выращивали в нескольких больших искусственных прудах, соединенных с рекой. В каждом пруду держали рыбу определенного возраста: молодь — отдельно, подрастающую — отдельно, товарную, предназначенную для отлова, — тоже в специальном пруде. Переходя от пруда к пруду, путешественники провели здесь почти день.

Главный ихтиолог хозяйства Фаддей Кузьмич, шутливый бородатый старикан, рассказывал им интересные и забавные истории из жизни рыб. Возле одного из прудов он взошел на помост, с которого сыпали рыбам корм, ударил раза три в подвешенный стальной рельс, и на этот звон, словно по знаку сказочного волшебника, со всех концов пруда ринулись табуны зеркальных карпов, карасей — вода вокруг так и закипела, заходила ходуном. Путешественники узнали, что таким способом созывают рыбу «на обед».

Фаддей Кузьмич подробно растолковал ребятам, как в рыбхоз из специальных питомников привозят в бочках мальков и сколько у рыбоводов бывает хлопот, пока вырастят этих мальков. Говорил, что они и в Припять не раз выпускали мальков некоторых рыб…

Думал ли тогда Ленька, что спустя какой-нибудь месяц ему суждено встретиться с человеком, который ради какой-то своей никчемной выгоды безжалостно губит природу, раскрадывает народное добро. Каким алчным себялюбцем нужно быть, чтобы отважиться на такое ужасное преступление — уничтожать многотысячные стада беззащитной молоди, чтобы украсть в реке полмешка рыбы!..

Еще по дороге с рыбалки Ленька завел с Петрусем разговор о том, кого из ребят они возьмут себе в помощь. Двоим им нелегко будет распутать этот клубок, да и Роман Иванович советовал действовать не в одиночку, а заодно с друзьями. Но дело серьезное, и ребята требовались смелые, ловкие, смекалистые, а главное, чтобы они умели держать язык за зубами.

— По-моему, нужно с Мишей поговорить и с Владиком, — назвал Петрусь двоих своих одноклассников.

Но у Леньки на этот счет другое мнение.

— С Мишкой можно, а Владик… Трусоват он, да и потрепаться любит… Лучше Олега… И еще Аленку.

— Девчонку? — пренебрежительно процедил сквозь зубы Петрусь. — Ты что?!.

— А ты не гляди, что девчонка, она ни в чем нам с тобой не уступит…

Так или иначе, ребята пришли к согласию и, едва вернувшись в деревню, сразу бросились на поиски друзей. Но не так-то просто летом, да еще в самую горячую пору дня, застать кого-нибудь дома. Кому охота сидеть в четырех стенах!.. От малышей, игравших на улице, они узнали, что Олег сегодня дежурит в школьном крольчатнике — недавно пошел туда кормить кроликов. Концевого Мишку с его неразлучной «Сменой», говорят, видели где-то возле гумен, а Аленка будто бы побежала с подружками купаться. Пока ребята разыскали в школе Олега, исчез куда-то с пригуменья Мишка, а когда, наконец, увидели Мишку, оказалось, что Аленка уже вернулась с речки и помчалась к матери в колхозный коровник…

Словом, Леньке с Петрусем довелось немало пометаться по деревне, пока все собрались в укромном местечке — под старой грушей, что стояла над обрывом за Ленькиной избой. Но и это было еще не все. Заметив их компанию, маленькая Настенька, Ленькина сестричка, решила, что затевается какая-то веселая игра, и привязалась к ним. Никакие уговоры не помогали, малышка не отходила от ребят ни на шаг. И угрожали, и пробовали задобрить — все напрасно. Петрусь пообещал принести конфет, но чем больше усердствовали ребята, тем тверже Настенька стояла на своем.

Наконец Ленька, как всегда в трудные минуты жизни, вынужден был обратиться за подмогой к своему всемогущему деду.

Дед что-то неторопливо строгал под поветью, когда Ленька прибежал к нему со своей жалобой.

— Мешает, говоришь?.. Ах ты ее!.. — Он отложил рубанок, почмыхал в усы, подумал и приказал: — А ну, где она там? Подать ее сюда!

Ленька мигом выскочил из-под повети, помчался за избу и тотчас вернулся вместе с сестричкой. Он держал ее за руки и силой волок к деду.

— Пусти-и! — отчаянно упираясь, кричала Настенька. — Куда ты меня тянешь?..

— Тихо ты, плакса! — уговаривал ее Ленька. — Дед тебя чего-то зовет.

— А зачем мне дед, я хочу с ва-а-ами… — шмыгала носом Настенька.

— Настя! — строго позвал из-под повети дед. — Иди сюда, помоги мне.

— Ну, что? — не переставала хныкать малышка. — И почему все я да я? А Ленька?.. Он что, не может помочь? Ему все игры да игры…

— Кончай тараторить! — нахмурился дед, стараясь, чтоб внучка не заметила спрятанной под усами улыбки. — Вот лучше возьми молоток, садись сюда да выпрями мне эти гвозди. Только смотри по пальцу не угоди, а то беды не оберешься…

— А Ленька? — устраиваясь на колодке с молотком в руке, не унималась Настенька.

— А Леньке будет другое задание, — незаметно подмигнул внуку дед. — Возьми вон ведро да принеси воды в точило. Нужно железку для фуганка навести.

Ленька понял дедову хитрость, схватил ведро и был таков. Пробегая огородом, он бросил ведро в траву и, не мешкая, свернул за дом, где его с нетерпением дожидались друзья.

В таких сложных условиях состоялся у наших приятелей первый «военный совет». Однако это не помешало им обстоятельно переговорить обо всем и подробно обсудить план дальнейших действий…

РИСУНОК НА КОЛЕСАХ

Тракторист Богдан Малик, узколицый загорелый парень, только умылся и сел за стол полдничать, как в дом с ведром в руке вошла его мать.

— И что ты, сынок, оставляешь на улице мотоцикл? — покачала она головой. — Дорогая все-таки вещь. Неужто трудно во двор закатить?

— Да мне сейчас в РТС нужно ехать, чего там закатывать, — отозвался Богдан, аппетитно хлебая горячий борщ. — А что такое?

— Детишки там все бегают, как бы не поломали чего, — сказала мать. — Прогнала их, так разбежались, а ушла в дом — снова двое там вьются.

— Кто такие?

— Одного я хорошо приметила. Мишка, Акулины концевой сын, тот, что все с фотографией забавляется. У него и сейчас аппарат через плечо. А второй, кажись, не Цыганок ли, напарника твоего брат.

— А пускай, ничего они там не поломают, — мотнул головой Богдан, вычерпывая из миски остатки борща. — Известное дело, дети…

Богдану и в голову не могло прийти, что не простое ребячье любопытство, а нечто совсем иное привело Цыганка и концевого Мишку к его воротам.

Едва за теткой Марылей захлопнулась дверь в сенях, Кастусь и Мишка стремглав метнулись к мотоциклу.

Сперва они побежали к коляске, сунули внутрь головы и что-то старательно начали там высматривать. Потом Цыганок, распластавшись на земле, лозовым прутком измерил расстояние между задним, ведущим колесом и колесом коляски. Тем временем Мишка навел на колеса свой аппарат и щелкнул несколько раз кряду…

Когда Богдан, подкрепившись, вышел на улицу, возле мотоцикла уже никого не было. Он оглянулся, пожал плечами: куда девались эти огольцы?

Так ни о чем и не догадавшись, Богдан нажал ногой на спусковой рычаг, сел в седло и потихоньку тронул с места…

А в это время Ленька возбужденно ходил взад-вперед по своему двору, задумчивый и хмурый. Он то останавливался возле палисадника и выглядывал на улицу, то заходил под поветь к деду… Вот-вот должны были вернуться с первой разведки его друзья, и он с волнением ожидал результатов.

Как ни странно, Леньке хотелось, чтоб эта разведка не принесла им удачи, чтоб подозрения Петруся насчет Богдана не подтвердились. Не мог Ленька поверить, чтоб комсомолец Богдан, один из лучших трактористов колхоза, веселый и общительный парень, мог пойти на такую подлость. «Что-то здесь не так, — думал он. — Наверное, есть у кого-нибудь еще мотоцикл с коляской, а Петрусь просто не знает. А может, прав Роман Иванович: кто-то пользуется мотоциклом Богдана…»

Вот придут ребята, и тогда все прояснится, а пока их нет, нужно все-таки закончить разговор с дедом. Ленька не жалел, что, проводив ребят в разведку, он во всем открылся старику. Уже несколько раз они начинали обсуждать происшествие на реке, но старый Савостей очень горячился и, забывшись, гневно кричал на весь двор:

— Кто бы он ни был, все равно гад он печеный! — При этом старик в сердцах колотил деревянным столярным молотком по станине верстака. А потом, спохватившись, сам же шикал на внука: — Тс-с, ты!.. Раскричался… Хочешь, чтоб этот гад услыхал… Рассеянность деда вызывала у Леньки улыбку, он снова шел во двор и слонялся из угла в угол, не находя себе места.

Ребят все не было. Когда Ленька окончательно потерял надежду дождаться их, дед выглянул из-под повети, таинственно огляделся вокруг и поманил внука пальцем.

— Что мне, внучек, пришло в голову, — негромко начал он, присаживаясь на колоду. — Ведь этому гаду нужно же где-то добывать взрывчатку, а?..

— Ну, разумеется, — еще не понимая, куда клонит дед, согласился Ленька.

— А где же он ее добывает, по-твоему? В магазине ее не продают, на поле она тоже не растет, а?.. — Дед поерзал на колодке, возбужденно чмыхнул носом. — Вот я и подумал, не нашел ли тот сукин сын себе сообщника на брандвахте, когда здесь у нас перекаты рвали? Все может быть…

Ленька вскочил как ошпаренный.

— Верно!.. Погоди, погоди, дедушка… — задумался он вдруг. И тут же решительно сказал: — Знаешь, не буду я их ждать. Сбегаю в колхозный гараж, порасспрошу кое-что у шоферов. Пока Петрусь с Мишкой снимки проявят, я и вернусь.

— Правильно, внучек, сбегай. Что-то мне не верится, что это Богдан.

Было это где-то около полудня, а немного попозже, часа через полтора, к Леньке во двор ворвались трое его приятелей — Петрусь, загорелый долговязый Мишка с фотоаппаратом через плечо и Олег, круглолицый, с выгоревшими волосами парнишка в черных роговых очках. Все трое были возбуждены, довольны чем-то.

Зная, что дед Савостей всегда может присоветовать, где искать Леньку, Петрусь сразу метнулся под поветь. Однако на этот раз дед не сказал ничегоопределенного.

— Побег куда-то… Просил передать, чтоб обождали.

Петрусь недоверчиво покосился на старика и, помолчав, проговорил:

— Так вы скажите ему, что мы в крушиннике будем.

— А это, милок, пожалуйста, — охотно согласился дед.

Но дождаться Леньку оказалось не так просто.

Ребята успели обсудить все последние новости, до устали набегались в крушиннике, играя в прятки, несколько раз успели сыграть в «ножички», когда увидали наконец на дороге через выгон Леньку и рядом с ним Аленку. Оба, видно было, сильно спешили. Аленка, смуглая, стриженная «под мальчишку» и вообще похожая на мальчишку, на ходу размахивала руками, как будто что-то горячо доказывала Леньке. Все четверо ребят учились в одном классе, а Аленка была на год младше их и только нынче перешла в шестой. Но она всегда дружила с теми, кто был постарше ее, и чаще всего — с мальчишками. Нужно сказать, что и они не чуждались ее общества, потому что она ни в чем от них не отставала.

— Где вы так долго ходили? — нетерпеливо поднялся им навстречу Петрусь. — Мы тут заждались.

— Да ходили… — неопределенно ответил Ленька. — Ну, готов снимок?

— А как же! Вот, смотри… — Петрусь взял у Мишки фотоснимок и протянул его Леньке.

По тому, как торопливо схватил Ленька снимок, можно было догадаться, что он сильно взволнован. Ведь если изображение на фото не совпадет с рисунком, который сделал утром Роман Иванович у Зеленой тони, подозрение с Богдана сразу будет снято. А если совпадет?..

Ленька долго и внимательно разглядывал снимок, потом достал из кармана и развернул листок с рисунком Романа Ивановича. Все пятеро притихли…

— Ага! — почти в ту же секунду торжествующе воскликнул Петрусь. — Что я говорил? Точь-в-точь! Смотри — и здесь в елочку, и здесь!..

Но в это время Ленька достал из кармана еще один листок и подал его Петрусю.

— А ты не горячись, Цыган! Сравни еще и это…

— А что это? недоуменно посмотрел на друга Петрусь.

— А то, что ошибся ты, вот что! — твердо сказал Ленька. — Мотоцикл с коляской есть в Крышичах и еще у одного человека.

— У кого? — подскочил Петрусь. — Что ты выдумываешь?

— Ничуть не выдумываю. Две недели назад Сенька Жигун купил коляску к своему «Ижу». А это мы с Аленкой срисовали узор на его колесах. Как видишь, он тоже точь-в-точь совпадает с рисунком Романа Ивановича…

— Верно, совпадает, — пожал плечами молчавший до сих пор Олег.

— Так неужели и у Сеньки коляска есть? — смущенно проговорил Петрусь.

— Да мы же сами ее видели! — вступила в разговор Аленка. — И чешуя от рыбы на сиденье…

— Расстояние между колесами тоже совпадает, — добавил Ленька. — Да ты сам подумай, разве станет Богдан таким грязным делом заниматься? А Сенька… Сам знаешь, что это за тип…

Сенька Жигун, и правда, пользовался недоброй славой в Крышичах. Человек он был пришлый, не местный. Года четыре назад неподалеку от Крышич целое лето работала большая группа геологов-разведчиков, и Сенька был у них шофером. Потом за пьянство и какие-то махинации его уволили, но Сенька никуда не уехал, а подкатился к одной вдове, Агате Махнач, и остался жить в Крышичах. Никто бы не сказал о нем худого слова, живи он честным трудом, как все. Но у Сеньки были иные планы. На работу в колхоз он выходил только для отвода глаз, а сам занялся спекуляцией — скупал по всей округе сушеные грибы, ягоды и возил на продажу в Ленинград и Киев. Потом стал спекулировать самогоном. Словом, жил паразитом. Как-то мозырская милиция накрыла его, и попал Сенька в тюрьму, но какой-нибудь год спустя вернулся и теперь вот снова слоняется по деревне, что тот волк по лесу. Жить хочет с размахом, а работы не любит. Купил себе мотоцикл и гоняет на нем целыми днями. Куда, чего? — никто не знает.

— Снова все запуталось! — безнадежно махнул рукой Петрусь. — Поди разберись…

— А по-моему, и думать не стоит насчет Богдана! — сверкнула глазами Аленка. — Все ясно, Сенькина работа! И колеса такие же, и чешуя…

— Нет, — возразил Ленька, — раз уж так получилось, нужно проверить…

Но не успел Ленька рассказать друзьям, какую он задумал операцию, чтобы разоблачить вора, как вдруг из кустов с победным окриком выскочила Настенька.

— А-а!.. Вот вы где! — радостно кричала она. — И ты тут, Ленька-трезвонька! А деду не хочешь помогать!..

— Хлопцы, ш-ш-ш!.. — приложил Ленька палец к губам. — Разбегайтесь по одному и — к реке! Там расскажу!..

Настенька немало удивилась, когда все пятеро бросились от нее наутек — кто в глубь крушинника, кто к реке. Она постояла-постояла, обиженно надула губки и медленно побрела домой, к деду — жаловаться на людскую несправедливость.

«НЕВОШПИТАННЫЕ» ЛЮДИ

На землю постепенно опускались тихие летние сумерки. Вот, вздымая облака пыли, возвращаются с поля и разбредаются по дворам медлительные, задумчивые коровы, пугливые овцы. Вот затих треск молотилки на гумне, последний раз звякнул молоток в кузнице. Одна за другой пригрохотали в гараж из далеких и близких рейсов колхозные автомашины. Умолкли смех и крики детишек на выгоне. Угомонилась улица, не проскрипят нигде ворота, не подаст голос колодезный журавель. Над Припятью, отражаясь в неподвижной речной воде, загорелись красные и синие огоньки бакенов…

Летом, как следует наработавшись за день, люди в деревне рано ложатся спать: завтра с восходом солнца для них начнется новый трудовой день, полный извечных крестьянских забот, — нужно убирать хлеб, приводить в порядок огороды, заготавливать силос, брать лен… И вот один за другим гаснут в окнах огни, и над деревней воцаряется ночная тишина.

Только в одной избе, в том конце деревни, что ближе к лесу, светится окно. Правда, свет тусклый, едва заметный, не от электрической лампочки, что висит под потолком, а от какой-то старинной коптилки. В доме не спят — по стенам время от времени пробегают длинные нескладные тени…

Это изба Агаты Махнач, у которой вот уже четвертый год как поселился бывший шофер Семен Жигун.

Сенька подходит к окну, глядящему на реку, настежь распахивает его и, высунувшись чуть не до пояса, долго к чему-то прислушивается. Но на реке ничего не слыхать, лишь в прибрежном ивняке пронзительно кричит какая-то ночная птица да кое-где на улице лениво брешут бессонные собаки.

Сенька оборачивается, достает из-под лавки корзину и, даже не глядя на Агату, тихо приказывает:

— А ну, посвети…

Он идет в сени, отворяет дверь в пристройку, которая служит кладовой, и, откинув крышку погреба, спускается по лестнице вниз. Агата, молодая еще женщина с красивым, но опечаленным чем-то лицом, вздыхая, покорно идет за ним, склоняется над холодным зевом погреба и, вытянув руку с коптилкой, освещает его. Сенька пробирается в погребе в самый угол, отбрасывает там старые, запыленные лохмотья и на секунду замирает, глядя на внушительный ряд бутылок, тускло поблескивающих холодным стеклом. Потом берет одну из бутылок, вынимает затычку и прямо из горлышка делает два-три глотка, кривится, сплевывает и, заткнув бутылку, ставит ее в корзинку.

— Ох, Семен, — вздыхает Агата, — и зачем тебе все это? Чует мое сердце, не кончится это добром…

— А ты помолчи, не каркай!.. — грубо обрывает ее Сенька, запихивая в корзину очередную бутылку. — Раскаркалась тут… Не твое дело!

Но женщина не унимается:

— Сам же говоришь, инспектор гонялся. Значит, приметили. Поймают тебя, помяни мое слово…

— Замолчи, слышишь? — гаркает Сенька, с угрозой сверкнув глазами.

Обиженно поджав губы, женщина умолкает, лишь рука, в которой она держит коптилку, мелко дрожит.

Между тем Сенька с наполненной бутылками корзиной вылез из погреба. Уже в комнате глянул на свои часы, заторопился:

— Гаси свет и ложись спать…

Агата послушно погасила коптилку, поставила ее на припечек и, не переставая вздыхать, пошла в боковушку за дощатой перегородкой.

— Глупая ты баба, — негромко бросил ей вслед Сенька. — Знаешь, сколько я сегодня за утро огреб? Ты месяц будешь спину гнуть в своем колхозе, а того не заработаешь…

— Так разве у нас чего не хватает или ты голодный сидишь? — отозвалась из-за перегородки Агата. — А поймают — снова в тюрьму пойдешь.

— Никто меня не поймает! Слышишь?.. Ни-и-кто!..

Вдруг Сенька насторожился, высунул голову в окно. Где-то далеко на реке возник едва уловимый монотонный перестук мотора. Какое-то время Сенька приложив ладонь к уху, напряженно прислушивался. Потом, убедившись, что не ошибся, осторожно, чтоб не стукнуть, прикрыл окно.

— Ну вот, Шепелявый едет…

Агата еще раз тяжко вздохнула за перегородкой.

Сенька впотьмах накинул на плечи пиджак, снял с крючка шапку. Накрыл старой стеганкой корзину с бутылками и взял ее под мышку.

— Ты дверь не закрывай, скоро вернусь, — уже с порога бросил он жене.

Когда Сенька, чуть скрипнув дверью, вышел во двор, стук моторки на реке был уже слышен совсем отчетливо. Она шла снизу, со стороны Наровли. Сенька постоял немного во дворе, воровски озираясь вокруг. На улице было безлюдно, темно, только вдалеке, на колхозных фермах, горели электрические фонари.

Не заметил Сенька, как в ту секунду, когда он шагнул через порог, за угол дома неслышно метнулась легкая тень. Потом, когда он уже подходил к сараю, из-за дома дважды мигнул огонек карманного фонарика. В ответ ему в ивняке на берегу тоже дважды вспыхнул едва приметной точкой фонарик…

Осторожно протиснувшись через лаз в заборе, Сенька вышел за сарай и протоптанной в картошке тропинкой напрямик подался к реке. Стук мотора раздавался уже совсем близко, и, спустившись с пригорка на влажную луговину, Сенька прибавил шагу. Впереди поднялась темная стена ивняка. Еще раз оглянувшись, Сенька решительно нырнул в эту непролазную чащу.

Минут через пять мотор на реке вдруг заглох и стало слышно, как кто-то веслом осторожно подгребает к берегу. Как ни темна была ночь, но, приглядевшись, можно было различить в лодке силуэты двух мужчин. Едва лодка причалила к берегу, один из мужчин, заслонив рот ладонью, негромко свистнул раз и другой. Тотчас же из лозняка послышался ответный свист. Мужчина в лодке наклонился, достал из-под лавки увесистый, перевязанный бечевкой пакет и бесшумно спрыгнул на песок. Второй как сидел, так и остался сидеть на корме у мотора.

Человек со свертком сделал несколько шагов к кустам, остановился, постоял и снова тихонько свистнул. И снова в ответ ему, на этот раз уже совсем близко, раздался приглушенный свист.

— Ждорово, Жигун! — уже смело раздвигая кусты, сказал мужчина со свертком. — На швободе еще, жлодюга? Не шчапали?.. — Он сильно шепелявил.

— Гляди, как бы самого раньше не сцапали, остряк, — беззлобно отозвался Сенька.

Они осмотрелись, присели на траве в кустах. Сенька поставил рядом, чтоб была под рукой, корзину с самогоном. Он хотел что-то сказать, но в это время в кустах неподалеку послышался какой-то шорох, треск веток. Сенька вздрогнул, настороженно поднял голову. Приподнялся на траве и Шепелявый. Долгую минуту они оба, затаив дыхание, прислушивались, потом Шепелявый успокоенно похлопал Сеньку по плечу:

— Не бойшя, хе-хе. Может, мышка хвоштиком махнула, а у тебя уже и душа в пятках…

— Ну, привез тол? — нервно сглотнувши слюну, спросил Сенька.

— Привез, а как же. Шешть брушков ш детонаторами и шнурами. Готовенькие, хоть шечаш в воду…

— Держи, — повернулся Сенька к корзине.

— А ты шначала попробовать дай, а то шнова, как прошлый раж, шивухи подшунешь, — взялся за бутылку Шепелявый.

— Что ты выдумываешь, самый что ни есть первач, — возразил Сенька.

Но Шепелявый не поверил ему на слово, отпил глоток, сплюнул, вытер рот рукавом.

— Школько тут?

— Как условились, за брусок — пол-литра.

— А жа лодку? Не жаплатишь, не дам толу! Яшна! — категорически заявил Шепелявый.

— А-а, — махнул рукой Жигун, — толку с нее, с той лодки…

— Не валяй дурака, — усмехнулся в темноте Шепелявый. — Не будь этой лодки, тебя уже што раж поймали бы… А так надул лодочку, тол в реку — бух! — шобрал рыбку, дух иж лодки выпуштил, в коляшку и — ходу!..

— Так ведь старая она, дырка на дырке, сколько клеить пришлось, — сбивал цену Сенька, протягивая Шепелявому деньги. — Вот, возьми пятерку.

— Я тебе покажу — пятерку! — вспылил Шепелявый. — Мне жа эту лодку командир брандвахты школько выговаривал: «Где девалашь, куда шплавил?..» Черт ш тобой, давай крашненькую!..

Жигун не стал спорить, полез в карман и дал ему еще одну пятерку.

— То-то, — примирительно сказал Шепелявый, спрятал деньги и стал доставать из корзины и распихивать по карманам бутылки. — Эх, и гульнем!..

— А когда еще приедешь? — спросил Жигун.

— Шам подшкочишь, когда понадобитша… Мы жавтра под Шепеличи переберемша.

— На той неделе приеду, — вставая, сказал Сенька и протянул Шепелявому руку. — Ну, бывай!

— Бывай, да наш не жабывай, — еще раз улыбнулся тот.

Но только они собрались расходиться, как неожиданно в кустах, совсем близко, кто-то завозился и отчетливо послышалось:

— А-а-п-чхи!

Чихнул кто-то со смаком, изо всей силы, даже эхо отозвалось на другом берегу — видно, бедняга долго крепился, терпел и все-таки не выдержал. И в тот же миг в кустах зашумело, затрещало, кто-то — да и не один! — сломя голову пустился наутек.

Но ни Сенька, ни Шепелявый и не подумали бежать вдогонку, они сами перепугались до полусмерти.

— Беги!.. — шепнул Сенька Шепелявому и, схватив корзину и сверток с толом, как ящерица, нырнул в чащу.

Прижимая к груди бутылки, которым не нашлось места в карманах, бросился к берегу и Шепелявый. Он бежал, спотыкаясь о пни и валежник, заботясь только об одном: не выронить, не растерять дорогую добычу. Лишь когда лодка уверенно застучала мотором и вылетела на середину реки, Шепелявый немного очухался. Он завернул в стеганку бутылки с самогоном и, довольный, что все обошлось благополучно, улыбнулся во весь свой щербатый рот.

— А мы ж Жигуном, нужно шкажать, невошпитанные люди…

— Это почему же? — хмуро спросил мужчина, сидевший на корме.

— Кто-то в куштах чихнул, а мы даже «будь ждоров» не шкажали…

«СУД» НАД ПЕТРУСЕМ

Эх, и здорово это — поваляться летом, в жаркий солнечный денек на берегу возле речки! Лежишь себе, нежишься, под тобой песочек меленький, теплый, золотистый от солнца. Руки так и тянутся к нему; сыплешь и сыплешь себе на голую грудь, на ноги, а он течет по телу, как живой, приятно щекочет. А сверху солнышко светит, пригревает, но не слишком — даже в самую жару тянет с реки влажный легкий ветерок. А когда все-таки — не без этого — припечет как следует, вскочишь и бежишь к воде. Она здесь же, рядышком, заманчиво плещет в берег тихой ласковой волной. Разгонишься, бежишь сперва по мелководью в брызгах расплавленного серебра, а потом — у-ух! — нырнешь с головой и, фыркая от удовольствия, плывешь — хочешь «по-собачьи», хочешь на саженках, а если умеешь, так даже кролем.

Кто из ребят не грелся летом вот так на берегу, не плавал в реке, тот, можно сказать, лета и не видел! Во всяком случае, Ленька и его дружки могли бы только посочувствовать такому горемыке…

Правда, сейчас Ленька, расположившись с друзьями на песчаной косе за деревней, не вкушал прелесть бездумного отдыха, а был занят важным делом. Здесь был созван очередной «военный совет» и разбирался вопрос о ночной провинности Петруся. Ребята все сидели голые, загорелые, в одних трусах, а Аленка, тоже коричневая от загара, — в цветастом купальнике. Время от времени она бросала взгляд на смущенное лицо Цыганка и едва сдерживалась, чтоб не рассмеяться.

Ленька со всей серьезностью начал допрос:

— Ну, отвечай… Как это тебя угораздило?

— Что угораздило? — исподлобья глянул на него Петрусь.

— Ну, как ты… чуть не сорвал нам всю операцию? — уточнил Ленька.

— Да очень просто… Мы с тобой еще только подползли к ним, а у меня как защекочет в носу. Но я терпел. Пока они говорить не кончили, терпел. А потом невмоготу стало. Будто там, в носу, муравейник закопошился…

— Тебе нужно было пальцем на переносицу нажать, — посоветовала Аленка, вот-вот готовая прыснуть со смеху. — Я слышала, помогает…

— Умна ты больно! — окрысился на нее Петрусь. — Я это и без тебя знаю… То-то и оно, что, как нажал, так сразу и…

Аленка больше не в силах сдержаться — заливается смехом. Хохочут, катаясь по песку, и Мишка с Олегом. Один Ленька все еще держится строго, с осуждением смотрит на сконфуженного Петруся.

— Твое счастье, что мы все до конца услыхали, — говорит Ленька и оборачивается к друзьям. — Ну, какое ему придумаем наказание.

Олег поправляет на носу очки, хмурит лоб.

— Я так считаю: за руки, за ноги, раскачать и — в воду!

— Правильно! — в восторге кричат в один голос Аленка и Мишка и вскакивают, чтобы немедленно привести приговор в исполнение.

Но Петрусь опережает их, взвивается пружиной и со всех ног пускается вдоль берега наутек. Все четверо гонятся за ним, только пятки сверкают на солнце. Ленька, которому уже наскучила роль строгого командира, с задорным боевым кличем мчится впереди всех. Петрусь мечется из стороны в сторону, виляет между кустами. Потом, видя, что от погони все равно не уйти, поворачивает прямо к реке…

Бу-ух! — брызги искристой завесой встают перед Петрусем, вспыхивают радугой, и он бросает свое тело в эти радужные огни, в прохладные объятия реки. Вслед за ним с шумом, смехом и криками бросаются в воду остальные…

Накупавшись вволю, ребята вышли на берег и снова уселись в кружок, подставив спины и плечи ласковому солнцу.

— Вот что, — говорит Ленька, — поваляли дурака и хватит. Мы с Аленкой сейчас поплывем на «Стреле» в Стоговичи — нужно скорее рассказать обо всем Роману Ивановичу. Тебе, Миша, и тебе, Олег, задание — не спускать глаз с Сеньки. А ты, Петрусь, слетаешь в поле к брату и попросишь, чтоб он дал нам на вечер мотоцикл. Может понадобиться. Ну как, идет?

— Можно и так, — не возражает Петрусь.

ДЕРЖАТЬСЯ, КАК ЗИГАНШИН!

И вот Ленька с Аленкой плывут на «Стреле» в Стоговичи. Ленька — на веслах; он равномерно откидывается туловищем назад, потом наклоняется вперед. Со стороны кажется, что гребет он без малейшего напряжения, но «Стрела» летит быстро, лишь мелкие волны с тихим плеском бьют в борта.

От Крышич до Стогович по реке путь неблизкий, километров пять, и, конечно, Леньке куда легче было бы пробежаться туда лесом. Но он боялся, что упустит Романа Ивановича, — тот мог поехать на своей моторке в Мозырь или куда-нибудь к рыбакам. А повидать Романа Ивановича нужно обязательно. Ведь теперь уже все известно: и сам преступник, и где он доставал тол… Удалось даже разгадать, как он ухитрялся собирать рыбу на реке и бесследно скрываться. Нужно рассказать инспектору обо всем этом, а заодно и о сообщнике Жигуна — Шепелявом с брандвахты, который за самогон привозил Сеньке тол…

Какие новые распоряжения даст им Роман Иванович?.. Ясно было одно: нельзя терять ни минуты. Сенька, разжившись толом, наверно, сегодня же снова выедет на ночной разбой. Нужно сделать так, чтоб это было в последний раз, чтоб теперь уже ему не удалось выскользнуть из рук рыбнадзора.

Все шло отлично, лишь одно тревожило Леньку: что-то все больше хмурилось небо, все сильнее дул встречный ветер. Еще дома, когда он шел с веслами мимо повети, его задержал дед. Спросил, куда он собрался и надолго ли.

Когда Ленька все ему рассказал, старый Савостей озадаченно покачал головой:

— Ох, внучек, не стоило бы сегодня далеко плыть. С самого утра у меня все кости ломит… К непогоде это…

Но тогда небо еще было высокое и чистое, светило солнце, и Ленька не придал значения дедовым словам. А вот, гляди ты, совсем немного времени прошло, а уже и солнце за облаками спряталось, и ветер разгулялся.

Хуже всего, что ветер дул против течения. Когда он, даже самый сильный, налетает сверху, больших волн на реке не бывает, ветер как бы приглаживает воду, и только мелкие барашки морщат поверхность реки. Встречный же ветер как будто вздымает воду пластами, волны с каждой минутой растут и наконец достигают таких размеров, что становятся серьезной угрозой для лодки.

Сначала, когда волны были еще не очень велики, Аленка в восторге шутила:

— Ух, Ленька, как здорово! Мы с тобой, как Зиганшин с друзьями в штормовом океане!..

Но вскоре стало уже не до шуток. Лодка все неохотнее подчинялась веслам, ее то вздымало вверх, то швыряло вниз, в черную пучину между волнами. Вооружившись рулевым веслом, Аленка, как могла, помогала Леньке. Все вокруг — и вода, и небо — потемнело, только белые барашки на гребнях волн зловеще перекатывались у бортов. Вода все сильнее заливала лодку, Ленька и Аленка уже промокли до нитки.

А с юга навстречу нашим путешественникам медленно ползла громадная черно-синяя туча. Она охватила почти полнеба, и Аленка не могла оторвать от нее испуганных глаз.

— Гляди, Ленька! — тряхнула она взлохмаченной, мокрой головой.

Ленька обернулся. Зловеще клубясь, туча приближалась к ним. Однако на лице у Леньки не отразилось и тени страха. Он лишь сжал губы и еще сильнее налег на весла.

— Слышь, Ленька! — стараясь перекричать порывы ветра, тронула его за плечо Аленка. — Давай повернем к берегу!.. Или вернемся давай…

Но Ленька гневно сверкнул на нее глазами:

— Ты что, струсила?.. А еще Зиганшина поминала! — И строго крикнул: — А ну, помогай!..

Аленка послушно схватилась за весло. Она так смутилась, что вовсе забыла про страх.

Ветер, как обычно перед грозой, так и надрывался от натуги. Пенные барашки срывались с гребней волн и белыми хлопьями летели над водой. Лодка, несмотря на все Ленькины старания, еле ползла. Вода вокруг клокотала, как в котле.

«А может, и правда повернуть назад? — подумал Ленька. — Никто не попрекнет… В такую бурю даже опытные рыбаки не выходят на реку. Но как же тогда с Жигуном, неужели и нынче ночью он уйдет безнаказанным? Нет, этого нельзя допустить. Во что бы то ни стало нужно добраться до Стогович, повидать Романа Ивановича. Отступить легче всего. Но мужественные люди не отступают, не сдаются, а побеждают трудности. Как те четверо на барже в океане… Нет, только вперед!»

И Ленька, забыв про усталость, еще сильнее, с упрямой решимостью налегал на весла, гнал «Стрелу» с одной волны на другую. Он как будто был даже рад, что случай послал ему возможность испытать свои силы, волю, настойчивость, что вот, несмотря ни на какие трудности, они плывут и плывут наперекор стихии. Даже Аленка азартно и смело орудует веслом, озорно, с вызовом смотрит на эти крутые лобастые волны, на черную зловещую тучу…

— Молодцом, Аленка! — не удержался Ленька от похвалы. — Давай, давай, навали-ись!..

И вдруг ветер стих. Даже странно: только что дул с бешеной силой, сек по лицу колючими брызгами и вот — угомонился, сник, как будто его и не было. Так бывает обычно перед самой грозой. Вокруг стало тихо-тихо, замерла листва на деревьях, уходилась бушевавшая только что река. Лишь откуда-то сверху доносился непонятный, угрожающий шум. Казалось, это шумела сама туча. Ленька оглянулся, и в ту же секунду и он, и Аленка увидали над рекой серую завесу, быстро приближавшуюся к ним. За нею, за этой завесой, ничего не было видно — ни реки, ни деревьев по берегам, ни неба. А иссиня-черная туча, навстречу которой они плыли, висела уже над самой головой…

И вот густая серая завеса — стена дождя — уже совсем рядом. Миг — и вода впереди как будто закипела под частой дробью крупных дождевых капель. Вот от лодки до полосы дождя осталось метров десять… пять… три… Ленька и Аленка, опустив весла, спокойно, с любопытством и даже с тихим восторгом смотрят, как дождь наступает на них. Все равно на реке от него не спрячешься, это не в деревне или, скажем, в лесу, где можно переждать под любым деревом.

Еще миг — и дождь добегает до лодки, безжалостно обрушивается на наших путешественников.

Держись, Аленка! — весело поблескивая глазами, кричит Ленька.

— Купание в лодке! — смеется в ответ Аленка, встряхивая космами мокрых волос.

Ленька берется за весла и, не обращая внимания на дождь, начинает грести. Теперь, когда река утихомирилась, лодка идет быстрее. Ленька гребет размашисто и сильно, в одном размеренном ритме.

…Когда они наконец добрались до Стогович, гроза прошла и в небе снова ярко светило солнце. Даже мокрая до нитки одежда успела просохнуть. Настроение у Леньки и Аленки было — лучше не надо. Как ни трудна была дорога, как ни болели от весел руки, но все препятствия позади, они победили!

Едва лодка поравнялась с первыми избами, Ленька повернул к берегу. Он знал, что бригадир стоговичских рыбаков Пилип Юхневич живет где-то у самой околицы деревни. Оставив Аленку возле лодки, Ленька, не теряя времени, помчался искать бригадира.

Каково же было его огорчение, когда дядька Пи-лип сказал, что Роман Иванович еще утром поехал на своей моторке куда-то вниз, чуть ли не под Шепеличи. Правда, он, должно быть, предвидел, что ребята будут его искать, и оставил на Ленькино имя письмо.

Торопливо разорвав конверт, Ленька развернул короткую записку. «Ребята, — писал Роман Иванович, — срочно выезжаю в Шепеличи, на брандвахту, по известному вам делу. В Крышичах буду завтра, т. е. в пятницу. Ждите меня. Божко».

Ленька сунул записку в карман и сразу стал прощаться с бригадиром. Но дядька Пилип задержал его:

— Э-э, нет, сынок, так я тебя не отпущу, — улыбнулся он в усы. — Беги давай на кручу да кличь сюда свою подружку. Я вас чаем с медком угощу. А потом Роман Иванович велел мне отбуксовать вас на моторке в Крышичи. Против течения — это вам не то, что с водой. Понятно?..

— Так точно, понятно! — повеселел Ленька и, переступив с ноги на ногу, выскочил на улицу.

НЕУДАВШАЯСЯ ПОГОНЯ

Событие, которое в ночь с четверга на пятницу произошло в надприпятской чаще, очевидно, надолго останется уроком для наших юных друзей. Можно сказать, им просто повезло, что все обошлось более или менее счастливо.

Началось с того, что Ленька, вернувшись из Стогович, решил немедля созвать «военный совет». Нужно же было что-то предпринять, чтобы предупредить новое злодейство на реке…

Было это под вечер, когда с поля уже возвращались коровы. Собрались ребята в крушиннике, в своем облюбованном месте, на небольшой полянке среди кустов.

— Вот что я скажу, — решительно заявил Цыганок. — Не имеем мы права сидеть сложа руки. Да ясное дело, что этот бандюга сегодня ночью снова будет глушить рыбу.

— И что ты предлагаешь? — спросила Аленка.

— Если Жигун сегодня поедет, мы с Ленькой двинем за ним в погоню. На мотоцикле!..

Все примолкли. Петрусь говорил так горячо и убедительно, что ребятам ничего не оставалось, как согласиться. Один Ленька, помолчав немного, высказал сомнение:

— Ну, ладно, в погоню… А что мы вдвоем с ним сделаем? Надает нам по шее да еще и мотоцикл разобьет…

— Что сделаем, да? Что сделаем?.. — поблескивая черными глазами, несколько раз переспросил Цыганок. Видно, он и сам еще не знал толком, что они могли сделать. — А вот что, — наконец придумал он: — Как только Сенька бабахнет и выедет на своей лодке подбирать рыбу, мы подкрадемся и… проколем шины у его мотоцикла! Пусть попробует на спущенных колесах удрать!..

Придумано было и впрямь довольно хитро. Во всяком случае, никто из ребят ничего не мог возразить. На мотоцикле со спущенными колесами Сенька, конечно, даже с места не тронется, а тем временем можно будет сбегать в деревню и позвать на помощь взрослых. Вот и получится, что Сенька схвачен на месте преступления со всеми доказательствами вины.

Но тут в разговор вмешался Олег. Поправив очки на носу, он спокойно заметил:

— Сегодня в клубе кино. Говорят, очень интересный фильм привезли.

Петрусь резко повернулся к нему:

— Вот еще: в огороде бузина, а в Киеве дядька. Причем тут кино?

— Нет, — возразил Олег, — это не бузина. Я сам видел, как Сенька покупал два билета — себе и жене.

— Ну и что?

— Не думаю, чтобы он пошел в кино, если б собирался сегодня браконьерствовать.

