Современный югославский детектив [Милан Николич] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

СОВРЕМЕННЫЙ ЮГОСЛАВСКИЙ ДЕТЕКТИВ

Югославия сквозь призму детектива

Доказывать полноправие детективного жанра означает сегодня ломиться в открытую дверь. Он давно уже признан читателями во всем мире, да и в нашей стране, и продолжает успешно развиваться. Проблема ныне состоит, как выражаются французы, в затруднении от изобилия, иначе говоря в том, чтобы выбрать действительно стоящие вещи из безбрежного моря детективной прозы. Ибо, чего греха таить: беллетристика слишком высокое слово, этимологически просто неприменимое к тому, что нередко обозначают пренебрежительным словцом «чтиво». (На Западе, а теперь уже и у нас вошел в обиход ученый термин «паралитература», где древнегреческая приставка «пара» означает «рядом», что по сути можно перевести так: «и рядом не лежала».)

И все же издательству «Радуга» и его предшественнику «Прогрессу» удалось сформировать и выпустить целую серию переводной детективной литературы разных стран, снискавшую у советского читателя немалую популярность, вероятно заслуженную. Ведь читатель, как и покупатель, всегда прав. К тому же если детективный роман выполняет еще и функцию проводника по улицам и закоулкам зарубежного общества, если он знакомит читателя с привлекательными и теневыми сторонами чужой жизни, тем лучше и для читателя, и для детектива. В конце концов, все жанры хороши, кроме скучного.

Достоинство детектива — в его демократичности. Дело не только и не столько в простоте, в доступности такой литературы — воистину хуже воровства иная простота, сведенная к веренице трупов и к патологическому, в сущности, упоению убийствами, — сколько в том, что хороший современный детектив впитывает и отражает обыденную повседневную жизнь, будни и заботы простых людей, их неприглаженный подчас грубоватый язык, становясь, таким образом, реалистическим произведением. Как это ни парадоксально, знаменитая стендалевская формула: роман — это зеркало, которое несешь по большой дороге, — может быть применена прежде всего к настоящему детективу, ибо он отражает жизнь столь же невыборочно, сколь невыборочна и разнолика среда преступлений, сколь разнообразны общественные слои, в которые проникает герой в своем расследовании. Недетективные романы в этом отношении гораздо более избирательны, хотя сила их, разумеется, в ином.

Детективу, пусть он и исходит из человеческих трагедий, присущ счастливый конец: преступник обнаружен, возмездие настало. Но ведь это и отвечает сугубо демократическому чувству социальной справедливости. (Конечно, речь не о «механических» детективах с персонажами без социально-личностных примет — их чтение сродни разгадыванию кроссвордов или математических задач.) Люди, далее, испытывают потребность в детективе как в форме народной культуры, примерно так же они тянутся — это подметил еще Честертон, неоспоримый классик детектива, — к мелодраме и популярным песенкам.

И наконец, этот жанр демократичен по самой своей структуре, коль скоро он предполагает альтернативность мышления, разные — пусть ошибочные — умозаключения. Непогрешимый следователь, рыцарь без страха и упрека вовсе не обязательный признак детективного произведения: еще у Конан Дойла полицейский инспектор оказывался воплощением самодовольной ограниченности, ведь без Шерлока Холмса он не смог бы разгадать ни одного преступления. Тоталитарное общество не может создать подлинный детективный роман, поскольку оно официально не ведает сомнений, ему заранее ясна разгадка любой ситуации, а это вопиющее нарушение законов детективного жанра. Не случайно детективные романы были запрещены в гитлеровской Германии и фашистской Италии. Впрочем, известный французский детективный писатель Тома Нарсежак иронически утверждает в своем исследовании полицейского романа, что тот якобы «несовместим с научным социализмом» и «всегда (!) рассматривался как продукт буржуазной цивилизации». Истина же противоположна: по мере осознания острых проблем и социальных неполадок, по мере активизации социалистической демократии расширяет свое «место под солнцем» и детектив, и такая его разновидность, как криминальный роман (сосредоточенный не столько на раскрытии преступления, сколько на описании его, его корней и механики). Впрочем, иные репортажи в сегодняшних наших газетах выглядят и читаются увлекательнее детективного романа.

Повести мастеров югославского детектива, представленные в настоящем сборнике, наглядно иллюстрируют законы этого жанра, его привлекательные стороны и слабости, являющиеся их продолжением. Отражают они — конечно, в определенном ракурсе — и реальную жизнь социалистической Югославии, чьи нынешние проблемы тоже являются во многом результатом ее специфики. Однако пусть читатель примет во внимание, что детективный жанр у югославских писателей не очень в чести — не случайно две из четырех публикуемых повестей подписаны псевдонимами. Характерно также, что в сборнике удалось представить лишь две из шести республик СФРЮ, правда самые крупные: Сербию и Хорватию. Нельзя не признать, что югославский детектив не поднимается до уровня лучших мировых образцов этого жанра. И все же каждое из публикуемых произведений имеет свой колорит.

Первая повесть написана Миланом Николичем. Это самый опытный и, пожалуй, самый известный из югославских детективных авторов. Родился в 1935 году, а публиковать детективы начал с середины 50-х годов — по одному, а то и по два в год. Помимо того пишет стихи, театральные рецензии, публицистические статьи. Советскому читателю он близок тем, что, будучи славистом по образованию, еще и переводит русских и украинских поэтов.

В повести Николича «Пропуск в ад» преступниками оказываются гитлеровские недобитки и усташи. О них стоит сказать несколько подробнее. Фашистская организация усташей была создана в 1929 году лидером хорватских националистов Анте Павеличем. Она поставила себе целью организацию террора в целях развала молодого югославского государства — которое возникло лишь в конце 1918 года — и образования самостоятельной Хорватии. Наиболее известным преступлением усташей явилось убийство в 1934 году в Марселе югославского короля Александра и министра иностранных дел Франции Барту, стремившихся противопоставить начинавшейся тогда агрессии фашистских держав европейскую систему коллективной безопасности. В 1941 году, после оккупации Югославии гитлеровцами, раскольническая мечта усташей была осуществлена: на территории Хорватии, Боснии и Герцеговины было создано «независимое», а на деле марионеточное «Хорватское государство» во главе с Павеличем. Усташи на этом не успокоились: вместе с оккупантами они осуществили массовые убийства сотен тысяч жителей Югославии. Так что смертная казнь, к которой после освобождения страны были приговорены многие усташи, явилась заслуженной карой за их преступления.

Но и после войны усташи, которым удалось ускользнуть от правосудия за границу, прежде всего в ФРГ, продолжили свою преступную деятельность. Николич здесь как в воду глядел: повесть вышла в 1964 году, а они после того организовали убийства ряда югославских дипломатов и других официальных лиц, терроризировали югославских граждан, выезжающих на заработки за рубеж. Ныне последыши усташей стали неотъемлемым элементом организованной международной преступности, в которой уголовщина и фашизм слились воедино. «Пропуск в ад» — это литературное подтверждение политической реальности.

Итак, повесть — в этом плане она характерна для югославской культуры — напоминает о войне. Ее трагизм и героизм отложились на всей истории современной Югославии. Ибо, помимо нашей страны, нет другой в Европе, которая бы вела против гитлеровской оккупации не просто партизанскую борьбу, а общенародную патриотическую войну и освободилась бы от фашизма в основном своими силами. Война — это по сей день саднящая рана, но и символ законной гордости югославов: она сплотила их в единое государство, закалила их мужественный характер, что помогло им выстоять в сложных послевоенных перипетиях и сохраняет им целеустремленность и оптимизм в нынешнее нелегкое для них время.

Автор «Белой Розы» Павел Павличич представляет более молодое поколение югославских литераторов. Родился в 1946 году, после окончания университета специализировался как преподаватель и ученый по сравнительной филологии, которой продолжает заниматься и сейчас. Пишет рассказы, причем не только детективные, и эссе. Вероятно, от современной итальянской беллетристики, которую изучает профессионально, перенял склонность к необычному, к «магическому реализму», увлекается интеллектуальными комбинациями, но не менее внимателен и к психологической мотивировке своих сюжетов.

Эта сторона довлеет и в «Белой Розе», которая в отличие от последующих повестей чужда внешней увлекательности. Если Равник склонен к ярким, контрастным краскам, то Павличич написал свою повесть как бы в сером цвете обыденности. Подобные вещи есть у Сименона. И югославский писатель, вслед за французским мастером, сосредоточивается не столько на преступнике и преступлении, сколько на подоплеке преступления — на судьбах людей, на трагедии человека как жертвы социальных обстоятельств. В повести Павличича нет динамичных диалогов, и вообще она может показаться монотонной, даже скучноватой, мне же она представляется наиболее глубокой, заставляющей задуматься, хотя и наименее «детективной».

Международная преступность оказывается пружиной действия в третьей из публикуемых в сборнике повестей. Предраг Равник (псевдоним известного журналиста Любомира Милина — он родился в 1922 году, в настоящее время работает редактором белградского телевидения) написал «Шарф Ромео» в ключе динамичных криминальных романов Запада. Серия однотипных убийств, неотступный вопрос — кто будет следующей жертвой, рассказчик пытается «вычислить» преступника. Мотивы приписываются то одному, то другому, а в конце концов убийцей неожиданно оказывается персонаж, игравший вроде бы служебную роль. Точно по классическому принципу детектива: преступник должен быть у читателя на виду, но не на подозрении. Традиционность схемы подчеркивается и заключительной картиной — гостиная, где собираются все участники драмы в ожидании развязки, когда преступник будет изобличен. Прием, будто нарочно позаимствованный у английских авторов, выполняет не только сюжетную функцию. Это еще и ненавязчивое свидетельство иронии автора, его намерения обратить читательское внимание на «литературность» ситуаций, как и при однотипности убийств. Ироничность и в совпадении имен персонажей с шекспировскими героями, и в финальной сцене с переодеванием для театрального эффекта — тоже привычный детективный прием, и в том, что рассказчик оказывается одним лицом с автором, хотя это не застраховывает его от ситуаций с фарсовым оттенком, даже наоборот. «Шарф Ромео» мог бы составить подходящий сценарий для неплохого детективно-комического фильма по известным французским образцам.

У повести соответствующая стилистика. Она построена на диалогах, написана короткими фразами, напряжение и читательское внимание нарастают вплоть до развязки. В общем, «Шарф Ромео» легко и увлекательно читать, хотя психологической глубиной повесть не отличается. Впрочем, иронический автор и не претендует на это: его очевидная задача — развлечь читателя.

Интересно сопоставить упомянутые повести по их «несущему» треугольнику: жертва — преступник — сыщик. Наиболее четко разведены эти роли у Николича. Жертвам здесь не придается особого значения; мы с трудом припоминаем их: какой-то случайный проезжий американец, неизвестный контрабандист… Автора больше интересуют два других угла, хотя и здесь определенность невелика. До конца так и не выясняется, кто же убийца, да это и несущественно для автора. Более определенен сам детектив — герой повести, он же рассказчик. Но и о нем многого не скажешь. Профессиональный сыщик, работник «органов», энергичный, с быстрой реакцией, чем-то схожий с традиционным комиссаром полиции из западных детективов. Вот, пожалуй, и все. Автора интересуют не персонажи — они играют подсобную роль, а процесс поиска преступников, точнее — погоня.

В повести Равника поиск — это не погоня, а разгадывание обстоятельств преступления. Здесь большую роль играет не механизм поиска, а интеллект детектива, его наблюдательность. Причем сам сыщик раздваивается: рядом с профессионалом — детектив-любитель, сыщик от нечего делать. Пусть выявляет преступника профессионал, которому, впрочем, не чужды любительские приемы (театральный эффект под занавес), но и любитель вносит свою лепту в разгадку. Что до жертв, то одна из них здесь не отделена от преступника: убитый Ромео тоже служил гангстерскому клану.

В «Белой Розе» разгадывание и преследование вообще играют подсобную роль. Главная, наиболее интересная линия — отношения между сыщиком и жертвой. Здесь сыщик тоже раздвоен, однако дилетант Гашпарац превосходит профессионала Штрекара именно благодаря своим человеческим, непрофессиональным качествам.

Автор первого философско-социологического трактата о детективном романе Зигфрид Кракауэр писал 60 лет назад, что сыщик — это воплощение ratio, чистого интеллекта. Немецкий философ судил по Шерлоку Холмсу, рядом с которым эмоциональность положительного доктора Уотсона оказывается глуповатым и совершенно непродуктивным резонерством. Зато нам, свидетелям зловещих результатов холодно-расчетливых выкладок, давно уже стало ясно, что душевная восприимчивость, эмоции не обязательно затемняют ratio, а могут, напротив, заострить его, сделать его плодотворным и человечным, выведя за пределы простой разгадки. В этом плане дилетант-сыщик из «Белой Розы» тоньше, умнее и эффективнее, чем неутомимый преследователь бандитов из «Пропуска в ад».

Адвокат Гашпарац — человек с развитым нравственным чутьем; голос его совести ведет с ним внутренний диалог, напряженность которого, в сущности, выше, чем в динамичных диалогах повести Равника. Гашпарац не был знаком с жертвой, скромной и самоотверженной Белой Розой, обаятельные черты которой, поначалу туманные, постепенно выступают из прошлого, из небытия. Эти черты вызывают в нем сочувствие к жертве, обостряют в этом внешне благополучном человеке вынесенное им из народа чувство социальной справедливости, которое и становится движущей силой его поступков.

Однако и преступник, этот безжалостный убийца, в сущности, тоже оказывается жертвой — своего социального положения, сильной, но эгоистичной любви к больной жене. Так происходит диалектический «перелив» одного угла детективного треугольника в другой, а детективная повесть перерастает в социально-психологическую.

Впрочем, во всех трех произведениях социальный момент примечателен, даже если он не более чем фон, как у Николича и Равника. Приглядимся же к нему поближе.

Символично, что в этих повестях действие развертывается на дорогах, как бы при помощи самых современных автомашин, мчащихся на высоких скоростях. За годы своего социалистического развития ранее отсталая Югославия — в старых романах Агаты Кристи «балканские задворки Европы» служили не более чем живописной сценой для действующих лиц из «респектабельных» стран — стала в общем вполне современной страной, причем довольно быстро. Темпы экономического роста Югославии в 60—70-е годы были среди самых высоких в мире. Особенно быстро развилась — читатель это почувствует — инфраструктура, включая и разветвленную сеть отличных автострад, многочисленные гостиницы, рестораны, кафе — в общем, всю «индустрию туризма». Примечательный показатель: за 20 лет число мест в гостиницах, мотелях и кемпингах возросло в 5 раз. Югославские дороги — это кратчайший транзитный путь из Западной Европы в Южную и далее в Турцию, и ими пользуются проезжие самого разного типа. Многие миллионы зарубежных туристов ежегодно посещают Югославию, причем преобладают немцы, так что предприниматель из ФРГ со своей любовницей — не случайная подробность повести Равника. Иностранный туризм остается важным каналом поступления «твердой» валюты в страну. Другим таким каналом были до последнего времени доходы от экономической эмиграции, то есть от уезжавших временно — на год-два, а то и больше — на заработки в западноевропейские страны, прежде всего в ту же ФРГ. (Там их называют «Gastarbeiter» — «гостящие рабочие».)

Все это вместе, помноженное на напряженный труд, в частности за счет двойной занятости, когда, например, рабочий или служащий имеет свой приусадебный участок или подрабатывает в свободное время в сфере услуг, но еще и легкомысленно нараставшие займы у зарубежных кредиторов (Югославия среди социалистических стран обогнала даже Польшу по уровню среднедушевой валютной задолженности), — все это вместе, повторяю, обеспечило — до поры до времени — быстрый рост личного потребления: более чем в 6 раз с 1952 по 1980 год!

Это была подлинная эйфория с огорчительными — читатель это ощутит — побочными свойствами, вроде бесконечного и повсеместного употребления алкоголя персонажами книги, как преследуемыми, так и преследователями, в том числе представителями закона при исполнении служебных обязанностей. Максимальное для социалистической страны использование рыночного механизма — законов конкурентной борьбы, спроса и предложения, мелкого, да и более крупного частного предпринимательства, — бесспорно, повысило качество югославских продуктов и услуг, эффективность экономики СФРЮ. Но вместе с тем оказалось воспроизведенным и социальное неравенство западного типа, социальные контрасты и несправедливости, с немалой протестующей силой переданные Павлом Павличичем в «Белой Розе». Впрочем, социальный протест в Югославии давно уже вышел за рамки литературных произведений.

За последние годы в результате затяжного кризиса на мировом капиталистическом рынке — а с ним Югославия связана больше любого другого социалистического государства — социально-экономическое положение в стране резко ухудшилось. ФРГ и другие западные державы резко сузили приток югославских Gastarbeiter, и многим пришлось вернуться на родину. Численность безработных в Югославии сейчас превысила миллион человек. Сегодня рабочему Валенту, возлюбленному Белой Розы, было бы куда труднее отправиться на заработки в ФРГ, чем когда писалась эта повесть. Сократились валютные поступления и от туризма. Из-за инфляции — ее степень была здесь в последние годы высока — реальные доходы рабочих и служащих с 1980 по 1984 год упали почти на 40 процентов. Официальными лицами и специалистами сложившееся положение было однозначно охарактеризовано как экономический кризис, и соответственно решается задача его преодоления, экономической и политической стабилизации.

В этих отрезвляющих условиях стали очевидными опасности как занесенной с Запада лихорадки приобретательства и потребительства, так и деформированной хозяйственной структуры — с перерабатывающими отраслями, ориентированными на дорогое импортное сырье, — при том, что недра Югославии очень богаты, с недоразвитой базовой промышленностью, в частности энергетикой, с перекосами в сторону сферы услуг. Не случайно в первых трех повестях преобладают персонажи соответствующих профессий. Понятно, развитость этой сферы облегчает досадно привычные для нас заботы повседневности, но и создает соблазны легкой жизни. Подходящая среда для преступности и, естественно, для детективов.

Надо, однако, отдать должное югославскому государству, партии, народу. Они — при всей специфике хозяйственно-политического механизма СФРЮ — принимают меры, особенно в последнее время, для смягчения социальных контрастов, для поддержания жизненного уровня прежде всего менее имущих групп населения: пенсионеров, многодетных семей, молодых трудящихся. Ведь особенно нелегко приходится учащейся молодежи и молодым конторским работникам — внимательный читатель ощутит это и во второй, и в третьей повестях.

Особняком в сборнике стоит последняя повесть. В ней все пародийно, начиная с фамилии автора, хотя Ненад Брикси, избравший этот нарочито англизированный псевдоним, вряд ли предполагал, что так зовется дама, которая через четыре года после выхода его книги вступит на пост премьер-министра Великобритании и станет известна как «железная леди».

Вообще-то детективному произведению показана легкая ирония. Она точно дозирована в классических английских романах, начиная с самого Шерлока Холмса (эту его черту как нельзя лучше передал на экране Василий Ливанов) и романов Агаты Кристи — к сожалению, ее своеобразная ирония теряется в переводах. Это качество присуще и нашим телевизионным «Знатокам». А вот в истории Тимоти Тэтчера о трупах на нью-йоркском пляже пародия превращается в жутковатый гротеск. Впрочем, не без оснований. Ведь купальщиков на Лонг-Айленде, наверное, не меньше, чем на всех югославских курортах, вместе взятых, а мусора куда больше: ведь именно в многоэтажной Америке впервые столь сильно проявилось нравственное одичание от утраты естественности, связи с природой; оттуда пошло потребление виски «бурбон», который в несметных количествах поглощается персонажами повести; именно там сплелись воедино мафия, полиция и сыскные агентства; с американской «массовой культуры» началось отупление, оболванивание читателя, кино- и телезрителя бесчисленными убийствами вперемежку с эротическими сценами.

Бертольт Брехт однажды порекомендовал сочинителям детективных романов сохранять улыбку на лице, как это делает фокусник-престидижитатор на цирковой арене. Тимоти Тэтчер подражает скорее рыжему клоуну. «Какая чепуха!» — может воскликнуть читатель вслед за секретаршей Кэт. Это потому, что югославский автор точно пародирует действительно чепуховые американские детективы. И гениальных сыщиков. Вспомним «Похищение белого слона» Марка Твена. Похоже, именно в таком ключе старался Тимоти Тэтчер сочинять свою вещь.

Итак, читатель познакомится с очень разными, даже, пожалуй, противоположными по духу и тональности детективными произведениями югославских авторов. Увлечется хитроумным сюжетом, попытается разгадать загадку, включиться в погоню за преступниками, проникнется сочувствием к жертве. И ощутит, как живут, чем озабочены, над чем смеются наши югославские друзья. А это, вероятно, главное.

Е. Амбарцумов

Милан Николич ПРОПУСК В АД

Ulaznica za pakao.
Milan Nikolić,
Sarajevo, 1964.

Перевод с сербскохорватского Н. Смирновой


I

Стрелка спидометра дрогнула и резво выскочила за цифру 100… Не снижая скорости, я миновал еще один поворот: шины заскрипели, но мне удалось выровнять «джульетту».

Вылетев из виража, я вновь углядел перед собой красные огоньки стоп-сигнала «шевроле», за которым гнался. Мне показалось, что они стали дальше, чем несколько мгновений назад. Дьявол, а не водитель! Мчится как угорелый, километров сто сорок в час, не меньше!..

Гони не гони, а не уйти «шевроле» от спортивной «джульетты», какой бы лихач ни сидел за баранкой! Я прибавил газу… Спасибо, автострада Загреб — Любляна всегда в образцовом порядке, а то угодил бы я на шальной скорости прямиком в ад. Без специального приглашения!..

Ну вот и догоняю. Красные огоньки, маячившие впереди, приближаются. Просвет между нами становится все меньше, и вдруг… Это еще что за фокус? Опять поворот? Не может здесь быть поворота, я знаю дорогу, никакого поворота тут нет! И тем не менее огоньки исчезли внезапно!.. Разве что…

Разумеется, иначе и быть не может! Водитель «шевроле» с ходу остановился и загасил все огни. Только зачем?.. «Джульетта», в самый последний миг осветив фарами темную глыбу автомобиля у обочины шоссе, пронеслась мимо. Я едва избежал столкновения, нажав на тормоз и рванув машину влево, затем вправо, чтобы вывести на прямую. Тормоза пронзительно заскрежетали, и машину метнуло из стороны в сторону. Метров десять-пятнадцать она скользила по шоссе, я же напрягал все силы, чтобы не выпустить руль… На двадцатом метре «джульетта» решительно стала, уткнувшись носом в обочину и загородив проезжую часть. Еще метр-другой, и мы бы с ней очутились в кювете…

Для размышлений, однако, времени не было. Внезапная остановка «шевроле», загасившего огни, таила подвох. Меня явно вознамерились сбить с панталыку… Как только «джульетта» замерла, я выпрыгнул из машины, выхватывая из кармана «вальтер». При прыжке меня чуть занесло, и в тусклом сиянии луны я заметил выскочившего из «шевроле» человека, который помчался к рощице, видневшейся метрах в пятидесяти от дороги.

— Стой! Сто-о-ой!.. — заорал я изо всей мочи.

Беглец никак не отреагировал на мой крик. Обретя устойчивость в ногах, я поднял пистолет.

— Стой! — крикнул я еще раз.

Беглец наверняка меня слышал, но подчиняться не собирался. Еще несколько шагов — и он исчезнет в темноте рощи. Мне не оставалось ничего другого, как открыть пальбу, хотя ночью да с такого расстояния маловато шансов попасть в цель. Разве что для острастки, может, замешкается с перепугу… Я нажал на курок раз, другой. Ночную тишину разорвал треск выстрелов, и… я зашатался от сильного удара в затылок. Уже теряя сознание, сообразил, что в машине было двое. Один, убегая, отвлек на себя мое внимание, а другой незаметно подкрался сзади…

Первое, что я увидел, придя в сознание, были горящие фары моей «джульетты». Выскакивая из машины, я не успел их погасить. Затем я понял, что лежу на обочине шоссе и кто-то легонько меня потряхивает, приговаривая:

— Гражданин! Гражданин!

Я приподнялся, опираясь на руку. Затылок зверски болел от удара, а в голове шумело так, словно в ней угнездился рой разъяренных ос.

— Ну как, встать сможете? — услышал я тот же голос и только тут понял, что возле меня какая-то девушка. В полутьме удалось разглядеть, что она светловолосая и в спортивной одежде. Ухватив меня выше локтя, она пыталась меня поднять.

— Да уж как-нибудь… встану, — с трудом процедил я сквозь зубы. Поднявшись на ноги, я зашатался, девушка снова хотела поддержать, но мне удалось сохранить равновесие собственными силами.

Я потряс головой, желая избавиться от несносного жужжания, машинальным движением отряхнул пыль с одежды.

— А вы здесь как оказались? — спросил я, окидывая ее взглядом с головы до ног. Она ткнула пальцем куда-то себе через плечо.

— Попутку ждала на автозаправочной станции… Ну и услышала выстрелы…

Да, верно, есть где-то здесь поблизости заправочная станция. Погоню за «шевроле» я начал от мотеля в Брежицах — стало быть, отмахал больше тридцати километров.

— Оточец, значит, совсем близко? — спросил, вернее, констатировал я. Девушка подтвердила.

— Да. От автозаправочной станции метров двести…

Без сомнения, выстрелы должен был слышать и кто-нибудь из персонала станции: там всегда, в любое время дня и ночи, есть дежурный. Я хотел было спросить, отчего это никто не пошел с ней на выстрелы, но тут вспомнил про «шевроле» и оглянулся.

Его и след простыл! Вот так, значит, оглушили меня — и смылись, пока я был без сознания!..

Я вновь обратился к девушке:

— А вы сразу пошли сюда?

— То есть… сразу ли после выстрелов?.. Почти сразу, ну, может, промешкала секунду-другую…

— А что, на станции никого нет?

— Есть там один парень, дежурный. Закрылся в своей клетушке и спит на столе. Я его через стекло видела, постучала, только он не проснулся…

Издалека послышался вой сирены милицейской патрульной машины. Я связался с ними по радио, когда был приблизительно на полпути между Брежицами и Оточецом, а они в это время находились возле Требня на люблянском шоссе. Им пришлось покрыть расстояние побольше, чем мне, так что, не глядя на часы, можно было определить, что без сознания я пролежал недолго.

— После того как вы услышали выстрелы… проходила какая-нибудь машина в сторону Любляны?

Девушка покачала головой.

— Ни одной… Этой ночью движение вообще очень слабое…

Ясно… беглецы развернулись обратно к Брежицам. Смекнули, что я мог по радио предупредить милицейские патрули об их задержании.

Вой сирены становился все громче. Из-за поворота показались мощные фары патрульной машины. Я вышел на середину дороги и поднял руку, чтобы привлечь внимание.

Водитель остановился почти вплотную ко мне. Второй милиционер — начальник патруля — отворил дверцу и выскочил из машины.

Я вынул из кармана служебное удостоверение и протянул ему.

— Малин, — представился я, — сотрудник Загребского управления внутренних дел…

Козырнув, милиционер мельком взглянул на удостоверение — при свете фар этого было достаточно, чтобы убедиться в его подлинности.

— Как только мы приняли ваше сообщение, — сказал он, — сразу выехали навстречу. Но «шевроле» с указанным номером нам не попадался.

— Ясное дело… Провели меня и повернули к Брежицам, — угрюмо ответил я.

Милиционер поглядел на меня с удивлением. Я не счел нужным вводить его в курс дела и, заметив прикрепленный к его поясу фонарик, сказал, обрывая разговор о «шевроле»:

— Посветите мне. Я тут где-то пистолет обронил.

«Вальтер» нашелся в нескольких шагах. Засовывая его во внутренний карман пиджака, я закончил наш разговор:

— Спасибо… Пока ваша помощь мне не нужна, можете продолжать патрулирование… А номерок «шевроле» на всякий случай не забывайте!..

Патрульная машина была люблянская, из-за моего вызова она значительно удалилась от своего сектора. Задерживать ее не было никакого смысла, тем более что беглецы, по моим предположениям, свернули с автострады на какой-нибудь проселок. Погоню за ними придется продолжить по-другому, а патрульной машине следует вернуться к хлопотливым обязанностям стражей дорожного порядка.

Действовать я решил, исходя из того, что машина у преследуемых краденая и, если есть у них хоть капля здравого смысла, они скоро сообразят, какая это обуза. Не трудно догадаться, что, следуя за ними на таком близком расстоянии, я успел разглядеть номер машины и сообщить его всем патрулям. Поэтому логично предположить, что с автострады они свернут в сторону и, бросив машину, продолжат бегство иным транспортом.

Милиционер, выслушав меня, попрощался и вернулся в машину. И только когда машина развернулась и скрылась за поворотом, я вспомнил про девушку. Голова у меня разламывалась от удара, что мешало мне нормально соображать. Потому я совсем забыл о ее присутствии, разговаривая с начальником патруля.

Она стояла всего в нескольких шагах, на том же месте, где я оставил ее, когда прибыла дорожная милиция. Оттуда она вполне могла слышать добрую половину нашего разговора, а это было совсем некстати. Однако промах свой исправлять поздно.

Я приблизился к ней.

— Вы… из милиции? — поинтересовалась она. Пришлось подтвердить.

— Да. Угнали машину, я преследовал похитителей, но им удалось перехитрить меня и скрыться. Только далеко они не уйдут!

Я счел, что самое лучшее объяснить ей именно так, коли уж она присутствовала при последних событиях. Объяснение вполне подходящее: и я вроде бы ничего лишнего не сказал, и она удовлетворилась.

— Я так и поняла… Приблизительно так…

Меняя тему, я спросил:

— А как же получилось, что вы в такую пору на бензостанции голосовали? Ведь давно за полночь перевалило!

Девушка, махнув рукой, уставилась в землю. И хотя выражения лица было не разобрать, по голосу чуствовалось, что она помрачнела.

— В Загребе двое мужчин взяли меня в машину. Сюда мы приехали под вечер. Такие вежливые были… сначала… Тут, в Оточеце, захотели передохнуть, в гостинице… Меня тоже пригласили. А потом…

— Ясно, — поспешил я закончить, когда девушка замолчала, — потом обхожденье переменилось, не так ли?

Она подтвердила:

— Да… Стали пить, ну и… Еле-еле от них отвязалась и пешком добралась до станции. Только ночью так мало машин идет…

Со стороны Загреба показался свет фар. Судя по натужному урчанью мотора, одолевающему небольшой взгорок, к нам приближался грузовик. Я бросился к «джульетте», которая все еще загораживала дорогу. Нужно было убрать ее, чтобы не случилось аварии.

Девушка поспешила за мной.

— А вы меня не подвезете? — спросила она.

Я секунду помедлил у машины.

— Я вряд ли попаду сегодня в Любляну…

— Вот не везет, — отозвалась она сокрушенно, — что делать, прямо не знаю…

Усевшись за руль, я открыл ей дверцу с другой стороны. Можно было остановить грузовик и попросить водителя подвезти, но мне хотелось узнать, кто она такая, эта девица, заставшая меня не в самый лучший момент моей жизни. А если усадить ее в грузовик, времени на это не будет.

— Садитесь, — пригласил я. — Что-нибудь придумаем, не оставлять же вас одну на дороге.

Она устроилась рядом со мной не колеблясь. Я включил мотор, заглохший после резкой остановки, выпрямил «джульетту» на шоссе и успел тронуться до того, как к нам приблизился грузовик.

— Во всяком случае, — предупредил я, — сперва мы завернем в Оточец, в отель. Там наверняка еще открыт бар. Надо мне что-нибудь выпить, а то с головой сладу нет.

Проезжая мимо автозаправочной станции, перед тем как свернуть на дорогу, ведущую в старинный городок Оточец, я успел-таки глянуть на стеклянную клетушку. Дежурный спал, навалившись на письменный стол. Значит, девушка говорила правду — не слышал он ни выстрелов, ни сирены подъехавших патрульных. Какая-то машина, прибывшая из Любляны, стояла возле колонки, а ее водитель что есть силы лупил по стеклянной двери, тщетно пытаясь добудиться парня. Тот спал мертвецким сном — не иначе, хватил вечером лишнего…

В освещенном холле отеля я как следует разглядел свою спутницу. Хорошенькая, со свежим и сообразительным личиком, на вид я бы дал ей лет двадцать.

В баре посетителей было немного. Сезон только начинался, и большинство отелей в туристических городках пока пустовало.

В дверях девушка на мгновенье остановилась, окинув взглядом присутствующих.

— Их уже нет, — сообщила она, направляясь за мной к свободному столику. Видимо, она имела в виду тех типов, с которыми приехала из Загреба. Надо полагать, они уехали, пока девушка была со мной на автостраде. Но если они выпили больше меры, как она говорила, хорошенькая будет поездка!

Кельнер подошел моментально. Я заказал, а когда напитки стояли перед нами, сделав глоток, обратился к девушке:

— Уверен, вы поймете меня правильно… Мне надо знать ваше имя, адрес…

Она с улыбкой потянулась за спортивной сумкой, в которой были все ее пожитки.

— Понимаю. Я ведь теперь что-то вроде свидетеля, правда? Вот, пожалуйста, моя зачетная книжка…

— Благодарю…

Я открыл зачетку. В порядке, сразу видно по печатям и фотографии. Весна Полич, студентка, второй курс, фармацевтическое отделение. Адрес — Загреб, улица… номер дома…

— Отдыхать еду, на море, — объяснила она, пока я просматривал книжку и списывал данные. — Автостопом можно дешево добраться… В Загреб вернусь дней через пятнадцать-двадцать. Если я вам понадоблюсь…

— Все в порядке, Весна, — сказал я, возвращая документ. — Надеюсь, ваше свидетельство не потребуется, но на всякий случай лучше знать, где вас можно найти.

— Понимаю…

Выпив еще глоток, я поднялся.

— Извините, на несколько минут я вас покину. Когда вернусь, подумаем, как вам попасть в Любляну…

Весна кивнула в знак согласия, и я вышел из бара. Пройдя к «джульетте» и сев в нее, включил рацию — надо было связаться с Загребским управлением внутренних дел.

Связь дали быстро, я услышал голос Младена, своего начальника. Он ждал моего вызова.

— Говорит Малин, — назвался я.

— Привет! Что у тебя новенького? Догнал?

— Удрали, — недовольно ответил я и рассказал, как меня обставили. Последний раз я переговаривался с Младеном от мотеля в Брежицах, в начале погони, исполненный горделивой уверенности, что моя мощная спортивная «джульетта» в два счета настигнет «шевроле».

— Говоришь, их двое? — переспросил Младен, когда я кончил свой доклад. — А ты уверен? Может, их больше?

— Утверждать не берусь, — ответил я. — Одного я видел, другой зашел со спины… Может, был и третий, только он мне не показывался.

После некоторого размышления Младен поинтересовался:

— А с владельцем «шевроле» как ты поступил?

— Оставил его в Брежицах, в мотеле. Распорядился, чтобы вызвали «скорую помощь» и переправили в Загреб. Лежит уже, наверное, в какой-нибудь больнице.

— Ладно, я разузнаю. О преступниках он что-нибудь сказал?

— Ни слова. Все время был без сознания.

Он снова поразмышлял и спросил:

— Что ты собираешься делать?

— Сам не знаю, — ответил я. — Чувствую себя неважно. Меня здорово по голове стукнули. Я и думать-то пока не очень способен.

— В таком случае лучше всего тебе вернуться в Загреб, — посоветовал Младен. — Отправляйся домой и отдохни хорошенько. Я распоряжусь, чтобы розыски «шевроле» продолжили без тебя. Владельцем тоже поинтересуюсь. Может, услышу что-нибудь интересное, когда придет в сознание.

— Будем надеяться, — сказал я. — И тем не менее ты согласишься…

Младен не дал мне докончить мысль:

— Ладно, пока хватит. Поговорим завтра здесь, когда отдохнешь. Салют!

В аппарате щелкнуло, Младен отключился. Отключился и я, закурил сигарету и вернулся в бар.

Весна меня ждала: я обещал позаботиться о ней, хотя и представления не имел, как. Голова трещит, а тут еще о ней заботься… А с другой стороны, я обязан был проверить ее…

Осушив рюмку, я заказал еще одну, затем оглядел бар, отыскивая взглядом кельнера: хотел поинтересоваться, кто из клиентов держит путь в Любляну. И тут заметил знакомое лицо — в бар входил Борис, загребский актер и мой добрый приятель. Я встал и помахал ему рукой.

— Борис! Ты здесь какими судьбами?

Борис подошел, протянул мне руку.

— Проездом, — пояснил он. — Еду в Любляну: представляешь, сегодня вечером спектакль в Загребе, а завтра съемка в Любляне! Так что промочу горло — и дальше…

Как по заказу! Я попросил его подвезти Весну. Борис, окинув быстрым взглядом девушку, согласился:

— Конечно, Малин, о чем речь! Я же один в машине…

Я их познакомил. Борис ненадолго присел за наш столик, залпом осушив свой бокал, сразу же встал.

Весна поблагодарила меня за хлопоты и добавила на прощанье:

— Остается надеяться, что мы еще встретимся…

Мне бы следовало отшутиться, но голова так болела, что я не нашелся: кое-как попрощался с ней и Борисом и снова уселся за свой столик, чтобы прийти в себя перед возвращением в Загреб. После третьего коньяка я почувствовал, как головная боль медленно исчезает, словно под действием наркоза. Что ж, в известном смысле алкоголь и вправду помогает не хуже, только бы мне не перестараться — впереди почти сто километров пути. Я попросил счет и, выкурив еще одну сигарету, покинул бар.

Прохладный ночной ветерок взбодрил меня. Освеженный, я уселся за руль «джульетты» и не спеша покатил к Загребу.

II

С Младеном схлестнулись всерьез: он ни в какую не хотел согласиться с моим планом относительно того типа, что сидит у нас под арестом. Приходится называть его типом, потому как имя его никому не известно…

Младен упрямо стоял на своем:

— Это бессмысленно! Мы же ничего не знаем — ни кто этот человек, ни какие у него связи, если они у него вообще имеются, эти связи! Пока он молчит, я и слышать ни о чем не хочу!.. Может, он просто-напросто псих сбежавший из больницы?

— Мы же запрашивали врапченскую больницу, — возразил я.

— Как будто во Врапче единственная югославская психобольница, — отпарировал Младен. — Мало ли откуда он мог притащиться в Загреб…

Я хотел было потребовать, чтобы мы пошли к начальству с моим предложением — пускай там разбираются, — но на столе у Младена затрещал телефон. Было это на следующий день часов в двенадцать, когда я, отдохнувший и выспавшийся, без намека на головную боль, явился в управление внутренних дел.

Поднимая телефонную трубку, Младен продолжал уже спокойнее:

— К тому же «шевроле» найден сегодня утром около Шкоцьяна, в нескольких километрах от автострады. Пешком преступники не могли уйти далеко… Все милицейские посты предупреждены…

— Хотя мы им не дали даже словесного портрета, — съехидничал я. — Как они их опознают? Только по тому, что двое неизвестных мужчин идут по селу?.. А если они разойдутся, не говоря о других возможностях улизнуть от патрулей?..

Младен меня уже не слушал. Он слушал звонившего по телефону. Голоса было не разобрать — только шорохи доносились из трубки, — зато мне очень даже хорошо было видно, что патрон мой все больше хмурится.

— Где? Где ты сказал? — переспросил он, одновременно оборачиваясь ко мне: — Малин, карту!.. Карту автодорог!..

Я сорвал со стены карту и положил перед Младеном на стол.

— Ага… Да-да, конечно… Да, пришли письменное сообщение. Как можно скорее! — говорил Младен в трубку, не отрывая взгляда от карты, над которой склонился.

Закончив разговор, бросил трубку и угрюмо уставился на меня. Я не выдержал:

— Ну? Что там еще?

— Да… Нас оставили с носом, — со злостью процедил Младен сквозь зубы. — Сегодня ночью, около трех часов, двое мужчин угнали автомашину на выезде из Любляны в сторону Триеста…

— Похоже на вчерашних, — заметил я.

Младен кивнул и продолжил:

— А несколько часов назад эта машина найдена на проселке возле Дутовля, в непосредственной близости от границы!

Я закурил сигарету, потом сказал:

— Сие означает, что голубчики давно уже разгуливают по Триесту…

— Черт возьми! — не сдержался Младен. — Если это твои, мне непонятно, каким чудом они оказались в Любляне, ведь «шевроле»-то найден около Шкоцьяна!

Какое-то время мы молчали. И тут я вспомнил вчерашнюю девушку и… грузовик, проследовавший в Любляну, в то время как мы с Весной направлялись в старинный городок Оточец…

— Очень просто, — объяснил я Младену, нимало не обрадованный собственной догадливостью. — Автостопом… Сообразили, что на «шевроле» дальше нельзя, потому как номер нам известен. Отогнали его на проселок к Шкоцьяну, а сами пешочком вернулись на автостраду и сели в первую же машину,шофер которой согласился их подвезти…

Все это я излагал вроде бы спокойно, а у самого кулаки сжимались от злости, что я не остановил тот грузовик, чтобы усадить в него Весну… Преступники наверняка находились под самым моим носом, а я их прошляпил.

Я и это сказал Младену. Он пожал плечами.

— Не казнись. После такого удара по голове не больно-то насоображаешь…

И то правда. Вчерашний удар здорово меня выбил из колеи. Только это меня не оправдывает. Надо было действовать.

Младен нервозно зашагал по кабинету.

— Действительно, похоже, что это твои подопечные в Любляне орудовали… — говорил он. — Сейчас у нас есть хоть какое-никакое их описание… Люблянец, у которого они машину отняли, успел их разглядеть. Один — среднего роста, темноволосый, здоровяк лет сорока… Другой — молодой парень, смазливый, на вид ничуть не опасный…

— Описание точнейшее, — съязвил я. — Выглядят совсем как тысячи наших земляков. И где же они теперь?

Младен остановился передо мной.

— То есть как это «где они теперь»? — спросил он раздраженно.

— Младен, — я решил выложить свои соображения, — видимо, этой паре позарез нужно перебраться через границу. Разумеется, при условии, что в Любляне действовала та самая пара, которую преследовал я… И если это так, они очень хорошо знают, как незамеченными перейти границу…

Младен сел за стол и принялся черкать карандашом по чистому листу бумаги. Потом возразил:

— С какой стати они должны это так хорошо знать? Рванешь и напропалую, если почуешь, что земля под ногами горит…

Не отвечая на его слова, я задал свой вопрос:

— Как угнан этот автомобиль в Любляне? Не лучше ли им было сразу воспользоваться автостопом, не нарываясь на неприятности?

Отвечая мне, Младен начал соображать, куда я клоню.

— Человек возвращался в Любляну из Постойны, а этой паре нужно было в противоположную сторону. Его остановили и попросили подвезти до Любляны. А когда он открыл дверцу, тот, что постарше, здоровяк, навел на него пистолет и приказал выйти из машины. На шоссе было пусто… Они без помехи сели в машину, развернулись и умчались в направлении Триеста. Ограбленному человеку пришлось тащиться два километра пешком до ближайшего поселка, вернее, до пригорода Любляны. Оттуда он позвонил в милицию.

— Хорошо, — сказал я, — тогда объясни мне, почему эти двое не подождали попутки на Триест? Им не пришлось бы рисковать, отнимая машину… Только не говори, что в эту пору на дороге движение слабое!..

— Они спешили, — ответил Младен. — Времени было в обрез… так как… так как… им, видимо, надо было попасть к определенному времени в определенное место!

Этого я и добивался — чтобы Младен сам, без моих подсказок, пришел к такому выводу! Довольный, я подтвердил:

— И я так думаю, Младен! Добавлю еще, что, судя по всему, их кто-то ждал на границе, чтобы нелегально переправить в Италию. Не утверждаю, что все было именно так, но подобное допущение считаю вполне логичным.

Младен задумчиво кивнул. Пользуясь передышкой в разговоре, я закурил новую сигарету.

Младен снял телефонную трубку.

— Послушаем, что там с хозяином «шевроле», — сказал он. — Позвоню-ка в больницу. Если пришел в сознание, нанесем визит. Может, узнаем что-нибудь интересное…

Поговорив несколько секунд с дежурным врачом, он положил трубку.

— Скончался. Не приходя в сознание…

Я нервозным движением стряхнул с сигареты пепел. Весть была не из приятных…

— Значит, — протянул я, — отсюда нам ждать нечего… Остается попробовать…

Младен дернулся, кинув на меня укоризненный взгляд.

— Опять ты со своей затеей?

— Именно!

Упершись кулаками в стол, он поднялся.

— Ладно, пошли к начальству!

Ему не хотелось самому принимать решение, и я его понимал: план мой, с которым я к нему приставал, был довольно странным и строился, что называется, на голых предположениях. Хотя, по моему убеждению, на предположениях вполне обоснованных.

Пока мы шли коридором к кабинету начальника, Младен рассуждал:

— Знать бы, чего добиваются эти двое! Была бы у нас основательная зацепка!..

Я был с ним вполне согласен. В том и состояла наша задача, чтобы эту зацепку найти!..

Когда мы вошли в кабинет, начальник отдела подписывал какие-то документы. Мы подождали, пока он закончил. Передав бумаги секретарше, он спросил:

— Итак, с чем пожаловали, товарищи? Что за дело?

— Сразу два, — ответил я. — Во-первых, нами задержан хулиган, который упорно отмалчивается, и, во-вторых, пара неизвестных минувшей ночью угнала две автомашины и скрылась, смертельно ранив туриста-американца…

И я подробно рассказал обо всех событиях, придерживаясь только фактов, приберегая свои предположения и выводы для дискуссии. Начальник меня слушал внимательно и, когда я кончил, заметил:

— Судя по твоему изложению, Малин, ты убежден, что угонщики и неопознанный задержанный как-то связаны. На чем основано твое убеждение?

— Пока что на догадках, — ответил я. — Неизвестный задержан вчера в полдень, когда он ни с того ни с сего разнес витрину магазина на Илице. Бежать даже не пытался, хотя это было совсем не трудно — сами знаете, какая там в эту пору толкучка. Спокойненько дождался милиционера и без сопротивления пошел с ним. Документов при нем не оказалось, на задаваемые вопросы не отвечает. Будто немой.

— Смахивает на маньяка, надо бы его показать психиатрам.

— Верно, смахивает, — согласился я, — и этого нельзя упускать из виду. Но нельзя отвергать и другого предположения: что, если этот человек, разбив витрину, хотел обратить на себя внимание милиционера? Все это странно, конечно… Ну а если для него арест за хулиганство представляет меньшую опасность, чем та, которая подстерегает его на свободе?

— Как это? — удивился начальник.

Я пояснил:

— У человека нет никаких документов. В нашей картотеке он не зарегистрирован. В психиатрической больнице Врапче также не числится. Предположим, он сбежал из какой-либо другой больницы, но в таком случае был бы объявлен розыск, он бы и добраться до Загреба не успел… Не прошло и часа после этого инцидента, как случился другой, у бензоколонки в начале автострады, ведущей в Любляну: «фиат» с триестским номером срывается с места, даже не заправившись горючим, только потому, что к колонке с автострады свернула патрульная машина. Разумеется, патрульному это кажется подозрительным, и он пускается за машиной в погоню. Когда у «фиата» спускает шина, его без промедления бросают: патруль находит машину на дороге пустой. Резонно предположить, что у людей, которые в ней находились, были причины опасаться милиции. Мы выяснили: к владельцу автомашины никаких претензий не предъявлялось!

— И это ты связываешь с задержанным молчуном? — спросил начальник, пока я прикуривал сигарету.

— Да, связываю. Задержание мнимого хулигана произошло на их глазах. Что он будет так упорно молчать, они предположить не могли. Увидели, как он сам идет в руки милиции, и решили, что он расскажет кое-что такое, из-за чего за ними пустятся в погоню. Потому сразу дали стрекача, заметив машину патрульных, которые на них и внимания бы не обратили.

— Гм… — пробурчал начальник. — По-твоему, Малин, выходит, что этот хулиган выбрал из двух зол меньшее… Чего же он тогда молчит? Не выложит все начистоту?

Я пожал плечами:

— Не знаю, могу только предполагать. Он боится кого-то или чего-то, страшно боится. Так запуган, что не в состоянии соображать. Во всяком случае, у нас ему спокойнее, чем на улице.

— Продолжай, — сказал начальник, не показывая, согласен он со мной или нет.

— Милицейский патруль извещает нас об инциденте с триестским «фиатом», и мы с Младеном выезжаем на место происшествия. Младен остается с патрулем возле машины, а я отправляюсь к Брежице, надеясь по пути перехватить подозрительных беглецов. И действительно нападаю на их след: они продолжают бегство на «шевроле», владелец которого по доброте посадил их, а его оглушили и бросили на дороге. Остальное вы знаете.

В кабинете воцарилось молчание. Я добавил:

— Еще вчера, когда мы с Младеном подъехали к триестской машине и узнали, что она без документов, я заподозрил, что эти события взаимосвязаны. Я сказал об этом Младену, и он запросил данные на машину…

Раздался короткий стук в дверь, и на приглашение в комнату вошел один из сотрудников. Поздоровавшись, протянул Младену телеграмму:

— Это вам, Младен, из Сежаны. Срочная…

Сотрудник вышел. Младен, прочитав телеграмму, ознакомил нас с ее содержанием:

— Это от наших, из Сежаны… Они проверили в Триесте «фиат». Украден десять дней назад. Владелец — Нино Скробонья, часто ездит в Югославию, в Копер и Порторож с пропуском в приграничную зону. После похищения автомашины не приезжал, постоянно находился в Триесте. О краже тотчас заявил в полицию, от которой мы и получили эти сведения.

— Ну вот, — не выдержал я, — еще один довод в пользу моей версии. Обратите внимание, как тщательно подготовлена переброска в Югославию. Они заблаговременно крадут машину, триестскую, — даже если она попадет в руки нашей милиции, личность преступников по ней не установишь. У обоих есть, видимо, эти самые пропуска, с ними они переправляются через границу. Документы позволяют им перемещаться только в приграничной зоне, но они идут на риск и добираются до самого Загреба, следовательно, на это у них есть особо важная причина…

Начальник заметил:

— Звучит вполне логично, Малин. А если к тому же эти бандиты как-то связаны с задержанным, отказывающимся говорить, значит, речь идет о закордонной банде, которая с неизвестной нам целью проникла на нашу территорию!

— Именно так! — ответил я. — И заметьте, о банде весьма опасной — молодчики не останавливаются даже перед убийством!

— Со всем этим я согласен, — отозвался Младен. — Допустим даже, что твое предположение о связи нарушителей с задержанным верно. И тем не менее я считаю, твое решение в одиночку выходить на них слишком опасным…

— Я тебя понимаю, Младен, — ответил я. — Мне бы тоже было нелегко поручить кому бы то ни было такое дело. Но в данном случае все обстоит иначе. Затея эта — моя, и отвечать за нее целиком буду я.

— Твое-то оно все твое, — задумчиво протянул Младен. — Меня беспокоят возможные неожиданности. Например, может сложиться такая ситуация, что ты будешь вынужден нелегально уйти с бандитами в Италию, и тут уж ничего не поделаешь. Возникнут осложнения с итальянской полицией. Почему бы не попытаться иначе… Связаться с триестской полицией, предоставив ей поимку бандитов на собственной территории, вместо того чтобы пускаться в авантюру, которая может нас завести бог знает куда?

— Убийство, совершенное на нашей территории, не пустяк, — возразил я. — Мы не имеем права все перекладывать на итальянцев, хотя предупредить их, разумеется, должны, чтобы и они предприняли необходимые меры. Очевидно, в Италии находятся истоки всей операции, в Югославии же — цель, к которой стремятся преступники. Наша задача — выявить эту цель и помешать бандитам подобраться к ней.

— Здесь ты, конечно, прав, — согласился Младен. Почувствовав, что он начинает сдаваться, я продолжал:

— Итальянцев мы, ясное дело, предупредим, пускай они у себя побеспокоятся, а мы в свою очередь должны попытаться вытянуть что-нибудь из этого задержанного, которого я считаю звеном в цепи…

Начальник, до сих пор не вмешивавшийся в наш с Младеном разговор, прервал меня:

— Минутку, Малин! Ты мне, собственно, еще не объяснил, что ты собираешься делать с этим задержанным?

Я изложил свой план. Внимательно выслушав, он поинтересовался:

— Этот молчун, что сидит у нас, знает тебя?

— Нет, он меня еще не видел.

— А молодцы, за которыми ты гнался?

Этот вопрос был щекотливее.

— Пока я помогал американцу, они меня видеть не могли, потому как гнали полным ходом на краденой машине. А позднее, когда меня оглушили, было совсем темно. Лунный свет чуть пробивался, лиц не различишь. И очень хорошо помню, что я ни на мгновенье не попадал в свет фар. Во всяком случае, они не могли меня рассмотреть настолько, чтобы узнать.

— А когда ты лежал без сознания? Могли они тебя осветить и рассмотреть хорошенько?

Я ждал этого вопроса и ответил без промедления:

— В ту минуту они думали только о бегстве. Для них это было куда важнее, чем разглядывать своего преследователя…

Начальник подытожил наше совещание решением:

— Добро, товарищи! Версия Малина представляется мне достаточно обоснованной, и я готов дать свое согласие на действие. С одним условием: если окажется, что мы ошиблись, предполагая связь между этими двумя случаями, Малин прекращает свою игру. Если же предположение оправдается и мы выйдем на какой-то конкретный след, Малин подключает помощников. И никакой самодеятельности, никаких подвигов, чреватых нежелательными сюрпризами! Все ясно?

Мы подтвердили, что нам ясно, этим разговор завершился. Когда мы выходили из кабинета, Младен сказал:

— На всякий случай, Малин… вдруг возникнет аварийная ситуация и тебе понадобится помощь триестской полиции, сконтактируйся с капитаном де Витти. Я его хорошо знаю: он часто сотрудничает с нашими на границе…



III

Было около полуночи, когда я в сопровождении милиционера появился в канцелярии тюрьмы. С этого начиналась моя тщательно продуманная игра…

Таинственный задержанный уже сидел на стуле в углу под бдительным оком охранника. Он не шевельнулся, даже бровью не повел, когда мы вошли в помещение.

Милиционер, который меня привел, кивнув на свободный стул, приказал:

— Садись туда!

Я молча повиновался. С этого момента я превращался в арестанта, а милиционер, детально во все посвященный, так же как и дежурный, встретивший нас в канцелярии, становились моими стражами… В то утро я не успел побриться, очень торопился на службу, и теперь это пришлось весьма кстати. У меня был вид человека, по меньшей мере день или два просидевшего под арестом и лишенного возможности как следует позаботиться о своем туалете.

Милиционер — мой конвоир — подошел к дежурному, который без особого интереса просматривал газеты, и принялся тихонько с ним толковать. Ни тот ни другой не обращали внимания на меня и на молчаливого арестанта. Последний продолжал держаться так, будто происходящее вокруг его ничуть не касается.

Запустив руку в карман, я выудил начатую пачку сигарет. Выдернув одну, сунул в рот и, легонько толкнув локтем своего «кореша», осведомился вполголоса:

— Слышь… огоньку не найдется?

Тот взглянул на меня, ни один мускул у него в лице не дрогнул. Словно он меня вообще не понял. Я повторил вопрос, при этом весьма художественно изображая пальцами, как зажигают спичку:

— Огоньку… прикурить сигарету?..

Он и теперь не реагировал. Отвернулся от меня и тупо уставился в пол. Я пожал плечами, не выпуская изо рта незажженную сигарету, которую принялся пожевывать.

Милиционер, поглядев на большие стенные часы, прервал разговор с дежурным. Затем, поправив ремень и кожаную сумку, висевшую через плечо, сказал:

— Пора…

Дежурный не спеша свернул газету, отложил ее и вынул из шкафа мои вещи, заранее туда помещенные: бумажник, зажигалку, перочинный нож, карандаш… У молчуна вещей не было: когда его задержали, при нем оказался лишь носовой платок.

— Держи! Деньги пересчитай!

Подхватив протянутые вещи, я первым делом закурил сигарету. Потом раскрыл бумажник, делая вид, что проверяю, все ли там на месте, после чего нацарапал свою подпись на бумаге, которую мне подал дежурный, подтверждая получение означенных в ней вещей. При этом я заметил, что молчун украдкой скосил на меня глаза, не поворачивая головы. Возвращение вещей могло означать одно из двух: или меня отпускают на волю, или переводят в другую тюрьму… Итак, человек этот наконец-то выказал хоть что-то похожее на интерес!

Милиционер, изображающий конвоира, стал перед нами и оценивающе осмотрел.

— Кабы знать, что вы не ударитесь в бега, — неуверенно произнес он, — можно бы и без наручников обойтись. Но вас двое, а я один… Давайте руки!

Это тоже было частью плана. Я послушно протянул правую руку, милиционер, охватив мое запястье наручниками, сцепил ее с левой рукой моего «сотоварища». При этом мне пришлось поддержать руку молчуна, который и на сей раз не выказал никакого понимания ситуации. Защелкнув наручники, милиционер опустил ключик в карман и сказал:

— Пошли!

Я встал и потянул за собой молчуна, который не противился. То, что я с готовностью протянул именно правую руку, имело определенный смысл: я левша, и на всякий случай лучше, чтоб левая рука оставалась у меня свободной…

Проходя коридором, ведущим в тюремный двор, я поинтересовался у конвоира:

— Куда это мы поволоклись?

Он ответил согласно полученным ранее инструкциям:

— В Белград! А ты что, на курорт наладился?

Я не мог в этот момент видеть лица своего молчаливого спутника: он понуро тащился чуть сзади, оттягивая мою прикованную к нему руку. Однако по тому, как чуть дрогнула его рука, я понял, что он не оставил без внимания слова милиционера. Или он испугался перевода в Белград, или это его удивило, поскольку с Белградом его ничего не связывало?..

Во дворе ожидала закрытая милицейская машина, на которой нас отвезли на станцию. В здание вокзала мы вошли через служебный вход. На перроне задерживаться не стали, а сразу же направились к белградскому поезду, который еще стоял на запасных путях. Таков порядок конвоирования заключенных из города в город, установленный во избежание нежелательных встреч с находящимися на перроне пассажирами. Конвоир садится с заключенными в поезд еще до того, как его подадут к перрону, и устраивает их в специально отведенном помещении.

Мы пересекли несколько путей, миновали пустой состав и оказались почти в темноте. Лишь редкие лампочки слабо освещали небольшое пространство вокруг. Милиционер с беспечным видом вышагивал впереди нас. Перейдя еще один путь и увернувшись от сновавшего по нему маневрового паровоза, мы очутились между двух неподвижных товарных составов. Поблизости ни души. Это был тот миг, которого я ждал: темнота и безлюдье.

Я остановился, сунув в рот сигарету и нашаривая зажигалку в кармане. Остановился и мой спутник. Милиционеру пришлось обернуться.

— Что там еще? — спросил он.

— Обожди минутку, начальник… Прикурю сигарету…

Милиционер приблизился ко мне, якобы с намерением схватить за руку.

— После накуришься, как в поезд сядем! А сейчас — шагай!

Я размахнулся и ударил его кулаком в подбородок. Со стороны это походило на отлично проведенный левый боковой, вполне достойный боксера-профессионала, ибо милиционер растянулся на земле, замахав руками в пустоте и издав короткий приглушенный вскрик, слышный не далее нескольких шагов. На самом же деле я едва прикоснулся к его лицу, падение конвоира было хорошо отрепетировано!..

Не обращая на него внимания, я пустился наутек между вагонами, уволакивая за собой молчуна. Он был настолько поражен, что следовал за мной, не упираясь. Хотя вряд ли испытывал особую охоту бежать: он, по моему твердому убеждению, и витрину-то разбил, чтобы укрыться от чего-то за надежными тюремными стенами!..

«Избитый» милиционер начал подавать признаки жизни, однако, как было условлено, искал нас совсем в другой стороне. Я затащил напарника за ближайший состав и заставил прилечь рядом с собой, якобы опасаясь, что милиционер нас заметит.

— Тихо лежи! — прошептал я, задыхаясь, когда мы упали на землю. Он подчинился, даже не пытаясь сопротивляться. Да и что толку: физически я был гораздо сильнее его, а наши руки скованы наручниками!.. Убежать он не мог, зато криками мог привлечь чье-нибудь внимание и тем самым расстроить мой план. Но он был слишком ошарашен, чтобы хоть что-то предпринять, милиционер же все больше удалялся в противоположную сторону, давая нам возможность продолжить побег.

Там, где я вознамерился выбраться со станции, никого не было. Полежав какое-то время, я встал, поднимая за собой молчуна, и, хотя он по-прежнему не выказывал никаких позывов к бунту, шепотом пригрозил:

— Смотри у меня, без фокусов! Я знаю, куда бежать. Потом чего-нибудь сыщем руки освободить. Сейчас некогда. Двинули!

Он потащился за мной безропотно, хотя в полутьме я разглядел, что на лицо его наползала гримаса страха. Не иначе, боялся, что я примусь его бить смертным боем, если ослушается.

Мы пересекли еще несколько путей, нырнули под стоящий товарняк, чтобы избежать встречи с железнодорожниками, соскользнули с крутой насыпи и выбрались наконец на тускло освещенную улочку окраины. Остановились в тени какого-то дерева передохнуть и покурить.

На улице никого не было. Но я-то знал, что где-то поблизости притаился Бора Янкович, наш молодой сотрудник. В его задачу входило незаметно наблюдать за нашим побегом и поспешить на помощь, если случится что-нибудь непредвиденное. Зажженная сигарета была сигналом — я сообщал Боре, что у меня пока все в порядке.

Затянувшись несколько раз и сделав вид, что это меня успокоило, я обернулся к молчуну:

— Ну вот, теперь можно и потолковать, куда дальше…

Он молчал, будто даже не слышал моих слов. Я притворился удивленным и тряхнул прикованной к нему рукой, так что молчун испуганно дернулся.

— Что с тобой? Молчанка напала? — спросил я погромче и погрубее. — Оглох? Или не понимаешь?

Он упорно молчал. Я сделал еще затяжку и, бросив сигарету, злобно ее растоптал.

— А может, немой? — продолжал допрашивать я. — Мне бы только избавиться от тебя!.. Скинуть бы эти железки — и чтоб духу твоего рядом не было!.. А покуда мы неврасцеп, — я грозно поднес к его носу левый кулак, — будешь делать, как я велю! Усек?.. Тогда потопали! Нам тут ночевать не с руки!

Он тронулся тотчас же, из чего я заключил, что мой язык он понимает совсем неплохо, только говорить не желает.

Я провел его под путепроводом по направлению к центру города: испытывал, хотел проверить его реакцию на этот маршрут.

— Лапу, за какую тебя ко мне прицепили, опусти и не дрыгайся, — поучал я тихонько. — Смени шаг, чтоб скованные руки у нас в одну сторону болтались. Если кто и вывернется навстречу, нипочем не заметит, что мы в браслетах…

Он снова меня послушался, не издав ни звука. Мы вышагивали так, что соединенные руки шли у нас в унисон — взад-вперед, взад-вперед. Рукава доходили до самых кистей, и случайному прохожему пришлось бы пристально вглядываться, чтобы заметить наши вериги.

Так мы добрались до Бранимировой улицы. Молчун внезапно остановился, словно бы испугавшись упавшего на нас яркого света. Вдалеке я заприметил постового милиционера, он удалялся. Двое граждан тоже исчезли, свернув за угол.

Мой «корешок» дышал прерывисто и тяжело. Пока суд да дело, он, видать, принял какое-то решение. Я остановился и уставился на него с удивлением.

— Чего еще?

— Вы сказали, что я вам буду не нужен, когда мы снимем… — проговорил он быстро на чистейшем сербском.

Наконец-то разговорился! Я изобразил крайнюю степень изумления.

— Ишь ты! А я-то думал, ты вообще немой!..

— Не в этом дело, — ответил он, нервозно махнув свободной рукой. — Вы и вправду меня отпустите, если мы снимем наручники?

— Еще бы! Больно ты нужен! Век бы тебя не видать! Знаешь умный способ, так не финти!

Я кривил душой, говоря, что мне не терпится поскорее от него избавиться. Сказать иначе — значило бы вызвать у него подозрение. К тому же его вопрос вселял надежду, что он отведет меня куда-то, где его знают настолько, что окажут помощь.

— Тогда идемте…

Он потянул меня назад, к окраине. Тут уж я притворился недоверчивым и заартачился.

— Погодь, погодь! Ты куда это удумал?

Он лихорадочно облизал губы.

— Я знаю место, где можно снять наручники. Там нас никто не выдаст… Не хочу быть вам обузой…

Последняя фраза показалась мне двусмысленной. Уж не собрался ли он от меня избавиться, чтобы при первом же удобном случае выкинуть фортель и снова угодить в милицию, чего сейчас он не решается сделать, считая меня уголовником, убежавшим из тюрьмы? Впрочем, посмотрим, куда и, главное, к кому он меня приведет!

Я последовал за ним, но предварительно счел необходимым сделать внушение, стараясь придерживаться профессиональной терминологии:

— Слушай сюда: я с тобой, так и быть, пойду, но попробуй только меня заложить!.. Я за решетку не сяду, пока не разрисую тебя так, что свои не узнают!

На это он ничего не ответил. Молча шел скорым шагом, словно боялся, что переменит решение, если остановится хоть на секунду. Таким манером, не покидая окраин, мы оказались в западной части Загреба. Путешествие кружным путем порядком-таки затянулось. Было уже около трех часов утра, когда мы очутились около Черномерца. На пустых окраинных улочках мы вообще никого не встретили — ни прохожих, ни милиционеров. А если б кого и встретили, не привлекли бы внимания — топали мы себе преспокойно рядышком, как ни в чем не бывало…

Черномерец состоит из переплетения переулков и улочек, в такое время совсем пустых и весьма скудно освещенных. Напарник долго водил меня по ним, так что я под конец стал сомневаться, найду ли путь, которым мы прошли, если назавтра потребуется его повторить. К тому же я беспокоился за Бору: успевает он идти по нашему следу или давно уже потерял нас из виду?

Наконец мой вожатый остановился перед домиком, почти лачугой, приютившимся в крохотном, не особо ухоженном садике. Дом окружала непроглядная тьма, ближайший уличный фонарь находился не в одном десятке шагов. Тем не менее мой спутник без труда нащупал задвижку на садовой калитке и, отворив ее, потащил меня внутрь. Видимо, он хорошо знал место, свет ему вообще не требовался, чтобы ориентироваться.

Вместо того чтобы пойти, как полагается, к дверям, он проследовал к окошку в задней части дома. Постучал несколько раз, и из дома послышался заспанный женский голос:

— Кто там? Кто стучится?..

— Отвори, Мария! — ответил вполголоса мой спутник.


Я вздохнул с облегчением — дело начало проясняться: человек переставал быть таинственным немым с необъяснимым поведением, а превращался в обычного гражданина, имеющего знакомых!

Окошко приоткрылось, появилось лицо женщины. В полутьме трудно было разглядеть его как следует, но уже по голосу я понял, что она отнюдь не принадлежала к тому обществу, которое принято называть «городским дном».

— Кто там? — снова спросила она, боязливо перегнувшись к нам. — Кого надо?

Судя по всему, она не ждала визитеров, особенно в такое время. Мой спутник чуть отступил, и на лицо его упал слабый свет уличного фонаря.

— Это я, Мария!

Мне показалось, голос его задрожал от волнения, а женщина в окне, словно ее током ударило, дернулась и, протянув к нему руки, запричитала:

— Владо? Ты?.. Нет, нет! Владо, не может быть! Владо!..

Ну вот, наконец-то я узнал его имя! Не напрасно, значит, устроили мы этот ночной спектакль!

Владо, однако, не оставлял мне времени для размышлений. Взяв женщину за руку, он принялся ее успокаивать, еле справляясь с собственным волнением.

— Успокойся, Мария… Да, это я, все в порядке… Мария, пусти нас в дом… Ну, скорей же, Мария!..

Ему пришлось чуть не силой спихнуть ее с окна. Женщина наконец послушалась и удалилась внутрь. Через секунду в комнате зажегся свет. Мы обогнули домик и подошли к двери в тот самый момент, когда в замке щелкнул ключ. Женщина распахнула дверь и бросилась на шею моему спутнику, не переставая всхлипывать от волнения.

— Владо… Владо!.. Я уж и верить перестала, что ты вернешься…

Владо подтолкнул ее в дом и закрыл дверь. Только тут, в кухне, женщина заметила на наших руках наручники. Она испуганно дернулась и отступила на шаг.

— Владо… — в голосе ее был страх, — ты арестован?

— Нет… Уже нет… — ответил он торопливо, пытаясь обнять ее свободной рукой. — Я был арестован; потом тебе все объясню… Найди нам сперва напильник срезать эти железки. Человеку некогда…

Какое-то время женщина смотрела на нас в оцепенении, все еще не понимая, что происходит. Владо стал ее поторапливать:

— Поживее, Мария! Что ты стоишь? Ну да, я сбежал из тюрьмы… Не хотел, он вот меня заставил… Давай побыстрее, ему уходить надо…

Женщина наконец очнулась. Я перевел дух — моя игра завершалась. Может, не столь блистательно, как я надеялся, но все же вполне прилично. Не было смысла ждать, пока Владо распилит наручники, после чего, как он полагал, я должен буду откланяться. Это в мои планы не входило.

— Погодите, не нужно напильника! — остановил я женщину, которая принялась рыться в ящике стола. Владо ошарашенно наблюдал, как я вынимаю из кармана ключик и спокойно освобождаю нас от наручников.

Он не сразу понял, в чем дело. Только когда я подошел к дверям и, открыв их, свистом подозвал Бору — я надеялся, что ему удалось не отстать от нас, — он, заикаясь, спросил:

— Вы… не… Вы из милиции?

Я молча кивнул. Он рухнул на стул и закрыв лицо руками, простонал:

— Все пропало…

IV

Последующие события развивались, как говорится, молниеносно. На свист явился Бора, который сумел-таки не потерять нас в ночном кружении по окраинам, он тотчас отправился на поиски телефона, чтобы вызвать патрульную машину.

Мой Владо пребывал в отчаянии. Заводить с ним разговор не имело смысла. Можно было и обождать — теперь он молчать не будет. Он привел меня в этот дом, к женщине, которую называл Марией, тем самым давая возможность продолжать следствие, даже если сам он откажется говорить. Только я был убежден, что он будет говорить. Его молчаливая оборона была прорвана, и ее уже не восстановишь. Пусть успокоится немного, и можно приступать к допросу.

Владо и Мария молча сидели в кухне. Лицо женщины, вполне симпатичное, выражало явный страх. Владо так и не отнимал рук от лица. В ожидании машины я спокойно закурил.

Не успел я докурить сигарету, как милицейская машина остановилась перед домом. Она подошла тихо, без сирены: я не хотел, чтобы разбуженные соседи стали свидетелями ночных событий.

Бора и два милиционера проводили Владо в машину, я велел им подождать меня. И только теперь обратился к женщине, испуганно наблюдавшей за происходящим. Я старался, чтобы голос мой успокоил ее и ободрил. Надо было, чтобы она мне поверила, тогда она сама начнет помогать нам…

— Гражданка, — как можно мягче сказал я, — вам также придется поехать с нами. Разумеется, вы не должны считать себя арестованной. Нам необходимо задать вам несколько вопросов: кое-что нужно выяснить не откладывая. С собой возьмите только документы…

Я подождал, пока она в комнате одевалась — она была в халате, накинутом на ночную рубашку. Мария собралась быстро, заперла дверь дома, и мы пошли к машине. По дороге я предупредил ее, что с задержанным разговаривать запрещается. На всякий случай я посадил ее на переднее сиденье, между собой и водителем, а Владо и двое милиционеров поместились сзади.

Небо заметно серело и стало совсем светлым, когда машина остановилась перед управлением. В такое время, на рассвете, спится особенно крепко, да если еще в удобной постели. Но именно в такое время самые закоренелые преступники имеют обыкновение расслабляться и начинают говорить. Потому я решил начать допрос сразу же, пока не стерлись в памяти ночные события.

Комната, в которую я провел Владо и женщину, была с зарешеченными окнами, и потому охрана мне не требовалась, да и Владо отнюдь не походил на человека, способного к нападению. Я задержал только Бору, пусть будет у меня под рукой, если что понадобится. Включил магнитофон, чтобы каждое произнесенное слово было зафиксировано. Бора предложил женщине стул, а Владо я посадил напротив себя, у письменного стола, на котором был установлен микрофон.

— Ну что, Владо, можно начинать? — спросил я. — Будете отвечать на вопросы?

Он утвердительно кивнул.

— Буду, — произнес тихо, слабым голосом. — Можете начинать.

— Хорошо. Ваше полное имя и фамилия?

— Владимир Мандич… Отца звали Петр…

— Год и место рождения?

— Загреб, тысяча девятьсот девятый…

— Род занятий?

— Как вам сказать… С конца войны эмигрант… С сорок пятого…

Я постарался не выдать своего удивления.

— Где находились в эмиграции? В Италии?

Вопрос я задал чисто формально. Присутствие в этой истории «фиата-1100» с триестским номером было более чем достаточным, чтобы догадаться, откуда явилась вся компания. Впрочем, чем черт не шутит…

— Нет… — Мандич покачал головой. — Я был в Германии… В Западной Германии…

Вот так сюрприз!

— А все же… Вы не были в Триесте?

Мандич снова отрицательно покачал головой.

— Нет, никогда. Я эмигрировал в Германию и оставался там до самого… до самого возвращения…

Я оказался в затруднении. Это никак не вязалось с моими предположениями! Неужели моя версия о связи Мандича с угонщиками триестского «фиата» неверна? Я продолжал допрос, скрывая собственное замешательство:

— Эта женщина… кем она вам приходится?

— Супругой… Законной супругой… Мы не виделись с сорок пятого…

Ответ звучал вполне правдиво, особенно если вспомнить встречу Мандича с Марией, ее растерянность и изумление, такого не сыграешь…

В подтверждение его слов женщина подошла к столу, протягивая мне документы.

— Это все правда… Пожалуйста, проверьте…

Я посмотрел ее удостоверение личности и свидетельство о браке, выданное еще до войны. Документы подлинные… Мария Мандич, урожденная Црнкович… Мария Црнкович и Владимир Мандич вступили в брак в…

Я положил документы на стол. На улице становилось все светлее. Электричество резало уставшие от бессонной ночи глаза. Я поднялся, подошел к выключателю и погасил свет, стараясь оттянуть время, чтобы обдумать, как вести допрос дальше.

— Не мешало бы нам чем-нибудь подкрепиться, а? — спросил я. Мандич и женщина поглядели на меня с удивлением — похоже, не ждали подобной любезности. Мне же казалось, что допрос надо строить как доверительную беседу… Не ожидая ответа, я сделал знак Боре. Через несколько минут на столе оказались полбутылки коньяка, рюмки и четыре чашки с горячим черным кофе. И то и другое всем нам действительно было кстати. Особенно Владо Мандичу, который заметно оживился.

— Так, — сказал я, закуривая сигарету. — А теперь расскажите мне, зачем вы разбили витрину на Илице? Что вам не терпелось угодить под арест, мне ясно, я не понимаю только, почему потом вы начали дурака валять, притворяясь глухим? Вот что меня интересует!

Мандич вздохнул:

— Как вам объяснить… Видите ли, я не хотел быть замешанным в эту историю. А они меня заставляли…

— Кого вы боялись?

Мандич беспомощно пожал плечами.

— Их… — выдохнул он едва слышно.

— Это не ответ! Кто те люди, которых вы боялись? Ну, смелее!

Мандич испуганно обернулся, словно опасаясь кого-то у себя за спиной. Потом опять пожал плечами и чуть слышно ответил:

— Не знаю… этого никто не знает…

Что это значит? Может, я все же имею дело с психом, душевнобольным, страдающим манией преследования в тяжелой форме?

— Знаю только… — продолжал Мандич тихо и прерывисто, выведя меня из размышлений, — пароль: «Включай свет, стало темно»… И что он поверит только мне… То есть мне он будет полностью доверять… Потому я и вернулся…

Со стороны эта околесица действительно смахивала на бред сумасшедшего, но мне вдруг за словами Мандича что-то забрезжило. Мандич был уверен, что я о нем знаю гораздо больше, чем это было на самом деле. Он говорил со мной как с человеком, посвященным во что-то!

— Кто же это должен иметь к вам полное доверие? — поинтересовался я. Мандич махнул рукой в сторону жены:

— Брат ее… Мирко Црнкович…

Женщина вмешалась в разговор, я не стал ее прерывать — это даст мне необходимые разъяснения.

— Мой брат сейчас в Лепоглаве…[1] Срок отсиживает… Должен выйти через несколько дней. Осужден сразу после войны…

— Как военный преступник?

Женщина неохотно подтвердила:

— Так в деле значится. Только… только он никого не убивал, клянусь вам!.. Просто у них работал…

Мандич торопливо подхватил:

— Теперь я не знаю, что и думать… Иногда мне кажется, что всему виной Мирко… А с другой стороны, кабы сам я не согласился… Скажу лучше, как все получилось… Была у меня своя торговлишка до войны, так, всякая мелочь. А в сорок первом Мирко возьми да и подбей меня занять конфискованный еврейский магазин…

— А Мирко Црнкович кто был? — осведомился я. — Усташ?

— Да нет… Делал кое-что для немцев. Мирко еще до войны в Германии жил, ну и снюхался с ними…

Бора по моему знаку вышел из комнаты. Надо было проверить, какие данные имеются в нашем архиве на этого самого Мирко Црнковича. Мандич тем временем продолжал, не обратив внимания на уход Боры:

— В сорок пятом, перед самым концом войны, я сдуру подался в Германию. В Загребе остаться побоялся из-за магазина этого, на который позарился. Думал вернуться, как все забудется… Попал в лагерь для перемещенных лиц, ну и… знаете ведь, как это бывает… Стал политическим эмигрантом, право убежища получил. Деньжонки небольшие, что с собой были, быстро кончились. Работу подыскать трудно, даже временную, а и сыщешь, так половину заработка отдавай лагерному «боссу»… Пробовал я промышлять контрабандой, но дело не пошло, полиция сразу меня схватила. Стало меня домой тянуть, да чем дальше, тем больше, только об этом и заикнуться было нельзя. В лагере как узнают, что кто-то домой засобирался, устраивают ночью «темную», бывало, что и до смерти. Там этим делом усташи заправляли, они какую-то свою политику гнули. Мне тоже один раз ночью здорово навтыкали…

— Кто были те люди? — спросил я. — Вы их знали?

— Нет… Даже не видел их раньше… Да и потом тоже. Но за что били, знал, они сказали…

Бора вернулся в комнату и положил передо мной листок бумаги. Я успел его прочесть, пока Владо Мандич тянул свою одиссею. Написано было следующее:

«Мирко Црнкович осужден в 1945 году на пожизненное тюремное заключение за шпионаж, как агент немецкой разведгруппы AMT-VI, в которую вступил, будучи югославским гражданином, еще до оккупации Югославии. В качестве такового действовал в Загребе в годы войны. Арестован в конце войны при попытке с остатками немецких войск бежать в Австрию. Помилован, срок истекает на днях».

— Однажды эмигрант какой-то — по имени я его не знал, только по виду, да еще что он из усташей, — пригласил меня с собой в город — дескать, в гости. Привел на квартиру — богатая такая квартира, хозяин, похоже, хорошую деньгу зашибал, только хозяина этого я прежде не встречал. Имени не знаю — он мне не назвался, а сам я не посмел спрашивать. Со мной обошлись вежливо, он уже знал, что мне домой хочется, и обещал все устроить, только за это я должен был уговорить Мирко к ним вернуться…

— Как это — вернуться?! — изумился я. — Отсидев такой срок, опять бежать за границу?

Мандич пожал плечами.

— Не знаю… Мирко, наверно, сообразил бы, что делать. Я должен был только сказать пароль и передать их наказ. А если он колебаться станет или откажется, я должен был его уговорить, не то пообещали в расход пустить и меня, и мою жену. А она, вы же знаете, Миркина сестра… Они думали, что Мирко согласится, когда я ему все выложу…

— Как вы попали в Югославию? Вам дали какие-нибудь документы?

— Нет… То есть я получил документы для въезда в Австрию. Меня сопровождали двое. Спрашивать их о чем-нибудь мне запретили. А из Австрии в Югославию мы перешли нелегально…

Я прервал его вопросом:

— В каком месте вы перешли югославско-австрийскую границу?

Мандич пожал плечами.

— Не знаю точно, но думаю, где-то возле Марибора, потому что мы поездом добрались до Граца, а потом двинули пешком, избегая людных мест… Когда это было, точно не могу сказать, мы и по Югославии все больше шли горами да лесом… Пока не выбрались на дорогу, где нас поджидала машина… Три ночи провели в лесу. На этой машине меня и привезли в Загреб…

Эта история звучала невероятно и казалась бы состряпанной на редкость наивно, если бы не была правдивой. Выражение лица, мимика, сопровождавшая рассказ, вся манера поведения Мандича создавали впечатление, что он не лжет. Посему я даже не пытался прервать его замечаниями, уличавшими во лжи. Пускай говорит как хочет, а если окажется, что лжет, можно будет сменить тактику и добиться правды… Чем больше этот человек говорил, тем сильнее я убеждался, что он всего-навсего запутавшийся бедолага, которого кто-то использует в своих темных целях.

— В Загребе, — продолжал Мандич, — мне велели идти домой. Я должен был вернуться к жене и скрываться у нее несколько дней, пока Мирко не освободится из Лепоглавы. И после того, как я уговорю его связаться с людьми, которые меня послали, у меня больше никаких с ними дел нет. Смогу свободно объявляться властям. Недавно была амнистия, я тоже под нее подпадаю, меня бы проверили и отпустили… Так мне сказали еще в Германии, да я и без них это знал… Только я ни во что не хотел вмешиваться и еще до возвращения сюда надумал от них улизнуть при первом удобном случае. Потому я ту витрину и разбил и упираться не стал, когда милиционер меня повел…

— Почему же вы так упорно молчали? — спросил я. — Не проще ли было, попав к нам, все рассказать?

Ответ прозвучал вполне резонно:

— Я не хотел Мирко закладывать до того, как он из тюрьмы выйдет, а этим типам тоже не хотел помогать — пускай сами к нему подступаются и уговаривают. Мирко — брат моей жены, значит, родней мне приходится, вот и ни к чему его перед властями оговаривать, будто он опять затевает чего-то. Потому я молчал. И даже если б меня в сумасшедший дом определили — все равно бы молчал… До тех пор пока у Мирко все не уладится…

Сколько могло продлиться это молчание, Мандич, вероятно, рассчитать не пытался. И, судя по всему, даже не сомневался, что Мирко Црнкович согласится на предложение эмигрантов и побежит за границу с теми людьми, что доставили его самого в Загреб.

Так или иначе, сказанное надлежало как можно быстрее проверить. Кое-что мне показалось сомнительным в последней части его исповеди, и я спросил:

— Хорошо, Мандич, а разве вы не боялись, что ваши спутники выполнят свою угрозу и убьют вашу жену, они ведь, наверное, догадались, что витрину вы разбили нарочно, чтобы попасть в милицию?

Чутьли не впервые за весь допрос Мандич хитренько ухмыльнулся.

— Нет, не боялся… Они теперешнего адреса жены не знали. Я это еще в Германии сообразил, когда меня вербовали. Это ведь наш старый домишко, мы в нем жили до того, как я еврейский магазин занял вместе с хозяйской квартирой!

— Они могли спросить у Мирко Црнковича… Или узнать в адресном столе, — заметил я.

Мандич покачал головой:

— Мирко бы не выдал. Он бы все сделал, чтобы ее не впутывать. Думаю, он бы и работать на них стал, если б другого выхода не было… А в адресный стол разве посмеет кто из них обратиться!

