Присяжный заседатель [Джордж Доус Грин] (fb2) читать онлайн

Джордж Доус Грин Присяжный заседатель

ПОСВЯЩАЕТСЯ

Моему отцу, всегда блуждающему по дубравам, играя на волынке шотландские мелодии

Моей матери, всегда излучающей любовь

А также моим любимым братьям и сестрам — Робу, Ому, Берчу и Элис, всегда меня поддразнивающим.

Глава 1 ЛАК, ШПАТЛЕВКА, УГОЛЬ, ГЛИНА, МОХ МЕХ, ВОСК, СКИПИДАР, ЧЕРНИЛА, ДЕРЕВО

Эдди — он сидит на галерке среди зрителей — наклоняется вперед. Кандидат в присяжные заседатели (№ 224) сказала что-то такое, чего он не расслышал. И не только он. Судья Витцель просит женщину говорить в микрофон.

Номер двести двадцать четыре подносит микрофон к губам, чуть не запихивает его в рот. Руки сильные и грубоватые, как у крестьянки, плохо сочетаются с остальным обликом — прежде всего с мягкими серыми глазами, взгляд которых легко порхает по залу заседаний и в конце концов останавливается на подзащитном, Луи Боффано.

— Нет, не думаю, — говорит женщина.

— Вы уверены? — спрашивает судья. — Вы действительно никогда не видели мистера Боффано? Ни в газетах, ни по телевидению?

— Не видела, ваша честь.

Витцель сурово смотрит на кандидата в присяжные.

— Вы, вообще, читаете газеты, мэм?

Зеваки в зале хихикают. Сволочь ты, Витцель, думает Эдди. Прыщ на ровном месте. Ишь, с каким презрением смотрит на бедную бабу. Да и молоточком по столу стучит, словно он Господь Бог.

Однако взгляд судьи кандидата в присяжные не смущает. Она тихо говорит:

— Я читаю газеты, когда у меня есть время.

— И часто такое случается?

— Никогда.

Эдди нравится эта женщина. Вид у нее усталый, но она не дает Витцелю себя запугать. Еще Эдди нравится, как ее большие серые глаза неспешно и безмятежно скользят по залу, а потом вдруг на чем-нибудь останавливаются и удивленно расширяются, словно мир вокруг полон неожиданных и чудесных вещей. А ведь на самом деле — и Эдди это отлично знает — в зале судебных заседаний кроме сволочей и подонков никого нет.

Она говорит судье:

— Ваша честь, я мать-одиночка. Пытаюсь заниматься скульптурой. Днем я работаю, вечером забочусь о сыне, а в свободное время — обычно это бывает уже ночью, — занимаюсь ваянием. Понимаете, у меня свободного времени очень мало. Мне стыдно признаваться в этом, но я не слежу за новостями. Просто не хватает на это времени.

Наверное, она прилетела с другой планеты, думает Эдди. У них у всех там такие глаза. Днем они работают, по вечерам воспитывают своих детей, а ночью занимаются искусством. Господи, среди ночи она ваяет! Потом жителей той планеты сажают на ракету, отправляют через всю вселенную на кусок дерьма, именуемый планетой Земля, и они живут тут, не зная, что означает слово «страх».

Подумать только, вот она сидит тут, со всех сторон окруженная акулами в шелковых костюмах и барракудами, готовыми вырвать у нее сердце зубами. Она не понимает этого, хлопает серыми глазами, и другой защиты, кроме них, у нее нет. Что хочешь с ней, то и делай.

Витцель сурово хмурится.

— Вы хотите сказать, мэм, что ничего не слышали об этом процессе?

Номер двести двадцать четыре обращает взор на судью.

— Не совсем так. Кое-что я все-таки слышала.

— И что же именно?

— Вчера я сказала сыну, что мне пришла повестка из суда, меня собираются назначить присяжным заседателем, поэтому сегодня я не смогу забрать его из школы, как обычно. Он сказал: «Ой, мам, неужели тебя зовут на этот знаменитый процесс над мафией?» Я спросила: «Какой еще процесс?» А он говорит: «Ну как же, над Луи Боффано. Его будут судить за то, что он шлепнул тех парней».

Взрыв хохота на галерке.

Эдди мельком смотрит на своего босса. Луи Боффано сидит спиной к галерке и кроме краешка щеки его лица не видно. Но щека слегка оттопыривается, и Эдди догадывается, что Луи одарил кандидата в присяжные своей знаменитой обаятельной улыбкой.

Но номер двести двадцать четыре на подсудимого не смотрит, а не спеша продолжает свой рассказ:

— Сын сказал, что слово «шлепнуть» является синонимом слова «убить». Я спрашиваю у него: «Ну хорошо, а кто такой этот Луи Боффано?» Он посмотрел на меня так, будто я полная дура. Я говорю: «Ладно-ладно, пусть я идиотка, но все-таки кто это?» И он меня просветил: «Мама, — говорит, — неужели ты никогда не слышала про этого бандита-макаронника?»

Судья Витцель изо всех сил колотит молоточком, но присутствующие так заливаются, что стук похож на барабанную дробь, сопровождающую особенно удачную остроту циркового клоуна. Адвокаты, репортеры, зеваки — все рады возможности надорвать животики. Да и сам судья с трудом сдерживает улыбку. Босс Эдди — тот вообще чуть не вдвое сложился. Потом откидывает голову назад, пусть весь мир видит, как ему весело. Луи Боффано не имеет ничего против того, чтобы его называли «бандитом-макаронником».

Серьезность сохраняет лишь номер двести двадцать четыре. Ее серые глаза по-прежнему обращены к залу. Кандидат в присяжные заседатели наблюдает за реакцией публики, и на лице ее не веселье, а нечто вроде гордости. Она гордится тем, что у нее такой умный сынок, соображает вдруг Эдди. Точно так же он был горд, когда в прошлом году его дочка получила почетную грамоту по домоводству в школе.

Стук молотка наконец заглушает хохот.

— Если это безобразие повторится, — говорит судья, — я освобожу зал от публики, так и знайте.

Как бы не так, думает Эдди. Без публики ты никак не можешь — аудитория нужна тебе не меньше, чем «бандиту-макароннику». Даже если мы тут начнем кидаться кремовыми тортами и колошматить друг друга, все равно ты нас не выгонишь. Поэтому закрой пасть и не выпендривайся.

Когда в зале наконец восстанавливается угрюмая тишина, которая так нравится судье, он задает следующий вопрос:

— Считаете ли вы, что слова вашего сына могут повлиять на ваш вердикт?

— Нет.

— У вас нет никакого предубеждения против подзащитного?

— Ваша честь, моему сыну всего двенадцать лет.

Эдди бросает взгляд на стол обвинения. Майкл Тэллоу, прокурор округа Вестчестер, перешептывается с одним из своих подручных. Потом слегка дергает плечом. Или пожимает?

Это означает, что у прокурора возражений против кандидатуры не будет. Ах черт! Бедная баба.

В девяти случаях из десяти мать-одиночка из Вестчестера, да еще белая, да еще художница, ни за что не признает обвиняемого виновным. Это статистика. Особого внимания заслуживает латиноамериканская сумочка, висящая на стуле кандидата в присяжные — вид у сумочки явно хипповатый. Такая особа наверняка является убежденной противницей смертной казни. Ваша честь, ради Бога, отпустите несчастного, обиженного обществом мистера «бандита-макаронника» на свободу!

Именно так ведут себя подобные присяжные в девяти случаях из десяти. Прокуратура с ходу дает им отвод.

Но это не обычный процесс об убийстве, это процесс над мафией.

Поэтому окружной прокурор Тэллоу, видимо, решил сделать исключение. Ему нужны присяжные заседатели, для которых убийство — все равно убийство, даже если оно совершено синдикатом и по сути дела является бизнесом. Подумаешь, один головорез прикончил другого. Но для таких вот чувствительных дамочек смерть даже такой крысы, как Сальвадоре Риджио с его подонком внуком, — все равно страшное злодеяние. Когда убитая горем вдова начнет давать свидетельские показания, сердце старомодной вершительницы правосудия закипит праведным гневом.

Поэтому прокурор и его помощники вполне удовлетворены. Вот они покивали друг другу головами, и вопрос решен — отвода номеру двести двадцать четвертому не будет.

Эдди расстроен не на шутку. Ему нравится эта инопланетянка. Глупо, конечно, но факт. Зачем ей окунаться во всю эту грязь? Ну повздорили друг с другом Луи Боффано и Сальвадоре Риджио, какое ей до этого дело? Возвращалась бы к своему сыну, к своему искусству, к своим маленьким повседневным радостям и огорчениям.

Неужели этим огромным серым глазам придется впитывать грязь и мерзость?

Отпусти ее, мысленно взывает Эдди к судье.

И Витцель, о чудо, улавливает эту безмолвную просьбу. Впервые в жизни он ведет себя как порядочный человек. Смотрит на кандидата в присяжные долгим взглядом из своего поднебесья и вдруг говорит:

— Если хотите, мэм, я могу вас освободить от этой обязанности.

На лице Эдди против воли расплывается довольная улыбка.

— Я, разумеется, постараюсь не растягивать этот судебный процесс, — продолжает Витцель, — но тем не менее он продлится как минимум несколько недель. Все это время присяжные заседатели будут находиться под охраной. Суд прекрасно отдает себе отчет в том, что подобные процессы создают для присяжных заседателей массу трудностей и неудобств. Вы мать-одиночка, ваше финансовое положение блестящим не назовешь. Я считаю, что это достаточное основание для освобождения вас от выполнения этой гражданской обязанности.

Эдди качает головой. Он-то считал, что Витцель — гнусная крыса, и мечтал как-нибудь встретиться с ним в темном переулке. Но за малую толику милосердия, проявленного Витцелем по отношению к номеру двести двадцать четвертому, Витцель достоин прощения.

Но бедная дурочка не хватается за предоставленный шанс. Сидит, брови насуплены — раздумывает. Над чем же тут думать? Господи, вразуми хоть Ты ее.

Номер двести двадцать четыре поднимает глаза на судью.

— Скажите, а если я соглашусь, вы гарантируете мне безопасность?

Витцель хмурится. Его, похоже, тоже удивляет, что кандидат колеблется. Но судья берет себя в руки и говорит:

— Само собой. Вы будете в полной безопасности. За всю историю судебного производства в округе Вестчестер ни один из присяжных заседателей не пострадал. Но мы, естественно, примем все необходимые предосторожности. Вы будете находиться под секвестром в течение всего процесса. Это означает, что присяжных заседателей ежедневно будут привозить в зал суда из некоего засекреченного места, известного только водителю. Ваше имя тоже будет храниться в тайне. Никто из участников процесса не будет знать, как вас зовут. Даже я. Но вы сможете связаться со мной в любой момент. Если же кто-то попытается оказать воздействие на ваш вердикт, вы шепнете мне наедине одно-единственное слово, и на виновного обрушится суровая кара. Поэтому, повторяю, вы будете находиться в полнейшей безопасности.

Ой, умру со смеху, думает Эдди. Витцель, сукин ты сын, как у тебя только земля под ногами не провалится.

Номер двести двадцать четыре задумчиво поджимает губы, серые глаза инопланетянки загораются каким-то неземным огнем.

— Что ж, — говорит она. — Придется мне найти кого-нибудь, чтобы мой сын на время секвестра не остался беспризорным.

— Так вы согласны? — спрашивает судья.

— Пожалуй, да. Да, я согласна.

И тут до Эдди наконец доходит, что номер двести двадцать четыре — тупейшее создание на всей планете.

— Благодарю вас за проявленное гражданское чувство, — говорит Витцель. — Прошу вас присутствовать завтра на судебном заседании для того, чтобы вас допросили представители обвинения и защиты. А сейчас вы можете идти.

Номер двести двадцать четыре встает. Вид у нее усталый, решение далось ей нелегко. Женщина смущена, не сразу соображает, где находится выход, и ей на помощь приходит судебный пристав. Эдди видит, что номер двести двадцать четыре небольшого росточка, с легкой, слегка подпрыгивающей походкой — должно быть, в детстве мечтала стать кинозвездой. Или просто ноги затекли от долгого сидения. Так или иначе, ее походка Эдди нравится. Он смотрит женщине вслед.

Потом видит, что Луи Боффано поворачивается к галерке и бросает куда-то один-единственный взгляд. Закусывает нижнюю губу, всем своим видом изображает задумчивость. Все время помнит, что на него устремлено множество взглядов. Отворачивается.

Никто из посторонних не понял, что Луи отдал приказ.

Приказ гласит: «Займитесь девкой, парни. Она ваша».

Эдди сокрушенно качает головой.

Приказ отдан человеку, который тихонечко сидит в самом углу галерки, окруженный обычными зеваками. Ничем не примечательный типчик, в водолазке, дымчатых очках, с фальшивыми светлыми усами. Взгляд на таком не задерживается. Сидит себе, смотрит в пустоту. Сразу видно, что мысли его витают где-то далеко, причем цена этим мыслям явно невелика. Но Эдди очень хорошо знает, кто такой Винсент на самом деле.

Внезапно Винсент встает.

Эдди угрюмо смотрит на собственный кулак и думает: все, дура несчастная. Теперь получишь то, чего добивалась. Никто тебе не поможет.

Когда он оглядывается назад, Винсента на галерке уже нет.

Эдди мысленно считает до двадцати, потом тоже встает и начинает протискиваться к выходу. Слегка кивает охраннику, открывает тяжелую дверь и выходит в вестибюль.

Работа есть работа.

Энни сидит в своем старом «субару» и ждет, пока ее сын Оливер закончит изучать ремень безопасности. У Оливера несносная привычка подолгу пялиться на предметы. Даже самое простое дело он начинает с предварительного пристального наблюдения. Иногда это продолжается так долго, что мальчик забывает, что он, собственно, собирался делать. Эти полеты в страну фантазий выводят мать из себя.

— Оливер, нам пора.

Сын щелкает ремнем. Машина выезжает из двора миссис Колодни и выруливает на Ратнер-авеню.

— Ты сегодня был героем дня, — говорит Энни.

— Как бы не так. Я сегодня был полным идиотом. Ты знаешь, до какого уровня дошел Джесс в «Повелителе Драконов»? Он уже на пятом, представляешь? А я не могу добраться до второго. Все время выскакивает этот поганый раб-тролль и колотит меня дубиной по заднице. Джесс и Ларри говорят, что я дегенерат, потому что мне никак не удается найти Невидимое Зелье.

— Может быть, Невидимое Зелье находится в Павшей Цитадели?

— Ерунда, — отмахивается Оливер. — Ларри говорит, что оно где-то в Западном Графстве. Черт бы его побрал, это графство.

— По-моему, компьютерные игры — не твое призвание. Оставил бы ты в покое свой «Нинтендо» и занялся чем-нибудь другим.

— Мама, сколько раз тебе говорить. У меня не «Нинтендо», а «Сега».

— Это не важно. Я имею в виду, что тебе нужно сидеть не над компьютером, а над уроками.

— Ага, — буркнул он. — Прям сейчас.

— Кроме того, я допускаю, что Джесс морочит тебе голову. Может, и нет никакого Невидимого Зелья.

— Это точно, он брехун, каких мало.

— Нехорошо так говорить о своих друзьях.

— Сам знаю.

Они доехали до озера и свернули налево, на Ивовую улицу; проехали мимо городской библиотеки, где когда-то располагалась церковь. В воздухе пахло осенью, листва сикамор, росших вдоль берега, окрасилась в рубиновую ржавчину.

Оливер вытащил из кармана кусочек жевательной резинки, немного полюбовался на обертку, развернул, посмотрел на пластинку, сунул в рот.

— Так вот, — вспомнила Энни. — Ты был сегодня прямо звездой. Окружной суд был от тебя в восторге. Они спросили, слышала ли я когда-нибудь о Луи Боффано, а я ответила, что ты назвал его «бандитом-макаронником». Тут все как захохочут.

— Ого-го, так тебя в самом деле назначили на этот процесс?

— Еще не знаю. Могут не взять.

Машина проехала мимо погребальной конторы Карди.

— И ты согласишься? Ты что, мам, совсем с ума съехала?

Неплохая формулировка, подумала она. Был момент, когда Энни хотела попросить судью освободить ее от обязанностей присяжного заседателя — у нее сын, да и босс на работе может линчевать ее за отлынивание. Не говоря уж о том, что в галерее Инез выставлены ее скульптуры…

Когда она согласилась, все вокруг, должно быть, подумали, что она полный псих. И в общем они правы. Кто еще согласился бы на такое?

— Не знаю. Понимаешь, дело не в том, что прикончили старого мафиози. Вместе с ним убили его четырнадцатилетнего внука. Я подумала, что на его месте мог быть ты. Участвовать в суде — вроде как мой долг. Моя ответственность, понимаешь?

— Чего тут не понять.

— Ты действительно понимаешь?

— Само собой.

— Ну хорошо, скажу тебе всю правду. Я подумала, что это будет интересно. Мне надоело, что каждый день все одно и то же, одно и то же. Ты думаешь… я сделала глупость?

— Мам, неужели это правда? Ты будешь присяжным заседателем на процессе Луи Боффано? Джесс просто лопнет от зависти.

— Нет, Джесс не лопнет. Говорить об этом никому нельзя. Я и тебе-то не имела права об этом рассказывать. Оливер, мое участие в процессе должно оставаться в тайне. Никто там не знает моего имени, даже сам судья. Меня называют по номеру. Мое участие в процессе анонимно. Ты знаешь, что это значит?

— Знаю. Твою фотографию не поместят в газете. Только не думай, что это помешает Луи Боффано тебя найти.

— Да ладно тебе. Он не посмеет. Есть специальный юридический термин — «запугивание участника процесса». Знаешь, что будет с твоим Луи, если выяснится, что он запугивает присяжных заседателей?

— Ну и что с ним будет?

— Посадят в тюрьму.

— Он и так в тюрьме. Вряд ли когда-нибудь оттуда выйдет. Что ему терять?

— Оливер, это не шутки. Конечно, я полная идиотка, что связалась с этим процессом, но дело вовсе не в том, что это опасно. Никакой опасности нет. Просто наша жизнь очень осложнится. Мистер Слайви убьет меня, когда узнает, что я не буду ходить на работу. Кроме того, мне нельзя смотреть телевизор, чтобы телерепортажи не повлияли на мое решение. Газеты читать мне тоже нельзя — во всяком случае, статьи про процесс. Ты будешь вырезать их и выкидывать, ладно?

— Мам, ты все равно газеты никогда не читаешь.

— Я знаю, но тем не менее…

— Ты в газеты только мусор заворачиваешь.

— И все-таки я должна быть уверена. И еще я буду находиться под секвестром. Не сразу, конечно, а когда закончатся слушания и присяжные удалятся для обсуждения. Это означает, что какое-то время я буду жить в мотеле, а за тобой присмотрит миссис Колодни.

Оливер чуть не подавился жвачкой.

— Миссис Колодни?! Я что, ночевать у нее должен? Мам, ты, наверно, шутишь.

— Я не шучу. И ты проведешь там не одну ночь.

— А сколько?

— Не знаю. Столько, сколько понадобится для вынесения приговора. Может, неделю.

— Целую неделю? А почему? Ты заходишь в зал заседаний, говоришь: «Виновен, поджарьте его на электрическом стуле», — и дело с концом. Чего там целую неделю-то сидеть?

— Я не знаю.

— Дело ведь секундное.

— Может быть. Но не исключено, что понадобится неделя.

— И я должен жить целую неделю у миссис Колодни? Мам, за что мне это?

Энни пожимает плечами.

После развилки машина сворачивает в Семинарский переулок, прочь от озера. Справа стоят два трехэтажных кирпичных монстра в стиле королевы Анны; слева — менее громоздкие и более симпатичные коттеджи. Энни останавливает машину возле небольшого домика. Говорит Оливеру:

— О`кей, парень, у тебя две минуты, чтобы переодеться, потом мы едем ко мне на работу.

— Мам! — жалобно стонет Оливер. — Я договорился встретиться с Джессом…

— Ничем не могу помочь. Я обещала мистеру Слайви, что оформлю и отправлю заказы. Это займет не больше часа.

— Мам, через час будет уже темно. Я полдня проторчал у миссис Колодни, а теперь еще должен…

— Я тебе даю две минуты, гнусный вымогатель. Пошевеливайся.

Учитель сидит в красном спортивном автомобиле. Колонки магнитофона изрыгают мощные звуки «Кончерто гроссо А-минор» Антонио Вивальди. Машина припаркована в переулке, метрах в двухстах от выезда на улицу. Местечко удобное — под раскидистой липой, а еще выше — прозрачно-синее небо. Учитель нажимает кнопочку радиотелефона и слышит голос своего приятеля, работающего в полиции:

— Автомобиль с номером КХА-385 зарегистрирован на имя Энни Лэйрд. Адрес: штат Нью-Йорк, город Фарао, Семинарский переулок, дом 48. Что-нибудь еще?

Учитель отвечает, заглушая завывания скрипок:

— У нее есть сын. Мальчик двенадцати лет. Очевидно, учится в одной из близлежащих школ. Можешь что-нибудь про него выяснить?

— Попробую.

— Только не особенно усердствуй. Главное — не засветись.

Порыв ветра. Сухой лист упал на капот автомобиля. Мимо пронеслась девчонка на велосипеде — стройная, на вид лет шестнадцати. Спинка прямая, как стрела. Оглядывается на спортивный автомобиль, во взгляде явное восхищение. Не слишком ли я выпендрился с этой машиной, думает Учитель. Ярко-красный «лотос» в этом небогатом районе бросается в глаза. Зачем ненужный риск? Пожалуй, это ошибка.

Он насвистывает в такт флейтам. Телефон звонит. Учитель снимает трубку.

— Да?

Голос Эдди:

— Винсент, она выходит из дома.

— С ребенком?

— Да.

— Они тебя видят?

— Нет. Я поставил машину подальше от дома. Они садятся в ее автомобиль.

— Осторожнее. Мне показалось, что в суде ее слегка напугали. Она может нервничать, смотреть, нет ли хвоста. Если поедет в твою сторону…

— Нет, Винсент, она едет в твою сторону. И при этом гонит вовсю.

— В гору?

— Да.

— Поезжай за ней, Эдди.

— Понял.

— Но не прижимайся. Если отстанешь, ничего страшного. Никуда она от нас не денется. Главное, чтобы она тебя не засекла.

Затем Учитель ждет. Через пару секунд мимо проносится автомобиль Энни Лэйрд, сворачивает в Семинарский переулок. Учитель мельком видит знакомое лицо — усталое и миловидное. Следом проносится машина Эдди.

Учитель включает мотор, но едет в другую сторону, под гору. Справа какие-то дома, потом роща, а вот и номер сорок восемь. Учитель читает имя, написанное на заржавленном почтовом ящике. Тормозит, приглядывается.

По другую сторону дороги тоже деревья, за ними большие дома и озеро. Должно быть, зимой, когда облетает листва, отсюда открывается чудесный вид, но сейчас общее впечатление заброшенности и уединения. До соседнего дома ведет узкая тропинка, метров сто, заросшая деревьями и кустарником.

Учитель въезжает во двор, заворачивает за дом, останавливается у старого деревянного сарая. Как здесь тихо. Он пристегивает телефон к поясу, достает из отделения для перчаток пистолет «хеклер-и-кох», прячет его в кобуру, под мышку. Потом достает из-под сиденья докторский чемоданчик.

Учитель не спеша идет к дому. На раскидистом дереве заводит свою песню пересмешник. Он пользуется у Учителя особой любовью.

Две потрескавшиеся бетонные ступеньки ведут на крыльцо. Учитель открывает скрипучую дверь, оказывается на веранде. Пахнет старой паутиной и глиной. Вид у веранды довольно неряшливый — старый, полуразвалившийся диван с вылезающими пружинами, сломанный холодильник, запасные шины, какие-то палки, два велосипеда: один мужской, другой женский. Значит, мама с сыночком катаются на велосипеде, отлично. Может быть, как-нибудь покатаемся вместе.

С замком, ведущим внутрь дома. Учитель возится полминуты, не больше.

Просторная кухня. Учитель ставит чемоданчик на стол, открывает его, достает сканер и портативный компьютер «Тошиба». Для начала берет телефонную книжку, сканирует страницы одну за другой. Затем наступает черед писем, оплаченных и неоплаченных счетов, приглашений, открыток. Старые телефонные счета, хранящиеся в тумбочке, Учитель просто забирает и сует в чемоданчик. Их никто не хватится.

Электрической отверткой Учитель снимает крышку настенного телефона, устанавливает внутри маленькое черное устройство с двумя проводочками. Устройство называется «вечный жучок», с его помощью можно будет прослушивать и телефонные разговоры, и разговоры на кухне — очень удобно. Один из проводочков подсоединен к сверхчувствительному микрофону фирмы «Лартель». Учитель немножко колдует над проводами, что-то подсоединяет, что-то разъединяет.

В это время радиотелефон, прикрепленный к его поясу, начинает пищать. Это Эдди.

— Винсент, она остановилась на вершине холма. Примерно две мили отсюда. Большое старое здание, над входом вывеска: «Обслуживание верующих». На стоянке ни одной машины. Думаю, все уже уехали. Она открыла дверь своим ключом, зовет сына, входит.

— Ты где?

— Сразу за поворотом. Я — весь внимание.

— Что, по-твоему, она там делает?

— Черт ее знает. Может, это церковь какая-нибудь? Зашла помолиться? Не исключено, что она сектантка или что-нибудь в этом роде.

Учитель усмехается.

— Нет, Эдди, она там работает.

— Ты прав. Скорее всего работает на какого-нибудь гуру, который трахает ее по вторникам перед ужином. Слушай, Винсент, на кой тебе сдалась эта баба? С религиозными фанатичками дело иметь нельзя. Они чокнутые, у них мозги набекрень.

Ничего, я им мозги выпрямлю, думает Учитель. Мне поможет простота Безымянного.

Слышится голос Эдди:

— Говорю тебе, она не подходит. У меня на это дело нюх.

— По-моему, Эдди, ты просто струсил.

Учитель сует трубку за пояс. Разговор окончен. Он отправляется в гостиную. Комната захламленная, но довольно уютная. Отодвинув в сторону кипу старых газет и журналов по искусству, Учитель находит розетку. Снимает крышку, пристраивает внутри крошечный микрофон «хастингс 3600» с передатчиком.

На стене фотография. Какой-то тип с собачьими глазами, проникновенно смотрящий в объектив. За ним хижина с соломенной крышей, козы, маисовое поле. Тип одет в рубашку с гватемальским узором. Брат? Любовник?

Учитель вспоминает, что в суде Энни была с латиноамериканской сумочкой.

На всякий случай проводит сканером по фотографии. Потом забирает чемоданчик, поднимается по лестнице в мансарду, где находятся две спальни — матери и сына.

Энни имеет специальную мантру, помогающую ей в подобные минуты. Звучит мантра так: «Я всего лишь компьютер, компьютер и не больше, но через два часа я могу стать художником».

Она повторяет эти слова вновь и вновь. Закрывает глаза. Концентрируется.

«Я всего лишь прибор для обработки информации…»

Энни сцепляет пальцы, потягивается. Потом открывает глаза и вновь углубляется в работу.

Она моментально превращается в хищного зверя, свирепого демона, безжалостно молотящего пальцами по клавиатуре. С одним заказом она расправляется за минуту тридцать семь секунд, с другим за пятьдесят шесть секунд.

В основном, это заказы на двухкассетный альбом преподобного отца Калвина Минга. Альбом называется «Треснем дьявола по башке!».

Остальные заказы на не менее популярные опусы преподобного: «Мочалкой по грехам!» и «Скажем „Да! Да! Да! Да! ДА!!! Иисусу!“».

Энни привычным движением вскрывает конверт, вытаскивает квитанцию, читает каракули — некоторые из них поистине ужасны, но Энни привыкла, к тому же достаточно разобрать адрес. Пальцы ее бешено барабанят по клавишам.

Еще восемнадцать заказов, и можно сматываться, думает она.

Она ненавидит эту работу, но задумываться над этим некогда. Если задумаешься — начнется истерика. Будешь колотить кулаками по столу и кричать: «Нет! Нет! Нет! Нет! НЕТ!!! Этой дерьмовой работе!» Только напугаешь бедного мальчика, который тихо сидит в уголочке и делает домашнее задание по математике.

Да и что толку? Лучшей работы ей не найти. Главное — свободный график. Конечно, мистер Слайви — полный идиот, но это разрешает работать в удобное время. Он вообще мирится со многими ее закидонами — а все потому, что она разбирается в делах лучше, чем он.

Энни порхает пальцами по клавишам, набирая скорость. Если соскучившийся Оливер задает ей какой-нибудь вопрос, она отвечает ему, ни на секунду не сбавляя темп. Потом Оливер встает и начинает играть в диковинную игру: три раза прыгает на одной ножке, потом поворачивается и кидает скомканной бумажкой в портрет добродушно улыбающегося преподобного отца.

Энни относится к такому поведению снисходительно. Бормочет:

— Оливер, сядь. Делай математику.

Времени на нотации терять не хочется — осталось обработать всего четыре заказа. Тут звонит телефон.

— Черт подери!

Это, конечно, Слайви.

— Я там оставил для вас стопку… — начинает он.

— Да-да, мистер Слайви, я уже заканчиваю. Оставлю у вас на столе.

— Отлично. Когда вас ждать завтра?

— Завтра меня не будет. Разве вы забыли? Я же назначена присяжным заседателем.

— Да бросьте вы, я же вам сказал — откажитесь.

— Не могу. Это мой гражданский долг.

— Что-что? Гражданский долг? — Он фыркает. Выражает презрение. — А свой долг перед Господом вы забыли?

— Про Господа, мистер Слайви, я никогда не забываю. Как-никак, он платит мне зарплату.

— Кто же будет обрабатывать заказы? Кто будет составлять досье?

— Это может делать Коринна.

— Коринна? Да она идиотка.

— Мистер Слайви, так нельзя говорить.

— Скажите, что у вас семейные обстоятельства. Объясните судье, что вы работаете во имя Господа. Скажите ему…

— Мне пора идти.

— Энни!

— Хвала Господу, мистер Слайви.

Она вешает трубку.

Быстро расправляется с оставшимися заказами. Когда работа закончена, складывает заказы в стопку и относит их на стол Коринны.

Я свободна. Во всяком случае, на время.

Она бесшумно подкрадывается к сыну, заглядывает ему через плечо. Тот рисует Тоннель Проклятых, по которому бежит герой Оксбар со щитом, а рядом с ним — его верный ящер Рог.

Оливер оглядывается, недоумевающе хлопает глазами.

— Мам, ты чего?

— А кто будет делать математику?

— Я делаю английский. Это у нас задание такое.

— Ну да, ври больше. Нам пора.

— Так рано? Может, еще поработаешь? Тут у тебя так здорово, полный финиш.

Учитель открывает дверь в сарайчик, где расположена мастерская хозяйки дома. Нашаривает выключатель, щелкает. Принюхивается, классифицирует запахи: лак, шпатлевка, уголь, глина, мох. А также мех, воск, скипидар, чернила, дерево. Учитель стоит, глубоко дышит. Потом включает полный свет.

Ну и бардак же здесь. Прямо стройка какая-то. Повсюду разбросаны материалы и инструменты.

Взгляд Учителя обшаривает комнату и натыкается на скульптуры, которыми занята противоположная стена.

Вообще-то на скульптуры эти предметы мало похожи. Просто несколько деревянных ящиков, вроде коробок для апельсинов. Щели между досками замазаны, дерево раскрашено, покрыто лаком. Под каждым ящиком короткая кокетливая юбочка.

Учитель подходит ближе, видит, что над одним из ящиков прикреплен вырезанный из газеты заголовок:

«КАРДИНАЛ О`КОННОР УТВЕРЖДАЕТ, ЧТО ГОСПОДЬ БОГ — МУЖЧИНА».

Учитель сует руку под юбочку. Внутри ящика темно, ничего не видно. Потом пальцы нащупывают нечто тяжелое, круглое и мохнатое. Непонятный предмет, подвешенный внутри ящика, величиной примерно с грейпфрут. Учитель шарит по нему рукой, убеждается, что шар покрыт мехом, и тут же натыкается еще на один точно такой же.

Два больших мохнатых шара.

Тут до Учителя доходит: это яйца Господа Бога.

Он громко фыркает, сжимает один из шаров покрепче. У нашего присяжного заседателя есть чувство юмора, думает Учитель.

Снова звонит Эдди.

— Винсент, она вышла. Ребенок с ней.

— Понял.

Учитель напоследок игриво пожимает каждое из «яиц» и подходит к следующему ящику.

— Если она едет домой, сколько у меня времени? — спрашивает он у Эдди.

— Минуты две-три.

Над следующим ящиком обрывок бумаги, на котором накалякано: «МАМОЧКА, ЭТО СКЛЕРОЗ». Учитель с любопытством лезет под юбку. Внутри нечто круглое и пустое, похоже на череп.

— Она села в машину, выезжает на улицу. Меня не видит. Едет в твою сторону.

Голос у Эдди нервный.

— Послушай-ка, Эдди…

— Что?

— Что ты о ней думаешь?

Молчание.

— В каком смысле? Ничего я о ней не думаю.

— Мне кажется, что ты ее вроде как опекаешь.

— Опекаю? Просто мне не нравится вся эта затея. На кой черт только мы связались с этой полоумной монахиней.

— Не думаю, что она такая уж монахиня. Ребенок-то у нее есть. Значит, половая жизнь ей не в диковинку. Как по-твоему, Эдди, она сексуальная?

— Да ладно тебе. Типичная мамаша.

— А глаза? Разве они не сексапильные?

— Винсент, ты что, собираешься там до скончания века торчать? Она едет в твою сторону очень быстро.

Тем временем пальцы Учителя ощупывают «череп» изнутри. Пальцы обнаруживают трещины, в трещинах нечто, похожее на мох. Что-то щекочет запястья — вроде бы паутина. Стало быть, это и есть склероз. Распад, запустение.

— А по-моему, она очень сексуальная и необычайно умная, — говорит Винсент.

— Неужели? Ну, тебе виднее.

— Она делает скульптуры, которые нужно не видеть, а осязать.

— Дерьмо какое-то, — комментирует Эдди.

Следующий ящик называется «МЕЧТА ОБ УВОЛЬНЕНИИ». Название кажется Учителю интригующим, но пошарить рукой в ящике уже некогда. Ладно, думает он, оставим до следующего визита. Будет стимул. Он выходит из мастерской.

Еще минута требуется для того, чтобы вернуться в дом и установить следующий «вечный жучок» в параллельный телефонный аппарат.

Затем Учитель выходит из дома и аккуратно запирает за собой дверь.

Садится в машину, едет по Семинарскому переулку. Мимо проезжает «субару», за рулем Энни Лэйрд, рядом ее сын. Водитель красного «лотоса» провожает их рассеянным взглядом.

Энни и Оливер, поужинав, сидят в комнате, освещенной голубоватым мерцанием компьютера. Оливер ест мороженое, Энни сосредоточенно склонилась над клавиатурой.

— Это еще что такое? — спрашивает она.

— Это Цитадель.

— Понятно. А что такое Цитадель?

— Не знаю, мам. Что-то такое в замке.

— Господи, а это еще кто?

— Только без паники. Это рабы-тролли. Они не очень страшные.

— У меня такое ощущение, что эти джентльмены хотят меня обидеть.

— Мам, они дегенераты. Очень медленно двигаются. Главное, размахивай мечом, и ничего с тобой не случится. Да не туда же! Сюда!

— Ой, помогите! А это что такое?

— Это ловушка! Осторожно!

— Что? А теперь куда?… Оливер!

— Мам, спокойствие. Они к тебе подойдут поближе, и ты их заделаешь.

— Куда идти-то? Куда? Они совсем близко!

— Жми вот сюда. Быстрее!.. Молодец! Теперь вот этого! Круши его!

— Оливер…

— Да лупи же ты его! Мама! Что ты делаешь?

— Не знаю! Помогите! Как мне повернуться?

— Вот так! Давай бей! Отлично!

— Ага, получил!

— Мам, ты просто гений.

— Они покойники?

— Покойники.

— И это сделала я сама?

— Я же говорю, ты молодец. Как ощущения?

— Прекрасно.

— Еще бы.

— Мне сейчас даже не хочется думать о семьях этих несчастных рабов-троллей. Наверно, сегодня вечером их вдовы и дети зарыдают, но мне наплевать. Я чувствую себя просто превосходно. Ой, мамочки! А это еще что за чудовище?

— Спокойно, мам, без паники. Это всего лишь Паук Смерти.

Учитель сгибается в три погибели и смотрит на освещенные окна.

Снова раздается трель пересмешника. Птичка слегка охрипла, сидит где-то совсем близко. Учитель поднимает голову. Он на краю лужайки, под деревьями. Ближайшее дерево раскидистое, ветки крепкие. Вполне годится.

Учитель лезет вверх по стволу.

Пересмешник затыкается и легкой тенью уносится куда-то прочь.

У Учителя за спиной два тяжелых ящика, но он карабкается очень ловко. Ящики выкрашены в желто-зеленый цвет, по виду — обычные скворечники.

Метрах в шести над землей Учитель останавливается и оборачивается к дому. Все видно как на ладони. Тогда он усаживается на сук поудобнее и прикрепляет один из «скворечников». Внутри находится батарея. Провод ведет ко второму «скворечнику», который Учитель устанавливает на соседней ветке.

Пересмешник возобновляет свой концерт. Ночью он поет куда лучше, чем днем — как-то задушевнее и эмоциональнее. Пересмешники по ночам всегда во власти вдохновения.

Учитель открывает второй ящик. Внутри пять принимающих устройств «ICOM 7000». Каждый настроен на «вечные жучки», установленные в телефонных аппаратах, а также на паразитические передатчики в гостиной и детской. Учитель наводит пять параболических антенн, маскирует провод среди листвы.

Еще четыре принимающих устройства подсоединены к коммутатору. Учитель вставляет в левое ухо маленький наушник и начинает колдовать над цифровым тюнером. Настраивается на канал 1. Частота — 143.925 мегагерц. Канал 1 — это кухня.

Учитель слушает, ничего особенно интересного: кап-кап, кап-кап. Кран течет.

Он щелкает селектором, настраивается на комнату Оливера.

Ага, вот вы где, голубчики.

Пищит компьютерная музыка, слышится голос Энни:

— Как же я его убью? Он в два раза больше меня!

Детский смех:

— Когда имеешь дело с Пауком Смерти, нужно отрубить ему все ноги.

Энни:

— Как это?

Раздается легкое пощелкивание, затем взрыв хохота. Наушники стереофонические: левым ухом Учитель слышит смех матери, правым — смех мальчишки.

— Да сдохни же ты! — верещит Энни. — Слушай, почему он не падает?

— Мам, я же сказал тебе: ему нужно отрубить все ноги.

— У меня не получается!

— Берегись! Рабы-тролли!

— Караул! На помощь!

Щелк-щелк. Щелк-щелк. Энни отчаянно визжит, компьютерная музыка исполняет похоронный марш.

— Все-таки ты какая-то неполноценная, — заявляет Оливер.

Тем не менее требует, чтобы мама осталась еще на одну игру. Энни отказывается, ей нужно работать.

Учитель смотрит в освещенное окно. Видит, как женщина поднимается вверх по лестнице.

Он щелкает селектором, настраивается на кухню. Энни стоит возле освещенного окна, насвистывая компьютерную мелодию. Останавливается возле холодильника, о чем-то думает. Три листа, медленно кружа, проплывают по освещенному квадрату окна. Энни пьет из горлышка. Стоит, не двигается, смотрит в темноту. Учитель слышит, как она вздыхает. Вид у нее усталый.

Энни решительно встряхивает головой и почему-то на цыпочках выходит на крыльцо. Закрывает за собой дверь, спускается во двор. Зажигается свет в сарайчике, где находится ее мастерская. Через минуту в мастерски начинает орать магнитофон. Поет Джоан Арматрейдинг. Учитель снимает наушники, берет в руку радиотелефон. Нажимает на кнопочки.

После первого же звонка в трубке раздается голос его любовницы Сари.

— Алло?

— Сари, как ты там?

— Вожделею, — отвечает она.

Он так и видит Сари перед собой: лежит на кровати, раскинувшись на подушках.

— А ты как? — спрашивает она.

Учитель говорит тихо, почти шепотом:

— Все так же. Думаю о тебе постоянно, поэтому с вожделением у меня все в порядке. Но вести у меня вообще-то неважные.

Он устраивается на суку поудобнее, вдыхает прохладный ночной воздух полной грудью, рассеянно смотрит на освещенное окно сарая. Хозяйки не видно, лишь шевелятся какие-то тени.

— Что такое? — обеспокоенно спрашивает Сари. Она поняла: он не придет.

— Сегодня не смогу, — говорит Учитель. — Завтра очень важная презентация, а ночью мне нужно обработать одного клиента.

— Где ты?

— Я по тебе скучаю, — отвечает Учитель.

— Но где ты?

— На улице. Где-то в окрестностях Фарао.

— У тебя там тихо.

— Да, я вышел из машины, сижу под звездным небом. Вокруг деревья, светится окно в доме. Мне одиноко. Я представляю, как ты лежишь сейчас в кровати, как ты сердито хмуришь лоб. Послушай, мне действительно очень жаль. Ты самая замечательная женщина на всем белом свете. Если кто-нибудь услышит, как я сейчас с тобой разговариваю, то наверняка подумает, что это грабитель и пальнет в мою сторону из дробовика. Поэтому, если наш разговор внезапно прекратится, не пугайся. Видно, не судьба мне познакомиться с твоей мамой.

Сари изо всех сил пытается засмеяться. У нее не очень получается.

— Прости меня, — просит Учитель. Выдерживает паузу, чтобы дать ей немного подумать. Потом строго спрашивает: — Сари, ты не обиделась?

— Не очень, — отвечает она. — Но я не должна позволять тебе обходиться со мной таким образом, я знаю. Эбен, ты слишком много работаешь.

— Я очень… люблю эту работу, — тихо и нежно говорит он.

В освещенном окне появляется Энни Лэйрд. На миг задерживается, идет дальше.

— Но знай, Сари, что мне ужасно тебя не хватает. Хорошо бы мне придумать компромисс: чтобы я мог одновременно находиться внутри тебя и работать с клиентами.

На сей раз она смеется. Напряженность немного спадает.

— Может, в четверг получится, — говорит он.

— А завтра? — упавшим голосом спрашивает она.

— Завтра не получится. Извини. Завтра я должен ужинать со своим клиентом.

Окно Энни уютно светится. Учитель действительно любит свою работу. Волшебная ночь, свежий ветерок, аромат листвы, учащенное биение пульса, тихий шелест природы…

Глава 2 «ПОКАЗЫВАЙ ЕЙ СВОЮ ЛЮБОВЬ»

Энни кружится по району Сохо и никак не может найти место для стоянки. Если в длинной веренице припаркованных автомобилей и есть зазор, то там непременно торчит пожарный кран. Все-таки Энни решает рискнуть: оставляет свой «субару» во втором ряду. Может, повезет. В конце концов, нельзя же потратить весь день на поиски места для парковки.

Галерея находится на западном Бродвее. Энни идет до нее пешком, разглядывая витрины дорогих магазинов. Весь асфальт изрисован и исписан цветными мелками. Возле булочной Энни замедляет шаг, а у витрины кофейного магазина вообще останавливается.

Она любит Нью-Йорк, хоть больше в нем и не живет.

Влюбленная парочка сидит за столиком в открытом кафе. Оба читают — каждый свое, но мужчина рассеянно поглаживает запястье женщины кончиками пальцев. Энни завистливо смотрит. Как ностальгия, не мучает?

Разве что совсем чуть-чуть.

Но ее ждет еще одно испытание. Уже на Бродвее какой-то сногсшибательный красавец с готическими скулами бросает на нее заинтересованный взгляд. Это очень приятно. Следующие несколько шагов Энни борется с собой — ей очень хочется оглянуться и посмотреть, оглянулся ли на нее он.

Но подобные порывы мучают ее недолго.

Куда больше ее расстраивает витрина, на которой выставлены игрушки для богатых детей. Там установлен совершенно потрясающий механический дракон, выдыхающий клубы дыма из сине-зеленых ноздрей. За такое чудо Оливер, наверно, продал бы душу дьяволу. Энни думает, не зайти ли внутрь, не спросить ли про цену. Хотя зачем нарываться на унижение? Продавец, конечно, ответит, но взгляд у него при этом будет презрительным.

Энни вздыхает, идет дальше. Вот она уже на Принс-стрит. Забыла про дракона, забыла про влюбленную парочку и про красавца. Настроение у нее веселое, жизнерадостное. Она пересекает улицу, входит в большое здание, поднимается на третий этаж. Там находится галерея Инез Газаррага. Энни выставила у Инез три свои работы. Общее название скульптурной группы «Герметичные видения».

У входа за отдельным столом сидит Лэйни, секретарша. Кабинет Инез дальше, за залом.

Энни замирает на месте, не веря своим глазам.

Над ее злополучными ящиками вывешены ослепительно-красные розетки. Сердце Энни замирает, она зажмуривается.

— Не может быть! Это галлюцинация.

Онаоткрывает глаза — нет, над каждым ящиком действительно вывешен красный кружок. Целых три кружка! Причем не сомнительные половинки, означающие, что на данное произведение заявлен опцион, а самые что ни на есть настоящие красные ордена: товар продан и деньги получены.

Энни хочется запеть: «Продано! Продано! Продано!»

За спиной весело смеется Лэйни, а потом из кабинета выскакивает Инез и шепчет Энни на ухо:

— Наконец-то продано. Я уж думала, этого никогда не случится. Пойдем со мной.

Она уводит Энни в свой кабинет.

— Покупателя зовут Зак Лайд, — сообщает она, закуривая сигарету.

Когда-то Инез работала фотомоделью и снималась для журнала «Вог». Ее обожали поэты-битники и абстрактные экспрессионисты. Тогда у Инез было прозвище «Бельдам-сан-мерси», то есть «прекрасная дама, не ведающая жалости». Теперь же Инез весит больше ста килограммов, кожа чуть не лопается от жира, а характер совсем испортился. Скрипучим голосом она заявляет:

— Я слышала про этого типа и раньше, читала про него в газетах. У него отличная репутация. Знаешь, такой очень вежливый, но взглянет — мороз по коже. Этот свое дело знает досконально. Любит минималистов. Обожает Мардена, Элис Эйкок, недавно купил несколько работ Кристи Раппа. Одним словом, не любитель мраморных ковбоев с мужественным выражением лица. Говорят, у него собственная коллекция, причем высшего класса, но обычно он покупает вещи для друзей и знакомых. А в друзьях у него ходят очень крупные коллекционеры, милочка. Ты даже не представляешь себе какие.

— Ну какие?

— Да ты о них и не слышала.

— Как же я о них и не слышала, если они такие знаменитые коллекционеры?

Инез сосредоточенно листает блокнот.

— Ну вот. Ты слышала когда-нибудь о Сато Юскэ?

— Нет.

— А о господине, которого зовут Ёсида Ясэй?

Энни качает головой.

— Ну хорошо. А как насчет несравненного Мори Сёити?

— Понятно, — кивает Энни. — Значит, мои работы поедут в Японию?

— Точно не знаю, — пожимает плечами Инез. — Я только повторяю имена, которые он мне назвал.

— И ты даже не выяснила, куда именно отправят мои…

— Говорю тебе, с этим человеком объясняться не просто. Он ничего конкретного не сообщает. Говорит примерно так: «Надо будет провести кое-какую исследовательскую работу, подыскать подходящую коллекцию». Одним словом, наводит тень на ясный день.

— Ну а цена? — спрашивает Энни. — Ты не разочарована?

— Вот, смотри — чек на двадцать четыре тысячи долларов. Половина твоя. Так что с ценой все в порядке.

Инез довольно улыбается. Энни тоже хочет улыбнуться, но ее по-прежнему одолевают сомнения.

— Слушай, девочка, по-моему, ты не врубаешься, — вздыхает Инез. — Ты продала три своих ящика большому человеку. Любой другой на твоем месте визжал бы от радости, как поросенок. Я бы, например, просто описалась бы от счастья.

— Нет-нет, я очень рада, — возражает Энни. — Просто мне хотелось бы знать, куда попадут мои работы. И потом, кто этот человек — я так и не поняла. Коллекционер? Посредник? Чем он зарабатывает на жизнь?

Инез пожимает плечами.

— Насколько я поняла, он управляет каким-то потребительским фондом. У него свой офис на Мэйден-Лейн, только, по-моему, он не любит там сидеть. Во всяком случае, я твердо знаю одно — коллекционированием он занимается. Ну и путешествует немало. Увидел у меня на стене мантру и начал рассказывать про Непал. Скажу тебе, девочка, что этот парень говорит, как пишет.

— В каком смысле?

— Так поет — заслушаешься. Забываешь обо всем на свете. — Инез смеется. — Сама увидишь. Он сказал, что хочет с тобой познакомиться и работать вместе. Работать — понимаешь?

— Нет, не очень.

— Ей-богу, ты все-таки дура. Человек хочет с тобой сотрудничать. Только учти: ты будешь работать с ним напрямую, и я не возражаю. Но не вздумай меня надувать.

Энни не верит своим ушам.

— Ты что, Инез? Я же тебя люблю.

— Это, конечно, очень трогательно, но кто тебя знает — вдруг у тебя будет собственная выставка в Лувре, и ты забудешь о своей старой подруге, которая должна получать свой процент.

— Инез, как тебе не стыдно.

— Все контракты только через меня. Поняла?

— Конечно.

— Иначе я тебя изничтожу. Живьем сожру.

Инез корчит страшную гримасу: надувает губы, оскаливается, грозит кулаком. Энни думает, что ее подруга сейчас похожа на асфальтовый каток. Проедет — мокрое место останется.

Тут Инез начинает хохотать и вручает ей чек на двенадцать тысяч долларов.

И тут Энни наконец верит в свое счастье. Душа ее взмывает в облака. Она говорит о чем-то с Инез, но сама себя не слышит. Двенадцать тысяч долларов! И это только начало. Впереди блестящая карьера. Она целует Инез, потом Лэйни, спускается на лифте вниз. На улице ее приветствует дуновение свежего ветра, асфальт залит солнцем. Двенадцать тысяч долларов! Мысли путаются, но общее состояние иначе как блаженством не назовешь.

— Энни Лэйрд?

Она оборачивается. Сзади стоит тот самый красавец с готическими скулами.

— Я вас недавно видел на улице…

— Да, я помню.

— Не сразу сообразил, что это вы. Когда до меня дошло, я был уже на Брум-стрит. Вернулся сюда, стал вас разыскивать, едва нашел.

Оказывается, у него карие глаза с желтыми искорками. И еще очаровательная, немного асимметричная улыбка.

— Слава Богу, я вас разыскал.

Энни смотрит на него с недоумением. Тогда красавец представляется:

— Я Зак Лайд.

Неужели это и есть ее патрон? Этот красавчик?

— Я купил несколько ваших вещей, — говорит он.

— Да-да, — мямлит Энни. — У меня в бумажнике лежит ваш чек.

Ей кажется, что она — бедная Золушка, несчастная сиротка, которую волшебная сила вознесла на вершину счастья.

— Конечно, я заплатил за ваши работы недостаточно, я хорошо это понимаю. Но ведь цену назначал не я. Я бы с удовольствием посмотрел и другие ваши работы. Готов заплатить за них больше.

Энни спрашивает:

— Откуда вы узнали, что я — Энни Лэйрд? Мы ведь раньше не встречались.

— Инез показала мне вашу фотографию. В каталоге.

— Ах да.

— Должен сказать, фотография не слишком удачная.

Энни так приятно, что она даже забывает поблагодарить за комплимент — просто кивает и опускает голову. Воцаряется неловкая пауза. Энни смотрит на асфальт, на мягкие итальянские мокасины Лайда. Тротуар изрисован какими-то бессмысленными иероглифами. Неведомый художник разукрасил ими всю улицу. Что, собственно, он хотел изобразить? Двенадцать тысяч долларов! Собственный патрон-покровитель! Весь мир, сходящий с ума по ее ящикам!

Тут Энни вспоминает о мучающем ее вопросе.

— Но почему Япония? — спрашивает она, поднимая глаза. — Неужели вы в самом деле пошлете туда мои работы?

— Видимо, да.

— И я никогда их больше не увижу?

— Разумеется, увидите. — Уверенная, ободряющая улыбка. — Если хотите, можем поговорить об этом. Пообедаем вместе?

— Сейчас?

Он смотрит ей в глаза, а она поднимает руку с часами.

— Сейчас половина двенадцатого. В два я должна вернуться в наш округ. Понимаете, меня назначили присяжным заседателем.

Лайд с сочувствием морщится.

— Ну что ж, причина серьезная, — улыбается он.

— Разве что где-нибудь перекусить наскоро? — задумчиво говорит она. — Это, пожалуй, можно.

И вот они отправляются на Салливан-стрит, где в уютном дворике подают простую тихоокеанскую пищу. Над столиком шумит ветвями краснолистый клен. Официант, судя по всему, хорошо знает Зака Лайда. Первым делом он спрашивает, как ему быть с несчастной геранью, которая у него дома совсем загибается. Зак принимает сосредоточенный вид.

— Что именно с вашим цветком?

— Листья пожелтели, — жалуется официант. — Знаете, по краям.

— Думаю, слишком много воды, — говорит Зак. — Дайте цветку немного прийти в себя. Пусть сам разберется, что ему нужно. Не поливайте его вообще.

Официант задумчиво кивает и уходит.

Других посетителей во дворике нет. Ветерок сюда не проникает, но солнца хоть отбавляй. Выложенный кирпичом пол так и вспыхивает под лучами.

Энни пробует сначала ахипоки с зелеными перцами. Должно быть, это очень вкусно, но бедной женщине сейчас не до гастрономических изысков. Зак Лайд рассказывает ей следующее:

— Значит, так. Вы хотите знать, что будет дальше с вашими произведениями. Думаю, Инез упомянула о моих японских друзьях. Это бизнесмены — будем называть их так. Я часто делаю для них подобные приобретения. В девяти случаях из десяти они остаются довольны моим выбором.

Энни спрашивает:

— Они покупают произведения искусства для дома или для офиса?

— Иногда произведения искусства так и остаются на складе. Бывает и так, что я просто посылаю фотографию, а само произведение остается у меня.

Энни ничего не может понять.

— Они что, даже не видят оригинал?

— Понимаете, я должен вам объяснить, как это происходит. Эти люди — не такие уж ценители прекрасного. Они умны, дальновидны, прекрасно разбираются в бизнесе. Но от искусства достаточно далеки. Вы знаете Японию?

— Нет.

— Современное искусство там сейчас в большой цене. Оно как лотерея — стоимость не фиксирована, подвержена резким взлетам и спадам. Это как бы игра на бирже.

— Я ничего в этом не понимаю.

— Ну хорошо, я обрисую вам ситуацию. Для примера. — Он придвигается к ней чуть ближе. — Предположим, некий мистер Кавамото оказывается в долгу у мистера Окита. Кавамото — богатый предприниматель. Окита — тоже предприниматель, но несколько иного сорта. Он — якудза. Якудза — это вроде мафии, но без бандитизма, без насилия. Мистер Окита — человек воспитанный, культурный, уважаемый. Как может мистер Кавамото вернуть свой долг? Деньгами нельзя — это привлекло бы внимание налоговой службы. И тогда он дарит мистеру Окита произведение искусства. Допустим, работу молодой скульпторши из штата Нью-Йорк. Цена произведения невелика — полмиллиона йен. На наши деньги это пять тысяч долларов. Но мистер Окита все равно глубоко тронут — дело не в стоимости подарка, а во внимании. Затем, как это часто бывает с произведениями искусства, на следующий год цена скульптуры вдруг резко возрастает. Вице-президент компании мистера Кавамото звонит мистеру Окита и предлагает выкупить подарок обратно — за двадцать миллионов йен. Сумма, конечно, значительная, но для компании ничего не стоит списать ее на расширение производства, деловые расходы и прочее. Мистеру Окита очень жаль расставаться с подарком, но, не желая обижать партнера, он неохотно соглашается. Таким образом, долг выплачен, налоговая служба придраться ни к чему не может. Все довольны. Скульпторша тоже не пострадала, потому что во всех галереях мира отныне известно, что ее произведение было продано за двести тысяч долларов. Улавливаете общую схему?

— А что происходит с самой скульптурой? — спрашивает Энни. — После этого ее что, выбрасывают?

— С какой стати? Это двести тысяч долларов!

— На самом ведь деле она столько не стоит.

— Еще как стоит. Ведь за нее именно столько и заплатили. Вы не учитываете того, что я посылаю в Японию действительно талантливые произведения — смелые, перспективные, оригинальные. Я работаю с художниками, у которых есть талант, но нет имени и карьеры. Именно в этих делах я и незаменим. Хорошая рецензия в журналах «Арт-форум» и «Флэш-арт», приличная мастерская, экспозиция на Базельской ярмарке, подборка иллюстраций в журнале «Документа». И пусть вас не смущает японская махинация — она лишь восстанавливает справедливость. Так или иначе, вас все это не касается — это моя работа, предоставьте ее мне. Ваше дело — сидеть в студии и создавать свои ящики.

В глазах Энни вспыхивает искорка.

— Ах, значит, и для меня все-таки дело найдется? Большое спасибо. Послушайте-ка, мистер Лайд…

— Зовите меня просто Зак.

— Послушайте…

— Могу я называть вас Энни?

— Можете называть меня как угодно, но я не желаю иметь ничего общего с подобными, подобными…

— Грязными делишками, хотите вы сказать? Вы обиделись? Представьте себе, что Рафаэль говорит своему покровителю: «Извините, ваше высочество, но мне ничего от вас не нужно, потому что вы жестокий тиран, который любит варить своих врагов живьем в кипящем масле. Бог с ней, с мировой славой и памятью потомков, я предпочитаю безвестность».

— Я хочу сказать…

Он останавливает ее жестом.

— Энни, для чего, по-вашему, я это делаю? Из-за денег? Мне такой доход не нужен. У меня есть свое дело, и на жизнь мне хватает.

Возвращается официант. Хочет спросить Лайда еще о чем-то, но тот отмахивается от него и говорит:

— Дэвид, давай не сейчас, ладно?

Официант испаряется.

Зак Лайд наклоняется к своей спутнице.

— Я занимаюсь этим для того, чтобы художник мог спокойно работать, чтобы вы могли создавать свои ящики и не ломать голову над тем, как прокормить ребенка. Это понятно? Пускай у вас в голове будет сумбур, хаос, что угодно. Главное — не тратьте время на добывание хлеба насущного. Только представьте себе — вам будет совершенно наплевать на идиотов, распоряжающихся в мире искусства. Вы работаете, и голова у вас ни о чем не болит.

Он резко отворачивается, глубоко вздыхает, покачивает головой.

— Впрочем, дело ваше. Это ваша жизнь, ваша карьера. Можете сидеть на своих ящиках. Чек возвращать не нужно — это знак моего восхищения. Желаю вам всяческого благополучия.

Он оборачивается, ищет взглядом официанта.

— Мистер Лайд, — тихо говорит Энни.

— Зак.

— Зак, вы очень убедительны. — Энни пытается улыбнуться. — Просто… Все это так неожиданно. О Господи, мне трудно свыкнуться с этой мыслью. Я вовсе не хотела вас обидеть. — Она смотрит на тарелку, где лежит свернутая трубочкой лососина. Улыбается. — Здесь очень вкусно кормят, но, к сожалению, я больше не могу есть.

— Ничего. Вам пора. Вы ведь участвуете в процессе, правильно?

— Да-да, там-то и есть настоящая жизнь, а это все фантазии. — Она качает головой. — Жаль, что нужно ехать. Мы могли бы еще о многом поговорить.

— Ничего, у нас будут и другие встречи.

— Когда?

— За ужином.

— Что-что?

— Давайте поужинаем сегодня вместе.

Оливер едет на велосипеде. Голова задрана, взгляд устремлен куда-то на верхушки деревьев. Мать не выдерживает, кричит:

— Оливер, смотри на дорогу!

Тогда сын опускает глаза и видит, что чуть не врезался в бровку тротуара. Вдвоем они едут вдоль берега озера. Заворачивают за угол — там здание старой библиотеки, перекресток Ивовой улицы с Церковной улицей. Когда Оливер хочет затормозить, он пользуется не ручным тормозом, а педалями. Пропустив машины, мать и сын пересекают перекресток и выезжают на травянистую велосипедную дорожку. Оливер оборачивается.

— Мам, ты мне купишь новый велосипед?

— Отстань, — говорит она.

— Настоящий новый «мангуст», а?

— Оливер, помолчи.

— Да нас же никто не слышит.

— Все равно. Ты мне надоел.

Они проезжают мимо бронзовой статуи Ханни Стоунлей, героини американской революции. Героиня сидит на бронзовом коне и разевает свой бронзовый рот в беззвучном крике.

Оливер не унимается:

— А как насчет «Пауэрбука»?

— Это еще что такое?

— «Пауэрбук»? Это компьютер с вмонтированной игровой приставкой.

— Понятно.

— Так купишь или нет?

— Не куплю. А если ты заикнешься хоть кому-нибудь о наших успехах, я вмонтирую тебе игровую приставку прямо в глотку.

— Ну мама!

— Что?

— Это совсем не смешно.

— А я и не собиралась тебя веселить.

— Довольно глупое замечание..

— Ничего, переживешь.

— Ха-ха-ха! — иронически кривится сын. — Игровая приставка у меня в глотке — надо же до такого додуматься!

Он приподнимается и с силой жмет на педали. С озера дует легкий ветерок.

— Ха-ха-ха! — орет Оливер во все горло. Мама стала знаменитой. Мы купим коттедж на берегу, где сейчас живут Диллсы, и Джулиет будет приходить, чтобы поплавать в нашем бассейне.

— Мама, крути педали! — кричит он, обернувшись назад.

Вот они уже едут по Семинарскому переулку. Мимо, тоже на велосипеде, проносится Шон Карди. Вежливо кланяется, сигналит своим скрипучим звонком. Оливеру немножко стыдно, что его видели вместе с мамой, как маленького. Но ничего, у Шона Карди своих проблем тоже хватает. Во-первых, он отличник. Во-вторых, его мамаша заведует погребальной конторой. Не позавидуешь. Поэтому Оливер кивает однокласснику с неприступным видом и сгибается над рулем велосипеда так, словно это не велик, а настоящий мотоцикл. Ничего, скоро мама ему и в самом деле купит спортивный «харлей-дэвидсон». А что такого? Если вокруг дома будет большой участок, мне и водительские права не понадобятся, думает он. На чем хочу, на том и гоняю. Теоретически рассуждая, я мог бы получить «харлей-дэвидсон» уже завтра. Недельку потренируюсь, а потом приглашу Джулиет, чтобы она сидела у меня за спиной.

Дом уже близко. Мать и сын проезжают мимо вылизанного газона мистера и миссис Целлер, которые как раз гуляют со своей болонкой. Оливер от души презирает всех троих. Вот показался и их собственный заросший двор. Оливер резко сворачивает вправо, срезая нос Энни. Спрыгивает у вяза, берет велосипед «под уздцы» и вдруг замирает на месте. С крыльца на него скалится человеческий череп.

— Елки-палки, — ахает Оливер. — Это еще что такое?

Вопрос идиотский — и так видно, что это такое: череп, подвешенный к дверной ручке. Сзади подходит мама. Ахает.

На черепе табличка, где большими буквами написано: «Оливер Лэйрд».

Прежде чем Оливер успевает опомниться, ему в висок и в ухо ударяет холодная струя. Мальчик оборачивается и получает следующий заряд прямехонько между глаз. Убийца сидит на дереве и стреляет из водяного пистолета. Это, разумеется, Джулиет.

— Ты покойник, — объявляет она, целясь в него из своего оружия. Глаза у Джулиет зеленые, волосы рыжие. Она — лучшая подруга мамы.

— Падай, ты убит, — требует она, снова прицеливаясь.

— Это нечестно! — возмущается Оливер.

— Смерть не бывает честной.

— Но я не вооружен!

Он разевает рот пошире, чтобы заорать во всю глотку, но получает следующий заряд.

— Твой жизненный путь окончен, Оливер.

Он пожимает плечами, выпускает из рук велосипед и медленно заваливается на бок, а потом, картинно раскинувшись, падает. При этом не спускает глаз со своей «убийцы». Джулиет спрыгивает с дерева. Рост у нее за метр восемьдесят, телосложение почти мужское, если не считать некоторых смущающих спокойствие Оливера округлостей. Когда Джулиет сплетничает о чем-нибудь с мамой или возится с Оливером, она расслабляется, вид у нее домашний и уютный. Но мальчику приходилось видеть, как она кокетничает с молодыми людьми — один раз в ресторане и еще один раз в шашлычной. В такие моменты Джулиет распрямляется в полный рост и слегка откидывает голову назад. Разговаривая с представителями противоположного пола, она чуть-чуть покачивается и в эти моменты больше всего похожа на готовящуюся к броску кобру. Как бы Оливеру хотелось, чтобы Джулиет когда-нибудь поплясала свой змеиный танец перед ним! Лежа на земле, он спрашивает:

— Чья черепушка-то?

Джулиет целует маму в щеку, но оружие по-прежнему направлено на Оливера.

— Твоя, неудачник. Видишь, там написано? — Потом спрашивает маму. — Что это за потрясающие новости, достигшие моего слуха?

— Неужели черепушка настоящая? — вмешивается Оливер. — Где ты ее раздобыла?

Он вскакивает и снимает череп с двери.

— Подарил один ординатор из нейрохирургии.

— Твой любовничек, да? — язвительно спрашивает Оливер.

— Не твое собачье дело. Он хотел бы быть моим любовничком. А подарок мне понравился. Череп — это оригинальнее, чем букет цветов.

— И он тебе нравится?

— Много будешь знать, скоро состаришься.

— Это точно, я скоро состарюсь. — Оливер шевелит челюстью черепа, которая крепится на пружине. Раздается звук, напоминающий скрип двери. — Ух ты! Так нравится он тебе или нет?

— Как же он мне может нравиться? Ведь он ординатор из нейрохирургии. Ты себе не представляешь, какая это скучная публика.

— Понятно.

— Если тебе осталось жить на свете всего два часа, проведи их с ординатором из нейрохирургии. Два часа покажутся тебе двумя годами. Череп можешь оставить себе, но обещай мне, что не будешь таскать его в школу и на улицу. Я думаю, похищать черепа из больницы не совсем законно.

— Все понял. Большое спасибо.

Джулиет скрывается за углом дома и возвращается со своим велосипедом, который замаскировала в кустах.

— Я так и знала, что твоему извращенному уму такой подарок понравится. Так я требую подробностей, — оборачивается она к маме.

Но Оливер берет инициативу на себя.

— У нее целых три красных кружка!

Джулиет непонимающе хлопает глазами.

— Это правда, — подтверждает мама. — Три красных кружка.

— И еще будут! — выпаливает Оливер.

— У тебя что, краснуха? — встревоженно спрашивает Джулиет.

Оливер и мама заговорщицки ухмыляются. Череп тоже разделяет их веселье. Потом мама торжественно объявляет:

— Я продала три работы.

У Джулиет отвисает челюсть.

— Энни!

— Причем очень влиятельному коллекционеру. Он говорит… — Она щелкает пальцами, не в силах найти нужное слово. — Он говорит, что я буду суперзвездой.

Джулиет отчаянно визжит.

— Тихо ты! — пугается мама.

— Энни! Это так здорово!

Мама триумфально упирается руками в бока.

— У меня в кармане двенадцать тысяч долларов.

— Ой, Энни!

Джулиет подпрыгивает, хватает маму руками за щеки и сплющивает их так, что губы у мамы становятся похожими на рыбьи.

— Энни, мать твою, это так здорово!

— Не выражайся! — говорит мама.

Потом Энни и Джулиет победоносно пожимают друг другу руки. Джулиет в восторге начинает молотить кулаками по маме, и та, хохоча, хватает ее за запястья. Подруги обнимаются, и Джулиет снова начинает молотить маму, но уже по спине. Она гораздо выше, поэтому в ее объятиях мамы почти не видно. Джулиет подмигивает Оливеру, протягивает свою длинную руку и хватает его за шею, явно намереваясь задушить и без того уже подстреленного врага.

Учитель сидит в своей учительской, погруженный в медитацию. Он в позе лотоса, взгляд устремлен на салаграммы, нарисованные на деревянном полу.

Это пирамида из красных дисков.

Учитель набирает в грудь воздуха. Пурака.

Воздух проходит вдоль позвоночника, крутясь спиралью, спускается по пути, который именуется Красной Дорогой. Дыхание спускается в темный пруд, вокруг которого растут белые кипарисы.

Речака. Дыхание свободное.

Еще один вдох. Пурака.

Один из красных кружков отрывается от нарисованной пирамиды и повисает в воздухе перед глазами Учителя. Это уже не кружок, а шар. Он легкий, невесомый, внутри шара Учитель видит лицо своего отца. Отец пьян. Он лежит на полу кладовки. Кладовка находится в подвале дома, где прошло детство Учителя. Отец орет во всю глотку арию Беллини. У него так называемый лирический баритон, в уголках рта застыла слюна.

Выдох. Речака. Шар взмывает выше.

Перед глазами застывает еще один шар, и Учитель заглядывает в него.

Он сидит на кухне все в том же родительском доме. Повсюду груды немытой посуды, заплесневевшие объедки. Он намазывает горчицей хлеб. В холодильнике где-то должен валяться кусок колбасы. С одной стороны она подгнила, но ничего, можно отрезать. Учитель смотрит на бутерброд и видит, что в горчице увяз таракан. Мальчик быстро хватает таракана двумя пальцами и смотрит на него. Вымазанные в горчице ножки отчаянно шевелятся, но таракан не двигается, он беспомощен.

Речака. Видение исчезло.

Новый вдох, новый шар.

Мать с криком врывается в уборную, чуть не сшибив дверь с петель. Папа сидит на унитазе, читая Фому Аквинского. «Ну и что теперь, Принцесса?» — кричит мама. Папа встает. Видно, что задница у него вымазана в дерьме. Он делает неловкий шажок вперед, спущенные штаны ему мешают. Папа хочет плюнуть матери в лицо, но промахивается. С улыбкой смотрит на сына, закрывает дверь.

Регулируя дыхание, Учитель складывает три шара в пирамиду, выравнивает их в правильный треугольник, потом мощным вдохом проглатывает.

Встает, включает автоответчик.

Было три звонка, все от Сари.

Учитель подходит к пульту, нажимает на кнопку. Это канал 1, кухня Энни Лэйрд. У клиента в гостях подруга, она врач. Они болтают о всякой ерунде, учительская наполняется веселым смехом. Послушать женщин приятно. Лао Цзы сказал: «Мастер путешествует с утра до ночи, не покидая своего дома».

Энни и ее подружка переходят к интересной теме: начинают обсуждать Зака Лайда.

Энни смущена.

— Блузку в сеточку? Ни за что на свете.

— Почему нет? — фыркает Джулиет. — Ты в ней такая сексуальная.

— Джулиет, перестань. Я не хочу выглядеть сексуальной. Этот человек — мой потенциальный патрон, а не потенциальный…

— Кто?

— Друг. Не важно.

— Ну конечно. Просто всего лишь сногсшибательный, умный, богатый мужчина. Это для тебя недостаточно хорошо. Ты, так и быть, согласилась с ним поужинать, но на большее рассчитывать он не должен.

— Пойми, Джулиет, это не свидание, а деловая встреча. Кроме того, позволь тебе заметить, ты упомянула не все его достоинства. Еще он очень уверен в себе, остроумен и не забудь про готические скулы.

— Видишь, как у тебя глаза засверкали. Стало быть, решено: ты надеваешь блузку в сеточку. И не будь с ним чересчур застенчивой.

— Я вовсе не застенчивая.

— Еще какая застенчивая.

— Я скрытная, а не застенчивая.

— Нет, ты обожаешь запираться в себе.

— Ничего подобного. Просто, когда я с мужчинами, я не болтлива.

Джулиет громко хохочет.

— Болтлива? Ты так это называешь?

Совершенно ясно, что терпение Джулиет на исходе. Она сидит, покачиваясь в кресле-качалке, и лопает конфеты «Лорна Дун», любимую усладу Оливера. Отхлебнув чаю, Джулиет назидательно говорит:

— Это не болтовня, девочка, это искусство. С мужчинами разговаривать нужно так. Сначала говоришь ему что-нибудь приятное, чтобы он весь надулся от важности. Потом немного мурлыкаешь, чтобы мужчина доверчиво к тебе потянулся. Тут самое время нанести точный удар иголкой, чтобы надувшийся шар лопнул. Мужчина скисает, а ты начинаешь снова гладить его по шерстке. Он дуреет, мягчает, ты снова гладишь его против шерстки. Потом по шерстке, против шерстки, по шерстке, против шерстки. В конце концов, совершенно обессиленный, он падает к твоим ногам.

— А дальше что?

— Как что? Ты говоришь, что он, конечно, молодец хоть куда, но для тебя он всего лишь патрон и деловой партнер. Ты никогда не будешь ему принадлежать. Энни, слушай, когда тебе говорят умные вещи, иначе я тебе башку оторву. — Джулиет звонко хохочет.

— Слушай, Джулиет…

— Что?

— Ты когда в последний раз высыпалась?

Джулиет задумывается.

— Ты имеешь в виду, по-настоящему спала? Если не считать легких приступов сонливости в разгар операции, последний раз я по-настоящему спала… Какой сегодня день?

— Среда.

— Не может быть!

— Я тебе точно говорю.

— Ты абсолютно уверена?

— Абсолютно.

— В понедельник я, кажется, спала. Часа два, а то и три.

— Господи, тебе нужно немедленно ложиться в кровать. Зачем ты сюда притащилась?

— Как же мне было не прийти? Когда я услышала сообщение по автоответчику, я чуть не лопнула от любопытства. Ты, Энни, совершенно потрясающая. Всю жизнь мечтала, не сдавалась, занималась своим искусством, и вот твоя мечта осуществилась.

— Я не сдавалась, потому что я чокнутая.

— Слушай, а ты звонила своему Слайви? Сказала, что увольняешься?

— Я не могу уволиться.

— Это еще почему?

— Все эти воздушные замки могут рухнуть.

— Ничего они не рухнут! С завтрашнего дня будешь заниматься исключительно своими ящиками.

Энни смеется.

— Во всяком случае, не с завтрашнего. Мне нужно быть в суде.

— Ах да, я совсем забыла. Как у тебя там дела?

— Ничего, но очень уж скучно. Адвокаты задают мне кучу всяких вопросов. В общем, суд меня утвердил.

— А что за процесс?

— Так, ничего особенного. Я согласилась, потому что хотела немного развеяться. А теперь, сама понимаешь, все это мне совершенно некстати.

— Ну и плюнь на них.

— Уже поздно.

— Ничего не поздно.

— Джулиет, иди-ка ты спать.

— Нет, мы с Генри идем в кино.

— Ты совсем спятила.

— Если твой недоносок хочет, могу взять его с собой.

— Это будет зависеть от того, кто поведет машину.

— Ладно-ладно, Генри поведет. Но я тоже хотела тебе кое-что рассказать.

— Что?

— Знаешь, ты не единственная, с кем случаются чудесные происшествия.

— И что же с тобой случилось?

Джулиет облизывает губы и заговорщицки взмахивает ресницами. Сразу видно, что разговор пойдет о чем-то сексуальном.

— Где он? — шепотом спрашивает она.

— Оливер? У себя в комнате. Он нас не слышит. — Энни придвигается поближе. — Ну же, рассказывай.

— Значит так, это было вчера ночью. В два часа меня вызвали из ординаторской в травматологию. Привезли парня с огнестрельной раной. Там должен был дежурить ординатор четвертого года обучения, но его никак не могли разыскать — наверное, прикорнул где-нибудь. А звонить дежурному хирургу и вытаскивать его из дома мне не хотелось. Поэтому я отправилась в операционную сама. Привозят парня, черного, на вид лет двадцать. Он в полном сознании, сложен, как Аполлон. — Она отпивает чаю. — Кстати, знаешь, кто мне ассистировал?

— Неужели Генри?

— Да, нас последнее время часто назначают с ним в одну смену. Боятся, что без Генри я что-нибудь напортачу. Стало быть, мне ассистирует Генри и еще один медбрат. Я беру ножницы, разрезаю на парне штаны. Он ранен в бедро. Пуля вошла вот сюда, вышла вот отсюда. Ничего особенно серьезного, кость не задета. Пара пустяков. Но дело не в этом. Разрезаю я на нем штаны, и что я вижу — парень без трусов. Энни, такого красавца я в жизни не видывала. Ты понимаешь, о чем я говорю. Дело даже не в величине, а в фактуре. Он похож на этот… как его? Такой черный драгоценный камень.

— Оникс?

— Вот-вот, оникс. Две живописные жилки, и так слегка подрагивают. Очень похож на спящую кобру.

Подруги громко хихикают, потом Джулиет вспоминает про Оливера и шипит, приставив палец к губам.

Подруги хохочут еще громче.

— Не забывай, что рядом стоит Генри. Внимательно смотрит за моей реакцией. Я не подаю вида. Подхожу к парню, налаживаю капельницу. Он говорит: «Вы чего это? Эту штуковину присоединяют ко всяким старикам, которые сами не могут есть. А у меня зубов полон рот. Хотите, доктор, я вас съем? Кстати, как вас зовут? Меня зовут Ричард». У него совершенно потрясающие белоснежные зубы, и вообще он так хорош собой, что я просто таю. «Я должна это сделать, Ричард», — говорю я. «Пусть это сделает доктор», — требует он. «Я и есть доктор». Он вздыхает: «Вы доктор? О Господи, значит, я покойник». Я обрабатываю рану, а он спрашивает: «Ну и что вы про все это думаете?» Я говорю: «По-моему, Ричард, ты попал в скверную историю». Он говорит: «Это еще что. Вот когда я доберусь до сукина сына, который сделал во мне дырку, история будет действительно скверной. Вам привезут его сюда в мешке, высыпят на пол, и вы никогда его уже не соберете». Но я, сама понимаешь, его не слушаю, потому что занята обработкой раны. Мне начинает казаться, что у него там гематома, внутреннее кровоизлияние. Я начинаю щупать ему бедро, чтобы проверить мышечную реакцию. А должна тебе сказать, подружка Энни, что мускулы у этого парня как каменные. Для сравнения я начинаю щупать второе бедро. Он смотрит на меня и говорит: «Знаете, док, мне это начинает нравиться». А я и сама вижу, что ему это нравится. Потому что его штуковина вдруг начинает расти.

— Не может быть! — шепчет Энни.

— Честное слово! Представляешь, такая черная кобра, делающая стойку и раздувающая капюшон.

Подруги киснут от смеха.

— И вот мы все смотрим друг на друга: я на кобру, она на меня, Генри тоже на меня, и Ричард на меня. Причем этот нахальный негр закидывает руки за голову и лежит с таким видом, словно…

Джулиет заходится смехом и после небольшой передышки продолжает:

— Однако я, как-никак, доктор. Поэтому продолжаю делать свое дело. Щупаю ему ляжки, стараюсь не смотреть, куда не следует. Лицо у меня при этом заливается краской, а ты знаешь, как я умею краснеть. Скажу тебе честно, больше всего в этот момент мне хотелось сожрать эту штуковину без остатка. Потом Ричард вдруг берет меня пальцами за запястье и крепко пожимает. А я совершенно обессилела, уже ничего не соображаю. Он спрашивает: «Как вас зовут, док?» А я хлопаю глазами и бормочу: «Гематома». Он говорит: «Как-как? Гема Тома? Ну и имечко». Я беру себя в руки и отвечаю: «Все, Ричард, ты отправляешься в хирургическое отделение. Пока». Его увозят в хирургическое делать фасциотомию. Увы, больше я его никогда не увижу.

Оливер, разумеется, подслушивал. В деревянном полу его комнаты находилась очень удобная щель, через которую все было слышно, если лечь и прижаться к щели ухом. У мальчика в голове полный сумбур. Он сидит за столом, пытаясь решить задачу по математике, но мысли все время путаются.

«В балетной школе четырем балеринам больше шестнадцати лет, тридцати пяти процентам балерин от десяти до шестнадцати лет, а еще три будущие балерины в возрасте от семи до девяти лет. Одна из них негритянка, другая одноглазая кобра, а когда все балерины собираются вместе и хотят сожрать кобру целиком…»

Оливер встряхивает головой. Он так и видит перед собой Джулиет и этого типа с его членом. Как это она сказала — «раздутый капюшон»? Сердце у Оливера ноет.

Нет, она для меня слишком старая, думает он. У нее шуры-муры с взрослыми мужиками, зачем ей такой сопляк, как я?

Может быть, деньги помогут? Если мама станет очень богатой, можно будет купить дом по соседству с Джулиет. Буду каждый вечер закатывать вечеринки. Все знаменитости будут приходить в гости, потому что я сын великой Энни Лэйрд. Я куплю «харлей-дэвидсон», построю настоящий трек. Но катать буду одну только Джулиет, а прочих девчонок и близко не подпущу… Господи, какой я все-таки идиот. Лезет в голову всякая чушь…

— Оливер!

— Чего?

— Собирайся, доделаешь уроки у миссис Колодни.

По лестнице поднимается мама.

Это возвращает мальчика к реальности.

— Какая еще миссис Колодни? Ты же говорила, что я буду ночевать у Джесса?

— Увы, ничего не вышло. Мать Джесса отказалась от этой чести. Говорит, что от тебя слишком много шума. Поэтому ты отправляешься к миссис Колодни.

— Нет! Ни за что на свете!

Энни наклоняется над своим отпрыском и шипит:

— Я сказала, к миссис Колодни!

— Мама, перестань барабанить по моей голове.

Дело в том, что Энни для пущей убедительности шлепает его по затылку. Она всякий раз ведет себя несерьезно после того, как поболтает с Джулиет.

— Ты все понял? — говорит она. — Вот и молодец. На самом деле я пошутила. Сейчас Джулиет повезет вас с Джессом в кино, а потом, так и быть, можешь ночевать у своего Джесса. Ты доволен? Видишь, тебе предстоит свидание с Джулиет, твоей единственной любовью до гроба. Давай пошевеливайся. Мне тоже нужно на свидание.

— Ты же говорила, что это деловая встреча.

— Ну ладно, пусть будет деловая встреча. Только пошевеливайся.

Энни получает в подарок двенадцать красных с желтыми прожилками лилий. Плюс к тому ужин во французском ресторане. Вино, которое подавали к ужину, называлось «Домен-де-Конт-Лафон-Шардоннэ», но, если честно, шоколадный мусс понравился ей гораздо больше. Когда после ресторана они вдвоем шли к машине, дул благоуханный ветерок, а луна загадочно просвечивала сквозь облака. В ночной тиши мужественный смех Зака Лайда казался необычайно мелодичным, чарующе позвякивали многочисленные ключи на его брелке, когда он открывал дверцу машины. От льняного пиджака мецената пахло чем-то волшебным и упоительным.

И вот они едут в элегантном автомобиле, а из динамика льется музыка Вивальди.

У перекрестка машина замедляет ход, а фары выхватывают из темноты пасущуюся козу, которая задумчиво положила мохнатую бороду на край деревянной изгороди. Глаза козы вспыхивают фосфором. Кажется, что животное наслаждается скрипичным концертом. Порыв ветра гонит по тротуару вихрь опавшей листвы. Мир прекрасен и полон тайны. Как она раньше этого не замечала?

Энни спрашивает у Зака, когда он начал коллекционировать произведения искусства.

— Я работаю на Мэйден-Лейн, — говорит он. — Там вдоль улицы тянется унылая бетонная стена, мимо которой я проходил каждый день. Однажды вдруг вижу — в стене разлом, а в разломе целый маленький город, выстроенный из глины. Дома, храмы, колонны. В жизни ничего подобного не видел. Представляете, стена расписана всякой похабщиной, кругом груды мусора, пустые банки из-под пива, и вдруг такое чудо. Я стал выяснять, кто построил этот глиняный город. Выяснилось, что этим занимается какой-то бродяга, которого часто видят на ступенях церкви. Я нахожу ему квартиру, нахожу покровителей, выставляю его произведения в художественной галерее. Бродяга был наполовину чокнутый (он и сейчас чокнутый), но какое это имеет значение? Теперь он может лепить свои глиняные города, не приторговывая наркотиками. Он лепит с утра до вечера, он совершенно счастлив. Жаль только, что большинство его произведений так никто и не увидит. С этой истории и началось мое увлечение искусством.

Фары выхватывают из темноты почтовые ящики, каштаны, какие-то амбары. Они возникают на миг и тут же исчезают. И все это под музыку Вивальди. Энни никогда особенно не любила Вивальди, но сегодня маэстро пришелся как нельзя кстати. Особенно анданте со скрипкой и виолончелью. Музыка навевает на Энни сон. Хочется прислониться головой к мужскому плечу и задремать.

Перестань, идиотка, говорит она себе. Не раскисай. Неужели ты думаешь, что сегодня можно распускать нюни? Если поведешь себя по-бабьи, упустишь всю замечательную карьеру, вместо дела получатся шашни. И во всем будут виноваты готические скулы. Неужели ты поведешь себя как дура только из-за того, что тебе нравится его машина, его улыбка, его цитаты из восточной философии и темно-карие глаза? О Господи…

Сиди прямо, подлая баба.

Энни выпрямляется.

Ей очень хочется спросить у Зака, можно ли положить ему голову на плечо.

ДЕРЖИ ПАСТЬ НА ЗАМКЕ!

Зак говорит:

— Знаете, чем мне больше всего понравился тот бродяга? Он безошибочно уловил, в чем истинная суть города. В основе хаоса, который окружает нас, жителей мегаполиса, лежит некая простая геометрия. Именно в этой простой геометрии и заключается истинный смысл искусства. Вот почему мне так понравились ваши ящики. Когда суешь руку в темноту, в утробу, ты как бы погружаешься в глубинную суть вещей. Лао Цзы говорит, что возвращение — это движение к Тао. Возвращение, понимаете? У меня такое ощущение, что мудрость…

Он спохватывается и улыбается.

— Ну, меня опять понесло.

— Нет-нет, говорите, мне нравится. Мне редко приходится беседовать с людьми, у которых столько… интересных идей.

— Вы хотели сказать, столько мусора в голове?

— Кто такой Лао Цзы? Это что-то религиозное, да?

— Религия называется даосизм. Ее основатель — фигура полумифическая.

— Значит, вы даосист?

Он смеется.

— Сам не знаю. Лао Цзы говорит: «Когда дурак слышит о Тао, он громко хохочет». Как раз мой случай. Но я нахожу это учение весьма мощным и убедительным. Лао Цзы говорит: «Стань долиной, перестань бороться с судьбой, преградами, и ручьи сами понесут к тебе свои воды».

На перекрестке Энни говорит:

— Здесь налево.

Зак только коротко взглядывает на нее, никаких вопросов не задает, едет, куда велено. Должно быть, сразу понял — она приглашает его к себе домой.

Когда они входят в мастерскую, Энни говорит:

— Терпеть не могу электрический свет. Подождите минуточку, я зажгу свечу.

Зак смотрит на ящики, что висят на стене.

— Но я тогда не смогу рассмотреть… Ах да, ведь это совершенно не важно.

Энни достает из ящика спички и зажигает восковую свечу.

— Ну вот, так лучше.

Потом гасит свет. Еще одну зажженную свечу ставит на подоконник. В щели одной рамы задувает ветер, и пламя свечи колеблется.

Зак стоит возле ящиков. Оглядывается на нее, спрашивает:

— Какой сначала?

Энни зажигает третью свечу.

— Не имеет значения.

— Действовать так же, как в галерее? То есть совать руку, и все?

— Да-да, щупайте их.

Он выбирает «Мечту об увольнении». Энни следит за выражением его лица. Вот рука исчезла под юбочкой, на лбу собрались морщины. Она отлично знает, что сейчас нащупывают его пальцы. Сначала маленькую клетку для птички. В донышке проделана дыра, куда можно просунуть руку. Затем пальцы должны нащупать клавиатуру компьютера. Зак выворачивает руку, чтобы достать до клавиш. Выясняется, что клавиши покрыты сверху кусочками наждачной бумаги.

Смотреть, как меняется выражение его лица, очень интересно.

Зак сует руку еще дальше, нащупывает прутья решетки. Дверь клетки распахнута, замочек сломан. Зак просовывает пальцы в дверцу. Их касается дуновение ветерка (внутри встроен крошечный вентилятор). Однако дальше руку не просунешь — отверстие слишком мало.

Зак так увлекся, что согнулся в три погибели. Его глаза смотрят куда-то вдаль. Потом он поворачивается и говорит:

— Замечательно. И учтите, это не мечты — вы действительно можете взять и уволиться, сбежать из ада. В вашей власти заниматься отныне исключительно искусством.

Энни краснеет.

Но краснеет и Зак.

— Вообще-то мне как-то неловко… — говорит он.

— Почему?

— У меня такое ощущение, что я залез вам под юбку и сунул руку в ваш внутренний мир. — Он смеется.

На лице Энни против воли появляется кокетливая улыбка. Энни хочет стереть ее, но ничего не получается. Смотреть на Зака очень приятно, просто не оторвешься. Энни осторожно пятится к большому креслу и усаживается на мягкие подушки. Ей смешно. Она говорит:

— А вы суньте руку вон в тот ящик.

— В который?

— Вон в тот. — Она показывает на «Кардинала О`Коннора».

— Эту работу я уже знаю, — внезапно говорит он.

— Нет, вы ее еще не видели.

— Говорю вам, я ее знаю.

— Да я только что ее закончила.

— Я уже лазил в этот ящик вчера.

Он довольно ухмыляется. С лица Энни, наоборот, сползает улыбка.

— Вчера? Но вчера мы еще не были знакомы.

— И тем не менее я здесь был.

Что за шутки? Очевидно, она еще не вполне научилась понимать его юмор. Энни в недоумении, однако видит, что он уже не улыбается, да и атмосфера в комнате неуловимо изменилась. Лицо у него вдруг стало совсем другим — холодным, угрожающим. Мир вдруг дал трещину, ипервое слово, которое приходит в голову охваченной ужасом женщине — «Оливер». Тут она вспоминает, что Оливера дома нет — он у Джесса. Хорошо, Оливер в безопасности, но что будет с ней? Чужой мужчина стоит между ней и дверью. Как выбраться из западни, куда бежать? Нужно скорее чем-нибудь вооружиться, иначе будет поздно. Энни хочет встать, но чужой мужчина говорит:

— Вы лучше сидите.

Он включает свет. После полумрака делается больно глазам, а мужчина берет стул и садится перед креслом.

— Слушайте меня внимательно, — говорит он мягким голосом. — Вы в серьезной опасности. Ваш сын тоже.

— Оливер? Почему? Где он?

— Он ведь у Джесса, верно?

— Пожалуйста, — бормочет она.

Зак Лайд понижает голос, почти шепчет:

— Замечательный ребенок, правда? Помните, как вы с ним вчера играли на компьютере? В «Повелителя Драконов», или как там она называлась, эта игра. Появляется страшный Паук Смерти, вы пугаетесь, а Оливер говорит вам: «Спокойно, мам, без паники». Помните?

Энни сидит с разинутым ртом, в глазах у нее слезы.

— Откуда… — Она не может справиться с голосом. — Откуда вы все это…

— Когда я слушал, как вы смеетесь, я решил во что бы то ни стало помочь вашему сыну. Он должен остаться в живых. Вы меня слышите? Сейчас для него очень опасный период. Он может совершить какую-нибудь глупость, все испортить, и тогда мы его потеряем. — Мужчина щелкает пальцами. — Чик — и готово.

Энни, как зачарованная, смотрит на его пальцы.

— Ему нужно избавиться от мечтательности. Фантазии — замечательная вещь, но еще нужно уметь управлять своими поступками. Мне кажется, из парня будет толк, только дайте ему время. Он вырастет, будет счастлив, талантлив, красив. Когда-нибудь по всему дому будут бегать ваши внуки. И с вашей подругой Джулиет ничего не случится. У вас есть двоюродная сестра во Флориде, верно? И с ней тоже все будет в порядке. Все, кого вы любите, останутся живы и здоровы. Вы меня понимаете? Если да, кивните. Ну же.

Энни кивает.

— При этом вам ничего не нужно делать. Только проявляйте терпение. Ждите, не нервничайте, а когда придет время, произнесите всего два слова. Два слова — и все. Вы ведь знаете, что это за слова?

Энни смотрит на него немигающим взглядом.

— Знаете или нет? Догадались?

Она медленно качает головой. Глаза мужчины прищуриваются. Он наклоняется и шепчет ей прямо в ухо:

— «Не виновен».

Учитель вспоминает, как Энни сказала своей подруге: «Я не застенчивая, я скрытная».

Она держит свои чувства при себе, наружу не выплескивает. Еще она сказала, что не любит болтать с мужчинами.

Замкнутая женщина, скрытная, предпочитает держать свои тайны в темноте, в деревянных ящиках. Хочешь сунуть туда нос — чувствуй себя чужаком, шарь в темноте наугад. Она хочет, чтобы все вокруг чувствовали себя непрошеными гостями. На такую где сядешь, там и слезешь.

И все же именно на эту женщину он делает ставку. Она должна повлиять на решение присяжных. Она будет хитрить, изворачиваться, убеждать, подчинять остальных заседателей своей воле.

Учитель подходит к окну, смотрит в ночную тьму. Торопиться некуда, пусть немного подумает, придет в себя.

Может быть, я сошел с ума? Как я мог остановить выбор именно на ней?

Я действительно рехнулся, думает Учитель и улыбается.

Энни не понимает, почему вокруг так темно. Что случилось с электричеством? Мир померк, стал серым и тусклым. Единственный звук — собственное прерывистое дыхание. Энни оглядывается по сторонам и видит, что ошиблась — свет горит, в комнате светло. Даже свечи горят — целых три штуки. Одна из них почти погасла на сквозняке. Откуда тут взялись свечи? Зачем она зажгла свечи, если горит электричество? Раздается тихий вкрадчивый голос.

— Энни, — зовет ее голос откуда-то из-за спины. — Вы меня слышите?

Она закрывает глаза.

— Вам нужно слушать очень внимательно.

Она не отвечает. Потом набирает полную грудь воздуха и тихо говорит:

— Да, я слышу.

— У вас есть и другой выбор. Вы можете подождать, пока я уйду, а потом позвонить в полицию. Или прямо в ФБР. Не пройдет и часа, как сюда приедут агенты. Это люди честные, неподкупные, они будут охранять вас изо всех сил. И вас, и вашего ребенка.

Он делает паузу. Ему торопиться некуда.

— Вы знаете, что будет потом?

Учитель ждет, пока она отрицательно покачает головой.

— Сначала вас и Оливера поместят на секретную охраняемую квартиру. Когда закончится процесс, вы попадете под действие программы защиты свидетелей. Думаю, вы о ней слышали. Для вас придумают новую жизнь. Увезут в другой штат, дадут вам новые имена. Иногда даже делают пластическую операцию. Подыщут вам работу по специальности. Вы ведь работаете на компьютере, верно? Но о скульптуре, разумеется, не может быть и речи. Это я вам гарантирую: стоит вам хоть где-нибудь выставить свои работы, под любым именем, в любой форме, и мы тут же выйдем на ваш след. С тем же успехом вы можете выставляться в Нью-Йорке под собственным именем. Вас немедленно разыщут. Где угодно, хоть на краю земли.

Учитель достает из кармана маленький блокнот.

— Посмотрите вот это.

Энни смотрит на блокнот и не двигается.

— Мне трудно повторять по два раза одно и то же, — говорит он. — Нам предстоит работать вместе, тут уж ничего не поделаешь.

Тогда Энни открывает блокнот и видит, что на первой странице приклеен заголовок из газеты. «МАФИОЗИ СОГЛАСЕН ДАВАТЬ ПОКАЗАНИЯ». Тут же фотография — изможденный мужчина с печальными глазами.

Самой статьи нет — отрезана ножницами. Энни смотрит на мужчину, она видит его впервые. Тогда Учитель велит ей перевернуть страницу. Там еще одна вырезка — в траурной рамке. Некий Харольд Браун, владелец видеопроката в городе Линкольне, штат Небраска, покончил жизнь самоубийством. Чуть ниже приклеена цветная фотография, на которой гроб с телом покойного.

— Это он и есть, наш мафиози, — говорит Учитель. — Он тоже воспользовался программой защиты свидетелей. Только она его не защитила. Вам интересно, как его разыскали? Я сам толком не знаю, но, кажется, установили «жучок» в телефон его сестры. Очень долго ждали, потом он позвонил. Переверните еще одну страницу.

Пальцы Энни дрожат, она никак не может перевернуть страницу. Мужчина приходит ей на помощь.

«НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ НА ЦЕЛЛЮЛОЗНОМ КОМБИНАТЕ В САВАННЕ».

— Этому человеку не следовало бы работать на таком опасном производстве, — говорит Учитель. — Он всю жизнь торговал наркотиками, разве ему справиться со станком? Даже непонятно, почему программа защиты свидетелей нашла для него такую работу. — Он нагибается ближе. — И как у них только хватило мозгов оставить его хоть на миг без охраны?

Он переворачивает еще одну страницу.

— Полюбуйтесь еще вот на это.

Здание суда, по ступенькам спускается какая-то женщина.

— Это Линда Бенелли, — объясняет Учитель. — Ее просили не давать показаний, а она заупрямилась. Это я во всем виноват. Надо было попытаться поговорить с ней по душам. Я и не думал, что ее показания так огорчат моих коллег. Хотите знать, что было дальше? Переверните страничку.

Он снова помогает ей.

Энни смотрит на фотографию пожилой пары. Снимок сделан на Рождество, старик и старушка улыбаются. Внизу газетный заголовок: «ПОЖИЛАЯ ПАРА ИСЧЕЗЛА БЕССЛЕДНО».

— Это ее родители, — поясняет Учитель. У Энни перед глазами все кружится, но она усилием воли прогоняет дурноту.

— А откуда я знаю, что все это…

— Что все это правда? — понимающе кивает, он. — Этого вы знать не можете.

Он забирает у нее блокнот.

— Конечно, все это ерунда. Детские сказки. Абсолютно ничего не доказывает. — Он сует блокнот в карман. — Мне казалось, Энни, что вы и так все поймете. Конечно, я мог бы вам принести в коробке человеческую голову. Хотите, сделаю это? Мне очень важно вас убедить. Если не получится и вы отправитесь в полицию, мистеру Боффано конец. Мне тоже конец. Все ваши близкие погибнут. И все ради чего? Непонятно. Ради бессмысленной мести. Зачем нужны все эти неприятности? Даже если я попаду на электрический стул, это не слишком меня опечалит. Я говорю правду, дорогая Энни, можете мне верить.

Энни поднимает глаза и видит, что он сидит перед ней на корточках. У него огромное лицо, оно заслонило весь остальной мир.

— Вы мне верите? — допытывается он. — Вы мне поможете?

Энни очень трудно дышать.

— Я не могу, — говорит она. — У меня не получится. Я начну рыдать и никогда не остановлюсь. Вы не представляете, какая я плакса. Меня выведут из состава присяжных, меня близко не подпустят к…

— Неужели вы думаете, что судья позволит вам выйти из состава суда только из-за того, что вы расплачетесь?

— Но у него не будет другого выхода.

Учитель качает головой.

— Извините, но в этом случае мы вынуждены будем заподозрить вас в предательстве.

— Господи, нет! Клянусь, я ни слова никому не скажу!

— Энни, лично я вам верю. Но сомнение все равно останется. А сомнение — штука опасная. Наверняка с кем-нибудь из ваших близких случится трагедия.

— Ради Бога, не надо! Я только хотела сказать…

Учитель устало машет рукой. Встает, задумчиво проходится по комнате, садится.

— К сожалению, выхода нет. Я правда об этом сожалею. Вы нам очень нужны.

— Но я не могу! Если он виновен, я не смогу соврать. Вы меня не знаете, я органически не способна лгать. Это сразу видно по моему лицу. Если я скажу, что он не виновен, а сама буду думать, что он виновен, все вокруг сразу увидят, что я говорю неправду. А ведь он виновен, да? Он убил этого старика, мальчика тоже убил. Так ведь?

Учитель улыбается.

— Вы вторгаетесь в область философии.

— Нет, я просто спрашиваю. Он виновен? Он ведь убил много людей?

— Энни, он член преступной организации. Его обвинили в нескольких убийствах, это верно. Но должен вам сказать, что его так называемые жертвы сами были преступниками.

— И мальчик тоже?

— Это был несчастный случай. Даже Луи Боффано не стал бы убивать ребенка. А что касается старика, то он, ей-богу, ваших слез не стоит. Сальвадоре Риджио был жестоким убийцей. Уверяю вас, ни один человек на свете не уронил по нему слезинки.

Звонит телефон, и Энни от ужаса вся сжимается.

— Что мне делать? — лепечет она. Он протягивает ей платок.

— Утрите слезы, снимите трубку. Думаю, это звонит ваш сын.

— Что я должна ему сказать?

— Что хотите. Скажите, что вы расстроены, что ваше свидание прошло ужасно.

Учитель протягивает ей руку, помогает подняться, но Энни не нуждается в его помощи — она встает сама, подходит к телефону, снимает трубку.

— Алло.

— Мам?

— Да.

— Ты в порядке?

— Да.

— Мам, что у тебя стряслось?

Энни шмыгает носом.

— Ничего. Вечерок выдался так себе. Но со мной все в норме.

— Что он тебе сделал, мам?

Энни глубоко вздыхает и говорит:

— Ничего он мне не сделал. Просто… У тебя-то как дела?

— Ты же обещала позвонить.

— Извини. Ты там себя прилично ведешь?

— Да.

— Ну и ладно.

— Мам, у тебя какой-то чудной голос. Будет он покупать твои ящики или нет?

— Не важно. Ложись-ка ты спать. Завтра увидимся, после школы. Пока. — Она вешает трубку.

Немного помолчав, Учитель говорит:

— Кстати, о ящиках. Я их действительно покупаю. Те три, в галерее, уже куплены. Можем договориться и об этих.

— Забудьте об этом. Я не хочу…

— Но я настаиваю. Мне хочется чем-то отплатить вам. И я понимаю, что в ужасной ситуации, в которой вы оказались, деньги — не большое утешение, но все-таки… — Он встает. — Энни, я очень не хотел вас пугать, но у меня нет выбора… Я знаю, что вам предстоит пережить тяжелый период. Вам будет одиноко, захочется поделиться с каким-нибудь близким человеком. Заклинаю вас — не делайте этого. Всякий, кому вы расскажете о нашем общем деле, окажется под смертельной угрозой. Это понятно?

Энни смотрит в пространство невидящим взглядом. Потом снова шмыгает носом, и Учитель воспринимает этот звук как знак согласия.

— Когда вы мне понадобитесь, я с вами свяжусь. К вам подойдет кто-нибудь и скажет: «Мы с вами познакомились в булочной». Сделайте так, как скажет этот человек. Итак, что он вам скажет?

— «Мы познакомились в булочной».

— Энни, все закончится очень быстро. И потом наши пути никогда больше не пересекутся.

Он идет к двери. В комнату врывается холодный ночной воздух, пламя свечей колеблется и дрожит. Дверь тихо закрывается.

Три огонька облегченно выравниваются. С улицы доносится шум аварийного двигателя, еле слышно звучит музыка Вивальди. Эта гордая, властная, уверенная в себе музыка. Ей нет дела до окружающего мира, она существует сама по себе, поддерживается мощной внутренней архитектурой. Вскоре урчание мотора и музыка стихают. Энни сидит в абсолютной тишине. Сильно колотится сердце, на дальней стене висят ее беспомощные, робкие скульптуры. Голова у Энни абсолютно пуста.

Славко Черник сидит, кое-как втиснувшись в свою крошечную ванну. Чертов домовладелец не включил отопление, и единственный способ согреться — залезть в горячую воду. Славко ногой поворачивает кран, чтобы подпустить горячей воды. Чем горячее, тем лучше.

Славко одновременно жует галету и курит сигарету «Лаки Страйк». Тут же, рядом, стоит стакан с виски «Джим Бим» (для вкуса добавлено чуть-чуть меда). Славко читает книгу «Избранные стихотворения» Дерека Уолкотта. Одна женщина как-то сказала ему, что Дерек Уолкотт — «самый обалденный поэт на свете». Славко был влюблен в эту женщину. Он и сейчас в нее влюблен. Поэтому он постоянно держит книгу у себя в ванной и всякий раз, залезая в воду, повышает свой культурный уровень. Ванная находится в крошечной каморке сразу за его рабочим кабинетом. Время — поздний вечер.

Славко сосредоточенно вчитывается в стихотворение. Понять что-нибудь трудно. Текст примерно такой:

…Читать, пока подсвеченная лампой страница вдруг не превратится в белейший стаз, чья отрешенность сияет радугой пропеллера под солнцем. Вращение вкруг нас, и утешенья нет!..

Славко морщится. Читает отрывок еще раз. Все равно не понятно. Тогда он переворачивает книгу и пытается прочесть его вверх ногами. Получается еще хуже. Отчаявшись, Славко отпивает виски, затягивается сигаретой, переворачивает страницу.

Из кабинета доносится телефонный звонок.

Это еще кто? Кто будет звонить в «Детективное агентство Черника» в столь поздний час?

Скорее всего, из «Охранного агентства Грассмана». Опять им нужен сменщик для наружного наблюдения. Дорогой Славко, не хотите ли немножко подработать? За восемь долларов в час сидите с этим идиотом Биллом Фармером в холодной машине и любуйтесь на обшарпанную дверь обшарпанного мотеля. В качестве звукового аккомпанемента — сонное похрапывание и попукивание Билла Фармера. Очаровательная перспектива. Как, Славко, улыбается тебе такая ночь?

Нет, большое спасибо.

Лучше я посижу в ванне, буду читать стихи до тех пор, пока подсвеченная лампой страница не превратится в белейший стаз, чья отрешенность сияет радугой пропеллера под солнцем. Надеюсь, вы понимаете, что я имел в виду.

Звонят во второй раз. Славко опускается в воду по самый подбородок.

Или это звонят из отеля «Карузо», как на прошлой неделе. У них там проходила конференция голубиной почты, нужно было изображать охранника. Всю ночь просидел на чертовски неудобном металлическом стуле, охраняя питьевые автоматы. Вдруг на увлекательный конгресс проберется какой-нибудь террорист? Да, в отеле «Карузо» была смертная скука. Жаль, что террорист так и не появился.

Телефон все звонит.

Ребята, отстаньте вы от меня. Плевал я на ваши деньги. То есть деньги мне, конечно, нужны. Я остался без квартиры, и скоро меня выставят из этого задрипанного офиса, но никуда я сегодня не пойду. Из ванны — сразу в кровать. Баиньки.

Включается автоответчик. Мужественный баритон Славко вещает: «Детективное агентство Черника. В настоящий момент в офисе никого нет, но…»

Противный голос, думает Славко. Нечто среднее между брачной песней игуаны и скрипучей дверью. Славко затягивается сигаретой, а потом погружается в воду с головой, но голос автоответчика слышно и там.

Потом раздается нечто необычайно мелодичное, и Славко сразу выныривает. Совершенно ангельский голосок сообщает, что его владелицу зовут Сари Ноулз. Какое чудесное имя. Сари Ноулз диктует свой номер телефона, а потом произносит следующий текст:

— …Понимаете, мне… Как бы это сказать… Нужна ваша помощь. Дело не то чтобы срочное… И я знаю, что уже поздно… Вообще-то, я про вас ничего не знаю… Наткнулась на ваше имя в телефонной книге…

— Алло. (Славко уже у телефона.)

— Алло, это мистер Сирник?

— Не Сирник, а Черник. Я был в ванной, извините, что заставил ждать.

— Ой, я не надеялась даже, что вы еще на работе.

— Ничего, все в порядке.

Славко мерзнет. Поэтому, не выпуская из руки трубку, он закрывает дверь в коридор, ложится на матрас, заменяющий ему кровать, и кутается в одеяло. Интерьер офиса такой: вчерашняя газета, коробка печенья, замызганный номер «Пентхауса», телефонный аппарат. Больше ничего.

— Да, мэм? Чем я могу вам помочь?

— Я и сама не знаю.

— У вас неприятности?

— Нет, ничего противозаконного. Просто… — Голос стихает.

— Вы замужем?

— Нет.

— Это касается вашего приятеля? — Глубокий вздох.

— Да.

— Какие-нибудь проблемы?

— В общем, да.

— Вы не знаете, где он?

— Нет, дело не в этом. Ничего особенного не случилось…

— Вы подозреваете, что у него есть кое-кто еще?

— Дело в том, что я вообще понятия не имею, чем он занимается. — В голосе звучат слезы. — Он ничего мне не говорит. Я только знаю, что он все время занят, все время работает. Он управляет потребительским фондом, и я знаю, что у него действительно много работы. Но в последнее время я только и слышу, что о новом клиенте. Кажется, это женщина.

— И вы ревнуете, да?

— Черт! Это совершенно на меня не похоже. Я ведь знаю, что уже поздно, я могла бы подождать с этим звонком до утра. Но я не могу уснуть, не нахожу себе места. Я совершенно расклеилась. Ведь я — деловой человек, у меня собственное бюро путешествий. Я умею держать себя в руках, я…

— Я все понимаю. В жизни всякое бывает. Могу я задать вам вопрос, мисс…

— Сари Ноулз. Можете звать меня просто Сари.

— Так вот, Сари, можете не отвечать на мой вопрос, но я хотел бы знать, ходите ли вы к психоаналитику? — Молчание. — У вас сейчас такой сложный период, — начинает объяснять Славко. — Вот я и подумал…

— Какая вам разница? Если он встречается с кем-то еще, если я его теряю… — В голосе женщины звучит страх. — Мне совершенно все равно, чокнулась я или нет.

Эта интонация Чернику хорошо знакома. Можно считать, что клиент в кармане. Приходилось ли вам чувствовать, что стены вашего дома дрожат и вот-вот рассыпятся? Что ваша любовь умирает? Что жизнь насквозь прогнила и ее тяжелая кровля, того и гляди, обрушится вам на голову? Что к вам со всех сторон подступает одиночество?

Если да — скорей звоните частному детективу.

Вы ведь уже поняли, что главная причина ваших страданий — неосведомленность. Чего вам больше всего хочется — так это услышать правду. Так звоните же детективу, не теряйте времени — он докопается до правды.

На самом деле вы совершите поступок, глупее которого не бывает.

Ведь настоящая правда состоит в том, что детектив не раскопает для вас ничего хорошего. Если уж ваша любовь дала трещину, мэм, разве способен ее заделать какой-то частный сыщик? Если бы я был честным человеком, я бы сразу вам об этом сказал. Повесил бы трубку, не стал бы морочить голову.

Но Славко говорит:

— Так что именно вам нужно? Чем я могу помочь вам, Сари?

Энни сидит на кровати. Три часа ночи. Работает телевизор, показывают телешоу, но Энни не смотрит на экран. Ее взгляд устремлен чуть выше — там на обоях пятно. Лишь когда в телевизоре бьют в гонг, Энни автоматически смотрит на экран. Жаль только, в гонг бьют не часто. Смысл происходящего на экране от нее ускользает.

Во всех комнатах горит свет. Радио включено на полную громкость — передают мелодии рэгги: бас-гитара, ударник. Энни забыла выключить радио, когда включала телевизор.

Думает она о том, что неплохо бы забрать домой Оливера. К сожалению, слишком поздно, она перебудит весь дом. Оливеру будет стыдно перед своим другом. Нужно ждать до утра. С Оливером все в порядке, до утра ничего не случится.

До Энни смутно доходит, что шоу закончилось и началась какая-то другая программа, но сил сконцентрироваться у нее нет.

Звонит телефон. Неужели ты, сволочь, забыл сообщить мне какую-нибудь пакость? Очередная угроза? Придумал какую-нибудь новую пытку? А вдруг это Оливер?

Энни снимает трубку.

— Да?

Плохо слышно — хрип, треск. Потом мужской голос:

— Энни, это ты? Как у тебя дела?

Черепаха! Он говорит:

— Ты работаешь? Или у тебя любовное свидание?

— Черепаха! Как ты поживаешь?

— У меня все в порядке.

— Погоди!

Она выключает радио, выключает телевизор. В доме становится очень тихо, только слегка потрескивает в телефонной трубке. Черепаха звонит из Гватемалы. Очевидно, добрался до телефона в каком-нибудь ближайшем городке. У него в клинике телефона нет.

— Тебя плохо слышно, — говорит она.

— А теперь? — кричит он.

— Теперь лучше!

Она так рада, что он позвонил, чуть не плачет.

— Мне пришлось везти ребенка в большой госпиталь, и я вспомнил, что мы с тобой давно не разговаривали. Когда я тебе звонил в последний раз?

— Не помню. Кажется, весной.

— Ну, как ты? — спрашивает он.

— У меня все в порядке, — упавшим голосом отвечает Энни.

Всякий, кому я расскажу, окажется в смертельной опасности…

Этого допускать нельзя. Нужно поскорее прервать разговор, пока Зак Лайд не узнал, кто звонит и откуда. Он наверняка подслушивает. Неужели? Неужели он сидит в наушниках и прислушивается к каждому сказанному слову?

Вне всякого сомнения. Нужно повесить трубку.

Но Черепаха обязательно позвонит снова. Отключить телефон?

Нет, от Черепахи так просто не отделаешься. Если он не сможет дозвониться, то начнет беспокоиться. Первым же автобусом поедет в аэропорт, сядет на самолет…

— Энни, я помню, что у тебя должна быть выставка, верно? Она открылась еще в прошлом месяце, да?

У меня нет выбора.

— Ну и как? Эти козлы, художественные критики, сообразили наконец, насколько хороши твои работы?

Нужно поскорее кончать разговор.

— Черепаха, у меня нет желания с тобой разговаривать.

Помехи на линии, диковинные хрипы, словно дикие звери из пустыни выстроились в шеренгу по всему телефонному проводу до самой Гватемалы.

— Я не вовремя звоню?

— Ты вообще больше не звони. У нас с тобой все давно кончено. Мы попытались остаться друзьями, но не вышло. Теперь у меня есть другой человек, понял? И ему не нравятся твои звонки. Мне они тоже не нравятся.

Тишина, прерываемая лишь хрипом и треском. Может быть, он повесит трубку сам? Но нет, Черепаха вздыхает и говорит:

— Извини, Энни, я не знал.

Он еще извиняется. Я веду себя с ним, как последняя стерва. Поэтому-то у нас с ним ничего и не вышло. Ты слишком хорош для меня, Черепаха.

— Ладно, не переживай, — говорит она. — Просто оставь меня в покое, понял?

Учитель лежит в кровати, погруженный в полудрему. Селектор настроен на канал 4: спальня Энни Лэйрд. Он слышит, как она кладет телефонную трубку. Молодец какая — даже не плачет.

Должно быть, ей больно вот так расставаться со старым другом. Учитель гордится своей подопечной.

Раздается скрип ее кровати, потом шаги. Куда это она собралась? Энни, тебе лучше поспать, думает Учитель. Я знаю, это нелегко, но утром все покажется не таким уж страшным — сама увидишь. Да и мне поспать не мешает.

Он переключается на канал 1 (кухня). Какой-то шорох. Кажется, она надевает куртку. Хлопает дверь. Потом ничего. Учитель подкручивает громкость. Слышит тиканье часов, ровный гул холодильника. Потом доносится шум автомобильного двигателя.

— Энни, — шепчет Учитель. — Вернись домой. Пора спать.

Учитель устал. Он ждет звонка от Эдди, который дежурит в машине возле дома — на случай, если Учитель ошибся и женщина попытается сбежать. Но Учитель знает — он не ошибся.

Вот и телефонный звонок.

— Винсент, она садится в машину, собирается куда-то ехать, — докладывает Эдди. — Понятия не имею, куда она собралась.

— Я знаю, — говорит Учитель.

— Куда?

— К дому Джесса Грабовски. У нее там сын ночует.

— Она что, хочет его забрать? Собирается смыться?

— Не думаю. Полагаю, Эдди, она просто хочет быть поближе к своему ребенку.

Десять минут спустя Эдди бесшумно подъезжает к дому, на почтовом ящике которого написано «ГРАБОВСКИ».

Энни Лэйрд сидит в своей машине — Эдди видит ее силуэт. Поэтому он не останавливается, проезжает мимо, а Учителю докладывает:

— Да, ты прав, она здесь.

Винсент не отвечает, он уснул. Тогда Эдди повышает голос:

— Она здесь, говорю.

— Хорошо, — отвечает Винсент.

— Ты опять оказался прав.

— Угу, — сонно мычит тот.

— Но я этого не понимаю.

— Чего ты не понимаешь, Эдди?

— Я не понимаю, что за хреновина происходит? Какой смысл торчать рядом с домом, ведь с ребенком все в порядке?

— Загадка, — хмыкает Винсент.

— Нет, в самом деле. Почему она не пойдет и не разбудит его?

— И перебудит весь дом?

Эдди вынужден признать, что Винсент прав. Он думает: откуда Винсент может все это знать? Ведь у него нет собственных детей, однако он правильно вычислил поведение матери, а Эдди, хоть он и отец, ничего не понял. А Эдди — настоящий отец, дочку он вырастил практически один. Как получается, что Винсент всегда прав?

— Эй, Винсент, — зовет он.

Сонный голос отвечает:

— Что?

— Хочу спросить у тебя совета.

— Хочешь совет? Советую: отправляйся спать. Ничего с нашей дамочкой не случится. Посидит немножко и поедет домой.

— Нет, я не об этом.

— А о чем?

— Хочу посоветоваться насчет дочки, Розанны.

Учитель вздыхает.

— Валяй.

— Ей уже четырнадцать.

— Не четырнадцать, а пятнадцать.

— Что?

— Ей недавно исполнилось пятнадцать. Я посылал ей подарок на день рождения.

— Елки-палки, Винсент! Так это ты ей прислал роликовые коньки? Она была от них без ума.

— Я очень рад.

— А она тебя поблагодарила?

— Конечно.

— Слава Богу. А теперь послушай, какая у меня проблема. Мне на днях позвонил ее врач. Розанна проходила обычную проверку, для школы. Так вот, врач сказал, что у нее, у моей дочурки…

— Ну что там у твоей дочурки?

— У нее проколоты губы влагалища, представляешь?! И вставлены два колечка, запертые на замочек. С ума сойти! Это значит, никто не сможет ее трахнуть, если у него нет ключа. Винсент, девчонке пятнадцать лет! Ты что-нибудь понимаешь? Я к ней с расспросами, и выясняется, что у нее самой ключа нет — он, видишь ли, у ее парня. Скажи, как зовут парня, требую я. Она ни в какую. Мне просто интересно, говорю я, что это за принц такой. Нет — и все. Розанна, говорю, у меня есть возможности выяснить, кто это, и без твоей помощи. И что ты с ним сделаешь, говорит, бросишь в речку? Я говорю: Розанна, дочка моя любимая, мать твою, я хоть раз в жизни тебя ударил? Она говорит — нет. Я говорю, а зря, следовало бы. Ты, говорю, дура ненормальная, тебе нужно мозги вышибить. Надо же додуматься до такого, себе на п… замок повесить! Сколько я с ней ни бился, так она мне имя своего парня и не сказала. Что мне делать, Винсент? Неужели я потерял свою девочку?

Эдди едет по главной улице городка. Улица пуста, лишь один раз навстречу попадается патрульный полицейский автомобиль.

— Не знаю, Эдди, — вздыхает Винсент. — Ты не пробовал ей мать подыскать?

— Где ж я найду ей мать? Ты ведь знаешь, какой я урод.

— Вовсе ты не урод.

— Жирный, физиономия скособоченная — кто за меня пойдет?

— В тебе много хорошего, Эдди. Поговорил бы ты со своими друзьями. Например, с Д`Аполито, владельцем ночного клуба. Пусть подыщет для тебя подходящую девчонку.

— Хватит с меня шлюх. Мать моей Розанны тоже была шлюха. Как вспомню эту поганую Риту, так с души воротит.

— Ладно-ладно. Главное, любишь ли ты свою дочь?

Голос у Винсента звучный и какой-то потусторонний — только он умеет говорить таким голосом.

— Люблю, — говорит Эдди.

— Значит, все обойдется. Показывай ей свою любовь. Рано или поздно она снимет этот дурацкий замок. А пока утешайся тем, что она не трахается с кем попало. И давай прощаться, Эдди. Я спать хочу.

Глава 3 «КОГДА Я РЯДОМ С НИМ, Я НИЧЕГО НЕ БОЮСЬ»

Неделю спустя Энни сидит в зале суда и вместе с остальными присяжными переворачивает страницы расшифрованной магнитофонной записи. Совсем как в школе: теперь переходим на следующую страницу.

С пленки звучит голос Луи Боффано. Микрофон был установлен в обувной мастерской, в районе Квинс. Слышно так себе — мешают помехи. Если бы не расшифровка, Энни почти ничего бы не разобрала. Но даже с текстом в руках понять смысл слов Боффано чертовски трудно: «Вот я и говорю ему, какого хрена, говорю? Он ко мне пришел, так? Ты понял, Поли? Он говорит, ни хрена, говорит. Не желаю, говорит, тебя видеть. Я говорю, ладно. Тогда, говорю, что за фигня там в строительной фирме? А он говорит, что успел потолковать с этим типом Уилтоном».

Потом раздается скрипучий голос Поли Де Чико. Голос скрипит что-то неразборчиво, но в тексте написано: «Кто?»

Луи: «Или Уэлтон, какая к… матери разница? Ну не помню я, Уилтон или Уэлтон. Ты его знаешь?»

Тут Поли Де Чико произносит нечто такое, что расшифровке не поддается. В тексте написано: «Неразборчиво».

Луи разглагольствует дальше: «Ну не знаю, не знаю. Кто его разберет, этого Уилтона-Уэлтона, прямо не знаю. А ты-то знаешь?»

Поли сипло заявляет: «Он кусок дерьма».

Луи: «Кто? Уэлтон?»

Поли: «Кто-кто?»

Луи: «Или Уилтон. Так ты знаешь его или нет?»

Поли: «Я не (неразборчиво). Ты про Вито, что ли?»

Луи: «Вито, при чем здесь Вито? Ты меня слушаешь или нет? Все они сукины дети. И учти, Поли, это еще лучший из них. Мы еще с ним дерьма накушаемся, вот увидишь».

Поли Де Чико клекочет что-то невразумительное.

Энни изо всех сил старается, но никак не может сообразить, о чем идет речь. Должно быть, сказываются бессонные ночи. Однако ей кажется, что никто в зале не понимает, о чем толкуют два мафиози — просто остальные не показывают виду. Каждый из присяжных внимательно смотрит в текст, все дружно шелестят страницами. Остальные участники суда делают то же самое — кроме Энни и Луи Боффано.

У Луи скучающий вид. Пленку он не слушает, лениво постукивает ручкой по блокноту. Думая о чем-то своем, Боффано недовольно кривится. Потом отрывает кусок бумаги, комкает и сует в рот. Он что, плеваться собирается? Никто, кроме Энни, его не видит. Луи закидывает голову, смотрит в потолок. Потом вдруг высовывает язык, на кончике — комочек из бумаги. В зале все увлечены текстом, никто даже не рассмеялся. Разочарованный Луи выплевывает бумажку, обводит взглядом присяжных. Энни прячет глаза, но слишком поздно — Луи Боффано понял, что она его разглядывала.

И тут вдруг текст приобретает вполне понятный и однозначный смысл.

Луи Боффано говорит:

«Я не понимаю, Поли, неужели этот козел думает, что от меня можно прятаться? Сальвадоре тоже думал, а где он теперь? Хренов Сальвадоре Риджио, наш неуловимый герой, а? Все говорили, что я до него не доберусь. Таких, мол, не убивают. Засел у себя в доме, двадцать головорезов, по забору проволока с током и все такое. Но я потолковал с Учителем, и он сказал мне: „Этот парень не хочет, чтобы его убили? Засел в доме и не вылазит? Никаких проблем. Мы сами до него доберемся. Выроем тоннель“. Помнишь, Полли?»

Поли: «(Неразборчиво)».

Луи: «Я говорю Учителю: о`кей, говорю, хочешь рыть тоннель — рой. Прикончи этого сукина сына. Класс, да?»

Поли: «Да, это был настоящий прикол».

Луи: «Жалко только, Сальвадоре не успел оценить юмор. И я не завидую этому козлу, который от меня прячется. От Луи Боффано не спрячешься. Так я говорю?»

Поли: «(Неразборчиво)».

Луи: «(Неразборчиво)».

Поли: «(Неразборчиво)».

Энни снова смотрит на Боффано. Тот сидит с закрытыми глазами. Его защитник Боузмен кривится — ему не нравится то, что он слышит. Наверняка он и раньше знал, что в распоряжении прокурора имеется такая запись, но все равно приятного мало. Краешком глаза Энни замечает, что ее сосед слева неодобрительно качает головой.

Энни знает, что эту пленку ей придется потом прослушать еще не один раз. Боффано, ты идиот, думает она. Ты бы еще напечатал официальное признание в журнале «Таймс». Неужели ты думаешь, что после этого мне удастся убедить остальных присяжных в твоей невиновности? Трепло ты поганое!

Стало быть, ты сказал этому своему Учителю: хочешь рыть тоннель — рой. Убей этого сукина сына. Молодец, нечего сказать.

Славко сидит за ресторанным столиком с Сари Ноулз, которая на поверку оказалась сногсшибательной красоткой.

— Стало быть, вы хотите, чтобы я для начала выяснил, куда он ходит по ночам? — подытоживает Славко. — Вас интересует, состоит ли он со своей клиенткой в интимных отношениях?

— Да.

— Какие-нибудь предположения есть?

— О чем?

— О том, куда он ходит.

Она качает головой. Славко не сдается.

— Ну хорошо, а что он вам говорит по этому поводу?

— Ничего. Говорит, работа. Сделки. Я же вам говорила, он управляет потребительским фондом.

— Почему вы ему не верите?

Вопрос повергает Сари в задумчивость. Она проводит кончиком языка по губам.

Такая знает себе цену, думает Славко. Только посмотреть на эти медовые волосы, рассыпанные по плечам. Так и вспыхивают, так и переливаются. Наверняка девчонка об этом знает. Вон как на нее уставился официант, да и двое мужиков за соседним столиком все глаза проглядели. Она на них — ноль внимания, а между тем наверняка в курсе. Должно быть, давно привыкла к такому отношению. Без него, поди, уже жить не может.

Славко отмечает безукоризненность ее косметики. На девице шикарный деловой костюм с шарфиком от «Гермеса». Видно, что, несмотря на душевное расстройство, мисс Ноулз не забыла приодеться и привести себя в порядок, все сделала для того, чтобы несчастный официант слюнями истек.

Отхлебнув чаю, Сари пожимает плечами и говорит:

— Я не знаю, почему я ему не верю. Вы считаете, я должна ему доверять?

— Вы бы лучше задали этот вопрос ему.

— Могу ли я ему доверять? Вы хотите, чтобы я спросила, не обманывает ли он меня? Ни за что на свете.

— Почему?

Она хлопает ресницами.

— Я не могу задать ему такой вопрос.

— Почему?

— Не могу и все.

— Я вас не понимаю.

— Это потому что вы его не знаете.

— А что в нем такого?

— Это человек, которому такие вопросы не задают.

— Почему?

— Послушайте, вы со всеми своими клиентами так разговариваете?

— Я так разговариваю со всеми потенциальными клиентами. Мы с вами еще не сговорились. Дело хлопотное, неясное. Я должен сориентироваться, разобраться что к чему.

Она подсказывает:

— Вы хотите понять, где факты, а где бабские фантазии?

— Вот именно. Но если вам кажется, что я слишком пристаю к вам с вопросами…

— Ничего, спрашивайте, — вздыхает она и простирает к нему ладони, как бы показывая, что ей нечего скрывать. — Понимаете, я не хочу, чтобы Эбен знал о моих… сомнениях. Он сочтёт это признаком слабости.

— Как вы его назвали? Эбен?

— Эбен Рэкленд.

— Что это за имя такое? Сокращенное от Эбенезер?

— Нет, его зовут Эбен.

— Понятно. И этому вашему Эбену не нравятся слабые люди?

— А кому они нравятся? Ревнивые, подозрительные. Думаю, что никому.

— И вам тоже?

Она бросает на него недоумевающий взгляд. Мол, какое это имеет отношение к делу? Славко и сам понимает, что никакого. Чего ты бесишься? — спрашивает он себя. Только из-за того, что Джули когда-то сказала, что терпеть не может слабаков, и ты подумал, что она намекает на тебя? Расслабься, обычный разговор с клиентом, больше ничего.

Но вопрос, тем не менее, задан, и Сари на него отвечает, хоть и не сразу:

— Да, наверно, сила меня привлекает больше, чем слабость. Несомненно.

— Ясно. И Эбен Рэкленд человек сильный?

— Не просто сильный, а могучий, — без малейшего колебания отвечает она.

— В каком смысле «могучий»?

Славко, ближе к делу, говорит он себе. Ты что, ревнуешь к ее приятелю? Запал на эту девчонку? Вообще-то, это на тебя похоже. Ты ничем не отличаешься от слюнявого официанта. Настоящий профессионал, ничего не скажешь. Она всю жизнь мечтала о таком, как ты — лысеющем неудачнике, страдающем болезненным любопытством. Но даже терзаясь самоуничижением, Славко продолжает гнуть свою линию.

— Вы хотите сказать, что если бы он сейчас был рядом с нами, то разорвал бы меня на куски?

Вопрос явно ставит Сари в тупик.

— В каком смысле? Нет, Эбен совсем не такой. Он не агрессивный, если вы имели в виду это.

— Сари, я не могу понять главного. Почему бы вам не послать этого парня к черту? Ну хорошо, он такой, сякой, замечательный, расчудесный, имя у него библейское и все такое, но ведь вы ему не доверяете. Нельзя быть счастливым с человеком, если ему не доверяешь. Так или нет? Зачем вам такой нужен? Найдите себе кого-нибудь другого.

Сари смотрит в чашку, явно борясь со слезами. Потом спрашивает:

— Вы знаете, что такое навязчивая идея? — И, не дожидаясь ответа, продолжает: — Я чувствую себя полной дурой. Чувствую себя ребенком. Посмотрите на меня — я взрослая самостоятельная женщина. У меня собственная фирма. Я в жизни не имела никаких комплексов. Я говорю себе: он часто работает по ночам, он работоголик, ну и что с того? Ведь когда он рядом со мной, я чувствую его любовь. А потом на меня находит, и я твержу себе: он встречается с кем-то еще. Эта мысль сводит меня с ума. Когда я рядом с Эбеном хотя бы пять минут, все мои сомнения исчезают. Этот человек видит тебя насквозь, он понимает абсолютно все. Когда я рядом с ним, я ничего не боюсь. Я вот сказала, что он могучий. У него душа могучая, понимаете? Да нет, где вам понять? Если он бросит меня, я просто умру. Но вам этого действительно не понять. С вашей точки зрения это полный абсурд.

— Почему же, я очень хорошо это понимаю, — отвечает Черник.

У Сари текут черные слезы. Она осторожно промокает глаза салфеткой. Зачем ей столько косметики? — думает Славко. Она и без косметики была бы хоть куда. Наверно, малюется для того, чтобы понравиться тому типу. Что ж это за ублюдок такой, если мучает такую девчонку?

— Сари, я очень хорошо вас понимаю. Мне и самому приходилось переживать такое.

Он накрывает ее руку своей ладонью, и она отвечает на рукопожатие.

Потом Славко прощается и уходит, думая: я и сейчас от этого не избавился.

Джесс в гостях у Оливера. Оба сидят, уткнувшись носами в дисплей. Оливер с помощью «мыши» рисует на экране дракона. Проблемы с клыком — он получается какой-то мелковатый, неубедительный.

— Нарисуй здоровенный такой клычище, — говорит Джесс.

— Ты хочешь здоровенный? — спрашивает Оливер.

— Ага.

— Здоровущий-прездоровущий?

Оливер щелкает «мышью», переводит курсор дракону под хвост и внезапно у чудовища вырастает огромный ярко-красный фаллос.

— Ты псих, — говорит Джесс, но сам хохочет, потому что фаллос становится все больше и больше.

— Хватит? — спрашивает Оливер.

— Нет, давай еще!

Тогда Оливер обматывает фаллос вокруг шеи дракона.

— Вот теперь в самый раз, — кивает Джесс. На красном появляются желтые точки.

— А это еще что такое? — интересуется Джесс.

— Это у дракона триппер.

— Дай-ка я! — Джесс хватается за «мышь», но Оливер его отталкивает.

— Подожди.

У дракона на члене расцветают зеленые листочки, вырастают веточки. Борясь за «мышь», оба мальчика заливаются хохотом.

Вдруг Оливер замечает, что в дверях стоит мать. У нее странное, тревожное выражение лица, как во все последние дни.

— Что это он здесь делает? — спрашивает она.

Оливер уже не смеется.

— Кто, Джесс? В каком смысле?

— Ты должен сидеть и делать уроки.

Голос у нее ледяной. Она так разговаривает, лишь когда у нее нервы на пределе. И никогда не позволяет себе этот тон в присутствии посторонних.

— Мама, но еще шести часов нет…

— Ты делай то, что я тебе говорю. И первым делом попрощайся со своим другом.

У Оливера вспыхивает лицо, голос срывается:

— Но это нечестно! Мы же только что…

— До свидания, Джесс, — отрезает мать.

Джесса моментально как ветром сдувает. У Оливера слезы на глазах.

— Мам, зачем ты так?

— Теперь скажи, кто изрезал всю газету? — не слушает его она.

В руках ее газета с вырезанным квадратом.

— Я, — отвечает Оливер, не глядя ей в глаза.

— Ах вот как? А я думала, что мистер Слайви пробрался сюда среди ночи и искромсал всю газету. О чем была статья?

Мать говорит с такой злобой, такой ненавистью, что Оливер теряет дар речи.

— Это была статья о судебном процессе, так ведь? — продолжает она. — Я пролистала всю газету и никаких упоминаний о суде не нашла.

— Мама, ты же ведь сама мне велела вырезать все статьи о процессе.

— О Господи. — Мать закатывает глаза. — Ты никогда не делаешь то, о чем я прошу. Почему же тут вдруг такое рвение? Где статья?

Оливер колеблется.

— Где она, я спрашиваю! — рявкает Энни.

— Я разорвал ее на мелкие кусочки.

— Зачем?

— Ты сама мне велела!

— Разве я говорила тебе, что нужно рвать статью на мелкие кусочки? Говорила я тебе это или нет, черт бы тебя побрал?!

И тут Оливер не выдерживает. Слезы градом льются у него по лицу.

— Мама, ты же сама…

— Что было в статье?

— Ты же сама сказала, что тебе не положено это знать. Тебе нельзя читать газеты, нельзя смотреть телевизор…

— Что было в статье? Отвечай!

— Я не помню! Там было написано, что крутили какую-то пленку…

— А что было на пленке?

— Мама, ну ты же там была. Зачем ты меня спрашиваешь?

— Что об этом писала газета?

— Не помню. Кажется, этот Луи Боффано приказал кому-то вырыть тоннель, чтобы кого-то прикончить.

— В газете было написано, что Боффано виновен?

— Я не знаю.

— Что еще написал журналист? Написал ли он, что эта улика является неопровержимой?

— Что это значит?

— Неопровержимая улика? Ты что, совсем маленький? Что написано в статье?

— Да ничего такого. Там только было написано, что в зале все притихли.

— Но какое впечатление от статьи?

Энни хватает сына за руки, сжимает их, что есть силы. Оливеру больно, но это не самое страшное. Больше всего его пугает голос матери.

— Журналист убеждает читателей, что Боффановиновен?

— Мама, я не знаю!

— С кем ты об этом говорил?

— О процессе? Ни с кем. Ты же мне запретила.

— Ax, я тебе запретила? Так вот, я тебе не просто запрещаю. Если ты с кем-нибудь хоть словом обмолвишься об этом процессе, я положу твой велосипед на асфальт и проеду по нему машиной. Потом выкину компьютер в окно. А после этого приду и задушу тебя собственными руками. Я не шучу. Ты понял?

— Да.

Энни отпускает сына, встает. Оливер, закрыв лицо руками, рыдает. Но мать хватает его за волосы и поднимает лицо мальчика вверх.

— Это еще что такое? Ты думаешь, раз в доме нет мужчины, то можно быть плаксой? Ничего у тебя не получится. Немедленно прекрати реветь!

Глава 4 «Я ЛЕТАЮ ВВЕРХ И ВНИЗ С ОТВИСШЕЙ ЧЕЛЮСТЬЮ…»

Проходит еще неделя. Энни сидит в зале суда и смотрит на Боузмена, защитника Луи Боффано. У Боузмена смешные моржовые усы, острые желтые зубы; он не спеша идет в центр зала — собирается устроить прекрасный допрос свидетелю обвинения.

Начинает он так:

— Итак, мистер Де Чико, вы тут говорили, что у Луи Боффано возникли проблемы с Сальвадоре Риджио. Так?

У Поли Де Чико совершенно лысый шишковатый череп. Общее впечатление задумчивости и даже мудрости — до тех пор, пока мистер Де Чико не начинает говорить.

— Чего-чего? — говорит он.

Боузмен заходит с другой стороны.

— Вы дали показания, что Луи Боффано занимался торговлей кокаином и героином.

— Ну.

— А откуда вам это известно?

— Ну как, я был с ним вместе.

— Вы были его верным подручным, так?

— Каким еще подручным?

— Разве вы…

— Я был никаким не подручным. Моя должность называлась «капитан».

— Ах извините, капитан. Так вот, капитан Де Чико, у кого Луи покупал кокаин? Поройтесь у себя в памяти.

— У «Кали».

— У картеля «Кали»?

— Ну.

— Этот картель находится в Колумбии, так?

— Ну.

— А героин? Откуда вы брали героин?

— От «Ндрангеты».

— Это итальянская организация, верно?

— Ну, из Калабрии.

— И эта организация связана с мафией?

— Чего-чего?

— Считаете ли вы, что «Ндрангета» связана с мафией?

— По-моему, она и есть мафия.

— Теперь перейдем к Сальвадоре Риджио. Он был главой семьи Кармины, правильно?

— Ну.

— Вы тоже принадлежали к семье Кармины?

— Ну.

— Как и Луи Боффано, так?

— Ну.

— Ладно. Сальвадоре Риджио был против контактов с картелем «Кали» и «Ндрангетой», так?

— Да, он уперся.

— Объясните нам, мистер Де Чико, с чего это он вдруг «уперся»?

— Говорит, наркота — не наш бизнес. Против закона, говорит.

— Против закона? Против закона семьи Кармины?

— Ну.

— А откуда взялся этот закон, мистер Де Чико?

— Хрен его знает.

— По-моему, обвинение пытается изобразить Сальвадоре Риджио этаким крестоносцем, принципиальным врагом наркотиков… — Смех в зале. — Скажите, мистер Де Чико, могли бы вы квалифицировать Сальвадоре Риджио как крестоносца против наркотиков?

Вскакивает окружной прокурор Тэллоу.

— Протестую. Здесь судебный процесс не над Сальвадоре Риджио.

Боузмен пожимает плечами.

— Прокурор пытается сделать из покойного образцового гражданина, чтобы создать у присяжных предубеждение против моего клиента.

Судья принимает протест обвинителя. На это Луи Боффано громким шепотом, так, чтобы было слышно во всем зале, замечает:

— Правосудие, мать твою.

Судья Витцель наклоняется к микрофону.

— Вы что-то сказали, мистер Боффано? Повторите, пожалуйста.

Луи ухмыляется.

— Не стоит.

— Свое мнение о процедуре суда оставьте при себе, — шипит Витцель. Потом обращается к адвокату. — Можете продолжать допрос, мистер Боузмен. Но не задавайте вопросов о моральном облике Сальвадоре Риджио.

Боузмен снова берется за Поли.

— Стало быть, неписаный закон семейства Кармины запрещал оптовую торговлю наркотиками, так?

— Ну.

— Кара за непослушание?

— Смерть.

— Вы говорили тут, что мистер Боффано давно является членом семьи Кармины.

— Ну.

— Двадцать три года, так?

— Ну.

— Он считался хорошим солдатом?

— Не знаю. Наверно.

— И все-таки он хотел изменить традицию, существовавшую в семье.

— Ну.

— Почему?

— Деньги.

— Много денег?

— Ну.

— Сколько мне помнится, вы говорили о прибыли в миллиард долларов.

— Ну это так, разговоры одни.

— Мистер Де Чико, я тоже иногда разговариваю о деньгах. Но цифры порядка миллиарда долларов в моих разговорах не звучат.

— Нет? Что, миллиард для вас маловато? Как же, я забыл — ведь вы адвокат.

Судья Витцель грозно хмурится.

— Господа, к порядку!

Но Боузмен не обижается — он дружелюбно хихикает, шевеля усами и скаля желтые зубы.

— Очень смешно, мистер Де Чико. Вы большой остряк.

Де Чико пожимает плечами.

— Весьма умное замечание, — продолжает Боузмен. — Продолжайте напрягать ум и дальше, вспомните, кто начал все эти разговоры?

— Чего-чего?

— Кто предложил мистеру Боффано заняться наркотиками?

— Хрен его знает.

— Нет, вы знаете, кто это сделал.

Вмешивается прокурор.

— Протестую! Безосновательное утверждение!

Боузмен не возражает.

— Ладно, будь по-вашему. Прошу извинить. Мистер Де Чико, вчера вы говорили, что человек, известный вам под прозвищем «Учитель» разработал стратегию переговоров с картелем «Кали».

— Так-то оно так, но…

— Тот же самый Учитель высказывал кое-какие идеи по поводу переговоров с организацией «Ндрангета».

— Да, но…

— Прорыть тоннель к дому мистера Риджио предложил тоже Учитель, так?

— Ну.

— И кто же этот Учитель, мистер Де Чико?

— Понятия не имею.

— Может быть, он находится в зале суда?

— Не знаю.

— Как он выглядит?

— Не знаю.

— Вы его когда-нибудь видели?

— Нет.

— Говорили с ним?

— Да, но он был в маске.

— С чего бы это вдруг он стал надевать маску?

Поли Де Чико пожимает плечами.

— Может быть, он вам не доверял?

— Наверно, так.

— Наверно?

— Ну. Как-то раз Луи сказал, что Учитель мне не доверяет. Считает, что я рано или поздно ссучусь.

— И его пророчество сбылось, так ведь?

— Вроде так.

— Вы действительно «ссучились».

— Протестую! — орет прокурор.

— Ваша честь, я всего лишь процитировал выражение свидетеля, — говорит Боузмен.

Витцель отклоняет протест обвинения.

— Как и предсказывал Учитель, вы изменили своему семейству, правильно?

— Ну.

— Этот самый Учитель вообще редко ошибается, так?

— Вроде так.

— На операциях с наркотиками семейство заработало много денег?

— Ну.

— Как и предсказывал Учитель?

— Ну.

— Он башковитый парень, этот Учитель, а?

— Ну.

— И никто не знает, кто он?

— Луи знает.

— Еще кто-нибудь?

— Я не в курсе.

— И вот однажды Учитель говорит, что нужно прорыть тоннель до дома Сальвадоре Риджио с целью убийства, так?

— Так.

— А мистер Боффано на это отвечает: «Хочешь рыть тоннель, рой». Правильно?

— Правильно.

— В конце концов, ведь Учитель главнее, значит, он может решать по-своему.

— Как это главнее? Учитель — не босс.

— Вот как. Известен ли вам хоть один случай, когда Боффано не прислушивался к совету Учителя?

— Ну как же. Например, насчет меня. Луи имел со мной дело, хотя Учитель был против.

— То есть, иными словами, Учитель разрешил мистеру Боффано поддерживать с вами отношения.

По залу прокатывается легкий смешок.

— Ничего он не разрешал! — возмутился Поли Де Чико. — Босс — это Луи. Он-то и отдает приказы.

— Вы хотите сказать, что он произносит приказы, да?

— В каком это смысле?

— Вы знаете, что такое марионетка, мистер Де Чико?

Тэллоу вскакивает на ноги.

— Протестую!

— Прошу прощения, прошу прощения, — смущенно бормочет адвокат. — Я перефразирую свой вопрос.

Он возвращается к своему столу, роется в сумке, потом оборачивается к свидетелю.

— Мистер Де Чико, вы знаете, что это такое?

В руке у него появляется тряпичная кукла с черными волосами и моржовыми усами, очень похожая на самого мистера Боузмена.

— Это марионетка, правильно? — говорит адвокат.

Зал ахает. Кукла оскаливает зубы и говорит мистеру Боузмену:

— Нет, я босс, а ты марионетка!

Зал хохочет, судья Витцель тщетно колотит молоточком. Он в ярости:

— Мистер Боузмен! Мистер Боузмен!

Поли Де Чико кричит:

— Луи Боффано — не марионетка!

Тряпичная кукла с серьезным видом кивает, поворачивается к своему хозяину и говорит:

— Ну вот, видишь!

— Мистер Боузмен, немедленно прекратите! — требует судья.

Боузмен с виноватым видом прячет марионетку в сумку, но та вдруг высовывается и кричит:

— Прошу прощения, ваша честь!

Судья клокочет от негодования.

— Мистер Боузмен, вы, никак, собрались превратить судебное заседание в цирк? Я обвиняю вас в неуважении к суду. Если что-нибудь подобное повторится… Ну ладно, тишина в зале! К порядку!

Стук молотка.

— За этот фарс, мистер Боузмен, вы получите дисциплинарное взыскание. Еще один фокус в этом роде, и я отстраню вас от участия в процессе. Это понятно?

Энни Лэйрд не возьмет в толк, почему судья так рассердился. Ей кажется, что адвокат выступил совсем неплохо. Она украдкой смотрит на своих соседей слева и справа — оценили ли они юмор. Но на лицах присяжных лишь тень улыбки.

Да ладно вам пыжиться, думает она. Расслабьтесь, посмейтесь. Этот хитрец Боузмен подтолкнул вас в правильном направлении. Конечно, юмор грубоват, но и он кстати, если речь идет о спасении жизни невиновного человека.

Учитель сидит в позе лотоса на крыше семейной усыпальницы рода Боффано. Накрапывает легкий дождь. По кладбищенской дорожке идут Джозеф Боффано (брат Луи) и его телохранитель. Учитель сверху наблюдает, как эта парочка шествует меж мраморных архангелов.

Джозеф все время оглядывается, явно нервничает. Он всегда такой. Особенно когда покидает семейные владения на Стейтен-Айленде. Хотя на самом деле именно там он скорее всего и схлопочет свою пулю. Около подъезда собственного дома, в соседнем ресторанчике, возле дома своего братца — одним словом, где-нибудь по соседству. Правда, не исключено, что Джозеф встретит смерть в собственной спальне, как бедный Сальвадоре Риджио.

Учитель натягивает на голову маску с отверстиями для глаз и рта. Маска сшита на заказ — облегает лицо просто идеально. Вот Джозеф и его спутник останавливаются перед мавзолеем, Боффано-младший осеняет себя крестным знамением. Тогда Учитель говорит:

— Привет, Джозеф.

Оба мафиози дергаются и судорожно хватаются за пистолеты. Смотрят вправо, влево. Поднять головы и посмотреть вверх ума у них не хватает. Джозеф на всякий случай прячется за мраморный парапет. Если бы началась настоящая перестрелка, этот парапет его не спас бы, думает Учитель.

Прямо над усыпальницей растет клен, весь покрытый красной листвой. Учитель отрывает один листик и бросает его вниз, прямо на лысый череп Джозефа. Листик грациозно вальсирует, но в последний момент падает Джозефу не на лысину, а на кончик носа. От неожиданности Боффано-младший дергается и стукается затылком о мраморную стену.

— Мать твою! — рявкает он.

— Расслабься ты, Джозеф, — говорит сверху Учитель.

Джозеф закидывает голову и смотрит на него свирепыми глазками. Автоматический пистолет дрожит в его руке. Учитель улыбается, он — само добродушие.

— Если бы я собирался тебя прикончить, то не стал бы окликать. Ты бы уже лежал в этой тихой гробнице. Кстати, Джозеф, ты предпочитаешь, чтобы тебя положили слева или справа от твоей достопочтенной матушки?

— А ну-ка слезай с мавзолея моего долбаного семейства!

— Ты оговорился, Джозеф, — говорит Учитель. — Надо было сказать не «мавзолей моего долбаного семейства», а «долбаный мавзолей моего семейства». Улавливаешь разницу?

Учитель замечает, что Фрэнки, телохранитель Джозефа, чуть заметно усмехается. Что ж, для костолома этот парень совсем не глуп. Да и личико худое, смышленое. Двигается грациозно, не суетится. Пожалуй, Фрэнки выгодно выделяется из всех многочисленных горилл, состоящих в войске Боффано.

— Привет, Фрэнки, как дела? — говорит Учитель. Тот пожимает плечами.

— Вроде ничего.

— Ты все еще встречаешься со своей ирландской подружкой?

— С Молли? Да. А откуда вы…

— Так, кто-то показывал мне ее фотокарточку. Классная девчонка. Лови-ка.

Учитель бросает вниз узкую картонную коробку. Фрэнки едва успевает ее подхватить. В коробке лежит одна орхидея.

— Это «ликасте виргиналис», — поясняет Учитель. — Только что срезана. Чувствуешь, какой аромат? Ночью, когда вы будете заниматься любовью, положи цветок возле подушки. Вот увидишь, девчонка будет кидаться на тебя, как пантера.

— Елки-палки, — присвистывает Фрэнки. — За это спасибо.

Джозеф не выдерживает.

— Слушай, Фрэнки, мать твою, нам еще только цветочков не хватало. — Оборачивается к Учителю. — Ты слышал, что я тебе сказал? Слезай вниз!

Учитель слегка опирается на каменного ангела и очень ловко, за пару секунд, спускается вниз.

— Что ты там делал? — спрашивает Джозеф.

Учитель не отвечает.

— Хотел проверить, нет ли за мной хвоста? Заруби себе на носу, ублюдок, я сам могу о себе позаботиться.

— Джозеф, ты лучше скажи мне, зачем хотел со мной увидеться.

— Ты еще спрашиваешь? Я слышал, что ты химичишь с присяжными.

— Правда? Интересно, от кого ты это слышал.

Джозеф поднимает палец:

— Заткнись, сука. Без твоих штучек, понял?

— Я тебя слушаю.

— Я не хочу, чтобы ты приставал к присяжным. Это слишком рискованно.

— Конечно, Джозеф, ты предпочитаешь без риска. Например, засадить твоего братца на всю жизнь в тюрьму, чтобы главой семейства стал ты, да?

— Мой брат будет на свободе.

— Насколько я слышал, вчера в зале крутили пленку.

— Плевать всем на эту пленку! Боузмен от нее камня на камне не оставит. Это будет не улика, а «Маппет-шоу». Ничего у них не выгорит с этим процессом. Этот прокурор Тэллоу из какого-то там задрипанного округа Вестчестер — не профессионал, а любитель. Там даже ФБР не задействовано. Даже Служба по борьбе с наркотиками. Только местные козлы, вообразившие себя ковбоями. Ни хрена у них не выйдет.

— Уважаю твой оптимизм. Но я слышал, что Боузмен смотрит на будущее весьма скептически.

— Подстраховывается.

— Вот и я тоже подстраховываюсь.

Глаза Джозефа превращаются в щелочки.

— С кем именно из присяжных ты контактируешь, ублюдок?

Учитель только усмехается.

— Когда я тебя о чем-то спрашиваю, отвечай. Пока брат в тюрьме, я босс всего семейства.

— Только не мой.

— Моя семья платит тебе деньги.

— Да, Джозеф, и очень много денег. Но все равно ты мне не босс. Твой брат в курсе моих действий.

— Конечно, ты совершенно задурил ему голову. Вертишь им, как хочешь. Со мной у тебя не получится. И маска мне твоя не нравится. Что это ты от меня свою рожу прячешь?

Лао Цзы говорит: «Лучший из правителей тот, о ком не ведают подданные».

— Слушай, что я тебе скажу, дерьмо собачье. Ты мне совсем не нравишься, всезнайка хренов. Мне не нравится то, как ты прибрал к рукам мою семью. Мне не по душе то, во что ты нас втягиваешь. Я против «Кали» и «Ндрангеты». А больше всего мне не нравится то, что ты пристаешь к мирным гражданам.

— Ах, Джозеф, какая нежная у тебя душа. Будь моя воля, я еще при жизни причислил бы тебя к лику святых.

Фрэнки хихикает. Джозеф кидает на своего телохранителя яростный взгляд, и парень умолкает. Боффано-младший делает шаг вперед.

— Я тебе вот что скажу, сволочь.

— Да, Джозеф, не стесняйся.

У Джозефа яростно раздуваются ноздри. Пахнет у него изо рта не очень приятно, и Учитель под маской слегка морщится.

— Если моего брата засадят, я тебя из-под земли достану, педераст поганый.

Оливер возвращается с велосипедной прогулки. Среда, время к вечеру. Когда мальчик заносит велосипед на крыльцо, из кухни доносится звонок телефона.

— Алло? — говорит мамин голос. — Привет, Джулиет.

Обычно, когда звонит Джулиет, мама сразу начинает хихикать, но только не сегодня. Голос у нее ровный и холодный, как стекло.

— Нет. Сегодня? Это невозможно… Правда? Извини, я забыла…

Оливер входит в кухню. Мать прикрывает трубку ладонью и, не здороваясь, приказывает:

— Переоденься, мы идем в прачечную.

Оливер поднимается вверх по лестнице, но к себе в комнату не заходит — хочет послушать, о чем разговор.

— Спасибо, Джулиет, это очень мило с твоей стороны, — говорит мама, — но сегодня нам нужно заняться стиркой…

— У меня все в порядке…

— Нет, этот тип мне не понравился. Ничего путного у меня с ним не вышло…

— Джулиет, я же тебе говорю — мне не до этого…

— Что поделаешь, у меня тоже свои дела…

— Да, я тебе верю на слово. Не сомневаюсь, что история действительно забавная. Но знаешь, мне как-то неохота ее слушать. Еще одно любовное приключение? Тебе не надоели все эти игры? Без ощущения настоящей близости секс ничего не значит. Пора бы тебе это понять.

Оливер смотрит на мамину спину. Энни стоит, прислонившись к двери, смотрит в окно.

— Нет, ничего подобного, — говорит она.

— Нет и еще раз нет…

— Не выдумывай ты, ради Бога! А до секса мне вообще дела нет. Тело без души — это все равно, что цифра. Когда ты только повзрослеешь?…

— Ладно, Джулиет, это не мое дело, можешь мне ничего не рассказывать. Мне это не интересно. Да и Оливеру ни к чему слушать всякую дребедень…

— Нет, это ты меня послушай! Звонишь сюда, когда тебе взбредет в голову, несешь всякую чушь. И это ты называешь настоящей жизнью? Я вот что тебе скажу…

Энни замолкает на полуслове, смотрит на телефонную трубку и медленно опускает ее на аппарат. Из трубки доносятся прерывистые гудки. Энни быстро оборачивается и встречается взглядом с сыном. Лицо у нее раскрасневшееся, взволнованное. Но голос ровный и по-прежнему холодный.

— Не смей так на меня смотреть.

Славко Черник сидит в машине. Ведет наружное наблюдение за домом Эбена Рэкленда, старается не клевать носом. По радио передают дебаты в прямом эфире. Способствует ли система премиальных выплат в бейсбольной команде «Нью-Йоркские гиганты» стимуляции боевого духа игроков? Более важной темы для обсуждения не нашлось. В студию все время звонят какие-то остолопы и высказывают свои идиотские мнения.

Славко изо всех сил давит большими пальцами на глазные яблоки — хочет изгнать сон и скуку. О Господи, ну и тоска. Сколько там времени? Восемь тридцать пять. Всего лишь? Сижу до полуночи и хватит, говорит он себе. Здесь ничего интересного не случится.

Славко глубоко убежден, что наружное наблюдение выдумали прихвостни Сатаны, желая придумать муку пострашнее.

Славко отвинчивает крышку термоса и наливает себе кофе.

По радио какой-то умник говорит: «На мой взгляд, Джерри, проблема заключается в том, что леденящая аура многогодовых контрактов, в особенности когда…»

Славко коленом бьет по кнопке приемника, чтобы положить конец этой белиберде. Тишина. Подливает в крышечку кофе, смотрит на часы. 8:36. С ума сойти. Это не жизнь, а черт знает что. Надо проявить терпение, подождать немного, и все кончится, придет смерть. Потом все начнется сначала. Может, мне повезет, и по следующему кругу меня не запустят? Ведь я очень паршиво справился с этим раундом.

Еще немножко кофе.

У Славко появляется странное ощущение, что он не один — то ли тень мелькнула, то ли еще что-то. Потом кто-то стучит в окно. Черник чуть не подпрыгивает, но в последний момент успевает подхватить термос.

Это Сари. Смотрит на него, улыбается. Славко открывает дверь, она садится.

— Что вы здесь делаете? — спрашивает он.

— Как что? Я ваш работодатель.

Сегодня она одета очень просто — в джинсы и свитер, но выглядит при этом ничуть не менее шикарно.

— Хотела проверить, честно ли вы зарабатываете свои деньги. Кроме того, подумала, что вы, наверно, голодны. Приготовила для вас сандвич.

— Спасибо, но, ей-богу…

— К тому же я дома изнывала от неопределенности.

— А где ваша машина?

— В квартале отсюда. Не хочу, чтобы он ее видел. Как тут мой мальчик? Ведет себя прилично?

Она смотрит на освещенное окно. Когда Славко не отвечает, поворачивается к нему:

— Ничего, если я тут с вами посижу?

— Ради Бога.

Он вдыхает ее аромат, любуется движениями длинных пальцев. Чернику стыдно за свою машину, прогнивший «форд-гранада» восьмидесятого года. Сам он прозвал свой автомобиль «стервятником». Салон насквозь пропах застарелым табаком, выхлопными газами. На полу валяются какие-то конверты, обертки, две пустые пивные бутылки. На месте водителя в полу самая настоящая дыра. Обычно Славко прикрывает ее куском линолеума, но сегодня, как назло, линолеум сполз, и снизу дует. Черник застенчиво прикрывает дыру ботинком — не хочет, чтобы Сари заметила.

Но ей не до него. Ей наплевать и на Славко, и на его машину. Ее интересует лишь освещенное окно Эбена Рэкленда.

— Я знаю, что не имею права за ним шпионить, — говорит она. — Но мне от этого лучше. Мне нравится быть здесь. Так вы хотите бутерброд? Он с ростбифом. Вы не похожи на вегетарианца.

— Сари…

— Что?

— По-моему, вашего приятеля дома нет.

Она снова смотрит на окно, потом переводит взгляд на автомобильную стоянку.

— Нет, он дома. Вон его машина.

Она показывает на элегантный красный «лотос».

— Машина стояла здесь с самого начала, с пяти часов, — говорит Славко.

— Может быть, он не ходил сегодня на работу? — пожимает плечами она. — Уверяю вас, мистер Черник, он дома. Он звонил мне час назад.

— Правда? Кстати, называйте меня Славко. И что он вам сказал?

— Как обычно. Много работы, новый клиент, не может выбраться из дома.

Славко не дает ей закончить.

— Свет в окне зажегся в шесть тридцать семь. Могу даже точнее. — Он достает из кармана куртки блокнот. — В шесть тридцать семь и двенадцать секунд.

— Ну и что?

— В шесть сорок две и двенадцать секунд, то есть ровно пять минут спустя зажегся свет на крыльце. В шесть пятьдесят две и двенадцать секунд, то есть еще ровно через десять, минут, зажегся свет на лестнице.

— Ну и что это значит?

— Это значит, что свет включается электронным таймером. За все время я не слышал ни единого звука, не видел ни единой тени. Я думаю, там никого нет.

— Где же Эбен?

— Хороший вопрос.

Внезапно Сари распахивает дверь. Лицо ее пылает от гнева.

— Ну, если его, паразита, там нет… — с угрозой шепчет она.

Она громко хлопает дверцей и решительно направляется к крыльцу. С силой давит на кнопку звонка.

Славко не спеша разворачивает принесенный ею бутерброд, смотрит, как девушка звонит вновь и вновь.

Потом Сари колотит в дверь кулаком, кричит во все горло, зовет своего любовника.

Славко сокрушенно качает годовой, думает: нет, милочка, его ты там не найдешь. Наш маленький Эбенезер играет в прятки, любит секреты? Это плохо — терпеть не могу подобных игр. Уверен, что когда ты с ним встретишься, он все тебе чудесно разобъяснит. На твоем месте, Сари, я бы его не слушал.

Оливер сидит на пластмассовом стуле в автоматической прачечной и пытается делать уроки. Сосредоточиться трудно, потому что вовсю шумят стиральные машины и сушилки. Кроме того, еще одно семейство, состоящее из мамаши и пяти худосочных деток, действует ему на нервы. Детки играют в гладиаторов — возятся, пихаются, орут. Оливер со вздохом откладывает учебник и берет со столика замусоленный номер «Чтения для детей».

Детское чтение Оливера не прельщает, и он берет журнал «Пипл». Потом крутит шнурок на куртке, наматывает на палец. Со скучающим видом смотрит в окошко стиральной машины.

Мамаша шумного семейства велит своим чадам угомониться, но они ее не слушают. Ну и семейка, думает Оливер. Все такие бледные, худосочные, будто с того света явились.

Он забирает учебники и тетрадку, плетется к матери. Та взахлеб читает журналы и газеты: «Таймс», «Пост», «Ньюс», «Репортер диспэтч», «Ньюс таймс». Ее интересуют только отчеты о процессе Боффано. Читает она сосредоточенно, ничего не говорит, выражение лица отсутствующее.

— Мам, — зовет ее Оливер.

— Да?

Она смотрит прямо ему в лицо, но, судя по всему, ничего не видит. Потом снова утыкается носом в статью.

— Я все ждал, пока у тебя настроение станет лучше…

— Ну и что?

— Но, похоже, перемен к лучшему не ожидается.

— Так-так.

— В общем, смотри сама.

Он достает тетрадку с контрольной по математике и показывает матери. На каждой строчке красные чернила. Внизу оценка: 37. Энни смотрит в тетрадку, кивает.

— Ясно. Молодец.

— Ты должна подписаться внизу, — говорит Оливер.

— У меня нет ручки.

— Вот она.

Он протягивает ей ручку, и Энни расписывается. Потом возвращает ему тетрадку и снова погружается в чтение.

— Мам, ты хоть вспомнишь потом, что видела контрольную и подписала ее сама? Ведь училка и позвонить может.

— Кто может позвонить?

— Учительница.

— Понятно.

— Так ты запомнишь?

— Запомню.

— Мам, ну скажи хоть что-нибудь. Ведь я получил всего тридцать семь баллов.

Никакого ответа.

— Тридцать семь из ста.

— Что ты хочешь от меня услышать? — Она бросает на него яростный взгляд. — Молодец, продолжай в том же духе.

Проходит почти минута, мама шелестит газетными страницами. Родоначальница семейства бледнолицых начинает вынимать из сушилки груду тряпья. Ее отпрыски колотят друг друга об стену. Энни заканчивает читать газеты, кладет их на стол и поворачивается к сыну:

— Так что ты хочешь от меня услышать? Наверно, что-нибудь в этом роде: «Ах, Оливер, деточка, ты недостаточно стараешься. Почему бы тебе не прикладывать чуточку больше усилий?» Этого ты хочешь? Не вижу смысла попусту распинаться. Ты и без меня знаешь, что лодырничаешь и бездельничаешь. Не хочешь работать — твое дело. Рисуй своих драконов, валяй дурака. Учиться тебе не интересно. Ты сидишь на контрольной по математике и мечтаешь стать художником, таким же, как твоя мамочка. Валяй, становись. Тебя ждет такая же развеселая житуха, как у меня. Денег нет — наплевать. Чувствуешь себя полным дерьмом, потому что не можешь заплатить за электричество — ерунда. Целый день просиживаешь, как идиотка, над компьютером, не можешь починить машину — какие мелочи. Главное — ты художник. Сиди, смотри, как жизнь проходит мимо. А потом, в один прекрасный день, твоя жизнь кончится!

Голос Энни звучит все громче и громче, в нем появляется истерическая нотка. Никогда в жизни Оливер не слышал от нее такой длинной речи. Сушилка последний раз громыхнула и затихла. Ничто теперь не заглушало голос Энни. Худосочные чертенята моментально перестали возиться и, разинув рты, стали наслаждаться бесплатным аттракционом. Даже их мамаша уже не запихивает в сумку белье, а бесцеремонно пялится на Энни.

— Все самые важные решения в твоей жизни будешь принимать не ты, а другие люди, — пророчествует мать Оливера. — Тупоголовые критики и коллекционеры, неспособные отличить произведение искусства от бумаги для обоев, станут главными судьями твоего творчества. Если ты хочешь жить так — ради Бога, это твоя жизнь, а не моя. Завалишь экзамен по математике — пеняй на себя. Я тебе ничем помочь не могу. Ты сам должен решать свои проблемы. Ты или они — кто-то победит, а кто-то проиграет. На мою помощь не рассчитывай. Единственное, чем я могу помочь, — своим примером. Смотри, что они со мной сделали.

— Мама, — шепчет Оливер.

— Полюбуйся, что они сделали с твоей матерью!

— Но мама же.

— Что?

— Ради Бога, замолчи.

Энни не может остановиться. Ее филиппика продолжается.

Тогда Оливер швыряет учебники и тетради на пол и бежит к двери. На улице темно, осенний вечер. Возле входа в супермаркет Оливер останавливается, смотрит невидящим взглядом на механическую лошадку для маленьких детишек.

По его лицу текут слезы, и он ничего не может с этим поделать. Только бы не встретиться с кем-нибудь из одноклассников. Стоит, рыдает. Подходит какой-то старый хрен, спрашивает, не обидел ли его кто.

— Все нормально, — бормочет Оливер.

— Может быть, у тебя что-то болит?

— Отстаньте вы от меня! — рявкает Оливер, заразившись материнской злобой.

Старого хрена как ветром сдуло. Потом из прачечной выходит мать. В одной руке у нее корзинка с бельем, в другой — учебники и тетради.

Энни сваливает все это на заднее сиденье машины, захлопывает дверцу и направляется к супермаркету. Оливер по-прежнему упорно разглядывает механическую лошадку, словно всю жизнь мечтал на ней прокатиться.

— Оливер, — скрипучим голосом говорит Энни. Ее голос раскатывается гулким эхом.

— Что?

— Марш за мной.

В супермаркете она сосредоточенно катит тележку вдоль товарных полок, Оливер плетется сзади. Мысль о пище вызывает у Энни отвращение, она буквально заставляет себя дотрагиваться до съестного. Свежие овощи исключаются — не будет она с ними возиться. Зато четыре коробки готового риса Энни берет не раздумывая. Она не ела эту гадость с детства, когда пришлось провести целое лето в Питтсбурге у тети. В тележку же отправляются замороженные ужины и готовая пицца. Оливер смотрит себе под ноги. Пару раз мать спрашивает, чего он хочет, но Оливеру все равно. Возле полки с овсяными хлопьями они останавливаются. Какой-то пухлый дядька в ветровке не может обойти их тележку, и Энни освобождает ему путь.

— Выбирай что хочешь, — говорит она Оливеру. Тот пожимает плечами. Тогда Энни берет первую попавшуюся коробку — хлопья «Корн-Чеке».

— Ой, а я вас знаю, — раздается голос сзади. Энни оборачивается и видит, что пухлый дядька смотрит на нее. Физиономия у него не из приятных: нос сломан, одна скула расплющена, словно кто-то со всей силы ударил по ней молотом. Страшилище дружелюбно улыбается Оливеру, а его матери говорит:

— Вы ведь художница, да? Та самая, которая делает ящики.

Он весело смеется. Но откуда он ее знает? Может быть, он был на маленькой выставке, которую Энни устраивала в городской библиотеке в прошлом году?

— Вы меня видели в библиотеке, да?

— Нет, мы с вами познакомились в булочной, помните? Мы познакомились в булочной.

Энни становится трудно дышать. Что она должна делать? Были какие-то инструкции, но она все забыла.

Урод снова смотрит на Оливера.

— Ваш сынок?

Понятно. Он хочет, чтобы она отослала Оливера.

— Милый, нам нужно купить… Как называются такие замороженные котлеты?

— «Робопопс», — угрюмо отвечает Оливер.

— Да-да. Пойди-ка принеси их.

Оливер походкой сомнамбулы удаляется. Тогда мужчина говорит:

— Завтра, в семь утра. Знаете, где находится ресторанчик «Парк энд райд» на Шестьсот восемьдесят четвертом шоссе?

— Где-где?

— Ну вы наверняка его видели.

— Да, знаю.

— Ждите там. Я приеду, вы сядете ко мне в машину. Ясно?

— Да.

— Вы нормально себя чувствуете?

— Да.

— У вас вид какой-то странный.

— Со мной все в порядке.

— Что я вам сказал?

— «Парк энд райд». Шестьсот восемьдесят четвертое шоссе. Я жду, потом вы приезжаете… Я сажусь в вашу машину.

— Все правильно.

У мужчины такой вид, будто он хочет уйти, но что-то его задерживает.

— Послушайте, — наконец говорит он. — Все будет нормально. Он не сделает вам плохого. Он неплохой парень. Иногда он бывает крут, если дела идут не так, как ему хочется. Но если вы сделаете все, что он приказывает, ничего плохого не случится.

Энни стоит, слушает, пытается справиться с дыханием.

— У меня тоже есть ребенок, — продолжает приплюснутый. — Девочка, немножко постарше, чем ваш парень. Я очень хорошо понимаю, что вы сейчас чувствуете.

Он начинает удаляться.

— Как вас зовут? — кричит Энни ему вслед.

Мужчина оборачивается.

— Что?

— Как ваше имя?

— Ни к чему вам мое имя. Я не могу вам его сказать.

— Как же мне вас называть?

— Никак не называйте. Или называйте, как хотите. — Он смотрит на полку, где выставлены коробки с хлопьями «Джонни Яблочное Семечко». — Можете называть меня Джонни Яблочное Семечко, мне все равно.

Появляется Оливер, несет две упаковки замороженных котлет.

— Хорошо, Джонни. Спасибо вам. Спасибо вам за то, что вы сказали.

Энни думает: надо, чтобы они испытывали ко мне симпатию, чтобы они поняли, каково мне приходится. Может быть, тогда они будут относиться ко мне лучше.

Славко сидит и ждет, пока девушке надоест колотиться в дверь. Вот она возвращается, садится рядом, закрывает лицо руками. Славко протягивает ей грязный носовой платок — чистого у него нет. Он не знает, что нужно говорить в таких случаях, поэтому помалкивает. Ему хочется обнять девушку за плечо и утешить, но вряд ли ей нужны его утешения.

Наконец Сари берет себя в руки, делает глубокий вдох, грустно качает головой. Пожалуй, пора нарушить молчание, думает Славко, но в этот момент уголки ее губ снова начинают дрожать. Из глаз потоком текут слезы. Сари всхлипывает и бьет кулачком по приборной доске. Приходится довольно долго ждать, но со временем приступ проходит.

— Расскажите мне что-нибудь, — просит она.

— Что?

— Все равно. Что угодно. Поговорите со мной.

— О чем?

Долгая пауза.

— Расскажите мне про нее, — просит она.

— Про кого?

— Вы говорили, что вам тоже приходилось переживать нечто подобное. Кто она была? Патологическая лгунья вроде этого моего подонка?

— Нет, просто она меня не любила. Она врач, точнее, ординатор. Работает в больнице Святого Игнациуса, вы наверняка знаете это заведение. Наш роман продолжался недолго — месяц, может, чуть больше.

— Давно это было?

— Почти год прошел.

— Надо же, и вы по-прежнему о ней помните.

— Ну, сейчас уже легче. Иной раз я забываю о ней — секунд на пять, а то и на шесть.

Сари хихикает и тут же шмыгает носом.

— А почему она вас не любила?

— Загадка, правда? — иронически замечает Славко. Он сует руку в отделение для перчаток и достает недопитую бутылку «Джима Бима». — Вообще-то я на работе не пью, но, похоже, мой ангажемент закончен. Хотите?

Сари кивает. Он наливает ей виски в крышечку, и девушка выпивает залпом. Будто лекарство проглотила, думает он. Возвращая ему бутылку, Сари шепчет:

— Славко, я знаю, вам неприятно об этом говорить…

— Нет, говорить — ничего. Гораздо хуже было, когда это происходило. А слова — они ничего не значат. — Он отпивает из горлышка, чтобы не отставать от своей спутницы. — Ей нужен был кто-то другой. Я не понимаю, зачем она вообще со мной связалась. Может, я ее забавлял.

— Вы действительно забавный. Да и собой ничего.

— Так я вам и поверил.

— Ей-богу.

— Я собой настоящий урод. Но она бросила меня не из-за этого. Я думаю, ей нужен был какой-нибудь поэт. Вы слышали про Дерека Уолкотта?

— Нет.

— Я тоже. Но она его просто обожает. Это негр, живет где-то на Карибском море. У него танцующая душа, он — сама сексуальность, пишет такие стихи, которых я не могу понять, ни единого слова. Вот кто ей нужен. Ну и вязалась бы с поэтами. На кой только я ей понадобился?

— Вы же говорили, что она недолго вас мучила?

— Недолго. Но разбила мое трепетное сердце на мелкие кусочки. Я не единственная ее жертва.

Славко пожимает плечами. Он с подробностями рассказывает Сари о своей душевной драме. Они по очереди тянут виски из горлышка. Когда Черник в очередной раз смотрит на часы, уже одиннадцать — прошло два часа.

Чтобы не остаться в долгу, Сари начинает рассказывать про Эбена — про то, как впервые заподозрила неладное.

— Это была сущая мелочь, — говорит она. — Я все убеждала себя не сходить с ума из-за ерунды.

— Это мне знакомо, — кивает он. — Сначала ты надеешься, что все дело в твоей маниакальной подозрительности. Но в глубине души уже знаешь, что дела твои плохи, ты катишься под гору.

— Да-да, — подхватывает она. — Вроде бы все обстоит замечательно, великолепно, сияет солнышко и поют птички, но вдруг лицо тебе на миг обжигает ледяным ветром.

— Вот-вот, — снова кивает Славко.

— И ты чувствуешь, что скоро начнется настоящая вьюга, все изменится, и ничего уже не вернешь.

— Правильно, — соглашается Славко.

— А еще? — спрашивает она.

— Нет, после того как начнется вьюга, пиши пропало.

Сари берет его за руку.

— Нет, я имею в виду, есть ли еще выпить?

— Вот осталось совсем чуть-чуть.

— Ладно, допивайте сами.

— По-моему, с меня хватит.

Тогда Сари запрокидывает голову, допивает остатки и говорит:

— Вы правы, ничего изменить уже нельзя. Ничего-ничего-ничего-ничего. Сначала сияет солнышко и все чудесно, потом мрак и холод.

Он снова смотрит на часы. Час ночи. Оба они сползли вниз, его колено касается ее колена. Славко очень остро ощущает близость Сари: ее дыхание, ее прикосновение, ее неестественно бодрый голос. У Славко эрекция, но не злокачественная — спасибо алкоголю и увлекательному разговору, терпеть можно.

Сари рассказывает ему про парня, с которым встречалась три года назад. Он играл на ударных в ансамбле. Ей очень понравилось, с каким отсутствующим выражением лица тот парень колотил по своим барабанам. Прошло довольно времени, прежде чем она поняла, что выражение лица вполне соответствует его внутреннему облику.

— Знаете, что я вам скажу, — вдруг говорит Сари. — Угадайте.

— Ну?

— Мне кажется, что я выживу. — Она смеется. — Сначала мне казалось, что жизнь кончена. Но, по-моему, все обойдется. Впрочем, не знаю. Не исключено, что рядом с вами мне легче. С вами очень приятно поговорить.

— С вами тоже, Сари.

— С чего вы взяли, что вы слабак?

— Что-что?

— Я говорю, почему вы думаете, что вы слабый?

— Разве я это говорил?

— Вчера, когда я сказала, что не люблю слабых людей, вы как-то помрачнели.

— Неужели?

— У меня создалось впечатление, что вы считаете себя неудачником.

— В самом деле? А мне казалось, что я буквально излучаю самоуверенность.

— Не совсем.

— Ну как же, я все-таки детектив, а они должны быть самоуверенны.

— Должны-то должны. Ой, пить хочется.

— Так вот почему моя карьера детектива не складывается!

Сари смотрит в бутылку.

— Пусто. Вы вполне хороший детектив.

— Однако на жизнь заработать не могу.

— Правда?

— Честное слово.

— Может быть, вам нужно заняться чем-нибудь другим?

— Например, чем?

— Ну кем бы вы хотели быть?

— Я хотел бы быть Дереком Уолкоттом.

Сари смеется.

— Вообще-то раньше я был полицейским.

— Ну да?

— Но там у меня тоже ничего не получилось.

— Почему?

— Лучше не спрашивайте. Тоже из-за женщины.

— Естественно.

— Ну и выпивка сыграла свою роль.

— Слушайте, Славко, если вы хотите быть поэтом, будьте им.

— Я пробовал. Но все стихи у меня получаются на одну тему: я чувствую себя шариком в игральном автомате.

Эта идея кажется девушке забавной, она смеется.

— Вроде как меня зашвырнули на эту диковинную планету, и я летаю меж каких-то штырьков то туда, то сюда. А иногда мне кажется, что я вроде как ухватил общую идею, но по большей части я ни хрена не понимаю. Мотаюсь то в одну сторону, то в другую, только зубами клацаю. Понимаете, не могу писать стихи ни про закаты, ни про душевные переживания, ни про древнегреческих богов. Все время одно и то же: летаю вверх и вниз с отвисшей челюстью. Стоит ли удивляться, что Джулиет меня бросила.

— Так ее звали Джулиет?

— Да.

— Романтическое имя, почти Джульетта.

— Да.

— Ладно, Ромео, мне пора.

— Не уходите.

— Я должна идти.

— Вы и машину-то не можете вести, слишком много выпили.

— Вы тоже.

— Но я-то никуда не еду, остаюсь на посту.

— Неужели вам еще есть дело до этого сукина сына? — фыркает она. — Забудьте вы про него. Я с ним покончила.

— Это вам так кажется. Но вам еще предстоит получить от меня счет.

— Поцелуй меня, — вдруг просит она, и Славко неуклюже подается в ее сторону, опершись рукой о спинку сиденья. Он касается губами ее губ, вдыхает ее аромат, хочет назвать ее Джулиет, но вовремя спохватывается.

— Сари, — шепчет он.

Они сжимают друг друга в объятиях так сильно, что нечем дышать. Славко не дает себе потерять голову.

Клиенту одиноко, утром все будет забыто, это всего лишь работа — и так далее. Но Славко нетрезв и понимает, что снова влюбился. Дела плохи. Он по-прежнему любит Джулиет, но и эта девушка теперь ему небезразлична. Чем дальше в лес, тем больше дров. Сари высвобождается.

— Спасибо, — говорит она. Потом открывается дверь. — Со мной все будет о`кей. Это даже легче, чем я думала. Пока.

Славко не находит, что ответить, а через секунду ее уже и след простыл.

Энни пишет письмо:

«Дорогой Черепаха,

Сейчас глубокая ночь. Он снова хочет меня видеть, и мне очень нужно с тобой поговорить. Я все жду, что ты позвонишь или напишешь. Каждое утро подхожу к почтовому ящику и молю Бога, чтобы там оказалось твое письмо. Но я знаю, ты слишком гордый, я тебя обидела. И все равно продолжаю надеяться. Если бы ты сейчас оказался рядом, я бы не выдержала и все тебе рассказала. Я должна с кем-то поделиться, Черепаха. Я ДОЛЖНА С КЕМ-ТО ПОДЕЛИТЬСЯ. В полицию я пойти не могу, даже не проси. Ты бы, конечно, не испугался, я тебя знаю. Ты решил бы, что он блефует. Ты бы рассуждал так: если я расскажу обо всем полиции, бандиты оставят меня в покое. Какой им смысл гоняться за мной и Оливером? Но у него блокнот, весь заполненный газетными вырезками. Там про людей, которым они отомстили. Он знал, что даже если я ему не поверю, все равно буду до смерти напугана.

Ты бы захотел, чтобы я рискнула, да? Но зачем? Мне, в общем, нет дела до внешнего мира, чего ради мне жертвовать собственным ребенком? Сегодня я просматривала газету, чтобы прочесть репортаж о процессе, а вместо этого наткнулась на статью про одного колумбийского судью. Наркомафия убила троих его детей, а судья все равно продолжает делать свое дело. Он, конечно, герой, но я его понять не могу. Неужели для него есть нечто более важное, чем жизнь детей? Объясни мне, Черепаха. Приезжай и все мне объясни. Я тебя люблю, мне тебя не хватает.

Энни».

Она аккуратно вырывает страничку с письмом из тетради, складывает пополам. Потом спускается вниз по лестнице. Роется по ящикам, ищет спички, не может найти. Потом забывает, зачем пришла на кухню, стоит, смотрит в пространство. Спохватывается, продолжает поиски. Нет, так окончательно свихнешься, говорит себе Энни. Руки у нее дрожат, как под током. В конце концов она зажигает электрическую плиту. Когда конфорка раскаляется, Энни кладет на нее письмо. Бумага не горит, только обугливается. Энни дует на нее, появляется огонек.Пылающий листок Энни держит над раковиной. Когда пальцам становится больно, бросает горящее письмо и включает воду.

Глава 5 «О ТЫ, МОЙ МОЗГ РАСТЛЕННЫЙ, ВОЗЖАЖДАВШИЙ НАПАСТЕЙ…»

Славко пытается открыть глаза. Получается как-то не очень — узенькая щелочка. Где он находится? Что это таинственно посверкивает перед глазами — серебристое крыло, летающая тарелка? Может быть, он уже на том свете? Какое странное свечение в темноте — прямоугольное, ни на что не похожее.

Проходит с полминуты, прежде чем Славко понимает, что к чему: он пялится на зеркало заднего вида. Ах, черт! Неужели он уснул во время дежурства?

Славко пытается распрямиться. В голове сумбур и туман. Я что, еще и напился? Неужели снова запой?

Он упирается руками в руль и садится поудобнее, пытается сообразить, где он находится. Еще темно. Часы показывают полшестого утра. По ветровому стеклу моросит мелкий дождик. Освещенная фонарями улица, вид у улицы смутно знакомый.

Тут нос детектива улавливает слабый аромат женских духов, и события минувшей ночи наконец воскресают в памяти.

Сари.

Очаровательная, божественная Сари.

Сразу за этим в памяти возникает еще одно имя: Джулиет. Но Славко уже торжествует. Ха-ха! Видишь, Джулиет, сегодня я проснулся и вспомнил о тебе не в первую очередь, а во вторую. Ты уже не королева моих утренних пробуждений.

В зеркале вспыхивает свет — это фары какой-то машины.

Славко инстинктивно сползает на пол.

Неподалеку у тротуара останавливается автомобиль, в нем двое мужчин. Чуть высунувшись, Славко наблюдает за ними. В салоне зажигается свет, один из мужчин выходит, небрежно машет рукой второму. Видно, что у мужчины волевое скуластое лицо. Наверняка это и есть Эбен, приятель Сари.

Машина отъезжает. Седан темного цвета, кажется, «кэмри». По правде говоря, Славко довольно плохо разбирается в марках автомобилей. Номерные знаки не прочтешь — слишком темно. Ладно, Бог с ней, с машиной, гораздо больше Черника интересует Эбен Рэкленд. Он подходит к двери, открывает ее ключом, исчезает внутри.

Славко достает черный блокнот. Записывает время, первое впечатление от объекта. Мистер Э.Р. выглядит свежим, отдохнувшим. Похоже, он хорошо выспался. Кроме того, у Славко такое чувство, что мистер Э.Р. вообще обычно ночует не здесь, а совсем в другом месте, но почему-то хочет, чтобы все думали, будто он живет по этому адресу. Еще у Славко такое ощущение, что если он немедленно не выпьет крепкого кофе, то непременно растечется по сиденью жидкой кашицей.

Однако свой пост Черник не покидает. Он смотрит на запертую дверь, ждет. Кроны деревьев уже не черны, они слегка сереют, потом начинают розоветь. Славко рыгает. Во рту букет вчерашнего ростбифа, виски, майонеза и желчи.

В окнах домов загораются огни. На улицу выходит женщина с двумя собачками. Кое-кто уже тянется на работу. Вскоре выходит из двери и Э.Р. в костюме, с портфелем. Садится в свой красный «лотос», отъезжает. До Черника доносятся аккорды скрипок.

«Стервятник» никак не желает заводиться — чихает, кашляет, выражает недовольство холодом и сыростью. В конце концов мотор заводится.

Что Славко действительно умеет делать хорошо — так это висеть на хвосте. У него превосходный инстинкт, подсказывающий, когда нужно прижаться к объекту, а когда лучше отстать. К тому же округ Вестчестер Славко знает довольно прилично. Объект явно не ожидает, что за ним будет слежка.

«Лотос» не спеша выезжает на шоссе, движется в южном направлении, к Нью-Йорку.

Энтузиазм Черника постепенно ослабевает. Ему холодно — из дыры в полу здорово поддувает. Ужасно хочется спать. Он и так знает, куда едет этот тип. Конечно, на Уолл-стрит, на работу. Не хватало еще целый день сидеть где-нибудь в Манхэттене, жевать печенье и совать монеты в счетчик парковки. Из развлечений — хлопанье глазами и чтение колонки объявлений в газете «Пост». Зачем он вообще тратит время на эту слежку? Ведь Сари сказала, что дело закончено. На кого же ты работаешь? Кто твой клиент?

Ответ ясен: рожу своего клиента ты можешь увидеть в зеркале.

Вот именно. И сколько же, интересно, тебе платит этот ублюдок? Шиш с маслом. Все, на следующем же повороте кончаю эту хреновину, разворачиваюсь и еду домой спать, решает Славко.

Однако на следующем повороте Э.Р. вдруг съезжает с шоссе. Интересно, почему? Бензоколонок поблизости вроде бы нет. Объект едет по Двадцать второй магистрали, Славко тащится следом. Несколько миль ничего не происходит. Славко любуется на пастбища, аккуратные церкви, борется с тошнотой. Возле поворотов и среди холмов прижимается к «лотосу» поближе, на прямых отрезках держится подальше.

На лесистом перекрестке «лотос» сворачивает направо. «Стервятник» делает то же самое. Дорога извилистая, Славко едет вслепую. Позади остается плотина, насосная станция, водохранилище. Приходится полагаться на инстинкт, а он Черника подводит редко.

Снова резкий поворот, и впереди длинный прямой отрезок шоссе. Красного автомобиля впереди не видно. Безошибочный инстинкт сел в лужу, объект исчез. Неужели Э.Р. прибавил скорость? Вряд ли. Где же он тогда? Куда-нибудь свернул?

Славко пытается вспомнить. Вроде бы ничего по дороге не было — лишь леса, водохранилище. Ни одного дома, никаких развилок. Хотя, кажется, была насосная станция… Славко разворачивает машину и едет назад…

Энни ждет там, где ее высадил Джонни — на скалистом берегу водохранилища. Шаги. Она оборачивается — сзади Зак Лайд. Садится на камень рядом с ней, смотрит на нее с нежной заботой.

— Трудно приходится, Энни?

— Нормально, — отвечает она, стараясь не давать волю ярости. Но в интонации явно звучит ненависть.

— А как дела у Оливера?

— Об этом я должна была бы спросить у вас. Вы ведь слушаете каждое наше слово. У вас, должно быть, уже сложилось собственное представление.

— Поверьте, мне вовсе не доставляет удовольствия вторгаться в вашу частную жизнь.

— Неужели? Перестаньте разговаривать со мной, словно вы агент похоронной конторы.

Ее выпад остается без последствий.

— Для вас эта ситуация внове, — объясняет он. — Прослушивание — обычная мера предосторожности. Мы с вами не можем допустить ни малейшей ошибки.

Энни смотрит на воду. По шоссе проезжает машина, гонит на полной скорости. Зак Лайд говорит:

— И вот еще что. Знаю, вам это не понравится, но все-таки скажу. По-моему, вы слишком строги с вашим ребенком.

От гнева Энни не осталось и следа — ей страшно, хотела бы огрызнуться, да не смеет.

— Я не собираюсь учить вас, как воспитывать сына. Но если вы будете вести себя так странно, он что-нибудь наверняка заподозрит. Вдруг он решит поделиться сомнениями с другом?

— Ни о чем он не догадается. Он всего лишь ребенок.

— Он очень сообразительный мальчик. Проявите мудрость, ведите себя с ним как обычно. И со своими друзьями тоже. Я прекрасно понимаю, что вы хотите держаться от них подальше, и это разумно. Но не переборщите — иначе они начнут беспокоиться, задавать вопросы. Кто, например, этот ваш Черепаха? Любовник?

— Какая вам разница?

— Где он живет, Энни?

— Почему вы спрашиваете?

— Отвечайте на мой вопрос.

— Где-то в Калифорнии. Вы что, хотите его убить? Я точно не помню, где он живет. В каком-то маленьком городке. Я уже несколько лет с ним не разговаривала.

— Вы сказали, что в последний раз разговаривали с ним прошлой весной.

— Правда? Он мне до смерти надоел. Хотите его убить?

— Ну Энни.

— Валяйте, убивайте.

— Я никого не собираюсь убивать.

— Меня это не слишком огорчит.

— Я хочу только одного — поскорее закончить наше дело. Тихо, без проблем. И вы должны мне помочь.

— Я делаю все, что могу. Вы довольны? Вы сукин сын, вот вы кто.

Энни трет глаза рукавом — смахивает слезы. Потом оборачивается и смотрит ему прямо в глаза.

— Вы даже не подозреваете, как много в вас силы, — говорит он.

К насосной станции подъезжает машина.

— Я не знаю, кто это, но на всякий случай не оборачивайтесь, — приказывает Зак Лайд. — Смотрите на водохранилище. Мой коллега разберется с этим.

Славко притормаживает возле насосной станции, неподалеку от красного «лотоса». Тут же, оказывается, стоит и давешний «кэмри» — тот самый, в котором Э.Р. вернулся утром домой.

За рулем сидит громила — жуткий, уродливый, с приплюснутым носом. Смотрит на Славко свирепо. Может, и не следовало здесь появляться, с опаской думает Славко.

Однако уезжать не торопится — шарит взглядом по сторонам. И возле самой воды, на скамьях, замечает мистера Э.Р. с какой-то женщиной. Она стоит спиной, лица не видно. Длинные каштановые волосы развеваются по ветру. Больше выяснить, судя по всему, ничего не удастся — разве что подойти к ним вплотную. Пора сматываться, тем более, что мистер Урод вылез из машины и намерения у него явно недружелюбные. Славко весело помахал ему рукой и со всей силы нажал на газ.

Скрежет, рев мотора, сучья хлещут по стеклу.

Мистер Урод едва успевает отскочить, и Славко Черник спасен, умчался быстрее ветра.

Энни смотрит на воду. Шум мотора затихает вдали.

— Энни, вы ведь были вчера в суде? — спрашивает Зак Лайд. — Помните перекрестный допрос Поли Де Чико? Вы уразумели, в чем состоит наша стратегия?

Она кивает.

— Ну и в чем же?

— Луи Боффано не приказывал никого убивать. Он, конечно, мафиози, но не так уж плох. Он марионетка, распоряжается всем кто-то другой.

— Совершенно правильно. Но если не виноват Боффано, то кто виноват? Кто убил Сальвадоре Риджио и его внука?

Энни прищуривается и с ненавистью говорит:

— Вы.

На его лице появляется улыбка.

— Значит, вы думаете, что я и есть Учитель?

— А разве нет?

— Очень хорошо, что вы так считаете. Вы ведь боитесь Учителя, верно? Если вы будете меня бояться, Энни, это может спасти вам жизнь.

У нее на лице след от высохших слез. Зак Лайд поднимает руку и проводит ею по щеке Энни.

— Когда нам снова нужно будет встретиться, это произойдет прямо на шоссе. Автомобиль мигнет вам фарами — сначала раз, потом еще два. Понятно?

Она кивает.

— Я могу спасти вас обоих. Надеюсь, Энни, вы это понимаете.

Славко беседует с чашкой кофе, которую заказал в кафетерии. Обожги мне горло, мысленно говорит он. Ошпарь мне язык. Объясни мне, что означала та сцена возле водохранилища. Неужели это была встреча с любовницей? Маловероятно. Ведь Э.Р. не женат, зачем такая конспирация? От кого он прячется? От Сари? Но они встречаются меньше года. Нет никакой нужды так уж секретничать. Что-то здесь не так. Не похоже на могучего мистера Э.Р., по которому так сохнет Сари. Какие еще светлые мысли?

Потом Славко садится в машину и едет по Сто четырнадцатому шоссе. Если не слишком будут докучать светофоры, минут через двадцать он уже будет лежать в постели. Матрас, конечно, жестковат и весь в крошках, но, когда хочешь спать, и такой сгодится.

На приборной доске стоит пластиковый стаканчик с кофе, Славко отпивает еще обжигающего черного напитка.

Может быть, конспирация нужна не ему, а женщине? Допустим, она замужем за каким-нибудь богачом. У нее даже собственный громила-телохранитель. Но она завела шуры-муры с могучим Эбеном, встречается с ним тайком, вдали от всех… Не похоже — если бы было так, они сидели бы в обнимку. Женщина держалась от него на расстоянии. Как-то все это не складывается.

Почему-то сегодня Славко чувствует себя гораздо лучше, чем обычно — несмотря на похмелье. Эмоционально и психически он почти в норме…

Такого не было с тех пор, как он последний раз спал с Джулиет. Но — он мысленно цитирует Шекспира: — «О ты, мой мозг растленный, возжаждавший напастей», — не заставляй меня заниматься мазохизмом.

Глава 6 ТОТ, КТО ПОНИМАЕТ СВОЙ СТРАХ, БУДЕТ ОТ НЕГО ИЗБАВЛЕН

Туманное утро. После встречи на водохранилище прошла неделя. Энни сидит на скамье присяжных, думает, что с тем же успехом мог бы быть и вечер. Окон в зале суда нет. В потолке, правда, сделан модерновый стеклянный фонарь, но он почему-то закрашен черной краской.

Энни смотрит на свидетельницу. Показания дает миссис Риджио, вдова Сальвадоре и бабушка убитого мальчика. Она тощая, сморщенная, с жидкими волосами, но держится прямо и говорит ясно и отчетливо.

— Потом я пожелала внуку спокойной ночи, — говорит она.

Прокурор Тэллоу уточняет:

— Томасу?

— Да, Томазино. Он приехал к нам на четыре дня. Я не видела его с одиннадцати лет, и вот решил в кои-то веки навестить бабушку и дедушку.

— Когда вы зашли к нему в комнату, он еще не спал?

— Он смотрел свой маленький телевизор.

— У него свой телевизор?

— Да, когда ему стукнуло четырнадцать, Сэл подарил ему маленький телевизор. Я сказала: «Томазино, уже поздно. Выключай эту штуку, тебе пора спать». Он говорит: «О`кей, бабуля». Я поцеловала его, говорю: «Я люблю тебя, Томазино». И пошла спать.

— То есть вы вернулись в спальню.

— Да.

— Там же был и ваш супруг Сальвадоре Риджио.

— Да. Я заплакала, говорю ему: «Сэл, давай поедем во Флориду. Почему мы не можем поехать во Флориду, как все нормальные люди? Я давно не видела свою дочку». И еще я говорю ему: «Мне надоело, что мы все время сидим взаперти. Внук приехал, и то всего на четыре дня. Это мало, — говорю. — Почему мы должны прятаться?»

— Муж вам ответил?

— Да. Он сказал: «Нам нельзя отсюда выходить, пока я не улажу все с Луи Боффано».

— Что он имел в виду?

Вмешивается защитник Боузмен.

— Протестую. Без толкований и предположений, пожалуйста.

Прокурора это не смущает.

— Что вы ему сказали, миссис Риджио?

— Я сказала, что боюсь. А он говорит: «Не бойся, у нас охрана, дом со всех сторон защищен. На первом этаже дежурит Аньело. Никто сюда не войдет, все в порядке. Нужно просто подождать». А я говорю: «Я боюсь, тебя убьют».

— И что он ответил?

— Засмеялся.

— А потом?

— А потом вдруг открывается дверь и входит человек. На голове у него колпак, в руке пистолет. Я хотела закричать, а он говорит: «Не кричите. Сальвадоре, скажи ей, чтобы она не кричала, а то я ее тоже убью». И Сальвадоре говорит мне: «Молчи, Анджела, ничего не говори».

— Что было потом?

— Потом Сэл говорит: «Как ты сюда вошел?» А человек отвечает: «По тоннелю. Мы прорыли тоннель из соседнего дома в ваш подвал». И засмеялся.

— Что было потом?

— Потом он сказал, что его послал Луи Боффано убить Сэла.

— А ваш муж что?

— Он сказал: «Мне все равно. Но напрасно вы думаете, что мои ребята будут торговать наркотой. Не дождетесь вы этого».

— Стало быть, ваш супруг сказал убийце, что…

— Мой муж всегда был против наркотиков. А Луи Боффано хотел торговать ими направо и налево.

Боузмен протестует.

— Протест принят, — говорит судья. — Вычеркнуть это из протокола. Присяжные, не принимайте эти слова к сведению. А вас, миссис Риджио, я прошу ограничиться описанием того, что вы видели и слышали.

— Я говорю правду! Он продавал наркотики даже маленьким детям. Хотел, чтобы такие, как мой внук, потребляли эту отраву!

— Протестую!

— Протест принят. Присяжные, не принимайте к сведению…

Как это — не принимайте к сведению, думает Энни. Ведь эта старая ведьма говорит правду, и все это понимают.

Почему ей не заткнут рот? Мы и так знаем, что убили ее мужа и внука, зачем устраивать этот спектакль? Оставьте вы ее в покое!

Но прокурор настаивает на продолжении.

— И что сделал человек в маске?

— Он лег на кровать.

— Рядом с вами и мужем?

— Между нами. Лег на живот и лежит.

— Что он сделал потом, миссис Риджио?

— Протестую! — вмешивается Боузмен. — Прокурор ведет свидетеля за ручку, подсказывает…

— Помолчите, — говорит ему судья Витцель.

— Миссис Риджио, — с нажимом произносит прокурор, — а что сделал этот человек потом?

— Он… он… — Старуха не может говорить. Машет рукой, закрывает глаза.

— Прошу прощения, мэм, но вы обязаны все рассказать. Что сделал этот человек потом?

Миссис Риджио бормочет что-то неразборчиво.

— Судебный пристав, поправьте микрофон, — приказывает судья.

К свидетельнице подходит пристав, колдует над микрофоном, теперь голос старухи слышен гораздо лучше.

— Он заставил Сэла открыть рот, — говорит она.

— Открыть рот? Зачем?

— Он сказал: «Если ты не откроешь рот, мне придется выстрелить тебе в лицо. Зрелище будет не из красивых, твоей жене это не понравится». Еще он сказал: «Не ломайся, Сэл. Надо довести дело до конца».

— И ваш муж открыл рот?

— Да. А он говорит: «Чуть-чуть пошире». Прямо как зубной врач. И засунул пистолет дулом Сэлу в рот.

— А потом что?

— Я хотела отвернуться, но он взял меня рукой за лицо и повернул к себе. Я говорю: «До свидания, милый». Я знаю, мы с ним встретимся. С моим мужем. Это вы все говорите, что он плохой, а я знаю — он был не плохой. Он был хороший человек. Может, он и делал что-то, плохое, но наркотиками не торговал…

— Так что было потом, миссис Риджио?

— Потом он убил моего Сэла. Выстрелил ему в рот.

— А дальше?

— Тут вдруг дверь открывается, и мой… мой… — Старуха плачет.

— Кто-то вошел?

— Да.

— Так кто вошел?

— Томазино. Мой маленький Томазино. Хотя он был уже не такой маленький…

— Ваш внук?

— Мой Томазино.

— Сколько ему было лет?

— Четырнадцать. Я его мало видела. С одиннадцати лет мы жили поврозь. И вот приехал — всего на четыре дня.

— Когда он вошел, он что-нибудь сказал?

— Да.

— Что именно?

— Он сказал: «Бабуля, ты в порядке?» А потом увидел…

— Что он увидел?

— Сэла.

— Вашего мужа?

Она кивнула.

— Мистер Риджио был мертв?

Старуха снова кивнула.

— Что произошло потом?

— Этот человек обернулся и увидел моего внука. Томазино побежал. Я просила, умоляла… но он не слушал. Он побежал следом. Потом я услышала выстрел. Он его застрелил… — Старуха замолкает.

— Может быть, вам нужно время, чтобы прийти в себя, миссис Риджио? — спрашивает судья. — Хотите, устроим перерыв?

Она садится. Голова у нее трясется.

— Ваша честь, — говорит прокурор. — У меня пока нет вопросов к свидетельнице. — Он возвращается на свое место и негромко говорит Боузмену: — Валяйте, она ваша.

Всем присяжным ясно, что прокурор загнал Луи Боффано в угол.

Учитель осторожно спускается с мшистого берега в ручей. Вода холодная, как лед. Учитель взмахивает руками и ныряет с камня вниз. Выныривает через минуту. Он не плавает, сидит на подводном камне. Вода доходит ему примерно до сердца. Учитель откидывает голову назад, зажмуривается — солнце светит слишком ярко.

Как быстро она реагирует на провокацию, думает Учитель.

«У вас голос, как у агента похоронной конторы» — надо же. Он улыбается.

Отличный экземпляр. Чуть погладишь против шерсти, сразу ощетинивается, делается опасной.

Изо всех сил старается скрыть, как она его ненавидит, но притворяться толком не умеет. Она борется за свою жизнь, и наблюдать за ней одно удовольствие.

Настоящий бриллиант, и откуда такая только взялась?

За последние несколько недель он узнал об Энни Лэйрд почти все. Она росла без отца, воспитывала ее мать. Отец был уголовник — четыре судимости, две из них за вооруженное нападение. Когда девочке было четыре года, бесследно исчез. Выросла Энни в штате Пенсильвания, городок назывался Аллентаун. У матери был собственный салон красоты; жили они на втором этаже, прямо над салоном. В четвертом классе Энни получила первый приз на ярмарке искусств. В школе училась неважно, три раза заваливала экзамен по математике, зато прекрасно рисовала, и местная школа искусств предоставила ей возможность учиться бесплатно.

Потом Энни Лэйрд некоторое время жила в Нью-Йорке, в районе Бруклин. Была принята на факультет искусств в Йелльский университет, но учиться там ей так и не довелось. Помешало рождение ребенка.

Кто отец мальчика — неизвестно.

В городок Фарао мать и сын перебрались шесть лет назад. Потом Оливер пошел в школу. Некоторое время у них жила мать Энни, болевшая старческим склерозом. Старуха умерла в прошлом году.

Творческая карьера Энни Лэйрд, в общем, не сложилась. У нее было слишком мало связей в мире художественной критики, а галерея Инез Газаррага, где Энни выставляла свои работы, считалась не из престижных. Но Энни все эти годы трудилась, не покладая рук. Днем она сидела в конторе, а по ночам сооружала свои ящики. Судя по всему, в ней жила глубокая, неистребимая вера в свое призвание. Энни знала себе цену.

Когда пищит радиотелефон, Учитель, не вылезая из ледяной воды, протягивает руку и берет его.

— Да.

В небе медленно кружатся опадающие листья.

— Помнишь того любопытного типа, которого мы видели на водохранилище? — слышит он голос Эдди. — Ну, когда ты еще с ней встречался?

— Помню.

— Мы установили, кому принадлежит автомобиль.

— Да?

— Он детектив.

Полиция! Учитель с любопытством следит за своей реакцией. Итак, он сидит в горном ручье. Время — октябрь. Поэтому дрожь и учащенный пульс можно объяснить холодом. Однако кружащие в воздухе листья как-то уж чересчур сфокусированы. Излишнюю четкость деталей придется отнести за счет страха.

Страх — лучший из наставников. «Тот, кто понимает свой страх, — учит Лао Цзы, — будет от него избавлен».

— Полиция штата или местная? — спрашивает он.

— Это частный детектив.

— Частный?

Учитель смеется так заразительно, что Эдди поневоле присоединяется к его веселью.

— Ты чего? — допытывается он. — Что я такого сказал?

— Ничего. Я думал, ты говоришь о полиции.

Учитель вылезает из воды, ложится на траву, жмурится от солнца.

— И что же от нас понадобилось частному детективу?

— Не от нас, а от тебя. За ней хвоста не было — я следил.

— Ну ладно, что ему понадобилось от меня?

— Может, его наняла Энни? — предполагает Эдди.

Мысль кажется Учителю увлекательной. Он крутит ее в уме и так, и сяк.

— Нет. Во-первых, она слишком умна для этого. Во-вторых, ни один частный детектив не взялся бы за такое дело. В-третьих, если и взялся бы, то не стал бы светиться.

— Так что же это, Винсент? Совпадение? Какого хрена он болтался возле водохранилища?

Три осенние бабочки порхают над веткой вишневого дерева.

— Ты знаешь этого парня, Фрэнки? — спрашивает Учитель. — Ну того, который работает на Джозефа Боффано?

— Знаю.

— Пусть он тебе поможет. Скажи, что его об этом просит лично Учитель. Мол, я восхищаюсь его личными качествами и все такое. Сходите с ним вдвоем к этому самому детективу. Сделаешь?

— Конечно.

— Ума не приложу, что ему от меня понадобилось. Любопытно будет выяснить.

Энни внимательно слушает, как адвокат Боузмен допрашивает миссис Риджио.

— Мэм, вы знаете этого человека? Прошу записать в протоколе, что я показываю на своего подзащитного.

Миссис Риджио смотрит на обвиняемого.

— Вот этого? Это Луи Боффано.

— Видели ли вы его раньше?

— Да.

— Где?

— Он приходил к нам обедать. Много раз.

— Он когда-нибудь ссорился с вашим мужем при вас?

— Нет.

— Вы видели, чтобы он кого-нибудь убивал?

— Нет.

— Вы видели, чтобы он продавал наркотики маленьким детям?

— Нет, я этого не видела, но я знаю, что он это делал.

— И какие же наркотики он продавал?

— Всякие.

— Например, героин?

— Конечно.

— То есть вы видели, как он продает детям героин?

— Нет.

— Значит, об этом вам говорили другие?

— Да.

— Это были люди, заслуживающие доверия?

Прокурор поднимается на ноги.

— Протестую! Свидетель не имеет полномочий судить о том, можно ли доверять…

— Протест принят, — обрывает его судья.

— Кто вам рассказывал, что Луи Боффано торгует наркотиками? — спрашивает адвокат.

— Кто мне рассказывал?

— Да.

— Да все!

— Например?

Миссис Риджио отвечает не сразу. Она презрительно кривит губы, смотрит в упор на Боузмена.

— Почему вы на него работаете?

— Что, простите? — удивляется защитник.

— Вы знаете, почему он продолжает убивать людей? Потому что никто не дает ему отпора, ни один человек.

— Миссис Риджио, прошу вас, — укоризненно говорит судья.

— Все его боятся! — кричит старуха. — Поэтому он делает все, что захочет.

Прокурор опять на ногах. Судья Витцель хмурится.

— Мэм, вы должны отвечать на поставленный вопрос.

— Вы тоже его боитесь, — говорит она судье. Потом поворачивается к адвокату. — И вы его боитесь. — Поворачивается к присяжным заседателям. — Вы тоже все трясетесь от страха.

— Миссис Риджио, немедленно замолчите! — требует судья.

— Бедные дети, никто им не поможет, — пожимает плечами старуха.

Потом судья, естественно, произносит длинную строгую нотацию, советует присяжным не принимать слова свидетельницы к сведению. Энни злится — какого черта он не заткнул рот старухе раньше. «Вы все боитесь, бедные детки…» Чтоб ты провалилась, старая ведьма! Жаль, что тебя тоже не прикончили! Тоже мне, проповедница нашлась. Почему все должны слушать твои разглагольствования? У тебя нет права говорить о бедных детях, потому что твой муж был бандитом. Я рада, что его прикончили. И никто не виноват, что убили твоего внука. Во всяком случае, в этом не виновата я. Заткнись, старая карга.

Нет, думает Энни, я этого не выдержу.

Ни за что на свете.

Славко смотрит на часы. 4:40. Мистер Флэнаган, или как его там, запаздывает.

Он сказал, что будет в половине пятого. «В четыре тридцать, в вашем офисе, мистер Червяк». О цели визита — ни слова. Возможно, нашел себе другого частного сыщика. Ну и отлично — никто не будет отвлекать Славко от мыслей о Сари.

Он смотрит на часы, снова набирает номер ее телефона.

Так и не удалось рассказать Сари о таинственном поведении ее приятеля. Все время отвечает чертов автоответчик. Славко уже два раза оставлял послание, но Сари так и не перезвонила. Когда раздается мерзкий писк автоответчика, вешает трубку.

Дело ясное. Он снова втюрился, причем не на шутку. И опять — пустой номер. Ничего не поделаешь, такая уж у него, идиота несчастного, страстная натура. Как жить дальше?

И куда подевался этот проклятый Флэнаган? Было бы совсем неплохо пойти на улицу, перекусить, развеяться. Одним словом — не сидеть больше в этом насквозь прокуренном гробу, подышать свежим воздухом.

— Ладно, жду еще пятнадцать минут.

Славко снова закуривает, но тут его терпение кончается.

— Пошли вы все к черту, — сердито бормочет он, хватает пиджак и направляется к двери.

В эту самую секунду раздается стук. Славко застывает на месте. Может, не открывать? Снова стучат, потом дверь открывается. В кабинет заглядывает спортивного вида парень с резкими чертами лица.

— Мистер Червяк?

— Черник, — поправляет его Славко.

— Я так и сказал. Извините за опоздание, мистер Червяк.

— Вы мистер Флэнаган?

— Он самый.

Парень входит в кабинет. На нем слишком тесный костюм — очевидно, чтобы подчеркнуть массивность фигуры и мощь шеи.

Славко садится в кресло за письменным столом. В кабинете имеется еще один стул.

— Присаживайтесь. Чем могу вам помочь?

Флэнаган не собирается садиться. Он брезгливо помахивает рукой перед носом и говорит:

— Я вижу, вентиляции у вас нет.

— Это верно.

Чернику совсем не нравится этот мистер Флэнаган — слишком наглый. Но что поделаешь, лишний клиент не помешает.

— Если хотите, я открою окно.

— Это правда сыскное агентство? — с недоверием спрашивает Флэнаган. — А партнер у вас есть? Или вы один сидите в этой дыре?

Голос у него вызывающий. Кажется, парень нарывается на скандал. А может быть, просто недостаточно воспитан. Лучше не рисковать. В ящике стола лежит старый «смит-и-вессон». Надо потихоньку до него добраться.

— Что ж, сейчас вы заполните бланк, — говорит Славко, с небрежным видом выдвигая ящик.

Флэнаган действует быстро. Он наклоняется вперед, протягивает руки и захлопывает ящик.

— А не нужно заполнить бланк, чтобы тебе кишки выпустить, а? — шипит он.

Славко не успевает ответить на этот вопрос — парень со всей силой толкает его в грудь. Черник опрокидывается вместе с креслом, его голова с размаху стукается об стену. Потом Славко лежит на полу и ведет внутренний диалог.

Вставай. Конечно, было бы неплохо потерять сознание, но ты не можешь себе этого позволить. Что это такое? Кажется, это мои колени. Нужно на них опереться, потом встать.

Вот, уже неплохо. Где мой «смит-и-вессон»?

Оказывается, револьвер уже в руке у мистера Флэнагана.

— И что же ты собирался делать с этой штукой, Червяк? Ограбить своего клиента?

Парень сует револьвер в карман, приближается к Славко.

— Ах ты, хрен собачий.

Славко с удовольствием попятился бы, но за спиной стена. Флэнаган не спеша приближается, дышит прямо в нос чесноком.

— Кто ты там у нас? Частный дефектив?

В пах Чернику ударяет молния. Очень хочется упасть, но Флэнаган не дает.

— Ой, извини, я перепутал, — говорит Флэнаган. — Дефективный частник, вот кто ты такой.

Славко наносит ответный удар. Но воздух вокруг стал таким густым и тягучим, что удар получается вялым, и Флэнаган его без труда отбивает. Со смехом он хватает Черника за воротник и колотит об стену. Комната начинает кружиться в вальсе. Кровь течет из разбитого рта на рубашку.

— Что ты делал на водохранилище? — спрашивает Флэнаган.

— Где? На водохранилище? Неправильно развернулся.

— И ответил неправильно.

Еще одна молния.

Когда Славко приходит в себя, в комнате их уже трое.

Рядом стоит мистер Урод, которого он видел возле насосной станции. Урод шарит по карманам и ящикам. Довольно скоро обнаруживает заветный блокнот, шуршит страницами. Славко бросается вперед, чтобы отобрать блокнот у Урода, но Флэнаган перехватывает его и опять бьет об стену. Славко сползает на пол.

Мистер-Мордоворот находит в блокноте нечто, что кажется ему смешным.

— Елки-палки, — хихикает он. — Кто бы мог подумать, Сари Ноулз.

Он наклоняется над лежащим Славко.

— Так ты работаешь на Сари? Она решила, что ее парень валяет дурака и заплатила тебе, чтобы ты все разнюхал? Только и делов?

Он хватает Славко за волосы, и без того недостаточно густые, и тянет изо всех сил. Голова Черника приподнимается над полом.

— Отвечай, когда тебя спрашивают!

— Да.

— Пойми ты, дубина. Они любят друг друга. Тебя это не касается. Это их проблема, понял? Ты, дерьмо собачье, свой поганый нос туда не суй. Надо же, эти крысы только о деньгах думают. Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!

Славко смотрит в налитые кровью глаза Урода.

— Ладно, — говорит тот. — Дам тебе шанс. Считай, что тебе здорово повезло. Когда позвонит Сари, распрощаешься с ней раз и навсегда. Ври ей, что хочешь. Скажи, что кто-нибудь из твоих родственников подох. Но на глаза мне больше никогда не попадайся. Если я еще раз о тебе услышу, на нашей планете тебя больше не будет. Уяснил?

Славко кивает.

— Будешь жить на какой-нибудь другой планете. Ясно?

Славко снова кивает.

— Слышал когда-нибудь про Луи Боффано?

Славко не кивает, смотрит широко раскрытыми глазами.

— Я вижу, имя для тебя знакомое, — говорит Урод.

Стучат в дверь. Оливер спускается вниз, видит, что на крыльце топчется Джесс. Возле крыльца — велосипед Джесса.

— Как делишки, мужик? — спрашивает Джесс. Оливер неопределенно пожимает плечами.

— Где был, что видел?

— Не знаю. Не было настроения куда-нибудь идти, — бормочет Оливер.

— В среду тренировка, помнишь?

— Помню. Если дождя не будет.

— Само собой. Ты видел эту штуковину? Как считаешь, не дурацкий у меня с ней вид?

— Ты о чем?

— Да вот же, протри глаза.

Оливер открывает дверь, высовывается. Джесс поворачивает голову, в ухе у него маленькая серьга.

— Ну как?

— Класс.

— Правда? Я вообще-то не хотел. Но Хлоя заставила. А теперь самому нравится.

— Хлоя?

— Да.

Оливер хлопает глазами.

— Хлоя Зичи?

— Да. А разве ты не знал, что мы с ней встречаемся?

— Та самая Хлоя, у которой здоровенные сиськи?

— Да, сиськи классные.

— Ты с ней целуешься?

— Мужик, я ж тебе сказал: мы с ней встречаемся. Сам соображай.

— Ты что, ее трахаешь?

— Ну, если бы захотел… Поехали покатаемся. Есть о чем поговорить. Мужской разговор.

— Не могу, ужин готовлю.

— Ты готовишь ужин?

— В микроволновой печи.

— А мать твоя где?

— Наверху.

Снова лежит в кровати и пишет письмо, которое никуда не отправит, думает Оливер. Но Джесса эти подробности не касаются.

— Что, не выпускает? — понижает голос Джесс.

— Нет, я сам никуда не хочу.

— Да что с тобой такое?

— Ничего. Ну и как Хлоя целуется?

— Закачаешься.

— А за сиськи ты ее хватал?

— Ну, если бы захотел…

— Здорово.

— Так ты идешь или нет?

— Нет.

— Слушай, знаешь, что Ларри Хитт про тебя говорит? Он говорит, что ты инопланетянин. Я, конечно, его послал, но ты, ей-богу, превращаешься в какого-то монаха.

Пищит таймер микроволновой печи: пип-пип-пип.

— А вот и ужин поспел.

— Жалко.

— Спасибо, что зашел.

— Не за что.

Оливер возвращается на кухню, вынимает из печи два мясных пирога. Потом подходит к лестнице, зовет маму. Энни отвечает, что спустится через минуту. Он уже знает, что она не спустится — разве что начнут показывать новости по телевизору. Поэтому Оливер включает телевизор и прибавляет звук. Пирог аппетита не вызывает. Оливер сидит и старательно выковыривает из него все горошинки. Если мама хочет, чтобы он ел эту гадость, пусть спустится и сядет за стол. Он отламывает корочку и окунает в соус. Корочка — единственное, что можно есть в этом пироге. Хотя тоже не Бог весть что.

Оливер тоскливо смотрит на вилку.

Диктор произносит заветные слова «процесс Боффано», и мальчик поворачивается к экрану. Телевизор в соседней комнате, но разглядеть можно. Сначала показывают рисунки, изображающие зал судебных заседаний. Голос за кадром говорит:

— Анджела Риджио, маленькая, хрупкая женщина, вела себя как настоящая тигрица. Она утверждает, что Луи Боффано «продает наркотики детям», а ее покойный муж пытался положить этому конец. Сальвадоре Риджио отказался участвовать в торговле наркотиками, даже когда Луи Боффано пригрозил ему смертью.

На лестнице скрипят ступени. Оливер знает, что мать вышла из своей комнаты и слушает. Однако вниз не спускается.

— Когда адвокат обвиняемого Лоуренс Боузмен подверг сомнению показания свидетельницы, миссис Риджио спросила: «Почему вы на него работаете?» И сама ответила: «Потому что вы его боитесь». Потом вдова обернулась к присяжным заседателям и сказала: «Вы тоже его боитесь».

На экране появляется рисунок, изображающий присяжных. Оливер встает, входит в гостиную, чтобы рассмотреть рисунок получше. Женщина, похожая на Энни, сидит, закрыв глаза рукой.

— Некоторые из присяжных были явно тронуты, когда вдова Сальвадоре Риджио сказала: «Бедные дети», — рассказывает репортер.

Снова скрипят ступени. Мама возвращается в свою комнату.

На экране репортаж сменяется рекламой.

Оливер сосредоточенно размышляет над услышанным. Присяжные боятся, все боятся.

И тогда у него в мозгу возникает мысль, смутно гнездившаяся там в течение всех последних дней. Оливер чуть не ахает. Невидящим взглядом смотрит он на экран, пытается отогнать чудовищную мысль. Ничего не получается. Ты псих, говорит он себе. Все у тебя какие-то детские сказки в голове. Яростно стучит себя кулаком по лбу, закатывает глаза, пытается засмеяться.

Но мысль поселилась прочно, уходить не желает.

Нужно обратиться к кому-нибудь за помощью, решает Оливер. Пусть посторонний человек скажет, что я свихнулся и фантазирую. Надо найти Джулиет, она вправит мне мозги.

Всякий раз, когда на биппере Джулиет появляются четыре пятерки — экстренный вызов — она думает, что неправильно выбрала себе профессию. Уж во всяком случае, ей не следует работать врачом «скорой помощи». Больше всего на свете Джулиет хотела бы быть… танцовщицей калипсо на острове Тринидад. Нет, еще лучше всю жизнь лежать в кровати, со всех сторон обложенной книжками. И чтобы в любой момент можно было вызвать по телефону медлительных любовников с сонными глазами.

Но это все мечты, а сейчас полночь, в больнице Святого Игнациуса тихо, а на биппере проклятые четыре пятерки.

Джулиет прогоняет дремоту, выходит в коридор. Ее вызывают в микропедиатрическое отделение — в этом месяце она прикреплена к нему. Кроме нее там еще один ординатор второго года обучения и медбрат. На столе с подогревом лежит новорожденный. Разевает ротик, хочет закричать, но только сипит.

Ординатор второго года обучения — полный кретин, даже когда не спит, а сейчас он дрыхнет с открытыми глазами и вообще ничего не соображает. Слава Богу, с медбратом повезло. Сегодня дежурит Генри. Он с острова Гаити, большего друга у Джулиет нет, если не считать Энни. Подходя к младенцу, Джулиет вопросительно смотрит на Генри.

— Роды прошли нормально, — говорит он. — Но с дыханием проблемы.

Крошечный мальчонка похож на грецкий орех, но новорожденные бывают и меньше. Замеряя пульс, Джулиет спрашивает:

— Недоношенный?

— Нет, полный срок беременности, — пожимает плечами Генри. В этом отделении младенцы по большей части недоношенные.

Пульс довольно медленный.

— Где ординатор педиатрического? — спрашивает Джулиет.

Генри опять пожимает плечами:

— Кажется, в корпусе С. Так мне сказали. Извини, дорогая, больше мне ничего не известно.

Специальным насосом Джулиет прочищает малышу носик, потом вставляет эндотрохейную трубку в маленький ротик, подключает отсос. Из трубки течет коричневатая жидкость.

— Вот дерьмо!

— В чем дело? — спрашивает Генри.

— Мальчик задыхается собственными испражнениями. Очевидно, в плаценте его пронесло, а потом он вдохнул стул и теперь задыхается. Эй ты! — зовет она ординатора. Тот дрыхнет как ни в чем не бывало.

— Алло, док!

Тот наконец открывает глаза.

— Тащи сюда стимулятор дыхания.

— Что?

— Стимулятор давай!

Настроение у Джулиет скверное. Она подключает оксиметр к уху младенца. Уровень кислорода — шестьдесят. Совсем паршиво.

Ординатор приносит стимулятор дыхания — это пузырь с ручным рычажком. Джулиет начинает давить на рычажок большим пальцем. При каждом нажатии воздух поступает в легкие ребенка. Потом палец убирается, воздух выходит. Снова нажать, снова отпустить и так далее, с периодичностью две секунды. Уровень кислорода медленно начинает расти. С шестидесяти четырех до семидесяти четырех. Обычно новорожденный делает тридцать вздохов в минуту. Джулиет качает пузырь в два раза быстрее, превратив младенца в маленькую дыхательную машину. И все равно уровень кислорода слишком низок.

— Чей это ребенок, Генри? — спрашивает она. — Ты о нем что-нибудь знаешь?

— Видел его мамашу.

— Какие-нибудь проблемы? Наркотики?

— Не знаю. Совсем девчонка, лет четырнадцать-пятнадцать. С ней был какой-то мужик.

— Отец ребенка?

— Может быть. Не исключено, что он же и дедушка ребенка.

Джулиет, не переставая качать, поднимает младенцу ножку.

— Однако поросячьего хвостика у него нет, — замечает она.

Генри смотрит и соглашается:

— Действительно нет.

— Стало быть, твоя теория инцеста несостоятельна.

— Не исключается.

— Но дела довольно паршивые.

Наконец ей удается дотянуть кислород до девяноста, и она передает стимулятор второму ординатору, говорит ему:

— Чтоб было на этой отметке, на девяносто, понял? Я договорюсь, чтобы ребенка подключили к респиратору.

Она вылавливает дежурного врача в нейрохирургическом и излагает ему суть проблемы. Но у дежурного врача и без нее проблем хватает.

— Джулиет, дорогая, мне очень жаль, но оба респиратора заняты.

— Что же мне делать?

— Не знаю, разбирайся сама. У меня здесь ребенок умирает, мне сейчас не до тебя. Когда освобожусь, заскочу.

Тогда Джулиет звонит в соседний госпиталь, в Уайт-Плейнс, просит дежурную медсестру, жуткую сволочь, прислать машину за ребенком. Медсестра говорит:

— Вам нужно подать соответствующую заявку. Мы ее рассмотрим, а после этого…

Джулиет смотрит на монитор и видит, что кислород сполз до семидесяти.

— Не спи ты, мать твою! — орет она на ординатора. — Качай, качай!

Голос в трубке удивленно спрашивает:

— Доктор, это вы?

Джулиет швыряет трубку и накидывается на ординатора.

— Девяносто! Сказано тебе: девяносто!

Она вырывает у него стимулятор и начинает качать сама.

— Но шестьдесят пять — это нормально, — оправдывается он. — Для поддержания жизнедеятельности вполне достаточно…

— При шестидесяти пяти он на всю жизнь останется идиотом! Не жалей ты свой палец поганый!

— Слушай, что это ты себе позволяешь, — начинает кипятиться ординатор.

— Катись отсюда в регистратуру! Пусть позвонят в госпиталь Уайт-Плейнс и вызовут машину. Слышал? Марш отсюда! Иди и не возвращайся!

Ординатор спасается бегством.

— Что ты уставился на меня, Генри? — накидывается Джулиет на медбрата.

— Так, ничего.

— Ты считаешь, что я веду себя, как ведьма?

— Вот именно.

— По-твоему, я обошлась с ним слишком круто?

— Это уж точно.

— Он дерьмо собачье.

— Помнится мне, когда ты была на втором году обучения, с тобой произошел такой случай. Ты подключала капельницу к одному матросу. Тыкала в него иглой раз пятьдесят, так что у него рука стала навроде решета.

— С чего ты взял, что он был матрос?

— У него была татуировка с кораблем.

— Где?

— Да здесь же, у нас в больнице.

— Нет, на каком месте татуировка?

— Не помню.

— Все ты врешь, никакой он был не матрос. Он был наркоман, вен у него почти не осталось.

Она медленно возвращает кислород до уровня девяносто.

— В конце концов, он взял у тебя иглу и ввел себе ее сам.

— Вот видишь, я же говорю наркоман.

— Тебе было так стыдно, ты чуть не умерла.

— Я же не виновата, что он себе все вены испоганил.

— Я весь день за тобой приглядывал, чтобы ты с собой чего-нибудь не натворила.

— Я тоже помню этот корабль, Генри. Он у него был вытатуирован на заднице.

Она качает, не переставая. Когда палец уже не выдерживает, Джулиет меняет руку. Через полчаса, когда оба пальца стали как деревянные, Джулиет уже жалеет, что накричала на ординатора.

— Ты знаешь, Энни со мной поссорилась, — говорит она.

— Как это?

— Сказала, что больше не желает меня знать.

— Да ты что?

— Я никогда ее такой не видела. Сказала, что я плохо влияю на Оливера. А ведь сама знает, что я Оливера люблю. Я же люблю его больше всех насвете. Ну, может быть, саму Энни люблю еще больше. Почему она так сказала, как ты думаешь?

— Я не могу в это поверить. Кто, Энни?

— И знаешь, что меня больше всего беспокоит? Я так дурею на этих дежурствах, что у меня даже нет сил как следует обидеться. Слушай, будь хорошим мальчиком, покачай эту штуку, а?

— Давай, попробую.

— Значит, так. Я считаю раз, два, три, и ты перехватываешь.

Генри перехватывает — не очень ловко. Уровень кислорода немножко падает, но вскоре восстанавливается.

А Джулиет снова садится за телефон, звонит в Уайт-Плейнс. Стерва медсестра говорит ей, что машина уже выехала, вот-вот прибудет.

— Ну ладно, — немного смягчается Джулиет. — Ждем.

Она возвращается и подменяет Генри.

— Знаешь, золотце, у меня ощущение, что мы провозимся со стимулятором до утра.

Оливер жует яблочный пирог. Напротив сидит его мать, перед ней половинка тоста. Щеки Энни впали, кожа какая-то серая. Оба молчат. Когда Энни поднимает глаза, Оливер видит, что они налиты кровью, а в уголках воспалены.

Он ест быстро. Потом берет клюшку для лакросса, учебники и направляется к велосипеду. Энни выходит на крыльцо.

— Почему ты не едешь на автобусе?

— У меня после школы тренировка по лакроссу.

— Ведь тренировки по средам.

— Сегодня дополнительная. На следующей неделе у нас важный матч.

Энни смотрит на него, но ничего не говорит. Мысли ее витают где-то далеко. Вздохнув, Оливер крутит педали.

Но на перекрестке он сворачивает не налево, к школе, а направо. С трудом въезжает на холм, несется вниз, мимо старого карьера, мимо ручья. Через две мили, возле бакалейной лавки, слезает с велосипеда и вкатывает его вверх по каменным ступеням.

Джулиет снимает квартиру над лавкой. Но ее машины на стоянке нет.

Оливер встает на цыпочки, пытается заглянуть в окно передней. Велосипед Джулиет на месте, но внутри темно и тихо. Естественно — ведь она почти все время проводит в больнице. И все же, какая досада!

Может быть, оставить ей записку? Или сидеть на ступеньках ждать? А какой у нее телефон в госпитале?

И тут из-за угла выезжает ее древний «фольксваген».

Из машины выходит Джулиет, с недоумением смотрит на Оливера, ничего не может понять.

— Оливер?

— Привет.

— Почему ты здесь? Ты что, на велосипеде приехал? — Он кивает. Большие пальцы рук почему-то замотаны у нее бинтами.

— Разве сегодня нет уроков?

Он пожимает плечами.

— Ты ведь должен быть в школе.

— Мне нужно было с тобой увидеться.

— Понимаешь, я всю ночь не спала. Хотела немного отдохнуть.

Она хмурит брови — до нее доходит, что Оливер здесь неспроста.

— Что случилось? — спрашивает она совсем другим тоном.

— Надо поговорить.

— О чем?

— О маме.

Джулиет идет с ним в кухню. Там низкий потолок, распахнутое окно выходит в сад. Пахнет сыростью и штукатуркой. Квартира у Джулиет маленькая, тесная и неуютная. А Оливеру, когда он думает о Джулиет, всегда кажется, что она непременно должна обитать в роскошном дворце, огромном и экзотическом.

— Чего-нибудь хочешь? — спрашивает она. — Например, попить?

— Воды.

— Простой воды? Не кока-колы, не сока?

— Воды.

Она наливает ему стакан воды, кивает на стул, усаживается сама. Внимательно смотрит ему в лицо, опершись подбородком о локоть. Оливер отпивает, смотрит на стекло, не знает, с чего начать.

— Так ты с работы? — наконец говорит он.

— Да.

— А бинты зачем?

Она морщится.

— Там есть такая штуковина вроде искусственного легкого. Всю ночь его качала. У одного новорожденного были проблемы с дыханием.

— И что потом?

— В конце концов, приехала машина из Уайт-Плейнс и ребенка увезли. Всего час назад.

— Теперь с ним все будет в порядке? Я имею в виду, с ребенком?

— Понятия не имею, это уже не мое дело. Оливер!

— Что?

— Что происходит?

— Не знаю. Ты никому об этом не скажешь?

У Джулиет опускаются уголки губ — он знает эту ее привычку и находит ее очаровательной.

— Не скажу, разве что в случае крайней необходимости. Что стряслось?

— Дай слово.

— Что случилось, Оливер?

— Помнишь того типа, который купил мамины ящики? Помнишь? Ты еще приезжала в тот день, у тебя было свидание…

— Помню, — перебивает его Джулиет.

— На следующий день мама плакала. Ничего не объясняла, про того типа не рассказывала. С тех пор она плачет каждый день. Прямо чокнулась совсем.

— Ты думаешь, она в него влюбилась?

— В кого?

— Ну в того парня.

— Нет.

— Значит, он ее обидел?

— Я думаю… он ее запугал. Скажи мне, может, я все напридумывал, а? Но вообще-то, вряд ли. Знаешь что, я думаю, этот тип заманил ее… в какую-то ловушку. Она все время огрызается, как будто ее в угол загнали.

— В какой еще угол?

— Ты знаешь, кто такой Луи Боффано?

— Крестный отец мафии? Тот самый, которого сейчас судят?

— Вот-вот. Понимаешь, мама — присяжный заседатель…

Глава 7 ХОЛОДНАЯ ДИСЦИПЛИНИРОВАННОСТЬ ОРИОНА, ДИКОВАТО-СЛАДКАЯ РАСТЕРЯННОСТЬ ПЛЕЯД

Ситуация такая: Оливер стоит у дверей, Энни — на лестнице; она ругает его последними словами.

— Ни за что на свете! Раз это для тебя так важно, надо было предупредить меня заранее.

— Мама, я не знал, что тренировка начнется так поздно. Я сам отправился туда сразу после уроков, но там никого не было. Я позвонил тренеру, а он говорит, что тренировка перенесена на пять. Я бы поехал на велосипеде, но возвращаться придется в темноте, а я знаю, что ты против того, чтобы я возвращался на велосипеде, когда уже темно.

— Я против того, чтобы ты вообще ездил на эти тренировки, — сердито говорит Энни. — Один раз в неделю — еще куда ни шло, но если ты собираешься таскаться на тренировки еще и по вторникам…

— Всего один раз! И потом, это не обычная тренировка. Если я не появлюсь, ребята будут говорить, что я гомик паршивый.

— Не смей так говорить!

— Это не я, это они так скажут.

Энни качает головой. Собственно говоря, ей все равно. Какая разница, где сходить с ума — дома или в машине.

— Ладно, я тебя туда отвезу, а кто тебя отвезет обратно?

— Не бойся, отвезут.

— Черт с тобой, поехали.

— Сейчас, только позвоню Джессу — у него мой шлем.

— Поторапливайся.

Энни раздраженно берет со стола ключи и спускается вниз. Однако Оливер появляется не сразу — он ужасно медлительный. Энни нажимает на клаксон, и лишь после этого сын появляется.

Вот они едут по Семинарскому переулку. Энни то и дело поглядывает в зеркало заднего вида — такая привычка у нее появилась в последнее время. Но никто за ними не едет. Машина катит в гору, потом сворачивает направо и несколько миль мчится меж рощ и лугов. Возле самой школы Энни снова смотрит в зеркало заднего вида и замечает, что сзади появилась машина, причем очень хорошо ей знакомая. Это допотопный «фольксваген», который принадлежит Джулиет. Все это время Энни больше всего боялась, что где-нибудь случайно встретится со своей подругой. Поэтому она трусливо отводит глаза и смотрит вперед, на дорогу. Вот и въезд на большую автомобильную стоянку, за которой начинается стадион. Сейчас там никого нет. Энни украдкой смотрит в зеркало и видит, что Джулиет тоже вырулила на стоянку.

Можно сделать вид, что я ее не вижу, думает она. Высажу Оливера и сразу уеду.

— Мы приехали рано, мам, еще никого нет.

— Да?

Действительно, на поле пусто.

— Неужели я опять все перепутал? Погоди-ка, скорее всего они на запасном поле. Ты подожди меня здесь, а я сбегаю туда и вернусь.

— Ну уж нет. Я не собираюсь…

Но Оливера уже след простыл. Кажется, он не заметил машину Джулиет — мчится со всех ног по тропинке, будто, за ним кто гонится..

Энни выскакивает из машины и кричит:

— Оливер! Немедленно вернись!

Но Оливер не слышит, а Джулиет тем временем уже вылезла из машины. Ничего не поделаешь — Энни оборачивается к ней и слегка улыбается.

Вместо приветствия Джулиет говорит:

— Нам нужно потолковать.

— Я бы с удовольствием, но не могу. Уже поздно, мне пора…

Но Джулиет решительно берет Энни за руку и приказывает:

— Пойдем-ка со мной.

— Но я, ей-богу, не могу…

— А если бы я попала в беду?

— В какую еще беду?

— В большую.

Джулиет отводит свою подругу к кленовой роще.

— Что, невзгоды на любовном фронте? Или что-нибудь с работой?

— Не знаю, могу ли я с тобой об этом говорить…

Это выводит Энни из себя.

— В каком смысле? Что ты такое несешь? Ты моя лучшая подруга. Если ты попала в беду, ты должна со мной поделиться.

Джулиет резко разворачивается и смотрит ей прямо в глаза.

— А ты бы со мной поделилась, если бы попала в беду?

— Конечно.

— Так поделись.

— О чем ты?

— Объясни мне, что происходит. Я знаю, тебе плохо. Что можно сделать?

Энни машет руками, пятится назад.

— Что ты такое несешь? — бормочет она. Потом испуганно оглядывается. Вокруг никого — лишь пустынное игровое поле. На стоянке только две машины, в одной из них — силуэт Оливера. — Так вы сговорились! Ты приехала сюда не случайно. Неужели все это подстроил Оливер?

— Мне нужно было с тобой поговорить.

— Ну и позвонила бы по телефону.

— А если он прослушивается?

У Энни бегут мурашки по спине.

— Так что случилось, Энни?

— Ничего.

— Говори же.

— О Господи. — Все это так неожиданно, и Энни чувствует, что земля ускользает у нее из-под ног. — Я не могу. Я не могу с тобой об этом говорить.

Она разворачивается, идет к машине, но подруга хватает ее за локоть.

— Это из-за судебного процесса, да?

Энни смотрит в землю, не хочет, чтобы Джулиет увидела ее слезы.

— Отстань от меня, — говорит она. — Пошла ты к черту!

— Что он с тобой сделал?

Энни останавливается, закрывает лицо рукой.

— Господи Боже. Кто-нибудь за нами наблюдает?

— Нет.

— Посмотри вокруг повнимательней. Может быть, кто-то есть на дороге?

— Абсолютно никого.

— А машины?

— Нет.

— Ты уверена, что мы одни?

— Уверена.

— Ну хорошо. — Энни зажмуривает глаза. — Слушай. Он сказал, что если я не буду его слушаться, он убьет Оливера. Представляешь, Джулиет, он убьет моего сына.

Джулиет и Энни сидят на скамейке, раскидистый клен заслоняет их от дороги. Энни рассказала своей подруге все — и то, о чем знает точно, и то, о чем догадывается.

— Что ты обо всем этом думаешь? — спрашивает она. — Что мне делать?

Джулиет качает головой и сдавленным голосом говорит:

— Я не знаю, что делать.

— А что бы на моем месте сделала ты?

— У меня нет сына.

— Но ты ведь тоже его любишь. Почти так же, как я.

— Энни, ты хочешь его защитить, в этом есть смысл.

— Ты считаешь, что я трусиха?

— Нет.

— Скажи, что бы ты сделала на моем месте.

Джулиет сидит молча, мысленно проверяет заранее составленный план.

— Ну хорошо, попробуем — наконец вздыхает она. — Этот тип всегда действует по плану, так?

— Вроде бы так.

— Он педантичный, аккуратный, так?

— Да.

— Каждый его поступок чем-то обусловлен?

— Допустим.

— Если он так уж сильно уверен в своих интеллектуальных способностях, его можно одолеть. Нужно, чтобы он понял: просто так это ему с рук не сойдет, придется заплатить, и заплатить дорого.

— Я не понимаю, к чему ты клонишь.

— Иди к судье. Скажи ему, что хочешь выйти из состава присяжных. Допустим, у тебя заболел ребенок — у него лейкемия.

— Да ладно тебе, Джулиет, он ни за что не поверит.

— Никуда не денется. Ты принесешь ему справку от врача. От меня. Судья тебя отпустит. Потом мы отправим Оливера в Лонг-Айленд, к моим старикам. Потом мы пошлем твоему приятелю записку, ты назначишь ему встречу. Допустим, около того же водохранилища. А при встрече ты ему скажешь: «Еще раз ко мне сунешься, я расскажу обо всем в полиции. Если со мной что-то случится, в полицию, отправятся мои друзья». Предположим, он тебе не верит, смеется или угрожает. Тогда ты говоришь ему: «Посмотри-ка вон туда». А там, на другом берегу, я и Генри. Мы машем ему ручкой, у одного из нас видеокамера. Он понимает, что встреча записывалась на пленку. И все — никаких проблем.

— Значит, так ты поступила бы на моем месте? — спрашивает Энни усталым голосом.

— Да, на твоем месте я поступила бы так.

Весь день Джулиет составляла этот план, продумывала все детали, ей казалось, что придраться не к чему. Риск минимальный, результат гарантирован. Этот тип обожает логику — вот ему логика.

Теперь ей кажется, что план наивен и опасен. Махать ему ручкой, показывать видеокамеру? Идиотизм какой-то.

Она смотрит на Энни, а та отвернулась, глядит в сторону стоянки. Там никого нет — только Оливер, терпеливо сидящий в машине.

— Ой, не знаю, — вздыхает Энни. — Звучит довольно безумно.

— Ты права. Наверно, ты все делаешь правильно.

— Почему же тогда…

— Не знаю, — пожимает плечами Джулиет. — Просто я не смогла бы подчиняться этому чудовищу. Но я — другое дело. У меня нет ребенка.

Энни смотрит на свою машину. Ее большие серые глаза широко раскрыты. О чем думает — непонятно. Вслух ничего не говорит. Может быть, ни о чем не думает? — спрашивает себя Джулиет.

— Нет, я не могу… — говорит Энни. Проходит еще минута. — Я так больше не могу.

Джулиет терпеливо ждет.

— Господи, как же мне быть?

Сари Ноулз делает салат, хотя знает, что съесть его не сможет. В лучшем случае отщипнет немного спаржи.

Хоть бы позвонил Славко.

Вчера, когда она вернулась, автоответчик его голосом сообщил, что ему удалось выяснить про Эбена кое-что любопытное. С тех пор Сари звонила Чернику раз сто, но его в офисе нет.

Что он выяснил про Эбена? Нашел ту, другую женщину?

Надо ехать к нему, думает Сари. Прямо сейчас. Не застану — хоть записку оставлю.

Славко разузнал что-то про Эбена. Ах, Эбен, Эбен, Эбен… Перестань повторять его имя, девочка, иначе свихнешься.

Сари идет в душ, включает воду, но тут ей кажется, что зазвонил телефон. Она закручивает кран, прислушивается. Тишина. Должно быть, послышалось. Снова включает душ, снова слышит звонок. Она отлично понимает, что ей опять померещилось, но все-таки закручиваем кран с водой. Так и есть — тишина. Ну и жизнь. Сари мокрая, мерзнет. Как же ей больно! Эбен, я этого не выдержу. Посмотри, сукин ты сын, что ты со мной делаешь.

Никогда больше не показывайся мне на глаза, я плюну тебе в рожу, выцарапаю глаза. И это не пустая угроза.

К дому подъезжает машина. Неужели Эбен? Нет, вряд ли. Скорее всего Славко. Она узнает от него что-то новое про Эбена. Поэтому Сари вылезает из ванны, наскоро вытирает голову полотенцем. В дверь звонят.

Вообще-то, он не должен был бы приходить сюда без предварительного звонка по телефону, но наплевать — с ним так приятно поговорить. Мой новый друг, мой утешитель. Напьемся с ним, как в тот раз. Сари накидывает халат и бежит к двери.

Это Эбен.

В руках у него орхидея, разодет в пух и прах: пиджак от «Бриони», туфли от «Конверса». Сияет лучезарной улыбкой.

— Прости, — говорит он.

— Забирай свой цветок и убирайся, — цедит Сари.

— Ты прости меня, что я не звонил. Мне очень тебя не хватало. Такого трудного дела у меня в жизни не было. Но зато и награда обещает быть беспрецедентной. Я помнил о тебе каждую минуту.

Сари его ненавидит. Ее буквально тошнит от звука его голоса.

— Помнишь, ты звонил мне последний раз? Где ты тогда был?

— У себя дома.

— Вот-вот, именно так ты тогда и сказал.

— Но это правда.

— Ах ты, подонок. Стало быть, звонил из дома, да?

Эбен в смущении. Отводит глаза в сторону, вздыхает.

— Ну, не совсем.

То-то, подлый ты лжец. Посмотрим, какое еще вранье у тебя припасено, думает она.

— Я не обманул тебя, Сари. Просто у меня есть еще один дом.

— Еще один дом? Ты что, совсем меня дурой…

— Не дом, а домик, хижина. Возле Гаррисона, над рекой. Я никогда не приглашаю туда гостей, это мое убежище. Когда мне тяжело, я перебираюсь туда. Всю прошлую неделю я ночевал там. А откуда ты знаешь, что меня не было в городе?

Сари ничего не говорит, только испепеляет его взглядом.

— Ты мне не веришь, да? Сари, ты должна мне доверять.

Она опускает глаза. Накал ненависти несколько ослаб, но Сари не хочет сдаваться. Ярость помогает ей, дает опору. Опять врет, думает она. Нет у него никакого второго дома, лапшу на уши вешает.

Эбен нежно говорит:

— Я никогда в жизни этого не делал, а сейчас сделаю… Хочешь посмотреть?

— Что посмотреть?

— На мой загородный дом?

— Ты собираешься меня туда отвезти?

Он кивает.

— Когда?

Эбен молча берет ее за руку и тянет за собой.

— Ты с ума сошел!

— Пойдем-пойдем.

— У тебя что, правда есть еще дом?

— Пойдем, сама увидишь.

— Но я не одета…

— Сари, ночь прекрасна. Я тебе одолжу что-нибудь из своей одежды. Поехали.

Она смеется и тут же говорит себе: перестань смеяться. Не сдавайся ты так быстро. Но Сари не может ничего с собой поделать — ей весело, и она позволяет Эбену увлечь себя за собой. Она не обута, из одежды — только халат. Эбен захлопывает дверь, ведет ее по холодному асфальту к машине. Сари смеется, никак не может остановиться. От боли не осталось и следа.

Разве что смутное воспоминание, но это не имеет ни малейшего значения, потому что все плохое позади.

Сев в машину, мама смотрит на Оливера очень сурово. Он хочет сказать что-то в свое оправдание, но она лишь прижимает палец к губам. Они едут по дороге, Оливер печален, с тоской думает о предстоящих репрессиях. Во-первых, как минимум месяц запретит гулять; во-вторых, что еще хуже, теперь она считает его шизиком. Джулиет тоже так думает. Наверно, они договаривались о том, чтобы запереть его в психушку, пока он всех вокруг не перекусал.

Мама ведет машину дальним путем — по Ратнер-авеню, потом по Ивовой улице. Спускаются сумерки, верхушки деревьев окутаны полумраком. Возле статуи Ханни Стоунлей Энни тормозит.

— Что это там такое? Вон там, под статуей?

— Это скелет. Для карнавала на День Всех Святых.

— Правда? Пойдем-ка посмотрим.

Они вылезают из машины, подходят поближе. Возле каменной Ханни стоит чучело скелета в цилиндре. Оливер мысленно вздыхает. Сейчас она скажет: «Мой мальчик, только не пугайся, но нам придется сходить к психиатру». Вместо этого мама говорит:

— Оливер, никогда не разговаривай со мной ни о чем серьезном в машине. Понял? Вполне возможно, что там установлен «жучок». Весь наш дом, во всяком случае, прослушивается. Ты знаешь, что такое «жучок»?

Оливер кивает.

Значит, все это не его фантазии. Оливер потрясен, растерян.

— Я не исключаю, что они и сейчас каким-нибудь образом нас подслушивают, — продолжает Энни. — С них станется спрятать микрофон в каблуке или еще где-нибудь. Но ничего не поделаешь, приходится рисковать. Главное — ни слова в машине. Никаких вопросов, никаких ошибок. Один раз оступишься, и все, конец. Это ясно?

Оливер кивает.

— Скажи вслух: «Я никогда не буду об этом разговаривать в машине».

— Я никогда не буду об этом разговаривать в машине.

— И в доме тоже.

— И в доме тоже.

— Да, ты обо всем догадался правильно. Этот тип работает на Луи Боффано. Я должна сказать, что Боффано не виновен, иначе они с нами расправятся. Прости, что не сказала тебе этого раньше. Ты понимаешь, почему я так поступила?

— Понимаю.

— Ты с кем-нибудь еще об этом говорил?

— Нет.

— Уверен? Может, тебе было страшно, и ты поделился с Джессом…

— Нет, мам. Я только вчера догадался.

— В полицию мы обращаться не можем.

— Ясно.

— Этих людей полицией не испугаешь. Они все равно нас убьют.

Он кивает.

— Мы с Джулиет кое-что задумали. Точнее, она придумала, а я осуществлю. Я поговорю с судьей, попытаюсь выйти из игры. Может быть, с завтрашнего дня наша жизнь переменится. Мы уедем из Фарао и никогда сюда больше не вернемся. Тебе страшно?

На самом деле Оливеру не страшно, ни капельки. У него такое ощущение, что дело в надежных руках — мама и Джулиет составили план, а значит, беспокоиться не о чем. Но Оливер не хочет, чтобы мама считала его ребенком, поэтому «взрослым» тоном отвечает:

— Страшно, но совсем чуть-чуть.

— Мне тоже страшно. Но я рада, что мы начинаем действовать. Я все равно больше не вынесла бы. Этот подонок довел меня до сумасшествия. Ты молодец, Оливер, что обратился к Джулиет. Как бы я хотела убить этого ублюдка. Разорвать на куски этого говнюка.

— Как-как? — переспрашивает Оливер и улыбается. На лице Энни тоже появляется нечто похожее на улыбку.

— Ты голоден? — спрашивает она.

— Да.

— Пицца сгодится?

— Нормально. Поужинаем в городе?

— Да, поедем в торговый центр. Я тебе выдам целую кучу четвертаков, можешь торчать возле игральных автоматов, сколько захочешь.

Учитель стоит рядом с Сари возле своей хижины. В небе месяц, звезды. Сари замерла, пораженная открывающимся видом: темные пятна садов, огоньки дальних поселков, потусторонний отсвет неоновых реклам. На черной волне — силуэты подсвеченных звездами парусников.

— Вот это да, — вздыхает Сари. Учитель тоже тронут. Он уже месяц не был в своей хижине. Здесь и в самом деле очень красиво. Он кладет Сари руку на плечо.

— Замерзла?

— Немножко.

Она обхватывает его за шею и обвивается ногами вокруг его талии. На ней по-прежнему только купальный халат, и в обнаженное тело впивается пряжка его ремня. Учитель несет свою возлюбленную внутрь, а она трется щекой о его щетину.

Учитель кладет девушку на кровать, сам ложится рядом.

В хижине темно, лишь свет звезд освещает грубую постель. Долгое время они лежат молча, едва касаясь друг друга губами, дышат в такт, его пальцы поглаживают ее виски, мочки ушей.

Главное — терпение, думает Учитель, он берется за дело не спеша, обстоятельно.

Проходит довольно много времени, прежде чем его язык добирается до ее грудей. Соски у Сари набухают, она начинает постанывать, извиваться, ей хочется, чтобы он вел себя активнее. Сари хватает его за руку, тянет ее вниз, но Учитель, слегка коснувшись ее лона, тут же убирает пальцы. Всему свое время, думает он. Пусть лепестки откроются сами.

— Посмотри на природу, — говорит он. Дверь хижины распахнута. Видно реку, освещенную баржу, дальние огни. Ночь огромна, беспредельна, но Учитель над ней властен. Моя вселенная, думает он. Проходит еще неопределенное количество времени, и он встает перед Сари на колени. Медленно, очень медленно делает языком движения — сначала круговые, потом поперечные. Лао Цзы сказал: «Тьма, находящаяся внутри тьмы — врата ко всем тайнам». Язык двигается быстрее, Сари стонет, выгибается кверху, Учитель изводит ее своими легкими касаниями.

— Эбен, ради Бога! Дай мне кончить!

— Еще рано, — шепчет он.

— Но пожалуйста, — умоляет она. — Я хочу сейчас!

— Кончишь, когда я тебе скажу.

Миновала полночь. Она сидит у него на коленях лицом к двери, Учитель неторопливо движется внутри нее вверх-вниз, вверх-вниз. Он смотрит в окно, на созвездия Орион и Плеяды. Еще в небе виден железный силуэт созвездия Охотник, нависшего над безвольными Плеядами. Как я и Энни, думает Учитель. Во всем северном полушарии люди смотрят на небо, видят дисциплинированность Ориона и сладковато-дикое смятение Плеяд. Что означают эти созвездия? Они символизируют меня и ее: Учителя и Присяжного Заседателя. Какие бы мифы и легенды ни выдумывали народы земли, все сводится к одному и тому же. Учитель против Присяжного Заседателя. Он смеется.

— Ты что? — спрашивает Сари. Ее голос напоминает ему, что рядом с ним не Энни, а другая женщина. Впрочем, это не важно.

— Чудесная ночь, — говорит Учитель. Проходит еще много времени. В хижину залетает летучая мышь, и Сари пугается.

— Ничего, она нас не тронет и скоро улетит, — шепчет Учитель. — Не бойся, я с тобой.

Он даже не сбился с ритма. Сари громко дышит, летучая мышь шелестит крыльями, потом наконец находит выход и улетает.

Теперь Учитель лежит на Сари сверху. Он решил, что пора. Стал двигаться быстрее, подводя Сари к самому краю. Потом немножко отпустит, снова подведет и в самом конце смилостивился, довел ее до оргазма. Стоны Сари переходят в отчаянный вой. Она дергается, вцепляется ногтями ему в грудь.

Учитель позволяет своему организму тоже испытать наслаждение. Он рычит, смотрит в темноту, но видит перед собой почему-то не Сари, а Энни. Она смеется — точно так же она смеялась у себя в мастерской, когда он ощупывал ее скульптуры. Энни думала, что он сделает ее богатой, счастливой, ей казалось, что она в него влюблена. Больше она никогда при нем так смеяться не будет. Учителю больно, он скрежещет зубами. Он победил, но победа отравлена болью.

Глава 8 «КТО ВАС ЗАЩИТИТ?»

Энни без труда находит место для стоянки. Еще очень рано, в здании суда пусто.

Она никогда не оставляла машину на этой стоянке — обычно перед заседанием присяжные заседатели доезжали своим ходом до полицейской казармы, а оттуда специальный автобус отвозил их в суд. Считалось, что оставлять свою машину перед зданием суда небезопасно — за присяжными могут проследить.

Какая трогательная забота, думает Энни.

Она быстро взбегает вверх по ступеням, мимо псевдоантичной арки. Вестибюль выдержан в модернистской манере — кругом бетон, какие-то бесформенные глыбы. Очевидно, это кошмарное здание строилось в семидесятые годы, когда в моде был стиль анархии и хаоса. Посреди вестибюля растут кактус и ива. Интерьер украшен зазубренными глыбами черного стекла; в углу — живописная груда щебенки. Дежурному полицейскому Энни говорит, что у нее назначена встреча с судьей Витцелем. Ей приходится пройти через дугу металлоискателя. Потом мрачным коридором, похожим на доисторическую пещеру, она проходит в приемную судьи.

Секретарша пытается остановить посетительницу, но Энни уже увидела через приоткрытую дверь, что судья на месте. Она шепчет секретарше:

— Извините, но я не могу вам объяснить причину своего визита.

Не слушая протестов, Энни входит в кабинет и закрывает за собой дверь.

Витцель оборачивается. Он как раз собирался надевать мантию. Вид у него не такой, как всегда, — куда-то исчезла уверенность, взгляд испуганный. Первым делом он смотрит на руки Энни — нет ли у нее оружия. Энни протягивает к нему пустые ладони.

— Извините, но что вы здесь делаете? — спрашивает Витцель, пятясь за свой письменный стол.

— Мне нужно с вами поговорить. Вы меня узнаете?

— Да, — ледяным тоном отвечает он. — Вы одна из присяжных заседателей. Немедленно откройте дверь.

— Я должна поговорить с вами с глазу на глаз.

— У вас проблемы?

— Да.

— Позвольте вам объяснить, что приватная беседа с судьей, ведущим процесс, — вещь совершенно недопустимая. Присяжный заседатель не может навестить судью, если на то нет серьезных оснований.

Энни смотрит на него, ничего не понимая. Что он этим хочет сказать? И тут до нее доходит: он заодно с теми!

Витцель откашливается.

— Если у вас есть проблема, я должен обсудить ее в присутствии окружного прокурора и представителя защиты.

— Нет!

— Что, простите?

— Я должна поговорить с вами наедине. Больше никто не должен здесь присутствовать.

— Наедине?

— Да.

Она открывает сумочку и достает письмо, написанное под диктовку Джулиет.

— Еще раз повторяю: вы не можете разговаривать со мной наедине, — говорит судья. — И письма вашего читать я не стану. Лишь в присутствии обеих сторон.

Судья решительно хлопает ладонями по столу.

Энни пятится назад. Да, он с ними заодно.

Естественно. Денег у них сколько угодно, что им стоит подкупить какого-то судью?

— Что вы хотите мне сказать? Что я делаю ошибку? — спрашивает она.

— Мэм, если я правильно помню, я пытался освободить вас от этой обязанности. Однако вы были настойчивы. Вы хотели попасть в число присяжных. Так?

Она кивает.

— То вы согласны, то вы отказываетесь. Теперь у вас проблема, и вы не хотите, чтобы представитель защиты знал, в чем она состоит. Вы ведете себя неправильно. У адвоката есть право знать о ваших мотивах. Ведь речь идет не о каком-нибудь малозначительном процессе. Обвиняемый подозревается в убийстве. Итак, вы хотите, чтоб я пригласил защитника?

Судья берется за телефонную трубку и смотрит на нее. Энни убирает письмо назад в сумочку.

— Нет, я передумала.

Она пятится назад, потом поворачивается и выходит.

Славко сидит на полу своего кабинета. Время — три часа дня. Он пишет поэму, которая называется «Хреновая жизнь». Первое стихотворное произведение, и такая творческая удача. Славко с удовольствием перечитывает написанное, потом тянется за бутылкой «Джима Бима». Бутылка где-то слева, но голову повернуть невозможно, поскольку поворачиваться налево она не желает. Направо тоже. Левая рука натыкается на коробку из-под вчерашнего ужина. На ужин Славко ел готовое китайское блюдо. Проклятая коробка прилипла к руке и не желает отлипать. Но Славко справляется с этой проблемой: трясет рукой и коробка отлетает в сторону как миленькая.

Придется все-таки повернуть голову. Где же бутылка?

Рассеянно облизывая испачканную руку, Славко еще раз перечитывает поэму.

Интересно, сколько нужно стихотворений, чтобы получить Нобелевскую премию? Допустим, человек написал всего одну поэму, но она гениальная, тогда как?

Где-то у него еще оставались кукурузные хлопья.

Ага, вот они — под столом. Вполне можно подкрепиться. Однако выясняется, что в пакет забрался таракан, здоровенный такой тараканище. Кушает, подкрепляется, шевелит усами. Ладно, приятель, я следующий.

Сначала накорми гостя.

В окно льется солнечный свет. Хорошо бы его выключить, к чертовой матери. Но свет не выключается, да тут еще кто-то начинает колотить в дверь.

Идиоты, неужели они думают, что я отзовусь? Вы, мужики, совсем спятили.

К сожалению, мистер Черник не принимает сегодня никого, кто размером больше таракана. И, пожалуйста, без мордобоя — у меня сегодня выходной. С мордобоем приходите завтра.

Дверь со скрипом открывается — ну, естественно, он, идиот, забыл ее запереть.

Это Сари.

Славко морщится.

У него в кабинете все перевернуто вверх дном, запах, как на помойке. Ну и пусть. Нижняя челюсть приятного черно-синего цвета с оттенком зелени. Нос похож на раздавленную дыню, которую оставили в холодильнике месяца на два. Оба глаза заплыли, на рубашке крошки, пятна крови, виски и китайского соуса.

Слава Богу, хоть ширинка застегнута. Есть чем гордиться.

Сари смотрит на него, разинув рот.

— Ой, извините, я не знала…

Она быстро обводит взглядом картину побоища.

— О Господи, что стряслось?

Не девочка — картинка. Надо приговаривать к смертной казни того, кто опечалил ее прелестные глазки столь непристойным зрелищем. Чернику очень стыдно, он с удовольствием сейчас умер бы.

Но от унижения до гнева всего один шаг.

— По-моему, я не предлагал вам войти, — рявкает он.

— Что с вами случилось?

— Порезался немного во время бритья.

— Да вас нужно немедленно в больницу!

Славко качает головой.

— Я бы с удовольствием, но ужасно много работы. Я тут тружусь как пчелка.

Зачем он с ней так разговаривает? Ведь она ни в чем не виновата. Так-то оно так, но смотреть на нее очень больно. Сари еще раз обводит взглядом разгромленный офис, качает головой. Она видит пятна крови на обоях, на разбросанных бумагах, видит она и бутылку виски. Сари испугана, ей жалко Черника, но непроизвольно она делает шаг назад и берется рукой за ручку двери. Носик вздернут, шикарный деловой костюм — просто загляденье. Между ним и ею целая вселенная.

— Это связано с каким-нибудь из ваших расследований? — спрашивает она. — Профессиональные проблемы?

Славко опять дает волю гневу.

— Мисс Ноулз, это конфиденциальная информация. Чем, собственно говоря, я могу быть вам полезен?

— Я столько раз вам звонила. Вы не подходили к телефону. Я хотела вас поблагодарить, сказать, что вы очень мне помогли. Ну и, само собой, рассчитаться.

— В каком смысле?

— Мне больше не понадобятся ваши услуги. Эбен мне все объяснил. Мы помирились, у нас все в порядке. К сожалению, я сама была во всем виновата. Слишком нетерпелива, слишком подозрительна.

Славко на нее не смотрит — на хватает совести.

— Вот я и решила поставить точку. Посчитайте, пожалуйста, сколько времени вы на меня потратили, и я…

Глядя в сторону, он говорит:

— Я тут как раз сделал подсчеты. И знаете, что выяснилось: аванс, который вы мне заплатили, в аккурат покрывает все расходы. Вы мне ничего не должны.

— Правда?

— Ей-богу, клянусь бородавкой на носу Авраама Линкольна.

Сари нервно хихикает.

— Ну что ж, это хорошо.

— Даже не самой бородавкой, а волоском, который из нее растет, — не может остановиться Славко.

— Замечательно.

Прежде, чем Славко успевает еще дальше углубиться в анатомию великого президента, она меняет тему.

— Кстати, вы оставили на моем автоответчике послание. Говорили, что вам удалось что-то выяснить. Что-нибудь важное?

Ответ она получает не скоро.

— Да-да, — мямлит Славко, — что-то такое было. Выяснилось, что Эбенезер Рэкленд вел себя непристойно, то есть абсолютно неприлично. Но потом оказалось, что это однофамилец.

— Ах вот как, — неуверенно улыбается Сари. Потом ее голос становится мягче, нежнее.

— Славко, я хотела сказать вам, что очень благодарна… за ту ночь в машине. Такое не забывается. Если бы не вы, не знаю, что со мной было бы. Вы вели себя замечательно.

— Просто выполняю свою работу.

— Могу ли я для вас что-нибудь сделать?

— Можете. Когда будете уходить, не хлопайте дверью. У меня башка раскалывается.

Сари смущенно прощается, но он на нее не смотрит. Потом дверь тихонько закрывается.

Славко подтаскивает к себе стул, опирается на него и с трудом встает. Кое-как ковыляет до окна и еще успевает увидеть, как Сари садится в машину и уезжает. Славко стоит, прижавшись лицом к грязному стеклу и смотрит вслед ее автомобилю. Смотрит, смотрит, смотрит, хотя автомобиль давно уже скрылся за поворотом.

Эдди сидит в машине на Двадцать втором шоссе, примерно в миле от ресторанчика «Парк энд райд». А вот и Энни — Эдди пристраивается ей в хвост. Примерно через полмили мигает фарами: сначала один раз, потом еще. Это условный сигнал. Энни сразу замедляет ход, пропускает его вперед. Эдди поворачивает к ней голову, но она на него не смотрит.

Ее не предупредили об этой встрече. Должно быть, бедняжка думала, что скоро окажется дома, будет готовить своему сыну ужин, смотреть телевизор и все такое, а тут вдруг появляется он, Эдди, и все ее планы к черту — она наверняка испугана и расстроена. Энни смотрит прямо перед собой. Под глазами у нее темные круги, волосы стянуты в строгий узел.

Какая она хрупкая, думает Эдди. Чуть надави на нее, рассыпется.

Ну и дерьмовая же история.

Эх, дура несчастная, зачем ты ввязалась в эту историю? Как у тебя только мозгов хватило отправиться к судье? Неужто ты думала, что тебе это сойдет с рук?

Энни едет за машиной человека, которого знает под именем Джонни. Он везет ее куда-то странным, кружным путем. Вокруг мелькают луга, леса. Сначала они едут на запад, потом на юг. Энни все больше и больше беспокоится об Оливере. Сегодня среда, у него тренировка по лакроссу — на сей раз не выдуманная, а настоящая. Если мальчик вернется домой, а ее там нет, он будет беспокоиться.

У Энни на душе скребут кошки. Она все думает про своего бедного сына, но в конце концов мысленно на себя прикрикивает: прекрати, не впадай в истерику. Ну, опоздаешь ты немного — ничего страшного. Оливер выживет.

Лучше думай о том, что тебе предстоит.

Похоже, Зак Лайд узнал про визит к судье. Как с ним теперь себя вести?

Выбора нет: придется все ему рассказать, только не упоминать о Джулиет. Может быть, этот ублюдок смилостивится. В конце концов, ничего страшного ты не сделала. К судье ты сходила, но ни слова не сказала. Собственно говоря, теперь они должны доверять тебе еще больше.

Погладь его по шерстке, не зли его. Если повезет, он тебя отпустит. Тогда нужно будет тайком встретиться с Джулиет и решить, как действовать дальше. Кто-нибудь обязательно нам поможет. Обязательно!

Джонни останавливается возле маленького ресторана «Вике». Энни слышала об этом заведении — ресторан итальянской кухни, находится в лесу, к северу от Фарао. Клиенты приезжают из Нью-Йорка, по большей части — постоянные посетители. По выходным здесь полно роскошных автомобилей, «линкольнов» и «кадиллаков».

Из ресторана выходит Зак Лайд. Он не один, с ним какой-то тип, который едва держится на ногах. Зак подводит его к большому белому автомобилю, точнее говоря, рыдвану. Зак видит Энни, манит ее рукой.

Она вылезает из машины, подходит.

Зак Лайд, как всегда, вежлив.

— Познакомьтесь, Энни, это Родни. А это моя хорошая знакомая, Энни. Родни, поприветствуй даму.

Энни бормочет «здрасьте», а Родни пялится на нее бессмысленными глазками.

— Знакомая, — фыркает он. — Так я тебе и поверил. Я-то знаю, чем вы занимаетесь. Баба — первый класс. Ух, я бы так ее трахнул…

У Родни длинные сальные волосы. Половину физиономии закрывают очки в пластмассовой оправе; одет Родни в зеленую куртку, рукава которой ему явно коротковаты.

— Родни — типичный представитель отбросов общества, — усмехается Зак. — Отрыжка города Нью-Йорка.

— Ишь ты, умник какой, — заплетающимся языком произносит Родни. — Ни хрена ты в бейсболе не понимаешь. Вспомнил Эрла Перла, да он против Эвинга — ноль без палочки. Эвинг сделал бы его в два счета…

— Ладно-ладно, Родни, поехали домой.

— Да Эвинг из него одним ударом дух бы вышиб!

— Я предложил Родни проводить его до дома. Видите ли, он слегка перебрал. А вас, Энни, я попрошу прокатиться с нами.

— Пошел ты в задницу! — возмущается Родни. — Я сам поведу свою тачку. Сюда ведь я приехал, правильно?

Не обращая на него внимания, Зак стягивает с него куртку.

— Родни, дай-ка мне твою курточку примерить.

— Это еще зачем?

— Красивая куртка, хочу посмотреть, как она будет на мне.

Когда Зак Лайд натягивает на себя уродскую куртку Родни, она чудесным образом преображается: вид у нее сразу делается стильным.

— Замечательно. А теперь, Родни, садись в машину.

— Прямо разбежался, мать твою.

— На заднее сиденье. Мы с Энни сядем впереди.

— Еще бы, — подмигивает Родни. Зак открывает заднюю дверцу, и Родни кое-как забирается на сиденье, но стоять не может — ложится.

— Знаю я, ребята, чем вы там, впереди, заниматься будете.

Они едут по дороге, с одной стороны лес, с другой — тоже. Развалюха с трудом набирает скорость, скрежещет передачами, но со временем раскочегаривается.

— Пребывание Родни на земле нельзя назвать подарком небес, — объясняет Зак. — Во-первых, он алкоголик. Во-вторых, он кретин. В-третьих…

— Эй, минуточку! — протестует Родни. — А ты кто такой? Ангел небесный?

— Но инстинкты у него правильные, — продолжает Зак. — Он всегда помнит, кто ему друг, и поэтому друзья не дают ему пропасть. Несмотря на все судимости. Родни, как видите, разгуливает на свободе. В прошлом году он сшиб пешехода, а у него даже права не отобрали.

Родни внезапно воскресает и просовывает голову между Энни и Заком.

— Ты, зараза, ты обещал, что у тебя виски есть. Ну-ка, давай его сюда.

— Энни, будьте так любезны, поройтесь, пожалуйста, в моей сумке. Там должна быть бутылка.

Рядом лежит большая спортивная сумка. Энни сует туда руку, и это напоминает ей собственные скульптуры. Надо же, когда-то она была художницей. Рука Энни нащупывает нечто похожее на очки, потом детскую бутылочку с соской.

— Вот эта? — показывает она Заку.

— Да, отдайте ее Родни.

Родни возмущен до глубины души.

— Ты что, совсем сбрендил? С сосочки будешь меня поить?

— Какая тебе разница. Там хорошее шотландское виски. Просто я не хочу, чтобы ты его расплескал. Засовываешь в рот, чмокаешь губками. Ей-богу, от этого мое уважение к тебе не померкнет.

— Дерьмо ты поганое, — вздыхает Родни, но бутылочку берет.

Энни краешком глаза видит, как Родни старательно причмокивает.

— А теперь ложись отдохни, — говорит Зак.

— Зачем это?

— Ложись-ложись. Я в виски кое-чего добавил, чтобы тебе лучше спалось.

Родни недовольно бурчит, но тем не менее укладывается.

— А теперь дайте мне, пожалуйста, очки, — просит Зак.

Энни достает из сумки очки и видит, что они без стекол — просто пластмассовая оправа, точь-в-точь такая же, как у Родни.

Зак надевает очки и спрашивает:

— Ну как?

На лице у него игривая улыбка.

— Зачем вам это?

— Изображаю Родни. Хочу знать, как выглядит жизнь его глазами.

Из сумки доносится легкое стрекотание, как будто там сидит сверчок.

— У меня там радиотелефон, — объясняет Зак. — Передайте его, пожалуйста, мне.

Энни протягивает ему телефон.

— Алло?

В трубке слышен чей-то голос. Голос говорит:

— Мальчик-дракончик полетел.

Зак Лайд смотрит на часы.

— Отлично.

Он кладет телефон, подбавляет газу, время от времени поглядывает в зеркало заднего вида.

— Посмотрите на Родни.

Энни оборачивается. Родни уснул, присосавшись к бутылочке. По подбородку у него течет слюна, Родни сладко посапывает.

— Почему он такой, как по-вашему?

Старайся быть с ним повежливей, во всем соглашайся. Вид у Зака какой-то странный, маниакальный, глаза горят диковатым блеском.

— Вы имеете в виду, почему он пьет?

Зак Лайд ее не слышит, он слышит только себя.

— Ему понравилась бутылочка, которую я ему дал. Он расслабился, успокоился. В жизни ему нужно только одно — соска. Все остальное его пугает, а Родни боится страха. В этом он похож на всех нас, большую часть жизни мы проводим, убегая от страха. Мы готовы на что угодно, лишь бы изгнать из своей жизни страх. Мы отказываемся от секса, отлюбви, от последних крох самоуважения, мы упиваемся до свинского состояния. Только бы не было страха.

Пауза. Скажи что-нибудь, приказывает себе Энни, не молчи.

— А вам никогда не бывает страшно? — спрашивает она.

— Мне страшно все время. А сегодня у меня был настоящий приступ.

На развилке он сворачивает налево, где-то в том направлении находится школа Оливера.

Зак Лайд смотрит на Энни; в его карих глазах вспыхивают золотые искорки.

— Но я, в отличие от других, понимаю необходимость страха. Именно ужас позволяет мне поддерживать форму. Вы понимаете меня?

— Почему мы туда едем? — тревожно спрашивает Энни. — Куда вы меня везете?

Вместо ответа он подбавляет скорость. Шины истерически визжат на поворотах.

— Я двигаюсь в заданном направлении, пока страх не сконцентрируется настолько, что пути дальше нет. В темноту можно двигаться лишь до определенного предела, потом поворачиваешь обратно. Тогда терпение у человека кончается, и он режет всю правду-матку своему начальнику, своей любовнице, своей матери. Все, человек дошел до края. Форма его жизни определилась. — Зак смеется. — Извините, меня опять понесло. Это последствия кошмара, который я сегодня пережил. Всякий раз, после приступа ужаса, у меня появляются новые идеи. Я чувствую подъем, совершаю дурацкие поступки, много болтаю.

Впереди видна школа Оливера. Стадион, игровые площадки, постройки.

Энни напряженно всматривается в поле для тренировок по лакроссу. Там пусто, лишь какой-то мальчик со всех ног бежит к ожидающему его мини-автобусу. У мальчика из-за спины торчит клюшка для лакросса.

Зак едет все быстрее и быстрее.

— Лакросс, — говорит он. — Это очень опасный вид спорта. С другой стороны, если бы он не был опасным, мальчишки в него не играли бы. Так ведь?

Он смотрит на Энни. Она уже поняла, что последует дальше.

— Ваш сын Оливер, он ведь тоже играет в лакросс?

— Что мы здесь делаем? — не выдерживает Энни, уже не в силах скрывать свой ужас. — И кто такой мальчик-дракончик? Зачем вы меня сюда привезли?

— Вам невдомек, Энни, что нужно любить и ценить в жизни. Вы смотрите телесериал «Правосудие», и вам кажется, что люди в серых костюмах, вещающие с экрана о любви и справедливости — мудрые наставники и учителя. Вы читаете уголовный кодекс штата Нью-Йорк и верите ему от всей души. Вы цените общественное положение, уважение окружающих. Понадобится настоящий ужас, ночной кошмар невозвратной потери, чтобы вы начали понимать: в жизни имеет значение лишь ваш ребенок, ваша работа, ваши близкие друзья. А люди в серых костюмах не имеют к вам ни малейшего отношения. Главное же — они не могут вас защитить. Судья Витцель? Он занят только собственной карьерой, ему не до вас. Неужели вы этого не понимаете? Неужели в вашей жизни мало ужаса и вам хочется подпустить еще? Судья, полиция — они не защитят вас от такого человека, как я. Взгляните на меня. Меня зовут Родни Гроссо, я алкоголик, подонок общества, и очень хорошо знаю это сам. Я гоняю по дорогам слишком быстро, потому что я постарел, растолстел, мне очень страшно. Лишь за рулем я чувствую себя молодым, сильным и опасным. Стоит мне не сбросить скорость на повороте…

Они и в самом деле едут слишком быстро. На повороте машина чуть не слетает на обочину.

— Не так быстро, — просит Энни. — Пожалуйста… Остановитесь!

— Неужели вы думаете, Энни, что вам под силу меня остановить?

— Нет, я так не думаю, но ради Бога…

— Вы думаете, что меня можно разжалобить?

— Нет. Я ничего судье не сказала… Пожалуйста, не надо!

— Ну попробуйте меня остановить. Вцепитесь мне в горло, выцарапайте мне глаза. Сейчас очень удобный случай.

— Нет, клянусь вам…

— Меня зовут Родни Гроссо, я пьян, я безумен. Если вы как следует меня толкнете, я слечу с дороги. Не говоря уж о том, что я могу кого-нибудь задавить.

— Я не буду вас толкать!

— Кто защитит вас, Энни?

— Вы!

— Зак Лайд?

— Да!

— Или Учитель?

— Пожалуйста!

— Скажите, Энни: «Учитель меня защитит».

— Учитель меня защитит.

— Вы ему верите?

— Верю!

— Но для этого понадобилось немножко страха, да?

— Да!

— Поездка с Родни Гроссо пошла вам на пользу.

— Да!

Еще один поворот, и впереди открывается вид на долину.

— Ехать рядом с психом — удовольствие сомнительное. Конечно, вы могли бы засадить Учителя за решетку, пустить Луи Боффано ко дну, разгромить всю мафию. Но с алкоголиком, вцепившимся в руль машины, вам не справиться. Такие, как я, появляются ниоткуда. Я слишком быстро еду, ничего не соображаю, а впереди на дороге маленькое пятнышко. Кажется, это паренек на велосипеде…

Оливер!

Энни видит, что далеко впереди на шоссе велосипедист. Это наверняка Оливер — она узнает красную рубашку. К тому же из-за спины у велосипедиста торчит клюшка.

Он едет по правой стороне, по той же самой, по которой мчится Зак Лайд.

— Нет!

Она хватает Зака за руку.

— Вы доверяете Учителю, Энни?

Усилием воли Энни заставляет себя выпустить его руку.

— Да. Я вам доверяю! Да, да, да!

Оливер, обернись, посмотри назад. Услышь меня! Она впивается зубами в собственную руку, вжимается спиной в сиденье. Энни хотела бы избавиться от мучительного страха, но глаза ее прикованы к красному пятну, к клюшке, к фигурке велосипедиста.

— Умоляю вас!

— Доверять психу за рулем — все равно что верить в промысел Божий. Этот сумасшедший Родни ничего не видит и ничего не соображает…

Машина вылетает на встречную полосу, но Энни это не пугает. Встречных машин все равно нет, а чем дальше они держатся от Оливера, тем лучше.

— Малейшая ошибка, и вы оказываетесь на том свете. Кто защитит вас от этого безумия, Энни? Сейчас Родни встряхнется, сообразит, что выехал не на ту полосу, и…

Он резко поворачивает руль, и автомобиль теперь несется прямо на велосипедиста. Энни уже готова вцепиться водителю в горло, но понимает, что трогать его нельзя. Рядом с ней — опасный сумасшедший, он убьет Оливера. И Энни вцепляется ногтями в собственное лицо.

— О ГОСПОДИ! ГОСПОДИ! РАДИ БОГА!

До Оливера остается метров двести, дистанция стремительно сокращается. Энни чувствует, что глаза вылезают у нее из орбит.

— Так кто вас защитит?

— УЧИТЕЛЬ!

— А судья?

— НЕТ! ТОЛЬКО ВЫ! ТОЛЬКО ВЫ! ГОСПОДИ! РАДИ БОГА!

Автомобиль мчится прямо по обочине, до столкновения остается несколько секунд.

Энни колотит по ветровому стеклу, кричит во все горло, но взгляда отвести не может: красная рубашка притягивает ее, как магнит. Колесо попадает в колдобину, и Энни с размаху стукается головой о крышу салона. На миг все перед ней меркнет, она уже не видит Оливера. Энни кричит, колеса скрежещут. И тут вдруг Оливер оборачивается, видит прямо за собой бешено мчащуюся машину, лицо у него изумленное.

Машина проносится мимо велосипедиста — еще несколько дюймов, и мальчик был бы сбит.

Энни оборачивается, смотрит на своего сына. Он соскочил с велосипеда, стоит в вихре взметнувшейся листвы. Слава Богу, он жив. Энни закрывает лицо руками, тихо стонет, раскачивается взад-вперед. Он жив, жив, жив, жив, жив, жив. Он жив.

Глава 9 ЛЕГЧАЙШЕЕ ШИПЕНИЕ

Эдди поджидает их на холме, возле старого карьера. Энни так дрожит, что он вынужден помочь ей выбраться из машины.

Потом Эдди и Винсент вдвоем перетаскивают бесчувственного Родни на переднее сиденье, к рулю.

— Вы не можете… Нельзя… — лепечет Энни.

— Что «нельзя»? — спрашивает Винсент.

— Его нельзя сажать за руль.

— Вы правы, — соглашается Винсент.

Он ставит одну ногу Родни на педаль газа, вторую отодвигает в сторону. Потом захлопывает дверцу, просовывает руку через окно и поворачивает ключ зажигания. Мотор оживает.

— Да, Энни, вы совершенно правы, — сосредоточенно повторяет Винсент. — Такого за руль сажать нельзя, еще задавит кого-нибудь.

Он включает первую передачу, потом сразу вторую. Машина срывается с места и, набирая скорость, мчится вперед по дороге. Дорога сворачивает в сторону, автомобиль едет по прямой, направляясь к обрыву. Эдди отворачивается. Он подобных сцен за свою жизнь насмотрелся предостаточно — пускай другие любуются.

Доносится шум осыпающейся щебенки, потом, после томительной паузы, громкий всплеск. Карьер проглотил машину вместе с Родни. Все произошло очень быстро, очень просто. Эдди подводит женщину к своей машине, усаживает. Винсент на «лотосе» уже уехал.

Мили две они едут в полном молчании, потом Эдди говорит:

— Когда вы будете под секвестром, вас поселят в мотеле, комната будет на двоих. Очень важно, чтобы вы взяли кровать, которая ближе к телефону. Это понятно?

Энни кивает. Тихим, усталым голосом спрашивает:

— Зачем он это сделал?

— Вы имеете в виду Родни? Да ладно вам, Родни был куском дерьма. Если его не остановить, он еще кого-нибудь задавил бы насмерть. Вы ведь про Родни спрашивали?

На самом деле Эдди знает, что она спрашивала не про Родни.

— Или вас интересует, почему мой друг решил вас попугать?

Энни смотрит прямо перед собой, молчит.

— Я знаю, вам пришлось нелегко, — кивает Эдди.

— Вы ведь говорили, что у вас есть дочь, — еле слышно шепчет Энни.

— Есть.

— А у него детей нет.

— Да, у него детей нет. Но он сделал это для вашего же блага.

— Для моего блага…

— Вы чуть было не наломали дров. Как можно было идти к судье? Если бы вы что-нибудь ему сказали, нам пришлось бы вас убить. Не было бы другого выхода, и вы сами это знаете. Так что считайте, этот урок вам на пользу.

— Вы давно его знаете?

— Давно.

— Зачем он все это делает?

— Ну… — Эдди пожимает плечами.

— Ведь он даже не из ваших, верно? Он не обязан этим заниматься. Так почему же он это делает?

— Вы задаете слишком много вопросов.

— И почему вы разрешаете ему все это делать?

Они уже приближаются к ресторану «Вике». Эдди пожимает плечами:

— Послушайте, Энни, вы его здорово напугали. А этого делать ни в коем случае нельзя. Он отличный мужик, золотая голова и все такое, но пугать его нельзя. Это я вам говорю по опыту, можете мне верить. И упаси вас Боже еще когда-нибудь затевать против него этакую хреновину.

Учитель ухаживает за орхидеями — ему нужна медитация. Стерилизованный скальпель очищает мохнатые корни «бругтонии», снимает налет со стебля «катасетума пилеатума». «Маудиа» простудилась, поэтому Учитель смазывает ее листочки кисточкой, на которую нанесен беномил. Как быстро живые существа теряют форму и красоту, если за ними не ухаживать.

Теряют ясность, теряют совершенство. Настроение у Учителя приподнятое, и это его удивляет. Наводить страх на Энни было делом не из приятных. Необходимым, но пакостным. И все же теперь Учитель буквально блаженствует. Обрабатывая листочки «маудии», он совершает обряд Тао.

Почему такое несложное, неприятное дело приводит человека в состояние блаженства?

Должно быть, душа вознаграждает тебя за то, что не испугался заглянуть в темноту, проявил мужество, выстоял.

Учитель почему-то начинает вспоминать про ракету.

Ему тогда было столько же, сколько сейчас Оливеру: лет двенадцать — тринадцать. Он и Эдди стояли в замусоренном дворе многоквартирного дома в Бруклине. Перед ними возвышалась ракета, которую соорудил будущий Учитель.

Эдди была оказана высокая честь вести отсчет стартового времени.

Ракета была высотой четыре фута, фюзеляж желтый, нос синий. В качестве топлива Учитель использовал канистру с жидким водородом и еще одну с жидким кислородом (кислород украл двоюродный брат Эдди, работающий в химической компании).

Если бы при зажигании произошла хоть малейшая накладка, ракета так шарахнула бы, что от квартала вряд ли что-нибудь осталось бы.

Правда, об этом он своему другу не рассказывал.

— Пятьдесят шесть секунд до старта, — объявил Эдди.

— Старт задерживается.

— Почему задерживается?

— Потому что твой старик появился.

Отец, как всегда, был пьян. Он остановился перед ракетой и, покачиваясь, сказал:

— Красотища. Просто произведение искусства.

— Папа, шел бы ты домой.

— Нет, когда я вижу такую красоту, мне хочется петь.

— Папа, ну пожалуйста.

Но отец уже запел арию из оперы. Учитель хорошо помнит — это была ария из оперы «Германия». Серенада в честь желто-синей ракеты разнеслась по всему двору.

Из окна кто-то высунулся и громко зааплодировал.

— Это мой сын! — закричал отец. — А это его ракета! Настоящая поэзия!

— Папа, тише ты. Такие ракеты строить не разрешается…

Отец снова запел.

— Папа, немедленно перестань!

— Что-что? Тебе не нравится музыка Франчетти? Разве ты от нее не балдеешь? Конечно, это не рок-н-ролл, где тебе…

— Папа!

— Чтоб ты сдох!

Отец развернулся и исчез в подъезде. Когда до старта оставалось пятнадцать секунд, во двор выскочила мать.

— Как ты смеешь говорить такое отцу?

— Ма, мне сейчас не до тебя!

— Ты не смеешь так разговаривать с отцом! Он поет в твою честь, он тебя любит…

Тут распахнулось окно, и высунулся отец.

— Мэри! Оставь ребенка в покое! Видишь, он играет со своим другом!

— А ты, ублюдок, вообще молчи! — заорала мать. — Жирный, поганый педераст!

— Оставь моего сына в покое, подлая сука!

Мать повернулась к сыну и сказала:

— Ты знаешь, что твой отец педераст? И это еще не все…

Дальше он слушать не стал — включил зажигание, и смесь водорода с кислородом воспламенилась. Двор заполнился белым дымом, пламенем и грохотом. Мать с визгом побежала к подъезду, на лице Эдди появилась восхищенная улыбка, а ракета медленно взмыла в розовеющие небеса. Она была желто-синяя, под ней клубился белый дым, а еще ниже пунцовело пламя. Ракета полетела вверх, в небо, а у мальчика зазвенело в ушах, и вдруг душу омыло волной необычайной чистоты. Один миг, и он от всего очистился.

Оливер безуспешно пытается выманить мать из дома, ему хочется расспросить ее о том, что было, но Энни проявляет удивительную бестолковость и намеков не понимает. Она вываливает на сковородку цыпленка с рисом, мешает ложкой, на сына не смотрит.

— Мам, пойдем лучше пиццы поедим. Или еще чего-нибудь.

Она молчит.

— Я хотел тебе рассказать про школу…

Энни перемешивает рис.

— Ну расскажи. — Голос у нее опять звучит как-то резко, словно ничего не изменилось. — Расскажи, как провел день.

— Ну… — Он пожимает плечами. — А ты как провела день?

Молчание.

— Мам.

— Что?

— Я спросил, как ты провела день.

— Не помню.

В глаза не смотрит.

— Может, сходим куда-нибудь после ужина? Мороженого поедим?

— Нет.

Оливер меняет тактику.

— Ты с Джулиет сегодня разговаривала?

Энни резко разворачивается, прикладывает палец к губам и шипит. Вслух говорит:

— С Джулиет? Нет.

Тогда Оливер выходит в гостиную, берет тетрадку и на обратной стороне пишет: «Этот тип знает, что Джулиет — твоя подруга. Почему ты боишься о ней говорить?»

Энни пишет: «Никогда больше не произноси это имя у нас в доме. Никогда».

Оливер: «Что сегодня произошло?»

Энни: «Ничего не получится».

Оливер: «Почему? Что произошло?»

Энни: «Я тебе потом расскажу».

Оливер: «Мама, мы должны бороться».

Энни: «Если мы будем бороться, он тебя убьет».

Оливер: «Ничего, я рискну».

Энни бросает на него свирепый взгляд и яростно скрипит пером по бумаге: «Если мы будем бороться, он убьет меня».

Слово «меня» подчеркивает жирной чертой.

Дискуссия закончена.

Энни выходит на кухню, опускается на колени и плачет, но делает это беззвучно. Она прижимает к себе сына и шепчет ему на ухо:

— Нет, Оливер, нет.

Проходит минута, и она поднимается на ноги. Вырывает из тетради страницу, комкает, сжигает.

Учитель думает: здесь что-то не так. Не могу понять, в чем дело, но есть в этом какая-то странность. До этого момента он сидел в позе лотоса, теперь встает и подходит к пульту. Прокручивает пленку, слушает, потом еще раз, еще раз. Оливер говорит:

— Может, сходим куда-нибудь после ужина? Мороженого поедим?

Чего это парню так хочется уйти из дома? Энни отвечает:

— Нет.

Потом пауза, и мальчик спрашивает:

— Ты с Джулиет сегодня разговаривала?

Какой-то странный звук, вроде легчайшего шипения. Что бы это могло быть? Звуковая помеха? Пар из чайника? Учитель включает пленку еще раз. Опять легчайшее шипение. Кажется, он догадался в чем дело — Энни шипит на сына, чтобы он замолчал. Еще одно прослушивание.

Интересно, почему это она не хочет, чтобы он упоминал о Джулиет? Очень любопытно. Ведь Оливер всего лишь спросил, разговаривала ли она сегодня с Джулиет? Затем следует долгая пауза, прерываемая едва слышным поскрипыванием. А это еще что?

Учитель достает из письменного стола лист бумаги, берет ручку, пишет: «Энни Лэйрд, Энни Лэйрд». Потом еще раз прокручивает пленку. Пишет: «Душамоядушамоядушамоя». Да, он не ошибся — это был скрип ручки по бумаге. Они писали друг другу какие-то послания.

И в конце еще какой-то треск. Это горела бумага. Естественно. Энни боялась, что Учитель будет рыться у нее в мусоре и найдет скомканный листок.

Выводы. Оливер знает про меня, знает про «жучки», знает про все.

Кто еще в курсе?

Джулиет. Эта врачиха. Само собой. Дура набитая. Она-то наверняка и присоветовала все эти идиотские выходки. Любительница риска и приключений. Она подвергает жизнь мальчика опасности. Доктор Джулиет Эпплгейт, улица Норт-Кент, Фарао, штат Нью-Йорк. Поразительная неосторожность, непростительный эгоизм. Этой дуре нравится воображать себя смелой, самоуверенной, она ломится, не разбирая дороги и нарушая ритм Тао. Как же ей, должно быть, трудно живется с такой неорганизованной душой.

Учитель сокрушенно качает головой.

Следующий день, время — после обеда. Эдди едет в машине. Он устал, день был тяжелым и еще не кончился. Сначала пришлось помогать Винсенту устанавливать прослушивающую аппаратуру в квартире Джулиет Эпплгейт. Задача была не из легких, потому что врачиха живет над бакалейной лавкой, а в лавке все время народ.

Потом пришлось ехать в Квинс, где у ямайцев большая проблема. В передаточном пункте вместо двадцати восьми тысяч долларов оказалось всего двадцать четыре тысячи.

Какой-то мелкий воришка наложил лапу на деньги организации.

Скорее всего виновен ямайский связной. Эдди обсудил проблему с его боссами. Можно не сомневаться, что дело будет решено. Если парень виновен, ямайцы вытрясут из него душу, а потом прикончат. Заодно прикончат всю его семью, соседей, тех, кто случайно окажется поблизости. В шесть часов вечера можно будет посмотреть об этом репортаж по телевидению.

Эдди завидует ямайцам — они действуют прямо, без сантиментов.

Плюс ко всему голова раскалывается.

И дела еще сделаны не все. Эдди едет на север, он должен передать Фрэнки подарок от Винсента. За то, что Фрэнки помог потрясти частного сыщика, он получает двадцать тысяч долларов наличными и орхидею для его подружки.

Задумано неплохо. Когда Фрэнки увидит такую кучу денег, он описается от счастья. Да и орхидея придется ему по вкусу. Фрэнки и так уже молится на Винсента, хоть никогда не видел его лица. Парень считает, что Винсент — второе пришествие Девы Марии. А тут еще двадцать тысяч наличными и орхидея — всего за час ерундовой работы. После этого Фрэнки в честь Винсента вообще храм построит.

Эдди очень хорошо знает это чувство. Он и сам с раннего детства привык относиться к Винсенту с восхищением. Восхищение и поныне живет в его душе. Правда, последние двадцать четыре часа Эдди все время размышлял над вопросом, который задала Энни.

«Почему вы разрешаете ему делать все это?»

Слушайте, дамочка, шли бы вы к черту со своими идиотскими вопросами. Мне нужно передать деньги, а потом я хочу вернуться домой и убедиться, что с моей девочкой все в порядке. Поджарю нам с ней пару бифштексов, креветки, сварю картошки, потом буду смотреть по телевизору сериал. Больше мне ничего не нужно. Хватит с меня мыслей об этом долбаном Винсенте.

«Разрешаю»? В каком это смысле? Винсент всегда делает то, что хочет.

Он всю жизнь такой. С самой школы Святого Ксавьера. Я знаю его с четвертого класса. Школа была католическая, но Винсент на монахинь плевать хотел. Он все делал по-своему. Помню, было у нас занятие в компьютерном классе. Винсент поднял руку и сказал: «Когда-нибудь построят компьютер, который будет заниматься только одним — вычислять, кто такой Бог и как он выглядит». Урок вела сестра Франческа. Винсент говорит:

— Мы заложим в компьютер всю известную нам информацию, а остальное он вычислит сам.

— Какую информацию? — спросила сестра Франческа.

— Информацию о Боге, о Творении.

— По-моему, молодой человек, Библия сообщает нам все, что мы должны знать о Боге.

Винсент ее даже не слушал, говорил свое:

— Компьютер захочет понять, что такое Бог. Для этого ему придется превратиться в Бога, создать свою собственную вселенную. И очень возможно, что эта вселенная заменит нашу. Как по-вашему, сестра Франческа?

Винсент всегда чувствовал себя не в своей тарелке, когда вокруг был хаос, шум, много народу — в кафетерии, в кругу семьи, на перемене. Зато, если ситуация находилась под контролем, он был бесподобен — от него так и исходил магнетизм, да и страху он мог нагнать дай Боже.

С другой стороны, думает Эдди, большой вопрос — все ли в порядке у Винсента с психикой.

Взять, к примеру, ту ракету, которую они в детстве запустили в небо. Отец и мать Винсента опять были пьяные, и никто, кроме Эдди, не знал, что в ракете сидит кошка Винсента. Дня через три, а может, через четыре после того, как ракета с членом экипажа исчезла в голубом небе, Эдди увидел, что Винсент плачет.

— Ты чего это?

— Жалко Мадам Баттерфляй.

— Кошку? Ты из-за кошки плачешь?

— Да, мне ее не хватает.

— Какого же ты хрена тогда запулил ею в небо?

— Они все время ее обижали — пинали ногами, не мыли, отец ей в миску виски наливал. Надо же было что-то сделать.

Винсент все время приставал, чтобы Эдди рассказывал ему об отце, двоюродных братьях, других родственниках — все они были членами «Коза ностры». Винсента интересовали не преступления, он пускал пузыри от того, что называл «иерархической структурой». Хотел, чтобы Эдди познакомил его со своими родственниками, но Эдди предпочитал этого не делать.

Когда Винсент учился в старших классах, от его былой застенчивости не осталось и следа. Сначала в него влюбилась хорошенькая, но полоумная девчонка-хиппи. Всех это ужасно развеселило, но со временем девчонки одна за другой стали буквально липнуть к Винсенту. Он болтал с ними о своей восточной религии, и цыпочки буквально кисли, прижимались к нему, шепча: «Ой, надо же, а я сама на днях думала буквально о том же самом!» Скажет такое — и можно считать, что Винсент закадрил еще одну.

Потом ему выделили стипендию и он стал учиться в колледже. Эдди школу так и не закончил, были у него дела поважнее. Троюродный брат Луи Боффано организовал банду, занимавшуюся угоном автомобилей и кражей автомагнитол. Все бы ничего, но сукин сын Гамбино не давал парням жить — считал, что Луи слишком зелен, что его запросто можно скрутить в бараний рог.

Однажды Луи сказал, что с удовольствием подложил бы Гамбино в машину бомбу, жаль только, не умеет ее делать.

Эдди сразу предложил:

— Я знаю одного парня, Луи, которому бомбу соорудить — раз плюнуть.

Они поговорили с Винсентом, а дальше все было просто.

Автомобиль Гамбино выехал на улицу, двигаясь в северном направлении, а через полминуты приземлился в виде деталей и кусочков, засыпав ими всю округу. Колеса отдельно, коленвал отдельно, радиатор отдельно, запаска — с краю. Особенно хорошо выглядел руль, в который мертвой хваткой вцепились две руки. Больше от Гамбино ничего не осталось. Он присоединился к Мадам Баттерфляй, обогатив собой озоновый слой земли.

В честь радостного события Луи устроил вечеринку. Само собой, пригласили Винсента, и Боффано поднял тост в его честь.

— Ребята, — сказал он. — Этот парень — он как молодой Эди… Эдисон, вот кто!

— Кто это? — спросили ребята.

— Хрен его знает. Какой-то изобретатель, что ли. В общем, аплодисменты в честь моего друга.

Все захлопали в ладоши, кроме Тони Спецы, их двоюродного брата — он сразу невзлюбил Винсента.

— Ты ведь не сицилиец? — спросил он.

— Я с севера, — ответил Винсент.

— Ты вообще не итальянец, ты мешок дерьма, вот ты кто. Ты посмотри, какой у тебя цвет лица. Мамаша твоя — шлюха, а папаша вообще не в счет. Это тот кретин, который арии распевает, правильно?

Через пару месяцев после этой вечеринки Винсент попросил о тайной встрече с Луи Боффано, и Эдди устроил это. Там Винсент сказал, что Тони Спеца ведет нечистую игру, и в качестве доказательства предъявил телефонные счета Тони. Долго объяснял, что некоторые звонки были сделаны в полицию, а это свидетельствует о предательстве. Луи расхохотался и сказал, что в подобную чушь не верит, однако, когда несколько недель спустя Тони вдруг исчез, Боффано не слишком расстроился и не стал задавать лишних вопросов.

С тех пор между Винсентом и Луи установились особые отношения, никто не смел совать в них нос. Винсент жил своей жизнью — кончил колледж, защитил диссертацию, работал на Уолл-стрит, крутился меж своим искусством, своими бабами и своей религией. Но всякий раз, когда Луи попадал в тяжелое положение и должен был пролезть через игольное ушко, он говорил Эдди: «Найди-ка своего дружка. Мне нужно с ним потолковать». Винсент не заставлял себя долго ждать. Появлялся, всегда готовый помочь. А потом возникал какой-то хитроумный план или очередной враг бесследно исчезал. Винсент мог безошибочно определить, кому можно верить, а кому нельзя. Это он разработал гениальную схему сотрудничества с ямайцами и «Ндрангетой».

За что бы Винсент ни брался, он все делал идеально. Без сучка, без задоринки. Ничего бы с Луи не случилось, если бы его не подвел собственный поганый язык. Да мало ли кто из наших получил пулю в лоб?

Луи сказочно разбогател.

Каждый из нас сказочно разбогател.

А ты еще спрашиваешь, Энни, почему мы разрешаем ему все это делать.

— Входи скорее, а то мух напустишь, — говорит Джулиет.

Но Энни стоит в дверях и не шевелится.

— Он показал мне, на что способен. Ты говорила, что на него можно воздействовать путем логики?

— Я говорила…

— Нельзя. Ничего не получится.

— Энни, погоди. Я сказала, что, если мы покажем ему свою силу, он отступит. Но сначала нам нужно укрепить свои позиции. Мы должны спрятать Оливера, мы…

— Он найдет Оливера.

— Заходи, присядь, выпей чаю. Давай поговорим.

— Обещай, что никому ничего не скажешь.

— Погоди.

— Оставь нас в покое.

— А что думает Оливер?

— Ему двенадцать лет, какая разница, что он думает? Он считает, что мы должны быть героями. Я отвела его к миссис Колодни. Завтра я буду под секвестром. Миссис Колодни будет за ним приглядывать до момента вынесения приговора. Оливер разозлился, разобиделся, но во всяком случае обещал держать рот на замке, а больше мне от него ничего не нужно. Ты тоже должна дать мне слово.

— Какое слово? Что я брошу тебя в беде?

— Что ты никому ничего не скажешь. Это моя жизнь. И это мой ребенок.

Что может в такой ситуации сделать Джулиет? Слегка качает головой, воздевает руки. Она согласна.

Энни поворачивается уходить.

— Постой, подружка, — зовет ее Джулиет. — Мы с Генри идем завтра в «Найтбоун». Пойдем с нами, а?

Она имеет в виду кафе поэтов «Найтбоун» на Манхэттене. Конечно, Энни не согласится, но все-таки нужно напомнить ей, что мир не сошелся клином на одном подонке. Да и нельзя отпускать ее в таком настроении.

— А что такого? — говорит Джулиет. — Ты ведь не в тюрьме сидишь. Расслабишься немного. О процессе говорить не будем — обещаю.

— Джулиет, ты не понимаешь. Я буду находиться под секвестром. Меня запрут в каком-то мотеле. При всем желании я не могла бы с тобой встретиться, а желания встречаться у меня в любом случае нет. И ты это знаешь. Что за дурацкие вопросы?

Она уходит не прощаясь.

Глава 10 СКОРЕЕ КОНКИСТАДОР

Раннее утро следующего дня. Энни сворачивает желтый листок бумаги, сдает его председателю суда присяжных.

В узкое оконце скудно проникает дневной свет. День опять выдался дождливый.

Председатель — это женщина — сгребает все листочки в кучу и начинает читать:

— Виновен. Виновен. Виновен. Не виновен.

Шевеление среди собравшихся. Я попалась, думает Энни. Это мой листок, все решат, что я свихнулась.

— Виновен, — продолжает читать председательница. — Виновен. Кто-то тут еще написал «да». Что это значит?

— Это значит виновен, — говорит Морин, пожилая дама, скорее даже бабушка, в лиловом костюме.

— Виновен. Не виновен.

Энни потрясена. Господи, неужели нашелся еще кто-то?

— Виновен. Виновен.

Председательница разворачивает последний листок.

— Не виновен.

Трое! Это просто чудо, думает Энни.

— Минуточку! — восклицает невысокий, жилистый человек, которого зовут Пит. Он работает в страховой компании. На Пите дешевый костюм, из ушей у него торчат густые волосы. — Ничего, если я выскажусь?

— Конечно, — кивает председательница.

— Неужели кто-то из нас действительно считает, что этот тип невиновен? Кто проголосовал за это? Могу я об этом спросить?

— Спросить вы можете, — говорит председательница. — Но отвечать никто не обязан.

— Ну, например, я, — говорит домохозяйка из Маунт-Киско.

Пит возмущается:

— Вы что же, считаете, что Боффано не приказывал совершить убийство?

Домохозяйка пожимает плечами:

— Не знаю. Может, и приказывал. Мне кажется, нам ни к чему устраивать дискуссии по этому поводу.

— Почему же нам не подискутировать? — повышает голос Пит. — Господи, я просто не могу в это поверить! Кто еще проголосовал подобным образом?

— Я, — говорит пенсионер, в прошлом почтовый служащий.

— Вы, Роланд? Но почему?

Тот пожимает плечами. Отвечает не сразу, говорит очень медленно:

— Просто. Мне кажется. Что прокурор был. Недостаточно убедителен. Это все.

Потом почтальон судорожно сглатывает слюну. У него землистый цвет лица, глаза налиты кровью. Смотрит он куда то в сторону и Энни пытается прочесть его мысли. Неужели он работает на Учителя? Хоть бы почтальон посмотрел в ее сторону, тогда она догадалась бы.

— Неубедительно? — поражается Пит. — Да тут вообще спорить не о чем.

— Это вы так считаете, — мямлит почтальон.

— Есть же магнитофонная запись, так? Вы ее слышали? Она неопровержима.

— Это вы так считаете.

— Ничего я не считаю. Я хочу знать ваше мнение.

— Это вы так думаете.

— В каком смысле? Роланд, перестаньте вы повторять одно и то же, а то я свихнусь. — Пит оглядывается по сторонам, разводит руками. — Ну ничего себе!

— Кто-нибудь еще? — спрашивает председательница.

Энни глубоко вздыхает, и этого достаточно — все смотрят на нее.

— А почему вы проголосовали подобным образом, Энни? — спрашивает председательница.

Энни молчит, у нее перехватило горло.

— Ну… — тянет она. Некоторые из присяжных сочувственно отводят глаза. — Понимаете…

Ей на помощь приходит новый персонаж.

— Почему мы, собственно, начали с тех, кто написал «не виновен»? Давайте сначала мы объясним свою позицию, правильно?

Большой, раскованный, веселый мужчина. Имя — Уилл. Одет в джинсы, черную куртку, по плечам рассыпаны светлые длинные волосы. По профессии — кларнетист, играет в джазовом ансамбле. Свадьбы, презентации и все такое.

— Давайте напишем на доске все аргументы за и против, — продолжает он. — Рассмотрим по очереди все имеющиеся улики. — Он подходит к доске. — Итак, что мы имеем? Сколько свидетелей обвинения мы заслушали?

— Троих, — говорит Пит. — Сначала этот громила, ну, который «капитан». Как там его?

— Де Чико, — подсказывает домохозяйка из Маунт-Киско.

— Вот-вот, — кивает кларнетист и пишет «Дё Чико». — Что вы о нем думаете? Верим мы ему или нет?

— Конечно, я бы не доверил ему и крыс морить, — говорит Пит. — Но в данном случае мне показалось, что он более или менее…

— Да он просто хотел скостить себе срок, — вмешивается булочник из Нью-Рошели; он негр.

— А чего вы хотите? — возражает кларнетист. — Иначе от членов мафии показаний не добьешься. Только если установлено прослушивание или если кто-то из них расколется.

— Магнитофонная пленка! — подхватывает Пит. — Напишите на доске «пленка».

— Мы как раз к пленке и подошли.

— Напишите красным, — настаивает Пит.

— А у нас есть красный мел? — спрашивает кто-то.

— Давайте так, — берет инициативу почтальон. — Важные улики будем писать красным. А зеленым будем писать такие, комси комса.

— Что еще за «комси комса»? — удивляется Пит.

— Это по-французски, — объясняет почтальон. — Значит «ни то ни се».

— Постойте-ка, — говорит Пит. — Дайте мне сказать.

Он смотрит прямо на Энни.

— Предположим, все они врут — и Де Чико, и наркокурьер, и полицейский. Предположим, они о Луи Боффано ни черта не знают. Но у нас же есть пленка, так?

Кларнетист мягко замечает:

— Послушайте, мы собираемся разобраться во всем по порядку, так что давайте не будем забегать вперед.

— Черт с ним, с порядком! — кричит Пит и снова поворачивается к Энни. — Мисс, когда вы слушали пленку, вы ведь обратили внимание на то, что было сказано о тоннеле.

Сразу трое хором повторяют:

— «И я говорю Учителю, о`кей, хочешь рыть тоннель — рой…»

Еще трое подхватывают:

— «Рой. Прикончи этого сукина сына!»

Все смеются.

— Какие еще нужны доказательства? — спрашивает Пит у Энни. — Неужто вы думаете, что тоннель они рыли для того, чтобы сделать старому Сальвадоре подарок ко дню рождения?

Энни чувствует, что лицо ее заливается краской, и понимает — все на нее смотрят.

Нужно что-то отвечать. Чего я боюсь?

Я боюсь того, что они обо всем догадаются, поймут, что я тут — подсадная утка.

И все же она предпринимает попытку.

— Я не думаю… что эта пленка является неопровержимым доказательством. Прямым приказом слова Луи не назовешь.

— «Прикончи этого сукина сына»? Вы считаете, что это не прямой приказ?

— Ну… это просто разговор. Может, он хвастался. Он изображал из себя большого босса, а на самом деле…

Она скисает, смотрит на кларнетиста. У него симпатичное, дружелюбное лицо, и ей очень хочется, чтобы он ее защитил. Она заплачет, а он будет ее утешать…

— Что вы дурака валяете, мисс? — пожимает плечами Пит. — Вы и в самом деле считаете, что он невиновен? Думаете, речь идет просто о хвастовстве?

Многие скептически улыбаются.

Ну и пусть. Это совершенно не важно, думает Энни. Главное — продержаться до конца, что бы они обо мне ни думали. Нужно быть как каменная стена. Эта пытка будет продолжаться неделю, десять дней, максимум две недели. В конце концов ее оставят в покое и будет объявлено, что мнения присяжных разделились.

Славко Черник сидит на встрече общества «Анонимный алкоголик», дожидается своего выступления. Собратья-алкоголики по очереди рассказывают кошмарные истории из своей жизни. Славко думает: неужели этот ритуал способен кому-нибудь помочь? Все эти жалобы и причитания о несчастной любви, неудачных детях, идиотском телевещании, завиральных идеях? Люди всегда жалуются на одно и то же, разве может им помочь пустая болтовня?

Заседания общества вызывают у него тошноту.

Можно было бы еще все это стерпеть, если бы подавали что-нибудь спиртное.

Когда подходит его очередь, он говорит следующее:

— Меня зовут Славко, я алкоголик.

— Привет, Славко, — сочувственно кивают головами остальные.

— Мало того, что я алкоголик, но я еще специалист по несчастной любви, жертва никотина и совершенно бездарный частный детектив. Эту профессию я ненавижу всей душой. Правда, недавно я заделался поэтом, и здесь дела у меня идут гораздо лучше. Это радует. Недавно я закончил свою первую поэму. До гонораров дело пока не дошло. Сами понимаете — нужно время, чтобы приобрести репутацию и начать грести деньги лопатой. До последнего времени я жил у себя в офисе, но сегодня меня оттуда вытурили, и теперь я живу у себя в машине. Что еще вам о себе сообщить? Я очень много курю. Никотин пожирает мои легкие. Кроме того, в последнее время ноет поясница, а это означает, что вскорости можно ожидать новой пакости от камней в почках. Теперь пару слов о моем сердце. Оно не просто разбито, а размолото в порошок. Причем сверху эта труха посыпана солью, чтобы там никогда больше ничего не выросло. Я очень люблю себя жалеть, распускать нюни, и мне до смерти надоело участвовать в ваших идиотских заседаниях. На этом мое выступление я заканчиваю.

Он затыкается и садится.

Потом выступают еще несколько нудных придурков, рассказывающих о своей несчастной жизни. Когда пытка заканчивается, Славко садится в свой дряхлый «стервятник» и едет куда глаза глядят.

Довольно скоро он оказывается перед таверной «У Гиллеспи». На стоянке три машины. Одна принадлежит самому Гиллеспи, вторая — местному пьянчужке, который дружит с владельцем таверны. Третью машину Славко не знает, но можно не сомневаться в том, что этот посетитель под стать Гиллеспи и его корешу.

Зачем ты тут остановился, парень? Поехали дальше.

Славко все-таки заходит в таверну, но ограничивается тремя стаканами. Потом едет дальше. Как-то так само собой получается, что «стервятник» привозит его к дому Сари. Славко вспоминает, что был здесь же и прошлой ночью. Точно так же замедлил ход, остановился. Что он здесь высматривает?

А кому, собственно, какое дело?

Машина Сари на месте, но свет в окнах не горит. Спать рано, а это значит, что Сари скорее всего на свидании. На страстном свидании со своим подонком.

Может быть, она у него дома.

Славко едет в том направлении, но потом вдруг замечает, что бензин на нуле. Даже не на нуле, а ниже. К счастью, совсем рядом бензоколонка.

Модерновая такая автозаправочная станция, похожая на орбитальную станцию. Славко останавливается возле сияющего огнями автомата. Ему повезло — здесь сначала заправляются, а потом платят. Ну и идиоты, прости, Господи!

Он наполняет бак доверху, и унылый служитель сообщает:

— С вас пятнадцать долларов сорок два цента.

— Неужели так много? У меня столько нет.

— Что, простите?

— Неужели я, по-вашему, похож не богача?

— Вы хотите сказать, что не можете заплатить за бензин?

— Конечно, не могу.

— А сколько у вас есть денег?

— Вас интересуют точные цифры?

— Да. Сколько у вас денег?

— Ноль целых ноль десятых.

— Вы забыли бумажник?

— Почему? Бумажник у меня с собой. Просто в нем денег нет.

— Минутку, я позвоню.

Служитель снимает трубку, нажимает на кнопку с буквой А.

— Что, вызываете антитеррористическую бригаду? — спрашивает Славко. — Засадите меня в тюрьму, где меня будут избивать, насиловать и пытать в течение шести месяцев? И все из-за того, что у меня пустой бумажник? Ну, вы просто молодец.

— Я звоню начальнику, — объясняет служитель. Перемолвившись парой слов с начальником, он передает трубку Чернику.

— Это мистер Хутен, — раздается голос в трубке. — В чем проблема?

— Мистер Хутен, вы смотрите прямо в корень дела. У меня сплошные проблемы. Не такой уж я идиот, как вам может показаться. Некоторые даже находят меня остроумным. Кроме того, я честен, неплох собой. Проблем у меня хватает, но они вас совершенно не касаются. Чего вы, собственно, от меня хотите?

Мистер Хутен бормочет что-то невразумительное, но Черника уже понесло:

— Ах, если бы я только знал, в чем моя главная проблема! Мне бы следовало стать нейрохирургом! Или поэтом! А вместо этого на меня обрушиваются все унижения, какие только выпадали на долю мирного американского гражданина. Единственное светлое пятно в моей жизни — машина. У меня пока еще есть собственные колеса. Конечно, драгоценный мистер Хутен, я не могу заплатить за полный бак бензина, но зато я могу нажать на газ, и колеса унесут меня…

Мистер Хутен вопит в трубку:

— Я хочу поговорить со своим сотрудником!

Славко не спорит. Он отдает трубку служителю, а сам поворачивается к выстроившейся очереди и объясняет:

— У меня есть колеса. Это раз. У меня полный бак бензина. Это два. И вы можете называть меня неудачником?

Служитель вешает трубку и говорит:

— Мой босс просил вам передать, если в течение тридцати секунд вы отсюда уберетесь, я могу не вызывать полицию.

Джулиет и Генри сидят в кафе поэтов «Найтбоун» на Манхэттене. В полдесятого начался поэтический вечер, и в кафе негде яблоку упасть. Клубы табачного дыма, остекленевшие глаза наколовшихся и упившихся, экстравагантные одеяния, несколько явных психов (например, тип, сосредоточенно бубнящий что-то в пластиковый стаканчик), ну и плюс к тому несколько звезд (среди них Пол Саймон, сидящий на балконе с красоткой раза в три выше его ростом)…

Ведет вечер неизменный Боб Бозарк в своей всегдашней широкополой шляпе и пестром костюме. Боб красноречив, остроумен и ехиден — так и брызжет ядом во все стороны. Прежде чем представить очередного поэта, Бозарк говорит кучу гадостей про предыдущего, а затем, довольный собой, отправляется пропустить очередную кружку пива…

Джулиет чувствует, что на нее кто-то пристально смотрит. Оказывается, это потрясающий красавец в черном кожаном полицейском плаще.

Джулиет весьма охотно отвечает на его взгляд.

Это ее единственный выходной за последние две недели, шанс упускать нельзя. Нет времени на кокетство и предварительные игры — побыстрей бы забраться с кем-нибудь в койку. Больше всего Джулиет хочется изгнать из головы черные мысли об Энни (иначе свихнешься). Поэтому упускать этого зеленоглазого красавца с высокими скулами она не намерена. Джулиет посылает ему ослепительнейшую улыбку, чтобы он сразу разобрался в ее серьезных намерениях.

И тут — такая досада — с ним рядом садится какая-то блондинистая шлюха. Надо же, он пришел не один! Очевидно, его стерва ходила попудрить носик.

— У, сука, — говорит вслух Джулиет.

— А? — удивляется Генри.

Джулиет показывает на наглую бабу.

— Ты ее знаешь? — спрашивает Генри.

— Нет, но она только что похитила моего избранника. Надеюсь, ее когда-нибудь привезут к нам в больницу, и тогда я с ней разберусь.

К микрофону выходит очередной поэт, а вернее, поэтесса: стройная, чернокожая девица, работающая под мальчика. Подождав, когда стихнут аплодисменты, она объявляет название своего стихотворения: «Я Хочу Трахнуть Или Хотя Бы Поговорить По Душам С Рыжеволосой Кошечкой, Что Сидит ЗаСтоликом В Углу».

Все оборачиваются и смотрят на Джулиет.

Поэтесса начинает декламировать свой экспромт. Звучит невероятно эротичная лесбиянская баллада, то и дело прерываемая взрывами хохота. Сочинение довольно остроумное. В нем живописуется, как рыжеволосая красотка — то бишь Джулиет — лежит, распростертая на пьедестале памятника Алисе в Стране Чудес, а поэтесса впивается в ее роскошное тело. Над деревьями Центрального парка в это время полыхают романтические молнии. Присутствующим нравится задор поэтессы и ее бесстыдство. Те слушательницы, которые никогда не занимались однополой любовью, задумываются, правильно ли они прожили свою жизнь.

Джулиет буквально наслаждается. Она раскраснелась, глаза у нее горят. Эх, жаль, Энни здесь нет. Стихотворение, естественно, кончается описанием громогласного оргазма. Кафе взрывается одобрительными криками и аплодисментами, а поэтесса спрыгивает со сцены и бежит к столику Джулиет. Джулиет не хочет ударить лицом в грязь — она вскакивает и простирает объятия. Далее следует огненный поцелуй. Сначала Джулиет немного смущена, потом раскрывает губы и высовывает язык. Почему бы и нет, думает она. Это все равно что целоваться с мужчиной, разве что приходится нагибаться, да и зрителей полный зал. Надо сказать, что зрители чуть не лопаются от восторга — кто-то свистит, кто-то чуть мяукает, члены жюри высоко поднимают таблички, на которых выставлены сплошные десятки. При этом все понимают, что стихотворение было довольно паршивым, но шоу получилось — первый класс, а это самое главное.

Затем на сцену выходит потрясающий красавец в полицейском плаще.

Он читает нечто необычное — настоящее стихотворение. Публика в зале немного смущена. Она ожидала услышать очередную хохму, ну в крайнем случае — декадентское завывание, а вместо этого поэт декламирует трогательно-консервативное стихотворение, в котором описан зимний вулкан на острове Исландия. Главный герой произведения — ворона, сидящая на ветке рябины.

Голос у чтеца хрипловатый, но завораживающий, и в зале становится тихо. Судьи не в состоянии оценить стихотворение по достоинству, но на всякий случай выставляют довольно высокие оценки. Когда к микрофону выходит Боб Бозарк, он ведет себя вполне прилично и пакостей о выступавшем не говорит — видно, что и он находится под впечатлением.

Но вот поэтический вечер закончен; Джулиет идет к переполненному бару, чтобы взять пива для себя и Генри.

Откуда ни возьмись рядом появляется облаченный в черную кожу поэт.

— Привет, доктор, — говорит он.

— А откуда вы знаете, что я доктор?

— Как-то раз привозил в ваш госпиталь одного друга. Вы ведь из госпиталя Святого Игнациуса? У нас была автомобильная авария, но ничего особенно серьезного. Вы тогда отлично поработали.

— Правда?

Мысленно Джулиет говорит себе: что-нибудь более оригинальное ты не могла сказать? «Правда?» Вот дура.

— У нас тогда не было возможности поговорить, — продолжает красавчик. — Но вас забыть трудно. Меня зовут Айан Слейт.

— А я — Джулиет. Вы действительно жили в Исландии?

— Да, но это было давно. Я писал репортаж о встрече на высшем уровне в Рейкьявике, а потом остался на острове на несколько месяцев.

Айан одаряет собеседницу асимметричной улыбкой. Мог бы не стараться — Джулиет и так уже запала на его зеленые глаза.

— А другие стихи у вас есть?

— Конечно. Если хотите, как-нибудь при случае могу вас ими помучить.

— Я была бы счастлива.

— Сегодня я не один, но если вы дадите мне свой номер телефона…

Джулиет лишь пожимает плечами.

Айан дает ей ручку, и она пишет на салфетке свое имя и номер телефона. К сожалению, в этот момент появляется его чертова подружка. На лице — застывшая улыбка.

Айан, впрочем, ничуть не смущен.

— Познакомься, Сари, — говорит он. — Это — Джулиет Эпплгейт. Она работает в госпитале Святого Игнациуса. Когда я буду в следующий раз читать свои стихи, Джулиет хочет посмотреть на мой позор.

Блондинка металлическим тоном заявляет:

— Эбен, нам пора. Счастлива познакомиться с вами, Джулиет. — И сует, зараза, свое грациозное щупальце.

Номер в отеле. Энни лежит на постели, уснуть никак не может, хотя ее соседка, домохозяйка из Маунт-Киско, давно уже сопит. Энни думает о Черепахе. Это лучше, чем мысли о заседаниях суда. Она вспоминает Черепаху, вспоминает Дрю, вспоминает дни, проведенные в Бруклине. Раньше эти воспоминания показались бы ей мучительными, а сейчас вызывают лишь ностальгическое чувство. Обычные человеческие проблемы.

Энни закончила художественную школу, переехала на Франклин-стрит, жила в доме, где раньше находился склад. Ночью можно было забраться на крышу и любоваться огнями Манхэттена — ледяной скульптурой небоскреба «Крайслер», холодно мерцающей громадой «Ситикорп». Если опустить взгляд вниз, было видно черный котел ассенизационного отстойника — там собиралось дерьмо со всего гигантского города, а баржи грузили его и увозили куда-то прочь.

Была зима, и Энни все время мерзла в своей конуре. Она работала тогда с деревом, дегтем и перьями — сооружала огромных сонных мамонтов. В моде было политическое искусство, и Энни пыталась выдумать что-нибудь злободневное, но никак не получалось. Тянуло делать лишь огромных нелепых монстров. Ей было очень одиноко, и она думала, что не доживет до весны. Но потом познакомилась с Черепахой, бас-гитаристом, который жил этажом ниже.

У Черепахи была курчавая бородка, маленькие поросячьи глазки и небольшой крючковатый носик, как у орленка. Черепаха ненавидел Нью-Йорк. Поэтому во время первого свидания они сели на поезд и уехали далеко на север — бродили там по заснеженным полям, здорово намерзлись, но время провели превосходно.

На обратном пути Энни разомлела в теплом вагоне и уснула на плече своего спутника.

Внезапно зима перестала казаться ей такой уж ужасной.

Черепаха учился на медицинском факультете Нью-Йоркского университета — на тот случай, если музыкальная карьера не сложится. Ему всегда хотелось заботиться о других людях, страдания ближних доставляли ему невероятные душевные муки. Черепаха был полон энтузиазма, неуклюж, от него во все стороны исходили лучи любви и нежности.

Во время следующей поездки на природу он поцеловал ее ледяными губами. Энни была не вполне уверена, что хочет заниматься с ним любовью, но той же ночью эпохальное событие свершилось — на пыльном продавленном матрасе. Все получилось довольно славно, и Энни переспала с ним еще два раза.

Однако чего-то в Черепахе ей не хватало. Сейчас, много лет спустя, Энни лежит в темной комнате и размышляет об этом. Пожалуй, в Черепахе было недостаточно властности. Одной доброты и душевной щедрости тогда, видимо, было недостаточно ей, дуре несчастной, и она страстно желала еще чего-то…

Потом все изменилось. В ансамбле Черепахи появился новый солист. Дрю был наркоманом, отличался непредсказуемым нравом, редко мылся, был слегка не в себе, но зато на юную Энни неизгладимое впечатление произвели его глаза, мужественная челюсть и редкостное остроумие. В конце концов она села с ним в его дряхлый пикап, и они уехали в Бруклин, на пустырь под Манхэттенским мостом. Несколько часов они просидели в крытом кузове среди старых покрышек, говорили обо всем на свете, а кончилось дело тем, что Энни прямо в кузове сделала ему минет. Член у Дрю был длинный и не очень чистый, но, когда Дрю кончил, Энни почему-то испытала сильнейший оргазм — даже ногой о дверцу ударилась.

Трудно было назвать это любовное свидание романтическим, однако оно удовлетворило некую смутную потребность, жившую в ее душе.

Поездки в пикапе продолжались, и это разбивало сердце Черепахи. Энни мучилась угрызениями совести, но чувство вины лишь обостряло наслаждения. Когда она забеременела, Дрю потребовал, чтобы аборта не было. После рождения Оливера он прожил с Энни полтора года, а потом ему стало скучно, и он улетел в Индонезию.

Недавно кто-то говорил Энни, что Дрю теперь живет в Праге, поет песни «Битлз» для юных школьниц на Карловом мосту.

Что до Черепахи, то он закончил медицинский и, не пройдя ординатуру, уехал работать в горы Гватемалы. Местные жители считают, что он настоящий доктор, днем и ночью толпятся в его приемной. Черепаха научился играть на индейской флейте, и выступает на местных фестивалях. Изредка его посылают за чем-нибудь в ближайший городок, где есть телефон, и оттуда Черепаха звонит Энни.

Во всяком случае, так было раньше.

Энни лежит в непривычной постели, в окно льется свет ночных фонарей. Первую ночь в отеле «Карузо», очевидно, придется провести без сна. Энни лежит и думает, что Черепаха с его маленькими глазками и беззаветной преданностью — единственная тема, которая может хоть на время отвлечь ее от мыслей о самом страшном.

Полночь давно миновала. Славко не знает, чем себя занять. Прокатиться, что ли, еще раз к дому Сари — проверить, вернулась ли она.

Вернулась. И этот гад у нее. У дома стоит его «лотос». Мистер Э.Р., такой могучий душой, в гостях у своей любовницы. Славко останавливает машину чуть поодаль, включает радио, сидит и ждет.

В доме тихо. Очевидно, в этот самый момент мистер Э.Р. засовывает свой грациозный, высокодушевный член прямо в рот нежной Сари, в ее розовые губки. Славная картинка. Что до Славко, его сексуальная жизнь осталась в прошлом. Теперь главный сексуальный восторг его существования — сидеть холодной октябрьской ночью в машине, слушая трансляцию футбольного матча. Особенно приятна мысль о том, что двое любовничков в этот самый момент чудесно проводят время.

Чтоб ты дерьмом подавился, Эбен Рэкленд.

Славко отхлебывает из бутылки.

Можешь не торопиться, дорогой Эбенезер, я готов сидеть тут хоть всю ночь. Не нервничай, трахни ее еще разок. Пусть ни одна капелька твоего драгоценного семени не пропадет.

В прихожей зажигается свет, а несколько секунд спустя мистер Э.Р. открывает дверь и выходит. В дверном проеме стоит Сари, закутавшись в халат. Э.Р. оборачивается, берет ее за уши, притягивает к себе, нежно целует. Как властно сжимает он ее голову своими пальцами. Сразу видно, кто здесь главный. Сари похожа на фарфоровую куклу. Славко сидит в своем «стервятнике» и клокочет от ярости. Завязывай со своими поцелуйчиками, сволочь, мысленно говорит он.

Словно услышав его, Э.Р. спускается по ступенькам и направляется к своей машине. Сари говорит ему что-то вслед, но что, Славко не слышит. Стараясь не скрипеть, он опускает оконное стекло и навостряет уши. В ночном безмолвии отчетливо слышны слова Рэкленда.

— Ты сама знаешь — как только выдастся свободная минутка, я сразу буду здесь.

Сари хмурится, но берет себя в руки, выдавливает улыбку.

— Эй, — тихонько зовет ее Э.Р.

— Что?

— Любимая…

— Что?

— Покажи мне.

Улыбка Сари становится шире.

— Ты с ума сошел. Могут увидеть…

— Кто? В два часа ночи? Давай, показывай, — требует он и капризно выпячивает нижнюю губу.

Славко эта гримаса кажется по меньшей мере отвратительной, но Сари думает иначе. Она решительно вскидывает голову, распахивает халат и застывает в провокационной позе. Есть на что посмотреть. Грудь — выше всяких похвал, а волосы внизу живота выстрижены узенькой дорожкой. Сари стоит, уперев руки в бока. Сразу видно, что сцена доставляет ей неимоверное удовольствие.

А как же наш Славко?

Какой Славко? Тот, который неудачник? Да он ничего. Сидит, киснет. Несчастный извращенец, подглядывающий исподтишка за трогательным расставанием возлюбленных.

Наслаждения это зрелище ему не доставляет. Сари очень красива, но смотреть на нее больно, и поэтому Славко отворачивается. Он слышит, как Э.Р. говорит:

— Ты знаешь, любимая, я никуда от тебя не денусь. Если и отлучаюсь, то недалеко и ненадолго. Я люблю тебя.

Хлопает дверца автомобиля, негромко урчит мощный мотор. Мистер Э.Р. разворачивается, неспешно отъезжает. Дрожащая от холода Сари кутается в халат и смотрит ему вслед.

Славко записывает в блокнот: «2:40. Э.Р. уезжает от С.Н. Направление — Арнинг-роуд. П.» «П» означает преследование. Блокнот отправляется на место — во внутренний карман. Сари все торчит на пороге, в дом не уходит. Иди спать, Сари. Простудишься. Не мешай мне делать мою работу.

Наконец она уходит, и в тот же миг Славко включает двигатель. Он едет по улице, не зажигая фар и стараясь не слишком тарахтеть. Когда дорога идет под уклон, прибавляет газу. На горизонте светятся красные огоньки «лотоса».

Ехать ночью без фар — большой риск. Если попадешься дорожному патрулю — пиши пропало. Во-первых, не включены фары, во-вторых, пахнет спиртным, в-третьих, просроченная страховка, в-четвертых, нет техосмотра, в-пятых, сопротивление аресту, в-шестых, нападение на полицейского, в-седьмых, убийство полицейского, в-восьмых, расчленение трупа полицейского.

На дороге, слава Богу, никого — только Э.Р. и я. Если он заметит в зеркале заднего вида огни, то нажмет на газ и его не догонишь. Поэтому приходится рисковать.

Славко старается держаться на белой разделительной полосе. Авось как-нибудь обойдется.

На перекрестке Э.Р. сворачивает налево. Проезжает здание семинарии, большую каменную церковь и подруливает к отелю «Карузо».

Громоздкое допотопное здание, где в прежние времена собирались сливки общества, а сейчас фасад облупился, решетка проржавела — сразу видно, что гостиница переживает не лучшие времена. В «Карузо» проводят малозначительные конференции и устраивают пышные, но недостаточно шикарные свадьбы. Время от времени администрация нанимает Славко в качестве дополнительной рабочей силы — присматривать за безопасностью.

Э.Р. оставляет машину на стоянке и деловитой походкой направляется в вестибюль. Славко не торопится — ждет, пока Э.Р. исчезнет внутри, и лишь потом заезжает на стоянку. Машину оставляет в стороне, делает соответствующую запись в своем черном блокноте.

Ночной портье Джером встречает Черника недовольным взглядом.

— Заставляем себя ждать? — говорит он и вновь утыкается носом в клавиатуру компьютера. — Ты должен был появиться здесь еще вчера, — бурчит Джером.

У Джерома круглая стриженая голова, говорит он в нос, смешно растягивая звуки.

— Это еще почему? — удивляется Славко.

Не поднимая головы, Джером укоризненно напоминает:

— А как же съезд Ассоциации производителей оборудования для молочных ферм?

Тон такой, как будто Славко обязан был знать об этом историческом событии.

С огромным трудом Славко вспоминает, что, кажется, в самом деле согласился поработать на этом идиотском съезде. Но это было целую вечность назад — прошло полторы недели. В те времена он еще мог всерьез думать о подобной ерунде.

Славко пытается заглянуть за стойку, чтобы прочесть данные, высвеченные на мониторе компьютера. К сожалению, не хватает роста.

— Джером, посмотри-ка на меня.

Джером поднимает глаза и ахает:

— Вот это да!

— Поздравляю тебя с Праздником Всех Святых.

— Кто это тебя так отделал?

Славко пожимает плечами.

— Как тебе сказать, Джером. Я слишком поздно понял, что стены моего жилища слеплены из дерьма. Первый же ураган…

— Какие стены? Что ты несешь?

— Вот именно, дружище. Какие стены. Я и сам себе это повторяю.

Продолжая нести всякую чушь, Славко наваливается грудью на стойку и смотрит на монитор. Он не ошибся — Джером как раз вводит данные о новом постояльце. К сожалению, прочесть что-либо трудно — поскольку приходится смотреть вверх ногами.

— Что ты себе позволяешь? — возмущается Джером. Главное — не умолкать ни на секунду.

— Вот ты спросил меня о стенах моего жилища. Я-то думал, мой дом — моя крепость. А оказалось, что стены совсем хлипкие. Малейшее дуновение ветра, и они рухнули.

— Славко, данные о постояльцах являются конфиденциальной информацией, — сурово говорит Джером и слегка пихает Черника в лоб.

Однако Славко уже изогнул шею и прочел то, что написано на экране: Роджер Бойл, СКПД (стандартная комната с двуспальной постелью). Адрес: Сент-Пол, штат Миннесота. Комната 318.

Джером с размаху бьет по клавише, и изображение на дисплее исчезает.

— Этот тот парень, который только что поселился? — спрашивает Славко.

— Слушай, чего ты хочешь? — шипит Джером.

— Видел, на какой тачке он приехал? А пиджачок? Настоящий «Армани».

— Не «Армани», а «Бриони», — с видом знатока поправляет Джером. — Минимум две тысячи долларов.

— Что он у вас тут делает?

— Это ты что тут делаешь?

— Номер триста восемнадцать, это с какой стороны?

— Слишком уж ты любопытен, а сам, между прочим, на работу не явился.

— У него что здесь, баба?

— Это в полтретьего-то ночи?

Славко ухмыляется.

— Наверняка без бабы не обошлось. Какая-нибудь шикарная шлюха. Минимум две тысячи долларов.

— Это не мое дело.

— Да мне тоже наплевать. Просто праздное любопытство. Ты не бесишься, когда смотришь на буржуев?

— Нет, не особенно.

— Ладно, Джером. Увидимся. Передай привет своему боссу. Поцелуй его от меня.

Славко небрежной походкой выходит наружу, чувствуя спиной взгляд Джерома. Он обходит стороной стоянку, темные теннисные корты, сворачивает за угол. Сзади, возле кухни, есть маленькая дверь, которой пользуется ночная смена. Обычно дверь не запирают. Славко проскальзывает внутрь и быстро поднимается по черной лестнице на третий этаж.

Вот он уже в широком коридоре, устланном толстым ковром. Собственно, вторгаться в номер 318 Славко не собирается. Он не будет устраивать скандалов, поджогов, мордобоев. Вообще-то он сам не знает, что намеревается тут делать. Может, просто постоит у двери, послушает.

Однако этому плану не суждено осуществиться. В коридоре торчит полицейский. Это помощник шерифа. Он сидит на складном стульчике, клюет носом, а до двери номера 318 буквально пара метров. Вдруг полицейский дергается и открывает один глаз. Славко с независимым видом проходит мимо, вновь оказывается на лестничной площадке и спускается вниз.

Это еще что за фокусы? Неужто у мистера Э.Р. помощник шерифа в роли телохранителя? Может, он — окружной комиссар полиции или что-нибудь в этом роде? Не исключено, что ему положена круглосуточная охрана. Нет, маловероятно.

Совпадение? Может быть, полицейский сторожит кого-нибудь другого? Допустим, производители продукции для молочных ферм получили записку от неведомых террористов с угрозами.

Славко сидит в машине и сосредоточенно размышляет. Кого, собственно, охраняют помощники шерифа? Вроде бы заключенных.

Значит, у Э.Р. подружка — заключенная? Ее привезли в отель «Карузо» на случку, а потом…

Славко рассеянно смотрит на фасад гостиницы. В некоторых номерах горит свет, можно заглянуть внутрь. Но вообще-то отель «Карузо» — мало подходящее место для пылких влюбленных. В нескольких номерах светится телевизор. В номере «люкс» в разгаре вечеринка.

Вдруг до Славко доходит, что номер 318 расположен как раз с этой стороны. Интересно, что происходит в нем? В отделении для перчаток лежит бинокль.

Триста восемнадцатый номер на третьем этаже, девятый балкон от лифта. Черник наклоняется вперед, упирается подбородком в руль и начинает считать балконы…

Учитель звонит в номер 316. Свободной рукой приставляет к стене стетоскоп и прижимается к трубке ухом. Ждет.

В соседнем номере звонит телефон. Через стетоскоп Учитель слышит сонное бормотание — это не Энни, а ее соседка.

Однако трубку снимает сама Энни.

— Да?

— Это номер сто шесть?

— Нет.

— Когда ваша соседка уснет, выходите на балкон. Закройте за собой дверь поплотнее.

Учитель вешает трубку. Через стетоскоп он слышит, как соседка спрашивает:

— Кто это?

— Ошиблись номером.

— О Господи…

Потом одна из женщин пользуется туалетом. Чуть позже скрипят пружины кровати, и наступает тишина. Учителю кажется, что он различает дыхание Энни — оно слегка учащенное. Он буквально чувствует ее страх, закрывает глаза, чтобы лучше слышать. Дыхание второй женщины становится глубоким и размеренным. Тогда Учитель убирает стетоскоп, прячет его в черный чемоданчик, а сам выходит на балкон.

Чудесная ночь. Слегка прохладная, наполненная ароматами осени. Учитель вдыхает запах палой листвы, влажной земли. Балкон соседнего номера отделен символической перегородкой. Через некоторое время там появляется. Энни. Учитель зовет ее по имени. Она подходит, останавливается перед самой перегородкой. На ней ночная рубашка, сверху наброшен свитер. Они разговаривают друг с другом, облокотившись о решетку.

— Закурите сигарету, — говорит Учитель и протягивает ей пачку. Энни закуривает.

Он смотрит на нее во все глаза. В свете фонарей она кажется невыразимо прекрасной. Но Энни на него не смотрит.

— Встречаться здесь с вами — большой риск, — говорит Учитель. — Но я хочу, чтобы вы знали: я помню о вас каждую минуту.

— Спасибо.

На самом деле Энни ему, разумеется, не благодарна, однако иронии в ее голосе нет. Голос вообще лишен каких-либо эмоций.

— Мы выиграем? — спрашивает он.

— Нет.

— Почему?

— Он виновен. Все остальные это знают.

— Вы с ними спорили сегодня?

— Как вам сказать…

— Что вы им сказали?

— Я сказала, что он этого не делал, что убийство совершил Учитель.

— Нет, Энни, так не пойдет.

— Что вы имеете в виду?

— Не нужно мне врать.

— Я не вру…

— Вердикт «не виновен» вынесли целых трое присяжных. Когда же вас попросили высказаться, вы не произнесли ни слова. От вас не было никакого толку.

Сейчас Энни, конечно, теряется в догадках — откуда он все знает. «Жучок» в комнате заседаний? Еще одна подсадная утка? Учитель прислушивается к ее дыханию. Ему очень нравится, как она дышит — сухо, отрывисто. Славно было бы обнять ее, утешить, но сейчас время проявить твердость.

— Энни, если мнение присяжных разделится, в этом виноваты будете вы. Вы проявите недостаточно упорства и хитроумия. Это было бы непростительно. Люди, с которыми я работаю, покарают вас — просто для того, чтобы сделать мне больно.

— Я думала… я думала, будет достаточно, если…

— Нет. Нам нужно единогласное оправдание. И вы можете этого добиться. Именно поэтому я остановил на вас свой выбор. Я выбрал вас из всех присяжных заседателей потому, что я очень хорошо знаю, какой вы можете быть, если вас расшевелить. Когда прорвется ваша страсть, вы сметете все на своем пути.

— Но я не могу доказывать, что черное — это белое, — шепчет Энни.

— Речь идет о невиновном человеке, и вы можете его освободить. Смотрите на меня.

У нее бьется пульс на виске. Чуть подергивается угол рта.

— Энни, смотрите на меня.

Она неохотно оборачивается.

— Луи Боффано не мог это сделать. Конечно, он не помешал этому убийству, но у него самого ничего бы не получилось. У Луи не хватило бы на это ни мужества, ни мозгов, ни воли. Вот у вас бы это получилось, если бы вы очень захотели. Я знаю, что у вас хребет из стали. Мы с вами вообще во многом похожи. Но Луи Боффано? Не смешите меня. Вы ведь наблюдали за ним на процессе. Он ни на что не годен, и вы это прекрасно видите.

— Какая разница, что я вижу, а чего я не вижу? — повышает она голос. — Другие присяжные ведь этого не знают?

Учитель прикладывает палец к губам.

— Не так громко.

— Чего, чего вы от меня хотите? — шепчет она. — Вы хотите, чтобы я им угрожала?

— Нет, я хочу, чтобы вы использовали свою страсть. Не сидите внутри своего «я», и вы сможете добиться всего, чего захотите — окружающий мир настроится на вашу волну. Лао Цзы говорил, что Мягкое и Слабое одолеет Жесткое и Сильное. Остальные присяжные будут как воск в ваших руках. Вы сможете вертеть ими, как захотите.

— Нет, не смогу.

— Сможете. Должны смочь. Очень вероятно, что мы с вами никогда больше не встретимся. Если же вы мне все-таки понадобитесь, я позвоню Инез и куплю еще одно из ваших произведений. За двенадцать тысяч. Если заплачу больше, это ничего не будет значить — просто дань вашему таланту. Но если я предложу ровно двенадцать тысяч, вы должны позвонить в ресторан Маретти и попросить к телефону хозяина. Маретти передаст вам мое послание. Понятно? Но я не думаю, что это произойдет. Уверен — вы справитесь сами. Все ясно?

— Да.

— Итак, отныне вы сами по себе. Но не забывайте, что я слежу за каждым вашим шагом.

Славко сидит в машине и смотрит в бинокль. На балконе мужчина, на соседнем — женщина. Потом на лицо женщины падает лунный свет, и Славко может как следует ее рассмотреть. Он видит большие глаза, неброскую фигуру, длинные прямые волосы. Сомнений нет — это женщина, которую он видел со спины возле водохранилища. Видно, что женщина сильно напугана. Она резко разворачивается, скрывается у себя в номере и задергивает шторы.

Э.Р. с довольным видом любуется ночным пейзажем, готовится к очередному одухотворенному дню. Потом исчезает и он. Оба балкона погружаются в темноту. Славко записывает в блокнот: «2:50. Э.Р. на балконе. № 318. Говорит с соседкой. № 316? Та же, что у водохранилища. 8 минут».

Они даже не коснулись друг друга. Стало быть, это не свидание любовников. Может быть, торговля наркотиками? Но они ничего друг другу не передавали — ни товар, ни деньги. К тому же не будем забывать про помощника шерифа. В чем же дело? В чем же дело… Думай, Славко, шевели мозгами.

Однако сосредоточиться не удается. Черник вдруг вспоминает, как они с Джулиет катались на лодке по реке, а потом полдня трахались на подстилке из сосновых иголок. Джулиет была чем-то недовольна, ворчала, что ее все время тянет к интенсивным, сосредоточенным мужчинам. Что она имела при этом в виду — непонятно. Очевидно, Славко был для нее недостаточно… интенсивен. Чушь какая-то. Но Джулиет постоянно несла чушь…

Все, ублюдок, кончай себя жалеть. Ты на работе. Ну-ка, разгадай эту шараду.

Попробуем. Может быть, женщина вышла на балкон, потому что не хотела, чтобы помощник шерифа видел, как она встречается в мистером Э.Р. Допустим, полицейский не позволил бы им встретиться. Почему? В каком случае полиция не дает одному человеку встречаться с другим? Может быть, женщина не карантине? Какая-нибудь заразная болезнь?

В мозгу у Славко проскакивает шарик. Секвестр! Присяжный заседатель? Громкий уголовный процесс? Очень может быть. Отель «Карузо» нередко дает приют присяжным, находящимся под секвестром.

Пелена с глаз спадает, Славко чувствует себя так, будто на десять лет помолодел. Присяжный заседатель!

Он распрямляет плечи. Открывает дверцу, решительно направляется в вестибюль. Настроение просто чудесное — словно по воздуху летит. Такой решительной походкой ходят молодые, полные сил и абсолютно трезвые баловни судьбы.

Кровь бежит по жилам так резво, словно проснулась после многолетней спячки.

Она — присяжный заседатель, это ясно.

— Как делишки? — спрашивает он у Джерома, нахально притягивая к себе картотеку постояльцев.

— Ты еще здесь? — удивляется Джером. Бедняжка, он не готов к такому натиску. — Славко, картотеку смотреть нельзя!

Джером хватается за коробку, но Славко уже вцепился в номер 316.

— Понятно.

Номер снят окружным судом. Как и номера с 311-го по 315-й…

Джером окончательно потерял терпение — он выскакивает из-за стойки, размахивает руками, физиономия у него раскраснелась. Хочет немедленно получить свою коробку назад, и Славко с удовольствием идет ему навстречу. Можно было бы, конечно, спросить у Джерома, о каком судебном процессе идет речь, но это лишнее. В округе проходит только один судебный процесс, на котором нужно прятать присяжных.

Луи Боффано.

Славко направляется к двери, не слушая вопли Джерома. Тот разоряется вовсю — грозит вызвать полицию, администратора, а также архангела Гавриила. Ну и черт с ним. У дверей Славко оборачивается и посылает ночному портье воздушный поцелуй.

Вернувшись в машину, Черник достает блокнот и коротко записывает результаты своих открытий. Слово «присяжный» он подчеркивает два раза.

Чем же ты ее припер, Э.Р.? Такая милая женщина, как у тебя только на нее рука поднялась? Сколько тебе платит Боффано? Не думаю, что милой Сари понравится ездить в тюрьму на свидания со своим любовничком. Одинокий любовничек будет сидеть за решеткой и выйдет очень нескоро. Ха-ха!

Какую поэму можно было бы написать на эту тему. Ах, Сари и Джулиет, не цените вы во мне поэта.

В кабину проникает холодный ночной воздух, легкие наполняются кислородом. Славко думает, что жизнь не такая уж сложная штука. Живи в свое удовольствие, работай, спасай несчастную девочку из лап мерзкого чудовища (даже двух несчастных девочек — Сари и присяжного заседателя), добивайся успеха, будь благороден, одерживай победы… Да, это так.

— Да, это так, — вслух повторяет Славко.

Кто-то сипит ему прямо в правое ухо:

— Нет, это не так.

Славко испуганно роняет блокнот, и тот падает на пол. Прямо в глаз Чернику смотрит черное дуло пистолета.

Чуть выше несимпатичная физиономия мистера Урода, лучшего друга романического любовника. Мистер Урод неизвестно откуда взялся на заднем сиденье.

— Снова ты наломал дров, Червяк, — говорит он. — Какой же ты все-таки невезучий. Смотри вперед, руки держи на руле.

Холодный ствол пистолета царапает кожу чуть ниже уха.

— Вот уж не думал, что на свете бывают такие болваны, — рассуждает вслух Урод. — Тебе что, жить надоело? В этом случае могу тебя поздравить — твое заветное желание скоро исполнится. Считай, что я добрый волшебник.

Раздается писк телефонных кнопок, гудок, потом едва слышный голос произносит:

— Да?

— У меня сюрприз, — говорит Урод.

Голос отвечает:

— Что такое, Эдди?

Что ж, по крайне мере, известно, как Урода зовут.

А может, лучше было бы этого не знать. Чем больше Славко знает, тем меньше у него шансов выбраться.

Хотя какие там шансы — все равно ему конец. Можно особенно не переживать.

— Я сижу тут с нашим старым приятелем, мистером Червяком. Помнишь такого?

— Где «тут»? — спрашивает голос.

— На стоянке возле отеля.

— Шутишь.

— Выйди на балкон, посмотри, — хихикает Эдди.

На балконе тут же появляется Э.Р. с телефонной трубкой в руке. Наклоняется, вглядывается в темноту.

— Нет же, мы левее. Видишь? Такой занюханный «форд-гранада». Видишь? Ну-ка, Червяк, помаши ему ручкой. Маши, гад!

Славко машет ручкой. Но Э.Р. не отвечает ему столь же приветливым жестом.

— И что мне с ним делать? — спрашивает Эдди.

Славко думает: как медленно идет время, когда тебе к уху приставлен пистолет.

В конце концов Э.Р. говорит:

— Я хотел бы с ним потолковать. Вези его к Фрэнки, встретимся там.

Эдди разъединяется.

— Ладно, поедем кататься. Вести будешь ты, но очень тихо и аккуратно, понял?

— Понял.

— Не вздумай играть в камикадзе. Чуть прибавишь скорость — я тебе башку прострелю. Где ключи?

— В кармане.

— В правом или в левом?

— Не помню.

Эдди роется в карманах у Славко, достает ключи.

— Медленно берешь ключи, включаешь двигатель и вперед.

Славко выполняет приказ.

— Поехали, поехали, — говорит Эдди.

Они выезжают со стоянки.

— А теперь тихо, аккуратно. Понял, придурок?

Они едут вперед, потом сворачивают налево, через полмили еще раз налево.

А если я поеду быстро? Сейчас как нажму на газ, как врежусь вон в то большое дерево, и нам обоим конец. Получу ли я от этого удовлетворение? Славко думает об этом, но удовлетворения как-то не находит. Ведь Э.Р. остается в живых. Он по-прежнему будет мучить Сари и ту женщину, присяжного заседателя. А Славко тем временем будет лежать в гробу и воевать с червями. Какое уж тут удовлетворение…

— Поверни-ка вон туда, — приказывает Эдди.

Так-так, Дубовая улица. Знакомые места. Яблочные деревья, пугала в садах. Как же быть? Нужно рассказать миру о том, какой подонок этот Э.Р. Если меня прикончат, поделиться своими идеями с окружающими будет затруднительно. А может, обойдется? Может, они меня отпустят, если я как следует извинюсь или совру, что следил возле отеля за чьей-нибудь неверной женой? Ерунда. Достаточно им сунуть нос в блокнот…

Кстати, а где блокнот?

Славко вспоминает, что уронил блокнот на пол. Он пытается скосить глаза и посмотреть вниз, но там темно, ни черта не видно.

Левой ногой Славко осторожно шарит по полу. Каблук натыкается на что-то плоское. Вроде бы это блокнот. Что дальше? Запихнуть его поглубже под сиденье? Но машину наверняка обыщут, когда мы приедем к этому Фрэнки. Есть идея получше.

Славко осторожно двигает блокнот, намереваясь столкнуть его в дыру пола — туда, где ржавчина разъела днище «стервятника». Дыра не такая уж большая, но и блокнот невелик.

— Что ты все вертишься? — спрашивает Эдди.

— А?

— Скорость сбавь, кретин.

Славко сбавляет скорость.

Они проезжают мимо методистской церкви. На одном из домов вывеска. «Алиса в Стране Чудес». Что бы это значило? Дома по большей части викторианские. Чертов блокнот застрял в дыре и никак не желает проваливаться. Славко давит на него каблуком, но все впустую.

— Знаешь, Червяк, на кого ты похож? — нарушает молчание Эдди. — На умника из младших классов. В каждом классе есть такой умник, который что-нибудь напортачит, а потом весь класс наказывают.

Нехорошо получается, думает Славко. Дыра круглая, а блокнот квадратный. Как же быть? Он с отчаянием топает ногой.

— Ты что, совсем охренел? — интересуется Эдди. Блокнот исчез. Остался лежать на мостовой Дубовой улицы.

— Так, просто ногой топнул, — объясняет он.

— Это еще зачем?

— Разозлился на себя, кретина.

Где это мы? Тут Дубовая улица, а пересекает ее какая? Вон и дорожный знак: улица Падубная. Очень легко запомнить: Дубовая — Падубная. Если произойдет чудо и ты выбежишь из этой передряги живым, не забудь, что блокнот остался на перекрестке Дубовой и Падубной.

Учитель сидит на кухне у Фрэнки и пристально изучает мистера Черника. Учителю очень хорошо известно, что в ткань нашей жизни вплетены нити страдания и уродства. Эта истина известна всякому мудрецу, поэтому Учитель бесстрастно наблюдает, как мистера Черника сначала сковывают наручниками, а потом молотят руками, ногами, а также ножкой стула. Рот мистера Черника заткнут кляпом, но муки истязаемого очевидны. Учитель сидит на стуле, смотрит. Ему все это не нравится, но из каждого опыта можно извлечь для себя пользу.

Пока же ему кажется, что эти грубые методы убеждения в данном случае не срабатывают. Когда у мистера Черника изо рта вытаскивают кляп, а затем приводят его в чувство холодной водой, глаза частного детектива зажигаются тем же упрямым огнем. Этот человек явно считает, что терять ему нечего. Он даже слегка встряхивает головой. Поразительно, как ему удается абстрагироваться от своих болевых ощущений.

Учитель озадаченно хмурится и говорит:

— Ну хорошо, задаю вопрос еще раз. Что вам обо мне известно?

— Я уже сказал.

— Откуда вы узнали, что я в отеле?

— Проследил.

— Почему?

— Ты мне не нравишься.

— Значит, вы не работаете на Сари?

— Нет, она меня уволила.

— Чего же вы намеревались достичь?

— Выяснить про тебя какую-нибудь пакость. Чтобы расквитаться.

— Зачем?

— Просто так.

— Стало быть, из мести?

— Да.

— Чтоб расквитаться?

— Вот именно.

— Вам что, больше нечем заняться, мистер Черник? Лучшего времяпровождения вы не нашли?

— Лучшего, чем что?

— Чем месть.

— На свете нет ничего лучше.

— Вы знаете, кто была женщина, с которой я разговаривал?

— Та самая, с которой ты встречался около водохранилища.

— Что вам про нее известно?

— Большие глаза.

— Еще?

— Ночная рубашка, свитер.

— А еще?

— Ну не знаю. Каштановые волосы.

— Больше ничего?

— Ничего.

Учитель пристально смотрит на него.

— Вы лжете.

— Ты так думаешь?

— Уверен. Умение прикидываться не входит в число ваших достоинств. Я только не понимаю, с какой целью вы лжете.

— Хороший вопрос. Зачем бы я стал тебе врать? Я же не идиот.

Юный Фрэнки фыркает:

— А ты в этом уверен, Червяк?

— Не очень. Может, я и идиот, но вам врать я бы не стал.

— Почему?

— Вы, ребята, такие страшные.

— Видимо, недостаточно, — вздыхает. Учитель. — Но ничего, это мы сейчас исправим.

Он встает и выходит в пристроенный к дому гараж. Фрэнки за ним.

— Ну-ка, Фрэнки, давай посмотрим, что у тебя тут есть. Фрэнки поражен тем, что Учитель сегодня без маски — для парня это большая честь, знак высшего доверия. Учитель деловито осматривает обычный хлам, сваленный по углам гаража.

— Никак не наведу тут порядок, — извиняющимся тоном говорит Фрэнки. — Столько всяких дел…

Учитель его не слушает. Он бормочет себе под нос:

— Так-так, что нам тут может пригодиться?

— Да ничего, — пожимает плечами Фрэнки. — Обычное барахло. Вот соберусь и выкину все к чертовой матери.

Учитель приподнимается на цыпочках, заглядывает в старую картонную коробку.

— А что это? Игрушечная железная дорога?

— Да, но она давно сломана.

— А трансформатор еще работает?

— Думаю, работает.

— Отлично. И еще мне понадобится автомобильный аккумулятор… щипцы для завивки есть?

— Вряд ли.

— А электрическая зубная щетка?

— Есть. От мамы осталась.

Десять минут спустя Учитель сосредоточенно трудится, сооружая хитрое устройство, состоящее из аккумулятора, трансформатора, электрической зубной щетки и мотка проволоки. Фрэнки с интересом наблюдает. Учитель рассеянно комментирует свои действия:

— Мы должны учесть, что мистер Черник с помощью вранья защищает некие принципы, кажущиеся ему священными. Именно поэтому его глаза и горят огнем. Ты заметил это, Фрэнки?

Фрэнки пожимает плечами.

— Просто он надеется выкарабкаться.

— Нет, — качает головой Учитель, подсоединяя провод. — Наш уважаемый гость считает, что ему из этой истории живым не выбраться. Он уверен, что его «я» не обладает ни малейшей ценностью. Зато он преувеличивает ценность окружающего мира, во всяком случае, некоторых его обитателей. Эти люди кажутся ему бесценными бриллиантами. Мы имеем дело с перепуганным неудачником, которому свойственно занижать ценность одних вещей и завышать ценность других. В Тибете такое заблуждение называют лока, то есть обманчивый туман искушения. Наш приятель соорудил настоящий алтарь из своих заблуждений. Когда мы на него наседаем, он прижимается спиной к этому алтарю, и собственная жизнь кажется ему сущей ерундой по сравнению с этим святилищем.

— И что же нам делать? — интересуется Фрэнки.

— Мы должны содрать с его алтаря стекляшки и позолоту. Пусть узнает, какой мир на самом деле. Погасим вокруг него все разноцветные лампочки — одну за другой.

Учитель с удовлетворением рассматривает свое творение.

— Задача не из простых. Парой тумаков здесь не справишься. Понадобятся действительно большие страдания, много терпения, упорство, и тогда мы сможем изменить основу его души. Уверен, что впоследствии он будет благодарен нам за этот урок. Надеюсь на это. Конечно, он будет зол, обижен, но это не существенно.

Когда мистер Э.Р. просит Черника открыть рот, тот не соглашается. Э.Р. просит еще раз — с тем же результатом. Тогда он отдает приказ, Эдди хватает Славко за волосы, запрокидывает ему голову назад. Славко сопротивляться не может — руки скованы у него за спиной наручниками.

Э.Р. с нехорошей улыбкой говорит:

— Лао Цзы сказал бы вам, мистер Черник, что ореол мученика — вещь бессмысленная. Выброси свою мудрость за окно, и она от этого засияет в десять тысяч раз ярче.

Что еще за Лао Цзы такой, думает Славко. Опять какой-нибудь поганый поэт.

Парень, которого зовут Фрэнки, с размаху тычет Чернику в рот какой-то палкой. Хрустят зубы, надорванная нижняя губа свисает на сторону.

После задумчивой паузы Э.Р. говорит:

— Вот видите, а достаточно было просто открыть рот.

У него в руках появляется какая-то странная штуковина, которую Э.Р. не спеша запихивает в дыру между выбитыми зубами. К языку Славко прижимается нечто холодное и колючее. Провод от этой штуковины тянется к черному ящику. Э.Р. поворачивает какой-то рычажок, и у Славко глаза вылезают из орбит. Ему кажется, что он видит свой собственный позвоночник, пылающий огненными искорками. Такой боли не было нигде и никогда, с самого сотворения мира.

Когда темнота рассеивается и глаза встают на место, Славко обнаруживает, что его вырвало желчью и кровью. Фрэнки предусмотрительно держал у него возле подбородка пустую сковородку. Там же лежат два выбитых зуба, отсвечивая фарфоровым блеском.

Некоторое время спустя тошнота проходит, и Славко чувствует, что не может держать голову. Пожалуй, немного посплю, думает он.

Эдди снова хватает его за голову. Мистер Э.Р. крутит перед носом своей поганой штуковиной. Смотреть на нее — еще куда ни шло, целоваться с ней гораздо хуже.

— Так что, мистер Черник, вы расскажете нам что-нибудь? — спрашивает Э.Р.

— Нишево не расскажу, — шепелявя, отвечает Славко.

— И о женщине на балконе ничего не скажете?

Он мотает головой.

— Зачем вы упрямитесь? Неужели вы думаете, что это вас облагораживает? На Сари это впечатления не произвело бы, уверяю вас. Она над вами просто хохотала бы. Неудачники не бывают героями. Так что можете не кутаться в наряд праведника. — Э.Р. улыбается. — Вы неудачник, и больше ничего.

Тут ты, сволочь, ошибаешься, думает Славко. Никакой я не неудачник.

Проклятую хреновину снова запихивают ему в рот, глаза опять лезут из орбит, обрушивается новый приступ нестерпимой боли.

Когда Славко немного приходит в себя, обнаруживает, что по-прежнему находится на этой проклятой кухне, он слышит ровный, убаюкивающий голос Э.Р.:

— …Нельзя противиться природе вещей, нельзя пытаться победить окружающий мир. Когда бодаешься со вселенной, она кладет тебя на обе лопатки. Ты лежишь на спине, хнычешь и жалеешь себя. Тебе кажется, что твой жизненный удел — несчастье. Жалеешь себя, думаешь, что на великом празднике жизни Славко Чернику отведена роль мученика и жертвы за правое дело. Святой Славко, покровитель всех неудачников.

Опять ты не прав, думает Славко. Тебе только кажется, что я неудачник.

В рот ему снова запихивают электрический хрен, обжигающий все тело до самой последней косточки.

Снова забытье, потом приходится слушать продолжение лекции:

— …Вот если бы вы, мистер Черник, очнулись и услышали мудрость Тао, если бы вы плыли по течению, а не против него… Сколько страсти, сколько ярости, сколько неосуществленных желаний… Посмотрите на себя. Вы вполне достойны любви… Если бы вы изменили свою сущность, вы стали бы достойны любви прекрасной Сари. Но для этогонеобходимо, чтобы ваш дух слился с Тао. Тогда вы узнаете суть счастья…

Славко видит, что пальцы мистера Э.Р. снова на рычажке. Предстоит новый заплыв в черноту. Такой ярости Черник никогда в жизни не ощущал. Он ненавидит эти чистые, наманикюренные пальцы. Славко едва заметно качает головой, но Э.Р., внимательно наблюдавший за ним, улавливает этот жест.

— Ну как, вы уже созрели для сотрудничества?

После долгой паузы Славко слегка кивает.

— Приятный сюрприз. Я рад. А то мне казалось, что мы провозимся с вами всю ночь. — Он поворачивается к Фрэнки. — Вынь-ка у него изо рта эту штуку.

Фрэнки вынимает изо рта Славко окровавленный стержень.

— Ну, и кто же была та женщина на балконе?

Славко и хотел бы с ним поговорить, но обугленный язык не слушался. Вместо слов изо рта вырываются стоны и хрипы.

— Так что вам о ней известно?

Снова невнятное бульканье.

— Он не может говорить, — заступается Фрэнки. — Ты посмотри на его язык. Он и слова не выговорит.

Славко обводит взглядом кухню и видит, что на столе лежит шариковая ручка. Показывает на нее подбородком.

— Вы хотите ответить письменно? — понимает Э.Р. — Не возражаю. Фрэнки, дай ему ручку и листок бумаги. Поставьте перед ним стул, чтобы ему было удобнее писать.

Фрэнки приносит бумагу и стул.

— А ты, Эдди, сними с него наручники.

Мистер Урод расстегивает наручники, и у Черника в руках оказывается шариковая ручка. Он держит ее неловко, всем кулаком, словно маленький ребенок. Слева от него садится Фрэнки, приставляет к виску пистолет. Эдди сидит справа.

— Повторяю, — говорит Э.Р. — Что вам известно о женщине на балконе?

В ожидании ответа он подходит к холодильнику, достает оттуда бутылку с водой, делает большой глоток и устало садится на пол.

— Ну, я жду.

Славко склоняется над бумагой и выводит каракули.

— Ничего не понимаю, — пожимает плечами Эдди и отдает листок своему боссу. — Ты можешь это прочесть?

Э.Р. бросает взгляд на листок и говорит:

— Тут написано «присяжный заседатель». Правильно?

Славко кивает.

— Очень хорошо. Что еще вам известно?

Славко снова скрипит ручкой по бумаге. Получается загадочное слово «ТМСЗВЗ». Эдди подает мистеру Э.Р. листок, но даже тот не может ничего понять.

— Напишите еще раз, пожалуйста.

Перед Славко снова появляется листок, он старательно выводит: «ТМСЗВЗ». Фрэнки наклонился вперед, сосредоточенно хмурится.

— Ни хрена не понимаю.

Собственно говоря, эта аббревиатура означает: «Ты мне, сука, за все заплатишь». Но Славко не спешит раскрыть свой секрет. С его точки зрения, лучше пояснить эти слова на живом примере. Поэтому он с размаху тычет шариковой ручкой в глаз Фрэнки. К сожалению, точно в глаз попасть не удается — ручка всего лишь пропарывает парню щеку. В следующий миг Славко с размаху бьет по руке, в которой Фрэнки держит пистолет. Очень своевременно — пуля свистит у Черника прямо перед носом.

Кажется, выстрел не пропал зря — сидящий справа от Черника Эдди охает.

Славко не теряет времени даром. Он вцепился в руку с пистолетом, и вот автоматический «MAC 10» уже у него, а не у Фрэнки. Надо торопиться — Э.Р. уже выдернул из-под мышки свою собственную пушку. Целиться особенно некогда, и Славко нажимает на спусковой крючок, одновременно дергаясь влево, чтобы увернуться от пули.

Два выстрела звучат одновременно.

Пуля Черника делает дырку в холодильнике; Э.Р. более удачлив, он попадает Чернику в правое плечо.

От удара Славко падает на спину, одновременно развернувшись по часовой стрелке. Это дает ему возможность полюбоваться на Эдди, поспешно уползающего на четвереньках за угол. Славко стреляет ему вслед, но недостаточно быстро.

Э.Р. тем временем тоже скрылся за выступом стены. Фрэнки, черт бы его побрал, нырнул в ванную. Славко мог бы послать ему вслед пулю, но в это время из-за выступа высовывается рука мистера Э.Р. с пистолетом и грохочут выстрелы — сукин сын стреляет не целясь.

Одна из пуль обжигает Чернику левое бедро. Это обидно, но жалеть себя некогда — нужно отстреливаться. Славко стреляет один раз по руке с пистолетом, другой раз по голове Эдди, высунувшейся из-за угла и третий раз в сторону ванной. Из четырех углов кухни только один остается незанятым, и Черник поспешно ретируется туда. Оказывается, рядом с ним дверь в гараж.

Славко посылает своим приятелям еще три пули по-честному, каждому по одной.

Ситуация ему не нравится. Перестрелки — не моя стихия, думает он. Пора уносить ноги.

Он кое-как открывает дверь, хромает по неосвещенному гаражу. Ворота не заперты, это очень кстати. В темноте Славко с размаху ударяется о металлическую приступку раненым плечом. От боли он на время забывает, где находится и почему. Кажется, выпил лишнего и хочет покинуть вечеринку. Интересно, думает он, я сюда пришел один или с подружкой? Если с подружкой, нехорошо оставлять ее одну. Где я оставил свою машину? Ну и набрался же я, едва держусь на ногах…

Потом Славко замечает, что на улице идет дождь. Рука ужасно тяжелая, Черник смотрит на нее, видит пистолет и вспоминает, где и почему находится. Теперь нужно добраться до «стервятника». Хромающей походкой Славко добегает до машины, садится в кабину, включает двигатель. В проеме гаражной двери появляется чей-то силуэт, Славко стреляет по нему, однако всего один раз — кончились патроны. Развернув машину, он едет меж каких-то деревьев в полной темноте. На ветровом стекле появляется аккуратная дырочка, от которой во все стороны паутиной расходятся трещинки.

В зеркале заднего вида вспыхивает свет фар. Спасибо за напоминание — Славко тоже включает фары.

Однако впереди ничего не видно — проклятая паутина начисто заслонила обзор. Славко с размаху бьет рукояткой пистолета по стеклу. После нескольких ударов в стекле образуется дырка, а остальное уже просто: пару раз дернул, и все стекло вывалилось. Видно теперь просто замечательно, в лицо дует ветер.

Славко вырвался из капкана, и — о чудо — он еще жив. Это значит, что у женщины с каштановыми волосами есть шанс. Есть шанс и у Сари. Даже у Славко Черника есть полшанса. Неужели у кого-то хватило глупости назвать его неудачником?

Славко едет по освещенной улице, видит в зеркале свое лицо: зрелище тягостное — синяки, шишки, пятна крови, на подбородке — корка застывшей блевотины. Раненое плечо онемело, с бедром дела обстоят еще хуже — все сиденье в крови. Но это ерунда, главное — не уснуть за рулем. Где мы? Мы на Дубовой улице. Места известные — вокруг много домов, там живут очень хорошие люди. Несколько миль до больницы. Причем не просто до больницы, а до госпиталя Святого Игнациуса. Там работает Джулиет. Джулиет, вылечи меня, утешь меня. Скажи, что ты была неправа. Как удачно все складывается. Ночь выдалась просто замечательная. Как в сказке. Славко сегодня настоящий герой. Что там нес Э.Р. про свое Тао? Говорить он, сволочь, умеет — это у него не отнимешь. Все было бы чудесно, если бы не адская боль. Кажется, я истекаю кровью. Только бы засадить вас, ублюдков, за решетку. Только бы спасти женщину с каштановыми волосами. Вот бы умереть у нее на руках… Нет, минуточку, лучше умереть на руках у Джулиет… Что-то я совсем запутался. Но одно я знаю наверняка: я не неудачник.

Скорее конкистадор.

В зеркале заднего вида по-прежнему свет чьих-то фар.

Эдди крутит баранку, ему очень больно. Пуля оцарапала голову, содрала, кожу и вырвала клок волос. По виску стекает кровь. Скорее бы домой.

Вместо этого приходится на пару с Винсентом гоняться по улицам за чертовым психом.

У мистера Червяка не машина, а развалюха, но когда человек утрачивает чувство страха, он способен на совершенно поразительные поступки. Червяк не замедляет скорость на поворотах, гонит как полоумный. Нужно быть сумасшедшим, чтобы повторять его трюки. Поэтому сократить расстояние никак не удается.

Нет, вы только посмотрите на него — гонит по встречной полосе. Навстречу ему несется другая машина, но Червяк не сворачивает. Прямо броненосец, да и только. Встречная машина вынуждена вырулить на правую полосу, а она занята машиной Эдди. Эдди с размаху жмет на тормоза, автомобиль выносит на обочину. Ах, черт! Эдди здорово ушиб плечо.

Когда он наконец разворачивается и выезжает на шоссе, мистер Червяк скрылся вдали.

Однако Винсент, как всегда, спокоен.

— Эдди, у тебя есть ножик? — спрашивает он.

Эдди роется в кармане, находит перочинный нож. Тогда Винсент снимает куртку, вырезает в ней две небольшие дырки.

— Какие у тебя номера? — спрашивает он.

— На машине? Нормальные. Из нашей мастерской. По ним ни черта не определишь. Винсент, куда умчался этот псих?

— В госпиталь Святого Игнациуса, — тихо говорит Винсент.

— В госпиталь?

— Ну а куда бы ты поехал, если бы тебя ранили?

— Меня, между прочим, и в самом деле ранили, — напоминает Эдди.

— Прости. Это моя вина.

Эдди ошарашенно смотрит на Винсента. Он впервые слышит, чтобы Винсент вслух признавал свою вину.

Через несколько минут впереди опять появляются габаритные огни чокнутого детектива.

— Скажи, Эдди, — вздыхает Винсент. — Случалось ли тебе когда-нибудь видеть, чтобы я так ошибался в человеке?

— Да ладно тебе. Что сделано, то сделано.

— Как я мог снять с него наручники! Я же чувствовал, что слишком рано, он не готов. Я успел лишь распалить его гордыню. А надо было совершенно его переориентировать. Я проявил нетерпение, неосторожность, излишнее самомнение.

— Перестань, — говорит Эдди. — Ну хорошо, ты ошибся. Все ошибаются. Ты устал, ничего страшного…

— Ты правда думаешь, что я устал?

— Послушай, Винсент, не мешай вести машину.

— И от чего же я устал?

— От этого поганого процесса. От возни с Энни…

Винсент улыбается.

— Так, по-твоему, я влюбился в Энни? Ты думаешь, что я пылаю от страсти?

Господи, думает Эдди, этого мне еще не хватало. Чтобы Винсент свихнулся прямо у меня на глазах. Ну и улыбочка у него на физиономии. Сидит, зачем-то вырезает дырки у себя в куртке, задает какие-то идиотские вопросы. Что я должен ему сказать? «А что, ты правда в нее влюбился»? Ничего я ему не скажу. У меня и так дел хватает — попробуй-ка погоняйся за этим полоумным Червяком. Да и наплевать мне, по правде говоря, в кого ты там втюрился.

Вот и госпиталь Святого Игнациуса. Славко въезжает во двор. Левый глаз у него заплыл и ничего не видит. От правого осталась узенькая щелка — приходится смотреть на Божий мир через решетку ресниц. Славко высовывается в проем, где раньше было ветровое стекло. Вот и вывеска «Отделение „Скорой помощи“». Очень кстати, именно там и работает наш присяжный заседатель. Хотя нет, постой, там работает Джулиет. Я все путаю.

Просыпайся, Славко. Ты слишком быстро едешь, обязательно во что-нибудь врежешься.

Какая симпатичная каменная колонна. Почему она так близко?

«Стервятник» врезается прямо в колонну.

Удар довольно силен, но сон от него не проходит, наоборот, Чернику еще больше хочется задремать.

Нет, спать нельзя. Открывай дверцу. Молодец. Почему-то ноги не слушаются. Откуда здесь столько крови? Сари будет недовольна. Нет, Сари не врач, врач — Джулиет.

Спокойно, расслабься. Ты всегда слишком волнуешься перед свиданием. Все будет хорошо. Просто наклонись влево, и тело само вывалится из машины. Вот так, умница.

Вокруг люди в белых халатах. Голоса, шум. Славко лежит головой на асфальте, ноги по-прежнему в машине.

А где она? Где женщина — присяжный заседатель? Почему у них такие испуганные лица? Ах да, они боятся, что взорвется машина.

Ползи к ним, Славко. Быстрее, еще быстрее. Молодец, метра полтора ты уже преодолел.

Женщина в белом халате (но не Джулиет, а присяжный заседатель) говорит:

— Все в порядке. Лежите, сэр, не двигайтесь.

Они что-то делают с ним. Это все замечательно, но где она? Где она? Он хочет спросить это вслух, но получается:

— Де оа?

— Ничего не нужно говорить, расслабьтесь.

— Де Юли? (где Джули?)

Над ним склонились четверо. Очень хорошо, они отнесут его к Джули. Или не к Джули? Не важно. Главное, что о нем позаботятся.

Яркий свет фар, скрежет тормозов. Ах да, совсем забыл — это убийцы. Из машины вылезает человек без головы. То есть с головой, но без лица — вместо глаз две дырки. Должно быть, это мистер Э.Р. Белые халаты исчезают — им страшно.

Остается лишь одна медсестра.

Надо ей рассказать. Джулиет ты больше не увидишь — так уж сложилось, но эта женщина должна знать.

Работай языком, шевели губами, скажи ей. Она должна спасти ту, с каштановыми волосами.

— Окнот, — шепчет он. — Окнот. Дуб. Падуб. Ок-нот…

Слышится голос Э.Р.

— Уйдите с дороги, мэм.

Лицо у него закрыто какой-то тряпкой, в руке пистолет.

Медсестре страшно, но она не уходит — боится за Славко.

Зря боитесь, дамочка. Теперь бояться уже нечего. Все самое страшное позади.

Э.Р. наконец прогоняет медсестру, наклоняется над Славко, ствол его пистолета приятно холодит переносицу. Переносица и пистолет отлично понимают друг друга. Им предстоит поработать друг с другом. У переносицы своя работа, у пистолета своя. Ведь это же очень просто. Всякий должен делать свое дело. Один спасает людей, другой их убивает. Работай, делай свое дело честно и будешь счастлив, будешь удачлив. Сделал работу — молодец. Победитель, конкистадор.

Когда пуля пробьет мой мозг, я стану не просто конкистадором. Я стану конкистадором-демоном. Я достану тебя, дорогой Эбенезер, с того света. ТЫ ПОБЕЖИШЬ ОТ МЕНЯ ПРЯМИКОМ В ПРЕИСПОДНЮЮ, И НИЧТО НА СВЕТЕ…

Глава 11 МОЖЕШЬ ВЫКИНУТЬ НАС ИЗ ГОЛОВЫ

Энни сидит в комнате для заседаний, в этой тюрьме с бутылочно-зелеными стенами. Некоторые из ее коллег по суду присяжных еще пьют кофе, но Энни с завтраком уже покончила. Она напряжена, настоящий комок нервов.

Энни разговаривает с бывшим страховым агентом.

— Но ведь вы согласны с тем, что этот Учитель существует? Против этого вы хоть не спорите?

— Не знаю, — тянет Пит.

— То есть как это «не знаю»?

Энни чуть повышает голос, она раздражительна. Какой же все-таки тупой этот тип. Гораздо легче вести дискуссию со стенкой.

— Двое свидетелей говорили об Учителе. Упоминается о нем и в магнитофонной записи, а вы не знаете, существует он или нет.

— Да нет, — идет на попятный Пит. — Я просто не знаю, кто он такой.

— Да вам и не нужно это знать. Достаточно, чтобы вы признали — Учитель обладает огромным влиянием. Вы согласны? Разве вам не приходило в голову…

— Энни, не надо так кричать, — вмешивается кларнетист Уилл.

Энни оборачивается к нему. Он, конечно, симпатичный малый, но тоже несколько туповат.

— Не нужно кричать? Это еще почему? Вы считаете, что тема беседы недостаточно важна?

Она смотрит ему прямо в глаза, потом отводит взгляд, вновь устремляется в атаку на страхового агента.

— Помните, каким тоном они произносили это слово «Учитель»? Чуть ли не шепотом. Даже Де Чико, упоминая об Учителе, опасливо вглядывается в зал. Они все боятся его до смерти.

— Ерунда, — отмахивается Пит.

— То есть как это ерунда?! — не выдерживает председательница.

Но Энни не нуждается в ее поддержке.

— Ничего-ничего, пусть выскажется.

Она встает и обходит вокруг стола, занимает позицию между садовником и бабушкой, прямо напротив страхового агента.

— Ну давайте, высказывайтесь. Так что?

И отводит глаза.

— Да я только хотел сказать, что босс — Боффано. Он у них главный. Они все на него работают…

— Давайте-ка подытожим, — впивается в него мертвой хваткой Энни. — У них контакт с «Ндрангетой». У них связи с сицилийской мафией. На них работает правительство Кюрасао. У них связи с ямайской бандой.

— Вы хотите сказать, что в центре всей этой чудовищной паутины Луи Боффано? Он и есть великий махинатор, придумавший всю эту систему?

Энни смеется.

— Ну, у Боффано есть советники… — тянет страховой агент.

Но где ему против Энни. Она опускается перед ним на корточки, смотрит прямо в глаза. Никогда еще она не чувствовала себя в таком ударе. В ней клокочет ярость, мысль работает, как никогда, четко. Энни мысленно любуется сама собой — какая актриса пропадает.

— Советники? — фыркает она. — Стало быть, Учитель посоветовал прорыть тоннель? Или не посоветовал, а приказал: «Я пророю тоннель под дом Сальвадоре Риджио и убью его».

— Но Энни, — вмешивается кларнетист. — Боффано сказал: «Убей его». То есть одобрил это решение.

— Разве это делает его убийцей? Допустим, я говорю вам, что хочу убить вот этого человека.

Она показывает на Пита, и все смеются. Очень хорошо, думает Энни, пусть повеселятся — это расположит их мнение в мою пользу.

— Допустим, я говорю вам: «Я хочу насыпать яду ему в кофе». Вы отвечаете: «Правильно. Убей этого ублюдка. Делай что хочешь». Разве вы после этого убийца?

— Господи Боже! — воздевает руки страховой агент, вскакивая на ноги. — Я не могу в это поверить! Неужели вы считаете, что этого типа нужно выпустить на свободу? Нельзя допустить, чтобы этот итальяшка разгуливал и плевал на закон!

Энни не улыбается, но внутренне очень довольна. «Итальяшка» — отлично сказано. Вряд ли это понравилось бабушке, в жилах которой, судя по фамилии, тоже течет итальянская кровь.

Еще один союзник, думает Энни. Курочка по зернышку клюет.

Фред Кэрью, старший следователь полиции штата Нью-Йорк сидит на письменном столе в кабинете Славко Черника и разглядывает желтый блокнот. Двое детективов в форме нетерпеливо заглядывают ему через плечо. На странице торопливым почерком написано: «2 кг. 42 тысячи. Примо. 84 тысячи долларов. Дж. Морда. Вторник, 7:00».

Старшему следователю не нравится, что подчиненные дышат ему прямо в затылок. В кабинете слишком тесно — негде повернуться. Напарник Фреда Гарри Берд сидит на матрасе и просматривает картотеку покойного. Покачивает головой, гримасничает.

— Ну и что вы об этом думаете? — интересуется один из полицейских.

— Я думаю, что здесь слишком холодно, — отвечает Кэрью.

— Это ведь Джимми Морда, да? — любопытствует детектив.

Кэрью зовет домовладельца, который терпеливо сидит в прихожей на трехногом табурете.

— Эй, мистер!

Тот сразу вскакивает.

— Да, сэр?

— У вас тут всегда такая холодина?

— Нет, сэр. Неполадки в системе отопления.

Совершенно очевидно, что Черника прикончил Джимми Морда. Желтый блокнот лежал прямо на столе. Каракули поддаются расшифровке без особого труда. «2 кг» — это два килограмма героина. 42 тысячи — это цена за килограмм. Конечно, дороговато, зато сорт «примо». 84 тысячи долларов — общая сумма сделки. «Дж. Морда» — это наверняка Джимми Морда из клана Гамбино. Вывод напрашивается сам собой: Черник доставлял Морде наркотики, и что-то там между ними не заладилось. Просто, как азбука. Не над чем ломать голову.

— Отпечатки пальцев? — вслух спрашивает Кэрью.

— Пока ничего, — отвечает один из полицейских.

— Джимми щупали?

Детективы обмениваются кислыми взглядами. Вот черт, думает Кэрью. Придется тащиться к Джимми Морде. Малоприятная процедура.

— Ладно, я сам с ним разберусь, — вздыхает он и спрашивает у Гарри: — Что это ты просматриваешь?

— Картотеку. Старые отчеты Черника.

— Что-нибудь любопытное?

— Ни черта. Вот, например, отчет двухлетней давности. Жена одного типа слишком часто наведывалась к какому-то парню.

— Правда? — заинтересованно спрашивает Кэрью. — Ну и что там у них было?

— Тут не написано. Наверно, читали Библию на пару. — Гарри зевает. — Будешь смотреть?

— Нет. Там все отчеты такие?

— Скоро узнаем. Придется их все просмотреть.

Кэрью снова зовет домовладельца:

— Эй, мистер, у меня вопрос.

В дверном проеме возникает тощее личико.

— Да, сэр?

— Когда вы выставили отсюда этого парня, почему вы не вышвырнули все его барахло?

— Не успел. Я немедленно это сделаю.

— Ну уж нет, — вздыхает Кэрью. — Теперь нельзя. Теперь нам придется изучать всю эту идиотскую картотеку. Как будто нам больше делать нечего.

У домовладельца вид глубоко виноватый.

— Хорошо, скажите мне вот что, — меняет тему Кэрью. — У вас тут где-нибудь падубы растут?

— Что, простите?

— Или дубы? Вы знаете, что такое «окнот»? Это последние слова убитого перед смертью.

— Нет тут никаких деревьев, — пожимает плечами домовладелец, сосредоточенно морща лоб. От стараний у него даже начинают косить глаза.

— Ладно, забудьте, — машет рукой Кэрью. Детективы из местного участка пялятся на него во все глаза, ждут инструкций.

— Ну и что? — не выдерживает один из них.

— В каком смысле?

— По-моему, все ясно. Торговля наркотиками, внутренняя разборка. Без вариантов.

Кэрью сосредоточенно смотрит на желтый блокнот, покусывает губу.

— Это верно, что без вариантов. Кажется, нам, ребята, здорово повезло, а?

Он смотрит на Гарри, Гарри смотрит на него. Они понимают друг друга без слов: дело здесь нечисто.

Энни накладывает в тарелку неаппетитного салата и, высоко держа поднос, направляется вдоль стола туда, где сидит кларнетист.

Энни принимается за работу. Когда-то в прошлом она имела дело с музыкантами — это сейчас пригодится.

Завести разговор о джазовом ансамбле, в котором играет Уилл, проще простого. Потом он рассказывает ей о детях, которым преподает музыку. Они болтают о Бенни Гудмене, о Моцарте, о Гершвине. После этого естественным образом переходят на любимые фильмы. Уилл любит фильмы про Ирландию. Энни не столько говорит, сколько слушает. Выясняется, что кларнетист любит кататься на байдарках, особенно по морю — ему ужасно нравится скользить в маленькой лодке по огромным волнам. У кларнетиста зажигаются глаза, и Энни слушает его с не меньшим энтузиазмом.

На душе у нее скребут кошки. Кормят в отеле отвратительно, лампы дневного света вызывают головную боль. Но Энни не подает виду — она знает, что остальные прислушиваются к их разговору. Самое главное, что кларнетист не на шутку разговорился. Энни улыбается ему, делает вид, что рассказ о байдарке ей необычайно интересен. Уилл сообщает, что у него есть небольшой домик на морском побережье в Джорджии. Иногда он катается на лодке по ночному морю, и весла рассыпают целый звездный дождь из фосфоресцирующих капель. На лице у Энни появляется мечтательное выражение. За все время она поднесла ложку ко рту всего три раза. Отодвинув тарелку, она наклоняется к кларнетисту.

— Знаете, что мне в вас нравится? Вы не боитесь риска. Вот почему с вами так интересно спорить. У меня такое ощущение, что вы способны взглянуть на одно и то же дело с разных сторон. Например, вы не отвергаете с ходу версию о невиновности Боффано. Вам до всего нужно дойти своим умом. Вы не такой, как они, — шепчет Энни.

«Они» — это остальные присяжные, иными словами, тупой и равнодушный мир посредственностей.

— Да, мне хочется во всем разобраться, — кивает кларнетист. — Я пока еще не пришел к окончательному выводу.

Он чешет кудлатую башку.

— Послушайте, Энни, если хотите, я возьму вас покататься на байдарке.

— Это было бы просто чудесно, — взмахнув ресницами, отвечает она. Потом отводит взгляд в сторону — кажется, это называется «строить глазки».

В это время она думает: неужели ты в самом деле считаешь, безвольный тюфяк, что я стану с тобой встречаться после того, как ты выпустишь убийцу на свободу? Если ты мне когда-нибудь посмеешь позвонить, я сразу же брошу трубку.

Кэрью говорит напарнику:

— Ничего я не думаю. Я не думаю, что Джимми Морда прикончил Черника. В то же время я не думаю, что Джимми не прикончил Черника. Я ничего не думаю, Гарри.

Они едут на машине в отель «Карузо», за рулем сидит Гарри.

— Но если это действительно сделал Джимми, — продолжает Кэрью, — мы в заднице, это уж точно. У Джимми всегда железное алиби. «В субботу? — скажет он. — В три часа ночи? Конечно, помню. Я выступал на Си-эн-эн в программе Ларри Кинга. Президент Соединенных Штатов как раз вручал мне почетную медаль Конгресса. А почему, собственно, вы меня об этом спрашиваете?» Или что-нибудь в этом роде.

Они сворачивают с шоссе на улицу, едут мимо семинарии.

— Но, вообще-то, дело отдает тухлятиной, а? — вздыхает Кэрью.

— Ты хочешь сказать, что Джимми не стал бы связываться с этим выпивохой?

— Конечно. Джимми всегда имеет дело только с сицилийцами и ямайцами. Причем исключительно с профессионалами. С чего бы это он вдруг стал нанимать этого польского или чешского — кто он там был — пьянчугу? Как это могло произойти? «Вот тебе, приятель, пара килограммов героина, продай их за хорошую цену. Только не забудь у себя в блокноте записать мое имя — на случай, если тебя прикончат. Надо же облегчить ребятам из полиции их работу».

— Так в чем же дело? — спрашивает Гарри.

— Не знаю. Может, его и в самом деле убрал Джимми. Ты-то как думаешь?

— Я думаю, что мы с тобой слишком много умничаем.

— Есть, конечно, другое объяснение, — говорит Кэрью. — Ночью кто-то пробрался в кабинет, убрал все улики, а вместо них оставил на столе этот блокнот. Но, конечно…

— Что?

— Конечно, это похоже на фантазии. Пожалуй, я слишком мудрю.

Они останавливаются перед отелем.

— Знаешь, что меня больше всего интересует? — говорит Кэрью.

— Ну?

— Просто покоя не дает.

— Ну что?

— Очень хочется знать, что означают его последние слова.

— Те, что он сказал медсестре?

— Да. «Дуб, падуб, окнот». Чертовщина какая-то.

— Может быть, это тайник, где он хранил наркоту?

— Возможно. А может быть, это какая-то зацепка, которая выведет нас на крупную дичь.

В отеле их должен ждать ночной портье, некто Джером Лекс. Встреча происходит в маленьком кабинетике за регистратурой. Мистер Лекс готов отвечать на любые вопросы, но известно ему не слишком многое. Он плохо запомнил Роджера Бойла, постояльца из номера 318. Именно Бойлом интересовался Черник. Портье запомнил лишь, что Бойл заплатил за номер вперед, причем наличными. Никто из персонала не видел, куда он уехал.

— Вы говорите, Черник не поднимался наверх? — спрашивает Кэрью. — Только задал пару вопросов и ушел? К Бойлу он не поднимался?

Джером надолго погружается в раздумье.

— Ну, мимо меня он не проходил, но есть ведь и другие входы.

— Когда он просматривал вашу картотеку, у него был взволнованный вид?

— Это еще мягко сказано.

— Может, он был напуган?

— Нет, он был в возбуждении.

— А не был ли он под градусом?

— Кто, Славко? Да он всегда под градусом.

— А героином он когда-нибудь торговал?

— Славко?! — Джером смеется.

— Значит, нет?

— Да ни за что на свете. Он был не из таких. Славко — человек нескладный, неуверенный в себе, сильно пьющий. Вечно влюбится в какую-нибудь девчонку, которой нет до него дела. Жизнь у него никак не складывалась, и все такое. Но при всем при том он был хороший парень. Он изрядно действовал мне на нервы, но я всегда относился к нему хорошо. Как бы это сказать… Он был романтик. Вот именно — романтик.

Учитель сидит в учительской, прислушивается. Поза, в которой он сидит, называется саттвасана.

Принимающее устройство включено на полную громкость.

Энни только что произнесла очередную речь, а теперь помалкивает. За нее пропаганду ведут ее сторонники.

Энни не вмешивается — кларнетист и садовник, а вслед за ними и домохозяйка из Маунт-Киско старательно обрабатывают остальных присяжных.

Мудрец правит, не давя на подданных своим весом. Когда работа сделана, подданные говорят: «Мы сделаем это сами».

— Ну, Лаура, — говорит садовник. — Все улики подтверждают, что приказ об убийстве отдал Учитель. Боффано в убийстве не виновен. Нельзя в таком важном деле поддаваться эмоциям.

— А у вас есть дети? — отвечает запальчиво женский голос.

— Нет.

— Если бы были, вы бы меня поняли!

В бой вступает кларнетист.

— При чем здесь дети?

Тут подает голос Энни:

— Дети всегда при чем.

Остальные затихают. Ее голос действует на них завораживающе. Учитель знает — они уже успели полюбить этот голос.

— Лаура, у меня есть сын, — проникновенным голосом говорит Энни. — Ему почти столько же лет, как тому убитому мальчику. Мне очень страшно, что с моим сыном когда-нибудь произойдет нечто подобное. Я очень хорошо понимаю ваши чувства. Вокруг нас хаос, который с каждым днем становится все кошмарнее и кошмарнее. От него не спрячешься и не убережешься.

Энни делает паузу. Остальные одиннадцать присяжных сидят и, затаив дыхание, слушают.

— Но не будем забывать, что существует закон, — продолжает Энни. — Конечно, наша система далека от совершенства, но более совершенную никто пока не придумал. Закон гласит: если не доказано, что Боффано совершил убийство, в котором его обвиняют, он должен быть освобожден. Это наша прямая обязанность. Остается лишь молиться, что в следующий раз его возьмут с поличным и он не открутится.

Учитель готов расхохотаться.

— Можно, конечно, слегка подправить закон — особенно, если действуешь из лучших побуждений. Но каков будет результат? Сила закона, и без того не слишком действенная, станет еще слабее. Это приведет к тому, что мой сын и ваш, Лаура, будут расти в обществе, где закон ничего не значит…

Учителю трудно подавить нарастающее чувство триумфа.

Что такое триумф? Что такое поражение? Иллюзии — и не больше.

Но каждая клеточка его тела ликует, в душе Учителя звучит победный гимн.

Она поистине прекрасна.

Она полна силы, ей нет равных.

Тао преподнес ему великий дар. Ее не пришлось разыскивать — она возникла из небытия сама. Когда Тао делает человеку подарок, главное — этот подарок не потерять.

Теперь Кэрью и Гарри едут по тихой, сонной улице, направляясь в госпиталь Святого Игнациуса. Они должны встретиться с медсестрой, которая видела Черника перед тем, как его убили. Вечером медсестра заступает на дежурство.

Время — шесть часов. Солнце клонится к остроконечным викторианским крышам. Гарри голоден и потому все время ворчит. Кэрью знает, что теперь от напарника не будет прока, пока он не подкрепится в больничном кафетерии. Но Фред ничего не может с собой поделать — мысли у него бьют фонтаном, и он делится ими с угрюмым коллегой.

— Почему все-таки Черник крутился вокруг отеля? Как, по-твоему, этот тип из триста восемнадцатого номера приглашал его к себе?

— Нет.

— Правильно. Иначе зачем бы Черник стал совать нос в картотеку? Ему нужно было выяснить, в каком номере остановился Бойл. Уверен, что Черник и наверх поднимался, но зачем?

— Ну, допустим, так, — говорит Гарри. — Черник крутился в вестибюле, надеясь встретить молодого красивого матроса и провести с ним безумную ночь. Вдруг видит, что Бойл роняет с балкона триста восемнадцатого номера платок и сразу же…

— Пошел ты, Гарри.

— Фред, хочешь, чтобы от меня был прок? Подожди, пока я поем.

— Гарри!

— Что?

— Останови машину.

— Это еще почему?

— Немедленно останови машину.

Гарри жмет на тормоза.

— Что такое? Ты нездоров? Задний ход.

— Ты уверен?

— Уверен.

Скрипит рычаг передачи, и машина едет назад. Других автомобилей на улице нет, поэтому никто не протестует. Метров через двести Кэрью поднимает руку, и Гарри останавливает машину.

— Ну?

— Смотри на дорожный знак.

Гарри смотрит. На перекрестке даже не один, а два дорожных знака: «УЛИЦА ДУБОВАЯ» и «УЛИЦА ПАДУБНАЯ».

— Ни хрена не понимаю, — пожимает плечами Гарри.

— Черник явно здесь проезжал, когда ехал из отеля.

— Очень может быть.

— Теперь ты понимаешь, что такое «дуб» и «падуб»?

— Не очень.

— Здесь его скорее всего подстрелили.

— Да?

Выражение лица у Гарри туповатое. Когда он голоден, мозги у него не работают.

— Или, возможно, он оставил здесь что-то важное, — продолжает импровизировать Кэрью. — Допустим, выбросил что-то из машины.

— Наркоту?

— Да. Или блокнот.

Гарри смотрит на него, как на психа.

— Какой еще блокнот?

— У частных детективов обычно есть блокнот, куда они записывают данные наблюдений.

— Да? Ты так считаешь? — вяло спрашивает Гарри, барабаня пальцами по рычагу передач.

— Слушай, на это не понадобится много времени, — просительно говорит Кэрью. — С медсестрой мы встречаемся в семь часов. У нас в запасе целый час.

— Фред, я собирался использовать этот час, чтобы подкрепиться. Я голоден, понимаешь?

— Да ладно тебе — всего десять минут. Опроси жителей соседних домов, и вперед. Хотя… Конечно, ты прав. Тебе нужен заряд калорий. Поедем, закусим, а потом вернемся.

Кэрью говорит это, потому что по глазам напарника видит: Гарри дал трещину.

Один из них берет левую сторону улицы, другой — правую.

Первый дом, куда заходит Кэрью, отличается от соседних высоким крыльцом и аккуратной каменной дорожкой. Дверь открывают две старухи, с любопытством глядящие на полицейский значок. Ни одна из них ничего не видела и не находила. Кэрью идет к следующему крыльцу. Там над входной дверью изящные фонари, круглое стеклянное оконце и аппликация в виде черного кота. Слышен женский голос, потом по ступенькам опрометью вниз сбегает ребенок.

Нет, никаких блокнотов они не находили. Еще один дом, дверь открывает солидный господин. Результат — ноль. Еще один дом. Потом еще. Потом еще. Все впустую.

На противоположной стороне улицы топчется Гарри, вид у него жалостный. Сейчас он похож на голодного щенка.

— Ладно, черт с тобой, — не выдерживает Кэрью. — Поехали.

Они садятся в машину, Кэрью включает двигатель. И тут мальчишка из второго дома подбегает к автомобилю и стучит в стекло. Когда Кэрью опускает стекло, мальчик протягивает ему маленький черный блокнот.

— Я с самого начала хотел вам сказать, но подумал, что вы подумаете, что я его украл, а я его не крал, он валялся вот тут в канаве, и я бы ни за что на свете…

Мальчишка стрекочет, не затыкаясь ни на секунду, но Кэрью его не слушает — он сосредоточенно листает странички. Гарри заглядывает ему через плечо. Почерк совершенно жуткий, разобрать что-либо трудно — к тому же уже темнеет.

— Ну-ка, открой последнюю страницу, — говорит Гарри.

Мальчишка стоит молча, двигатель выключен, вокруг гишина — лишь из соседних домов доносятся приглушенные голоса и взрывы телевизионного смеха.

А вот и последняя страничка. На ней написано «присяжный». Еще там написано «БОФФАНО», название отеля — «Карузо». Кэрью, сам того не замечая, сжимает руки в кулаки.

Присяжный!

Суд часто использует отель «Карузо» для секвестра присяжных заседателей. Как же я мог об этом не подумать…

У Фреда словно пелена с глаз упала. Он еще раз перелистывает последние страницы, и ему становится ясно: торговля наркотиками здесь ни при чем, дело гораздо, гораздо, гораздо крупнее. Кэрью смотрит на мальчонку невидящим взглядом, и у него такое выражение лица, что паренек леденеет от ужаса. Он видит, что на него со свирепым видом уставился страшный дядя полицейский. Все ясно — совершено страшное преступление, похищен очень важный блокнот, и теперь придется провести остаток дней за решеткой, вдали от папы и мамы. Мальчонка стоит и думает, что жизнь кончена…

Эдди сидит в зале судебных заседаний, смотрит, как присяжные заседатели вереницей входят и рассаживаются по местам. А вот и она. Еле волочит ноги, глаза опущены. Села на стул, закрыла лицо рукой.

Секретарь суда спрашивает:

— Леди и джентльмены, пришли ли вы к единому решению?

— Да, — отвечает председательница.

— Каков ваш вердикт по первому пункту обвинения — убийству второй степени. Виновен ли обвиняемый?

— Не виновен.

В зале двести одновременных вздохов.

— Каков ваш вердикт по второму пункту обвинения — еще одно убийство второй степени? Виновен ли обвиняемый?

— Не виновен.

Окружной прокурор требует, чтобы присяжные обосновали свой вердикт, но это ничего не дает. Судья произносит суровое напутственное слово, объявляет, что обвиняемый освобождается из-под стражи. Все, процесс окончен.

Зал взрывается криками, аплодисментами.

Луи Боффано скачет на одной ножке, словно ему десять лет. Его обнимают и тискают адвокаты, жена, ребенок, родственники, кореши. Шум, гам, крики. Кто-то негодует, кто-то ликует. Витцель колотит молоточком, но никто его не слушает. В зале бушует настоящий Ниагарский водопад.

Эдди не сводит глаз с Энни. Она по-прежнему сидит, закрыв лицо рукой.

Боффано подхватывает Боузмена, подбрасывает его в воздух. Вокруг все хохочут.

Ничего, все обойдется, думает Эдди. Пройдет время, Энни Лэйрд, и ты обо всем забудешь. Главное, что ты справилась.

Вы с Винсентом отлично выполнили эту дерьмовую работенку. Можешь выкинуть нас из головы.

Мимо протискиваются репортеры — им нужно поскорее дорваться до телефона. Какие-то старушки посылают Боффано воздушные поцелуи. Все пихаются, суетятся, но Эдди смотрит только на нее.

Что ж, Винсент, значит, я никогда больше ее не увижу? Ты ведь теперь оставишь ее в покое, да?

Глава 12 ИГРАЮЩИЙ РЕБЕНОК, СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ ДУРАК…

Джулиет режет на куски огромную пиццу. Дело происходит в доме Энни, на кухне. Присутствуют Генри, Оливер, сама Энни и Джесс со сверкающей серьгой в ухе. Джесс смотрит на выданный ему кусок пиццы с подозрением.

— Что это за штуковинки? — спрашивает он.

— Какие такие штуковинки? — удивляется Джулиет.

— Вот червячки какие-то.

— Это анчоусы, а что?

Джесс кривится:

— Что такое «анчоусы»?

— Это такие рыбки, — отвечает Джулиет. — Энни, держи.

Она протягивает тарелку своей подруге. Та рассеянно улыбается и сосредоточенно морщит лоб, думая о своем.

— Пицца с рыбой? — кривится Джесс. — Разве такая бывает?

— Если они тебе не нравятся, можешь их выковырять.

— Да ладно тебе, Джесс, не выпендривайся, — говорит Оливер.

— А на что они похожи по вкусу? — не слушает его Джесс.

— На сардины, — успокаивает его Джулиет.

— Нет, они как соль, только еще солонее, — высказывает свою версию Генри.

Оливер берет рыбешку, сует ее в рот и с видом гурмана зажмуривает глаза.

— Не совсем, — объявляет он. — Сейчас я скажу тебе, на что это больше всего похоже.

Он шепчет Джессу что-то на ухо.

— Неужели ты сказал то слово, о котором я подумала? — спрашивает сурово Джулиет.

— Да. — Оливер с невинным видом хлопает глазами.

— Неприличное слово, которое произносят только мерзкие мальчишки?

— Да.

Генри начинает хихикать.

— Неужели у тебя хватило невоспитанности сравнить анчоус с некой частью женской анатомии, о вкусе которой ты не имеешь ни малейшего понятия? Я права?

— Да, но именно за это я и люблю анчоусы, — отвечает Оливер. — Это моя единственная возможность получить наслаждение.

— Ты отвратительный мальчишка, — говорит Джулиет.

— Больше мне в этой жизни ничего интересного не обламывается, — вздыхает Оливер.

— Сейчас обломится, — многообещающе говорит Джулиет и швыряет в него анчоусом. Рыбешка попадает Оливеру в физиономию и прилипает к щеке. Генри аж заходится от хохота.

Еще больше воодушевляется Джесс.

— Здорово! Давайте кидаться пиццей! — кричит он, и это напоминает Джулиет, что она имеет дело с мальчишками, а не со взрослыми людьми.

— Нет-нет-нет, — поспешно говорит она. — Не сейчас и не здесь.

Оливер мягко улыбается, как и подобает настоящему джентльмену. Снимает со щеки анчоус, съедает его. Все смеются, даже Энни. Она не слышала, о чем речь, но делает вид, что разделяет всеобщее веселье. При этом глаза ее смотрят куда-то в угол. Джулиет не сводит с подруги глаз. Неужели Энни думает, что этот тип продолжает ее подслушивать? Неужели она по-прежнему его боится?

— Эй, Энни! — резко говорит Джулиет.

— Что?

— У нас сегодня праздник. Ты свободна. Рабство кончено. Все в порядке, ешь.

Следующее утро, одиннадцать часов. Энни впервые за все это время входит в мастерскую. Она не была здесь с тех пор, как привела домой Зака Лайда. У нее такое ощущение, словно она вернулась в свое детство, в давно забытые места.

Когда-то она была художницей. Ящики кажутся ей скучными, бездарными, инертными. Обычные деревянные ящики, и больше ничего.

Она останавливается перед незаконченной работой, которая называется «Страсть второго порядка к телевизионному льву». Название написано на бумажке, приклеенной к стене. Откуда взялось это название — Энни не помнит. Сейчас оно кажется ей слишком фривольным, постмодернистским. Никакого отношения к ее нынешнему состоянию это название не имеет.

Придется придумать что-нибудь другое. Самое главное — вернуться к работе, попасть в творческий ритм.

Ящик поднят высоко, его содержимое просматривается снизу. Энни щелкает маленьким переключателем, включает встроенный двигатель. По руке начинают бить полоски ткани, сотни маленьких шелковых змеек. Энни сует руку дальше, пальцы обдувает горячим паром — словно дышит хищный зверь.

Что ж, довольно занятно. Даже остроумно. Но и только. Не более.

Энни смотрит на рабочий стол и видит лежащий там мягкий мех. Ах да, львиная грива. Львов без гривы не бывает.

В тот день, когда она познакомилась с Учителем, львиная грива должна была занять свое место внутри ящика.

Энни осторожно спускает ящик на стол, переворачивает вверх дном, прикручивает отверткой шкуру, и через несколько минут ей становится немного легче, но облегчение длится недолго — в памяти воскресает страшная картина: Оливер едет на велосипеде, а Энни сидит в бешено мчащемся автомобиле. Автомобиль вот-вот собьет велосипедиста, и Энни от ужаса чуть не выпрыгивает из собственной кожи…

Она скрипит зубами, сжимает в руке отвертку, и приступ проходит — воспоминание исчезает.

Зачем она возится с этим ящиком? Мягкая, нежная меховая тряпка — все это сентиментальные глупости. Неужели она всерьез занималась такой ерундой? И что, все ее так называемые произведения того же сорта? Уютные, робкие безделушки? Нет, так дело не пойдет.

Энни закрывает глаза.

Она стоит, слегка раскачиваясь, потом начинает расхаживать взад-вперед по комнате. Невидящий взгляд устремлен в никуда. Постепенно перед взором Энни возникает некий образ. Это дом — симпатичный такой фермерский домик с кружевными занавесочками, палисадником, очаровательной антикварной мебелью.

Есть только одна странность — все стены домика утыканы стеклянными осколками. Тысячи острых как бритвы осколков словно растут из стен. Ходить по дому нужно очень осторожно — чуть ошибешься, и стены искромсают твое тело. Не дай Бог, споткнешься и упадешь — уже не встанешь.

Когда проходишь через комнаты, отовсюду доносится смутный механический звук, будто работает пресс или какая-тодавильня.

Так вот оно какое, это новое произведение?

Создать такое тебе, Энни, не под силу.

Где ты найдешь целый дом? Где взять столько осколков стекла? Да и показать такое произведение опасно — кто-нибудь из зрителей споткнется, кто-нибудь поранится, потом затаскают по судам. Даже если удастся соорудить этот дом, его никому нельзя будет показать.

Ну и наплевать, думает Энни. Я сделаю его для себя.

Она сидит на полу, смотрит в потолок. А лестница?

Да, в доме обязательно должна быть лестница, которая будет вести в темную спальню. Хотя стоп. В доме не будет темноты. Окна чисто вымыты, внутрь щедро льются солнечные лучи. Все должно быть очень аккуратно, симметрично, безукоризненно. Но из пухового покрывала на кровати будет торчать лес стеклянных игл. В духовке будет стоять утыканный стеклом пирог.

Звонит телефон. Ну и пусть себе звонит.

Через четыре звонка включается автоответчик. Голос Инез говорит: «Привет, детка. Что же ты мне не звонишь? А у меня есть для тебя новость. Звонил Зак Лайд. Сказал, что хочет купить произведение, которое видел у тебя в мастерской. Оно называется… Сейчас, минуточку. „Страсть второго порядка к телевизионному льву“. Правильно? Он сказал, что готов заплатить двенадцать тысяч. Ты согласна? Ему нужен немедленно ответ, прямо сейчас. Он ужинает со своими азиатскими друзьями и хочет предложить им твое произведение. Я смотрю, девочка, ты его совсем околдовала. Двенадцать тысяч, подумать только! Немедленно мне позвони. Где ты? Что там у тебя вообще происходит?»

Энни с размаху всаживает отвертку в пол.

Может быть, не отвечать? Что он сделает? Нет, так не годится. Я буду сидеть и каждую минуту ждать кары. Пусть будет что будет.

Она встает, берет куртку, спускается вниз, садится в машину. На выезде из городка Энни замечает, что из Семинарского переулка выезжает зеленый седан, в котором сидят двое мужчин. Она жмет на акселератор, оставляет зеленую машину далеко позади. Через минуту Энни уже забыла об этом маленьком происшествии.

Энни звонит из телефона-автомата в аптеке. Ресторан Маретти находится в Ларчмонте. Хозяин говорит, что Энни должна отправиться в Маопак. Там, возле заброшенной железной дороги, ее будут ждать — через полчаса. Свернув на Ратнер-авеню, Энни вдруг замечает, что сзади снова пристроился зеленый седан. На следующем повороте она разворачивается, чтобы проверить — не слежка ли это. Седан тоже делает разворот. Энни сбрасывает скорость, ползет на пятнадцати милях в час. Не стесняйтесь, джентльмены, подъезжайте поближе, я хочу посмотреть на ваши рожи. Зеленый седан сворачивает в переулок, Энни поддает газу.

Большое спасибо, дорогой Учитель. Я высоко ценю твое внимание, но мог бы и не утруждаться. Я еду к тебе. Ты свистнул, и я примчалась. Твое слово, любимый Учитель, для меня закон.

Учитель стоит в разрушенной вагонетке и смотрит, как Энни переступает по зарытым в землю автомобильным покрышкам. Смотреть на нее — одно удовольствие. Романтическая красота Энни как нельзя лучше сочетается с тусклым светом осеннего дня. О, как она великолепна в гневе! Она сосредоточенна — прыгать с шины на шину не так-то просто, но иначе наступишь в грязь. Изо рта у Энни вырывается пар. Это, конечно, от холода, однако впечатление такое, что к Учителю подбирается дракон, извергающий дым.

И вот она перед вагонеткой. Смотрит направо, налево, потом поднимает голову и видит Учителя.

— Карабкайтесь сюда, Энни, — зовет он, протягивая ей руку.

Однако Энни остается на месте.

— Зачем я вам понадобилась?

— Хочу вас поблагодарить. Воздать вам по заслугам.

Она молчит.

— Я слушал, как вы обрабатывали присяжных. В вас столько силы, столько власти! У меня буквально перехватывало дыхание. Думаю, вы и сами были поражены своими способностями. Вы только сейчас обнаружили, на что способны. Думаю, что вам суждено властвовать в мире искусства.

Учитель опирается ладонями о пол вагонетки и легко спрыгивает на землю.

— Чего вы хотите? — в упор спрашивает Энни.

— Хочу, чтобы вы знали: я в вас верю. Верю в ваш неистовый талант. Я всегда буду рядом, всегда вам помогу.

— Не нужно, — быстро отвечает Энни.

— Но я хочу помочь вам сделать карьеру.

— Нет!

— Помните, я говорил, что наше знакомство изменит ваш стиль работы, прибавит вам мощи? Вы чувствуете, что это уже произошло?

— Оставьте меня в покое.

— Ариэль, будь свободен, как горный ветер.

— И пусть ваши ублюдки за мной не следят!

Учитель хмурится, не понимая, что она имеет в виду.

— Мы же договорились, — продолжает Энни. — Я сделала все, чего вы хотели. Теперь убирайтесь из моей жизни.

— Кто за вами следит?

— Ваши боевики, или как вы их там называете. Зачем это понадобилось?

— Боевики? Как они выглядели?

Учитель сам чувствует, что в его голосе звучит нетерпение. Нетерпение и тревога. Энни тоже это замечает.

— Постойте, эти двое мужчин…

— Это не мои люди.

— Как же так?

— Вы уверены, что они за вами следили?

— Не знаю…

— Куда они подевались?

— Я сбросила скорость, желая их спровоцировать. И они сразу уехали.

— Какая машина?

— Не знаю. Машина как машина. Зеленая, приземистая такая. Вы что, в игры со мной играете? Это правда не ваши люди?

— Энни, ну с какой стати я стал бы устраивать за вами слежку сейчас? — Он делает шаг, кладет ей руки на плечи, смотрит прямо в глаза. — Может быть, вам это примерещилось?

— Уберите руки.

Энни хотела произнести эти слова с угрозой, но глаза ее смотрят испуганно и беззащитно. Учитель усмехается.

— Ладно.

Он убирает руки.

— Вы думаете, это полиция? — спрашивает она. — Вы ведь об этом подумали, да? Но откуда они могли узнать…

— А это уж вы мне должны рассказать. — Не дождавшись ответа, Учитель говорит: — Возможно, Оливер проболтался.

— Нет, — твердо отвечает Энни. — Я бы об этом знала.

— Может, ваша подружка Джулиет?

Эта реплика застает Энни врасплох — Учитель именно на это и рассчитывал. Он наблюдает за ней, читает ее мысли. Она думает: откуда он знает про Джулиет?

— Энни!

Она все еще в смятении.

— Нет… Джулиет ни за что не стала бы подвергать моего сына опасности.

— Но ведь она посоветовала вам обратиться к судье. Уже одним этим она поставила жизнь Оливера под угрозу.

— Но я согласилась. После этого я потребовала от нее обещание, что она не будет совать нос в мои дела. И она обещала. Дала клятву.

— Понимаете, Энни, сейчас Луи Боффано на седьмом небе от счастья. Если мы испортим ему праздник… Вы даже не представляете себе, как он разозлится.

— Может быть, никакой слежки не было? Возможно…

— Если вы их снова увидите, немедленно сообщите мне об этом.

— Хорошо.

— Сразу, не откладывая.

— Хорошо.

— Я должен все знать.

— Ладно.

— Если я вам понадоблюсь, звоните Маретти. Скажите ему, где вас найти. Я пошлю за вами Эдди. Договорились?

— Да.

Он слегка касается пальцами шелковистых волос на ее виске.

— Кто защитит вас?

— Вы, — быстро отвечает она.

— А почему?

— Я не знаю.

— Потому что я не могу допустить, чтобы с вами случилось что-нибудь плохое. — Он гладит ладонью ее щеку, чувствует пальцами исходящее от Энни тепло. — Мы прошли вместе слишком долгий и трудный путь.

Фрэнки пришел на Праздник Освобождения к Луи Боффано не один, а со своей подружкой Молли. Дом Луи, расположенный в южной части Стейтен-Айленда, похож на настоящую плантацию. Длинная подъездная аллея описывает плавную дугу вокруг дома, упираясь в роскошный фасад. Слуга помогает Фрэнки и его спутнице выбраться из машины и отгоняет ее на стоянку. Фрэнки и Молли поднимаются по мраморным ступеням. Молли сегодня выглядит просто шикарно — на ней платье от Лакруп, только сегодня купленное в магазине. Сам Фрэнки выглядит несколько хуже — правая щека у него залеплена пластырем, глаз заплыл. Правда, он повязал черную повязку, и смотрится она не так уж плохо. На Фрэнки оксфордский смокинг ослепительной белизны, туфли у него фирмы «Лючиано Барбера». Настроение у Фрэнки прекрасное, он намерен славно повеселиться.

В самый разгар веселья, когда они с Молли отплясывают рок-н-ролл, перед Фрэнки вдруг вырастает Луи Боффано. Рядом — его телохранитель Архангел. Фрэнки, естественно, останавливается, а Луи спрашивает у Молли:

— Ничего, если я заберу твоего красавчика на минутку?

Это не вопрос, а приказ.

Луи уже положил Фрэнки лапу на загривок и подталкивает его к выходу. С другой стороны пристроился Архангел. Они проходят просторной галереей, где сияет хрустальная люстра и повсюду статуи голых баб и ангелочков с маленькими пиписками. Втроем они спускаются по лестнице; гулкое эхо раскатывается под высоким сводом. Примерно так же, наверно, звучат шаги в тюрьме, думает Фрэнки. Затем они выходят в сад, где туманно и прохладно; уже темнеет. Несмотря на холод, Фрэнки обливается потом. Они идут очень быстро и ничего не говорят. Фрэнки лихорадочно пытается сообразить, что можно сказать в свое оправдание.

Надо, по крайне мере, попытаться себя защитить, думает он.

— Я знаю, я здорово облажался, когда дал сбежать этому чертову Червяку, — быстро говорит он. — Извини, Луи, но я, ей-богу, сделал все, что мог. Всякое ведь бывает…

Он смотрит на Боффано и видит, что тот его не слушает. Луи продолжает подталкивать Фрэнки в спину. Они обходят бассейн, минуют куст, выстриженный в виде Девы Марии. Маленькая рощица, за ней теннисный корт. На тропинке, прорубленной через сплошные заросли, Луи подает Архангелу знак, и тот останавливается.

На поляну Фрэнки и Луи выходят вдвоем. Там на кованой скамейке сидит Учитель.

— Привет, Фрэнки, — говорит он.

— Фрэнки тут рассказывал мне, что был не на высоте. Извинялся и все такое.

Учитель медленно качает головой.

Луи садится рядом с ним, откидывается на спинку, достает сигару, закуривает.

— У тебя с ним была проблема? — спрашивает он у Учителя. — В чем она?

— Да, у меня действительно с ним проблема, — отвечает Учитель. — Проблема Фрэнки в том, что он слишком сообразителен, слишком исполнителен и слишком тебе предан. Он не подходит для своей работы.

— Что же мы с ним будем делать?

— Думаю, Луи, надо сделать его капитаном, — с улыбкой говорит Учитель.

Фрэнки замечает, что челюсть у него отвисла, как у умственно отсталого.

Энни только что приехала из прачечной. Она открыла багажник и вынимает корзинку с бельем. В это время во двор въезжает автомобиль.

Его дверцы распахиваются одновременно, и двое мужчин, еще издали показывая свои полицейские удостоверения, направляются к Энни.

— Энни Лэйрд? — Я следователь Кэрью из полиции штата Нью-Йорк.

Это следователь Берд. Энни стоит с корзиной в руке, смотрит куда-то в сторону. Следователь Берд замечает ее взгляд, оборачивается назад.

— Мы хотим задать вам несколько… — начинает Кэрью, но Энни его перебивает.

— Не здесь.

Она ставит корзину на землю.

— Хотите задавать вопросы — поехали к вам. Причем немедленно.

Она снова берет корзину, ставит ее в багажник и запирает его.

— Наш офис находится в Уайт-Плейнс, мэм.

Энни подходит к их зеленому седану и останавливается.

— Если ехать, то сейчас, — повторяет она. Следователей это устраивает.

Час спустя Энни сидит в стерильно чистой комнате для допросов, за квадратным письменным столом. По другую сторону — Кэрью и Берд. Слева на стене картина — тусклый горный пейзаж. На медной табличке название: «Летние березы». Очень мило, думает Энни. Самое подходящее место для сентиментальной мазни. На другой стене большое зеркало. Наверняка оно маскирует окно для наблюдения. Эй, чего вы там прячетесь? Неужели я вас пугаю? Не трусьте, я вас не укушу.

Следователь Кэрью донимает ее дурацкими вопросами.

— А Роджер Бойл?

— Такого не знаю.

— Никогда не слышали это имя?

— Никогда.

— А отель «Карузо»?

— Там мы, присяжные, находились под секвестром.

— Помните, в каком номере вы жили?

— Смутно.

— Балкон там был?

— Кажется, да.

Что вы так тянете, придурки? — думает она.

— В пятницу ночью вы стояли на балконе и разговаривали с мужчиной из соседнего номера. Припоминаете?

— Нет.

Следователь тяжело вздыхает.

— Мисс Лэйрд, ведь подобные встречи происходят не каждый день, так?

— Наверное.

— Вас видел свидетель.

— Может быть, это была моя соседка?

— Нет, мисс Лэйрд. Свидетель говорит, что видел вас уже раньше, на водохранилище Мэйпог.

— Это еще что такое?

— Водохранилище. Семнадцатого октября вы сидели на берегу, разговаривали с мужчиной. Вспоминаете?

— Нет.

— С тем же самым, который стоял на соседнем балконе.

— Неужели?

— Он называл себя Роджером Бойлом.

— Как интересно.

— Вспоминаете?

— Нет, не вспоминаю.

— Правда? Вас там не было?

— Меня там не было.

— А нам точно известно, что вы там были. Получается противоречие. Как вы его объясните?

— Кого «его»?

— Противоречие.

— А я и не собираюсь его объяснять.

— Но все-таки попытайтесь. Что вы обо всем этом думаете?

— Я думаю, во всем виноваты грибы.

— В каком смысле?

— Думаю, вы объелись грибами — знаете, бывают такие мухоморы, от которых мерещится всякая ерунда.

В разговор вступает инспектор Берд.

— Мисс Лэйрд.

— Да?

— Чем вы зарабатываете на жизнь?

— Я до недавнего времени работала в фирме, которая занимается распространением религиозных пособий. Но судебный процесс затянулся, и мой босс нашел себе другую работницу.

— Однако в этом месяце ваш банковский счет заметно пополнился.

— Да.

— Откуда деньги?

— Продала кое-какие из своих произведений.

— Да? — скептически кривится Кэрью. — Поздравляю. Знаете, нам, в общем-то, нет дела до этих денег. Мы с коллегой уверены, что вы сделали все это не из-за денег. Эти типы вам угрожали, они и сейчас еще продолжают вас запугивать. Но бояться больше не нужно. Мы поможем вам выбраться из этой истории.

— Интересно как?

— Если вы все нам расскажете, дадите показания, мы переправим вас и вашего мальчика в безопасное место. А мистер Бойл и его дружки отправятся в тюрьму. Надолго.

— И что потом?

— Потом вы сможете выбирать. У вас будет возможность переехать в другое место. Если хотите, можете остаться.

— Вы имеете в виду, остаться в Фарао?

— Да, если захотите.

— У себя дома? Это после того, как я дам показания, да?

— Мисс Лэйрд, мафия не так страшна, как всем кажется. В наши дни она больше угрожает, чем действует. На самом деле они убивают мирных граждан не часто.

— Не часто? Вы меня просто успокоили. Могу я идти?

Кэрью свирепо смотрит на нее. Энни отвечает ему таким же свирепым взглядом.

— Нет, пока не можете.

— В таком случае поторапливайтесь. Мне нужно домой, пока сын не вернулся из школы.

— Мы можем послать кого-нибудь за вашим сыном, — предлагает следователь Берд. — Его доставят, куда пожелаете.

— Ну уж нет! — взрывается Энни. — Не смейте показываться даже близко от моего дома! Вы и так сегодня совершили чудовищную глупость! Вы хоть понимаете это, идиоты несчастные?

Кэрью смотрит на Берда, барабанит пальцами по столу.

— Чудовищную глупость? Значит, мисс Лэйрд, вам действительно угрожает опасность? Кого вы боитесь?

— Никого. Я хочу уйти отсюда.

— Боюсь, наш разговор не окончен.

— Боюсь, что окончен.

— Мисс Лэйрд, мы хотим вам помочь, но вы должны с нами сотрудничать.

— Должна, но не буду.

Энни встает.

— Ну хорошо, — качает головой Кэрью. — Можно ведь и так. Допустим, в газеты просачивается кое-какая информация. Происходит накладка — газеты пишут, что вы согласны с нами сотрудничать. Представляете, какая получится сенсация? «Давление на суд присяжных в процессе Боффано! Присяжный заседатель дает показания!» Отличный заголовок. Думаю, вашему соседу по отелю очень понравится, когда про него напишут в газетах.

— Если вы это сделаете, они… Что?

Энни чувствует, что лицо у нее задеревенело. Ну и черт с ними, думает она, все равно они все знают.

— Они убьют моего сына.

Этот довод на следователей не действует.

— Никого они не убьют. Если вы нам поможете, ничего с вашим сыном не случится.

— Пошли вы к черту! Вы их не знаете!

— Мисс Лэйрд, я уже двадцать пять лет только тем и занимаюсь, что избавляю общество от этой нечисти. Они сыпят угрозами направо и налево, но никогда их не выполняют. Уверяю вас, они и близко к вам не подойдут. Мафия отлично знает, что мы сочли бы подобную наглость прямым объявлением войны, после этого полиция просто сотрет их с лица земли. Конечно, эта публика не блещет умом, но они не такие уж дураки.

— Разве можно быть уверенным, что ничего не случится?

— Если вы не будете с нами сотрудничать, то непременно случится. По их правилам играть нельзя, вы непременно проиграете. Позвольте нам защищать вас. Для этого мы и существуем. Кто еще сможет вас защитить?

Кэрью смотрит на нее, потом опускает глаза. Когда следователь Берд открывает рот, желая что-то сказать, Кэрью слегка откашливается и качает головой. Минуты две он терпеливо ждет, рисуя на листке бумаги аккуратные треугольнички. Наконец Энни говорит:

— Ну вот что. Я не говорю вам «нет», но мне нужно время для размышлений.

— Ладно.

— Сейчас я вам ничего больше не скажу — мне пора забирать сына из школы. Дайте мне время.

— Сколько?

— День, два. И чтобы ваших придурков около моего дома не было. Хотите наблюдать за мной — ради Бога. Но пусть никто об этом не догадывается. Это ясно?

— День-два?

— Сорок восемь часов. Этого хватит.

Айан Слейт и Джулиет несутся по Гудзону на моторной лодке, которая называется «стилет». Это катамаран, несущийся по водной глади с невероятной быстротой.

Вечерние сумерки сгустились над городскими кварталами, высотные дома окутались дымкой.

Айан позволяет ей встать к штурвалу. Джулиет немедленно включает «самый полный». «Стилет» ловко срезает нос рыболовному траулеру и неуклюжей барже, потом шутя обходит моторный глиссер. Джулиет вне себя от счастья. Ей представляется, что «стилет» игриво покачивает задом, обгоняя своих тихоходных собратьев. Пусть понюхают нашего бензина, думает она.

— Я не слишком быстро? — смеется Джулиет.

— Пожалуй, — кивает Айан, кладет свои руки поверх ее и прибавляет еще ходу.

Как это ни странно, его прикосновение кажется ей приятным.

А ведь на самом деле он ей совсем не нравится — Джулиет уже вынесла приговор. Слишком самоуверен, слишком любит командовать. Взять хотя бы методичность, с которой он отрежиссировал этот вечер. Заехал за ней на шикарном «рейнджровере», всю дорогу в салоне играла романтическая ирландская музыка — старинные баллады под аккомпанемент арфы и скрипки. На причале уже стоял официант с подносом. На подносе — два сухих мартини. В лодке для Джулиет была заранее приготовлена теплая куртка — от реки веяло холодом. Достаточно посмотреть, с каким удовольствием Айан щелкает всевозможными кнопками и переключателями — великий регулятор.

Забавляло ее и то, как профессионально, словно настоящий экскурсовод, он указывал на достопримечательности, мимо которых проносилась лодка. Вон там, под палящими лучами солнца, Аарон Бэрр^[1] стрелялся на дуэли с Александром Гамильтоном. Вон в той пещере были обнаружены останки первобытного человека. И так далее, и так далее. Джулиет мысленно говорила себе, что этот «организатор» совершенно не в ее вкусе. Почему же тогда его прикосновение так ее взволновало? Она оборачивается, смотрит в его зеленые глаза. В них пляшет иронический огонек — совсем как в кафе поэтов. Да и улыбка у него совсем неплоха.

Джулиет понимает, что втрескалась не на шутку.

Она уступает место у штурвала Айану.

«Стилет» скользит под мостом Джорджа Вашингтона, далее по узкой горловине Манхэттена. Возле пирсов Вест-Сайда выясняется, что поездка имела свою цель. На бархатистой глади воды покачивается яхта. Айан описывает вокруг нее изящную дугу, выключает двигатель и пришвартовывается. Конец принимает человек в белом фраке — должно быть, стюард или мажордом.

С яхты спускают трап. Джулиет швыряет стюарду сначала левую туфлю, потом правую. Быстро переступает ногами по перекладинам; Айан не отстает ни на шаг.

Что это такое? Ночной клуб? Плавучий ресторан? Джулиет не хочется ни о чем спрашивать. В зале за столиками сидят еще с полдюжины гостей; слышится мягкий перебор гитары.

На ужин подают «Сен-Жак в кокотнице» с суфле из спаржи. Айан не сводит глаз со своей спутницы. Они говорят о самых разных вещах. Айан рассказывает о чудесных орхидеях, растущих на острове Пасхи. Потом о семье баскских пастухов, с которыми познакомился в Айдахо. Джулиет развлекает его рассказами о своих больничных приключениях. Айан умеет слушать — он смотрит на нее так, что Джулиет буквально заливается соловьем. Никто еще с таким интересом не слушал про бессонные ночные дежурства и мелкие госпитальные происшествия.

Взгляд у Айана ровный, любопытный, холодный. Потом Айан рассказывает историю о Югославии. Он говорит об одном хорвате-виолончелисте, который однажды в душную летнюю ночь до утра играл для Айана волшебные мелодии, а утром, подарив своему американскому другу заветную виолончель, отправился воевать в Динарские горы.

Тут Джулиет спрашивает, где Айан работает.

— Разве я не говорил? Я репортер.

— Мне кажется, что для обычного репортера вы ведете слишком шикарный образ жизни. Роскошная лодка, дорогая машина и так далее.

Айан смеется.

— А поэзия? — улыбается он. — Представляете, какую уйму денег на ней можно заработать?

Джулиет понимает, что развивать эту тему не следует.

На десерт официант подает сыр, портвейн и кофе. После трапезы счет не приносят — это было бы слишком вульгарно. Айан просто жмет на прощание руку официанту, и этого, судя по всему, достаточно.

Они выходят на палубу. Из салона доносятся чарующие гитарные аккорды. Над водой по-прежнему холодно и сыро, но уже не так промозгло, как раньше. Яхта прошла вдоль Ист-Ривер, приближается к Бруклинскому мосту. Облокотившись о борт, Айан и Джулиет наслаждаются свежим бризом.

— На прошлой неделе во дворе госпиталя застрелили одного человека, — рассказывает она. — Прямо перед входом в отделение «Скорой помощи». Об этом писали в газетах.

— Кажется, я что-то слышал, — кивает Айан. — Вы там были?

— Нет, но я знала этого человека. Когда-то у меня был с ним роман.

— Правда?

— Да. Его звали Славко Черник. Думаю, перед смертью он искал меня.

Айан Слейт снисходительно улыбается.

— Насколько я помню, он был ранен и просто хотел получить медицинскую помощь.

— Наверное, вы правы.

— Но вам кажется, что он стремился увидеть именно вас?

— Да…

— Зачем?

— Не знаю.

— Должно быть, вам было очень грустно, когда вы обо всем узнали.

Она грустно качает головой.

— Самое грустное, что мне совсем не было грустно. Я заступила на дежурство на следующий день. Когда узнала о происшедшем, отправилась в морг — хотела посмотреть на него в последний раз. Фредди — это наш патологоанатом — пустил меня. Смотрю я на мертвого Славко. У него ОРЧ — огнестрельное ранение черепа. Я насмотрелась на подобные раны, но эта была страшнее, чем обычно. Пуля снесла всю верхнюю часть черепа, мозг был обнажен. Кровь вся вытекла, поэтому мозг был похож на головку цветной капусты.

— Что вы при этом чувствовали?

Джулиет пожимает плечами.

— Да ничего. Нечто вроде жалости. И еще — легкую примесь презрения. Представляете? Я смотрела на труп своего бывшего любовника, на эту несчастную цветную капусту и думала, что ничего, кроме легкой жалости, не испытываю. Мне очень стыдно, но больше я ничего не чувствовала.

— Значит, вы не любили этого человека?

— Нет. Но мы же занимались с ним любовью. Это ведь тоже чего-то стоит, правда? Как я могла смотреть на его останки с презрением?

На пирсе их ожидает автомобиль. Это лимузин, но не слишком длинный — это было бы безвкусно. Айан говорит шоферу:

— В книжный магазин «Колизей».

В салоне бар, и Айан делает два коктейля. Музыкальное сопровождение в лимузине иное, чем в «рейнджровере». Из динамиков льется музыка в стиле кантри — песня «Черноглазый ковбой».

Они сидят, удобно откинувшись на мягких сиденьях, потягивают коктейли, а мимо, слегка окутанная туманом, проплывает Десятая авеню.

Айан касается ее руки.

— Джулиет, не стоит переживать. Вы каждый день видите столько страданий, что ваши чувства притупились. Не так-то просто избавиться от этой эмоциональной глухоты. Не казните себя, все образуется.

— Но это вовсе не означает, что я не способна на нежные чувства, — оправдывается Джулиет.

— Я вам верю.

— Есть ведь люди, которых я по-настоящему люблю, — запальчиво продолжает Джулиет, понимая, что выпила лишнего.

— Например, кого?

— Я люблю своего друга Генри. Еще у меня есть подруга Энни, ее я тоже люблю. У Энни есть сын — его я просто обожаю. Ему двенадцать лет, и Энни считает, что он в меня влюблен по уши. Но на самом деле это я в него влюблена. — Джулиет смеется. — Жаль только, растление несовершеннолетних запрещается законом.

— Ну вот, — кивает головой Айан. — Представьте себе, что убили не вашего бывшего любовника, а Оливера. Ведь вам было бы больно?

— Даже думать об этом не хочу, — отмахивается от него Джулиет. — Если бы такое случилось с Оливером? Я просто не знаю, что бы со мной было.

В книжном магазине «Колизей» Айан просит ее подождать внизу, а сам поднимается на второй этаж и через минуту спускается вниз. В руках у него три книги — подарок для Джулиет.

— Теперь поехали в клуб «Белли-Мортар», — говорит он шоферу.

Пока Айан готовит новый коктейль, Джулиет с любопытством рассматривает полученные в подарок книги. Их три: исторический роман «Воин любви», автор некая Сара Ребекка Найтсмит; триллер «Триада дельта», автор — Дин Локет; «Сестра Херт» — «сага о девочке, родившейся и выросшей в Южной Африке», — автор — Данника Джексон.

— Но почему именно эти книги? — смеется Джулиет.

— Вы же спрашивали, чем я зарабатываю на жизнь?

Айан загадочно улыбается, достает ручку и пишет на контртитуле «Сестры Херт»:

«Милой Джулиет в эту ночь…»

Подписывает: «Данника Джексон». Потом открывает «Воина любви» и пишет:

«…сюрпризов и откровений…»

Подписывается: «Сара Ребекка Найтсмит». На третьей книжке пишет:

«…и неподдельной страсти. Айан.»

Джулиет смотрит на него, разинув рот. Пожав плечами, Слейт говорит:

— Скучно быть одним писателем.

Лимузин останавливается перед клубом «Белли-Мортар».

Клуб находится в темной улочке, затерявшейся среди района скотобоен. У входа выстроилась огромная очередь, но Айана и его спутницу пропускают — перед ними расступается шеренга вышибал, и вот они с Джулиет уже идут по голому, лишенному каких-либо украшений коридору. Все ближе и ближе мощная пульсация музыки. Два пролета лестницы — и они оказываются в огромном помещении, где некогда находилось хранилище мясокомбината.

Здесь настоящее столпотворение: посреди зала на сцене завывает огромная, толстая певица, похожая на древнего идола, а сотни слушателей танцуют и визжат от восторга. Атмосфера всеобщего безумия захлестывает Джулиет. Она и Айан танцуют, танцуют — ей кажется, что прошло несколько часов. Его зеленые глаза неотрывно смотрят в ее зеленые глаза. Время от времени Айан слегка касается пальцами ее локтя, плеча, и с каждым разом его прикосновение возбуждает ее все больше и больше. Джулиет всецело отдалась властному ритму музыки, магии этих легких касаний.

Никогда в жизни она не испытывала ничего подобного. Джулиет говорит себе: я пьяна. Но это опьянение совершенно не похоже на обычный хмельной дурман.

Джулиет начисто забыла о своих жизненных принципах, о присущей ей манере поведения — она готова упасть в объятия этого мужчины, а когда он тянет ее за собой в дальний угол, безропотно следует за ним. Там Джулиет внезапно оживает и берет инициативу в свои руки. Она хватает Айана двумя руками за голову, притягивает к себе и жадно впивается губами в его рот. Айан подхватывает ее за бедра, приподнимает и прижимает к стене. Ноги Джулиет распростерты, как крылья птицы. Она раздавлена, прижата, но ей все равно: главное — слияние губ и его рука у нее между ног. Джулиет сцепляет ноги у Айана за спиной. Вокруг полно народу, но она забыла обо всем на свете. Грохочет музыка, полумрак, на свете существуют только губы, только истома внизу живота, только незыблемая жесткость стены, к которой Джулиет прижимается плечами. Она изгибается дугой, шепчет Айану в ухо:

— Да, да.

Но он ни о чем ее не спрашивал, он вообще не произнес не единого слова.

— Я согласна… если у тебя есть презерватив.

Айан смеется, говорит:

— Думаю, найдется.

Она расстегивает ему «молнию» на брюках, думает: сейчас нас арестуют. Его член у нее в руке, она чувствует на нем каждую вену. Джулиет на миг открывает глаза и видит, что Айан зубами разрывает пакетик с презервативом. Ей смешно, она хочет поцеловать его, но пакетик мешает. Айан отворачивается и сплевывает в сторону. Потом впивается в нее поцелуем, одновременно натягивая презерватив. Джулиет времени даром не теряет — поспешно стягивает трусики.

В зале темно, все пьяны, все танцуют — никто на них не смотрит. Но если бы даже смотрели, Джулиет это не остановило бы. Мне все равно, думает она. О Господи! Она прижата к стене, руки раскинуты крестом. Он двигается слишком медленно! Быстрее, быстрее! Она подается ему навстречу, чувствуя, что вся истекает соком. Никогда в жизни у Джулиет не было оргазма. Не будет его и сейчас, но он близок, очень близок. Нет, это лучше, чем оргазм. Все к черту, все к черту, ой-что-это-со-мной. Айан, Айан! Не за что ухватиться. Она вцепилась в него, как малый ребенок. Джулиет обвивает руками его шею. Айан!

Несколько часов спустя Учитель лежит в постели Джулиет, прижимает ее к себе, шепчет:

— Джулиет.

— М-м?

— Милая Джулиет.

— М-м?

— Можешь сделать мне одолжение?

Он чувствует, что она улыбается.

— Для тебя?

Поворачивается к нему спиной, притирается поближе, зевает.

— Нет, не для меня, а для твоего друга, для Оливера.

— Для Оливера?

— Да. Ему нужна твоя помощь.

— Я не понимаю.

— Подожди, сейчас я тебе кое-что покажу.

Он встает, достает из сумочки три упаковки таблеток и бутылочку со снотворным.

— Прими, пожалуйста, все это.

Джулиет сонно открывает глаза, удивленно моргает.

— Что это такое?

— Секобарбитал, амобарбитал и бромовые капли. Если ты сейчас выпьешь все это, жизнь Оливера будет спасена.

Джулиет приподнимается на постели, садится.

— Что ты несешь?

Учитель достает из сумочки пистолет, кладет его на столик. Джулиет включает лампу, смотрит на него, ничего не понимая. Учитель не спеша застегивает рубашку.

— Кто ты? — спрашивает она.

— Как, ты еще не поняла? Я друг Энни.

Джулиет учащенно дышит, а Учитель тем временем натягивает брюки, застегивает «молнию».

— Ты… сволочь поганая…

— Как ты могла подвергнуть жизнь Оливера угрозе? — укоризненно качает головой он. — Ты ведь так любишь этого мальчика. У тебя в жилах не кровь, а лед. Надо же, решила поиграть в героиню. Сейчас я дам тебе возможность проявить истинный героизм.

Учитель вынимает из глаз зеленые контактные линзы, аккуратно прячет их в футляр.

— Но почему… — пытается совладать со своим голосом Джулиет.

— Это последний шанс Оливера. Не нужно было тебе вмешиваться в эту историю. Мальчик обречен, если мы с тобой не попытаемся его спасти. Ты мне, конечно, не веришь, ты думаешь, что я лгу. С твоей точки зрения, я интриган, сторонник холодной логики. Но ты, Джулиет, совсем меня не понимаешь. На самом деле я играющий ребенок, сентиментальный дурак. Мне ничего не стоит прикончить Оливера. Это все равно что пальцами щелкнуть. — Он наклоняется над Джулиет и щелкает пальцами у нее перед лицом. — Конечно, никакой пользы от этого не будет, но некоторым людям смерть мальчика доставит много горя. Я тоже его очень люблю, но тем не менее я сделаю это. Ведь я обещал Энни, что убью ее сына, если она меня предаст. А я человек слова. Путь Силы не ведает отклонений. Что ты на меня смотришь? Ты все еще думаешь, что я играю с тобой в игры?

Джулиет смотрит на него немигающим взглядом, ничего не отвечает.

— Энни тоже думает, что я с ней играю. В этом виновата ты — убеждала ее не слушаться меня. А сейчас ее в этом убеждает полиция. Они искушают ее ласковыми речами, хотят, чтобы Энни сломалась. Ей предстоит сделать выбор, никто не придет ей на помощь, всем на нее наплевать. Днем и ночью на нее давят полицейские. Как ты думаешь, сможет ли в этих условиях Энни принять правильное решение? Думаю, что нет. Она поддастся влиянию своих новых друзей. Чтобы этого не произошло, Энни должна получить от меня сигнал — ясный, четкий, убедительный. Нужно ее встряхнуть. Пусть проглотит эту горькую пилюлю, придет в чувство. Я должен слегка ее напугать. И тогда, я знаю, она мне поверит. Джулиет молчит.

— Это совсем просто. Глотаешь таблетки, запиваешь бромовыми каплями, у тебя убыстряется кровообращение, нейроны обогащаются ионами хлорида, ты засыпаешь, никакой боли, сплошное удовольствие. Благостное, умиротворенное, всепрощающее настроение. Так как, Джулиет, ты мне поможешь? Ты поможешь мне спасти Оливера?

Она не отвечает. Видно, что ей очень страшно — зрачки превратились в крошечные точки. Но она его слышит — Учитель в этом не сомневается.

— Возможен и другой вариант, — говорит он. — Ты начинаешь сопротивляться, я в тебя стреляю. Конечно, я оставлю записку, попытаюсь инсценировать самоубийство, но не уверен, что полицейские на это купятся. Придется мне на несколько лет исчезнуть. Оливера все равно убьют, но сделаю это не я. Я буду, как дурак, сидеть у себя в поместье на острове Кюрасао, ловить рыбу, кататься на яхте, подыхать от скуки. И кому от этого лучше? Мне хуже, тебе хуже, Оливеру тоже. Так что выбирай сама. Что ты предпочитаешь?

Она молчит, не двигается. У нее слегка дергается левый глаз, и это вызывает у Учителя отвращение — нервный тик делает ее лицо упрямым, туповатым, примитивным. Кажется, она намерена наброситься на него с кулаками. Учитель готов к этому.

Но затем выражение ее лица меняется. Джулиет закрывает глаза, обмякает.

— Джулиет, — проникновенно шепчет он. — Ты ведь не хочешь, чтобы Оливер умер, еще не начав жить? Мы можем его спасти. А, Джулиет?

Глава 13 МЫ С НИМ КАК МУЖ И ЖЕНА

Следующее утро. Энни звонит своей подруге Инез.

— Целый дом? — ахает та. — Ты совсем сбрендила. Ты хоть представляешь себе, сколько стоит дом в округе Вестчестер?

— Но мне нужен совсем старый, заброшенный домишко, — говорит Энни. — Какая-нибудь развалюха, где никто не живет. Я собираюсь сделать из него скульптуру.

— И что это будет за скульптура?

— Пока мне не хочется об этом говорить.

— Ничего себе. Ты хочешь, чтобы я раздобыла деньги на покупку дома, а рассказывать о своей идее не желаешь. По-моему, подруга, ты совсем свихнулась.

— Я еще не до конца все продумала. Сначала мне нужно увидеть дом.

— Где же я найду тебе спонсора?

— Не знаю. Попробуй кого-нибудь подыскать. Если ты меня любишь, сделай это. Обещаю тебе, что такого произведения мир еще не видывал и вряд ли когда-нибудь увидит.

— Ладно, позвоню Заку Лайду.

— Нет!

— Как это нет? Ты что? У этого парня есть деньги, он на тебя буквально молится. Я уверена, он охотно согласится…

— Только не Зак Лайд.

— Но никого другого я этой идеей не заинтересую.

— Только не этого сукина сына — ты слышала?

— Послушай, детка…

— Слышала или нет? Не смей совать нос в мою работу!

— Как ты со мной разговариваешь?!

— Инез, это я не с тобой…

— Ничего не понимаю.

— Извини.

— Энни, что с тобой происходит? Ты попала в беду? Тебя что-то угнетает?

— Нет, я абсолютно счастлива. Я хочу заняться своим новым проектом. Я знаю, что сделаю это. Если ты мне не поможешь, придумаю что-нибудь другое.

Потом Энни расхаживает по своей мастерской из угла в угол, думает о доме. Давно уже она не испытывала такого неистового желания работать. Ежеминутно ей приходят в голову новые идеи.

Поток ее мыслей прерывается неожиданным дребезжанием телефона. Звук этот настолько ей неприятен, что Энни немедленно снимает трубку. Звонит Генри, друг Джулиет..

— Энни, это ты?

— Да.

— Джулиет умерла.

— Джулиет умерла, — тупо повторяет Энни.

— Они говорят, что она покончила с собой.

— Нет.

— Она мертва.

— Нет.

— Она наглоталась снотворного, оставила записку. В записке говорится, что она устала, не может больше выносить напряжение, хочет уйти от всего и от всех, не может больше изображать из себя сильную личность. Энни, я не верю. Джулиет не такая. Что все это значит? Что происходит?

Энни чувствует, что ей совсем плохо. Чтобы как-то ослабить боль, она берет в руки лопату, которой обычно работает в саду, размахивается и вышибает стеклянную дверь. Потом методично принимается за окна. Во все стороны летят мелкие осколки стекла, и ей кажется, что в их хаотичном движении можно обрести забвение.

Стеклянные окна разлетаются на кусочки одно за другим, но боль не ослабевает. Тогда Энни принимается за ящики. «Мечта об увольнении» превращается в груду щепок. Боль на это никак не реагирует. Нет спасения, нет избавления, нет облегчения…

Энни роняет лопату. Из горла вырывается истошный вопль. Энни впивается в ладонь зубами. Тишина. По лицу сбегает кровь. Щека горит огнем.

Оливер и Джесс подъезжают к дому на велосипедах. День пасмурный, холодный, с погодой сегодня опять не повезло. Маминой машины на месте нет — наверно, поехала куда-нибудь по хозяйственным делам, но у Оливера на душе неспокойно.

Он и Джесс объезжают дом, и вдруг Оливер нажимает на тормоз. Он видит, что в мастерской выбиты все стекла, дверь висит на одной петле. Повсюду щепки, осколки.

— Ни фига себе, — ахает Джесс.

Но Оливер уже соскочил с велосипеда и бежит к мастерской. Перескочив через бетонные ступеньки, он вбегает, смотрит во все глаза.

Эти ублюдки расколотили один из маминых ящиков. Оливер смотрит на доски, оборванные провода, сломанный моторчик. Потом взгляд его падает на лопату. Рукоятка окровавлена, рядом на полу свежие пятна крови.

— Мама! — кричит Оливер и выбегает во двор. Джесс так и застыл с разинутым ртом.

Продолжая кричать, Оливер бежит к дому, судорожно тыкает ключом в замочную скважину. В доме тихо. Оливер бежит по лестнице наверх, но мамы там нет. Где она? Что делать? Звонить в полицию? А может быть, нельзя? Что сделает этот подонок, если Оливер вызовет полицию? Почему он не оставит нас в покое — ведь мама сделала все, что он хотел?

— Мама!

Оливер смотрит в окно, видит, что к дому подъезжает мамина машина. Снизу уже орет Джесс:

— Эй, мужик, не психуй! Она приехала!

Машина гудит клаксоном — веселый, согревающий душу писк. Оливер сломя голову несется вниз — чуть шею себе не свернул на ступеньках. Выбегает во двор, кричит во все горло:

— Мама!

Он плачет, прижимается лицом к стеклу.

— Что произошло?

Энни опускает стекло, на сына не смотрит. Кажется, она даже не заметила, что он плачет. На щеке у нее порез, над бровью ссадина. Кроме того, она почему-то выкрасила волосы в рыжий цвет! По лицу Энни блуждает смутная улыбка.

— Ну-ка, ребята, садитесь в машину. Отвезем Джесса домой. Как дела в школе?

— Мама, что тут произошло?!

Джесс с любопытством на них смотрит.

— А, ты про это? — небрежно пожимает плечами Энни, глядя на мастерскую. — Так, настроение было паршивое. Сам знаешь, со мной это случается. Багажник открыт, положите туда велосипед Джесса и поедем.

Ничего не поделаешь, нужно слушаться. Когда машина выезжает на улицу, Энни вручает мальчикам по шоколадке. На лице ее все та же странная улыбка. Она включает радио на полную громкость, слушает музыку, шуршит шоколадкой. Все трое молчат. Оливер искоса смотрит на Джесса, и тот красноречиво закатывает глаза — мол, чокнутая у тебя мамаша.

Возле дома Джесса Оливер помогает другу вытащить из багажника велосипед. Мама выходит из машины и вдруг спрашивает:

— Послушай, Джесс, а где твой заграничный паспорт?

— Что-что?

— Где твой паспорт? Вы ведь в прошлом году всей семьей ездили в Англию, правильно? Вот я и спрашиваю, где твой паспорт.

Джесс смотрит на Оливера.

— Ну, по-моему, мама держит все документы в гостиной, в ящике.

— Можно мне посмотреть на твой паспорт? Понимаешь, я тут задумала одну скульптуру и хочу нарисовать паспорт Оливера. Мне нужен образец.

— Почему бы вам не взять паспорт вашего сына?

— А он не ездил за границу, у него паспорта нет.

— На моем такая паршивая фотография, — вздыхает Джесс. — Жутко идиотское выражение лица.

— Ничего, я только минутку на него посмотрю и тут же верну.

Джесс пожимает плечами и отправляется за паспортом.

— Вот, любуйтесь, только, чур, не смеяться, — говорит он, вернувшись.

Энни смотрит на его паспорт, потом достает из сумочки свой, сравнивает.

— Ничего особенного, — говорит она. — У меня на фотографии такое же выражение лица — очень серьезное, без всяких там улыбочек.

Оливеру хочется только одного: чтобы эта дурацкая сцена поскорее закончилась, однако мама не торопится. Она разглядывает паспорт Джесса, задумчиво качает головой.

— У тебя тут такой вид, как будто накануне умерла твоя любимая собака.

— Да? — пожимает плечами Джесс.

Наконец Энни возвращает ему паспорт и они с Оливером уезжают. На Ивовой улице Оливер не выдерживает:

— Мама, зачем ты это сделала?

Энни прижимает палец к губам. Когда они возвращаются домой, во дворе она притягивает Оливера к себе и шепчет:

— Пойдем прогуляемся.

— О`кей. Куда?

— Помнишь, в лесу есть такая дорожка, которая тянется вдоль старой железной дороги?

— Ну, помню.

— Веди меня туда.

Они идут по направлению к лесу. Мама то и дело оглядывается, словно проверяет, не следит ли кто за ними. Они идут быстро, возле трансформаторной будки делают короткую передышку. Потом углубляются в лес, Оливер ведет маму по своей секретной тропе.

— Мам, зачем ты подменила паспорта?

— Ты заметил?

— Конечно.

— А он, по-твоему, заметил?

— Нет. Он пялился на тебя во все глаза. По-моему, Джесс решил, что ты свихнулась. Зачем тебе понадобился его паспорт?

— Не мне, атебе.

Оливер останавливается.

— А мне зачем?

Энни не отвечает, тянет его за собой. Она явно спешит.

— Мы что, уезжаем из страны? — спрашивает Оливер. — Мам, что стряслось? Почему в мастерской разгром? Что вообще происходит?

— Потом.

— Послушай, суд закончился. Мафия оставила тебя в покое. Ты, часом, не свихнулась, а? Ведь все уже кончилось.

— Почти.

— Давай поговорим. Объясни мне, в чем дело.

— Сейчас я не хочу об этом говорить.

— Ну хорошо, может, ты поговоришь с Джулиет? Давай ей позвоним.

Энни не отвечает. Вот и заброшенная узкоколейка — прямая просека через лес.

— Если мы пойдем вдоль железной дороги, куда мы выйдем? — спрашивает Энни.

— На Моррис-роуд.

— Нет, я имею в виду, если мы будем идти долго.

— Ну, не знаю. Наверно, в Кротон-Фоллз.

— Отлично.

— Но это семь, а то и восемь миль.

— Значит, нам нужно поторапливаться.

Они идут через лес. Начинает моросить, день и вовсе делается серым. Оливер смущен, растерян, молчание матери его пугает. Но со временем на него находит странное успокоение. Они пустились в бега? Вот и превосходно. Прощайте, контрольные по математике, прощай, Лорел Палиньино. Единственное, чего ему будет не хватать — так это встреч с Джулиет. Он уже сейчас по ней скучает.

Они идут несколько часов. Таинственное путешествие через лесные дебри, мимо осенних пастбищ, под моросящим дождем… Оливер нарушил молчание всего один раз. Он спросил:

— А нельзя нам было взять из дома кое-какие вещи?

— Чего тебе не хватает, Оливер?

— Не знаю. Вообще-то, у меня ничего с собой нет.

Чуть подумав, Оливер сказал:

— Я бы хотел взять с собой череп, который мне подарила Джулиет. Отличная штука. Приносит счастье. Джулиет знает, куда мы идем?

— Нет.

До Кротон-Фоллз они добрались после полудня. Оливер устал, умирает от голода. Энни покупает ему сандвичи, а потом они идут на станцию. Электричка отвозит их в Нью-Йорк.

Возле Центрального вокзала мать и сын садятся в такси и едут в универмаг. Покупают два чемодана, целый ворох дешевой одежды, затем снова садятся в такси и едут в аэропорт Ла Гуардиа. У Энни паспорт Джулиет — она не объясняет сыну, почему. В паспорте кое-что подправлено, например, рост: вместо шести футов трех дюймов значится пять футов три дюйма; кроме того, вес мисс Эпплгейт уменьшен на тридцать фунтов.

За билеты Энни платит наличными. Кладет на стойку паспорт Джесса, говорит:

— Это мой племянник. Наконец-то я заставила его подстричься. Правда, ему так лучше? — Она треплет Оливера по волосам.

Оливер удивлен — он и не подозревал, что мама умеет так ловко и без смущения врать.

Самолет в Гватемалу вылетает через тридцать минут. Мать и сын сидят в зале ожидания на пластиковых стульях. Все дела сделаны — остается один телефонный звонок.

В квартире следователя Кэрью звонит телефон. Фред убавляет звук — по телевизору транслируют бейсбольный матч. Жена ставит на столик телефонный аппарат, Кэрью снимает трубку. Это Энни Лэйрд. Звонит из какого-то людного места — слышен гул голосов:

— Я решила, что согласна сотрудничать с вами.

— Хорошо.

— Он убил Джулиет. Вы об этом знаете? Инсценировал самоубийство, но на самом деле это убийство.

— Джулиет? Кто это?

В трубке молчание.

— Они кого-то убили? Кого?

— Джулиет Эпплгейт, — медленно говорит Энни. — Это моя подруга. Она врач. Разве вы не знаете, что она мертва?

— Впервые слышу.

— Как это?

— Почему вы ничего не знаете? Он всегда все знает. Он знает о моей жизни абсолютно все.

— Этот человек знает о вас абсолютно все, потому что хочет причинить вам вред. У меня же иные цели.

— Вы и так уже причинили мне вред, — говорит она.

— Раз вы решили с нами сотрудничать, мы сможем ему помешать.

— Еще бы. — В ее голосе нет иронии, но и энтузиазма нет. Кэрью не может понять эту женщину.

— Вы приедете к нам? — спрашивает он.

— Не сейчас.

— А когда? Утром?

— Скоро.

— Когда «скоро»?

В это время пищит служебный биппер. Кэрью говорит:

— Подождите секундочку, я сейчас вернусь.

Это Гарри Берд. Он на служебном радиотелефоне.

— Энни Лэйрд сбежала, — сообщает Берд.

— Что-что?

— В доме не было огней. Мы заглянули — ее нет. Мальчика тоже нет. Машина стоит на месте. Окна в мастерской выбиты…

— Гарри, я с ней сейчас разговариваю по городскому телефону.

— Правда? Где она?

— Не знаю, сейчас спрошу.

Он хватает трубку, но там звучат прерывистые гудки.

Энни и Оливер едут на автобусе. Гватемала-Сити остался позади, автобус движется в северном направлении, в Хуэхуэтенанго. Там придется сделать пересадку, чтобы добраться до городка, где живет и работает Черепаха. Автобус набит битком — на том же самом сиденье пристроились еще две пузатые индианки. Оливер, сидит у окна, рядом Энни, затем индианки в ярких национальных нарядах.

Энни пытается уснуть, но ей очень тесно. Она то уронит голову, то вскинет. На переднем сиденье квохчет курица, сидящая в корзине. Курица любопытная, то и дело поглядывает круглым глазом на Энни, а на каждом повороте машет крыльями и бьется. Энни вздрагивает, смотрит на курицу, курица на нее. Энни думает, что никогда в жизни не сворачивала шею цыпленку — интересно, как это делается. Курица, очевидно, улавливает ход ее мыслей и прячет голову в корзину.

Очень хочется спать. Провалиться в сон, забыться, избавиться от мучительной ярости.

Всю ночь они с Оливером провели на автовокзале, дожидаясь автобуса на Хуэхуэтенанго. Взять напрокат автомобиль Энни побоялась. Кредитной карточки Джулиет у нее не было, а свою собственную она использовать не хотела — слишком легко будет проследить ее маршрут.

Узнает полиция, узнает и он, подумала она.

Водитель автобуса слушает радио — зажигательные мелодии салсы. Окна открыты, пахнет ароматом тропических растений, выхлопным дымом, гарью, гниющими отбросами.

Учитель все равно узнает. Они все на него работают. Вся эта история со следователями была его трюком, ловушкой. Судебный процесс был фарсом. Все они в заговоре против меня, думает Энни. Хотят они только одного — убить моего ребенка. Для того чтобы подготовиться к этому, они затеяли судебный процесс, убили Джулиет, а теперь ждут не дождутся, пока я совершу какую-нибудь промашку. Оливер фыркает:

— Кто это воздух испортил?

Никто из пассажиров не знает английского, но гримаса Оливера понятна без перевода. Смеются крестьянки, смеется хозяйка курицы. Все переговариваются между собой, а потом поднимается какой-то пьянчужка с хлебными крошками и яичной скорлупой на подбородке, раскланивается перед Оливером и стучит себя кулаком в грудь — принимает ответственность на себя. Все смеются, Оливер тоже. Судя по всему, ему в Гватемале нравится. Давно уже Энни не видела своего сына таким веселым и беззаботным. За все время он ни разу не захныкал, ни разу ни на что не пожаловался. Оказывается, сделать его счастливым совсем просто: достаточно оторвать его от проклятого компьютера и отправиться в увлекательное путешествие. Нет, вы посмотрите на него — он просто счастлив, так хохочет, чуть не лопается.

Энни смотрит на своего сына и думает, что Учитель каким-нибудь неведомым образом наблюдает сейчас за ними.

Ему наверняка известно, где они. Он подслушивает смех Оливера. От этого человека не спрятаться, не убежать. Ей становится страшно, она хватает сына за плечо.

— Не так громко!

— Почему?

— Не знаю, — пожимает плечами Энни. — Ведь эти люди не знают, над чем ты смеешься.

— Мы все смеемся над одним и тем же. Вот тот тип взял и пукнул.

— Понятно…

Автобус останавливается, внутрь втискиваются еще несколько человек. Под окном собирается стайка оборванных мальчишек. Они галдят, орут, грызут арахис. У одного из мальчишек нет ног, он перемещается по земле на ящике с колесиками, отталкиваясь руками. Когда автобус трогается с места, калека мчится за ними, глядя на Оливера и Энни. Ничего не говорит, не просит, просто смотрит, и все.

— Господи, мама, — с ужасом бормочет Оливер. — Это не страна, а ад кромешный, правда?

Энни думает о своем.

Учитель на автозаправке. Он заливает полный бак, оставляет машину на стоянке и направляется в ночной кафетерий. Путь его лежит через мужской туалет, потом на служебную лестницу, а оттуда — на стоянку грузовиков дальнего следования. На стоянке горит свет, полно народу, в дальнем конце, под деревьями, — стол и стулья.

Там уже сидит Эдди.

— Винсент, она исчезла, — говорит он. Учитель смотрит на старого друга, видит, как тот в последнее время раздобрел — шея стала прямо бычья.

— Не хотел говорить тебе это по телефону, — продолжает Эдди. — Телефонам больше доверять нельзя. Их наверняка прослушивают. Мы по уши в дерьме. Того и гляди потонем.

— Так она исчезла, говоришь? — ровным голосом спрашивает Учитель.

Эдди кивает.

— Когда?

— Сегодня утром. Я думаю, что ФБР переселило их с парнишкой в какое-нибудь убежище. А может быть, это полиция штата. Во всяком случае, она теперь работает на легавых.

Учитель обдумывает эту вероятность и качает головой:

— Нет, она быстро учится и слишком умна. Думаю, решила прогуляться. Она не предаст нас.

— Ты совсем рехнулся? Они взялись за нее всерьез. Винсент, нам пора сказать всем «до свидания». Давай уедем на Кюрасао, там нас никто не найдет. Луи мы выручили, он не будет в претензии. Поехали, брось свою машину к черту. Я только заберу дочку, и первым же самолетом вылетим в Майами.

— Где Фрэнки?

Эдди пожимает плечами.

— Сейчас-то? В четыре часа ночи? Спит — где ему быть.

— Я хочу, чтобы он проверил хозяйку художественной галереи. Она дружит с Энни, может, что-то знает. Другая вероятность — человек по прозвищу Черепаха. Судя по фотографии, он живет где-то в Гватемале. Надо это выяснить.

— Надо ноги уносить, а не выяснять всякую хреновину!

— Нет, не вижу необходимости скрываться. Нужно держать Энни под постоянным напряжением. Она немножко растерялась, напугана. Ничего удивительного — прошлой ночью у нее умерла подруга.

— Какая подруга?

— Та, которая работала в госпитале.

— От чего умерла?

— Судя по газетам, наложила на себя руки.

— Ты ее убил? Винсент, зачем ты это сделал?

— Газеты пишут, что версия самоубийства подозрений не вызывает.

Эдди сердито хмурится. По кронам деревьев ползают яркие пятна света от фар.

— Эдди.

— Ну что еще?

— «Мудрец бесстрастен. Для него все люди — как соломенные псы». Не нужно сверлить меня взглядом. Если ты чего-то не понимаешь, спроси. Я все тебе объясню.

— Пошел ты со своими объяснениями. Я хочу только одного — чтобы все это дерьмо закончилось. Представляешь, что будет, если тебя зацапают? Меня в этом случае тоже заметут, а меня это никак не устраивает. По-моему, ты вел себя как последний кретин. Я люблю тебя, но на этот раз ты облажался.

Учитель смотрит на встревоженное лицо Эдди.

— По-моему, ты мало спишь в последнее время, дружище.

— Какое тебе дело?

— Наверное, видишь кошмарные сны?

— Какие еще сны?

— Тебе никогда не снятся сны про Энни?

— Пошел ты в задницу. Она сделала то, чего мы от нее хотели. Оставь ты ее в покое.

— Рад бы, но не могу. У меня такое ощущение, что мы с ней сочетались брачными узами. Как же я могу ее отпустить?

Путешествие Энни и Оливера продолжается. Теперь они едут в кузове грузовичка, куда набились еще полтора десятка местных жителей. Грузовичок несется по ухабам проселочной дороги, поднимаясь по горной дороге все выше и выше. Хуэхуэтенанго остался позади, теперь нужно добраться до городка Туй-Куч, где живет Черепаха.

У Оливера новый друг. Его зовут Хуан Калмо Круз, это мальчик того же возраста — может, на год постарше. Оливер учит Хуана английскому, Хуан его — местному диалекту.

Оливер показывает пальцы и говорит:

— Сигара.

Хуан Калмо отвечает:

— Сич. — И надувает щеки, как бы затягиваясь табачным дымом.

Оливер показывает и говорит:

— Женщина.

Хуан старательно складывает губы колечком:

— Жен-щи-на. Жен-щи-на.

Оливер передергивается.

— Холодно.

Этого Хуан не понимает.

— Мам, как по-испански «холодно»?

— Не помню. Кажется, фриа.

— Си, фрио, — радостно кивает Хуан, глядя на летнюю одежду иностранцев.

Он наклоняется к окошку водителя, кричит что-то на местном наречии.

Вскоре грузовичок останавливается у придорожной лавки. Хуан жестом зовет Оливера и Энни за собой, помогает задешево купить две теплые хлопчатобумажные рубашки в красно-белую полоску. Точно в такие же рубашки одеты все жители, включая самого Хуана. Кроме того, по его совету Энни покупает шерстяную накидку с изображением летучей мыши для Оливера и шерстяное одеяло с воротником из кроличьего меха для себя.

Когда, облачившись в новую одежду, Энни и Оливер возвращаются в кузов, все хлопают в ладоши.

Туйкучанцы не похожи на круглолицых обитателей долины, с которыми Энни и Оливер вчера ехали на автобусе. Жители гор высоки ростом, скуласты, у них резкие черты лица, походка гордая и мужественная. Когда они сидят, плечи у них расправлены, головы подняты.

Дорога поднимается на перевал, потом идет вниз, под уклон. Грузовичок ныряет в густое облако. Оливер и его новый друг стоят над кабиной и смотрят вперед; белесый ветер обдувает их лица. Целый час они стоят так, ничего не говорят и просто смотрят перед собой.

Когда туман поднимается, грузовик уже едет по узкой долине, утопающей в зелени. Тут и расположен городок Туй-Куч, зажатый между маисовыми и картофельными полями. Это не городок, а просто поселок. Дома с соломенными крышами, на холме — развалины каменной церкви. Над крышами вьются струйки дыма, с отвесного склона горы сбегают водопады.

— Мам? — поворачивается Оливер к Энни. — Мы приехали?

Энни смотрит по сторонам, выражение лица у нее каменное.

— Коносе… коносес… гринго… сельяма… Черепаха?

— Комо? — переспрашивает Хуан.

— То есть не Черепаха, а Уолтер Райзингер?.

— Комо? — по-прежнему не понимает Хуан.

— Уолтер Райзингер! — повышает голос Энни. Мальчик недоуменно качает головой. Тот же вопрос Энни задает остальным, но никому из них это имя неизвестно.

— Медико, — поясняет им Энни. Все опять пожимают плечами. Тогда Оливер достает свой словарик и ищет, как по-испански «черепаха».

— Тортуга, — читает он.

— А, тортуга! — раздается сразу несколько голосов. Водитель громко сигналит и подбавляет газу. Навстречу машине выскакивает, истошно визжа, тощая свинья. Со всех концов деревни сбегаются свиньи и собаки.

Грузовичок останавливается на рыночной площади, и Хуан вызывается проводить гостей до дома Тортуги. Большинство пассажиров охотно присоединяются к шествию. Шумная толпа идет мимо маисовых полей, по узким, благоухающим цветами улочкам. Оливер тащит тяжелый чемодан, поглядывая по сторонам. Толпа все разрастается и разрастается. Часто звучит одно и то же слово — «эспоза».

— Мам!

— Что?

— По-моему, они считают, что ты — жена Черепахи.

Оливер оглядывается назад и видит, что за ними идут человек тридцать, а то и сорок. Все улыбаются, смеются.

Они проходят мимо водопада, спускаются вниз по склону и останавливаются перед длинным приземистым зданием, на котором вывеска с надписью «Клиника». Тут же, рядом, маленький домик с садом, где разгуливают куры.

Возле двери дома установлен деревянный шест с изображением черепахи.

— Тортуга! — скандирует толпа. — Тортуга!

Дверь открывается, выходит маленький человечек. Оливер глубоко разочарован. Неужели они тащились за тридевять земель, чтобы полюбоваться на этого шута горохового? Он ростом не выше Оливера. Маленькие поросячьи глазки. Башка лысая, остатки волос собраны в конский хвост. Плюс к тому ощипанная бороденка, да еще очки, перемотанные изоляционной лентой. Самое большое негодование у Оливера вызывает улыбочка, с которой это чучело смотрит на маму.

Так вот к кому мы перлись за несколько тысяч миль, Думает он. Да уж, видно, совсем плохи наши дела. Если в этом человеке наше спасение, я нам не завидую.

Бюро путешествий, принадлежащее Сари. Дверь закрыта на ключ, владелица фирмы прижата к стене и страстно дышит — Эбен держит ее в объятиях. Из соседней комнаты доносятся перезвон телефонов, стрекотание принтеров, но Сари ничего этого не слышит. Ее губы заняты поцелуем, пальцы лихорадочно расстегивают пуговицы на рубашке Эбена.

Однако Эбен берет ее руки в свои и покрывает пальцы Сари нежными поцелуями. Тем самым он дает понять, что сейчас не время для страсти.

— Разве ты не хочешь заняться со мной любовью? — шепчет она. — Давай прямо здесь. Эбен, ну пожалуйста…

Он не отвечает. Легко проводит пальцами по ее плечам, по груди, но взгляд у него какой-то отсутствующий.

— Эбен, с тобой все в порядке?

— Мне просто хотелось повидаться с тобой.

— Что-нибудь случилось?

— Так… проблемы на работе…

— Расскажи мне о них.

— У меня неприятности.

— Что случилось, милый?

— Сегодня один из моих коллег предложил мне контракт на строительство нефтепровода в Мексике. Это Пит Мордакай, ты его знаешь. Он из компании «Пемекс», а сумма контракта — полтора миллиарда долларов.

— Но ведь это же чудесно!

— Было бы чудесно, если бы… Понимаешь, вчера фьючерсный фонд, на который я работаю, заключил огромную сделку на акции компании «Вест тексас интермидиэйт». До официального объявления их цены. А сегодня эти акции так нырнули вниз, что… В общем, я подозреваю, что меня крепко подставили. Ответственность несу один я.

— Ты думаешь, речь идет о нечестной игре?

— Да, но я в этом участия не принимал. Ты знаешь меня, Сари, я человек с предрассудками. Однако мне известно, что управляющий фьючерсным фондом несколько дней назад совершил тайную поездку в Гватемалу. Там проходила Всеамериканская ярмарка, на которой, естественно, были и представители компании «Пемекс». Я подозреваю, что управляющий — это женщина — тайно договорилась с «Пемексом» и об афере с акциями, и о предложении выгодного контракта, которое продемонстрирует, что я на мели.

— Так разоблачи эту женщину!

— У меня нет прямых доказательств. Если бы удалось установить, что она действительно летала в Гватемалу, я бы доказал свою невиновность. Но как это сделать?

— Погоди. Ты хочешь выяснить, летала ли некая женщина в Гватемалу, причем произошло это несколько дней назад?

— Да. Но как это выяснишь?

— Может быть, я смогу тебе помочь. Мне нужно сделать несколько звонков. — Сари садится к компьютеру. — Как ее имя?

— Энни Лэйрд.

— Ты знаешь, где она живет?

— Да. Штат Нью-Йорк, Фарао, Семинарский переулок.

— Постой, я припоминаю, что как-то раз ты мне звонил из Фарао. Ты говорил, что работаешь с важным клиентом…

— Да, это и была Энни Лэйрд. Только она оказалась не клиентом, а человеком, который меня погубил.

— Я этого не допущу, — твердо говорит Сари. — Мне потребуется некоторое время, но я выясню то, что тебе нужно. Жди моего звонка.

— Сари, ты ангел.

Среди ночи вдруг истошно вопит петух, и Энни просыпается. Первое ее чувство — страх. Но тут она вспоминает, где находится: в доме у Черепахи, в Гватемале, вдали от всех. Ее дыхание выравнивается, Энни даже рада, что петух ее разбудил.

Ей опять снился кошмар. Во сне она работала водителем грузовика, забиравшим из больниц целые груды битого стекла.

Лучше любоваться лунным светом, чем видеть такие сны.

За окном шелестит кружево листьев, поет ночная птица, и ее щебетание похоже на плеск воды у скал. Энни садится на кровати, смотрит в дальний угол комнаты, где спит ее сын. Темно и почти ничего не видно — лишь холмик одеяла, да острый угол локтя. Энни прислушивается: дышит ли он?

Все в порядке, Оливер дышит.

— Энни, — шепчет проснувшийся Черепаха. С распущенными волосами он выглядит не так нелепо. Губы со сна у него припухли.

— Все в порядке, — отвечает она. — Обними меня.

Он охотно притягивает ее к себе, прижимается щекой. Пахнет от него точно так же, как много лет назад. Руки Черепахи шарят по ее телу, ползут вниз по спине. Энни прекращает эту ненужную экспедицию:

— Пожалуйста, не надо.

— Ну хорошо.

Он не настаивает. Они лежат рядом, и вскоре Черепаха опять засыпает. Энни думает: вот и славно, вот и хорошо. Лежи, отдыхай. Не нужно бояться завтрашнего дня, он еще не наступил. Сонное дыхание Оливера, сонное дыхание Черепахи, поет птица, на землю спустилась ночь.

Но солнце уже приподняло свой краешек над горизонтом…

Наутро Черепаха приготовил им маисовую кашу и черные бобы, а старая индианка принесла из деревни корзинку с теплыми тортильями.

Потом появился Хуан и утащил Оливера — показывать местные достопримечательности.

Энни и Черепаха идут по дорожке мимо садов, мимо полей, направляются к источнику. Ярко светит солнце, небо неправдоподобно синее — такое синее, что на нем вполне могли бы сиять звезды средь бела дня.

Они садятся на мшистый камень возле водопада, и Черепаха спрашивает:

— Ну, ты мне расскажешь, в чем дело?

И она рассказывает.

Она рассказывает ему все, но о чем бы Энни не говорила, главный персонаж ее рассказа — Учитель. Она все время возвращается к нему — высказывает предположения о его планах и намерениях, дополняет его портрет. Как Учитель соблазняет женщину; как Учитель совершает непредсказуемые поступки.

Свой рассказ Энни заканчивает, когда солнце уже в зените. Небо утратило первоначальную синеву, над горами клубится туман.

— Значит, никто не знает, что ты здесь?

— Думаю, пока нет.

Черепаха задумчиво смотрит вдаль.

— Что ж, ты приняла правильное решение. Тебе с самого начала надо было приехать ко мне. Здесь ты в безопасности. Округ Вестчестер находится на другой планете. Все местные жители — мои друзья.

— Это я уже поняла.

— Большинство мужчин сражались в правительственной армии, или против правительственной армии, или по обе стороны фронта. У них есть оружие, и они применяют его без особых угрызений совести. Будет чертовски трудно напасть на тебя здесь.

— Отлично.

— Тебе здесь понравится. Завтра я покажу тебе город. Там есть каменные алтари, относящиеся к эпохе майя.

— Жаль, времени у меня мало, — улыбается Энни.

— В каком смысле? Энни, вы можете жить здесь хоть до… — Черепаха застывает, не договорив. — Постой. Неужели ты собираешься…

— У меня нет другого выбора. Я должна вернуться. А от тебя мне нужно, чтобы ты позаботился об Оливере. В мире не осталось больше ни единого человека, кому я доверяю — только ты.

— Энни, подожди.

— Если Оливер вернется со мной, Учитель его убьет. Поэтому я оставляю сына тебе.

— Нет, не уезжай! Я этого не допущу!

— Ты не сможешь меня остановить.

— Энни!

— Даже не пытайся. У тебя выбор такой: или ты соглашаешься оставить Оливера, или ты отказываешься, я увожу его назад, и моего мальчика убивают. Поэтому лучше соглашайся.

— Сколько времени это будет продолжаться?

— Пока не закончится.

— В каком смысле? Господи, Энни, что ты задумала?

— Я прошу тебя воспитать моего сына. Пусть он растет здоровым. Я не требую, чтобы ты воспитал из него гения или звезду — просто делай для него то, что сможешь. Вырастет художником — пусть. Не поступит в колледж — наплевать. Меня не расстроит, даже если он проживет в этой деревне всю жизнь, выращивая овец. Только говори ему каждый вечер, как сильно я его люблю — больше от тебя ничего не требуется. Я знаю, что это не мало, что это слишком много. Но больше мне обратиться не к кому.

— Почему ты хочешь вернуться туда?

Энни смотрит на водопад.

— Мне это необходимо.

— Тебе чего-то не хватает? Ты забыла нечто важное?

— Просто мне нужно туда вернуться.

— Зачем? Чтобы снова с ним увидеться?

— Да.

— Но почему?

— Черепаха, расскажи Оливеру про Джулиет. Объясни, как это произошло. И еще скажи, что я хотела с ним попрощаться, но не смогла. Не могу же я просто сказать «До свидания, сынок», повернуться и уйти. У меня не хватит на это сил. Оливер вцепится в меня и не отпустит. Мне не справиться с вами обоими. А потом, в один прекрасный день, здесь появится Учитель.

— Не появится. Он не сможет тебя найти.

— Этот человек все сможет.

— Откуда ты знаешь?

— Черепаха, он никогда не оставит нас в покое. После того, что между нами было, мы навек связаны. Мы с ним как муж и жена…

Оливер и Хуан сидят в развалинах старой церкви. Узкая каменная галерея опоясывает стены храма, но от крыши ничего не осталось, и церковь похожа на обычный деревенский двор, залитый ярким солнцем. Правда, в центре возвышается кое-как сколоченный крест.

Перед крестом на коленях, напевая молитву, стоит старик. Тут же дымится костер. Старик достает из корзины индейку, сворачивает ей шею. Оливер и Хуан спрятались на галерее и смотрят. Старик перерезает еще дергающейся индейке глотку и кропит кровью пламя костра. Вверх тянутся клубы дыма.

— Ни фига себе, — шепчет Оливер.

Шепот совсем тихий, но старик моментально вскидывает голову и смотрит на мальчиков.

Они с хохотом бегут прочь по галерее: впереди Хуан, за ним Оливер.

Когда-то церковь была окружена стеной. Теперь от нее тоже остались лишь развалины. Отсюда, с холма, открывается потрясающий вид на городок Туй-Куч и горы. Вниз ведет белая каменная лестница. Хуан садится на ступеньку, достает из кармана два странных плода, похожих на груши, и протягивает один Оливеру. Оливер откусывает и кривится — фрукт горький. Хуана это забавляет, он весело хохочет. Весь мир освещен солнцем. Из городка доносятся звуки музыки. На маленькой площади репетирует маленький оркестрик, играющий маримбу. Скоро праздник, гуляние в честь Дня Всех Святых. Еще на площади стоит потрепанный грузовичок, на котором Оливер вчера приехал в Туй-Куч. Кузов опять набит битком — местные жители отправляются в Хуэхуэтенанго. Двигатель уже работает, из выхлопной трубы вырываются облачка черного дыма. Оливеру все это ужасно нравится — сидеть на каменных ступеньках под жарким солнцем, жевать эту кошмарную грушу и наблюдать за жизнью городка.

Он видит, что к грузовику приближаются двое — мужчина и женщина. Женщина несет в руке чемоданчик.

Это мама!

Она уезжает! Без него!

Оливер медленно встает, не веря своим глазам. Мама кладет чемоданчик в кузов. Водитель помогает ей устроиться поудобнее — сразу несколько рук подхватывают Энни и усаживают ее в кузов. Оливер смотрит во все глаза, ничего не понимая. Его как околдовали — он не может двинуться с места.

— Ке паса? — спрашивает Хуан.

Тут Оливер вспоминает, что у него тоже есть голос и орет изо всей мочи:

— Мама!

Но она, конечно, не слышит. Далеко, ветер, да еще и эта чертова музыка. Никто из пассажиров грузовичка даже не смотрит в сторону Оливера.

Тогда он срывается с места и несется вниз, перескакивая за раз по три ступеньки. Так можно и шею свернуть, но Оливер об этом не думает. Лестница кончается, и он вприпрыжку бежит по тропинке. Козы и собаки едва успевают увернуться у него из-под ног. Вот Оливер поскользнулся, он падает прямо в грязь, но тут же вскакивает и бежит дальше. Переполох среди кур, испуганно шарахается в сторону груженный кукурузными початками ослик. А вот и шоссе, еще один поворот, и Оливер на площади.

Он видит Черепаху, оркестрик, провожающих.

Грузовичок уже отъехал.

— Мама! Мама! Мама!

Энни оборачивается, но делает вид, что его не видит. Но Оливер отлично знает — она его заметила.

Оливер задыхается, легкие у него словно из наждачной бумаги. Бросив яростный взгляд на Черепаху, он бежит за машиной. Бесполезно — грузовик уже не догнать. Как она могла его бросить? Оливер бежит, не останавливается, даже когда машина исчезает за поворотом. За ней гонятся собаки, глазеют местные ребятишки. Оливер не слышит ни музыки, ни удаляющегося шума мотора — лишь собственное дыхание.

Тощая свинья, попавшаяся им вчера на дороге, снова, истошно визжа, выскакивает невесть откуда.

Следующее утро. Энни сидит в кабинете следователя Кэрью и молчит, на вопросы не отвечает. Неужели он думает, что его испепеляющий взгляд может произвести на нее хоть малейшее впечатление? Кэрью не выдерживает, морщится и опускает глаза.

— Мисс Лэйрд, если вы не хотите сказать нам, где ваш сын, как же мы сможем его защитить?

— А я не хочу, чтоб вы его защищали. Выполняйте свою работу, больше от вас ничего не требуется.

— Ну, вы еще поучите меня, в чем состоит моя работа, — вскидывается Кэрью.

— Хорошо. Ваша работа — расследовать убийство Джулиет Эпплгейт.

— Мы занимаемся этим.

— Ну и каков результат?

— Такие дела быстро не делаются.

— Значит, результат — ноль?

— Пока у нас ничего нет.

Кэрью раздраженно постукивает кулаком по столу.

— Но вы хоть понимаете, что она убита? — наседает на него Энни. — Что ее убил Учитель?

— Когда нет доказательств, предпринимать какие-нибудь действия невозможно.

— Так добудьте доказательства.

— Мы стараемся. Вы поможете нам, мисс Лэйрд?

— Да. Я сделаю все, что вы хотите. Если нужно, я надену на себя потайной микрофон.

— Нет, это слишком опасно. Если он догадается…

— Он не догадается.

— А вдруг он решит вас… ну, скажем, обнять?

— Не решит. Он считает, что я робкая и до смерти запуганная. Без моего согласия он ко мне не прикоснется — этот тип любит изображать из себя джентльмена.

— Мисс Лэйрд, у меня есть идея лучше и безопаснее. Пригласите его в такое место, где мы заранее спрячем микрофон.

Энни качает головой.

— Не бойтесь, мы будем рядом, — уверяет ее Кэрью.

— Ничего не выйдет. Учитель не придет на встречу, если место назначила я. Вы его не знаете. Лучше прицепите на меня микрофон. Уверяю вас, этого будет достаточно. Я заставлю его наговорить такого, что вы засадите за решетку их всех. Боффано — тот вообще усядется до конца своих дней. Я принесу вам на блюдечке и Учителя, и всех его шестерок. Вы хотели от меня помощи? Я согласна. Да, это рискованно — я знаю. Но я согласна. Гораздо больший риск — оставлять его на свободе.

К учительской подъезжает чья-то машина. Учитель подходит к двери, впускает в комнату Эдди.

— Я только что разговаривал с Тони Маретти, — сообщает Эдди. — Ему звонила Энни, она вернулась. Ты оказался прав. Она хочет с тобой встретиться завтра, в час дня.

У Винсента немного учащается дыхание, изо рта вырывается короткий смешок — орлиный клекот торжества.

— Заходи, — говорит он.

— Нет, — качает головой Эдди. — Я вообще не должен был сюда приходить. Просто хотелось тебя обрадовать.

— Эдди, никто, кроме тебя, не знает, что я здесь живу. Входи.

— Мне пора.

— Мне понадобится твоя помощь.

Эдди кривится.

— Ты же знаешь, я не в восторге от всей этой истории.

— Знаю.

— Я считаю, что нужно поставить в ней точку.

— А я все время повторяю тебе: терпение, терпение и еще раз терпение.

— Винсент, все это дерьмо собачье. Выкинь ты эту бабу из головы.

— Главное, Эдди, что она вернулась.

— Я в эти игры больше не играю, ты понял? Не мучай ты больше ни ее, ни ее мальчишку. Винсент, слушай ты меня…

— Эдди, — перебивает его Учитель.

— Что?

— Посмотри на меня.

— Ну?

— Я знаю, что ты обеспокоен. И еще я знаю, что ты мой самый старый и верный друг. Мне нужна твоя помощь.

— О Господи…

— Эдди, поможешь?

Сью Ранци, сотрудница следователя Кэрью, прилаживает у Энни под мышкой передатчик. Это маленькая коробочка, не больше наперстка, с миниатюрной батарейкой. От передатчика к микрофону идет тоненький провод. Микрофон спрятан в бюстгальтере. Сверхсовременная техника, совершенно безопасная.

Сью Ранци оборачивается к Фреду и тот одобрительно кивает головой.

— Значит, так, мисс Лэйрд, — говорит он спокойным голосом. — Мы все время контролируем сигнал вашего передатчика. Где бы вы ни были, достаточно дать нам понять, что вы нуждаетесь в нашей помощи, и мы тут как тут.

— Но вы обещаете, что будете держаться поодаль? — спрашивает Энни. — Он вас не заметит?

— Я обещаю.

Меррей Рэндалл, специалист по прослушиванию, кивает Фреду — сигнал отличный.

— Ну хорошо, — говорит Кэрью. — Все готово.

— Можно, я отлучусь в туалет? — спрашивает Энни.

— Конечно, конечно.

Энни улыбается своей странной улыбкой и выходит из комнаты.

— Что ты обо всем этом думаешь? — спрашивает Гарри Берд.

— Не знаю, — вздыхает Кэрью. — Обычно перед подобной операцией я бываю весь на взводе. На этот раз у меня почему-то полная апатия. Эта женщина для меня — загадка. Я не знаю, чего от нее ожидать.

— Да, согласен, — кивает Берд. — В один момент она рядом с тобой, а через секунду где-то в другой галактике.

— Главное — понять, на чьей она стороне.

— Но ведь она согласилась с нами сотрудничать?

— Так-то оно так, — качает головой Кэрью. — Но я не уверен, что она работает на нас.

— А как же иначе?

— Возможно, она слишком долго плясала под дудочку этого ублюдка, и этот танец начал ей нравиться.

Эдди останавливает машину возле железнодорожной станции Брюстер. Энни выныривает из толпы, быстро садится. Они едут вперед.

Эдди спрашивает, как у Энни дела.

— Отлично, — коротко отвечает она. — Просто блеск.

Автомобиль движется в северном направлении. Эдди долго собирается с духом и наконец говорит:

— Знаете, Энни… я давно хотел вам сказать… то есть объяснить, как я ко всему этому отношусь…

— Знаете что? — перебивает его Энни.

— Что?

— Мне абсолютно наплевать, как вы к этому относитесь и что вы об этом думаете.

Больше она не произносит ни слова. Эдди внутренне весь кипит. Он ненавидит эту суку. Конечно, ему ее жалко, но уже не так, как прежде. Кроме того, Эдди немного трусит — вполне возможно, что эта баба теперь работает на полицию.

Эдди помалкивает, хоть на душе у него довольно погано. Не нравится ему вся эта хреновина. Его буквально тошнит от нее.

А вот и закрывшийся недавно мексиканский ресторан. Гигантское сомбреро покосилось и покачивается на ветру. Эдди тормозит, а через пару минут появляется Винсент.

Энни вылезает из машины, решительным шагом направляется к Винсенту. Тот опускает стекло, хочет что-то сказать, но Энни мотает головой и прижимает палец к губам. Потом показывает себе на грудь.

Мало того, она оглядывается, смотрит назад — нет ли машин. Но на шоссе пусто.

Тогда Энни расстегивает блузку и показывает, что между грудей у нее прикреплен микрофончик.

Она под колпаком! Это ловушка!

Эдди лихорадочно пытается вспомнить, не наговорил ли он чего лишнего в машине. Потом вспоминает, как Энни заткнула ему рот, не дала засветиться.

Энни оборачивается к нему и протягивает записку:

«Эдди, не говорите ни слова. Поезжайте вперед, катайтесь где хотите в течение получаса, потом заберете меня отсюда».

Очень осторожно она извлекает из-под мышки передатчик, прикрепленный к нему провод, потом микрофон. Винсент наблюдает с легкой улыбкой. Подслушивающее устройство Энни аккуратно кладет на сиденье рядом с Эдди, потом закрывает дверцу и садится в «рейнджровер» к Винсенту.

Ну Винсент, ну дает, думает Эдди. Никогда ни в чем не ошибается. И как ему только удается так заарканивать баб?

Винсент подмигивает Эдди, трогает с места. Эдди смотрит «рейнджроверу» вслед.

Учитель спрашивает:

— Что вы о них думаете?

— О ком?

— О ваших защитниках, о полицейских.

— У них против вас нет ни единой улики.

— Но ведь они хотят вас защитить.

Винсент сворачивает на узкую проселочную дорогу, они едут мимо лугов, усыпанных осенними цветами. «Рейнджровер» останавливается.

— Они ни на что не способны, — говорит Энни. — Обычные бездарные бюрократы. Меня от них с души воротит. Больше всего меня раздражает их слабость.

Вдвоем они идут по лугу к старой ферме, которую Учитель купил несколько лет назад. Приводить сюда Энни рискованно, но Учитель думает: одной опасностью больше, одной меньше — какая разница. Эта мысль заставляет его улыбнуться. Со всех сторон его окружает невидимая, смертоносная опасность. А выглядит со стороны все это весьма невинно: он и Энни идут вдвоем по миниатюрному мостику через ручей, потом поднимаются по тропинке. Желтая листва деревьев, журчание воды, на старой вишне — черная стая ворон. Риск? Что такое риск? Это дар, благодаря которому мы понимаем смысл любви.

— И все же, Энни, вы должны их простить. Они слабы из-за того, что отвергают Тао. Делают они это потому, что боятся. Но сердца их чисты, они вас любят, они…

— Заткнитесь вы, — яростно шепчет Энни, останавливаясь. — Вы еще будете меня учить, кого прощать, а кого не прощать! Вы, подонок, сволочь! Я вас ненавижу, вы это знаете? Если бы я могла, я убила бы вас голыми руками! Чистые сердца — с ума сойти! Учитель читает мне очередную лекцию! Вы еще расскажите мне про то, какой целительной силой обладает ужас, какой сильной я стала благодаря вам! Особенно я люблю послушать про то, как ваша любовь спасет моего ребенка.

— Энни…

— Заткнитесь! — кричит она.

Они стоят под голым тополем. Учитель любуется ее гневом, тем, как разметались по плечам ее волосы. Энни просто чудесно смотрится на фоне желтеющих трав.

— Не смейте улыбаться! — кричит она. — Я не шучу! Если бы я могла, я бы прикончила вас! Неужели вы думаете, что я всерьез воспринимаю чушь, которую вы несете? Отвернитесь, не пяльтесь на меня!

Пожав плечами, Учитель опускает глаза. Но губы его кривятся в улыбке, сдержать которую он не в силах.

— Я ВАС НЕНАВИЖУ!!!

Она идет дальше, Учитель держится чуть позади. Через несколько минут Энни останавливается под дубом и срывает коричневый лист.

— Больше всего мне ненавистно в вас то, что вы всегда правы. Да, я действительно стала сильная, вы не ошиблись. Теперь вы счастливы?

— Да.

Голос Энни становится тише, мягче, в нем звучит отрешенность:

— Я после большого перерыва зашла в свою мастерскую, посмотрела на свои старые работы и увидела, насколько они беспомощны. В них нет мужества, нет боли, нет огня. Они — отражение моей прошлой жизни. Я изгоняла из своей жизни страсть и настоящее чувство. Если меня что-то пугало, я закрывала глаза. Не смотреть, идти дальше, не оглядываться. Теперь я чувствую, что больше так жить не могу и не хочу. Вы довольны своей ученицей?

— Да.

— А зря. От этого я ненавижу вас еще больше.

Учитель сглатывает слюну, у него щемит сердце.

— Энни… — Голос у Учителя сдавленный, это почти шепот. — А кроме ненависти, вы ничего ко мне не испытываете?

— Перестаньте, — роняет она, не глядя на него. — Пожалуйста, перестаньте.

Но Учитель знает, что она на самом деле хотела бы сказать.

В полном молчании они поднимаются по склону. Буйные краски осенней природы — вербейник, золотарник, вереск. Энни останавливается, смотрит вокруг.

— Вот чего я не могу понять, Зак, — говорит она. — Вы такой сильный. Почему вы работаете на Луи Боффано? На этого… на этого…

— Громилу, хотите вы сказать?

— Ну, если он ваш друг…

Учитель смеется.

— У Луи Боффано нет друзей. Он псих. Чудовище. Но он меня интригует. Вам кажется, что мое увлечение этим человеком — признак психической аномалии?

— Не знаю. Может быть. Хотя…

— Меня вообще привлекает и завораживает концепция мафиозной семьи. С самого детства.

— Тогда почему бы вам не взять управление семьей в свои руки?

Энни бросает на него быстрый взгляд — проницательный, острый. Неужели это моя Энни, думает Учитель. Робкая, закомплексованная Энни.

Учитель смеется.

— Может быть, когда-нибудь я это и сделаю.

— Скоро?

— Не знаю. Мне спешить некуда. Я веду расслабленный образ жизни. Набираю союзников, способствую их служебному росту. Я и в самом деле, Энни, имею массу свободного времени. Действия мои тривиальны, в них нет ни малейшего напряжения. Но сила и энергия стекаются ко мне сами.

— А вы можете избавиться от Боффано?

Ее прямота приводит его в восторг.

— Не думал об этом. Разве есть какая-то разница? Я могу убрать старину Луи, могу его не трогать. В качестве прикрытия он очень полезен. Я не хочу мозолить публике глаза. Пусть Луи будет горой, я буду ущельем.

— Но как вам все это удается? Как вы поддерживаете связь с Боффано? Ведь за ним все время ведется наблюдение.

Учитель пожимает плечами.

— Курьеры, связные, условные знаки.

— И вы никогда с ним не встречаетесь?

— Редко. Я знаю, что каждое воскресенье в пять часов Луи отправляется на кладбище Гринвью, где находится их семейная усыпальница. Полиция давно привыкла к этому, и на кладбище слежки не бывает.

— Значит, сегодня?

— Что «сегодня»?

— Сегодня вы с ним встретитесь? Ведь сегодня воскресенье.

— А что, я зачем-либо должен с ним встретиться?

— Ну, я не знаю… Все это так интересно. Просто дух захватывает. Это я поняла, но я пока не понимаю главного — почему Боффано обладает для вас такой притягательной силой.

— Земная власть всегда притягивала людей, — объясняет Учитель. — Объясняется это тем, что она — частица Неизменной Власти, исходящей от Тао. Вот в чем причина притягательности.

— Я не совсем поняла…

— По правде говоря, я тоже, — усмехается Учитель. — Иногда мне кажется, что я сыт по горло земной властью. В последнее время это происходит со мной все чаще и чаще. Уроки власти утомительны, меня тянет к силе иного рода. Отказаться от всей этой мишуры, уединиться где-нибудь в монастыре. Недалеко от Хайдарабада есть пещерный монастырь Аджанта. Там чистота, покой, простота. Есть искушение и иного рода. Пойдемте, Энни, я покажу вам.

Он берет ее за руку, и Энни не отстраняется. Вместе они поднимаются по тропе. Шаг их становится все быстрее, и вот они уже на вершине холма, рядом с полуразвалившимся фермерским домом. Стекла в окнах выбиты, крыльцо прогнило. Учитель слегка поглаживает ладонь женщины кончиками пальцев. Это едва ощутимое прикосновение заставляет ее трепетать.

Учитель говорит, что хочет реставрировать дом. Это дороже, чем построить новый, но зато какая будет красота: традиционный фермерский дом с тюлевыми занавесками и креслом-каталкой на веранде. Сияющие лаком полы, множество детей. Один из мальчиков будет похож на Оливера. Больше никаких игр с властью. Ничего — только любовь.

— Как вы думаете, Энни, мог бы я обратить всю свою силу в любовь? Хватит ли у меня на это таланта?

Учитель не смотрит на нее, но ощущает идущее от нее тепло.

— Я хочу найти подругу, которая была бы творческой личностью, несла бы в своей душе хаос. Хаос мне необходим, чтобы уравновешивать симметричность и упорядоченность моей натуры. Мне очень жаль,Энни, что вы меня ненавидите. Потому что я вас люблю.

Они стоят, смотрят на дом. Учителю очень страшно. Интересно, думает он, страшно ли ей. Чувство страха ему приятно. Особенно волнует Учителя колокольный гул, исходящий откуда-то из глубины его грудной клетки.

Учитель оборачивается к ней, их взгляды скрещиваются. Энни касается пальцами его висков, притягивает к себе его лицо.

Когда губы Учителя касаются ее губ, по лицу Энни текут слезы. Он не фиксирует поцелуй, она тоже касается его едва-едва. Учителя никогда так нежно никто не целовал. Он хочет придвинуться ближе, но Энни отодвигается.

— Нет, — говорит она. — Нет.

Потом быстро спускается вниз по тропинке. Учитель догоняет ее уже возле машины.

— Отвезите меня назад, — просит она.

— Когда мы увидимся снова?

Учитель не привык просить, это дается ему нелегко. Но он видит, что ей тоже трудно. Энни молчит, и ему кажется, что сейчас она отрицательно покачает головой. Вместо этого она говорит:

— Скоро. Не завтра, но скоро. Дайте мне время, Зак. Пожалуйста.

Сорок минут спустя Энни сидит в знакомом кабинете, слушает, как на нее орет Фред Кэрью. У него раскрасневшееся лицо, голос охрип.

— Какого черта вы там делали?! Зачем вам понадобилось останавливаться около ресторана «Папа Тако»?

— Что, простите?

— На Двадцать втором шоссе. Заброшенный мексиканский ресторан. Этот самый Джонни, который вас вез, остановился там. Было слышно, как открылась дверца, а потом закрылась. Что там произошло?

— Он сказал мне, чтобы я вышла из машины.

— Неужели? Почему же мы этого не слышали?

— Ну, он показал это жестом. Я думала, что там произойдет встреча с Учителем. Но минуту спустя он — тоже жестом — велел мне садиться обратно.

— А дальше?

— Ничего. Покатались немного и вернулись.

— Без единого слова?

— Он со мной не разговаривал.

— Еще бы — ведь вы велели ему заткнуться.

— Разве вас интересовал Джонни? Я думала, вам нужен Учитель.

— И полчаса спустя вас привезли на то же самое место?

— Да.

— Ничего не понимаю.

— Очевидно, Учитель что-то заподозрил и не явился, — говорит Энни.

— Как он мог что-то заподозрить?

— Не знаю, — пожимает она плечами. — Это уж вы разбирайтесь сами, а мне пора домой.

— Нам еще о многом нужно поговорить, — заявляет Кэрью.

— Замечательно, — улыбается Энни. — Поболтаем завтра. Расставим ему новый капкан, ладно? На этот раз мы не промахнемся. А сейчас я устала и иду домой.

Она поднимается.

— Мы еще не закончили, мисс Лэйрд.

— Я все равно ухожу.

— Сядьте. Я хочу понять, что происходит у вас в голове.

— Что у меня в голове? Мой ребенок. Я все время думаю о моем сыне. Больше ни о чем. Только о нем.

— Сядьте.

— Нет. — Энни смотрит ему прямо в глаза. — Если хотите беседовать со мной сегодня еще, вам придется меня арестовать. Но без адвоката никакого разговора все равно не будет. Или давайте поговорим завтра. Часа в четыре, ладно?

— Послушайте, Энни…

— Я для вас не Энни.

— Хорошо, мисс Лэйрд.

— Подите вы к черту.

Энни выходит из кабинета. Ей пора на кладбище Гринвью.

Фрэнки и Архангел дежурят возле усыпальницы рода Боффано, а сам Луи общается со своей покойной матерью, которую нежно любил. Внезапно Фрэнки замечает, что между надгробий появилась женская фигура. Женщина в черной куртке с поднятым капюшоном быстро идет по дорожке.

— Это еще что такое? — встревоженно бурчит Фрэнки. Кладбище уже закрыто, в этот поздний час никого, кроме Луи Боффано, сюда не пускают. Стало быть, не обычная посетительница. Луи оборачивается.

— Минутку, что за дела? — хмурится он. Фрэнки отлично знает, что кладбище — идеальное место для того, чтобы убрать Луи Боффано. Здесь он очень уязвим. Кроме того, после процесса его положение несколько пошатнулось. Должно пройти некоторое время, чтобы Луи опять почувствовал почву под ногами.

Баба идет подозрительно быстро — похоже, назревают неприятности.

Фрэнки загораживает собою босса и кричит:

— Эй ты, стой!

Она не останавливается. Фрэнки сует руку под мышку, нащупывает рукоять пистолета.

— Стоять, я сказал!

Женщина словно не слышит.

— Мистер Боффано! — кричит она. — Мне нужно с вами поговорить.

Руки у нее пусты. Сумка висит через плечо. Вроде бы с этой стороны опасаться нечего. Разве что она намерена задушить Луи голыми руками? Ну ничего, с этим мы как-нибудь справимся, думает Фрэнки. Однако Архангел настроен менее оптимистично. Он выхватывает пушку, раскорячивается в угрожающую позу и орет:

— Стой, сука, не то я тебе башку отстрелю!

Насмотрелся полицейских фильмов, придурок, думает Фрэнки. Однако прямолинейный подход Архангела срабатывает — женщина остановилась. Стоит метрах в десяти на фоне херувимов и серафимов.

— Архангел, — укоризненно говорит Луи, ведя жестом убрать пистолет.

— Что вам нужно? — спрашивает он у женщины.

— Вы меня узнаете? — спрашивает женщина.

— Еще бы. Вы из присяжных. Что вам нужно?

— У меня для вас кое-что есть. — Она лезет в сумочку.

— Не трогать сумку! — кричит Фрэнки.

Женщина пожимает плечами, снимает сумку, кладет на землю.

— Ну ладно, достаньте сами.

— Что там?

— Подарок. Хочу с вами кое о чем договориться. Я отдаю вам содержимое сумки, обещаю, что не буду сотрудничать с полицией. А вы взамен оставляете меня, мою семью, моих друзей в покое.

— Ну что вы, — галантно машет руками Луи. — Я бы ни за что на свете не причинил беспокойства вашей семье. Я вообще никого не трогаю. Я и знать-то не знаю. С какой же стати…

— Поклянитесь, Луи, иначе не получите подарок.

— По правде говоря, в гробу я видал твой подарок, — меняет тон Луи.

— Нет, мистер Боффано, он вам весьма пригодится, — говорит женщина и нагибается к сумке.

— Не трогать! — кричит Фрэнки.

Женщина улыбается.

— Неужели вы думаете, что я собираюсь убить Луи Боффано?

Это имя она произносит с презрительной усмешкой.

— Он для меня — ноль. Зачем мне его убивать?

Луи подает телохранителям знак, чтобы они поубавили пыл. Женщина открывает сумку, достает оттуда маленький магнитофончик для микрокассет. Нажимает кнопку воспроизведения. Раздается мужской смех. Фрэнки узнает голос Учителя. «У Луи Боффано нет друзей. Он псих. Чудовище. Но он меня интригует. Вам кажется, что мое увлечение этим человеком — признак психической аномалии?» Женщина нажимает на «стоп».

— Ну как, мистер Боффано, правда, любопытно? Хотите послушать еще?

— Где это записано? — спрашивает Луи. — Когда?

— Сегодня.

— Кто установил магнитофон?

— Я сама. Обычный японский «Олимпус». Купила вчера на Сорок второй улице.

Луи протягивает руку, хочет получить свой подарок. Фрэнки замечает, что рука у босса дрожит.

— Луи, осторожно, — тихо говорит Фрэнки. — Может быть, это какой-то трюк. Учитель ни за что на свете не стал бы…

— Пойди возьми у нее кассету, — приказывает Луи.

— Ну уж нет, — говорит женщина. — Сначала поклянитесь. Поклянитесь, что не тронете меня, моего ребенка, моих друзей…

— Давай сюда кассету, — рычит Луи. — Я клянусь, что близко к тебе не подойду. Никогда в жизни.

Она смотрит на него своими глазищами, под ними залегли темные круги. И это ее-то Эдди называл красоткой? — думает Фрэнки. Ничего себе красотка. Ведьма какая-то.

Женщина подходит к Луи и вручает ему магнитофон.

— Не теряйте времени попусту, — говорит она на прощание, поворачивается и уходит.

Луи нажимает на кнопку воспроизведения, глядя женщине вслед. Из крошечного динамика доносится ее голос: «Тогда почему бы вам не взять управление семьей в свои руки?» Женщина скрывается за поворотом, а Учитель отвечает на ее вопрос: «Может быть, когда-нибудь я это и сделаю. — Учитель смеется. — Я могу убрать старину Луи, могу его не трогать. В качестве прикрытия он очень полезен. Я не хочу мозолить публике глаза. Пусть Луи будет горой, я буду ущельем».

Глава 14 ТРЕПЫХАЙСЯ СКОЛЬКО ХОЧЕШЬ — Я НЕ БУДУ ЛЮБИТЬ ТЕБЯ МЕНЬШЕ…

Понедельник. Раннее утро, светит солнце — день выдался погожий. Учитель сидит рядом с Эдди в машине, они подъезжают к школе Святой Терезы, кампус которой расположился на берегу Гудзона. Когда-то это было престижное учебное заведение для девочек из хороших семей, но несколько лет назад школа обанкротилась. В летнее время в кампусе устраивают пикники и празднества, но осенью здесь пустынно.

Эдди тормозит возле застекленного кафетерия, двери которого наглухо заперты. Они выходят из машины, ждут. Учитель ставит на капот свой чемоданчик и рассеянно любуется осенней листвой. Сквозь переплетение ветвей и сучьев открывается панорама реки, похожая на витраж. Учитель спокойно ждет, ничего не говорит.

Зато Эдди не находит себе места от беспокойства. Он то и дело поглядывает на часы, бормочет себе что-то под нос. Наконец, не выдержав, говорит:

— Слушай, Винсент, если тебе не нравится эта история, давай уедем.

— Почему не нравится? Я совершенно спокоен.

— Неужели?

— А ты-то что разволновался, Эдди?

— Да, не скрою, я беспокоюсь.

Учитель улыбается.

— Луи не сделает мне ничего плохого. Мы с ним старые знакомые.

— Я знаю, но…

— Он сказал, что хочет обсудить сделку с калабрийцами. Что тут такого?

— Нет, ничего, но почему вдруг такая спешка? Почему именно сегодня?

— Луи насиделся в тюрьме, соскучился по делу. Хочет поскорее приступить к работе. По-моему, это совершенно естественно.

— Ну не знаю, не знаю…

Учитель подходит к кафетерию, с любопытством рассматривает алебастровую Деву Марию, расположившуюся в нише. Чему можно поклоняться в этом бездушном изваянии? — думает Учитель. Разве что глаза Святой Девы — они немного похожи на глаза Энни. Он терпеливо ждет.

Наконец появляется черный «линкольн». В нем Луи Боффано, его братец и двое телохранителей — Фрэнки и Архангел. Фрэнки вылезает из машины, держит дверцу открытой. Луи (он сидит впереди, рядом с шофером) спрашивает:

— Что в чемодане?

— Проект. План контракта с калабрийцами, — отвечает Учитель. — А что?

— Ну-ка, Фрэнки, проверь.

Фрэнки открывает чемоданчик, шуршит бумагами, простукивает дно.

— Ничего, босс. Только бумажки.

— Обыщи его.

Фрэнки ощупывает Учителя.

— Чистый, — докладывает он.

— Вот и хорошо. Сам понимаешь, Винсент, лишняя осторожность не помешает. Кто вас разберет, чертей. Давай садись.

Учитель садится на заднее сиденье, Эдди тянется за ним, но Луи Боффано вдруг говорит:

— Нет, Эдди, сегодня обойдемся без тебя.

Эдди стоит, с тревогой глядя на Винсента.

— Все в порядке, Эдди, — успокаивает его Учитель. — Потом поговорим.

— Ладно, я буду ждать тебя здесь, — отвечает Эдди.

— Нет уж, поезжай домой, — вмешивается Луи. — Чего ты собираешься ждать? У тебя сегодня выходной. Проведи его с дочерью. Кстати, как дела у Розанны?

— Она в порядке, Луи. Но…

— Вот и проведи день с дочкой. Передай ей привет от дядя Луи, ладно? Мы сами отвезем Винсента домой.

«Линкольн» уносится прочь. Учитель сидит сзади, зажатый между Фрэнки и Архангелом. Впереди Луи и его брат Джозеф — он за рулем.

— Рад, что ты пришел, Винсент, — говорит Луи с улыбкой, оборачиваясь.

— Приказ есть приказ, — пожимает плечами Учитель.

Дорога неровная, ухабистая — особенно вблизи от берега реки. Слева просторное футбольное поле, и автомобиль, выруливает прямо на него. Посередине Джозеф внезапно тормозит.

— Сколько лет мы с тобой работаем вместе, Винсент? Двадцать? Больше? Всякий раз, когда тебе приходила в голову очередная идея, я был тут как тут, выполнял любую твою дерьмовую фантазию. У меня были люди, была организация. Ты этим пользовался, так? Мы оба разбогатели. Двадцать лет, а?

У Учителя в глазах вспыхивают искорки.

— Да уж, — кивает он. — Союз своеобразный.

— Но знаешь, что я тебе скажу, — продолжает Луи. — Мы столько лет работаем вместе, а я ни хрена о тебе не знаю. За двадцать лет так и не понял, что у тебя в башке.

— На самом деле это очень просто, — отвечает Учитель.

— Вот как?

— Проще простого.

— Слушай, что я тебе расскажу, — доверительным тоном сообщает ему Луи. — Вчера стою я на кладбище, навещаю свою покойную мамашу, и вдруг ко мне подходит эта баба, которая была присяжным заседателем. Подходит и начинает рассказывать, что ты говоришь обо мне всякие гадости.

— Энни? Она приходила к тебе?

— Ты говорил обо мне гадости или нет?

Учитель задумчиво щурится.

— Гадости? Нет, Луи, я бы это так не назвал. Возможно, я отзывался о тебе с некоторым презрением. Кажется, я назвал тебя болваном, психом или еще чем-то в этом роде…

— Ты называл меня чудовищем, мать твою! И не виляй мне тут — все записано на пленку.

Учителю весело, он довольно хихикает.

— Я не виляю. Просто учти, что говорил я это без злобы. На самом деле ты мне абсолютно безразличен.

— Ты сказал, сука, что запросто можешь меня убрать.

— Конечно, могу. Но, сколько мне помнится, я сказал, что могу тебя и не трогать. Для меня это не имеет значения. Тебя обидели мои слова, да?

— Обидели?! Ах ты, сволочь!

— Напрасно, Луи. Мы с тобой не родственники, не задушевные друзья. По-моему, ты и твой братец называли меня словами похуже.

Тут Джозеф не выдерживает.

— Я тебе скажу, кем я тебя считаю. Ты поганый извращенец. Всегда таким был. Еще в детстве ты был полным психом. Сколько раз я говорил Луи — держись подальше от этого ублюдка.

— Видишь, Джозеф, как приятно с тобой поговорить, — замечает Учитель. — Спасибо, что поделился со мной своими чувствами.

Джозеф плюет ему в лицо.

— Тебе конец, крыса. Ребята, вытащите его отсюда. Давайте кончать.

Архангел открывает дверцу, вылезает наружу.

— Пойдем, — говорит он.

Фрэнки наставляет пистолет Учителю в висок.

— Живо!

Учитель легко выскакивает из машины. Втроем они идут по пустынному полю: Фрэнки слева, Архангел справа. Братья Боффано сидят в машине. Возле края футбольного поля, где вплотную к площадке подступает роща, Учитель останавливается. Он смотрит на реку, на железную дорогу.

— Имею я право на последнюю просьбу? — спрашивает он.

— Чего-чего? — хмурится Архангел.

— У меня к вам последняя просьба.

— Какая еще просьба?

— Посмотрите, пожалуйста, на машину Луи.

Учитель, руки которого спрятаны в карманах, нажимает на кнопку дистанционного управления. Сам он на «линкольн» не смотрит, ему не интересно. Ослепительная вспышка, оглушительный грохот, звон стекла, отчаянный вопль. Кажется, кричал Джозеф Боффано — впрочем, тут легко ошибиться.

Архангел застыл на месте, ничего не понимая. Учитель быстро разворачивается, выбивает у Архангела из руки пистолет, марка «беретта-92». В игру вступает Фрэнки — вскидывает руку и всаживает Архангелу в левое ухо три пули.

Потом Учитель и Фрэнки неторопливо идут к машине. Дверцы вырваны, Луи Боффано выполз из кабины и лежит на земле. У Луи не хватает одной руки, вокруг него живописно раскиданы куски тела его брата. Луи остался без лица — оно свисает с подбородка, держась на лоскуте кожи.

Учитель опускается рядом с Луи на колени.

— Извини, Луи, за неаккуратную работу. Сам понимаешь, много пластика в этот чемоданчик не засунешь. Ты не обиделся?

Заслонившись ладонью, чтобы на него не попали капли крови, Учитель стреляет Боффано в голову. Потом они с Фрэнки быстро шагают по направлению к роще.

— Слушай, Фрэнки, — говорит Учитель. — Я очень благодарен тебе за то, что ты предупредил меня заранее. Правда, благодарен.

— Ерунда, — отвечает Фрэнки.

— Я ценю в людях преданность.

— Да ладно, чего там.

— Только знаешь, Фрэнки, я вот обещал тебе, что ты займешь место Луи. Я тут подумал, пораскинул мозгами и пришел к выводу, что из этого ничего не выйдет. По-моему, у нас с тобой недостаточно поддержки в организации. Кроме того, у меня есть сейчас дела поважнее. С Энни Лэйрд произошла настоящая трагедия. Я должен заняться ее сыном.

— А? Минуточку, — лепечет Фрэнки. Он останавливается, смотрит на Учителя. — Что за ерунду ты несешь? Мы же договорились. Мы разработали план!

— Хочешь знать правду, Фрэнки? У меня просто не хватит терпения, чтобы погрузиться с головой во все ваши мафиозные интриги. Ты уж меня извини.

— Да ты что, с ума сошел?!

Фрэнки сует руку под куртку, хватается за пистолет. Учитель к этому готов — он стреляет Фрэнки прямо в сонную артерию, и оттуда фонтаном бьет кровь. Учитель едва успевает увернуться, но капли все равно попадают ему на рубашку. Потом Учитель со всего размаху бьет рукояткой пистолета по правой руке Фрэнки. Слышно, как хрустят кости. Пистолет падает, и Учитель тут же его подбирает.

— Черт бы тебя побрал, — хрипит Фрэнки. У него из горла ритмично выплескиваются целые фонтаны крови.

Учитель больше не ждет. Он идет по тропе дальше, не оглядываясь. Фрэнки бежит за ним.

— Что это за хреновина? — сипит он.

Слова можно разобрать с трудом, поскольку Фрэнки захлебывается кровью. Учитель останавливается, смотрит на Фрэнки и с улыбкой покачивает головой.

— Фрэнки, ты меня удивляешь. Как ты умудряешься говорить в таком состоянии?

— Я тебе больше не верю! — булькает Фрэнки. Он пытается схватить Учителя за рукав. Тот легко увертывается.

— Фрэнки, как ты себя ведешь!

— Заткнись. Я тебе больше не верю. Ни на грош, — решительно заявляет Фрэнки, после чего глаза у него закатываются, и он падает лицом в грязь.

Сари медленно ведет машину по проселочной дороге возле Гаррисона. Эбен сказал, что будет ждать ее где-то здесь. Однако пока его не видно — лишь голые деревья, рельсы железной дороги, водная гладь реки.

Эбен возникает на обочине неожиданно, ниоткуда — Сари едва успевает нажать на тормоза. Он садится рядом. Лицо у него улыбающееся, но рубашка и куртка в пятнах крови. Волосы растрепаны, глаза светятся диковатым золотистым блеском. Эбен страстно целует свою любовницу.

— Вперед, любимая, — говорит он.

Сари сворачивает на гудроновое шоссе, описывающее дугу вокруг поселка, который состоит из роскошных домов в стиле Тюдор.

— А я боялся, что ты не приедешь, — говорит Эбен.

— Как же я могла не приехать? — Сердце у Сари чуть не выпрыгивает из груди от тревоги. — Рассказывай скорее, что произошло.

— Нет, не стоит.

— Ну пожалуйста, Эбен.

— Не хочу тебя в это впутывать.

— За тобой гонятся?

— Да.

— Кто, полиция?

— Да.

— И ты не виноват?

— В чем?

— В том, в чем тебя обвиняют.

— Разве бывает, чтобы человек, рожденный женщиной, был не виноват? Но я пытаюсь спасти жизнь одного ребенка. Я сражаюсь во имя любви.

На лесистом отрезке шоссе Сари останавливает машину. Дорога узкая, и выехать на обочину невозможно, но это не имеет значения — других машин на шоссе все равно нет. Сари смотрит на Эбена в упор.

— Ты ее трахал?

То чувство, которое она к Эбену испытывает, уже нельзя назвать любовью. Оно вообще не имеет названия. Это жадные губы, расположенные внутри ее черепа. Они высасывают мозг, который съежился и почернел, словно гнилой лимон.

— Почему ты меня об этом спрашиваешь? — вздыхает Эбен.

— Ты трахал ее или нет?

— Ты хочешь знать, занимался ли я любовью с Энни? Нет.

— Кто она на самом деле? Не ври мне!

— Сари, я не буду тебе врать. Но лучше нам на эту тему не говорить.

— Ах вот как? Нет уж, дорогой Эбен, придется тебе рассказать мне правду. Если ты будешь со мной честен, я тебе тоже сообщу кое-что любопытное. Это касается путешествия в Гватемалу.

Она смотрит в его золотистые глаза, в них нечто похожее на смятение.

— Куда она отправилась? — желает знать Эбен.

— Нет, — качает головой Сари. — Сначала ты ответишь на мой вопрос.

— Понимаешь, я еще могу спасти и ее, и ее сына. Их обоих.

— Спасти от чего?

— Не от трагедии, нет. От судьбы убежать невозможно. Но я могу спасти их от обыденности и лицемерия. И больше об этом ни слова. Ты должна мне верить. Ты ведь веришь мне?

— Нет.

— Тогда просто люби меня, Сари.

— Я была сумасшедшей, когда влюбилась в тебя.

— Скажи мне, куда отправилась Энни?

— Нет! — упрямо заявляет Сари. — Сначала я должна понять, что происходит.

— Что происходит? — Он смеется. — В небе сгорело несколько созвездий. Они обожгли космос, разрушив все на своем пути. Разве может вселенная уберечь нас от этой катастрофы? Нет, Сари, вселенная нас от этого не спасет. Но я тебе скажу вот что. — Он берет ее пальцами за подбородок и поворачивает лицом к себе. — Спасти нас может любовь. Любовь и больше ничто. Так куда же она отправилась? Скажи мне, любимая.

Сари смотрит в окно, потом переводит взгляд на него. Он прав, думает она. Не нужно барахтаться, нужно слушать голос сердца.

Нет, сердце слушать нельзя. Оно обмануто. Этот человек — лжец, злокачественная опухоль. Но я его люблю. А любовь может спасти от чего угодно.

Эбен усмехается.

— Так куда именно отправилась Энни Лэйрд?

Как она его ненавидит! Сари смотрит вниз, говорит:

— Никуда.

Он не сводит с нее глаз.

— У меня есть друзья в различных авиакомпаниях. Я попросила проверить их все списки пассажиров, отправлявшихся на прошлой неделе в Гватемала-Сити. Чего я им только не врала! По сути дела, я нарушаю закон. За это меня могут лишить лицензии. Но ради тебя, Эбен, я готова на все. Итак, никакой Энни Лэйрд в этих списках нет.

Эбен бормочет нечто неразборчивое.

— Но я обнаружила вот что, — продолжает Сари. — Из того же городка Фарао, штат Нью-Йорк, в Гватемала-Сити вылетела некая Джулиет Эпплгейт. Я вспомнила эту женщину. Это ведь с ней ты флиртовал в кафе поэтов. Может быть, она дружна с твоей Энни Лэйрд? Может быть, она вылетела в Гватемалу по поручению своей подруги? Я расспросила женщину, которая продала ей билет, поподробнее. Так уж сложилось, что мы немного знакомы. Она рассказала мне, что Джулиет Эпплгейт первоначально хотела улететь в маленький гватемальский городок, который называется Туй-Куч, но туда нет рейсов…

Эбен счастлив.

— Сари, — нежно говорит он. — Ты просто чудо!

Он обнимает ее, целует с таким чувством, что Сари поневоле оттаивает.

— Ты доволен?

— Да! Ты открыла для меня новый мир. А я думал, что он уже навеки для меня закрыт.

— Кто эти женщины, Эбен? Кто такие Джулиет Эпплгейт и Энни Лэйрд? Они твои любовницы?

Но он уже ее не слушает. Эбен сосредоточенно размышляет, глядя на приборный щиток. Придя наконец к некоему решению. Эбен слегка кивает.

— Сари, мне нужна твоя машина, — говорит он решительным тоном.

— Куда ты поедешь?

— Причем мне нужна только машина. Без тебя. Сейчас мне необходимо побыть одному.

— Что? Ты шутишь?

Он смеется.

— Да, шучу. Но мне сейчас действительно не до пустой болтовни. Так что извини, любимая.

— Ах ты, сукин сын! Я сбежала с работы, забыла обо всем на свете, а ты имеешь наглость…

— Дай-ка мне ключи и выметайся.

— Мерзавец! Что ты несешь? Неужели я, по-твоему, должна топать отсюда до города пешком?

Эбен вздыхает.

— Нет. — Еще один вздох. — Это было бы неразумно. Ладно, я что-нибудь придумаю.

Он выдергивает из замка зажигания ключи, вылезает из машины, открывает багажник. Потом возвращается, Сари видит, что в руке у него пистолет.

— Пойдем, — говорит Эбен. — Я хочу, чтобы ты легла в багажник.

Сари смотрит на него искоса.

— Эбен, — лепечет она.

— Пойдем, Сари. Быстрее. Иначе я буду вынужден тебя убить.

— Эбен!

— Сари, я благодарен тебе за помощь, я очень тебя люблю, не хочу доставлять тебе страданий, но Тао сегодня не в духе. Все внимание Тао устремлено в ином направлении.

Он вытаскивает ее за локоть из салона. Сари, как зачарованная, послушно переставляет ноги. Эбен берет ее рукой за затылок и запихивает в багажник лицом вниз. Когда ладони Сари касаются дна, она пытается сопротивляться, но вполсилы. Ей кажется, что все это происходит во сне, смысл которого она не понимает. Эбен терпеливо берет ее за ноги, сгибает их и запихивает Сари в багажник.

— Мне очень жаль, Сари, — говорит он. — Прости меня, если можешь. Сейчас тебе будет хорошо. Больше никогда с тобой ничего плохого не случится.

Сари не верит ему. Сари раскаивается в том, что полюбила этого человека. Сари лежит, скрючившись в три погибели, и ей очень страшно. Ее щеки касается ствол пистолета. Сари смотрит в черную дыру, пытается сфокусировать взгляд, но не может — слишком мало расстояние.

— Послушай совета Лао Цзы, — говорит Эбен. — Будь в центре вселенной и прими смерть всем своим сердцем. Тогда ты станешь вечным. Представляешь, что такое вечность?

Он дает ей немного подумать над своим вопросом, но ответа не слышит.

— Ну ладно, — вздыхает Эбен, и это последние слова, которые Сари слышит в своей жизни.

Винсент звонит Эдди.

— Кругом хаос, — говорит он. — Советую тебе оборвать корни. Возьми дочку, поезжай на юг, начни новую жизнь.

— Что за хреновину ты несешь?

Винсент смеется.

— Встреча с Боффано прошла неудачно. Мы разошлись в точках зрения на одну проблему.

— Что все это значит?

— Ты не беспокойся, проблема была решена. Ситуация обрисовалась неоднозначная, но теперь все в порядке. Сматывайся, Эдди. Пора.

— А ты?

— Не сейчас. У меня еще есть одно дело.

— Какое?

— Мне не дает покоя любопытство. Неужели Энни думает, что я не способен на истинную любовь? Или, по ее мнению, любовь для Учителя — дело слишком простое? Слишком вульгарное? Ведь я живой человек, а не привидение, бродящее по земле и сеющее повсюду ростки вечной мудрости.

— Ничего не понимаю, — говорит Эдди.

— Неужели с ее точки зрения я не достоин места за ее столом?

— Понятия не имею.

— Ты знаешь, а ведь я выяснил, куда она отправила своего мальчика. Один городок в Гватемале, высоко в горах. На самом краю света. Я ведь ее предупреждал, я очень терпеливо объяснял ей, что она нигде от меня не спрячется. Видит Бог, я переверну небо и землю, чтобы не допустить трагедии.

— Ты псих, — говорит Эдди.

— Бесполезно вмешиваться в рисунок судьбы. Весь мир накрыт крыльями Тао. Все заранее предрешено. Я ничего не могу изменить, Энни это тоже не под силу. Скоро увидимся, Эдди. Поцелуй от меня дочь.

Он вешает трубку. Эдди слушает ровный гудок и говорит вслух:

— Ты псих.

Он кладет трубку.

— Ты прикончил моих братьев! И после этого, ублюдок, звонишь мне и болтаешь, словно ничего не произошло. Я всю жизнь был при тебе дворняжкой. Но безнаказанно убивать моих братьев я не позволю! Ты мне за это заплатишь, псих несчастный.

Когда по радио передают сводку последних новостей, Энни находится в мастерской — развешивает занавески на окнах. Выбитые стекла она уже вставила и теперь стоит на стремянке, прилаживая алюминиевый карниз. Весь день она провела в хлопотах, чтобы ни о чем не думать. Метод довольно действенный — например, в настоящую минуту Энни думает только о том, как бы попасть шурупом в отверстие. По радио звучат позывные студии новостей, а затем Энни слышит:

«Возле Коулд-Спринг взорвана машина. Полиция подозревает, что речь идет о междоусобице в мафии. Подробности после рекламной паузы».

Энни роняет карниз, и он с грохотом катится по полу. Молитвенно сложив руки, она спускается со стремянки, застывает перед радио. Нижняя губа закушена, глаза блестят. Господи, неужели этого подонка наконец прикончили? Надеюсь, что тебя, подлец, разорвало на мелкие кусочки.

Энни стоит на цыпочках, затаив дыхание. Проклятая реклама никак не закончится. В мастерской пахнет свежим лаком и октябрем — несколько дней по помещению свободно разгуливал ветер, задувая через разбитые стекла. Энни только теперь замечает, какими ароматами наполнилась мастерская. Господи, молится она, хоть бы это был он. Наверняка взорвали его, измельчили в труху! Из горла у нее вырывается хриплый смех. Нет, не спеши, говорит она себе. Подожди, пока назовут его имя. Но Энни ничего не может с собой поделать — ее трясет от хохота. В жизни не слыхивала такой смешной рекламы.

А вот и продолжение сводки новостей:

«На спортивной площадке возле заброшенного школьного здания близ Коулд-Спринг обнаружена взорванная машина и четыре мертвых тела. Полиция утверждает, что это преступление — дело рук мафии. Личности двоих погибших уже установлены, однако следствие держит имена в тайне…»

Четверо? Почему четверо? Луи достаточно было взорвать одного. Ну, может быть, двоих, если считать Джонни. Но откуда четверо?

Звонит телефон. Энни снимает трубку и слышит:

— Он знает, где ваш сын.

— Кто знает?

Однако она уже все поняла. Это Джонни — Энни узнала его по голосу.

— Он знает, что ваш сын в Гватемале, в каком-то маленьком городке. Нужно что-то делать. Я сейчас не могу вам помочь — должен думать о собственном ребенке. Придется вам разбираться самой. Остановите его, Энни.

Девушка, сидящая за стойкой авиакомпании «Америкэн эрлайнз», смотрит на бедную женщину с сочувствием. К сожалению, посадка уже закончена, сделать ничего нельзя.

— Сожалею, мэм, но вы пришли слишком поздно. Правда, через час в Гватемалу вылетает самолет компании «Авиатека». На него вы вполне успеете.

— Я не могу ждать! Там мой ребенок!

— Мэм, но посадка уже закончена.

— Ради Бога! Мне нужно немедленно к нему! Он умирает!

— Ваш сын в Гватемале?

— Он умирает! Пожалуйста! Произошел несчастный случаи, он ранен. Мне позвонил муж, я немедленно должна быть там!

В аэропорту очень строгие правила, и девушка из «Америкэн эрлайнз» это знает. Если нарушить правила — будут неприятности. Но у несчастной женщины такой отчаянный вид, что отказать ей просто невозможно.

— Подождите минуточку, — говорит девушка, тянется к телефону, а свободной рукой успокаивающе сжимает бедной матери локоть.

Три минуты спустя Энни бежит со всех ног по длинному пустому коридору. У трапа ее ждет стюардесса.

— Спасибо, спасибо, большое спасибо, — лепечет Энни.

Ее усаживают в кресло, и в следующую минуту самолет трогается с места. Энни сидит у окна, рядом никого нет. Слава Богу, сейчас не до пустой болтовни со случайным попутчиком. Энни смотрит в серый иллюминатор, разглядывает царапины, мучается вопросами, на которые нет ответа.

Зачем я только вступила с ним в борьбу? Как мне могло прийти в голову, что я способна с ним справиться? Он — настоящий гигант. Он раздавит нас обоих одним мизинцем. Почему я не сделала так, как он просил? Почему? Почему?

Самолет набирает высоту. Внизу выстроились городские кварталы: серый камень, стекло, прямолинейные надрезы улиц.

Потом рядом с Энни садится Учитель.

— Странное совпадение, правда? — говорит Учитель. — Надо же нам было оказаться в одном и том же самолете!

Он чувствует ее ярость, слышит еще не вырвавшийся из ее горла крик. Учитель заботливо накрывает ее руку своей.

— Не нужно кричать, — проникновенно говорит он и показывает рукоятку пистолета, торчащую у него из-под мышки. — У меня в аэропорту есть друзья, они дали мне возможность пронести с собой оружие. Вы знаете, Энни, что я воспользуюсь им без колебаний. Убью вас, убью экипаж, убью себя. Кто тогда поможет Оливеру? Он будет обречен. Дело в том, что один мой коллега уже летит из Калифорнии в Туй-Куч. Утром он будет на месте. Ваш единственный шанс спасти сына — попасть в Туй-Куч раньше моего коллеги. Подумайте, я вас не тороплю. Вы увидите, что я прав.

Но первый приступ страха, уже прошел, и Учитель это видит. Он знает, о чем сейчас думает Энни. Она думает, что он лжет и что никакого коллеги нет. Энни права. Учителю неприятно, что он ее обманывает, но ничего не поделаешь — так уж устроен Тао. Тао превращает случайную ложь в вечную истину.

— Верьте мне, Энни. Послушайтесь меня хоть на этот раз. Если бы вы прислушивались к моим советам раньше, все получилось бы иначе. Но нет, вы предпочли советы вашей полоумной подруги. Видите, к чему это вас привело.

Он нажимает кнопку вызова стюардессы. Когда она появляется, говорит:

— Я лечу первым классом, место двенадцать. Совершенно случайно встретил старую знакомую. Представляете, какое невероятное совпадение? Ничего, если я тут посижу?

— Конечно, сэр.

— Принесите нам, пожалуйста, выпить.

— Что пожелаете?

— Мне джин и тоник. — Он оборачивается к Энни. — А вам?

Энни ничего не отвечает, поэтому Учитель просит принести два джина. После того как стюардесса уходит, он говорит:

— Сегодня, когда я ехал в такси, меня сморило, и я видел кошмарный сон. Мне снилось, что мы с вами пришли на вечеринку к моим родителям. Вы выпили лишнего, а я вышел во двор и увидел вашу машину. В ней сидел Оливер. Я запер дверь на ключ и поджег машину. Потом вернулся в дом, чтобы позвать вас, но вы меня не слушали. Вы были заняты тем, что задували свечи на праздничном торте. «Оливер горит!» — кричу я, а вы меня не слушаете. Представляете, какой сон? Я проснулся весь в холодном поту. Мне было очень страшно. Слава Богу, это был всего лишь кошмар. Теперь вы рядом со мной, все будет в порядке. Знаете, Энни, я не держу на вас зла.

— Зак, я не хотела…

— Я знаю, вы были напуганы.

— Я вас не понимала. Теперь я изменилась…

— И это я тоже знаю. Но ход судьбы не остановить. Это очевидно. Сила растущей орхидеи способна сокрушить вселенную. Утром Оливеру суждено умереть. Думаю, мы оба это понимаем. Мы сделали все возможное, чтобы спасти его. Все было тщетно. С нашей стороны было глупо вмешиваться в волю судьбы. А уж ваша подружка Джулиет и вовсе вела себя как последняя дура. По правде говоря, все мы в этой истории похожи на цирковых клоунов.

Стюардесса приносит напитки, получает от Учителя двадцать долларов на чай и кокетливо улыбается.

— Зак, а не могли бы вы вместо…

— Вместо убийства Оливера, хотите вы сказать?

— Да. Не могли бы вы вместо этого убить меня. Увезите меня куда-нибудь, мучайте, пытайте, прикончите каким-нибудь особенно интересным образом. Разве вам этого недостаточно?

Он смотрит на нее с искренним участием.

— Энни, вы ничего не понимаете. Я не хочу никого убивать. Просто я знаю — чему быть, того не миновать. Помните тот разговор у вас в мастерской? Я сказал, что, если вы будете мне доверять, с Оливером ничего плохого не случится, но если вы меня предадите, Оливеру не спастись, чего бы мне это ни стоило. Помните? Как я умолял вас, чтобы вы мне поверили. Как я просил! Но все бесполезно. Неверие, предательство, измена укоренены в вашей душе. Разве можете вы изменить свою натуру? С тем же успехом я мог бы требовать от неба, чтобы оно изменило расположение звезд. Вы понимаете меня? Я не в силах изменить то, чему суждено случиться. Я — всего лишь свидетель. Я буду с болью наблюдать, как вы сжимаете в объятиях тело вашего мертвого сына.

— Зак, Зак, ради Бога…

Он подносит палец к губам.

— Тише. Расслабьтесь. Во вселенной и так слишком много напряжения. Договорились?

Учитель берет ее за руку, сжимает. Он думает о том, какая странная, удивительная воля случая. Они совершат это путешествие вместе. Им есть о чем поговорить. Ему хочется задать ей так много вопросов. Учитель испытывает одновременно страх, горечь, волнение. Он отпивает джина, и напиток кажется ему похожим на расплавленное серебро.

Четыре часа спустя Энни, расталкивая пассажиров, бежит к зданию аэропорта. Учитель опередил ее метров на двадцать. Он оборачивается, игриво ей подмигивает и исчезает в толпе. Длинный коридор, в самом конце которого стойка таможни. Учитель оказывается в самом начале очереди, и женщина в таможенной форме приглашает его к стойке. Может быть, вызвать полицию? — думает Энни. Нет, он на меня смотрит. Убьет меня, убьет себя, а его напарник доберется до Оливера. Остается ждать, смотреть, как он обменивается шуточками с таможенницей. Вот он миновал таможню, отправился за багажом.

— Пора!

Через пару минут он возьмет напрокат автомобиль, поедет в Туй-Куч и будет слишком поздно. Пора!

Энни проталкивается вперед, не обращая внимания на протесты остальных пассажиров. Мимо таможни, дальше по коридору. Таможенница кричит что-то ей вслед.

— Там убийца! — восклицает Энни. — У него пистолет! Убийца!

Она показывает пальцем вперед. Вокруг нее люди в форме.

— У него пистолет! — кричит она. — Остановите его!

Они галдят что-то по-испански.

— Я не говорю по-испански. Пистолет, понимаете? Мужчина в голубом костюме. Здесь кто-нибудь говорит по-английски? Его нужно остановить! Скорее!

Один из мужчин хватает ее за руки, но Энни вырывается и бежит вперед. Из стеклянной двери ей навстречу выбегают еще несколько человек в форме. Энни пытается объяснить им, в чем дело, но они ее не понимают.

— Что тут происходит? — спрашивает кто-то по-английски.

Это невысокий человечек в полицейской форме.

— Там человек с пистолетом, — быстро говорит Энни. — Он прошел вперед. Голубой костюм, красный галстук. Американец. Остановите его! Он собирается совершить убийство! Скорее!

— Кто вы?

— Он сидел рядом со мной в самолете. Пожалуйста, это убийца!

— Кто убийца?

— Голубой костюм! Красный галстук!

— Какой костюм?

— Голубой! Красный галстук! Красивый мужчина! Убийца!

Полицейский перешептывается с остальными. Со всех сторон к ним бегут люди в форме.

— Вы знаете этого человека?

— Он убийца! У него пистолет! Пистола, понимаете? Пистола!

Вокруг собралась толпа, все шумят, какая-то женщина истерически кричит. Переполох разрастается.

— Откуда вы знаете, что у него пистолет? — спрашивает полицейский.

— Я видела! Ради Бога! Это убийца!

Учитель стоит в очереди за багажом. Он слышит сзади шум, крики. Смысл этого явления ему понятен — Энни снова пытается сопротивляться. Как это глупо с ее стороны, но Учителю нравится ее неразумность. Не оборачиваясь назад, он нежно улыбается и вздыхает. Служитель, проверяющий бирки на багаже, приподнимается, чтобы посмотреть, из-за чего шум. Учитель берет свой чемодан и не спеша направляется к выходу.

— Сеньор!

Он оборачивается. Сзади полицейский и двое из службы безопасности. Жестами они велят Учителю поднять руки вверх. Еще двое полицейских появились в дальнем конце зала.

Учитель выхватывает пистолет и кладет одного из троих наповал. Остальные пригибаются, и это спасает им жизнь. Учитель моментально становится центром хаоса, вокруг него кружится огненный вихрь, а от его сердца во все стороны разбегаются могучие волны энергии, отшвыривая во все стороны людские толпы.

Учитель стреляет еще два раза, и каждый из выстрелов порождает новый взрыв паники. Затем он выбегает на улицу. Достаточно поднять руку с пистолетом, и толпа магическим образом расступается. Десять прыжков, и улица осталась позади. Учитель взбегает по каменной лестнице, перепрыгивает через изгородь, еще через минуту он уже затерялся в лабиринте узких улочек. Милая Энни, трепыхайся сколько хочешь — я не буду любить тебя меньше. Но есть у меня дела и поважнее, чем возиться с твоими мелкими шалостями. Мне предстоит погрузиться в медитацию, а ты готовься к завтрашнему утру.

Энни умоляет полицейского офицера о помощи.

— Сеньор Фонсеа, вы должны отыскать его сегодня же. Вы понимаете, сегодня! От этого зависит жизнь моего ребенка!

— Вы же говорите, что ваш сын в городе Туй-Куч. А человек с пистолетом, этот ваш учитель, находится в столице.

— Да, но он направляется в Туй-Куч.

— Это расстояние в несколько сотен миль. Учитель вашего сына передвигается пешком. Мы предупредили все агентства по прокату машин, автомобили ему нигде не дадут. Его разыскивает вся полиция. Вашему сыну не угрожает никакая опасность. Утром мы свяжемся со штабом национальной гвардии в Хуэхуэтенанго. Они отправят в Туй-Куч наряд, приставят к вашему сыну охрану…

— Ради Бога, сделайте это сегодня!

— Сегодня?

— Да! Пусть они отправляются туда сегодня же. Я вас умоляю!

— Сегодня ничего не получится. Сегодня День Всех Святых. В Туй-Куч большой праздник. Туда даже телеграмму не отправишь..

— Но ведь туда можно позвонить!

— Там нет телефона.

— Хорошо, позвоните в Хуэхуэтенанго, а оттуда отправят людей в Туй-Куч.

— Да-да, это очень неплохая идея…

— Вы позвоните?

— Обязательно.

— Когда?

— Скоро.

— Сделайте это немедленно! Пожалуйста! Не откладывайте на потом!

— Сейчас не могу.

— Почему?

— Не могу и все.

— Но почему?!

— Звонить должны из штаба.

— Позвоните отсюда, я заплачу.

— Сначала я должен составить рапорт.

— Черт бы вас побрал! Чтоб вы провалились! — Энни отворачивается, смотрит в сторону таможни и видит, что прибыла новая толпа пассажиров, еще один рейс.

— Это из Калифорнии? — спрашивает она.

— Нет, это из Майами. Авиакомпания «Авиатека». Рейс из Калифорнии прибыл два часа назад.

— Как, целых два часа назад?

— Да успокойтесь вы, — говорит полицейский. — Найдем мы вашего учителя. Я в этом не сомневаюсь.

— Но из Калифорнии прилетел еще один убийца! Он был на том самолете!

— И тоже охотится на вашего сына?

— Да!

— Но почему они все хотят убить вашего ребенка?

— Прошу вас, позвоните в Нью-Йорк, в нью-йоркскую полицию, там есть следователь Кэрью…

— Куда-куда? В Нью-Йорк?

— Да, в нью-йоркскую полицию. Они знают этого человека. Он убийца! Пожалуйста!

— Ладно, позвоню.

— Сейчас? Отсюда?

— Нет, отсюда не могу.

— Ах ты, сволочь! Звони немедленно! Это убийцы! Если ты этого не сделаешь, я добьюсь, чтобы тебя выгнали с работы!

— Как вы сказали? Вы что, мне угрожаете?

— Да, угрожаю. Ты у меня без работы останешься!

— Если вы мне угрожаете, я вас арестую. Если вы думаете, что американцам все дозволено…

— Нет, я вам не угрожаю, я вас умоляю. Дайте мне возможность позвонить Кэрью. Я заплачу за этот звонок. Ну что вам стоит? Всего один звонок!

— Это Гватемала, — отрезает полицейский. — Нью-йоркская полиция не имеет здесь никаких прав.

— Энни, вы? — раздается сзади чей-то голос. Она оборачивается и видит, что это Джонни. — Где он, Энни?

— Он убежал. Откуда вы…

— Я прилетел из Майами. Сначала должен был отправить дочку на Кюрасао, а потом сразу сюда. Как ваш сын? Мы должны его найти.

— Кто вы такой? — спрашивает сеньор Фонсеа.

— Я друг этой дамы. А вы кто?

— Роджерио Фонсеа, офицер полиции.

— Послушайте, капитан, могу я перемолвиться с вами парой слов наедине?

Двадцать минут спустя Джонни и Энни едут по городу в малолитражке, которую взяли напрокат. Шоссе поднимается все выше в горы. Джонни гонит все быстрее и быстрее, иногда даже выскакивая на встречную полосу. Но Энни кажется, что машина еле ползет.

— Слава Богу, полицейский знаком с Кабро, — рассказываетДжонни. — Это имя плюс пара сотен долларов — и проблема решена.

— Джонни, — говорит Энни.

— Меня зовут Эдди.

— Эдди, мы должны сделать остановку. Я хочу позвонить Кэрью.

— Кто такой Кэрью?

— Он из нью-йоркской полиции.

— Забудьте об этом.

— Но они могут помочь нам, послать вертолет.

— Могут, но не сделают этого. А если сделают, то опоздают. Я знаю, как они работают. Сначала этот ваш Кэрью пойдет к своему боссу. Потом его босс свяжется с вышестоящим начальством. Начальство отправит письмо в ФБР. ФБР свяжется с государственным департаментом. Еще через шесть недель, после двадцати официальных запросов они действительно отправят вертолет, но не в Гватемалу, а куда-нибудь в Бразилию. Забудь ты об этом, девочка. Мы можем полагаться только на себя. И помоги нам Боже.

Дорогу наводнило стадо коров. Эдди жмет на клаксон, распихивает скотину бампером. Энни даже не смотрит на рогатые головы, заглядывающие в машину.

— Есть второй убийца или нет? — спрашивает она. — Он сказал, что кто-то должен еще прилететь из Калифорнии.

— Да? Это он наврал. Видимо, хотел вас припугнуть. Нет у него никого в Калифорнии. Мы будем иметь дело с ним одним. Но этого более чем достаточно, уж можете мне поверить.

Глава 15 ТРОПА ОБОЖЖЕННОЙ, НО ЧИСТОЙ ЛЮБВИ

Учитель едет по горной дороге на старом, видавшем виды драндулете. Далеко впереди на шоссе еще одна машина — два красных огонька сквозь густую пелену пыли.

Учитель недоволен собой. Для того чтобы раздобыть эту жалкую колымагу, ему пришлось совершить убийство. Он всадил две пули в голову какой-то девчонке, когда она стояла на светофоре неподалеку от аэропорта. Ради этакого рыдвана просто стыдно убивать человека. Двигатель барахлит, руль слишком разболтан, шины не подкачены, спидометр не работает. Кроме того, на спинке сиденья еще не высохла кровь владелицы.

Но Учитель не жалуется — спасибо и на том. Тао не выбирает орудий для своего промысла. Сгодится и это четырехколесное чудовище. К тому же оно двигается быстрее, чем малолитражка, пылящая по дороге впереди. Учитель быстро сокращает расстояние. Вот уже можно разглядеть номерной знак — малолитражка принадлежит агентству по прокату автомобилей.

У Учителя сжимается сердце от радостного предчувствия.

Он жмет на газ. Как было бы чудесно снова оказаться рядом с Энни — он страшно по ней соскучился. Учитель мчится на скорости семьдесят пять миль в час. На повороте ему удается сократить расстояние.

Он включает дальний свет фар. Теперь отчетливо видно, что в машине едут двое. Справа от водителя — несомненно Энни. Ее голова благодаря свету фар кажется окруженной нимбом. Учитель в упоении. Из одного конца вселенной в другой протянулась пуповина, наполненная живительным соком. Там, где этот провод жизни пересекается с другим таким же проводом, проскакивает искра, ослепительная вспышка страсти, оглушительный рев в темноте. Короткое замыкание. Как бы ты ни дергалась, моя упрямая невеста, никуда ты от меня не денешься.

Энни оборачивается, чтобы посмотреть, кто это светит фарами.

На ее лице маска животного страха и смятения. Как она похожа на ребенка, думает Учитель. Нежная, робкая маленькая девочка. У Учителя на глазах выступают слезы, и от этого лицо Энни кажется размытым. Она наклоняется к водителю, говорит ему что-то, а потом в ее руке появляется пистолет. Она целится прямо в Учителя.

Выстрел, заднее стекло малолитражки разлетается вдребезги, но пуля уносится куда-то в пространство. Учитель немного отстает, ему торопиться некуда.

Удобный момент наступает на крутом повороте, и Учитель со всей силы жмет на газ. Водитель передней машины пытается преградить ему путь, и делает это довольно умело, но Учитель все-таки добивается своего: он бросает машину вправо, потом влево и выравнивается с малолитражкой, держась со стороны Энни. Музыки в старом драндулете, разумеется, нет, но в мозгу Учителя играет концерт Вивальди. Учитель опускает окно и несколько раз стреляет из пистолета. Он вовсе не хочет убить или ранить Энни, но ему нужно ее отвлечь. Пусть не фантазирует, пусть не надеется, что ей под силу его остановить. Он пускает пулю над самой головой Энни, потом вышибает по очереди все стекла малолитражки. Однако Энни не испугалась, она неторопливо прицеливается, готовится выстрелить. Учитель не верит своим глазам, он гордится своей ученицей. Следующую пулю он посылает в ветровое стекло малолитражки, прямо перед лицом водителя.

Водитель не выдерживает, хватает Энни за голову и пригибает ее, одновременно нажимая на тормоза.

Учитель, естественно, не упускает представившуюся возможность. Он обгоняет малолитражку и исчезает впереди, окутанный облаком пыли.

Однако успевает оглянуться назад и увидеть, что рядом с Энни сидит его лучший друг, его единственный друг на всем белом свете.

Энни и Эдди едут в темноте, поднимаясь по горной дороге все выше и выше. Через разбитые стекла задувает холодный ветер, но Энни кажется, что они едут слишком медленно. Она не находит себе места от тревоги. Почему этот идиот Эдди замедляет ход на каждом повороте? Иногда он еле ползет, даже шины не скрежещут на поворотах. А шины должны скрежетать, потому что мы теряем время, мы отстаем, мы не сможем его нагнать, а до Туй-Куч еще ехать и ехать.

В пятый раз Энни говорит:

— Позвольте мне сесть за руль.

— Нет.

— Почему?

— Вы нас угробите. Я и так гоню на максимуме.

Энни молчит, потом говорит:

— Я поняла. Вы по-прежнему работаете на него.

— Я еду так, что быстрее не бывает, — огрызается Эдди. — Все равно нам из этой передряги живыми не выбраться, но по крайней мере не будем лишать себя последнего шанса.

— Нет, вы с ним заодно.

— О Господи.

— Если вы не работаете на него, почему вы не дали мне его застрелить?

— Он первый застрелил бы вас. Заткнулись бы вы, мисс, и не мешали мне.

— Нет, он ни за что бы меня не убил, — говорит Энни.

Машина ныряет в узкую расщелину; отвесные склоны подступают к дороге с обеих сторон.

— Кто вас разберет, — вздыхает Эдди. — Может, вы и правы. Наверно, вы понимаете его лучше, чем я. Я знаю его всю свою жизнь, но так и не разобрался, что у него внутри.

— А я бы в него попала.

— Ну ладно, ладно.

— Дайте я поведу машину.

— Нет.

Горная деревенька, еще одна. Некоторое время спустя — дорожный знак, извещающий о том, что впереди селение. Из-за поворота выплывает целое море огней. Эдди жмет на тормоза.

— Нет, не останавливайтесь! — кричит Энни. — Не обращайте ни на кого внимания, вперед!

Но вперед нельзя. Дорога перегорожена. Через нее протянута цепь, вокруг нее целая толпа веселящихся и галдящих жителей. Играет оркестр, кружатся танцоры, а чуть поодаль крутится небольшое колесо обозрения. Причем установлено оно прямо посреди дороги; на каждой кабинке — гирлянда из разноцветных лампочек.

Все, дальше пути нет. Черт бы их побрал, с их дурацкими праздниками!

— Поезжайте вперед, ради Бога! — умоляет Энни. Эдди смотрит на нее, как на полоумную.

— Что, прямо на это чертово колесо, да?

— Давайте объедем! Давайте вернемся назад, поищем другую дорогу!

Эдди качает головой.

— Если бы здесь была другая дорога, Винсент ее нашел бы.

Он показывает подбородком в сторону, и Энни видит, что у бетонной стены стоит машина Учителя.

— Он здесь? — тревожно спрашивает она. — Он ждет нас?

— Понятия не имею. Дайте-ка мне мой револьвер. Пойдем разберемся.

И вот они растворяются в нетрезвой толпе. В свете факелов играют сразу три оркестрика-маримбы, каждый состоит из троих сильно пьяных музыкантов. Все девятеро что есть силы колотят по барабанам и струнам, их «музыка» сливается в оглушительную какофонию. Лампочки на колесе обозрения погасли, но кабинки продолжают стремительно кружиться, хотя в них никого нет. Вокруг полно танцующих, отчаянно отплясывающих маримбу каждый в своем ритме. Многие пляшут, задрав голову и глядя на звезды, да еще и вопя при этом истошными голосами. Энни протискивается через этот сумасшедший дом.

— Позвольте пройти! Пожалуйста, посторонитесь!

Какой-то пьянчуга в маске обезьяны хватает ее за плечи и бормочет прямо в лицо нечто невразумительное. В нос Энни ударяет целый букет малоприятных запахов. Эдди отшвыривает пьянчугу в сторону, хватает свою спутницу за руку и тащит за собой.

В дальнем углу площади, под деревом, украшенным разноцветными перьями, на скамейке сидит гринго: лысеющий тип с мечтательным выражением лица. Сидит, разглядывает бутылку, в которой плещется прозрачная жидкость. Эдди замирает на месте как вкопанный.

— Не может быть! Червяк, это ты? Ведь ты убит!

— Как так убит? — с певучим южным выговором переспрашивает, сидящий на скамейке. — Ты уверен? А моей мамаше уже сообщили?

— Надо же, до чего похож, — не может успокоиться Эдди. — У тебя случайно нет брата, который работает частным детективом в Нью-Йорке? То есть, я хочу сказать, раньше работал?

Южанин отпивает из горлышка.

— У меня есть брат, но он живет в Джорджии. По-моему, сейчас он торгует алюминиевой арматурой. До этого он работал на фабрике, где делают бейсбольные шапочки. Вставлял картонные прокладки в козырьки. А еще раньше…

— Послушай, мы направляемся в Туй-Куч, — перебивает его Энни. — Но вся эта свистопляска…

— Это не свистопляска. Это День Всех Святых. Очень важное событие.

— А проехать через это событие как-нибудь можно?

— Вы имеете в виду, на машине?

— Да.

— Конечно, можно, — кивает южанин. — Возвращаетесь на Панамериканское шоссе, там поворачиваете направо…

— Вы имеете в виду то большое шоссе? — Она смотрит на Эдди. — Там, где мы последний раз заправлялись бензином? Но это было целый час назад!

— Да, вроде этого, — снова кивает южанин. — А что, вы торопитесь? Если вы торопитесь, дамочка, вы приехали не в ту страну.

— А не могли бы они дать нам проехать? Всего на минутку…

— Смотря на чем вы едете. Если на танке, то запросто.

— А на чем ты тут катаешься, приятель? — спрашивает Эдди.

Южанин смеется.

— Во всяком случае, не на машине.

— А в этом городишке машины, вообще, есть? — наседает на него Эдди.

— Была одна. Такси. Но ее забрал тот тип.

— Какой тип?

— Да был тут один. Тоже вроде вас ко мне приставал. И чего вас всех вдруг потянуло в этот Туй-Куч? Туда всю ночь нужно тащиться. И ничего интересного в этой дыре нет. Я вам заранее могу сказать, чем они там сейчас занимаются. Напились, как свиньи, танцуют свою чертову маримбу. У них там такая же сиеста, как и тут.

Энни придвигается к нему ближе, говорит громко и отчетливо, словно с глухим:

— А еще в городе есть машины?

— Спокойно, мисс, расслабьтесь.

— Есть или нет?

— Нет. Хотя стоп, есть одна, у Чино. Да, точно, у Чино старый «плимут». Только Чино вам его не даст.

— А где он живет?

— Там, дальше. Идете прямо, потом направо, потом налево. Или нет, не налево. В общем, представьте себе вот такой зигзаг…

— Хочешь заработать? — говорит ему Эдди.

— Нет.

— Проведешь нас к Чино, получишь сто долларов.

— Только за то, чтобы прогуляться?

— Да, сто долларов.

— Не пойду.

— Почему?

— Мне тут нравится. Тут весело.

— Пять сотен.

— Мне не нужны деньги. Но вот если ты купишь мне биг-мак, так и быть. Только ты тут биг-мака ни за какие деньги не достанешь.

— Пожалуйста, помогите нам, — просит Энни. — Этот человек, который забрал такси, хочет убить моего сына. Он в Туй-Куч.

— Не стоит, Энни, — останавливает ее Эдди. — Он нам не поможет. Пойдем.

Эдди берет ее за локоть.

— Пожалуйста, помогите! — чуть не плачет Энни. — Он убьет моего ребенка!

Эдди тащит ее за собой. Южанин громко икает и вдруг говорит:

— Ладно, постойте.

Темная улица, в которой пахнет кедровым дымом. Повсюду валяются пьяные, похожие на темные кучи грязи.

— А зачем ему нужно убивать вашего сына? — интересуется южанин.

— Не знаю.

Из забегаловки доносится шум — пьяные крики, музыка.

— Он что, псих?

— Да.

— Но почему все-таки он хочет убить именно вашего сына?

Энни оборачивается к нему.

— Вы не могли бы идти побыстрее?

— Быстрее не получится, — отвечает южанин.

— Вы что, очень старый?

— Моложе, чем ты, детка.

— Правда? А выглядите старым. У вас такой усталый. вид…

— Перестань меня подначивать!

Южанин переходит на бег рысцой, то и дело перепрыгивая через очередного пьяного. Эдди и Энни тоже бегут, причем Эдди держится рукой за сердце.

— Слушай, приятель, а чем ты вообще тут занимаешься? — спрашивает он.

— Я провожу экскурсии по местным достопримечательностям, причем в основном в ночное время. Посмотрите направо. Вы видите на стене живописное пятно. Там только что кто-то пописал. Ну как, интересно?

— Ты мне мозги не пудри, — говорит Эдди. — На сотрудника Корпуса Мира ты не похож. На хиппи тоже. Да и на туриста не очень.

— На кого же я похож?

— Честно? Ты похож на торговца наркотиками.

— Неужели? А знаешь, как будет по-испански «торговец наркотиками»?

— Нет. И как же будет по-испански «торговец наркотиками»?

— «Заткни пасть» — вот как это будет.

Они сворачивают налево.

— Только я не очень понимаю, чем именно ты тут занимаешься, — продолжает Эдди. — На специалиста по обработке ты не похож, по очистке тоже…

— Знаешь, как по-испански будет «очистка»?

— Да, знаю.

— И я не шучу, — сердится южанин.

— Ладно-ладно, я все понял. Скорее всего, ты занимаешься доставкой…

— Черт бы тебя подрал!

Эдди хватает южанина за плечо и останавливает его.

— Понимаешь, приятель, мы с барышней действительно очень торопимся. Нам нужно попасть в Туй-Куч как можно скорее. Может быть, ты нам поможешь?

Южанин пожимает плечами.

— Я не могу. Вся надежда на Чино. И вообще, что ты имеешь в виду?

— Да так, просто подумалось…

— А ты не думай. Туй-Куч — это дыра, каких свет не видывал. Там даже ровной площадки нету, только горы и больше ничего. Да еще ночь на дворе. Нет, только на машине, и никак иначе. Ишь, чего удумал. Совсем сбрендил.

— Эдди, у нас нет времени, — говорит Энни. — Идем дальше!

Но Эдди не двигается с места, смотрит южанину в глаза.

— Помоги нам, и я тебя озолочу.

— Да хватит чушь нести. Довести до Чино — это пожалуйста. Больше я ничего не могу. Так мы идем к Чино или вы сами будете с ним объясняться?

— Ну хрен с тобой, — сдается Эдди, и они бегут дальше.

Через полквартала они находят Чино в маленьком ресторанчике, где готовят китайскую, латиноамериканскую и индейскую пищу. Чино сидит за столиком возле кондиционера. Южанин быстро объясняет ему что-то по-испански. Чино говорит:

— Этой ночью?

— Да, — кивает южанин. — Этой ночью. Само собой.

— Куда?

— Туй-Куч.

Чино смеется, отрицательно мотает головой.

— Тысяча долларов, — вмешивается в разговор Эдди.

Чино кривится, отворачивается.

Через две минуты сделка заключена. За пользование машиной в течение одной ночи Чино получит три тысячи долларов. Он вручает Энни ключи и показывает пальцем в сторону черного хода. Энни, Эдди и южанин быстро идут через грязную кухню, то и дело натыкаясь на чавкающих собак. За дверью — переулок.

У обочины стоит допотопный драндулет.

— Видите, над зеркальцем висит божок, — говорит южанин. — Его зовут Пепе. Если какие-то проблемы с передачей, нужно потолковать с Пепе, он вам поможет. Желаю приятно прокатиться. Увидимся завтра.

Энни решительно направляется к машине, но Эдди хватает ее за руку.

— Ну уж нет, поведу я.

— Нет, я!

— Вы угробите нас обоих. Если вы не дадите мне вести машину, я не поеду.

— Ну и пожалуйста. Я поеду одна.

Внезапно дверца «плимута» распахивается. Оттуда появляется Учитель.

— Боюсь, на этой машине вы далеко не уедете. Распределительный клапан не работает. Но я могу взять вас, Энни, с собой.

Энни на него не смотрит, она стоит, повернувшись лицом к Эдди.

— У меня тут за углом такси, — объясняет Учитель. — Могу подвезти вас, Энни, до места. Мне это будет приятно. А что до тебя, Эдди, мой старый друг, проклятый Иуда, ты поедешь другим путем. Отправляйся в царство туманных иллюзий, которые ты так обожаешь. Погуляй там, очисти свою душу, пройди цикл тысячи перерождений, а потом встретимся вновь. Договорились?

Он стреляет Эдди в грудь.

— НЕТ! — кричит Энни.

Эдди сползает на асфальт. Растревоженные выстрелом собаки устраивают настоящий концерт.

— Бросьте вы его, Энни, — говорит Учитель. — У него свое путешествие, у нас свое.

Энни наклонилась над умирающим. У него из груди вырывается хрип, он силится что-то сказать, но не может.

— Эдди, Эдди, — повторяет она.

Потом сует руку ему под пиджак, ищет револьвер.

— Оставьте вы револьвер в покое, — приказывает Учитель. — Хватит глупостей. Вы же знаете, что я запросто могу вас убить.

Нет, ты меня не убьешь, думает Энни и достает из кобуры револьвер. Сейчас я повернусь и прикончу тебя. Ничто меня не остановит. Она согнулась в три погибели, чтобы Учитель не мог видеть ее рук. Палец уже на спусковом крючке.

— Вам нужно сделать сейчас правильный выбор, — слышит она голос Учителя. — Как следует подумайте. Жизнь вашего ребенка в опасности, поэтому сейчас не время для ложного героизма. По-моему, совершенно очевидно, что вы должны поехать со мной. Нам предстоит выполнить общее дело. Если вы со мной не поедете, а останетесь здесь, у вас не будет ни малейшего шанса спасти своего…

Энни резко разворачивается и не целясь стреляет. После ослепительной вспышки темнота. Рядом с «плимутом» никого нет. Из-за угла доносится звук удаляющихся шагов.

Энни бежит следом.

— Подождите! — кричит она.

Останавливается, прислушивается. Тишина. Только надрываются собаки. Потом Энни слышит рев автомобильного двигателя и бежит на звук.

— Постойте! Я с вами! Простите меня! Пожалуйста!

Она пробегает по какой-то террасе, сворачивает под арку и оказывается на неосвещенной улице. Такси, набирая скорость, удаляется.

— ПОДОЖДИТЕ!

Но машина уже скрылась за поворотом. Все пропало. Энни никогда не выбраться из этого городка, а Учитель исчез. Скоро он прибудет в Туй-Куч, и тогда ничего уже не исправишь. Какая же она дура! Энни слышит шаги за спиной, оборачивается. Это южанин.

— Пожалуйста, ничего не говорите мне, — просит Энни. — Ничего, ничего, ничего…

— Я все видел. По правде сказать, я вам сначала не поверил. Но этот тип и вправду собирается убить вашего сына.

— Пожалуйста, пожалуйста… — бессмысленно бормочет Энни.

— Нужно его опередить.

— А где?…

— Ваш друг? Он мертв. Пойдемте.

— Куда?

— Нам нужно в Туй-Куч.

— А что, машина может ехать? — с надеждой спрашивает Энни.

— «Плимут»? Черт с ним, с «плимутом». Идемте, нужно поторапливаться.

— Но у нас же нет машины!

— Зачем нам машина? Какая вы бестолковая, мисс. Ваш приятель был посообразительнее. Считайте, что вам повезло, мэм. Я, конечно, буду в полном дерьме, но вам явно повезло.

По лицу Энни текут слезы. Она не может ничего понять, все мысли у нее перепутались.

— Но у нас же нет машины!

— Нам и не нужна машина. У меня самолет.

Бадди Баумгартнер сильно озабочен — и не без причин. Во-первых, не так-то просто разыскать этот чертов Туй-Куч в темноте. Во-вторых, надо еще будет найти место для посадки — Туй-Куч расположен среди гор, ничего похожего на посадочную полосу там нет. В-третьих, барахлит левый двигатель — на подъеме начинает вибрировать. В-четвертых, не дай Бог, попадется патруль гватемальских ВВС. В гватемальских ВВС самолетов немного, но те, что есть, отличаются настырностью и любят пострелять. Кроме того, Бадди встревожен историей, которую ему поведала Энни. У Луи Боффано осталось множество братьев, кузенов, племянников, прочих родственников. Не нравится Баумгартнеру и этот Учитель, который тащится сейчас где-то по горной дороге.

Не будем забывать и о более привычных проблемах. Босс, как всегда, в дурном расположении духа и жаждет крови. В Билокси нужно доставить шесть килограммов героина. В штатах Джорджия, Алабама и Род-Айленд выписаны ордера на мой арест. Слава Богу, до Род-Айленда отсюда далеко, хоть об этом можно не беспокоиться.

Но, несмотря на все эти проблемы, чувствует себя Бадди просто превосходно. Да, тревожиться есть из-за чего, но такого душевного подъема он не испытывал уже много лет. Эта женщина, Энни Лэйрд, разбередила ему всю душу. Не то чтобы он в нее влюбился, но чувство, которое сейчас испытывает Бадди, похоже на любовь — во всяком случае, на нежность. Даже к этому парню, Оливеру, которого он в глаза не видывал, Бадди испытывает искреннюю симпатию. Слушая Энни, Бадди все время думает: если мы поспеем вовремя, мальчишка будет спасен. И еще он думает: елки-палки, вот еще спасатель выискался.

И все же эта мысль заряжает его такой энергией, что Бадди забывает обо всех своих проблемах, о своей нескладной жизни и даже о мисс Келли О`Киф, из города Фолкстона, которая бросила его ради толстомордого ветеринара. Келли, как ты могла? Неужели твоя цель жизни — быть женой какого-то придурка, специализирующегося на болезнях уток?

А как быть, если я не найду площадку для посадки? Вдруг я не смогу спасти этого самого Оливера? Вот о чем надо беспокоиться, говорит себе Бадди, а не о Келли и ее специалисте по уткам. Тем временем Энни досказала свою историю и сидит помалкивает. Жаль, Бадди предпочел бы, чтобы она говорила и дальше. Когда он слышит голос Энни, ему как-то спокойнее.

Но Энни сидит молча, смотрит вниз, на темные складки гор. Моторы пока гудят ровно. Что бы такое сказать, думает Бадди. С бабами всегда не знаешь, о чем поговорить.

— Энни, — наконец решается он.

— Да?

— Ну, расскажите мне.

— О чем?

— Не знаю… О вашем сыне, например…

— Что именно вас интересует? — настороженно спрашивает она.

— Да все равно. Как он выглядит?

— Никак. Мальчик как мальчик.

Интервью окончено.

На востоке по краю неба пролегает подсвеченная кайма: немножко голубизны, немножко пурпура. Очень кстати, думает Бадди. Давай, рассвет, поторапливайся. Не хотелось бы сажать мою развалюху в темноте. Потом Бадди замечает на дороге маленький белый конус света, ярко выделяющийся на черном фоне земли.

— Видите, вот там, внизу?

— Что?

— Да нет, вон там. Видите свет? Это машина.

— Он? — ахает Энни.

— А кто же еще? В горах, в этот час? Конечно, он.

Энни нервно спрашивает:

— Что будем делать?

— В каком смысле? Мы гоним на полной скорости.

— А не можем мы спуститься ниже? Как-нибудь попытаться его остановить, а?

— Остановить? Каким образом?

— Не знаю… Может, сбросить на него что-нибудь?

— Как это — сбросить?

— Я могу открыть по нему огонь. Вы спуститесь пониже, и я начну стрелять. Пули должны пробить крышу.

Она хватается за револьвер.

— Энни, он едет по дну ущелья. Мне так низко не спуститься. Да если бы я и спустился, вы все равно в него не попали бы.

— Ничего, я попробую.

— Что там у вас? Тридцать восьмой калибр? Если бы у вас была винтовка с оптическим прицелом, а вы были бы снайпером, имело бы смысл попробовать.

— Ладно, черт с вами, — резко говорит Энни. Минуту спустя добавляет: — Извините. Вы абсолютно правы, я понимаю. Просто не могу видеть, что он едет, а я не в силах его остановить. Все, разговор окончен. Далеко еще лететь?

— Трудно сказать. Придется искать место для посадки, я вам уже говорил.

— Да, я знаю.

— Над городом, чуть западнее, есть старая дорога. Постараюсь сесть на нее. Если, конечно, удастся ее отыскать. Оттуда вниз придется идти пешком.

— Не идти, а бежать.

— Бежать не получится — слишком далеко.

— Очень далеко?

— Точно не знаю. Правда, дорога все время идет вниз.

Несколько минут в кабине слышен только рев мотора.

— Хотите, я буду говорить о моем сыне? — вдруг говорит Энни. — Об Оливере.

— Да, конечно.

— Я не могу о нем говорить.

— Ладно, я понимаю.

— Следователь, про которого я вам рассказывала, однажды сказал, что не понимает, что происходит у меня в голове. Я сказала ему, что думаю только об Оливере. Об Оливере и больше ни о чем. Но это неправда. Я соврала. На самом деле об Оливере я совсем не думаю. Когда я рядом с ним, я даже стараюсь на него не смотреть. А когда его рядом нет, я старательно изгоняю любые мысли о нем. Стараюсь думать о чем-нибудь другом. У меня в голове мрак. Вы хотите, чтобы я начала думать об Оливере?

— Нет, я вовсе не хотел…

— Разве я могу думать о своем сыне? Стоит мне представить его, и я сразу вижу, как его убивают. Это разрывает мне сердце на части. Мне нельзя его любить. Я этого просто не выдержу. Поэтому я Оливера не люблю. Я не думаю о любви. Хотите знать, о чем я думаю?

— Ну…

— О ненависти. Больше ни о чем. Вот смотрю я на этого светлячка, ползущего внизу по дороге. Если бы я могла спуститься, я бы раздавила этого жучка так, что от него мокрого места не осталось бы. И еще я вот что поняла. Только что. Мне все равно, убьет он моего сына или нет. Я не люблю Оливера. Я не думаю о нем. Мне нет до него ни малейшего дела.

— Энни, замолчите. Все это неправда…

— Сами замолчите. Какое право вы имеете говорить мне, что правда, а что неправда. Мне наплевать на правду и на неправду. Я хочу убить его. Я хочу убить его, прикончить, раздавить. Пожалуйста, посадите самолет.

— Скоро, но не сейчас.

— Посадите самолет!

— Потерпите немного.

— Он хочет увидеть, как я буду прижимать к себе мертвое тело сына. Да с какой стати? Если это всего лишь тело, оно меня не интересует. Не буду я его прижимать. Кого я прижму к себе, так этого ублюдка. Так прижму, что он не вздохнет. Я вырву у него сердце зубами. Да сажайте вы скорее эту штуковину! Я хочу впиться зубами ему в горло! Пусть убьет хоть всех детей на свете. Пусть убьет Оливера! Не знаю я никакого Оливера! Дайте мне его! Пусть убьет Оливера, а потом я вырву ему сердце. Вы понимаете? Я хочу вырвать зубами его сердце! Я ХОЧУ ВЫРВАТЬ ЕМУ СЕРДЦЕ! ПОЖАЛУЙСТА! САЖАЙТЕ САМОЛЕТ! СКОРЕЕ!

Занимается рассвет. Учитель видит у дороги маленькую лавку. В ней горит свет. Учитель устал, проголодался. Езда по ухабистой дороге далась ему нелегко.

Он тормозит возле лавки, вылезает из такси. Смотрит вниз, на длинную ленту горной дороги. Как было бы чудесно, если бы Энни сейчас находилась рядом. Учитель надеется, что ей удалось найти средство передвижения, чтобы добраться до Туй-Куч. После того как он убьет Оливера, времени останется совсем мало. Учитель не сможет ждать долго — скоро заявится полиция. Так что поторапливайтесь, Энни. Уж придумайте что-нибудь, но будьте здесь вовремя.

Ясное небо понемногу наполняется светом, как парус ветром.

Учитель вспоминает, как однажды утром Лао Цзы положил перед хранителем императорских врат «Книгу Пути» и навсегда покинул Китай.

Учитель входит в лавку. Посередине стол, за ним сидят трое индейцев и завтракают. Учитель садится рядом. Он ест яйца, баранье рагу, тортильи, пьет кофе. Кофе такой сладкий, что Учитель даже смеется.

— У вас сегодня поездка? В Туй-Куч?

— Да, — отвечает один из индейцев. Все трое пьяны, еле сидят на стульях.

— Рано поедете? — спрашивает Учитель.

— Да. Рано.

Стало быть, рано утром начнутся скачки, которыми славится Туй-Куч. Наверняка соберется толпа, найти в ней Оливера будет несложно.

Энни бежит прочь от осевшего набок самолета. Бежит по картофельному полю, освещенному розовым светом восхода. Дальше скала. Энни останавливается на краю и смотрит вниз. Под ней простирается окутанная туманом долина.

— Слишком далеко, — говорит Энни.

Бадди, прихрамывая, догоняет ее.

— Коленку разбил, — жалуется он. — Разбита коленка, разбит самолет, разбита вся моя хреновая жизнь.

— Понадобится несколько часов!

— Да, все разбито, — бормочет Бадди.

Энни оборачивается и видит, что на картофельном поле собралась кучка индейцев. Они, разинув рты, смотрят на разбитый самолет, на двух гринго. Среди них подросток на серой лошади. Волосы у мальчика заплетены в косички, переплетенные разноцветными ленточками, одет подросток в нарядную куртку для верховой езды.

— Почему этот мальчик такой нарядный? — спрашивает Энни.

— Сегодня сиеста. Наверно, он будет участвовать в скачках.

— В каких скачках?

— Кажется, в Туй-Куч проводятся какие-то скачки. Точно не помню.

— Переведите ему то, о чем я попрошу.

— Пожалуйста.

— Спросите, быстрый ли у него конь?

Учитель застревает в лавке надолго. Он покупает себе шерстяную накидку с изображением летучей мыши, еще он покупает деревянную фигурку местного святого, Сан-Симона. Потом он спрашивает троицу, допивающую за столиком свой сладчайший кофе:

— Хотите поехать со мной? На карнавал. У меня машина.

Они шушукаются между собой и соглашаются:

— Да. Спасибо, сеньор.

Потом все садятся в такси.

Один из местных жителей протягивает Учителю бутылку с огненной водой. Учитель отпивает, на глазах у него выступают слезы, и остальные трое довольно хохочут. Атмосфера в такси праздничная. Каждый миг бытия запечатлевается в памяти Учителя необычайно отчетливо. Такси едет по дороге вниз, спускается в долину Туй-Куч.

В городке Учителю приходится сбросить скорость, чтобы не раздавить спящих пьянчуг и разгуливающих повсюду куриц. Местные жители тянутся к базарной площади, откуда стартуют скачки. Учитель находит удобное место для стоянки и прощается со своими попутчиками. Заодно он раскланивается с местным полицейским, едва держащимся на ногах. Потом деловитой походкой Учитель направляется на площадь. Повсюду грохочет маримба, трубят трубы, звенят колокола. На пыльных деревьях собрались тучи птиц, вносящих свою лепту во всеобщую какофонию. Верещат ребятишки, танцуют ряженые. Судя по их усталому виду, танцы продолжались всю ночь. На футбольном поле мужчины готовятся к скачкам — кричат на лошадей, ругаются. Все очень красочно, празднично. Если бы не важное дело, которое предстоит выполнить Учителю, можно было бы вволю насладиться колоритным торжеством. Как было бы чудесно, если бы они приехали сюда втроем, с Энни и Оливером — американские туристы, наслаждающиеся экзотикой. Тогда, вероятно, вся эта суета не действовала бы Учителю на нервы. Но сейчас ему больше всего хочется тишины. Хочется торжественной ясности. Хочется откровения. Пусть земля станет такой же простой и чистой, как небосвод.

К нему подходит оборванный мальчишка с подносом арахиса.

— Орехи. Не желаешь орехов, приятель?

Учитель улыбается:

— Давай, пожалуй.

За пакетик орехов мальчишка получает пять кецалей. Он не верит своему счастью, а Учитель спрашивает:

— Не знаешь одного парнишку, американца Оливера?

— Олевар? Знаю. Мальчишка-американец? Да-да…

— И где же он?

— Сейчас, что ли?

Мальчишка озирается по сторонам, высматривая Оливера. На базарной площади его нет. Тогда мальчишка переводит взор на склон горы и кричит, показывая туда пальцем:

— Оливер!

На улочке, расположенной по уровню выше рыночной площади играют пятеро мальчишек. Оливера среди них вроде бы нет, но двое мальчиков в маскарадных костюмах и масках: один изображает длинномордого оленя, второй — рогатого быка. Еще один мальчишка, без маски, размахивает рубахой, подражая тореадору. «Бык» роет землю «копытами» и бросается на тряпку.

— Я его не вижу, — говорит Учитель.

— Здесь он, — отвечает торговец арахисом. — Быка изображает.

«Матадор» разворачивается, «бык» крутится вокруг него. От их возни поднимается целая туча пыли. Потом «бык» поднимает маску, и Учитель видит, что это Оливер. Тот вытирает пот со лба, смеется и снова натягивает личину быка.

— Оливер! — кричит торговец. К счастью, на площади такой грохот, что Оливер не слышит.

— Пожалуйста, — просит Учитель, положив руку на плечо своего добровольного помощника. — Не говори ему… что я приходил… это тайна.

Мальчик пожимает плечами.

— О`кей.

«Бык» и «олень» вдвоем поднимаются вверх по высокой лестнице.

— Куда они? — спрашивает Учитель.

Мальчишка снова пожимает плечами.

— Не знаю. На развалины, наверное.

Он показывает на развалины каменной церкви, расположенные выше по склону.

— Спасибо, — шепчет Учитель. — Просто идеально.

Он пробирается сквозь толпу, пересекает площадь, добирается до лестницы, быстро карабкается вверх. Возле самой лестницы две хижины с соломенной крышей. Учитель на ходу заглядывает через изгородь и видит женщину, занятую размоткой пряжи. Рядом на корточках сидит маленькая девочка. Женщина улыбается прохожему, и Учитель отвечает ей приветливой улыбкой. Он бросает девчушке пакетик арахиса, и она ловко подхватывает его на лету. Жаль, Энни этого не видит, думает Учитель.

Вот лестница кончилась, дальше вверх по склону ведет извилистая дорожка. «Бык» и «олень» уже почти у самых развалин. Учителю не нравится, что Оливер в маске. Сейчас не время для маскарада. Покажи мне свое лицо, Оливер. Свое чистое, открытое лицо.

Учитель пребывает в состоянии блаженства; он чувствует, как в нем концентрируется великая сила. Шум и гам празднества остались позади, вся долина как на ладони. Учителю нравится эта дорожка, похожая своей геометрией на лестницу Иакова. Каждый шаг делает расстояние между Учителем и Оливером чуть короче. Домишки с соломенными крышами остались позади, впереди пустое пространство.

Учитель смотрит на Оливера. Тот бежит меж кукурузных полей. Он остался один — «олень», должно быть, живет в одном из соседних домишек и предпочел вернуться домой. Мы остались вдвоем, думает Учитель. Задача проще простого. На всем горном склоне ни души — лишь мужчина и мальчик, двигающийся к назначенному судьбой месту встречи.

Учитель ускоряет шаг. Его одолевает нетерпение, и с этим ничего не поделаешь. Временами он переходит на бег. Вперед — по огородам, по маисовым полям, к руинам церкви. У самых развалин Оливер остановился. Обернулся, любуется видом. Должно быть, мальчик уже заметил Учителя, но, поскольку на нем маска, реакцию определить трудно.

В любом случае это не имеет значения, думает Учитель. Он не знает меня в лицо. Для него я — просто американский турист, желающий осмотреть старинную церковь. Оливер отворачивается и исчезает внутри. Учитель обливается потом, но шерстяную накидку снять не может — из-за пояса брюк торчит рукоятка пистолета. Вот Учитель останавливается. Он смотрит на горы, на долину, на извилистую ленту дороги. По дороге скачет конь без всадника. Учитель глубоко вздыхает, вытирает пот рукавом.

Потом начинает подниматься по каменным ступеням церкви. Крыши у церкви нет, и каменный пол из-за этого похож на мощеную мостовую. Тишина. Из трещин в стенах растут пучки травы. Где ты, Оливер?

Посреди бывшей церкви деревянный крест с побуревшими пятнами крови.

А вот и Оливер. Длинная накидка и бычья голова с рогами виднеются в дальнем конце, у алтаря. Оливер стоит под бывшими хорами, прислонившись к стене. Что он там делает? Мочится? Читает надпись на стене? Непонятно.

Может быть, плачет? Соскучился по дому? Ничего, мальчик мой, я тебя утешу. Учитель делает шаг вперед и говорит мягким и нежным голосом:

— Оливер, твоя мама очень сожалеет о том, что покинула тебя. Она вернется, уже скоро. Она увидит тебя сегодня же.

Мальчик не шевелится.

— Оливер!

Тут Учитель вдруг замечает, что из рукавов накидки не видно кистей рук. Странно, непонятно. Дует легкий ветерок, воплощение хаоса. Ветерок колышет полы накидки, и Учитель вдруг видит, что вместо ног у Оливера палка. Это чучело!

Учитель выхватывает пистолет и резко разворачивается вокруг собственной оси. Сзади никого. Но в это время мужской голос с южным акцентом, доносящийся сверху, с балюстрады, говорит:

— Брось пистолет и руки вверх!

На балюстраде целая шеренга лиц. Некоторые из них человечьи, некоторые прикрыты масками. На Учителя нацелен целый лес дробовиков и охотничьих ружей.

— Брось пистолет!

Нет, пистолет Учителю еще пригодится.

Маски обезьян, сов, ягуаров, свиней. А те из них, кто без масок, тоже похожи на скотов. Учитель думает, что придется прикончить всех зверей в этом зоопарке. Нельзя допустить, чтобы они продолжали мучиться и страдать в этом театре масок, именуемом земной жизнью. Что хорошего в этом отвратительном хаосе? Кому нужна жизнь, где нет места любви. Бедные недоноски, я ненавижу этот сумбур и беспорядок так же люто, как и вы.

Стреляет охотничье ружье. Пуля попадает Учителю в правую руку. Пистолет и три пальца отлетают в сторону. Учитель презрительно взмахивает рукой, чтобы избавиться от мимолетного наваждения боли. Ему в лицо летят брызги собственной крови. Что ж, когда отвергают Любовь, узором Жизни становятся Кровяные Брызги.

На балюстраде стоит Энни.

Энни?

Ах, Энни, Энни. Моя любовь была столь яростной, что ты не смогла взглянуть ей в глаза. Орион и Плеяды, Учитель и Присяжный, всесокрушающий напор Тао, разрывающий наши сердца и очищающий нас от скверны. Если я совершил хоть одну ошибку, Энни, если я хоть на шаг свернул с Тропы обожженной, но чистой любви…

Энни вскидывает руку. В ней револьвер тридцать восьмого калибра.

Но Оливер, который почему-то тоже находится на балюстраде, подбегает к матери, хватается руками за перила, смотрит вниз.

— Уйди отсюда! — кричит Энни. — Тебя здесь быть не должно.

— Но ведь я здесь, — возражает Оливер.

— Тогда отвернись.

Но Оливер не хочет отворачиваться. Он во все глаза смотрит на человека, истекающего кровью. Вот Учитель, вот его изуродованная рука. Учитель медленно опускается на четвереньки. Дело в том, что у левой щиколотки кобура с короткоствольным пистолетом двадцать второго калибра.

— Оливер, отвернись! — приказывает Энни. Все слышат ее голос, но мальчик не выполняет команду матери.

Учитель смотрит на него с улыбкой. Тебе нужно избавиться от нерешительности, Оливер. Мечтательность — замечательное качество, но, кроме того, еще нужно уметь действовать. И действовать быстрее, пока судьба не отобрала предоставленный шанс.

Если бы ты послушался мать, думает Учитель, она бы меня уже убила. Я в этом не сомневаюсь, в ее глазах непреклонность. И тогда энергия Тао развеялась бы по ветру. Ты смог бы прожить свою никчемную жизнь, над которой все так трясутся.

Один из людей на балюстраде, гринго, говорит:

— Энни, убери револьвер.

Должно быть, это ее бывший любовник по прозвищу Черепаха.

— Никуда он от нас не денется. Он не сможет тебе больше вредить.

Энни его не слушает.

— Оливер, тебе нельзя на это смотреть! Отвернись.

— Энни, нельзя стрелять в безоружного человека, — говорит Черепаха. — Это убийство.

— Я должна.

— Энни, черт тебя подери! Мы его уже взяли! Все кончилось! Убери револьвер!

— Он убьет моего, ребенка.

— Он отправится в тюрьму!

— А потом выйдет оттуда и убьет моего ребенка.

— ОТДАЙ РЕВОЛЬВЕР!

Черепаха протягивает руку, но Энни делает шаг в сторону.

— Я должна.

Учитель обращается к ней тихим, спокойным голосом. Кричать необходимости нет — в этих старых стенах превосходная акустика.

— Напрасно вы не слушаетесь хорошего совета, Энни. Мы все вас любим. Подумайте, что, будет, если вас посадят в гватемальскую тюрьму. Кто будет воспитывать Оливера? Вы должны заботиться о сыне. Забудьте о мести, кому нужна месть? Подумайте о…

Он пытается вспомнить какую-нибудь полезную цитату из Лао Цзы. Какую-нибудь мудрую мысль, которая восстановит утраченную логику и поможет Энни образумиться. Однако сосредоточиться трудно. Во-первых, Учителя отвлекают эти звериные хари на балюстраде. Снизу, из городка, доносятся аккорды маримбы. Да и левая рука уже нащупала под брючиной спрятанный пистолет. Как ярко светит солнце! Над горой вьется стая птиц…

Тут слишком много света. Учителю трудно сфокусировать зрение. Он запинается, и тут Оливер говорит:

— Мама, ты права. Прикончи его.

После чего мальчик отворачивается.

Слишком поздно, сынок, слишком поздно. Теперь Энни моя. Ее серые глаза во власти моего взгляда. Я подчиню себе ее хаотическую душу, мой голос, легко раскатывающийся по старой церкви, лишит ее воли.

— Подумайте об Оливере. Что с ним будет, если вы окажетесь в гватемальской тюрьме? — Пальцы Учителя сжимают гладкую рукоять пистолета. — Кому от этого будет лучше? Энни, ради блага вашего ребенка…

Вот этих слов говорить не следовало. Энни вскидывает руку с револьвером, и вместо слов из горла Учителя вырывается какой-то лай. Язык его больше не слушается. Чудовищный грохот, половина мира и половина тела затянуты черной пеленой. Все окрашено в цвет крови. Учитель хочет выплюнуть кровь, но никак не может понять, где она — во рту или в глазу. Вдруг вместе с кровью он выплюнет собственный глаз? Хаос, смятение. Свечение Тао охладевает. Света все меньше и меньше. Еле можно различить мальчика на балюстраде.

Учитель вытаскивает из кобуры пистолет, поднимает руку, но в этот миг старые стены наполняются грохотом множества выстрелов.

Ах вы, жалкое отребье. Вы превращаете все мои уроки в прах. В Учителя стреляет сова, стреляет свинья, стреляет индейский бог Зеке, стреляет обезьяна, клоун, даже Энни, его Энни, его упрямая земная невеста. Энни, Энни, Энни, дочь хаоса, убивает Учителя.

Глава 16 БЕШЕНАЯ БАРАБАННАЯ ДРОБЬ

Вокруг Энни кромешная тьма. Глаза ее зажмурены, потому что старая церковь вдруг озарилась нестерпимым сиянием — Энни ослепла от вида крови.

Она стоит и ждет, пока утихнет эхо выстрелов.

Кто-то забирает у нее револьвер, словно перчатку с руки стянули.

Постепенно в гулкой тишине начинают раздаваться звуки долины.

После залпа многие оркестрики в городке замолчали, но один продолжает наяривать, как ни в чем не бывало. Отстукивает бешеную барабанную дробь. Потом Энни слышит крик птицы. Где-то ржет лошадь. Лают собаки. Во всех этих звуках нет ритма, нет причины, нет смысла. Энни протягивает руку, прижимает к себе Оливера. Какие-то голоса доносятся снизу, в церкви тоже кричат. Это не испанский язык, это гортанный, пчелиный язык местных индейцев. Энни прижимается губами к волосам своего сына. Скоро я открою глаза, думает она. Но сначала я должна как следует запомнить эту чудесную картину: вот он лежит в луже крови, вся церковь в крови, а вдали воют собаки города Туй-Куч. Я хочу провести пальцами по ресницам моего ребенка, по его вискам, щекам, ощутить мягкий пух на его шее, пощекотать его, чтобы он расхохотался. Хочу услышать его смех, сливающийся с беспорядочным лаем собак, с грохотом местной музыки, со всем этим многообразным бедламом. Лайте громче, собаки! Пустьзвуков станет больше! Тогда я открою глаза. Хочу, чтобы было больше этого молчаливого тягучего солнечного света, от которого мои веки наливаются цветом крови. Пусть пахнет волосами Оливера, пусть громче звучат эти гортанные крики, пусть неистовее ржут лошади. Еще секунду, еще две.

Примечания

1

Аарон Бэрр (1756–1836) — американский политический деятель, вице-президент в 1800–1804 гг.

(обратно)

Оглавление

Глава 1 ЛАК, ШПАТЛЕВКА, УГОЛЬ, ГЛИНА, МОХ МЕХ, ВОСК, СКИПИДАР, ЧЕРНИЛА, ДЕРЕВО

Глава 2 «ПОКАЗЫВАЙ ЕЙ СВОЮ ЛЮБОВЬ»

Глава 3 «КОГДА Я РЯДОМ С НИМ, Я НИЧЕГО НЕ БОЮСЬ»

Глава 4 «Я ЛЕТАЮ ВВЕРХ И ВНИЗ С ОТВИСШЕЙ ЧЕЛЮСТЬЮ…»

Глава 5 «О ТЫ, МОЙ МОЗГ РАСТЛЕННЫЙ, ВОЗЖАЖДАВШИЙ НАПАСТЕЙ…»

Глава 6 ТОТ, КТО ПОНИМАЕТ СВОЙ СТРАХ, БУДЕТ ОТ НЕГО ИЗБАВЛЕН

Глава 7 ХОЛОДНАЯ ДИСЦИПЛИНИРОВАННОСТЬ ОРИОНА, ДИКОВАТО-СЛАДКАЯ РАСТЕРЯННОСТЬ ПЛЕЯД

Глава 8 «КТО ВАС ЗАЩИТИТ?»

Глава 9 ЛЕГЧАЙШЕЕ ШИПЕНИЕ

Глава 10 СКОРЕЕ КОНКИСТАДОР

Глава 11 МОЖЕШЬ ВЫКИНУТЬ НАС ИЗ ГОЛОВЫ

Глава 12 ИГРАЮЩИЙ РЕБЕНОК, СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ ДУРАК…

Глава 13 МЫ С НИМ КАК МУЖ И ЖЕНА

Глава 14 ТРЕПЫХАЙСЯ СКОЛЬКО ХОЧЕШЬ — Я НЕ БУДУ ЛЮБИТЬ ТЕБЯ МЕНЬШЕ…

Глава 15 ТРОПА ОБОЖЖЕННОЙ, НО ЧИСТОЙ ЛЮБВИ

Глава 16 БЕШЕНАЯ БАРАБАННАЯ ДРОБЬ

*** Примечания ***