Это непредвиденное обстоятельство заставило всех задуматься, даже Цыганка. В самом деле, вряд ли человек, который ночью собирается на такое опасное дело, вечером станет убивать время в кино.

Однако Петрусь не сдавался.

— Не верю я Сеньке! — крикнул он. — Это он нарочно, для отвода глаз. Если что, у него будет отговорка: «Что вы, люди добрые, я ведь в кино вместе с вами был!..»

От такого мерзавца, как Жигун, можно было ожидать всего, и ребята согласились с Петрусем. Порешили на том, что они будут следить за Сенькой весь вечер.

Едва смерклось, колхозный клуб заполнили люди. Были тут и молодые парни, и девчата, и пожилые колхозники; детям на этот раз тоже было разрешено смотреть фильм. Кино в Крышичах любили, и в дни, когда привозили новую картину, в клуб было трудно пробиться. Киномеханик, Лешка Рудак, был парень местный, крышичский, и, направляясь в родное село, всегда правдами и неправдами старался заполучить на базе кинопроката самый интересный фильм.

Сенька Жигун сидел со своей женой в самом центре зала, у прохода. Был он весел, возбужден, до начала сеанса все время шутил, шумно переговариваясь с соседями. Похоже было, что он и в самом деле старался, чтобы как можно больше людей заметило его персону в клубе. Агата сидела рядом с ним тихая, грустная, чем-то озабоченная.

Вскоре в зале погас свет, и сеанс начался. Фильм понравился зрителям. Многие, не таясь, утирали слезы, так они сочувствовали героям фильма — безработному английскому летчику и его маленькому сыну, судьба которых сложилась очень несчастливо. А детишки были в восторге от мужества и находчивости юного Бена, который сумел на самолете вывезти с безлюдного острова своего тяжело раненного отца.

На Леньку фильм тоже произвел сильное впечатление, и, выходя из клуба, он так задумался, что даже забыл, о чем они договаривались на «военном совете». Уже на улице, когда Петрусь окликнул его, Ленька вспомнил про Жигуна.

Дальше события разворачивались так, как и предполагали ребята. Вскоре после того как все разошлись и деревня заснула, Сенька украдкой вышел из дому, постоял возле ворот, послушал. Потом вернулся во двор, зашел в амбар, где у него стоял мотоцикл, и там же, на месте, завел его. Потом еще раз подошел к воротам. На другой стороне улицы у плетня мелькнула какая-то тень. Сенька весь обратился в слух. Прошла минута, вторая, но вокруг было тихо, и он успокоился. Вернувшись в амбар, Сенька бросил в коляску два бруска тола, подсак, мешок, небрежно скомканную надувную лодку и выкатил мотоцикл за ворота.

Он не услышал, как в это самое время на противоположном конце села тоже затрещал мотоцикл…

Петрусь и Ленька были наготове и, дождавшись условленного сигнала, который подал им фонариком Олег, спустя какое-то время выехали вслед за Сенькой.

Сенька выскочил за околицу и свернул на полевую дорогу, которая полукругом огибала Крышичи и выходила на приречные луга. Скорее всего, он снова направлялся к Зеленой тони. Ехал он быстро и смело, сильная фара ярко освещала дорогу. В темноте свет от фары был виден далеко, и ребятам не угрожала опасность потерять его из виду. Но сами они включить фару не решались, чтобы не выдать себя, а гнать впотьмах по разбитой дороге было очень трудно. Мотоцикл то и дело швыряло на выбоинах, мотало по сторонам, и Ленька, сидевший сзади, вынужден был крепко вцепиться в плечи другу, чтобы не упасть.

Но вот Сенькин мотоцикл, который был уже недалеко от соснового бора, полосой тянувшегося вдоль лугов, замедлил ход и встал — светлое размытое пятно замерло на месте. Ребята проехали еще немного и тоже остановились: что-то Сенька будет делать дальше? Чтобы попасть к Зеленой тони, нужно было ехать напрямик через лес. Но Сенька почему-то свернул в сторону, на узкую, малоезженую дорогу вдоль леса. Свернул и быстро помчался по ней.

Эта дорога — ребята знали — вела прочь от реки. Зачем же Сенька свернул на нее? Может, он услыхал шум их мотоцикла, догадался, что за ним следят, и решил запутать следы?..

Пока ребята тщетно пытались разгадать, что задумал Сенька, тот вдруг выключил фару и сразу исчез в темноте, только слышно было, как его мотоцикл протарахтел дальше вдоль леса.

Петрусь заспешил, резко рванул с места. Доехав до развилки, свернул на ту же дорогу, что и Сенька. Охваченный азартом погони, он ни на что не обращал внимания. Дорога здесь была еще хуже, чем на поле, мотоцикл швыряло так, что в какие-то мгновения он буквально висел в воздухе.

— Осторожно, Петя! — крикнул Ленька. — Осторо-о…

Кончить он не успел — переднее колесо мотоцикла попало в глубокую яму, машину на полном ходу бросило вверх колесами, что-то затрещало, зазвенело разбитое стекло фары… Все это произошло в какие-то доли секунды и, как всегда, совершенно неожиданно. Ленька и Петрусь не успели опомниться, как уже лежали на земле, рядом с заглохшим мотоциклом.

— О-ох! — пытаясь встать на ноги, тяжко простонал Петрусь.

— Что, Петька?.. — выплевывая изо рта песок, бросился к нему Ленька. — Ты ранен?

— Да нет, — отозвался Петрусь. — Плечом ударился, рука болит. Ах, чтоб тебя!..

— Этот бандит, верно, нарочно сюда повернул, — помогая другу встать, сказал Ленька. У него самого крепко болела нога — ушиб во время падения.

— Ему с фарой что! — смущенно оправдывался Петрусь. — А тут темнота, хоть глаз выколи… Тише, давай послушаем.

Ребята притихли и стали прислушиваться. Вокруг стояла чуткая ночная тишина: то ли Сенька уже далеко отъехал, то ли где-то хитро притаился и заглушил мотор.

— Ну, что будем делать? — спросил Петрусь, держась за ушибленное плечо.

— Догонять Сеньку! — решительно сказал Ленька. Ребята подняли мотоцикл, со всех сторон осмотрели и ощупали его. Как будто все в порядке, мотор не пострадал. Разбилась только фара да поломалось несколько спиц в переднем колесе. Петрусь выкрутил из гнезд поломанные спицы и отбросил их в сторону. Потом, как бы пробуя, нажал ногой на рычаг заводки. Мотор не отозвался. Еще раз, еще и еще — все напрасно. Петрусь заволновался. Потом на ощупь стал проверять карбюратор — есть ли подача бензина? — еще раз ощупал провода и снова резко нажал на заводной рычаг. Мотор даже не чихнул. Вероятно, дело было не в бензине.

— Ничего я тут впотьмах не пойму, — признался наконец Петрусь и раздасадованно вздохнул.

Сказать по совести, Ленька вовсе не был уверен, что его друг даже и днем сумел бы разобраться во всех этих трубочках и проводках, но он смолчал, чтобы не обижать Петруся.

— Так что же делать? — уныло проговорил он.

— Придется катить, — в тон ему ответил Петрусь.

— Тогда давай поскорей, чтоб поспеть до рассвета, — заторопился Ленька. — А то смеху будет — на всю деревню…

Ребята в молчании развернули мотоцикл и, спотыкаясь на выбоинах, покатили его вдоль леса к полевой дороге.

Так, уставшие, невеселые, брели они в темноте добрых часа полтора, пока не добрались наконец до деревни. Уже небо на востоке занималось зарей, когда Петрусь и Ленька, закатив мотоцикл в сарайчик во дворе у Петруся, разошлись по домам.

Уснули оба сразу и крепко. Они уже не слышали, как на рассвете где-то далеко на юг от Крышич, в стороне Наровли, сильно громыхнуло раз и другой.

Сенька Жигун, несмотря ни на что, делал свое черное дело.

КРУГ СУЖАЕТСЯ

Утром Ленька проснулся от яркого света, бившего из окна прямо ему в лицо. Сел на кровати, глянул на часы — батюшки! Он еще никогда летом не спал так поздно: было уже около десяти. В доме — никого, даже Настеньки нет. Только кошка, свернувшись клубком, сладко мурлычет у его ног.

Ленька уже собрался вставать и скорее одеваться, но в это время услыхал скрип двери в сенцах и тут же — на всякий случай — зажмурил глаза, притворился, что спит. Как ни говори, он чувствовал за собой вину: не спросив разрешения, даже не предупредив ни деда, ни мать, всю ночь не являлся домой и пришел только под утро. За это нагоняя не миновать. И вот Ленька старался насколько можно оттянуть эти неприятные минуты.

Хитрость не удалась. В избу вошел дед, нарочно, чтобы разбудить внука, загремел у порога ведром, громко закашлял. Ленька еще усерднее засопел носом и только чуть-чуть приподнял веки, чтобы следить за дедом. Но как раз на этом старик его и поймал.

— А ну, не прикидывайся, вставай, лодырь ты этакий! — Дед зачерпнул ковшом воды в ведре. — Вставай, а то как окачу — мигом вскочишь!

Ленька знал, что деду ничего не стоит привести в исполнение свою угрозу, и проворно вскочил.

— Ну, говори, где шлялся ночь целую? — строго приступился дед к внуку.

Ничего не тая, с полным сознанием своей вины, поведал Ленька деду о ночных приключениях. А чтоб смягчить и разжалобить его, показал даже большой, в добрую ладонь, синяк на ноге.

Но дед не смягчился.

— Так вам и надо, соплякам! — сердито загремел он. — Додумались! Вдвоем сладить с таким бандитом!.. Да он же вас там, как мышей, передушил бы!..

Дед еще долго, хмурясь, топал по избе и выговаривал Леньке. Попрекал за то, что, никому не сказав, так поздно задержался, и за то, что поддался на неумное предложение Цыганка. Нужно ведь было посоветоваться, горячился дед, с кем-нибудь из взрослых, ну, если не с товарищем Куницким, так хотя бы с ним, дедом Савостеем, или с братом Петруся, Владиком… Дед шагал взад-вперед по избе и все говорил, говорил, а потом вдруг остановился перед внуком:

— Ну, чего сидишь, почему не одеваешься?

— Так я ведь слушаю вас…

— Слушаю, слушаю!.. А ты слушай да скорей одевайся. Роман Иванович с самого утра ждет тебя в сельсовете.

— Роман Иванович! — подпрыгнул Ленька. — Что ж вы мне сразу не сказали?..

— А будто я не говорил? — уставился на него дед. — Приходил, приходил утречком. Я хотел тебя разбудить, так он не дал, пусть, говорит, поспит еще, у меня там, в сельсовете, дела есть, подожду. Вот оно что!.. Так ты одевайся, перехвати чего-нибудь и беги.

Одеться, умыться, застлать кровать, выпить стакан молока — на все это Ленька, как заправский солдат, потратил несколько считанных минут. Дед и оглянуться не успел, как он сделал все, что нужно, и пулей вылетел из дому.

— А молодчина, что ни говори, у меня внучек, огонь! — с гордостью проговорил себе в усы дед.

А Ленька со всех ног мчался в канцелярию. Он был рад, что Роман Иванович, как и обещал в записке, сам приехал в Крышичи. У Леньки ведь были такие важные новости! Роман Иванович, верно, будет доволен, что они разоблачили не только таинственного преступника, но в добавок и тех, кто ему помогал…

Инспектор рыбнадзора — все в той же своей кожаной куртке с замком-молнией и в матросской тельняшке — сидел не в общей канцелярии, а в кабинете председателя — маленькой уютной комнатке с телефоном на столе, диваном и широкой сине-зеленой дорожкой на полу. Встретил он Леньку, как старого друга, поднялся навстречу, тепло поздоровался. Видно было, что он с нетерпением ждал паренька.

— Ну, дружище, выкладывай, — посадил он Леньку на диван и, присаживаясь рядом, обнял его за плечи.

— Все разузнали! — с гордостью выпалил Ленька. — Сенька Жигун на реке орудует!..

— Жигун?.. — Роман Иванович встал, прошелся по комнате. — Значит, товарищ Куницкий прав! — сказал он будто самому себе.

А Ленька с жаром принялся рассказывать, как и что узнали они с того памятного утра, когда Роман Иванович обратился к ним за помощью. Как обнаружили, что мотоцикл с коляской был в Крышичах не у одного Богдана, а еще и у Жигуна; как по рисунку протектора на колесах убедились, что именно Сенькин мотоцикл оставил в то утро след на песке у Зеленой тони, как ночью подстерегли Сеньку и Шепелявого…

— А нынче ночью мы с Петрусем гнались за ним, — закончил Ленька, — да не догнали, влетели в канаву. Видно, он ездил глушить рыбу…

— Что ж, доказательства, как говорят, налицо, — внимательно выслушав Леньку, сказал Роман Иванович. — Несомненно, это он и есть. Сегодня утром я снова слышал два взрыва и снова никого не поймал. Теперь понятно, почему не поймал…

— Его нужно сейчас же арестовать! — гневно сверкнул глазами Ленька.

Инспектор покачал головой.

— Чтобы предъявить обвинение в браконьерстве, закон требует прямых доказательств — его нужно задержать на месте преступления.

Роман Иванович подошел к телефону, снял трубку.

— Девушка, Мозырь. Алло, Мозырь?.. Пожалуйста, два-пятнадцать… Алло! Это капитан Шавров? Немного изменилась обстановка, товарищ капитан. Личность браконьера установлена… Что? Да-да, так и есть. А помогли пионеры. Что? Об этом я и толкую. Торговку нужно задержать позже, когда Жигун уже выедет из города… Да. Думаю, это будет правильно… Да-да, сегодня ночью. Всего хорошего!..

Инспектор повесил трубку.

— А теперь послушай мои новости. Шепелявого с брандвахты, о котором ты мне говорил, вчера уже арестовали — выяснилось, что он обеспечивал толом не одного Жигуна. Сегодня задержат и торговку, что сбывает краденую рыбу… Мы хотим сразу накрыть всю пиратскую шайку.

— А как же с Сенькой? — привстал на диване Ленька.

— Думаю, что и Сенька сегодня последний день веселится, — усмехнулся инспектор.

Он присел рядом с Ленькой и разложил на коленях большую карту. Это был подробный, испещренный разными условными значками план реки, всех озер и притоков, входивших в зону Мозырской речной инспекции.

— А действовать будем так…

КОНЕЦ РЕЧНОГО ПИРАТА

Сенька Жигун в тот день возвращался из Мозыря в самом лучшем настроении. Ночная «работа» принесла ему немалую выручку: в кармане лежало целых сорок рублей. Что-то толстуха Хима на этот раз расщедрилась, даже не стала торговаться — сколько сказал, столько и заплатила. Видно, задобрить хотела, чтоб он и завтра, в субботу, снова подвез ей рыбы. Да просила побольше: у нее была договоренность с каким-то оптовым покупателем.

Лишь один вопрос немного тревожил Сеньку: кто ночью ехал за ним на мотоцикле? Была это простая случайность или кто-то следил за ним? Ехал неизвестный без света, как будто хотел остаться незамеченным, — выходит, ехал не случайно. Но ведь могло быть и так, что у него просто не работает фара… Как бы там ни было, хорошо, что он догадался свернуть на неезженую дорогу. Если неизвестный мотоциклист ехал по его следу, так там, на ямах, наверно, таких шишек себе понабивал, что вдругой раз не захочет соваться…

И все-таки, подъехав к небольшому, заросшему аиром озерцу, выходившему одним берегом к самой дороге, Сенька остановился, взял тряпку, тщательно очистил коляску от присохшей чешуи, вымыл ее, чтоб там и не пахло рыбой. «На всякий случай, — ухмыльнулся он про себя. — Береженого, как говорится, и бог бережет».

Дома Сенька загнал мотоцикл в амбар, позавтракал и завалился спать. Бессонная, неспокойная ночь утомила его. А впереди была еще одна такая же ночь. Не удивительно, что едва голова его коснулась подушки, Сенька сразу же захрапел — громко, с присвистом, как опившаяся лошадь…

А тем временем Роман Иванович скрытно, без лишнего шума готовил ночную засаду. Такие дела были не в новинку инспектору. За годы службы в рыбнадзоре ему уже не раз и не два приходилось задерживать браконьеров. Случалось ловить не одного, а двух, трех, а то и целую компанию речных налетчиков. Бывало, что бандиты пускали в ход ножи, бросались в драку. У Романа Ивановича на всю жизнь остался шрам на левом плече — память о таком бандите, года три назад задержанном на припятских плесах, неподалеку от Турова. Пришлось ему тогда недельку поваляться в больнице.

И все же тот случай не испугал Романа Ивановича, не сделал его более снисходительным к расхитителям народного добра. Наоборот, он стал как будто решительнее и смелее, шел, если нужно, на любой риск. Это потому, что он всей душой ненавидел мерзавцев, которые истребляют богатства природы, следуя наглому принципу: «После нас хоть трава не расти».

Сегодня Роман Иванович не сомневался в успехе. Вместе с ним в ночную засаду шли крышичские комсомольские активисты — Владик Станюта и Богдан Мялик, тот самый, которого Петрусь сгоряча заподозрил было в браконьерстве. По аттестации Куницкого, это были парни смелые и ловкие, и можно было надеяться, что они не подведут. Договорились подстеречь и задержать Жигуна на берегу. Теперь, когда секрет его неуловимости был раскрыт, поступать иначе было просто бессмысленно. Однако на всякий случай Роман Иванович решил иметь под рукой и свою быстроходную моторку. Нужно было сделать все, чтобы на этот раз вор не ускользнул и не смог отвертеться от заслуженного возмездия.

Одно сомнение было у инспектора: правильно ли он сделал, уступив просьбам Леньки и Петруся и позволив им участвовать в этой операции? Как ни говори, они еще дети, а случится может всякое. И если уж что случится, то виноват будет он, один он… И все-таки Роман Иванович не мог отказать ребятам — уж больно горячо они просили. Да, если подумать, у них было на это право: едва ли без их помощи удалось бы так быстро разоблачить преступника. А как старательно выполняли они сегодня его многочисленные поручения! Нет, нельзя было лишать их такого волнующего приключения!..

Когда наконец все приготовления были закончены, Роман Иванович посмотрел на ребят, лукаво прищурил глаз и вдруг предложил:

— А что, орлы, если мы сейчас устроим прогулочку на катере, а? Прокачу вас с ветерком, искупаемся…

Он заметил, что ребятам не по себе, что нервы у них напряжены в ожидании предстоящего, и решил развеять это настроение.

Стоит ли говорить, что его предложение было встречено с восторгом. Петрусь даже не удержался и прошелся по траве на руках. В два счета на берег были вызваны все «боевые друзья». Прибежал со школьного крольчатника Олег, как всегда, при очках. Вслед за ним примчался, размахивая над головой «Сменой», долговязый Мишка. Последней явилась Аленка — смуглая, взлохмаченная, озорная.

С шутками и смехом ребята стали садиться в лодку. Устраивались долго, торговались за «лучшие» — на носу — места. Роман Иванович не торопил их, стоял и смотрел на всю эту возню с доброй улыбкой.

Наконец ребята угомонились. Роман Иванович оттолкнул лодку и на ходу сел сам. И тотчас гулко зарокотал мотор, лодка будто ожила, рванулась вперед и помчалась по синему речному раздолью…

Сенька Жигун проснулся только под вечер. Неторопливо встал, почесал волосатую, как у медведя, грудь. Вышел во двор. Во второй половине августа день уже приметно убывает, смеркаться начинает рано, часов около восьми. И сейчас на улице стояли серые сумерки, лишь на западе слегка алело небо.

Сенька направился к амбару, отпер ворота — нужно было подготовить мотоцикл. Он налил в бачок бензина, отнес в угол канистру и, возвращаясь, вдруг замер на полпути — неясная тревога шевельнулась у него в сердце. Сенька постоял, будто прислушиваясь к смутному предчувствию. Может, не стоит сегодня ехать?.. А деньги? Завтра ведь он хороший куш сорвет с Химы, нужно только побольше привезти рыбы. А что ему стоит — тол есть, рыбы в реке тоже на его век хватит. Что касается риска, так без этого не обойдешься. Ради денег Сенька готов был на все. Будь его воля, он бы всю эту реку перевернул вверх дном, уничтожил бы там все живое… Деньги! Да ради них Сенька продал бы отца родного, душу свою продал бы дьяволу!..

Отмахнувшись от раздумий, Сенька решительно сплюнул под ноги и начал собираться: положил в коляску тол, подсак, лодку… Потом, вспомнив что-то, шагнул к стене, достал припрятанную под козырьком крыши финку. Вынул из ножен, провел ею по ладони. Пусть будет под рукой — может пригодиться…

«А что, если поехать сегодня не на мотоцикле, а на лодке? — подумал Сенька. — Они, положим, выследили, что я всегда на мотоцикле, а тут и просчитаются, собью их с толку. И, может, лучше поехать не к Зеленой тони, а под Каплицу?..»

Но, поразмыслив, Сенька отказался и от того, и от другого. Поехать на лодке, так мозырский инспектор на моторке его как пить дать догонит. А насчет того, куда ехать, тоже мудрить не стоит: где он найдет такие глубокие ямы, как у Зеленой тони, где больше возьмет рыбы?!.

Выехал Сенька в три часа ночи, в самую темную пору. В деревне не светилось ни одного огонька, было тихо-тихо, надо всем царила ночь. На малом газу миновал он околицу, выехал на полевую дорогу. Сегодня он решил добираться до Зеленой тони не напрямик через бор, как обычно, а в объезд, по Наровлянскому шоссе. Правда, это будет большой крюк, но зато он хорошо запутает следы, если кому-нибудь вздумается за ним следить.

По гравийному шоссе Сенька погнал на полной скорости и вскоре уже был около Гарватовщины — густого соснового бора, вековечной полесской пущи, протянувшейся широкой полосой на многие десятки километров. Здесь Сенька свернул с шоссе и, проехав километра три лесом, выскочил на приречные луга. Едва лес остался позади, он остановил машину, заглушил мотор. Долго вслушивался в четкую ночную тишину. Вокруг было тихо и спокойно. Сенька завел мотоцикл и поехал дальше по едва заметной в траве колее.

Вот наконец и заветная Зеленая тонь. На высоком лугу стоят кое-где одинокие старые дубы. Как раз в этом месте река делает поворот и круто подрезает берег. Должно быть, поэтому здесь и глубоко так.

Остановившись у прибрежных кустов, Сенька загоняет машину в самую чащу. Потом, чтобы передохнуть с дороги и оглядеться, выходит на кручу над рекой, закуривает. Жадно затягиваясь дымом, смотрит, как вдали на реке поблескивают красные и синие огоньки сигнальных бакенов.

Окурок зашипел и погас. Сенька встает, идет к мотоциклу, достает из коляски лодку и берется за насос. Красный бесформенный мешок на глазах раздувается, растет, лодка шевелится, как живая… Сенька берет из коляски брусок тола, похожий на мыло, вставляет в него детонатор, прилаживает запальный шнур. Делает все это ловко и быстро, точными, рассчитанными движениями. Подхватив одной рукой лодку, он спускается с крутого берега вниз, к самой воде. Останавливается, кладет лодку на песок. Спичкой поджигает шнур и бросает тол на середину залива…

…А в это время в километре от места, где остановился Сенька, в лесу под укрытием деревьев стояли наготове два мотоцикла — один с коляской, Богдана Мялика, и второй, тоже знакомый нам «ИЖ». Возле машин вырисовывались в темноте четыре силуэта. Это были Роман Иванович, тракторист Богдан, Ленька и Петрусь.

Притихшему Леньке казалось, что в напряженном безмолвии ночи все слышат, как сильно и громко бьется его сердце. Нет, он нисколечко не боится, да, честно говоря, и бояться-то нечего — их ведь четверо на одного, если даже не считать Владика, который стоит где-то в дозоре с моторкой. Его волнение вызвано другим — нетерпеливым желанием, чтобы все хорошо обошлось, чтобы сегодня был положен конец черным делам речного бандита, которого он ненавидел всей душой…

Вдруг оглушительный взрыв расколол тишину ночи, прокатился над головой и громким эхом отдался где-то в далеких лесах и речных кручах. Сразу ожила ночь. На заречных озерах проснулся и испуганно закрякал селезень, отозвались на грохот чибисы.

Петрусь, не раздумывая, бросился к мотоциклу, но Роман Иванович схватил его за руку.

— Обожди! — строго сказал он. — Тихо!..

Едва в лесу умолкло эхо взрыва, как сразу же вдали на реке зарокотал мотор. Это Владик на катере ринулся к месту преступления.

— Теперь — по машинам! — приказал Роман Иванович. — И помните, хлопцы: вы едете за нами. Ясно?..

Почти одновременно мотоциклы взревели моторами и один за другим нырнули в ночь.

…Между тем Сенька спустил на воду свою латаную-перелатаную резиновую лодку, положил в нее подсак и взялся за весло… Вот он замечает первую крупную рыбину. Это подлещик; вода медленно выносит его на поверхность вверх брюхом, и он тускло поблескивает серебристой чешуей. Сенька подхватывает его и бросает в лодку. А вон всплывает вторая, третья… Все быстрей орудует Сенька подсаком.

Но что это?.. На реке, и не так уж далеко, заработал мотор. Сенька настораживается. Потом торопливо ловит и бросает в лодку еще полдесятка рыб покрупнее и начинает грести к берегу. Пока Сенька спокоен — такое бывало не раз, и он всегда успевал собраться и дать стрекача. Но вот ухо ловит гул моторов и на берегу, в стороне леса. Кажется, мотоциклы… Ага, вот оно что! Значит, засада… Сенька судорожно, изо всех сил налегает на легкое, неширокое весло. Лодка даже звенит на воде, так быстро гонит ее Сенька. Выскочив на берег, он хватает лодку и взбегает на кручу, к мотоциклу, на ходу вывинчивая вентиль! Воздух со свистом выходит из лодки, и Сенька швыряет ее, словно какой-то обвислый мешок, вместе с рыбой, веслом и подсаком в коляску. Потом подбегает к мотоциклу слева, наступает на заводной рычаг… Мотор послушно взревел. Миг — и Сенька уже в седле, крепко держит руль. Развернувшись в кустах, он выскакивает на луговину…

И тут две яркие фары заливают светом весь берег. Сенька ослеплен, приперт к реке, путь к отступлению отрезан. На какую-то секунду он замирает в растерянности. Но только на секунду. В следующий миг он, как безумный, бросается навстречу окружавшим его машинам.

— Стой, мерзавец! — кричит Роман Иванович. — Стой!

Сенька будто не слышит крика, на полном ходу мчится прямо на фары, хочет проскочить между машинами. Не удалось!.. Богдан резко разворачивает свой мотоцикл и передним колесом сбивает Сенькину машину. Жигун вылетает из седла, тут же вскакивает на ноги и выхватывает из-за пояса финку…

Но ударить он никого не успел. Роман Иванович сзади навалился на него и закрутил за спину руки…

Таков был бесславный конец речного налетчика и вора Сеньки Жигуна.

ЕЩЕ ОДНА ВСТРЕЧА С РОМАНОМ ИВАНОВИЧЕМ

Отзвенело песнями, отшумело веселыми играми и походами, работой на колхозных полях счастливое пионерское лето. И вот наконец первое сентября — первый день учебы. С каким нетерпением дожидались ребята этого дня, какое радостное и приподнятое у всех настроение!..

В Крышичской школе первый день занятий всегда как-то сам собой превращается в большой праздник. Все — и ученики, и учителя — в этот день нарядно одеты, мальчишки аккуратно подстрижены, а у девочек в косы вплетены яркие ленты. И у всех в руках цветы, цветы… Здание школы первого сентября тоже выглядит празднично. Крыльцо украшено дерезой, полевыми ромашками, над ним — кумачевый плакат: «Добро пожаловать!» В классах чисто и уютно, парты и стены пахнут свежей краской.

Загорелые, вытянувшиеся за лето мальчишки и девчонки с шумом и веселым гомоном заполняют двор и коридоры школы. Сколько здесь сегодня радостных встреч, захватывающих воспоминаний, сколько веселых улыбок, шуток, волнующих рассказов!..

И вдруг — дзинь-линь, дзинь-линь, дзинь-линь! — первый звонок в первый учебный день кличет ребят за парты.

…Седьмой «А». Ровные ряды парт, за каждой — двое ребят. По традиции на первом уроке ребята рассказывают, как они провели лето, с чем пришли в школу.

Анна Петровна — классный руководитель — раскрывает журнал, называет первое имя: — Олег Бородкин!

Олег громко, словно на пионерской линейке, рассказывает, что за лето он вырастил двадцать пять кроликов породы «белый великан», а на всей школьной ферме сейчас около трехсот таких «великанов». Не забывает Олег и про поход по родному краю.

За Олегом встает Мишка. Этот без лишних слов кладет на стол перед учительницей большой, красиво оформленный фотоальбом. На обложке четко выведено: «Мой родны кут, як ты мне мiлы!»

Друг за дружкой встают мальчишки и девчонки, и каждому есть о чем рассказать.

Когда дошла очередь до Леньки, он поделился своими впечатлениями о лодочном походе, а потом достал из кармана и положил на стол перед Анной Петровной колхозную трудовую книжку, где были записаны его трудодни — Ленька работал прицепщиком на тракторе. Такую же книжку положил на стол и Петрусь.

Не успел Ленька пожать руку красному от смущения другу, как дверь отворилась и в класс вошел директор школы. Он был в строгом черном костюме, в белоснежной рубашке и выглядел очень торжественно. Нынешний день был для него большим праздником, и это праздничное чувство он хотел передать всем.

— Разрешите? — спросил он.

— Пожалуйста, Иван Андреевич, — ; поднялась из-за стола Анна Петровна.

Директор обернулся, сделал рукой приглашающий жест. В класс вошел молодой мужчина в кожаной куртке с замком-молнией… в фуражке с кокардой речника. Из под куртки у него виднелась полосатая матросская тельняшка. Увидев мужчину, Ленька и Петрусь чуть не вскрикнули от удивления — это был Роман Иванович!.. Вслед за ним прошмыгнула шестиклассница Аленка. Вся эта делегация прошествовала к столу. Директор попросил у Анны Петровны прощения, что прервал урок, и обратился к классу:

— Дорогие ребята! К нам в школу пришел инспектор государственной речной охраны Роман Иванович Божко. Пришел он с хорошей новостью, и эта новость имеет прямое отношение к вашему первому уроку. Прошу вас, Роман Иванович…

— Где же тут наши герои? — словно обращаясь к самому себе, тихо сказал он и, заметив Леньку с Петрусем (разумеется, они сидели за одной партой), воскликнул: — А-а, вон они, орлы! — Роман Иванович лукаво подмигнул друзьям и заговорил: — Ребята, я пришел к вам по поручению Управления государственной речной охраны. Нынешним летом пятеро ваших товарищей помогли нашей инспекции найти и задержать злостного браконьера, показали себя верными друзьями и защитниками природы…

— Кто это? Кто?.. — послышались выкрики.

— А вот слушайте. — И Роман Иванович громко, на весь класс прочел имена и фамилии Леньки, Петруся, Олега, Мишки и Аленки.

Легкий шумок волной прокатился по классу, — должно быть, для многих эта новость была неожиданной. В деревне слыхали, конечно, что речная инспекция задержала и отдала под суд браконьера Сеньку Жигуна, — в свое время об этом событии было много разговоров. Но кто помог инспекции, знали не все.

Роман Иванович поднял руку, призывая к тишине.

— Мне поручено, — торжественно произнес он, — вручить им почетные грамоты и подарки нашего Управления, а также сердечно поблагодарить их за помощь… Прошу, друзья, к столу…

Смущенные, ребята вышли на середину класса. Роман Иванович по очереди подошел к каждому из них, вручил грамоты и подарки — по виду пакетов можно было догадаться, что это книги, — и каждому пожал руку…

Когда торжественная церемония была окончена, директор шутливо спросил:

— И как же это вы, герои, мне ничего не рассказали?

— А зачем хвастаться? — опустив голову, негромко проговорил Петрусь. — Мы с Ленькой теперь всегда будем следить, чтобы всякие жулики не истребляли рыбу в реке. Верно, Ленька?

— Верно, — краснея, откликнулся Ленька.

— Вот и славно, ребята!.. — улыбнулся директор. — Желаю вам всем, чтобы в новом учебном году было у вас побольше пятерок и четверок, чтоб все вы росли честными и отважными, как ваши товарищи!..

Ленька смотрел на Романа Ивановича, и сердце его билось взволнованно и радостно: они сумели оправдать доверие этого мужественного человека, помогли ему в большом и хорошем деле.



Владимир Павлов Дозор на Сухой Миле

В печи догорало, но Толя больше не подбрасывал порубленного хвороста, что лежал под припечком: молодая картошка кипела давно и — Толя знал сварилась. Ухватом-рогачом он вытащил чугунок из печи, поставил на припечек, а ухват — в угол, затем накрыл чугунок посудным полотенцем, собранными концами — чтоб не обжечься — обхватил его с боков и сцедил воду в ведро, стоявшее тут же, под рукой. Отнес чугунок на стол, на подставку, снял полотенце — от картошки повалил густой пар.

На столе в глиняной миске лежал кочан квашеной капусты, прошлогодней, красноватой от рассола, — осенью, когда ставили кадку, мать клала туда бурачок, а то и два.

Завтрак был готов, можно было садиться за стол, но есть не хотелось. Брал он с собой в лес несколько холодных картофелин, съедал по дороге — тем и сыт. А печь топил каждый день — и сегодня, и вчера, и позавчера: не хотел нарушать заведенный порядок, делал все, как делала бы мама.

Сегодня среда. А три дня тому назад, в воскресенье, чуть свет она ушла в Слуцк. С вечера протопила, отварила картошки и оставила ее в печи на ночь, чтоб утром Толя мог поесть еще теплой. Ушла она, видно, очень рано, Толя и не слышал. Утром, как всегда после завтрака, он пошел под поветь снаряжать в лес тележку. Тележка была на двух колесах, с длинным дышлом и фанерными боковинами. Когда-то она была покрашена в синий цвет. Делал тележку и красил — как рассказывала мама — сам отец, о котором теперь ни слуху ни духу: войне пошел третий год, и третий год он, как говорит мама, "если жив, то воюет". Где-то на фронте отец. Потому что иначе, если б, скажем, попал в окружение, а оттуда в партизаны, дал бы о себе знать. А тут ни весточки.

Тележка кажется Толе чуть ли не предметом древности. Ему вон уже тринадцать, а отец мастерил ее, чтоб возить его, Толю, еще малышом. Колеса выписывают восьмерки, дышло на конце раскололось, фанерины из спинки и передка вынул сам Толя, а поперечины вырезал ножовкой. На ней теперь только и возить хворост.

Каждое утро Толя вместе с ровесниками ездит на Грядки — так зовется недалекий лесок — за дровами. Собирают ветки, укладывают, обвязывают веревкой, чтоб не растерять по дороге, и едут домой. Дома после обеда Толя распускает веревку, берет по хворостине и рубит на колоде. Нарубленные дрова складывает у стены повети в поленницу — версту. Медленно растет верста. Лето на исходе, а она еще не достала до стрехи. Весной Толя думал, что запасет на зиму целые две версты таких дров. Да где там, если горят они, как порох, особенно сучья с еловой или сосновой хвоей…

Толя садится за стол на лавку, придвигает ближе чугунок, берет по картофелине. Картошка в мундирах. Она еще горяча, чистится легко, только подцепи ножом кожуру — она и сдирается; но очищенная картошка липнет к пальцам, жжется, потому что из-под кожуры выступает наружу весь ее жар, и Толя перекидывает картофелину с ладони на ладонь. Растет под руками горка тонюсенькой шелухи, все больше очищенной картошки рядом с миской, в которой кочан капусты, а есть неохота — разве что через силу. Он и не ест. Он, сидя за столом, чистит картошку, лишь бы что-нибудь делать. Что-то делать — это единственное спасение от мыслей, что нет мамы, что остался один. Сердце его сильно бьется, готовое выскочить из груди. Слух обострен. Он ловит каждый звук с улицы, со двора. Все чудится, что вот скрипнет калитка, а минуту спустя — только пройти от калитки до порога — звякнет щеколда в сенях, отворится дверь и войдет мама. Пройдет к окну, опустит с плеч тяжелый узел на лавку, выдохнет с облегчением: "О-ох!", подойдет к нему, к Толе, сотрет ладонью пот со лба, проведет той же ладонью по его голове и спросит: "Ну, как ты тут, сынок?"

В воскресенье Толя старался возвратиться с Грядок пораньше. Мальчишки, с которыми он ездил за хворостом, задержались на опушке. Это уже не первый раз. Там было много окопов, оставшихся с начала войны. Боев возле Грядок, правда, не было, однако в старых окопах и на опушке вот уже два года то то, то другое из военного снаряжения находили. Нашли и в тот раз. Кто-то выковырял из песка на дне окопа обойму патронов. Латунь гильз позеленела от времени, потускнели, словно заплесневели, пули, а сама панелька обоймы заржавела.

Патроны находили и раньше. И распоряжались ими по-своему. Раскладывали в окопе костер, который обычно долго не хотел разгораться: огню в яме тесно, нет тяги. Пока кто-нибудь с помощью кресала зажигал трут — кусок вымоченного в щелоке из золы, высушенного, размягченного гриба, что растет на пнях и деревьях, — остальные собирали мох и сухую хвою. Мох и хвоя давали много дыму, и кто-нибудь один, потому что в окопе не развернуться, раздувал огонь. Когда сквозь мох начинало пробиваться пламя, подкидывали сушняк. Нажигали горку жаркого угля и только после этого выводили огонь из окопа. Языки пламени вырывались как бы из-под земли, как из пасти двенадцатиголового змея. Вот тогда и бросали патроны в огонь, на уголья, словно в зев змея. А сами — кто куда! Бухало, рвалось, стреляло. Подсчитывали — сколько патронов и сколько выстрелов. Если совпадало — вылезали из своих ямок, подходили к разметанному кострищу в окопе, обсуждали: какую толщину земли может пробить пуля, возьмет ли бруствер, за которым прячется боец или партизан.

За эту стрельбу хлопцам доставалось от матерей, от дядьки Кондрата и особенно от старосты Есипа. Староста Есип в таких случаях всегда выходил на загуменье, молча стоял, поглядывал в сторону Грядок. Кудель волос по бокам головы — череп у него был лысый — шевелилась. И было не понять, от ветра это или, может, со страху.

Есип возвратился в начале войны откуда-то из-под Бобруйска, куда был выслан после раскулачивания. Там он работал, говорили, на смолокурне, срубил даже себе хату и жил один. Он и сейчас в Березовке живет один. В его хате до войны была лавка. Воротившись, поломал, выбросил прилавки. Переложил печь. А вот заставки, щиты, которыми закрывались изнутри окна, оставил. Не повырывал и скобы, в которые просовывались деревянные поперечины, державшие заставки. Пересыпал, можно сказать, построил заново сени. Развалил старый погребок, в котором раньше стояла железная бочка с керосином, углубил яму, пустил в землю дубовый сруб, потолок выложил кирпичом и залил цементом. Кирпич брал на заводике, который теперь не работал, но там осталось много кирпича сырого и обожженного, еще довоенного. А цемента целых два воза припер от немцев из Лугани. Там же, в Лугани, дали ему немцы корову с телушкой, пару подсвинков. Обзаводись хозяйством, Есип, живи, стройся!

А чего не строиться? Грядки в двух километрах, лесу вали сколько хочешь. И он прикидывал взяться и за хату. Похаживал вокруг, обстукивал углы, что-то бормотал себе под нос. Но пересыпать хату так и не стал. Потому что не дурак был Есип, знал, что большая ложка рот дерет. Видел, что его власть — ровно тот лапсердак на огородном пугале: в каждый рукав ветер дует. На первых порах аккуратно выполнял немецкие распоряжения: выбивал заготовки, определял, кого в Германию отправить, выспрашивал охотников в полицию. Часто ездил в Лугань на жеребце, запряженном в возок-фаэтон. До войны в нем ездил председатель колхоза. Теперь и возок и жеребец стояли у Есина в хлеву.

Но ничего нет на свете вечного. И откуда они взялись, партизаны? Сперва слухи поползли, потом стали наведываться по ночам, а теперь редко выпадает день, чтоб они не проходили или не проезжали через деревню в сторону Лугани, Слуцка и обратно. Какие у них там были дела — кто их знает. Партизаны — люди военные.