Что касается последнего, он ошибался: вряд ли люди, способные нелегально переходить границу, испугаются попросить в адресном столе вполне невинную справку. Мандичу я об этом, однако, говорить не стал и продолжал спрашивать:

— Как выглядели люди, которые привезли вас в Загреб? Сколько их было?

— Двое. Один высокий такой парнишка, веселый и потравить мастер. Другой постарше и молчаливый. На боксера смахивает…

По описанию это вполне могли быть угонщики из «фиата-1100».

— На каком языке вы с ними разговаривали?

— На нашем, конечно, на каком еще? — ответил Мандич, явно удивленный моим вопросом. — Хотя они не больно-то про себя рассказывали. Знали, куда меня отвезти, но об этом тоже говорить не хотели. Тот, что помоложе, хоть и попроще был, а все больше шуточками отделывался…

— Может, вы запомнили номер автомобиля? Или что-нибудь особенное в машине?

— На номера у меня память слабая, — пожаловался он. — Помню только буквы «ТС» и цифры белые на черной табличке…

«ТС» значит Триест! Ну вот, наконец-то есть у меня конкретные доказательства связи, и какой — угонщиков с Владо Мандичем! Теперь можно вести следствие по вполне определенному пути.

V

Просторный и светлый кабинет заместителя начальника тюремно-исправительного дома в Лепоглаве был обставлен без шика, но удобно и современно. Расположившись в кресле гарнитура, стоявшего в углу, я пребывал в одиночестве, пока охранник не ввел в комнату Мирко Црнковича.

Скинув головной убор, Црнкович приостановился в дверях и удивленно уставился на пустой письменный стол. Он, видимо, был уверен, что его вызывают к начальству в связи с предстоящим освобождением из тюрьмы. Ибо именно сегодня был тот день, когда Мирко Црнкович вновь превращался в свободного гражданина!..

Только потом он заметил в кресле меня и, хоть я был для него человеком совершенно незнакомым, сразу сообразил, что я лицо должностное, раз нахожусь в этом кабинете. Повернувшись ко мне, он приветствовал меня легким наклоном головы.

Я знаком велел охраннику оставить нас наедине и принялся разглядывать Црнковича. Высокий крепкий мужчина чуть старше сорока лет с резкими чертами умного лица. Когда был помоложе, наверняка считался красавцем.

Вот он какой, значит, этот человек, из-за которого такая каша заварилась, думал я, разглядывая его.

Сегодня утром я закончил допрос Владо Мандича и, дождавшись Младена, доложил обо всем. Запросив точную дату освобождения Мирко Црнковича из тюрьмы, мы узнали, что это произойдет тоже сегодня. Сестра его ошиблась в расчетах, полагая, что ему остается сидеть еще несколько дней. Я по телефону попросил начальника тюрьмы задержать Црнковича до моего приезда, на что он сразу согласился. Я хотел побеседовать с Црнковичем перед тем, как он выйдет на свободу. Обсудив с Младеном и руководством дальнейший ход следствия, я сел в машину и около девяти утра уже находился в этой комнате лицом к лицу с Мирко Црнковичем.

В это же самое время в Загребе Младен продолжал допрос Мандича, стараясь узнать как можно больше подробностей, касающихся его прибытия в Югославию. Самое большее через неделю, проверив кое-что из его показаний, Мандича можно будет выпустить на свободу — недавно принятый закон об амнистии действительно распространялся и на него. А за это время мы успеем проверить, правда ли все то, что нам рассказал незадачливый эмигрант, и, если окажется, что он не в ладах с истиной, у нас еще будет возможность призвать его к ответу…

— Садитесь, Црнкович!

Вежливо поклонившись, он молча опустился в кресло напротив меня. Я пододвинул к нему сигареты и зажигалку, которые лежали на столике между нами.

— Курите? Прошу…

— Да, спасибо…

Он с трудом скрывал любопытство — ему не терпелось узнать, кто я такой и почему посещаю его перед самым освобождением. Что я не принадлежу к персоналу тюрьмы, ему было ясно с первого взгляда — многолетний обитатель Лепоглавы, он знал здесь всех. Я заставил его помучиться еще некоторое время и сказал, загасив сигарету:

— А я вам весточку с воли принес, там вас ждут не дождутся, Црнкович… «Включай свет, стало темно!»

Он с удивлением повернулся к окну, заливавшему комнату солнечным светом, и только тут уразумел смысл сказанного. Усмехнулся небрежно и махнул рукой.

— Вот вы о чем, — произнес он без интереса. — Что это вам вздумалось поминать прошлое?.. Теперь это звук пустой…

Я пояснил:

— Прошлое тут ни при чем, Црнкович… Перед тем как пригласить вас на эту беседу, я ознакомился с вашим досье и прочитал ваши показания… Этого пароля я там не встретил!..

Он побледнел, начав догадываться, что разговор со мной не сулит ему ничего хорошего. Во время следствия, тогда, после войны, он умолчал об этом пароле — может, случайно, а может, намеренно, — надеясь воспользоваться им в будущем.

— Я… я не понимаю вас… — промычал он.

— Очень даже хорошо понимаете, — продолжал я резче.

Црнкович опустил глаза.

— Если я и умолчал об этом, — сказал он, — то без всякого умысла. Просто не придавал важности… забыл. Да ведь он и вправду теперь не имеет никакого смысла…

— К сожалению, этот пароль еще имеет смысл, — возразил я. — Сегодня утром мне его сообщил человек, специально прибывший в Загреб, чтобы напомнить вам его.

Црнкович уже не мог сдерживаться. Вскинув голову, он посмотрел мне в глаза с неподдельным отчаянием и, закрыв лицо руками, простонал:

— Это… это невозможно!.. Проклятое прошлое!.. Вцепилось и не отпускает… Именно теперь, когда я думал, всему конец и можно будет пожить по-людски… Пожить спокойно!..

Я его вполне понимал. Во время следствия и на суде Црнкович вел себя как опытный, профессиональный разведчик. Он говорил только то, чего нельзя было скрыть: может, надеялся на что-либо или просто хотел представить суду как можно меньше компрометирующего его материала. Теперь же, после стольких лет, проведенных за решеткой, он вряд ли испытывал большую охоту пускаться в новые авантюры.

— Тем не менее, Црнкович, то, что я вам говорю, правда, — продолжал я. — Разумеется, я не могу вас обвинять в том, что снова возник этот пароль. Но, как оказалось, существуют люди, которые вас не забыли. Более того, эти люди многое предприняли, чтобы вступить с вами в контакт, как только вы окажетесь на свободе.

Пока я говорил, Црнкович успел овладеть собой, поднял голову и поглядел мне в глаза. Голос его звучал решительно:

— Меня не касается, кто там чего предпринял. Я с прошлым порвал, этот дурацкий пароль давно выкинул из головы и не собираюсь на него отзываться… Кто бы меня ни вынуждал!

Искренне ли он говорит?.. И вправду ли порвал с прошлым?

— Даже если это будет ваш зять Владо Мандич? — спросил я, пристально на него глядя. — Или ваша сестра Мария?..

Црнкович снова побледнел, не сводя с меня остановившегося взгляда. С трудом выдавил:

— А они тут при чем?

Я закурил новую сигарету, предложив и ему. У него дрожали пальцы, пока он подносил ее ко рту и раскуривал.

— Владо Мандич несколько дней назад вернулся в Загреб, — начал я объяснять. — Его отправили со специальным заданием: напомнить вам этот пароль и склонить к сотрудничеству. Кто его отправил, вам, вероятно, известно лучше, чем кому-либо. В случае если вы откажетесь от предложения, угрожают убить вашу сестру и зятя. Мандич, несмотря на угрозы, решил не вмешиваться в эту историю. Отдался в руки властей и все нам рассказал. Теперь вам ясно?

Какое-то время он молчал, глядя в пол. Затем, утвердительно кивнув головой, заговорил:

— Не знаю, что вы, в сущности, обо мне думаете и поверите ли, если я скажу, что действительно не имею ни малейшего желания впутываться в какие бы то ни было делишки, затеянные теми недобитками, с которыми я когда-то имел дело. Я свое получил, отсидел срок, и сейчас хочу только одного — в спокойствии провести остаток жизни. «Весточка», которую вы принесли с воли, мне понятна. «Включай свет, стало темно» — это в самом деле пароль, бывший в употреблении у небольшого круга агентов немецкой разведгруппы AMT-VI. Всех их я не знаю, да и раньше не знал, но надо думать, что человек, давший Владо такое задание, некогда принадлежал к этой группе. Видимо, он собирается втянуть меня в какую-то операцию, рассчитывая по старой памяти на мою поддержку. Здесь он, однако, ошибается: я их акциями сыт по горло, мечтаю о нормальной жизни, которая вот она, совсем близко. Не знаю, как вас убедить, как вам доказать, что я не собираюсь больше путаться с этой компанией. Возьмите меня под наблюдение, делайте со мной что угодно, только я хочу быть подальше от этих людей. А на их угрозы мне наплевать!..

Можно ли ему верить? Сейчас он, конечно, говорит искренне. В тюрьме у него было достаточно времени на размышления, да и слишком он был опытен, чтобы с ходу пускаться в рискованное предприятие. А когда он окажется на свободе, когда дни, проведенные в тюрьме, начнут забываться? Не изменит ли тогда Мирко Црнкович своей позиции невмешательства?.. За этого человека мне никто поручиться не может… Да и у меня пока что на него совсем другие виды! Потому я сказал:

— Думаю, от этих людей вам будет не так-то легко отделаться. Способ, которым они доставили Мандича в Югославию, и многое другое, случившееся в связи с этим, указывает на то, что мы имеем дело с хорошо организованной группой, действующей в соответствии с поставленной задачей. Что это за задача, мы еще не знаем, но уверены, что установление контакта с вами представляет один из этапов их плана. Мандич внес в этот план некоторое расстройство, но что вас они не оставят в покое — в этом будьте уверены!

Можно было не продолжать. Црнкович, искушенный в подобных делах, сообразил моментально, к чему может привести сложившаяся ситуация. Он сообразил и чего от него хочу я, хотя я об этом даже не заикнулся, да и по закону не имел права требовать. По закону от него требовалось только одно — заявить в милицию о любой попытке подбить его на противозаконные действия, когда он вновь станет свободным гражданином. Он же, по-своему оценив ситуацию, в несколько секунд принял решение и, твердо взглянув мне в глаза, ответил:

— Понимаю. Вам надо помешать группе осуществить намеченное. Понимаю и то, что при создавшемся положении я легко могу сделаться орудием в их руках. Я уже сказал вам, что у меня нет никакого желания возвращаться к прошлому. Я хочу спокойной жизни и готов ради этого сделать все. Надеюсь, вы примете мое предложение помочь вам в розыске, тем более что лично для меня это единственный шанс обезопасить себя. Можете на меня рассчитывать.

Я затевал рискованную игру. Этот человек мог честно сыграть роль, за которую брался, но точно так же мог и предать в самый решающий момент. Как бы там ни было, он предлагал как раз то, чего я добивался, именно он был наиболее подходящим человеком, чтобы вывести меня на людей, которых мы преследовали. Я ответил:

— Идет, Црнкович, я принимаю ваше предложение. По нашим расчетам, эти люди помимо Мандича будут пытаться наладить контакт с вами. А пока идите за вашими вещами. Как только покончите с формальностями, поедете со мной в Загреб. Дорогой обговорим подробнее, как будет развиваться наше сотрудничество…

Ожидая, пока Црнкович соберется, я позвонил Младену, чтобы доложить ему о результатах разговора с Црнковичем. Я сообщил, что мы едем на моей машине в Загреб, и тут он прервал меня на полуслове:

— Это хорошо, что ты возвращаешься… Только что сбежал Владо Мандич…

VI

И опять стрелка спидометра моей машины показывала превышение скорости. Я возвращался в Загреб…

Мирко Црнкович молча сидел рядом. Я еще не сказал ему, что его зять пребывает в бегах: надо было сперва обсудить это с Младеном. Но по выражению лица Црнковича было видно, что он догадывается: случилось непредвиденное. Конечно, заметил, что я нервничаю и не расположен к беседе, да и скорость, с какой я гнал по довольно паршивой дороге — кратчайшей между Лепоглавой и Загребом, — наводила его на размышления. Тем не менее он воздерживался от вопросов. Курил сигарету за сигаретой, всякий раз и мне протягивая уже зажженную…

Наконец, въехав в Подсусед, мы покатили по асфальтированному шоссе. Загреб. Улицы, в эти оживленные дневные часы забитые машинами и пешеходами, семафоры, вспыхивающие красным светом именно тогда, когда ты спешишь… Все же мы добрались до управления…

Я попросил Црнковича подождать возле дежурного, а сам поспешил в кабинет Младена, перескакивая через две-три ступеньки. Без стука отворил дверь и ворвался внутрь. Младен был один и говорил с кем-то по телефону. Сделал мне знак садиться. Отдуваясь, я опустился на стул напротив него. Он закончил разговор и положил трубку.

— Как это случилось? — спросил я без предисловий. Младен недовольно отмахнулся.

— Так, что глупее некуда. Я вообще его не понимаю! Кой черт ему было бежать сейчас, когда все его мытарства подошли к концу?

Мы закурили. Помолчав немного, Младен стал объяснять, как было дело:

— Я допрашивал его. Мы пытались как можно точнее реконструировать его прибытие в Югославию. Кажется, это нам удалось. Потом я позвонил в прокуратуру. Там сказали, что Мандич подпадает под амнистию и через день-два они вышлют соответствующее решение. Случай с витриной посчитают мелким хулиганством. Все это я сообщил ему в присутствии супруги. Он знал, что ему придется провести день или два в тюрьме, и с женой расстался в хорошем настроении. Казался человеком, обрадованным решением всех своих проблем…

Младен умолк на какое-то время. Затем продолжал смущенно, словно обвиняя себя:

— Я, понимаешь ли, не посчитал нужным отправить его в тюрьму специальной машиной. Мы просто сели в мою машину да поехали. По дороге он попросил на минутку остановиться, зайти в буфет. Выпить захотелось после всей этой ночной встряски. Я понимал, как он должен себя чувствовать, и ничего худого не углядел…

— А он что, нацелился на какое-то определенное место? — поинтересовался я, прерывая рассказ Младена. Тот покачал головой и ответил:

— В том-то и дело, что нет! Это меня и сбивает с толку больше всего. Мы остановились у ближайшего буфета. Он быстренько, одну за другой, хлопнул две рюмки коньяку и направился в туалет. Минут десять я ни в чем не сомневался. Потом пошел поглядеть, что с ним такое. И установил, что из туалета есть еще один выход — через двор можно выйти на улицу!..

— Надо полагать, им он и воспользовался!

Младен пробурчал недовольно:

— Да, ясное дело, он смылся этим путем. Только зачем? Попробуй-ка тут отгадай! Поневоле начнешь думать, что у этого человека с психикой не в порядке. Я себе так представляю: на него вдруг нападает панический страх из-за возможных последствий своей откровенности с нами, он замечает черный ход и, не долго думая, пускается наутек!

Да, болезненный, патологический страх — пожалуй, единственное приемлемое объяснение. Однако этот побег мог привести к неприятным сюрпризам. Например — вдруг типы, которых мы преследуем, нападут на его след…

— И что же ты в связи с этим предпринял, Младен?

— Все возможное. Первым делом помчался к его жене. Она только успела добраться до дому. Божилась всем на свете, что у него такого и в мыслях не было, когда они прощались у меня в кабинете. Я оставил и ее, и дом под наблюдением на случай, если завернет к ней супруг или кто-нибудь попытается исполнить свою угрозу. Затем я распорядился размножить фотографию Мандича и побыстрее разослать по всем ближайшим отделениям милиции, чтобы патрульные машины и постовые могли его опознать… Приказал, если обнаружат, задержать и привести сюда…

Это было все. Какое-то время мы оба молчали. Я заговорил первым:

— А я Црнковича привез…

— Гм… И что же с ним теперь делать?

— То есть можно ли ему доверять, ты об этом? Теперь, когда Мандич сбежал?

— Именно, — ответил Младен. — Как знать, что замышляет этот человек на самом деле?.. С другой стороны, он теперь для нас единственная отправная точка! Какое он произвел на тебя впечатление?

— Во всяком случае, Црнкович — человек очень неглупый. Уверяет, что не намерен пускаться ни в какие авантюры, и сознает, что, лишь сотрудничая с нами, может избавиться от опасного внимания своих прежних коллег…

И я вкратце повторил свой разговор с Црнковичем. Младен подытожил:

— Как бы там ни было, мы не должны слепо ему доверяться. Надо присматривать за ним в оба, пока эту головоломку не разгадаем!

Кивнув в знак согласия, я предложил:

— Давай позовем его, тебе надо с ним познакомиться…

Минуту спустя Црнкович сидел с нами в кабинете. На нем был новенький, с иголочки, костюм, который он приобрел в предвкушении свободной жизни. Облачиться успел, когда мы покидали тюрьму. Держался спокойно и хладнокровно, настолько, что не обнаружил своего удивления, когда ему сообщили о побеге зятя. Только чуть-чуть вздрогнул, выдав тем самым, как неприятно ему это известие. Он, ясное дело, понимал, что теперь мы не сможем доверять ему так, как если бы Мандич спокойно дождался решения об амнистий.

— Идиот! — промолвил он с раздражением. — И всегда он такой был, сколько его знаю. Паникер… Ничего не мог до конца довести…

— Тем не менее нашего договора это не отменяет, — сказал я. Црнкович грустно усмехнулся.

— Понятно, — ответил он. — Только теперь вы меня будете пасти построже, чтобы я не выкинул подобную штуку, ведь так?

Я не посчитал нужным уверять его в обратном. Признался искренне:

— Вы угадали. Но это не должно мешать вашей частной жизни на свободе. Единственная ваша обязанность — известить нас сразу же, если кто-то попытается вступить с вами в контакт, пользуясь паролем… Наши люди будут следить за каждым вашим шагом, но не для того, чтобы помешать вам «штуку» выкинуть, как вы выражаетесь, а чтобы прийти на помощь, если это понадобится.

— Понятно.

Я обстоятельно продолжал:

— Как мы договорились, вы поселитесь временно у сестры. Свободу передвижения не ограничиваем. Разумеется, вы не должны покидать Загреб, не предупредив нас. Не думайте, что это какая-то особая мера, направленная против вас. Вам все равно потребуется несколько дней, чтобы оформить документы на основании полученной в Лепоглаве справки об освобождении. А без удостоверения личности вы и не имеете права разъезжать по другим городам.

— Понятно, — ответил Црнкович. — Остается надеяться, что за это время решится и остальное. Сестре я не буду говорить ничего. Думаю, вас это устраивает.

Я согласно кивнул:

— Да. Будет лучше не вмешивать ее в эту историю. Что же касается вас, то с окружающими вы должны держаться естественно, как человек, вернувшийся из заключения. Не избегайте людей, подозрительности не проявляйте. К нам заходить не следует, это может привлечь нежелательное внимание, не пытайтесь вступать в контакт с нашими людьми, которые вас будут сопровождать, если вы их заметите. В случае необходимости звоните по этому телефону… — Я протянул ему карточку с номером телефона дежурного.

— Человек на телефоне будет предупрежден о вас. Достаточно назвать свое имя, и он в кратчайший срок свяжет вас с кем-либо из нас… — При этом я указал на Младена.

— Все ясно, — заверил Црнкович.

— В случае опасности зовите на помощь, как это сделал бы любой другой человек. Поблизости всегда будет кто-то из наших, он придет вам на выручку.

Кивком головы он подтвердил, что все понял. Я встал, показывая, что разговор окончен. Машинально протянул ему руку, которую он поспешно схватил.

— Пока все, Црнкович, — заключил я. — Теперь вы свободны. Желаю вам продолжить жизнь порядочным человеком!

— Спасибо, — кратко ответил он, протягивая руку и Младену, которую тот принял несколько растерянно. — И до свидания!

Он вышел. Младен злобно на меня покосился.

— В сорок пятом мне и во сне не снилось, что когда-нибудь я пожму руку фашистскому прихвостню!

Пришлось его утешить.

— Не переживай, Младен, твоя рука не отвалится. Он свое получил сполна, а теперь: будет он по отношению к нам лоялен, и мы его не обидим!..

Кивнув, Младен уселся на стул и откинулся на спинку.

— Что ж, — сказал он, — нам не остается ничего другого, как ждать… пока кто-нибудь не объявится Црнковичу или пока не найдется Владо Мандич!

— Не совсем так, — ответил я, присаживаясь на краешек стола. — Я собираюсь махнуть на итальянскую границу, к Дутовлю, осмотреть место, где похитители бросили машину люблянца. Надеюсь, ты не станешь возражать и поможешь мне, взяв на себя организацию наблюдения за Црнковичем…

VII

— Вот! На этом месте мы его и нашли! Точно здесь!..

Томаж, мой молодой коллега из Сежанского управления внутренних дел, выскочил из машины, которую я остановил по его знаку. Мой пес Вучко ринулся вслед за ним, а я вышел только после того, как поставил машину на ручной тормоз.

Проход был узким. Томаж приподнял нависшую над дорогой ветку чахлого кустика и позвал меня, указывая на грунт.

— Глядите, Малин! Еще сохранились следы протекторов!

В самом деле. Следы автомобильных покрышек явственно отпечатались на мягкой земле.

— Очевидно, похитители нарочно спихнули машину с дороги, — продолжал Томаж. — Похоже, старались, чтобы ее нашли не сразу…

Вучко скакал вокруг, нимало не интересуясь следами машины: я еще не подал ему никакой команды. Надвигался вечер, тени удлинялись. Часа через полтора станет совсем темно. Надо было спешить, если мы хотим осмотреть окрестности.

Достав из машины карту, я развернул ее, отыскивая на ней место, где мы остановились.

— Где мы сейчас находимся, Томаж? — спросил я.

Он тотчас согнулся над картой и поставил точку.

— На проселочной дороге, километра три северо-западнее Дутовля в сторону села Горянское, — пояснил он, и я карандашом отметил на карте указанное место.

— Недалеко от границы, — заметил я. — Всего в нескольких километрах…

— И четырех не будет, — уточнил Томаж. — Граница идет через лес, сразу за гребнем…

Гора была невысокая, поросшая легкопроходимым, редким леском.

— А еще какой-нибудь населенный пункт есть между этим местом и границей?

Томаж ответил, покачав головой:

— Ни одного… Местность здесь довольно пустынная. Почва не годится для обработки, камней полно, только пастбища…

— А пограничные посты?

— Справа и слева… Мы находимся приблизительно посередине между ними. Граница здесь только патрулируется, перехода поблизости нет.

— Получается, опытному человеку здесь плевое дело перебраться через границу, так?

Томаж расстроился, будто я его в чем-то обвинял, и стал оправдываться:

— Патрули ходят довольно часто. С собаками… Только от собак польза не ахти какая: крестьяне тут пасут овец, а овцы оставляют такой запах, он все другие забивает, и собаки теряются…

— Вы осмотрели окрестности, когда обнаружили угнанную машину?

— Только поблизости. Машину нашли пастухи, им показалось подозрительным, что за ней никто не приходит, ну они и сообщили в ближайшее отделение милиции. Когда я приехал, народ возле машины еще толпился. Даже если оставались следы, которые бы умный песик взял, овцы и вся эта публика давно затоптали.

Он был прав. Мне кое-что пришло на ум, и я осведомился:

— Томаж, овцы обычно пасутся на лугу, только до опушки леса, так?

— Так. Но в эту дубравку крестьяне свиней пускают на желуди…

Овцы и свиньи!.. М-да, тут и самый прекрасный пес не сориентируется… И все же… одно Томаж упустил из виду! Ведь сейчас ранняя весна, никаких желудей нет и в помине! И, надо полагать, крестьяне не пускают свиней в дубравку, потому как им там нечего делать!

Я сказал это Томажу. Он даже пальцами прищелкнул — не знаю, то ли с досады, что сам не догадался, то ли с радости, что я оказался такой сообразительный.

— А я об этом и не подумал, — признался он искренне. — В роще стоило бы поискать… Если уже не поздно!

— Попытка не пытка, — ответил я. — Вучко — собака умная и с прекрасным нюхом. Вперед!

Я свистом подозвал Вучко, и мы поспешили через пастбище. На опушке остановились. Я погладил пса по голове и, указав рукой на опушку, скомандовал:

— Ищи, Вучко! Ищи!

Весело взмахнув хвостом, пес помчался вперед, пригибая морду к земле. Время от времени он останавливался, что-то обнюхивая, и продолжал бег. Видимо, следов человека, ведущих в рощу, ему не попадалось.

По моим предположениям, нарушители перешли границу поблизости от того места, где бросили машину. У них не было времени заметать следы, а чтобы перейти границу в другом месте, надо было пройти несколько километров. Посему, когда Вучко убежал слишком далеко, я вернул его свистом и направил в другую сторону, придерживая на кромке леса.

Метров через сто пес замер, уткнув морду в землю, затем поднял голову и, обернувшись к нам, коротко пролаял.

— Что-то нашел! — обрадовался я. — Быстрее за ним, Томаж!

Мы побежали за псом. Увидев, что мы приближаемся, Вучко рванул в рощу. Я выкрикнул ему вслед новую команду, чтобы он не потерялся из виду:

— Спокойно, Вучко! Ищи спокойней!

Забравшись метров на двести в глубь леса, Вучко остановился возле вороха сучьев и залаял. Что это значит? Может, опять потерял след?

Нет! Нашел что-то укрытое под сушняком. Мы с Томажем раскидали ворох…

— Черт возьми! — воскликнул Томаж, от изумления переходя на родной словенский.

На земле лежал мужчина лет сорока, одетый в довольно потрепанный костюм. Кто-то позаботился замаскировать труп сухими ветками. Мужчину убили, в этом я не усомнился ни на секунду. Иначе зачем было так тщательно скрывать его от случайных прохожих? Хотя на первый взгляд раны заметно не было.

В рощице становилось все темнее. Томаж наклонился, вглядываясь в лицо мертвеца: благо он лежал на спине и не нужно было его переворачивать. И снова изумился, узнав убитого:

— Да ведь это же Янез Врховчев!

— Ты его знаешь? Кто такой?

— Еще как знаю! — ответил Томаж. — Мы с ним частенько имели дело. Мелкий контрабандист. Наведывался в Триест с пропуском в приграничную зону и оттуда привозил товар для спекуляции. Мы подозревали, что он и нелегально границу переходит, но доказать не могли!

Томаж еще говорил, а я уже строил версии. Одну я сразу же откинул, как маловероятную… Конечно, могло случиться и так, что контрабандист Янез Врховчев случайно наткнулся на нарушителей, намеревающихся нелегально перейти границу, и они убили его, опасаясь оставить свидетеля… Гораздо вероятнее было, что Янез Врховчев служил этим людям проводником, а теперь они его ликвидировали потому, что он слишком много знал. Или он начал их шантажировать, почуяв, что из них можно вытянуть лишнюю денежку?

— Была у этого человека семья? — спросил я. — Жена, дети?

Томаж покачал головой:

— Нет. Насколько я знаю, он жил один. Выпить был не дурак и никогда не старался заработать больше, чем нужно на это дело.

— Все-таки не мешало бы осмотреть его квартиру. Где он жил?

— В Горянском. Только…

Поняв, о чем он думает, я сказал:

— Перед тем как поехать в Горянское, ты заскочишь в Сежану, оставишь рапорт и вызовешь опергруппу. Я с собакой подожду тебя здесь…

Томаж побежал к машине. Я остался возле убитого и первым делом выкурил сигарету. Только после этого наклонился и потрогал мертвое тело. Совершенно холодное и окоченевшее. Точное время, когда наступила смерть, установит врач, который приедет с опергруппой. Если его убили те, кого преследуем мы, значит, это произошло приблизительно тридцать шесть часов назад.

Я не хотел обыскивать одежду убитого до того, как прибудет опергруппа и труп сфотографируют. Закурив новую сигарету, я не спеша вышел из рощи, возвратившись на место, где была найдена машина. Карта валялась в траве возле шоссе; второпях Томаж не догадался забросить ее в машину. Тем лучше! Я поднял ее и принялся отыскивать Горянское, где, по словам Томажа, жил Янез Врховчев… Всего в двух или трех километрах отсюда, на той же дороге, в километре от границы, к которой эта дорога тянется.

Я задумался. Если бы Янез Врховчев отправился в Триест по своим делишкам, он бы, скорее всего, выбрал для перехода границы местечко поближе к своему селу. Эта мысль укрепила меня во мнении, что здесь у него была назначена встреча с кем-то, кто его, по причинам мне неизвестным, и ликвидировал. Выходит, он им вовсе не требовался, чтобы провести через границу? Было бы куда логичнее, если бы тело убитого оказалось по другую сторону границы, в Италии. Это бы значило, что устранен свидетель, слишком много знавший. Странно…

Темнота понемногу спускалась, но еще различались следы автомобиля, брошенного возле дороги. Такой узкой, что двум машинам не разъехаться… И тут меня осенила догадка, заставившая отбросить прежнее предположение, что нарушители столкнули автомобиль с дороги, чтобы спрятать его в кустах. Там, где он, судя по следам, находился, ни один кустик не скрывал его от взгляда прохожих. Если бы на несколько метров подальше, другое дело. Значит, заключил я, нарушители свернули с дороги, чтобы пропустить встречную машину. А поскольку они не поехали дальше украденным автомобилем, значит, в другой машине находился кто-то, кого они ждали, и он взял их к себе…

И что же? Выходит, встречная машина отвезла их назад в Югославию! Зачем? Пока неизвестно… Во всяком случае, Янез Врховчев как проводник был им уже не нужен, ибо план действий переменился. А чтобы он их не выдал, его ликвидировали!..

Версия фантастическая, голое, как говорится, допущение, но, по-моему, вполне логичное! Странно на первый взгляд, но… разве выход из тюрьмы Мирко Црнковича не достаточно важный факт, чтобы, инсценировав бегство за границу, на самом деле остаться в Югославии, вернуться в Загреб и самим выйти на него, раз уж попытка связаться с ним через зятя провалилась?..

Я снова вгляделся в карту, напрягая зрение, чтобы различить названия отдельных пунктов… А вот и еще кое-что в пользу моей догадки! Этот самый проселок идет через Горянское к Нова-Горице, где расположен погранично-пропускной пункт. Туда ведет и шоссе, но оно гораздо оживленнее. Если кто-то из группы, которую мы преследуем, легально перешел из Италии в Югославию у Нова-Горицы и хотел незаметно встретиться со своими сообщниками, вполне логично, что местом встречи он выбрал укромную дорогу, а не автостраду, где каждую секунду проходит по нескольку машин. Кроме того, и люди, угнавшие «фиат», не обязательно перешли границу возле Триеста. Они тоже могли воспользоваться горицким переходом. Расчет прост: если придется бросить триестскую машину, как это и случилось, преследователи сконцентрируют все внимание на триестском пропускном пункте, а горицкий останется менее контролируемым…

Однако не слишком ли я расфантазировался? Хотя моя версия представлялась вполне логичной, я не имел права ею увлекаться, чтобы не упустить что-то более важное… Впрочем, вот и Томаж с опергруппой. Следом шла санитарная машина, чтобы забрать тело Янеза Врховчева…

Томаж познакомил меня со следователем, которому было поручено вести дело. Территориально Сежана подведомственна УВД Словении, так что словенским коллегам и придется расследовать убийство контрабандиста. Они, разумеется, предоставят мне все необходимые сведения. Посему не было необходимости оставаться тут на время осмотра. Я подождал, пока врач установит причину смерти, на что понадобилось всего несколько минут.

— Удар тупым предметом в затылок, смерть наступила, по-видимому, мгновенно, — гласило краткое врачебное заключение. — Убийство произошло более двадцати четырех часов назад. Точнее можно сказать только после вскрытия…

Мне было достаточно и этого. Мнение врача подкрепляло мою версию. Особенно показателен этот удар в затылок. Американца так же убили, только удар был слабее, и он умер не сразу. По всей вероятности, в обоих случаях действовал один и тот же человек. Мне припомнился дюжий молодец, один из угонщиков «фиата», смахивающий на боксера…

Я позвал Томажа:

— Здесь мы вроде бы не нужны. Может, съездим в Горянское?

Томаж пошел вслед за мной к машине.

— К Янезу на квартиру?

— Да…

Через двадцать минут мы были в доме убитого. Разрешения на обыск у меня не было, но оно и не понадобилось. Янез Врховчев жил в собственном доме и, будучи холостяком, полдома сдавал супружеской паре. Женщина, которую мы застали, согласилась впустить нас в Янезовы «хоромы», не потребовав никакого документа. Ей достаточно было узнать об убийстве Янеза и о начатом следствии.

Янез Врховчев оставил себе два помещения: комнату и прихожую. Его квартирантка сообщила нам, что убирается у него она, но я бы не сказал, что чистота и порядок были тут на завидной высоте. Результат обыска равнялся нулю! В шкафу мы нашли несколько пар нейлоновых носков, три пары дешевых наручных часов и с десяток шариковых ручек — товарец, которым поторговывал Янез. И ничего больше, никаких писем или фотографий, никаких бумаг, кроме одной — решения суда о денежном штрафе за торговлю контрабандным товаром. Судя по всему, Врховчев действительно был всего лишь мелким контрабандистом, пробавляющимся товаром, нелегально доставляемым из Триеста. Никакого следа его связи с группой, которую мы преследовали, не обнаружилось, и я уже начал сомневаться в своей версии. Может, он наткнулся на своих убийц случайно, увидел что-то, что ему не следовало видеть, и за это был убит.

И тут случилось нечто, вновь подтвердившее мое убеждение, что преследуемая нами группа не покинула пределов Югославии.

Мы как раз закончили обыск, и я сказал Томажу:

— Ничего интересного… Зря тащились…

Он хотел было поддакнуть, но не успел, потому что послышалось урчание мотоцикла, остановившегося перед домом, и сразу после этого мужской голос спросил квартирантку Янеза, тут ли мы с Томажем.

Я распахнул дверь и увидел милиционера. Он поздоровался и объяснил цель своего неожиданного прибытия:

— Я из Сежаны, товарищ Малин. Вас вызывают в Загреб. Вы должны вернуться немедленно. Мне приказано передать, что связь установлена!..

Наконец-то! Я обернулся и весело крикнул Томажу:

— По коням! Едем охотиться в другие угодья!

VIII

До города я добрался в полночь. Подъезжая пустыми улицами к управлению, я еще раз мысленно повторил все наставления, которые дал Томажу в связи с убийством контрабандиста. Список людей, с кем общался Врховчев… Как можно больше данных о его личной жизни… Его спекулянтские связи… Подробный реестрик поездок в Триест, составленный по датам… Да, кажется, все…

Еще с улицы я заметил, что в кабинете Младена горит свет. Стало быть, ждет меня!.. Я взбежал по лестнице и по привычке ворвался в кабинет без стука.

У Младена сидел начальник отдела. Его присутствие в кабинете в эту пору значило: случилось нечто серьезное. Я извинился:

— Простите, я без стука… Думал, Младен один… К тому же очень спешил…

Начальник только рукой отмахнулся и сразу же приступил к расспросам:

— Рассказывай, Малин, что за убийство случилось там у вас? По телефону нас информировали весьма кратко. Еще не располагали достаточными сведениями…

Понятно, ведь он разговаривал с Сежаной, когда опергруппа еще находилась на месте убийства. Я сжато изложил факты, стараясь не пропустить ничего важного, а в конце высказал свое мнение:

— Судя по всему, двое угонщиков у границы встретили своего человека, ехавшего из Италии. Думаю, на его машине они вернулись обратно в Югославию, бросив похищенный автомобиль. Коллеги из Сежаны пытаются установить номера всех машин, в течение вчерашнего дня прибывших из Италии в Югославию, но дело это нелегкое. Туристский сезон начинается, ежедневно до нескольких сот машин разъезжается по разным городкам. Не думаю, что удастся установить машину, но попытаться все же стоит.

Начальник, внимательно меня выслушав, кивнул головой и сказал:

— Да, по всей вероятности, так. Я тоже считаю, что угонщики через границу не побежали. Это логичнее всего… В противном случае не знаю, как бы им удалось уже сегодня наладить контакт с Црнковичем. Стоило ему вернуться домой, как они об этом узнали!

— Согласен, — добавил Младен. — Наверно, держали дом Црнковича под наблюдением, ожидая его появления. А это значит, что они находились здесь со вчерашнего дня…

— Гм… В таком случае они могли заметить, что мы пасем Црнковича, — обеспокоился я. Начальник согласно покачал головой.

— Именно… И все-таки они на него вышли!

Младен принялся объяснять мне то, чего я не знал:

— Сегодня в пять часов пополудни какой-то носильщик с вокзала принес Црнковичу письмо…

Протянув мне письмо, он продолжал:

— С этим носильщиком я поговорил. Человек, давший ему на вокзале письмо и заплативший, чтобы он отнес его по адресу сестры Црнковича, по описанию похож на старшего из угонщиков. Носильщику он сказал, что в Загребе проездом, потому не имеет времени посетить своего приятеля и даже на почту не успеет сбегать опустить письмо…

— Это «проездом» он ввернул, — заметил я, — чтобы носильщик ничего не заподозрил. Только почему он не отправил послание сам срочным письмом?

— Из осторожности, — пояснил Младен. — Есть несколько причин, как я полагаю. Во-первых, почтовому служащему мог показаться подозрительным человек, который из Загреба отправляет срочное письмо загребчанину. Такое не часто случается, и на почте могли запомнить лицо отправителя. А во-вторых, он, вероятно, сомневался, будет ли письмо вручено в тот же день. Это, я думаю, важнее. Впрочем, прочитай…

Я спросил, прежде чем приняться за письмо:

— Вы проверили отпечатки пальцев?

— Проверили. На письме обнаружены отпечатки пальцев трех человек. Црнковича, носильщика и еще кого-то, логично предположить — отправителя.

Я чуть не подскочил от волнения.

— Ну вот! Отправитель, по всей вероятности, эмигрант. Значит, есть возможность его идентифицировать, ведь и в Триесте, и в других городах, где регистрируются эмигранты, у них берут отпечатки пальцев!

Младен хмуро качнул головой.

— Слишком долго, — сказал он. — Разве не ясно, что этим людям очень и очень к спеху? Пока мы отправим письмо в триестскую полицию, пока получим ответ… Да и нет никакой гарантии, что эти люди где-то зарегистрированы…

Он был прав. Не успел я с ним согласиться, а он уже продолжал:

— К тому же отпечатков на письме должно быть четыре…

— Почему четыре?

— Ты забываешь о продавщице или продавце магазина, где куплен конверт. Отправитель письма наверняка постарался не оставить своих пальчиков на письме. Скорее всего, эти неустановленные отпечатки принадлежат продавцу. У него-то не было причин осторожничать.

И тут он был прав. Я нервно забарабанил пальцами по столу. Младен напомнил:

— Прочитай же ты наконец это письмо!..

Я взял письмо и сперва посмотрел на адрес. Адрес полный: Мирко Црнкович, Загреб, улица, номер дома… Написан чернилами, печатными, вроде бы корявыми буквами, хотя по форме букв сразу видно, что писал человек, привычный к перу.

Полюбовавшись адресом, я вынул письмо из конверта. Написано тем же манером, часть письма грязная, точно залитая какой-то жидкостью. Заметив, что я рассматриваю письмо, Младен пояснил:

— Мы давали письмо на химическую экспертизу. Чернила импортные, «леонгарди», купить можно не только за границей, но и у нас в любой приличной лавке. Эксперты полагают, что письмо написано авторучкой «пеликан», они тоже продаются по всему свету. Бумага и конверт югославского производства. Мы предприняли все, чтобы установить, в каком писчебумажном магазине продается именно этот сорт, но думаю, ответ получим не скоро. Загреб слишком велик… А может, конверт куплен и не в городе!..

Наконец я приступил к чтению. Послание было кратким:

«Весьма рады, что Вы наконец вернулись домой, хотя и не совсем свободным. Мы знаем, что не по своей воле Вы действуете против нас — с Вашей помощью нам готовится большая ловушка. В данной ситуации Вы не можете поступить иначе, и мы от Вас не собираемся этого требовать. Письмо наше Вы, разумеется, покажете своим нынешним опекунам, тем лучше, может, они согласятся поиграть с нами в жмурки. Думаем, что согласятся: у них нет другого способа к нам подобраться. Приглашаем Вас завтра вечером в Порторож. Остановитесь в отеле „Палас“, там получите новые инструкции. По возможности приезжайте машиной — новые хозяева наверняка Вам ее обеспечат. Црнкович, включай свет, стало темно!»

Я сразу заметил совершенно неверное употребление букв «č» и «ć», а также «đ» и «dž». В остальном письмо было написано правильным сербскохорватским языком. Известно, что существует много людей, даже интеллигентов, которые путаются в употреблении этих букв, но тут замена была уж слишком нарочитой. Автор письма явно хотел сбить нас с толку!..

— Ну и что ты об этом думаешь, Малин?

Вопрос начальника вывел меня из размышлений. Отдав письмо Младену, я сказал:

— Вернемся назад… Когда Мандич разбил витрину и был арестован, нарушители полагали, что он нам сразу же все, что знает, расскажет. Они пустились бежать и перебежали бы через границу, если бы возле Сежаны не встретили своего главаря. Узнав о случившемся, он решился на этот ход, из чего я заключаю, что он настолько нуждается в Црнковиче, что готов пойти на риск. Другими словами, он предлагает нам игру в кошки-мышки, причем надеется нас обыграть. Судя по всему, он рассчитывает, что Црнкович в решительный момент перейдет на его сторону…

Шеф поддержал мое мнение:

— Мы тоже так считаем, Малин. Итак, что бы ты сделал в данном случае?

— Я бы пошел на риск! Разумеется, приняв все меры предосторожности…

Шеф, переглянувшись с Младеном, сказал:

— Значит, решено!

Младен, довольный, произнес:

— Дурее себя ищут. Надо постараться и обыграть их всухую. Прежде чем рисковать, мы должны хорошенько продумать наши действия…

— Само собой, —ответил я. — Что вы предприняли до моего приезда? Где Црнкович?

— Ждет в соседней комнате. Получив письмо, он принес его нам и с тех пор сидит здесь.

— Что говорит?

— Уверен, что мы поступим так, как предлагается в письме. Заявил, что готов сделать все, что мы от него потребуем.

Я с сомнением глянул на собеседников.

— И насколько мы можем доверять ему в такой ситуации?

— Полагаю, не слишком, — ответил начальник. — Мы должны быть готовы ко всему. Црнковича нельзя упускать из виду буквально ни на секунду. Я уверен, тебе это удастся, Малин!

Значит, уже решено, что действовать буду я.

— Понятно, — коротко ответил я. — Как обстоит дело с документами для Црнковича? Ведь надо ему что-то дать, раз он отъезжает в путь.

Младен вынул из ящика стола удостоверение личности и водительские права и протянул мне.

— Здесь все, что ему требуется. Хоть он и не водил машину несколько лет, уверяет, что чувствует себя способным сесть за баранку. Ну, и подкинем ему деньжат на расходы.

— А машину?

— Мы решили ему уступить желтый «рекорд». Машина средней скорости, тебе нетрудно будет вести ее «джульеттой». Да и цвет светло-желтый, приметный и днем и ночью. Документы на машину в исправности.

Кивнув головой, я сказал:

— Итак, предусмотрено все. Мне остается только договориться с Црнковичем о подробностях…

Начальник меня остановил:

— Сейчас тебе лучше с ним не разговаривать. Завтра в полдень он двинется из Загреба и к вечеру прибудет в Порторож. Я думаю, тебе следует выехать пораньше и сообща с тамошними коллегами подготовить все необходимое для страховки каждого его шага. Да и Црнкович не больно-то должен знать, кто печется о нем с нашей стороны.

— Резонно, — ответил я. — Только мне не нравится, что мы так свободно пускаем Црнковича одного в Порторож. Неизвестно, что эти типчики замышляют. Может, приглашение в Порторож — отвлекающий маневр и они его перехватят где-то в пути?

— Мы об этом уже подумали, — успокоил меня шеф. — Все патрульные машины между Загребом и Порторожем будут извещены о маршруте Црнковича. По очереди будут сопровождать и докладывать о его продвижении. Кроме того, Бора поедет вплотную за ним.

Значит, с этим порядок. И все-таки я беспокоился, не упустили ли мы чего-нибудь.

Младен протянул мне две фотографии:

— Вот еще кое-что, может, тебе пригодится. Наши в Любляне изготовили два фоторобота, пользуясь описанием потерпевшего люблянца. Не знаю, насколько оно было точным, но все же снимки тебе не помешают.

Я взял фотографии, с которых на меня взирали физиономии двух угонщиков. Хорошенько рассмотрев обоих, я спрятал снимки в карман.

— Мы их размножили и разослали по всем отделениям милиции, — прибавил Младен.

— Что у вас еще нового? — спросил я. Шеф и Младен ответили в один голос:

— Больше ничего…

— Владо Мандич?

— Ни слуху ни духу… Как сквозь землю провалился…

Совещание было закончено. Я встал и устало потянулся.

— Тогда… пойду сосну, — объявил я. — Завтра сотни километров дороги, а может, и что похуже… Еще несколько дней таких гонок, и я откажусь от «джульетты», а права закину подальше!..

На следующий день в шесть часов вечера я сидел в Портороже на террасе кафе «Сузанна». Я только что обговорил предстоящую операцию с местным управлением внутренних дел, которое находилось в Копере, и мне оставалось ждать прибытия Црнковича и дальнейшего хода событий.

Была суббота. Целая река машин двигалась из Триеста, растекаясь по всем туристическим пунктам словенского приморья: иностранные гости ехали к нам провести уикэнд. С того места, где я сидел, был хорошо виден двор отеля «Палас» и площадка для парковки машин. Туда должен был въехать Црнкович, он никак не мог проскочить мимо меня незамеченным. После него подъедет Бора и отрапортует, как прошло путешествие.

Я пил уже третий кофе, когда углядел желтый «рекорд»: он подъезжал со стороны Копера, не спеша направляясь к отелю «Палас». Я даже подался вперед… Да, это Црнкович. Его хорошо было видно через стекло, к тому же я разглядел номер машины, который сообщил мне Младен перед отъездом.

Желтый «рекорд» медленно завернул в распахнутые ворота и въехал во двор. Я проследил взглядом, как Црнкович ищет место для парковки и наконец ставит «рекорд», осторожно протиснувшись между двумя машинами.

Потом я увидел Бору. Этот двигался своим ходом — машину ему велено было оставить невдалеке от «Паласа». Он уселся за столик поблизости от меня, делая вид, что меня не знает. Так и было условлено: если он не даст знака, вызывающего на разговор, значит, путешествие из Загреба в Порторож прошло нормально.

Пойдет ли и дальше все так же гладко?

IX

По воспоминаниям Мирко Црнковича

…На развилке дорог у Дивачи я проезжал мимо стоявших наготове патрульных машин. Уже с десяток их я встретил раньше на въезде. И, странное дело, стоило мне проехать мимо какой-нибудь из них и увидеть, как милиционеры взглядами провожают мою машину, мне делалось не по себе. А ведь я теперь человек свободный, документы мои в порядке, и ничего особенного не случится, даже если меня остановят…

Инстинктивно нажав тормоз, я замедлил ход, хотя и так еле тащился, километров пятьдесят в час, что гораздо меньше дозволенной на автодорогах скорости. Я почти прополз мимо патрульщиков в Диваче и прибавил газу, только оказавшись за поворотом, вне их поля зрения.

С тех пор как я покинул Загреб, два вопроса не дают мне покоя… Во-первых, с чего это так много вокруг патрульных машин? С того ли, что день сегодня субботний, дорога перегружена и требует усиленного контроля, или это именно в мою честь милиция усилила бдительность, следя за каждым метром моего продвижения? Из Загреба я двинулся совершенно один и никого у себя на хвосте не заметил. А от этой развилки, которую я только что миновал, идет ответвление на Триест. И хотя множество машин снует туда и обратно, да и до границы еще несколько километров, я никак не мог отделаться от ощущения, что вся стая патрульных машин рванется за мной в погоню, попробуй я свернуть к границе!..

И второй вопрос… С какой стати я психую, стоит мне завидеть милицейскую форму? Или с таким трудом дается мне переход в свободное состояние, или меня гнетет предчувствие близкой опасности, про которую мне, признаться, и думать-то неохота? А думать про нее надо и все время надо быть начеку, иначе история эта кончится для меня паршиво. Двоих уже они убрали из-за того только, что кому-то я срочно занадобился, гробанут за милую душу и меня…

Однако хватит, далеко с такими мыслями не уедешь! Ясное дело, я психую потому, что отвык от воли. Сколько лет не видал я ни гор, ни лугов, не толкался среди незнакомых людей, не заходил в кафе, где заказывай себе все, что душе угодно!.. Пора перестать нервничать и жить, как и положено свободному гражданину, ведь я теперь в полном смысле слова свободный гражданин! Я ************у — уверенному в себе свободному гражданину не пристало ехать по такой хорошей дороге медленнее восьмидесяти километров.

А вот и море! На берегу, вдали, окутанные легким туманом, проглядываются несколько городов. Самый большой, справа, — Триест. Прямо передо мной — Копер, немного дальше — Изола. Порторож не виден, его прикрывает гора… Жаль, что в моей сегодняшней программе не предусмотрено общение с природой. Мало времени, солнце уже книзу пошло, а мне до ужина надо быть в Портороже. Продолжаю мчаться вперед, одну за другой разматывая спирали дороги, спускающей меня к морю.

Вся моя неуверенность вдруг исчезает, словно ее рукой сняло! Или это морская ширь подействовала на меня успокаивающе, или просто я поддался минутной слабости? Впрочем, не все ли равно! Главное, что я на свободе и мчусь на машине со скоростью почти сто километров в час! Я и забыл, как это здорово — наслаждаться скоростью!..

Тут я тормознул, да так резко, что шины заскрипели, скользя по гладкому асфальту шоссе и оставляя за собой темные полосы в несколько метров длины… Какая-то девушка — кажется, очень молоденькая — стоит возле дороги и рукой делает мне знак остановиться. Автостоп!.. Да, я слышал, что существует такой способ передвижения, и вот подвернулся случай с ним ознакомиться… Малину, конечно, не очень понравится, что я взял в машину постороннего человека, но я удержаться не в силах: все происходящее представляется мне чуть ли не приключением, возвращением в давно забытую жизнь. Будь что будет, а я эту малышку прокачу с ветерком! К тому же она вовсе не выглядит опасной, совсем наоборот — мордашка свеженькая и симпатичная, волосы светлые, и ей едва ли больше двадцати… Одета в спортивные брюки и пеструю блузку, с сумкой, переброшенной через плечо…

Девушка подбежала к остановившейся машине и спросила:

— Вы не в Порторож едете?

И голосок приятный. Я подтвердил:

— Вы угадали, именно туда!

— У вас, кажется, есть место в машине… Может, подбросите?

— Конечно, с удовольствием! Садитесь!

Я отворил дверцу. Девушка закинула сумку на заднее сиденье, а сама примостилась рядом со мной. Дав чуть ли не с места полный газ, я рванул дальше…

— Большое спасибо, что выручили, — поблагодарила девушка, когда мы тронулись. — Жду тут уже больше часа. Сколько машин прошло — и ни одна не берет!

— Странно, — заметил я. — Обычно водители любят путешествовать в компании красивых девушек!..

Она подозрительно на меня покосилась, решив, наверное, что я из породы моторизованных донжуанов.

— Места в машинах не было, — пояснила она.

Я ни с того ни с сего рассмеялся. Мне вдруг захотелось побыть в таком приятном обществе чуть подольше, чем длится краткий переезд от Копера, куда мы как раз въезжали, до Порторожа. Она на меня удивленно глянула, не поняв, с чего это я так развеселился.

— Вы, кажется, меня неправильно поняли, — сказал я. — Даю слово, у меня в мыслях нет ничего плохого. Я еду от Загреба без остановки и чувствую себя довольно усталым. Мне бы не помешал короткий передых. Может, выпьем в Копере по чашечке кофе, не возражаете?

Она задумалась. Я чувствовал, что она меня рассматривает и оценивает, хотя и не видел ее лица: навстречу шло несколько машин и все свое внимание я должен был сконцентрировать на дороге.

Мы подъезжали к перекрестку, где от автострады отделяется коротенькое, всего в километр длины, шоссе, ведущее к центру Копера.

— Не возражаю, — объявила девушка в последний момент, так что мне пришлось резко нажать на тормоз и свернуть вправо. Как знать, подумал я, приняла бы эта девушка мое приглашение, кабы знала, где я провел последние восемнадцать лет своей жизни? Впрочем, об этом лучше не думать!..

Опять же за это отклонение с пути Малин меня по головке не погладит. Но я решил, что пятнадцать минут никакой роли не играют, тем более что точного времени прибытия в Порторож мне не назначено, только велено быть к вечеру. А женское общество мне сейчас прямо-таки необходимо для адаптации к нормальной жизни и, главное, для поднятия духа. Если я не возьму себя в руки и не перестану психовать, то провалю все дело!

В Копере я оставил машину на стоянке на берегу моря и повел свою спутницу в кафе «Городское», которое приметил издалека.

— Два кофе, — заказал я подошедшему кельнеру. — А может, чего-нибудь еще?

— Нет, что вы! Кофе лучше всего! — ответила девушка. На этом разговор наш пресекся. Напрасно подбирал я слова, чтобы его продолжить, напрасно ломал голову в поисках подходящей темы.

Кельнер принес кофе и поставил перед нами. Не придумав ничего путного, я хотел было с горя спросить, не подложить ли ей сахарку побольше, но в этот миг мне аж горло перехватило от изумления: какой-то мужчина — он проходил мимо кафе — внезапно остановился и вперил в меня вызывающий взгляд!..

Этот человек меня явно знал! Это было более чем очевидно!.. Взгляд его не выражал любопытства, а говорил скорее о том, что он меня помнит очень хорошо и желает своим присутствием напомнить о себе… Да и я его начинал припоминать! Лицо знакомое… Откуда-то я знаю этого типа, только откуда?

— Вы и вправду выглядите очень усталым, — заметила девушка, вырывая меня из раздумья. Она по-своему истолковала выражение, появившееся на моем лице при виде странного типа. Я поддакнул, не желая пускаться в объяснения по поводу знакомого незнакомца.

— Да, вы правы, я здорово устал… Думаю, нам лучше тронуться в путь. До Порторожа совсем немного. Там я и отдохну как следует. А такая короткая передышка только размаривает — сидишь и с места не можешь сдвинуться…

Произнося это, я следил взглядом за человеком, стараясь, однако, делать это незаметно, хотя, как мне казалось, он добивался как раз обратного — привлечь к себе мое внимание. Я видел, как он, отойдя на несколько шагов, остановился, на мгновение обернулся и исчез среди прохожих.

— Как вам угодно, — ответила девушка на мое предложение продолжить путь. Я вынул из кармана деньги и положил их на столе, указав на них кельнеру. Встал и направился к выходу с террасы.

— А вы и кофе не выпили! — остановил меня голос девушки.

Тут только я уразумел, что даже не притронулся к своей чашке, настолько захвачен был мыслями о странной встрече. Но возвращаться за столик уже не хотелось.

— Так устал, что всякая охота пропала, — пояснил я девушке, которая в нерешительности медлила возле нашего столика. — Поехали!

Мы пошли на стоянку. И тут я наконец вспомнил, кто этот человек! Вернер Райхер! Как я вообще мог его позабыть! Во время войны он работал в том же отделе немецкой разведслужбы, что и я. Начальником он мне не был, хотя и занимал положение гораздо выше моего. Откуда он здесь проклюнулся? Приехал в Югославию как турист… Глупости! Мне ли быть таким простачком? Это ж яснее ясного! Вернер Райхер — тот человек, который домогается контакта со мной! Зачем? Пока неизвестно, но, что это он, не может быть никаких сомнений. Слишком невероятным было бы такое стечение обстоятельств!..

Что же мне делать? Ринуться вдогонку и схватить, кликнув на помощь ближайшего милиционера? С одного маху разрубить узел и с легким сердцем вернуться в Загреб, не опасаясь больше, что прошлое расставит мне хитрую западню!..

Я поглядел в том направлении, куда исчез Райхер. Было уже слишком поздно. Лабиринт узких старинных улочек позволял ему скрыться… Поднимать шум, сзывая милиционеров и объясняя им, что случилось, было бессмысленно. Более того, это бы насторожило Райхера… Не стоит, пожалуй, торопить события, лучше всего продолжить путь в Порторож. Он меня видел, знает, что я еду по его приглашению, и не колеблясь воспользуется первой же возможностью, чтобы вступить со мной в контакт…

— Вернер Райхер…

— Вы что-то сказали? — спросила девушка. Только тут я осознал, что, погрузившись в размышления, вслух произнес это имя. Я попытался выдавить из себя улыбку.

— Ничего, — объяснил я. — Мысли вслух…

Перед тем как покинуть Копер, я сделал на машине круг по городу в тщетной надежде высмотреть Райхера среди прохожих. Девушка ничего не сказала по поводу этой непредусмотренной прогулки. Вероятно, решила, что я, пользуясь случаем, хочу полюбоваться городом. Только когда мы снова вымахнули на автостраду, она заметила:

— Вы, кажется, чем-то встревожены… будто что-то случилось… Может, встретили в Копере кого-то, кто вам неприятен?

Я утвердительно кивнул, позабыв о том, что девушку нисколько не должны касаться ни мои теперешние заботы, ни моя прежняя жизнь. Я вдруг почувствовал неодолимую потребность кому-нибудь довериться.

— Да, — ответил я. — Увидел тут старого знакомого, которого недолюбливаю. И мне вовсе не улыбается снова на него нарваться…

Судя по выражению ее лица, она сообразила, что именно из-за этой встречи я так поспешно покинул Копер. К тому же она слышала имя, которое я сдуру выговорил вслух, и сочла себя вправе поинтересоваться:

— Вернер Райхер?

— Так его зовут… — буркнул я неохотно, тем самым прекращая разговор и делая вид, что всецело поглощен дорогой.

Пятнадцать километров, оставшихся до Порторожа, мы одолели за десять минут. Я гнал быстрее, чем до сих пор.

В машине царило молчание. Только когда мы перепалили холм и стали спускаться в Порторож, я заговорил снова:

— Я остановлюсь в отеле «Палас». Вам тоже туда?

— Что вы! — рассмеялась девушка. — Слишком дорого для студентки, путешествующей автостопом. Мне придется поискать ночлег поскромнее!..

— Какая жалость! — пробормотал я из чистой вежливости. — Где прикажете высадись?

Видимо, это прозвучало грубовато, потому что она резко ответила:

— Да хоть где. Лучше всего на первом перекрестке. Дальше я доберусь пешком. Не беспокойтесь, я Порторож знаю!

— Как вам будет угодно, — ответил я, останавливая машину.

Девушка отворила дверцу и выскочила, потянув свою сумку с заднего сиденья. И хоть была раздосадована, улыбнулась мне на прощанье.

— Спасибо, что подвезли. И извините, я вам не представилась. Меня зовут Весна Полич, учусь на фармацевта… Может, еще доведется встретиться в Портороже!..

Я пробормотал свое имя, смущенный тем, что она представилась первая. Это полагалось сделать мне, как только она села в машину. Она не обратила внимания на мое замешательство. Перекинув сумку через плечо, еще раз махнула мне рукой и пошла по улице в направлении, противоположном тому, каким двинулся я.

Спустя несколько минут я входил в вестибюль отеля «Палас». Протянув портье удостоверение личности, я спросил комнату, все еще занятый мыслями о Вернере Райхере. Разумеется, об этой встрече следовало бы сообщить Малину. Но как? Когда я уезжал из Загреба, мне было сказано, что кто-нибудь, Малин или его люди, отыщет меня, когда сочтет необходимым, после того, как я устроюсь в Портороже. У меня же не было никакой возможности его найти. Разве что отправиться в отделение милиции, где меня с ним свяжут. Я решил так и сделать, если в скором времени никто не появится. Встреча с Вернером Райхером казалась мне настолько важной, что я осмелился нарушить инструкцию.

— Вы желаете комнату с ванной?

Я хотел ответить, что мне это безразлично, поскольку я не задержусь в Портороже, но тут портье, прочитав мое имя в документах, пустился в извинения:

— Простите, ради бога! Вы господин Мирко Црнкович? Вы должны были напомнить. Комната для вас заказана!.. Пожалуйста, номер сто двенадцатый на первом этаже!

Я удивился. Подумал сначала, что тут какая-то ошибка, что комната, может быть, заказана для однофамильца, лишь в последний момент сообразил… Когда я уезжал из Загреба, мне сказали, что Малин уже в Портороже и сам найдет меня, когда будет нужно. Судя по всему, он и заказал комнату, чтобы точно знать, где меня можно найти. Ведь должен же он меня как-то отыскать, чтобы наладить контакт… А потом я подумал, что и у Вернера Райхера свои резоны позаботиться обо мне. В этом не было ничего странного — он и его люди точно так же хотели иметь полный контроль над моими действиями… Во всяком случае, как бы там ни было, сейчас умнее всего в эту комнату вселиться!..

Это была даже не комната, а номер-люкс во всей своей красе. Прихожая, маленький салон, спальня и ванная. И телефон, конечно… Давненько не пребывал я в таких роскошных хоромах!

Ну нет, конечно, не Малин заказал этот номер, ему такой фасон со мной разводить ни к чему! Это пришло мне на ум, когда я начал размещать бритвенный прибор и прочие туалетные принадлежности в ванной. Похоже больше на Райхера!.. На психику давит, подает намеки, что и я смогу также пылить деньгами, если для него расстараюсь!

Я опустился в кресло и, закурив сигарету, принялся размышлять… Малин наверняка уже извещен о моем прибытии в Порторож. Хотя я не заметил, чтобы кто-нибудь меня открыто сопровождал, разумеется, на всем протяжении пути я был под надзором. Может, Малин даст о себе знать. Посему лучше всего вечером не отлучаться. Ужин можно и в номер заказать.

Не успел я выкурить сигарету до половины, как зазвонил телефон. Ловко меня достали, нечего сказать, в номере я всего-то несколько минут. Может, Малин?.. Я протянул руку и, не вставая с кресла, взял трубку.

— Алло?

— Црнкович, включай свет, стало темно! — услышал я мужской голос, какой-то невнятный и явно деланный.

Значит, не Малин. Это они, Райхер со своими! Быстро подсуетились, следили, видать, за каждым моим шагом и по минутам рассчитали, когда я поднимусь в номер. Вполне вероятно, кто-то из них поселился в отеле и говорит со мной по внутреннему телефону, нетрудно ведь сообразить, что Малин взял под контроль связь с отелем. Вот только догадался ли он организовать прослушивание и на местной, гостиничной, станции?

Однако времени на размышления не было; мне ничего не оставалось, как ответить:

— Да, это я! Что вам угодно?

Незнакомец на другом конце провода гнусно захихикал. Смех звучал глуховато, словно он прикрывал рот носовым платком.

— А я никого другого и не ждал, — ехидно сообщил он. — Ладно, некогда дурака валять. Нам угодно с вами встретиться. Вы сейчас сделаете вот что…

Он на секунду запнулся. Я подумал, что он, вероятно, звонит из таксофона и в этот миг оглядывается по сторонам, проверяет, не следит ли за ним кто-нибудь из прохожих. Если он говорит из кабины, Малин наверняка прослушивает наш разговор…

— Дело ваше простое, — продолжал незнакомец, — спуститесь служебной лестницей в цокольный этаж, там пройдите через кухню, вроде случайно, мол, заблудились. Выйдите черным ходом, обогните отель и тропочкой через парк…

Незнакомец опять замолчал. Я подождал какое-то время и спросил:

— А дальше?

— А дальше видно будет! Отправляйтесь сразу!

Аппарат щелкнул и замолчал. Я попытался сделать еще одну затяжку, но сигарета погасла. Что делать? Приказано отправляться сразу. А вдруг Малин слышал разговор и сейчас позвонит, чтобы проинструктировать, как мне себя вести? На это понадобится всего несколько секунд. Я бросил погасшую сигарету и закурил новую. Телефон не звонил. Я медленно направился к дверям, открыл. Ни звука. Не спеша вышел из номера в коридор и возле открытых дверей задержался еще несколько секунд. Телефон молчал!..

Дальше медлить было нельзя. Если Малин прослушивал разговор, может, он уже снарядил кого-то подстраховать меня, как только я появлюсь у черного хода. А если нет, если они сумели установить со мной связь вне контроля, тогда…

Я и не заметил, как оказался на служебной лестнице. Кто-то из официантов пытался мне растолковать, что я заплутался, и даже показал, как пройти в ресторан. Поблагодарив, я двинул в обратную сторону, через кухню, к черному ходу, который заметил, спускаясь с лестницы.

Я очутился во дворе, с тыльной стороны отеля. В темноте смутно виднелись какие-то ящики, куча дров. Чей-то шепот в самое ухо:

— Сюда!..

Голос незнакомый. И лица в темноте не видно. Человек стоял у черного хода, поджидая меня. Просипев одно-единственное слово, он ухватил меня под локоть и потащил в противоположном направлении, чем то, в котором мне было велено идти. Не в парк, окружавший отель, а через задний двор, к стене, в которой я разглядел маленькую распахнутую дверцу… Если даже Малин прослушивал разговор, такого подвоха он предвидеть не мог!..

Я не пытался сопротивляться. Ребята, видать, отпетые и прут к своей цели напролом, двоих уже погубили… Голыми руками таких не возьмешь…

Через дверцу в стене мы вышли на боковую, слабо освещенную улочку. В нескольких шагах стоял черный «фольксваген». На улице ни живой души. Только кошка, перебежав дорогу, исчезла в ограде одной из вилл, расположенных по другую сторону улицы. Я почему-то засмотрелся на красный бантик, повязанный у кошки на шее. Засмотрелся и сам на себя подивился: тут, того гляди, на тот свет отправят, а я на кошкины бантики отвлекаюсь…

Незнакомец подвел меня к «фольксвагену». Молча отворил дверцу и втолкнул внутрь. Я и теперь не сопротивлялся. Он обошел машину и сел рядом со мной за руль. Не зажигая света, пустил мотор и поехал полутемной улицей.

Минуту спустя мы были на перекрестке, где я высадил Весну Полич из «рекорда». Здесь он включил фары. В их отблеске я увидел незнакомое лицо. Нет, не Вернер Райхер. Однако я не сомневался, что за всем этим стоит именно он. Все сходилось: и прежняя совместная служба, и старый, никому не известный пароль.

Перед отъездом из Загреба я внимательно изучил топографическую карту Порторожа и окрестностей. Мне ее дали в управлении у Малина, чтобы я лучше мог ориентироваться в незнакомой местности. Потому сейчас, хоть я раньше никогда тут не ездил, я без труда сообразил, что меня везут по шоссе в сторону Пулы.

Молчали. Ему было нечего мне сказать — что может сказать пешка, выполняющая задание? — а я его ни о чем не спрашивал, знал, что ответа не получу. Единственное, что я себе позволил, — это медленно, незаметно обернуться — посмотреть, не едет ли за нами какая-нибудь машина… Фар не было видно. Но, может, Малин едет без света, чтобы не обнаружить своего присутствия?..

Проехав километров десять, мы оказались перед развилкой — вправо ответвлялась дорога. Мой водитель, вернее сказать, похититель свернул машину туда. Я не видел дорожного знака, но, вспомнив карту, догадался, что мы едем к Савудрии, селу на западном берегу Истры, километров на двадцать удаленному от развилки. Я вспомнил еще, что вблизи Савудрии находится какой-то туристический кемпинг.

Оказалось, этот кемпинг и был нашей целью. Мой водитель остановил машину на площадке, где уже стояло несколько автомобилей разных иностранных марок. Не ожидая его приказания, я вылез из машины. Он снова ухватил меня под локоть, повторив единственное слово, которым до сих пор меня удостоил:

— Сюда!

Мы пошли между деревянными домиками, в живописном беспорядке разбросанными по сосновому леску на самом берегу моря. Некоторые были освещены, другие утопали во тьме. И все были обозначены номерами и названиями, которые я не мог прочитать в темноте…

Что мы остановились перед домиком номер девять, я определил, только когда мой конвоир толкнул незапертую дверь. Я оказался так близко к номеру, что его можно было разглядеть в полумраке. Домик был неосвещен и выглядел пустым. Повинуясь немому приказу, я вошел внутрь. Конвоир закрыл за мной дверь. Голос, показавшийся мне знакомым, произнес на итальянском языке:

— Хорошо! А теперь, Пьер, посмотри, нет ли при нем оружия!



X

Увидев, что Црнкович входит в «Палас», я встал из-за стола, расплатился за кофе и перешел улицу, направляясь к почте, расположенной возле отеля. Бора остался сидеть на террасе кафе «Сузанна». В его задачу входило следить, куда двинется Црнкович, если покинет отель. За Бору можно было не беспокоиться, с ним все подробно обговорили еще в Загребе.

Женщина за окошком любезно со мной поздоровалась, когда я мимо нее проследовал в служебное помещение телефонной станции. Для нее я был служащим Главной дирекции ПТТ, прибывшим вместе с техником инспектировать телефонное оборудование порторожской почты. «Техник» на самом деле был сотрудником Коперского управления внутренних дел, выделенным мне в помощь. Конечно, меня уже известили, что для Црнковича по телефону заказан номер в отеле «Палас». Именно это и побудило меня организовать контроль всех телефонных разговоров с «Паласом», хотя мне не верилось, что для установления контакта с Црнковичем воспользуются телефоном. Однако нельзя было упускать ничего!.. Местные мои коллеги сочинили легенду об инспекторе из Главной дирекции, так что можно было не посвящать почтовых служащих в цель нашего прибытия.

Мой «техник» уже несколько часов торчал на телефонной станции, ожидая, когда вызовут номер сто двенадцатый отеля «Палас», заказанный для Црнковича. Когда я вошел, он сидел в наушниках. Кроме него, в помещении никого не было, станция была автоматическая. Телефонистка, дежурившая на междугородной, помещалась в соседней комнате. Мой коллега прямо-таки вкогтился в линию отеля «Палас», прослушивая все разговоры, которые следовали один за другим. А поскольку он и вправду был специалистом в телефонной технике, ему удалось поставить под контроль и местную станцию отеля: после обеда, наведавшись туда якобы по поводу какой-то неполадки, он подключился к номеру сто двенадцать, и теперь даже возможный внутренний вызов, из другого номера отеля, попадал под наш контроль. Я считал необходимой такую меру предосторожности, надеясь перехитрить противников: они могли предвидеть, что мы возьмем под контроль почтовую станцию, зато вряд ли догадаются, что мы прослушиваем и местную, гостиничную. Ведь для этого в самом отеле должен находиться кто-то из наших сотрудников, которого нетрудно расшифровать — просто невозможно, чтобы кто-нибудь из многочисленного гостиничного персонала не догадался об истинной цели его пребывания в «Паласе». А так — благодаря находчивости моего сотрудника — и эта проблема была решена.

В самом отеле я не поместил ни одного человека, зато множество моих людей расположилось поблизости, внимательно наблюдая за всеми выходами из «Паласа». Все они имели фотографию Црнковича, а также точные инструкции, как поступить, если он, в одиночку или с кем-то, попытается покинуть отель. Правда, для такой осады мне пришлось занять порядочное число людей, чем я ощутимо оголил Коперское управление, но я надеялся, что долго это не продлится. Моим противникам, судя по всему, Црнкович требовался в срочном порядке, и я не без основания полагал, что они не станут зря терять время.

Последняя мера предосторожности состояла в том, что несколько наших людей занимались составлением списка транспорта — машин, яхт, моторных лодок, — прибывшего из Триеста и зарегистрированного на границе. В особый успех этой меры я не очень-то верил из-за наплыва туристов, тем более что мы вообще не знали, на кого следует обращать внимание. Приходилось ограничиваться подозрительными случаями и сомнительными лицами, уже замешанными в контрабанде или других темных делишках.

— Пока ничего, — известил меня мой «техник», когда я вступил в помещение телефонной станции.

— Он только что приехал, — ответил я. — Несколько минут ему потребуется, чтобы заполнить бланк и подняться в комнату… Будем ждать…

Я присел на стул и закурил сигарету. Ждать нам пришлось недолго. Не успел я докурить сигарету, как мой сотрудник протянул мне запасную трубку, которую я приложил к уху как раз в тот момент, когда произносились слова:

— Црнкович, включай свет, стало темно!

Последовал ответ Црнковича, приглушенный смех его собеседника, который явно старался говорить измененным голосом, распоряжения:

— …через кухню, вроде случайно, мол, заблудились. Выйдите черным ходом, обогните отель и тропочкой через парк… Отправляйтесь сразу!

Разговор закончился. Я отложил трубку и спросил:

— Откуда говорил?

— Из телефонной кабины в Луции…

Луция — поселок под Порторожем, точнее сказать, его пригород, расположенный на автостраде, ведущей в Пулу. Телефоны в Луции порторожские. Эту кабинку я упустил, не поставил под контроль, как это сделал со всеми прилегающими к «Паласу». На вызов из такой дали я не рассчитывал. Я полагал, что человек, собирающийся вступить в контакт с Црнковичем, должен иметь под наблюдением «Палас», чтобы установить точное время прибытия Црнковича, то есть должен находиться где-то поблизости. Что ж, вызов из Луции означает, что в акции заняты по меньшей мере двое… Один, карауливший прибытие Црнковича, телефоном известил своего напарника в Луции, а тот вызвал Црнковича. Во всяком случае, тот, что ждал приезда Црнковича, должен быть где-то вблизи. Он, вероятно, и подойдет к Црнковичу, чтобы дать ему дальнейшие инструкции…

Машинальным движением я ощупал пистолет и поспешно покинул почту. Требовалось не более двадцати секунд, чтобы дойти до гостиничного парка, где ждали Црнковича. Своего сотрудника, который с этой стороны следил за отелем, я нашел на условленном месте.

— Еще не выходил? — спросил я.

— Нет…

— Он появится из-за угла отеля. Ему приказано воспользоваться черным ходом и, обогнув здание, пройти в парк…

Прошло больше минуты, а Црнкович не появлялся. За отелем, в боковой улочке, которую я на всякий случай обошел днем, заработал автомобильный мотор. Из парка я увидел очертания машины, появившейся из-за стены, огораживающей отель. Меня удивило, что машина шла, не включив фары. Но в следующее мгновенье фары вспыхнули и машина исчезла в направлении Луции. Я перестал о ней думать.

Прошла еще минута. Црнкович не появлялся. Я начал беспокоиться. Пора бы ему… Ведь сказано было, чтоб выходил сразу!..

Послышались торопливые шаги, только не с той стороны, откуда мы ждали Црнковича, а за нашей спиной. Может, это тот, с кем он должен встретиться в парке? Человек шел прямо к нам, я уже различал силуэт. В нескольких шагах от нас остановился. Затем послышался приглушенный оклик:

— Товарищ Малин!..

Я узнал голос сотрудника, оставленного на телефонной станции!.. Что заставило его покинуть свой пост? Я поспешил выйти из укрытия и подошел к нему.

— Что случилось?

— Янко… тот, что дежурил за отелем… — говорил он торопясь и задыхаясь, — только что позвонил. Кто-то ударил его сзади и оглушил. Очнулся в кустах перед какой-то виллой. Увидел черный «фольксваген», который отъезжал с невключенными фарами. Номер не успел запомнить, только заметил, что немецкий. Едва дополз до телефона и позвонил мне…

Черт возьми! Мне сразу же все стало ясно!.. Негодяи, сумели-таки обхитрить! Телефонный вызов нужен был единственно для того, чтобы выманить в парк меня, Црнковича никто там ждать не собирался… Его подстерегли у черного хода и усадили в «фольксваген», который стоял в боковой улочке… И я собственными глазами видел, как он отъезжал с невключенными фарами! А моего человека, дежурившего у входа, оглушили, хорошо еще, что он быстро пришел в сознание!

Машина, которую я видел, ушла в сторону Луции. Телефонный звонок тоже был из Луции… Достаточно, чтобы сообразить, в каком направлении надо искать. Причем немедленно! Не теряя ни секунды!

— За мной! Оба! — позвал я сотрудников. — На станции ты больше не нужен!

«Джульетта» стояла перед отелем, а рядом с ней автомашина Коперского управления внутренних дел, шофер был наготове. Мы с «техником» сели в мою «джульетту», а наш товарищ вскочил в милицейскую, на случай если погоню придется вести в двух направлениях. Машины понеслись к Луции.

На полном газу я срезал петли дороги, тянувшейся вдоль морского берега… Навстречу нам прошел освещенный автобус… Вскоре мы влетели в Луцию. Увидев на перекрестке милиционера, я резко притормозил и, не выходя из машины, спросил:

— Черный «фольксваген»… с немецким номером… не проезжал?

— Минуты две-три назад… Пошел автострадой в сторону Пулы.

— Вперед!

Мотор натужно взревел, потянув машину в гору… Все равно далеко «фольксвагену» от меня не уйти. Если только не свернет куда-нибудь.

Перекресток. Указатель с броской надписью: Савудрия — Кемпинг.

Я притормозил и подождал несколько секунд, пока нас нагонит другая машина.

— Вы поезжайте к Пуле! — крикнул я. — И как можно быстрее!.. А мы в Савудрию!

Сам не знаю, почему я решил, что кемпинг именно то место, куда повезли Црнковича. Может, потому, что «фольксваген» имел немецкий номер, а в кемпинге останавливаются преимущественно иностранцы. Во всяком случае, на этот раз, принимая решение, я опирался исключительно на интуицию. Я был так зол и взволнован, что логически размышлять и строить версии просто-напросто не мог.

С автострады я свернул на проселок и вынужден был сбавить скорость. «Фольксваген», приспособленный и к плохим дорогам, сейчас имел преимущество перед моей «джульеттой»… Если он вообще находился впереди!..

Наконец показался кемпинг. Деревянные домики в сосновом лесу, лишь некоторые освещены, на дороге возле леса я заметил несколько машин, вокруг одной толпились люди, что-то возбужденно обсуждавшие. Среди них два милиционера.

Остановив «джульетту», я поспешно выскочил из нее. Мой спутник старался от меня не отставать. Я подошел к собравшимся. Они окружили черный «фольксваген» с немецким регистрационным номером. Мужчина и женщина что-то наперебой объясняли человеку, который, как я понял из разговора, был управляющим кемпинга и выступал в роли переводчика. Когда я подошел, он говорил:

— Два часа назад машина исчезла… Тогда мы вам и позвонили… И вот только что она опять появилась на месте, с которого была украдена!

— Из нее что-нибудь пропало? — спросил милиционер. Немцы, владельцы машины, что-то ответили, и управляющий перевел:

— Не знают, они еще не смотрели!..

Кто-то из присутствующих вмешался:

— Я видел, как она приехала. Из нее вышли двое мужчин и направились в девятый домик. Я точно видел и обратил внимание, потому как уже знал, что машина украдена!

— Быть этого не может! — воскликнул управляющий. — Девятый домик вообще не занят! Там никто не живет!

Не было смысла задерживаться и расспрашивать людей. Все ясно. Не теряя времени, я поспешил к домику. Света в нем не было. В одной руке держа пистолет, другой я рывком распахнул дверь…

Ни шороха. Я вошел в домик, нащупал выключатель и зажег свет. Нигде никого. Только пепельница на столике в центре комнаты выдавала чье-то недавнее присутствие. В ней лежало с десяток погашенных окурков.

Меня прямо-таки распирало от ярости. Перехитрили меня, несмотря на все мои старания, — буквально из-под носа умыкнули Црнковича! Краденой машиной доставили его сюда и снова сгинули, воспользовавшись каким-то транспортом… Провели, как мальчишку!..

XI

По воспоминаниям Мирко Црнковича

— Оружия нет! — объявил Пьер на итальянском, предварительно прощупав мои карманы. Знакомый мне голос приказал:

— Тогда пошли!

Двое мужчин, подхватив меня под руки, повернули к выходу. Света в домике не зажигали. Кто-то открыл дверь, и мы вышли. Тот же голос сказал на моем родном языке:

— Црнкович, предупреждаю: не глупите! Ведите себя тихо — и с вами ничего не случится! Вперед!

На улице было совсем темно, и я не мог разглядеть лиц своих конвоиров. По звуку шагов я чувствовал, что за нами идет еще кто-то, один или двое. Выйдя из домика, мы направились в глубину леска, окружавшего кемпинг, там уже не было жилья и вряд ли можно было встретить в такую пору кого-либо из обитателей.

Улучив момент, я огляделся в надежде увидеть Малина или кого-то, к кому можно обратиться за помощью. Ни души!.. Самое паршивое в моем положении было то, что я не знал, упустил ли меня Малин из виду или нарочно позволяет меня увезти, чтобы таким манером добраться до логова шайки. Я, признаться, чувствовал себя в новой компании не слишком уютно!..

Меня торопливо вели к морю. Видимо, они опасались погони, хотя им и удалось весьма ловко выманить меня из отеля. Это оставляло надежду, что Малин еще успеет вмешаться. Я пытался их задержать, делая вид, что спотыкаюсь, но меня безбожно волокли вперед, так что все мои уловки были ни к чему.

У самого берега стояла довольно большая яхта. Мотор уже работал, но очень тихо.

— Вы что, ножки замочить боитесь? — подстегнул меня голос, когда я замешкался, пытаясь оттянуть отплытие и все еще надеясь, что вот-вот появится Малин. Признаться, пока меня вели по лесу, я не заметил, чтобы за нами кто-нибудь наблюдал. К тому же яхта стояла достаточно далеко от того места, где были лодки, принадлежащие кемпингу. Что ж, в предусмотрительности моим похитителям не откажешь!..

«Телохранители» приподняли меня и буквально забросили на яхту и сразу же вскочили сами, а затем и те двое, что шли за нами. Значит, их было четверо!

Нет, было их самое меньшее пятеро: только мы оказались на яхте, она направилась в открытое море. Пятый, видимо, находился у руля.

— Вперед, пройдите в каюту, Црнкович! — последовала новая команда. Кто-то открыл дверь каюты и втолкнул меня. Вслед за мной вошли остальные. Когда дверь закрылась, зажегся свет.

Передо мной стояли четыре совершенно незнакомых мне мужчины. Один из них, красивый темноволосый, еще держа руку на выключателе, откровенно усмехался. Как же так? Да, к яхте меня вели четверо, только, судя по голосу, который я узнал, один должен быть Вернером Райхером! А как раз его-то в каюте и не было! Что это значит? Или я ошибся, подумав, что узнал голос, или он спрятался где-то, не желая показываться и подставив вместо себя нового человека? Очень может быть, что Райхер только присутствовал при моей погрузке и, убедившись, что все в порядке, опять скрылся. А команды по пути к яхте были попыткой психологического воздействия на меня, желанием припугнуть.

Темноволосый красавчик, зажегший свет в каюте, протянул мне руку.

— Наконец-то я могу вам сказать «добро пожаловать», — произнес он по-дружески. — И извиниться за не очень ласковое обхождение. Вы должны понять — нас к этому вынудили обстоятельства!

Голос незнакомый. Нет, я ни в коем случае не мог его принять за голос Райхера! Значит, Райхер где-то на яхте, только все еще не показывается!

Я принял руку, глядя на него с опаской, а он, не переставая улыбаться, начал представлять мне остальных.

— Это Пьер, мой добрый приятель и владелец коробки, на которой мы плывем. Говорит только по-итальянски… — Это о том, который обыскивал меня, когда я оказался в кемпинге. — Мы с ним тезки, — продолжал красавчик. — А эти двое — Луиджи и Джанни. Тоже изъясняются по-итальянски… — Он обернулся к троице: — Ну, чего ждете? Надо поздороваться!

Я молча обменялся рукопожатием со всеми тремя. При этом каждого рассмотрел хорошенько… Да, Луиджи, здоровяк, похожий на боксера, тот самый, что привез меня в кемпинг. Я узнал его не столько по лицу, сколько по фигуре, к которой успел приглядеться, хотя мы ехали в темноте.

Я неплохо говорю по-итальянски, однако решил этим не хвастать: может, на что-нибудь сгодится. Красавчик Пьер, словно прочитав мои мысли, заметил:

— Я наслышан, что вы знаете итальянский. Так что не надейтесь, секретов на этом языке вы не узнаете. А если надумаем посекретничать мы с вами, будем пользоваться вашим родным!..

— Вы, стало быть, итальянец? — спросил я, стараясь держаться как можно непринужденнее. Красавчик Пьер ухмыльнулся.

— На вашем месте я бы не был столь любознательным. Уж позвольте, я буду вас информировать в той мере, в какой сочту необходимым… Да, забыл вам представить еще одного члена нашей команды…

С этимисловами красавчик Пьер открыл люк, и из машинного отделения показалось черное лицо человека, который управлял яхтой. Негр!.. Это меня поразило. С какой стати он в этой компании? Неужели Вернер Райхер взял в подручные темнокожего? Этот фанатик чистоты арийской расы?!

— Наш Джонни — американец, мулат, — рекомендовал его красавчик Пьер. — Дезертировал из армии еще во время воины и вот уже несколько лет мыкается в Италии. Бедняга не знает, что его ожидает завтра. В последнее время делает кое-что для меня: я помог ему скрыться от полиции. Классный водитель и механик. К сожалению, говорит только по-английски, знает всего несколько итальянских слов…

Я по-английски не говорю. Из всех пояснений Пьера я понял, что он прекрасно обо мне осведомлен. И это отнюдь не радовало. Меня все больше охватывал страх. Но страха никак нельзя было показать. Приняв беспечный вид, я поинтересовался:

— Ну что ж, встретили вы меня хорошо, со всеми перезнакомили… Остается только объяснить мне, зачем меня притащили сюда?

Красавчик Пьер противненько ухмыльнулся.

— Придется вам потерпеть немного, — ответил он. — Прошу следовать за мной!.. Хочу вам показать одну интересную штучку… Очень даже занятную штучку!

В его голосе я уловил угрозу. Подхватив под руку, он вывел меня на палубу.

— Склад у нас на корме, — объяснил он, — там и хранится мой сюрприз!

Я не пытался упираться. Пока мы шли, я успел бросить взгляд на берег. Огни кемпинга уже не виднелись. Мы плыли в километре от берега в сторону Триеста. Неужели они собираются переправить меня через границу и не боятся? Ведь их в любой момент может остановить патрульный катер… Тут я вспомнил, что туристский сезон уже в разгаре и ежедневно по Адриатическому морю проходит множество яхт и моторных лодок с иностранными туристами. Вряд ли наши пограничники останавливают их в открытом море: зачем доставлять гостям лишние хлопоты проверкой документов? Достаточно досмотра по прибытии в какой-либо порт. После такого заключения я окончательно расстроился. Если им удастся беспрепятственно перебросить меня в Италию, пиши пропало…

Пьер поднял крышку люка, под ней оказалось помещение размером с большой ящик. Карманным фонариком он осветил его. Я увидел своего зятя Владо Мандича, скрюченного, связанного по рукам и ногам…

Владо сразу узнал меня. Стал молить, лицо искажено страхом.

— Мирко… Мирко… Это ты?.. Помоги мне!..

Красавчик Пьер опустил крышку, стоны Владо стали глуше. Меня душила бессильная ярость. Я готов был броситься на этих людей и задушить их голыми руками!.. Глупее ничего не придумаешь. Четверо против одного, к тому же наверняка вооруженных. Оставалось сжимать кулаки в беспомощной злости и давать самому себе клятвы, что они заплатят за все!..

— Вот так-то! А теперь можно и побеседовать! — не без иронии заявил красавчик Пьер, подхватив меня под руку и увлекая обратно в каюту.

Пока мы отсутствовали, на столике появилась бутылка виски и два бокала. Я понял, что беседа пойдет с глазу на глаз между мной и Пьером. Бутылка была откупорена, и содержимого в ней недоставало пальца на два. Я взглянул на этикетку: вот как, «Белая лошадь», решили побаловать настоящим скотчем!..

Пьер усадил меня на скамье, у стены, остальных выставил вон. Закрыв дверь, уселся напротив.

— Приступим, — произнес он, и на лице его заиграл торжествующий смешок. Считал, видимо, что я у него в руках.

— Можно, — ответил я и налил виски в оба бокала.

Пьер с удовлетворением одобрил.

— Браво, браво! Похоже, с вами действительно можно столковаться!

С каким бы удовольствием я съездил его по физиономии за эти издевательства…

— А не перекинуться ли нам в картишки? — неожиданно предложил Пьер. Я удивился. Значит, ему и это известно — когда-то я был азартным игроком, а в покере, как говорится, не имел себе равных. К чему он мне сейчас об этом напоминает?

Заметив мое удивление, Пьер снова издевательски усмехнулся:

— Нет, нет, только не в покер! Наперед знаю, что проиграюсь. А мне надо непременно выиграть!

Я выпил одним глотком виски и поинтересовался:

— А что вы, собственно говоря, собираетесь выиграть?

— Вас, — торжественно объявил Пьер. — Точнее сказать, вашу полную откровенность!..

Я промолчал. Ждал, пока он выложит свои карты. Он это понял и продолжал:

— Вы убедились, что ваш зять находится у меня. Подумайте, как вас встретит сестра, если узнает, что лишилась мужа только потому, что вы со мной не были паинькой?

Как только он предъявил мне связанного Владо в этой дыре, я понял, он будет меня шантажировать. Пьер, подлив мне виски, снова заговорил:

Ваше прошлое известно мне довольно хорошо. Может, вас это удивляет, ведь я гораздо моложе и мы никогда не встречались. Но мне могли и рассказать о вас кое-что…

Знаю я, кто мог рассказать — Вернер Райхер! Я перебил Пьера:

— Нельзя ли поближе к делу? К чему такое вступление?

— Я считаю, что вступление необходимо, — отрезал Пьер, не смутившись моим замечанием. — Что ж, постараюсь быть кратким и не особенно вам докучать. Представьте себе, я хорошо понимаю ваше теперешнее состояние. Восемнадцать лет за решеткой, долгожданная свобода, никаких желаний, кроме тишины и покоя. Вдруг являемся мы и втягиваем вас в какую-то авантюру. Да еще шантажируем жизнью зятя. Но мы готовы вам и предложить кое-что. Например, десять тысяч долларов наличными и паспорт в Канаду или в любую другую страну, по вашему выбору…

Я опрокинул второй бокал, не обращая внимания на то, что Пьер к своему даже не притронулся.

Десять тысяч долларов и паспорт в Канаду!.. Предложение недурно!

— Если мы столкуемся, зятя вашего, конечно же, сразу отпустим…

Меня вдруг начала одолевать сонливость. Неужели я так опьянел после двух рюмок? Или их было больше?..

Голос Пьера звучал словно бы издалека:

— Два часа, и эта яхта домчит вас в Венецию… Только сначала вы должны нам помочь кое в чем… С такими деньгами в кармане начать новую жизнь с комфортом можно где угодно, только не в Югославии, сами понимаете…

В глазах у меня все поплыло. Красавчика Пьера я видел теперь словно в тумане. Он то увеличивался в размерах, то исчезал совсем… И тут, напрягая до крайних пределов помутившееся сознание, я понял — мне что-то подсыпали в виски, какой-то наркотик… Поэтому Пьер и не пил, а только потчевал меня…

Мне показалось, что я падаю в бездонную пропасть. Я попытался за что-нибудь ухватиться. Глаза закрывались сами собой. Усилием воли я сумел их открыть на мгновенье. Вокруг чьи-то смутные лица, меня куда-то несут… Последнее, что я успел увидеть, — светловолосая голова, склонившаяся надо мной… Вернер Райхер, да, Вернер Райхер… Значит, он все же здесь, на яхте…

После этого я окончательно потерял сознание…

XII

Искать что-нибудь в кемпинге не имело смысла. Я поговорил с управляющим, с милиционерами, с немецкими туристами, у которых угоняли машину, кое с кем из обитателей кемпинга. Вучко, обнюхав черный «фольксваген», рванул к домику под номером девять, а затем, отмахав по взятому следу несколько сот метров, вывел меня на пустынную часть берега.

Опрошенные в один голос утверждали, что ничья машина не покидала кемпинга с тех пор, как нашелся украденный «фольксваген», и все лодки, принадлежащие кемпингу, на месте. Никем также не было замечено, чтоб в интересующее меня время какая-нибудь моторка отошла от берега в районе кемпинга.

И все-таки я был убежден, что Црнковича увезли по морю. Вучко со своим непогрешимым нюхом был для меня куда авторитетнее беспечных туристов, не имевших причины вглядываться в происходящее вокруг. То, что Вучко вывел меня к берегу, где след потерялся, могло означать только одно: на этом месте похитители усадили Црнковича на свою посудину и уплыли.

Только куда? Взяли ли они курс на Италию или укрылись где-то на нашем берегу? Так или иначе, в данный момент мне не оставалось ничего другого, как проследовать в свою «джульетту» и поскорее связаться по радио с Коперским управлением внутренних дел. Известив дежурного о похищении Црнковича, я попросил предупредить сторожевые катера, в обязанность которых входило следить за тем, чтобы чужие суда не заплывали нелегально в наши воды. Я понимал, конечно, что принимать подобные меры поздновато: пока предупрежденные сторожевики прибудут в район кемпинга, судно с похитителями может оказаться далеко за пределами югославских территориальных вод. Разумеется, если по чистой случайности оно само не наткнется на наш постоянный морской патруль и не вызовет чем-либо его подозрений.

Если похитителям удастся переправить Црнковича через границу, у меня не останется никаких шансов их поймать. Разве что проверить, какие туристические суда за последние несколько часов зарегистрировали у портовых властей свое отбытие из Югославии. По правилам каждое иностранное судно, будь то яхта или моторка, обязано отметить в порту свое прибытие и отбытие. Видимо, нашему управлению придется снестись с итальянскими властями и обратить их внимание на подозрительных мореходов. Разговаривая с Копером, я попросил приготовить мне данные такой регистрации. Они пообещали сделать, но не раньше завтрашнего утра.

Надо было связаться с Младеном и известить его о полном провале операции, в котором виноват был один только я. Нельзя было ни секунды оставлять Црнковича без надежного телохранителя. А я вместо этого сам попал впросак — подловили меня на телефонный разговор и из-под носа увели человека. Конечно, задним числом легко рассуждать о том, что следовало бы предпринять. Со злости на самого себя я стал во всем винить Црнковича. Начал подозревать, что он меня, в сущности, обвел вокруг пальца: использовал случай, чтобы улепетнуть за границу с теми, кого я считал его похитителями. Но и тут опять же виноват я — именно мне принадлежала идея через Црнковича выйти на этих людей.

Я долго колебался, сразу ли поговорить с Младеном или еще повременить. Вообще, было бы куда приятнее, если бы кто-нибудь другой сообщил ему о моем фиаско. Все же чувство долга во мне победило, и я попросил соединить меня с Загребом. Пускай накричит на меня, пускай отчитает, так мне и надо за мои промахи!..

Соединили сразу. Дежурный сообщил, что Младена нет на месте. Однако меня это не обрадовало: уж если предстоит нахлобучка, пусть это произойдет как можно скорее.

Я коротко сообщил дежурному о случившемся, попросив обо всем доложить Младену. Под конец спросил:

— Есть что-нибудь для меня?

— Есть кое-что… Товарищ Младен ждал вашего вызова. Он просил вас связаться с ним завтра в семь часов. Он будет на месте.

Закончив разговор, я выкурил сигарету, размышляя, что можно сделать в сложившейся ситуации, выискивая какой-нибудь контрход, но ни до чего путного не додумался. Позвал своего сотрудника и сказал ему, что мы возвращаемся в Порторож. Он, как и я, был подавлен неудачей. За всю дорогу мы не проронили ни слова. На развилке при въезде на пулскую автостраду мы увидели машину из управления с нашими товарищами, которых я выслал к шоссе. Они, оказывается, встретили милицейскую патрульную машину, и патрульные сообщили, что черный «фольксваген» в сторону Пулы не проезжал. Поэтому они повернули назад в надежде, что нам повезло больше. К сожалению, они ошиблись.

В Порторож я вернулся вконец расстроенным. Бору нашел у кафе «Сузанна». Хотя уже давно перевалило за полночь и кафе было закрыто, он сидел на опустевшей террасе, с понятным нетерпением поджидая меня. Ему сообщили, что Црнкович вышел из отеля, а я пустился за ним в погоню, что случилось дальше, он не знал. Я устроился рядом с ним, поблагодарил товарищей за сотрудничество и, когда мы остались одни, поведал о своем невезении.

Он не сказал ни слова. Все понятно: считает, что не его ума дело критиковать старших по званию. Я чувствовал себя подавленным и усталым после всех этих передряг. Рюмка спиртного была бы сейчас весьма кстати, чтобы успокоиться. Было уже поздновато, однако бар в отеле «Палас» работал. Я пригласил Бору составить мне компанию, но он отказался. Тогда я попросил его отвести Вучко в отделение милиции — не тащить же мне пса в гостиницу, где мне был заказан номер. Мы расстались, и каждый пошел в свою сторону.

В баре я задержался не долго. Оркестр уже ушел, и публики оставалось немного. Мое внимание привлек мужчина с непомерно длинным носом: еле держась на ногах, он тем не менее осаждал барменшу за стойкой. Изъяснялся он по-итальянски, и, похоже, они плохо понимали друг друга. Выпив свою рюмку, я вышел из бара. Утро уже потихоньку занималось. Предутренняя прохлада освежила меня, и я не спеша отправился берегом в гостиницу. Поспать мне придется совсем немного: на семь назначен разговор с Младеном. Я подумал, что, пожалуй, лучше бы вообще не ложиться, а то подниматься будет куда тяжелее. Может, погулять пока, а там уже и семь?..

Я повернулся и пошел в другую сторону. Подходя к кафе «Ядран», примостившемуся у самой воды, услышал громкие голоса: препирались двое. Сделав еще несколько шагов, я увидел красивую, довольно большую яхту, стоящую у мола. Названия я не разглядел — его скрывал парапет. Мужчины стояли возле яхты на берегу: черноволосый смуглый парень пытался утихомирить того самого носатого итальянца, которого я приметил в баре. В стельку пьяный носатый размахивал бутылкой и не хотел слушаться приятеля, который уговаривал его пойти на яхту и хорошенько проспаться.

Я вообще не охотник до подобных сцен, а в таком настроении, как сейчас, и подавно. Но ретироваться было уже поздно: носатый меня заметил и, видимо, несмотря на хмель, припомнил, что мы только что виделись в баре. Вырвавшись от приятеля, он ринулся ко мне, протягивая бутылку и вопя на итальянском:

— Эй, дружище! Выручай… Не дают выпить, пузырек отнимают!.. На, держи! Пей ты!..

Я едва успел поймать бутылку, выскользнувшую у пьяного из рук. Тут его нагнал приятель и подхватил.

— Хватит, Пьер! — с угрозой произнес он на итальянском. — Я сказал, хватит! Пора спать!

— Ну, Пьер… — отбивался пьяный. — Еще немножко…

Я понял, что они тезки, оба зовутся Пьерами. Отпрянув от носатого, шатавшегося из стороны в сторону, я протянул бутылку его трезвому приятелю.

— Возьмите, пожалуйста, — сказал я по-итальянски. — Пить я, конечно, не собираюсь, но если вам нужна моя помощь…

— Спасибо, не нужна, — не дал мне договорить трезвый Пьер. — Дружок у меня перебрал, да я с ним управлюсь сам…

Я повернулся и пошел своей дорогой, оставив Пьеров разбираться между собой. Не встреть я в баре носатого, я, может, с большим интересом посмотрел бы на яхту, пришедшую, по всей видимости, из Италии. В алиби этой пары не приходилось сомневаться: всю ночь проторчали в баре…

Небо на востоке стало незаметно бледнеть. Еще немного — и рассветет. Я пошел к машине, стоявшей неподалеку от «Паласа». На улицах полное безлюдье, город еще спал глубоким сном. Огни у входа в бар погашены. Спокойствие абсолютное. Я отпер дверцу своей машины…

И тут я услышал шаги… Нетвердые, словно сильно подвыпивший возвращается домой после хмельной ночи. А затем страшный хрип. Секундой позже я увидел человека. Он шел через парк от моря и остановился, ухватившись за дерево. Казалось, вот-вот рухнет. Заметив меня, открыл рот, видимо, хотел позвать, однако не смог произнести ни звука.

Возиться с пьяными я не люблю, хотя оставить человека в беде — даже если он угодил в нее по собственному легкомыслию — тоже не в моих правилах. Захлопнув дверцу машины, я подошел к человеку. И тут только понял, что он вовсе не пьян!

Он был ранен. Одежда мокрая, словно недавно из воды вылез, на груди темное пятно крови, сочившейся из раны. Черное лицо человека — это был негр — посерело от потери крови. Рот его открывался машинально, но голоса не было, одни хрипы… Прежде чем я успел его подхватить, негр потерял равновесие и рухнул на землю.

Я поспешно опустился на корточки и приподнял ему голову. Глаза были закрыты, на губах выступила кровавая пена. Я расстегнул мокрую рубашку и прижал к ране носовой платок, чтобы хоть немного приостановить кровотечение. Времени осмотреть рану — ножевая она или огнестрельная — не было. Силы раненого были на исходе, он нуждался в срочной медицинской помощи… Только бы она подоспела вовремя!

Я огляделся. Вокруг ни души… Устроил раненого поудобнее, прислонив его спиной к дереву, возле которого он рухнул, и побежал к «джульетте». Переносить его в машину я не решился, опасаясь, что он умрет у меня на руках. К тому же я не знал, где тут в Портороже пункт «Скорой помощи», так что самое лучшее поскорее вызвать врача. Я сделал то, что представлялось самым простым и быстрым: уселся в машину и засигналил, резкий клекочущий звук разорвал глубокую предутреннюю тишину.

Через несколько секунд появился дежурный милиционер. Углядев меня, ринулся к машине с криком:

— Какого черта раструбился в такое время? Не знаешь, что запрещено? Пьяный, что ли?

Вместо ответа я протянул ему служебное удостоверение и объяснил:

— Человек тяжело ранен! Немедленно вызовите «скорую помощь»! Я останусь возле него…

Милиционер, сообразив, в чем дело, без лишних слов повернулся и побежал. Я возвратился к раненому.

Теперь глаза его были открыты. Он глядел прямо на меня, когда я присел возле. Рот его открылся, запенившись кровью. Он силился что-то сказать. Сквозь хрипы и клекот я успел разобрать несколько слов, произнесенных по-итальянски:

— Полиция… Яхта… Копер…

В первый момент я не мог уразуметь смысла бессвязных слов. Раненый пытался сказать что-то еще, но силы его быстро таяли: глаза закрылись и тело обмякло у меня на руках…

Примчалась «скорая помощь». Врач и два санитара с носилками бежали к нам в сопровождении милиционера. Врач склонился над раненым и щупал пульс, пока санитары готовили носилки.

— Ну как? — спросил я, когда он выпрямился, давая знак санитарам взять раненого на носилки. Лицо врача было озабоченно-хмурым.

— Вряд ли выживет, уже агония началась. Повезем в Копер, в больницу. Я распоряжусь по радио приготовить все необходимое для переливания крови… Только сомневаюсь, что успеем…

Санитары подняли носилки. Безжизненно свисавшая рука мешала поставить их в машину. Один из санитаров подхватил ее и положил на носилки, заметив при этом:

— Кажись, готов…

Врач, ничего не сказав, устроился на сиденье рядом с носилками. Я видел, как он снова прощупывает пульс; что он ответил на замечание санитара, я не слышал: машина уже мчалась в сторону Копера.

Милиционер остался со мной. Я рассказал ему, как увидел раненого, бредущего через парк, и попросил составить служебный рапорт. Мне тоже придется заехать в Коперское управление и дать объяснительную записку по поводу этого случая. Откозыряв, постовой направился в свое отделение милиции.

Некоторое время я не двигался с места. Закурил сигарету, обдумывая происшествие. Человек, конечно, мог пострадать и в обычной пьяной ссоре. Что он иностранец, сомнения не было. По всей вероятности, моряк… Только ведь порторожский порт крупных судов не принимает. Это, собственно, и не порт даже, а маленькая пристань для моторных лодок и шикарных яхт. А может, этот негр с какого-нибудь судна, пришвартовавшегося в Пиране? Нет, наверняка нет! День назад я был в Пиране, в пароходстве, по поводу иностранных судов, пребывающих в этой части наших вод, и точно знаю, что нет ни одного большого иностранного судна, бросившего там якорь…

Одежда раненого была мокрой, словно он перед самой нашей встречей вышел из воды. На тропинке в парке, по которой он шел, отчетливо сохранилась мокрая полоска — с его одежды стекала вода. Полоска вела к морю. Туда я и направился.

Берег в Портороже по всей длине одет в каменные глыбы и бетон. Через каждые десять шагов высечены ступеньки, ведущие к воде и к лодкам, привязанным вдоль берега. Мокрый след привел меня к одной из таких лесенок.

Да, здесь он вышел из воды. Мокрый след на бетоне указывал, с каким трудом карабкался он по ступенькам, вот тут, наверху, полежал, собираясь с силами, чтобы встать. Кровь уже размыта водой, значит, ранен он был не здесь, а раньше, может быть, когда прыгал в воду… А может, его сбросили в воду раненого?..

Во всяком случае, необходимо найти то место, где его столкнули в воду. Я медленно двинулся вдоль мола, высматривая следы крови. Конечно, случай этот, в сущности, меня не касался, но нелишне было им заняться хотя бы до тех пор, пока не прибудут сотрудники Коперского управления, чтобы начать расследование. Раз уж я оказался здесь, может, мне удастся обнаружить что-нибудь такое, что пригодится моим коллегам и облегчит им дело.

На молу я не обнаружил следов крови и хотел было вернуться на то место, где нашел раненого, но что-то меня удерживало… словно чего-то не хватало…

Ну, конечно! Не было той красивой яхты, в которую заталкивал своего пьяного тезку итальянец Пьер! Выходит, за это время она снялась с якоря — и была такова!

И вдруг меня словно осенило! Все вставало на свои места, я теперь иначе понял слова, сказанные в агонии. Яхта вполне могла принадлежать людям, похитившим Црнковича. Из кемпинга в Савудрии яхта шла в Порторож вдоль самого берега, в то время как наши патрульные катера утюжили море, поскольку мы предположили, что похитители направятся в Италию. У носатого Пьера алиби не было, меня сбила с толку встреча в баре, а он вполне мог надраться, пока я управлялся с делами: налаживал связь с Копером и Загребом, организовывал погоню за яхтой, разговаривал с Борой… Я еще находился в Савудрии, тщетно пытаясь обнаружить там след похитителей, а яхта уже прибыла в Порторож. Именно в это время носатый Пьер улизнул из-под контроля своего «шефа» в бар и нагрузился там до такой степени, что его силком пришлось водворять на яхту — преступники спешили уйти от погони!..

Откуда взялся этот человек и почему его пытались убить, оставалось загадкой. Во всяком случае, его слова могли означать только одно: надо известить милицию о том, что яхта направляется в сторону Копера!..

Я побежал к машине. Пустив мотор, включил рацию и связался с Коперским управлением милиции. Нервозно принялся диктовать дежурному описание яхты, приметы итальянцев, которых знал только по имени. И был весьма удивлен, когда дежурный ответил:

— Да, мы уже предупреждены об этой яхте. Пришла два дня назад из Триеста, прибытие зарегистрировала в коперском порту. Владелец — Пьер Кьеза. Патрулям приказано задержать яхту немедленно, как только будет обнаружена!

Откуда поступила информация, дежурный не знал, а я тоже не мог додуматься, кто предупредил управление. Впрочем, сейчас это было не самое важное. Я сообщил дежурному, что есть основания ждать появления подозрительной яхты в Копере. Надо известить об этом патруль. Однако, добавил я, не исключено, что вопреки моим предположениям яхта из Порторожа направится прямо в Триест. В заключение я сообщил, что немедленно выезжаю в Копер.

XIII

Было почти семь. По дороге в Копер я решил поговорить с Загребом. Соединили, когда я начал спускаться к Изоле. Младен был уже на месте и ждал моего вызова. Дежурный радист тотчас нас соединил.

Я ожидал, что Младен первым делом напустится на меня за вчерашний промах, и приготовился. Утешался только тем, что это продлится недолго — до Копера рукой подать, а там мне надо лететь в порт и в управление, узнавать, нет ли сведений о яхте. На своей «джульетте» я надеялся попасть в Копер раньше преступников — им по морю придется сделать крюк вокруг мыса, на котором стоит Пиран. У яхты есть преимущество во времени, зато моя машина быстрее и путь короче. Если информация раненого точна, вернее, если я правильно истолковал его слова, у меня еще оставался шанс настичь банду в Копере!

Вопреки моим опасениям Младен, судя по голосу, пребывал в добром расположении духа и ругать меня вовсе не собирался. Не дав мне даже начать рапорт, он заговорил сам:

— Хорошие новости, Малин! Ты вчера вечером не объявился, и я тут кое-что предпринял на свой страх…

— Уж не нашелся ли Владо Мандич? — воспользовался я мгновенной паузой.

— Нет, тут дело поважнее, — ответил Младен. — Помнишь, я говорил тебе о капитане триестской полиции де Витти? Мы еще сконтактировались с ним, когда запрашивали данные на «фиат»…

— Ну помню, конечно!

— Так вот, этот самый де Витти здорово нам помог. Вчера вечером, когда ты орудовал в Портороже, он позвонил мне и сообщил кое-что. Короче говоря, он меня попросил о сотрудничестве. Триестская полиция напала на след банды, которая в последнее время распространила свою деятельность и на Югославию. Совместными усилиями наших и итальянских органов больше шансов поймать их.

Я проехал Изолу и приближался к Коперу. Младен продолжал:

— У них там история началась с некоего Пьера Кьезы, сына владельца магазина в Венеции. Молодой человек влез в большие карточные долги. Отец, вместо того чтобы взять да выплатить их, заартачился, узнав, что сынок немалый поклонник Бахуса, к тому же спутался с какой-то шайкой. Ничего не говоря сыну, отец сообщил о его карточных злоключениях в полицию. Полиция, пройдясь по связям молодого Кьезы, установила, что он якшается с профессиональным карточным шулером. Последний, к сожалению, наш землячок, в погоне за легкой жизнью несколько лет назад переправился нелегально через границу… Зовут Петар Левняк…

Я начинал кое-что понимать. Даже прервал Младена вопросом:

— А как он выглядит, этот Петар Левняк?

— Сейчас ему тридцать лет. Черноволосый, смуглый, довольно красивый малый. Не в пример Пьеру Кьезе, который, судя по описанию де Витти, фигура скорее комическая со своим длинным носом…

Вот оно — носатый Пьер и тезка, уговаривающий его…

— Слушай дальше, — продолжал Младен, — Левняку было выгодно держать Пьера Кьезу в должниках. Он начал его шантажировать, и тот, по уговору Левняка, порвал с отцом и на своей яхте отправился из Венеции сперва в Триест, а два дня назад оказался и в Югославии. Про темные делишки Левняка полиции было уже кое-что известно, только не хватало доказательств для ареста. Итальянской полиции удалось ввести в дело своего человека, мулата какого-то, тот устроился механиком на яхту Пьера Кьезы и информирует полицию о действиях своего хозяина. Так вот, этот мулат, стало быть, успел сообщить де Витти о прибытии Пьера Кьезы в Югославию… И что еще важнее, стало известно о связи Левняка с Янезом Врховчевым, который в Триесте был частым гостем. Де Витти подозревал, что эти двое переходят границу тайком, но улик не хватало. А когда мы сообщили об убийстве Врховчева и о тех нарушителях…

— Все ясно, Младен! — пришлось прервать его, так как я уже въезжал в Копер. — Все верно, наши подопечные путешествуют на яхте Пьера Кьезы. А мулат тяжело ранен. Они его раскрыли…

— Смертельно? — забеспокоился Младен.

— Еще не знаю. Увезли в больницу в очень тяжелом состоянии. Успел сказать несколько слов перед тем, как потерял сознание. Потому-то я спешу в Копер, надеюсь, яхта здесь появится… Ну вот я и приехал!

— Хорошо, — заключил разговор Младен. — Тогда не теряй времени. И сообщи, если что!

— Еще момент, Младен! Капитан де Витти хоть что-нибудь знает о планах Левняка в Югославии?

— Нет, ничего!

— А жаль… Ну, я уже в порту, Младен. Закругляюсь. Пока!..

— Пока, Малин!

Закончив разговор, я поставил машину поблизости от автобусной станции, рядом с портом. Заперев ее, стал прогуливаться по берегу, внимательно всматриваясь в выстроившиеся вдоль мола суденышки в надежде увидеть среди них яхту Пьера Кьезы.

Я сразу заметил в порту несколько лишних милиционеров: Коперское управление усилило бдительность…

Яхты Пьера Кьезы не было. Или она не прибыла еще, или раненый тот находился в заблуждении… Я уже собрался отправиться в управление, чтобы кое-что уточнить, как увидел рейсовый катер, входивший в коперский порт. Он пришел из Пирана.

Катер был маленький, битком набитый пассажирами, которые повалили на берег, лишь только спустили сходни. Мне пришлось податься в сторону, чтобы не оказаться в толпе.

И тут я заметил двух мужчин, чьи лица мне были очень даже знакомы. Они сошли с катера и в нерешительности остановились, словно раздумывая, куда идти. Прошли мимо, не обратив на меня внимания. Естественно, ведь они меня не знали в лицо, зато я их физиономии запомнил по фотороботу, изготовленному в Любляне… Похитители автомобилей, убийцы американского туриста… Один — высокий и молодой, другой — здоровяк средних лет, смахивающий на боксера!..

Я пошел за ними. Сделав несколько шагов, они задержались около лотка с фруктами. Я заметил, как один из милиционеров делает знак другому, приглашая его следовать за подозрительной парочкой. В ладони милиционер держал фотографию, сличая изображение с физиономиями мужчин, а те и не догадывались, что уже замечены и опознаны: покупали фрукты, беспечно болтая с продавщицей по-итальянски.

Милиционеры подошли к ним с обеих сторон. Я не стал им представляться, чтобы не привлекать внимания преступников, но занял такую позицию, откуда можно было помочь товарищу, если бандиты окажут сопротивление.

Я не слышал слов милиционеров, лишь по жестикуляции понял, что они вежливо требуют предъявить документы. Преступники тревожно переглянулись: этого они не ожидали. Тот, что постарше, сунул руку во внутренний карман пиджака якобы за бумажником. Вместо этого в руке оказался пистолет…

Оба милиционера, готовые к схватке, бросились на него. Второй бандит, помоложе, не стал терять времени даром и пустился наутек. Рядом, однако, был я, на меня он как раз и мчался. Ничего мудреного не потребовалось, только подставить ножку — и он во весь рост растянулся на тротуаре, ударившись подбородком об асфальт. Да так и остался лежать, потеряв сознание и способность двигаться.

Я не видел, как милиционеры управились со вторым бандитом: когда обернулся, на руках у него уже были наручники, а один из милиционеров подходил ко мне, протягивая руку со словами благодарности:

— Спасибо, товарищ, что помогли. Хотелось бы узнать ваше имя, чтобы упомянуть в рапорте…

Я принял протянутую руку и, улыбнувшись, сказал:

— Сперва наденьте наручники этому ловкачу, пока он не очухался, а между собой мы как-нибудь разберемся… Я тоже из органов…

Милиционер послушался не колеблясь. В мгновенье ока защелкнулись наручники на запястьях бандита, который уже пытался подняться. Разумеется, этот инцидент в центре города привлек внимание прохожих, нас тут же окружили, а со всех сторон подходили новые любопытствующие. Были среди них и иностранцы, раздавались удивленные возгласы то на немецком, то на итальянском языках.

Чтобы избежать объяснений и восстановить нормальную атмосферу, я дал знак милиционерам увести задержанных, а сам громко сказал, обращаясь к собравшимся:

— Жулики! Обычные карманники! Наконец-то попались!

И я поспешил в управление. Клубочек начал разматываться! Двое бандитов у нас в руках. След банды, потерявшийся после похищения Црнковича, найден.

Когда я явился в управление, оба задержанных, все еще в наручниках, стояли перед следователем. Уже знакомый мне следователь просматривал вещи, которые милиционеры вынимали у них из карманов. Я не обратил на них особого внимания, голова моя была занята совсем другим. Единственное, что заметил, — пистолеты, лежавшие на столе, значит, оба бандита были вооружены. Поздоровавшись, я отвел следователя в сторонку и тихо спросил:

— Поступили какие-нибудь сведения о яхте Пьера Кьезы?

— Пока ничего, — ответил он. — Патрульные катера все время в море, но яхту еще не обнаружили…

— Есть основания полагать, — сказал я, — что яхта не придет в Копер, как я думал утром. Может, полученная мною информация относилась к этим типам, а ведь они прибыли рейсовым катером…

— Зря волнуетесь, — успокоил меня следователь. — В Триест яхта никак проскочить не могла. Патрульные катера были предупреждены своевременно, еще до того, как вы нас о ней известили…

Молодец Младен, догадался я.

— Вполне возможно, что яхта укрылась в какой-нибудь тихой бухточке. Обыщем все и непременно найдем!

Что ж, предположение логичное. Этих двоих мы взяли явно врасплох. Судя по всему, цель их главаря была достигнута, как только Црнкович оказался у него в руках. Вряд ли он отважился сразу уйти в Италию, ведь нетрудно догадаться, что патрульные катера усилят внимание. Потому двух своих людей он отправил к сухопутной границе. Не исключено, что он нарочно послал их прямо к нам в руки, надеясь, что добыча отвлечет нас, и мы на какое-то время забудем и про Црнковича, и про него, и он, воспользовавшись нашей оплошностью, отбудет восвояси. Последнее казалось мне маловероятным, но вполне возможным: преступники, случается, отделываются от сообщников за ненадобностью.

— Побеседуем с этими? — предложил я следователю, видя, что милиционеры освободили карманы обоих. Он согласно кивнул, и мы вернулись к письменному столу.

Прежде всего я просмотрел документы, обнаруженные у задержанных. Разрешения на ношение оружия не было, а удостоверения личности и пропуска для передвижения в приграничной зоне Югославии были выданы в Триесте. Молодого звали Джованни Бресл, того, что постарше, — Луиджи Джурич. Фамилии были вписаны в документы по-итальянски, однако фамилия старшего ясно указывала на его югославское происхождение, к тому же Владо Мандич отметил в своих показаниях, что люди, доставившие его в Загреб, хорошо владели сербскохорватским.

Оба настороженно поглядывали на меня, пока я просматривал документы. Следователь без меня не начинал допроса. Хотя арест произошел в его районе, он уступал мне право первого знакомства с людьми, которых я преследовал от самого Загреба. Я внимательно оглядел обоих. Младший ответил мне дерзким взглядом, старший явно нервничал.

Я начал без обиняков, напрямик, адресуясь к обоим сразу:

— Вы обвиняетесь в двух убийствах, совершенных в течение ночи…

Луиджи Джурич, старший, сразу выдал, что хорошо понимает язык. Он вздрогнул и переспросил:

— Двух убийств?!

— Да, двух убийств, — подтвердил я. — Вы убили Янеза Врховчева возле села Горянского и американца, у которого угнали машину. Ваш удар оказался смертельным.

Джурич побледнел. Я замолчал, позволяя ему хорошенько осознать сказанное: он выглядел таким ошарашенным, мог сразу и не понять. Кажется, он и вправду не подозревал, что американца они убили.

Спустя несколько секунд он затряс головой и протестующе выкрикнул:

— Неправда, никого я не убивал! Ни Янеза, ни американца!.. Не трогал я его!.. Я все вам…

— Молчи! Молчи, скотина! — осадил его Джованни Бресл на сербскохорватском же языке, замахнувшись скованными руками. Один из милиционеров его придержал. Джурич испуганно отшатнулся и замолчал. Я поглядел ему в глаза — полное смятение. Видимо, он будет упираться меньше, чем Бресл, а я-то считал его более опасным, к тому же двойным убийцей!..

— Этого увести! — приказал я милиционеру, указывая на Бресла. — Будем допрашивать по отдельности.

Милиционер ухватил Бресла под руку и повел к дверям. Бресл, на какой-то момент вырвавшись, обернулся ко мне и запротестовал:

— Не имеете права! Чего не было — не шейте! Никого мы не убивали! Я буду жаловаться!

Я не собирался вступать с ним в дискуссию. Повторил приказание милиционеру, и тот вытолкал его в коридор, не обращая внимания на сыпавшуюся ругань.

Как только дверь закрылась, я обратился к Джуричу:

— Сами будете говорить или помогать вам вопросами? Во всяком случае, хочу напомнить, что искреннее признание мы считаем смягчающим обстоятельством!..

— Сам буду говорить… Выложу все как есть!..

XIV

Я не был уверен, что Луиджи Джурич в самом деле выложит мне все как есть. Я предполагал, что у него, вполне осознавшего свое безвыходное положение, хватит и хитрости, и нахальства переложить большую часть вины на молодого и вспыльчивого сообщника. Лично меня это не особенно волновало. Следствие установит степень вины каждого. Мне же надо было узнать как можно больше подробностей о людях, которых еще предстояло найти и арестовать. А о них Джурич вынужден будет кое-что рассказать, если хочет, чтобы мы поверили в его искренность.

В комнату вошла машинистка и заняла свое место. Мой приятель следователь позволил мне допросить Джурича. Даже уступил письменный стол, а сам притулился на стуле рядом. Я указал Джуричу на стул с противоположной стороны стола. Хотя он был в наручниках, милиционер стал у него за спиной.

— Садитесь, Джурич, — сказал я. — Я рад, что вы оказались разумнее своего приятеля. Можете курить, если хотите… Это ваши сигареты?

Он взял сигарету и закурил. Я знаком показал ему, что он сигареты и спички может оставить себе, остальные вещи, лежащие на столе, я сдвинул в сторону.

— Ну а теперь приступим, — предложил я. — Учтите, меня интересует все… Как вы попали в Триест, что делали дальше, все, вплоть до сегодняшнего дня!.. Попрошу вас говорить четко и кратко!

Он сделал пару затяжек перед тем, как начать говорить. Видимо, пытался сосредоточиться… А когда заговорил, слова из него так и посыпались. Машинистка застучала по клавишам.

— Мое настоящее имя — Людевит Джурич, дома меня звали Луйо. Луиджи, это уж меня в Италии перекрестили… В Триесте нахожусь с конца войны. До того, когда жил здесь, работал механиком, то есть механиком на аэродроме в Загребе, был домобраном[2] в чине унтер-офицера, ни в каких акциях против партизан не участвовал. Сам не знаю, кой черт меня дернул погрузиться под конец войны в самолет с летчиками-домобранами. Нас перебросили в Италию, там уже были американцы и англичане… Ну да, я боялся, конечно, что партизаны со мной посчитаются… А потом боялся вернуться, потому как я там сказался политическим эмигрантом. В Италии чем только не занимался, а денег все равно не хватало. С грехом пополам удалось мне встать на ноги, даже документы выправил итальянские и выбрался из эмигрантского лагеря…

Джурич замолчал ненадолго, чтобы машинистка успела все это отстукать. Воспользовавшись паузой, я спросил:

— И у вас ни разу не возникло желания вернуться на родину, повидать семью, близких?

Джурич поморщился и с неохотой ответил:

— Нет у меня никаких близких… Мне все равно, где жить. Теперь так я даже привык к Триесту…

Машинистка перестала стучать, и я сказал:

— Ладно, продолжайте!

Джурич указал рукой на дверь, в которую вывели Джованни Бресла.

— Этого зовут Ивица Бресл, мы земляки, деревня наша недалеко от Осиека. Его тоже в Триесте переиначили — вместо Ивицы Джованни… Из Югославии дал деру несколько лет назад, просто так убежал — на фарт потянуло… Он моложе меня, войны так вообще не нюхал и меня не помнил: я из села уходил, когда он совсем маленький был… Познакомились в Триесте, ну и сдружились, земляки как-никак… Я все ему помочь хотел, только он в этом не больно нуждался… Парень хваткий, всегда при деньгах, и… легкие это деньги, я вам скажу!.. Сам я в то время жил с продажи разного контрабандного хлама. Янез брал у меня и переправлял в Югославию…

Я закурил сигарету. Начиналось самое интересное!..

— Свел Янеза с Бреслом я, а Бресл втянул меня в эту историю. Объяснил, что, мол, связан с людьми, которым нужны опытные проводники через границу — за хорошие деньги переправлять в Италию людей, надумавших бежать из Югославии… Я согласился… Янез тоже вошел в дело, потому как за Бресла я поручился…

Он обстоятельно рассказал, как дошло до того, что они с Бреслом отправились в Югославию, пользуясь пропуском в приграничную зону, который где-то раздобыл Бресл. Джурич уверял, что и понятия не имел, на кого работает, а согласился потому, что Бресл ему обещал хорошие деньги. И он ему поверил, конечно: у самого-то Бресла денежки всегда водились! Всем верховодил Бресл — и на краденых машинах шоферил, и место знал, где подобрать Владо Мандича. Он, Джурич, был на подхвате. Знать не знал ни Мандича, ни типов, что его привезли. В Загребе понял, конечно, что ввязался в грязное дело, после того как Бресл сказал, что надо смываться, — это когда Мандич витрину разбил на Илице…

Я не прерывал его излияний, хоть и не верил, разумеется, что ничего-то он не знал. Ясно, человек изо всех сил старается загладить свою неприглядную роль… Мне был интересен ход событий, который так или иначе проступал в общих чертах сквозь явно пристрастный рассказ Джурича. Мне хотелось поскорее обнаружить точку, откуда можно начать дальнейшее преследование похитителей Црнковича… Что касается исповеди Джурича, следствие проверит подлинность каждой ее детали!..

— Что Бресл американца пришил, я не знал, — продолжал Джурич. — Мне он сказал, что только оглушил… Я поверил, но сообразил, что дело наше швах и пора смываться в Италию… В Любляне мы угнали вторую машину и на ней двинули к месту встречи с Янезом. Только Янеза мы не видели: на дороге нас поджидала машина, а в ней двое каких-то типов. Я их не знал, хотя понял, что один из них немец, хоть он говорил и по-нашему, и по-итальянски, а другой — югослав, эмигрант какой-то вроде нас. У него тоже пропуск был. Бресл их обоих знал, потому я и понял, что это те люди, на которых мы работаем…

— Вы узнали их имена?

Джурич пожал плечами:

— Не совсем… Немца зовут Вернер, фамилии не знаю, а эмигранта — Петар Левняк, только все его называли Пьером…

Сказанное в главном совпадало с предположениями, которые я сделал, когда мы обнаружили труп Янеза Врховчева. Я не стал требовать от Джурича признания, что и он приложил руку к убийству, а позволил ему рассказывать дальше о том, что меня больше всего интересовало.

— Эти двое, — продолжал он, — не позволили нам уйти за границу, а приказали вернуться, даже довезли на своей машине до Сежаны. Там мы с Бреслом сели в автобус и поехали в Копер. В Копере нас ждала яхта, ее хозяин знал Бресла…

— Как зовут хозяина яхты?

Джурич отер лоб, покрывшийся испариной еще до того, как он начал говорить.

— Пьер Кьеза…

— На яхте был, кажется, и темнокожий, механик?

— Да… Точнее, мулат, дезертир какой-то американский, он уже давно в Италии ошивается, скрывается от полиции. Зовут Джон Гаррис…

— Дальше!

— Я все делал по приказам Бресла. Он меня главным делом предупредил, чтоб говорить только по-итальянски, никто, мол, не должен знать, что мы югославы… До вчерашнего вечера нас на яхте было четверо: Пьер Кьеза. Джон, Бресл и я. Мы вышли из Копера и, держась к бережку поближе,доплыли до какого-то кемпинга…

Так, до кемпинга в Савудрии, понятно…

— Пришвартовались чуть в сторонке от кемпинга, чтоб на отдыхающих не наткнуться. Там к нам присоединились немец тот и Петар Левняк. Я получил задание поехать с Бреслом в Порторож за одним человеком, которого надо было незаметно доставить на яхту…

Тут он в деталях расписал, как они украли Црнковича. Рассказывая, не переставал твердить, что все он делал спроста, без умысла. Я ему, разумеется, не верил. Ладно, сперва надо найти Црнковича, так что выслушаем его версию событий, а уж потом разберемся, что натворил Джурич, а что Ивица Бресл. Сейчас самое главное — узнать, куда они делись из кемпинга и что случилось с Црнковичем дальше…

— На яхте Левняк закрылся в каюте с тем малым, которого мы привезли из Порторожа, с этим самым Црнковичем. Немец к ним не входил, пока Црнкович в дым не надрался. Не хотел даже показываться. Мы помогли затащить пьяного Црнковича на кушетку, а потом нас из каюты шуранули. Яхта в это время шла к Порторожу. Только мы туда прибыли, Левняк вышел из каюты и велел нам с Бреслом выматываться. Сказал, чтоб мы рейсовым катером добрались из Пирана в Копер, отсюда автобусом в Триест, а там через границу — документы, что нам в Триесте выдали, годились. А насчет югославской полиции, сказал Левняк, беспокоиться нечего, все шито-крыто. Дал нам деньжат, мы и послушались. От Порторожа до Пирана всего ничего, мы туда двинули пехом, а утром в катер влезли. Остальное вы знаете…

Да, остальное о них я знал. Меня, однако, больше беспокоили другие, те, что остались на яхте. Я спросил:

— Значит, на яхте оставались владелец, Левняк, Джон и Црнкович? И немец? Вы не знаете, что они собирались делать дальше?

Джурич пожал плечами.

— Не знаю… И что они с тем доходягой сделали, которого приволокли, тоже не знаю…

Я чуть не подскочил от изумления.

— С каким еще доходягой? До сих пор вы о нем не упоминали!

Джурич заволновался.

— Разве?.. Ей-богу, я не нарочно… Просто забыл… Это тот, которого мы с Бреслом привезли в Загреб…

Владо Мандич! Час от часу не легче!.. Он-то как угодил на яхту Пьера Кьезы?

Джурич продолжал:

— Его привезли Левняк и немец, связанного, а мы его втащили на яхту. Потом его Левняк затолкал в ящик, там он все время и был…

Оставалось еще много невыясненных моментов. Например, кто в Загребе с вокзала послал через носильщика письмо Црнковичу? Затем, кто ликвидировал Янеза Врховчева и за что? И как Владо Мандич попал в руки преступников — случайно или же они его выманили у Младена? А может, он сам к ним кинулся, только они ему больше не верили и потому связали? Дальше: сознательно ли Црнкович провел меня или действительно не имел возможности предупредить, уж больно ловко с ним управились похитители?

И наконец, самое главное: чего, собственно, добиваются эти люди — немец по имени Вернер и Петар Левняк? Для чего им нужен Црнкович? На что сплетается эта хитроумная игра, в которой двое уже погибли, а не дай бог, и третий?..

Всего Джурич, конечно, не знал. Он был в этой игре лишь пешкой, хотя в своих показаниях пытался представить себя еще незначительнее, надеясь на смягчение наказания.

Я переглянулся со следователем, сидевшим рядом, и он дал милиционеру знак увести Джурича. Машинистка вынула из машинки протокол допроса и, дав ему подписать, положила протокол перед нами. Затем и она покинула комнату.

Следователь закурил предложенную мной сигарету.

— Вы ему верите? — поинтересовался он.

Я отрицательно покачал головой.

— Не совсем. Ясное дело, он пытается приуменьшить свою вину. К примеру, он даже не заикнулся о том, что оглушил нашего сотрудника, когда поджидал Црнковича у черного хода «Паласа». Разыгрывает безобидного простачка. Но думаю, что про других членов банды он говорил правду. Хотя и тут, может, кое о чем умолчал…

— Вы собираетесь его допрашивать еще?

— Нет. Предоставляю это удовольствие вам. Мне с ним хороводиться некогда. Других дел по горло. Прежде всего надо узнать, что там с раненым…

Следователь придвинул телефон и набрал номер больницы. Поговорив на словенском с дежурным врачом, обернулся ко мне и с видимым удовольствием сообщил:

— У негра полный порядок! Ему сделали переливание крови, и скоро с ним можно будет побеседовать!

Молча раскланявшись, я поторопился покинуть гостеприимный кабинет. Надо было спешить в больницу!..

XV

Гарриса, как тяжелобольного, поместили отдельно в маленькой, уютной палате. Сестра дежурила при нем неотлучно. Она встала, когда я вошел в сопровождении врача. Раненый был очень слаб, лицо сохраняло нездоровый цвет, хотя был он уже в сознании и даже попытался улыбнуться, увидев меня: вероятно, узнал…

Чтобы раненый не двигался, я вместо рукопожатия положил ему на плечо руку, усаживаясь на стул возле постели.

— День добрый, господин Гаррис! Вы представить себе не можете, как я рад, что вам лучше!

Я обратился к нему по-английски. Он опять улыбнулся и слабым голосом ответил:

— Спасибо… Я вас сразу узнал… Это вы позвали врача… Только я совсем не Гаррис. По-настоящему я — Кастеллани. Отец у меня был итальянцем, а матушка из Сомали…

Я сделал ему знак не затруднять себя излишним разговором, все ясно: он взял другую фамилию, чтобы перед Пьером Кьезой и компанией играть роль американского негра, дезертира. На самом деле он был итальянским подданным и — ничего странного — служил в итальянской полиции.

— В таком случае не лучше ли нам перейти на итальянский? — спросил я. Кастеллани согласно кивнул. Врач предупредил:

— Прошу вас не утомлять его слишком длинной беседой. Опасность еще не миновала… А вы, — это адресовалось уже сестре, — зовите меня сразу же, как только заметите, что раненому стало хуже!..

Сестра, молча кивнув, удалилась в угол, где стоял другой стул, и села там, не проявляя никакого интереса к нашему разговору, который, по всей вероятности, и не понимала: он протекал на итальянском. Как только врач вышел из комнаты, я заговорил:

— Доктор просил не утомлять вас. Потому говорите как можно короче, а я постараюсь не задавать вопросов, требующих длинных и сложных ответов. Итак, я уже знаю, что вы служите в итальянской полиции, с которой мы вместе ведем розыски одной группы преступников. Той самой, в которую были внедрены вы. Мне известно все, что происходило до появления Мирко Црнковича на яхте. До того момента, как он напился…

Кастеллани протестующе повел головой, стал объяснять:

— Он не напился, его оглушили наркотиками. Сперва подбавили морфия в виски, а потом дали вдохнуть «райский газ»… «Райский газ» — разновидность так называемого «препарата истины». Вдыхается он через маску, подобную той, какие употребляют в больницах при анестезии. Под действием «райского газа» человек полностью теряет контроль над волей и безропотно отвечает на все вопросы, которые ему задаются. Он пребывает в своего рода трансе и потом не может вспомнить ничего из происходившего. Однако этот транс не мешает отвечать на поставленные вопросы вполне толково.

— Понимаю, его допрашивали одурманенного. А вы не подслушивали допрос?

Ведь пытались же его за что-то убить! Может, он обнаружил слишком большой интерес к допросу и вызвал подозрения?

— Это было невозможно… Но я знал что они готовятся кого-то допрашивать. Мне удалось спрятать в каюте магнитофон…

— Понятно!.. Тогда вас и обнаружили?

— Не тогда… Позднее…

— Значит, разговор вам удалось записать?

Он чуть заметно кивнул.

— А лента с записанным разговором? Где она? — продолжал выспрашивать я, волнуясь все больше. Ведь на ленте находилась разгадка всей этой истории. Если только ее не отняли у него или не уничтожили!..

— Должна быть в кармане… В моих брюках…

Обернувшись к сестре, я нетерпеливо спросил:

— Где его одежда? В карманах что-нибудь найдено?

Она пожала плечами:

— Одежду обычно оставляют на складе. Не знаю, было ли что-нибудь в карманах. Я приняла дежурство, когда его уже оперировали…

— Прошу вас, сестра… — Я пытался не выдать своего волнения. — Это очень важно. Будьте добры, сходите на склад и проверьте, что найдено у него в карманах. И принесите все сюда. Скажите врачу, что я попросил, и он вам наверняка не откажет!..

Она встала, не решаясь сдвинуться с места. Я понял, что она боится оставить меня одного с раненым — вдруг тому станет хуже. Я поспешил уговорить ее, пока она не начала упираться:

— Не беспокойтесь, я не стану его утомлять. Вы же видели, мы разговариваем совсем немного и он вовсе не напрягается. Ну прошу вас, сестра!

Я мог бы, конечно, и сам сходить за вещами, но я не знал, где находится склад, и без толку плутал бы по больнице, зря тратил бы драгоценное время. Ведь могло случиться так, что раненый, пока я бегаю, потеряет сознание, а мне нужно было задать ему еще несколько важных вопросов. Нельзя упускать момент, пока он чувствует себя сравнительно хорошо!..

Сестра наконец решилась. Направилась к дверям, еще раз напомнив:

— Будьте внимательны! Как только он начнет кашлять, зовите врача. У него легкие задеты, и от кашля может открыться рана!

Я понимал, насколько это опасно: новое кровоизлияние привело бы к большим осложнениям. Я пообещал быть осторожным и, когда она вышла, снова обратился к Кастеллани, стараясь формулировать вопросы так, чтобы ответы не требовали особого напряжения:

— Кто вас ранил? Немец?

— Да… Вернер Райхер. Прибыл из Мюнхена… Он заправляет… Заметил магнитофон… Стрелял из пистолета с глушителем… Мне удалось прыгнуть в воду…

Я сделал ему знак замолчать. Остальное было понятно: тяжело раненному Кастеллани удалось доплыть до берега и выбраться на сушу, где спустя несколько минут я и встретил его, а бандиты, скорее всего, покинули Порторож.

— Они посчитали вас убитым?

— Не знаю…

Я видел, что разговор утомил Кастеллани, и закончил беседу словами:

— Большое спасибо за информацию… Думаю, теперь я знаю самое важное. Когда вы почувствуете себя лучше, мы подробно восстановим все события. А сейчас лежите спокойно и отдыхайте. Я посижу с вами, пока не вернется сестра…

Немного погодя я добавил:

— Будем надеяться, что лента цела… Даже если она затерялась, думаю, не такой уж это большой урон!

Я, конечно, лгал ради его спокойствия. Известие, что лента исчезла, могло его расстроить, а возможности скрыть этот факт у меня не было. Так уж пускай лучше думает, что лента не так важна, хотя, по моему убеждению, от этой ленты зависело многое, чуть ли не все!

Он медленно кивнул в знак того, что меня понял. Несколько минут прошло в молчании. Я бы с удовольствием закурил, но этого делать было нельзя. Дым мог вызвать у раненого кашель, а как раз кашля он должен остерегаться больше всего.

День был воскресный, и в эти послеобеденные часы в больнице царила тишина. Потому даже сквозь закрытую дверь я услышал торопливые женские шаги, хоть они и раздавались где-то в самом конце коридора. Через секунду в комнату вошла сестра. Она несла всякую мелочь: зажигалку, носовой платок, раскисшую пачку сигарет и… плоскую картонную коробочку!.. Это была магнитофонная лента!

— Вот, это все, что при нем оказалось, — сказала сестра, складывая вещи на стол.

— Большое вам спасибо, сестра! — обрадовался я, сразу же схватив коробочку с лентой и показывая ее Кастеллани: — Нашлась! Вы разрешите мне взять ее с собой. Мы ее аккуратненько высушим и прослушаем, что там записалось!..

Разрешения я спросил просто из вежливости. У Кастеллани и в мыслях не было мне возражать. Лицо его сияло от удовольствия, что лента нашлась.

Тронув его за плечо на прощание, я поблагодарил:

— Большое вам спасибо за помощь… Мы сделаем все возможное, чтобы вы поправились… Желаю вам скорейшего выздоровления! До скорой встречи!

Я торопился. В управлении ленту просушат, и я все узнаю… Конечно, если она не вконец испортилась. Я не был знаком с тонкостями подобного рода техники, но почему-то был уверен, что лента пусть частично, а сохранилась.

К управлению я подошел почти одновременно с патрульной машиной. Из нее выпрыгнул милиционер, а за ним — диво дивное! — Мирко Црнкович собственной персоной, он тут же принялся помогать выйти из машины своему зятю Владе Мандичу, еле державшемуся на ногах от слабости.

XVI

По воспоминаниям Мирко Црнковича

…Все шло кругом перед глазами. И в желудке крутит, и в груди, и в голове. Кушетка уплывала из-под меня, а потолок угрожающе опускался, норовя придавить…

Потолок? Что за потолок? И что это за кушетка?.. С превеликим трудом я начинал осознавать себя и окружающее, как будто пробуждаясь из глубокого забытья… А может, из пьяного сна?.. Нет, не то… Что же, в самом деле, со мной приключилось?.. Я попытался приподняться на постели, но руки мне отказали, и я снова плюхнулся на спину…

Прошло несколько минут, а может, и полчаса — разве определишь в таком состоянии? — пока я полностью не пришел в себя. Над кушеткой я заметил круглое окошко, в диаметре сантиметров двадцать, не больше, и сразу вспомнил все — и яхту, и Пьера, и другого, носатого Пьера… И виски, в которое мне подмешали какой-то дряни…

Конечно же! Из-за этой отравы у меня и голова трещит, и мутит… Стало быть, я нахожусь на яхте. И яхта стоит, не качается, или это мне только кажется после выпитого?.. Мне с трудом удалось приподняться и выглянуть в окошко — мы стояли в нескольких метрах от берега.

Каюта та самая, где начался разговор с красавчиком Пьером и где я потерял сознание… Сколько же времени с тех пор прошло? Часы мои остановились — сами понимаете, не мог их завести перед сном. Сквозь оконце видно, что день солнечный, жаль, нельзя определить, хоть приблизительно, сколько сейчас времени…

В каюте я был совершенно один. На столе — бутылка виски и бокалы. От одного взгляда на них мне сделалось тошно… Сейчас бы стакан воды и пару таблеток аспирина… Пришел бы в себя.

Наконец мне удалось приподняться и сесть. Я нащупал в кармане сигареты и спички. Сделав первую затяжку, так раскашлялся, что казалось, все мое нутро, того гляди, разорвется на части, но это ощущение вскоре прошло, и я почувствовал, как никотин меня взбадривает…

Я выкурил целую сигарету и за все время не услышал ни звука — ни на яхте, ни рядом. Я встал и доковылял до двери, попытался открыть.

Куда там… Она была заперта, и ключа в замке не было… Я снова вернулся на кушетку и с горя выкурил еще сигарету. Затем отворил окошко. Я, конечно, и не мечтал, что сквозь него можно пролезть, зато в каюте посвежело. Стало легче дышать.

Ну и история! Что все это значит? Сперва Пьер со своими молодцами из кожи лезут, чтобы меня заарканить, потом поят какой-то гадостью и бросают одного на этой посудине стоимостью в несколько миллионов лир! Есть тут хоть капля логики? По-моему, ни одной!

Прислонившись к открытому окошку, я принялся звать на помощь. Сначала вполголоса, потом все громче и громче. Вдруг окажется, что на яхте я не один…

Тщетно. Никто на мои крики не отозвался. Только охрип и в горле запершило, и я решил не тратить сил понапрасну.

Передохнув, принялся искать что-нибудь, чтобы вышибить замок. Ничего подобного в каюте не оказалось. Я с разбегу навалился на дверь, но она устояла. В полном изнеможении я растянулся на постели — нет, такое мне явно не под силу.

Через несколько минут с берега донеслись голоса, они хорошо были слышны в открытое окошко. Уж не Пьер ли со своими возвращается? Или…

Я вскочил и припал к окошку. Ну, наконец-то! Два милиционера стояли возле самой воды, о чем-то разговаривая между собой и то и дело указывая в сторону моей плавучей тюрьмы. Меня они даже не заметили. Собрав последние силенки, я закричал:

— На помощь!.. Сюда!

Милиционеры вздрогнули и впились в яхту взглядами. Один из них расстегнул кобуру, готовясь выхватить пистолет. Я высунул руку в окошко и, помахав, крикнул снова:

— Сюда!

Милиционеры, посовещавшись, вошли в воду, решив вброд добраться до яхты. Я потерял их из виду, когда вода стала доходить им до пояса, а немного спустя услышал их шаги на палубе. Что-то их задержало на пути к моей каюте. Я снова принялся вопить:

— На помощь! Я заперт в каюте!

— Ломать дверь?

Мне, признаться, это было безразлично, главное, спасение подоспело. Сперва послышался скрежет, потом несколько сильных ударов, и дверь подалась!..

Раньше я бы ни за что не поверил, что способен так возрадоваться встрече с милиционерами. Я готов был на шею им броситься!

Я устремился к ним, но пошатнулся — опять одолела слабость. Тот, что вошел первым, подскочил ко мне и поддержал, не то бы я грохнулся на пол.

— Что-то с ним не в порядке, — сказал он на словенском, укладывая меня на койку. Я собрал остатки сил и, удержавшись в сидячем положении, заявил:

— Я Мирко Црнкович… Не знаю, в курсе ли вы…

— Мирко Црнкович? — радостно переспросил милиционер. — Вас-то мы и ищем!

Я вздохнул с облегчением. Не забыл меня, значит, Малин и не потерял моего следа!..

— А там на палубе кто? Пьер Кьеза? — спросил милиционер.

— На палубе? — удивился я. — Понятия не имею… Я думал, я тут один…

Я встал и шагнул к дверям каюты. Помощь милиционера мне больше не требовалась. На палубе я углядел носатого Пьера, раскинувшегося в шезлонге. Глаза закрыты, тяжело дышит, рядом валяется бутылка из-под коньяка или чего-то другого — я не разглядел этикетку. Было очевидно, что он вдребезги пьян и заснул так крепко, что моих призывов вообще не слышал.

— Этот, что ли? — спросил я. — Знаю только, что его зовут Пьер и что он владелец яхты…

Из кустов вынырнул парень в штатском. Я его раньше не видел, зато он меня признал сразу, потому что крикнул милиционерам:

— Ребята! Это же Црнкович! Мне сказали, вы тут кого-то нашли!..

Я не слышал, что ему ответили милиционеры, перед глазами у меня опять все поплыло, и я судорожно уцепился за борт. Очнулся через несколько секунд — милиционер, взяв меня за руку, говорил:

— Пойдемте! Я помогу вам сойти с яхты и добраться до берега!

Только тут я вспомнил про Владо. Вывернувшись из рук милиционера, я указал на люк:

— Постойте-ка… Давайте заглянем сюда… Тут был…

Я еще не докончил фразу, а милиционер уже подскочил к люку и приподнял крышку. Владо все еще находился в этом ящике, связанный и скрюченный в три погибели, точно такой же, каким показал мне его красавчик Пьер…

— Мирко, — простонал он ослабевшим голосом. — Наконец-то…

Как я сошел с яхты и оказался на берегу, не помню. Владо вроде бы развязали, меня держали под руки, я шел по пояс в воде… Что сталось с носатым Пьером, тоже не помню. Надо полагать, милиционеры и о нем позаботились. Только после того как мне дали флягу с крепким черным кофе и я сделал несколько глотков, я окончательно пришел в себя. Мы уже сидели в патрульной машине, которая катила по шоссе. Рядом со мной притулился Владо и, сдается, чувствовал себя лучше, чем я, хотя ему пришлось порядком посидеть связанным. Он говорил без умолку:

— Мирко, прости… Я не хотел впутывать тебя в это дело… Меня заставили… Они все знали и про тебя, и про меня…

Я не понял, о ком он — то ли о Малине, то ли о Райхере с компанией, — а спрашивать не было сил. Владо не останавливался:

— Грозились убить меня… и Марию тоже… Чтоб они отстали, я пообещал тебя уговорить… и они привезли меня обратно в Югославию… а когда приехали в Загреб…

В голове у меня стоял звон, но я все же сообразил, о ком он толкует, и прервал его бессвязную речь:

— Я все знаю, Владо, все!.. Не пойму только, как ты очутился на яхте, да еще связанный? Какого черта ты пустился в бега, ведь тебя через пару дней собирались выпустить?

Владо глубоко вздохнул и поник. С трудом выдавил:

— Я запаниковал… В милиции я выложил все до ниточки. Это правда, меня обещали выпустить… А потом на меня жуть накатила… Всех стал бояться: и тех бандитов, и Малина, всех… Сам не свой был… Только домой хотелось, домой… А меня уж и дома стерегли… Марию даже не повидал… Сгребли — и в машину…

Он осекся и замолчал… Недотепа… и раньше таким был, чуть что — ломается… Вот и теперь. Слишком уж много на него навалилось, тут и посильнее человек голову потеряет, хорошо хоть жив остался!.. Хотелось, чтоб Малин вошел в его положение. Незаметно меня начинал забирать страх, как Малин и его начальство посмотрит на нас с Владо после всех наших приключений, но я еще не настолько пришел в себя, чтобы думать об этом всерьез. Уже одно то меня успокаивало, что я очутился в безопасности!

Я выглянул в окно: так, значит, мы в Копере, а не в Портороже — я узнал кафе, где сидел с той блондинкой, которую подхватил по дороге из Загреба… Как же ее звали? Да, Весна Полич! Точно!.. Тогда же и Вернер Райхер вынырнул, будь он неладен!.. Жаль, не успел я про этого гуся Малину рассказать. Может, еще не поздно, может, как вскрою я его подноготную, сыщется ниточка, за которую Малин потянет, и весь клубок размотается. Кончится тогда и моя волынка, и заживу я себе нормальной жизнью!..

Машина остановилась. Милиционер, сидевший рядом, вышел, пригласив меня следовать за собой. Я протянул Владо руку, чтобы помочь: двигался он с трудом после стольких часов, проведенных в согнутом положении, да еще в веревках. Кое-как мы вывалились из машины.

Я выпрямился и огляделся. И, верьте слову, у меня отлегло от сердца, когда я увидел, что по улице прямо к нам шагает Малин.

XVII

Магнитофонная катушка медленно закрутилась. Бора, Мирко Црнкович, коперский следователь и я напряженно ждали, когда послышатся голоса. Ленту мы осторожно высушили, стараясь не повредить — об этом позаботился приглашенный из Копера специалист. Црнковича уже осмотрел врач, сделал ему какой-то укол, угостил таблетками, словом, привел в порядок. Во время прослушивания Црнкович был нам необходим, чтобы прокомментировать, если понадобится, отдельные моменты разговора…

Кастеллани начал запись, когда Црнкович находился в каюте наедине с Левняком. Первые слова, которые мы услышали, были следующие:

«Два часа — и эта яхта домчит вас в Венецию…»

Црнкович, толкнув меня локтем, прошептал:

— Красавчик Пьер… То есть Петар Левняк!

Я молча кивнул. Голос продолжал:

«…С такими деньгами в кармане начать новую жизнь с комфортом можно где угодно, только не в Югославии, сами понимаете…»

Мы услышали чей-то стон, хрип, стук, хлопнула дверь… Затем тишина, продлившаяся больше минуты. Связав звуки с рассказом Црнковича, я понял: именно в этот момент Црнкович потерял сознание и его затаскивали на кушетку. Опять послышался шум, будто кто-то вышел и закрыл за собой дверь. Голос, мне незнакомый, спросил на сербскохорватском с легким акцентом:

«Кажется, готов?»

Црнкович мне шепнул:

— Вернер Райхер!..

Теперь-то я хорошо знал, кто такой Вернер Райхер… Црнкович уже успел мне рассказать о своем знакомстве с этим человеком, помнившим забытый пароль… Жаль, не было возможности допросить Пьера Кьезу: Бора оставил его на яхте под присмотром милиционеров на случай, если Райхер или Левняк вернутся за ним. Хотя я полагал, правда без особых оснований, что Пьера Кьезу оставили на бобах, как и Джурича с Бреслом. Почему, об этом должна рассказать магнитофонная лента.

Другой голос ответил:

«Готов… Маска в порядке?»

Црнкович опять мне шепнул:

— Красавчик Пьер!

«Да, — ответил Райхер. — Вот она. Вы умеете с ней обращаться?»

Левняк не ответил. Вероятно, оба были заняты накладыванием маски на лицо Црнковича.

Райхер приказал Левняку:

«Порядок, можно начинать. Вы в разговор не вмешивайтесь. Будьте готовы по моему знаку заняться маской, если действие ее начнет ослабевать!..»

Разговор с Црнковичем Райхер повел на немецком языке. Я заметил, что Црнкович, сидящий рядом со мной, слушает с нескрываемым любопытством, значит, и вправду ничего не помнит.

«Црнкович, вы меня слышите?» — спросил Райхер.

Црнкович ответил слегка заплетающимся языком, но все же довольно отчетливо:

«Конечно… Очень даже хорошо слышу».

«Вы меня узнаете?»

«А как же… Вы Вернер Райхер… У меня на голоса хорошая память…»

«Значит, вы не забыли, что когда-то мы работали в одной конторе? В AMT-VI?»

«С вами забудешь!.. Только мы вроде бы в деле вместе не были…»

«Верно, не были… И все же у нас было кое-что общее…»

«А, это вы про пароль, что ли?»

«Именно про пароль, Црнкович! Включай свет, стало темно!»

«Будет вам, помню… Откуда вы взялись? Я вас, кажется, видел сегодня? Только где это было?..»

«В Копере, дружище. Мы оба ехали в Порторож».

«Да-да, в Порторож…»

Голос Црнковича делался сонным. На некоторое время установилась тишина — видимо, по знаку Райхера Левняк давал новую дозу «райского газа».

Затем снова голос Райхера:

«Црнкович, я надеюсь, вы еще не забыли шифр АГ-7, которым пользовались, составляя свои донесения? Насколько мне помнится, это ваш шифр?..»

«Как не помнить! — ответил Црнкович ясным голосом. — Такие вещи не забываются. До сих пор помню!»

«Вы можете расшифровать письмо, составленное этим шифром?»

«Могу, ясное дело. Давайте его сюда!»

«Я вам продиктую…»

«Валяйте…»

Потом вдруг Црнкович взволновался — видимо, под действием каких-то импульсов подсознания, — запротестовал:

«Стойте, стойте, Райхер! С какой это стати вы именно ко мне обращаетесь? Сколько народа, кроме меня, этот шифр знало!»

«Из этого народа только вы остались в живых. Все давно на том свете, а ключ к шифру уничтожен».

«Вон оно что!.. И только потому вы меня искали?»

«Только потому. Я несколько лет потратил, чтобы узнать, живы ли вы и где обретаетесь…»

«Это ж надо… Ну так что же там в вашем письме? Мне ведь тоже кое-что обещано… Десять тысяч долларов, столько, кажется?»

«Не беспокойтесь, Црнкович, мы своих обещаний не забываем… Вполне возможно, что вы получите и сверх уговора!..»

В голосе Райхера сквозила издевка. Он, видимо, вовсе не собирался раскошеливаться, говорил просто так, чтобы не портить одурманенному Црнковичу настроение… Наступила короткая пауза. Црнковича, наверное, накачивали новой дозой «райского газа», дабы его «искренность» не отказала в самый решительный момент.

Тишину прервал скрип открываемой двери. Я узнал голос Джурича, возбужденно выкрикнувший:

«По курсу патрульные катера! Что делать?»

Црнкович ехидно захихикал:

«Малин соскучился! Ищет меня!»

Левняк выругался, а Райхер успокаивал его, как, я не понял: лента в этом месте была повреждена. Затем Райхер приказал Джуричу:

«Вели негру держаться вплотную к берегу. Они нас ищут в море: думают, мы в Италию идем. Погасить все огни. Подойдем к Порторожу как ни в чем не бывало. Яхта зарегистрирована по всем правилам. Никто ничего не заподозрит».

Стукнула дверь — вероятно, вышел из каюты Джурич. Так я и знал, на других валит, а про свои художества скромно молчит!..

«Подгазуйте-ка его еще!» — приказал Райхер. Голос совершенно спокойный. Левняк, заметно встревоженный, произнес:

«А что, если спросить его, кто этот Малин, которого он упоминал? Пусть опишет!»

«Ни в коем случае! — отрезал Райхер. — Не надо его сбивать с мысли. Какая нам разница, как этот человек выглядит, ведь за нами гонится не один он, вся полиция этого района. Да это и не важно. Вы же знаете мой план!»

После паузы Райхер вернулся к разговору с Црнковичем:

«Итак, перейдем к письму?»

«Давайте. Я готов. Можете читать!»

Послышался шелест бумаги. Я посмотрел на Црнковича: он с напряженным вниманием следил за разговором, записанным на магнитофон.

«Это письмо, — объяснял Райхер, — я изъял из архива AMT-VI перед самым концом войны. Чтобы облегчить вам дешифровку, могу сказать, что письмо содержит сведения о том, где спрятаны три картины Тициана, две — Джотто и пять картин Тинторетто. Полковник СД Циммерман не успел их вывезти и был вынужден спрятать где-то на территории Италии, перед тем как оказался в плену у американцев. К счастью, ему удалось отправить это письмо… Полотна оцениваются в миллионы… Миллионы долларов, Црнкович! Помните про вашу долю, которая может быть увеличена!»

Црнкович рассмеялся — из магнитофона смех его прозвучал глумливо — и сказал:

«Ладно, ладно! Давайте ваше письмо!»

Райхер начал диктовать шифр:

«Бэ… Семьдесят… Эф… Гэ-ка-эр… Эль-эм-пэ-эф… Двойное вэ, точка… Арабское тридцать девять… Римское два…»

«Это не римское два, прописная удвоенная и!.. Дальше!»

Райхер продолжал:

«Большая единица, два зэ… Арабское семь…»

Я покосился на Црнковича, который внимательно вслушивался. Лицо у него было напряженным, глаза же довольно поблескивали. Он уже разгадал послание полковника. Видимо, оно содержало совсем не то, что надеялся узнать Райхер, иначе Црнкович не демонстрировал бы столь откровенно свое злорадство.

Голос Райхера бубнил:

«Три раза буква эм… Большое гэ…»

Црнкович не выдержал и расхохотался, а секунду спустя хохот удвоился — к нему присоединился хохот из магнитофона. Указав на него рукой, Црнкович хотел мне что-то объяснить, но замолчал, так как послышался голос Райхера:

«Что тут смешного? Ну?»

Только секунд через десять Црнковичу удалось побороть смех, и голос его стал отчетливо слышен из магнитофона:

«Придется вас огорчить, герр Райхер, вы промахнулись. Из-за такой ерунды столько наломать дров!..»

И он опять расхохотался.

«Да скажите вы, наконец!» — вспылил Райхер. Црнкович перестал смеяться.

«Да, письмо действительно отправил полковник Циммерман, — наконец заговорил он без смеха. — Но в нем ни намека на картины Тинторетто и прочих. Это всего-навсего прощальный привет: полковник сообщает, что ему не вырваться из окружения. Он даже не уверен, удастся ли пилоту пробиться с этим письмом… Еще он извещает, что немецкая армия в северной Италии капитулирует через день или два!..»

Отговорив это, Црнкович снова впал в безудержную, прямо-таки безумную веселость. Во всяком случае, тот Црнкович, магнитофонный. Я покосился на Црнковича, сидевшего рядом. Он тоже с трудом удерживал смех. Ему было от чего веселиться: он-то, знавший шифр, понял все еще до того, как собственным голосом объяснил немцу, сколь тщетны были его усилия.

«Црнкович, уймитесь!»

После этого окрика секунд десять слышался только шорох — лента опять была повреждена. Потом магнитофон заговорил сердитым голосом Левняка:

«И не пытайтесь меня обмануть! Уж настолько-то я немецкий знаю!»

«Но он… он, может быть, бредил…» — пытался оправдаться Райхер. Голос был неуверенный. Голос Левняка, напротив, звучал весьма решительно:

«Нет! „Райский газ“ действовал как полагается. Мы проиграли, то есть вы поставили не на ту карту! Это письмо — сплошной пшик! К счастью, только вы всадили денежки в это предприятие, и я не теряю ничего. Теперь нам остается убраться отсюда подобру-поздорову!»

Райхер долго не отвечал, как бы подтверждая справедливость сказанного. Црнкович голоса не подавал. Снова, видимо, впал в забытье.

Немного погодя Левняк сердито произнес:

«Ну, придумайте же что-нибудь!»

Райхер откашлялся и проговорил:

«Мы сейчас в Портороже. Бежать яхтой нет смысла: патрульные катера идут следом… Существует лишь одно приемлемое решение…»

Левняк понимающе хохотнул:

«Недурная мысль… Распускаем штат и позволяем югославской полиции переловить всех, кроме нас… Джурича и Бресла отправим сушей… Кьеза где-то пьет. Надо его найти и уговорить увести яхту куда-нибудь. Црнкович и Мандич останутся здесь… Негр тоже… А мы в Портороже подождем оказии и незаметно исчезнем…»

«Да, но…» — попытался возразить Райхер, однако Левняк не дал ему договорить.

«Уж не боитесь ли вы за свое славное имя? Или вы забыли, что в паспорте у вас стоит — Генрих Клоп?.. Что до меня, я ничего не опасаюсь… Когда полиция найдет и перехватает всех, ей будет не до нас. Она займется тем, что попало в лапы…»

Вот тут ты ошибаешься! Мы предпочитаем заниматься тем, чем считаем нужным заниматься!

«Разумеется, никому из наших ни слова про это», — продолжал Левняк.

Тут лента кончилась. И магнитофон замолк.

Кто-то тронул меня за плечо. Я вздрогнул и обернулся. Бора. Значит, я отключился, уйдя в свои мысли.

— Ну так что будем делать?

— Что делать?..

Это был вопрос, на который нелегко ответить. Распоряжения мои перемежались размышлениями вслух.

— Блокировать подъезды к Порторожу и все места перехода границы. Даже если они обнаружили, что негр работал против них, у нас есть подтверждение, что от своего плана они не отказались… Джурича и Бресла послали к сухопутной границе, а пьяного Кьезу бросили на яхте с пленниками… Мы с тобой едем в Порторож! Левняка я видел и наверняка узнаю, если встретим!

Црнкович легонько тронул меня за плечо.

— А про меня вы, похоже, забыли?

— Нет, — ответил я, — не забыл. Вы свободны. Можете хоть сегодня вернуться со своим зятем в Загреб. Последний автобус отходит вечером…

XVIII

Солнце давно уже скрылось за горизонтом. До самых сумерек мы бродили с Борой по Порторожу, пристально вглядываясь в лица прохожих в надежде встретить Левняка. Обошли все кафе, пляжи, бульвары, гостиницы…

Его нигде не было… На обеих дорогах, ведущих из Порторожа, установили посты. И хоть мы не располагали фотографиями преступников, люди получили очень точное описание Левняка и Райхера — со слов Мирко Црнковича. Эта пара никак не могла выскользнуть из Порторожа, даже если они разделились и идут поодиночке…

И все же о результатах пока говорить не приходилось. Беглецы не появлялись нигде — ни на дороге, ни на судне Пьера Кьезы, которое теперь уже под присмотром стояло там же, в бухте, где его обнаружили милиционеры. С той только разницей, что хозяин, пробудившийся из пьяного сна, был под конвоем препровожден в Копер.

Время летело быстро. Наши посты на дорогах под разными предлогами остановили множество машин. Можно сказать, уйму — в воскресенье вечером возвращаются в Триест все туристы, приезжавшие к нам на уикенд. Было не просто находить какие-то убедительные поводы для проверки транспорта.

Я был уверен, что Левняк и Райхер уедут из Порторожа автобусом или попутной машиной. Маловероятно, что у них в запасе есть еще яхта. На Пьера Кьезу им уже рассчитывать не приходилось. Разве только они меня перехитрили и уехали из Порторожа ранним утром, задолго до того, как я прослушал магнитофонную запись… Но и в этом случае легально перейти границу они не могли: пограничники были предупреждены. А вдруг у них есть проводник, о котором я ничего не знаю, и он помог им перебраться в Италию?..

Несмотря на эти сомнения, я лелеял надежду накрыть преступников в Портороже. Левняк и Райхер могли догадаться, что практически невозможно блокировать дороги долгое время. Это требует большого количества людей и бессменных дежурств. Никакой передышки, а без передышки люди и двух дней не выдержат. Преступники вполне логично могли заключить, что уже на следующий день наша бдительность ослабеет. Скорее всего, они скрываются где-то тут, рассчитывая через пару дней проскользнуть сквозь заграждение.

После обеда я разговаривал по радио с Коперским управлением внутренних дел и с Младеном. Ивица Бресл начал говорить, поняв, что Джурич почти все рассказал. Так стало известно, кто помог нелегально переправить Мандича через югославско-австрийскую границу. Младен предпринял все необходимые меры, чтобы этих людей арестовать.

День давно миновал, близилась полночь. Порторож постепенно опустел. Места парковок автомашин были почти свободны. Я попросил Бору обойти их и проверить, что за машины еще остались. Мы знали, что Райхер и Левняк прибыли из Триеста машиной и если они здесь, то и машина эта должна где-то обнаружиться. Я посоветовал Боре особое внимание обращать на автомобили с немецкими номерами, предполагая, что машина принадлежит Райхеру, который из Германии добирался на ней в Триест, а затем в Югославию.

Сам я тоже отправился на «прогулку». Прошел мимо кафе «Ядран» — оркестр уже готовился покинуть площадку. Чуть дальше, кафе «Сузанну», покидали последние посетители. Я свернул к морю. Справа осталась крохотная корчма «Якорь», на лужайке перед ней стояли два-три столика. Корчмарь обслуживал клиентов — за одним из столиков сидели двое мужчин…

И тут я почувствовал, как по спине у меня поползли мурашки. Запоздалыми гостями были Райхер и Левняк. Я находился метрах в пятидесяти, но узнал их сразу. Сначала Левняка, его я уже видел раньше, а Райхера по описанию. Выходит, они здесь! Не рискнули, значит, пробиваться.

Я огляделся по сторонам. Как назло — никого. А случай нельзя было упускать, преступники вот-вот скроются — они уже расплачивались. Я заметил только старика подметальщика, который меланхолично помахивал метлой по тротуару, время от времени забрасывая мусор в тачку. От него ждать помощи не приходилось.

Я медленно направился к «Якорю». Хотел зайти Левняку и Райхеру со спины, чтобы застать их врасплох и с наставленным пистолетом вынудить сдаться. Я решился подойти к ним вплотную — они ведь меня не знали, судя по магнитофонному разговору.

Они даже на меня не взглянули, когда я прошествовал мимо, делая вид, что направляюсь в корчму. Там разместилось несколько юношей и девушек, однако мне до них дела не было. Еще пара шагов — и я окажусь у преступников за спиной…

Черт возьми! Светловолосая девушка из молодежной компании выскочила с громогласным приветствием:

— Алло! Неужели это вы, товарищ Малин? Вы меня не помните? Я Весна Полич… Мы с вами встретились на автостраде!..

Как же, очень даже хорошо помню! Это была та самая девушка, которая оказалась со мной в тот момент, когда меня оглушили…

Я повернулся к ней спиной, не очень беспокоясь о том, что она удивится или обидится. Меня беспокоило другое: преступники знали меня по имени, а она его на всю улицу прокричала!..

Так и есть. Оба моментально вскочили на ноги. Все дальнейшее произошло в мгновение ока. Левняк держал пистолет в руке. Райхер, к счастью, оказался не такой прыткий.

— Ах ты, легавый! — истерически взвизгнул Левняк. — Думаешь, твоя взяла? Придется тебе выправить пропуск в ад! Получай!..

Я тоже выхватил пистолет. Две пули Левняка жикнули мимо, а третью он не успел выпустить — я угодил ему в колено с первого раза. Вскрикнув, он зашатался и упал, пистолет отлетел в сторону. Позади меня тоже вскрикнули — сперва Весна, потом кто-то еще… Обернуться не было времени, надо было управиться с Райхером…

Однако пистолет не потребовался. Увидев, что раненый Левняк корчится на земле, Райхер отбросил оружие и поднял руки.

Со всех сторон к нам сбегались люди: корчмарь из «Якоря», его клиенты, прохожие. И два знакомых милиционера — познакомились, когда я готовил засады.

— Арестовать обоих! — приказал я. — И вызвать «скорую помощь»!

Я повернулся и стал проталкиваться сквозь образовавшуюся толпу. Весна стояла окаменевшая, живая и невредимая. Видимо, кричала со страху, увидев пистолеты и услышав пальбу. Но тот, другой крик, который я слышал!..

Старик подметальщик лежал на тротуаре возле тачки с мусором. Заплутавшаяся пуля Левняка, не найдя меня, угодила в старика. Я подбежал к нему, нагнулся и стал нащупывать пульс.

Он был жив, только потерял сознание, пуля попала в плечо. Я приподнял его и держал до тех пор, пока под вой сирены не прибыла «скорая помощь». Вторая уже за сутки… Я подозвал врача, чуть ли не на ходу выскочившего из машины.

— Доктор, помогите сначала этому человеку, — сказал я. — Потом арестованному…

Павел Павличич БЕЛАЯ РОЗА

Plava ruža.
Pavao Pavličić,
Zagreb, 1977.

Перевод с хорватскосербского Т. Поповой


I

Дождевые капли глухо стучали в оконное стекло. Филипп Гашпарац стоял возле пропахшей табачным дымом зеленой шторы и смотрел, как затихало движение транспорта на площади Свачича. Словно морская волна, стремительно накатывали мокрые крыши автомобилей, а гул моторов в шелесте майского дождя звучал мягко и как будто доверительно, нарастая всякий раз, когда зажигался зеленый огонек светофора. Иногда казалось, что ритм капель совпадает с тиканьем больших старинных часов на стене. Филипп Гашпарац вздохнул. Домой идти не хотелось. Хотя было уже почти девять.

Он отошел от окна, опустился в кресло, предназначенное для клиентов, принялся оглядывать огромный, со вкусом обставленный кабинет шефа адвокатской конторы, каковым он и являлся. Кожаные кресла, диван, массивный письменный стол орехового дерева, круглый столик, на нем — большая пепельница для посетителей, два вместительных шкафа с делами. В минуты усталости или когда его что-то угнетало и не хотелось идти домой, Гашпарац рассматривал все эти предметы, стараясь почувствовать себя их хозяином. Но ему это редко удавалось. Налаженное дело он получил в наследство от тестя, Алойза Бизельчана и никак не мог к этому привыкнуть: сознание, что все это приобретено чужими руками, не покидало Гашпараца. Подобное ощущение особенно усиливалось в такие вот вечера, когда, утомившись за день, он усаживался в кресла для посетителей, ибо чувствовал себя в них более на месте, чем за адвокатским столом.

В пустой комнате звонок телефона прозвучал как выстрел.

— Алло!

— Это ты? Я звонил к тебе домой, и Лерка сказала, что, может быть, ты еще у себя.

— И, конечно, сделала акцент на «может быть», — вздохнул Гашпарац.

— Почему ты так думаешь?

Звонил Владо Штрекар, добрый приятель Гашпараца еще со студенческих лет. Неизвестно почему они приметили друг друга сразу же, еще на первом курсе, на общих лекциях, потом оказались в одной группе по военной подготовке, встречались в столовой и постепенно начали вместе заниматься. Закончив университет, Штрекар сначала решил отслужить в армии, а Гашпарац поступил в контору Бизельчана, затем женился и уже потом — в армию. Когда он вернулся из Призрена, Штрекар работал в милиции. Они виделись редко, хотя, бывало, сотрудничали. Несколько раз в году ходили друг к другу в гости с женами и детьми и тогда подолгу разговаривали. Звонок Штрекара поверг Гашпараца в недоумение.

— Видишь ли, я звоню по делу, — сказал милицейский инспектор, — иначе не стал бы нарушать твой драгоценный покой. — Из этогоГашпарац понял, что Штрекар догадывается о его нежелании идти домой. — Мне нужно у тебя кое о чем спросить.

— На ночь глядя? Что-нибудь срочное?

— Ты же знаешь, как у нас… Послушай. Нет ли у тебя клиентки по имени Ружа Трешчец?

— Ружа Трешчец? Нет.

— Ты уверен? Все-таки твоя фирма…

— Знаю, знаю, большая канцелярия, множество дел, служащие и так далее, — поспешил прервать его Гашпарац. — И тем не менее все проходит через мои руки. Похожей фамилии мне не попадалось — во всяком случае, за последние два года.

— Неужели два года, как умер старик?

— Да. Так в чем дело?

— Значит, ты уверен, что она не твоя клиентка? А может, она проходила по какому-нибудь делу как обвиняемая, свидетельница или еще как?

— Это надо посмотреть, — сказал Гашпарац.

— А что, если я заскочу к тебе сейчас? Тут через Зриневац пару шагов, я буду мигом.

— Ради бога. — Гашпарац обрадовался, ибо тем самым откладывалось его возвращение домой. — А в чем дело? Кто такая эта Ружа Трешчец?

— Машинистка из «Металлимпэкс».

— И что с ней?

— Убита вчера вечером.

— Какая же связь…

Однако Штрекар уже положил трубку. Гашпарац встал и подошел к окну. Возникал вопрос: грозят ли неприятности его конторе в том случае, если эта женщина была как-то с ней связана. Адвокат пожал плечами. Он все еще не приучил себя волноваться из-за служебных дел. Гашпарац исполнял обязанности корректно, приобрел репутацию солидного юриста, но в отличие от коллег процветание своей конторы не отождествлял с личным успехом, у него постоянно было ощущение, что работает он за другого. И посему, размышляя об убитой женщине, он пришел к выводу, что, по всей вероятности, она была связана с кем-то из его бывших клиентов.

Гашпарац остановил взгляд на висевшей над письменным столом фотографии тестя. Седой, несколько старомодный господин, очки в золотой оправе, колючие короткие усики и длинные пальцы, которые даже и на фотографии казались желтыми от табака. Алойз Бизельчан унаследовал дело от своего отца, известного еще во времена Австро-Венгрии по ряду нашумевших процессов, а сам Алойз, или Лойзек, до войны защищал кого-то из левых, чем и приобрел популярность. Не отводя взгляда от фотографии, Гашпарац пододвинул телефон.

— Добрый вечер, мама, это я. — Трубку подняла Адела, его теща. Как он и предполагал, она торчала у них. — Я задержусь. Звонил Штрекар, у нас срочное дело. Будьте любезны, скажите Лерке, что… Да, да. Спасибо. Спокойной ночи.

Он вздохнул, продолжая рассматривать портрет тестя. Подумал, сколько раз старик вот так же, как он сейчас, сидел здесь, в кабинете, курил, вздыхал, бесцельно переставляя на столе предметы, терзаемый заботами: то ему угрожали закрытием конторы, то стало известно, что, кроме Лерки, у них не будет больше детей, потом Лерка забеременела от однокурсника, бросила юридический, он страдал от мысли, что контора утратит его имя; затем замужество Лерки…

Легкий майский дождик по-прежнему дробно стучал в окно, молодая зелень бросала причудливые тени на мокрый тротуар. Неплохо бы пройтись. Он заметил перепрыгивающего через лужи Штрекара и пошел отпереть дверь.

— Давненько мы не виделись! — сказал милицейский инспектор, снимая плащ, с которого на дорогой ковер стекали струйки воды. Глядя на ковер, Гашпарац всегда испытывал раздражение, ибо понимал: эта дорогая вещь смущает клиентов, как правило испуганных людей, не привыкших к роскоши. Штрекар, потирая руки, прохаживался по комнате.

— Садись, — предложил ему Гашпарац.

— Знаешь, давай-ка сначала просмотрим дела, а потом я тебе все объясню.

— Ты сказал — убийство?

— Да. Я занимаюсь этим. Не волнуйся раньше времени. Я все объясню, только давай сперва посмотрим бумаги.

Свойственная милиции манера окружать свою деятельность тайной заметно сказывалась на восприятии Штрекаром мира, определяя и его поведение, особенно в отношении всего, что касалось службы. Гашпарац это хорошо знал.

— Ну, если ты настаиваешь… — сказал он и отпер шкаф.

Они извлекли зеленые папки с отверстиями в нижней части и, усевшись по обе стороны стола, погрузились в работу. Гашпарац перелистывал страницы быстро, мгновенно пролетал взглядом по листкам, испещренным плотным машинописным текстом, тогда как Штрекар работал медленнее, и не потому, что был менее опытен в подобных занятиях, а по привычке изучать все обстоятельно, даже мелочи. Некоторое время оба молчали, наконец Гашпарац поднял голову:

— Послушай, может, все пошло бы быстрей, если б я знал…

Но Штрекар лишь резко и нетерпеливо отмахнулся рукой с сигаретой, словно как раз в этот момент натолкнулся на что-то важное. Однако Гашпарац знал, что это не так. Наконец они пролистали все папки. Несколько минут молча курили, не глядя друг на друга. Первым заговорил Гашпарац:

— Ну? У меня ничего. А у тебя?

Вместо ответа Штрекар спросил:

— Ты никогда не слыхал о некоей Розе или Ружице Трешчец? Уверен, что не слыхал?

— Абсолютно. Я никогда не слышал этого имени.

Гашпарац решил не задавать больше вопросов. Тем самым давая понять, что чрезмерная скрытность инспектора ему не нравится. Штрекар же медленно заговорил:

— Ей было двадцать два года. Убита вчера вечером, у Савы, на берегу, возле пляжа, часов в одиннадцать. Задушили и спихнули в канаву.

— Но почему тебя интересует, была ли она моей клиенткой? Ты мне это объясни!

— Потому что в ее сумочке, среди прочих мелочей нашли одну бумажонку. Вот эту.

Штрекар вытащил из кармана бумажник и оттуда — страничку, вырванную из блокнота, какие можно купить в любом киоске. Он протянул ее Гашпарацу.

Адвокат посмотрел на листок, затем на инспектора.

— Ну, что скажешь?

На бумажке шариковой ручкой четким круглым почерком был написан номер телефона.

Это был номер телефона адвокатской конторы Гашпараца, того самого телефона, который стоял сейчас возле его правого локтя.

II

Гашпарац выключил «дворники». Пока ехал по Пальмотичевой улице в сторону дома, куда ему по-прежнему не хотелось, дождь кончился. И все-таки сейчас ему было лучше, потому что он перебирал в памяти разговор со Штрекаром, которого подвез до управления. Он ехал не спеша, как можно медленнее, несмотря на пустынные в столь поздний час улицы. Сомнений не было: встреча со Штрекаром ознаменовала начало чего-то очень для него важного…

Когда инспектор показал ему листок с номером телефона, Гашпарац в первое мгновение ощутил чувство вины, словно человек, вдруг уличенный в скверной наклонности или запятнанном прошлом. Причин для этого не было, просто под пристальным, испытующим взглядом Штрекара адвокат смутился. В конечном счете взгляд милицейского обозначал лишь отработанный его профессией прием; в иных обстоятельствах Гашпарац даже не обратил бы на это внимания. Но сейчас все его задевало. Он спросил:

— Откуда ты взял, что бумажка имеет какое-то значение? Мой номер есть в телефонном справочнике.

— Разумеется, есть. А почему оказался именно твой номер? — Штрекар по-прежнему был многозначителен.

— Может, ей был нужен адвокат.

— В этом-то и загвоздка. Нам доподлинно известно, что адвокат ей вовсе не был нужен.

— Откуда вам может быть известно, что… — попытался возражать Гашпарац, хотя чувствовал: инспектор отдает отчет своим словам. Штрекар улыбнулся.

— Я представляю себе ход твоих рассуждений: ты разговариваешь с милиционером и, естественно, хочешь ему доказать, что адвокат может потребоваться любому человеку на свете, если не для возбуждения иска, то для защиты своих интересов. Однако мы сразу же пришли к выводу, что этой женщине адвокат был не нужен. И объясняется все очень просто: она не имела ни земли, ни недвижимого имущества, не была замужем, не конфликтовала с предприятием, на котором работала, ни от кого не требовала денег, не состояла под следствием, даже не могла быть замешана ни в каком дорожно-транспортном происшествии, потому что машины, естественно, не имела.

— Почему «естественно»?

Штрекар вздохнул:

— Вот видишь, вместо того чтобы заниматься делом, я должен объяснять тебе каждую мелочь. Короче: она машинистка, получала гроши, любовника богатого не имела, не было у нее и сбережений, за границу на работу не выезжала…

Гашпарац задумался, потом согласился:

— Пожалуй, ты прав. К чему ей адвокат?

— Именно это меня и интересует.

Воцарилась тишина. Сидя перед горой зеленых папок, они курили, время от времени сдувая с бумаг падавший пепел. Штрекар тер глаза. Было видно, что он утомлен, а Гашпарац понимал — впереди у инспектора бессонная ночь.

— Ты говоришь, это случилось на берегу? — прервал молчание адвокат. — Что она там делала в одиннадцать часов вечера?

— Это довольно сложный вопрос. Она живет на Гредицах.

— Где это?

— Ты даже не знаешь где? Ну конечно, откуда тебе знать! Гредицы совсем маленькая улочка… У тебя есть план города?

— Нет.

— Значит, так. Если идти от Ремизы, то, миновав Фаллерову, Средняки и так далее, выйдешь к Саве. Тут смыкаются два берега — савский и тот, что тянется вдоль ручья, как раз отсюда и начинается эта улочка — Гредицы. Частные домишки, беднота. В основном самовольная застройка.

— Выходит, она шла домой?

— Это тоже вопрос. Видишь ли, тамошние обитатели обычно едут на трамвае до Ремизы, а оттуда — пешком: вдоль ручья есть тропинка, кое-где она хорошо освещена, рядом дома — идти здесь безопаснее. Однако, с другой стороны, если ты почему-то окажешься в районе Савского моста, можно пойти и берегом, видимо, это ближе. Зато полнейшая темень, ни одного фонаря, и безлюдно.

— Так зачем же ей было?..

— Вот в этом-то и дело. Правда, нельзя исключить и случайность: может, она спешила или еще что. Допустим и другой вариант: ей кто-то назначил встречу?

Некоторое время они курили молча. Происшествие все более завладевало вниманием Гашпараца и казалось ему запутанным. Он спросил:

— Значит, не исключены версии?..

— Я предполагал, что ты именно так поставишь вопрос. На то ты и адвокат, чтобы вытянуть все тебя интересующее. Версии тоже достаточно путанны.

— Вы не исключаете, что убийство совершено кем-то из ее знакомых или случайно оказавшимся там человеком?..

— Совершенно верно. Мы допускаем и то и другое.

Гашпарац и впрямь мало-помалу входил в роль адвоката и вытягивал у Штрекара одну деталь за другой. Его охватывал ужас от мысли, что женщина на савском берегу в предсмертной судороге прижимала к груди сумочку, заключавшую нечто, имевшее непосредственное отношение к нему: номер телефона той самой конторы, которая занимает все его помыслы по вечерам и сделала невыносимой его жизнь.

Он осторожно продолжал:

— Следовательно, убийство путем удушения… Может быть намеренным, но также и совершенным в состоянии аффекта.

— Дело не только в этом, — произнес задумчиво Штрекар. — Есть еще кое-что. Понимаешь, не все так просто. С одной стороны, похищен кошелек — как будто налицо картина ограбления. А, с другой стороны, с женщины сорвана одежда, порвано белье, так что речь может идти об изнасиловании.

— Почему не допустить и то, и другое?

— Потому что ни того, ни другого не было. — Штрекар в раздражении задел перстнем о край стола.

— Значит, не изнасилование, не…

— Врач это установил сразу. И по доброй воле ничего такого не происходило.

— А ограбление?

— Здесь нам пришлось повозиться. И тем не менее не было ограбления. Кошелек, правда, исчез, его мы не нашли, зато в сумочке, в одном из отделений, на видном месте лежала порядочная сумма денег около полумиллиона… И к этим деньгам убийца не прикоснулся.

— А он их видел?

— Конечно, в сумочке явно копались, перевернуто все, до последней мелочи.

— И мой телефон…

— Вероятно, убийце он ничего не сказал.

— Хотя для нее… — Гашпарац замолчал. Снова болезненно резанула мысль, что девушка носила с собой клочок бумаги с номером его телефона, что менее суток назад этот клочок бумаги держал в руках убийца и снова сунул его в сумочку. А может, подсунул? Все это казалось невероятным.

— Листок вырван из блокнота, который мы обнаружили у нее дома, — сказал Штрекар, как бы читая мысли Гашпараца.

— С кем она жила? — спросил адвокат.

— У нее мать и сестра, отец умер восемь лет назад. Мать работает уборщицей, сестра учится в каком-то текстильном училище. Ее зарплата для них была существенным фактором.

Инспектор вздохнул и торопливо, нервозно закурил. Гашпарац знал, что Штрекар не любил, когда замечали, что в ходе расследования у него проявляется человечность, а не только соображения юридического характера.

— Кого-то подозреваете?

— У нее был парень. По логике подозрение падает на него. Но у парня — алиби, причем абсолютно твердое. Он с дружками сидел в корчме, там, неподалеку от дома. Его видели по крайней мере человек пятьдесят.

Они опять курили молча, наблюдая, как по оконному стеклу сбегают капли. Потом Гашпарац проговорил:

— Влада…

— Я понимаю, — перебил его инспектор, — хочешь узнать побольше.

— Если тебе это не помешает.

— Да, да. Слушай, завтра я буду на Гредицах. Поедем вместе, увидишь все своими глазами. Может, что-нибудь и тебе придет на ум. Может быть, кого-то из ее близких ты встречал раньше…

На этом они и расстались. Гашпарац вдруг почувствовал, что у него появилось действительно важное дело, и впервые за долгие годы с нетерпением ждал завтрашнего дня. Теперь, проезжая вдоль Медведшчака, он размышлял о том, как непорядочно он поступает, ухватившись за чужое горе, в надежде облегчить собственное, если не горе, то хотя бы страдание. Какая связь между этой девушкой с Гредиц, Ружей Трешчец, и им, его каждодневным, таким невыносимым для него существованием?

Не подымая головы, он вкатил машину в гараж. Только запирая ворота, бросил взгляд на дом. Одно окно было освещено. Должно быть, Лерка читает, лежа в постели. Надо бы несколько минут поболтать с ней о какой-нибудь чепухе. По-видимому, госпожа Адела, слава богу, уже отбыла к себе, в свои апартаменты в бельэтаже огромного дома старого Бизельчана. А дочка, вероятно, давно спит. Он не видел ее целый день.

Гашпарац не спеша шагал по дорожке к дому, гравий шуршал под ногами. С ветвей отцветших фруктовых деревьев капало. Он глядел на розовый свет ночника в спальне — как всегда, возникла мысль о том, кто купил эту лампу. Наконец он вошел в дом, словно под сень покойного тестя — человека, которого боготворил.

В квартире двигался осторожно, стараясь не производить ни малейшего шума, как будто боясь потревожить девочку, а на самом деле хотел избежать встречи с Леркой: жена была в состоянии закатить сцену, забывая о спящем ребенке. А дочка больше всего любила, когда он заходил к ней и будил, чтобы пожелать спокойной ночи.

Он столкнулся с Леркой, выходящей из ванной. Случайно? Ее волосы были кокетливо собраны в пучок на ночь; от нее исходил аромат свежести. Взглянула, чмокнула в щеку. В хороших домах неукоснительно соблюдаются некие правила.

— Устал? — спросила, хотя на лице ее не появилось и тени интереса.

— Немного, — ответил Гашпарац.

— Тебе звонили, — бросила с напускной небрежностью.

— И…

— Какой-то мужчина. Ничего не объяснил. Сказал, что должен сообщить тебе что-то в связи с некоей Ружицей.

III

Они оставили машину возле Савского моста и дальше пошли пешком. После вчерашнего дождя воздух был напоен свежестью, и, хотя было облачно, нет-нет проглядывало солнце, освещая отдельные картинки городского пейзажа: белое высотное здание на той стороне Савы, речную гладь или зеленый массив у Карловаца. Шли молча; позади остались пляж и купальни, по правую руку теперь одна за другой следовали спортивные площадки, слева — пустырь, поросший травой, потом река, снова полоса травы и высокий противоположный берег. За ним по невидимой автостраде мчались машины.

Они замедлили шаг там, где река под острым углом впадает в Саву, и остановились на самом мысу. Здесь находилось сооружение, напоминающее дзот с амбразурами, отверстиями, служащими для регулирования уровня воды в период дождей. У самого устья расположилось несколько рыбаков с длинными удочками. Они как раз были освещены солнцем. Штрекар указал на поросшее травой место.

— Здесь.

Гашпарац задумчиво рассматривал примятую молодую травку. Понять что-либо было трудно — множество подошв оставило на земле свои следы. Он подумал, известно ли о случившемся рыбакам. И вообще, что же тут все-таки произошло?

— Ты мне не сказал, кто ее обнаружил.

— Рыбаки, — пожал плечами Штрекар. — Они по утрам приходят сюда первыми. Какой-то старик позвонил из таксофона у моста, с трудом разобрались, о чем идет речь.

— Не могу себе представить, что это произошло именно здесь, — сказал Гашпарац. — Все как-то…

— Теперь уж и я не могу, — пробормотал Штрекар. — Так всегда бывает. Пройдет острота, и кажется, будто приснилось.

Некоторое время они шли вдоль берега, пока не увидели голубую дощечку с надписью «Гредицы». Здесь они спустились по откосу и очутились на кривой немощеной улочке. Гашпарац глубоко вздохнул, то ли огорченный ситуацией, то ли от возникшего ощущения, что ты вдруг очутился далеко-далеко от Загреба, в селе.

— Видишь? — спросил Штрекар, хотя было не ясно, что он имеет в виду.

Улочка действительно напоминала село, причем довольно заброшенное. Возле каждого домишка зеленел пусть крохотный, но садик, а слева виднелось и распаханное поле. Домики были маленькие, и по их виду нетрудно было заключить, что каждая семья строила жилище собственными силами, не прибегая к помощи рабочих, к тому же испытывая крайний недостаток в стройматериалах: крыши низкие, черепица разная, кое-где вперемешку с кусками жести; подслеповатые окошки, как и заборы, выкрашены жидкой краской, чаще зеленой. Выделялись своей покраской домики, их стены пестрели неумелыми крупными мазками. Кое-где в открытую дверь, ведущую прямо в кухню, виднелась белая газовая плита, зеленый самодельный буфет и табуретки с плетеными подстилками. В каждом дворе цветы — в горшках или на клумбах, во многих лаяли огромные дворняги, посаженные на цепь. Дворы были грязные, кое-где валялись клочки сена, из чего Гашпарац заключил, что здесь, вероятно, держат лошадей, а в какое-то мгновение до него донесся и запах свинарника. На глаза попадался то мотоцикл, прислоненный к стене или к дереву, то велосипед. Были и колодцы, и колонки. Все казалось знакомым, хотя и давно забытым.

— Вижу, — ответил наконец Гашпарац, когда Штрекар почти забыл о своем вопросе.

Здесь все было знакомо. В садиках цвела сирень, возле штакетника тянулись перья молодого лука. Во дворах под развесистыми деревьями сидели на табуретах люди с детьми на коленях, курили, пили кофе или пиво. В одном дворе обедали прямо под шелковицей.

— Вижу, — повторил Гашпарац.

Но Штрекар его уже не слышал. Его походка стала как-то степеннее, выражение лица приобрело твердость, он приосанился.

— Вот мы и пришли, — сказал он вдруг.

Гашпарац вздрогнул от неожиданности. Они стояли перед домиком, как две капли воды похожим на остальные. Однако от пристального взгляда не могло укрыться отсутствие в нем мужчины: плетень покосился, калитка зависла. Зато во всем виделось участие женских рук: кругом цветы, белоснежные занавески на окнах, дворик тщательно подметен. Гашпарац почувствовал себя неловко, и у него возникло желание вернуться или побыстрее пройти мимо, будто он ни о чем не знает и ни к чему не имеет отношения.

— Учти, явились без предупреждения, — бросил Штрекар, когда они входили в калитку.

— Ты мне этого не говорил.

Дверь была закрыта. Послышалось какое-то движение, шепот, потом слабый женский голос спросил:

— Кто там?

— Милиция.

— Входите, не заперто.

Они открыли дверь. Кухонька оказалась крошечной, в ней хватало места лишь для трех табуреток, по числу обитателей дома. У окна диванчик, слева плита, справа зеленый буфет, на котором разложены вязаные салфеточки, пластмассовые фрукты, а под стекло засунуто несколько открыток.

— Добрый день, — громко произнес Штрекар официальным тоном.

За столом сидело три человека. Женщина лет пятидесяти пяти, в трауре, с темными подглазницами на энергичном и загорелом лице, выдававшем ее занятия физическим трудом. На Гашпараца особо тяжелое впечатление произвела ее химическая завивка, сделанная, видимо, очень давно, отчего жидкие, потерявшие эластичность волосы свисали жалкими прядями.

— Милости просим, — сказала женщина. — Присаживайтесь.

— Спасибо. Мы ненадолго, — снова подчеркнуто громко произнес Штрекар.

— Тогда, может быть, мне…

Бледный светловолосый юноша сидел во главе стола. Перед ним стояла рюмка ракии. У молодого человека был высокий лоб и чистые, несколько мечтательные глаза, заметно покрасневшие от слез. Гашпарац посмотрел на его руки: сильные, с потрескавшейся темной кожей — вероятно, механик. Начав говорить, юноша поднялся.

— Нет, нет, сидите, пожалуйста, — остановил его Штрекар, и слова прозвучали подобно приказу. — Мы на минуту.

— Это Звонко, товарищ Валента.

Это произнесла девушка лет восемнадцати, и юноша невнятно пробормотал свою фамилию.

При обычных обстоятельствах девушка выглядела бы вполне привлекательно, подумал Гашпарац. Немножко скуласта, чуть широковата в кости. Но это от физического труда.

— Валент… — начал Звонко. — Он еще не заходил, и я думал…

Валент был возлюбленным убитой. Тот, на кого могло прежде всего пасть подозрение и кто имел твердое алиби, о чем Гашпарац уже знал.

Пожилая женщина вздохнула, вытирая навернувшиеся на глаза слезы, появление Штрекара вновь напомнило ей о случившемся.

— Мы зашли узнать, — сказал Штрекар, — не удалось ли вам обнаружить в ее вещах что-либо, что позволило бы… Вы понимаете меня — какие-нибудь бумажки, письма, например расписку, что-нибудь в этом роде?

— Ничего, — ответила девушка. — Я все просмотрела. Только открытки — с моря, из стройотряда, от друзей, а вообще-то… Она и с Валентом почти не переписывалась. Даже странно, но и от него только открытки.

— Это на него похоже, — сказал Звонко, — уж такой он человек.

Пожилая женщина только вздохнула, из чего Гашпарац заключил, что сердце у нее отходчивое: в душе она укоряла Валента, что не зашел к ним, но сказать об этом не хотела.

— Могу я на них взглянуть? — попросил Штрекар.

Девушка выдвинула один из ящиков буфета и достала оттуда плоскую коробку — возможно, из-под мужской сорочки или чего-то подобного. Там лежали открытки, квитанции, фотографии, сделанные во время летних поездок. Пока инспектор изучал содержимое коробки, все молчали. К рюмкам с ракией, которые подала девушка, никто не прикоснулся. Избегая встретиться взглядом с женщиной, которая при виде этих мелочей снова разволновалась, Гашпарац обратил внимание на фотографию светловолосой девушки на стене, рядом с портретом немолодого мужчины, вероятно умершего отца. Глаза ее были светлыми, из чего он мог заключить, что цвет волос естественный. Девушка была красива, хотя и довольно неумело подкрашена. Карточку, по-видимому, делал неопытный фотограф, злоупотреблявший ретушью. Теперь Гашпарац был уверен, что никогда прежде видеть покойную Ружицу Трешчец ему не доводилось.

— Филипп, что если бы вам со Звонко… Мне тут нужно кое-что… — вдруг попросил Штрекар.

Гашпарац вместе с молодым человеком вышли во двор. В дверях он обернулся на фотографию девушки. Звонко поймал его взгляд.

— Она была красивая, — сказал он, когда они закурили. Ее все звали Белая Роза. Из-за волос. Ружицей Трешчец никто не называл. Только по документам.

Филипп глядел на берег ручья, откуда с криком, поддерживая друг друга, съезжали на велосипеде мальчишки.

— А почему не заходит Валент? — спросил Гашпарац.

— Он вообще странный, — уклоняясь от прямого ответа, проговорил Звонко. — Видите, даже писем не писал…

— Он и сегодня пьет? — Гашпарац смотрел в сторону, чтобы не смущать юношу.

— Да, — кивнул тот. — Может, ему неприятно…

— Как он это воспринял?

— Он виду не покажет. Знаете, Валент вырос без родителей… Водился со всякими, привык скрывать свои чувства… Это его манера… Он думает, унизит себя, если покажет.

Замолчали. Звонко в смущении тоже смотрел в сторону ручья. Гашпарац решил попытаться разговорить его.

— И в этом все дело? — спросил. — Я уверен, тут есть еще что-то.

По взгляду, который бросил на него Звонко, адвокат понял — юноша предполагает, что им известно значительно больше и его просто испытывают.

— Да, — совсем тихо проговорил молодой человек, побледнев. — Два дня назад они поссорились. И расстались, окончательно.

IV

Корчма была маленькой, полутемной и, несмотря на настежь открытые окна и двери, пропитана запахом ракии; сивушный дух, казалось, источали даже стены. И правда, над входом сквозь облупившуюся известку можно было различить довоенную вывеску: «Корчма Хорвати, собств. вдовы Банек». Красные и синие пластиковые столы с алюминиевыми ножками испещрены следами от сырых стаканов, сиденья и спинки стульев были тоже из пластика красного и голубого цвета. Узкий проход возле стойки вел к двери, выходящей во двор, где располагалось несколько столов; сквозь занавеску можно было различить головы посетителей, склонившихся над картами и шахматной доской.

— Мне бы не хотелось сюда входить, — сказал Звонко уже у двери. — Но он — здесь.

— Воля твоя, — пробормотал Штрекар.

Гашпарац дружески протянул пареньку руку, его примеру последовал и Штрекар, хотя сделал он это небрежно и явно нехотя. На пороге они остановились и оглянулись: Звонко уходил. Гашпарац знал, что юноша вернется в тот дворик, пройдет на кухню, к женщинам, сядет за стол перед рюмкой, из которой даже не пригубил. Он представлял себе, как они втроем молчат в надвигающихся сумерках.

Во дворе корчмы несколько человек, переговариваясь, играли в карты, но игра шла вяло. Очевидно, настроение им портило присутствие Валента Гржанича, сидевшего за отдельным столиком.

— А, это вы, — сказал он, увидев подошедших к нему Штрекара и Гашпараца. — Надумали меня забрать?

Головы приподнялись, некоторые сделали вид, что ничего не замечают, хотя все обратились в слух: замер шелест карт, швыряемых на пластиковые столы.

— Если хочешь — можем, — отрезал Штрекар. — Перестань валять дурака.

Гржанич пожал плечами, и они подсели к нему. На столе стояли пустые пивные бутылки. Видимо, пил он только пиво, и все-таки движения были медлительными, глаза налились кровью, он сидел развалившись.

— Ну, что нового? — спросил Валент более дружелюбно, хотя в голосе слышался вызов, словно он хотел им показать, что и не думает сдаваться.

Поскольку Валент не сводил глаз со Штрекара, Гашпарац мог разглядеть его получше. Трудно было точно определить его рост, но он явно был выше среднего. На парне была кожаная куртка и джинсы, пестрая рубаха на груди расстегнута. Кудрявый, широкоплечий шатен, такие нравятся девушкам. За вызывающей манерой поведения скрывалась неуверенность, которая вынуждала его постоянно нападать. Гашпарац подумал, что такой может запросто убить всякого, кто его оскорбит.

— Нового ничего нет, ничего, — сказал Штрекар. — А как у тебя?

Гашпараца удивлял высокомерный тон, которым Штрекар разговаривал с незнакомыми людьми. Валент лишь указал глазами на стол, заставленный бутылками.

— Со вчерашнего дня, после нашей встречи, только это, — сказал снова не без вызова.

— Это уж чистый идиотизм, — ответил Штрекар с каким-то безразличием в голосе. — К чему столько пить?

— А вам к чему столько курить?

— Почему ты пил в тот вечер?

Гржанич махнул рукой, пожал плечами и вздохнул. Этим он давал понять, что отвечать по существу не хочет, хотя должен что-то сказать из уважения к милиции.

— Компания, друзья, затянуло…

— Почему не был с ней?

— А зачем встречаться каждый вечер?

— А она часто по вечерам бывала одна?

— Откуда я знаю?

Гашпарац бросил взгляд на Штрекара, ожидая, что тот вспылит. Но на лице инспектора не было и следа возмущения. Он сказал:

— Послушай…

— Вам известно, — не дал ему договорить Валент, — я недавно вернулся из Германии. Откуда мне знать, бывала она по вечерам одна или с кем-то? Целый год…

— А зачем ты ездил в Германию?

— За грошами.

— И только?

— Да.

— Может, хотел жениться, открыть свое заведение — пивную или еще что?

— Не знаю, только что-то хотел.

Воцарилась пауза. Присутствующие продолжали напряженно вслушиваться в их разговор. Солнце наконец высвободилось из-за облаков, а поскольку уже близился заход, осветило лишь верхушку строящегося в каких-нибудь двадцати метрах отсюда высотного здания, в лесах и кранах, которые нависли над маленьким двориком и словно бы тоже прислушивались к разговору за столом.

— Разве ты плохо зарабатывал в «Гефесте»? Там хорошо платят, а ты отличный мастер.

— Это точно…

— Думаешь опять махнуть в Германию?

— Не исключено. А вы пришли покопаться в моей жизни?

Штрекар снова чуть было не взорвался. Гашпарац понимал его состояние: наверняка не успел пообедать, много курил, не выспался. Но молодой человек, по-видимому, прекрасно знал, как далеко можно заходить в разговоре с милицией. До сих пор Гашпарац молчал. Сделав знак глазами Штрекару, он спросил:

— Почему вы порвали с Ружицей?

Валент вздрогнул, словно только сейчас заметил присутствие Гашпараца. Внимательно посмотрел на адвоката и не счел нужным скрыть, что не удовлетворен увиденным.

— Кто это вам сказал?

Гашпарац замялся, однако решил, что лучше ответить коротко. И произнес:

— Нам известно.

Штрекар взглянул на него одобрительно.

— Это вам Звонко наболтал, — догадался Валент. — Его штучки… А он не сказал вам, что сам был в нее влюблен? Мы ходили втроем, как мальчишки.

— Ты не ответил на вопрос, — вмешался Штрекар.

— На какой вопрос? То, что натрепал Звонко? Неужели вы всерьез ему поверили? Сопляк… И сейчас поди, хнычет со старухой.

Парень явно переборщил, сам это заметил и хотел было как-то исправить. Но было поздно. Штрекар грохнул кулаком по столу, так что картежники имели все основания открыто обернуться в их сторону.

— А ну брось! Нечего выпендриваться! Не с дружками болтаешь на Трешневке! Изволь отвечать на вопросы!

Гржанич упрямо молчал. Немного погодя Гашпарац опять обратился к нему.

— Отчего вы все-таки разошлись?

— А я почем знаю, чушь какая-то, я думал снова поехать в Германию, она не пускала, хотела, чтобы я остался, может, чтоб мы поженились… Глупости.

— И это все? — спросил Штрекар.

— Все, — стоял на своем Гржанич. Очевидно, Штрекар вызывал у него чувство протеста, а в Гашпараце он старался найти союзника.

Снова помолчали; Валент неторопливо прямо из бутылки потягивал пиво, и кадык на его шее двигался вверх-вниз. Он не отрывал взгляда от макушки новостройки. Вопрос задал Штрекар:

— Послушай, а она никогда не упоминала какого-нибудь адвоката?

— Адвоката? Нет, никогда.

— Это точно? А ты не знаешь, для чего ей мог понадобиться адвокат?

— Нет, ничего такого у нее не было. Наверняка.

— Тебе не приходилось слышать от нее имя Филиппа Гашпараца?

— Нет. А кто это?

— Один адвокат. У нее в сумочке нашли его телефон.

Валент только пожал плечами и снова занялся бутылкой. Сейчас он разглядывал нависшую над стройкой горизонтальную стрелу желтого крана. Посетители за соседними столиками удовлетворенно хмыкали, их восхищала непринужденность, с какой юноша обращался с милицией. Такое всегда приятно видеть.

— Если что вспомнишь… — сказал Штрекар.

— Не думаю, — ответил Валент, не отрываясь от горлышка.

— Из Загреба пока ни шагу, — прибавил Штрекар.

По-прежнему не выпуская бутылки, Валент кивнул на стол и постучал по нему костяшками пальцев. Штрекар и Гашпарац поднялись. Юноша на них не взглянул.

В дверях Штрекар замешкался.

— Я мигом, — сказал он. — Иди, я догоню.

Он зашел в туалет, а Гашпарац торопливо вернулся к столику Валента. Не спрашивая разрешения, присел и нагнулся к самому лицу молодого человека.

— О чем вы мне хотели сообщить вчера вечером?

— Я вам? Вчера вечером?

— Меня зовут Филипп Гашпарац.

— Очень приятно, Гржанич.

— Вы вчера звонили ко мне домой и сказали, что хотите сообщить что-то в связи с Ружицей. В чем дело?

Словно размышляя, молодой человек мутными, полупьяными глазами в упор смотрел на Гашпараца. Потом, запустив пятерню в волосы, медленно проговорил:

— Вы ошиблись. Это был не я. Я не звонил.

На шее Валента Гашпарац заметил тонкую золотую цепочку с подвеской — маленькой золотой розой.

V

Отправляясь в «Металлимпэкс», Гашпарац и Штрекар не могли решить, с кем им следует там разговаривать. Сотрудники Штрекара накануне побеседовали с каждым, кто мог сообщить хоть что-то. С особым пристрастием интересовались, не была ли Ружа Трешчец посвящена в какую-нибудь производственную тайну, и старались выяснить, с кем из сослуживцев она находилась в неприятельских или, наоборот, в дружеских отношениях, что могло бы пролить хоть какой-нибудь свет на происшедшее. Ничего определенного они не узнали. Штрекар думал проверить все сам, он хотел увидеть обстановку и людей, окружавших девушку. Его выбор пал на трех человек, он решил опросить одну из машинисток, старшего бухгалтера, которому Ружица часто печатала, и заведующую машбюро.

Названных сотрудников для беседы пригласили в зал заседаний. Штрекар, подперев руками голову и не выпуская изо рта сигарету, сидел за длинным полированным столом. Со стороны казалось, будто инспектор спит, впрочем, может, он и в самом деле спал. Гашпарац, заложив руки за спину, стоял у окна, выходившего на типичный для Илицы двор: серый, мощеный, с мастерскими, — и размышлял о событиях минувшего утра…

Когда он спустился в сад после завтрака, за время которого они с женой не обменялись ни словом (девочка училась в первую смену), Лерка, облокотившись на подоконник, в халате и с бигудями в волосах, крикнула:

— Когда придешь?

— Не знаю.

— Обедаешь дома?

— Вряд ли успею.

— Сегодня день рождения мамы. Мог бы и сам вспомнить, — бросила и тут же отошла от окна.

Гашпарац возвел очи горе и едва сдержался, чтобы в ярости не пнуть цветы на клумбе. В окне бельэтажа он заметил тещу, которая даже не потрудилась скрыться, услышав его разговор с женой.

— Доброе утро, мама, — сказал он и опять посмотрел на небо…

Сейчас он тоже смотрел на небо. День был ясный, солнечный, над серыми крышами струилась весенняя свежесть, доносился гомон птиц из густых крон деревьев на Штроссмайеровом бульваре.

Он обернулся, услышав шаги: это была машинистка. Гашпарац отошел от окна и сел рядом со Штрекаром. Инспектор не считал нужным представлять его, и люди полагали, что Гашпарац тоже из милиции. Штрекар сознавал, что допускает нарушение инструкции, однако это его не смущало, и неловко себя чувствовал только Гашпарац. Машинистка заметно волновалась, на ее лице выступили красные пятна. Нижняя часть туловища молодой особы от постоянного сиденья была уже несколько тяжеловата, юбка слишком коротка, девица явно злоупотребляла косметикой; в уголках губ Гашпарац заметил следы кофе.

— Я знала ее не очень хорошо, — ответила машинистка на первый вопрос Штрекара. — Нас ведь в бюро четырнадцать. Конечно, работала она хорошо. Мы в общем ладили… Но ничего особенного… Она не любила сплетничать, и вообще была замкнутая… Ну вот и все, работала, я сказала, хорошо… Меня прямо как громом ударило, знаете, с каждым может такое случиться, я живу на Врабаче, все-таки вместе работали…

— А во внерабочее время?

— Вне работы я с ней никогда не встречалась… Ну, может, изредка видела в кино, раза два столкнулись в Центральном универмаге, просто так, случайно. Да, правда, как-то у нас был товарищеский вечер, но тоже ничего особенного, она танцевала со всеми, ушла раньше — кажется, за ней кто-то зашел, вероятно ее парень…

— Вы ее обычно видели одну?

— Да, чаще всего. Однажды в кино с ней был молодой человек, наверно ее парень.

— Высокий кудрявый шатен?

— Нет, светлый, точнее, даже рыжеватый, довольно полный, вроде бы с веснушками…

Штрекар и Гашпарац переглянулись.

— Вы этого человека видели один раз?

— Да, только в тот раз.

— Не разговаривали с ним? Она вас не познакомила?

— Нет, была страшная давка, знаете, у касс перед сеансом… Я хотела поздороваться, но мне показалось, что она нарочно меня не замечает, ну, я и не стала.

— Это все, что вы помните?

— Да.

— Ладно. Спасибо.

Нос главного бухгалтера украшали очки в золотой оправе, он был в строгом темном костюме с темным же галстуком, тщательно выбрит и вообще походил на иллюзиониста или гипнотизера.

— Она ничем не выделялась… Вела себя скромно, понимаете, несмотря на ее внешность, нужно сказать, что… Такие женщины обычно знают себе цену, а она, представляете, вела себя очень скромно. Здешние молодые люди в рабочее время увивались вокруг нее, хотя в общем безрезультатно. Она была неприступна, не отвечала на ухаживания — во всяком случае, насколько мне известно.

— А вы не припомните какого-нибудь эпизода? Может быть, вам доводилось беседовать о чем-либо?

— Только один раз. Это выглядело несколько странно, да… Во всяком случае, я тогда был удивлен. Мы никогда дотоле… я хочу сказать — мы были мало знакомы. Поэтому меня очень удивило, когда она сказала, что хотела бы поговорить со мной с глазу на глаз.

— Что ей было нужно?

— Вот об этом и я себя спрашивал… Оказалось — совсем обычное дело… Мы спустились в нашу столовую… Она просила меня помочь устроить на работу кого-то из ее близких… Даже не помню, то ли дружка, то ли брата, что-то в этом роде…

— Полировальщик по специальности?

— Вы его знаете? Да, да, сейчас я припоминаю, именно полировальщик. Но я ничем ей не смог помочь. Тогда мы увольняли даже своих, а не то что…

— После того случая вам с ней беседовать не доводилось?

— Нет.

— А когда происходил разговор, о котором вы упомянули?

— Где-то зимой, в прошлом году… Может, в январе-феврале. Помню, что снег был и Новый год уже позади.

— Спасибо. На этом и кончим.

После того как бухгалтер, несколько удивленный тем, что все обошлось и дело ограничилось совсем вроде бы незначительными вопросами, вышел, Штрекар сказал:

— Валент уехал в Германию в прошлом году, в марте.

Дверь тихонько открылась и закрылась, Гашпарац снова стоял у окна. Послышались мелкие женские шажки. Обернувшись, он увидел маленькую, довольно полную женщину лет пятидесяти. Она, по-видимому, только что сделала прическу, но подкраситься забыла. Лицо было очень бледным, с темными подглазьями, выражение мягким и любезным. Женщина производила впечатление скромной особы.

— Мне очень приятно, что вы про меня вспомнили, — сказала она. — Хоть говорить мне об этом страшно тяжело… Я любила Розочку как родную…

Штрекар и Гашпарац переглянулись.

— Вы хорошо ее знали?

— По правде говоря, узнать ее было нелегко… И все же могу сказать, что знала ее неплохо, насколько это вообще возможно.

— Лучше, чем другие в бюро?

Гашпараца покоробил резкий и надменный тон Штрекара: он боялся, что у женщины пропадет желание отвечать на вопросы.

— Безусловно, — кивнула женщина. — Я знала ее еще девочкой. Когда-то я ведь тоже жила на Гредицах.

Штрекар бросил быстрый взгляд на Гашпараца и коротко спросил женщину:

— Когда?

— Да сразу после войны, вплоть до пятьдесят пятого. У моих родителей там был дом. И, выйдя замуж, я с покойным мужем некоторое время жила там. Вместе с родителями. И потом я не порывала связи с Гредицами. В те времена это было село. Домов было куда меньше. И все друг друга знали. Я знаю и мать Ружицы… Знаю, как тяжко им жилось после смерти отца… Это ведь я устроила Ружицу сюда на работу. Когда умер ее отец, она ушла из школы, поступила на курсы машинописи.

Гашпарац слушал затаив дыхание. История раздвигала границы, картина приобретала более глубокие, живые очертания и все, о чем говорила госпожа Надьж, можно было отчетливо вообразить. Штрекар слушал тоже очень внимательно, хотя было видно, что его распирают все новые и новые вопросы.

— Вы не заметили в ней каких-либо перемен в последнее время? — спросил он.

— Да как вам сказать? Мне кажется, она была несколько нервозна… Мы ежедневно, правда понемногу, разговаривали… Она волновалась — во всяком случае, я так думаю. Может быть, из-за этого паренька, Валента?

— Вы и его знаете?

— А как же! Мне кажется, они иногда ссорились… Должна вам сказать, со мной она не откровенничала на эти темы, хотя, я полагаю, доверяла мне.

— Она ничего определенного не говорила вам о причине своего волнения? Вы ее не расспрашивали?

— Я спрашивала, но она уклонялась от ответа. Сказала как-то, весьма неопределенно, что кое-какие затруднения дома, только тотчас же добавила, что это не касается ни матери, ни сестры… Значит, что-то происходило между ними.

— А вы не предполагаете, что именно?

— Нет.

— Она при вас никогда не упоминала имя адвоката?

— Адвоката?

— Да.

Госпожа Надьж задумалась. На бледном лице вроде бы даже появился слабый румянец, вероятно вызванный беседой. Наконец, после краткого размышления, она сказала:

— Нет, не упоминала.

— Вы слышали такое имя — Филипп Гашпарац?

— Нет. Никогда.

Гашпарацу было неприятно, что его имя используют в качестве основной улики. Но что оставалось делать? Именно из-за этого он и присутствовал здесь.

— Вы допускаете, — неожиданно обратился к госпоже Надьж Штрекар, — что ее мог убить Валент Гржанич?

Женщина была не в силах скрыть возбуждение: на ее щеках уже отчетливо выступили два красных пятна.

— Как можно подумать такое?! Такое и о себе самой не знаешь, а тем более о другом… И все-таки мне кажется, он не из таких. Я думаю, в решительный момент он скорее расплачется. — При этих словах Гашпарац вздрогнул. Мнение женщины показалось ему изумительно точным и в то же время неожиданным. Было похоже, что и Штрекар воспринял слова подобным образом, потому что больше не задавал вопросов и только сказал:

— Спасибо вам. Если что-либо припомните…

С этим они и уехали; расстались наплощади Свачича. В конторе Гашпарац сначала заглянул в общую комнату, чтобы поздороваться со стажерами и секретаршей. Потом прошел в кабинет. По привычке он посмотрел на портрет тестя и тут вспомнил о дне рождения тещи. На столе он заметил пакет. Взял его и поглядел на просвет.

В конверте лежал тонкий эластичный четырехугольник. Фотография.



VI

Прежде чем вскрыть конверт, Гашпарац подошел к окну и распахнул обе створки: было солнечно, над смрадом выхлопных газов, где-то в ветвях, щебетали птицы, в толпе прохожих глаз выхватывал то светлый костюм, то легкую рубашку — люди, как всегда, торопили новый сезон. Мальчик-фонтан озорно направлял свою струйку в бассейн у себя под ногами. Гашпарац вздохнул полной грудью, хотя знал, что это бессмысленно: воздуха совсем не было.

Вернувшись к столу, он сел, закурил и принялся рассматривать конверт. На нем крупным, явно женским почерком было написано: Господину Филиппу Гашпарацу, адвокату, и адрес. Слово Загреб было подчеркнуто двумя жирными чертами — так пишет человек, которому приходится часто отправлять корреспонденцию. Об этом же свидетельствовал и почерк. Обратный адрес отсутствовал.

Гашпарац надорвал конверт. Только фотография. Прежде чем обратиться к ней, Гашпарац тщательно исследовал конверт; засунул внутрь палец, ощупал, но ничего не обнаружил.

Тогда он принялся за фотографию. Она была стандартного размера, очевидно девять на двенадцать, черно-белая, выполненная профессионально, вероятно со вспышкой, должно быть, в пасмурную погоду. Все это Гашпарац отметил почти механически, припоминая сведения, полученные им лет пятнадцать назад в фотоклубе студенческого городка. Фотография была сделана в общественном месте. Спустя несколько мгновений Гашпарац сообразил, где именно: в зале ожиданий загребского аэропорта.

На фотографии была изображена Ружица Трешчец.

Филипп Гашпарац устроился поближе к свету и начал разглядывать фотографию. Ружица стояла одна, возле самой стены, в правой руке сумочка, из которой торчало что-то вроде газеты, левая рука в кармане. Она смотрела прямо в объектив, и Филипп впервые увидел ее взгляд.

На этой фотографии она была иной, чем на снимке, висевшем в кухне. Здесь она казалась живой, естественной, не скованной статичной позой. Гашпарац почувствовал, что начинает угадывать в Ружице Трешчец реальную личность, она перестает быть для него размалеванной ретушером куклой или абстрактным, загадочным понятием, о котором каждый рассказывает по-своему. Сейчас адвокат увидел обычную девушку, каких можно встретить на улице, разве что покрасивей других и с более глубоким взором задумчивых глаз, вполне живую и понятную. Ибо та, семейная, фотография производила впечатление просто портрета, например портрета человека, которого мы никогда не знали, хотя он мог быть нам близок: какого-нибудь родственника, который еще до нашего рождения уехал в Америку и там умер. На той фотографии ничто: ни одежда, ни поза — не убеждали нас, что данная особа жила с нами, совсем рядом, что мы ее, может быть, не раз встречали; и поэтому Филиппу столь отвлеченным представился вначале тот факт, что эта девушка зачем-то хранила в своей сумочке номер его телефона.

И вдруг сейчас все обретало ясность и уже казалось невероятным, что девушки больше нет, до того живой виделась она ему. Он изучал каждую деталь на фотографии: простая сумочка, обычный, купленный в магазине плащ, обычные туфли, очень мало косметики, собственноручно устроенная прическа. Ничего не указывало на причину, почему фотография послана именно Гашпарацу, и не давало ключа к разгадке, кто это мог сделать.

Гашпарац взял новую сигарету, помял ее в пальцах, закурил. И стал внимательно изучать все, что окружало Ружицу на фотографии, он делал это медленно, в то же время опасаясь, как бы кто не постучал в дверь и не помешал ему.

На снимке виднелись еще люди — это были пассажиры, спешащие или глазеющие по сторонам в ожидании вылета: чьи-то спины, две женщины с детьми, одна из которых, присев на корточки, поправляла что-то в одежде девочки. Трое мужчин смотрели на Ружицу. Один был лыс, с темным цветом кожи, должно быть иностранец. Камера запечатлела его в тот момент, когда он, по-видимому быстрым шагом проходя мимо девушки, вдруг оглянулся. Другой, довольно полный элегантный блондин стоял в распахнутом плаще, засунув руки в карманы пиджака. У него был широкий галстук с шотландским орнаментом, в зубах сигарета. Он смотрел в сторону Ружицы, но как-то неопределенно, и было не ясно, смотрит ли он на нее или на кого-то рядом с ней. Он производил впечатление досужего человека. Наконец, третий, длинноволосый юноша в джинсовом костюме, в круглых очках, скрестивший на груди руки. Он смотрел на Ружицу открыто, вроде бы даже улыбаясь, и всем своим видом словно пытался ее пародировать. Это все, что Гашпарац мог отметить.

Теперь он принялся разглядывать предметы. Несколько не сданных в багаж чемоданов стояли неподалеку от Ружицы, так что нельзя было заключить, едет она сама или кто-то другой. Чуть подальше, слева от нее, за стеклом аэровокзала угадывалась автостоянка, рядом — тротуар, зонтики, но ни одного человека; из-под зонтов между двумя машинами торчали две пары ног: очевидно, машину отпирали, потому что виднелась рука с ключами. И наконец, то, что показалось Гашпарацу самым важным: прямо над головой Ружицы Трешчец находились огромные квадратные часы с циферблатом, указывающим дату и время, цифры на черных пластинках поворачивались, отмечая минуты. На часах значилось пятое марта, четырнадцать часов и сорок две минуты.

Это все, что адвокат сумел увидеть на снимке. Сигарета истлела в пепельнице, оставив после себя серую грудку пепла, и поэтому он закурил новую. Потом встал, снова подошел к окну и принялся разглядывать площадь. Впервые он изменил старой привычке и размышлял стоя, а не в кресле для клиентов. Ему никак не хотелось звонить Штрекару, не хотелось сообщать ему о фотографии и делиться почерпнутыми из нее сведениями. Но, подумав, он пришел к заключению, что это только увеличило бы его собственную неуверенность, усилило бы его растерянность и смятение. Он понял, что нежелание рассказать обо всем Штрекару продиктовано чувством противоречия, ибо единственно возле Штрекара он ощущал себя надежно. Гашпарац выпустил дым в окно и засмотрелся на солнце, скрывавшееся за голубым облачком.

Штрекар отозвался тотчас же.

— Это Гашпарац. Ты не мог бы заскочить ко мне?

— Что-нибудь важное?

— Да. Я бы сам пришел, да знаешь…

— Что случилось?

— Я получил фотографию Ружицы Трешчец, она снята в аэропорту. Кто-то мне ее послал анонимно.

— Анонимно? Тебе?

— Да. Принесли утром, пока мы с тобой ездили в «Металлимпэкс».

— А что на ней?

— Не очень много. Кроме девушки немало людей… Видна дата и время…

— Погоди, я сейчас.

Гашпарац прошелся взад-вперед по комнате. Потом попросил секретаршу провести к нему Штрекара сразу же, как тот появится. Потом снова стоял возле окна. Штрекар шел пешком. Он пересекал площадь огромными шагами, заложив руки за спину и несколько подавшись вперед, так что показался Гашпарацу провинциальным чудаком или полоумным изобретателем. Не без иронии подумалось: «Вот тебе и милицейская заповедь — не привлекать к себе внимания».

Прямо от двери Штрекар направился к письменному столу, походя хлопнув Гашпараца рукой по плечу в знак приветствия. Он взял конверт и буквально рухнул в одно из кресел, как обычно. Пока он рассматривал фотографию, Гашпарац стоял у окна и выпускал колечки дыма в сторону солнца.

Штрекар изучал фотографию несколько минут молча. Затем, прищурив глаз из-за дымящей сигареты, которую яростно жевал зубами, так что фильтр уже превратился в жвачку, сказал:

— Интересно.

— Что тебя заинтересовало? Я ничего особенного не рассмотрел, — произнес Гашпарац, притворяясь наивным.

— Ты недостаточно информирован, — изрек Штрекар. — Ты не мог увидеть то, что увидел я.

— И что же это такое?

— Дата. Пятое марта.

— Что же она означает?

— То, что шестого марта была совершена кража в «Гефесте». Там, где прежде работал Валент Гржанич.

VII

— Папа!

— Да?

— Пап, куда мы с тобой пойдем в воскресенье?

Они сидели в гостиной, окна в сад были открыты, можно рукой дотянуться до веток, солнце освещало кусочек пола между радиатором и персидским ковром госпожи Аделы, и лакированный паркет сверкал. Лерка сидела в кресле, погрузившись в чтение модных немецких журналов, но, как показалось Гашпарацу, услышав вопрос дочери, настороженно приподняла голову. Он тоже укрылся за газетой, хотя и не читал, а девочка, скрестив по-турецки ноги, сидела в кресле с комиксами, которые регулярно приносил ей Гашпарац. Утомившись от чтения, она прижала к носу палец — засунуть его в ноздрю не решалась — и спросила:

— Куда, папа?

— А ты бы куда хотела?

— Ну ты же всегда придумываешь, а не я.

— Пока еще ничего не придумал. Скажу вечером, идет?

— Ладно. Только обязательно!

И девочка снова погрузилась в чтение.

Гашпарац был доволен, что его оставили в покое. Уйти сейчас он никуда не мог, так было заведено, да и совесть говорила ему, что изредка следует побыть в кругу своей семьи. А дочка напомнила, что каждое воскресенье, рано утром, пока Лерка спала, они садились в машину и куда-нибудь уезжали: в Крапину, Забок, в Карловац или в Вараждин, а то просто на берег Савы. Надо было что-то придумать на воскресенье. Голова же была занята событиями дня, и особенно тем, что он услышал от Штрекара…

Гашпарац не сразу понял, о чем говорит милицейский инспектор, почему так важно, что Ружица Трешчец была сфотографирована за день до ограбления в «Гефесте» и какая связь существовала между этой кражей и трагическими событиями последних дней. Может быть, Штрекар думает… Однако Штрекар начал издалека.

— Странное впечатление производит этот «Гефест», — сказал он, не вынимая изо рта сигарету. — Крохотное предприятие, вернее, если я не ошибаюсь (а вполне возможно, что ошибаюсь, ибо специально этим вопросом я не занимался), филиал некоего крупного предприятия, но тем не менее вполне самостоятельная единица, даже с собственным названием. Может, ты видел их вывеску, там, по пути в Горицу…

— Не припомню.

— Ну, это не важно. Так вот, они, понимаешь, производят пластические то ли трубы, то ли шланги, причем являются единственными производителями таких труб в стране. А трубы эти нужны всем, это какой-то особый вид, что ли… Еще они делают резиновые шланги в металле, как для душа. И их тоже. Теперь ты представляешь? Поскольку они единственные производители подобной продукции, они гребут огромные деньги. Зато все остальное, я имею в виду организацию дела, не соответствует размерам производства.

— Нарушение законности?

— Как на это взглянуть. Фактически производство активизировалось в последние несколько лет, когда возникла потребность в этих их благословенных трубах. А до того это была мануфактура, почти частная мастерская, насколько я понимаю… Едва сводили концы с концами. И вдруг потекли деньги, хотя многое осталось по-старому.

— Ты полагаешь, работают на прежний манер, не расширяются?

— Вот именно. Производство несложное, у них два станка, вывезенных из Дании, рабочих много не требуется, там их не больше десятка да пара служащих. Вот так.

— Если я тебя верно понял, с этими огромными суммами они управляются по старинке.

— Ты абсолютно прав, — воскликнул Штрекар, оживленно жестикулируя, словно ухватил главную мысль, хотя ему должно было быть ясно, насколько еще далеко до истины. Гашпарац вдруг подумал: инспектора доконали-таки бессонные ночи. — Видишь ли, — продолжал Штрекар, — они сдавали в банк деньги раз в неделю и хранили их в маленьком сейфе. Знаешь, такие зеленые? Его без особого труда можно унести вдвоем. Представить себе не могу, как там могла уместиться такая куча деньжищ!

— И что это было за ограбление?

— Вероятно, многие знали, как хранятся деньги, оставалось лишь выбрать подходящий момент.

— Ограбление со взломом?

Штрекар ответил не сразу, его воодушевление будто рукой сняло.

— Видишь ли, — сказал он, — в том-то и дело. Взлома не было.

— А что же?

— Сейф открыли ключом. А ключ был только у директора. Однако точно установлено, что директор в тот день находился в Сплите, а ключи лежали у него дома.

— Каким же образом…

— Э, вот тут-то мы и подошли к системе, которая, по-видимому, тебе все-таки недостаточно ясна, — вздохнул Штрекар, закуривая новую сигарету. — На таком маленьком предприятии, где все знают друг друга в лицо, каждому, вероятно, хоть однажды доводилось отпирать сейф или присутствовать в комнате в тот момент, когда его открывали или закрывали. Знаешь, как бывает: директор вышел заморить червячка, говорит по телефону, попросит любого, кто подвернется, открыть сейф.

— Значит, каждый мог сделать копию ключа. Что же вам удалось выяснить?

— Да по сути дела — ничего. Те, кого можно было заподозрить, имеют алиби, а те, кто его не имеет, не кажутся нам способными на кражу.

Штрекар обрел доброе расположение духа. Глубоко затягивался и, развалившись в кресле, дымил в потолок. Гашпарац задумчиво глядел на него. Он знал: Штрекар ждет вопросов.

— Ты считаешь, копию ключа мог сделать и Валент?

— Не отрицаю такую возможность, хотя ничего определенного сказать не могу. Он, правда, уволился оттуда год назад, и все же… А ты как думаешь?

Размышляя, Гашпарац молча наблюдал за Штрекаром, пытаясь по выражению его лица угадать, есть ли у того какая-либо версия.

— Не знаю, — ответил он наконец. — Думаешь, приехал из Германии, специально чтобы ограбить, а затем возвратился снова? И Ружица его встречала? Конечно, в подобной ситуации заподозрить его было бы трудно. Полагаешь, он на это способен?

— Это надо проверить.

На том и расстались. Было уже три часа, стажеры давно разошлись по домам. Гашпарац постоял у окна — Штрекар пересекал площадь Свачича, как всегда опустив голову и заложив руки за спину, — потом и он поехал домой…

— Папа…

— Да?

— Почему тебя никогда нет дома?

Девочка сидела за книгой, и вопрос, вероятно, был спровоцирован прочитанными ею сентиментальными рассуждениями о нынешнем отчуждении родителей от детей. Гашпарац взглянул на жену, за журналом он не увидел ее лица. Затронута была излюбленная Леркина тема. Стоило им поссориться — а ссорами заканчивались почти все их беседы, — она принималась жаловаться, что его никогда нет дома и это, мол, вовсе не потому, что он занят, а просто не хочет находиться в лоне семьи. Она не ошибалась: обязанности адвоката ей были хорошо известны, она помнила, как работал ее отец. Гашпарац часто задавался вопросом, не хочет ли она своими упреками напомнить ему, что контору, которая отнимает у него так много времени, он унаследовал от ее отца, и столь прекрасно поставленное дело вовсе не требует от шефа подобной затраты сил, и этот шеф мог бы уделять значительно больше внимания своей супруге, благодаря которой он урвал такой лакомый кусочек без особых личных заслуг.

Вот ход ее рассуждений. Факт, что она родилась в семье известного адвоката Бизельчана, Лерка считала собственной заслугой, в том, что уродилась красивой, усматривала свою личную доблесть, а брак с Гашпарацем воспринимала как акт безумного с ее стороны милосердия, которого никогда не сможет себе простить.

Бесконечные упреки слышались по поводу их редких выходов в свет. Она постоянно ныла, что по вечерам вынуждена сидеть дома: он или занят, или устал, — а когда он предлагал пройтись, она тащила его к каким-то гимназическим подругам, друзьям детства, коллегам или соседям, которых он не выносил. Она же не упускала случая подчеркнуть, что он должен благодарить судьбу, получив возможность войти в круг таких людей.

Поэтому теперь беспечным тоном он ответил девочке, зная, что ее удовлетворит его ответ:

— Потому что я должен работать, дорогая.

Он не успел завершить фразу, как на улице возле дома засигналил автомобиль. Он даже не подумал, что это может иметь к нему какое-либо отношение, но, когда гудки повторились, Гашпарац поднялся и подошел к окну, чувствуя на себе недоумевающий взгляд жены. Он повернулся к ней:

— Штрекар, — и вышел.

Штрекар сидел в машине вялый, осунувшийся и посеревший, с воспаленными глазами, будто больной. Гашпарац, оперевшись рукой о капот машины, нагнулся к окошку.

— Я проверил, — сказал инспектор, не здороваясь. — В четырнадцать тридцать прибывает самолет из Франкфурта. — И замолк. Даже сейчас он не мог отказаться от загадочности. Ждал вопроса.

— И? — спросил Гашпарац.

— Он прилетел тем рейсом. Она встречала его.

Штрекар устало махнул рукой, и машина сорвалась с места, так что завизжали покрышки. Гашпарац смотрел ей вслед.

VIII

Когда проезжали по Савскому мосту, адвокат не удержался, чтобы не взглянуть направо, вверх по течению, туда, где было обнаружено тело Ружицы Трешчец, Белой Розы. Расстояние было приличным, но ему показалось, он рассмотрел указанное Штрекаром место: помятую траву на берегу, где он тогда стоял, потрясенный. Был полдень, дул восточный ветер, поверхность Савы подернулась рябью, зеленая сень берегов и голубое небо, залитое солнцем, делали ее прозрачно-синей. Штрекар вел машину, вжавшись в спинку сиденья и выпрямив руки, державшие баранку. Глаза его обрели ясность, взгляд уверенность. Он не вынимал изо рта сигарету, но ухитрялся выпускать дым таким образом, что тот не попадал в глаза.

— Вот так всегда и бывает, — неожиданно произнес он. — Стоит поверить, что все уже держишь в руках, осталось лишь выполнить мелкие формальности, как возникает нечто и путает все карты — какие-то дополнительные сведения, непредвиденные связи…

— Я не очень искушен в подобных делах, — осторожно начал Гашпарац. — Только мне думается, эти два случая вряд ли связаны между собой… Даже если предположить, что Валент имел отношение к ограблению, абсолютно не следует, что он убийца… Да и зачем ему убивать? И как это вяжется с ограблением?

— А вдруг она обо всем знала и у нее заговорила совесть?

— Хм. Тебе видней.

— Я указал как одну из возможностей, а существует миллиард вариантов, о которых мы не догадываемся. Да это и не главное. Хочу заметить, что и данный случай — ни больше ни меньше обычный процесс расследования. Всегда удается ухватить какую-то ниточку, нащупать какие-то неожиданные отношения между людьми или что-нибудь в этом роде. И это лучшее доказательство того, что все явления на этом свете взаимосвязаны.

— Трудно предположить, что подобное заключение имеет юридическое обоснование. Оно звучит скорее поэтически.

— Зато очень важно для расследования. Сыск и поэзия не так уж далеки друг от друга, как может показаться.

— Ты сегодня настроен философски.

— Оттого, что наконец выспался.

Они ехали туропольской равниной к Горице. На узком шоссе движение было весьма оживленным. По обеим сторонам дороги, утопая в зелени, тянулся ряд маленьких домиков, пестрели рекламы автосервиса. В названиях гостиниц все чаще мелькало слово «отдых».

— Зачем мы туда едем? — спросил Гашпарац.

— Узнаем, нет ли чего нового; ты, коли всерьез решил заняться этим делом, увидишь все своими глазами, а главное, попробуем понять, мог ли Гржанич совершить ограбление. Впрочем, мы уже приехали.

Они вкатили прямо во двор, потому что ворота были распахнуты настежь: ни проходной, ни сторожа. Небольшой двор был окружен, по-видимому, деревянными, оштукатуренными строениями, похожими на гаражи или даже на сараи. Вместо асфальта толстый слой гравия, так что из-под колес машины сразу же поднялось облако пыли. Контора располагалась в строении с широким окном, обращенным к воротам. В отличие от остальных побеленным. Из одной постройки доносился приглушенный шум какой-то машины, из другой — громкий металлический лязг, какой бывает при клепке. Двери были открыты, но внутри царил полумрак и угадывалось лишь какое-то неопределенное движение.

Первый человек, которого они встретили во дворе, был Звонко, приятель Валента. Он вышел из помещения, не спеша застегивая явно великоватые брюки на подтяжках, и остановился, с любопытством разглядывая автомобиль.

— Он здесь откуда? — удивленно спросил Гашпарац.

— Он здесь работает. Разве я тебе не говорил? Весьма примечательная деталь.

— Думаешь… — начал было Гашпарац, но Штрекар уже покинул автомобиль. Он окликнул Звонко, тот подошел, поздоровался, Гашпарац тоже протянул руку. Казалось, Звонко несколько растерян и даже испуган, во всяком случае, он заметно побледнел, хотя для этого, помимо встречи с ними, могло быть множество причин. Гашпарац был уверен, что Штрекар умолчал о месте работы Звонко вовсе не по забывчивости, а вследствие той же страсти окружать все тайной.

Инспектор подходил к конторе, и Гашпарац поспешил за ним. Звонко остался стоять посреди двора с незажженной сигаретой во рту — он рылся в карманах, тщетно стараясь найти коробку со спичками.

Помещение конторы состояло из двух комнат. В первой за пишущей машинкой сидела женщина средних лет, а в углу, у столика со скоросшивателями, молодой человек лет двадцати двух выписывал длинные столбцы цифр. Подоконник заставлен цветочными горшками. Во второй комнате находился директор, его стол был плотно придвинут к подоконнику, и цветы отсутствовали. Мебель была самая простая: шкаф с подъемной дверцей, круглый столик, несколько стульев, маленькая железная печь, тепла от которой, очевидно, хватало, чтобы обогревать помещение с низким потолком и дощатым полом. В углу стоял сейф, но больше, чем тот, какой описывал Штрекар: вероятно, его приобрели уже после ограбления.

Директор с обоими поздоровался за руку. Это был высокий лысеющий мужчина, с абсолютно черными усами, серыми прозрачными глазами. Широкие плечи и прямая осанка, без малейшего признака сутулости, которая появляется от долгого сидения за столом, выдавали в нем бывшего спортсмена. Ему могло быть около пятидесяти.

— Как дела? — обратился он к Штрекару, когда все уселись. Из этого вопроса Гашпарац заключил, что Штрекар, несомненно, сюда уже наведывался. Следуя установившемуся при деловых встречах этикету, директор с ходу предложил: — Не хотите ли что-либо выпить? — Его предупредительность была лишена подобострастия, и Гашпарацу это понравилось.

— Спасибо, — ответил Штрекар, неторопливо извлекая из пачки сигарету. Как всегда, он предпочел выглядеть загадочным.

— Есть какие-нибудь новости в связи с ограблением? — не выдержал директор, фамилию которого Гашпарац не расслышал: Томашич или что-то в этом роде. Штрекар сделал неопределенный жест, не выпуская из руки сигарету. — Видите ли, — поспешил объяснить директор, — мне бы не хотелось думать, что это кто-то из моих служащих, сами понимаете. И в то же время в интересах следствия…

— Да, — прервал его Штрекар. — Знаете, я бы хотел выяснить одну деталь. Поскольку ключ от сейфа был только у вас. Где вы его обычно держали? Мог кто-либо из ваших служащих незаметно для вас взять ключ, положим, на несколько часов? А потом вернуть его на место?

— Хм, об этом я не думал, — ответил директор. — Впрочем, вероятно, это возможно, хотя очень и очень не просто. Ключ я носил с собой, а дома он вместе с другими лежал в отдельной коробочке, в кухне… Об этой коробочке, кроме моей жены… никто не знает…

— А кому из работающих сотрудников известен адрес вашей квартиры?

— Да… всем, я полагаю.

— Мы сразу пришли к заключению, что существовала возможность сделать копию ключа. Как вы думаете, насколько широк круг людей, которые могли бы воспользоваться ключом для этой цели?

— Не слишком. Речь идет лишь о работающих здесь.

— Или работавших, — уточнил Штрекар, внимательно наблюдая за директором, в надежде уловить реакцию на свои слова.

— Работавших? — переспросил директор и задумался. — Работавших? Да, да, и о тех.

— Мог воспользоваться ключом Валент Гржанич?

Директор молчал, растерянно глядя прямо перед собой. Потом, пожав плечами, произнес:

— А почему бы и нет? Мне как-то неудобно о нем… Прочел о его девушке… Но что поделаешь, от правды никуда не денешься. Валент мог так же, как и другие. Он некоторое время мне помогал — делал работу, которой сейчас занимается молодой человек — вы видели его в соседней комнате. Я часто давал ему ключи. Нет, нет, я вовсе не хочу навлечь на него подозрение. Говорю все как было, любой у нас сможет подтвердить мои слова. Только, ради бога, не говорите ему, что я…

— Не беспокойтесь, — резко прервал Штрекар. — Еще вопрос. Ограбление было совершено пятого или шестого, соответственно в четверг или в пятницу или в ночь с пятницы на субботу. Откуда вам известен день ограбления?

— Я уехал в Сплит в четверг, пятого, рано утром. Перед отъездом заходил сюда и отпирал сейф. Здесь были старая Юрчакица и паренек — те, что в соседней комнате. Я оставил им деньги для расчета со снабженцами. В субботу утром я прямо с аэродрома приехал сюда. Они меня поджидали, чтобы нести деньги в банк. Денег в сейфе не оказалось. Было около восьми утра.

— Я думаю, пока все, — подытожил Штрекар и вопросительно взглянул на Гашпараца, будто ожидая, что тот в свою очередь задаст какой-нибудь вопрос. Тогда Гашпарац, взявший на себя роль старшего по чину, который лишь слушает и молчит, поднялся и протянул руку директору.

Во дворе они снова увидели Звонко. Он бесцельно слонялся у ворот, не в силах скрыть любопытства — его безусловно интересовало, зачем они сюда пожаловали и что им удалось выяснить. Но по лицу было видно, что сам он не решится их выспрашивать.

— Понимаешь, — говорил Штрекар, пока они шли к машине, — я просмотрел протоколы. Звонко среди немногих, у кого нет алиби. Он утверждает, что был на рыбалке, и к тому же один.

С этими словами они поравнялись со Звонко. Гашпарац похлопал его по плечу и затем, словно неожиданно вспомнив, спросил:

— Вы после обеда дома?

— Да, а что?

— Так. Может быть, мы заглянем. Хотя не уверен.

Когда они усаживались в машину, Гашпарац еще раз взглянул на явно растерявшегося Звонко и, обернувшись к Штрекару, заметил:

— Надеюсь ты не думаешь, что Звонко и Валент…

Штрекар не ответил.

IX

Отправляясь в Гредицы, Гашпарац опасался нескольких вещей. Всего больше он не хотел встретиться с Валентом Гржаничем — боялся провокации, которая испортила бы Штрекару все дело. Смущала также мысль о возможной встрече с матерью и сестрой Ружицы Трешчец, которым адвокат абсолютно не знал, что сказать; он чувствовал себя ответственным и, может быть, даже виноватым перед ними из-за записки с номером телефона, хотя они ничего не знали ни о телефоне, ни о том, кому он принадлежит. Волновал его и предстоящий разговор со Звонко: он не был уверен, сможет ли должным образом вести себя с ним один на один, без Штрекара. И в то же время что-то говорило ему, что от Звонко он узнает больше, чем от кого-либо, впрочем, как и каким образом — неизвестно. Неспроста, утешал себя адвокат, Штрекар разрешил ему эту экскурсию.

Вот о чем размышлял Гашпарац, шагая по откосу. Точнее, начал размышлять после того, как миновал место происшествия. До этого из головы не выходила мизансцена, разыгранная в доме перед его уходом: иронический взгляд жены — как ответ на его слова, что должен ехать по срочному делу; глубокий, многозначительный вздох тещи, присутствовавшей при их разговоре — она сидела с журналом мод в руках. Только с дочкой было все в порядке: он пообещал, что в воскресенье они поедут в Рогашка-Слатину, посмотреть на источники. Девочка была довольна. Он дал себе слово, что обещание выполнит.

К счастью, домишко Звонко находился в самом начале улицы, ближе к Саве, так что Гашпарац дошел до него, не встретив никого. Точно так же, к счастью, дома не оказалось матери Звонко, которая жила вместе с сыном. Собственно, в дом даже не пришлось заходить — Звонко во дворе, под шелковицей, разбирал мотоцикл. При скрипе калитки он поднял голову и посмотрел на Гашпараца: адвокату показалось, что парень побледнел. Сидя на корточках возле тазика с керосином, он промывал детали.

— Ну как идет дело? — проговорил Гашпарац, не зная, с чего начать.

Звонко протянул адвокату локоть, потому что руки его были в керосине, и Гашпарац пожал тонкое запястье, покрытое светлыми волосками.

— Нормально, а как иначе. Стыдно, если бы не шло, — быстро заговорил Звонко, — как-никак, я механик. Правда, сейчас не по специальности… Я — мигом.

Гашпарац постоял, обошел вокруг Звонко, который наспех заканчивал работу, и сказал:

— Не надо из-за меня торопиться. Когда-то и я любил так повозиться.

— Ну что вы, я сейчас, только вот еще это… Что вы делаете?!

Гашпарац снял пиджак, повесил его на ветку шелковицы, под которой они стояли, и закатал рукава рубахи. Он сел на корточки рядом со Звонко, для устойчивости погрузив каблуки во влажную землю, испещренную следами куриных и утиных лап, которые, по-видимому, тут обычно паслись.

— Так даже удобнее разговаривать, — сказал он.

Признаться, он именно на это и рассчитывал — совместное занятие давало ряд преимуществ: во-первых, не было необходимости глядеть друг другу в глаза, что для Звонко было весьма кстати, и, с другой стороны, участвуя на равных в работе, они должны были также как ровня участвовать и в беседе. Некоторое время оба молчали, одну за одной протирая тряпками детали мотоцикла.

— Скажите мне, — собрался наконец с духом Гашпарац, — как давно вы знаете Валента?

— Сроду, — поспешил ответить Звонко, вдруг ощутив облегчение, ибо, вероятно, ожидал более трудного и прямого вопроса. — Мы здесь родились, вместе ходили в школу, там, на Кончаровой улице, потом вместе учились ремеслу… Вместе рассматривали на улице автомашины. Воровали камеры и вообще… Очень любили мотоциклы. Потом вместе поступили на «Металлист» и опять вместе перешли в «Гефест».

— У, да это целая жизнь! — сказал Гашпарац.

— Почти. Но все-таки больше мы бывали вместе в школе или на работе. А в другое время меньше. У него была своя компания. Я, правда, считал Валента единственным другом — такой уж я человек: трудно схожусь с людьми. А он постоянно меняет приятелей.

— Такие отношения между товарищами встречаются, — заметил Гашпарац, стараясь, чтобы его слова прозвучали убедительнее.

— Может быть, только мне было нелегко. Он, бывало, вообще избегал меня, а я один никуда: ни в кино, ни на танцы. Сами знаете, придет человек один, кругом незнакомые, у всех компашки, а ты стоишь и пялишь глаза.

Гашпарац был доволен ходом беседы. Казалось, совместное занятие согрело парню сердце, настроило на искренние признания, которые даже пугали адвоката.

— Чем он занимался? — спросил Гашпарац.

— Да кто его знает, всяким. Увлекался спортом, многими видами, потом бросал, хотя его каждый раз отпускали неохотно, пристрастился к автостопу, потом взялся за другое…

— За контрабанду?

— Откуда вы знаете? — Звонко испуганно взглянул на него.

— Ну, это же обычно дело, — неопределенно заметил адвокат.

— Компании у него были разные, и со всеми в конце концов он ссорился, — продолжал Звонко, словно ощутив потребность исповедаться, выложить все, что накопилось у него в душе за долгие годы. — Разные компании, начиная от порядочных ребят и кончая подонками. И всюду его принимали. Была и настоящая шпана, жулье, некоторые отбывают срок, но были и приличные, папенькины сынки… Он же сам себе хозяин, знаете, рос без родителей, жил у старой тетки, она оглохла и почти ослепла, когда еще мы были маленькими… Я не мог с ним тягаться, у меня была мать… Мальчишкой она меня здорово сторожила, только потом я понял: случись со мной что-нибудь, мать бы не перенесла…

— А вам не хотелось отставать от него?

— Конечно. Никогда я не переставал им восхищаться. В самом деле, я сразу к чему-нибудь привязываюсь, а он все с легкостью бросает и тут же находит новое. Этой его черте я больше всего завидовал.

Гашпарац подождал, не добавит ли Звонко еще что-нибудь, и, поскольку тот молчал, спросил:

— Так было и с девушками?

— Он, наверное, хотел, чтобы и здесь так было. Но… я думаю, Розу он любил по-настоящему.

Звонко умолк, казалось, на эту тему ему говорить не хотелось. Гашпарац решил перевести разговор на другое: позже, подумал, вернусь к этому.

— Ладно, — сказал он, — как же при таком непостоянстве он сумел получить профессию?

— Ну, это была его цель. Тут он проявил редкое упорство. Твердо решил — и добился. Ясное дело, ссорился и с учителями, и с мастерами, а закончил как надо.

— А работа?

— Ну, ее он менял запросто. Из «Металлиста» ушел после того, как мастер на него накричал: для Валента этого было достаточно, чтобы уволиться. Он, понимаете, очень самолюбивый. Взял и ушел.

— А вы за ним?

— И я за ним как дурак. Сейчас понимаю, до чего я был глуп. Наступило время, и у меня открылись глаза — наверно, это приходит с возрастом. Без всякого повода в один прекрасный день у меня пропала охота тягаться с ним и мерить все его меркой. Когда он ушел из «Гефеста» и махнул в Германию, я не дал себя одурачить и остался.

— А почему он ушел из «Гефеста»?

— Да опять ерунда. Разругался с директором.

— С директором? Мне он показался человеком покладистым.

— Валент может любого вывести из себя, — вздохнул Звонко. — Как только мы туда устроились — а попасть туда непросто, место денежное, — директор сманил его в канцелярию: у Валента хороший почерк, да и в математике он смыслит. И зарплата там, естественно, побольше. Ну и конечно, новый господин почувствовал себя важнее директора. Кончилось криком, и тогда Валент подал заявление об уходе.

— А он не говорил почему?

— Нет, это не в его духе. Люди болтали, будто директор поворовывает, а Валент его уличил. Но это глупость. Я знаю Валента: он бы не стал трепаться, если б что и пронюхал, да и не донес бы. Для него это вопрос чести.

— И тогда он уехал в Германию?

— Да.

— И бросил Ружицу?

Звонко испытующе взглянул на адвоката, словно стараясь понять, что кроется за этим вопросом, не хочет ли тот задеть его, намекнуть на любовь к Ружице. Однако Гашпарац не подымал головы и старательно тер какую-то деталь.

— Да, — сказал Звонко. Потом помолчал, поразмыслил и добавил: — Только она его ждала. Сам не знаю почему, но ждала.

— А он?

— Он как всегда. Посылал открытки. Знаете, в нем хуже всего то, что он дурной не только для себя, он измывается и над другими, приносит одни неприятности и горе.

— А вам?

— И мне тоже. Вот, например, когда случилось то дело на предприятии и я оказался без алиби. Все из-за него, понимаете?

— Правда?

— Конечно. Мы целый день были вместе. Ездили в Белград, на этом самом мотоцикле.

— А зачем?

Звонко помолчал, внимательно посмотрел на Гашпараца, как бы проверяя, не слишком ли заболтался, потом взглянул на вымазанные в керосине руки адвоката, и это, похоже, его ободрило. Он сказал:

— Привез из Германии какие-то часы. Мы поехали их пристроить.

Гашпарац ничего не сказал. А Звонко вдруг ощутил потребность высказать все, что накопилось у него на сердце, и выпалил одним духом:

— Я всегда знал, что и Розе он причинит горе.

— Вы думаете, она из-за него?..

— Ничего я не думаю.

X

Когда на следующее утро адвокат пришел в контору после очередного судебного разбирательства, стажер сообщил, что ему дважды звонила женщина. Она не захотела назваться и не объяснила, зачем он ей нужен. Женщина лишь поинтересовалась, когда можно застать Гашпараца. Ей сказали, что это зависит от дел, но, как правило, адвокат остается до трех и позднее. Женщина сказала, что придет сегодня около трех и очень бы просила господина адвоката дождаться ее, у нее к нему важное дело.

И вот Гашпарац снова стоял у окна, на своем обычном месте, курил, направляя маленькие облачка дыма навстречу солнечным лучам, и смотрел на оживленное в послеобеденные часы движение по площади Свачича. Струйка, которую пускал в бассейн мальчик-фонтан, радужно сверкала на солнце.

Гашпарац думал о том, как странно могут складываться обстоятельства: он с трудом заставлял себя идти домой и подолгу задерживался в конторе, а когда в один прекрасный день, собравшись с силами, готов уйти пораньше, возникает некая помеха. И это настолько неожиданно, как, скажем, телефонный звонок женщины, которая, кстати, может и не прийти. Но он должен ее ждать, ибо кто знает, в чем дело. Похоже, Штрекар абсолютно прав, когда говорит, будто все в жизни переплетено и так запутано, что размотать клубок попросту невозможно, а тем более нельзя предусмотреть что-либо заранее.

В тот момент, когда он собирался опуститься в кресло, предназначенное для посетителей, в коридоре послышались шаги; он отошел к своему столу и, оперевшись на него рукой, застыл. В дверь постучали.

— Войдите!

Дверь медленно приоткрылась. Посетитель показался не сразу, словно, незримый, решил заглянуть в образовавшуюся щель и, убедившись в чем-то, удалиться. Наконец дверь открылась.

Это была госпожа Надьж с того предприятия, где работала Роза Трешчец.

Увидев Гашпараца, женщина непроизвольно подалась назад. Какое-то мгновение она стояла на пороге, и адвокат ясно видел, как она бледнеет. Он молчал. Все-таки она произнесла:

— Простите, мне нужен адвокат Филипп Гашпарац.

— Я к вашим услугам.

— Вы? Почему вы?

— Я — Гашпарац. Милости прошу, входите.

— А разве вы не из милиции?

— Нет-нет. В милиции работает мой друг, Штрекар. Я помогаю ему в расследовании дела, поэтому и приезжал вместе с ним.

Она, очевидно, продолжала колебаться — потому ли, что не верила ему, или потому, что неожиданная ситуация сбила ее с толку. Гашпарац чувствовал — сейчас именно тот момент, когда женщина может повернуться и уйти или замолчать и не сказать ему то, ради чего пришла, а он не мог придумать ничего лучше и убедительней, как улыбнуться и сказать:

— Видите ли, у меня есть причины интересоваться этим делом. Войдите, пожалуйста, я вам все объясню.

Она решилась. Вошла и села в одно из кресел для клиентов. Гашпарац, поразмыслив, отважился сесть рядом, подчеркнув тем самым равенство их положений. Чтобы начать разговор, сказал:

— Если б я знал, что это дело интересует и вас, я бы сразу представился.

— А если б я знала, что вы…

— На короткой ноге с милицией, — с улыбкой продолжил за нее адвокат, — вы не пришли бы сегодня сюда. Ибо милиции вы не хотели сообщать, что вам известно мое имя. Верно?

— Пожалуй, да, — сказала она после небольшого раздумья. Потом вынула сигарету, он щелкнул зажигалкой, затянувшись, она закашлялась. Кашляла долго и тяжело, и было похоже, что женщина серьезно больна. Затем кашель ее отпустил.

— Вам лучше? — участливо спросил Гашпарац.

— Относительно, — ответила женщина. — Я, знаете ли, больна, и, кажется, серьезно.

Гашпарац решил, что разумнее не расспрашивать ее о болезни. Они молча курили. Беседу приходилось начинать снова. В конце концов она спросила:

— Какие причины заставили вас проявить интерес к этому делу?

Гашпарац, подумав, рискнул сказать правду. Так, полагал, он сможет и ее вызвать на откровенность.

— У нее нашли номер моего телефона, — начал он. — Я же с ней никогда ни о чем не разговаривал и даже не слышал о ее существовании. В милиции установили, что у девушки не было повода обращаться к адвокату. Это меня и заинтересовало. Согласитесь, странно обнаружить номер своего телефона в сумочке убитой женщины.

— Ах, вот как? — только и сказала посетительница.

— Кроме того, — продолжал Гашпарац идти напрямик и тем самым надеясь завоевать ее доверие, — я получил бандероль, имеющую прямое отношение к Розе или Ружице Трешчец.

— В связи с этим я и пришла, — медленно проговорила женщина. — Только из-за этого.

— Да?

— Бандероль вам отправила я.

— Вы? А зачем? И откуда у вас эта фотография?

— Там была фотография? Я не знала. Она дала мне запечатанный конверт и бумажку с вашим именем и адресом конторы. И просила отправить только в том случае, если с ней что-нибудь случится: внезапно уедет, или заболеет, или сама еще раз напомнит.

— А не сказала, в чем дело?

— Нет. Я уже говорила вам — она была очень замкнутая. По правде сказать, я думала, речь идет о чем-то сентиментального характера… Что-нибудь связанное с этим парнем — Валентом, или, думала, у нее завелся кто-то другой, может как раз этот самый адвокат, то есть вы, может, речь идет о любви к женатому мужчине, человеку несвободному, знаете, как бывает, и в конверте что-то очень личное, какое-нибудь доказательство, сентиментальное воспоминание. Может, кому-то она хотела вернуть фотографию или письма, или…

Она снова закашлялась и долго кашляла. Гашпарац терпеливо ждал. Когда кашель прошел, она прибавила:

— Вот так. — Тем самым женщина подчеркивала, что кашель не помешал ей сообщить самое главное и она сказала все, что хотела.

— Это все, что вы можете мне сообщить в связи с бандеролью?

— Все. Может быть, еще лишь одно: она очень просила меня никому об этом не рассказывать, никому на свете, и не носить пакет с собой, а запереть его в письменном столе.

— И, таким образом, вы…

— Когда я услышала о ее смерти, я тотчас же, сама не знаю почему, вспомнила о нем. Подумала, не будет ли это с моей стороны ребячеством, и все-таки отправила, без обратного адреса, срочным письмом, так, как она просила. Мне казалось, я должна это сделать ради нее.

Наступила пауза. Гашпарац курил, а женщина безмолвно сидела в огромном кожаном кресле, совсем крошечная, словно еще уменьшившаяся после кашля. Текли минуты. Наконец Гашпарац проговорил:

— Я бы хотел вас кое о чем спросить. Мне понятно, отчего вы не хотели ничего рассказать милиции: таково было желание Ружицы. Понятно и то, что привело вас ко мне: желание узнать, что за всем этим кроется, не поможет ли это разыскать убийцу. Но почему вы пришли именно сейчас? Почему не пришли раньше или не отложили свой визит на будущее?

— Сначала я решила вообще ни во что не вмешиваться, — сказала госпожа Надьж, бледнея прямо на глазах. — Когда же милицейский инспектор спросил меня, не знаю ли я Филиппа Гашпараца и какая связь существует между ним и Ружицей, я поняла, что все куда важнее, чем какие-то интимныеотношения, как мне представлялось раньше.

— Но вы опять-таки не пошли в милицию?

— Да, потому что не знала, в чем дело.

— Я вас прекрасно понимаю. Вы хотели понять, насколько все серьезно и есть ли необходимость вам вмешиваться.

— Да.

— Скажите мне, пожалуйста, еще одно, — не останавливался адвокат. — Как вы думаете, почему она в последнее время странно вела себя, почему просила вас послать фотографию?

— Понятия не имею. — Женщина задумалась, извлекла из пачки сигарету и, мельком взглянув на нее, сунула обратно. — Задним числом всегда кажется, будто существовали некие предчувствия. Например, сейчас мне кажется, что она чего-то опасалась.

— Опасалась за свою жизнь?

— Не знаю. Просто боялась, теперь я почти уверена в этом. И отдать мне конверт с вашим адресом заставил ее страх.

Они опять помолчали. Потом Гашпарац встал, подошел к столу; отперев ящик, извлек оттуда желтый конверт и показал его женщине. Она кивнула. Он вынул фотографию и протянул ей. Она рассматривала долго и внимательно, ему даже показалось, что глаза ее увлажнились.

— Это та самая? — спросила наконец она. — Что же тут особенного?

— Не знаю. Скажите, вам известен кто-либо на фотографии, кроме Ружицы? Не замечаете ли вы чего-нибудь необычного?

Она еще некоторое время разглядывала фотографию и уверенно произнесла:

— Нет. Ничего.

XI

После обеда Гашпарац оказался дома один. Жена ушла на корт, а теща, забрав девочку, отправилась в гости к кому-то из своих родственников, и, значит, надолго. Он остался дома, зато дважды выслушал обвинения в свой адрес. Теща заявила ему, что ради ребенка исполняет его отцовские обязанности, хотя, в сущности, брала с собой девочку, только чтобы похвалиться ею, заставляя играть на пианино и считая ее успехи в музыке личной своей заслугой. Перед женой он провинился в том, что она вынуждена идти на теннис без него. Лерка не могла простить мужу его упорное нежелание научиться играть в теннис. Ее возмущало его крайнее раздражение при виде взрослых мужиков, скачущих в коротких штанишках по красному песку и рассуждающих о хороших подачах и качестве ударов, пытаясь укрепить друг в друге иллюзию, будто делают это ради развлечения и поддержания кондиции, хотя каждому было ясно, что посещение кортов для них лишь интенсивная форма общения и используют они эти сборища — за неимением денег — вместо развлечения. Люди тешили себя мыслью, что приобщены к занятию, достойному высшего общества. Желая уколоть мужа, Лерка повторяла, что он обычный горанский дровосек, однако Гашпараца это абсолютно не задевало. До войны его отец и правда имел лесопильню в Северине на Купе, и будущий адвокат мальчишкой мечтал стать столяром, поэтому упреки жены не достигали цели. Лерка не скрывала, что видит в теннисе прежде всего возможность поддержания необходимых связей и считала его отличным способом для Гашпараца завязать нужные знакомства. Он сопротивлялся непреклонно и категорически, и прежде всего потому, что новички на кортах, изо всех сил старающиеся приобщиться к элите, вызывали у него смех. Как правило, они играли лучше, были физически более крепкими и выносливыми, однако их переполняло страстное желание выделиться, одержать победу над теми, для кого эта игра была семейной традицией. Игра как таковая не имела значения для новичков — они куда охотнее состязались бы в бросании камней с плеча, но уверовали, что, одержав победу над соперниками, они продемонстрируют хотя бы здесь свои преимущества.

Гашпарац сидел под яблоней и курил, не глядя в развернутую на коленях газету. Он думал о тесте, которого любил и которым не переставал восхищаться, думал о том, что тот мог себе позволить не пользоваться подобными средствами для утверждения собственной репутации в обществе. Гашпарац поджидал Штрекара, которому позвонил сразу после разговора с госпожой Надьж.

Послышался автомобильный гудок, и Штрекар вошел в сад. Он был в пуловере и вельветовых брюках, порядком помятых; таким Гашпарацу его доводилось видеть не часто — очевидно, это свидетельствовало, что инспектор не при исполнении обязанностей, а просто отдыхает. Хотя, усевшись напротив и взяв бокал с пивом, Штрекар нетерпеливо спросил:

— Значит, говоришь, она послала?

— Думаю, она отнеслась к этому серьезно, — не спеша ответил Гашпарац. — Очень серьезно.

— Или тебе так показалось, — с недоверием заметил инспектор. — Такое никогда не можешь знать заранее. Ты думаешь, она была откровенна?

— Не сомневаюсь. У нее нет причин хитрить.

— Полагаешь? А почему ты уверен, что она говорила правду?

— Надьж больна. А больной человек, серьезно больной вряд ли станет лгать, тем более если это не имеет к нему прямого отношения.

— Да, — возразил Штрекар, который неизвестно по какой причине хотел поколебать расположение Гашпараца к пожилой женщине, — если болезнь не фикция, и если человек лично не заинтересован, и если…

— Такую болезнь невозможно симулировать, — решительно перебил Гашпарац.

— А если она заинтересована?

— Каким образом?

— Да мало ли. Представь себе, что фотографию она послала с иной целью, не важно, с какой именно, а потом передумала и на скорую руку сфабриковала свой рассказ. Это вполне возможно.

— Я не могу представить себе обстоятельств, которые бы ее этому побудили, — произнес Гашпарац с явным раздражением — оттого, что Штрекар подвергает сомнению его выводы.

— Ну хорошо, — примирительно сказал Штрекар. — Допустим, она говорила правду. В данный момент у нас действительно нет оснований подразумевать обратное. Тогда посмотрим, каковы были причины, вынудившие Ружицу Трешчец обратиться к ней с такой просьбой.

— У меня есть несколько соображений, — сказал Гашпарац.

— Изволь.

— Предположим, этой фотографии домогался некто, от кого Роза хотела ее спрятать.

— Допустим. Хотя версия имеет свои минусы. Неясно, например, зачем потребовалось вовлекать третье лицо.

— Вторая вероятность, — продолжал Гашпарац, твердо решивший не реагировать на замечания Штрекара. — Вторая вероятность состоит в том, что фотография является документом.

— Это мне нравится уже больше, — воскликнул инспектор. — Только уточним, для кого она может являться документом. Тут несколько вариантов. Первый: этот документ важен для самой Ружицы. Допустим, фотография — доказательство того, что в определенный момент Роза находилась в определенном месте.

— Правильно, — согласился адвокат. — Продолжай, я думаю, ты лучше меня разовьешь эту версию.

— Второй вариант: фотография может явиться документом для человека, которого Ружица опасается. Например, доказательством, что, будучи в аэропорту, она не могла в то же самое время находиться где-то в ином месте, где якобы находилась. Но кто же этот другой, как ты думаешь? Заподозрить можно прежде всего Валента, Звонко да и эту твою Надьж…

— Заподозрить можно все человечество, — прервал его Гашпарац, опять раздражаясь, главным образом оттого, что Штрекар неодобрительно упомянул имя пожилой женщины, которая вызвала у него самого глубокое сочувствие. — С чего ты взял, что Роза поддерживала отношения только с известными нам лицами? Тут мог быть некий пятый и десятый, о котором мы понятия не имеем.

— Правильно, — снова примирительно заметил Штрекар. — И я предполагаю еще одну вероятность. Мы постоянно обращаемся к дате и времени, указанным на фотографии. Но кто гарантирует, что они имеют хоть какое-то значение? Может быть, и дата, и время абсолютно не связаны с самим делом. Этого, должен признаться, я боюсь больше всего.

— Что-то уж очень сложно, — пробурчал Гашпарац.

Они умолкли. Курили, потягивая пиво. Солнце клонилось к западу, еще немного, и оно скроется за крышами Верхнего города. Наконец Штрекар произнес:

— Итак, подведем черту. Во-первых, надо выявить всех заинтересованных лиц. Во-вторых, любопытно узнать, кто фотографировал девушку. Сначала мне это представлялось неважным, но, думается, тут есть какая-то взаимосвязь. В общем, дел много. Хотя все, так сказать, технического свойства. Я не знаю, сможешь ли ты чем-нибудь нам помочь.

— Ну, если технического… — протянул Гашпарац. — Знаешь, о чем бы я тебя попросил? Не могу ли я кое-что предпринять самостоятельно, завтра например…

— Самостоятельно?

— Это звучит, может, слишком серьезно, я знаю, хотя ничего особенного и я буду осторожен… Мне бы хотелось побеседовать еще кое с кем на ее предприятии. Точно так, как мы с тобой говорили несколько дней назад, понимаешь? А вдруг удастся что-нибудь узнать?

— Ну смотри… в общем я не против. Проверим, не ошибся ли ты в выборе профессии.

Штрекар уехал, и шум его автомобиля утонул в уличном гуле Медвешчака. Гашпарац перешел в дом. И направился прямо к телефону.

— Госпожа Надьж? Говорит Гашпарац. Вот, я уже вас и беспокою.

Она оставила ему свой номер телефона и сама обещала сообщить, если вспомнит еще что-нибудь.

— Очень кстати, — сказала она. — Я собиралась вам звонить. Но сначала слушаю вас.

— Мне бы хотелось знать фамилию той машинистки, с которой мы беседовали несколько дней назад.

— Когда приезжали с инспектором? Ее зовут Лела Микшич. Зачем вам она?

— Теперь ваша очередь, — перебил ее Гашпарац, неприятно удивленный любопытством, что заставило его вспомнить о сомнениях, высказанных Штрекаром в адрес госпожи Надьж. — Так что же вы хотели мне сообщить?

— Я кое-что вспомнила. Не знаю, право, имеет ли это значение…

— Я вас слушаю.

— Фотографию она дала мне за три дня до того, как… у меня уж было все из головы вылетело, а Ружа возьми да и спроси, не потеряла ли, мол, я конверт. И потом она сказала то, что, думаю, вам следует знать.

— А именно?

— Она сказала, что в общем-то могла бы уничтожить конверт, но не должна этого делать, потому что некий человек ей бы тогда не поверил.

XII

Гашпарац шел пешком с каким-то непривычным ощущением и как бы заново открывал для себя Загреб. В последнее время он вообще мало двигался: до здания суда и обратно, и то чаще на машине, потом — домой; изредка — на места происшествий, к знакомым, и все. А сегодня нарушенным оказался не только распорядок дня, но словно бы изменилось его отношение к городу и горожанам. Он плохо знал людей вне своей семьи и узкого круга друзей или коллег. Наблюдал их лишь в ходе судебных процессов и разбирательств. Жизнь, привычки, страсти и горести посторонних представлялись ему некими абстракциями, и он привык рассматривать их только в одном аспекте: находятся ли они в соответствии или в противоречии с законом. Естественно, в юридической практике Гашпарац сталкивался с самыми невероятными человеческими судьбами, с, казалось бы, необъяснимыми и странными мотивами, толкавшими людей на преступления. Однако в силу привычки, на многое смотрел отстраненно — главным образом потому, что по характеру своей деятельности воспринимал преступления и поступки непонятных ему людей как нечто обозначаемое юридическим термином «действие», а действие может быть допустимым и недопустимым, правильным и неправильным. Поэтому его, в сущности, почти не интересовала чисто человеческая сторона дела. Сознавая это, еще в самом начале занятий адвокатурой, Гашпарац выработал для себя широкое и весьма расплывчатое определение понятия человечности и человеческих возможностей. В не лишенное скептицизма и фатализма представление свободно умещались все непредвиденные связи и возможности, о которых охотно говорил Штрекар. Как профессионала, Гашпараца трудно было чем-либо удивить.

А сейчас, из-за некоей Ружицы Трешчец, или, как ее называли, Белой Розы, он почувствовал себя вовлеченным в дело, стал одним из юридических случаев, и это вынудило его по-иному взглянуть на вещи, увидеть их в ином свете, в том беспокойном и интимном свете, в котором он воспринимал лишь свою собственную жизнь, семью, свой брак.

И словно заново открывал для себя Загреб, не имеющий никакого отношения к его работе и адвокатской конторе: спешили с рынка домохозяйки, на площади полно зевак. Он видел вереницу приехавших на экскурсию школьников, аккуратно подстриженных, в помятой одежонке, видел завсегдатаев кафе, поглядывающих на улицу сквозь огромные стекла. Он вспомнил студенческие годы, когда подрабатывал, продавая лотерейные билеты, целыми днями болтался по улицам, опьяненный жизнью большого города. Он шел по Загребу, почти забыв о цели своего утреннего похода.

В проходной «Металлоимпэкс» он спросил о Леле Микшич. Вахтер в серой форме пожарного, торопливо дожевывая тушеное говяжье легкое, объяснил, что ее можно вызвать по телефону. О цели посещения он не поинтересовался, потому что был обеденный перерыв. Гашпарац встретился с машинисткой в небольшом помещении, представлявшем собой нечто среднее между клубной комнатой и кладовкой: стулья, стол, в углу составлены знамена, плакаты и транспаранты, книжный шкаф с застекленными дверцами, в нем, кроме книг, несколько комплектов шахмат, кубки и переходящие вымпелы, по стенам — грамоты и дипломы.

Войдя, девушка вздрогнула, словно ожидала увидеть кого-то другого; впрочем, это могло ему и показаться. Вахтер сообщил ей по телефону, что ее хочет видеть «один товарищ». По лицу девушки пробежала легкая тень — не иначе, в душе она проклинала свою злую судьбу и свой длинный язык.

— Добрый день, — сказал Гашпарац. — Я пришел узнать, не вспомнили ли вы еще что-нибудь.

— В связи с Розой? Нет.

— Все-таки, может быть, присядем?

Не зная, с чего начать, Гашпарац предложил девушке сигарету и протянул зажигалку, потом закурил сам. Несколько затяжек они сделали молча. Адвокат подыскивал слова и вдруг начал, к собственному удивлению, с прямого вопроса:

— Прошлый раз вы сказали, что как-то в кино видели Ружицу Трешчец с молодым человеком. Вы не могли бы припомнить, когда это было?

— Надо подумать… Было холодно, я пошла в шубе, как раз незадолго перед тем купила… Да вроде бы шел снег, кажется снег, а может, дождь… Во всяком случае, это было зимой. Но не в январе, шубу я купила на январскую зарплату. Вероятно, в феврале. Мы встретились в «Балкане».

— И как, говорите, он выглядел?

— Светлый, вроде бы рыжеватый, среднего роста, коренастый. Одет хорошо.

— Не худой, нервный?

— Нет-нет, наоборот, скорее полноватый и держался очень спокойно, даже самоуверенно. На нем был красивый галстук и рубашка не наша, импортная… Да и Ружица ему не уступала… Я ее такой никогда не видела.

Гашпарац размышлял, как направить разговор в нужное ему русло. И снова решил идти напрямик.

— Скажите, вы могли бы его узнать, если б увидели?

— Сейчас? Не знаю… Не так-то уж я хорошо, да и совсем недолго… С другой стороны, старалась его рассмотреть, понимаете, любопытство, интересно было…

— Значит, узнали бы?

— Вероятно, да.

Гашпарац колебался, взвешивал ситуацию, понимая — риск велик. Решение пришло мгновенно и будто само собой, как все сегодня.

— Посмотрите, пожалуйста, эту фотографию.

Не скрывая любопытства, она взяла фотографию, бросила быстрый взгляд и тотчас же в изумлении подняла глаза: она, конечно, ожидала увидеть фотографию мужчины, может быть извлеченную из милицейской картотеки, потому удивилась:

— Но это же Ружица!

— Посмотрите внимательно, не видите ли еще кого-нибудь?

Гашпарац курил и старался не глядеть на девушку, чтобы не мешать ей сосредоточиться. Он опасался, что все будет испорчено.

Наконец девушка сказала:

— Это он!

— Вы видите его на фотографии?

— Да, вот он!

— Вы уверены?

— Вот этот. Я уверена, это он. И галстук вроде бы тот же самый, а может, похожий.

Длинным лакированным ногтем она ткнула на фотографии в одного из трех мужчин, смотревших на Ружицу Трешчец. Это был самоуверенный парень в клетчатом галстуке и сигаретой во рту.

— Вы не знаете, кто он? Не встречали его до или после кино?

— Нет.

Гашпарац помолчал, выжидая, не передумает ли она. Похоже, девушка не сомневалась.

— Ну, я полагаю, все, — сказал адвокат. — Спасибо.

Она удивленно посмотрела на него, будто не верила, что свободна, протянула руку и вышла. Проходя мимо вахтера, коркой хлеба вытиравшего дно своей миски, Гашпарац помахал рукой.

Он пытался представить себе реакцию Штрекара на его открытие. Наверняка начнет придираться, верный своей привычке все подвергать сомнению. Эта черта инспектора, по мнению Гашпараца, свидетельствовала о том, что Штрекар еще не приспособился к работе в милиции. Впрочем, может быть, наоборот, приспособился слишком хорошо.

Самому же Гашпарацу сделанное открытие представлялось любопытным. Значит, пока Валент работал в Германии, Ружица встречалась с другим парнем. И парень этот жил не на Гредицах, иначе он бы уж давно обнаружился. Теперь бы узнать, какого рода отношения их связывали. Тут можно предполагать разное. Первое, что приходило в голову, — из области мелодрамы: Ружица с этим парнем изменяла Валенту, и за это он ее убил. Но Гашпарацу такое решение казалось слишком примитивным, а кроме того, оно вовсе не объясняло, почему Белая Роза настаивала на сохранении тайны, хотя при подобном раскладе она никого не компрометировала. Во-вторых, что более вероятно, парень был общим знакомым и Валента и Ружи по какой-нибудь компании, поскольку у Валента их было предостаточно, как сказал Звонко. Наконец, можно предположить еще одну вполне обычную ситуацию: Роза кокетничала с парнем, чтобы раззадорить Валента, который прикидывался, что ни до чего ему нет дела; может быть, таким образом она рассчитывала женить его на себе, если поверить словам Валента о причине их ссоры.

Версии возникали одна за другой.

Адвокат остановился у закусочной. Не выдержал и вошел: он почувствовал непреодолимую потребность с головой окунуться в жизнь, от которой оказался слишком оторванным. В нос ударил тяжелый сивушный дух, и он подошел к залитой ракией стойке. Заказал рюмку, хотя с утра ничего не ел. Уж если очутился здесь, надо выдержать стиль до конца.

В конторе он не успел сесть за стол, как зазвонил телефон. Он намеренно не торопился снимать трубку. Необходимо собраться с мыслями. Ответил. Звонил Штрекар.

— Надо встретиться, — сказал тот, как всегда не здороваясь. — Хорошо бы прямо сейчас.

— Где? У меня?

— Лучше на улице.

— Что-нибудь важное?

На этот раз Штрекар вопреки своей привычке решил сообщить суть дела.

— Тебя это заинтересует. Мы нашли фотографа.

XIII

Штрекар любил ходить пешком: может, ему надоела езда в машине, может, он таким образом рассчитывал сохранить форму, во всяком случае всегда, когда позволяло время, он ходил пешком. Так было и на этот раз: они встретились на Зринявце, возле павильона (будто влюбленные, заметил Штрекар), и направились на Влашскую улицу, где находилось ателье фотографа.

Шли быстро. Темп задавал Штрекар. Ходить с ним не составляло особого удовольствия: заложив руки за спину и опустив голову, инспектор мчался семимильными шагами. Он напоминал неопытного актера, который, пытаясь изобразить обремененного заботами человека, носится по сцене из угла в угол. Шагая рядом, Гашпарац размышлял, как приноровиться к спутнику: копировать ли все его повадки, или вести себя естественно и независимо, или тоже принять некую позу, только свою. Поразмыслив, он просто сунул руки в карманы…

— Как вы его отыскали? — спросил адвокат.

— Для наших парней это сущий пустяк. Они выяснили, кто из фотографов работает вне ателье. Потом проверили всех снимающих в аэропорту. Конечно, могло случиться, снимал кто-нибудь другой или там любитель, но нам повезло. Короче, отыскать его удалось за несколько часов.

— И что он сказал?

— Ничего. Парням было приказано отыскать фотографа. Остальное должны сделать мы с тобой.

— Значит, он еще ни о чем не догадывается?

— Нет.

Одновременно с разочарованием Гашпарац ощутил нетерпение. Он надеялся, что встреча в ателье многое разъяснит. Шли молча. Постепенно у Гашпараца родилось опасение: если Штрекар не сбавит темп, вскоре они побегут. Поэтому он заговорил, и, действительно, маневр удался. Штрекар замедлил шаги.

Адвокат передал ему свой разговор с машинисткой «Металлимпэкс». Он старался не пропустить ни одной детали, информируя Штрекара и тем самым демонстрируя свои успехи в постижении следовательского ремесла. И правда, когда адвокат закончил, инспектор похвалил:

— Здорово ты все это провернул. Но…

— Что «но»? — Гашпарац был готов к возражениям и придиркам.

— Но теперь, выходит, надо разыскать и этого парня. — Итак, инспектор не возражал и не придирался — всего-навсего возникли новые обстоятельства. — Вот видишь, как все переплетено и взаимосвязано. Что я тебе говорил?

Отсутствие у инспектора замечаний ободрило Гашпараца. Поэтому он отважился поделиться с ним своими соображениями, возникшими у него по пути из «Металлимпэкс». Инспектор выслушал, не перебивая, и лишь одобрительно кивал головой. В конце сказал:

— Все весьма убедительно, хотя, вероятно, есть и еще кое-что. Обо всем мы сможем узнать от него лично.

— Если удастся его разыскать.

— Да. Не исключено, именно здесь разгадка дела. Если он для нас еще досягаем.

Адвокат молчал, шагая рядом с помрачневшим инспектором. Потом проговорил:

— Ты был прав: человек никогда не в состоянии предполагать… Может, Белая Роза прятала фотографию именно от этого человека.

— Вполне, вполне вероятно.

— Может, фотография его компрометировала?

Штрекар ухмыльнулся:

— Или он собирался фотографией скомпрометировать Ружу. Или еще кого-нибудь, кого она хотела защитить. Или кто знает, что еще. Голой теорией до сути не доберешься, дорогой мой. Надо копать и копать. Чистая эмпирия, и ничего больше. Ты, поди-ка, все представлял иначе? А? — Штрекар казался угрюмым и раздраженным, хотя не исключено, что он просто устал, задохнувшись от бешеного темпа ходьбы. Наконец он изрек: — Вот мы и пришли.

Фотография была крохотная, в той части Влашской улицы, которая ближе к Драшковичевой. Она располагалась в приземистом полуразрушенном доме, где тем не менее еще держали свои мастерские восковщик и портной, а судя по вывескам, во дворе находились мастерские жестянщика, сапожника, белошвейки и механика. В витрине были выставлены фотографии для удостоверений и паспортов, и снизу крупными буквами сообщалось: изготовляем за один час. Немало было снимков детей — голеньких, лежащих на животе, солдат, нарумяненных и обряженных в зеленую, травянистого цвета форму, несколько фотографий молодоженов, улыбающихся прямо в камеру, стоя рука в руке, с розмарином на груди.

Они вошли. Хозяин находился за конторкой. У него были черные лоснящиеся волосы и тонкие усики; в жилете, надетом на пеструю рубаху, он напоминал мексиканца из американского боевика. Очки казались лишними и дисгармонировали со всем его обликом.

Штрекар представился и объяснил причину визита.

— Я ждал вас, — ответил фотограф. — Ваш коллега сегодня утром, правда, мне ничего не сказал, но я сразу понял — милицию интересует не только, действительно ли я делал эту фотографию, а, наверно, еще кое-что. Будьте любезны, спрашивайте, я к вашим услугам.

Говорил он напевно и услужливо и напоминал скорее ярмарочного попрошайку.

— Не можете ли вы припомнить обстоятельства, при которых была сделана эта фотография? — спросил Штрекар, извлекая из кармана одну из копий полученного снимка.

— Помню, хотя совершенно случайно.

— Случайно?

— Видите ли, в городе обычно фотографирует кто-либо из моих помощников. Их у меня двое. В тот день я по своим делам оказался в аэропорту и, воспользовавшись этим, сделал несколько снимков сам. Я редко выхожу, замучил ишиас. Поэтому подобные случаи хорошо помню. К тому же они были моими первыми клиентами.

— Кто они?

— Их было двое: девушка и молодой человек. Стояли у самого стекла и разговаривали. Я спросил, не желают ли они сфотографироваться, и парень начал уговаривать девушку.

— Она сразу согласилась?

— Нет. Сначала отказывалась, это обычное явление. Сказала, что-де, чушь ему взбрела в голову, в общем что-то в этом роде, и зачем, мол, ей. Но он настаивал.

— А как вам показалось почему?

— Я думаю, он фасонил перед ней.

— Из чего вы это заключили?

— Да так мне показалось. К тому же он уплатил сполна, хотя мы в таких случаях берем только аванс — половину суммы. Думаю, он хотел произвести на нее впечатление.

— И она согласилась. А не было у них намерения сняться вдвоем?

— Нет! Речь шла о ней одной. Он говорил, это, мол, на память, только я не понял: на память ей или ему. Я даже решил, что они расстаются, один другого провожает, поэтому он и предлагает сняться на память.

— Ну, и они расстались?

— Этого я не знаю. Я встретил своего приятеля, таксиста, он ехал в город и пообещал подкинуть меня до дома.

— Кто выбирал место для фотографии?

— Я. По сути дела, все получилось случайно, само по себе. Мы стояли рядом, она шага на два-три отошла к стеклу, и я ее снял.

— И при этом ничего особенного не произошло?

— Ничего.

— Припомните хорошенько.

Лицо фотографа приняло театрально-сосредоточенное выражение. Сейчас он еще больше напоминал ярмарочного плута.

— По правде говоря, кое-что было, — сказал он. — Они вроде бы поссорились.

— В связи с чем?

— Девушка просила его отойти, чтобы он не попал в кадр, а парень, видно, хотел показать, что хорошо разбирается в фотографии, говорил, его, мол, видно не будет, он сам знает, где встать. Они продолжали спорить, а я их и снял. Она спросила меня, выйдет ли он на фотографии. Что было делать? Я сказал: не выйдет, если уж ей так хотелось. Знаете, у меня был свой интерес.

К удивлению Гашпараца, Штрекар не поинтересовался у фотографа, который из мужчин на снимке был его клиентом. Ему, казалось, было достаточно того, что он услышал. Дальше инспектор повел расспросы совсем в другом направлении.

— А кто пришел за снимком?

— Она.

— Одна?

— Да.

— Сколько же вы сделали карточек?

— Одну.

— А почему одну?

— Так у нас принято. Сначала мы делаем одну, как образец. Если клиенту понравится — печатаем остальные. А не понравится — задаток пропал. Так все делают.

— Что она сказала, когда увидела, что он оказался в кадре?

— Ничего не сказала. Да я, по правде говоря, уж и забыл об их ссоре.

Наступило короткое молчание. Казалось, Штрекар удовлетворил свое любопытство. В голове же у Гашпараца роилась масса вопросов, и про себя он решил, что это опять-таки некая милицейская тактика.

— Скажите, пожалуйста, — произнес наконец Штрекар, — интересовался ли этой фотографией кто-либо еще?

— Нет. Откуда же?

— Ну если б кто-либо зашел… У вас сохранился негатив?

— Да, мы их известное время сохраняем.

— Если кто-либо, естественно не из милиции, попытается его получить или поинтересуется этим снимком, я прошу вас тотчас же сообщить мне. Вот мой номер телефона. Если меня не будет на месте, попросите передать. Договорились?

— Ясное дело!

Они поблагодарили фотографа, вышли из ателье и рысцой понеслись по Влашской, обратно к Драшковичевой. Штрекар, видимо, ощутил новый прилив сил. Совсем неожиданно он сказал:

— Как теперь разыскать этого дьявола? После обеда посмотрю картотеку.

— А, может быть, мне… — начал адвокат и тут же осекся. Штрекар, словно не слыша его, размышлял вслух.

— Знаешь, над чем я сейчас ломаю голову? Если все и впрямь так, как мы думаем, если она и впрямь валандалась с этим типом с фотографии, зачем тогда они вместе встречали в аэропорту Валента?

— И встречали ли они его вообще?

XIV

Шагая по откосу, Гашпарац размышлял о своем разговоре со Штрекаром. Пока они стояли на Зриневаце, Гашпарац передохнул и, почувствовав, что сможет идти дальше, спросил:

— Скажи, а вы выяснили, где она была, чем занималась в тот роковой вечер?

— Когда ее убили? Нет. Если б я это знал, не возился бы с уличным фотографом и не ломал бы голову, как заполучить типа в шотландском галстуке.

— Кто знает, может, и возился бы.

— Вероятно, в тот вечер она была не одна. Если б знать, где она была, выяснили бы и с кем, и это мог оказаться именно тот, кого мы ищем. А если не он, то, во всяком случае, мы могли бы получить ценные сведения.

— А почему ты думаешь, что она обязательно была с кем-то?

— Да тут много соображений, — начал терпеливо объяснять Штрекар. — Прежде всего надо исходить из того, что Валент находился в Загребе, к тому же поблизости, на Гредицах. Значит, он мог ее и видеть, и слышать о ней, если б захотел и если бы она того хотела. А отсюда следует: поскольку они поссорились, она отправилась на встречу с кем-то втайне от него, в кино-то тайком не сходишь; для магазинов уже поздно, да и танцы исключены — на танцы она бы пошла назло ему и, конечно, позаботилась бы, чтобы он об этом узнал. Точно так же она дала бы ему понять, что идет на свидание с мужчиной, если просто захотела бы позлить Валента и у нее не было каких-нибудь более серьезных целей. Следовательно, остается одно — тайная встреча. — Штрекар уставился в небо над кронами платанов, будто уже имел все права задирать голову.

— Ты думаешь, она шла на встречу с этим типом, с фотографии?

— Это надо спросить у него. А сперва его надо найти. А чтобы найти, надо проверить по картотеке. — Штрекар сплюнул.

— Как завтра? Суббота же, — напомнил Гашпарац.

— Созвонимся.

Гашпарац размышлял, шагая по откосу. Удастся ли ему узнать что-нибудь, что он смог бы сообщить Штрекару, и порадуют ли его новости инспектора. Он смотрел на Саву, которая сейчас, в косых лучах послеполуденного солнца, казалась удивительно синей, а под выкрашенным зеленой краской железнодорожным мостом напоминала по цвету горную реку. Но это был лишь обман зрения.

Возле места, где обнаружили труп Белой Розы, он остановился, не мог не остановиться. Потом ускорил шаг. Во дворе никого не было, Гашпарац сразу заметил отсутствие мотоцикла. Он осторожно прошел и постучал в кухонную дверь. Не оказалось и матери Звонко. Глядя на кур, которые разгуливали по двору, Гашпарац заключил, что хозяева отлучились ненадолго и кто-то из них должен скоро вернуться.

Он вышел со двора. Неудержимо тянуло на Саву, хотелось усесться в траве, возле самой воды, и закурить, как в далекие студенческие годы, когда после лекций он часами просиживал на реке, наблюдая за купающимися. Одна мысль не давала ему покоя.

Очень хотелось поговорить с Валентом, но он не знал, что потом скажет Штрекару. В конце концов, пожав плечами, Гашпарац зашагал вниз по дороге мимо палисадника с уже отцветшей сиренью. Из-за заборов его провожали любопытные взгляды, такие же встретили в корчме — все головы повернулись в его сторону, когда он вошел.

Валент сидел за тем же столом, с опухшими глазами и отекшим лицом, и по-прежнему на столе перед ним стояли две бутылки пива. Находившийся возле его столика парень при виде Гашпараца махнул рукой и поспешно отошел к игравшим в карты. Валент как-то неопределенно покрутил в воздухе рукой, и было непонятно, относилось ли это к парню или он приветствовал Гашпараца, который, подойдя к столу, придвинул стул и сел, стараясь держаться уверенно, как Штрекар. Одна, еще не начатая бутылка с пивом была открыта, из другой пил Валент. Гашпарац молча взял бутылку и отхлебнул. Валент безучастно смотрел на него. Обтерев ладонью губы, адвокат сказал:

— Я пришел узнать, не передумали ли вы.

— В связи с чем?

— С тем телефонным звонком. Вы звонили мне вечером домой.

— И для этого вы пришли сюда? Я же сказал — не звонил. Откуда мне знать, кому вы потребовались и зачем. Если вы адвокат, как себя называете…

— Звонивший сказал, что это связано с Ружицей.

— Я ничего не знаю. — И Валент запрокинул голову с бутылкой.

Гашпарац понял, что ничего не добьется. Главный вопрос он оставил на потом. Помолчав немного, спросил:

— Ружа встречала вас, когда вы приезжали из Германии?

— Обычно.

— А когда вы приехали в начале марта?

— Да вам, я вижу, все известно? Этот ваш милицейский не такой уж дурак. Я тогда прилетел на самолете, и она меня встречала, точно.

— Одна?

— Погодите, вы что, не сговариваетесь между собой? Об этом же и он меня спрашивал.

— Кто?

— Да этот ваш милицейский.

Гашпарац был поражен, он почувствовал раздражение против Штрекара, утаившего от него свою беседу с Валентом, но сейчас для раздражения не было времени.

— Она вас встречала одна?

— Конечно, с кем же еще?

Гашпарац разочарованно замолчал. В кармане лежала фотография, он ощущал ее, однако не смел вынуть, ибо со Штрекаром они условились не говорить о фотографии Валенту Гржаничу, поскольку тот был под самым серьезным подозрением. Гашпарац ломал себе голову, как ему быть, чтобы извлечь из Валента хоть какое-нибудь словечко. Валент поднял бутылку и поднес ее к глазам, иронически чокаясь с адвокатом. Гашпарац взял свою и одним духом осушил ее. Потом встал и кивнул. В помещении он вспомнил, что выпил у Валента пиво, и, подойдя к официантке, заплатил по всему счету. Та проводила его изумленным взглядом.

Он снова направился к дому Звонко. Когда поравнялся с маленькой зеленой калиткой, в конце улицы показался мотоцикл.

Звонко был в резиновых сапогах, на голове какая-то странная, похожая на жокейскую, шапочка, с прицепленными значками, куртка из плащевой ткани внакидку. Звонко издали замахал Гашпарацу, а остановившись, будто старому знакомому протянул руку.

— Ездил порыбачить, — сказал он. — Рыбалка меня успокаивает. Когда сидишь один у воды, хорошо думается. И лучший способ убить время.

— Я хотел вас кое о чем спросить, — начал Гашпарац, пока Звонко вкатывал мотоцикл во двор и ставил его под орехом.

— Пожалуйста, — ответил Звонко. — Пройдем в дом.

Гашпарац почувствовал, что парень смущен: он вынужден пригласить гостя в дом и в то же время стесняется своего убогого жилища, — поэтому сказал:

— Не беспокойтесь, я на минутку. Впрочем, нам бы где посветлее, где лучше видно.

— Ну как хотите, — буркнул Звонко, и было заметно, что от души у него отлегло.

Они примостились на низкой поленнице в глубине двора. Звонко сидел, обхватив руками колени, и слегка покачивался. Гашпарац рылся в карманах, разыскивая сигареты. После короткого молчания адвокат вытащил фотографию и протянул ее Звонко.

— Вы узнаете эту фотографию?

Звонко долго смотрел на снимок, было видно, что он взволнован, нижняя губа у него подергивалась. Валент говорил правду: Звонко действительно был влюблен в Белую Розу. Звонко бормотал:

— Это Роза… Где это?.. Она не любила сниматься…

— Вы когда-либо видели эту фотографию?

Звонко овладел собой, вспомнил, что каждое его слово взвешивается и надо следить за тем, что говоришь.

— Нет, — сказал он решительно. — Никогда.

— А не доводилось вам слышать, чтобы кто-нибудь упоминал о фотографии Ружи, о какой-то важной фотографии? Может, упоминала она сама, или Валент, или домашние, или еще кто?

— Нет.

Гашпарац помолчал. Он и не ждал утвердительного ответа. Наступил решающий момент.

— Вы знаете кого-нибудь еще на этой фотографии?

Звонко снова посмотрел на карточку.

До сих пор он не видел на ней ничего, кроме Ружицы, Белой Розы. Наконец сказал:

— Да. Вот этого знаю.

Он указал пальцем на парня в клетчатом галстуке.

— Откуда знаете?

— Это Валентов дружок. Он бывал здесь, на Гредицах.

— Вы знаете, как его зовут?

— Только имя. Адальберт. Но я знаю, где он живет. Мы были у него на вечеринке. Если хотите, покажу.

XV

На этот раз страсть Штрекара к пешему передвижению осталась неудовлетворенной. Разыскиваемый человек жил на Пантовчаке, на самом верху, и идти туда пешком означало бы зря тратить время и силы. И того и другого пока у Штрекара хватало, но он не мог знать насколько. Они ехали молча, машину вел Штрекар, в упоении скрипя тормозами на поворотах, что снова пробудило у Гашпараца мысль, которая при Штрекаре часто приходила ему в голову: когда никто не видит, милицейские любят нарушать законы.

Начался крутой подъем. Солнце освещало сады с аккуратными фруктовыми деревьями, современные модные виллы, с фронтонами и балконами, или же, наоборот, построенные в нарочито старинной манере. На массивных или изящных входных дверях виднелось по одному звонку, из чего можно было заключить, что в доме проживает одна семья. Кое-где прогуливались породистые собаки, изредка попадались на глаза обитатели домов с лейкой в руках или с ножницами для подрезки кустарника. Подобным трудом, свидетельствующим о благосостоянии, люди занимаются весьма охотно. Неожиданно Штрекар произнес:

— Как думаешь, честным путем можно отгрохать такую домину и все прочее? — И замолчал, вспомнив, что Гашпарац живет в не менее роскошном доме и в не менее респектабельной части города. Гашпарац уловил его смущение и ответил абсолютно искренне и убежденно:

— Не думаю. Даже если иметь в виду мой дом.

Они молчали почти до вершины холма. Штрекар резко затормозил.

— Вон там, справа, — указывал он на красивую виллу, как две капли воды похожую на остальные. — Дом принадлежит его отцу. Отец ювелир, имеет мастерскую на Пальмотичевой улице. Сначала я подумал, может, нам назваться его знакомыми, чтобы не волновать домашних. Но, сдается, лучше в открытую. Милицию люди побаиваются, и страх иногда развязывает языки.

— Как хочешь, — сказал Гашпарац.

Они позвонили у калитки, где на отшлифованной медной дощечке значилось «Гайдек». Долгое время никто не отзывался. Потом в окне крикнули:

— Одну минутку!

Послышались шаги, и сквозь решетку ограды они увидели: кто-то в пестром мелькнул на крыльце. В калитке зажужжало; они толкнули ее и вошли в сад. К дому вела дорожка, совсем такая же, как у Гашпараца. Человек, которого они искали, встретил их на террасе. Это был парень с фотографии. Сейчас он был без галстука, манеры уверенные. Широкое лицо и рыжеватые волосы делали его запоминающимся.

— Адальберт Гайдек? — спросил Штрекар официальным тоном.

— Да. Я к вашим услугам.

— Милиция.

Молодой человек вздрогнул, может быть, чуть побледнел, но тут же театральным жестом пригласил их войти.

— Извольте. Я ждал вас. Вам удобней беседовать здесь или в доме? Или я должен сразу отправиться с вами?

— Там будет видно. Вы один в доме?

— Да.

— Тогда можно здесь.

Они уселись в удобные плетеные кресла на террасе возле очень изящного плетеного столика. Прелесть столика заключалась в его солидном возрасте; эта вещица некогда, по-видимому, была довольно дешевой, однако разыскать такой столик в наше время было бы невозможно.

— Говорите, ждали нас?

— Конечно. Вы пришли в связи с Розой, то есть Ружицей Трешчец, не так ли?

— Да. Но если вы знали, что можете нам понадобиться, почему не пришли сами?

Молодой человек пожал плечами. Он вел себя уверенно, как человек, у которого совесть чиста.

— Я не считал, что смогу вам особенно помочь. Да было и еще кое-что… Не мог решиться, вот так.

Штрекар вздохнул, и Гашпарацу показалось, что во вздохе прозвучало торжество: инспектору удалось поколебать противника, и это придало ему силы. Он приступил к сути.

— Вы давно с ней знакомы?

— Года два, может, чуть больше… Я познакомился с Розой в компании, сейчас уж не помню, где точно… Немного покрутился… Во всяком случае, узнал я ее через Валента, ее парня. Вы о нем, вероятно, слышали.

— А с ним давно познакомились?

— Несколько раньше. Скажем, года два с половиной назад.

— А как с ним познакомились?

— Тоже через друзей, в одном кафе, где мы тогда собирались. Он там постоянно бывал, и я тоже, сегодня поздороваешься, завтра выпьешь вместе, разговорились и сблизились.

— Что вы о нем думаете?

— Да как сказать… Вообще парень покладистый, но, когда на него найдет, может сорваться. Я думаю, он страдает от каких-то комплексов, что-то такое в нем определенно есть… Вечно хочет что-то кому-то доказать, убедить в своей порядочности и в то же время прикидывается, будто ему плевать на чужое мнение… Вы, наверное, знаете таких типов.

— Вы с ним регулярно встречались?

— В основном да. Пока он не уехал в Германию.

— А как часто встречались?

— Когда как. Иногда ежедневно, иногда не виделись по месяцу, как получится.

— А что делали, когда встречались?

— Ничего особенного. Как все. Посидим в компании, выпьем, перекинемся в картишки, вместе мотанем за город, ну как обычно.

— А часто он приводил Ружицу?

— Не очень. У нас была в основном мужская компания, девчонки, если и появлялись, — случайные, сами знаете, как это бывает, а Ружицу он считал своей постоянной, ну и…

— Значит; вы ее видели редко?

— Да.

— Так было всегда?

— Нет. Пока он не уехал в Германию.

Гашпарац почувствовал, что наступил решающий момент и вопросы надо задавать особенно осторожно, иначе человек замкнется. Он пробовал представить, как допрос повел бы сам, и не мог ничего придумать. Штрекар же знал, как надо вести беседу.

— И как это получилось?

Вопрос был поставлен удачно. Собеседник почувствовал облегчение и ответил совсем естественно:

— Как-то само собой. У меня были дела с предприятием, на котором она работала, потому что я помогаю в делах отцу — ювелиру, ну, бывал там, встретил ее, поговорили: как жизнь, что нового, сходили в кино, не одни — с нами был еще кто-то, потом стали встречаться чаще, так и пошло.

— И часто виделись?

Гашпарац почувствовал, что и этот вопрос удачен: Штрекар вел главное, и это было разумно.

— Раз или два в неделю.

— Встречались одни?

— Чаще да.

— Вы ухаживали за ней?

Молодой человек подумал, вздохнул и сказал просто:

— Да.

— И имели успех?

— Переменный.

— Что это значит?

— Да так. Иногда мне казалось, что она бросит Валента и будет со мной, а другой раз — наоборот… Все было очень непросто: Валентом, его комплексами, ревностью, его странным поведением она была сыта по горло, а с другой стороны, знала его с детства и потому не решалась порвать. Думаю, она чувствовала за него какую-то ответственность, боялась, если бросит, он пропадет. Как будто он бы и так не пропал.

— Вы были влюблены в нее?

— Не знаю. Мне она нравилась, была симпатична. Я думал, любовь придет со временем.

— А что было, когда Валент приезжал из Германии?

— Тогда мыне виделись. Хотя, я думаю, он знал, что мы встречаемся.

— И что говорил?

— Мне — ничего. Да насколько мне известно — и ей тоже.

— Вас это не удивляет?

— Да, в какой-то мере. Но такой уж он человек.

— Вы не боялись, что он что-нибудь предпримет? Даже когда вместе встречали его в аэропорту?

— Откуда вы знаете? Он вам рассказал? И тогда ничего не случилось. Он делал вид, что все в порядке вещей.

— Именно в тот раз вы снимались?

— Снимались? Ах да вспомнил, фотографировалась Ружа, я ее уговорил.

— А зачем?

— Не знаю, так захотелось… Наша связь в будущем представлялась мне неопределенной, а может, и вообще у нее не было будущего, потому что мы… Понимаете, между нами ничего не было… Вот мне и захотелось иметь ее карточку.

— Вы видели когда-нибудь ту фотографию?

— Нет. Роза мне сказала, что сама возьмет ее у фотографа, но так никогда мне ее и не показала. Вообще-то мы с ней больше и не виделись, может, раз или два, потому что Валент окончательно вернулся.

Штрекар сделал паузу. Подошла очередь главного вопроса, и он уже висел в воздухе. Инспектор как будто специально тянул, сбивая собеседника с толку.

— Где вы находились в тот вечер, когда была убита Роза?

— Я возвращался из Триеста. Ездил туда по делам.

— Кто-нибудь был с вами?

— Нет, в машине я был один.

— Когда вы приехали в Загреб?

— Около полуночи.

— Может кто-нибудь это подтвердить?

— Нет. Всю дорогу я был совершенно один.

Штрекар вздохнул; глядя прямо в глаза юноше, он спросил:

— Вы понимаете, что это значит?

— К сожалению, понимаю. Это значит, что я могу подозреваться в убийстве.

XVI

Следующий день не обещал ничего нового. Была суббота, и Гашпарац остался дома. У него вошло в обычай по субботам дорабатывать отложенные документы, и он, собрав их, ушел в кабинет. Но дело не клеилось. Ему не давала покоя мысль, как мало они знают, он не находил себе места и горел желанием узнать что-нибудь новое. Как это сделать, не представлял. Только теперь он понял, какую совершил ошибку, не составив план действий на нерабочий день, когда все значительно сложнее, чем в будни: целую неделю люди сидят в учреждениях или дома, а по субботам куда-то исчезают. Поэтому если хочешь что-то предпринять или с кем-то встретиться в субботу, нужно заранее решить, как действовать; а Гашпарац не имел об этом никакого понятия. Да и Штрекар накануне ничего ему не сказал: вечером они расстались впопыхах, и, похоже, Штрекар был чем-то обеспокоен; Гашпарац предполагал, что инспектора мучат сомнения, правильно ли он поступил, оставив младшего Гайдека на Пантовчаке.

Итак, впереди у адвоката было целое свободное утро. Он позвонил Штрекару, но никто не ответил, и дежурный в управлении не знал, где инспектор. Просматривая документы, Гашпарац не переставал думать о Ружице Трешчец — Белой Розе, он пытался воссоздать события того вечера, когда было совершено убийство. Он представлял себе Валента за столом, уставленным пивными бутылками, даже с картами в руке. Воображал, как мчится на своей машине в сторону Любляны Адальберт Гайдек, и навстречу ему по обочине шоссе бегут светящиеся белые столбики, и приборный щиток освещает снизу его лицо. Перед мысленным взором адвоката представал погруженный в мечты Звонко, на кушетке в темной маленькой кухне, возле светящейся шкалы радиоприемника. Видел торопливо шагающую по косогору Белую Розу. Одна или с кем-то? Он даже слышал шелест гравия у нее под ногами, угадывал клочок бумажки с номером его собственного телефона в сумочке. Вот она приближается к роковому месту, к ее шее тянутся руки. И тут все обрывалось. Он курил, бездумно глядя в документы, сегодня утратившие всякий смысл.

После обеда домашние разошлись, и в большом доме он остался один. Опять, несмотря на привычную ситуацию, почувствовал себя гостем, чужим, никому не нужным, и решил прогуляться. Пешком он спустился в город. Купил газеты, но даже не развернул их. Почти машинально сел в четырнадцатый трамвай, идущий к Саве. Сошел возле «Вестника», потому что решил идти на Гредицы через Кнежию, чтобы не видеть то место, где было обнаружено тело Ружицы. Он не знал, к кому и зачем идет, просто хотел собраться с мыслями и верил, что там это будет сделать легче.

Неподалеку играли в шары. Площадка была приличная, хотя и не отвечала норме: вероятно, самодельная. Она пряталась за домами, вблизи Хорвачанского шоссе, в каких-то развалинах, среди зарослей терновника и бузины. Играли мужчины, еще вполне крепкие, но явно пенсионеры. Они препирались и спорили на всех возможных наречиях. Было их десятка два.

Неожиданно Гашпарац заметил Валента. Он сидел на камне в стороне от играющих, уперев локти в колени, с сигаретой и бутылкой пива, которую зажал между ступнями ног. На него никто не обращал внимания, он не играл и не участвовал в спорах игроков, и Гашпарац усомнился — видит ли он вообще что-либо вокруг себя. Он подошел к нему, подсел. Валент лениво повернул голову и скользнул по нему взглядом.

— А, это вы, — произнес он без всякого выражения. — Живете поблизости?

— Нет, — ответил Гашпарац и остановился. — Нет, — повторил. — Вас ищу.

— Опять? И что вы сюда повадились? Не хватает мне милиции, так теперь еще вы… Думаете, я попугай, чтобы болтаться в клетке и бормотать каждому одно и тоже?

Гашпарац удивился вспышке человека, который предпочитал выглядеть безразличным. И пришел к заключению — Валент чего-то побаивается. Поэтому качал без обиняков:

— Я хочу спросить вас о Гайдеке.

— С чего это он вам понадобился?.. Теперь и он вас заинтересовал? А существует что-нибудь, что бы вас не интересовало?

Валент хотел казаться ироничным, потому замолчал. На площадке о чем-то горячо спорили, и они могли разговаривать, не опасаясь, что их услышат.

— Меня интересует, — спокойно спросил Гашпарац, — действительно ли Гайдек вам друг?

— Нет, — вызывающе ответил Валент. Потом, уловив на лице адвоката выражение, которое, как показалось ему, говорило, что из подобного ответа могут последовать самые различные выводы, прибавил: — Но и не враг. Просто так. Знакомый.

— Только? Почему же тогда он встречал вас в аэропорту, когда вы возвращались из Германии? Именно он, а, скажем, не Звонко, ваш старый приятель.

— А при чем тут Звонко? Меня и со Звонко ничего не связывает, и с ним я не венчанный. — Он снова взглянул в лицо адвокату и, заметив вопросительное выражение, сказал: — Встречал, встречал, ну и что из того? Было у нас с ним дело, вот он и встречал. Вам этого достаточно?

— Может, он там оказался из-за Ружи?

Валент смутился, повернул голову и уставился на адвоката покрасневшими глазами. Он давно не брился, лицо его было серым. Они смотрели друг на друга, не отводя глаз, и, хотя рядом галдели игроки, им казалось, что вокруг царит мертвая тишина. Наконец Валент, успокоившись, медленно проговорил:

— Я почем знаю, может, и из-за нее.

— А вам это все равно?

— Сейчас?

Этим было сказано так много, что у Гашпараца екнуло сердце. И все-таки не настолько много, чтобы можно было сделать какой-либо определенный вывод.

— Вы знали, что они встречаются?

— Знал, ну и что?

— Ничего. А как вы на это реагировали?

— А почему я должен был на это реагировать?

— В такой ситуации люди обычно как-то…

— А я вот никак.

— Почему?

Валент пожал плечами, давая понять, что на вопрос отвечать не намерен, и не потому, что не находит нужных слов, а потому, что считает излишним говорить на эту тему. Гашпарац долго ждал, а когда понял, что Валент ничего не скажет, решился:

— Может, потому, что вы замышляли нечто более серьезное?

— Более серьезное?

— Отомстить, например.

— Отомстить? Кому?

— Ей или ему.

Валент поморщился. И протянул:

— Ну, вы даете!

Они замолчали, следили за игрой. Шары с облачком пыли подскакивали на сухом песке, которым была посыпана площадка. При каждом удачном броске болельщики шумно выражали восторг, аплодировали, хлопали друг друга по плечу.

— А почему бы нет? — спросил Гашпарац.

— Ну что вы ко мне пристали? — В голосе Валента звучало не раздражение, а скука. — У меня есть на то свои причины. Я ему кое-чем обязан. Кроме того, я знал: он от нее ничего не добьется.

Гашпарац пошел на хитрость. Он прекрасно сознавал, что Штрекар его не одобрил бы, однако не мог удержаться и заговорил раньше, чем успел взвесить все «за» и «против».

— Вам известно, что Гайдек уговорил Розу сфотографироваться в аэропорту, пока они ждали прибытия вашего самолета?

В первое мгновение адвокату показалось, что уловка увенчалась успехом. Валент вздрогнул, поднял голову и уставился воспаленными глазами на Гашпараца; он долго смотрел испытующим взглядом. Наконец переспросил:

— Сфотографироваться? Ее?

— Пока ждали самолета.

Но лицо Валента уже было спокойным. Он утратил всякий интерес к разговору. Коротко бросил:

— Я об этом ничего не знаю.

— Разве она не говорила вам о фотографии?

— Нет. Я вообще не слышал ни о какой фотографии. А вы откуда знаете?

— Нам сказал Гайдек, — солгал Гашпарац.

— И у вас есть фотография?

— Нет, — опять солгал адвокат. Он уже испугался, не слишком ли далеко зашел, нарушая инструкцию Штрекара.

Они молчали, глядели на игроков, которые, сбросив рубахи, спорили и размахивали руками, словно подвыпившие. В конце концов Гашпарац спросил:

— Вы по-прежнему не хотите сказать, зачем мне звонили?

— А что я могу сказать? — вздохнул в ответ Валент Гржанич. — Заметил как-то у Розы бумажку: ваше имя и номер телефона. Подумал, может, узнаю, зачем вы ей понадобились. А теперь вижу — вы и сами не знаете.

XVII

— Папа, а почему тут нет цветов?

Склон был крутой и тенистый, поросший папоротником и какой-то странной травой — низенькой, плотной, с толстыми стеблями. Девочка бегала и собирала цветы, промокшие сандалии были в грязи, а белые гольфы — влажные. Но именно это и составляло одну из главных прелестей их воскресных прогулок: он не останавливал дочку и не бранил за то, что испачкалась.

— Потому что здесь сыро и мало солнца. Цветы этого не любят.

— Тогда уйдем отсюда.

Было воскресенье, и они приехали в Рогашска-Слатину. Из дома отправились рано, доехали быстро и, оставив машину в городке, пошли гулять по окрестностям. Они были единодушны: Гашпарац предпочитал сначала нагуляться, а уж потом побродить по городку, а девочке хотелось поскорее нарвать цветов. Так, держась за руки, шли они по узкой тропинке, время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться долиной, белыми звонницами церквей на холмах и голубевшими вдалеке горами. Гашпарацу вспоминались родные края, а девочке, вероятно, недавно прочитанный роман.

— Ты устала?

— Нет. Только пить хочется.

— Тогда спустимся вниз.

Это также входило в их воскресный ритуал: он покупал дочке все, что та хотела, разрешал и сок, и коку нить холодными, она же широко пользовалась этой возможностью. И не было случая, чтобы простудилась. Зато на обратном пути отец то и дело вынужден был останавливать машину, и девочка бежала в придорожные кустики. Гашпарац понимал, что его попустительство продиктовано угрызениями совести, потому что в будни он слишком мало времени уделял дочке, а может, сказывались воспоминания детства: на престольных праздниках никогда не удавалось досыта напиться ситро и газированной воды. Он знал, что поступает нехорошо и непедагогично, но в своем поведении ничего не менял.

— Тебе здесь нравится?

— В Крапине красивей.

И так всегда. Место, где они побывали в прошлое воскресенье, казалось ей лучше и нравилось больше, чем нынешнее, зато в следующее воскресенье восторги обязательно высказывались о сегодняшнем. В этой черте характера дочери Гашпарац усматривал что-то от себя.

Они шли по главной аллее. Белые дорожки, аккуратно подстриженные деревья, белые здания и павильоны выдержаны в стиле минувшего века. На всем печать целительной простоты, естественности и удобства, предоставляемого цивилизацией: как в Опатии и на других курортах. У Гашпараца окружающая обстановка вызывала в памяти произведения хорватских писателей-реалистов, предусмотренные школьной программой: неизвестно почему действие большинства романов происходило на курортах, у горячих источников, и, как правило, был печальный конец. Да и впрямь минеральные источники производят грустное впечатление.

Среди гуляющих он заметил знакомую фигуру высокого, хорошо сложенного мужчины. Рядом с ним, опираясь на его руку и, казалось, с трудом передвигая ноги, шла маленькая, очень худая и очень бледная дама. Это был директор «Гефеста», того самого, где работал Валент, а теперь работает Звонко.

— Добрый день! Не ожидал вас здесь встретить.

Они остановились и протянули друг другу руки. Узнав директора издали, Гашпарац попытался сделать вид, что не заметил его, он не хотел мешать озабоченному человеку, а тот, напротив, вроде бы даже обрадовался встрече, словно знакомое приветливое лицо могло оживить серую тоску общения с болезнью: сострадание требует большого напряжения, это было известно и Гашпарацу.

— Мы приехали сюда погулять. А вы?

— Это моя супруга. Она здесь уже две недели, и в свободные дни я ее навещаю.

Женщина, опираясь на руку мужа, посмотрела на девочку, пытаясь изобразить улыбку на бледном лице. По выражению ее взгляда и улыбке Гашпарац понял, что она бездетна.

— Да… — начал директор, не находя, о чем бы они могли поговорить. — Как продвигается дело? Появилось что-нибудь новое?

— Да так. Идет понемногу, — уклонился от прямого ответа Гашпарац, понимая, что неофициальные разговоры на эту тему могут помешать в работе Штрекару.

— Руди, — тихо проговорила женщина, — если у тебя серьезный разговор…

— Нет, нет… — поспешил заверить ее адвокат.

— Я уже устала. Проводи меня в комнату, я полежу, а вы спокойно побеседуете.

Директор бросил тревожный взгляд на Гашпараца, но тот, не зная, что ответить, сообщил:

— Мы посидим на террасе.

Супружеская пара медленным шагом направилась вниз по тропинке, а Гашпарац с дочкой, усевшись за столик, заказали три лимонада: один для него и два для нее.

— Эта тетя больная? — спросила девочка.

— Да.

Девочка только кивнула. Она помнила, как болел ее дедушка, мамин отец, и знала, что, когда болеют взрослые, не следует много говорить — там все очень сложно. Поэтому свое внимание она сосредоточила на лимонаде.

Директор вернулся довольно быстро и сел за их стол. Он выглядел озабоченным, вытирал платком лоб, хотя воздух был влажным и даже прохладным.

— Ваша супруга серьезно больна? — спросил Гашпарац.

— Рак, — ответил тот тихо, бросив тревожный взгляд на девочку. Но она уже вытащила из сумочки комикс и, потягивая через соломинку лимонад, погрузилась в чтение.

— Да, — произнес Гашпарац, и на его лице появилась привычная гримаса, которая должна была обозначать бессилие перед судьбой.

— Это тянется годы, — заговорил директор. — Теперь, похоже, подошло к концу. Грудь. Опасаются метастазов, необходима операция.

— Отчего же не попробовать? Считают, что это не самое плохое.

— Наши не решаются. Надо бы повезти ее за границу, в Швейцарию, а вы представляете, сколько это стоит…

— Может быть, и здесь…

— Нет, нет… Если бы пораньше… А сейчас уже нет надежды. Полагаю, мне удастся сколотить кое-какую сумму. Я получил в наследство порядочный надел земли, родственники мне его продали, и, надеюсь, этого хватит.

— Повезете в Швейцарию?

— А что делать? Вероятно, на следующей неделе, а может, и раньше.

Они помолчали, потягивая каждый из своего стакана и сознавая, что тема исчерпана. Собеседник вдруг сказал с глубоким вздохом:

— Мы женаты уже тридцать лет.

Опять наступило молчание. Директор попытался перевести разговор на другое:

— Красивая у вас девочка. — Девочка даже не подняла глаз. Тогда он спросил: — А как следствие?

Гашпарац почему-то не мог признаться этому человеку, что не имеет отношения к милиции. Он пожал плечами.

— Все, знаете ли, не так просто.

— Да, да. Конечно. Вы еще подозреваете этого парня, Валента? Я думаю — не хочу быть навязчивым, — уж если вы приезжали к нам, очевидно, и он…

— Не знаю, что вам и сказать, — искренне проговорил Гашпарац. — Судя по всему, он этого сделать не мог… Хотя ведет себя как-то странно, словно что-то скрывает.

— Да, он такой, я его давно знаю.

— Скажите, раз уж мы начали, почему вы с ним не поладили? Я слышал, о вашей ссоре чего только не болтали. А дело, вероятно, выеденного яйца не стоит? Полагают, он потому и уволился.

— Не только. Кстати, это вовсе и не ссора была, так, стычка. Такое случается между людьми… Можно сказать, на каждом шагу. Сначала недоразумение, один другого неверно поймет, обидится…

Гашпарац слушал. Ему показалось, директор куда-то клонит. Вопрос — зачем? Заметив, что собеседник колеблется, пошел в атаку:

— Много разговоров… А ни вы, ни он никому ни слова. Как же так?

— Видите ли, у нас с ним как бы безмолвное соглашение. Оба мы прекрасно сознавали, что поспешили, и не хотели на виду у всех докапываться до правды-матки… Я, естественно, будучи директором, не мог далее попустительствовать…

— Значит, так ничего и не выяснилось. А что же все-таки было?

— Мне неприятно вспоминать, особенно сейчас, когда он в такой… ситуации. По сути дела, это мелочь, но может создаться впечатление, что я хочу его очернить. Ничего особенного, уверяю вас, сущая мелочь — просто мне пришлось его отчитать в присутствии старушки Юрчакицы, вы ее видели, наш бухгалтер, а он воспринял это как оскорбление, соответственно ответил мне, потом начал пакостить…

— А за что вы его отчитали?

Вздохнув, директор посмотрел на девочку, поглощенную чтением, огляделся по сторонам, словно опасаясь, что кто-нибудь его подслушивает, опустил голову и уставился на свои лежащие на столе руки. На Гашпараца не взглянул. Наконец сказал:

— Еще раз повторяю — неудобно мне. Это мелочь и ни с чем не связана. Видите ли, он все крутился возле сейфа. Как-то у меня пропали ключи, которые оказались у него в кармане.

XVIII

День начался нервотрепкой. За завтраком девочка не переставая кашляла, что сразу же было поставлено в прямую связь с холодным соком и мокрыми сандалиями. Затянутое тучами небо давило, дул тяжелый южный ветер, лицо у Лерки было бледное, под глазами круги. Скривив губы, что, надо сказать, ее абсолютно не украшало, она процедила:

— Пора бы тебе понять — так любовь ребенка не завоюешь.

Гашпарац опустил голову: он хорошо знал, что отвечать нет смысла, к тому же в словах жены была доля истины. Но вместе с тем верил — девочка любит его прежде всего за то, что он не стесняет ее желаний. И она даже сейчас приняла сторону отца. Попыталась соврать:

— Мама, я выпила только один сок. Правда, папа?

Гашпарац почувствовал неловкость: не хотелось бы приучать дочь к заведомой лжи, хотя она героически принимала всю вину на себя. А поддержать ее — значило вызвать новую вспышку упреков и, кроме того, показать дочке, что и отец говорит неправду, если ему приходится туго. Поэтому он ответил уклончиво:

— Я точно не помню, хотя мне кажется…

Лерка многозначительно взглянула на него, а девочка скова раскашлялась. Он не ушел из дому, пока ее не уложили в постель. Когда он к ней наклонился, прощаясь, девочка шепнула:

— В следующее воскресенье поедем в Озаль. Ладно? Я никому ничего не скажу.

— М-м…

— А это не из-за лимонада. — Дочка боялась, что отец солидаризируется с матерью.

— Если ты так думаешь…

Какая-то нервозность царила и на улицах. Был один из тех дней, когда происходят заторы в движении, возникают транспортные происшествия и слышатся сигналы «скорой помощи», ибо у хронических больных возникают кризы. Оба его помощника выглядели так, словно ночь напролет кутили: бледные, с ввалившимися глазами; они сидели насупившись и курили явно без всякого удовольствия.

Неожиданно явился Штрекар, он тоже был сам не свой. Бухнулся в кресло, вытащил пачку сигарет.

— Вот и мы, — сказал он. — Только ни о чем не спрашивай.

— Следовательно, спрашивать будешь ты?

— Нет.

— Выпьешь кофе?

— Уже пил.

— Что же тогда?

— Я почем знаю?

Они помолчали, сидя в комнате, где впору зажигать свет, до того было мрачно. А на дворе ведь конец апреля.

— Я пришел объясниться, — начал Штрекар. — Я не предупреждал тебя, что отлучусь на некоторое время по делам… Ты, вероятно, меня искал?

— Да.

— Зачем? Что-то не ясно? — В голосе Штрекара прозвучал вызов, будто весь мир задался одной целью — досаждать ему вопросами.

— Нет. Я хотел тебе кое-что сообщить, — спокойно ответил адвокат.

Это не вполне соответствовало истине, потому что в субботу, когда он разыскивал Штрекара, сказать ему было нечего. Да и сейчас Гашпарац сомневался, так ли уж важно то, что он узнал. Штрекар вскинул брови:

— Это мне нравится. Надеюсь, ты сообщишь нечто новенькое.

— Я тут в субботу прошвырнулся по городу, просто так. Случайно встретил Валента, поговорили… Узнал от него три вещи: во-первых, он ничего не слышал о фотографии, во-вторых, о связи Ружицы с Гайдеком ему известно и, в-третьих, он чем-то этому Гайдеку обязан.

— Деньги?

— Не знаю. Может быть.

— Насчет фотографии, по-моему, вранье. Да и о Ружице с Гайдеком — тоже. Это в его стиле. Прикидывается, не хочет показать, что его надували.

— Да кто его знает — он крепкий орешек, — согласился адвокат. — О нем я судить не решаюсь. Зато знаю, почему он ушел из «Гефеста».

— А это откуда?

Гашпарац рассказал о встрече в Рогашска-Слатине. Штрекар глядел прямо перед собой, потом произнес:

— Может, стоило бы Валента допросить по всей форме. Как подозреваемое лицо. А это предполагает…

— Я знаю, — перебил адвокат.

Они молча курили. Штрекар беспокойно ерзал в кресле, Гашпарац же сидел невозмутимо. Сейчас они напоминали противников, которых пытается примирить адвокат, причем, казалось, одного примирение устраивает, а другого совсем наоборот.

— Ты не сердись, я несколько раздражен. Твои сведения могут оказаться весьма существенными, — признался инспектор. — Может быть, здесь и зарыта собака.

— У меня такое чувство, что события продолжаются. Мы в чем-то копаемся, а все происходит прямо у нас на глазах. И можно еще черт-те чего ожидать.

— Откуда такой фатализм? Впрочем, это на тебя похоже.

— Конечно, — согласился Гашпарац.

— А я ездил в Забок, — сказал Штрекар. — Помогал коллеге. Тоже убийство. Поэтому меня не было в Загребе. Но и я кое-что узнал. Только мои сведения не очень-то придутся тебе по вкусу.

— Мне? Но дело же ведешь ты?!

— Речь идет о госпоже Надьж, которой ты весьма симпатизируешь.

— И что же?

— Я проверял, где она была вечером в день убийства.

— Где?

— Ну, этого я пока не знаю. Но дома ее не было, абсолютно точно. Она ушла в восемь и возвратилась около полуночи.

XIX

Туфли совсем промокли, одно плечо тоже, ибо дождь бил с левой стороны и дул такой сильный ветер, что зонтик оказался бесполезным. К тому же его приходилось держать совсем низко, чтобы он не вывернулся и ветер не вырвал его из рук, зонтик заслонял дорогу, не видно было, куда идешь, и это усиливало чувство незащищенности. И все-таки адвокат не раскаивался, что пошел пешком: он не мог заставить себя поехать в Гредицы на машине. Было стыдно перед людьми, которые вынуждены ежедневно топать по два километра до ближайшей остановки трамвая. Поскольку здесь ходили только пешком, можно было идти по середине дороги, не опасаясь машин.

Он чувствовал себя неплохо, дышать стало легче, вероятно потому, что наконец пошел дождь и разрядил насыщенную электричеством атмосферу. Все представлялось ясным и простым. Гредицы он воспринимал как свою родную улочку, и ее домишки и садики казались хорошо знакомыми и близкими. Адвокат чувствовал, что, распутывая вместе со Штрекаром тайну убийства Белой Розы, он, по сути, защищает честь и достоинство своей улицы, своего родного края, а тем самым достоинство и честь всего доброго и простого, что составляло для него истинную ценность существования. Поэтому он решил прийти сюда, хотя снова не имел ни разработанного плана, ни ясных целей. Возникла какая-то смутная потребность навестить мать и сестру Ружи. Они считали его милиционером, но сейчас это не имело значения.

Он шел стремительно, поглядывая вправо, где зонтик не мешал видеть дорогу. Здесь за рекой располагались бараки. В них жили рабочие, главным образом боснийцы, занятые на строительстве высотных зданий, окружавших корчму, где обычно проводил время Валент. Остовы многоэтажных башен нависали не только над корчмой, но и над всеми Гредицами. За мутными стеклами бараков, с оборудованными перед ними волейбольными площадками, угадывались скучающие лица людей, которые, покуривая, бессмысленно пялятся на дождь. Их неблагодарной обязанностью было не спеша и планомерно крушить Гредицы, которые не вызывали у них никаких чувств, и возводить здания, которые для них тоже ничего не значили.

Он подошел к знакомому дому. Взглянул на окна: в сумрачный день крохотные оконца почти не пропускали света, и если бы хозяева были дома, они бы зажгли лампу; окна оставались темными. Без всякой надежды он постучал.

— Войдите!

Видимо, его заметили раньше, чем он постучал, потому что ответили буквально в ту самую минуту, как он коснулся пальцами двери. Он нажал на ручку и вошел. В полутьме разглядел за столом младшую сестру Ружи. Девушка сидела встрепанная, подперев рукой голову, перед ней были разложены какие-то книги и тетрадки. Вероятно, она задремала.

— Добрый день, — смущенно поздоровался Гашпарац. — Я вам не помешал?

— Нет, пожалуйста. Вы один?

— На этот раз да.

Он постоял в дверях, затем подошел к столу. Она поднялась.

— Выпьете рюмочку ракии?

— Да… можно… Я продрог: не близко, да еще этот дождь.

— Давайте зонтик. — Она отворила дверь и, раскрыв зонтик, пристроила его под навесом, куда не попадали капли дождя. — Вы пешком?

Девушка села на прежнее место за столом, сдвинула книги и налила Гашпарацу ракии. В тесной кухоньке девушка двигалась легко и непринужденно. На ней был черный свитер и такая же юбка.

— Мамы нет, — сказала она. — По вечерам она работает. Сами понимаете, уборщица. Удалось устроиться еще в одно место. Денег не хватает, знаете ведь, как мы живем.

— Разве так… трудно? — осторожно спросил Гашпарац.

— Нелегко. Мамино жалованье маленькое. Она берется за любую работу, и все гроши. Может, мне придется бросить учебу.

— А сколько вам осталось?

— Еще год.

— А если бросите — что станете делать?

— Еще не знаю. Может, уеду куда-нибудь. Или кончу какие-нибудь месячные курсы. Или еще что. Сил нет смотреть, как мать надрывается. Конечно, на ее жалованье мы бы кое-как перебились. Но ей пора отдохнуть. А кроме того, она совсем упала духом, сами понимаете.

— И что говорит?

— Ничего. Молчит. А это хуже всего. Не любит, когда ей напоминают.

— Может быть, тогда и лучше, что ее нет дома. Я ведь хочу кое-что выяснить.

— Спрашивайте, — разрешила девушка. — Что знаю — скажу. — Гашпарацу понравилась ее собранность, уверенный тон и рассудительность, которые нечасто можно встретить у таких юных особ.

— Да, да, конечно. Я просто хотел узнать, нет ли чего нового. И главное, не приходил ли Валент.

Девушка минуту колебалась. Потом тихо ответила:

— Да. Приходил.

Гашпарац не скрыл удивления. Этого он не предусмотрел. Теперь и дождь, и шлепанье в темноте по грязи отступили на второй план.

— Приходил? И как все это выглядело? Как он себя вел?

— Да опять не так, как надо, — тихо говорила девушка. — Я вижу, вы думаете, пришел, мол, человек, не забыл старое… Но это совсем не то.

— А что?

— Он пришел, когда мамы не было дома. Под вечер. Ну, вроде вот как вы сейчас. Посидел, выпил рюмку и ушел.

— И все? А что говорил?

— Ничего. Спросил, как у меня дела.

— И только?

Девушка молчала, опустив голову. Волосы зачесаны назад, лоб открыт, лицо в полутьме невозможно было рассмотреть. И все-таки Гашпарац почувствовал, что ее терзают сомнения. Поэтому он подсказал:

— Что он хотел?

Она наконец решилась. Подняла голову и испытующе посмотрела ему прямо в глаза. Заговорила спокойно, как прежде.

— Он хотел взглянуть на ее вещи.

— На какие?

— На бумажки.

— И? Вы показали?

— Конечно. Их немного, вы сами видели.

— Он что-нибудь взял?

— Нет. Только посмотрел, да так, будто они не больно-то его и интересуют. Потом велел мне все как следует сложить.

— Значит, он не нашел, что искал?

— Нет.

— А что сказал?

— Пригрозил, что меня… что мне плохо будет, если кому-нибудь проболтаюсь о его приходе. Да что тут скрывать, если уж я вам сказала, что он приходил, могу и все остальное. — В темноте голос девушки звучал особенно тихо, она почти шептала. Гашпарац подумал, что сцена напоминает исповедь в костеле. Полумрак в маленькой кухоньке способствовал сближению и взаимному доверию, хотя откровенность девушки скорее объяснялась одиночеством, отсутствием человека, которому она могла бы открыться, с кем могла посоветоваться.

— А что он искал?

— Какую-то фотографию. Какую-то карточку, где Ружа снята не дома, а на вокзале, что ли, или на какой-то станции. Я понятия не имела об этой фотографии, не слышала о ней и не видела.

— А он объяснил вам, зачем она ему понадобилась?

— Нет. Он был какой-то грубый, злой, и я спросить побоялась.

Гашпарац молчал. Значит, Штрекар оказался прав: Валент знал о фотографии. А зачем этому странному молодому человеку понадобилась фотография? И что вообще связано с этой фотографией? Что думает об этом девушка? Спросить ее?

— Ну хорошо, он ничего не объяснил. А не смогли бы вы из чего-либо в его поведении заключить, зачем ему нужна эта карточка? Может, как память о Руже?

— Не думаю. Он не такой.

— Зачем же?

— Думаю, есть у него какая-то выгода.

— Какая выгода?

— Не знаю, только уверена — у него свой интерес.

— Почему вы так уверены?

Девушка вздохнула, потом произнесла медленно, как человек, который почувствовал себя крайне неудобно после того, как, излив душу случайному попутчику, вдруг заметил, что его исповедь услышал кто-то из знакомых или близких, оказавшийся рядом и не замеченный прежде.

— Я не думала, что до такой степени вам проболтаюсь, — проговорила она еще тише. — Да теперь уж все равно. Как-то я подслушала их разговор.

— Где?

— Здесь. Был полдень. Они сидели, как мы сейчас с вами. Ружа не предполагала, что я дома, а я спала в соседней комнате. Они о чем-то спорили. Когда я проснулась, они говорили о какой-то фотографии. Ружа отказывалась, а он настаивал. Я запомнила только одно…

— Что вы запомнили?

— Он сказал, что при помощи фотографии можно получить огромные деньги, которые обеспечили бы всю их будущую жизнь.

XX

Дождь кончился, на северо-западе заголубело небо, сквозь бегущие облачка то и дело проглядывало солнце и озаряло Слем, на склонах которого в чистом, прозрачном воздухе, казалось, можно было рассмотреть каждое дерево. Если час назад все напоминало осень, то теперь перемена, происшедшая в природе, свидетельствовала о стремительном приближении мая, с его своенравными ливнями и ярким солнечным светом.

Гашпарац торопливо шагал вдоль берега, опираясь, словно на трость, на потрепанный старомодный зонтик с массивной деревянной ручкой: несмотря на возмущение Лерки, он пользовался только им. Этот зонтик был куплен еще его отцом — как-то в Цетинье тот угодил под дождь, а местные жители сумели его убедить, будто дождь зарядил на целый месяц. Он шел быстро и ощутил душевный подъем, словно впереди его ожидало интересное предприятие или успех, в то время как рациональный анализ последних событий свидетельствовал, что дело — во всяком случае, так ему казалось — весьма усложнилось и надежда проникнуть в тайну, с которой он таким странным образом оказался связанным, становилась все более зыбкой. И тем не менее его не покидало ощущение, что события развиваются, и участники их интенсивно размышляют, оценивают ситуацию, что-то предпринимают и все это в конце концов приведет к некоей развязке. Смыкалось временное кольцо — во всяком случае, так полагал Гашпарац, — хотя люди, с которыми он соприкасался, сохраняли видимое спокойствие. Именно поэтому он с такой стремительностью летел вперед, хотя домой, как всегда, идти не хотелось. В голове рождались планы, что бы еще предпринять, однако ни на чем окончательно остановиться он не мог.

Свидание с сестрой Ружи оборвалось внезапно, но очень просто и естественно, как просто и естественно было все, что девушка делала. В какую-то минуту она взглянула на часы и сказала:

— Полшестого. Мама вот-вот вернется.

По выражению голоса он почувствовал, что ей будет неприятно, если мать застанет их в полутемной кухне. Вероятно, на Гредицах, или, во всяком случае, в их доме, было не принято, чтобы девушка сидела с глазу на глаз со сравнительно еще молодым, даже имеющим честные намерения мужчиной. Сразу же вставал вопрос: как в связи с этим следовало судить о Белой Розе. Тут были две вероятности: или она разделяла подобные взгляды, или откровенно и настойчиво им сопротивлялась. И хотя все, что он до сих пор узнал о девушке, говорило в пользу второго предположения, Гашпарац хотел придерживаться первого, и уж совсем непонятно, почему ему казалось, что этот вариант предоставляет больше возможностей для следствия и вообще больше гармонирует со всем происходящим: внезапно окончившийся дождь, ясное небо, этот весенний день, полный неведомого и обещающий новые открытия, — почему и гонит его по размокшему откосу вдоль берега мутного и бурлящего потока, дорожкой, которая неизвестно с какой стати названа Фаллеров променад, хотя гулять здесь явно негде, да здешним прохожим вовсе не до прогулок.

Словно в подтверждение своих мыслей, тревожного ожидания каких-то происшествий на остановке трамвая он заметил Звонко. Парень стоял со спортивной газетой в руках, но не читал, а задумчиво, поверх газеты, глядел куда-то. В этом районе, возле Ремизы, живет много одиноких людей: снимающих комнаты и углы студентов, временных рабочих, приезжих. Однако облик Звонко прямо-таки излучал томящее одиночество, оно угадывалось, как угадывается запах одеколона и лосьонов от вышедшего из парикмахерской мужчины. И это ощущение словно еще больше отделяло его от окружающих и изолировало. Особенно потрясало то, что Звонко был загребчанином и у него не было вроде бы никаких причин до такой степени чувствовать себя одиноким.

Гашпарац, казалось, начинал понимать парня, и сейчас он вдруг осознал, что Звонко должен обрадоваться любой встрече, даже с человеком, который копается в его личной жизни. И Звонко действительно обрадовался, увидев приближающегося Гашпараца. Звонко уже за двадцать пять, а он не женат, переходный возраст — когда несчастная любовь составляет смысл жизни — у него непростительно затянулся, и он все еще страдает от сентиментальности и грусти, которыми его сверстники давно переболели. Гашпарац понимал, что друзья Звонко — а их у него было немного — переженились, занялись своими заботами, разъехались кто куда, те, что помоложе, его не интересуют, а заводить новые знакомства нелегко: Звонко слишком чувствителен и болезненно раним, потому считает себя никому не нужным. Гашпарац припомнил все, что знал об одиночестве — потенциальной причине многих преступлений. Чтобы прекратить подобные размышления, он ускорил шаг и сердечно протянул юноше руку.

— Почему вы здесь? — Вопрос Звонко был неуместен, как неуместно было многое из того, что он делал: еще одна из причин его отчужденности.

— Был в ваших краях, — ответил Гашпарац и замолк. Он не знал, следует ли говорить, где был.

— Не меня искали?

— Нет, — решился наконец Гашпарац. — Был у Ружиных. Говорят, вы к ним наведывались, — солгал адвокат и успел заметить, что Звонко покраснел.

— Им сейчас нелегко, — проговорил парень смущенно.

— Знаю. Это хорошо, что вы их не забываете. Без мужчины в доме трудно. Если Валент не заходит…

— Да, он… — Звонко махнул рукой и замолчал.

— Пьет? — поинтересовался Гашпарац, как будто не знал сам.

— Или пьет, или шляется. Пропадает где-то целыми днями, а потом появится — и в корчму…

— Скажите… — начал было Гашпарац, и в этот момент подошел трамвай. Их взгляды встретились, адвокат спросил: — Вы в город?

— Да, — ответил Звонко. — В кино. Если вам по пути — поехали вместе.

Они вошли в трамвай и встали на задней площадке, спиной к салону, так что никто не мог слышать, о чем они говорят. Они смотрели на рельсы, выбегающие из-под колес, на мелькавшие с обеих сторон улицы дома, на остановках за спиной у них входили новые люди, и вагон постепенно наполнялся.

Покупали билеты — было не до разговоров.

Гашпарац сожалел, что трамвай подошел именно в тот момент, когда он намеревался спросить у Звонко нечто, по его мнению, очень важное. А сейчас уже колебался, имеет ли он право мучить расспросами человека, которому, адвокат, сам не зная почему, был в этом уверен, необходима помощь и просто дружеский разговор, самый обычный, какой ежедневно ведут между собой люди. И все-таки беседу следовало продолжить и, по мнению Гашпараца, продолжить с того, на чем она была прервана. Поэтому он сказал:

— Так пьет Валент…

— По правде говоря, мне теперь на это наплевать. Раньше для меня это значило больше, чем… Очень много для меня прежде это значило. А теперь все равно.

— И как долго это продолжается?

— Запой? Да он всегда любил выпить и надо мной издевался, что я терпеть не мог этого… Но, думаю, после Германии стал пить больше… Один он там жил, я представляю — все чужое, неустроенное, а Валент ведь без компании не может, без людей не может, хотя прикидывается, будто ни в ком не нуждается. А там все чужое…

— Да, — произнес Гашпарац, которого поразила рассудительность Звонко. — Он всегда был такой грубый, заносчивый? Я имею в виду с вами, с Розой и вообще?

— Да нет, пожалуй. Мне кажется, он переменился, когда вернулся из Германии, в марте, в конце марта.

Гашпарац почувствовал, что сердце у него заколотилось быстрее. Вот и опять вплотную подошли к марту, к тому времени, когда была сделана фотография и совершено ограбление… Стараясь вопросы ставить осторожнее, спросил:

— И с тех пор он запил?

— Не сразу. Попозже.

— Когда примерно? Когда ее… убили?

— Нет-нет, раньше… Надо припомнить. Когда он решил окончательно остаться, как-то все… Сначала умерла тетка, у которой он вырос и с которой вместе жил… Хотя я и не думаю, что это сильно на него подействовало… Ему остался дом и… Потом, примерно через неделю, случилось это дело со взломом…

— Со взломом?

— А разве я вам не рассказывал? Да, кто-то вечером, еще совсем рано, когда его не было дома, забрался к нему… Все перерыли — и шкафы, и ящики…

— Деньги?

— Их было немного. Но деньги не взяли.

Гашпарац всей грудью вдохнул спертый трамвайный воздух, насыщенный испарениями мокрой одежды пассажиров.

— Был, говорите, взлом? А он заявил?

— Нет. Сделал вид, будто это его не касается, тем более ведь ничего не пропало… Вот тут он и набросился на пиво — и не перестает пить до сих пор.

— Сразу после этого?

Звонко заметно смутился, словно вдруг почувствовал, что его занесло, и, видимо, укорял себя за слабость и неумение вовремя остановиться. Ему казалось, что, стараясь оправдать друга, объяснить Гашпарацу причины его поведения, он сказал что-то лишнее, что Валенту может навредить. Поэтому поспешил прибавить:

— Вы знаете, я думаю, он пьет от страха. Он чего-то боится…

— Чего?

— Я не знаю, если бы знал, может, и не осуждал бы его.

— Значит, это была не кража?

— Если ничего не унесли… А может, и кража, просто они не нашли того, что искали. Может, это только Валент думает, что не кража…

— Он сам вам рассказал?

— Да.

— А почему? Он же такой замкнутый, неприступный, как вы говорите…

— Вот в этом-то все и дело… Тогда он стал совсем другим: пришел ко мне, белый как полотно, сказал, что к нему в дом приходили воры, но ему кажется — тут что-то не так… А ничего конкретного не сказал.

— Вы пытались его расспросить?

— Да. Только уже в конце разговора он взял себя в руки, стал разыгрывать фрайера, подтрунивая над нами обоими.

— И ничего не прояснил?

— Сначала, пока еще был взволнован, я помню, сказал, что знает, кто это сделал и зачем, да его, мол, не перехитрить.

XXI

Торопливость, с которой Гашпарац шагал по откосу, имела свое оправдание, и ощущение происходящего имело под собой почву. А может, именно потому, что действительность подтвердила его предчувствия, происшедшее казалось ему теперь особенно важным. Вечером адвокат встретился со Штрекаром в своей конторе.

Еще при Бизельчане было заведено по понедельникам работать в канцелярии и во второй половине дня. Это вошло в традицию, истоки которой уходят в глубь истории адвокатского цеха, естественно, ей следовал и Гашпарац, тем более что предоставлялся повод заставить стажеров выполнить работу, которая в государственных учреждениях приходилась на «черную субботу». Итак, его сотрудники по понедельникам имели продленный рабочий день вместо того, чтобы раз в месяц являться на службу в субботу. Надо сказать, Гашпарац в этом отношении не был педантичен и зачастую не только отпускал служащих раньше положенного срока, но и вообще разрешал не приходить в понедельник после обеда, особенно если не накапливалось срочных дел. А сам он любил посидеть в тишине над папками, в которых всегда надо было что-то проверить, сформулировать, над чем-то заново поразмыслить, и понедельники для подобных занятий были как нельзя кстати. Поэтому, когда около двух часов позвонил инспектор и предложил встретиться, он пригласил его к себе в контору в семь часов: после обеда инспектор был занят, а хотел во что бы то ни стало увидеться именно сегодня. Похоже, что дождь освежил его голову.

И снова Гашпарац, руки за спину, стоял в опустевшей конторе у окна и смотрел на площадь Свачича, а люстра из шести лампочек, скрытых абажурами в виде лилий, бросала мягкий свет на старинную мебель, и казалось, чтостекло на портрете тестя люминесцирует. Адвокат стоял неподвижно до тех пор, пока в конце площади не углядел своего приятеля.

— Устал, — заявил тот, развалившись в кресле, — и абсолютно не разделяю твоей уверенности, будто дело идет к концу. Наоборот, мне кажется, оно еще более осложнилось.

— Мне тоже так кажется, особенно сегодня… Не знаю, у меня такое ощущение.

— Почему особенно сегодня?

Гашпарац рассказал инспектору о предпринятой экспедиции на Гредицы, о своем разговоре с сестрой Ружи, о визите к ним Валента, поисках фотографии и о посещении дома Валента взломщиком. Он говорил неспешно и монотонно, словно излагал дело в суде. Ему не хотелось интонацией акцентировать внимание на важности сделанного открытия. Штрекар не перебивал. Развалившись в кресле, он ничего не выражающим взглядом смотрел в одну точку. По временам слышались тяжелые вздохи инспектора, словно Гашпарац своим монотонным голосом изрекал доказательства его вины. Гашпарац понимал, что цепкая память приятеля фиксирует каждую деталь и вопросы последуют позже, после того как он все переварит и соберется с мыслями. Когда адвокат закончил, Штрекар пробудился от летаргического сна и поднял глаза.

— Должен признать, ты все делаешь здорово. И себе и другим предлагаешь вопросы, которые мне, профессионалу, не сразу приходят в голову.

— Да, но представляют ли эти вопросы какое-либо значение для следствия? — спросил в свою очередь Гашпарац. — Как тебе кажется?

— Мне кажется, — вздохнул Штрекар, — мне кажется, что в этом деле все участники или рехнулись, или в некотором роде злодеи.

— Тебе, конечно, по душе второе, — улыбнулся Гашпарац.

— А что ты хочешь? — вспылил инспектор. — Как прикажешь понимать сложившуюся ситуацию? Ты заметил, что факты, которые мы узнали сегодня — а у нас нет оснований сомневаться в их истинности, — полностью исключают то, что мы узнали вчера, хотя вчерашние факты тоже выглядели вполне достоверными. Или, скажем, то, что удается узнать тебе, сводит на нет сведения, которые получил я?

— В таком случае ты прав, — без всякой иронии заключил Гашпарац. — У тебя есть сведения, которые перечеркивают мои?

— Я бы не сказал, что мои и твои факты взаимоисключают или опровергают друг друга. Я не отрицаю, что в доме у Валента был взлом или что Валент Гржанич приходил к сестре Ружицы и искал фотографию. Но все это как-то немотивированно, неубедительно, понимаешь, как-то нелогично, так в жизни не бывает, не знаю, как точнее выразиться… Будто смотришь замедленные кадры фильма или плывешь под водой.

Гашпарац не перебивал, ждал, когда Штрекар выскажется до конца и вдоволь накурится. Он понимал, инспектор раздражен, что никак не может увязать факты, овладеть ими, что они душат его. Поэтому он хотел, чтобы Штрекар выговорился и остыл.

— Пощупал я этого самодовольного Гайдека, — продолжал тот. — С самого начала меня настораживала социальная нотка, знаешь, типично репортажная ситуация: с одной стороны — Гредицы, кое-как слатанные домишки, грязь, грядки с луком и так далее, а с другой — Пантовчак, автомобили, виллы, породистые собаки и все такое прочее. И надо же было двоим встретиться, будто какой режиссер подстроил, и еще влюбиться в одну и ту же девчонку. С самого начала я предполагал, что у Гайдека и Валента есть точка соприкосновения, должна быть, особенно учитывая их различное социальное положение.

— В наше время между Гредицами и Пантовчаком не такая уж большая разница, — заметил Гашпарац. — А что же это за точка соприкосновения?

— Укажи мне, на милость, категорию людей, для которых бы не существовало социальных различий, религиозных, национальных или иных противоречий?

— Я думаю, именно в этом и заключается все несчастье. Однако, зная твои циничные взгляды, вероятно, должен сразу же усмотреть в этом криминал.

— Да, и криминал, и несчастье, ты прав. Но в первую очередь криминал.

— Есть что-нибудь?

— Мы могли бы об этом подумать раньше. Вернее, я должен был подумать. Только сегодня меня осенило поинтересоваться у коллег, работающих по части контрабанды, известен ли им Гайдек.

— Ну?

При вопросе адвоката Штрекар кивнул головой так решительно, что не оставалось сомнений в положительном ответе.

— Его задержали?

— Нет. Хотя уже следят, не выпускают из вида. Похоже, он очень ловок. А, кроме того, спекуляция часами преследуется не так строго, как контрабанда другого рода.

— Итак, значит, часы?

— Часы. Наши предполагают, что он орудует и с золотом, поскольку отец у него ювелир. Поэтому пока его и не трогают, хотят понаблюдать, что будет дальше.

Гашпарац подождал, подумал, не добавит ли Штрекар еще что-нибудь, и заговорил сам, осторожно, все еще находясь в состоянии творческого подъема, овладевшего им сегодня.

— Какой вывод? Сведение счетов между двумя фарцовщиками? Скажем так: Гайдек умышленно настаивал на фотографировании, чтобы запечатлеть кого-либо из конкурентов или членов некоей банды. В таком случае фотография может представлять доказательство.

— А зачем было убивать Ружицу Трешчец?

— Карточка-то была у нее, а она из страха послала ее мне.

— Хм, — проворчал Штрекар. — Это ничего не объясняет… Хотя, может быть, ты прав. Посмотрим… Хм, хм… Знаешь, что меня смущает? Пожалуй, все, что нам известно, можно было бы как-нибудь суммировать и согласовать, если бы постоянно не возникали новые обстоятельства, не всегда так уж важные, но мимо которых тем не менее не пройти. Их надо учитывать до тех пор, пока мы не составили представления о ситуации в целом. Кстати, я в отличие от тебя не имею даже теории.

— Так ведь и я тоже. Ты говоришь, новые обстоятельства?

— Да. И тебя они не очень-то обрадуют. Я узнал, где в тот вечер была наша уважаемая товарищ Надьж. Только не сердись.

— А я и не думаю сердиться, — возразил Гашпарац. — Какое мне до нее дело. Она больна, и только поэтому я проявил к ней внимание, не хотел включать в комбинацию. Где же она была?

— Может, и нет никакой связи, но в тот вечер она была на Средняках, то есть в пятистах метрах от места преступления. Там ее видели без двадцати двенадцать.

— А кто видел?

— Она остановила такси.

— Ты спрашивал таксистов? Только для этого?

— Да нет, были другие дела, это выяснилось так, между прочим.

— И какой вывод?

— Никакой, братец, пока никакого. Однако я должен констатировать, что и из твоих сведений никакого вывода тоже сделать нельзя. Вот так-то!

Гашпарац почувствовал, как стремительно и неудержимо рассеивается его оптимизм. Он не смог до конца проследить за своим ощущением. Помешал телефон.

— Алло?

— Милиция? Нужен товарищ Штрекар.

Штрекар взял трубку, бросив взгляд на адвоката, будто спрашивая, что бы это могло значить. Гашпарац расслышал голос дежурного по отделению:

— Вас спрашивает какой-то фотограф. Я соединю?

XXII

Хотя в воздухе уже чувствовалось дыхание весны, хотя аромат молодой травы и свежей зелени предвещал лето, вдруг похолодало и хлынул ливень. В парке дождевые капли отскакивали от окрепшей листвы, вода, пенясь, журчала в бассейне фонтана, у ног мальчика, заглушая шелест слабой струйки, барабанила по капоту автомобиля и по жестяным подоконникам домов. Пришлось включить «дворники» и подождать, пока согреется мотор.

— Ну что ж, посмотрим, — только и сказал Штрекар.

В темноте они закурили и сидели молча. Гашпарац включил первую скорость. Как всегда, оказавшись на улице, он остро ощутил жизнь города и попытался представить, что сейчас происходит в разных его частях: в магазинах моют перед закрытием полы, в кинотеатрах продают последние билеты, быстро заполняются кафе и рестораны, на Цветной площади публика толпится под огромными зонтами в волшебном свете ацетиленовых фонарей, его домашние уселись в кресла и смотрят телевизор. Дочка уже, вероятно, готовится ко сну. Сложила в стопку на полу возле кровати свои книжки.

Он испытывал потребность размышлять об обычных, будничных делах именно сейчас, когда предчувствие его не обмануло, когда что-то начало происходить. А то, что действительно что-то начало происходить, они поняли тотчас же, услышав о звонке фотографа.

— Алло? — произнес фотограф. — Это вы разговаривали со мной в ателье? Вы просили меня сообщить, если что-нибудь случится с той фотографией.

— Да, — только и вымолвил Штрекар, видимо не желая показать, будто придает этому особое значение, чтобы не спугнуть фотографа.

Гашпарац ясно слышал каждое слово «мексиканца», звучавшее сейчас в трубке телефона, номер которого был найден в сумочке Белой Розы.

— О ней спрашивали. Недавно, какой-то молодой человек.

— И что он хотел?

— Чтобы я ему отпечатал.

— Сколько?

— Одну.

— И что вы сказали?

— Чтобы пришел попозже, когда будет готова. Он очень спешил, хотел даже ждать. Я едва от него отделался.

— Он уже пришел?

— Еще нет.

— Хорошо. Мы сейчас будем.

— Что делать, если он придет раньше?

— Отдайте фотографию. Он не должен ничего подозревать. Постарайтесь его как следует рассмотреть.

— Все понял…

Теперь они направлялись туда. Особенно не спешили, потому что понимали: спешка ничего не решит. События развивались своим чередом, и любое грубое вмешательство могло все испортить. Оперативность и спешка предупредили бы еще одно несчастье, возможно, даже преступление, однако отдалили бы истину. Ехали молча, предоставив все воле судьбы, даже словами боялись нарушить естественный ход событий.

Выезжая с площади Свавича на Михановичеву улицу, Гашпарац не обращал внимания на длинную вереницу машин, которая двигалась в противоположном направлении и которую он вынужден был пропустить. Ему следовало ехать налево, а автомобили сворачивали направо. Он смирился, что должен переждать колонну. Машины ползли на удивление медленно — видимо, ближайший перекресток был еще закрыт или его только что открыли. Погрузившись в свои мысли, адвокат не разглядывал ни автомобили, ни сидящих в них людей.

И вдруг, в тот момент, когда колонна ускорила движение, он вздрогнул: в какую-то минуту, в какую-то долю минуты, ему показалось, что за стеклом одной из машин он увидел Валента Гржанича. Парень сидел рядом с водителем и, стиснув зубы, глядел прямо перед собой, с совершенно отсутствующим видом, будто сидящий за рулем человек не имел к нему никакого отношения. Шофера Гашпарац не рассмотрел, да это было и невозможно, тем более что мгновение спустя он уже сомневался — действительно ли видел Валента. Но все-таки оглянулся. В дождевом тумане нельзя было разобрать номер, к тому же одна из встречных машин остановилась, пропуская его, и он вынужден был проехать. Бросив еще раз взгляд в сторону проехавшего автомобиля, он заметил, что это «фольксваген» зеленого цвета.

Они неслись в потоке машин. Гашпарац размышлял, точно ли это был Валент. Вскоре пришел к выводу, что слишком возбужден, а потому ему могло померещиться лицо человека, о котором он неотступно думает. Штрекару решил ничего не говорить.

Штрекар не проронил ни слова за все время пути и даже потом, когда ставили машину в соседнем с фотографией переулке. Взглянули на часы — без десяти восемь. Штрекар сказал:

— Предоставь мне это дело.

— Как всегда, — ответил адвокат с нескрываемой иронией.

Когда они вошли, фотограф стоял за стойкой, напряженно вглядываясь в дверь. Волосы были так же прилизаны, он был в том же жилете, но без очков, и рубашка не клетчатая, а однотонная голубая, поэтому сейчас он походил скорее на южноамериканского миллионера, собравшегося провести вечер за картишками. От волнения он не ответил на приветствие: видимо, чувствовал, что происходит нечто серьезное — увидев их, закричал, словно на пожаре, словно у него над головой горело:

— Он только что был здесь, сию минуту!

— А точнее? — с невозмутимым спокойствием спросил Штрекар, это несколько охладило человека, и тот ответил уже тише:

— Да минут десять, не больше!

— Вы ему отдали фотографию?

— Да.

— Куда он пошел? Вы не заметили?

— Ну как же, конечно. В сторону Драшковичевой. Я подглядывал за ним в дверь, но он вдруг исчез, и больше я его не видел. Может, зашел куда-нибудь по соседству, в магазин.

— Расскажите подробно, как все было: когда он пришел, о чем спрашивал, что говорил, вообще все, что вспомните.

— Пришел он, я вам уже сообщил, около половины седьмого. Я, как и сейчас, находился один, потому что мои ребята сегодня работают в городе. Сначала он спросил, снимаю ли я на местах, не в ателье, и потом — не снимал ли я, мол, когда-нибудь в аэропорту. Спрашивал почти как милиционеры несколько дней назад. Когда я все подтвердил, он спросил, не снимал ли я в аэропорту в марте месяце, а потом добавил, не снимал ли, мол, девушку, которая там была с молодым человеком.

— Значит, это был не тот парень, который на фотографии?

— Нет.

— Продолжайте, пожалуйста.

— Э, когда я ему ответил, что, мол, и такие случаи бывали, конечно… Я, знаете ли, не хотел показать, будто знаю, о чем идет речь, чтобы он чего не заподозрил…

— Это вы хорошо… — похвалил Штрекар, и фотограф, удовлетворенно кивнув, продолжал:

— Когда я ему это сказал, он спросил, не сохранился ли негатив. Я ему дал пленку, и он ее долго рассматривал. Потом сказал, что это то самое, что он ищет, и попросил отпечатать для него карточку. Я, конечно, мог бы это сделать при нем, но ему сказал, что быстро не могу. Мне надо было время, чтобы предупредить вас…

— И это вы хорошо, — снова вставил Штрекар. Фотограф удивленно взглянул на инспектора, его как будто поразила слишком однообразная форма комплиментов.

— Я сказал, что сделаю часа через два. Он стал убеждать меня поторопиться, выторговал целый час. А заказал всего одну фотографию. Спросил, не могу ли отдать ему негатив, я ответил, что у нас это не положено. Тогда он попросил меня обязательно негатив сохранить. Даже сказал, что заплатит; мне, мол, может быть, понадобится еще карточка, а может, и не одна, только, мол, у него есть причина заказывать их по одной. Я пленку скрутил и положил в ящик.

— Негатив у вас?

— Да, вот он, — «мексиканец» потянулся к ящику. — Он вам нужен?

Гашпарац взглянул на Штрекара. Старался угадать, как тот ответит, чтобы не испугать фотографа. Штрекар же сказал спокойно и просто:

— Нет. Не исключено, что еще кто-нибудь им заинтересуется. Если придет тот же молодой человек, вы ведите себя так, как сегодня. Сегодня вы это действительно… Мы вам очень благодарны.

— Пожалуйста, пожалуйста. — Фотограф склонил голову, он прямо сиял.

— Вы можете нам его описать?

— Значит, так, — начал фотограф, словно отвечал выученный назубок урок. — Высокий, примерно с меня, волосы каштановые, вьющиеся, здоровый, широкоплечий, небритый. Глаза голубые. В джинсах, рубашка клетчатая, кожаная куртка. Глаза мутные, будто с перепою. На шее какая-то цепочка, с подвеской, вроде бы золотая…

— Спасибо, — сказал Штрекар.

Они еще раз поблагодарили фотографа и вышли. «Мексиканец» остался в своем ателье, глядя им вслед с явным сожалением, что все кончилось так быстро. Стоял и поглаживал свои тонкие усики.

— Ну, что скажешь? — спросил Гашпарац на улице.

— Его надо отыскать. И немедленно. И следить, что он предпримет.

XXIII

Они шли к дому Валента по абсолютно безлюдной улице, напряженно вглядываясь в темноту. Слабые фонари на столбах едва освещали дорогу, за палисадниками в окнах желтели огоньки, в некоторых голубовато мерцали телевизионные экраны, как и повсюду в городе. Шли быстро, ступали осторожно, словно опасаясь, что их кто-нибудь услышит. Шум дождя, барабанящего по листьям и со звоном пронзающего поверхность воды, поглощал звуки шагов, зато уж вязкая грязь на разбитой дороге с редкими островками асфальта хлюпала под ногами, и шуму получалось куда больше. Они тяжело и прерывисто дышали, как охотники после длительной погони за зверем, и не решались скрестить взгляды, ибо тогда должны были бы сознаться друг другу в своих предчувствиях и ожиданиях. Они шли, вверив себя интуиции…

Не желая спугнуть кого-нибудь гулом мотора, они оставили машину на Средняках. Гашпарац еще никогда не гнал автомобиль на такой скорости: они летели по городу, нарушая правила движения, их заносило на поворотах, и за всю дорогу не проронили ни слова. Покинув фотоателье, Штрекар зашел в таксофон и позвонил в отделение. Он хотел сообщить, где находится и когда вернется. Выйдя из будки и глядя прямо перед собой, сказал:

— Звонил Валент. Просил приехать к нему домой около восьми.

Штрекар не вызвал подкрепление, он не хотел очутиться в смешном положении, ибо не знал, зачем едет, кого преследует и что его ожидает. Он, так же как Гашпарац, понимал: что-то происходит, и они должны быть на месте; если их зовет Валент, значит, дело серьезное. Спокойствие, с которым до сих пор они предоставляли событиям развиваться, уверенные в наступлении неминуемой развязки, сменилось волнением: они боялись опоздать. По дороге к дому Гржанича Гашпарац рассказал Штрекару о том, как ему показалось, будто он видел Валента в машине. Прикинув, они пришли к выводу, что по времени это совпадало с визитом Валента к фотографу, и это еще больше усилило тревогу и желание побыстрее добраться до места. При других обстоятельствах они, вероятно, попытались бы сначала проверить, куда скрылся Валент, действительно ли он был в машине, а теперь надо было просто спешить к нему, ведь они не могли даже догадываться о причине, вынудившей его к ним обратиться.

Свернув за угол, в каких-нибудь пятидесяти метрах они увидели дом Валента. Он находился среди других домишек, окруженных общим забором. Им показалось, что сквозь кустарник они различили свет в окне, хотя на таком расстоянии трудно было утверждать, светились ли окна именно в его доме.

В двух десятках метров от дома они остановились. В окнах было темно. Значит, свет им или примерещился, или они спутали дом. А может, у Валента действительно горел свет, и его погасили. Они вдыхали сырой воздух.

— Как войдем? — прошептал Гашпарац.

— В дверь, с улицы. Чего нам прятаться? Заборы тут низкие, сады, если кто есть, все равно не уследишь.

— Но лучше, чтоб Валент нас не слышал.

— Естественно. Попытаемся потише. В двери. У нас нет предписания поступать иначе.

Гашпарац сник. Такой аспект даже не приходил ему в голову, настолько далекими в эту минуту казались ему всякие юридические тонкости. Он понимал: речь не о том, что кто-то на Гредицах мог заявить протест против незаконных действий милиции, а о том, что при данных обстоятельствах у Штрекара могут возникнуть проблемы с вышестоящим начальством. Их визит к Валенту должен был выглядеть случайным.

Калитка палисадника выкрашена зеленой краской, как и все соседние заборы. Хорошо зная все системы замков, Штрекар просунул руку в штакетник и отодвинул задвижку. Затем легонько толкнул калитку. В ночной тишине она скрипнула неприятно и довольно громко.

— Так и знал, — раздосадованно прошептал Штрекар. — Лоботряс, нет бы смазать. — Словно сейчас самым главным было, насколько ревниво Валент исполняет обязанности хозяина. При скрипе калитки оба замерли. С минуту стояла тишина.

И вдруг раздался звук. Они переглянулись. Не было сомнения: в доме Валента хлопнула дверь, и притом кухонная, которая выходила во двор. Они ничего не увидели, потому что в нескольких метрах от калитки стоял огромный орех, разросшаяся крона которого бросала вокруг черную, непроглядную тень. Они выжидали, замерев и подавшись вперед, в той позе, в которой их застал хлопок двери. И еще они сознавали, что уличный фонарь, расположенный позади, освещает их. Тишина.

Потом опять до слуха долетел звук. Осторожный, хлюпающий звук шагов по мокрой земле. Один, другой, потом еще. И еще. Шаги все быстрее. Еще быстрее. И вот уже перешли в бег.

Штрекар неожиданно и молчком бросился к дому. Пригнулся и побежал, похожий на спринтера и одновременно на самого себя, когда, заложив за спину руки, крупным шагом пересекает площадь Свавича. В несколько прыжков проскочил двор, достиг двери кухни, однако миновал ее и пустился в погоню. Мгновенно его поглотила тень ореха.

Гашпарац последовал за ним, но догнать не мог. Инспектор был отлично тренирован. Однако, когда Гашпарац был уже в трех шагах, Штрекар внезапно остановился. Адвокат тоже остановился в тени дерева. Оба тяжело дышали.

Штрекар прислушался. Звук удаляющихся шагов был хорошо различим, хотя было неясно, откуда он доносится. Двор замыкала каменная постройка, прежде, вероятно, использовавшаяся как сарай или хлев. Слева к ней примыкал низенький штакетник, такой же, как вдоль улицы. Справа виднелся узкий проход, который опять же вел к забору, тоже невысокому; за ним располагался двор другого дома.

Шаги были еще слышны: они отдавались тяжело и глухо: похоже, человек шел по распаханной земле. Трещали ветки: кто-то бежал по саду. Потом все затихло, и уже не верилось, что вообще что-то происходило.

К изумлению Гашпараца, Штрекар не закричал «стой!», даже не вытащил из кобуры пистолет, правда, потом Гашпарац сообразил — это объяснялось той же причиной, из-за которой они не могли ворваться в дом: отсутствием предписания. А кроме того, неизвестно, кто бежал, тем более — почему бежал и от кого.

Они переглянулись. Очевидно, сбежавший услышал их, а может, и увидел из окна и тут же пустился наутек; они же не могли даже предположить, что так получится.

Гашпарац вдруг сорвался с места. Штрекар сразу все понял. Они бежали к калитке, плюхая по грязи и ежесекундно рискуя упасть, потому что ноги скользили на расквашенной земле. За какое-то мгновение до того, как Гашпарац подбежал к калитке, послышался звук мотора. Он доносился справа, со стороны Средняков. Мотор закашлялся, потом загудел и завелся. Включили первую скорость, машина трещала и тарахтела, словно водитель был неопытен или слишком нетерпелив.

Они добежали до угла. Габаритные огни мелькнули в сотне метров впереди и исчезли за поворотом. Гашпарац мог поклясться, что в вынырнувшей под дождем возле уличного фонаря машине он узнал зеленый «фольксваген». Вероятно, он стоял в стороне, куда не достигал свет, и поэтому они не заметили его.

Они переглянулись и, ничего не сказав друг другу, медленно поплелись обратно, к дому Валента. Потом прибавили шаг, а затем, сами не зная почему, припустили бегом, только сейчас осознав, что в доме мог остаться кто-то, а они даже не удосужились заглянуть в кухню, дверь которой выходила во двор.

Кухонная дверь была полуоткрыта. С трудом волоча по грязи ноги, они подошли к дому. Постояли. Штрекар просунул руку в щель, нащупывая на стене выключатель. Выключатель оказался старый, из тех, что поворачивают.

Они сразу увидели распростертое на полу тело. Человек лежал ногами к двери, подошвы ботинок грязные. Их вид вызывал ужас, потому что наводил на мысль, что мужчина этот, может быть, уже никогда не сделает ни одного шага. Человек недвижимо лежал на боку, несколько накренившись. Они подошли и наклонились. Это был Валент.

Только теперь заметили кровь. Она пропитала клетчатую рубашку, торчащую из-под куртки, в крови были джинсы. Пятна крови темнели на полу. Кровь продолжала струиться под тканью. Валенту нанесли несколько ударов, но похоже, он еще был жив.

В комнате виднелись следы борьбы: два стула перевернуто, стол сдвинут к двери, выдавлено стекло в зеленом буфете, сбит полосатый половик. Никаких намеков, объяснявших, с кем дрался Валент и кто его изувечил, обнаружить не удалось.

Гашпарац чувствовал, как бешено колотится собственное сердце. Наконец с трудом произнес:

— Мертв?

XXIV

Выйдя из больницы, Гашпарац остановился на крыльце, поднял голову и второй раз за сутки увидел, что небо прояснилось. Он набрал полные легкие воздуха и резко выдохнул, будто стараясь освободиться от едкого запаха медикаментов и дезинфекции, пропитавшего больничные коридоры. Небо было усыпано звездами, раскинувшийся внизу город мерцал миллионами огоньков, и оттуда к вершине холма, где находилась больница, устремлялись уличный шум и смог, которые поглощались влажной зеленью окружавших ее деревьев. Держа зажженную спичку между ладонями, Гашпарац заметил, что пальцы его дрожат, закурил и несколько раз глубоко вздохнул. Потом стал прогуливаться взад-вперед, поглядывая на больничные окна, за которыми мелькали неясные фигуры готовящихся ко сну больных и сновали сестры в белых халатах. Воздух, напоенный влажной вечерней свежестью, придал сигарете необычный вкус.

Все время, вплоть до этого мгновения, Гашпарац полагал, что занят нужным делом: он что-то предпринимал, хотел в чем-то участвовать, быть полезным, и это ощущение ему помогало, поддерживало его духовные силы. Сейчас, оставшись один, он представил себе, что произошло на Гредицах, заново увидел страшную сцену в маленькой кухне. И неизбежно должен был подвергнуть анализу собственную роль во всей этой истории: у него родилось сомнение, и он уже убеждал себя в том, что именно его мелочный эгоизм, выразившийся в настоятельном желании выяснить свое отношение к случившейся трагедии, узнать, почему убитая девушка хранила номер его телефона, позволил ему так бесцеремонно вмешиваться в жизнь и копаться в судьбах людей, а это безусловно повлияло на ход событий, придав им, может быть, совсем иное направление, повлекло новые несчастья. И убедительное свидетельство тому — происшедшее с Валентом. Чтобы отделаться от подобных мыслей, прекрасно, однако, сознавая, что ни о чем другом думать он не сможет, Гашпарац попытался воссоздать происшествия сегодняшнего вечера, восстанавливая их в памяти как можно более объективно, стараясь не упустить ни единой детали. Желая прийти к какому-либо выводу, он все время задавал себе вопрос: что же этот вечер помог прояснить.

Он вспомнил, как они со Штрекаром стояли над телом Валента и как ему тогда, вероятно вследствие неопытности, показалось, что стояли они непростительно долго; визит же к фотографу и дорога на Гредицы представлялись чем-то далеким. Тогда, в кухоньке, было слышно лишь их тяжелое дыхание. Ответ Штрекара на вопрос адвоката состоял из краткой констатации и одновременно приказа:

— Еще не мертвый, но не очень-то и живой. Не прикасайся ни к чему.

— Хорошо, — ответил Гашпарац, не находя других слов и понимая, что самое главное сейчас — проявить полное послушание. Он стоял опустив руки, с ощущением собственной беспомощности.

Штрекар, сидя на корточках, рассматривал Валента. Затем встал. Прерывисто вздохнул, приподнял тело и перевернул на бок. Гашпарац вспомнил, что это называется «придать телу крайне правое положение» при оказании первой помощи пострадавшему — это он учил на водительских курсах.

И тут Штрекар заторопился. Его движения стали быстрыми и решительными, слова короткими и четкими. Инспектор казался воплощением уверенности и рациональной деловитости.

— Дай ключи от машины, — потребовал он. Когда Гашпарац протянул ему ключи, он сунул в руки адвокату свой револьвер. — Ты останешься здесь, — приказал. — Я до первого телефона. Тотчас вернусь. Слушай внимательно: если что-нибудь заметишь, стань сюда, за буфет, и жди. Ты умеешь управляться с револьвером?

Гашпарац кивнул. Раньше чем он собрался с мыслями, Штрекар исчез. Послышалось хлюпанье по лужам, скрип калитки и поспешные шаги по шоссе. Адвокат остался один.

Он наклонился к Валенту и старался уловить его дыхание. Он не был уверен, слышит ли дыхание: тишина шумела в ушах и он не отличал звуки, доносящиеся извне, от пульсации собственной крови. В таком состоянии он мог бы расслышать только резкий и сильный шум. Он старался представить, как будет себя вести, если понадобится защищаться, если сумеет обнаружить чье-то приближение. Штрекар не исключал такой возможности. Гашпарац хотел сесть, потом передумал. Вытащил сигарету, но закуривать не стал из опасения, что Валент ранен в легкие и чтобы не выдать себя возможному посетителю. Сделал несколько шагов по кухне и тут же решил, что ходить не следует. Им овладел страх, он не мог взглянуть на раненого и почти готов был сбежать. Вдруг он устыдился своего малодушия и оттого почувствовал себя еще хуже. Он оказался один на один с самим собой при весьма необычных обстоятельствах.

Он не знал, как давно ушел Штрекар, хотя ежеминутно взглядывал на часы. Послышался звук приближающегося автомобиля. Он взглянул в окно и увидел свою машину. Возвратился Штрекар.

— Сейчас приедут, — сказал инспектор. — Ничего?

— Ничего.

Штрекар снова присел, склонился над раненым, а Гашпарац, не выдержав, вышел во двор и закурил. Прошло несколько минут, прежде чем они услышали тарахтение машины. Штрекар тоже вышел из дома и молча курил. Машина была не милицейская — без сирены и служебных знаков, из нее вышли сотрудники Штрекара. Он поспешил им навстречу, и какое-то время все оставались во дворе. Только один вошел в дом, чтобы осмотреть раненого. Выйдя, на вопросительный взгляд Штрекара он лишь пожал плечами. Приехавшие с любопытством посматривали на Гашпараца, очевидно, их интересовало, кто он такой. Вскоре прибыла вторая машина, на этот раз «комби». Из нее вышло несколько человек. В руках у них были какие-то аппараты. Они вошли в кухню, что-то осматривали, покопошились возле Валента. В соседних домах люди высовывались из окон и перекликались, некоторые выходили на крыльцо. Никаких комментариев не было.

Наконец прибыла «скорая помощь». Молодой врач в очках без оправы и санитар, средних лет, с усталым и недовольным выражением лица. Штрекар коротко объяснил им, что произошло. Доктор бегло осмотрел раненого и сказал:

— Надо спешить. Необходимо срочное переливание крови и, вероятно, операция.

Совершенно естественно: теперь распоряжаться начал он, и его все беспрекословно слушались. Раненого положили на носилки. Штрекар и Гашпарац проводили носилки до машины с красным крестом. Прежде чем они уехали, Штрекар объяснил людям, что делать; один шел рядом с инспектором до калитки, и тот давал ему указания короткими фразами. Человек кивал головой; остановился у машины. Штрекар сказал врачу:

— Мы будем сопровождать вас.

Взвыла сирена, и Гашпарац, усаживаясь за руль, окинул взглядом хибарки. Все окна были освещены, и в них виднелись люди. Они прижимали лица к стеклам, защищаясь от света руками, чтобы лучше видеть. Возле калиток шевелились, темнели человеческие фигуры. Кто посмелей, подходил к машине. Он поискал Звонко среди любопытных. Парня не было. Тогда адвокат вспомнил, что Звонко поехал в кино.

Гашпарац мчался по городу, будто гонщик. Эту часть Загреба он знал хуже, к тому же нелегко было приноровиться к «скорой помощи». Но он был обязан. У Сельской «скорая», выехав на левую сторону, проскочила переезд при опущенном шлагбауме. Так же поступил и Гашпарац; он вопросительно взглянул на Штрекара, но тот смотрел прямо перед собой, не находя в поведении Гашпараца ничего предосудительного. У Гашпараца мелькнула мысль, понимает ли вообще инспектор, что сидит в частной, а не служебной машине. В мгновение ока они взлетели на холм возле церкви Святого Духа. Больница возвышалась над храмом, прикрывая его своей сенью.

Они прошли по коридору вслед за носилками и присутствовали при первом осмотре, поскольку Штрекара здесь хорошо знали. Врач, пожилой мужчина с большими седыми усами, пожелтевшими от табака, осматривая Валента, не переставал ворчать. В конце концов сказал:

— Большая потеря крови. Видимо, повреждены легкие. Оперировать немедленно.

— Сколько это продлится? — спросил Штрекар.

— Трудно сказать. Может, минут тридцать, а может, и несколько часов. Как пойдет.

— Мы будем ждать, — заявил Штрекар.

Он остался в канцелярии у телефона, а Гашпарац вышел на воздух. Заложив руки за спину, ходил он взад-вперед и мучительно старался, перебирая вчерашние и сегодняшние факты, сформулировать какие-то выводы. В голову ничего не приходило, и не потому, что трудно было, а потому, что был он слишком возбужден. Сзади послышались шаги. Подошел Штрекар.

— Отправляйся спать, — сказал инспектор без всякого вступления. — Сегодня ничего больше не произойдет.

— Ты убежден?

— Логика. А тебе надо отдохнуть. Ты не привык. Если что и случится, то уж не такое, как было, да и не здесь, гак что ночью ничего нового мы не узнаем.

— А как Валент?

— Операцию сделали. Говорят, оклемается. Легкие задеты, но обещают залатать. Вроде бы зацепило гортань.

— А он сможет…

— Говорить? Ни в коем случае. К нему и не подойти. Не разрешают. Два-три дня проспит, о разговоре и речи нет. Что поделаешь? Тут они командуют.

— А когда он заговорит, не будет поздно?

— Поздно для чего? Ты думаешь, это еще не конец? Теперь, когда Валент отпал…

— Не знаю…

— Может, ты и прав. Я кое-что предпринял.

— Что?

— Во-первых, дал распоряжение немедленно, если возможно — сегодня, арестовать Гайдека.

XXV

— Я буду спать в гостиной, — сказал Гашпарац. — Может случиться, Штрекар позвонит ночью.

— Как хочешь, — ответила Лерка и вопреки обыкновению спросила: — Тебе что-нибудь нужно?

— Нет, спасибо, — поблагодарил Гашпарац. Он и в самом деле был благодарен ей за внимание и, желая, чтобы она это почувствовала, прибавил: — Я тебе все расскажу завтра. Спокойной ночи. — Она вышла, а он некоторое время смотрел на дверь, которую она прикрыла за собой.

Сегодня и впрямь между ними возникла какая-то близость. Гашпарац объяснил себе это тем, что скверно выглядел, а кроме того, Лерка, вероятно, почувствовала — на этот раз он занят чем-то неординарным, чем-то, что даже в ее глазах не выглядело незначительным и о чем она не могла по своему обыкновению сказать: отец, мол, это делал лучше, ибо ее отец ничего подобного не делал. Кроме того, она почувствовала, что Гашпарацу угрожает опасность.

В тот вечер телевизионные программы затянулись, поэтому, когда он пришел, она еще не ложилась. Отворив дверь, Гашпарац увидел ее желчное лицо и понял, что полные сарказма фразы, в его адрес, вот-вот сорвутся у нее с языка. Конечно, будет фигурировать дочка и ее злополучная простуда. От одной этой мысли Филипп почувствовал, как силы его оставляют и он вот-вот рухнет на пол. Однако он упустил из виду, что одежда у него в беспорядке и в грязи, а таким дома он никогда не появлялся. И только по тому, как вдруг изменилось выражение лица жены, он понял: что-то изменилось к лучшему. Вспомнил о своем виде. Лерка смотрела на него молча. Он медленно опустился на стул.

— Я был со Штрекаром. — Он не желал выставлять главные козыри, чтобы жена не подумала, будто он оправдывается. Тон, выдававший безмерную усталость, привлек ее.

— Что-нибудь случилось?

— Парня той убитой девушки сегодня порезали ножом в собственном доме. Мы отвезли его в больницу.

— Умер?

— Нет, но ранение тяжелое. Не скоро сможет говорить.

Она помогла ему постелить в гостиной, и он на какой-то миг почувствовал, как много, если бы того захотела, могла значить для него эта женщина. Как будто вернулись первые месяцы их совместной жизни.

Он вытянулся на диване и закурил, хотя во рту пересохло и зудело от бесчисленных выкуренных за день сигарет. Он не решался закрыть глаза, потому что знал — стоит опустить веки, как перед мысленным взором одна за другой поплывут увиденные днем картины. Так бывает утром, при пробуждении, после встречи Нового года, когда в полусонном мозгу воскресают обрывки фраз, мелодий, звуков, которые слышал ночью, какие-то люди и сцены, которые созерцал.

Он видел: сестра Ружи с острым подбородком в полутемной кухне, бледный Звонко на трамвайной остановке, в ореоле тоски и одиночества, фотограф в жилетке и с цепью от часов, черные усики, светофоры на зеленой волне, грязный двор, распластанное на полу тело, ощущение холодного металла в руке. Пол в кухоньке застлан половиками, какие ткут в Боснии. Деревенские женщины обменивали их на старую одежду, из которой, разрезав на длинные ленты, ткали новые половики.

Гашпарац вздрогнул. Волна ассоциаций, как разряд электрического тока, тряхнула его и понесла с собой, а он этого даже не заметил. Очень хотелось спать, но он знал, что уснуть не сможет. Его терзало ощущение невыполненного долга, незавершенного дела, нерешенной задачи. Он понимал: необходимо ухватиться за какую-то ниточку смысла, вплетенную в клубок событий, подобно старой тряпице в боснийском домотканом половике.

Может, правильней всего начать с кухоньки, где стоит зеленый буфет и зеркало так подвешено на стене, что сразу видишь себя во весь рост, правда в несколько иной перспективе. Раньше, чем Гашпарац уехал из больницы, инспектор сообщил, что в кухне не обнаружили ни малейшего следа: ни отпечатков пальцев, ни волоска, ни ниточки от одежды, которая могла бы упасть на пол во время драки. Кухня была так запущена и столько в ней было всякого хлама, что оказалось невозможным разобраться, что заслуживает внимания, а что — нет. Во всяком случае, не было обнаружено ничего конкретного, а тем более ничего, что могло бы квалифицироваться как улики непрошеного посетителя.

Такое положение вещей подводило к двум заключениям, первое из которых было почти вероятным, а второе достаточно гипотетичным. Первый вывод напрашивался сам собой: посетитель в доме Валента пробыл совсем недолго, у него было слишком мало времени, чтобы оставить какие-либо следы. В принципе это соответствовало тому, что Гашпарац уже знал: если Валент был у фотографа незадолго до них и уехал оттуда на машине — а они отправились почти сразу же, — посещение могло длиться двадцать или чуть больше двадцати минут.

Второй вывод требовал осторожности: отсутствие следов могло свидетельствовать о том, что человек, напавший на Валента Гржанича, знал, что это такое и как делается, потому и не оставил или ликвидировал следы, вполне вероятные в момент схватки. Такое допущение ставило под сомнение причастность Гайдека или кого-либо из компании спекулянтов, промышляющих контрабандой, с которыми и Гайдек, и Валент поддерживали связь.

Возникал целый ряд весьма сложных проблем; окончательному выводу мешало множество предположений, да, собственно, и сами проблемы состояли из одних предположений. Почти не вызывал сомнения хорошо известный Гашпарацу факт, что спекулянты редко и неохотно идут на тяжкие преступления, и уж совсем невероятно, чтобы свои отношения они разрешали путем убийства, особенно если предметом их занятий являются только золото и часы. Сложность представлял вопрос о причинах нападения. Кто вез в машине Валента домой, чтобы его там убить, и зачем?

С другой стороны, существовало обстоятельство, которое вроде бы указывало на Гайдека как на преступника. До отъезда Гашпараца из больницы Штрекар говорил по телефону. Вернувшись, со вздохом сказал:

— Гайдека, естественно, дома нет. Ушел около пяти и еще не возвращался. Но мы его разыщем.

Однако — и Гашпарац это хорошо знал — у Гайдека не было зеленого «фольксвагена». Если «фольксваген» вообще существует, если он не плод его воображения.

Он ворочался на диване. Чувствовал — запутанность и усложненность дела овладевают его сознанием, мешая уснуть, и вместе с тем угрожают бредовым полусном, когда любое предположение кажется реальным. Он пытался размышлять трезво.

Было что-то отрицающее участие профессионалов в преступлении. Какой интерес для профессионального убийцы добиваться фотографии? Разве что фотография ставила под угрозу кого-то из банды. Это выглядело маловероятным. Банда, конечно бы пожертвовала — убрала тех, на кого фотография непосредственно указывала, чтобы сохранить всех остальных.

Сомнения не было — причиной нападения на Валента явилась фотография. Он взял фотографию в ателье и, судя по всему, отправился с ней прямо домой. При этом его кто-то подвез на машине, хотя неизвестно, как и откуда. Таким образом, у Валента, когда он приехал на Гредицы, фотография была. А помощники Штрекара фотографии не обнаружили. Очевидно, преступник забрал ее. А это значит — ему нужна была только она.

Гашпарац поднялся и подошел к окну. Стоя за занавеской, совсем как в конторе, он закурил. На противоположной стороне улицы в кроне огромного каштана уже распускались пирамидки белых цветов. Если б знать, что на фотографии было самым важным, все бы прояснилось.

Он открыл шкаф, вынул из пиджака фотографию, зажег торшер возле дивана и сел, поставив на ковер большую хрустальную пепельницу. Пристально вглядывался в карточку. Что же, черт возьми, в ней такого, из-за чего убивают людей?

Снова и снова рассматривал он и взвешивал одну за другой детали и не находил того, существенного. От напряжения и усталости глаза слипались и слезились. Фотография превращалась в черно-белое пятно и расплывалась. Он вздохнул, рука бессильно повисла. Уставился в потолок.

Неторопливо поднялся, направляясь к шкафу, чтобы положить фотографию в карман, помедлил. Поднес к глазам карточку. Взгляд задержался на стекле и на том, что виднелось за ним, у левого плеча Ружи. Автостоянка, несколько машин, зонтики. Он стал пристальнее рассматривать машины, и внимание его привлекла одна. Та, возле которой из-под зонтика торчали чьи-то ноги и рука, отпиравшая дверцу.

Это был «фольксваген». Он мог быть и зеленым. Если постараться, вероятно, удалось бы рассмотреть и номер.

XXVI

Когда зазвонил телефон, Филипп Гашпарац не сразу сообразил, что к чему: он заснул под утро как-то вдруг и неожиданно и сразу погрузился в бездонное море сна, забыв даже потушить лампу. Во сне он бежал больничными коридорами, искал кого-то, за каждым поворотом начинался новый коридор, точно такой же, как предыдущий, только более длинный, по обе стороны его мелькали белые двери, и всюду царила тишина, глубокая и мертвая, какой наяву не бывает.

— Алло?

— Это Штрекар. Я тебя разбудил?

Гашпарац взглянул на часы. Полвосьмого. Он солгал:

— Нет. А ты ложился?

— Нет. Ты можешь со мной встретиться?

— Конечно. Что-нибудь важное?

— Звонил фотограф.

— Да?

— Кто-то еще спрашивал о фотографии.

Они договорились о встрече, и Гашпарац побежал в ванную. Провел рукой по подбородку, стал умываться. Он опаздывал на работу. Дочка ушла в школу. Он представил себе, как она на цыпочках проходила мимо дверей гостиной, чтобы его не разбудить. С полотенцем на плече вернулся в комнату и позвонил в контору. Когда клал трубку, в дверях появилась Лерка.

— Я не стала будить тебя, думала — тыочень устал.

— Неважно. Мне сейчас надо встретиться со Штрекаром. Он говорит — срочное дело.

Быстро оделся, завязал галстук, на ходу причесался. Она смотрела на него, прислонившись к дверному косяку; сегодня, когда муж снова обрел свой привычный вид, выражение понимания, которое он перехватил на ее лице вчера вечером, исчезло. Если оно вообще было, если оно не померещилось ему вчера от усталости и возбуждения. Однако мысль эта сразу пропала.

Гашпарац едва успел собраться, как у калитки загудела машина Штрекара. Филипп выбежал из дому, и солнце ослепило его: небо было светло-голубое, а воздух, несмотря на ранний час, такой теплый, что сразу понимаешь — наступил первый предвестник знойного лета, день, который запомнится до следующей весны. Жмурясь, сел рядом со Штрекаром.

— Прямо к нему?

— И чем раньше, тем лучше.

Только сейчас Гашпарац вспомнил о том, что осенило его ночью. Он припомнил, как сидел на диване и под торшером изучал фотографию. Пытался разобрать номер машины. Рассматривал карточку в лупу и всякий раз убеждался, что ошибки быть не могло — номер он угадал точно.

Взглянул на инспектора. Тот, сидя за рулем, делал явное усилие сосредоточиться. Лицо было серым, глаза покраснели. Гашпарац вспомнил, как обрывки мыслей и логических выводов ночью стали складываться в некую ясную и рациональную систему, ведя его к заключению, которое никак не вырисовывалось целиком и для окончательной формулировки которого нужно было совсем немного, всего один шаг, казалось, стоило протянуть руку — и задача решена. Он сел за стол, что-то писал и рассчитывал, думал, снова писал и снова ходил взад-вперед по комнате. Наконец лег, положив руки под голову, и вдруг ощутил, что мысли летят сами собой, без всякого его участия, к чему-то устремляются, формулируют вывод. И тут его сразил сон.

Теперь, когда Гашпарац сидел в машине подле Штрекара, который работал всю ночь не смыкая глаз и был занят вполне конкретным и очевидным делом, ночные волнения и догадки показались ему бредом, фантазией, поблекшей и растаявшей на ярком солнечном свете. Как будто короткий сон перед рассветом принес ему ненужное отрезвление. Так нередко происходит с планами, которые человек строит в бессонные ночи, оказавшись в исключительных, необычных и напряженных обстоятельствах — во время путешествий или вынужденного ночного бдения, — все эти планы исчезают утром, а воспоминание о них вызывает лишь тягостную досаду и даже смущение и стыд. Точно так же, отправив письмо, написанное ночью в приступе экзальтации, человек утром горько сожалеет о своем поступке и хочет письмо вернуть, оно же неумолимо следует по начертанному пути, чтобы сообщить кому-то случайные и неприглядные чувства его автора, о которых бы сам он охотнее всего забыл.

И Гашпарац вдруг, без всякого вступления, будто признаваясь в какой-то постыдной тайне, стал рассказывать Штрекару о том, что его мучило. Он коротко высказал предположение и то, что, по его мнению, из этого могло вытекать. Инспектор слушал молча, ни единым движением не выдавая внимания, со стороны даже могло показаться — он задремал, тогда как Гашпарац, болтая о том о сем, старается разговорить его, помешать уснуть за рулем. Но адвокат знал, что Штрекар не пропускает ни единого слова. И действительно, когда Гашпарац кончил, инспектор, прокашлявшись, ибо в горле у него пересохло, окрепшим голосом сказал:

— Любопытно. Во всяком случае, надо проверить, не кроется ли тут в самом деле кое-что.

Гашпарац был удивлен, не услышав от приятеля замечаний. Не выдержав, спросил:

— Ты правда так думаешь?

— Мы дураки, могли бы и раньше об этом догадаться.

Они ехали по Влашской. Штрекар припарковал машину, они вышли, и сразу их ослепило солнце, инспектор не выдержал, потянулся всем телом, заполняя легкие густым кофейным ароматом, доносящимся из ближнего кафе.

Фотограф в знакомой уже напряженной, выжидательной позе стоял за конторкой. И снова он был один, без помощников, что Гашпараца, привыкшего к необычным обстоятельствам последних дней, насторожило. Жилет, цепочка от часов, но рубашка на этот раз полосатая, и фотограф напоминал хозяина маленького ресторанчика.

— Ну, — сказал Штрекар и вдруг преобразился: сделался оживленным, бодрым и деловитым, словно только что встал после длительного, крепкого сна. Сказывался профессиональный опыт и выучка. — Ну, и как же все было?

— Знаете, — осторожно начал фотограф, — теперь и меня берет страх. Естественно, я считаю своим долгом помочь вам… Только человек я мирный и не хочу ни с кем ссориться, а тут вроде бы дело серьезное, и у меня нет охоты…

— Он что, угрожал вам?

— Да, вроде бы так… Тот, первый, был испуган, взбудоражен, а этот, мне показалось, не в себе, даже задрожал, когда услышал, что негатив сохранился. Если еще один такой…

— Не бойтесь, — успокоил его Штрекар, облокотившись на конторку. — Больше к вам никто не придет. И этот тоже, можете мне поверить. Как же все происходило?

— Да как и в первый раз. Человек спросил, снимал ли я в городе, потом об аэропорте, не снимал ли, мол, в такой-то день девушку… Ну, мне пришлось ему выложить все как было, все, что его интересовало.

— Это, пожалуй, напрасно. А потом? Что он сделал потом?

— Спросил, не печатал ли я для кого-нибудь такую карточку.

— И что вы?

— Я ему сказал о том молодом человеке. Он спросил, сколько карточек я сделал, ну, я ответил — одну.

— И что он?

— Он ничего не сказал, только был доволен. Даже руки потер, когда услышал.

— А он не просил, чтобы вы и ему отпечатали фотографию?

— Нет. Попросил негатив. Чтобы я продал. Предлагал оплатить и пленку и все, что я могу на ней заработать.

— И что вы?

— Не дал. Сказал, что у нас, мол, так не принято. Это, мол, могу сделать лишь с разрешения клиента, то есть той особы, которая изображена на фотографии.

— А он что?

— Тут-то он… Видите ли, это меня больше всего и напугало: он раскричался, стал мне угрожать, и вообще… Но это еще не все — этого я ожидал, понимаете, с самого начала я смекнул, что фотография ему очень нужна. А потом он начал умолять меня, заклинал, как говорится, со слезами на глазах, верите, прямо чуть не плакал… Я уж был готов согласиться, только чтобы он ушел.

— И как же вы от него отделались?

— Я сказал, пусть, мол, достанет разрешение от заказчика, отдам только при этом условии. Тогда он сказал, что достанет. Просил негатив беречь как зеницу ока и никому не отдавать. И буквально выскочил, будто его черти гнали.

Штрекар молчал. Самый важный вопрос он всегда оставлял напоследок. Гашпарац наблюдал за ним.

— А как он выглядел?

— Да он с виду страшный какой-то, это я и сам хотел вам сказать. Рыжая борода и волосы рыжие. В темных очках… Одет вроде бы нормально, серый костюм… высокий мужчина… пальцы у него очень длинные…

Штрекар и Гашпарац переглянулись. Задав еще несколько незначительных вопросов фотографу, они вышли, а «мексиканец» смотрел им вслед, на этот раз не с сожалением, а скорее с обидой: ему уже надоели волнения. У машины инспектор и адвокат некоторое время постояли, опершись на кузов. Штрекар зевнул — после ночи, проведенной в душном помещении, свежий воздух действовал на него усыпляюще. Потом произнес:

— Думаю, времени у нас в обрез. Надо провернуть все формальности. Еду в управление.

— А я?

— Подожди в конторе. Я тебе позвоню… Да, забыл сказать. Гайдека мы нашли. У него опять нет алиби.

XXVII

Курить было нельзя, и это казалось самым невыносимым. Невыносимо было сидеть в крохотной, обитой досками каморке, пропахшей химикалиями и сухим деревом, и время от времени поглядывать в щель неплотно задернутой занавески, которая покачивалась при каждом более или менее глубоком вздохе. Сквозь щель, метрах в четырех от них, виднелось пятно света с улицы. Каждый раз, оказавшись в незнакомом помещении или в непривычной обстановке, Гашпарац инстинктивно тянулся за сигаретой, словно рассчитывая на ее помощь. Сейчас это было исключено, он даже не смел пошевелиться: стул был расшатан и скрипел при малейшем движении. Рядом в темноте сидел Штрекар, скрестив на груди руки и откинув голову. Прижавшись затылком к стене и полуоткрыв рот, он замер и напоминал человека, который дремлет в тесном купе вагона. Иногда Гашпарацу казалось, что Штрекар и впрямь заснул и что обязательно проспит решающий момент. Но всякий раз именно в такую минуту инспектор чуть заметным движением или шепотом давал понять, что не спит. И так они сидели в полутьме, а со всех стен глядело на них множество людей, запечатленных в самых различных позах, в различной обстановке и с разными выражениями лиц. Они находились в ателье фотографа, сделавшего роковой снимок Ружицы Трешчец в тот мартовский день, с которого началась вся история.

События дня развивались значительно медленнее, чем можно было бы ожидать. Когда казалось, уже все ясно и остался лишь последний ход, возник ряд обстоятельств, потребовавших терпеливого выжидания и исключавших всякую активность. Штрекар, как профессионал, в этом усматривал необходимость, а для Гашпараца промедление казалось настолько невыносимым, что он чувствовал себя вконец разбитым и теперь, сидя во мраке фотолаборатории, среди фотокамер, вдыхая испарения проявителя и фиксажа, ощущал, что руки-ноги ему уже не подчиняются, что он истерзан и у него не станет сил что-либо предпринять именно в тот момент, когда это будет необходимо…

Утром, расставшись со Штрекаром, он пошел в контору и погрузился в обычные заботы. Однако мысли постоянно возвращались к тому, что случилось накануне и что должно было произойти в ближайшие сутки, и поэтому не работалось. Когда Штрекар, прощаясь, предложил подвезти его, адвокат отказался, захотел пройтись пешком: он чувствовал, что окончательно пробудился и свежий воздух придется как нельзя более кстати. Штрекар сидел в машине, но медлил с отъездом. Дойдя до угла, Гашпарац через плечо оглянулся и увидел, что тот снова направился в фотоателье. Сейчас, в конторе, он без конца задавал себе вопрос, какие тайны скрывает от него инспектор.

— Так или иначе, — сказал ему Штрекар при расставании, — дело близится к концу. Я думаю, ты прав: события развивались независимо от нас, а сейчас вступили в ту стадию, когда мы можем что-то предвидеть.

Но было непонятно, на основании чего инспектор пришел к такому выводу: повлияли ли на него ночные выкладки Гашпараца или сведения, полученные от фотографа. Размышляя в одиночестве в своем кабинете, Гашпарац ощущал — осталось свести воедино какие-то крохи, и он все поймет сам. Однако сделать это ему никак не удавалось. Он вставал из-за стола, подходил к окну, курил у зеленой шторы и глядел на струйку воды, которую пускал мальчик-фонтан и которая сверкала на солнце среди зелени, уже бросавшей густую тень. Он шагал взад-вперед по комнате, рассматривал портрет тестя и поминутно спрашивал себя, входит ли то, чем он теперь занимается, в компетенцию и обязанности адвоката. Он думал о своей роли во всей этой истории, роль эта была ему не до конца ясна, хотя теперь представлялась куда менее важной, чем вначале. Главное сейчас — найти убийцу Белой Розы, а разгадка тайны, связавшей его с этим делом, выглядела второстепенной. Случайно вовлеченный в разыгравшуюся драму, он чувствовал себя в долгу перед людьми, с которыми в последнее время сошелся и которые помогали в расследовании. Это напоминало ощущение, которое испытывает адвокат, когда вызывается защищать клиента без вознаграждения.

Зазвонил телефон. Штрекар.

— Мне нужно кое-что у тебя выяснить. Вероятно, это надо было бы сделать раньше, но я хотел сперва урегулировать кое-какие формальности. — Инспектор снова окружал себя тайной, из чего Гашпарац заключил, что он уже все решил и предвидит исход дела. — Как у тебя со временем вечером?

— Нормально. А в чем дело?

— Я думаю, сегодня они попытаются завладеть негативом. Это почти наверняка.

— Думаешь, приходил сам убийца?

— Это неважно. Но он попытается забрать негатив любой ценой.

— Только бы он не пожаловал туда днем, — Гашпарац размышлял вслух.

— Исключено. Это не тот тип. Кроме того, двое моих ребят держат ателье под наблюдением. Ты заметил, как фотограф… По-видимому, нужно и с ним еще…

— Ты думаешь устроить засаду? — догадался Гашпарац, хотя минуту назад этого даже не предполагал. Сейчас такое решение казалось ему вполне логичным.

— Покараулим его мы с тобой… — сказано было просто и спокойно, будто Штрекар и не допускал мысли, что Гашпарац может не согласиться. Он не сомневался, однако Гашпарац все же спросил:

— Я тебе смогу помочь?

— Сможешь, сможешь.

Штрекар объяснил мотивы. На данной фазе расследования Штрекар мог потребовать в милиции любое количество людей — и получил бы их; они подкараулили бы преступника и без труда его схватили. Но Штрекару почему-то хотелось сделать это самому, вместе с Гашпарацем, хотя начальство подобных акций не одобряет и, как правило, запрещает. Инспектор считал, что у них достаточно сил, чтобы справиться с одним человеком (они постоянно имели в виду одного человека), а привлечение большого числа милиционеров только осложнит операцию.

Во второй половине дня они наведались к фотографу и обо всем с ним договорились. Только Гашпарац понял, что утром Штрекар, втайне от него вернувшийся в ателье, уже подготовил почву, и сейчас им оставалось лишь условиться о деталях, которые Штрекар, вероятно, обмозговал за день, занимаясь текущими делами. Фотограф высказал массу опасений. Более всего он боялся за свои камеры, да и за все прочее — посуду, стекло на конторке, увеличитель, за развешанные по стенам портреты новобрачных.

— Видите ли, — сказал он, — это мой хлеб. Если вы гарантируете, что все это… Вы понимаете, чтобы я не понес убытки и ничего не разбилось…

— Не беспокойтесь, — сказал Штрекар. — Ничего не разобьется.

Они договорились, чтобы фотокамеры и остальную аппаратуру перенесли в дальний угол ателье, за занавеску, и отгородили ширмой, служащей фоном при фотографировании…

Осмотревшись, Штрекар и Гашпарац, никем не замеченные, проскользнули в фотоателье после семи часов вечера. Они укрылись за занавеской, куда фотограф предусмотрительно поставил два стула. Он работал до восьми, и они специально пришли пораньше на тот случай, если бы кто-то вздумал наблюдать за ателье. Они ждали закрытия; к счастью, желающих фотографироваться в этот вечер не оказалось; заходило несколько фотолюбителей, сдавших для проявления пленку, и пара молодоженов за своими заказами.

Около восьми фотограф начал одеваться, непрестанно пожимая плечами, вздыхая и покачивая головой. Перед уходом, уже погасив свет, сказал:

— Сообщите мне сразу же. Позвоните, ради бога.

— Договорились, — прошипел Штрекар.

Фотограф вышел и запер дверь, затем опустил железные жалюзи. Они остались в полной темноте, не сводя глаз со щели, в которую была видна ртутная уличная лампа.

— Он не задержится, — прошептал Штрекар, — в поздний час будет заметен всякий, кто войдет в ателье. Но и очень рано не посмеет, кто-нибудь да увидит.

Надолго замолчали. После ухода фотографа прошло не менее трех часов. Почти не разговаривали. Оба то и дело оглядывались на один из фотоаппаратов: луч света, проникающий в щель между полосками жалюзи, падал точно в его объектив, и в темноте тот отсвечивал фиолетовым огнем, будто огромный глаз.

— Надо быть поосторожнее, — напомнил Штрекар. — Я думаю, мы имеем дело с одержимым. Весьма предусмотрительным и готовым на все.

Уличный шум постепенно затихал, изредка доносились шаги одиноких прохожих, которые становились все реже и реже. Потом наступила полная тишина. При малейшем шорохе или звуке они настораживались. Затем долго и напряженно вслушивались в тишину. Любые шаги могли теперь принадлежать тому, кого они ждали.

Вдруг Штрекар замер. На этот раз шагов вообще не было слышно, и Гашпарац не сразу понял, в чем дело. Потом сообразил: колыхнулись железные жалюзи. Еще чуть-чуть. Наконец они приподнялись от земли сантиметров на семьдесят пять. Тень проскользнула к двери. Жалюзи снова опустились.



XXVIII

Наступившая тишина была нескончаемой и мертвой, и Гашпарац подумал, уж не заснул ли он и не приснились ли ему это движение жалюзи, тихий и едва уловимый лязг металла и тень, проскользнувшая в узкий проем. Правда, в то время, когда это происходило, он почувствовал, что Штрекар сжал его руку повыше локтя, пожатие было легким и коротким, как сигнал, призывающий к спокойствию, предостерегающий от паники. Однако сейчас, в полнейшей тишине, оно показалось ему почти нереальным, словно тоже примерещилось или явилось во сне. Была ночь, а ночью все возможно. Ночью человек не доверяет даже собственным мыслям, а уж тем более ощущениям, и еще меньше — чувствам. Он слышал, как стучит кровь в ушах, а она стучала так сильно, что казалось, шум доносится извне, и тут же возникла догадка, что все, что он здесь слышал, было просто шумом собственной крови. Сердце колотилось на пределе, и, наверное, удары его явственно звучали в закутке, где они сидели.

Он хотел удостовериться. Но Штрекар сидел неподвижно, прижавшись головой к стене и полуоткрыв рот. Опасаясь скрипа, Гашпарац не шелохнулся, а лишь чуть повернул голову, пробуя разглядеть выражение лица инспектора. Чувствуя неутолимую потребность разобраться в происходящем, пытался спокойно порассуждать. Вспомнил о щели в жалюзи. Она осталась. Да и светилась, как прежде.

И вдруг снова исчезла. Что-то ее закрыло. Следовательно, там кто-то был, кто-то был и дышал в темноте, может, так же как и он, прислушиваясь к ударам сердца и шуму собственной крови в ушах.

Вероятнее всего, этот некто прислушивался к шуму на улице, проверял, не заметил ли его кто-нибудь, ждал, не подойдет ли кто к двери, не поднимет ли тревогу. Человеку под жалюзи было не поздно что-то предпринять. По всей вероятности, он предусмотрел такую возможность.

Он, кажется, обрел уверенность. Пошевелился, несколько раз вздохнул. Затем послышался шорох у двери, будто царапали твердым по сукну или скреблась собака. Очертаний человека видно не было, но Гашпарац мог представить, где он, ибо щель по-прежнему оставалась закрытой. Должно быть, тот сидел согнувшись и подглядывал в щель. Штрекар неподвижно застыл все в той же позе.

Человек пошевелился. Звуки на улице стали отчетливей, несколько раз звякнули друг о друга металлические предметы, хотя тот, кто эти предметы держал в руках, старался не производить звуков. Тут Штрекар разрешил себе пошевелиться, он изменил позу и теперь так же, как Гашпарац, сидел, подавшись всем телом вперед, и поглядывал из-за занавески. Адвокат только сейчас понял, почему Штрекар до сих пор не шелохнулся, и был потрясен его предусмотрительностью.

Человек у двери время от времени замирал и, вероятно, прислушивался. А может, его метод предполагал такие паузы. Или просто он не очень поднаторел в подобных делах.

Дверь начала потрескивать. Дерево уступало под натиском какого-то предмета, который не пилит, а ломает. Гашпарац понял, человек воспользовался простейшим способом: он хочет выломать дверь, просунув что-то между створок, может, лом, и сейчас осторожно продвигает его внутрь, проталкивая все глубже, пока не отыщет надежную опору. С одной стороны, столь грубый метод мог свидетельствовать о недостаточной опытности взломщика, зато, с другой стороны, он имел свои преимущества: позволял за короткое время и без особых усилий достичь цели.

Гашпарац понял, что его нервное состояние уже миновало порог возбуждения, и сейчас он размышляет трезво, отчетливо регистрируя действия человека по ту сторону двери и не испытывая прежнего волнения, даже сердце вошло в норму. И в то же время он чувствовал в себе что-то неестественное: собственное сознание, оказавшись в каких-то чуждых и неприемлемых условиях, как бы обрело самостоятельность, отделилось от него и существовало само по себе, приходило к выводам и принимало решения, что-то прикидывало и рассчитывало вне его воли и участия. И теперь от этого своего сознания он мог ожидать черт знает чего.

Скрип дерева стал громче, треск раздавался сильнее, зато реже: было похоже, наступила заключительная фаза — человек, продвигая рычаг, жмет энергичнее, и от каждого его движения проем между створками становится шире. А он нажимает и нажимает на свое орудие, изредка замирая и прислушиваясь к звукам на улице.

Пока дверь довольно долго и громко трещала, Штрекар встал и устроился за занавеской в метре от конторки, где в выдвижном ящичке лежал негатив. По словам фотографа, человек, приходивший за негативом, знал об этом ящичке. Инспектор стоял замерев, вплотную к занавеске, чуть даже продавив ее плечом. Чтобы взять негатив, следовало лишь перегнуться через низкую конторку и выдвинуть ящик. Ящик был не заперт. Времени требовалось совсем немного, и им надо было быть наготове.

Рычаг наконец достиг требуемого уровня. Штрекар расставил ноги, принимая более устойчивое положение. Потянувшись рукой, он успел потрепать по плечу Гашпараца. Хотел ободрить друга. Он даже не предполагал, до какой степени это было не нужно. И даже, может, излишне.

Воспользовавшись скрипом неподдающейся двери, Гашпарац неожиданно для себя тоже поднялся со стула, сделал два шага и присел на корточки в полутора метрах от Штрекара, у самой стены, почти под конторкой. Он не знал, зачем это сделал: его поступками руководило внезапно остывшее или, может быть, наоборот, слишком разгоряченное сознание, которое ему уже не подчинялось и даже мешало разобраться в том, чем продиктованы его действия: страхом, осторожностью или чем-то более рациональным. Сознание диктовало эти непреложные решения.

На это ушли секунды, ровно столько, сколько длился шум у входа. Гашпарац заметил, как Штрекар полуобернулся к нему — вероятно, удивленно посмотрел, потому что, согласно условию, адвокат должен был оставаться на месте. Штрекар перевел взгляд на двери, ибо они открылись.

Снова наступила тишина. Гашпарац ничего не видел и догадывался обо всем по звукам. Человек вошел и остановился на пороге. Потом сделал шаг, еще один. Замер у конторки, над головой Филиппа. Зажег крошечный фонарик, похожий на карандаш, скользнул им по стене, по занавеске. Направил свет на конторку. Обхватил ее рукой, потянул ящик. Тот поддался. Поза была неудобной, и выдвигался ящик медленно. Гашпарац увидел, как длинные пальцы просунулись в образовавшуюся щель.

Он нащупал негатив. Захотел, видимо, удостовериться, тот ли. Как осветить негатив, чтобы рассмотреть изображение, если одна рука занята фонариком, а залежавшаяся пленка смоталась так, что ее надо держать двумя руками? И он сообразил: положил фонарик на конторку, повернув его к себе, присел на корточки и поднес негатив к глазам. Гашпарац заметил рыжую бороду и затененные очки.

Это длилось меньше минуты. Фонарик погас. Гашпарац подумал, что человек успел увидеть интересующий его кадр, поскольку знал, где примерно тот находится.

Не прошло и секунды, как в наступившей темноте человек стремительно подался вправо. Замахнулся и с силой ударил по занавеске. Послышался глухой стон: кулак угодил Штрекару под ложечку.

Трудно понять, чем инспектор выдал свое присутствие: может, шевельнулась занавеска, может, взломщик заметил его отражение в одном из зеркал. Он стоял во весь рост и, пока Штрекар оседал, ударил его по шее ребром ладони.

Резко отдернул занавеску и посветил. Штрекар неподвижно лежал на полу в полуметре от Гашпараца. Человек осмотрел помещение за занавеской. Сунул руку в карман.

Гашпарац не знал, сделал ли он это для того, чтобы положить пленку или чтобы вытащить оружие и прикончить Штрекара. Когда мужчина склонился над лежащим, адвокат, не выпрямляясь, приподнялся на колено и оперся о пол правой рукой: левая нога у него оказалась свободной.

Не глядя, двинул ногой человека по голове изо всей силы, как бьет по удачно посланному мячу футболист. Удар пришелся по переносице, сухо треснули кости. Под рукой оказалась ножка стула и Гашпарац с ужасом заметил, что ухватился за нее и лупит стулом по голове мужчину, который попытался подняться. Удары были ужасны, бесчеловечны, Гашпараца даже передернуло, будто он оказался свидетелем отвратительного и гадкого зрелища. Человек рухнул на пол.

Подскочив к Штрекару, Филипп нащупал пульс, потрогал сердце, лоб. Руки тряслись, дыхание было прерывистым, сердце колотилось, его охватила паника. Такая, как вначале.

Штрекар застонал, приподнялся на руке, другой взялся за голову. Гашпарац облегченно вздохнул.

Затем подошел к двери и повернул выключатель. Штрекар сморщился и зажмурил глаза. Крови не было видно.

Не было крови и на лице распростертого на полу человека: она впиталась в рыжий парик, который Гашпарац с него сорвал, так же как и приклеенную рыжую бороду.

Но даже в гриме при свете электричества не трудно было узнать Рудольфа Томашича, директора «Гефеста».

XXIX

— Только ей ничего не говорите, не волнуйте… Она ничего не должна знать… Это все я, — повторял человек. — Только ей не говорите. Потом, когда все пройдет, когда увидим результат…

Глаза были мутные, движения бесконтрольные, он попытался приподняться на локте. Голос с трудом вырывался из горла. Гашпарац чувствовал себя ужасно, потому что знал — это следствие его ударов. И правда, Рудольф Томашич, директор «Гефеста», был похож на растрепанную карнавальную куклу, от уверенного в себе человека не осталось и следа, он лежал бледный и беспомощный, казалось, и впрямь у него повреждены какие-то жизненно важные центры. Вскоре Гашпарац понял, что это состояние вызвано чисто психологическими причинами: после огромного и длительного напряжения наступил мгновенный упадок сил. Возбуждение достигло кульминации в тот момент, когда директор ударил Штрекара, а после этой вспышки произошел спад, организм, не поддерживаемый более напряжением, надломился. Нечто подобное Гашпарац наблюдал в себе самом — он не мог до сих пор расслабиться.

— О ком это он? — спросил Штрекар.

— О жене, — пояснил Гашпарац.

Ему вдруг все стало ясно, и он ощутил страх. Захотелось сесть рядом с другом и гладить его по голове, как заботливая санитарка тяжелобольного. Удар по переносице болью отдавался в левой ноге. Это свидетельство их победы.

Когда он помог Штрекару подняться с пола, когда выяснилось, что с инспектором все в порядке и он пришел в себя, выпив несколько глотков воды, и наконец взглянув на человека, лежащего на полу, сказал: «Ты только посмотри на этого сукиного сына, руководителя», только тогда Гашпарац почувствовал, что все крохи-факты собрались наконец вместе и встали на свои места. Он ощутил разочарование, даже какую-то пустоту и упал бы, если бы не ухватился за конторку.

Вдвоем они подняли человека и усадили на стул. Штрекар стал звонить по телефону. Вызвал помощников, милицейского врача, позвонил и хозяину — фотографу. Гашпарац поднял жалюзи, вышел из ателье и глубоко вдохнул свежий ночной воздух. На Влашской горели фонари и было безлюдно: близилась полночь.

Метрах в ста от ателье под фонарем стоял зеленый «фольксваген». Гашпарац взглянул на номер, достал из кармана фотографию. Взгляд Ружицы Трешчец — Белой Розы показался ему сейчас значительным и глубоким, было тяжело смотреть на ее лицо, он даже прикрыл его рукой. Сличил номера машины.

— Говоришь, о жене? — спросил Штрекар.

— Она очень больна, — пояснил Гашпарац.

И тут стали подъезжать люди. Сначала милиционеры, которым Штрекар что-то объяснял и давал указания, потом врач, осмотревший директора и констатировавший, что раны не опасны, потом какие-то специалисты. Директора увезли. Гашпарац и Штрекар остались в пустом ателье, чтобы дождаться фотографа, который жил далеко, под Слеме; он обещал незамедлительно приехать: ему, вероятно, никак не удавалось поймать такси, а своей машины у него не было.

— Куда это ты выходил? — спросил Штрекар.

— Сличил номера машины. Она тут, рядом, я ее видел.

Гашпарац извлек фотографию из кармана. Ткнул пальцем в автомобиль, в фигуру под зонтиком, отпирающую дверцу.

— Да, — произнес Штрекар. — Все стало на свои места. И номер машины, и дата, и точное время. Погоди, у меня никак не укладывается в голове. Хотя сейчас все кажется до того просто, что проще и быть не может. Отчет написать пара пустяков, а сколько я намучился, пока это тянулось, да и ты тоже. Все просто: фотография уличает директора, машина его, это он ее отпирает. Следовательно, фотография — документ, свидетельствующий о том, что кража совершена им.

— Да, вроде бы, — сказал Гашпарац.

— Погоди, погоди, а как же его алиби в день ограбления… В тот день, когда была совершена кража, он находился в Сплите. Мы это проверяли несколько раз. Здесь какой-то трюк. Вчера я читал протоколы…

— Не знаю, — медленно произнес Гашпарац. — Как-то же он это подстроил… Известно, что он находился в гостинице?

— Фотография сделана во второй половине дня, — припомнил Штрекар, потирая рукой лоб. — В Сплите он был в компании кого-то из своих деловых партнеров… Подожди-ка, кроме того дня… Но и тогда, по свидетельству портье, он взял ключ и оставался в своем номере. Соседи слышали в его комнате радио. Вечером к нему приходил кто-то из знакомых, звонил снизу. Он тотчас спустился и ушел, оставив ключ в регистратуре. Ближе к полуночи возвратился и снова в сопровождении кого-то из местных. Прости, не пойму, как…

— Алиби относится ко времени от двух до шести?

— Ну да.

— Мне кажется, я понимаю, как это можно было сделать, — сказал Гашпарац. — Все-таки он выходил из гостиницы. Не знаю, каким образом, но выходил. Полагаю, все было разыграно как по нотам. Он ушел, забрав с собой ключ. А может, вообще не запирал дверь, чтобы создать впечатление, что отлучился на минутку. На такси добрался до аэропорта.

— И улетел в Загреб?

— Конечно. Билет был приобретен заранее; и из Сплита, и обратный из Загреба, и, конечно, на разные фамилии.

— Но он должен был сразу вернуться.

— Да дело-то несложное, — говорил Гашпарац, почувствовав, как его облеченное в слова волнение настоятельно пробивается наружу, как ему самому необходимо услышать произнесенные вслух комбинации, которые рождались у него в голове. — Ты лучше меня знаешь положение дел на наших внутренних авиалиниях. Самолеты следуют друг за другом, с небольшими интервалами, и в основном одни и те же. Сплитский самолет сразу после прибытия вылетает обратно в Загреб. Все зависит от дня недели. Бывает, за пять-шесть часов они делают на линии несколько рейсов. Интервал между прибытием в Загреб и вылетом в Сплит не больше часа.

— Да, да… ты прав, точно, он в это время…

— Это совсем нетрудно, — снова перебил Гашпарац инспектора, не в силах совладать со своей потребностью говорить. — Если заранее купить билеты из Сплита и из Загреба — плевое дело.

— Верно, верно, а «Гефест» находится почти в Горице. До аэропорта рукой подать. На машине не больше десяти минут.

— Вот так, поехал в «Гефест», взял деньги. Вернулся в аэропорт вовремя, за пятнадцать минут до вылета, как предусмотрено правилами, прошел регистрацию. И возвратился в Сплит. Единственная задача для него была — незаметно проскользнуть в номер. И это ему удалось.

— Да… — размышлял инспектор. — Не исключено, что он воспользовался самолетами разных авиакомпаний, это еще лучше… Просто взял да открыл ключиком сейф, потому что знал: подозрение может пасть на любого из служащих. Каждый при существовавшей неразберихе мог сделать себе копию ключей.

— Да еще постарался бросить тень на Валента… Только фотография смешала ему все карты.

— Хоть и сделана была без всякой задней мысли. Совсем случайно, я в этом уверен.

— Я тоже. Чистое совпадение. Вот и возьми.

— Теперь фотография может служить доказательством, на ней виден номер машины, — поддакивал Штрекар. Ему тоже хотелось высказаться, а в голове уже рождались целые фразы будущего отчета.

Приехал фотограф. Еще с порога он опасливо оглядел помещение, тревожась за судьбу своего имущества, и особенно аппаратуры.

— Будьте любезны, проверьте, — обратился к нему Штрекар, — все в порядке, ничего не разбито, даже не сдвинуто с места. Кроме вот этого стула.

— Ах, стул — это ерунда… — с облегчением сказал фотограф, установив, что к ширме, за которой находились камеры и наиболее ценная аппаратура, никто не прикасался.

Они распрощались. Штрекар поблагодарил фотографа, объяснил, как составить счет за понесенный ущерб, и посоветовал незамедлительно его предъявить.

Они вышли и сели в машину.

— Знаешь что, — к удивлению Гашпараца, предложил Штрекар. — Сейчас в больнице дежурит мой приятель, тот, с усами. Поехали, навестим Валента.

Они поехали. Сначала ехали молча, занятые каждый своими мыслями. Гашпарац смотрел прямо перед собой и чувствовал, как им овладевает усталость, утомление от обессилевших рук и ног устремляется к голове. Только в левой ноге ощущалась повышенная пульсация, и его снова передернуло при воспоминании о том, как хрустнули кости черепа.

— Ты будешь смеяться, но на меня порой находит сентиментальность, — заговорил Штрекар, объясняя желание проведать Валента. — Я почему-то всегда задаю себе вопрос: какие причины заставляют людей идти против закона. Неужели игра стоит свеч?

— На этот раз, — сказал Гашпарац, — действительно дело достойно удивления. Виновата любовь.

XXX

На темно-синем небе мерцали яркие крупные звезды, каких никогда не увидишь в городе из-за бесчисленных фонарей. А город почивал в глубокой ночи, лишь откуда-то издалека по временам доносился звон подъемника и перестук колес. Где-то поблизости лаяли собаки, совсем как в деревне. Темнели очертания больничных корпусов. Друзья сидели на низенькой каменной ограде и прикуривали сигареты одну от другой, потому что спички кончились. Было прохладно, они вполголоса беседовали, а Гашпарац вздрагивал — то ли от свежести, то ли от нервного возбуждения.

Сейчас, когда все осталось позади, он не мог совладать с нервной системой и, пока ждали врача, вызванного на срочную операцию, чувствовал неудержимую потребность говорить, и высказать все, что думает о случившемся. Но еще более он ощущал потребность пробудить такое же волнение у своего собеседника, сообщить ему то потрясение, которое испытывал сам и не мог сдержать, поэтому инспектор вопреки привычке то и дело касался рукой его плеча, желая успокоить.

— Ты представляешь, — говорил Гашпарац, — можешь ли ты представить себе всю ситуацию? Она снялась в аэропорту, уступив настоянию Гайдека, хотя все в ней протестовало. Потом выяснилось, что это не обычная фотография, тогда как и самая обычная фотография была бы ей не по душе. А не по душе ей была не просто фотография, а что-то совсем иное. Я думаю, она чувствовала угрызения совести, какой-то осадок в душе от того, что встречалась с Гайдеком. И она решила показать фотографию Валенту, чтобы не было никакой тайны… Она, я думаю, по-настоящему любила Валента, и хоть этот шалопай не заслуживает такого чувства, все-таки и он несчастен. Именно любовь толкнула ее к Гайдеку: она хотела встать между ним и Валентом и помешать их сотрудничеству. Думала, если привяжет к себе Гайдека, Валент от них отколется, шайка отпустит его. Наивная она была, вот в чем дело. Прикидывалась, будто заинтересована в их спекуляциях, потому и пришла с Гайдеком в аэропорт: Валент ему, вероятно, привез кое-что. Надеялась, что и ее вовлекут в свои делишки, а потом рассчитывала как-нибудь выпутаться и сама, и Валента спасти.

— А тут выяснилось это дело с фотографией, — помог ему Штрекар, кладя руку на плечо и давая передохнуть, ибо знал, что тот не успокоится, пока не выскажется до конца.

— Да. И тут Валент совершил главную ошибку. Он услышал о краже, конечно, ему была известна директорская машина, как, вероятно, и всем в «Гефесте». Он расспросил своих бывших коллег и узнал, что в тот день директор якобы находился в Сплите. Кто знает, как его угораздило обратить внимание на номер машины, когда Ружица показала ему фотографию, рассчитывая совсем на другое?

— Кто знает? Наверное, случайно. У парня, видно, глаз хороший. Может, от нечего делать изучал фотографию. Тут он все скумекал и понял — есть шанс.

— Вытянуть куш?

— Да, вытянуть куш, а одновременно и покончить с контрабандой, с поездками в Германию, даже, может, жениться на Белой Розе.

Гашпарац и мысленно и вслух называл девушку по прозвищу, теперь его это не смущало, как прежде. Ему казалось, что, досконально разобравшись в ее жизни, он приобрел на это право.

— И пошел к директору, — задумчиво добавил Штрекар.

— Но сначала допустил еще ошибку, — быстро подхватил адвокат. — Он рассказал Розе о своем плане. Конечно, она была против. Ей нужен был он, деньги ее не интересовали. Она не хотела, чтобы он ввязывался в новую аферу, последствия которой трудно предвидеть. А перед ним маячила цель: заполучить побольше денег. Поэтому он и со спекулянтами продолжал якшаться: поджидал случая самолично прокрутить денежную операцию. Он допустил просчет, рассказав обо всем Розе. И она отказалась дать ему фотокарточку.

— Думаешь, он ее выкрал?

— Конечно. Украл, встретился с директором, показал ему и предъявил условие. Затем подложил фотографию на прежнее место — в сумочку, в общем туда, где она лежала у Розы. Там она для директора была недосягаема.

— А она чувствовала, что он вынашивает свою идею.

— Должно быть, спьяну опять ей проговорился. Может, после того, как у него в доме кто-то побывал. А это явно директор. Может, Роза и сама догадалась, что происходит. Поэтому и передала фотографию на хранение госпоже Надьж.

— А я, стыдно вспомнить, ведь и ее заподозрил, — улыбнулся Штрекар. — Женщина совершенно случайно оказалась на Средняках в гостях… Угораздило же ее тогда сказать…

Они помолчали. Гашпарац, заметно волнуясь, поднялся с ограды, сделал два-три шага, несколько раз глубоко затянулся и подошел к Штрекару, он словно не слышал последних его слов.

— Ты представляешь ситуацию? Девушка почувствовала, что фотокарточка может оказаться опасной. Особенно после того, как к Валенту в дом приходили неизвестные. Она поняла, что угрожает Валенту. Валент, вероятно, еще встречался с директором, требовал деньги. Я думаю, они просто не договорились о сумме, иначе Валент нашел бы способ раздобыть карточку и передать ее директору. Поэтому тот и решил взять фотографию силой — сначала у Валента, а не обнаружив ее у него, задумал отобрать у Розы. Кстати, может, Валент сам рассказал ему, где хранится карточка.

— Да, — не сразу согласился Штрекар. — Тогда Валент понял, что Розе грозит опасность. Может, потому и настаивал, чтобы она ему отдала фотографию. Парень, поди-ка, предполагал, что может случиться… А она упорствовала… Из-за этого они и поссорились… И тогда Роза вспомнила о тебе.

— Не думаю, вспомнить она не могла… Просто у нее возникла потребность в защите… В милицию идти не решилась — ведь были одни предчувствия, неясные угрозы, все как-то неопределенно… Нашла мое имя в телефонном справочнике… Может, хотела позвонить мне, посоветоваться, да не успела.

— Томашич ее и подкараулил.

— Он не мог знать, что карточки у нее нет. Я думаю, они виделись раньше. Наверно, она ему говорила, что карточка не у нее, может, сказала, что уничтожила или дала кому-то на сохранение. Во всяком случае, он ей не поверил. А она… Ты представляешь? Она, наверно, предлагала даже деньги, чтоб он отвязался от нее и от Валента, может быть, даже обещала отдать фотографию, если он их оставит в покое. А его охватила паника. Он решил, что она с Валентом заодно, что они вместе его шантажируют. А Роза говорила чистую правду. Может, он преследовал ее, потому она и пошла тем путем. Он следил за ней, догнал, и дальше все случилось, как было. А фотографии не нашел.

— Она погибла, а события продолжали развертываться.

— Да, — голос у Филиппа упал.

В дверях возникла фигура врача, показавшаяся огромной и черной из-за света, падавшего сзади. Хирург сделал им знак, они погасили сигареты и вошли в коридор. Возле палаты, в которой лежал Валент, доктор обернулся и сказал:

— Только с порога, идет? Он на инъекциях и поэтому не может уснуть, иначе бы я вас не пустил. Сейчас ему лучше, но говорить нельзя. Никаких вопросов.

Врач открыл дверь и при свете, проникшем из коридора, они увидели Валента, лежащего на спине. Он приподнял руку и слабо махнул им.

— Не беспокойся, — не выдержав, выпалил Гашпарац. — Мы его схватили, милиция… — и смешался.

— И выброси из головы деньги, — добавил Штрекар.

Только сели в машину, Гашпарац снова заговорил, Штрекар по-прежнему не перебивал. Штрекар вел машину, свободно откинувшись на спинку сиденья и крепко сжимая в руках баранку. На каждом повороте тормоза скрипели. Гашпарац был под впечатлением встречи с Валентом.

— Он ее любил, — повторял Филипп, — он ее любил. Поэтому после ее смерти задался целью — отомстить. Ты представь себе! Он знал убийцу Розы, чувствовал свою вину и терзался угрызениями совести. И ничего не мог сделать, не мог обратиться ни к тебе, ни ко мне, хотя у него было поползновение признаться. Вот он и позвонил мне. У него не было фотографии, главного доказательства против директора, он не знал, где она, и вообще он ничего не знал. Он просто хотел отомстить сам и чем дальше, тем сильнее утверждался в этом желании. Замкнулся, пил и молчал. Ничего не сказал даже бедняге Звонко, который любил и его, и Розу. Он, конечно, мог бы убить директора, но, скорее всего, на такое был не способен. Может, сам боялся человека, который однажды убил. Не за свою жизнь боялся, боялся, что не сумеет отомстить и убийца Розы останется безнаказанным.

— И стал искать фотографию, — робко, понимая, что Гашпарацу надо дать возможность высказаться до конца, промолвил Штрекар. Гашпарац уловил в его голосе нотку нетерпения, но удержаться не мог.

— Да. В отчаянии он искал ее у них дома, и тоже безрезультатно. Еще раньше он сообразил, что существует фотограф, у которого мог сохраниться негатив. Значит, надо его разыскать, а разыскав, он сможет исполнить задуманное.

— К тому же выводу пришел и Томашич.

— Скажи, разве это не ужасно, — твердил Гашпарац, глядя прямо перед собой на пустую дорогу, — разве это не ужасно? Два человека одну за другой обходят фотографии Загреба.Обходят как придется, а может, следуя некой системе, и в каждой спрашивают, повторяют один и тот же рассказ, конечно вымышленный: поди, не один фотограф захотел узнать, зачем фотография им понадобилась. И при этом они боятся встретиться, понимают, что состязаются друг с другом, и для них обоих это вопрос жизни или смерти. Они готовы на все, лишь бы завладеть фотокарточкой.

Машина остановилась у погруженного во мрак дома, который в свое время построил тесть Гашпараца. Подпухшими, покрасневшими от бессонной ночи глазами смотрели они на убегающую к Слеме улицу, и в этот поздний час она показалась им ирреальной. Молчали. Гашпарац думал о двух мужчинах, гоняющихся по огромному городу за кусочком целлулоида, в котором была их судьба. Штрекар сказал:

— И Валенту подвалило счастье.

— Он заказал фотографию и договорился о встрече с Томашичем. Это была еще одна его ошибка. Они встретились, Валент сказал, что фотография у него дома. Тем временем, ожидая, пока карточка будет отпечатана, он позвонил тебе и попросил приехать. В милиции ответили, что ждут тебя с минуты на минуту. Он повез Томашича к себе. Дом, вероятно, представлялся ему самым удачным местом, так как там он чувствовал себя уверенно, да и ты мог легче его разыскать. Директор шел в западню, к тому же имелась и улика — фотография.

— Кто знает, что дальше между ними произошло, — проговорил Штрекар.

— Я могу себе это представить. Валенту захотелось его помучить — захотелось, чтобы тот страдал. Он показал фотографию и начал ставить новые условия, соврал, что и негатив у него, бог знает что еще. Он хотел вконец его измучить, душевно казнить.

— Но Томашича на мякине не проведешь, — заметил Штрекар. — Может быть, он сразу же и набросился на парня.

— Пожалуй. Его охватила паника… Ударил Валента ножом и завладел карточкой. А на следующий день, ты представляешь, Влада, — впервые за столько дней Филипп назвал Штрекара по имени, — ты представляешь, на следующий день как ни в чем не бывало он продолжал обходить фотографии, догадываясь, что Валент соврал ему про негатив. И разыскал-таки.

— Да, этот человек и умен, и очень опасен. Настоящий злодей.

Гашпарац вздохнул и отер пот со лба. Он выдохся.

— В том-то и дело, что не настоящий злодей. Ты же его видел. Он пошел на все это ради жены. Я тебе говорил — у нее рак. Он мечтал отвезти ее в Швейцарию. За операцию надо платить. Это страшно, но это так. Чтобы спасти жену, он, не раздумывая, пошел на убийство. И мог бы убить еще.

Штрекар ничего не ответил, хотя был с ним не согласен. Только вздохнул. Помолчали, сидя в машине, освещенной уличным фонарем.

— Как ты можешь заниматься постоянно такими делами? — спросил Гашпарац.

Штрекар помедлил с ответом, потом сказал:

— Иди выспись, — и хлопнул его по плечу. Филипп воспринял это как знак, что ему пора уходить. Красные сигнальные огоньки машины Штрекара исчезли в глубине улицы.

Входя в дом, Гашпарац подумал, спит ли Лерка, не оставила ли она ему какую-нибудь записочку, память еще сохраняла ее приветливое участие накануне вечером и сегодня утром. Включив свет в гостиной, он взглянул на стол. Записки не было. Размышлять сейчас о неудавшемся браке не хотелось. Опустив руки, он стоял в дверях, неуверенный в том, хватит ли у него сил раздеться.

Он сел. На столе стояла ваза с одним-единственным цветком. На теннисном корте, в гостях или бог знает где кто-то подарил цветок его жене.

Это была маленькая белая роза.

Предраг Равник ШАРФ РОМЕО

Romeov šal.
Predrag Ravnik,
Beográd, 1984.

Перевод с сербскохорватского Н. Ноле.


Глава первая

Ромео спал, точнее говоря, он спал вечным сном в кабине своего автомобиля, прислонившись лицом к рулю.

Он был мертв!

Задушен шелковым шарфом.

Оба конца шарфа — дважды обмотанного и сильно затянутого на шее Ромео — были привязаны к рулю.

Мой старый фронтовой друг Джордже Врзич внимательно вглядывался в лицо мертвого шофера и еще внимательней, как мне показалось, рассматривал шарф.

Впервые я увидел этот шарф сегодня утром, когда мы выехали из Белграда.

I
— Зачем ты останавливаешь машину? — спросила Чедна своего мужа.

Было чудесное воскресное утро, и мы только что проехали Земунский мост.

— Ромео! — лаконично ответил Джордже.

Перед машиной стоял человек в шоферском комбинезоне, размахивал шарфом и приветливо улыбался, обнажая крепкие зубы. Поняв, что ему удалось нас остановить, он с довольным видом прошелся пятерней по своей черной, кудрявой, коротко подстриженной шевелюре.

— От тебя никуда не деться! — сказал ему Джордже вместо приветствия.

— О дженерале! — воскликнул шофер, радостно улыбаясь.

— Майор, — поправил я Ромео и протянул ему руку. — А генералом он станет, если придется снова партизанить.

— Нет! Нет! — смеясь, возражал Ромео. — Вы мой дженерале! — Он с силой тряс Джордже руку.

— Ладно, как скажешь, — миролюбиво согласился Джордже. — Лучше на несколько званий выше, чем на одно — ниже! — Он посерьезнел. — Почему ты нас остановил?

— Авария! — объяснил шофер. — Ромео нужен ключ, такой… — И, расставив ладони, показал, какого размера ему требуется ключ, при этом поднял красивый шелковый шарф над головой.

— Это что за трофей? — спросил Джордже.

— Трофео, да, трофео… — засмеялся Ромео. — Одна красивая Джульетта дала Ромео маленький подарок на память.

— И много у тебя таких трофеев?

— О, у Ромео много трофео! Много!

Мы с Джордже подошли к машине Ромео. Это был огромный грузовик — рефрижератор с прицепом, также рефрижератором.

— Из Скопле Ромео везет мясо, хорошее мясо в Неаполь, красивый Неаполь, веселый Неаполь, — болтал Ромео. — У Ромео маленькая авария, очень маленькая! Нужен ключ!

— У меня нет такого ключа.

— О мама миа! Ромео ждет другую машину! — Он открыл дверцу кабины, сдернул с шеи шарф и привязал его одним концом к рулю.

Я крепко пожал ему руку. Он долго махал нам вслед, пока наша машина не свернула налево и не выехала на автостраду Белград — Загреб.

— Знакомый? — повернувшись ко мне, спросила Чедна.

— Любимец Джордже, — сказал я. — Он взял Ромео в плен во время Пятого наступления.[3]

— Его сделали штабным поваром, — продолжил Джордже. — Однажды вместо ягненка он подсунул нам жареную кошку.

— Ну и каково на вкус? — поинтересовалась Чедна.

— Не хуже ягненка!

— Красивый мужчина. — И Чедна старательно подмазала губы помадой.

II
Человек, который теперь заставил Джордже остановить машину, не был красив, скорее наоборот, зато у него было не сравнимое ни с чем преимущество: молодость.

Скрипнули тормоза, и я увидел совсем близко взволнованное лицо юноши, а рядом с ним бледное девичье личико.

— Что за беда приключилась с вами, молодые люди? — спросил Джордже, ободряюще улыбаясь.

— Вы не смогли бы подбросить нас до Загреба? — попросил парень запинаясь.

Джордже кивнул на дорожный указатель с надписью «Земун»:

— Подбросить?!

Юноша мучительно подыскивал слова.

— Нам необходимо добраться до Загреба.

— Этот автомобиль рассчитан на четырех человек, а нас уже трое, — вмешался я.

— Тогда возьмите Юлиану, — робко попросил парень. — Она плохо себя чувствует… Ей нельзя оставаться здесь, на дороге…

У девушки были очень светлые волосы, чуть удлиненный овал лица и голубые до прозрачности глаза. Она смотрела на нас с отсутствующим видом; мысли ее где-то витали.

Я почувствовал, как пальцы Чедны коснулись моей спины, и услышал участливый голос:

— Садитесь, Юлия…

Молодой человек подтолкнул девушку к машине, и она все с тем же отсутствующим видом села рядом с Чедной.

— Куда можно положить сумку? — спросил юноша.

Джордже с глубоким вздохом открыл дверцу, вышел из машины, взял из рук смущенного парня сумку и положил в багажник.

— К сожалению, вас мы не можем захватить, — сказал Джордже, — уверен, вы что-нибудь придумаете.

— Конечно! Главное, что вы взяли Юлиану. Я очень вам благодарен…

— Вам нехорошо? — спросила Чедна девушку.

— Я не больна! — сказала та. — Теперь уже не больна! Просто немножко устала. Пожалуйста, не беспокойтесь…

— Можете вздремнуть, — предложил Джордже и… снова затормозил.

III
Перед нами стоял полный, пышущий здоровьем мужчина с толстыми щеками в красных прожилках.

— Entschuldigen Sie, bitte,[4] — начал он по-немецки и повторил по-сербски: — Простите, господа, у меня небольшая авария. Вы не могли бы мне помочь, взглянуть, что с этой чертовой машиной…

Джордже беспомощно развел руками и отворил дверцу.

Мы остановились прямо за «мерседесом». Эта машина нравилась мне куда больше, чем «фиат-2101» Джордже. И теперь я представлял, как мой приятель торжествует: забарахлил автомобиль, который я считаю лучше всех других.

Я повернулся к женщинам. Мой взгляд встретился с невидящим взглядом небесно-голубых глаз Юлианы. Бледные тонкие губы как будто дрожали.

— Вам холодно? — спросил я.

— О нет! — Юлиана попыталась улыбнуться.

На ней был шерстяной джемпер с национальным узором и темно-синие брюки. Если б ее бледное, как у призрака, лицо было чуть живее, я мог бы поклясться, что эта девушка олицетворение недосягаемой женственности шекспировской Джульетты. В ожидании Джордже я от нечего делать ломал голову, размышляя, куда же делся румянец с девичьих щек. Когда молчание втроем мне надоело, я, вздохнув, вылез из машины и подошел к черному «мерседесу».

Джордже с иностранцем копались в моторе.

— Как осел. — Немец произнес это без всякого акцента.

Джордже подмигнул мне. Сначала я подумал, что этот знак относится к упрямому «ослу» — сверкающему новому «мерседесу», очевидно последнего выпуска, который уперся и не хочет двигаться с места. Но потом сообразил, что приятель пытается обратить внимание на нечто внутри машины.

Проследив за его взглядом, я увидел девушку, которая — я отметил это сразу — очень походила на сидевшую в нашем «фиате». Такие же светлые волосы, такие же прозрачно-голубые холодные глаза, такое же удлиненное белокожее, однако окрашенное румянцем юности лицо.

— Хм! — пробормотал я себе под нос и слегка поклонился, но девушке явно было не до меня. И тогда я обратился к немцу: — Что-нибудь серьезное?

— Один бог знает! — ответил румяный старикан и развел руками. — Машина совсем новая, так сказать — прямо с завода. Летела словно птица, а теперь вдруг заупрямилась, как осел.

— Вы прекрасно говорите на нашем языке, — не удержался я от комплимента.

— Я прожил в этой прекрасной стране несколько лет, — сказал немец и поднял руку, похоже останавливая приближающийся автомобиль.

Я обернулся и увидел огромный грузовик Ромео. Итальянец, наверняка узнав нашу машину, миновал «фиат» и «мерседес», взял вправо и остановился у обочины шоссе. Я наблюдал, как Ромео вылезает из кабины, вытирает руки о комбинезон и идет к нам, громко восклицая:

— Мама миа, опять авария!

— У этого господина что-то не в порядке с машиной, — пояснил Джордже.

Ромео взглянул на номерной знак «мерседеса».

— Дойчланд! Штутгарт! Доброе утро! — Приняв серьезный вид, Ромео представился: — Ромео Альфиери, Италия, Наполи! — и низко поклонился.

Когда он выпрямился, я увидел, что он смотрит на девушку в «мерседесе». В его зрачках вспыхнули зеленые огоньки, и он напомнил мне изготовившегося к прыжку кота.

— Сейчас Ромео все исправит… — Итальянец склонился над мотором.

— Надеюсь, мы вам теперь не понадобимся, — обратился Джордже к немцу и пояснил: — Ромео отличный механик. Если он не устранит неполадку, боюсь, придется отбуксировать вас до ближайшего автосервиса.

— Дженерале преувеличивает, — отозвался смущенный Ромео.

— Вы генерал? — удивился немец.

— Ромео преувеличивает! — улыбнулся Джордже.

— Я полагаю, вы были партизаном?

— Правильно полагаете, — подтвердил Джордже.

— Позвольте представиться, — сказал немец и щелкнул каблуками, — Адольф Штраус!

— Очень приятно! У вас звучное имя. С вашего разрешения и я представлюсь: Джордже Врзич, — мой друг пожал протянутую ему руку. — Полагаю, и вы воевали?

— Правильно полагаете, — засмеялся Штраус. — Партизаны были достойными противниками.

— И я партиджан! — снова вмешался Ромео.

— Разве вы не итальянец? — холодно уточнил Штраус.

— Да! Но дженерале меня взял в плен и спас мою честь!

— Так! Занятно! — оборвал его Штраус возмущенно и вновь, любезно улыбаясь, обратился к Джордже: — Надеюсь, мы еще увидимся, господа!

Его явно не интересовали партизанские подвиги Ромео.

— До свидания, — попрощался я и, проходя мимо красотки в «мерседесе», чуть поклонился.

Она ответила вежливой улыбкой. Вернуть ей улыбку я не успел, поскольку около «фиата» увидел парня, который упросил нас взять в машину Юлиану.

— Откуда вы здесь? — удивился я.

— Меня подвез этот болтун, — он указал на Ромео.

— Представляешь, — прерывая нас, обратилась ко мне Чедна, — он хочет забрать у нас девушку!

— Мы вместе отправились в путь, вместе и продолжим его, — вежливо заметил молодой человек.

— Но Юлии будет удобнее в легковой машине, чем в этом огромном броненосце.

— В кабине рефрижератора вполне удобно, — упорствовал юноша.

— Пусть решает юная дама, — послышался за моей спиной голос Джордже.

— Не сердитесь, но я бы перешла в броненосец! — сказала Юлиана.

IV
— Стоит ли сердиться, если молодой человек и девушка, тем более влюбленные, хотят ехать вместе?! — сказал я, когда мы снова отправились в путь втроем.

— Все-таки ей надо было остаться с нами! — упрямо повторила Чедна. — Бедняжку трясет. Будь этот парень умнее, он попросил бы меня позаботиться о ней.

— Значит, в подобной ситуации и я должен был бы поручить тебя чьим-либо заботам?

— Ты, наверное, так бы и поступил!

— Думаешь?!

— А ты думаешь, я не заметила, как ты поглядывал на ту куклу?!

Кукла — это девушка из черного «мерседеса».

Да, путешествие начиналось прекрасно! Мне придется стать свидетелем классической семейной ссоры. Пытаюсь разрядить обстановку.

— Не знаю, как поглядывал на ту куклу Джордже, зато знаю, как глазели на нее мы с Ромео!

— Тоже мне красавцы! — В голосе Чедны звучало миролюбие.

— Про себя не скажу, — ответил я столь же миролюбиво, хотя мне вроде бы следовало обидеться: ирония Чедны явно относилась к моей полноте. — Но Ромео уж точно красавец!

— И все-таки не лучше моего Джордже! — сказала Чедна не без гордости.

— Ого! — только и произнес майор и мастерски обогнал грузовик в тот самый момент, когда мимо нас вихрем пронеслась «акула».[5]

— О вкусах не спорят, на все находится любитель, даже на оплеухи. — Я был настроен на философский лад.

— Что касается вкусов, я тебе не завидую. А что касается оплеух, получишь от меня такую, что век не забудешь, если еще раз при мне будешь пялиться на куколок такого рода!

— Откуда тебе известно, что она «такого рода»?

— Она похожа на Розмари Нитрибит.[6]

— Она очень молода, а Розмари Нитрибит давно умерла.

— Тебе не приходилось слышать о перевоплощении? — насмешливо спросила Чедна. — Не станешь же ты утверждать, что она приходится этому старому распутнику дочерью? — Теперь в ее голосе звучал сарказм.

Должен признаться, я никак не могу понять, откуда у женщин это особое, шестое, чувство. Но сейчас, не получив доказательств, я не хотел сдаваться и потому заявил:

— Семь раз проверь, прежде чем высказывать о ком-либо суждение!

— Вы заметили, как девушки похожи друг на друга? — спросил Джордже.

— На первый взгляд — да, — согласился я и обратился к Чедне: — Не хочешь ли ты сказать, что Юлия — наша Розмари?

— Глупо! — поморщилась Чедна.

До самого Шидского мотеля мы не произнесли ни слова.

А в Шидском мотеле я ликовал!



V
Расплачиваясь за кофе, я увидел в дверях румяную физиономию Адольфа Штрауса.

— Откуда он здесь взялся? — подумал я вслух.

Штраус придерживал раскрытую настежь дверь, пропуская девушку из «мерседеса». Все, о чем я мог лишь догадываться, поглядывая на нее украдкой, пока она сидела в машине, теперь предстало во всем своем великолепии.

На девушке была блузка, украшенная сербской народной вышивкой, скорее всего приобретенная в лавочке кустарного промысла, и черные бархатные брюки, которые подчеркивали красоту ее длинных ног и всего прочего, что имело непосредственное отношение к этим ногам. Надо признать — девушке было чем покрасоваться!

— Какое удовольствие видеть вас снова! — Штраус развел руки, словно собирался всех нас обнять.

— Как вам удалось так быстро добраться? — спросил Джордже, вставая.

— Ваш Ромео дотащил нас, — ответил немец и, подталкивая девушку вперед, сказал: — Позвольте вам представить мою дочь!

Я бросил на Чедну торжествующий взгляд. Она же — дьявол, а не женщина! — с ангельской улыбкой протянула руку прелестному созданию и приветливо произнесла:

— Чедна!

С ответной улыбкой, которая сделала ее еще красивей, девушка пожала протянутую руку и в свою очередь представилась:

— Розмари!

Теперь я ожидал торжествующего взгляда Чедны, но она словно забыла о нашей перепалке в машине. Она подала руку Штраусу, который галантно ее поцеловал.

Что мне оставалось? Как истинный джентльмен, невзирая на юный возраст Розмари, я приложился к ее ручке.

— Равник, Предраг Равник, — назвался я.

— Представитель прессы, — добавил Джордже.

Девушка ласково взглянула на меня, и мне почудилось, будто зрачки ее расширились.

— Моя дочь, к сожалению, не знает сербского — ни бе ни ме, как говорится!

— Разве она родилась не в наших краях? — спросила Чедна.

— О нет! — ответил Штраус. — Мы уроженцы Баварии. Она родилась неподалеку от Штутгарта в канун знаменитого покушения на Гитлера в Мюнхене. Ей уже семнадцать, — добавил он гордо.

— У вас очень красивая дочь! — не сдержался я, высказав вслух то, что думал.

— Совершенно с вами согласен! — отозвался не без удовольствия Штраус. — Разрешите мне угостить вас по случаю нашего приятного знакомства… Куда же вы? — обратился он к вставшему из-за стола Джордже.

— Мне нужно заправить машину, — ответил тот.

— Мы могли бы немного посидеть, — угадала мои мысли Чедна.

— Не возражаю, — согласился Джордже. — Для меня закажите еще кофе. — И он направился к выходу.

— А что вы будете пить? — обратился я к Розмари.

Она смотрела на меня непонимающим взглядом. Штраус расхохотался.

— Лимонад, конечно, — сказал он, когда приступ смеха прошел. — А вы? Что угодно вам, прекрасная госпожа? — спросил он у Чедны.

— И я лимонад, да, Розмари? — повернулась она к девушке, которая вдруг тоже стала смеяться — вероятно, для того, чтобы продемонстрировать свои зубы, словно позаимствованные с рекламы «Колинос».

— А мне двойной коньяк, — сказал я терпеливо ожидавшему официанту.

Это был средних лет человек в черном, старом, но еще приличном костюме. Несомненно, плут и отличный знаток клиентуры — пьяниц и бродяжек, задир и весельчаков, добряков и наивных простаков…

— У нас есть настоящая препеченица.[7]

— Мне коньяк, препеченица — вам.

И тут к нам присоединились наши старые знакомые. Теперь мы опять были все вместе: Джордже вернулся в ресторан с Ромео и его пассажирами.

— Это моя Джульетта,[8] — сорокой трещал Ромео, держа за руку девушку, щеки которой слегка порозовели.

Наш храбрый партизанский повар, гроза кошек и лягушек, явно был в ударе. Вокруг шеи он обмотал шелковый шарф. При виде Розмари в его зрачках вновь вспыхнули зеленые огоньки. Он воскликнул:

— О мама миа, еще одна Джульетта! — И, поклонившись Чедне, добавил: — Глаза несчастного Ромео видят три Джульетты.

— Двух — с голубыми глазами и одну — черноглазую, — уточнил я.

Все засмеялись.

— Позвольте представить наших друзей, — сказал Джордже. — Ромео вы знаете. А это наши симпатичные студенты: Юлия…

— Юлиана, — поправила его девушка. — Юлиана Катич.

— Нет! Нет! — воскликнул Ромео. — Не Юлиана! Юлия, Джульетта! Так лучше…

— Нино Веселица, — назвал себя юноша.

Должен признаться, Нино мне понравился с первого взгляда, еще когда остановил нашу машину и, заботясь о Юлиане, попросил нас подвезти девушку. Его длинное некрасивое лицо чем-то напоминало физиономию знаменитого Фернанделя. Он смущенно улыбался и тщетно подыскивал слова, чтобы вступить в общий разговор.

— Вы так бледны, — обратился Штраус к Юлиане, — вам надо выпить рюмочку чего-нибудь крепкого. Красное вино или коньяк?

— Коньяк, — ответила девушка, и на ее измученном лице появилась улыбка.

— Вам тоже? — спросил я Нино.

— Нет… я… — забормотал юноша.

— Значит, два коньяка и кофе для Ромео, — заказал я, не отводя глаз от свежих губ Розмари, потягивающей через соломинку лимонад.

— Что с вашей машиной? — спросил Джордже у немца.

— Механик посмотрел, говорит, поломка не такая большая, как мы думали.

— Большая поломка! — возразил Ромео.

— Не такая большая, — повторил Штраус.

— А Ромео говорит: большая, — заладил упрямый неаполитанец.

Да, эти двое легко находят общий язык!

— Если не удастся починить, Ромео придется тащить вас до Загреба.

— С удовольствием, — улыбаясь во весь рот, откликнулся итальянец.

— Надеюсь, это не понадобится. — И Штраус сменил тему: — У вас красивый шарф.

— Красивый очень, очень красивый, — затрещал Ромео. — Не правда ли, синьорина? — обратился он к дочери немца.

Розмари улыбнулась.

Мне показалось, что в зрачках ее прозрачно-голубых глаз тоже засверкали зеленые искорки.

Эта красотка умела улыбаться!

— У Ромео есть магазинчик, есть много, очень много… — захлебывался Ромео. — Извините, одну минутку… Хорошо?

Он пулей вылетел из ресторана.

Мы переглянулись и как по команде расхохотались. Смеялась даже Юлиана.

— Вы очень похожи на мою дочку, особенно когда смеетесь, — обратился Штраус к Юлиане. — Советую вам почаще смеяться.

Юлиана благодарно улыбнулась.

— Если у вас нет родителей, я вас удочерю, и у меня будет две дочки: Розмари и Юлиана.

— Ох, большое спасибо. — На губах девушки вновь заиграла улыбка. — К счастью, у меня есть родители.

— Они живут в Загребе? — спросила Чедна.

— Нет, в Сплите. А я живу в Загребе, вернее, учусь там.

— А этот молодой человек, — Штраус указал пальцем на Нино, — он, ну, как это говорится, ваш кавалер?

— Друг! — сказала девушка и попыталась покраснеть.

Появился Ромео. Очевидно, он слышал конец разговора.

— Я тебя украсть у твоего друга!

— Ну мы же договорились, что я буду вашей Джульеттой, — явно сделав над собой усилие, пошутила Юлиана.

— Ромео своей Джульетте дарит вот… — Он сунул руку за пазуху и достал шарф, точную копию того, который был у него на шее.

Юлиана посмотрела на Нино, тот кивнул, и она приняла подарок. Мне показалось, что в эту минуту она похорошела, а может, подействовал коньяк? Она пришла в себя, зарумянилась. «Красивая застенчивая девушка», — подумал я.

— Сколько Джульетт ты собираешься похитить? — поинтересовался Джордже.

— Всех… Вы, дженерале, всегда правы: все женщины Джульетты, — заявил под общий смех Ромео.

— Смотри не окажись в положении Буриданова осла, — поддразнила его Чедна.

— Буриданов осел? Кто такой Буридан? Почему осел?

— Голодный осел, который не мог решить, какая из двух охапок сена ему больше нравится, и умер от голода, — объяснил Нино с издевкой в голосе.

— Ай-яй-яй… бедный ослик! — запричитал Ромео. — Почему же он не съел обе?! И правда осел!

Юлиана смеялась. Надо признать, Штраус был прав: смех ее красил.

Немец шептал что-то на ухо дочери — очевидно, переводил, о чем идет речь, потому что Розмари искренне расхохоталась.

— Теперь вопрос, — Чедна явно была настроена на шутливый лад, — какие родственные отношения связывают тебя с настоящим Ромео?

— Настоящий Ромео — я. А ты настоящая Джульетта? — Итальянец улыбался, сверкая зубами. Он встал, подошел к Чедне, протянув руку, коснулся ее лица, затем вытащил из-за пазухи еще один шарф, подобный тому, что был у него на шее, и тому, который он подарил Юлиане: — Для моей Джульетты!

Чедна, смеясь, приняла шарф и повязала себе на шею.

— Ты меня осчастливил! Украсил! Надеюсь, больше у тебя таких сокровищ не осталось, иначе, если ты и Розмари сделаешь подарок, я приревную! Серьезно тебе говорю!

Штраус переводил Розмари, и та хохотала.

Продолжая игру, Ромео заговорил шекспировскими стихами, адресованными несчастной девочке из Падуи:


Былая страсть поглощена могилой —
Страсть новая ее наследства ждет,
И та померкла пред Джульеттой милой,
Кто ранее была венцом красот.

Отпустив руку Чедны, он подошел к Юлиане и, воскликнув: «Ты настоящая Джульетта!», продолжал:


Ромео любит и любим прекрасной.
В обоих красота рождает страсть.
Врага он молит; с удочки опасной
Она должна любви приманку красть.

Выпустив из своих рук руку Юлианы, Ромео приблизился к Розмари. Она протянула ему тонкие длинные пальцы.

— Настоящая Джульетта — ты! — сказал Ромео.

Его голос зазвучал руладами нежности:


О, вот моя любовь, моя царица!
Ах, знай она, что это так!
Она заговорила? Нет, молчит.

Девушка зашевелила губами, и мне почудилось, что она старается понять смысл обращенных к ней слов. Голосом, мягким как бархат, Ромео произнес:


О, если бы я был перчаткой,
Чтобы коснуться мне ее щеки!

Его пальцы осторожно прикоснулись к белой упругой щеке девушки. Мне показалось, что она от этого прикосновения вздрогнула. И опять Ромео вытащил шелковый шарф, такой же, как у него, обмотал вокруг шеи Розмари со словами:


Я перенесся на крылах любви:
Ей не преграда — каменные стены.
Любовь на все дерзает, что возможно,
И не помеха мне твои родные.[9]
VI
Что Чедна имела в виду, когда сказала: «Жаль, что Юлиана не поехала с нами»?

Говорят, что женщины обладают особой интуицией и чувствуют опасность раньше мужчин, как кошки — землетрясение. Так это или нет, однако мне было неясно, почему Чедна, продолжая размышлять вслух, сказала:

— Я боюсь за нее!

«Почему она боится?» — думал я. Юлиана чувствует себя лучше, Нино, несомненно, опора надежная, ей нечего опасаться Ромео, который не может быть груб или невежлив ни с одной женщиной вообще, а тем более с хрупкой слабенькой Юлианой.

Поэтому я, покидая тогда Шидский мотель, не придал значения тревоге Чедны.

Мое настроение разделял и Джордже, который, напевая, обгонял огромный междугородный автобус. Он твердо решил не выпускать из вида черный «мерседес» добродушного немца.

За нами, сильно отстав — его уже не было видно, — тащился на своем рефрижераторе Ромео вместе с влюбленными студентами.

— Как тянет! — вздохнул Джордже, и я понял, что «фиат» теряет авторитет в его глазах: «мерседес» скоро исчез из виду.

— Не переживай! — постарался я утешить друга. — Штраус обещал подождать нас в Славонском Броде.

Джордже бросил на меня свирепый взгляд и прибавил скорость. Чедна улыбалась как ни в чем не бывало.

Толстый немец действительно поджидал нас в Славонском Броде. Он уже заказал для всех кофе. Джордже повел себя как настоящий спортсмен.

— Хороша у вас машина! — сказал он Штраусу.

— Надежная немецкая работа! — с гордостью произнес тот. — Последняя модель… Надо было вам купить лицензию у нас… — Он намекал на договор, заключенный между фирмой итальянского «фиата» и нашей «заставой» из Крагуеваца.

— Вы работаете в фирме «Мерседес»? — заинтересовался я.

— И не последняя спица в колеснице! — Штраус довольно засмеялся, будто удачно сострил. — Уж не интересуют ли вас наши автомобили?

— Нет, спасибо! — сказал я. — «Мерседес» — поистине царь дорог, но мои аппетиты скромнее.

— Например? — Толстяк был настойчив.

— «Шевроле» шестьдесят первого года, — ответил я, лишь бы что-нибудь сказать.

— Конкурент Кармана! — воскликнул Штраус. — А вы знаете, что хотите, молодой человек?!

Я торжествующе взглянул на Джордже. Тот хитро усмехнулся — наверное, вспомнил моего «фичу»,[10] которого я оставил дома в Белграде, — и похлопал меня по плечу.

— Мы бы хотели прогуляться, — прервала нашу беседу Чедна. Она ухватила под руку Розмари, словно близкую подругу. Как быстро умеют женщины заводить дружбу!

— А мы выпьем еще кофе, ладно? — предложил Джордже.

— Выпьем, — согласился Штраус. — Нигде так хорошо не готовят кофе по-турецки, как в Югославии. — Затем обратился ко мне: — Поверьте, я не пожалею времени, чтобы убедить вас стать нашим клиентом!

— Терпение — мать всех добродетелей, — философски заметил я. — Не собираетесь ли вы выпустить новую спортивную модель?

— Наши специалисты не сидят без дела, — усмехнулся Штраус. — Приезжайте, я покажу вам наше проектное бюро и знаменитый музей…

— В Штутгарте?

— Да, точнее говоря, это предместье Штутгарта: Ванген, город «даймлер-бенц», если хотите, «мерседес-бенц». Город можно было бы со спокойной душой назвать Мерседес. Я живу в предместье Штутгарта, в Унтертирк-хайме, это что-то вроде вашего Дединья в Белграде — цветущий сад с красивыми домами.

— Особняками, — поправил я его.

— Да, особняки. Комфортабельные, с бассейнами, теннисными кортами и…

— Германия быстро залечивает нанесенные войной раны, — заметил Джордже.

— Да! И «мерседес» помогает. Мой дом, — продолжал Штраус, — находится на полпути между Штутгартом и Вангеном.

— Вы родились в Унтертиркхайме? — спросил я только для того, чтобы поддержать беседу.

— Нет. Унтертиркхайм — это новостройки, я же штутгартский старожил. А Розмари родилась в Вангене…

VII
Из Славонского Брода мы отправились первыми — Джордже, Чедна и я — и первыми, как ни странно, прибыли в Новску. Джордже взглянул на меня с торжествующим видом и не смог удержаться от совета:

— Знаешь, ты все-таки не торопись менять «фичу»!

Я хотел выругаться, но приличия не позволяли, и я в поисках поддержки посмотрел на Чедну. Она загадочно улыбалась. Обычно, когда она вот так улыбалась, я знал, дело нечисто, и потому спросил:

— Может, у Штрауса опять что-нибудь с машиной?

Джордже кинул на меня испепеляющий взгляд, а Чедна ангельским голоском проговорила:

— Не думаю.

— Они могут появиться с минуты на минуту, — заметил Джордже. — Короче, здесь мы пообедаем и посмотрим матч.

Подошел официант. Джордже заказал четыре кофе и сок.

Свой кофе мы уже выпили, четвертая чашечка и сок стояли нетронутыми.

— И все-таки что-то случилось с машиной, — сказал я.

— Не думаю, — повторила Чедна.

— Тебе точно известно, что с машиной все в порядке? Тогда скажи, почему их еще нет, — потребовал Джордже.

— Я попросила Штрауса дождаться Ромео.

— Ты попросила?..

Официант помешал Джордже закончить фразу.

— Желаете обедать или подождете друзей? — осведомился он.

Какой обходительный человек! Джордже задумчиво разглядывал его лицо. У моего друга была привычка изучать новые лица и запоминать их. Официант — пожилой, седеющий, с большими залысинами мужчина — одет был аккуратно и держался с достоинством. Его манеры свидетельствовали о том, что ему доводилось обслуживать гостей в ресторанах куда получше этого.

— Подождем, — сказал Джордже. — Впрочем, принесите мне рюмочку нашей доброй ракии! — Затем он вновь обратился к Чедне: — Ты попросила…

— Если быть точной, я попросила Розмари, чтобы она уговорила отца взять в машину Юлиану и этого симпатичного парня…

— Господи, это еще зачем?

— Юлиана плохо себя чувствует. Я подумала, ей будет гораздо удобней в «мерседесе», чем в холодильнике у Ромео.

— Это значит, что с машиной все в порядке, — успокоился я.

Официант принес ракию.

— Хороша! — похвалил Джордже.

— Бережем для почтенных гостей, — сказал официант.

Теперь и я повнимательней взглянул на этого услужливого человека. Вероятно, он, как опытный психолог, с первого взгляда оценивал посетителей. Среднего роста, толстеющий — возраст и постоянная близость кухни сделали свое дело, — он сохранил некую элегантность движений и обхождения с клиентами.

— Мы можем здесь пообедать? — спросил я, имея в виду помещение, где мы находились.

— Да, господин. Мотель новый и потому, наверное, пока еще в приличном состоянии. — Официант улыбнулся. — Вы ведь знаете наш народ… Приедете через год и увидите… — Он махнул рукой.

Мне показалось, будто он хотел сказать: «Свинарник!», но сдержался, чтобы не испортить о себе впечатления.

— А можно здесь посмотреть матч? — спросил Джордже.

— К сожалению, нет. Мы перенесем телевизор в другой конец ресторана. Там больше места. Знаете, многие захотят смотреть матч. Но вы сможете устроиться в небольшом зале, где у нас есть телевизор для особых гостей. — Официант снова улыбнулся и понизил голос, будто открывая нам великую тайну: — Туда же можно подать обед… Пожалуйста, меню. У нас есть все, а прежде всего — хороший повар!

— Спасибо, — поблагодарила его Чедна. — Мы, наверное, подождем друзей.

— Задерживаются? — спросил официант. — С машиной что-нибудь случилось?

— Да нет, просто опаздывают, — сказала Чедна.

Однако, как оказалось, подвела машина. И сильнее, чем можно было предположить.

VIII
Когда и через двадцать минут от наших новых друзей не было ни слуху ни духу, я вышел на улицу в надежде увидеть на шоссе знакомый автомобиль.

День был погожий, такие бывают в начале лета. Со всех сторон мотель окружали поля пшеницы. Вдалеке виднелся купол церкви в Новской.

На шоссе, там, где какая-то старушка гнала козлят, я увидел рефрижератор Ромео.

Ромео скалил зубы и махал мне рукой, показывая пальцем куда-то за свою огромную машину. Там был буксируемый тросом шикарный «мерседес».

Первый сюрприз.

Сюрприз второй — рядом с Ромео сидела Розмари!

Третий сюрприз был еще более неожиданным и, с моей точки зрения, необъяснимым: выскочив из кабины, Ромео у бензоколонки налетел с кулаками на человека в синем комбинезоне. Первый удар застал мужчину врасплох, но, быстро придя в себя, он начал парировать удары с мастерством боксера. Прежде чем кто-либо успел вмешаться, завязалась настоящая драка.

Не вылезая из кабины, Розмари визжала от восторга и болела за Ромео. Стоя рядом со своим «мерседесом», Штраус с любопытством и, как мне показалось, с большим вниманием наблюдал за происходящим. Он был более объективным зрителем, чем его дочь, и, по-моему, хотел, чтобы Ромео досталась парочка хороших тумаков. Я, хоть в глубине души и болел за итальянца, не возражал бы против ничейного результата. После шуточек с кошачьим жарким и бесчисленных успехов у женщин не помешало бы этому красавцу испытать горечь поражения. Из-за двойственного отношения к Ромео и опасения, что какой-нибудь хук по ошибке мог достаться и мне, я не вмешался в драку.

Все выглядело не хуже, чем в кино! Когда же я увидел, что блестяще проведенный короткий удар сбоку поверг на землю служащего бензоколонки, что Розмари в восторге хлопает в ладоши, а Штраус вытирает вспотевший лоб, я вспомнил про Юлиану и Нино. В «мерседесе» их не было. Обойдя машину, я увидел, как за рефрижератором Нино бьет по щекам Юлиану.

IX
Ничто как будто не говорило о том, что изложенные события предвещают драму. Однако свойственная журналисту любознательность заставила меня перебрать по порядку в памяти все, что произошло на пути от Шида до Новской.

Во-первых, Штраус по просьбе Чедны, а точнее, Розмари дождался грузовика Ромео; Юлиана и Нино перебрались в «мерседес», несмотря на возражения Ромео. Не доезжая пятидесяти километров до Новской, «мерседес» забарахлил. Подоспел Ромео, взял его на буксир, а Розмари в благодарность за помощь составила ему компанию, пересев в кабину рефрижератора.

Во-вторых, Ромео подрался с человеком в синем комбинезоне, служащим бензоколонки, — очевидно, сведение старых счетов. Милиционер оштрафовал обоих на пять тысяч старых динаров за нарушение общественного порядка, и этим дело кончилось.

В-третьих, Нино надавал пощечин Юлиане. Почему — узнать мне не удалось. Расспрашивать я не стал, полагая, что это их личное дело. Хотя в какой-то момент мне вспомнилось, что Чедна испытывает страх за девушку. Отчего?

Мысленно отметив эти три эпизода, я тут же о них забыл. Впрочем, такова жизнь; кто бы мог подумать, что вскоре страшная трагедия прервет наше беззаботное путешествие?!

Дальше события развивались следующим образом.

В автосервисе мотеля Штраус выяснил, что неисправность серьезней, чем он предполагал. Мне же механик, дежуривший в тот день в мастерской, попросту показался горе-специалистом! Штраус на всякий случай, опасаясь, что до ночи отремонтировать машину не удастся, взял в мотеле номер для себя и дочери.

Ромео решил продолжать путь. К нему присоединились студенты, однако через десять минут Ромео вернулся и с огорченным видом развел руками.

— Ромео не везет! — воскликнул он. — Опять авария, маленькая, мотор капут… С Ромео все кончено…

— Пообедай с нами, — пригласил его Джордже.

— А куда ты подевал студентов? — спросил я шофера.

— Здесь… — Ромео смутился. — Сейчас придут.

Я почему-то забеспокоился, не достанется ли опять Юлиане от Нино, и встал из-за стола:

— Пожалуй, схожу за ними!

Предосторожность оказалась излишней, так как в эту минуту в зал вошли Нино и Юлиана. Девушка была бледна как смерть. Парень держал ее под руку.

— Вам плохо? — вскрикнула Чедна.

— Небольшая слабость.

— Вам надо поесть, — посоветовал я девушке. Она отрицательно покачала головой, я настаивал: — Увидите, вам сразу же станет лучше.

Джордже, похоже, оказался догадливей.

— Будьте нашими гостями! — сказал он.

Юноша покраснел.

— Вы очень любезны, только…

— Отдых вам не повредит, — прервала его Чедна, обращаясь к Юлиане. — Впрочем, вам все равно придется подождать, пока Ромео не исправит машину. А вы, Юлиана, могли бы поехать с нами.

— Разумеется, когда закончится матч, — добавил я.

— Ох, спасибо…

Появился официант:

— Что господа желают?

— Итак, дорогие гости, вы не против рюмочки ракии перед обедом? — спросил Джордже.

— Ромео любит сливовицу, — откликнулся наш донжуан.

— Смотри не напейся! — предостерег я его.

— Ромео не пьяница! — с достоинством отвечал он. — Ромео будет обедать, потом немножко спать, а когда починит машину, чао, бамбино…

— А матч? — спросил Джордже.

— Ромео не любит футбол…

— Зато любит бокс! — поддразнил я итальянца.

— Да! Ромео любит бокс! Бокс — благородный спорт! — сказал он и с удовольствием опрокинул рюмку. — Ого! Добрая сербская сливовица!

— Боснийская, — уточнил официант и снова спросил: — Что господа желают на обед?

— Позвольте, я закажу для всех, — предложила Чедна. — Я знаю здешнюю кухню…

— Не забудьте сметану, — подсказал официант. — Мне кажется, наши крестьяне делают лучшую в мире сметану!

— А что это такое? — поинтересовался Ромео.

— Crema, — пояснил официант.

Ромео вгляделся в официанта:

— Да мы знакомы! Откуда, амико?[11]

— Я здесь работаю, — важно ответил тот, — а вы на своем грузовике всегда сюда заезжаете. Вот откуда мы знакомы!

— Мама миа! — запричитал Ромео. — Вечно на колесах, вечно новые знакомства… в голове все перепуталось…

— У вас есть капуста в горшочках? — спросила Чедна. — Пожалуйста, всем — капусту в горшочках, и пусть заправят сметаной.

— И кутьевачский рислинг, — добавил я. — Напиток богов!

Официант принял заказ и, чуть поклонившись, направился на кухню.

— Ах-ах, тоже мне, принц! — прошептал итальянец, провожая его презрительным взглядом. — А, господин Штраус. — Ромео встал и поклонился немцу, который подошел к нашему столу. — Где ваша Джульетта? — в Ромео опять заговорил покоритель сердец.

— Моя Розмари захотела отдохнуть.

— Разве она не будет обедать? — спросила Чедна.

— Ох, уж эти девушки — берегут фигуру! — Штраус широко улыбнулся. — А я поем и за нее! Моей фигуре обед не повредит. — И любовно погладил себя по животу.

— Вы — наш гость, — пригласил его Джордже.

— А вы будете моим в Вангене. У нас есть мерседесовский ресторан, зал для своих гостей, и отличное мюнхенское пиво, и лучший на свете рислинг — рейнский!

— Я заказал кутьевачский рислинг. Если он и не такой, как ваш рейнский, то не намного хуже. А вместе с нашей сливовицей незаменим за обедом!

Говоря всерьез, этот добродушный толстяк ел не за двоих, а за четверых! Мы с Ромео переглядывались и растерянно пожимали плечами. Штраус с аппетитом поглощал капусту со свиными ножками, не переставая потягивать из стакана. Чедна занималась Юлией, угощая ее, вернее, уговаривая съесть хоть что-нибудь. А Нино явно чувствовал себя среди новых знакомых не в своей тарелке — наверное, так же, как чувствует себя хорошо воспитанный человек, оказавшись на банкете незваным гостем.

Ромео покончил с обедом первым, вытер салфеткой рот и встал из-за стола.

— Ромео немного поспит. Спасибо за кошачье мясо. — Он подмигнул мне и, улыбнувшись, направился к двери.

В глазах Юлианы отразился ужас.

— Ромео шутник и отличный повар, — объяснил я, опасаясь, как бы девушка не подумала, что и впрямь ела кошачье мясо. — Когда мы партизанили, Ромео был у нас поваром. Однажды вместоягненка он нам подсунул кошку.

— Прекрасное было жаркое, — заметил Джордже.

— Разве ты не выпьешь кофе? — крикнула Чедна вслед Ромео.

— От кофе Ромео не может спать, — отозвался тот и помахал всем рукой.

— Мне нравится, как в Югославии варят кофе, — задумчиво произнес Штраус. — Моя жена готовит его по-белградски…

— Она знает Белград?

— И я его знаю, — сказал Штраус. — Во время войны я жил в разрушенном Белграде. Но я не воевал, я занимался снабжением. Мы получали из Парижа настоящий бразильский кофе от одного нашего хорошего друга, генерала… Впрочем, это не важно. У вас, кажется, говорится: «Вспоминать прошлогодний снег». Или что-то вроде этого. Не так ли?

— Да, вспоминать прошлогодний снег, — тихо проговорил Джордже.

— Супруга не поехала с вами?

— О, Ингрид, к несчастью, сломала ногу. Наложили гипс. Доктор предписал покой, и мы с Розмари отправились в это прекрасное путешествие одни.

— И где вы побывали?

— Везде понемножку, — ответил немец не без хвастовства. — Немного в Греции, знаете, Олимп… греческая мифология, Зевс, Гефест и все эти очаровательные богини… Немного в Охриде; крестьяне нам пели: «Биляна полотно белила»… Немного на Святом Стефане — царский отдых; там, кажется, у вашей королевы Марии была резиденция?! Немного в Белграде — освежить воспоминания. Везде понемножку, везде красиво…

— А теперь прямо в Штутгарт?

— Нет, мы останемся в вашей прекрасной стране еще на несколько дней. Думаю, дня два поживем в Загребе; возможно, съездим на Плитвичские озера, а оставшееся время проведем на озере Блед.

— О, вам известны наши красивейшие места, — заметил Джордже.

— Да! — с гордостью признал Штраус. — Жаль, мы не сможем попасть в Дубровник, но, надеюсь, на будущий год… Я рассказывал Розмари о Плитвичских озерах — такая красота трогает до слез!

— Мне бы тоже хотелось там побывать, — подала голос Юлиана.

Я взглянул на девушку. И обед ей не помог. Она оставалась бледна как мел. Чедна обняла ее и заботливо сказала:

— Вам надо отдохнуть.

— Вы можете расположиться у нас в номере, — предложил Штраус. — Розмари будет рада.

— Ох, вы очень любезны. Не стоит…

— Ни слова! Я гожусь вам в отцы, вы должны меня слушаться. Отдых, несомненно, пойдет вам на пользу.

— Матч вот-вот начнется, — вмешался я в разговор. — У вас есть полтора часа, а то и больше.

— Согласны? — спросила Чедна.

Девушка растерянно взглянула на Нино. Он опустил голову, затем поднял взгляд, и в его глазах я прочел одобрение. «Да он ее любит! — промелькнула у меня мысль. — Какого же черта он ее бил?»

— Давайте проводим Юлиану, — предложил Штраус Чедне и, обращаясь к Джордже, сказал: — Надеюсь, вы победите венгров!

— Так же как мой «фиат» победил ваш «мерседес»! — усмехнулся тот в ответ.

— Я сию же минуту вернусь и буду болеть за Югославию, — объявил немец.

— Присоединяйтесь к нам в малой гостиной. Будем попивать кофеек и болеть, — сказал я.

— Закажите мне этот ваш рислинг, — крикнул от дверей Штраус. — По-моему, он ничуть не хуже рейнского.

Я смотрел, как Юлиана и Чедна, обнявшись, идут к выходу, а немец широко распахивает перед ними двери.

Появился официант.

— Приготовьте счет. И добавите то, что мы закажем во время матча.

— Вы, конечно, перейдете в малую гостиную? — спросил официант. — Мы поставили там цветной телевизор.

— Я останусь смотреть матч здесь, — сказал Нино. — Мне нравится, когда много народу и все шумят…

— А я своим эмоциям воли не даю, — заявил я и мысленно настроился на предстоящий матч с нашими вечными соперниками, который наверняка доставит мне удовольствие, независимо от исхода. Такова жизнь, не так ли?!

Я взглянул на часы: ровно 16.00.

X
Чедна и Штраус отсутствовали не больше десяти минут.

— Представьте, — разговорился Штраус, когда они вернулись, — Розмари так крепко заснула, что нам пришлось минуты три стучать, прежде чем она услышала. От сна она так раскраснелась…

— Как румяное яблочко, — добавила Чедна.

— Розмари позаботится о Юлиане, — продолжал Штраус, — бедняжке совсем плохо… — Затем, меняя тему, поинтересовался: — Какой счет? — И уселся перед телевизором.

— Пока, на наше счастье, по нулям. — Джордже был настроен пессимистически.

И тут нам забили гол.

Ах, этот непревзойденный Пушкаш!

Словно снежная лавина обрушилась с горы…

Во время перерыва Штраус пошел узнать, как продвигается ремонт «мерседеса».

В дверях появился Нино.

— Плохи наши дела, — сказал он. — Пойду взгляну, как там Юлиана. — И исчез.

Пришел официант. Джордже заказал два кофе, Чедна — виски.

— Ого! — Я прищелкнул языком.

— Разве мы не завоевали равноправие? — осведомилась Чедна.

Тут я заметил в дверях человека в синем комбинезоне, того, с бензоколонки.

— Если вы ищете своего приятеля, то он спит в машине, — не без иронии сообщил я ему.

Человек в синем комбинезоне смерил меня взглядом.

— Спасибо. Я в самом деле кое-кого ищу, но не таких приятелей! — бросил он и прикрыл за собой дверь.

— Пойду-ка подышу, — сказал я, вставая.

За день солнце здорово прогрело воздух. Перед мотелем скопилось множество легковых автомобилей, автобусов, грузовиков — матч был хорошим предлогом, чтобы передохнуть и дождаться вечерней прохлады. Человек в синем комбинезоне стоял у бензоколонки. Я хотел было подойти к рефрижератору, но потом решил, что не стоит тревожить Ромео — пусть отдыхает, — и вернулся в гостиную.

Появился официант, он нес две чашечки кофе и виски. «Быстрая работа!» — подумал я. Пока он расставлял это на столике, пришла Розмари.

На ней был джемпер, который я утром видел на Юлиане. Такие красивые джемперы умеют вязать только наши златиборские крестьянки, мастерицы-самоучки. Розмари в нем была похожа на свежую румяную селяночку, этакую пастушку с цветущих лугов, источающую аромат тимьяна. «Кокетливая девица, — отметил я про себя. Утром она была в легкой блузке, лишь подчеркивающей прелесть девичьей фигурки. — Интересно, что она наденет на прощанье?» — подумал я.

— Wo ist mein Vater?[12] — спросила она Чедну и, получив ответ, сказала, что поищет его.

Чедна предложила поделиться с ней виски. Секунду поколебавшись, Розмари со вздохом села за столик.

Венгры вели в счете, и Джордже грыз ногти, переживая. А я тем временем с любопытством разглядывал немногочисленных болельщиков, которые громко возмущались плохой игрой наших футболистов. Это были, очевидно, посетители, к которым дирекция мотеля относилась с особым почтением, — разное начальство, торговые агенты: так, во всяком случае, определил я на глаз род их занятий.

Розмари отпила глоток виски, снова вздохнула, встала и направилась к двери. Я покинул комнату вслед за ней. Девушка вышла на улицу, а я свернул в ресторан и заказал у стойки двойной коньяк. В конце концов, я тоже не пень, и мне, как истинному патриоту, тяжело видеть, как проигрывают наши ребята!

Одним глотком осушив рюмку, я повторил заказ.

— Не много ли будет? — спросила буфетчица, средних лет женщина, типичная славонка, невысокая толстуха с широким лицом и добродушной улыбкой.

— Не беспокойтесь, хозяйка!

«А теперь пусть венгры выигрывают!..» — подумалось мне, когда был выпит и этот коньяк. Ко мне подходила Розмари, раскрасневшаяся словно маков цвет. «Солнце творит чудеса, — сказал я себе, — бутоны распускаются!» Девушка схватила меня за руку, впившись ногтями, и потащила от стойки. Я услышал шепот:

— Romeo ist… — Она замолчала. В ее глазах стоял ужас, когда она произнесла: —…tot…[13]

— Что ты говоришь? — спросил я и повторил на немецком: — Was sagst du?

— Er ist tot![14] — Розмари не отводила от меня взгляда. В голосе звучало раздражение.

Я машинально пощупал ей лоб: не бредит ли. Она нервно усмехнулась, лицо вдруг исказилось, сделалось некрасивым и старым.

— Sind Sie verruckt?[15] — спросила она, не скрывая отвращения.

— Дура! — не сдержался я, уже понимая, что произошло что-то серьезное. Взяв девушку за руку, я привел ее в гостиную и знаком подозвал Джордже.

— Послушай, — прошептал я, — что говорит эта ненормальная! Она говорит, что Ромео мертв!

— Er ist ermordet![16]

Какую-то долю секунды Джордже походил на человека, для которого умственное напряжение — непосильный труд. Я говорю — долю секунды, потому что в следующее мгновение, держа красотку за руку, он спокойно властным тоном спрашивал:

— Wo ist er?[17]

Розмари не ответила. Повернувшись, она пошла к двери…

Глава вторая

Бедный Ромео! Хоть он и не рассуждал, как Буриданов осел, его постигла та же участь.

Глядя на мертвое лицо Ромео, я повторял слова, которые он позаимствовал у Шекспира для красивой немки: «Я перенесся на крылах любви…»

Мне отчего-то казалось, что в них кроется разгадка причины — почему этот покоритель сердец лишился жизни.

I
Ромео был мертв, и помочь ему уже ничто не могло.

Однако, пока я мысленно повторял шекспировские строки, Джордже деловито распорядился:

— Позови милицию! И уведи девушку!

Я осторожно взял Розмари под руку. Она вздрогнула всем телом, не в силах отвести взгляд от припавшего к рулю лица мертвого.

— Идем! — сказал я негромко.

Подъехал автобус из Нови-Сада. В прилипших к телу рубашках, взмокшие от пота люди выскакивали из машины. Среди них я увидел знакомого — оперного певца. Он махнул мне рукой, крикнул:

— Эти венгры опять нас громят!

Я не отпускал Розмари, с отрешенным видом она послушно шла рядом; перед ее мысленным взором, должно быть, стояла только что увиденная страшная картина.

— Судьба! — ответил я приятелю из Нови-Сада.

Взглядом я поискал милиционера. У входа в мотель его не было. Наверное, смотрит телевизор. Мы с Розмари прошли в гостиную.

— Позаботься о Розмари! — бросил я Чедне, по-прежнему сидевшей за столиком.

Чедна посмотрела на меня с удивлением. Тем временем Розмари стянула через голову златиборский джемпер; промокшая от пота шелковая блузка — казалось, девушка сию минуту вышла из воды — облегала маленькую грудь.

— Случилось несчастье, — шепнул я Чедне в самое ухо, — Ромео мертв!

В глазах Чедны отразилось недоверие, зрачки превратились в две маленькие точки.

— Боже мой! Как? — с трудом выговорила она.

— Шарф! — сказал я, не опасаясь, что нас услышит Розмари, которая сидела словно неживая. — Похоже, кто-то чересчур сильно затянул на его шее шарф.

Я оглядел гостиную. Народу стало меньше, вторая половина матча должна была начаться с минуты на минуту.

— Штраус не появлялся? — спросил я Чедну.

— Нет, — ответила она.

Мне было ясно: Чедна не сразу осознала, что произошло.

— Где… — она запнулась, — где вы его нашли?

— В кабине машины. Ты не видела милиционера?

— Нет. Может, он в ресторане.

В это время появился официант.

— Вы не видели милиционера? — спросил я его.

— Да вон он, в ресторане, у телевизора. Самое лучшее место занял… Что-нибудь случилось?

— Похоже на то, — уклончиво ответил я и обратился к Чедне: — Побудь с Розмари. — Тут я сообразил, что надо бы ей объяснить, почему девушка нуждается в заботе. Притянув к себе, шепнул: — Это она нашла Ромео…

Зрачки Чедны вновь сузились.

Официант, стряхивавший со стола крошки, покрутил головой и вышел из гостиной.

— Появится Штраус, постарайся его задержать, — продолжал я шепотом. — Если девочка ничего не скажет отцу, то и ты молчи.

Розмари тупо смотрела на меня, затем перевела взгляд на Чедну.

Ну а во мне проснулся детектив-любитель. Я понял, что мною овладела страсть сыщика, во что бы то ни стало я постараюсь найти объяснение случившемуся и раскрыть тайну убийства раньше Джордже.

Итак, что предпринять? Прежде всего разыскать милиционера. Я нашел его в ресторане у телевизора. С большим трудом я протиснулся к нему. А тут из другого конца зала меня позвал оперный певец:

— Предраг, выпьем по рюмочке?

— Спасибо, чересчур жарко! — крикнул я ему и обратился к милиционеру: — Товарищ милиционер…

Он взглянул на меня, делая рукой знак, чтобы я не мешал ему смотреть матч. Но, к сожалению, я вынужден был отвлечь его от этой невинной забавы.

— Прошу прощения, дело очень важное…

— Говорите, — сказал он, все еще не в силах отвести взгляда от экрана.

— Прошу вас. — Я начал нервничать. Не мог же я во всеуслышание объявить, что в кабине рефрижератора обнаружен труп.

— Ну что еще стряслось в такую жару? — добродушно спросил милиционер, вставая со стула…

II
Около рефрижератора был только Джордже. Очевидно, он никому не сообщил о случившемся и не поднимал паники. Вряд ли кто догадался, что водитель в кабине спит вечным сном. Джордже молчал, вероятно мысленно анализируя те немногие факты, которые помогли бы ему напасть на какой-либо след. Милиционер поднялся на подножку и вгляделся в «спящего», явно не веря собственным глазам. Оправившись от изумления, пробормотал:

— Этот человек… да я его только что оштрафовал на пять тысяч… — Наконец, овладев собой и вспомнив, что является представителем власти, строго осведомился у Джордже: — А вы кто такой?

— Вызовите следователя из Загреба, — спокойно сказал Джордже вместо ответа, доставая из внутреннего кармана пиджака бумажник.

Милиционер взял удостоверение, перелистал странички, изучил фотографию, взглянул на моего друга повнимательней и прикоснулся рукой к фуражке.

— Есть, товарищ майор! Я вызову следователя из Новской.

— И из Загреба, пожалуйста. Если удастся — Новака.

— Товарищ Новак, кажется, занимается международной преступностью?

— Да, именно его, — подтвердил Джордже. — Я видел тут поблизости вашу патрульную машину. Немедленно передайте вызов!

— Мой коллега поставил ее в тень за мотелем, — объяснил милиционер и, прежде чем уйти, осведомился: — К шоферу никто не прикасался?

— Лишь тот, кто затянул на его шее шарф, — ответил Джордже, безуспешно пытаясь улыбнуться. Смерть бывшего партизанского повара потрясла его. — Мы подождем, пока вы сообщите в Новскую и Загреб. Возвращайтесь с коллегой. И разумеется, позвоните в больницу!

Милиционер заворачивал за угол мотеля, когда у меня за спиной раздался голос:

— Что тут происходит?

Обернувшись, я встретился взглядом с человеком в синем комбинезоне. Он подошел к грузовику, вскочил на подножку — Джордже не стал его удерживать — и внимательно посмотрел на шофера, чья голова покоилась на руле.

— Ромео спит?

— Боюсь, что да. — Голос Джордже звучал устало. — Как ваше имя?

— Степан Прпич, — назвался человек. — Чертовски жарко! — Он вытер руки какой-то тряпкой. — От запаха бензина пьянеешь, как от спирта. Эй, Ромео, как ты можешь спать в такой духоте?

Джордже похлопал Прпича по плечу, знаком велел сойти с подножки и вгляделся в его лицо. Должен признаться, в глубине души я ликовал, представляя, что думает Джордже: и часу не прошло, как этот Степан Прпич подрался с Ромео, вполне логично предположить, что он и убийца! Тем более что, работая на бензоколонке, он мог в любой момент, пока шла первая половина матча, приблизиться к рефрижератору и затянуть шарф на шее спящего. Я ликовал, поскольку был убежден, что Джордже на неправильном пути.

— Эй, Ро… — Прпич вновь встал на подножку, с любопытством посмотрел на Ромео, перевел взгляд на Джордже. Похоже, до него наконец дошло. — Случилось что-нибудь?

— Судя по всему, — ответил Джордже. — Боюсь, вам никогда уже не придется драться с вашим приятелем.

— Ромео… Он что…

— Вас зовут, — заметил Джордже.

Прпич соскочил с подножки и нерешительным шагом направился к бензоколонке. А мой друг, словно размышляя вслух, произнес:

— Может, этот человек вовсе и не убийца.

III
Мы оставили милиционеров возле машины, а сами направились к мотелю.

— Что я должен делать? — спросил я Джордже.

— Ничего! Мы обычные путешественники, у нас нет никаких полномочий. Дождемся следователей. А до их приезда будем смотреть футбол. Если сможем…

— К какому выводу придут следователи?

— Это их дело!

— Думаешь, кто-нибудь к нему прикасался?

— Когда?

— После того как задушили.

Джордже пожал плечами. У входа в мотель он остановился и широким жестом очертил простор.

— Сколько автомобилей прошло с того времени, как Ромео покинул нас и отправился в свой последний путь! Разве не мог кто-нибудь из проезжающих остановиться? Любому хватило бы времени затянуть этот гордиев узел!

— Но зачем?

— Это вопрос! — усмехнулся Джордже.

— И тот человек уже давно вне поля нашего зрения? — Должен признаться, и я подумывал об этом.

— Предположение, — сказал Джордже, — а истина… Наши знания несовершенны.

В гостиной мы застали Чедну и Розмари. За время нашего отсутствия кое-что изменилось: Розмари была в новой белой блузке, джемпер со спинки стула исчез. Я вопросительно взглянул на Чедну.

— Я отвела ее в комнату переодеться; ты же видел, она была совсем мокрая… Юлиане джемпер пришелся кстати, она влезла в него с головой — представь, ее прямо трясет от холода… Я пыталась поговорить с Розмари, но это невозможно… — Выпалив все это одним духом, Чедна обняла немку за плечи и что-то зашептала ей. Розмари отрицательно мотала головой.

— Es ist unmoglich![18] — расслышал я ее слова.

— Где Штраус? — Джордже посмотрел на часы.

Тут я подумал о Нино Веселице. Его тоже не было. Где он сейчас? И где был в тот момент, когда убили Ромео? Я взглянул на часы. Ровно 17.00. Начинался второй тайм футбольного матча Венгрия — Югославия. Когда был убит Ромео? Розмари обнаружила его минимум пятнадцать минут назад. Значит, он был убит приблизительно в конце первого тайма, самое позднее в 16.45. Когда он вышел из-за стола? Он первым закончил обед и отправился отдыхать непосредственно перед началом матча. Следовательно, убийство совершено между 16.00 и 16.45.

— Где же Штраус? — вновь спросил Джордже.

— Наверное, в автосервисе, — предположил я. — Он хотел взглянуть, как там его «мерседес».

— Тебя не затруднит сходить за ним? — попросил Джордже.

— Сообщить ему о случившемся?

— Если он уже не знает об этом! — вздохнул Джордже и сел возле Розмари.

Выходя из мотеля, я чуть не столкнулся с человеком в синем комбинезоне.

— Ох! — воскликнул он. Я машинально отступил от протянутой ко мне руки, боясь, что он бензином, вернее, резиновыми перчатками, вымазанными в бензине, запачкает мою белую рубашку. — Какое несчастье!

— Ужасное! — Я посторонился, уступая ему дорогу.

Он стоял в нерешительности, явно желая что-то спросить. Остановился и я в надежде услышать нечто, способное пролить хоть какой-то свет на события.

— Вы думаете, это убийство? — Вопрос показался мне наивным.

Я пожал плечами.

— Если убийство, то кто преступник?

— Может быть, вы! — огрызнулся я.

Он грустно улыбнулся.

— Этого-то я больше всего и боюсь, — произнес он, глядя мне прямо в глаза. — Была ли у кого-нибудь причина посерьезней, чем у меня, желать его смерти?! А у него — желать моей?!

— Если есть что на совести, исповедуйтесь, — посоветовал я и, похлопав его по плечу, направился в гараж.

Обернувшись, я увидел, как человек в синем комбинезоне входил в мотель.

В автосервисе я нашел Штрауса. Багровый от возмущения, он ругался с механиком и вытирал пот, струившийся по толстым щекам.

— Представьте, дорогой друг, — обратился он ко мне, явно обрадовавшись моему появлению, — этот человек утверждает, что необходим капитальный ремонт… Вы, наверное… — он повернулся к механику, — выпили больше, чем следует. Известно ли вам, что такое автомобиль, который называется «мерседес», к тому же «мерседес» последнего выпуска?!

— Извините, но полетел подшипник… — начал было механик.

— Что? — вскричал Штраус. — Какой, к чертовой матери, подшипник?! — Ничего не скажешь, сочные выражения нашего языка он употреблял к месту.

— Не стоит спорить, дорогой Штраус, — постарался успокоить его я. — Если вы везучий, подшипник окажется в порядке… Пойдемте отсюда, мне надо сообщить вам нечто важное.

— О боже мой, это ужасно — иметь дело с ленивыми недоучками! — жаловался толстый немец, вытирая платком вспотевшую физиономию.

Мы вышли из гаража.

— Итак, что же вы хотите мне сообщить?

— Ромео… — начал я.

— Что этот шут еще натворил? — не дал мне Штраус договорить.

— Он, к сожалению, ничего. А вот с ним натворили…

— Что именно? — Штраус устремил взгляд на окно второго этажа.

— Его задушили…

— В самом деле? — насмешливо переспросил немец и, вероятно поняв смысл сказанного мною, вскричал: — Что вы такое говорите? Вы сошли с ума!

IV
Признаться откровенно, я ничего не понимал. Пытаясь разобраться в возникшей у меня в голове путанице, я для начала проанализировал предшествовавшие убийству события дня.

Первое — драка между Ромео и человеком в синем комбинезоне, назвавшимся Степаном Прпичем. Следствию придется установить, какие их связывали отношения и что послужило причиной драки. Похоже, они всерьез сводили счеты, если Ромео с таким остервенением набросился на Прпича. Руководствуясь чистой логикой, легко прийти к выводу, что драка предшествовала убийству и убийца — Степан Прпич. Он работает на бензоколонке, ему прекрасно видно все, что происходит перед мотелем, достаточно мгновения — он у рефрижератора и… Но именно из-за этого логикой продиктованного вывода, который сделал и сам Прпич, я полагал, что он меньше всего подходит на роль преступника.

Второе — Нино надавал пощечин Юлиане. За что? Имеют ли пощечины отношение к убийству? Я не знал ответа на этот вопрос так же, как не знал, где находился Нино в тот момент, когда было совершено убийство. Он смотрел матч по телевизору в ресторане и мог незаметно покинуть помещение, поскольку внимание многочисленных посетителей было поглощено футболом. Я и сейчас не ведал, где Нино. Мне лишь известно, что Юлиана отдыхает в номере Штраусов. А разве она не могла выйти, убить Ромео и вернуться в комнату?

Третье — имеет ли отношение к убийству тот факт, что Ромео ухаживал за Розмари в Шиде и по дороге из Шида до Новской, когда они вместе ехали в кабине? Я должен был спросить себя об этом, поскольку первой обнаружила убитого шофера Розмари! Невольно встает вопрос, не Розмари ли убийца? А Штраус? Все ли время находился он в автосервисе, ругаясь с механиком?

Итак:

Человек в синем комбинезоне.

Нино.

Розмари.

Хоть смейся, хоть плачь! И почему бы не добавить еще и:

Штраус.

Юлиана.

Я посмотрел на часы. Было 17 часов 10 минут. Уже десять минут, как начался второй тайм.

С минуты на минуту приедет следователь из Новской.

А через час, по моим расчетам, прибудут криминалисты из Загреба во главе со следователем Звонко Новаком. Что им удастся установить? В частности, если допустить, что убийство совершено — как предположил Джордже — кем-то из проезжих, находившихся в мотеле с 16.00 до 16.45.

Приехал!

Убил!

Уехал!

Следует признать, меня беспокоила пассивность Джордже.

Он не стал допрашивать Прпича. Правда, согласен, что Джордже не имел права его допрашивать. В данном случае он был обычным путешественником, как Чедна, как я, ведь он не находился при исполнении служебных обязанностей.

И все же он разрешил мне сообщить об убийстве Штраусу.

Однако его совершенно не интересовал Нино.

Словно следователь в нем умер!

Ну нет! Я прекрасно знал Джордже: просто он затаился и ждет своего часа.

По правде говоря, мы собирались провести уикенд на Бледе, отдохнуть пару дней, а не заниматься расследованием преступлений. Но то, что мы некоторым образом оказались причастны к этому делу, что убит наш фронтовой друг, вынуждает нас активно вмешаться в расследование. Тем более, повторяю, что бывший партизанский повар был любимцем Джордже и храбрым солдатом.

Пытаясь объяснить бездеятельность Джордже, я пришел к выводу, что он ждет специалистов из Новской и Загреба, которые займутся делом официально, а он будет вести свое, неофициальное расследование. Пожалуй, можно считать, что Джордже уже к нему приступил. Значит, моя задача, опередив его, собственными силами докопаться до истины! При этом я отчетливо сознавал: если убийство совершил кто-то из проезжих, задержавшихся у мотеля лишь для того, чтобы затянуть на чьей-то шее шарф, убийцу не найти никогда!

За столом, где царило всеобщее молчание, я не переставал ломать голову — где же Нино.

Официант принес кофе. Я заказал коньяк. Чедна бросила на меня строгий взгляд. Наклонившись, официант прошептал мне на ухо:

— Я подходил к рефрижератору… Шофер словно бы спит…

— А милиционеры там? — спросил я столь же тихо.

— Да. Ведут себя так, будто ничего не произошло… Никому и в голову не придет… — Он не договорил, поскольку Штраус потребовал виски и при этом подмигнул мне. Храбрится?

Джордже попросил принести лимонад!

Что поделаешь, в этом было наше различие: мне надо было подкрепиться коньяком, чтобы голова начала работать, а моему другу достаточно было лимонада.

Официант принес напитки, вместе с ним появился Нино.

— Где вы пропадаете? — воскликнул я.

— Где? — Юноша простодушно взглянул на меня. — Здесь, в ресторане. Смотрю футбол.

— Все время?

— А что еще делать? Венгры потрясающе играют! Нам не выиграть у них и через сто лет.

Джордже улыбнулся:

— Один мой приятель, спортивный журналист, предложил идеальный способ: чтобы не проигрывать…

— Наверняка что-нибудь очень умное, — не сдержался я.

— …вообще с ними не играть! — закончил Джордже мысль.

— И впрямь гениально! — процедил я сквозь зубы и обратился к Нино: — Пушкаш действительно великий мастер!

— Ну, он над нами просто издевается! Точен, как снайпер! — согласился юноша. — Ему еще долго не будет равных.

И он восторженно принялся анализировать игру венгерского футболиста, а я подумал, что у этого несуразного студента есть алиби.

Только вот почему он надавал Юлиане пощечин?

Чедна с изумлением прислушивалась к нашему разговору о Пушкаше. Сообразив, наверное, что, беседуя на эту тему, я одновременно пытаюсь сосредоточиться на деле, она щелкнула пальцами и воскликнула: «Ага!» Я отвел ее в сторону, шепнул: «Скажи Нино про Ромео» — и вышел из гостиной.



V
У бензоколонки я увидел Прпича. Он наполнял бак рефрижератора — совсем как у Ромео, только с болгарским номерным знаком.

— Фрукты везет. В Цюрих, — сообщил мне человек в синем комбинезоне.

— Ваше имя Степан Прпич? — спросил я.

— Так меня крестили, — ответил тот. — Отец мой — крестьянин из Грубишно-Поля, что неподалеку от Новской, мать тоже крестьянка… Желаете знать что-нибудь еще?

— Я не следователь, — сказал я примирительно, — я журналист, а прежде всего человек, уважающий факты.

— Да все факты против меня!

— Это вы уже говорили. Вам придется рассказать, из-за чего вы подрались с Ромео…

— А сие из сферы интимной, — сказал Прпич, и по тому, как он это произнес, я почувствовал, что имею дело с человеком, получившим образование лучшее, нежели то, которое необходимо для работы на бензоколонке. Должно быть, Прпич прочел мои мысли, потому что, улыбнувшись, сказал: — Я повидал жизнь… Простите, получу деньги с болгарина, и продолжим наш разговор…

Пока он рассчитывался с болгарским шофером, я наблюдал за проезжавшими автомобилями. Машин было немного. Видимо, все застряли там, где их застало начало футбольного матча, минут через тридцать, когда игра кончится, шоссе будет забито.

— Привет, братишка! Счастливого пути! — распрощался Прпич с болгарином.

— Значит, вы повидали жизнь? — возобновил я прерванный разговор.

— Да, довелось. Три года сидел… За растрату. По заслугам получил… Когда вернулся, на прежнюю работу меня не взяли. Поехал к отцу в Грубишно-Поле… к отцу, матери и двум детям. А жена упорхнула…

— Неужели?

— Она работала здесь на бензоколонке, чтобы детей кормить и мне в тюрьму посылки слать. Однажды появился Ромео, предложил ей место рядом с собой в кабине… А я занял ее место на бензоколонке. Каждый раз, как Ромео останавливался здесь, я просил его вернуть мне жену, не ради себя, ради детей. Он смеялся и отвечал, что ему нравится ее стряпня. Две недели назад, когда он отправился в Турцию, я съездил в Неаполь и забрал жену… Детям нужна мать, разве не так? Думайте обо мне что хотите, я повторю: детям нужна мать, мне — опора в семье… А Ромео думал иначе. Он считал, что сможет кулаками добиться своего…

— И вы решили отделаться от него.

— Нет! Говорю вам, что не трогал его, если не считать драки. Я не убийца, хотя тому, кто его убил, благодарен.

VI
Я вернулся в гостиную. Чедна, Розмари и Штраус сидели за одним столиком, Джордже и Нино — за другим.

На экране продолжался поединок между футболистами. Бранко Станкович пытался остановить левого нападающего венгров Цибора.

Чедна, Розмари и Штраус шептались.

Джордже и Нино завороженно уставились на экран.

Я знал: Чедна и Джордже, каждый по-своему, ведут расследование.

В дверь постучали, вошел милиционер. Он небрежно отдал честь и попросил Джордже выйти в коридор.

Я бросил взгляд на часы: 17.25. Мой разговор со Степаном Прпичем продолжался пять минут. Появление милиционера означало, что прибыл следователь. Наверное, из Новской, потому что для загребской группы, пожалуй, было рановато.

Я угадал: Джордже вернулся со следователем из Новской.

— Весьма сожалею, — обратился тот к присутствующим, — но мне придется вас задержать…

— Простите? — Штраус словно не понял смысла сказанного.

— М-м-м, ваша дочь обнаружила шофера… Я должен ее допросить. Это, разумеется, формальность…

— Ну конечно, конечно! — не возражал Штраус и осведомился: — А с кем имею честь?

— Извините, я не представился. Влатко Сенечич из Управления внутренних дел Новской… Мне действительно очень неприятно, что в такой прекрасный воскресный день… Я прошу всех перейти в кабинет директора мотеля. Там мы сможем спокойно побеседовать…

— Спокойно побеседовать мы можем и здесь, — заметил Штраус.

Он был прав. К тому времени, кроме нас — я имею в виду наше «семейство» подозреваемых, — в гостиной никого не осталось. А телевизор можно было выключить.

— Тем не менее, — настаивал следователь, — попрошу перейти в кабинет директора.

— Вы приглашаете всех? — спросил я.

— Да, я полагаю, это необходимо. Товарищ милиционер вас проводит.

Я увидел, как лоб Нино перерезали морщины; мне показалось, что он обеспокоен больше всех нас.

— Надо бы разбудить Юлиану, — сказала Чедна, вставая.

— Пусть отдыхает. — Джордже посмотрел на следователя и обратился к Нино, слегка обняв юношу за плечи: — Не правда ли, молодой человек? Юлиане нужен отдых.

— Да, я думаю, ей нужен отдых, — ответил Нино дрожащим голосом.

Мы прошли по коридору и повернули направо. Милиционер, проводивший нас в кабинет, остался с нами.

Итак, в комнате оказались: Штраус, Розмари, Нино, Чедна и я.

Джордже задержался со следователем в гостиной.

Я подошел к окну и засмотрелся на зеленое поле, простирающееся за мотелем насколько хватал глаз. Легкий ветерок раскачивал колосья. Вдалеке, там, где небо касалось земли, собирались темные облака. Гостиная находилась в задней части здания, шоссе проходило с фасада. Комната, в которой мы собрались, была расположена в том же коридоре, что и гостиная, только правее.

Я не понимал, зачем понадобилось нас сюда переводить.

В комнате воцарилась тишина. Вероятно, каждый был занят своими мыслями.

— Надеюсь, мы не арестованы?! — нарушил молчание Штраус и резким движением поднялся со стула.

Его слова были обращены к милиционеру, который стоял у дверей и в ответ лишь пожал плечами.

— Да будет вам! — произнес я как можно спокойнее и протянул Штраусу пачку «Дрины».

— Спасибо, я предпочитаю сигары. — Немец достал из внутреннего кармана пиджака «гавану».

— Вы могли бы предложить и дамам, — раздался голос Чедны.

— Извините. Прошу… А вы хотите, Розмари?

Девушка взяла сигарету и взглянула на меня с благодарностью. Судя но всему, Розмари окончательно пришла в себя, однако голубые глаза излучали холод: если ей что-нибудь и известно, она будет молчать.

— Закурите? — предложил я милиционеру.

— Благодарю, на службе не курю.

Он стоял у дверей. Черт возьми, и у меня возникло впечатление, будто мы арестованы.

В дверь постучали.

— Войдите! — отозвался милиционер.

Дверь открылась, и на пороге появился Степан Прпич:

— Мне велели прийти сюда…

— Пожалуйста, проходите, — пригласил его милиционер.

Теперь мы были почти в сборе.

И кто-то из нас, вероятно, убийца!

Из коридора донесся шум.

— В чем дело? Что случилось? — забеспокоился Штраус.

— Наверное, окончился матч, — предположил я.

— Попрошу без разговоров. — Слова были произнесены приказным тоном.

Штраус укоризненно посмотрел на меня и развел руками, словно говоря: «Выходит, я прав — мы арестованы!» Он затянулся сигарой, подошел к столу, стряхнул пепел в пепельницу и устремил взгляд на пшеничное поле.

Время шло. Мы молча курили, предоставленные своим думам. Комната заполнилась сигарным дымом. Штраус по-прежнему стоял у окна, повернувшись ко всем спиной. Он обернулся только раз, посмотрел на Прпича и, встретившись с ним глазами, вновь уставился в окно. Ближе всех к нему сидела в кресле Розмари с безмятежным лицом, устремив в пространство взгляд своих небесно-голубых глаз. Она напоминала куклу, которая, казалось, по чьей-то воле вот-вот оживет и затанцует.

У стены рядом с неподвижно застывшим милиционером сидел Нино, неотрывно смотревший в какую-то одному ему видимую точку. О чем он думал? О мертвом Ромео? О больной Юлиане? В его худом вытянутом лице не было ни кровинки.

Возле меня сидел Степан Прпич. Оглушенный молчанием, которым мы встретили его появление, он затих. Когда я угостил его сигаретой, он с признательностью посмотрел на меня и, выпуская густую струю дыма, шепнул:

— Мы проиграли венграм — ноль: один.

Милиционер бросил на нас строгий взгляд.

Я усмехнулся: мало Прпичу забот, он еще огорчается из-за проигранного матча!

В коридоре опять послышался шум. Уже полчаса сидели мы здесь, как мыши в норе, размышляя о случившемся.

Словно на похоронах. Да, пожалуй, так я себя чувствовал. И, по совести говоря, не хватало именно Ромео; я представил себе посреди комнаты гроб, в нем — мой черноволосый приятель, красивый и бледный, восковая фигура и мы вокруг него, чтобы сказать о нем доброе слово, проститься и исповедаться…

VII
Расследование началось, как исповедь.

Джордже и следователь оставили нас на 36 минут, дав возможность поразмышлять в тишине. Я полагал, что за это время они закончили осмотр места происшествия и распорядились, чтобы тело Ромео унесли.

Вошел следователь; поклонившись, молча прошел к письменному столу, сел и тут же снова встал.

— Позвольте еще раз представиться. Влатко Сенечич, следователь из Управления внутренних дел Новской.

Он отер со лба пот. Пожилой человек, полноватый и лысеющий. «Точно торговый агент», — подумалось мне.

— Моя обязанность, — продолжал Сенечич, — установить истину о смерти Ромео Альфиери, итальянского гражданина, родом из Падуи, место жительства и работы — Неаполь. Он задушен шелковым шарфом, дважды обмотанным вокруг шеи и затянутым достаточно сильно, чтобы наступила смерть. Шарф привязан за оба конца к рулю. Смерть наступила между шестнадцатью часами и шестнадцатью часами сорока пятью минутами. Возможно, чуть раньше или чуть позже.

Следователь замолчал. В руке он держал чей-то паспорт.

Наступил момент, когда ночь стала теснить день. Возникшее вдали черное облако приближалось наперегонки с затягивающей небо вечерней пеленой.

Сенечич вздохнул, полез во внутренний карман пиджака, достал футляр с очками. Тщательно протерев стекла носовым платком, он открыл паспорт и начал читать.

— Ромео Альфиери. — Сенечич положил паспорт на стол и зачем-то снова протер стекла. — Ромео Альфиери, — повторил он, опять нацепив очки, — родился двадцать восьмого февраля тысяча девятьсот двадцать третьего года в Падуе, Италия. Итальянец. Итальянское подданство. Шофер. Проживает в Неаполе. — Он опять замолчал, обводя взглядом присутствующих.

Добродушное лицо следователя внушало симпатию. И голос его звучал добродушно, а сам он словно извинялся за то, что мы оказались в столь неприятной ситуации. Фразы Сенечич составлял осторожно, а тон, каким он произносил их, был что называется доверительным.

— Все вы, больше или меньше, знали убитого. — Он отер со лба пот носовым платком. — Речь идет об иностранном гражданине, тем деликатнее моя задача. Я прошу вас помочь следствию установить истину, чтобы предать преступника правосудию. Сейчас я запишу основные сведения, а затем вы вернетесь в малую гостиную. Показания будете давать поодиночке. Надеюсь, наше сотрудничество окажется успешным.

— Мы можем что-нибудь заказать у официанта? — спросил Штраус.

— Разумеется, но позже, в гостиной. Вы сможете пройти туда, как только покончим с формальностями.

Сенечич действовал как человек, которому некуда торопиться. Он тщательно записывал в блокнот наши данные: имя и фамилию, дату и место рождения, национальность и подданство, место жительства и род занятий.

У меня было достаточно времени, чтобы в свою очередь запомнить, а потом занести в блокнот все, что я слышал. Вот эти данные:

1. Адольф Штраус, 20 мая 1900 года, Штутгарт, немец, ФРГ, Ванген, промышленник;

2. Розмари Штраус, 20 сентября 1944 года, Ванген, немка, ФРГ, Ванген, ученица;

3. Нино Веселица, 11 января 1938 года, Карловац, хорват, СФРЮ, Загреб, студент-археолог;

4. Юлиана Катич, 8 августа 1940 года, Сплит, сербка, СФРЮ, Загреб, студентка-архитектор (сведения сообщил Нино Веселица):

5. Степан Прпич, 5 декабря 1918 года, Грубишно-Поле, хорват, СФРЮ, Грубишно-Поле, по профессии экономист;

6. Чедна Врзич, 7 июля 1919 года, Белград, сербка, СФРЮ, Белград, военнослужащая;

7. Джордже Врзич, 28 февраля 1915 года, Сремска-Каменица, серб, СФРЮ, Белград, майор ЮНА;[19]

8. Предраг Равник, 6 мая 1915 года, Нови-Сад, серб, СФРЮ, Белград, журналист.

Мои данные следователь записал в последнюю очередь. В этом не было никакого умысла; просто он вел опрос, так сказать, справа налево, а я сидел последним!

Кроме восьми, я внес в свой блокнот и девятое имя:

9. Ромео Альфиери, 28 февраля 1923 года, Падуя, итальянец, Италия, Неаполь, шофер-автомеханик.

Рядом с этой записью я поставил крестик.

Вся процедура заняла не больше десяти минут. Мне показалось, что наш добродушный следователь не придает особого значения формальностям. Кто когда и где родился, где живет и чем занимается — ведь этого недостаточно, чтобы делать какие-то выводы.

— Благодарю вас. — Следователь снова отер с лица пот. — А теперь прошу всех перейти в гостиную.

Мы встали.

— Ах, да, — вздохнул следователь, — я просил бы вас оставить документы… Знаете, — он словно оправдывался, — порядок…

— А этот симпатичный милиционер составит нам компанию? — не без иронии поинтересовался промышленник Штраус.

— Ох, извините, — следователь густо покраснел, — милиционер не понял мое распоряжение: он должен был вас собрать, а не оставаться с вами все время. Пожалуйста, заказывайте что угодно, смотрите телевизионную программу. Только прошу вас — без необходимости не покидать помещение… Надеюсь, мы договорились?

— Могу я заскочить в гараж взглянуть, как продвигается ремонт моего «мерседеса»?

— Разумеется, господин Штраус, вашей свободы никто не стесняет. — Следователь повернулся к Джордже: — А вас, майор Врзич, попрошу остаться…

VIII
Должен признаться, мои мысли утратили ясность, а чувства притупились. Ожидая вызова для дачи показаний, я пытался размышлять, но мой мозг как будто отключился! Кто бы ни был убийца, Ромео не оживить, и эта истина лишала меня способности думать.

В гостиной было пять столиков.

За один из них сели Адольф Штраус, Розмари Штраус и Чедна Врзич.

За другой — Нино Веселица.

За третий уселся я и принялся листать блокнот. Подошел Степан Прпич.

— Не возражаете? — спросил он и, не дожидаясь ответа, опустился на стул.

Начав исповедоваться у бензоколонки, он явно испытывал потребность продолжить свою исповедь. А мне казалось, что уже все сказано. Однако вопрос к нему у меня был.

— Вы знакомы с Сенечичем?

— А как же! Он обо мне все знает…

— Все? О вас, о вашей жене, о Ромео?

— Все! Обо мне! О моей жене! О Ромео! Он вел мое дело, когда я загремел в тюрьму за растрату. Знает, что Ромео увел у меня жену, пока я отбывал срок, и знает, что она ко мне вернулась!

— Значит, он не подумает, что у вас были причины убивать Ромео?

— Полагаю. Хоть он и знает, что человек я горячий! Ваш приятель (он имел в виду Джордже), наверное, уже рассказал Сенечичу о драке. Плохо мне придется; вдруг он все же решит, что я в приступе злости… Мало ли что может прийти ему в голову…

Он пригладил рукой свою кудрявую шевелюру. Смуглый, темные живые глаза, приплюснутый нос. «Как у боксера, — подумал я. — А может, этот боксерский нос он заработал в многочисленных драках?» Я окинул его взглядом. Был он в синем комбинезоне, какой обычно носят служащие бензоколонок. Под комбинезоном угадывалась ладно скроенная фигура. Прпич, должно быть, хорош и в костюме. На ногах — новые черные ботинки, парадные. Когда наши взгляды встретились, он усмехнулся. Руки с длинными пальцами были ухоженные, не огрубевшие от работы ни в тюрьме, ни на бензоколонке.

— Я всегда работаю в перчатках. — Прпич словно читал мои мысли. — У меня, знаете ли, потребность, чтобы руки всегда были чистые!

Можно ли чистыми руками задушить человека? Не знаю. Он был уж слишком откровенен со мной, совершенно незнакомым ему человеком. Не налаживал ли он со мной отношения, чтобы потом обратиться за помощью?

Прпич, вновь угадав мои мысли, спросил:

— Думаете, я вляпался?

— Думаю! И очень сильно, если говорите неправду.

— Я сказал вам правду!

— Если вы говорили правду, постарайтесь вспомнить все до мелочей. Может, это вас спасет!

— Какие мелочи вы имеете в виду?

— Ну, например, кого вы видели перед мотелем между шестнадцатью часами и…

В этот момент дверь раскрылась, и милиционер выкрикнул:

— Степан Прпич!

— Я! — отозвался тот.

— Пройдите в кабинет директора!

— И?.. — спросил меня Прпич, покидая гостиную.

— …шестнадцатью часами сорока пятью минутами, — договорил я. — Я знаю, у вас отличная память.

Прпич остановился. Пристально взглянул на меня:

— В прятки играем?

Я похлопал его по плечу:

— Только правда может спасти вас!

Дверь закрылась, а я стал размышлять, почему следователь начал с него. По-моему, куда логичнее было бы допросить вначале Розмари Штраус, ведь это она обнаружила задушенного шелковым шарфом Ромео.

Мои размышления прервал Нино:

— Простите, который час?

— Восемнадцать часов двадцать восемь минут.

— Юлиане пора принять лекарство.

— Какое лекарство? — поинтересовался я.

— Она больна. — Нино смутился. — Вы, наверное, заметили… Она потеряла много крови.

— Лекарство у вас?

— Нет, у нее. Боюсь, придется ее разбудить…

— Да ведь она уже не маленькая, — попытался я успокоить юношу, — может и сама о себе позаботиться.

— У нее очень крепкий сон, ее надо разбудить, — упрямо твердил свое Нино, затем он встал и вышел из комнаты.

Я снова взялся за блокнот. Не прошло и трех минут, как Нино вернулся. Теперь он сел за мой столик.

— Ну, приняла Юлиана лекарство?

— Дверь заперта на ключ, — сказал Нино. — Я постучал, крикнул, что это я и что пора принять лекарство, она ответила «Да, да!», и я со спокойной душой пошел назад.

— Ну вот, видите! Может, закурите или выпьете что-нибудь?

— Нет, спасибо. Знаете, я бы сыграл в шахматы!

— В шахматы? Теперь?

— Надо, чтобы пальцы успокоились. — Он поднял руки, и я увидел, что пальцы у него дрожат.

— Вы правы, — согласился я. — Прекрасная идея! Я бы сыграл партию. И мне надо успокоиться.

— Впутались мы в это дело… — Нино не договорил и уставился на свои дрожащие пальцы. — И зачем нам все это понадобилось?

— Да, — сказал я, стараясь скрыть охватившую меня при этих его словах ярость, — и впрямь, зачем нам все это понадобилось? И зачем вам понадобилось бить Юлиану?!

— Вы… вы… — прошептал Нино, — вы видели?..

Я не успел ответить. Дверь распахнулась, и в гостиную вошел официант. Вероятно, его прислал Сенечич. Он подошел к столу, за которым сидели Чедна, Розмари и Штраус. Хотя официант был не в форменном пиджаке, а лишь в белой выпущенной поверх брюк рубашке, он обливался потом в этот душный вечер.

— Что господа желают?

— Бутылку виски, — сказал Штраус, — лучше «Чивас».

— «Чиваса», к сожалению, нет. Могу предложить «Джонни Вокер» и «Балантайн».

— «Джонни Вокер», — выбрал Штраус. — И немножко яда!

— Как прикажете!

Надо признать, у официанта было чувство юмора! Он подошел к моему столику:

— Для вас?

— Шахматы, — сказал я, — и бутылочку минеральной «Раденская — три сердца»…

— Шахматы? — удивился официант. — Ах, да! Сию минуту! — и, наклонившись, зашептал мне на ухо: — Я видел его. Подошел к грузовику, но меня прогнали, говорят: «Официантам тут нечего делать!» Его перенесли в дом, пока вы сидели в директорском кабинете. Врач осмотрел… Мне велели составить три стола… а он лежит… Потом его увезли в больницу, для вскрытия… Значит, для вас шахматы и «Раденскую — три сердца»… Сию минуту…

Шахматная доска была большая, фигуры красивые. Истинное удовольствие заняться игрой, требующей напряженной работы мысли. Доску обрамляла инкрустация — виноградные листья и грозди.

«Не заключенные ли мастерили? — подумал я. — Может, именно над этими шахматами трудился Степан Прпич, коротая время в тюрьме?»

Нино играл осторожно. До пятого хода он молчал, затем, оторвав взгляд от доски и внимательно посмотрев на меня, спросил:

— Вы видели, как я похлопывал. Юлиану по щекам?

— Как вы ее били! — тихо с неприязнью поправил я.

— Похлопывал по щекам, — упрямо повторил парень. — Это не одно и то же.

— Неужели вы способны бить слабую, больную девушку? Давайте пощечины здоровым, тем, кто сильнее вас…

— Вы разговариваете со мной так, будто я убийца, — сдерживая ярость, произнес Нино. — Я не из тех людей, которые достойны презрения…

— Никто вас не презирает, и меньше всех я. — Я смягчил тон. — Напротив, все мы испытываем к вам определенную симпатию, нас тронула ваша забота о Юлиане. Потому-то я был потрясен, увидев, как вы «похлопываете по щекам» — так, кажется, вы это называете — вашу подругу.

— Ну… вам известно, что Юлиана больна…

— Известно! А вам известно, что… В конце концов, вы же интеллигентный человек… А ведете себя как ревнивый мальчишка!

Не выпуская из руки ферзя, Нино засмеялся. Это был смех человека, едва сдерживающего бешенство, смех, родившийся в тайниках человеческого сознания, тихий, почти беззвучный, смех, в котором чувствовались боль и презрение, этот смех меня обезоруживал — я не мог понять, что он скрывает.

— Ревнивый? Побойтесь бога! Я ревную?! К кому? К тому ловеласу? — Последнее, видимо, относилось к Ромео. — Неужели вы думаете, что на меня произвела впечатление его тирада о Джульетте? Неужели вы думаете, что он представлял себе настоящую Джульетту? Неужели вы думаете, что мне неизвестны шекспировские стихи? Вы помните, с какими словами он обратился к моей Юлиане?

Он смотрел на меня невидящим взором. Лицо, делавшее его похожим на Фернанделя, вдруг стало красивым.

— Я — как Сирано де Бержерак. Нас не украшают красота и страсть, нас красят разум и любовь. Я стану археологом, буду изучать оставленную человечеством память о себе… Но я человек, из плоти и крови, человек, который, с вашего позволения, знает, что такое любовь и верность…

Он замолчал, поставил ферзя именно на ту клетку, откуда, как я предполагал, он будет являть для меня наиболее серьезную угрозу, и продолжил:

— Кому не известна история Ромео и Джульетты?! Все влюбленные воображают себя Ромео и Джульеттой. Готовы жертвовать жизнью…

Как блестели его глаза! Этот человек, подумалось мне, убежден, что для своей Джульетты он Ромео. А может, он просто безумец? Дальнейший ход его рассуждений укрепил возникшее у меня подозрение.

— Неужели вы думаете, что я не знаю стихов, которые прочитал Ромео? Больше того, я знаю лучший перевод! А хотите в оригинале?


Now Romeo is below'd and loves again,
Alike bewitched by the sharm of looks…

Я люблю Шекспира. Археология требует знания языков. Английский я знаю почти как родной. Всего Шекспира я прочитал на английском. «Отелло» помню, наверное, целиком. Прочитать вам мои любимые строки? Послушайте:


Я черен, вот причина…[20]

— Гм! Черный слон готовит вам сюрприз, — пробормотал я.

— Неважно! — усмехнулся Нино. — Шахматы — это игра. А жизнь есть жизнь. И мне придется вам объяснить, почему я бил Юлиану по щекам…

— Я лицо неофициальное, — казалось, я оправдывался, — и вы вовсе не обязаны передо мной исповедоваться…

— Я проверяю себя, — ответил юноша с улыбкой, так украшавшей его удлиненное лицо. — Мы с Юлианой… ну, как бы это сказать… мы любим друг друга… Внимание, я готовлю вам ловушку. — Он держал в руке белого слона. — Она ждала ребенка. Нашего! Понимаете? Мы студенты, оба из провинции. Юлиана выросла в патриархальной семье с Далматинских островов, они перебрались в Сплит, где под маминым крылышком и прошло ее детство. Затем она уехала в Загреб учиться… Она — будущий архитектор, я — будущий археолог… И оба бедны как церковные мыши… Я мечтал о том, как буду раскапывать древние города, а она — создавать новые. Знаете, есть у нас комнатушка под крышей, бывшая голубятня… Юлиана навела в ней уют… превратила в райский уголок…

«Как мысли о любви красят человека!» — подумалось мне.

— И все же то был не рай, — рассказывал Нино. — Чистоту Юлиане удавалось поддерживать, однако от мышей мы избавиться не могли… Знаете, дом ужасно старый, построенный в незапамятные времена, он весь пропах мышами… Как-то ночью Юлиана шепнула: «Твоя рука!» Потом вскрикнула: «Мышь!» А это давал о себе знать наш ребенок… — Нино на секунду замолчал. — Я отвлекаю ваше внимание, предупреждаю: опять готовлю вам ловушку. Я неплохо играю в шахматы! — Он продолжал: — Ночи напролет мы с Юлианой думали, искали выход. Хотели оставить ребенка, хотя было очевидно, что для нас это почти невозможно… У меня брат в Белграде, врач… он отговаривал Юлиану… она была уже на четвертом месяце… Она упрямилась… Мой брат пытался, предупреждал о последствиях: потом она никогда не сможет стать матерью… Но Юлиана решила… Будьте внимательны, вам грозит мат…

— Велика важность! — Его рассказ занимал меня куда больше, чем шахматная партия.

— Ну и вот, операция была тяжелой. Юлиана потеряла много крови. Брат уговаривал нас пожить в Белграде. Мы выдержали неделю, а потом просто-напросто сбежали. В Белграде у нас еще были деньги… Но на возвращение в Загреб уже не осталось… Поэтому мы голосовали на шоссе… Нам хотелось поскорей вернуться в наш райский уголок на чердаке, к нашим мышам… Юлиане в машине стало хуже. Она стойко терпела до Новской. Когда вышла из машины, мне показалось, она теряет сознание. Все были заняты дракой между шофером и этим, с бензоколонки, а я хлопал по щекам Юлиану, чтобы привести ее в чувство… Немцы проявили любезность, пригласив ее отдохнуть в свой номер… Вот, пожалуй, и все…

У меня не было оснований не верить Нино, однако осторожность заставляла подумать, что у каждого преступника найдется убедительная история для доказательства невиновности. Словно угадав мои мысли, Нино спросил:

— Вы мне не верите?

— Ну, почему же? У меня нет причин вам не верить. В самом деле, у вас не было оснований ревновать к Ромео…

— Какой Ромео! Какая Джульетта! — Нино нервно рассмеялся. — Шекспировская сказка не имеет к нам ни малейшего отношения. — Он замолчал, с лица исчезла улыбка. — Надо взглянуть, как она там… Ей тоже предстоит эта утомительная процедура допроса.

— Погодите. Дойдет очередь, тогда и разбудите.

Нино попытался улыбнуться, но улыбка на этот раз вышла похожей на гримасу.

— Нас крепко связывает смерть нашего ребенка… Мечтаете о маленьком червячке, и вдруг теряете его еще до того, как он обрел человеческий облик. Я хочу, чтобы Юлиана поскорей забыла об этой утрате… Время поможет… Несомненно! Мне кажется, Шекспир написал эти строки для нас:


Но страсть даст силы, время даст свиданье
И сладостью смягчит все их страданья.[21]

Я сейчас вернусь. — Нино встал. — Пойду посмотрю, приняла ли она лекарство. И… надо ее подготовить…

В дверях он столкнулся со Степаном Прпичем. Нино посторонился, пропуская его. Следом за Прпичем вошел милиционер. Он приблизился к столу, где сидели Штраус, Розмари и Чедна.

— Господин Штраус, будьте любезны пройти в кабинет, — услышал я его вежливый голос.

А затем голос немца, на своем языке успокаивающего дочь.

— Вы ведь побудете с моей Розмари, пока я не вернусь? — обратился Штраус к Чедне.

— Разумеется, — успокоила она немца. — Розмари в надежных руках…

Штраус вышел из гостиной, разминувшись в дверях с официантом.

— Вам понравилось виски, господин? — осведомился тот.

— Мне у вас все нравится! — сердито бросил Штраус.

Прпич тем временем — на этот раз без спросу — уселся за мой столик и молча наблюдал, как я расставляю на доске шахматные фигуры. Не прерывая своего занятия, я спросил:

— Ну, как все прошло?

— Никак! Мы больше молчали, чем разговаривали.

— Вы честно ответили на все вопросы?

— Да! По сути дела, Сенечич мне задал лишь два серьезных вопроса. Первый — я ли убил Ромео? Ответ: нет! Второй — правда ли это? Ответ: да!

— А еще о чем вы беседовали?

— Сенечич поинтересовался, как дети, жена, не ссоримся ли. Я сказал: и я, и дети счастливы, оттого что все снова вместе. Он спросил, как моя жена воспримет известие о смерти Ромео. Я ответил: для моей семьи главное — доказать, что не я убийца…

— И все?

— Нет, Сенечич спросил, почему я на работу явился в парадных ботинках. А я ответил: чтобы чувствовать себя как на празднике, когда выиграем матч у венгров!

— Он не поинтересовался, видели ли вы кого-нибудь от шестнадцати до шестнадцати сорока пяти?

— Нет. Он, очевидно, думает, что убийца — я, и не собирается выяснять, что происходило в это время.

— А что происходило?

— Не знаю. Я занимался своим делом, однако, если что-то произошло, я постараюсь вспомнить, что именно.

На пороге появился взволнованный Нино. Он шагал, вытянув правую руку, как слепой, который, прежде чем ступить, ощупывает перед собой пространство.

— Что случилось? — спросил я, когда он приблизился к нашему столику.

— Не знаю. Я стучал. Она не отозвалась. Наверное, очень крепко спит или, — он на секунду замолчал, — или ей плохо.

— Дверь заперта?

— Да.

Около нас возник официант.

— Вы плохо себя чувствуете? — заботливо спросил он Нино.

— Скажите, у вас есть запасные ключи от комнат? — поинтересовался я у официанта.

— Есть, а зачем они вам?

— В каком она номере? — спросил я у юноши.

— В тринадцатом.

— Будьте любезны, дайте нам запасной ключ от этого номера, — попросил я официанта.

— Что-нибудь случилось?

— Не будем терять время! — заметил я нетерпеливо.

— Я схожу за ключом к администратору, а вы ждите меня у номера…

IX
Официант не сразу отпер дверь тринадцатого номера.

— Внутри в замке ключ. — Он обернулся и взглянул на меня и стоящих рядом Нино, Чедну, Розмари и Прпича. — Попробую вытолкнуть, иначе придется ломать дверь.

— Стучите посильней, — посоветовал Прпич, — может, все-таки разбудим.

— Я стучал изо всех сил. — Голос у Нино был хриплым. — Бесполезно.

— Ключ выпал! — радостно закричал официант.

Я услышал, как щелкнул замок. Новоявленный слесарь нажал ручку, дверь распахнулась, и он отступил в сторону, пропуская нас вперед…

Глава третья

Несчастная Юлиана! Судьба Ромео и Джульетты во все времена одна: любовь преодолевает все преграды и соединяет в смерти. Но в данном случае Ромео и Юлиану соединила не любовь, а ненависть.

Глядя на сохранившее выражение ужаса лицо задушенной шелковым шарфом Юлианы, я поймал себя на мысли, что разгадку трагедии ищу в ненависти. И на ум пришли слова бедняги Отелло, которые мне напомнил Нино Веселица:


Я черен, вот причина…

Мне показалось, именно в них заключен ответ на вопрос, почему эта хрупкая девушка разделила судьбу Ромео Альфиери.

I
Юлиана была мертва, и ей ничем уже нельзя было помочь.

Когда официант открыл дверь и посторонился, пропуская нас, я шагнул первым и скорее инстинктом, чем разумом понял, что произошло.

Юлиана лежала на широкой кровати, наполовину укрытая одеялом. Сделав еще шаг, я увидел широко раскрытые глаза, и мне вдруг поверилось, что зрачки запечатлели образ убийцы, затянувшего на ее шее шарф. Лицо девушки выражало ужас, испытываемый всяким разумным существом, сознающим, что до срока покидает этот единственный мир человеческих страданий и радостей.

На Юлиане был джемпер из Златибора!

У себя за спиной я ощущал дыхание Нино. Его лицо было мертвенно-бледным, в глазах безумный блеск. Вместе с Прпичем мы удерживали юношу, не давая ему приблизиться к кровати.

В комнате появился милиционер.

— Прошу всех освободить помещение! — потребовал он.

У дверей стояли Чедна и Розмари. Девушка непрерывно повторяла:

— Oh, mein Gott! Oh, mein Gott![22]

Она подошла к кровати и прикоснулась к джемперу Юлианы.

— Прошу ничего не трогать! Освободите помещение! — прикрикнул милиционер.

Официант по-прежнему стоял в дверях и вновь посторонился — на этот раз, чтобы дать нам выйти.

II
Я поддерживал Нино, Чедна помогала идти Розмари.

Ну а кто же поможет истине?

Истину знает только убийца. А убийца истине не помощник, он ее скрывает. Страшнее дьявола он суетится здесь, между нами. Изображает удивление, сочувствие. Сплел паутину, заманил нас в нее и наслаждается, наблюдая за нашими тщетными усилиями выбраться из пут догадок и предположений.

Если честно, то я уже не строил предположений. Что касается убийства Ромео, у меня были кое-какие догадки относительно личности убийцы, хотя, скорее всего, и ошибочные. Теперь, после гибели Юлианы, течение моих мыслей нарушилось. Я никак не мог проследить связь между этими преступлениями. Разве что символичность имен: Ромео и Юлия! Еще утром они не знали друг друга. И вот их жизненные пути пересеклись и оборвались здесь, в мотеле, близ Новской, на пути из Белграда в Загреб. Два таких разных жизненных пути. Ромео прошел войну, был в армии Муссолини, потом сражался вместе с нашими партизанами, храбрый воин, весельчак и покоритель женских сердец. За рулем своего грузовика он проделывал длинный путь от Неаполя до Стамбула — через Рим и Триест, Загреб и Белград, Афины — и назад. И вот в одной из точек этого маршрута, в мотеле близ Новской, после драки с человеком, у которого он отбил жену, его жизнь оборвалась. А Юлиана? Что она видела в жизни? Сны о новых, выстроенных ею городах, некое предчувствие счастья, учеба, любовь и вынужденный отказ от материнства… Случайная встреча на шоссе и смерть в мотеле! Тоже случайная — или нет? Вполне естественно, что у меня возник такой вопрос, поскольку мне никак не удавалось связать между собой эти убийства: не хватало мотива, который объяснил бы оба преступления…

Что их объединяло?

Шелковый шарф!

И Ромео, и Юлиана задушены шарфами, которые несчастный шофер, наверное, купил на каком-то из многолюдных стамбульских базаров.

Шарф — это смертельная петля, в которую сунули голову жертвы, подумал я и вдруг вспомнил, что Ромео подарил три шарфа: Юлиане, Чедне и Розмари. Три совершенно одинаковых шарфа — серийное производство! Ромео задушен шарфом. Юлиана задушена шарфом! А Чедна? А Розмари? Неужели и им грозит та же участь?

Мои размышления нарушил официант:

— Не хотите ли чего-нибудь выпить?

Помню, я тогда потер лоб и вперил взгляд в его лицо. Будто откуда-то издалека до меня донесся голос:

— Ну и заваруха! Приехала специальная группа из Загреба!

Я снова потер лоб и заказал минеральной воды. В тот момент я решил, что не выпью ни капли алкоголя, пока не прояснится эта ужасная история. На трезвую голову всегда лучше думается. Я полагал, что совместными усилиями с Чедной мне удастся найти в густых зарослях тропинку, которая выведет меня на солнечную поляну, иначе говоря, мне удастся разгадать тайну убийств.

Мы с Чедной сидели за одним столиком.

После того как в номере немецкого промышленника была обнаружена задушенная Юлиана и когда мы немного оправились от потрясения, нас вновь собрали в гостиной. Обращенный ко мне вопрос официанта вывел меня из задумчивости и заставил вернуться к действительности. Оглядевшись вокруг, я увидел, что мы расположились, словно соблюдая некое неписаное правило игры, так, как нас расставила сама жизнь.

Мы сидели с Чедной, за другим столом — Штраус со своей дочерью, за третьим — Степан Прпич, за четвертым — Нино Веселица.

Тем временем эксперты, вероятно, пытались установить, когда наступила смерть Юлианы Катич.

Признаюсь честно, я чувствовал себя как подозреваемый, который должен доказать свое алиби. И еще — в тот момент я был уверен в невиновности лишь одного человека — себя самого!

Я старался вспомнить, кто последним видел Юлиану.

Когда Штраус любезно предложил девушке отдохнуть в его номере, ее проводили наверх Чедна и сам немец.

Розмари отправилась в комнату переодеться после того, как обнаружила мертвого Ромео; тогда она сняла златиборский джемпер. Его надела Юлиана: она жаловалась, что мерзнет, очевидно, ее знобило.

Нино Веселица поднимался наверх, чтобы напомнить Юлиане про лекарство. Нино? Дверь была заперта. Юлиана откликнулась, но в комнату его не впустила.

Значит, Розмари последняя, кто разговаривал с Юлианой.

А что, если Юлиана все-таки впустила Нино?

У меня голова пошла кругом.

На этот раз из задумчивости меня вывела Чедна:

— Двойное виски!

Ого! Я — минеральную воду, Чедна — виски!

Когда официант отошел, она обратилась ко мне с предложением:

— Давай объединим наши усилия! Идет?

— Я чувствую себя как в мышеловке. Кто-то за кем-то охотится, а кто кого поймает, неизвестно.

— Я буду ловить Штраусов, а ты — Прпича и Веселицу. Договорились?

— Я — отца с дочерью, а ты — вероятных убийц! — не согласился я.

Чедна усмехнулась:

— Убийцей можешь быть ты, хоть ты и исключил нас из списка подозреваемых.

— Тебя — нет, — мягко возразил я. — Если у тебя найдется мотив, ты остаешься в игре…

— Мотив есть и у тебя: когда-то вместо ягненка Ромео подсунул тебе старого кота! — И она многозначительно усмехнулась.

Я ценю чувство юмора, особенно в критических ситуациях, и еще — веские доводы.

— Соглашайся, — настаивала Чедна. — Ты уже нашел общий язык с Прпичем и Веселицей, а я даже не раскрыла тайну двуспальной кровати в номере Штраусов.

Я вздрогнул. Двуспальная кровать?

Ну да! Как это я не додумался, а ведь видел своими глазами!

Юлиану задушили шелковым шарфом, когда она отдыхала на единственной кровати в номере. Этот номер с этой кроватью взял для себя и своей дочери Штраус.

Отец и дочь в общей постели? Шестидесятилетний отец и семнадцатилетняя дочь — под одним одеялом?

И под этим одеялом нашла смерть Юлиана!

Я всегда преклонялся перед особенностью женщин чувствовать всем своим существом. Вот Чедна: ее незримые антенны улавливали таинственные сигналы, которые каким-то образом помогали разуму безошибочно приблизиться к истине.

— Ты до чего-нибудь докопалась? — спросил я подозрительно.

Она посмотрела на меня с таинственным видом.

— Вот выпью двойное виски, и в голове прояснится! А пока только домыслы. Штраусы постоянно ссорятся, у них — конфликт поколений. Оба пышут здоровьем, энергичны, как истые германцы. Самодовольны, я бы сказала, исполнены желания завоевать все окружающее пространство и… — Она замолчала. — Не знаю, — после краткого раздумья продолжила Чедна, — или я заблуждаюсь, или на правильном пути. Если на правильном — тогда я близка к истине, хотя не верю, что кто-то из них… — она подыскивала слова, — виновник преступления.

— Ты думаешь, они состоят в кровосмесительной связи? — произнес я осторожно.

— Вроде того, — подтвердила Чедна.

— Какая испорченность! — вырвалось у меня. — Как тебе могло прийти в голову такое?

— Но и тебе «такое» пришло в голову! — заметила Чедна. — Может, и ты, когда доживешь до шестидесяти, захочешь ощутить рядом под одеялом тепло молодого тела!

— У тебя есть доказательства?

— Нет, но я рассуждаю с позиции женщины, которая своим телом хочет обеспечить себе красивую жизнь!

— Неужели тебя не потрясла смерть Ромео и Юлианы?! — спросил я, изумленный ходом ее мысли.

— Тут ничего не поделаешь, — ответила Чедна. — Смерть — вне нашего понимания. Никто нам не вернет умерших. Лишь одно известно наверняка: когда-нибудь мы присоединимся к ним, и тогда, если дух живет и вне тела, они расскажут, кто повинен в их гибели.

— Красиво!

— Истина куда неприглядней, — парировала Чедна.

— И недоступней, — добавил я. — Ты не думаешь, что убийца кто-то из Штраусов?

— А ты? — ответила Чедна вопросом на вопрос. — Ты не думаешь, что кто-нибудь из двоих… — она взглядом указала на Прпича и Веселицу, — что убийца один из них?

— Не знаю! — проговорил я и сам удивился искренности, с какой высказал свое сомнение. — Не знаю! — повторил я. — Уверен я только в себе.

— Ну, значит, нас двое, — усмехнулась Чедна. — Добавь и Джордже. Не думаю, что он стал бы мстить Ромео из-за кошачьего жаркого. Круг сужается. Объединим наши усилия!

— За границами этого круга простирается весь мир! — высказал я мысль, выразившую мою беспомощность.

Наш бесплодный разговор прервал официант — единственный маяк в этом бушующем море страстей и догадок. Он принес двойное виски для Чедны и бутылку минеральной — для меня.

— Пора ужинать, — напомнил он, улыбаясь, как человек, прекрасно изучивший привычки своих клиентов. — Рекомендую блюда славонской кухни…

— Спасибо, позднее, — поблагодарил я. — Впереди у нас долгая ночь.

Я смотрел, что он ставит на другие столики, и таким образом узнал, что Прпич заказал бутылку темного пива, Нино — кока-колу, а семья Штраус — бутылку виски. Надо признать, что Штраусы вели себя как настоящие готы, предопределение которых — править миром. Они знали, что такое доброе вино и хорошая закуска.

Чедна отпила глоток виски, облизнула губы и, держа стакан на уровне глаз, с печальным видом засмотрелась на золотистую жидкость.

— Если б я была ясновидящей… Чао, приятель! Я присоединяюсь к семейству… — И Чедна перебралась за стол, где поглощали виски папаша и доченька Штраус.

III
А что делать мне?

Пребывать в одиночестве или составить компанию Прпичу и Веселице?

Я недолго размышлял, к кому подсесть, поскольку сразу вспомнилась история о Буридановом осле, и выбрал Прпича.

Вначале он будто и не заметил моего появления. Подняв стакан с пивом, он, подобно Чедне, задумчиво уставился на переливающуюся через край пену.

Наконец взглянув на меня, он пригубил пива, пробормотал: «Да, да!» — и вновь погрузился в молчание.

Увидев, что я пью минеральную воду, Прпич поддразнил меня:

— Что, трезвеем?

Я хотел было рассмеяться, но у меня вдруг пересохло в горле!

Если я и заподозрил Прпича в убийстве Ромео, то после гибели Юлианы подозрение рассеялось. У Прпича были причины желать смерти Ромео, но зачем стал бы он убивать незнакомую девушку? И сама собой возникла мысль: у преступника были основания для убийства и Ромео, и Юлианы. «Найди мотив — найдешь и убийцу!» — решил я.

Степан Прпич стряхнул оцепенение, отпил еще глоток и негромко, словно про себя, спросил:

— Кому понадобилось убивать Юлиану?

Я ожидал, что он продолжит свои размышления вслух, но он умолк, застыв в неподвижности. Однако я был уверен, что за внешней апатией крылась лихорадочная работа мозга. Следующие несколько минут показались мне вечностью. За соседним столом, напоминая восковую фигуру, сидел Веселица. Пожелтевшее лицо, окаменевшая поза говорили о том, что он заблудился мыслями где-то далеко, откуда не желал возвращаться.

Я услышал шепот Прпича. И снова он обращался скорее к себе, чем ко мне:

— Странно все-таки! Надо, чтоб все произошло именно в день годовщины моей свадьбы!

— Что? Годовщина вашей свадьбы? — Я насторожился.

— Сегодня ровно пять лет, как мы с Катицей обвенчались. Я пригласил ее поужинать, и она вот-вот должна прийти. — Он усмехнулся: — Потому я и надел новые ботинки, не из-за футбола же. Под комбинезоном у меня выходной костюм… Я и букет роз купил, и подарок — три метра шелка на летнее платье… Черт знает, кому все это понадобилось!

Интересно, что еще мне придется услышать?!

— Вы знали, что сегодня проедет Ромео?

— Черта с два! Если б знал, отпросился бы с работы и поехал с Катицей в город… Вот беда! Что-то она скажет, когда приедет? Ее ко мне не пустят!

— Почему?

— Ну, я же арестован, все мы арестованы, и чтобы ни о чем с ней не могли договориться…

— Мы все арестованы? — переспросил я, не очень в это веря.

— Все! Пока не докажем, что невиновны.

— Но кто-то из нас…

— Кто-то свою невиновность доказать не сможет. А мне труднее всех. Когда Сенечич спросил, не я ли убил Ромео, я ответил: «Нет, хотя у нас с ним были свои счеты!» И Юлиану не убивал. Я ее и не знал, у меня не было причин убивать ее. Но у кого-то были. Шею бы свернул тому…

— Вы все сказали Сенечичу?

— Все? — Он посмотрел мне прямо в глаза. — Все, что и вам. А совсем все мне и самому неизвестно! Многое из того, что я ему сообщил, Сенечич знал. Еще я сказал, что жду Катицу, чтобы отпраздновать годовщину свадьбы…

— Он не спрашивал, заметили ли вы, находясь у бензоколонки, что-нибудь подозрительное — положим, поблизости от мотеля?

— Спрашивал. На то он и хороший следователь!

— Что же вы ответили?

Прпич помолчал, разглядывая меня.

— Хотите мне помочь? — спросил он наконец.

— Я верю вам. Если в моих силах, помогу.

— И вы под подозрением? — В его глазах блеснула веселая искорка.

— Полагаю. — Я ободряюще улыбнулся.

— Видите ли, у меня было много работы, мне некогда было бездельничать и глазеть по сторонам… — Прпич явно тянул время.

— Вы так и сказали Сенечичу?

— Нет! Я рассказал ему о том, что, по-моему, имеет отношение ко всем этим событиям… — Он опять задумался, очевидно решая, довериться мне или нет. — Я сказал, что видел, как Ромео шел к своему рефрижератору.

— Когда вышел из мотеля?

— Нет, он появился с западной стороны мотеля.

— Что вы хотите этим сказать?

— Бензоколонка находится у правого крыла здания. Со стороны Загреба, значит. Ромео появился справа, прошел мимо меня, как ни в чем не бывало, подмигнул и подошел к своему рефрижератору. Кажется, он слегка прихрамывал.

— И?

— Я видел, как он встал на подножку, открыл дверцу и забрался в кабину.

— Когда вы его видели?

— То есть в котором часу? Точно не знаю — наверное, где-то в середине первого тайма.

— Не до начала матча?

— По-моему, уже после того, как венгры забили нам гол; знаете, на бензоколонке есть транзистор…

— Это все?

— Еще я видел, как выходил толстый немец.

— Он ходил в автосервис узнать насчет своего «мерседеса», это мне известно.

— Но вначале он направился к машине Ромео…

— Что вы сказали?

— Что сказал, то и повторю. Однако я не знаю, подходил ли он к ней. Подъехала колонна болгарских рефрижераторов и все загородила. По правде говоря, у меня не было причин следить за чьими-либо передвижениями.

— Вы видели еще кого-нибудь?

— Вас! — Прпич усмехнулся. — И Веселицу.

— Я постоял на пороге…

— И вас, и Веселицу я видел у дверей. Вернулись ли вы в мотель или куда-то еще направились — этого я с уверенностью сказать не смогу.

— А Веселица?

— Кажется, он сразу вернулся в ресторан. Но и в этом я не могу поклясться. — Он пожал плечами. — Не возьму грех на душу.

— Вы кого-нибудь подозреваете?

— Кто я такой, чтобы кого-нибудь подозревать! Пытаюсь спасти собственную шкуру, а не знаю как… — Он помолчал, пристукнул стаканом по столу, отпил глоток пива и вытер губы ладонью. — Видите ли, подъезжало много машин. Может, кто-то подъехал и, убив Ромео, скрылся.

— А Юлиана?

— Это-то меня и смущает. Не улавливаю связи.

— Однако она существует!

— Есть некая таинственная связь… — продекламировал поэтически настроенный Прпич.

— Да, — согласился я. — И когда тайна раскроется, мы увидим, что были близки к ее разгадке.

— Знаете, у меня есть кое-какое образование. — Он усмехнулся. — Экономист с бензоколонки! Но по природе своей я очень привязан к земле — крестьянское дитя. Земля по-настоящему справедлива и с одинаковой любовью принимает всех в свои объятия… У меня предчувствие… то есть мне кажется, что последует продолжение…

Я недоверчиво взглянул на него.

— Вы думаете, на очереди кто-то из нас?

— Думаю, — грустно признался Прпич. — И хочу, чтобы это был я: уж тогда бы наверняка была доказана моя невиновность!

— Откуда такие мрачные мысли?

— Предчувствие — как у старой бабки! И оно мне подсказывает, что следователь Сенечич опять вызовет меня первым на допрос.

— Прпич, — я дотронулся до его плеча, — как вы полагаете, что понадобилось Ромео за мотелем?

— Не знаю, может, хотел взглянуть, как колосится пшеница! Не знаю, правда, не знаю.

В гостиную вошел милиционер, приблизился к нашему столу и пригласил Прпича к следователю. Поднимаясь со стула, Прпич торжествующе взглянул на меня, будто хотел сказать: «Что я вам говорил!», но не произнес ни слова, только махнул рукой и зашагал впереди милиционера.

Я остался в одиночестве.

IV
Через три столика от меня сидели Чедна, Штраус и его дочь. Я слышал их голоса; мне показалось, что отец и дочь ссорятся, а Чедна внимательно прислушивается.

За соседним столиком сидел Веселица, и, если бы он не покачивался из стороны в сторону, я бы и впрямь поверил, что это восковая фигура. Он раскачивался все сильнее, и в какой-то момент я испугался, что бедняга без чувств упадет со стула.

— Вам нехорошо? — спросил я, подсев к юноше.

Он не отозвался: мысли его были далеко отсюда. Однако раскачиваться перестал.

Куда был устремлен его взгляд?

Я боялся вывести его из этого состояния, вернуть к действительности. Шли минуты, и мне делалось не по себе. Лучше было ни о чем не думать. Я услышал шепот Нино:

— Юлиана сказала, что ребенок ее погубит. Она погубила и ребенка, и себя.

Мне хотелось спросить, что он имеет в виду. Что значит «погубила и ребенка, и себя»? Неужели Веселица считает, что Юлиана покончила с собой? Не может быть!

— Вы думаете, Юлиана…

Нино помотал головой, не давая мне договорить, и снова начал раскачиваться. Он, очевидно, не желал поддерживать беседу, тем более откровенную.

А я вдруг вспомнил, что Юлиана не открыла ему дверь, когда он пришел напомнить ей про лекарство.

Мне кажется, мы сидели так, словно немые, минут десять, когда вернулся Прпич. Он сел за тот же столик, за которым мы с ним беседовали, а милиционер вызвал Штрауса. Я увидел, как румяный толстый немец тяжело поднимается со стула, не отрывая взгляда от Розмари, опустившей голову на грудь. Он склонился к Чедне, что-то сказал ей и покинул гостиную в сопровождении милиционера.

Мне вспомнилось, как говорил Прпич: все мы под подозрением!

И Штраус тоже!

Я собирался пересесть к Прпичу, когда меня позвала Чедна.

Розмари по-прежнему сидела, не поднимая головы, и тихо плакала. Чедна ласково гладила ее светлые длинные волосы.

— Одна трагедия за другой! — шепнула мне Чедна. — Штраус ужасно зол; он даже сказал, что Розмари маленькая ведьма и приносит несчастье, что ее следует хорошенько отстегать. Он отчитал ее за то, что она чересчур крепко спала: едва не пришлось взломать двери, чтобы уложить в постель больную Юлиану. Розмари оправдывалась, мол, его подозрения напрасны и нехорошо так о ней думать. В ответ Штраус сказал, что ему известна истина и Розмари получит по заслугам. При этом он неприлично выражался, употреблял жаргонные немецкие слова, которыми называют проституток. Грозился, что обреет наголо, вымажет смолой и подожжет. А о ее матери говорил как о своднице, торгующей несовершеннолетними! Словом, небольшая ссора между отцом и дочерью.

— Ну, ты и нагородила! — У меня было ощущение, будто я попал под пулеметную очередь. — Он что, и тебя не постеснялся?

— Не постеснялся, как ни странно. Штраус, похоже, мне доверяет. Он сказал, что может быть откровенным, потому что он не убийца, а со мной готов беседовать, о чем пожелаю.

— Что это значит?

— Что значит, то и значит! — отрезала Чедна и опять занялась Розмари.

Она утешала девушку, гладила по волосам, уговорила поднять лицо и привести себя в порядок. Нашептывая ласковые слова, Чедна носовым платком вытерла с ее щек слезы, освежила туалетной водой. К Розмари вернулся румянец, и она вновь была похожа на школьницу, слегка нашалившую и наказанную отцом. Она благодарила Чедну.

— Существует ли связь между ссорой и случившимся? — спросил я, сознавая всю нелепость вопроса.

— Вырастешь — узнаешь! — Чедна улыбнулась с таким видом, что и на губах Розмари заиграла ангельская улыбка.

— Я думаю, отец не стал бы так разговаривать со взрослой дочерью, — попытался я исправить свою оплошность.

— Ты страшно сообразителен, дорогой Предраг! — похвалила меня Чедна. — Не исключено, нам с тобой удастся раньше Джордже добраться до истины.

— Если ты выступишь в роли Пифии, успех нам обеспечен! И пожалуйста, продолжай, раз тебе так нравится, изъясняться загадками!

— А ты умеешь их разгадывать?

— Если считать, что перед нами семь тайн, я приоткрыл две. — И я в общих чертах пересказал все, что узнал от Прпича и Веселицы.

— Ты им веришь?

— Верю! — ответил я не колеблясь.

— Кого же ты подозреваешь?

— Я в недоумении, — искренно признался я. — Мне не хватает камешков, чтобы составить мозаику… — Чуть подумав, я высказал первое, что мне пришло в голову: — Может, эта кукла!

Я не успел пояснить свою мысль, потому что в сопровождении милиционера появился Штраус. Он был красный как свекла, казалось, его вот-вот хватит удар. Платком отирая со лба пот, он пытался улыбнуться.

— Все в порядке? — осведомилась Чедна, когда Штраус сел за стол.

— Да! — лаконично ответил тот.

Я полагал, что милиционер пригласит нашу красотку, но он обратился ко мне:

— Товарищ Равник, попрошу вас следовать за мной!

Я поморщился, а Штраус, разводя руками, произнес:

— Что поделаешь, все мы под богом!

Когда я был уже у самых дверей, кто-то легонько хлопнул меня по плечу. Обернувшись, я увидел Чедну. Ее взгляд опалил меня.

— Проверь паспорта! — шепнула она мне в самое ухо.

V
В кабинете меня ждали следователь Сенечич и Джордже.

— Майор Врзич говорил мне о вас, — начал Сенечич. — Надеюсь на вашу помощь.

— Не думаю, что мне удалось узнать больше, чем вам. — Я был польщен. — Я разговаривал с Прпичем, попросил рассказать все, что ему известно. Он ответил, что вы его знаете как облупленного и что у него нет необходимости что-либо скрывать. Еще поведал мне о Ромео и своей Катице…

— Я верю, что он чист, — прервал меня Сенечич, — но это надо доказать… Может, он все же упомянул о чем-нибудь интересном?

— Я спросил, не заметил ли он, кто выходил из мотеля во время первого тайма. Он назвал Штрауса, Веселицу и меня.

— Ах, да, вы ведь тоже в списке подозреваемых, — улыбнулся Сенечич. — Это Прпич и нам сообщил. Только он не помнит точно, в какой последовательности. Ему кажется, что вначале вышел Штраус, потом вы и Веселица… Но он не может утверждать, что кто-то из вас подходил к рефрижератору Ромео.

— Надеюсь, у тебя есть алиби, — вмешался в разговор мой друг.

— Надеюсь, — сказал я и добавил: — Прпич обратил внимание, что Ромео появился справа из-за мотеля и, подмигнув, прошел мимо. Ему показалось, что Ромео прихрамывает.

— М-м-м, — промычал Сенечич.

— А еще Прпич ждет жену. Они собирались сегодня отметить годовщину свадьбы.

— Все это он нам рассказал.

— Он боится, что вы не позволите ему увидеться с женой. Почему бы не разрешить ему отпраздновать годовщину, если, конечно, ему вообще до этого? Я, чтобы не оставлять их наедине, могу составить им компанию!

— Неплохая идея, — согласился Сенечич. — А что вы думаете о Штраусе и его дочери?

— Все самое наилучшее! — улыбнулся я. — Правда, супруга майора мне кое-что рассказала… Отец и дочь серьезно повздорили.

— Интересно! Штраус нам ничего не говорил о ссоре.

— Насколько я мог понять из слов Чедны, немец упрекал дочь в том, что она поощряла ухаживания Ромео.

— Ромео ухаживал за всеми женщинами, — заметил Джордже.

— Я хотел бы напомнить вам, что Розмари первая увидела Ромео мертвым и последняя разговаривала с Юлианой…

— Полезное замечание, — остановил меня Сенечич. — Благодарю вас, товарищ Равник, за помощь. Думаю, сегодня вечером нам придется беседовать неоднократно.

Я направился было к двери, но, остановившись на полпути, вернулся к столу:

— Разрешите, товарищ следователь, взглянуть на паспорта Штраусов.

Зазвонил телефон. Рука Сенечича потянулась к трубке и замерла в воздухе. Он внимательно посмотрел на меня и, сняв наконец трубку, другой рукой протянул мне паспорта.

Разглядывая документы, я слышал отрывистые фразы Сенечича:

— Алло… да, я… Что ты сказал? Выехали сорок пять минут назад?.. Значит, скоро будут здесь… Что?.. Думаешь?.. Черт возьми, это мне не пришло в голову…

Я перестал прислушиваться к разговору, поскольку изучение паспортов поглотило все мое внимание. В клубке появилась ниточка. Два паспорта — отца и дочери. Одна семья, но разные фамилии.

Сенечич положил трубку на рычаг, а я оба паспорта — на стол.

— Сравните фамилии. — Я торжествовал.

Следователь недоуменно взглянул на меня. Вместе с Джордже он склонился над документами. Наступила тишина. «Боже мой!» — прошептал следователь. Джордже взял паспорт и прочитал по слогам:

— Adolf Strauss, с двумя «s» на конце!

Затем, раскрыв второй паспорт, так же по слогам прочитал:

— Rozmari Strauch, «ch» на конце!

— Отец и дочь! — вздохнул Сенечич. — Черт бы их побрал!

— В таком случае ссора между ними приобретает иной смысл! — сказал Джордже.

Я же подумал о Чедне, которой ее женское чутье подсказало, в каких «родственных» отношениях состоят отец Штраус и дочь Штраух!

Наверное, Джордже прочитал мои мысли, потому что спросил:

— Это твоя идея насчет паспортов?

— Чедна шепнула.

— Как она объясняет ссору между «отцом» и «дочерью»?

— По-моему, так же как и мы. Впрочем, Штраус в соседней комнате, можно позвать его и самого спросить.

— Разумеется, — согласился Сенечич. — Надо же проморгать такое! Очень благодарен вам за помощь… Ах, да, — вспомнил он, — а вы разговаривали с Веселицей?

— А вы? — поинтересовался я.

— Нет. Убийство девушки нарушило очередность в допросе.

— Я с ним беседовал, когда она была жива. Здесь все как будто ясно. Юлиана сделала в Белграде аборт. Молодые люди остались без денег, и им пришлось на попутках добираться до Загреба. Майор Врзич, очевидно, рассказал вам о нашем путешествии от Белграда до Новской?

Сенечич кивнул.

— Когда у мотеля Юлиана вышла из машины, ей стало плохо. Веселица хлопал ее по щекам, чтобы, по его словам, привести девушку в чувство. Затем, воспользовавшись любезностьюгосподина Штрауса, она отправилась отдыхать в номер.

— Кто провожал ее до комнаты?

— Чедна и Штраус.

— Больше никто?

— Никто, насколько мне известно. Да, Чедна мне рассказала, что им потребовалось несколько минут, чтобы разбудить Розмари. Она спала крепко, как младенец!

— М-да, — буркнул Сенечич.

— Лучше пусть Чедна сама вам об этом расскажет.

— Спасибо за совет!

— Должен вам сообщить еще одну деталь. Веселица ходил напомнить Юлиане про лекарство. Она откликнулась из комнаты, но дверь ему не открыла…

— Хочешь сказать, быть может, и открыла? — задал вопрос Джордже.

— Я ничего не хочу сказать, — возразил я сердито. — Говорю то, что услышал от Веселицы.

— Боюсь, нам придется заночевать в мотеле, — заметил Сенечич. — Должны сообщить результаты вскрытия из местной больницы. К тому же есть вещи, которые требуют более детального изучения. — Он встал, открыл дверь и, подозвав милиционера, сказал: — Пригласи сюда кого-нибудь из администрации.

— Я бы хотел получить номер Штраусов, — попросил я, когда милиционер ушел. — Думаю, они не захотят ночевать в комнате, где произошло убийство.

— А ты любишь общаться с привидениями, — поддел меня Джордже.

— Не возражаю, — сказал Сенечич. — Однако берегитесь духов!

— Оставим шутки. Дух убийцы постоянно с нами, — заметил я, — но я его не боюсь.

— Если убийца еще здесь, — уточнил Джордже.

Вошел официант:

— Вы меня звали?

— Скажите, — обратился к нему Сенечич, — у вас есть свободные комнаты?

— Кое-что осталось, — услужливо ответил официант.

— Нам нужно… — Следователь замолчал и пристально взглянул на него. — Как ваше имя?

— Антон… Антон Врабец.

— Я вас не знаю. Давно вы в мотеле?

— Еще и месяца нет!

— Сегодня вы работали целый день?

— Нет, моя смена с двух часов дня до полуночи.

— Полагаю, вы сможете нам помочь. Если вы что-нибудь заметили…

— Разумеется, господин следователь. Я в вашем распоряжении. Сколько комнат желаете?

— Четыре номера для наших гостей. — Сенечич усмехнулся. — Штрауса с дочерью переведите в другую комнату. Понимаете? Неудобно оставлять их там, где… ну, словом, вы понимаете. В номер Штрауса поселите Равника, — он указал на меня. — Еще в одной комнате разместятся майор Врзич с женой, и нужен номер для Прпича.

— Он тоже останется в мотеле? — осведомился официант.

— Да. Если можно, оставьте три номера для моих людей.

— У управляющего сегодня выходной, я его заменяю. Надеюсь, вы останетесь довольны. Во всяком случае, будет сделано все необходимое… Пойду распоряжусь, чтобы поменяли постельное белье и полотенца.

— Спасибо, товарищ Врабец. И сообщите, если подметите что-нибудь интересное.

— Непременно, господин Сенечич. — Поклонившись, Врабец пошел к выходу.

В это время вновь зазвонил телефон. Следователь поднял трубку, пробормотал: «Да, это я» — и дождался, пока официант выйдет из комнаты. Я тоже было направился к двери, но слова, произнесенные Сенечичем, заставили меня остановиться.

— Интерпол… Думаешь?.. Через полчаса или час… Думаешь? Я жду с минуты на минуту…

VI
Я покинул кабинет, пребывая в уверенности, что сообщил следствию драгоценнейшие сведения, а сам остался ни с чем. Но меня утешала мысль, что даже самый слабый бегун, если не сойдет с дистанции, добежит до финиша.

В сопровождении милиционера я вернулся в гостиную. Штраус, Розмари и Чедна по-прежнему сидели вместе. Исполненное важности лицо немца было таким же багровым, только теперь это объяснялось выпитым виски. Розмари благодаря заботам Чедны посвежела и повеселела. Впрочем, известно, жизненные трагедии оставляют на детях не столь глубокий след, как на отцах.

— Похоже, придется здесь ночевать, — сообщил я, присаживаясь к их столику.

— Да, господин Сенечич сказал мне, — подтвердил немец. — Я попросил, чтобы нам с дочерью дали другую комнату. Сами понимаете… К тому же в автосервисе сказали, чтобы я не рассчитывал сегодня на мой «мерседес».

— Полагаю, это главное, что вынуждает вас остаться на ночь в мотеле.

— Да! Хотя и события, свидетелями которых мы невольно стали… Пусть они и не имеют к нам никакого отношения… — Штраус замолчал и посмотрел на Розмари. Взгляд ее голубых глаз был чист, как у ангела. — Я беседовал со следователем Сенечичем. Очень милый человек, как, впрочем, и ваш приятель майор Врзич. Это была скорее дружеская беседа, чем допрос… Майору известно, как мы добрались до мотеля, не меньше, чем мне… Следователь интересовался, что с моим автомобилем, и убедил меня, что ваши мастера достаточно квалифицированны, чтобы отремонтировать «мерседес»… Да… Хотите виски?

— Нет, спасибо, — отказался я.

— А мне, пожалуй, налейте, — попросила Чедна.

— Чедна… Удивительное имя,[23] его можно дать лучшему сорту шотландского виски! — преподнес Штраус поистине изысканный комплимент.

Розмари, это милое голубоглазое создание, молчала, будто воды в рот набрала.

— Странно, что вы не научили Розмари ни единому сербскому слову, — заметила Чедна. — Сами говорите по-сербски так, словно родом из Баната.

— Из Штутгарта, милая госпожа. Из прекрасного Штутгарта. А Розмари — типичный представитель молодого поколения. Ее интересует музыка, танцы… Языком она пользуется только во время еды.

«Не сказал бы!» — чуть не вырвалось у меня, но воспитание не позволило мне быть вульгарным.

— А я люблю ваш язык, — продолжал Штраус. — Я учил его по народным песням… Ваша Хасанагиница…[24] Вы — героический народ. Это поняли наконец и мы, немцы, после двух войн…

В гостиную вошли Врабец и милиционер, чей серьезный вид никак не соответствовал совсем еще мальчишескому лицу.

— Господин Сенечич поручил сообщить вам, что все останутся ночевать в мотеле, — начал Врабец. — Я распределил комнаты…

— У меня был тринадцатый номер… — заторопился Штраус.

— Число тринадцать приносит несчастье, — пошутил официант. — Вы переселитесь в комнату номер десять. На том же этаже. Вы, госпожа, — он обратился к Чедне, — вместе с мужем займете пятнадцатый номер. Господин, — он указал на меня, — получит бывшую комнату господина Штрауса. Служащий с бензоколонки Прпич будет в двенадцатом номере. Вероятно, вместе с тем молодым человеком. — Врабец показал рукой в направлении столика, за которым сидел Веселица. — Я распорядился приготовить номера. Вот, пожалуйста, ключи…

Тем временем я размышлял, как продолжить беседу со Штраусом. Затеять диспут о немецком языке и произношении букв «s» и «ch», пожалуй, не лучший вариант. Об этом со Штраус-Штраух поговорит Сенечич. Мысль о трагической судьбе Ромео и Юлианы мешала мне сосредоточиться. Мне не терпелось уединиться, однако приличия не позволяли покинуть собеседников. Я пожалел, что отказался от виски.

— Не хотите ли заказать ужин? — спросил официант.

— Чуть позднее, — сказал Штраус и обратился ко мне: — Знаете, Розмари вспомнила интересный эпизод. Прежде чем она обнаружила Ромео… в кабине… она чуть не столкнулась с каким-то человеком в черном костюме и шляпе. Он так несся, что задел Розмари плечом. Она едва устояла на ногах. Когда она обернулась, чтобы посмотреть, кто этот неосторожный человек, ей показалось, что на бегу он как-то странно ставит ногу.

— Может, барышня желает перекусить? — опять спросил официант.

— Спасибо. Не теперь, — ответил Штраус за Розмари. — И вообще она на диете!

Розмари потягивала виски, а я поинтересовался у немца:

— Она не запомнила его?

— Довольно смутно. Говорит, что шляпа была надвинута на самые глаза. Правда, ей показалось, будто она его видела раньше, только не может вспомнить, где и когда.

— Вы рассказали об этом следователю?

— Я только сейчас услышал, не так ли, госпожа? — Штраус повернулся к Чедне.

— Да! Розмари, после того как увидела Ромео там… в кабине… настолько растерялась, что забыла про того человека… И вспомнила лишь теперь, — объяснила Чедна.

— Желаете ужинать здесь или накрыть в номере? — вновь вмешался в наш разговор официант.

— Здесь. Позднее. Хорошо? Вы нам порекомендуете какие-нибудь блюда славонской кухни.

— Да, господин, — ответил учтивый официант и направился к столику, за которым сидели Прпич и Веселица.

В дверях появился милиционер и пригласил Розмари.

— Надеюсь, она расскажет все, чтобы оказать помощь следствию, — заметил я.

— Она говорит только правду. — Произнеся это, немец не покраснел, поскольку при нынешнем его цвете лица это было попросту невозможно.

— Так же как вы?

Штраус уставился на меня, видимо размышляя над ответом. Я же подумал, что не к месту задал вопрос, в котором прозвучало сомнение.

— Всю правду! — произнес Штраус, подчеркивая каждый слог. — Впрочем, большую часть времени вы провели вместе со мной в гараже, беседуя с автомехаником.

— Да, вы правы! И любовался последней моделью «мерседеса».

— Что ж, как говорится, конь о четырех ногах и то спотыкается…

Мудро сказано. Наконец, выбрав момент, я попросил разрешения удалиться: хотелось привести себя в порядок и отдохнуть.

Чедна и Штраус остались за столиком.

Я подошел к Прпичу и Веселице и сказал студенту, что ночевать он будет в одной комнате со мной. Номер я не назвал, похлопал Нино по плечу и покинул гостиную.

VII
Уже стемнело. В коридоре горел свет. Лестница, ведущая наверх к номерам, находилась в конце коридора.

Я поднялся на второй этаж. На дверях комнаты, расположенной у самой лестницы, было написано «Горничная». Сразу за этой комнатой находился новый номер Штраусов — десятый. Дальше двенадцатый — для Прпича. Моя комната — напротив десятой, чуть наискосок. А рядом — пятнадцатая, предназначенная для Чедны и Джордже.

Я остановился у десятой. Нажал ручку. Заперто. И дверь моего номера тоже заперта. Я вставил в замок ключ, но прежде, чем его повернуть, задумался над тем, что же происходило в этой комнате до того, как там появилась Юлиана. Ей, Чедне и Штраусу пришлось ждать не одну минуту, пока Розмари открыла дверь. Спала ли она? Возможно. Молодая, здоровая девушка после утомительного путешествия уснула как убитая. И, появившись на пороге, румяная, как ангелочек, прямо из царства снов шагнула в суровую действительность! Румяная, как ангелочек!.. Почему?

Я хмыкнул и огляделся. Коридор был пуст. Ключ скрипнул, поворачиваясь в замке, я толкнул дверь и вошел в темную комнату. Зажег свет. В номере царил порядок: широкая постель застелена чистым бельем, по обе стороны от нее — тумбочки с ночниками, над ней — сельский пейзаж, занавески на окнах задернуты. В комнате чистота и свежий воздух — должно быть, горничная закончила уборку и закрыла окна перед самым моим приходом.

Я распахнул дверь в ванную комнату. И здесь чистота и порядок.

Ничто не напоминало об ужасающей картине — лежащая на постели задушенная шелковым шарфом Юлиана.

Шелковый шарф?

Странно! Ромео раздавал шелковые шарфы — как священник благословения! Шарфы были похожи, словно близнецы. Он подарил Юлиане, Чедне и Розмари. Именно в таком порядке. Я вспомнил, как при этом Ромео читал Шекспира, демонстрируя свой актерский талант. И тут у меня возникла тревожная мысль о грозящей еще кому-то опасности.

Первой жертвой был Ромео. Задушен шелковым шарфом!

Второй жертвой стала Юлиана. Задушена шелковым шарфом!

Кто третий?

Чедна и Розмари тоже получили по шарфу в подарок от Ромео. Не станет ли одна из них следующей жертвой?

Пока в моей голове роились эти мрачные думы, я не мог отвести взгляда от кровати. Белые наволочки, без единой морщинки простыни и покрывало. Перед моим мысленным взором предстала бледная Юлиана с затянутым на шее шарфом. Эта же постель хранила отпечаток тела спавшей невинным сном Розмари.

Спала ли она?

Была ли она одна?

И что только не придет человеку в голову! Но если вспомнить ссору между «отцом» и «дочерью», вполне объяснимо, что мои мысли приняли такое направление. Если «отец» называет «дочь» шлюхой, поскольку установил «истину», значит, она шлюха! К тому же, если фамилия отца Штраус, а дочери — Штраух, многое становится ясным. Следует также добавить, что обычно отец и взрослая дочь не спят вместе в одной постели. Я мысленно похлопал себя по плечу: «Браво, парень, ты начинаешь соображать!»

Раздвинув занавески, я распахнул настежь окно и стал всматриваться в темноту.

Мой взгляд остановился на рефрижераторе. Это была машина Ромео. Около нее суетились какие-то люди и, насколько я мог видеть, демонтировали ее. И тут мне вспомнился телефонный разговор Сенечича с кем-то, вероятно, из Загреба и отчетливо произнесенное им слово — Интерпол!

Черт возьми! Дело, похоже, усложняется!

Однако все по порядку. Я выглянул из окна. Комната находилась на втором этаже; внизу, очевидно, была рыхлая земля. Если бы человек — даже не очень спортивный — выскочил из окна, он бы благополучно приземлился или в худшем случае слегка ушибся. Прпич говорил, что Ромео, появившись из-за мотеля, чуть прихрамывал. Проходя мимо, он подмигнул Прпичу, человеку, у которого отбил жену. Как будто хотел сказать: «Ромео верен себе! Вот он идет, одержав очередную победу!..» А шел он из комнаты, которую его заставила покинуть нуждавшаяся в отдыхе Юлиана. Разрумянившемуся ото «сна» ангелочку Розмари понадобилось всего три минуты, чтобы высвободиться из страстных объятий, выпроводить любовника в окно и открыть двери!

Если Штраус пришел к тому же выводу, что и я, то ревность или, скорее, ущемленное самолюбие могли толкнуть его на убийство.

— А ты чего тут?

В комнату входила Чедна.

— Я решила привести себя в порядок. Розмари еще у следователя, а Штраус с Прпичем и Веселицей беседуют. — Чедна встала рядом со мной у окна. — Что там происходит? — поинтересовалась она, заметив людей возле рефрижератора. — По-моему, это машина Ромео.

— Верно, — подтвердил я. — Судя по всему, эта махина скрывает тайну.

— И эта комната — тоже. — Чедна осмотрелась. — Широченная кровать, отец и дочь… Ты заглянул в их паспорта?

— Ты оказалась права! Фамилия немца — Штраус, Розмари — Штраух.

И я рассказал Чедне, к какому выводу пришел, разглядывая эту комнату и выстраивая свои предположения относительно Ромео и Розмари.

— Очень может быть, — согласилась со мной Чедна. — У Штрауса была причина мстить Ромео. Но у него не было причин убивать Юлиану. Впрочем, он, с его богатством и возможностями, вряд ли бы пошел на преступление из-за какой-то шлюшки!

— Погоди, — я прикоснулся к шарфу на шее Чедны, — почему ты не снимаешь его?

— Зачем? Кому-то он приносит несчастье, а кому-то, может, наоборот!

— У Розмари я шарфа не заметил.

— Наверное, она считает, что он приносит несчастье, и убрала его куда-нибудь подальше. А почему ты спрашиваешь?

— Честно говоря, у меня предчувствие, что следующей жертвой станет она.

— Ты прямо как женщина — веришь предчувствиям!

Я рассмеялся:

— А ты? Разве у тебя нет ощущения, что это заколдованный круг?

— Не волнуйся! Я позабочусь о Розмари. Впрочем, думаю, что теперь у ее двери будет дежурить милиционер. Куда ты? — спросила Чедна, увидев, что я собрался уходить.

— Спущусь во двор. Меня интересует, почему демонтируют рефрижератор. Заодно посмотрю, нет ли следов под окном.

— А я пойду к себе, приму душ и приведу себя в порядок перед ужином.

Я уже был в коридоре, когда Чедна меня окликнула:

— Предраг, подожди, я кое-что тебе скажу. — Она догнала меня. — Если Ромео был здесь, он, несомненно, выскочил в окно. Как ты полагаешь, убийца Юлианы сделал то же самое?

Заперев дверь своего номера, я проводил Чедну и, дожидаясь, пока она войдет к себе, подумал: «Если убийца молод, очевидно, и он выпрыгнул…»

VIII
Я спустился по лестнице и наткнулся на официанта.

— Все в порядке? — спросил он.

— Да, спасибо, можете похвалить горничную.

— Обязательно. — Он притронулся к моему плечу. — Я бы хотел кое-что сказать вам по секрету.

Я ободряюще взглянул на него; этот человек был сама любезность и услужливость.

— Знаете, — начал он, — во время матча, кажется где-то в середине первого тайма, я провожал клиента и видел, как господин Штраус подошел к рефрижератору…

— Что-что? — переспросил я удивленно.

— Он встал на подножку, размахивал руками… Не больше минуты… Потом отправился в автосервис…

— Вы сказали об этом следователю?

— Нет, не сказал. Я не хотел каким бы то ни было образом оказаться замешанным в эту идиотскую историю.

— Господи! — воскликнул я. — Вы же взрослый, умный человек! Сообщи вы вовремя обо всем следователю, Юлиана, возможно, была бы жива и здорова! Сейчас же идите к Сенечичу!

— Сейчас же пойду, господин Равник. По правде говоря, я хотел вначале посоветоваться с вами…

Боже, как люди наивны!

Я вышел из мотеля, миновал бензоколонку и, обогнув здание справа, оказался прямо под окном своего номера. Я присел на корточки и стал внимательно изучать рыхлую, свежеперекопанную землю. «Вероятно, посажены цветы», — подумал я. Наконец я отчетливо различил следы ботинок и еще отпечаток, который могла оставить рука. Должно быть, выпрыгнув из окна, Ромео приземлился на четвереньки. Следы вели в ту сторону, откуда я пришел.

И тут я почувствовал, как кто-то похлопывает меня по спине. Подняв голову, я увидел над собой знакомое лицо: Звонко Новак из Секретариата внутренних дел Хорватии, специалист по борьбе с контрабандой наркотиков.

— Откуда вы взялись? — спросил я, выпрямляясь.

— А, это вы, Равник! — воскликнул Новак. — Что это вы ковыряетесь в земле?

— Один бедолага выпрыгнул из этого окна; я ищу, не осталось ли чего-нибудь после него. А что делаете вы?

— Осматриваю машину того бедолаги. Тоже ищу, не осталось ли после него чего-нибудь.

— Вы разговаривали с Врзичем?

— И с ним, и с Сенечичем. Сейчас опять пойду к ним, пока мои ребята занимаются машиной. Кстати, поглядим, как у них идут дела…

Я последовал за ним. «Ребята», которые демонтировали рефрижератор — а то были, несомненно, мастера своего дела, — только что сняли огромные передние колеса.

— Как-то мы обнаружили наркотики в покрышках, — сказал Новак. — А в рефрижераторе хватает мест, где можно оборудовать тайники для «товара».

Минут десять мы постояли возле автомобиля, а затем вернулись в мотель.

Я предложил Новаку зайти в гостиную познакомиться со свидетелями событий, и он охотно согласился. Здесь были все, кроме Розмари. Рядом с Чедной сидел Штраус. При взгляде на багровое лицо немца невольно возникало опасение, что его вот-вот хватит удар. За другим столом сидели Прпич и Веселица. Я подумал, что Веселицу еще не допрашивали и непонятно, почему Сенечич его не трогает. Вдруг меня охватило беспокойство. Я подошел к Штраусу и поинтересовался, где Розмари. До него как будто не дошел смысл моего вопроса, и мне пришлось повторить.

— Боже мой, это так ужасно! Боюсь, что у нее нервное потрясение. Я отправил ее наверх. Пусть примет душ, придет в себя…

— Она ушла одна?

— Я проводил ее и велел запереться.

— Ох, Чедна, ведь ты обещала позаботиться о ней, — прошептал я и позвал: — Новак, скорее за мной, может, еще не поздно!

Должно быть, мой голос прозвучал столь повелительно, что Новак последовал за мной, не говоря ни слова. Я слышал за спиной тяжелое дыхание перепуганного немца. Наверное, к нам присоединилась и Чедна.

В коридоре я побежал, быстро поднялся по лестнице, перескакивая через ступеньки, и в мгновенье ока очутился у дверей номера Штрауса.

Подергал ручку. Заперто. Я позвал:

— Розмари!

Никто не откликнулся. Я изо всех сил заколотил в дверь с криком:

— Розмари, откройте, ради бога, откройте.

— Да что с вами? Вы сошли с ума? — пытался остановить меня Новак.

Я обернулся и рядом с Новаком увидел Штрауса — в его глазах был страх.

— У вас есть револьвер? Стреляйте в замок!

Новак колебался.

— Стреляйте! — Это прозвучало как приказ.

Раздался выстрел, и двери распахнулись.

В номере было темно.

Я щелкнул выключателем, и по комнате разлился свет.

На полу лежала обнаженная Розмари, а на шее у нее был шелковый шарф…

Глава четвертая

Бедная Розмари! Глядя на ее мертвое лицо, я невольно вспомнил слова Отелло:


Должна увянуть сорванная роза.
Как ты свежа, пока ты на кусте![25]

Но вряд ли в этих строках заключался ответ на вопрос, кто затянул шарф на шее Ромео, Юлианы и Розмари.

I
Когда я зажег свет и увидел лежащую на полу обнаженную Розмари с шелковым шарфом на шее, я застыл в оцепенении. Меня охватило чувство вины. Ведь я предвидел опасность и ничего не сделал, чтобы защитить девушку от руки убийцы.

Чедна не утратила присутствия духа. Оттолкнув меня, когда я попытался ее удержать, она приблизилась к Розмари, опустилась на колени, быстро развязала узел на шарфе и прислонила ухо к груди несчастной.

Штрауса я удержал, крепко схватив за руку, и оба мы могли лишь наблюдать, как Чедна, прибегнув к искусственному дыханию, пытается вернуть к жизни Розмари.

Тем не менее Звонко Новак тихонько вытолкнул нас из комнаты и закрыл дверь.

Появились Сенечич и Джордже.

— Что здесь опять происходит? — Сенечич почти кричал. Обращаясь к едва поспевающему за ним милиционеру, приказал: — Останешься у дверей! Без моего разрешения никого не пускать! — И мне: — Проводите господина Штрауса в кабинет директора и ждите меня там!

II
Штраус тяжело дышал, откинувшись на спинку стула. На его лице выступили капельки пота. Он напоминал дерево, годами наливавшееся силой и соками и вдруг подрубленное. Все рухнуло, никаких надежд.

Глядя на его усеянное каплями пота лицо, я вспомнил, что и тело Розмари было покрыто капельками влаги: она, наверное, только вышла из-под душа, когда на нее напал убийца.

— