Том 3. Время реакции и конституционные монархии. 1815-1847. Часть первая [Эрнест Лависс] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

                                                  ИСТОРИЯ

                                                   XIX ВЕКА




                                   ПОД РЕДАКЦИЕЙ ПРОФЕССОРОВ

                                          ЛАВИССА и РАМБО




                                           ПЕРЕВОД С ФРАНЦУЗСКОГО

Второе дополненное и исправленное издание под редакцией, профессора Е. в. ТАРЛЕ





                                                           3

                                                          том






                                                             огиз

                   ГОСУДАРСТВЕННОЕ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО

                                               МОСКВА 1938


                                                     ВРЕМЯ РЕАКЦИИ

                                              И КОНСТИТУЦИОННЫЕ

                                                        МОНАРХИИ

                                                        1816—1847

                                                      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


ГЛАВА I

                                                                               ВЕНСКИЙ КОНГРЕСС

1814—1815


1. Политика союзников

Тайные статьи Парижского трактата. Навязав Фран-ции 30 мая 1814 года мирный договор в Париже,союзные державы, входившие в состав коалиции1813 года, достигли той цели, которую, начиная с 1792 года,преследовали все коалиции и которой Англия и Россия в 1804—1805 годах дали совершенно четкое определение: ввести Фран-цию в ее старые границы, «сковать» ее в этих пределах,поставить ей преграды на тот случай, если она сновапопытается ворваться в Бельгию или захватить левый берег Рейна, и, наконец, держать под своей опекой и изолироватьмонархию Бурбонов, ослабленную уже условиями, при ко-торых она была восстановлена. Конституционная хартия,данная Людовиком XVIII, должна была ограничить властьфранцузского короля в первую очередь в вопросах внешнейполитики. Восстановленная в интересах мира, монархия Бур-бонов была непопулярна именно вследствие того, что ее вос-становление было связано с этим миром. «Более чем столет-ний опыт, — писал Кауниц в 1791 году, — не раз дававший всей Европе почувствовать перевес, который в общей системе политического равновесия доставляли Франции, при господ-стве абсолютного монарха, географическое положение и не-исчерпаемые ресурсы этого королевства, этот опыт убедилв особенности Австрию, что для полного и продолжительно го спокойствия собственных владений последней наиболее благо-приятными являются такое ослабление и усложнение вну-тренних пружин грозной французской монархии, которые были бы способны в будущем отвлечь ее силы от внешних авантюр». Так думала в 1791 году Австрия и так же смотрела на дело Англия: обе помнили об эпохе Людовика XIV.А в 1814 году, после Республики и Наполеона, это сталообщим мнением Англии, Австрии, Пруссии и России. «От-ныне, — сказал в 1815 году император Александр о консти-туционной монархии восстановленных Бурбонов, — эта на-ция, достигнув внутреннего мира, перестанет питать агрес-сивные замыслы против Европы».

Шомонский договор (март 1814 г.) закреплял соглашение союзников, основанное на этих взглядах. Парижский трак-тат, подписанный Англией, Австрией, Россией, Пруссией,Испанией, Швецией, Португалией и Францией, явился еговыполнением. Статья 32 гласила: «По истечении двухмесяч-ного срока все державы, вовлеченные с той и другой сто-роны в настоящую войну, пошлют своих уполномоченныхв Вену, для того чтобы на общем конгрессе выработать точ-ные постановления, долженствующие дополнить настоящийтрактат». Франция, как и другие державы, должна была по-слать своего делегата в Вену. Императоры и короли, утвер-ждавшие в сношениях между собой и перед лицом всейЕвропы, что целью их союза является восстановление монар-хического режима во Франции и в Европе, не могли исклю-чить из европейского конгресса реставрированную монар-хию, как они рассчитывали в Шатильоне исключить Наполеона.

Но союзники сговорились предоставить Франции чисто по-казную роль, дать просто внешнее удовлетворение ее нацио-нальному достоинству и устроить так, чтобы на конгрессеона фигурировала лишь для вида, в качестве свидетеля, и допускалась только к подписанию протоколов. Эти пунктыи явились предметом тайных статей, присоединенных к Па-рижскому трактату. Первая из этих статей гласила: «Поста-новления относительно территорий, уступаемых его христиан-нейшим величеством (французским королем)... и отношения,результатом коих должна явиться система действительного и прочного равновесия в Европе, будут урегулированы на конгрессе на основаниях, принятых по общему соглашению союзными державами, и согласно общим постановлениям, со-держащимся в нижеследующих статьях». Таким образом, союз-ные державы, т. е. четыре шомонских союзника: Австрия,Великобритания, Пруссия и Россия — оставляли исключи-тельно за собой право установить основные принципы, накоторых должен будет покоиться европейский мир. Они не желали больше никого допускать к обсуждению этих вопро-сов, а для того чтобы Франция ни под каким видом не могла туда проникнуть, они принудили ее заранее подписаться подследующими постановлениями: образование на северной еегранице Нидерландского королевства — буферного государ-ства, составленного из Бельгии и Голландии; передача Лом-бардии и Венецианской области в руки Австрии; предназна-чение «немецких областей, расположенных на левом берегуРейна», «для территориального расширения Голландии и для вознаграждения Пруссии и других немецких государств»; независимость отдельных государств Германии и образова-ние союза между ними. Этими мерами предосторожности союзники надеялись совершенно связать Франции руки,скрыть от нее существовавшие между ними разногласия и предупредить все попытки, которые она могла бы, ввидуэтих разногласий, сделать с целью взорвать систему их мероприятий и снова завоевать себе уважение и влияние в Европе.

А разногласия были глубоки. Единственный пункт,в котором союзники были действительно солидарны, это —условия, которые они считали  нужным навязать Франции.Поэтому 31 мая секретным протоколом представители четы-рех — Меттерних, Кэстльри, Гарденберг и Нессельроде —решили отложить «до Венского конгресса все споры относи-тельно окончательного устройства как областей, уступлен-ных Францией, так и тех, которыми союзники должны были распорядиться в Германии». Последний пункт относился глав-ным образом к Саксонии, король которой, оставшийся вер-ным союзу с Францией, считался ввиду этого низложенными содержался в качестве военнопленного в Берлине. Егонизложение делало в то же время вакантным занимаемый импрестол Варшавского великого герцогства.

Александр I, игравший первую роль при триумфальномвступлении союзников в Париж, по низвержении Наполеонастремился к гегемонии над Европой. Он заставил отложитьоткрытие конгресса сначала до 1 сентября, а затем до 1 октября.Русский император хотел тем временем повидаться с англий-ским королем, посоветоваться с королем прусским и, однимсловом, устроить Есе дела сообразно своим намерениям. В своихманифестах союзники провозглашали великие принципы: не-отъемлемые права, восстановление законного правительства,охрана публичного права, независимость народов. Они про-тивопоставляли эти принципы «правонарушениям», «наси-лиям», «позорному игу» Французской республики и Импе-рии. Но с разрушением этой Империи принципы сделали свое дело. Никто из четырех ни в коей мере не собирался из-за пустых фраз поступиться своими собственными инте-ресами. «Легитимистский принцип, — писал посланник Але-ксандра в Париже, Поццо ди Борго, — был далеко не един-ственным и уже наверное не главным мотивом, побудившим европейских государей добиваться реставрации». Другими мотивами были соображения собственной выгоды, и эти мо-тивы союзников нашли свое выражение в частных трактатах,положенных в основу коалиции 1813 года. Теперь надле-жало согласовать эти обязательства между собой, и союз-ники рассчитывали достигнуть цели, опираясь на «правозавоевания», являвшееся с их точки зрения самым неотъем-лемым правом.

Пруссия и Россия. Первым по времени из этих трактатов,представлявшим вместе с тем наибольшие трудности для выполнения и больше всего поглотившим внимание конгресса,был Калишский трактат, заключенный 28 февраля 1813 годамежду Россией и Пруссией. Александр обязался «не слагать оружия до тех пор, пока Пруссия в статистическом, геогра-фическом и финансовом отношениях не будет восстановлена в пределах, соответствующих тем, какие существовали до указанного периода (1806)». Обязательство это было подтвер-ждено 14 июня в Рейхенбахе Англией и 9 сентября 1813 годав Теплице Австрией. Трактаты не содержали никаких опре-деленных территориальных указаний, так как в этом суще-ственном пункте между пруссаками и русскими существовало разногласие. Пруссаки требовали полного восстановления своих территориальных границ, существовавших до 1806 года,т. е. возвращения им большей части бывшего великого гер-цогства Варшавского. Русские дипломаты не соглашались на это, так как эти области входили в ту долю из наполе-оновского наследства, которую Александр намеревался взять себе.

Александр держал великое герцогство в своих руках, но его планы этим не ограничивались. Возвращаясь к велико-душным и в то же время честолюбивым воззрениям своейюности, он мечтал путем обмена германских и итальянских областей приобрести польские провинции, захваченные Ав-стрией в 1772 и 1795 годах и Пруссией в 1793 и 1795 годах,и сделаться королем этой восстановленной Польши, связан-ной личной унией с Российской империей. Осуществление этих замыслов раздвинуло бы границы Российской державыдо границ старой Германии. Пруссаки взирали на этот план со страхом, австрийцы — с завистью. Австрийцы требовали себе обратно польские области, уступленные ими Наполеону в 1809 году и вошедшие в состав великого герцогства; у нихне было никакого желания отдать Галицию во власть России.

Наконец, сами русские высказывались против проекта своегоимператора. Они совершенно не допускали, чтобы Россия от-казалась от громадных польских провинций, приобретенных еюв 1772, 1793 и 1795 годах. Разрушение Польши представлялосьим делом защиты России. При этом русские дипломатыуказывали, что восстановление Польши было бы столь же не-прочным, сколь и опасным предприятием. Чтобы привлечь сим-патии поляков, им нужно было бы предоставить свободные учре-ждения, сейм и вольности, а это сделало бы Польшу неудоб-ным соседом и грозным примером для России. Окажется лиПольша с анархическими инстинктами своей шляхты,—страна,где почти нет третьего сословия, если не считать евреев, игде крестьянская масса находится в крепостном состоянии, —способной к повиновению, может ли она прочно привязатьсяк началам самоуправления и легко ли будет управлять ею?«Можно ли поверить, — писал Нессельроде, — чтобы в поль-ском сердце могло когда-нибудь возникнуть желание ви-деть Польшу русской? Каким образом император мог быв одной части своих владений быть самодержавным, а в дру-гой — конституционным монархом?» «Наконец, — заключаетНессельроде, — русский народ имеет право на то, чтобы с егопожеланиями считались: предприятие это по существу былобы антинациональным». Александр занял выжидательную по-зицию, но по мере того как союзники получали в свое распо-ряжение все большую массу завоеванных территорий, онснова возвращался к своему первоначальному плану с тойлишь разницей, что готов был ограничиться образованием.«Польши» только из польских провинций Австрии и Прус-сии. (2)


(1) Т. е. без включения в это новое (подчиненное русскому императору) госу-дарство всех тех владений, которые со времени трех разделов Польши целикомвошли в состав Российской империи. — Прим. ред.

(2) Здесь и дальше имеется в виду средневековая, так называемая «СвященнаяРимская империя» германской нации. — Прим. ред.


Русский император придумал комбинацию, которая, как ему казалось, способна была примирить все противоречия.Саксонский король был великим герцогом Варшавским; он потерял все свои владения. Теперь следовало бы предоставить немецкую часть его владений — Саксонию — Пруссии, а поль-скую часть—великое герцогство — отдать России. Таким обра-зом Пруссия станет твердой ногой в Германии и водворится в самом сердце древней империи;(2) из державы на две трети славянской, какой она стала после разделов 1793 и 1795 го-дов, она превратится в державу более чем на две трети немец-кую и из всех германских государств будет насчитывать наибольшее количество немцев. На этой основе между Але-ксандром и Фридрихом-Вильгельмом III и было достигнуто соглашение. Но, во всяком случае, оно держалось в секрете,так как остальные союзники не только не обнаруживали со-чувствия к этой комбинации, но даже относились к ней весьма враждебно.

Англия и Австрия. Англия или, точнее говоря, англий-ские министры и дипломаты ничуть не интересовались судь-бой Саксонии и ее короля. Их нисколько не трогало, что этот король будет лишен своих владений; в территориаль-ном расширении Пруссии в пределах Германии они видели только выгодные для себя стороны. Но они отнюдь не хо-тели допустить, чтобы Россия присоединила к себе всю прус-скую и австрийскую Польшу. Это придало бы ей слишком большую силу в Европе, а следовательно, и на востоке.


1 Под «легатствами» понимались следующие города со своими округами,входившие в Церковную область, принадлежавшую папе, — Болонья, Фер-рара, Форли, Равенна, Урбино, Песаро и Велетри. — Прим. ред.


В отношении востока Австрия испытывала те же опасенияи даже более осязаемые и более непосредственные. Кроме того, водворение Пруссии в Саксонии — на самой границе Чехии и превращение ее в первенствующую немецкую дер-жаву было для Австрии и угрозой и в некотором смысле уни-жением, на которое она не могла согласиться. Во всяком случае, если бы ей и пришлось примириться с неприятным для нее присутствием русских в Варшаве, то отказаться отвозвращения уступленных ею в 1809 году Наполеону поль-ских провинций она готова была лишь в обмен за новые об-ласти в Италии. Честолюбивые мечты Австрии уже давнобыли направлены в эту сторону. Меттерних возвращался к пла-нам Тугута. Он готов был начать с русскими торг, которыйв свое время велся Австрией в Кампо-Формио с Бонапартом.Ввиду этого Меттерних без колебаний начал переговоры с Мю-ратом о разделе папских владений (трактат 11 января 1814 г.).За часть этих владений, отведенную неаполитанскому королю,Австрия должна была получить папские легатства. (1) Кроме того, Меттерних намеревался еще захватить альпийские про-ходы под предлогом необходимости поставить преграду фран-цузским вторжениям. Он видел, что восстановленные на своих престолах в Италии монархи не в состоянии удержаться на них без поддержки австрийской армии, и он помышлял об образовании из всех этих австрийских клиентов союза, во главе которого, в качестве покровителя и верховного пра-вителя, стоял бы император Франц, — союза, который от-дал бы во власть Австрии всю Италию. Носились слухи,что в Праге 27 июля 1813 года был подписан тайный договор,по которому Англия выражала свое согласие на этот проект.Но Россия дала бы свое согласие только в обмен за польские провинции, а Пруссия — за Саксонию. Оба вопроса были связаны между собой, и от них зависело все остальное.

Таким образом, среди четырех союзников образовалось три партии. Лето 1814 года прошло в бесплодных переговорах.Тем временем германские народы, которым Кутузов от имени своего повелителя обещал в марте 1813 года независимость и конституцию, «составленную в старинном духе герман-ских народов», которая позволила бы «возрожденной, помо-лодевшей, могущественной и объединенной Германии сновазанять подобающее ей место в среде европейских наций», —эти германские народы волновались, роптали, требовали испол-нения данных обещаний и восстановления Германской империи.Они дрожали от негодования при одной мысли, что вся масса пролитой крови и принесенных жертв может не привести ни к какому иному результату, кроме расширения Пруссии, раз-рушения древнего германского государства и отдачи народов во власть новых господ.


II. Политика Франции

Виды Людовика XVIII. Французскому правительству не были известны тайны союзников; но оно догадывалось об их существовании, благодаря дружеским сообщениям заинтере-сованных сторон и главным образом благодаря жалобам мел-ких итальянских и немецких дворов, видевших для себя угрозу: одни со стороны Пруссии, другие со стороны Австрии. Отсрочки заседаний конгресса достаточно ясно показывали, что четыре союзные державы не добились соглашения относительно статей, которые они решили выработать исключительно междусобой. По тому молчанию, которого они придерживались отно-сительно Франции, очевидно было, что они попрежнему упорно хотели отстранить ее от участия в решении этих крупных во-просов. Кэстльри написал 14 августа Веллингтону, англий-скому посланнику в Париже, а Веллингтон напомнил Талей-рану, что существуют обязательства, заключенные «в такую эпоху, когда Англия далеко не могла считать французское правительство в числе своих друзей». Распри союзников открыли брешь, через которую Франция только и могла снова вернуться в Европу, занять там свое место и со временем,быть может, разорвать цепи образовавшейся против нее коалиции.

В этом заключалась главная задача политики Людовика XVIII, и с этой именно целью задуман был тонкий, остро-умный и глубоко дипломатический план, который король,по соглашению со своим министром Талейраном, выработал для французской делегации на конгрессе.

Прежде всего Людовик XVIII должен был найти средства,чтобы вывести Францию из того изолированного положения,в которое поставили ее союзники и в котором они намерены были ее удержать. Страх и зависть к могуществу Франции лежали в основе коалиции и связывали воедино ее составные элементы. Доставить какой-нибудь предлог для подозрений союзников, проявить какое бы то ни было стремление к тер-риториальному расширению, внушить беспокойство англи-чанам в отношении Бельгии, а пруссакам и всем немцам вообщев отношении левого берега Рейна — это значило бы неме-дленно сблизить союзников и дать оружие в руки тем, кто,как, например, пруссаки, одушевлены были неумолимой не-навистью к Франции и хотели отнять у нее Эльзас и Лота-рингию.

Поэтому в распоряжении Франции было лишь одно средстводля того, чтобы расколоть союзников: это средство заключа-лось в том, чтобы успокоить их. Союзники навязали Франции отказ от своекорыстных притязаний, и это было ее единствен-ной силой. Союзники организовали хитрую систему предо-сторожностейпротив честолюбия и двуличия французской политики, но они не предвидели того случая, когда Франция откажется от своих честолюбивых замыслов или, вынужден-ная обстоятельствами, захочет быть искренней. Союзники за-ставили ее отказаться от политики уловок и интриг, но этим самым они внушили ей в некотором смысле «политику прин-ципов». Людовик XVIII и Талейран это поняли, и их искус-ство заключалось в том, что они сумели извлечь силу и спо-собы действия из наложенных на них обязательств.

Коалиция боролась с Францией и принудила ее подписать Парижский мир во имя европейского государственного права; и Франция намеревалась выступить на конгрессе во имя этого самого права и потребовать от всех применения его ко всем постановлениям, навязанным ей. Франция хотела доказатьсвое уважение к принятым на себя обязательствам энергич-ным отстаиванием всеобщего применения положенного в их основание принципа. «Следовало, — говорил Талейран, —дать понять, что Франция довольствуется тем, что имеет;что она искренно отказалась от прежних завоеваний; что она чувствует себя достаточно сильной и в своих прежних гра-ницах; что она и не думает стремиться к их расширению; что она, наконец, полагает теперь свою славу в умеренности.И если она хочет, чтобы к ее голосу еще прислушивалисьв Европе, то настаивает она на этом лишь потому, что наме-рена защищать права других народов против всякой попытки нарушения этих прав». Эта роль самоотречения была, быть может, «не лишена известного величия», но она уже, во вся-ком случае, не была лишена известной ловкости. Франция собиралась завоевать себе «достойное и почетное положение,опираясь на свою полезную роль защитницы слабых».

Многие выдающиеся умы признавали эту политику по-длинно традиционной политикой французской дипломатии.В эпоху своего благополучия Франция извлекала из нее по-чет и преимущества и то, что она отказалась от этой политики при Людовике XIV по неопытности, а в эпоху Республикии Империи из-за своей страсти к пропаганде и к гегемонии,было ошибкой. (1) Отказаться для самой себя от крупных завое-ваний, так как они неосуществимы без крупных разделов;помешать слишком большому усилению мощных государств;защищать мелкие государства от покушений на них со сто-роны крупных; суметь сохранить в международных отноше-ниях такую систему равновесия сил, которая, гарантируя всем мир, обеспечила бы Франции, рядом с раздробленной Италией и разъединенной Германией, влияние тем более эффективное, что оно было бы одновременно и умеряющим, —эта политика, связанная с именем Генриха IV, была также политикой Ришелье и Мазарини. Ее же воспринял осторожно,но с достоинством, Верженн при Людовике XVI. Эту же поли-тику прежде всего рекомендовал Талейран вновь образован-ной республике еще в 1792 году.


(1) Здесь французский автор дает в корне неверное освещение всей истории французской внешней политики. И Людовик XIV не по «неопытности», и Директория не по «страсти к пропаганде» захватывали чужие земли, а делали это из того же стремления к гегемонии и из того же желания использовать материальные ресурсы присоединяемых стран, т. е. по тем же причинам, которые лежали в основе захватнической политики Наполеона. — Прим. ред.


Такой же политикой умеренности намерен был руководство-ваться Людовик XVIII, когда в 1795 и 1800 годах он надеялся вступить на престол. Людовик XVIII с тех пор не изменил своих взглядов. Талейран также продолжал оставаться при своей точке зрения, которая у него стала как бы постоян-ной задней мыслью, своего рода мысленной оговоркой привсех тех отступлениях от той политики умеренности, ко-торые Талейрану в его долгой деятельности приходилось до-пускать, чтобы удержаться на месте. Взгляды его были пол-ностью подтверждены действительностью. Оба они — король,исходя из принципиальных мотивов, а министр — из сооб-ражений расчета — пришли к одному и тому же заключению,так как оба руководились опытом, пониманием реаль-ных соотношений сил и инстинктивным чутьем, подсказы-вавшим им, в чем состояли неизменные интересы Франциив европейских делах. Таким образом, под непосредственным внушением Людовика XVIII и на основании указаний и за-меток Талейрана были составлены сентябрьские Инструкции1814 года. Редактировал их старший чиновник при министер-стве иностранных дел Лабенардьер. Эти «Инструкции» были вплоть до Парижского трактата 1856 года блестящим под-тверждением и законченным проявлением этой политики и представляли собой кодекс и устав правил французской дипломатии.

Инструкции Талейрана. «Франция находится в том благо-приятном положении, при котором ей не приходится желать нарушения справедливости в пользу утилитарных сообра-жений и искать своей частной выгоды, противоречащей спра-ведливости, выгодной для всех». Справедливость требует,чтобы «государь, владения которого захвачены, продолжал признаваться государем, если только он добровольно не усту-пил кому-нибудь своих прав». Существуют два основных прин-ципа публичного права: во-первых, самый факт захвата еще не дает завоевателю суверенных прав, если законный государьне уступил завоеванной территории; во-вторых, чьи-либо суверенные права существуют для всех государств вообще лишь постольку, поскольку они эти права признали. Отсюда следует, что саксонский король должен послать на конгресс своего уполномоченного и требовать признания своих прав,а Мюрат, который не признан ни Англией, ни Францией,ни Россией, не может в качестве неаполитанского короля по-слать своего уполномоченного. Справедливость и публичное право требуют, чтобы государства не были вынуждаемы про-тив их воли к образованию конфедераций, а отсюда следует,что германские государства, независимость которых была признана Парижским трактатом, должны принять участиев работах конгресса и, в частности, в обсуждении проекта конфедерации, которую им предстоит образовать.


«К этим соображениям справедливости присоединяется для  Франции и мотив выгоды: все, что отвечает интересам мелких государств, совпадает и с ее интересами». Если мелкие итальян-ские и германские государства пожелают вернуть свою не-зависимость и сохранить ее, Франция должна будет им в этом помочь. Австрия уже не опасна для Германии, но ее честолю-бивые мечты направлены теперь в сторону Италии, а Прус-сия стремится занять в Германии место Австрии. «В Италии нужно бороться с Австрией, которая стремится утвердить там свое господство, противопоставив ее влиянию противо-положные интересы; в Германии этой же политики следует придерживаться относительно Пруссии. Самое географиче-ское положение прусской монархии придает ее честолюбию характер естественной необходимости. Никакие принципиаль-ные соображения ее не сдерживают... Прусские эмиссары сеют волнение в Германии, изображая дело так, будто Франция готова снова в нее вторгнуться... и требуют, чтобы Германия,в интересах своей же собственной охраны, отдалась в руки Пруссии».

А отсюда вытекают такие последствия: восстановление саксонского короля, восстановление короля из династии Бур-бонов в Неаполе, возвращение легатств римскому папе, обес-печение Сардинии от австрийских вторжений и введение Ав-стрии и Пруссии в их прежние границы, при компенсации первой за потерю Бельгии территорией бывшей Венецианской республики. Было бы, несомненно, справедливо распростра-нить эту политику исправлений и на Польшу, восстановив тем самым равновесие сил в том виде, в каком оно находилосьв 1792 году, так как Францию ведь возвращали в границытого времени. Но здесь пришлось бы натолкнуться на непре-одолимые препятствия. Ни Пруссия, ни Австрия, ни Россияни за что не согласились бы вернуть Польше то, что они за-хватили в 1772, 1793 и 1795 годах. Никто из русских не дал бы своего согласия на отказ от Литвы: «Россия желает вос-становления Польши не для того, чтобы потерять то, что она раньше приобрела; она хочет восстановления, чтобы приобрести то, чем она еще не обладает». «Если бы, тем не менее, рус-ский император, вопреки всем вероятностям, согласился от-казаться от находящихся в его владении польских земель,а он, очевидно, не мог бы этого сделать, не подвергая себя личной опасности со стороны своих подданных, то король(Франции), хотя и не ждет от этого счастливых результатов...,ни в коем случае не стал бы этому противиться». Но если Россия оставляет за собой Литву, если она просто намерена присоединить к Российской империи великое герцогство Вар-шавское, расширив его за счет Австрии в сторону Галиции,то принципиальная постановка вопроса исчезает. Остается уже только вопрос своекорыстных расчетов, а в интересы Евро-пы совершенно не входит допущение такого угрожающего рас-ширения России вплоть до Одера. В этих условиях самым мудрым решением будет возвращение к тому положению ве-щей, которое существовало до 1807 года.

Швейцария должна будет образовать независимую и ней-тральную конфедерацию. «Оттоманская Порта представляет собой такую европейскую державу, дальнейшее существо-вание которой очень важно для поддержания европейского равновесия. Весьма полезно поэтому гарантировать ей суще-ствование». И в то же время Франция должна будет сохранить свои старые прерогативы, свою прежнюю торговлю и капи-туляции, а также право покровительства католикам на Во-стоке и европейских дипломатических агентов — «франков»,как их называли в Турции. При такой системе Франция снова добьется повсюду влияния и уважения. «События по-следнего времени оставили по себе впечатления, которые не-обходимо сгладить. Франция является настолько могуще-ственным государством, что остальные народы могут быть спокойны лишь при уверенности в ее миролюбивых стремле-ниях, а чем отчетливее будет их представление об ее справед-ливости, тем легче они почерпнут и эту уверенность».

В этой системе все отдельные части теснейшим образом свя-заны между собой. «Почти вся совокупность подлежащих обсуждению конгресса вопросов зависит от одного и того же принципа и отказаться от этого принципа в одном пункте значило бы отказаться от него совершенно». Поэтому-то при-писывается такая чрезвычайная важность решению предва-рительных вопросов, организации конгресса и провозглаше-нию принципов. Французским уполномоченным даются самые тщательные предписания не допускать на конгресс ни-кого из тех, кто не имеет права заседать на нем, а также не соглашаться на исключение из конгресса никого из тех, ктоимеет право участвовать в нем. И наконец, даются самые точ-ные предписания, для того чтобы конгресс действительно собрался, конституировался и прежде всего определил, ка-кие государства должны послать на конгресс своих предста-вителей и какие вопросы должны на нем разбираться.

Таким образом, занятая Францией позиция была неуяз-вима. Франция противопоставляла союзникам правовые прин-ципы, которые они сами раньше торжественно провозгласили.

Конечно, государи и дипломаты — русские, прусские и ав-стрийские — имели в виду лишь одно, а именно: подражать всем приемам побежденного ими Наполеона и обойтись с «вы-морочной» Французской империей (1) так, как в свое время они поступили с впавшей в анархию Польшей; причем они полагали, что не обязаны отчетом в своих действиях реши-тельно никому. Но четвертая союзница, Англия, не могла итти за ними по этому пути так далеко. Английскому правитель-ству приходилось публично давать объяснения для оправ-дания своих действий. Английский представитель Кэстльри лично был, конечно, так же равнодушен, как и его коллеги,к вопросам принципов и международного права; но не так обстояло дело с английским парламентом. Уже по одному тому, что в Лондоне имелись парламентская трибуна и пресса,где постановления конгресса могли подвергаться обсуждению,эти постановления подлежали санкции со стороны обще-ственного мнения. В этом-то пункте Талейран и надеялся при-жать английских дипломатов. И в этом-то и заключалось главным образом значение тех его принципиальных заявле-ний, которые он составлял не столько в назидание своим коллегам, сколько для того, чтобы через посредство газет,которые к удовольствию Талейрана узнали об этих заявле-ниях, возбуждать общественное мнение.

1 На юридическом языке слова «выморочное имущество» означают: имуще-ство, оставшееся без законного наследника или владельца. На Венском кон-грессе речь шла о разделе не Франции, а тех частей империи Наполеона,которые путем завоеваний и захватов он включил в свои владения. —Прим. ред


Правда, если взглянуть на прошлое Талейрана и на прой-денный им извилистый путь от Отенского епископства до Венского конгресса, через кабинет Дантона, министерствоиностранных дел в эпоху Директории, двор Наполеона, Бер-лин, Тильзит и Эрфурт, то взятая им на себя роль могла быпоказаться щекотливой. Талейрану предстояло навязать участникам конгресса в довольно своеобразном сочетании не только принципы своего нового повелителя, но и свою соб-ственную персону. Для этого требовалась с его стороны вели-чайшая наглость, на которую, впрочем, он был вполне спо-собен, а со стороны его коллег — необычайная снисходитель-ность. Но и роль и игравший ее артист оказались на месте. Очутившись все за зеленым сукном, партнеры, вместе разы-гравшие столько достославных партий, принуждены были приспособляться к новым обстоятельствам. Ни один из них не был здесь самим собой; все они представляли нечто совер-шенно отличное от их собственного прошлого, от их прежних действий и даже от их личных взглядов. И это нечто было как раз тем принципом, в силу которого восстановленный ими на престоле Людовик XVIII царствовал во Франции ина который Талейран, посланник Людовика XVIII, ссылался на конгрессе. Талейран говорил от имени короля, являвше-гося безупречным в смысле охраны принципа легитимизма.Впрочем, кто посмел бы поставить Талейрану в упрек его измену прошлому? Если он служил в свое время узурпатор-ской политике Республики и Империи, то и другие дипломаты по очереди принимали в ней участие. Они подписывали с Рес-публикой и Империей договоры: Пруссия в Базеле, Бер-лине и Регенсбурге; Австрия в Кампо-Формио и в Люневиле,и в 1810 году, во время бракосочетания Наполеона с Марией-Луизой, Россия в Тильзите и Эрфурте. Один лишь англий-ский посланник мог бы еще держать себя надменно, но он получил приказание молчать. Итак, все согласились на том,чтобы предать прошлое забвению. В разговорах с глазу на глаз, в тайных статьях, которые не приходится мотивировать,они могли еще пренебречь принципами государственного права; но они не могли этого делать в своих протоколах и декларациях. И, таким образом, эти скептические и безнрав-ственные старые авгуры вынуждены были без смеха смотреть другна друга и, внутренне бранясь, присутствовать на цер-ковном спектакле, который разыгрывал Талейран, их руко-водитель в цинизме и развращенности, — этот «хромой чорт»,как они его называли, ставший в результате их коалиций и милостью их побед первосвященником их же собственной церкви.

Впрочем, занятая Францией позиция имела и свои слабые стороны. Франции нельзя было выходить из своей роли по-борника бескорыстия даже по самому незначительному по-воду. Если бы она это сделала, то все бы пропало; сразу жевсе ее заявления стали бы расцениваться, как лицемерные,и вся эта великолепная политика принципов сразу упала быдо уровня вульгарнейшей интриганской игры. Никогда ещеполитика не требовала большей выдержанности. В интересахтех элементов, которым эта политика не нравилась, было сбить ее с толку, расстроить ее, одним словом, ввести фран-цузских дипломатических агентов в искушение, вовлечь их в какую-нибудь сделку и таким образом скомпрометировать. Меттерних, конечно, не преминул это сделать. Кроме того,и это было еще важнее, принятая Людовиком XVIII политика неизбежно вела к полному антагонизму с Россией иПруссией, интересы которых были солидарны и государи которых были связаны узами самой нежной и прочной дружбы.Людовик XVIII справедливо считал их неразлучными, и, нежелая ни в коем случае ни пожертвовать в лице саксонского короля своим принципом в угоду Пруссии, ни содействовать замыслам ее правительства, он должен был вступить в кон-фликт с Россией. Французский король легко решился наэто. Рост русского могущества внушал ему беспо-койство, а смутно ощущавшееся им наличие чего-то без-мерного в этой нации оскорбляло его дух классика. Исполнен-ный противоречий Александр — одновременно и благород-ный и лукавый, но политичный даже в своих проявлениях великодушия — представлялся взорам этого чистейшей воды вольтерианца просто комедиантом.

Александр принял по отношению к Людовику XVIII по-кровительственный тон; он обращался с ним, как с каким-нибудь прусским королем, который всем был обязан царю иот которого царь мог требовать всего. Но потомок ЛюдовикаXIV не имел ни малейшей склонности ни выказывать бла-годарности, ни еще меньше играть роль подчиненного. Он был так же горд восьмивековым существованием своей ди-настии, как и ревнив к тому, чтобы не прослыть обманутымкем бы то ни было. Людовик XVIII не мог забыть ни вы-сылки из Митавы, ни Тильзита, ни интриг с Бернадоттом,ни скептицизма, который проявлял Александр к принципу легитимизма, ни претензии этого самодержца навязать кон-ституционную хартию французскому королю и попытки его образовать во Франции при участии значительного коли-чества дворян и нескольких либералов русскую партию про-тив французского короля. Наконец, так как Людовик XVIII искренно желал мира в интересах восстановления своей монархической власти, обновления национальной мощи и примирения французов с их старой королевской династией,то его политика совпадала с его личными вкусами, которые влекли его к Англии. В данный момент интересы Франциии России были солидарны. Относительно же будущего ко-роль мало беспокоился, так как он прекрасно знал, что в тот день, когда силы Франции будут восстановлены и когда Россия будет нуждаться в ней, а Франция сочтет для себя выгодным сблизиться с Россией, сближение это произойдет само собой.

Но в данную минуту, и особенно на Венском конгрессе,Людовик XVIII, сообразуя свои действия с расчетами Александра и становясь в ряды его протеже, унизил бы себя перед лицом современников и потерял бы шансы сделаться в буду-щем таким союзником, дружбы которого ищут и услуги ко-торого вознаграждают. Если бы он стал добиваться от Але-ксандра неопределенного обещания какого-нибудь террито-риального расширения и унизился бы до политики подачек,то он возбудил бы подозрения, подтвердил бы обвинения против себя со стороны врагов и изолировал бы себя; ибов этом пункте (т. е. в вопросе об увеличении французской тер-ритории) Англия была непоколебима, Австрия настроена вра-ждебно, а с Пруссией об этом нечего было и заговаривать.Он очутился бы в полной власти у России, которая, держа его в своих руках, впредь не имела бы ровно никакого желания,ради его удовлетворения, ссориться с остальными своими союзниками.

Людовик XVIII не был способен проникнуть в гений рус-ского народа; но чрезвычайно тонкий и лукавый ум фран-цузского короля заставлял его догадываться о тех весьма ловких комбинациях, которые Александр умел с таким изя-ществом скрывать от поверхностных наблюдателей под внеш-ней маской энтузиазма, чувствительности и либерализма.Александр отнюдь не помышлял об уничтожении коалиции,которая была делом его рук и служила ему орудием для достижения его честолюбивых замыслов о гегемонии над Европой. Он и не думал о территориальном расширении Франции, да и целью коалиции было как раз помешать тако-му расширению. Но поставив Францию в такое положение,которое соответствовало его выгодам, Александр желал отда-лить ее и от Австрии и от Англии, оставаясь сам в союзе с обеими этими державами. Он хотел, чтобы Франция, кроме него, не имела никаких других союзников и чтобы он вовсякое время мог располагать ею в своих интересах. Рус-скому императору никогда и в голову не приходило пожертво-вать в угоду Франции Пруссией; но он считал выгодным для себя иметь справа и слева двух одинаково преданных и оди-наково послушных помощников своей политики — короля прусского и короля французского. Таким образом, он хотел привлечь к себе Людовика XVIII не для того, чтобы расторг-нуть союз четырех, а для того, чтобы с привлечением на свою сторону Франции в нем укрепиться и сделаться его неоспоримым главой и повелителем. Впрочем, даже и этой комбинациион предпочитал полюбовное улажение всех вопро-сов вчетвером, и это обнаружилось в Вене с самого же начала.


III. Подготовка к конгрессу

Меры, направленные к исключению Франции. Четыре союзные державы заранее условились, что в первых числах сентября они соберутся на предварительные совещания. И дей-ствительно, до прибытия государей и уполномоченных других держав в Вену, где Меттерних представлял Австрию, при-ехали Нессельроде, представитель от России, Гумбольдт и Гарденберг — от Пруссии, Кэстльри и брат его Чарльз Стюарт — от Англии. Они сделали как раз то, что предви-дел Талейран, а именно: составили программу работ кон-гресса. Программа эта, разработанная Гумбольдтом, была 16 сентября сообщена четырем союзным державам, а 18-госоюзные дипломаты решили урегулировать только между собою польские, итальянские и германские дела. Но на сле-дующий же день им пришлось убедиться, что между ними далеко еще не существует полного единодушия.


(1) Замостье в 1796 году по третьему разделу Польши отошло к Австрии.Стратегически для Австрии Замостье было важнее. Кракова. — Прим. ред


Дипломаты начали с самого щекотливого из всех этих во-просов, а именно — с раздела великого герцогства Варшав-ского. Гарденберг потребовал для своего государя часть этого герцогства, на что Нессельроде возразил, что русский импе-ратор желает получить его целиком. Меттерних указал на то, что герцогство было завоевано не одной лишь русской армией, что австрийцы также содействовали этому завоева-нию и что, не отрицая за Россией права на вознаграждение,хотя Александр и заявлял, что он не намерен производить захватов, они не могут согласиться уступить ему провинции, прежде входившие в состав Австрии. Краков и Замостье рас-положены слишком близко от Вены, чтобы Австрия позво-лила русским прочно там водвориться. (1) Восстановление самого названия Польши уже представляет известную опасностьи притом же противоречит всем ранее заключенным трак-татам. На это Нессельроде возразил, что Краков и Замостье абсолютно необходимы России в интересах военной защиты. Гарденберг добавил, что Торн не менее необходим для защиты Пруссии и что Пруссия ни в коем случае не даст своего согла-сия на восстановление Польши. Напротив, Кэстльри отме-тил, что в английском парламенте восстановление Польши встретит полное сочувствие, но при этом подразумевается целая и независимая Польша, а не Польша урезанная и под-чиненная России.

При таких условиях оказалось более чем когда-либо необ-ходимым захлопнуть двери перед французами, и так как союзники никак не могли разрешить вопроса по существу,они занялись дискуссией о формальной стороне. Это и яви-лось предметом совещания, состоявшегося 22 сентября у Мет-терниха. Совещание вернулось к тексту Парижского трак-тата, и была зачитана первая его секретная статья: «Постано-вления относительно территории... будут урегулированы на конгрессена основаниях, принятых союзными державами между собой». Участники конференции признали, что выра-жения «урегулированы» и «урегулированы союзными дер-жавами между собой» ясно указывают на то, что речь идет о таких совещаниях, в которых Франция не должна принимать участия. Весьма важно также, чтобы Франция не присутство-вала на предварительных обсуждениях, так как в случае ее участия «она будет высказываться по каждому вопросу, за или против того или иного решения, все равно, будет ли оно связано с ее собственными интересами или нет; она будет поддерживать или высказываться против того или другого монарха в зависимости от собственных соображений, а это даст повод мелким владетельным князьям Германии возобновить ту систему интриг и козней, которая в значительной степени является причиной всех бедствий последних лет. Вот почему крайне важно не вступать в переговоры с французскими упол-номоченными до тех пор, пока этот вопрос не будет разрешен».

Но если исключить Францию, то придется одновременно исключить Испанию, Португалию и Швецию, которые тоже подписали Парижский трактат. В таком именно смысле и были утверждены протоколы совещания 18 сентября. Мет-терних, Гумбольдт, Гарденберг и Нессельроде подписали это постановление. Кэстльри не решился присоединиться к нему без оговорок, а сделанная им оговорка прокладывала путь для допущения французов к обсуждению этого вопроса:«Я все-таки полагаю, что принятые здесь решения будут под-вергнуты свободному и открытому обсуждению вместе с двумя остальными державами, как сторонами дружественными, а невраждебными». Две остальные державы, которых Кэстльрине решался официально отстранить, были Франция и Испа-ния. В интересах соглашений было, конечно, весьма жела-тельно достигнуть полного единогласия, но, сказал Кэстльри,«я не могу согласиться на то, чтобы меня могло абсолютно связывать какое-нибудь большинство».

Представители четырех союзных держав собрались еще раз23 сентября, чтобы выработать текст того сообщения, которое они намерены были сделать французам и испанцам; относи-тельно Португалии и Швеции вопрос больше не поднимался.В конце концов был подписан протокол, в котором было ска-зано, что вопросы разбиваются на две категории: 1) то, что относится «к основным интересам Европы и касается взаимо-отношений между державами, установления границ и реше-ния судьбы областей, временно занятых и управляемых союз-ными державами», т. е. вопросы о Польше, Германии и Ита-лии. Эти вопросы будут обсуждаться четырьмя союзными дер-жавами, и когда они придут к какому-нибудь соглашению,то сообщат результаты своих трудов представителям Фран-ции и Испании и «пригласят их высказать свои мнения и по-желания»; 2) выработка федеративного договора для Гер-мании. Эта работа будет поручена правительствам Австрии,Пруссии, Баварии, Вюртемберга и Ганновера. К этому про-токолу был присоединен проект декларации, гласившей, чтодержавы, подписавшие Парижский трактат, будут руково-дить занятиями конгресса, но не будут решать ни одного вопроса без содействия тех держав, которые имеют право принимать участие в их обсуждении.

Прибытие французских делегатов. В таком положении находились дела; когда 23 сентября в Вену прибыл Талейран в сопровождении герцога Дальберга, маркиза Латур-Дюпена,графа Алексиса де Ноайля и Лабенардьера. Вена была пере-полнена дипломатами. Все настоящие или мнимые государ-ства, которые с 1798 года либо подвергались грабежу, либосами грабили других, требовали возвращения своих владе-ний или хлопотали о подтверждении своих прав. Вся старая Германская империя и даже такие государства, как Маль-тийский орден послали туда своих представителей или аген-тов. Всего здесь собралось двести шестнадцать представите-лей разных стран. Затем начали съезжаться и монархи. Рус-ский император и прусский король прибыли 25 сентября.При венском дворе собрались все прежние посетители эрфурт-ского театра (1808) и гости дрезденского замка (1812), кроме саксонского короля, находившегося в плену в Берлине, Ма-рии-Луизы, жившей вдали от света в Шёнбрунне, и Напо-леона, сосланного на остров Эльбу. Начались бесконечные,ставшие легендарными празднества, и, по преданию, издержки на них достигли 40 миллионов франков. Но несмотря на празднества, настроение там было далеко не мирное. Немец-кий дипломат Гагерн рассказывает, что, приехав в Вену15-го, он уже 21-го слышал разговоры о войне. «Союзники были солидарны между собой, — прибавляет он, — лишь в одном пункте: все они были против Франции, и это об-стоятельство скоро повернулось в ее же пользу».

Но вначале французские делегаты чувствовали себя пол-ностью изолированными. Талейран приготовился к этому,и тем не менее ему понадобились весь его апломб и вся его ловкость, чтобы не оплошать при первых же встречах, при этих своего рода рекогносцировках, от которых зависел успех всего выработанного им плана действий. «К нему относились с отвращением, — говорит Гагерн. — Сколько раз во время празднеств, устраивавшихся в честь конгресса, я видел его одиноким, всеми оставленным вплоть до того момента, когдая подходил к нему, чтобы вывести его из затруднительного положения или рассеять его дурное настроение. В этой роли со мной чередовались англичане. Даже отель Талейрана мало посещался. Но это продолжалось недолго. И скоро все корен-ным образом изменилось. Ум Талейрана, его настойчивость,принципы, которых он придерживался, его любезность, —когда он хотел ее проявить, — восторжествовали над всеми препятствиями. Со стороны представителей крупных держав он встретил высокомерное и сдержанное отношение, со сто-роны мелких — подозрительность. Первые повторяли, чтов Париже они проявили слишком большую скромность в от-ношении денежной контрибуциии территориальных возме-щений». «Я видел, — говорит Талейран, — что они были пре-сыщены удовлетворением, которое дает сознание благород-ного поступка». Он знал, что от них ему нечего ждать. По-этому он обратился к другим. Прежде всего ему нужно было успокоить их насчет намерений Франции. Бескорыстие ее,о котором он намеревался повсюду объявить, должно было встретить везде недоверчивое отношение.

Талейран видел, что все готовы верить только действиям,а не словам; однако необходимо было расположить умы в свою пользу, и он направил все свои усилия в эту сторону. Он сразу заметил, что наиболее чувствительным пунктом является мол-чание, которое «четверка» хранила по отношению ко всем остальным, и претензия союзников решать все между собой. Здесь намечалась возможность связи между Талейраном и всеми теми, кто не входил в число «четырех», чем он и вос-пользовался. «Я не стал жаловаться,— пишет он.— Я огра-ничился тем, что сообщил об испытываемом мной неудоволь-ствии посланникам второстепенных дворов, которые имели общие со мной интересы. Вспомнив, что встарину в политике их стран наблюдалось доверие к Франции, они вскоре начали смотреть на меня, как на свою опору...». Дело в том, что среди дипломатов, подписавших трактат 30 мая и заявлявших притязание на руководство конгрессом, один лишь Талейран хотел и мог говорить в пользу малых держав. И так как им было выгодно верить ему, то они и поверили. «Желание мира,—говорил Талейран Гагерну,— является единственным сред-ством, которое поможет Франции добиться влияния. После стольких дурных примеров она должна дать и хороший.Нужно быть добрым и умеренным европейцем. Франция не требует ничего, решительно ничего кроме того, что выражено в прелиминариях к миру, а именно — справедливого распре-деления сил между державами».

Таким образом, Талейран, разгадав игру союзников, преду-преждал их, пользуясь как раз той «уловкой», возможность которой они хотели у него отнять. Впрочем, он имел нужные ему сведения. Испанский уполномоченный Лабрадор, отстра-ненный так же, как и Талейран, от крупных дел, не встречал, однако, такого недоверия; Сен-Марсан, сардинский послан-ник, проникал всюду; оба они предупредили Талейранао готовившемся против него заговоре. Наконец, к смущению Кэстльри, Талейран без особого труда отгадал, что этот посол взял на себя обязательства, которые его тяготят и закоторые, в случае необходимости, он побоится дать ответ перед парламентом. Таким образом, не теряя ни одного дня,Талейран уже 28 сентября выделил из своих инструкций одну из наиболее продуманных и наиболее пригодных для опубликования и распространения и составил на основании ее записку, в которой доказывал, что нет ничего более спра-ведливого, чем восстановление независимой Польши, но иничего более опасного, чем создание русской Польши.

В тот же самый день Александр, недовольный прусскими министрами и их притязаниями на линию Вислы, имел сове-щание с Фридрихом-Вильгельмом. В результате этой беседы Гарденберг, Нессельроде, Гумбольдт и Штейн, советник рус-ского императора по германским делам, подписали протокол, по которому Саксония целиком отходила к прусскому королюс тем лишь условием, что, превратившись в часть владений этого государя, она все же сохранит название Саксонского королевства. Это было как бы введением и первым условиемк тому, чтобы великое герцогство Варшавское под именем Царства Польского перешло к России. Протокол этот должен был, впрочем, держаться в строгой тайне вплоть до того дня, когда русский император найдет нужным вывести свои войска из Саксонии и передать управление ею в руки прусского короля. Но так как днем открытия конгресса было публично объявлено 2 октября, было невозможно откладывать его еще дольше, не объясняя причин новой отсрочки и не собрав для обсуждения этого вопроса представителей держав, подписав-ших трактат 30 мая. Меттерних 30 сентября пригласил к себе делегатов шести государств: Австрии, Испании, Франции, Великобритании, Пруссии и России. Это предварительное собрание должно было решить вопрос о ходе работ конгрессаи, в частности, о роли Франции.

Талейран на совещаниях. Талейран должен был занять определенную позицию, и от его манеры держаться на этом совещании зависело, останется ли он в тени или будет поль-зоваться известным влиянием. Он мастерски сыграл свою  роль. Меттерних сообщил ему содержание протокола от 22 сен-тября. Талейран внимательно прочел его и обратил вниманиена то, что слова «союзные державы» повторяются там несколько раз. «Союзные,— сказал он,— но против кого? Это не может быть против Наполеона, так как он на острове Эльбе. Несо-мненно также, что это не против французского короля, так как он является гарантией прочного мира. Господа, будем говорить откровенно: если существуют еще союзные державы,то я здесь лишний». На это ему ответили, что на слове «союз-ные» они не настаивают. Заметив, что этот первый выпад произвел на них известное впечатление, Талейран сделался смелее и уже высказался напрямик: «А между тем, если бы меня здесь не было, вы бы живо ощущали мое отсутствие.Из всех вас я один, быть может, не требую ничего. Я требую для Франции лишь одного, а именно — чтобы к ней относи-лись с уважением. Она достаточно сильна своими богатствами,пространством, численностью и духом своего населения...Повторяю, я не требую ничего, а вам приношу необычайномного. Присутствие министра Людовика XVIII освящает здесь принцип, на котором покоится весь общественный поря-док. Европа прежде всего нуждается в том, чтобы раз навсегда была отвергнута идея, будто право приобретается голым фак-том завоевания, и чтобы в полной силе восстановлен был свя-щенный принцип легитимизма, на котором основываются порядок и устойчивость общества...» Затем, переходя к проек-тируемой декларации, Талейран спросил, когда откроются заседания общего конгресса, в котором согласно Парижскому трактату должны были принять участие представители всех государств, вовлеченных в войну. Если державы, подписав-шие этот трактат, должны были взять на себя руководящую роль, то для этого им следовало, по крайней мере, получить полномочия от остальных, а дать такие полномочия мог только конгресс. «Неответственные министры могли легко принять известные меры, но лорд Кэстльри и он, Талейран,находятся в совершенно ином положении». Кэстльри при-знался, что «эти мысли и ему приходили в голову», и таким образом завязался общий разговор.

Кто-то упомянул про короля неаполитанского, под кото-рым подразумевался Мюрат. Лабрадор высказался об этом государе в самых резких выражениях, и Талейран, чувство-вавший себя теперь уже вполне непринужденно, позволил себе произнести следующую фразу: «О каком это неаполитан-ском короле идет речь? Мы совершенно не знаем человека, о котором здесь говорят». Со стороны бывшего министра Наполеона, который основал это королевство и приходился шурином королю, это было невероятной наглостью. Талейранне знал этого «человека»! А между тем они вместе фигурировалив целом ряде торжественных церемоний и кортежей, хотя бы на коронации императора. Молчание, которым был встречен этот вопрос, показало, что слова эти были сказаны Талейраном весьма кстати. Меттерниху, который недавно еще вел пере-говоры с Мюратом, приходилось молчать, так как он не осме-ливался вслух признаться в подписании договора с неаполи-танским королем. Ни русский, ни английский представители не соглашались признать Мюрата. Один лишь прусский делегат Гумбольдт, впрочем, не заинтересованный в этом деле, заметил, что державы в свое время признали Мюрата и гарантировали ему владение государством. «Те, кто га-рантировали ему это, не должны были, а следовательно, и не могли этого сделать»,— заявил Талейран. На этом со-брание разошлось, с тем чтобы выработать новый проект декларации.

«Вмешательство Талейрана и Лабрадора убийственно отра-зилось на наших планах,— пишет в своем дневнике Фридрихфон Гентц, секретарь конгресса.— Они протестовали про-тив принятой нами ранее процедуры. В продолжение двух часов они сильно нас пробирали. Это была сцена, которойя никогда не забуду. Князь Меттерних не замечает так ясно, как я, всей затруднительности и даже ужаса нашего положения».

Талейран и Александр. С этого момента Талейрану был открыт доступ на все совещания, ему принадлежала теперь в Вене известная роль, и с этого дня прекратилась его изоля-ция. Пользуясь своим выгодным положением, он составил 1 октября ноту, которую разослал своим коллегам —представителям Австрии, Испании, Великобритании, Пруссии и России. В этой ноте Талейран доказывал, что только восемь держав, подписавших Парижский трактат, имеют достаточные основания для подготовки к конгрессу; что конгресс этот непременно должен собраться,— хотя бы для проверки полномочий,— и после этого можно будет разде-литься на комитеты. В тот же день Талейран отправилсяна аудиенцию, данную ему императором Александром. Послед-ний был страшно раздражен имевшим место накануне вмеша-тельством Талейрана. Казалось бы, что Талейран должен был почувствовать себя неловко в присутствии монарха, для которого он в Эрфурте (и позже) предал тогдашнего своего повелителя Наполеона и вместе с которым еще недавно рабо-тал над делом реставрации своего нового повелителя — Людо-вика XVIII. Но тот факт, что он вместе с Александром при-нимал участие в столь различных делах и что у них имелось столько общих тайн, о которых им обоим выгодно было не вспоминать, настраивал Талейрана, напротив, на очень непринужденный лад.

Александр и Талейран разговаривали между собой так,словно они познакомились только недавно в Париже при восстановлении монархии во Франции, бывшем прелюдией к восстановлению публичного права в Европе. Между ними произошел следующий своеобразный диалог: «Поговоримо наших делах,— сказал император,— мы должны здесь же покончить с ними».— «Это зависит от вашего величества.Они будут быстро и счастливо закончены, если ваше величе-ство внесет в эти дела то же благородство и то же величие души, какие были внесены во французские дела».—-«Но каждый должен соблюдать свою пользу».— «И каждый же должен сохранить свои права».— «Я удержу то, что занимаю»—«Ваше величество пожелает удержать лишь то, что законноему принадлежит».— «В этом вопросе я солидарен с великими державами».— «Я не знаю, считает ли ваше величество в числе этих держав Францию».— «Да, конечно, но если вы не хотите,чтобы каждый нашел в этих делах свою выгоду, чего же выжелаете?»— «Я ставлю право на первый план, а пользу на второй».— «То, что полезно для Европы,— и есть право» —«Государь, этот язык не ваш. Он вам чужд, и ваше сердце про-тив него протестует».— «Нет, я повторяю: то, что полезно для Европы, — и есть право». Тогда Талейран прислонился к стене, горестно приговаривая: «О, Европа, Европа! Несчаст-ная Европа!» Александр, размахивая руками, воскликнул:«Я скорее предпочту войну, чем откажусь от областей, кото-рые я занимаю!» Затем он вдруг спохватился и со словами «сейчас начнется спектакль» вышел. Он был не на шутку разгневан; но Талейран видел и выдерживал на своем веку и не такие сцены и особенно этим не смущался. «Положениенаше трудное,— писал он Людовику XVIII,— и с каждым днем оно может сделаться еще труднее... Министры вашего величества могут, пожалуй, столкнуться с такими препят-ствиями, что им придется отказаться от всякой другой на-дежды, кроме надежды спасти честь Франции. Но до этого мы еще не дошли».

3 октября состоялось собрание у Меттерниха, причем послед-ний потребовал, чтобы Талейран взял назад свою ноту от 1 октября. Талейран отказался сделать это. Меттерних стал снова намекать на то, что все дела должны решаться лишь четырьмя державами. На это Талейран возразил: «Если вы поставите вопрос таким образом, то я всецело на вашей сто-роне; я совершенно к этому готов и ничего другого и не тре- бую».— «Что вы хотите этим сказать?»—«Очень просто:я не стану принимать участия в ваших совещаниях; я останусь здесь только в качестве члена конгресса и буду ждать его открытия». План союзников мог удаться лишь при условии сохранения полной тайны. Талейран же грозил разоблачить его со скандалом; если бы ему предоставили свободу действий,то он из уполномоченного побежденной Франции превра-тился бы в защитника интересов Европы, обманутой и эксплоа-тируемой теми, кто обязался дать ей порядок и спокойствие.В самом деле, как ни опасно было допускать его на частные совещания, все же было лучше иметь его на этих совещаниях,чем вне их. Союзники готовы были пойти на что угодно, лишь бы не раскрывать своих карт. Таким образом Талейран остался, но чем дальше, тем больше он повышал тон. Он составил на основании своих инструкций новую ноту, в кото-рой заявлял, что конгресс непременно состоится и что он действительно будет открыт; по поводу этой ноты он имел разговор с Кэстльри и убедился, что англичанин формально,а отчасти и по существу, с ним соглашается.

Но прежде чем подчиниться необходимости и согласитьсяна расторжение Шомонского договора, отнестись с довериемк Франции и, более того, обратиться к ней за содействием,Кэстльри и Меттерних готовы были исчерпать все средства,чтобы как-нибудь убедить своих союзников и вступить с ними в компромисс. Кэстльри составил 4 октября меморандум,при редактировании которого он явно руководился нотой,переданной ему 28 сентября Талейраном, и в этом меморан-думе высказался за сохранение status quo ante в Польше.

Можно ли предположить, что Австрия и Пруссия вступили в союз и заключили договоры в Калише и Рейхенбахе «един-ственно в интересах территориального расширения России,уничтожая даже при этом свои собственные границы и оста-вляя таким образом свои столицы открытыми и беззащитными?»Превратить Польшу в свободную нацию, в независимое госу-дарство — было бы актом справедливости, но нельзя, отдаваяее России, превращать ее в «грозное военное оружие»; поэтому«до тех пор, пока его императорское величество (Александр I) будет настаивать на этом прискорбном проекте, представление какого бы то ни было плана восстановления порядка в Европе,равно как и открытие настоящего конгресса являются невоз-можными».

Декларация об открытии конгресса. Гентц с величайшими,однако, усилиями составил преисполненный намеками, неяс-ностями и бюрократическими двусмысленностями проект декларации, откладывавшей открытие конгресса до тех пор,пока «вопросы достаточно созреют для того, чтобы результаты соответствовали требованиям Парижского трактата и закон-ным ожиданиям современников». Таким образом, конгресс был отложен до 1 ноября. Представители шести держав были созваны на 8 октября к Меттерниху для обсуждения этого проекта. Талейран, приглашенный явиться несколько раньше открытия заседания, застал там Меттерниха, который хотел вызвать его на разговор и особенно — добиться от него какого-нибудь компрометирующего и неосторожного выражения,спровоцировать его на какие-нибудь вопросы или, по крайней мере, на беседу на темы, представляющие специальный инте-рес для его государя. Таких тем не оказалось, да их и никогда не было, кроме одной, имевшей лишь мнимую значимость:мы имеем в виду неаполитанский вопрос. Все знали, что фран-цузскому королю очень хотелось низложить Мюрата, чтобы водворить снова на престоле своего родственника Фердинанда.Но считать Людовика XVIII— одного из хитрейших и тер-пеливейших людей своего времени — способным пожертво-вать своим принципом как раз в том пункте, где этот принцип должен был сам собою восторжествовать,— это значило глу-боко заблуждаться относительно его характера.

Естественный ход вещей был против Мюрата. Нетрудно было понять, что если Меттерниху придется отказаться от легатств Папской области, то он предоставит Мюрата соб-ственной участи и постарается от него как-нибудь отделаться.Но возврат папе легатств был связан с вопросом о возвра-щении престола саксонскому королю и являлся прямым применением легитимистского принципа в том виде, как его понимал Людовик XVIII. Защищая права саксонского короля,он защищал и права папы, а с момента возвращения папе его владений Мюрат терял для Австрии всякий интерес. Так оно и случилось. Меттерних не помышлял больше об ограблении папы, так как никто его в этом стремлении не поддерживал.С этого момента Мюрат был обречен на гибель, и вся игра Меттерниха сводилась к тому, чтобы завлечь этого несчаст-ного короля в какую-нибудь ловушку, в которую бы тот слепо попал. Талейран знал об этих намерениях Меттерниха через Сен-Марсана и других итальянцев. Поэтому он не испы-тывал никакого желания принимать в качестве услуги, ока-зываемой его государю, такой акт Меттерниха. к которому Меттерниха толкал его собственный интерес.

Меттерних мог убедиться в этом при первых же намеках, сде-ланных им в этот день Талейрану. Последний выказал готов-ность договориться с Австрией по главным вопросам, но при этом указал на то, что от него держатся в стороне и окружают его густой сетью тайн. «Что касается меня,— прибавил Талей-рад,— я этого не делаю, да я в этом и не нуждаюсь: в этом и заключается преимущество людей, действующих только на основании принципов. Вот бумага и перья. Желаете вы напи-сать, что Франция ничего не требует и даже ничего не примет?Я готов под этим подписаться».— «Но вот, например, неапо-литанский вопрос, ведь он прямо вас касается?»—«Он касается меня не более, чем всех прочих. Для меня это лишь принци-пиальный вопрос». И, воодушевившись, Талейран объяснил,что он понимает под «принципиальными вопросами»: восста-новление Бурбонов в Неаполе, а саксонского короля в Дре-здене, отклонение прусских притязаний на Саксонию, Люксем-бург и Майнц и русских притязаний на Варшаву. Эти «прин-ципы» совпадали с «интересами» Австрии. Талейран знал это очень хорошо и без особого удивления выслушал ответ Мет-терниха: «Мы стоим гораздо ближе друг к другу, чем вы это думаете. Обещаю вам, что Пруссия не получит ни Люксем-бурга, ни Майнца. Мы столь же мало желаем, как и вы, чрез-мерного расширения России, а что касается Саксонии, то мы сделаем все от нас зависящее, чтобы сохранить от нее, покрайней мере, часть».

Затем приступили к совещанию. Талейран принял проект Гентца и согласился на совещания, которые должны были предшествовать конгрессу, так как теперь он был уверен в том, что будет туда допущен и что союзники откажутся отмысли заранее решать все вопросы между собою. Но Талейран потребовал, чтобы к тому пункту, где говорилось о пред-стоящем 1 ноября открытии конгресса, были добавлены слова:«Будет поступлено согласно принципам публичного права». Это предложение вызвало целую бурю. Особенно горячо воз-негодовали пруссаки. Весьма тугой на ухо Гарденберг вско-чил и, стуча кулаком по столу, с угрожающим видом произнес несколько отрывочных слов: «Нет, милостивый государь...публичное право... это бесполезно... это разумеется само собой». «Если это само собой разумеется,— возразил Талей-ран,— то еще лучше будет, если мы это ясно скажем». Гум-больдт также кричал: «При чем тут публичное право?»—«А притом, что вы находитесь здесь»,— снова ответил Талейран,помнивший, как в Тильзите Пруссия чуть было не исчез лас карты Европы. Кэстльри задал ему вопрос, будет ли он более сговорчив, если ему дадут удовлетворение по этому пункту.Талейран, в свою очередь, спросил его, чего можно при сго-ворчивости ждать от Англии в неаполитанском вопросе. Кэстльри обещал Талейрану поддержать его требованиевсем своим влиянием. «Я поговорю об этом с Меттернихом; я имею право на свое мнение в таком важном деле».— «Выдаете мне слово?»—«Даю вам слово». После двухчасовыхдебатов была в конце-концов принята и поставлена несколь-кими строками выше фраза: «С тем, чтобы результат соответ-ствовал принципам публичного права, постановлениям Париж-ского трактата и пр.»(1)

(1) В общепринятом смысле слова термин «публичное право» означает: «госу-дарственное право», т. е. учение о правах и обязанностях во взаимоотноше-ниях государства и отдельных граждан и групп граждан. Но на Венском кон-грессе под этим термином условились понимать также и международное право(le droit des gens), т. е. учение об отношениях самостоятельных государств другк другу, о нормах, регулирующих эти отношения как во время мира, так и вовремя войны. Дипломаты Венского конгресса противопоставляли «принципы права и справедливости» принципу завоевания и возникавшему на основании завоевания полному произволу времен Наполеона. Конечно, с их стороны это было лишь тактическим приемом. — Прим. ред.


Талейран добился многого. Он нащупал слабое место союз-ников; однако он не заблуждался относительно всей трудности задачи, состоявшей в том, чтобы заставить публику поверить его, Талейрана, словам о праве и бескорыстии. Он прекрасно понимал также, что нельзя добиться торжества даже самых справедливых принципов, если за ними не стоит сила, способ-ная их поддержать. Вот почему он писал 13 октября королю:«Те, кто знают наше отрицательное отношение к их претен-зиям, думают, что мы можем им противопоставить одни лишь отвлеченные рассуждения. Император Александр сказал несколько дней тому назад: «Талейран разыгрывает здесь роль министра Людовика XIV». Гумбольдт, стараясь одновре-менно и привлечь к себе и запугать саксонского посланника фон Шуленбурга, сказал ему: «Французский уполномоченный выступает здесь с довольно благородными заявлениями;но одно из двух: или за этими заявлениями скрывается какая-нибудь задняя мысль, или за ними нет никакой силы, способ-ной их поддержать. Поэтому горе тем, кто поверит этим сло-вам! Самым лучшим средством к прекращению всех этих речей и к выходу из теперешнего нерешительного положения было бы, если бы ваше величество в декларации, обращенной к своим народам, ознакомили их с принципами, преподан-ными нам для руководства, объявили бы, что вы твердо наме-рены ни в коем случае от них не отступать, и хотя бы только намекнули на то, что справедливое дело не останется безподдержки». В ожидании этого шага Талейран начал просве-щать представителей мелких государств: «Безрассудство неистовствует повсюду,— говорил он Гагерну.— Все здесь делается с величайшим легкомыслием. Ни один вопрос неразработан как следует. Забывают, что это уже не Шомон.(1) Нам не нужно ничего, решительно ничего, ни одной деревушки,но мы хотим добиться справедливости. И если нам в этом будет отказано, то я не остановлюсь перед тем, чтобы в знак протеста покинуть конгресс. Лично мне Бельгия не нужна.Знаете ли вы, в чем заключаются мои интересы в Бельгии? В свободе судоходства по речным путям — вот все, чегоя хочу».


(1) В Шомоне во время войны 1814 года союзники скрепили свое соглаше-ние против Наполеона. — Прим. ред.


Раздоры среди союзников. Принятая 8 октября декларация была 13-го сообщена всем уполномоченным. И в чаду банкетов,пиров, торжественных оперных и драматических представле-ний снова началась работа нот, контрнот, меморандумов, конфиденциальных заявлений и интриг. Невозможно было сделать ни шагу вперед, пока не будут решены польский и саксонский вопросы, и вокруг этого лабиринта происхо-дила глухая борьба, причем в ход пускались подкопы, мины и контрмины. Но вся эта борьба привела лишь к тому,что пропасть между союзниками все более расширялась.

Кэстльри и Меттерних выступали в польском вопросе едино-душно, но Меттерних, не решаясь действовать открыто, выдви-гал на первый план Кэстльри. О другой стороны, пруссаки,уверенные в благоприятном отношении России к их притяза-ниям на Саксонию, так как царь 28 сентября обещал отдать им это королевство, старались теперь освободиться от выполне-ния другой половины сделки, т. е. от предоставления России герцогства Варшавского и главным образом Познанской про-винции. Они пытались тайком разузнать намерения австрийцеви англичан; они признали опасность внедрения русских в Польше, они намекали на то, что если им будет отдана Са-ксония, они готовы будут примкнуть к Австрии для удержания России в должных пределах (нота Гарденберга к Меттерниху 9 октября, сообщенная лорду Кэстльри 10-го). Но Кэстльрии Меттерниха не так-то легко было завлечь в ловушку. Подо-зревая существование какого-то тайного договора между Пруссией и Россией, Кэстльри 11 октября ответил Гарден-бергу, что он готов уступить Саксонию Пруссии на том усло-вии, что Пруссия не станет требовать ее в качестве компен-сации за территориальные уступки русским в Польше. В то же время Кэстльри попросил аудиенции у царя.

Александр предупредил его и сам отправился к Кэстльри.Результатом происшедшего между ними разговора явилось письмо и длинный меморандум, которые Кэстльри адресовал Александру 12 октября и в которых нашли развитие основные положения его меморандума 4 октября. Он писал: «Уполно-моченные Великобритании, Франции и Испании и, вероятно, также уполномоченные остальных европейских государств, крупных и мелких, одинаково смотрят на этот проект. В каком же неудобном положении очутится Европа, если ваше импе-раторское величество не пожелает отказаться от своего проектаи решительно намеревается овладеть герцогством Варшав-ским наперекор общему мнению!..» «Он ставит вопрос именно так, как мы его понимаем, — пишут французские уполно-моченные.— Он доказывает, что положение в Европе требует либо восстановления старой Польши, либо того, чтобы этот источник смуты и это яблоко раздора раз навсегда исчезли из сферы европейских дипломатических комбинаций».

Кэстльри доверил французам содержание своей беседы с ца-рем и свои ноты (меморандумы 4 и 12 октября). Меттерних старался выяснить, чего хотят французы. «Вы кажетесь нам собаками, которые очень хорошо лают, но не кусаются,—говорило Дальбергу одно доверенное лицо Меттерниха,—а мы одни не хотим кусать». Это доверенное лицо Меттерниха добавило, что если бы австрийцы были более уверены в твер-дой решимости Франции, то стали бы действовать энергичнее;тогда России пришлось бы уступить, а Пруссии — подчи-ниться. Пробовали прощупать также и представителя Бава-рии, глубоко заинтересованной в защите прав второстепенных государств, а тем самым и в восстановлении Саксонии. Меттер-них поручил спросить у маршала Вреде, расположена ли Бавария вступить в союз с Францией и Австрией.

Талейран посылал письмо за письмом в Париж, требуяновых инструкций и в особенности военной демонстрации. Бавария вооружалась. Мелкие немецкие государи, обеспо-коенные явным намерением Пруссии занять в будущем Гер-манском союзе господствующее положение, в частности пред-ставители Вюртемберга и Ганновера, заявили, что они не дадут своего согласия ни на какое постановление, касающееся гер-манских дел до тех пор, пока не будет разрешен вопрос о Саксо-нии. Но в этом вопросе Кэстльри продолжал злобно упорство-вать как бывший член антинаполеоновской коалиции против единственного немецкого короля, оставшегося верным Напо-леону, а также в угоду своим прусским коллегам, в союзе с ко-торыми он воевал начиная с 1813 года. Кэстльри питал надежду,что составлением и обнародованием громких принципиальных нот относительно Польши он в состоянии будет оправдать в глазах парламента эту уступку в вопросе о судьбе Саксонии.Талейран, которому было известно затруднительное поло-жение английского представителя, засыпал его аргументами,доказывая, что оба эти вопроса теснейшим образом связаны между собой. Кэстльри продолжал думать, что, дав пруссакам удовлетворение, он отвлечет их от России и таким образом уладит польский вопрос без помощи Франции. «По свойствен-ной ему манере оценивать наши силы,— писал Талейран в письме к королю от 31 октября,— можно судить, что больше всего он боится Франции». «Вы имеете,— сказал он мне,—двадцать шесть миллионов человек; мы их расцениваем как сорок миллионов». Однажды у него вырвалось следующее восклицание: «Ах, если бы у вас не оставалось больше никаких замыслов относительно левого берега Рейна!»

Александр, выведенный из терпения, пригласил прусского короля приступить к выполнению тайного договора от 28 сен-тября и занять своими войсками Саксонию. Затем он поручил позондировать Талейрана, который в этом вопросе оказался весьма несговорчивым.Тогда царь пригласил Талейрана к себе,надеясь подчинить его своей воле, смутить или подкупить;во всяком случае, он предпочитал первое средство, как более лестное для его самолюбия и более удобное для его политики.Свидание это состоялось 22 октября. Началось оно окриком,по-наполеоновски: «В Париже вы стояли за идею польскогокоролевства. Каким же образом вы изменили свое мнение?» —«Государь,— ответил Талейран,— я остался при прежнем мнении. В Париже речь шла о восстановлении всей Польши.Тогда, как и теперь, я хотел ее независимости. Но теперь дело обстоит совершенно иначе. Вопрос этот в настоящее время подчинен вопросу об установлении таких границ,которые обеспечили бы безопасность Австрии и Пруссии».—«Им нечего опасаться. Впрочем, у меня в герцогстве Варшав-ском 200 000 человек; пусть попробуют меня оттуда выгнать.Я отдал Саксонию Пруссии, и Австрия на это согласна».—«Не знаю, согласна ли на это Австрия. Мне трудно этому пове-рить, так как это совершенно противоречит ее интересам.Но разве согласие Австрии может сделать прусского короля владельцем того, что принадлежит саксонскому королю?»—«Если саксонский король не отречется от престола, то будет увезен в Россию и останется там до своей смерти. Один король там уже умер». После этого многозначительного намека наразделы Польши и на печальный конец Станислава Понятов-ского Александр продолжал: «Я полагал, что Франция мне кое-чем обязана. Вы всегда говорите о принципах. Ваше публичное право для меня не существует; я знать его не хочу.Что для меня значат все ваши пергаменты и ваши трактаты?»

Для Александра наступил момент, когда он мог пустить вход имевшиеся у него в запасе средства обольщения и со-блазна. Но у него не было ни в данный момент, ни вообще когда бы то ни было намерения привлечь к себе симпатии Франции ценой каких-нибудь территориальных уступок. Он думал лишь о том, чтобы заполучить ее даром, поймав на ее же собствен-ную удочку, а так как она выдвигала принципы, — дать ей удовлетворение по этому пункту, но только не в Германии.«Прусский король,— сказал Александр,— будет королем прус-ским и саксонским, как я буду императором всероссийскими царем польским. Содействие, которое Франция окажет мне по этим двум пунктам, будет мерой тех услуг, которые я окажу ей в вопросах, могущих ее интересовать». Эти слова могли относиться только к неаполитанским делам. Но Талей-ран не был человеком, способным попасть в ловушку и ради какой-то призрачной уступки расстаться с очень ловко вы-бранной позицией.

Он вышел с этой аудиенции более чем когда-либо убежден-ным в невозможности расколоть Пруссию и Россию или, вернее, отвлечь прусского короля от императора Александра. Меттерних и Кэстльри убедились в этом тогда же на собствен-ном опыте. Подражая своему английскому коллеге, Меттер-них отправил 22 октября Гарденбергу ноту, в которой он заявлял о своем согласии на временную оккупацию Саксонии пруссаками на том условии, что Пруссия объединится с Ав-стрией и Англией для противодействия осуществлению рус-ских проектов в Польше. Меттерних и Кэстльри могли —рискуя, впрочем, сами оказаться обманутыми — вести с Гар-денбергом переговоры о какой-нибудь тайной сделке, напра-вленной против России, но прусский король ни в коем случаене должен был об этом знать. Малейшая попытка скрыть что-нибудь от своего друга юности, который дважды спас ему престол и которому он на полях битвы клялся перед богом в вечной верности и дружбе, представлялась ему изменой и была ему глубоко противна. Гарденберг был вынужден пред-ставить ему ноту Меттерниха. Не зная, что эта нота являетсяответом на намеки и высказывания его же собственных мини-стров, возмущенный Фридрих-Вильгельм отнес ее царю. Але-ксандр в это время был накануне отъезда в Венгрию.Он позвал Меттерниха к себе, и между ними произошел,как пишет Талейран, «разговор, в течение которого, как это достоверно известно, он обращался с этим министром так высокомерно и применял такие резкие выражения, что они могли бы показаться из ряду вон выходящими даже по отно-шению к собственным его слугам». В довершение немилости Меттерних, получивший подобный отпор от всемогущего императора за свою попытку спасти Саксонию, был обви-нен немцами в желании выдать с головой это королевство,чтобы услужить России. Был момент, когда Меттерних смутился и заговорил о выходе в отставку. Что касается Кэстльри, то Александр 30 октября послал ему письмо вместе с меморандумом, который был составлен Чарторыйским;в этом письме он разбирал по пунктам английский меморандум.

Открытие конгресса. Комитеты. Тем временем прибли-жался конец октября. Все волновались и требовали открытия конгресса. Неужели же столько усилий должны были при-вести к такому общему разочарованию, к такому банкротству победоносной Европы?! Неужели же предстояло снова воевать ради раздела того, что осталось после Наполеона? Волей-неволей, чтобы хоть чем-нибудь заняться, необходимо было прибегнуть к уловкам, связанным с вопросами процедуры. 30 октября представители восьми держав, подписавших Париж-ский трактат, собрались у Меттерниха; Португалия и Швеция снова заняли место, на которое они имели право, и вместе с Испанией составили подмогу, готовую поддержать Талей-рана. Меттерних заявил, что имеется еще несколько важных нерешенных вопросов, но что это не мешает приступить к про-верке полномочий представителей тех государств, которые послали своих делегатов на конгресс. Комиссии, составлен-ной по жребию из представителей Англии, Пруссии и России,поручено было произвести проверку полномочий. Спор начался по поводу распределения работы между отдельными комите-тами, которыми должна была руководить делегация от восьмидержав; эти последние должны были служить посредникамимежду государствами, заинтересованными в том или ином вопросе. Ведь невозможно было, в самом деле, созвать пленум конгресса и превратить его в дипломатический парламент.Но предложение распределить работу между комитетами равносильно было поднятию предварительного вопроса о до-пущении посланников саксонского короля и Мюрата. Соста-влялись протоколы за протоколами, и дело затягивалось.Тем временем мало-помалу образовывались комитеты по менее спорным вопросам. Так, один комитет по германским делам,в котором фигурировали Австрия, Пруссия, Бавария и Ган-новер, работал уже с 14 октября. 14 ноября был образован комитет по швейцарским делам, в который вошли предста-вители Австрии, Пруссии, Англии и России.

Записка Талейрана о Саксонии. Тем временем Талейранполучил из Парижа декларации и инструкции, которых он просил у короля. Прежде всего в Монитере 22 октября была опубликована следующая нота: «Франция не питает зависти ни к кому, она стремится лишь к восстановлению справедливого равновесия. Она ничего не добивается вне своих границ; она не намерена прислушиваться ни к каким инсинуациям, стремящимся установить систему погони про-сто за выгодой... и снова беря на себя роль, которая некогда обеспечила ей уважение и признательность народов..., Фран-ция хочет опять стать опорой слабых и защитницей угнетен-ных». Затем следовало письмо короля, написанное 27 октября,одобрявшее декларации, сделанные на конгрессе Талейраном.«Нужно показать, что за словами стоит сила, и я дам приказ привести армию в военное положение». Из других писем Талейран узнал, что король имел беседу с Веллингтоном, английским посланником в Париже, что они в конце концов пришли к полному соглашению, что Веллингтон написал об этом в Лондон и что Кэстльри скоро получит приказание выступить в защиту Саксонии. Ввиду этого Людовик XVIII в дополнительных инструкциях, помеченных 25 октября,разрешил своему послу действовать солидарно с Австриейи Баварией, откровенно поговорить об этом, если это понадо-бится, с Кэстльри и заявить, что указанные государства «могут рассчитывать со стороны короля на самую энергичнуювоенную поддержку для противодействия видам России иПруссии как на Польшу, так и на Саксонию».

Почувствовав поддержку, Талейран перешел в наступлениеи 2 ноября пустил в обращение Мотивированную запискуо Саксонии (Memoirе raisonne sur la Saxe), имевшую целью возбудить внимание общественного мнения в Германии иАнглии. В Германии автор старался подействовать указа-нием на соблазн, который породит низложение саксонского короля, на заразительность этого примера, на опасность, заключающуюся в усилении прусского могущества; в Англии—следующим аргументом, подтвержденным историей целого сто-летия: «Одним из предлогов, приводившихся в доказательство необходимости присоединить Саксонию к Пруссии, быложела-ние сделать из этой последней барьер против России. Но государи обеих этих стран (1) связаны узами такой дружбы,что пока оба они будут живы, им нечего опасаться друг друга. Таким образом, предосторожность эта могла бы отно-ситься только к весьма отдаленному будущему. Но что ска-зали бы горячие сторонники этого присоединения, если бы им пришлось в будущем оказаться свидетелями того, как Пруссия опирается на Россию, чтобы добиться в Германии еще большего расширения, облегченного присоединением Саксонии, и, с своей стороны, поддерживает Россию в ее пред-приятиях против Турецкой империи? Такая перспектива не только возможна, но даже весьма вероятна, так как этов порядке вещей».


(1) России и Пруссии. — Прим. ред.


Факт тот, что подобное положение наступило и что Европа была этим потрясена до основания. Дружба между государями перешла от отцов к детям и продолжалась между Николаем,братом Александра, зятем Фридриха-Вильгельма III, и Фри-дрихом-Вильгельмом III, а позднее между Фридрихом-Виль-гельмом IV и его братом Вильгельмом I и племянником их Александром II. Дружба эта помогла Пруссии осуществить,и даже сверх ожиданий, ее заветные мечты 1814 года. Терри-тория Пруссии, увеличенная на целую треть, возвысилась до размеров Германской империи. А в 1866—1871 годах Пруссия добилась отвоевания Эльзас-Лотарингии у Франции. Союз между Россией и Пруссией прекратился лишь в 1878 году,когда Россия захватила на Востоке свою долю и когда Пруссия сочла удобным расторгнуть договор и, получив свое с избытком, не нуждаясь в дальнейших завоеваниях, при-нудила Россию возвратить свою добычу.

Пруссаки занимают Саксонию. Со всех сторон говорилио войне, и Талейран не только не старался положить конец этим слухам, но даже сам распространял их. Теперь уже не пытались изолировать его. Тогда Александр решился на нести удар, который, по его мнению, должен был раз навсегда покончить с происками его противников. 8 ноября Репнин, командующий русским оккупационным корпусом в Саксонии, попрощался с саксонцами и объявил им, что они переходятво власть прусской администрации «в силу соглашения, состоявшегося между Россией и Пруссией и признанного Австрией и Англией». 10 ноября прусские генералы вступиливо владение Саксонией. Эта новость не была еще известна в Вене, когда в субботу 12 ноября император Александр снова пригласил к себе Талейрана. Факт уже совершился, но тре-бовалась ратификация его конгрессом, и для русского импе-ратора было желательно получить согласие Франции. Это свидание было повторением предыдущего, с той только раз-ницей, что тон беседы был более мягким и более обходительным. Александр старался представить саксонский вопрос в виде семейного дела (мать Людовика XVIII была саксонкой) и намекнуть, что более непосредственный семейный интерес Бурбонов лежит в другом месте. Прежде он делал на эту тему лишь отдельные намеки, теперь же он заговорил открыто:«Надеюсь, что все это поведет к сближению между Франциейи Россией. Каковы на этот счет намерения короля?»—«Король никогда не забудет услуг, оказанных ему вашим величе-ством».— «Послушайте, давайте заключим сделку: будьте пре-дупредительны ко мне в саксонском вопросе, а я буду преду-предителен к вам в вопросе неаполитанском. С этой стороны я не имею никаких обязательств».— «Ваше величество пре-красно знает, что подобная сделка невозможна. Эти два вопроса не равноценны. Не может быть, чтобы ваше вели-чество не желало в неаполитанском вопросе того же самого,чего желаем мы».— «Попробуйте тогда убедить пруссаков, чтобы они вернули мне мое слово!» — «Прусский король находится целиком под влиянием вашего величества, и вы имеете полную возможность его удовлетворить».— «Каким образом?» — «Оставив ему побольше территории в Польше!» —«Вы предлагаете мне довольно странный исход: вы хотите,чтобы я платил из своего кармана».

У Талейрана создалось впечатление, что в сущности царь начинает сдаваться и что если найти какой-нибудь выход, способный удовлетворить пруссаков и в то же время не заста-вляющий Александра пожертвовать слишком многим из его претензий, то царь согласится на компромисс из опасения всеобщей войны. По окончании аудиенции Талейран узнал,что пруссаки уже вступили во владение Саксонией и чтоМеттерних и Кэстльри были удивительным образом одурачены Гарденбергом. Гарденберг, приняв их условное согласие за безусловное, превратил их предложение уступить Саксонию Пруссии в том случае, если она соединится с ними против Рос-сии, в окончательное разрешение занять Саксонию и офи-циально заявил об этом согласии Австрии и Англии. Талейран застал их, особенно Кэстльри, страшно разгневанными: английскому министру меньше всего пристало являться перед парламентом в роли одураченного дипломата. Но Талейран ничуть не скрывал от себя, что англичане решатся на растор-жение Шомонского договора лишь в случае крайней военной необходимости.

Александр, со своей стороны, пожелал выказать предупре-дительность и послал к Талейрану Чарторыйского. Но цар-ский посланец, как и сам царь, ограничился неопределенными заявлениями, и по этому пункту Талейран так и не смог выра-зиться более точно, чем он это сделал в письме от 20 ноября:«Император Александр обнаруживает намерение сблизиться с нами». Впрочем, Людовик XVIII и не выражал желания итти дальше. «Впервые пробуждаются, наконец, идеи спра-ведливости,— пишет он Талейрану 26 ноября.— Русский император сделал шаг назад, а в политике, как и во всем остальном, первый шаг никогда не бывает последним... Госу-дарь этот, однако, ошибается, если думает завлечь меняв союз (политический, разумеется) с Россией. Как вам из-вестно, моя система — это всеобщий союз, а отнюдь не част-ные; последние служат источниками войны, тогда как первый является гарантией мира». Именно ради этого мира, который он готов был, так сказать, взять с бою, Людовик XVIII воору-жался и уполномочивал Талейрана образовать союз с Ав-стрией, Баварией и, в крайнем случае, с англичанами.

Заявления, сделанные Репниным и прусскими генераламив Саксонии, подтверждая все опасения австрийцев, вызвалив Вене взрыв всеобщего негодования. Это еще более возму-тительная узурпация, кричали немцы, чем все узурпации Наполеона. На Кэстльри и Меттерниха сыпался со всех сто-рон, в связи с их мнимым согласием на занятие Саксонии,целый град вопросов, на которые они не могли дать ответа,и упреков, которые они были не в силах отвратить. И волне-ние дошло до апогея, когда из Варшавы было получено воз-звание великого князя Константина к полякам, приглашавшее их сплотиться под старым знаменем Польши для защиты своих находящихся под угрозой прав. Со всех сторон раздались обвинения. Шварценберг громогласно заявил, что если бы он и подозревал об этих планах русских, он ни за что не отсту-пил бы перед ними и не подписал бы перемирия 20 января 1813 года. Наконец все начали с тревогой задавать себе вопрос,какое впечатление эти раздоры и бессилие Европы произве-дут на эльбского изгнанника и как потрясен был бы весь мир,если бы Наполеон вдруг появился на сцене. Англичане и австрийцы начали уже подсчитывать наличные силы. Австрияи Германия могли выставить 360 000 человек, Россия и Прус-сия приблизительно столько же. Чтобы нарушить это равновесие, нужна была третья сила. Талейран повторял,что у французского короля имеется под ружьем 130 000 чело-век, и нельзя было не признать, что поддержка этой армии решала вопрос. Александр жаловался на Бурбонов, демон-стративно показывался на прогулках с принцем Евгением иронял иногда слова, вроде следующих: «Что ж, если меня к тому принудят, то можно будет спустить на них с цепи чудовище».

Но, излив свой гнев, каждый в глубине души должен был признать, что война повела бы к политическому банкротству, к национальной и социальной опасности Для всех монархи-ческих правительств. И все продолжали угрожать друг другу войной только для вида, чтобы принудить противника отсту-пить перед такой комбинацией сил, которая (на бумаге) делала борьбу слишком неравной и оправдывала компромисс. Одни лишь прусские военные надменно, и может быть без притвор-ства, потрясали мечами; но прусские дипломаты, более благо-разумные, не отказываясь от своих притязаний, готовы были начать переговоры о средствах к практическому осуществле-нию этих претензий. Волей-неволей им приходилось пойтина компромисс. Во второй половине декабря происходил об-мен нотами; одна из них, посланная Талейраном Меттерниху,  предназначалась для обнародования. В ней Талейран в очень изящной форме повторял свои декларации о бескорыстии Франции и делал важную уступку, говоря, что после восста-новления саксонского короля во всех его правах Людовик XVIII первый готов будет посоветовать ему воспользо-ваться именно этими правами и уступить Пруссии ту часть своих владений, которая признана будет необходимой, длятого чтобы вернуть Пруссии ее прежние (до 1806 года) тер-риториальные размеры (нота 19 декабря).

Пруссаки упорно отстаивали свои доводы: им было обе-щано, говорили они, не только восстановление в прежних раз-мерах, но и округление их владений; притом, прибавляли пруссаки, намекая на свободные территории на левом берегуРейна, саксонскому королю можно предоставить владенияв другом месте.(1) Но Александр, видя, что ему не удастся присвоить себе великое герцогство Варшавское целиком и чтоему придется отказаться от мысли получить Галицию отавстрийцев, встречая притом даже со стороны русских сопро-тивление своим планам восстановления Польши, стал падать духом. Стоило ли расторгать Шомонский союз и рисковать новой войной из-за комбинации, которую осуждали лучшие его советники, которая была не популярна в Российской империи и которая далеко не приводила в энтузиазм поляков.


(1) Меттерних — Гарденбергу 10 декабря 1814года; Гарденберг — Александру16 декабря и Меттерниху 2 и 16 декабря; Талейран — Меттерниху 19 декабря1814 года.


Александр уже допускал восстановление на престоле сак-сонского короля с условием, чтобы этот государь уступил часть своих владений пруссакам. Царь соглашался на то,чтобы Пруссия получила обратно от Польши Познань. Прус-сия должна была только отказаться от своей доли в разделе 1795 года, т. е. от Варшавы, за известную компенсацию, кото-рую ей следовало получить как в Саксонии, так и в Германии.Австрия и Англия выказали готовность войти в соглашение на основе этого принципа, и начались переговоры относи-тельно числа жителей, размеров территории и пограничных линий. А так как пруссаки оспаривали правильность под-счетов, то Кэстльри задумал учредить статистическую комис-сию. В состав ее должны были войти представители только четырех союзных держав. Во всяком случае он счел полезным уведомить об этом Талейрана. Последний не пожелал сделать никаких возражений против образования комиссии; он дал свое согласие, как будто бы у него просто спросили со-вета и как будто не подлежало никакому сомнению, чтов комиссии должен заседать также представитель Франции. Затем он прибавил, что лучше было бы Англии, Франции иАвстрии предварительно принять постановление, гласящее,что права саксонского короля ими признаются. Кэстльри удалился в крайнем смущении; у него не хватило духу ска-зать Талейрану, что французы исключены из комиссии. Он доложил об этом союзникам. Пруссаки и слышать не хотели о Талейране. Ни Меттерних, ни Кэстльри не имели мужества признать, что они состоят в конфиденциальных сношениях с французским посланником, и на Чарльза Стюарта была воз-ложена не слишком приятная миссия объявить Талейрану об его исключении из предполагаемого состава комиссии. Это значило через три месяца рисковать повторением сцены, имевшей место 30 сентября.

Талейран совершенно не допускал, чтобы право француз-ского уполномоченного участвовать в комиссии могло под-вергаться сомнению. «Против этого есть возражения»,—при-знался ему Стюарт. — «Кто возражает?» — «Не мой брат (Кэстльри)». — «А кто же?» — Стюарт нерешительно отве-тил: «Это...» и пробормотал слово «союзники». При этом словеу Талейрана лопнуло терпение. Он заговорил о том, что Европа ждет от английского посланника другой линии поведения; он сказал, что с самого начала переговоров Кэстльри от этой линии отклонился, что его манера держаться не останется  в тайне и будет осуждена в Англии и что на Кэстльри падет ответственность за последствия. Он жаловался на услужли-вость обоих английских представителей по отношению к Прус-сии и в конце концов заявил, что «если они пожелают все время оставаться людьми времен Шомонского договора и действо-вать как члены коалиции, то Франции придется удалиться с конгресса»; что он ни одного дня не останется в Вене, если уполномоченный французского короля не будет приглашен в комиссию. Стюарт передал об этом ультиматуме союзникам,и, вопреки желанию пруссаков, представитель Франции был приглашен.

Это произошло 23 декабря. В тот же вечер Талейран и Мет-терних столковались относительно порядка и характера пред-стоящей работы. Талейран предложил, чтобы при исчислении населения принимались во внимание цифры населения не только с чисто количественной, но и с качественной стороны.«Польский крестьянин, не имеющий ни капитала, ни земли,ни промышленности,—говорил он, —не должен быть поставленна одну доску с жителем левого берега Рейна или самых плодо-родных и богатых областей Германии». Меттерних согласился с этой мыслью и тут же набросал на бумаге в форме инструкции эти соображения высшей политики касательно подсчетов народо-населения. Комиссия собралась 24 декабря. Дальберг пред-ставлял в ней Францию.

Заседания комиссии происходили 24, 25 и 28 декабря.Но ей приходилось в некотором смысле лишь разбираться в материалах. Распределение людей и территорий подгото-влялось на стороне, и эту работу союзники также попытались произвести вчетвером, в величайшем секрете, на совещаниях, состоявшихся 29 и 30 декабря. 29 декабря Гарденберг пред-ложил перевести саксонского короля на левый берег Рейнаи предоставить ему там часть бывшего архиепископства Трир-ского и Люксембург. Саксонию же он требовал всю целиком для прусского короля. 30-го Разумовский от имени царя раз-вил следующий общий проект: Пруссия получит обратно Поз-нань и возьмет всю Саксонию; саксонский король будет пере-веден на Рейн, где ему достанутся Трир, Бонн и Люксембург;русский император получит остальную часть герцогства Вар-шавского в качестве присоединенного к России государства, оставляя за собой возможность дать ему в будущем незави-симую конституцию, а со стороны России — расширить его границы настолько, насколько он найдет это нужным. После этого следующее совещание было назначено на 2 января.

Трактат 3 января. 1 января 1815 года Кэстльри получилизвестие, которое сильно изменило положение вещей. Между Англией и Соединенными Штатами был заключен мир; отныне Англия получала возможность свободно располагать всеми своими силами, а принц-регент был всецело согласен со взгля-дами французского короля на германские дела. Почувство-вав себя свободнее, Кэстльри воспрянул духом. Добавим, что зависть к Франции и страх перед ней также сыграли свою роль. Мысль о водворении саксонского короля на берегах Рейна внушала англичанам чувство беспокойства. «При таких усло-виях, — писал лорд Ливерпуль, — саксонский король, ве-роятно, станет всецело креатурой Франции и будет склонен в дальнейшем скорее поддерживать виды французского пра-вительства на Нидерланды, чем противодействовать им».С этого момента притязания пруссаков стали казаться англи-чанам совершенно недопустимыми, а сами пруссаки невероятно дерзкими. Что же касается русских, то Кэстльри составил себео них совершенно определенное представление. Он прямо вы-сказал это Талейрану. «Русские, — сказал он ему 2 января,—намерены предписать нам решения; не в характере Англии принимать их от кого бы то ни было». Исходя из этих заявле-ний, Талейран начал намекать на необходимость достигнуть соглашения трех держав. Кэстльри так воодушевился, что предложил письменно изложить свои мысли об этом соглаше-нии. На другой день, 3 января, он принес свою записку. Она была показана Меттерниху, и в тот же вечер между Фран-цией, Австрией и Англией был подписан тайный договор.

Три договаривавшиеся державы обязывались действовать согласно, «с полнейшим бескорыстием», для практического осуществления Парижского трактата; если же им не удастся достигнуть этой цели мирными средствами, то каждая для защиты той из них, которая подвергнется нападению, выста-вит корпус в 150 000 человек. Бавария, Голландия, Ганновери Сардиния будут приглашены примкнуть к этому договору.

Этот договор был торжеством Талейрана. Он писал ко-ролю: «Коалиция больше не существует... Франция уже незанимает в Европе изолированного положения... Ваше ве-личество действует согласно с двумя первостепенными дер-жавами, с тремя второстепенными государствами, а скоро и со всеми государствами, не руководствующимися револю-ционными принципами и правилами. Ваше величество будет поистине главой и душой этого союза, образованного для за-щиты принципов, впервые провозглашенных вашим вели-чеством».


(1)Смотри, между прочим, известную речь Тьера, произнесенную 3 мая1866 года: «Я должен показать вам, в каком отношении право подвергалось возмутительному поруганию. Существуют две державы, союз между которыми уже совершенно закреплен, так как он неизменен, и нет силы, способной его разрушить: это союз между Пруссией и Россией. Ввиду такого положения вещей какая держава является для Франции самой важной?.. Конечно, Австрия...»Далее Тьер указывал, что пруссаки «хотят воспользоваться немецкой идеей», чтобы восстановить Германскую империю, и осуждал предположение, что Франция за известное вознаграждение «могла бы поддержать эту политику».


Это была цельная политика. Многие из тех, кто в эпоху реставрации критиковал ее самым живейшим образом и впо-следствии с такой же живостью ставил ее в укор Людови-ку XVIII и Талейрану, должны были, однако, воздать долж-ное этой политической концепции, как согласной с традицион-ной политикой Франции, одобрять за продолжение этой политики правительство Июльской монархии и впоследствии оплакивать как измену национальным интересам Франции то, что она была оставлена при Второй империи.(1) В этом луч-шее ее оправдание. Неудобной стороной этой политики былото, что она вызывала неудовольствие Александра I, но кто знал этого монарха, тот мог быть уверен, что его благо-желательное отношение к Франции будет возрастать пропор-ционально тем услугам, которых он сможет от нее ждать. А в 1815 году ничто не содействовало в такой степени огра-ничению его притязаний, как его соперничество с англи-чанами и его желание разъединить Францию и Англию.

После 1820 года, в момент усиления активности России наВостоке, авансы делались уже не Александром, и с тех пор он уже больше не считался с трактатом 3 января.

Этот трактат не замедлил оказать свое действие. Согласо-ванные заявления Австрии, Великобритании и Франции до-казывали, что между ними достигнуто единодушие, и им не приходилось прибегать к угрозам, чтобы убеждать в этом.Пруссаки пробовали еще оказывать некоторое сопротивление; они непременно хотели получить Лейпциг, чтобы забраться в самое сердце старой Германии. Споры о цифрах и границах еще продолжались, но с 5 января Кэстльри мог уже писать, что всякая опасность войны миновала. Он должен был вер-нуться в Лондон к открытию парламентской сессии, и ему хо-телось явиться туда не с пустыми руками. Что же касается Александра, то с тех пор как он пошел на компромисс и речь шла уже только о пререканиях из-за границ, он думал уже лишь о том, чтобы поскорее покончить с переговорами.

Разрешение саксонского и польского вопросов. Не счи-тая практических деталей, в течение февраля были оконча-тельно установлены следующие основные положения: король Саксонский, восстановленный на своем наследственном пре-столе, отказывается от великого герцогства Варшавского и уступает часть своего королевства Пруссии. Австрия полу-чает обратно восточные округа Галиции, уступленные ею ве-ликому герцогству Варшавскому в 1809 и 1810 годах, и отка-зывается от Западной Галиции, которой она владела с 1795 по1809 год. Пруссия отказывается от обратного получения той части Польши, которая в 1807 году составляла великое гер-цогство Варшавское, за исключением той территории, которая под названием великого герцогства Познанского должна по-служить ей к восстановлению связи между старой Пруссией иСилезией. Она дополняет свои владения шведской Помера-нией, частью Саксонии и территориями на правом берегу Рейна, остатками Вестфальского королевства, а также Кель-ном, Бонном и Триром на левом берегу Рейна под общим на-званием Рейнской провинции. Пруссия и Австрия признают учреждение Царства Польского, царем которого будет импе-ратор всероссийский и которое получит собственную админи-страцию. Краков станет нейтральным вольным городом. Все эти постановления явились предметом целого ряда отдельныхтрактатов: между Австрией и Россией, Россией и Пруссией, Пруссией, Австрией и Россией, Саксонией и Пруссией (3, 18,22 мая 1815 года; Заключительный акт конгресса, 9 июня1815 года, ст. 1—26).

Решения эти были далеки оттого, чтобы удовлетворить прус-саков. Вместо того, чтобы согласно их желаниям превратить Пруссию в наиболее цельное и наиболее проникнутое не-мецким духом германское государство и дать ей Лейпциг и Дрезден, ее оставили как бы повисшей в воздухе, разбив на два совершенно различных куска; в нее клином врезались государ-ства, соперничавшие с нею, недоверчиво к ней относившиеся,а в случае войны несомненно враждебные, как, например, Ганновер. Наконец, со стороны Франции она рисковала пер-вая получить удар, не имея возможности во-время принять меры к своей защите, а в случае перекройки карты Европы в пользу Франции Пруссии в первую очередь грозила опас-ность подвергнуться завоеванию. Вместо лютеранской Са-ксонии, хотя и проникнутой антипрусским духом, но в даль-нейшем благодаря общности нравов и интересов несомненно более способной к ассимиляции, пруссакам навязали более подвижных и более наделенных воображением рейнских като-ликов, которые уже попривыкли к французской администра-ции, которые стояли за наполеоновский Гражданский кодекс и у которых Франция оставила глубокие и живые воспоми-нания. Прирейнские жители тем более тяготели к Франции,что новое ее правительство, сохраняя Гражданский кодекс и гарантируя владельцам национальных имуществ их собствен-ность, благоприятствовало католической церкви и держалось политики мира. Таким образом, оно давало им все те пре-имущества, которые со времен Консульства привлекали их симпатии на сторону Франции, и освобождало от тех тягот, которые заставили их отшатнуться от Франции в эпоху Им-перии, — от военной службы и от борьбы с духовенством.

Но на эту сторону вопроса во Франции совершенно не обра-щали внимания. Французы ничего не хотели замечать, кроме враждебной и агрессивной Пруссии, выдвинутой в авангард коалиции англичанами, для того чтобы охранять Германию и Голландию. Талейрана сильно упрекали в том, что он неподдержал предложения, по которому саксонский король должен был получить владения на Рейне. Но, не говоря уже о забвении принципа, составлявшего всю силу и политику Людовика XVIII, не говоря уже о неудобстве, которое заклю-чалось в предоставлении Пруссии возможности сконцентри-роваться в Германии, забывают, что, содействуя водворению саксонского короля на берегу Рейна, Франция должна была бы сама навсегда отказаться от всяких притязаний на эту территорию. По отношению к этому государю, бывшему ее клиентом, она очутилась бы в том же положении, что и по отношению к Баварии. Она не могла, проводя в Германии политику покровительства второстепенным государствам, со-хранять в отношении Рейна заднюю мысль ограбить эти самые государства. Наконец, саксонскому королю в качестве като-лика было бы столь же легко ассимилировать прирейнских жителей, сколь это было трудно Пруссии. Здесь Франция гораздо больше угрожала Пруссии, чем Пруссия ей. «Ничто не может быть проще и естественнее, — говорил Талейран, когда перед ним настаивали на этом пункте, — чем отобратьу Пруссии уступленные ей провинции, тогда как если бы они были отданы саксонскому королю в виде компенсации за его прежние владения, отнять их у него было бы и очень трудно и слишком жестоко».


V. Конгресс и возвращение Наполеона с острова Эльбы

Неаполитанские дела. В то время как этот основной вопрос приближался к окончательному разрешению, неаполитанские дела развертывались естественным ходом событий благодаря самому характеру неаполитанского короля, получившего свое королевство из рук Наполеона и желавшего пережить Импе-рию, интересы которой были единственным основанием его пребывания на престоле. «Ваше величество, — писал Талей-ран 28 декабря Людовику XVIII, — могли убедиться на осно-вании присланных мною документов, что я не теряю из вида неаполитанских дел. Я не забываю также и Delenda Car-thago, (1)  но не с этого конца нам нужно теперь начинать».Талейран был вполне прав, когда не хотел обременять себя этой второй легитимистской тяжбой и дорого платить за услугу, которую союзники вынуждены были оказать ему даром.


(1) «Карфаген должен быть разрушен», — этими словами, по преданию, Ка-тон Старший кончал каждую свою речь в римском сенате. Талейран хотел здесь выразить ту мысль, что он никогда не забывал и всегда повторял на Венском конгрессе, что следует удалить Мюрата с неаполитанского престола. —Прим. ред.


Меттерних обещал Мюрату сохранить ему его «революцион-ный» трон в то время, когда измена Мюрата представлялась ему необходимой для уничтожения французского владычества в Италии и когда он надеялся поделить с Мюратом папские владения. Но после того как французы были выгнаны из Италии и повсюду, началась реставрация, Австрии пришлось отказаться от своих притязаний на легатства. В интересах Австрии было теперь уничтожить тот очаг революции, каким мог бы стать Неаполь в руках Мюрата и заменить этого, всеже всегда сомнительного с точки зрения легитимности, госу-даря союзником Бурбонов, который будет всегда покорен и которому ничего другого и не нужно будет, кроме покрови-тельства со стороны Австрии. Вся тонкая и коварная игра Меттерниха сводилась к тому, чтобы заставить Мюрата самого подготовить себе гибель. 29 июля 1813 года Сен-Марсан писал из Вены, что император Франц по поводу Мюрата выра-зился следующим образом: «Надеюсь, что он сам послужит орудием своей гибели». А 20 октября Сен-Марсан сообщало следующих словах Меттерниха: «Я отдал бы всю вселенную за известие, что король Фердинанд восстановлен на своем престоле. К несчастью, мы не можем в настоящий момент содействовать этому силой оружия». Посланник Фердинанда слышал такие же уверения. «Австрия совершенно оставила мысль о поддержке Мюрата», — сообщал он своему двору 12 сентября.

Но, совершая это двойное предательство, Меттерних испы-тывал некоторое смущение перед Талейраном. Он рисковал тут дать слишком много пищи иронии своего коллеги и черес-чур раскрыть свои карты, признавшись в своих тайных поступ-ках. Не будучи в состоянии продать Мюрата послу Людо-вика XVIII, он попытался заслужить благоволение этого короля, оставляя Мюрата на произвол судьбы. Эта сделка послужила предметом подозрительных переговоров, происхо-дивших в Париже при королевском дворе между Бомбеллем,посланцем Меттерниха, Блака, доверенным Людовика XVIII,и Веллингтоном, который преследовал в лице Мюрата послед-него помощника Наполеона и хотел выговорить для Англии у неаполитанских Бурбонов морскую станцию на Средизем-ном море.

Веллингтон прибыл в Вену 3 февраля в качестве заме-стителя Кэстльри, который уехал оттуда 14-го. Он заявил,что в случае необходимости Франция была бы в состоянии принудить Мюрата убраться из Неаполя и восстановила бы там Фердинанда, что Англия оказала бы Франции в этом под-держку при условии, что Франция, в свою очередь, окажет ей содействие в борьбе против торговли неграми. В ответ на это Талейран опубликовал заявление о том, что Франция при поддержке Испании возьмет на себя операцию по восстано-влению неаполитанских Бурбонов, если Австрии будет не-приятно вмешиваться в это дело. Трудность положения Австрии заключалась в том, что она по трактату, заключенному в январе 1814 года, обязалась защищать Мюрата. Мюрат по-требовал исполнения этого обещания и попросил свободногопрохода для войск, которые он намерен был послать противармии Людовика XVIII (нота 25 января 1815 года, вручен-ная в Вене 23 февраля). Меттерних в одинаковой мере ста-рался как уклониться от выполнения этого своего обязатель-ства по отношению к Мюрату, так и от того, чтобы допуститьфранцузов в Италию. Он категорически заявил Талейрану, что Австрия будет рассматривать вступление французской армии в Италию как достаточное основание для объявления войны (нота 25 февраля). Но на следующий же день он заявил посланнику Мюрата Кампо-Кьяро, что этой гарантии для него должно быть совершенно достаточно, что вооружения Мюрата не имеют поэтому никакого смысла, что они только напрасно волнуют Италию и что всякое движение неаполитан-ской армии за пределы этого королевства будет рассматри-ваться как расторжение союза и нападение на Австрию (нота 26 февраля). Этот тонкий хитрец рассчитывал на то, чтоввиду непрекращающихся вооружений Франции Мюрат непре-менно откроет военные действия и, развязав тем самым руки Австрии, позволит ей восстановить Фердинанда на престоле. Обстоятельства послужили осуществлению этого плана еще в гораздо большей степени, чем Меттерних мог предполагать.

Союз с Австрией угнетал Мюрата. Убежденный в том, что этот союз не поможет ему урвать ни одного клочка из папских владений и что после устройства итальянских дел в Вене царствование его потеряет в Италии всякий смысл, он под влиянием тех же самых мотивов, которые побудили его изме-нить Наполеону, пришел к расторжению своего договора с Австрией. Мюрат мечтал поднять против австрийского вла-дычества всю Италию и стать для нее национальным государем- освободителем. Затем, узнав о намерении Наполеона оставить остров Эльбу и опасаясь, что император в наказание за измену выгонит его из Неаполя, он хотел заблаговременно упрочить свое положение, сделать себя необходимым и постарался ускорить развитие событий. Его переписка с Наполеоном была перехвачена и в копиях доставлена в Париж. Блака передал эти документы Веллингтону, который 4 марта доложило них в Вене. Меттерних был этим весьма доволен, а Мюрат окончательно осужден и уже на завтра обречен на гибель.

Меры против Наполеона. 5 марта курьер сардинского короля привез посреди бала известие, что Наполеон оставил остров Эльбу. Наступило всеобщее смятение, быстро сменившееся яростным гневом. Александр, еще совсем недавно всвоем раздражении против Талейрана и Людовика XVIII поговаривавший о возможности спустить с цепи «чудовище»,теперь требовал его окончательного уничтожения. Он гово-рил, что «дело это касается его лично, что он упрекает себя за допущенную им неосторожность и должен оправдаться в своей ошибке, заключавшейся в оставлении Наполеона на острове Эльбе, что эту войну, возобновляющуюся по его вине,он будет вести до последнего солдата и до последнего рубля».Пруссаки, почуяв удобный случай для более полной мести,чем в 1814 году, и для осуществления захватов, которые им тогда не удалось произвести, разжигали раздражение своего союзника. Теперь можно было воочию убедиться, насколько химеричны были планы тех французов, которые пытались отвлечь Пруссию от России и сблизиться с Александром с зад-ней мыслью, что Россия добьется для Франции какой-нибудь части Германии или Бельгии. Достаточно было одной угрозы новых притязаний со стороны Франции, достаточно было одной мысли о том, что Парижский трактат может быть пере-смотрен, для того чтобы союзники снова сблизились и чтобы Шомонский договор оказался более крепким, чем когда быто ни было. 13 марта восемь держав, подписавших Париж-ский трактат, заявили, что Буонапарте нарушил «единствен-ное легальное право», с которым связано было его существо-вание, объявили его «вне гражданских и общественных зако-лов» и предали «общественной опале». Это было объявление «вне закона», практиковавшееся и Конвентом и правитель-ством 18 брюмера, но переведенное на монархический язык. В то же время державы обещали свою поддержку француз-скому королю и французской нации против узурпатора. Талей-ран подписал договор, превращавший Людовика XVIII в союз-ника Европы против Наполеона.

Вскоре стало известно, что, высадившись во Франции,Наполеон был встречен всеобщими приветствиями. Его про-движение в Париж, по крайней мере по проявлениям народ-ной радости, напоминало триумфальное возвращение его из Египта в 1799 году. Войска изменяли королю, Франция отка-зывалась от Бурбонов, и Людовик XVIII принужден был бежать. Таким образом, Франция собственными руками раз-рывала Парижский трактат. Союзники ничуть не сомнева-лись, что, переходя на сторону Наполеона, французы хотели вместе с ним и с его помощью восстановить границы респуб-лики, ее естественные границы, т. е. границу Рейна, издавна окруженную в воображении народа священным ореолом и являвшуюся для французов единственным условием славного и прочного мира. «Не подлежит никакому сомнению, что для обратного завоевания Бельгии и левого берега Рейна с востор-гом двинутся в поход все солдаты и даже рекруты», — писал незадолго до того временно исполнявший обязанности мини-стра иностранных дел Жокур. И союзники прекрасно этопонимали. Главной гарантией мира для них были Людо-вик XVIII, монархия и хартия. А так как реставрированная монархия обнаружила свою неспособность привлечь к себе симпатии нации и управлять ею, и так как французы явно выказывали свое отвращение к этой монархии, то союзники снова оказывались в тех же условиях, в каких находились до падения Наполеона. Но они возвращались к этому поло-жению с чувством разочарования перед неудавшейся опера-цией, сожалея о проявленной ими прежде по отношению к французам умеренности и с твердым намерением найти более действенные гарантии против воинственных порывов и рево-люционного духа этой нации.

Восстановление коалиции. 25 марта четыре союзных дер-жавы торжественно возобновили Шомонский договор с целью«сохранить в силе» Парижский трактат и, как гласила гроз-ная оговорка, «с целью дополнить постановления этого трак-тата». Тщетно Наполеон, пытаясь пустить в ход политику,за неприменение которой в свое время упрекали Людови-ка XVIII, пытался снова завязать сношения с Россией и от-влечь ее от Австрии и Англии. Он переслал Александру дого-вор 3 января, который по чьей-то непростительной небреж-ности попал в его руки. Но теперь этот трактат был уже мер-твой буквой. Александр, вообще не долюбливавший Меттер-ниха, выказал последнему свое неудовольствие по поводу этого документа, что, впрочем, ничуть не помешало им стол-коваться по всем вопросам. Но в отношении англичан Але-ксандр не испытывал или по крайней мере не выказывал ника-кого раздражения. Он велел даже написать Кэстльри письмо, насквозь проникнутое умонастроением 1812 года. Если же он делал вид, что возмущен позицией Талейрана и Бурбонов, подписавших этот договор с Австрией и Англией (что он так легко прощал последним двум государствам), то это про-исходило потому, что ему выгодно было иметь явный поводк неудовольствию против Талейрана и тем самым предлог, позволявший не брать на себя обязательства опять восста-новить на французском престоле старшую линию Бурбонов.

Возвращение Наполеона с острова Эльбы и бегство Людо-вика XVIII в Гент одним ударом разрушили здание, с таким


(1) Йаков II Стюарт — английский король, изгнанный из Англии револю-цией 1688 года; долго проживал из милости при дворе Людовика XIV во Фран-ции. — Прим. ред.


умом и искусством возведенное Талейраном. Дело в том, что все это искусное построение было основано на реставрации,на принципе легитимизма, в силу которого реставрация была произведена, на провозглашении этого принципа союзникамии на совпадении его с интересами Франции, на сознании союзниками необходимости поддерживать реставрированную монархию и на тех гарантиях мира, которые последняя по-вторно делала в своих же собственных интересах. Возвращение Наполеона снова отбрасывало Европу к политике факта и силы. «Принципы», по совершенно справедливому замечанию Талейрана, и прежде признавались союзниками лишь по-стольку, поскольку они ни в чем не противоречили их инте-ресам, а теперь они окончательно превратились в абстракт-ную формулу, лишенную всякого политического значения. Наступил возврат к правилу Александра, которое было харак-терно для всей старой дипломатии: «Выгоды Европы — этои есть право». Союзники в весьма жесткой форме дали это почувствовать послу Людовика XVIII. Разыгрываемая Талей-раном роль была искусственна. Вся сила Талейрана заключа-лась в самой силе вещей, а его искусство — в том, что он умел это понимать и использовать. Но как только он лишился проч-ной опоры, маска упала, и остался человек с необычайным апломбом, поразительно ловкий, но посрамленный событиями,сбившийся в своих расчетах, невыносимый и вызывавший презрение. Он уже больше не разыгрывал роли «министра Людовика XIV», он был теперь не более как министром Иако-ва II.1 Тщетно пытался Талейран выбраться из тупика. Он исчерпал все хитрости. Он пытался добиться от союзни-ков публичного заявления, что целью войны является восстановление Бурбонов. Он старался вырвать у них обещание, что границы Франции, признанные Парижским трактатом, останутся без изменения, и, чтобы добиться этой гарантии, втерся в коалицию и привлек туда же Людови-ка XVIII. Он надеялся таким образом затруднить союзникам ограбление государя, который действовал заодно с ними. Но то был государь, лишенный теперь престола, бежавший из своей страны, утративший и свою армию и свою популяр-ность. То был «претендент» 1795 года, возвратившийся в свое изгнание, и каждый, сообразуясь со своими утилитарными расчетами, оставлял за собой право обращаться с ним как с изгнанником и человеком, нуждающимся в покровительстве.

И теперь Талейран явил миру отвратительное (хотя и кор-ректное, с точки зрения династических интересов, принципов легитимизма и старого европейского публичного права) зре-лище : французский посланник от имени французского короля подписывается под заявлениями и действиями, направленнымипротив Франции и французской армии.

Александр и Франция. В 1814 году союзники долгое время сильно расходились в мнениях относительно формы правле-ния, которую следовало бы установить во Франции. За исклю-чением англичан, все они скорее терпели реставрацию, чем сами ей содействовали. В 1815 году эти разногласия возобно-вились. Австрийцы снова начали подумывать о предоставле-нии престола Наполеону II и о назначении регентства. Прус-саки думали лишь о том, как бы выжать побольше миллионов и захватить побольше территорий, и отнюдь не намерены были связывать себя обязательствами по отношению к какому быто ни было французскому правительству. Эти свои мститель-ные намерения они скрывали под предательскими заявле-ниями, будто французы вольны назначить себе какое им угодно правительство, лишь бы это правительство давало Европе гарантии мира. А эти гарантии сами они предпочитали получить в виде земли и денег.

Александру Бурбоны надоели. Ему нужна была монархия,менее гордая своим происхождением, которой он бы мог распо-ряжаться по своему усмотрению, и такой монарх, который былбы одновременно и более популярен во Франции и более зави-сим от России.

Одни англичане попрежнему желали восстановить на пре-столе Людовика XVIII. «Недостаточно еще низвергнуть Бона-парта, не следует также открывать двери якобинцам», — гово-рил лорд Кленкарти. «Якобинцы, — возражал Александр, —опасны лишь как помощники Бонапарта, и вот почему сле-дует стремиться к тому, чтобы оторвать их от него. Прежде всего необходимо низвергнуть его. В этом мы все согласны.Я со своей стороны посвящу этой цели все свои силы и не успо-коюсь до тех пор, пока она не будет достигнута». «Но, —прибавил он, — низвержение Бонапарта — это лишь поло-вина дела; далее нужно будет подумать о безопасностиЕвропы, которая не может быть спокойна до тех пор, пока небудет спокойна Франция, а достигнуть умиротворения Фран-ции можно только при установлении в ней такого прави-тельства, которое будет подходящим для всех». Кленкарти заметил, что таким как раз и явилось бы правительство Людо-вика XVIII. Но Александр указал ему на фактическое положение дел и закончил следующим намеком: «На мой взгляд,примирить всех может только герцог Орлеанский: он фран-цуз, он Бурбон, он женат на принцессе из дома Бурбонов,у него есть сыновья; еще в молодости он служил делу консти-туции; он носил трехцветную кокарду, которую, как я уже указывал на это в Париже, ни в каком случае не следовало отменять. Он объединит все партии». Кленкарти стал указы-вать на опасности, связанные с нарушением законного престоло-наследия и с введением политики узурпации, но не смог убедить Александра.

(1) Секретные инструкции Новосильцеву от 11 сентября 1804 года; Memoiresde Czartoryski, т. II, стр. 32; Мемуар русского кабинета 1815 года; Correspon-dance de Pozzo di Borgo, т. I, стр. 128 и сл.; Письма лорда Кленкарти к Кэстльриот 11—15 апреля 1815 года.


«Легитимизм» всегда раздражал русского императора. Самоеэто слово оскорбляло его как какая-нибудь неучтивость или недостаток уважения к его короне. Со времени посещенияим Парижа, где Людовик XVIII, по его словам, обращался с ним как с «выскочкой» и не счел нужным предложить ему«синюю ленту»; со времени неудавшейся попытки устроить брак между великой княжной и герцогом Беррийским, брак,впрочем, почти невозможный, так как оба двора не хотели, да и не могли сделать никакой уступки в вопросах религии;со времени переговоров в Вене, где Талейран беспрестанно надоедал ему своими «принципами», — самолюбие Александра в этом пункте более чем когда-либо совпадало с его интересами. Впрочем, он тогда говорил тем же языком, что и в 1804 году, когда замышлял свой грандиозный план перестройки Европы под русской супрематией. В 1814 году он довел это дело до конца, и теперь предстояло его завершить. «Во Франции, —говорил Александр, — конституция непременно должна быть монархической... Кабинеты столкуются между собойотноси-тельно лица или династии, которых можно привлечь к управ-лению Францией. Если это будет Бурбон, то они решат, какой именно... Они решат также, какого образа действий следует от него потребовать и какие условия он должен подписать...»(1) Этим и объясняются проявленное Александром в 1814 году желание посадить на престол Бернадотта, его антипатия к Людовику XVIII, превратившаяся во вражду, а также про-явленная им в 1815 году благосклонность к Луи-Филиппуи его многозначительная попытка с помощью плебисцита воз-вратить Франции трехцветное знамя. Ясно, что восстановлен-ный таким образом король был бы обязан ему решительновсем и уже не смел бы, подобно Людовику XVIII, обращаться с преемником Екатерины со всем высокомерием династии Капетингов. Король Франции при таких условиях значил бы даже меньше, чем прусский король. Дата его прихода к власти по воле большинства считалась бы с 1815 года, и весь монархический престиж перешел бы от протеже к покро-вителю, от Парижа к Петербургу, где царствовал бы новый Карл Великий.

В результате, 12 мая появилась декларация, возвещавшая,что согласие французской нации на возвращение престола Бонапарту будет признано равносильным объявлению войны.Европа ни в каком случае не заключит мира с Бонапартом,но союзники готовы «уважать свободу Франции во всем,в чем она не будет расходиться с их собственной безопасностью и с общим спокойствием Европы».

Мюрат разделил участь своего господина. 28 марта союз-ники решили открыть против него военные действия. 12 апреля Австрия объявила ему войну, а 29 апреля подписала договор о союзе с Фердинандом IV.


VI. Заключительный акт

Итальянские дела. С этого момента реставрация Бурбонов в королевстве Обеих Сицилии стала совершившимся фактом,признанным восемью державами (ст. 104 Заключительногоакта).

Разрешение этой проблемы облегчило решение всех других вопросов, относящихся к Италии. Было постановлено пре-доставить Парму в пожизненное владение Марии-Луизе ав-стрийской, супруге Наполеона. По ее смерти Парма должна была перейти к Марии-Луизе испанской, бывшей королеве Этрурии, и к ее детям; а пока эта принцесса получала Лукку, которая затем должна была быть возвращена Тоскане. Тос-кана переходила в наследственное владение эрцгерцога Фер-динанда австрийского, а Модена — эрцгерцога Франца д'Эсте(ст. 98—102 Заключительного акта). Папа получал обратнолегатства Равенну, Болонью и Феррару, кроме части Фер-рарской области, расположенной на левом берегу реки По(ст. 103). Сардинский король получал Геную, и право насле-дования, вопреки притязаниям Австрии и согласно желанию Франции, обеспечивалось за Савойско-Кариньянской ветвью(ст. 85 и 86). И, наконец, Австрия, которая благодаря брач-ным связям господствовала над Апеннинским полуостровом,получала Ломбардию, Тироль, всю территорию бывшей Венецианской республики, Вальтелину, Триест, Далмацию и Илли-рию (ст. 93, 94, 95 Заключительного акта).

Германские дела. Германские дела заняли целый ряд засе-даний. Все те, кто мечтал и стремился превратить Германию в великое государство, кто в 1813 году взялся за оружие для освобождения своего отечества, кто был свидетелем могу-щества нации тогда, когда она была единой, и кто желал ей величия и роли, соответствующих ее действительной силе, —все они стремились к восстановлению Германской империи в форме национальной федерации. Штейн взял на себя перед лицом Александра роль убежденного защитника этой пар-тии. 5 ноября 1814 года он писал царю: «Согласно принципам справедливости и либерализма союзных держав, Германия должна пользоваться политическими и гражданскими свобо-дами, власть государей должна быть ограничена, злоупотре-бления власти должны прекратиться, а древнее дворянство,славное своими воинскими подвигами, своим влиянием в сове-тах, первенствующим положением в церкви, не должно бытьотдано во власть капризов деспотов, руководимых якобин-ской и злобной бюрократией; права всех должны быть точно определены и обеспечены., а Германия должна перестать быть обширным вместилищем угнетателей и угнетенных». Среди немецких государей не было ни одного, в интересы которого входило бы осуществление этих пожеланий. Все владетель-ные князья хотели быть у себя государями и повелителями, распоряжаться своими подданными по своему усмотрению и не встречать никакой помехи (ни внутри, ни извне) в пользо-вании своей верховной властью. Мысль о создании могучей империи оскорбляла и пугала, за исключением одного, всех немецких государей, видевших в ней умаление своей верхов-ной власти. Единственный, кто мог ожидать выигрыша, был прусский король. Но поскольку сам он не должен был сде-латься императором, он не хотел ничьей империи. Австрия,которая не смела, да и не могла желать германской император-ской власти для самой себя, тем менее хотела, чтобы она доста-лась Пруссии. Мечта о Германской империи потерпела такое же крушение, как и мысль о даровании немецкой нации общего публичного права.

Соседние державы, Россия и в особенности Франция, немогли не испытывать опасения при мысли об объединенной, сконцентрированной и сложившейся в империю немецкой нации. В их интересах было, так сказать, нейтрализовать Германию, проявившую себя в 1813 и 1814 годах такой гроз-ной силой. Но достигнуть этой нейтрализации наиболее действенным способом можно было, использовав противоречия, имевшие место внутри самой же Германии. Партикуляризм германских государств и населяющих их жителей, несогласия между Севером и Югом, соперничество крупных государств между собой и всех мелких с крупными, конфликты между подданными и правителями, а также объединение всех прави-телей в целях удержания своих подданных в состоянии пови-новения и несогласия — словом, все эти моменты давали воз-можность ослабить одних с помощью других и противопоста-вить все единичные силы объединяющей силе целого. Цель эта и была достигнута созданием Германского союза, который был благодеянием для европейского мира и для спокойствия соседей Германии, но глубоко разочаровал немецких патриотов.

Тридцать четыре владетельных государя и четыре воль-ных города Германии, признанные равноправными, составили союз «для внутренней и внешней охраны безопасности Герма-нии, независимости и неприкосновенности вступивших в союз государств». Союзному сейму, который состоял из диплома-тов, представлявших отдельные государства, и в котором председательствовала Австрия, поручено было заведывание делами Союза. В случае объявления войны Союзу ни один из его отдельных членов не имел права вступать в переговоры с неприятелем. Союзные государства не должны были заклю-чать никаких договоров, противоречащих безопасности Союза; но с этой оговоркой они могли входить в союзы с другимигосударствами. В случае конфликта между собой они должны были прибегать к посредничеству союзного сейма. Если это посредничество не приводило к удачному результату, должен был вступать в действие верховный суд, приговоры которого не подлежат апелляции. В общих чертах это было осуществле-нием плана вечного мира, предложенного аббатом Сен-Пьером (Aкт 8 июня 1816 года, заключенный между союзными гер-манскими государствами; ст. 53—63 Заключительного акта).

Остатки бывшего Рейнского Пфальца, часть области между Рейном и Мозелем, были отданы Баварии. Майнц был пре-доставлен Гессен-Дармштадту и обращен в федеральную кре-пость; такова же была участь города Люксембурга, отдан-ного вместе с великим герцогством (на правах личной унии) нидерландскому королю. Ганновер был объявлен королев-ством, находившимся во власти английского короля (ст. 16—52и 67—68 Заключительного акта).

Нидерланды, Швейцария. Королевство Нидерландское,образованное из Бельгии и Голландии, было отдано принцу Оранскому-Нассау (ст. 65—56 Заключительного акта).

Швейцария, в которую были включены Валлис, Женеваи Невшатель, составила конфедерацию из девятнадцати сво-бодных, независимых и нейтральных кантонов (ст. 74—84 и91—92 Заключительного акта; провозглашение нейтралитета27 мая и 20 ноября 1815 года).

Речные пути. Работорговля. Конгресс вынес декларацию относительно свободы речных путей (ст. 108—117 Заключи-тельного акта), устав о старшинстве дипломатических агентов(ст. 118, 17 Заключительного акта; регламент 19 марта1815 года) и декларацию относительно отмены торговли не-грами (8 февраля 1815 года, ст. 118, 17 Заключительногоакта).

Все эти пункты являлись предметом частных договоров между заинтересованными в каждом отдельном вопросе госу-дарствами; все эти договоры были в основных своих частях собраны в один трактат, который 9 июня 1815 года был под-писан в Вене восемью государствами, подписавшими Париж-ский трактат, и получил название Заключительного акта Венского конгресса.

Восточный вопрос. Императору Александру и его совет-никам хотелось включить в этот трактат постановления, отно-сящиеся к Оттоманской империи. Январской нотой 1815 года русское правительство обратило внимание держав на зверства, совершонные турками над христианами, в особенности в Сер-бии, и на необходимость для христианских государств взять на себя защиту живущих в Турции христиан. Далее нота указывала, что звание естественного защитника православных принадлежит русскому императору так же, как титул покро-вителя католиков на Востоке принадлежит французскому королю. «Дело негров было подвергнуто обсуждению собра-ния государей на основании божественного кодекса... этого палладиума государственного порядка; на основании тех же принципов главы семьи европейских народов имеют право потребовать от Порты прекращения ее жестокостей». Грек Каподистрия, пользовавшийся особым расположением импе-ратора Александра, поддерживал интересы своих соотече-ственников и единоверцев и выступил искренним и пылким защитником греков, корфиотов и сербов, подобно тому как Чарторыйский выступал в защиту поляков, а Штейн в пользу немцев. Александр предлагал провозгласить принципом евро-пейского права постоянное вмешательство России в пользувосточных христиан. Это значило признать русский протек-торат над греками, превратить неясные пункты Кучук-Кай-нарджийского договора в ясные и твердые постановления общего характера, предоставить России юридическое право проводить на Востоке свою собственную политику и пресле-довать свои собственные интересы и превратить русскую суп-рематию в Турции в один из пунктов европейского публичного права. Понятно, что Александр к этому стремился, но столь же понятно, что англичане этому решительно воспротивились.У Талейрана была инструкция добиваться того, чтобы Турция была поставлена под охрану всей Европы. Меттерних считал «европейскую гарантию весьма существенным пунктом для интересов Австрии». Обсуждение восточного вопроса вскрыло бы наличие глубоких разногласий между державами, и потому его старались избежать. Впрочем, все это так и осталось попыткой, не вышедшей за пределы частных разговоров, и поданному вопросу даже ничего не было запротоколировано.


VII. Европа и конгресс

Характер Заключительного акта. Из всех конгрессов сво-его времени Венский конгресс является самым значительным по важности, обширности и количеству решенных на нем вопросов. А Заключительный акт 9 июня 1815 года является самым обширным трактатом, который когда-либо был подпи-сан. Это — первая попытка дать Европе хартию, по крайней мере территориальную, определить размеры владения каждого государства и путем коллективного договора положить начало прочному миру, основанному на торжественном его призна-нии, на гарантии, данной ему подписью восьми главных евро-пейских государств, на невозможности расторгнуть этот дого-вор, не рискуя оказаться вне закона, и, наоборот, на возмож-ности внести в него изменения с согласия санкционировавших его сторон. Это было новым явлением. Такое состояние Европы,при котором права каждого вытекают из обязанностей для всех, было чем-то столь чуждым для государственных людей старого режима, что понадобилась двадцатипятилетняя война, для того чтобы приучить их к этому явлению и доказать его необходимость. Да и к этому сознанию их привела усталостьи невозможность продолжать борьбу ввиду истощения людей, израсходования денег и материальных средств.

Франция пыталась произвести всеобщее урегулирование европейских отношений, исходя из высшего принципа леги-тимизма, рассматриваемого как принцип, на котором должна основываться передача монархической власти. Принцип леги-тимизма должен был представлять собой сущность верховной власти. Императоры и короли поставили этот принцип как бы эпиграфом к первой главе своего официального публичного права; они афишировали его в общественных местах и про-возглашали его в своих воззваниях, обращенных к народам, но на практике применяли его лишь в той мере, в какой он не противоречил их интересам и расчетам. Окончательное согла-шение в гораздо меньшей степени явилось результатом общего подчинения высшему принципу, чем столкновением взаимных притязаний. В действительности это соглашение было извест-ной комбинацией с целью установить политическое равновесие.

Значение трактатов. Трактаты являются выражением отно-шений, существующих в момент их заключения между мате-риальными и моральными силами заключающих их государств.Трактаты эти могут быть более или менее прочными в зави-симости от того, оцениваются ли эти силы с большей или мень-шей точностью и широтой, восходят ли производящие этуоценку люди к основным причинам и предвидят ли их послед-ствия, меньше ли они учитывают случайные обстоятельства и больше неизменные явления государственной и национальной политики. Устанавливаемые этими трактатами права никогда не переживают тех условий, в которых они возникли.

Какими бы неполными ни казались воззрения Венского конгресса, какими бы случайными, произвольными и даже противозаконными ни были некоторые из их практических применений, этот конгресс обеспечил, тем не менее, Европе наиболее продолжительный и благотворный период мира и развития цивилизации за все время ее существования. И,однако, здание это рухнуло, и места, где в нем обра-зовались первые трещины, были как раз теми, в которых дипломаты проявили всю тонкость своего искусства, пред-ставлявшего собой, впрочем, не больше чем дипломатические ухищрения. Дипломаты с достаточной точностью вычислили количество жителей, населяющих территории, подлежавшие распределению. Они постарались даже по данным Статисти-ческой комиссии определить экономическую, военную, сельско-хозяйственную и промышленную ценность и силу населения, степень его производительности и возможность его исполь-зования. Но они совершенно не учитывали ни умонастроения населения, ни его морального уровня, ни традиций, ни его стремлений, ни всего того, что делает из каждого человека индивидуальность, а из групп этих людей — нацию. А этозначит, что материальные силы были учтены, в то время как моральными силами пренебрегли или не хотели их признать.И это-то погубило все дело конгресса.

Причины уничтожения венских договоров. Венские ди-пломаты перекраивали территории и раздавали направо иналево целые народы, как прежде делали государства, по-делившие между собой Польшу. Они нисколько не интересо-вались отношениями между территориями и занимающими их народами и не задумывались над тем, пожелают ли эти народы замкнуться в отведенных им границах, или попы-таются их разрушить. Они организовали Европу в государстваи организовали ее так, как будто в Европе вовсе не суще-ствовало наций. А между тем нации всегда являлись одно-временно и субъектом и объектом политики. Существование и жизнь государств определяется нациями, которые они пред-ставляют. В прежние времена эти факты могли игнориро-ваться, как это обычно случается с великими естественными законами, которые управляют явлениями природы задолго до того, как ученым удается их открыть и определить. Но после 1814 года такое игнорирование становилось уже круп-нейшей ошибкой. Французская революция провозгласила, проповедывала и всюду пробуждала как своими принципамии примером, так и своими завоеваниями национальный дух, т. е. идею, гласящую, что только сами народы имеют право располагать своей судьбой, что люди, сознающие свою при-надлежность к одной и той же национальности, имеют правосложиться в нацию и что для каждой нации основным принци-пом жизни, принципом чувства достоинства является неза-висимость. Собравшиеся в Вене дипломаты считали эти прин-ципы губительными для монархического строя; они хотели покончить с этими принципами раз навсегда; они думали, что для уничтожения действия французской революции доста-точно объявить ее несуществовавшей и передвинуть границы на поверхности Европы. Но было уж слишком поздно. Вен-ские договоры последовательно рушились один за другим в тех пунктах, где этот жизненный принцип новой Европы подвергся непризнанию или насильственному нарушению.

И прежде всего это произошло в Нидерландах, где като-лики-бельгийцы, очень привязанные к своей церкви и к своим традиционным местным вольностям, были подчинены прави-тельству голландских протестантов, от которых их отделяло различие нравов и интересов. Венский конгресс деспотически объединил такие элементы, связь между которыми всегда основывалась лишь на принуждении и которые были раз-делены уже в течение двух столетий.

В Польше благородная и мужественная нация, неспособ-ная, может быть, к самоуправлению, но неспособная также забыть, что за тридцать лет до того она была независимой, оказалась раздробленной, подчиненной иностранным госу-дарям, насильно связанной с народами, которые отличалисьот нее религией, происхождением и интересами. Таким об-разом, эта нация была принесена в жертву путем возмути-тельного нарушения публичного права при старом режиме ипутем печального нарушения публичного права при новомпорядке вещей.

То же самое в Италии, где нация, фактически объединенная под французским владычеством и получившая от французов военную организацию, была низведена до уровня простого географического термина. (1)

Венские трактаты оказались несостоятельными и в Герма-нии, где народы, поднявшие оружие для борьбы за независи-мость отечества, были осуждены на бесплодные мечтания о величии этого отечества в прошлом и принуждены устраивать свою судьбу, сообразуясь только с тем, что было выгодно их соседям. Таким образом, в Европе создался целый ряд оча-гов революции, которые, вспыхивая один за другим, должны были сначала потрясти здание, а затем окончательно его раз-рушить.


(1) Слова Меттерниха: «Италия — это только географический термин». —Прим. ред.

(2) Автор повторяет здесь свою ложную про наполеоновскую теорию о том, будто Наполеон воевал только для укрепления и защиты «естественных границ» Франции (Рейна п Альп). — Прим. ред.


Наконец, победоносная Европа недостаточно считалась с французской нацией. Она рассчитывала, отняв у Франции ее завоевания, заставить ее позабыть о былой славе. Францию хотели обуздать и унизить, но только оскорбили. Даже с точки зрения системы равновесия точный подсчет сил не позволял отбросить Францию в границы 1792 года. Ведь Австрия и Пруссия получили обратно, и даже с избытком, те владения, которые они завоевали с этого времени. Всем было прекрасно известно, что с 1792 года в умах французов идея республики и национальной независимости отожествлялась с границами древней Галлии, с «естественными границами». Монархиче-ская Европа никогда не соглашалась признать это стремление, а между тем именно оно и лежало в основе двадцатитрехлет-ней войны. (2) Но было ли разумно и в этом пункте считать незначительной и несуществующей такую глубоко нацио-нальную и сильную идею? Не требовала ли благоразумная политика принятия некоторых мер, для того чтобы, сохраняя интересы и идеи французов, облегчить им переход к новому порядку вещей? При таких условиях французы мало-помалу признали бы преимущества этого порядка вещей: цельностьи сплоченность Франции среди раздробленных наций и сла-бых и разбросанных государств, как Голландия, Германияи Италия.

Вместо этого Францию отбросили назад, заставляли отоже-ствлять, как в 1795 году, свободу и естественные границы, связать впутреннюю борьбу против октроированной хартии с требованиями внешней политики, направленными против «ненавистных» трактатов 1815 года, и сделать расторжение этих трактатов вопросом французского патриотизма. Вопреки разумно понимаемым интересам Франции французскую нацию превратили в естественного союзника всех народов, возму-щавшихся против этих трактатов. А французские правитель-ства, готовые искать популярность в славе, силой необходи-мости привлекались к союзу с теми европейскими правитель-ствами, которые из честолюбия стремились к расторжению Венского трактата или в своих династических интересах эксплоатировали национальные стремления пародов.

Таким образом, в 1830 году революция совершилась столько же ради защиты хартии, сколько и ради приобретения рейн-ской границы. Бельгия, воодушевляемая примером Франции,восстала и отделилась от Голландии. Польша возмутилась,и возглас «Да здравствует Польша!» был на парижских ули-цах в 1830—1832 и 1848 годах как бы возгласом французской революции. В 1859—1860 годах император Наполеон III соединился с Пьемонтом и создал объединение Италии, а в 1866 году предоставил Пруссии свободу действий в химери-ческой надежде, что Франция получит благодаря этому часть левого берега Рейна. «Подобно большинству французского народа, — говорил он в мае 1866 года, — я ненавижу трак-таты 1815 года, которые в настоящее время некоторые хотели бы сделать единственною основою нашей внешней политики».(1)


(1) Речь, произнесенная в Оксере в ответ на речь Тьера от 3 мая 1866 года.Во французском тексте здесь ошибка или опечатка: сказано «int6rieure», а нужно читать: «exterieure». Наполеон III говорил о внешней, а вовсе не о внутренней политике. — Прим. ред.


Таким образом, подорванные в самом начале и в самом своем основании, потрясенные в 1830 году, частично опроки-нутые в 1848 году, затем с большим трудом, посредством раз-ных подпорок и пристроек кое-как восстановленные венские договоры были совершенно уничтожены в 1859, 1860, 1866 и1870 годах созданием независимой и нейтральной Бельгии,Итальянской монархии и Германской империи. В настоящее


(1) Автор здесь хочет выразить ту мысль, что образование единой Италии(1869—1870) и единой Германии (1864—1871) — два факта, оказавшиеся вред-ными и опасными для Франции, так как она вместо слабых и разъединенных со-седей получала двух соседей единых и сильных. Между тем именно эти два факта (воссоединение Италии и воссоединение Германии) и уничтожили окончательно все, что еще оставалось к середине XIX века от постановлений Венского кон-гресса 1814—1816 годов. — Прим. ред.


время ни в области фактов, ни в области принципов не оста-лось ничего от того, что составляло самое существо деятель-ности Венского конгресса, и, за исключением бельгийских дел, эти разрушения не оказались такими вредоносными ни для одной нации, кроме нации французской, так часто про-клинавшей эти договоры и в такой сильной степени содей-ствовавшей их уничтожению. (1)


глава ii

                                 СВЯЩЕННЫЙ СОЮЗ И КОНГРЕССЫ

1815—1823

Мирная политика и конгрессы. В одном мемуаре о Вен-ском конгрессе Гентц, корреспондент господарей Вала-хии, писал: «Пышные фразы о «восстановлении обще-ственного порядка», «обновлении европейской политическойсистемы», «прочном мире, основанном на справедливом рас-пределении сил», и т. д. произносились для того, чтобы вну-шить спокойствие народам и окружить этот торжественныйсъезд ореолом величественного достоинства; но настоящейцелью конгресса являлся раздел между победителями отнятойу побежденного добычи». 1

1Напечатано в «Мемуарах» Меттерниха, т. II, стр. 474.

217 апреля 1817 года, «Мемуары», т. III, стр. 62.

Со стороны Гентца это было некоторой клеветой на венскихдипломатов. Не подлежит никакому сомнению, что их пер-вой и, быть может, главной задачей был раздел остатковФранцузской империи, и прежде всего каждый из союзниковзаботился только об удовлетворении вожделений, возбужден-ных видом такой массы свободных территорий. Но как толькопервый голод был несколько утолен и каждый захватил своюдолю добычи, все почувствовали одинаковую потребностьв отдыхе и одинаковое желание насладиться в полной без-опасности вновь приобретенными благами. На этих чистоэгоистических чувствах сделана была попытка основать це-лую систему общей политики, сущность которой два годаспустя сформулировал Меттерних. «Одним из главнейшихпризнаков, можно сказать даже основой современной поли-тики, — писал он в 1817 году австрийскому императору, —служит и должно служить спокойствие, а основной чертойспокойствия является уверенность во владении». 2 Эта консер-


вативная политика в течение, по крайней мере, некотороговремени не должна была опасаться каких-либо сюрпризов состороны военных сил Франции, находившейся под бдитель-ным надзором целого кордона враждебных государств и дажеоккупированной па три года, — а в случае необходимости ина пять лет, — союзными армиями.

Но зато у союзников опасение вызывали французскиеидеи, — те идеи свободы, равенства и народного суверенитета,которые в продолжение двадцати лет распространялись повсей Европе солдатами Республики и Империи, всемогущиеидеи, которые были пущены в ход самими консервативнымимонархами в 1813 году, когда нужно было поднять народыпротив Наполеона. Как говорил Гентц, «реакция 1813 года,которая временно задержала революционное движение воФранции, но не покончила с ним, пробудила его и в остальныхгосударствах». Народы, — а немецкий народ в особенности, —не забыли ни героических песен, ни воззваний и обещаний1813 года. Еще хорошо помнили Песню меча Кернера: «Расти,немецкая свобода, расти над нашими трупами!» В универси-тетах постоянно вспоминали манифест монархов: «Народы,будьте свободны! Мы все — свободные люди!» Повторялислова Витгенштейна: «Все сословные различия стираютсяперед этими великими идеями: король, свобода, честь и отече-ство». Если у монархов память и была коротка, то не все жеони были столь ограничены в умственном отношении, как ка-кой-нибудь принц Гессенский: они прекрасно знали, чтонароды не дремали в продолжение последних семи лет. Онипрекрасно знали, что бельгийцы против своей воли были свя-заны с Голландией, саксонцы и прирейнские жители — с Прус-сией, итальянцы — с Австрией, а поляки — с Россией; чтоесли померанский гренадер и донской казак ничего не виделив Шампани и Бургундии, кроме плодородной земли, то кадетПреображенского полка и студент из Университетского ле-гиона 1 увидели там граждан, права и вольности которыхкоалиция вынуждена была уважать, несмотря на все своемогущество.

1 Автор под «кадетами» понимает здесь юных офицеров русской гвардии,будущих декабристов, а под «Университетским легионом» — германский полкиз студентов-добровольцев, который в 1813—1814 году пошел на борьбу противНаполеона. — Прим. ред..

Монархи замечали эту «болезнь», как выражался Меттер-них, и понимали, что понадобятся самые энергичные меры,чтобы помешать ее распространению. А эти меры могли ока-зать свое действие лишь при условии однообразного и все-


общего их применения. Любая уступка либеральным идеямв одной какой-нибудь стране сделала бы для всех остальныхнародов невыносимым сохранение того абсолютистского ре-жима, который монархи и помимо своих эгоистических инте-ресов признавали по совести наиболее совершенным и наи-более способным обеспечить благосостояние и процветаниегосударства. Отсюда вытекала необходимость постоянногоединодушия между монархами и тщательной согласованностиих мероприятий. Следствием этого явилось то, что системаизолированности, которая нарушалась в случаях конфликтови была общим правилом государственной жизни Европы, усту-пила место своего рода коллективной жизни, обсуждению иразрешению на конгрессах всякого общего вопроса, которыймог угрожать европейскому миру. Все это было, правда,не очень ново, и в царствование Людовика XVI последнийвеликий министр монархии Верженн выработал совершенноаналогичный план. «Не встречается, —писал он в 1779 году,—никаких препятствий к тому, чтобы дворы, ясно и дружескиобъясняясь по поводу предметов, способных вызвать раз-доры, всегда могли предупредить наступление такого момента,когда для мирного соглашения не остается уже места». 1В этом и заключалась вся политика конгрессов, и разреше-ние баварских дел в Тешене в 1779 году являлось первымее практическим применением.

Инструкция Корберону, 28 июня 1779 года.

Трактат Священного союза. Мистическая декларация,подписанная царем, австрийским императором и прусскимкоролем и получившая известность под названием трактатаСвященного союза, была как бы манифестом новой политики.Первая мысль о таком союзе зародилась, кажется, в головекороля Вильгельма в 1813 году, на другой день после битвыпри Бауцене. Текст договора, составленный в Париже царем,был просмотрен госпожой Крюднер, которая была тогда ним-фой Эгерией Александра. «Я желаю, — сказал он ей,—чтобыимператор австрийский и король прусский присоединилисько мне в этом акте поклонения божеству и чтобы весь мирвидел, что мы, подобно восточным волхвам, признаем высшуювласть спасителя. Молитесь вместе со мной и просите бога,чтобы мои союзники согласились подписать этот договор».Союзники подписали его 26 сентября 1815 года, но официальносодержание этого трактата было опубликовано лишь в фев-рале 1816 года.


Три государя, «глубоко убежденные в том, что необходимосообразовать политику держав с высокими истинами, препо-данными нам вечной религией бога-спасителя», провозгла-шали «перед лицом всего мира свою непоколебимую реши-мость принимать за основу своих действий только заповедиэтой святой религии, заповеди правды, милосердия и мира».Отныне, «согласно словам священного писания», они будутвидеть друг в друге братьев и соотечественников, будут «свя-заны узами истинного и неразрывного братства» и станутоказывать друг другу «при всяком случае и всюду поддержкуи помощь». Обязательства монархов распространялись и наподданных. «Единственным принципом их поведения должнобыть: оказывать друг другу взаимные услуги; выказыватьдруг другу взаимные симпатии и неизменную благосклон-ность; считать друг друга членами одной и той же христиан-ской нации ввиду того, что три государя сами смотрят на себякак на людей, которым провидение вручило для управлениятри отрасли одной семьи». «Все державы, которые пожелаютторжественно признать эти принципы, будут с величайшейготовностью и симпатией приняты в этот Священный союз».

Все это было выражено в тщательно пронумерованных ста-тьях, как оно и подобает всякому настоящему трактату,с обычным введением и разъяснением мотивов и с приличе-ствующим обращением к «святой и нераздельной троице»,которое предшественники этих государей не забыли вставитьдаже во введение к первому трактату о разделе Польши.Подобный язык уже больше не употреблялся королями с техпор, как в 847 году сыновья Людовика Благочестивого, заня-тые спасением «их общего королевства», торжественно про-возгласили «необходимость жить в дружбе и согласии, какэтого требуют веления божий и истинное братство».

1 Это фактическая ошибка: принц-регент Георг (будущий Георг IV) отказалв своей подписи, заявив, что согласно английской конституции король не мо-

Людовик XVIII примкнул к Священпому союзу 19 ноября,накануне подписания злополучного Парижского трактата.Его примеру последовал целый ряд монархов. Можно былодумать, что англичане от этого уклонятся, так как их послан-ник Кэстльри заявил, что английский парламент, состоящийиз людей положительных, готов примкнуть к практическомудоговору о субсидиях или союзе, но ни в коем случае непримкнет к простой декларации библейских принципов,переносящих Англию к мистическим временам Кромвеля и«круглоголовых». И, тем не менее, принц-регент подписалдоговор.1


Какова была ценность этого акта и какое значение емупридавалось? Некоторые видели в нем как бы первый симптомпредстоящего крестового похода против турок, о котороммечтал царь; в 1816 году, когда этот документ был опублико-ван, Порта взволновалась и запросила объяснений у Вены иЛондона. Либералы признали в нем открытие систематиче-ских действий, планомерной кампании против них и противлиберальных идей. Это не совсем совпадало с действиямиАлександра I, который незадолго до того навязал Бурбонамхартию и рекомендовал им лойяльно применять ее на прак-тике и который даже собирался дать очень либеральную кон-ституцию Польше. Только значительно позже, после рево-люции в Неаполе, на конгрессе в Троппау в 1820 году емусуждено было обратиться к реакционной политике и прим-кнуть к абсолютистским доктринам Меттерниха. Последний,впрочем, взял на себя задачу очистить царя от обвинений,выдвинутых либералами: мысль о том, что союз был основандля ограничения народных прав и усиления абсолютизма,была клеветой на благороднейшие намерения монархов,говорит Меттерних; декларация эта была не чем иным, какморальной манифестацией, выражением мистического на-строения императора Александра и притом неподходящим инеудачным символом единения между монархами, пустым извонким документом. Меттерних должен был вложить в негоопределенное содержание, подобно тому как Наполеон на-полнил реальным содержанием бесплотные формы сийесовскойконституции, и под влиянием Меттерниха Священный союздействительно сделался лигой монархов против народов.

жет брать на себя каких бы то ни было обязательств без дополнительной под-писи министра, который и отвечает перед парламентом и перед судом. Но тогдаже, в 1816 году, Георг написал Александру I письмо, в котором заявлял о пол-ном своем личном согласии со всеми принципами, положенными в основуСвященного союза. — Прим. ред.

Впрочем, монархи почти немедленно оставили почву аб-стракций и смутной мистической фразеологии и при возоб-новлении Шомонского договора 20 ноября 1816 года приняливесьма определенное и совершенно конкретное решение.«С целью обеспечения и облегчения практического исполнениянастоящего договора, — гласит статья VI, —и для упрочениядружеских отношений, связывающих в настоящее времячетырех монархов на благо всему миру, высокие договари-вающиеся стороны условились периодически собираться вопределенные сроки на совещания, посвященные великимобщим интересам и рассмотрению мер, которые в каждую


данную эпоху признаны будут наиболее благотворными дляспокойствия и процветания народов и для сохранения евро-пейского мира». Этот стиль, без сомнения, был еще целикомпропитан духом Александра; но сущность принадлежала Мет-терниху, а идея этих великих периодических съездов, своегорода европейской директории, обсуждающей и решающей всевопросы общего порядка, принадлежала уже безусловно ему.

Канцлер Меттерних. Теория права вмешательства. В про-должение восьми приблизительно лет австрийский канц-лер играл в Европе преобладающую роль, и политическаясистема, применявшаяся в период 1815—1822 годов, и досих пор еще сохраняет название меттерниховской системы.Мало было на свете таких самовлюбленных и проникнутыхтаким сознанием важности собственной персоны людей, какМеттерних. Автобиография, напечатанная в виде введенияК его запискам, представляет собою поразительный памятникего высокомерия. Современники не имеют у него другихэпитетов, как маленький Нессельроде, бедный мечтательКаподистрия; Тьер для него — глупец и акробат, Берье —дурак; только Ришелье1 и Мазарини — достойные люди.Сам он — наместник бога, факел, светящий всему челове-честву, громадная моральная сила, которая после своегоисчезновения оставит по себе незаполнимую пустоту. Труднонайти человека, в котором гипертрофия своего я достигла быподобной степени развития.

Этот надменный человек был заклятым врагом революции,против которой он твердо решил бороться до последнегоиздыхания. Он сам называл себя человеком старого закала,«человеком прошлого». Говоря о революции, он прибегалвсегда к целому ряду самых резких метафор. Революция вы-ступает у него то в виде болезни, то в виде вулкана, то в видепожара, грозящего все уничтожить, то в виде стоглавойгидры, готовой пожрать общественный порядок. Он ненави-дит и парламентский режим, так как это — режим, к которомуприменима поговорка «уйди прочь, а я займу твое место»,и представительный образ правления, который является си-стемой «постоянных переворотов». По мнению Меттернихаосновным благом государственной жизни должен быть покой,а в его понимании покой означал неподвижность.

1 Здесь Меттерних имеет в виду не своего современника герцога Ришелье(французского министра), а кардинала Ришелье, государственного деятеляXVII века. — Прим. ред.

Основой политической системы Меттерниха является правосилы, а ее целью — безопасность во владении. Он полагает,


что изолированных государств, характерных для древности,больше не существует, но что в настоящее время сложилисьобщества государств, где каждая отдельная держава со сво-ими частными интересами связана со всеми остальными ря-дом общих интересов. Государства составляют коллективныйорганизм, каждый член которого должен иметь своим деви-зом: «Не делай другому того, чего не желаешь, чтобы сделалитебе самому». Этот коллективный государственный организмдолжен поддерживать равновесие между отдельными своимичастями, и если один из его членов пожелает подняться наддругими, то остальные должны соединиться и общими силамипринудить его подчиниться общему порядку. «Таким обра-зом, политика имеет своей целью сохранение или восстанов-ление международных отношений на основе взаимности, подгарантией признания приобретенных прав и уважения к дан-ному обещанию».

Все это, в общем, очень старо. Задолго до Меттерниха двавыдающихся деятеля XVII века, Ришелье и Мазарини, создалитеорию европейского равновесия. Новым в меттерниховскойсистеме являются лишь те выводы, которые канцлер намере-вался сделать из положения о солидарности между государ-ствами. Солидарность эта была чисто морального свойства ине подтверждалась никаким писаным документом, если несчитать трактата Священного союза. Но моральный договор,создаваемый общностью интересов, имеет для Меттернихаценность писаного договора. Если кто-нибудь нарушает его, —путем ли материальных посягательств или вредного мораль-ного влияния, — другие государства имеют право во имяэтого договора вернуть нарушителя обратно в его границыили «очистить» его, если он подвергся моральной заразе.Таким образом, провозглашается право вмешательства, этоспецифическое лекарство против революции, применениекоторого предписывается и регулируется конгрессами.

Такие аргументы и теории были вполне естественны и ло-гичны в устах австрийского государственного деятеля; онисоответствовали традициям Габсбургов и совпадали с их инте-ресами. Габсбурги, всегда обнаруживавшие тенденцию к абсо-лютной власти, не могли согласиться на отказ от благодеянийэтой системы непосредственно после того, как им в течениеXVIII столетия удалось с величайшим трудом осуществитьсвои мечты. С другой стороны, габсбургская монархия, этотпестрый конгломерат враждебных друг другу народов, пе-страя смесь непримиримых национальностей, соединить кото-рые не удалось вековыми усилиями, быстро распалась бы на


части, если бы пропаганде учения о народном суверенитетебыла предоставлена свобода. Монарх, господствовавший наднемцами, венграми, чехами и сербами и недавно присоеди-нивший к числу своих подданных поляков и итальянцев,не мог допустить свободного выражения того мнения, чтонароды имеют право на самоопределение.

Ахенский конгресс. Пятерной союз. Меттерних был далеконе так энергичен в деле применения на практике своих прин-ципов, как в их теоретическом обосновании. За теоретикомскрывался государственный деятель. Государственный чело-век пользовался теоретиком, но сам не только отказывалсяему служить, но и подчинял его себе всякий раз, когда этоготребовали эгоистические интересы. Это с особенной ясностьюобнаружилось в 1818 году, когда предстояло открытие Ахен-ского конгресса и выработка его программы. По правде ска-зать, конгресс этот был не из тех, что должны были основы-ваться на новых принципах. Началом своим этот конгрессвосходил к Священному союзу, но не им он был вызванк жизни. Он являлся в некотором смысле продолжениемдебатов, открывшихся в 1815 году в Париже, и был как быэпилогом к трактату 20 ноября. В интересах европейскойбезопасности и в интересах упрочения Бурбонов Франциябыла оккупирована иностранными войсками. Могла ли этаоккупация закончиться без есяких затруднений в 1818 году,или же ее следовало продолжить до крайнего срока, преду-смотренного трактатом, т. е. до истечения полных пяти лет?В этом — по крайней мере на взгляд Меттерниха — заклю-чался единственный вопрос, подлежавший обсуждению союз-ных монархов.

Царь хотел гораздо более широкой программы. Ему при-надлежала инициатива конгресса; ему хотелось, чтобы этотконгресс был чем-то вроде нового Венского конгресса и чтобыв нем приняли участие представители всех монархов — каккрупных, так и мелких. В особенности ему хотелось при-гласить туда представителей испанского короля, которыйв 1817 году обратился к Священному союзу с просьбой о по-мощи против возмутившихся подданных своих южно-амери-канских колоний. Эта перспектива не могла улыбаться англи-чанам, которым освобождение испанских колоний открывалоогромный рынок для сбыта промышленных продуктов, —рынок тем более важный, что континентальная блокада,заставившая Европу искать в своей собственной индустриисредства для удовлетворения своих потребностей, отчастиотняла у Англии континентальный рынок. Для того чтобы


создать противовес внушавшему ему опасения франко-рус-скому сближению, Меттерних нуждался в союзе с Англией;поэтому он готов был дать удовлетворение английским жела-ниям. С другой стороны, он опасался, чтобы Франция, какэто случилось в 1815 году в Вене, не окружила себя свитойиз представителей второстепенныхгосударств, если им по- зволено будет фигурировать на конгрессе, и чтобы она, толькочто снова допущенная к участию в концерте европейскихдержав, не нарушила во второй раз существующего междуними согласия. Однако Меттерниху, не имевшему возможно-сти говорить царю о своих опасениях касательно франко-русского сближения, удалось убедить его в вескости последнихсоображений. Но он все-таки добился постановления, гла-сившего, что рассмотрению подвергнутся на конгрессе толькофранцузские дела. Контрреволюция не была для него пред-метом вывоза.

В конце сентября в Ахене собрались: австрийский импе-ратор в сопровождении Меттерниха, парь, сопровождаемыйНессельроде и Каподистрией, прусский король с Гарденбер-гом и Бернсторфом, лорд Кэстльри и Веллингтон, герцогРишелье, Рейневаль и Мунье. Совещания открылись 29 сен-тября. 2 октября протоколом, превращенным 18-го в оконча-тельный договор, постановлено было, что очищение Францииот оккупационной армии произойдет самое позднее 30 ноября.Ришелье доказывал, что французской армии, реорганизован-ной Гувион-Сен-Сиром, вполне достаточно для того, чтобыобеспечить Бурбонам безопасность; с другой стороны, боль-шая часть французской контрибуции была союзникам вы-плачена. Аргументация Ришелье тем благосклоннее прини-малась монархами, что некоторые побаивались, как быпродолжительное пребывание их солдат в стране революциине оказало на них зловредного влияния.

Но этим был разрешен лишь самый простой из вопросов.Гораздо труднее было решить, какого образа действий должнаЕвропа вообще держаться впредь по отношению к Франции.По мнению Меттерниха ни в интересах Европы, ни в своихсобственных Франция не должна была быть предоставленасамой себе; ее следовало привлечь к концерту четырех дер-жав. Герцог Ришелье ничего другого и не требовал. На еговзгляд, оставалось лишь превратить четверной союз в пятер-ной; для Европы от этого не возникало никакой новой опас-ности, а положение Людовика XVIII должно было статьболее достойным его сана. Царь был недалек от того, чтобыдать свое согласие на этот план. Но предубеждение против


Франции было в нем еще слишком сильно для того, чтобыэто решение, хотя и указывавшее самый простой и самый по-четный для всех выход, могло быть принято. Меттерниху,без сомнения, хотелось избежать такого положения вещей;при котором «сохранение четверного союза могло внушитьмысль, что Франции, умиротворенной и управляемой закон-ным своим королем в конституционных формах, угрожает ка-кая-нибудь опасность». Тем не менее, он принципиально при-знавал, что «благоразумие властно требует сохранения союза»,который облегчит быстрое принятие репрессивных мер в томслучае, если во Франции «снова возникнет кризис». МнениеМеттерниха одержало верх над мнением царя. Шомонскийтрактат был 1 ноября возобновлен в третий раз; союз междудержавами оставался в полной силе, и они должны былипринять общие меры для восстановления порядка во Франциив том случае, если «в этой стране произойдет какой-нибудьпереворот, угрожающий спокойствию или безопасности еесоседей». Таким образом, право вмешательства было про-возглашено с полной определенностью.

Это постановление было сообщено Ришелье, но не былопредано гласности. После этого «его христианнейшее величе-ство» (король Франции) было приглашено «присоединить своисоветы и свои усилия» к советам и усилиям союзных монар-хов для «охранения существующих договоров и отношении,ими установленных и признанных всеми европейскими госу-дарствами». Торжественная декларация 15 ноября опове-стила всю Европу об образовании нового союза. «Этот авгу-стейший союз» ставил себе «основной целью строжайшеесоблюдение международного права». Он ставил себе задачейдавать всегда «пример справедливости, согласия и умерен-ности», покровительствовать миру, содействовать внутрен-нему процветанию государств и «пробуждать религиозные инравственные чувства, влияние которых, к сожалению, былостоль ослаблено несчастными событиями последнего времени».

О чем декларация умалчивала, но что Меттерних хотелформально урегулировать, — это те практические меры, спомощью которых монархи думали обеспечить Европе столь-ко благодеяний. Тайный протокол, составленный в тот жедень, что и декларация, т. е. 15 ноября, вводил периодиче-ские съезды монархов «для совместного обсуждения их соб-ственных интересов» и чрезвычайные съезды в случае серьез-ных и непредвиденных событий. Всякое государство, кото-рое пожелало бы обратиться к суду пяти союзных держав,могло надеяться быть выслушанным и найти у них нужную


материальную поддержку. Монархи взаимно гарантироваладруг другу обладание престолами и полноту власти и обещалитакую же гарантию всякому государю, который обратитсяк их помощи для подавления революционных попыток состороны своих подданных. Гентц, бывший секретарем этогоконгресса, очень хорошо уточнил его значение. «Государи иих министры прекрасно поняли ту политику, которую дикто-вала им общая опасность, — писал он. — Они живо почув-ствовали необходимость взаимного доверия и заставили умол-кнуть все другие соображения ввиду высшего долга, которыйзаключался в защите власти от крушения и в спасении наро-дов от их собственных заблуждений. Не беря на себя из-лишних обязательств, они пришли к тесному соглашениюотносительно той политики, которой следовало придержи-ваться в разгаре бури». С этого момента была организованаконтрреволюционная лига. Понятно, что Меттерних был до-волен проделанной работой и имел полное основание за-явить, что никогда не видел «более милого маленькогоконгресса».

Первое применение права на вмешательство. Карлсбад и

Вена. Для того чтобы судить о практическом значении этихтеорий и договоров, недоставало лишь каких-нибудь опытових применения на деле. События, имевшие место в Германии,либеральная агитация, убийство Коцебу, совершонное Кар-лом Зандом, доставили Меттерниху удобный случай для про-изводства такого опыта. Он косо смотрел на тех немногихнемецких монархов, которые казались расположенными даро-вать своим подданным представительные собрания, обещан-ные 13-й статьей федерального договора. Почти непосред-ственно вслед за закрытием Ахейского конгресса Меттернихоткрыл настоящую кампанию, направленную к тому, чтобыпобудить прусского короля, в согласии с австрийским импе-ратором, принять меры, способные обезвредить тех, кого онназывал революционерами и тевтономанами. Король не вполнееще проникся этими доводами, когда произошло убийство Ко-цебу. Негодование, испытанное Меттернихом, не помешалоему быстро сообразить, что легко будет использовать этоужасное преступление против либералов. И действительно,«он приложил все свои усилия, — как он сам писал, —к тому,чтобы дать этому делу наилучший ход и извлечь из него наи-большую выгоду».

Уполномоченные союзных немецких государств, собрав-шиеся в Карлсбаде, а затем в Вене, послушно исполниливсе то, чего хотел от них добиться австрийский канцлер. По


смыслу постановлений Заключительного акта охранение по-рядка и спокойствия внутри государств Германского союзабыло в принципе делом отдельных правительств. Но Союзобязан был и имел право вмешаться в том случае, если беспо-рядки, вспыхнувшие внутри одного из государств, угрожалиспокойствию остальных. Даже не будучи приглашен постра-давшим правительством, Союз имел право вмешаться и само-стоятельно принять все меры, которые были бы признаны имспособными восстановить порядок. В числе этих мер пре-дусматривалось также военное вмешательство, и государство,которому поручалась эта обязанность, должно было принятьмиссию, возложенную на него союзным сеймом. В силу этихрешений установлена была общая цензура над немецкой прес-сой, при каждом университете введены были особые комис-сары, а в Майнце учрежден был специальный комитет, кото-рому поручено было следить за демагогическими происками.На все эти меры сейм согласился без сопротивления, и усилиянемецких либералов были парализованы на долгие годы. Опытоправдал все возлагавшиеся на Союз надежды. Кроме того,Меттерних дополнил свою теорию и усовершенствовал своюсистему; приемы вмешательства и действие права на вмеша-тельство получили точную формулировку: вмешательствомогло быть вооруженным, и для его применения достаточнобыло, чтобы какое-нибудь правительство оказалось не в состоя-нии справиться с партиями, враждебными установленномупорядку.

Конгресс в Троппау. Вскоре в Европе представился слу-чай применить эту теорию на практике. В январе 1820 годавозмутившаяся испанская армия принудила Фердинанда VIIснова ввести в действие конституцию 1812 года. В марте царьпредложил державам принять против революционеров энер-гичные меры. Но Англия уклонилась от этого предложения,а Меттерних последовал ее примеру. Первой были выгодныбеспорядки, происходившие в Испании, равно как и восста-ние ее американских колоний. Меттерних же, с одной стороны,предчувствовал, что дело военного вмешательства в данномслучае несомненно будет возложено на одну лишь Францию,и задавал себе вопрос: не будут ли французские солдаты привстрече с испанскими революционерами также охвачены ли-беральными настроениями? С другой стороны, он опасался,как бы Франция в случае успеха не приобрела слишком пре-обладающего влияния на Пиренейском полуострове. В дан-ном случае политический деятель опять забывал доктринуи аргументацию теоретика.


Дело изменилось, когда неаполитанские солдаты, в своюочередь поднявшие возмущение, навязали королю ОбеихСицилии Фердинанду I ту же самую конституцию 1812 года.Неаполитанский бунт мог послужить исходной точкой широ-кого объединительного движения, а Австрия, которая бла-годаря своим ломбардо-венецианским владениям была заин-тересована в итальянских делах, не могла равнодушно смо-треть на события, угрожавшие ее владениям. Меттерних неме-дленно двинул австрийские войска в северную Италию; ноитти дальше он не решался, не выяснив предварительно мне-ния остальных держав. Франция, между прочим, предло-жила созвать новый конгресс. «Нет ли в данном случае местадля одного из съездов, предусматриваемых Ахенским согла-шением, — писал Ришелье Меттерниху. — Можно ждать толь-ко лишь хороших результатов от такой меры, которая, под-тверждая существование тесного единодушия между пятьюдержавами, способна успокоить благонамеренные элементыи устрашить злонамеренных людей». У Ришелье, которыйне хотел позволить хозяйничать в Италии одной Австриии таким образом еще усилить там свое влияние, была задняямысль выступить в роли посредника между неаполитанскимнародом и его королем и в продолжение тех несколькихнедель, что должны были пройти до открытия конгресса,склонить всех ко взаимным уступкам. Этот план, о суще-ствовании которого Меттерних догадывался и успеха которогоон боялся, провалился вследствие упорства старого Ферди-нанда, подстрекаемого Австрией, и вследствие возбужденногосостояния умов неаполитанцев.

20 октября 1820 года в Троппау прибыли оба императора,прусский наследный, принц, Меттерних, Нессельроде, Капо-дистрия, Гарденберг, Чарльз Стюарт и посланники Франциипри венском и петербургском дворах — герцоги Караман иде Ла Ферронэ. Все дипломатическое искусство Меттерниханаправлено было к тому, чтобы принудить Европу признатьте принципы, которым он недавно доставил победу в Герма-нии. Это сопряжено было с известными трудностями. В длин-ной записке, прочитанной им при самом начале совещаний,он старался доказать, что всякое правительство имеет правоконтролировать политические перемены, происходящие в дру-гом государстве, если только эти изменения по своему харак-теру являются угрозой для безопасности его соседей. Спе-циально для данного случая он добавлял, что договор, заклю-ченный 12 июня 1815 года между австрийским императороми неаполитанским королем, включал со стороны последнего


обязательство не допускать в своем государстве никаких орга-нических перемен, стоящих в противоречии со старыми монар-хическими принципами или с теми правилами, которые при-няты императором во внутреннем управлении своими италь-янскими владениями. Поэтому остается лишь возвратить Фер-динанду в полном объеме его неограниченную власть.

Представители Франции и Англии находились в чрезвы-чайно щекотливом положении. Обе эти страны, в которыхгосподствовал конституционный режим, не могли выступитьв качестве противников этого самого режима у других наро-дов. Ла Ферронэ в своих Предварительных замечаниях (Obser-vations preliminaires) позволил себе выразить открытое пори-цание выводам Меттерниха. Как впоследствии сделал этоМанюэль, которому пришлось поплатиться за свои словаисключением из состава палаты, Ла Ферронэ осмелился даженапомнить о том вреде, который причинен был Людовику XVIиностранным вмешательством. Наконец, он подчеркивал тотфакт, что звание конституционного монарха налагало на Людо-вика XVIII особую сдержанность. Что же касается англий-ского представителя, тот прямо заявил, что, присутствуяна конгрессе в качестве простого зрителя, он не может под-писать никакого протокола постановлений, так что пришлосьограничиться составлением простого журнала заседаний.

Если царь не хотел признать за Австрией на основаниитрактата 1815 года права на военное вмешательство, то затоон был твердо убежден, что государства, входящие в составпятерного союза, имеют право и обязаны обсудить неаполи-танский вопрос. Он требовал, чтобы этот принцип снова былпровозглашен в торжественной декларации, после чего неапо-литанскому королю будет сделано предложение дезавуиро-вать все меры, проведенные революционерами, принять необ-ходимые меры для восстановления спокойствия в его коро-левстве и «для установления такого порядка вещей, которыйбудет соответствовать действительным желаниям населения».В случае если он уклонится от исполнения этого долга, Ав-стрия приступит от имени Европы к оккупации Неаполитан-ского королевства. Одним словом, царь хотел, чтобы неапо-литанский король отменил конституцию, навязанную ему егоподданными, но чтобы после этого он сам даровал им либе-ральные учреждения.

Это не могло нравиться Меттерниху. Австрия ни в коемслучае не могла допустить существования в Италии какого быто ни было конституционного государства. Поэтому необхо-димо было разрушить последние остатки либеральных пополз-


новений у Александра. Меттерниху еще раньше удалось вы-рвать у царя заявление, что «с 1814 года царь ошибался отно-сительно общественного настроения, что он наделал многозла и постарается его исправить». В длинных беседах канц-лер нарисовал перед Александром картину грозно надви-гающейся со всех сторон революции. Еще совсем недавно(24 августа) она разразилась в Португалии; чувствовалось,что она уже готова разразиться в Пьемонте; даже во Франциисамые благонамеренные министры находились во власти капри-зов палаты. Следует заметить, что другим замыслом Меттер-ниха было поссорить царя с Францией. Лишь одни неограни-ченные монархи достаточно сильны для того, чтобы спастинаходящееся в опасности общество, и никогда еще тесноесближение между ними не представлялось более настоятель-ным, никогда еще оно не могло дать более блестящих резуль-татов.

Усилия Меттерниха увенчались полным успехом. Безведома французских и английских представителей министрыАвстрии, России и Пруссии составили протокол, который19 ноября был прочитан на конгрессе и который циркулярнойдепешей этих трех дворов, датированной 8 декабря, былдоведен до сведения всей Европы. Входящие в состав европей-ского союза государства, во внутреннем строе которых про-изойдет какая-нибудь перемена, вызванная бунтом, перестаютсчитаться членами этого Союза. Союзные державы откажутсяпризнать перемены, произведенные незаконным путем. Длятого чтобы привлечь обратно в лоно Союза те государства,в которых произойдут подобные перемены, державы пред-примут сперва дружественные шаги, а затем пустят в ходпринудительные меры, если применение силы окажется неиз-бежным. Эти постановления были применены по отношениюк Неаполю: Фердинанд был приглашен явиться в Лайбахдля совместного совещания с союзниками относительно инте-ресов своего королевства. В случае если усилия трех дворовне увенчаются успехом, на Австрию возлагалась обязан-ность обеспечить восстановление порядка вооруженной рукой.

Декларация трех дворов вызвала энергичный протест ан-глийского правительства, которое отказывалось признать пра-во на вмешательство. С своей стороны, французское прави-тельство также заявило, что оно не может присоединитьсяк протоколу 19 ноября. Но эти протесты носили чисто пла-тонический характер; в то же самое время Франция и Англиязаявляли о своем горячем желании не разрывать Союза, иоба эти государства твердо решили не ставить никаких препят-


ствий действиям трех монархов. Ришелье тем не менее попы-тался еще раз сделать излишним вмешательство Австрии,живо убеждая неаполитанских либералов по собственномупочину изменить конституцию в монархическом смысле. Нолибералы ни о чем и слышать не хотели, и Фердинанд смогвыехать из Неаполя только после того, как он торжественнопоклялся перед палатой защищать конституцию против союз-ников.

Конгресс в Лайбахе. «Какую роль станет теперь игратьнеаполитанский король? — писал герцог Ришелье. — Заявитли он, что все его уступки были вырваны у него насилием?Я не могу без отвращения думать о такой низости». Едвавысадившись в Ливорно, Фердинанд написал австрийскомуимператору письмо, в котором он дезавуировал все акты,навязанные ему революцией. Если бы не вмешательство фран-цузского посланника Блака, то он даже подписал бы обра-щение к вооруженной помощи союзных монархов. В Лайбахепод диктовку Меттерниха Фердинанд написал письмо, в кото-ром предлагал неаполитанскому парламенту отречься от рево-люционных учреждений и подчиниться его абсолютной вла-сти, как этого хотели державы. «Если отказ этот будет добро-вольным, то дело будет при его участии улажено, но дажеи в этом случае дворы требуют гарантий, необходимых длябезопасности соседних государств». Одной из этих гарантийбыла, во всяком случае, военная оккупация. Представителисоюзных держав в Неаполе должны были поддержать этокоролевское послание коллективным давлением на принца-регента; но французский и английский представители пред-почли остаться в стороне. Неаполитанский парламент откло-нил притязания монархов как «несовместимые с достоинством,честью и независимостью нации». Австрийские войска, высту-пившие в поход в начале марта, 24-го вступили в Неапольпочти без ружейного выстрела и затем остались для наблю-дения за применением реформ, программу которых Меттер-них, вопреки тщетным протестам Франции, сам составил в.Лайбахе.

Конгресс был официально закрыт. Выло решено, что монархисоберутся в следующем году во Флоренции, как вдруг одноза другим получились известия о восстании пьемонтцев в Але-ксандрии (10 марта) и о попытке князя Ипсиланти поднятьвосстание в дунайских провинциях. Монархи остались в Лай-бахе, но официальных общих совещаний не было. Австрийскаяармия даже без поручения Европы вступила в пьемонтскиевладения, где 10 апреля был восстановлен прежний полити-


ческий строй. Что же касается событий на Востоке, то Меттер-ниху удалось представить их парю как «новое покушениереволюционеров, имеющее целью отвлечь внимание союзни-ков на Восток для того, чтобы освободить себе поле действийи без всякой помехи чинить свои разрушительные проискив Италии, Германии и Франции». Ему удалось заставитьмонархов одновременно уведомить константинопольское пра-вительство, что «верные публично объявленным принципам,они никогда и нигде не станут поддерживать противниковобщественного порядка». Но во всяком случае, так как дотех пор Турция стояла в стороне от общеевропейских дел,то Европа «предоставляла Порте самой озаботиться охране-нием своей собственной безопасности». По мнению Меттер-ниха, на все это дело следовало смотреть, как на «стоящеевне цивилизации». Оно должно было «плохо кончиться» длягреков. Но «там, за восточными границами, триста или че-тыреста тысяч повешенных, зарезанных и посаженных накол людей не шли в счет!»

Таким образом, Меттерних мог рассматривать Лайбахскийконгресс как новое торжество своей политики, так как глав-ный пункт его доктрины — право на вооруженное вмешатель-ство — был санкционирован державами. Впрочем, далеконе всеми, и при несколько более внимательном рассмотренийоказывалось, что соглашение пяти держав стремится по всемправилам логики уступить место союзу трех неограниченныхмонархов. Англия категорически отказалась подписать Троп-пауский и Лайбахский протоколы; а Франция подписала ихсделав лишь при этом определенные оговорки относительноразмеров права на вмешательство. Заключительная декла-рация конгресса была составлена только от имени Австрии,России и Пруссии.

В течение 1822 года внутренние перемены готовы были насамое короткое время сблизить Францию с политикой неогра-ниченных монархий; но эти же самые события все более иболее отдаляли от этой политики Англию. Во Франции ультра-роялистская партия решительно взяла перевес над осторож-ной умеренной партией, которую в правительственных сфе-рах представлял Ришелье. В Англии Кэстльри, хотя публичнои протестовавший против политики Меттерниха, но тайкомвсегда ее поддерживавший, сошел со сцены, а преемник егоКаннинг должен был согласовать свои действия со своими за-явлениями. Это скоро обнаружилось на Веронском конгрессе.

Веронский конгресс. Конгресс, «предусмотренный монар-хами во время их встречи в Лайбахе, открылся 20 октября


1822 года. Он должен был снова заняться рассмотрением италь-янских дел. Но с самого же начала итальянские дела отодви-нулись на задний план. Ими занимались лишь постольку,поскольку решено было по просьбе самого Фердинанда про-длить оккупацию королевства Неаполитанского австрийскимивойсками. Все внимание императоров, прусского короля ипредставителей Франции и Англии было поглощено проис-шедшей в Испании революцией. Больше всех горячился царь;он заявил, что восстановление законного правительства в Мад-риде необходимо в интересах всей Европы, что пока он не ула-дит этого дела, он не уедет из Вероны, хотя бы ему пришлосьздесь состариться и поседеть. Эта горячность приводила взамешательство французское министерство. Виллель, в самомделе, с одной стороны предвидел, что Англия не преминетуклониться от испанских дел, а с другой стороны опасалсяэкспедиции в Испанию как с точки зрения финансов, таки с точки зрения духа французской армии. К несчастью,его коллега Матьё де Монморанси, министр иностранных делй представитель Франции на конгрессе, разделял чувствацаря, а другой французский уполномоченный, Шатобриан,посол в Лондоне, склонялся к войне, способной, по его мне-нию, доставить Бурбонам некоторый военный престиж, кото-рого им нехватало. В первом же заседании Монморанси,вместо того чтобы держаться, как предписал ему Виллель,«выжидательной политики», заявил, что господствующая вИспании анархия представляет опасность для Франции ичто война весьма вероятна. На какую моральную и материаль-ную поддержку со стороны держав, спрашивал он, можетрассчитывать в таком случае правительство Людовика XVIII?Впрочем, Франция намерена действовать самостоятельно итогда, когда найдет это нулевым.

Это последнее притязание не могло понравиться ни царю,ни Меттерниху. Они полагали, что в отношении Испании сле-дует держаться той же политики, что и в отношении Неаполя,и что монархический порядок будет там восстановлен от имениСвященного союза, причем французская армия явится лишьисполнительницей постановления европейской директории.Поэтому, вместо того чтобы предоставить Людовику XVIIIвыбор времени и подходящих условий, монархи сами выра-ботали в Вероне как бы процедуру разрыва и объявлениявойны. Выло принято следующее решение: правительстваРоссии, Австрии, Франции и Пруссии одновременно пошлютсвоим посланникам в Мадриде ноты, требующие от испанскогоправительства немедленного возвращения Фердинанду всей


полноты его суверенных прав. В случае отрицательного ответапосланники должны оставить Мадрид, после чего Испаниибудет объявлена война.

Представитель Англии Веллингтон с первого же дня отка-зался дать свое одобрение проектировавшемуся вмешатель-ству. Когда речь зашла об отправке ноты в Мадрид, он ещерешительнее заявил, что английское правительство находитвмешательство лишенным всякого основания и чреватым опас-ностями, что оно отказывается послать ноту и что его пред-ставитель в Мадриде останется на своем посту с миссией«приложить Есе свои старания к успокоению того брожения,которое несомненно будет вызвано вручением нот со стороныостальных держав». Во Франции Виллель находил, что Мон-моранси своими заявлениями слишком сильно связал прави-тельство французского короля; он предписал даже настой-чиво просить монархов, чтобы они согласились временноотсрочить отправку нот. Вместо всякого ответа монархи за-явили, что Франция вольна выбирать подходящий с ее точки зре-ния момент, но что они со своей стороны намерены приступитьк немедленным действиям. Шатобриан имел слабость усту-пить, довольствуясь следующей смешной оговоркой: «фран-цузское правительство оставляет за собой право отозватьсвоего посла несколько позже союзников». 13 декабря отпра-влены были ноты трех неограниченных монархов, а 14-гоконгресс был распущен.

Европа и на сей раз была оповещена о принятых европей-ской директорией решениях посредством циркулярного посла-ния, в котором снова изложены были ее руководящие прин-ципы. Монархи не заботились ни о чем, кроме мира и счастьянародов: для обеспечения этих благ они боролись и будутвпредь бороться, не покладая оружия, против силы мракаи лжи. Испания — «этот печальный пример тех последствий,к которым неизбежно приводит всякое покушение против веч-ных законов нравственного порядка», должна быть возвра-щена к сознанию долга.

Что касается Греции, представителей которой конгрессотказался принять, то хотя и желательно улучшить участьгреков-христиан, но их восстание против законной властисултана заслуживает решительного осуждения. Соглашениемежду монархами является тем более необходимым, таккак «проявление зла в столь различных пунктах и тот факт,что всюду оно принимает одинаковые формы, слишком яснодоказывает общее его происхождение». «Поэтому монархильстят себя уверенностью, что в тех, кто призван осуществлять


верховную власть, они повсюду встретят истинных союз-ников, уважающих одинаково дух и букву тех актов, которыесоставляют основу европейской системы и находят свое выра-жение в положительных постановлениях».

Петербургская конференция. Распад Священного союза.Циркуляр 14 декабря 1822 года был последним манифестомСвященного союза, подобно тому как испанская экспедициябыла последним актом вмешательства во внутренние делакакой-либо страны от имени Европы. Надо еще заметить,что правительство Людовика XVIII далеко не так торопилосьпривести в исполнение вынесенный в Вероне приговор, кактого желал царь. Французский посланник оставил Мадридтолько 18 января 1823 года, т. е. почти на месяц позже своихколлег — представителей Австрии, России и Пруссии, а экспе-диция началась только в мае. В английском парламенте Брумвоскликнул, что «история не знает министров более ковар-ных, более лживых и более чуждых всем понятиям добро-совестности й чести, чем министры французского короля»,а премьер-министр Каннинг заявил, что если Англия непротиводействует силой «противозаконному нападению» Фран-ции, то лишь потому, что она чувствует себя совершенноизолированной. Командующий экспедицией герцог Ангулем-ский возвратился из похода, страдая душой за свое отечество,которое послужило орудием в руках жесточайшей реакции.

События, происходившие в Греции, должны были повестик окончательному распаду Священного союза, так как онисодействовали отдалению России от Пруссии и Австрии исближению ее с Францией и Англией. Между тем царь намеренбыл поручить европейской конференции уладить балканскийвопрос, подобно тому как это имело место по отношению китальянскому и испанскому вопросам, и с октября 1823 го-да он занялся организацией нового конгресса, который дол-жен был состояться в С.-Петербурге. Проволочки со сто-роны Меттерниха, надеявшегося, что египтянам удастсяраздавить греков в несколько месяцев, и со стороны Англии,желавшей сохранить полную свободу действий, повели ктому, что совещания могли открыться лишь в феврале 1825 го-да. Заседания не отличались особой торжественностью, и,за исключением царя, на конференции не присутствовал ниодин монарх. Заключительный протокол 7 апреля просто гла-сил, что к Порте будет обращена просьба добровольно датьсвоим подданным надлежащее удовлетворение, а в случае ееотказа это сделать, державы предложат свое посредничество.Но не было и речи ни о коллективном выступлении, ни о при-


нудительных мерах для того, чтобы побудить греков и турокподчиниться решениям Европы. Англия, с целью обрести себесторонников среди греков, вошла в сношения с их временнымправительством, что было равносильно его фактическому при-знанию, и задержала Ибрагим-пашу у порта Навплии. Междутем царь, собиравшийся повести непосредственные перего-воры с Каннингом об устройстве греческих дел, 1 декабря(19 ноября ст. стиля) 1825 года скончался в Таганроге.

Преемник его, Николай I, по своим абсолютистским инстинк-там должен был, казалось бы, больше склоняться к соли-дарным действиям с Меттернихом. Но Николай считал, чтобудучи одним из членов монархического «франкмасонскогоордена», он прежде всего русский государь и что частные инте-ресы России должны стоять для него выше общих интересоввсех монархов. Он был бессознательным носителем националь-ной политики, — той самой, которая отдалила Англию отСвященного союза и которая оттолкнула от него и Россию.До тех пор пока монархи полагали, что борьба с либераль-ными идеями и либеральным движением представляет дляних главный интерес, соглашение оставалось в полной силе.Священный союз давал осязательные результаты лишь в ка-честве общества взаимного страхования от революции. Нов конце концов монархи были вынуждены прислушиватьсяк интересам своих народов и своих стран.

1 «Власть пятерых» (Англия, Россия, Пруссия, Австрия, Франция). —Прим. ред.

Экономические интересы англичан заставили их первымипокинуть концерт европейских держав (Священный союз);интерес, который представляло для России ослабление Турец-кой империи, оторвал от него в свою очередь и ее, и с этогомомента от александровского Священного союза и от меттер-ниховской моральной пентархии1 осталось одно лишь воспо-минание.


глава iii

ФРАНЦИЯ
ВТОРАЯ РЕСТАВРАЦИЯ1815—1828




I. Политические партии



инистерство Талейрана — Фуше. 6 июля 1815 года вСен-Дени Людовик XVIII, по совету Веллингтона иТалейрана, сформировал свое новое министерство вследующем составе: Талейран получил портфель министраиностранных дел, Фуше — полиции, Гувион-Сен-Сир назна-чен был военным министром, барон Луи—министром финан-сов, Жокур — морским, Паскье — министром юстиции и вре-менно исполняющим должность министра внутренних дел,Деказ получил назначение в префектуру полиции. 8 июляв Монитерв был опубликован декрет о роспуске палаты,и в тот же день Людовик XVIII, «восстановленный, ноуниженный», по выражению Жозефа де Местра, въехал в Па-риж «во главе англичан и пруссаков, имея по одну руку пре-ступление, а по другую — порок»; этими словами Шатобрианхарактеризовал Фуше и Талейрана.

Министерство Талейрана—Фуше 16 июля решило, невзираяна возражение Гувион-Сен-Сира, распустить Луарскую ар-мию; 24 июля оно составило, при деятельном участии Фуше,проскрипционные списки, в которых последний, по словамТалейрана, «не забыл ни одного из своих друзей», а 22 августапроизвело выборы. Ни для какой другой работы это мини-стерство не годилось, да и не могло годиться, и должно былоскоро сойти со сцены, осуждаемое одновременно и иностран-цами и королевскими приближенными. Роялисты были воз-мущены тем обстоятельством, что в совете министров заседает«цареубийца» Фуше. Александр не мог простить Талейрану


ни оппозиции, которую последний оказывал всем его проек-там на Венском конгрессе, ни договора с Австрией и Англией,заключенного им 3 января 1815 года. Фуше был принесенв жертву первым и 19 сентября назначен посланником придрезденском дворе. 24 сентября Талейран подал королюпрошение об отставке, надеясь, что она не будет принята.«Если кабинет подает в отставку, то я найду других мини-стров», — ответил король.

Людовик XVIII. «Нас провели», — говорил своим интим-ным друзьям Талейран, пораженный этим ответом, совершеннопротиворечившим всем его ожиданиям и всем его предста-влениям о характере короля. Выло ли это естественной склон-ностью или результатом долгой и бездеятельной жизни в ка-честве претендента, но Людовик XVIII боялся всяких деловыхзабот и избегал всякого труда. Физической неподвижности,на которую его обрекала подагра и изуродованные ноги,соответствовала некоторая оцепенелость духовной деятель-ности. Насквозь проникнутый созданием законности своихправ, убежденный в божественном их происхождении, он на-мерен был неуклонно пользоваться ими и спокойно насла-ждаться властью; трон был для него просто самым мягкимиз всех кресел. Политический режим, подобный английскому,Людовику XVIII нравился в том отношении, что позволялцарствовать, не управляя и возлагая на министров всю тя-жесть деловых забот, — такой режим благоприятствовал еголени и дилетантским наклонностям. Какая-нибудь ода Гора-ция или удачно переданная сплетня занимали его гораздобольше, чем заседание совета министров или выработка за-конопроекта.

С другой стороны, ясный и скептический ум короля, малоспособный поддаваться иллюзиям, определенно подсказывалему, что Францией невозможно управлять иначе, как наоснове либерального режима, и он прекрасно понимал, чтопри малейшей попытке произвести какие-нибудь существен-ные перемены в учреждениях, созданных революцией, онставит на карту свою корону с величайшим риском оконча-тельно ее потерять. А в шестьдесят лет ему вовсе не хотелосьснова начать цыганскую жизнь, бродя с одного места надругое — из Вероны в Митаву, оттуда в Гартвель, Генти т. д. Двадцать с лишним лет изгнания внушили Людо-вику XVIII отвращение к такому бродяжническому суще-ствованию, и, по словам Тьебо, «он твердо решился умеретьна престоле, и у него хватило ума и благоразумия, чтобыосуществить свое желание на деле». Такой монарх, если бы


он был один и мог свободно следовать влечениям своей при-роды, вполне был бы способен дать Франции возможностьпостепенно пройти школу парламентского режима. К не-счастью, он был не один, а стремление к спокойствию неодно-кратно заставляло его делать уступки резким выходкамокружавших его фанатиков и давлению еще более фанатиче-ской палаты, далеко не являвшейся точным отражением об-щественного мнения страны.

Приближенные короля. Среди приближенных ЛюдовикаXVIII мы должны прежде всего указать на родного братакороля, графа д'Артуа, который любил хвастать тем, что они Лафайет — единственные люди во Франции, не изменив-шие своих убеждений с 1789 года. Это был узкий ум, с огра-ниченным кругозором, упорный в своих немногих идеях,сторонник крайней реакции, которую граф д Артуа считали законной и возможной; он имел свой собственный отдель-ный двор в Марсанском павильоне, свой тайный кабинет,свое закулисное министерство и пытался играть роль «контр-правительства», опираясь на фанатических эмигрантов, на-деждой и королем которых он был. Рядом с ним стоял сынего, герцог Ангулемский, не лишенный здравого смысла исердца, но отличавшийся какой-то странной робостью и обез-личенный своим отцом и своей женой, влиянию которых онподчинялся и увлечения которых разделял. Герцогиня, дочьЛюдовика XVI, испытывала вполне понятную ненависть ковсему тому, что связано было с революцией; ее чисто мужскаяэнергия заставляла ее не только одобрять все резкие меры,но даже требовать еще более суровых: никто не добивалсятак беспощадно, как она, осуждения маршала Нея. Что жекасается герцога Беррийского, то слишком занятый игройв генералы, он совершенно не вмешивался в политику, а еслиему иногда и приходилось высказывать какое-нибудь мнение,то это делалось с такой резкостью и грубостью, что мнениеэто весьма неохотно выслушивалось и не производило особоговпечатления на уравновешенный и спокойный ум Людо-вика XVIII.

Партии: ультрароялисты. Вокруг этого роялистского глав-ного штаба шумела немногочисленная, но весьма крикливаяармия чистых роялистов, так называемых «ультра», которыевследствие растерянности слишком ограниченного избиратель-ного корпуса дважды получили большинство в палате. Вне-запное их падение в период Ста дней, тревога, пережитаяв изгнании, сожаления о едва лишь возвращенной и таклегко снова утерянной власти — все это довело их страсти


и ненависть до бешенства. Для ультрароялистов вся Фран-ция была сплошь населена изменниками, соумышленниками«ужасного заговора», и Ла Вурдоннэ точно выражал мыслисвоей партии, когда требовал «оков, палачей, казней». Про-цессы и юридические убийства Лабедуайера, Нея, братьевФоше, Мутоя-Дюверне и многих других не в состоянии былиутолить их жгучую жажду мести и кары, и эта бешеная страстьк репрессии и привела в конце концов к учреждению прево-тальных судов. Затем предстояло переделать дух нации,«раздавить», как этого требовал уже Ламеннэ во время Импе-рии, эту «разрушительную философию, которая произвелатакие опустошения во Франции и которая опустошит весьмир, если не будет, наконец, поставлена преграда ее даль-нейшему распространению».

Для достижения этой цели необходимо вернуть духовенствупреобладающее положение в государстве, и если невозможнопредоставить ему школьную монополию, то хотя бы подчи-нить его надзору все дело народного образования; по отноше-нию к прессе рекомендовалось пользоваться всеми деспоти-ческими приемами императорского режима, обуздать ее с по-мощью цензуры и установления системы предварительныхразрешений для всех периодических изданий. Если ультра-роялисты не ..доходили до требования возвращения нацио-нальных имуществ, владение которыми против всякой спра-ведливости было гарантировано королевской декларацией,то они считали, что все ограбленные собственники уж поменьшей мере получат вознаграждение за понесенные потерив награду за страдания, которые они претерпели во имя«правого дела». Если бы король вздумал оказать сопроти-вление этим проектам, то следовало именно в интересах самоймонархии не считаться с этим сопротивлением и кричать«И все-таки да здравствует король!»(Vive le roi quand mёmе!).Вожаками этой партии были Ла Бурдоннэ, Шатобриан,Корбьер, Витроль и Виллель; теоретиком ее — Вональд.Газеты ультрароялистов назывались: Белое знамя (DrapeauBlanc), Ежедневная газета (Quotidienne), Монитер (Мот-Хеш), Парижская газета (Journal de Paris), Французскаягазета (Gazette de France), Консерватор (Conservateur),Религиозный Вестник (Memorial religieux). Журналь де Деба(Journal des Debats) вплоть до разрыва между Шатобрианоми Виллелем по большей части шел рука об руку с ультрароя-листской прессой.

К партии крайних роялистов примыкало тайное обществос религиозной окраской, получившее известность под именем


Конгрегации (La Congregation ), политическая роль которогобыла официально признана с парламентской трибуны в 1826году аббатом Фрейсину, министром по делам церкви. Своиминачальными корнями Конгрегатия восходила к эпохе Рево-люции. В то время, когда публичное отправление богослу-жения было запрещено, несколько верных католиков соби-рались для выполнения своих религиозных обязанностейв бывшей семинарии заграничных миссий. Позднее эта группапродолжала существовать вопреки конкордату. С 1808 годаи со времени ареста Пия VII она приняла характер тайногообщества для защиты религии и одновременно превратиласьв роялистскую ассоциацию, направленную против Наполеонаи подготовлявшую Реставрацию. В 1814 году, по совету графаФеррана, вожаки этого общества сообщили о его организациикоролю и приняли в свой состав канцлера Дамбрэ. Вскорев числе его членов начали фигурировать граф д Артуа инаиболее непримиримые роялисты. Усилиями этого обществаудалось избрать в 1815 году депутатов «бесподобной палаты»(Chambre Introuvable),1 оно же доставило людей 1822 года,а также депутатов возродившейся «бесподобной палаты», по-лучившей название «вновь обретенной палаты» (Chambre Re-trouvee).

Духовенство, соединяя служение алтарю со служениемпрестолу, употребляло все свое влияние в пользу реакции,и религиозная пропаганда сделалась одной из форм ультра-роялистской пропаганды. Созданное аббатом Ронзо при Им-перии учреждение, сперва разрешенное Наполеоном, а затемв 1809 году запрещенное, а именно институт «Французскихмиссий», было при участии аббата Форбен-Жансона, реорга-низовано в 1814 году, и по всей стране началась деятельнаякампания проповедей, вызвавшая впоследствии в целом рядепунктов, например в Бресте и в Клермоне, довольно серьез-ные беспорядки. Во время министерства Виллеля дело «Фран-цузских миссий» было дополнено деятельностью «Миссионеровверы». Менее шумной, но, быть может, более действительнойбыла непрестанная, повседневная деятельность приходскихсвященников, проповедывавших войну против современныхидей и даже отказывавших в отпущении грехов покупщикамнациональных имуществ.

1 Точнее: «палата, подобную которой невозможно найти». — Прим. редчСм. errand, comte. Memoires, стр. 149,

Что же касается армии избирателей крайних роялистов,то она рекрутировалась главным образом среди сельскихдворян, крупных помещиков и их арендаторов.


ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПАРТИИ

93


Роялисты-доктринеры. Против крайних стояли умеренныероялисты, желавшие лойяльного применения хартии, в кото-ром они, по выражению Деказа, думали найти средство«национализировать королевство и роялизировать Францию».Они намеревались примирить старую и новую Францию,надеясь привестипредставителей бывших привилегирован-ных сословий к искреннему признанию нового общественногои политического порядка, созданного революцией, а буржуа-зию— приучить смотреть на реставрацию, как на явлениевполне законное. В рядах этой партии можно было встретитьи давнишних роялистов и даже бывших эмигрантов, какгерцог Ришелье и де Серр, и членов прежних революционныхили императорских законодательных собраний, как, например,Ройе-Коллар, вначале теоретик, а затем вскоре и глава пар-тии, а также Камилла Жорданна, Ленэ, Мэн де Бирана ибывших чиновников Империи, как Паскье, Беньо, де Варанта,Кювье, Мунье, Гизо и, наконец, Деказа, который сделалсяфаворитом Людовика XVIII и должен был составить мини-стерство в духе своей партии.

Этих людей называли либералами, но они были до чрезвы-чайности умеренные либералы, которых справедливее былобы назвать авторитарными либералами, либералами, поддер-живающими принцип твердой власти. Для них право королястояло бесспорно выше прав нации, и они ни на минуту недопускали и мысли, чтобы воля нации, представленная еедепутатами, могла противиться воле короля. «В тот день,когда правительство очутится во власти парламентскогобольшинства, — говорил Ройе-Коллар при обсуждении изби-рательного закона 1816 года, — в тот день, когда будет фак-тически установлено, что палата может отвергать министровкороля и навязывать ему других, которые будут ее собствен-ными, а не королевскими министрами, — в этот день наступитконец не только нашей Хартии, но и нашей монархии». Наи-более подходящим к ним названием — доктринеры — этидеятели обязаны были известной напускной строгости своихрассуждений и догматическому тону своих виднейших ора-торов и писателей. Их газетами были: Независимый (L'lnde-pendant), превратившийся в 1817 году в Конституционалиста(Constitutionnel), Французский вестник (Le Courrier Frangais),Цензор (Le CenseurJ, нечто вроде газеты-журнала, и Жур-наль де Деба (Le Journal des Debate)после 1824 года. Консти-туционалист, важнейшая из газет того времени, имела не-сколько более 20 000 тиража. Партия состояла преимуще-ственно из богатых буржуа, из фабрикантов или крупных


коммерсантов, к которым, вместе с множеством бывшихсановников Империи, примыкали представители либераль-ных профессий, в частности адвокаты и судейские. До 1830года доктринеры вместе с крайними роялистами и состав-ляли большинство избирательного корпуса, состав которогоцензовой системой был сокращен с 110 000 до 88 000 изби-рателей.

Независимые. Рядом с роялистами-конституционалистамистояли независимые. Хотя они были представлены в палате1815 года очень слабо, но имели за собой большинство в стране,и число их непрерывно нарастало до 1820 года. Они не при-держивались того взгляда, что все те вольности, на которыеимела право Франция, вписаны в Хартию. Независимые от-крыто заявляли, что не преследуют никакой другой цели,кроме развития конституционных учреждений; но в глубинедуши многие из них были врагами легитимной монархии.Если одни из них, представители старой родовитой знати,как герцог де Бройль (Broglie) и маркиз де Шовлэн, или жебуржуа, как Казимир Перье, стояли на границе доктринер-ской партии, то другие, как Лаффит, Манюэль, генерал Фуа,Лафайет, считая Бурбонов «неисправимыми», желали пере-мены династии и уже подумывали о герцоге Орлеанском. Не-зависимые были непримиримыми противниками всех исклю-чительных законов, неутомимыми защитниками свободы пе-чати и на деятельность обществ религиозной пропагандыответили образованием Общества друзей прессы, в которомпредседательствовал герцог де Бройль и которое было рас-пущено в 1819 году.

Органами независимых были: Минерва, которую редакти-ровал Манюэль, журнал Историческая библиотека, позжеГлобус (Le Globe), а в последний год существования легити-мистской монархии — Насьональ (Le "National) и Время (LeTemps). Их поэтом был республиканец Беранже, их памфле-тистом — По ль-Луи Курье. Вмешательство духовенства в по-литику сделало независимых врагами «поповской партии»,и во всех городах, где появлялись миссионеры, они требовали,чтобы театры сейчас же ставили Тартюфа. Республиканцы,или, как тогда говорили, — якобинцы, бонапартисты, офи-церы на половинном жалованье, бывшие солдаты, патриоты,возмущенные иностранным нашествием, рабочие крупныхгородов, крестьяне, с беспокойством взиравшие на возвраще-ние дворян и на их вызывающее поведение, студенты, мно-жество буржуазной молодежи, увлеченной императорскойэпопеей, — все эти элементы сталкивались в этой партии,


которую вполне справедливо можно было бы назвать партиейтрехцветного знамени.

Подобно крайним роялистам, имевшим свою Конгрегацию,независимые имели свое тайное общество Карбонариев (LaCharbonnerie — братство угольщиков), скопированное с италь-янских карбонариев. Общество карбонариев было органи-зовано около 1821 года Базаром и Бюше; целью их былонизвержение Бурбонов. «Принимая во внимание, — гласилустав, — что сила не есть право и что Бурбоны были возвра-щены во Францию иностранцами, карбонарии объединяются,для того чтобы вернуть французской нации свободное поль-зование правом, заключающимся в самостоятельном выбореподходящего для нее правительства». Общество разделялосьна секции, насчитывавшие по 20 членов и называвшиеся вен-тами (ложи); оно управлялось центральным комитетом, но-сившим название верховной венты (haute vente). Каждый, участ-ник общества вносил ежемесячно по одному франку и долженбыл иметь кинжал, ружье и пятьдесят патронов; он давалобещание слепо исполнять приказания неизвестных ему вожа-ков. Общество карбонариев насчитывало множество привер-женцев в учебных заведениях и в армии; оно, по всей вероят-ности, состояло в сношениях с Лафайетом и Манюэлем и,наверное, было вдохновителем многочисленных, но совсембесплодных военных заговоров в 1821 и 1822 годах.

Таковы были партии, на которые делилась Франция с 1816по 1830 год и которые боролись за овладение государственнойвластью. Так как пресса представляла собой могучее орудиевоздействия на общественное мнение, а палата являласьлегальным средством для направления правительственнойполитики, и так как хартия не урегулировала положенияпрессы и не установила избирательной системы, то самыесерьезные и ожесточенные бои должны были произойти идействительно произошли именно по этим двум вопросам.


II. Умеренные министерства

Министерство Ришелье. 24 сентября Людовик XVIII, при-няв отставку Талейрана, поручил герцогу Ришелье составитьновое министерство. Товарищами Ришелье по кабинету были:Воблан в министерстве внутренних дел, Деказ в полиции,Барбе-Марбуа в юстиции, Корветто в министерстве финансов,герцог де Фельтр в военном и Дюбушаж в морском мини-стерствах.


Этот выбор был продиктован королю стремлением добитьсяот союзников не слишком тягостных условий мира и спастиФранцию от потери провинций. Ришелье, бывший генерал-губернатор в Одессе, пользовавшийся большим уважениемцаря, скорее всякого другого мог добиться от Александра Iсогласия быть посредником между союзниками и Франциейв пользу последней. И только ввиду этого патриотическогосоображения и уступая настроениям самого царя, Ришельерешился взять на себя функции, от которых он отказывалсядва месяца тому назад. Он считал «низостью оставить несчаст-ного короля на произвол судьбы в том ужасном положении,в котором он тогда находился», и он принес себя в жертву.Это самопожертвование было не бесполезным, и если в первоевремя после подписания второго Парижского трактата (1815)он считал себя «достойным эшафота», то впоследствии, когдаего патриотическая скорбь несколько утихла, он мог себесказать, что на его месте никто не достиг бы лучших резуль-татов и никто не добился бы более благоприятных условий.

Ришелье не был честолюбив, он был честным и совершеннобескорыстным человеком. Как сказал о нем Вильмэн во Фран-цузской Академии, «он отличался естественным величиемдуха и умеренностью, был чужд заурядных страстей и при-знавал только справедливость и долг». Несмотря на то чтоРишелье пострадал от революции больше, чем кто бы то нибыло, что он был разорен и изгнан из своего отечества, онне мог, однако, понять мстительной злобы бывших эмигран-тов и в разговорах с Виллелем называл по этому поводусумасшедшими его самого и его друзей. Не испытывая особойлюбви к конституционному режиму, он имел самое искреннеежелание лойяльно применять хартию, так как речь шла в дан-ном случае о верности королевскому и его собственномуслову, и он предвидел, что «бесподобная палата», явившаясярезультатом августовских выборов, создаст ему в этом отно-шении большие затруднения.

Бесподобная палата (Chambre introuvable). Согласно изби-рательной системе, действовавшей при Империи, палата былаизбрана окружными и департаментскими избирательнымиколлегиями, составленными из пожизненных избирателей.К этим коллегиям префекты присоединяли добавочных изби-рателей по десяти на каждый округ и по двадцати на депар-тамент. Окружные коллегии составляли список кандидатов,из числа которых департаментские коллегии выбирали депу-татов. Из 402 выбранных таким образом членов палаты около350 были крайними роялистами, поспешившими немедленно


по избрании высказать одушевлявшие их чувства в ответномадресе на тронную речь короля. Палата, констатируя «почтибезграничное милосердие короля», требовала, чтобы «вследза милосердием начало действовать правосудие». Она обещаларевностно содействовать «выработке законов, необходимыхдля осуществления этого положения». Далее она выражаладругое пожелание, — чтобы религия стала сильнее, чем закон,и чтобы управление страной было доверено только людям«с чистыми руками». Таким образом, воля палаты сводиласьк изданию репрессивных законов, к принятию законов в пользудуховенства и к чистке чиновничьего аппарата.

Исключительные законы. Министерство поспешило пред-ставить два законопроекта: один о призывах к возмущению(о «мятежных возгласах»), а другой о временной отмене сво-боды личности. Последний законопроект рассматривался пер-вым. Только два человека имели мужество высказаться противнего: в палате депутатов Войе д'Аржансон, а в палате пэровЛанжюинэ, который характеризовал этот проект как воз-вращение к закону о подозрительных. Ройе-Коллар, де Серри Паскье ограничились советом применять этот закон напрактике с некоторой осторожностью. Закон давал прави-тельству право арестовать и держать под стражей до концаследующей сессии, не отдавая под суд, всякое лицо, обвиняе-мое в злоумышлении против особы и власти короля, противчленов королевской семьи или против государственной без-опасности. В общем, это было восстановлением lettres decachet.1 Впрочем, Деказ, пересылая новый закон своим под-чиненным, сопроводил его циркуляром, в котором правоиздавать приказы об аресте ограничивалось судебными сле-дователями, префектами департаментов и префектом полициии рекомендовалось этим чиновникам пользоваться своимправом с соблюдением меры. Этот циркуляр очень не понра-вился крайним роялистам.

1 Бывшие в ходу при старом режиме (до 1789 года) приказы об аресте, исхо-дившие от короля. Арестованного можно было держать в заключении безсуда и даже без предъявления обвинения в течение произвольно большого«рока. — Прим. ред.

Законопроект о призывах к возмущению показался слиш-ком умеренным. Паскье было поручено переработать егов смысле усиления наказаний, и министерство приняло новыйтекст. Во время дебатов некоторые депутаты требовалисмертной казни для всякого, кто поднимет трехцветное знамя,но палата не пошла так далеко. Тем не менее закон этот от-личался чрезмерной суровостью, и приобретал еще более


грозный характер тем, что при известных обстоятельствахприменение его предоставлялось самым страшным чрезвъьчайным трибуналам — превотальным судам.

Закон, вводивший превотальные суды, был представленна рассмотрение палаты военным министром, герцогом деФельтром, и поддержан Ройе-Колларом и Кювье. Им, впро-чем, не пришлось расточать особого красноречия, чтобы до-биться принятия его палатой; он слишком соответствоваляростным чувствам депутатов, чтобы не быть вотированнымс энтузиазмом. Один Войе д'Аржансон имел мужество бо-роться с этим законопроектом, и только 13 депутатов присо-единились своим голосованием к его протесту.

На основании этого закона в каждом департаменте учре-ждался суд, состоявший из одного военного «прево», имевшего,по меньшей мере, чин полковника и исполнявшего обязан-ности прокурора, одного председателя и четырех судей,взятых из суда первой инстанции. Компетентный во всехполитических преступлениях, этот трибунал решал дела безучастия присяжных и без права апелляции; приговор приво-дился в исполнение в 24 часа; право помилования было фак-тически отменено, так как король мог пользоваться им лишьв том случае, если сам суд прибегал к его милосердию. Законэтот приобретал еще более возмутительный характер, ввидутого что он был объявлен имеющим обратную силу, т. е. судыполучили право (и пользовались этим правом) разбиратьдела, имевшие место до его опубликования. В июле 1816 годазакон этот стоил жизни четырем крестьянам в департаментеСарты, а в Монпелье — пяти национальным гвардейцам,виновным в том, что на другой день после Ватерлоо они разо-гнали или обезоружили некоторые группы роялистов, водру-зивших белое знамя. Превотальные суды действовали вплотьдо 1817 года и приговаривали направо и налево к смертнойказни, к ссылке, к изгнанию и тюремному заключению.В некоторых местах они приводили население в такой страх,что от них бежали, куда глаза глядят; так, например, в 1816году в Лионе вследствие деятельности генерала Канюэляв течение трех месяцев число рабочих станков упало из-забегства рабочих с 28000 до 7000.

В настоящее время наиболее поразительным кажется тообстоятельство, что эти исключительные меры так же охотновотировались доктринерами, как и крайними. В душе Ройе-Коллара, Веньо, Баранта и Паскье угрызения совести за-говорили лишь тогда, когда ультрароялисты представилизаконопроект об очистке магистратуры, уничтожавший не-


сменяемость судей. Министерство в свою очередь испу-галось чрезмерного рвения крайних и устроило так, чтопалата пэров отвергла закон, принятый депутатами. Это,впрочем, не помешало министерству отделаться путем уволь-нения в отставку от судейских чиновников, подозреваемыхв излишней мягкости. В то же время оно отозвало целый рядпрефектов и супрефектов и произвело чистку в армии, в уни-верситетах, в Институте, где была закрыта секция моральныхи политических наук и откуда исключены были все «царе-убийцы». Но вся эта ликвидация прошлого, все эти испра-вительные меры казались ультрароялистам еще недостаточ-ными. Отсюда их предложение вернуть церкви руководствонародным образованием и ведение актов гражданского со-стояния и восстановить церковные имущества, отсюда лише-ние пенсий бывших священников, вступивших в брак, и отменаразвода, «позорящего свод законов».

Амнистия. Общественное мнение начинало волноваться.Ришелье отдавал себе в этом отчет и чувствовал, что «дово-дить людей до отчаяния» опасно. До сих пор он еще не осме-ливался открыто порвать с «экзальтированными» (ультрароя-листами), но принужден был это сделать при обсуждениивопроса об амнистии.

Воззвание, изданное 28 июня 1816 года в Камбрэ и обещав-шее прощение «заблудшим» французам, исключало из этойамнистии «зачинщиков и подстрекателей ужасного заговора»,которых впоследствии должны были указать обе палаты.Проскрипционные листы, составленные 24 июля без участияпарламента одним только Фуше, предавали 19 человек воен-ному суду, а 38 других отдавали под надзор полиции до техпор, пока палаты не решат их участи. На другой день послеказни маршала Нея, 8 декабря, Ришелье предложил, чтобыпреследование, начатое против лиц, внесенных в первыйлист, продолжалось, а лица, внесенные во второй — под-верглись изгнанию. Всем же лицам, которые хотя и при-нимали участие в бунте, но не попали в списки, дароваласьполная и неограниченная амнистия. Между тем палата, поинициативе Ла Бурдоннэ, уже около месяца занималась во-просом об амнистии. Она отказывалась признать ограничи-тельный характер за проскрипционными списками Фуше;она находила их неконституционными и намеревалась ихрасширить в силу воззвания, подписанного королем в Камбрэи постановлений указа 24 июля. Палата собиралась исклю-чить из амнистии и предать суду всех министров, членовГосударственного совета, маршалов, генералов, комендантов


и префектов, служивших во время Ста дней, и «цареубийц»,которые в течение того же периода согласились принятькакое-нибудь место, заседали в одной из двух палат или под-писали Дополнительный акт. Кроме того, все члены фамилииБонапартов должны были быть объявлены навсегда изгнан-ными из пределов королевства. И, наконец, все лица, прини-мавшие активное участие в бунте, подлежали денежной ответ-ственности. Это было замаскированным возвращением к кон-фискации, и около 1200 человек оказывались обреченнымина изгнание.

Этот составленный Корбьером проект, который Веллинг-тон и Поццо ди Борго называли бешеным, был выдвинутпротив министерского проекта. Напрасно Ришелье, «удру-ченный горем», пытался убеждать, напрасно он доказывал,что королю принадлежит в полной мере право помилования,как исконная прерогатива монархической власти. Ультра-роялисты возражали на это, что в силу хартии король согла-сился разделить законодательную власть с палатами, чтоамнистия приостанавливает действие закона, а законы немогут изменяться без согласия палат. Во время обсуждениязакона крайние роялисты защищали с высоты парламентскойтрибуны теорию, которая в сущности была подлинной док-триной конституционного и парламентского строя. КогдаДеказ сослался на волю короля, то ораторы правой ответилиему, что для полноты своего значения эта воля нуждаетсяв дополнении волей парламента. Доктринеры Ройе-Коллар,Паскье и де Серр отстаивали королевскую прерогативу. Послепятидневной жестокой борьбы (побег Лавалетта довел яростьправой до апогея) министерство большинством девяти голосоводержало верх. Однако множество «цареубийц» было внесенов списки лиц, подлежавших изгнанию (7 января 1816 г.).Палата пэров приняла этот закон без прений. С этого моментароялистская партия раскололась, а министерство, успевшеевозбудить ненависть крайних, сделалось жертвой бесконеч-ных интриг, в которых принимал участие граф д'Артуа. Чтоже касается короля, то он был глубоко оскорблен поведениемправой. «Если бы этим господам предоставить полную свободудействий, — сказал он Поццо ди Борго, — то в конце концови я сам подвергся бы чистке».

Роспуск палаты. Эти раздоры еще более усилились по по-воду законопроекта о преобразовании избирательной системы,установленной хартией. Тогда как правительство в своемпроекте старалось уменьшить число избирателей и обеспечитьсебе преобладающее влияние в избирательных коллегиях,


крайние роялисты требовали понижения избирательного цензас 300 до 60 франков. Эта реформа повысила бы число изби-рателей до двух миллионов. Доктринеры поддерживали мини-стерство. Ройе-Коллар оспаривал то положение, что депутатыявляются и могут быть представителями нации. По его мне-нию, депутаты являются «делегатами хартии, а не делегатаминарода, и составляют только нечто вроде совещательнойкомиссии». Напротив, ораторы правой, с Виллелем и Ла Бур-доннэ во главе, заявили, что депутаты — «органы националь-ного общественного мнения» — избираются народом для «за-щиты его интересов и для контроля над поведением мини-стров». Палата должна быть независима и способна оказыватьрешительное влияние на правительство. Для того чтобызахватить в свои руки правительство и получить возможностьвосстановить аристократический режим, сторонники монар-хии «божьей милостью» и старые сторонники абсолютнойвласти превращались таким образом в защитников великойреволюционной идеи народного суверенитета. Выработанныйкрайними роялистами закон провалился в палате пэров,и как только в конце апреля 1816 года был вотирован бюджет,Людовик XVIII, раздражение которого против палаты всевозрастало, поспешил закрыть сессию и отсрочить заседанияэтой «бесподобной палаты» до октября.

126 января 1816 года.

27 февраля 1816 года.

Крайности ультрароялистов начинали беспокоить и ино-странные державы. В январе 1 граф Нессельроде писал Ри-шелье: «Дебаты, имевшие место в палате депутатов, производятвозмутительное впечатление; если путем новых выборов вамне удастся достигнуть лучшего состава палаты, то можнождать больших несчастий». Поццо ди Борго (русский посолв Париже) получил приказание «дать раз навсегда понятьграфу д' Артуа, что он не должен ждать от держав содействияв деле возведения его когда-нибудь на престол, если он будетпридерживаться системы бессмысленной реакции». Веллинг-тон писал 2 Людовику XVIII, чтобы во имя «спокойствияЕвропы» обратить его внимание на интриги, ведущиеся против«заслуживающего доверия» министерства принцами коро-левской семьи и придворными. В глубине души патриотизмРишелье был возмущен этим вмешательством иностранцевво внутренние дела Франции. «Лучше умереть от руки фран-цузов, чем существовать благодаря покровительству ино-странцев», — писал он Деказу. Он стеснялся порвать с людьми,


которые «в конце концов были все же роялистами», и стра-шился неизвестности, которую сулили ему новые выборы.Его колебания и опасения усилились после заговора адвокатаДидье в Гренобле. Это было незначительное и даже безумноепредприятие, варварски подавленное генералом Донадьё ивоенными судами и стоившее жизни двадцати пяти участни-кам, в том числе шестнадцатилетнему юноше. Король былв нерешительном настроении. Однако Деказ, при содействииПаскье и Гизо, доказал ему, что роспуск палаты безусловнонеобходим. 13 августа король дал свое согласие на этумеру, но тем не менее приказ о роспуске был подписан только 5 сентября. Биржа ответила на него повышением государ-ственной ренты на 3 франка.

Палата 1816 года. Новым указом число депутатов былодоведено до 258. Префекты и президенты избирательных кол-легий, перетасованных указом, повели от имени короля энер-гичную кампанию против крайних. Доктринеры были сплошьпереизбраны; группа девяти независимых, которые такжебыли переизбраны, увеличилась вступлением в нее Лаффита иБонди; ультрароялисты потеряли массу мест, и министерствомогло рассчитывать на большинство примерно в 40 голосов.

В своей речи на открытии палат 4 ноября Людовик XVIIIвыразил твердую свою решимость заставить всех уважатьХартию и подавлять «уклонения, вызванные как злонаме-ренностью, так и чрезмерным рвением». Вместе с тем, он при-зывал к единению. «Пусть умолкнет ненависть, — сказалон, — и пусть сыны одного и того же отечества превратятсяв братскую семью». Этому положению не суждено было осу-ществится, но в период 1816—1820 годов Франция могла,по крайней мере, насладиться относительным миром, а новаяпалата во многих обстоятельствах обнаружила свою способ-ность к плодотворной работе.

Деказ. В продолжение этих четырех лет главная рольпринадлежала человеку, который, не будучи даже председа-телем совета министров, был тем не менее настоящим руково-дителем министерства, по крайней мере, в области внутреннейполитики, а именно Деказу, фавориту Людовика XVIII.Советник парижского суда, затем старший секретарь придворе Летиции (матери Наполеона), в 1814 году примкнув-ший к Бурбонам и подвергшийся изгнанию во время Стадней Деказ при второй реставрации был назначен благодарябарону Луи префектом полиции. Он отличался гибким, раз-носторонним и тонким умом, любезными манерами, всемипризнаками открытого характера, был блестящим собеседни-


ком. Последним качеством он главным образом и прельстилкороля, который вскоре не мог уже обходиться без своегопрефекта, а в сентябре 1816 года пригласил его в министерствополиции. Деказ был в сущности очень властным человеком,которого насильственные меры не пугали; упорно добиваясьроспуска «бесподобной палаты», он, с другой стороны, оста-вил без последствий просьбу о помиловании семи пригово-ренных к смертной казни, поданную гренобльским военнымсудом и поддержанную не слишком жалостливым Донадьё.Но этот властный человек обладал здравым пониманием дей-ствительности; он понимал, что возврат к прошлому невоз-можен и ясно видел тщету всех попыток, направленных к из-менению нового общественного порядка. Деказ знал, чтоФранция нуждается в известной свободе, которую он считалвполне совместимой с монархической властью Бурбонов, ноюн хотел вводить эту свободу постепенно, как бы малымидозами. Он искренно желал примирить враждебные элементыфранцузского общества и, по его любимой формулировке,привлечь одних к королю посредством хартии, а других —к хартии посредством короля. Деказ сумел мало-помалу вну-шить свои идеи Людовику XVIII, и доверие короля дало емуна некоторое время возможность сделать попытку применитьих на практике.

Избирательный закон 1816 года. Главным делом парла-ментской сессии 1816 года было принятие избирательногозакона. Законопроект этот был представлен министром Ленэ,который с мая месяца заменил в министерстве внутреннихдел Воблана, слишком подчинившегося графу д'Артуа. Послебурных дебатов, тянувшихся в продолжение 14 заседаний,и столь же резких, как и в предыдущем году, закон был воти-рован 5 января 1817 года 132 голосами против 100. В палатепэров этот закон прошел большинством всего 17 голосов.

5 февраля закон был опубликован. Согласно постановлениямхартии избирателями объявлялись все французы, достигшие30 лет и платившие 300 франков прямых налогов. Для тогочтобы быть избранными, нужно было иметь 40 лет от родуи платить 1000 франков налогов. Выборы происходилипрямой подачей голосов в главном городе департамента,причем избирательные коллегии сами составляли свое бюро.Ежегодно пятая часть депутатов подлежала переизбранию.Этот закон, по данным официальной статистики, отдавалвсю избирательную власть в руки 90 000 человек, удовлетво-рявших условиям ценза. Прямая подача голосов в главном городе округа (chef-lieu) сводила почти к нулю то исключи


тельное влияние, которым пользовались крупные землевла-дельцы и сельские дворяне в окружных коллегиях при системедвустепенных выборов. Но избиратели, платящие 300 франковпрямых налогов, оказались гораздо более либеральными,чем предполагали Ленэ и доктринеры, авторы нового закона.Это с ясностью обнаружилось во время ежегодных выборов:при каждом частичном возобновлении палаты число незави-симых прогрессивно увеличивалось. Партия эта насчитывалав 1817 году 25 депутатов, в 1818 — 45, а в 1819 году—90.

При обсуждении двух законопроектов, одного — о смягче-нии закона, отменявшего свободу личности, и другого — о про-длении до 1818 года закона, вводившего цензуру и системупредварительного разрешения для газет, обнаружилось, чтосреди крайних роялистов имеются ярые «защитники» свободы.Когда независимый Войе д'Аржансон повторил свой муже-ственный протест прошлого года, то вместо свистков слова егобыли встречены рукоплесканиями со стороны Ла Бурдоннэи его друзей. Корбьер с негодованием протестовал противневыносимого полицейского режима. Вилле ль громко заявлял,что свобода слова представляет собою пустую формальность,если она не дополняется свободой печати. Впрочем, все ультра-роялисты цинично признавались, что они единогласно воти-ровали бы те же самые и даже более суровые законы, еслибы эти законы были предложены министрами из их партии.При обсуждении бюджета они проявили тот же дух система-тической оппозиции, но не могли помешать разрешению займав 300 миллионов, заключенного в видах скорейшего очищенияфранцузской территории от оккупационных войск союзников.Благодаря этому займу герцог Ришелье добился от державудаления 30 000 солдат оккупационного корпуса.

Лионские волнения. Хотя ультрароялисты и лишилисьсвоего влияния в министерстве, но воодушевлявшие их чувстваразделялись еще множеством должностных лиц. Об этомможно было ясно судить по той свирепости, с которой пре-вотальные суды подавляли волнения, совершенно не носив-шие политического характера и вызванные весной 1817 годав нескольких департаментах неурожаем и дороговизной хлеба.Еще яснее это обнаружилось в июне при подавлении в Лионезаговора, в котором главную роль играли, повидимому,агенты-провокаторы дивизионного генерала Канюэля, быв-шего лейтенанта Россиньоля в Вандее, и префекта Шаброль-Крузоля. Вплоть до сентября в Лионе свирепствовал террор,несмотря на все усилия пресечь его, делавшиеся генераль-ным комиссаром полиции Сенвилем, который в конце концов


разоблачил перед министерством все эти безобразия. Мармон,посланный в Лион для расследования этого дела, был таквозмущен, что потребовал предания суду Канюэля, и в докладе,представленном герцогу Ришелье, заявил, что «генерал ты-сячу раз заслужил смертную казнь и что, отправив на эшафотэтого палача, король сделает истинно доброе дело и заслужитблагодарность своих подданных».

Граф д'Артуа не мог простить Мармону этого доклада.Дело в том, что принц и окружавшие его лица рассчитываливоспользоваться лионскими событиями, чтобы запугать короляи поссорить его с его министрами. Надежда эта была разбита.Влияние Деказа росло изо дня в день, и ему удалось удалитьиз министерства одного за другим последних союзниковультрароялистов. Дамбрэ был заменен Паскье, а Дюбушажи герцог де Фельтр принуждены были накануне частичныхвыборов 1817 года уступить место Моле и маршалу Гувион-Сен-Сиру. Во время этих выборов в Париже из восьми депу-татов не было избрано ни одного крайнего роялиста; Лаф-фит, шедший во главе списка независимых, был единственнымкандидатом, прошедшим в первой же баллотировке, а егоединомышленники были бы все выбраны во время перебаллоти-ровки, если бы в последний момент не состоялось соглашениямежду доктринерами и крайними роялистами. Тем не менее,Делессер и Казимир Перье были избраны. В провинциинезависимые выиграли около 16 мест, и Ришелье и Ленэначали уже испытывать некоторое беспокойство и подумыватьоб изменении избирательного закона.

Военный закон. Тронная речь 1817 года возвестила о пред-стоящем закрытии превотальных судов, о внесении законо-проекта о рекрутском наборе и намекнула на скорую эвакуа-цию из Франции иностранных оккупационных войск. Внесен-ный еще прежде законопроект о печати был с многочисленнымиизменениями принят палатой депутатов, затем отвергнут пэ-рами, и цензурный режим продлен еще на год.

Закону о рекрутском наборе суждена была лучшая участь,и фактически он действовал до 1868 года. Со времени роспуска.Луарской армии состав французской армии был низведендо двух гвардейских дивизий и нескольких корпусов, рекру-тировавшихся по областям путем вербовки волонтеров и на-зывавшихся по имени своих департаментов, и наконец изнациональной гвардии, главным командиром которой былграф д'Артуа. Но к моменту удаления иностранного оккупа-ционного корпуса и вступления Франции в ряд великихдержав необходимо было позаботиться о создании настоящей


армии. Вербовка добровольцев не могла дать достаточногоконтингента, и хотя рекрутчина, ненавистная французскойнации еще со времен Империи, и была торжественно отмененахартией, к ней, конечно, приходилось вернуться, но окольнымпутем. Теоретически армия должна была пополняться глав-ным образом путем добровольного поступления на военнуюслужбу. Ежегодный призыв 40 000 человек должен был слу-жить для пополнения войсковых частей. Все молодые люди,достигшие двадцатилетнего возраста, тянули жребий; выта-щившие «плохие номера» состояли в течение шести лет надействительной службе; а в течение следующих шести летони могли быть призваны в роты ветеранов, предназначенныедля формирования резервной армии. Таким образом полу-чалась на период мирного времени армия в 240 000 человек.Кроме того, закон определял правила производства в чины.Офицером мог быть только тот, кто прослужил по крайнеймере два года в унтер-офицерском чине или окончил военнуюшколу, причем третья часть мест подпоручиков предоставля-лась исключительно унтер-офицерам. Две трети всех офицер-ских чинов предоставлялись по старшинству, и, за исключе-нием особо выдающихся подвигов, нельзя было получитьпроизводства в следующий чин, не пробыв четыре годав низшем чине.

Ультрароялисты ожесточенно боролись с этим законопроек-том. Они нападали на роты ветеранов, так как в течениепервых нескольких лет эти роты должны были состоятьисключительно из бывших солдат Империи. Но наибольшееих негодование вызвали постановления относительно произ-водства в чины, так как этими постановлениями был реши-тельно положен конец скандальному фаворитизму, восстано-вленному в 1815 году. Если не дошли до полковников с четы-рехлетним стажем, то зато происходили назначения маршаламиэмигрантов, никогда не бывавших в огне, и капитанами —молодых людей, которые никогда не держали шпаги в руке.По мнению ультрароялистов, назначение офицеров было коро-левской прерогативой, и личное усмотрение короля не должнобыло стесняться никакими уставами. В палате Гувион-Сен-Сир заявил, что солдаты Империи создали славу Франциии что страна имеет право «гордиться этими людьми, которымиЕвропа не переставала восхищаться». Граф д' Артуа вмешалсяв прения письмом к королю, — письмом весьма резким, в ко-тором он протестовал против отказа от прав короны, высказы-вал свое порицание политике, практиковавшейся со временироспуска «бесподобной палаты», и возмущался министерством,


отставки которого требовал. Людовик XVIII весьма острореагировал на выходку своего брата и в очень решительномписьме выразил свое твердое намерение всеми силами поддер-живать министерство, пользующееся полным его доверием.Он не хотел «быть королем двух народов», и все усилия егоправительства, заявлял он, направлены будут к тому, чтобы«содействовать конечному слиянию этих двух народов, раздель-ное существование которых и без того уже длится слишкомдолго, в один народ». 1

Разногласия в министерстве. Но до осуществления этогопожелания было еще очень далеко. На деле разногласия всеусиливались. В палате умеренные роялисты образовали двегруппы: правый центр и левый центр, и министерство, ужене располагавшее компактным большинством, должно былоопасаться двойной оппозиции: крайних роялистов и незави-симых. Да и в самом министерстве было еще весьма далекодо полного единодушия. Деказ и Гувион-Сен-Сир стояли завполне определенную либеральную политику, тогда какРишелье и Ленэ явно склонялись к сближению с правой.Резкие выходки и интриги со стороны крайних роялистовусилились. Они дошли даже до каких-то неопределенныхпопыток составления заговора среди гвардейских офицеров,целью которого, по слухам, должен был быть арест мини-стров, а в крайнем случае и низложение Людовика XVIII.

1 Людовик XVIII намекал тут на теорию, очень тогда модную во Франции,о том, что дворянство — это потомки франков, некогда завоевавших Галлию,а остальной народ — это галлы, подвергшиеся завоеванию. — Прим. ред.

Раскрытие этого заговора, получившего название «Заговорна берегу» (Conspiration au Bord de ГЕаи), повело к ещебольшему отчуждению короля от партии ультрароялистов.Вскоре после этого Людовик узнал о секретной записке, со-ставленной Витролем в присутствии графа д'Артуа и разо-сланной всем монархам. В этой записке указывалось на опас-ности, которым политика министерства подвергает Бурбонови всю Европу, и требовалось «откровенное и открытое вме-шательство», способное привести короля «к более простыми более здравым идеям». Витроль был исключен из тайногосовета и вычеркнут из списка «государственных министров».Меры, направленные против графа д'Артуа, заключались в ре-организации национальной гвардии, в которую отныне былизаписаны все плательщики налогов, и в уничтожении комитетаглавных инспекторов, составленного исключительно из егокреатур. Но меры эти приняты были под влиянием Деказаи Рувион-Сен-Сира почти вопреки желаниям Ришелье и Ленэ.


Выборы 1818 года еще более углубили расхождения вовзглядах среди министров. Несмотря на создание Консер-ватора и на усилия его сотрудников де Брюжа, Полияьяка,Витроля, Бональда, Шатобриана, Ламеннэ, а быть можетименно вследствие их усилий и резкости их контрреволю-ционных статей, роялисты чистой воды потерпели новое и ещеболее тяжелое поражение. Независимые, превосходно органи-зованные, выиграли 19 мест, и само правительство не смоглопомешать избранию двух человек, одни имена которых вну-шали тревогу Европе: Лафайета и Манюэля. Последний былвыбран в двух избирательных коллегиях и, между прочим;в настоящем роялистском центре — Вандее.

Министерство Дессоля — Деказа. Возвратившись из Ахена,где ему удалось, наконец, добиться от держав удаленияоккупационной армии, Ришелье твердо решил произвести из-менения в избирательном законе и с целью сближения с правойвступил в переговоры с Виллелем. Но этого сближения можнобыло добиться лишь ценой удовлетворения ненависти край-них роялистов, принеся им в жертву либеральных министровДеказа, Гувион-Сен-Сира и Паскье. Попытки Ришелье скло-нить своих коллег к изменению их политической ориентацииоказались тщетными. Тогда он подал было в отставку, нопо приказанию короля взял свое прошение обратно и попы-тался составить новое министерство, но и на этот раз усилиягерцога ни к чему не привели. Этот кризис, тянувшийсяв продолжение всего декабря и имевший главной целью уда-ление Деказа, закончился 29 декабря 1818 года образованиемминистерства, номинально возглавляемого генералом Дессо-лем, а фактически — Деказом. Государственный советникПорталь сделался морским министром, де Серр — министромюстиции, барон Луи — министром финансов, а Гувион-Сен-Сир сохранил портфель военного министра. Министерствополиции по просьбе Деказа было упразднено как несовмести-мое с принципом свободы. Получилось однородное и вполнелиберальное министерство.

Что же касается Ришелье, то он без всякого сожаленияпокинул пост, принять который в свое время согласилсялишь из патриотических побуждений. С того момента, какФранция была очищена от иностранцев, Ришелье считал свойдолг выполненным. В проникнутом благородными чувствамиписьме герцог старался расположить царя в пользу своихпреемников, восхваляя их заслуги, добрые намерения и пре-данность королю. Он призывал всех своих друзей в обеихпалатах оказывать поддержку новому министерству. Ришелье


вышел из министерства менее обеспеченным, чем вступил туда,но когда он узнал, что два либерала — Лалли-Толендальв палате пэров и Делессер в палате депутатов — внеслипредложение о назначении ему вознаграждения от именинации, то он поспешил обратиться к председателям обеихпалат с письмом, в котором отклонял эту милость. «Я нив коем случае, — писал Ришелье, — не могу согласиться нато, чтобы из-за меня на плечи нации взвалено было новое отяг-чающее бремя. Остается залечить еще слишком много ран,для того чтобы я позволил себе при таких условиях стремитьсяк увеличению моего личного состояния. Уважение моейстраны, благоволение короля и голос моей совести меня вполнеудовлетворяют». Когда, невзирая на резкую оппозицию ультра-роялистов и некоторых независимых, палаты назначили емупожизненную пенсию в 50 000 франков, он пожертвовал еев пользу госпиталей города Бордо.

Массовое назначение новых пэров. Новому министерствунедолго пришлось выжидать случая, для того чтобы яснообнаружить свое твердое намерение держаться либеральнойполитики. В феврале 1819 года Бартелеми, бывший авторБазельского трактата, предложил палате пэров вотироватьрезолюцию, «в силу которой к королю будет обращена покор-нейшая просьба представить проект закона, вносящего в орга-низацию избирательных коллегий необходимые изменения».Деказ энергично восстал против этой резолюции, но палатапэров не обратила внимания на его протесты. В палате депу-татов Лаффит предложил подать королю адрес с просьбойоставить избирательный закон без изменения. Де Серр объ-явил, что этот адрес совершенно излишен, так как мини-стерство твердо решило не предлагать никаких перемен.Через два дня, 4 марта, в палату пэров поступил уже приня-тый палатой депутатов закон, по которому финансовый годотныне должен был начаться с 1 июля, чтобы положить конецсистеме временных месячных ассигновок, неизбежной призапоздалом открытии парламентской сессии. Пэры отверглиэтот закон, не пожелав даже рассмотреть его и выслушатьобъяснения министра.

1 5 сентября 1816 года была внезапно распущена ультрароялистская «беспо-добная палата», а 6 марта 1819 года ультрароялисты испытали подобный же

Ответ не заставил себя долго ждать: 6 марта Монитеробъявил о назначении 60 новых пэров — наполовину марша-лов, генералов и высших сановников Империи. Эти новоиспе-ченные, по выражению Ришелье, пэры обеспечили Деказубольшинство; это было как бы 5 сентября для пэрства. 1 Эта


мера, как объяснял Монитер, не являлась мерой, вызваннойособыми обстоятельствами. Король, который не мог вычерк-нуть целый двадцатипятилетний период из французскойистории, пожелал «привести пэрское достоинство в соответ-ствие с состоянием новой Франции».

Предложение Бартелеми было передано в палату депутатов.Во время дебатов министр юстиции де Серр высказал суровоепорицание преступлениям «белого террора» и попыткам фана-тиков на юге запугать присяжных, на которых возложенбыл запоздалый разбор дел о многочисленных убийствах,совершонных роялистами в южных департаментах. Речьде Серра увлекла депутатов, и 150 голосами против 34 предло-жение Бартелеми было отвергнуто.

тяжкий удар от назначения 60 новых пэров, которое обеспечивало за умеренно-либеральным министерством большинство голосов. — Прим. ред.

Законы о печати. За день до этого голосования де Серрвнес законопроект о свободе печати. Статья 8 хартии обеспе-чивала французам «право оглашать и печатать свои мнения,соблюдая повиновение законам, наказующим злоупотребленияэтой свободой». Закон 1814 года, введя для газет системупредварительного разрешения, сохранял в силе наполеонов-ский режим. Ордонансом 1815 года сюда была добавлена ещецензура. В 1817 году, при министерстве Ришелье, Паскьевыработал проект, сущность которого один депутат правойверно резюмировал в следующих выражениях:«Свобода пе-чати для газет отменяется. Правительство будет распра-вляться с ними, как ему заблагорассудится». Виллель и Ройе-Коллар оказались почти единодушными в своем требованииположить конец этому произволу, и из общих дебатов с до-статочной определенностью выявилась та мысль, что проступкипо делам печати должны подлежать ведению суда присяжных,а не коронных судов. В конце концов пришли только к тому,что действие цензуры было продлено еще на один год. Чтобыизбегнуть предварительного разрешения, многие газеты пре-вратились в непериодические издания. Для избавления отцензуры приходилось печатать в виде брошюр те статьи,которые ею не пропускались в газетах. Процессы по делампечати были бесчисленны и часто носили совершенно ребя-ческий характер. Независимый (L'Independant) был закрытза статью о Салоне 1817 года, в которой говорилось о портретеребенка с синими цветами. Эта картина была принята за порт-рет Римского короля, тогда как на самом деле это был какой-то маленький баварец. Некоторые адвокаты, как Дюпен,Барт, Мерилу, Мокар, Моген, сделали эти процессы своей


специальностью и приобрели широкую популярность своимисмелыми защитительными речами, не менее волновавшимиобщественное мнение, чем парламентские прения. О них гово-рили даже на великосветских празднествах, и на балу у Лаф-фита можно было услышать следующее обращение молодойдамы к своему кавалеру: «Но скажите, по крайней мере, выстоите за свободу печати?»

Поэтому тройной закон, выработанный Гизо, герцогом деБройлем и Ройе-Колларом и внесенный де Серром, был хо-рошо встречен публикой и прошел в обеих палатах огромнымбольшинством. Отныне печать подлежала действию общихзаконов. Первый закон определял преступления и проступкии распределял их на 4 разряда: оскорбление особы короля;публичный призыв к преступлению или проступку; оскор-бление общественной нравственности и добрых нравов; диф-фамация и публичное оскорбление. Правая требовала, чтобысюда же было внесено и оскорбление государственной рели-гии, и несмотря на протесты де Серра, была принята следую-щая неопределенная редакция: «Оскорбление общественнойи религиозной нравственности». В отношении диффамации,вопреки протестам многочисленных чиновников, бывших де-путатами парламента, в качестве исключения было допущенопредъявление доказательств в случаях обвинений, выдвину-тых против должностных лиц или чиновников.

Второй закон касался юридической компетенции. Все пре-ступления и проступки по делам печати подсудны суду при-сяжных. Простая клевета подлежала ведению исправитель-ных судов.

Третий закон относился специально к газетам. Цензура ипредварительное разрешение отменялись. Требовалось толькозаявление двух ответственных издателей и денежный залогв 10 000 франков ренты для ежедневных газет в департамен-тах Сены, Сены-и-Уазы и Сены-и-Марны.

Финансовое устройство. Не менее полезна была деятель-ность палаты и в области финансов. Она тщательно обсуждалароспись доходов и расходов и требовала строжайшей эконо-мии в бюджете. Палата установила следующее принципиаль-ное положение: всякий кредит, вотированный на один годи в течение этого времени не использованный, считается от-мененным. Каждый министр должен был впредь ежегоднопредставлять отчет по операциям истекшего бюджетногопериода, а также сравнительную таблицу произведенныхрасходов и открытых палатой кредитов. Со своей стороны,министр финансов должен был впредь представлять общую


таблицу поступления валовых доходов, государственного долгаи состояния казначейства.

Все эти мероприятия оказали благоприятное действие нагосударственные финансы и на экономическую жизнь нации.Рента (правда, не без участия спекуляции) достигла курсав 80 франков. Весьма удачная промышленная выставка дока-зала съехавшимся в большом числе иностранцам, что, не-смотря на тревожные крики и пессимистические предсказания,которые распространялись ультрароялистами при европей-ских дворах, Франция при полулиберальном режиме быстрымишагами приближалась к восстановлению своего благосостоя-ния. Король и страна могли лишь поздравить себя с политикой,которой придерживались Деказ и его товарищи. Но частичныевыборы 1819 года, к сожалению, изменили это настроение.

Распадение министерства Деказа. Избирательная кампа-ния, которую комитеты независимых вели с величайшей энер-гией, закончилась избранием 28 депутатов левой, в томчисле и генерала Фуа. Чистых роялистов выбрано былотолько 6. Департамент Изер выбрал аббата Грегуара, быв-шего члена Конвента, который в 1792 году первым потребовалотмены монархии и предания суду Людовика XVI. Это избра-ние, которому ультрароялисты содействовали в надеждепроизвести скандал, глубоко оскорбило Людовика XVIIIи вызвало лицемерные вопли всех крайне роялистских газети их абонентов. Крайние правые сочли своим долгом исполь-зовать избрание Грегуара для выступлений против избира-тельного закона и либеральных постановлений предшество-вавшей сессии. Министерство уступило этим крикам. В товремя как палата отказалась принять в свою среду аббатаГрегуара, не решаясь, однако, объявить его недостойнымдепутатского звания, как этого требовала правая, Деказпостановил распустить Общество друзей печати, содействиекоторого было ему, однако, в целом ряде случаев очень по-лезно. Затем он представил своим коллегам проект измененияизбирательного закона. Генерал Дессоль, Гувион-Сен-Сири барон Луи отказались последовать за Деказом по этомупути, заявив, что признают только либеральную политику,и подали в отставку. 19 ноября 1819 года Деказ сделалсяпредседателем совета министров и для пополнения кабинетавручил портфель министра иностранных дел Паскье, финан-сов — Руа, военного — Латур-Мобуру. Министерство поспе-шило подготовить, после совещания с Виллелем и правой,проект нового избирательного закона. 14 февраля этот законо-проект должен был поступить на обсуждение палаты.


Убийство герцога Беррийского. Падение Деказа. В вос-кресенье 13 февраля 1820 года, около 11 часов вечера, привыходе из Оперы герцог Беррийский, только что успевшийусадить в карету герцогиню, которой нездоровилось, столк-нулся с каким-то человеком, всадившим ему длинный ножв правый бок. Герцог скончался в 5 часов на простой кроватив одной из комнат театральной администрации, окруженныйвсеми своими близкими, не переставая до последней минутыпросить о помиловании своего убийцы, седельщика Лувеля.Покушаясь на жизнь герцога Беррийского, Лувель хотелположить конец династии Бурбонов. Его преступление повелок падению Деказа и вернуло Францию к худшим дням «бес-подобной палаты».

В палате Клозель де Куссерг потребовал предания судуДеказа как «сообщника в убийстве». «Наиболее виновнойявляется не та рука, которая нанесла удар», — писал Шато-бриан. Однако в течение четырех дней король упорно сопро-тивлялся требованиям своей семьи, настаивавшей на удаленииДеказа. Он готов был спасать страну, «но без крайних».Но в конце концов Людовик XVIII уступил и против своейволи расстался с тем, кого называл своим сыном. ВозведениеДеказа в герцоги и пэры и назначение его посланником в Лон-дон явились публичным доказательством королевской при-знательности и симпатии.

Второе министерство Ришелье. Герцог Ришелье, которогонезадолго до того Деказ убеждал вернуться в министерство,сначала отказался взять на себя роль председателя советаи уступил только настояниям графа д'Артуа. Последнийдал честное слово дворянина, что он сам и его друзья окажутРишелье полную поддержку: «Я буду вашим первым солда-том», —заявил граф. Ришелье не взял себе никакого портфеля,потребовал, чтобы министерство осталось в прежнем составе,и заменил Деказа Симеоном.

Возвращение в исключительным законам. Один за другимпалатам были представлены на рассмотрение три закона:первый ограничивал свободу печати, второй — свободу лич-ности, а третий вносил изменения в избирательную систему.Первый отсрочивал на 5 лет введение в действие либераль-ного закона 1819 года и восстанавливал цензуру и предва-рительное разрешение для газет и периодических или полу-периодических изданий, посвященных целиком или частьюполитическим вопросам. Закон об ограничении свободы лич-ности предоставлял председателю совета, министрам внутрен-них дел и юстиции право ареста и содержания под стражей


в продолжение трех месяцев административным порядкомвсякого лица, подозреваемого в заговоре против государ-ственной безопасности или против членов королевского се-мейства. Обсуждение этих двух законов доставило генералуФуа случай обнаружить свои качества великого и смелогооратора.

Немедленно образовался комитет, в который вошли Лаффит,Лафайет, Казимир Перье и Манюэль, для организации нацио-нальной подписки и распределения собранной таким образомсуммы на защиту и оказание помощи гражданам, пострадав-шим от применения этих двух законов. Министерство началопреследовать газеты, оказывавшие содействие этому комитету.Тогда последний изменил свою организацию и превратилсяв тайный комитет, принявший явно антидинастический ха-рактер и поставивший себе целью подготовить и организоватьборьбу против Бурбонов. Главными членами этого комитетабыли Лафайет, Манюэль, Дюпон де л'Эр и адвокат Ме-рилу. Множество газет принуждено было прекратить своесуществование, в том числе Минерва (La MinerveJ,Слава (La Renommee) и Цензор (Le Censeur), в которыхпечатались памфлеты Поля-Луи Курье, имевшие громадныйуспех.

Закон о двойных вотумах. Избирательный закон, опубли-кованный в конце 1820 года, глубоко изменил состав палатыи избирательных коллегий. Он увеличил число депутатов,повысив его до 430, и восстановил всякого рода коллегии —окружные и департаментские. Окружные коллегии, состояв-шие из избирателей, плативших 300 франков налога, назначали258 депутатов — по одному депутату на каждый округ. Депар-таментские коллегии, составленные из четвертой части вне-сенных в списки избирателей, плативших наивысшие налоги,назначали 172 депутата. Таким образом, некоторые избирателивотировали дважды: раз в окружных коллегиях, а другойраз в департаментских, и этим создана была своего родаизбирательная денежная аристократия, состоявшая прибли-зительно из 12 000 человек. Отсюда этот закон и получилназвание закона о двойных вотумах. Кроме того, бюро изби-рательных комиссий назначались правительством, а избира-тели должны были открыто писать имя своего кандидата наглазах председателя бюро.

Обсуждение этого закона — избирательная битва, как го-ворили в публике, — продолжалось не менее месяца. Начав-шись 6 мая, оно закончилось только 12 июня. В дебатахприняли участие 123 оратора, и палата сделалась ареной


самых бурных сцен. Доктринеры, с Ройе-Колларом и Камил-лом Жорданом во главе, и либералы, с генералом Фуа иМанюэлем, отчаянно боролись за сохранение старого закона,и одно время нельзя было предугадать, на чью сторону скло-нится победа. Параграф 1, выражавший самый принцип за-кона, прошел лишь большинством 5 голосов. Ответом на парла-ментские бои были бои на улицах. В продолжение несколькихдней происходили манифестации на площади Согласия ина бульварах, а у ворот Сен-Дени и Сен-Мартен имели местодаже кавалерийские атаки против толпы. Лилась кровь,и с теми, кто позволял себе к крику «Да здравствует король!»прибавлять «Да здравствует хартия!», обращались, какс бунтовщиками.

Торжество ультрароялистов. Крайние роялисты встре-тили избирательный закон бурными приветствиями; они рас-сматривали его как залог своего близкого торжества. Рожде-ние герцога Бордосского, «дитяти чуда», через 7 месяцев послесмерти герцога Беррийского (29 сентября 1820 г.) еще уси-лило их энтузиазм, дошедший до крайних пределов посленоябрьских выборов. Вновь появились в большом количе-стве люди «бесподобной палаты», ничуть не остепенившиесяи более чем когда-либо полные решимости служить контрре-волюции. Из 220 мест роялистам досталось 198. Министерствооказалось вынужденным пригласить в кабинет двух лидеровправой: Виллеля и Корбьера. Абсолютистская и клерикальнаяпропаганда возобновилась с неслыханной силой. Ордонансом27 февраля 1821 года Корбьер отдал коллежи под надзорепископов, «дабы обеспечить религиозное и моральное руко-водство юношеству, естественно склонному поддаватьсясоблазну теорий, возвышенных и благородных на вид». Во-круг Конгрегации, руководимой иезуитом Ронсеном, ЖюлемПолиньяком и Матьё Монморанси, организовалось множествовспомогательных обществ, стремившихся воздействовать наобщественное мнение в реакционном духе. Таковы были обще-ства Хороших книг, Хорошей литературы, Хорошей науки,Ассоциация св. Иосифа. Либералы ответили на это образова-нием тайных обществ: Рыцари свободы, а затем Братствоугольщиков (карбонариев); оба эти общества состояли в сно-шениях с некоторыми членами тайного парламентского коми-тета: Лафайетом, д'Аржансоном, Лаффитом, Манюэлем иДюпон де л'Эром.

Выборы 1821 года довершили торжество роялистов, надеждыкоторых еще более разжигались успехом европейских абсо-лютистов в Троппау и Лайбахе и неудачей неаполитанской и


пьемонтской революций. Правые выиграли 74 места из 88;50 новых депутатов были ультрароялистами.

Отставка Ришелье. Ришелье поставил себе за правило вно-сить «как можно меньше таких законопроектов, которые спо-собны возбуждать страсти». «Каналы, сельскохозяйственныйустав, проселочные дороги, улучшение администрации иобщественно полезные учреждения — вот, что нам нужно. Этобудет выгодно и для страны и для нас самих,— писал онде Серру.— Чего я боюсь, это предложений в пользуэмигрантов». А именно этого и хотели граф д Артуа и эми-гранты.

Некоторые министры, чтобы сохранить свои портфели, ужеготовы были пойти навстречу желаниям правых. Так, напри-мер, Латур-Мобур и Лористон, сделавшийся министром коро-левского двора, представили совету министров проект указа,которым увольнялись в отставку 150 генералов исключи-тельно для того, чтобы предоставить фаворитам графа д'Артуавозможность быть произведенными в высшие чины. Паскьеи Ришелье возмутились этим проектом и заставили его откло-нить. Но у Ришелье уже больше не было защитников. Больнойи сильно постаревший король всецело подпал под влияниесвоей фаворитки, госпожи дю Кайла, которая была орудиемв руках графа д'Артуа. Когда палата высказала свое враждеб-ное отношение к законопроекту, сохранявшему цензуру длягазет, но в то же время удерживавшему либеральный институтприсяжных, Ришелье напомнил графу д'Артуа о честномслове, данном им на другой день после смерти герцога Беррий-ского, и потребовал обещанного ему тогда полного содей-ствия. «А, милейший герцог, вы слишком буквально понялимои слова, — ответил граф д' Артуа.— И притом в то время мынаходились в таких затруднительных обстоятельствах!» Крас-нея за графа при виде такого бесстыдного нарушения данногоим честного слова, Ришелье немедленно вручил королю про-шение об отставке. А 15 декабря 1821 года в Монитере по-явился список новых министров: Виллель — министр финан-сов, Корбьер — внутренних дел, Монморанси — иностранныхдел, Пейронне — юстиции, Клермон-Тоннер — морской, а гер-цог Беллюнский — военный министр. Все это были ультра-роялисты, намеренные управлять страной исключительнов интересах своей партии.

При министерстве Ришелье правительство ограничилосьотнятием вольностей, дарованных при Деказе. При мини-стерстве Виллеля оно открыто попыталось произвести частич-ную реставрацию старого порядка.


III. Правление крайних роялистов

Виллель. Виллель, будучи в 1816 году мэром Тулузы,даже и не попытался воспрепятствовать кровавым насилиямбелого террора в этом городе. Выбранный депутатом, он всегдасидел на скамьях правой, а его положительный ум и выдаю-щиеся деловые способности быстро выдвинули его и сделалиодним из лидеров партии ультрароялистов. Прежде всегоэто был ловкий человек, отличавшийся скорее изворотли-востью и хитростью, чем возвышенным характером, и в этомотношении стоявший гораздо ниже Ришелье. Виллель незаслуживал также своей репутации великого министра, таккак, способный разбираться в текущих делах и мелких дета-лях, он был лишен понимания общих идей и не умел загля-дывать далеко в будущее. Виллель правил как лидер партии,но не как государственный человек или как настоящий полити-ческий деятель, способный возвыситься над интересами дан-ного момента и заботящийся о создании чего-нибудь прочного,чего-нибудь такого, что соответствовало бы истинным чув-ствам страны и удовлетворяло бы какой-нибудь действительнойее потребности.

О Виллеле говорили, что он умереннее своей партии; нотем не менее, он принял на себя ответственность за законыо печати, о святотатстве, о назначении миллиардного возна-граждения эмигрантам. Товарищи Виллеля по министерствуотличались от него лишь меньшим умом, за исключением,впрочем, Корбьера, который стоял с ним наравне. Это былкрестьянин по происхождению и по манерам, грубоватый,честный человек, упрямый и лойяльный бретонец, прямойдо резкости, плебей, столь же преданный ультрароялистскимидеям, как и его коллега, виконт Матьё Монморанси,первый барон христианского мира. 1

1 Семья Монморанси считалась древнейшей во всей французской аристо-кратии. — Прим. ред.

Законы о печати. Первые же предложенные министерствомзаконы ясно показывали, в каком духе оно намерено былоправить. Пейронне внес 2 января 1822 года два законопроекта:первый—о проступках, совершаемых путем использования пе-чати, и второй — о надзоре за газетами. Первый законопроектбыл выработан еще при предшествовавшем министерстведе Серром. Пейронне внес в него лишь некоторые дополнения.Новый закон усиливал наказания (денежный штраф и тюрем-ное заключение), установленные законом 1819 года, и ввел


наказания за новые проступки, часто не имевшие никакогоотношения к печати, как, например, призывы к возмущению,срывание или разрушение знаков королевской власти, ношениенеразрешенных королем эмблем. Самая существенная сторонанового закона заключалась в том, что рассмотрение процессовпо делам печати отнято было у суда присяжных и переданосудам исправительной полиции. По требованию некоторыхдепутатов был, кроме того, введен оригинальный пункт,гласящий, что палаты, превращенные в специальный трибу-нал, сами судят лиц, виновных в их оскорблении.

Дебаты длились с 15 января до 6 февраля. Тщетно ораторылевой и левого центра — одни, руководимые Себастиани,другие — Ройе-Колларом,— боролись против этого законо-проекта, оспаривая одну статью за другой. Напрасно де Серркрасноречиво защищал компетенцию суда присяжных. Законбыл принят 234 голосами против 73. 50 депутатов левой в знакпротеста воздержались от голосования.

На следующий день началось обсуждение закона о надзореза газетами. Доклад был сделан Мартиньяком, незадолгоперед тем выбранным в депутаты от департамента Жиронды.Цензура попрежнему оставалась отмененной, но могла бытьвосстановлена простым указом (только не во время избира-тельных периодов). Для всякой новой газеты или издания тре-бовалось опять предварительное разрешение. Королевскиесуды имели право временно приостанавливать или даже совер-шенно прекращать всякое периодическое издание, стремя-щееся к нарушению общественного порядка, нападающее нагосударственную религию или на один из признанных культов,на королевскую власть или на «прочность конституции».Наконец, установлен был новый вид преступления — тен-денциозность : преследованию подлежали газеты, поместившиеряд статей, которые, взятые в отдельности, могли показатьсяневинными, но совокупность которых явно указывала на раз-рушительные тенденции. Некоторые ораторы указывали нанеясность нового закона, но Мартиньяк возразил, что в этом-тои заключается его сила. Ройе-Коллар совершенно верно сфор-мулировал цель авторов этого законопроекта, когда сказал:«Они стремятся поразить в качестве опасного того, когонельзя преследовать как виновного». Один либеральный депу-тат, Жирарден, доставил себе коварное удовольствие про-честь, будучи все время прерываем криками правой, речь,являвшуюся резкой критикой законопроекта, и среди все-общего хохота заявить, что эта речь была произнесенав 1817 году Виллелем. Закон все-таки прошел.


В палате пэров против обоих этих законов высказалисьграф Бастар, старший президент Лионского суда, Талейран,Барант, Моле, герцог де Бройль и Паскье. «Этот закон,—говорил Моле в речи, получившей самое широкое распростра-нение,— является не ограничением свободы печати, а полнымее уничтожением. Это просто попытка обеспечить в журна-листике монополию за одной партией». И расширяя рамкидебатов за пределы данного частного вопроса и переходяк обсуждению общей политики кабинета, Моле показал,что эта политика стремится к установлению такого режима,который хотя с внешней стороны и не противоречит буквехартии, но фактически ведет к ограничению общей свободыв интересах усиления привилегий небольшой кучки. Ришелье,очень редко всходивший на трибуну, потребовал, к величай-шему негодованию ультрароялистов, чтобы цензура ни в коемслучае не могла быть восстановлена помимо голосования обеихпалат. В палате пэров оппозиция имела не больше успеха,чем в палате депутатов. Законы были приняты.

Официальные кандидатуры. Во время частичных выборовв мае 1822 года министерство пустило в ход все имевшиесяв его распоряжении средства, для того чтобы обеспечить успехкандидатам своей партии. Официальный циркуляр вменялчиновникам в обязанность «в пределах своих прав содейство-вать избранию депутатов, искренно преданных легитимноймонархии и учреждениям, дарованным мудростью короля».Журналь де Деба (Journal des Debate) выражался еще яснее.«Всякий чиновник,— заявляла газета,— должен или уйтив отставку или по мере сил служить тому правительству,которое дает ему работу». Таким образом, за исключениемПарижа, где из 12 депутатов выбрано было 10 либера-лов, выборы закончились так, как этого хотело министер-ство.

Официальная поддержка оказывалась только самым «чистымиз чистых». Теперь уже оказывалось недостаточным бытьпросто роялистом; министерство боролось с бароном Луив Париже и с де Серром в Кольмаре и провалило их обоих.Вернулись худшие дни 1816 года. Ультрароялисты жаднонакинулись на теплые местечки. Их газеты требовали гене-ральной чистки административного аппарата. Либералам,говорили они, должны быть закрыты все пути к карьере.Но такое заявление было равносильно объявлению вне общихзаконов большинства французов. Конгрегация, которую в ми-нистерстве представлял Монморанси, предписала возведениеаббата Фрейсину, гермополлисского епископа, в специально


восстановленное для него звание главы французских учебныхзаведений (Grand Mattre de rUniversite).

Заговоры. Подобный режим естественно должен был вызватьцелый ряд заговоров. То была эпоха оживленной деятельностиОбщества карбонариев. Пропаганда велась очень энергично,в особенности среди офицеров, состоявших на половинномокладе, среди унтер-офицеров и солдат. Повсюду подгото-влялись военные бунты. Целью этого движения было низвер-жение династии и установление временного правительства,в состав которого должны были войти Лафайет, де Корсель,Войе д'Аржансон, Кёхлин и Дюпон де л'Эр и которое «сновапредоставило бы слово стране». Это была чрезвычайно туман-ная, но единственно возможная формула, если принять во вни-мание необычайную пестроту участвовавших в заговорах эле-ментов, среди которых имелись и сторонники герцога Орлеан-ского, и бонапартисты, и республиканцы.

Все попытки заговорщиков неизменно кончались неудачей.Один из первых заговоров среди учеников Сомюрской школыбыл обнаружен 22 декабря 1821 года. Бельфорское движение,которым должны были руководить Лафайет и де Корсель,закончилось неудачей 1 января 1822 года. В феврале того жегода несколько более успешно выступил генерал Бертон:22 февраля ему удалось организовать в Туаре повстанческуюгруппу; он двинулся на Сомюр, где к 23-му подготовлялосьвосстание. Но он не смог проникнуть в город и спасся благо-даря содействию сомюрского мэра Мопассана. Новая неудачаждала его в Ла Рошели, где пропаганда была организована4 сержантами 45-го линейного полка: Бори, Pay, Губеноми Помье. В марте они были арестованы, увезены в Париж,приговорены к смерти и казнены 21 сентября на Гревскойплощади. Старшему из них было 27 лет. На просьбы о помило-вании Людовик XVIII ответил: «Долг выше милосердия».Бертон попался в июне в ловушку, расставленную ему однимунтер-офицером гвардейских карабинеров. Его судилив Пуатье, приговорили к смерти и казнили вместе с тремясоучастниками. Кроме того, было вынесено еще 11 заочныхсмертных приговоров, а 32 обвиняемых были приговоренык тюремному заключению на сроки от одного до пяти лет.Кольмарский суд присяжных, который не был, без сомнения,так подобран, как жюри в Пуатье, состоявшее исключительноиз чиновных людей и кавалеров ордена св. Людовика, ока-зался более снисходительным по отношению к 23 обвиняемымпо бельфорскому делу: только 4 человека были осуждены,да и то лишь на 5 лет тюремного заключения. Тем не менее


суровость репрессии запугала карбонариев; 1822 год был осо-бенно богат заговорами, но позднее попытки добитьсянизвержения Бурбонов посредством военных бунтов болеене повторялись.

Война с Испанией. Клерикальная и абсолютистская партииприобретали с каждым днем все большее влияние, и влияние этообнаруживалось не только в области внутренней политики, —оно давало себя чувствовать и в области внешней политикиФранции. Влиянием этих партий было вызвано вмешательствоФранции в испанские дела, вмешательство, которому корольи Виллель лично очень мало сочувствовали. Чувства короляв этом отношении ясно обнаружились при назначении уполно-моченных на Веронский конгресс. Он не хотел послать тудатолько одного министра иностранных дел Монморанси, таккак знал, что последний является решительным сторонникомвойны. В товарищи ему был дан Шатобриан, французскийпосланник в Лондоне. Выбор этот нельзя не признать стран-ным, так как и Шатобриан был склонен к политике вмешатель-ства. Но его назначения добивался Виллель, бывший тогдаего другом и желавший иметь на конгрессе человека, кото-рого он считал себе преданным. Виллель взял на себя времен-ное заведывание министерством иностранных дел и в то жевремя сделался официальным председателем совета министров,которым он фактически руководил с самого момента образо-вания министерства.

Частичные выборы в ноябре 1822 года, на которых чистыероялисты отняли у либералов 30 депутатских мест, сделаливмешательство еще более неизбежным. Правые газеты тре-бовали его самым решительным образом и доходили даже дообвинения Виллеля в измене. Поддерживаемый королем,Виллель, однако, отказался отозвать из Мадрида француз-ского посланника одновременно с отозванием оттуда пословсеверных держав. Монморанси подал в отставку, но был заме-нен Шатобрианом, который тогда еще скрывал свои воин-ственные убеждения. Но, очутившись в министерстве, онсбросил маску, и Виллель дал себя вовлечь в военную аван-тюру. Французский посланник был отозван из Мадрида,а тронная речь, произнесенная королем 28 января 1823 годана открытии парламентской сессии, возвещала, что «стотысяч французов готовы с именем св. Людовика наустах двинуться в поход для того, чтобы сохранить ис-панский престол за одним из потомков Генриха IV, спастиэто прекрасное королевство от гибели и примирить егос Европой».


При обсуждении ответного адреса в обеих палатах произо-шла первая стычка: Варант, Дарю, Талейран и генерал Фуаединогласно выразили свое осуждение проектировавшейсявойне. Но настоящее сражение началось тогда, когда Виллельодновременно с бюджетом представил законопроект, санкцио-нировавший выпуск займа в сто миллионов «на экстраорди-нарные и настоятельные расходы». Записалось 56 ораторов,желавших принять участие в прениях по докладу Мартиньяка.«Если война, затеянная вами против независимости Испании,справедлива, то в таком случае справедлива была и та война,которую 30 лет тому назад вели против нас иностранцы,—воскликнул Ройе-Коллар. — ...И мы напрасно побили ав-стрийцев». Генерал Фуа напомнил, что до сих пор Вилле льсам был противником испанской экспедиции. Делессер,Биньон, Себастиани один за другим выступили против выво-дов доклада, не возбуждая своими речами особенной яростиправой, когда 26 февраля слово было предоставлено Ма-нюэлю.

Исключение Манюэля. Манюэль заметил, что вмешатель-ство Франции в испанские дела под предлогом спасения жизниФердинанда рискует вызвать катастрофу, подобную той,которую в свое время вызвало во Франции вмешательствоиностранцев во французские дела. «Должен ли я говоритьо том, — прибавил он,— что опасность, угрожавшая королев-скому семейству, усилилась именно с того момента, когдаФранция, революционная Франция, почувствовала, что длясвоей защиты она должна прибегнуть к новым силам, найтиисточник новой энергии...» Правая не дала ему докончить.Его обвинили в апологии цареубийства, не дали ему возмож-ности объясниться и даже не позволили сформулироватьсвои объяснения в письменной форме. 27 февраля Ла Бур-доннэ внес предложение об исключении Манюэля, а 1 мартаэто исключение было вотировано. Ройе-Коллар назвал этотакт государственным переворотом. Манюэль же заявил, чтоне признает законности принятой против него меры и чтоуступит только насилию. На следующий день Манюэльявился на заседание в костюме депутата. Введенные в залнациональные гвардейцы отказались поднять на него руку.Тогда позвали жандармов, которые схватили смелого депу-тата и потащили вниз по ступенькам трибуны. Когда праваявоспротивилась чтению протеста, составленного депутатамилевой, то последние в числе 60 человек покинули палату ив продолжение всей сессии больше туда не возвращались.Депутаты левого центра продолжали ходить на заседания,


но с этого момента воздерживались от всякого участияв голосовании.

Роспуск палаты. Успех испанской экспедиции опьянилультрароялистов. До сих пор их несколько сдерживалабоязнь настроения армии. Но теперь, успокоенные с этойстороны, они решили, что им все дозволено, что наступило,наконец, время переделать Францию по своему желанию ив своих интересах. В феврале 1824 года либеральные газетыКонституционалист (Constitutionnel) и Французский Вест-ник (Courrier Frangais) следующим образом резюмировалипрограмму реакционеров: «Предоставить духовенству веде-ние актов гражданского состояния, обеспечить ему независи-мые доходы и поручить ему дело воспитания юношества;восстановить цехи и права мастеров в цеховых корпорациях;лишить лиц, имеющих патенты, политического влияния;создать с помощью соответствующего законодательстваземлевладельческую аристократию; дать вознаграждение эми-грантам; поставить законодательные преграды дроблениюпоземельной собственности». По поводу этого резюме редак-торы роялистской газеты Еженедельник (La Quotidienne)заявили, что «если либералы участвуют в выборах для того,чтобы не допустить осуществления этих требований, то они(редакторы) советуют роялистам пойти на выборы именно длятого, чтобы этого осуществления добиться». И действительно,избирательному корпусу предстояло избрать новых депутатов,так как 24 декабря 1823 года Виллель распустил палату. Онрешился на эту меру потому, что вместе с Шатобрианомстремился к отмене системы частичных выборов и не считалвозможным добиться изменения этой системы от палаты,выбранной как раз на ее основе. Он надеялся также избавитьсяодновременно от оппозиции и левых и крайней правой. Ондумал, что избранная под его влиянием на 5 или на 7 летпалата обеспечит ему продолжительное и спокойное пребы-вание у власти. С другой стороны, назначение 27 новых пэровусиливало правительственное большинство в верхней палате.

«Вновь обретенная палата» (La Chambre Retrouvee). Всесредства были пущены в ход для того, чтобы обеспечитьуспех правительственным кандидатам. Чиновникам, превра-щенным в агентов по выборам, приказано было вести подве-домственных им граждан к избирательным урнам. В своемзнаменитом циркуляре Пейронне выдвигал принцип, чтов области избирательной политики чиновники обязаны бес-прекословно исполнять волю начальства: «Тот, кто вступаетв какую-нибудь должность, берет в то же время на себя обя-


зательство отдавать все свои силы, таланты и влияние наслужбу правительству, это — договор, обеспеченный обоюд-ностью. Если чиновник отказывается от исполнения услуг,которых ждет от него правительство, то он тем самым изменяетданному им слову. А это есть не что иное, как определенноеи не могущее быть взятым обратно сложение с себя обязан-ностей. Правительство считает себя свободным от всякихобязательств по отношению к тому, кто не оказывает прави-тельству услуг, которые должен оказывать». Избирательныесписки подверглись радикальной переделке; масса либераловбыла освобождена от налогов, для того чтобы их можно быловычеркнуть из этих списков. Чтобы лишить генерала Фуаправа быть избранным, его (без его ведома) освободили от всехличных и поимущественных налогов. Префекты, епископы игенералы действовали вполне солидарно. 25 февраля 1824 годабыло днем торжества роялистов. На 430 избранных депутатовбыло только 15 либералов, все остальные принадлежали к пра-вой, причем 120 депутатов были членами Конгрегации. По вы-ражению, которое приписывалось Людовику XVIII, «бес-подобная палата» была вновь обретена («La Chambre Introu-vable etait retrouvee»).

Септеннат. Конверсия. При открытии парламентскойсессии король объявил палатам, что к ним поступают на обсу-ждение два законопроекта: по первому из них должна былабыть восстановлена семилетняя продолжительность полно-мочий палаты депутатов, а второй преследовал разрешениеединовременной выплаты ссуженного под государственнуюренту капитала или конверсию с заменой государственнойренты «такими бумагами, которые приносили бы процент,более соответствующий проценту облигаций по другим зай-мам». Эта операция должна была сделать возможным «сниже-ние налогов и излечение последних ран, нанесенных Рево-люцией». Этими словами возвещалась предстоящая выдачавознаграждения эмигрантам. Речь короля давала членам Кон-грегации только частичное удовлетворение, так как он совер-шенно умалчивал о религиозном вопросе. Адрес палаты под-черкнул это упущение в следующих двух фразах: «Религиятребует охранительных законов для культа и более достой-ного существования для своих служителей. Делу народногообразования совершенно необходима поддержка».

Одновременно с внесением в палату депутатов законо-проекта о конверсии и в палату пэров закона о септеннатеВиллель, в угоду правой, предложил закон о наказанияхза проступки, совершаемые в церквах. Кража со взломом,


совершонная в предназначенном для богослужения здании,наказывалась смертью; похищение священных сосудов безвзлома влекло за собой вечную каторгу; беспорядки, произве-денные даже вне отведенных для богослужения помещений,повреждение крестов, статуй или других религиозных памят-ников наказывались тюремным заключением и денежнымштрафом. Этот законопроект был принят пэрами. Это былкак бы первый набросок закона о святотатстве. Но как разсвятотатство и не предусматривалось этим законом, которыйдепутаты признали недостаточным и который был взят мини-стерством обратно для переработки.

Закон о септеннате легко прошел и в палате пэров и в палатедепутатов, несмотря на речи Ройе-Коллара и Ла Вурдоннэ,который по личным мотивам находился в систематическойоппозиции к Виллелю. С проектом конверсии министруповезло меньше. Эта операция была многими понята превратно,так как в ней увидели нечто вроде замаскированного банкрот-ства. Другие, в особенности либералы, нападали на этотпроект потому, что прибыль, которую казна предполагалаполучить от конверсии, должна была пойти на вознагражде-ние эмигрантов. Кроме того, некоторые депутаты правойопасались, что конверсия может оттолкнуть от Реставрациибольшую группу владельцев государственной ренты. Тем неменее Виллелю удалось добиться принятия этого законав палате депутатов. Но в палате пэров он наткнулся на непре-одолимое сопротивление. Поражение министра в этом пунктестало несомненным с того момента, как парижский архиепи-скоп, высокопреосвященный де Келен, выступил противпроекта «во имя несчастных и обездоленных».

Смерть Людовика XVIII. Отклонение проекта конверсииимело своим последствием перемену в составе министерства.Шатобриан в палате депутатов, равно как и в палате пэров,воздержался от защиты законопроекта и от того, чтобы скло-нять своих друзей вотировать за него. Виллель без особоготруда добился от Людовика XVIII, который вообще недо-любливал Шатобриана, отставки министра иностранных дел.Тогда Шатобриан ударился в крайнюю оппозицию и увлекза собой Журналь де Деба (Journal des Debate). Портфельминистра иностранных дел был передан графу Дама, которыйс момента окончания испанской экспедиции заменял герцогаБеллюнского в военном министерстве. В совет были пригла-шены два влиятельных члена Конгрегации: герцог Дудовильв качестве министра двора и сын его Состэн де Ларошфуко,друг королевской фаворитки дю Кайла, в качестве директора


департамента изящных искусств. Последний был таким обра-зом вознагражден за свое деятельное участие в деле подкупаорганов печати. Так как преследования газет часто кончалисьоправданием или легкими приговорами, то министерствупришла мысль купить известное число газет как правой, таки левой оппозиции для того, чтобы или вовсе прекратить ихиздание, или же переменить состав их редакций. Деньги дляэтой цели брались из секретных фондов и с цивильного листа.Таким образом были приобретены Молния (La Foudre), Ори-фламма (L'Oriflamme), Парижская газета (Journal de Paris J,Французская газета (Gazette de France) и Европейские кар-тинки (Les Tablettes Europeennes), из редакций которых немед-ленно ушли такие сотрудники, как Тьер, Ремюза и Минье.Попытка купить Ежедневник (La Quotidienne) закончиласьскандалом, который был разоблачен Ла Бурдоннэ с парла-ментской трибуны. Более простым средством принудить оппо-зицию к молчанию было восстановление цензуры; к этомусредству и прибегнул Виллель за несколько недель до смертиЛюдовика XVIII, который скончался 16 сентября 1824 года.1Торжественные похороны его состоялись в базилике Сен-Дени через месяц со всей помпой и церемониалом дореволю-ционной эпохи. Граф д'Артуа сделался королем под именемКарла X.

1 Во французском тексте грубая опечатка: вместо 1824 года указан1826 год! — Прим. ред.

Карл X. Мы уже видели, чем был Карл X: он обещал бытькоролем эмигрантов и действительно стал им. Людовик XVIII,повидимому, предвидел опасность, угрожавшую Бурбонамсо стороны подобного государя, если только верно, что насвоем смертном одре, протягивая руку для благословениямаленького герцога Бордосского, он произнес знаменитыеслова: «Пусть Карл X побережет корону этого ребенка!»Следует заметить, что вступление Карла X на престол не вы-звало никакого беспокойства в стране, не знавшей настоящихнамерений короля, и что даже в Париже при своем торже-ственном въезде в город он был встречен горячими привет-ствиями национальной гвардии и народа. Его приветливоеобращение, доступность, удачные словечки доставили емудаже известную популярность, которая на время еще возрослаблагодаря некоторым ловким мероприятиям, вроде много-численных помилований лиц, пострадавших за политическиепреступления, и отмены цензуры. Но это первое хорошее впе-чатление быстро изгладилось. Принятые им с первых же дней


царствования меры другого характера с ясностью обнаружилиподлинное умонастроение короля. Не оставалось места ни длякакого сомнения в том, что Карл X был человеком прошлогохотя бы уже потому, что он восстановил старинные титулыдофина и дофины, madame и mademoiselle, и старинные долж-ности вроде menin (пестун принца). Его ненависть ко всемутому, что так или иначе было связано с новыми веяниями,в скором времени с особенной яркостью обнаружилась в фактеувольнения в отставку более 250 генералов, находившихсяс 1 января 1816 года не у дел, в том числе Груши, Вандамма,Газана, Эксельманса. Наконец, тронная речь возвещалапалатам желание короля представить последовательно нарассмотрение парламента «улучшения, требуемые священнымиинтересами религии, а также важнейшие отрасли законо-дательства». Она возвещала им также, что наступил моментосуществить мудрый план, намеченный Людовиком XVIII дляуврачевания последних ран, нанесенных революцией. Такимобразом, сменился король, но система правления осталасьта же. Карл X продолжал дело своего брата; он сохранил и егоминистров и его программу вместе с законом о святотатствеи вознаграждением эмигрантов. Программе этой предстоялодаже несколько расшириться, так как к ней вскоре должныбыли прибавиться законы о майоране и о прессе. Наконец,в царствование столь набожного короля религиозные вопросыдолжны были занять самое выдающееся место, и клерикальнаяпартия намерена была попытаться добиться в этом вопросесамых широких уступок.

Закон о святотатстве. Это немедленно обнаружилось в па-лате пэров, где первые же два внесенных законопроекта каса-лись учреждения женских монастырей и святотатства. Предла-галось, в нарушение действующих законов, предоставитькоролю право разрешать простым ордонансом основание жен-ских монашеских орденов. Паскье высказался против этойсистемы, которая, логически развиваясь, должна была впо-следствии повести к такому же нарушению закона в пользумужских монашеских орденов. Таким путем можно былов один прекрасный день притти и к юридическому восстано-влению ордена иезуитов, которые фактически возвратилисьво Францию, но существование которых было незаконным.Паскье одержал верх над Виллелем, и закон был исправленв том смысле, что ни одна новая конгрегация не могла бытьоснована помимо голосования палат.

Закон о святотатстве встретил более ожесточенную, но менееудачную оппозицию. Новый проект был воспроизведением


проекта предыдущей сессии, но в гораздо более суровом виде.По новому проекту смертная казнь грозила уже не толькоза кражу со взломом, но и за осквернение священных сосудов;этот закон доходил даже до того, что назначал «казнь отце-убийц», т. е. отсечение кисти и обезглавление, за осквернениесвятых даров. Даже целиком сочувствовавшая проекту комис-сия предложиласмягчение текста: внесена была оговорка,что такая суровая мера пускается в ход, только если осквер-нение святых даров произошло в публичном месте. Моле,герцог де Бройль, Ланжюинэ, Барант, Паскье, Порталис,Понтекулан выступили против этого проекта. Шатобрианподвел резюме всем аргументам, говорившим за отклонениезакона. Он доказал, что этот закон противоречит самому духухристианства, и заклеймил его в короткой фразе: «Этот проектоскорбляет человечество, не доставляя охраны религии».Бональд, защищавший проект с искренним фанатизмом, при-бегал к самым плачевным приемам: по его словам, общество,передающее святотатца в руки палача, тем самым только отсы-лает его пред лицо его естественного судьи. В палате самминистр Пейронне готов был свалить ответственность за этотзакон на депутатов. «Этот законопроект— дело ваших рук»,—заявил он. Несмотря на красноречие Ройе-Коллара, закон былпринят 210 голосами против 95. А через 5 дней он был опу-бликован.

Закон этот вызвал в стране настоящее оцепенение. «Я берусьпредсказать контрреволюционной партии,— сказал Ройе-Кол-лар,— что жестокие репрессии, даже если они останутсятолько на бумаге, повредят ей самой и падут позором на ееголову». Предсказание его оказалось исключительно верным.Хотя закон этот никогда не был применен на практике, темне менее он сильно подорвал авторитет легитимной монархиии больше всех других законов оттолкнул от нее симпатииобщества.

Миллиардное вознаграждение эмигрантов. Закон о возна-граждении эмигрантов произвел еще худшее впечатление,так как материальные последствия его сразу же дали себяпочувствовать всему населению. С другой стороны, дебатыпо поводу этого закона вновь пробудили чувство оскорблен-ного французского патриотизма, чуткость которого вообщеусилилась вследствие условий, в которых произошло восста-новление Бурбонов. Карл X называл эту меру «великим актомсправедливости и мудрой политики». Возможно, что это и былополитическим актом в том смысле, что владельцы националь-ных имуществ, до сих пор, невзирая на формальные гарантии,




ф. шатобриан

С портрета Жироде


даваемые им хартией, постоянно беспокоившиеся за своюсобственность, могли отныне считать себя совершенно обеспе-ченными от всяких посягательств на нее. Но это уже во всякомслучае не было актом справедливости. Совершенно неоспо-римо, что на вознаграждение имели право те эмигранты,которые просто оставили пределы Франции для спасения своейжизни. Но для тех из них, которые содействовали нашествиюиностранцев на Францию и подняли оружие против своегоотечества, конфискация имуществ была наказанием вполнезаконным. Кроме того, вознаграждение касалось инте-ресов одних лишь владельцев недвижимой собственности;а между тем от революционных законов пострадало немалолиц, богатство которых заключалось в движимой собствен-ности. Наконец, французы, подвергшиеся иностранномунашествию, пострадали не меньше, чем виновники этого наше-ствия; и разве справедливо было заставлять первых нестина себе всю тяжесть уплаты вознаграждения вторым?

Эти соображения были высказаны в палате пэров и в палатедепутатов двумя лицами, которые, принадлежа к старомупривилегированному сословию, лично могли от этого законатолько выиграть. Мы говорим о герцоге де Бройле и о графеде Тиаре. «Истинный смысл этого закона,— сказал герцогде Бройль,—заключается в желании подчеркнуть, что эми-гранты защищали справедливые права и боролись за правоедело; а это равносильно осуждению всех тех, кто сражалсяза независимость страны, т. е. семи восьмых Франции».Авторы закона претендовали на то, чтобы залечить последниеиз нанесенных революцией ран; в действительности же ониэтим только оживляли старые раздоры и страсти и «раздувалиплохо потушенный пожар». В палате депутатов речь генералаФуа, выступившего и против самого принципа вознагражде-ния и против чрезмерности предложенной суммы, произвелатакое впечатление даже на предубежденное собрание, чтоВилле ль счел нужным сейчас же на нее ответить. Министруприходилось бороться не только с левой оппозицией. Крайняяправая находила проект недостаточным; она называла про-данные во время революции имущества крадеными. Де Бомонпредлагал, чтобы эмигрантам были возвращены их прежниевладения и чтобы вознаграждение, если только оно безусловнонеобходимо, было выдано покупщикам отобранных нацио-нальных имуществ. В конце концов министерский проект былпринят обеими палатами. Но в палате депутатов против законо-проекта высказалось 124 голоса, т. е. гораздо больше, чемпредполагали его авторы.

9 Истории ХТХ в., т. Ill — 40G


Всем земельным собственникам, владения которых по ка-ким бы то ни было мотивам были конфискованы во времяреволюции, предоставлено было денежное вознаграждение,размеры которого были в 20 раз больше, чем доход от ихземель в 1790 году. Так как общий доход от конфискованныхимуществ в 1790 году оценивался в 30 миллионов, то выпущенобыло на 30 миллионов трехпроцентной ренты с номинальнымкапиталом в один миллиард. Вся операция должна была закон-читься в 5 лет. В действительности было размещено 26 миллио-нов ренты, представлявшей капитал в 625 миллионов. Распре-деление производилось весьма неравномерным образом. Каки предвидел генерал Фуа, самые крупные суммы досталисьлицам, окружавшим короля. Герцог Орлеанский, которомузакон, навязанный Карлом X своим министрам, только чтовозвратил удельные имения, формально уничтоженные Учре-дительным собранием, получил тем не менее и при распреде-лении вознаграждения 17 миллионов франков.

Последствием закона о вознаграждении эмигрантов явиласьконверсия ренты в трехпроцентную; эта конверсия сталанеобходимой для того, чтобы можно было покрыть новыерасходы без введения новых налогов и повышения старых.

Борьба с «поповской партией». 29 мая 1825 года Карл Xкороновался в Реймсе с соблюдением старинного церемониала.Послание архиепископа Латиля заявляло в совершенно опре-деленных выражениях, что король получает свою коронупо наследству от своих предков и что, обращаясь к церков-ному освящению, он намерен просить у неба благодати, не-обходимой для выполнения долга, налагаемого на него егоправами. Это было новым торжеством для сторонников Кон-грегации и для поповской партии, претензии и требователь-ность которой возрастали с каждым днем.

С согласия короля они заставили Виллеля возбудить пре-следование против двух либеральных газет — ФранцузскогоВестника (Le Courrier Frangais) и Конституционалиста (LeConstitutional),—которые провинились в том, что разобла-чили интриги своих противников, отметили совершеннонерелигиозный характер деятельности миссий и протестовалипротив возвращения иезуитов во Францию. Прокурор Бел-лар требовал приостановки Конституционалиста на месяц,а Вестника на три месяца «ввиду направления данных газет,которое явствует из общего их содержания и которое способнонанести ущерб должному уважению к государственной рели-гии». Парижская судебная палата под председательством Сегьеотвергла требования прокурора. Как гласил приговор суда,


"ни в коем случае нельзя признать нарушением должногоуважения к государственной религии или злоупотреблениемсвободой печати обсуждение или осуждение появления встране всяких недозволенных законом ассоциаций, указаниена заведомо имевшие место поступки, противные религии идаже добрым нравам, или на менее достоверные опасности и из-лишества доктрины, которая одновременно угрожает независи-мости монархии, верховной власти короля и общественнымвольностям, гарантированным хартией и декларацией фран-цузского клира в 1682 году, декларацией, которая всегда при-знавалась и провозглашалась государственным законом». Этотприговор привел ультрамонтанов в крайнюю ярость.1 Но ихпритязания начинали уже пугать даже искренно религиозныхи преданных королевской власти людей; в газете Белое знамя(Le Drapeau Blanc ) граф де Монлозье в целом ряде резких исильных статей указал на опасность, которая угрожает госу-дарству, обществу и религии от тайной и противозаконнойорганизации иезуитов.

Закон о майорате. За несколько дней до произнесения этогоприговора парижским судом скончался генерал Фуа. Егопохороны послужили поводом к грандиозной манифестации.30 ноября магазины на бульварах были закрыты в знактраура, и стотысячная толпа провожала гроб на кладбищеПер-Лашез. Публичная подписка в пользу его детей, которыхон оставил без всяких средств к существованию, в нескольконедель дала миллион. Эта манифестация была глубоко зна-менательна; она ясно подтверждала справедливость слов,произнесенных в палате депутатов Казимиром Перье: «Здесь,в зале заседаний, нас только 7 человек, но за нами стоит всяФранция».

Король и его министры не хотели этого понять, и первый жезакон, представленный палатам в течение сессии 1826 года,относился к восстановлению майората. В изложении мотивовПейронне заявлял, что речь идет о том, чтобы положить конецмобилизации поземельной собственности, а также об образо-

1 Ультрамонтанами назывались лица, настаивавшие на беспрекословномповиновении папе во всех вопросах об отношениях церкви и государства; а«галликанской партией» называлась партия, стремившаяся ограничить бескон-трольную власть папы властью собора французских епископов, который долженбыл обеспечить за французской церковью известную степень самостоятельностиотносительно папы. Галликанцы признавали, что в делах, не касающихся дог-матов церкви, государственная власть имеет право на повиновение со стороныдуховенства. Слово «ультрамонтан» означает в точности человека, живущего«за горами», или приверженца той власти, представитель которой живет «загорами» (за Альпами), в Риме. — Прим. ред.



вании и упрочении помещичьих родов в интересах укрепленияустоев общества. По этому законопроекту, в случаях переходанедвижимого имущества, с которого взималось не менее 300франков поземельного налога, без завещания (ав intestat ), тачасть этого имущества, которою наследодатель мог бы распо-рядиться по своему усмотрению, должна перейти по правумайората к старшему сыну. А преимущественная доля (le рrё-ciput legal), которая по закону отходит к одному из сонаслед-ников, должна предпочтительно браться из недвижимостей.Равным образом разрешались двухстепенные субституции.

Этот проект имел вид настоящего вызова, брошенного в лицообщественному мнению. Закон этот являлся прямым посяга-тельством на равенство, т. е. на то завоевание революции,которым французы дорожили больше всего. Несмотря на то,что закон этот мог интересовать только 80 000 семей из при-мерно шести миллионов общего количества французскихсемей и что он ни в коей мере не принуждал отца семействасоздавать майораты для старшего из своих сыновей, так какоставлял за ним полную свободу составления завещания, —закон этот вызвал во всей стране невероятное волнение.За дебатами в палате пэров следили с величайшим интересом.Проект, имевший очень плохого защитника в лице Пейронне,подвергся одновременно нападкам и со стороны людей, выдви-нутых революцией, как Моле, Паскье и Молльен, и со стороныпредставителей древней знати, как Барант и де Бройль.120 голосов против 94 высказались против первого параграфа,представлявшего собой основу всего закона. Статья, отно-сившаяся к субституциям, была принята. Вечером весь Парижбыл иллюминован; толпа двигалась по бульварам, выкрики-вая приветствия палате пэров. Радость была не менее великав провинции, где поражение министерства было отпразднованобанкетами.

Кампания против иезуитов. Монлозье. Некоторые газетыобъявили этот проект делом иезуитов и духовенства, послечего кампания против ультрамонтанов возобновилась с новойсилой. Монлозье напечатал «Справочную записку», в которойон, отметив влияние «поповской партии» на министерство,палату и администрацию, требовал применения эдиктов,изданных некогда против иезуитов, исполнения законов,направленных против вмешательства духовенства в светскиедела, и признания обязательным изучения декларации1682 года в семинариях.

Появление в свет сочинения Ламеннэ «Религия, рассматри-ваемая в ее отношениях к политическому и общественному


строю», которое представляло собой нечто вроде ультрамон-танского контрманифеста, насквозь проникнутого духом Гри-гория VII и Иннокентия III, довело страсти до крайнегонапряжения. Министерство, с одной стороны, прекратиловыдачу пенсии Монлозье, а с другой — отдало под судЛаменнэ, надеясь таким образом удовлетворить всех. Но приобсуждении военного бюджета и сумм, отпущенных на содер-жание полковых священников, депутат Ажье, ярый роялист,в свою очередь напал на «тайную власть иезуитов в короткомплатье» и заявил, что если Франция вынесла военный деспо-тизм, то она ни в коем случае не намерена терпеть деспотизмлицемерия.

Через несколько дней при обсуждении бюджета культоваббат Фрейсину, министр духовных дел, желая доказать, чтоКонгрегация ничуть не опасна, признал ее существование,которое до тех пор отрицалось самым энергичным образом;он признал также, что иезуиты вернулись во Францию, хотяи прибавил, что их терпят не как орден, а как отдельныхлиц... «Не приходится,— сказал он,— опасаться их влиянияна дело народного образования, так как в их руках находитсявсего семь учебных заведений, заведывание которыми дове-рено им епископами». Эта речь, которую Виллель характери-зовал как «наивную неосторожность», получила в странесамую широкую огласку. В палате пэров Ленэ, при поддержкеПаскье, спросил, что означает эта терпимость? А Монлозьеподал в парижский суд формальную жалобу на религиозныеи политические конгрегации, образованные в нарушениезакона, на иезуитов и на тех епископов, которые в своихпосланиях восхваляли этот орден и ультрамонтанские док-трины Ламеннэ. Большинством сорока голосов против пят-надцати суд вынес приговор, гласивший, что действующиезаконы решительно не допускают восстановления иезуит-ского ордена ни в какой форме, но что закрытие учебныхзаведений и роспуск ассоциаций, образовавшихся вопрекигосударственным постановлениям, эдиктам, законам и декре-там, являются исключительно делом высшей государственнойполиции. Поэтому суд признал себя некомпетентным по во-просу, возбужденному Монлозье.

«Закон справедливости и любви». Решение парижскогосуда было как бы предупреждением правительству. Однакоправительство не поняло смысла аплодисментов, которымивстречено было это решение, также, как в свое время не понялои значения подписки, открытой в пользу детей генерала Фуа.От правительства требовали, чтобы оно освободилось от влия-


ния ультрамонтанов,—оно ответило законопроектом о печати.

Законопроект был направлен прежде всего против неперио-дических изданий. Всякое сочинение объемом в 20 листов именее должно было за пять дней до выпуска в свет быть пред-ставлено в управление книжного ведомства. Всякое нарушениезакона влекло за собой конфискацию издания и, кроме того,денежный штраф в 3000 франков для владельца типографии.Выпуск хотя бы части издания из стен типографии до исте-чения законного срока приравнивался к печатанию подполь-ных сочинений и наказывался штрафом в 3000 франков.Сочинения, размером не превышающие б листов, облагалисьгербовым сбором в 1 франк с первого листа каждого экзем-пляра и по 10 сантимов со следующих листов.

Ни одно периодическое издание не могло выйти в свет безпредварительного объявления имени издателей, их адреса иадреса типографии. Каждый лист в 30 квадратных дециметровподлежал гербовому сбору в 10 сантимов. Владельцы газетнесли ту же ответственность, что и владельцы типографий,и на одну газету их полагалось не больше пяти. В случаяхоскорблений личности судебное преследование начиналосьex officio.1 Денежный залог и штраф были сильно повышены,и закон не жалел тюремного заключения для виновников.Наконец, закону придана была обратная сила, так что всякоеобщество, не соответствовавшее постановлениям этого закона,подлежало роспуску.

1 Т. е. по собственной инициативе властей, не ожидая жалобы оскорбленного лица. Прим. ред.

Прочитав этот законопроект, Казимир Перьё резюмировалего сущность следующей короткой фразой: «Типографскоедело уничтожено во Франции в пользу Бельгии». Черезнесколько дней в Монитере появилась статья, защищавшаяпланы Пейронне и именовавшая предлагаемый закон «зако-ном справедливости и любви». Этому выражению, так же каки выражению Шатобриана «вандальский закон», сужденобыло сохраниться. Либеральная пресса и органы правойвпервые оказались единодушными в своей кампании противзакона, «нарушавшего все права и сулившего всеобщее разо-рение». Промышленники, почувствовавшие угрозу себе со сто-роны нового закона, подали коллективные протесты. ДажеФранцузская Академия, несмотря на свой ультрароялист-ский характер, сочла нужным представить королю ходатай-ство, составленное Шатобрианом, Лакретелем и Вильмэном,Король отказался принять это прошение, а министерство


вычеркнуло Вильмэна из числа докладчиков в Государствен-ном совете, Лакретеля — из списков драматических цен-зоров, Мишо же был лишен должности королевского чтеца.

В палате депутатов прения по поводу закона длились целыймесяц. Против проекта и против министров с одинаковойэнергией выступали ораторы как крайней правой, так и ле-вой — Ажье, Ла Вурдоннэ, Бенжамен Констан и Ройе-Кол-лар. «Не будет больше ни писателей, ни владельцев типогра-фий, ни газет — таков предстоящий нам режим печати,—сказал Ройе-Коллар.— По сокровенной мысли авторов этогозакона выходит, что в великий день сотворения мира быладопущена неосмотрительность, выразившаяся в том, что чело-век, единственный во всей вселенной, вышел из рук творцасвободным и разумным существом, отчего и произошло всезло и все заблуждения. И вот появляется более высокаямудрость, которая берется исправить эту ошибку провидения,ограничить его неблагоразумные дары и оказать премудрооскопленному человечеству услугу в том смысле, чтобы при-вести его в состояние блаженного неведения животных».«Из уважения к человечеству,— закончил Ройе-Коллар своюречь,— которое этим законом унижается, и к справедливости,которую он оскорбляет, я искренно скорблю о внесении такогозаконопроекта». Закон со значительными поправками был,однако, принят 233 голосами против 134.

Состав комиссии, выбранной для рассмотрения законав палате пэров, ясно показывал, что закон будет отвергнут.Впрочем, верхняя палата уже дала доказательство своейнезависимости, постановив, согласно заключениям Порта-лиса и вопреки возражениям аббата Фрейсину, переслатьминистерству жалобы Монлозье на иезуитов. Таким образом,комиссия для рассмотрения закона о печати превратиласьв следственную комиссию и вызвала для опроса заинтересо-ванных лиц: журналистов, владельцев типографий и книго-торговцев. Между тем пэры были глубоко возмущены безо-бразными происшествиями, вызванными грубым поведениемполиции во время похорон герцога Ларошфуко-Лианкура.Министерство убедилось, что, настаивая на своем проекте,оно придет к верному поражению, и взяло его обратно. Каки после отклонения закона о майорате, Париж и другие круп-ные города устроили иллюминацию, и шумные манифестациив честь палаты пэров происходили повсюду.

Роспуск национальной гвардии. Ряд постигших правитель-ство неудач, как и всеобщие манифестации, должны были быоткрыть глаза и королю и Виллелю. Министр должен был бы


понять, что ему пора устраниться, тем более, что сам избирательный корпус все более расходился с министрами и начастичных выборах несколько раз систематически проходилиодни только либеральные кандидаты. В палате депутатовсамую резкую оппозицию составляла уже не левая, а край-няя правая, и лица, входившие в «партию отступников»,1несколько раз уже заговаривали о предании министерствасуду и об отказе от вотирования бюджета. Но Виллель нетолько не думал об уходе в отставку, но, напротив, намеренбыл во что бы то ни стало удержаться у власти, не отступаяперед применением все более насильственных средств.

Через десять дней после того как правительство взялообратно законопроект о печати, 29 апреля король произво-дил на Марсовом поле смотр национальной гвардии. Еговстретили бурными приветствиями. Но вскоре к крикам«Да здравствует король!» примешались крики «Да здрав-ствует хартия!», а когда легионы проходили церемониальныммаршем, направляясь в свои казармы, перед домом министрана улице Риволи раздались крики «Долой министров! ДолойВиллеля!». В тот же вечер на концерте у герцогини Беррий-ской Виллель просил короля немедленно распустить нацио-нальную гвардию. Невзирая на возражения подавших в от-ставку герцога Дудовиля, аббата Фрейсину и Шаброль-Крузоля и вопреки собственному желанию, король дал Вил-лелю разрешение распустить национальную гвардию. Этобыло крупнейшей ошибкой, так как мера эта вызвала неудо-вольствие всей парижской буржуазии, до тех пор настроеннойвраждебно только против министров, но еще преданнойКарлу X. К тому же национальным гвардейцам было оставленоих оружие, которым они и воспользовались в июле 1830 годадля борьбы с королевской властью.

1 Т. е. роялисты, не желавшие поддерживать крайний реакционный курс,взятый Виллелем с 1824 года. — Прим. ред.

Отсрочка парламентских заседаний. Коалиция оппози-ционных элементов. При обсуждении бюджета на 1828 годпротив Виллеля, кроме обычных его противников из крайнейправой и левой, выступила новая оппозиция. Некоторыедепутаты умеренной правой отказались вотировать бюджети стали обвинять министра вместе с Готье в том, что он вол-нует общественное мнение, вносит раздоры в ряды сторонниковпорядка, играет — по непредусмотрительности или по сла-бости — в руку врагам свободы, ведет к озлоблению клери-кальной партии и своим упорным желанием во что бы то ни


стало остаться у власти ставит под угрозу самое существованиеконституционной монархии. Поэтому, как только бюджетбыл вотирован обеими палатами, Виллель поспешил закрытьпарламентскую сессию.

Министр решил дать своим врагам последнее сражение —изменить состав верхней палаты путем назначения новыхпэров, распустить палату депутатов и путем энергичногодавления на выборы добиться благоприятного для себя боль-шинства в новой палате. Через два дня после закрытия пар-ламентской сессии простым указом была восстановлена цен-зура: ни один номер газеты и ни одно периодическое изданиене могли выйти в свет без предварительной визы. Эта мераоказалась, впрочем, совершенно бесполезной и повела лишьк тому, что еще больше озлобила противников Виллеляизаставила их теснее сблизиться. Брошюры ускользали отцензуры, а тайная розничная продажа шла почти совершенносвободно. Образовалось общество для защиты свободы печати,одним из самых пылких инициаторов которого был Шато-бриан. В общество вошли писатели, принадлежавшие какк левой, так и к крайней правой, и оно издавало брошюры итех и других.

1 Соответствует русской пословице «На бога надейся, а сам не плошай». —Прим. ред.

С другой стороны, так как все предвидели роспуск палаты,образовалось другое общество, решившее держаться на строголегальной почве, с тем чтобы организовать партию оппози-ции, ввести в определенные рамки ее стремления и подгото-вить избирательную кампанию. Это общество называлось:«Помогай себе сам, — и небо тебе поможет» (Aide-toi, le delt'aidera).1 Основателями его были сотрудники газеты Глобус(Globe), молодые доктринеры, которые при возникновении га-зеты в 1826 году наметили себе программу — держаться на рав-ном расстоянии от всех крайних партий, образовать нечтовроде партии золотой середины и бороться за всеобщую тер-пимость и свободу. В вопросе о иезуитах и в период разобла-чений, сделанных Монлозье, установки редакции этой газетыобратили на себя внимание. Она защищала ту мысль, чтосвобода мнений должна быть неограничена, что ультрамон-танская доктрина имеет такое же право на уважение, как ивсякая другая, и что иезуиты имеют право на свободу пре-подавания. Благодаря таланту своих сотрудников — Вите,Жуффруа, Ампера, Дюшателя, Ремюза, Сент-Бёва и Гизо —газета быстро приобрела большое влияние. Эти же самыелюди руководили и новым обществом, президентом которого


был Гизо. Рекомендованная ими тактика заключалась в коа-лиции всех оппозиционных сил и в выставлении общих изби-рательных списков, в которые в день голосования должныбыли войти Есе кандидаты как правой, так и левой, решившиесяопрокинуть министерство Виллеля.

Роспуск палаты. Падение Виллеля. Возвратясь из путе-шествия в Сент-Омерский лагерь и в северные департаменты,Карл X, составивший себе по встречавшим его приветствиямпреувеличенное понятие о своей популярности и заблуждав-шийся относительно предела того, что страна способна отнего вытерпеть, склонился к мнению своего министра. Онназначил 6 ноября 76 новых пэров, подписал указ о роспускепалаты и назначил новые выборы на 17 и 24 ноября. Цензурабыла отменена; на эту меру, как и на победу при Наварине(1827), рассчитывали в смысле привлечения части избирателейна свою сторону.

Но иллюзия эта продолжалась недолго. В Париже либе-ралы собрали пять шестых всего числа голосов. Ройе-Колларбыл избран в семи коллегиях, а Пейронне, выставившийсвою кандидатуру в Бурже и в Бордо, провалился в обоихэтих городах. Левая насчитывала 180 депутатов; оппозицион-ная правая — 70; сторонники министерства располагали неболее чем 170 голосами. Поражение было полное.

Виллелю ничего больше не оставалось, как уйти в отставку.Однако весь декабрь прошел в бесплодных переговорах, имев-ших прежде всего целью позволить Виллелю остаться во главеизмененного министерства. Но когда все комбинации про-валились, Карл X одно время стал думать о Полиньяке,бывшем тогда посланником в Лондоне. Но затем, по советуШаброля, которому он тоже поручил было составить кабинет,Карл X 4 января 1828 года решился доверить портфель мини-стра внутренних дел Мартиньяку, которого он поставил одно-временно и во главе министерства. Товарищами Мартиньякапо кабинету были: Ла Ферронэ — министр иностранных дел,Порталис — юстиции, Руа—финансов, де Ко — военный ми-нистр, Шаброль—морской, Сен-Крик — министр торговли;в министерстве церковных дел, из которого было выделено на-родное просвещение, остался Фрейсину; Виллель, Корбьер,Пейронне и Клермон-Тоннер были произведены в пэры.

Министерство Виллеля было министерством непрерывныхкапитуляций перед требованиями крайней правой. Чувствуявсю опаспость крайностей этой партии, Виллель иногда про-являл попытки к сопротивлению, но затем снова поддавалсяим и уступал, ничего при этом не выигрывая в глазах крайних


роялистов, которые помнили только о его противодействии.О нем говорили, что он всегда па год отстает от авангардаконтрреволюции, и по тому, что он отвергал в данном году,можно было судить о том, что он будет защищать в следую-щем. Таким образом, он оттолкнул от себя и тех, кого пугалиновые законы, и тех, кто их ему навязал. Он не руководил,а позволял собою руководить, но при этом якобы сопроти-вляясь. Политическим результатом его пребывания у властибыла всеобщая смута в стране, распавшейся на враждебныелагери, сильное возбуждение религиозных страстей и паде-ние престижа самого короля в общественном мнении. НоВиллелю следует отдать справедливость в том смысле, чтоего финансовая политика была замечательна: он старалсяустановить повсюду порядок и экономию, и материальноеблагосостояние Франции при нем значительно повысилось.Наконец, в сношениях с иностранными государствами онвсегда умел говорить веским и решительным тоном, приличе-ствующим достоинству великого парода.


глава iv

РОССИЯ
ВНУТРЕННЯЯ ИСТОРИЯАЛЕКСАНДР И НИКОЛАЙ

1815—1847
И

режде чем продолжать историю революций ВосточнойЕвропы этого периода, следует охарактеризовать одиниз наиболее могущественных факторов этих драма-тических событий, показать, что представляла собою в этуэпоху Российская империя. Посмотрим, чем была Россияв последние годы царствования Александра I и в первые годыцарствования Николая I....

1См. т. II, стр. 128.

2Этой неясной фразой автор выражает мысль, будто католицизм более «жи-вителен» для душевного мира человека, чем православие. Только что в пред-

Мистицизм Александра. Мы видели, каким событием былоомрачено начало царствования Александра 1.1 С того вре-мени поверхностная, но тонкая и сложная натура Александранаходилась под неотступным впечатлением скорбного и тра-гического воспоминания, и никогда не покидавшее его рели-гиозное чувство все больше и больше окрашивалось мелан-холией и тоской. Гибель Москвы, спасение России и ее торже-ство придали этому религиозному чувству новые силы и новоенаправление. Как можно было не сделаться верующим после«чуда 1812 года»? Возвышение России после стольких бед-ствий, ее военные успехи и последовавшая за ними мироваяслава — разве все это не было делом рук «провидения»? Норелигиозное чувство царя, одновременно экзальтированное иутонченное, находило мало удовлетворения в русском пра-вославном культе, состоявшем почти исключительно из обря-дов, в культе, лишенном влияния на внутренний мир че-ловека и не испытавшем на себе живительного действиярелигиозных кризисов Запада. 2 Множество русских людей


этой эпохи томилось той же скорбью, что и император. Онистремились разбить узкие рамки национальной религии ивне их искали согревающего тепла и жизни. Одни возвраща-лись к старым ересям, к расколу, не подвергавшемуся большепреследованию властей; другие давали себя соблазнить тай-нам масонства, число лож которого в империи непрерывновозрастало. Некоторые, как, например, семейства Голицыныхи Гагариных, стремились обрести свое моральное возрожде-ние в католицизме. А изгнанные из Петербурга в 1816 году,но терпимые в империи до 1820 года иезуиты занимались обра-щением мятущихся в новую веру. Еще большее количестволюдей искало морального возрождения в протестантизме,плодотворном в своей свободе и в своем разнообразии, и дляних библия, которую до тех пор мало читали как русские,так и французы, являлась как бы чудесным откровением.Повсюду возникали библейские общества, большею частьюанглийского происхождения: в Петербурге было учрежденоотделение Лондонского британского и иностранного библей-ского общества. Оно получило разрешение переводить би-блию на все неславянские языки империи, тогда как правоперевода на русский язык оставалось за святейшим Синодом.Скоро образовалось Русское библейское общество, и дажев Черкасске появилось библейское общество казаков. Россиясловно была обуреваема жаждой познания неизвестного, и этуэпоху можно считать началом того великого движения умов,которое в наши дни привело к Толстому и толстовству. 1

шествующей главе читатель мог ознакомиться с тем, как возмущались вэтосамое время все сколько-нибудь свободные умы во Франции притязаниямикатолической церкви. Католицизм, православие и все иные существующие исуществовавшие религии всегда в одинаковой мере выступали противникамичеловеческого прогресса, сознательным орудием угнетения и одурманиваниямасс. — Прим. ред.

1 Толстовство не имеет ровно ничего общего с движением, о котором здесьидет речь, уже потому, что Толстой резко и категорически отрицает «божествен-ность» Христа и все без исключения существующие церкви. Неправ также автори касательно тяги к протестантизму: ничего подобного не было. — Прим. ред.

Александр I, чувствительный и почти женственный по на-туре, увлекся этим движением, резко отличаясь в этом смыслеот своих братьев Константина и Николая, которых вполнеудовлетворяла государственная религия, являвшаяся проч-ной опорой государственного строя и военной дисциплины.Выло известно, что царь давал аудиенцию депутации кваке-ров, молился и плакал вместе с ними, целовал руки их ста-рейшине Аллену. Впрочем, «свет» ловили отовсюду, откудабы он ни шел, и министр просвещения Голицын принимал


в Зимнем дворце Татаринову, главу секты хлыстов, и при-сутствовал при их священной пляске, в то время как царьв письме к одному отцу семейства ручался, что во всем этомнет ничего «противного религии».

1 Это — преувеличение. Есть данные, говорящие о том, что идея Священ-ного союза зародилась у Александра еще летом 1813 года, после битвы под Лю-ценом и задолго до сближения с баронессой Крюднер. — Прим. ред.

В эту эпоху в Европе процветало целое поколение женщин,проникнутых религией и бывших в то же время интриганками,жаждущими влияния. Они смело обращались к сильныммира сего, так как говорили от имени бога и с библией в ру-ках. Все эти проповедницы, обращавшие ищущих в истиннуюверу, становившиеся при случае просительницами и имевшиеодну общую черту — ненависть к Наполеону, образовалипосле уничтожения Великой армии нечто вроде Армии спа-сения. Самой знаменитой из них была Юлия Фитингоф,разведенная жена барона Крюднера. После весьма светскойжизни она вдруг сделалась набожной и мистически настроен-ной. С 1812 года она предсказывала падение «черного ангела»,т. е. Наполеона, и наступление эры мира и всеобщего счастьяпод покровительством «белого ангела», т. е. Александра. Онапредрекала также обновление мира через Священный союзцарей и торжество евангелия в братстве народов. Ее письмапопали в руки Александру, который их жадно прочитал иразрешил пророчице писать непосредственно ему самому.После первого падения Наполеона Крюднер предсказала воз-вращение его с острова Эльбы и новое кровопролитие, за ко-торым последует всеобщий мир. Когда это ее предсказаниепочти целиком оправдалось, она в Гейльбронне в июне 1815года удостоилась чести быть представленной царю. Послеэтого Крюднер виделась с Александром довольно часто, сде-лала его главной приманкой своего салона и приобрела боль-шое влияние на царя и его приближенных. Она, можно ска-зать, продиктовала ему знаменитый акт Священного союза(26 сентября 1815 г.). 1 Крюднер присутствовала такжена большом смотру в равнине Вертю и затем приветствовалацаря речью, прославляя его величие и то, что он «осме-лился во главе своей армии открыто исповедывать спасителя,благословившего его, и бога, который создал его примеромвсему мирр. Приближенных Александра стало беспокоитьвлияние, которым пользовалась баронесса. Прусский корольговорил, что «она обладает всеми небесными дарами, кромездравого смысла». Александр, боясь, наконец, оказаться смеш-ным, сперва перестал с ней видеться, затем отказался полу-


тать от нее длинные послания, обильно снабженные выдерж-ками из библии и евангелия; потом запретил ей проповедыватьв пределах его владений 1 и, наконец, в 1818 году выслал ееиз Петербурга,2 поступив с нею, между прочим, так, как онвсегда поступал с людьми, которыми больше всего увлекался.

Новая эволюция в настроении Александра. Возврат к дес-потизму. 1815 год был как бы апогеем славы Александра.Он представлялся не только победителем победителей, но икак бы всемирным освободителем. Он был единственным «ли-бералом» среди коалиционных государей. Казалось, что емуодному Германия, Италия и Нидерланды обязаны своим осво-бождением, Швейцария — своей автономией, Сербия — своимспасением, а Франция — своей хартией. Он реформировалПольшу и дал ей конституцию. Он помышлял также о том,чтобы дать конституцию России. Даже негры находили в немзащитника: он был решительным аболиционистом. В своихсобственных владениях он освободил крестьян Эстляндии(в 1816 г.), Курляндии (в 1817 г.) и Лифляндии (в 1819 г.).

1 Он запретил Крюднер в 1821 году только агитировать в пользу греков(запрет был ей сообщен частным письмом императора, пересланным через А. И.Тургенева). — Прим. ред.

2 Крюднер высылали также из Бадена, Вюртемберга, Баварии, Саксонии,Базеля и из многих швейцарских кантонов. Она снова увидела Александралишь в 1821 году и выступила в защиту дела Греции, но ее вежливо выпро-водили. Она умерла в 1824 году в шестидесятилетнем возрасте.

8 Александр I всегда сбивал с толку наблюдавших его и говорившихс ним современников, особенно иностранцев. Полушутя он несколько разназывал себя республиканцем, совсем серьезно говорил о своей ненавистик абсолютизму. Но на деле он самым ревнивым образом охранял своюсамодержавную власть и никогда ею ни в малейшей степени не поступался.Уже готовя коалицию в 1804—1806 годах против Наполеона, Александрмечтал о роли «Агамемнона, вождя царей», о том, как коалиция победитНаполеона и водворит легитимную монархию во Франции. Эту роль они постарался осуществить в 1814—1816 годах. Священный союз не подвлиянием Меттерниха, а прежде всего с полнейшего согласия и одобрениясамого Александра сделался боевым орудием мировой реакции в 1816—1826 годах. На всех конгрессах Александр был ничуть не меньше Меттер-ниха защитником различных планов контрреволюционной вооруженнойинтервенции в Италии, в Испании, в Южной Америке и жестоких поди-

Но этой его любви к свободе после 1815 года сужденобыло продержаться не дольше, чем после 1801 г. На евро-пейских конгрессах, где он играл роль царя царей, обнару-живается от конгресса к конгрессу ослабление его либера-лизма.3 В1818 году в Ахене он выступает за эвакуацию фран-цузской территории и за либеральную ориентацию политикиЛюдовика XVIII; еще в Карлсбаде он избегает слишкомкомпрометировать себя немецкой реакцией. Но в Троппау,


Лайбахе и Вероне он уже проявляет себя врагом либераль-ных стремлений итальянцев, испанцев, греков. Он уже бо-рется против своего польского парламента и поддерживаетво Франции реакционный кабинет своего друга герцога Ри-шелье. Два факта если не вызвали, то по меньшей мере уско-рили эту прискорбную эволюцию. В 1819 году это былоубийство царского агента Коцебу, о котором речь будет ниже,и в 1820 году так называемый бунт Семеновского полка,одного из гвардейских полков. Командиром этого полка былнастоящий зверь, по фамилии Шварц; Шварц собственно-ручно бил солдат палкой, дергал их за усы, плевал им в лицо;ни один парад не проходил без палочных ударов. Храбрыесолдаты, герои стольких битв, привыкли со стороны своихрусских начальников к лучшему обращению, чем обращениеэтого «проклятого немца». И вот однажды роты Семеновскогополка отказались итти на парад. Полковник Шварц, чувствуясебя виновным в этом и боясь ответственности, не посмелничего предпринять для восстановления порядка. Он спря-тался. Этим бунт и ограничился. 1 Царь находился в товремя в Троппау. Меттерних, узнавший, повидимому, этуновость раньше самого царя, извлек из нее большую пользу,заставив Александра отказаться от либеральных намерений.

цейских преследований в германских государствах. Единственным в самомделе близким к нему человеком от начала до конца его царствования былгнусный палач Аракчеев, отношения к которому Александр I никогда неизменял. Такова историческая действительность, показывающая, что все«либеральные» слова и разговоры царя, все его намеки на желание датьконституцию не только Польше, но и России и т. п. — были и оставалисьпустыми словами, без реального значения. В особенности это относитсяк последнему десятилетию его правления. — Прим. ред.

1Это не совсем так. Дело началось с принесения «ротою его величества»коллективной жалобы на жестокость Шварца и с требования, заявленного кол-лективно в строю, об отмене обучения десятками, особенно в праздничныедни. — Прим. ред.

2Царь заменил Шварцу смертную казнь простым отставлением от службы. —Прим» ред.

С этого момента в России волею царя началась новая эра,выразившаяся в репрессиях, совершенно не соответствовав-ших преступлениям. Военный суд приговорил зачинщиков«бунта» в Семеновском полку к повешению, а полковникуШварцу постановил отрубить голову. Но если Шварц былпризнан настолько виновным, то разве не заслуживали сол-даты, которых он тиранил, некоторого снисхождения? 2 Подпредлогом смягчения приговора царь сделал его еще болеежестоким: восемь солдат были прогнаны шесть раз сквозьстрой через тысячу человек, затем сосланы в сибирские руд-




ники; другие были расформированы по гарнизонам восточно-европейской части России или Сибири. От славного Семе-новского полка осталось одно только имя. Он был целикомзаново сформирован.1

Реакция. Аракчеев и «обскуранты». Впрочем, Александруказалось, что он имеет основания жаловаться на всеобщуюнеблагодарность: на неблагодарность со стороны как народов,так и царей, на неблагодарность, проявляемую как либе-ральной Францией, так и Францией Людовика XVIII, нанеблагодарность Германии, Италии, Польши и даже самойРоссии, поскольку произошел мятеж Семеновского полка.Человеком, который явился выразителем этой обиды Але-ксандра на род человеческий, человеком, давшим свое имяэпохе беспощадной реакции — аракчеевщине, был Аракчеев.Он затмил даже своих помощников — князя Александра Го-лицына, министра народного просвещения, и фанатичногоСерафима, архиепископа Новгородского и Петербургского.

Алексей Аракчеев был одновременно самым верным и самымгрубым проводником деспотизма Павла I. Достигнув чинаполковника, затем генерала, он был грозой армии из-за своеймелочности по отношению к разным служебным деталям ижестоких взысканий за малейшие упущения, причем делодоходило до того, что он давал пощечины офицерам и неми-лосердно бил солдат. В 1799 году Палену удалось его удалить.Павел I вернул его слишком поздно для себя, не сумев этимпредотвратить катастрофу 12 марта 1801 года. Искренняяи шумная печаль Аракчеева при известии о цареубийстве,портрет царя Александра, который он всегда носил на груди,привлекли к нему неожиданно благосклонность Александра I.Аракчеев был восстановлен во всех своих званиях и должно-стях, достиг высших чинов и в 1812 году был назначенвоенным министром.

1Сыновья нижних чинов Семеновского полка старше десятилетнего воз-раста были отняты от родителей, обращены в кантонистов и распределены потак называемым «военно -сиротским отделениям». — Прим. ред.

2Инициатором военных поселений был не Аракчеев, а сам Александр I. —Прим. ред.

Аракчеев изобрел для русских солдат и крестьян новыйбич в виде военных поселений.2 В деревнях целого ряда уездовАракчеев поселил солдат; если они еще не были женаты,их заставляли жениться на дочерях крестьян, и сыновья отэтих браков обречены были стать солдатами. И солдаты икрестьяне были подчинены одному и тому же военному рас-порядку. Аракчеев считал этусистему великолепной: солдат


поможет крестьянину в полевых работах, сыновья крестьянстанут солдатами. В сельском хозяйстве не будет недостаткав рабочих руках, у армии—в рекрутах. Казна при этом тольковыиграет, потому что будут налицо хорошие полки, которыепочти ничего не будут стоить. Аракчеев считал, что он вводитв усовершенствованном виде австрийскую систему «военныхграниц». Но медаль имела и свою оборотную сторону. Русскиекрестьяне, которые были так привязаны к своим старым при-вычкам, страдали от этих поселений, от слишком тесной жизнис военными поселенцами, от принуждения отдавать за нихсвоих дочерей, от того, что они должны были растить своихсыновей для военной службы и что самим им приходилось пере-носить двойное рабство: крепостное право и военный режим.

Согласно указу 26 апреля 1817 года в окрестностях озераИльменя был размещен первый полк; к 1822 году здесь былауже поселена целая дивизия; вскоре численность военныхпоселений достигла 60 000 солдат и 30 000 лошадей, причемсодержание всего этого войска целиком легло на плечи400 000 крестьян. «Военные поселения» были распространенына Новгородскую, Харьковскую и Екатеринославскую гу-бернии. Вспыхнули восстания, которые были жестоко по-давлены. Но военным поселениям не суждено было пережитьэпоху, когда Аракчеев был еще в фаворе. 1

1 Аракчеев, владевший поместьем в Грузине, по реке Волхову, перенесна управление своими крестьянами те же методически придирчивые привычки,которые он проявлял раньше в казармах. Это была регламентация, доведен-ная до крайности и простиравшаяся вплоть до самых мельчайших деталей:каждые три года крыши домов полагалось окрашивать заново в красный цвет,причем полагалось употреблять 15 фунтов краски на 40 фунтов масла, и т. д.Малейшее нарушение каралось самым суровым образом. Для наказания своихкрестьян он изобрел специальную палку, «аракчеевскую», вымоченную в соле-ной воде. Чаша бедствий для его подданных переполнилась тем, что этот жесто-кий человек взял в любовницы жену одного из своих кучеров Настасью Мин-кину, еще более жестокую, чем он сам. Став полновластной хозяйкой, она за-нималась мучительствами и пытками, приказывала сечь на конюшне своегособственного мужа и изощрялась в жестокостях, особенно в отношении женщин.Брат одной из ее жертв отомстил за сестру, смертельно ранив фаворитку ударомножа. Страшно было смотреть на горе Аракчеева. Царь, соболезнуя, послалархимандрита Фотия утешить фаворита «во имя религии» и умолять его «сохра-нить себя для отечества». Кроткий Александр разрешил Аракчееву — в наруше-ние законов, по которым такие случаи подлежали компетенции одного лишьСената, — расправиться не только с убийцей, который получил 175 ударовкнутом и умер на месте, не только с его сестрой, которую уже пытала передсвоей смертью Настасья и которая, получив 125 палочных ударов, также скон-

Под влиянием архиепископа Серафима и министра Голи-цына реакция принимает другой характер: она направляетсяуже не против солдат и крестьян, а против науки и литера-туры, она получает название обскурантизма.


Голицын сперва был назначен генеральным прокуроромсвятейшего Синода, что его очень удивило, так как он сампризнается, что был человеком рассеянным, светским и ле-нивым. «Рассеянная жизнь, придворные привычки, мой ве-селый характер — все это мне казалось несовместимым с та-кими серьезными занятиями». Принадлежа к «нечестивойшколе XVIII века», Голицын раньше «ни во что не верил».Но еще более серьезным недостатком его было то, что онсовершенно не обладал ни постоянством, ни твердым харак-тером. Сделавшись министром культов и народного просве-щения, он стал подготовлять свое «обращение». Он запретил1издания мистиков, вроде Сионского вестника, издатель кото-рого, Лабзин, был выслан в Симбирскую губернию (1822),запретил секты хлыстов, придирался к «раскольникам». Ду-ховенство не верило в искренность его обращения, и в 1824.году Серафим с помощью Аракчеева добился отставки Го-лицына, который был заменен адмиралом Шишковым. В церкви1раздались песни ликования, и архимандрит Фотий писал: «Без-божие уничтожено, богохульствующая армия дьявола побе-ждена, ересь и раскол приведены к молчанию, все общества,враждебные богу, сокрушены. Мы имеем министром только на-шего спасителя Иисуса Христа, во славу бога отца. Аминь!»

Но в сущности Голицын уже предвосхитил дело Шишкова.Его управление университетами было настолько реакционно,что, по донесениям полиции от 1818 и 1819 годов, его обви-няли в том, что он превратно понимает «благожелательныенамерения государя», распространяя «суровые принципы хри-стианства на абстрактные науки, не имеющие влияния наверу», и в том, что он наметил план воспитания, «который

чалась, но в с 22 крестьянами и крестьянками, единственное преступление ко-торых состояло в том, что они не прибежали на помощь любовнице Аракчеева.

В это время скончался Александр. Аракчеев, опасаясь, что восшествие напрестол Николая может повлечь за собой общую амнистию, осмелился ускоритьказни. Это стало причиной его опалы. Он получил приказ отправиться путе-шествовать за границу, был смещен со всех должностей и принужден в концеконцов проживать только в своих имениях. Он прожил там до 1834 года, пре-давшись благочестию, занятый делами благотворительности, и умер, устремивглаза на портрет Александра I, льстя себя надеждой встретить его на небе..Таким образом, варварство, не тронувшее Александра, возмутило Николая,который и избавил Россию от этого бича.

(Рассказ этот неточен в конце. Повлекла за собой опалу Аракчеева вовсене расправа с подозреваемыми в убийстве Настасьи Минкиной: Николай и недумал протестовать против всех творившихся в Грузине ужасов. Да и опалыв точном смысле слова вовсе не было, и никакого приказа путешествовать,или жить в своем имении и т. п. Аракчеев никогда не получал. Николай Iлично не любилАракчеева и просто согласился на его просьбу об отставкеот должностей. — Прим. ред.)

находится в противоречии с цивилизацией XIX века». Голи-цыным была начата и почти закончена «чистка» русскихуниверситетов.

Попечителем Казанского университета был Магницкий, ста-рый друг Сперанского, отказавшийся от своих прежних фран-цузских идей. Он поставил себе целью организовать препо-давание, «соответствующее принципам акта Священного со-юза». Магницкий изгнал из университета одиннадцать про-фессоров, вычеркнул из списка почетных членов «цареубийцу»Грегуара, исключил из библиотеки в числе других подозри-тельных книг Право мира и войны Гроция, запретил препо-давать геологическое учение Вюффона, так же как и астро-номическое учение Коперника, Галилея и Ньютона, пред-писал, чтобы на «академических (университетских) актах»доклады по минералогии и другие перемежались с молитвамии церковными песнопениями. Профессор литературы долженбыл доказывать литературное превосходство библии надвсеми светскими авторами; профессор истории — предлагатьв качестве образца Всеобщую историю архиепископа Бос-сюэ; профессор философии — поучать, что научные истиныносят случайный (относительный) характер и что единствен-ная абсолютная истина основывается на откровении, данномХристом; профессор политической экономии — твердить о до-бродетелях, которые «превращают блага материальные в благадуховные». Ввиду того что медицина должна была статьнасквозь христианской, вскрытия как святотатство по отно-шению к умершим были с этого момента запрещены, и анато-мическое препарирование перенесено на кладбища. РекторНикольский в своем курсе математики трактовал треугольниккак символ троицы.

Из Харьковского университета изгнали двух профессоров.Самым любопытным был случай с четырьмя профессорамиПетербургского университета: профессором философии Га-личем, профессором статистики Арсеньевым, профессором по-литических наук Германом и профессором всеобщей историиРаупахом. Первый был обвинен в том, что преподавал фило-софию Шеллинга, а три других в том, что они воспроизводилитеории Шлецера, протеже Екатерины II. Шлецера при этомобвиняли в «робеспьеризме» и «маратизме». Попечитель Руничвел расследование на основании записей или высказыванийучащихся. Министр Голицын не осмелился указать царю,как нелепо такое расследование, и четыре профессора былиуволены со службы; более того — они оставались под угро-зой уголовного обвинения, которое затянулось до 1827 года.


В 1822 году запретили принимать в Дерптский университетстудентов, посещавших раньше германские университеты;в 1823 году запретили ездить учиться в германские универси-теты, а в 1824 году вычеркнули из программ в качестве«излишних» политические науки. В Харькове и Дерпте сту-дентам было запрещено посещать театры, так как это было«противно морали» и «отвлекало от занятий».

Цензура запретила большую часть русских журналов. Онаисправляла и калечила стихи поэтов. В 1818 году Голицын счелопасным произведение Станевича Беседа о бессмертии души,между тем как делегированные архиепископом Серафимом свя-щенники защищали его как соответствующее учению церкви.Шишков пошел еще дальше Голицына и предложил более су-ровый закон для цензуры, но царь не решился его принять.

Последние дни Александра. Александр, это «счастливоеисключение среди своих», принес больше вреда своим поддан-ным, чем самый неукротимый деспот, потому что в известныепериоды своей жизни не переставал будить и поддерживатьв них мечты о свободе, чтобы затем их же наказывать за этов периоды реакции. Еще в 1825 году он заверял в своем ли-берализме: «Что бы обо мне ни говорили, я жил и умру рес-публиканцем».

Последние годы Александра были омрачены разочарова-ниями, явившимися как бы результатом проявлений его не-устойчивой и своеобразной воли. Он давно уже не жил с импе-ратрицей. Трое детей, которых он имел от одной связи икоторых он нежно любил, умерли в раннем возрасте. Емупришлось оплакивать самую любимую из сестер, Екате-рину, королеву Вюртембергскую (1819). В то время какполяки боролись за парламентские свободы, дарованные имАлександром, русские с раздражением смотрели на восста-новленную на окраине империи Польшу. Они упрекали такжеАлександра в безразличии к избиению греков на Востоке,а большое наводнение, опустошившее Петербург в 1824 году,представлялось им карой неба за отказ в помощи Греции.В сентябре 1825 года, волнуемый грустными предчувствиями,обеспокоенный зловещими предсказаниями, омраченный про-будившимися воспоминаниями 1801 года, Александр покинулПетербург, чтобы отправиться на юг, в Таганрог, где он иумер 1 декабря от злокачественной лихорадки.

Политические идеи в России. Опасные изгибы политикиАлександра содействовали пробуждению политических идейв России. Екатерина II и Александр льстили себя мыслью,что в известные моменты своего царствования они не только


разделяли воззрения просвещенных людей своего времени,но далее опереясали их и вели просвещенных людей за собой.Но когда Екатерина II и ее внук сами повернули назад, людиэти за ними не последовали. Число тех, кто читал произве-дения французских философов, то прославляемых, то запре-щаемых в зависимости от изменчивых фантазий людей у власти,становилось больше, чем когда бы то ни было. Русские офи-церы, вернувшиеся из Франции после трехлетнего пребыва-ния там вместе с оккупационной армией, принесли с Западановые впечатления и освободительные идеи. Русские офицерытолько теперь начинали понимать, чем в действительностибыла эта французская революция, с которой им было пред-писано бороться и которая вместе с Наполеоном чуть былоне завоевала мир. Реставрация Бурбонов оказалась для нихдругим уроком. Многие думали то, очем писал Пестель: «Я уви-дел тогда, что большинство важнейших установлений рево-люции были сохранены при восстановлении монархии какблаготворные, в то время как раньше мы все, и я первый,восставали против этой революции. Из этого я заключил,что она (революция), повидимому, была вовсе не так дурна,как нам ее представляли, и что в ней даже было много хоро-шего. Я укрепился в этой своей мысли, когда увидел, чтогосударства, в которых она не имела места, оставались ли-шенными многих прав и свобод».

Эти офицеры, возвратившись в Россию, после того как ониприсутствовали при первых опытах парламентской свободыво Франции, снова находили в своей стране абсолютизм мо-нарха, крепостную зависимость крестьян и зверство телесныхнаказаний, от которых не были избавлены даже их собствен-ные солдаты, их товарищи по оружию в героической борьбепротив Наполеона. Они видели опять придирчивую полицию,отсутствие независимой юстиции, тиранию цензуры, обскуран-тизм, господствующий в университетах, и повсюду презрениек человеку и к человеческому достоинству. «Тогда, — продол-жает Пестель в своей автобиографии, — тогда начали заро-ждаться во мне идеи конституционной монархии и идеи ре-волюции; эти последние были еще слабы и не оформлены, номало-помалу они становились и более ясными и более твер-дыми. .. От идей конституционной монархии я перешел к идеямреспубликанским».

Тайные общества при Александре. Многие мыслили иговорили, как Пестель. Путь, по которому следовало итти дляреализации новых идей, был им подсказан пребыванием воФранции: надо было организовывать тайные общества. В 1816


и 1817 годах в России образовался Союз спасения, или истин-ных и верных сынов отечества, который формулировал своюцель словами: «Добиться, наконец, благодеяний, которыми рус-ский народ награжден своим великодушным монархом». В дей-ствительности общество имело целью установление консти-туционного режима. Среди основателей этого общества были:Александр и Никита Муравьевы, Сергей и Матвей Мура-вьевы-Апостолы, князья Илья Долгоруков, Сергей Трубец-кой, Федор Шаховской, полковник Глинка, капитан Якушкин,Новиков и Павел Пестель. В 1818 году общество получаетновый устав и новое название — Союз благоденствия. Так какв составе общества были и умеренные и революционеры, тов нем не могли договориться об окончательной организациии еще менее о цели, которой следовало достигнуть, и о сред-ствах, которые для этого надо было применить. Некоторыеиз членов общества, как Якушкин или Шаховской, говорили,что надо убить императора. Члены союза учредили централь-ную думу, сносившуюся с управами, установленными в про-винции или, скорее, в главных военных центрах.

В 1821 году произошел раскол и образовалось два обще-ства: Северное общество в Петербурге, центре первой армии,и Южное общество в Тульчине, пополняемое из офицероввторой армии, расквартированной на юге. Первое стояло законституционную монархию, второе — за республику. В Пе-тербурге основателем общества был Никита Муравьев, авторгражданского Катехизиса, но вскоре преобладающее влияниеперешло к Рылееву, сыну бывшего полицмейстера.1 В Туль-чине во главе общества стоял Пестель, сын бывшего почтмей-стера. 2 Таким образом, потомки старых сообщников деспо-тизма возглавляли революционное движение.

1Отец Рылеева был управляющим делами князя Голицына. — Прим. ред.

2Отец Пестеля, И. Б. Пестель, был президентом Главного почтового упра-вления, сенатором, а с 1806 по 1818 год — сибирским генерал-губернатором. —Прим. ред.

Пестель не отказывался ни от насильственных мер, ни отцареубийства, ни даже от соглашения с недовольными поля-ками, в чем его упрекали русские патриоты. С тех пор какНиколай Тургенев уехал в Лондон, а Никита Муравьев ото-шел, Северное общество с Рылеевым, Александром Бестуже-вым и его тремя братьями, с офицерами Ватенковым, Вадков-ским, Свистуновым, Якубовичем,, Завалишиным, отставнымпоручиком Каховским и литератором Кюхельбекером изме-нило свою физиономию. Оно обратилось к проектам действияи активно проводило свою пропаганду среди офицеров корпу-


сов, расположенных в Петербурге или в окрестностях. Здесьимелись как люди действия, так и безумцы. Завалишин гово-рил: «Революцию нужно начинать с головы» — и советовалуничтожить всю императорскую семью. Якубович и Кахов-ский предлагали свои услуги для совершения цареубийства.В то время как Рылеев заканчивал Катехизис, начатый Ни-китой Муравьевым, Пестель составлял Русскую правду, пред-ставлявшую собой одновременно и кодекс и республиканскуюконституцию. Южное общество признавало за энергичнымПестелем титул диктатора. Северное общество сделало менееудачный выбор: диктатором был князь древнего рода, ночеловек легкомысленный, мягкий и бесхарактерный — Сер-гей Трубецкой.1

Вскоре на юге обнаружилось существование третьего обще-ства— Соединенных славян, которое, впрочем, имело гораздоменьшее значение; основанное подпоручиком артиллерии Бори-совым, оно предлагало федерацию всех славянских националь-ностей. Это общество не замедлило слиться с Южным обществом.

В 1824 году, когда стало известно о предполагаемом царскомсмотре в Белой Церкви, заговорщики юга стали обсуждатьпроект цареубийства. Смотр не состоялся. Когда в 1825 годув Саратовском полку уволили со службы полковника Швей-ковского, чуть было не вспыхнуло восстание. Говорили о том,чтобы послать в Таганрог людей для убийства императора.Полковник Артамон Муравьев предложил взять на себявыполнение этого акта.

Незадолго до своей смерти Александр I получил в Таган-роге через унтер-офицера Шервуда сведения, достаточноточные, но далеко неполные, об организации Южного обще-ства. Это и вызвало увольнение Швейковского. Донос капи-тана Майбороды окончательно открыл ему глаза. В моментсмерти Александр имел, повидимому, очень ясное представле-ние об опасностях, угрожавших его империи. Опасности этиеще усиливались последствиями свойственной Александрунерешительности: он оставлял Россию в неизвестности отно-сительно того, какой из его братьев должен стать его преемни-ком. Создавшимся междуцарствием он давал повод готовойразразиться революции.

1 «Диктатором» он должен был быть лишь в момент восстания. — Прим. ред.

Вопрос о наследовании. Междуцарствие. Кто будет на-следником императора Александра? Он оставил трех братьев:Константина, сорока шести лет от роду, воспитанного, подобноему самому, Екатериной II и бывшего в то время генералис-






симусом в Польше, Николая и Михаила, бывших почти надвадцать лет моложе и составлявших как бы другое поколе-ние, совершенно не знавшее великой бабки. По европейскомунаследстьенному праву, принятому законом Павла I, наслед-ником престола должен был быть Константин. Но мы знаемчувства, выраженные Константином на следующий же деньпосле катастрофы 12 марта 1801 года.1 Эти чувства, которыеКонстантин неизменно сохранял спустя столько лет, былитак хорошо известны Александру, что в 1819 году он говорилНиколаю и его жене, прусской принцессе: «Вы должны знатьзаранее, что вы призваны вступить на престол».

В марте 1820 года Константин развелся со своей женой,саксен-кобургской принцессой; в мае того же года он вступилв морганатический брак с полькой Иоанной Грудзинской,для которой добился титула княгини Лович. Когда в следую-щем году Михаил навестил Константина в Варшаве, тот под-твердил брату свое определенное намерение отречься от рус-ского престола в пользу Николая. Когда Николай в своюочередь приехал навестить Константина, последний окружилего в Варшаве многозначительными почестями. Наконец,в январе 1822 года Константин написал императору, просяформально объявить о своем отречении, говоря, что не находитв себе «ни склонности, ни дарований, ни силы, необходимыхдля того, чтобы быть когда-либо возведенным в сан государя».Девятнадцать дней спустя Александр сообщил ему, что онсам и императрица-мать приняли его отречение. Эти дваписьма остались неизвестными даже великому князю Ни-колаю. Затем Александр составил акт для утверждения но-вого порядка наследования. Знали об этом акте только импе-ратрица-мать, Аракчеев, министр Голицын и московскийархиепископ Филарет. Акт этот был составлен в четырехэкземплярах, которые в величайшем секрете были положенына хранение в Успенский собор в Москве, а также в архивыГосударственного совета, святейшего Синода и Сената в Пе-тербурге. Николай и его жена еще ничего не знали об этихраспоряжениях.2 Мы увидим, какие бедственные последствиябыли вызваны этим избытком предосторожностей.

1См. т. II, стр. 129.

2Николай знал и об отречении Константина и о предстоящем своем воца-рении в случае смерти Александра. — Прим. ред.

7 декабря 1825 года Константин сообщил в Варшаве своемубрату Михаилу о смерти Александра. Константин проявил1некоторое раздражение, когда высокие сановники привет-ствовали его титулом императора. 8 декабря он написал Ни-


колаю, заверяя его в своем повиновении и верности, и пору-чил своему брату Михаилу доставить письмо в Петербург.В Петербурге Николай только 9-го узнал о смерти императора.Тотчас же он велел всем полкам и придворным чинам при-сягнуть на верность императору Константину. Сам Николайтоже принес присягу и подписал ее. Когда он отправилсяк императрице-матери и объявил ей, что «выполнил своюпервую обязанность по отношению к государю», она с ужасомвоскликнула: «Николай, что вы сделали!» Она сообщила емуо существовании акта, призывавшего его к власти. Николайупорствовал в своем решении и продолжал требовать прине-сения присяги Константину. Тем временем собрался Госу-дарственный совет, и был прочитан акт о престолонаследии.Итак, императором был Николай. Но тут же объявили, чтоНиколай только что сам присягнул Константину. Один ужеотказался от престола, а теперь отказывался и другой. Импе-ратора больше не существовало. Николай сам повел членовГосударственного совета в дворцовую церковь для принесе-ния присяги Константину. Сенат и святейший Синод должныбыли последовать этому примеру.

Подобные же сцены происходили в Москве с той только раз-ницей, что архиепископ Филарет не осмелился вскрыть акт,хранившийся в Успенском соборе. Ожидали приказаний изПетербурга. Пришел приказ присягать Константину.

То было совершенно необычайное для России зрелище. Пре-дыдущий век был периодом самой жестокой борьбы за трон,периодом революций, государственных переворотов, царе-убийств. А теперь между двумя братьями происходило соревно-вание в отказе от трона. Но это состязание в великодушии имелопочти те же последствия, что и самое горячее соперничество.

1 15 декабря (3 декабря старого стиля). — Прим. ред.

Между тем великий князь Михаил прибыл 14 декабря 1с письмом Константина в Петербург, обеспокоенный тем, чтоон слышал дорогой. Николай был принужден примиритьсяс очевидностью: поскольку Константин настаивал на своемотречении, императорская власть переходила к нему, Николаю.Теперь нужно было добиться новой присяги от войск, санов-ников и высших государственных учреждений. Но заставитьотречься от первой присяги такой религиозный народ, как рус-ский, и особенно заставить отречься солдат было делом оченьнелегким. Присяга—это то, что связывало юридически праваимператора и армию; присяга создавала и солдата и государя.Верность присяге, однажды принесенной, являлась делом


чести, совести, религии. И это глубокое смятение совести про-исходило как раз в такой момент, когда тайные общества, ужедавно готовые действовать, выжидали случая для выступления.

День 26 декабря (14 декабря старого стиля) в Петербурге.В петербургских полках внешне царило полнейшее спокой-ствие. Полиция, однако, указывала на многочисленные со-брания офицеров. Доблестный Милорадович, военный губер-натор города, отвечал на эти предостережения: «Оставьтеэтих шалунов в покое и не мешайте им читать друг другу ихплохие стихи». Николай потерял еще десять дней на отправкуписем Константину для объяснения ему нового положения,создавшегося из-за первой присяги; он упрашивал Констан-тина приехать и ожидал ответа. 24 декабря Николай получилот командующего южной армией Дибича очень подробныена этот раз сведения об организации тайных обществ, о проек-тах революции и цареубийства. В тот же день он получилписьмо Константина с новым отречением. Константин к томуже отказывался покинуть Варшаву. Тем самым Николай сразуи бесповоротно оказался императором перед лицом готовойразразиться революции. Он тут же поручил Сперанскомусоставить манифест о восшествии на престол; манифест со-держал в себе требование принесения новой присяги, назна-ченной на послезавтра, т. е. на понедельник 26 декабря.Николай писал Волконскому: «Послезавтра я буду императо-ром всероссийским, или же я буду мертв». 25-го на заседанииГосударственного совета Николай зачитал манифест, а 26-го,в 8 часов утра, направился в приемный зал Зимнего дворца,где был собран генералитет и высшие гражданские чины.Николай изложил факты, прочел манифест и сказал: «Еслимне суждено быть императором хотя бы только на один час,я сумею доказать, что достоин им быть».

1 Были тяжело ранены генералы Фредерике и Шеншин и легко ранен пол-ковник Хвощинский. — Прим. ред.

Принесение присяги началось как в собрании высшихгосударственных учреждений, так и в церквах. Императорожидал в Зимнем дворце донесений о том, что происходитв казармах. В большинстве гвардейских полков присягабыла принесена без значительных инцидентов. Но в Москов-ском полку офицеры-заговорщики удержали солдат от при-сяги, уверяя их, что настоящий император Константин за-ключен в тюрьму, также как и великий князь Михаил. Ониувлекли за собой половину полка с заряженными ружьями,с развернутым знаменем, зарубили бригадного генерала1


и заняли позицию на Сенатской площади, около памятникаПетра Великого, недалеко от Зимнего дворца. К ним при-соединились отдельные военные и кое-кто из народа. Толпакричала «Да здравствует Константин!» В этот момент у Ни-колая под рукой была лишь рота Финляндского полка, при-шедшая на смену караула во дворце, и знамя этого полкапервое склонилось перед новым императором. Подходы кодворцу были заняты многочисленной, но мирной толпой, изкоторой раздавались отдельные выкрики «Да здравствуетКонстантин!» Толпа стояла, обнажив головы. Николай одинприблизился к этой толпе, импонируя ей своим огромнымростом и стальным взглядом голубых глаз, и прочел мани-фест, вызвав этим бурю приветственных кликов. Затем онобнял стояеших вблизи и предложил всем разойтись по домам.

1 Многие солдаты, невидимому, принимали «Конституцию» за жену Кон-стантина.

(Это примечание французского автора дает еще одно подтверждение тому,что в основу рассказа о 14 декабря автор отчасти кладет официальную версиюи официозные рассказы об этом деле. — Прим. ред.)

Вскоре прибыл первый батальон преображенцев, затем Ми-лорадович со многими генералами и офицерами. Милорадович,раскаиваясь в том, что почти не принял предосторожностей,направился к восставшему Московскому полку, стоявшемуспиной к Сенату и окруженному кордоном стрелков. Он ве-лел подать себе лошадь, пробился сквозь толпу и кордонстрелков, остановился в десяти шагах от полка и обратилсяк нему с речью. Внезапно раздался выстрел, и Милорадовичупал на руки одного из своих адъютантов. Отставной поручикКаховский убил его выстрелом из пистолета. Таков был конецгероя стольких битв, в которых он, подобно Мюрату, никогдане был ранен. Николай, очень взволнованный этим известием,сказал: «Ясно, что будут стрелять и в меня». Тем не менееон, в свою очередь, во главе роты преображенцев приблизилсяк мятежникам. Встретив по пути конную гвардию, он велелей построиться на Сенатской площади. В этот момент подо-спели, с тем чтобы присоединиться к мятежникам, флотскиеэкипажи, увлеченные морскими лейтенантами Арбузовым иНиколаем Бестужевым. Несколько офицеров, пытавшихсявойти в переговоры с мятежниками, были обстреляны. Импе-ратор тоже приблизился; его встретили криками «Да здрав-ствует Константин! Да здравствует Конституция!» 1 и ружей-ными выстрелами. «Несчастные, — воскликнул он, — они хо-тят, чтобы пролилась кровь!»


Великий князь Михаил, полковник Московского полка,бросился в казармы своего полка, где оставалась еще поло-вина солдат, не решавшихся присоединиться к восставшим,но продолжавших верить в басню о заключении в тюрьмуКонстантина и Михаила. Достаточно было солдатам увидетьМихаила, чтобы принести присягу. Михаил привел их наСенатскую площадь, намереваясь «восстановить честь» полкаи отнять у восставших полковое знамя. Вскоре к императоруподошли новые силы: гвардейские саперы, кавалергарды,остатки Преображенского, Финляндского, Семеновского иПавловского полков и, наконец, пешая гвардейская артил-лерия под командой генерала Сухозанета. Стало известноо присоединении к восставшим двух батальонов гвардейскихгренадер. Они были увлечены своими офицерами и явилисьсо знаменем. Одному из этих батальонов под предводитель-ством поручика Панова удалось проникнуть во двор Зимнегодворца, где солдаты кричали «Мы за Константина!» — «В та-ком случае вот ваша дорога», — холодно сказал им Николай.Полковник Стюрлер, командир гвардейских гренадер, гнав-шийся за своими солдатами, был смертельно ранен выстреломиз пистолета, произведенным опять-таки Каховским. Отпа-дение других воинских частей было приостановлено офице-рами, верными Николаю. На Сенатской площади собрались:часть Московского полка и гвардейских гренадер с двумязнаменами, флотские экипажи, множество одиночек и гра-жданских заговорщиков — всего от 3000 до 4000 человек, го-лодных, полузамерзшпх, переступавших с ноги на ногу, безначальника, который бы ими командовал, уже деморализо-ванных бездеятельностью.

Великий князь Михаил сделал было попытку поговоритьс моряками, и был момент, когда Кюхельбекер нацелилсяв него из своего пистолета; затем пытались заговорить с сол-датами оба митрополита, петербургский и киевский, Серафими Евгений, голоса которых были заглушены барабаннойдробью; наконец, сделал попытку император, но был опятьвстречен выстрелами.

На Адмиралтействе пробило 3 часа, а для Петербурга в де-кабре это почти ночь. Вопреки советам свиты император вы-сказывал явное нежелание открывать огонь. Сухозанет, кото-рый не мог добиться от императора этого приказа, попыталсятоже заговорить с мятежниками. «Принес ли ты нам консти-туцию?» — было их ответом, и пуля срезала плюмаж егошляпы. Тогда раздались четыре пушечных выстрела. Мятеж-ники обратились в беспорядочное бегство. Они бежали по


улицам, по набережным, по замерзшей Неве. Три другихпушечных выстрела и несколько кавалерийских атак очистилиСенатскую площадь. Николай вернулся в свой дворец побе-дителем. В общем число убитых не достигало трехсот человек. 1Мятеж, вызванный офицерами, был бессознательным у сол-дат, которые искренно верили, что они сражаются за своюприсягу. Этот мятеж был чисто военным: в нем не принималиучастия ни высшие государственные учреждения, ни петер-бургское население, ни нация.

Вот к какой грустной неудаче привели восемь лет подго-товки в тайных обществах, бахвальство офицеров, предла-гавших совершить цареубийство, и планы конституции Ни-киты Муравьева, Рылеева и Пестеля. А между тем большин-ство этих офицеров-мятежников храбро сражались во времянаполеоновских войн. Чего им нехватало — это вождя: Рылеевне был человеком действия; «диктатор» Трубецкой не пока-зывался в течение целого дня. Со стороны власти — то же от-,сутствие благоразумия, та же растерянность. В самом началеНиколай, имевший в своем распоряжении одну единственнуюроту, был весь во власти мятежных солдат и толпы. И если оностался в этот день победителем, то этим был обязан своемуличному хладнокровию и своей императорской осанке.

1 Убитых было гораздо больше. Но полиции было велено убрать поскореетрупы, и множество не только убитых, но и раненых было сброшено в прорубии полыньи Невы. — Прим. ред.

Восстание на юге. Северные заговорщики не сумели дажесвязать своего выступления с выступлением на юге. В тотдень, когда в Петербурге шло сражение, генерал Дибич поприказу Николая приступил к аресту Пестеля и двенадцатичленов общества. Аресты вызвали беспорядки в трех центрахдействия Южного общества: в гарнизонах Тульчина, Ка-менки, Василькова. Когда на юге узнали о событии 26 декабряв Петербурге, там стали возникать самые безумные и самыеотчаянные планы. Поручик Поджио требовал от полковника,князя Волконского, чтобы тот поднял полк и повел его наПетербург, с тем чтобы там провозгласить республику. Поджиопредлагал отправиться туда для убийства императора. СергейМуравьев-Апостол хотел начать революцию с Польши, орга-низовать убийство Константина в Варшаве. Однако и он сами его брат Матвей, а также Михаил Бестужев и другие вожаки,за которыми пристально следили, были вынуждены прятаться.Их арестовал в Трилисье полковник Гебель, но им удалосьбежать. Сергей тотчас же поднял восстание в Черниговскомполку и послал гонцов, чтобы собрать разбросанные повсюду


части. С их помощью удалось собрать от 3000 до 4000 чело-век, но то были люди нерешительные, встревоженные, мучимыесвоей солдатской совестью. Было намерение двинуться наКиев, который мог бы стать центром обширного восстания.Но когда узнали о приближении императорских войск, тоизменили маршрут. В Мотовиловке встретили две роты гре-надер, которые держали сторону Константина. Сергей Му-равьев-Апостол имел неосторожность сказать им: «Впрочем,товарищи, на что нам нужен Константин? Мы обойдемся безнего, как и без его брата Николая... Крикнем все «Да здрав-ствует республика!» Один старый гренадер ему ответил: «Мыохотно крикнем «Да здравствует республика», если ваше бла-городие нам это прикажет. Но кто же будет нашим импера-тором?» 1 Сообразно получаемым известиям мятежники совер-шали марши и контрмарши. Войско восставших таяло наглазах. Наконец, 16 января утром, недалеко от Белой Церкви,между Устиновкой и Королевкой, восставшие оказались окру-женными войсками генерала Гейсмара. Сергей Муравьев-Апо-стол сказал: «Нам остается только отважно умереть!» Он по-строил в каре шесть рот Черниговского полка и двинулсяпрямо на пушки. Одного залпа картечью было достаточно,чтобы вызвать беспорядочное бегство. Сергей Муравьев-Апо-стол упал тяжело раненным, а его брат Ипполит был раненсмертельно. Среди 700 пленных были: Бестужев, МатвейМуравьев-Апостол, Кузьмин и др. Самодержавие на югеодержало победу еще быстрее, чем на севере.

1 Одна из легенд, усердно распространявшихся в придворных сферах после14 декабря. — Прим. ред.

Процесс декабристов. В Петербурге, где с вечера 26 де-кабря первые донесения полиции беспрерывно пополнялисьновыми данными, Николай уже мог отдать себе отчет в причи-нах, вызвавших революцию. Вторая присяга, явившаяся длясолдат решающей движущей силой, была для офицеров-заго-ворщиков лишь поводом и удобным случаем. В то время каксолдаты из уважения к своей присяге и из-за ошибочно поня-того чувства верности держали сторону Константина, офицерыстояли за конституцию, за республику. Разветвления заго-вора распространялись по всей России. Детали его сталипостепенно выясняться. Число членов этой организации быловелико, и среди них находились высшие офицеры, штаб-офи-церы, генералы, флигель-адъютанты императора, самые громкиеимена России, «князья-рюриковичи». К вечеру были аресто-ваны лишь люди незначительные, а руководители, избеясав


картечи, собрались у Рылеева в ожидании вестей с юга и извоенных поселений (где, впрочем, ничего не произошло).«Диктатор» Трубецкой скрывался у графини де Л аваль, своейтещи, или у своего зятя Лебцельтерна, австрийского посла.

Вскоре были арестованы один за другим главные вожаки.Трубецкой, приведенный к Николаю, обезоружил его своимсмирением, полнотой своих признаний, своими мольбами.Император с пренебрежением объявил Трубецкому, что даруетему жизнь, и отправил его в крепость. При виде Каховского,убийцы Милорадовича, Николай не мог сдержать своей ярости:«Презренный, покрытый кровью нашего самого прославлен-ного генерала!» Рылеев, гордый, скромный, не опускавшийперед ним глаз, заинтересовал царя: «Какой интерес побу-ждал вас к действию?» — спросил он его.—«Интерес моейстраны». — «Что было вашей целью?» — «Конституция, либе-ральное правление, общественные свободы». В течение не-скольких дней царь по 6—7 часов в день допрашивал заклю-ченных. Ввиду того что арестованные поступали массами какс севера, так и с юга, была создана большая следственнаякомиссия. Царь сам захотел руководить ею. Протоколы этойкомиссии являются достоверным источником этой истории.Среди обвиняемых были некоторые, как Трубецкой, которыестарались только умалить приписываемую им роль. Якубовичи Каховский смело отрицали проекты цареубийства. Булатовпокончил самоубийством в тюрьме. Александр Бестужев гордодержался перед судьями: «Я знал наперед, — говорил он, —что это предприятие не имело никаких шансов на успех;я знал также, что придется пожертвовать своей жизнью...Час жатвы наступит позже». Император сказал Бестужеву,что он мог бы его простить, если бы был уверен, что в будущемон найдет в нем верноподданного. «Э, государь! — ответилБестужев, — вот это именно и есть то, на что мы жалуемся»вот почему мы устроили заговор. Величайшее злоупотребле-ние как раз и заключается в том, что император может делатьвсе, что он желает... Предоставьте свершиться правосудию».

11 июня работы комиссии были закончены. За 5 месяцевона допросила 240 заключенных и 3000 свидетелей. В числе121 обвиняемого было 7 князей, 2 графа, 3 барона, 2 генерала,23 полковника или подполковника. Они предстали передВерховным судом в составе 80 членов от Государственного со-вета, Сената, святейшего Синода. Подсудимые допрашивалисьв течение нескольких недель. Все инкриминируемые поступкибыли сведены судом к трем главным пунктам обвинения:1) тайные общества и восстание вообще; 2) военный мятеж;




3) проекты цареубийства. 31 обвиняемый были приговоренык смерти через отсечение головы; 17 — к гражданской смертии к пожизненным каторжным работам. Остальные наказаниябыли: лишение прав дворянства, каторжные работы на срок,постоянная или временная ссылка в Сибирь, высылка разжа-лованных офицеров в полки простыми солдатами; для особойкатегории, в которую входили 5 человек (Рылеев, Каховский,Пестель, Сергей Муравьев-Апостол, Михаил Бестужев-Рю-мин),— четвертование. Этим пятерым Николай заменил одинвид казни другим — повешением. Все другие осужденныена смерть были помилованы. Почти все приговоры, кромесмертных, были снижены на одну или две категории.

Казни и ссылки. 25 июля на гласисе Петропавловской кре-пости совершилась казнь пяти осужденных к повешению.Эта казнь была необычной для России, так как смертная казньбыла официально отменена при царице Елизавете. У под-ножия виселицы Рылеев произнес следующие слова: «Пылмоего политического рвения, любовь к родине могли ввестименя в заблуждение, но поскольку патриотизм был единствен-ной побудительной силой наших действий — я ожидаю смертибез страха». Пестель сказал: «Я убежден в том, что рано илипоздно Россия найдет в моей Русской правде средство противвсех зол; моя ошибка в том, что я хотел пожать раньше, чемпосеял». 1 Неловкость палачей привела к тому, что толькоКаховский и Пестель были повешены сразу. У трех остальныхверевка соскользнула на капюшоны, которыми были прикрытыих головы; осужденные сорвались, и Бестужев при этомсломал себе обе ноги. У них на глазах снова начались приго-товления к казни. Рылеев сказал: «Итак, будут говорить,что ничто мне не удалось, даже смерть». А Муравьев-Апостолпроизнес: «Проклятая страна, где не умеют ни составлятьзаговоры, ни судить, ни вешать». Прошло с четверть часа,прежде чем казнь была совершена.

1Эти речи — апокриф, взятый из ходивших тогда слухов. Только словаМуравьева-Апостола, повидимому, имеют некоторое фактическое обоснование.—Прим. ред.

2И осталась с ним в Сибири. — Прим. ред.

В следующие дни последовали высылки в Сибирь. Осужден-ные, закованные по четверо в ряд, размещались на вязанкахсоломы в телегах. Многих утешила в их испытаниях достой-ная восхищения преданность жен, матерей и сестер, которыепоследовали за ними в далекое изгнание. Жена Трубецкого,француженка, урожденная де Лаваль, провожала его до Нер-чинска. 2 Другая француженка, Полина Геб ль, из Шампиньи


(Лотарингия), последовала за своим любовником, кавалер-гардом Анненковым. В первые годы ссыльные принужденыбыли вести жизнь каторжников. Затем, смотря по степенинаказаний, которые они должны были отбывать, им былодозволено жить как сибирским поселенцам. Некоторые послесмягчения наказания смогли, еще в царствование Николая,поступить на службу в Сибири или вернуться в Россию. Боль-шинство получило полное помилование только в 1856 году,по обнародовании всеобщей амнистии наследником Николая.

Несмотря на ошибки, неблагоразумие, опрометчивость, де-кабристы, если не считать нескольких безумцев или подозри-тельных, представляли собой цвет общества по своему проис-хождению, по благородству стремлений, по личной храбрости,по высокой культурности. Их ссылка была изгнанием доблест-ных людей, мыслителей, поэтов, а их возвращение из ссылкиотмечено повышением интеллектуального и морального уровнястраны. Многие из них впоследствии получили известностьв литературе, в экономических науках, даже на государствен-ной службе, и сделались ценными помощниками Алексан-дра II, «царя-освободителя».1

Характер правления Николая. День 26 декабря 1825 годазавершил формирование характера Николая. Этот день в не-котором смысле как бы предназначил его к роли душителяреволюций. И в Европе, такой беспокойной в ту эпоху, у негоне было недостатка в случаях проявить себя поборником правмонархов. После того как Николай одно время мечтал заду-шить французскую и бельгийскую революции 1830 года, онувидел себя вынужденным бороться в своих собственныхвладениях с польской революцией. Позднее, в 1848 и 1849 го-дах, он усмиряет венгерскую и румынскую революции. Про-никнутый идеями легитимизма, он поддерживал дурной мирс французской Июльской монархией. Не следует, однако,забывать при этом, что он сыграл известную роль в освобо-ждении Греции.

1 Александр II решительно никого из возвращенных декабристов не прибли-зил к себе. — Прим. ред.

В самой империи Николай всю свою энергию посвятилпринципу самодержавия, скомпрометированному «республи-канскими» мечтаниями и смутными стремлениями Але-ксандра I. В России, как и в Европе, его правление имелоцелью достигнуть, по выражению Ламартина, «неподвижностимира». Его самодержавие, опирающееся на официальную цер-ковь, не терпело ни масонских лож, ни библейских обществ;


эти последние были распущены в1827 году. Зато он управлялпо-военному православной церковью, назначив председателемсвятейшего Синода, со званием обер-прокурора, гусарскогогенерала, своего флигель-адъютанта Протасова. Николай неостанавливался и перед тем, чтобы преследовать на военныйманер1 упорствующих раскольников и особенно диссиден-тов западной России (униатов), заставляя их отречься отсоюза с Римом и стать настоящими православными.

Реформы и попытки реформ. К гордости самодержца у Ни-колая присоединялось глубокое сознание обязанностей и от-ветственности, налагавшихся на него этим титулом. Он былприлежен, точен, трудолюбив, охотно погружался в военныеи административные мелочи, был бережлив в расходованиигосударственной копейки. Он старался оправдать свою чистоконсервативную политику искренним стремлением к прогрессув мелочах. Если он ограничивал приглашение иностранныхвоспитателей и воспитательниц в дворянские дома, если онтолько в виде исключения разрешал русской молодежи учитьсяв западных университетах, то он создал, в то же время, двой-ной рассадник русских учителей: Профессорский институт(в Дерпте) для подготовки работников высших учебных заве-дений и Главный педагогический институт для подготовкипреподавателей начальных и средних школ. Разрешения назаграничные поездки предоставлялись дворянам на пять лет,остальным русским подданным на три года. Суровая цензуранаблюдала на границе и внутри империи за литературнымипроизведениями. Недоверие к немецкой философии дошло дозапрещения преподавания философии в университетах. Пре-подавание философии было доверено духовенству и стало темсамым как бы отраслью богословия. Суровая система паспор-тов, придирки полиции, протекционистская и даже запре-тительная система таможенных пошлин, пограничная цен-зура — все это привело к тому, что Россия казалась отде-ленной от остальной Европы как бы китайской стеной.

1 Французский автор здесь употребил слово dragoimer. Это намек на вар-варское преследование во Франции при Людовике XIV протестантов, когдак ним на постой ставили драгун, которым разрешалось делать с упорствующимипротестантами, с их женами, детьми и имуществом решительно все, что заблаго-рассудится. Этот прием для обращения людей в католицизм назывался «драго-надами». — Прим. ред.

Николай, однако, пытался ввести в своей империи некото-рые материальные и социальные улучшения. В его царство-вание была проведена первая русская железная дорога изПетербурга в Москву. Были возобновлены работы по канали-


1Очевидная путаница: баллотировка шарами была в дворянских собра-ниях. — Прим. ред.

2Автор неправильно характеризует отношение Николая I к крестьян-скому вопросу. Никогда Николай не помышлял об освобождении крестьян.Напротив, ничто так не преследовалось при нем, как самые отдаленные по-ползновения— в печати ли, или в устном слове — намекнуть на необходи-мость уничтожения крепостного права. Он называл себя «первым русскимпомещиком», и при нем администрация и суд делали всегда без исключениявсе от них зависящее, чтобы покрывать все бесчисленные злоупотребленияпомещичьей властью и преступления помещиков (вплоть до убийства кре-постных помещиками). Вместе с тем Николай I видел опасность подобногоположения вещей и, если нельзя никак сказать, что он думал об уничтоже-нии крепостного права, то должно вполне признать, что он очень был оза-бочен вопросом, как поставить крестьян в такое положение, чтобы они при-мирились все-такп со своей крепостной неволей. Все созывавшиеся Николаем

зации Волги и Дона, улучшена навигация по Днепру. Сновазанялись кодификацией русских законов. В 1830 году появи-лось Полное собрание законов империи, в 1832 году — Своддействующих законов, в 1845 году — Уложение о наказанияхуголовных и исправительных. В целях разгрузки гражданскихсудов были созданы коммерческие суды. Николай осуществилидею своей бабки, великой Екатерины: создать нечто вродетретьего сословия под названием «почетных граждан», поль-зующихся теми же правами, что и купцы первой «гильдии».«Почетные граждане» могли составляться из художников,имевших аттестат Академии художеств, и из лиц, имевшихсвидетельство о среднем образовании или университетскийдиплом. Николай ввел в крестьянских собраниях для сель-ских общин баллотировку белыми и черными шарами. 1 В во-просе об освобождении крестьян, столько раз поднимавшемсяпри Екатерине II и Александре, Николай придерживалсясуществующего порядка вещей, приказывая преследовать рас-пространителей слухов об освобождении и предписывая воз-вращать господам, если нужно — силой, непокорных крепост-ных. Он ограничился тем, что указом 1842 года установилусловия, на которых могли заключаться между помещикамии крестьянами договоры об освобождении, количество которыхс каждым днем все возрастало. Другими указами было при-знано за крестьянами и общинами право приобретения недви-жимого имущества. Но Николай стремился к большему: онприказывал тайно изучать средства разрешения этого назрев-шего социального вопроса, и трудами его комиссий восполь-зовался впоследствии Александр II. Автор Правды о России,очень враждебный Николаю, все же сказал о нем: «Как бывраждебно он ни относился ко всяким идеям свободы, он непереставал всю жизнь думать об освобождении крепостных».2


Литература и искусство. Царствование Николая, несмотряна всю суровость цензуры, часто смягчаемой им же самим, 1оказалось одним из самых плодотворных периодов русскойлитературы. Сергей Соловьев начинает свою большую ИсториюРоссии, а Полевой издает свою Историю русского народа. Не-сколько журналов, как Северная пчела, Наблюдатель, Оте-чественные записки, Современник, Телескоп, Москвитянин,умудрялись существовать, и число их читателей все времявозрастало.

комитеты и комиссии по крестьянскому вопросу имели именно такую цель,и никакой другой не имели. И во внутренней как и во внешней политикеНиколай 1 является последовательнейшим реакционером, жестоким гоните-лем всякой мысли о свободе, о равноправии сословий, об индивидуальнойнезависимости. Таким он взошел на престол после Декабрьского восстанияи таким сошел в могилу. Такие события, как Июльская революция 1830 годаво Франции, или Польское восстание 1830—1831 годов, или революционнаябуря 1848 года, только усиливали реакционную ярость Николая. — Прим. ред.

1Николай I не только никогда не смягчал цензуры, но сажал очень частоцензоров на гауптвахту за недостаточно суровое с их стороны отношение к авто-рам. — Прим. ред.

2Иван Сусанин. — Прим. ред.

За чисто классической литературой эпохи Александра по-следовала теперь другая, проникнутая жаром западного ро-мантизма. Среди поэтов мы видим Лермонтова, Кольцова исамого великого из всех — Александра Пушкина. РевизорГоголя, Горе от ума Грибоедова и первые комедии Остров-ского знаменуют собою развитие комедии нравов. А в такихпроизведениях, как Мертвые души Гоголя, Капитанскаядочка Пушкина, Обыкновенная история Гончарова, Таран-тас Соллогуба, Переселенцы Григоровича, Питерщик Писем-ского, Бедные люди Достоевского и Записки охотника ИванаТургенева, мы видим совершенно оригинальный и вполненациональный расцвет русского романа. В лице Глинки,автора опер Жизнь за царя 2 и Руслан и Людмила, Россияимеет своего первого великого композитора. Таким образом,период железного ига наиболее ярко выраженного самодержцастал периодом подлинного русского литературного возро-ждения.


глава v


ЮГО-ВОСТОЧНАЯ ЕВРОПА


1814-1821



I. Колебание основ Турецкой империи



бщее состояние Турецкой империи. В эпоху Венскогоконгресса Турецкая империя находилась под угро-зой гибели. От реформ Селима не осталось почтиникаких следов, а Махмуд, сожалевший об этой неудаче,не решался еще открыто взять на себя продолжение рефор-маторской политики. Янычары попрежнему господствовалив Константинополе. В администрации, за которой не выхо-дивший из сераля султан имел лишь слабое наблюдение,замечалось все большее разложение. Алжир и Тунис нахо-дились в чисто номинальной зависимости от Порты, и Европане признавала вассальных уз, связывавших эти областис Турецкой империей. Багдадский пашалык фактически былпочти совершенно независим. В Аравии вахабиты продолжалиоказывать упорное сопротивление войскам Мехмеда-Али. По-следний, отделавшись от мамелюков, правил Египтом почтина правах независимого государя. В Малой Азии ускатскийпаша Чапван-оглу отвоевал себе нечто вроде королевства,из которого султан никак не мог его выбить; во внутреннихобластях шли вечные раздоры между деребеями; а на по-бережье господствовала всесильная олигархия Кара-Осман-оглу. Что касается европейских владений Турции, то еслиБолгария со времени смерти Пазван-оглу была почти усми-рена, то Босния, где беи отличались непокорностью, постоянноволновалась. В Албании власть Али Тепеделенского былаеще не поколеблена.

Христианское население, ободренное первыми успехами,стремилось к полному освобождению. Сербы под предводи-


тельством Милоша вырвали у султана целый ряд уступок,сделавших их почти независимым народом. Черногорцы,которые на своей небольшой территории фактически поль-зовались независимостью, помышляли о расширении своихвладений. Привилегии Молдавии и Валахии были Бухарест-ским трактатом не только подтверждены, но даже расширены,и тем не менее население этих княжеств не считало себяудовлетворенным. Наконец, начал пробуждаться греческийнарод, и это пробуждение проявлялось как в военных приго-товлениях, так и в мирной пропаганде школ и газет. Еслиобразовавшееся в 1814 году в Афинах общество Филомузыеще скрывало свои политические стремления под оболочкойчисто литературной программы, то иначе обстояло делос Дружественной гетерией ('ExaipiacptXtxi]). Это было тайноеобщество, возникшее приблизительно около того же вре-мени и ставившее перед своими членами задачу «военногообъединения» не только всех греков, но даже «всех хри-стиан Турецкой империи в целях торжества креста надполумесяцем».

Александр I и русская политика на Востоке. Эти стремле-ния открыто поддерживались русским правительством, главакоторого, пользовавшийся преобладающим влиянием в Европе,был твердо намерен ускорить падение Турецкой империии добиться окончательного ее разрушения. В 1812 году Але-ксандр прекратил свои удачные военные действия противМахмуда лишь для того, чтобы обратить все свои силы противНаполеона. Но когда господство французов было сломленои на Западе был восстановлен мир, он снова вернулся к ста-рому «турецкому» плану Екатерины II. Россия господство-вала на Черном море благодаря Крымскому полуострову;владения ее простирались к югу от Кавказа, и она имелавозможность напасть на Малую Азию с тыла. Россия держалав своих руках устья Дуная, а признанное за ней право про-тектората над Молдавией, Валахией и Сербией доставлялоей все новые предлоги для вмешательства в турецкие дела.Толкование, которое Александр давал Кучук-Кайнарджий-скому трактату, побуждало его выдвигать все большие тре-бования и выступать в качестве посредника между туркамии всей массой их христианских подданных. Он считал, чтоего миссия заключается в том, чтобы охранять турецкиххристиан, а в случае надобности и освободить их 13-под ту-рецкого ига. Каким путем будет разрешен восточный вопросв том виде, в каком этого ему хотелось, Александр и сам незнал, но твердо решился не только использовать, но и вызвать


удобный случай, который позволил бы ему осуществить своипланы. С 1815 года Александр начал проявлять к турецкимделам такой настойчивый и многозначительный интерес, чтоПорта и заинтересованные в ее защите державы заволнова-лись. Невозможно было закрывать глаза на благосклонноевнимание, которое царь оказывал вождям эллинской пропа-ганды. Фанариотские князья были осыпаны его милостями.Вывший валахский господарь Константин Ипсиланти бе-жал в Россию, где и умер в 1816 году. Два сына его, Але-ксандр и Димитрий, которые позднее, в 1821 году, подалисигнал к греческому восстанию, были адъютантами рус-ского императора. Уроженец Корфу Каподистрия, столь жепреданный идее освобождения своей родины, как и они,был одно время любимым министром Александра. Царь нетолько не препятствовал тому, чтобы этот государствен-ный деятель стал председателем общества «Филомузы», нои разрешил Гетерии учредить свое центральное управле-ние на русской территории. На глазах снисходительнойрусской полиции грек Скуфас, основатель этого обще-ства, посылал из Одессы распоряжения своим главнымпомощникам.

Восточный вопрос на Венском конгрессе. Среди держав,которых беспокоила восточная политика петербургского ка-бинета, Австрия и Англия давно уже занимали первое место.Если бы это зависело только от князя Меттерниха, Венскийконгресс не закрылся бы без того, чтобы не гарантироватьторжественно путем общеевропейского соглашения существо-вание и неприкосновенность Оттоманской империи. Британ-ское правительство поддерживало усилия Меттерниха и пред-лагало Порте свое покровительство. Но Порта сама ставилапрепоны этой политике; она опасалась, что европейскаягарантия уменьшит ее авторитет и нарушит ее политиче-скую самостоятельность; мысль об английском посред-ничестве, в котором она усматривала скрытый протекто-рат, пугала ее. Впрочем, ввиду возражений России, вопросэтот ни разу не мог быть поставлен на конгрессе. Официальноцарь всегда устранял его, ставя все тот же предварительныйвопрос. Александр требовал, чтобы одновременно с гарантией,предоставляемой султану относительно его владений, дер-жавы гарантировали и испанскому королю обладание коло-ниями, прекрасно понимая, что Англия ни в коем случаене согласится с подобным предложением. Царь предоставлялКаподистрии вести пропаганду в пользу греческого делаи принял от Александра Стурдзы записку, составленную




в благоприятном для греческой нации духе; грекам же ондружески рекомендовал «потерпеть». Царь принял такжепрошение от сулиотов, которые обращались к нему как к «отцугреческого народа». Одним словом, Австрия и Англия ничегоне могли с нпм поделать. Когда в июне 1815года конгрессзакончился и Наполеон на время снова овладел французскимпрестолом, державы нашли, что это неблагоприятный моментдля ссоры с Россией. Интересы греков не были приняты вовнимание дипломатами; та же участь постигла и интересытурок. Заключительный акт Венского конгресса был соста-влен так, как будто Оттоманской империи вовсе не было насвете. Европа отложила на время решение Восточного вопроса,рассчитывая пока выпутаться из затруднительного положениямолчанием.

Новые угрозы со стороны России. Бессилие конгрессаподняло дух Александра. После поражения Наполеона приВатерлоо этот монарх задумал пресловутый трактат Священ-ного союза (26сентября 1815г.), который под своей мисти-ческой и туманной фразеологией плохо скрывал заднююмысль, грозную для Турецкой империи. Разве за аффекта-цией, с которой он в этом странном документе говорило «христианской нации» и о солидарности, существующеймежду всеми ее членами, не скрывалась смутная мечтао крестовом походе против турок или, по меньшей мере,намерение этими самыми заявлениями поставить оттоман-ский мир вне общего публичного права? Именно таксклонны были думать Австрия и Англия. Порта, со своейстороны, не могла скрыть своего беспокойства, когда русскийимператор в феврале 1816года опубликовал этот договор.Она потребовала объяснений от венского и лондонского дво-ров, которые могли успокоить ее лишь наполовину. Портапотребовала также объяснений у царя; но мирные уверения,которые она получила, были не в состоянии скрыть от нееугрожавшей опасности.

В самом деле, как могла Турция поверить, что Александрне#питает по отношению к ней никаких недоброжелательныхзамыслов, когда он, под предлогом обуздания морских раз-боев берберийских пиратов, предложил (в декабре 1816года)всем европейским государствам принять сообща меры нетолько к тому, чтобы наказать мусульманских корсаров, нои чтобы разрушить все естественные и искусственные источ-ники их силы?Это предложение явно обнаруживало егонамерение оккупировать некоторые господствующие пунктына Средиземном море. В марте 1817года стало известно, что


царю удалось путем тайных переговоров добиться от Испанииобещания уступить ему Порт-Магон. С другой стороны.Александру очень хотелось бы провести свой военный флотчерез Босфор и Дарданельский пролив. Но Англия, Австрияи даже Пруссия заняли по отношению к этому вопросу такуюпозицию, что, не желая рисковать расторжением Священ-ного союза, Александр дезавуировал сам себя и отказался отсвоих проектов. Правительство Великобритании открытовыступило в роли защитника Турции на Средиземном море.Благодаря содействию Австрии англичанам уже удалось (потрактату 5 ноября 1814 года) добиться протектората надИоническими островами, которые России очень хотелось быотнять в свою пользу. Правда, Англии нелегко было получитьна этот трактат согласие Порты. Но в конце концов Махмуд,по совету венского двора, смирился и признал законнымводворение англичан на Корфу, так как не мог не пбнимать,что это соседство очень выгодно для Турции (1817).1 Такимобразом, Ионические острова превратились в британскийфорпост, с которого англичане, следя за русскими происками,наблюдая и сдерживая Грецию, могли в несколько днейдостигнуть берегов Дарданел и Константинополя.

1 В обмен на это Махмуд добился возвращения ему нескольких пунктов поэпирскому и албанскому побережьям (Парга, Бутринто и др.), которые некогдапринадлежали венецианцам, а впоследствии были отняты англичанами уНаполеона.

Итак, со стороны моря у царя были связаны руки. Но насуше он мог свободно производить свои угрожающие демон-страции. В то время как остальные державы наскольковозможно сокращали контингент своих армий, Александрв конце 1816 года держал еще под ружьем 640 000 солдат,готовых двинуться в поход. Вместе с тем он не только отка-зывался выполнить те пункты Бухарестского договора, кото-рые были для него обременительны, например, эвакуироватьнекоторые крепости, незаконно удерживаемые с 1812 годана берегах Черного моря, — но даже жаловался на то, чтоПорта не выполнила всех взятых на себя обязательств, гово-рил о военной дороге, которую ему следовало получить в юж-ной части Кавказа, и требовал для сербов всех обещанныхим вольностей. Русский посланник в Константинополе Стро-ганов начал новые переговоры по поводу различных спорныхпунктов и при этом держал себя так высокомерно по отноше-нию к дивану, что вряд ли его поведение способно было содей-ствовать смягчению разногласий. Махмуда нелегко было


запугать требовательным тоном, и спорящие стороны никакне могли столковаться. В 1820 году переговоры ни на шагне подвинулись вперед. Ни одна из сторон не хотела ни усту-пить, ни взять на себя ответственность за полный разрыв.В ожидании удобного момента, чтобы начать действо-вать, царь нарочно оставлял спор со своим противникомоткрытым.

Гетерия и ее успехи с 1814 по 1820 год. Опасения турец-кого правительства еще усиливались из-за успехов и возра-ставшей смелости Гетерии. Александр делал вид, что не знаето существовании этого общества; оно, между тем, имелочленов даже среди его приближенных. На самом же делецарь прекрасно знал об обществе и покровительствовал емунастолько, что в конце 1816 года Скуфас мог без всякой помехиизбрать Москву местом своих операций. В это же времяв Санкт-Петербурге находился великий сербский изгнанникКара-Георгий. Оказанные ему там почести и встреченнаяим поддержка немало содействовали его сближению с Гете-рией, которая скоро доставила ему возможность вернутьсяна родину. Но как только Кара-Георгий явился в Сербию,соперник его Милош, не желавший уступить ему свое место,не остановился перед преступлением, лишь бы отделатьсяот соперника. Кара-Георгий в июне 1817 года был убитВоницей, давшим ему приют, а голова его в виде трофеябыла отправлена в Константинополь.

Это неудачное начало ничуть не обескуражило членовГетерии. Спустя некоторое время они попытались склонитьна свою сторону самого Милоша. Но этот эгоистическийи осторожный вождь весьма холодно отнесся к их предложе-ниям (1817—1818). Общество тем не менее продолжало расти.В 1818 году оно осмелилось перенести свое главное местопре-бывание в Константинополь, где ему удалось ускользнутьот бдительности турецкой полиции, благодаря соучастиюфанариотов и всех более или менее видных греков, жившихв этой столице. После смерти Скуфаса (в декабре 1818 года)во главе общества был поставлен комитет из восьми человек,из которых только один жил в Константинополе, а остальныеразъехались по другим турецким городам и за границу,чтобы там создать вокруг себя новые очаги пропаганды.Один из них был отправлен в Петербург, а другой в Бухарест(1819). С этого момента Гетерия развернула широкую деятель-ность в Молдавии и Валахии, и вскоре ей удалось приобрестивидных сторонников даже среди приближенных обоих госпо-дарей.


С особенным успехом Гетерия распространяла свои револю-ционные идеи среди греческого населения. Перребос, Анагно-старас, Фармакис и множество других эмиссаров разъ-ехались от ее имени по островам, по континентальной Грециии особенно по Морее с целью заблаговременно подготовитьхристианско-национальное восстание, которое, как они утвер-ждали, непременно будет поддержано русским императором.Клефты и арматолы тайно обещали свое содействие. ТеодорКолокотронис, живший изгнанником на Корфу, объявило своем предстоящем возвращении. Прелаты и священникимассами вступали в ряды общества. Могущественный бейМайны Петр Мавромихалис был без труда привлечен на сто-рону повстанцев. С другой стороны, из различных областейГреции были посланы агенты в Петербург, для того чтобысообщить русскому правительству о состоянии умов и раз-узнать, на какую помощь с его стороны могут рассчитыватьгреческие патриоты.

В это время, правда, настроение царя и политические егосимпатии были уже не совсем такие, как в 1815 году. Але-ксандр теперь испытывал меньше любви к свободе, но затогораздо больше боялся революции. На Ахенском конгрессе(в ноябре 1818 года) царь снова частично подпал под влияниеМеттерниха и реакционной политики. Несколько позднеелиберальная агитация в Германии (1819) и восстания в Испа-нии, Португалии и Италии (1820) произвели на его коле-блющуюся натуру такое сильное впечатление, что, непереставая желать освобождения христиан из-под турецкогоига, он уже не смел подстрекать их к освободительной борьбе.Теперь царь рекомендовал грекам терпение. Ясно было, чтоон боится показаться изменником монархическому делу.Но, с другой стороны, все понимали, что, несмотря ни на что,он остался непримиримым врагом турок. Его непостоянствои слабость были достаточно известны. И потому сохраниласьнадежда снова вовлечь его в крестовый поход против турок.Впрочем, если революционные вспышки в Испании и Италииохлаждали Александра, то они, напротив, чрезвычайно раз-жигали гетеристов. Пример этот казался им заслуживающимподражания. Сгорая нетерпением взяться за оружие, ониуже не могли больше сдерживаться, когда султан Махмуд,вызвав новую внутреннюю войну, сам усилил затруднения,которые его уже давно одолевали.

Махмуд и Али-паша. Этот государь, весьма желавшийподнять во всех областях империи свой непризнанный авто-ритет, успел за последние годы одержать над пашами не-


сколько незначительных побед, которые придали ему преуве-личенную смелость. В Малой Азии Махмуд разрушил властьдеребеев, а также владычество рода Чапван-оглу и Кара-Осман-оглу. Вахабиты были побеждены (1818). Босния былапочти умиротворена. Теперь падишах мечтал о ниспровер-жении египетского и янинского пашей. А так как в данныймомент он не мог добраться до первого, то счел удобнымприняться за второго, ненавидимого христианским населе-нием и встречавшего противодействие даже со стороны своегособственного сына Вели, который вытеснил его из Фессалий-ского пашалыка. Дерзость непокорного паши, который хотелумертвить одного из своих врагов в самом центре столицы,доставила султану предлог провозгласить его бунтоыцикоми объявить вне закона (апрель 1820 года). Но гораздо прощебыло осудить Али, чем привести приговор в исполнение.Пришлось выслать против Али две армии, которым с большимтрудом удалось блокировать его в Янине. В декабре при-шлось армии усилить, а несколько позднее (в январе 1821 года)прислать для принятия над ними команды лучшего турецкогогенерала Хуршид-пашу, который некогда победил Кара-Георгия и с недавнего времени был губернатором в Пелопо-несе. Хуршид принужден был оставить эту провинцию иотправиться в Эпир, где в течение долгого времени он не могдобиться никаких серьезных успехов. Отъезд его из Пело-понеса должен был ускорить уже готовую вспыхнуть рево-люцию. Али Тепеделенский пытался было вступить в пере-говоры, но в конце концов, убедившись, что ему не добитьсяпомилования, призвал на помощь христиан, возвратил сулио-там их крепости и бросился в объятия Гетерии. Фессалийские,акарнанские и эпирские арматолы и клефты, понимавшие,что для них очень выгодно принять его сторону, преодолелисвою старую ненависть к Али и выступили в его защиту.Вся Греция трепетала от волнения, и слова Меттерниха:«Берегитесь! Это начало грандиозного революционного дви-жения» — оправдались.

Гетерия под руководством Ипсиланти. Гетерия решилане откладывать дольше вооруженного восстания. Так какзаговорщики нуждались в военном руководстве, то они непреминули отправиться за ним в Россию, и в апреле 1820 годакнязь Александр Ипсиланти принял предложенное ему высшеекомандование. Это был не слишком удачный выбор. Вождьэтот носил дорогое для греков имя, но состоял уже давно нарусской службе и потому очень плохо знал население, ко-торое ему предстояло призвать к восстанию. Он был слишком


уверен, что достаточно ему подать сигнал к открытию воен-ных действий, чтобы увлечь императора Александра, содей-ствие которого представлялось ему необходимым для успехазадуманного предприятия. Вместе с тем, по своей нерешитель-ности и взбалмошности Ипсиланти точно не знал, будетли он действовать в интересах греков, в интересах царя илив своих собственных.

Прежде всего Ипсиланти в продолжение нескольких меся-цев не мог определенно остановиться ни на одном планекампании. Только в июле 1820 года он покинул Петербург,чтобы оттуда отправиться сначала в Киев, а затем в Одессу.В октябре и ноябре он не решил еще, следует ли ему сразуринуться в Грецию или избрать операционным базисомрумынские княжества. Наиболее благоразумные из друзейубеждали его, что наилучшей почвой для него будет Пело-понес, где к нему примкнет все население; что в Молдавиии Валахии греческое происхождение повредит ему в глазахбояр, издавна притесняемых фанариотами; что румынскиекрестьяне, мало проникнутые еще идеями свободы и полныенедоверия к грекам, не обратят внимания на его призывык оружию; наконец, что помощь сербов, без которой он несможет обойтись, очень мало вероятна, так как этот народотносится одинаково подозрительно и к грекам и к румынами почти удовлетворен теми вольностями, которые предоста-влены ему Портой.

Несмотря на все эти предостережения, Ипсиланти в концеконцов решился начать свое вторжение с дунайских кня-жеств, где войска царя могли бы быстро притти к нему напомощь и где он надеялся, быть может, выкроить себе коро-левство. Но он потратил еще много недель на приготовленияи совещания. Ипсиланти вел продолжительные переговорыс Милошем сербским, который держался в стороне и в концеконцов не дал никаких определенных обещаний. С другойстороны, он с детской наивностью подготовлял восстание,которое должно было разразиться в центре Константинополяи, как он думал, отдать в его руки вместе со столицей и са-мого султана.

Теодор Владимиреско. Наступил февраль 1821 года. Про-екты Ипсиланти начали получать огласку и с каждым днемстановились все менее осуществимыми. Его проволочкам былположен конец только тогда, когда валахский господарьАлександр Сутцо неожиданно скончался и когда воспользо-вавшийся этим благоприятным для него событием солдатТеодор Владимиреско на свой страх подал румынскому насе-


лению сигнал к восстанию. Этого агитатора подстрекалинекоторые гетеристы, рассчитывавшие сделать его орудиемдля достижения своих целей. Но сам он, несомненно, хотелработать только для себя. Во всяком случае, Владимиресконе намерен был действовать в интересах фанариотов вообщеи Ипсиланти в частности. Он заявлял, что борется исклю-чительно во имя румынской нации и что взялся за оружиене столько для того, чтобы способствовать греческому влия-нию, сколько для того, чтобы бороться с ним. Вскоре всяМалая Валахия оказалась в руках Владимиреско, а в концемарта он овладел Бухарестом.

Ипсиланти в Румынии (1821). Получив известие об этихсобытиях, князь Ипсиланти решил приступить, наконец,к действиям. 25 февраля он перешел Прут вместе с двумясвоими братьями, князем Георгием Кантакузеном и восемью-стами кавалеристами. В прокламации, обращенной к дакий-цам, Ипсиланти, стараясь не испугать их, заявлял, что толькопройдет через их страну, направляясь в Грецию, но добавил,что если какие-нибудь отчаянные турки осмелятся попратьногами их землю, то эта дерзость будет наказана однойвеликой державой. В Яссах молдавский господарь МихаилСутцо высказался в его пользу. Вскоре после того Ипсилантиобратился к грекам с напыщенной прокламацией, в которой,не довольствуясь напоминаниями о славных деяниях древ-ности, призывал их последовать примеру современных наро-дов, которые в это самое время боролись за свои права ивольности. 25 марта он снова обратился к румынскойнации и на этот раз открыто призывал ее присоединить-ся к нему. 7 апреля он прибыл, наконец, в Колеятину,недалеко от Бухареста. Но на этом и закончились егоуспехи.

Отряд Ипсиланти увеличился самое большее на 4000—5000человек. Румыны не двинулись с места. Владимиреско, которыйимел с Ипсиланти свидание, выказал полную холодностьи сохранял свою независимость. Но что погубило Ипсиланти,так это главным образом неодобрение, высказанное его дерз-кой попытке русским правительством. Император Александрнаходился на Лайбахском конгрессе, когда получил письма,в которых глава Гетерии извещал его о своем вступлениив дунайские княжества и просил поддержки. Царь толькочто узнал о военном бунте в Пьемонте и под влиянием Мет-терниха, упрекавшего его в попустительстве революционномудвиясению, счел нужным отречься от всякой солидарностис тайным обществом, которое сильно походило на общество


карбонариев и которое, подобно этому последнему, сеяломятежи среди народов.

Правда, наряду с официально высказанным ему неодобре-нием фанариотский князь получил от Каподистрии и Нессель-роде конфиденциальные сообщения, из которых явствовало,что царь вовсе уж не так рассержен, как он старается пока-зать. Что ему было делать? Продолжать ли свой поход и смелоринуться к грекам, которых он призывал к оружию, или жеоткрыто и без промедления отказаться от своего предприя-тия? Ипсиланти не сумел сделать ни того, ни другого. Отсту-пив на Тарговишты с целью приблизиться к австрийскойгранице, через которую он думал тогда бежать, он потерялеще несколько недель, в то время как виддинский, сили-стрийский и браиловский паши уже наводняли дунайскиекняжества своими войсками.

Подозревая измену со стороны Владимиреско, движениякоторого у него в тылу казались ему подозрительными, Ипси-ланти приказал схватить Владимиреско и казнить его безсуда (4 июня 1821 г.). Этот насильственный поступок оконча-тельно восстановил румын против Ипсиланти. Многие из егосторонников, упрекаьших князя в том, что он обманул их,посулив им помощь русского царя, покинули его, а некоторыеперешли даже на сторону турок. Наконец, после битвы с вид-динским пашой при Драгагаани (19 июня) Ипсиланти поки-нул свое войско (27 июня) и перешел на трансильванскую тер-риторию; австрийское правительство посадило его в тюрьму.1Кантакузен также бежал в Бессарабию. Остатки отряда рас-сеялись или были перебиты турками. Для дунайских же кня-жеств наиболее осязательным результатом инсилантиевскойавантюры было опустошение их турецкими войсками; аренойтаких опустошений они уже были и должны были надолгоеще остаться.


II. Война за греческую независимость(1821—1829)

Восстание в Греции. Если румынская нация осталасьглуха к призывам Ипсиланти, то совсем иначе обстояло делос греками, которые давно уже ждали только сигнала к вос-станию. С первых же дней апреля революционное движениес быстротой молнии охватило все греческое население. Не

Он вышел оттуда только в 1827 году и вскоре после того умер.




потребовалось даже никакого согласования действий междуотдельными провинциями или городами. Каждый округ во-оружался самостоятельно во имя отечества и религии, незадаваясь вопросом, найдет ли его пример подражание.Не отказываясь также и от разбоя, клефты повсюду, на сушеи на море, дрались как герои и проявили истинно граждан-скую доблесть. Вследствие растерянности и бессилия турок,почти все силы которых были сосредоточены в Албании илиРумынии, инсургенты за несколько месяцев сделались гос-подами почти всей Греции. Успехи их были невелики в Фес-салии и Македонии, где Хуршид и его помощники в состояниибыли дать им надлежащий отпор, но зато восстание победо-носно распространилось в Пелопонесе, где в руки инсурген-тов (в августе — октябре) попали Наварин, Монемвазия,Триполица; в то же время повстанцы через Мисолунги,Салону и Фивы сильно укрепились в континентальных про-винциях; волнение начало охватывать и Эвбею, а околодвухсот кораблей, вооруженных купцами Гидры, Специии Псары, направлялись через острова Архипелага, готовыеводрузить знамя независимости даже на берегах Малой Азии.

Но, несмотря на все эти успехи, дело греческой свободыдалеко еще не было выиграно. Греческая нация, так громкотребовавшая признания своих прав, лишена была организациии руководства. Прежде всего ей нужны были законы и прави-тельство. Князь Димитрий Ипсиланти прибыл, правда, в июне,чтобы принять командование от имени своего брата, а таккак в то время последнего считали еще победителем, вожакиморейских отрядов в течение некоторого времени признавалиего власть. Но когда имевшие место в Румынии событиястали известны, власть эта стала чисто номинальной. Впро-чем, греки вовсе и не намерены были подчиняться России,интересам которой явно служил вождь Гетерии. Прежде всегоони хотели быть независимыми. Эту-то независимость Грециии провозгласило перед лицом всей Европы национальноесобрание, созванное в Эпидавре 1 января 1822 года, вырабо-тавшее временную конституцию. Эта конституция провоз-гласила национальный суверенитет, равенство граждан передзаконом и свободу вероисповеданий. Она учредила сенат,состоявший из выбранных на один год депутатов, и исполни-тельный совет из пяти членов, избираемых также на годэтим собранием из лиц, в него не входящих. Исполнительныйсовет назначал министров, ответственных перед сенатом.Сначала председательство в этом правительстве было предо-ставлено князю Александру Маврокордато, просвещенному


дипломату и либералу, симпатии которого склонялись скореек западным державам (особенно к Англии), чем к петербург-скому кабинету.

Организация Греции едва лишь успела наметиться в самыхобщих чертах, как это хрупкое здание чуть было не оказа-лось опрокинутым мощным натиском Турции. При известиио вторжении гетеристов в дунайские княжества, а особеннопри известии о греческой революции мусульманский фана-тизм вспыхнул во всей империи ярким пламенем. Константи-нопольский патриарх был повешен во всем своем торжествен-ном облачении, а восемьдесят епископов или архимандритовбыли умерщвлены. Христианские церкви подверглись разгра-блению или разрушению. Тысячи христиан погибли насиль-ственной смертью. В 1821 году на островах Кипре и Крите,в Кидонии и во многих других пунктах произошла страшнаярезня. В апреле 1822 года капудан-паша Кара-Али прибылс флотом, чтобы снова подчинить турецкому игу остров Хиос,который недавно объявил себя сторонником Греции. Этотвеселый и цветущий уголок был залит кровью. 23 000 жителейострова были вырезаны, а 47 000 проданы в рабство. В то жевремя Хуршид-паша, вступивший, наконец, в Янину и по-славший Махмуду голову Али Тепе де ленского, обратил всесвои силы против греческих инсургентов. Фессалия, Беотияи Аттика были преданы огню и мечу. Западная Греция былаопустошена; Маврокордато, разбитый при Пете (16 июля),отступил вместе с сулиотом Марко Боцарисом до городаМисолунги, где вскоре и был осажден. Наконец, 30 000 турокпод предводительством Драмали угрожали Пелопонесу страш-ным разрушением. Казалось, что Греция окончательно по-гибла; но ее героизм и неумелый образ действий ее враговспасли ее. Все силы Морей собрались вокруг Колокотрониса;неутомимый паликар тревожил пашу неожиданными нападе-ниями, изолировал его, отрезал подвоз продовольствия,блокировал — ив несколько месяцев турецкая армия растаялаи исчезла. В январе 1823 года Навплия, Коринф и Афиныбыли во власти греков. Осада Мисолунги была снята. И, на-конец, турецкий флот, который не в силах был уберечьсяот брандеров, пускаемых смелыми моряками Псары и Гидры(Канарис, Миаулис, Томбазис и др.), с позором возвратилсяв Дарданелы.

Греческая революция и дипломатия до Веронского кон-гресса. Греция дала доказательства своей энергии и жизне-способности, и Европа, которая впоследствии должна былапризнать за ней право на самостоятельное национальное


существование, поступила бы благоразумнее, если бы тогдаже признала ее независимость. Но дипломатическое сопер-ничество, которое можно было легко предвидеть, в течениедолгого времени мешало державам это сделать.

1 «Взгляните на карту, — говорил он французскому посланнику де ЛаФерронэ, — от Гибралтарского пролива до Дарданельского пролива, выберите,,что вам подходит, и рассчитывайте не только на согласие, но и на искреннюю-активную помощь России... Нужно, чтобы турки были отброшены как можно»дальше и чтобы все могли притти к полюбовному соглашению...»

Возвратившись в Россию, Александр, который, как емуказалось, принес уже достаточно жертв политике Меттер-ниха, высказав в угоду ему неодобрение Ипсиланти, и видя,насколько дело греков популярно в России, снова стал под-даваться влиянию Каподистрии. Не довольствуясь возобно-влением старого русско-турецкого спора, он нашел новыйисточник неудовольствия против султана в тех насилиях,которым подвергались тогда христиане в Турецкой империи.28 июня 1821 года он потребовал за себя и за весь «христиан-ский мир» удовлетворения в высокомерном ультиматуме,после которого обратился к европейским великим державамс запросом: 1) какую позицию они намерены занять в томслучае, если между Россией и Турцией вспыхнет война и2) какую систему намерены они предложить вместо турецкогогосподства, если это господство в результате войны будетсвергнуто? Затем 8 августа он отозвал своего посланника изКонстантинополя. В этот момент царь, повидимому, твердорешил ниспровергнуть турецкое владычество. Он предлагалФранции значительную долю из турецкого наследства. 1 НоАвстрия и Англия решительнее, чем когда бы то ни было,воспротивились его проектам. После долгого промедленияоба эти двора сделали русскому императору представления,,по смыслу которых выходило, что поддержка Греции равно-сильна поддержке революции, а на поставленный им вопрос,ответили, что они не допустят, чтобы между Россией и Турциейвспыхнула война. Этого было вполне достаточно для того,чтобы поколебать решимость Александра. Впрочем, его рас-положение к грекам значительно охладело, когда он увидел,что они удалили от власти Димитрия Ипсиланти, провозгла-сили национальный суверенитет и приняли конституцию,насквозь проникнутую принципами революции. Царь оченьжелал, чтобы образовалось греческое государство, находя-щееся под покровительством России, но мысль о независимойГреции вовсе ему не улыбалась. Кроме того, натолкнувшисьна сопротивление Англии и Австрии и не имея возможности


рассчитывать на Пруссию, которая в то время приспособляласвою политику к политике Австрии, он считал возможнымзатеять восточную авантюру лишь при содействии Фран-ции. А Франция, где агитировали карбонарии, бывшиетогда полными господами в Испании, не располагала доста-точной свободой действий. Главным стремлением Бурбоновбыло в то время вызвать контрреволюцию по ту сторонуПиренеев в ожидании, когда это же самое можно будет про-делать по эту их сторону, у себя дома. С 1822 года эта заботаовладела также и всеми помыслами Александра. Таким об-разом, не заключая с Турцией полного мира, он в серединеэтого года стал смотреть на нее несколько снисходительнее идовольно благосклонно отнесся к развлекавшим его конферен-циям, происходившим в Вене с июня по сентябрь и имевшимцелью оттянуть греческий вопрос. Он пошел даже на открытыйразрыв с Каподистрией, который перестал быть его министроми удалился в Женеву, где жил в качестве частного лица.

Таким образом, открывшийся в октябре 1822 года Верон-ский конгресс, на который греки возлагали некоторые на-дежды, не выказал никакой симпатии греческому восстанию.В деле улажения своих разногласий с Турцией царь полагалсятеперь на добрые услуги Австрии и Англии. Что же касаетсягреков, то Александр, подобно прочим государям, выражалнеодобрение их восстанию, объявлял их недостойными своейблагосклонности и не настаивал на допущении их делегатов(дожидавшихся в качестве просителей в Анконе) на конгресс.Этим делегатам поручено было апеллировать к солидарностивсех христиан, протестовать против всякого отождествлениягреческого восстания с итальянскими или испанскими рево-люциями и, наконец, просить, чтобы участь Греции не быларешена без участия ее представителей. Но напрасны быливсе призывы главы греческой делегации Андрея Метаксаса,который обращался лично к папе, к русскому императору,к французскому уполномоченному, — конгресс отказался егопринять и предложил ему уехать обратно.

Междоусобная война в Греции (1823—1825). Греция былапредоставлена своим собственным силам, и ейнеобходимобыло по крайней мере объединить все эти силы против туроки не разрывать на части национальный организм собствен-ными руками. Между защитниками Греции никогда не былополного единогласия. А после достигнутых ими в 1822 годууспехов инсургенты, повидимому, решили, что в единствепет больше никакой нужды, и вступили па путь, которыйдолжен был вскоре привести их к междоусобной войне.


война за греческую независимость181

Три местных правительства, образовавшихся в 1821 годув Морее, Западной Греции и Восточной Греции, продолжалисуществовать наряду с центральным правительством и совер-шенно его обессиливали. Новому национальному собранию,созванному в феврале 1823 года в Астросе, не без труда уда-лось прекратить их существование. Но оно не могло положитьконец соперничеству, которое с самого начала войны прояви-лось между сторонниками гражданского управления (при-матами) и сторонниками военного режима (вождями палика-ров), так же как и между представителями Морей, которыехотели забрать все руководство в свои руки, представителямиРумелии (континентальной Греции) и островами, стремив-шимися к той же цели. Неукротимый Колокотронис, прину-дивший в апреле национальное собрание избрать его в членыисполнительного совета, воспрепятствовал назначению пре-зидентом Маврокордато и под угрозой смерти принудил по-следнего (в июле) удалиться в Гидру. Колокотронис сначалатерроризировал собрание в Триполице, а затем хотел при-нудить его перебраться в Навплию—город, где он был полнымхозяином и куда собрание отказалось за ним последовать.Правительство, в котором он господствовал, вскоре совер-шило столько насилий и беззаконий,, что собрание сочлонужным отрешить от должности одного из его членов. Но Ко-локотронис не только не подчинился этому постановлению,но попытался в декабре насильственно распустить националь-ное собрание. Последнее должно было бежать в Краниди,где оно провозгласило низложение Колокотрониса и еготоварищей. В январе 1824 года был образован под председа-тельством Кондуриотиса новый исполнительный совет, пред-ставлявший главным образом интересы островов. Таким об-разом получилось два правительства и два собрания. Закон-ному правительству пришлось осадить Навплию, а затемдвинуть свои войска на Триполицу, где вождь бунтовщиковосновал свою главную квартиру. Гражданская война продол-жалась вплоть до июля, когда побежденный Колокотронисбыл амнистирован. Но когда вскоре после этого, в октябре,законодательный корпус счел нужным возобновить полно-мочия Кондуриотиса, непокорный паликар снова поднялзнамя восстания. Потребовалось еще три месяца, чтобы с нимсправиться, после чего пришлось заключить Колокотронисав тюрьму в Гидре (январь 1825 г.). Около того же временижадный и коварный Одиссей, пользовавшийся громаднымвлиянием в Восточной Греции и не имевший другой цели,как добыть себе там княжество, также перестал подчиняться


распоряжениям законного правительства. Побежденный иуниженный, он в конце 1824 года продался туркам итолько в марте 1825 года был схвачен бывшим своимлейтенантом Гурасом, который приказал казнить его вАфинах.

Если и не все вожаки отрядов так резко порывали отноше-ния с правительством, как Одиссей и Колокотронис, то срединих не было ни одного, который фактически не считал бысебя стоящим выше законов и который не вел бы войну насобственный страх. Большинство предводителей отрядов шли,куда им хотелось, сражались, когда им заблагорассудится,и почти никогда не получая жалованья от государства, жилитолько грабежом. Солдаты вели себя так же, как их началь-ники. И эти обычаи господствовали не только на суше, но ина море, делая его положительно недоступным. Каждый гре-ческий моряк был одновременно и патриотом и пиратом.Под предлогом военных действий против неприятеля корсарыАрхипелага захватывали без разбора суда всякого проис-хождения и всех национальностей. Греческие адмиралы немогли брать на себя выполнение операций, требующих про-должительного времени, так как матросы нанимались толькона один месяц и часто оставляли службу даже до истеченияусловленного срока.

Махмуд и Мехмед-Али. Египтяне в Морее (1825). Всеэти раздоры и бедствия несомненно привели бы Грецию в са-мом непродолжительном времени к окончательной гибели,если бы враги ее отличались дисциплинированностью, орга-низованностью и особенно обладали бы материальными сред-ствами, которых им как раз и нехватало. Но уже начинаяс третьего года войны турецкое правительство только с вели-чайшим трудом добывало себе деньги и солдат. Оно дошло дотого, что начало фальсифицировать монету. Оно принуждалочастных лиц отдавать ему свои драгоценные вещи. Правитель-ству нехватало людей, действительно способных к флотскойслуя^бе. Что же касается сухопутной армии, то оно не моглоположиться на верность албанцев, которые вели войну в своихсобственных интересах и которые, чтобы затянуть ее, частосознательно поступали наперекор планам турецких генера-лов. По всей империи среди христианских подданных султаназамечалось глухое брожение. Мусульманское население палодухом, и из его среды уже невозможно было больше произ-водить наборы. Янычары обнаруживали все большее непови-новение. Паши, посылаемые против греков, завидовали друг-другу и вели между собою нескончаемые распри. Взаимное


соперничество парализовало все их усилия в продолжениекампании 1823 года.

На востоке турки опустошили Беотию и Аттику, но сами,истребляемые болезнями и нищетой, должны были в концеконцов отступить. На западе после выигранной ими битвыпри Карпенице, во время которой (19 августа) погиб МаркоБоцарис, они осадили Анатолико. Однако этот город былвыручен войсками Маврокордато, и осаждавшие его при-нуждены были в разгар зимы (декабрь 1823 г.) совершитьотступление в самых бедственных условиях. Крепость Акро-Коринф, господствовавшая над проходом между Мореей иконтинентальной Грецией, попала в руки греков. На мореновый капудан-паша Хозрев мог только снабжать продоволь-ствием Патрас, Модон и Корон, которые оставались ещев руках турок на Пелопонесском побережье; неустанно пресле-дуемый Миаулисом, он должен был бесславно возвратитьсяв Константинополь.

После стольких беспорядочных и бесплодных усилий Портабыла почти совершенно истощена. Ни на одном из трех глав-ных театров военных действий (Восточная Греция, ЗападнаяГреция, Морея) ей никак не удавалось сконцентрироватьбольше 10 000 человек. Находясь в столь затруднительномположении, Махмуд по совету Австрии, страстно желавшейего победы, решил обратиться с просьбой о помощи к своемумогучему вассалу, которого он ненавидел и с которым охотнопоступил бы, как с янинским пашой, но который в данныймомент был для него недосягаем и даже мог диктовать емусвою волю.

Египетский паша Мехмед-Али, который победил вахабитови военные успехи которого в Нубии и Сенааре были не менеезначительны, чем в Аравии, обладал многочисленной обучен-ной и дисциплинированной по европейскому образцу армией,а также флотом, почти столь же многочисленным, как флотего сюзерена, и уже во всяком случае лучше вооруженными имевшим лучших командиров. Махмуду уже раньше при-шлось обращаться к помощи паши для восстановления мусуль-манского господства на островах Кипре и Крите. На Критеэта борьба, энергично поддерживаемая со стороны грековАфентулисом, а затем Томбазисом, тянулась два года. Оназакончилась как раз в это время полным поражением инсур-гентов (1824). Но честолюбивый паша не любил ничего делатьдаром, и пришлось оставить за ним управление отвоеваннымитаким образом территориями. Когда к нему обратилисьс просьбой помочь своему повелителю взять обратно Пело-


понес, главный очаг греческой революции, он не отказался,но выговорил себе за свои услуги очень высокую плату.Сын его Ибрагим, который должен был командовать экспеди-ционным корпусом, был назначен морейским пашой. В арсе-налах Каира и Александрии начались немедленно грандиоз-ные приготовления. В несколько месяцев все было готово,и в конце июля 1824 года египетский флот поднял паруса. Онсостоял из 54 военных кораблей, эскортировавших 400 тор-говых судов, на которых находилось 16 700 человек десант-ных войск и 150 орудий полевой артиллерии. Во главе сухо-путной армии стоял Ибрагим, а эскадрой командовал зятьМехмеда-Али, Хасан-паша, уже отличившийся в войнес Критом.

Для того чтобы обеспечить себе сообщение с Египтом,Ибрагим сначала, по соглашению с капудан-пашой, посвятилнесколько месяцев морским операциям, не увенчавшимся,однако, особенным успехом. Желая помочь его предприятию,Хозрев напал на Псару, и этот остров, снова завоеванныйтурками, постигла почти такая же участь, что и остров Хиос.Отсюда он предпринял неудачное движение против Самоса.В сентябре оба флота соединились в Будруне (Галикарнас).Но все их попытки против Самоса и других островов былиотражены Миаулисом, который взял обратно Псару и дер-жал под угрозой оттоманские силы. В декабре Ибрагим,находя время года неудобным для похода в Грецию, распо-ложился па зимние квартиры на Крите. Здесь он получилзначительные подкрепления и смог (в феврале 1825 года) отпра-вить в Морею две мощные дивизии, за которыми вскоре дви-нулся сам с главными своими силами. В марте он высадился,наконец, в Модоне и направился к Наварину — первокласс-ному морскому порту, который он намеревался сделать своейглавной операционной базой.

Никогда до тех пор Греции не приходилось иметь делос таким могучим неприятелем. Она не успела еще оправитьсяот междоусобной войны, и Ибрагим застиг ее врасплох.Президент Кондуриотис наскоро собрал немногочисленныйотряд и двинулся навстречу Ибрагиму. Но он не был воена-чальником, и паликары питали к нему очень мало доверия.Притом на греков угнетающим образом подействовало пре-восходство египетской тактики. Ибрагим, напавший на нихпри Кремиди, без особого труда обратил их в бегство (19 ап-реля). А через месяц Наварин, осаждаемый с суши и с моря,вынужден был капитулировать (18 мая). При таких ужасныхобстоятельствах между враждующими партиями состоялось


временное примирение. Старому Колокотронису, которомуснова была дарована амнистия, поручено было руководитьзащитой Пелопонеса. Но все его отчаянные усилия не моглипомешать Ибрагиму занять Триполицу и продолжать свойпоход на запад. 22 июня паша находился в Мили, т. е. в не-скольких милях от Навплии, которая служила местопребы-ванием греческого правительства. Успехи, одержанные Миаули-сом и Сахтурисом на море, не. имели настолько решительногохарактера, чтобы принудить египетскую армию к отступле-нию. С другой стороны, грозный полководец Решид Мехмед-паша, который был назначен недавно «румели-валиси» икомандовал войсками в Албании и Фессалии, осадил со всемисвоими силами город Мисолунги, который ему приказанобыло взять под страхом смертной казни в случае неуспеха.Торжество мусульман казалось обеспеченным, а Греция наэтот раз представлялась обреченной.

Филэллины. Греция пала бы в неравной борьбе, если быей на помощь не пришли, наконец, иностранные державы,к заступничеству которых она так долго и так тщетно взывала.Многие правительства, до тех пор относившиеся к ней инди-ферентно или недоброжелательно, начали выказывать ейнекоторую симпатию и заботливость, когда увидели, что онаблизка к гибели. Каким образом могла произойти эта уди-вительная перемена? Мы не в состоянии были бы объяснитьее, если бы стали искать причины только в расчетах дипло-матии, игнорируя при этом то движение общественного мне-ния в пользу Греции, которое происходило с самого началавойны во всей Европе. Мы должны поэтому описать в самыхобщих чертах зарождение и развитие филэллинизма с 1821до 1825 года.

1 С 1809 по 1811 год лорд Байрон путешествовал по Греции, где он написалпервые песни Чайльд-Гарольда и нашел сюжеты для некоторых из лучших своихпоэм (Гяур, Абидосская невеста, Корсар, Лара).

Умственное и моральное возрождение эллинского народа,которое стало заметно в конце XVIII и начале XIX века,привлекло к нему сочувствие таких знаменитых людей, как,например, Шатобриан и лорд Байрон. 1 Когда это возрожде-ние греческой нации перестало ограничиваться словами илитературными проявлениями и стало выраяшться в дей-ствиях, то дело этого маленького народа начало пользоватьсяво всей Европе величайшей популярностью. Конечно, грекиимели и свои недостатки, но европейская публика хотелав них видеть одни только достоинства, так как в конечномсчете они отстаивали дело цивилизации против варварства.


В Европе полюбили этот народ за его славное прошлое, заего долгие страдания, за его слабость, за нежелание нестиярмо рабства, за борьбу с исламом, которая придавала емухарактер борца за христианство. Во Франции сторонникии противники революции, либералы и ультрароялисты схо-дились в своем преклонении перед греками и в стремлениипритти к ним на помощь, и все желали им полной победы.

1 Это неточно: заем был устроен исключительно по желанию и согласнопланам статс-секретаря по иностранным дедам Великобритании ДжорджаКаннинга. — Прим. ред.

В Германии, в Англии, а также во Франции появиласьмасса сочинений, посвященных греческому вопросу; публикаинтересовалась ими, — журналы и газеты наперерыв отстаи-вали дело греческой нации. Поэты воспевали подвиги, победыи несчастья греков. В 1821 году образовались комитеты длясбора всякого рода пожертвований и для вербовки волонте-ров. Такие комитеты возникли в Штутгарте, Мюнхене, Цю-рихе, Берне, Женеве и Марселе, а впоследствии в Лондонеи Эдинбурге и даже в Соединенных Штатах. Первые волон-теры (англичане Норман, Эбней-Гастингс, Гордон) скоронашли подражателей, число которых непрерывно возрастало.Из Марселя в продолжение двух первых лет войны былоотправлено восемь партий филэллинов. Если правительстваи пытались вначале наложить узду на пропаганду, которуюполитические деятели Священного союза признавали опасной,то эти попытки окончились полной неудачей. Когда делореволюции показалось надолго проигранным в Италии иИспании, тогда взоры всех, замешанных в революционномдвижении, обратились на Восток, и участники освободитель-ного движения массой направились в Грецию, чтобы тампродолжать свою борьбу за свободу. В конце 1823 года пье-монтцы Санта-Роза, Колленьо и француз Фавье предложилиэллинскому правительству свои услуги. В это же самое времялорд Байрон принес в дар этому делу свой гений, своеимущество и себя самого. Известно, что он умер 19 апреля1824 года в Мисолунги после тщетных попыток примиритьвраждебные партии, разрывавшие на части Грецию. Благо-даря, главным образом, содействию Байрона правительствуНавплии удалось с успехом заключить в Англии заемв 800 000 фунтов стерлингов, без которого оно оказалось бысовершенно лишенным материальных средств.1 В начале 1825года лондонские банкиры дали свое согласие на заключениенового греческого займа, на этот раз в 2 миллиона фунтов


стерлингов. А так как в это время положение Греции стано-вилось все более критическим, то во всей Европе, а особеннов Германии, Швейцарии и Франции, движение в пользугреков приняло самые широкие размеры. Новый баварскийкороль Людовик I, исповедывавший настоящий культ Греции,послал туда деньги и множество офицеров, между прочимодного из своих адъютантов, полковника Гейдека. В Женевебанкир Эйнар оказывал искусное содействие терпеливойполитике Каподистрии, который, живя отшельником в этомгороде, держал в своих руках все нити греческой револю-ции и выжидал того момента, когда ему снова можнобудет выступить на сцену. В Париже образовалось Филан-тропическое общество помощи грекам, в комитете которогопринимали участие представители всех политических партий(Шатобриан и Лаффит, Ларошфуко, Дальберг, Сент-Олэр,Фитц-Джемс, Лафайет, Бенжамен Констан). За% 1825 и 1826годы одно это общество доставило грекам около трех миллио-нов франков денежной субсидии, не говоря уже о солдатах,оружии, снаряжении и одежде, которые оно им постоянноотправляло.

Но, к несчастью, не все средства, с 1821 года направляв-шиеся филэллииами в Грецию, были ею использованы. Деньгичасто раскрадывались или употреблялись не по назначениюнедисциплинированными и жадными вождями, оспаривав-шими друг у друга руководящую роль. Что же касаетсядобровольцев, то греки не всегда оказывали им дружествен-ный прием; ревниво относившиеся ко всякому иностранномувлиянию и неспособные подчиниться требованиям европей-ской дисциплины, вожди-паликары в течение долгого временищеголяли презрением к опытности, военным познаниям италантам офицеров-филэллинов, многие из которых, возму-щенные оказанным им пренебрежением, отказались от участияв военных действиях. Санта-Роза не мог добиться командо-вания отрядом. Он был убит при осаде Наварина в качествепростого волонтера. И только после взятия этой крепостии Триполицы, когда египтяне стояли уже лагерем перед Нав-плией, греки, умудренные несчастьем, которое сделало ихболее справедливыми, стали выказывать больше довериясвоим союзникам, которых они так долго игнорировали.Полковнику Фавье, который в течение двух лет служил гре-кам, можно сказать, почти против их воли, правительствопоручило, наконец, организацию корпуса регулярных войск(xixTtxoc) и командование. Это было ядро армии, которойГреция после четырех лет войны еще не имела. Но какое зна-


чение могла иметь эта запоздалая мера ввиду приближениявойск Ибрагима?

Дипломатический поворот в пользу Греции. Греции не-обходима была помощь великих дерягав, в ожидании которойей нужно было выиграть время. И она выиграла его благодаряповороту, совершившемуся в ее пользу в британском кабинете.Этот поворот мы сейчас постараемся объяснить.

Руководство английской дипломатией с конца 1822 годанаходилось в руках Каннинга, смелого политического дея-теля, который не чувствовал такого панического страха передуспехами революции, как Кэстльри. Не подлежит никакомусомнению, что этот государственный человек стоял за сохра-нение Оттоманской империи. Но он был в основном оппорту-нистом, а так как греческая нация за последние нескольколет обнаружила явные доказательства своей жизнеспособ-ности, он стал склоняться к мысли, что конечная ее победанеизбежна. А раз Греции наверное предстоит победа, тонельзя допустить, чтобы она считала себя обязанной своимуспехом державе, являющейся соперницей Англии. ПоэтомуАнглия должна быть готова в решительный момент взятьв свои руки руководство движением для того, чтобы, во-первых, отнять это руководство у России, а во-вторых, придатьделу оборот, сообразный с британскими интересами, и воспре-пятствовать окончательному разрушению Оттоманской импе-рии. Прибавим, что Каннинг понимал необходимость считатьсяне только с общественным мнением (которое в Лондоне, каки повсюду, было решительно настроено в пользу греков),но и с английскими капиталами, вложенными в греческуюреволюцию. Наконец, до английского министра доходилислухи, что французские филэллины предлагали инсургентамв короли какого-нибудь французского принца, например,сына герцога Орлеанского. 1 Англия должна была позабо-титься о том, чтобы ее не предупредили другие. Этим и объяс-няется перемена ею политического фронта.

1Речь шла о герцоге Немурском, кандидатура которого на греческий престолбыла выставлена в 1824 году и настойчиво поддерживалась в 1825 году француз-ским филэллином генералом Рошем.

2Царь требовал от Порты не только урегулирования недоразумений, свя-занных с Бухарестским трактатом; он требовал от нее также восстановленияпрежнего положения вещей в Молдавии и Валахии, эвакуации обоих этихкняжеств турецкими войсками, освобождения сербских депутатов, арестован-

Александр ждал окончания испанской войны, чтобы сноваподвергнуть обсуждению Священного союза свой старый спорс Турцией, 2 причем теперь, как и прежде, он связывал его


с вопросом об умиротворении Греции. Но Англия предложилаему до проектируемых им совещаний представить свои сооб-ражения относительно реорганизации этой страны, и царь,попавшийся на удочку, заявил (в январе 1824 года), что, поего мнению, восставшие области должны быть разделенына три группы (Западная Греция, Восточная Греция и Морея),каждая из которых будет превращена в вассальное княжествоПорты на таких же приблизительно условиях, как Молдавияи Валахия. Подобное предложение должно было в одно и тоже время привести в раздражение и султана, который требо-вал от своих подданных безусловного повиновения, и грече-скую нацию, которая с негодованием отвергала всякую мысльо дроблении Греции и о вассальном ее подчинении Турции.Этим проектом русское правительство обнаружило собствен-ные своекорыстные стремления. Из этой программы явство-вало, что оно, конечно, стремится к потрясению или разру-шению Оттоманской империи, но что оно не желает допуститьобразования на Балканском полуострове достаточно свобод-ного и достаточно сильного государства, способного обходитьсясобственными силами и не нуждающегося в покровительствеРоссии. Можно себе представить, как широко был использо-ван английскими дипломатами подобный документ как в Нав-плии, так и в Константинополе!

них в Константинополе в 1821 году, дарования Сербии автономной конституциии отмены правил, стеснявших русскую торговлю в турецких водах.

Теперь английское правительство начало выказывать гре-кам явную благосклонность. Оно признало за ними правоблокады, позволило им снабжаться продовольствием на Иони-ческих островах и открыто благоприятствовало филэллинам.Русский проект о дроблении Греции на три куска был разо-блачен в июне 1824 года. Так как правительство Навплиисочло нужным ответить на него протестующей нотой, которуюоно (в августе) адресовало главным образом лондонскомукабинету, Каннинг сообщил ему в ноябре, что если грекамэто непременно понадобится, то Англия не откажет им в своемпосредничестве. При этом английское правительство отказа-лось принимать участие в Петербургской конференции погреческому вопросу. Открывшаяся, наконец, в феврале 1825года эта конференция, бесплодность которой в достаточнойстепени могла быть обусловлена хотя бы только коварствомавстрийского правительства, закончилась в апреле плачев-ным фиаско. Но шаги, которые вслед за тем были предпринятыцарем, перед каждой из великих дерясав в отдельности, с тем,


чтобы получить разрешение на вмешательство в греческиедела, тоже не увенчались успехом.

Напротив, влияние Англии, которая имела теперь на своейстороне общественное мнение Греции, продолжало безоста-новочно возрастать. Мы уже видели выше, что к концу июня1825 года дело греческой независимости казалось окончательнопроигранным. Но через несколько дней Европа с изумлениемузнала, что Греция на время избегла уничтожения. Ибрагим,занесший уже руку для окончательного удара, вдруг остано-вился. Навплия была спасена, и в июле египетская армияповернула обратно к Триполице и Наварину. Неожиданныйэтот поворот был вызван заявлением английского офицера,коммодора Гамильтона, которому, без сомнения, английскоеправительство разрешило пригрозить паше возможностьюбританского вмешательства.

Царь, огорченный и раздосадованный неудачей своей поли-тики, вскоре после этого (в августе) заявил, что отныне умиро-творение Греции отступает для него на задний план, что онбольше не обращается к Европе ни с какими предложениямии только оставляет за собой право получить от Турцииудовлетворение своих требований. А если это удовлетво-рение не будет ему, наконец, дано, он уже собственными си-лами постарается его добиться. Решится ли он осуществитьсвою угрозу, не останавливаясь даже перед войной — этогоникто не знал. Но на всякий случай Англия старалась при-нять меры предосторожности. Организованный в Грециивскоре после отступления Ибрагима сбор подписей, вылилсяв форму прошения, адресованного в августе лондонскому дворуи выражавшего пожелание, чтобы Англия официально при-няла под свое покровительство греческий народ и дала емукороля. Принц Леопольд Саксен-Кобургский, признанныйпротеже Англии, почти открыто предназначался занять местобудущего главы нового государства. Таким образом, Каннингдобился своей цели: Греция отдавала свою судьбу в его руки.Восточный вопрос отныне не мог быть разрешен ни вопрекиАнглии, ни без ее участия. Казалось даже, что скоро в егоразрешении ей одной будет принадлежать решающая роль.

Лондонский двор не счел удобным ответить формальнымсогласием на адресованную ему петицию, ибо это означало быссору с Турцией, чего Англия ни в коем случае не хотела.Но она не хотела также обескураживать греков. Она дала имзпать (в октябре), что если в данный момент и не можетдать своего согласия на их просьбу и нарушить по отношениюк ним, равно как и по отношению к туркам, принятую ею.


систему благожелательного нейтралитета, то, тем не менеегона не оставляет заботы о них и не позволит никакой державенавязать им решение, противное их интересам. При этомона не скрывала своего намерения занять Грецию англий-скими войсками, в том случае если русская армия проникнетв пределы Оттоманской империи.

Мисолунги и Афины (1826—1827). Между тем военныедействия в Греции продолжались, и если этой стране удалосьна время избежать неминуемой катастрофы, то далеко ещенельзя было сказать, чтобы она была застрахована от всякойопасности. В течение еще почти двух лет положение на воен-ном фронте оставалось для нее неблагоприятным.

В конце 1825 года правительство Навплии не имело денегдля уплаты жалованья своим войскам, которые разбегалисьили беспощадно грабили страну. Флот почти совершеннообессилел из-за отсутствия дисциплины среди матросов ииз-за их побегов со службы. Колокотронис и его шайки на-несли Ибрагиму во время его отступления значительный урон.Но еще больше вреда они причинили Пелопонесу. Греки, неуспевшие оправиться от тревоги, вызванной осадой Навплии-,с тоской обратили свои взоры на Мисолунги. Если этот оплотЗападной Греции падет под ударами неприятеля, то Решид-паша в самом непродолжительном времени окажется подстенами Афин; а если Афины в свою очередь падут, то он смо-жет напасть на Морею, и еще вопрос — захочет ли и сможетли Англия спасти Грецию и на этот раз.

Город Мисолунги, куда укрылись сулиоты и греки, бежав-шие из Эпира, Акарнании и Этолии, насчитывал тогда около15 000 жителей, в том числе 5000—6000 человек, способныхносить оружие; уже около 8 месяцев город сопротивлялсяатакам Решид-паши с героизмом, вызывавшим восхищениевсей Европы. Но в декабре румели-валиси получил подкре-пления от Ибрагима, который принял главное руководствоосадой, и с этого момента падение крепости стало почти неиз-бежным. Бесстрашный Миаулис, правда, успел в январе1826 года доставить в крепость обозы с продовольствием, чтодало возможность продолжить защиту города еще на нескольконедель. Но чтобы принудить неприятеля снять блокаду кре-пости, против него следовало бы двинуть вспомогательную'армию через центральную Грецию. А эта область, к несчастью,была разорена и не могла прокормить экспедиционный корпус,который правительство не в состоянии было снабдить всемнеобходимым. Единственно, что мог сделать исполнительныйсовет, это — поручить Фавье с его регулярным отрядом»


произвести диверсию со стороны острова Эвбеи. Но этотсмелый офицер, которому присоединенные к его отряду вождипаликар из зависти плохо помогали, потерпел полнейшуюнеудачу, а эта неудача деморализовала и дискредитироваларегулярные войска (март—апрель 1826 г.).

Мисолунги, все более теснимый осаждавшими его войскамии превращенный артиллерией Ибрагима в груду развалин,потерял последнюю надежду. После того как Миаулису неудалось во второй раз прорвать блокаду (15—19 апреля),осажденные с мужеством отчаяния решили сделать ночнуювылазку и пробиться сквозь неприятельские линии. Но, ока-залось, враг был предупрежден, и мисолунгцы были встре-чены страшным огнем. Только 1800 человек с трудом успелипробиться и добрались до Салоны. Остальные были перебитыили отброшены обратно в город, куда по их следам ворвалисьтурки и египтяне. Множество греков предпочло взорвать себявместе со своими домашними, чем сдаться в плен. Огромноебольшинство населения было безжалостно умерщвлено. В жи-вых остались только 3000—4000 жителей, которые былипроданы затем в рабство (22—23 апреля 1826 г.).

Взятие Мисолунги произвело сильнейшее впечатление цавсю Европу и вызвало новый взрыв симпатий к Греции. Ноусилия филэллинов, направленные к спасению этой несчаст-ной страны, оказались тщетными вследствие новых раздоров,вспыхнувших среди инсургентов. В апреле 1826 года Конду-риотис был удален из состава правительства национальнымсобранием, собравшимся в Эпидавре. Исполнительная властьбыла доверена комиссии из 11 человек под председательствомЗаимиса, а паблюдение за нею поручено было комитету на-ционального собрания. Эта комбинация привела к самой пла-чевной анархии. Никто не повиновался новому правительству,и скоро (в ноябре) ему пришлось удалиться на остров Эгину.Вскоре после этого Колокотронис и Кондуриотис открытозаявили, что не признают власти правительства, и, невзираяна законное национальное собрание, заседавшее на Эгине,распорядились выбрать другое, которое собралось в Гермионе(январь—февраль 1827 г.). Правительство обратилось к по-средничеству Англии и стало обнаруживать готовность все-цело отдать свою судьбу в руки этой державы. Колокотрониси его приверженцы, напротив, причисляли себя к сторонни-кам России. Два англичанина — генерал Чэрч и адмиралКокрэн, — которые прибыли как раз в это время, для тогочтобы посвятить свои силы греческому делу, с трудом доби-лись слияния этих двух собраний в одно, которое съехалось


в Трезене (1 апреля) и выработало новую конституцию.Генерал Чэрч был назначен генералиссимусом, а адмиралКокрэн поставлен во главе морских сил. Это было успехом дляанглийской партии; но русская партия могла похвалитьсяеще большим успехом, добившись вручения исполнительнойвласти президенту (7грое8ро<;), на должность которого былвыбран не кто иной, как Каподистрия. Этот дипломат, хотяи живший в стороне от дел в Женеве, всегда считался агентомцаря. Впрочем, Каподистрия в течение продолжительноговремени еще не мог приехать в Грецию, а в ожидании егоприбытия национальное собрание вручило правительственныефункции комиссии из трех человек, которую с первого же дняникто не стал признавать (апрель—май 1827 г.).

Тем временем Ибрагим, отделившись от Решид-паши, воз-вратился в Морею; он не мог добиться покорения майнскихгорцев и в отместку за это предал Пелопонес огню и мечу.Решид оккупировал центральную Грецию, дошел со всемисвоими силами до Афин, овладел городом и осадил Акрополь(июль), защищавшийся Гурасом с несколькими сотнями па:ликаров. Атака, предпринятая против турецких окопов приХайдари Карайскакисом и Фавье, не увенчалась успехом(19 августа). Напрасно первый из этих полководцев перенесвоенные действия в центральную Грецию, взял Салону иугрожал турецкой линии сообщений (ноябрь 1826 г. — фев-раль 1827 г.). Паша не тронулся с места. Напрасно Фавье,прорвав блокаду, устремился в крепость с 600 солдат регуляр-ных войск и с военными снарядами (13 декабря). Храбрыефилэллины, напавшие в феврале на турок, были отброшены.Наконец, Чэрч и Кокрэн оказались в мае не счастливее ихи после целого ряда бесполезных битв сочли нуясным отсту-пить, — первый со своей сухопутной армией, второй —с флотом. G этого момента оставленному на произвол судьбыАкрополю оставалось только сдаться, что он и сделал припосредстве адмирала де Риньи, командира французской ле-вантской эскадры, выговорившего для гарнизона свободноевыступление с отданием воинских почестей (б июня 1827 г.).

Лопдонский договор и Наваринская битва (1827). ТеперьРешиду ничего больше не оставалось как двинуться в Пело-,понес. Греция снова очутилась на краю гибели. И толькотогда державы, заинтересованные в недопущении ее оконча-тельной гибели, решили активно вмешаться.

Александр I скончался 1 декабря 1825 года; его преемни-ком сделался его брат Николай, который заявил, что он на-мерен продолжать дело своего предшественника, но не пачи-


натъ его сначала. В марте 1826 года он обратился к Турциис угроясающим ультиматумом, сообщавшим о намерении Рос-сии решить оружием спор, который давно уже тянулся междупредшественником Николая и Портой. Но Англия немедленнодала понять царю, что она не позволит ему воспользоватьсявойной и одному, по своему произволу, разрешить греческийвопрос. Не рискуя восстановить против себя Англию, Николайдолжен был согласиться на протокол от 4 апреля, по которомуон обещал поддержать английское посредничество междутурками и греками, причем это посредничество должно былопривести к созданию самостоятельного греческого королев-ства, права которого призваны будут гарантировать великиеевропейские державы.

Уладив этот вопрос, Каннинг, от всей души не желавшийдопускать конфликта между турками и русскими, взялся(вместе с Меттернихом) за улаживание недоразумений междуцарем и султаном. Махмуд в течение некоторого времениделал вид, что не хочет уступать. Чтобы поставить Россиюв затруднительное положение, он даже подстрекнул Персию"к войне с этой державой (июль). Но Николая, которомупритом сразу улыбнулось военное счастье, не так-то легкобыло отвлечь от главной его идеи. Он прекрасно знал, чтовоенные силы султана доведены почти до полного истощения.Кроме того, Махмуд одним ударом уничтожил недавно корпусянычар (15 июня). Старая военная организация Турции быларазрушена, новая еще не сложилась. Поэтому Николай с ве-личайшей настойчивостью угрожал открытием военных дей-ствий. Вот почему Порта 7 октября 1826 года решилась,наконец, на заключение Аккерманского договора.

Этим соглашением подтверждался Бухарестский трактат,а также привилегии Молдавии и Валахии, подлежавшиев ближайшем будущем санкционированию возобновлениемхатти-шерифа 1802 года. Россия дала только свое согласиена назначение впредь господарей из среды бояр, а не из средыименитых фанариотских семей, как это было прежде. Сербиядолжна была в ближайшие полтора года получить давно ужеобещанную ей конституцию. За царем закреплялась террито-рия, которую в тот момент занимали в Азии его гойска. Портабрала на себя обязательство искоренить грабежи пиратов.России предоставлялась полная свобода торговли в турецкихводах и портах. Наконец, Порта обещала считаться с ходатай-ством царя в пользу тех государств, коммерческие суда ко-торых еще не получили сьободного доступа в Черное море.Одновременно с главным договором были заключены также


две добавочные конвенции, из которых одна относиласьк Молдавии и Валахии, а другая — к Сербии.

Опасаясь помешать заключению Аккерманского договора,ни Англия, ни Россия не сообщали пока Порте о существо-вании протокола 4 апреля. Но этот протокол попрежнему оста-вался в силе, и в конце 1826 года Австрия, Пруссия и Фран-ция получили приглашение к нему примкнуть. Первая иаэтих держав, как и следовало ожидать, отказалась; вторая,не осмеливаясь еще открыто отделиться от Австрии, после-довала ее примеру. Что же касается правительства Карла X,которое уже давно испытывало на себе давление общественногомнения, считавшего необходимым выступить в защиту делаГреции, то оно понимало, что не следует ронять влияние Фран-ции на Востоке, предоставляя Англии и России одним ула-живать греческий вопрос. Кроме того, и лондонский и петер-бургский кабинеты с одинаковой настойчивостью приглашалиФранцию примкнуть к протоколу 4 апреля, так как каждыйиз них хотел воспользоваться ею в качестве противовесасвоему сопернику. Таким образом, Франция (в январе1827 года) заявила, что в принципе она присоединится к Рос-сии и Англии с тем, чтобы предложить, а в случае необхо-димости и навязать Турции и Греции свое посредничество.Напрасно Австрия целым рядом соблазнительных предло-жений пыталась помешать заключению этого тройственногосоюза. Падение Афин побудило три заинтересованные державыне медлить дольше, и 6 июля был, наконец, подписан Лон-донский договор, обусловивший спасение и освобождение гре-ческого народа. Так как следовало предвидеть, что Порта от-вергнет предложение посредничества, то было постановлено,что в этом случае три договаривающиеся державы учре-дят консульства в главных греческих городах и силойнавяжут воюющим сторонам перемирие (по крайней мерена море), причем предполагалось, что эта принудительнаямера не означает объявления войны ни той, ни другойстороне.

Греки с полной готовностью примкнули к этому трактату.Но Порта, до конца поддерживаемая Австрией в своих иллю-зиях и гордости, высокомерно отвергла его. Ввиду этогокомандиры английской, русской и французской эскадр, ад-миралы Кодрингтон, Гейден и де Рияьи, приступили в сен-тябре к насильственному прекращению военных действийпо всему побережью, которое, по всем вероятиям, должнобыло в будущем войти в сферу владений нового греческогокоролевства. Ибрагим старался выиграть время. Несколько


недель прошло в бесплодных переговорах, а 18 октября трисоюзные эскадры появились на Наваринском рейде, где в joвремя стоял соединенный турецко-египетский флот, имевшийв своем составе 90 судов и 16 000 матросов. Через два дняевропейские эскадры вошли в порт, для того чтобы передатьтурецко-египетскому флоту приказ покинуть Грецию. Немед-ленно завязалось сражение, которое продолжалось не большедвух часов и закончилось почти полным уничтожением отто-манских сил. 6000 убитых, разрушение 3 линейных кораблей,16 фрегатов, 26 корветов, 12 бригов и 5 брандеров — таковыбыли результаты этой битвы для турецко-египетского флота.И чтобы сохранить несколько оставшихся ему судов, Ибра-гим должен был обязаться не пользоваться ими больше про-тив греков.

Известие об этой большой битве имело своим результатомпрежде всего оживление надежд и увеличение претензий эл-линского правительства. Уверенные, что отныне им нечегобояться своих неприятелей, по крайней мере на море, грекипоспешили участить свои нападения на турок и расширитьсферу своих операций. В ноябре они напали под предводитель-ством Фавье на остров Хиос. В то же время под начальствомЧэрча они сделали решительное усилие отнять у турок Акар-нанию и Этолию. А позже (в 1828 году) они снова сделали по-пытку овладеть Критом. Их политические руководители пола-гали, что чем большую территорию они успеют захватить,тем больше им удастся удерясать, и что дипломатам, при уста-новлении границ нового королевства, придется поневоле счи-таться с фактическим положением вещей.

Русско-турецкий конфликт; кампания 1828 года. Сра-жение при Наварине не только не сделало Турцию болеесговорчивой, но, напротив, ожесточило ее до такой степени,что она утратила всякую способность к осторожным дей-ствиям. Махмуд потребовал прежде всего полного удовле-творения за уничтожение турецкого флота и обнаружил такуюнеуступчивость в отношении посредничества, что посланникитрех союзных держав (8 декабря) оставили Константинополь.А через песколько дней султан призвал своих мусульманскихподданных к священной войне; в изданном по этому поводугесьма гневном манифесте он нападал главным образом наРоссию, обвиняя ее в том, что она давно уже не перестаетсеять смуту в Турецкой империи и обманула турецкоеправительство в Аккермане, уверив его, что не намеренабольше вмешиваться в греческий вопрос. При этом султандавал понять, что, соглашаясь в 1826 году на требования рус-


ского царя, он имел в виду только выиграть время и лучшеприготовиться к отплате (18 декабря).

Особенную смелость придала Порте позиция английскогоправительства, которое не только не выражало удовлетво-рения по поводу победы при Наварине, но даже как бы отре-калось от нее, называя это событие несчастным, и прежде всегоказалось занятым тем, чтобы не сыграть в руку русской поли-тике на Востоке. Каннинг умер за несколько месяцев передтем. Веллингтон, который (в январе 1828 года) оказался у вла-сти, не питал никакой симпатии к грекам и старался с по-мощью многозначительных обещаний отвлечь Францию отсоюза с Россией.

Но единение парижского и петербургского кабинетов каза-лось в тот момент неразрывным. Поэтому Николай, не скры-вая своих воинственных проектов, сделал 6 января 1828 годаследующие формальные предложения: 1) занять Молдавию иВалахию (русскими войсками); 2) использовать союзные эс-кадры для блокады Константинополя и Александрии, а такжедля освобождения и защиты Морей; 3) предоставить Капо-дистрия, президенту Греции, 1 значительную денежную суб-сидию; 4) поручить трем посланникам, аккредитованным в по-следнее время при константинопольском дворе, съехатьсяв Корфу для организации конференций, имеющих цельюоблегчить заключение мира. В это время царь ничего еще незнал о турецком манифесте 18 декабря и не совсем еще осво-бодился от войны с Персией. Избавившись от этой последнейзаботы благодаря выгодному для России Туркманчайскомумиру (22 февраля) и узнав о манифесте, которым он был глу-^боко возмущен, Николай твердо решил не откладывать большеоткрытия военных действий против турок. В течение некото-рого времени Австрия пыталась целым рядом доводов предо-стеречь его от этого шага, но ей это не удалось. В конце апреляцарь сообщил европейским дворам о своих намерениях,а 7 мая русская армия начала переправляться через Прут.

В это время он как раз приступил к управлению островом Эгина.

Лондонский кабинет сумел пока добиться от Николая толькообещания, что русский флот не станет предпринимать на Сре-диземном море никаких действий без предварительного согла-шения с английской и французской эскадрами. Во всех другихотношениях Николай оставлял за собой свободу действий,и английскому правительству ничего больше не остава-лось, как предоставить ему эту свободу. Веллингтон (в июле)снова открыл в Лондоне прерванную с некоторого времени


конференцию трех союзных держав и согласился на ведениев Корфу переговоров, которые начались 9 августа. Не решаясьсама занять Морею из опасения возбудить подозрения Порты,которую она не переставала заверять в своей неизменнойдружбе, Англия согласилась на отправление туда француз-ского корпуса, с тем чтобы заставить удалиться оттуда егип-тян и турок (19 июля). В соответствии с этим генерал Мезонс 16 000 солдат отправился в Морею. Так как незадолго доэтого Мехмед-Али в силу конвенции 6 августа обязался ото-звать свои войска, то Ибрагим без сопротивления вывелсвоихсолдат из Морей. Турки после простой лишь видимости со-противления также эвакуировали те приморские пункты, ко-торые оставались в их руках, и до истечения 1828 года весьПелопонес был освобожден от турецкого владычества.

Что касается царя, то вначале военные действия были длянего неблагоприятны. Ввиду того что европейское обществен-ное мнение приписывало России огромное превосходство какв военном, так и в финансовом отношении, в Европе полагали,что царь с легкостью восторжествует над турками в течениеодной кампании. Но это было далеко не так. Русские, правда,добились довольно больших успехов в Азии, где Меяшиков иПаскевич менее чем в 6 месяцев взяли Анапу, Поти, Каре,Ахалкалаки, Ахалцых и Ардаган. Но в Европе, где именно идолжен был быть нанесен главный удар, они потерпели целыйряд довольно серьезных неудач. Русская армия, плохо воору-женная и имевшая плохое руководство, заняла Молдавию иВалахию, переправилась через Дунай, но только с величайшимтрудом взяла Варну и не смогла овладеть лагерем при Шумле,где укрепились для защиты балканских проходов новые турец-кие войска, обученные по-европейски. Наконец, русской ар-мии пришлось снять осаду Силистрии и с огромными потерямиотступить в дунайские княжества (октябрь—ноябрь). Мет-терних, хотя и не без преувеличения, сравнивал это отступле-ние с отступлением Наполеона в 1812 году.

Кампания 1829 года. Адрианопольский трактат. Если быэто зависело только от венского двора, то против Россииобразовалась бы коалиция, чтобы принудить ее заключитьмир. Но в состав этой коалиции должны были бы войти Прус-сия и Франция, а обе эти державы отказались поддержатьпредложение Австрии. Англия же старалась убедить Карла Xвозобновить вместе с нею в Константинополе переговоры обумиротворепии Греции. Франция от этого не отказывалась,но она хотела, чтобы этот шаг был предпринят не иначе, какс согласия царя (16 ноября). А Николай, в свою очередь,


потребовал, чтобы до начала новых переговоров в Константи-нополе Лондонская конференция (на которой Россия былапредставлена) выработала окончательно программу, котораядолжна была лечь в основу мирпого договора. Так и былосделано, и протокол 22 марта 1829 года, в значительной сте-пени совпадавший с предложениями русского правительства,должен был послужить инструкцией для дипломатическихагентов, отправлявшихся на Восток. В силу этого соглаше-ния (главные его пункты обсуждались на совещаниях, проис-ходивших в Корфу) эллинское государство должно было вклю-чить в себя Морею, Цикладские острова, Эвбею и континен-тальную Грецию вплоть до заливов Воло и Арта. 1 Новоегосударство доляшо было получить мопархическую конститу-цию и управляться христианским монархом, не принадлежа-щим ни к одной из царствующих во Франции, #Аяглии илиРоссии династий. Первый монарх нового государства долженбыл быть назначен с одобрения Порты тремя союзными дер-жавами; Греция должна была ежегодно уплачивать султанудань в размере 1 500 000 пиастров и вознаградить за потерюимущества турецких землевладельцев, вынужденных покинутьгреческую территорию.

1 Веллингтон внес, правда, в это разграничение решительную оговорку.Англия, опасавшаяся для принадлежавших ей Ионических островов непосред-ственного соседства Греции, хотела, чтобы новое государство было ограниченона северо-западе рекой Аспропотамо, а не морем. И она не отказывалась (какмы это увидим дальше) от надежды добиться соглашения, соответствующегоее видам.

Вскоре после этого султан принял с большим почетом фран-цузского и английского посланников, по пе обнаружил ника-кого желания согласиться на какое бы то ни было посредни-чество и примкнуть к Лондонскому протоколу. И тольковоенная неудача могла сломить его упорство. Кампания1828 года не решила ничего, по зато кампания 1829 годапривела к решительным результатам. В Азии Паскевич дошелдо Эрзерума, которым и овладел. В Европе русская армия,усиленная, реоргапизоваппая и поддержанная диверсией гре-ков, которые в это время напали па турок со стороны Эпира иФессалии, снова появилась в Болгарии под предводитель-ством Дибича, разбила (в июпе) турок при Кулеиче, взялаСилистрию и, совершив необычайно смелый переход черезБалканы, 20 августа дошла до Адриапополя. А спустянесколько дней русские аваппосты оказались па расстояниинескольких миль от Константинополя.


Русский полководец сильно рисковал и ставил все на карту.Углубившись в неприятельскую страну и далеко отойдяот своей операционной базы, он имел в строю не больше20 000 человек и мог подвергнуться фланговому нападениюскутарийского паши, который шел на него форсированныммаршем. И тем не менее султан и его министры, узнавшиев Константинополе о приближении неприятеля, потеряли го-лову. Им показалось, что Турецкая империя окончательнопогибнет, если они не подпишут немедленного мира.1 А ихрастерянность привела к Адрианопольскому трактату, кото-рый и был подписан 14 сентября 1829 года.

1 Если бы это зависело только от царя, то Турецкая империя тогда же исчезлабы с лица земли. Что же касается французского правительства, бывшего тогдасоюзником царя, то оно в то время было так мало расположено защищать Тур-цию, что тайно предлагало Николаю уничтожить Оттоманскую империю и произ-вести ее раздел. По этому проекту турки изгонялись с Балканского полу-острова; госсия должна была получить Молдавию и Валахию; Австрия —Сербию, Боснию, Герцеговину и турецкую Далмацию. Вся остальная частьполуострова вместе с Грецией должна была составить новое государство, воглаве которого предполагалось поставить голландского короля; владения по-следнего тоже подлежали разделу: голландские провинции отошли бы к Прус-сии (которая получила бы также и Саксонию), Бельгия —к Франции, рейн-ская Пруссия досталась бы саксонскому королю. Англии предложили бывзять голландские колонии; наконец, берберийские (североафриканские) вла-дения Турции получили бы независимость.

По этому трактату царь возвращал султану завоевания,сделанные русскими войсками в Европе, за исключениемостровов в устьях Дуная, но в Азии он сохранял, кроме горо^дов, уступленных ему по Аккерманскому договору, также ещеАнапу, Поти, Ахалцых, Атцкур и Ахалкалаки. Все праваМолдавии, Валахии и Сербии были подтверждены и гаранти-рованы. Порта предоставляла всем русским судам, а такжесудам всех наций, с которыми она состояла в мире, правосвободного прохода через Дарданельский и Босфорский про-ливы. Русским подданным предоставлялась полная свободаторговли в Турецкой империи и свобода плавания по Черномуморю. Султан должен был уплатить царю 11 500 000 дукатоввоенной контрибуции, а в обеспечение этой уплаты Болгарияи дунайские княжества должны были временно оставатьсяоккупированными русскими войсками. Наконец, в отношенииГреции Порта признала без оговорок постановления трактата6 июля и протокола 22 марта. К основному содержанию мир-ного договора были присоединены конвенция относительноуплаты контрибуции и особый договор относительно Молда-вии и Валахии.


Этот мирный договор был для России величайшим из триум-фов, какого она только могла достигнуть в то время наВостоке. В результате потери Молдавии, Валахии, Сербии иГреции, новое положение которых несомненно представлялошаг к полной независимости, Оттоманская империя, подо-рванная в своих основах, была открыта со всех сторон рус-скому влиянию. Кроме того, царь держал Турцию в своихруках благодаря контрибуции, которую она, очевидно, была,не в состоянии выплатить. В Азии он владел на основа-нии последнего договора несколькими пунктами, откудалегко мог начать против нее нападение. Свобода плавания поЧерному морю и проливам, выговоренные царем коммерче-ские преимущества для России, влияние царя на вассальныегосударства и его притязания на протекторат над всеми хри-стианскими подданными Турецкой империи давали ему гро-мадную власть над ней. И Николай I эксплоатировал Турцию,парализовал ее и во всякое время мог найти предлог к ссоре-с нею. Таким образом русский царь господствовал над Тур-цией с меньшими издержками и меньшим риском, чем если быон овладел Константинополем. Он прикидывался умереннымв своих требованиях, но на деле стал властителем Востока.


III. Турецкая империя и христианские нацио-нальности после Адрианопольского трактата

1. Турция
Махмуд и его военные реформы. Турецкая империя стра-дала хронической болезнью, важнейшим симптомом которойнаряду с финансовым банкротством была военная дезоргани-зация. Янычарский корпус, эта недисциплинированная и вар-варская милиция, давно уже играл роль одного из деятель-нейших факторов ее разложения. Махмуд имел возможностьв этом убедиться. Поражением в двух последних войнах онбыл обязан главным образом той неудаче, которую потерпелиреформы Селима. Янычары составляли настоящую касту, наде-ленную непомерными привилегиями; сыновья наследовалиотцам, а вербовавшиеся извне рекруты выходили обыкновенноиз отбросов населения. Обосновавшись со своими семьямив Константинополе и в главных городах империи, янычарызанимались всевозможными ремеслами вплоть до самых пре-досудительных, а становясь солдатами, они только то и де-лали, что грабили и мучили мирных жителей или же затевали


бунты. Янычары отказывались выступать в поход противнеприятеля. Казнокрадство офицеров, которые спекулиро-вали на жалованье солдат, постоянно вводило правительствов заблуждение относительно их наличного состава: жало-ванье выдавалось на 400 000 человек, а когда нужны быливойска, то их оказывалось в наличии не более 20000.

Махмуд, которому пришлось долго скрывать свою нена-висть к янычарам, тем не менее не стал дожидаться Адриано-польского трактата, для того чтобы возобновить по отноше-нию к ним политику Селима. Уже в 1822 году, не решаясь ещеуничтожить этот корпус, он сделал попытку его реорганизо-вать. Но все его усилия привить янычарам европейскуютактику и дисциплину закончились полнейшей неудачей. Дляборьбы с греками ему пришлось прибегнуть к помощи вассала.Успехи, одержанные египетскими войсками, превосходная ор-ганизация которых вызывала в нем зависть, побудили егоснова взяться за реформы. Ободренный взятием Мисолунги,поддерживаемый улемами, которых янычары восстановилипротив себя своим безбожием, одобряемый высшими санов-никами империи, которым муфтий сообщил о своих намере-ниях, султан издал 28 мая 1826 года указ о сформирова-нии регулярного корпуса акипдоюи (солдат действительнойслужбы), в который каждая из 61 орт, стояеших гарнизо-ном в столице, должна была поставить по 160 человек. Этоповое войско предполагалось вооружить, обмундировать иобучить по-европейски под руководством приглашенных изЕгипта офицеров.

Главный штаб янычар, который султану удалось привлечьпа свою сторону, подчинился без особого сопротивления.Но с унтер-офицерами и рядовыми дело обстояло иначе.12 июня началось новое строевое учение, а 15-го вспыхнуловосстание. Бунтовщики разграбили дворец великого везира инекоторых других высших сановников, требуя предания ихсмерти. За этим последовали быстрые и страшные репрессии.Махмуд, принявший уже заранее все меры предосторожностии ничуть не испугавшийся бунта, приказал развернуть противмятежников сапджак-и-шериф (знамя пророка) и отбросилих к площади Этмейдан, где окруженные со всех сторонянычары были безжалостно истреблены картечью и ружейнымогнем. В этот день погибло от 6000 до 7000 янычар; множестводругих, взятых в плен, было казнено в следующие дпи. Осталь-ные рассеялись. Победа султана была полная. Ввиду этогооп приказал совершенно уничтожить оджак, и мера эта вскоре«была приведена в исполнение по всей империи. Вместе с тем


был уничтожен орден дервишей Бекташи, которые всегдадействовали солидарно с янычарами. 20000 бродяг быловыслано из Константинополя. А так как через несколькомесяцев (в августе—октябре) некоторые из побежденныхстали устраивать в столице поджоги, то султан приказал от-рубить еще немалое количество голов, и победа осталась зазаконом.

Уничтожив корпус янычар, Махмуд отдал предписаниесоздать корпус регулярной армии — «победоносное войскопророка Магомета», который был сформирован зятем сул-тана Хусейн-пашой и, достигнув численности в 40 000 чело-век, был уже в состоянии с честью померяться с русскойармией в 1828 году. С этого момента старания Махмуда улуч-шить организацию турецкой армии не прекращались. В Кон-стантинополь были приглашены в качестве инструкторов ев-ропейские офицеры. Морская, артиллерийская и инженернаяшколы, основанные Мустафой III и Селимом, были восста-новлены, а в Западную Европу были посланы турецкие моло-дые люди для изучения военного дела. Была создана специ-альная школа по образцу Сен-Сирской для подготовки пе-хотных и кавалерийских офицеров. Махмуд распорядился,чтобы пегодное и очень устарелое вооружение армии былопостепешю обновлено и усовершенствовано. Он приказалпроизвести обширные фортификационные работы па армян-ской границе, а также вдоль Балканской линии. Флот, к вос-становлению которого Махмуд стремился, был тоже предме-том его постоянных забот. Наконец, считая, что состоящиена действительной службе войска, которыми он мог распо-лагать, недостаточны для защиты империи от первокласснойдержавы, как, например, Россия, он учредил (6 августа1834 г.) под названием асакири-редифеи-мапсури регулярнуюи постоянную армию запаса, в которую призывались молодыелюди от 23 до 32 лет с тем, чтобы в каждом санджаке или воен-ном округе из них составился батальон силой в 1400 человек.

Гражданские реформы. Махмуд обнаружил не меньшуюсклонность к реформам гражданского порядка. Будучи боль-шим поклонником европейской цивилизации (с которой онбыл, впрочем, мало знаком), он был намерен ввести ее в своемгосударстве путем декретов. Оп хотел, чтобы турецкие провин-ции имели хорошие путп сообщения, и издавал соответствую-щие приказы. Махмуд ввел в Турции новую отрасль адми-нистрации — почтовые учреждения. Его реформаторский пыли настойчивость росли вместе с затруднениями, на которыеон наталкивался; деятельно проводя реорганизацию армии,


он в то же время учредил военный и гражданский орден Ни-шани-Ифтикяр; он приказал издавать в Константинополе га-зету (на французском и турецком языках), оттоманский Мони-тер. Махмуд вводил западные обычаи, устраивал празднества,балы и концерты по европейскому образцу, ввел паспорт-ную систему, запрещал ношение тюрбана и сам подавалпример, одеваясь по-европейски. К концу своего царство-вания он основал в приморских портах лазареты и приказал,чтобы суда выдерживали обязательный карантин. Наконец,желая доказать, что Турция хочет выйти из того изолирован-ного положения, которое оказалось для нее столь гибельным,Махмуд учредил постоянные посольства при французском,английском и австрийском дворах.

Новые смуты в Турецкой империи. Но вся эта запозда-лая и беспорядочная деятельность, носившая к тому женасильственный характер, не могла удержать Турцию, давноуже вступившую в стадию разложения, от дальнейшего упадка.Махмуд не умел связать свои реформы в единую систему.Не обладая ни достаточным образованием, ни достаточношироким кругозором, он не был в состоянии дать этим рефор-мам надлежащее направление и следить за их применениемна практике. Султан умел только приказывать, грозить инаказывать, чем он иногда чересчур злоупотреблял. Махмудправил как настоящий восточный деспот, совершенно не знаядействительности, бывал часто обманут и почти никогда недобивался повиновения. Поэтому-то все его законодательныемероприятия, прекрасно выглядевшие на бумаге, практи-чески почти ни к чему не приводили. Престиж султана внеТурции мало повысился: Европа видела в нем только монарха,побежденного при Адрианополе. Когда в 1830 году Франциярассорилась с алжирским деем, вассалом турецкого султана,то она сама с этим деем и расправилась и захватила городАлжир, нисколько не считаясь с протестами Махмуда. Этипротесты не помешали Франции и в дальнейшем продол-жать завоевательную политику.

В самой Турции паши обнаруживали, как и прежде, непослу-шание и угрожали власти султана. Военные реформы Махмудавызывали в них враждебное чувство, а некоторые из них открытоэтим реформам противодействовали и массами принимали к себена службу опальных янычар. В 1830 и 1831 годах скутарий-ский и багдадский паши долго оказывали упорное сопротивле-ние всем войскам султана; в конце концов они покорились,но подчинение это было чисто фиктивным. Вплоть до концацарствования Махмуда смута и бунты не прекращались в Ал-


бании, Боснии и Македонии. В Азии султану пришлось долговоевать с курдами, а в Триполи—с арабами. Самый могуще-ственный из турецких вассалов, египетский паша, не побоялсяв 1831 году поднять оружие против своего государя. Историюборьбы Мехмеда-Али против Махмуда читатель найдет в дру-гом месте. Укажем только, что султан, не будучи в состояниизащищаться собственными силами и опасаясь приближенияегиптян к Константинополю, принужден был униженно про-сить помощи у России и что Николай в награду за оказаннуюрусскими морскими и сухопутными силами помощь добилсяот султана (8 июля 1833 г.) подписания договора в Ункяр-Искелеси, которым ознаменовалось полное подчинение Турциивидам петербургского кабинета. Удовлетворенный своей без-граничной властью над султаном, царь, спустя некотороевремя, простил ему часть контрибуции, обусловленной Адриа-нопольским трактатом, которую Порта не в состоянии былауплатить, и согласился эвакуировать дунайские княжества(1834). Но Николай оставил в своих руках Силистрию1 и воз-вратил эту крепость только в 1836 году за 30 миллионовпиастров, которые султан, без сомнения, никогда не мог быуплатить без помощи Англии, заинтересованной в этом деле.И уже накануне смерти Махмуда (1 июля 1839 г.) египетскийпаша, спровоцированный на новую войну, нанес его войскамрешительное поражение при Незибе.

1 Остальную часть Бблгарии.- а также Румелию, русские эвакуировалив силу договора, заключенного с ГГортой 10 апреля 1830 года.

Непопулярность Махмуда. Махмуд давно уже был непо-пулярен, и непопулярность эта, которую никак нельзя былообъяснить только его военными и дипломатическими неуда-чами, за последние годы его царствования еще возросла.Реформаторская политика Махмуда восстановила против негомусульманский мир, предрассудки которого он недостаточнощадил; он как бы даже находил особое удовольствие в том,чтобы без всякой надобности дразнить правоверных мусуль-ман. Верные последователи ислама в своем благочестивомневежестве считали изменой все те уступки, которые султанделал христианской цивилизации. Против него былине толькопаши и бывшие янычары, но вся турецкая нация и все вообщемагометанские народы, государем которых он сделался бла-годаря перевороту 1808 года. Султан, одевавшийся по-евро-пейски, позволявший своим женам появляться в обществен-ных местах, употреблявший (и не без излишества) вино вопрекизапрещению Корана, присутствовавший на банкетах и балах


неверных, заимствовавший у христиан их обычаи, нравы иучреждения, — такой султан недостоин был, по мнению недо-вольных, носить саблю Османа. Вопреки постановлениям свя-того закона, запрещавшего изображения человеческого лица,Махмуд приказал чеканить монету со своим изображением иповесить свои портреты в казармах. Стали вопить о свято-татстве, и султан должен был изъять из обращения монету иубрать портреты.

Находили странным даже то, что к концу своего царство-вания Махмуд не хотел жить взаперти в серале, как его пред-шественники, а находил удовольствие в разъездах и посеще-нии некоторых провинций своей империи. Во время этихразъездов султан встречал со стороны народа одни лишьвыражения недовольства. Однажды по возвращении из путе-шествия в Болгарию (1837) он узнал, что некоторые из егосоветников, принадлежагших к партии «старых турок», вос-пользовались его отсутствием и составили заговор с цельюлишения его власти и даже жизни. В другой раз, когда онпроезжал по Галатскому мосту, какой-то дервиш, пользовав-шийся славой сеятого, остановил его и крикнул: «Падишах-гяур, неужели ты еще не насытился своими мерзостями?Аллах требует у тебя отчета в твоем нечестии. Ты разрушаешьислам...» и т. д. Султан приказал казнить дервиша, но послеэтого ненависть к султану только усилилась.


2. Греция
Протокол 3 февраля 1830 года и Леопольд Саксен-Кобург-ский. Протокол 22 марта имел характер временной меры,которую греки, за неимением ничего лучшего, приняли с це-лым рядом оговорок. Но как только турки прекратили воен-ные действия, греки стали настойчиво требовать пересмотрапротокола. Впрочем, три подписавшие протокол державы небыли солидарны в том, чтобы принудить греков уважатьего постановления, и Лондонская конференция не замедлилаизменить его в их пользу. Греки требовали полной неза-висимости. Франция и Англия с тем большей охотой былиготовы удовлетворить их в этом смысл0, что если бы Гре-ция осталась в вассальных отношениях с Портой, Россияпостоянно вмешивалась бы в их дела под предлогом их защиты(как она это делала с Молдавией и Валахией). И греки доби-лись своего. С другой стороны, Россия, желанная наскольковозможно ослабить Турцию и привести в замешательство


Англию (боявшуюся за Ионические острова), хотела, чтобьгновое государство на западе простиралось до залива Арта,как на это можно было рассчитывать по смыслу протокола22 марта. Но Великобритания на это не согласилась. Такимобразом, протоколом от 3 февраля 1830 года были принятыследующие постановления: Грения образует независимое госу-дарство; границы ее не перейдут за Аспропотамо; образправления ее будет монархический, и корона Греции будетпредложена Леопольду Саксен-Кобургскому (кандидату Ал-глии).

Этот принц не особенно интересовался греческим престолом.Поэтому он не только не согласился сразу на сделанное емупредложение, но еще поставил ряд условий. Леопольд хотел:1) чтобы независимость нового государства была гаранти-рована державами; 2) чтобы размеры королевства были уве-личены присоединением некоторых островов (Самос, Крити пр.) и расширением границ к северу; 3) чтобы ему былапредоставлена денежная помощь и 4) чтобы Греция не быласразу лишена военной поддержки тройственного союза. 1На это конференция ответила ему, что независимость страныи заем в 60 миллионов будут гарантированы, что французские войска будут оставлены в Морее еще на год, но что границы,установленные протоколом 3 февраля, не подлежат изменению-(протокол 20 февраля). Леопольд, правда, без особого энту-зиазма, склонялся к принятию этого соглашения. Портапримкнула к нему (24 апреля) безоговорочно. Но с Грециейдело обстояло иначе. Каподистрия, подстрекаемый Россией ижелавший сохранить власть в своих руках, предпринял ряддействий, имеыпих целью отбить у принца всякую охотупринять предложенную ему корону. Со Бремени своего при-бытия в НаЕплию (январь 1828 г.) Каподистрия держал себякак настоящий диктатор. Он приостановил действие консти-туции 1827 года и управлял страной по собственному произ-волу, если не считать контроля целиком преданного ему се-ната. Под его влиянием сенат 10 апреля заявил, что греческийнарод имеет право высказать мнение насчет сиоей будущейсудьбы и что конституция должна подвергнуться свободномуобсуждению народных представителей; что ноЕое государстьоне может удовлетвориться границами, установленными кон-венцией 3 февраля, и, наконец, что принц Леопольд долженбудет принять православие. Каподистрия же приглашал Лео-польда приехать в Грецию. Но при этом он описывал ему

Англии, Франции и России. — Прим. ред.


в таких мрачных красках нищету и анархию этой несчастнойстраны, недисциплинированность и варварство будущих егоподданных и разочарование, вызванное в Греции решениемдержав относительно границ, что Леопольд, и без того неслишком расположенный связывать свою судьбу с этим наро-дом, решительно отказался от греческой короны (21 мая).

Конференция должна была снова приняться за работу.Но разразившаяся вскоре Июльская революция и вызванноеею во всей Европе потрясение отвлекли внимание трех союз-ных держав от греческого вопроса, и, таким образом, участьГреции оставалась еще в течение некоторого времени нере-шенной.

Смерть Каподистрии. Итак, Каподистрия остался у власти.Но деспотические и насильственные приемы его управлениясделали его крайне непопулярным. Его упрекали в том,что он бесконечно затягивает введение в действие конститу-ции. Кроме того, греческий народ видел в нем агента русскойполитики и опасался, как бы он не вздумал поставить странупод протекторат царя. Его полицейские строгости и суровоеотношение к прессе окончательно ожесточили недовольных.В начале 1831 года гидриоты возмутились против Каподи-стрии. Скоро восстание охватило и острова. Майноты под пред-водительством могущественной семьи Мавромихалис такжевзялись за оружие (апрель). Инсургенты, руководимые Миау-лисом, овладели флотом. Каподистрия, как и следовало ожи-дать, обратился к царю за помощью. Русская эскадра блоки-ровала на Поросском рейде Миаулиса, который предпочелскорее взорвать свои суда (13 августа), чем выдать их русским.А через два месяца (9 октября) Каподистрия был убит в Нав-плии братьями Георгием и Константином Мавромихалис. Тогдаанархия усилилась. Исполнительная комиссия, во главе ко-торой был поставлен брат Каподистрии, не сумела заставитьсебе повиноваться. Скоро возникли два правительства: однов Навплии, другое в Мегаре. Но подавляющее большинствонаселения высказалось за мегарское правительство, враждеб-ное русскому влиянию. Это мегарское правительство в концеконцов и восторжествовало, овладев Навплией (10 апреля1832 г.).

Вступление на престол Оттона Баварского. Лондонскаяконференция вмешалась, наконец, чтобы прекратить всю этусумятицу. Русский император уже несколько месяцев велпереговоры с Францией и Англией, с одной стороны, и с Пор-той — с другой, чтобы дать грекам короля и попытаться путемувеличения греческой территории завоевать их признатель-




ность. Обе западные державы, не желавшие дать Николаю Iвозможность выступать в качестве единственного друга ипокровителя греческой нации, уступили его настояниям. Про-токолом 7 мая 1832 года греческая корона была отдана моло-дому Оттону Баварскому (сыну короля-филэллина Людвига I),причем ему были обещаны те самые гарантии, которые недавнобыли предложены Леопольду. Ему подана была также на-дежда, что территория нового королевства, ограниченнаяустьем Аспропотамо, будет расширена до залива Арта.Порта не только не воспротивилась назначению нового ко-роля, но даже без особых затруднений согласилась за воз-награждение в 12 миллионов на расширение греческих гра-ниц (21 июля). На этот раз и греки признали постановленияконференции (8 августа). В начале следующего года (6 фев-раля 1833 г.) король Оттон смог уже высадиться в Навплиивместе с советом регентства, которому поручено было упра-влять страной от имени юного короля вплоть до достиженияим совершеннолетия, т. е. до 1835 года, и с 3500 баварскихсолдат, которые сменили французские гарнизоны, стоявшиев Морее. Греция сложилась, наконец, в самостоятельноегосударство. Теперь ей оставалось упорядочить свою адми-нистрацию и завоевать политическую свободу внутри страны.Этим задачам она главным образом и посвятила себя в первыегоды царствования Оттона. В области внешней политики онастремилась к расширению своей территории далеко за уста-новленные для нее пределы. Но проявить это свое стремлениена деле она смогла только значительно позднее.


3.СербияиБолгария
1 См. т. II, стр. 206—207.14 История XIX в., т. III—406

Хатти-шериф 1830 года и автономия Сербии. Бухарест-ский трактат обещал сербам политическую автономию, закоторую они так долго боролись. Но турецкое правительство,избавившись в 1813 году от Кара-Георгия, не сдержалосвоих обещаний, а Милош Обренович должен был в 1815 годуудовольствоваться тем временно установившимся порядкомвещей, тем modusvivendi, характеристика которого быладана в другом месте.1 Этот хитрый, честолюбивый, лишенныйвсякой совести воевода постарался затем ценою преступле-ния отделаться от Кара-Георгия, которого гетеристы убе-дили возвратиться в Сербию (июль 1817 года). Вскоре после


того Порта утвердила его в звании верховного князя, котороедали ему в ноябре сторонники. Нисколько не расположенныйкомпрометировать себя ради греков, он, во имя своих интере-сов, с 1821 года сумел держаться перед султаном как еговерный слуга, а Махмуд из политических расчетов награждалего за эту верность целым рядом мелких уступок, которыезначительно усиливали его власть. Однако конституция, обе-щанная в 1812 году, не была еще дарована в 1826 году. Серб-ские депутаты, посланные в свое время в Константинопольс требованием ее осуществления, были даже задержаны тамв качестве заложников, и это насильственное задержаниесербской делегации было в течение долгого времени одной изпричин неудовольствия Александра I против Высокой Порты.В конце концов султан отпустил их на СБободу. Но Николай Iпошел в своих требованиях дальше брата, и к Аккерманскомудоговору была присое .инена дополнительная коньенция, покоторой падишах обязался в течение 18 месяцев издать гра-моту, обеспечивающую Сербии следующие привилегии: сво-бодное избрание Еоевод; независимость администрации; сво-боду вероисповедания; слияние Есех видов обложения в одинналог; присоединение округов, первоначально отделенных откняжества; переход принадлежащих мусульманам имуществв управление казны (с обязательством уплачивать доходс этих имуществ вместе с уплатой дани Порте); сьободу тор-говли; разрешение сербским купцам путешествовать по обла-стям Оттоманской империи с собственными паспортами; осно-вание больниц, школ, типографий и, наконец, запрещениемусульманам (за исключением лиц, принадлежащих к гар-низонам) селиться в стране.

Русско-турецкая война задержала выполнение этих обяза-тельств, и только после Адрианопольского трактата хатти-шерифом, изданным в августе 1830 года, Порта торжественносанкционировала привилегии Сербии. Начиная с этого мо-мента страна эта сделалась автономной не только юридически,но и фактически. Правда, она оставалась в вассальном подчи-нении у Турции и обязана была платить ей дань, а Белград-ская крепость попрежнему была занята турецким гарнизо-ном, но в отношении администрации, полиции, суда, в вопросахвероисповедания и в экономическом отношении она зависелатолько от своего местного правительства. Сербия имела своифинансы и свою национальную милицию. Так как Турциявсе еще не исполняла своего обещания присоединить к Сербиите округа, которые раньше были от нее отделены, Милошв 1833 году занял их силой и выселил оттуда мусульман.


Этот самовольный поступок не помешал ему, впрочем, добитьсяот Порты новых льгот, так как султан, хотя и не желавшийв принпипе признать за семьей Милоша наследственные права,согласился (1836) на то, чтобы княжеское достоинство пере-шло от Милоша к его сыну, а от последнего к его внуку.Вскоре после того (1836) князь в свою очередь отблагодарилсултана за эту милость, содействовав подавлению попыткиодного из своих родственников вызвать в Болгарии, все ещетерпеливо сносившей турецкий гнет, восстание, аналогичноесербскому.

Правление Милоша. Милош ввел в своем княжестве упоря-доченную администрацию и гражданское законодательство,в значительной степени заимствованное им из Кодекса Напо-леона. Он освободил крестьян от крепостной зависимости иунифицировал налоги. Но, установив в стране порядок, онуправлял ею с таким деспотизмом, что в конце концов сталочень непопулярен. «Он присваивал себе, — говорит одинисторик, — все, что ему приходилось по вкусу — земли,дома, мельнины, и сам устанавливал пены па то, что брал.Он приказал сжечь одно из белградских предместий, так какнамерен был возвести там новые постройки. Милош продол-жал требовать от народа исполнения таких повинностей,которые носили характер барщины. Например, крестьяне изУжицы должны были являться в Крагуевац, чтобы помочьему скосить его сено. Жители принуждены были принимать напостой его солдат и кормить их, не получая за это никакоговознаграждения. Милош не отступал ни перед какими сред-ствами, чтобы обеспечить себе монополию на наиболее до-ходные статьи торговли; он приказал огородить леса, гдепаслись стада его свиней, тогда как в прежнее время эти лесабыли открыты для общего пользования... Сделки на срокбыли запрещены, а так как Милош был самым крупнымкупцом в Сербии, то было очевидно, что эта мера, ведущаяк стеснению торговых компаний, не могущих обойтись безкредита, имела своей целью сосредоточить в руках князявсю прибыль от торговых операций. Облеченный властьюна основании султанского берапга, он, повидимому, вообра-жал, что он не только князь, но и полный хозяин земли,народа и Есего, чем владеют его подданные».

Недовольство в Сербии. Падение Обреновичей. Всеобщеенедовольство прорвалось наружу благодаря боярам, власть ипривилегии которых Милош игнорировал в продолжениедвадцати лет. После того как в 1835 году вожакам этой ари-стократии (Вучичу, Петроневичу и др.) удалось вырвать


у него некоторые уступки, вскоре показавшиеся им недостачточными, они сумели привлечь на свою сторону диван, и24 декабря 1838 года хатти-шерифом, который также гаран-тировал сербам независимость судебной власти, свободу лич-ности и неприкосновенность собственности, султан заставилМилоша признать контроль совета из 17 членов. А когда Ми-лош вздумал силой вернуть себе неограниченную власть,сербы взялись за оружие и принудили его (12 июня 1839 г.)отказаться от престола. Милошу наследовали его сыновья: сна-чала Милан (умерший в том же году), а затем Михаил. Послед-ний поспешил избавиться от Вучича и Петроневича, — тогдаволнения возобновились. Старый Милош, поселившийсяв Валахии, очень волновался во время восточного кризиса1840 года. Он говорил, что нужно вызвать всеобщее вос-стание румынского, сербского и болгарского населения. В Кон-стантинополе боялись, как бы сын его не увлекся проектамиотца или отец не вытеснил его с сербского престола. Против-ники Обреновичей склонили Порту к организации новогопереворота, который нашел поддержку у венского двора.Вучич и его сторонники снова появились в Сербии, изгналиМихаила (август 1842 года) и заставили скупщину избрать наего место молодого Александра, внука Кара-Георгия. Петер-бургский кабинет, правда, потребовал вторичных выборов,а когда новые выборы оказались неблагоприятными для Обре-новичей (июнь 1843 года), затеял заговор с целью низвер-жения Александра (1844). Но Александр все-таки сохранилвласть, русское же влияние на время было в Белграде устра-нено.

1 См. т. И, стр. 182—184.

Пробуждение Болгарии. Освобождение Сербии дало тол-чок Болгарии, которая под влиянием славянской пропагандыначала понемногу выходить из своего оцепенения и, в своюочередь, делала робкие попытки завоевать себе свободу.Мы видели раньше, 1 как этот народ начал возвращатьсямыслью к своему прошлому и мечтать о лучшем будущем.После монаха Паисия, написавшего историю болгарского на-рода, и епископа Софрония (умершего в 1815 году), возро-дившего болгарский язык, самое благотворное влияние наБолгарию оказал русский писатель Венелин, выпустившийзначительный труд о древних и современных болгарах. Бол-гары стремились освободиться из-под греческого влияния,они основывали средние школы (как, например, школа в Габ-рове, основанная в 1835 году), и с помощью школы и книги


у них создавались новое национальное самосознание и своясобственная литература. А с 1844 года в Болгарии появилисьи газеты. Поэт, историк, лингвист и этнограф Раковскийначал приобретать в стране популярность, и его агитацияимела успех.

В болгарском народе пробудилось национальное самосо-знание. Если раньше Болгария не требовала признания своихправ с оружием в руках, то это происходило оттого, что еедуховное возрождение началось очень поздно. С другой сто-роны, это объясняется еще и тем, что южная Болгария, нахо-дившаяся на весьма близком расстоянии от Константинополяи постоянно занятая турецкими войсками, не могла сделатьни малейшего движения, не рискуя навлечь на себя самые суро-вые репрессии, а северная Болгария как область по преиму-ществу равнинная совершенно не годилась, в противополож-ность Сербии или Греции, для партизанской войны. Русскаяармия, проникшая в эту страну в 1828 году, подняла дух бол-гар, которые приветствовали ее и оказывали ей всевозможныеуслуги. Таким образом, по прошествии нескольких лет мысльо восстании против своих мусульманских повелителей ужене так страшила этот недавно еще рабский народ. Это яснообнаружилось в 1841 году, когда болгары, доведенные докрайности вымогательствами и притеснениями одного паши итайно подстрекаемые русским правительством, отважилисьна открытое возмущение. Правда, это движение было безтруда подавлено, а восстание потоплено в крови, но болгарскиепатриоты не потеряли надежды, и пропаганда национальноговозрождения, сделавшая эту первую попытку возможной,продолжалась с большей энергией, чем когда бы то ни было.


4. Румынские княжества
Молдавия и Валахия с 1821 по 1829 год. В Румынии на-циональное самосознание проявилось уже в 1821 году в вос-стании Теодора Владимиреско, который потребовал от Портывозвращения княжествам их старинных прав и дарования им«конституции, соответствующей демократическим традициямдревних учреждений». Это движение не имело ничего общегос попыткой гетериста Ипсиланти, имевшего в виду главнымобразом освобождение Греции. Владимиреско высказывалсядаже открыто против фанариотов. Он хотел, чтобы греки-фанариоты были исключены из состава администрации ичтобы румынам предоставлены были не только избирательные


права, но и возможность выбирать в господари туземцев.Владимиреско не замедлил поэтому сблизиться с турками,чтобы выступить против Ипсиланти, который в конце концовотделался от него посредством преступления. Румынское на-селение, которое оплакивало смерть Владимиреско (и кото-рое и по настоящее время продолжает видеть в нем героя имученика), не оказало никакой помощи греческим инсурген-там. Поэтому Порта в награду за их верность уже в 1822 годувернула им административную автономию, которой они поль-зовались до восстания. Два новых господаря (Григорий Гикаи Иоанн Стурдза), взятые на этот раз не из константинополь-ских греков, а из туземных бояр, были посланы в Бухарест ив Яссы. Мало-помалу в княжествах восстановилось спокой-ствие, и появилась возможность приступить к осуществлениюнекоторых общеполезных начинаний. Поэтому Россия не пе-реставала протестовать против нарушения трактатов, предо-ставлявших ей протекторат над княжествами, и ВысокаяПорта, как мы видели выше, должна была дать ей полноеудовлетворение в соответствующих статьях Аккерманскогодоговора (8 октября 1826 г.).

В силу этого договора господари должны были отныневыбираться местпыми диванами из среды туземных бояр иутверждаться султаном; они назначались на семь лет и былипереизбираемы; они подлежали удалению от должности тольков случае тяжкой провинности и с согласия русского пра-вительства. Эти господари имели право облагать населениеналогами и повинностями согласно постановлению хатти-ше-рифа 1802 года, считаясь при этом с представлениями нетолько сюзеренной державы но и державы-покровительницы. 1Княжествам предоставлялась полная свобода торговли, еслине считать, с одной стороны, обязательных поставок дляПорты, а с другой — продовольственного снабжения насе-ления. Наконец, для того чтобы уничтожить следы по-следних беспорядков и улучшить положение княжествв административном отношении, была обещана в самомнепродолжительном времени выработка общего регламента,с применением его к каждому из княжеств в отдель-ности.

Для выработки этого статута в 1827 году собралось двакомитета из четырех членов (из которых двое были назна-чены Россией, а двое — господарем). Но работа этих комите-тов, проводившаяся под контролем и надзором русского ге-

Т. е. России. — Прим. ред.


нерального консула, не была еще доведена до конца, когдаимператор Николай объявил Турции войну (7 мая 1828 г.).Начиная с этого момента провинции Молдавия и Валахиялишились автономной администрации; занятые русскими вой-сками, они в управление графа Палена, а затем генералаЖелтухина подверглись страшнейшим притеснениям, причемс ними обращались как с завоеванной страной. Смягченияэтих бедствий пришлось ждать от Адрианопольского трактата(14 сентября 1829 г.), который свел почти к нулю и без тогосильно урезанные права Порты на дунайские княжества.

В силу этой конвенции господари назначаются уже не насемь лет, а пожизненно. Губернаторы смежных турецкихпровинций лишаются права вмешиваться в какой бы то нибыло форме в дела обоих княжеств. Граница княжеств опре-деляется течением Дуная вплоть до впадения в него Прута.Порта уступает Валахии все города, которыми она владела налевом берегу реки (Журжево, Браилов, Калафат и т. д.).Мусульмане, живущие в княжествах, должны оттуда выехать.Княжества освобождаются от обязанности снабжать съестнымиприпасами Константинополь, турецкие крепости и арсеналы.Молдавия и Валахия начинают выплачивать дань султанулишь через два года после ухода оттуда русских войск. Нако-нец, господари получают право набирать милицию, необхо-димую для защиты страны и для полицейской службы, равнокак и для надзора за соблюдением санитарных правил в отно-шении приезжающих в страну иностранцев.

Русская оккупация и органический регламент 1831 года.Таким образом, дунайские княжества были почти совершенноосвобождены от турецкого владычества, но не от русского.Царские войска продолжали занимать страну, которой отимени царя управлял в продолжение почти пяти лет генералКиселев. Если бы это зависело только от воли русского им-ператора, Молдавия и Валахия, наверное, были бы окон-чательно присоединены к России — по крайней мере в каче-стве вассальных провинций. В 1830 и 1831 годах Николай Iдавал понять румынам, что готов согласиться на администра-тивное объединение обоих княжеств, которого они очень же-лали, если новое государство предложит корону одному изрусских великих князей. Несколько позднее (1833), оченьосмелев после трактата в Ункяр-Искелеси, царь предло-жил Порте уступить ему княжества в возмещение военнойконтрибуции, которую Порта ему еще не выплатила, но сопро-тивление Франции, Англии и Австрии не позволило емудо-биться от султана этой новой уступки. Вмешательство вен-


ского кабинета повело даже к заключению договора 29 января1834 года, в силу которого русские должны были в концеконцов эвакуировать обе провинции. Возвещенный в 1826 годуорганический регламент был разработан Киселевым, который,получив на него предварительно одобрение в С.-Петербурге,предложил его, для соблюдения формы, на обсуждение двух«генеральных собраний», созванных в Бухаресте и Яссахв 1831 году. Однако эти собрания, членов которых назначилсам Киселев, приняли регламент не без сопротивления, таккак последние трактаты давали румынской нации основаниеполагать, что в делах внутреннего управления она будетиметь полную свободу. Лица, пытавшиеся возражать противрегламента, были силою принуждены к молчанию, а один изних был даже выслан в Россию. Таким образом, навязанныйиностранцами статут сделался в Валахии и Молдавии госу-дарственным законом. Он предоставлял боярам, иерархиче-ская и военная организация которых напоминала строй рус-ского дворянства, подавляющее преобладание в управлениистраной. Только бояре могли быть выбраны в господари идепутаты, и только они одни могли быть избирателями. Онибыли свободны от налогов; все общественные повинностиложились на мелких собственников (mosnani) и на кре-стьян, в большинстве своем прикрепленных еще к земле в ка-честве крепостных. В каждом из княжеств законодательнаявласть и контроль над действиями администрации принадле-жали «общему собранию», избираемому на пять лет. Но гос-подарь имел право отсрочить заседание собрания или вовсеего распустить; а так как, кроме того, он составлял избира-тельные списки почти по собственному усмотрению, ему не-трудно было сделать национальное представительство орудиемсвоей личной политики.

Русское влияние и господари. Русское правительствоимело среди румынских бояр много друзей и верных слуг.Тем не менее оно не хотело предоставить им права свободновыбирать господарей, которые должны были взять в своируки кормило правления после отъезда Киселева. Трактат29 января 1834 года гласил, что «на этот только раз» князьябудут назначены по обоюдному соглашению царя и султана.Это значило, что они будут назначены первым из этих двухмонархов, так как султан ни в чем не мог тогда отказатьцарю. И действительно, новые господари Михаил Стурдза(в Молдавии) и Александр Гика (в Валахии) фактически былипросто русскими наместниками. Но они гораздо больше за-ботились о своем обогащении путем вымогательств, на которые


покровительствующая им держава была склонна смотретьсквозь пальцы, чем о верном служении интересам подвластногоим населения, так как в последнем случае они могли толькоскомпрометировать себя в глазах России. Ловкий дипломатСтурдза, с успехом лавировавший между национальной пар-тией и иностранным влиянием, сумел удержаться у властидо 1848 года. Но судьба Гики, человека слабого и нереши-тельного, была иная. Благодаря его соучастию и вопрекимнению общего собрания, распущенного в 1837 году, органи-ческий регламент был осложнен прибавкой новых статей, ко-торые превращали старые декреты Киселева в государствен-ные законы и ставили изменение статута в зависимость от со-гласия державы-покровительницы. С этого момента патриоты(Кампинеано, Телейеско, Бальческо, Филиппеско и др.)стали стремиться к низвержению Гики. Им не удалось до-стигнуть своей цели, но он сам себя погубил помощью,которую в свое время оказал Порте в подавлении бол-гарского восстания 1841 года, тайно поддерживавшегосяРоссией. Петербургский кабинет не простил Гике этого про-тиводействия русской политике. Вскоре он принужден былотказаться от власти (октябрь 1842 года), а на его место госпо-дарем избран был другой протеже царя — Георгий Бибеско.

Развитие национальной идеи в Румынии. Румынская на-ция с нетерпением ждала того момента, когда она будет в со-стоянии не только разорвать последние узы, еще связывав-шие ее с Турцией, но и освободиться от русской опеки. По-следнее стремление было еще сильнее первого. Самые попу-лярные румынские ораторы и писатели доказывали стране,что она должна быть независимой; они требовали, чтобы Мол-давия и Валахия, население которых имеет одно и то жепроисхождение, говорит на одном и том же языке и имеетодинаковые интересы, слились в одно государство. Более того,они мечтали о воссоздании великого румынского отечествапутем присоединения к нему всех тех из его провинций,которые находились в руках Австрии и России (Трансиль-вания, Буковина, Бессарабия). В области внутренней поли-тики они желали освобождения крепостных, отмены всехпривилегий и установления действительно свободного и де-мократического режима. Народное просвещение, распростра-нявшееся с 1821 года все больше и больше, и явно заметныйрост материального благосостояния усиливали народную пар-тию и делали ее все более смелой. Филармоническое обще-ство, основанное Кампинеано, сделалось с 1835 года главнымцентром литературной и политической пропаганды в княже-


ствах. Под его влиянием было основано много новых школ.В Бухаресте был открыт национальный театр. Периодиче-ская печать начала играть значительную роль в этом городе идаже в Яссах. Румынский вестник, под редакцией Элиада,«стремился, проводя реформу языка, развивать попутно на-циональное самосознание и ненависть к панславизму. Нико-лай Бальческо и Лавриани в Историческом обозрении Дакии,а Когальничеано в Румынском архиве воскрешали в памятичитателя великие национальные традиции и рисовали передним картину древних учреждений». Образовались тайные об-щества, имеыпие целью подготовку, — а в случае надобностии осуществление, — переворота. Неудача сделанной в конце1840 года попытки низвергнуть Александра Гику нискольконе обескуражила националистов и либералов. Николай Баль-ческо, Ян Гика и майор Телль основали в 1844 году Союзбратьев. Этот союз, как и предшествовавшее ему тайноеобщество, потерпеыпее неудачу при попытке низвергнутьГику, поставил себе целью восстановление национальногоединства и древней демократической формы правления. Влия-ние французского языка, французской литературы и прессы,давно уже бывшее очень сильным в дунайских княжествах,тоже придавало смелости румынским патриотам. Большинствоиз них ждало из Парижа поддержки и сигнала. Ниже мыувидим, что после февральских событий 1848 года румыныне захотели больше держаться выжидательной политики ивидели осуществление своих стремлений лишь в революции.


глава vi

ИСПАНИЯ И ПОРТУГАЛИЯ

1814—1847


I. Реставрация в Испании

В

осстановление абсолютизма. Фердинанд VII вернулсяв Испанию 1 с твердым намерением восстановить ста-рый порядок, если только народ позволит ему это, инарод пошел навстречу желаниям короля. За конституцию1812 года стояла лишь ничтожная горсть образованных. При-дворная же знать, почти все духовенство, значительное коли-чество генералов, невежественная и фанатичная плебейскаямасса — словом, почти вся Испания желала господина.

Сначала Фердинанд VII занял выжидательную позицию истарался считаться с кортесами, пока не почувствует себяв силах одолеть их. Но овации, которыми он был встреченв Хероне, Реусе, Таррагоне и Сарагоссе, показали ему, чтоон может дерзать на все. В Валенсии депутат Мосо де Роса-лес сравнил шестилетие, истекшее со времени отъезда короля,с анархическими сатурналиями, которыми персы отмечалидни, следовавшие за смертью их шахов, «дабы опыт бед-ствий, которые им приходилось выносить в это время, заста-вил их быть более верными новому монарху». Либералы послеэтого прозвали тех из своих товарищей, которые изменилиделу свободы, персами, но персы имели за собой короля инарод. 4 мая 1814 года Фердинанд объявил конституцию идекреты кортесов недействительными, «как если бы эти фактыникогда не существовали и даже не оставили следов».

1 См. т. I, стр. 230,

В ночь с 10 на 11 мая генерал Эгиа, генерал-капитан НовойКастилии, арестовал в Мадриде вождей либеральной партии.13 мая Фердинанд торжественно вступил в столицу. Он былтеперь самодержавным королем.


И тут началась бешеная реакция. Выли восстановленыстарые советы — Кастильский, Вест-Индский, Финансовый,Военный и Совет орденов. Восстановлена была инквизиция,и создан специальный орденский знак для инквизиторов.14 апреля 1815 года король посетил инквизиционный трибу-нал, присутствовал на его совещаниях, подписал его приго-воры, осмотрел его тюрьмы и принял участие в трапезе в зда-нии инквизиции. Иезуиты с триумфом вернулись в Испанию.Монастыри были восстановлены, им возвратили все отнятоеу них имущество, а покупщики монастырских имуществ, неполучив никакого возмещения убытков, оказались попростуограбленными. Печати заткнули рот, личная свобода попи-ралась самым бесстыдным образом.

Свои именины (день св. Фердинанда) 30 мая 1814 года Фер-динанд отпраздновал изгнанием из пределов королевства всехиспанцев, признавших власть короля Жозефа. Тюрьмы на-полнились либеральными депутатами. 15 декабря 1815 годакороль потребовал следственные материалы по их делам ина полях обвинительных актов собственноручно написал мерунаказания для каждого из 51 обвиняемых — славнейших пред-ставителей страны.

Бывших друзей Годоя постигла не лучшая участь, чем при-верженцев короля Жозефа. Фердинанд VII заставил своегоотца подтвердить отречение, подписанное им 19 марта1808 года. Фердинанд требовал, чтобы Карл IУрасстался с «кня-зем мира», и приказал своему римскому послу шпионить затем и другим: в архиве Алкала де Хенарес хранятся копииписем Годоя, королевы и Пепа Тудо, перехваченных аген-тами Фердинанда VII.

Вместе с тем Фердинанд изображал азиатского монарха,давал аудиенции всякому желающему и ночью, переодетый,расхаживал по улицам Мадрида. Послеобеденные часы онлюбил проводить в монастыре Decalzas reales; монахини уго-щали его конфетами, а оп расплачивался за угощение весе-лыми сплетнями.

Камарилья. У короля был свой кружок приближенных;в него входили русский посол Татищев, нунций Гравина,каноники Остоласа и Эскоикис, герцоги Инфантадо и Алагон.Бывший уличный рассыльный, комиссионер Антонио Угарте,был поверенным в делах короля, бывший водовоз ПедроКольядо — его шутом. Эти люди распоряжались в Испаниивсем, но король, вечно опасаясь оказаться под чьим-нибудьвлиянием, часто менял своих фаворитов. Иные из егоминистров сохраняли свой портфель не более 27 дней, а двое


РЕСТАВРАЦИЯ В ИСПАНИИ

221


получили отставку даже через 48 часов после своего назна-чения. Маканас был арестован в своем собственном домесамим королем. Министр полиции Эчаварри нашел приказо своем изгнании по возвращении домой из дворца, где веселопровел вечер с королем.

Казалось, что власть находится в руках умалишенных.В один прекрасный день вице-губернаторы Валенсии, Севильии Кадикса получили предписания арестовать генерал-капи-танов этих городов, расстрелять их и занять их место. Ниодин из них не осмелился привести в исполнение столь стран-ный приказ. Видя, что дело приняло такой оборот, военныйминистр заявил, что здесь произошло предательство, и обещалнаграду тому, кто укажет дерзкого фальсификатора королев-ских приказов. Писец, рукой которого были написаны этиприказы, был найден, предан суду, оправдан и тотчас же...получил от короля в награду пенсию в 4000 реалов.

Общие интересы Испании были обеспечены не более, чемличная свобода граждан. Фердинанд тратил без счета, забиралу министров деньги, украденные ими из касс их ведомств, ипомещал свои капиталы за границей. Когда однажды морскойминистр купил в России шесть кораблей и три фрегата, то поприбытии этой флотилии в Кадикс оказалось, что только одинкорабль и один фрегат пригодны для плавания, и экспеди-ционный корпус, который должен был отправиться в Америку,не мог отплыть.

На Венском конгрессе Испания была представлена лишьодним ничтожным министром. На конгрессе Испании былопредложено вернуть Оливенцу Португалии, и испанский ко-роль не смог даже добиться возвращения Пармы инфантуКарлу-Людовику, который должен был удовольствоватьсягерцогством Лукка и рентой в 600 000 франков.

Первые заговоры. Этот нелепый режим не замедлил вызватьв Испании глубокое недовольство, выразившееся в успе-хах масонства и в многочисленных военных заговорах.В 1815 году генерал Порлье провозгласил в Корунье конститу-цию, но потерпел поражение и был приговорен к смерти.В 1816 году четыре человека поплатились жизнью за болееили менее доказанное участие в заговоре против короля.В 1817 году Ласи и Милане — двое ветеранов войны за неза-висимость — безуспешно пытались возмутить Каталонию.В 1819 году открыт был новый заговор в Валенсии; Элио личноарестовал заговорщиков и в тот же день отправил на висе-лицу тринадцать из них. Едва было подавлено восстаниев Валенсии, как вспыхнул мятеж в Кадиксе во главе


с Квирогой, которого Л а Бисбаль тотчас же отправил втюрьму.

Второй и третий браки Фердинанда VII. Одно время воз-никла было надежда, что характер короля смягчится. Вдо-вешшй с 1807 года Фердинанд 28 сентября 1816 года женилсяна донье Марии-Изабелле португальской. Вначале она какбудто имела некоторое влияние на короля, но вскоре онвернулся снова к своему беспорядочному образу жизни.Начались скандальные сцены между ним и королевой; ихребенок, принцесса Астурийская, родившаяся 21 августа1817 года, умерла 9 января 1818 года, а 26 декабря этого жегода скончалась от чахотки сама королева. 20 сентября1819 года Фердинанд вступил в третий брак с Марией-Иозе-фой-Амалией Саксонской, совершенно неспособной оказыватьна него какое-либо влияние. Вероятным наследником пре-стола оставался дон-Карлос. Казалось, Испания была навекиобречена в жертву деспотизму.


II. Революция 1820 года. Кортесы

Революция. Сигнал к восстанию был подан предназначен-ным для Вест-Индии и Южной Америки экспедиционным кор-пусом, все еще стояешим лагерем в окрестностях Кадикса инаходившимся под влиянием агитации американских агентови эмиссаров либеральной партии.

1 Приверженцы Фердинанда VII назывались в 1820—1823 годах «абсолю-тистами»; сторонники революции — «конституционалистами». — Прим. ред.

1 января 1820 года один молодой офицер, дон-Рафаэль деРиего, провозгласил конституцию в Лас Кабесас де Сан-Хуан, и вскоре к нему присоединился полковник Квирога изСан-Фернандо. Однако абсолютистским генералам 1 удалосьудержаться в Кадиксе. Риего тщетно пытался поднять Анда-лузию, но с ним оставалось всего только сорок пять человек,когда он достиг границ Эстремадуры. Все казалось потерян-ным, когда одно за другим пришли известия, что Корунья,Ферроль, Виго, Сарагосса и Барселона высказались за кон-ституцию и что Мина вступил в Пампелуну. 3 марта Ферди-нанд VII послал Ла Бисбаля в Андалузию и издал манифест,где в неопределенной форме говорил о созыве кортесов. При-быв в Оканью, Ла Бисбаль тотчас же перешел на сторону ре-волюции. Тогда король приказал напечатать в официальнойГазете декрет о созыве кортесов (7 марта). Когда декрет стал


известен, Мадрид вдруг наполнился шумной толпой, крики иугрозы которой доходили до Фердинанда. Он велел возвеститьнароду, что принимает конституцию. Опьяненные радостьюмадридцы носили по улицам текст конституции и разгромилиздание инквизиции. 9 марта под угрозой нового восстанияФердинанд восстановил муниципальные советы (ayuntamiento)1814 года, присягнул на верность конституции и созвалвpe-менную хунту под председательством толедского архиепископа.Первым действием хунты было упразднение инквизиции(9 марта) и советов (12 марта). Фердинанд VII изъявил готов-ность добросовестно соблюдать конституццю. Испанцы ду-мали, что революция окончена, и говорили, что она «потребо-вала только шести лет терпения, одного дня объяснения идвух дней увеселений».

Временная хунта. С 9 марта по 9 июля 1820 года времен-ная хунта с замечательной энергией и деловитостью правилаИспанией. Она восстановила аудиенции и муниципалитетыв их конституционных функциях, организовала милицию,назначила новых послов и вернула из изгнания высланныхв 1814 году сторонников короля Жозефа (josefinos). К сояса-лению, и она не обошлась без насильственных мероприя-тий; инициаторы восстания в Кадиксе были сделаны генерал-майорами, каждый испанец должен был присягнуть на вер-ность конституции, а священникам было предписано разъ-яснять ее прихожанам с церковной кафедры. 1

Фердинанд VII приветливо ьстретил своих министров Гер-рероса, Аргуэльеса и Канга Аргуэльеса, гернунпихся с ка-торги, куда он их сослал, но его поворот к либерализму не былискренним. В Мадриде разыгрались два монархических заго-вора, и народ был убежден в причастности к ним короля.В кафе Лоренсини и в Fontana de ого образовались клубы.

Кортесы 1820 года. Кортесы открылись 9 июля и смелопринялись за работу. Но очень скоро возник раскол междудеятелями 1812 года (doceanisias), доктринерами либеральнойпартии и молодыми депутатами, вышедшими из масонскихлож, для которых конституция 1812 года являлась лишьотправной точкой.

1 Читателю неясно, в чем «насильственность» перечисленных мероприятий.Революционная победа не ознаменовалась никакими репрессиями против со-участников и слуг зверского режима Фердинанда VII, и это поражало дажеконсервативную прессу тогдашней Англии. — Нуим. fed.

Кортесы объявили 69 депутатов-персов, этих предателей1814 года, лишенными всех гражданских прав и разрешилисторонникам короля Жозефа вернуться в Мадрид. Они упразд-


нили майораты и военные ордена и восстановили в законнойсиле университетские программы 1807 года. Но порядок на-рушался не раз. Риего был встречен в театре пением револю-ционного гимна Tragala, и министры сочли необходимым сме-стить его, а мадридские народные массы встали на его защиту.Раздосадованный король уехал в Эскуриал и подготовилтам переворот. 16 ноября 1820 года к дон-Гаспару Вигодету,генерал-капитану Новой Кастилии, явился дон-Хозе Кар-вахаль, назначенный королем на его место. Так как на ко-ролевском приказе не было подписи министра, Вигодет отка-зался повиноваться. Об этом деле скоро стало известно в Мад-риде. Постоянная делегация кортесов и муниципалитет при-гласили короля вернуться в Мадрид. Он действительновернулся 21 ноября, но толпа встретила его бранью и угрозами,и он в сильном раздраясении ушел с балкона дворца в своиапартаменты.

Партии обозначались все ясней и ясней. Умеренные сделалибезуспешную попытку сблизиться с крайними, предложивРиего пост генерал-капитана Арагона. Крайние основаликлуб Мальтийского креста и тайное общество «Сынов Па-дильи», распевали Tragala и поднимали бунты в Мурсии иМадриде.

Ввиду этих эксцессов духовенство решительно выступилопротив конституции, епископы начали отлучать либера-лов; монах Сирило Аламеда основал клерикальный журналЛаманчский часовой. В январе 1821 года в Галисии образо-вался антиреволюционный комитет под названием «апостоль-ская хунта». Два монархических заговора в Мадриде потер-пели неудачу, — второй из них был затеян гвардией; ко-роль снова подвергся оскорблениям со стороны народа ипожаловался кортесам на министерство, не умеющее охранятьдостоинство короны. Министры подали в отставку, и король,не желая вручать власть радикалам, образовал деловое ми-нистерство, являвшееся копией предыдущего и пользовав-шееся еще меньшим авторитетом.

Сессии кортесов в 1821 году. Кортесы имели в 1821 годудве сессии. Они прилагали все усилия к тому, чтобы поощритьусердие своих сторонников и обуздать своих врагов репрес-сивными мерами. Риего и Квирога получили каждый пенсиюв 80 000 реалов. Десятинные сборы были уменьшены наполо-вину. Духовные лица, уличенные в том, что проповедываливосстание, были объявлены подлежащими ссылке. Кортесыпровели также несколько важных реформ: бюджет былразумно упорядочен, издан закон о народном образовании,






установивший программы государственных и частных школ исохранивший за государством исключительное право даватьученые степени. Каждое село в 100 дворов должно было иметьначальную школу. Областные университеты должны былидавать среднее образование, а 10 главных университетовИспании и 22 Вест-Индии — высшее. Сверх того, закон пред-писывал основание 8 специальных школ и учреждение верхов-ной учебной дирекции.

На своей чрезвычайной сессии кортесы разделили испан-скую территорию на 52 провинции, вотировали законы о ми-лиции и флоте, издали уголовный кодекс и преобразовалиорганы общественного призрения.

Но все эти важные мероприятия были бессильны смиритьнеистовство партий. Печать с каждым днем становилась всеболее резкой, число политических обществ все возрастало.Абсолютисты группировались вокруг клубов «Зачатие» и«Ангел-истребитель», либералы носили кольцо-эмблему «Дру-зей конституции». То и дело происходили мятежные вспышкина улицах Мадрида, Барселоны, Сарагоссы, Гренады, Кадиксаи Севильи. Риего был вторично смещен; мадридские радикалы(«экзальтированные», как они назывались) носили его портретпо городу и прекратили свою демонстрацию трлько передштыками регулярной армии на улице Платериас (18 сентября1821 г.). Месяц спустя (24 октября) друзья Риего пропелиTragala под окнами мадридского генерал-капитапа. По про-винциям шныряли роялистские банды. Местные власти незнали как держаться: абсолютисты угрожали им, радикалызорко следили за каждым их шагом, правительство не оказы-вало им нужной поддержки. Они заявляли, что уходят в от-ставку, требовали, чтобы их предали суду, порою полностьюкапитулировали перед восставшими и уходили, а порою, поддавлением капризной воли народной массы, продолжали вы-полнять свои служебные функции.

Кортесы 1822 года. В 1821 году должны были быть произ-ведены новые выборы в кортесы. Радикалы приобрели боль-шинство и выбрали в 1822 году президентом кортесов Риего.Король поручил формирование кабинета осторожному Марти-несу де ла Роза.

В провинциях уже начиналась гражданская война. Кре-стьяне дрались с милицией, милиция с армией, различныеармии — друг с другом. 21 июля вождь одного каталонскогоотряда, по прозвищу «Траппист», овладел Сео де Урхель изахватил здесь шестьдесят пушек. 30 июня при закрытииобыкновенной сессии кортесов произошло восстание королев- История XIX в., т. III—406


ской гвардии против кортесов, которое едва не вызвало рево-люции в Мадриде. Семь дней восстание держало Фердинандав плену; в душе он желал успеха повстанцам, но не решалсяобнаружить это. В конце концов мадридская милиция, пред-водимая Морильо, восстановила порядок, но эти события про-извели сильное впечатление за границей: жизнь короля былапод угрозой, и идея интервенции завоевывала себе сторон-ников.

Король употребил почти месяц на составление радикаль-ного кабинета. Новые министры тратили время на пустяки.А тем временем абсолютисты учредили регентство в Сеоде Урхель и послали своих представителей на Веронский кон-гресс. Барон Эролес первый обратился к патриотизму фана-тиков-фуэристов.

Гражданская война с самого начала приняла свирепый ха-рактер. Жители Мекиненсы перебили весь гарнизон. Минаразрушил до основапия большое селение Кастельфульит. Кор-тесы были уже целиком заняты войной. Они постановилипроизвести рекрутский набор в 30 000 человек, призватьк оружию 20 000 ополченцев и закупить 8000 лошадей. Онипреследовали мятежных прелатов и чиновников, но мо-ральный авторитет ускользал от них с каждым днем, и онидержались только опираясь на наиболее крайнюю часть либе-ральной партии.

Предоставленная самой себе Испания несомненно пережилабы страшный кризис, но в конце концов свобода и прогрессв ней восторжествовали бы. Вмешательство же Франции от-бросило ее еще на десять лет назад к абсолютизму.


III. Вмешательство Франции и монархическая

реакция

Веронский конгресс. Французская интервенция в Испа-нии была делом французской клерикальной партии. Ее нежелали ни Людовик XVIII, ни Виллель. Но в то время какВиллель стремился к миру, оба французских делегата наВеронском конгрессе — Шатобриан и Монморанси — хотеливойны. В первом же заседании конгресса (20 октября 1822 г.)Монморанси, под давлением императора Александра, пред-ложил вмешательство Франции в испанские дела. Виллельне скрыл своего неудовольствия против Монморанси, которыйввиду этого принужден был оставить пост министра иностран-ных дел. Но видя, что бся клерикальная партия желает войны,


Виллель в конце концов согласился, чтобы остался мини-стром Монморанси.

Объявление войны. Неосторожное поведение испанского ка-бинета скоро сделало войну неизбеяшой. 5 января 1823 годав Мадриде были получены угроятющие ноты Пруссии. Ав-стрии и России, а также нота французского министерства,составленная в гораздо более умеренных выражениях и позво-лявшая еще надеяться на возможность мирного соглашения.9 января дон-Эваристо Сап-Мигуэль ответил всем четыремдержавам, что Испания намерена сохранить свою конститу-цию. Кортесы горячо приветствовали заявление Сан-Мигуэля,и на следующий день, 10 января, прусский, австрийский ирусский послы покинули Мадрид. Виллель сделал еще однупопытку сохранить мир, но его предложения успеха не имели,и война стала неизбежной. 1

Кортесы и король. Либералы были уверены в победе. Дляотражения чужеземного нашествия было сформировано пятьармий, и так как не исключалась возможность занятияМадрида неприятелем, кортесы уполномочили министров пе-ревести правительство в какой-нибудь другой город.

Это постановление вызвало страшный гнев Фердинанда. Онотказался утвердить его и в день закрытия чрезвычайной сес-сии кортесов (19 февраля) отрешил от должности всех мини-стров. На эту попытку переворота либералы ответили восста-нием, и до Фердинанда донеслись крики толпы «Смерть ко-ролю! Смерть тирану!» Струсив, он вернул министров и, когдавозобновились заседания кортесов (1 марта), изъяеил готов-ность подчиниться закону. 20 марта он без сопротивлениябыл увезен из Мадрида и 11 апреля прибыл в Севилью. Междутем французская армия уже перешла Видассоа (7 апреля).

Война с Францией. Главнокомандующий французской ар-мии герцог Ашулемский употребил полгода на то, чтобыпройти Испанию от Ируна до Кадикса (7 апреля — 1 октября1823 г.). Он нигде не встретил серьезного сопротивления.Вальестерос бежал до самой Валенсии, Ла Бисбаль передалкомандование генералу Кастельдосриусу, который отступилв Эстремадуру. Мадрид сдался 19 мая, и 26-го того же месяца,восстановленный Кастильский совет назначил регентство, пер-вой заботой которого было целиком восстановить режим, су-ществовавший до 7 марта 1820 года.

1 Неясно, в чем именно автор усматривает «неосторожность» кортесов ииспанского правительства. Интервенция в этот момент была уже решена,и дело шло только об окончательной подготовке экспедиционного корпуса воФранции. — Прим. ред.

В начале июня генерал Пласенсия был разбит Бурмономи Вордессулем у Деспенья-Перрос, и 17 000 французов вторг-лись в Андалузию. Охваченные паникой кортесы постановилиперевести правительство в Кадикс. Фердинанд категорическиотказался последовать за ними туда. Чтобы сломить его со-противление, кортесы объявили его помешанным, назначиливременными правителями дон-Каиетано Вальдеса, дон-Га-бриэля Сискара и дон-Гаспара Вигодета и заседали непре-рывно до отъезда короля, который беспрекословно дал себяувезти. Это заседание продолжалось тридцать три часа. Кор-тесы последовали за королем в Кадикс, 15 июня возобновилиздесь свои заседания и в этот же день восстановили Ферди-нанда во всех его конституционных правах.

Война продолжалась, и либералы терпели неудачу за не-удачей. Вальестерос отступил от Валенсии к Мурсии, затемк Аликанте и Гренаде, 28 июля дал сражение при Кампильоде Арена, а 4 августа признал мадридское регентство. В Га-лисии Морильо капитулировал 10 июля, и когда затем,27 августа, сдался генерал Росельо, вся эта область оказаласьво власти абсолютистов.

В Каталонии недостаток сил парализовал энергичного Мина.Он мог противопоставить Монсею и бандам барона Эролесаедва 8000 человек. Он выдерживал кампанию, стараясьне допустить неприятеля до прорыва, пытался вторгнутьсяво французскую Сердапь и совершил через горы знаменитоеотступление, приведшее его в Таррагону. Но измена Мансо,поражение генералов Фернандеса и Сан-Мигуэля и капиту-ляция Фигуэраса (26 сентября) все же привели к подчинениюКаталонии, за исключением Барселоны, в которой Мина от-бивался вплоть до 1 ноября.

1 Это фактически совершенно неверно: герцог Ангулемский с целью не-сколько успокоить оппозицию во Франции издавал в Испании ничего не зна-чившие приказы, будто бы имевшие целью смягчить злодеяния Фердинанда VII;но Фердинанд и его агенты знали совершенно точно, что ни малейших затруд-нений им со сторопы герцога Ангулемского и французских интервентов вообще

Между тем уже сказывались признаки бешеной реакции.«Очистительные хунты» выдавали свидетельства о верностироялизму и подвергали граждан аресту тысячами; подстре-каемая духовенством чернь нападала на тюрьмы и избивалазаключенных. Приказом из Андухара герцог Ангулемскийзапретил подвергать кого бы то ни было аресту без разре-шения французских властей. Он спас таким образом жизньмножеству людей, но зато прослыл якобинцем в глазах мад-ридских правителей. 1


Кадикс находился в отчаянном положении. Тогда Риегопредложил отправиться морем в Малагу, слить корпуса Зап-аса и Бальестероса, призвать к себе гарнизоны Эстремадурыи напасть на фрапцузов с тыла. Его предложение было при-нято министрами. Риего отплыл 17 августа; ему удалосьувлечь войска Запаса, но аванпосты Бальестероса у Приеговстретили его выстрелами. Добившись свидания с генералом,он пустил в ход все средства, чтобы заставить его следоватьза собой, хотел даже арестовать его, но Бальестерос былосвобожден своими солдатами, и Риего принужден был уда-литься с несколькими батальонами, оставшимися ему вер-ными. На обратном пути он подвергся нападениям в Хаэне,Манча-Реале и Ходаре, так что в конце концов при нем оста-лось всего три офицера; 15 сентября он был предательскизахвачен в Аркильосе и 7 ноября расстрелян.1

Между тем участь Кадикса была решена. Взятие Трокадеро(31 августа) и форта Санти Петри (20 сентября) сделало даль-нейшую оборону невозможной. «Честным словом короля» Фер-динанд обещал всем сторонникам кортесов полную амнистиюи сохранение их воинских чинов и должностей. 1 октябряпышно расцвеченная флагами фелука перевезла короля и егосемью в Пуэрто де Санта Мария. Всю дорогу король беседовалс Вальдесом и Алавой, но, сойдя на берег, он бросил па нихвзгляд, полный такой ненависти и угрозы, что Вальдес иАлава поспешили укрыться на английском корабле. В первыйже день по прибытии в Пуэрто Фердинанд обътвил недей-ствительными все декреты, изданные правительством кортесовс 7 марта 1820 года, санкционировал все действия мадридскогорегентства и приговорил к смерти Вальдеса, Сискара и Ви-годета. 2 октября он издал новый указ, изгонявший на 15 мильот Мадрида и других королевских резиденций всех депутатовкортесов, министров, членов государственного совета и касса-ционной палаты, комендантов, губернаторов, министерскихчиновников и офицеров милиции. Декретом от 6 октября,подписанным в Лебрихе, учреждены были миссии для обра-щения нераскаявшихся либералов, а заподозренные в либе-рализме духовные лица были заточены в монастыри, известныечрезвычайной строгостью своих уставов.

не будет. Избиения и пытки продолжались безнаказанно во всех районах,занятых французами. — Прим. ред.

1 Риего был повешен, а не расстрелян: абсолютисты непременно требовалиэтого рода казни для Риего. — Прим. ред.

13 ноября Фердинанд торжественно вступил в Мадрид;он ехал на колеснице, которую везли восемьдесят юношей,


сопровождаемый добровольцами-роялистами и приветствуемыйтеми самыми majos, которые полгода тому назад кричали«Смерть тираду!»

Абсолютистская реакция. Эпоха Каломарде. Последниедесять лет царствования Фердинанда VII носят в Испаниисимволическое название «эпохи Каломарде» — по имени ми-нистра, который был как бы воплощением реакционной по-литики. Человек узкого и ограниченного ума, заклятый врагвсякой реформы, свободы и просвещения, дон-Тадео Кало-марде искал удовлетворения своего честолюбия, переходя изодной партии в другую, будучи равно недоволен всеми, и по-следовательно предавал их одну за другой. 17 января 1824 годаФердинанд назначил его министром, и Каломарде оставалсяему верен до того дня, когда ему стало казаться, что королемзавтрашнего дня будет дон-Карлос.

Реакция носила в Испании характер настоящего террора.Общество «Ангел-истребитель» и роялисты-добровольцы охо-тились на либералов, тащили их к позорному столбу, бросалиих в тюрьмы, вырывали у них волосы, вываливали их в перьяхи расстреливали.

Французское правительство предписало своему мадрид-скому послу положить конец этим неистовствам. Амнистия,которой Франция потребовала 19 февраля 1824 года, былаподписана Фердинандом лишь 1 мая, а обнародована только20 мая, чтобы дать время Каломарде сделать еще одну облавуна подозрительных. Как ни незначительна была по своимразмерам эта мера, в глазах абсолютистов она была уже из-меной. Трудно понять этот гнев абсолютистов, так как болеегнусного реакционного режима, чем режим Фердинанда, ни-когда не существовало. «Очистительные хунты» продолжалидействовать, военные комиссии осуждали сотни либералов,простая принадлежность к масонской лоя^е каралась смертью.ДЕе попытки к восстанию привели на эшафот шестьдесят че-тыре человека. Университеты были закрыты в течение многихмесяцев, литературные общества разогнаны, поэты заточеныв монастыри, из муниципалитетов изгнаны последние выбор-ные члены.

Война с «недовольными» (los agraviados). Однако уже поодному тому, что правительство Фердинанда VII было офи-циально установленным правительством, оно все-таки в какой-то степени заботилось о сохранении общественного по-рядка. Апостолическая партия, по временам стесняемая впроявлениях своего фанатизма, не скрывала своего жи-вейшего неудовольствия против короля и возложила все


свои надежды на инфанта дон-Карлоса, разделявшего еечувства.

Фердинанд смутно чувствовал опасность и, казалось, готов былвнять голосу благоразумия и проявить некоторую энергию. Дон-Хавиер де Бургос прислал ему из Парижа замечательную запи-ску о состоянии королевства и целую программу реформ, и Фер-динанд, повидимому, не чувствовал себя этим оскорбленным.

Апостолическая партия, в которой уже давно царило воз-буждение, издала 1 ноября 1826 года воззвание к каталонцам.В августе 1827 года в Манресе образовалась верховная апо-столическая хунта, и вся страна покрылась вооруженнымибандами. Хунта уверяла крестьян, что король находитсяв плену у масонов. Дон-Карлос был причастен к мятежу. Наэтот раз Фердинанд сумел поступить так, как подобало ко-ролю. В сопровождении нескольких министров он отправилсяв Каталонию, передал командование над войсками старомуфранцузскому эмигранту графу д'Эспиньяку, которому путемэнергичных и жестоких мер удалось восстановить порядокв Биче и Манресе, и пять месяцев прожил в Барселоне(28 ноября 1827 г. — 28 апреля 1828 г.).

Поражение «недовольных» (los agraviadosj нанесло чувстви-тельный удар апостолической партии. Но впереди ее ждалеще более тяжелый удар. Королева Амалия Саксонская умерлабездетной 18 мая 1829 года, и 11 декабря этого же года Фер-динанд вступил в четвертый брак с Марией-Христиной Бур-бонской, принцессой неаполитанской.

Мария-Христина. Новой королеве было двадцать три года,она была красива, умна и образована и очень скоро подчиниласвоему благотворному влиянию Фердинанда. В марте 1830 годаначали поговаривать о беременности королевы. 31 марта Фер-динанд обнародовал в официальной Газете прагматическуюсанкцию 1789 года, восстановлявшую в полном объеме древ-нее наследственное право женщин. Этот закон, вотированныйв свое время кортесами, до тех пор хранился в тайне. Гневапостолической партии и радость умеренных показали королю,где ему следует искать опору.

Но почти в это самое время во Франции вспыхнула Июль-ская революция. Испанские либералы сделали попытку вер-нуться в Испанию с оружием в руках, а когда они были раз-биты у Эрасо, Урдахса и Веры, Фердинанд приказал безжа-лостно расстрелять всех пленников, захваченных его вой-сками. В следующем году генерал Торрихос попытался под-нять восстание в Алжазирасе, но был расстрелян вместе сосвоими пятьюдесятью двумя приверженцами.


Если бы у Фердинанда был сын, абсолютная монархия,вероятно, еще надолго восторжествовала бы в Испании. Ноу него были только дочери: Изабелла, родившаяся 10 октября1830 года, и Мария-Луиза, родившаяся 30 января 1832 года.Итак, Фердинанд VII должен был позаботиться о том, чтобы за-благовременно найти защитников будущего трона Изабеллы II.

В августе 1832 года король заболел, и 17 сентября положе-ние его казалось безнадежным. И Христина и дон-Карлос ду-мали, что наступил решительный момент. Фердинанд на смерт-ном одре отменил декрет 19 марта 1830 года, вследствие чеговсе решили, что корона переходит к дон-Карлосу. Но про-тив всех ожиданий король поборол болезнь, которая едва неунесла его в могилу. Королева воспрянула духом, а несколькомолодых аристократов предоставили свои шпаги в ее распо-ряжение. 22 сентября инфанта Луиза-Кар лота и ее муле, ин-фант дон-Франсиско, прибыли в Мадрид. Инфанта, говорят,не погнушалась даже дать пощечину Каломарде. Она велелапринести ей приказ об отмене мартовского декрета и порвалаего собственными руками. Изабелла снова сделалась предпо-лагаемой наследницей престола.

Этой дворцовой революцией и была порождена та междо-усобная война, которая волновала Испанию в течение семи лет.Умеренные роялисты в союзе с либералами составили партиюхристиносов, прежние представители апостолической партии —партию карлистов.

Зеа Бермудес. Первым результатом переворота 22 сентябрябыло падение Каломарде. Его место занял испанский посолв Лондоне Зеа Бермудес, и 6 октября был издан декрет,назначавший королеву регентшей на время болезни короля.Мария-Христина обнаружила в управлении большое благо-разумие. Амнистия, открытие университетов, остававшихсязакрытыми уже два года, образование умеренного министерства(de fomento), смещение свирепого д'Эспиньяка в Барселонеи очищение королевской гвардии свидетельствовали о добрыхнамерениях королевы.

4 января 1833 года Фердинанд снова взял управление в своируки. Сознавая трудность положения, он одобрил все, чтосделала королева, и публично восхвалял ее благоразумие.Дон-Карлос, не поднимая открытого мятежа, отказался при-знать права Изабеллы. Фердинанд под почетным предлогомотправил своего брата в Лиссабон, увеличил состав армиина 25 000 человек и 20 июня созвал кастильские кортесы,которые по старинному церемониалу принесли присягу наверность принцессе Астурийской.


Фердинанд VII умер 29 сентября 1833 года, а спустя четыредня дон-Мануэль Гонзалес именем дон-Карлоса поднял вос-стание в Талавере.


IV. Регентство Марии-Христины

Регентство Марии-Христины. Можно с уверенностью ска-зать, что если бы дон-Карлос в момент кончшш Ферди-нанда VII находился в Мадриде, он и занял бы престол. Занего были гранды, духовенство и огромное большинство на-рода. Карлистская партия имела представителей во всех выс-ших государственных учреждениях, и 200 000 добровольцевготовы были взяться за оружие по первому ее зову. Преиму-ществом Христины было то, что она владела Мадридом и чтов глазах испанцев она олицетворяла законную власть. По-скольку дон-Карлос выступал поборником старого порядка,Христине следовало бы решительно усвоить себе либеральнуюполитику, но при всем своем уме и при всех своих благихнамерениях она не обладала достаточной смелостью и энер-гией, чтобы на это решиться. Она медлила, управляла безпринципов и плана и этой игрой быстро утратила свою попу-лярность.

История семи лет правления Христины, от смерти Ферди-нанда VII до ее изгнания, представляет собой два параллельныхряда событий, сильно влиявших друг на друга, но которыеневозможно излагать одновременно, если желательно дать о нихчеткое представление. А потому мы изложим сперва полити-ческую историю регентства, а затем историю карлистскойвойны, называемой в Испании «семилетней войной».

Мария-Христина хотела сперва оставить у кормила пра-вления Зеа Бермудеса. Дон-Карлос был объявлен заговорщи-ком и узурпатором, и его имущество секвестровано. Но Рос-сия, Австрия и Пруссия отказались признать Изабеллу. Кар-листское восстание в несколько недель охватило всю север-ную Испанию и часть Старой Кастилии. Тогда правительницарешилась сделать шаг вперед и призвала (15 января 1834 г.)в министерство Мартинеса де ла Роза, пользовавшегося попу-лярностью за свое либеральное прошлое и не слишком пугав-шего двор своими умеренными взглядами.

Королевский статут. Элегантный ритор и светский философМартинес де ла Роза считал себя в силах дать Испании окон-чательную конституцию и, следуя образцу французской хар-тии 1814 года, обнародовал 10 июля 1834 года Королевский


статут. Этим статутом учреждались две палаты: верхняя —палата пэров (Estamento de proceres), состоящая из грандови известного числа членов, пожизненно назначаемых королем,и нижняя — палата депутатов (Estamento de procuradores),являьшаяся представительницей провинции. Обе они должныбыли вотировать бюджет и закопы, вносимые на рассмотрениекороной. Заседания палат публичны, личность пэров и депу-татов неприкосновенна. Мартинес де ла Роза предоставилсамим палатам решить вопрос о способе голосования приизбрании депутатов.

Королевский статут представлял собой в общем громадныйшаг вперед, но со смерти Фердинанда произошли такие зна-чительные сдвиги в общественном сознании, что создание Мар-тинеса было признано не чем иным, как странной и неудобо-варимой смесью разнородных элементов. С этих пор за Мар-тинесом упрочилось в Мадриде прозвище пирожника (paste-lew). Кортесы открылись 24 июля при самых дурных пред-знаменованиях. Правда, 22 апреля министерство заключилотак называемый четверной союз с Англией, Францией и Порту-галией. Но дон-Карлос, изгнанный из Португалии, инкогнитопроехал через всю Францию и 12 июля достиг главной квар-тиры Зумалакарреги в Элйзондо. В Мадриде в это время сви-репствовала холера. Толпа, поверив нелепым слухам, будтоиезуиты отравили колодцы, разграбила несколько монасты-рей. Как раз накануне открытия сессии кортесов был обна-ружен заговор либеральной партии; многие эмигрировали.Депутаты обнаружили большую неопытность и оченьскоропоказали, что вовсе не намерены церемониться с Королевскимстатутом; они представили правительнице петицию о правах,скопированную с французской декларации 1789 года. Испан-ская цазна была почти пуста, а кредит был подорван с тех пор,как Фердинанд VII отказался признать долг позайму, заклю-ченному кортесами. Граф Торено пробавлялся паллиативнымимерами и лишь с большим трудом выпросил у парижскогобанкира Ардуэна аванс в 100 миллионов франков. Организа-ция национальной гвардии дала радикальной партии точкуопоры и тем самым еще усилила затруднительное положениекабинета, который едва не был свергнут 15 января 1835 годавоенным мятежом. Генерал-капитан Мадрида был убит мятеж-никами, которые сумели добиться почетной капитуляции ивышли из Мадрида с оружием и знаменами, чтобы соединитьсяс северной армией.

Спустя пять месяцев (7 июня) Мартинес де ла Роза, потеряввсякую надежду на успех, уступил пост президента совета


графу Торено. Последнему удалось собрать некоторое количе-ство всномогательнвгх войск: английский легион, французскийинострашшй легион и португальский отряд в 6000 человек; нов разных местах полуострова снова вспыхнули восстания.В Сарагоссе мятежники уступили лишь после сорокавосьми-часового боя. Барселона провозгласила конституцию 1812 года,и газета Трехцветное знамя (El escudo tricolor) поясняла:«Конституция — это значит: долой полицию, долой ввозныегородские пошлины, долой налоги на соль». Генерал Басса,пвггавшийся образумить повстанцев, был убит. Яростные бунтызалили кровью Таррагону, Валенсию, Мурсию и Майорку.

Среди этого всеобщего брожения дон-Андресу Боррего имадридскому генерал-капитану Кесада пришла неудачнаямысль вызвать либеральную демонстрацию. Милиция соста-вила петицию, которую делегаты вручили регентше, жившейв это время в Гранхе. На следующий день милиционеры, во-оружившись, снова начали дефилировать по улицам, привет-ствуя конституцию 1812 года. Кесада, не желавший иттитак далеко и принявший это выступление за измену, бросилсяво дворец, испросил себе у министров полную свободу дей-ствий и собирался было двинуть королевскую гвардию противмилиции, но в это время депутату Бельтрану де Лис удалосьубедить милиционеров мирно разойтись по домам. Вместотого чтобы принять данный ему урок за предостережение,Торено решил действовать строгостью и объявил Мадрид наосадном положении. В ответ на репрессивные мервг про-винции восстали одна за другой. Вальядолид, Саламанка,Малага, Кадикс, Севилья, Гренада, Кордова, Ферроль и Ко-рунья организовали у себя повстанческие хунты и требовалиупразднения монаствфей, возвращения покупателям имуществ,проданнвгх с 1820 по 1823 год, свободвг печати и созыва учре-дительнвгх кортесов. На этот раз уже не могло бвиъ сомне-ния : все крупные города Испании требовали уничтожения ста-рого порядка.

Торено решил привлечь к себе на помощь дон-Хуана Аль-вареса де Мендизабаль, пользовавшегося репутацией необык-новенно талантливого финансиста. Но Мендизабаль отвергпортфель министра финансов и согласился (14 сентября 1835 г.)только заменить Торено в качестве президента совета.

Мендизабаль. Первые действия нового министра были энер-гичны и ловки. Он вступил в переговоры с мятежными хун-тами, и ему удалось их обезоружить. Лучшие генералы изумеренной партии были оставлены на своих постах, генерал-капитанами назначены были вожди либеральной партии: Мина,


Квирога, Эспиноса, Лопес Баньос. Королевский декрет11 октября 1835 года упразднил все монастыри, сохранивтолько три конгрегации: Escolapios, Filipinos и St. Juan diDio. Выл объявлен созыв ополчения в 100 000 человек, воору-жена национальная гвардия и основан Дом инвалидов. Од-нако Мендизабаль не решался нарушить Королевский статути оставался в хвосте либеральной партии, вместо того чтобырешительно ее возглавить. Он добился у кортесов одобре-ния своих финансовых мероприятий и быстрого вотированиябюджета на 1836 год; но умеренные подали голос за прямоеголосование и одноименные списки. Прогрессисты объявилиэто изменой, и Мендизабаль был вынужден распустить кор-тесы (27 января 1836 г.), не имея даже определенного изби-рательного закона для предстоящих выборов, потому что верх-няя палата не успела утвердить новый закон.

Выборы происходили при полной анархии. В Сарагоссеи Барселоне были перебиты в тюрьмах заключенные там кар-листы. Валенсия заставила своего генерал-капитана податьв отставку, в армии было полнейшее отсутствие дисциплины,а Мендизабаль не решался прибегнуть к слишком строгим ме-рам из боязни утратить свою популярность. В палате депу-татов большинство принадлежало прогрессистам, но палатапэров сохраняла свой консервативный характер. На Менди-забаля тут же посыпались яростные нападки по поводу егофинансовых мер и предпринятой им продажи имуществ духо-венства. Чтобы восторжествовать над своими врагами, онзадумал опереться в своей либеральной политике на могу-щественную поддержку Франции, но это вызвало со стороныоппозиции такие бешеные протесты, что Луи-Филипп поспе-шил отказаться от всякой мысли о вмешательстве. Мендиза-баль, уже имевший против себя карлистов, радикалов и частькортесов, в довершение всего сделал ошибку, оскорбив пра-вительницу, которая и заменила его (15 мая 1836 г.) вождемумеренных — Истурисом.

Едва прийдя к власти, Истурис сделался мишенью длянападок прогрессивной партии. Одно время он намере-вался перевезти правительницу и королеву в район севернойармии и открыть кортесы в Бургосе под защитой ста батальо-нов. Но этот план разбился о мелочное сопротивление ин-фанта дон-Франсиско. Либералы восстали; Арагон, Эстрема-дура и Андалузия требовали конституции 1812 года; 3 августавспыхнул страшный мятеж в Мадриде. Истурис ждал спасе-ния уже только от Франции, как вдруг против него высту-пила и королевская гвардия.


Бунт в Гранхе. 12 августа, в 11 часов вечера, весь гарни-зон Гранхи выстроился перед дворцом с кликами: «Да здрав-ствует конституция 1812 года!» «Да здравствует королева!»Христина согласилась принять депутацию восставших солдати после долгого и смелого сопротивления их требованиям при-казала обнародовать конституцию. Дело было, казалось, ужеулажено; но тут министерство прислало в Гранху военногоминистра, генерала Мендеса Виго, с поручением вернуть сол-дат на путь долга. Это вызвало новвгё и гораздо более грозныймятеж; Христина снова уступила и призвала к управлениюпрогрессиста дон-Хозе-Марию Калатраву. Генерал Кесада,бывший генерал-капитан Мадрида, пал жертвой народнойненависти.

Военный мятеж в Гранхе привел к унижению правитель-ницы и отдал Испанию в руки прогрессистов. Луи-Филипнбвш менее чем когда-либо склонен к вмешательству, и многиеиз умеренных начали смотреть на дон-Карлоса без прежнегоотвращения. Никогда еще испанской свободе не грозила стольсерьезная опасность, как в этот момент.

Конституция 1837 года. Калатрава восстановил в силе за-коны, вотированные кортесами с 1820 по 1823 год, призвалпа действительную службу 50 000 человек, объявил принуди-тельный налог в 200 миллионов реалов и созвал учредитель-ные кортесы, которые и собрались 24 октября. Победа Эспар-теро в Лучане как будто указывала на то, что кар л истекаявойна вступила в более решительную фазу. Кортесы смелопринялись за работу. Они уничтожили десятинные сборы исеньериальные юрисдикции в деревне и приказали немедленнопустить в продажу не отчужденные еще монастырские иму-щества. Новая конституция 1837 года благоразумно сохра-нила за короной ее важнейшие прерогативы и разделила за-конодательную власть между сенатом и палатой депутатов.

Таким образом, 1837 год, едва не оказавшийся гибельнымдля конституционного строя, напротив, обеспечил его тор-жество. Дон-Карлос, появившийся 12 сентября перед Мадри-дом, не решился вступить в него. Эспартеро восстановилдисциплину, на время подорванную военными бунтами, и но-ввю выборы дали кортесам консервативное большинство.

Эспартеро и Нарваэс. Однако прогрессисты не хотели при-мириться со своим поражением и, не имея возможности во-сторжествовать законным путем, оказались столь мало па-триотичными, что посеяли раздор между двумя лучшимииспанскими генералами — Эспартеро и Нарваэсом. Последнийтолько что умиротворил Ла-Манчу и получил от правитель-


ницы разрешение сформировать резервную армию, которая,действуя совместно с северной и каталонской армиями, должнабыла положить конец гражданской войне. Тогда прогрессистырешили внушить Эспартеро зависть к Нарваэсу, указав емуна последнего как на опасного соперника и возможного вождяреакционной партии.Эспартеро потребовал роспуска резервнойармии и отставки Нарваэса. Этот молодой генерал, оказав-шийся против воли замешанным в революционном движении,вспыхнуьшем в Севилье, должен был удалиться в изгнаниевместе со своим старым другом Кордовой. Победители-про-грессисты распустили кортесы, и избиратели Мадрида по-слушно дали большинство прогрессистам. Почти в это же самоевремя соглашение, заключенное в Вергаре, положило конецкарлистской войне, и регентша возымела надежду, что умерен-ная часть бывшей карлистской партии обеспечит за умерен-ными решительное большинство. Она никогда не любила про-грессистов; теперь она предписала снова произвести вы-боры, результаты которых обеспечили большинство умерен-ным.

Консерваторы вернулись к власти, обуреваемые злобнымичувствами, противоречйьшими всякой разумной политике.Они вернули духовенству его недвижимое имущество, кото-рое еще не было продано, частично восстановили десятинуи выказали намерение урезать муниципальные вольности. Привиде этого прогрессисты обратились снова к Эспартеро и сде-лали его вершителем судеб Испании.

Падение правительства Христины. Эспартеро оказал огром-ные услуги делу либерализма; его храбрость, твердость иуспехи сделали его неоспоримым вождем армии; вся Испанияприветствовала пожалование ему регентшей титула «герцогапобеды». Она надеялась внушить ему свои идеи, а прогрес-систы, в свою очередь, рассчитывали привлечь его на их сто-рону. Но Эспартеро повиновался только своему честолюбиюи поощрял интриги, пролагаьшие ему путь к власти.

Окруженная раболепными царедворцами, которые и не до-гадывались о стремлениях, волновавших народ, Христинавместе с королевой Изабеллой покинула Мадрид и отправи-лась в Барселону ко всемогущему Эспартеро, только чтоводворившему мир в Каталонии. В это время всю Испаниюволновал реакционный закон о муниципальных советах(ayuniamientos). Арагонцы смело выражали правительницесвое неудовольствие, а Эспартеро просил ее в собственных жеее интересах не давать санкции этому закону. Христина темне менее подписала законопроект, вотированный кортесами,


и весьма удивилась, когда на следующий день Эспартеро вы-разил желание уйти в отставку.

В течение трех месяцев (с 15 июля по 17 октября 1840 года)разлад между регентшей и Эспартеро держал всю Испаниюв напряженном состоянии. Христина с непостижимвш упор-ством настанвала на сохранении непопулярного закона, нои прогрессисты, в свою очередь, предъявляли неприемлемыетребования. Барселона восстала. Регентша и ее дочь поки-нули город и, скрвгваясь подо6ею беглянкам, уехали на тор-говом судне в Валенсию. В Мадриде вспвгхнуло восстание.Прогрессивнвте хунтвг возникали даже в небольших деревнях.В продолжение двух месяцев пало два министерства. Хри-стина предложила Эспартеро пост президента совета с правомсамому ввтбирать себе товарищей. Эспартеро потребовал,чтобы королева разделила власть с соправителями, которыхон назначит. На этот раз Христина отказалась и, вверивсудьбу своих дочерей чести и патриотизму Эспартеро, отре-клась от власти. 17 октября она отплыла во Францию, испы-тывая самую горькую обиду на прогрессистов.


V. Семилетняя война

Мучительный период политического воспитания Испаниивсе время сопровождался гражданской войной, непрерывноразрывавшей ее на части. 29 сентября 1833 года умер Ферди-нанд VII, а 1 октября дон-Карлос принял титул короля.Дон-Карлос был весьма посредственным человеком, еще болеесамовластным и менее разумным, чем Фердинанд. Но он во-площал в себе монархическую и религиозную традиции, былкоролем духовенства и знати, и симпатии значительной частинации были, несомненно, на его стороне. Христина же имелато преимущество, что она первая захватила власть: она вла-дела Мадридом и армией, ее поддерживали все либералы,тогда как за дон-Карлоса готовы были поднять оружие тольконаиболее рьяные абсолютисты. Оцепеневший от ужаса народнаблюдал борьбу и по окончании ее покорился победителю,которого ему навязала судьба.

Обе стороны обладали лишь незначительными средствами,и борьба, в сущности, была лишь долгой партизанской вой-ной, в которой христиносы и карлисты соперничали в выно-сливости, безумной храбрости, а также, надо признаться, ив варварской жестокости. Война прекратилась вследствиеусталости обеих сторон; в один прекрасный день карлисты


убедились в ничтожности своего претендента и отказалисьдраться; война кончилась, когда они этого захотели. Факти-чески не было ни победителей, ни побежденных, но вместес претендентом исчез и старый порядок,

Карлистскую войну можно также рассматривать как одногромадное фуэристское восстание против кастильской центра-лизации.1 Карлистская война почти не захватила кастильскиеобласти, — здесь действовало лишь несколько отрядов, пред-водимых грабителями, как Мир, Орехита, Эль Лечеро, Пеко,Рома, Палильос. Несколько набегов сделали также Горостидив Галисии и Мерино в Старой Кастилии; но в общем здесь непроизошло ничего серьезного. Совсем иначе обстояло делов Васконгадах, Наварре, Арагоне, Каталонии и Валенсии.В этих провинциях только крупные города остались вернылиберальной партии, а сельское население и небольшие городастали на сторону дон-Карлоса, так как видели в нем защит-ника веры и надеялись, что в его правление будут сохраненыили восстановлены их фу эрос (права).

Война разыгралась преимущественно на двух театрах —в Васконгадах и в горной стране, расположенной к югу отЭбро и известной под именем Маэстразго. Дон-Томас де Зу-малакарреги в Васконгадах и Кабрера в Маэстразго органи-зовали силы карлистов и располагали одно время континген-том в 70 000 человек.

Эту войну можно разделить на три периода. В первый пе-риод обе стороны организуются, набирают свои армии, очи-щают и укрепляют свои территории. Во второй период кар-листы переходят в наступление и одно время близки к победе.В третий период в их ряды проникает измена, и карлизм,побежденный утомлением своих собственных приверженцев,терпит крушение.

1 Фуэристскими Гот средневекового термина juerosназывались в Испаниивосстания провинций с определенной целью обеспечить свою местную авто-номию. Особенно сильны были эти движения именно в Каталонии. — Прим. ред.

Первый период (1832 —1836). 2 октября 1833 года городБильбао провозгласил королем дон-Карлоса, и всю севернуюИспанию очень быстро охватило восстание. Священник Ме-рино с 11000 человек дошел до Гальяпагара, в несколькихмилях от Мадрида. Смерть карлистского генерала СантосаЛадрона и взятие Витории и Бильбао генералом Серсфильдом,казалось, готовы были уже погасить мятеж, но Зумалакар-реги принял начальство (27 января 1834 г.) над всеми карлист-скими отрядами, нашел в Орбаисете пушку, ружья и 50 000 па-тронов и двинул своих помощников Ла Торре и Забалу на


семилетняя война

241


Бильбао, который был, однако, спасен героическим сопроти-влением Эспартеро. Начиная с марта 1834 года, положениелибералов стало настолько критическим, что их главнокоман-дующий Вальдес вышел в отставку.

Мадридское правительство употребило величайшие усилия,чтобы смирить Васконгады. Кесада пытался склонить Зума-лакарреги на сторону конституционной партии; но это емуне удалось, и, дав несколько сражений с сомнительным исхо-дом, он уступил командование Родилю (9 июля 1834 г.). Ро-диль располагал 45 000 человек, но прибытие дон-Карлосав главную квартиру Зумалакарреги (12 июля) и пораженияхристиносов при Лас Пеньяс де Сан-Фаусто и Алегрии сде-лали положение Род и ля чрезвычайно опасным. 30 октябряМина принял начальство над северной армией. НовввВ вое-начальник, пользовавшийся большой популярностью в этомкрае, обратился с ловким манифестом к наваррцам, сделалпопытку организовать волыше отрядвг, укрепил линию Эброи нижнюю Наварру, одержал небольшие победы при Мен-досе и Арквихасе, но не видя деятельной поддержки со сто-роны правительства, подал в отставку (апрель 1835 г.). Валь-дес снова стал во главе армии, но последняя терпела ударза ударом. Вальдес был разбит при Эулате, его помощникиОраа и Эспартеро бвши побеждены при Ларраисаре и Де-скарге, либеральные гарнизоны Толозвг, Вергары, Эйбара иДуранго принуждены были сдаться. Почти все Васконгадыперешли в руки карлистов, и Зумалакарреги с четырнадцатьюбатальонами осадил Бильбао. Смертельно раненнвй передкрепостью (14 июня 1835 г.), он был заменен генералом Эрасо,который превратил осаду в блокаду. Сменивший Вальдесадон-Фернандес де Кордова одержал над карлистами блестя-щую победу при Мендигоррии (16 июля). Эрасо должен былснять осаду Бильбао, и во время отступления Эспартеро раз-бил его у Арригорриаге. Вслед затем Эспартеро отважно про-шел через всю Бискайю и утвердился в Витории. ВзятиеЭстельи Кордовою (16 октября) блестяще закончило наварр-скую кампанию.

Но тут со стороны Эбро явился новый враг. Кабрера, быв-ший семинарист в Таррагоне, снял рясу и отдал на службукарлизму пламенный фанатизм, беспощадную решимость иорганизаторский талант. Сначала он служил под начальствомКарнисеро, а затем устроил так, что последний был посланв Наварру. Но Карнисеро был взят в плен христиносамив Миранде и расстрелян, а Кабрера сделался единственнымвождем карлистов в Маэстразго. Поддерживаемый духовен-


ством и привлекая крестьян соблазном добычи, он занялважные позиции в горах, укрепился здесь и в конце 1835 годабыл уже достаточно силен, чтобы предпринять осаду Алкань-иза. В начале 1836 года генерал христиносов Ногуэрас, вы-веденный из себя непрерывными нападениями Кабреры, с вар-варской жестокостью расстрелял старую мать этого парти-зана. В ответ на это беспримерное зверство Кабрера приказалрасстрелять жену полковника Фонтивероса и тридцать другихсвоих пленниц — жен либеральных офицеров.

Второй период (1836—1837). Дважды отразив генерала Кор-дову, который пытался прорвать их линии к северу от Вито-рии, кар листы энергично перешли в наступление. Они отря-дили две экспедиции: в Кастилию и на Бильбао.

Во главе кастильской экспедиции был поставлен генералБазилио Гомес, выступивший из Амуррио 26 июня 1836 годас 2000 человек, 150 лошадьми и 2 горными орудиями. Онзанял последовательно Овиедо, Сант-Яго и Леон. Находясьпод угрозой со стороны войск Эспартеро, он прошел вдольСиерра-Гвадаррамы, вышел ущельем Хадраке, где разбилотряд королевской гвардии, и 7 сентября соединился с Кабре-рой. Но разбитый 20 сентября в Виллар-Робледо генераломАлаиксом, Гомес устремился в Андалузию и занял на оченьнебольшой срок Кордову. Будучи вынужден очистить ее,он снова поднялся к Альмадену, перешел (2 ноября) Тахо поАлькантарскому мосту и стал очень серьезно угрожать Мад-риду. Он совершил ошибку, отделившись от Кабреры, с трудомотступившего в Арагон, и потому принужден был повернутьна Андалузию. Министерство решилось теперь вверить ко-мандование войсками, отправленными в погоню за Гомесом,одному молодому генералу, энергия которого приобрела ужелегендарную известность в армии. В девятнадцать дней дон-Рамон Нарваэс прошел со своим войском 150 миль, догналГомеса и оттеснил его к Осуне (24 ноября). Но генерал Алаикс,помощник Нарваэса и друг Эспартеро, отказался пуститьв дело свою дивизию; Гомес ускользнул, и Нарваэс вместоожидаемых наград получил приказ о высылке. Он пал жертвой зависти Эспартеро. Дело в том, что генералы, служившиев войске, посланном в Перу, образовали между собой нечтовроде масонского союза и были известны в публике под име-нем ayacuchos. Алаикс и Эспартеро принадлежали к этомусоюзу, а Нарваэс не был его членом. Эспартеро видел в немсоперника, и Алаикс, помешав окончательному торжествуНарваэса, угодил могущественному начальнику севернойармии.


Вторая осада Бильбао длилась с 20 октября по 25 декабря1835 года. Город, защищаемый небольшим гарнизоном и мили-цией, отразил три штурма и устоял против бомбардировки.Однако город неминуемо сдался бы, если бы Эспартеро не дви-нулся к нему на помощь.

Сначала Эспартеро был разбит карлистами на мосту Ка-стреханы; тогда он отступил к Португалете, перешел Нервиони напал на карлистские окопы у Лучаны (24 декабря). Исходсражения оставался сомнительным до 11 часов вечера. Но тутболевший тогда Эспартеро вскочил с постели, сел на коня иринулся со своими солдатами в новый бой, который и дал емупобеду. Бильбао был освобожден, и регентша даровала Эспар-теро титул графа Лучана.

Борьба в Каталонии продолжалась без выдающихся собы-тий. Марото, посланный дон-Карлосом, чтобы дисциплини-ровать каталонские банды, был разбит при встречах с силамилибералов и принужден отступить во Францию. Кабрера про-должал укрепляться в Маэстразго и занял сильную позициюпри Кантавиэхе, который и сделал своим плацдармом. Кам-пания 1837 года началась с наступательного движения хри-стиносов. В первые дни марта Эспартеро, Эванс и Серсфильддвинулись из Бильбао, Сан-Себастиана и Пампе луны с наме-рением гнать карлистов до самого Эбро. Эспартеро занялДуранго, Эванс ценою больших жертв добрался до Гернани,но Серсфильд, задержанный в Ирурсуне снежной метелью,вернулся в Пампелуну, а его отступление заставило и обоихего товарищей вернуться на их прежние позиции. В мае Эспар-теро высадился в Сан-Себастиане, и ему удалось достигнутьПампелуны, куда он 3 июня вступил с двадцатью девятьюбатальонами.

14 мая дон-Карлос покинул Наварру с прекрасной армиейв 12000 человек пехоты и 1700 конницы и двинулся в Ката-лонию. Христиносы, дав врагу занять Уэску и Барбастро,не сумели воспользоваться тем бедственным положением,в которое на время из-за недостатка припасов попала неболь-шая карлистская армия, и дон-Карлос, к которому подоспелКабрера, перешел Эбро у Черты. Но вместо того чтобы иттипрямо на Мадрид, как этого желал Кабрера, дон-Карлос по-терял два месяца в Валенсии, был разбит у Чивы и двинулсяк Мадриду лишь в начале сентября. Таким образом, он неимел возможности действовать заодно с корпусом Заратиеги,который, перейдя 23 июля Эбро, 10 августа достиг Лас Розаса,в четырех милях от Мадрида, а затем принужден был отсту-пить до Вальядолида (18 сентября). Между тем дон-Карлос


утром 12 сентября достиг Арганды, лежащей близ самогоМадрида. Он ожидал, что весь город выйдет ему навстречу;удивленный и встревоженный враждебным поведением мадрид-цев, он не решился штурмовать город и ждал весь день, «чтобыгосподь обратил их сердца». Регентша нашла себе защитни-ков, проехала с королевой Изабеллой по рядам войск в откры-той коляске и была встречена восторженными приветствиями.Ночью дон-Карлос снялся с лагеря и передвинулся в Чилое-чес, чтобы отпраздновать здесь день скорбящей божьей матери,считавшейся покровительницей его армии. Во время празд-ника Эспартеро прочно утвердился в Алкала де Хенарес иотрезал дон-Карлосу путь к Мадриду (17 сентября). Еще разсразившись у Арансуэки, карлистская армия двинуласьобратно на север, подобрала Заратиэги в Роа и обратно пере-шла Эбро (16 октября). С этого момента карлистская партияморально была побеждена.

Оставленный дон-Карлосом в Каталонии Урбизтондо тщетнопытался приучить к дисциплине каталонских партизан, «на-стоящих бандитов, способных разве обесславить дело, кото-рому они будто бы служат». Тристани совершал такие жесто-кости, что в конце концов вся провинция восстала против него.Один Кабрера продолжал держаться в Маэстразго и простиралсвои набеги до Хуэрты в Валенсии.

Третий период (1838—1840). В 1838 году карлисты ещераз попытались занять Кастилию, но Базилио Гомесу и Негриудалось только пройти через эту провинцию, не овладев в нейни одним сильным опорным пунктом; они принуждены быливернуться в Вискайю.

В карлистском лагере царили сильнейшие раздоры. Бли-жайшие советники претендента находили, что он слишкомснисходителен к либералам, и требовали систематическогопреследования черных (negros). Генералы Элио, Заратиэгии Гомес казались им недостаточно благонадежными; они на-стояли на возвращении Марото, уже несколько лет жившегово Франции, и убедили претендента назначить его главно-командующим.

В то время как на глазах северной карлистской армииЭспартеро очищал Бальмаседу и занимал Пеньясераду, графд'Эспиньяк был разбит в Каталонии генерал-капитаном Мее-ром, а Кабаньеро, сделав неудачную попытку внезапнозахватить Сарагоссу, потерял 200 человек убитыми и 700 плен-ными. Тем временем Кабрера заставил генерала Ораа, «лысоговолка», как он его называл, снять осаду Морельи, истребил29 сентября три батальона либералов у Маэльи и расстрелял


260 пленных. В отместку толпа в Сарагоссе и Валенсии пе-ребила пленных карлистов, находившихся под стражей вэтих двух городах. Генерал-капитан Валенсии дон-НарсисоЛопес, пытавшийся их защитить, был убит разъяреннойтолпой.

По отъезде дон-Карлоса Ла-Манча осталась наводненнойразбойниками. Дон-Рамону Нарваэсу было поручено очиститьот них страну; меньше чем в три месяца он собрал, вооружили обучил армию в 15 000 человек и меньше чем в два месяцасовершенно подавил восстание. Регентша хотела назначитьего начальником резервной армии в 40 000 человек. Но, какмы видели, завистливый характер Эспартеро послужил пре-пятствием к осуществлению этого проекта.

Раздоры в лагере карлистов способствовали торжеству ли-бералов больше, чем победы либералистских военачальников.Марото очень скоро сделался врагом камарильи дон-Карлосаи, чтобы обезопасить себя против ее козней, в феврале 1839 годавелел расстрелять без суда генералов Гарсиа, Санза и Герге.Дон-Карлос сначала объявил его бунтовщиком и изменником,но так как армия была на стороне Марото, претендент вступилс ним в переговоры и в конце концов даровал ему амнистию.Таким образом, апостолическая партия лишилась главы:дон-Карлос уже не мог считаться хозяином в своем собствен-ном лагере.

Марото пытался энергично вести войну, но все его встречис христиносами оканчивались для него неудачно. Эспартероснова занял Ордунью и Дуранго, в котором долгое времянаходился двор дон-Карлоса. Дон-Диего Леон разбил карли-стов у Беласкавина. Обе стороны желали мира, и Марото всту-пил в переговоры с Эспартеро. Марото тщетно пытался поло-жить конец войне путем женитьбы сына дон-Карлоса на ко-ролеве Изабелле и безуспешно ходатайствовал о сохранениифуэрос в полном объеме. После нового свидания с дон-Карло-сом (27 августа) он 29 августа 1839 года подписал Вергар-ское соглашение, положившее конец гражданской войне. Дон-Карлос уехал во Францию, где, по распоряжению Луи-Фи-липпа, был водворен в Бурже.

Кабрера, располагавший еще войском в 22 000 человекпехоты. 2100 конницы и 108 орудиями, решил держаться допоследней возможности; чтобы одолеть его, пришлось начатьновую кампанию. Она продолжалась пять месяцев (февраль—июль 1840 г.), и шбесилья перешел французскую границу(8 июля) лишь после того, как потерял одну за другой всесвои крепости.


VI. Испания с 1840 по 1847 год

Регентство Эспартеро. Эспартеро, вождь прогрессистов иумиротворитель Испании, был в 1840 году самым популярнымчеловеком на всем полуострове. Назначенный после отъездаХристины президентом совета, он восстановил порядокв стране и дал внешней политике Испании новое и более энер-гичное направление.

Но едва достигнув власти, Эспартеро предался бездей-ствию, и умеренные решили воспользоваться раздорамисреди прогрессистов и инертностью регента. В сентябреУ Донне ль, Пикеро и Монтес де Ока сделали попытку поднятьвойска против регента. 7 октября Конча ворвался во дворецс целью похитить молодую королеву и отступил только передмужественной твердостью дворцовой стражи («алебардистов»),

Эспартеро сурово подавил эти попытки к восстанию. Тригенерала и несколько офицеров были расстреляны; ввидутого, что в Васконгадах восстание носило фуэристскуюокраску, старинные фуэрос были отменены, и кастильскиетаможни перенесены на французскую границу. Раздражаяиспанцев своей чрезмерной строгостью, Эспартеро одновре-менно восстановил против себя Англию, отказавшись усту-пить ей Аннобом и Фернандо-По, и оскорбил Францию, по-требовав эвакуации госпиталя, устроенного ею на Балеарскихостровах для своих африканских больных.

Сессия кортесов 1842 года ознаменовалась еще большимиразногласиями, чем сессия 1841 года, и 28.мая оказалось,что министерство имеет в кортесах меньшинство. Эспартеропотратил два месяца на составление нового кабинета, прези-дентом которого должен был стать, по приказанию регента,генерал Родиль.

Особенно яростное раздражение вызвал среди партий тор-говый договор, который Эспартеро собирался заключить с Анг-лией. Умеренные и каталонцы воспользовались невежествомнарода, чтобы выставить прогрессистов изменниками, а дого-вор — плодом британского коварства. 13 ноября в Барселоневспыхнул страшный мятеж; генерал-капитан ван Гален былпринужден очистить город (16 ноября), и после бесплодныхдвухнедельных переговоров Эспартеро приказал 3 декабрябомбардировать Барселону. Четыреста домов было сожжено.Испания не простила регенту этой згерской экзекуции.

Правление Эспартеро приняло характер военной диктатуры.Казалось, Испании грозила опасность попасть в руки Ауаси-chos} и недовольство сделалось настолько ьсеобщим, что мно-


гие из прогрессистов перешли на сторону умеренных. Мини-стерство распустило кортесы, но новые выборы дали ему лишьсемьдесят голосов. Родиль должен был уступить свое местодепутату Лопесу, который относился враждебно к военнойвласти. Лопес, в свою очередь, был принужден удалитьсявследствие вражды к нему Эспартеро, и 26 мая 1843 года тре-тий кабинет во главе с президентом сената дон-АльваресомВесеррой снова распустил коргесы. На следующий день всегазеты выбросили грозный лозунг: объединение всех испан-цев для борьбы с «англо-айакучами» (т. е. с айакучами, пре-давшимися на сторону Англии).

Падение Эспартеро. Не дожидаясь новых выборов, умерен-ные под предводительством О* Донне ля и Нарваэса, началивойну против регента. 27 мая 1843 года дон-Хуан Прим поднялв Реусе знамя восстания; Аликанте, Картагена, Мурсия,Вальядолид и Севилья высказались против Эспартеро. 27 июняНарваэс, высадившись в Грао, предложил валенсийцам сбоюпомощь против «разрушителя Барселоны». Он отправился изВаленсии в Теруэль и начал здесь формировать войско. ТогдаЭспартеро решил оставить Мадрид, но вместо того чтобы иттипротив Нарваэса и сжать его силы между своим войском и вой-сками Сеонана и Зурбано, занимавшими Сарагоссу, регентнаправился к Севилье. Путь к Мадриду был открыт. Нарваэсбыстро двинулся к столице и недалеко от нее соединился с ге-нералом партии умеренных Аспиросом, шедшим из Вальядо-лида. Сеонан бросился в погоню за ним и встретил его 22 июляу Торрехон де Ардоз; но все войско Сеонана перешло в лагерьНарваэса, и последний 23 июля, в 11 часов вечера, Еступилв Мадрид. 27 июля военный министр, генерал Серрано, преду-предил Эспартеро, осаждавшего Севилью, что Мадрид нахо-дится во власти Нарваэса и что если он станет продолжатьвоенные действия, то будет признан изменником. СначалаЭспартеро, имевший еще в своем распоряжении 10 000 че-ловек, думал итти на Мадрид. Но его солдаты стали тол-пами дезертировать, Кадикс высказался против него, и30 июля, обратившись к народу с выражением протестапротив свершившихся событий, несчастный «герцог по-беды» сел со своими приверженцами на английский корабль«Малабар».

Поражение прогрессистов. Коалиция, свергшая Эспартеро,состояла в большинстве своем из прогрессистов; но ее вождь,Нарваэс, был всецело предан реакционной партии, и народ,утомленный тринадцатилетней смутой, казалось, был готовотдать свою судьбу в руки партии умеренных.


Девять месяцев прогрессисты боролись с Нарваэсом, посте-пенно утрачивая все свои преимущества. 8 ноября кортесы,где умеренные составляли подавляющее большинство, объ-явили Изабеллу II совершеннолетней. Изабелла опять назна-чила президентом министерства прогрессиста Олозагу (24 ноя-бря). Шесть дней спустя Олозага уже не видел другогоспасения, кроме роспуска кортесов. Он убедил королевув необходимости прибегнуть к роспуску, но вместо того чтобытотчас привести декрет в исполнение, дал камарилье времяснова переубедить королеву. Тринадцатилетней девочке вну-шили, что роспуск кортесов был бы с ее стороны неблагодар-ностью и что Олозага выманил у нее согласие хитростью.Изабелла не постеснялась даже обвинить Олозагу в желанииприбегнуть по отношению к ней к насильственным мерам.Впавший в немилость министр бежал в Англию и был заменендон-Луисом Гонзалес Браво, который очень скоро усвоил себереакционную политику. Во всей Испании было объявленоосадное положение, установлен строжайший надзор над прес-сой, многие прогрессистские депутаты были брошены в тюрьму;королева Христина вернулась в Испанию, ее брак с дон-Фернандо Муньосом был официально объявлен, и Изабелладаровала мужу своей матери титул герцога Рианзарес

Но Браво был только статистом, в действительности жеглавою правительства являлся дон-Рамон Нарваэс Пожало-ванный в герцоги Валенсии, он 2 мая 1844 года решился при-нять пост министра-президента. Реакция восторжествовала.

Некоторые из консерваторов желали восстановления Коро-левского статута, возвращения духовенству недвижимогоимущества и восстановления десятины. Но Нарваэс понялчто так далеко заходить не следует. Он распустил кортесы,добился на новых выборах большинства умеренной партиии беспощадно подавлял всякую попытку восстания, или про-нунсиаменто.

Три важных дела поглощали внимание кортесов: реформаконституции 1837 года, восстановление дипломатических сно-шений с папой и брак королевы. Конституция была измененав монархическом духе. Отношения с курией медленно улуч-шались ценою опасных уступок со стороны министерства,а вопрос о замужестве королевы принял размеры европейскогособытия.

Брак королевы и инфанты. Австрия желала выдать испан-скую королеву за сына дон-Карлоса, Англия — за одного изкобургских принцев, Франция — за принца Орлеанского;неаполитанский король предлагал своего сына, графа Тра-


пани. Чтобы выпутаться из всех этих трудностей, Мария-Христина предложила выдать королеву за ее кузена дон-Франсиско да Асис, сына инфанта дон-Франсиско де Паула,Правда, молодой принц был хвор и тщедушен, и Изабеллаотносилась к нему с явным отвращением, но Луи-Филиппвысказался в его пользу. Герцог Монпансье собирался же-ниться на инфанте Луизе-Фернанде, и французский корольрассчитывал, что в конце концов, если Изабелла умрет без-детной, испанская корона достанется его внукам. Нарваэс,отказавшийся содействовать планам французской партии,подал в отставку, и под эгидой ультраконсервативного мини-стерства с Истурисом во главе 10 октября 1846 года состоялосьдва бракосочетания: Изабеллы II с дон-Франсиско и Луизы-Фернанды с герцогом Монпансье.

Разлад между королем и королевой обнаружился очень,скоро. Изабелла приблизила к себе молодого генерала Сер-рано, при котором власть снова перешла к прогрессистам.Эспартеро вернулся в Испанию и был назначен пожизненнымсенатором. Но Мария-Христина покинула королевство, иумеренные произвели такое давление на королеву, что онарешилась снова призвать Нарваэса (3 октября 1847 г.). Дляуправления Испанией нужны были способности и качества,которых у Изабеллы не было. Она была добра и милосердна,>и имя ее было очень популярно в Испании, но она не обладалани политическим умом, ни волею и до своего низвержения явля-лась игрушкой в руках честолюбцев, оспаривавших другу друга ее милость.

Литература и наука в Испании при Фердинанде VII. Врагвсякой умственной культуры Фердинанд VII предоставилуниверситеты их «собственным силам», отменил конкурсы насоискание кафедр, удалил лучших профессоров и закрылс помощью полиции литературные общества.

Во время краткого конституционного периода в Мадридевозникло множество журналов, но за недостатком читателейвсе они превратились в политические газеты. Кортесы пыта-лись преобразовать университеты, но все их попытки осталисьтолько на бумаге, и либеральный коллеж Сан-Матео, основан-ный в Мадриде Л истой, был закрыт на следующий же деньпосле вступления в Мадрид войск герцога Ангулемского.

Вторая половина царствования Фердинанда VII былав культурном отношении более плодотворна. На сцене появи-лось несколько хороших испанских комедий. В этот периодначали приобретать известность Вретон де лос Геррерос —«испанский Скриб» — и Хиль-и-Зарате. Квинтана, бежавший


в Эстремадуру, издал несколько поэм. В мадридской акаде-мии El Mirto были прочитаны первые стихи Вентура де лаВега, Патрисио де ла Эскосура и Хозе де Эспронседа.

Но царствование Фердинанда VII было более благоприятнодля научной литературы, чем для поэзии. Испанская академияиздала Fuero Juzgo, Историческая академия — Siete parti-das, Юридические сочинения Альфонса X, несколько томовEspana sag га da и Архитектуру в Испании Льягуно-и-Ами*рола. Бофаруль издал своих Графов Барселонских, Амат —Церковную историю, Наваррете — Собрание путешествий,Конде — Историю арабов, Антонио Гонзалес — Испанскиесоборы, Клеменсин — Похвальное слово Изабелле Католичекской.

Точные науки имели немного представителей. Дон-МарианоЛагаска был выдающимся ботаником и в течение четверти векапользовался европейской известностью. Лагаска прожил в из-гяачии до 1831 года.

Романтизм в Испании. Первая половина царствования Иза-беллы II была ознаменована чрезвычайно любопытным лите-ратурным движением. Французский романтизм нашел в Испа-нии тем более подготовленную почву, что в новой школе Испа-ция видела — и не без основания — проявление своего соб-ственного национального духа.

Возникло несколько литературных газет. Месонеро Рома-нос печатал здесь свои прекрасные Мадридские сцены,Ларра — Письма бедного маленького болтуна. Первыми про-возвестниками литературной реформы были Мартинес дела Роза, Августин Дюран и Анхело де Сааведра. Драма Саа-ведра Дон Алонао, или Власть судьбы воскресила старую ка-стильскую дргму со всей ее напыщенностью. Одновременнос Мадридом и в Барселоне возникла литературная школа,представителями которой были поэт и музыкальный критикПабло Пиферрер, фольклорист Мила-и-Фонтанальс и поэтыАрибо и Квадрадо.

Вскоре появились на сцене лучшие комедии Бретон делос Геррероса: Марчелла, Умри и увидишь, Все в этом мирешутка. Вентура де ла Вега поставил Дон Фернандо д'Анте-пера, Смерть Цезаря и прелестную комедию Светский человек.Хиль-и-Зарате написал драмы Гузман верный и Карл II икомедию нраЕОВ Год спустя после брака. В 1836 году рекрутиз Леганеса дон-Антонио-Гарсиа Гутьерес сразу показалсебя в своей драме Трубадур блестящим версификатором изамечательным драматургом. В 1837 году Хуан-Эухенио Гартцембуш поставил одну из классических пьес испанской сценьь


Теруэльские любовники, а в следующем году — Донью Ментсию. Дон-Хозе Зоррилья, лирический, эпический и драмати-ческий поэт, с большим успехом поставил одну за другойпьесы Сапожник и король (1840), Санчо Гарсиа (1842) и Дон-Хуан Тенорио (1844).

Основание мадридского Лицея (1837) обеспечило лирическимпоэтам доброжелательную аудиторию. Рядом с маркизомде Молинс, пастором Диасом и Габриэлем Гарсией Тассарапоявляются новые крупные имена. Кампоамор издает своиЛаски и Цветы, донья Каролина Коронадо — грандиознуюповесть Amor de amoves, Эспронседа — песни, рассказы в сти-хах и лишенную всякого плана и системы поэму Мир-дьявол,изобилующую великолепными местами, каковы Фантастиче-ское введение и неподражаемая Песня к Терезе. Поэзия занимаетв Испании первенствующее положение, и всякий политиче-ский деятель начинает свою карьеру обязательно с попытокпоэтического творчества.

По значительности и плодотворности с поэтическим твор-чеством в Испании может соперничать только периодическаяпечать. Дон-Серафин Эстебанес Кальдерон пишет Андалуз-ские сцены, дон-Антонио Мария Сеговиа приобретает широкуюизвестность своими изумительными пародиями. В 1836 годуМесонеро Романос начинает издавать Живописный еженедель-ник— первый испанский иллюстрированный журнал. Мад-расе украшает своими литографиями журнал Артист, Феррердель Рио издает Лабиринт, дон Модесто Лафуэнте — Fray Ge-rund™. Политические газеты— Пчела, Национальный вестник,Кормчий — начинают с грехом пополам воспитьпать полити-ческое сознание народа, и хотя большинство писателей ьесьмаповерхностны, хотя литература часто подражательна и цен-ность ее заключается больше в блеске формы, чем в серьез-ности идей, — во есяком случае, это яркое возрождениеиспанской литературы уже само по себе доказывает, что сво-бода сказалась в стране благоприятными последствиями ичто страдания, ценой которых она была куплена, были ненапрасны.


VII. Португалия с 1814 по 1847 год

Португалия в 1816 году. Англия спасла Португалию, нозаставила ее дорого заплатить за эту услугу. С1807 до 1814 годанародонаселение Португалии уменьшилось на миллион, а не-режество народа еще увеличилось — факт, казашийся неьоз-


можным: на тысячу новобранцев едва оказывался один умев^пшй читать и писать. Между тем расходы двора, несмотряна отсутствие короля, оставались те же; они поглощали еже-годно 260 контос-де-реис, а ежегодный дефицит возрос до2000 контос.1

Португальцы надеялись, что с водворением всеобщего кирадвор вернется в Лиссабон, но Иоанн VI прекрасно чувствовалсебя в Рио де Жанейро. Он знал, что его возвращение в Лисса-бон явится для Бразилии сигналом к провозглашению своейнезависимости, а Португалия останется ему верна, хотя быон жил и в Рио. Он приглашал знатные португальские фамилиипереселяться в Бразилию.

Революция 1820 года. Восстание, усмиренное в 1817 годулордом Бересфордом, снова вспыхнуло 24 августа 1820 годав Опорто. Гарнизон под предводительством своих офицеровобразовал мятежную хунту. 29 августа Лиссабон примкнулк восстанию. 9 сентября регентство созвало кортесы, которыепосвятили четыре месяца выработке основ новой конституции,следуя испанской конституции 1812 года. Феодальный стройбыл отменен, инквизиция упразднена, администрация преоб-разована, церковные имущества пущены в продажу, и королюпредложено вернуться в Лиссабон управлять наоснованииконституции.

Возвращение Иоанна VI в Португалию. Иоанн VI вернулсяв Португалию 4 июля 1821 года. Ближайшим последствием еговозвращения было освобождение Бразилии, провозгласившейинфанта дон-Педро императором (август 1822 г.).

* Один крнтос-де-реис равнялся 210 рублям золотом, — Прим, ред.

Между тем кортесы восстановили против себя всю Европусвоими якобинскими тенденциями, а Англию — расторжениемторгового договора 1810 года. На новую конституцию в Пор-тугалии никто не обращал внимания. Не прошло и двух меся-цев с открытия регулярной сессии кортесов, как граф Ама-ранте поднял Тразос-Монтес против конституции. Абсолю-тисты сосредоточили свои силы в Сантареме (май 1823 г.).Иоанн VI выехал из Лиссабона. Гражданская война казаласьнеминуемой, но кортесы, видя себя морально изолированными,сами разошлись, и Иоанн VI, по совету Пальмеллы, назначилхунту для составления хартии конституционной монархии.Иоанн VI охотно помирился бы с ролью конституционногокороля, но королева и инфант дон-Мигуэль и слышать не хо-тели об умалении прерогатив короны. 30 апреля 1824 годадон-Мигуэль овладел дворцом, изгнал Пальмеллу и стал пра-


вить именем своего отца, которого он будто бы освободил оттирании либералов. Но Иоанн VI, боявшийся жены и сынаеще больше, нежели революционеров, сбежал и укрылся наанглийском судне (9 мая). Он вернулся во дворец Келюс лишьпосле того, как дон-Мигу эль отправился в изгнание. Созван-ные на основе старой избирательной системы кортесы уничто-жили все достижения революции, и Португалия снова впалав анархию. Народ был до того суеверен, что многие крестьянееще ждали возвращения дон-Себастиана, убитого в Африкев 1578 году.

Дон-Педро. Смерть Иоанна VI (март 1826 г.) вызвала новыйкризис. Регентша Изабелла-Мария провозгласила королембразильского императора дон-Педро.

Если бы дон-Педро отрекся в пользу своего брата дон-Ми-гуэля, как этого все ожидали, то Португалия отделалась бытолько сменой наследника престола. Но дон-Педро вздумалпроявить себя целым рядом чрезвычайных мер. В качествекороля он даровал Португалии хартию 26 апреля, затем отка-зался 2 мая от престола в пользу своей дочери доньи Мариида Глориа и, наконец, чтобы примирить все партии, обручилсвою семилетнюю дочь со своим братом дон-Мигуэлем, кото-рому было двадцать четыре года.

Португалия не препятствовала провозглашению хартии(июль 1826 г.). Дон-Мигуэль тоже признал ее и даже черезповеренного обручился в Вене со своей племянницей. Нов Португалии внезапно вспыхнула гражданская война междулибералами и абсолютистам^ Одно время англичане пыталисьподдержать либералов и продлить изгнание дон-Мигуэля, нодон-Педро настаивал на своем плане и 3 июля 1827 года назна-чил дон-Мигуэля своим наместником в Португалии. 22 февраляследующего года дон-Мигуэль прибыл в Лиссабон, и в июнеабсолютисты провозгласили его королем; почти в тот же са-мый момент дон-Педро пожаловал ему из Рио титул регентаи прислал донью Марию в Португалию.

Дон-Мигуэль. Прибыв в Гибралтар, донья Мария узналао захвате престола ее дядей и уехала в Англию.

Наступившая теперь монархическая (мигуэлистская) реак-цияносилаисключительногнусныйхарактер. Видную роль в нейиграло духовенство: оно измышляло всякие чудеса для воз-буждения фанатизма народа и постоянно подстрекало короляпокончить с либералами. «Имеются, — говорил придворныйпроповедник Хоано, — три способа, чтобы с ними покончить:их можно повесить, уморить голодом в тюрьме или дать имяда —Да, яду, государь!»


Один из центров сопротивления образовался на Азорскихостровах, где эскадре дон-Мигуэля не удалось высадить войска(1829). Тем не менее претендент, вероятно, сохранил бы ко-рону, если бы Июльская революция в Париже не лишила егонеобходимого союзника в лице Карла X. Дон-Мигуэль неосто-рожно восстановил против себя правительство Луи-Филиппа,результатом чего было появление адмирала Руссена с эскадройна реке Тахо (11 июля 1831 г.). Почти в тот же момент дон-Педро, вынужденный отречься от бразильской короны, при-был в Европу, чтобы лично отстаивать права доньи Марии.

Дон-Педро организовал свое правительство на Азорскихостровах. Он обнародовал ряд реформ и, получив субсидиии подкрепления от Франции и Англии, отплыл в Португалию.

Опорто открыл перед ним свои ворота (9 июля 1832 г.), нозатем в продолжение целого года дон-Педро не мог добитьсяникаких успехов. Наконец, 5 июля 1833 года победа флоталибералов у мыса св. Винсента дала возможность небольшомуконституционному отряду занять Альгарвию, а вскоре затеми Лиссабон, эвакуированный мигуэлистами. Сражения приАльмостере (18 февраля 1834 г.) и Ассейсейре (16 мая), заклю-чение четверного союза и вступление испанских войск в Пор-тугалию заставили дон-Мигуэля подписать соглашение в Эво-рамонте (27 мая) и отплыть в Геную. Таким образом, оба пре-тендента вынуждены были искать помощи у чужеземцев. На*-род мало интересовался их борьбой и, будучи предоставленсамому себе, остался бы верен самодержавному королю.

Кортесы собрались в августе 1834 года и еще раз утвердилиза дон-Педро титул и права регента, но ему оставалось житьуже всего несколько дней. Донья Мария, объявленная совер-шеннолетней, 20 сентября присягнула на верность конститу-ции, а четыре дня спустя дон-Педро умер во дворце Келюз;«в зале Дон-Кихота», даже без иллюзии, что оставляет Пор-тугалию свободной и умиротворенной. В январе 1835 годадонья Мария вышла замуж за герцога Лейхтенбергского,сына принца Евгения. 26 марта того же года герцог Лейхтен-бергский умер от ангины, а 9 апреля 1836 года донья Мариявышла замуж за принца Фердинанда-Августа Саксен-Кобург-Готского.

Мусиньо. Реформы, декретированные дон-Педро и его мини-стром Мусиньо, упразднили старый режим в Португалии.До 1834 года главная часть государственных доходов де-лилась между короной, фидальго, владельцами майоратовицерковью; земельная рента помещика достигала иногдаодной четверти валового дохода с земли. Духовенство насчи-


тывало до 30 000 человек и получало 33 336 000 франков до-хода; 12 000 монахов и монахинь населяли 534 монастыря.Военные ордена кормили 3000 чиновников и насчитывали653 командорства. Бюрократия правила на восточный лад;capitdo^nor (капитан-майор) был настоящим восточным кади:он набирал солдат в армию и девушек в свой сераль. Большаячасть земель оставалась необработанной, скотоводство стоялоеще на такой первобытной ступени развития, что крестьянене умели приготовлять даже масло и сыр. Продуктов земле-делия населению хватало лишь на треть года, а чтобы прожитьостальное время, ждали бразильского золота.

Мусиньо да Сильвеира задался целью убедить португальцев,что истинная Бразилия находится у них под рукою и что не-обходимо поделить земли «мертвой руки» (main morte) и пу-стить их в обработку. Его революционные декреты большеспособствовали искоренению мигуэлизма, чем все усилияЕвропы и все армии дон-Педро, Мусиньо отменил десятину,феодальные налоги и монополии, закрыл мужские монастыри,запретил женщинам давать монашеский обет, пустил в обра-щение монастырские земли, ограничил право майората, сбавилнаполовину поземельную подать, уничтожил наследственнуюпередачу должностей и отделил судебные функции от админи-стративных.

Все эти реформы были произведены слишком быстро и по-этому вызвали глубокую смуту; португальцы еще не созрелидля политической жизни и вносили в нее больше страсти, чемблагоразумия и осторожности.

По мнению одних, пора было положить конец революции,так как все желательные результаты были достигнуты: хартия,обнародованная дон-Педро в 1826 году, даровала стране всезаконные реформы. Для других же эта сверху пожалованнаяхартия являлась лишь даром деспотизма; освобожденной на-ции, по их мнению, следовало бы ее отвергнуть и восстановитьконституцию, вотированную кортесами 1822 года. К револю-ционной партии примкнули абсолютисты, не желаыпие никонституции 1822 года, ни хартии 1826 года. Абсолютистамсочувствовало духовенство, часть национальной гвардии инаселение Лиссабона.

Сентябрьская революция. 9 сентября 1836 года, в то времякак в Урике возникло движение в пользу дон-Мигуэля, лис-сабонские массы подняли восстание под лозунгом «Да здрав-ствует конституция 1822 года!» Король и королева должныбыли согласиться на образование министерства из прогресси-стов, куда вошли граф Лумиарес и виконт Са да Вандеира.


Королева, бледная от волнения, должна была выйти на бал-кон дворца и против своего желания выслушать приветствиятолпы. Она приняла конституцию лишь под давлением восста-ния. Дважды — в ноябре 1836 и в марте 1838 года — она пы-талась уничтожить последствия восстания. Энергия Ма-нуэля Пассоса парализовала первую попытку, известнуюв португальской истории под названием Белемского поку-шения (a Belemzada). В 1838 году министры снова восторже-ствовали над дворцовыми интригами, но генералы возмутилиармию, и в конце концов парламент преобразовал конститу-цию 1822 года в монархическом духе.

Коста Кабраль. Шесть лет «сентябристы» удерживали в своихруках власть, несмотря на ряд мятежей и пронунсиаменто,несмотря на беспрестанную смену министров. Но в январе1842 года гарнизон Опорто провозгласил хартию 1826 года,и один из министров, Коста Кабраль, своим присутствиемпоощрил мятеж. Месяц спустя хартия была восстановлена, иКоста Кабраль, получивший титул графа Томар, был назначенминистром-президентом. В течение четырех лет он был настоя-щим диктатором.

Вторая гражданская война. В апреле 1846 года по всей Пор-тугалии вспыхнуло страшное восстание против бюрократи-ческого правления Кабраля. Крестьянин, которому либераль-ные идеи все еще оставались совершенно непонятными, воз-мутился, когда его захотели хоронить на кладбище, «под от-крытым небом, как собаку». Восстание охватило всю страну,и потребовалось бы 100 000 человек, чтобы его подавить. Ми-гуэлисты и «сентябристы» одновременно взялись за оружие;и те и другие выражали намерение переменить династию.Салданья тщетно пытался спасти последнюю; понадобилосьвмешательство Англии, чтобы одолеть мятежную хунтув Опорто; город сдался лишь 26 июня 1847 года. Но это вос-стание не было последним. Португалии понадобилось неменьше времени, чем Испании, чтобы завершить свое полити-ческое воспитание.


глава vii

РЕВОЛЮЦИЯ 1830 ГОДА ВО ФРАНЦИИ



I. Последнее либеральное министерство

М

инистерство Мартиньяка. Министерство, назначенное4 января 1828 года, принимало власть при довольнонеблагоприятных условиях. Оно не могло рассчиты-вать ни на благосклонность короля, ни на сплоченное боль-шинство в палате. В первом же заседании совета министровКарл X ясно выразил свои желания:«Его система была моейсистемой, — сказал он о Виллеле, — и я надеюсь—вы будетепо возможности сообразоваться с нею». В палате 170 либе-ральных и 70 крайних правых депутатов, образовавшие боль-шинство против Виллеля и его политики, — если не считатьобщей ненависти к низвергнутому министру, — не моглииметь и не имели ни одной общей идеи, ни одного объединяв-шего их интереса. Правая и правый центр, где министерствоестественно должно было искать поддерягаи, насчитываливсего 130 депутатов. Мартиньяк и его коллеги рассчитывалинайти среди либералов недостававшее число необходимых имголосов, чтобы вместе с правым центром составить большин-ство. Таким образом, политика нового кабинета приблиясаласьк политике, некогда проводившейся Деказом.

Мартиньяк, фактически управлявший министерством неимея звания председателя совета министров, в глазах обще-ственного мнения был тогда фигурой второстепенной и «мелкоймонетой, на которую разменяли Виллеля». Он еще ничем неотличился. Вордосский адвокат при Империи, Мартиньяк всту-пил на государственную службу после второй реставрации.Сделавшись с 1821 года депутатом, он стал решительным сто-ронником войны с Испанией, так же как и уплаты миллиардав вознаграждение эмигрантам. Виллель назначил его генерал-директором главного управления гербового сбора и государ-ственных имуществ. Но, будучи сотрудником Виллеля, Мар-тиньяк остался чужд честолюбивым страстям своего принци-


пала. Он отличался возвышенным духом, умеренностью, бла-городством и искренно желал сблизить короля с народом. Поего собственному выражению в особой декларации, напеча-танной в\ Монитере, он хотел «заставить уважать достоинствокороны и королевский авторитет, обеспечить лойяльное идобросовестное исполнение хартии, управлять страной в не-раздельных интересах трона и граждан». Этим он напоминалРишелье, на которого походил также и полным отсутствиемличного честолюбия. Но все его качества до времени остава-лись под спудом: он проявил их, лишь получив власть.

Возврат к либеральной политике. Первые меры, принятыеминистерством, свидетельствовали о его намерении следоватьлиберальной политике. Дирекция общей полиции, этот пере-житок министерства полиции времен Империи, была упразд-нена, и префект полиции Делаво, человек вполне преданныйКонгрегации, смещен. Гораздо более знаменательным актомбыло учреждение ордонансом 22 января комиссии, уполно-моченной «обсудить мероприятия, каких может потребоватьраспространение действия государственных законов на препо-давание в церковных средних школах». Подбор членов комис-сии, составленной из епископов, пэров и депутатов всех пар-тий, доказывал, каким искренним стремлением к справедли-вости было одушевлено министерство. Но учреждение комис-сии свидетельствовало также о решимости заставить всех,даже иезуитов, относиться с уважением к закону. Наконец,,народное просвещение было изъято из министерства духовныхдел и преобразовано в особое ведомство, во главе которого былпоставлен Ватимениль. В то же время в Сорбонне снова былиразрешены запрещенные Виллелем курсы Гизо и Вильмэна.

Как только открылась сессия и Ройе-Коллар, избранныйв семи округах, был королем назначен председателем палаты,проверка полномочий дала либералам повод к целому рядувраждебных манифестаций против Виллеля. Они протесто-вали против давления, произведенного во многих местах пре-фектами. Эти дебаты побудили Мартиньяка изложить в палатепрограмму честной политики, которой он намеревался следо-вать. «Мы поставим добросовестность, — сказал он, — на пер-вый план в ряду требований, предъявляемых нами всем чинамадминистрации, ибо для нас, министров короля, взятое намина себя полномочие, точно так же, как и для вас — вашетесть завет чистосердечия, лойяльности и французской чести».

Но либералы отнюдь не были склонны ограничиться однимитолько словесными выпадами против Виллеля. Они хотелизаклеймить его официальным порядком; многие даже желали


формального обвинения. Для посрамления Виллеля либералывоспользовались ответным адресом на тронную речь; этотадрес был принят большинством тридцати четырех голосов,причем Мартиньяк отказался принять участие в дебатах, нежелая быть «ни обвинителем, ни защитником павшего пра-вительства». «Франция, — говорилось в адресе, — желаеттолько, чтобы уполномоченные вами (королем) представи-тели власти не мешали осуществлению ваших благодеяний.В своих жалобах она обвиняет лишь плачевную систему, слиш-ком часто делавшую ваши благодеяния иллюзорными. По ве-ликой милости вашего величества дух раздора исчез навсегда.Освобожденная своим королем Франция видит одну из глав-ных своих гарантий в мощном и попечительном авторитете,принадлежащем вашей коконе». Король, крайне раздражен-ный обвинением, направленным против его любимого ми-нистра, сумел, однако, скрыть свою досаду.

Что касается ходатайства о предании суду, то оно былоспустя три месяца доложено Лабей де Помпьером: Виллельобвинялся здесь в государственной измене и лихоимстве.Специально избранная комиссия высказалась за возбуждениесудебного следствия по указанным обвинительным пунктам.Но этот доклад не обсуждался, ибо сессия была закрытатотчас после утверждения бюджета.

Законы об избирательных списках и о печати. Дополни-тельные выборы, обусловленные несколькими кассациями вы-боров и перебаллотировками, могли только поощрить Мар-тиньяка к продолжению либеральной политики: из 61 ман-дата — 40 досталось либералам. Виллеля это побудило быпринять меры к усилению давления администрации на выборы;Мартиньяк, напротив, внес проект закона о составленииизбирательных списков, долженствовавшего дать избирателямширокие гарантии против всякого давления со стороны пред-ставителей центральной власти: отныне в каждой коммунеизбирательный список должен был расклеиваться с 16 августапо 1 января, после чего он считался не подлежащим дальней-шим изменениям; каждое лицо, поименованное в списке,имело право требовать внесения или устранения избирателя,не внесенного или неправильно включенного в список. Этотзакон, принятый в палате большинством 160 голосов, прошелтакже и через палату пэров, несмотря на резкую и нетерпи-мую оппозицию членов, назначенных при Виллеле.

То же случилось и с новым законом о печати и периодиче-ских изданиях, выработанным Порталисом. Этот закон отменялвсякую монополию, предварительное разрешение, предвари-


тельную цензуру и судебное преследование за общее напра-вление; он сохранял, впрочем, систему залогов и лишал кол-легии присяжных права выносить приговоры по делам о пе-чати. Усилия одной части левой и всей крайней правойпровалить проект разбились о прямодушие и красноречиеМартиньяка, которого Бенжамен Констан зло назвал «стыд-ливым конституционалистом», но которому Ройе-Коллар вконце прений сказал: «Франция гордится вами!»

Июньские ордонансы. Если закон о печати только отчастиудовлетворил либералов, зато меры, принятые против дозво-ленных конгрегации и церковных учебных заведений, встре-тили полное их одобрение, точно так же, как и одобрениесо стороны галликанцев школы Монлозье и всех, кому на-доело заведомое и постоянное вмешательство духовенствав дела государственного управления. Мартиньяк почти силойдобился ратификации королем ордонансов 16 июня 1828 года.Его поддерясал при этом епископ Бовесский, монсиньор Фе-триэ, преемник на посту министра духовных дел аббатаФрейсину, вышедшего в отставку после того, как был воз-бужден вопрос о предании суду министерства Виллеля.

Первый ордонанс подчинял малые семинарии надзору Уни-верситета (ведомства народного просвещения); директора ипреподаватели должны были давать подписку в том, что непринадлежат ни к одной из недозволенных конгрегации.Ордонанс был контрассигнирован Порталисом. Он был на-правлен прямо против иезуитов. Второй ордонанс заявлял,что малые семинарии, организованные во время Империи дляпополнения рядов духовенства, уклонились от своего перво-начального назначения, он ограничивал число учеников, кото-рые могут быть в них приняты, двадцатью тысячами и учре-дил 8000 стипендий по 500 франков взамен платы за казен-нокоштных учеников, составлявшей дотоле главный доходмалых семинарий. Несколько дней спустя палата одобрилаэти ордонансы, приняв громадным большинством голосовпредложение о передаче на рассмотрение министров петицийоб упразднении ордена иезуитов.

Часть епископов с архиепископом Тулузским, кардиналомКлермон-Тоннером, во главе восстала против того, что кон-грегационистские газеты называли притеснительными мерами.В Записке Французских епископов к королю, составленнойархиепископом Парижским, епископы, торжественно изъяв-ляя королю свою покорность, утверждали, однако, что совестьне позволяет им принять вновь изданные постановления,в особенности те, согласно которым директора малых семи-


нарий должны были утверждаться гражданской властью ичлены неразрешенных конгрегации не могли занимать в семи-нариях никаких должностей. Правительство прибегло куловке, заручившись папским посланием (brevet), в которомуказывалось, что папа не видит в ордонансах никакого по-сягательства на права епископов и отнюдь не имеет намерениянавязывать французскому правительству конгрегации, не-дозволенные законами королевства.

Оппозиция роялистов и либералов. Тем не менее ордо-нансы вызвали сильное недовольство против Мартиньяка состороны очень многих правых депутатов. Он должен былтеперь отказаться от надежды составить при их помощи боль-шинство. Принятие бюджета, непосредственно предшество-вавшее закрытию сессии, было его последним успехом. Отнынеон вынужден был искать свою главную опору у либералов.Однако среди них оказалось слишком много неосторожныхи нетерпеливых людей, не желавших и слышать о тех осто-рожных и умеренных уступках, на которые был готов Мар-тиньяк. Недовольные из среды левой и правой составлялипочти большинство, и существование министерства находи-лось теперь под ударами коалиции, аналогичной той, котораянизвергла Виллеля. При первой неудаче в палате кабинетдолжен был пасть, потому что король, конечно, не стал быподдерживать министров, не пользовавшихся его симпатиями.Отставка Ла Ферронэ, вынужденного по болезни покинутьпост министра иностранных дел, послужила для Карла Xудобным поводом сделать некоторые изменения в личномсоставе министерства: ввести в него своего человека — князяПолиньяка, тогдашнего посла в Лондоне. Король призвалкнязя в Париж, и только угроза Мартиньяка и Порталисавыйти в отставку заставила короля на время отказаться отсвоего плана. Портфель министра иностранных дел временнобыл вверен Порта лису.

Сессия 1829 года. Читая тронную речь короля, которойбыла открыта сессия 1829 года, никто не мог бы догадатьсяоб упорной враждебности Карла X ко всем либеральнымидеям. Король хвалился только что достигнутым упрочениемгреческой независимости, в области внутренней политики онуказывал на освобождение печати, выражал удовольствие поповоду благоразумной твердости, с которой приводилисьв исполнение ордонансы 16 июня. Затем он наметил вопросы,подлежащие рассмотрению палаты, и в числе важнейшихназвал выработку закона об организации муниципального идепартаментского управления, которое должно обеспечить


общинам справедливое участие в разрешении вопросов, затра-гивающих их интересы. «Благо Франции, — говорилось вконце речи, — должно заключаться в искреннем единениикоролевского авторитета с вольностями, освященными хар-тией». Палата призывалась сделать это единение более тесными прочным: «Вы выполните эту счастливую миссию как верно-подданные и лойяльные французы, и вашим стараниям равнообеспечены и помощь вашего короля и признательность обще-ственная». Речь была встречена громкими рукоплесканиями.Председательство в палате снова досталось Ройе-Коллару.

Однако инцидент, происшедший при обсуждении адресав палате пэров, ясно обнаружил тайные замыслы Карла X.Князь Полиньяк, некогда страстно восстававший против хар-тии, счел нужным заявить, что, «по его мнению, французскиегосударственные учреждения во всех отношениях примиряютсилу и достоинство трона с разумной независимостью нации;поэтому он поступил согласно со своей совестью и убежде-ниями, обязавшись содействовать сохранению этих учрежде-ний». Это было первым шагом по пути к министерской канди-датуре и как бы исповеданием принципов, рассчитанным нато, чтобы задобрить общественное мнение. В действитель-ности же эта речь встревожила общество. Не менее опаснымпоказалось и то обстоятельство, что во время голосованияадреса в палате депутатов почти вся правая воздержалась,хотя текст адреса заключал в себе только выражение благо-дарности королю.

Законопроекты о коммунальном и департаментском упра-влении. 9 февраля Мартиньяк внес два законопроекта —о коммунальном и департаментском управлении. До сих пор,по системе, установленной во время Империи, все генераль-ные советы, как окружные, так и муниципальные, назнача-лись правительством, строго опекавшим их. Мартиньяк счи-тал необходимым привлечь народ к управлению его собствен-ными делами и полагал, что коммунальные и департаментскиесобрания послуясат своего рода школами для подготовкинового поколения политических деятелей. Прямое назначениедолжностных лиц королевской властью проект заменял избра-нием в особых избирательных коллегиях. Только мэры должныбыли назначаться прежним порядком. Оба проекта, на первыхпорах очень одобрительно встреченные депутатами левой,показались им недостаточно либеральными, когда дело до-шло до прений. Себастиани, докладчик проекта о департа-ментских собраниях, предложил, по совету Гизо, существен-ные и логичные поправки и требовал, в частности, чтобы все


парламентские избиратели являлись уже в силу этого фактачленами департаментских и коммунальных избирательныхколлегий. Далее он предлагал упразднить окружные советы.Мартиньяк отказался принять эти поправки, может быть,в надежде снова привлечь на свою сторону многочисленныхроялистов, которые, несмотря на то что при Людовике XVIIIнастоятельно требовали выборной системы для организациисоветов, теперь принципиально отвергали ее как институтреволюционный и способный ослабить авторитет короля.«Демократия, — сказал Ла Вурдоннэ, — только и ждет ре-зультатов ваших совещаний, чтобы все захватить в своируки». Мартиньяк отказался итти на компромисс еще и по-тому, что король, которого он с великим трудом заставилпринять его проекты, без сомнения, не согласился бы ни накакую новую уступку. Но его старания были тщетны. Во-преки требованию министра палата решила поставить наобсуждение департаментский закон раньше муниципальногои затем вотировала упразднение окружных советов. Резуль-тат голосования вызвал сильнейшее волнение. Министрыоставили зал. Час спустя они вернулись с заявлением, чтооба проекта взяты обратно. «Ведь я говорил вам, — вос-кликнул Карл X, когда Мартиньяк пришел испросить у негосогласие на эту крайнюю меру, — с этими людьми ничегоне добьешься!»

Отставка министерства Мартиньяка. Неудача, постигшаяминистров, доставила королю живейшее удовольствие, и онтотчас же принялся подыскивать им заместителей. Карл Xрешил оставить министерство Мартиньяка только до при-нятия бюджета на 1830 год. Однако, не дожидаясь дажезакрытия сессии, он призвал в Париж князя Полиньяка,которого намеревался сделать главой нового министерства,вполне отвечавшего его идеалу. Со времени злополучной не-удачи Мартиньяка у всех зародилось предчувствие, что го-товится нечто важное, и это тревожное чувство было дажево всеуслышание высказано с трибуны генералом Ламарком:«Тысячи зловещих слухов циркулируют в столице и возбу-ждают смятение в департаментах. Боятся нового усилениягнета, считают возможными те нарушения хартии... те го-сударственные перевороты, которыми нам грозят некоторыепавшие министры, призывающие хаос, чтобы вернутьсяк власти. Уцелев в стольких кораблекрушениях, мы не же-лаем вновь искушать провидение. Печальный опыт слишкомхорошо научил нас, что народы также умеют производитьгосударственные перевороты». При характере Карла X по-


добные слова должны были только еще более раздражить егопротив либералов и расположить к крайним мерам.


II. Революция 1830 года

Министерство Полиньяка. Сессия закрылась 31 июля 1829года. 8 августа королевский ордонанс определил состав но-вого министерства: министром иностранных дел был назначенкнязь Полиньяк, военным — предатель 1816 года Бурмон,1морским — адмирал де Риньи, внутренних дел — Ла Бур-доннэ, юстиции — Курвуазье, духовных дел и народногопросвещения (эти два ведомства снова были соединены в одноминистерство) — Монбель, финансов — Шаброль. Последнийсогласился принять портфель лишь под давлением короля.Хотя он и был сотрудником Виллеля, но понимал все же,какую большую ошибку делает правительство. «Если быг. Мартиньяк жил в Китае, — сказал он князю Полиньяку, —следовало бы снарядить флот, чтобы доставить его оттуда».

1 В 1815 году перед битвой при Шарлеруа генерал Бурмон изменил Наполеону и перебежал в лагерь Блюхера. Блюхер отказал ему в личном npnerfe,заявив: «Передайте изменнику Бурмону, что я его теперь считаюсобачьейнечистотой». — Прим. ред.

Все понимали важность решения, принятого Карлом X.Меттерних писал 13 августа: «Перемена министерства имеетгромадное значение. Все новые министры — роялисты чистойводы. Да и вообще это событие носит характер контррево-люции». Таково было общее впечатление: французы, безразличия партий, увидели в этом решении начало контрре-волюции. Газеты, роялизм которых стоял вне подозрений,тотчас напали на новое министерство в необыкновенно страст-ных выражениях. Бертэн писал в Журналъ де Деба: «Итак,снова порвана связь любви и доверия, соединявшая народс государем. Опять двор с его закоренелой злопамятностью,эмиграция с ее предрассудками, духовенство с его нена-вистью к свободе встали между Францией и королем». За-давшись вопросом, что сделают министры, чтобы противо-стоять ненависти, которую способны навлечь на них самыеих имена, Бертэн продолжал: «Будут ли они искать опорыв силе штыков? Но штыки стали понятливы: они знают иуважают закон... Хартия обладает теперь престижем, о ко-торый разобьются все усилия деспотизма. Народ уплачиваетмиллиард, если закон у него этого требует, а приказы ми-


нистра не вынудят у него и двух миллионов. НесчастнаяФранция! Несчастный король!» «Кобленц! Ватерлоо! 1815! —вот три принципа этого министерства, — писал он в другойраз. 1 — Давите и крутите это министерство сколько хо-тите, — вы не выжмете из него ничего кроме унижений,бедствий и опасностей!» За эти статьи Вертэн был приговоренв первой инстанции к штрафу в 500 франков и шестимесячномузаключению; однако по апелляции его оправдали. Адмиралде Риньи, назначенный министром без предварительного за-проса о его согласии, подал в отставку, чтобы не сидеть рядомс Вурмоном, и даже герцог Ангулемский сказал одномублизкому человеку: «Это — авантюра, а я их не люблю: ониникогда не приносили нам счастья».

Беспокойство Франции вполне оправдывалось прошлымПолиньяка и некоторых его сотрудников.

Мать князя Жюля де Полиньяка была ближайшей подру-гой Марии-Антуанетты; самая его фамилия стала непопуляр-ной еще со времени революции. Будучи замешанным в заго-воре Кадудаля и осужденным на смерть, Полиньяк избежалказни благодаря заступничеству Жозефины. В 1815 году он за-явил протест против хартии и долго отказывался присягнутьей. Связанный тесной дружбой с графом д'Артуа, князь приЛюдовике XVIII был одним из членов котерии, обосновав-шейся в павильоне Марсан, а при Карле X — одним из ини-циаторов наиболее ненавистных мероприятий, между про-чим — закона о праве первородства. На посту посла в Лон-доне Полиньяк выказал себя довольно ловким дипломатом.Это был человек недалекого ума, самонадеянный, оченьсклонный к мистицизму, почти «духовидец»: он был убежден,что получает внушения непосредственно от святой девы,которая явилась ему и призвала на спасение Франции. Недав-ние заявления Полиньяка в пользу хартии, сделанные в па-лате пэров, никого не убедили и не изгладили воспоминанияо его предшествующем отказе от присяги в 1815 году

1 В Кобленце в годы революции сосредоточивалась армия эмигрантов иинтервентов против Франции. Ватерлоо и вся эпопея 1815 года соединялисьв умах французов с позорным изгнанием Бурбонов при появлении Наполеонас острова Эльбы и с еще более позорным их возвращением «в обозе союзников»после поражения императора. — Прим. ред.

Ла Бурдоннэ всегда выказывал себя пламенным ультра-роялистом, ожесточенным врагом революции и отъявленнымсторонником всевозможных реакционных мер. Что же ка-сается Бурмопа, то никто не забыл его измены в 1815 году, —


того, как утром в день сражения при Шарлеруа он бросилсвою дивизию перед лицом неприятеля и перешел в прус-скую армию.

Либералы готовятся к отпору. Орлеанская партия. Пред-видя скорый натиск со стороны властей, либералы сочлисвоим долгом организовать самооборону и легальное противо-действие исключительным мерам. Движение началось в Бре-тани, где была основана лига сопротивления, ставившая себезадачей массовый отказ от платежа податей. Члены лигиустраивали складчину для возмещения штрафов, связанныхс этим отказом. Вторая такая же лига образовалась в Лота-рингии. Газеты горячо приветствовали эти попытки; привле-ченные к суду, они были осуждены, но только за оскорбитель-ные нападки на министров. С другой стороны, общество«Aide-toi, le ciel t'aidera» разрасталось, и £ядом с первымиего основателями — либералами и конституционалистами, какГизо и герцог де Вройль, — в него теперь вступили активныеэлементы — республиканцы, например: Жубер, Годфруа Ка-веньяк, Бастид. Многочисленные разветвления этого обществав провинции необычайно укрепляли его силу.

Общественное мнение энергично высказывалось против ми-нистерства. Поездка Лафайета по департаментам Роны иИзера превратилась в своего рода триумфальное шествие,потому что Лафайет был в глазах народа как бы воплощениемВеликой революции и свободы. Часть политических деятелейуже сознавала, что конституционный режим несовместимс легитимной монархией, и помышляла о перемене династии.История Англии была тогда в моде: готовясь не платитьподатей, французы вспоминали о Гэмпдене и мечтали о Виль-гельме Оранском, подготовляя воцарение герцога Орлеан-ского. Еще в 1815 году, во время Ста дней, Фуше сделалпопытку организовать орлеанистскую партию. В 1829 годуее составили Талейран и барон Луи при содействии Тьера иМинье. 3 января 1830 года начала выходить новая газетаНасьональ (National) под редакцией Армана Карреля; оназаменила Конституционалиста и должна была служить орга-ном новой партии. Падение Стюартов в Англии в XVII векесделалось одной из ежедневных тем газеты, восхвалявшейконсервативную революцию 1688 года, которая сменила лиц,не тронув учреждений.

С своей стороны, роялистская печать не только не стараласьхотя бы умеренностью тона рассеять беспокойство страны, но,напротив, требовала от министров крайних мер и обсуждалавсевозможные проекты нажима на закон. Она настаивала


на необходимости распустить палату и закрыть либеральныеобщества и рекомендовала посредством королевского ордо-нанса установить новую избирательную систему и дажедиктатуру.

Бездействие министерства. Открытие сессии. Между темминистерство ничего не делало, как бы изумляясь возбужде-нию, вызванному в стране. По выражению Гизо, оно боялосьсамого себя и своей репутации. В нем произошли некоторыеперемены еще до того, как оно явилось перед палатой. Местоде Риньи занял д'Оссэ; Л а Вурдоннэ с досады подал в от-ставку в тот же день, когда Полиньяк был назначен пред-седателем совета министров, и министром внутренних делстал Монбель, а портфель народного просвещения получилГернон-Ранвиль. Между министрами не было ни малей-шего единства во взглядах. Если Полиньяку улыбаласьмысль управлять без палаты и изменить посредством ордо-нансов законы о выборах и о печати, то Гернон-Ранвиль,наоборот, заявлял, что это был бы «крайне насильствен-ный государственный переворот... и нарушение присяги,что такой поступок неприличен ни для короля, ни дляминистров».

Решено было созвать палаты на 2 марта. Король был чрез-вычайно раздражен. Герцогине Гонто-Бирон, воспитательницеего внуков, которая нашла слишком строгим показанный ейнабросок тронной речи, он ответил: «Они этого заслужили.Всюду и особенно в Париже возникают интриги против моейвласти. Клянусь вам, я не могу вынести этого; порою мнехочется бросить все и уйти».

«Пэры королевства, депутаты департаментов, — говорил ко-роль, — я не сомневаюсь в вашей готовности содействоватьмоим благим намерениям и отвергнуть коварные внушениязлонамеренных лиц. Если преступные козни воздвигнут напути моего правительства препятствия, о которых я не хочунаперед говорить, я почерпну силу, чтобы преодолеть их,в моей решимости поддержать общественное спокойствие,в справедливом доверии французов и в любви, которую онивсегда выказывали своему королю».

Адрес 221. Отсрочка сессии палаты. 18 марта председательпалаты Ройе-Коллар представил королю адрес, принятыйбольшинством 221 голоса против 181. Ройе-Коллар и Гизосоставили этот адрес при содействии Этьенна. Они хотеливыказать величайшее почтение к королю, но в то же времязаставить его выслушать всю правду. «Правде довольно труднобывает пробраться в королевские кабинеты, — сказал Гизо


с трибуны, — постараемся же, чтобы она явилась туда неслабой и бледной; пусть будет так же трудно не узнатьее, как и обмануться в искренней лойяльности нашихчувств».

«При единодушной любви и уважении, которыми окружаетвас ваш народ, — гласил адрес, — обнаруживается в умахживейшая тревога, смущающая покой, который начала быловкушать Франция... Наша совесть, наша честь, верность, накоторую мы присягнули вам и которую вечно будем сохра-нять, налагают на нас обязанность раскрыть перед вамипричины этой тревоги. Государь, хартия, которой мы обязанымудрости вашего августейшего предшественника, чьи благо-деяния ваше величество твердо решили упрочить, формальнопризнает за страной право на участие в обсуждении госу-дарственных нужд. Постоянное единение политических взгля-дов вашего правительства с пожеланиями вашего народа онаставит непререкаемым условием правильного хода всех го-сударственных дел. Государь, наша верность и преданностьзаставляют нас сказать вам, что единения этого более несуществует. Руководящей идеей администрации является те-перь несправедливое недоверие к чувствам и разуму Фран-ции... Между теми, кто неспособен понять чувства нациистоль спокойной и столь верной, и нами, приносящими вваше лоно скорбь целого народа, высокая мудрость вашеговеличества пусть учинит свой выбор».

Таким образом, на угрозы Карла X палата отвечала прось-бой об отставке министров. На следующий день, 19 марта,в обеих палатах был прочитан королевский ордонанс, ко-торым сессия палат отсрочивалась до 1 сентября. Это былокак бы прелюдией к роспуску палат, который на деле был ужебесповоротно решен. Всем стало ясно, что надо ждать самыхотчаянных авантюр.

«А! вы намерены отсрочить сессию? — сказал Талейранодному из министров. — В таком случае я покупаю себепоместье в Швейцарии».

Роспуск палаты. Но недостаточно было отсрочить сессиюи подготовлять роспуск палаты: надо было принять мерыпротив вероятного сопротивления со стороны либералов, —и д'Оссэ предложил правительству выяснить, может ли оноположиться на верность войск. Полиньяк счел эту предосто-рожность излишней. Между тем либералы организовались,не теряя минуты. Их первой манифестацией был грандиозныйбанкет на 700 приборов, устроенный 1 апреля в ресторане«Vendanges de Bourgogne». Одилон Барро, главный органи-


затор этого банкета, произнес тост в честь 221 депутата,отказавших правительству в помощи, и воскликнул, что«в борьбе между законом и произволом победа не может бытьсомнительной».

14 апреля Полиньяк представил королю секретный доклад,где, признавая, что «представительное правление вошло внравы французского народа», заявлял вместе с тем, что дляупрочения этого порядка может понадобиться некоторое лег-кое и временное «уклонение». 21-го решено было распуститьпалату вопреки мнению Курвуазье и Шаброля, после чегоэти два министра вышли в отставку. Их примеру последовалбы и д'Оссэ, если бы не вмешательство герцога Ангулемского,доказавшего необходимость его присутствия в тот момент,когда заканчивались приготовления к экспедиции противалжирского дея.

Министерство пополнилось новыми членами лишь без ма-лого месяц спустя. Министром юстиции был назначен Шан-телоз, старший председатель гренобльской судебной палаты;учредили новое министерство общественных работ, вручивпортфель его Капеллю, префекту Сены-и-Уазы, который счи-тался мастером по части предвыборных махинаций. Наконец,министром внутренних дел вместо Монбеля, принявшего порт-фель министра финансов, стал Пейронне. Назначение Пей-ронне, более решительного и грубого, чем когда-либо,показывало, что правительство готово на самые крайниемеры. Полиньяк добился всех этих перемещений, не спраши-вая мнения своих коллег.

16 мая был обнародован ордонанс о роспуске палаты.Избиратели по округам созывались на 23 июня, по департа-ментам — на 3 июля; палата должна была собраться 3 авгу-ста. Эта мера внушила живейшее беспокойство даже людям,беззаветно преданным династии. «Монархия, — писал Вил-лель, — производит на меня впечатление крепости, под ко-торую во всех направлениях подведены мины и контрмины,так что достаточно малейшей искры, чтобы взорвать ее навоздух». Сальванди на балу у герцога Орлеанского повторилзнаменитое изречение: «Мы пляшем на вулкане». Корольсделал одну лишнюю ошибку, непосредственно вмешавшисьв борьбу и опубликовав 13 июня заявление, в котором выра-жал твердое желание сохранить хартию, но вместе с тем изащищать права короны: «Избиратели, спешите сходитьсяв ваши собрания! Этого требует ваш король; к этому вас при-зывает он, ваш отец. Исполняйте ваш долг, я сумею испол-нить свой!»


По мере приближения срока выборов беспокойство усили-валось. Успех либералов, превосходно дисциплинированных,был заранее ясен для всех, кроме короля и Полиньяка. По-этому министр не принимал никаких мер, чтобы предотвратить поражение. Глоб очень метко характеризовал его сло-вами, что «лично министр обладает большой решимостью, ноне знает, к чему ее применить». Австрийский посол Аппоньиписал Меттерниху: «Это — мильтонов рай сумасшедших; ихсостояние весьма плачевно, но они все время считают себяв вожделенном здравии».

Выборы. Лозунгом либералов было переизбрание 23 июня выборы, хотя и произведенные наиболее аристокра-тической частью избирательного корпуса, дали 57 министер-ских депутатов и 140 оппозиционных. Не менее сильноепоражение потерпело министерство на выборах 7 и 19 июля(последние состоялись в 20 департаментах, где они были умыш-ленно отсрочены вследствие враждебного настроения изби-рателей). Из 221 переизбраны были 202; оппозиция насчиты-вала 270 голосов, министерская партия в палате сократиласьдо 145. Известие о взятии Алжира, сообщенное 9 июля потелеграфу, не оказало никакого влияния на исход выборов.

Зато это известие сильно и самым пагубным образом по-влияло на решения, к которым пришли король и его ми-нистры. Они думали, что успех французского оружия позволитим навязать стране свою волю. Виллель в тот же день, 9 июля,почувствовал опасность. «Очень вероятно, — писал он, —что министры вовлекут несчастного короля и страну в плохоподготовленные, плохо задуманные и плохо осуществляемыеперевороты и тем нанесут тяжелый удар принципу легити-мизма, нашей чести и нашему благоденствию». Королю сле-довало пойти на уступки, дать отставкуминистрам; этауступка удовлетворила бы большинство либералов, которыеначинали уже опасаться последствий борьбы и своей победы.Наиболее самовластные государи, особенно русский царь черезсвоего посла Поццо ди Ворго и через французского послаМортемара, склоняли короля к примирительным мерам. Носкудно одаренный в умственном отношении Карл X былупрям. «Уступки погубили Людовика XVI, — говорил он.—Мне остается сесть либо на лошадь, либо в тележку палача».

Ордонансы. 29 июня министры обсудили вопрос о том, какможет быть использована статья 14 хартии: «Король являетсяверховным главой государства. Он командует сухопутнымии морскими силами, объявляет войну, заключает мирные,союзные и торговые договоры, замещает по своему выбору все


административные должности и издает регламенты и ордонансы,необходимые для исполнения законов и безопасности госу-дарства». 7 июля решено было дать новое толкование хартиипосредством ордонансов: кассировать выборы и издать новыйизбирательный закон и закон о печати. Возражал один Гернон-Ранвиль, назвавший эти меры «экстралегальными»; однаков воскресенье 25 июля в Сен-Клу он подписал ордонансы,как и д'Оссэ, который накануне, при чтении их текста, выра-ботанного Шантелозом, также выразил свое неодобрение.Сам король, хотя был искренно убежден в правомерности изаконности своего решения, под конец, прежде чем подписать,на минуту поколебался. «Чем больше я думаю об этом, —сказал он, — тем более убеждаюсь, что иначе поступить не-возможно». Д'Оссэ поглядел на стены, и на вопрос Поли-ньяка «Что вы ищете?» отвечал: «Портрет Страффорда». 1

Ордонансы, хранившиеся в строгой тайне, появились26 июля в Моиитере. Их было всего четыре.

Первый упразднял свободу печати и восстанавливал режимпредварительных разрешений, которые всегда могли бытьвзяты назад и должны были возобновляться через каждыетри месяца.

Второй объявлял палату распущенной.

Третий представлял собой новый избирательный закон.Число депутатов было определено в 258. Состав выборныхколлегий был изменен, число избирателей было сокращенона три четверти. Палата лишалась права вносить поправкив законопроекты.

Четвертый ордонанс созывал избирателей на 6 и 13 сентябряи назначал открытие сессии палат на 28 сентября.

1Он имел в виду министра английского короля Карла I, лорда Страффорда*казненного по особому биллю Долгого парламента в начале английской рево-люции. Этот билль подписал сам король Карл I, хотя все свои беззаконияСтраффорд совершал в течение 11 лет (1629—1640) самодержавного правленияКарла — в прямом согласии с королем. Д'Оссэ намекнул тут, что он ждети для них, министров Карла X, той же участи. — Прим. ред.

2Автор совсем забывает о полуголодном существовании 60 процентоврабочего населения Парижа в 1830 году — ПриМ. ред.

Не было принято никаких мер на случай массовых беспо-рядков; правительство совершенно положилось на заверенияпрефекта полиции Манжена, объявившего, что Париж и непошевельнется. Полиньяк тем легче поверил этому, что счи-тал — и не без основания — народную массу равнодушнойк выборной системе и готовой удовлетвориться огромнымростом материального благосостояния.2 Одна буржуазия была


задета ордонансами; и правительство полагало, что она непосмеет взяться за оружие и не найдет союзников среди ра-бочих. Поэтому власть имела под рукой, в Париже и Вер-сале, лишь 14 000 человек и не сделала никаких распоряженийо быстрой переброске в столицу в случае нужды 25 000, собран-ных в то время в Люневильском лагере, и кавалерийскойдивизии из Сент-Омера. Карл X уехал охотиться в Рамбулье,а оттуда — во дворец в Сен-Клу.

26июля: законное сопротивление. Ордонансы, напечатан-ные 26-го утром в Монитере, довольно поздно дошли до све-дения публики. На бирже рента упала на 6 франков. Журна-листы, собравшиеся в редакции газеты Конституционалист,решили обнародовать протест, составленный Тьером в чрез-вычайно энергичных выражениях: «Действие правового по-рядка прервано, начался режим насилия. Правительство на-рушило законность и тем освободило нас от обязанностиповиноваться. Мы попытаемся выпускать газеты, не испра-шивая навязанного нам разрешения. Правительство утратилохарактер законности, обязывающий к повиновению. Мы бу-дем сопротивляться в сфере нашей деятельности; дело Фран-ции решить — до какого предела следует ей довести свойотпор». Закончив составление протеста, Тьер огласил его исказал: «Никаких коллективных подписей! Под этим доку-ментиком нужны имена. Вот мое имя!» И он подписалсяпервым.

Кроме этого состоялось несколько собраний депутатов, неприведших, однако, ни к какому решению. Объявлено было,что надо оставаться в пределах законности. Депутаты высту-пили только тогда, .когда успех восстания показался имнесомненным. Судьи проявили больше гражданского .муже-ства. По ходатайству газет Тан, Журналь де Коммерс, Жур-наль де Пари и Курье Франсе суд первой инстанции, гдепредседательствовал Дебеллейм, и коммерческий суд подпредседательством Ганнерона обязали типографщиков, у ко-торых печатались эти газеты, набрать и выпустить очередныеномера, поскольку ордонанс 25-го числа, как противоре-чащий хартии, не может быть обязателен ни для священнойи неприкосновенной особы короля, ни для граждан, на правакоторых он посягает».

Вечером 26-го начались манифестации в Палэ-Рояле. Кри-чали: «Да здравствует хартия! Долой министров!» Полиньяк,проезясавший в карете по бульварам, едва спасся от толпы.

27июля: начало вооруженного сопротивления. 27-гоутром большинство типографий было закрыто, и типограф-


ские рабочие, рассеявшись по улицам, увлекли за собой ра-бочих других специальностей. Читали вслух и страстно обсу-ждали ордонансы, протест журналистов и передовые статьигазет, вышедших в свет: Глоб, Насъональ и Тан. На улицуРишелье, в типографию Tan, явился полицейский комиссар,чтобы сломать печатные станки. Бод запер ворота. «В силуордонансов, — сказал он комиссару, — вы хотите разбитьнаши станки. Ну, так вот: во имя закона требую, чтобы вылх не трогали». Комиссар должен был вызьать тюремногослесаря, на обязанности которого лежало заклепывать цепикаторжников, так как ьсе другие слесари отказывались сло-мать замок по его требованию.

Затем пронеслась весть, что командующим войсками в Па-риже назначен Мармон. Это был самый непопулярный изгенералов: Эссонская измена в 1814 году была еще свежав памяти у всех.1 Мармон, открыто порицавший ордонансы,с отчаянием принял вьеренный ему пост. Сьоим офицерамон дал самые сдерживающие приказания: «Не стреляйте, покамятежники не начнут перестрелку. А под перестрелкой яразумею самое меньшее пятьдесят выстрелов».

1 Мармоп отвел свой отряд (в решающие апрельские дни 1814 года) в рас-положение неприятельских войск и этим выдал солдат австрийцам и русским,окружившим их. Наполеон лишился возможности продолжать переговорыс союзниками о передаче престола. — Прим. ред.

Между тем народ начал строить баррикады. Вечером войскавзяли баррикады, воздвигнутые на улице Сент-Оноре. Ужепролита была кровь. Крики о мщении раздавались повсюду.Разбивали фонари, поджигали барьеры у городских застав,на бульварах начали рубить дереьья. Полиньяк объявилгород на осадном положении. Но в то же ьремя он писалКарлу X в Сен-Клу: «Мой долг — сказать королю, что на-перекор сеятелям паники, старающимся запугать его, я убе-дительно прошу верить лишь мне и моим донесениям. Этовсе преувеличенные слухи; в сущности все сводится лишьк простому волнению. Если мои предвидения ошибочны,я отдаю вашему величеству мою голову на отсечение». Карл Xдолжен был исполнить просьбу своего министра. По сло-вам очевидца — герцогини Гонто-Бирон, — «король заботливостарался скрыть всякие признаки тревоги: ни один из пара-графов дневного расписания не был отменен, все шло заве-денным порядком, — была и короткая послеобеденная про-гулка на террасе, где играли королевские внуки, была ипартия виста за столиком, поставленным как раз против


большого балкона, откуда все время видны были пожарыв Париже и доносился набат».

28июля: трехцветное знамя. В ночь с 27 на 28-е восстаниеорганизовалось под руководством быгших Еоенных, карбо-нариев и маленькой кучки энергичных республиканцев, со-стоявшей из студентов и рабочих во главе со студентом По-литехнической школы Годфруа Кавеньяком. К ним примкнулачасть бьпших национальных гвардейцев, сохранивших своеоружие. Впрочем, организовать уличную войну было нетрудно.На извилистых улицах тогдашнего Парижа артиллерия быласовершенно бесполезна, да и войска были вооружены немно-гим лучше повстанцев. Утром 28-го улицы были пересеченысотнями баррикад, сооруженных из булыжника мостовых,опрокинутых телег, мебели, бочек, срубленных деревьев. Мя-тежники занимали Арсенал, Ратушу, собор Парижской бо-гоматери; на башнях развевалось трехцветное знамя, набатгудел не умолкая. Восточная часть Парижа была целикомв руках повстанцев.

Мармон писал королю: «Это уже не волнение, это револю-ция. Ваше величество немедля должны принять меры дляуспокоения народа. Честь короны еще можно спасти; завтра,боюсь, будет поздно». Король не отвечал. Между тем ми-нистры были вынуждены бежать из своих особняков и искатьубежища в Тюильри.

Около 11 часов Мармон сделал попытку перейти в наступле-ние. Четыре колонны были двинуты против площади Басти-лии и Ратуши. Войска взяли баррикады под убийственнымогнем и под дождем всевозможных предметов, сыпавшихсяна них из окон и с крыш. Но лишь только войска проходили,баррикады воздвигались снова. В 3 часа Мармон, все болеетеряя самообладание, отозвал войска, чтобы сосредоточитьих вокруг Луьра, который он хотел превратить в некое по-добие цитадели. Здесь он снова написал Карлу X по требо-ванию депутации, избранной членами палаты и состоявшейиз Казимира Перье, Жерара, Лобау и Мог^на. На площадиПобед один полк перешел к мятежникам. Из 8000 человек,которыми Мармон до сих пор располагал, он потерял уже2500. Из Сен-Клу ему отвечали: «Держаться и ждать до завтраприказаний».

29июля: взятие Лувра; отмена ордонансов. 29-го утромприбыло из Версаля подкрепление в 1500 человек. Но войскаизлемогали от голода и жажды, а на левом берегу повстанцызанимали уже западную часть столицы и Бурбонский дворец,угрожая Дому инвалидов. На их сторону перешли еще два


полка, и Мармон оказался запертым в Лувре и Тюильри.Из церкви Сен-Жермен-л'Оксеруа парижане начали оживлен-ную перестрелку со швейцарцами, засевшими позади колон-нады Луьра. Колоннада, очищеаная на одну минуту, чтобыпроизвести смену первого швейцарского батальона, былазахвачена нападающими. Швейцарцы, застигнутые врасплохво дворе Лувра, преследуемые воспоминанием о 10 августа1(1792), обратились в бегство через Карусельскую и Тюиль-рийскую площади, увлекая за собой остальные войска, ко-торые Мармону удалось собрать только у заставы Звезды.Трехцветное знамя было водружено над Тюильрийским двор-цом, где народ, только что разгромивший,резиденцию архи-епископа, показал пример удивительной честности (ничего непохитив из вещей).

В Сен-Клу Семонвилю и д'Аргу удалось наконец проник-нуть к королю. С помощью Витроля и д'Оссэ они раскрылиперед ним ьсю истину. Мортемар, французский посол в Пе-тербурге, еще накануне тщетно пытался разъяснить емуположение дел. Король сдался перед очевидностью лишьтогда, когда назначенный на место Мармона герцог Апгу-лемский, произЕедя смотр остаткам войска в Булонском лесу,заявил, что Париж окончательно потерян. В 3 часа Карл Xподписал отмену ордонансов. Мортемару поручено было обра-зовать министерство, в которое должны были войти КазимирПерье и генерал Жерар. В 6 часов Витроль, д'Аргу и Семон-виль отправились в Париж, чтобы сообщить эти новости, ноьсех их ждал один отЕет: «Поздно!»

Падение династии; орлеанисты. После взятия Тюильридепутатам уже нечего было бояться выступить открыто. Со-брагшись в большом числе у Лаффита, они решили взять насебя руководство победоносной революцией. Лафайету пору-чено было командование вооруженными силами, и была учре-ждена муниципальная комиссия, на которую возложили адми-нистративные функции и заботу о снабжении города съестнымиприпасами; в нее всшли Лаффит, Казимир Перье, Лобау, Мо-ген, Шонен и Пюираво. Это было настоящее временное пра-вительство; благодаря генералу Жерару оно располагалотеми полками, которые перешли на сторону народа.

1 10 августа 1792 года швейцарские телохранители Людовика XVI былипочти полностью перебиты восставшим народом. — Прим. ред.

Д'Аргу явился сначала в Ратушу, где нашел Лафайета,только что сменившего неизвестного субъекта, называвшегосебя генералом Дюбуром и фактически весь день полно-


властно распоряжавшегося в Ратуше. Лафайет отослал д'Аргук Лафиту, у которого собралось человек 40 депутатов, в томчисле Тьер, Минье, герцог де Бройль и Беранже. Лаффитзаявил посланцу, что перемена династии сделалась неизбеж-ной, и, хотя пообещал не принимать окончательного решениядо завтра, все же вместе с Тьером и Минье начал подготовлятьвоцарение герцога Орлеанского. Лаффит написал последнему,что ему остается выбор лишь между троном и изгнанием,а Тьер составил манифест, который утром 30 июля был рас-клеен на парижских улицах. «Карл X уже не может вернутьсяв Париж: он пролил народную кровь. Учреждение республикивозбудило бы среди нас гибельные раздоры и поссорило бынас с Европой. Герцог Орлеанский предан делу революции.Герцог Орлеанский не сражался против нас. Герцог Орлеан-ский был при Жемаппе. Герцог Орлеанский — король-гра-жданин. Герцог Орлеанский носил в сражении трехцветнуюкокарду. Герцог Орлеанский один имеет право носить ее;других цветов мы не желаем. Герцог Орлеанский еще невысказался. Он ждет изъявления нашей воли. Объявим жеее, и он примет такую хартию, какую мы всегда желалииметь. Ему вручит корону французский народ».

В то же время по инициативе Лаффита было решено, чтонаходящиеся в Париже депутаты должны собраться на засе-дание в Бурбонском дворце. Лаффит понимал, что, лишь дей-ствуя без всяких проволочек, можно провести кандидатуругерцога Орлеанского; республиканцы являлись хозяевамиРатуши, и надо было не дать им времени организоваться.

Герцог Орлеанский — наместник. Депутаты решили про-возгласить наместником королевства герцога Орлеанского.Он до сих пор благоразумно оставался вдали от Парижа,сначала в Нэйи, потом в Рэнси. Прибыв в Париж ночьюс 30 на 31-е июля, утром он допустил к себе депутацию па-латы, согласился принять звание наместника и вместе с Дю-пеном и Себастиани составил воззвание, в котором заявлял, что«не колеблясь явился разделить все опасности с героическимнаселением Парияса», и возвещал, что палаты соберутся дляобсуждения «мер, при помощи которых могли бы быть обес-печены царство закона и поддержание прав нации...» «От-ныне,— говорилось в заключение, — хартия станет действи-тельностью».

Но для народа, продолжавшего оставаться под оружием,решения палаты не имели никакой цены. Нужно было до-биться хотя бы видимости народного одобрения. За этимодобрением отправились в Ратушу. Герцог поехал туда вер-


хом среди баррикад, которые почти все были еще целы. Попути его встречали криками: «Да здравствует свобода! ДолойБурбонов!» Толпа была скорее враждебна. Одной театральнойсцены оказалось достаточно, чтобы изменить это настроение:герцог появился на балконе с трехцветным знаменем в руке,а Лафайет вышел за ним и обнял его. Тотчас же со всех сто-рон раздались рукоплескания. Герцогу Орлеанскому большенечего было бояться Парижа.

Отречение Карла X; изгнание. Тотчас по своем приездев Париж герцог Орлеанский написал Карлу X следующуюзаписку:

«Если среди этой ужасной смуты мне придется принятьзвание, которого я никогда не домогался, да будет вашевеличество уверено, что я возьму власть, какова бы она нибыла, не иначе, как временно, и единственно в интересахнашего дома; сим беру на себя формальное обязательствов этом перед вашим величеством».

Нет сомнения, что эта записка не была вручена Карлу Xв Сен-Клу. НочЬю герцогиня Беррийская, охваченная паниче-ским страхом, умолила короля покинуть Сен-Клу, и в два часаутра двор выехал в Трианон, а отсюда отправился в Рамбулье.Здесь Карл X 1 августа подписал ордонанс о назначении гер-цога Орлеанского наместником королевства и одобрилсозыв палат на 3 августа.

2 августа он вместе со своим сыном, герцогом Ангулем-ским, отрекся от престола в пользу внука, герцога Бордос-ского. Генерал Фуассак-Латур, который должен был вручитьэти акты Филиппу Орлеанскому, не мог добиться приема, я3-го Лафайет, по настоянию наместника, организовал походпарижского населения на Рамбулье. Надо было выжитьКарла X из Франции. Трое комиссаров — Шонен, ОдилопБарро и маршал Мезон — были посланы вперед с поручениемзапугать старого короля, но оградить его жизнь и проводитьего до границы. Они добились полного успеха. 16 августаКарл X покинул Францию, отплыв из Шербурга в Англиюна американском корабле.1 Еще за семь дней до того герцогОрлеанский уже сделался Луи-Филиппом I, королем фран-цузов.

1 Ошибка: корабль был французский, под командой знаменитого своимиплаваниями в Тихом океане Дюмон-Дюрвидя, действовавшего по приказунового правительства. — Прим. ред.

Пересмотр хартии; избрание Луи-Филиппа. Муниципаль-ная комиссия передала свои полномочия наместнику, который


поспешил образовать министерство. Министром внутреннихдел был назначен Гизо, иностранных дел — маршал Журдан,народного просвещения — Биньон, военным — генерал Же-рар, морским — адмирал де Риньи, юстиции—Дюпон де л'Эр.Палата собралась 3 августа; явилось всего 252 депутата.Герцог Орлеанский присутствовал на заседании, сидя натабурете по правую руку от пустого трона. В своей речи онобъяснил, что ввиду опасности, грозившей общественномупорядку, он принял от палат звание наместника. Он указывална задачи, стоящие перед депутатами: организация нацио-нальной гвардии, передача дел о печати в ведение суда при-сяжных, создание муниципального и департаментского упра-вления, пересмотр «столь возмутительно истолкованной» 14-йстатьи хартии. Затем он прибавил, что акт отречения Карла Xи дофина будет сообщен палатам, как только палаты сформи-руются. Ни слова о герцоге Бордосском, в пользу которогобыло составлено отречение.

Палата, избрав своим председателем Казимира Перье,занялась пересмотром хартии. Верар представил план пере-смотра, который, однако, показался слишком радикальным ивследствие этого был изменен герцогом де Бройлем и Гизо.В конце концов ограничились следующими поправками:статья, провозглашающая католицизм государственной ре-лигией, упраздняется; статья 14 изменяется в том смысле,что отныне король не может отменять законы или приоста-навливать их действие. Право законодательной инициативыпринадлежит обеим палатам;' заседания верхней палатыдолжны быть публичными; возраст, дающий право бытьвыбранным в депутаты, понижается до 30 лет; возраст избира-теля— до 25. Под давлением общественного мнения и ввидуэнергичных манифестаций решились уничтожить наследствен-ное пэрство и признать недействительными все назначенияв пэры, состоявшиеся при Карле X. Наконец, уничтоженобыло предисловие к хартии, «потому что оно оскорбляет суве-ренитет нации, как бы жалуя французам те права, которыепринадлежат им по существу». Отныне хартия становиласьдоговором между французским народом и свободно избран-ным государем, который при вступлении на престол долженбыл в присутствии палат клятвенно обязаться уважать на-родные права и добросовестно соблюдать конституционныезаконы. 7 августа эти поправки были приняты большинством219 голосов против 33. В предисловии заявлялось, что «вслед-ствие нарушения хартии король Карл X и все члены старшейветви королевского дома в настоящую минуту покидают фран


цузскую территорию, а потому престол фактически и юри-гдически свободен, и следует неотложно позаботиться о егозамещении».

Под условием принятия названных поправок палата при-зывала на престол герцога Орлеанского и его мужских потом-ков в порядке первородства. Предложение о созыве новойпалаты, специально уполномоченной на избрание короля, идругое предложение, имевшее в виду подвергнуть хартиюратификации со стороны народа, были отвергнуты. Толькоодин депутат — Корменен — заявил, что палата не имеетучредительной власти, и сложил свои полномочия. Не дожи-даясь вотума палаты пэров, новую хартию представили гер-цогу Орлеанскому, который ее принял.

9 августа Филипп Орлеанский прибыл в палату, чтобы при-сягнуть на верность конституционной хартии. «Перед лицомбога, — сказал он, — клянусь свято соблюдать конститу-ционную хартию с изменениями, изложенными в декларации,управлять лишь посредством законов и согласно законам,каждому строго воздавать по его праву и во всех делах руко-водствоваться единственно выгодами, благоденствием и сла-вой французского народа». Затем он подписал хартию, послечего четверо маршалов вручили ему королевские регалии.Отныне он получал имя: Луи-Филипп I, король французов.

1 Автор упорно не желает сделать совершенно необходимую оговоркуо крайне тяжелом положении подавляющего большинства рабочего класса в этигоды введения и распространения машин, при полнейшей невозможности ле-гального отстаивания рабочими своих интересов в борьбе с капиталистическойэксплоатацией. —- Прим. ред.

Июльская революция явилась политической неожидан-ностью. Действительно, в стране, в сущности, не было глу-бокого недовольства. С материальной точки зрения периодРеставрации был для Франции счастливым временем.1 Земле-делие и промышленность достигли небывалого расцвета. Ра-зумное финансовое управление дало возможность народу вы-нести огромное податное бремя, обусловленное военныминеудачами Империи, причем налоги не тяготили населения,и бюджет почти ежегодно сводился с превышением доходовнад расходами. Правда, на Реставрации тяжким грузом ле-жали те условия, при которых она совершилась, — патриотыеще не забыли 1814 и 1815 годов. Но национальное самолюбиебыло несколько раз удовлетворено: в Греции, в Алжире идаже во время злополучной испанской экспедиции славаозарила новое французское знамя. По отношению к иностран-ным дернсавам Людовик XVIII и Карл X даже в период окку-


пации всегда умели сохранять достоинство, подобающее вла-стителям великого народа. А долгие пререкания о печати ивыборах все время интересовали лишь буржуазию, т. е. ни-чтожное меньшинство нации. Сельское население и городскиерабочие, если не считать Парижа и нескольких большихгородов, относились равнодушно к большинству вопросов,волновавших палаты. Даже в среде буржуазии многих пугалавозможность революции, и даже сразу после издания ордонан-сов мояшо было небольшими уступками остановить движение.Всзму виной было ослепление Полиньяка и упрямство короля.Пои тех условиях, при которых Карл X потерял корону.Людовик XVIII потерял бы только министерство.


глава viii

КОРОЛЕВСТВО ПОЛЬСКОЕ. ВОССТАНИЕ

1815—1816


1. Прогрессовая Польша

И

юльская революция во Франции, имевшая столько от-кликов во всей Европе, потрясла также и Польшу; нав то время как в Нидерландах результаты ее вырази-лись в образовании нового королевства — Бельгии, на востокеЕвропы она в конце концов явилась виновницей исчезновениякоролевства Польского, по крайней мере исчезновения фак-тического. Чтобы уяснить себе события, обагрявшие кровьюэту страну с ноября 1830 по сентябрь 1831 года, нам нужновернуться к самому возникновению нового польского госу-дарства.

Польша после упразднения великого герцогства Варшав-ского. Государство, основанное Наполеоном, не пережило ги-бели Великой армии. Поляки были не в силах защищать этогосударство именно потому, что большая часть национальныхсил погибла во время разгрома наполеоновской армии в Рос-сии, а небольшое количество, которое уцелело, должно былопод предводительством Иосифа Понятовского следовать зафранцузами в их отступлении. 18 февраля 1813 года русскимстоило только появиться перед воротами Варшавы, чтобывступить в нее. Остальные крепости старой Польши — Дан-циг, Замостье,Модлин — пали в свою очередь; Модлин сдался25 декабря 1813 года. Поляки, связывавшие надежду на вос-становление отчизны с Фраццией и с успехами Наполеонапережили трагическое разочарование; очистилось поле длятех, кто основывал те же надежды на России и на велико-душии Александра. Главой этой партии попрежнему оставалсякнязь Адам Чаргорыйский, бывший царский министр, кото-рый по требованию сейма 1812 года должен был отказаться отвсех чинов и должностей, принадленсавших ему в Российской


империи. Как только военное счастье изменило Наполеону,князь попытался восстановить с Александром переговоры,начатые в декабре 1806 года и продолжавшиеся при каждомобострении политического положения в Европе — в 1809 ив 1811 годах.

6 декабря 1812 года Чарторыйский писал царю: «Если вывступите в Польшу победителем, то вернетесь ли вы к вашимстарым планам относительно этой страны? Покоряя страну,захотите ли вы покорить сердца?» Ответ был получен имтолько в письме от 13 января 1813 года. Царь не отказывалсяот своих «любимых идей», но ссылался на те препятствия, с ко-торыми должно, без сомнения, столкнуться его стремлениек воссозданию Польши. «Положитесь на меня» — говорил он.И добавлял: «Все, что предпримут поляки для содействиямоим успехам, будет в то же время способствовать осуще-ствлению их собственных надежд». Он требовал, чтобы великоегерцогство, еще существовавшее в этот момент, заключилоформальный союз с Россией и чтобы поляки доказали этим«перед лицом России и Европы, что они возложили на менявсе свое упование». Поляки не могли или пе хотели содейство-вать успехам русских. Великое герцогство пало само собой.Со своей стороны, Александр в трактатах, подписанных с Прус-сией (в Калише и Бреславле), повидимому, забыл о Польше,оказавшейся бесполезной или враждебной. Чарторыйскийв своих письмах и во время свидания с царем 25 июня сновазащищал перед ним интересы соотечественников. Если армияПонятовского, уверял он, не соединилась с русскими, то лишьпотому, что генералы Александра ничего не сделали для этого.«Когда хотят склонить на свою сторону какой-нибудь кав-казский народец или какого-нибудь персидского хана, тогораздо больше хлопочут, чем теперь, когда нужно былопривлечь к себе князя Понятовского и его армию; ему отка-зали в перемирии; позволили австрийцам перерезать линииего сообщений с Россией». Чарторыйский умолял царя неуступать Пруссии и Австрии ни пяди польской территории.Трактат между этими двумя державами и Россией, подписан-ный в Теплице (9 сентября 1813 г.), должен был положитьконец надеждам Чарторыйскоио, так как предусматривалраздел Ееликого герцогства между тремя державами. 19 октя-бря Понятовский погиб в волнах Эльстера. Царь дозволил,по крайней мере, устроить герою пышные похороны в при-сутствии русских и польских войск. Польские войска в по-ходе 1814 года упорно шли под знаменем Наполеона. Во времяизмены Мармона во всем его корпусе только поляки сохранили


верность императору. Составляя акт своего первого отреченияв Фонтенебло, Наполеон приказал включить следующую статьюв пользу своих поляков: свободное возвращение на родину-«с оружием и обозами, в качестве свидетельства об их досто-хвальных заслугах», а также сохранение знаков отличия ипенсий, присвоенных этим знакам отличия (11 апреля 1814 г.).

Александр I все чаще и чаще выказывал знаки уважения исимпатии польским войскам. На одно из писем Костюшко онответил герою битвы при Мацеевицах: «Я надеюсь осуществитьвозрождение вашего храброго и почтенного народа... Я взялна себя эту священную обязанность... Еще немного, и полякипосредством благоразумной политики вернут себе родину иимя». Генералу Домбровскому, главе и вдохновителю знаме-нитых «легионов», просившему разрешения вернуться в Поль-шу с уцелевшим остатком этих удальцов, он ответил, что онивступят туда одновременно с русскими войсками. Их главно-командующим он назначил своего брата Константина. Этомупоследнему русский император приказал представить себев Сен-Дени депутацию, посланную от 12 польских генералови 600 польских офицеров. Александр удовлетворил все ихходатайства: создание «армии Варшавского герцогства»; со-хранение каждым полком своего мундира и наименования;сохранение за каждым военнослужащим его чина; помощьденьгами, припасами и фуражем. Он изъявил согласие наобразование в Париже комитета из шести польских генералов,которые должны были работать над реорганизацией этихвойск, и на отправку трех других генералов в Лондон, в Бер-лин и в Австрию для переговоров о возвращении на родинупленных поляков. Александр соглашался на снятие секвестрав Польше и в России с имений магнатов, служивших приНаполеоне.

Восстановленные таким образом польские войска на своемпути к востоку через Нанси посетили в этом городе часовнюВон-Секур, где покоятся останки короля Станислава Лещин-ского, и оставили там надпись, прославлявшую великодушиеАлександра.

Уже давали себя чувствовать те препятствия, которыепредвидел царь: ревнивое беспокойство держав, противодей-ствие барона Штейна и всей немецкой национальной партии,недовольство русских, которые не могли простить полякам сож-жение Смоленска и Москвы и негодовали при мысли о возвра-щении их наследственному врагу Литвы и Западной Украиныи о восстановлении Польши на фланге Российской империи,да притом еще Польши автономной, с конституционным устрой-


ством, в то время как победители попрежнему останутся подвластью самодержавия. Мы уже знаем, что Александр, не-смотря на поддержку прусского короля, столкнулся с не-преклонным сопротивлением Англии, Австрии и даже Фран-ции. 1 Он должен был отказаться от мечты о Польше, целикомобъединенной под его скипетром как конституционного короля.Несчастная страна подверглась новому разделу: образоваласьПольша австрийская, Польша прусская, Польша русская и,сверх того, крошечная независимая Польша — Краковскаяреспублика.

Мы знаем, что русская Польша была политической новин-кой, так как при разделах 1772, 1793 и 1795 годов Россиявзяла в качестве своей доли одни литовские и украинскиетерритории.

Так было образовано новое королевство Польское (ЦарствоПольское), получившее название «конгрессового королевства».В итоге это было наполеоновское великое герцогство, без про-винций Познани и Гяезна, обратно отданных Пруссии (около810 000 душ), и без галицийских земель, возвращенных Австрии(около 1500 000 душ), за исключением Кракова и его при-городов (около 61000 душ).

1См. т. И, стр. 34.

2Из прежней австрийской Польши Александр удержал только округ За-мостье. В возврат Австрии была включена восточная Галиция, уступленнаяНаполеоном России в 1809 году, население которой по происхождению, языкуи вероисповеданию было чисто украинским. — Прим. во франц. тексте.

Неточность: Россия получила в 1809 году лишь Тарнопольский округ. —Прим. ред.

Во время споров по польско-саксонскому вопросу, когдаиз-за него едва не вспыхнула снова европейская война, главноекомандующий польскими войсками, великий князь Констан-тин, в декабре 1814 года, обратился к ним со следующим воин-ственным воззванием: «Его величество император Александр,ваш могущественный покровитель, призывает вас. Объедини-тесь под его знаменами. Пусть рука ваша возьмется за оружие назащиту отчизны и для сохранения вашего политического суще-ствования... Те самые вожди, которые в течение двадцати летводили вас по полям чести, укажут вам путь... Императорсумеет оценить вашу храбрость... Высокие военные подвигиотличили вас в борьбе, цели которой вам были чужды. Теперьже, когда ваши усилия посвящены только служению вашемуотечеству, вы будете непобедимы». Эти великодушные слова,в которых новая власть усыновляла польскую славу, должныбыли изгладить из памяти старинные раздоры между русскими


и поляками. Они доказывают, что если Александру и не уда-лось восстановить Польшу в ее целости, то в своем стремлениик этому он доходил до пределов возможного и почти до войны.

Польская конституция. Венские трактаты1 заключаютв себе следующую статью, введенную, очевидно, под давле-нием Александра: «Поляки, как российские подданные, таки австрийские и прусские, будут иметь народных предста-вителей и национальные государственные учреждения, со-гласные с тем образом политического существования, которыйкаждым из вышеназванных правительств будет признанза полезнейший и пригоднейший для них в кругу его вла-дений». Намерения Александра выражены еще яснее в дру-гой статье тех же трактатов: «Е. и. в. предполагает даровать,по своему усмотрению, внутреннее очертание сему государ-ству, имеющему состоять под особым управлением». Это былоформальное обещание автономии и, быть может, расширенияна Восток. Александр не дождался подписания этих тракта-тов и 30 апреля объявил Островскому, председателю варшав-ского сената, об образовании «королевства Польского» и одаровании конституции. Тогда поляки были охвачены стольглубоким всеобщим чувством признательности, что старикКостюшко написал императору, предлагая «посвятить остатокдней своих службе его величества».2

1Трактат 3 мая 1815 года между Россией и Австрией, статья 6; трактат оттого же числа между Россией и Прусвией, статья 3; та же статья образует § 1Заключительного акта 9 июня 1815 года, по которому этот трактат вошелв европейское международное право.

2Вена, 10 июня 1815 года. Три дня спустя в письме к Чарторыйскому ста-рый воин начинает делать оговорки по поводу «маленького клочка территории»,носящего громкое название «королевства Польского»; он требует возвратавосточных воеводств, беспокоится по поводу русского вмешательства в польскуюадминистрацию. Несмотря на это, он прибавляет: «Я сохраню до самой смертичувство справедливой благодарности к государю за то, что он воскресил имяПольши». Костюшко умер в Золотурне в 1817 году. Тело его было перевезенав Краков.

25 мая в воззвании к полякам Александр объявил им о со-здании королевства Польского и о введении конституции.20 июня гражданские и военные власти были приглашенысначала в варшавский Замок, а затем в собор св. Яна, гдебыли прочитаны отречение короля саксонского от велико-герцогской короны (деликатное внимание к польской лойяль-ности) и манифест Александра о конституции. Была прине-сена присяга конституции и «королю». Белый орел и нацио-нальные польские цвета были водружены повсюду. Был от-служен молебен со включением молитвы salvum fac imvera

torem et regent.1 Затем на равнине у предместья Воли былпроизведен большой смотр польским войскам, которые прикриках «Да здравствует раш король Александр!» также при-несли присягу. В общем поляки могли быть признательныцарю: он даровал им автономию, конституцию, националь-ную армию под национальным знаменем, национальное про-свещение в Варшавском, Виленском и Краковском универ-ситетах.

1[Боже] храни императора и короля. — Прим. ред.

2Островский, председатель сената; Матушевич, министр финансов вели-кого герцогства; сенатор Замойский; члены государственного совета Линовскийи Грабовский.

В принципе конституция была провозглашена. Оставалосьвыработать ее содерясание. Для этой цели Александр ещев Париже назначил комитет из 5 членов. 2 27 ноября консти-туция была подписана императором в Варшаве. Она заклю-чала в себе 165 статей, разделенных на 7 глав. Вот главней-шие из ее постановлений: королевство Польское навсегдаприсоединяется к Российской империи и подчиняется одномус ней порядку престолонаследия. Король представлен в Вар-шаве наместником (или вице-королем), каковым может бытьтолько член королевско-императорской фамилии или поляк.Католипизм — господствующая религия; но широкая тер-пимость и равноправие предоставляются и другим исповеда-ниям. Обеспечивается свобода печати; но особый закон будетиздан для предупреждения злоупотреблений ею. Обеспе-чивается свобода личности. Все акты совершаются на поль-ском языке. Все должности предоставляются полякам. Король,особа священная и неприкосновенная, имеет власть исполни-тельную и часть законодательной. Учреждается государ-ственный совет. Существует сейм, который созывается разв два года и заседает в течение тридцати дней. Он разделяетсяна сенат, где заседают члены королевско-императорскогодома, епископы, воеводы, каштеляны, назначаемые королемпожизненно, и посольскую избу, в которую 77 послов выби-раются сеймиками или шляхетскими собраниями, а 51 —общинами. Послы исполняют свои обязанности в течениешести лет и каждые два года должны быть избираемы вновьв количестве одной трети. Для сенаторов требуется ценз в видеуплаты государственных податей не менее 2000 польскихзлотых (злотый = 60 сантимам), для послов «— в 100 злотых.Остальные постановления касаются провинциальных и муни-ципальных учреждений, шляхетских собраний, судебнойорганизации; есть мировые суды, но суда присяжных нет.


Осуществление конституции. Должность наместника, да-вавшая право на титул высочества, была вверена Александромветерану революционных и наполеоновских войн, генералуЗайончеку.1 Адам Чарторыйский надеялся получить этудолжность: его не утешило назначение просто членом госу-дарственного совета. Государственный совет принимал формулибо административного совета, либо общего собрания подпредседательством короля или наместника или первоприсут-ствующего члена. Правительственный совет состоял из шестиминистров (в него вошли почти все бывшие министры великогогерцогства Варшавского).2 Наряду с советом стоял импера-торский полномочный комиссар: этот важный пост был до-верен Новосильцеву, члену бывшего «Комитета обществен-ного спасения» при Александре. Высшее командование вой-сками было поручено великому князю Константину. Факти-чески в правительство было назначено только двое русских —великий князь и Новосильцев, но один из них был братомцаря, другой выдавался по своему характеру и уму, — и обазаняли господствующее положение, особенно ввиду старостии слабохарактерности наместника и официального устраненияЧарторыйского.

1Родился в 1752 году, умер в 1826 году. В 1815 году ему было 63 года, и онбыл несколько надломлен и слаб волей. Он участвовал в польских войнах.1793 и 1794 годов; получил чин бригадного генерала в итальянской армии,дивизионного — в египетской кампании; участвовал во всех битвах с 1805 по1807 год; в походе 1812 года получил перелом обеих ног и попал в плен к рус-ским.

2То были: Игнатий Соболевский — первый министр, историк Матушевич —министр финансов, Мостовский — министр внутренних дел, Станислав По-тоцкий — народного просвещения и культов, Томаш Варжецкий — министрюстиции, Вьельгорский — военный.

* Знаменитый теоретик и историк наполеоновских войн; бригадный генерал»перешедший в 1813 году из войск Наполеона в русскую армию (швейцарец,по происхождению). — Прим. ред.

Великий князь Константин и польская армия. В 1815 годувеликому князю было 36 лет. Он был вылитый портрет своегоотца, Павла I: внешне — так же несколько курносый; мо-рально — с таким же нравом — причудливым, резким и грубым,но с проблеском великодушия, с внезапными проявлениямпрыцарства. Константин участвовал в больших войнах: в швей-царском походе Суворова, в битве под Аустерлицем и в тяже-лых кампаниях 1813 и 1814 годов. Не менее отца любил он всемелочи казарменной жизни и страдал страстью к военнымсмотрам — «парадоманией». Хотя он и был учеником Жомини,3но остался капралом. Получив от царя повеление организо-


зать сначала польскую (позже литовскую) армию, Константинпредался этому делу всей душой, вносил в него серьезныетехнические познания, терпеливый и упорный труд, вставаллетом в 5, а зимою в 6 часов утра. Но успеху дела мешалоего излишнее пристрастие к мелочам и недалекий ум. Он ввелв польских войсках тесные мундиры, короткие кафтаны, пан-талоны в обтяжку, так что солдат еле мог двигаться, и вдоба-вок к этому костюму—множество кожаной амуниции и вы-сокие султаны; сократил до восьми лет воинскую повинность,что позволило ему значительно увеличить число людей, про-ходивших солдатскую выучку; создал артиллерию, выписавпушки и порох из России; снабдил варшавские арсеналы ру-жьями нового образца; создал школу подпрапорщиков дляпополнения офицерских кадров. В сущности, великий князьдобросовестно потрудился над созданием польской армии, ко-торая и послужила делу восстания 1831 года. Он так близкопринимал к сердцу свою роль защитника польской территории,что против русской крепости Тирасполя вооружил Бобруйск.

За этот необыкновенный польский патриотизм полякидолжны были бы обожать Константина. Но он возбудилненависть мелочным деспотизмом, постоянным вмешатель-ством в гражданское управление, подчеркнутым презрениемк конституции. «Все, что является правилом, формой, зако-ном, — писал Чарторыйский Александру, — поносится иосмеивается... Он хочет во что бы то ни стало ввести в армиипалочные удары и приговорил вчера солдата к этому наказа-нию, вопреки единодушным представлениям комитета» (1814).Между тем солдаты, которых великий князь наказывал пал-ками, служили в армиях Французской республики и Напо-леона. За неудачное учение он наносил кровные оскорбленияофицерам и генералам. Вскоре число офицерских отставок исолдатских побегов увеличилось. Офицеры и унтер-офицерыкончали самоубийством. Наряду с грубостью у Константинабывали проблески рыцарского великодушия. Однажды, оскор-бив офицеров, он раскаялся, взял обратно свои слова и в ка-честве удовлетворения предложил дуэль. Не лучше, впрочем,относился он и к штатским, призывая к себе и распекая войтови бургомистров, сажая под арест бургомистра города Вар-шавы, наказывая палками мещанина, обвиняемого в укрыва-тельстве вора.

Этот необузданный нрав несколько смягчился, когда послеразвода с первой супругой, принцессой Кобургской, он 12 мая1820 года женился на Иоанне Грудзинской, принадлежавшейjec старинной дворянской польской фамилии. Свадьба, состояв-


шаяся два месяца спустя после развода, была совершена почтитайком в часовне замка. Но слухи о ней тотчас распростра-нились по городу, и при выходе из дворца новобрачные уви-дели толпу народа, осыпавшую их приветствиями и благосло-вениями. Поляки бвыи польщены и в то же время успокоены,надеясь найти защитницу в молодой супруге князя. В самомделе, Иоанна Грудзинская, морганатическая, законная су-пруга великого князя, получившая вскоре титул княгиниЛович, приобрела на негоогромное влияние; это бвш «лев,укрощенный голубкою». Она иногда говорила ему: «Кон-стантин, надо сначала подумать, а потом действовать; ты жепоступаешь как раз наоборот». Константин был самым неж-ным, самым покорным, самым покладистым мужем. КнягиняЛович знала о своем влиянии, и он доказал ей это самым оче-видным образом, отрекшись ради ее руки от российского пре-стола. Своим влиянием она пользовалась в интересах отчизны,так же как, разумеется, и в интересах мужа. Она не могла,однако, изменить настолько нрав последнего, чтобы его при-вычки не остались важным препятствием для правильногоосуществления конституции.

1 Из рассказа, переданного старым князем Орловым ориенталисту Ханы-кову (Исторический вестник, 1897), можно видеть, какое беспокойство овла-дело великим князем Константином и некоторыми русскими вельможами примысли о предполагаемом введении конституции в России. См. франц. LeTemps,28 июля 1897 года.

Первый сейм (1818). 25 марта 1818 года Александр прибылв Варшаву, чтобы председательствовать на первом из двух-годичных сеймов, предусмотренных конституцией. Он сам со-ставил тронную речь, отвергнув все критические замечания,представленные его русскими советчиками, обеспокоеннымив своем русском патриотизме. 27-го сенаторы и депутаты собра-лись в Замке, в сенатской зале. В числе депутатов — необычай-ное явление — находился великий князь Константин, толькочто избранный варшавским предместьем Прагой. Царь произ-нес по-французски тронную речь, в которой выразил надежды,возлагаемые им на конституцию, и в которой русские отме-тили следующее место: «Вы дали мне возможность показатьмоей стране, что я давно уже для нее готовлю, когда все эле-менты столь важного дела достигнут необходимого развития». 1Затем Александр дал общие указания относительно предстоя-щих законодательных работ: надлежало укрепить государ-ственные финансы, провести конституционнвю начала во всехотраслях управления, организовать судебную часть, пере-смотреть гражданское и уголовное законодательство, наконец,


вотировать «законы, имеющие целью охрану наиболее драго-ценных благ: безопасность вашей личности, безопасностьвашей собственности и свободу ваших мнений». Прения поповоду конститупии длились всего один месяц. Представлениебюджета пришлось отложить, так как ресурсы и потребностинового государства были еще плохо изучены. Проект уголов-ного уложения был принят, но законопроект о браке был от-вергнут депутатами; этот законопроект был направлен к изме-нению Кодекса Наполеона — именно тех статей, в которыхдозволялся развод. Хотя император Александр и очень стоялза этот проект, но закрыл сессию речью, общий смысл которойзаключен был в первой фразе: «Вы оправдали мои ожидания»,и в следующей фразе, намекающей на отвергнутый проект:«Свободно избранные, вы должны и решать свободно».

К несчастью, Александр был не такой человек, которомудолго могла нравиться роль конституционного монарха;в силу тех же причин, которые заставили его навязать Россиирежим аракчеевщины и обскурантизма, он скомпрометиро-вал свое дело и в Польше. С другой стороны, его поддан-ные на Висле далеко не закончили своего политического воспи-тания. В довершение всего, пробуждение национальногочувства, поддерживаемое тайными обществами, делало дляполяков невыносимой власть чужестранного государя. Онине отказались ни от мысли получить обратно части своей тер-ритории, уступленные Австрии и Пруссии, ни от требования,чтобы Александр уступил им — с риском восстановить противсебя русское общественное мнение — Литву и украинскиевоеводства, не бывшие польскими ни по происхождению, нипо языку, ни по религии.

Выборы 1819 года для частичного обновления палаты депута-тов сопровождались на сеймиках резкой критикой правитель-ства и горячей полемикой в газете Белый орел; было несколькослучаев враждебных России выборов, как, например, избра-ние Вонавентуры Немоевского, брат которого Винцент былуже депутатом от Калиша.

Второй сейм (1820). Когда 13 сентября 1820 года открылсявторой сейм, то в речи Александра, произнесенной при откры-тии, вновь сказалось влияние г-жи Крюднер в общих местахо христианской морали и влияние Меттерниха — в намеках на«пробуждение духа зла» в Европе. Со своей стороны, и предста-вители нации выказали меньше уступчивости. В адресе сеймабыл намек на провинции, оторванные от королевства. ВинцентНемоевский произнес речь, показавшуюся столь резкой, чтопредседатель лишил его права участия в заседании. Прави-


тельственный проект об уголовном процессе, упразднявшийприсяжных, которые были введены наполеоновским Кодексом,был отвергнут большинством в сто семнадцать голосов противтрех. Раздражение Александра было велико. Оно прорвалосьв его речи при закрытии сейма 13 октября. Царь предлагалдепутатам и общественному мнению добросовестно задуматьсянад тем, не «отдалили ли опи дело восстановления отчизны,увлеченные иллюзиями, слишком обычными в наши дни».Сверх того, первому министру было поручено ознакомитьполяков со следующей теорией Александра: будучи авторомконституции, он один имеет право на ее толкование. Это былтезис Карла X в июле 1830 года.

После отъезда Александра борьба между министрами иобщественным мнением обострилась. Ле леве ль, профессорвиленского университета, открыл свой курс всеобщей исто-рии; первые стихотворения Мицкевича воспламенили моло-дежь; Виленский, Варшавский и Краковский университеты,подобно германским; стали очагами национального духа.Новосильцев требовал преследования студентов. Великийкнязь заставлял студентов носить форменную одежду. Цен-зура свирепствовала по отношению к книгам и к театру почтитак же жестоко, как в России. Наконец, конституция былаоткрыто нарушена: не стало более ни выборов, ни сейма. Ново-сильцев нападал на Чарторыйского, подозреваемого в том,что он слишком поляк. Князь пробовал бороться; но в 1823 годуподал в отставку, оставив все занимаемые им должности.Человек, добившийся от Александра автономии и конститу-ции, удалялся в частную жизнь. С ним вместе, казалось,уходила сама душа королевства.

1 Домбровский умер в 1818 году, предсказывая, что Польша вскоре вос-креснет с конституцией 3 мая 1791 года и с границами 1772 года.

Тайные общества в Польше. Наиболее горячие польскиепатриоты группировались в тайнвю общества. Самое значи-тельное из них было Национальное масонское общество, пре-вратившееся впоследствии в Национальное патриотическоеобщество. Оно было основано учениками Домбровского,1князем Яблоновским, полковниками Кржижановским и Пронд-зинским. Отставной майор Лукасипский распространил егов армии. Дух этого общества виден из следующих слов устава:«Как велика твоя ложа? — Границами ей служат высокиегоры, два моря и две большие реки». Именно таковы былиграницы старой Польши. Общество, основанное в Варшаве,вскоре распространилось за пределы королевства на польские


центры трех соседних государств, участвовавших в разделах.Во главе общества стоял центральный комитет; обществоразделялось на ложи первой и второй степени. В последнихклятвы были определеннее, а язык резче. Члены одной ложине знали ни членов других лож, ни членов центрального ко-митета, кроме одного доверенного на каждую ложу второйстепени. Таким образом, общество было почти неуловимо.Немногие отдельные аресты не давали никаких сведений отно-сительно общей организации. Один из арестованных офице-ров, Дзвонковский, перерезал себе горло прежде, чем егоуспели подвергнуть допросу. Лукасинский и некоторые дру-гие томились в казематах до 1824 года, когда были пригово-рены к заключению в крепости. Филаретам — обществу,возникшему среди виленских студентов, — пришлось иметьдело с Новосильцевым; один из членов, Зан, был сослан в Си-бирь. Другие, как Адам Мицкевич, были заключены в тюрьмув Вильне, потом разосланы по городам Российской империи.Национальное патриотическое общество пережило эти пре-следования. Оно вступило в сношения с русским Южнымобществом; но, несмотря на тайные совещания, имевшиеместо в Киеве, а затем в Тульчине, общество не дало склонитьсебя на цареубийственные замыслы ни против великого князяКонстантина, ни против императора. Кроме того, среди членовобщества существовали некоторые разногласия по вопросуо республике или монархии. Они сошлись только на идее еди-ной польской отчизны, восстановленной во всей ее целости.

Третий сейм (1825). Выборы в третий сейм были произве-дены еще в 1822 году. Александр не решался его созвать.3 февраля 1825 года в Царском Селе он издал указ, уничто-жавший публичность заседаний, за исключением первого(в день открытия сейма) и последнего (в день закрытия).Выборы братьев Немоевских были кассированы, — они былиизбраны вторично; тогда у Калишского воеводства было от-нято право избирать депутатов. После этих новых нарушенийконституции 13 мая Александр лично открыл сейм. ВинцентНемоевский, приехавший, чтобы занять свое место, был аре-стован у варшавской заставы. В тронной речи Александрзаявил, что, откладывая открытие сейма, он хотел дать времяустановиться мнениям и улечься страстям. Февральский указимел целью подавить «зародыш смут». Сейм принял все проектыправительства почти без прений.

В речи при закрытии сейма (13 июня) «король» мог сказать:«Я поспешил принять все поправки, вами внесенные... Выприняли все законопроекты, предложенные мной на ваше


обсуждение». Император громогласно радовался «обоюдномусогласию». В действительности же конституция была мертва.Работы сейма перестали интересовать не только поляков,но даже и его собственных членов. Вся общественная жизнь,все народные надежды отлетели от парламента и нашли себеприют в тайных обществах.

Император Николай, царь польский. Смерть Александраповергла Польшу в такое же глубокое волнение, как и Россию.Однако мы видели, что поляки не принимали участия в вос-стании, которым в России было отмечено начало царствованияНиколая. Поэтому следственная комиссия, учрежденная в Вар-шаве по образцу петербургской (составленная, впрочем, почтиисключительно из поляков), находившаяся под влияниемвеликого князя Константина и княгини Лович с их поль-скими симпатиями, вместо тысячи обвиняемых, как то былов Петербурге, арестовала всего-навсего восемь человек. 1Дело о них тянулось еще в 1829 году.

25 декабря (н. ст.) 1825 года, т. е. как раз накануне стол-кновения на Сенатской площади, Николай издал манифестк своим польским подданным. В нем есть следующая фраза:«Учреждения, данные вам блаженной памяти императором икоролем Александром I, останутся без изменений. Я обещаюи клянусь перед богом соблюдать конституционную хартию».

В1826 году умер старый Зайончек, и великий князь Констан-тин объединил в своих руках обе должности — и наместникаи главнокомандующего. Сверх того, новый «король» поручилему начальствование над русскими военными силами в «восьмивоеводствах». Первая из этих мер могла заставить поляковопасаться еще более сурового режима; вторая была способназаставить их поверить в присоединение «восьми воеводств».

1 Между прочим, Кржижановского, графа Станислава Солтыка, графа За-лусского, Маевского, некоторое время бывшего главой Общества храмоьнитв,и др.

В 1828 году русская армия выступила в поход против ту-рок, с целью добиться освобождения Греции. Задавали вопрос:неужели польская армия не разделит с ней опасностей иуспехов в борьбе против оттоманов — наследственного врагаобеих великих славянских наций? Ничто не могло лучшеспособствовать рассеянию недоразумений между русскимии поляками, ничто не могло примирить их лучше, чем общаяслава. Польская армия страстно желала принять участиев этой войне.Повидимому, этому воспротивился великий князь.Полный казарменной мелочности, но, в сущности, совсемне воин, он не любил войны: «Она портит войска», — говари-


вал он. 1 Мог ли царь, бывший почти двадцатью годами мо-ложе брата и обязаннвй своей императорской короной егоотречению от престола, навязывать ему свою волю? Выть мо-жет также убежденный в верности своей польской армиицарь оставил ее для защиты западной границы на случайнападения австрийцев? Как бы то ни было, недовольство,охватившее польскую армию вследствие вынужденного без-действия, сыграло большую роль в дальнейших событиях.

Подобно Александру и Константину Николай любил поля-ков, 2 но, как и его братья, любил на свой лад. Он намеренбыл уважать конституцию и, несмотря на свои инстинктысамодержца, был склонен добросовестно выполнять ремеслоконституционного монарха; он решил приехать в Варшавукороноваться польским королем. По приказу царя Констан-тин должен был спешить с окончанием процесса, возбужден-ного против участников тайных обществ; все обвиняемыебыли оправданы, за исключением одного, приговоренногок легкому наказанию за недонесение о русском заговоре.Несколько сотен политических заключенных были ввшущенына свободу. Новый «король» мог совершить свой въезд в сто-лицу (1829). Однако Константин пожелал отложить этотвъезд: он смутно предчувствовал опасность, которая угрожалаво взволнованной Польше ему и брату. Полиция не могласообщить ничего достоверного; она не имела понятия об изме-нениях, происшедших в недрах тайных обществ, ибо почтине знала об их существовании.

1Это слова великого кн. Михаила Павловича. — Прим. ред.

2Фактически неверно: Николай задолго до восстания 1831 года питал к по-лякам антипатию, внушенную ему с детства его немецкой и английской воспи-тательницами. — Прим. ред.

Между тем из массы недовольных выделились две большиепартии: это были белые, т. е. умеренные конституционалисты,разделявшиеся на дипломатов, к которым принадлежалкнязь Чарторыйский и другие вельмояш, и оппозиционеров,вроде братьев Немоевских, — и красные, т. е. передовыереспубликанцы, в свою очередь распадавшиеся на академиков,как профессор Ле леве ль, и воинов. Воины — почти сплошьофицеры или бывшие офицеры — были людьми действия,решившими не отступать пи перед террором, ни перед царе-убийством. В декабре 1828 года Высоцкий, Заливский, Иосифи Адам Гуровские, Дзялынский и Бернард Потоцкий образо-вали тайный кружок среди тайных обществ. В январе 1829 годаони обсуждали вопрос, не следует ли воспользоваться длявосстания польской армии походом русских войск в Турцию.


Некоторые колебались: таким образом можно было помешатьосвобождению Греции. Когда заговорщики узнали о проектекоронации, Высоцкий сказал: «Теперь наша обязанностьвыработать программу празднества». Дзялынский хотел вос-пользоваться случаем и убить всех: императора, импера-трицу, цесаревича и других великих князей. Адам Туровский,говоря о царе, воскликнул: «Бог предает его нам!» Высоцкийвызвался нанести удар. Эти планы были отложены из жела-ния столковаться с депутатами, съезжавшимися на корона-цию, и подготовить восстание в других частях Польши (прус-ской и австрийской): отсюда поездка Дзялынского в Берлин,Бернарда Потоцкого в Вену и т. д. Несколько неосторожныхслов дошли до слуха великого князя; оп приказал аресто-вать двух офицеров, произносивших угрозы, но вскоре от-пустил их, считая, что они были попросту пьяны. Жена Кон-стантина, знавшая многое через своих родных, умоляла егоостерегаться и не допускать близко к царю пи одного поляка.Она советовала созвать сейм, — великий князь этому воспро-тивился.

Николай уже проезжал через Литву; там его встретилледяной прием. Однако, прочитав нотацию виленским студен-там, царь приказал освободить их товарищей. В Вар-шаве прием был лучше; но здесь все выглядело по-польски:в городе, расцвеченном флагами, русские цвета были виднытолько на общественных зданиях; аристократия для приема«короля» водрузила национальные цвета. Николай сделалсмотр войскам; парад великолепно удался и возбудил народ-ный энтузиазм, но и армия и энтузиазм были чисто польскими.24 мая был совершон обряд коронования; он прошел безинцидентов, но оппозиционеры пытались представить импера-тору адрес, подписанный шестнадцатью депутатами Калиш-ского воеводства; в этом адресе они просили об освобожденииВипцента Немоевского. Император отказался их принять.Он отказался даже и от общей амнистии, которую ранее за-думал, и ограничился несколькими отдельными помилова-ниями. 28 мая был устроен большой праздник для народа,собранного вокруг огромных столов и сотни фонтанов, бив-ших вином, пивом и водкой. Покидая брата Константина,Николай поздравил его с блестящим состоянием военнойчасти. «Польская армия — недосягаемый образец», сказал он.Затем царь прибавил: «Но не слишком ли ты тяжел, не черес-чур ли требователен и строг?» В качестве польского короляцарь имел еще и другие поводы быть довольным: впервыеза несколько веков страна процветала. Она покрывалась


фабриками и заводами; население королевства увеличилосьс 2 715 000 жителей до 4 миллионов, население Варшавывозросло с 80 000 до 150 000, государственные доходы — с 12миллионов до 40 миллионов марок.

Четвертый сейм (1830). Николай назначил созыв четвер-того сейма на 28 мая 1830 года. Константин, как всегда, воз-ражал против созыва. Он говорил: «Языки снова заработают,и придется их урезывать». Император прибыл 20 мая в Вар-шаву. Министр внутренних дел, для обеспечения на сеймеправительственного большинства, представил список шести-десяти депутатов, которым следовало пожаловать пенсии,знаки отличия и другие милости. Николай ответил негодую-щим отказом. Ни речь при открытии, ни речь при закрытиисейма, произнесенные по-французски, не представляли со-бой ничего особенного. В числе проектов, предложенныхсейму, находился снова проект отмены развода, дозволенногонаполеоновским Кодексом, так как Николай, подобно Але-ксандру, упорно считал себя обязанным отстаивать католиче-скую точку зрения. Проект был отвергнут. Царь, видимо,был огорчен этим гораздо меньше, чем в подобном случае(в 1818 году) его брат Александр. Зато Николай был оби-жен враждебным отношением к нему сейма и населения,был недоволен подчеркиванием польских цветов в дамскихнарядах и отсутствием слишком многих приглашенных набалу, данном в его честь. Он заметил: «Это, может быть,патриотично, но совсем невежливо». Однако, прощаясь с Кон-стантином, он сказал ему: «Я чувствую, что я — польскийкороль и рано или поздно кончу, надеюсь, тем, что заставлюмоих польских подданных полюбить меня, покоряя их благо-деяниями». Между тем возбуждение умов под влиянием стре-млений к свободе и территориальному расширению все возра-стало, а произведения Мицкевича Конрад Валленрод (1828)и Польская мать (1830) дышали ненавистью к «москалю».


II. Польское восстание

Подготовка к взрыву. В августе 1830 года в Варшаву дошлислухи «о трех славных июльских днях» в Париже. Вид трех-цветного знамени, поднятого на французском консульстве,еще более усиливал возбуждение. Дамы демонстративно на-дели трехцветные ленты. Языки «заработали». Полиция аре-стовала несколько человек. Константин велел их освободить.Революционные силы группировались главным образом во-


круг Лелевеля (студенты), Высоцкого (подпрапорщики) иЗаливского, если не самого экзальтированного из всех, тосамого неосторожного; 12 августа у него было собрание.Немедленное выступление пришлось отсрочить, так как необ-ходимо было склонить на свою сторону носителя какого-нибудь громкого военного имени: генералов удерживалочувство лойяльности к государю, а также и нежелание компро-метировать себя наряду с безумцами. Так же трудно оказа-лось привлечь и видных гражданских сановников. Тогда сновавзялись за пропаганду. Приняли систему карбонариев, с орга-низацией по отдельным ложам; особенно настойчиво обраща-лись к армии. Вскоре весь польский гарнизон Варшавы совсеми офицерами уже участвовал в заговоре; в Люблинеподвизался генерал Петр Урбанский; в Замостье — под-полковник Пашкович. В сентябре — новое собрание; на немзаставили помириться Высоцкого и Заливского, бывших дотого врагами; оба были избраны в руководители движения,А движение уже охватило шляхту, женщин, ремесленныецехи, студентов и профессоров университета, большинствочленов сейма, нескольких генералов и чиновников польскихминистерств. Заливский мечтал об одновременном восстанииво всей Польше, о войне против трех северных держав, обобращении к Европе и главным образом к Франции. Высоц-кий, более практичный, думал только о восстании в Варшаве,которое должно было начаться убийством великого князя изахватом казарм русских войск. Этот план был принят. Вы-полнение его было назначено на 20 октября. Но в этот день,равно как и в последующие, Константин, предупрежденныйженой, не выходил из своего Вельведерского дворца. Против-ники запаслись терпением, окончательно склонив на своюсторону генералов Хлопицкого, Станислава Потоцкого, Кру-ковецкого и Шембека. Неожиданно появился манифест царяс угрозами по адресу бельгийской революции. Узнали, чтопольская армия предназначена стать авангардом русской ар-мии и что последняя займет ее место в Польше. Итак, польскойармии, которой было отказано в участии в походе для освобо-ждения Греции, суждено было принять участие в подавлениисвободы в Бельгии и во Франции! Это ускорило кризис; аван-гард готовился повернуться фронтом против главных сил ипарализовать таким образом европейскую контрреволюцию.Восстание было окончательно назначено на 29 ноября. Заговор-щики располагали в Варшаве 10 000 польских солдат противприблизительно 7000 русских, из которых многие были уро-женцами Литвы, Волыни и т. д. 28 ноября днем правительство,


обеспокоенное вызывающим поведением варшавян, прика-зало удвоить повсюду караулы. День 29-го прошел с внешнейстороны спокойно, но Заливский обходил казармы и кофейни,сообщая пароль. Высоцкому он сказал: «Завтра Польшабудет свободна».

1 Часть Варшавы. — Прим. ред.

Взрыв. В северных широтах в ноябре ночь наступает рано.В 6 часов вечера Высоцкий вошел в школу подпрапорщикови сказал им: «Братья, час свободы пробил!» Ему отвечаликриками «Да здравствует Польша!» Он прибавил, чта русскиеуже начали резню в городе и что надо торопиться. В то жевремя пехотпые полки потихоньку вооружались в казармах,а студенты — в Лазенковском лесу. Высоцкий со 150 под-прапорщиками напал на казарму гвардейских улан, междутем как 14 заговорщиков побежали к Бельведеру. Сообщникиотперли им решетки, окружавшие дворец. В ту самую минуту,когда они готовились захватить великого князя, обер-полицей-мейстер Любовицкий, пришедший к князю с рапортом, поднялтревогу и упал, проколотый штыками. Константин — в ха-лате — успел убежать и спрятался в каком-то тайнике.Заговорщики не посмели проникнуть к княгине Лович.Но они убили генерала Жандра. Таким образом, удар,занесенный над Бельведером, не попал в цель. В то же времяВысоцкий потерпел неудачу у казармы улан. Вскоре к немув подкрепление пришли 2000 студентов и толпа рабочих.Дорогой он приказал перебить польских генералов Гауке,Новицкого, Трембицкого и других, виновных в верностисвоей присяге. Русские полки могли бы подавить восстаниев самом начале, но отрезанные в своих казармах, не получаяникаких известий и никаких приказаний от великого князя,солдаты бездействовали. С теми из них, кто отважился выйтипа улицу, завязался бой. Большинство польских полков ещесдерживалось своими командирами. Один из них, Жимир-ский, даже увлек за собой гвардейских конных егерей, защи-щал во главе их Краковское предместье 1 и двинулся вследза великим князем, которому удалось бежать за город. НочьюКонстантин призвал к себе русские полки, и в два часа утраВаршава была совершенно свободна. Княгиня также после-довала за мужем. Во время этих критических событий Констан-тин держал себя в высшей степени странно. Когда ему обещаливерную победу над мятежниками, он вдруг сказал: «Вы мо-жете ошибиться: польские войска — лучшие в Европе, иничто, ручаюсь, не в силах противостоять солдатам, мною


воспитанным». Ему предложили взять город обратно, — после-довал ответ еще более странный: «Не желаю вмешиватьсяв эту польскую драку». На его взгляд, дело должно было бытьулажено между Польшей и ее королем.

Отступление великого князя. Переворот был совершонкрасными; они не сумели предотвратить крайностей. Русскиегенералы были все пощажены, но шесть польских генераловбыли убиты. Что оставалось делать белым, партии Чарторый-ского и так называемой Калишской оппозиции? Кабинет послеубийства военного министра Гауке распался. Оставался Лю-бецкий, министр финансов. Заливский, предупредив, что заним будут следить, оставил Любецкого на посту. Командова-ние войсками он предложил старому генералу Хлопицкому,ветерану наполеоновской армии,1 который отказался при-нять это звание от «бунтовщиков», но принял от администра-тивного совета.

На министра финансов были возложены самые трудныезадачи — добиться удаления великого князя, охранять средианархии законность и конституцию. Кризис он понимал сле-дующим образом: «Николай, король польский, ведет войнус Николаем, императором всероссийским». Или: «Королюпольскому были сделаны представления; как только онибудут приняты, все снова придет в порядок, согласно кон-ституции». 30 ноября он собрал административный совет.Этот совет в своем воззвании определил переворот как событие«столь же прискорбное, сколь неожиданное». Он делал вид,что исполняет свои обязанности от имени польского короля.Но 30 ноября образовался Патриотический клуб, которыйпотребовал чистки совета и ввел туда новых членов (Влади-слава Островского, Малаховского, Лелевеля), сохранив, одна-ко, Любецкого.

1 Хлопицкий сражался в войнах за польскую независимость в 1792—1794 го-дах, затем при Наполеоне вместе с легионами Домбровского участвовал в ита-льянских походах; в Сарагоссе получил бригаду; призванный в 1812 году в Ве-ликую армию, в Россию, был ранен под Смоленском; в 1814 году перешелна сторону России и был произведен Александром в дивизионные генералы,но, не будучи в состоянии столковаться с великим князем, находился с 1818 до1830 года в отставке.

Одним из последствий отступления великого князя из Вар-шавы было то, что революция в 24 часа распространиласьпо всему королевству. Князь, окруженный польскими вой-сками, готовыми его покинуть, и русскими полками, деморали-зованными и голодными, сам находился в большой опасности.Он поспешил принять уполномоченных административного


совета, отказался что-либо обещать от имени брата, но согла-сился отослать от себя польские полки, обязался не призы-вать войск Литовского корпуса и перейти через Вислу с темвойском, которое у него было под рукой, с условием, чтобыего не тревожили во время отступления и снабдили съестнымиприпасами. Встречая во время отступления польских солдат,спешивших присоединиться к восставшей армии, он приказы-вал им построиться, производил мелочный осмотр, рекомен-довал не забывать его добрых советов, повторяя беспрестанно:«Это мои дети; ведь это я обучал их военным приемам». Офи-церам он говорил: «Я более поляк, чем все вы. Я женат напольке. Я так долго говорил на вашем языке, что с трудомизъясняюсь теперь по-русски».

После Вислы был перейден и Буг. Позже, когда началисьвоенные действия и главнокомандующий Дибич пригласилвеликого князя принять в них участие, тот при виде русскойкавалерии, отброшенной польскими уланами, не мог удер-жаться, захлопал в ладоши и воскликнул: «Браво, дети мои!Польские солдаты — первые солдаты в мире». Он так радо-вался неудачам Дибича, напевая под его окнами «Еще Польскане сгинела», что фельдмаршал попросил императора отозватьвеликого князя. Тем не менее Константин был поражен в са-мое сердце тем, что он называл «неблагодарностью» поляков.В таком душевном состоянии он легко стал жертвой хо-леры, которая сопутствовала русской армии. На пути в Пе-тербург он должен был остановиться в Витебске, где и скон-чался 27 июня 1831 года. Его последние слова, обращенныек княгине Лович, были: «Скажи императору, что, умирая,я заклинаю его простить поляков».

1 Князя Адама Чарторыйсксто, Михаила Кохановского, графа ЛюдовикаПаца, Леона Дембовского, Юлиана Немцевича f генерала, поэта и романиста),профессора Лелевеля, Владислава Островского.

Польское правительство. 4 декабря 1830 года временноеправительство окончательно сформировалось из семи членов,1среди которых преобладал белый элемент. Любецкий и Хлопиц-кий были также белые. В итоге красные упустили дело из рук,но наблюдали за правительством через посредство своегоПатриотического клуба. Хлопицкий отделался от Высоцкого,отправив его в полк капитаном, и от Заливского, поручив емуорганизовать восстание па границе Курляндии и Литвы.Подпрапорщики, которых Хлопицкий сначала хотел предатьвоенному суду, образовали совместно со студентами «легиончести», 6 декабря Хлопицкий, произведя смотр войскам, накоторый оп явился в своем мундире времени наполеоновских


войн, совершил нечто вроде государственного переворота.Он вошел в зал совета, поставил в вину советникам их пустыеразглагольствования, насилия клубов, недисциплинирован-ность армии, объявил совет распущенным и собственнойвластью провозгласил себя диктатором. Хлопицкий былв то время очень популярен и среди красных и среди белых,ибо первые воображали, что он поведет беспощадную войну,а вторые верили, что он добьется примирения Польши с еекоролем. Он постарался успокоить Австрию и Пруссию,обязавшись уважать их границы. Любецкого и Езерского онпослал в Петербург для переговоров. Если не считать требо-вания «восьми воеводств», данные им инструкции были до-вольно разумны: депутаты должны были ходатайствоватьперед королем о соблюдении конституции, о свободе и глас-ности заседаний сейма, о вотировании налогов палатами и обохране королевства исключительно польскими войсками.

Переговоры в Петербурге; воззвание к Европе. Чегоможно было ожидать от Николая? 15 декабря, после парада,он объявил своим войскам о «преступлении» поляков, при-бавив, однако: «Когда вы выступите против поляков, не забы-вайте, что вы—братья одной крови». Он выказал величайшуюхолодность Бургоэну, французскому поверенному в делах,и отдал приказ Дибичу о мобилизации русской армии. 17 де-кабря он обратился к полякам с воззванием, в котором клей-мил «гнусное посягательство» 29 ноября; требовал, чтобыони послушались «отеческих советов» и «повелений своегокороля», приглашая польскую армию следовать примеру«храброго конно-егерского полка».

Когда эти факты стали известны в Варшаве, они возбудилисильное раздражение в клубах. Адам Чарторыйский счелсвоим долгом стать во главе депутации только что созванногосейма и потребовал объяснений у Хлопицкого. Последнийвысокомерно отказал, заявив, что намерен «управлять именемконституционного короля». Оскорбленный сейм отнял дикта-туру у Хлопицкого, затем, ввиду протестов народа и армии,возвратил ее, но назначил ему в качестве помощников двухкомиссаров. Зато Хлопицкий добился приостановки заседа-ний сейма.

В Петербурге Любецкий и Езерский были приняты сначалаканцлером Нессельроде, который высмеял столь неразумноев данный момент требование «восьми воеводств». Когда депу-таты были допущены к императору, он повторил им то, чтоговорилось в воззвании от 17 декабря. Его манифест к рус-скому народу от 24 декабря, в котором он клеймил подданных,


«осмелившихся диктовать условия своему законному госу-дарю», окончательно лишил депутатов всякой надежды.

Оставалась Еьропа, к которой варшавский сейм и обра-тился, ссылаясь на трактаты 1815 года. Но Николай догово-рами о взаимной гарантии уже обеспечил себе соучастиеАвстрии и Пруссии. Англия, которой управлял тогда Паль-мерстон, не была расположена ссориться с Россией из-за такихневажных клиентов своей торговли, какими были поляки.Во Франции мнения разделились. Передовая партия ссыла-лась на двадцатилетнее братство по оружию, на славную па-мять Домбровского и Понятовского, на необходимость в инте-ресах Европы не дать погибнуть свободной нации. Партия,которая в французских национальных интересах надеяласьостановить революцию во Франции и в Европе, стала у власти13 марта 1831 года в лице Казимира Перье. Тогда Николай,отказавшись на время от высокомерного предубежденияпротив Июльской монархии, послал верительные грамотыПоццо ди Борго, своему послу в Париже, и дал понять, чтоему будет приятно снова видеть послом в Петербурге графаде Мортемара. Последний получил инструкцию: в тех слу-чаях, когда речь будет итти о Польше, руководствоватьсяисключительно текстом трактатов 1815 года.

Низложение Николая. Перед Польшей вставал тот же во-прос, что и перед Францией: желательно ли остановить рево-люцию, ограничившись отстаиванием конституции, или жедовести ее до крайности, т. е. броситься в войну сначалас Россией, а потом с Австрией и Пруссией? В Варшаве не моглообразоваться, как то было в 1830 году в Париже, умеренноеправительство. Партия действия, находившаяся в сношенияхс Лаф}итом и с франко-польским комитетом в Париже, насчи-тывала в сейме две трети голосов.

Когда были получены первые известия о неудаче перегово-ров в Петербурге, сейм возобновил свои заседания. Хлопицкийнарисовал мрачную картину общего положения Европы; онвидел спасение только в примирении с Николаем: «Он — вашкороль, вы ему присягали». Сейм отнял диктатуру у Хлопиц-кого и хотел оставить ему командование армией, но Хлопиц-кий ответил, что намерен служить только простым солдатом.20 января 1831 года командование было поручено князю Рад-зивиллу, человеку престарелому и не имевшему никакоговоенного опыта. Затем депутат Роман Солтык предложилобъявить Николая и его наследников лишенными польскогопрестола и освободить от присяги на верность не только поля-ков в королевстве, но и их «братьев» в восьми воеводствах.


Сверх того, он предложил объявить войну Австрии и Прус-сии и не складывать оружия до победы или до полной гибели.Солтык смешивал, без сомнения, варшавский сейм с фран-цузским Национальным конвентом 1793 года. Чрезмерностьэтих предложений на первых порах испугала собрание. Но25 января 1831 года, когда приехал Езерский и подтвердил,что Николай дарует полякам лишь одно прощение, послыша-лись крики ярости; в одну минуту был составлен и едино-гласно принят членами сейма, начиная с председателя сенатаЧарторыйского, акт о низложении.

Этим актом сейм лишил себя всякого права ссылаться передЕвропой на текст венских трактатов. Мортемар, проезжавшийчерез Польшу, встретил в лесу эмиссаров польского правитель-ства, рассказавших о намерении сейма вотировать низло-жение. Мортемар предупредил, что па его помощь они могутрассчитывать только в случае примирения польской нациис королем. Когда по приезде Мортемара в Петербург вестьо низложении подтвердилась, его роль должна была ограни-читься простыми разговорами с царскими министрами. По-ляки поставили себя вне европейского международного права.Им оставалось только испытать счастье своего оружия.

Военные силы Польши. На другой день после ноябрьскоговосстания 1830 года польская армия состояла из 23 800 пехо-тинцев, 6800 кавалеристов при 108 артиллерийских орудиях.Правительство развило необыкновенную деятельность: онопризвало старослужащих, объявило набор рекрутов, зачислялов полки поляков, перебегавших из австрийских, прусских ирусских земель, поощряло образование вольных партизан-ских кавалерийских отрядов, равно как и отрядов косинъе-ров, которые после первых побед должны были обменить своикосы на ружья, захваченные у неприятеля. В марте 1831 годапольская армия имела в наличии 57 924 человека пехоты,18 272 регулярной кавалерии, 3000 волонтеров — всего 79 000человек с 158 орудиями. В сентябре общая цифра, сильноуменьшившаяся после первых боев, поднялась до 80 821 чело-век. Это был максимум того, что могло выставить государство,имевшее 4 миллиона жителей, в борьбе против империи сшестидесятимиллионным населением.

Русские с самого начала могли выставить в поле 86 000 че-ловек пехоты, 28 000 человек кавалерии, в общем 114 000 солдатпри 356 орудиях, не считая гарнизонов и крепостной артилле-рии. Несмотря на первые неудачи, у них в июле 1831 годаимелось налицо более 86 000 человек. То был момент, когдаобе враждебные армии почти сравнялись численно. И, однако,


все то, что осталось от польской армии, сформированнойНаполеоном и великим князем, растворилось в массе рекру-тов, правда храбрых, но не прошедших военной подготовки,тогда как русские имели под знаменами почти исключительноиспытанные войска. Помимо того, в продолжение всей войнырусские сохраняли двойное превосходство в кавалерии и трой-ное в артиллерии. Наконец, ни один из польских главноко-мандующих не мог сравниться как стратег если не с Диби-чем, то, во всяком случае, с Паскевичем, нанесшим последнийудар польскому делу.

Бои под Варшавой: Грохов, Прага. В январе 1831 годафельдмаршал Дибич, прозванный Забалканским за свой пе-реход через Балканы, совершонный за два года перед тем,прибыл в главную квартиру русской армии, в Белосток.В приказе по войскам он говорил солдатам: «Русский штыкдокажет полякам, что их измена столь же бессильна, скольи преступна». 5 февраля, зная, что приготовления поляковдалеко не закончены, Дибич перешел границу пятью колон-нами, решив итти прямо на Варшаву. Его воззвание «к поль-ским воинам» с приглашением покинуть национальное знамяи манифест царя к русскому народу, в котором он называлбезумием и изменой акт низложения, были оглашены назаседании сейма и возбудили живейшее негодование. Зимапозволяла русским переправляться через реки по льду.Поляки были сосредоточены частью влево от них, близ Мин-ска 1 и Калушина, частью вправо, близ Остроленки и Пул-туска. Против 100 000 русских их было всего 47 000. Дибичрассчитывал пройти между обеими массами поляков и на-правиться к Праге. Поражение польской кавалерии при Ка-лушине повлекло за собой отступление всей польской армиик Праге. Розен и Пален слишком увлеклись преследованием,и главнокомандующий Радзивилл надеялся разбить порозньэти две русские дивизии, заманив их в леса и болота Грохова.

1 Здесь должно разуметь не столицу Белоруссии, а одноименный городок,расположенный на шоссе меисду Седлецем и Варшавой. — Прим. ред.

19 февраля началась первая битва при Грохове. Паленвыступил раньше Розена, не нашел достаточно места, чтобыразвернуть свои войска, и на его глазах они были обстре-ляны сорока пушками Шембека, потеряли два знамени и двебатареи. Получив подкрепления, Пален, в свою очередь,заставил отступить поляков, но не мог отбить у них ольхо-вую рощу, служившую им как бы плацдармом. 20-го бойвозобновился; Розен также потерпел поражение при атаке





ольховой рощи, потеряв 2000 человек. Дибич, поспешившийна место боя, был того мнения, что надо подождать подходакорпуса Шаховского. 24 февраля русские взяли Вяло ленку;25-го Круковедкий отнял ее обратно. Русские с ожесточениематаковали ольховую рощу. Хлопицкий был серьезно ранен,и это лишило оборону общего руководства. Русская артил-лерия совершенно подавляла польскую числом орудий и бы-стротой стрельбы. Затем русская кавалерия массой обру-шилась на польские позиции, была встречена в упор огнемпехоты и атакована с фланга Кицким. Здесь был совершенноуничтожен кирасирский полк имени принца Альберта. Этаблестящая защита обеспечила лишь отступление поляковк укреплениям Праги. Они оставили на месте боя 10 000 че-ловек, а русские 8000. Битва была, быть может, проигранаполяками, но они с честью померялись силами с цветом импе-раторских войск. Они могли снова восстановить силы в Вар-шаве, в то время как русские стояли бивуаками под открытымнебом в суровую зиму, нуждаясь в припасах, умирая отхолеры.

Так как главнокомандующий Радзивилл обнаружил пол-нейшее отсутствие всяких военных талантов, сейм заменил егоСкржинецким, который объявил, что спасет национальнуючесть, «так как устроит великую могилу для русской армии».Тем не менее он вернулся к политике Хлопицкого и пробо-вал завязать переговоры с Дибичем. 26 февраля русская пехотасилой заняла Прагу и разместилась там. Дибич не делалпопытки перейти Вислу ни даяп сжечь большой мост: оножидал предложений капитуляции. Но так как их не после-довало, он решил расположиться на зимние квартиры; при-казал войскам отступить и разместил их по деревням: в де-ревне Ваврз стал генерал Гейсмар, в Дембе-Вельке — Розен.В это время сейм под влиянием клубов решил пропагандиро-вать восстание в соседних областях; он послал корпус Двер-ницкого в Под о лию и на Волынь, а корпус Серавского — в Лю-блинское воеводство.

Наступление поляков: Вавр, Дембе-Вельке, Игане(март—апрель). Прондзинский, начальник главного штаба польскойармии, узнав, что Дибич делает приготовления в Карчеведля переправы через Вислу, решил попытать сильную ди-версию. Он попробовал склонить Скржинецкого к СЕоемуплану, заключавшемуся в том, чтобы захватить русских назимних квартирах и уничтожить поодиночке отдельные кор-пуса. Скржинецкий потерял две недели на размышления;только в ночь с 30 на 31 марта польская армия перешла через


мост, соединяющий Варшаву с Прагой. 31 марта корпуоГейсмара был первым захвачен в Вавре и рассеян менее 'чемв час, причем потерял два знамени, две пушки и 2000 че-ловек пленными. После полудня поляки напали на Розенав Дембе-Вельке. Деревня была взята, русская пехота опро-кинута блестящей атакой кавалерии, предводимой Скаржин-ским. Розен едва не попал в плен. Его левое крыло былоуничтожено, но правое успело отступить под прикрытиемночи. 1 апреля поляки настигли его у Калушина и отнялитри знамени. Прондзинский торопил главнокомандующеговоспользоваться разгромом русской армии и захватить самогоДибича. Но Скржинецкий потерял пять дней, затем двинулсяочень медленно и 10 апреля встретил в Игане русские частипод командой Розена, уже получившие сильные подкрепле-ния и занимавшие позицию под прикрытием двух батарей.Батареи были взяты и отняты вновь, атаки русской кавалерииотбиты, и польская пехота без единого выстрела захватиладеревню, ударив в штыки. Русские потеряли 1000 человеквыбыьшими из строя и 2000 пленными. В результате этойблестящей одиннадцатидневной кампании поляки помешалирусским перейти через Вислу под Карчевым, и русская армияпотеряла 16 000 человек, 10 знамен и 30 пушек. Победа былабы еще решительнее, если бы Скржинецкий не испортилсвоей медлительностью планов начальника главного штаба.Тем не менее с этой минуты он прослыл великим полководцем.

Бой под Остроленкой (май). Русская гвардия под началь-ством Бистрома и великого князя Михаила была расположенамежду Бугом и Наревом, в деревнях вокруг Остро ленки.Надо было помешать Дибичу соединиться с ней. Скржинец-кий послал 8000 человекостановить и задерясать фельдмар-шала; сам же он с 40 000 тайком перешел через Буг и распо-ложился в Сероцке. Великий князь и Бистром, очень встре-воженные, поспешили отступить; поляки заняли Остроленкуи преследовали русских по направлению к Белостоку. 15 маярусская гвардия и корпус Дибича соединились и смогливыставить против 40 000 поляков 70 000. Русские войскавернулись к Остроленке, вновь захватили этот город и началипереправляться через Нарев. Чтобы помешать им, Скржи-нецкий дал 26 мая кровавое сражение, но должен был усту-пить превосходству артиллерии и отошел сначала к Пул-туску, а потом к Варшаве.

Между тем, в ту самую минуту, когда затихало восстаниев Подолии и на Волыни, первые польские победы повлеклиза собой восстание в Литве. Генералы Хлаповский, Гелгуд


и Дембинский, посланные для поддержки этого восстания,не успев захватить Вильны, вскоре должны были отойти.

Замена Дибича Паскевичем. Переход через Вислу (июль).Император был очень недоволен Дибичем, обещавшим всту-пить в Варшаву в конце февраля. 9 июня граф Орлов былпослан к Дибичу с предложением подать в отставку. «Я сде-лаю это завтра», — ответил фельдмаршал. На другой день онскончался от холеры. Его преемником был назначен Паске-вич-Эриваяский. Он прибыл, предшествуемый блестящей ипрочпой военной славой. Начальником штаба у него был Толь.Против 50 000 войска и 142 пушек Скржинецкого, ослаблен-ного отсылкой корпуса в Литву, он располагал армиейв 86 000 человек и 438 орудий. Он решил во что бы то ни сталоперейти через Вислу, рассчитывая, что левый берег, менееопустошенный, чем правый, позволит ему прокормить армиюи что Варшаву легче взять с запада (предместья Чисте иВоля), чем с востока (предместье Прага). Скржинецкий,утверждая, что «никогда нельзя помешать врагу перейти черезреку», не сделал ничего, чтобы воспрепятствовать этому пе-реходу, чтобы напасть на русскую армию, разделенную Вислойна две части, или чтобы остановить ее движение по левомуберегу. 8 июля Паскевич занял Плоцк. Он сделал вид, чтохочет произвести переправу в этом пункте, а в это время Паленпри помощи понтонов, присланных из Пруссии, построилмосты в Осецке, и 19 июля армия переправилась.

Паника и резня в Варшаве. Уже 20 июня при известиио поражении, которое потерпел генерал Янковский, в Вар-шаве вспыхнул бунт. Правительство, уступая крикам толпы,приказало арестовать этого генерала, а также его зятя, ге-нерала Вутковского, и еще нескольких генералов и полков-ников, кроме того камергера Феншау, состоявшего шпио-ном при Константине, и жену русского генерала Базунова.Они были заключены в варшавский Замок. Волнение вспых-нуло снова, когда было получено известие о переходе русскойармии через Вислу. Скржинецкий был принужден податьв отставку, и польские войска остались без начальника,между тем как гражданское правительство было бессильноподдержать порядок в городе. 15 августа народ оттеснилнациональную гвардию, охранявшую Замок, и убил тамЯнковского, Вутковского, Феншау, еще нескольких генера-лов и Вазунову. Убийства продолжались и по другим тюрь-мам. Число жертв достигло тридцати трех.

16 августа генерал Круковецкий после тщетных попытокуспокоить толпу объявил себя комендантом города. Утвер-


жденный в этой должности Исполнительной комиссией, онрассеял сборища с помощью войсковых частей, призванныхиз армии, арестовал клубистов, закрыл помещение Патрио-тического общества и начал производить расследование.Правительство подало в отставку. Собрался сейм. Он назна-чил главнокомандующим Дембинского. Последний продолжилследстьие, учредил военный суд, обвинил Круковецкогов бездействии, а Лелевеля — в участии в беспорядках. Всеополчились против Дембинского. Его обвинили в стремленийк диктатуре и в желании передать Варшаву русским. Сеймназначил новое правительство из пяти членов и заменилДембинского Круковецким. Последний велел казнить четверыхучастников убийств, совершенных 16 августа.

Осада Варшавы (август—сентябрь). 19 августа русскаяармия расположилась в нескольких милях от Варшавы. Состороны предместья Воли городу угрожали главные неприя-тельские силы; со стороны Праги — Розен и войска правогоберега. На военном совете, который держали польские гене-ралы, Круковецкий предложил дать битву перед Волей соьсеми наличными польскими силами; Уминский — ограни-читься защитой города, но захватить обратно территории напраьом берегу; Дембинский — избавить столицу от ужасовосады и перейти в Литву с правительством и армией. Кон-чили тем, что остановились на предложении Уминского:решено было сопротивляться Паскевичу под прикрытиемдовольно жалких укреплений, преграждавших подступы к го-роду; Лубепский с 3000 всадников должен был снова занятьПлоцкое воеводство; Раморино 1 с 20 000 человек получилприказание атаковать русских на правом берегу. Это разде-ление армии было великой ошибкой: в Минском воеводствеуже находились значительные силы ХржаноЕСкого, которыйоказался не в состоянии уничтожить несколько тысяч рус-ских под начальством Головина; Раморино, преследуяГоловина и Розена, в минуту крайней опасности очутилсяблиз Брест-Литовска, в 35 милях от Варшавы.

1 Итальянец, родившийся в Женеве в 1792 году. Его считали побочнымсыном маршала Ланна. Он участвовал в битве нрп Ваграме в качестве солдата,а во время русского похода был артиллерийским капитаном.

С западной стороны Варшава была защищена двумя ли-ниями укреплений: в 600 метрах от городского вала тянулсяпелый ряд редутов, шедших от укрепленного предместьяЧисте до деревни Мокотова; в 1600 метрах — второй рядукреплений, опирающийся на деревню и форт Волю и укре-пленную деревню Раковец. Первую линию защищал Дем-


бинский, вторую — Вем. Главнокомандующий Круковецкий,испуганный создавшимся положением, сделал попытку за-вязать тайные переговоры с Паскевичем. Последний предло-жил полякам амнистию и некоторые гарантии на будущеевремя; но о «восьми воеводствах» не могло быть и речи, и амни-стия не должна была распространяться на литовских повстан-цев, в которых царь видел просто взбунтовавшихся русскихподданных, недостойных ни малейшего снисхождения. Этипредложения были сообщены польскому правительству и с не-годованием отвергнуты. Круковецкий ответил фельдмар-шалу, что поляки «взялись за оружие для завоевания неза-висимости в тех границах, которые некогда отделяли ихот России». Таким образом, накануне потери самой Вар-шавы поляки продолжали требовать возвращения Литвы иУкраины.

Польская армия насчитывала в Варшаве 60 000 человек, изкоторых 16 000 приходилось на долю национальной гвардии.В то время как поляки осклабили себя неосторожными дивер-сиями, Паскевич собрал вокруг себя все рассеянные дотолекорпуса Крейца, Головина и Ридигера. Он располагал болеечем 78 000 человек и артиллерией около 400 орудий. Палендолжен был вести атаку слева, Шаховской — в центре, ве-ликий князь Михаил с гвардией — справа; Крейц и кава-лерия составляли резерв. Вем дал знать в Варшаву, что онне в состоянии продержаться на своих позициях долее два-дцати четырех часов, «после чего, — сказал он, — все мыбудем или убиты, или взяты в плен».

6 сентября на рассвете русская артиллерия открыла страш-ный огонь по передовым редутам. Они были взяты в штыкирусской пехотой, так же как Раковец и другие деревни. Волябыла почти окружена. Генерал Совинский, защищавший ее,на требование сдаться ответил русским: «Одно из ваших ядероторвало мне ногу под Бородиным, и я более не в состояниисделать ни одного шага назад». Когда деревня была взятаприступом, бой продолжался в церкви; Совинский был убиту подножия алтаря; Высоцкий, будучи ранен, сорвал зубамиповязки, наложенные на раны хирургами.

Вылазка, произведенная защитниками второй линии и го-рода под начальством Дембинского. и Круковецкого, потер-пела неудачу; русские уже сильно окопались в укрепленияхпервой линии. Сам главнокомандующий устроился в Воле.Всю ночь с 6 па 7 сентября русская артиллерия бомбардиро-вала вторую линию; польская артиллерия, которой яехваталозарядов, отвечала с перерывами.


Падение Варшавы. 7 сентября в 3 часа утра Прондзинскийявился перед русскими аванпостами с письмом от Круковец-кого, в котором изъявлялась покорность армии и нации «за-конному государю». Паскевич с целью ускорения перегово-ров просил польского главнокомандующего явиться к нему.Круковецкий в сопровождении Прондзинского прибыл в 8 ча-сов утра, но, указав, что «полное» подчинение, требуемоеПаскевичем, слишком унизительно, заявил, что не имеет пол-номочий от сейма. «Остановимся на этом, — ответил фельд-маршал, вынимая часы, — через час я начну приступ». Междутем время шло; в полдень сейм собрался на заседание; по-слышались негодующие крики: требовали отставки министров;Островский, Винцент Немоевский требовали предания Кру-ковецкого суду, советовали вооружить народ и всей массойдвинуться к укреплениям. Роман Солтык восклицал: «Мыможем погибнуть, но унизиться — никогда! Мы исполнилинаш долг членов сейма, исполним все теперь наш долг воинов!»В половине второго бомбардировка по приказу Паскевичавозобновилась, — пришлось прервать заседание, и сейм разо-шелся до 4 часов.

Двести пушечных жерл гремели против городских укрепле-ний; польская артиллерия едва отвечала. Русская армия,построившись тремя колоннами, начала приступ, причем гвар-дия и кавалерия оставались в резерве. Штыковая контратака,руководимая генералом Уминским, была отбита русскойкартечью. В 4 часа русские, имея впереди барабанщикови полковые оркестры, разом атаковали все внешние укрепле-ния и взяли их в штыки. Ничто более не защищало Варшаву,кроме низкой ограды, походившей на простую тамоясеннуюзаставу для взимания городских ввозных пошлин.

Тогда Прондзинский явился к русским с заявлением, чтоКруковецкий получил наконец от сейма достаточные пол-номочия. Паскевич, раненный в руку во время боя, сначалане хотел остановиться, убежденный, что поляки стремятсятолько выиграть время с целью вернуть 20 000 человек кор-пуса Раморино. Однако он послал в город своего начальникаштаба Берга с двумя другими офицерами. Приведенные в За-мок, они целый час ожидали Круковецкого. Последний, про-тянув еще некоторое время, наконец решился подписать ка-питуляцию. Но тут вмешался сейм и предложил другиеусловия. Круковецкий вышел из членов правительства.Пользуясь этими проволочками, он приказал переправитьчерез Вислу 32 000 человек польской армии, сказав депута-там: «Спасайте Варшаву... Мой долг спасти армию».


Берг и русские офицеры напрасно искали по городу, с кемможно было бы вести переговоры. Потеряв терпение, ониобъявили, что штурм города начнется в 4 часа утра. Мала-ховский взял на себя написать фельдмаршалу заявлениео том, что в б часов ворота будут открыты русским, и вЕерялему город, отныне беззащитный. Итак, Варшава пала безкапитуляции, которой никто не подписывал.

8 сентября в б часов русские заняли посты, арсеналы исклады. В 10 часов маршал Паскевич торжественно вступилв город. Он написал царю: «Варшава у ног вашего Ееличества».

В этот день польская армия, сильно уменьшившаяся вслед-ствие дезертирства, сосредоточилась около Плоцка. 20 000 че-ловек с 92 орудиями под начальством Рыбинского перешлиграницу и сложили оружие на прусской территории. Рожиц-кий и Каминский увели с собой 10 000 человек в Краков,а Раморино — 16 000 человек в австрийскую Галицию. Оста-лось всего-навсего 10 000 солдат, осажденных в Плоцке,Модлине и Замостье. В течение октября они сдались русским.

Польша потерпела поражение; не было уже ни королев-ства, ни армии. Политическое творение Александра и то, чтосделал для польской армии Константин, — все это было оди-наково уничтожено. Но сопротивление Польши спасло покрайней мере парижскую и бельгийскую революции, так какв то время, как Паскевич совершал свой переход через Вислу,французская армия смогла вступить в Бельгию, прогнатьголландские войска и обеспечить таким образом независимостьнового королевства. Сверх того Европа обнаружила, что, дажеведя войну в своих собственных владениях, Николай не могни разу выставить более 114 000 человек одновременно.С этой минуты престиж русского самодержавия — этот кош-мар либеральной Европы — рассеялся. Заметим, что в ре-зультате разгрома Польши Россия теряла почти столькоже, сколько и сама Польша: парламентский опыт, испробо-ванный в Варшаве, отодвинул на долгие годы всякую воз-можность подобного опыта в Петербурге. Самодержавие одер-жало победу в Варшаве в сентябре 1831 года, как и в Петер-бурге в декабре 1825 года. Итак, расширялась пропасть междуЗападной Европой, где одни страны уже были конституцион-ными, а другие стремились стать таковыми, и Восточной,вновь подчинившейся принципу абсолютизма.

Польские эмигранты. Генералы, тысячи польских офице-ров и солдат, бежавших в Швейцарию, во Францию, в Англию,принятых и как бы усыновленных государствами со свобод-ным устройством, образовали с этих пор грозную силу все-


мирной революции. Они отныне встречались повсюду, гденадо было поддерживать борьбу за свободу: в восстанияхв Париже, Берлине, Вене, в революциях в Италии, Германии,Венгрии, Румынии. Во Франции, где палаты вотироваливспомогательные фонды для эмигрантов, где для их детейосновали в Батиньоле польскую школу (1842), изгнанникисобрались в особенно большом количестве. Мицкевич написалдля них Книгу польского странника; он воодушевлял ихсвоими пламенными стихами; с 1840 по 1844 год, занимаялекторскую кафедру в Коллеж де Франс, он вместе с Кинеи Мишле проповедывал национальные революции и воскре-сение порабощенных народов. Церковь и кладбище в Монмо-ранси приняли прах многих польских героев, ораторов ипоэтов.

Польша под царским игом. Император Николай, когдаПольша очутилась «у его ног», решил, сохраняя для нееназвание царства, а для себя титул царя, уничтожитьвсе, что могло бы поддерживать «иллюзии о независимойПольше» и содействовать ее восстановлению. Вопреки амни-стии, провозглашенной 6 ноября, — правда, со множествомоговорок, — избранная часть нации б вша терроризована кон-фискациями, ссылками в Сибирь и переселениями целых се-мейств. Конституция, дарованная Александром, была уни-чтожена; коронование царя должно было совершатьсяв Москве одновременно с коронованием императора. Ми-нистерства были уничтожены и заменены управлениями и ко-миссиями, подведомственными различным русским мини-стерствам; административный совет превратился всего-наюего в собрание директоров под председательством намест-ника; Варшавский университет потерял свой юридическийфакультет; Национальная библиотека была перевезена в Пе-тербург; польская армия была распущена, и ее составныеэлементы распределены по русским полкам; охрана коро-левства была поручена общим силам империи; вся русскаяорганизация: система налогов, судопроизводство, денежнаясистема были мало-помалу введепы в королевстве; польскиеордена уцелели только как русские ордена и раздавалисьтеперь наиболее преданпвш слугам самодержавия; вместопамятника, который должны были поставить Иосифу Поня-товскому, был поставлен памятник Паскевичу. В 1844 годустаринные исторические воеводства были переименованы в пятьгуберний: Варшавскую, Радомскую, Люблинскую, Плоцкую,Модлинскую. В 1833 году попытка Заливского поднять вос-стание в Люблинском воеводстве окончилась расстрелами


и виселицами. В октябре 1836 года Николай, показывая вар-шавским нотаблям новую цитадель, предупредил их, что прималейшей попытке мятежа город будет разгромлен и уни-чтожен. Русская Польша была так жестоко усмирена, что нешевельнулась даже во время кризиса 1848 года.

Литва и Западная Украина под русским владычеством.В тех областях, на присоединение которых к своему коро-левству поляки рассчитывали и где польская культураи язык являлись в действительности уделом бывших гос-подствующих классов, была предпринята систематическаяборьба для искоренения полонизма. Дело шло о русифика-ции Литвы, об ассимиляции русских земель, принадлежав-ших некогда Польше, с царской Россией. Университетв ВилЬне был упразднен, польский язык изгнан из всех школ,из всех административных и судебных актов. Православныекрестьяне Украины и Белоруссии в свое время (в XVII веке)подчинились Римской унии лишь после жесточайших наси-лий со стороны поляков; теперь подобные же насилия былилущены в ход уже со стороны русского правительства, чтобызаставить их отказаться от унии. Крестьян принуждалиснова стать православными, чтобы они полнее чувствовалисебя русскими. Духовенство, католические монахи и мона-хини были изгнаны из страны. В Литве, стране глубоко ка-толической, удовольствовались тем, что наблюдали оченьстрого за духовенством, докучая ему, как и духовенствув Польше, энцикликами покладистого (по отношению к царю)папы Григория XVI. В Литве и в Западной Украине наиболеепольским элементом являлось мелкое дворянство. С октября1831 года оно стало жертвой всевозможных суровых мер состороны властей. Был произведен строгий пересмотр правдворянства, и многие дворяне были выключены и переведеныв сословие однодворцев, или свободных крестьян. Равнымобразом был произведен пересмотр денежных и иных повин-ностей, которые причитались помещикам с крестьян. Земле-делец выиграл при этом все, что теряли его прежние господа.Это было для крестьянина как бы поеддверием эмансипации1861 г. Не было ничего упущено, чтобы заставить пана от-казаться от земли и перевести владение землей в руки крестьянили русских помещиков. Восточные «воеводства», которыхтак усиленно добивались поляки, сделались официально«юго-западными губерниями».

Надо сказать, Пруссия и Австрия работали над денацио-нализацией своих польских территорий с тем же рвением.13 марта 1833 года берлинское правительство издало инструк-


цию для выкупа польских земель и перепродажи их приобре-тателям германского происхождения. Франкфуртский сеймугрожающе выступил перед Швейцарской федерацией, при-глашая ее наблюдать за польскими эмигрантами. Согласиетрех держав, участвовавших в разделе Польши, проявившеесяво время подавления польского восстания, окрепло на ру-инах Польши. Это согласие трех держав проявилось особеннов ДОюнхенгрецкой конвенции (8 сентября 1833 г.), в силукоторой все три двора (русский, австрийский, прусский)обязывались в случае польского движения выставлять напомощь друг другу по 3500 человек, разрешали при военныхоперациях против поляков не считаться с государственнымиграницами и обязывались выдавать друг другу агитаторов.

Уничтожение Краковской республики. Между тем посредиэтих порабощенных частей Польши продолжала существоватьмаленькая независимая Польша — Краковская республика,которую трактаты 1815 года наделили конституцией, сеймоми правительствующим сенатом. Со своим университетом этареспублика оставалась как бы цитаделью национальной лите-ратуры, языка, мысли, национальных упований. Часто онаслужила также убежищем политическим беглецам — главнойквартирой, где замышлялись вооруженные посягательствапротив соседних территорий. По национальному пристрастиюили по слабости сенат компрометировал себя более, чем тодопускали его международные обязательства. Бывали мо-менты, когда у кормила правления его заменяли эмигранты.Сенат получал строгие предупреждения, мотивируемые при-сутствием иностранных поляков, приютом, даваемым то сол-датам Раморино, то бандам Заливского. В феврале 1836 годаот сената потребовали изгнания польских эмигрантов; городподвергся оккупации со стороны войск трех держав, суще-ственному изменению органического статута, чистке сейма.Представители трех дворов с тех пор не переставали требо-вать изменений в конституции или в личном составе краков-ского правительства, и эти требования подкреплялись воен-ными оккупациями.

В 1846 году произошло польское движение против австрий-ской императорской власти в восточной Галиции, украин-ской по населению и православной по религии, за исключе-нием дворянства, говорившего по-польски. Австрийскомуправительству стоило только предоставить крестьянам сво-боду действий относительно дворян, — и крестьянское вос-стание обагрило кровью страну. В январе 1846 года Краковснова стал сборным пунктом для концентрации эмигрантов, и


1 Автор совсем не отмечает здесь вполне уже доказанного в настоящее времяпровокаторского участия меттерниховской полиции в подготовке и организа-ции нападений крестьян на польских помещиков в Галиции в 1846 году с цельютерроризовать их и прекратить всякие попытки к польскому националь-ному восстанию. — Прим. ред.

законные краковские власти были заменены «национальнымправительством Польской республики». Оно состояло из семичленов, выбранных от трех частей Польши и, кроме того, отпольской эмиграции, от свободного города Кракова и от Литвы.Во главе этого правительства стояли Людовик Горжковский,Ян Тыссовский и Александр Гржегоржевский и оно заявиломиру, что «час восстания пробил». Атака австрийских войскна первых порах была отражена. Затем австрийцы занялигород и цитадель, но вскоре (20 февраля) их вновь изгналиоттуда. Восстание распространяется по западной Галиции,в то время как восточная охвачена украинским крестьянскимдвижением.1 В прусской Познани вспыхивают беспорядки.Наконец, соединенные силы трех держав подавляют восста-ние и вступают в Краков (март). Протесты со стороны Фран-ции и Англии со ссылками на Венский трактат несколькоотдаляют роковую развязку... Но договор, заключенныйв Вене 6 ноября 1846 года между тремя северными державами,«имея в виду, что Краков, очевидно, чересчур слабая полити-ческая величина, чтобы противиться непрестанным интри-гам польских эмигрантов, держащим этот свободный городв моральном подчинении»,— санкционирует уничтожение ма-ленькой республики и присоединяет ее территорию к Австрий-ской империи. С этой минуты не осталось больше ни одногоклочка независимой Польши.


ГЛАВА IX

ВОССТАНИЕ В БЕЛЬГИИ. БЕЛЬГИЙСКОЕКОРОЛЕВСТВО

1814-1847




I. Соединение Голландии с Бельгией



отчас цосле крушения наполеоновской Империи четыресоюзные великие державы — Австрия, Россия, Прус-сия и Англия — решили отнять у Франции всякуювозможность снова потрясать или подчинять Европу.1 В числемер, могущих способствовать этой цели, на первый план былопоставлено создание на северо-восточной границе Франциисильного государства, которое держало бы ее в узде. Этамысль была не нова: не говоря уже о далеком прошлом, когдабургундские герцоги, а за ними Габсбурги, сосредоточивалипод своей властью все Фландрские области, — во время коа-лиции 1805 года некий итальянский аббат, по фамилии Пиа-толи, сочинил проект образования особого королевства ОбеихБельгии под властью одного из государей Оранского дома,и этот проект встретил сочувствие со стороны петербургскогои лондонского дворов. В 1814 году эта мысль была снова поста-влена на очередь и 1 марта в Шомоне лорд Кэстльри предло-жил союзникам соединить Голлапдию с Бельгией. Так воз-никла злополучпая комбинация, построенная на априорпвпспринципах вопреки историческому опыту и заранее обре-ченная па исчезновение вследствие тех самых противоречий,которые она пыталась примирить.

1 См. гл. I.

Основание Нидерландского королевства. В общих чертахэта комбинация была намечена в первом Парижском трактате(30 мая 1814 г.). Согласно статье 6 Голландия, «поставленнаяпод верховенство Оранского дома», должна получить «терри-


ториальное приращение», а двумя отдельными секретнымистатьями был определен приблизительный размер этой при-резки на пространстве между морем, Францией и рекой Маасоми даже между Маасом и Рейном (ст. 3 и 4). Три недели спустяуполномоченные четырех союзных держав, собравшись в Лон-доне на конференцию, определили основные условия соеди-нения Голландии с Бельгией. Почин в этом деле взял на себялорд Клзнкарти, а принца Оранского, носившего титул«владетельного государя Нидерландов», решено было проситьпримкнуть к этому плану, с тем чтобы он возможно болеелиберальным путем осуществил «амальгаму» обоих государств(20 и 21 июля 1814 г.). Условия соединения были изложеныв восьми статьях; Вильгельм Оранский принял их в Гааге21 июля, но публично они стали известны лишь через год.Общий их смысл сводился к следующему: Голландия и при-соединяемые к ней территории составят одно государстьо,«управляемое той конституцией, которая установлена в Гол-ландии», с необходимыми изменениями; бельгийские про-винции должны быть «приличным образом» представленыв генеральных штатах и будут отныне делить с голландскимипровинциями все тяготы и преимущества.

В знак своей благодарности за добрые услуги АнглииВильгельм поспешил теснее связать себя с нею посредствомЛондонского договора, причем Англия возвращала Голлан-дии колонии, отнятые после 1 января 1803 года, за исключе-нием мыса Доброй Надежды в Африке, Демерари, Эссеквибои Бербиса в Америке. Так как Цейлон был уже уступленГолландией в 1802 году, то в конечном итоге она отказываласьот всех своих заморских владений, кроме Зондских островов(13 августа 1814 г.). Уплатив таким образом Англии за трудыи обеспечив себе дружественное расположение Австрии иФранции путем поддержки их требований на Венском кон-грессе против России и Пруссии, принц Оранский отважился,наконец, присвоить себе титул, о котором давно мечтал, и16 марта 1815 года, в тот самый момент, когда возвращениеНаполеона с острова Эльбы грозило Европе новыми потря-сениями, он провозгласил себя «королем Нидерландским».Месяц спустя в качестве «короля» он примкнул к лиге противНаполеона, и державы косвенно признали за ним королев-ский титул, утвердив его вступление в лигу с этим титулом.Различные вопросы, связанные с возникновением новогокоролевства, были разрешены несколькими соглашениями,заключенными баронами Гагерном и Спаном, представите-лями Вильгельма Оранского на Венском конгрессе, или его же


лондонским посланником. Таков был акт 19 мая 1815 года,в силу которого Россия получала возмещение военных издер-жек в форме заключенного в Голландии русского займа в50 миллионов флоринов, реализацию которого брали на себяАнглия и Нидерланды. Четырьмя договорами, заключеннымив Вене 31 мая 1815 года с Австрией, Англией, Россией и Прус-сией и внесенными затем в окончательный акт конгресса,было официально провозглашено существование Нидерланд-ского королевства и определены его границы.

Новое королевство обнимало старые голландские и бель-гийские провинции, епископство Льежское и великое гер-цогство Люксембургское. В силу германской федеральнойконституции (8 июня 1815 г.) нидерландский король входилв состав Германской федерации как государь великого гер-цогства Люксембургского, которое было уступлено ему в лич-ную собственность взамен его нассауских владений (Диллен-бург, Зиген, Диц, Гадамар). После сражения при Ватерлоои падения Наполеона границы королевства были исправленывторым Парижским трактатом (20 ноября 1815 г.), — этимтрактатом к Нидерландам были присоединены территорииФилипшиль и Мариенбург, а также герцогство Вульонское,до последнего времени входившие в состав Франции. Наконец,дополнительными договорами 1816—1817 годов (особенно до-говором с Пруссией 26 июня 1816 г.) и Франкфуртским терри-ториальным гецессом 20 июля 1819 года эти постановлениябыли дополнены, и территориальный состав Нидерландскогокоролевства определился окончательно.


II. Правление Вильгельма I и бельгийцы

Едва взойдя на престол, Вильгельм I встретился сбольшими затруднениями. Правда, в первом порыве энту-зиазма бельгийцы восторженно приветствовали своего но-вого государя и сомкнулись вокруг него для борьбы с На-полеоном. Но когда им стали точнее известны условия ихсоединения с голландцами, когда они поняли, что с их странойпоступили как с пустошью и что она признана лишь «при-датком» к нидерландской территории, когда они почувство-вали, что их не только соединили, но и подчинили народу,разнившемуся от них нравами, интересами и верованиями, —тогда восторг их стал охладевать и они горько призадумалисьнад своей участью. В сущности, бельгийцы никогда не пред-ставляли собой нации, а вековое порабощение их испанцами


и австрийцами плохо подготовило их к независимости. Нореволюционные потрясения пробудили в них сознание своейиндивидуальности, и они радостно приветствовали прокла-мацию, в которой генерал Бюлов сулил им автономию (фев-раль 1814 г.). Бельгийцы отлюдь не заслуживали презрениясо стороны подкупленных Голландией публицистов, позднееназывавших их страну «привычной колонией всех держав»и «собранием областей, где последовательно паслись все кониЕвропы». В 1815 году это был народ, отупевший от тяжелыхиспытаний, но уже готовый пробудиться для идей свободыи национального самоуправления. Отсюда — глухая тре-вога, овладевшая им с самого начала царствования Виль-гельма Оранского, и не замедлившая проявиться глухаяоппозиция его правлению.

Вильгельм I не сумел рассеять общее недовольство. Егопростота и добродушие не искупали врожденной недоверчи-вости и вялости. Его либеральные стремления очень скоробыли подчинены ретроградным предрассудкам. Вильгельмбеспрестанно колебался между желанием привязать к себеподданных и страхом выказать слабость. Кроме того, убежден-ный в своем умственном превосходстве и в непогрешимостисвоих суждений, он установил реяшм личного и самовластногоуправления, тем более невыносимый для бельгийцев, чтоВильгельм не постеснялся придать ему вполне голландскийи протестантский характер. В придворном кругу считали, чтостарший сын короля, носивший официально титул принцаОранского и вскоре женившийся на дочери Павла I, великойкняжне Анне Павловне, питает особую симпатию к Бельгии.Он был в Бельгии очень популярен, но стоял совершеннов стороне от государственных дел. Министры, которыми окру-жал себя Вильгельм I, почти без исключения были голландцыи стремились упрочить верховенство за северными провин-циями. Притом выдающиеся деятели первых лет — барон Го-гендорп, Фальк, ван Нагель, Рулль — не могли долго ладитьс королем, который самое большее лишь советовался с нимии важные решения часто принимал без их ведома. Постепенноони уступили место советникам абсолютно послушным и по-кладистым, вроде министра юстиции ван Маанена, служившегои изменявшего последовательно нескольким режимам доВильгельма I и справедливо прозванного «злым гением ко-роля», или вроде министра внутренних дел Еан Гоббельскроя,или статс-секретаря ван Стрефкерка, которого сравнивалис колоколом, безмолвствующим или трезвонящим по желаниюгосударя. Таким образом, все бестактные меры и необдуман-


ные декреты, на которые жаловались бельгийцы, исходилинепосредственно от Вильгельма, и на него в значительноймере падает ответственность за те политические, экономиче-ские и религиозные трения, которые роковым образом уско-рили мятеж.

Политические трения. Конституция 1815 года. Непосред-ственно по превращении Нидерландов в королевство особойкомиссии было поручено пересмотреть «основной» закон,принятый Соединенными провинциями в марте 1814 года,и внести в него необходимые поправки для согласованияс новым порядком (22 апреля 1815 г.). Председателем ко-миссии был Гейсберт Карел ван Гогендорп, членами — 11 гол-ландцев и 11 бельгийцев, все по назначению короля. В ихчисле были люди способные и умеренно-прогрессивного об-раза мыслей (ван дер Дюин де Маас дам и Жандебьен), былии завзятые реакционеры (граф Мерод-Вестерлоо и де Тиеннес)и, наконец, радикалы (Леклерк и Дотранж). В комиссии воз-никли горячие споры, особенно по вопросу об ответственностиминистров, — на чем настаивали либералы, но что былоотвергнуто, — по вопросу о выборе столицы для королевства,причем голландцы предлагали Амстердам, бельгийцы — Брюс-сель (в конце концов решено было вовсе не упоминать о сто-лице), главное же — по вопросу об организации представи-тельства: наперекор Гогендорпу, желавшему сохранить еди-ную палату под исконным названием генеральных штатов,решено было учредить две палаты, из коих первую должнысоставлять 40—60 членов, назначаемых пожизненно королем,а вторую—110 депутатов (55 голландцев и 55 бельгийцев),избираемых провинциальными штатами. Жандебьен безу-спешно восставал против этого уравнения числа депутатов,указывая, что в Бельгии больше 3 миллионов жителей, тогдакак в Соединенных провинциях меньше 2 миллионов. Ван Маа-нен отвечал, что Голландия уже два века представляет собойсуверенное и независимое государство и что она не согласитсяуступить первенство бельгийцам. Гогендорп вместе с темзаявил, что необходимо принять в расчет благосостояние икультурный уровень обеих стран и — если уж приниматьза основание число жителей — нельзя игнорировать и мил-лионное народонаселение нидерландских колоний. Вопрос,несомненно, был крайне щекотливый, и надо признать, чтоГолландия с полным правом могла требовать себе в генераль-ных штатах по меньшей мере столько же мест, сколько.по-лучали провинции, только что включенные в ее состав. Анта-гонизм между голландцами и бельгийцами проявился и в дру-


гих вопросах, например при обсуждении статей, касавшихсярелигии: бельгийские клерикалы не хотели согласиться наравное покровительство всем исповеданиям, установленноеЛондонским протоколом (июнь 1814 г.), и когда оно все жебыло в принципе принято, фанатическое духовенство объявилоего несовместимым с существованием католической религии.Несмотря на все эти затруднения, пересмотр конституциибыл закончен в июле 1815 года. Оставалось только народнымпредставителям санкционировать его.

«Основной закон» Нидерландского королевства устанавли-вал ничтожные гарантии против самовластия короля. Предо-ставление последнему права назначать членов верхней палатыи безответственность министров шли вразрез с истиннымипринципами конституционной монархии. Бюджет утвер-ждался генеральными штатами, но он делился на чрезвычай-ный, обсуждаемый ежегодно, и обыкновенный, вотируемыйсразу на десять лет. Это исключало всякий действительныйконтроль в области финансов. Генеральные штаты могли от-вергать законопроекты, но не имели права вносить в нихпоправки. Несменяемость судей была обещана, но лишьв будущем, и вовсе не упоминалось о суде присяжных, к ко-торому бельгийцы привыкли в эпоху французского влады-чества и который был упразднен простым указом в ноябре1814 года. Свобода печати была оговорена в конституции,однако при этом остался неотмененным необыкновенно суровыйуказ, изданный 20 апреля 1815 года, в опаснейший моментвойны с Наполеоном, и каравший некоторые проступки поделам печати клеймением, шестилетним тюремным заключе-нием и штрафом в 10 000 франков. Таким образом, в этом«основном законе» было немало недостатков и пробелов,особенно чувствительных для бельгийцев, которых помимовсего раздражали узаконения по вопросам парламентскогопредставительства и свободы культов.

Недовольство бельгийцев проявилось тотчас же, лишьтолько им предложили высказать свое мнение. В то времякак голландские генеральные штаты единогласно утвердилиновую конституцию, бельгийские нотабли, созванные в Брюс-селе 18 августа 1815 года, не постеснялись ее отвергнуть: из1323 вотировавших 796 высказались против принятия хартиии только 527 — за нее. Это произвело тем больший эффект, чтокороль не ожидал подобного противодействия. В первую ми-нуту он проявил одновременно гнев и испуг, но быстро опо-мнился и вышел из затруднения путем совершенно произволь-ного акта: он сосчитал в числе голосовавших за конституцию


280 нотаблей, не явившихся на собрание в Брюссель, при-знал недействительными около ста враждебных вотумов подтем предлогом, что они не были законно мотивированы, и объ-явил конституцию принятой (24 августа 1816 г.). Такимобразом, он обошел волю бельгийцев и навязал им ряд пунктов,которые они отвергли подавляющим большинством. С этихпор «основной закон» Нидерландского королевства, уже сампо себе претивший бельгийцам постановлениями в областиизбирательного права, законодательства и суда, прослылввиду способа, которым он был установлен, «политическимподлогом» и перманентным затяжным государственным пере-воротом в ущерб их правам.

Неравномерное распределение власти между севернойи южной частями Нидерландов. Так как политический стройкоролевства определяли голландцы, то все было как нельзялучше приноровлено к их особым интересам. Главные пра-вительственные и административные органы имели пребы-вание на севере, а статья 98 конституции, в силу которойгенеральные штаты должны были собираться поочередно тов одном из голландских, то в одном из бельгийских городов,обусловливала лишь кратковременные переезды двора, мини-стров и государственного совета на юг. Все канцелярииво время этих кочевок оставались в Гааге, и чиновники,переезжая в Брюссель, считались командированными запределы своего законного местопребывания, получая прогоныи суточные, как если бы они находились за границей. Послереволюции 1830 года бельгийцы принялись подсчитыватьгосударственные учреждения, находившиеся на севере, иоказалось, что в Гааге находятся все министерства, госу-дарственный контроль, верховный дворянский совет и боль-шая часть важнейших административных ведомств, в том числеи горное, хотя в Голландии не существует ни рудников, никопей; в Гааге и Амстердаме — канцелярии обоих орденов:военного ордена Вильгельма и ордена Нидерландского льва;в Утрехте — монетный двор и верховный военный суд; в Лей-дене— инвалидный дом; в Вреде — военная школа. В то жевремя в южных провинциях не было ни одного сколько-нибудьважного государственного учреждения. В 1830 году не былоеще решено, где должна заседать кассационная палата, и вот,декретом от 21 июня 1830 года местопребыванием последнейбыла назначена Гаага. Между тем число гражданских и тор-говых тяжб в Голландии значительно уступало числу подобныхтяжб в Бельгии; за десятилетний период с 1820 по 1830 годв Брюсселе подано было 6352 апелляционные жалобы, в Лье-


же — 3082, тогда как в Гааге — всего 1940. Не удивительнопри таких условиях, что бельгийцы протестовали противнавязанной имподчиненнойроли. При этом голландоы не огра-ничились тем, что перетянули к себе все органы власти, —они целиком захватили их, оставив своим южным согражданамлишь ничтожную долю гражданских и военных должностей.

Организуя в 1815 году свое первое министерство, Виль-гельм I ввел в него лишь одного бельгийца — герцога Ур-селя, по ведомству Waterstaat'a,1 и общественных работ.Так же действовал он и в дальнейшем, предоставляя высшиедолжности почти исключительно голландцам. Когда в 1819 го-ду герцог Урсель оставил ведомство Waterstaat'a,, его ставлен-ники в южных провинциях — бельгийские инженеры — былизаменены голландаами. Директором банка, учрежденногов 1825 году в Брюсселе, был назначен голландец. В 1829 годув числе 15 министров и статс-секретарей было трое бельгий-цев, в числе 14 начальников отдельных ведомств и секрета-рей — один, в числе 20 обер-секретарей и регистраторов —также один, и далее все было в том же духе. В иных мини-стерствах на весь штат приходилось по 2—3 бельгийца, а ввоенном и морском ни одного. Такое же неравенство царилои в армии: Бенжамен Констан писал в 1817 году, что на 32генерал-лейтенанта — бельгийцев только 6, на 53 генерал-майора—10. Позднее Нотомб на основании армейских списковза 1830 год вычислил, что офицеров — голландцев былопочти 2000, бельгийцев — 147 и что высшие чины, за не-многими исключениями, давались голландпам. Только вколониальной армии численный перевес был на стороне бель-гийцев, плативших здесь дань своей кровью; под тропикамиони могли рассчитывать на повышение, в котором им отка-зывали на родине. Офицеры-голландцы подчас демонстра-тивно выказывали бельгийцам обидное презрение. Так, когдаКарл Плетинкс, служивший ранее во французской армии,а потом в Ост-Индии, вынужден был по слабости здоровьявернуться в Европу, с великим трудом добившись чина млад-шего лейтенанта, — командир полка принял его очень грубои сказал: «Вот первый брабантец, которого мне навязывают».Разгневанный Плетинкс подал в отставку: впоследствиион оказался одним из вождей революции 1830 года.

1 Ирригации. — Прим. ред.

Попытки ввести голландское законодательство и единыйофициальный язык. Положив конец французскому владыче-ству в Нидерландах, король Вильгельм решил вытравить все


его следы. Кодекс Наполеона был признан дурным и опаснымединственно вследствие своего французского происхождения,хотя бельгийцы к нему привыкли. Вильгельм не желал,чтобы суды его королевства руководствовались приго-ворами парижской кассационной палаты. Уже в 1814 годубыл издан ряд постановлений, обнаруживших его стремлениеприменять всюду старое голландское право. Таково, на-пример, постановление 21 августа, узаконившее битье пал-ками в армии; таковы указы 6 ноября, отменившие глас-ность уголовного судопроизводства и суд присяжных. Затембыл выработан проект реформы гражданского уложения.При обсуждении этого проекта в палате в 1821 году двабельгийских оратора, Дотранж и Рейфен, обратили насебя общее внимание убедительностью своих доводов впользу французских законов; проект был взят обратно, иправительство ограничилось изменением ряда статей Ко-декса Наполеона и изданием его голландского перевода,полного неясностей и нелепостей. Еще меньше успеха имелпроект уголовного уложения, составленный в 1827 году.Правда, в нем были странные пункты: он предлагал,например, восстановить повешение, клеймение, сечение идругие средневековые кары. Эта перепечатка уголовногоуложения Карла V была встречена таким всеобщим осужде-нием, что правительство отказалось от своего творения, дажене внося его на обсуждение генеральных штатов. Однакопроизведенное проектом впечатление сохранилось, и бель-гийцы присоединили эти жалкие потуги на законодатель-ство к прочим пунктам своего обвинительного акта противголландцев.

Не менее раздражали бельгийцев попытки короля устано-вить национальный язык. В эпоху французского владычестваофициальным языком был толвко французский язык. Указ,изданный в октябре 1814 года, восстановил свободное пользо-вание теми языками, какие раньше были дозволены австрий-цами. Но эта реформа казалась Вильгельму недостаточной.И 15 сентября 1819 года он сделал обязательным для всякогокандидата на общественную должность знание национальногоязыка, иными словами — голландского, который мало чем от-личается от фламандского. Для усвоения этого языка был дан15-летний срок. Этопостановление, подкрепленное еще дру-гим указом (в октябре 1822 года), было крайне неприятнобельгийцам и особенно валлонцам, и правительство сочлоблагоразумным в 1829 и 1830 годах отказаться от своегорешения по этому вопросу.


Законы о печати. Конституция 1815 года гласила, что«поскольку просвещение с наибольшей легкостью распростра-няется посредством печати», каждый имеет право пользоватьсяпечатным станком, не испрашивая на это предварительногоразрешения (ст. 227). Однако эта оговоренная законом сво-бода отнюдь не соблюдалась на деле, и голландское прави-тельство не раз беззастенчиво применяло карательные меры,установленные указом 20 апреля 1815 года за распростра-нение слухов и сведений, способных возбудить смуту или тре-вогу в обществе. На основании этого указа, изданного в ка-честве временной меры во время войны с Наполеоном, про-ступки по делам печати карались—в зависимости от их зна-чения — выставлением у позорного столба, поражением в пра-вах, клеймением, тюремным заключением на срок от 1 года до6 лет, штрафом от 100 до 10 000 франков и даже каторжнымиработами на разные сроки. Эти дела рассматривал особыйчрезвычайный суд. Указ 20 апреля 1815 года был дополнензаконом 28 сентября 1816 года, известным под названием«закона о пятистах флоринах»: он карал штрафом в 500 флори-нов на первый раз и тюремным заключением на 1—3 года в по-вторном случае всех, кто путем печати оскорбил личность ино-странного государя или принца, оспаривал или заподозревалзаконность их династии, в оскорбительных выражениях кри-тиковал их действия и пр. При помощи этих указов нетруднобыло справляться со всеми действительными и мнимымиправонарушениями печати, особенно бельгийской. В 1817 годуаббат Фере и Корнель де Моор — один как автор, другойкак издатель ряда статей, напечатанных в газете Бельгийскийзритель, — в силу указа 20 апреля 1815 года подверглисьпреследованию за оскорбление конституционных властей. Ихсудила специальная комиссия, и Фере был приговорен к двух-летнему тюремному заключению, а Моор — к уплате штрафаи судебных издержек. В 1818 году особым законом отмененабыла специальная форма судопроизводства, установленнаяв 1815 году, но и после этого сохранились странные формули-ровки и карательные нормы старого указа, которые теперьстоль же неукоснительно стали применяться обыкновеннымисудами. Одним из знаменитейших процессов по делам печатибыл процесс Вандерстраатена, обвиненного в том, что онпорицал правительство в своем сочинении О современномсостоянии Нидерландского государства, изданном в 1819 году.Штраф в 3000 флоринов, к которому его приговорили, был по-крыт добровольной общественной подпиской. Спустя три годаВавдерстраатен был снова предан суду и осужден на тюремное


заключение как редактор газеты Друг короля и отечества.Множество бельгийских газет подверглось в этот периодсуровым карам, немало их и совсем погибло вследствие ре-прессий, например Наблюдатель.

Экономические трения. Голландский государственный долг.Если уния с Голландией тяготила бельгийцев с политическойточки зрения, то и в экономическом отношении они чувство-вали себя не менее ущемленными. По расчету, произведен-ному в 1831 году Лондонской конференцией, государственныйдолг Бельгии до ее соединения с Голландией представлял собойренту в 2 750 000 флоринов, т. е. около 100 миллионов фло-ринов капитала (считая по исключительному проценту в 2,5со 100). Государственный долг Голландии был несравненнобольше. В 1810 году Наполеон, присоединив Голландию,отнюдь не собирался погасить этот долг, а приказал списатьдве трети его. Вильгельм I в 1814 году не счел нужным сан-кционировать это банкротство и придумал весьма сложную си-стему, при помощи которой надеялся удовлетворить государ-ственных кредиторов: старый долг был разделен на активный(одна треть) и отсроченный (те две трети, которые были списаныпри Французской империи). За дополнительный взнос в 100флоринов на каждый лист в 45 флоринов ренты владелец полу-чал право на 2000 флоринов капитала по активному долгу,приносивших 2,5 процента, т. е. 50 флоринов, и на 4000 флори-нов капитала по конвертированному (отсроченному) долгу,которые в данный момент не приносили процентов, но должныбыли путем ежегодных тиражей перечисляться из отсрочен-ного долга в активный. Результатом этой обременительнойкомбинации было то, что в 1815 году над Голландией тяготелактивный долг в 573 миллиона флоринов с лишним и отсро-ченный долг в 1 миллиард 150 миллионов. На основании трак-тата «о восьми статьях» и конституции 1815 года половина этогоогромного долга легла на Бельгию. Мало того: так как ежегод-ные дефициты были очень велики, то долг этот непрерывновозрастал, несмотря на усилия амортизационной кассы,учрежденной в 1816 году. В 1820 году активный долг равнялсяуже 626 миллионам, отсроченный — 1 миллиарду 166 мил-лионам. В 1830 году государство должно было уплатить своимкредиторам па 10 миллионов флоринов больше, чем в 1815 году.Это гибельное управление народными средствами навлекалотяжелые упреки на короля, присвоившего себе по «основномузакону» верховное руководство государственными финансамии вместе с тем лишившего генеральные штаты, в результатевотирования бюджета сразу на десять лет, всякой возможно-


сти контролировать его действия. Когда в 1822 году корольосновал крупный финансовый орган — амортизационный син-дикат, призванный дать ему еще большую свободу действийв изыскивании средств на покрытие целого ряда расходов,отчасти секретных, — бельгийцы справедливо были возму-щены этими темными махинациями.

Торговая политика и система налогов. Для покрытиявсе возрастающих нужд казны приходилось беспрестанноизыскивать новые статьи доходов. Склонились к мысли ис-пользовать с этой целью два основных источника средств:таможенные пошлины и налоги. Между тем по отношениюк ним голландские и бельгийские интересы были резко про-тивоположны: голландцам, как народу преимущественноторговому, была необходима свобода товарооборота, тогдакак бельгийцы, занимавшиеся больше земледелием и про-мышленностью, требовали покровительственных тарифов.Кроме того, некоторые налоги по самой своей природе глав-ной тяжестью ложились либо на северные, либо на южныепровинции. Поставленный, таким образом, перед необходи-мостью выбирать меясду недовольством либо одной, либодругой половины своих подданных — голландцев или бель-гийцев, Вильгельм I был в крайнем затруднении. Сначалаон постарался задобрить бельгийцев: тариф 3 октября1816 года обложил довольно крупными пошлинами все то-вары иноземного происхождения как при ввозе, так и притранзите, и значительно повысил грузовую пошлину с ино-странных судов сравнительно с отечественными. Несколькимизаконами, изданными в 1819 году, эти мероприятия, невыгод-ные для северных провинций, были закреплены. Но в 1821 годукартина меняется: под влиянием ежедневно доходивших донего жалоб, король решил изменить свою торговую политикуи преобразовать систему налогов. Генеральным штатам былпредставлен законопроект, устанавливавший максимум по-шлин, которые должны быть взимаемы с иностранных това-ров((от 3 до 6 процентов — смотря по товару). Притом пошли-ной облагались лишь те товары, которые вступали в прямуюконкуренцию с отечественными продуктами. Правда, нанужды известных отраслей производства ассигновалось1 300 000 флоринов, но этот секретный фонд, предназначенныйпреимущественно для поддержки бельгийской промышлен-ности, далеко не мог вознаградить за ущерб, причиняемыйпонижением тарифа. Мало того, правительственный проектвводил два новых налога, которые должны были пасть всейтяжестью в особенности на бельгийцев: налог на помол зерна


и налог на убой скота, иными словами — на хлеб и мясо,т. е. на два главных предмета потребления Бельгии. Приобсуждении этого законопроекта во второй палате генеральныхштатов было произнесено несколько блестящих речей. Дотранжи Рейфен энергично отстаивали интересы своих соотечествен-ников, нападая прежде всего на самый принцип свободнойторговли, представляг шийся им зловредным, и затем обличаянесправедливость налогов на помол и на убой скота, способ-ных к тому же явиться источником множества самых от-вратительных злоупотреблений. Ставя вопрос прямо, по су-ществу, оба оратора указывали на пропасть, которую создастновый закон, и на семена ненависти, которые он посеет междужителями южных и северных провинций. «Теперь решайте,северные сограждане! — воскликнул Дотранж. — И если выготовы хладнокровно принять подобное решение, вам остаетсялишь завершить нынче ночью братоубийственное уничтоже-ние старой лойяльной Бельгии!» При этих пророческих сло-вах энергия бельгийских депутатов пробудилась: на этот разпочти все они исполнились гражданского мужества и подалиголос против проекта. Но северные депутаты, вотировавшиеза пего, имели на своей стороне большинство, и закон былпринят 55 голосами против 51. Специальные законы, принятыев 1822 году, довершили организацию нового режима, гибельноотзывавшегося на южных провинциях. Кое-какие измененияв таможенной системе, произведенные несколько лет спустя,и отмена некоторых покровительственных пошлин мало по-могли делу; бельгийцы не переставали заявлять страстныепротесты и восставать против ненавистных налогов на помоли убой. Этой агитацией в значительной степени был подго-товлен последующий разрыв, и когда правительство наканунереволюции согласилось наконец отменить эти два налога,было уже слишком поздно — никто не почувствовал за этопризнательности.

Религиозные трения. Католическая оппозиция и процессепископа Гентского. Религиозный вопрос представлял ещебольше трудностей для решения, чем все предыдущие, так каккороль по темпераменту и убеждению был склонен боротьсяпротив клерикальных тенденций и так как в Бельгии существо-вала ультракатолическая партия, крайне нетерпимая и a prioriвраждебная государю-протестанту. Договор о восьми статьяхустановил равенство всех исповеданий перед законом: этобыло одной из наиболее либеральных и достойных похвалыособенностей нидерландской конституции. Между тем именноона вызывала систематическую оппозицию со стороны бельгий-


ского духовенства. В 1814 году духовенство обратилось к дер-жавам, представленным в Вене, с докладной запиской, в кото-рой требовало восстановления десятины и «нерушимого утвер-ждения» католической религии во всех преимуществах, ко-торыми она пользовалась до французского нашествия. В июлеи августе 1815 года несколькими епископами составлены былиПастырские послания, в которых они протестовали противсвободы культов и против допущения ко всем званиям и долж-ностям людей любого исповедания: они-де не могут одобрить«пагубный и безусловно противный духу католического веро-учения принцип, гласящий, что все религии одинаково хо-роши».

Поведение епископов сильно повлияло на бельгийских но-таблей, и они голосовали против конституции. Вильгельм I,возвещая о принятии конституции, с гневом отозвался«о людях, от которых общество вправе ждать примера еван-гельской терпимости и любви». С этого момента началасьоткрытая война. Умеренные представители духовенства, как,например, Меан (ставший вскоре архиепископом Малинским),присягнули на верность конституции, но другие отказались.Среди последних наиболее известным и наиболее страстнымбыл Морис де Бройль, епископ Гентский. Умный и талантли-вый вельможа, он был вместе с тем крайне упрям и обладалжелезной волей. Возведенный в епископский сан по желаниюНаполеона, он не побоялся вступить в борьбу с императоромв защиту прерогатив св. престола и поплатился за свою оппо-зицию трехлетним тюремным заключением. Столь же неукро-тимым он выказал себя в своем мятеже против короля Нидер-ландского. Он был главным автором изданного в 1815 годуДоктринального суждения, где всякая присяга на верностьконституции клеймилась как измена важнейшим интересамрелигии. Затем он начал держать себя по отношению к прави-тельству надменно и вызывающе. Тогда король велел вызватьего в брюссельский уголовный суд, и когда епископ, отрицаясвою подсудность светской власти, отказался явиться, суд,по приказанию короля, приговорил его заочно к ссылке (9 октя-бря 1817 г.). Чтобы уклониться от кары, де Бройль бежал воФранцию, а правительство, мстя ему, распорядилось повеситьплакат с его именем на огромном бревне меж двумя преступ-никами, выставленными у позорного столба на главной пло-щади Гента в базарный день. Столь резкий образ действийбыл весьма неблагоразумен и склонил все симпатии на сторонуизгнанного епископа. Это обнаружилось в 1821 году во времясуда над гентскими генеральными викариями, обвиненными


в сношениях со сбоим епископом и в обнародовании егопастырских посланий: они были оправданы под радостныеклики толпы.

Законы о народном образовании. Смерть Мориса де Вройляв изгнании не положила конца конфликту, и законы 1825 годао народном образовании дали бельгийским католикам поводк новому возмущению. Статья 226 основного закона гласила,что «народное образование является предметом постоянныхзабот правительства». Духовенство очень скоро ополчилосьпротив этой статьи, вручавшей руководство народным про-свещением государю-протестанту. Оно сокрушалось по поводувнедрения кальвинистского духа и нидерландского языкав три университета, основанные в 1816 году (Льежский, Лу-венский и Гентский), и еще больше взволновалось в 1825 году,когда был поставлен вопрос о реформе среднего и низшегообразования. Дело в том, что короля начало беспокоить тай-ное влияние, которое оказывали иезуиты на среднюю и на-чальную школу, и он задумал преобразовать эти школы так,чтобы уравновесить это влияние, дать юным бельгийцам пре-подавателей, свободных от всяких фанатических страстей, ипутем реформы богословского образования создать на будущеевремя более просвещенное и более либеральное духовенство.С этой тройной целью и были составлены указы, изданныев июне, июле и августе 1825 года. Указом 14 июня было воспре-щено основывать какие бы то ни было латинские школы,коллежи или атенеи (гимназии) без формального разрешенияминистерства внутренних дел. Те из существующих школ,которые не утверждены правительством, должны быть закрыты,В то же время, с целью повысить низкий уровень образованиядуховных лиц, должен быть создан при одном из южных уни-верситетов философский коллеж. Указ 11 июля запретилпринимать в епископские семинарии лиц, не прошедшихкурса философского коллежа. Наконец, 14 августа корольраспорядился не допускать ни в гражданскую, ни в церков-ную службу лиц, прошедших университетский или богослов-ский курс за пределами королевства, ибо, гласил эдикт,можно опасаться, что в иностранных школах молодым людям«внушаются начала, идущие вразрез с нашими националь-ными учреждениями».

Вслед за установлением этих правил, из которых иныенапоминают указы Иосифа II, король приказал закрыть мно-жество школ, особенно те, которые были открыты братьямихристианского учения, игнорантинцами или тайными иезуи-тами в Динане, Намюре, Льеже и Турнэ. Когда в декабре


1826 года бельгийские клерикалы в генеральных штатахополчились против новых мероприятий короля, правитель-ству удалось привлечь на свою сторону либералов До-транжа и Рейфена. Эти два оратора, которые, впрочем, вскореперешли в голландский лагерь и приняли звание членовгосударственного совета, осыпали «скуфейников» едкими сар-казмами, и министры ван Маанен, Губо, директор католи-ческого культа, и ван Гоббельскрой одержали полную по-беду. Однако во время этих прений обнаружился тревож-ный симптом, на который в ту минуту не обратили вни-мания: один из клерикальных вожаков, Герлах, из дру-гих вольностей сделал вывод о свободе преподавания и темперенес борьбу на такую арену, которая представляласерьезную опасность для правительства.

Конкордат 1827 года. Король, довольный своей победой,решил задобрить бельгийское духовенство некоторыми уступ-ками. Уже два или три года он вел переговоры с римскойкурией о заключении конкордата, сходного с французским,под сенью которого бельгийские провинции жили с 1801 по1816 год. Граф Селль, назначенный посланником в Рим,успешно довел до конца это щекотливое дело, и 18 июня 1827года было заключено соглашение: к пяти епископским кафе-драм, уже существовавшим в королевстве, было прибавленоеще три (Брюгге, Амстердам и Буа-ле-Дюк); епископ илиархиепископ избирается капитулом по списку, составлен-ному им предварительно, и утверждается папою, причемкороль вправе вычеркнуть из списка неугодных ему кандида-тов. При известии о заключении конкордата бельгийскиекатолики принялись славословить короля Вильгельма, имногие депутаты беспрекословно вотировали бюджет, чтобывыразить королю свою признательность. Но это настроениебыло недолговечно. Когда папа буллою 17 августа заявил,что преподавание в семинариях должно быть всецело под-чинено власти епископов, король в циркуляре губерна-торам провинций сделал на этот счет некоторые оговорки,и введение конкордата было отложено. Агитация клерикаловтотчас же возобновилась с удвоенной силой.

В 1828 году многообразные неудобства, с которыми быласвязана уния между Голландией и Бельгией, стали очевидныдля всех'. Со всевозможных точек зрения и в самых различ-ных областях жизни между нуждами и желаниями обеихнародностей обнаруживался глубочайший контраст. КорольВильгельм не сумел слить оба народа воедино: ублюдочнуюнацию создать невозможно. Чтобы достигнуть объединения,


по крайней мере внешнего, ему пришлось подвести Бельгиюпод голландский уровень. Он увидел себя вынужденныморганизовать такое правительство, которое было, по выраже-нию Герлаха, «Голландией в действии». Этот режим с каждымднем становился все ненавистнее и нестерпимее для бель-гийцев. Он неминуемо должен был рухнуть в самом скоромвремени.


III. Революция 1830 года

Бельгийские партии. Одно обстоятельство способствовалосохранению голландского владычества, именно — разделениебельгийцев на две большие партии, которые ненавидели другдруга и которые существуют поныне, не слагая оружия:партию либеральную и партию клерикальную, или католи-ческую. Почти все бельгийцы были католиками, но в то времякак одни из них страшились засилия духовенства и вдохно-влялись принципами французской революции, другие во все-услышание выражали самые нетерпимые и ретроградные убе-ждения. Либералы устами Дотранжа в декабре 1825 годаговорили: «Государь, защищайте нас от иезуитов, но освобо-дите от налога на помол!» Напротив, клерикалы на все смо-трели глазами своих священников и мечтали об упроченииза католицизмом привилегий государственной религии. Междупублицистом Луи де Поттером и адвокатом Жандебьеном —передовыми либералами — и Герлахом или Секюсом — ора-торами клерикальной партии — леягала бездна. От правитель-ства зависело оставить эту бездну зияющей и парализоватьбельгийскую оппозицию путем раздробления ее на две части.Дебаты по поводу законов о народном образовании пока-зали, что эта политика легко осуществима и что небольшимиуступками можно привлечь часть либералов на сторону пра-вительства. Но Вильгельм I не умел или не желал этоговидеть; он не отказался ни от одного пункта своей полити-ческой, хозяйственной и религиозной программы. Он не далсерьезных ручательств ни либералам, ни клерикалам, и вконце концов объединил против себя тех и других. Умерен-ные, вроде Сильвена ван де Вейера, Ж.-Б. Нотомба, виконтаВилена или адвоката Лебо, явились посредниками между обе-ими партиями и заклинали их забыть взаимные предубеж-дения и обиды, чтобы сообща настаивать на удовлетворениисвоих требований. Герлах дал лозунг союза, объявив нераз-рывно связанными свободу культов, свободу печати и свободу


обучения; бельгийцы приняли эту теорию, и с 1828 годаони сгруппировались в одну партию под одним знаменем —свободы совести, слова и преподавания.

Бельгийский союз и правительство (1828—1830). Распо-лагая теперь значительными силами, оппозиция быстро рас-пространила свои идеи среди городского и сельского насе-ления южных провинций. Было организовано повсеместноепетиционное движение, в газетах велась энергичная поле-мика, с парламентской трибуны раздавались производившиебольшой шум речи. Провинциальные штаты Льежа, Намюраи Геннегау обратились к королю с петициями об отмененалогов на помол и убой. Когда же Вильгельм сделал вид,будто считает их поступок противозаконным, вся странаподдержала провинциальные штаты, наводнив палату своимиходатайствами. В последние месяцы 1828 года было собраноболее 70 000 подписей. Здесь были, между другими, именаграфов де Мерод и виконта Вилена из Брюсселя, маркизаРодригеса и Адольфа Бартельса из Гента, графа Утремонаи Шарля Рожье из Льеяга. Требовалось известное граждан-ское мужество, чтобы подписывать подобные петиции, ибоправительство тайно следило за тем, что оно называло «про-исками, направленными к нарушению общественного спо-койствия», и сам король в июне 1829 года, обращаясь к льеж-скому муниципалитету, назвал поведение петициоперов «гнус-ным». Эта злополучная фраза не только не остановила дви-жения, но еще усилила его: во Фландрии был учрежден орденГнусности. Члены его получали медаль, на которой изобра-жена была раскрытая книга — намек на право петиций, обес-печенное конституцией, и начертаны следующие слова: «Верныдо гнусности». Петипии, обошедшие всю Бельгию, были по-крыты в 1829 году 360 000 подписей, и движение охватиловсе классы общества: дворян и буржуа, промышленникови купцов, горожан и поселян.

Рядом с петиционным движением шла страстная агитацияв печати. Ван де Вейер, Нотомб, Дюкпетио, Жоттран и осо-бенно Луи де Поттер в Нидерландском курьере и Бельгийце,Бартельс в гентском Католике, Лебо и Ш. Рожье в льеж-ском Политике, другие в Маасском курьере указывали нанесправедливости правительства и защищали против негоинтересы бельгийцев. Маасский курьер начал в 1828 году пе-чатать ряд статистических материалов, где на основанииточных цифр доказывалось, что все видные должности извания захвачены голландцами. Луи де Поттер, мечтавшийо роли бельгийского О'Коннеля, поместил в Нидерландском


курьере два письма, которые привели министерство в ярость:«Доныне, — писал Поттер, — травили иезуитов, теперь да-вайте срамить, бесчестить, преследовать министерскую клику!»Преданный суду за эти подстрекательства, он был приговоренк полуторагодичному тюремному заключению и штрафув 100 флоринов. Но этот процесс предоставил ему случай пуб-лично изложить жалобы бельгийского народа, и из тюремнойкамеры он продолжал атаковать правительство своими памфле-тами. Разосланный им во все независимые газеты адрес, с тре-бованием «свободы во всем для всех», жадно читался публи-кой, так же как и другие аналогичные его писания. На времяПоттер стал кумиром своих соотечественников. Король Виль-гельм I, обеспокоенный влиянием, которое приобрела оппо-зиционная или, вернее, «союзная» печать, основал для само-защиты специальный орган в Брюсселе, Насьональ, и воглаве его поставил Либри-Баньяно — человека с запятнаннойрепутацией, родом итальянца, дважды осужденного во Фран-ции за нодлоги и побвшавшего в каторжной тулонской тюрьме,циничного памфлетиста, способного написать и сделать все,что угодно. При помощи Насьоналя король рассчитывалобесчестить своих противников. Но он достиг как раз обрат-ного. Ругань Либри-Баньяно, его бестактнвге заявления вродетого, что «на бельгийцев надо надеть намордники, как насобак», больше повредили, чем помогли защищаемому имделу, и когда Нидерландский курьер раздобыл и напечаталтри секретных указа, которыми король жаловал своемузащитнику в общей сложности 85 000 флоринов из промвпп-ленного фонда, — это вызвало всеобщее негодование. При-том выступление на арену Либри-Баньяно не устрашилопублицистов Союза. В пресловутом послании к генеральнымштатам король возвестил, что вскоре им будет представленпроект нового закона о печати, и без обиняков высказал всесвое неудовольствие. Пользуясь случаем изложить «своеличное мнение» о деятельности правительства, он не постес-нялся придать своей власти безответственный характер: «Мыникогда не желали, — говорилось здесь, — неограниченнопользоваться правами нашего дома и ограничили их по на-шему собственному побуждению» (11 декабря 1829 г.). В тоже время министр юстиции ван Маанен разослал своим под-чиненным циркуляр, где требовал, чтобы они в 48 часоввыразили согласие с принципами, изложенными в королев-ском послании. Этот акт произвола немедленно возвшел своедействие: Маасский курьер заявил, что послание представляетсобой «манифест деспотизма против свободы», а де Поттер


написал Письмо Демофила к королю, где суверенитету ко-роны противопоставил суверенитет хартии и делал еывод,что поскольку король отверг конституцию, бельгийцы, сосвоей стороны, имеют право снова считать себя независимыми.Вскоре затем тот же де Поттер вместе с несколькими жур-налистами напечатал призыв к национальной подписке длявознаграждения чиновников, потерявших свои должности запреданность общему делу. Тогда правительство решило за-теять новыйпроцесс, — и де Поттер был приговорен к изгна-нию на 8 лет, его товарищи по скамье подсудимых Тилеманси редактор Католика Бартельс — на 7 лет, владелец ти-пографии, в которой печаталась эта газета, Неве — на б лет(апрель 1830 г.). Эта строгость бессилия, разумеется, толькоусилила злобу бельгийцев.

Тем временем оживилась деятельность оппозиции в гене-ральных штатах. Напрасно король отменил несколько особоненавистных мер и обещал ввесаи в действие конкордат, —бельгийцы не желали мириться. Вскоре они одержали даженеожиданную победу. Это произошло в декабре 1829 года вовремя обсуждения годичного и второго десятилетнего бюд-жета: де Селль, де Брукер и Сюрле де Шокье произнеслиряд блестящих речей, и слова: «не будет удовлетворенияжалоб, не будет и денег» — послужили лозунгом объединения.Кончилось тем, что десятилетний бюджет, устанавливавшийпути и средства финансовой политики, был отвергнут во вто-рой палате большинством бб голосов против 62. Королюпришлось удовольствоваться временным бюджетом на год,принятым единогласно, одновременно с отменой налога напомол. Это было тяжелое поражение, притом первое круп-ное поражение, понесенное Вильгельмом I в генеральныхштатах. Он не скрывал своего гнева и сместил шесть видныхчиновников, голосовавших вместе с оппозицией. Мало-помалу между голландцами и бельгийцами дело дошло донастоящих враждебных действий. Когда 18 мая 1830 годагенеральным штатам были представлены два доклада наголландском языке, вопреки обычаю не переведенных нафранцузский, один из бельгийских депутатов, Вартелеми,пригрозил северным коллегам поголовным сложением полно-мочий южными депутатами. О середины 1830 года сталовесьма резко намечаться сепаратистское движение.

Бельгийское восстание (август—октябрь 1830 г.). Воз-буждение умов было уже велико, когда в Париже вспых-нула Июльская революция. Это событие немедленно вызвалоотклик в Брюсселе. Здесь в августе должны были состояться


большие празднества по случаю промышленной выставки.Особенно пышное торжество готовилось на 24 августа — в 59-югодовщину рождения короля. Заклятые враги правитель-ства, в частности адвокат Александр Жандёбьен, мечтавшийв то время о присоединении Бельгии к Франции, решиливоспользоваться брюссельскими празднествами, чтобы под-нять восстание. Король Вильгельм, приехавший в Брюссельв половине августа, не придал никакого значения общему воз-буждению и отверг просьбу генерала Биландта, губернатораюжного Брабанта, о присылке подкреплений. Видя смелыеафиши оппозиции, возвещавшие программу восстания: «По-недельник 23 августа — фейерверк, вторник 24-го — иллю-минация, среда 25-го — революция», власти ограничилисьтем, что отменили иллюминацию 24 августа. Но они раз-решили поставить на следующий день оперу Скриба и ОбераНемая из Портичи, которая раньше была запрещена и сю-жет которой (мятеж неаполитанца Мазаниелло против испан-цев) неминуемо должен был дать публике повод к ре-волюционной манифестации. 25 августа после представленияэтой оперы вспыхнуло грозное восстание. Толпа двинуласьк редакции газеты Насьональ и к дому министра ван Мааненаи подожгла их. На следующий день грабежи и пожары возобно-вились, а 27-го взвилось трехцветное брабантское знамя(красно-желто-черпое). За восстанием последовали более си-стематические действия дворянства и буржуазии. Шайкиподжигателей исчезли, и гражданская гвардия была органи-зована бароном Гоогворстом и Карлом Плетинксом. Однакодля нидерландского короля не вез еще было потеряно.Совещание бельгийских нотаблей, состоявшееся в брюссель-ской ратуше, решило только отправить к нему пять делегатов(в том числе Жандебьена) с почтительнейшей просьбой вы-слушать жалобы бельгийского народа — отставить ван Ма-анена и созвать генеральные штаты. Вильгельм I, по обык-новению, выказал себя крайне нерешительным: колеблясьмежду желанием наказать бунтовщиков и желанием уладитьдело кротостью, он уполномочил своего старшего сына, принцаОранского, отправиться в Брюссель, не дав ему, однако,никаких определенных полномочий. Естественно, что миро-творческая миссия принца потерпела полную неудачу. Он былпринят очень холодно и в бесплодных переговорах (1—3 сен-тября) только подорвал свою популярность. В то же времякороль отпустил бельгийских делегатов, не дав им реши-тельного ответа. Правда, 3 сентября было объявлено об от-ставке ван Маанена, и вскоре генеральные штаты были созваны


на экстренную сессию в Гааге. Но все эти уступки оказалисьзапоздалыми. Партия восстания с каждым днем усиливаласьв южных провинциях. Шарль Рожье привел в Брюссельнабранный в Льеже отряд в 300 человек, и образовался ко-митет общественного спасения, куда вошли Жандебьен, ванде Вейер и Феликс де Мерод. С другой стороны, голландцынегодовали; они требовали репрессий, и Арнгеймская газетапризывала: «К оружию! Кровь мятежников — не братскаякровь!» Во время сессии генеральных штатов в Гааге бель-гийские депутатыподвергались на улицах оскорблениям, ив самом собрании к ним отнеслись недоброжелательно. ТогдаГерлах осмелился заявить от их лица, что еоли палатане обратит внимания на их ходатайства, они не останутсяпраздными и равнодушными зрителями гибели своей родины.Спустя несколько дней произошли непоправимые события:принцу Фридриху, второму сыну короля, приказано быловступить в Брюссель с военным отрядом в 10 000 человек, ибрюссельцы под руководством Карла Плетинкса и несколькихдругих энергичных вождей (Дюкпетио, Эверар, Грегуар и др.),взявших на себя обязанности комитета общественного спа-сения, принялись ожесточенно защищаться. С 21 по 26 сен-тября бой шел в предместьях и на улицах города. Дело обо-роны не было подорвано даже и после того, как Дюкпетио,Эверар и Плетинкс, отправляясь парламентерами, один задругим попали в плен. Сопротивление продолжалось с тем жегероизмом, и в ночь с 26 на 27 сентября принц Фридрихретировался, а в освобожденном городе власть перешла к вре-менному правительству, составившемуся из Эмиля Гоог-ворста, Рожье, Феликса де Мерод, Жандебьена и ван деВейера; 28 сентября Луи де Поттер, вернувшийся из Фран-ции, с триумфом вошел в состав этого правительства.

Неудача принца Фридриха имела решающее значение.Кровь павших брюссельцев. которым был воздвигнут общиймавзолей на площади Мучеников, освятила дело революциии сделала бесповоротным разрыв между бельгийцами и гол-ландцами: Южные провинции восстали. Бельгийские сол-даты, состоявшие на королевской службе, в огромном боль-шинстве зачислялись в воинские части в пределах своей род-ной провинции, сообразно принятой в королевстве системеместных наборов. Они всюду начали брататься с повстан-цами, расстроили полки, возбудили смуту в гарнизонах, ив несколько дней вся Бельгия, если не считать трех или че-тырех крепостей, была свободна. 4 октября временное пра-вительство объявило, что бельгийские провинции, «насиль-


ственно отделившиеся от Голландии», составляют независимоегосударство и что будет созван национальный конгресс.Последняя попытка, сделанная в октябре принцем Оранскимс целью вернуть Бельгию, — попытка, впрочем, столь жесомнительная, как и первая, — кончилась ничем, и ему лишьпришлось выслушать следующий горделивый ответ: «Револю-цию произвел народ; народ же прогнал голландцев с бель-гийской территории; и он, лишь он, а не принц Оранский,стоит во глаье движения, которое обеспечило независимостьнарода и упрочит его политическое единство». Вильгельм Iизменил своим успокоительным обещаниям, призвав обратнован Маанена и вверив военное командование в Антверпенебоевому генералу Шассе. Временное правительство послалонесколько тысяч добровольцев с поручением поднять в этомгороде восстание. Шассе принужден был очистить Антверпен,но подьерг его бомбардировке из цитадели (27 октября).В начале ноября независимость Бельгии была фактическиобеспечена. Голландцы держались еще только в Люксембургеи в Антверпенской цитадели.

Бельгийский национальный конгресс. 10 ноября 1830 годаторжественно открылся в Брюсселе созванный временнымправительством национальный конгресс. Он состоял из двух-сот депутатов в возрасте не ниже 25 лет, избранных непо-средственно гражданами, причем избирателем мог быть всякийбельгиец, коренной или натурализованный, или живущийоседло в Бельгии не менее 6 лет, не моложе 25 лет, при усло-вии наличия податного ценза, который был различен в раз-ных местах и от которого освобождали известные граждан-ские и военные чины. На конгрессе были представлены всеклассы общества; католиков и либералов оказалось почтиравное число. Луи де Поттер, старейший по летам член вре-менного правительства, открыл конгресс речью, в которойнапомнил о голландском гнете, оправдывал революцию иперечислил все, сделанное доныне временным правитель-ством. Конгрессу предстояло укрепить независимость Бель-гии и довершить ее национальное возрождение.

На следующий день конгресс сформировал свой президиум.Кандидатом католиков на пост председателя был Герлах, ноон не пожелал баллотироваться, и по третьему голосованиюизбран был 106 голосами барон Сюрле де Шокье из Льежа.Это был умеренный либерал, человек 63 лет, лишенный вся-кого честолюбия и вследствие своего мягкого характера какнельзя более способный поддержать принципы «союза», ноя-бря временное правительство сложило с себя власть и тотчас


же снова приняло ее по просьбе конгресса. Этот акт веж-ливости не понравился де Поттеру, который требовал, чтобывременному правительству была предоставлена законная вер-ховная власть; он подал в отставку и удалился во Францию.Избавившись от этого беспокойного человека, конгресс при-нялся за работу. Он начал с того, что 18 ноября вотировалнезависимость Бельгии, «не нарушая, однако, отношенийЛюксембурга к Германскому союзу»: надо было пощадитьщепетильность европейских дерясав. Затем был поставленвопрос о форме правления. Конституционная комиссия,избранная в октябре, высказалась за монархию, на что де Пот-тер заметил: «Не стоило проливать кровь из-за таких пустя-ков». После бурных прений, в которых особенно выдвинулсяНотомб, конгресс большинством 174 голосов против 13 при-нял конституционную монархию, а двумя днями позднеенавсегда лишил Нассауский дом бельгийского престола (22—24 ноября). После этого конгресс мог не спеша заняться выра-боткой отдельных параграфов конституции. Она была закоп-чена и обнародована 7 февраля. По этой хартии исполнитель-ная власть принадлежит наследственному королю, личностькоторого неприкосновенна, и ответственным министрам, кото-рых король назначает и увольняет. Королю предоставляетсяправо распускать палаты под условием назначения новыхвыборов в сорокадневный срок. Законодательная власть при-надлежит совместно королю, палате представителей, изби-раемых на четыре года непосредственно гражданами, пла-тящими не менее 20 флоринов податей в год, и сенату, членыкоторого, в количестве вдвое меньшем, избираются на 8 летиз числа лиц не моложе 40 лет и платящих не менее 2000 фло-ринов прямых налогов. Судебная власть осуществляется на-значаемыми пожизненно судьями, а в области уголовных иполитическихдел — судом присяжных. Вторая глаьа («Бель-гийцы и их права») содержала множество весьма либеральныхпунктов, устанавливавших свободу культов, обучения, печати,безусловное право образования союзов и представления пети-ций. Новый основной закон был утвержден единогласно. Длявступления его в действие требовалось лишь одобрение Европы.


IV. Бельгийское королевство(1830—1847)

Европа и бельгийская революция; лондонская конферен-ция. События, совершаыпиеся в Бельгии, уже несколько меся-цев привлекали внимание держав: эти державы создали Ни-


дерландское королевство; положение великого герцогства Лю-ксембургского между Вильгельмом I, бельгийцами и Герма-нией было крайне щекотливо; наконец, Нассауский дом былв родстве с русским и прусским царствующими домами. Вме-шательство Европы казалось неизбежным. С другой стороны,Франция, создавшая Июльскую монархию, не скрывала своихсимпатий к бельгийской революции, и Англия не без удо-вольствия предвидела разложение Нидерландского королев-ства, лишь бы это событие не принесло выгод Франции. Со-всем иначе смотрела на дело меттерниховская Австрия, ноона была всецело поглощена итальянскими делами. Оста-вались Россия и Пруссия. Первая, быть может, поддержалабы Вильгельма I, если бы ее не парализовало польское вос-стание. Пруссия же не решалась действовать в одиночку;к тому же категорическое предупреждение графа Моле, чтофранцузы вступят в Бельгию с юга, лишь только пруссакивторгнутся в нее с севера, сразу пресекло воинственные за-мыслы. Таким образом, вооруженное вмешательство было не-возможно, и приходилось улаживать вопрос дипломатическимпутем. По просьбе нидерландского короля, в октябре 1830 годав Лондоне собралась конференция послов пяти великих дер-жав. 4 ноября она предложила перемирие, которое вскореи бвтло принято обеими сторонами. Вильгельм I надеялся,что его союзники поддержат созданную ими же поли-тическую систему. Но он жестоко ошибся. Всеобщее возбу-ждение, обуревавшее Европу со времени Июльской револю-ции, принудило северных государей отказаться от принциповСвященного союза, по крайней мере в отношении Бельгии,и 20 декабря 1830 года лондонская конференция объявила,что Нидерландское королевство упраздняется.

Между тем Голландия с негодованием указывала на то,«как подрывается устойчивость всех тронов», а бельгийскийконгресс заявлял притязание на левый берег Шельды, наЛимбург и Люксембург. Конференция следующим образомрешила эти вопросы в своих протоколах от 20 и 27 января1831 года: Голландия возвращается к своим границам 1790 года,а остальные части Нидерландского королевства, за исключе-нием великого герцогства Люксембургского, входят в составБельгии. Последняя становится «навеки нейтральною» идолжна взять на себя около половины внешних долгов упразд-ненного королевства. Эти постановления были в террито-риальном и финансовом отношениях невыгодны для Бельгии.И действительно, Вильгельм I принял их, а брюссельскийконгресс заявил 1 февраля протест.


Выбор короля. Бельгийцы полагали, что гораздо автори-тетнее смогут разговаривать с Европой, если выберут себе ко-роля. В начале декабря было выставлено несколько кандидатур.Не считая принца Оранского, чье имя — впрочем, вопрекиконституции — дерзнул назвать только один депутат, Мак-лаган, больше всего внимания привлекли к себе три сопер-ника: Оттон Баварский — второй сын короля Людвига, гер-цог Лейхтенбергский—сын Евгения Богарнэ и герцог Не-мурский — младший сын Луи-Филиппа. Баварский принцбыл устранен по мотивам его юности, и на арене осталисьтолько два соискателя: герцоги Лейхтенбергский и Немур-ский. Но первого ни за что не хотела Франция вследствиеего бонапартистских связей, а кандидатуры второго она немогла допустить из страха навлечь на себя европейскуювойну. Тем не менее конгресс избрал герцога Немурского97 голосами, тогда как Лейхтенбергский получил 74, а эрцгер-цог Карл — 21 (3 февраля 1831 г.). Но Луи-Филипп, жертвуясвоими родительскими чувствами, отверг корону, предло-женную его сыну. Тогда конгресс решил впредь до нахождениядругого кандидата назначить регента, и 24 февраля на этудолжность был выбран барон Сюрле де Шокье.

Регентство так же мало обеспечило стране спокойствие,как временное правительство: в Генте, Брюсселе, Антверпенеодин за другим вспыхнули заговоры в пользу Оранскогодома; ни финансы, ни армия не были организованвг. Затоминистрам иностраннвгх дел — ван де Вейеру, потом Лебо —удалось отыскать будущего бельгийского короля. Это былпринц Леопольд Саксен-Кобургский, 41 года от роду, не-мец родом, ставший англичанином после своего бракас принцессой Шарлоттой (ум. в 1817 г.), космополит посвоим вкусам, скитавшийся по всей Европе и соединенныйродственными узами с многими царствующими домами. Впользу Леопольда говорило то, что он — человек способный,энергичный и приемлемый для большинства держав. Вдень, когда конгрессом этот принц был избран в короли(4 июня 1831 г.), бельгийский вопрос сильно подвинулсявперед.

Восемнадцать статей и двадцать четыре статьи (июнь—ноябрь 1831 г.). Новый избранник не без некоторых оговорокпринял предложенную ему корону. Он только что отклонилкорону Греции, потому что территория греческого государ-ства показалась ему недостаточно обширной, и на бельгий-ский престол соглашался вступить лишь с одобрения Европыи после предварительного уговора с нею на возможно более


выгодных условиях. Чтобы удовлетворить его, лондонскаяконференция выработала трактат в 18 статьях (26 июня1831 г.). Основные начала, изложенные в январских прото-колах, были подтверждены, но с весьма существенными изме-нениями: так, было решено, что по вопросу о Люксембургебудут начаты отдельные переговоры, что Голландия и Бель-гия могут совершить желательный обмен захваченными кли-ньями территории и что долг будет распределен сообразноего происхождению. Когда конгресс утвердил эти 18 статей,Леопольд Саксен-Кобургский выехал из Лондона и 21 июляв Брюсселе при восторженных кликах был торжественнопровозглашен королем.

Эта радость оказалась преждевременной: 2 августа Бель-гия была потрясена известием, что голландские войска пере-шли границу. Раздраженный уступками, сделанными Лео-польду, Вильгельм I решил прибегнуть к оружию,чтобыдобиться уничтожения 18 статей. Эта десятидневная кампания(2—12 августа 1831 г.) явилась для бельгийцев, разбитыхво всех стычках, страшным унижением и имела для них тя-желые последствия. Правда, призванная па помощь фран-цузская армия без боя заставила голландцев отступить, ноЕвропа очень сурово отнеслась к побежденным и, когда онивздумали сослаться на 18 июньских статей, в ответ она пред-писала им новые 24 статьи от октября 1831 года: Бельгиипредоставлялась лишь часть Люксембурга в обмен на частьЛимбурга. Судоходство по Шельде было объявлено свобод-ным под условием уплаты некоторых пошлин Голландии,раздел государственного долга произведен обременительнымдля Бельгии образом. 1 Бельгийские палаты сначала быловосстали против этих тяжелых условий, но в первых числахноября дали согласие, поняв, какую опасность может навлечьна страну сопротивление воле Европы. Зато договор о 24 ста-тьях, заключенный в Лондоне 15 ноября и ратифицированныйпоследовательно Францией, Англией, Австрией, Пруссией иРоссией (ноябрь 1831 г. — май 1832 г.), гарантировал новоекоролевство против нападений со стороны Голландии и обес-печил ему долговечность.

1 Документами, опубликованными в 1934 году, установлено, что Талейран,представитель Франции на Лондонской конференции, предал интересы Бель-гии, получив за это взятку от голландского короля Вильгельма I в десять тысячфунтов стерлингов. — Прим. рьд.

Окончательное устройство Бельгийского королевства.Бельгийцы полагали, что договором 15 ноября 1831 года ихконфликт с голландцами закончен. Но Вильгельм I, ободрен-


ный своими военными успехами, решил продолжать борьбув надежде на еще большие выгоды; когда ему предложилиочистить Антверпен, он ответил отказом. Державы поняли,что его придется заставить, но так как они не могли столко-ваться относительно принудительных мер, то Франция и Ан-глия решили действовать без них. Их флот блокировал берегаНидерландского королевства, и французская армия под ко-мандой маршала Жерара осадила антверпенскую цитадель.Последняя сдалась после трехнедельного сопротивления, игарнизон ее был взят в плен (декабрь 1832 г.). Голландию,разумеется, очень скоро начала тяготить блокада ее берегов,и она предложила мир. Соглашение, заключенное в Лон-доне 21 мая 1833 года, восстановило ее дружеские отношенияс Францией и Великобританией и прекратило военные действияв Бельгии. Шельда и Маас впредь до заключения окончатель-ного договора бвши объявлены безусловно открытвши дляторговли. Вопрос о навигации по Маасу был в подробностяхурегулирован соглашением между Бельгией и Голландией,заключенным 18 ноября в Зонговене (в Лимбу pre). Удоволь-ствовавшись этими временными постановлениями и видя, чтокороль нидерландский не склонен отказаться от них, лон-донская конференция закрылась, не дав окончательной санк-ции своему делу.

Лишь 14 марта 1838 года Вильгельм заявил, что принимает24 статьи. Договор 1831 года бвгл для него несравненно вы-годнее, нежели порядок, установлений в 1833 году, и бель-гийцы пришли в сильное волнение, узнав, что они должныотказаться от незаконно удержанных ими земель в Лимбургеи Люксембурге и от льгот, которвши они издавна пользова-лись фактически. Но этого требовали державы. Лишь с трудомудалось министру иностранных дел де Те добиться облегчениянекоторых условий, особенно пункта о разделе долгов: до-говор, заключенный в Лондоне 19 апреля 1839 года междуГолландией и Бельгией, возложил на последнюю только вы-плату ренты в 5 миллионов флоринов. Окончательный до-говор, заключенный Бельгией в Гааге 5 ноября 1842 годас сыном и преемником Вильгельма I (вступившим на престолв 1840 году), уладив все разногласия по вопросам о границемежду обоими королевствами, о навигации по рекам ио взаимных финансовых обязательствах, ознаменовал собойокончательное примирение. Только с этого момента Бельгий-ское королевство может считаться окончательно упроченным.

Бельгия с 1831 по 1847 год. Первая половина царствова-ния Леопольда I была для Бельгии эпохой сосредоточения


сил. По окончании борьбы с Голландией новое государствопринимало лишь ничтожное участие в международных делах.В восточном вопросе и в истории испанских браков, где одиниз Кобургов домогался руки Изабеллы, Леопольд I держалсякрайне осторожно, руководясь прежде всего заботой о со-хранении всеобщего мира. Торговые договоры, заключенныев 1844 году с государствами немецкого таможенного союза,в 1845 году — с Францией и в 1846 году — с Голландией,упрочили его сердечные отношения с соседями, с которымиего уже раньше связывали узы родства или дружбы: Лео-польд I приходился дядей английской королеве Викториии принцу Альберту, равно как и мужу португальской ко-ролевы, и, женившись в 1832 г. на Луизе Орлеанской, сталзятем Луи-Филиппа. Кроме того, он находился в наилучшихличных отношениях с прусской королевской семьей. Опыт-ность и знание людей придавали значительный вес его со-ветам и обеспечивали ему сравнительно большое влияние насудьбы Европы.

Внутри страны он старался организовать и укрепить коро-левство. Армия была предметом его особенных забот и с по-мощью Ш. Брукера, а потом генерала Эвена, он сумел до-вести ее до внушительных размеров: в 1847 году она насчи-тывала более 100 000 человек боевого состава и опираласьна крупные резервы. Правительство поощряло промышлен-ность и торговлю и с 1834 года провело сеть железных дорог.К несчастью, казна была истощена, а парламентские субсидиине могли предотвратить банкротства банка, которое произо-шло в 1839 году. Это была ахиллесова пята правительства,деятельность которого во всех остальных сферах увенчаласьполным успехом.

Народное образование значительно развилось. В областивысшего образования два государственных университета —в Генте и Льеже —успешно соперничали с двумя свободнымиуниверситетами — католическим в Лувене и либеральнымв Брюсселе; для среднего образования существовало многоколлежей и атенеев; наконец, начальному образованию былдан новый толчок к развитию.

Правление Леопольда быстро стяжало популярность, и ко-роль сумел упрочить за собой приобретенные им симпатии.По мере возможности он выказывал себя убежденным унио-нистом, стараясь соединять в своих министерствах католикови либералов и держать в равновесии обе партии; и до 1840года эта политика ему удавалась: таковы были кабинетыМюленаара, генерала Гобле, де Те. До 1840 года такая по-


литика была возможна. Но потом, когда всякая внешняяопасность исчезла, партийный антагонизм начал проявлятьсяболее резко; после либерального кабинета Лебо в 1840 годуЛеопольд I тщетно пытался снова образовать смешанныеминистерства вроде кабинета Нбтомба или ван де Вейера.Закон 1842 года о начальном обучении, вверивший церковно-служителям преподавание в школах закона божия под надзо-ром государства, обострил вражду между католиками и ли-бералами, и от системы объединения сил пришлось отка-заться. Образованное в 1846 году католическое министерстводе Тё пало в следующем году под ударами либеральногосоюза, и король призвал к власти Ш. Рожье с однородным либе-ральным кабинетом. С этого времени, благодаря корректномуповедению короля в конституционных вопросах, начинаетсядля Бельгии эра парламентского правления, где либералы икатолики сменяют друг друга у власти, как виги и тори в Ан-глии. И это является, быть может, главным событием в по-литической истории Бельгии за данный период.








глава x
ФРАНЦИЯ
ИЮЛЬСКАЯ МОНАРХИЯ





1830—1847


уи-Филипп. Луи-Филиппу, которого 219 депутатов,представлявших около 100 000 избирателей, провоз-гласили королем французов, в 1830 году уже испол-нилось 57 лет. Сын Луи-Филиппа-Жозефа, герцога Орлеан-ского, прославившегося во время Великой французской (бур-жуазной) революции под кличкой Филиппа-Равенство (Эга-лише), он сначала носил титул герцога Шартрского.

В 1789 году ему было всего 16 лет; слишком юный, чтобыиграть какую-либо политическую роль, он при первыхслухах о войне присоединился к драгунскому полку, в кото-ром числился полковником и который принадлежал ему поправу частной собственности. При Вальми, Жемаппе и Неер-виндене он смело и блестяще исполнил свой воинский долг.После измены Дюмурье герцог Шартрский, заподозренныйв соучастии, покинул французскую армию, чтобы спастисьот грозившего ему преследования, но отказался поднятьоружие против своего отечества.

Ненавистный своим родственникам и всем эмигрантам, онбежал в Швейцарию, где жил уроками, которые давал в Рей-хенауской гимназии; после нескольких путешествий по Европеи Северной Америке он поселился в Апглии и жил в Твик-неме на пенсию в 50 000 франков, выдававшуюся ему британ-ским правительством. Протест против казни герцога Энгиен-ского подготовил почву для примирения его с Бурбонами.В 1809 году в Палермо он вступил в брак с Марией-Амелией,дочерью экс-короля неаполитанского Фердинанда. Вернув-шись после первой реставрации ео Францию, он добился отЛюдовика XVIII возвращения ему всех земельных владение


которые принадлежали его семейству и еще не были проданы,но не добился титула королевского ввюочества.

Во время Ста дней Луи-Филипп бежал в Англию и, не-смотря на настояния Гентского двора, держался от него встороне. 1

Но Бурбоны не слишком сердились на него. Карл X присвоем вступлении на престол пожаловал Луи-Филиппу титул,в котором ему отказывал Людовик XVIII, и утвердил в законео цивильном листе противозаконные ордонансы, предоста-вившие герцогу Орлеанскому поместья, на которые последнийне имел никакого права. Однако его поведение не очень удо-влетворяло Карла X. Не вступая с открытой оппозицией,он затворился в Палэ-Рояле и принимал у себя вожаков либе-ральной партии: генерала Фуа, банкира Лаффита, Дюпонаде л'Эр, Тьера и даже самого Беранже. Сыновей своих онотдал учиться в коллеж Генриха IV; это доставило ему извест-ную популярность среди буржуазии, весьма польщенной, чтоее дети сидят на школьных партах бок о бок с принцами крови.Его простота, скромная и полная достоинства жизнь, егосемейные добродетели окончательно завоевали симпатии об-щества; приветливый, добродушный, охотник поговорить совстречными, он любил прогуливаться по улицам Парижаодин, с зонтиком подмышкой; при этом он отличался способ-ностью находить кстати меткое словцо, которое скоро стано-вилось ходячим.

1 В Генте находился в течение Ста дней бежавший из Франции король Лю-довик XVIII. — Прим. ред.

Согласившись принять звание наместника королевства, онотправился в ратушу, где велел доложить о себе как о «на-циональном гвардейце, пришедшем повидаться со своимбывшим генералом» — Лафайетом. Даже сделавшись королем,он первое время продолжал свои прогулки по Парижу, оста-навливался поболтать с рабочими, даже пожать им руку идаже выпить с ними стакан вина. Поселившись в Тюильри,он начал задавать там празднества, которые на первых порахносили чисто буржуазнвй характер. Иногда королева, окру-женная родственниками и фрейлинами, принимала посети-телей, не расставаясь с иголкой. Омнибусы могли въезжатьво двор Тюильрийского дворца, а мундир офицера националь-ной гвардии открвшал своему обладателю свободный доступв «Замок». Все это нравилось богатым буржуа, которых Луи-Филипп привлекал к себе, ловко играя на струнках их тщесла-вия, любви к миру и материальному благополучию.


А между тем король обладал цельным и твердым характе-ром, необычайным упорством и властолюбием. Хотя престолдостался ему благодаря революции, он в глубине души не могпримириться с мыслью, что национальное представительствобудет пользоваться такой же властью, как и корона. Принцип«король царствует, но не управляет» был ему так же нена-вистен, как Карлу X. Охотно щеголяя при случае титулом«короля-гражданина», он вместе с большинством «доктри-неров» и многими своими советниками склонен был полагать,что Июльская революция должна ограничиться переменойличности монарха и частичным обновлением правительствен-ного персонала без всяких иных политических последствий.По мнению Луи-Филиппа, если не считать легких измененийв хартии, режим, созданный Бурбонами в 1815 году, ненуждался ни в каких реформах, а страна должна была чув-ствовать себя вполне удовлетворенной, если влияние и го-сподство родовой аристократии будет заменено влиянием игосподством аристократии денежной.

Если в первые годы царствования Луи-Филипп и скрывалсвои заветные мысли, то тем не менее он систематически иупорно стремился к установлению системы личного управления,долженствовавшего прежде всего поддерживать установлен-ный порядок. Его упорство увенчалось успехом, но эта победа,едва наметившаяся в 1837 году и окончательно достигнутаяв 1840 году, далась не без борьбы. Таким образом, царство-вание Луи-Филиппа делится как бы на две части: героическийпериод, исполненный битв и продолжавшийся до 1840 года,и затем период полного внешнего спокойствия в стране, когдаличная и упорно-консервативная политика Луи-Филиппа тор-жествует безраздельно вплоть до катастрофы 1848 года.


I. Героический период

Противники. Королю приходилось вести борьбу с против-никами двоякого рода: во-первых, с легитимистами, а во-вторых, с республиканцами.

В глазах легитимистов он был узурпатором, который из-меннически похитил корону у герцога Бордосского, имевшегоправо на престол благодаря двойному отречению — Карла Xи герцога Ангулемского в Рамбулье. Эта партия в численномотношении не представляла большого значения; она рекрутиро-валась среди парижской аристократии, а в провинции средисельского дворянства, и почти везде духовенство открыто под-


держивало ее. Сильнее всего легитимисты были в Вандее,где масса крестьян сохраняла верность легитимной монархии.Это была партия салонов и исповедален, способная на бесплод-ные интриги, на бесцельную парламентскую оппозицию, пожа-луй, на детские, романтические разговоры, но не угрожавшаяузурпатору сколько-нибудь серьезной опасностью, так какв Париже легитимисты никогда не отважились бы выйти наулицу, а если бы и отважились, то вся страна, как один чело-век, восстала бы против них.

Гораздо опаснее была для Луи-Филиппа республиканскаяпартия. Она не располагала такими финансовыми средствами,как легитимисты, зато насчитывала в своих рядах верныхлюдей; она доставила июльскому восстанию первых сол-дат и самых энергичных бойцов. В составе ее были лицамолодые, решительные, мало дорожившие собственной жизнью,не чуждавшиеся народа подобно легитимистам и не замыкав-шиеся в надменном удалении от дел, охотно общавшиеся с ра-бочими. Многие из них раньше принадлежали к карбонариями прекрасно понимали могущество тайных обществ, в которыеобъединялись и привыкали к дисциплине по всей странепротивники существующего режима.

Они последовательно организовали целый ряд тайных об-ществ — Друзей парода, Прав человека, Семейств, Временгода в Париже и Мютюэлистов в Лионе. Правительствосколько угодно могло распускать и преследовать их, но наместе одного исчезнувшего общества немедленно возникалоновое. Самой грозной из этих ассоциаций было обществоПрав человека, оно подготовило большие восстания в Па-риже и Лионе в июне 1832 года и в апреле 1834 года. Орга-низация его напоминала карбонариев; оно делилось на сек-ции, состоявшие из 20 человек и имевшие каждая своегоначальника и его помощника; совокупность известного числасекций составляла «серию».

Подобно легитимистам, республиканцы считали Луи-Филиппа узурпатором. Не говоря уже о том, что палата, вру-чившая ему корону, не имела полного состава и была ужераспущена Карлом X, она даже не получила от избирателейполномочия выбирать короля. Итак, она дарила то, что ейне принадлежало, и Луи-Филипп был избран не Франциейи даже не теми 94 000 избирателей, которые составляли «ле-гальную страну», а 219 политиками. Бесспорно, корольсовершил ошибку, не предложив своего избрания на утвер-ждение народа, который на другой день после революции на-верно приветствовал бы его выбор совершенно единодушно.


Впрочем, республиканцы в конце концов примирились быс сохранением монархии, если бы эта монархия попыталасьбыть «лучшей из республик», как было обещано в ратуше.Они не стали бы придираться к названию, если бы им сделаныбыли уступки по существу. Первоначально их требования нешли дальше предоставления избирательного права несколькобольшему числу французов, отмены наследственного пэрства,дарования нации права выбирать членов верхней палаты,муниципальных и департаментских советников. И лишь позднеереспубликанцы потребовали всеобщего избирательного права.

Бонапартистская партия не существовала при жизни гер-цога Рейхштадтского,1 имя которого было лишь вскользьупомянуто в ратуше. Лица, занимавшие при Империи высокиепосты, поспешили последовать примеру маршалов и большейчастью примкнули к Луи-Филиппу, когда убедились, чтополучат от него те же выгоды, на какие могли рассчитыватьв случае восстановления Империи. Что касается рядовыхбонапартистов, оставленных на произвол судьбы и лишенныхвсякого руководства, то одни из них, как и во времена Реста-врации, шли за республиканцами и вместе с ними боролисьпротив Июльской монархии, а другие совершенно устранилисьот политики до того дня, когда Луи-Наполеон, ставшийнаследником наполеоновских притязаний, организовал своюпартию.

Правительственные партии. Первое министерство. Люди,сделавшие Людовика-Филиппа королем, были далеко не едино-душны в вопросе о политике, которой надлежало придержи-ваться. Одни из них, близкие к республиканцам, настаивав-шие на необходимости рефбрматорской и демократическойпрограммы, образовали так называемую партию движения.Когда в различных странах Европы вспыхнули восстания,вызванные Июльской революцией, то деятели этой партиипотребовали, чтобы Франция, верная своей революционнойтрадиции, выступила передовым борцом за народы противмонархов. Лаффит, Лафайет и Одилон Барро были самымивыдающимися представителями этого политического напра-вления.

1Сын Наполеона I, имевший до падения Империи титул «римского короля»,а впоследствии получивший от своего деда, австрийского императора Франца,титул герцога Рейхштадтского. — Прим. ред.

Но Луи-Филипп не хотел подчиниться этой программе.Напротив, он всеми силами старался успокоить европейскихмонархов и заставить их возможно скорее забыть о том, что


он получил свою корону благодаря революции; все его сим-патии были на стороне партии сопротивлеиия, которая воглаве с Гизо, герцогом де Бройлем и Казимиром Перье пола-гала, что революция закончилась 9 августа. Тем не менее ко-роль еще не смел открыто выступить против передоввгх либе-ралов; он нуждался в укреплении своей власти и в некоторомуспокоении волновавшегося Парижа.

Поэтому первое министерство Июльской монархии, соста-вленное с таким расчетом, чтобы удовлетворить честолюбиевсех, способствовавших воцарению, представляло караияувесьма странных противоречий. Как это верно бвшо ука-вано,1 в лице этого кабинета mы имеем дело с «длиннойафишей, на которой проставлены без указания определенныхролей мяогочисленные и разнообразные имена, словно длятого, чтобы всем и каждому дать гарантии и надежды». Здесьоказались рядом Лаффит, Дюпон де л'Эр, Биньон, генералЖерар, Моле, барон Луи, Себастиани, Казимир Перье, Дю-пен, Гизо и герцог де Бройль. Главное командование всейнациональной гвардией королевства было поручено Лафайету,а Сепская префектура — Одилону Барро. Само собой разу-меется, что при таком пестром составе мппистерство былонедолговечно, и сторонники сопротивления подали в отставкув ноябре 1830 года в результате беспорядков, вызванныхв Париже подготовкою суда над министрами.

1 Bardoux, La bourgeoisie franaise.

Суд над министрами. Из числа министров, подписавшихиюльские ордонаисы, четверо, а именно—Полиньяк, Пейронне,Шантелоз и Гернон-Рапвиль, были схвачены и посаженыв Венсеннский замок. В конце сентября палата постановилапредать их суду; по мнению июльских бойцов, сообщникиКарла X заслуживали смертной казни. Луи-Филипп, которыйлично испытывал величайшее отвращение к пролитию крови,и много благородно мыслящих людей в палатах и в странехотели уклониться от этой бессмысленной мести. Еще в августеде Траси внес в парламент предложение об отмене смертнойказни за политические преступления; 8 октября это предло-жение было возобновлено Кератри и поддержано Лафайетом.Палата почти единогласно вотировала адрес, в которомпредлагала королю возможно скорее «взять на себя инициа-тиву этой благодетельной реформы». Луи-Филипп объявил,что высказанное пожелание составляет предмет его сердечныхпомышлений. Так как министерство предвидело, какой гневвызовет это предложение в Париже, то 10 октября оно про-


вело закон, назначавший пенсии семьям июльских жертв иоткрывавший Дворец инвалидов для увечных.

Ничто не помогло. Рабочие предместий, возбужденные не-сколькими вожаками, двинулись 17 октября в город с кри-ками «Смерть министрам!» и дошли до Палэ-Рояля; 18 ок-тября тысячи исступленных людей с оружием в руках напалина Венсеннский замок, угрожая захватить узников. Онинатолкнулись там на генерала Домениля, который объявил,что если они взломают ворота, то он подожжет пороховойпогреб. На следующий день Одилон Варро издал проклама-цию, в которой призывал народ к спокойствию, но в то жевремя называл предложение об отмене смертной казни несвое-временным. Министры, принадлежавшие к партии сопроти-вления, потребовали увольнения сенского префекта. ТогдаЛафайет и Дюпон де л'Эр тоже пригрозили выходом в от-ставку.

Луи-Филипп еще не чувствовал себя достаточно сильным,чтобы обойтись без их поддержки; с другой стороны, он по-лагал, что предоставление всей власти сторонникам партиидвижения явится наиболее надежным средством для их ослаб-ления; поэтому он решил расстаться с герцогом де Бройлем,Моле, Дюпеном, Гизо и Казимиром Перье. 3 ноября Лаффитсоставил новый кабинет, в который вошли де Монталиве,маршал Мезон, а немного времени спустя Сульт и д'Аргу,Новый кабинет был отнюдь не более однороден, чем преды-дущий, но посредственность коллег обеспечивала преобладаю-щее влияние Лаффиту и Дюпону де л'Эр.

Процесс министров начался 15 декабря в палате пэров,превращенной в верховный суд; он продолжался до 21 декабря.В эти дни народное волнение вокруг Люксембургского дворцане прекращалось; особенно велика была опасность 20, 21 и 22декабря. Приговор, по которому министры осуждались навечное тюремное заключение, разъярил толпу. 22 декабря при-шлось поставить на ноги всю парижскую национальную гвар-дию и весь парижский гарнизон. Слушатели Политехниче-ской школы и студенты бегали по всему городу, призываянарод к спокойствию. Эти увещания, твердое и сдержанноеповедение войск, уверенность агитаторов в том, что всякаянасильственная попытка приведет лишь к бесполезному по-боищу, — все это позволило избежать кровопролитного столк-новения.

Счастливый исход этого дела, казалось, должен был укре-пить положение либералов в правительстве. Но когда опас-ность миновала и министры были спасены, не было больше




нужды церемониться с представителями партии движения.В то время как король в открытом письме благодарил Ла-файета за поданный им во время процесса «пример мужества,патриотизма и уважения к законам», палата, обсуждавшаяпроект организации национальной гвардии, 24 декабря поста-новила упразднить пост главнокомандующего, занимаемыйЛафайетом. Это решение показалось генералу оскорбительным,и он подал в отставку, даже не дожидаясь передачи законана рассмотрение верхней палаты. Его уход повлек за собойотставку Дюпона де л'Эр. Лаффит остался единственнымпредставителем партии движения в министерстве.

Антиклерикальная реакция. В этой атмосфере всеобщейсумятицы и своего рода правительственной анархии, поро-ждаемой разногласиями между министрами и королем, сторон-ники старшей линии Бурбонов, так называемые карлисты,начали поднимать голову. 14 февраля 1831 года они устроилив самом центре Парияса манифестацию по случаю годовщинысмерти герцога Беррийского; в церкви Сен-Жермен л'Оксеруаотслужена была заупокойная месса; в пользу солдат королев-ской гвардии, раненных во время июльских дней, собиралисьденьги. Не успела кончиться церковная служба, как явиласьтолпа, состоявшая главным образом из буржуа. На глазаху национальных гвардейцев, сохранивших полное безучастие,церковь и дом священника были разгромлены в одно мгно-вение. Затем толпа устремилась к архиепископскому Дворпу,который на этот раз удалось отстоять. Но на следующий деньпринятые меры оказались недостаточными, резиденция архи-епископа была совершенно опустошена и одно время можнобыло даже опасаться за участь собора Парижской богоматери.

Эти события разбудили застарелую ненависть к Бурбо-нам и повлекли за собой настоящий взрыв ярости противдуховенства. Злоба, накопившаяся против Конгрегации в те-чение предшествовавшего периода, прорвалась теперь наружу.Так как духовенство объявило себя солидарным с легитимноймонархией, то буржуазная монархия приняла антиклерикаль-ный и вольтерианский характер. В Лилле, Перпиньяне, Ниме,Дижоне и Арле произошли беспорядки, аналогичные париж-ским; кресты миссий срубались, а священники подвергалисьпублично оскорблениям. В Париже лилии были соскоблены совсех памятников и даже с королевского герба, а Луи-Филиппне решался открыто присутствовать при богослужении.

Эти беспорядки нашли отголосок в палате. Гизо обвинялправительство в том, что оно использовало мятеж в своихинтересах. Правда, некоторые члены правительства вели себя


довольно странно: Тьер, занимавший тогда пост государствер-ного секретаря, находился в толпе перед дворцом архиепи-скопа и уговаривал национальных гвардейцев не выступатьпротив толпы, а министр внутренних дел де Монталиве в про-кламации, опубликованной 16 февраля, утверждал, чточувство негодования, подстрекнувшее народ к беспорядкам,было вызвано «к сожалению, весьма основательными моти-вами». Но чтобы дать удовлетворение партии сопротивления,он уволил сенского префекта Одилопа Барро и префектаполиции Вода. Таким образом либералы постепенно очищалив правительстве одну позицию за другой. Осложнения вовнешней политике окончательно црипудили их оставить власть.

Падение министерства Лаффита. Вопреки совету Лаффита,король в начале февраля не разрешил своему сыну, герцогуНемурскому, принять бельгийскую корону, предложеннуюему брюссельским конгрессом. Равным образом он отказалсявступиться за Польшу. Тем временем в Романье вспыхнуловосстание против папы, и Австрия сообщила, что намеренадвинуть туда свою армию. Лаффит произнес 1 декабря в па-лате большую речь, в которой заявил, что «Франция не до-пустит нарушения принципа невмешательства». «Если ав-стрийцы займут Модену, — воскликнул он, — то война воз-можна; если вступят в папские владения — вероятна, а еслинападут на Пьемонт—несомненна». На это Меттерних ответил:«Мы направим войска во все те места, где произойдет восста-ние. Если это вмешательство должно вызвать войну, ну чтоже, мы не остановимся перед войной». Луи-Филипп отказалсяподнять брошенную ему перчатку. Лаффит подал в отставку.

Законодательная деятельность министерства Лаффита. Приминистерстве Лаффита в палатах были проголосованы триважных закона, дополнявших хартию: муниципальный, изби-рательный и закон об организации национальной гвардии.

1 Под lescapacites(способности) и lestalents(таланты) в полемике поповоду избирательной реформы понимались люди, личными качествами до-стигшие положения, которое должно давать им избирательные права. —Прим. ред.

Муниципальный закон обсуждался с 29 января по 17 фев-раля 1831 года. Право выбирать муниципалышх советниковпредоставлено было избирательному корпусу, составленномуиз граждан, плативших налоги по наивысшим ставкам; сюдаприсоединены были также «таланты»,1 т. е. врачи, адвокаты,нотариусы, отставные чиновники и т. п. Муниципальные совет-ники, из среды которых правительство назначало мэра,выбирались на шесть лет. Эта организация отчасти соответ-


ствовала тому плану, который в 1829 году был предложенМартиньяком; новый муниципальный закон был шагом впередсравнительно с наполеоновской системой, при котороймуниципальные советы назначались центральной властью.

Закон об организации национальной гвардии обсуждалсяочень долго. Рассмотрение его началось в декабре 1830 года,а окончательно он был принят лишь 5 марта 1831 года. Учре-ждаемая — гласил первый параграф — «для защиты кон-ституционной монархии, хартии и санкционированных еюправ», национальная гвардия состояла из всех французов,платящих прямые налоги и могущих приобрести обмунди-рование на собственные средства. Она подразделялась на ле-гионы и сама выбирала своих офицеров; только высшиекомандные должности замещались королем по списку из 10кандидатов, представленному национальной гвардией. Онаимела отборные роты (гренадер и вольтижеров) и артиллерию.В Париже она заменяла королевскую гвардию и несла гар-низонную службу наравне с линейными войсками.

Так как обязанность иметь собственную обмундировкуустраняла простонародный элемент, то национальная гвардиясоставилась почти исключительно из фабрикантов, рантье,лавочников и чиновников: это была не национальная, а бур-жуазная гвардия. В течение долгого времени она оставаласьвсецело преданной Июльской монархии; она мужественнапроливала свою кровь за Луи-Филиппа и потеряла свыше2000 человек только при подавлении восстаний 1832 и 1834годов. Король всегда смотрел на национальную гвардиюкак на свою вернейшую опору. Поэтому он старался всяческиугодить ей, принимал в Тюильри ее офицеров и раздавал в изо-билии кресты. Он часто устраивал смотры и (по крайней мередо 1840 года) считался с теми возгласами, которые раздава-лись из рядов проходивших перед ним легионов. Он виделв них серьезное выражение общественного мнения.

Избирательный закон был принят 9 марта 1831 года палатой,а 15 апреля пэрами. Двойной вотум был отменен, ценз пони-жен: для депутатов с 1000 до 500 франков, а для избирателейс 300 до 200 франков налога. Следует заметить, что при этомправительство обнаружило больше либерализма, чем палата;так, оно предлагало (и безрезультатно) предоставить избира-тельное право без цензовых ограничений генеральным совет-никам, мэрам и их товарищам, должностным лицам судебноговедомства, адвокатам, нотариусам и стряпчим, врачам, про-фессорам и приват-доцентам различных факультетов, препо-давателям Коллеж де Франс, Музея и высших государствен-


ных школ. Палата согласилась только понизить для этих лицценз до 100 франков. Эта реформа увеличила число избира-телей с 94 000 до 188 000 человек (из тридцати миллионовфранцузов), и только эти 188 000 крупных плательщиковсоставили «легальную страну» (pays legal ). Интеллигенциябыла отстранена, вся власть принадлежала деньгам: в течениевосемнадцати лет Францией правила плутократия.

Переход власти к партии сопротивления. Отставка Лаф-фита была благоприятно принята общественным мнением:не говоря уже о страхе перед войной, почти всем надоел бес-порядок и непрестанно повторявшиеся шумные манифестации.С июля 1830 года мятеж принял характер хронической болезни.Особенно бурно прошли первые дни марта. Прежде всеготолпы рабочих явились в Палэ-Рояль требовать «работы илихлеба». 9 марта (1831), по случаю польского восстания,в русском посольстве были выбиты стекла; 10 и 12 мартасостоялись новые манифестации с криками «Война с Рос-сией!» Дела приостановились; кредит в 30 миллионов, отпу-щенный для содействия торговле и промышленности, не по-служил ни к чему. Тревога усиливалась в денежных кругах.Трехпроцентная государственная рента упала до 52 франков,а пятипроцентная до 82. Государственное казначейство небыло обеспечено необходимыми ресурсами даже на две недели.Банкротства следовали одно за другим. Сам Лаффит выну-жден был ликвидировать свой банк.

Состоянию анархии необходимо было положить предел,и даже передовые либералы это понимали.

«Во Франции есть правительство, — писал Арман Кар-рель, — но о нем ничего почти не слышно, его не видно, ипочти никто не знает, где оно находится». Буржуазия хотелаиметь твердое и сильное правительство, и 13 марта она полу-чила министерство Казимира Перье. Власть окончательноперешла в руки партии сопротивления.

Министерство состояло из Казимира Перье (председа-тель совета и министр внутренних дел), Монталиве, баронаЛуи, Барта, адмирала де Риньи, д'Аргу, Сульта и Себа-стиани.

Казимир Перье. Казимиру Перье было тогда 53 года.Банкирский дом, основанный еще при Империи, доставил емуочень крупное состояние. Будучи депутатом от Париж:а приРеставрации, он в течение долгого времени являлся одним извождей либеральной оппозиции. К концу царствованияКарла X он сблизился с правительством; при обсужденииадреса 221 он воздержался от голосования и хотя после по-


беды инсургентов вошел в состав муниципальной комиссии,но искренно жалел о падении легитимной монархии. Обладаяясным, точным и практическим умом и энергичным характе-ром, он отличался, кроме того, твердостью и страстным вла-столюбием. Он умел повелевать и требовал строгого, почтислепого повиновения своим приказаниям. При этом он отли-чался властными и жесткими манерами и резким тоном,доходившим порою до наглости; так, например, однаждыв палате он крикнул своему коллеге по министерству, д'Аргу,собиравшемуся начать речь: «Ici, д'Аргу!» 1

Он принял власть с твердым намерением восстановить пра-вительственный авторитет, причем согласился вступить в ми-нистерство не прежде, чем убедился, что никто не посмеетмешать ему и что в правительстве будет господствовать однатолько воля, а именно, его собственная. Он хотел быть первымминистром парламентской монархии и готов был взять на себяполную ответственность за действия кабинета, лишь бы всерешения исходили от него. Ничто не должно было делаться —и, действительно, не делалось в различных министерствах —без его ведома. С самим Луи-Филиппом он держал себя неменее властно: ни одна депеша не поступала к королю раньше,чем министр не ознакомится с нею; ни одно сообщение монархане появлялось в Монитере, пока его не одобрит первыйминистр.

Как выразился о нем Арман Каррель, «он мужественновыказывал твердую решимость принять на себя как руко-водство делами, так и ненависть недовольных». Он полагал,что для восстановления правительственного авторитета ивозвращения правительству его прежней силы достаточнозахотеть, что исключительные мероприятия излишни и чтодля подавления анархии надо лишь применять существующиезаконы. В палате он в следующих словах изложил своюпрограмму: «Июльская революция имела целью установлениесвободного, но закономерного правительства. Поэтому нашеправительство ни во внутренней, ни во внешней политикене должно отличаться насильственным характером. Всякоеобращение к силе внутри страны и всякое подстрекательствоиностранных народов к восстанию является нарушением этогопринципа. Такова основная мысль и правило нашей внутрен-ней и внешней политики». И дальше: «Франция хотела, чтобымонархия была национальной, но она вовсе не хотела, чтобыкоролевская власть была бессильной».

«Ici» — возглас, которым призывают собаку. — Прим. ргд.


Первые же меры Казимира Перье ясно показали, что оннамерен действительно править. Предлагая палате принятьзакон против вооруженных скопищ, он в то же время резконапал на те общества, которые претендуют «заполнить про-белы в деятельности правительства», а в особенности на«Национальную ассоциацию», основанную в Меце, а затемв Париже под предлогом борьбы с Бурбонами. Он запретилчиновникам принимать в ней участие и для примера уволилнесколько видных сановников, как, например, королевскогоадъютанта Александра Делаборда и начальника военныхсил в западных департаментах генерала Ламарка. Затем,желая иметь парламентское большинство, столь же послуш-ное, как министерство, он распустил палату 31 мая. С грубойоткровенностью он заявил, что намерен руководить избира-телями. «Правительство не останется нейтральным во времявыборов, — писал он префектам, — оно не желает, чтобы адми-нистрация обнаружила большую нейтральность, чем оно само».

Министр получил желательное для него большинство, ноему не удалось помешать избранию вождей оппозиции: гене-рала Ламарка, Араго, Одилона Барро, Лаффита, Могена,а во время выборов председателя палаты правительственныйкандидат победил Лаффита только большинством пяти голосов.

Волнения в Лионе и Гренобле. При всей своей энергииКазимир Перье не мог предотвратить последствий экономи-ческого кризиса, вызванного, во-первых, революционнымипотрясениями, а во-вторых, новыми условиями промышленногоразвития. Заграничная конкуренция и заминка в делах побу-дили лионских фабрикантов снизить заработную плату ткачейшелка, так называемых canuts, до голодного минимума —18 су в день за пятнадцать — шестнадцать часов работы.Лионский префект Бувье-Дюмолар, которого рабочие просиливыступить посредником, убедил совещание хозяев и рабочихсогласиться на компромисс и установить минимальный тарифзаработной платы, но многие фабриканты отказались принятьэтот тариф. 21 ноября рабочие спустились из предместьяКруа-Русс с черным знаменем, на котором красовалась зна-менитая надпись: «Жить работая или умереть сражаясь».Между войсками и демонстрантами произошло столкновение.Национальная гвардия отказалась действовать против вос-ставших, и после двухдневного боя трехтысячный гарнизонвынужден был покинуть город. Рабочие немедленно прекра-тили враждебные действия. Восстание совершенно не носилополитического характера, и префект даже остался в городе,где старался привести фабрикантов и восставших рабочих


к взаимному соглашению. За это он был уволен в отставку.3 декабря герцог Орлеанский и маршал Сульт вступилив город во главе 36 000 солдат, не только без всякого сопро-тивления, но даже при радостных кликах толпы. Рабочийтариф был отменен, а национальная гвардия распущена. Новосставшие не подверглись никаким преследованиям, и пра-вительство оказало щедрую помощь многим беднякам. 1

Через три месяца в Гренобле вспыхнули беспорядки, такжене имевшие политического характера; вызваны они были бес-тактным поведением грубого префекта Мориса Дюваля,запретившего маскированный бал. Префект, без должногопредупреждения, велел двум ротам 35-го линейного полкаатаковать толпу. Даже прокурорский надзор был возмущен ираспорядился произвести следствие по этому делу. Желаяуспокоить население, начальник дивизии генерал Гюло пе-ревел 35-й полк в другой город, но Казимир Перье не хотелдопустить, чтобы префект был официально признан виновным,и приказал возвратить полк в Гренобль. В результате началисьбесчисленные дуэли между штатскими и солдатами. Двамесяца спустя, во избежание серьезных волнений, министрудалил и полк и префекта.

Заговоры и оппозиция в Париже. Порядок на парижскихулицах был почти восстановлен. Так называемый «заговорна башнях собора Парижской богоматери» (4 января 1832 г.),оказался всего-навсего смехотворной и шумливой манифе-стацией нескольких неведомых роялистов, которые взобралисьна соборную колокольню и ударили в набат, надеясь такимобразом взбунтовать Париж и низвергнуть узурпатора. Неболее опасным оказался и «заговор на улице Прувер», раскры-тый месяц спустя. Легитимистский агент, сапожник Понселе,вздумал похитить короля и королевское семейство в Тюильри,во время бала, в ночь с 1 на 2 февраля. С этой целью он на-вербовал от двух до трех тысяч человек. Главные заговорщикибыли арестованы, в то время как они пировали, поджидаясигнала к нападению.

1 Лионское восстание является первым чисто пролетарским, рабочим восста-нием в XIX веке, и оно имело огромное значение в истории пробуждения клас-сового самосознания мирового пролетариата. Автор совершенно неправильнохарактеризует поведение правительства: никакой помощи рабочим оно не ока-зало; вступив в город, войска приступили к массовым арестам и разоружениюрабочих, начались жестокие расправы с повстанцами. — Прим, ред.

Зато остервенелая борьба с печатью не прекращалась:Каррикатюр, Трибюн, Глоб, Немезис и Насьональ вели про-тив министерства и короля резкую и систематическую кампа-


нию. Конфискации, временное задержание номеров, судебныепреследования — ничто не помогало: правда, присяжныев большинстве случаев оправдывали журналистов, подле-жавших теперь их юрисдикции.

В палате оппозиция также не складывала оружия. Цивиль-ный лист был установлен в 12 миллионов франков вместо 14,предложенных комиссией, и вместо 18 миллионов, которвтхтребовал король. МонталиЕе, неосторожно употребивший вы-ражение «подданные», был прерван криками: «К порядку ми-нистра! Пусть он возьмет обратно свои слова! Теперь нетболее подданных!» Казимиру Перье приходилось все времябыть начеку. Внезапное появление холеры, разразившейсяв Париже с 26 марта 1832 года и за три месяца унесшей около20 000 жертв, и ужас, нагнанный на всех этим грозным бед-ствием, прервали временно борьбу, так как большинство депу-татов бежало из столицы. Сопровождая герцога Орлеанского,Казимир Перье посетил больницу Отель-Дье и заразился. Про-хворав пять недель, он скончался 16 мая.

Через несколько дней после того как Казимир Перье былназначен председателем совета министров, Гизо писал де Ба-ранту: «Вот июльская революция и разрезана надвое: направительственную партию и оппозицию». Этими словами онзаранее характеризовал деятельность Казимира Перье, каж—дый акт которого являлся как бы утверждением, что новаямонархия хочет жить и жить долго. До него она имела видсмиренного просителя, умолявшего о снисхождении. Кази-мир Перье придал ей аллюры боевого правительства. И какраз в тот момент, когда со сцены сошел первый действитель-ный министр Июльской монархии, ей предстояло выдержатьсамые яростные атаки своих противников.

Вандейское восстание. В ночь на 28 апреля 1832 года па-роход «Карло-Альберто» высадил в одной из бухт Марсель-ского рейда герцогиню Веррийскую и несколько верных еесторонников. Она явилась во Францию требовать короны длясвоего сына герцога Вордосского; романтически настроеннаяи мужественная женщина мечтала о роялистском подражаниинаполеоновскому возвращению с острова Эльбы, об эпическомпоходе на Париж через всю Францию, поднятую еегероизмом,и о восстановлении легитимной монархии. Она настолькобыла уверена в успехе, что заранее выработала план новойконституции.

Попытка захватить Марсель кончилась жалкой неудачей,но герцогиня не пала духом и, отказавшись сесть обратнона пароход, решила отправиться в Вандею, где по ее мнению,


еще жив был роялизм. С поразительной смелостью она мино-вала южную Францию и даже въехала в Бордо в открытойколяске. Добравшись таким образом до замка Плассак, онаоттуда обратилась к вандейцам с воззванием, приглашая ихвосстать с оружием в руках в день 24 мая. Но роялистамудалось набрать только несколько сот беглых рекрутов;после двух стычек, одной у Шена, а другой у замка Пенисьер,они были разбиты и рассеяны. Герцогиня Беррийская с тру-дом добралась до Нанта; в продолжение пяти месяцев онаскрывалась у девицы Дегиньи, но была выдана полиции некиимДейцем. Правительство не выказало ни великодушия, ни му-жества. Оно не решилось ни выслать герцогиню из пределовФранции, ни отдать под суд; оно заключило ее в цитадельБлэ и дерясало там, пока не сочло ее обесчещенной, а, следо-вательно, политически безвредной, — после рождения де-вочки и признания герцогини Беррийской, что она вступилав тайный брак с графом Гектором Луккези ди Палли, камер-гером неаполитанского короля.

Республиканские восстания. В тот самый день, когда ван-дейская Еспышка приходила к концу, в Париже разразилосьболее грозное восстание. Оно было наспех организовано рес-публиканцами и назначено на б июня по случаю похоронгенерала Ламарка. Солдат наполеоновской армии, изгнанныйв 1816 году за подавление вандейского восстания, возвратив-шийся во Францию в 1818 году, избранный в 1828 году депу-татом от департамента Ланд, Ламарк прославился сеоимлиберализмом. Он с энтузиазмом приветствовал Июльскую-революцию, но, недовольный мирной политикой новой монар-хии, снова вернулся в ряды оппозиции.

Члены тайных обществ полагали, что похороны Ламарка, накоторые народ должен был собраться огромными толпами, дадутудобный повод начать революцию. При этом они рассчитывалина содействие многочисленных политических эмигрантов,поляков и итальянцев. Восстание началось стычкой с муни-ципальной стражей на Аустерлицком мосту. Кварталы Тампль,Сеп-Мартен, Сен-Дени и Бастильская площадь быстро покры-лись баррикадами. В ночь с б на 6 июня инсургенты, достиг-шие площади Побед, одно время могли с уверенностью рассчи-тывать на успех. Но в действительности их преждевременнаяпопытка была обречена на неудачу: рабочие не откликнулисьна призыв; буржуазия была раздражена только против бун-товщиков, и национальная гвардия оказала энергичную под-держку линейным войскам, которыми командовал генералЛобау.


«Как только пробили сбор, — писала своему брату дочьодного торговца, — мы заперли магазин. Папа оделся, чтобыприсоединиться к своему батальону на площади Пти-Пер.Юн поцеловал маму и меня со словами: «Нужно раз навсегдапокончить с этими негодяями». Никогда я не видела его в такомужасном гневе». Утром 6 июня инсургенты были отброшенык улице Сен-Мерри. Человек 60 из них под начальствомЖанна, одного из украшенных орденом июльских бойцов,были загнаны в тупик у монастыря Сен-Мерри, где они герои-чески защищались до четырех часов пополудни.

В Париже было объявлено осадное положение. Но когдакассационный суд признал незаконным превышением властисмертный приговор, вынесенный Еоенным судом, правительствовзяло обратно ордонанс, вводивший осадное положение. Сен-ский суд присяжных вынес только шесть обвинительныхприговоров инсургентам, взятым с оружием в руках, причемнаиболее тяжелое наказание понес Жанн, приговоренныйк ссылке.

Эта неудача не обескуражила республиканцев, которыекак ни в чем не бывало лачали готовиться к дальнейшейборьбе. Правительство, с своей стороны, старалось нанестиудар тайным обществам, в которых группировались егопротивники. В феврале 1834 года министерство Тьера — Гизопредложило палатам проект закона, специально направлен-ного против общества Прав человека, которое с цельюобойти закон, запрещавший составлять ассоциации более чемиз 20 членов, разделилось на секции, где число участников недостигало 20. При обсуждении этого закона разыгралисьбурные сцены; Вьеннэ объявил этот закон необходимым «дляобуздания тигра анархии». Депутаты левой и легитимистытщетно восставали против этого закона, который сам Тьерназывал явно деспотическим, но в то же время безусловнонеобходимым. Закон был принят 25 марта 1834 года. Отныневсякая ассоциация, независимо от своего характера и числачленов, должна была представлять свой устав на утверждениеправительства и не могла образоваться без правительствен-ного разрешения. Дела о нарушениях этого закона переда-вались па рассмотрение исправительных судов, причем нака-занию подлежали не только главари общества, но и рядовыеучастники.

Едва был принят этот закон, как в Лионе, в различныхпровинциальных городах и, наконец, в Париже вспыхнулиновые республиканские восстания. Это были апрельскиевосстания 1834 года.


В Лионе движение носило в одно и то же время политиче-ский и экономический характер. После восстания 1832 годареспубликанцы повели активную пропаганду среди рабочих,и общество Прав человека завербовало множество сторонников.Кроме того, создалась особая ассоциация мютюэлистов. В на-чале февраля 1834 года, когда некоторые фабриканты решилипонизить заработную плату, мютюэлисты ответили на этунесправедливость стачкой. Против стачечников было возбу-ждено судебное преследование «за противозаконный сговор».Этот процесс послужил сигналом к восстанию, продолжав-шемуся от 9 до 13 апреля. Победа осталась за правительством.

Кроме того, беспорядки произошли в Сент-Этьенне,Гренобле,Марселе, Перпиньяне, Оксере, Шалоне (на Соне), Эпинале,Пуатье и Клермон-Ферране.

13 апреля, когда в Париже получено было известие о лион-ском восстании, республиканцы начали воздвигать барри-кады в лабиринте узких переулков вокруг церкви Сен-Мерри.Тьер приказал немедленно арестовать около сотни наиболеедеятельных членов общества Прав человека, и таким образомвосстание лишилось своих вождей; тем не менее 40 000 человекготовы были двинуться в бой. К утру 14 апреля инсургентыпотеряли все свои позиции, и восстание закончилось ужасаю-щей бойней. Когда один офицер был ранен под окнами дома № 12на улице Транснонен, его солдаты ворвались в дом и перере-зали всех, кто там находился, в том числе даже женщин и детей.

Последняя вспышка произошла 16 апреля в Люневиле,где три кирасирских квартирмейстера тщетно пытались воз-мутить свои полки.

1 Правительство Луи-Филиппа относилось к восстаниям 1832 и 1834 годово самыми серьезными опасениями, так как борьба республиканцев находилагорячий отклик в народных массах, ненавидевших режим Июльской мо~нархии. — Прим. ред.

Гонения на республиканцев. Апрельский процесс. Респу-бликанские попытки являлись чистейшим безумием1 испособны были только оттолкнуть народные массы от респу-бликанских идей, а со стороны правительства вызвать новыерепрессивные меры. Прежде всего министерство провело закон,грозивший суровыми наказаниями за хранение оружия илибоевых припасов, и усилило строгости по отношению к печати.Правда, оно и прежде не щадило ее: с июля 1830 года посентябрь 1834 года состоялось не меньше 620 процессов поделам печати, журналисты были приговорены в общем к 106годам тюремного заключения, а газеты заплатили больше400 000 франков штрафа. Одна Трибюн, самая влиятель-


ная и резкая из республиканских газет, привлекалась к суду111 раз, уплатила 167 000 франков штрафа, а ее сотрудникив общей сложности были приговорены в двадцать приемовк 49 годам тюремного заключения. Насъоналъ, газета АрманаКарреля, также перешедшая на сторону республиканскойпартии, подвергалась отнюдь не лучшему обращению.

Правительство, одно время предполагавшее по настояниюмаршала Жерара даровать амнистию лицам, арестованным заучастие в различных восстаниях, в конце концов предало ихсуду, но только не суду с участием присяжных, которым ононе доверяло, а суду палаты пэров, превращенной в верхов-ный суд для разбора дел о преступлениях против государ-ственной безопасности. Все аналогичные дела были соединеныв один процесс-монстр под тем предлогом, что между лион-скими, парижскими и люневильскими событиями существуеттесная связь. Это был так называемый процесс «апрельскихподсудимых». Из 2000 арестованных 164 человека были пре-даны суду.

Процесс начался б марта 1835 года, т. е. больше чем черезгод после рассматриваемых событий, а последние приговорыбыли вынесены только 23 января 1836 года. Суд выслу-шал 4000 свидетелей и рассмотрел 17 000 документов. Процесссопровождался цельм рядом бурных инцидентов. Предсе-датель палаты пэров Паскье произвольно решил допуститьк защите только профессиональных адвокатов. Тогда значи-тельное число подсудимых отказалось защищаться, а другиене пожелали отвечать на вопросы и даже являться на засе-дания суда. Однако обвиняемые по лионскому делу в боль-шинстве согласились принять участие в судебных прениях.Тогда палата постановила выделить дела о военнослуясащих,что повело за собою новые скандалы. 12 июля 28 обвиняемыхпо парижскому делу, в том числе Годфруа Кавеньяк и АрманМарраст, бежали из тюрьмы Сент-Пелажи. Пэры приговорилимногих подсудимых к тюремному заключению или к ссылке.Впрочем, все эти приговоры были погашены общей амнистиейполитических заключенных, объявленной по случаю брако-сочетания герцога Орлеанского 8 мая 1836 года.

Последние усилия республиканцев. Террористические по-кушения. Одно время республиканцы еще надеялись восполь-зоваться в интересах своей партии министерским кризисом,который тянулся около двух месяцев после падения кабинетаМоле в 1839 году. 12 мая Барбес и Бланки попытались овла-деть полицейской префектурой и Дворцом правосудия. Бар-бес располагал при этом не больше чем сотней членов общества


Времен года. Эта попытка закончилась на улице Гренета.Варбес и Бланки были арестованы и пригоьорены к смертнойказни, но наказание было смягчено для них королем. Парижостался спокоен.

Отдельные фанатики, все сплошь люди с темным прошлыми имевшие дерзость ссылаться на полшические партии,которые отрекались от них с отвращением, несколько разпытались убить Луи-Филиппа. В период 1835—1846 годовна жизнь короля произведено было шесть покушений, и, крометого, много заговоров было заблаговременно раскрыто поли-цией. Из всех этих покушений самым ужасным и единствен-ным, имевшим политические последствия, было покушениеФиески, адская машина которого 28 июля 1835 года убилаи ранила 40 человек во время смотра национальной гвардиина бульваре Тампль.

Сентябрьские законы. На это преступление палаты отве-тили «сентябрьскими законами». Этих законов было три:закон об уголовных судах, о присяжных заседателях и о пе-чати.

Закон об уголовных судах давал министру юстиции правоучреждать столько уголовных судов, сколько он признаетнеобходимым для разбора дел о лицах, виновных в посягатель-ствах против государственной безопасности. В случае, еслиподсудимые вздумают шуметь или откажутся являться назаседания суда, последний мог разбирать дело в их отсут-ствие.

Закон о присяжных заседателях вводил тайное голосованиеи понижал число голосов, требовавшихся для обвинительногоприговора, с восьми до семи.

Закон о печати возвращал периодическую прессу к худшимдням Реставрации. Размер залогов был увеличен; оскорбле-ние особы монарха и нападки на основы государственногостроя карались тюремным заключением и штрафом от 10 000до 60 000 франков. Воспрещено было касаться имени и властикороля при обсуждении действий правительства, открыто на-зывать себя республиканцем или говорить о восстановлениинизверженной монархии; воспрещено было опубликовыватьсписки присяжных, печатать отчеты по процессам о диффа-мации и открывать подписку для уплаты штрафов по поли-тическим процессам; воспрещено было оспаривать принципыгосударственного суверенитета, собственности и семги. Длярисунков, эмблем, гравюр, карикатур и театральных пьесвосстанавливалась цензура и система предварительных раз-решений.


Закон о печати направлен был главным образом противлегитимистов и республиканцев. Первыми его жертвамиявились Котидъен, Шаривари и Реформатор. Издатель Ре-форматера поплатился трехмесячным тюремным заключе-нием и шеститысячным штрафом только за то, что он напомнилслова Лафайета в Учредительном собрании: «Когда прави-тельство нарушает народные права, то восстание составляетдля народа наиболее священный долг». Употребленное Кер-горлэ слово «узурпатор» стоило издателю Котидьеи четырех-месячного тюремного заключения и 2000 франков штрафа.Легитимистская пресса, располагавшая крупными капита-лами, могла пережить эти преследования, но республиканскаяпечать сильно пострадала от этого режима: Трибюн и Ре-форматер исчезли.

Бонапартистские попытки. В том же 1836 году началасьбонапартистская пропаганда. Герцог Рейхштадтский скон-чался в 1832 году. С тех пор наследником наполеоновскихпритязаний сделался принц Луи-Наполеон, сын голландскогокороля и Гортензии Богарнэ, усыновленный Наполеоном наслучай отсутствия у него законного потомства. Воспитанныйв Швейцарии, в замке Арененберг, на берегу Констанцскогоозера, получивший чин артиллерийского капитана в Феде-ральной армии, он всерьез отнесся к своему положению пре-тендента, напечатал Политические мечтания и сочинилпроект республиканско-имперской конституции. Происходив-шие во Франции волнения внушили ему мысль, что Июльскаямонархия еще далеко не окрепла. Рассчитывая на энтузиазм,который должно было пробудить имя великого императора,он сделал в Страсбурге попытку произвести государственнойпереворот; 30 октября 1836 года ему удалось увлечь за собой1-й и 3-й артиллерийские полки, но он был схвачен вместесо своими соумышленниками в казармах 46-го пехотногополка.

Правительство велело привезти его в Париж, потом отпра-вило в Соединенные Штаты. Его сообщники, преданныев Страсбурге суду присяжных, были оправданы, ввиду тогочто против главного обвиняемого не было возбуждено пресле-дования.

Тем не менее министерство было неприятно удивлено этимоправдательным приговором и в январе 1837 года внеслов палату проект закона, по которому военнослужащие и штат-ские, замешанные в одном и том же преступлении, должныбыли судиться отдельно, первые — военными судами, а вто-рые — судом присяжных. Против этого одновременно опол-


чились Верье и сторонник династии Дюпен, тогдашнийпредседатель палаты, и проект был отклонен.

Четыре года спустя, в самый разгар волнения, вызванного -восточными делами и тем оскорблением, которое нанеслидержавы французскому правительству подписанием Лондон-ского трактата,, принц Луи-Наполеон во второй раз сделалпопытку проникнуть во Францию. 6 августа 1840 года онвысадился в Вимсре и пытался возмутить гарнизон в Булони.Неудача была еще более жалкой, чем в Страсбурге. Претен-дент был арестован и предан суду пэров, которые пригово-рили его к пожизненному тюремному заключению. Запертыйв замок Гам, он бежал оттуда 26 мая 1846 года.

Эти две попытки принца Луи-Наполеона не вызвали в об-ществе никакого волнения и показались попросту смешными А между тем бонапартистские симпатии и воспоминания обИмперии попрежнему были живы в стране. Да и само пра-вительство Луи-Филиппа делало все от него зависящее, чтобыпробудить эти чувства. Сам король неоднократно брал на себяинициативу бонапартистских манифестаций, рассчитывая (идо поры до времени расчет был верен) приобрести таким обра-зом некоторую популярность.

Так, например, статуя императора, сброшенная в 1816 году,,была снова торжественно водворена в 1833 году на верхушкеВандомской колонны. А за три месяца до Булонской попыткиЛуи Бонапарта правительство Июльской монархии сделалоеще более решительный шаг в этом направлении. 12 мая 1840года оно испросило у парламента миллион франков, чтобыперевезти прах Наполеона во Францию. Это неожиданноепредложение встречено было с энтузиазмом, который дошелдо апогея, когда прах императора был привезен в Париж.К извлечению останков из могилы приступлено было 16 ок-тября под наблюдением королевского сына, принца Жуан-вильского, посланного на остров св. Елены с фрегатом Бель-Пуль и небольшой эскадрой. 16 декабря прах императораторжественно прибыл в Париж, где был встречен слезами иприветственными кликами громадной толпы. Король, окружен-ный всей семьей и принцессами, облеченными в глубокийтраур, принял тело «от имени Франции» в Доме Инвалидов.Его возвращение в Тюильри было сплошной овацией, во времякоторой никто не вспомнил о племяннике императора.

Министерства с 1830 до 1840 года. В период 1832—1840-годов парламент служил ареной ожесточенной борьбы партий.Министерства смепялись почти с такой же легкостью, с какойвспыхивали восстания. После кончины Казимира Перье


кабинет остался без председателя; 11 октября 1832 года онбыл составлен заново. Председателем совета сделался военныйминистр Сульт; портфель иностранных дел получил герцогде Бройль, народного просвещения — Гизо, а внутреннихдел — Тьер, причем последние три министра играли руково-дящую роль в правительстве.

Министерство 11 октября, состав которого изменялся пятьраз, просуществовало до февраля 1836 года. Герцог де Бройльвышел из кабинета в марте 1834 года. Отставка его вызванабыла вопросом об уплате вознаграждения Соединенным Шта-там за убытки, причиненные еще во время Империи американ-ской торговле континентальной блокадой (Франция задолжалаэту сумму Соединенным Штатам еще со времен Империи).В июле 1834 года подал в отставку Сульт, побежденный интри-гами Гизо и Тьера, которые терпеть его пе могли. Его преем-ник, маршал Жерар, согласился принять пост председателясовета лишь после того, как ему обещали помиловать лиц,арестованных за лионские и парижские восстания. Но когдарешено было предать их суду, он вышел в отставку (29 октября1834 г.).

4 ноября 1834 года подал в отставку весь кабинет. Состави-лось так называемое «министерство трех дней», павшее приобщих насмешках, и прежний кабинет вернулся к властио маршалом Мортье в качестве председателя. Маршал, совер-шенно не умевший говорить с парламентской трибупы, усту-пил председательство герцогу де Бройлю 12 марта 1836 года,6 февраля, к всеобщему удивлению, министерство осталосьв меньшинстве по вопросу о конверсии государственной ренты(оно требовало отсрочки этой меры).

Министерство 11 октября, помимо репрессивных законов,закона об ассоциациях и сентябрьских законов, первое выдви-нуло в 1833 году вопрос об укреплении Парижа и в том же годупровело законы о департаментской организации и о народ-ном образовании.1

1 См. гл. XI, «Гражданские и военные учреждения Франции».

Единство и долговечность кабинета 11 октября объяснялисьприсутствием в его среде трех главных вожаков партии со-противления: Тьера, Гизо и де Бройля. Но герцог де Бройль,человек довольно властного и весьма независимого нрава,«был пе по душе Луи-Филиппу, который с каждым днем всесильнее стремился к установлению личного управления. Тьери Гизо хотели каждый с своей стороны председательства в со-вете, и соперничество их честолюбий не давало более возмож-


ф. гизо


С портрета Делароша


ности держать их в составе одного и того же министерства.Сверх того, опи совершенно различно понимали конституцион-ный режим; отличаясь в равной степени властным характером,они расходились в том отношении, что Тьер был решительнымсторонником парламентарной теории, согласно которой корольдолжен стоять вне правительства. Ему приписывается изобре-тение известной формулы: «Король царствует, но не упра-вляет». В этом отношении Гизо готов был сделать Луи-Филиппуширокие уступки, и потому в конце концов одержал верх надТьером. Между королем и его министром с 1840 года царилополное согласие. «Это мои уста», — говорил Луи-Филипп оГизо.

Соперничество обоих честолюбцев нашло отголосок в палате.Большинство разделилось на правый центр с Гизо и доктри-нерами, левый центр с Тьером и незначительную группу,руководимую Дюпеном, — среднюю партию, занимавшую про-межуточное положение между обоими центрами. Оппозициюсоставляли: либеральная левая, руководимая Одилоном Барро,имевшая почти республиканский характер, несмотря на своеназвание династической левой, и легитимистская правая,оратором которой был Берье. Господствовавшие среди боль-шинства раздоры и личная политика короля вызвали целыйряд министерских кризисов. Франция имела не меньше шестикабинетов с 22 февраля 1836 года, когда составилось первоеминистерство Тьера, до 29 октября 1840 года, когда былоназначено министерство Сульта — Гизо, сохранявшее властьв продолжение последних семи лет царствования Луи-Фи-липпа.

Тьер. Тьер дебютировал в качестве журналиста в газетеКонституционалист. В 1823—1827 годах он издал Историюфранцузской революции, доставившую ему громкую извест-ность. Он посещал герцога Орлеанского; вместе с Каррелеми Минье он основал в 1830 году газету Насьональ. Когда появи-лись июльские ордонансы Карла X, Тьер составил и первыйподписал протест журналистов, а когда он убедился в победереволюции, то опять-таки первый выдвинул кандидатуругерцога Орлеанского и поспешил за ним в Нэйи. В наградуон получил пост помощпика государственного секретаря поминистерству финансов в кабинете Лаффита. Он сумел уме-рить свой либерализм настолько, что мог сохранить свойпост в кабинете Казимира Перье. По смерти последпего он,по желанию короля, получил принадлежавший покойномупортфель министра внутренних дел, хотя ему было в то времявсего 35 лет. С противниками режима он расправлялся так же


энергично, как его предшественник, и во время апрельскоговосстания 1834 года его видели верхом на коне рядом с гене-ралом Бюжо, бригада которого штурмовала баррикады.Сентябрьские законы были делом его рук.

Тьер обладал необыкновенной хитростью, итальянской гиб-костью, утончённой ловкостью, живым и ясным умом, боль-шой трудоспособностью, редким даром приспособления, не-утомимой энергией и сверх того необычайным властолюбием.Ламартин в одной из своих речей, произнесенной противТьера, когда последний в 1840 году вторично занял пост пред-седателя совета, с поразительной рельефностью охарактеризо-вал эту преобладающую страсть министра. «Вами движет, —сказал он, — беспокойная, ревнивая, неутолимая страсть,которую ничто не в силах удовлетворить и которая ни с кемне хочет ничего разделить... Это — страсть к власти, страстьуправлять, управлять одному, управлять всегда, управлятьс большинством, управлять с меньшинством, как сейчас;управлять со всеми и против всех; царствовать одному, цар-ствовать всегда, царствовать во что бы то ни стало».

Первое министерство Тьера было недолговечно. Будучисторонником энергичной внешней политики, он хотел послатьв Испанию французскую армию, чтобы поддержать испанскихлибералов против карлистов. Но король воспротивился вме-шательству в испанские дела, и 25 августа 1836 года Тьерподал в отставку.

Моле и личное правление короля. Таким образом, падениеТьера было актом личной политики короля; точно такой жехарактер носило назначение нового председателя совета ми-нистров, Моле (6 сентября 1836 г.). Моле получил портфельиностранных дел; главным сотрудником его был Гизо. Моле,один из фаворитов Наполеона, который сделал его префектом, членом Государственного совета, начальником ведомства пу-тей сообщения и, наконец, министром юстиции, перешелвпоследствии на службу к Людовику XVIII и занимал постморского министра в кабинете герцога Ришелье. С 1822 годаон в палате пэров примкнул к оппозиции. В 1830 году Лаффитпригласил его в министерство иностранных дел. Весьма об-разованный и замечательно умный человек, обладавшийтвердым и умеренным характером, равно далеким от догма-тической жесткости Гизо и от оппортунизма Тьера, он имелв глазах Луи-Филиппа то неоценимое преимущество, чтовыказывал полную готовность проводить его личные взглядыи был убежденным сторонником влияния короля на государ-ственные дела. Так как новый министр не представлял ни


одной из существовавших в палате групп, то он сразу былвстречен с недоверием.

После страсбургского покушения принца Луи-НаполеонаМоле не мог провести закона о выделении дел военнослужа-щих в особые суды. Эта неудача, затем дурной прием, оказан-ный палатой закону о назначении удела герцогу Немурскому,отсутствие солидарности между Моле и Гизо — все это при-вело в апреле 1837 года к распадению министерства. Но корольснова поручил Моле составить кабинет, в который вошли Барт,Монталиве и Сальванди.

Коалиция. Таким образом, парламент очутился лицом к лицуне с новым министерством, а с новой политической системой,так как становилось ясно, что Луи-Филипп намерен упра-,влять с помощью палат, но не посредством палат. Так какМоле надеялся, что новые выборы доставят ему покорное боль-шинство, то палата депутатов была распущена 3 октября,но на самом деле он получил ничтожное большинство всегов несколько голосов.

И вот снова возник конфликт, подобный тому, которыйпроизошел в 1815—1816 годах между Людовиком XVIII,Ришелье и «Бесподобной палатой», и возобновилась борьба,между теорией преобладания палаты и теорией преобладаниякороля. В печати «парламентская» доктрина была формули-рована в 1838 году Дювержье де Горанном, бывшим сторон-,ником партии сопротивления, в его книге О принципах пред-ставительного образа правления и об их практическом приме-нении. «Если только выборы не являются пустой декора-цией, — говорил он, — то необходимо предоставить законноопрошенной нации решающий голос»; «парламенту должнопринадлежать последнее слово». «Замена личного управленияпарламентским режимом» — гласил лозунг, который Дювержьаде Горанн дал оппозиции.

Оппозиция состояла из династической левой, левого центраи доктринеров правого центра. Вожди этих групп—ОдилоаБарро, Тьер и Гизо—сблизились и составили коалицию против«придворного министерства». После нескольких маловажных,стычек в течение обеих сеесий 1838 года коалиция дала мини-стерству генеральное сражение в январе 1839 года при обсу-ждении адреса. В комиссии, которой поручено было составле-ние этого адреса, Тьер, Гизо и Дювержье де Горанн предло-жили редакцию, в иных местах напоминавшую адрес 221,поданный Карлу X. Последние фразы в особенности напра-влены были прямо против короля: «Мы глубоко убеждены,ваше величество, что только тесное единение властей, сдер-.


живаемых в границах, определенных конституцией, способнообеспечить безопасность страны и силу вашего правительства.Твердая и искусная администрация, опирающаяся на благо-родные чувства, отстаивающая во внешних делах достоинствовашего престола и ограждающая его во внутренних делахсвоей ответственностью, представляет вернейший залог тогосодействия, которое мы с такой охотой готовы вам оказать».Таким образом, политика короля совершенно определенноназвана была антиконституционной; наконец, в последнемабзаце проекта адреса, министерству выражалось решитель-ное порицание.

Прения по поводу этого адреса продолжались в палатедвенадцать дней. Было произнесено 128 речей, так как каж-дый параграф в отдельности вызывал ожесточенные споры.Тьер, Гизо и Одилоя Барро с крайней резкостью напали напредседателя совета. Моле не поддавался и выказал порази-тельное хладнокровие. Когда дело дошло до окончательногоголосования, за министерство было подано 221, а за коалицию208 голосов. Моле с честью вышел из этой жаркой схватки,но, находя большинство в тринадцать голосов слишком не-значительным, он подал в отставку.

Луи-Филипп попробовал, но тщетно, составить министерствово главе с маршалом Сультом, а когда эта попытка не уда-лась, снова пригласил Моле и решил распустить палату.Избиратели должны были решить спор между теорией личногоуправления и теорией парламентского верховенства. Отдель-ные избирательные комитеты, организованные левой, левымцентром и правым центром, фактически действовали подруководством единого комитета, а именно триумвирата, со-ставленного из Гизо, Тьера и Одилона Барро. Легитимистскиеи республиканские комитеты из ненависти к Луи-Филиппуподдерживали кандидатов коалиции. По предложению Гизо,префекты были предупреждены, что коалиция будет беспо-щадна ко всем, кто осмелится с ней бороться. 6 марта оппози-ция выиграла 45 мест, а 8 марта Моле вручил королю просьбуоб отставке. Кое-кто начал уже совершенно правильно пони-мать, что, в сущности, удар нанесен не только министрам,до и самому королю.

Второе министерство Тьера; восточные дела. Но коалиция«отличалась слишком пестрым составом, чтобы быть долговеч-ной. Как только министерство было низвергнуто, среди руко-водителей оппозиции, получивших возможность разделитьмежду собой власть, начались раздоры. Гизо желал получитьили портфель иностранных дел, или министерство внутренних


дел, или же пост председателя палаты, а Тьер и Одилон Варрохотели предоставить ему только министерство народногопросвещения. В продолжение двух месяцев никак не удавалосьсоставить кабинет, и понадобилась попытка восстания, произ-веденная Барбесом, чтобы 12 мая Франция получила, наконец»министерство.

Главой кабинета назначен был Сульт, и в него не вошелни один из вожаков коалиции. Последние не получилидаже председательского места в палате; оно досталось лион-скому депутату Созе, легитимисту, признавшему Июльскуюмонархию. Он продолжал занимать эту должность вплотьдо революции 1848 года. Гизо назначен был послом при ан-глийском дворе; таким образом, для Тьера открывалось сво-бодное поле действия на случай министерского кризиса, так.как. Одилон Варро казался человеком слишком крайнихмнений, чтобы король мог когда-нибудь поручить ему соста-вление министерства.

Это с особенной ясностью обнаружилось, когда палата безпрений, молчаливым вотумом, отклонила новое требованиедотации для герцога Немурского, после чего Сульт 20 февраля1840 года вышел в отставку. 1 марта Тьер сделался предсе-дателем совета министров. Можно было думать, что корольрешил лойяльно проводить систему парламентского режима,так как Тьер являлся вождем того большинства, которое от-вергло предложение о дотации. Но в действительности Луи-Филипп и не думал отказываться от политики личного упра-вления, как это с величайшей ясностью доказало его пове-дение в восточном вопросе.

Лондонский трактат (15 июля 1840 г.), которым державыбез участия Франции желали уладить конфликт меясдуТурцией и Египтом, возбудил в Париже необычайное волне-ние. «Этот трактат, — писал Журпаль де Деба, — есть наглаявыходка, которую Франция не может снести; этого не позво-ляет честь». Эти слова вполне выражали общее настроение.Тьер хотел, чтобы французское правительство заняло воин-ственную позицию, и король вначале как будто склонялсяк тому же решению. Были призваны запасные. Предписанобыло сформировать 12 новых пехотных полков, 10 стрелко-вых батальонов и 6 кавалерийских полков. Численность флот-ских экипажей была увеличена на 10 000 человек. Присту-плено было к вооружению 27 новых кораблей. Не дожидаясьсозыва палат, правительство ордонансом 13 сентября от-крыло кредит в 100 миллионов франков на возведение вокругПарижа непрерывной крепостной ограды и ряда отдельных


фортов. Страна страстно следила за этими военными приго-товлениями; уже мечтали о реванше за 1816 год. Известиео бомбардировке Бейрута довело возбуждение до последнейкрайности. Ввиду этого накануне открытия палат Тьер пред-ставил королю проект тронной речи, в которой говорилосьо возможности войны и испрашивался кредит на вооружение500 000 человек. Король отклонил этот проект, так как ре-шительно не хотел войны; Тьер подал в отставку.

В министерстве, составившемся 29 октября, пост председа-теля совета принадлежал Сульту. Но истинным главой пра-вительства должен был явиться министр иностранных делГизо, отозванный из Лондона и избранный королем, потомучто — подобно королю — он был того мнения, что ради со-хранения Сирии за Мехмедом-Али не стоит бросать Франциюв авантюру европейской войны.

Результаты первых десяти лет царствования. 29 октября1840 года начинается второй период царствования Луи-Фи-липпа. Общий баланс истекших десяти лет был приблизительнотаков.

Июльская монархия устояла против всех революционныхвосстаний, равно как король спасся от всех покушений наего жизнь. Монархия привела своих противников в состоя-ние бессилия — по крайней мере на время. Она была искреннопризнана Францией, во-первых, потому, что доказала своюустойчивость (важное достоинство в глазах народа, всегдаотличавшегося твердой привязанностью к существующемупорядку вещей), во-вторых, потому, что, несмотря на всеволнения, материальное благосостояние не переставало по-вышаться. Монархия приняла целый ряд серьезных мер длясодействия экономическому развитию. С первых дней цар-ствования Луи-Филиппа правительство заботилось о разви-тии и улучшении путей сообщения. В 1836 году был принятзакон о проселочных дорогах. Тьер обнаружил в этом вопросетакой же пыл, как в своей борьбе против железных дорог.В последнем вопросе министерство Моле натолкнулось нанеумный скептицизм и дух рутины, царивший в парламенте,и не могло провести в парламенте закона о государственномстроительстве железных дорог, несмотря на очевидные вы-годы этой системы для страны, на что указывало мини-стерство. Тем не менее в 1837 году удалось настоять в прин-ципе на проведении шести больших железнодорожных линий.

Хотя страна не придавала особого значения бесконечнойАлжирской экспедиции и не обращала надлежащего вниманияна происходившие там непрестанные военные действия, тем


не менее некоторые героические эпизоды, как, например,штурм Константины, льстили национальному самолюбию.Наследный принц, герцог Орлеанский, и брат его, герцогОмальский, приобрели подлинную популярность, разделяяопасности французских солдат. Под Антверпенской цита-делью, под Лиссабоном и Вера-Крусом французское оружиетакже покрыло себя новой славой.

Отмена наследственного пэрства, законы о муниципальныхи генеральных советах и о народном образовании до извест-ной степени удовлетворили умеренный либерализм большейчасти буржуазии.

Вопрос об избирательной реформе. Однако уже слышалисьтребования чего-то большего. Изменение состава палатыи реформа избирательной системы представлялись некоторымуже совершенно необходимыми. В палате 1837 года большетрети депутатов составляли чиновники, среди которых на-считывалось 96 должностных лиц судебного ведомства, 50 слу-жащих в администрации, 47 военных высших чинов, 9 коро-левских адъютантов или чинов придворного ведомства и 4 ди-пломата. Не говоря уже о том, что эти депутаты не исполнялисвоих обязанностей, за которые государство продолжалоплатить им жалованье, общественное мнение с полным осно-ванием могло усомниться в их независимости перед лицомПравительства.

Поэтому в апреле 1840 года депутат правой, Ремильи, внесв палату предложение ограничить число депутатов-чиновникови не разрешать их повышения по службе. Это предложениебыло отсрочено по требованию министерства Тьера. Но обще-ство уже заинтересовалось этим вопросом и требовало рас-ширения избирательного права путем допущения «талан-тов».

10 июня 1840 года в XII парижском округе состоялся пер-вый реформистский банкет; 14 июля часть национальнойтвардии, проходя мимо короля, кричала «Да здравствуетреформа!» А 31 августа офицеры национальной гвардии орга-низовали в Шатильоне банкет, на котором присутствовалооколо 6000 человек. Лимож, Тур, Оксер, Тулуза, Мулен,Лилль, Мец, Руан, Марсель, Дижон, Гренобль, Бург и Пер-пиньян были свидетелями аналогичных манифестаций. Всеэти события свидетельствовали о глубоком движении, на ко-торое предусмотрительное министерство, желающее упра-влять, т. е. руководить и дисциплинировать общественноемнение, должно было бы обратить серьезное внимание. Изби-рательная реформа была важнейшей проблемой, которую


министерству Гизо, — если бы оно понимало свой долг, а такжедействительные выгоды страны и короля, — следовало раз-решить в первую очередь.


II. Период личного управления

(1840—1848)
Гизо. Гизо было 53 года. В эпоху Империи и Реставрациион был либералом; но его прямолинейный ум возвел в неиз-менные догматы те либеральные понятия, к которым он при-шел во времена Деказа, во времена популярности доктринерови общестьа «Помогай себе сам —и небо тебе поможет». С техпор много воды утекло; общественное сознание сделало огром-ный шаг вперед. Понимание условий свободного общежитиязначительно расширилось. Число людей, интересующихся по-литическими вопросами, сильно возросло. Целые обществен-ные классы проснулись к политической жизни. Но Гизо, застыв-ший на тех взглядах, которые он усвоил в 30-летнем возрасте,знать ничего не хотел, да и не мог понять происходящего.Он был не далек от того, чтобы считать хартию 1814 года, приусловии ее точного применения, идеальной конституцией.По его мнению, некоторых детальных улучшений было вполнедостаточно, чтобы превратить эту хартию почти в совершен-нейшее творение, а Июльская революция именно и дала воз-можность произвести эти частичные поправки. Притом, наего взгляд, парламент в своей реформаторской деятельностизаходил слишком далеко, и если бы это зависело от него личнозвание пэра, например, осталось бы наследственным.

По его мнению, с изменением хартии дело революции былозавершено, и всякая дальнейшая реформа представляласьему опасной химерой. Поэтому он с самого начала примкнулк партии сопротивления. С точки зрения Гизо задача прави-тельства должна была ограничиться сохранением существую-щего, поддержанием порядка во внутренней политике и мираво внешпей, т. е., в сущности, — созтанием условий, обеспе-чивающих развитие национального богатства. Именно этупрограмму он и начал проводить с 1840 года и именно такоеопределение дал он своей политике в первом же заседаниипалаты.

Единственно мудрая политика сводилась, по его словам,к «сохранению мира всегда и повсюду». «Поверьте мне, гос-пода, не будем говорить нашему отечеству о завоевании но-эых территорий, о великих войнах и о великом отмщении за


прежние обиды. Пусть только Франция процветает, пусть онабудет свободной, богатой, разумной и спокойной, и нам непридется жаловаться на недостаточность ее влияния в мире».Точно так же смотрел на вещи и Луи-Филипп. Гизо не под-чинялся влиянию короля и не играл роли послушного испол-нителя личной политики и воли Луи-Филиппа. И если впродолжение семи лет могло казаться, что он является по-корным слугой монарха, то это лишь потому, что междуминистром и королем существовало единомыслие относительнополитических целей.

Система подкупов. В продолжение семи лет палаты шлиза Гизо, и так как министерство всегда имело на своей сторонебольшинство, то — судя по внешности—во Франции устано-вился парламентарный режим. Но это большинство состоялоиз чиновников. Их было 184 в палате 1846 года. Правитель-ство держало их в своих руках жалованьем, выплачиваемымиз государственного казначейства, и обещаниями повышенияпо службе. А система крупных концессий и привлечения к уча-стию в государственных подрядах давала возмояшость скло-нить на сторону правительства 30 или 40 депутатов, необхо-димых для составления министерского большинства.- Те же самые приемы обеспечивали в стране правительствен-ным кандидатам голоса избирателей. Гизо, отличавшийсястрожайшей честностью в своих частных делах, возвел под-куп в государственную систему. Это зло растлило всю адми-нистрацию, и в последние годы царствования разразилисьпозорнейшие скандалы. Одновременно с разоблачением ли-хоимства и воровства в Рошфорском морском арсенале и рас-хищения интендантских запасов в Гро-Кайу в мае 1841 годастало известно, что пэр Франции, председатель одной из палаткассационного суда, Тэст, министр общественных работ в ка-бинете 29 октября, продал за 100 000 франков концессию наГуэнанские соляные копи, причем роль посредника в этойсделке играл другой пэр Франции, генерал Кюбьер, дваждызанимавший пост военного министра. Эмиль Жирарден, ко-торого не решились привлечь к суду, обвинил министравнутренних дел Дюшателя в том, что он продал за 100 000франков в пользу министерской газеты Эпоха привилегиюна открытие третьего оперного театра и обещал звание пэраза 80 000 франков. Сам Гизо в январе 1848 года признал в па-лате, что некий господин Пети для получения должностиказначея в Корбейле должен был, с согласия правительства,уплачивать ренту в сумме 6000 франков за отставку старшегосоветника контрольной палаты, причем освободившееся таким


образом место послужило наградой за услуги, оказанныеминистерству.

Министерство и оппозиция. Внешняя политика. Своейвластью над палатой Гизо пользовался, чтобы не допускатьникаких политических реформ. Он упрямо проводил поли-тику неподвижности. «Послушать вас, — говорил ему Ла-мартин в 1842 году, — так вся политическая гениальностьгосударственного человека состоит только в том, чтобы,заняв положение, которое дала ему случайность или рево-люция, оставаться в этом положении инертно и неподвижно,отвергая неумолимо малейшие улучшения. И если действи-тельно только в этом вся гениальность государственногомужа, облеченного правительственной властью, то не нужнонам государственных мужей. Хватит с нас и простойтумбы!»

Эта инертность под конец наскучила даже верным мини-стерству консерваторам, и после выборов 1846 года в ихсреде сложилась прогрессивная партия. Один из депутатов,всегда поддерживавших Гизо, обозревая деятельность ми-нистра в 1847 году, пришел к следующему выводу: «Что сде-лано в течение семи лет? Ничего, ничего, ничего!»

Оппозиция, состоявшая из легитимистской правой и раз-личных групп левой, главные свои нападки обращалана внешнюю политику министерства и на его отношениек союзу с Англией, а во внутренней политике — на вопрособ избирательной и парламентской реформах. С первых леедней своего существования Июльская монархия искала союзас Англией. Луи-Филипп полагал, что для отпора абсолютист-ским державам нельзя нигде найти лучшей поддержки, какв стране, политическая организация которой была всего ближек фрапцузской. Отсюда посылка Талейрана в Лондон в сен-тябре 1830года и четверной союз 1834 года с Испанией и Пор-тугалией. В 1836 году отказ Луи-Филиппа от вооруженноговмешательства в испанские дела повлек за собой охлаждениемежду двумя странами. Известно, какую ярость вызвалапроделка Пальмерстона, обманувшего Францию в египет-ском вопросе. Вопреки народному чувству, король и Гизорешили, тем пе менее, возобновить связь с Англией и попы-таться восстановить то, что именовалось сердечным согласием.Возможно, что эта политика была не хуже всякой другой, но,стремясь к сердечному согласию, следовало бы все-таки тща-тельно охранять достоинство, честь и интересы Франции.А между тем в двух случаях министерство недостаточно по-заботилось об этом достоинстве и интересах.


В первом случае речь шла о праве досмотра кораблей. НаВенском конгрессе Англия в принципе добилась отмены тор-говли неграми. Кроме того, она потребовала предоставлениявоенным кораблям всех национальностей права осматриватькоммерческие суда вблизи африканского побережья. Фор-мально все государства пользовались в данном случае рав-ными правами, но фактически численное превосходство ан-глийского флота превращало право досмотра в своего родаобщий надзор Англии над коммерческими флотами всехгосударств, что крайне стесняло торговлю. ПравительствоРеставрации упорно отказывалось признать право досмотра.Напротив, Июльская монархия в 1831 году согласилась под-писать конвенцию, которую возобновила в 1833 году. При-менение ее на практике связано было с такими злоупотре-блениями, что со всех сторон раздались самые резкие про-тесты. Это не помешало Гизо 20 декабря 1841 года возобно-вить договор и согласиться даже на более тяжелые условия,по которым право досмотра отныне могло применяться нетолько у африканского берега, но и на всем Атлантическомокеане.

К счастью, для вступления договора в законную силу тре-бовалось согласие палаты. Гизо ссылался на соображениягуманности, но ему не удалось убедить палату, которая нетолько отказалась утвердить последний договор, но и осудиладоговоры 1831 и 1833 годов и предложила министерствуих расторгнуть. Это решение было одним из мотивов, по-будивших Гизо распустить палату немедленно после при-нятия бюджета в июне 1842 года. Новые выборы до-ставили министерству более послушное большинство, чтоне замедлило обнаружиться в 1844 году во время делаПритчарда.

В сентябре 1842 года силою обстоятельств адмирал Дюпти-Туар вынужден был объявить Таити и острова Товариществапод французским протекторатом. По внушению Притчарда,английского аптекаря-миссионера, уже давно проживавшегона Таити и облеченного званием консула, королева Помаре,воспользовавшись отсутствием французской эскадры, при-казала сорвать знамя протектората. Возвратившись, адми-рал Дюпти-Туар, считаясь только с оскорблением, на-несенным французскому флагу, по собственной инициативезахватил остров. Известие об этом вызвало в Лондоне силь-нейший гнев. Английское правительство потребовало от Гизо,чтобы он выразил порицание адмиралу, и в Монитере по-явилась заметка, сообщавшая, что на Таити послан - приказ


вернуться к простому протекторату. Публика ответила наэту меру поднесением адмиралу Дюпти-Туару почетной шпаги,а через несколько дней Ламартин при рукоплесканиях всейФранции заявил, что он понимает необходимость мира, ночто Франции нужен «мир достойный и прочный — мир фран-цузский, а не английский». Не успел закончиться этот инци-дент, как разгорелось второе дело Притчарда, во время ко-торого французское правительство выказало себя еще болеесмиренным перед лицом английских угроз.

Так как Притчард продолжал интриговать при дворе ко-ролевы Помаре, то на Таити вспыхнуло восстание туземцев,стоившее жизни нескольким французским матросам. Тогдалейтенант д'Обиньи приказал арестовать миссионера и про-держал его девять дней в тюрьме. Неописуемая ярость охва-тила всю Англию. Министр Пиль говорил в палате общийо «грубом оскорблении, сопровождавшемся величайшей ни-зостью». Английская пресса требовала, чтобы французскоеправительство принесло извинения и чтобы офицер, осмелив-шийся наложить руку на Притчарда, понес примерное на-казание. Эти вызывающие выходки глубоко задели патрио-тическое чувство французов. Гизо заявил в палате пэров,что он «намерен защищать честь французского флота». А междутем через несколько дней в адресованной лондонскому ка-бинету депеше он не только не колебался «выразить прави-тельству ее британского величества свое сожаление и своепорицание» обстоятельств, сопровождавших арест Притчарда,но, кроме того, предлагал «справедливое вознаграждение заубытки и страдания, которые должно было претерпеть ука-занное лицо».

В то же время, и опять-таки исключительно с целью нераздражать Англию, правительство подписало 10 сентября1844 года в Танжере с мароккским султаном, войско которогобыло наголову разбито генералом Бюжо при Исли, мирныйдоговор, причем Франция не получила никаких выгод, нидаже возмещения военных издержек. «Франция настолькобогата, — сказал Гизо, — что может платить за свою славр.Тщетно при обсуждении адреса в 1846 году некоторые де-путаты, в том числе такие безусловно преданные династиилюди, как Дюпен и Дюфор, предлагали поправку, в которойвыражалось сожаление по поводу уступки, «не вызывавшейсянеобходимостью». Нашлось большинство, готовое поддер-жать министерство, и это большинство объявило себя «вполнеудовлетворенным» министерскими объяснениями. Собственноговоря, большинство это не превышало восьми голосов


причем девять министров приняли участие в голосовании.Ввиду этого Гизо и его коллеги по кабинету заговорили былооб отставке, но их решимость не продержалась и сорокавосьми часов против настояний Луи-Филиппа.

Избирательная реформа. Как только в палате подни-мался двойной вопрос о парламентской и избирательнойреформах, за министерство каждый раз высказывалось го-раздо более компактное большинство. Но сторонники реформы,отнюдь пе смущаясь своими постоянными неудачами, каждыйгод в период 1844—1848 годов упорно вносили свои проекты.Все эти проекты сводились приблизительно к одному и томуже. В области парламентской реформы оппозиционеры тре-бовали признания несовместимости занятия некоторых долж-ностей с получением депутатского мандата, а для обеспечениянезависимости депутатов-чиновников предлагали приостано-вить повышение таких депутатов по службе в продолжениевсего срока депутатских полномочий (предложение Мора-Балланжа в 1844, Гонерона в 1842, де Сада в 1843, Ремюзав 1845, 1846 и 1847 годах).

В области избирательной реформы оппозиционеры выдви-гали следующие требования: предоставления избирательногоправа так называемым «талантам», т. е. или гражданам, вне-сенным в списки присяжных, как предлагал Дюко в 1842 году,или лицам, имеющим ученую степень, нотариусам, офицерамнациональной гвардии, городским муниципальным советни-кам, как того требовали Кремьё в 1845 году, Дювержье деГоранн в 1847 году, и, кроме того, понижения избирательногоценза до 100 франков. В конце концов те, кого тогда называлирадикалами, — Ледрю-Роллен и Араго, — стали домогатьсявсеобщего избирательного права.

Гизо и Дюшатель отвергали все эти предложения, в томчисле и предоставление избирательного права «талантам»,хотя эта мера увеличивала избирательный корпус ьсего на15 000 человек. «Разрешайте очередные задачи, естественновыдвигаемые временем, — говорил Гизо, — и отклоняйте всевопросы, которые легкомысленно и без всякой надобностиСтараются вам навязать». По его мнению, во Франции имелосьне больше 180 000 человек, «способных разумно и независимоосуществлять политическую власть». Сверх того, ведь надобыло только работать и составить себе состояние, чтобы сде-латься избирателем. Вошедшее в легенду словечко «Обогащай-тесь!», которого Гизо никогда не произносил, по существусовершенно верно выражает его взгляд на избирательнуюреформу


Банкеты. С 1847 года оппозиция, в которую входили искрен-ние сторонники династии, потеряв надежду добиться каких-либо уступок от министерства и от палаты, решила вызватьширокое общественное движение. Инициативу кампаниив пользу реформы взял на себя член династической оппозицииОдилон Барро, которому помогали в этом деле Тьер, Дю-вержье де Горанн, Ремюза и др. Республиканцы не замед-лили присоединиться к ним. Петиция-монстр будет подпи-сана всей страной на банкетах, где ораторы, главным образомиз числа депутатов, должны доказывать необходимость изби-рательной реформы.

10 июля 1847 года в Париже, в Шато-Руж, состоялся пер-вый из этих банкетов. 18 июля в Маконе Ламартин подвергрезкой критике господствовавший режим и предсказал бли-зость революции. «Если монархия, — сказал он, — обманетте надежды, которые страна в 1830 году из осторожности свя-зывала не столько с сущностью монархии, сколько с ее име-нем; если она станет окружать себя избирательной аристо-кратией, вместо того чтобы раствориться во всем народе; еслиона будет принижать нас до позорного растления... то, будьтеуверены, эта монархия потонет не в своей крови, как монархия1789 года, а в ею самой вырытой яме. И после того как вы при-сутствовали при революциях во имя свободы и контррево-люциях во имя славы, вы увидите революцию возмущеннойобщественной совести и революцию презрения».

Первый толчок был дан, и вскоре на банкетах, которые на-чали устраиваться по всей стране, недовольные заговорилине только об избирательной реформе. Как выразился Паньерв Шартре, речь шла о «возобновлении того, что не удалосьв июле», — о «замене бесконтрольной и безответственной си-стемы личного управления таким режимом, при котором странасама распоряжалась бы собственными судьбами». Даже в ко-ролевской семье находились лица, сознававшие, что прави-тельство совершило ряд тяжких ошибок и что страна стоитнакануне серьезных событий.

«Министров у нас теперь, собственно говоря, нет, — писалпринц Жуанвильский герцогу Немурскому 7 ноября 1847 го-да, — их ответственности фактически не существует: все делавосходят к самому королю. Наше внутреннее состояние не-завидно... В области внешней политики мы тоже не блещем.Перед палатами мы появимся в самом отвратительном положе-ния. Во всем этом виноват только король, который совер-шенно исказил наши конституционные учреждения... Не могуне заглядывать в будущее, и оно меня немножко пугает».


Один герцог Орлеанский способен был бы раскрыть королюглаза на действительное положение вещей. Но, к несчастьюдля династии, он погиб самым жалким образом, разбившисьнасмерть во время прогулки в карете 13 июля 1842 года.Широкая популярность, которой он сумел добиться, его из-вестная всем преданность освободительным идеям, надеждана счастливое царствование, — все это могло бы внушить,стране некоторое терпение. Но в перспективе стояли лишьнесовершеннолетие будущего монарха и регентство самогонепопулярного из принцев королевской семьи — герцога Не-мурского.

Новые партии. Католическая партия. Во Франции сформи-ровались две новые партии, которым при падении Июльскоймонархии суждено было оспаривать друг у друга руководя-щую роль в новом правительстве, а именно — католическаяпартия и социалистическая партия.

После Июльской революции наступила очень резкая, но не-продолжительная антиклерикальная реакция; во всякомслучае эти события послужили для духовенства полезнымуроком, но крайней мере в рассматриваемый период. Онов общем поняло невозможность возвращения к прошломуи восстановления клира как привилегированной корпора-ции, поняло тем легче, что в огромном большинстве своемдуховенство пополнялось из народа. Некоторые члены ду-ховного сословия сообразили также, что связывать делоцеркви с судьбой какой-нибудь династии и примыкать к какой-либо определенной форме правления было величайшей ошиб-кой. Они начали приходить к той мысли, что необходимо искатьопору в основной стихии государственной жизни, т. е. в на-роде. А так как народ требовал свободного режима, то идуховенство должно стать либеральным. Вместо того чтобывраждебно выступать против тех принципов, на которых по-коилась организация новой Франции, необходимо приспо-собиться к этим принципам и использовать их с наибольшейвыгодой для католической церкви. Вместо привилегий надотребовать от правительства свободы.

Инициатива этой новой тактики принадлежала бывшимлегитимистам. Ламеннэ, один из самых ярых защитниковабсолютизма, превратившийся в столь же ярого защитникасвободы, первый подал сигнал, начав издавать газету Будущее(L'Avenir), первый номер которой вышел в свет 18 октября1830 года. Главными сотрудниками этой газеты были Монта-ламбер и Лакордер. Их программа была формулирована Ла-меннэ в одном из писем к Монталамберу следующим образом:


«Освободить религию от рабского подчинения правитель-ствам... и завоевать вольности, гражданские вольности, ко-нечной целью которых является свобода духа». В области вну-тренней политики партия требовала отделения церкви отгосударства и свободы преподавания. В области внешней по-литики она стремилась к освобождению Бельгии, Польшии Италии. Будущее перестало выходить в 1832 году, послетого как папа осудил некоторые излагавшиеся этой газетойучения. Кстати, другой характерной чертой либерально-ка-толической партии был ее полный отказ от галликанскихучений и от идеи национальной церкви и откровенное провоз-глашение ультрамонтанства.

Почти все свои усилия католическая партия направилана завоевание свободы преподавания. Так как свобода пре-подавания была обещана хартией, то католическая партиятребовала, чтобы позволено было свободно открывать католи-ческие школы и нападала на монополию Университета (ведом-ства народного просвещения). Как тогда замечали, «борьбамежду церковью и государством изменила свой характер:она превратилась в борьбу между епископатом и Универси-тетом». Вначале Монталамбер и Лакордер играли главнуюроль в этой борьбе; в 1831 году они осповали начальную школу,не испросив предварительного разрешения. Школа была за-крыта, а виновные преданы суду пэров, к числу которых при-надлежал Монталамбер, и приговорены к штрафу в 100 франков.

Ошеломляющий успех проповедей Лакордера в соборе Па-рижской богоматери увеличил силы партии. G 1840 года вы-пады против Университета в клерикальных газетах Друг ре-лигии (U Ami de la Religion), Французская газета (Gazettede Frame), Вселенная (L'Univers) (в последней начал писатьВельо) стали принимать все более резкий характер. Ка-толические памфлеты, вроде Университетской монополииканоника Дегаре, вызывали в противном лагере вполнесправедливое негодование. Однако правительство сделало ка-толикам некоторые уступки в законопроекте о средних учеб-ных заведениях. Этот проект, внесенный в палату в 1834 году,но не обсуждавшийся, попрежнему оставлял частные школыпод контролем Университета, но отменял систему предвари-тельных разрешений.

Университет нашел красноречивых и страстных защит-пиков в лице герцога де Бройля, Кузена и Тьера — в парла-менте, Мишле и Эдгара Кине — в Коллеж де Франс.

Снова начался поход против иезуитов. В 1845 годуТьер обратился по этому поводу с парламентским запросом




к правительству, а палата единогласно вотировала резолю-цию, приглашавшую министерство «следить за точным испол-нением государственных законов». По соглашению с папой,переговоры с которым вел Росси, новициаты были распущены,а иезуитские заведения закрыты ордонансом 6 июля 1845 года.Эта мера имела очень мало значения, так как ничуть не мешалав дальнейшем части французской буржуазии воспитыватьсвоих дочерей в монастырях, а сыновей в католических учеб-ных заведениях.

Социалистическая партия. Другая, менее многочислен-ная часть буржуазии увлекалась новыми социальными уче-ниями и шла за проповедниками общественного переустрой-ства. В эпоху Реставрации Сен-Симон издал Катехизис про-мышленников и Новое христианство. Скорбя о нищете низшихклассов, он искал против нее лекарства во «всеобщей ассо-циации, основанной на любви» и формулировал знаменитыйпринцип: «Каждому по его способностям, каждой способностипо ее делам». Эксцентричные выходки некоторых его последо-вателей (впрочем, людей, выдающихся в умственном отноше-нии), учредивших фаланстер в Менильмонтане 1 под руко-водством «отца» Анфантена, вызвали в 1832 году судебноепреследование за организацию противозаконного сообщества;процесс закончился осуждением и рассеянием его членов.Сен-симонистская пропаганда посредством лекций и газет(Глоб и Продюктер) не вызвала никакого движения в об-ществе, и сен-симонистское семейство исчезло при раскатахобщего смеха.

1 Один из кварталов XX парижского округа. Автор ошибается: общинасен-симонистов в Менильмонтане ровно ничего общего не имела ни по своейорганизации, ни по своим целям, ни, конечно, по своему названию с фалан-стерами Шарля Фурье, основная идея которых заключалась в том, чтобы по-казать возможность мирного вкрапления в капиталистическое общество «ячеекбудущего общежития». — Прим. ред.

Хотя некоторые лица приписывали первое лионское вос-стание отчасти пропаганде сен-симонистских идей, но в дей-ствительности сен-симонисты не пользовались ни малейшимвлиянием среди рабочих. То же самое можно сказать о после-дователях Фурье. Первая французская социалистическаяпартия сложилась помимо всякого воздействия со сторонытеоретиков — путем раскола в республиканской партии. Приосновании общества Прав человека Годфруа Кавеньяк, пе-репечатывая в качестве программы нового общества Декла-рацию прав человека и гражданина 1793 года, для опреде-ления собственности принял формулу не Конвента, а Ро-


беспьера: «Собственность есть право каждого гражданинана пользование той частью материальных благ, котораяобеспечивается ему по закону». Тогда те республиканцы,которые признавали собственность естественным правом,отделились от него.

В 1832 году партия Кавеньяка, состоявшая главным об-разом из ремесленников, заявила, что она имеет в виду«не столько политическую перемену, сколько социальное пере-устройство»; целью партии являлось «равномерное распреде-ление общественных повинностей и выгод, полное устано-вление царства равенства». Эта партия, участвовавшая вовсех революционных выступлениях, приняла в 1839 годуназвание коммунистической партии. Ее программа былаеще очень неопределенна, а учение нуждалось в формули-ровке. 1

В том же году Луи Влан, вышедший из рядов сен-симони-стов, напечатал свою брошюру об Организации труда. ВоФранции существовала доктрина без партии и партия без док-трины. Луи Влан дал доктрину этой партии. Он объявил,что каждый человек имеет «право на труд» и что обществообязано обеспечить каждому гражданину возможность найтиработу. Государство, являющееся представителем общества,должно на свой счет основать национальные мастерские, гдерабочие сами будут руководить производством и делить междусобой прибыль от предприятия; таким образом осуществитсясён-симонистская формула: прекращение эксплоатации че-ловека человеком.

1 Годфруа Кавеньяк — крупный республиканский деятель 30—40-х годовXIX века, один из руководителей ряда заговорщических организаций, стяжав-ший себе имя личной энергией и мужественным поведением во время возбуждав-шихся против него судебных процессов. Кавеньяк не только не имел ничегообщего с коммунистическими идеями своего времени, но как типичный буржуаз-ный демократ был решительным их противником. — Прим. рьд.

В 1840 году Араго по поводу одной стачки впервые заго-ворил в палате о необходимости организации труда, чтобыположить конец бедствиям фабричных рабочих, а 24 мая тогоже года депутация от тысячи рабочих явилась в Обсервато-рию благодарить его и предложить «свою признательностьи поддержку». Газета Реформа (La Beforme), основаннаяЛуи Бланом в 1843 году, сделалась органом новой партии,первым депутатом которой был Ледрю-Роллен. Партия при-соединилась к кампании в пользу избирательной реформы,но для нее речь шла не о частичном расширении избиратель-ного корпуса: она хотела добиться всеобщего избирательного


права как орудия для совершения социального преобразо-вания. Ледрю-Роллен в 1841 году, обращаясь к избирателямМанса, говорил в изложении своих руководящих принципов:«Разрешить политическую проблему, чтобы добиться социаль-ных улучшений, — таков путь, характеризующий демокра-тическую партию».

Важное значение новой партии, с которой сами французыбыли мало знакомы, не ускользнуло от внимания иностран-цев, и немец Штейн писал в 1842 году: «Время чисто полити-ческих движений во Франции миновало; будущая революцияможет быть только революцией социальной».


ГЛАВА XI

ГРАЖДАНСКИЕ И ВОЕННЫЕ УЧРЕЖДЕНИЯ

ФРАНЦИИ

1814—1847





конституционной точки зрения между Империей и Ре-ставрацией с ее «октроированной» хартией, а затеммежду Реставрацией и Июльской монархией с ее«принятой» хартией существуют глубокие различия. Этогонельзя в такой же степени сказать о гражданских и военныхучреждениях. За исключением некоторых неизбежных частич-ных поправок, учреждения Империи пережили ее падение.Вся административная и судебная иерархия, военная орга-низация, гражданское и торговое законодательство, орга-низация народного образования в период 1814—1847 годови даже ныне ведут свое начало от эпохи Наполеона I. В общемможно сказать, что в 1814 и в 1830 годах дважды изменялисьскорее стремления руководящих деятелей, чем формы учре-ждений.


1. Административные учреждения

Центральная администрация. Хартия 1814 года, заменив-шая Сенат палатой пэров и Законодательный корпус — пала-той депутатов, ни словом не упоминала о Государственномсовете и о министрах. То же самое повторилось и с хартией1830 года. Обе хартии, само собой разумеется, предоставляликоролю как главе исполнительной власти право назначенияи увольнения министров, — а также и право определять ихчисло и круг ведомства, — посредством простых ордонансов.Из двенадцати министров, существовавших к концу Импе-рии, Людовик XVIII первоначально сохранил только шесть;


канцлера (министра юстиции), министров и государственныхсекретарей иностранных дел, внутренних дел, финансов,военного и морского. Но эта первоначальная организациявскоре подверглась изменениям. Людовик XVIII и Карл Xпоследовательно восстановили бывшее министерство коро-левского двора, уничтоженное в 1827 году; министерство по-лиции, просуществовавшее только три года (1815—1818);министерство духовных дел и народного просвещения (1824),преобразованное после 1830 года в министерство народногопросвещения; наконец, министерство торговли и мануфактур(1828), разделенное в 1839 году.

Наряду с министрами, носившими название государствен-ных секретарей и фактически управлявших каким-нибудьопределенным ведомством, Людовик XVIII стал назначатьгосударственных министров, — звание, которое было отме-нено в 1830 и восстановлено в 1842 году. Эти государствен-ные министры фактически никакого участия в ведении делне принимали. Они лишь входили вместе с принцами, госу-дарственными секретарями и различными лицами в некото-рые советы, которыми окружали себя Людовик XVIII, Карл Xи Луи-Филипп для совещания обо всех вопросах, касавшихсявысшей администрации, общей полиции и государственнойбезопасности (Верховный совет 1814 года; Тайный совет1815 года, отмененный в 1830 и восстановленный в 1842 году;Государственный совет).

Центральная администрация дополнялась Государствен-ным советом. Этот совет, игравший, как известно, такуюважную роль в эпоху Консульства и Империи, совершенноне упоминался в октроированной Людовиком XVIII хартии.Этим самым он терял свой конституционный характер и своизаконодательные функции. Он остался, да и не мог не остаться,простым правительственным советом, дававшим только «за-ключения», с которыми король мог и не соглашаться. Такимобразом, значение его сильно сократилось, а организацию егоне приходилось больше регулировать законодательным по-рядком; для этого достаточно было королевских ордонансов.По крайней мере, в таком смысле отвечали министры всемтем, кто оспаривал законность существования Государствен-ного совета.

Государственный совет первоначально состоял из мини-стров — государственных секретарей, из государственных ми-нистров, 25 штатных советников и 50 докладчиков (июнь-ский ордонанс 1814 года). Он разделялся на 5 комитетов:законодательный, финансовый, внутренних дел, торговый


и судебный. Последний комитет, подобно бывшему тяжеб-ному совету (Conseildesparties), отличался особым характе-ром; мы еще встретимся с ним, когда будем говорить о судеб-ной организации. Задача остальных комитетов заключаласьв выработке законопроектов и регламентов, «касающихсяпредметов, входивших в круг их ведомства». Кроме того,комитеты в форме постановлений (arrets) ведали всеми админи-стративными делами местного или личного характера, не отно-сящимися к области юридических конфликтов. После Ста днейи при Июльской монархии число членов Государственного со-вета, докладчиков и аудиторов (должность, учрежденнаяв 1824 году), а также распределение их по отдельным комите-там, несколько раз изменялись (ордонансы августа 1815 года,августа 1824 года, ноября 1828 года, сентября 1839 года).Ордонанс 1839 года учреждал 5 административных комите-тов: законодательный (ведавший юридическими, вероиспо-ведными и иностранными делами), военный и морской, вну-тренних дел и народного просвещения, финансовый и, наконец,комитет торговли, земледелия и общественных работ, не счи-тая комитета судебного (спорных дел), который все болееи более приобретал своеобразный характер и который в ордо-нансе определенно отделялся от остальных. Закон 19 июля1845 года подтвердил большую часть постановлений ордо-нанса 1839 года и таким образом вернул Государственномусовету ту законодательную основу, которой ему недоста-вало.

Департаментская администрация. Система, установлен-ная законом 28 плювиоза VIII года (17 февраля 1800 г.),который ввел в каждом департаменте префекта, совет пре-фектуры и департаментский генеральный совет, а в каждомкоммунальном округе — супрефекта и окружной совет, непретерпела в эпоху Реставрации никаких существенных из-менений. Согласно статье 14 хартии, предоставлявшей главегосударства право назначения «на все доляшости по госу-дарственной администрации», все члены департаментской адми-нистрации назначались королем, подобно тому как преждеони назначались императором. В то время система эта пред-ставляла некоторые положительные стороны. Заинтересо-ванный в хорошей постановке департаментской администра-ции, король назначал на должности префектов компетентныхлюдей, которые в течение долгого времени оставались насвоих местах и таким образом успевали основательно озна-комиться с потребностями вверенных им округов. Генераль-ные и окружные советы занимались местными делами, а не


политикой. Тем не менее департаментская организация под-вергалась во время Реставрации многочисленным нападкам.

В первый раз требования реформ послышались в конце1815 года из уст Виллеля, говорившего от имени правых.В угоду правой партии правительство 9 апреля 1817 годаотменило должность супрефекта в главных городах департа-ментов (бесспорно, совершенно бесполезную) и должностьгенеральных секретарей префектуры, затем восстановлен-ную 1 августа 1820 года. Сделавшись министром, Виллель,в свою очередь, внес в феврале 1821 года довольно сложныйзаконопроект, имевший целью обеспечить некоторыми гаран-тиями систему пополнения генеральных советов. Обсуждениеэтого законопроекта, вызвавшего резкую критику со сторонылибералов, было отложено на неопределенное время.

Министерство Мартиньяка представило два других проекта:первый, с которым мы встретимся ниже, касался организа-ции коммун, а второй — организации генеральных и окруж-ных советов (февраль 1829 г.). Отныне члены этих советовдолжны были избираться, но весьма ограниченным числомизбирателей. Проект подвергся нападкам с двух сторон: пра-вая усматривала в нем опасную уступку выборному началу,а левая критиковала его за то, что он отводил этому началуслишком мало места. Доклад относительно этого проекта,прочитанный в палате депутатов Себастиани, спутал все по-строение закона: докладчик требовал уничтожения округов,бесполезность которых признана была уже конституциейIII года, и предлагал более широкую избирательную систему,чем та, которая устанавливалась проектом. После продолжи-тельных и страстных дебатов палата, при воздержавшейсяправой, приняла предложение об уничтожении окружныхсоветов (8 апреля). А час спустя Мартиньяк от имени королявзял обратно оба законопроекта.

Революция 1830 года привела к власти ту партию, котораяв продолясение пятнадцати лет боролась за организациюадминистративных учреждений на более свободных началах.И действительно, принятая Луи-Филиппом хартия обещала,между прочим, «преобразование департаментских и муници-пальных учреждений на основе выборной системы» (ст. 69).Во исполнение этого обещания правительство в 1831 годувнесло несколько законопроектов о муниципальном устройствеи департаментской администрации. Проект департаментскойорганизации был принят палатами в 1833 году. Он сохранилвсю организацию, установленную законом 28 плювиоза, в томчисле и округа, которые авторами проекта, пока они были


в оппозиции, признавались излишними. Но теперь генераль-ные и окружные советники должны были избираться. Выборыпроизводились избирательной коллегией, составленной изкрупнейших плательщиков налогов в кантоне; пассивным из-бирательным правом пользовались только лица, платившиев данном департаменте 200 или 150 франков прямых налогов.Таким образом, цензовый режим и при местных выборахсвирепствовал в такой же степени, как и при выборе депу-татов палаты.

Закон 1833 года не вносил изменений в круг ведомствагенеральных или окружных советов. Палатам был предло-жен другой законопроект, который был вотирован тольков 1838 году после многочисленных мытарств. Закон 1838 годазначительно расширял круг вопросов, подлежавших решениюдепартаментскими собраниями. Но он не предоставлял имникакого действительного контроля над действиями префекта.В то время относились еще враждебно к административнойдецентрализации, на которую, между прочим, с величайшейэнергией нападал Тьер. Таким образом, закон подвергалсякритике с двух сторон: по мнению одних он предоставлялслишком много власти выборным чиновникам; для других«1838 год являлся вторым изданием VIII года». Истина былапосредине между обоими крайними мнениями.

Муниципальная администрация. История муниципаль-ной администрации, которую мы для большей ясности должны,отделить от истории департаментской администрации, испы-тала при Реставрации и Июльской монархии те же преврат-ности.

В результате неудачи, постигшей проекты Виллеля и Мар-тиньяка, закон 28 плювиоза без всяких изменений оставалсяв силе до самого конца Реставрации. Поэтому мэры, товарищимэров и даже муниципальные советники назначались королемили его представителем — префектом, — и таким образоммуниципалитеты находились в теснейшей зависимости отцентральной власти. Проект Мартиньяка о муниципальномустройстве сохранял за администрацией право назначениямэров и их товарищей, в которых этот проект прежде всеговидел агентов исполнительной власти, но он допускал избра-ние муниципальных советников. Мы уже знаем, вследствиекаких обстоятельств проект этот не дождался обсуждения.

С некоторыми изменениями проект Мартиньяка снова по-явился на сцену во время Июльской монархии и сделался за-коном 21 марта 1831 года. По этому закону, остававшемусяв силе до 1848 года, муниципальные советники избирались


на шесть лет специальным избирательным корпусом, соста-вленным из крупнейших плательщиков каждой коммуны и изразличных категорий чиновников. Мэры и товарищи мэровназначались на три года королем или префектом, но непременно-из среды членов муниципального совета. В 1837 году принятбыл второй законопроект, расширявший круг ведомства му-ниципальных советов. Париж и Сенский департамент полу-чили особое административное и муниципальное устройствопо закону 20 апреля 1834 года.

Специальные административные органы. Большая частьспециальных административных органов, созданных Кон-сульством и получивших дальнейшее развитие при Империи,продолжала существовать без всяких изменений. Так, на-пример, обстояло дело с департаментом прямых налогов,на который возложена была обязанность следить за правиль-ным поступлением четырех прямых налогов (поземельный,личный и на движимость, налог на окна и двери, патентныйсбор) и многочисленных аналогичных сборов. Управлениеобъединенных пошлин и таможенное управление, первона-чально слитые в одно учреждение под названием Общего упра-вления косвенных налогов (май 1814 г.), снова были разде-лены Наполеоном и составили, как и прежде (до 1851 года),два отдельных ведомства — косвенных налогов и таможенныхсборов. Ведомства гербовых сборов, государственных имуществ,путей сообщения, горное, судостроительное (персонал по-следних трех все время пополнялся лицами, кончившимикурс Политехнической школы) остались без заметных измене-ний. Организация лесного ведомства, установленная Кон-сульством, была подтверждена Лесным кодексом, которыйв 1827 году был прибавлен к пяти кодексам Наполеона.В 1829 году организация была дополнена открытием Лесногоинститута в Нанси.


II. Судебные учреждения

Обыкновенные суды (гражданские и уголовные). В областигражданского и уголовного судопроизводства хартия 1814 годацеликом оставила в силе действовавшую при Империи си-стему. Впрочем, в хартии старый монархический принципбыл высказан гораздо определеннее, чем в сенатском указе-28 флореаля XII года (18 мая 1804 г.): «Всякое правосудиеисходит от короля» (ст. 57), а это положение в одном из своихважнейших следствий отрицает принцип разделения властей.


Хартия отрицала его и в другом отношении, а именно — за-являла, что только назначенные королем судьи признаютсянесменяемыми (ст. 58). Таким образом, судьи, назначенныепри прежнем режиме, не пользовались правом несменяемости,если только они не получили новой инвеституры от короля.Король даровал им эту инвеституру, но воспользовалсяслучаем, чтобы устранить некоторых судей. «Бесподобнаяпалата» хотела пойти еще дальше. Несмотря на усилия Ройе-Коллара, она в ноябре 1815 года вотировала временную при-остановку несменяемости судей. Но менее ослепленные стра-стью пэры отвергли это новое покушение на принцип.

За исключением этого пункта, все судебные учрежденияИмперии были сохранены: кассационная палата, апелляцион-ные суды, обыкновенные трибуналы (окружные суды), ком-мерческие судьи, мировые судьи (ст. 59—61). Институтыприсяжных (ст. 65) и кандидатов на судебные должности (ауди-торов, заменяющих действительных членов суда) также былисохранены. Но хартия отняла у короля право учреждатьисключительные комиссии и трибуналы, так как «никто неможет быть лишен своих естественных судей» (ст. 62, 63);а следовательно, были отменены специальные суды, спе-циальные таможенные трибуналы и превотальные таможен-ные палаты.

Во время Июльской монархии правительство, делая вид, чтоуважает принцип несменяемости судей, начало обходпть егос гораздо большей ловкостью. Правительство ограничилосьтем, что потребовало от судей присяги на верность «королюфранцузов», как и от всех других чиновников. Очень многиесудьи отказались исполнить это требование, и таким обра-зом сами себя «вычистили». Затем в судебной организациипроизведены были некоторые детальные изменения. Институткандидатов на судебные должности (аудиторов), подозревае-мых в недостатке независимости по отношению к исполнитель-ной власти, был упразднен (10 декабря 1830 г.). Сверхштатныесудьи были допущены, в случае надобности, к исполнениюпрокурорских обязанностей (20 декабря 1830 г.). Наконец,тремя законами последовательно была расширена компе-тенция окружных судов как последней инстанции (апрель1838 г.), мировых судей (май 1838 г.) и коммерческих судов(март 1840 г.).

Исключительные суды. Наряду с обыкновенными уголов-ными судами в эпоху Реставрации и Июльской монархии,как и во время Империи, действовали также исключительныесуды.


Первоначально хартия 1814 года сохранила в принципеверховный суд, но, вместо того чтобы придать ему организа-цию, независимую от законодательных собраний, она сделалату ошибку, что предоставила прерогативы верховного судапалате пэров. Палата пэров должна была ведать вообще всемиделами о государственной измене и о покушениях против госу-дарственной безопасности, совершонными кем бы то ни было,а также всеми преступлениями, совершонными ее членами.1Хартия 1830 года (ст. 28—29) сохранила за верхней палатой этифункции. Читателю уже известны главные процессы, рассматри-вавшиеся этим политическим судилищем: процесс маршалаНея в 1815 году и процесс министров Карла X в 1830 году.

Хартия 1814 года допускала также восстановление военныхпревотальных судов, «если такое восстановление признанобудет необходимым» (ст. 63). Оно было признано необходимымпосле Ста дней, и особый закон учредил в каждом департа-менте по одному превотальному суду (декабрь 1815 г.). Этотсуд состоял из председателя и четырех судей, назначавшихсяиз местного гражданского трибунала, а в качестве следова-теля к нему присоединялся прево, из числа офицеров сухо-путной или морской службы, имеющих чин не ниже полков-ника. Этот суд ведал всеми преступлениями, влекущими за со-бою серьезные нарушения общественного порядка: незаконноеупотребление вооруженной силы, погромы, грабежи, мятеж-ные сборища, призывы к ниспровержению правительства,и т. п. Приговоры его не подлежали ни апелляции, ни кас-сации и должны были приводиться в исполнение в 24 часа.Так как закон 1815 года носил временный характер и продленне был, то превотальные суды исчезли в 1817 году, а дела,входившие в их компетенцию, перешли в ведение суда при-сяжных или военных судов.

Военные суды, существование которых основывается на со-ображениях высшего порядка, действовали во все времена.Ни Реставрация, ни Июльская монархия не коснулись различ-ных военных трибуналов, существовавших при Империи.Впрочем, правительство Карла X несколько раз (1827, 1829)требовало упрощения их процедуры и выработки военно-судебного устава. Но события 1830 года помешали осуще-ствлению этих намерений. И только в 1855 году этот вопросбыл снова поставлен на очередь.

1 Ст. 33 и 34. На эту последнюю статью ссылался Ней, требуя суда палатыпэров.

Реформы уголовного процесса, Уголовного кодекса итюрем. Гражданское судопроизводство не испытало за этот


период никаких существенных изменений.1 Напротив, в обла-сти уголовного судопроизводства мы наблюдаем целый рядполезных улучшений. Прежде всего преобразован был способсоставления списков присяжных заседателей. До сих порсписки составлялись таким образом, что естественно возни-кало подозрение относительно независимости назначаемыхприсяжных, и против этого способа давно уже раздавалиськритические замечания. Принятая палатами новая системадала в этом отношении несколько большие гарантии (в смыслебеспристрастия) и обществу и подсудимым (законы 2 мая1827 года и 2 июля 1828 года). В 1832 году после общего пе-ресмотра Устава уголовного судопроизводства и Уголовногокодекса жюри получило новое право, а именно — право само-стоятельно признавать наличность смягчающих вину обстоя-тельств, что обязательно влекло за собой смягчение нака-зания. Кроме того, для обвинения требовалось большин-ство двух третей голосов. Наконец, в 1835 году открытое(устное) голосование, сохраненное кодексом 1808 года дляприсяжных, заменено было закрытой баллотировкой, нопри этом восстановлено было правило, по которому дляобвинения достаточно абсолютного большинства голосов.

1 Следует указать на расширение (1837) прав кассационного суда в том отно-шении, что решения его с юридической стороны получили обязательную силув случае вторичного рассмотрения того же дела в кассационном порядке. Хар-тия 1814 года предоставила членам кассационного суда право несменяемости.

Уголовный кодекс, который пропитан духом уголовногоордонанса 1670 года, получил множество поправок. Общаяконфискация была отменена хартией 1814 года (ст. 66). Зато,ввиду того что случаи кражи священных сосудов из церквейсильно умножились (в течение четырех лет — 440 краж), КарлХсчел нужным потребовать усиления кар за преступленияэтого рода, а особенно в случае осквернения святых даров.С этой целью он провел в парламенте так называемый «законо святотатстве», который отчасти восстановлял старое поня-тие об «оскорблении божественного величества» (1826). Этотзакон, никогда на практике не применявшийся, был отмененв 1830 году. Новый закон 28 апреля 1832 года отменил вследза тем выставление у позорного столба, клеймение, отсечениеруки у отцеубийц перед казнью. Смертная казнь, полнойотмены которой требовали Ламартин и Дестют де Траси, былазаменена другим наказанием в одиннадцати случаях, в кото-рых она предусматривалась кодексом 1808 года. Кроме того,,введена была новая классификация наказаний по двум раз-личным категориям: для преступлений уголовного характера


и для политических преступлений. И, наконец, к моментуреволюции 1848 года основные элементы реформы пенитен-циарного режима были уже подготовлены.

В отношении пенитенциарного режима долго господствовалистаринные ложные понятия и продолжала держаться безо-бразно организованная тюремная система, при которой тюрем-ные надзиратели эксплоатнровали заключенных, последниеполучали недостаточную и нездоровую пищу, а отправляемыев лазарет больные помещались потрое и почетверо на однойкойке. Людовик XVIII обратил внимание на столь плачевноеположение и основал Королевское тюремное общество, кото-рому удалось достигнуть некоторых материальных улучше-ний (1819—1829). В эпоху Июльской монархии вниманиереформаторов было направлено также и в сторону моралышхулучшений. Опыт, произведенный в Америке в Обернскойи Филадельфийской исправительных тюрьмах, доказал, чтосмешение заключенных разных категорий является источ-ником разврата. А отсюда оставался один только шаг к тому,чтобы потребовать разделения различных разрядов заклю-ченных, а затем и изолирования их в одиночных камерах.В 1838 году префект Сенского департамента применил оди-ночнуюсистему к Малой Рокетской тюрьме, где содержа-лись малолетние преступники: случаи рецидива уменьши-лись в десять раз. Правительство, убедившись в преимуще-ствах этой системы, внесло законопроект, предусматривавшийполное преобразование пенитенциарной системы. После мно-гочисленных проволочек проект этот, в переработанном иисправленном виде, принят был палатой депутатов в 1847 году.Он должен был поступить в палату пэров, когда разразилисьсобытия 1848 года.

Административная юстиция. Реставрация сохранила всеадминистративные суды Первой империи, в том числе Госу-дарственный контроль, компетенция которого была расши-рена в 1843 году, и Государственный совет, история которогов судебном отношении нуяедается в некоторых дополнениях.

Как уже известно читателю, в 1806 году при Государствен-ном совете учреждена была специальная тяжебная комис-сия, которая должна была относительно каждого дела под-готовлять доклады, утверждаемые затем общим собраниемСовета. В эпоху Реставрации эта система подверглась живей-шим нападкам, а в 1828 году административная юрисдикцияиспытала кризис, повлекший за собой пекоторые реформы(февраль и март 1832 г.). До тех пор заседания происходилипри закрытых дверях, с этого же времени они сделались


публичными; судопроизводство, бывшее раньше исключительнописьменным, сделалось устным; на докладчиков Государ-ственного совета возложены были функции прокуроров, дотого совершенно отсутствовавших. Все эти реформы имелицелью придать административному судилищу несколько бо-лее судебный характер; но Государственный совет попрежнемуне имел никакой собственной власти. Его судебные решения,обсуждавшиеся на общих заседаниях, попрежнему сохранилихарактер «мнений», сообщавшихся королю, который и поста-новлял окончательное решение. Многие депутаты пыталисьтогда (но безуспешно) добиться предоставления права вы-носить окончательные решения по спорным юридическимвопросам специальному судебному учреждению, облечен-ному самостоятельной властью. После продолжительныхи часто прерывавшихся прений закон 1846 года отклонилпредложенную реформу.

На обязанности Государственного совета лежала подачакоролю мнений не только по вопросам административнойюрисдикции, но и в области конфликтов с судебной властьюпри спорах о пределах компетенции.1 В этом чувствоваласьнекоторая ненормальность, которую депутаты критиковалиеще в 1840 году, но которая была устранена лишь в 1848 году.

III. Военные учреждения

Армия в эпоху Реставрации. В начале своего царство-вания Людовику XVIII пришлось сильно сократить числен-ный состав французской армии. С одной стороны, оп прину-яедеи был к этому только что подписанным мирным договором,требованиями союзников и тогдашним состоянием француз-ских финансов; с другой стороны, он чувствовал недовериек бывшим наполеоновским солдатам. В то самое время, когдаиз зарейнских гарнизонов и немецкого плена возвратилосьна родину 300 000 человек, раздраженных заключением по-стыдного мира, пять королевских ордонансов (12 мая 1814 г.)установили наличный состав армии в 200 000 солдат и опре-делили число полков каждого рода оружия, которые решенобыло сохранить. Целую толпу оставшихся за штатом офице-ров пришлось перевести на «половинное жалованье».

1 Ордонанс 1 июня 1828 года, остающийся в силе и доныне, указывает теслучаи, в которых вопрос об этих конфликтах может подниматься.

Вместе с тем Людовик XVIII зачислил обратно в рядывойск с повышением старых роялистских офицеров, в своевремя вышедших в отставку, восстановил собственный ко-


ролевский конвой (так называемые Красные роты, Тело-хранителей, Швейцарскую сотню) н королевскую гвардию,частью отданную нод команду бывших эмигрантов. Милости,которыми осыпали этих последних, страшно раздражали быв-лшх офицеров Империи, особенно тех, которые состояли наполовинном окладе. Ни одной недели не проходило без по-единков между ними и королевскими телохранителями. Лю-довик XVIII прибегнул также к помощи швейцарских наемни-ков, из которых он навербовал четыре полка — два армей-ских и два гвардейских. Из остатков восьми иностранныхкорпусов, набранных Наполеоном во время Ста дней, он со-ставил один — так называемый корпус Гогенлоэ.

В то же время, с целью привлечь симпатии парода, которыйстолько пострадал от рекрутских наборов, хартия 1814 годацровозгласила их отмену (ст. 12). Король думал, что путемвербовки добровольцев удастся обеспечить комплектованиеполков или, как тогда говорили, избегая всяких воспоми-наний об Империи, «департаментских легионов». Надеждыкороля быстро рассеялись. В 1817 году военный министрГувион-Сен-Сир поставил ему на вид, что Франции необхо-димо иметь лучше организованную и более многочисленнуюармию, и добился разрешения представить палатам законо-проект о рекрутском паборе.

Закон 1818 года и реорганизация армии. Гувион-Сен-Сирхотел достигнуть троякого результата: 1) составить бое-способную армию посредством регулярных наборов; 2) обес-печить ей резерв в интересах финансовой экономии; 3) уста-новить правила для производства в чины офицеров и унтер-офицеров. Для осуществления этого плана он предлагалсохранить систему добровольной вербовки для отборных кор-пусов и специальных родов оружия, но дополнять недостаю-щий контингент ежегодным набором 40 000 человек по жре-бию (из этой цифры должны были вычитаться волонтеры).Лица, вытянувшие «хорошие номера», освобождались от воен-ной службы навсегда. Остальные же должны были находитьсяна действительной службе шесть лет, после чего они на шестьлет зачислялись в ветераны и в продолжение этого временимогли быть снова призваны в ряды войск. Эта система давалавозможность в случае надобности поставить иод знамена480 000 человек. Было дозволено заместительство. Произ-водство в чины устанавливалось в такой форме, что хотякоролю предоставлялась полная свобода выбора, тем не ме-нее третья часть чипов должна была доставаться на долю-унтер-офицеров.


Проект встретил враждебный прием со стороны гвардии,от лица которой выступил Монлозье, и со стороны крайнихправых, которые утверждали, что этот закон представляетсобой замаскированное возвращение к всеобщей воинскойповинности и, обставляя известными правилами производ-ство в офицеры, ограничивает королевскую прерогативу.Комиссия палаты депутатов согласилась, однако, с принципомпринудительного набора, допустила установление мирногосостава армии в 240 000 человек, но сократила продолжитель-ность «ветеранства» до четырех лет, а унтер-офицерам оставилатолько третью часть вакансий на чин младшего лейтенанта.В таком измененном виде закон прошел 10 марта 1818 года.В течение долгого времени он носил название закона Гувиона-Сен-Сира, по имени своего автора. В 1824 году де Дама до-бился его изменения в смысле усиления действующей армии.«Ветеранство», давшее посредственные результаты, было от-менено, ежегодпый набор установлен в 60 000 человек, а пре-бывание на действительной службе продлено до восьми лет.Оба эти закона дали возможность Гувиону-Сен-Сиру и егопреемникам восстановить французскую армию.

С другой стороны, Гувион-Сен-Сир преобразовал Ла Флеш-скую и Сен-Сирскую школы, основал полковые школы,учредил особый генеральный штаб, упорядочил положениеофицеров, упрочил интендантский корпус, учрежденный в 1817году (ордонансы 6 и 10 мая 1818 года). При Карле X (в 1827и 1829 годах) особенное внимапие обращено было на артилле-рию, которая была реорганизована; артиллерийские полки сформированы были из батарей троякого рода: пеших, конныхи легкоконных. Последние, отличавшиеся большей подвиж-ностью, могли следовать за кавалерией при ее передвиже-ниях.

Национальная гвардия в эпоху Реставрации. Бурбоныне забыли национальной гвардии, которая встретила их, когдаони возвратились во Францию, бурными приветствиями и пер-вая нацепила белую кокарду. Людовик XVIII осыпал поче-

стями ее офицеров и ввел в их среду некоторых представите-лей старой знати. Он назначил брата своего, графа д Артуа,главнокомандующим всей национальной гвардии королев-ства, сохранив, впрочем, ее подчинение министру внутреннихдел. Это двоевластие, со свойственными ему противоречивымираспоряжениями, вносило в дело элемент беспорядка. Кроме

того, в некоторых департаментах национальная гвардия со-стояла сплошь из людей, принадлежавших к одной партии.

Это было явление опасное, так как при случае национальная


ш. фурье


С современной гравюры


военные учреждения

401


гвардия могла служить столько же поддержанию обществен-ного порядка, сколько народным или местным страстям.

Гувион-Сен-Сир старался прекратить столь ненормальноеположение; несмотря на энергичную оппозицию графад'Артуа, который обвинял его в дезорганизации всего дела,он добился упразднения штабов и главного управления.Префектам, супрефектам и мэрам возвращены были их преж-ние права, и был отдан приказ сформировать национальнуюгвардию из граждан, являющихся наиболее крупными пла-тельщиками налогов, независимо от политических убежде-ний. Но право назначения офицеров оставалось за королем,хотя либералы требовали их избрания. «Король сознавалнеобходимость остаться полным господином силы, которуюнужно было или направлять, или уничтожить» (Дарест).Несмотря на все эти меры предосторожности,' парижская на-циональная гвардия прониклась либеральным духом, и в1828 году во время смотра, производиыпегося ей личноКарлом X (29 апреля), кричала «Да здравствует хартия!Долой Виллеля!» После этого она была распущена, нов 1830 году снова появилась в рядах Еосстаыних.

Армия во время Июльской монархии. С Июльской монар-хией и алжирской войной в истории французской армиинаступает новый период. Рекрутский набор, подготовка офице-ров, организация кадров и формирование специальных кор-пусов (в особенности для Алжира) — таковы главные вопросы,на которые направлена была деятельность маршала Сультаи его преемников.

В марте 1832 года был принят новый закон о рекрутскомнаборе. Закон этот, являвшийся открытым возвращениемк системе всеобщей воинской повинности, довел число еже-годно призываемых до 80 000 человек, а продолжительностьвоенной службы — до семи лет. Солдатам разрешалось оста-ваться на сверхсрочной службе от двух до пяти лет, причемим назначалось повышенное жалованье. Таким образом, набумаге численность армии была доведена до 560 000 человек;в мирное же время налицо состояла лишь часть людей, —остальные увольнялись в отпуск.

Двумя другими законами (апрель 1832 г. и май 1834 г.)регламентировапо было производство офицеров, и, как этообещала хартия, их ранг, с соблюдением различия между чи-ном и должностью: чин становится собственностью офицера;он может быть лишен его только в определенных случаяхи не иначе как по суду; напротив, должность остается в пол-ном распоряжении правительства.


Преобразование наличного состава коснулось главнымобразом специальных родов оружия. Королевская гвардиябыла упразднена, швейцарские полки распущены. КорпусГогенлоэ был целиком приаят во французское подданствои переименован в 21-й пехотный полк. Но с 1831 года пришлосьпринять на французскую службу множество иностранцев-эмигрантов (итальянцев, испанцев, немцев, поляков), из-гнанных из своих отечеств. Из них были сформированы дваиностранных легиона. Один из них в 1835 году был уступленИспании, а другой отправлен в Аляшр, где и остался. В Ал-жире указом 1 октября 1830 года создан был первый батальонзуавов (название, заимствованное у кабильского племенизуауа). Первоначально зуавы набирались среди туземцев,французов и иностранцев, но с 1841 года туземцы уступаютместо французам, а сами идут на комплектование туземныхстрелков (впоследствии получивших название алжирскихстрелков) и спаги. Кроме того, для Алжира были организованы:африканские егеря, батальоны легкой пехоты (зефиры) — изрекрутов, подвергшихся до поступления на службу не-которым определенным наказаниям по суду, и дисципли-нарные роты — из солдат, осужденных военными судами затяжкие проступки по службе. Во Франции герцог Орлеан-ский сформировал в 1838 году корпус Венсеннских стрелков;вооруженных карабином, который был изобретен в 1826 годумладшим лейтенантом Дельвинем, а впоследствии усовершен-ствован Минье. По смерти основателя корпуса (1842) Вен-сеянские стрелки получили название Орлеанских егерей.

Национальная гвардия во время Июльской монархии.У Луи-Филиппа не было королевской гвардии, — ее заме-няла национальная гвардия, которая помогла ему взойти напрестол. Он вернул национальной гвардии право выбиратьунтер-офицеров и офицеров до чина лейтенанта включительно,оставив за собой право назначать капитанов и высших офи-церов по списку из 10 кандидатов. Зато король обязал на-циональных гвардейцев иметь собственное обмундирование,что ограничило пополнение их рядов одной буржуазией,в которой новая династия нашла свою главную опору. В слу-чае опасности часть национальной гвардии могла быть мо-билизована. Сначала парижская национальная гвардия слу-жила орудием для подавления восстаний, как, например, в1832 и 1834 годах, но затем мало-помалу она, как и в 1828 году,прониклась стремлениями к реформе и в феврале 1848 годаотказалась выступить против восставших. Ее отпадение за-ставило Луи-Филиппа отречься от престола. Порядок в сто-


гражданское ж торговое законодательство 403

лице охранялся, кроме того, специальным корпусом, состояв-шим из 3000 человек (пехотинцев и кавалеристов) и носившимназвание муниципальной стражи.

Флот. Боевая сила французского флота подверглась в эпохуРеставрации таким же сокращениям, как и численность сухо-путной армии. Морские батальоны, организованные Наполео-ном, были сперва упразднены. В 1822 году они были восста-новлены под названием линейных экипаоюей, а затем разде-лены на пять дивизий соответственно пяти морским пре-фектурам: Шербургской, Брестской, Лорианской, Рошфор-ской и Тулонской. В состав их входили марсовые, рулевые,канониры, фузилеры, машинисты и кочегары. Никаких из-менений не было произведено ни в способе их вербовки,обеспечивавшейся «морской записью», ни в кадрах офицеров,производство которых было регламентировано особым законом,изданным в апреле 1832 года. Эти офицеры рекрутировалисьсреди бывших воспитанников Политехнической школы илиМорской школы (основанной в 1816 году в Бресте), среди стар-ших штурманов, сдавших особый экзамен, и среди помощников(auxiliaires), 1 имеющих диплом капитана дальнего плаванияторгового флота. Для подготовки штурманов были основанытри штурманские школы: в Бресте, Рошфоре и Тулоне (1819).

Из вспомогательных морских войск следует указать мор-скую артиллерию, которая была учреждена в 1822 году и длякоторой была основана в 1844 году специальная школа в Шер-бурге, дисциплинарные морские роты, созданные в 1824 году,и, наконец, морскую пехоту, учрежденную в 1831 году.


IV. Гражданское и торговое законодательство

В основе гражданского и торгового законодательства по-прежнему лежали кодексы, изданные Наполеоном, Хартия1814 года (ст. 68) вполне определенно высказывалась в смыслесохранения их в силе. Но во время Реставрации и Июльскоймонархии в эти кодексы внесены были некоторые частичныеизменения, внушенные в одних случаях желанием отчастивосстановить дореволюционное законодательство, в других —необходимостью следовать за движением века.

1Auxiliaries — офицеры торгового флота, временно служившие на военныхсудах. — Прим. ред.

Законы о дворянстве и эмигрантах. С социальной точкизрения реакция против уравнительного духа Кодекса Напо-


леона проявилась еще при самом императоре, который в 1808году создал имперское дворянство. Людовик XVIII вернулстарому дворянству его титулы и оставил за собой право«возводить в дворянство кого ему угодно» (Хартия, ст. 71).Король сохранил майораты и побуждал к учреждению но-вых, тогда как Июльская монархия, напротив, в 1835 годуотменила их на будущее время. В ту пору их насчитывалосьчетыреста сорок.

Людовик XVIII занят был равным образом и участью эми-грантов. В августе 1814 года он отменил это своего родазвание с вытекавшим из него поражением в правах и объявил,что возвратит бывшим эмигрантам те недвижимые имущества,которые еще не были к тому времени отчуждены. 13 сентября1814 года палате депутатов доложен был составленный в этомсмысле законопроект. За конфискованные и невозвращенныеимущества предполагалось вознаградить эмигрантов день-гами в размере ценности имуществ. Эта мера была спра-ведлива и обеспечивала владельцев «национальных иму-ществ» от дальнейших посягательств. Хотя вопрос этот былосложнен партийными разногласиями, все же закон 3 декабря1814 года был принят. Доход с конфискованных имуществ,вычисленный для 1790 года, был определен в 30 миллионов.Таким образом, пришлось выпустить на 30 миллионов государ-ственной ренты, что, из расчета 3 процентов, составляло капи-тал приблизительно в один миллиард франков («миллиард эми^грантам»). Лишь в 1825 году министерство Виллеля потребо-вало от палат принятия этого кредита, обещая ликвидироватьрасчеты в течение пяти лет. Но на этот раз проект вызвалгораздо более решительную критику, чем в 1814 году. Прадт,Лабой де Помпьер и генерал Фуа стали даже защищать поло-жение, что конфискация имущества эмигрантов была вполнезаконной мерой. На это Л а Бурдоннэ и Дюплесси де Грене-дан отвечали, что эмигранты, ограбленные революционнымисобраниями, не лишились права собственности на свои иму-щества и что они должны не получить вознаграждение, а бытьвосстановленными в своих правах. Министерство снова очути-лось между двух огней. Разумное предложение внесено былоВиллелем, который в конце концов добился принятия своегопроекта с небольшими поправками. В действительности роз-дано было не 30, а 26 миллионов ренты, которые (по курсу75 франков за 100) представляли капитал в 625 миллионов,т. е. меньше отпущенного кредита.

Законы о рабстве в колониях и об иностранцах. Рабствов колониях, восстановленное Консульством, и работорговля


также занимали внимание палат в эпоху Реставрации и Июль-ской монархии. На Венском конгрессе Англии удалось до-биться принципиальной декларации в пользу отмены рабо-торговли. Но этот принцип еще предстояло осуществитьна практике. Во время Ста дней Наполеон провозгласилнемедленную отмену работорговли (29 марта 1815 г.). Этаотмена снова была вотирована в 1817 и 1828 годах. Ноупразднение работорговли еще не влекло за собой упразд-нения рабства в колониях. Июльская монархия ограничи-лась облегчением отпуска рабов на волю (июль 1832 г.),предоставлением свободным цветнокожим гражданских правв полном объеме (апрель 1833 г.), восстановлением старогопринципа, в силу которого всякий раб, привезенный во Фран-цию, становится свободным с момента вступления своего нафранцузскую почву, и, наконец, было регламентированообщее положение рабов в смысле некоторого смягчения ихучасти (июль 1845 г. и август 1847 г.). Все эти меры былинедостаточны, но они подготовляли путь для предстоящейотмены рабства в колониях (27 апреля 1848 г.).

Большую благожелательность правительство Реставрацииобнаружило по отношению к иностранцам. В политическихи фискальных целях оно почти совершенно отказалось отпринципа взаимности, провозглашенного Кодексом Наполеона(ст. 11), — принципа, в силу которого иностранцы могли поль-зоваться во Франции лишь теми гражданскими правами, кото-рыми француз мог пользоваться в их стране, в частности —в области наследования (ст. 726, 912). Таким образом, те ино-странцы, национальное законодательство которых неблаго-приятно относилось к французам, удерживались от переселенияво Францию и приобретения там недвижимой собственности.В целях привлечения иностранцев закон 14 июля 1819 года,крайне неточно называемый «законом об отмене права казны нанаследство иностранца и налога на наследство иностранцев»,упразднил статьи 726 и 912. Отныне иностранцы могли насле-довать во Франции даже при отсутствии условия взаимности,и Франция лишилась, таким образом, мощного средства до-биваться улучшения участи своих подданных в странах, гдек иностранцам относятся не так «по-рыцарски».

Законы о семье. В 1816 году Вональд в интересах укрепле-ния семейных устоев предложил запретить развод, дозволен-ный во Франции законом 20 сентября 1792 года. Это предло-жение, ставшее 8 мая законом, принято было обеими пала-тами почти единогласно (199 голосами против 22 в палате депу-татов п 113 голосами против 10 в палате пэров).


В 1826 году правительство Карла X, недостаточно учиты-вавшее общественное настроение, попыталось восстановитьв законодательстве право первородства, отмененное револю-цией. Министр юстиции Пейронне ловко старался выставитьэто право в качестве единственного средства, способногопредотвратить столь вредное с политической, экономическойи сельскохозяйственной точки зрения дробление земельнойсобственности. Этот проект вызвал самую резкую критику.Даже правая разделилась по этому вопросу. После продол-жительных и оживленных прений палата пэров отверглазаконопроект (8 апреля) и приняла только предложение второ-степенного значения, относившееся к учреждению субститу-ций. «В Париже зажгли иллюминацию, словно по случаюодержанной победы, и палата пэров приобрела популярность,которой она не домогалась» (Дарест). Впрочем, закон о суб-ституциях (17 мая), облегчавший этот способ распоряженияимуществом, позволял создавать для старших сыновей приви-легированное положение; через эту полуоткрытую дверьмогло бы пройти и право первородства, если бы оно не встре-тило неодолимого препятствия в быту.1

Различные законы. Июльская монархия почти не пыта-лась вносить изменения в Кодекс Наполеона, в котором не-прикосновенными оставались даже такие устарелые инсти-туты, как гражданская смерть. Следует, впрочем, указать назакон 30 июня 1838 года об умалишенных, который обеспечилэтим несчастным юридическую защиту, дал возможностьпроверять состояние их здоровья и принял некоторыемеры против незаконного заключения в дома умалишенных;вакон этот имел одновременно и благотворительный и поли-цейский характер. Изданный в апреле 1832 года закон огра-ничил — в гражданских делах — заключение за долги, позво-лявшее дотоле заселять несостоятельными должниками зна-менитую тюрьму Клиши без особой пользы для кредиторов.В июле 1833 и в мае 1841 года были приняты два закона,которыми регулируется во Франции экспроприация частнойсобственности в общественных интересах. Наконец, в Торго-вый кодекс в разное время был внесен целый ряд существен-ных улучшений. Так, например, законодательство о бан-кротстве было коренным образом изменено законом 28 мая1838 года (выработанным в 1827 году). Большая часть поста-новлений этого закона, внесенного в Торговый кодекс, остаетсяв силе и до настоящего времени.


Закон 17 мая 1826 года был отменен 7 мая 1849 года.


V. Народное просвещение

Университет в эпоху Реставрации и Июльской монархии.

При вступлении на престол Людовик XVIII очутился лицомк лицу с той созданной Наполеоном обширной организацией,которая носила название Университета. Как детище Империи,Университет был антипатичен роялистам; его деспотическаямонополия делала его антипатичным в глазах либералов, а егорационалистические тенденции возбуждали неприязнь като-ликов, которые, сверх того, нападали на него за неподходящий,с их точки зрения, личный состав. Ввиду всего этого можнобыло ожидать его скорого упразднения. И действительно,в феврале 1815 года королевским ордонансом единый и не-раздельный Университет Наполеона был заменен семнадцатьюобластными университетами, отчасти напоминавшими дорево-люционные университеты, но попрежнему остававшимися подверховным руководством министерства народного просвеще-ния. Во время Ста дней Наполеон восстановил организациюУниверситета на старых основах.

Людовик XVIII, возвратившись во Францию, изменил своемнение. Императорский Университет служил в руках своегооснователя орудием властвования. При условии перемен в лич-ном составе и изменения тенденций он мог сослужить такую жеслужбу и легитимной монархии. Этими соображениями объ-ясняется ордонанс 15 августа 1815 года, который свидетель-ствовал о повороте во мнении правительства и вызвал некото-рое изумление: «Организация академий временно сохраняетсяв прежнем виде». Этим же объясняется целый ряд мероприя-тий, посредством которых король старался удержать «беспо-добную палату» от крайностей и подготовить переход к «коро-левскому» Университету. Должности великого магистра fiegrand-maitrej, канцлера и казначея, а также совет Универ-ситета были упразднены и заменены комиссией из пяти чле-нов, поставленной под начальство министра внутреннихдел. Эта Комиссия народного просвещения, во главе которойстоял Ройе-Коллар, пользовалась в продолжение пяти летнастоящей диктаторской властью и против всеобщего жела-ния провела намеченный королем переход к созданию «коро-левского» Университета. Красноречивые памфлеты Ламеннэ,обвинения, выдвинутые Шатобрианом, и нападки БенясаменаКонстана — ничто не могло остановить эту комиссию. КогдаРойе-Коллар, утомленный борьбой, которую ему приходи-лось выдерживать, подал в отставку от должности председа-теля комиссии (1817), существование Университета было уже


обеспечено; он должен был снова получить свое первоначаль-ное устройство и даже занять более определенное положениесреди органов центральной власти, чем во время Империи.

Комиссия народного просвещения сначала была замененаКоролевским советом народного просвещения, председателькоторого (как некогда великий магистр) облечен был особойвластью, сносился с правительством, подписывал дипломыи пр. Два другие члена совета пользовались прежними пра-вами канцлера и казначея, а третий был ректором парижскойАкадемии (ноябрь 1820 г.). Затем права председателя полу-чают более устойчивый и определенный характер: он стано-вится помощником государственного секретаря (февраль1821 г.). В то же время членам преподавательского персоналавменяется в обязанность «положить в основу преподаванияпринципы религии, монархии и легитимизма»; это —стараяформула времен Империи, доведенная до своего логическогоконца. В 1822 году эволюция эта достигает своего завер-шения: Университету возвращается его название и должностьвеликого магистра, который получает обратно права, устано-вленные декретом 1808 года. В августе 1824 года великиймагистр становится «министром духовных дел и народногопросвещения». Таким образом, Университет занимает опре-деленное место в ряду государственных учреждений. Онстановится отраслью центральной власти и — в большейстепени, чем когда-либо — орудием властвования.

Первым великим магистром и министром народного просве-щения был монсеньор Фрейсину, епископ Гермпольский.Во время его управления Университетом последний до извест-ной степени подчинялся власти духовенства. При министер-стве Мартиньяка он начал освобождаться из-под этой опеки,и тогда со всех сторон раздались резкие протесты против егомонополии. События 1830 года, приведшие к власти многих«универсантов», довершили отделение Университета от церкви.Вместе с тем новая хартия обещала свободу преподавания(ст. 69). Правда, исполнение этого обещания постояннооткладывалось в долгий ящик, и, несмотря на энергичныетребования, Луи-Филипп так и не сдержал его до самогоконца своего царствования.

Высшее образование. В новом Университете, как и в ста-ром, продолжали существовать три ступени образования:высшее, среднее и низшее.

Высшее образование давалось факультетами богословским,юридическим, медицинским, естественным и литературным.Из этих факультетов процветали только юридический, насчи-


тывавший в 1814 году 3000 слушателей, и медицинский с 1200слушателей. Естественный и литературный факультеты, почтине имевшие слушателей, являлись в большинстве случаев про-стыми экзаменационными комиссиями. В 1816 году Людо-вик XVIII закрыл двадцать отделений этих двух факультетов, иникто от этого ничего не потерял. Высшая Нормальная школа,помещавшаяся тогда на Почтовой улице, в бывшей семинарии«Отцов святого духа», была организована в декабре 1815 года.Профессорам ее, прежде называвшимся репетиторами, а те-перь получившим название maitresdeconferences (лекторы J,по-ручено было вести свои курсы независимо от преподавания, да-вавшегося факультетами. Круг предметов, преподававшихсяна юридических факультетах, был расширен (март 1819 г.).

Все эти реформы, бывшие делом рук Ройе-Коллара, прошлине без некоторых трений. В 1819 году разыгралось особенномного студенческих волнений. Это набросило некоторую теньна Университет, и когда Ройе-Коллар удалился в отставку,наступила реакция. Последовательно были закрыты: курсВиктора Кузена в Сорбонне (1821); юридический факультетв Гренобле (1821), вскоре восстановленный монсеньоромФрейсину; Нормальная школа (1822); новые курсы, учрежден-ные на юридических факультетах, которые Корбьер хотелзакрыть все разом (сентябрь 1822 г.); парижский медицин-ский факультет, снова открытый через несколько месяцев приновом составе профессоров (ноябрь 1822 г.), и, наконец, курсистории, читавшийся Гизо в Сорбонне (1825).

В 1826 году эра строгостей, видимо, миновала. Былоснован под названием Подготовительной школы эмбрионНормальной школы, в виде придатка к Лицею Людовика Вели-кого (9 марта). Ватимениль восстановил на некоторых юриди-ческих факультетах закрытые курсы и возвратил Кузену иГизо отнятые у них кафедры. Но он не смог оживить сонныепровинциальные факультеты, которые, если не считать Мон-пелье и Тулузы, влачили жалкое существование в атмосфереполного равнодушия со стороны общества.

1 См. регламенты 18 февраля 1834 года и 19 апреля 1836 года. В 1847 годуНормальная школа была переведена на Ульмскую улицу.

При Июльской монархии Нормальная школа получила своепрежнее название (август 1830 г.), а развитию ее дан былновый толчок. 1 Затем началась шумная борьба между двумявраждебными направлениями: с одной стороны, Гизо и Кузенжелали основать в провинции четыре или пять крупных цен-тров научного преподавания, с другой — Вильмэн и Саль-ванди стремились чрезмерно увеличить число естественных и


филологических факультетов и превратить их в «комиссиидля выдачи дипломов на звание баккалавра». Вся историявысшего образования за период 1836—1847 годов сводитсяк открытию этих в большинстве случаев бесполезных учеб-ных заведений. Революция 1848 года подоспела весьма кстати,чтобы остановить этот широкий поток. К сожалению, онаприостановила и другие проекты Сальванди, внесенные в1847 году и гораздо лучше продуманные. В этих проектахзаключался обширный план преобразования университетскогопреподавания права, естественных наук, медицины и литера-туры, — преобразования, которому суждено было осуществить-ся только в наши дни, тогда как, не будь событий 1848 года,оно, быть может, совершилось бы лет на пятьдесят раньше.1

Среднее образование. Реставрация совершенно не зани-малась средним образованием, постановка которого осталасьтакой же, какой она была во время Империи. Императорскиелицеи получили просто название королевских коллежей, кото-рое они сохранили вплоть до 1848 года. Что же касается про-граммы средних учебных заведений, то преподаванию законабожия было отведено гораздо больше места, преподаваниефилософии было ограничено изучением логики, а преподава-ние истории было перенесено в младшие классы.

Наряду с государственными («университетскими») среднимиучебными заведениями и независимо от них стали развиватьсядуховные средние школы. Как известно, на основании декрета1808 года частные учебные заведения подлежали надзору Уни-верситета и должны были получать от него предварительноеразрешение. Действие этого правила не распространялось на«малые семинарии», которые епископы имели право основыватьв своих епархиях для подготовки будущих священников. Этималые семинарии возникли повсюду, и с течением времени числоих воспитанников сильно увеличилось, причем только частьучеников впоследствии вступала в духовное звание.2 Наделеэти малые семинарии получили характер настоящих среднихучебных заведений, из коих некоторые, вдобавок, находились вруках иезуитов, а это считалось отягчающим обстоятельством.

1Несмотря на известный либерализм, автор не может обойтись без вы-падов против революции. — Прим. ред.

2В 1827 году малые семинарии насчитывали 50 000 учеников, а королевскиеИ частные коллежи — 63 000,

Общественное мнение в то время еще не свыклось с идеейсвободы преподавания, вызываемой одновременно и уваже-нием к правам семьи и заботой о прогрессе науки. В быстромразвитии малых семинарий публика не хотела замечать и не


замечала ничего, кроме посягательства на монополию коро-левского Университета. Со всех сторон раздавались требова-ния, чтобы правительство вмешалось в это дело.1 16 июня1828 года Мартиньяк заставил Карла X подписать два ордо-нанса. Один из них ограничивал число воспитанников малыхсеминарий 20 000 человек и, между прочим, требовал, чтобысписки назначаемых епископами ректоров и директоров пред-ставлялись на утверждение короля. Второй подчинял малыесеминарии надзору Университета и требовал от всех профес-соров семинарий присяги в том, что они не принадлежатк недозволенным конгрегациям. Таким образом, монополияУниверситета была усилена. Тогда стали замечать, что этамонополия, бывшая опасной при Наполеоне, осталась не менееопасной и при Карле X, и отношение к ней изменилось. Ордо-нансы 16 июня подверглись нападкам в палате депутатов какакт нетерпимости, противоречащий хартии, а епископы зая-вили, что не могут подчиниться этим ордонансам (август1828 г.). Чтобы принудить их к покорности, король долженбыл обратиться к авторитету св. престола.

Дело свободы преподавания сделало большой шаг вперед.На этот раз католики требовали ее с такой же энергией, каки либералы, и Луи-Филипп, каково бы ни было на этот счетего личное мнение, счел политичным обещать ее в хартии.Гизо добросовестно пытался провести это обещание в жизнь.В 1835 году он внес законопроект, имевший целью обеспе-чить если не свободу преподавания вообще, то по крайнеймере свободу среднего образования. Проект этот, принятыйпалатой депутатов, не был передан в палату пэров, иправительство, поддерживаемое, повидимому, цензитарнойбуржуазией, намерено было уклониться от выполнения приня-тых на себя обязательств. Тогда началась энергичная кампа-ния. Моиталамбер и Лакордер, против которых было возбу-ждено преследование за открытие вольной школы, выступилиперед палатой пэров с красноречивой защитой своего дела.В 1841 году Вильмэн представил новый проект, который непрошел. В 1844 году повторилась та же неудача. Таким обра-зом, установленный Наполеоном режим оставался вплоть доконца Июльской монархии в полной силе.

1 О той роли, которую в этом движении сыграл Монлозье, см. т. IV, гл. «Ка-толическая церковь и другие вероисповедания».

Низшее образование. Низшее образование, которым Напо-леон мало интересовался, получило окончательное устройствов период 1815—1835 годов.


В 1816 году Людовик XVIII учредил в каждом кантонедля надзора за народным образованием благотворительныйкомитет, в который входили старейший по возрасту священ-ник и мировой судья. Всякий, желавший открыть школу,должен был иметь свидетельство о добропорядочном поведе-нии и обладать специальным дипломом, быть представленмэром и священником коммуны, утвержден благотворитель-ным комитетом и, наконец, назначен ректором. 1 Народныеучителя, принявшие на себя обязательство заниматься педаго-гической деятельностью в течение десяти лет, освобождалисьот военной службы (закон 1818 г.). Для подготовки народныхучителей правительство Реставрации открыло в нескольких ме-стах «низшие нормальные школы», но для пополнения кадровоно главным образом рассчитывало на религиозные конгре-гации. 2

Чтобы получить право на занятие педагогической деятель-ностью, учитель или учительница из членов конгрегациине нуждались в дипломах, выданных ректором; для них призна-валось достаточным выданное приором ордена «свидетельствоо послушании» (lettred'obedience).

1В период 1824—1830 годов право назначения католических учителей былопредоставлено «департаментскому комитету», состоявшему под председатель-ством епископа.

2О развитии конгрегации в эту эпоху см. т. IV, гл. «Католическая цер-ковь и другие вероисповедания».

Эта несовершенная организация дала самые жалкие резуль-таты. В 1833 году 7000—8000 коммун не имели народныхшкол. В это время Гизо и провел закон 22 июня 1833 года,который создал во Франции народное образование. По этомузакону каждая коммуна обязана была содержать светскуюили копгрегационную школу на свои собственные средстваили сообща с соседними коммунами. При каясдой школе со-стоял коммунальный наблюдательный комитет, а в главномгороде округа — окружной комитет. Учителя народных школпредставлялись муниципальным советом согласно мнениюкоммунального комитета, избирались окружным комитетоми определялись на службу министром. Они должны были пред-ставить свидетельство о нравственности, выданное мэром ихкоммуны, и обладать аттестатом на звание народного учителянизшей или высшей степени. Только народные учительницыиз монахинь могли представить вместо этих документоввыданное приором свидетельство. Кроме того, закон предо-ставлял народным учителям квартиру, жалованье и пенсию.Он не устанавливал ни обязательного посещения школы, —


это было бы преждевременным, — ни бесплатностиобразова-ния, что предоставлено было только нуждающимся. Указом1835 года учрежден был институт инспекторовнародныхшкол, по крайней мере по одному на округ.

Специальные учебные заведения. Институт. Помимо пере-численных учебных заведений, был сохранен или создан целыйряд специальных учебных заведений, стоявших вне Универ-ситета. Политехническая школа, одно время закрытая, потомучто господствовавший в ней дух внушал правительству опасе-ния, вплоть до 1830 года находилась в ведении министерствавнутренних дел, а затем передана была в военное ведомство.В 1819 году получили более полное устройство Школа изящ-ных искусств и Консерватория искусств и ремесл. Школахартий (Ecole des Chartes), задача которой заключается в изу-чении отечественных древностей, основана была в 1821 годуи преобразована в 1829 и 1846 годах. Центральная школаискусств и мануфактур, обязанная своим основанием частнойинидиативе и предназначенная для подготовки гражданскихинженеров, основана была Лавалле в 1829 году. Вскоре послеэтого герцог Ларошфуко-Лианкур побудил правительствоучредить в Анжере и Шалоне (на Mapнe) две Школы искусстви ремесл (1832). Французская школа в Афинахоснована былаСалъванди для изучения греческого языка и древностей.

Что касается Французского института (U Instiiut de France),то его организация послужила предметом двух Еажных ордо-нансов. Первый, изданный в марте 1816 года, разделил егона Академии: Французскую академию и королевские акаде-мии: надписей и изящной литературы, естественных науки изящных искусств. Второй ордонанс, изданный в октябре1832 года по .докладу Гизо, восстановил Академию мораль-ных и политических наук, закрытую первым консулом в1803 году. Таким образом, Институт получил свое оконча-тельное устройство и снова сделался тем, чем никогда непереставал быть с той поры, а именно — всеобъемлющимвыражением французской научной мысли.


глава xii

ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ ФРАНЦИИ

1815—1848



I. Промышленность



озникновение крупной промышленности. В проме-жуток между 1816 и 1848 годами во Франции происхо-дит вытеснение преобладавшей до тех пор домашнеймелкой промышленности крупной промышленностью. В по-следние годы Империи применение позаимствованных изАнглии новых механических изобретений в области пряденияи ткацкого производства отметило начало этой перемены.Но в 1815 году она еще только начиналась. Текстильная про-мышленность, за исключением хлопчатобумажной, еще оста-валась в стадии домашнего производства. Металлургическаяпромышленность не изменила своих вековых приемов. К 1848году промышленное преобразование уже закончено. Подобнохлопку, шерсть и лен теперь прядутся и ткутся механическимспособом. Каменный уголь все более и более замещает расти-тельное топливо при выплавке чугуна и железа. Многочислен-ные остроумные изобретения непрерывно совершенствуютмеханическое оборудование и последовательно вытесняютручной труд из тех производств, где последний еще преобла-дал. Наконец, использование пара как двигательной силыусугубляет значепие и быстроту этого преобразования.

Организация промышленности испытала глубокие измене-ния. Началось мощное движение в сторону концентрации.Мелкие предприятия, разбросанные по территории всей страныи работавшие исключительно на местный рынок и на тесноограниченный круг покупателей, исчезают. Их место занимаютпредприятия крупные, обладающие достаточными капиталамидля приобретения новых машин и старающиеся расширитьразмеры своего рынка, чтобы сбывать продукцию, которую


промытлтшость

415


Непрерывные усовершенствования делают все более изобиль-ной. При своем возникновении промышленность произво-дила главным образом предметы рискоши; теперь началосьмассовое производство. Главпой заботой предпринимателейявляется снижение себестоимости, что делает фабричныетовары доступными все более и более широким слоям населе-ния. Производство разрастается, специализация ведет засобой создание нового, занятого исключительно промышлен-ным трудом, класса населения, который растет и теснитсявокруг заводов и мануфактур, дающих ему насущный хлеб.Можно уже было предвидеть, какое зпачение приобрететчерез несколько лет городская жизнь и какую силу получатсгруппированные таким образом рабочие массы, когда онисумеют объединиться и организоваться, чтобы потребоватьудовлетворения за свои обиды.

Текстильное производство. Текстильное производство пер-вое испытало на себе последствия этого промышленного преоб-разования.

Начиная с 1816 года хлопчатобумажная промышленностьбыстро развивается. Согласно официальному обследованию1847 года, ее обслуживало более 116 000 станков и около3,5 миллиона веретен,а общая стоимость ее продукцииравнялась 416 миллионам франков. В эту эпоху она потребляла65 миллионов килограммов хлопка-сырца, тогда как в 1812году потребляла едва 10 миллионов.

Благодаря новым усовершенствованиям в оборудовании,прядение первое сделало значительный шаг вперед. В 1819году оно поставляло лишь нитки не выше № 80, а тонкиенитки, необходимые для большого числа тканей, Франциябыла вынуждена закупать в Англии. В 1840 году французскоепрядение легко производит нитки № 300. В то же время ско-рость работы сильно увеличилась: тот самый станок, которыйв 1813 году давал только 2 килограмма хлопка в день, даетоколо 1850 года уже 14 килограммов. Эти улучшения, в связис непрерывным снижением цен на сырой хлопок, ведут к зна-чительному уменьшению стоимости пряжи: килограмм хлоп-чатобумажной пряжи, продававшийся в 1816 году за 14 фран-ков 60 сантимов, в 1850 году стоит меньше 3 франков.

Хлопчатобумажное ткачество сделало не менее значитель-ные успехи. Ограничивавшееся в конце Империи производ-ством трикотажа, миткаля и некоторых простых сортов мус-лина, оно стало производить нанку, перкаль, тонкие муслины,трико, бумажные бархат и атлас. Ткацкий станок Жаккараприменяется для выработки узорных бумажных тканей. Нор-


мандия, где первоначально возникло это производство, про-должает изготовлять дешевые бумажные материи. Производ-ство высокосортных тканей зарождается в Эльзасе, где Доль-фусы и Кёхлины берут на себя руководство промышленнымдвижением. В Эльзасе равным образом быстрее всего разви-вается механическое ткачество. Из 35 000 станков, которымиобладала промышленность Эльзаса в 1846 году, более 20 000приводились в движение механическим способом. Производ-ство набойки (набивных бумажных материй), зародившеесяв Мюлузе (Мюльгаузене), непрерывно развивается и полу-чает новый импульс благодаря изобретению перротины —машины для набивки в несколько цветов, которая, начинаяс 1835 года, вытесняет употребление валика.

Среди новых отраслей промышленности, которым сужденобыло значительное развитие, одной из наиболее важныхявляется производство бумажного тюля, заменяющего длясреднего класса населения кружева. Первый тюлевый станок,привезенный из Англии, был установлен в Дуэ в 1816 году.Но эта молодая промышленность начинает работать полнымходом лишь с 1824 года после изобретения машин с круго-вым вращением. В 1841 году на этих машинах применяют ходЖаккара и начинают копировать валансьенские и малинскиекружеЕа и т. д.

Шерстяная промышленность также сделала серьезные успе-хи. Потребление шерсти, достигавшее 46,5 миллиона кило-граммов в 1812 году, поднимается до 89 миллионов кило-граммов в 1850 году, а общую стоимость продукции, созданнойэтой отраслью производства, оценивают в 440 миллионовфранков. Если прибавить сюда стоимость домашней про-дукции, еще сохранившейся кое-где в деревнях, цифра этаповысится по крайней мере до 475 миллионов. Усовершен-ствование чесальных машин позволяет частично заменитьв производстве очшценную шерсть чесаной, более дешевой.Механическое прядение шерсти переживает изменения, анало-гичные тем, которым подвергалось бумагопрядение, что рав-ным образом снижает себестоимость, н та же самая шерстянаянитка для основы, которая продавалась в 1821 году по ценеот 60 до 70 франков за килограмм, продается тридцать летспустя самое большее за 14 франков.

Важные изменения намечаются и в производстве сукон.Около 1835 года машина для валяния сукон, изобретеннаяангличанином Дайером, заменяет валяние посредством удар-ных вальков. Производство смешанных тканей совершен-ствуется, и они начинают вытеснять из обихода нитяные и


бумажные. В 1833 году седанская промышленность выпускаетузорные ткани, так называемые новые материи, которыебыстро приобретают значительный успех.. Льняная промышленность гораздо позднее начинает поль-зоваться новейшими изобретениями. В 1816 году Филиппде Жирар, отчаявшись в возможности применить во Францииизобретенную им машину для прядения льна, стал эксплоати-ровать свое изобретение в Англии, и лишь двадцать лет спустямашина эта была использована французской промышлен-ностью. В 1847 году прядение льна занимает 200 000 веретен,из которых 40 000 приходятся на долю одного Северногодепартамента. Механическое ткачество в этой отрасли произ-водства — более трудное, чем ткачество хлопка, — применяет-ся лишь при выделке грубых сортов холста. Домашнее произ-водство продолжает преобладать в этой отрасли промышлен-ности, и из всей продукции, оцененной около I860 года в 350миллионов франков, лишь 62 миллиона, иначе говоря, меньшеодной пятой, производится фабричным способом.

Фабрикация шелка быстро развивается начиная с 1836 года.В 1847 году различные предприятия для прядения и ткаче-ства шелка имеют 90 000 станков, из которых приблизительно60 000 приходятся на долю лионской промышленности. Общаястоимость ее продукции оценивается в 355 миллионов фран-ков, и французская промышленность ежегодно вывозит за-границу шелковых материй приблизительно,на 160 миллионовфранков. Ее главными покупателями являются Англия иСоединенные Штаты. В то время как шелкопрядение рассеянов департаментах Ардеш, Дром, Гард и Воклюз, девять десятыхткацкого производства сосредоточиваются в департаментеРоны. Начиная с 1827 года, лионская промышленность окон-чательно осваивает станок Жаккара, усовершенствованныйДепульи, и благодаря этому имеет возможность производитьза умеренную цену смешанные бумажно-шелковые материи.Сент-Этьеннская промышленность занимается специальнойфабрикацией лент; она ежегодно производит их на суммуприблизительно в 60 миллионов франков. Около 1828 годазаимствуется из Германии новая отрасль промышленности —изготовление шелкового плюша для шляп. Пользоватьсямашинами и силою пара в шелковой промышленности началитолько между 1835 и 1840 годами, но это дает лишь весьмаскромные результаты. Лионская промышленность, гнушаясьобщими мастерскими, продолжает сохранять ручной станок.Механическое прядение и ткачество применяются лишь в не-многих предприятиях, созданных в департаментах Луары и Эна.


Производство одежды и обуви. Производство готовой одеждыпоявляется в Париже в 1830 году, после забастовки портнов-ских подмастерьев.1 Десять лет спустя изобретение швейноймашины ускоряет развитие этой отрасли промышленности.Создаются обширные мастерские, в которых машины, при-водимые в движение паром, кроят и шьют одежду.

В 1844 году производство обуви, в свою очередь, изменяетсяблагодаря изобретению подошв на заклепках или на винтах,что позволяет развить массовое производство, и в Лианкуреучреждается первая фабрика обуви.

Металлургическая промышленность. Металлургия под-вергается столь же важным изменениям, как и текстильнаяпромышленность. Вплоть до 1820 года чугун и железо выделы-вались на французских заводах исключительно на раститель-ном топливе. В эту эпоху Англия еще была единственнойстраной, применявшей каменный уголь в этой отрасли произ-водства. Начиная с 1840 года способ выплавки чугуна на ка-менном угле окончательно осваивается во Франции, и к 1846году около половины всей продукции, доходящей до 622 000тонн, производится новым способом.

Употребление каменного угля для фришевания железаразвивалось еще более быстро, особенно начиная с 1830 года,когда начали применять пудлингование, заимствованное изАнглии, где им пользовались с конца XVIII века. Выплавкажелеза в 1846 году увеличивается до 360 000 тонн, из которыхменее одной трети получается на древесном топливе.

Выплавка чугуна в шесть раз возросла после 1816 года.Несмотря на это, французские заводы были не в состоянииполностью удовлетворить потребность в чугуне, потреблениекоторого в 1847 году достигло более чем 700 000 тонн.

Результатом этих изменений в производстве было снижениецен. Тонна чугуна, полученного на минеральном топливе,около 1846 года обходилась не более 142 франков, и железныерельсы, продававшиеся в 1825 году по 540 франков за тонну,упали до 350 франков. Только сталь, способ производствакоторой не испытал никаких изменений, оставалась до не-которой степени предметом роскоши; ее продукция едва до-стигала 12 000 тонн.

1 Это неверно: производство готовой одежды существовало в Париже с на-чала Консульства. Тогда уже были налицо магазины готового платья, обра-щавшие на себя внимание иностранцев. — Прим. ред.

Начиная с 1825 года металлургические заводы обновляютсвое оборудование; в них применяют усовершенствованныймех, прокатный вал и поворотный кран. В 1841 году Шней-


деры, директора заводов Крезо, выбирают патент на кон-струкцию парового молота, обычно называемого вертикаль-ным молотом. В 1846 году уже применяют вертикальные мо-лоты мощностью от 3000 до 4000 лошадиных сил. В металлооб-рабатывающей промышленности начали пользоваться механи-ческими станками, и на выставке 1844 года уже экспонировалисьстрогальные станки, станки для нарезки болтов и гаек и т. д.

Производство листового железа, остававшееся в пренебре-жении до 1815 года, быстро развивается после 1830 года идесять лет спустя уже может удовлетворить потребность в немстраны. То же самое можно сказать о производстве оцинко-ванного железа и жести начиная с 1830 года.

Косы, пользование которыми все более и более распростра-няется в земледелии, ввозятся главнвтм образом из Германиивплоть до 1830 года, когда французская промышленностьначинает производить как косы, так и пилы. Игольная про-мышленность, возникшая между 1820 и 1830 годами, успеваетпонемногу одолеть двойную конкуренцию: Германии — в про-изводстве дешевых иголок и Англии — в производстве иго-лок тонких.

Наконец, машиностроительная промышленность, бывшаяв начале Реставрации еще в зачаточном состоянии, начинаетразвиваться параллельно развитию механического оборудо-вания. В 1818 году в Сернэ, в департаменте Верхнего Рейна,возникает предприятие братьев Рислер и Диксона, а в 1827 годув Мюлузе (Мюльгаузене) создается завод Кёхлииов. В1850 годуобщую стоимость продукции этой отрасли промышленностирасценивают в 27,5 миллиона франков.

Паровые машины. Каменный уголь. Использование паракак двигательной силы прививается лишь начиная с 1835 года.Первые шаги, имевшие место при Реставрации, бвтли необы-чайно медленны, и в 1830 году французская промышленностьиспользовала всего 10 000 паровых лошадиных сил. В1847 году4853 машины дали промышленности более 60 000 лошади-ных сил.

Потребление каменного угля не превышало 1 миллиона тоннв 1810 году; оно поднялось до 7,5 миллиона тонн в последниегоды Июльской монархии, в то время как добвша каменногоугля, несмотря на мощный толчок, получепнвй каменноуголь-ной промышленностью после 1840 года, стояла значительнониже этой цифрвг, и приходилось ежегодно ввозить из-заграницы от 2 до 2,5 миллиона тонн каменного угля.

Различные производства. Выделка бумаги в формахручным способом еще играет важную роль в 1847 году; однако


начинал с 1827 года изготовление бумаги механическим спосо-бом окончательно устанавливается. Здесь мы опять-таки видимфранцузское изобретение, которое вынуждено было сперванайти себе применение в Англии и потом только было исполь-зовано во Франции. В 1849 году было выработано 42 миллионакилограммов бумаги. Эта промышленность сосредоточенаглавным образом в департаментах Шаранты, Па-де-Кале,Йзера и Вогезов.

Производство обоев быстро развивается после 1834 года,когда для этой цели стало возможно уже употреблять бумагув рулонах. Несколько лет спустя здесь вводится новое усовер-шенствование путем использования перротины вместо валикадля тиснения обоев.

В 1824 году во Францию ввозится печатная машина, изобре-тенная в 1815 году немцем Кёнигом. В то время для типограф-ского печатания пользовались только ручным деревяннымстанком (прессом). После многочисленных улучшений весьманесовершенной машине Кёнига удалось войти в употребление;сначала ее применяли исключительно для печатания газет;начиная с 1844 года ее применяют также и для печатаниякниг. 1

Химическая промышленность оказывается все большим ибольшим подспорьем для других производств. Для выделкицабивных тканей она дала прочную зеленую краску для хлоп-чатобумажных материй, а также красную (адрианопольскую),В 1834 году Гимэ из Лиона нашел способ изготовлять искус-ственный ультрамарин, который обходился в 200 раз дешевленатурального ультрамарина, с величайшим трудом получае-мого из лапис-лазури, и полностью его заменил. Начинаяс 1832 года стеариновая свеча вытесняет восковую и старомод-ные сальные свечи. Стоимость продукции химической про-мышленности, которую Шапталь в 1812 году исчислял в 5 мил-лионов франков, в 1847 году достигает 66 миллионов.

Керамика, производство стекла и хрусталя развиваютсяв соответствии со все растущим спросом, хотя ни одно важноеизобретение не внесло сколько-нибудь существенных измене-ний в способ их изготовления.

1 В самой крупной из парижских типографий (Фирмана Дидо) уже в 1827 годуработали при помощи механических приборов. — Прим. рьд.

Производство резины возникает около 1831 года, но серьезноосваивается только с 1846 года, после введения процессавулканизации. В 1830 году Франция ввозит лишь 16 000 кило-граммов каучука. В 1846 году ввоз увеличивается до 181 000килограммов.


Производство свекловичного сахара, прозябавшее до 1820года, после этого года развивается вопреки фискальнымстеснениям, задерживающим его рост.1% Это производство, в конце концов, внушает такой страхфабрикантам тростникового сахара, что в 1843 году для устра-нения бурно растущей конкуренции они решаются потребо-вать экспроприации фабрик туземного сахара и окончательногозапрещения этой отрасли промышленности. Это необычайноетребование было, к счастью, отклонено, и за 1847—1848 годыпроизводство свекловичного сахара достигло 64 миллионовкилограммов.

Промышленная продукция. Официальное обследование1847 года оцениьает в 4 миллиарда франков всю стоимостьфранцузской промышленной продукции; Шапталь оценивалее к концу Империи немного ниже 2 миллиардов. Как ни вели-ко было увеличение стоимости продукции, количественноеее увеличение оказалось еще значительнее. В самом деле,не надо забывать, что те изобретения, которые вызывали ростпродукции, в то же время приводили к снижению себестоимо-сти, что — вследствие конкуренции — в свою очередь отра-жалось на продажных ценах.

1 Свеклосахарная промышленность во Франции, как и в Австрии, в Прус-сии, в Саксонии, в России, развивается бурным темпом в годы континентальнойблокады, когда пресеклась возможность получать достаточное количество коло-ниального (тростникового) сахара. Но после падения Империи свекловичныйсахар на некоторое время уступил место тростниковому, который был не-сравненно высшего качества в те годы. Свекловичный же сахар был частогрязноже^тото^и серого цвета н.маадо сладок. — Прим. ред.

Рабочий класс. Под влиянием развития крупной промыш-ленности рабочий класс, начиная с конца эпохи Реставрации,приобретает все большее и большее значение. Этим он обязанв особенности промышленной концентрации, следствием кото-рой явилась концентрация рабочего населения, дотоле раз-бросанного по всей территории. Около 1830 года начинаетсятот быстрый рост городского населения, который являетсяодной из самых характерных черт XIX века. За десять лет,с 1836 по 1846 год, число жителей в общинах, имеющих свыше3000 душ, возрастает почти на 2 миллиона, и этот приростнаселения идет почти всецело на пользу фабрикам. Надосказать, что прирост населения в городах в точности равняетсявсему приросту населения между этими двумя датами: пере-пись 1836 года указывает цифру в 33,6 миллиона жителей;перепись 1846 года насчитывает приблизительно 36,6 мил-лионов.


Происходящий промышленный переворот вызывает глубо-кое волнение среди бедного люда. Ручной труд должен посте-пенно отступать перед трудом механическим; мелкий ремеслен-ник видит, как его вытесняют из традиционного ремесла.С другой стороны, создающиеся фабрики и заводы предо-ставляют новые занятия людям, которых они лишили пропита-ния. Но учеба тяжела, и, кроме того, сама промышленностьна первых порах почти не отдает себе отчета ни в условияхсвоего собственного существования, ни в размерах рынков,открывающихся для сбыта. Отсюда множество столкнове-ний и недоразумений, от которых главным образом стра-дают рабочие. Тем не менее, под влиянием промышленногоразвития, растущего сцроса на рабочую силу и подъема про-изводительности труда в связи с новым механическим обору-дованием, заработная плата в промышленности между 1825 и1848 годами как будто возрастает. Судя по данным обследова-ния парижской промышленности в 1847 году, заработная платаза истекшие двадцать лет увеличилась на 10 процентов.Е. Шевалье даже указывает на несколько больший рост ее наодном металлургическом заводе в промежуток между 1823и 1850 годами. Нечто подобное можно наблюдать и средистроительных рабочих в щавных городах департаментов.Но во всех названных случаях рост заработков кажется не-сколько преувеличенным, и потому явлений такого роданельзя обобщать. Но несомненно, что рабочий класс кое-что,выгадал от снижения цен на фабричные изделия. С 1827 по1847 год цены в общем упали на 13 процентов; для некоторыхтоваров сниясение было более значительным: для бумажныхниток и тканей оно составляло 58 процентов и для шерстяныхниток и тканей — 52 процента. Что касается сельскохозяй-ственных продуктов, то здесь как будто цены осталисьсовершенно неизменными, если не считать, впрочем, довольнозначительного вздорожания мяса. Кроме того, квартирнаяплата в городах, в общем, повысилась.

Впрочем, рабочие во время многочисленных стачек, имевшихместо в конце Июльской монархии, требуют не столько увели-чения заработной платы, сколько сокращения часов работы.Желая использовать свое оборудование и извлечь из неговозможно больший доход, фабриканты требуют исключи-тельной продолжительности рабочего дня. Дни в четырнадцатьи в пятнадцать рабочих часов не редки на прядильных фабри-ках. На рудниках отмечают рабочие дни от двенадцати дочетырнадцати часов. Однако начиная с 1840 года продолжи-тельность рабочего дня обнаруживает тенденцию к сокраще-


нию. Сами хозяева начинают понимать, что, сберегая силырабочего, можно достигнуть больших результатов. 1

Рабочие, которые теперь сгруппированы в крупных центрах,могут сговариваться и объединяться легче, чем прежде.Вопреки закону, развиваются рабочие ассоциации; профес-сиональнвю союзы постепенно заменяют старые общества под-мастерьев. В результате Июльской революции рабочий класскак будто начинает уяснять себе ту солидарность, котораяего объединяет, ту силу, которую может ому дать взаимноесогласие. Нарождается рабочая печать; образуется несколькорабочих ассоциаций. Но отсутствие образования мешает имясно различать цель, к которой надо стремиться, — и не по-зволяет подчиняться разумной дисциплине, необходимой длядостижения этой цели. 2

Люди науки и даже фабрикантв1 обращают внимание пра-вительства на ужасную эксплоатацию детей нарождающейсяпромвшленностью, которая требует от детей такой же изну-рительной работы, как и от взрослых. С 1827 года про-мышленное общество в Мюлузе (Мюльгаузене) требует регла-ментации детского труда. После продолжительных пренийвопрос этот наконец решается законом 22 марта 1841 года,еще очень несовершенным, причем правительство сделалоошибку, не настаивая на точном его применении.


II. Сельское хозяйство

1Автор очень склонен, все-таки, смотреть на положение рабочего классав те времена сквозь розовые очки. Во-первых, положение рабочих, не потомубыло плохо, что «сама промышленность не отдавала себе отчета» в новых усло-виях, а потому, что хозяева планомерно и до последнего предела использовалиширочайшую возможность эксплоатировать рабочий труд, пользуясь и запре-щением стачек и всеми средствами законодательства и полиции, всецело стояв-ших на их стороне, и полнейшей неорганизованностью рабочих. Во-вторых,при снижении цен на предметы потребления сплошь и рядом снижаласья заработная плата. Положение рабочих в конце 40-х годов было ничуть нелучше, чем в 20-х годах XIX в. — Прим. ред.

2Изучение истории многочисленнейших стачек и времени Реставрации игодов Июльской монархии показывает, напротив, полнейшую ясность непосред-ственной цели: борьбу против жестокой эксплоатации со стороны хозяев и боль-шую выдержку в непосильно трудной борьбе при тогдашних условиях, когдаза выступления против штрейкбрехеров рабочему грозила каторга, — или,в лучшем случае, тюрьма, — Прим ред.

Успехи сельского хозяйства. Сельское хозяйство также де-лает значительнвге успехи при правительстве Реставрации иИюльской монархии. Шапталь определяет стоимость необра-


ботанной земледельческой продукции за 1812 год в 3 миллиардафранков. В 1850 году Л. де Лавернь оценивает ее в 5 мил-лиардов, т. е. мы видим рост в 60 процентов, а так как в про-межутке между этими двумя эпохами цены на земледель-ческие продукты изменились не очень сильно, то отсюдаследует, что главным образом возросло количество про-дукции.

Это развитие продукции вызвано растущими требованиямипотребления. С 1815 по 1848 год население увеличиваетсябольше чем на 5 миллионов. Возрастание промышленногопроизводства создает также все более значительный рынок длянекоторого количества сельскохозяйственных продуктов, как,например, для шерсти, сахарной свекловицы и т. д. Сельскоехозяйство, естественно, стремится удовлетворить возрастаю-щий спрос, но — в отличие от фабричной промышленности —прогресс его не облегчается целым рядом изобретений,дающих возможность резко изменить способ производства.Оно прогрессирует очень медленно, постепенно улучшаяуже известные методы, расширяя применение приемов,которые почитаются наилучшими.

* Ряд вандейских восстаний. — Прим. ред.

Главным образом все более и более заменяя трехпольнуюсистему многопольем, земледелие успевает повысить свою про-дукцию. К концу Империи еще господствует трехпольный сево-оборот; многополье начинает появляться лишь в некоторых,немногих провинциях. В последние годы Реставрации и приИюльской монархии оно распространяется все более и более.В' северных и северо-восточных областях можно отметитьнаиболее важные улучшения. Паровые поля почти совер-шенно изгнаны со всех хороших пахотных земель, разведениекормовой свеклы быстро распространяется, а развитие свекло-сахарных культур открывает новые источники дохода. В юж-ных областях еще применяется система паровых полей, новместо трехлетнего севооборота мы видим двухлетний. Запад-ная часть страны, которую политические волнения,1 начинаясо времени революции, держали в неустойчивом положении,после 1815 года начала медленно оправляться, а с 1840 годаона принимает участие в общем подъеме, как только сеть такназываемых стратегических дорог, построенных после восста-ния 1832 года, открывает Анжу и Вандее новые рынки дляих земледельческих продуктов. Однако некоторые части тер-ритории, как, например, Бретань и центральные области, оста-ются еще вне сферы этих успехов.


Усовершенствования, внесенные в земледельческий инвен-тарь, также облегчают развитие производительности. Коли-чество плугов сильно увеличилось; обследование земледелияв 1850 году насчитывает их больше 2,5 миллиона, причемоколо половины этого количества составляют плуги с перед-ним ходом. На юге еще пользуются примитивными сохами, нона севере распространяются усовершенствованные плугиГранже и Ровиля. Начинают входить в употребление моло-тилки. Количество их исчисляется приблизительно в 60 000,из которых около 1500 паровых. Пользование ими особеннораспространено в северо-восточной области, где повсеместнооказывает свое действие пример, данный Матьё де Домбалем,заведывавшим образцовой фермой Ровиль. Наконец, насчи-тывается около 200 000 других новых машин, каковы, напри-мер, скарификаторы, экстирпаторы и т. д.

Улучшение путей сообщения равнвтм образом является ве-ликим благодеянием для сельского хозяйства. Оно позволяетземледельческим областям расширить районы своего сбытаи весьма облегчает эксплоатапию. В этом смысле одним изсамых удачных законодательных мероприятий с сельско-хозяйственной точки зрения является закон 1836 года о про-селочных дорогах, который предписвгеает переустройство до-рог и содержание их в хорошем состоянии.

Обработка земли. Площадь пахотных земель исчисляласьШапталем около 1815 года почти в 23 миллиона гектаров;обследование 1852 года определяет эту площадь в 26 мил-лионов. В то самое время, когда происходило это расширение,совершилось сокращение площади паровых полей с 10 мил-лионов до 6 миллионов гектаров.

Площадь под зерновыми хлебами увеличилась больше чемна 2 миллиона гектаров; она составляла уже приблизи-тельно 15 миллионов гектаров. Но, в то время как площадьувеличилась только на 15 процентов, продукция возросла на50 процентов, что свидетельствует о значительном улучшенииобработки земли. Пшеница начинает занимать все большуюплощадь за счет других злаков, употребляемых в пищучеловеком. В 1815 году площадь, засеянную пшеницей, исчис-ляли лишь в 4,5 миллиона гектаров, к концу Июльскоймонархии этот злак занимает площадь в 6 миллионов; среднийумолот зерновых хлебов, равнявшийся приблизительно 10 ге->ктолитрам на гектар в период 1815—1820 годов, достигаетболее 13,5 гектолитра в период 1841—1850 годов. Благодаряэтому параллельному росту засеянной площади и умолота;урожай пшеницы превышает SO миллионов гектолитров


к 1850 году, т. е. увеличивается вдвое сравнительно с пер-выми годами Реставрации.

Разведение картофеля, занимающего все более значительноеместо в питании, особенно после плохих урожаев зерновыхзлаков 1815, 1816 и 1820 годов, быстро распространяется.В 1840 году засеянная площадь равна 922 000 гектаров, ипродукция поднимается до 96 миллионов гектолитров. Ноначиная с 1845 года «картофельная болезнь» останавливаетэтот рост, и к 1852 году засеянная площадь уменьшается на100 000 гектаров.

Размеры естественных и искусственных лугов быстро уве-личиваются. В 50-х годах они занимают площадь больше чемв 7,5 миллиона гектаров, около трети которой составляютискусственные луга. Больше 1,5 миллиона гектаров былиобъектом ирригационных работ, распространение которых об-легчается законом 1845 года.

Разведение винограда, играющего важную роль в вывознойторговле Франции, быстро увеличивается вплоть до 1835 года,после чего остается почти стабильным. Виноград занимаетплощадь немного более 2 миллионов гектаров и дает в хоро-шие годы от 40 до 45 миллионов гектолитров вина.

Новая культура — сахарная свекловица, — рдва известнаяперед концом Империи, окончательно крепнет начинаяс 1840 года. В результате освобождения от акциза, которымЦйачале облагался получаемый из свекловицы сахар, этакультура распространилась почти повсеместно. Но обложениесвекловичного сахара, последовавшее в 1837. году, заставляетбольшинство сахарных заводов из простых придатков к земле-дельческим хозяйствам преобразоваться в промышленныепредприятия, способные выдержать конкуренцию с коло-ниальным тростниковым сахаром. Такая концентрация отра-жается на культуре свекловицы, область разведения котороймало-помалу суживается и наконец ограничивается Север-ной областью. В 1852 году она занимает площадь в 111 000 ге-ктаров, которые дают 32 миллиона центнеров продукта.

Разведение конопли и льна непрерывно возрастает вплотьдо 1840 года, но с этого времени начинает сокращаться. На-против, культура рапса развивается и дает, если к этомуприбавить сурепицу и мак, урожай в 3,5 миллиона гекто-литров маслянистых зерен.

Марену продолжают разводить, но вайда быстро сходитна-нет начиная с 1814 года, так как не в силах выдержатьконкуренцию с индийской мареной более высокого качества,цена на которую падает сразу цосле закдючеция мира.


Разведение шелковичных червей представляет собой всеболее значительный источник дохода в департаментах долиныРоны, главным образом в департаментах Гард, Дром и Ардеш.Количество выведенных коконов с 6 миллионов килограммовв 1816 году поднимается до 12 миллионов в 1840 году. С этогогода рост ускоряется, и в 1850 году продукция достигает25 миллионов килограммов. Этим подъемом шелководства мыобязаны главным образом введению в общее употреблениеметода Арсе, освобождающего разведение шелковичных чер-вей от рутинных приемов, которых оно до сих пор придер-живалось.

Скотоводство. Скотоводство делает быстрвю успехи. Дляполучения количества навоза, необходимого при многопольнойсистеме, которая становится общепринятой, землевладельцыстараются увеличить численность своего скота.

Прежде всего они обращают внимание на овцеводство. Двепричины побуждают их к этому: овца — животное, котороелучше всего подходит к мало развитому сельскому хозяйству,а именно таково сельское хозяйство Франции в начале Реста-врации; кроме того, растущие требования шерстяной промвпп-ленности открывают значительнвгё рынок для шерсти. Ко-личество овец, достигавшее 27 миллионов в 1815 году, возра-стает до 33 миллионов к концу Июльской монархии. Незави-симо от увеличения численности овец произошло такжевесьма значительное возрастание их ценности. Продолжаетсяулучшение местных пород путем скрещивания с баранами-мериносами. К концу Империи Франция едва насчитывала1,5 миллиона овец-мериносов или улучшенных пород.В 1850 году число их достигает 10 миллионов, а производствошерсти поднимается с 380 000 до 600 000 центнеров, из которыхпочти половину составляет тонкая шерсть.

Однако с 1840 года начинает обнаруживаться в овцевод-стве важное изменение, которому в дальнейшем предстоитширокое распространение. Под двойным влиянием — пониже-ния цены на шерсть с 3 франков за килограмм в 1817 годудо 2,4 франка в 1834 году и до 1,9 франка в 1846 году,шувеличивающегося спроса на мясо, что со своей стороныявилось результатом и умножения городского населенияи роста общего благосостояния, — скотоводы отказыва-ются от производства тонкой шерсти. Они принимаютсяза разведение смешанных пород, получаемых от скрещи-вания французских национальных пород с английскими,в особенности с породой «дишлей» (dishley), дающих одновре-менно шерсть средней тонины и мясо. Ввиду того что тонкая


шерсть в ущерб мясу могла быть получена только с животныхмалого роста, а также под давлением конкуренции со стороныимпортной германской и австралийской шерсти, разведениетонкорунных овец перестает быть выгодным. Кроме того,технические усовершенствования создают новый рынок дляшерсти среднего качества, которую употребляют теперь дляизготовления гладких материй.

Спрос на мясо заставляет скотоводов озаботиться как уве-личением количества, так и улучшением породы рогатогоскота. В 1815 году поголовье этого последнего едва достигало7 миллионов, и вес быков, привозимых на рынки Со и Пуасси,за период времени с 1812 по 1820 год в среднем был ниже300 килограммов. С 1837 года правительство командировалоагронома Ивара в Англию для приобретения нескольких головрогатого скота дургэмской породы, известной высоким каче-ством и количеством мяса. Начиная с этого времени, частьюв результате скрещивания с английскими породами, частьювследствие тщательного отбора среди местных пород, качестворогатого скота значительно улучшается. В 1850 году считали,что поголовье рогатого скота доходит до 11 миллионов и чи-стый вес животных, отправляемых на бойню, в среднем рав-няется 350 килограммам. Это преобразование скотоводствадало сельскому хозяйству значительный источник новых до-ходов.

Число лошадей увеличилось: к концу Реставрации их на-считывают около 3 миллионов; число лошадей, занятых вземледельческих работах, также увеличилось: в этот периодих насчитывается около 1 800 000.

Поземельная собственность. Содержащееся в хартии1814 года обещание не нарушать права собственности вла-дельцев национализованных имуществ и недвусмысленно вы-раженная от имени правительства бароном Луи 1 твердая ре-шимость честно соблюдать это обещание, не взирая на проте-сты бывших эмигрантов, успокаивают сельских собственни-ков* которые приобрели эти земли и опасались их потерять.После 1815 года дробление земельной собственности продол-жается, и число землевладельцев . возрастает с 6,5 милли-она в.1825 году до 7 или 7,5 миллиона ц 1850 году.

Увеличение доходов-с-земельной собственности, прерванноелишь временным кризисом 1830 года, приводит к весьмазначительному повышению стоимости сельской земельной


" 1 Жозеф-Доминик Луи, барон, — министр финансов в эпоху Реставрациии при ЛуЪ-Филшше (1755—1В37). т-Мрим< ре$*.......


собственности. Средняя цена гектара, достигавшая 700 фран-ков в начале Реставрации, устанавливается в 1290 франковвскоре после революции 1848 года. Заработная платав сельском хозяйстве также испытывает довольно заметноеповышение: согласно указанию де Фовиля, ежегодный зара-боток семьи сельскохозяйственных батраков может бытьисчислен в ту эпоху в 650 франков, тогда как в 1813 году онне превышал 400 франков.


III. Внутренняя торговля

Пути сообщения. Империя, посвящая войне большую частьсвоих ресурсов, была вынуждена пренебрегать общественнымиработами, несмотря на все значение, которое им придавалНаполеон I. Франция в 1815 году имела только одну закончен-ную дорожную сеть — сеть национальных дорог; что же ка-сается департаментских дорог, то едва ли 20 000 километровиз них были открыты для движения. Наконец, проселочныедороги, необходимые для хорошего ведения сельского хо-зяйства, большей частью представляли собой просто тро-пинки, никем не поддерживаемые в исправности. На рекахсуществовало очень мало мостов, и переправляться прихо-дилось главным образом на паромах. Сеть каналов былаеще весьма незначительна, и не предпринималось никакихработ для урегулирования и использования больших рек и ихпритоков.

Правительство Реставрации поняло важность задачи, ко-торую предстояло разрешить, и последствия, которые должноиметь для экономического развития страны устройство объе-диненной сети путей сообщения. К несчастью, вынужденноевзять на себя ликвидацию тяжелого наследия, оставленногоему императорским режимом, оно, могло лишь приступитьк выполнению той огромной программы, которую себе наме-тило, и только при Июльской монархии постройка дороги каналов могла завершиться.

С 1814 до 1848 года было открыто для движения 7000 кило-метров национальных дорог и 22 000 километров департамент-ских дорог. В эпоху Февральской революции эти две сетидорог, протяженностью в общем до 75 000 километров, моглисчитаться законченными. Кроме того, постройка или переделкаоколо 500 мостов сделала ненужаыми большую часть па-ромов. В этот период на устройство дорог и мостов былозатрачено около миллиарда.


Проселочные дороги благодаря закону 1836 года, имев-шему целью обеспечить наилучшее применение средств, асси-гнуемых для этой цели, — мало-помалу становятся настоящимидорогами. В i860 году сеть проселочных дорог дальнего сооб-щения имеет в длину более 60 000 километров, из которых тричетверти были приведены в настолько хорошее состояние,что требовали только очередного ремонта. Что касается мест-ных дорог, то из огромной сети длиною свыше 600 000 кило-метров, лишь очень небольшая часть содержится в порядке.

В 1818 году правительство приступило к изучению судо-ходной сети. Статистика, обнародованная по этому предмету,исчисляет в 2760 километров длину каналов, которые надозакончить, и более чем в 100 000 километров длину судоход-ных путей, которые было рационально создать вновь. Осу-ществление подобной программы потребовало бы свыше одногомиллиарда. Государственные средства не позволяли думатьо возможности подобного расхода. Однако законы 1821 и1822 годов предписали продолжение работ по главным из уженачатых каналов, как то: в Бургони, канал от Роны к Рейнуи т. д., и постройку нескольких новых путей. К концу периодаРеставрации правительство уже успело открыть для движения900 километров каналов. Июльская монархия стремиласьокончить дело, начатое при Реставрации. Избавленная от фи-нансовых затруднений, которые связывали прежнее прави-тельство, Июльская монархия могла ассигновать на этот пред-мет гораздо более значительные средства: с 1830 по 1848 годбыли достроены каналы протяжением в общем в 2000 кило-метров. С этого времени можно считать почти совершеннозаконченной систему французских каналов длиной Свыше4000 километров.

Вплоть до 1835 года крупные работы по внутреннему судо-ходству состояли только в создании искусственных водныхпутей. Начиная с этого времени принимаются за работы помелиорации рек. За десять лет было израсходовано более150 миллионов для регулирования Шельды, Мозеля, Гаронны,Луары, Рейна и Соны.

В 1847 году эксплоатируемая длина судоходной сети дости-гает приблизительно 10 000 километров; тоннаж по ним до-ходит до 1813 миллионов тонн в год.

Многочисленные улучшения были произведены также в мор-ских портах; на эти работы израсходовано более 200 мил-лионов франков.

Июльскому правительству принадлежит честь почина в дележелезнодорожного строительства. В 1832 году небольшая


компания, поддерживавшая сообщение между Сент-Этьенноми Лионом, заменила локомотивом лошадей, дотоле предста-влявших собою единственное средство тяги. Это была исход-ная точка важнейшего преобразования транспорта. Но пра-вительство решилось взять на себя руководство этим новымделом лишь несколько лет спустя, после того как оно убе-дилось в робости частной инициативы и увидело, что Англияи Германия опередили Францию. В 1839 году оно представилов парламент общий план по этому предмету. В результате пре-ний, вызванных этим планом, было предоставлено несколькоконцессий, но кризис 1838—1839 годов заставил большинствоконцессионеров потребовать расторжения договоров. Помощьсо стороны государства, признанная неизбежной, была разре-шена законом 1842 года, что, собственно говоря, и представляетсобою исходную точку в строительстве железнодорожной сетиво Франции. Государство должно было приобретать нужныеземли и выполнять земляные работы и постройку искусствен-ных сооружений. Работы по верхнему строению пути, поста-новка подвижного состава и эксплоатация дорог были оста-влены на обязанности компаний концессионеров. В 1846 году36 компаний поделили между собой предоставленную кон-цессией сеть длиной приблизительно в 6000 километров.Эксплоатировалось в то время 1814 километров, по которымежегодно перевозилось 13 миллионов пассажиров и 3,5 мил-лиона тонн груза, что представляет километрический тоннажв 217 миллионов тонн.

1 Мало в чем до такой степени вопиюще сказался безудержно-эксплоата-торский характер бесконтрольного владычества крупной буржуазии при Июль-ской монархии, как в этом безобразном закабалении государства на сто летвперед в пользу железнодорожных концессионеров-спекулянтов. Прави-

Благодаря многочисленным улучшениям путей сообще-ния возросла быстрота перевозок и в то же времязначительно снизилась их стоимость. В 1832 году для дили-жансов — наиболее распространенного в ту эпоху способа со-общений — требовалось 36 часов, чтобы добраться из Парижав Кале, покрыв расстояние в 270 километров. В 1848 годутем же дилижансам нужно было не более 22 часов, а по же-лезной дороге этот пробег длился всего 9 часов. Стоимость гу-жевых перевозок, исчисляемая к 1814 году в 0,3 франка закилометрическую тонну, в 1847 году спустилась до 0,2 франка;на железнодорожном транспорте она упала больше чемвдвое, а устойчивость железнодорожных тарифов явиласьдля торговли благодеянием, почти равным результату отих дешевизны. 1


Развитие внутренней торговли. Деловая жизнь возрожда-лась довольно медленно в первые годы Реставрации. Странабыла еще совершенно истощена бедствиями, вызванными двумяпоследовательными неприятельскими нашествиями. Толькопосле 1817 года, когда союзные армии покинули территориюФранции, возобновляется рост торговли, поощряемый быстрымразвитием промышленной и земледельческой продукции. Кри-зис 1826 года, короткий кризис 1830 года, затем кризис1837—1839 годов вызывали временные задержки в развитииторговли. Рассматриваемый период закончился в 1848 годусреди сильнейшего кризиса, обусловленного неурожаем пре-дыдущего года и революцией.

Несмотря на эти перерывы, коммерческое развитие быловесьма значительным. Число торговых патентов, не дости-гавшее и 1 миллиона в 1820 году, к 1847 году поднялосьпочти до 1,5 миллиона. Сумма годовых учетов Французскогобанка возрастает с 449 миллионов в 1816 году до 617 миллио-нов в 1830 году, превышает 1 миллиард в 1840 году и дости-гает 1800 миллионов в 1847 году. Девять существовавшихтогда департаментских банков, со своей стороны, учлив 1847 году векселей-больше чем на 850 миллионов.

После падения Империи Французский банк тщетно пыталсявозвратить себе независимость, которую он потерял по за-кону 1806 года. Правительство не согласилось отказатьсяот своего права контроля и сохранило должность управляю-щего, назначаемого правительством и пользующегося почтидиктаторской властью. В 1840 году привилегия банка, исте-кавшая в 1843 году, была продолжена вплоть до 31 декабря1867 года без каких-либо значительных изменений. Между

1813 и 1817 годами банк получил разрешение закрыть кон-торы, которые он создал в Лилле, Лионе и Руане после на-стойчивых, резких требований императора. Содержание ихв эту эпоху стало для банка убыточным.1

тельство брало на себя и больше 60°/0 расходов, и гарантию доходов для кон-цессионеров, — и все выгоды предоставляло этим спекулянтам и их потомками наследникам. —Прим. ред.

1 Наполеон еще мог своей железной рукой сдерживать алчность акционеровФранцузского банка и заставлять их поступаться кое в чем в пользу государ-ства. Со времен Реставрации Французский банк окончательно стал собствен-ностью нескольких семейств миллионеров и орудием сложнейших финансовых

махинаций. — Прим. ред.

В 1817 и 1818 годах три эмиссионных банка, производившихте же операпии, что и Французский банк, но имевших правовыпускать банкноты только в месте своего нахождения, былиучреждены в Руане, Нанте и Бордо. Начиная с 1835 года


развитие дел постепенно привело к учреждению шести другиханалогичных банков, и с того же времени Французский банкснова начал открывать свои конторы, число которыхк 1847 году возросло до четырнадцати.

Объединение капиталов, вызываемое важностью новых ви-дов предпринимательства, быстро развивается. С 1818 по1820 годпоявляются первые значительные общества страхова-ния от огня. Около 1830 года нарождаются, в свою очередь,первые общества страхования жизни. Формируются компаниив целях кредитования государства средствами, необходимымидля окончания каналов, предусмотренных законами 1821 и1822 годов. Несколько лет спустя учреждаются новые железно-дорожные компании. Но так как строгие формальности, пред-писываемые законом, затрудняют образование анонимныхобществ, а форма простого товарищества на вере не позво-ляет собрать достаточных капиталов, то обходят юридиче-ские препятствия путем создания коммандитных акционер-ных обществ. Это положило начало царству ценных бумаг,к которым большие займы, заключавшиеся правительствомРеставрации для погашения долгов Империи, уже отчастиприучили публику. В 1816 году Парижская биржа котируеттолько семь ценных бумаг, из которых три с фиксирован-ным доходом — пятипроцентная французская рента, облига-ции города Парижа и английские обязательства -г- и четырес непостоянным доходом. В 1826 году котируются 42ценных бумаги. В 1841 году их уже 258, из которых 204с непостоянным доходом. Наряду с французскими государ-ственными ценными бумагами фигурируют некоторые ценныебумаги иностранных государств: английские, австрийские,бельгийские, испанские, голландские и т. д. Среди бумаг€ непостоянным доходом мы видим наряду с бумагами компа-ний каналов и ноеых железнодорожных обществ такжеакции 19 страховых обществ, 19 банков, 26 каменно-угольных компаний и множества промышленных предприя-тий: железоделательных заводов, доменных печей, прядилен,химических фабрик, газовых заводов, производств свечей,асфальта, битума и т. д.

Сберегательные кассы принимают мелкие сбережения, слиш-ком незначительные, чтобы их можно было вложить в рентуили в ценные бумаги. Они принимают вклады, начиная со«скромной суммы в 1 франк, и выплачивают вкладчикам про-центы. В 1818 году в Париже была создана первая такаякасса. В 1835 году закон придает им характер общественно-полезных учреждений и регламентирует их отношения к казне.


В 1845 году существует 345 сберегательных касс, которыедолжны более 393 миллионов франков 684 226 вкладчикам.


IV. Внешняя торговля

Развитие внешней торговли. Шапталь, сравнивая коммер-ческое состояние Франции в 1815 году с тем, что оно пред-ставляло собой в 1789 году, заявил, что все приходилось со-здавать заново. Благодаря промышленному росту внешнююторговлю удалось быстро восстановить. Общая торговля уве-личивается с 818 миллионов франков в 1827 году до 2437 мил-лионов в 1847 году, а внешняя торговля в этом году достигает1772 миллионов. Наибольшая часть этой торговли— 70 про-центов — совершается морским путем. В 1848 году наличныйсостав морского торгового флота располагает тоннажемв 683 000 тонн; количественно он остался неизменным с пер-вых лет Реставрации, но качественно изменился весьма чув-ствительно благодаря изобретению паровых судов, тоннажкоторых исчисляется в 11 000 тонн. Первая регулярная линияпаровых пакетботов устанавливается в 1830 году междуМарселем и Левантом. В 1840 году создается первая транс-атлантическая линия Гавр — Нью-Йорк, дополненная вскоревторостепенными линиями, которые обеспечивают быстроесообщение между французскими океанскими портами и Ан-тильскими островами, а также Южной Америкой.

Французский импорт поднимается до 920 миллионов (спе-циальная торговля) в 1846 году; он состоит главным образомиз сырья, необходимого для промышленности: сырого хлопка,шелка-сырца, необработанной шерсти, невыделанных кож,лесных материалов. Экспорт превышает 850 миллионов; онсостоит только из готовых изделий. Ткани, которых Франциявывозит на сумму 420 миллионов, составляют в нем наиболеезначительную статью. Шелковые ткани, представляющие со-бой предмет роскоши, большей частью отправляются в Ан-глию, Соединенные Штаты, Германию. Главными покупателямифранцузских шерстяных материй наряду с Соединенными Шта-тами являются Испания и Сардинское королевство. Бумажныеткани пользуются спросом главным образом в Испании, Сар-динском королевстве, Соединенных Штатах и Швейцарии.Вина и водки составляют 60 миллионов в общей сумме фран-цузского экспорта.

Торговая политика. Начиная с 1793 года торговая войнастала помогать вооруженной борьбе, и к концу Империи та-


моженное законодательство приобретает почти исключительнозапретительный характер. Законодательные запреты, соеди-ненные с фактической невозможностью ввоза из-за границы,в результате препятствий, вносимых в коммерческие сноше-ния воюющими сторонами, — в течение двадцати лет обеспе-чивали французским производителям монополию внутрен-него рынка. После заключения мира эти последние отнюдьне желали выдерживать трудную конкуренцию с английскойпромышленностью, вооруженной механическим оборудова-нием, почти неизвестным во Франции, а также с уже весьмазначительной промышленностью Бельгии и прирейнских про-винций, которые при господстве мира оказались в состоянииконкурировать с французской промышленностью на внутреннемфранцузском рынке. Со всех сторон в палаты посыпалисьмногочисленные ходатайства о сохранении существующеготаможенного режима. Правительство должно было уступитьэтим требованиям, и закон 1816 года ограничился частичнойпереработкой тарифа, который в то время состоял из ещедействовавших статей тарифа 1791 года и серии специальныхтарифов, изданных при Республике и Империи. Этот законподтверждал запреты и существующие пошлины.

Однако, сколь грозным ни казался этот тариф, он был всеже недостаточен, чтобы совершенно устранить иностраннуюконкуренцию. В нем имелись еще некоторые прорехи, и вскорев палаты стали поступать ходатайства о повышении пошлин.

Первой отраслью промышленности, потребовавшей усилен-ного покровительства, оказалась металлургия. Уже в 1814 годузакон повысил ввозные пошлины на железо до 50 процентовего стоимости. Но если таким образом удалось устранить же-лезо, изготовлявшееся в Швеции и России на древесномтопливе, то иначе обстояло дело с английским железом, уженесколько лет под ряд производившимся гораздо более эконом-ным способом—на каменном угле и с помощью прокатных валь-цов. Новая пошлина была недостаточна, чтобы помешать емууспешно соперничать с французским железом. По просьбевладельцев железоделательных заводов закон 1822 года по-высил ввозную пошлину на железо до 120 процентов.

Текстильная промышленность не замедлила последоватьэтому примеру. Фабриканты льняного полотна, которыедолжны были одновременно выдерживать конкуренцию каксо стороны аналогичных иностранных производств, так и состороны быстро развивавшейся национальной хлопчатобу-мажной промышленности, не постеснялись настойчиво хода-тайствовать одновременно как о запрещении ввоза иностран-


ных полотен, так и о запрещении ввоза хлопка. Это послед-нее требование было, к счастью, отклонено, но фабрикантыдобились все же значительного увеличения ввозных пошлинна льняное полотно.

Июльское правительство вначале выказало намерение внестинекоторые послабления в действующую систему высоких по-шлин. Но подобно правительству Реставрации оно должнобыло отступить перед протестами, вызванными этой попыткой.Промышленные и сельскохозяйственные интересы так жепреобладали в палатах 1830 года, как и в палатах 1815 года,и союз, заключенный меяеду промышленниками и сельскимихозяевами в начале Реставрации, продолясал существоватьв течение всего этого периода.

И действительно, сельское хозяйство не замедлило в своюочередь потребовать и для себя всех выгод покровительствен-ной системы. Вторая половина XVIII века и эпоха Империибыли периодом возрастания цен на зерновые хлеба и мясо.Внезапно, около 1818—1819 года, обнаруживается понижениеден на эти продукты.

Изумленные этим неожиданным явлением сельские хозяевазаявляют, что непосредственной причиной его является кон-куренция со стороны иностранных государств. Неурожай1816 года создал необходимость ввоза иностранного зерна,и в эту эпоху наблюдается значительное поступление рус-ского зерна. Когда нужда миновала, хлеб продолжал, однако,ввозиться во Францию. Старый режим, стремившийся преждевсего обеспечить народное продовольствие в то время, когдатрудности сообщения чрезвычайно усложняли эту задачу,ограничивался регламентацией хлебного экспорта, предоста-вляя импорту полную свободу. Революция, а за ней и Импе-рия продолжали совершать ту же ошибку, и даже сама Реста-врапия на первых порах сохранила верность традиционнойполитике. Однако, в целях удовлетворения сельскохозяй-ственных интересов, закон 16 июля 1819 года совершенно из-менил проводившуюся до этого политику. Он ввел во Франциисистему, известную под названием системы скользящей шкалы,которой предстояло, с некоторыми перерывами, продержатьсядо 1861 года. Заимствована эта система была из Англии, гдеона была введена в конце XVIII века. Новый закон устана-вливал пошлину, ставки которой изменялись соответственноценам на хлеб. Целью ее было поддержание хлебных цен науровне, признаваемом необходимым для обеспечения земле-дельцам справедливого вознаграждения за зерновые продукты;пошлина повышалась тем больше, чем ниже стояла цена па


этот продукт на внутреннем рынке; наконец, если эта ценападала ниже определенного минимума, ввоз иностранногохлеба запрещался вовсе. В 1832 году первоначальная редак-ция закона была несколько смягчена: вместо абсолютного-запрета закон 16 апреля установил непрерывную шкалу по-степенно изменяющихся пошлин. Фактически скользящейшкале не удалось, как надеялись ее защитники, поднятьцены на хлеб. Она способна лишь была удерживать цены отснижения, но за это относительное благо пришлось распла-чиваться постоянными пертурбациями цен, вызывавшимисяее применением.

Другие сельскохозяйственные продукты, как то: лен, олив-ковое масло, рис — также были обложены значительными по-шлинами. Равным образом была повышена пошлина на вво-зимый скот.

Покровительственная система распространилась и на мор-ской коммерческий флот. Сохранили запрещение каботажадля иностранных кораблей. Созданы были добавочные флаго-вые сборы, которыми облагались товары, ввезенные на ино-странных судах, и добавочные сборы за склад товаров, спо-собствовавшие развитию французского торгового морепла-вания. Иностранные суда, заходившие во французские гавани,облагались ластовым сбором. Колониальное судоходствапочти полностью предоставлялось французскому флоту. Закон15 марта 1822 года оказывал специальное покровительство-морскому судостроению, воспрещая приобретение за грани-цей морских судов.

Следуя примеру метрополии, колонии в свою очередь по-требовали таможенных привилегий. Если не считать кое-ка-ких поблажек, «колониальная система» неуклонно проводи-лась как Реставрацией, так и Июльской монархией. Трипринципа, на которых базировалась эта система: монополиянационального флота в установлении сообщений между метро-полией и колониями, запрещение колонистам покупать то-вары, идущие из чужих страп, а также запрет колониям про-давать свои продукты где-либо, кроме метрополии, — сохра-нились в полной силе. Главное богатство четырех большихколоний, оставленных Франции договорами 1815 года, соста-влял сахар. Этот товар, легко поддающийся обложению, былобложен высокими ввозными пошлинами. Кроме того, заметрополией, путем установления добавочной пошлины на им-портный рафинад, было сохранено рафинирование. Послезаключения мира колонисты начали жаловаться, что им при-ходится выдерживать на отечественном рынке конкуренцию


с иностранным сахаром. Чтобы удовлетворить их, законом28 апреля 1816 года были установлены весьма высокие допол-нительные пошлины на сахар иностранных колоний. Благо-даря этому закону на снабжение метрополии в течениенекоторого времени шел лишь французский колониальныйсахар, но вскоре производителям колониального сахарапришлссь считаться с конкуренцией сахара свекловичного.

Несмотря на политику крайнего протекционизма, былопроведено несколько удачных мероприятий в интересах тор-говли. Закон 9 февраля 1832 года расширил льготы для тран-зита и склада товаров, закон 27 февраля того же года создалвнутренние пакгаузы, и, наконец, законом 5 июля 1836 годабыло установлено право временного хранения.

С 1845 года начинает замечаться отрицательное отношениек действующей торговой политике. Пример Англии, котораятолько что решительно стала на путь свободной торговли,по мнению многих указывал, какие опасности таит упорноеследование протекционной системе. Изолированные до сейпоры французские сторонники свободной торговли объеди-нились под руководством Басти4 для уничтожения твердынипротекционизма. В феврале 1846 года они учредили в Парижеассоциацию в защиту свободы торговли, и эта ассоциацияосновала особый печатный орган для отстаивания своих идей.Но все эти усилия увенчались успехом лишь пятнадцать летспустя.

V. Финансы

Бюджетное законодательство. Правительство Реставрации,принимая снова власть после Ста дней, оказалось перед двой-ной задачей, выполнение которой представляло величайшиетрудности: нужно было ликвидировать старый долг, пере-шедший по наследству от Империи, погасить долги, создав-шиеся в результате двух последовательных неприятельскихнашествий, и в то же время приноровить финансовое законо-дательство к парламентскому режиму, только что санкцио-нированному хартией. Три человека посвятили себя выпол-нению этой неблагодарной задачи, и при своей твердой волеи сильном уме им удалось довести дело до благоприятногоокончания. Это были барон Луи, Виллель и Руа, которыев эту критическую эпоху поочередно управляли министер-ством финансов.

При Наполеоне «финансы управлялись деспотически, нохорошо»: с отчетами по государственным доходам и расходамбыл знаком лишь сам император. Под давлением необходи-


мости новое правительство было вынуждено наметить совсеминую линию поведения. Хартия ограничилась заявлением*что налоги будут устанавливаться с согласия народных пред-ставителей, — при этом не упоминалось ни о бюджете, ни оботчетах. Вынужденный обратиться к кредиту, барон Луи по-нял, что единственный способ достичь успеха состоит в том,чтобы дать государственным кредиторам возможность не-прерывно контролировать положение должника. Принимаяна себя руководство министерством финансов, он заявил, чтоотныне бюджет будет «сущей правдой: бюджетная росписьне скроет ни одного налога и охватит все государственныерасходы». Можно ли придумать лучшее доказательство искрен-ности, чем предоставление парламенту права совершенно сво-бодно обсуждать бюджет? Поэтому, не пытаясь прятаться залаконические выражения хартии, министр сам указал депу-татам, каковы должны быть отныне их обязанности. «Вашапервая обязанность, — сказал он им, — состоит в установле-нии статей бюджета и фиксировании его суммы. Затем вашемувниманию подлежит выбор наиболее подходящих средств».Это значило признать всемогущество палат в финансовыхвопросах. Отсюда для министров естественно вытекала обя-занность строго придерживаться бюджета, вотированногопарламентом, и соблюдать при всех расходах установленныеим границы. Вывод этот, однако, был сделан лишь последовольно оживленных прений. Тем не менее уже закон21 марта 1817 года ввел принцип специализированного бюд-жета — по министерствам. Но министры пользовались ещедовольно значительной свободой действий. Поэтому, с цельюпривести к молчанию критику, которую вызывало недоста-точно строгое применение окончательно принятого принципа,Виллель ордонансом 1827 года уточнил специализацию бюд-жета, расчленив ее по числу отделов, образованных в недрахкаждого министерства. Спустя несколько лет закон 29 января1831 года окончательно разрешил вопрос, выдвинув принципспециализации по статьям.

Закон б мая 1818 года создал правила отчетности — необ-ходимое дополнение к закону о бюджете, реализацию кото-рого эти правила санкционируют. Ордонанс 14 сентября1822 года уточнил бюджет, определив сроки окончания бюд-жетного года. Это мероприятие было дополнено законом29 января 1831 года, который установил пятилетнюю давностьв отношении государственных долгов.1

Если государство должно кому-либо ту или иную сумму и эта задолжен-ность длится пять лет или более, то этот долг аннулируется и для его истре-


Наконец бюджеты приблизились мало-помалу к той «прав-дивости», которую обещал барон Луи в 1814 году, как благо-даря постепенному включению в них множества мелких сбо-ров и оперативных фондов, которыми располагали управле-ния государственных монополий и финансовые органы, таки благодаря, главным образом, подотчетности издержек привзимании налогов.

Государственный долг. Долги, которые Империя завещалаРеставрации (первой) в апреле 1814 года, были не слишкомтяжелы. Но полоясение значительно ухудшилось после Стадней. К долгу, существовавшему еще до 1814 года, присоеди-нились расходы на борьбу с новым неприятельским наше-ствием, военная контрибуция в 700 миллионов, наложеннаясоюзными державами, и, наконец, издержки по оккупациифранцузской территории иностранными войсками, — окку-пации, срок которой первоначально был определен в пять лет,но которая, к счастью, закончилась через три года. Общаясумма чрезвычайных расходов, которые пришлось взять насебя правительству в 1815 году, может быть исчислена при-близительно в 3 миллиарда. Раздавалось много голосов, пред-лагавших аннулировать долги, завещанные ненавистной Им-перией. Но благодаря энергии барона Луи, заявившего, чточесть обязывает Францию уплатить долги, сделанные от ееимени, позор банкротства миновал Реставрацию.

Это мужественное решение, принятое перед пустой казнойи перед лицом населения, разоренного двадцатью пятью го-дами непрерывных войн, было действительно достойно по-хвалы. Но выполнить подобное обещание было очень трудно.Налоговое обложение при создавшихся обстоятельствах пред-ставляло собою лишь весьма слабый ресурс. Единственнымсредством было обращение к кредиту, и это в тот момент,когда пятипроцентная рента упала до 52 франков.

Чтобы дать государственным кредиторам некоторую гаран-тию и таким образом успокоить капиталистов, к которым пред-стояло обратиться, закон 28 апреля 1816 года реорганизоваламортизационную кассу. Функции ее были ограничены исклю-чительно погашением государственного долга, и она получиладотацию, определенную сначала в 20 миллионов, а затемв 1817 году увеличенную до 40 миллионов и гарантированнуюдоходами с почт, с лотерей, гербовым сбором и ценностьюгосударственных лесов. Эта касса, устройство которой было


бования необходим особый вотум парламента при обсуждении очередного госу~дарственного бюджета. — Прим. ред.


несколько изменено законом 10 июля 1833 года, с моментасвоего основания и до конца Июльской монархии уменьшилагосударственную задолженность на сумму свыше 80 мил-лионов франков ренты.

Благодаря успокоению, внесенному честностью прави-тельства в финансовых делах, последнее немедленно получилонужные ему кредиты. Чтобы выполнить обязательства т>ликвидации старого долга, по уплате контрибуций и других:военных издержек, правительство Реставрации должно было-выпустить ренты более чем на 129 миллионов. Если к этомуприбавить займы, произведенные для ведения войны с Испа-нией и в связи с греческими и ближневосточными деламига также ренту, выпущенную на основании закона 25 апреля1825 года для вознаграждения эмигрантов за потерю недви-жимых имуществ, проданных во время революции, — прихо-дится констатировать, что общая сумма рент, выпущенныхс 1815 по 1830 год, превышает 190 миллионов. Несмотря наэти постоянные обращения к кредиту в размерах, до той порыеще небывалых, курс государственных фондов не переставалулучшаться. В 1818 году пятипроцентная рента достиглакурса в 80 франков, и правительство воспользовалось этим,,чтобы выпустить в первый раз заем по всенародной под-писке. В 1829 году пятипроцентная рента котироваласьв 110,65 франка, а трехпроцентная, выпущенная в 1825 году,—в 86,1 франка.

Правительство Реставрации оставило своему преемнику(Луи-Филиппу) финансы в блестящем состоянии. ОдпакоИюльской монархии все-таки пришлось прибегнуть к займам,и она выпустила ренты разных наименований почти па 4£ мил-лиона. Эти эмиссии, независимо от политических причин, какгнапример, завоевание Алжира, поход в Бельгию и т. д., обу-словливались главным образом применением закона 1833 годао начальном образовании и, особенно, бурным развертыванием:общественных работ.

Когда разразилась Июльская революция, государственный'кредит был значительно прочпее, чем в первые годы Реста-врации. В то время как первый заем, заключенный в 1816 году,-тотчас после военного поражения, был размещен приблизи-тельно из 9 процентов, правительство в 1844 году могло уже.делать займы из 3,5 процента.

Это непрерывное упрочение государственного кредита есте-ственно должно было внушить правительству мысль об облег-чении налогового бремени путем конверсии убыточных зай-мов, заключенных под давлением суровой необходимости..


В 1825 году Виллель заставил палаты принять проект факуль-тативной конверсии пятипроцентной ренты в четырех-с-поло-виной- и трех-с-половиной-процентную ренту. Эта попытка,несколько преждевременная и недостаточно хорошо проду-манная, дала весьма посредственные результаты. Под впе-чатлением этой неудачи правительство Реставрации, а за ними Июльская монархия стали с большой опаской относитьсяк подобного рода операциям. Правительство робело пред не-удовольствием представителей частных интересов, которымподобная мера, необходимая в интересах общественных,должна была неизбежно нанести ущерб, и потому многочи-сленные проекты конверсии, представленные в палаты завремя с 1835 по 1848 год, не получили осуществления.

Налоги. Хотя Реставрания нашла обильный источниксредств в государственном кредите, ей все же пришлось в ко-нечном итоге искать в налогах необходимые ресурсы дляпокрытия текущих расходов и для уплаты процентов позаключенным ею займам.

При своем возвращении во Францию в 1814 году графд'Артуа неосторожно обещал отмену объединенных налогов,столь ненавистных народным массам. Барон Луи воспроти-вился исполнению этого обещания, которое причинило быказне значительный ущерб, и принципиально поставил во-прос о сохранении всех существующих налогов. В 1815 году,после Ста дней, речь шла уже не только о сохранении того,что существовало: надо было повысить тарифы и, сверх того,как полагал министр, решительно обратиться к новым нало-гам. Но в этом последнем пункте палаты его не поддержали:система объединенных налогов во время Ста дней была дезор-ганизована. Закон 28 апреля 1816 года восстановил ее подназванием системы косвенных налогов. Все остальные налоги•были сохранены, дополнительные сантимы были прибавленык прямым налогам, а ставки косвенных налогов увеличены.

После 1821 года состояние финансов позволило понизитьобложение земельной собственности. Работы по оценке тер-риториальных доходов, предусмотренные законом 1818 года,ввшвили чрезвычайное неравенство между различными де-партаментами, отражавшееся на распределении поземельногоналога. Приблизительное равенство было установлено путем•снижения налога в тех департаментах, которые считались пе-реобремененными. Таким образом, поземельный налог былсведен приблизительно к 155 миллионам. Кадастр, работыпо которому продолжались еще в эпоху Реставрации, был.закончен только в 1845 году, но его многочисленные и неиз-


бежные недостатки были давно известны, и закон 31 июля1821 года ограничил перераспределение налогов по кадаструлишь пределами общин.

Июльская монархия не внесла серьезных измененийв фискальное законодательство. После неудачной попыткив 1830 году превратить личный налог в долевой, закон21 апреля 1831 года опять объединил его с налогом на дви-жимость, от которого он был недавно отделен, и сохранилдля этих двух налогов существующий способ раскладки.В 1844 году налог на патенты подвергся значительным изме-нениям в результате закона 25 апреля, придавшего патент-ному сбору ту форму, в которой он существует и по сие время.Закон 18 июля 1837 года впервые обложил акцизом свекло-вичный сахар, который всего через несколько лет долженбыл сделаться одной из весьма значительных доходных статейбюджета.

1 Крупная буржуазия всегда и всюду была заинтересована непосредственнов том, чтобы центр тяжести доходного бюджета переместился с прямых налоговна косвенные, совершенно одинаково взимаемые со всего населения и поэтомунаименее обременительные для богатых людей. Во Франции при Июльскоймонархии ей это и удалось вполне, — и автор напрасно видит в установленииподобной системы обложения доказательство «роста благосостояния». — Прим.ред.

Вследствие роста благосостояния и развития общественногопотребления поступление косвенных налогов бее время улуч-шалось, особенно после 1835 года. В то время как в началеРеставрации прямые и косвенные налоги почти в одинаковоймере служили потребностям бюджета, к концу Июльской мо-нархии косвенные налоги дают сумму, почти вдвое превы-шавшую прямые налоги. Поступления по бюджету 1847 года,превысившему 1300 миллионов, составили по прямым нало-гам всего 417 миллионов, тогда как по косвенным налогамдостигли суммы свыше 800 миллионов.1


глава xiii

ФРАНЦУЗСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

1815—1847
М

стория литературы от 1816 до 1847 года может бытьс полным основанием разделена на два периода: от1815 до 1830 года и от 1830 до 1847 года. В первом пе-риоде романтизм зарождается, развивается и завоевывает сим-патии публики; во втором — он сохраняет свое влияние и,повидимому, пользуется даже бесспорным господством, но на-чинает уже изменяться, осложняться примесью постороннихэлементов и обнаруживать симптомы упадка. Помимо роман-тического движения нам придется при обзоре этой эпохисчитаться также с известным числом писателей, никогда неподвергавшихся его влиянию и продолжавших традицию фран-цузской литературы с теми изменениями, которые естественнообусловливались распространением знаний, развитием науки возникновением новых взглядов.


I. От 1815 до 1830 года

Романтизм. Романтизм характеризуется преобладаниемв литературных произведениях чувства и воображения надрассудком и наблюдением. Понятно, что романтизм не со-ставлял совершенно нового явления и возник впервые воФранции не около 1815 года. Романтические или аналогичныеромантизму направления замечались во Франции неодно-кратно и доXIX столетия. Романтики 20-х годов не ошибалисьв своих симпатиях к средневековью, так как литература сред-них веков, а в особенности поэтическая средневековая лите-ратура, отличается отсутствием наблюдения и рассудочногоэлемента и является главным образом литературой чувстваи воображения, но лишенной изящной формы.

В своем увлечении Ронсаром и его школой романтики оши-бались, так как литературные произведения Плеяды, не бли-


ставшие особенной наблюдательностью или рассудочностью,только в самых редких случаях могут похвалиться глубокимчувством или свободным и оригинальным воображением;в общем, это литература очень умного подражания, и в этомсмысле она уже содержит в себе если не всю французскуюклассическую литературу, то весьма важный элемент иосновной жанр этой литературы.

В своем увлечении литературой времен царствования Людо-вика XIII романтики не ошибались, так как эта литератураоткрывает простор воображению, часто блестящему, иногдапричудливому, и чувствительности, слабой, но милой и гра-циозной, которую отнюдь не старается прикрывать рассудоч-ностью, ей почти неизвестной, и наблюдением над действи-тельностью, о которой она мало заботилась.

В своем отвращении к школе 1660 года и в своей ненавистик XVIII столетию романтики были правы, потому что школа1660 года одновременно отличалась резко рационалистическими реалистическим характером, а XVIII век, хотя и не стольреалистический, довел до крайности резонерство (по крайнейжере, перед выступлением Руссо), стараясь все доказать,разъяснить, обосновать, принося в жертву этому стремлениюпочти всякое чувство и страшась воображения, как сумасше-ствия.

Против этой-то душевной сухости пылко и с крайним увле-чением выступили около 1800 года некоторые большие умы,около 1815 года—многие блестящие умы и около 1830 года —делая толпа посредственностей. Все они были, впрочем,нравы, ибо за пределами политики и философии литературав собственном смысле слова обнаруживала в начале XIX сто-летия явные признаки оскудения.

С одной стороны, французская литература всецело преда-лась подражанию, и вслед за классиками XVII века, подра-жавшими древним писателям, и за классиками XVIII века,копировавшими классиков 1660 года, она подражала класси-кам XVIII столетия, удлиняя таким образом до невероятныхпределов цепь подражаний. С другой стороны, она погрузи-лась в разработку мелких жанров и их подразделений —описательного, эпистолярного, эпиграмматического, анекдо-тического и всяких иных жанров, требующих посредственноговоображения и минимальной чуткости.

1 См. т. I, гл.-IX.

Как мы видели,1 возрояедение французской литературы свя-зано с именем г-жи де Сталь и осуществлено Шатобрианом.


Шатобриан родился 4 сентября 1768 года в Сен-Мало. Онпрошел через революцию среди жестоких перипетий напря-женной деятельности, нужды, надежды и отчаяния, воевалв армии Конде,1 объехал Америку, прозябал в Англии и всевремя работал. В 1800 году Шатобриан вернулся во Франциюи привез с собой из изгнания Опыт о революциях — блестящийхаос то глубоких, то ребяческих мыслей и противоречивыхзамечаний. Но при сочинении или переработке этого трудамировоззрение его созрело; к 1800 году оно сложилось окон-чательно. Бороться с философией XVIII века и вытекавшимииз нее литературными концепциями; восстановить христиан-скую религию ради той художественной красоты, которая ейприсуща и которую она порождает; не насилуя своего сердцаи свободно раскрывая его другим людям, черпать в немглубокие и искренние вдохновения; отдаваться свободномуполету фантазии, не заботясь ни о правилах, ни о подража-нии; чтобы доставлять пищу своему воображению, смотретьоткрытыми глазами на мир и природные красоты, изучатьисторию и проникаться специфической красотой отдельныхэпох, различных рас и цивилизаций, — такова была программаШатобриана, и он почти целиком выполнил ее.

Шатобриан начал с поэтических романов, составлявшихлишь отдельные отрывки задуманного им большого произве-дения. Атала и Ренэ имеют самостоятельную ценность; онипроникнуты пафосом, отличаются великолепной и как быбеспредельной широтой и богатым, блестящим и гармониче-ским стилем, о котором Руссо дал лишь предварительное по-нятие. Морелле со своими предрассудками, свойственнымиученику философов XVIII века, не ошибался, — эти повестиШатобриана обличали человека, стремившегося доказать, какпрекрасна христианская религия и как богата художествен-ными красотами глубокая меланхолия раненого и неумиро-творенного сердца. Затем Шатобриан выпустил свою большуюкнигу, являющуюся религиозным, литературным и художе-ственным манифестом и содержащую чудесную вереницукрасноречиво изложенных размышлений.

1 Армия контрреволюционных эмигрантов. — Прим. ред.

«Гений христианства». В этом произведении Шатобрианпоказывал, какое влияние имело христианство не только наумы и нравственность, но и на чувствования людей и на эсте-тические проявления. Он показывал, что сама классическаялитература проникнута христианским духом, что этому духубыла она обязана своими неувядающими красотами, ц вина


классической литературы лишь в том, что она не желалаему открыто подчиниться; что здесь имел место, правда,лишь кажущийся, но тем более досадный разрыв в одном итом же человеке между художником и верующим. Этот разлад,полагал Шатобриан, надо прекратить — христианину писатьпо-христиански, французу писать «по-французски», и, следо-вательно, отказаться от подражаний и от привычки скрыватьот читателя свои сердечные чувства. Следует основать, такимобразом, литературу личную, искреннюю, оригинальную —именно потому, что она будет личной и искренней, могуще-ственную — потому, что она будет искренней и оригиналь-ной, — литературу в конечном итоге классическую, но безстранного притворства, которое было лицемерием и, следова-тельно, слабостью. Шатобриан сразу давал рецепт, теорети-ческое обоснование, ободряющий пример и образец; он вы-ступал как философ, критик, рассказчик, эстетик и эпическийпоэт в одном и том же произведении, немного загроможден-ном, слишком растянутом, слишком гостеприимно раскрывав-шем свои страницы для длинных рассуждений и слабыхдоводов, несколько к тому же беспорядочном, но бога-том мыслями и совершенно неистощимом по части отдельныхзамечаний.

Теперь Шатобриану оставалось дать большой и эффект-ный образчик нового искусства. Это он и попытался сделатьв своих Мучениках (Les Martyrs), христианской эпопеев прозе. Он дал в ней ряд блестящих картин из жизни древ-него язычества, древнего христианства, мира образованногои мира варварского, Греции и Рима; он изобразил в нейчувства искренне верующего языческого жреца, нового хри-стианина, греческого философа и кельтской жрицы из мирадруидов. Все это дано на великолепном фоне германских игалльских лесов, Греческого и Неаполитанского морей, Арка-дии и Колизея. Никогда еще ни один писатель не говорилболее роскошным языком и не владел им с большим благо-родством, силой, легкостью и изяществом. Сначала совер-шенно сбитое с толку общественное мнение затем спохвати-лось, пришло в восторг и зачислило Мучеников или, покрайней мере, первую половину этого произведения, в рядышедевров французской фантазии и французского слога.

Остальные сочинения Шатобриана, не будучи столь выдаю-щимися литературными памятниками, как Мученики, тем неменее отличаются весьма крупными художественными досто-инствами. В Начезах (Les Natchez J — произведении несколько-монотонном, но содержащем замечательные и прелестные эпи-


зоды, описывается дикая природа Америки; в Дневнике пу-тешествия из Парижа в Иерусалим (L'ltineraire de ParisМ Jerusalem) дан Восток, а в Замогильных воспоминаниях (Мё-moires d'outre-tombe)— весьма неровном произведении, гдебеспорядочно смешаны все положительные и отрицательныестороны ума и сердца Шатобриана, — изображаются сам.автор и его эпоха. Этот великий человек, которого политиче-скую жизнь и внушенные ею сочинения мы совершенно оста-вляем здесь в стороне, создал французский романтизм. Онсделал даже больше, и, помимо романтизма, немного можнонасчитать крупных проявлений французского духа в XIX сто-летии, которые так или иначе не были бы связаны с Шато-брианом и не напоминали одной из многообразных сторонэтого обширного, сложного и властного гения.

Ламартин. Шатобриан был великим поэтом в прозе. Ламар-тин дал Франции Шатобриана-стихотворца, т. е. истинногопоэта, которого страна дожидалась в течение целого столетия.Он был не столь велик, как Шатобриан, но престиж стихо-творной формы так силен, что Ламартин добился более бес-спорного успеха. Сначала в своих Размышлениях (Medita-tions) и Новых размышлениях (Nouvelles meditations) он вы-ступил в качестве элегического поэта, но самого нежного,самого чистого и самого возвышенного из элегических поэтоввсех времен. Проникнутый нежным и религиозным настрое-нием, он сочинял любовные стихи, меланхолические и пылкие,ласкающие и целомудренные, написанные с таким тактом иискренностью чувства, что можно было подумать, будто донего поэты не воспевали любви.

Достигнув более зрелого возраста, Ламартин начал выра-жать чувство любви к природе и богу в гимнах, отличавшихсятаким богатством, полнотой и, следовало бы сказать, силой. оркестровки, на которые его нельзя было 6bi считать способ-ным и которые обнаружили новую блестящую сторону егопрекрасного гения (Поэтические гармонии — Harmonies рое-tiques). Впоследствии в поэмах совершенно нового жанра,частью эпических, частью лирических, из которых по край-пей мере одна — Жоселен (Jocelyn)— представляет почтибезукоризненный шедевр, а другая, тяжелая и скучная, —Падение ангела (La chute Sun ange) — содержит все же луч-шие стихи Ламартина, он пытался широкими штрихами обри-совать различные эпохи в развитии человечества (в первой —современную, а во второй — доисторическую) и набросать.в то же время эскиз своей философии, целиком сотканной.из чувства, но проникнутой самым решительным, самым не-




победимым и самым естественным идеализмом, какой толькоможно себе представить.

Оставаясь поэтом до конца своей жизни (Сосредоточен-ность— Recueillements) и даже в глубокой старости способ-ный взять трогательный и прелестный тон мужественной ме-ланхолии (Дом и виноградник—LaVigneetlaMaison),Ламартин во вторую половину своей жизни был преждевсего большим политическим оратором и историком, не слиш-ком достоверным, но обладающим даром необыкновенно увле-кательного изложения и восхитительного ораторского стиля,особенно проявившимся в Истории жирондистов (L'HistoiredesGirondins). Ламартин не создал школы, хотя и вызвалмножество подражаний. Это доказывает, что писателю можноподражать, но нельзя усвоить «переливы и звук его голоса»настолько, чтобы вызвать хотя бы частичную иллюзию инди-видуальности, а ни один писатель не отличался более резковыраженной индивидуальностью, чем Ламартин.

Ламартин оставил неизгладимый след в памяти людей, во-первых, потому что был талантлив, а во-вторых, потому чтоопределенная индивидуальность позволяет человеку стать все-объемлющим, а для того чтобы быть всеобъемлющим, необ-ходимо обладать такой богатой натурой, в которой все людимогли бы узнавать отражение своей собственной природы,доведенной до высокой степени совершенства. Таким образом,Ламартин осуществил идеал, начертанный Шатобрианом: до-вольно мало знающий, отнюдь не подражатель, не признаю-щий иных правил, кроме естественных ритмов своего пре-красно организованного ума, чрезвычайной чувствительностии плодовитого воображения, которое он никогда не пыталсяобуздывать, всегда искренний и оригинальный без малейшихусилий, он был тем поэтом современности, о котором мечталавтор Гения христианства (GenieduChristianisme), отчастиосуществивший эту мечту на свой лад. Отсюда не следует,что Шатобриан любил Ламартина, но это ничего не меняетв действительном положении вещей; личные симпатии ничегообщего не имеют с существом тех или иных учений.

Альфред де Виньи. Почти одновременно с ЛамартиномАльфред де Виньи обнаружил талант большого поэта и при-том поэта современности. Отличаясь не столь счастливым ха-рактером и гением, как Ламартин, проникнутый меланхолиейотчаяния, а не меланхолией блаженства, мизантроп и песси-мист, озлобленный и Холодный в одно и то же время, Виньиполучил от природы, на которую он так сильно роптал, самоеблестящее поэтическое дарование. Он обладал более опрёде-


ленной и глубокой философской мыслью, чем Ламартин, иискусством (лишь в самых редких случаях отдававшим искус-ственностью) выражать ее в осязательных, весьма ярких иновых образах, т. е. умел превращать философскую идеюв поэтическую; а эта поэтическая идея отличалась такой жи-востью и яркостью, таким богатством содержания, что есте-ственно становилась символом, «организованной идеей», имею-щей свой центр, свои разветвления и представляющей гармо-ническую связь отдельных частей.

Выражать философские идеи в яснв1х поэтических симво-лах — в этом преимущественно и заключался талант Виньи,как это обнаруживается в Элоа (EloaJ, в Моисее (Moise),в Бутылке, брошенной в море (Bouteille a la тег J и в Домикепастуха (Maison du BergerJ. Вместе с тем, как это видно напримере таких произведений, как Фрегат Ла Серьез (Fre-gateLa Serieuse), Самсон (Samson) инекоторв1Х других, Виньиобладал колоритностью, рельефностью и силой рисунка, ко-торые сами по себе уже ставили его выше обыкновенныхтак называемых талантливых поэтов. Не будучи столь жесильным в области прозы, он оставил исторический романСен-Map, некоторые части которого в самом деле превосходны,и в особенности сборник новелл, озаглавленный Рабство ивеличие солдата (Servitude et grandeur militaires), написанныхс таким чувством, а порою с такой трагической величавостью,что эти рассказы, насквозь проникнутые жалостью к страдаю-щему человечеству, врезаются в память читателя, почти какличные переживания.

Удивительная судьба постигла де Виньи. Почитаемый, нопричисленный ко второму рангу или, во всяком случае, ока-завшийся во мнении современников несколько ниже первого —или потому, что философская основа, имевшаяся у него и отсут-ствовавшая у других, сбивала с толку и скорее отталкивала,чем привлекала читателя, или потому, что пессимистическаяфилософия отнюдь не соответствовала настроениям эпохи, —он неожиданно сделался любимым писателем последующихпоколений, которые, с одной стороны, считают себя бблее фи-лософски образованными и хотят, чтобы у поэта тоже быласвоя философия, и которые, с другой стороны, по многим при-чинам склоняются к более или менее пессимистической кон-цепции вселенной. Как бы там ни было, де Виньи все жеостанется крупным поэтом, быть может, не очень плодовитым,но импонирующим несколько презрительным высокомериемсвоей мысли, могучей красотой воображения и совершенствомформы большей части его произведений.


Виктор Гюго. Так как литературная деятельность Вик-тора Гюго продолжалась более 60 лет, то он принадлежити к рассматриваемому периоду и к последующему. Здесь мыкоснемся только той роли, которую Гюго играл до 1830 года.

Не отличаясь такой силою мысли, как Шатобриан, Ламар-тин и Виньи, Виктор Гюго на первых порах привлек внима-ние публики изяществом и красотой слога, что всегда, впро-чем, оставалось его главным достоинством. Далеко превос-ходя всех своих соперников гибкостью, будучи настоящимвиртуозом стиля, он мог по желанию говорить языком средне-вековым, или навевавшим мысль о Востоке, или дававшимпонятие о Ренессансе, или переносившим читателя в первуюполовину XVII столетия. Гюго сочинял оды в духе Малерба,баллады, восточные стихотворения, эпические и лирическиетеатральные пьесы.

Современники удивлялись этой разносторонности талантаГюго; она свидетельствовала о способности художника сле-довать за веком, никогда резко не выставляя собственнойиндивидуальности и всегда выражая ходячую мысль общества,но на языке, свойственном ему одному. Ловкость и уменьешутя разрешать трудности, самому создавать и побеждатьих как бы для развлечения, пониманиекрасок, глубокоеи почти насильственное проникновение в природу материаль-ных вещей, чувство ритма, настолько безошибочное, чтов этом отношении его мог превзойти или сравняться с нимтолько Лафонтен, — таковы были поразительные дарованияэтого человека, которые он обнаружил с первых же шаговсвоей литературной деятельности и которые он сохранил на-всегда. Эти качества почти до самого конца прикрывали ба-нальность идей Гюго, условность его чувствований и почтиполное отсутствие оригинальности ума. Изумляя своих первыхчитателей, Гюго в то же время очаровывал их то своими лири-ческими стихотворениями, то своими театральными пьесами,загроможденными, странными, причудливыми, красноречи-выми и музыкальными, которые, в сущности, были операми,переряженными в трагедии; и люди задавали себе вопрос:уж не народился ли новый гений, равный Шекспиру, но ещеедва научившийся лепетать, или это всего-навсего блестящийритор, которому суждено бесследно исчезнуть, как толькоиспарится пыл молодости и потухнет сверкающий фейерверкпламенного воображения?

Но романтики в собственном смысле слова признали в Гюгосвоего главу, так как они инстинктивно чувствовали, что этимглавой должен быть виртуоз по преимуществу, что чудесная


программа, начертанная Шатобрианом, трудно выполнима посвоей широте и что в данный момент необходима не истинная,великая и справедливая реакция против черствости литера-туры 1800 года, а реакция, бросающаяся в глаза, прельщаю-щая широкую публику и способная противопоставить эле-гантной трезвенности 1810 года фантастическую форму и пыш-ность выражений.

Театр. Наконец, трагедия окончательно преобразовалась.Мы тут видим и простое видоизменение старой трагедии, ко-торое дал Казимир Делавинь, ограничившийся употреблениемболее яркого слога и введением лирического оттенка, в чеми выразилась уступка новым вкусам; мы видим и формальноболее глубокое изменение, сделанное Виктором Гюго, кото-рый распрощался с теорией трех единств, не доходя, впро-чем, до свободы английского и испанского театра, и которыйлюбил смесь или контраст комического и трагического; мывидим и действительную революцию, произведенную Але-ксандром Дюма, который, вернувшись к исторической драмев прозе (до сих пор драма Лемерсье Пинто была почти един-ственным образцом в этом роде), решительно сдал в архивтрагедию в стихах — корректную, холодную, несколько тягу-чую и немного пустую. Трагический театр становился болеесовременным, более живым, более страстным, а также болеевульгарным, приноровлялся к новой публике, более много-численной, более простонародной, не знавшей правил, древ-них образцов и истории, — публике, которая умела чутьемразбираться в истинных и основных качествах драмы, ноглавным образом требовала, чтобы пьеса интересовала ееи волновала.

Сицилийская вечерня (1819) и Пария (1821) Казимира Де-лавиня; Кромвель Гюго и его же Предисловие к Кромвелю,этот манифест романтического театра (1827); Марион ДелормГюго (1829); Генрих III и его двор (1829) Дюма — отвечалина эти запросы публики и соответствовали новым условиямдраматического искусства, в то время как некоторые новыеопыты акклиматизации Шекспира — Отелло де Виньи (1829) —способствовали эмансипационному движению и освящалиблестящим примером все уклонения новаторов.

Комедия, как и следовало ожидать в эпоху столь повышен-ных литературных претензий, находилась в некотором упадке.Однако Казимир Делавинь, человек выдающийся, которыйнесколько заблуждался, считая себя трагиком, но при своемостроумии и наблюдательности чувствовал себя гораздо сво-боднее в области комедии, последовательно дал для сцены


в 1820 году Комедиантов, в 1823 году — превосходную драма-тическую комедию Школа старцев и в 1829 году — пикантнуюи грациозную романтическую комедию Принцесса Аврелия,созданную отчасти под влиянием корнелевского Дона Санчо.В сравнении с комедиями Колэн д'Арлевиля илиПикара коми-ческие пьесы Делавиня представляют большой шаг вперед и,можно сказать, почти возрождение. Во всяком случае, появле-ние их — очень важное событие, на которое далеко не всегдаобращают должное внимание в истории французской комедии.

Вне рамок романтического движения период 1815—1830 го-дов выдвинул целый ряд замечательных произведений, кото-рые в такой же, а, пожалуй, и в большей мере, чем сочиненияромантиков, представляют характерные признаки француз-ского духа, рассматриваемого в его специфической последо-вательности и в его естественном развитии. Даже в областипоэзии, где первое место принадлежит названным выше писа-телям, не следует забывать человека, выдававшегося своимумом и искусством, способного при этом на сильное выраже-ние чувства, мастера в своей ограниченной области, человека,который производит впечатление прекрасного поэта XVIII ве-ка, случайно попавшего в XIX столетие.

Жан де Беранже. Никто не был настолько человеком своеговремени, способным в такой степени разделять все его полити-ческие страсти, склонности и предрассудки, и никто не стоялтак далеко от своей эпохи с- точки зрения литературных идейи модных вкусов, как Беранже. Прямой наследник сатириче-ских и эпиграмматических поэтов предыдущего поколения,поклонник «славного Панара», шансонетного певца серединыXVIII века, страстно привязанный к Парни, он началс 1812 года сочинять сатирические песенки, проникнутые ве-селой язвительностью, остроумием и хитростью, полные на-меков и недомолвок, блещущие тонкой и тщательной отделкой.Люди, не любившие этих песенок, говорили: «Быть может,их следовало бы послушать в пении»; но с большинствомиз этих шансонеток, и как раз с лучшими, дело обстоит какраз наоборот. Их отличительная черта заключается не вувлекательной горячности, а в лукавстве и в язвительнойнасмешке, наполовину скрытой, но тем не менее прямо бью-щей в цель. Эти песенки хороши именно при вдумчивом ивнимательном чтении, если читатель способен сознательноотноситься к читаемому и сам обладает остроумием, но онипроходят незаметно, вне поля зрения человека, привыкшегок лиризму и громким фразам; или же их следует медленнодекламировать (а не петь) человеку, мастерски владеющему


дикцией и способному обратить внимание слушателей на изящ-ные тонкости, на обдуманные намеки и на необыкновенноточные и удачные выражения. Таким именно образом необ-ходимо читать или декламировать песни Старый чердак (Levieuxgrenier), Добрый старик (Le Ъоп vieillard), Добрая ста-рушка (Labonnevieille), Король Ивето (LeHoid'Yvetot),Старый фрак (Levieilhabit) и др., которые в своем роде пред-ставляют собою маленькие шедевры.

Здесь, по нашему мнению, выявляется настоящий Бе-ранже — «добрый маленький поэт», как он сам себя назы-вал, человек поразительного ума, недоступный пониманиюглупцов. Для последних он сделал кое-что, а, пожалуй, дажеслишком много, сказав однажды с напускным простодушием,принадлежавшим к числу его любимых грешков, что «в сбор-нике песен, если он хорош, кое-что непременно должно бытьочень плохо». Беранже сочинял народные песенки, то игривые,то антирелигиозные, несколько простоватые и даже несколькогрубоватые, написанные тяжеловато, но все-таки сверкающиеблестками истинного остроумия, которое его никогда не поки-дало. С другой стороны, в некоторых патриотических стихо-творениях он поднял песенку до уровня оды. В этой об-ласти Беранже, не будучи лирическим поэтом в собственномсмысле слова, достиг большого успеха. Дети Франции (LesEnfantsdelaFrance), Пятое мая (LeCinqMai), а в особен-ности удивительные Народные воспоминания (SouvenirsduPeuple) лишены мощи, но отличаются глубоким чувством,удачными и меткими выражениями, неподдельным волнениеми замечательно чистым, точным и искренним языком.

Беранже, который, вдобавок, как это видно из его переписки,был бескорыстным, мягкосердечным, добродушным и благо-родным человеком, оставался предметом обожания для двухпоколений от 1815 приблизительно до 1850 года. Затем, какэто часто бывает с людьми, слава которых основана главнымобразом на широкой популярности, Беранже впал в полнуюнемилость у поколения, выступившего на сцену после егосмерти. Между этими двумя крайностями должно быть най-дено почетное место для умного человека, милого и искус-ного поэта,—и потомство несомненно отведет ему это место.

Но литературные группы, оставшиеся как до, так и после1830 года в стороне от романтического движения, состоятглавным образом из прозаиков. Эпоха Реставрации, характе-ризующаяся блестящим развитием всех отраслей французскойлитературы, выдвинула целый ряд историков, философов,ораторов и влиятельных журналистов,


История. Историческая наука вследствие целого ряда при-чин сделала значительный шаг вперед; это движение заметнои в методологии истории. Не надо, между прочим, забывать,какое серьезное влияние оказал на развитие историческойнауки Шатобриан, воскресивший в своих сочинениях жизньдалеких эпох. В этом же направлении действовали свежие ещевоспоминания о великих исторических потрясениях XVIIIи начала XIX веков. Наконец, сильный толчок развитию исто-рической науки дан был сочинениями Вико и Гердера, под-нявшими историю на высоту философии.

Трудолюбивый и проницательный Симон де Сисмонди, исто-рик по природным качествам своего ума, привыкший во времясвоих юношеских скитаний по Франции, Швейцарии, Англиии Италии к сравнительному изучению различных народов ицивилизаций, в 1818—1840 годах написал обширную Исто-рию французов (Histoire desFrangais) — первое сочинение, в ко-тором историк занялся изучением не столько жизни монархов,сколько жизни самого народа и постарался установить после-довательную связь умственных, нравственных, религиозныхи хозяйственных явлений. Этот большой, ценный и прекрасныйтруд занял бы одно из первых мест среди произведений этогорода, если бы автор обладал большим литературным талантом.

Мы не станем упоминать здесь многих специальных сочи-нений Сисмонди по политической экономии, но Опыт о лите-ратурах южной Европы, особенно богатый сведениями отно-сительно Италии и пригодный для справок даже в настоящеевремя, показывает, что Сисмонди был таким же хорошим исто-риком литературы, как и политическим историком.

Огюстэн Тьерри был человек гениальный. Пристрастившиськ истории после прочтения Мучеников Шатобриана, он выпу-стил в 1825 году знаменитую Историю завоевания Англии нор-маннами, которая хронологически является первым из шедев-ров исторической науки в том смысле, в каком история пони-мается в настоящее время, и Письма об истории Франции(Lettres sur Vhistoire de France J или, как он озаглавил ихв одном последующем издании, Введение в историю Фран-ции (Introduction a Vhistoire de France) работу, предста-вляющую как бы красноречивую программу методов, которымдолжна следовать новая историческая наука. Впоследствии,лишившись зрения, но отнюдь не потеряв своего творче-ского пыла, он написал Рассказы из времен Меровингов (Re-cits des temps merovingiens), Опыт no истории третьего со-словия (Essai sur le Tiers Etat) и целый ряд других про-изведений, которые свидетельствуют о широкой эрудиции


автора, полны глубоких мыслей и написаны блестящим слогом.Огюстэн Тьерри считается отцом новейшей истории, а такжесамым оригинальным, страстным и увлекательным из писа-телей, оказавших влияние на развитие исторических исследо-ваний во Франции.

Брат его, Амедей Тьерри, одновременно с Огюстэном вы-ступивший на то же поприще, если и не достиг равной извест-ности, то во всяком случае завоевал себе заслуженное почет-ное положение своей Историей галлов вплоть до полного под-чинения Галлии римскому владычеству (Histoire des Gauloisjusqu'a Ventiere soumission des Gaules a la domination romaine)и дальнейшим продолжением этого крупного труда под за-главием История Галлии во время римского владычества (Hi-stoire de la Gaule sous la domination romaine). Историческаянаука многим ему обязана, а потомство охотно объединяетхотя и неодинаково славные имена обоих братьев.

В течение рассматриваемого периода возникли вспомога-тельные исторические науки, расширившие и обогатившиеобласть исторических исследований, как, например, египто-логия, астрология, синология, изучение санскритской лите-ратуры, т. е. индусской цивилизации и т. п.

В 1795 году во Франции основана была Школа восточныхязыков. В продолжение 1798—1801 годов Франция оккупи-ровала Египет, и величайшим результатом этого завоеваниябыло основание Египетского института, ученого общества, зада-вшегося целью исследовать древнюю страну, которая сыгралатакую большую роль в истории религии и искусства, и вы-рвать у нее ее тайны. Шампольон-Фиясак и Шампольон млад-ший одновременно принялись за изучение этой в то времясовершенно еще темной области. Первый опубликовалв 1819 году Летописи Лагидов (AnnatesdesLagides)и гораздопозднее, в 1840 году, результаты всех своих работ по историиЕгипта в сочинении Древний и новый Египет (UEgypte ancienneet moderne)', второй — младший из двух братьев—расшифро-вал знаменитую Росетскую надпись, найденную во времяэкспедиции 1798 года, и таким образом нашел ключ к чтениюиероглифов. В 1821 году он издал Мемуар о гиератическихписьменах (Memoire sur Vecriture Ifiieratique), а в 1824 году —свою Иероглифическую систему (Systeme hieroglyphique).

1 Автор этой статьи, большой специалист по истории французской литера-туры, Эмиль Фагэ, совершенно зря называет Сильвестра де Саси «отцом асси-рологии». Не только Саси не был ее «отцом», но и вообще никак ей сродни не

Отцом ассирологии был Сильвестр де Саси, 1 которыйв 1803 году начал изучать клинообразные письмена древней




от 1815 до mo ГОДА

457


Персии. Он же изучал средневековую Персию и перевелПенд-Наме (Pend-Nameh) Ферида, в то время как Гарсенде Тасси переводил Язык птиц (Langage des oiseaux) того жеФерида.

Семитическая цивилизация исследовалась и разъясняласьДалером и Каэном, издавшими в 1825 и 1830 годах изящныеи точные переводы древнееврейских текстов.

Изучение Индии начинается еще в XVIII веке. В 1770 годуАнкетиль-Дюперрон выпустил в свет свое Путешествие в Ве-ликую Индию (Voyage aux grandes Indes), в 1778 году —Восточное законодательство (Legislation orientalej и в 1798 го-ду — Сношения Индии с Европой (L'Inde en rapports avecV Europe J. В 1790 году Полэн де Сен-Бартелеми напечаталсанскритскую грамматику. Антуан де Шези, занявший посленего кафедру санскритского языка в Коллеж де Франс, пода-рил науке таких блестящих учеников, как Ланглуа, Bonn,Лассен и Бюрнуф. Эжен Вюрнуф издал в 1826 году свой этюдо пали, одном из санскритских диалектов. Ланглуа обнаро-довал в 1827 году свои Литературные памятники Индии(Monuments litteraires de VInde) или Очерки санскритскойлитературы (Melanges de literature sanscritej и в 1828 году —Образцовые произведения индийского театра (Chefs-d'oeuvre dutheatre indien). В очерке, посвященном периоду 1830—1848 го-дов, мы еще встретимся с продолжением этих превосходныхтрудов, которые с самого начала и вплоть до наших дней непереставали глубоко интересовать ученых и значительнуючасть французской публики.

Философы. Период 1815'—1830 годов был преимущественновременем политических философов. Жозеф де Местр, которыйв молодости дебютировал Размышлениями о Франции (Con-siderations sur la France) (1796) и в 1810 году написал Опыто генетических принципах политических конституций и дру-гих учреждений-человеческого общества (Essai sur les principesgenerateurs des constitutions politiques et des autres institutionshumaines), только в 1820 году выпустил в свет свои Петербург-ские вечера (Soirees de Saint-Petersbourg) или Беседы о свет-ской власти провидения (Entretiens sur le ffouvernement tempo-rel de la Providence). Появление этой книги наделало многошума и вызвало великий соблазн. В ней автор излагал ради-кальную теорию монархического деспотизма и поставленного

приходился: де Саси был знаменитым арабистом и иранистом, автором класси-ческих трудов по арабской грамматике, по персидским древностям. Пред самойсмертью писал еще о религии друзов. Но никогда решительно он ассирологиейне занимался. — Прим, ред.


над ним деспотизма теократического. Ученость автора, хотяи не свободная от пробелов, неумолимая и суровая логика,не отступавшая перед самыми крайними выводами, исклю-чительно сильная способность к обобщениям и синтезу, резкаяи подчас жестокая ирония, как будто нарочно оскорблявшаяобщепринятые понятия и их выразителей, выдающийся сти-листический талант — доставили этой книге тот особыйрод популярности, который выражается во всеобщей непо-пулярности. Жозеф де Местр сделался предметом общейненависти.

Этот успех, который де Местр предвидел, которого он же-лал и для достижения которого сделал все от него зависящее,привел его в восторг. Потомство, менее страстное, чем совре-менники, ознакомившееся, кроме того, благодаря опублико-ванию переписки Жозефа де Местра, с глубокой и восхити-тельной добротой этого сатанинского духа, который состоялна службе у господа бога, и вдобавок считающееся преждевсего с силою таланта, отвело почетное место этому обаятель-ному и мощному теоретику, этому выдающемуся писателюи глубокомысленному политику-философу; можно, впрочем,пожалеть, что де Местр слишком увлекся ролью памфле-тиста.1

1 Ж. де Местр является одним из наиболее характерных представителейсамой крайней политической реакции и неистового клерикального мракобесия,вызывавшего отвращение даже у многих консерваторов. Это был писатель,который видел для человечества единственное спасение в возвращении к средне-вековому укладу жизни и к полнейшему подчинению всех государей и прави-телей авторитету римского папы. Он с восторгом говорил о великой нравствен-ной роли палача во всяком истинно христианском и благоустроенном обществе.С величайшим восхищением относился и к ордену иезуитов. — Прим, ред.

Бональд, одновременно с Жозефом де Местром проповедывав-ший те же взгляды, не "имел ни одной из черт памфлетиста.Логический мыслитель, подобно де Местру, но с логикой, болееобращавшейся к абстрактным идеям, чем к фактам, — бытьможет, даже более к словам, чем к идеям, — отличав-шийся умом схоластического пошиба, по существу в до-статочной степени пустой, но обманывавший читателя симме-трической четкостью своих построений и холодной красотойвылощенного слога, он внушал современникам чувство не-коего благоговения, а потомкам — почтение, смешанноес боязнью взяться за его книги. Бональд оставил по себе лишьвоспоминание как о сильном и тонком мыслителе, которыйполагал, что мысль имеет самодовлеющее значение и может,развиваясь в пустоте, притти к важным практическим вы-


водам. «Резонирующий разум», о котором столько толковалИпполит Тэн и который, по его словам, составлял отличи-тельную черту людей XVIII века, по какой-то странной ирониисудьбы не имеет более типичного и яркого представителя,чем этот ожесточенный враг философии XVIII века.

Балланш, также бывший политическим философом, при-надлежит к той категории склонных к мистицизму умов,о скором пришествии которых возвестили «философ Сен-Мар-тен» и кроткий мечтатель д'Азаис. Глубоко потрясенныйстрашными революционными событиями, от которых столькопришлось выстрадать его родному Лиону, и проникнутыйглубоким религиозным чувством, Балланш старался открытьпровиденциальный смысл революционных переворотов в исто-рии человечества и пришел к той мысли, что кризисы являютсяв одно и то же время искуплением и испытанием, что челове-чество таким путем идет к более совершенному состоянию,всегда покупаемому дорогой ценой, и что последовательныйряд и совокупность этих событий составляют человеческий«палингенезис» — palingene'sie, новое сотворение человече-ского рода. Поэтому следует относиться к этим потрясениям,как к провиденциальному закону, с благоговением и ужасом,отнюдь не позволяя себе проклинать их, но, напротив, черпаяв них новое, сугубое упование.

Все эти грезы претерпевшего ряд превратностей и ударовоптимизма, всячески изворачивающегося ради самосохране-ния, были окутаны блестящими и обольстительными мистиче-скими отступлениями и вдобавок затемнены аллегориями, сим-волами и целой туманной мифологией, играя с которой запу-тывалось необузданное воображение автора. В качестве болееили менее практического вывода Балланш советовал принять«плебеянизм» — эту конечную форму постепенно освобо-ждающегося человечества, сохранить христианство, поста-равшись примирить его с новыми идеями, и таким образомдовести до конца, быть может, без новых искуплений и испы-таний, палингенезис человечества. Учитывая этот конечныйитог его мысли, Балланша можно и должно считать хроноло-гически первым из тех «либеральных католиков», которыев продолжение почти двадцати лет, от 1830 до 1848 года, пы-тались осуществить задачу примирения традиционного хри-стианства с новейшими идеями. Впрочем, нас Балланш инте-ресует только своим действительно редким и не лишеннымпрелести талантом поэта-ясновидца.

В то же время университетская философия привлекалак себе внимание общества красноречием, властными и вместе


обаятельными замашками, подлинной ученостью и новизнойесли не идей, то, по крайней мере, тенденций Виктора Ку-зена. Ларомигьер был последним из учеников Кондильяка,преподававшим доктрину учителя с университетской кафедры.После него в течение короткого времени в Сорбонне читаллекции Ройе-Коллар, не имевший определенной системы, нопо инстинкту, а также отчасти под влиянием шотландскойфилософии склонявший умы к восприятию спиритуалисти-ческих доктрин.

Но истинным восстановителем этих идей был Кузен. Онизвлек из мрака забвения Мэна де Бирана, известного лишьнемногим знатокам. Он заговорил о Декарте, от которогопублика отвыкла и которого она перестала понимать. Съез-див в Германию, он побеседовал с Гегелем, которого, бытьможет, понял и из учения которого, во всяком случае, по-заимствовал нечто для своих лекций. Кузен почитывал и Пла-тона. Изучая (чего уже давно не делали) историю философии,он из всех этих элементов составил не систему, а смесь воз-вышенных мыслей, бессвязность которых скрадывалась красно-речием. Эта смесь, которой Кузен дал имя «эклектизма»,в общем, направлена была на борьбу с материализмом и ста-ралась внедрять в умы «культ долга, бескорыстия и самопо-жертвования». Кузен более или менее откровенно ставилсебе цель — заменить религиозные учения ясной, практиче-ской и возвышенной философией, а духовенство — универ-ситетом. Отсюда явились — когда при Луи-Филиппе он сде-лался чем-то вроде великого магистра философского препо-давания — свойственные ему замашки умственного деспотаи первосвященника среди профессоров философии и в то жевремя крайняя робость перед лицом новых открытий и иссле-дований. Ибо для того, чтобы университетская философиямогла сделаться своего рода религией, она доляша былаполучить характер законченной системы, ученикам подобалоограничиваться повторением слов учителя, а сам учительобязан был пребывать в совершенной неподвижности. Отэтой весьма интересной попытки, которая надолго придалауниверситету, даже не считая профессоров философии «ку-зеновского толка», специфический, с тех пор исчезнувшийдух, сохранились только книги Кузена, порою действительнопрекрасные, как, например, Об истине, добре и красоте (курслекций, читанных в 1818 и напечатанных в 1864 году), и сочи-нения его ученика Жуффруа (Философская смесь, Курс есте-ственного права). Впоследствии Виктор Кузен, наполовинуотказавшись от роли властителя и бойца, ушел в область ли-


тературы и истории и напечатал целый ряд этюдов из историиобщества XVII века (Г-жа де Лонгвиль, Г-жа де Сабле, Г-жа деШеврез и т. д.). В общем, он дал сильный и благодетельныйтолчок философским занятиям и оставил о себе памятькак о большом ученом, великом ораторе и блестящем писа-теле.

Ораторы. Ораторы парламентской трибуны не уступалив эту эпоху ораторам Сорбонны. Генерал Фуа, Венжамен Кон-стан, Манюэль, Камилл Жордан, министры Деказ и Мар-тиньяк доставляли Франции зрелище ораторских турниров,столь же блестящих и страстных, как и во времена революции.Среди них выделялся могучей чистотой и импозантностьюречи, учительским тоном оракула, а также едкой и презри-тельной язвительностью знаменитый Ройе-Коллар, убежден-ный легитимист и упрямый либерал, формулировавший в точ-ных и красноречивых тезисах «философию хартии» й такимобразом как бы вырабатывавший ясную, живую, остроумнуюи общеобязательную грамматику конституционной политики.

Этот человек обладал столь прочно выработанной доктри-ной, что за ним и руководимой им группой сохранилось про-звище доктринеров-, он импонировал и убеждал своей логикой,прозрачностью мысли, а также властностью своего характера,своего тона, всей своей личности. Он остался одним из вели-чайших представителей французской трибуны и так назы-ваемой политической философии. Когда пришлось выбиратьмежду легитимизмом и политической свободой, как он еепонимал, то он сумел сделать решительный шаг, а именно:в качестве председателя палаты депутатов 1830 года подалкоролю адрес 221, послуживший объявлением войны. Этотадрес выражал его мысль и в то же время был для него самогоударом в сердце. После революции 1830 года Ройе-Колларредко выступал публично: его роль была сыграна. Он скон-чался в 1845 году.

Журналисты. Рассматриваемый период был также эпохойрасцвета прессы, которая в то время была обязана обладатьлитературными достоинствами. Журналь де Деба под редакциейбратьев Вертэн, Конституционалист с Ланжюинэ, Кошуа-Лемэром и Тьером, Глоб с Жуффруа, Ампером, Дамирономи Дюшателем были не столько листками новостей, сколькоальманахами политической философии.

Среди всех этих талантливых журналистов выдавался Поль-Луи Курье, наделенный особым даром иронии, котораянапоминала Свифта; в 1815—1825 годах он достиг громкойславы на родине и почти европейской известности.


По рождению он принадлежал к высшей буржуазии, стояв-шей на грани дворянства, ибо его отец подписывался Курьеде Мере, и молодой человек готовился стать офицером в туэпоху, когда нужно было представить более или менее досто-верные свидетельства о дворянском происхождении, чтобырассчитывать на производство. В 1791 году он поступилучеником в Артиллерийскую школу в Шалоне и был выпущеноттуда лейтенантом инженерных войск в 1793 году. ПриРеспублике и Империи это был офицер, порою дерзкий и от-важный, часто довольно неисправный, мало любивший своеремесло, в общем, предпочитавший ему чтение греческих ав-торов, ставший понемногу очень недурным эллинистом и окон-чательно вышедший в отставку в 1809 году. Между 1809и 1815 годами он со страстью предавался изучению грече-ского языка, восхитительно перевел Дафниса и Хлою Лонгусаи мирно продвигался к Французской Академии или к Акаде-мии надписей, или к ним обеим зараз, когда реставрацияБурбонов сообщила новое течение его мыслям. Находясь в сво-их виноградниках в Березе, в Турени, он выпустил ряд по-литических памфлетов, несколько искусственных по общемупостроению, но блещущих остроумием, иронией, тонко рас-считанной дерзостью и искусной язвительностью и написан-ных языком классическим, точным, твердым, мощным и осле-пительным. Эти маленькие книжечки назывались: Петицияк обеим палатам, Процесс Пьера Клавье, Простая речь о при-обретении... Шамборского замка, Петиция сельчан, которымзапрещают плясать, Процесс Поля-Луи Курье, Памфлето памфлетах. 1 Наконец, еще один, очень известный памфлет,относился скорее к области литературы: это — Письмо к чле-нам Академии надписей, которые не допустили Курье в своюсреду. Они, конечно, были неправы; все же не ему следовалобы в этом их упрекать.

1 «LePamphletdespamphlets* у нас обыкновенно переводится Памфлет пам-флетов, что не имеет никакого смысла. В этом произведении П.-Л, Курьеименно говорит о памфлетах как о литературно-политической форме борьбы. —Прим. ред.

Эти брошюры, делающие честь французскому прозаиче-скому языку, наделали не меньше шума, возбудили и удовлетво-рили не меньше страстей, чем песни Беранже. До сих порони с увлечением читаются всеми любителями французскогоостроумия и изящного слога. Поль-Луи Курье не имелудовольствия дожить до Июльской революции. По слухам,он был умерщвлен своими политическими врагами, но гораздо


вероятнее (как это выяснилось впоследствии), что он палжертвой семейной драмы 110 апреля 1825 года.


II. От 1830 до 1847 года

Говоря о литературе этого периода, нам придется сперварассмотреть романтическое движение в последней стадииего развития, а затем коснуться произведений писателей,оставшихся в стороне от этого движения.

Романтизм. Второй фазис литературной деятельностиВиктора Гюго. Начиная с 1830 года, Виктор Гюго, с одной сто-роны, продолжал писать драматические произведения, а с дру-гой— искал новых путей. Из его драм укажем Король заба-вляется, в прозе (1832), Лукреция Борджиа? в прозе (1833),Мария Тюдор, в прозе (1833), Апжело, в прозе (1835), РюиБлаз, в стихах (1838), и Бургграфы, в стихах (1843). В областипоэзии в собственном смысле этого слова он склонялся к эле-гии, к выражению своих интимных чувств, радостей и горе-стей, — словом, к совершенно новому для него роду поэти-ческих произведений, где, в отличие от прежней его манеры,чувство преобладает над воображением. К этой счастливойполосе, — которую в наши дни несколько недооценивают,забывая, что новая манера представляет собой лишь углуб-ление и расширение прежаей, — принадлежат Осенние листья(1831), Песни сумерек (1835), Внутренние голоса (1837), Лучии тени (1840).

1Это неверно: его застрелили деревенские соседи, с которыми у П.-Л.Курье была нескончаемая тяжба и происходили постоянные пререкания. —Прим. ред.

2Ночь на океане.

8 Дела, достойные слез.

Эта совсем новая дли Гюго склонность прислушиватьсяк собственным душевным переживаниям, несколько дажеподстрекая свою чувствительность, задумываться над собы-тиями собственной жизни и над тем, что встречается на пути,должна была в более зрелые годы привести к мощным и за-частую глубоким Созерцаниям, отметившим конец поприщавеликого поэта. Несмотря на некоторую небрежность, торо-пливость и привычку не вычеркивать ни одного слова, вылив-шегося из-под пера, форма Гюго в таких его произведениях,как Печаль Олимпио, Осеапо пох, 2 Корова, Sunt lacrimaererum,3 Молитва за всех, отличается поразительной красо-той и богатством.


Наконец, Гюго, начавший почти в детском возрасте с доволь-но нескладных повестей, попробовал свои силы на большомисторическом романе Собор Парижской богоматери и сразуувлек широкую публику захватывающим интересом фабулыи пленил художников, ученых, историков и археологов обая-тельной картиной средневекового Парижа, набросанной яр-кими красками, с поразительной живостью и рельефностью.Таков был Гюго в царствование Луи-Филиппа; при этом оппродолжал заниматься политикой в звании пэра Франциии приберегал для последующей эпохи поразительные сюр-призы, о которых мы поговорим в своем месте. На сцену началивыступать последователи и молодые соперники, так называе-мое второе поколение романтиков.

Альфред де Мюссе. Альфред де Мюссе, который сначалабыл чистым романтиком, влюбленным если не в Восток, то,по крайней мере, в Испанию, Италию и Шекспира, — не-уравновешенный, своенравный, всецело отдавшийся полетувоображения, самовластно господствовавшего над самим ав-тором, изумлял, смущал и восхищал читателей своими про-изведениями в начале 30-х годов. Затем бурные страсти и пере-житые страдания указали ему его настоящее призвание,которое заключалось в том, чтобы заставлять говорить, пла-кать и вопить свое сердце. Он воспевал свою трагическуюлюбовь с такой искренностью, с таким глубоким чувствоми страстным красноречием, что — как всегда бывает в подоб-ных случаях — из самого субъективного поэта сделался самымвсеобъемлющим; при чтении его произведений каждый читательможет подумать, и действительно думает, что Мюссе воспелс такой силой его собственные страдания. Ночи и Воспомина-ния образуют как бы эпопею сердечных мук, причиняемыхлюбовью, и через тысячу лет они будут такими же юными исвежими, какими были шестьдесят лет назад, или какимиявляются в настоящее время. Они были бы такими же, небудучи облечены в подобную форму; а могучая, полная, гар-моническая форма без лишних украшений и завитков, безыс-кусственная, пылкая и истинно лирическая, едва лишьподернутая декламацией (дань времени), дает Мюссе правона звание настоящего классика и ставит его в ряды великихстилистов, подобно тому как по силе вдохновения он яв-ляется одним из величайших французских поэтов.

Этого уже, без сомнения, достаточно для славы; но в теминуты, когда Мюссе не был страстным и печальным элегиче-ским поэтом, он бвш-приветливым, изысканным и остроумным.Этой чертой характера он связан с XVIII веком, подлинная





жорж санд

С гравюры Калима тш


грация которого была в ту эпоху немного позабыта под влия-нием вполне законного презрения к искусственности гра-ции. Мюссе был очаровательным рассказчиком. Исповедь сынаеека еще несколько страдает напыщенностью, свойственнойлюдям 30-х годов, но его рассказы и новеллы в прозе написанылегко, просто, без прикрас, самым простым и изящным язы-ком, какой только можно себе представить.

Наконец, драматические произведения Мюссе — то с дели-катной и остроумной примесью шекспировской фантазии, тов чисто современном духе, как будто они вышли из салонасороковых годов и написаны для светского любительскогоспектакля, проникнутые иногда глубокой психологией (Ло-рензачиио), иногда мучительной патетикой автора Ночей(Капризы Марианны, С любовью не шутят) и чаще всеговосхитительной легкостью, непринужденной и лукавой гра-цией, заставляющей вспоминать о Мариво (Каприз, Никогдаш надо зарекаться, Дверь должна быть заперта или от-крыта ), — кажутся редкой и драгоценной игрушкой в нашвек, заваленный драматическими произведениями, в кото-рых больше ума, чем таланта, больше талаЦта, чем гра-ции, и в особенности больше ремесленной сноровки, чем есте-ственности.

Этот чудесно одаренный человек, который при желаниипроявлял много вкуса и вдохновения, и умел, при всейсвоей фантазии и экзальтированной чувствительности, бытьостроумным, слишком рано загубил порывами темпераментасвои изумительные духовные способности и за какие-нибудьпятнадцать лет создал все то значительное и изящное, чтоосталось после него. Он не достиг зрелости. Таланта у негобыло достаточно, чтобы пройти вторую половину поприща,быть может, не столь прекрасную, как первая, но все же спо-собную увеличить его славу и подарить нам новые наслажде-ния. Он родился в 1810 году, начал сво.ю литературную дея-тельность в 1830.году и умер в 1857 году.

Теофиль Готье. Теофиль Готье дебютировал в литературеодновременно с Альфредом щ Мюссе. Он был по профессииживописец, но слабость зрения заставила его расстатьсяс кистью; однако и в своих литературных произведениях оностался исключительно живописцем. Он дебютировал поэмамив романтическом духе, как Альбертюс и Комедия смерти,где все, что выходит из рамок описаний, никуда не годится,но вся описательная сторона замечательна. В своих прозаи-ческих и стихотворных путевых заметках он продолжалдавать эскизы, офорты, акварели или масляные картины,


большая часть которых написана очень эффектно, а некото-рые положительно превосходно.

Наконец, как бы овладев в совершенстве кистью и резцом,Готье вскоре после 1848 года дал свой стихотворный шедеврЭмали и Камеи, где перо писателя соперничает со всеми ору-диями изобразительных искусств. На такой степени совер-шенства эта художественная «транспозиция» (выражение са-мого Готье) является настоящим чудом и как бы обогащаетлитературу новой областью. Все победы, даже те, из кото-рых нельзя, повидимому, извлечь особенной пользы, за-служивают уважения, и мы должны быть благодарны Тео-филю Готье за это новшество. Эмали и Камеи займут своеместо во французской литературе, как исключительная худо-жественная редкость, обнаруживающая руку изумительногоработника.

Готье писал также романы, отличающиеся тем же харак-тером, что и прочие его произведения. Таковы, напри-мер, Мадмуазель де Мопеп и Капитан Фракасс, где при всемизяществе формы почти отсутствует содержание; их молшоназвать очень недурными работами или, на худой конец, хо-рошенькими безделушками, ибо автор, словно сознавая, чтони события, ни действующие лица не представляют для чита-теля особого интереса, пускает в ход все свои техническиересурсы. Это — посредственные книги с чудесными иллю-страциями, но, как известно, книга обычно для того ииллюстрируется, чтобы скрыть недостаток содержания.А талант иллюстратора был велик.

Готье был в своем роде замечательным стилистом. Немногоархаичный, как почти все крупные стилисты, слишком ста-рательно уснащавший свою речь техническими терминамииз области архитектуры, живописи и керамики, с которымион прекрасно был знаком, и вместе с тем прекрасно образован-ный, воспитанный на классиках, столь же хорошо знакомыйс общепринятым литературным языком, знавший его лучше,чем кто бы то ни было, владевший им глубже и увереннее,чем даже Виктор Гюго, он оставил образцы изящного слога,достойные внимательного изучения, причем — даже послесамого близкого рассмотрения — они ничего не теряют в своейкрасоте, и в них не удается открыть никаких изъянов. Егосочинения могут дать пищу критике, но отдельные стра-ницы превосходны, а этого достаточно, чтобы отвести Готьевесьма почетное место во французской литературе.

Не следует забывать Огюста Барбье, который стоял гораздониже Теофиля Готье, но в продолжение короткого периода обна-


руживал подлинный талант. В1830 году он сочинил несколькосатирических ямбов в манере Андре Шенье, написанных не-уверенным языком, но проникнутых таким могучим вообра-жением и яростным порывом, что у читателей создается впе-чатление словно от физического толчка. В особенности хорошидва стихотворения: Идол направленное против воскресаю-щего бонапартистского фанатизма, и Добыча — против жад-ных интриганов, которые оспаривали друг у друга теплыеместа после Июльской революции. Стихи эти производятособенно сильное впечатление, если читать их вслух с пафосом,как речь трибуна или проклятие пророка. Имя, подписанноепод такими строками, никогда не умрет, но гибнет талант,вдохновляемый исключительно негодованием и злобой. Впо-следствии Огюст Барбье писал еще очень недурные стихи;он пережил не свою известность, которая за ним осталасьtно свою славу. Скончался он в 1882 году.

Можно ли зачислить Ламеннэ.в ряды поэтов? Его позволи-тельно отнести также к ораторам, а с некоторой натяжкойи к философам. В начале своей литературной карьеры Ла-меннэ в целом ряде сочинений, из которых самым значитель-ным был Опыт орелигиозном индиферентизме, защищал теже доктрины, что Жозеф де Местр и Вональд. Затем, будучив душе демократом, признавая и раньше, чуть ли не в качестведогмата веры, принцип «всеобщего согласия», глубоко по-трясенный Июльской революцией и озабоченный примире-нием католической религии, служителем которой он был,с новыми идеями, — он пытался создать либеральный католи-цизм. Когда римская курия осудила его идеи, Ламеннэ несчел нужным подчиниться ее решению, порвал с церковьюи сделался ярым демократическим писателем, распростра-нявшим в жгучих памфлетах, дышащих страстным и волную-щим лиризмом (Слова верующего, Народная книга, О совре-менном рабстве), самые смелые мысли и самые благородныеи милосердные чувства. И никто не посмел ни на минуту за-подозрить благородство его характера и суровое бескорыстие.

Великий стилист, доводивший до излишеств, — но изли-шеств, которые ослепляли и опьяняли читателя, — присущиеему качества поэта в прозе, трибуна и пророка, Ламеннэоставил страницы, имеющие характер од или ямбов, и егоодинокая и мятеясная старость не прошла бесплодно дляискусства. Его теперь мало читают; идеи, которым он после-довательно служил, не пробуждают ныне страстей, и обыч-ный тон его писаний не принадлежит к числу тех, которыенравятся широкой публике; но любители торжественного


слога и высокого красноречия еще помнят сочинения Ламеннэ,в которых эти два драгоценные качества содержатся в изо-билии и могут дать наслаждение знатокам.

Театр. Театр был весьма блистателен в эту эпоху. Мы уженазывали драмы Гюго, которые, за исключением Бургграфов, —впрочем, восхитительных, — все имели большой успех. Кази-мир Делавинь трагедией в стихах Людовик XI(1832), траге-дией в стихах Дети Эдуарда(1833), исторической комедиейв стихах Дон-Жуан Австрийский(1835), исторической коме-дией в стихах Популярность(1838) и комедией-буфф в прозеДокладчик(1841) удачно продолжал свое театральное поприще.

Понсар пытался воскресить корнелевскую трагедию своейЛукрецией, которая вследствие начинавшейся тогда реак-ции против романтического театра или, скорее, благодарясвоим достоинствам имела в 1843 году шумный успех. С мень-шим успехом автор поставил впоследствии Агнесу де Мерани(1846), Шарлотту Корде(1850) и комедию Честь и деньги(1853). Мы еще встретимся с ним, когда будем говорить о со-временной литературе в собственном смысле этого слова.

Эжен Скриб, писавший уже давно, добился славы около1830 года. Родившись в 1791 году, он выпустил свои первыедраматические опыты в 1811 году. С этого момента и вплотьдо 1830 года он поставил несколько сот пьес, имевших мимо-летный успех. В большинстве случаев это были наскоро скроен-ные водевили, но в них уже проявлялось то знание сцены,которое никогда не покидало автора. С 1830 года Скриб,уверившись в своих силах, рискнул взяться за серьезныедраматические вещи. Бертран и Ратон (1833), Товарище-ство (La Camaraderie— 1837), Цепь (Une chaine— 1841),Битва дам (Bataille des Dames— 1850) — были бытовымикомедиями, Стакан воды (Le Verre d'Eau— 1842) и АдриеннаЛекуврер(1849) — комедиями историческими и анекдоти-ческими. Этот жанр, как мы уже видели, был известен во Фран-ции и раньше, но в эпоху Луи-Филиппа он достиг в лице Де-лавшая и Скриба своего совершенства и апогея.

Скриб был поверхностным наблюдателем. Но он обладалмастерским умением завязывать интригу, вести все времяпьесу с неослабевающим интересом и остроумно приводитьее к неожиданной развязке. В технике сцены для него не суще-ствовало тайн, и можно сказать даже, что он ее усовершенство-вал. Будучи в целом учеником Бомарше, он в этом отношении(составляющем, впрочем, весьма существенную сторону дра-матического искусства) превзошел своего учителя. Крометого, Скриб обладал значительным и подчас весьма тонким


остроумием, а его диалоги всегда отличаютсябольшой жи-востью. Он впадает в вульгарность только в тех местах, ко-торые выходят из рамок комического, но автор позаботилсяо том, чтобы такие отступления встречались возможно реже.

С такими дарованиями можно пойти далеко. Успех Скрибабыл огромен. Он приобрел европейскую известность. При-бавьте к этому, что Скриб умел хорошо составлять оперныелибретто и что его имя как либреттиста красовалось на самыхзнаменитых произведениях — Буальдьё, Обера, Мейербера,Верди, Адама и Галеви (Белая дама, Немая, Фра Диаволо,Роберт Дьявол, Жидовка, Гугеноты, Посланница, Черное до-мино, Пророк, Африканка).

Потомство, для которого Скриб, впрочем, и не думал ра-ботать, отнеслось к нему крайне строго. И действительно, ниодному из его произведений не суждена была громкая слава.Однако потомство аплодирует ему, само того не подозревая,поскольку все драматические писатели, знающие техникусвоего дела, изучили ее по Скрибу и, следовательно, до из-вестной степени обязаны ему своими успехами. Скриб помогболее крупным людям, чем он сам, да и до настоящего временион остается тайным сотрудником тех самых писателей, кото-рые отодвинули его на задний план, так как из драматургаон, благодаря внимательному чтению его произведений теа-тральными деятелями, сделался профессором драматическогоискусства. Об этой большой заслуге Скриба почему-то принятозабывать, а между тем отрицать ее невозможно.

Из прозаиков эпохи Луи-Филиппа мы рассмотрим сначалатех, которые подверглись влиянию романтизма, а затем тех,которые остались в стороне от него.

Жорж Санд. Жорж Санд, обладавшая талантом чрезвы-чайно гибким и доступным всем влияниям окружающейсреды, начала свое поприще в 1830 году как чистейший ро-мантик. Романы, которые она тогда писала, — Лелия, Вален-тина, Индиана, Жак — представляют собой в сущности ли-рические и реторические поэмы, по сравнению с которымиЯовая Элоиза может показаться простой и проникнутой однимнастроением. Их читают еще и теперь со странной смесьюскуки, досады и восхищения, что при чтении литературныхпроизведений не часто приходится испытывать одновременно.

После нескольких произведений, более сдержанных, нов равной степени выдающихся, каковы Андре (1835) и Мопра(1837), которые можно отнести к переходному периоду, ЖоржСанд около 1848 года одновременно усваивает две совершенноразличные манеры, порою уживающиеся в одних и тех же


произведениях. То она пишет совсем простые повести, лишьв конце отличающиеся слегка романтической развязкой,в которых изображает деревню, главным образом провинциюВерри, нравы и обычаи поселян, причем проявляет искусствопейзажиста и идиллического поэта, изумлявшее и восхищав-шее в свое время читающую публику (Маленькая Фадетта —La Petite Fadette, Мастера церковного звона — Les MaitresSonneurs, Чортово болото—La Mare аи Viable. Франсуа леШампи — Frangois le Champi); то пытается проводить в своихроманах социалистические теории (Странствующий подма-стерье — Les Compagnons du tour de France, Грех г-на Ан-туана — Le Peche de M. Antoine); то соединяет идиллиюс политической пропагандой (Мельник из Анжибо — Le Меи-nier d'Angibaut).Наконец, уже в эпоху Второй империи, мывидим, как она с мастерством, не ослабевавшим до последнихдней ее долгой жизни, дает в своих романах милые и трога-тельные картины бурясуазного быта.

Одаренная талантом необычайно гибким, созданным, чтобыпоследовательно пленять три различных поколения, а такжеспособным понимать и глубоко чувствовать душевные пере-живания и образ мыслей самых различных людей, и едва лине различных цивилизаций, — что, кстати сказать, она дока-зала своими, к сожалению, немногочисленными историче-скими романами (Консюэло — Gonsuelo, Красивые господа изBy а-Доре—Les Beaux Messieurs deBois-Dore),—Жорж Санд об-ладала сверх того слогом, который она по своему произволуделала лирическим, элегическим, пасторальным, утонченным,по который по самой природе своей был безыскусственным,текучим и свежим, как молоко, которое пьешь большимиглотками под тенистым деревом. Удивительна была плодо-витость Жорж Санд, всегда дававшая хорошие результаты,и ее спокойная и безмятежная способность к обновлению.Оригинальная в том смысле, что по своему желанию онамогла перевоплощаться без малейшего усилия, — чрезвы-чайно редкая черта оригинальности, — Жорж Санд былаи остается одним из наших великих романистов, одним изнаших великих стилистов, свидетелем и одновременно до-стоверным свидетельством перемен, совершившихся в обще-ственных вкусах между 1830 и 1870 годами.

Бальзак. Бальзак, гораздо более трудолюбивый писатель,во всем творчестве которого чувствуется отчаянное напряясе-ние энергичной воли в борьбе с непокорной натурой, примы-кает к романтизму своей склонностью к изображению уродств,колоссальных и неправдоподобных фигур, огромных состоя-


ний, созидаемых одним мановением руки, к таинственнымзаговорам. Но вместе с тем Бальзака совершенно основательносчитают отцом того реализма, который около 1850 года вы-теснил романтизм своей точной наблюдательностью, своеймощной психологией, своим искусством создавать характерыправдивые, живые, присутствие которых чувствуешь возлесебя, о которых невольно хочется сказать: «Вот человеческаянатура, и такой я ее знаю!»

Эта смесь противоположных элементов не обходится безнекоторых трений и противоречий; но несравненная мощьтворчества, жизненность действующих лиц, естественнаяодушевленность сцен, правдивость и точность в изображенииматериальных предметов, домов, мебели и одежды сглаживаютвсе недостатки, неестественность невероятных положенийи скуку слишком длинных, мелочных и однообразных описа-ний и повторений. Типы Бальзака глубоко врезаются в память;таковы: старый неисправимый распутник — барон Гюло; себя-любивый и грубый старый вояка — Филипп Бридо; скупец —Гранде; преступно слабый отец, в котором отцовская любовьстановится пороком, — Горио; честолюбец, постепенно за-ставляющий умолкнуть в своей душе голос совести, — Ра-стиньяк; современная интриганка—госпожа Марнеф, и т. д.

Эти мужчины и женщины, подобно некоторым созданиямШекспира, до сих пор живут среди нас жизнью, которую мыне в силах не считать столь же реальной, как наша собствен-ная. Бальзак, можно сказать, обогатил Францию новымитипами. И если бы его слог стоял на высоте его творческойсилы, то он занял бы место среди величайших литера-турных гениев. Мы прощаем Бальзаку крайнее несовер-шенство в этом отношении, но следует опасаться, что такназываемое позднее потомство, дорожащее почти исклю-чительно одними хорошо написанными книгами, будет слиш-ком сильно шокировано недостатками бальзаковского слогаи забудет одного из величайших мастеров художественнойвыдумки XIX столетия.

Как на последних романтиков-прозаиков можно указатьна Эжена Сю и Фредерика Су лье, которые в своих объемистыхроманах, часто остроумных и занимательных, но совершеннолишенных настоящего бытового характера, обнаружили туизобретательйость в придумывании событий, которая, ко-нечно, не дается в удел всем и каждому, но которую, однако,нельзя не признать весьма легковесной.

Александр Дюма. Фантазией Александр Дюма обладалв такой степени, что в этом отношении с ним не может срав-


ниться ни один писатель XIX века, да, пожалуй, и никакойдругой эпохи. События, инциденты, осложнения и перипетииестественно зарождались у него в мозгу и как бы самопроиз-вольно складывались в обширные захватывающие эпопеи.Никогда люди, знающие литературу, не дочитают до концаТрех мушкетеров (Les trois Mousquetaires), Виконта де Бра-желона (Le Vicomte de Bragelonne), Монте-Кристо (Monte-Cristo), но болыпинстцо всегда будет читать их, и даже, ка-жется, чем дальше идет время, тем усерднее оно их читает.

Искусство рассказывать без конца, не надоедая читателю,,далеко не безделица, и этим искусством Дюма владел мас-терски. Самый слог его нельзя назвать дурным: он имеет всекачества, важные и необходимые для тех целей, которыеимел в виду автор — он ясен, стремителен, жив и прост.Можно даже пожалеть, что стиль Дюма обладал качествами,способными привлечь к себе внимание и потому мешающимичитать «одним духом», т. е. так же быстро, как разверты-вается действие, и так быстро, как писались эти книги.

Этот плодовитый и легкий талант как нельзя лучше под-ходил для театра. Напомним, что именно Дюма, спустядолгое время после появления драмы Пинто, оставшейсяблестящей, но изолированной попыткой, снова ввел в употре-бление и почти изобрел заново историческую драму своейпьесой Генрих III и его двор (HenriIII et sa Com, 1829). Так кактрагедия в стихах начала выходить из моды, но драматиче-ские произведения, написанные на исторические сюжеты,не могли исчезнуть, то не подлежало сомнению, что историче-ская драма в прозе естественно должна была притти на сменузаброшенной трагедии. Правда, это было лишь формальнойпеременой; но ведь кому-нибудь должно же было притти в го-лову сделать первый шаг, и этот шаг был сделан АлександромДюма.

Вслед за его первой блестящей драмой появился в царство-вание Луи-Филиппа целый ряд других: Антони (Antony, со-временная драма, 1831), Карл VII и его вассалы (Charles VIIchez ses grands vassaux, 1831), Башня Нель (La Tourde Nesles, 1832), Кин (Kean, 1836), Мадмуазель де Бель-Иль (Mademoiselle de Belle-Isle, историческая комедия, 1839),Шевалье де Мезон-Гуж (Le chevalier de Maison Rouge, 1847).Кроме того, Дюма-отец продолжал писать во время Второйимперии, и ниже мы еще с ним встретимся. Он представляетлюбопытный пример естественного и как бы инстинктивноготаланта, никому не подражавшего, не следовавшего ника-ким правилам и не создавшего для себя никаких правил,.


обладавшего такой врожденной способностью развлекать,,заинтересовывать и волновать людей, что он действует на нихбеспрерывно, расточительно и безошибочно, как стихийнаясила природы.

Мы уже далеко отошли от романтизма в собственном смыслаэтого слова с его программой и установленными им новымиправилами. Мы еще дальше отойдем от него, занявшись АнриВейлем, известным под псевдонимом Стендаля.

Стендаль. Хотя Стендаль в 1822 году защищал романтизм,но, во-первых, он хорошо не понимал настоящего смыслаэтого слова, а во-вторых, он делал это в такую эпоху, когдаромантизм еще не успел сложиться и определиться, как этослучилось впоследствии. Стендаль не только не был роман-тиком, но даже был настолько чужд своему веку, насколькоэто вообще возможно. По своему нраву, настроению, фило-софским мнениям, литературному духу и слогу Стендальбыл человеком XVIII столетия.

Абсолютно недоступный религиозному чувству, сенсуалисти чувственный человек, черствый безрадостный эпикуреец,Стендаль ничего не видел в мире, кроме «погони за счастьем»;свободный от наивного оптимизма своих учителей, знающий,что счастье доступно не для всех, он говорил: «Наслаждайся»кто может». Немудрено, что он был поклонником «энергии»,сильного и бесстрашного эгоизма, который завоевывает себеместо в жизни, опрокидывая на своем пути все препятствия,хотя бы это были живые люди. Фанатик силы подобно Воль-теру, Стендаль боготворил Наполеона, как Вольтер — Фри-дриха II. Стендаль шел даже гораздо дальше под влияниемзадора и бравады, а также потому, что не умел различать мно-гих вещей: так, например, он восхвалял как проявление энер-гии внушенные страстью преступления бешеных и порыви-стых людей, тогда как в действительности это нечто диа-метрально противоположное энергии. Стендаль был чело-веком довольно неприятным и беспокойным, которого друзьяне находили нужным презирать, так как предпочитали на-ходить его смешным. Он и впрямь был смешон, но при томиспорчен до самой глубины сердца; в оправдание Стендаляможно сказать, что он очень много страдал.

Стендаль был чрезвычайно талантлив. Так как характер»человека всегда оказывает сильное влияние на его талант,то неудивительно, что эгоизм Стендаля побуждал его слишкоммного говорить о самом себе. Двадцать раз он рассказываето своем детстве, об отце, тетке, о своих победах над женщи-нами, обо всех людях, которые казались ему неприятными,


потому что он не любил их, и все это однообразно, как вечноповторяемые рассказы старого брюзги. Беда всякого эгоистане в том, что он антипатичен, а в том, что он скучен.

Стендаль в высокой степени обладал двумя достоинствами,крайне редкими в его время: он умел хорошо наблюдать ма-териальные предметы, и видел людей насквозь. Это был пре-восходный путешественник и несравненный исследовательчеловеческих душ.

В этом отношении особенно замечательны его Записки ту-риста (Memoires d'un Touriste), Красное и черное (Le Rouge etle Noir), а отчасти также Пармский монастырь (Chartreusede Parme). Записки туристанаписаны вовсе не туристом.Стендаль меньше всего был живописцем пейзажей; но он умелудачно схватывать, так сказать, нравственный облик страны,области, провинции или города и характерные черты населе-ния, класса, общества или группы. И, несмотря на все своипромахи, неверное освещение предмета и некоторые детали,которым он придавал преувеличенное значение, Стен-даль указал основные, самые ценные элементы той нау-ки, которую в настоящее время называют психологиейнародов.

Как романист Стендаль еще более замечателен. Если Бен-джамен Констан в своем Адольфеизобразил человека 1815 года,то Стендаль в Красном и черном, быть может, с еще большейглубиной изобразил человека 1830 года. Честолюбивый пле-бей, неразборчивый в средствах, не без некоторого благород-ства, подсказанного гордостью, опьяненный примером великойволи, которая торжествовала над всеми препятствиями, сби-тый с толку наполеоновской легендой, бросается очертя го-лову в свет со страшным упорством и яростной жаждой до-биться своего, с примесью некоторой робости, и терпит кру-шение у пристани в результате одного из тех срывов истиннойэнергии, которые называются бесполезными преступлениями.Эта сложная и вместе с тем понятная личность окруженанесколькими столь же жизненными и более симпатичными жен-скими фигурами. Стендаль вводит своего героя в общество два-дцатых годов, некоторые части которого, как, например, ду-ховенство и аристократическая среда маленького городка,описаны с поразительной силой. Все это вместе составляетодин из самых живых и реалистических романов француз-ской литературы и одно из тех произведений, которые можночитать несколько раз с неослабевающим интересом. Меньшеперечитывается другой его роман Пармский монастырь, ноописание знаменитой битвы при Ватерлоо и некоторые главы,


в которых изображены мелкие итальянские дворы 1818 года,представляют большой интерес.

В свое время стоявший особняком, Стендаль справедливобыл признан родоначальником психологического романа в туэпоху, когда этот литературный жанр начал возрождатьсяво Франции.

Шарль Нодье. Мы оставили несколько в стороне ШарляНодье, который пользовался известностью и почетом во времяРеставрации и умер в 1844 году. Обладая гибким умом и боль-шой восприимчивостью, но несколько любивший разбрасььваться, натуралист, филолог, поэт, романист и в общем обая-тельный человек, наивно добрый, простой, великодушныйи отличавшийся такой непритворной скромностью, что онапочти переставала, казаться добродетелью, — Нодье в про-межутке между 1815 и 1830 годами написал множество вещей,начиная с диссертаций об усиках насекомых и мрачных при-знаний, навеянных Вертером, до слишком даже веселыхисповедей во вкусе Фоблаза и романтических стихотворений,навеянных Оссианом.

Этот эклектик в конце концов сделался оригинальным. Онпревратился в повествователя-фантаста, умевшего в надлежа-щей пропорции сочетать несколько фантастичное вообра-жение с весьма остроумным юмором. К этой счастливой полосепринадлежат Тереза Обер (1819), Трильби (1822), Историяо короле Богемском и его семи замках (1830), во всех отношенияхпрелестная Фея крошек (1832) и многие другие произведения.Занимая пост директора Арсенальной библиотеки, Нодье сталцентром избранного кружка выдающихся людей, куда вхо-дили Виктор Гюго, Мюссе, Сент-Бёв, братья Дешан; а благо-даря своим обширным знаниям, своему вкусу, который подконец значительно развился, что почти всегда бывает с ум-ными людьми, и благодаря добродушно отеческому тону своихнаставлений Нодье оказал значительное влияние на развитиелитературы своего времени.

Такое же влияние оказал Нодье и на язык. Обладая большойэрудицией, будучи любознательным и страстным филологоми тонким знатоком стиля, он снова ввел в употребление мно-жество превосходных слов и речений из сокровищницы старин-ного французского языка, которым романтики впоследствиидали право гражданства, начав пользоваться ими. Если мывспомним, какое большое число великолепных слов выпалоиз употребления в XVIII столетии и снова вошло в обиходв XIX, а также примем в соображение, что романтикив большинстве своем читали очень немного, то вынуждены


будем приписать это восстановление Полю-Луи Курье иШарлю Нодье — единственным «архаистам» между 1815—1830 годами. Это обогащение языка единственно правильнымспособом, который состоит в сохранении уже накопленныхбогатств, было делом названных двух писателей, и его про-должал позднее Теофиль Готье.

Проспер Мериме. Менее глубокий, но гораздо более умный,чем Стендаль, о котором он судил как друг, т. е. очень суровопод видом похвалы, наделенный меньшей силою воображе-ния, чем Нодье, но очень тонкий моралист и неподражаемыйрассказчик при всей трезвости своей манеры изложения,высокомерный и замкнутый Мериме скрывал под напускнойхолодностью сердце более нежное, чем ему хотелось в томпризнаться, и большое благородство, которое заботливо ста-рался не выставлять напоказ. Мериме создавал шедеврыпсихологического анализа или бытовой живописи, — раз-мером чаще всего в несколько страниц, написанных спокойным,чистым и отделанным языком, давая в самом разгаре роман-тизма пример и образец свободного от лишних украшений,точного и сильного слога.

Его небольшие романы Хроника времен Карла IX (Chro-nique du temps de Charles IXJ, Коломба (Colomba), Кармеп(Carmen) отличаются логической последовательностью, сжато-стью и силой впечатления, достойными великого худож-ника; его повести Двойная ошибка (La Double meprise),Илльская Венера (La Venus d'llle), Этрусская ваза (LeVase etrusque), Взятие редута (L'Enlevement de la Redoute),Локис (Lokis) представляют сжатые, насыщенные романы,написанные с самобытной мощью, уверенностью и, несмотряна полное отсутствие заботы о красочности и образности,с ослепительной иногда силой слога, обличающими большогомастера.

Мериме в такой же и, быть может, даже в большей степени,чем Стендаль, был родоначальником психологического ро-мана, т. е. настоящего французского романа, если тольковерно, что французы — это, по преимуществу, «моралисты,умеющие писать». Историк и археолог, такой же добросовест-ный, как и в своих беллетристических произведениях, с инте-ресом изучавший иностранные литературы, как он с интересомизучал все, Мериме оставил после себя несколько хорошихисторических книг и первый ознакомил французов с русскойлитературой. Но его вечной славой останется то,, что он былпервым из французских новеллистов, а может быть — и изновеллистов вообще.


Историки. Царствование Луи-Филиппа было знаменатель-ной эпохой французских историков.

В 1824 году Минье опубликовал свое четкое и мастерскинаписанное резюме Истории французской революции. За-тем, почти одновременно, Тьер выпустил свою пространнуюИсторию революции, за которой последовала медленно под-готовлявшаяся и писавшаяся в продолжение двух десятковлет замечательная История Консульства и Империи — обра-зец повествования ясного и легкого (несмотря на подавляющееобилие документов), и вместе с тем образец «правительствен-ной истории», т. е. истории, которая написана государственнымчеловеком, знакомым со всеми деталями, ресурсами и слабо-стями военной державы в каждый данный момент и при всехобстоятельствах. Она может быть названа «требником государ-ственных людей»,как книга Коммина1 — «требником королей».

Гизо, бывший со времен Империи профессором Сорбонны,выпускал в свет, особенно начиная с 1820 года, целый рядсерьезных исторических трудов, пожалуй, излишне система-тичных, импонирующих своей размеренностью и строгимстилем: Курс новейшей истории, Общая история цивилизациив Европе, История цивилизации во Франции; а после своегоудаления от власти составил Мемуары для гьстории моего вре-мени, являющиеся полной парламентской историей Фран-ции от 1830 до 1848 года.

Мшпле начал писать свою обширную Историю Францииот древнейших времен вплоть до 1815 года. В этом сочинениион обнаружил дарование историка, поэта, художника, пылкогооратора, способного с поразительной силой воскрешать исчез-нувшие народы и исторические личности, окутанные дымкойседой старины. Сочинение это написано неравномерно, но не-которые отдельные части, например вторая половина среднихвеков, главы о Жанне д'Арк, Людовике XI, Ренессансе, могутбыть признаны шедеврами в научном и в литературномотношениях. Отрываясь по временам от своей огромной исто-рической работы, Мишле иногда совершал экскурсы в другиеобласти и здесь давал полный простор своим поэтическимсклонностям. Он выказал себя настоящим поэтом в прозев своих восхитительных книжках Птица, Насекомое, Море,Гора — каникулярных работах, которые одни могли бы про-славить кого угодно.

1 Средневековый французский историк. — Прим. ред

ТоварищМишле по Коллеж де Франс, туманный Кине,настолько же пасмурный, насколько Мишле ослепителен


и блестящ, также был поэтом, для которого история слу-жила поводом измышлять и сооружать системы. Эти си-стемы были отчасти поэмами и отчасти грезами. Стилист онбыл хороший, хотя и многословный, гармонический и плавныйв той же мере, в какой Мишле был нервным, изломанным и какбы трескучим; он эффектно развертывал легко раздував-шуюся и ритмическую ткань своей фразы и заставлял чи-тателя попеременно то желать несколько большей простоты,то мириться с торжественностью. Позднее, в двух прекрасныхкнигах, по своему характеру совершенно различных, Кинесделался более ясным, более простым и, не переставаябыть оратором, начал писать более по-французски. Рево-люция — книга, богатая новыми идеями, заставляющая мы-слить и показывающая историка-философа, —философа, кото-рый в значительно большей мере сделался историком, иисторика, который создал для себя гораздо более четкую фи-лософию. Сотворение мира — красиво написанный этюд о пе-реворотах, которые, по всем вероятиям, пережила наша пла-нета, и вместе с тем опыт нравственной философии, почерпну-той из зрелища вселенной и размышлений об ее истории.

Мысль Кине освобождалась постепенно и никогда не былаболее светлой, а следовательно, и слог его никогда не былболее прекрасен, чем в те годы, когда автор уже прибли-жался к своему концу. Такая медленность развития сооб-щает иногда литературным судьбам в некотором роде дра-матический интерес.

1 Слово «попрежнему» может ввести читателя в заблуждение. Французскаяегиптология была представлена гениальным основателем этой науки, первымчеловеком, открывшим чтение иероглифов, великим Жаном-Франсуа Шамполь-оном, умершим в 1832 году, тогда как старший его брат Жак-Жозеф Шам-польон-Фижак ровно ничем не замечателен в египтологии, которой он, вообще,бросил заниматься еще в 1819 году и перешел к французской палеографии.Именно, чтобы не путать его с его гениальным младшим братом, старшего братаи называют «Шампольон-Фижак» (Фижак — местечко, где он родился).—Прим. ред.

Изучение Востока за 1830—1848 годы не только не прекра-тилось, но даже было в чести больше, чем когда-либо. Египто-логия имела своими представителями попрежнему Шамноль-она-Фижака, 1 а кроме того Летронна, издавшего в 1833 годусвою диссертацию Звучащая статуя Мемнона с точки зренияее отношений к Египту и Греции, Сборник греческих и латин-ских надписей в Египте, рассмотренных в связи с политическойисторией и т. д., и Прис д'Авена, обнародовавшего в 1836 годусобрание важнейших египетских памятников.


Ассирология сделала значительные успехи благодаря тру-дам французского консула в Моссуле Ботта, открывшегоразвалины Ниневии и дворец в Хорсабаде. Именно в это времяв Луврском музее появились гигантские быки с человеческимиголовами, увенчанными тиарой.

Изучение Персии значительно облегчилось благодаря сде-ланному Эженом Бюрнуфом переводу Вепдидад-Саде — сочи-нения, приписываемого Зороастру. На семитскую цивили-зацию пролит был новый свет Мунком в его книге о Пале-стине (1846), Франком в его этюде Каббала, религиозная фи-лософия евреев, Письмами об истории арабов до МагометаФюльжанса де Френеля и Опытом истории арабов Коссенаде Персеваля.

Исследование индусской литературы энергично велось Эже-номБюрнуфом, которыйперевел Бхагавата-Пурана, и Гарсеномде Тасси, написавшим Историю индусской литературы. С дру-гой стороны, Станислав Жюльен (перевод философа Мен-цзыит.п.), Теодор Пави (перевод китайских сказок), Гуллард'Арси (перевод китайских песен и поэм) и другие продол-жали и дополняли те исследования в области синологии,которые с таким блеском начаты были во Франции Гинем(Обзор китайской литературы в Записках Академии над'писей, тт. XXVI, XLII, XLIII) и Абелем де Ремюза (Опытыо китайском языке и литературе, 1811; Записки о китайскихкнигах Королевской библиотеки, 1818).

Ораторы. Главными ораторами рассматриваемой эпохи быште самые люди, которых мы только что характеризовали какисториков, — Гизо и Тьер, обладавшие диаметрально про-тивоположными качествами, словно для того, чтобы позволитьнаблюдателю насладиться зрелищем контрастов и параллелей:один — торжественный и даже несколько надменный, гово-ривший важно и повелительно, другой — живой, остроумный,по внешности небрежный, умевший, как никто, пленять и.покорять слушателя; оба — самодержавные владыки словакак импровизированного, так и заранее подготовленного,оба одинаково грозные в политических спорах, — онисообщили французской парламентской трибуне такойблеск, какого она не имела ни при Реставрации, ни дажево время Революции, и какого никогда не получала ужевпоследствии.

Наряду с ними возвышались: Монталамбер, ученик Ламеннэ,но оставшийся в лоне католической церкви, прекрасный ора-тор, патетический и сентиментальный, но умевший при случаебыть остроумным и едким, написавший превосходную книгу


Иноки Запада, и Берье, уже зрелый в эту пору, прославив-шийся в молодости как адвокат на процессах Нея, Ламеннэ иШатобриана, а теперь продолжавший отстаивать легитимизм45 горячностью, страстной серьезностью и такой красотой уст-ного слова, о которой долго вспоминали современники.

В стороне от политической трибуны стоял Лакордер, сосвоим пламенным красноречием, не совсем свободным от влия-ния дурного вкуса, но глубоко волновавшим умы и сердца;ому удалось отчасти вернуть церковную кафедру к наиболееславным дням ее прошлого.

Критики. Критики в то время были весьма многочисленны,и среди них встречались люди большого таланта. Между1820 и 1830 годами Вильмэн в Сорбонне делил громкие три-умфы с Гизо и Кузеном. Прежде всего он был очень красно-речив, помимо того он же положил начало новой критике.Великие успехи исторической науки и искусства поразилиего и оказали на него сильнейшее влияние. Он счел нужнымтесно связать критику с историей и говорить о писателях неиначе, как старательно выясняя их отношения к стране,к эпохе и к обстоятельствам, среди которых они жили. Этозначило обновить критику и сообщить ей всю важность после-довательного изучения истории цивилизации. Программабыла слишком значительна, чтобы он мог ее целиком выпол-нить, но хорошо уже то, что он начертал ее и не забывал в своихисследованиях и на своих лекциях. Это сообщало преподава-нию Вильмэна характер менее догматический, т. е. менеепроизвольный, и более реалистический, т. е. более живой.Слушатели до известной степени чувствовали, что живут одноюжизнью с теми авторами, о которых он говорил им. Этотметод, продолженный другими гораздо дальше и применяв-шийся с такой систематической строгостью, на которую Виль-мэн,- к счастью, не был способен и о которой он не помышлял,.дал в конечном итоге очень хорошие результаты и способ-ствовал тому синтезу всех наук, который всегда останетсязатаенной, неосуществимой и благотворной мечтой челове-ческого разума.

Сен-Марк Жирарден, менее всеобъемлющий и менее красно-речивый, но остроумный и гибкий, сменил Вильмэна в симпа-тиях публики. Он был прежде всего проникновенным и ори-гинальным моралистом. Он прослеживал на протяжении всейлитературы какое-нибудь чувство, страсть или даже предрас-судок, разъяснял его характер и историю с помощью искус-ных сравнений и сопоставлений. В таком духе задуман идоставлен его Курс драматической литературы, который,




в сущности, представляет собой вовсе не курс драматическойлитературы, а курс морали, иллюстрированный множествомпримеров, заимствованных главным образом из драмати-ческих произведений. В общем это очень хорошая и ориги-нальная книга, которую и в настоящее время можно про-читать не без пользы.

Следует еще упомянуть здесь Густава Планша, критикажурнала Ревю де де Монд. Гроза бездарных и даже посред-ственных авторов, завзятый и несколько узкий консерватор,он был ярым защитником классического вкуса. В свое времяон сыграл не лишнюю и не бесславную роль, часто обнару-живая крайне точное и верное эстетическое чутье. Его идейнаячистота может и теперь быть поставлена в образец, и, как мымогли убедиться из его позднее опубликованной переписки,под грубоватой внешностью он скрывал редкую деликатностьи даже нежность сердца.

Но действительно великим критиком этой эпохи был Сент-Вёв. Мы только мимоходом назовем его здесь; так как онначал пользоваться значительным влиянием лишь после 1850года, то мы и поговорим о нем в другом месте.

Пресса. Литературная пресса играла в период 1815—1847годов такую же, если не более важную, роль, чем в XVIII веке.Меркюр де Франс просуществовал до 1820 года. Незадолгодо того либеральная партия основала Минерву. В течениесвоего непродолжительного существования эта газета, бывшаяпрежде всего политическим органом, касалась множествалитературных и философских вопросов, в общем выступаяпротив романтиков, которые в то время были или считалисьреакционерами. Главными ее сотрудниками были БенжаменКонстан, Жэ, Этьенн, Жуй, Тиссо, Лакретель и другие.

Французская Муза (La Muse frangaisej была органомромантиков. В этом журнале они рекомендовали подражаниеиностранцам, в особенности Вальтер-Скотту, культивиро-вали любовь к средним векам, религиозное чувство и, самособой разумеется, меланхолическую сентиментальность. По-следняя особенно преобладала в молодом журнале романти-ков. Здесь, в подражание Больному юноше Шенье, появиласьзнаменитая серия: Юная больная, Больная сестра, Больнаядевица, Умирающая мать, Больной ребенок, так что самаредакция в конце концов нашла, что этого довольно, и заявила,что «с этого дня проработка различных агоний надолго изъем-лется из поэтического оборота», а для окончательного заклю-чения этого поэтического турнира предложила элегию Выздо-равливающий троюродный дядюшка. Постоянными сотрудни-


ками этого журнала, просуществовавшего с 1819 по 1822.год,были Виктор Гюго, Альфред де Виньи, Эмиль и Антуан Де-шан, Шарль Нодье, Гиро, Софи Гэ, ее дочь Дельфина Гэ(впоследствии г-жа де Жирарден), г-жа Деборд-Вальмор,г-яса Тастю и т. д.

В 1826 году основана была газета Фигаро. Эта по внеш-ности чисто литературная газета враждебно относиласьк правительству Реставрации. Ее сотрудниками были ЖюльЖанен, Рокплан, Поль Лакруа, Альфонс Ройе и другие.После Июльской революции она перешла в руки Латуша,который привлек туда Феликса Пиа, Жюля Сандо и ЖоржСанд. Затем газета прекратила свое существование и возоб-новилась только в 1854 году.

Журнал Ревю де де Мопд, основанный в 1829 году, временнопрекратившийся и восстановленный в 1831 году ФрансуаБюлозом, без разбора принимал всех писателей, выдвинув-шихся в той или иной области, и вскоре завоевал влиятельноеположение, которого с тех пор уже не терял никогда. Пере-числить его сотрудников — значило бы повторить все назван-ные в этой главе имена и прибавить к ним еще много других.

Ревю де Пари, основанная также в 1829 году докторомВерояом, в 1831 году перешедшая в руки Амедея Пишо, а в1834 году приобретенная Бюлозом, которому пришлось,таким образом, руководить двумя толстыми журналами,отличалась несколько более легким и более узким литературно-художественным направлением, чем Ревю де де Мопд. ЗдесьЦисали Бенжамен Констан, Ламартин, Казимир Делавинь,Скриб, Александр Дюма, Альфред де Виньи, Мюссе, Бальзак,Сен-Марк Жирарден и Сент-Бёв; журнал закрылся в 1844 году.

Период между 1815 и 1847 годами видел зарождение, рас-цвет и упадок романтизма, видел возрождение религиозногочувства и — быть может, как дополнение к нему — возрожде-ние спиритуалистической философии. Это одна из замечатель-нейших эпох в истории французской литературы.








глава xiv

ИТАЛИЯ


1810—1846




I. Крушение наполеоновского владычества ипробуждение национальной идеи



оследние годы французского владычества в Италии 1были решающим периодом в истории ее национальногосамосознания. Задавленная армиями Наполеона илиубаюканная его обещаниями, национальная идея с неотра-зимой силой внедрилась в умы под действием его насилий,а его военные неудачи подали надежду на осуществлениенациональных идеалов. Никогда еще эта идея не находиластоль многочисленных защитников и не имела таких серьез-ных шансов на успех. Однако она и на этот раз потерпеланеудачу, потому что если ей и удалось преодолеть поли-тический инди|ерептизм итальянцев, то она оказалась ещене в силах победить их вековые предрассудки. Но, бесплоднаяв политическом смысле, эта критическая эпоха оказаласьплодотворной с моральной точки зрения: итальянцы вынеслииз этого периода ясное понимание конечной цели, к кото-рой следовало стремиться, и тех подводных камней, кото-рых следовало избежать, прежде чем ее достигнуть.

1 См. т. I, стр. 428 и сл.

Первые попытки противодействия. Первое противодей-ствие своему владычеству Наполеон встретил на юге полу-острова, и притом — со стороны самого преданного из своихсподвижников. Гордясь своим королевским титулом, Мюратв то же время чувствовал себя униженным необходимостьюиграть роль префекта, и гордость владетельного государявступила в его душе в борьбу с верностью солдата.


Еще серьезнее было положение дел в северной части полу-острова, где французское владычество породило глубокое и,казалось, всеобщее недовольство. Народная масса ставилав упрек французам непрерывный рост фискальных поборов,тяжесть рекрутчины, гекатомбы испанской войны, 1 купцы —континентальную блокаду со всеми ее стеснениями и приоста-новку в торговле, сторонники независимости — отсрочку —неведомо до каких пор — осуществления своих надежд,дворянство— милости, расточаемые армии, духовенство — на-силия над папой, миланцы — распущенность и высокомериевице-короля Евгения. Чтобы превратить это недовольствов гнев и эти смутные стремления в страсти, нужно было со-бытие, которое сделало бы и без того тяжкое иго Наполеонаокончательно невыносимым. Таким событием явилась рус-ская кампания, следствием которой было образование в Ми-лане боевых политических партий и окончательный разрывМюрата с Наполеоном.

Поражения Наполеона и их последствия. 18 февраля1812 года 27 000 итальянцев, в том числе гвардия и отборныевойска, с бодрьш духом выступили в Польшу, предварительновесело отпраздновав карнавал в Милане; в декабре лишьоколо тысячи их собралось в Мариенвердере вокруг импера-торских орлов. Таким образом, Россия поглотила 26 000человек из состава итальянской армии, в том числе почтивсех гвардейцев, принадлежавших к знатнейшим фамилиямкоролевства. Эта катастрофа задела все классы общества.Их скорбь превратилась в злобу, когда такими же гекатом-бами ознаменовался и следующий год: из 30 000 человек,набранных второпях и направленных на помощь главной ар-мии в Германию, в ноябре 1813 года обратно перешли Альпылишь 3000: из 30 000, в несколько приемов посланных в Испа-нию, в декабре вернулось только 7000 человек. В два годаитальянцы принесли в жертву чуждому им делу 60 000 жиз-ней — целое поколение. Будучи не в силах ускорить гибельНаполеона, они имели возможность предвидеть ее как резуль-тат его повторпых поражений и, чтобы встретить желанныймиг во всеоружии, пачали группироваться, сообразно своимжеланиям и программам, в три главные партии.

1 Наполеон направлял в Испанию итальянские полки в особенностис 1810 года. — Прим. ред.

Первая составилась из той части старого дворянства, кото-рая не поддалась влиянию революционных идей и не пошлана сделки с Империей. Видя во французском владычестве


лишь преходящее явление и фактическое беззаконие, невлекущее за собою правовых последствий, она ставила себецелью не более, не менее как закрыть скобки, открытыевосемнадцать лет назад, т. е. восстановление в полном объемережима, существовавшего в 1796 году.

Естественным противовесом этой партии являлась партиявице-короля, более многочисленная и более просьещенная,но зато и гораздо менее однородная. В ее состав входили:большая часть офицерства, которое СЕязыЕали с Еождем какузы военной верности, так и память о совместных победах илишениях, почти Есе чиновники, лично заинтересованныев сохранении существующего строя, и, наконец, часть тойлиберальной буржуазии, которая, особенно в Романье, обра-зовала умеренную республиканскую партию. Общая программаэтих разнородных групп сводилась к тому, чтобы сохранитьсуществующие учреждения, которые сами по себе гаранти-ровали государству достаточную независимость, а также тронвице-короля, все недостатки которого, проистекавшие из чрез-мерной преданности Наполеону, должны были исчезнутьс падением последнего.

К несчастью, их усилия парализовала деятельность третьейпартии, которая, стоя между двумя первыми, бессознательноиграла в руку Австрии. Партия эта возникла недавно, назы-вала себя «национальною» и распадалась на две особые группы,объединяемые лишь общей ненавистью к вице-королю, кото-рого они считали слишком слабым, и к австрийскому влады-честву, которого они боялись. Политическим вождем первойгруппы был директор полиции Луини, военными — генералыПино и Лекки, идеалом — слияние всей Италии с Неаполи-танским королевством под скипетром Мюрата. Во вторуюгруппу вошли знатные молодые миланцы, как Верри, Кои-фалопьери, Босси, Порро, Кастильони, раздраженные мило-стями, которыми Евгений осыпал офицеров, и рассчитывавшие,что в независимом аристократическом государстве их ждутпочести, видные должности, быть может, даже корона. Посвоему честолюбию они были способны вызвать кризис, нопо своей политической неопытности они не сумели бы имвоспользоваться.

В Неаполитанском королевстве исход русской кампаниивызвал такое же глубокое раздражение, как и в Итальянском:в России легло до 8000 неаполитанцев. И вот чиновники, сред-ний класс и мелкое дворянство стали группироваться в тайныеобщества, ставившие себе целью поддержать любого государя,который согласится дать стране либеральную конституцию.


Недовольство народа осложнялось раздражением короля.Мюрат самовольно вернулся из России и был оскорблен однойфразой в Мопитере, резко порицавшей его поспешный отъездиз армии. Прибыв в свое королевство, он увидел себя междудвух огней: либералы осаждали его своими требованиями,союзники тянули его на свою сторону. Это испытание оказа-лось Мюрату не по силам. Первое время по возвращении изРоссии он, казалось, готов был дать волю своему озлоблениюпротив Наполеона. Тем не менее он уехал командовать кон-ницей под Дрезденом и Лейпцигом. Одну минуту корольуже готов был склониться на увещания либералов, предла-гавших поднять против Франции знамя борьбы за итальян-скую независимость, и в то же время по его распоряжениюбыл предательски схвачен Манесом и расстрелян вождькалабрийских карбонариев Капобианко (сентябрь 1813 г.).Мюрат несколько раз завязывал оживленные переговорыс лордом Бентинком, начальником английских сил в Сицилии,но переговоры эти каждый раз обрывались вследствие нежела-ния Мюрата представить реальные гарантии верности, которыхтребовали от него. Наконец, после долгих колебаний, корользаключил с Австрией (11 января 1814 г.) договор, по которомуобязался оказать союзникам вооруженную помощь противНаполеона, за что ему гарантировалась его корона. Но ончрезвычайно медленно продвигался к Ромапье, где его войскадолжны были образовать левое крыло австрийской армииНугена, и к тому же не стеснялся вести переговоры с Евге-нием, которому предлагал разделить Италию на два королев-ства, причем границей должно было служить течение реки По.

Кампания 1813—1814 годов в Италии. Евгений уже шестьмесяцев отстаивал с оружием в руках свои владения. Действуяна одном из второстепенных театров европейской войны,он нес на себе последствия военных и дипломатических по-ражений, какие терпел его отчим. Объявление войны Ав-стрией, напавшей на него с фронта, заставило его отступитьот Альп к Изонцо (сентябрь 1813 г.); отложение Баварии,грозившей его левому флангу, вызвало в ноябре отход к Ади-дже (Эч), а измена Мюрата, обнажившая его правый фланг,принудила уйти на линию Минчио (февраль 1814 г.).

Известие об отречении Наполеона Евгений получил в Ман-туе. Это событие возвращало ему свободу действий: отнынеон мог бороться за свою корону и за неприкосновенностьсвоих владений. Для достижения этой двойной цели он заклю-чил с Бельгардом в Скиарино-Риццино (16 апреля) перемириена следующих условиях; французским полкам его армда


предоставляется право вернуться во Францию; итальянскаяармия сохраняет свои позиции вокруг Мантуи; разрешаетсяпослать в Париж делегатов от армии и правительства дляисходатайствования у союзных государей независимости.Это ходатайство, казалось, имело шансы на успех; из всехкоролевств, созданных Наполеоном, одно лишьИтальянскоесохранило особое правительство, частью нетронутую терри-торию, хорошую военную границу, национальную армию и го-сударя, связанного узами симпатии или родства с несколькимимонархами, принадлежащими к коалиции. Стоило народусомкнуться вокруг трона Евгения Богарнэ, и он добился быот союзников сохранения существующих учреждений. Номиланцы не поняли этого. Двух революций оказалось доста-точно, чтобы превратить независимое государство в австрий-скую провинцию; из них одна насильственно заменила властьвице-короля временным правительством, другая — заменилавременное правительство чужеземным господством Австрии.

Миланская революция. Первая из этих революций пред-ставляет собою кровавую драму, разыгравшуюся в Миланеи состоявшую из трех актов, в которых общественные власти,образованный класс и народные массы поочередно игралиглавную роль. Созванный 17 апреля 1814 года для избранияделегации, которая должна была отправиться в Париж хода-тайствовать за Евгения, сенат по наущению австрофилтшвынес двусмысленное постановление, недостаточное, еслибольшинство стояло на стороне Евгения, и бесполезное в про-тивном случае. Это была одна из тех полумер, которые в ми-нуты кризисов способны лишь создавать новые осложнения.

Сенат убедился в этом на следующий день, 18-го; упрекаяего за нерешительность, крайние партии выступили на сцену,чтобы покончить с режимом, в устранении которого все онибыли равно заинтересованы. Сторонники Мюрата во главес Пино, итальянцы-патриоты во главе с Конфалоньери, австро-филы во главе с Гамбараной — составили общую петицию,которая, оспаривая законность решений, принятых сенатом,требовала немедленного созыва избирательных собраний.Одновременно из Новары были вызваны полчища вооружен-ных крестьян, чтобы поддержать эти требования народнойдемонстрацией.

Но эти своеобразные союзники пошли гораздо дальше, чемэтого хотели призвавшие их, и вписали печальную страницув историю наполеоновской Италии. 20апреля они, под пред-водительством Конфалоньери, двинулись к зданию, где за-седал сенат, и сначала осыпалги бранью сенаторов, преданных


вице-королю, а иод конец ворвались в зал заседаний и разгро-мили его. В этот момент, пользуясь возбуждением, какие-тонегодяи бросили в толпу имя Прина, министра финансов,в котором народ давно видел олицетворение фискальногогнета. Этого оказалось достаточно, чтобы толпа осадила домПрина, вывела его из тайника, где он спрятался, четыре часа^олочила по улицам и медленно прикончила ударами палоки зонтиков. Являлись итальянские либералы соучастникамиэтого преступления или нет, — их цель, во всяком случае,была достигнута: они отняли у французской партии закон-ную власть роспуском сената и моральную силу — убий-ством Прина.

Временное правительство и восстановление австрийскоговладычества. После разрушения надо было созидать, но наэто либералы оказались неспособны. 21 апреля было учре-ждено временное «регентство», которое должно было подгото-вить почву для установления настоящего правительства. Ноустановить его можно было только в том случае, если бы ре-гентство могло опереться па войско и было поддержано на-родом, санкционировано державами и одобрено Австрией.Шаги, предпринятые итальянскими либералами во всех этихнаправлениях, оказались безрезультатными, и, пользуясь ихстесненным положением, Австрия уверенно пошла к своейцели. 23 апреля ее войска заняли Мантую, 26-го — Милан,25 мая Вельгард издал прокламацию, возвещавшую уничтоже-ние Итальянского королевства; 12 июня новая прокламациясообщила миланцам, что их судьба окончательно решенаПарижским трактатом и что все провинции к северу от Побезвозвратно вошли в состав Австрийской империи. Так какитальянская армия была рассеяна, то о сопротивлениинечего было и думать, и благородные, но неловкие усилияитальянских либералов имели лишь то последствие, чтоподготовили путь к восстановлению чужеземного владыче-ства.

Последняя кампания Мюрата. Но в последнюю минутуна защиту независимости Италии выступил тот самый чело-век, который раньше нанес такой удар итальянскому на-циональному делу. Неаполитанский король Мюрат вернулсяв свою столицу тотчас после прекращения военных действий.Не помышляя ни о чем, кроме сохранения своей короны, онсначала решил прибегнуть для этого к заступничеству тойдержавы, которая гарантировала ему престол, и послал наВенский конгресс для защиты своих интересов князя Кампо-Кьяро. Происки Марии-Каролины Бурбонской и Талейра-


1Талейран получил за это денежную взятку от Марии-Каролины и ее мужаФердинанда. За получением взятки Талейран специально посылал из Венык ним в Сицилию своего секретаря. — Прим. ред.

2Так назывались провинции: Песаро, Урбино, Анкона, Мачерата и Асколи.—Прим. ред.

на,1 настойчиво домогавшихся низложения Мюрата, встретилиотпор со стороны Меттерниха, которому было неудобно нару-шить формально заключенный договор. Таким образом, на-чатые переговоры должны были, повидимому, окончитьсяк выгоде Мюрата, если бы он не совершил промаха и не испор-тил развязки из желания ее ускорить. Получив известие о до-говоре 3 января, разделившем Европу на два лагеря, он счелвойну неизбежной, и, спеша принять в ней участие, чтобыиспользовать ее в своих интересах, заявил, что намерен про-вести свои войска через папские владения, отделявшие егоот остальной Европы. Этим он дал Австрии предлог немедлен-но мобилизовать армию на берегах По. Но в то самое время,когда Мюрат таким образом навлек на себя вражду своейнедавней покровительницы, он снова стяжал милость Напо-леона, который, готовясь высадиться во Франции, прислалему свое прощение и просьбу о поддержке. Большего и ненадо было, чтобы Мюрат решил переменить свою политику:перейти снова в лагерь Наполеона и вознаградить себя войнойза неудачу дипломатических переговоров. Он остановилсяна той мысли, что теперь единственным средством сохранитьсвои владения является их увеличение, что, смело перейдяв наступление, он может прогнать австрийцев с полуострова.и что, воскресив идею независимости, он подстрекнет темитальянцев к восстанию в его пользу. 15 марта Мюрат высту-пил из Неаполя с армией в 35 000 человек и без труда занялРим, Тоскану и Марки; 2 в Римини он издал широковеща-тельную прокламацию к тем, которых надеялся сделать своимиподданными. «Итальянцы, — говорилось здесь, — настал час,когда должны исполниться судьбы Италии; провидениенаконец призывает вас стать независимым народом; да раз-дастся же от Альп до Сицилийского пролива единодушныйклич: независимость Италии!» На первых порах удача сопут-ствовала Мюрату; встреченный в Романье как освободи-тель, он взял Чезену, занял Болонью и после блестящего бояовладел Моденой. Но это был его последний успех. Перед нимстояла многочисленная армия в укрепленном лагере позадилинии реки По, которую он безуспешно пытался форсироватьу Оккиобелло (7 апреля); его собственное войско было плохогокачества, разнородно по составу и малочисленно; народона-


селение его королевства было утомлено войной и прислалоему лишь 500 добровольцев вместо тысяч, которых он ждал;да сверх того, ему еще вредило французское происхождениеи память о его былой покорности велениям Наполеона.

Мюрат подвигался вперед уже нетвердой поступью, когдаизвестие более важное, нежели все предыдущие, заставилоего отступить: англичане готовились напасть па берега егокоролевства. Ему предстояло поспешно вернуться, чтобызатем отразить атаки армии Нейперга, следовавшего за нимпо пятам. Он дал Бианки неудачное сражение при Толентино(3 мая), вернулся в Капую с армией, сократившейся вслед-ствие дезертирства до 6000 человек, и заключил в Казаланцес английскими и австрийскими генералами военную капитуля-цию, по которой он обязался покинуть свое королевство.Таким образом, выступив из своей столицы 15 марта какосвободитель, Мюрат 9 мая вернулся в нее побежденным,а 20-го покинул Неаполь как изгнанник. Его место занялФердинанд IV, поспешно прибывший из Сицилии.

Безрассудный поход стоил Мюрату короны, а за новоебезрассудство он заплатил жизнью. Удалившись на Корсику,Мюрат получал здесь донесения, продиктованные, вероятно,бурбонским министром Медичи, где положение дел изобра-жалось таким образом, будто под Фердинандом колеблетсяпочва, всюду царит недовольство, и народ, как и армия, го-тов стать под его знамя, если он сам явится в свое бывшеекоролевство. Введенный в заблуждение этими лживыми изве-стиями, Мюрат попал в ловушку, расставленную ему врагами:8 октября он с горстью людей высадился в Пиццо, в Калабрии.В народной памяти надолго сохранилась легенда о его смертии последних минутах: не успел он сойти на берег, как былсхвачен и передан в руки военной комиссии, которая, учинивнад ним суд единственно для формы, приговорила его к смерти(13 октября). Он умер, как подобает солдату: сам скомандо-вал «стреляй!» — взводу, присланному для исполнения казни.


II. Реставрация

Общий характер этого периода. Завоевав Италию, надле-жало организовать ее. Многочисленные изменения, которымона подверглась за последнюю четверть века, характеризова-лись тремя главными чертами: они являлись первыми этапамиэволюции, конечной целью которой были территориальноеединство, национальная независимость и политическая сво-


бода. Итальянцы одобрили замысел и оценили благие плодыдела, предпринятого Наполеоном, и упрекали они его не за то,что он начал это дело, а за то, что бросил его не закончив иостановил итальянцев на полдороге к цели, к которой вел.Поэтому наилучшим средством снискать их доверие было —не расстроить это дело, а завершить его и упрочить. Власте-лины Италии не поняли этого; они круто вернули ее к тойточке, на которой она стояла в 1789 году: ее единство былоразрушено Венским конгрессом, независимость принесенав жертву Австрии, а свобода задушена государями.

Венский конгресс и территориальное положение. Вен-ский конгресс упростил карту Италии лишь в двух пунктах ив ущерб двум независимым государствам — Венецианскойреспублике, у населения которой нехватило сил даже дляпротеста, и Генуэзской республике, которая устами своегоуполномоченного в Вене, маркиза Бриньоля, подтвердила своеотвращение к навязанному ей сардинскому господству. Вене-ция отошла к Австрии, Генуя — к Сардинскому королевству.

Австрия и независимость. Это нескончаемое дробление,разбив Италию на мелкие государства, по слабости неспособ-ные стоять на собственных ногах, должно было, как в былоевремя, сделать их игралищем в руках той из соседних держав,которая пожелала бы подчинить их своему верховенству.Этой державой была Австрия.

Прежде всего она уничтожила в Ломбардии и Венециан-ской области то политическое устройство, которое ввел в этихпровинциях Наполеон. Когда после разрушения понадобилосьстроить заново, венский двор, стремясь одновременно осуще-ствить цели своей политики и выполнить обещания, данныеподданным, решил образовать из своих итальянских владенийособое королевство, не имеющее, однако, своего знамени исвоей армии, с вице-королем, лишенным всякой власти, с пред-ставительными собраниями, которые правительство попол-няло по своему усмотрению, и территорией, лишенной единствав результате деления на два больших округа по ту и эту сто-рону Адидже (Эч). В новоприобретенных областях Австриине сохранилось ни одного учреждения, которое каким бы то нибыло образом могло стеснить ее господство.

Чтобы завершить это устройство, оставалось лишь распро-странить его за пределы этого края, т. е. привести в покор-ность всех итальянских государей. Некоторые из них, будучисвязаны с габсбургским домом узами родства, должны былибез особенного сопротивления согласиться стать его клиен-тами; таковы были Фрацческо IV Моденский, Фердинанд III


Тосканский и Мария-Луиза Пармская. Первый добровольноотдался под покровительство императора Франца II; второйзаключил с императором (12 июня 1815 г.) союзный договор,очень напоминавший отречение; наконец, Мария-Луизалегко согласилась передать имперским агентам управлениесвоим герцогством. Таким образом Австрия приобрела неогра-ниченное господство над северной Италией, которую она к томуже держала в страхе частью крепостями известного «четырех-угольника», 1 частью через посредство Феррары и Пьяченцы,где она выговорила себе право иметь гарнизоны. На другомконце полуострова она убедила неаполитанский двор, искав-ший себе покровителя против посягательств сторонниковМюрата, заключить с ней наступательный и оборонительныйсоюз, по которому Фердинанд обязывался всегда поддержи-вать ее политику — как внешнюю, так и внутреннюю. Одинтолько государь, если не считать Пия VII, не поддавалсявлиянию Австрии — это король Виктор-Эммануил I, кото-рый, повидимому, предчувствовал великую роль, предназна-ченную Пьемонту (Сардинскому королевству). Меттерних небрезгал ничем, чтобы склонить его на свою сторону: в 1814 и1815 годах он предлагал Виктору-Эммануилу союз, результа-том которого должна была быть уступка верхней Новары;продлил до 1816 года военную оккупацию его владений, нако-нец, тщетно предлагал Виктору-Эммануилу вступить в федера-тивную итальянскую лигу, которая должна была быть орга-низована наподобие Германского союза и где Австрия игралабы руководящую роль. Виктор-Эммануил упорно отвергалвсе эти предложения, но вся остальная Италия казалась лишьпридатком империи Габсбургов.

Государи и абсолютистская реакция. Ломбардо-Вене-цианская область. Нетрудно было предвидеть, какой поли-тики станут отныне держаться государи в отношении своихподданных: их управление неминуемо должно было при-обрести ретроградный характер. Они всюду силятся истребитьдотла все политические учреждения и гражданские реформы,внесенные в Италию французским владычеством.

1 Речь идет о четырех крепостях, совокупность которых называется «четырех-угольником» — Верона, Мантуя, Пескьера и Леньяно. — Прим, ред.

Это реакционное движение началось в Ломбардо-Венециан-ской области, получившей к тому времени окончательноеустройство. От наполеоновского режима Австрия сохранилаодни злоупотребления: она восстановила рекрутские наборыи в полном объеме сохранила существующие налоги. Система


ее политического управления характеризовалась всемогуще-ством полиции, проникавшей в частную жизнь и поощрявшейдоносы, раболепием чиновников, полным бессилием выбор-ных органов или корпораций, располагавших лишь правомпредставлять заявления, большей частью чисто платониче-ского свойства; ее административная система характе-ризовалась учреждением судов, члены которых в большин-стве были иностранцами (т. е. австрийцами), и введениемв Ломбардо-Венецианской области австрийского уголовного игражданского уложений, из которых первое устранило судприсяжных, второе — гражданский брак. Экономическая по-литика Австрии характеризовалась установлением таможен-ных пошлин и налогов, имевших целью сделать итальянскиепровинции данницами австрийской промышленности и ав-стрийского казначейства. Все эти мероприятия уже в началеавстрийской оккупации вызвали всеобщее недовольство, кото-рое могло бы стать опасным, если бы правительство не осла-било его, сохранив частично социальные реформы, осуществлен-ные в предыдущий период, усвоив уравнительную политикуНаполеона, остерегаясь допускать в придачу к государствен-ному абсолютизму еще и преобладание какого-либо привиле-гированного класса: не позволяя дворянству восстановитьсвои привилегии, не даруя духовенству права изъятия изобщей юрисдикции, не позволяя армии притеснять население,чиновникам — злоупотреблять своей властью. Сравнительнаяумеренность этого режима ценилась тем выше, что она пред-ставляла полный контраст, с самодурством соседних государей.

Сардиния. Из всех этих государей при наилучших, пояса-луй, предзнаменованиях вступил на престол король сардин-ский. По свидетельству современников, народ с небывалымэнтузиазмом приветствовал Виктора-Эммануила при его въездев столицу предков (20 мая 1814 г.). К несчастью, Виктор-Эммануил принадлежал к числу тех государей, которые ни-чего не забыли и ничему не научились за последние двадцатьлет. На другой депь по его прибытии в Турин, 21 мая, по-явился знаменитый эдикт, который отменил все французскиезаконы и учреждения, не удостоив даже упомянуть о них, ипредписал «руководствоваться королевскими конституциями1770 года, не считаясь ни с каким иным законом». С этогомомента в стране воцарился самый необузданный деспотизми все безобразия режима сословного неравенства. Король,хвалившийся, что «проспал двадцать лет», доходил в своейненависти к революции до того, что собирался закрыть до-рогу через перевал Мон-Сени и разрушить мост через По,


потому что и эта дорога и этот мост были делом французскихрук. Он так любил прошлое, что восстановил в должностяхчиновников, отставленных в 1800 году, и воскресил учрежде-ния, уничтоженные тогда же. Он был до того самовластен,что вмешивался в частные дела, раздавая своим приверженцампатенты, дававшие им отсрочку для уплаты долгов, несмотряна йротесты кредиторов. Наконец, король так уважал тради-цию, что восстановил касты, упраздненные французами: дво-рянству он вернул не только должности в армии, но и фео-дальные права, десятины, майораты и фидеикомиссы,1 духо-венству— земли, право «мертвой руки», особые суды, равнокак и цензуру книг. О момента реставрации Пьемонт, каза-лось, вернулся вспять на полвека.

Церковные владения. Те же невзгоды угрожали на первыхпорах и церковным владениям. Кардинал Риварола, заме-щавший Консальви во время пребывания последнего в Вене,также — эдиктом 13 мая 1814 года — отменил все фран-цузские законы и восстановил те, которые раньше дей-ствовали в Риме; Кодекс Наполеона был устранен, светскийадминистративный персонал заменен духовенством, и стре-мление искоренить все, созданпое французами, побудило пра-вительство отменить даже прививку оспы и освещение Римапо ночам. Консальви, назначенный по возвращении с Вен-ского конгресса государственным секретарем, с успехом всту-пил на путь более терпимой политики; оставляя безнаказан-ными административные злоупотребления и признавая себябессильным искоренить все усиливающиеся разбои, он вы-ступил с заманчивыми обещаниями и занялся главным обра-зом выработкой гражданского уголовного и торгового уло-жений.

1 Право объявлять свои имения заповедными, т. е. обеспечивать их навекиза известной дворянской семьей, причем такие имения нельзя было ни в какомслучае продавать или отчуждать даже в случае претензии, предъявляемойкредиторами или казной. Это именно право и понималось в Сардинском коро-левстве под термином «фидеикомисс», или, точнее, «семейный фидеикомисс». —Прим. ред.

Королевство Обеих Сицилии. В королевстве Обеих Сицилииреакция, казалось, должна была носить особенно резкий ха-рактер ввиду личных свойств государя. К счастью, в 1815 годуФердинанд IV уже ослабел от старости, освободился от влия-ния жены, свирепой Марии-Каролины, умершей в 1814 году,был стеснен контролем держав и надзором со стороны Австрии,под опеку которой он отдался, и поглощен заботой об уничто-жении политической автономии и либеральных учреждений,


которые он принужден был даровать Сицилии. Именнов 1812 году, когда все его владения ограничивались однимэтим островом, он — по настоянию своих подданных и походатайству английского комиссара Бентинка — заменил ста-рые феодальные учреждения либеральной конституцией пообразцу английской — с двумя палатами и ответственнымминистерством. Но едва он занял неаполитанский престол,как решил при помощи австрийского союза восстановить наострове свою абсолютную власть и заодно уничтожить адми-нистративную независимость Сицилии. Объявив, что налоги,вотированные последней сессией, имеют отныне постоянныйхарактер, он перестал созывать парламент и принял титулФердинанда I, короля Соединенного королевства Обеих Си-цилии. Избавившись раз навсегда от финансовой заботы, онперестал следовать советам послов, по обыкновению предалсялени, старался даже умерить пыл своих приверженцев и об-наруживал свою ненависть к наполеоновскому режиму лишьтем, что упорно отказывался посещать аллею для прогулокв Позилиппо, обсаженную деревьями при Мюрате. В общемФердинанд сохранил французские законы, касавшиеся личпыхи имущественных прав, издав их в новой редакции и с неко-торыми поправками; дворянству он не вернул ни феодальныхправ, ни фидеикомиссов, духовенству возвратил только теземли, которые оставались непроданными, и под тем усло-вием, чтобы епископы служили интересам его короны, доносяо заговорах, возникающих в пределах их епархий.'' Итак, от северного до южного края полуострова одна ита же политика, разнообразная в своих внешних формах, но,в сущности, одна и та же по направлению, была предложенадержавами, навязана Австрией и принята итальянскими госу-дарями. Эта политика стремилась превратить Италию в «гео-графический термин», а каждое из итальянских государств —в дореволюционную монархию. Окажутся ли народы настолькосмирными, чтобы покориться этой политике и настолько равно-душными, чтобы приспособиться к ней? От решения этоговопроса зависела судьба Италии.


III. Революции 1820 и 1821 годов

Первые симптомы недовольства. Этот вопрос решилсяочень скоро. Для того чтобы народ мог освоиться со стольрезким поворотом вспять, нужно было не только навязатьему снова старые учреждения, но и переделать его понятия.


Люди с благородными и истинно патриотическими убе-ждениями, смотревшие на диктатуру Наполеойа как напереходную ступень к независимости и свободе Италии, гра-жданские и военные служащие французского режима, при-выкшие к системе чинопроизводства, основанной единственнона оценке заслуг, наконец молодые люди, выросшие под сеньюнаполеоновской власти, блеск которой увлекал их вообра-жение, — с непреодолимым отвращением сносили гнет этогопритеснительного режима, признававшего их усердие ненуж-ным, их стремления — опасными, их жажду деятельности —предосудительной. Эти три категории недовольных, соста-влявшие большинство образованного общества, поддержи-вали в стране опасное брожение.

Тайные общества. Раздражение, вызванное ретрограднойполитикой итальянских государей, обнаружилось сначалав той форме, в какой обычно обнаруживается противодействиеправительству в самодержавных монархиях: в организациитайных обществ, из которых наиболее прославилось обществокарбонариев. Происхождение этой политической секты, за-чатки которой одни искали в далекой древности и которуюдругие считали простым ответвлением франкмасонства,остается, в сущности, до сих пор невыясненным. Она по-является лишь около 1807 года, уже с точно определеннойцелью и многочисленными адептами. Организация имелатогда наибольшее число членов в среднем классе, особеннов Абруццах, и ставила себе целью изгнать Мюрата, если онпопрежнему будет отказывать своим подданным в конститу-ции. Когда события 1815 года устранили эту цель, обществокарбонариев, казалось, должно было бы постепенно исчез-нуть, но бестактные преследования правительства вдохнулив него новую жизнь; оно объединило в своих рядах весь сред-ний класс, перешло границы Неаполитанского королевстваи простерло свои разветвления в Романью, в герцогства,в Пьемонт и в Ломбардо-Венецианскую область. В разныхгородах оно принимало разные формы и разные наименова-ния, но всюду сохраняло ту же организацию в виде вент —ячеек из 20 членов, окрунсало свои собрания той же таинствен-ностью и приучало своих приверженцев к тем же приемамдеятельности; всюду оно объединяло всех недовольных, ка-кова бы ни была их окраска, и тем лишало себя того единстваполитических убеждений и цели, которое сделало бы его уси-лия более плодотворными.

Военный бунт в Неаполе. Итак, кадры революции былиналицо; для того, чтобы она вспыхнула, нужно было одно из





стендаль

С портрета Зёдермарпа


двух: или чтобы абсолютная власть выказала некоторую сла-бость или чтобы пример какой-нибудь соседней страны пока-зал, как можно сломить сопротивление абсолютизма. Этотпример подала Испания, и ему последовал Бурбонский кон-ный полк, расквартированный в Ноле, под начальством ге-нерала Гульельмо Пепе, бывшего мюратовского офицера иубежденного карбонария. 2 июля на рассвете младшие лейте-нанты Морелли и Сильвати, подстрекаемые патером Мини-кини, подали сигнал к мятежу; собрав сотню солдат и пройдяпо улицам города с криком «Да здравствует король и консти-туция!», они двинулись к Ноле, комендант которой, подпол-ковник Кончили, такой же карбонарий, как они, открыл имворота; затем они направились в лагерь Монтефорте, гдеостановились на некоторое время, чтобы дать своимприверженцам присоединиться к ним и чтобы выждать та-кой же попытки восстания со стороны неаполитанских кар-бонариев. Успех восстания оказался более быстрым, и оноохватило большее число сторонников, чем на это можно былонадеяться. Двор, обескураженный тем, что генералам Кара-скоза и Нунцианте никак не удавалось двинуть против мятеж-ников своих солдат, испуганных изменою Пепе, которыйтайком уехал в лагерь восставших, в конце концов усту-цил настоянию делегации из пяти карбонариев, прибывшейво дворец и требовавшей издания конституционного статутане позднее как через два часа. 6-го утром по приказанию ко-роля в Неаполе была расклеена прокламация, содержавшаяследующие строки: «Идя навстречу общему желанию народо-населения Обеих Сицилии иметь конституционное прави-тельство, мы выражаем на это полное наше согласие и обе-щаем обнародовать основания нового строя отныне в не-дельный срок». 9 июля восставшие торжественно вступилив Неаполь. Во главе шел Пене, за ним — солдаты из лагеряМонтефорте и несколько тысяч карбонариев с кокардами трехкарбонарских цветов: красного, черного и синего. Под не-смолкающие рукоплескания толпы депутация представиласькоролю; он обнял Пепе и возблагодарил бога за то, что ему«суждена на старости лет радость оказать своему королев-ству столь великое благодеяние». Спустя четыре дня (13 июля)Фердинанд присягнул на верность конституции и, прочитавписанную формулу, добавил по собственному побуждению:«Всемогущий боже, читающий в сердцах и в будущем,если я клянусь неискренно или если мне суждено нару-шить сию клятву, обрушь на мою голову громы твоегомщения»,


Конституционное правительство и восстановление абсо-лютной власти. «Произвести революцию в Италии так желегко,, как трудно организовать в ней новый строй». События,разыгравшиеся в Неаполе в 1820 году, блестяще подтвердилиэто наблюдение итальянского историка. Карбонариям пона-добилась всего одна неделя, чтобы заменить самодержав-ное правительство конституционным, а еще десять месяцевспустя они безуспешно силились справиться с затрудне-ниями, которых не умели ни предотвратить, ни предвидетьи под бременем которых в конце концов должны былисломиться.

Первой из ошибок, которые погубили карбонариев, было-то, что вместо национальной конституции, действовавшейв Сицилии с 1812 по 1815 год, они вздумали навязать ей кон-ституцию по испанскому образцу, которую ввел у себя Неа-поль, вынужденный к этому необходимостью торопиться.Это их стремление пробудило в сицилийцах, как в монархи-стах, так и в либералах, искони дремавший в народе инстинктнезависимости. Палермо восстал (17—18 июля 1820 г.), из-брал верховную джупту, немедленно отправившуюся в Неа-поль требовать автономии и особого короля, и с необыкновен-ной стойкостью отразил сначала нападение со стороны Мес-сины, высказавшейся против него, а затем армию Пене,присланную на остров с поручением привести Палермо к покорности. Для усмирения восстания пришлось отпра-вить сюда новую экспедицию под начальством Коллет-та; мятеж был подавлен в начале октября, но в течениетрех месяцев он поглощал все внимание и все силыправительства.

Между тем задача, предстоявшая правительству, была на-столько сложна, что сама по себе требовала полного внима-ния: нужно было руководить дебатами в парламенте, собрав-шемся 1 октября, дать отпор притязаниям национальной гвар-дии и карбонариев, осуществить обещанные реформы и в осо-бенности — расстроить происки Священного союза, направлен-ные к тому, чтобы заставить короля отвергнуть конституцию.Известно, как государи австрийский, прусский и русский,собравшись в Троппау для обсуждения неаполитанскоговопроса, пригласили Фердинанда (ноябрь 1820 г.) приехатьв Лайбах для переговоров с ними. Так как конституция за-прещала монарху покидать пределы королевства, он выну-жден был просить разрешения у парламента, причем обязалсяотстаивать на конгрессе права своего народа (7 декабря).Несмотря на противодействие карбонариев, депутаты, забыв,


что этот король уже однажды, в 1799 году, изменил присяге,дали в конце концов согласие на его отъезд (24 декабря);а Фердинанд поклялся остаться верным конституции и вслучае надобности вернуться, чтобы защищать ее с ору-жием в руках. Он уехал, сопутствуемый благословениями инадеждами народа, оставив своего сына наместником коро-левства. Эта вторая ошибка решила участь революции.

Действительно, легко было предвидеть, что король, поль-зуясь предоставленной ему свободой, изменит делу, котороеон обязался защищать; так именно и случилось. Удивление,вызывавшееся его непонятным молчанием в течение всегоянваря, перешло в оцепенение, когда сделалось известным,что в Верхней Италии сосредоточивается австрийская армия,-и в ярость, когда одно за другим были получены письмаФердинанда (28 января) и ультиматум посланников Священ-ного союза (9 февраля). Из этих документов явствовало, чтодержавы, признавая созданный неаполитанской революциейрежим несовместимым с безопасностью соседних стран, ре-шили устранить его вооруженной силой. Была составленапламенная прокламация, призывавшая народ встать с ору-жием в руках на защиту свободы, и народ откликнулся наэтот призыв с небывалым одушевлением; всюду шли пригото-вления к борьбе.

Энтузиазм, с которым население начинало эту борьбу,казалось, предвещал ей счастливый исход. Существовало,невидимому, только одно средство выиграть войну, при всемнеравенстве сил: нужно было, пользуясь этим порывом и темброжением, которое господствовало в остальной Италии,смело броситься вперед и вызвать трозное движение в севернойчасти полуострова; только смело нападая, можно было с успе-хом обороняться. Либеральное неаполитанское правитель-ство не поняло этого и вследствие своей робости и нереши-тельности упустило единственный имевшийся у него шансотразить нападение австрийцев. Желая до конца остатьсяна почве законности, оно заявило, что австрийские войскабудут признаваться неприятельскими лишь с момента, когдаперейдут границу, и ограничилось приготовлениями к обо-роне. Были сформированы ДЕе армии: одна, под начальствомКараскозы, расположилась на пути из Рима, между Гаэтойи Апеннинами; другая, под начальством Пепе, заняла Аб-руцци, к которым приближалась армия Фримона. Пене,,преувеличивая силу своего войска, состоявшего в большин-стве из необученных рекрутов, задумал отнять у сеоих про-тивников город Риети, был разбит под этой крепостью (7 марта)»


вынужден был покинуть ущелье Антродокко, представляв-шее собой настоящие ворота королевства, и, сохранив вслед-ствие ужасающего дезертирства лишь горсть солдат, безбоя отступить к Неаполю. Теперь восстановление Ферди-нанда в правах абсолютного монарха было лишь вопросомнескольких дней; 23 марта австрийцы вступили в Неаполь,где парламент разошелся, заявив устами Поэрио во имянародного суверенитета протест против подобного наруше-ния международного права. Последний акт драмы разыгралсяв Сицилии, где мессинцы, под руководством генерала Росса-роля, решили защищаться; Россароль потерпел неудачув своем предприятии и в первых числах апреля вынужденбыл покинуть остров.

Фердинанд, следовавший по пятам за австрийскими вой-сками, вступил в свою столицу, -куда по его приказанию ужераньше прибыл министр полиции, знаменитый Каноза. Не-трудно было предвидеть, какой свирепой реакцией ознаме-нуется деятельность этих людей. Что касается политическихрезультатов революции, то они были еще более плачевны,так как бремя своего, домашнего, произвола усугубилосьтеперь всеми невзгодами иноземного порабощения: нацио-нальная армия была распущена, и вся неаполитанская тер-ритория занята австрийскими войсками. Таким образом, пер-вая попытка итальянцев завоевать себе свободу привела лишьктому, что самодержавные государи и поддерживавшая ихАвстрия сделались сильнее, чем когда-либо. Революция в Пьемонте. Ее причины и ее вожди. Однонремя можно было думать, что этот порядок вещей недолгоудержится: знамя карбонариев было снова поднято на се-вере в ту самую минуту, когда оно спустилось на югеИталии. Пьемонтская революция последовала почти непо-средственно за неаполитанской; она длилась не так долго иувенчалась лишь мимолетным успехом, но имела большеезначение как по принципам, на которые она опиралась,так и но своим возможным последствиям; она носила и на-циональный и либеральный характер, была вызванабольше отвращением к Австрии, нежели ненавистью кпроизволу, и стремилась к установлению конституцион-ного строя лишь с целью подготовить образование в Верх-ней Италии единого королевства под властью Савойскойдинастии.

Ввиду своеобразных условий народной жизни это движе-ние должно было получить в Пьемонте особенную форму —несколько иную, чем в других местах. Чувства непоколебимой


лойяльности и верности, одушевлявшие пьемонтцев, не позволяли им возлагать на своего короля ответственность зате бедствия, на которые они жаловались: они во всем обви-няли Австрию, действовавшую по полномочию Священногосоюза; на основании нескольких капризных выходок короля;повидимому, подтверждавших подобное мнение, сложиласьлегенда, изобраясавшая его действующим против воли, поддавлением Австрии. Такая легенда являлась удобным оругднем для возбуждения народа к восстанию, целью которогобыло не низвергнуть короля, а «вернуть ему свободу дей-ствий». Это поняли несколько пылких и смелых молодых лю-дей; во главе их стал Санторре ди Сантароза, который приНаполеоне занимал должность супрефекта, а позднее былпехотным майором и чиновником военного министерства; во-круг него группировались многие товарищи, как то: полковгник Сан-Марсано — сын министра иностранных дел, Джасинтоди Колленьо, Моффа ди Лизио, Ансальди. Все они рассчиты-вали найти поддержку даже на ступенях трона, в лице гер-цога Кариньянского Карла-Альберта.

Этот принц остался для своих современников живой за-гадкой, и один из новейших его биографов не нашел для неголучшей характеристики, как прозвище «итальянского Гам-лета». Это была натура сложная и неуловимая, полная контра-стов и странностей. Его характер объяснялся его прошлымего главными отличительными чертами были пламенное воображение, унаследованное от матери, и неисцелимая мелан-холия, которую породило воспоминание о молодых годах,проведенных в изгнании, среди семейных несчастий, на службау человека, отнявшего корону у его родственников. Мировоззрение Карла-Альберта сложилось еще в лагерях Напо-леона, где, несмотря на свои династические предрассудки,он усвоил идею нового государства в противоположностигосударству старого режима. Наконец, роль его опре-делялась отчасти его положением: по рождению предназначенный в наследники престола, по летам бывший гораздомоложе государей, место которых должен был занять, нахо-дясь по должности фельдцейхмейстера в постоянных сношенияхс частью офицерского корпуса, Карл-Альберт естественновсегда противопоставлялся королю, считался представителемнового порядка вещей, и на него возлагали свои надеждывсе недовольные. Если бы герцог смело и открыто взял на себяроль вождя недовольных и решительно действовал в соответствующем направлении, он избавил бы страну от многих несча-стий, а самого себя — от многих нападок. Но Карл-Альберту


к несчастью, не сумел сделать окончательный выбор междусвоими обязанностями наследного принца и своими симпа-тиями гражданина, и его нерешительность нанесла непопра-вимый ущерб тому делу, которому он мог бы доставитьторжество своею помощью.

Военный бунт и победа революции. Давно подгото-влявшееся восстание началось студенческими волнениями,какие обыкновенно предшествуют народным мятежам в боль-ших городах; оно вспыхнуло в тот момент, когда была пода-влена неаполитанская революция, с которой это движение;впрочем, пе имело никакой прямой связи. Все дело было в том,что когда австрийские войска перешли реку По, патриотырешили, что дольше медлить нельзя и что необходимо вос-пользоваться этой благоприятной минутой, чтобы одним сме-лым ударом установить независимость Италии. 6 марта, вече-ром, вожди заговора явились к Карлу-Альберту, указалиему на грозящую опасность, подробно изложили свой план иушли в уверенности, что всецело склонили его на свою сто-рону. Но на другой день (7 марта) они узнали, что герцогвзял назад свое слово; в следующие два дня он обнаружилтакое же непостоянство в настроениях. В унынии заговорщикирешили отсрочить осуществление своих планов, но соответ-ственное распоряжение, которое они послали своим друзьямв провинцию, опоздало. 10 марта в Александрии полковникАнсальди и капитан Пальма возмутили королевских драгуни овладели цитаделью; 12-го к ним присоединился полклегкой кавалерии из Пиньероля, который привели к нимЛизио и Сантароза, а 13-го — появились солдаты и студентыиз Турина под предводительством капитана Ферреро; вос-ставшие подняли трехцветное знамя старого ИтальянскогоКоролевства и образовали джупту итальянской федерации.Тем временем начались волнения в Турине, где народ требо-вал введения конституции по испанскому образцу, и несколькоофицеров-карбонариев овладели цитаделью (12 марта). Посовету своего министра иностранных дел, только что вер-нувшегося с Лайбахского конгресса, Виктор-Эммануил ненашел другого способа примирить свои обязанности по от-ношению к своим союзникам и свой долг по отношению к на-роду, как отречься от престола; в ночь на 13 марта он тайновыехал в Ниццу, предварительно назначив своим преемни-ком брата своего Карла-Феликса, находившегося в это времяпри моденском дворе, а регентом королевства — Карла-Альберта. Герцог, увлекаемый событиями и увещаниямисвоих друзей, решил воспользоваться своей властью и стать


во главе движения. 13 марта он с балкона своего дворца торже-ственно провозгласил введение конституции по образцуиспанской, которой присягнул на следующий день; непосред-ственно затем он назначил новое министерство и временнуюджунту из четырех членов; войска, находившиеся в провин-циях, кроме тех, что стояли в Савойе, Ницце и Новаре, при-знали новый порядок вещей, и революция, казалось, былазавершена.

Бегство Карла-Альберта, австрийское вмешательство ивосстановление абсолютизма. Новый порядок мог бы укорвгниться только в том случае, если бы во главе его стоял энер-гичный и решительный человек, который упрочил бы еговнутри страны, вручив власть в провинциях преданным омулюдям, и оградил бы его извне, предупредив удачным напа-дением вероятное вмешательство Австрии. Но Карл-Альбертне был таким человеком. Тотчас по захвате власти он полу-чил от нового короля Карла-Феликса письмо, где последний,категорически отвергая всякую мысль о нововведениях, на-правленных к умалению королевской власти, приказывалему немедленно ехать в Новару, к генералу ЛаТуру. ко-мандовавшему войсками, оставшимися верными абсолю-тизму. Испугавшись последствий, которые могло бы иметьдля него явное ослушание королевскому приказу, Карл-Альберт поспешил уехать, не заботясь о судьбе движения,представителем которого являлся; ему удалось ускользнутьвечером 21 марта, причем до последней минуты он скрывалсвое намерение от министров; но вместо того чтобы остано-виться в Новаре, принц отправился к Карлу-Феликсуи сделал попытку вернуть себе его расположение, акогда король не пожелал его принять, бежал воФлоренцию.

После внезапного отъезда Карла-Альберта власть перешлак наиболее энергичным представителям революционной пар-тии и прежде всего — к неукротимому Сантарозе, которыйбыл назначен военным министром. Помня о конечных целяхдвижения, Сантароза задумал одним ударом достигнуть их,т. е. вслед за установлением конституционного строя немед-ленно объявить войну Австрии. Александрийские войска,державшиеся по его приказанию наготове, 4 апреля двинулиськ Новаре, где рассчитывали увлечь за собой оставшиеся вер-ными абсолютизму полки, чтобы совместно перейти Тичинр.Но когда войска конституционалистов приблизились к стенамгорода, то увидели перед собой австрийцев, по просьбе гене-рала Ла Тура явившихся к нему на подмргу. Теперь неравен-


ство сил было так велико, что конституционалисты потеряливсякую надежду на успех; они могли только отступить в по-рядке после героического боя (8 апреля). Отныне нечего былои думать о сопротивлении; в Турине Сантароза, несмотряна всю свою энергию, принужден был передать цитадельнациональной гвардии и удалиться при известии о прибли-жении генерала Ла Тура, который и вступил в город 10 ап-реля. Один за другим покорились остальные города, и вскорезатем Карл-Феликс вступил в свою столицу. Эпилогом рево-люции явился ряд суровых мер, какими всюду сопровождалосьвосстановление абсолютизма: образованы были чрезвычайныесуды и военные комиссии, 73 человека были пригово-рены к смерти, 105 — к каторжным работам. К счастью,вождям движения удалось бежать, только двое низшихофицеров поплатились за отсутствующих, сложив головына эшафоте.

Процессы в Ломбардо-Венецианском королевстве. Пье-монтская революция нашла отклик в Ломбардии, где онаускорила давно подготовлявшийся разрыв между правитель-ством и подданными. Ближайшим последствием мелочной исамовластной политики Австрии было сплочение в однугруппу всех, кто был обманут в своих надеждах или оскор-блен в своих убеждениях. Так, несколько людей, служившихраньше Наполеону, именно—Романьози, Пеккиои Бреме, не-сколько бывших революционеров, как, например, Разори, не-сколько либеральных вельмож, как, например, Конфалольерии Порро, и несколько новых людей, как, например, поэтыСильвио Пеллико и Берше, соединились в 1818 году, чтобысовместно издавать газету под названием Примиритель(Conciliatore), которая открыла поход против Австрии в об-ласти литературы и была запрещена год спустя, когда взду-мала перенести борьбу на политическую почву. После этогосотрудники газеты вступили в ряды карбонарской партии,достигшей в это время своего наибольшего распространения,и решили открыть более прямую и деятельную борьбу во имясвоих убеждений. Удобный повод к этому могли дать неапо-литанская и пьемонтская революции; но эти же движения по-будили и австрийское правительство удвоить строгость, чтобыпредупредить агитацию и не допустить восстания. 13 октября1820 года были арестованы и преданы суду специальной ко-миссии по обвинению в карбонаризме Сильвио Пеллико,его друг Марончелли и выдающийся законовед Романьози;Порро и Берш? успели бежать. Еще прежде чем была решенаучасть подсудимых, к ним присоединились многие из друзей


РЕВОЛЮЦИОННОЕ ДВИЖЕНИЕ В 1831 ГОДУ

505


Узнав, что многие ломбардцы принадлежат к пьемонтскимкарбонарским вентам и уже отправили депутацию к Карлу-Альберту с просьбой, чтобы он перешел границу, Меттернихв декабре 1821 года приказал арестовать одного за другимКастилья, его друга маркиза Джорджио Паллавичино, Кон-фалоньерй и Борсьери. Чтобы вынудить у этих двух группобвиняемых признания и улики, Меттерних пустил в ход однии те же средства: следствие велось тайно, свидетелей запуги-вали, у подсудимых старались вырвать признания угрозами.,хитростью или обещаниями. Когда Меттерних решил, чтоулик у него достаточно, были произнесены приговоры. Попервому из этих приговоров (6 декабря 1821 г.) были осу-ждены на смерть Сильвио Пеллико и Марончелли, которымимператор вскоре заменил это наказание 15 и 20 годами за-ключения в каторжной тюрьме (сагсего duro). 21 января1824 года после следствия, длившегося почти два года, чрез-вычайная комиссия вынесла шестнадцать новых смертныхприговоров, которые также были заменены каторжными рабо-тами в крепости Шпильберг—пожизненно для Конфалоньери ифранцуза Адриана, на 20 лет для Борсьери, Паллавичинои Кастилья. Какую жизнь вели политические заключенныев Шпильберге, какие страдания терпели и каким подверга-лись жестокостям, об этом вскоре узнала вся Европа и$~книги Сильвио Пеллико Мои темницы.



IV. Революционное движение в 1831 году

Состояние средней Италии. Из всех частей полуостроватолько в средней Италии до сих пор не возникало революцион-ных движений. Между тем недовольство было здесь не менее-сильно, чем в северных и южных государствах, и правитель-ства заслуживали таких же нареканий. Правителям ставили?в вину прежде всего их необузданный деспотизм; в МоденеФранческо IV, человек недалекий и с непомерными притяза-ниями, упорно добивался расширения границ своих владенийи своей власти в стране; взбешенный убийством своего мини-стра полиции Безини, он учредил чрезвычайный трибуналдля суда над карбонариями, вождю которых и пришлосьсложить голову на эшафоте. Король подчинил печать стро-жайшей цензуре и представил Веронскому конгрессу обшир-ный меморандум, направленный против конституций. Правда,.Франческо IV так же серьезно относился к своим королев-


ским обязанностям, как и к своим прерогативам, и усердностарался поднять материальное благосостояние государ-ства путем упрочения общественного спокойствия и облег-чения податного бремени. Напротив, в Романье населениеничем не вознаграждалось за потерю свободы: папское прави-тельство оказалось в одно и то же время и неспособным иупрямым, так что правление Льва XII (1823—1829) и Пия VIII(1829—1830) было ознаменовано лишь новыми строгостямипротив карбонариев и усилением административной неуря-дицы. Процессы против лиц, действительно принадлеясавшихк тайным обществам или только подозреваемых в этом, сле-довали непрерывно один за другим; за один год (1825) былоосуждено 508 человек; в один день (23 мая 1828 г.) были по-вешены в Равенне семь либералов, и их трупы оставлены нависелице на двадцать четыре часа.

А тем временем разбои приняли такие размеры, что прави-тельство должно было унизиться до переговоров с вождямиразбойничьих шаек; нищета до того возросла, что в Риме при-ходилось по одному очень нуждающемуся на каждый десятокжителей, подати настолько увеличились, что земледельцамоставалась ничтожная часть их доходов. Состояние страныгрозило серьезной опасностью, которую Шатобриан, бывшийтогда французским посланником в Риме, следующим образомхарактеризовал в одном из своих донесений Порталису: «Еслипоследует какой-нибудь толчок извне, или если какой-нибудьгосударь северной Италии даст конституцию своим под-данным, тотчас же вспыхнет революция, для которой всесозрело».

Восстание в Модене и Романье. Пророчество Шатобриана,высказанное в 1829 году, осуществилось год спустя, когдаИюльская революция подняла дух недовольных и когда у нихявилась надежда найти себе подходящего вождя в често-любивом герцоге Моденском. С одной стороны, Лафайет и егодрузья расточали добрые слова и неопределенные обещанияитальянским патриотам, бежавшим в Париж; министр Лаф-фит провозглашал с трибуны, что «Франция не потерпитни малейшего нарушения принципа невмешательства», ииз этого заявления итальяпцы заключили, что им нечегобояться Австрии. С другой стороны, герцог Моденский, сде-лав по совету своего министра Канозы неудачную попыткуотбить у принца Кариньянского право наследования на сардин-ский престол, соблазнился затем его примером, т. е. увлексямыслью стать во главе либерального движения, которое сде-лало бы его властелином единого северо-итальянского коро-


РЕВОЛЮЦИОННОЕ ДВИЖЕНИЕ В 1831 ГОДУ

действа. Преодолев былую ненависть, Франческо IV черезпосредство одной сомнительной и загадочной личности, док-тора Мисли, вступил в сношения с вождем моденских карбо-нариев, Чиро Менотти, которого когда-то держал в тюрьме.Переговоры герцога с этим человеком до сих поростаются окутанными некоторой тайной. Эти переговорыбыли прерваны угрозами Меттерниха, получившего о нихвведения. Боясь, как бы Австрия не свергла его, Франче-ско IV приказал своим бывшим сообщникам остановить подго-товляемое ими движение и одного из них, Фабрици, дажебросил в тюрьму. Но вопреки его ожиданиям, это внезапноепредательство только ускорило ход событий. 3 февраля1831 года, в сумерки, в доме Менотти собралось тридцать пятьмолодых людей, которые в полночь должны были выйти с«оружием на улицы, провозгласить революцию и открытьворота провинциальным инсургентам. Вдруг дом был оцепленбатальоном пехоты и после пятичасовой осады разбит пушеч-ными выстрелами. Менотти с товарищами был схвачен, иФранческо IV. лично руководивший этим делом, собственно-ручно написал губернатору Реджио, прося его о присылкепалача.

Но эта победа абсолютизма оказалась весьма непрочной.4 февраля при вести о моденских событиях восстала Болонья;легат был арестован, власть папы объявлена упраздненнойи составлено временное правительство. Движение, распро-страняясь с быстротой молнии, охватывало последовательногорода Романьи, провозгласившие себя независимыми,Марки, где ветеран Первой империи, полковник Серконьяни,с горстью добровольцев овладел Анконой и подступилбыло к самому Риму, Модену, откуда Франческо IV былизгнан на третий день после стычки, закончившейся арестомМенотти, наконец Парму, где население, увлеченноеобщим примером, заставило свою государыню Марию-Луизу удалиться в изгнание (11 февраля). В одну неделюреволюция была закончена, и знамя восстания разве-валось теперь от Пьяченцы до Анконы и от Феррарыдо Риети.

Австрийское вмешательство и подавление восстания.

Месяц спустя старый порядок был восстановлен во всех вос-ставших провинциях, так легко добывших себе свободу. Лиш-ний раз итальянцы, забыв уроки 1820 и 1821 годов, предалисьпагубным иллюзиям, и те же ошибки обрекли их на те жеразочарования. Вожди движения, подсчитывая шансы ус-пеха, надеялись на Францию, на Италию ина самих себя,


Но на французском престоле сидел человек, относившийсяподозрительно к революции, в которой видел отдаленнуюопасность для своей династии с тех пор, как в итальянскомдвижении приняли участие двое сыновей Луи Бонапарта,бывшего голландского короля. Новый французский министрКазимир Перье, убежденный сторонник мирной политики,заявил с трибуны, что «французская кровь принадлежитодной Франции», и не позволил недавнему вождю неаполи-танской революции Гульельмо Пене отправиться в Италиючтобы стать во главе восставших. В Италии Тоскана оставалась спокойной, несмотря на все старания Либри вовлечьее в движение, и заговор, возникший в Пьемонте, кончилсяарестом лиц, намеченных в предводители. Наконец, в вос-ставших провинциях вожди либеральной партии обнаружилипоразительное непонимание реальной обстановки: вместотого чтобы собрать воедино все революционные силы, ониограничились тем, что объединили под названием Итальян-ских соединенных провинций города, принадлежавшие к пап-ским владениям, причем не решились присоединить к нимгорода Моденского герцогства, чтобы не нарушить так назы-ваемый принцип невмешательства. В ту минуту, когда необ-ходимо было прежде всего обеспечить существование новогогосударства, подготовляя средства, чтобы отразить вероятноенападение, либералы занимались больше всего преобразованием администрации и вотировали законы, вместо тогочтобы формировать войска. Это делало неизбежным австрий-ское вмешательство, которое и не замедлило последовать.Папа Григорий XVI написал императору Францу I, просяу него помощи против революции. И вот армия Фримона,выступив из Пьяченцы, восстановила Марию-Луизу в Парме,без труда одолела моденское ополчение, предводимое старымгенералом Цукки, и двинулась к Болонье, где к австрийцамприсоединился другой корпус, прибывший из Феррары(21 марта). Встретив и рассеяв добровольческий отряд Ар-манди в 7000 человек, австрийская армия продвинулась доРимини, где дала удачное для нее, но славное и для ее про-тивников сражение (25 марта), и затем — до Анконы, кудабежало временное правительство Соединенных провинций.Так как отстоять крепость Анкону было невозможно, то 29-гобыла подписана капитуляция, в силу которой всем находившимся в городе разрешалось беспрепятственно удалитьсяза границу. Революция была подавлена, и прежние государивосстановлены повсюду. Их возвращение сопровождалосьрепрессиями и вероломством, как это повторялось везде при


восстановлении абсолютизма: в Модене. Франческо IV не-медленно по возвращении в столицу отправил на эшафотЧиро Менотти (20 мая 1831 г.) и установил в своих владенияхнастоящий режим террора; в Анконе папа признал капитуля-цию недействительной, и австрийское правительство не со-блюдало ее условий: около ста либералам пришлось томитьсяв венецианских тюрьмах за содействие правительству, учреж-денному при победе восставших.

Движение 1831 года увенчалось эпилогом в следующемгоду. Во-первых, австрийская оккупация, на которую госу-дарственный секретарь Григория XVI, кардилал Бернетти,согласился лишь скрепя сердце, прекратилась по его просьбев июле месяце; во-вторых, реформы, которых державы требо-вали у папы для его подданных в пресловутом меморандуме10 мая, не были осуществлены, и население Романьи, уже несдерживаемое присутствием императорских австрийских войск,начало с оружием в руках требовать их исполнения. В глав-ных городах легатств, особенно в Чезене и Форли, сформиро-вались городские ополчения, дававшие настоящие битвышвейцарским войскам, посылавшимся папой для их разору-жения (январь 1832 г.). Чтобы не дать смуте распространитьсяи с целью предупредить повторение прошлогодних событий,понадобилась вторичная австрийская оккупация, котораясама по себе имела неожиданное последствие: мипистр Кази-мир Перье, желая создать противовес престижу, которыйдолжно было обеспечить венскому кабинету в Италии этовмешательство, прислал французский полк с приказаниемзанять Анкону. Впрочем, Казимир Перье заявил, что окку-пирует эту крепость от имени папы, и запретил начальникугарнизона вмешиваться во внутреннее управление папскихземель, где продолжало господствовать прежнее беззаконие —вплоть до воцарения нового папы (Пия IX в 1846 году).



V. Умственное движение и «Risorgimento»


Новые идейные течения. Все революционные движенияв Италии с 1815 по 1832 год были подняты одними и темп желицами, носили один и тот же характер и не удались по од-ним и тем же причинам. Их вызывали тайные общества, имируководили старые наполеоновские офицеры, их поддержи-вала либеральная буржуазия, они являлись делом того поко-ления, которое познало восторги революции и сохранило


память об Империи. Исходной точкой восстаний и толчкомк ним было отвращение к господству произвола, их целью —установление конституций, и потому в них следует видетьскорее выражение либеральных тенденций, нежели нацио-нальных страстей.

Европа боролась с революционными движениями диплома-тическим оружием, Австрия подавляла их силой, и в этойдвойной борьбе движения эти терпели крушение частью вслед-,ствие неопытности своих вождей, не умевших столковатьсямежду собой, частью вследствие равнодушия населения, нежелавшего их поддерживать. Горький опыт трех неудачныхпопыток не пропал даром: между 1830—1840 годами созрелодля политической жизни новое поколение, молодое, пылкое,восторженное, тем более вдумчивое, что оно имело еще малослучаев тратить свою силу, и тем более смелое в своей идео-логии, что оно не имело случая наталкиваться на практиче-ские затруднения. Исследовать, по каким причинам прежниереволюционные движения потерпели неудачу и каким обра-зом можно обеспечить им успех в будущем; выяснить,каким путем можно привести Италию к свободе и как надобудет организовать Италию, чтобы она была счастлива;воспитать народ в идее национальности — идее, жившейдо сих пор лишь в умах нескольких отдельных мыслителей, —такова была задача этого поколения, которому револю-ция 1848 года дала возможность применить свою теориюна деле.

Вызванное и руководимое людьми этого поко-ления движение мысли обозначают именем Risorgimento(воскресение).

Революционеры и реформисты. Инициаторы этого движе-ния, единодушно осуждавшие ошибочные способы действия,применявшиеся до сих пор, естественно, должны были разде-литься на две группы и образовать две школы, отличавшиесяодна от другой как своим учением, так и намечаемой целью.Одни, одаренные более пылким характером и более живымвоображением, видели Италию не такой, какой она была вдействительности, а такой, какой она должна была быть, рисо-вали себе ее идеальный образ согласно политической теорииили по образцу соседних стран, и для осуществления этогоидеала настойчиво предлагали насильственные мероприятияи радикальные решения; другие, более благоразумные и счи-тавшиеся не столько с тем, что желательно, сколько с тем,что возмоясно,—требовали лишь некоторых улучшений в суще-ствующем порядке вещей и ставили своею целью добиться


реформ без революции. Таким образом, первые, известныев истории под названием партии Молодая Италия, былиреволюционерами, а вторые, называвшиеся тогда неогвелъ-фамщ остались реформистами. 1 Три вопроса должны былипривлекать их внимание и дробить йх усилия: вопрос отерриториальном устройстве, о политической независи-мости и о внутренней свободе отдельных итальянскихгосударств.

1 В средние века гвельфами назывались в Италии люди, стоявшие на сто-роне римского папства в борьбе пап с императорами. В Италии (особенно совступления на престол Пия IX) немало людей, желавших объединения Италии,возлагали надежды на то, что римский папа может со временем возглавить,это движение. Отсюда и название неогвельфы (новые гвельфы). В этомназвании был намек и на то, что неогвельфы такие аде непримиримые врагиавстрийского императора, какими были древние гвельфы относительно герман-ских императоров. — Прим. ред.

Революционеры. Маццини. Основателем и вождем МолодойИталии был человек, неукротимая энергия которого, пламен-ная любовь к отечеству и героическое самоотречение сделалиего в глазах соотечественников чистейшим и благороднейшимолицетворением национального чувства. Его звали Маццини,он родился в Генуе в 1809 году. Сначала он занимался литера-,турой и философией, потом выступил на политическом поприщев качестве редактора двух газет, которые одна за другой былизакрыты; на двадцать втором году жизни, заподозренныйв карбонаризме, он должен был покинуть родину и оста-вался в изгнании почти до смерти; его пропагандистское,апостольское служение длилось сорок лет. На службу делу,которому он отдал свою жизнь, Маццини принес разнообраз-ные и могучие духовные качества: упрямую веру мистика,глубокую мысль теоретика и нравственный авторитет учи-теля. Жизнь его не раз была в опасности, планы часто раз-летались впрах, но и в дни гонений он был тверд и в дни испы-таний не падал духом; ничто не могло пошатнуть его веры вконечное торжество его идей: ни невзгоды изгнания, ни не-удачи попыток; из всей его партии, может быть, только онодин никогда не отчаивался в успехе. Позднее Гарибальдив знаменитом тосте в честь Маццини сказал о нем: «Он одинбодрствовал, когда все спали». Обладая широким и просве-щенным умом, Мацпини мастерски умел находить в философиии истории доводы в пользу своей мысли и соединять их в строгопоследовательную логическую систему, которую излагал с.увлекательной ясностью языком, доступным для всех; на-конец, его нравственная чистота и внешние данные в такой же»


степени помогали ему дисциплинировать людей, как система-тический ум помогал ему дисциплинировать идеи. Строгостьего жизни и абсолютное бескорыстие в служении убеждениямснискали ему уважение даже противников, а преданностьдрузей объясняется влиянием, которое оказывали на нихзаразительный жар его красноречия, лихорадочный блескего черных глаз. Тотчас по прибытии во Францию (1830) онначал свою революционную пропаганду; из его упорно напра-вленных в одну точку размышлений родилась пять летспустя программа-манифест его партии — Молодой Италии.

Молодая Италия. Эта программа была проста и ясна. Таккак главными препятствиями к свободе Италии были до сихпор сопротивление государей и местный сепаратизм, то Мац-цини хотел избавиться от первого через установление респу-блики, от второго — через объединение. «Молодая Италия, —говорил он, — стоит за республику и единство»: за респу-блику потому, что республика является единственной фор-мой правления, соответствующей как требованиям разума,так и итальянским традициям; за единство потому, что«единство есть условие силы, и потому, что Италии, окружен-ной объединенными державами, завистливыми и могучими,нужно прежде всего быть сильной», и потому, с другой.стороны, что «федерализм, разрушив единство великой итальян-ской семьи, сделает неосуществимой ту миссию, которую Ита-лия призвана исполнить в истории человечества». Этим уче-нием, смелость которого стояла в резком противоречии скрайней умеренностью программы заговорщиков 1820и 1821 годов, Маццини провел ясную демаркационнуючерту между собой и революционерами, действовавшимидо него. Так же разнился он от них и в практическом отно-шении, рекомендуя для достижения грезившегося емуидеала совсем иной образ действий, чем тот, которому сле-довали они.

До сих пор недовольные составляли тайные общества, числочленов которых было ограничено и проекты которых остава-лись тайной для равнодушного населения; их попытки, бес-

. сильные вследствие своей изолированности и таинственности,надо было заменить национальным восстанием, которое под-няло бы в сознании своей силы и своих прав весь народ. «Сред-ствами, которыми думает пользоваться Молодая Италия длядостижения своей цели, являются воспитание и восстание;воспитание примером, словом и книгой внедрит в 20 миллионовитальянцев сознание их национальности, так что восстание

настанет их уже вполне готовыми подняться против притесни-


телей». Таким образом, они обойдутся без всякого иностран-ного вмешательства, «потому что для освобождения не силыим недостает, а только веры».1

Благодаря своей простоте, ясности и широте учение Мац-цини должно было увлекать пылкую и неопытную молодежь.И действительно, оно почти тотчас приобрело множествоадептов, но с первых же шагов подверглось искажениям,так как от того, кто хотел применять это учение в полномобъеме, требовалась долгая подготовительная работа, на какуюпо своему нетерпению не были способны юные друзья Маццини;поэтому Молодая Италия скоро была увлечена на путь за-говоров, которые осуясдал ее вождь. Начался ряд вспышек:в Генуе в 1833 году — восстание братьев Руффини, котороебыло беспощадно подавлено и повлекло за собой настоящийтеррор во всем Пьемонте; в Савойе в 1834 году — восстаниеРаморино,тщетно пытавшегося перейти границу,чтобы поднятькрестьян; в Романье в 1843 году — восстание «итальянскоголегиона»; в Калабрии в 1844 году — восстание братьев Бан-диера, которые высадились с небольшой дружиной, быливзяты в плен и расстреляны. Таким образом, до 1848 годамаццияиевское движение имело не больше успеха, чем преж-ние попытки карбонариев.

1 «Молодая Италия» сыграла большую роль в деле борьбы за воссоеди-нение страны. Эта организация объединяла радикальное крыло итальянскойбуржуазии, ставившей себе целью установление единой и республиканскойИталии. Теоретические взгляды руководителей «Молодой Италии», в частностиМаццини, представляют собой смесь домарксового мелкобуржуазного социа-лизма с сильными в тогдашней Италии религиозно-католическими мотивами.Это находило себе отражение в'девизе организации: Бог и Народ (Dio еPopolo). Отсутствие четкости во взглядах создавало неустойчивость тактическойлинии «Молодой Италии»: пропагандируя народную революцию, она тратиласилы на многочисленные и бесплодные заговоры, борясь за республиканскийстрой, вступала в сношения с монархами (Карл-Альберт, Пий IX); развязы-ванию народной борьбы противопоставляла политику социального сотрудни-чества. Совершенно понятно, что, оказавшись у власти, «Молодая Италия»исключительно ярко обнаружила свои слабые стороны и, не сумев изжитьсвоих недостатков, оказалась разбитой силами итальянской и иноземной;реакции. — Прим. ред.

Реформисты. Джоберти. Повторные неудачи в конце кон-цов оттолкнули от Маццини целую категорию людей, которыхс самого начала пугала смелость его учения; это были все те,кого возраст, опыт, преданность монархии и церкви делалиумеренными в желаниях и скромными в требованиях. Этилюди жаждали мирных реформ и с отвращением думалио ниспровержении существующего строя. Их было многов среднем классе и среди либеральной буржуазии, но они не


составляли особой партии, так как не имели ни программы,пи знамени, ни лозунга. И вот нашлось три человека, задав-шихся целью организовать эту группу: то были Джоберти,Бальбо и д'Азелио.

. Джоберти был католическим священником; он сначалазанимался философией и обратил на себя внимание несколь-кими крупными работами по метафизике.Человек подвижный,впечатлительный и резкий, он был изгнан из отечества за своисношения с Мацпини и удалился в Брюссель, где в его миро-воззрении произошел перелом. Он изложил свои идеи в1843 году в книге, которая, несмотря на все свои недочеты,произвела довольно сильное впечатление. Это был его знаме-нитый Primato. В предисловии к этому сочинению, озагла-вленном О нравственном и политическом первенстве итальян-цев, автор следующим образом излагал свою руководящуюмысль и свой план: «Выяснив, чтб я понимаю под нравствен-ным и политическим первенством Италии, в доказательствоверности этой моей мысли я рассмотрю отдельные областицивилизации как в разрезе мысли, так и в разрезе действияи в каждой из этих областей докажу, что одна только Италияпроявила качества, необходимые для первенствующей нациии что хотя теперь она совершенно утратила это преобладание,но еще может вернуть его себе; затем я укажу главные условия,при которых может совершиться ее возрождение». Действи-тельно, Primato состоит из двух частей. В теоретической частиДжоберти борется против обессиливающего пессимизма своихсоотечественников и старается воскресить в них веру в самихсебя, показывая им, как высоко они стоят в качестве нации.В «практической части» Джоберти излагает свои взгляды наспособ решения итальянского вопроса. Этот способ был весьмапрост: так как Италия никогда не достигала большего вели-чия, чем в эпоху папского всемогущества и господства гвель-фов, то для восстановления ее престижа и силы достаточносоединить все образующие ее государства в один союз подполитическим и моральным верховенством папы. Таким об-разом, все вопросы, волнующие страну, будут решены без"чужеземного вмешательства, гражданских войн и насильствен-ных переворотов; государям будет обеспечена незыблемостьпрестолов, а подданные будут удовлетворены реформами,которые предпримут государи по совету папы.

Такова была программа Джоберти. Несмотря на своюмногословную и напыщенную форму, она увлекла тысячилюдей частью благодаря своему философски «обосновываемо-му итальянскому шовинизму, частью благодаря своим прими-


рительным тенденциям. Впрочем, программа Джоберти пред-ставляла собой скорее идеологическую схему, нежели практи-ческую программу. Другой деятель, Вальбо, задался цельюпополнить пробелы этой программы и устранить неясности.

Бальбо. Вальбо был политиком неогвельфской партии, как.Джоберти был ее теоретиком, а д'Азелио — ее солдатом.Вальбо был сыном сардинского министра и сам при Наполеоне Iслужил аудитором в государственном совете. На политиче-ское поприще он принес богатый жизненный опыт и практиче-ское чутье, давшие ему возможность подвергнуть строгой про-верке идеи его друга, устранить из них утопические элементыи пополнить их пробелы. Подобно Джоберти, Вальбо не счи-тал нужным, кроме одного пункта, изменить территориальноераспределение итальянских областей. Но он открыто поста-вил вопрос, которого не дерзал коснуться его предшествен-ник, — вопрос о национальной независимости. С помощьюубедительной и сжатой аргументации он доказывал, что ни-какой плап федерации не имеет шансов на осуществление,пока Австрия сохраняет сильную позицию в Италии и всейтяжестью своего престижа и всей силой своей армии влияетна решения итальянских государей. Безумно надеяться про-гнать Австрию силою; лучше предоставить этому вопросурешиться естественно, в связи с событиями, которые готовятсяна Востоке. Теперь уже недолго ждать падения н разделаОттоманской империи; и вот в момент этой катастрофы доста-точно будет поддержать притязания Австрии на Балканскомполуострове, где она притом будет менее опасна, нежелиРоссия, — чтобы взамен потребовать от нее отказа от итальян-ских провинций, которые затем должны быть присоединенык Пьемонту. Таков был план, который Бальбо изложилв книге, вышедшей в 1844 году под заглавием Надежды Ита-лии. Джоберти со свойственной ему гибкостью почти тотчаспримкнул к взглядам Бальбо. «Между нами нет разногласий,—говорил он. — У меня есть мысль, а он (Бальбо) ее применяет.Моя задача — теоретического свойства, его — практического.Я указываю цель, он — преграду — Австрию, о котороймне не было надобности говорить: Бальбо сделал это за меня,и весьма толково, весьма сдержанно». Несколько робкий ипроникнутый самоотречением тон книги и странность пред-ложенного ее автором решения доставили этому произве-дению Вальбо прозвище Надежды человека отчаявшегося илиКнига против надежд Италии.

Д'Азслио. Спустя два года вышла в свет сенсационная-брошюра о последних волнениях в Романье, кончавшаяся


следующими словами: «Мы, итальянцы, должны прежде всегособрать все наше гражданское мужество, чтобы добиться отнаших правительств всяческих усовершенствований и либе-ральных учреждений, совместимых с общественным порядком.Затем явится и военная доблесть для завоевания независи-мости». Эта гордая декларация, тон которой представлял та-кой резкий контраст со сдержанностью и осторожностьюБальбо, принадлежала перу другого пьемонтца, Массимод'Азелио. Аристократ по происхождению, офицер по профес-сии, ставший потом художником по призванию и романистомиз патриотизма, д'Азелио полагал,, что в деле изгнания чуже-земцев итальянцы должны рассчитывать гораздо больше наСобственные силы, Чем на Европу, и мечтал о том, чтобы воглаве их стал государь, другом которого он был и советникомкоторого надеялся быть, —- именно Карл-Альберт, вступившийна пьемоптский (сардинский) престол в 1831 году. Такимобразом, д'Азелио сыграл известную роль в развитии нео-гвельфской идеи. Джоберти дал формулу основных начал,Бальбо указал цель, д'Азелио наметил путь, по которомуэта цель могла быть достигнута.

Итак, в ту минуту, когда революция 1848 года вызвалав Европе общее восстание всех угнетенных народов, итальян-ское общество делилось на два лагеря: один стоял за респу-блику и объединение, другой — за федерацию и монархию;но оба были проникнуты национальным чувством и враждойк Австрии. Этим соревнованием в патриотизме и этими частич-ными разногласиями объясняются мимолетные успехи иконечное поражение итальянского восстания в 1848 и 1849 го-дах.

VI. Состояние Италии в 1846 году

Пьемонт. В Пьемонте Карл-Альберт в 1831 году наследо-вал Карлу-Феликсу. Вступая на престол, Карл-Альберт немог рассчитывать на доверие ни со стороны либералов, ни состороны монархистов ввиду своего поведения в 1821 году.Он сам определил свое положение, сказав герцогу Омаль-скому: «Я стою между кинжалом карбонария и иезуитскойчашкой шоколада».1 Будучи слишком нерешительным, чтобы

*За иезуитским орденом в XVI—XVIII веках числилось несколько случаевтсогда его члены путем отравы уничтожали вредных с их точки зрения полити-ческих деятелей. Так, в 1774 году иезуиты отравили (именно чашкой шоколада)ненавистного им папу Климента XIV, который за несколько месяцев до тогоособой буллой объявил орден1 иезуитов уничтоженным. — Прим. ред.


СОСТОЯНИЕ ИТАЛИИ В 1846 ГОДУ517

примкнуть к одной из двух крайних партий, он предпочелстать между ними и до некоторой степени пытался протянутьруку каждой из них. С одной стороны, он беспощадно пода-влял движения мапдинистов, женил своего сына на австрий-ской принцессе, восстановил майораты и фидеикомиссы, а с дру-гой стороны, тотчас по вступлении на престол учредил госу-дарственный совет для выработки законопроектов, отменилфеодальную юрисдикцию в Сардинии (1836) и издал граждан-ское уложение, в общем сходное с французским (1837). Но этиреформы были слишком умеренны, чтобы рассеять недоверие,которое он внушал с 1821 года.

Ломбардо-Венецианское королевство. В Ломбардо-Вене-ции смерть Франца I (1835) и воцарение Фердинанда I не вы-звали никакой перемены в положении страны: своей исправ-ностью и честностью австрийская администрация приобреласимпатии сельского населения, которое было обязано ейсвоим материальным благосостоянием, успехами земледелия яразвитием путей сообщения. Но своей нетерпимостью, подо-зрительностью и недоверием ко всему итальянскому, своимирепрессиями против либералов Австрия окончательно вос-становила против себя правящие классы, которые вели с нейглухую борьбу и ждали только случая, чтобы свергнуть еевладычество.

Папская область. Папской областью все еще управлялГригорий XVI, царствование которого было, по словам Джо-берти, самой печальной эпохой итальянской истории. Бес-порядочное ведение финансов, продажность администрации,преследования в городах, непрекращающиеся восстания вРоманье — вот какое зрелище представляла эта страна вовремя правления государственного секретаря Ламбрускини.Народ терпел такие страдания, что многие из подданныхпапы мечтали о присоединении страны к Австрии.

Тоскана. В Тоскане Леопольд II, продолжая традиционнуюв его династии политику терпимости, давал убежище ссыль-ным и изгнанникам из других частей Италии и позволил имосновать, под редакцией женевца Вьессе, единственный сво-бодный итальянский журнал Антология. Репрессии, к кото-рым он прибег в 1833 году под давлением Австрии, длилисьнедолго, и Тоскана оставалась до 1848 года самым спокойным:и счастливым государством полуострова.

Королевство Обеих Сицилии. В Неаполе Фердинанд IIв 1830 году наследовал своему отцу Франческо I. Энергичный,бережливый и деятельный государь, он устранил наиболеевопиющие злоупотребления, ввел некоторую экономию, пре-


1 Характеристика совсем не по заслугам лестная: Фердинанд II был гораздоболее гнусным тираном, чем даже Фердинанд I, его дед. Именно при нем неистов-ствовал министр полиции Делькоретто, организовавший такое шпионство,которого не было даже в тогдашней Австрии. Из всех монархов, царствовавшихв государствах, на которые была раздроблена тогдашняя Италия, Фердинанд II,король Обеих Сицилии, был наиболее ненавидимым и презираемым деспотом. —Прим. ред.

образовал все отрасли администрации, установил строгийпорядок в финансовом ведомстве и сумел приобрести симпа-тии народонаселения, которое больше всего ценило хорошуюадминистрацию, не имело политических потребностей и ещене созрело для свободы.1




ОГЛАВЛЕНИЕВРЕМЯ РЕАКЦИИ И КОНСТИТУЦИОННЫЕ МОНАРХИИ

1816—1847
ЧастьперваяГЛАВА 1

ВЕНСКИЙ КОНГРЕСС

1814—1815А. С о р е л ь

Стр.

I. Политика союзников 6

Тайные статьи Парижского трактата — 5. Пруссия и Россия — 8.Англия и Австрия — 10.

II.Политика Франции11

Виды Людовика XVIII — 11. Инструкции Талейрана— 14.

III.Подготовка к конгрессу21

Меры, направленные к исключению Франции — 21. Прибытиефранцузских делегатов — 23. Талейран на совещаниях — 26. Та-лейран и Александр — 27. Декларация об открытии конгресса— 30.

IV.Саксонский и польский вопросы33

Раздоры среди союзников — 33. Открытие конгресса. Комитеты —37. Записка Талейрана о Саксонии — 38. Пруссаки занимаютСаксонию — 40. Трактат 3 января — 45.Разрешение саксонскогои польского вопросов — 47.

V.Конгресс и возвращение Наполеона с острова Эльбы49

Неаполитанские дела — 49. Меры против Наполеона — 51. Вос-становление коалиции — 53. Александр и Франция — 55.

VI.Заключительный акт57

Итальянские дела — 57. Германские дела — 58. Нидерланды,Швейцария— 59. Речные пути. Работорговля— 60. Восточный во-прос — 60.

VII.Европа и конгресс61

Характер Заключительного акта — 61. Значение трактатов — 62.Причины уничтожения венских договоров — 63.

ГЛАВА II
СВЯЩЕННЫЙ СОЮЗ И КОНГРЕССЫ
1815-1823А. Мале

Мирная политика и конгрессы — 67. Трактат Священного союза —69.Канцлер Меттерних. Теория права вмешательства — 72. Ахей-ский конгресс. Пятерной союз — 74. Первое применение права навмешательство. Карлсбад и Вена— 77. Конгресс в Троппау — 78.Конгресс в Лайбахе — 82. Веронский конгресс—83. Петербург-ская конференция. Распад Священного союза — 86.

1/а40 История XIX в., т. III — 406


ГЛАВА IIIФРАНЦИЯВторая реставрация

1815—1828А. М а л е

I.Политические партии

Министерство Талейрана —Фуше—88. Людовик XVIII — 89. При-ближенные короля — 90. Партии: ультрароялисты — 90. Роялисты-доктринеры— 93. Независимые — 94.

II.Умеренные министерства

Министерство Ришелье — 95. «Бесподобная палата»(Chambrelntrou-vable)— 96. Исключительные законы — 97. Амнистия — 99. Рос-пуск палаты — 100. Палата 1816 года — 102. Деказ — 102. Избира-тельный закон 1816 года—103. Лионские волнения—104. Военныйзакон—105. Разногласия в министерстве—107. Министерство Дес-соля—Деказа—108. Массовое назначение новых пэров—109. Законыо печати—110. Финансовое устройство—111. Распадение мини-стерства Деказа— 112. Убийство герцога Беррийского. Падение Де-каза— ИЗ. Второе министерство Ришелье—113. Возвращение кисключительным законам—113. Закон о двойных вотумах—114.Торжество ультрароялистов— 115. Отставка Ришелье— 116.

III.Правление крайних роялистов

Виллель — 117. Законы о печати—117. Официальные кандида-туры— 119. Заговоры— 120. Война с Испанией— 121. Исключе-ние Манюэля—122. Роспуск палаты—123. «Вновь обретеннаяпалата» (LaChambreRetrouvee)—123. Септеннат. Конверсия —124. Смерть Людовика XVIII — 125. Карл X — 126. Законо святотатстве— 127. Миллиардное вознаграждение эмигрантов —128. Борьба с «поповской партией» — 130. Закон о майорате — 131.Кампания против иезуитов. Монлозье—132. «Закон справедли-вости и любви»— 133. Роспуск национальной гвардии— 135. От-срочка парламентских заседаний. Коалиция оппозиционных эле-ментов— 136. Роспуск палаты. Падение Виллеля—138.

ГЛАВА IV

РОССИЯ

Внутренняя история

Александр и Николай

1815—1847А. Р а м б о

Мистицизм Александра — 140. Новая эволюция в настроении Але-ксандра. Возврат к деспотизму— 143. Реакция. Аракчеев и «об-скуранты» — 145. Последние дни Александра — 149. Политическиеидеи в России — 149. Тайные общества при Александре—150.Вопрос о наследовании. Междуцарствие—152. День 26 декабря(14 декабря старого стиля) в Петербурге — 155. Восстание на юге —158. Процесс декабристов— 159. Казни и ссылки— 161. Харак-тер правления Николая — 162. Реформы и попытки реформ — 163.Литература и искусство— 165.

ГЛАВА V

ЮГО-ВОСТОЧНАЯ ЕВРОПА

1814—1821А. Дебидур

I. Колебание основ Турецкой империи

Общее состояние Турецкой империи— 166. Александр I и русскаяполитика на Востоке— 167. Восточный вопрос на Венском кон-


грессе— 168. Новые угрозы со стороны России— 169. Гетерия иее успехи с 1814 по 1820 год — 171. Махмуд и Али-паша — 172.Гетерия под руководством Ипсиланти—173. Теодор Владими-реско— 174. Ипсиланти в Румынии (1821)— 175.

II.Война за греческую независимость (1821—1829)

Восстание в Греции— 176. Греческая революция и дипломатия доВеронского конгресса — 178. Междоусобная война в Греции (1823—1825)— 180. Махмуд и Мехмед-Али. Египтяне в Морее(1825) — 182.Филэллины— 185. Дипломатический поворот в пользу Греции —188. Мисолунги и Афины (1826—1827)— 191. Лондонский дого-вор и Наваринская битва (1827) — 193. Русско-турецкий конфликт;кампания 1828 года— 196. Кампания 1829 года. Адрианопольскийтрактат — 198.

III.Турецкая империя и христианские национальности после Адриано-

польского трактата 201

1. Турция. Махмуд и его военные реформы — 201. Гражданскиереформы — 203. Новые смуты в Турецкой империи — 204. Непо-пулярность Махмуда — 205. 2. Греция. Протокол 3 февраля 1830года и Леопольд Саксен-Кобургский — 206. Смерть Каподистрии —208. Вступление на престол Оттона Баварского — 208. 3. Сербияи Болгария. Хатти-шериф 1830 года и автономия Сербии — 209.Правление Милоша — 211. Недовольство в Сербии. Падение Обре-новичей — 211. Пробуждение Болгарии — 212. 4. Румынские кня-жества. Молдавия и Валахия с 1821 до 1829 года —213. Русская. оккупация и органический регламент 1831 года — 215. Русскоевлияние и господари — 216. Развитие национальной идеи в Румы-нии — 217.

ГЛАВА VIИСПАНИЯ И ПОРТУГАЛИЯ
1814-1847ДедевиздюДезер
I.Реставрация в Испании219

Восстановление абсолютизма — 219. Камарилья — 220. Первые за-говоры— 221. Второй и третий браки Фердинанда VII — 222.

II.Революция 1820 года. Кортесы222

Революция — 222. Временная хунта — 223. Кортесы 1820 года —223. Сессии кортесов в 1821 году — 224. Кортесы 1822 года — 225.

III.Вмешательство Франции и монархическая реакция226

Веронский конгресс — 226. Объявление войны — 227. Кортесы икороль — 227. Война с Францией — 227. Абсолютистская реак-ция. Эпоха Каломарде — 230. Война с «недовольными» (Шagra-viados) — 230. Мария-Христина — 231. Зеа Бермудес — 232.

IV.Регентство Марии-Христины233

Регентство Марии-Христины — 233. Королевский статут — 233. Мен-дизабаль— 235. Бунт в Гранхе—237. Конституция 1837 года —237. Эспартеро и Нарваэс — 237. Падение правительства Хри-стины — 238.

V.Семилетняя война 239

Первый период (1832—1836) — 240. Второй период (1836—1837) —242. Третий период (1838—1840) — 244.

VI.Испания с 1840 по 1841 год246

Регентство Эспартеро — 246. Падение Эспартеро — 247. Поражениепрогрессистов — 247. Брак королевы и инфанты — 248. Литера-тура и наука в Испании при Фердинанде VII — 249. Романтизм вИспании — 250.


VII. Португалия с 1814 по 1847 год

Португалия в 1815 году — 251. Революция 1820 года — 252. Воз-вращение Иоанна VI в Португалию — 252. Дон-Педро — 253. Дон-Мигуэль — 253. Мусиньо — 254. Сентябрьская революция — 255.Коста Кабраль — 256. Вторая гражданская война — 256.

ГЛАВА VII

РЕВОЛЮЦИЯ 1830 ГОДА ВО ФРАНЦИИА. Мале

1. Последнее либеральное министерство

Министерство Мартиньяка — 257. Возврат к либеральной поли-тике— 258. Законы об избирательных списках и о печати — 259.Июньские ордонансы — 260. Оппозиция роялистов и либералов —261. Сессия 1829 года — 261. Законопроекты о коммунальном идепартаментском управлении — 262. Отставка министерства Мар-тиньяка — 263.

II. Революция 1830 года

Министерство Полиньяка — 264. Либералы готовятся к отпору.Орлеанская партия — 266. Бездействие министерства. Открытиесессии — 267. Адрес 221. Отсрочка сессии палаты — 267. Роспускпалаты — 268. Выборы — 270. Ордонансы— 270. 26 июля: закон-ное сопротивление — 272. 27 июля: начало вооруженного сопро-тивления — 272. 28 июля: трехцветное знамя — 274. 29 июля: взя-тие Лувра; отмена ордонансов — 274. Падение династии; орлеа-нисты— 275. Герцог Орлеанский — наместник — 276. ОтречениеКарла X; изгнание — 277. Пересмотр хартии; избрание Луи-Фи-липпа — 277.

ГЛАВА VIII

КОРОЛЕВСТВО ПОЛЬСКОЕ. ВОССТАНИЕ

1815—1846А. Р а м б о

I. Конгрессовая Польша

Польша после упразднения великого герцогства Варшавского — 281.Польская конституция — 285. Осуществление конституции — 287.Великий князь Константин и польская армия — 287. Первый сейм(1818) — 289. Второй сейм (1820) — 290. Тайные общества вПольше — 291. Третий сейм (1825) — 292. Император Николай,царь польский — 293. Четвертый сейм (1830) — 296.

II. Польское восстание

Подготовка к взрыву — 296. Взрыв — 298. Отступление великогокнязя — 299. Польское правительство — 300. Переговоры в Петер-бурге; воззвание к Европе — 301. Низложение Николая — 302.Военные силы Польши — 303. Бои под Варшавой: Грохов, Прага —304. Наступление поляков: Вавр, Дембе-Вельке, Игане (март—апрель) — 305. Бой под Остроленкои (май) — 306. ЗаменаДибичаПаскевичем. Переход через Вислу (июль) — 307. Паника и резняв Варшаве — 307. Осада Варшавы (август—сентябрь) — 308. Па-дение Варшавы — 310. Польские эмигранты — 311. Польша подцарским игом — 312. Литва и Западная Украина под русским вла-дычеством — 313. Уничтожение Краковской республики — 314.

ГЛАВА IX

ВОССТАНИЕ В БЕЛЬГИИ. БЕЛЬГИЙСКОЕ КОРОЛЕВСТВО

1814—1847А. Ваддипгтон

I. Соединение Голландии с Бельгией

Основание Нидерландского королевства — 316.


II.Правление Вильгельма 1 и бельгийцы318

Политические трения. Конституция 1815 года — 320. Неравно-мерное распределение власти между северной и южной частями Ни-дерландов— 322. Попытки ввести голландское законодательствои единый официальный язык — 323. Законы о печати — 325. Эко-номические трения. Голландский государственный долг — 326. Тор-говая политика и система налогов — 327. Религиозные трения. Ка-толическая оппозиция и процесс епископа Гентского — 328. Законыо.народном образовании — 330. Конкордат 1827 года — 331.

III.Революция 1830 года332

Бельгийские партии — 332. Бельгийский союз и правительство(1828—1830) — 333. Бельгийское восстание (август—октябрь1830 г.) — 335. Бельгийский национальный конгресс — 338.

IV.Бельгийское королевство (1830—1847) 339

Европа и бельгийская революция; лондонская конференция— 339.Выбор короля — 341. Восемнадцать статей и двадцать четыре ста-тьи (июнь—ноябрь 1831 г.) — 341. Окончательное устройство Бель-гийского королевства — 342. Бельгия с 1831 по 1847 год — 343.

ГЛАВА X
ФРАНЦИЯИюльская монархия

1830—1847А. Мале

Луи-Филипп — 346.

I. Героический период 348

Противники — 348. Правительственные партии. Первое министер-ство — 350. Суд над министрами — 351. Антиклерикальная реак-ция— 353. Падение министерства Лаффита — 354. Законодатель-ная деятельность министерства Лаффита — 354. Переход властик партии сопротивления — 356. Казимир Перье — 356. Волненияв Лионе и Гренобле — 358. Заговоры и оппозиция в Париже — 359.Вандейское восстание — 360. Республиканские восстания — 361.Гонения на республиканцев. Апрельский процесс — 363. Последниеусилия республиканцев. Террористические покушения — 364. Сен-тябрьские законы — 365. Бонапартистские попытки— 366. Мини-стерства с 1830 до 1840 года — 367. Тьер — 369. Моле и личноеправление короля— 370. Коалиция — 371. Второе министерствоТьера; восточные дела — 372. Результаты первых десяти лет цар-ствования— 374. Вопрос об избирательной реформе — 375.

II. Период личного управления (1840—1848) 376

Гизо — 376. Система подкупов — 377. Министерство и оппозиция.Внешняя политика — 378. Избирательная реформа — 381. Бан-кеты — 382. Новые партии. Католическая партия — 383. Социали-стическая партия — 385.

ГЛАВА XI
ГРАЖДАНСКИЕ И ВОЕННЫЕ УЧРЕЖДЕНИЯ ФРАНЦИИ
1814-18479. Ш е н о и

I.Административные учреждения . . 388

Центральная администрация — 388. Департаментская администра-ция— 390. Муниципальная администрация — 392. Специальныеадминистративные органы — 393.

II.Судебные учреждения393

Обыкновенные суды (гражданские и у головные) — 393. Исключите ль-


ные суды — 394. Реформы уголовного процесса, Уголовного ко-декса и тюрем — 395. Административная юстиция — 397.

III.Военные учреждения

Армия в эпоху Реставрации — 398. Закон 1818 года и реорганизацияармии — 399. Национальная гвардия в эпоху Реставрации — 400.Армия во время Июльской монархии — 401. Национальная гвардияво время Июльской монархии— 402. Флот — 403.

IV.Гражданское и торговое законодательство

Законы о дворянстве и эмигрантах — 403. Законы о рабстве в коло-ниях и об иностранцах — 404. Законы о семье — 405. Различныезаконы — 406.

V.Народное просвещение

Университет в эпоху Реставрации и Июльской монархии — 407.Высшее образование — 408. Среднее образование — 410. Низшееобразование — 411. Специальные учебные заведения. Институт —413.

ГЛАВА XII

ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ ФРАНЦИИ

1815—1848А. Виалла

1. Промышленность

Возникновение крупной промышленности — 414. Текстильное про-изводство — 415. Производство одежды и обуви — 418. Металлурги-ческая промышленность — 418. Паровые машины. Каменный уголь—419. Различные производства — 419. Промышленная продук-ция— 421. Рабочий класс — 421.

II. Сельское хозяйство

Успехи сельского хозяйства — 423. Обработка земли — 425. Ско-товодство— 427. Поземельная собственность — 428.

III.Внутренняя торговля

Пути сообщения — 429. Развитие внутренней торговли — 432.

IV.Внешняя торговля

Развитие внешней торговли — 434. Торговая политика — 434.

V.Финансы

Бюджетное законодательство — 438. Государственный долг — 440.Налоги — 442.

ГЛАВА XIIIФРАНЦУЗСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

1815-1847Э. Ф а г э

I.От 1815 до 1830 года

Романтизм — 444. «Гений христианства» — 446. Ламартин — 448.Альфред де Виньи — 449. Виктор Гюго — 451. Театр — 452. Жанде Беранже — 453. История — 455. Философы — 457. Ораторы —461. Журналисты — 461.

II.От 1830 до 1847 года

Романтизм. Второй фазис литературной деятельности ВиктораГюго — 463. Альфред де Мюссе — 464. Теофиль Готье — 465.Театр — 468. Жорж Санд — 469. Бальзак — 470. Александр


Дюма — 471. Стендальриме — 476. ИсторикиПресса — 481.

473. Шарль Нодьс — 475. Проспер Ме-477. Ораторы — 479. Критики — 480.


ГЛАВА XIV

ИТАЛИЯ

1810-1846А. Пенго


I. Крушение наполеоновского владычества и пробуждение национальной

идеи,

483


Первые попытки противодействия — 483. Поражения Наполеона цих последствия — 484. Кампания 1813—1814 годов в Италии — 486.Миланская революция— 487. Временное правительство и восста-новление австрийского владычества — 488. Последняя кампанияМюрата — 488.

IL Реставрация 490

Общий характер этого периода — 490. Венский конгресс и террито-риальное положение — 491. Австрия и независимость — 491. Го-судари и абсолютистская реакция. Ломбардо-Венецианская об-ласть — 492. Сардиния — 493. Церковные владения — 494. Коро-левство Обеих Сицилии — 494.


III. Революция 1820 и 1821 годов

495


Первые симптомы недовольства— 495. Тайные общества— 496.Военный бунТ в Неаполе — 496. Конституционное правительствои восстановление абсолютной власти — 498. Революция в Пье-монте. Ее причины и ее вожди — 500. Военный бунт и победа рево-люции — 502. Бегство Карла-Альберта, австрийское вмешательствои восстановление абсолютизма — 503. Процессы в Ломбардо-Вене-цианском королевстве — 504.

IV.Революционное движение в 1831 году606

Состояние средней Италии — 505. Восстание в Модене и Романье506. Австрийское вмешательство и подавление восстания — 507.

V.Умственное движение и «Risorgimento 609

Новые идейные течения — 509. Революционеры и реформисты — 510.Революционеры. Маццини — 511. Молодая Италия — 511. Рефор-мисты. Джоберти—513. Бальбо — 515. Д'Азелио — 515.

VI.Состояние Италии в 1846 году616

Пьемонт — 516. Ломбардо-Венецианское королевство — 517. Пап-ская область — 517. Тоскана — 517. Королевство Обеих Сицилии —517.

Приложения

Хронологические таблицы621

Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин о главнейших лицах и событиях,

встречающихся в т. III548

Библиография . 669

Список иллюстраций 696

Именной указатель 697

Карты: 1) Бвропа 1815 г. 2) Колониальные владения в 1815 г.

(в конце книги).


ОтветственныйредакторЕ.В.Тарле.СекретарьизданияА. Я. Манусевич.Художественноеоформление Н. В. Ильин.Техническийредактор П. С. Смирнов.УченыйкорректорСМ.Данини.

*# #
ПереводIII томасверенспоследнимфранцуз-скимизданиемА. С. Голинеци П. К. Губер.БиблиографиясоставленаГос.Публ.библио-текойим.Салтыкова-ЩедринавЛенинградеподруководством Ю. А.Меженко.Хроноло-гическиетаблицысоставленыдоц. М. М. Мал-киными М. И. Ахунподруководствомпроф.А. И. Молок.Художественнаяобработкаиллюстраций—худ. В. М. Соколов.


Оглавление

  • ГЛАВА I
  • глава ii
  • глава iii
  • глава iv
  • глава v
  • глава vi
  • глава vii
  • глава viii
  • ГЛАВА IX
  • ГЛАВА XI
  • глава xii
  • глава xiii