Есипа они пока не трогали. Может, и тронули бы, да кто-то, видно, им что-то сказал, от кого-то они знали, что Есип притих, больше под себя не гребет. Только и делает, что передает людям распоряжения: кому мост ладить, кому дорогу ровнять. Да палкой встречает мальчишек с Грядок, когда они устраивают там пальбу — жгут патроны в костре. Так за это и сами родители по головке не гладят…

Сколько ни просил Толя хлопцев отдать ему найденную обойму — не отдали. Пытался даже припугнуть матерями, нагорит, мол, от них, старостой Есипом не помогло. "Ишь, какой хитрый, — сказали, — нашли все, а отдай ему одному". Не мог же Толя признаться, что патроны просил не для себя. Не мог сказать, что давеча приходил Рыгор Денисов, сын их соседа, деда Дениса, партизан. Он придет и сегодня ночью забрать соль, которую мать должна принести из Слуцка. Толя и отдал бы ему ту обойму.

За солью мать ходила и раньше. Одна или с дядькой Кондратом.

В тот раз Толя и мать уже крепко спали, когда в окно напротив печи поскребся Рыгор. Он всегда так скребся в раму, ровно кошка зимою к морозу. Ошибиться, что это Рыгор, было нельзя.

Не ошиблась мать и тогда. Пошла, отворила дверь, и немного погодя вслед за нею в хату вошел Рыгор.

"Зажигать лампу или нет?" — спросила мать.

"А как хотите", — вроде бы с безразличием ответил Рыгор. Прежде так первым делом напоминал, чтоб завешивали окна и только потом зажигали трехлинейку. А тут — "как хотите".

Удивил Толю такой ответ. Он вскочил со своей кровати сразу, как только услыхал, что кто-то скребется в раму. Надел штаны, рубашку, обул на босу ногу бахилы и стоял теперь посреди хаты. Ждал, чтобы Рыгор подошел поздороваться. Они всегда здоровались за руку.

Удивилась и мать. А вслух сказала:

"Смотри, как осмелели! Не рановато ли?" И в голосе ее, и в интонации, с какой это было произнесено, наряду с упреком можно было уловить и тихую радость.

И все же предосторожность не была излишней.

Мать зажгла на столе лампу без стекла и, прикрывая рукой огонек, перенесла ее на камелек.

В хате заколыхался полумрак.

Рыгор снял с плеча винтовку, приставил ее к столу. С другого плеча стащил котомку, положил на стол и принялся развязывать. Мать стояла у него за спиной. Она знала, по какому делу наведался сосед.

А Рыгор распаковывал котомку и говорил:

"Просьба к вам, тетя Катерина, та же самая. Надо еще раз сходить в Слуцк обменять все это на соль. Тут сапоги. Яловые. Новые. Мы только голенища малость помяли да подошвы о песок потерли, чтоб вид был, будто ношеные. Если что, говорите — мужиковы. А тут деньги. Денег много, не скупитесь. Хотя сейчас надежда на них плохая, а все ж, гляди, и продаст кто-нибудь соль за деньги. А в этой бутыли — спирт…"

"Спирт неси назад, — сказала мать. И поинтересовалась: — Это вы на той неделе спиртзавод в Погосте сожгли?"

Рыгор поглядел на мать, мотнул головой, словно говоря: и верно же, проверят немцы или бобики на пропускном пункте, спросят, откуда спирт, и — в СД. Как это меня угораздило?!

"Ладно, бутыль я заберу", — согласился Рыгор.

Он уложил котомку, затянул шнурок. Сел на лавку, винтовку поставил меж колен.

"Как вы живете, тетя Катерина? Как с дровами, Толя?"

Рыгор посидел у них недолго. Поговорил с Толей, с матерью, уходя, попросил у матери прощения за беспокойство, которое они снова взваливают на нее. Сказал, что это в последний раз, что дело с солью скоро у них наладится, можно будет и им подкинуть какую малость, чтоб не подливали в горшки рассол из калийной соли.

Приход Рыгора Денисова всякий раз превращался для Толи в праздник. Потому что это был хлопец оттуда! Не из лесу, не из отряда, а оттуда. Вроде как из иного мира, где не боятся ни немцев, ни полицаев. Где все ходят с винтовками, с автоматами, с минами! Бьют захватчиков. И те боятся нос сунуть в лес, боятся партизан. Вот какие там люди, партизаны. Ходят смело, разговаривают громко, смеются. Не люди, а богатыри. Эх, быть бы и ему среди них, быть там рядом с Рыгором! Не беда, что Рыгор — молодой еще хлопец. В первый день войны он сдал последний экзамен в Слуцком педучилище. Он учитель. И в то же время не учитель, потому что ни одного дня не работал в школе. Пришли немцы — подался в лес, в партизаны.

Сильный хлопец Рыгор, жилистый, хоть и сухощав с виду. А посмотреть, как он закидывает за плечо винтовку, так можно подумать, что не винтовка это, а пушинка…

Перед войной колхозная полуторка возила со станции калийную соль. Ее ссыпали на специально подостланные доски в углу нового гумна. Говорили, что это хорошее удобрение для полей. Дефицит. Что эту соль добывают только в одном месте, в Соликамске. А город тот во-он где — на Урале.

Рассыпать калийную соль не успели. А теперь она пригодилась людям. Брали ее в гумне. Растворяли в воде. Осадок оставался на дне, а вода была горько-соленая. Ее и подливали в горшки, чтоб не есть без соли. Без соли, известно, навалится цинга, повыпадают зубы у старого и у малого…

В субботу мать ходила к Есипу просить справку — в город же без документа не сунешься. А в воскресенье ушла в Слуцк ни свет ни заря. Дорога-то неблизкая.


Базар в оккупированном городе. Угрюмый, молчаливый. Люди ходят, молча щупают, прикидывают что-то в уме, отходят. Крашеная, молодящаяся дама в пальто с лисьим воротником, несет перекинутые через оба плеча явно чужие вещи. Прокуренным голосом, негромко, словно только для себя, повторяет:

— Только на рейхсмарки. Только на рейхсмарки…

В стороне слышен громкий голос:

— Спички, довоенные спички. Коробка — червонец! Коробка — червонец!

Меж людей пробирается полицай. Повязка на рукаве, винтовка за спиной. На него оглядываются и в страхе шарахаются. К спине полицая приклеена бумажка. Если оказаться поблизости, можно прочитать: "Гад".

— Только на рейхсмарки. Только на рейхсмарки…

— Довоенные спички! Коробка — червонец!

Кто-то продает, вернее меняет, розовый абажур, обрамленный бахромой. Не нужный никому попугайчик в клетке. Старик у огромной плетеной корзины, которые носят за спиной. В корзине — горшки, кувшины. Своей работы. Старик гончар посвистывает в глиняную свистульку-петушок, зазывая менял-покупателей. К нему идут немногие. И старика жалко, словно он юродивый.

Блестящие краги. Обладатель их переминается с ноги на ногу. Лицо лоснится, словно смазанное салом. В руках у него сапоги. Он их вертит и так и этак. Постукивает согнутым пальцем по подметке. Что-то говорит женщине, которая стоит рядом. Это тетка Катерина. Она развязывает какой-то узелок, протягивает. Видно, предлагает деньги. Мужчина в крагах отмахивается от них, кривится. Берет сапоги и, не оборачиваясь, подает их парню, который стоит у него за спиной. Тот кидает сапоги в старую детскую коляску, достает оттуда полотняный мешочек, похожий на те — сшитые клином, — в которых хозяйки отжимают домашний сыр, кладет его в руку обладателю краг.

Тетка Катерина бережно принимает мешочек. Снимает с головы клетчатый платок, заворачивает в него соль, через плечо перевязывает себе за спину.

— Только на рейхсмарки. Только на рейхсмарки…

— Довоенные спички!..

И вдруг:

— Облава!

Крики, визг, сумятица. Люди бросаются в разные стороны. Словно птицы, когда в стаю врезается коршун.

Бегут, замыкая кольцом базарную площадь, солдаты полевой жандармерии, с похожими на полумесяц бляхами на груди, суетятся полицаи. Среди людей еще больший переполох. Им нет выхода. Вот уже некоторых схватили. Вытолкнули за оцепление. Там их подхватывают и проталкивают дальше и дальше сквозь строй немцев и полицаев. Туда, куда, урча, подъезжают машины.

Отбиваясь, истошно кричит в руках жандармов девушка:

— Мама!

Она барахтается, не выпуская из рук розовый с бахромой абажур.

Крики, команды, ругань.

И спокойный, будто ничего не происходит, голос:

— Только на рейхсмарки…

Катится по земле розовый абажур. Мелькает клетчатый платок. Из него на абажур, на землю, под ноги солдатам сыплется соль. Ноги. Много ног. И больше всех — солдатских, в коротких широких голенищах. Они упираются, разъезжаются, пританцовывают.

Мычат коровы, телята, хрюкают свиньи. Аккуратно, хлыстиком, как заботливый хозяин, солдат загоняет в вагон бычков, телок. Еще один, ухмыляясь, подталкивает в вагон откормленную свинью. Скрежещут колеса двери в пазу, перекидывается рукоять дверной скобы. Один жандарм ставит пломбу на дверь невольниц. Другие отошли в сторону. Гогочут на платформе, сплевывают, вытирают, приподняв со лба каски, пот.

А надо всем:

— То-о-о-ля!!!


… Толя перетащил свою тележку через брод в кустах, миновал кусты, выехал на середину луга и тут услыхал, как со стороны Грядок бабахнуло пять выстрелов. Как из-под земли.

Да так оно и было: он знал, костер хлопцы раскладывали в окопе.

Есиповой палки им теперь не миновать.

Уже на въезде в деревню он встретил Есипа. Точнее, Есип встретил Толю. Внезапно из-за плетня показалась лысая голова. От неожиданности Толя вздрогнул.

Староста высунулся по грудь. Положил руки на плетень. В правой руке была блестящая, отполированная палка. Один конец с утолщением. В дырку на другом конце протянут сыромятный ремешок — его Есип всегда наматывал себе на запястье. Говорили, что это било от цепа. Ничего не скажешь — настоящее било!

А еще поговаривали, что Есипу, когда он стал старостой, немцы выдали наган и он на первых порах хвастал наганом, носил его в кармане. Карман оттопыривался. Чтоб все видели, Есип в том же кармане носил и мешочек с патронами.

Но вешняя вода быстро скатывается. Скатилось и с Есипа. То ли увидел, что люди не столько боятся его, сколько глядят с брезгливостью, то ли сообразил, что оружие может оказаться не только у него — если уже не оказалось! — но привычку таскать наган в кармане и класть туда еще и мешочек с патронами оставил. Говорил, будто отняли у него наган. Кто? Когда? Верить Есипу или нет, если тот и сам себе верил, может, всего раз в году?

"Кто там стреляет?" — спросил Есип.

"Не знаю", — ответил Толя.

"Все вы ничего не знаете, да всё прояснится", — буркнул староста.

Било у него в руке угрожающе поднялось. Но Есип не стал бить Толю. Било скользнуло вниз. Скрылся за плетнем и его владелец.

Приехав домой, Толя закатил тележку под поветь, разнизал веревку, принялся рубить дрова. Пока рубил, раза два выбегал на улицу глянуть, не идет ли мать. Ее не было. А когда кончил работу, метнулся через улицу на огород, откуда был виден большак. По нему никто не шел и не ехал. Прошел дальше, к выгону. И оттуда никого не увидел. Вернулся домой: подумал, что мать уже пришла и ждет его в хате. Но на двери висел замок. Коротал время на улице напротив своего двора. Опять прошел к выгону. Сходил к деду Денису. Нет, и туда мать не заходила. Недобрые предчувствия стали одолевать Толю.

Когда смерклось, как и было условлено, в раму поскребся Рыгор. Толя не спал. Кубарем выкатился в сени открывать. Думал, что Рыгор пришел вместе с матерью.

Рыгор был один.

Они засветили лампу. Толя предложил Рыгору поужинать, но тот отказался. Вместо этого подсел к нему на койку, стал расспрашивать, как съездилось на Грядки, бранил мальчишек за дурацкие забавы с патронами. Однажды это может плохо для кого-нибудь кончиться. Вероятно, Рыгор дневал у отца или еще у кого-нибудь в Березовке и слышал те пять глухих, как из-под земли, выстрелов…

Радость подержать в руках оружие выпадала Толе не часто. А тут Рыгор дал ему свою винтовку, высыпав предварительно из магазинной коробки все пять патронов. Где приклад, цевье, ствол, прицельная рамка — Толя знал. Интересно было бы разобрать и собрать затвор. Но Рыгор сказал: в другой раз, при случае. Он разрешил только открыть затвор. Толя открыл — утопил спусковой крючок, и затвор выскользнул ему на колени. Рыгор поднял его, поставил на место. Сказал, что на первый раз достаточно запомнить стебель, гребень, рукоятку.

Слушать было интересно, и Толя слушал, запоминал, повторял вслед за Рыгором названия деталей. Но не с той охотой, как это могло быть, если б он не прислушивался: не стукнет ли щеколда?

Он ждал мать.

Ждал ее и Рыгор. Он забрал у Толи винтовку, набил магазинную коробку патронами. Винтовку забросил за плечо, принялся расхаживать по хате. Потом, сказав, что еще вернется, вышел.

Возвратился в полночь. Наверное, в полночь. Толя сидел на койке в уголке и, положив голову на руки, спал. А ведь старался не заснуть, не пропустить таких знакомых ему шагов. Даже сени за Рыгором не запирал. И тот прошел в хату и потряс его за плечи.

Прогнал сон. Думал, что пришла мама, а это был Рыгор. Еще какое-то время посидели. Уже впотьмах, не зажигая лампы.

Мать не приходила.

Ждать Рыгору больше было нельзя, и он засобирался в дорогу. До рассвета надо было проскочить шоссе под Луганью. Надо уходить!

"Запри за мной и ложись спать. Утром видно будет, что к чему", — сказал и ушел.

Утром Толя истопил печь, сварил картошки. Замкнул хату. Из-под повети выкатил тележку. Воткнул топор меж досок в днище тележки, прижал топорищем веревку. Поехал на Грядки.

В лесу не терял времени даром — возвращался раньше обычного. Хотелось, чтоб его встретила мать. Верилось, что так и будет. Как бы он обрадовался, если б, едва он въедет во двор, на порог вышла мать и попрекнула его: "Где же ты пропадаешь? Я давно дома, а тебя все нет и нет".

Он ждал мать.

Под вечер зашел дядька Кондрат. Он жил в центре Березовки. Было ему лет под пятьдесят. Двое его взрослых сыновей, как и Толин отец, ушли с армией в отступление. Дядька Кондрат с теткой Параской жили теперь одни.

В молодости дядька Кондрат, рассказывали, был отменным плотником. Золотые руки были у него. Теперь рука у него, считай, одна. Когда-то, когда организовывался колхоз, ставили большой хлев для скотины. Надо было навозить много леса. Однажды скатывали с телеги бревно, оно как-то перекосилось и скользнуло вниз. На ноги мужчинам, стоявшим поблизости. "Бегите!" — крикнул дядька Кондрат, а сам пытался удержать бревно за комель. Да не удержал. Комель переломил дубовый копыл передка. А между комлем и копылом попала левая дядькина рука. Повырывало мясо, раздробило кости. Доктора хотели отрезать руку, да как-то обошлось. Долго лечили, пока зажило.

С тех пор левая рука у дядьки Кондрата вывернута ладонью назад. Если не знаешь, то можно подумать, будто взрослый человек валяет дурака, работать не хочет, а протянул руку назад и чего-то просит, да так, чтоб не видно было.

Но дядька Кондрат вовсе не был лодырем. В колхозе ему всегда подыскивали работу полегче. Накануне войны он работал в лавке.

"Мать не пришла из Слуцка?" — входя под поветь, спросил у Толи дядька Кондрат.

Спросил так, словно все знал. А почему бы и нет? Наверное, уже вся деревня знает о Толиной беде. Слухи в деревне — как пожар в лесу.

"Ты кончай рубить. Сядь на тележку — а сам присел рядом на колоду — да не плачь, если я что и скажу".

Сердце у Толи в груди забилось в предчувствии чего-то непоправимого, страшного-страшного. Он и сам не заметил, как в руках очутился какой-то прутик и пальцы машинально принялись ломать его.

"… В воскресенье на базаре в Слуцке, сказывают, была облава. Хватали хлопцев и девчат в Германию. И молодых женщин тоже. Разве втолкуешь тем туркам — дядька имел в виду немцев, — что у тебя дитя дома одно осталось. Возможно, люди, что видели твою маму, когда их загоняли в грузовики и везли на станцию, и ошиблись, но будь готов к худшему. Ты уже почти взрослый хлопец. И не плачь. Закрывай хату да пошли к нам. Тетка Параска уже знает, что ты придешь…"

Толя опустил голову. Он чувствовал, что вот-вот заплачет. Только сразу закаменело все внутри. На дядькины слова помотал головой: "Нет!"

"Не хочешь к нам — иди к деду Денису. Вдвоем веселее будет. А дома один не ночуй", — продолжал дядька Кондрат.

Но Толя остался на ночь в своей хате. Ему снился страшный сон. Большой, почему-то черный состав был оцеплен черными эсэсовцами с черными овчарками. Кричали, плакали девушки и женщины. Плакала, что-то кричала и его мать. Что — он не мог услышать. Мать тянула руки, рвалась к Толе, которого держал здоровенный немец. Пальцем немец показывал на мать, смеялся и смотрел Толе в глаза. От этого взгляда бросало в дрожь. Потому что глаза у немца были круглые, неподвижные. Как у гадюки, которую он убил когда-то в Грядках… Вот мать загнали прикладами в черный вагон, а немец, державший Толю, огромной лапищей впился ему в бок. Было больно-больно. Толя закричал. Но крика не получилось. Хотел заплакать и тоже не мог. Тогда он застонал.

Застонал и проснулся. И только теперь заплакал. Тихо и горько…

Утром он опять поехал в Грядки, а когда возвратился, его уже поджидала тетка Параска.

"Пошли, детка, пошли к нам. Не упрямься так. У меня у самой сердце разрывается".

Не послушался Толя. Замкнулся, ушел в себя. Делал все, как было заведено, а мысли его были далеко-далеко. Представлял себя где-нибудь у железки. В руках винтовка. Стебель, гребень, рукоятка. Вот он загоняет патрон в патронник. Ждет, пока ближе надвинется черная громадина паровоза. Стреляет. Из пробитого паровозного котла свищет пар. Эшелон останавливается. Толя бежит вдоль него открывать вагоны. В первом же находит маму. Она спрыгивает на землю, произносит: "Сынок!" Обнимает Толю, и он прижимается к ней.

А то вдруг прихлынуло желание пойти — и ни минуты не медля! — в Слуцк, найти того немца, что задержал мать, что загонял ее в вагон, словно не видя и не слыша, как она ломала руки, и голосила, и упрашивала отпустить ее домой к сыну. Найти и убить. На месте! Да где ты его найдешь? Кто тебе подскажет того самого? Разве фашисты не все одинаковые? Все как есть!

Что же делать?

Об этом и думал Толя, откладывая в сторону очищенные картофелины…

А староста Есип думал о Толе.

С самого утра поглядывал он из-за стойки ворот в сторону Катерининой хаты. Что-то прикидывал, бормотал себе под нос. Отойдет в глубь двора и снова вернется к воротам. Снова зиркнет влево-вправо. А больше — в сторону Катерининой хаты.

Увидел приближавшегося Кондрата. Выждал, пока тот поравняется с ним, окликнул:

— Кондрат, подойди-ка! — и, когда тот подошел, сказал с укором: Что-то ты на мой двор и глядеть нехочешь. Забыл, что ли, как хозяевал тут?

— Забыть не забыл, да, кажется, давно это было. Да и не был я тут хозяином. Работал только. Хозяином была власть…

— Ладно, не будем выяснять. Пошли в хату. Поговорить надо.

В хате Есип сел в угол под образами. Сложил руки на столе. Разнял их, побарабанил пальцами.

— Скажи, Кондрат, может, у тебя что припрятано тут? Может, в чулане или в хлеву закопал что-нибудь, га?

— Да что ты, Есип! В который раз спрашиваешь. Говорил же, что как началась война, в первые же дни все раскупили. Как под метлу. И муку, и сахар, и соль. Одеколон даже — и тот. Я и успел только деньги в сельпо сдать, а тут — немцы, — говорил дядька Кондрат, а про себя думал: "Не из тех ты, сволочь этакая, чтоб до сих пор спокойно сидеть да кишки из меня тянуть расспросами. Давно, поди, перепорол все и под полом, и в хлеву". Помолчав, добавил: — Ящики пустые да бочки только и остались. Я их в чулане замкнул.

— Ты слыхал, что Катерину облава замела? — спросил вдруг Есип.

— Слыхал.

— От кого?

— Не ветер, известно, принес. От людей. Как и ты.

Всякий раз, когда дядька Кондрат говорил Есипу "ты", у того словно судорога пробегала по лицу. Но дядька Кондрат будто и не замечал этого. Ничего, пусть послушает. Пусть знает, что его лишний десяток лет, его должность и сам он для людей — ноль без палочки. Подумаешь, хозяин над всей деревней объявился!

— Замела облава Катерину. Замела… Заходила она ко мне намедни за справкой. Не помогла моя справка, — будто бы пожалел Есип Катерину.

"Что сам ты, что твоя справка — ноль без палочки", — снова подумал дядька Кондрат.

— Она часто ходила за солью. Что она меняла?

— Ну что? Может, свою одежку, может, мужнину. Видно, что-то оставалось. Не все выгребли, когда из гарнизона из Лугани приезжали.

— Проясним: не выгребли, а реквизировали. Как обо мне когда-то говорили. Рек-ви-зи-ро-ва-ли! У семьи бывшего активиста.

— Ладно, хоть саму с дитенком в живых оставили, — сказал дядька Кондрат. — А часто ли она ходила за солью или не часто — это как посчитать. Соль всем нужна. Огурцы пошли. Капуста на подходе. Что им есть, Катерине с Толей? Корову у них забрали? Забрали. Кабанчика забрали? Забрали, — загибал пальцы дядька Кондрат. — Тем только и жили, что люди дадут. А кто теперь много даст?

— Да-а, никто не даст, — сокрушенно сказал Есип. — Я иной раз и рад бы чего подкинуть, да вот, видишь. — Староста отвернул скатерть. Под скатертью лежали хлеб, лук, пара огурцов.

"Чтоб тебе пусто было! — подумал дядька Кондрат. — Утром, не иначе, мачанку ел, и сейчас вон подбородок от жира блестит. Да и в хлеву, слыхать, кабаны так и стонут".

— Я считал, Кондрат, что ты первый про Катерину прослышал, — хитро сказал Есип, переводя снова разговор на другое. — Вы ж когда-то вместе ходили менять.

— Когда вместе ходили, тогда все и знал. А теперь щепотка соли в чугунок у меня найдется. Да и калий из нового гумна выручит, если настоящая выйдет.

— Я вот думаю, что будет с Катерининым хлопцем. Один остался. Пока мать воротится из Германии, пропадет хлопец, — сказал Есип.

Скорее всего, это было главное, о чем он хотел сказать, зазвав Кондрата к себе. По какую роль отводит ему? На всякий случай осторожно заговорил:

— Ты говоришь — воротится. Что-то не слыхать было, чтоб возвращались.

— Ну, а если не воротится, то почему бы матери с сыном не быть вместе?

— Ты о чем, Есип?

— А о том, что у меня новое распоряжение есть молодежь в Германию отправлять. Уяснил?

— Уяснить-то уяснил, да не до конца, — ответил дядька Кондрат.

— Не прикидывайся, не надо. Хлопец у Катерины большун уже. Поедет в Германию — специальность приобретет, возмужает, культурным человеком станет.

— Толя — дитя горькое, а не хлопец. Сирота, можно сказать. Что ж, по-твоему, слабого и обидеть можно? — говорил дядька Кондрат, чувствуя, как в нем закипает злость.

— Теперь все — и слабые и сильные, — заметил Есип.

— Это с какой стороны посмотреть.

— Проясним. Вот я — староста. Мне доверена власть тут, в Березовке. А у кого власть, тот и сильный и умный. Так? — спросил Есип и сам себе ответил: — Так! Дальше смотрим. Вот конкретно. Пришло распоряжение из Лугани отправить молодого человека в Германию. А я не отправил. Кто я в таком случае перед новыми властями? Са-бо-таж-ник! Меня уже и расстрелять можно, потому как я перед ними — слабый. А всякая жаба силу имеет на своей кочке. Я помирать не хочу ни за Катерину, ни за Толю, ни за самого близкого. Пожить хочу. Человеком, как когда-то… А меня и тогда завистники ели, и сейчас от людей спокойной жизни нет…

Высказался Есип и примолк. Сидел под образами. Голову набок свесил. Вспоминал что-то свое. И лишь глаза время от времени, лениво, как у сонной мухи, ворочались под бровями.

Вспоминал и дядька Кондрат.

Есип, в свое время кряжистый, крепкий мужчина, пристал в примы к тщедушной березовской женщине, к тому же еще и немолодой. Многие объясняли это тем, что Есип был на ту пору немым. Неведомо за какие деньги он прикупил еще одну корову вдобавок к той, что стояла в хлеву у женщины, кобылу с жеребенком, три десятины земли. Стал нанимать батраков. Два лета и сам Кондрат пас Есипову скотину.

Крутой нрав был тогда у Есипа. Батраки подолгу у него не задерживались. Одного молодого хлопца чуть было жизни не решил. Тот чистил свиной хлев свиньи, надо сказать, у Есипа водились на славу — и клял на чем свет свою работу. В конце концов пожелал свиньям утопнуть вместе с Есипом в том, что он каждый день вычищает. Бросил вилы и стоит, дух переводит. Тут и наскочи хозяин. Билом от цепа измолотил батрака до полусмерти. Пришлось самому чтоб не пошло по людям, чтоб не остаться виноватым — везти бедолагу в Погост к докторам. А когда хлопец мало-мальски очухался, Есип прогнал его.

Многие диву давались, как немой реагировал на то, о чем они говорили. Словно мог подслушать, словно слышал их голоса.

А он и в самом дело слышал. Спустя два года умерла та болезненная женщина. Есип устроил кое-какие поминки и то ли с горя, то ли на радостях вдруг запел: "Две метелки, три лопаты — тра-та-та!" Бабки стали креститься на образа и — дай бог ноги! — за дверь. Виданное ли дело — немой заговорил!

Спрашивали потом у Есипа, зачем он это делал, зачем прикидывался немым. "А чтоб знать, что обо мне люди говорят, чтоб людей узнать", — ответил он.

Пришло это теперь на память Кондрату, и он сказал Есипу:

— Может, кто-нибудь добровольно согласится в Германию поехать. Ты же людей когда-то изучил хорошо, должен знать, к кому обратиться.

Есип ухмыльнулся:

— Новые люди выросли. Добровольно они теперь в лес идут. — И, давая понять, что разговор окончен, встал из-за стола. — Завтра запрягай моего жеребца и вези хлопца в Лугань. А сейчас пойдем-ка к нему. Пускай собирается.

С крюка на стене снял било. Намотал ремешок на запястье. Левой рукою показал на дверь, пропуская Кондрата впереди себя.

— И на черта ты этот рожон с собой таскаешь? — уже в сенях не выдержал — спросил Кондрат.

— От собак отбиваться и… от людей, — ответил Есип.

Они пришли на Катеринино подворье. Хата была на замке. Под поветью стояла тележка, с которой Толя каждый день ездил за дровами. Но самого мальчика нигде не было.


Пожилой партизан Антон скорее согласился бы отдежурить два внеочередных наряда на кухне, чем полдня пасти коров у Сухой Мили.

Сухой Милей назывался взлобок, густо поросший дубняком, молодой березой, разным кустарником, а больше того — лещиной. Столько лещины Антон еще нигде не встречал. Взлобок и в самом деле тянулся на добрую милю, вплоть до старого ельника. А тому еловому лесу уже не было конца до деревни Сухая Миля.

Однако когда речь шла о пастьбе коров, то имелась в виду не деревня, а самое далекое поле тамошнего довоенного колхоза. Там, где росла лещина. Накануне войны поле оставили под пар, а в войну оно стало никому не нужным и так травянело уже три года. Оно и выглядело теперь не полем, а скорее поляной, на которой высыпали березки и молодые елочки, поднявшиеся уже по колено.

В лесу коровы всё норовят тебе насолить: пошли и пошли — не угонишься. Вот и выбрали тогда под пастбище Сухую Милю, благо посередине ее была так называемая Глубокая Яма. Глубокая Яма никогда не пересыхала. Возможно, от этого и пошло ее название. Вероятно, на дне ее били ключи. Пологие берега были ископычены скотиной, приходившей на водопой. Иной раз, когда вода хорошенько отстоится, можно было утолить жажду и самому.

Сухая Миля была за чертой секретов, расставленных вокруг отрядного лагеря. Если возвращаться отсюда по едва приметной тропке в лагерь, то один из секретов и был подле самой тропки. Антон не раз ходил в дозор и знает.

Из секрета просматривалась вся поляна, было на виду все, что происходило на ней. И пастух с коровами, самый отдаленный от лагеря человек, всегда при необходимости мог рассчитывать на подмогу.

Но об этом Антон думал меньше всего. Он не боялся, что его подстрелят из зарослей лещины. Какому идиоту придет в голову переться сюда в одиночку, стрелять, чтоб потом самому не унести ног?! Да и зачем стрелять? Разве у Антона на лбу написано, что он партизан?

Не боялся он и внезапного нападения. Прошло то время, когда каратели разъезжали на лошадях да на велосипедах по деревням. Убивали, жгли, глумились над советскими людьми. Это тебе не сорок первый год — небольшой группой в лес не сунешься. Да и большому карательному отряду многое не по зубам, если в лагере всё наготове. А бригада, а весь партизанский край, который и начинался отсюда, от Сухой Мили? Да и как тот карательный отряд пройдет незамеченным, если о его выступлении загодя дадут знать свои люди? А они повсюду! Бывал Антон на разных заданиях, заходил во многие деревни. С партизанами люди делились последним. А есть же такие в городах, о ком знают считанные люди. Скажем, в их отряде знают только командир, комиссар, "министр странных дел" да его хлопцы, и то, видно, не все.

Скучно, тягостно было Антону пасти коров. В лагере кто в поход собирается, кто из похода возвращается. Разбирают и чистят оружие — свое и трофейное. Учатся ставить мины. С кем-то беседует комиссар. А может, ожидается самолет с Большой земли — готовятся костровые, готовится группа встречи… Да мало ли дел в лагере?! Кипит, одним словом, жизнь. А тут жарься на солнце, загорай, Антон, коровам хвосты накручивай!

Время без серьезного занятия тянется томительно. Пастьбу коров Антон не считал занятием серьезным. Потому в мыслях и согласен был дежурить и два, и сколько угодно внеочередных нарядов на кухне, только бы не млеть под солнцем на Сухой Миле.

Ближе к обеду, в ту пору, когда гонят коров на ранки, пришли повариха Матруна и санитарка Вера. Подоили тех, что доились. Из десяти коров таких, поди, пяток только и было. Остальные яловые или запущенные. Этих в первую очередь ждет котел, потому что нужно, чтобы хоть раз в день еда у партизан была сытной.

Матруна, подоив первую корову, налила по чашке молока Антону и своей Топе, которая сегодня была у него в подпасках. Хлеб у пастухов нашелся. Они достали свои припасы, принялись обедать.

Работы у Матруны-поварихи хоть отбавляй. Едоков хватает. Да по большей части всё молодые — съедят и добавки просят. Завтрак, обед, ужин — по расписанию. Только сама война не знает расписаний. Приходят хлопцы ночью, приходят под утро — давай поесть. А если приносят с собою раненого, то надо, чтоб и горячая вода была.

Бывает, правда, так, что, вернувшись с задания, партизаны на кухню и не заходят. Не до еды им, с ног валятся. Тут добрести бы до своей землянки, упасть на нары, уснуть. Но Матруна все равно на ногах. Кому положено, пускай идет с докладом к командиру в штабную землянку, кто — спать, а ее обязанность быть готовой накормить хлопцев с дороги. Если дело под утро Матруна принимается растапливать печь-плиту. Сухие дровишки на растопку у нее всегда под рукой: разложены на комельке.

Печь-плита с несколькими вмазанными котлами — под широким навесом на столбах. Здесь же, под навесом, стоит несколько длинных столов из неструганых досок на ножках-крестовинах. С первых теплых дней до глубокой осени кухня служит и летней столовой.

Главная распорядительница здесь — Матруна. Помогают ей партизаны из наряда. Помогает и дочь Топя…

Женщины подоили коров. Ведра обвязали поверху белыми платками из парашютного шелка, чтоб молоко не расплескивалось. Ушли в лагерь.

Тоня осталась.

Их, мать с дочерью, партизаны нашли однажды вблизи сожженной деревни. На деревню рано утром налетели каратели. Согнали всех жителей в здание начальной школы и подожгли его. Люди ринулись в окна. Застрочили пулеметы. Но люди все равно вываливались из окон, пускались бежать в поисках спасения от огня и пуль.

Спаслись только Матруна с Тоней. Они в числе первых выскочили в окно. Сперва мать вырвала из тесноты девчушку, подсадила ее, потом перевалилась через подоконник сама. За ними бросились остальные.

Им повезло. С той стороны, где было окно, огромными клубами слался по земле дым. Побежали вместе с дымом. И каратели, не целясь, палили в дым. Падали убитые и раненые. О них спотыкались и тоже падали живые.

Многим удалось отбежать далеко. Один мальчонка лет пяти, в штанишках со шлейкой через плечо, добежал до самой конопли. Да не успел скрыться в ней: на меже скосила его фашистская пуля. Матруна его видела. Когда все стихло, под вечер она вышла из конопли посмотреть, что натворили фашисты. В конопле партизаны и нашли ее с Тоней. Матруна заикалась, не могла вымолвить слова, а девочка жалась к матери и беззвучно плакала.

Как бы ни крутила война людей, как бы ни ломала, что ни делала с ними они выстоят. Конечно, это касается не всякого человека. Немало согнутых, скрюченных, сломанных телом и душой… В жизни, как в снопе жита. Разные там соломины. Но больше всего — прямых.

Война — явление временное, преходящее. Естественное состояние человека — в мирном труде и заботах. Даже на войне человек по-мирному устраивает свой быт. Разве что ежедневно, а то и ежечасно строит ему помехи все та же война…

Антон не знает о существовании такого взгляда на войну, такой философии. Но душою он чует, что это так. Глазами видит, что так, и радуется этому.

Вот и Тоня, дочь их отряда, горевшая, но не сгоревшая в огне, видно, забыла уже все пережитые ужасы, мурлычет что-то под нос и плетет веночек. Второй. Первый уже на голове.

Размышляет об этом Антон, а самого догадки сверлят: и что от него нужно "министру странных дел", их начальнику разведки? Что он затеял? Как только заступит дежурным по отряду — готовь, Антон, пугу. Коров пасти. Это сейчас коров. А пока не заболел и не лег в госпитальную землянку пастух, все время посылал его в караул на заставы. И не глупый же вроде хлопец, чтоб придираться без дай причины за кличку, прилипшую к нему, как смола, с легкой Антоновой руки. Да и не нарочно ведь было сказано. Недослышал Антон, о чем говорили хлопцы, переспросил. А получилось так, будто с умыслом переврал фразу. И пошло-поехало — дай только что-нибудь свеженькое на язык! — по всему отряду: "министр странных дел" да "министр странных дел".

А чтоб знать, откуда это взялось, надо рассказать по порядку да и немного назад заглянуть.

Весной сорок первого года немцы решили открыть в некоторых деревнях школы. Открывалась такая школа и в Яминске, где формировался полицейский гарнизон. Направили туда из Лугани привезенного откуда-то учителя. Его по дороге перехватили партизаны — тогда еще небольшая группа из партийных и советских активистов, ушедших в лес, и окруженцев.

Назавтра с документами этого учителя, никому ни о чем не сказав, никого не поставив в известность, Петро Стежка исчез. В группе забеспокоились. Стежка казался всем человеком надежным, проверенным, а тут — на тебе! На всякий случай сменили стоянку.

А в это время Стежка с солидным видом учителя сидел напротив коменданта Лугани и, как позже рассказывал сам, вел "переговоры".

Пан учитель жаловался, что в школе выбиты окна, полицаями поломаны парты. Нет тетрадей и учебников.

"Как учить, герр комендант?" — вопрошал Стежка.

Комендант кое-как ворочал языком по-нашему и потому отослал переводчицу. Вел переговоры сам. Пообещал, что начальник полиции повынимает стекло из окон в домах "большевиков", мужики отремонтируют парты. Потрясая в воздухе пальцем, сказал:

"Глафное учить дети великий любоф к великий Германия. Яволь?"

"Яволь, герр комендант. Понял, — ответил Стежка. — А читать-писать как же?"

"Читать — мало. Немношко учить читать. А шрайбен, писать — никс, не нушно. Яволь?"

"Чуть-чуть научить читать, а писать — так чтоб и расписаться не умели. Хорошо, я понял. А арифметику по какому учебнику преподавать?"

"Учебник по арифметик тут, — постучал себя комендант пальцем по лбу. Таплица умношения".

"Ага! — Стежка обрадовался, что понял коменданта. — Арифметику, значит, не выше таблицы умножения?"

"Я, я! — закивал довольный понятливостью учителя комендант. — Не выше таплицы умношения".

Петро Стежка рассказывал партизанам после того, как отбыл в шалаше арест за свое самовольство, что ему тогда захотелось умаслить коменданта до конца и он попросил, чтоб ему дали побольше портретов Гитлера.

Комендант прогугнил — "гут, гут!" — хорошо, хорошо! Из соседней комнаты вынес и торжественно вручил Стежке большой сверток портретов фюрера. Отметил пропуск и вскинул руку:

"Хайль Гитлер!"

"Хай!" — бодро махнул рукой Стежка и направился к двери.

Комендант смотрел ему вслед. А Стежка мысленно крестился: "Спаси и помилуй!" — он думал, что комендант смотрит не в спину ему, а на вешалку-стояк у двери. На ней висел плащ коменданта. Когда Стежка вошел в кабинет и огляделся, то заметил в кармане плаща рукоять пистолета. И вот, когда комендант выходил в соседнюю комнату, он кошкой метнулся к плащу, выхватил из кармана пистолет, сунул себе под пиджак за ремень.

Будь ты неладно! Это оказался не пистолет, а ракетница! Но не скажешь же: "Извините, герр комендант, не знал, что это ракетница. Возьмите ее назад, она мне нужна, как в мосту дырка".

Вышел за дверь, подался по коридору. Хотелось пуститься наутек, пятки так и жгло. Однако с важным видом, с высоко поднятой головой, как и надлежало человеку, побывавшему на приеме у коменданта, дошел до вестибюля.

О, проклятье! — с крыльца в вестибюль вошел часовой. А если ощупает? Ощупывал же, когда Стежка шел сюда.

Стежка протянул часовому пропуск и хотел было бочком-бочком проскользнуть мимо него. Так проходишь мимо злой собаки: сперва ластишься тютька, тютька, славная, хорошая, а прошмыгнув, обернешься и плюнешь: "Чтоб тебе подохнуть, псина!"

Часовой взял пропуск, поинтересовался, показав на сверток:

— Вас ист дас?

Петро развернул сверток и ткнул часовому под нос портреты Гитлера.

Тот махнул рукой: проходи!

Не подавая вида, что торопится, Стежка свернул портреты и вышел на крыльцо. Жадно глотнул воздуха. Как из омута вынырнул. Осмотрелся. У стены возле крыльца стояли велосипеды.

Еще не зная, с какой целью он это делает, Стежка спустился с крыльца, подошел к велосипедам. Облюбовал один. С закрученным, как рога у барана, рулем, с блестящими ободьями. Слева на руле было круглое зеркальце, а к нему прикреплен красный флажок с белым кругом посередине и черной свастикой в этом круге.

Неторопливо, по-хозяйски Стежка осмотрел велосипед. Сверток с портретами прижал жесткой пружиной багажника. Вывел велосипед за угол. Встал на педаль, разогнался и забросил ногу. Поехал по улице. Все быстрей и быстрей. Свернул налево, на Обчин. Вот тут, что называется, дал газу. Только песок шелестел под шинами.

Ружев, командир группы, из окруженцев, задал тогда Стежке доброго жару. И поделом. Кто так поступает? Каждая операция должна готовиться, должна приносить какую-то пользу. А это зачем? Чтобы показать свое молодечество? Так его надо показывать с головой, не идти на необдуманный риск, который мог стоить Стежке жизни. Как пить дать! Стоило коменданту вызвать к себе чиновника, посылавшего накануне того учителя в Яминск, и все бы обнаружилось. Из кабинета коменданта Стежку поволокли бы прямо в СД. Или если б чиновник увидел из окна, что кто-то поехал на его велосипеде — а велосипед, как выяснилось позднее, принадлежал именно ему, — тот же конец. Прощайся с белым светом, Стежка!

"Не было мишеней, не по чем было стрелять. Я и решил раздобыть портретов Гитлера, а заодно и наладить личные контакты с комендантом. Провести переговоры", — дурачась, говорил Стежка. Да и какие серьезные доводы мог он привести в свое оправдание?!

"Как министр иностранных дел", — заметил Коля Ветров, окруженец, родом из Хабаровска.

Вспоминали Стежку и недавно в кухне-столовой. Разведчики Даликатный и Коля Ветров рассказывали партизанам, как они выходили из майской блокировки. Было это по ту сторону Зыслава. Прорвалась бригада, прорвался отряд. Отряд прикрывали разведчики во главе с Петром Стежкой да так и остались в кольце. Залегли в густом, высоком папоротнике. Немецкая цепь приближалась. Солдаты поливали впереди себя из автоматов. Летели срезанные пулями ветки, осыпалась с деревьев кора. Грузный топот ближе и ближе. Вот уже ломается, шуршит под сапогами папоротник. Немец в каске, с автоматом в волосатых руках чуть не наступил на Петра. Тот смотрел ошалевшему немцу в глаза. Смотрел ему прямо в лицо и зрачок пистолета в руках у Стежки, рядом с которым лежали с автоматами наготове Даликатный и Коля Ветров.

Движением пистолета Стежка приказал немцу: иди прямо и — тс-с-с! приложил ко рту палец.

Все это произошло так быстро, что немец даже не задержался, не сбился с ноги. Прошел между разведчиками, как по кладке, боясь наступить на кого-нибудь из них. А они, держа его на прицеле, поворачивались вслед. И немец знал, что, издай он хоть один звук, — его изрешетят…

"Только министр иностранных дел мог договориться в такой ситуации да наш Петро", — сказал Коля Ветров.

И тут Антона словно кто за язык потянул.

"Какой министр странных дел?" — переспросил он.

Как в сук влепил! Хлопцы захохотали. Им понравилось.

С тех пор и пошла по отряду кличка. А Антон пошел в пастухи. Раньше-то, бывало, Стежка брал Антона со своими хлопцами на задания. Дело, правда, делали они, а Антон был при них вроде подручного.

Он лежит в высокой траве. Ворочается с боку на бок — мешает пистолет в кармане. И пистолет каждый раз дает тот же Петро Стежка, когда идет Антон на Сухую Милю.

Спокойно, тихо лежит Антон. И коровы улеглись. Топя плетет венок. Мирная картина. Однако голова у Антона, как на шарнирах. Даже шея заболела. Вертит головой то и дело, выглядывает из травы, как гусак.

Привычка.

Леса Толя не боялся. И все же лес, в котором ему предстояло заночевать, был чужим, незнакомым, а потому угнетал его и слегка тревожил.

Мальчик шел целый день. Сперва — по знакомым дорогам и тропкам. Перед поселком кирпичного завода свернул в обход. На завод партизаны заходили и заезжали, но стоять там не стояли. И вообще, мало ли какая неожиданность может подстерегать? Можно и на врага нарваться. Лучше обойти поселок, как он обходит встречные деревни. В то же время надо держаться поближе к деревням и поселениям. Возле них скорее встретишь партизан, чем в заброшенных, глухих лесах. Не станут же они сидеть пустынниками, без хлеба, без сведений о том, что делается на дорогах и в гарнизонах. Так Толя понимал. И понимал правильно.

Он окончательно и твердо решил пойти в партизаны и мстить за мать. К дядьке Кондрату и тетке Параске не пошел. Не захотел быть нахлебником. Сказать по правде, дядька Кондрат и тетка Параска обидели его своим предложением. Мать схватили немцы. Это верно. Но у него была хата, на огороде росли молодая картошка и капуста, огурцы. Под поветью сложена верста дров. До зимы можно было навозить еще такую же версту. Что он, один по прожил бы? Ему тринадцатый год! А его сочли за маленького, пожалели, предложили: иди жить к нам. Конечно, ему было тяжело и он в самом деле замкнулся, внутренне оцепенел. Тетка Параска угадала. Он решил не плакать. Мать не раз говорила после того, как приезжали из гарнизона, из Лугани, обобрали их до нитки и самих непонятно как оставили в живых, что надо жить. Сжать зубы, но жить, не радовать чужой глаз своими горькими слезами.

Оставшись неожиданно без матери, думая о ней, он принял решение мстить. Он сам себе командир. Он дал себе такой приказ — он его и выполнит.

Первым делом надо найти партизан, а среди них — Денисова Рыгора.

Выйти он хотел на Черневичи, лесную деревню, или на Сухую Милю. Где-то там, слыхать, стояли партизаны. И Сухая Миля и Черневичи были к югу от Березовки. И он старался идти так, чтобы все время мох на комлях старых деревьев был у него за спиной. Кажется, шел правильно, заплутать не мог.

Пока не зашло солнце, держался вблизи от дороги. В лесу такой порою быстро темнеет. А ночью, натыкаясь на деревья, далеко не уйдешь. Потеряешь ориентир, заблудишься. Вдобавок предательски трещат под ногами сучья, которых не видишь и не перешагнешь. Треск разносится, кажись, по всему лесу… Он немного удалился от дороги, вступил в старый ельник. Под высокими толстенными елями почему-то мало было иголок, почти голая земля. Деревья, обгоняя друг дружку, рвались ввысь, к лучам солнца. Прямые, звонкие. Стволы гладкие. Ветки начинались высоко над землей.

Спрятаться было негде. Однако Толя нашел себе местечко — под высокой елью, росшей среди мелколесья. Поднял, почти отодрал от травы нижние лапы и пролез к комлю. Лукошко, взятое из дому, поставил в сторонке. В лукошке был узелок с отварной картошкой и луком. Торчал воткнутый меж прутьев нож. Лежало несколько боровиков, срезанных по дороге. Сверху все это было прикрыто пиджаком.

Впотьмах нашел узелок и слегка утолил голод. Потом надел пиджак, поднял воротник и лег головой к лукошку. Свернулся калачиком.

… Проснулся — было еще темно. И холодно. И кто-то где-то плакал. Видно, его и разбудил этот плач. Потом все тот же "кто-то" принялся хохотать. Громко, на весь лес.

Сделалось жутко.

Хохот шел из высокого хмурого ельника. Оттуда же долетали шорохи, шуршание веток. Попискивала какая-то пичуга.

Осторожно, чтоб не выдать себя, Толя отвернул лапку, посмотрел в ту сторону. Прямо на него были нацелены два желтых фонарика. Так ему показалось. Один, а рядом — второй. Фонарики не мигали, но и света от них не было. И Толя догадался, что это филин-пугач.

У него отлегло от сердца. Но дрожь не унималась. От холода и от этого жуткого хохота. Обычно филины хохочут и плачут ранней весной.

Попытался уснуть снова. Лег на едва прогретое его телом место. Но так и не уснул до самого утра.

Солнце встало яркое, теплое. Заблестела роса на траве, на кустах, переливалась искорками в сетях паутины. На ходу тотчас промокли ботинки. Штаны намокли до самых колен. От утренней свежести мелко лязгали зубы.

Он опять шел вдоль лесной дороги на юг. Вскоре должен был показаться большак. Толя сбавил шаг, чтобы невзначай не выскочить на него. Рассказывали, что у перекрестков и мостов — немецкие дзоты, а там, где их нет, часто бывают засады. Если засада снялась, то после пев остаются цепочки следов на росистой траве.

Мальчик долго лежал в кустах перед большаком. Наблюдал. Дорога была пустынна. По ней никто не шел, не ехал. Солнце поднялось высоко, высушило росу, а он все не отваживался пересечь дорогу. Тишина настораживала. На той стороне, как и на этой, возможно, никого и не было, но Толя немало наслышался о том, как неосмотрительность губила людей.

Большак он перебежал за поворотом. Прикинул, что если его здесь и увидят, то только с одной стороны. Это не то, что на прямом участке, где ты открыт справа и слева… И "перебежал", пожалуй, не то слово. Перелетел, как на крыльях. И долго-долго еще бежал, уворачиваясь от деревьев, продираясь сквозь заросли. Спотыкался о корни, о кочки. Бежал, пока не перехватило дыхание.

Потом пошел. Пошел смелее, уверенней. Ждал, что рано или поздно его окликнут и он бросится на этот оклик. Его встретят, либо он встретит тех, кого ищет.

Где-то уже за Черневичами на проселочной дороге догнал человека. Одежда на нем была потрепана. Рукава темного пиджака почти оторваны. Из дыр торчала белая вата. Под глазами — синяки. Верхняя губа подпухла. Глаза смотрели как-то отчужденно и в то же время остро, цепко.

Все это Толя увидел, когда поравнялся с ним. А сначала наблюдал за человеком на расстоянии. Шел тот размашисто, твердо, будто спешил по важному делу и боялся опоздать. На песке оставались глубокие вмятины от толстых каблуков и подметок. Сапоги, видно, были новые или недавно подбитые. Подтвердилось последнее: сапоги на ногах у человека были поношенные.

Человек вдруг остановился, стал поджидать Толю.

— Ну, подходи, подходи, не бойся. Нечего прятаться и следить за мной. Я тебя толю давно заметил.

— Добрый день, — нерешительно поздоровался Толя.

— Добрый день. Пусть будет добрым. Для тебя и для меня. Ты куда идешь?

— Никуда, — ответил Толя.

— Вот и я туда же. Пойдем вместе.

Пошли. Толя едва поспевал за человеком. Тот это заметил, сбавил шаг. Посоветовал снять пиджак и снял сам, перекинул через левую руку. Белая рубашка у него была в бурых пятнах крови. Воротник оторван. Что он, из пекла удирал? Похоже, что так оно и есть. Видно, держали его там за руки и за ноги, а он рвался и вырвался, чтобы идти теперь проселками вместе с Толей.

— Дядь, где это вас так били и изорвали на вас все? — спросил Толя.

— Давай лукошко поднесу, — вместо ответа предложил человек. — По грибы ходил? — спросил, заглядывая в лукошко, где лежало несколько вчерашних боровиков.

Толя не знал, что ответить.

— …остается одно: мать послала коня искать. Конь порвал путо, и невесть где его волки носят. Нет? Нет. А-а-а, телушка! Ну конечно, телушка! Такая черненькая с белой лысинкой. Может, видели? — говорил человек.

Он заметил, как при упоминании о матери, мальчик помрачнел. Спросил:

— Нет мамы?

— Нету. В Слуцке в облаву попала. В Неметчину увезли.

Незнакомец положил руку Толе на плечо, стал утешать:

— Не горюй, брат. Все будет хорошо. Вчера и я не думал, что жив останусь. Да видишь — жив-здоров. — Он пытался улыбнуться, но подпухшая верхняя губа только искривила рот. — И меня вчера везли. Из камеры смертников. Меня и товарища моего, Радкевича. Мир-гору слыхал? Вот там поблизости и высадили нас. Дали в руки лопаты, и погнал нас конвоир могилу копать. Шофер в кабине остался. Выкопали по пояс. Радкевич остался в яме песок подгребать, чтоб нам помягче лежать было, — верхняя губа его опять повела рот в сторону, — а я вылез, говорю конвоиру: "Пан, погляди, хватит ли?" Нагнулся конвоир заглянуть да так и полетел в яму. Лопата у меня в руках была. Радкевич схватил винтовку конвоира, выскочил. Побежали. Пока шофер опомнился да стрелять начал, мы далеко уже были.

— А где теперь Радкевич? — в возбуждении спросил Толя.

— К семье заскочил. Чтоб вместе с семьею в лес идти. А у меня — никого. Из-под Греска я. Расстреляли немцы мою семью. Один остался. Фамилия моя Безбородько. А тебя как звать?

— Толя.

— Так что, Толя, идем мы с тобою вместе в это самое "никуда". Идем правильно. Мне Радкевич рассказал дорогу. Он со здешними хлопцами был связан.

Вышли на заросшее, запущенное поле. Посередине его паслись коровы. Поодаль от них стояла на коленях девочка и что-то собирала, наклоняясь то в одну, то в другую сторону. Похоже, рвала цветы. Направились к ней. И тут из травы навстречу им поднялся мужчина с пистолетом в руке.

— Стой, хлопцы! Дальше ходу нет.

— Братка! — бросился к нему Безбородько, раскинув руки для объятия.

— Погоди обниматься. Успеем. Лучше подыми-ка руки. И ты, — приказал Толе.

Обшарил карманы Безбородько, окинул взглядом Толю, заглянул в его лукошко.

— Можете опустить руки. И вот по этой тропочке — прямо. А я — за вами… Тоня! — крикнул он девочке. — Побудь пока одна. Я скоро вернусь.

Антон повел задержанных на партизанскую заставу.


Все, кто попадал в отряд сам по себе, проходили проверку. Таков был порядок, так диктовала необходимость. Потому что фашисты часто засылали к партизанам своих агентов. Особому отделу, разведке работы хватало.

Петро Стежка через своих людей скоро узнал о расстреле у Мир-горы. Подтвердил и Радкевич. Он находился теперь в соседнем отряде их бригады, с партизанами которого был связан до ареста.

Безбородько зачислили бойцом во второй взвод. На задания пока не ходил. Долечивался в госпитальной землянке.

А Толю знал Денисов Рыгор.

Когда их привели с заставы в лагерь, Рыгор увидел мальчишку, поторопился навстречу. Как обычно, протянул руку. Сказал конвоиру: "Этот со мной" — и повел в свою землянку. Там было несколько человек, и он сказал, уже обращаясь сразу ко всем, не выделяя кого-нибудь одного: "Вот, хлопцы, сын той самой тетки Катерины".

Светловолосый хлопец в немецких брюках и сапогах, в табачного цвета кителе, подпоясанном ремнем, на котором висела кобура с пистолетом, стоял посреди землянки. Он что-то говорил, а остальные слушали. Хлопец был одних лет с Рыгором.

Когда Рыгор и Толя по ступенькам из жердей почти скатились в землянку, он умолк. С любопытством смотрели и все, кто его слушал.

Светловолосый — это был, как позднее узнал Толя, Петро Стежка подбоченился, явно кому-то подражая, и произнес: "А ну, покажись, сынку!"

Толя смутился. Он ждал, что партизаны обрадуются ему, как он сам обрадовался, добравшись до них, станут расспрашивать, сочувствовать и жалеть его.

Ничего подобного не произошло. Задали всего несколько вопросов: как шел, что видел, кто их задержал и кто привел в отряд. Потом Стежка распорядился отвести его на кухню, накормить у тетки Матруны. "А там посмотрим, куда тебя пристроить", — сказал и сам вместе с Рыгором и Толей пошел вдоль землянок в другой конец лагеря, где под навесом стояла печь-плита с несколькими черными котлами, а поодаль, под тем же навесом, тянулись длинные столы.

Пока Толя ел, а Стежка прохаживался вдоль столов, Рыгор отнес с кухни в землянку-баню пару ведер горячей воды. Там после Толя помылся.

Видимо, Петро Стежка, прохаживаясь меж столов, думал, куда его, как он говорил, пристроить, да ничего путного так и не придумал, потому что назавтра уже не Рыгор, а он сам привел Толю к тетке Матруне на ту самую кухню…


Тут, как считает Толя, он и прозябает. Что у него за работа? Таскает воду из колодца, на пару с Тоней чистит картошку. А чаще с дядькой Антоном пилит и колет дрова. Дядька Антон — как понял Толя — был в отряде главным по хозяйственной части. И, как показалось ему, тяготился своей работой. Был ею недоволен. Вот и сейчас он сидит, без пояса, на еловом чурбаке, курит самокрутку, смотрит, не отводя глаз, в одну точку.

Толя прослеживает его взгляд и видит: на ближнем столбе под навесом висят винтовка и дядькин ремень с патронташем.

— А ты дровосек ловкий. Получается у тебя, как дважды два — четыре, хвалит Толю дядька Антон.

От такой похвалы кисло на душе. Еще кому-нибудь вздумается штатного дровосека из него сделать. Не за этим он сюда шел.


Как прежде давали названия деревням и городам? А вот так. Возникло поселение, скажем, на берегах рек Немиги и Свислочи. Облюбовали его люди, часто съезжались сюда. Мену устраивали, товарами менялись. Кто мед, воск привозил, кто звериные шкуры, веревки из конопли, льняное масло и семя, гончары — глиняную посуду, бондари — тоже посуду — из дуба да клена. "Куда поплывешь? — спрашивали у человека. "В Менск", — отвечал тот.

Прослышали купцы в далеких краях, что есть где-то за тридевять земель удивительный город. Сто раз горевший, да не сгоревший. Завоеватели не раз на его богатства зарились, с огнем и мечом шли. А он устилал ими, как снопами, землю, и текла тогда Немига чужою и своей кровью. Да, в самом деле город был удивительный. Сожженная птица Феникс возродилась из пепла, стоило лишь подуть ветерку. И город тот, словно птица Феникс, вставал из пепла еще красивее, чем был… Так и пошла слава про стольный Менеск — Менск — Минск.

А Брест пошел от бересты. Много когда-то берез белостволых было вокруг первого поселения. Его и окрестили Берестьем. В Турове любили турий рог с медовухой пустить по кругу, Пинск от Пины нарекся, а Случеск — Слуцк от реки Случи…

Замошья, Залесья, Загрядья, Загалья строились за моховинами, за лесом, за темной грядой, за большой просекой — галом, прогалиной.

Просто давали названия. И в этой простоте была мудрость. Тут тебе и история и география заодно. И каждый мог сказать, откуда он, в какой земле его корни.

А тому Берестью или Загалью честь была и есть великая, если кто-то вылетал из его гнезда и орлом кружил над миром, добывая им и себе славу. Добывая славу Родине. С Берестья или Загалья Родина только начинается, а всю ее не окинуть глазом даже с высоты орлиного полета. И все сыны и дочери для нее одинаково близки и дороги. Как пальцы на руке — больно, который ни порежь…

Загалье по меркам этой лесной стороны — деревня большая. И та самая прогалина от нее далеко, а так все леса да леса.

С начала войны немцы сюда не совались. Председатель Загальского сельсовета Корнеев сразу же организовал партизанскую группу. На ее базе стали расти отряды. Возникли бригады. Теперь это центр партизанского края. Недалеко от деревни, на острове Зыслав, — первый партизанский аэродром, где садятся самолеты с Большой земли. Привозят оружие, лекарства, газеты. Забирают тяжелораненых. Отсюда отправляли в Москву деда Талаша, отсюда летают в столицу Родины партизанские генералы.

В Загалье над зданием сельсовета не опускался красный советский флаг. Трепещет он и сейчас. В деревне работает школа.

Все ученики сидят в одной большой комнате с тремя рядами парт. За первыми — самые маленькие. Учительница ходит по комнате, рассказывает ребятам, как велика их Родина. Летом над нею никогда не заходит солнце. И малыши, и многие из тех, кто постарше, диву даются: как это может быть, чтоб не заходило солнце? А еще интереснее услышать, что есть земли, где полгода длится день, а полгода ночь. Это что же, полгода спать, раз такая долгая ночь? И уж совсем непонятно, как это там, где полгода стоит солнце, не может отогреться земля — вечная мерзлота.

Толя и Тоня ходят в Загалье в школу. От лагеря до деревни несколько километров лесом. Каждый раз их провожает кто-нибудь из партизан и ждет, пока кончатся занятия. Уроков бывает два или три. Лишь изредка четыре. С начала учебного года, с первого сентября, прошло примерно полмесяца. За это время несколько раз занятий не было совсем — прилетал фашистский самолет, бомбил Загалье. Ученики и учительница прятались в блиндаже, заранее вырытом на огороде. Блиндаж был надежный — поверх бревен лежал толстый слой земли. В последний налет где-то недалеко упала бомба. Земля вздрогнула. Все, кто был в блиндаже, едва устояли на ногах. Тряхнуло, как на большом возу сена, когда колесо попадет в выбоину.

Тоня рассказывала, что весной тоже повадился было к ним самолет. Прилетал почти каждый день. Сперва бомбил и обстреливал, а потом рассыпал листовки: сдавайтесь. По нему стреляли из винтовок, из автоматов. И хотя летал он низко, никак не могли сбить. Только вынырнет из-за леса с одного конца деревни и тут же прячется за лесом в другом конце. Тогда партизаны выбрали высокий дуб на отшибе, втащили на него несколько досок, оборудовали площадку. На ней бронебойщик с противотанковым ружьем поджидал фашиста. А тот — словно почуял опасность — не прилетал. Партизан несколько дней дежурил на площадке и под дубом. И самолет все же прилетел, и тот пэтээровец сбил его.

В последний раз, едва кончилась бомбежка, дети с учительницей вылезли из блиндажа. Фашист ничего не поджег — нигде не горело. Только с корнем вывернуло сухой вяз на огороде за школой. На вязе была буслянка — гнездо аистов. И пара бездомных, аист и аистиха, кружили над тем местом и не знали, куда им сесть…

Учебников и тетрадей в школе не было. Широкую черную доску разделили мелом на четыре части — по числу классов. В первой колонке — первый класс. Там были написаны буквы, и малыши вместе с учительницей заучивали их: "А-а-а", "Б-э-э", "В-э-э"… Во второй колонке второй класс решал задачки. В третьем было письмо, а в четвертой колонке рисовали — в четвертом классе шел урок рисования.

Урок пения был общий для всех. И уроки истории и географии тоже. Учительница рассказывает о далеких странах. О теплых морях, о пальмах, о том, что там никогда не бывает зимы.

Кто-то из младших поднимает руку. Учительница поначалу не замечает, и рука тянется из широкого рукава рубахи все выше и выше — до самого локтя. Но вот учительница заметила.

— А там немцы есть? — спрашивает первоклассник.

Вся мелкота так и покатывается со смеху: ну где это видано, чтоб не было немцев?!

В конце уроков кто-нибудь из старших начисто вытирает доску, и учительница пишет на ней слова, а все хором повторяют: "Ма-ма", "Ро-ди-на". Последнее предложение длинное, целых три слова, но его знают наизусть даже первоклассники. Учительница только начинает писать первые буквы — а пишет она быстро, сам, кажется, никогда так не научишься, — как дружный хор декламирует: "Смерть немецким оккупантам!" И восклицательный знак в конце.

Чем дольше Толя находился в отряде, тем сильнее его брала тоска. У всех есть дело и занятие, а он, как ему показалось, чужой здесь, сам по себе. Помогал по кухне, по просьбе Петра Стежки разыскивал кого-нибудь в лагере. Рыгор научил его разбирать и собирать винтовку, и он теперь проделывал это с завязанными глазами. Были и другие поручения и занятия. Но все это такая мелочь, что не хотелось вспоминать. И все это было не постоянное, случайное — просто он, Толя, случайно оказывался у кого-нибудь под рукой или перед глазами. А он же не ради этого шел в партизаны. Он вспоминал отца, который где-то сражается изо дня в день на фронте. Еще чаще приходила на память мать. Было жутко слушать рассказы партизан об издевательствах фашистов над пленными, над теми, кого угнали в Германию. Там и его мать. Стоило подумать о матери перед сном, как ночью она непременно снилась. Изможденная и почерневшая. Искусанная овчарками. Она тянула руки навстречу Толе, просила защиты, из глаз у нее лились слезы…


А он здесь сидит без дела.

Он, бывало, радовался, когда в хату к ним заходил Денисов Рыгор. Радовался, как старшему брату. Смотрел, как на чудо, как на человека оттуда, куда рвался сам.

И вот он здесь и ничего не делает.

Толя заводил об этом разговор с Рыгором, когда они встречались в лагере, когда Рыгор учил его разбирать и собирать винтовку. Говорил и два дня назад, когда Рыгорсам нашел его на кухне. Рыгор вроде бы прятал глаза от Толи. Спросил между прочим, не хочет ли он, Толя, полететь на Большую землю. Самолеты оттуда прилетают часто. На это Толя ответил, что он скорее пристанет к другому отряду, чем полетит на Большую землю. Рыгор обозлился: "Это в примы пристают, а у нас дисциплина". Умолк, задумался. Видно, припомнил разговор с тем или с теми, по чьему поручению он сейчас разговаривал с Толей. А Толя чувствовал, что душою Рыгор на его стороне, только не знает как, каким способом уговорить того или тех — Стежку, комиссара, а может, и командира Ружева, — чтобы Толю оставили в отряде и поручили ему какое-нибудь серьезное дело.

Беседа, в общем, не получилась. Ни о чем не договорились. Рыгор на прощание попросил Толю обождать, набраться терпения.

Толя не знал, что в тот вечер в штабной землянке Петро Стежка и Рыгор говорили о нем. Были при этом комиссар и начальник штаба. Командира отряда Ружева не было — его вызвали в бригаду.

Начальник штаба сидел в углу за столом над бумагами и вроде бы не слушал, о чем говорил комиссар с партизанами. Комиссар расхаживал по землянке, держась одной рукой за портупею, а второй размахивая в такт своим словам, как бы помогая себе говорить. Рыгор и Стежка стояли у стены, поворачивали головы вслед за комиссаром, слушали.

— …Стало быть, зачислить к разведчикам Антона и Анатолия Ивановича? Ну, первый, по-моему, и числится в вашем отделении. А вот насчет Толи… что вам сказать…

— Да что говорить, товарищ комиссар, — у нас ему самое место! На фронте-то сыны полков есть. А почему у нашей разведки не может быть сына? настаивает Петро Стежка. — Хлопец он смекалистый. Молчун малость, так нам это и на руку, в болтунах не нуждаемся. Он к нам за мать пришел мстить, а не бульбу чистить.

— Это точно, — подал голос Рыгор. — Хлопец мировой, знаю как соседа.

— Та-ак, — произносит комиссар, — один про мать вспомнил, на чувства, так сказать, бьет, второй соседство приплел, а там, если хочешь, и родственные отношения на помощь призовет. Все мы мстим. И за мать, и за отца, за сестру и брата — за всю Родину пашу. Подчеркиваю: мы! А не дети!

— Товарищ комиссар, мы не всех детей берем и не всех возьмем. Я предлагаю зачислить в наше отделение конкретного человека — Толю Ивановича.

Вечером дядька Антон разыскал Толю на кухне. Они с Тоней только что возвратились с Сухой Мили. Принесли грибов. Тетка Матруна почистила их, помыла и бросила в котел. От кухни исходил приятный грибной запах… Наколотили целую котомку и орехов.

Толя рассказал об этом дядьке Антону. Тот поинтересовался:

— Вы одни ходили на Сухую Милю или вас кто-нибудь сопровождал?

— Сопровождал Безбородько. Ну, тот, с которым мы в отряд пришли. Хотя нет, не сопровождал…

— Сопровождал — не сопровождал?.. Как это понимать?

— Мы с Тоней уже из лагеря вышли, когда его на тропке встретили. С винтовкой. Спросил, куда мы идем. Мы ответили: на Сухую Милю. Он обрадовался. Говорит: пойду с вами. И добавил: "Хочу взглянуть на дорогу, по которой с того света пришел". Застава нас пропустила туда и обратно, ни о чем не спрашивая. Знали там, видно, что мы должны идти.

— Ладно. А теперь пошли-ка к командиру отряда. Нас обоих вызывают. Я тебя уже заждался.


А начинался тот день, как обычно.

В выцветшем небо белой паутиной дрожало бабье лето. Солнце, еще довольно яркое, вело спор с осенью — под стеною хаты или на тихой лесной прогалине можно было погреться. Но от земли уже тянуло холодом.

Дядька Антон привел к началу уроков Тоню и Толю, сказал, что у него есть в Загалье свои дела и он зайдет за ними после уроков.

Так и сделал.

По широкой улице они пошли не в сторону отряда, как обычно, а в противоположном направлении.

— Этот урок я с вами проведу, — сказал дядька Антон Толе и Тоне, когда выходили со школьного двора. Сейчас он размашисто вышагивал впереди них по улице.

Миновали сельсовет. Алый флаг над зданием едва заметно колыхался — день был безветренный. Но Толе показалось, будто он услышал упругий трепет кумача. Как под порывами ветра. Возможно, то же самое почудилось и дядьке Антону: быстрым движением правой руки — левой он придерживал за ремень перекинутую через плечо винтовку — поправил кепку и прошел чуть ли не строевым, как перед знаменем, поднятом на флагштоке в лагере. Да и Топя в своем вязаном сером джемпере словно подросла, постройнела.

За сельсоветом свернули в улочку налево и возле третьего дома остановились.

Калитка во двор стояла нараспашку. Открыты были и два низких широких окна, под которыми выложенная кирпичом дорожка вела к кирпичному крыльцу. По дядька Антон не повел их дальше. Посмотрел на часы.

— Рано еще. Давайте присядем, обождем, — сказал он.

Сели на толстую ошкуренную колоду, лежавшую у забора. Дядька Антон снял кепку и вытер ею потное лицо.

— А я больше в школу не пойду, — сказал вдруг Толя.

— Это, брат, для меня не новость, — натягивая на голову кепку, отозвался дядька Антон. — Было ясно, как дважды два — четыре. Я только ждал, когда ты об этом скажешь. Сам. Вот ты и сказал. Если разобраться, так что тебе делать в этих четырех классах, если на добрый лад уже все семь надо бы кончать. По возрасту, поди, так оно и будет, а?

— Так, — ответил Толя.

— Вот видишь… И Тоне незачем ходить сюда. Что, у нас в отряде учителей мало? Хотя бы твой земляк, Рыгор. Он же, поди, когда показывает, как разбирать и собирать оружие, не только о нем говорит? Рассказывает, надо полагать, почему оно стреляет, как и чем гонит пулю из ствола, почему мина или снаряд взрываются?..

— Конечно.

— …Тут тебе законы физики и химии. Географию, ближайшую, известно, мы своими ногами изучаем. И измеряем. Из истории надо непременно знать и Петра, и Наполеона, и Октябрьскую революцию, потому как мы — ее продолжение. Вообще-то, много надо знать. А ты листовки, газеты читай. Тоже история. Ну, чего смотрите на меня? Точно вам говорю, как дважды два — четыре: и наше время станет для кого-то там историей.

Он помолчал, потом, припомнив что-то, продолжал:

— Вы не подумайте только, что я вас от пауки отваживаю. Знания его как нужны! Всем! И воевать без пауки никак невозможно. Кто ты без военной науки? Живая мишень! Вот и выходит: ежели ты на войне — а она может в тебя из-за любого куста выстрелить, — перво-наперво воевать учись. Так что правильно ты решил — воевать! Как ни горько, а правильно.

— Ой! — воскликнула Тоня. — Смотрите!

Толя мотнул головой влево-вправо, а дядька Антон схватился за винтовку, зажатую меж колен.

— Да нет же, нет! На землю посмотрите. Вот! — Тоня показала себе под ноги.

По утоптанной земле ползала муха, а верхом на ней сидела оса. Муха металась туда-сюда, но сбросить ношу никак не могла.

— Это оса-наездница, — усмехнулся дядька Антон. — Она меньше обычной. И в талии потоньше — видите? А ноги у нее длинные, как ходули. Обычные осы свои гнезда на куст вешают. Есть еще и земляные. Для тех норы барсук рост.

— Как это? — удивилась Тоня.

— Ну, не специально, конечно, не по заказу. Барсук корм ищет — ямку или нору выгребает, а земляные осы их занимают потом.

Оса-наездница между тем пристраивала муху себе под брюшко, перебирала ногами, пробовала крылья.

— Смотрите, муха уже не шевелится. Значит, оса оглушила ее своим ядом, а то и убила. Теперь понесет ее в свое гнездо где-нибудь в сухом дереве или в стене. Запасы делает.

И правда, оса-наездница повертелась, покружилась, погудела крыльями и сама маленькая, раза в полтора меньше мухи, — оторвала ту от земли и полукругом тяжело пошла вверх. Полетела.

— Сердце здоровое и крыло сильное, даром что как пушинка и светится насквозь, — заметил дядька Антон.

— А разве у осы есть сердце? — спросила Тоня.

Тут уже и дядька Антон усомнился. Пожал плечами и сказал:

— Думаю, что у всего живого сердце должно иметься. Толя, а ты как думаешь?

Толя ничего не ответил, а дядька Антон вздохнул:

— Да, брат, да. Все вроде люди с сердцами, но не о каждом скажешь, что есть оно у него, сердце… Так, стало быть, про осу. У нее сердце крепкое и крыло сильное. И самолет на этом же принципе построен. Это как дважды два четыре! Чтоб сердце, мотор то есть, было крепкое и крыло легкое. От них и зависит, сколько самолет поднимет и с какой скоростью полетит.

— Дядька Антон, входите! — крикнули из окна хаты.

— Пошли! — Дядька Антон встал, закинул за спину винтовку.

Поднялись с колоды и Толя с Тоней. Вошли в калитку, миновали двор, поднялись на кирпичное крыльцо, оттуда попали в сени, а из сеней — в большую светлую комнату с открытыми окнами.

В комнате было трое: средних лет мужчина, молодая девушка и совсем юный, почти Толин ровесник, паренек. Стояли два стола: в одном углу и в другом. Вдоль стены напротив окон — тоже не то длинный высокий столик, не то специальная подставка. На ней — плоская машинка с круглым черным валиком.

Из-за стола у двери встал мужчина, пожал руку дядьке Антону.

— Смелее проходите, не стойте в дверях. Сразу и начнем нашу экскурсию. Для Толи и Тони, не так ли?

— Они самые, — подтвердил дядька Антон.

— Здесь, товарищи, — обращаясь к Толе с Тоней, слегка официально, слегка торжественно начал мужчина, — помещается партизанская типография. Сегодня выходит свежий номер нашей газеты. А начинается она… гм… замялся мужчина, — газета, особенно партизанская, начинается… даже трудно сказать где. Ну, скажем, за линией фронта. По радио, — он показал на радиоприемник, — слушаем сводки… Начинается во вражеских гарнизонах. Да-да. Пишем мы о том, как фашисты грабят, истязают мирное население. Начинается в партизанских отрядах товарищей Н., М., Т… По первой букве фамилии командира. О боях, об успехах своих товарищей пишут нам партизаны. На этой штуке, — он показал на пишущую машинку, стоящую у него на столе рядом с радиоприемником, — материалы перепечатываем и сдаем в набор Люсе…

Девушка улыбнулась. Она стояла у длинного узкого стола напротив. Над столом висела большая сумка из зеленого брезента, с двумя крыльями понизу, чем-то напоминающая окно с раскрытыми ставнями. Эту сумку удобно переносить. Снял со стены, сложил "окно" створка к створке, пристегнул "ставни", ремень за плечо — и пошел. С таким расчетом она, видно, и была сшита. Застегивались и все кармашки внутри сумки. А было их много. Над каждым кармашком нарисована соответствующая буква.

Люся заглядывала в напечатанный на листке бумаги текст, а рука ее, словно зрячая, брала нужную букву из кармашка, в котором та находилась, приставляла одну к другой на железной с двумя стенками дощечке. Дощечку держала в левой руке. Металлические буквы, каждая на высоком столбике-ножке, выстраивались друг за дружкой, ряд за рядом, как строй солдат.

Заметка была набрана, и Люся сдвинула набор с верстатки — так называлась дощечка, которую она держала в руке, — на верстальную доску. А на ней лежала сплошная прямоугольная плашка, составленная из этих мелких мурашек-букв. Внизу оставался свободный прямоугольник. Туда вставили деревянную колодку, на которой был вырезан рисунок — карикатура на Гитлера. А вырезал рисунок художник редакции Саша, сидевший за столом напротив редактора. Пока тот рассказывал обо всем Толе и Тоне, Саша подправлял скальпелем свою карикатуру. Теперь он вставил колодку на место, оставленное для нее, постучал по ней ручкой шила. Так же постучал — подбил шрифт — и по всей полосе.

Сверстанную полосу — прямоугольную плашку — аккуратно перевязали суровыми нитками и осторожно перенесли к печатному станку. Прихватили по бокам зажимами, смазали буквы и рисунок краской. Саша взял из высокой стопки лист бумаги и чистой стороной положил ее на полосу. Толя видел, что с другой стороны на листе уже напечатано, и догадался, что вторая прямоугольная плашка, лежащая справа от станка, — это и есть отпечатанная страница газеты.

Саша прокатил валик-каталку на себя и снял лист. Теперь на нем было напечатано с обеих сторон.

— "Народный мститель", — прочитали в один голос Толя и Топя.

Дядька Антон взял свежих газет и листовок для отряда, поблагодарил редактора, Люсю и Сашу, и они вышли на улицу.

— А знаете, мои дорогие, что в этой типографии выходили и наши республиканские газеты — "Звязда" и "Чырвоная змена"? Сам видел, как они печатались, вот этими руками получал их и относил в отряд… Даже одна книжка стихов была тут напечатана. А рисунки для нее на дереве делал Саша… Какое-то время поэт жил в нашем отряде. Прилетел из Москвы, спрыгнул с парашютом. Ходил из отряда в отряд, из бригады в бригаду по всей, считай, Беларуси. Сам слышал его стихи. Интересные. Как и сам он. И, видно, смелый хлопец — все на задание рвался. Он, может, и остался бы в нашем отряде подольше, да одна промашка вышла…

— Расскажите, дядя Антон!

— Да-а… Промашка, можно сказать, из-за его сборника и приключилась. Точно. Как дважды два — четыре, из-за этой самой книжки. Книжка готова, набрана, а печатать ее не на чем — бумаги хоть шаром покати. Решили бригадных разведчиков в Слуцк за бумагой послать. В немецкой типографии операцию провести. С ними шли наши Петро Стежка и Даликатный, поскольку поэт в нашем отряде жил. С разведчиками вместе, в их землянке. Он и прилип к ним, как смола: возьмите да возьмите. Книжка-то моя — значит, и бумагу мне вместе с вамп у фрицев доставать. А Стежка на это: "Нет, — говорит, — книжка не ваша, а наша общая. Для всех писана. Вы на операцию не пойдете". Поэт прямо к командиру, к Ружеву. Так и так — не берут на операцию. А им только это и нужно было. И Стежке и Ружеву. Командир через посыльного вызвал Стежку и спрашивает: "Он к вашему отделению приписан?" — и показывает на поэта. "Так точно, к нашему!" — тянется в струнку Стежка. Тогда командир встает из-за стола и — поэту: "По уставу вы должны были выполнить приказ непосредственного начальника, а уж потом этот приказ обжаловать. За неисполнение приказа командира и неправильное его обжалование — пять суток гауптвахты. На первый раз. Сдать оружие. Часовой, увести!"

— И он сидел на гауптвахте? — спросил Толя.

— Сидел. Правда, всего трое суток. Хлопцы за трое суток управились. Бумагу привезли. И даже краски типографской. Тогда Ружев выпустил его с гауптвахты, позвал к себе да по-честному все и рассказал. "Пойми, — говорит, — горячая твоя голова, тебя же убить могли. Если меня убьют или еще кого, на наше место сотни встанут — вон сколько бойцов идет в отряды. А тебя кто заменит?"

— И что поэт ответил? — это уже Тоня спрашивает.

— Поэт? Поэт обозвал бюрократами и Ружева и Стежку, а вечером подался в штаб бригады. Оттуда — в другой отряд. Когда уходил, взял свой автомат, полевую сумку с блокнотами, всем разведчикам руки пожал, а на Стежку даже и не глянул.

— Так и ушел? — поинтересовался Толя.

— Так и ушел в Загалье. А что ему оставалось делать? Потом, правда, по книжке прислал. Ружеву и Стежке. С автографами, говорят. Но что там за подписи — никто не читал. Ни тот, ни другой не показывают. Стежка часто стихи хлопцам читает, а книжку в руки не дает. Всё с собой носит. Попроси, может, тебе и даст.

— Да-аст! — криво усмехнулся Толя. — Если никому не дает, мне тем более не даст. Я же тут чужой. Чужой! — почти с отчаяньем выдавил он.

— У-у-у! Ты, гляжу, сейчас заплачешь. Как дважды два — четыре, заплачешь. Мужчина, называется. Нет, брат, не чужой. Ни ты мне, ни я тебе. И Тоня нам с тобой не чужая. Ни один добрый человек нам не чужой. Это война нам чужая. Со всех сторон чужая. Это она хочет, чтоб мы друг дружке чужими стали. Да не выйдет! Не получится. Одолеем мы эту чуж-чужину. Как жили людьми, так и будем жить. Кто не погибнет, известно, — взволнованно закончил дядька Антон.

Вступали в лагерь. Первой, если не считать часового, им повстречалась санитарка Вера. Она и передала Толе с Тоней наказ тетки Матруны: сходить на Сухую Милю за орехами и грибами.

— Вот и ладно, — заметил дядька Антон. — Главное — не сидеть без дела. А вечером, Толя, нам надо будет встретиться. Зря ты насчет чужих говорил. Кажись, и о нас кто-то думает.

— Дядя Антон, — вспомнила Тоня, — вы же обещали с нами урок провести.

Дядька Антон только улыбнулся; улыбнулся и Толя.

… Командир отряда в тот вечер сказал, что Толя прикомандировывается к отделению разведки и поступает под присмотр дядьки Антона.


Разведчикам редко удавалось собраться вместе. Одни ходили по связным, другие "табанили", как говорит Коля Ветров, вблизи вражеских гарнизонов или в самих гарнизонах, третьи готовились к походу. И когда выпадал счастливый вечер, как на этот раз, все отделение держалось поближе к своей землянке: хорошо перед отбоем перекинуться парой-другой слов, пошутить, помечтать.

В первый раз тогда были среди них и дядька Антон с Толей.

— …А у нас на Амуре, хлопцы, уже утро, — говорит Коля Ветров. — Самое время выбирать сети после ночи. Я табаню, подгребаю веслом, стало быть, вдоль самых поплавков, а ты выбираешь. На каждом метре рыбину в лодку вываливаешь. Толстолобика, горбушу, а частенько и самого лосося… На Амуре сейчас путина, — мечтательно произносит он. — Эх, побывать бы вам на путине!.. Кончится война — в мореходку пойду. А потом — на сейнер…

— А ты, Малюжиц, куда пойдешь после войны? — спрашивает Рыгор у разведчика Малюжица, своего товарища.

— В сваты! — не моргнув глазом, отвечает Малюжиц.

Вот отмочил! Все хохочут. Смеется вместе со всеми и Малюжиц. А кто-то замечает:

— Так ты ж девчат боишься.

За Малюжица отвечает Даликатный:

— Он немецкую фройлен высватает, когда закончим войну в Берлине.

Общее недоумение: почему немецкую?

— Ну, немцев-то он не боится.

Выждав, чтобы отхохотались, говорит уже сам Малюжиц. И, кажется, серьезно:

— С Рыгором ясно — в школе будет детей учить. А ты, Даликатный, кем хочешь быть?

— Я, хлопцы, пойду в физкультурный институт.

— Фь-ю-ю, — разочарован Малюжиц. — Тоже мне профессию выбрал!

— Интересно, какую дорогу наш Стежка выберет, а? — спрашивает Даликатный. — Извиняй, командир.

Коля Ветров недоволен, что затеянный им серьезный разговор свели, можно сказать, в шутку. Да что тут обижаться?! Обижаться на друзей это все равно что на самого себя. И того хуже! Да Коля и сам не промах подъехать под кого-нибудь. Хотя бы и под Стежку. Он уверенно заявляет:

— Что тут спрашивать — Стежка по дипломатической линии пойдет.

Хлопцы опять смеются: вот так, командир, знай, с кем имеешь дело.

От души смеется Толя. Хитро улыбается и покачивает головой дядька Антон. А Стежка похлопал глазами, встал с лавочки, на которой сидел плечо в плечо с разведчиками перед ямкой для окурков, принялся расхаживать меж редких сосен, окружавших землянку. Взгляд его словно говорил: вам бы копытами ударить, жеребцы застоялые…

Дядька Антон крякнул. Пожалел видно, что докурил свою самокрутку и не осталось на затяжку для паузы, которая ему сейчас была так необходима. Глянул на Толю, сидевшего между Рыгором и Малюжицем, и не то с ним, не то сам с собою повел разговор:

— У вас все просто, как дважды два — четыре…

Разведчики заулыбались: всем было ясно, что дядька Антон идет на выручку Стежке. Что ни говори, а сам же окрестил командира "министром странных дел".

— …вы профессию выбираете. А вам войну надо довоевать, потому как она перво-наперво на ваших плечах. А профессию вот кому надо выбирать — Толе. Хотя и ему… как знать… Толя, кем ты будешь, когда кончится война?

— А разве она кончится? — не то в шутку, не то всерьез вырывается у Толи.

Разговор как-то сам собой сникает. Те, кто курил, молча досасывают самокрутки.

— Ладно, хлопцы. Покурили, и будет. Скоро отбой. Идите отдыхайте. А вас, дядька Антон, я на заставу провожу. Стоите сегодня с новеньким, из второго взвода. С Безбородькой. Вы его знаете, — говорит Петро Стежка и кладет руку Антону на плечо…


Та ночь в карауле с Безбородькой, может, ничем бы и не запомнилась Антону — сколько их было! — если б не происшествие, которое вскоре всколыхнуло отряд и в котором главной фигурой был все тот же Безбородько.

Незадолго до этого работника особого отдела отряда вместе с Петром Стежкой вызвали в штаб бригады и предупредили, что немцы недавно заслали к партизанам двоих своих опытных агентов. Служба СД проделывала это и раньше. Шпионы чинили немало зла: выведывали дислокацию партизанских отрядов, отравляли пищу, распускали провокационные слухи, под видом партизан грабили мирное население. Куда забросили тех двоих, под какой легендой — было неизвестно. Возможно, вместе, а может — по отдельности, возможно, в их бригаду, а может, и нет. Соединение-то большое! Было над чем поломать голову. Еще раз проверили всех, кто за последние полгода пришел в отряд. В основном это были мужчины и хлопцы из окрестных деревень. Здесь, как говорится, все друг дружку знали. Оставалось несколько человек из числа бывших военнопленных, бежавших из лагерей, да партизан второго взвода Безбородько, родом из-под Греска.

И вот однажды, когда Стежка снова и снова перебирал в памяти все, что он знал о людях, которых еще раз надо было проверить, внезапно всплыло: погоди-погоди, да ведь Семенова, секретарь их межрайкома комсомола, тоже откуда-то из-под Греска! Ну конечно же! И деревню свою называла точно так же, как Безбородько. Конечно! Ах, Семенова, Семенова! Где же ты запропастилась? Прежде, бывало, часто заглядывала в отряд, а теперь, когда позарез нужна, нет и нет тебя. Или это всегда так: если что нужно — того никогда нет под рукой?

Но дождался наконец и Стежка.

В землянке были он, Даликатный, Рыгор, Малюжиц и Толя. Стежка расхаживал по землянке, переговаривался с хлопцами, и Толя по их репликам тщетно пытался сообразить, о чем они говорят. Должно быть, обсуждали что-то такое, чего ему не следовало знать.

Но вот по жердяным ступенькам процокали быстрые шаги и в землянку энергично вошла девушка. В легкой черной жакетке, ладно облегавшей ее плечи и фигуру и казавшейся слегка тесноватой. Черные глаза, смуглое лицо, черные брови. За спиной — автомат.

Это и была Семенова.

— Добрый день, товарищи, — поздоровалась она. — Извини, Петро, раньше не могла зайти — дела. А у вас, как всегда, все в порядке?

— Как в танковых частях, — ответил Малюжиц.

— Как в разведке, — поправил Рыгор.

— Вот это точно, — согласился Даликатный, который с самодельной табуреткой в руках уже стоял рядом с Семеновой. — Присаживайтесь!

Семенова села, осмотрелась. Остановила взгляд на Толе, спросила у Стежки:

— Так это и есть тот самый Толя Иванович, которого вы готовите в комсомол?

— Он самый.

— Ну что ж, готовьте. Как только исполнится четырнадцать, так и принимайте. Если, конечно, заслужит. Заслужишь, Толя? — спросила она.

За Толю ответил Рыгор:

— Да у нас каждый заслужит.

Семенова улыбнулась, погрозила ему пальцем и сказала, обращаясь уже ко всем:

— Ну и любите же вы похвастать, хлопцы… Да уж ладно. Если в меру — не беда. Петро, выкладывай свой сюрприз. А то заинтриговал и молчишь.

Стежка кивнул Рыгору, тот ответил: "Ясно" — и вышел из землянки. А Стежка повел разговор с Семеновой издалека: что она делала до войны, как проходили собрания и районные конференции, как в колхозах жили. Про дядьев-теток спросил…

— Стежка, — не выдержала наконец Семенова, — я понимаю, что ты разведчик и разговор у нас неспроста, но со мной можно бы и покороче. Суть.

Тут Стежка прекратил расспросы и велел Толе пойти на кухню помочь тетке Матруне и Тоне. Толя понял, что это приказ, и стремглав вылетел из землянки.

За столом под навесом уже сидели Рыгор с Безбородькой. Тоня расставляла перед ними глиняные миски. Потом принесла и поставила кастрюлю с фасолевым супом. Разливать суп по мискам принялся Стежка — он, Малюжиц, Даликатный и Семенова вышли из землянки почти вслед за Толей.

С той стороны, где сидели Рыгор и Безбородько, пристроился Даликатный, напротив — Стежка, Семенова и Малюжиц.

За столом изредка перекидывались словами. Когда поели, Семенова поблагодарила повариху:

— Вкусно готовите, тетя Матруна. Не зря ваши хлопцы, как налитые.

— Молодые, что им! — осталась довольна тетка Матруна.

— Ладно, Стежка, говори, куда еще поведешь, чтоб показать наконец моего дядьку?

А Стежка и разведчики поняли все, как только пришли под навес, уселись за стол. Потому и посадили Семенову аккурат напротив Безбородьки — ее "дядьки".

— Так вот же он перед тобой, — внешне спокойно сказал Стежка, а у самого желваки так и перекатились по скулам.

— Который? Этот? — встала из-за стола Семенова, оперлась руками о столешницу и наклонилась, чтоб внимательнее рассмотреть Безбородьку.

Безбородько резко потянулся к карману, но с одной стороны Рыгор, а с другой Даликатный перехватили его руки:

— Спокойно, дядюшка!

Даликатный вытащил у него из кармана пистолет, передал через стол Стежке…

Уже в землянке разведчиков Безбородько признался, что он — Клепацкий. Настоящего же Безбородьку, честного коммуниста, руководителя подпольной группы в деревне, немцы расстреляли. К моменту побега из-под расстрела, который им специально устроили немцы, Радкевич, напарник, уже знал его, Клепацкого, как Безбородько. Кличка второго шпиона — Пиявка. Где он Клепацкий не знал, а может быть, но хотел говорить. Он сидел бледный как полотно. Даже глаза побелели. Таких глаз Толя никогда еще не видел. Как у вареной рыбы.

В землянке был уже и дядька Антон. Ему рассказали обо всем Рыгор и Малюжиц. Дядьку Антона так и передернуло, когда он припомнил, что стоял с этим гадом целую ночь в секрете. Преодолевая отвращение, он стал извлекать из памяти подробности. Как с вечера задождило, как этот мнимый Безбородько говорил, что не худо бы перебраться в бригаду — масштаб побольше, а он, Антон, ему возражал: никакой, мол, разницы, где воевать. Вспомнил, как по дороге напарник старательно обходил мокрые места, говоря, что в такой грязюке можно и каблуки потерять. А грязи-то настоящей не было, чуть-чуть примочило. Тогда еще дядьке Антону подумалось: "Ишь ты его, хочет в бригаду, там, думает, к геройству ближе, а сапоги жалеет".

Припомнив все это, он шагнул к Клепацкому:

— А ну, сбрасывай сапоги!

Помог стащить. Оторвали каблуки. Так и есть! В одном из них, в левом, нашли пакетик с ядом.

Сам не свой Толя вышел на свежий воздух. "Как же так? Как же так?! взволнованно думал он. — Я же с ним вместе пришел в отряд. Все подумают, что и я такой же".

Ноги стали как ватные, и он присел на скамейку. Внутри все колотилось. "Как же так?!" Мысли набегали одна на другую и никак не могли связаться воедино. Но в этом душевном разладе выстраивалось уже что-то цельное, определенное: не так все просто в жизни, как ему думалось. А может, и не думалось — казалось, хотелось, чтобы было просто. И все его обиды выглядели теперь такими мелкими, что при воспоминании о них комок подступил к горлу, и Толя готов был тихонько заплакать.

"Чего ты пришел в партизаны? — вопрошал кто-то другой, сидевший внутри его. — Убить черного немца, которого видел во сне, или бороться каждую минуту, каждый час? Бороться! Вон хлопцы, которых ты изо дня в день видишь, делают то, что велят командиры или обстоятельства. И все люди как люди. А ты?.. "

Клепацкого увели. Из землянки вышел дядька Антон, сел рядом с Толей, заговорил:

— Вот так, брат, в нашем деле: доверяй, но проверяй. И ко всему прислушивайся, приглядывайся, все запоминай. Размышляй обо всем. Хорошим солдатом сразу не станешь. А постепенно, помаленьку. Это как дважды два четыре.


Кто знает, откуда ведет начало старая солдатская поговорка: нуля дура, а штык — молодец? С тех, видно, пор, когда больше надеялись на солдатскую силушку да на штык. Наверное, так оно и есть, коль пошла гулять такая поговорка. Потому что пуля и в самом деле — дура: выстрелить, иначе говоря, выпустить ее из ствола может и слабый, и раненый, и вообще ребенок. Конечно, на войне никто не заговорен от пули. Она не спрашивает: кто ты и что ты, чей и откуда? И так испокон веков. Иное дело — не нарваться на дурацкую пулю. Правда, и тут не может быть точных, на любой случай, советов или уроков, потому что разные бывают обстоятельства. Важно не растеряться в этих обстоятельствах, не подвести ни себя, ни других. Стараться не подвести, не потерять сгоряча головы, найти единственно правильное решение, пусть даже на первый взгляд и неожиданное.

Если начальник штаба и комиссар хотели отправить Толю на Большую землю, подальше от войны, то дядька Антон оберегал его от пули иными способами. Он больше налегал на рассказ, на отеческое поучение. По возрасту он был старше других разведчиков, и его думки-поучения принимались как нечто само собой разумеющееся.

Остальные же хлопцы больше учили Толю личным примером. Хотя сами они об этом не догадывались, как не догадывался и Толя. Просто каждый случай был по-своему поучительным и не проходил даром.


… Незадолго до того, как лечь зиме, от связной из Черневичей пришло сообщение, что у них в деревне объявился некий чудак, набивавшийся к одной молодице в примы. Бойкий, разговорчивый. Молодица его не приняла. А ему хоть бы хны — пошел в соседнюю деревню с той же песней: возьмите в примы. С чего бы это ему приспичило? И почему мужику безразлично, где определиться примаком?

Не тот ли это Пиявка, о котором говорил Клепацкий? С его слов на допросе в бригаде было известие, что Пиявка именно такой — разговорчивый да бойкий. Других характерных примет Клепацкий не запомнил — человек как человек.

Все разведчики были в отлучке, и Петро взял с собой Толю. Погода стояла — ни осень, ни зима. Похлюпали по мокрому снегу…

К Черневичам подошли, когда уже изрядно стемнело. Постояли в кустах перед огородами, прислушались. Было тихо. И снопик льна виднелся из оконца под стрехой хаты, где жила связная. Хата была недалеко, и Стежка с Толей рассмотрели в серых сумерках снопик — сигнал, что все в порядке. Но Стежку почему-то брали сомнения, что-то его беспокоило. Может быть, то, что из труб над каждой хатой тянулся дым. А возможно, какая-то неестественная тишина.

Двинулись дальше. Осторожно, крадучись.

Не доходя до хлева, заметили стожок. Возле него кто-то шевелился. Похоже, набирал сено в резвины. Не та ли самая девушка-связная?

Приблизились к стожку. Так и есть: кто-то шуршал сеном, набивая резвины.

"Зря волновался", — подумал Петро Стежка и вышел из-за стожка. Обхватил руками темную фигуру. Диск его автомата уткнулся в грудь человеку.

— А моя ж ты Ганулечка!

Человек, видно, опешил. На какое-то мгновение опешил от неожиданности и Стежка. Опустил руки. От него, как-то смешно раскорячившись, отходил… немец. Стежка услышал, как в хлеву всхрапнула лошадь, словно поперхнулась, а во дворе заметил силуэт фуры.

Они с Толей уже добежали до кустов, когда в деревне началась стрельба. Палили всю ночь. Из автоматов, из пулеметов. В небе то и дело вспыхивали ракеты. Это длилось до самого утра.

Где-то к полудню на опушку леса пришла связная. На условленное место, куда приходила уже не раз. Там ее ждали Петро Стежка и Толя.

Она и рассказала, что под вечер вошла в деревню какая-то разбитая на фронте немецкая часть. Все злые, мокрые. Приказали топить печи, чтобы просушиться. Снопик она не успела убрать, не было возможности. А тут ввалился в хату старый, "тотальный" немец да как заорет: "Партизан!" И пошло. Повыбивали стекла в окнах, выставили наружу автоматы и пулеметы и пуляли в белый свет остаток ночи, отгоняя страх. Ну, это Стежка с Толей слышали и сами. А связная, как будто в обиде на Стежку, сказала: "Жаль, что не ты тому немцу подштанники стирал…"

В отряде, когда хлопцы спросили у своего командира, почему он не придушил врага там же, у стожка, тот ответил: "Тогда мы с Толей не успели бы отбежать. А деревню с жителями сожгли бы точно".


… В другой раз, уже в трескучие морозы, возвращались на санях из Лугани Рыгор, Даликатный и Толя. Там сделали все, что положено — передали мины своим людям, работавшим на электростанции. Электростанцию взорвали спустя несколько дней. А тогда они, партизаны, чуть не влипли.

На выезде из города был пост: неподалеку от дороги стояло деревянное здание караулки, а ближе к обочине — что-то вроде огромного шкафа без дверок. Из этого шкафа и вышел им навстречу часовой. В соломенных гамашах, обутых поверх сапог. Для тепла.

Даликатный лежал под дерюгой, накрытый до самых глаз. Толя сидел рядом с ним, а Рыгор — в передке.

Он слез с саней на дорогу. Вожжи держал в одной руке, а другой показывал немцу на Даликатного: "Кранк, пан, кранк. Больной".

Немец откинул дерюгу, наклонился, чтобы заглянуть Даликатному в лицо, и тут кубарем полетел прямо на него, теряя на лету гамаши. Это Рыгор постарался — толкнул часового сзади, а Даликатный, как самого дорогого и желанного гостя, обхватил его за шею, кулем скатил на свое место и придавил собою сверху. "Гони!"

А Рыгор и без него знал, что делать. И лошадь была на славу — комья снега из под копыт перелетали через передок.

В караулке очухались, да было поздно: украли у них часового! Только снег курился за санями да бил в лицо встречный ветер. И где-то уже далеко позади хлопнул первый выстрел…

Спрашивается: мог ли Рыгор выхватить из-за пояса пистолет? Мог. И Даликатный мог выхватить финку из-за голенища, а уж владел он ею, как фокусник. Но был бы выстрел. Был бы труп на дороге. И тогда бы им не спастись. Всем троим. Не выручила бы и лучшая в отряде лошадь…


После лютых морозов, когда в деревнях отстреляют стены, а в лесу деревья, повеет вдруг теплый ветер — и сбитый в камень снег, что недавно еще прямо звенел под ногами, начинает тяжело оседать, становится сыпким, как крупа. С лапок елей срываются набухшие комья, с голых веток сеются бусины вчерашней наледи.

Ночь была вот такая — с оттепелью. Ноги вязли к снегу. С темного неба сыпалось что-то непонятное: то ли морось, то ли иней. А под утро пошел настоящий дождь, да такой шустрый, такой бойкий, что все звуки потонули в сплошном шелесте воды и снега.

Хлопцы промокли до нитки, одежда неприятно липла к телу. Шли они втроем: Рыгор, Малюжиц и Толя. Шли к связному в деревню Малая Сливка взять сведения о местном гарнизоне.

Близился рассвет, и стало ясно, что к назначенному времени они не поспеют и встреча не состоится. Надо было где-то передохнуть и, если удастся, обсушиться.

Вспомнили про блиндаж вблизи заброшенного хутора. Блиндаж вырыл кто-то с осени, чтобы спрятаться всей семьей, если в деревцо станет небезопасно. Перекрытие было сделано из бревен, а поверх положен дерн. Над самым лазом рос густой куст шиповника. Если не знать, можно было ходить по блиндажу и не догадаться, что у тебя под ногами.

Спустились в укрытие, посветили вокруг карманными фонариками. В одном углу лежала старая попона, а под нею немного щепок, коры.

Решили разложить костерок. Подгребли щепки ближе к лазу, принялись разжигать. Они отсырели, не хотели гореть. Дым лез в глаза, саднил в горле, расползался по блиндажу и ни за что не шел в лаз. В укрытии оказалось хуже, чем под открытым небом.

— Нет, хлопцы, так дело не пойдет, — сказал Рыгор.

Он затоптал огонь, снял с себя стеганку, кое-как выгнал дым в лаз, встряхнул попону и приказал:

— Толя, ложись на мою стеганку, укройся попоной, отдохни. Ты, Вася, повернулся он к Малюжицу, — наверх! Подежуришь. А я бегом к связному. Приказ должен быть выполнен.

Толе было неловко от такой заботы, но опять же: приказ есть приказ.


В белом молоке тумана вот-вот должно было выкатиться солнце. До железки оставалось совсем немного. После Таничей, за небольшим перелеском, Некрашевичи, а в Некрашевичах уже железнодорожный разъезд, через который шли поезда на Слуцк и из Слуцка.

Командир отряда Ружев решил устроить дневку в Таничах. Поодаль от деревни были пустующие колхозные хлева, длинное, без ворот, гумно, а в нем старая, слежавшаяся и почерневшая солома.

В гумне разместили подрывников. Им предстояло рвать рельсы на следующую ночь, и потому было приказано как следует выспаться.

Антон и еще один партизан из группы прикрытия пошли в конец деревни, который был ближе к гравийке. Взяли пулемет Дегтярева. Двое, тоже с "дегтярем", залегли на кладбище, прикрывая деревню со стороны Некрашевичей. Остальные партизаны — из группы прикрытия и разведчики — были, как любил говорить командир, у него под рукой.

— Спать! Всем спать, кроме караульных!

И тут к Ружеву подошел Петро Стежка.

— Товарищ командир, боец Иванович хочет отлучиться домой. По личному делу. До вечера. Обещает по возможности возвратиться и раньше.

Толя и Даликатный стояли в сторонке. О чем-то разговаривали. Поглядывали в сторону Березовки. Можно было подумать, что им нет никакого дела до того, о чем говорят командир разведки с командиром отряда. Как бы не так! То один, то другой косили глазом на Стежку и Ружева.

— Толя? — переспросил Ружев, хотя и знал, что речь идет именно о нем. Спросил, чтобы выиграть время на размышление: отпускать или нет?

— Толя, — подтвердил Стежка. — Да во-он его деревня видна.

— Сам ты уже решил отпустить. Мое разрешение требуется, не так ли?

— Так точно, товарищ командир.

— Ну что ж, отпускай. Да лучше пусть вдвоем идут. С Даликатным. И чтоб одна нога здесь, другая там.

От Таничей до Березовки было километра три. Таничи приткнулись почти к опушке Грядок и лежали в низине, а Березовка раскинулась на холме. Ее единственная улица тянулась параллельно Грядкам, и лес закрывал собою большую половину деревни. Просматривался только правый ее конец, если смотреть из Таничей. Тот, где было березовское кладбище.

Со стороны Таничей своей деревни Толя еще никогда не видел. на востоке взошло солнце и стало взбираться в небо, но туман все не хотел отрываться от земли. Вдали проступали только макушки деревьев да шапка пустующего здания школы под белой черепицей.

— Айда, — сказал Толя Даликатному, и они пошли.

У обоих были автоматы: у Даликатного — ППШ с круглым диском, а у Толи с рожком. Были гранаты. У Толи на ремне поверх пиджака — лимонка, а у Даликатного из-под ремня гимнастерки торчали две немецкие, с длинными ручками. За голенищем сапога была спрятана финка.

Толя повел кратчайшим путем — через Грядки. Была та пора на исходе мая, когда все уже набрало силы и рвется в рост. Когда все поет. На опушке в кустах заходились соловьи. Веселилась лесная птичья рать и в самих Грядках.

Толя с Даликатным шли и негромко переговаривались. Когда поют птицы, отчего не перекинуться словом-другим.

Здорово досталось лесу. Много свежих пней. Валяется неубранный хворост. Эх, такая бы теплынь да столько влаги под осень, когда шастает по лесу грибной туман!

Но и сейчас хорошо в Грядках. Толя говорит об этом Даликатному. А тот усмехается. Он много повидал лесов, и Грядки ничуть не лучше других. Но он понимает своего младшего друга, которому эти Грядки, исхоженные вдоль и поперек, — свои, родные. И он хочет, чтоб они поправились ему, Даликатному.

Девять месяцев не был Толя дома. Что там, у них на подворье, какой стала Березовка?

Да, за девять месяцев ему так и не случилось побывать в родной деревне. Бывал Рыгор с хлопцами. Рассказывал. Есип, как выяснилось, хотел отправить Толю в Германию. И вот же черная душа! — все хитрил, чтоб это сделал дядька Кондрат, чтоб на него свалить. Хлопцы хотели было прибрать Есипа к рукам, да тот же Кондрат сказал, что не надо накликать на деревню беду, — придут наши, и люди сами разберутся, что с ним делать. У Есипа, рассказывал Рыгор, теперь и днем почти все окна заставлены изнутри щитами и прихвачены поперечинами. Знает кошка, чье сало крала!

Толино подворье, скорее всего, заросло травой. Замок на двери в сени висит по-прежнему. Окон никто не повыбивал, не выдрал с рамами. За хатой присматривает дед Денис, отец Рыгора. Только версту нарубленного Толей хвороста сжег у себя в печи старый Денис.

Если б мать была дома и знала, как близко ее сын, знала, что он идет домой на короткую побывку, — выбежала бы навстречу, вылетела птицей. Встретила бы на полпути, только бы побыть с ним подольше, прибавить к отведенному ему скупому сроку несколько лишних минут.

Нет матери. Не выбежит, не встретит.

Толя походит по двору. Все осмотрит. Под поветью в щели между бревнами найдет спрятанный им ключ, отопрет хату. Входя, пропустит вперед Даликатного. В деревне сразу узнают, что он пришел. Первым заглянет дед Денис и спросит про своего Рыгора. И они с Даликатным неторопливо, по порядку, как командиру на докладе, расскажут о Рыгоре все-все. А главное жив-здоров, кланялся отцу и просил узнать: как он там без него?

Потом придут дядька Кондрат с теткой Параской и еще многие, и среди них — главное! — будут его ровесники, мальчишки и девчонки, с которыми он ходил за хворостом.

Думает об этом Толя и краснеет.

Как давно это было! Теперь он партизан, разведчик. Не к лицу разведчику выставлять напоказ свои чувства, а тем более хвастаться. Да, он понимает, что не к лицу. А все же хочется, чтоб мальчишки и девчонки хоть одним глазом посмотрели на него!

Он еще не знает, что замок у них на двери сорван. Окна выбиты. Все в хате поломано, истоптано, разбросано. А старый Денис, дядька Кондрат, тетка Параска и все остальные, чьи сыны и дочери в партизанах, все, кто связан с партизанами, сидят вместе с семьями в просторном Есиповом подвале-убежище. В склепе. Много там людей — теснота. Стены дубовые, потолок выложен кирпичом и залит сверху цементом. Люк на замке. Сквозь потолок пропущена внутрь жестяная труба — такими обычно наращивают печные трубы. Мало воздуха проходит через нее. Люди задыхаются. Плачут дети.

Двое полицаев с винтовками ходят по двору. Время от времени то один, то другой заглядывает в подвал и стучит прикладом: тихо, потерпите до обеда.

Их поставили стеречь арестованных. Сам начальник полиции Логин сказал, что надо подождать до обеда, пока немцы вернутся. Тогда можно будет брать из хат кто что захочет, потому что деревня все равно будет сожжена, а арестованные расстреляны.

Полицаи похаживают по двору и всё озираются. Скорей бы уже этот чертов обед! Скорей бы в гарнизон — там спокойнее. Свинье не до поросят, когда ее смалят, — не до барахла, когда по спине мурашки бегают…


Дорога сама стелется под ноги. Лужа… Здесь, в колдобинах, воды бывает в полколеса. Ровный, словно специально выстланный хвоей участок; поворот… Толя узнает дорогу — ему знакомы все ее приметы и хитрости. Вот сейчас, за поворотом, должен быть высоченный дуб. А за дубом и конец Грядкам, опушка, кустарник.

Дуба нет. Вместо него торчит высокий, в полтора человеческих роста,пень. У земли пень толстый, две пилы пришлось бы посадить. Поэтому дуб резали высоко, наверное, с телеги, встав на грядку или в большой снег с саней.

— Обожди, — говорит Толя. — Надо взглянуть. Подсади.

Ему не терпится хотя бы издали увидеть родную деревню!

Даликатный упирается плечом и головою в пень, словно хочет его вывернуть. Подставляет колено. За спиной сцепливает ладони лодочкой.

Толя перекидывает автомат через плечо, встает Даликатному на колено, затем — на сцепленные руки. Взбирается на плечи. Вот он уже ухватился за срез пня, и Даликатный подталкивает его еще выше.

Березовка как на ладони. Но что это? Из деревни в направлении Грядок движется обоз. Передние подводы уже миновали брод в горловине болота, съезжают с дороги в обе стороны, к кустам. С них слезают люди в черном. С винтовками. Хвост обоза только еще вытягивается из березовской улицы.

— Немцы и полицаи! — тревожно, на одном дыхании говорит Толя. — Едут сюда.

Даликатный внизу затоптался на месте.

— Прыгай. Извини, я взгляну сам.

Толя спрыгивает.

Таким же способом Даликатный взбирается на пень. Не смотри, что сухощавый, а встал на плечи — у Толи дрогнули колени. Но влез он быстро. Заслонился ладошкой от солнца. Глаз у него острый, как и у Толи. Говорит сверху:

— Подвод тридцать будет. По четыре человека на каждой. Большой отряд: и немцы и, видно, Логин. Больше некому. Так и есть, он! Низенький, толстый. Таким я его и представлял по рассказам. Хитрющий, гад. И осторожный: без немцев да с маленькой свитой не ездит. Отпетые головорезы. На нас идут. Выследил кто-то, подсказал. А может, и нет. Может, давно вышли на след и хотят захватить на дневке, внезапно. Выгнать в поле и перебить, как зайцев. Прости, Толя, куда бы ты на месте наших стал отступать, если б круто пришлось? — спрашивает вдруг Даликатный.

— В Грядки. Куда же еще?!

— Правильно. И я бы в Грядки побежал. Да, они не дураки, знают, что, когда припечет, наши в лес кинутся. Выходит, здесь они нас и накроют. Фу, извини, у самого мозги набекрень встали. Подумать надо. — Даликатный был сильно взволнован. — А это что еще за шавке с ним, с Логиным? Нет, не из возчиков. Те поделись в кусты со своими подводами. А этот стоит с Логиным, говорит что-то. Лысиной сверкает. Какая-то палке в руках — показывает на Таничи.

— Есип, — догадывается Толя.

— Е-есип, — повторяет за ним Даликатный и продолжает наблюдать. Собираются группами. Ждут, чтоб подтянулся хвост. А трое уже идут к Грядкам. Разведка. Логин сюда в бинокль смотрит.

— Пригнись, а то заметит, — советует снизу Толя.

— Извини, оставь мне свою лимонку. Отстегни и положи около пня. Я малость понаблюдаю и пойду впереди их разведки… Они, видно, полезут со стороны гравийки и станут загонять наших в лес, который ближе к деревне. Веди туда хлопцев. Там меня ищите, прострекочете по-сорочьи. Расскажи командиру, чего я тут насоображал. Да он и сам разберется… А теперь беги. Чтоб душа за телом не поспевала!

И Толя помчался. Бежал так, что, казалось, вот-вот выскочит сердце, не хватит воздуху. Его гнала опасность, нависшая над группой. Об этой опасности знали только он и Даликатный. Но Даликатный остался там, в лесу, и теперь все зависит от него, от Толи…


Часовым у гумна стоял Малюжиц. Он заметил Толю, едва тот выбежал из Грядок на опушку и припустил по полю прямо в их сторону. Толя размахивал руками, словно кого-то звал.

Малюжиц встревожился и пошел в гумно. Тряхнул Стежку за плечо:

— Петро, а Петро, вставай!

— Я не сплю. Говори тише — что там стряслось?

— Наш мальчишка бежит. Руками машет. Что-то там неладно.

— Один?

— Один.

Стежка вскочил. Ловко, пружинисто. Быстро зашагал к выходу. За ним Малюжиц.

Толя уже был возле гумна. Задыхаясь, начал рассказывать… Из гумна к ним, застегивая на ходу ремень, спешил Ружев.

— Что случилось?

— Немцы и полиция. Логин с бандой. Идут на Таничи. Из лесу. Даликатный полагает, что каратели и бобики ударят оттуда. — Стежка махнул рукой в сторону березника, подступавшего к деревне справа. — Сам остался проследить, что они задумали.

— В ружье! К бою! — приказал Ружев, и Малюжиц метнулся в гумно. — Тут и думать нечего. Ближе к лесу нам вот тут, слева. Перед лесом — чистое поле. На него нас и хотят выгнать. А сами ударят… Ну, откуда они ударят и какими силами — это уже тебе разбираться. Бери своих хлопцев и — к Даликатному. Мы будем отходить к кладбищу. С кладбища — атака. А ты — из лесу. Возьмем в клещи. Предварительно дай красную ракету. Чтобы нам своих не перестрелять. Ракетница есть?

Стежка кивнул.

— Не стой, действуй! — приказал ему командир.


Партизаны выскакивают из гумна в туман, который уже начал рассеиваться. В гумне остаются двое: Малюжиц и незнакомый партизан-подрывник. Рядом с партизаном в ящике с зелеными тесемками — мина. Сам он возится с запалом, разматывает вынутый из-за пазухи моток провода.

Вася Малюжиц в носках домашней вязки из дальнего угла бегом тащит куль соломы. Сапоги его лежат рядом с миной.

В гумно заглядывает командир отряда Ружев.

— В чем дело? — спрашивает он. — Почему не минируете вход? — Увидел Василия: — А вы еще здесь, Малюжиц?

Партизан кладет на землю куль. На ворохе соломы лежит еще один куль и плащ-палатка. Малюжиц выпрямляется.

— Товарищ командир, не дошли до железки — разрешите тут пару сюрпризов оставить. Один здесь, — показывает на кули соломы, — а другой — по нашему следу. Они обязательно пойдут там, где роса сбита.

Командир отряда соглашается:

— Добро. Но быстрей. Бегом, бегом надо. И — осторожно! Осторожно!

— Да что вы, товарищ командир, разве впервой, — обиженно говорит партизан-минер и снизу смотрит на Ружева.

Командир уходит, скрывается в тумане.

Вася Малюжиц тем временем укладывает на солому кули. Партизан-минер прячет под ними мину. Пристраивают к кулям сапоги и все это укрывают плащ-палаткой. Если заглянуть в сарай, сразу видно: спят двое. Видимо, часовых сморил сон. А партизаны отдыхают в деревне. Один из "часовых" свернулся калачиком, другой лежит прямо, раскинув ноги. Только подошвы сапог выглядывают из-под плащ-палатки.

— Эх, кареглазая!.. Ну, я побежал к своим, — говорит Вася Малюжиц. Он явно доволен своей придумкой.


… Даликатный первым заметил своих. Прострекотал по-сорочьи. Высунулся из-под ели: давайте сюда!

Прикрываясь кустами, пригнувшись, перебежали к нему. Залегли рядом.

Из рассказа Даликатного складывалась такая картина.

Последние подводы миновали брод. Немцы и бобики спешились. Разделились на три группы, повзводно. От одного взвода к другому переходили офицер-немец и Логин, что-то говорили. Посматривали в сторону Грядок. Ждали сигнала от своей разведки. Она уже была где-то на опушке. Вероятно, сигнал был получен — одна из подвод отделилась, рысью через кусты покатила в лес. Остановилась, С нее слезли трое. Сняли станковый пулемет. Двое впряглись в постромки, третий взял в руки коробки с патронами. Углубились в лес. Одновременно снялись с места и те три группы. Прикрываясь Грядками, спешно двинулись в направлении березняка. Озирались, пригибались к земле, как воры. Так и скрылись за деревьями.

Тогда Даликатный пошел на сближение с разведкой врага. Вскоре увидел всех троих. Один шел по дороге, а двое пробирались лесом по сторонам с таким расчетом, чтобы видеть среднего. За ними на небольшом отдалении те трое с подводы катили пулемет.

Его установили почти на открытом месте. Толстая старая ель стояла на опушке, а рядом разросся куст жилистой лозы — такая выбирает обычно сухие пригорки.

Под этим кустом и засели пулеметчики. Перед ними лежало поле, а за ним на недалеком холме было кладбище. Сзади пулеметчиков прикрывал лес с густым подлеском и те самые трое разведчиков.

Петро Стежка разделил группу надвое. Он сам, Малюжиц и Даликатный двинулись вперед. Даликатный показывал дорогу. За ними следом пробирались Рыгор, Коля Ветров и Толя Они должны были прикрывать первую тройку и в случае чего прийти ей на подмогу: враг был близко.

Когда позади осталось метров сто, Даликатный махнул рукой. Залегли. Дальше ползли по-пластунски. Осторожно, чтобы не треснула ни одна ветка.

Полицаи из прикрытия были у поваленной ели. Дерево срезал кто-то не до конца. Оно еще держалось за пень. Срезали, видимо, в прошлом году, а может, и раньше. Лапы ели были рыжие — высохшие. На комлях таких суходревин начинается лущиться кора.

Один из полицаев сидел на комле. Лицом к Таничам, спиной к партизанам. Два другие были скрыты ветвями поваленного дерева.

К дереву начали пробираться партизаны. Петро Стежка и Малюжиц — к тем двоим, скрытым. Даликатный — к полицаю на комле.

Из-за угла сарая показывается немец с жандармской бляхой на груди и автоматом в руке. Осматривается. Машет рукой, зовет кого-то из-за сарая, откуда появился, и, крадучись, направляется к дверному проему.

Появляются еще человек пять-шесть фашистов. Осторожно идут следом. Останавливаются за спиной первого. Через плечо заглядывают вовнутрь сарая. Там спят двое неизвестных. Это, конечно, партизаны. Один спит, свернувшись в клубок, другой — раскинув ноги. Из-под плащ-палатки видны подошвы сапог.

Первый немец поводит стволом автомата, приглашая тех, что за спиной, пройти вперед.

Проходят.

— Партизан — ауф! Потъём! — и бьет носком сапога в подошву спящего.

Огонь! Взрыв!

Стежка махнул рукой и упал на мягкий зеленый мох от неожиданности: в этот момент в стороне березника зашелся пулемет, грохнул взрыв. И тут же подхватился. За ним остальные.

Все вместе бросились на другую сторону ели и в мгновение, словно из-под земли, выросли перед полицаями. Те не успели даже подняться. В грудь им были нацелены автоматы.

— Тс-с-с, — Стежка приложил к губам палец. Взмахнул вверх рукой, и полицаи поняли — подняли руки. Снова жестом Стежка приказал им встать.

Двое вскочили мигом. Видно, страх подбросил их. А у третьего ноги словно отняло — никак не мог оторваться от комля. К нему шагнул Даликатный и за ворот френча помог подняться.

Дулом автомата Стежка показал дорогу в обход лежащей ели. Тем временем подошли Рыгор, Коля Ветров и Толя. Им и передали пленных.

По команде Рыгора их отвели в глубь леса. Прислонили спиной к дереву одного, завели его руки назад, в обхват ствола, и связали снятым с него же ремнем. То же самое проделали и с двумя другими.

— Хотите жить — молчите, — сказали им и, на всякий случай, оставили Толю сторожить.

Когда Рыгор и Коля Ветров возвратились на опушку, за пулеметом в лозовом кусте под старой елью уже лежали Малюжиц и Даликатный. Петро Стежка указал Рыгору и Коле их места: одному — справа, второму — слева от пулемета.


Оставив сапоги в сарае, Вася Малюжиц щеголяет в белых, домашней вязки носках — достать какую-нибудь обувку в этой суете негде и некогда. Сейчас он лежит в лозовом кусте рядом с Даликатным. Даликатный — за щитком "максима", Вася — справа от него с автоматом. Покусывая сухую травинку, время от времени трет ногу о ногу, словно их кусают комары.

Бросив взгляд на Малюжица, Даликатный коротко усмехнулся.

— Ну, как тебе босиком воюется? Не жалко сапог-то?

— А чего их жалеть? Того и гляди, каши попросили бы.

— Это мы слышали, — внимательно вглядываясь вперед, говорит Даликатный. — На лето цыган кожух продавал, потому что кобылу нужно было купить. С зимних квартир сниматься, а ехать не на чем.

— Спасибо. А еще Даликатный, — обижается Малюжиц. — Слушай, а как тебя с белорусского перевести? Даликатный — это нежный, обходительный, так?

— Фамилии не переводятся.

— Да-а, нет у тебя ни нежности, ни обходительности, Даликатный. И кто тебя такого неотесанного на флот взял?

— Я бы и сегодня на флоте был. Фашистские подлодки топил, кабы по телеграмме домой не приехал. А тут — война, немцы.

— Смотрите немца впереди! — подает голос Петро Стежка. — И прекратите разговоры. Нашли время…

Малюжиц выплевывает изо рте сухую травинку. Даликатный расстегивает ворот рубахи. Под ней, как у всех моряков, показались полоски тельняшки.


Бой между тем разгорался. Каратели зажигательными пулями подожгли сараи, в которых, как они думали, расположились на дневку партизаны, затем одна за другой стали вспыхивать соломенные крыши в Таничах.

Деревня горела. Черно-сизый дым прорывался сквозь пламя, клубился, расстилался в безветрии. Сквозь него едва проглядывало солнце, как полная луна сквозь низкие тучи.

Со стороны березника, откуда повели наступление немцы и полицаи, сначала бодро и задиристо бил "дегтярь" дядьки Антона. Строчил автомат его напарника. Но Логин подтянул туда свой станкач, и теперь — слышно было дядька Антон только отстреливался короткими очередями. Отходил по огородам.

Стрельба перемещалась в деревню, которая вся уже была охвачена пламенем. Наших теснили к кладбищу. Сквозь дым время от времени можно было видеть маленькие фигурки людей. Они бежали, падали, снова вскакивали. Неужели наши не выдержали, поддались панике, побежали? А воя и цепь полицаев — их немцы пустили первыми — высыпала из березника и растеклась по огородам, охватывая с двух сторон отступающих, пытаясь повернуть их в поле, чтобы они побежали по нему к лесу.

На какое-то время огонь со стороны партизан ослаб. Это прибавило карателям азарта. Теперь они не делали коротких перебежек, не останавливались. Почти без перерыва рокотал станковый пулемет, умолкая лишь ненадолго, пока расчет, как видно, менял позицию.

Пулемет завел было новую очередь и вдруг поперхнулся. Его глухое "бу-бу-бу" сменилось звонким "та-та-та" "дегтяря". Наш пулемет подавал голос откуда-то из пылающего двора в конце деревни. Ишь ты, где очутился, куда отступил дядька Антон! И вражеский расчет подстерег.

Малюжиц и Даликатный радостно переглянулись.

— Жив дядька Антон! — подполз к ним Стежка.

В это время с кладбища ударил второй "дегтярь". Залился торопливой очередью. Словно чувствовал вину, что до сих пор молчал, и хотел наверстать упущенное. Заговорили автоматы, и с кладбища выкатилась негустая цепочка партизан. До леса с опозданием донеслось их далекое "ура!".

Каратели такого оборота не ждали. На какое-то мгновение они словно оцепенели. Атака захлебнулась. Некоторые залегли на огородах, стали отстреливаться. Другие искали, спасения в дыму пожара. А большинство повалило через поле к лесу, под прикрытие своего, как они считали, пулемета. Бегущие впереди даже не отстреливались — больше полагались на собственные ноги. Отбивались только задние, на которых наседали партизаны.

Пули уже секли опушку, посвистывали над головой. Приближалась первая волна полицаев. Не хотели отстать от них и немцы. Цепи смешались. Враги искали спасения. Многие сбрасывали на бегу суконные френчи, оставались в нательных рубашках. Казалось, в дыму отплясывают дьявольский танец белые привидения.

— Ну, сучьи дети! — произносит Даликатный и отводит замок пулемета, готовясь открыть огонь.

— Спокойно, хлопцы, спокойно! На бросок гранаты — и тогда, — сдерживает нетерпение разведчиков Петро Стежка.

И вот та самая минута! Повернувшись на бок, он пускает в дымное небо красную ракету.

Партизанская цепь позади полицаев и немцев залегает. А обезумевшие каратели еще не знают, что к чему. Прут к лесу. Накатывается топот ног, хриплое дыхание.

Стежка, Рыгор и Коля Ветров вскакивают одновременно. Бросают гранаты. Падают. Строчат из автоматов. Из куста в упор бьют по бегущим Малюжиц и Даликатный.

Передние легли, как трава под косой. Задние останавливаются в замешательстве, падают. Все еще не могут сообразить, что происходит. Огрызаются огнем, бьют по лозовому кусту, по опушке. Густо тенькают пули.

Те, что оказались ближе к пулемету, поняли, видно, что попали в мертвое пространство. Они усиливают огонь. Тогда из куста поднимается в полный рост Малюжиц и дает длинную очередь с груди. Но и сам падает, выпускает из рук автомат.

— Вася! — кричит Даликатный. — Вася, я сейчас!

Он выпускает ручки пулемета, хочет броситься на помощь, но его останавливает голос Петра Стежки:

— Назад! Огонь!

… Когда пулемет на считанные секунды замолчал, Толя не выдержал. Да и нечего ему было делать на его посту. В начале боя, когда каратели стали бить по опушке, двоих вражеских разведчиков, привязанных к деревьям, скосило сразу. Третий успел сползти вниз, встать на колени, но вскоре достало и его.

Толя бросился на подмогу своим. Упал рядом с Рыгором.

— Бей вдоль опушки! — кричит ему на ухо Рыгор.

Они стреляют вместе — отсекают врага от Грядок. Строчат Даликатный, Коля Ветров, Стежка. Бьют партизаны, залегшие на поле. Те, что атаковали с кладбища. Преследуют уцелевших карателей огнем.


Поздно вечером на нескольких подводах привезли в отряд своих убитых и раненых. Раненых отправили в госпиталь, а убитых похоронили в одной братской могиле на сухом песчаном бугре.

Все это время Толя был сам не свой. Сам не свой стрелял, когда прощались с товарищами троекратным салютом. Не хотелось верить, что Васю Малюжица и других, с кем он виделся и разговаривал еще утром, вот так взяли и засыпали землей.

Стал приходить в себя только уже в дозоре у тропки, что вела на Сухую Милю, куда его послали вместе с дядькой Антоном. И начал осмысливать слова, которые произнес дядька Антон, прежде чем замолчать до того времени, пока не придет им смена: "Ты по этой тропке пришел к нам. На ней и стой. И чтоб глазом не моргнул, не кашлянул. Иначе какой же мы с тобою дозор? Это как дважды два — четыре".

Дядька Антон сел на кочку под деревом с одной стороны тропки, Толя привалился плечом к стволу — с другой.

Лес впереди редкий. Сквозь прогалины видно небо с немногочисленными звездами. В одном месте оно багровеет снизу. И этот багрянец то опадает, то вновь вскидывается вверх. Где-то жгут деревню…

Владимир Павлов Тайна бункера № 7

ДРУЗЬЯ-ТОВАРИЩИ

Был ли фараон буржуем? Письмо из Германии. В гостях у лесника. Дубок в каске

Уже несколько минут, как прозвенел звонок, а Григория Васильевича, классного руководителя 5 "Б", все не было. В классе шумно. И неудивительно, ведь закончились занятия. Люда Мелешко, или Милка, как зовут ее в классе, пыталась утихомирить тех, кто позади. Но разве кто-нибудь послушается?

Вон там Лютик снова о чем-то расказывает и просто умирает со смеху. Неинтересно рассказывает Лютик. Только то и смешно, как он сам смеется.

Григорий Васильевич вошел в класс тихо. Он всегда ходит мягко, двери открывает неслышно. Очевидно, потому, что во время войны он был разведчиком. Левая рука у Григория Васильевича не сгибается, и он носит под ней классный журнал или портфель. С портфелем вошел он и сейчас.

— Здравствуйте, шестиклассники, — поздоровался учитель.

От неожиданности все на какой-то момент замолчали, а затем радостно захлопали. Такое они услышали впервые.

— Шестиклассники!

— Ой, мы уже в шестом классе!

— Да сегодня вы все переведены в шестой класс, — сказал Григорий Васильевич.

— И Витя тоже? — спросила Ленка Кудревич, и все повернулись сначала к Ленке, затем — на "Камчатку", к Витьке.

— И Витя, — ответил Григорий Васильевич.

Мальчик молчал, низко опустив голову.

— А история?.. — начал вдруг Лютик и умолк.

Григорий Васильевич задумчиво прошелся по классу, затем сел за стол.

— Вот пусть нам Витя и скажет, как это у него с историей получилось. Давай, Виктор, — забарабанил пальцами по столу Григорий Васильевич.

Витька встал. Все видели, как он волнуется.

Переживал за друга и Сережа. Витька начал говорить.

— Вы, Григорий Васильевич, спрашивали у меня на уроке про египетского фараона Тутанхамона. А вот я, когда учил, страшно разозлился на того буржуйского фараона — так он над рабами издевался. Я и не стал учить…

Все засмеялись.

— Ребята, кто ответит Вите, был ли Тутанхамон буржуем? — спросил Григорий Васильевич.

— Разрешите мне! — первой подняла руку Люда.

— Милка-зубрилка, — хихикнул Лютик.

— Замолчи, — сердито взглянул в его сторону Сережа, — всегда у тебя и нашим и вашим.

— И нисколько я не зубрилка, — обиделась Люда. — Я все уроки учу одинаково. А ты, Лютик, с рогаткой всегда ходишь.

Все помнили, как пробирали Лютика на совете отряда за рогатку.

Но тут Люда проговорилась. На нее с любопытством посмотрел Григорий Васильевич. Какой Лютик, откуда Лютик? Это же Венька Новодворцев.

Венька Новодворцев был самым высоким в классе. Однажды на уроке ботаники изучали луговые цветы. Растение С длинным Стеблем и желтым цветком называлось лютиком. "Точно, как наш Венька", — сказал кто-то в шутку. Венька я вправду был долговязым, и волосы у него были почти желтые. "Лютик, лютик", — подшучивали над ним на переменке, петому что всем это сравнение понравилось.

Люда назвала Веньку Лютиком при учителе. Смутилась, но все же объяснила, почему египетского фараона нельзя считать буржуем.

Потом говорил Григорий Васильевич.

— Витя признался мне как-то, что он любит только новейшую историю, любит читать про ее героев. Но герои ведь были и раньше. Чапаев, матросы "Потемкина", Кастусь Калиновский, декабристы, Емельян Пугачев, Степан Разин, Петр Болотников и так вплоть до восстания Спартака. И фараонов надо знать. Как же тогда прославлять героев, не зная, против кого они боролись?

Витька вздохнул.

— Давай договоримся, Виктор, что летом ты еще хорошенько почитаешь учебник, К началу занятий в шестом классе мы с тобой побеседуем.

— Все-таки работа на лето, — сочувственно протянул Лютик.

— …А помогать тебе летом будет… — Григорий Васильевич обвел взглядом класс.

— Пусть Сережа… — сказал Витька.

— Вот и хорошо, — согласился Григорий Васильевич… — А сейчас есть у меня для вас, ребята, письмо. Издалека, из Германии. Письмо пришло в райком комсомола, оттуда передали его в наш исторический кружок. Упоминаются в этом письме и наше Засмужье, и наш лес Пожарница. Да зачем я, собственно, говорю, возьми, Люда, читай.

Люда Мелешко взяла из рук учителя листок бумаги, развернула.

"Здравствуйте,

незнакомые мне русские товарищи!

Пишет вам Ханс Линке, гражданин Германской Демократической Республики, первого государства рабочих и крестьян на немецкой земле.

Когда началась война, меня мобилизовали в вермахт и отправили на фронт. Но я не воевал против братьев по классу. Я сдался в плен.

Однако я хочу рассказать не о себе.

Был у меня старший брат Гельмут. Он ненавидел Гитлера. Но на него также надели военную форму и послали на фронт, Служил он в строительной роте при дивизии СС "Мертвая голова". Сдаться в плен или перейти к партизанам не было никакой возможности. Об этом много рассказывал мне товарищ Гельмута…

В районе деревни Засмужье, в лесу Пожарница, под сильной охраной стояли тылы эсэсовской дивизии. Там гестаповцы учили и шпионов. В Пожарнице, как рассказывал товарищ Гельмута, был зловещий бункер № 7. Что это такое, ни он, ни брат не знали.

И вот при отступлении, когда "Мертвая голова" поползла на запад, эсэсовцы начали расстреливать тех, кто строил и знал о бункере № 7. Гельмут с одним товарищем (третьего эсэсовцы успели расстрелять) бежали и укрылись в болоте. Когда возле леса появились ваши войска, они вылезли из укрытия и сдались в плен. Но какой-то "партизан" вывел Гельмута из колонны, которая шла в Засмужье, крикнул: "Эсэсовский палач!" — и выстрелил в него. Что было дальше, мы не знаем. Товарищ Гельмута попал на пересыльный пункт, затем — в лагерь…

Сейчас у себя на родине мы строим счастливую жизнь, о которой мечтал когда-то и Гельмут.

Если известна могила моего брата, положите на нее хотя бы один цветок. Знайте, он не был фашистом, он был вашим другом.

С товарищеским приветом

Ханс Линке, Дрезден, ГДР".

— Надо искать, — первым сказал Лютик.

— Кого? — спросила у него Ленка Кудревич.

— Известно кого, того, кто расстрелял Гельмута. Это был не партизан! Разве настоящий партизан мог так поступить с пленным?!

— А как ты его найдешь? — спросил Сережа.

— Давайте сделаем так, — начал Григорий Васильевич, — вы расспросите дома, может, кто-нибудь и помнит о таком случае. А когда пойдем в поход по партизанским тропам в середине лета, займемся детальными поисками.


В какую сторону ни посмотри, Засмужье окружают леса. Солнце всходит из-за леса и вечером скатывается за лес. Горизонт окаймлен сплошной синей полосой, словно подковой. Посреди подковы — деревня. Ближе всего к ней большой клин леса, который называется Пожарницей. Рассказывают, что давным-давно в том лесу был страшный пожар. Правда, после пожара прошло много времени — в Пожарнице уже не найти горелых деревьев. Но название осталось.

… Письмо из Германии сильно взволновало Сережу и Витю. Они решили идти в Пожарницу на поиски бункера № 7, хоть и было немного страшновато: лес большой, а их только двое. Но ничего — вдвоем же, не одному. Два дня мальчики надоедали родителям и соседям своими расспросами про партизан, про таинственный бункер № 7, про расстрелянного пленного. Никто ничего конкретно не знал. В то время, о котором писал в своем письме Ханс Линке, в Засмужье почти никого не было. Каратели обложили лес блокадой, и люди прятались кто где мог. Один лишь старик Матей, когда ребята накопали ему для рыбалки червей, подобрел и кое-что вспомнил.

— Ходили в то время слухи, — припоминал дед, — что будто бы в наших лесах партизанский отряд в засаду попал. Погибли все.

— Дедушка Матей, — воскликнул Сережа, — а может, это в Пожарнице было?

— Может, и в Пожарнице. Я же говорю, что погибли все — никто не расскажет. Ну, идите, идите, а то мне всю рыбу распугаете. Рыба, она тишину любит. Идите…

Витькина мама, тетя Марина, даже заохала, когда мальчики спросили у нее про партизан.

— Кто видел или знает? Кто вам расскажет? Отец твой, — сказала она, обращаясь к Витьке, — о чем-то догадывался и все искал в лесу доказательства своему подозрению. Да и погиб, наверное, из-за этих поисков.

Да, это правда, умер Витькин отец. Через пять лет после войны. И с того времени растет Витька, "словно деревце недосмотренное". Так говорит его мама, тетя Марина. А отец Витьку любил и много рассказывал ему про партизан, про отрядную разведку, в которое был и он. "Один только раз не выполнил задания, — рассказывал Витькин отец. — Пошел на связь, а связываться уже не с кем было. Все полегли в бою. А тут и Красная Армия пришла. И дошел я, уже как солдат, до самого Берлина. Сколько лет прошло, а последнее партизанское задание, связь та, покоя не дает. Но об этом потом, сын, когда подрастешь. А сейчас уроки учи…"

На всю жизнь запомнил сын эти отцовские слова.

Вырос Витька, а отца нет. Два года назад пошел отец в лес, а обратно привез его лесник Сильвестр Яковенко. Привез без сознания. Когда подбежала докторша из амбулатории, только и успел прошептать Витькин отец: "Змея подколодная". А лесник рассказал докторше и милиционеру, что приковылял Витькин отец к лесной сторожке, а он, лесник, на лошади в обходе был. Долго ждал лесника Витькин отец, не мог сам идти. За это время нога, как бревно, распухла, потому что ужалила его в ногу выше щиколотки гадюка. "Ты скажи, холера, — возмущался Сильвестр Яковенко, — и нашла где ужалить!" Яд попал в кровь, и Витькин отец умер.

Вот тетка Марина и загоревала, когда мальчики стали собираться в лес. Но отпустила. Вдвоем — это не одному. Вдвоем смелее.

Наказывала только, чтобы к вечеру вернулись домой.

… Лес пел на все голоса. В его шуме слышались покой и задумчивость, какая-то таинственность. Мальчики посерьезнели. Спускались в каждую лощину, поднимались на каждый лесной пригорок. Долго молча ходили, зачарованные лесной красотой. Потом выбрались на березовую поляну.

Вокруг было светло от белой бересты. Легкий ветерок покачивал длинные, почти до самой земли, ветки.

Возле одной березы стоял на двух рогатинах выдолбленный из кругляка желобок. Надрубленный снизу ствол березы покраснел. Весной кто-то спускал с березы сок.

Присели на землю и только теперь почувствовали, как устали за полдня блужданий по лесу. Не могли сейчас сказать, в какой стороне их дом. Заблудились.

— Я говори-и-л, давай метки на деревьях оставлять, — заныл Витька. — По отметинам бы и дорогу обратно нашли. Так партизаны делали. Мне когда-то папа рассказывал.

— Да разве на каждом дереве оставишь отметину! — ответил Сережа. Давай лучше найдем самое высокое дерево и с него поищем деревню.

Мальчики тяжело поднялись с земли. Зашли в сосняк, выбрали самое высокое дерево, и Сережа вскарабкался наверх. Долез до самой макушки. Даже дерево закачалось.

— Ну что, видишь? — задрав голову, крикнул Витька.

— Нет, ничегошеньки не видно! — ответил ему с самой верхушки сосны Сережа.

— Эх! — вздохнул внизу приятель. — Слезай!

Сережа спустился с дерева.

— Давай я погляжу, — предложил Витька.

— Лезь. Может, хоть дом лесника увидишь!

Но и Витька ничего не увидел. Спустился на землю, отряхнул от коры и мха штаны.

Снова пошли. Не будешь же стоять на месте. Хоть какую-нибудь дорогу надо искать.

Зимой с отцом Сережа ездил в Пожарницу за дровами. Останавливались тогда у Сильвестра Яковенки. Почему было не запомнить дорогу? Так нет же, укутался в отцовский кожух, замерзнуть боялся. Эх! А теперь куда податься? И вечереть начинает.

Недовольно посапывал рядом Витька.

Уже в сумерках мальчики снова выбились на березовую поляну и сразу же попадали на траву — устали. А темнота густела. Страшно становилось одним в лесу.

Вдруг в кустах треснула сухая ветка. Послышался кашель. Не успели мальчики вскочить на ноги, как перед ними уже стоял человек. От неожиданности человек показался огромным и страшным. В нем, и вправду, было что-то страшное. Черная борода, высокие сапоги на ногах, а на согнутой в локте руке — охотничье ружье. Это был местный лесник Сильвестр Яковенко.

— Дядя Яковенко! — первым узнал человека Сережа.

— А-а, так у меня тут и знакомые есть? — весело откликнулся лесник. Подошел ближе и наклонился над Сережей. — А чей же ты будешь?

— Мы с папой зимой за дровами приезжали…

— Зимой за дровами многие ездят, — все еще не узнавая, вглядывался Сильвестр Яковенко.

— …Мой папа еще вам билет на дрова в дом приносил.

— А-а, — вспомнил лесник. — Так ты, наверно, Михайлы сын?

— Ага! — ответил за Сережу Витька. — Михайлы он.

— А ты чей же? — спросил лесник.

— Это Витька, мой друг, — радостно сказал Сережа.

Лесник помолчал, озабоченно покачал головой, почмокал в бороду.

— И о чем только родители думают, отправляя на ночь детей в лес? — И добавил: — Ничего не поделаешь, пойдем ко мне…

Дом лесника стоял не так уж далеко от поляны. Шли каких-нибудь десять минут и — вот он. Над старой гонтовой крышей низко опустили свои ветки-руки мохнатые ели. Возле самых дверей лопочут листвой осины. Из-за густого березняка едва видны окна. Даже вблизи дом трудно было увидеть.

За сараем выступал сруб колодца. А над ним задрал голову журавль, черневший наискосок между деревьями. Около сарая стояла телега.

Перед дверью дома лежал плоский порог-камень. Мальчики приостановились перед ним, а лесник протопал вдоль стены, просунул руку в дырку. Наверное, там был шнур. И действительно, за дверью царапнул по скобам замок-задвижка.

— Заходите, гостями будете, — пригласил лесник и пропустил Сережу и Витьку в темные сени. Сам вошел следом. — Щупайте там щеколду, — приказал он.

Сережа нашел щеколду, открыл дверь и ступил через порог. В доме было почти так же темно, как и в сенях. Из-за подступивших деревьев свет через окна сюда не пробивался.

Мальчики остановились посреди комнаты. Лесник привычно прошел по дому, повесил на крюк в стене двустволку, снял пиджак и бросил на скамью. Подошел к столу, нащупал вверху лампу. Звякнуло стекло. Лесник подул в него, протер бумагой и чиркнул спичкой. Лампа качалась, и тени метались по сторонам.

Хозяин походил по комнате и присел к столу. Молча показал рукой на скамью, давая понять, что можно садиться.

— В ногах правды нет, — заметил он, когда мальчики уселись. — Как же это вы заблудились?

Лесник говорил так, что трудно было что-либо ответить. Не поймешь: то ли он просто спрашивает, то ли попрекает.

— Нет, мы, дядя, с Витькой в походе были, — ответил Сережа и начал рассказывать.

— А в лес пришли — заблудились, — вздохнул Витька.

— Заблудились, — задумчиво повторил Яковенко. Затем тяжело поднялся из-за стола, прошел к небольшому шкафчику, достал хлеб, сало. — С дороги оно и перекусить не мешает, — сказал он и подмигнул мальчикам. — Так что давайте, следопыты, подсаживайтесь к столу.

Никогда ни Сережа, ни Витька не ели с таким аппетитом. Даже носы вприсядку ходили.

А лесник Яковенко все расспрашивал. Потом откинулся спиной к стене и сказал:

— А я, хлопцы, кое-что знаю…

Сережа и Витька поперхнулись.

— Да, да, знаю, — откашлялся лесник. — Помню, немца того на лугу возле Засмужья убили. Пленных выводили из леса, в колонну строили. А один красноармеец не выдержал. Уж очень, говорили, насолили ему фашисты.

— Так ведь тот же немец антифашистом был! — воскликнул Сережа.

Лесник развел руками.

— А кто ж его разберет, фашист он или не фашист. На лбу же не написано. — Помолчав, Яковенко спросил: — Тебя, кажется, Витей зовут?

Витька кивнул головой.

— Возьми, Витя, мой фонарик да сходи в сарай. Там в корзине, сразу за дверью, яйца лежат. Так ты принеси полдесятка.

— Мы уже не хотим есть, спасибо, дядя Сильвестр, — сказал Витька.

— Сходи, сходи, — приказал лесник.

Витька пошел.

— Так, говоришь, антифашист? — переспросил Яковенко.

— Антифашист. Так и в письме написано.

— В каком письме?

— Из Демократической Германии.

— А что еще в том письме написано?

— Просят, чтобы цветок на могилу положили, если могила найдется…

Тем временем Витька, подсвечивая себе фонариком, вошел в сарай. Сразу за дверью действительно стояла корзина с яйцами. А на стене над ней висел противогаз. Витька решил сначала, что это ему показалось! Посветил на стену еще раз. Нет, не показалось! Тогда он ощупал противогаз руками. Хотел даже снять и примерить. Но неудобно задерживаться.

Что подумают?

Он неохотно закрыл дверь и пошел в дом.

— …Где же ты найдешь ту могилу? — сочувственно говорил лесник. — А цветок, чего ж, можно было бы и цветок положить… Вот, слышал я, в городе курган бессмертия насыпали.

Сережа, а теперь уже и Витька согласно закивали головами.

— Вот и мне нужно горсть земли бросить на тот курган. Да все времени нету. Лес большой, а я один в нем, как волк.

Вдруг Сережа вскрикнул и вскочил на скамью. Витька взглянул на порог и побледнел, отбежал в угол к кровати. Лишь один хозяин, сложив на столе тяжелые руки, сидел в прежней позе. Он только повернул голову с черной бородой к порогу и усмехнулся.

Из подпечка выползала гадюка. Толстая, полосатая, страшная. Казалось, конца ей не будет: живой ремень все корчился, изгибался и полз. Вот она выползла вся, доползла до середины комнаты, подняла голову, подержала, покачивая, и поползла к скамье. Снова подняла голову, в одно мгновение обвилась пружиной вокруг ножки скамьи и потянула все свое туловище вверх. На скамье стояла миска с молоком. Гадина растянулась, опустила голову в миску и начала лакать молоко. У мальчиков от такого зрелища мурашки поползли по телу, а зубы начали мелко стучать. Гадина лакала молоко и все больше толстела, стала — словно надутая велосипедная камера. Вот подняла голову, всю в молоке, и замерла. Мальчики были ни живы ни мертвы. Такого отвращения, как сейчас, они никогда не чувствовали.

А гадюка, наевшись, стала, очевидно, дремать, потому что больше не двигалась. И тогда послышался голос хозяина:

— Антоша!

Гадюка шевельнулась, нехотя подняла голову, спустила ее со скамьи и тяжело шлепнулась на пол, благо было невысоко. Медленно поползла в подпечек.

— Не бойтесь, это не гадюка, это — уж. Антошей его зовут. Приходил ужинать, — пробасил лесник. Голос его доносился до мальчиков будто из подземелья. — Уж не кусается. Дом стережет, чтобы гадюка не заползла. Гадюки ужей бояться. А Антоша ручной, — продолжал рассказывать лесник. — Правда, подлениваться стал. И плохо слышит. Состарился, нужен помоложе…

Хозяин долго говорил об уже, словно о человеке. И мальчикам совсем становилось тошно.

— Да ты слезай со скамьи, чего с ногами забрался? — сказал он Сереже. Дальше говорил, словно оправдывался: — Нужен ведь кто-нибудь возле дома. Собаку заимеешь — волк загрызет, кошку — лиса утащит.

— Вы бы перебрались, дядя Сильвестр, в деревню. Среди людей лучше, посочувствовал Витька.

— Нельзя ему в деревню. Дядя Сильвестр тут партизанил. И семью его немцы, когда блокада была, в болоте утопили. Вот он и… — тихо проговорил Сережа.

— Ты смотри, знает, — сказал лесник и потер глаза, будто туда соринка попала.

— Так люди говорят про вас, — сказал Сережа.

— Было, было, — вздохнул Сильвестр Яковенко. — Мне про партизанство и вспоминать больно.

Теперь засопел Витька. Может, вспомнил прежние рассказы отца.

— Скажу я вам еще, хлопцы, о том, о чем мало кто знает. Может, только старики в Засмужье.

Мальчики притихли.

— Тут в сорок первом наши артиллеристы бой вели.

— Я об этом слышал от деда Матея, — оживился Витька.

— Слышал, так помолчи, не перебивай старших, — заметил лесник.

— Тише ты, — толкнул приятеля в бок Сережа. — Расскажите, дядя.

— …Так вот, отступали они от самой границы, откуда-то из-под Бреста. И пушки с тобой тащили. Ночью, пока еще были снаряды, здорово фашистам прикурить давали. Стреляли и по машинам, и по эшелонам. Попугают немцев и снова в дорогу. Красноармейцы лесами к фронту пробивались…

Гонялись враги за ними, а тут, в Пожарнице, настигли. Настигли на рассвете. Завязался бой. Не осталось уже ни одного снаряда. Да разве в лесу из пушки настреляешь, даже если б и были те снаряды? Одним словом, остались винтовки. А патронов тоже мало. Ну и — все…

— А пушки где их подевались? — спросил Витька.

— Пушки, известно, немцы забрали.

— Дядя Сильвестр, а вы что-нибудь слыхали про "Мертвую голову" и про бункер № 7? — спросил Сережа.

— Чего не слыхал, того не слыхал, — прогудел лесник… — Я думаю, следы тех артиллеристов вам искать надо. Возле урочища Ямного бой был… А дома знают, что вы к леснику пошли? — переменил он вдруг тему разговора.

— Догадываются! — ответил Витька.

— Ну, если догадываются, тогда идите спать, — показал он на другую комнату за дощатой перегородкой.

Сережа и Витька быстро разделись и легли на жесткую постель лесника. Сильвестр Яковенко походил по дому, прибрал со стола и начал чистить ружье.

— Ты почему мне не сказал, что дядя Яковенко в партизанах был? накинулся на Сережу Витька, когда мальчики с головой накрылись одеялом.

— Не сказал, не сказал! — разозлился Сережа. — Мог бы и сам знать об этом.

— А завтра на Ямное пойдем, ладно? — помолчав, снова спросил Витька.

— Ладно. Давай спать.

Ворочаясь, Сережа думал, что не такой уж нелюдимый дядя Сильвестр, как показался сначала. И партизаном был и много о чем знает.

А к Витькиным ногам все время лез уж. Мальчик испуганно открывал глаза. Ужа не было. Подпечек лесник прикрыл заслонкой, чтобы Антоша не выполз. Уже засыпая, Витька пожалел, что ничего не расспросил о своем отце.

Должен бы знать лесник и о нем…

Глухо шумел за стеной лес.

Назавтра первым проснулся Витька.

— Вставай, вставай, уже рассвело, — тряс он за плечо друга.

— А, что? — спросонья переспрашивал Сережа.

— День уже, вставай.

За окном все пело и ликовало. Сквозь верхушки деревьев пробивались солнечные лучи. Мальчики растворили окно настежь. Поеживаясь от утренней свежести, побежали во двор умываться. Там их и встретил хозяин.

— А-а, следопыты проснулись, — протянул он своим густым басом. Умыться хотите? Я сейчас достану воды.

— Мы сами вытащим, — бросился наперехват Витька.

— Нет, нет! Вы — гости. А у меня не часто люди ночуют. Так что не перечьте.

И еще раз Сережа тепло подумал о хозяине лесного дома. Вспомнились рассказы теток-ягодниц, как они, находившись по бору и притомившись изрядно, всегда искали дом лесника, чтоб напиться воды. Возле колодца лесника ждало их ведро воды. И ковш стоял рядом. Был лесник дома или не был, а ведро воды ждало ягодниц, хоть на крышке колодца и висел замок. Еще тетки говорили, что Сильвестр Яковенко больно строг в лесу. Если поймает самовольного порубщика, не миновать тому штрафа.

"Строгий человек, но справедливый", — так они обычно заканчивали разговоры.

Лесник принес воды, и мальчики умылись. Вытерлись рушником, который им также подал хозяин, понаблюдали, как он смазывает оси колес, а потом все вместе пошли в дом завтракать.

За столом Витька чего-то мялся. Что-то хотелось ему сказать, но, видно, смелости не хватало. Наконец не выдержал.

— Дядя Сильвестр, если я вас очень-очень попрошу о чем-то, вы не откажете?

Лесник разгладил черную бороду, взглянул на Витьку.

— Гм, проси…

— У вас в сарае над корзиной с яйцами, видел я вчера, висит… волнуясь, начал Витька, но лесник не дал ему договорить. Черная борода его подскочила вверх, послышался довольный смех.

— А-а, если тебе он нужен — бери!

Витька так бросился из-за стола, что едва не сбил с ног Сережу. А через минуту уже влетел в дом. Он сиял от радости. Сережа смотрел, еще ничего не понимая, то на Витьку, то на покрытую зеленой плесенью сумку в его руках. Какая там еда, если Витька раскрыл сумку и вытащил оттуда… противогаз! Резиновая маска с двумя окулярами. Ребристая гофрированная трубка, коробка. Настоящий противогаз!

А лесник, видя, как мальчики радуются его подарку, усмехнулся в бороду, сказал своим басовитым голосом:

— Берите, берите… Мне он не нужен.

Лесник Яковенко показал им дорогу домой. Приглашал заходить, когда наведаются они всем классом в Пожарницу. Долго смотрел вслед…

А мальчики от радости летели, словно на крыльях. Нашли березовую поляну. И здесь, как и по дороге, все примеряли подарок лесника. Противогаз был — как новый. Небольшой размер его пришелся впору и Витькеи Сереже.

Долго сидели в тени. А вокруг — разомлевший от жары таинственно тихий лес. И мальчикам казалось, что и партизаны когда-то сидели вот так, как они, вслушивались в тишину, обсуждали боевые дела.

Солнце двинулось с полудня, и Витьке с Сережей надо было подаваться в дорогу. Решили сначала отыскать Ямное. А в нем — место боя наших артиллеристов. Противогаз несли по очереди.

Лес густел. Чтобы не заблудиться и не плутать потом, оставляли метки. Стоило только присесть и посмотреть на кусты снизу, бросались в глаза надломанные ветки. Они свисали вертикально вниз.

Через некоторое время вышли на лесную дорогу. По ней давно никто не ездил — заросла травой, стала дернистой. Но в траве все еще проступали бывшие колеи.

Мальчики остановились. Та ли это дорога? Далеко в глухом лесу затерялась. Наверное, та! Потому что лучшей и не надо, чтобы пробираться к фронту. И ям и пригорков вокруг много. Ямное! А может, это окопы? Хотя когда было тем окруженцам рыть окопы? Если и окопы, то партизанские или те, что после гражданской войны еще остались. Разве мало войн катилось по их земле и на восток и на запад?!

Сережа и Витька решили осмотреть лес по обе стороны заброшенной дороги. Разошлись. Осторожно ступали по мягкому мху, обходили выворотки и бурелом. Приглядывались. Иной раз так далеко уходили, что эхо едва долетало. "Се-ре-жа, ау-у!", "Ви-итька, эге-ге-гей!". Остановится кто-нибудь из них, прислушается, а с другой стороны тихо-тихо, и только будто листва вдруг зазвенит: "у-у!" или "э-э-эй!". Наконец, устав, пошли навстречу друг другу.

— Мы сами ничего не найдем. Надо рассказать Григорию Васильевичу и всем классом прийти, — опускаясь на кочку, сказал Витька.

Сережа молчал. Друг был прав. Если что и осталось после того боя артиллеристов, всем классом найти будет легче.

Вдруг он быстро поднялся и, ничего не сказав Витьке, бросился через дорогу, к дубку. Дубок как дубок. Но вот Сережа нагнулся к земле и начал что-то разгребать возле деревца.

— Витька, — крикнул он. — Иди сюда!

С противогазом через плечо подошел Витька.

— Ты видишь, что это? — взволнованно спросил Сережа.

Витька опустился на колени рядом с Сережей.

— Дубок в каске! В солдатской каске растет дубок!

Мальчики быстренько разгребли сверху сухую листву и начали выковыривать землю из каски вокруг комелька. Очистили каску от земли до самого дна. Пробовали пошевелить, но каска не сдвинулась даже с места. Она глубоко вошла в тело дубка, и снизу деревце было как бы зажатым. Но и каска уже не выдерживала силы дубка. В трех местах наметились трещины. Они еще не дошли до краев, терялись чуть заметными волосками где-то на середине каски. Но они дойдут, обязательно дойдут! Дубок напряжет все силы и разорвет броню. Сережа вздохнул.

— Наша каска, советская. С оттопыренным козырьком сзади. Такие когда-то красноармейцы носили. Помнишь, мы в музее видели, когда в город на экскурсию ездили?

— Ага.

— Может, одного из тех артиллеристов.

— Ага, может, — тихо согласился Витька.

Потом долго в молчаливом раздумье стояли мальчики возле дубка. Каждый думал об одном и том же: о неизвестных героях-артиллеристах, об их последнем бое, о Пожарнице, спрятавшей столько тайн в своих чащах и не казавшейся им теперь такой уж неприступной и таинственной.

АКВАЛАНГИ ТЯНУТ ВНИЗ

Север — юг, восток — запад. Новый киномеханик. Клятва не состоялась. Три минуты под водой

Начались летние школьные каникулы. Многие разъехались из деревни: Григорий Васильевич — на сессию в институт, Людка Мелешко куда-то в пионерский лагерь. Витька и Сережа посмеялись даже над Людкой, представив, как она, в белой панамке, с сачком, гоняется за бабочками. "Словно дитя малое. Ха-ха!.. "

А не каждому и расскажешь о находке! Вот разве только Лютику?!

Но и Лютика дома не застали. Его брату-шахтеру орден дали, и Лютик поехал "пождлавить блата". Так сказала Сереже и Витьке, когда они зашли к Лютику, его младшая сестра, шепелявая Зинка. Лютик поздравит, как же! Нашли кого посылать. Лютик задачи хорошо решает, а говорить красиво не умеет. А тут надо сказать так, чтоб до сердца дошло. "Витька смог бы так сказать", думает Сережа.

… Как-то зимой проходил пионерский сбор "Кем я хочу быть?". Людка Мелешко хотела стать агрономом. Лена Кудревич собиралась в космос. Лютику, конечно, нравилась шахта. Он так и сказал: "Буду шахтером". А Витька… Витька удивил всех. Он потом даже изложение написал. Изложение зачитывали в обоих пятых классах, а затем поместили на стенде ученического творчества. "Профессии я еще не выбрал, — писал Витька. — Но хочу быть таким человеком, как мой папа… Счастье — в борьбе", — совсем уж по-взрослому заканчивал он…

Мальчики возвращались от Лютика.

— Вить, а Вить, давай составим карту поиска, а?

— Какого поиска?

— Нашего, в котором мы были с тобой. По памяти.

— По памяти, — повторил Витька и взглянул на друга. — По памяти — это интересно, — и вдруг обрадовался Сережиному предложению: — А здорово, честное пионерское, здорово ты придумал. Айда ко мне. Мама на работе, а мы с тобой такую карту нарисуем, что самый известный штурман позавидует. Бежим!

Мальчики закрылись в Витькином доме. Витька достал альбом для рисования, линейку, цветные карандаши. Сели за стол.

И в этот момент со двора кто-то постучал в оконное стекло. Мальчики подскочили к окну. Никого не было. Только склонились над бумагой — снова стук.

— Я так не могу, — Витька отодвинул линейку в сторону.

— Ты рисуй, а я — на улицу, — заговорщицки подмигнул другу Сережа и на цыпочках выбежал в другую комнату. Когда постучали в третий раз, Витька даже головы не поднял. Он что-то чертил под линейку и прислушивался. Услышал, как тихо царапнул крючок на окне в другой комнате, где был Сережа. Слышно было затем, как окно раскрылось и Сережа спрыгнул в палисадник. Больше Витька ничего не слышал, увлекся картой.

А Сережа тем временем обежал дом и увидел во дворе Ленку Кудревич. Она стояла, спрятавшись за стену. Вот протянула к окну руку, чтобы снова постучать, и тут:

— Стой! — крикнул Сережа и выскочил из-за угла.

Ленка вздрогнула от неожиданности.

— Ты что здесь делаешь? — грозно наступал на нее мальчик.

Девочка отпрянула назад. Она испуганно и виновато улыбалась.

— Чего тебе нужно? — продолжал наступать Сережа. — Ну, говори.

Ленка начинала постепенно осваиваться. Решила, видно, схитрить. Вместо того чтобы удирать, она поднесла палец к губам и прошептала:

— Тс-с-с.

— Что? — перешел на шепот и мальчик.

Девочка, еще раз оглянувшись по сторонам, снова приложила палец к губам. Потом тихонько сказала:

— А я что-то знаю…

Сережа разозлился. Что она дурочку строит!.. Попалась, а теперь выкрутиться хочет. У девчонок всегда так. Любят прикинуться, будто какую-то тайну знают. А потом выясняется, что ничего они и не знают, просто хотят перехитрить.

— Что тебе здесь нужно? — крикнул Сережа.

Ленка не обращала внимания на его грозный тон. Вот она запрыгала на одной ноге посреди двора и стала приговаривать:

— А я что-то зна-а-аю, а я что-то зна-а-аю…

— Задавака ты, Ленка. Ничего ты не знаешь…

— А вот и знаю! Не веришь? А вот и знаю!..

— Ну и знай, мне совсем неинтересно, — махнул рукой Сережа. — За знания пятерки ставят, а ты и на тройку ничего не скажешь.

Ленке действительно нечего было сказать. Она перестала прыгать и хитро усмехнулась.

— А что вы делаете?

— Карту составляем.

— Карту? Какую?!

— У любопытной Варвары нос оторвали… — подколол Сережа.

Девочка обиделась.

— Ну и составляйте, — сказала она и хотела пойти.

— Подожди, — задержал Сережа, а сам подумал: "Сказать Ленке про их с Витькой поход или нет?"

В окне показался Витька, махнул рукой: заходите!

Когда Ленке рассказали про поход в Пожарницу, она пришла в восторг:

— Ой, здорово, мальчики!

— А теперь, Витька, покажи, что ты нарисовал! — протянул руку Сережа.

На широком листе бумаги вилась коричневая лента дороги и терялась между зелеными маленькими елочками. В глубине елочек был нарисован дом лесника. Недалеко от дома — кривой пунктир лесной дороги. В одном месте в стороне от пунктира лежала перевернутая маленькая каска.

— А где же березовая поляна? — спросила Ленка.

— Сейчас нарисуем, еще не успели, — ответил Сережа и взял из рук Витьки цветные карандаши.

— А где у вас север — юг, восток — запад? — не сдавалась Ленка.

— Где солнце всходит, там и восток, — не понял Витька.

— И с какой стороны у дерева веток меньше, а на коре мха больше, там север, — поддержал его Сережа.

Ленка внимательно посмотрела на мальчиков и снова спросила:

— А на вашей карте где?

Действительно, на карте ни одна из сторон света не была определена.

— Эх, вы, — вздохнула Ленка, — в поход ходите, а где восток и запад, не знаете. Ну, я пойду, а вы думайте, — сказала она и быстро вышла из дома.

Но думать почему-то больше не хотелось. Не хотелось заканчивать и карту. Наверное, потому, что начали ее составлять не с самого начала, не с определения сторон света, а может потому, что рассказали обо всем Ленке, и после этого как-то пропала охота к карте. Одним словом, решили мальчики закончить работу в другой раз, а сейчас пойти на речку.

Когда вышли на улицу, снова увидели Ленку. Она стояла с шепелявой Зинкой, сестрой Лютика. Девочки о чем-то шептались. Когда с ними поравнялись мальчики — замолчали. Как только Сережа и Витька прошли мимо, Зинка хихикнула:

— Геоглафию пошли учить…

Это было уже слишком. Ленка, наверное, почувствовала: ребята ей не простят того, что она рассказала про их дела, и пустилась наутек сразу, как только Зинка начала говорить. Витька и Сережа погнались за Ленкой.

— Давай, давай! — вдруг крикнул кто-то сзади.

Витька остановился. Оглянулся и Сережа.

К ним подходил мужчина в белой рубашке.

— А чего она? — виновато проговорил Витька.

— Правильно, правильно. Это же девчонка! — сказал мужчина, и ребята повеселели.

А незнакомец продолжал:

— Когда-то и я любил за девчонками гоняться. А сейчас жалею — разучился бегать, — прищелкнул он языком.

Вот так заступился. Мальчики покраснели.

Шли молча.

Незнакомец — с ними рядом.

— А кино вы любите? — вдруг спросил он.

Сережа и Витька переглянулись. Может, снова подколоть хочет?

— А кто ж его не любит? — дипломатично ответил Сережа.

— Есть такие, — сказал незнакомец.

Нет, не может быть!

Во всем мире не сыщешь человека, который бы не любил смотреть кино.

— А вот и есть, — словно угадал их мысли незнакомец и закончил: — Моя бабка!

Витька засмеялся. Разве у такого большого дяди есть бабка?!

— Я пошутил, — помолчав, сказал незнакомец. — Вижу, ребята вы в общем неплохие… Давайте знакомиться! Меня зовут Андрей Иванович, или просто дядя Андрей, — и пожал руки Витьке и Сереже.

На этой официальное знакомство и закончилось.

Дядя Андрей пошел к клубу, а мальчики стояли на улице и смотрели ему вслед.

— Завтра есть дневной сеанс. Приходите в кино! — оглянувшись, крикнул он.

— Новый киномеханик. Я его знаю, заходил вчера к нам. А квартировать он будет у Кудревичей, — сказал Сереже Витька.

Встретились друзья только через несколько дней. Сережа с отцом, колхозным шофером, возили в город раннюю капусту. И каждый раз выезжали на рассвете.

Не было времени навестить друга и у Витьки. Сначала он мастерил под навесом. Потом помогал матери подвозить на ферму зеленую подкормку коровам. За этими делами и бежало время.

… Витька ужинал, когда за окном послышался свист. Мальчик быстро допил молоко и — на улицу.

— На дождь собирается, долго не задерживайся, — только и успела сказать вдогонку мать.

А Витьку ждал уже Сережа.

На западе, в стороне Пожарницы, рокотала и перекатывалась громами гроза. Порывистый ветер раскачивал и трепал деревья, гнал перед собой пыль. Сыпанули первые крупные капли дождя.

Мальчики спрятались под навесом, но ветер нашел их и там. Побежали в сарай. По лестнице залезли на чердак. Частые капли, словно горох, стучали по крыше.

Дождь разошелся во всю силу. Молния осветила сквозь оконце в щитке квадрат покрытого тучами неба, и где-то совсем недалеко загремел гром.

Тревожно и радостно слушать грозу. Все живое будто сходится на одном тебе, а вокруг бушует стихия. Хорошо, когда рядом друг. Он чувствует то же, что и ты, понимает твои мысли.

— Витька, ты не боишься грозы? — спрашивает Сережа.

Тот не отвечает. О чем-то думает.

— Витька, а ты не боишься ночи?

— Нет, не боюсь, — вполголоса отвечает друг. — Ночь совсем не страшная.

— И к ветряку на горе можешь пойти?

— Могу.

— И через кладбище ночью пройдешь?

— Пройду, — говорит Витька и вздыхает. — Я один раз там ночевать хотел, возле папиной могилы, только мама запретила… Ведьмы да лешие — выдумка одна.

— Конечно, выдумка, — теперь уже говорит Сережа.

Ему жаль друга. Хочется хоть чем-нибудь утешить его.

— Витька, давай с тобой дружить будем. Всегда-всегда…

— Мы же и так дружим.

— А еще крепче будем. Давай клятву на дружбу дадим, а?

Сережа говорит…

В книжках написало, — он сам читал, — как когда-то мальчики клялись. Неровно порежут пальцы, соединят свои порезы и… Говорят, нет клятвы сильнее той, что скреплена кровью.

— Зачем же пальцы резать? Лучше носы расквасить, — улыбается Витька.

— Поговоришь с тобой! — обиделся Сережа. — Я тебе как другу, а ты…

Над крышей сверкали молнии, гремел гром.

Противогаз Витька один разбирать не решался. Хоть и выпросил он его у лесника Сильвестра Яковенки, но без Сережи браться за работу не хотелось. Ведь договорились все делать вместе: и к дубку в каске весь класс повести, когда возвратится Григорий Васильевич, и противогаз переделать для подводного плавания.

Сначала надо закончить маску, которую они с Сережей начали делать раньше. Ту, что с электросварочным щитком вместо окуляров. Утром Сережа даже и пластилин принес, чтобы замазать щели, тогда вода не будет попадать.

… Витька приладил щиток, надел маску на руку и повертел ее. Маска напоминала небольшой мешок. Внизу стягивалась шнурком и завязывалась на шее. Витька постарался, чтобы этот мешок-маска был длиннее — для воздуха.

Втянул шнурок — и маска готова. Побежал в дом, сел перед будильником, надел маску на голову и завязал. Щиток был перед глазами. Сквозь тусклое стекло Витька следил за стрелкой часов. Сначала стрелка бежала довольно быстро, потом стала замедлять ход, словно кто-то ее сдерживал. Медленней и медленней. Тик-так, тик-так! Паузы между "тик-так" становились длиннее. Под маской стало жарко, как на полку в бане. Глаза заливал пот. Запотело и стекло в щитке. Сейчас сквозь него ничего не видно, даже часов.

Тик-так, тик-так, — все медленней тянулось время. Витька выждал, пока тиктаканье не слилось в сплошной звон в ушах, и одним рывком растянул шнурок. Вдохнул полной грудью воздух. Взглянул на будильник.

Почти целых три минуты отсчитала стрелка. Три минуты можно быть под водой! Трех минут хватит, чтобы перейти реку по дну. Он осмотрит все, что делается там, под водой. Найдет норы раков, понаблюдает, где стоят, притаившись, окуни…

Ласты вышли не такими удачными, какими представлялись. Сначала Витька вырезал из фанеры два треугольника. В основаниях треугольников выпилил по два полукруга. Получилось нечто вроде трех зубов большой пилы. Средний зуб целый, а боковые — только половинки. С одной стороны прибил узкие планочки. На чердаке нашлись старые галоши, и Витька гвоздями поприбивал их с другой стороны. Всунул ноги в галоши и попробовал пройтись. Получилось здорово! А следы какие интересные, словно прошел огромный гусак. Жаль, что нет рядом Сережи.

Огородами Витька вышел на луг и пустился рысцой к реке. Выбрал укромное местечко. Снял майку, бросил на лозовый куст, надел свои ласты. Широко расставляя ноги, чтоб не зацепились, заковылял к берегу. Возле самой воды надел маску и ступил вперед.

Как назло, отмель была большая, и, пока Витька дошел до глубокого, под маской не осталось воздуха. Пришлось снимать маску и ласты и возвращаться назад, искать более удобное место. Нашел. Приготовился и нырнул.

За ноги сразу что-то сильно рвануло, едва не вывернуло ступни. Витька гребнул и почувствовал непривычную тяжесть. Взмах одной ногой, другой и… с правой сорвало ласт. Нога сначала стала в воде торчком, а потом повернулась ребром и разулась. Но это еще было полбеды. Витька почувствовал, как в маску потекла вода и защекотал шею воздух, он пузырьками вырывался наверх. Левый ласт не хотел поворачиваться и тянул вниз. Витька правой ногой снял его. Всплыл наверх. Добрался до берега. Растянул шнурок.

ЗУБРОВКА — ЛЕКАРСТВЕННАЯ ТРАВА

Находка в сомовьей яме. Землянка за фермой. Тайны нет, если знают трое. Лесной призрак

Видели ли вы, как выплывают из своего убежища сомы? Как крадутся вдоль берега, выслеживают добычу и молниеносно набрасываются на нее. Не видели? А посмотреть, как удирает сом от опасности, прижав к туловищу усы-антенны, кому не захочется?!

Не видел всего этого и Витька. Наслушался только. Больше от старого Матея.

Рассказывал как-то дед:

— Был это я дитенком. Гусей пас возле реки, а мужики в воде бултыхались, за сомом гонялись. Слишком уж разбойничал в то лето. Уток хватал. Решили поймать. Долго гонялись и загнали в омут, в яму. Сому что, он омутов не боится. Известное дело, рыба в воде! Жердями выкурили его как-то оттуда, на отмель погнали, — трогая обвисшие усы, рассказывал дед Матей. Парень один — ну и ловкач же был! — умудрился вскочить на сома. А тот, словно жеребец с седоком, — в омут. Да и нырнул под воду! Вот где и смеху и страху было. Едва парень выбрался… И все же выловили того сома. Подогнали из деревни подводу, взвалили его и повезли. А хвост по земле тянется… Вот как. А сейчас, вижу, снова разбойник завелся, утят хватает. Нет, в нашей реке сомы не перевелись.

Мечтал и Витька. Уж если не поездить, как тот парень, то хотя бы погонять рыбину.

Назавтра Витька пошел к Сереже. А того дома нету. Обиделся, видно, и встречаться теперь не хочет. За то, наверное, обиделся, что Витька не согласился клятву давать. "Надо было дать клятву. Никто из ребят не клялся, а мы бы поклялись. Напрасно я не захотел", — раздумывал Витька.

На реку он отправился один. Взял с собой маску. Миновал выгон, где малые ребята пасли гусей и играли в мяч. Некоторые из них купались на мелководье. Шум, гам, брызги. Всех мальков и подлещиков распугали. Где уж тух быть сому?

Пошел дальше.

За выгоном до самой Пожарницы тянулся сенокос. С весны на нем не пасли скотину, и трава выросла в пояс. Еще не так давно приносил сюда Витька своему отцу-косарю полдник.

Они садились в теньке поесть. Потом шли к омутам. По дороге отец вырезал длинную лозинку, привязывал к ней ремешок, а на ремешок цеплял бутылку из-под молока. Ложились на крутой травянистый берег, и отец сверху, словно удочку, забрасывал приспособление в воду. Бутылку раскручивало, и водоворот воды затягивал ее в кратер омута. Затем засасывал ее совсем. Тогда бутылку вытаскивали и пили воду, Прозрачную, холодную, с самого дна. В том месте били из-под земли ключи.

Теперь Витька один шел к знакомым омутам. А вот и они. Высокая желтая круча берега нависала козырьком над водой. Подмывая гравий, глубоко в берег врезался бурный водоворот.

Витька сбежал с кручи. Разделся. Почти у самой воды прошел несколько шагов против течения, чтобы подобраться к омуту. Надел маску, бросился в воду и поплыл. Почти до середины. Нырнул. Омут под водой надо было осмотреть издали. Ибо попадешь внезапно в водоворот, — как веревкой скрутит, не выберешься.

Не подплывая близко, Витька наблюдал.

Кроме толстого водяного жгута, который ввинчивался вниз, больше ничего не увидел. Прыгали вверх, словно серебристые рыбы, пузыри затянутого водой воздуха.

Мальчик подался назад от опасного места. Проплыл немного по течению. А под маской, — чувствовал уже, — не хватало воздуха. Натекло много воды. Быстрей выплыть, почувствовать под ногами дно! Ноги нащупали что-то и вдруг поскользнулись. Витька полетел в бездну. Пришел в себя, быстро-быстро начал грести руками. Вынырнул наверх и, вконец обессиленный, привалился спиной к нагретой песчаной стене. Дернул за шнурок, но, очевидно, за более длинный его конец, потому что мокрый узел затянулся. Дышать было нечем, и Витька схватил обеими руками, разорвал и стянул маску. И ослеп от солнца. Таким оно было ярким после темноты.

Долго сидел, вытянув на песке ноги. Отдышался.

"Что бы это могло быть? Откуда здесь яма? И нет в ней ни водоворота, ни ключа", — думал Витька и постепенно начинал понимать, что это старый омут. Ключ заплыл песком, а омут перетянуло дальше. В этой яме должна быть рыба, должна! Она любит постоять в тихой, прогретой солнцем воде. А если есть рыба, то где-то здесь водятся и сомы. Навряд ли они откажутся от такой укромной квартиры.

Чем дольше рассуждал сам с собой Витька, тем больше верил, что это и есть настоящая сомовья яма. Возможно, единственная на реке. Та, которую искал…

Но на чем же он поскользнулся? Нога наступила на что-то твердое. Да, да, на твердое и скользкое. Надо внимательно осмотреть тот предмет, что попался Под ноги.

Отдохнув на берегу, нагревшись на жарком солнце, Витька собрался снова под воду.

На этот раз нырнул без маски. Без нее было даже удобней. Не нужно через каждые две-три минуты вылезать на берег, снимать ее, чтобы отдышаться. А так вынырнул, глотнул воздуха и — снова вниз!

В том месте, где наступил на что-то твердое и скользкое, Витька сейчас ничего не нашел. Ползал по дну вокруг ямы, щупал руками. Когда начинало распирать грудь от того, что не хватало воздуха, отталкивался ногами о дно и выскакивал на поверхность, ложился на спину и отдыхал — затем снова нырял.

Таинственный предмет словно в воду канул. "Конечно, в воду, куда же еще", — думал, улыбаясь, мальчик. Он решил хорошо отдохнуть и как следует осмотреть дно ямы.

Вылез на берег, сел. Обсыпал горячим песком ноги, подгреб под голову и блаженно растянулся. Лежал около получаса. Глядел в высокое синее небо, будто закиданное пушистыми комочками ваты.

Потом снова нырнул. И так удачно, что руки сразу прикоснулись к какому-то предмету. Витька лихорадочно ощупал его со всех сторон. Предмет был похож на ящичек.

Мальчик выныривал, чтобы набрать воздуха, и еще несколько раз опускался вниз. Раскрывал глаза. Вода непривычно резала. Но он ясно видел в густой черноте ящичек. Ящичек с переносным ремнем, зацепленным с двух сторон за проушины!

Витька вылез на берег, быстро оделся и побежал в деревню.

Бросил под навес уже ненужную маску. Зашел в сени и услышал в доме разговор."… Экспертиза установила одно, а кое-кто утверждает другое. Не говорил ли он вам, Марина Осиповна, чего-нибудь?" — спрашивал мужской голос, довольно знакомый. Но узнать, кто это, не было времени. И тут услышал ответ матери: "Что-то тревожило его, подтверждение каким-то своим догадкам искал в Пожарнице, но чтобы сказать…"

Витька открыл дверь.

За столом друг против друга сидели мать и новый киномеханик, дядя Андрей. Говорили, очевидно, об отце. Потому что в глазах мамы стояли слезы, а на столе, у нее под руками, лежала фотография отца.

Разговор прервался.

Дядя Андрей стал прощаться.

— Так я еще к вам загляну, можно? — уходя, спросил он.

— Приходите, — кивнула головой мать.

Витька вскоре тоже ушел из дому. Ему очень хотелось кому-нибудь рассказать о находке. Немедленно! Может, сходить к Сереже? А если он подумает, что прощения пришел просить? Нет уж, лучше подождать. А кому ж тогда рассказать о ящичке?!

Пока Витька раздумывал, Сережа примчался сам. Возбужденный такой! Не то испуганный, не то радостный.

— Ты сидишь, а на свете такое творится! Такое творится! — закричал он.

У Витьки только одно не выходило из головы — ящичек! Находка в сомовьей яме. Но новость, о которой сообщил Сережа, просто ошеломила его. И Витька на некоторое время забыл обо всем.

— В лесу за фермой землянку нашли!

— Что-о?

— Землянку, говорю. Я сам бегал, смотрел. Вот такая! — раскинул Сережа руки в стороны.

Какая "вот такая", Витька не представлял. Надо посмотреть. А вдруг партизанская землянка?!

Прибежали. Около выворотня топтались двое девчат-доярок и милиционер.

Витька взглянул и разочаровался. Пустят же слух: землянка, землянка! Обыкновенный выворотень, закиданный валежником. Это, наверное, доярки шум подняли. И милиционера позвали. Зачем?!

Вскоре сюда продрался сквозь густой сосняк, росший вокруг, и новый киномеханик.

— Здравствуйте, девушки! — поздоровался с доярками, кивнул милиционеру. — Приехал вот в кино пригласить, афишу привез. Да прослышал, что вы лес корчуете. Оставил велосипед возле фермы и — сюда, — обходя поваленное дерево, шутил он.

Девушки засмущались. Милиционер полез в сумку доставать какие-то бумаги.

— Обыкновенная лисья нора. Строила, да не понравилось, — разбрасывая валежник, говорил киномеханик. Он добрался до вскопанного желтого песка, заглянул под вывернутый корч, пнул туда сапогом.

— Может, кто прятал здесь что-нибудь? Зачем же хворостом забрасывать? не сдавались девчата.

Новый киномеханик подмигнул им:

— А нору волк забросал, чтобы медведь не дознался, где волчья кума живет.

— Да ну вас! — зарделись девушки и пошли на ферму.

— А в кино придете? — уже вдогонку крикнул киномеханик.

Девчата прыснули и, отвернувшись, ответили:

— Придем.

С новым киномехаником, дядей Андреем, было просто и хорошо. От фермы мальчики возвращались в деревню вместе. Разговор как-то сам собой завязался. Велосипед киномеханик отдал Витьке, и тот вел его осторожно, боясь выпустить из рук. Сережа держался за багажник.

Интересные и смешные истории рассказывал новый знакомый. Похвалил мальчиков за их поход в лес, за то, что нашли дубок в каске. Об этом ему, наверное, рассказала Ленка. Кто ж еще! Ведь предупреждали: "Молчи. Пойдем через день-другой снова в лес. Может, и бункер № 7 найдем!" Зачем же наперед хвалиться взрослым? А она что наделала!..

— Надо, чтобы там обязательно побывали все ребята, — говорил мальчикам киномеханик. Особенно заинтересовался он письмом из Германии. — А у кого оно?

— У Григория Васильевича, нашего учителя. Только его теперь нету дома, на экзаменах он, — ответил Сережа.

Киномеханик, как показалось, помрачнел. Попросил подробно пересказать содержание письма. И мальчики, перебивая и дополняя друг друга, рассказали.

— А откуда вы, дядя Андрей, знаете про наш с Сережей поход в Пожарницу? — не выдержал и спросил у киномеханика Витька.

Правда, это было интересно: откуда знал дядя Андрей.

— Сказать? — переспросил он.

Мальчики кивнули. Но он только покачал головой.

— Нет, не скажу. Лучше буду знать один. Тайны нет, когда знают о ней трое. Вот так у вас с картой получилось. Тайну надо крепко сохранять, открывать только тому, кому веришь…

Возле клуба киномеханик подал им руку на прощание.

— Ну, бывайте.

Витька с Сережей уже дошли до середины площади, когда вдруг он окликнул их:

— Ребята, подождите!

Друзья приостановились.

— Чуть не забыл, — подошел киномеханик. — Всю дорогу думал сказать. Вы бы, может, подбегали ко мне. Помогать. Ленты перемотать, афиши расклеить, а?

Мальчики обрадовались: конечно, можно помочь! И ленты перемотать, и афиши расклеить. Разве это тяжело?!

— Ну вот и хорошо. Но, ребята, это не все. Есть у меня и еще одна просьба… — Киномеханик отвел взгляд, подумал. Колебался, говорить ли.

— Говорите, дядя Андрей, — сказал Сережа.

— Если сможем, сделаем, правда, — поддержал друга Витька.

— Конечно, сможете. Поручать только не хотелось бы… Но я вам верю. Верю! — посмотрел он на мальчиков. — Ладно, так и быть, заходите завтра ко мне, скажу, — и направился к Кудревичам.

Навстречу со двора выходила Ленка Кудревич, и друзья подождали, пока она подойдет к ним.

— Где вы были целый день? — поинтересовалась Ленка.

Сережа приложил палец к губам, как это недавно делала сама Ленка, оглянулся по сторонам и зашикал:

— Чш-ш-ш!

— Что? — насторожилась девочка.

— В лесу за фермой медведя нашли.

— Ой! — испугалась она.

— Вот тебе и "ой"! — вступил в разговор Витька. — Вот такого, вот! — во всю ширину раскинул он руки.

— Только ты никому ни-ни! — предупредил Сережа.

— Что вы, — зашептала девочка. Казалось, от страха у нее даже голос пропал.

Ленка кинулась домой, а мальчики притаились за оградой. Наблюдали, как Ленка, оставив незакрытой калитку, стала что-то говорить новому засмужскому киномеханику. Дядя Андрей в это время умывался под умывальником во дворе. Ленка показала в сторону Пожарницы, а затем раскинула во всю ширину руки. Точно так же, как это делал только что Витька.

Мальчики рассмеялись. Они были довольны, что так здорово проучили Ленку.

— Тайны нет, когда о ней знают трое, — повторил слова киномеханика Сережа.

— И когда третий — девчонка, — добавил Витька. Этим он исключал дядю Андрея. Мужчине можно рассказать, если он будет и третьим.

Сережа понял друга.

Назавтра как ни старались друзья пораньше попасть к Кудревичам, а киномеханика дома не застали. Он уже был в клубе. Встретил мальчиков приветливо, поздоровался за руку и повел в кинобудку.

Витька и Сережа впервые видели так близко киноаппаратуру. Блестящие рычажки, ручки, стеклышки. Дядя Андрей предупредил:

— Не сломайте там чего-нибудь.

Не маленькие, не сломают!.. Рассматривали проекционный аппарат, кадры на свет, перематывали ленты. А какие кадры узкие и маленькие! И на каждом почти одно и то же. Совсем не так, как в диафильме.

Киномеханик объяснял, что к чему.

Когда вся кинолента была перемотана и мальчики присели на скамейку, сел между ними и киномеханик.

— Вот что, друзья. Есть у меня один товарищ. Хороший товарищ, дружим с детства, — начал он.

"Ну и что?" — подумал Витька.

"Где ж тут тайна?" — хотел спросить Сережа.

Но оба слушали, не перебивали.

— Так вот, этот мой добрый товарищ болеет. Врачи говорят, что ему может помочь одна трава. Зубровкой называется.

— Есть такая трава, — подтвердил Сережа.

— Мы ее для гербария собирали. На той самой березовой поляне. Помнишь, Сережа? — сказал Витька.

— На какой поляне? — переспросил киномеханик.

— Поляна есть такая, березами окружена. Неподалеку от дома лесника, объяснил Витька.

— Там, где живет Сильвестр Яковенко? — уточнил дядя Андрей.

— Ага, там недалеко, — кивнул головой Сережа.

— Только, ребята, зубровка не для гербария нужна. Так что на ту поляну не раз и не два сходить придется. Если вы согласны, конечно.

Мальчики были согласны. Правда, они думали, что услышат более интересное, чем просьбу собирать траву. Но что поделаешь, если у киномеханика не нашлось ничего другого. Самим придется удивить его.

— Сейчас мы пойдем с Витькой поднимать клад из сомовьей ямы, похвалился Сережа.

— Ага, целую корзину золота, — сказал Витька. Мальчики рассмеялись.

— Ну, ну, расскажите, где вам так повезло?

Эх, Витька, надо было тебе про золото говорить! Кто же так шутит со взрослым? А теперь говори правду.

И Витька рассказал.

Пожалели ребята потом, что признались, да поздно было. Вместе с ними на реку искать ящичек в сомовьей яме напросился и новый киномеханик. Будто в клубе у него не было другой работы.

В сомовьей яме, однако, того черного ящичка не нашли. Наверное, водой смыло и погнало по течению. Река большая, разве найдешь? И хорошо, что не нашли. А то разошелся киномеханик. Всю дорогу, пока ехали втроем на велосипеде, не унимался: "И у меня такой небольшой ящичек пропал. Черный, с ремешком. Может, это мой и есть?" А тут на тебе! Ныряли, ныряли — и не нашли.

— Вы, ребята, никому о ящичке не рассказывайте, — назидательно говорил киномеханик. — Потому что скажут выдумали. А тут, брат, на чужой язык только попадись, — отъезжая, подмигнул он Сереже и Витьке.

Уехал.

А мальчики остались. Нанырялись, разыскивая Витькину находку, потом легли в траву на берегу. Слушали жаворонка над головой. Провожали птицу глазами, пока она не становилась маленькой точечкой, а затем не исчезала совсем. Удивительно, с маковое зернышко тот звонок, не уследить глазом, а песня на весь луг звенит.

— Не нравится мне что-то киномеханик. Сначала нравился, а теперь не нравится, — признался Витька.

Сережа согласился. Действительно, никак в нем не разберешься, в киномеханике. Все ему интересно, про все он знает. Даже где зубровка растет. Если знаешь, так иди сам и рви. Нет, вы сходите! Если б не пообещали, ни за что не пошли бы. А так придется идти.


Назавтра в полдень они снова направились в Пожарницу.

Сначала пошли взглянуть на дубок в каске.

Из Засмужья пришли к забытой лесной дороге. Она была все такой же: глухая, заросшая травой. И высокие старые ели по сторонам — те же. Шумели островерхими вершинами да покачивали, словно серьгами, набухшими смолой шишками. Место глухое, что тут изменится?

В рыжей от ржавчины каске не было ни песчинки. Только муравьи забрались в середину. Пусть ползают. Вреда они не принесут.

Посидели мальчики немного возле дубка да и пошли с лукошками бором. Вон девчата-ягодницы сколько уж дней подряд приносят землянику. Надо и им набрать немного ягод. На березовую поляну успеют и к вечеру. Никуда не убежит. Сначала насобирают ягод, а когда наполнят лукошки, нарвут зубровки и прикроют ею ягоды сверху.

На высоком суходоле попали на ягодное место. Мелколесье, росшее здесь, казалось, потонуло в земляничнике. Загляни под широкие листья — все обсыпано ягодами. Красными, сочными.

Поставили лукошки, а сами собирали ягоды и полными горстями бросали в рот. Ели, пока не нагнали оскомину. Потом свернули из тонкой ольхи кору и сделали кузовки-набиралки. В них и собирали. Кто быстрей. Так разохотились, что и о времени забыли. Только тогда, когда солнце запуталось лучами в верхушках деревьев, а лукошки были полными, мальчики стали искать березовую поляну.

Пошли, как предполагали, напрямик, а попали в заросшее ольхой моховое болото. Стали выбираться обратно и на одной из кочек нашли интересное гнездо. Белые остроконечные яички лежали прямо на кочке. Но задерживаться здесь не было времени. Мальчики постарались запомнить это место и двинулись дальше. Вечерело, и они спешили.

Почти всегда, когда спешишь, получается что-то не так. Вот и Витька с Сережей, изрядно покружив по лесу, неожиданно вышли к дому лесника. Между деревьев уже проглядывали стены строения. Вдруг Сережа остановился как вкопанный.

— Смотри, смотри, — потянул он за руку друга.

Среди деревьев мелькнула чья-то фигура.

— Новый киномеханик. Честное пионерское, — негромко проговорил Сережа.

— Ха, киномеханик! Чего он здесь будет, — сказал Витька, но особенно не возражал Сереже, ибо и сам заметил чью-то фигуру среди деревьев. Не узнал только — кто.

Мальчики пробежали вперед, но нигде никого не было. Киномеханик исчез, словно призрак. Кинулись вправо — никого, влево — то же самое. Куда же он делся? Может, сам зубровку ищет? Так зачем прятаться? А может, он пришел в лес проследить, как они выполняют обещание? Если так, пускай следит!

И они пошли к дому лесника.

— А-а, следопыты? Заходите, заходите во двор.

Ребята зашли, только двор ли это, они сами не знали. Ни забора, ни ворот около дома не было. Подошли к плоскому камню-порогу, на котором сидел хозяин и что-то строгал, поздоровались.

— Шомпол вот сломался, новый делаю, — сказал, словно отчитался, лесник и спросил: — За ягодами ходили?

— Ага, за ягодами, — ответили ребята.

— Ягод много. Будто кровью земля обрызгана… столько земляники, проговорил лесник и замолчал.

Он с усердием строгал ореховую палку и словно не замечал мальчиков. Те переступали с ноги на ногу и не знали, как им быть дальше. Вот лесник встал, отряхнул стружки с колен. Вскинул новый шомпол и посмотрел, прижмурив левый глаз, прямой ли? Отошел к колодцу, напился из ведра. Рукавом вытер бороду.

— Угощайтесь, дядя Сильвестр, — предложил ему свое лукошко с земляникой Сережа.

— Попробуйте ягод, берите из моего тоже, — сказал Витька.

— А-а, нет, спасибо, — отказался лесник. — Я в лесу живу, мои и ягоды первые. Несите домой. Что там нового, кстати, рассказали бы.

Мальчики оживились:

— Нашему земляку, который на шахтах, орден дали…

— И новый киномеханик у нас…

— Кто такой? — поднял глаза лесник.

Сережа хотел что-то сказать, но Витька моргнул ему: мол, не говори, пока сами не разобрались.

— Выходит, не знаете?

— А еще мы гнездо в лесу нашли, — чтобы исправить неловкость, сказал Сережа.

— Нет, не гнездо, — возразил Витька.

— Гнездо, — не сдавался Сережа.

— И совсем не гнездо…

— Так что же вы нашли? — поинтересовался лесник.

— Белые яички. Прямо на кочке лежат. Остроконечные такие, — объяснил Сережа.

Лесника это заинтересовало:

— Белые, говорите? Остроконечные? На кочке? А в каком месте то гнездо?

— Совсем недалеко, — сказал Витька. — Шли и нашли.

— А-а, — прогудел свое обычное лесник. — Ведите, показывайте вашу находку.

Кочку с белыми остроконечными яичками отыскали быстро. Лесник опустился перед ней на колени, надрал в подол рубашки мха и начал перекладывать яички. Каждое подносил к глазам, вглядывался. Сережа и Витька из-за его спины тоже смотрели. Солнце уже было не ярким, но все равно сквозь белую скорлупу виднелись продолговатые черные полоски-жгутики.

Домой лесник возвращался, словно с праздника. Усмехался в бороду. Даже глаза под нависшими бровями посветлели.

Пришли, как говорил лесник, к нему во двор. Он вынес из сарая лохань и выложил все из подола. Лохань поставил на прогалину, куда не падала тень.

— Яички эти ужиные. Скоро рождаться будут, — потирал он свои короткие узловатые пальцы. — Приходите, полюбуетесь. А сейчас угостить бы вас за такой подарок, но, ей-богу, нечем. Не приготовлено, — говорил лесник.

— Мы не хотим есть, — сказал Витька. — Нам бы воды на дорогу напиться.

Лесник сходил к колодцу и принес полный ковш воды. Мальчики напились, поблагодарили и пошли через лес.

Зубровки в этот раз так и не нарвали. Домой вернулись поздно, и в наказание им запретили в ближайшие дни ходить в лес. Пусть поскучает один дубок в каске. Подождет и зубровка, а с ней и новый киномеханик. Тем более, остается загадкой, что он за человек.

СТРАШНАЯ НОЧЬ

Ужи вылупливаются из яиц. "Привет от Евы". Киномеханик — кто он? Тревожный сон

Подаренный лесником противогаз мальчики переделали под водолазное снаряжение. Вскрыли коробку, высыпали крупу активированного угля, выдрали белые прокладки. Пустую коробку закрыли крышкой. Вот и баллон для воздуха. Дырку в дне забили деревянной пробкой. Везде, где могла просочиться вода, залепили пластилином. С маской только ничего не придумали — клапан пропускал воду. Но воздуха хватало, чтобы осмотреться на дне. Нет, получилось здорово!

Все дни теперь Сережа и Витька проводили на реке. Один отдыхал, а другой нырял. А что! Ходи себе по речному дну, выколупывай из песка моллюсков. Любуйся мальками. Мальки подплывают к самому лицу, тычутся своими толстыми рыльцами о стекло окуляров. Вот только в руки не даются, бросаются врассыпную. Река, словно огромный аквариум, и ты — посреди него. Бултыхайся, пока хватит воздуха в коробке противогаза.

Для деревенских мальчишек Сережа и Витька стали признанными авторитетами. Вся детвора Засмужья с восторгом наблюдала, как ныряют, а потом важно они выходят на берег. Некоторым мальчишкам они даже давали свои водолазные приспособления, и те тоже ныряли. Восторгу тогда не было границ! Но Витька и Сережа не были особенно щедрыми, потому что и сами еще не натешились.

Вот и сейчас вышел из воды Витька и держит в руке черного усатого рака. Рак двигает хвостом, шевелит клешнями.

Витька сел возле Сережи, положил в сумку рака и стал снимать маску. Откуда ни возьмись — Лютик, Венька Новодворцев.

— Ребята, добрый день! — Лютик подал руку друзьям.

Младшие ребятишки с интересом поглядывали то на сумку, где копошились раки, то на Лютика, который так по-мужски здоровался.

— Марш отсюда, — притопнул на них Лютик, а сам присел рядом с Сережей. — Как вы тут, рассказывайте.

— Может, ты расскажешь, где пропадал столько времени? — спросил Витька.

— Во-первых, привет вам от брата. Скоро приедет в отпуск. Обещал в поход с нами пойти. Я ему рассказал обо всем.

— Обо всем, — нахмурился Витька.

— Ага, — сбился Лютик, — и про фараона… — виновато признался он.

— А кто тебя просил? — разозлился Витька и, долго не думая, дал тумака Лютику. Тот вскочил.

— Ты драться?! — закричал Лютик и бросился на Витьку.

— Стойте, стойте! — подхватился Сережа. Да разве их уймешь! Все произошло мгновенно, и оба уже, сцепившись, качались по траве.

— Григорий Васильевич идет! — догадался крикнуть Сережа.

Григория Васильевича, конечно, нигде не было, но забияки, сопя и поправляя рубахи, поднялись с травы.

— И не стыдно вам! Дети смотрят, а они — драться.

Лютик и Витька все еще зло поглядывали друг на друга. Витька стал складывать противогаз в сумку.

— Задавали вы, — отошел в сторону Лютик. — Думал сказать, а теперь не скажу. Сам все сделаю. Играйте себе вдвоем.

И пошел. Но не выдержал, оглянулся и уже без обиды крикнул:

— А знаете, что означает на латинском языке слово "лесной"?

Сережа и Витька переглянулись: откуда им знать? И откуда Лютик знает латинский язык? Они помолчали. А Лютик, важно заложив руки за спину, шел себе не торопясь. Но вот оглянулся еще раз и крикнул растерянным Сереже и Витьке:

— Сильвестр!

Что?! Сильвестр? А что бы это могло означать? Чего не договорил Лютик?

— Лю-у-тик! Вень-ка-а! — кричал Сережа, но Лютик не услышал или не захотел услышать.

— Напрасно ты обидел его, — сказал Сережа.

Витька виновато молчал. Ему тоже хотелось окликнуть Веньку, но сейчас Лютик не вернется, хоть и услышит. Витька знал его.

Так сиспорченным настроением и вернулись мальчики вечером домой.


Сережа укладывался спать, когда "на один момент" забежал Витька.

— Ты не спишь? — спросил он шепотом. — Выйдем во двор, что-то скажу.

Сережа выбежал за другом.

Они сели у стены дома, и Витька начал рассказывать.


К ним снова приходил новый киномеханик. Беседовал с мамой. Наверное, про отца. Витька только догадывается, потому что сам не слышал. А потом киномеханик позвал его со двора:

"Что, Витя, не растет на березовой поляне зубровка?"

"Растет".

"А я уже подумал, не растет. А вы, оказывается, просто не нарвали".

"Зачем же нам рвать, когда вы сами в лесу были. Мы видели вас возле дома дяди Яковенки".

А киномеханик этак удивился и отвечает:

"Что ты, Витя, нигде я не был. Вам, верно, показалось".

— Показалось! — передразнил Витя, — Своими глазами видели, что это был он.

— Да-а, — проговорил Сережа.

— А киномеханик потом и говорит: я человек новый, откуда мне знать, где кто живет? — пересказывал Витька.

Загадка! И не разгадаешь сразу: "Новый человек"?! А землянку осматривать небось первым пришел. И ящичек в сомовьей яме хотел присвоить. "У меня такой же пропал, может, мой?" Ага, твой. Чего же он в реке оказался? Не признается, что и по лесу ходил…

— Сережа, а может, он следил за нами? Может, он высматривает что-нибудь у нас? — зашептал Витька.

— Вот и я подумал об этом, — ответил Сережа. — Кажется мне, Витька, не наш он человек, этот киномеханик. Только прикидывается нашим.

— Как это не наш?

— А так: или вор, или шпион…

— Ну, ты и скажешь — шпион!

Они еще долго сидели у стены. Решали, что делать. И надумались назавтра взять лукошки и пойти в лес будто за ягодами, а самим увидеть лесника и рассказать ему все, что они знают про нового киномеханика.


… Дома лесника не оказалось. И телега не стояла возле сарая. Поехал, наверное, осматривать лес.

Мальчики загрустили. Что делать?

Увидели знакомую лохань. Она стояла в другом месте. Солнце только-только приближалось к ней. Значит, дядя Яковенко поставил ее недавно, и с таким расчетом, чтобы не была в тени.

Сережа подошел к лохани, присел. И тут же вскочил. Стал плеваться. Его затошнило.

Подбежал и Витька.

На подостланном мху лежали белые остроконечные яички. Некоторые были наколоты, скорлупа разломана. А в ней ползали резвые червячки. "Ужи! присмотрелся Витька. — Ужи вылупливаются из яичек", — и тоже сплюнул. Обоим стало противно, и они пошли в лес. Так, без дела. Разве что зубровки поискать. Все же пообещали. А слово надо держать всегда.

Они ходили по лесу, даже не снимая с плеч лукошек. Каждый думал о своем: "Смотри-ка ты, из такой мелочи вырастает настоящий уж, вроде Антоши!", "Зачем дяде Яковенке разводить такую дрянь?"

Только под вечер нарвали они и сложили в пучки длинную, похожую на осоку, зубровку. Сворачивать к дому лесника после увиденного днем не очень-то хотелось, но решили еще раз заглянуть к нелюдимому хозяину. Так, на всякий случай. Поговорить. Чтобы, не задерживаясь, вечером быть в Засмужье.

Уже подходя, увидели возле сарая телегу. Значит, дядя Сильвестр дома. Поспешили к нему.

И тут Витька так дернул Сережу за штанину, что тот упал рядом с приятелем, который первым бросился на землю.

— Тс-с-с! Молчи! — шепнул Витька и показал глазами в сторону дома.

Это было недалеко от них. Лесник нес из кустов охапку хвороста, а справа вдруг вышел какой-то человек и пошел за ним следом.

Витьке незнакомец показался плохим человеком. Чего это он крадется за лесником? И Витька решительно зашептал Сереже:

— Кричать надо! Он же убьет дядю Яковенку.

Но что-то сдержало Сережу. Не позволил он кричать и Витьке.

— Лежи. Тихо!

Вот незнакомец почти догнал лесника.

Казалось, человек хочет ударить его сзади по голове, и Витька намерился было вскочить. Но незнакомец не ударил.

— Привет от Евы! — сказал он леснику.

Лесник едва не споткнулся от неожиданности. Едва не выпустил из рук хворост. Тяжело повернулся лицом к незнакомцу. И удивительно спокойно ответил:

— Спасибо, давно не видел.

Незнакомец махнул рукой, и лесник пошел вперед.

— Ева дочку женит, сына замуж отдает.

— Когда свадьба?

— Свадьба по договоренности.

Лесник усмехнулся. Посторонившись, пропустил в сени незнакомца, вошел сам. Дверь закрылась.

— Ты что-нибудь понимаешь? — шепотом спросил Витька.

Сережа пожал плечами.

— Пока ничего. Но надо разузнать. Взглянуть на того незнакомца. Давай немного подождем и войдем в дом.

Ждали долго. Уже стемнело, а лампу в доме не зажигали. Может, беда какая случилась с дядей Сильвестром?

— Пошли, — поднялся Сережа.

Дверь была на запоре. Долго стучали, пока не послышался голос: "Сейчас, сейчас!" Звякнул запор, и в приоткрытую дверь просунулась черная борода лесника.

— Это мы, дядя Сильвестр! — заговорили мальчики.

— А-а, вижу, вижу, — сказал он. — Пришли — заходите, гостями будете.

Мальчики ступили из сеней в комнату и зажмурились после темноты.

Окна были завешены одеялами. Горела лампа. В печке весело потрескивали дрова.

— Я вот мыться собрался, — как бы оправдывался лесник, — воду грею. Вдруг слышу: стук. Кто бы это мог быть? — подумал. А это — вы!.. Хотя, кроме вас, ко мне и зайти некому.

"А мы видели, как к вам только что зашел человек. Где он?" — хотелось спросить Сереже.

— А мы, — начал он, — а мы к вам и днем заходили, дядя Сильвестр.

— А-а, смотри ты, не обошли. И что же вы здесь делали?

— Ужей в лохани поглядели и пошли, — добавил Витька.

— Появились, появились малыши, — заулыбался хозяин.

Мальчиков передернуло. Лесник понял, что ужата им неприятны, и начал объяснять:

— В лесу, скажу я вам, что? Собаку — волк схватит, кошку — лиса подстережет. А уж? Кому он нужен? Только пользу приносит, разных мошек, мышей ловит.

Мальчики со своими лукошками стояли посреди комнаты. Лесник суетился возле печки и садиться не приглашал. Он наклонялся над шестком, заглядывал в печь, будто огонь вот-вот мог погаснуть.

Молчание нарушил Витька.

— Мы хотим, дядя Сильвестр, попроситься у вас переночевать.

Сережа похолодел. "Кроме вас, ко мне и зайти некому". А незнакомец? И окна завешены. А Витька еще переночевать просится. Что он делает!

— Переночевать, оно, конечно, можно было бы, — помедлил с ответом лесник, — но, ведь я же говорю, мыться собрался.

— Значит, нельзя, — вздохнул Витька, — пошли, Сережа.

Лесник открыл перед ними двери из комнаты, из сеней. У порога посоветовал:

— Идите вот так, все время прямо. И выйдете на Засмужье.

Мальчики пошли в темноту. А лесник постоял еще, послушал, затем тихо прикрыл дверь. Запер изнутри на запор.

Как только немного отошли, Сережа остановил Витьку:

— Стой! Я останусь здесь наблюдать за домом, а ты беги в Засмужье. Скажи милиционеру о незнакомце. Беги!

Да где тут разбежишься! Ночь, темень! Но Витька побежал.

Сережа притаился за черным кустом.

Что-то в доме лесника, видно, изменилось, потому что вскоре послышался голос Яковенки.

— Хлопцы! — кричал лесник.

Сердце у Сережи заколотилось: "Хоть бы Витька услыхал. Хоть бы откликнулся!"

— Хлопцы!

— А-а-а! — послышался издалека голос друга.

Немного отлегло у Сережи от сердца.

— Идите сю-да-а! — звал лесник.

— И-де-ом!

"Молодчина!" — подумал Сережа.

Когда Витька поравнялся с кустом, Сережа вышел, сунул в руки ему его лукошко. Пошли рядом. Везде порога их встретил лесник.

— Далеко же вы маханули! — заметил он.

— Боялись, бегом бежали, — ответил Витька.

— Передумал я, хлопцы. Ночуйте. Время позднее, можно где и на волка напороться.

Мальчики вошли в дом. Поставили лукошки около двери, уселись на скамью. А лесник суетился уже возле шкафчика, собирал на стол ужин.

— Наверное, проголодались за целый день?

— Проголодались, — признался Витька.

Хоть и еда в рот не лезла, но мальчики добросовестно сидели за столом, ужинали. Сильвестр Яковенко подкладывал колбасу, хлеб, свежие огурцы. И все расспрашивал, расспрашивал. Что нового в селе, где они были, что видели.

Чтобы отвлечь лесника от его расспросов, Сережа похвалился, мол, из противогаза вышла хорошая водолазная маска. Лесник порадовался, но нить разговора не упустил.

— А долго ли вы, хлопцы, ходили возле дома? Может, кого-нибудь видели? — спросил он. А глаза, казалось, так и сверлили ребят. Не таким был лесник, каким они его знали. Не таким!

Сережа и Витька насторожились, но ответили:

— Ничего не видели и возле дома не останавливались, вошли сразу.

Сильвестр Яковенко немного успокоился.

Он постелил на той же койке за перегородкой, где однажды друзья уже спали. Затем вышел, закрыл дверь на задвижку. Но еще долго было слышно, как он возился возле печки, ходил по дому. Потом что-то зашуршало над столом. Туда — обратно, туда — обратно, Лесник чистил ружье.

Надо притвориться, что заснули. А как? Закрыть глаза. Потом притихнуть. Ибо, если лесник догадается, что за перегородкой прислушиваются к каждому его шороху — конец им!

Куда подевался тот незнакомец? Он же не выходил из дому. И на печи нет. А вдруг под койкой, на которой лежат мальчики? Мурашки бегали по телу от таких мыслей.

Словно невзначай, Витька, который лежит с краю, опускает руку вниз. Под койкой пусто. Он толкает Сережу в бок, будто говорит: "В нашей боковушке никого нет". И Сережа понимает Витьку. Мальчики начинают свободней дышать. Вот как, даже дышать боязно…

Прекратилось шуршание шомпола в стволе, и замерли за дощатой перегородкой шаги грузного человека. Видимо, лесник прислушивался к тому, что делается в боковушке, спят ли мальчики.

Тревожно шумит лес. Его грозное баюканье врывается в душную темноту комнатки.

Но сон не идет.

Не думает ложиться и лесник. Как будто мальчики сговорились с ним: кто кого переборет, кто первым уснет.

Тихо. Гулко отбивают время ходики на стене. Сережа представляет себе, как бегают выпученные глаза совы вверху над циферблатом. А вот ухнула за окном и настоящая, живая сова.

Снова ухнула, и снова забегали глаза у ее железной приятельницы за перегородкой, там, где лесник. Тик-так, тик-так, — то одним, то другим глазом подмигивает Сереже сова. А вот ползет, взбирается по ножке на койку живой ремень и холодом обжигает ноги. Сережа вскрикивает и раскрывает глаза. Весь в холодном поту. Стало нехорошо. Повернулся на другой бок. Прижался к Витьке. Монотонно шуршит шомпол. "Одичал один в лесу, каждый вечер ружье чистит. Привычка", — уже без всякой связи думает Сережа о леснике. Шуршание затихает, затихает и превращается в далекий комариный писк. Охватывает дремота.

Сереже показалось, что заснул он всего лишь на одно мгновение, а проснулся — вокруг тишина. Пощупал возле себя. Нет Витьки! Где он делся? "Как же это я? В чужом доме, в такую страшную ночь?" — Холодное оцепенение пронизывает насквозь. Боязно пошевелиться. Веет холодком. А, раскрыто окно. В доме полная тишина. Где же Витька? Витьки нет, но во дворе, за раскрытым окном, возле стены, кто-то есть. Сережа поднял голову с подушки, глядит в темноту, в ту сторону, откуда веет холодком, где окно. Он, конечно, никого не видит, но чувствует — честное пионерское! — до звона в ушах чувствует, что за стеной, возле раскрытого настежь окна, кто-то есть. Сережа слышит, как этот кто-то снаружи ухватился за подоконник и перевалился в боковушку.

В сенях зашаркали осторожные шаги. Тоненько-тоненько скрипнули петли двери, и кто-то вошел в дом. Это случилось через несколько мгновений после того, как через окно перевалился в боковушку Витька, — это был он! — закрыл окно и нырнул под одеяло к Сереже.

— Это ты? — выдохнул Сережа.

— Я, — ответил Витька. И это "я" от тревоги в волнения разбилось на длинное дрожащее "я-а-а-а-а".

Скрипнули петли двери, и Витька приложил пальцы к Сережиному рту: "Молчи!"

Притаились. Витька повернулся и засопел, будто спит. Но Сережа чувствовал, что друга всего трясет. Где он был, Витька?


… Лесник Сильвестр Яковенко долго чистил ружье, долго не раздевался, не лез на печь спать. Осторожно топал по дому, подходил к двери, за которой спали мальчики. Витька это слышал. Его слух уловил и какой-то подозрительный шорох возле подпечка. Подумалось, что выползает уж Антоша. До дрожи стало противно. Но на этот раз то был не уж, а человек, видно, тот незнакомец.

За дверью говорили, наверное, больше жестами, так как обрывки шепота донеслись всего два раза: "Лезь в нору…" — сказал лесник, а тот, другой, ответил: "Ночь… и так…"

Поговорив, тихонько вышли.

Сережа спал, и Витька не будил его. Еще начнет не пускать, отговаривать. Тогда все сорвется. А тут, за стеной, — преступник. Витька больше не сомневался, что в подпечке прятался преступник.

Куда они пойдут, что будут делать? Выследить — и сообщить немедленно. Сообщить милиции, в сельсовет, председателю колхоза, киномеханику — всем людям. Лишь бы только поскорей поймали преступника, лишь бы поскорей разобрались с этим страшным домом лесника. Бывает, что преступники заставляют и невинных людей служить им. Может, и этот заставил лесника и повел сейчас за собой?

Витька вылез через окно и осторожно начал пробираться за ними следом.

Первым шел лесник. За ним легким шагом натренированного ходока неслышно ступал незнакомец. Направление держали на березовую поляну. Возле сухого дерева остановились, присели и… исчезли. Витька — туда-сюда. Где же они? Темно, хоть глаз выколи. Так он ничего не найдет. От бессилия и отчаяния чуть не заплакал. Вспомнил обрывки фраз, когда перешептывались в доме лесник и незнакомец. Нора! Было слово "нора". Ну, конечно, из подпечка есть куда-то лаз. Наверное, сюда, где исчезли эти двое. Как он сразу не догадался!

Витька бросился назад. Осторожно, стараясь не шуметь, отомкнул дверь. Проделал это, как лесник. Просунул в незастекленное оконце руку, нащупал шнур и потянул на себя. Со скрежетом отошла скоба. Витька шмыгнул в сени. Замкнул дверь, вскочил в комнату. В нерешительности остановился возле подпечка. Лезть было боязно и противно. А если и сейчас там Антоша?! Но из подпечка идет куда-то лаз. Ход, который ведет к тайне. Ну!

В подпечке Витька легко отыскал дверцу погреба. По лесенке спустился вниз. Нащупал в стене лаз. Пригнулся, пошел по нему. Лаз был оплетенным. На потолке прутья, очевидно, давно сгнили и прогнулись. Мальчик неосторожно касался их головой, и сверху сыпался песок.

Шел долго. Стало страшно, а вдруг лаз обвалится и он, Витька, не выберется отсюда.

Неожиданно нора кончилась, и он едва не упал. Вниз вели цементные ступени. Дальше идти побоялся, остался возле лаза, прижался к стене. Надо было осмотреться, разобраться, что к чему.

И вдруг Витька отчетливо услышал голоса лесника и незнакомца. Того, кто передавал привет от Евы и пошел за лесником в дом, а потом сидел в подпечке.

— …За встречу оно и не помешало бы. Столько лет… Не так ли, унтерштурмфюрер? — говорил лесник.

Тот, второй, ответил как-то непонятно. Но вот что-то забулькало, звякнуло стекло. "Пьют водку", — догадался Витька.

Пока закусывали — молчали. Потом послышался трубный голос лесника.

— Как там, что у наших? Столько лет молчали. Думал, совсем забыли.

— Не с того мы, товарищ Козлюк…

— Яковенко, — поправил лесник.

— …не с того мы, товарищ Яковенко, начинаем разговор, — сказал незнакомец и рассмеялся. — Если я твой гость, будь гостеприимным — сначала расскажи ты.

— О чем мне рассказывать? — отозвался лесник. — А, о том? Ну так спецотряд мы уничтожили быстро. Командира, капитана Петроченку, царство ему небесное, живым взяли. Допрос ничего не дал, завербовать не удалось. Подержали пару дней. Тут же, в седьмом бункере, и — убили.

Снова забулькала водка в стаканах. И снова установилось недолгое молчание.

— Ну, дальше, — поторопил незнакомец.

— Документы мои были в порядке. Проверили записи в сумке начштаба. Записано: "Пленного Сильвестра Яковенку отбили во время расстрела". И приказ на мое зачисление в отряд есть. Все как следует. Сумку подбросили. Мы сами подбросили, конечно…

— Здорово мы тогда твой "расстрел" обставили, — снова рассмеялся незнакомец.

— А было, едва не влип, — начал вдруг лесник. — Тогда же, сразу… Прислали при отступлении трех немчиков. Надо было замаскировать вход в бункер. Замаскировали. Тогда я и говорю эсэсовцам: "Файер, файер", расстрелять, мол, их надо, — и показываю на тех строителей. Эсэсовцы мне: "О, гут, гут!" — и повели. Вскоре застрочили автоматы. Возвращаются назад и говорят: "Эндэ, эндэ!" Конец, мол, всем… Обманули, сволочи! Тогда я только одного немчика нашел. Лежал убитый под сосной. Второго я из колонны военнопленных выволок и расстрелял, уже когда пришли Советы. Конвоирам объяснил, что он, мол, мою семью загубил, в болоте утопил. "Судить надо было", — говорили конвоиры. Но пока разобрались, я и присудил ему пулю. Так и сошло… А бункер подлюги, строители немецкие, те, что замаскировывали вход, заминировать успели. Никто в спешке не заметил. Я потом мину нашел и обезвредил.

Тут лесник надолго замолчал. Что-то, наверное, припоминал.

(Не сказал он всего и своему гостю. Потом, когда уже допрашивали чекисты, признался "лесник", что и самим эсэсовцам вдогонку, когда они отходили, послал он очередь из автомата. Одним махом все концы — в воду.)

— Таскали после, допрашивали, как да что; почему весь отряд погиб, а я один в живых остался. "На засаду, — говорю, — напоролись, все и полегли". Прибился к другому отряду. А тут и "освобождение", — зарокотал глухой смех лесника.

— Хорошо вжился, — похвалил незнакомец.

— Но в другой раз едва не окончилась моя полесовщина, — продолжал лесник. — Года два назад завязал это дело.

— Что? — встревожился незнакомец.

— Из того отряда, в котором я "партизанство" свое завоевывал, человек был послан на связь со спецотрядом. Сопляк еще. Ну, пришел, а связаться не с кем. Вернулся, доложил. А у сопляка того все эти годы кошки на душе скребли.

— Ничего не нашел?

— И не найдет. Больше и искать не будет… Ева начала, а я кончил.

— Ева? — удивился незнакомец.

— Она, больше некому было.

Помолчали.

— Какая же это Ева? Ты что, себе помощницу завел? Без разрешения?

— Без разрешения! — передразнил лесник. — Испугался, что инструкцию нарушил! Не бойся. Есть у меня Ева, только не та, о которой ты подумал. Моя Ева под истлевшим пнем живет… Да не бойся ты, не отодвигайся. Я в своем уме… Гадюку я приметил, нору нашел. Ну и план созрел. Насыпал со всех сторон муравейников, чтобы через них никуда не переползла. И живет вот уже сколько лет, как в западне. Злая, подлюга. По целому грамму яда с зуба каждый раз снимаю. Она и ужалила связного.

— М-м-м! — заскрежетал зубами Витька. Это же про его отца рассказывает лесник. Но этого Витькиного почти стона лесник с незнакомцем не услышали.

— Вот так и жил все эти годы, как в консервной банке, пока тебя дождался. Ну, а как вы там? — спрашивал лесник. — Кто из наших в живых остался?

— Мы, как видишь, живы-здоровы. Кто уцелел — все вместе. Поменяли немного профиль. А начальник тот же.

— Значит, Мюллер снова в начальниках ходит. У-у, паршивец, — возмутился лесник.

— Уважаемый Козлюк… — в голосе незнакомца послышался укор.

— Яковенко, — поправил лесник.

— Уважаемый Яковенко, за Мюллера держатся, потому что он специалист. У него есть основное — антикоммунизм… Как и у нас с тобой, кстати, — добавил незнакомец.

— Это так, — согласился лесник. — Слушаю тебя и удивляюсь: политиком ты стал, дипломатом. Я конкретно спрашиваю: как добрался? Может, с неба свалился? Какое задание привез? Надоело загнанным волком сидеть. Время и зубы показать.

— Вытащим тебя из консервной банки, — пообещал незнакомец. — Про задание и остальное — потом. А как добрался, ты отгадал: с неба свалился в грозовую ночь. Считай, из самого космоса…

— Вот как!.. А ведь грозовая ночь уже давненько была.

— Что делал это время, хочешь спросить? За тобой и твоей хатой наблюдал.

— Не доверял, значит?

— В нашем деле, сам знаешь…

— Это уж точно.

После некоторого молчания незнакомец поднялся. Хрустнули суставы. Значит, потянулся, зевнул.

— А ты не изменился. Даже привычка старая осталась. Помнишь, как на допросах твои ужи помогали? Пообещаешь гадюку за пазуху — и язык развязывается… Однако мерзкое это все же дело. Я бы не смог.

Лесник остался доволен похвалой. Кольнули его только последние слова. С раздражением ответил:

— И раньше ты называл их из "семейства подколодных" и теперь напомнить не забыл. Как себе хочешь, а без них не обойтись. Из вашего они, брат, рода.

— Ну-ну, не путай, — в свою очередь обиделся незнакомец.

— Ладно уж. Чего там, — успокоил его лесник. — Рассказывай лучше, — ты же когда-то говорун был, — с чем прилетел?

— Про остальное — потом… Иди спать, а я здесь побуду. Несколько ночей не спал.

— Ты заснешь, как же! Проверять меня еще полезешь… Не раскололся ли Козлюк, не побежит ли куда, — бубнил захмелевший лесник. — Не бойся, не продался…

Незнакомец довольно рассмеялся.

Лесник начал собираться.

Витя не стал больше слушать, а бегом, чтобы опередить Яковенку, бросился назад.

Вылез из подпечка, выскочил из дома, замкнул за собой дверь. Издалека услышал шаги лесника и перемахнул через окно в боковушку. Забрался в постель рядом с Сережей…


Лесник зашел в дом, стащил с ног сапоги — глухо стукнули каблуки об пол. Потом осторожно щелкнула задвижка на двери боковушки, и хозяин вошел к мальчикам. Наклонился над койкой. Мальчики не шелохнулись, притворились спящими. А сами лежали ни живы ни мертвы. Будто током их пронзило, когда лесник умышленно кашлянул, прислушался, не проснулся ли кто.

Только когда закрылась за ним дверь, друзья вздохнули.

Лесник полез на печь. Сережа и Витя слышали — не спал он всю ночь, ворочался.

ГАДЮКА ДОХНЕТ ОТ ЯДА

Вертолет над лесом. "Оса прилетела на мед". Бункер № 7. Дым в колодце

— Спасибо, спасибо, дяденька Сильвестр, завтракать мы не хотим. Рано еще. И так у вас почти сутки пробыли. А дома не предупредили, искать будут, — говорил Сережа.

— Наверное, уже ищут, — добавил Витька.

— А-а-а, ну, если ищут, не держу, идите, — проговорил лесник.

Мальчики покинули дом. Медленно вышли на тропинку. Оглянулись, помахали леснику на прощание. А он, приложив руку к глазам, внимательно смотрел им вслед.

Только когда деревья скрыли их, оба, и Витька и Сережа, бросились бежать со всех ног. Подальше от этого страшного дома, от черной тревожной ночи! Скорей к солнцу, на луг, в деревню к людям! Скорей найти милиционера, киномеханика… кого-нибудь…

А киномеханик был здесь, рядом. Он сам уже сколько ночей подряд следил за домом лесника. Видел, как зашли вечером к леснику мальчики и заночевали там. Видел, и как вышли они. Сейчас киномеханик забежал им наперед.

— Ну и ну! С ног сбились, пока искали, а они вот где! Лесовиками стали. Под какой елкой ночевали, а?

— Мы у лесника были…

— Дяденька Андрей, там полный дом шпионов, — наперебой заговорили мальчики.

— Ну и выдумщики вы, ребята.

— Шпионы, честное пионерское, шпионы! — взволнованно сказал Сережа.

— И лесник, и другой… Я слышал их разговор, — загорячился Витька.

— Так расскажите по порядку.

Мальчики рассказали.

— Ах! И надо же, — киномеханик стукнул себя по колену, он был чем-то взволнован.

— Дяденька Андрей, мы вам поможем, вы скажите только, что надо делать, — заговорили Сережа и Витя.

— Поможете? — посмотрел на них киномеханик.

— Все сделаем! — заверил Витька. — Вы только шпионов переловите.

Киномеханик достал блокнот, что-то написал в нем в вырвал листок.

— Возьми, — подал он записку Сереже, который стоял к нему ближе. Здесь номер телефона. Если потеряете листок… (мальчики закачали головами, никогда, мол, такое не случится) — запомните номер. Бегите в деревню к милиционеру, пусть немедленно с городом свяжется. От моего имени, скажите. Только побыстрей. По телефону попросите Ваневича. Скажете: "Оса прилетела на мед". Запомнили? "Оса прилетела на мед". Бегите!

Мальчики помчались сломя голову. Только выбежали на опушку, как Витька вдруг остановился.

— Беги один, — сказал он Сереже. — А я — к дяде Андрею!

Сережа хотел что-то сказать Витьке, но только махнул рукой: ладно, пусть будет так. Нету времени! И мальчики разбежались в разные стороны: Витька — в лес к дяде Андрею, а Сережа — в деревню.

Милиционер был дома. Он внимательно выслушал Сережу, и они бросились на почту. Милиционер быстро дозвонился до города, назвал нужный номер и передал трубку мальчику, потому что Сережа даже ему не сказал, какие слова киномеханика надо передать какому-то Ваневичу.

— Вас слушают, — послышалось вдруг на том конце провода.

— Мне нужен Ваневич, — сказал Сережа.

— Ваневич сейчас подойдет.

Прошло несколько секунд.

— Ваневич слушает, — снова послышалось в трубке.

— Это вы Ваневич? — переспросил Сережа, а сам подумал: "Попробуй разобраться, если человека никогда в глаза не видел. Может, это не тот Ваневич?" — Вы знаете киномеханика? Он работает в Засмужье.

— Дядю Андрея? — спросил на другом конце провода все тот же голос. Знаю.

Он!

— Я — Сережа! Меня послал дядя Андрей. Сам он в Пожарнице, возле дома лесника… Дядя Андрей просил передать: "Оса прилетела на мед"… "Оса прилетела на мед!" Поняли?

— Понял, понял, — взволнованно ответил Ваневич. — Сережа, алло, Сережа, скажи дяде Андрею, что мы высылаем вощину. Не забудь только, обязательно передай: высылаем вощину!

— Передам! — крикнул в трубку Сережа, и разговор на этом прервался.

Сережа, а за ним милиционер бросились в лес.

… На том месте, где дядя Андрей писал записку, они никого не застали. Где его искать, как передать слова Ваневича? И Витьки нет, исчез. Словно сквозь землю провалился.

Милиционер снял фуражку, вытер лоб, осмотрелся.

— Ясно, — сказал. — Они там, — и первым направился к дому лесника.

Сначала бежали, а возле самого дома стали подкрадываться. Вокруг тихо. Дверь в дом открыта. Милиционер, а за ним и Сережа легли на землю, спрятались за деревьями. Стали наблюдать за домом. А лесник все не выходил. Что такое? Обычно он боялся и на минуту оставить дверь открытой.

Сережа посмотрел по сторонам. В кустах, откуда лесник выносил вчера хворост, что-то шевелилось. Он показал милиционеру в ту сторону, и оба, пригибаясь, бросились туда.

Подбежали и увидели: на земле лежал лесник. С кляпом во рту, он мычал и крутил головой. А верхом на леснике сидел киномеханик. Он туже стягивал ремнем скрученные за спину руки лесника. Ноги у того также были связаны.

Дядя Андрей вытер разбитую губу, увидел Сережу с милиционером и глазами показал в сторону дома.

— Ясно, — коротко ответил милиционер и с пистолетом в руке исчез в кустах.

— Ну? — киномеханик обратился уже к Сереже.

— Выслали вощину, дядя Андрей, — почему-то шепотом начал мальчик. — Сам Ваневич сказал: передайте дяде Андрею: "Высылаем вощину".

Киномеханик весело подмигнул мальчику и показал рукой на траву: садись.

Лесник лежал под кустом. Налитыми кровью глазами поглядывая то на киномеханика, то на Сережу, сидевших рядом. Смотрел он и в раскрытую дверь дома. Однако оттуда никто не показывался.

— Где Витька? — тихонько спросил дядя Андрей.

Сережа растерялся, пожал плечами:

— Он к вам вернулся. Еще когда я бежал звонить…

В это время над лесом пролетел вертолет. Так низко, что даже верхушки деревьев закачались от его винта. Киномеханик выхватил из кармана какой-то предмет, похожий на патрон от охотничьего ружья, только толще, и рванул за шнурок. Зашипела и рассыпалась в небе почти не видимая на солнце ракета. Вертолет повис на одном месте. Раскрылись дверцы, и из них выбросили веревочную лестницу. По ней на землю стали спускаться Люди…

Где же Витька?

Потом Витька рассказал, что с ним произошло.


… С опушки, когда они с Сережей бежали звонить, мальчик вернулся на березовую поляну. Огляделся. Ага, кажется, нашел! Вон то сухое дерево. Здесь вдруг исчезли лесник и незнакомец ночью, когда он следил за ними.

Витька подбежал к большой кочке, запустил под нее руку и нащупал железное кольцо. Потянул на себя вместе с кольцом и что-то тяжелое, к чему кольцо было прикреплено. Под кочкой оказалась крышка люка. Едва хватило сил открыть ее. Пролез в черную пасть и руками, поднятыми над головой, опустил крышку. Она гулко лязгнула. Испуганно побежало по подземелью эхо.

Мальчик поднялся на ноги, ощупал скользкие бетонные стены узкого коридора и пошел вперед. Первый коридор упирался в другой, более широкий. Справа вверх вели ступеньки, а за ними начиналась нора. Он узнал лаз и начал пробираться, держась за стены, в противоположную сторону. Увидел две железные двери. Одна, когда Витька привалился к ней, неожиданно подалась внутрь и заскрипела на ржавых петлях. Мальчик притаился. Было страшно, но не так, как в первый раз. В бункере, наверное, никого не было.

В одном углу бункера, — Витька уже не сомневался, что это был бункер, мелькнул свет. Мальчик подкрался ближе. На столе, сбитом из досок, чадила коптилка. Возле нее стоял какой-то аппарат с антенной и поблескивал зеленой лампочкой. Рядом лежали наушники. А под столом…

А под столом Витька увидел тот черный ящичек на переносном ремне, который был в сомовьей яме. Теперь он взял его и легко поднял, потому что тот был пуст. Словно насмехаясь над ним, мигала зеленая лампочка на столе.

Витька огляделся. Осклизлыми стенами со всех сторон смотрело на него подземелье. Бороздки в стенах затянуло плесенью. В одном месте бороздки образовывали пятиконечную звезду, а внизу было что-то написано. Мальчик протер надпись. "Н… выд…л Коз…к", — прочитал он на стене нацарапанные чем-то острым буквы.

Вдруг по ступенькам начал скатываться камешек, и Витька шмыгнул из угла в ту дверь, которая недавно так предательски заскрипела. Она и сейчас ржаво запела на все подземелье. Витька закрылся, нащупал на двери задвижку и перекинул ее на скобу. Прижался к стене сбоку.

— Ты, Яковенко? — громко спросил незнакомец.

Витька молчал. Тогда тот навалился всем телом на дверь. Но она даже не скрипнула. И сразу же звонко ударило что-то по стали: незнакомец выстрелил в дверь, закричал и ошалело помчался по коридору к норе…


— Марченко, блокируйте все возможные ходы и выходы! Кравченя, берите людей и ищите мальчика! А ты, Иванов, отконвоируй арестованного к вертолету, — отдавал приказы высокий человек в светлом плаще.

Когда люди разбежались, он заговорил с киномехаником. Первым, правда, начал дядя Андрей:

— Товарищ майор…

— Потом, — остановил его человек в плаще. — Когда нашел твердый след?

— Постепенно, Эдуард Петрович. Но тропинку под ногами почувствовал, когда посмотрел на землянку за фермой. Типичный шпионский тайник, только выпотрошенный. И когда вот они, — показал на Сережу, — "черный ящичек" в речке нашли. Я докладывал…

Человек в плаще согласно кивнул головой и обратился к Сереже:

— Это ты мне звонил?

Сережа ответил:

— Я.

— Молодчина. И нашелся, как Ваневича проверить. "Не знаете ли вы, говорит, — киномеханика из Засмужья?" — рассмеялся он. — Придется им настоящее подводное снаряжение выдать. Как думаете, товарищ старший лейтенант, выдадим?

— Надо выдать. Как премию, — согласился киномеханик.

— Но Витьке твоему сначала уши надерем, — сказал человек в плаще. — Как думаешь, следует?

Сережа опустил голову, покраснел.

Подбежал тот, кого называли Марченко.

— Так и есть, в подпечке — нора, товарищ майор, — доложил он. — Бросили спецшашку. От нее дым вниз тянет. Если там, быстро выкурим!

Первым подал сигнал Сережа.

— Дым! Смотрите, дым из колодца идет! — закричал он.

Туда уже бежали два чекиста. Дым из колодца крутнулся белым клубком, и почти в то же время за сруб ухватились чьи-то руки.

Чекисты вытащили незнакомца.

Оказалось, в колодце сбоку откидывалась крышка. Лесник Сильвестр Яковенко, или, как его называл незнакомец, Козлюк, хотел перехитрить и своих сообщников. Он не сказал и этому, которого вытянули из колодца, про запасной выход — "лисью нору". Но гость был опытным шпионом. Ему не надо рассказывать сказки про бункер с одним потайным ходом. Когда почувствовал опасность, выстрелил в дверь, за которой кто-то был, бросил рацию и на четвереньках пополз к запасному выходу, обнаруженному ночью после того, как расстался с Козлюком. Шпиона подгонял едкий дым.

Он дополз по норе до колодца, толкнул люк и ухватился за сруб. И тут же его схватили наверху за руки, помогли вылезти.


Перед тем, как Иванову приказали отвезти Козлюка к вертолету, который отлетел на березовую поляну, арестованному вынули изо рта кляп — пускай теперь кричит сколько захочет, пускай предупреждает напарника об опасности. Это уже не имело значения: вертолет вон сколько шума неделал!

— Где ваш гость, гражданин Козлюк? — называя Сильвестра Яковенко его настоящей фамилией, спокойно и твердо спросил Ваневич. — Молчите? А где ваши тайники? Тоже не скажете?..

Искать лаз из подпечья в бункер практически не надо было. Но Ваневич знал еще об одной тайне, которую, словно зеницу ока, оберегал Козлюк. Во время войны Козлюк — служил надзирателем в концлагере. Служил старательно, поиздевался над людьми, порасстреливал вволю. Был замечен и переведен в школу диверсантов. При отступлении немцы устроили так, будто он настоящий партизан. Приказали сидеть и не подавать голоса в так называемой «консерве». Пока его сами не найдут.

И вот первый посыльный с «приветом от Евы». Будут и другие. И всех он должен обеспечить средствами на месте, чтобы нигде ни один не попался ни с деньгами, ни с драгоценностями. Такое было задание. Ему оставили большую сумму денег в иностранной валюте, много награбленных ценностей.

Вскоре к Ваневичу подбежал один из подчиненных.

— Товарищ майор, — обратился он к Ваневичу и начал докладывать: — в сарае нашли засекреченный погреб. Просторный, как большой дом. В первом отсеке — горы банок с консервированным хлебом, тушенкой и колбасой, сгущенным молоком. Во втором отсеке все стены увешаны шмайсерами, противогазами. А под ними — штабеля цинков с патронами, гранатами, минами.

— Вы что же, Козлюк, надеялись, что возможно, и «лесные братья» пожалуют, чтобы их вооружить? — обратился Ваневич к арестованному.

Козлюк начал неестественно смеяться. Хакал ртом

в черной бороде. Видимо у него начиналась истерика. Но следующим вопросом Ваневич остановил этот смех:

— Где валюта и ценности? Нам искать или сами скажете?

«Знают. Обо всем знают!» — пронеслось в голове у Козлюка и он начал скрипеть зубами, сипеть так, что прерывалось дыхание:

— Мало я вас бил, мало стрелял, мало вешал…

У-у-у…

Сережа следил за уравновешенным Ваневичем и вышедшим из себя Козлюком.

Ему подумалось о где-то слышанном: а и действительно, доброта и спокойствие куда сильнее, нежели зло и проклятья.

А вскоре, давясь от дыма, чекист вынес на руках и Витьку.

В бункере мальчик не откликался, пока чекист не назвал имен Сережи, киномеханика, Ваневича. Последним усилием Витька открыл дверь и упал чекисту на руки.

Витьке дали прополоскать рот какой-то водой. Но ему все равно трудно дышалось. Он виновато поглядывал на всех, словно говорил: ничего, пройдет. Вскоре Витьке действительно стало значительно лучше. И когда обнаружили ту страшную гадюку, что жила под истлевшим пнем, вместе со всеми пошел уже смотреть и Витька.

Чекисты разворошили огромный муравейник и гадюку зажатую в палке, сунули туда. Она вертелась, шипела, пытаясь вырваться, а потом цапнула себя за хвост.

— Вот так, ребята, — сказал Ваневич, человек в светлом плаще, — гадюки всегда дохнут от собственного яда.

Вечером, как обычно, в Засмужье было кино.

Сережа и Витька перед сеансом забежали на минуту в будку к киномеханику, чтобы попрощаться. Дядя Андрей завтра уезжал в город, к месту своей постоянной и нелегкой службы. Хотелось мальчикам рассказать ему последние новости. В деревню на отдых приехал известный шахтер, брат Лютика. А с Лютиком, Венькой Новодворцевым, они уже помирились. Вернулся с учебы и их классный руководитель Григорий Васильевич. Хотелось мальчикам еще рассказать дяде Андрею, что поведут они своих друзей к дубку, который разорвал корнями броню и растет в каске. Покажут и бункер № 7 и напишут потом письмо в Германию. Хорошее письмо.


А вскоре, давясь от дыма, чекист вынес на руках и Витьку.

В бункере мальчик не откликался, пока чекист не назвал имен Сережи, киномеханика, Ваневича. Последним усилием Витька открыл дверь и упал чекисту на руки.

Витьке дали прополоскать рот какой-то водой. Но ему все равно трудно дышалось. Он виновато поглядывал на всех, словно говорил: ничего, пройдет. Вскоре Витьке действительно стало значительно лучше. И когда обнаружили ту страшную гадюку, что жила под истлевшим пнем, вместе со всеми пошел уже смотреть и Витька.

Чекисты разворошили огромный муравейник и гадюку, зажатую в палке, сунули туда. Она вертелась, шипела, пытаясь вырваться, а потом цапнула себя за хвост.

— Вот так, ребята, — сказал Ваневич, человек в светлом плаще, — гадюки всегда дохнут от собственного яда.


Вечером, как обычно, в Засмужье было кино.

Сережа и Витька перед сеансом забежали на минуту в будку к киномеханику, чтобы попрощаться. Дядя Андрей завтра уезжал в город, к месту своей постоянной и нелегкой службы. Хотелось мальчикам рассказать ему последние новости. В деревню на отдых приехал известный шахтер, брат Лютика. А с Лютиком, Венькой Новодворцевым, они уже помирились. Вернулся с учебы и их классный руководитель Григорий Васильевич. Хотелось мальчикам еще рассказать дяде Андрею, что поведут они своих друзей к дубку, который разорвал корнями броню и растет в каске. Покажут и бункер № 7 и напишут потом письмо в Германию. Хорошее письмо.


Оглавление

  • Тайна одной башни
  •   Валентин Зуб Таинственная надпись
  •     ВОПРОС ПЕРВОСТЕПЕННОЙ ВАЖНОСТИ
  •     ПОРУЧЕНИЕ ОТРЯДА
  •     ЖЕНЬКА НАПАДАЕТ НА СЛЕД
  •     ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА РЕКЕ
  •     ПЕРВЫЕ ШАГИ
  •     НАСТОЙЧИВОСТЬ ПОБЕДИЛА
  •     ЗАВЕЩАНИЕ ПАРТИЗАНА
  •     ПАНСКИЙ СЧЕТ
  •     ПЕРВЫЙ СВЯЗНОЙ
  •     НАВСТРЕЧУ ТРУДНОСТЯМ
  •     ПОСЛЕДНИЙ ВИЗИТ
  •     САКВОЯЖИК В РУКАХ У ТАНИ
  •     КАК ЭТО СЛУЧИЛОСЬ
  •     ВЕЛИКАЯ ВЕРА
  •     ЛЕСНИЧИХА ТЭКЛЯ
  •     АНТЕК ПРИНИМАЕТ МЕРЫ
  •     В ПАРТИЗАНСКОМ ЛАГЕРЕ
  •     СТЕПА В ЗАПАДНЕ
  •     КАМЕРА СМЕРТНИКОВ
  •     АНТЕК СМАТЫВАЕТ УДОЧКИ
  •     ПОСЛЕДНЯЯ ЗАПИСЬ
  •     ДРУЗЬЯМ НА ПОДМОГУ
  •     ВОЛКИ ВСТРЕЧАЮТСЯ
  •     НА СТРОЙКЕ
  •     ВАСИЛЕК УПРАВЛЯЕТ ЭКСКАВАТОРОМ
  •     ТРЕВОЖНЫЙ ДЕНЬ
  •     СХВАТКА
  •     ВМЕСТО ЭПИЛОГА
  •   Всеволд Кравченко Тайна одной башни
  •     ГЛАВА ПЕРВАЯ
  •     ГЛАВА ВТОРАЯ
  •     ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  •     ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
  •     ГЛАВА ПЯТАЯ
  •     ГЛАВА ШЕСТАЯ
  •   Всеволд Кравченко Преступление у Зеленой тони
  •     ТАИНСТВЕННЫЙ ВЗРЫВ
  •     ПРЕСТУПЛЕНИЕ У ЗЕЛЕНОЙ ТОНИ
  •     СЕНЬКА ЖИГУН СБЫВАЕТ ТОВАР
  •     ПИОНЕРСКИЙ ПАТРУЛЬ НАЧИНАЕТ ДЕЙСТВОВАТЬ
  •     РИСУНОК НА КОЛЕСАХ
  •     «НЕВОШПИТАННЫЕ» ЛЮДИ
  •     «СУД» НАД ПЕТРУСЕМ
  •     ДЕРЖАТЬСЯ, КАК ЗИГАНШИН!
  •     НЕУДАВШАЯСЯ ПОГОНЯ
  •     КРУГ СУЖАЕТСЯ
  •     КОНЕЦ РЕЧНОГО ПИРАТА
  •     ЕЩЕ ОДНА ВСТРЕЧА С РОМАНОМ ИВАНОВИЧЕМ
  •   Владимир Павлов Дозор на Сухой Миле
  •   Владимир Павлов Тайна бункера № 7
  •     ДРУЗЬЯ-ТОВАРИЩИ
  •     АКВАЛАНГИ ТЯНУТ ВНИЗ
  •     ЗУБРОВКА — ЛЕКАРСТВЕННАЯ ТРАВА
  •     СТРАШНАЯ НОЧЬ
  •     ГАДЮКА ДОХНЕТ ОТ ЯДА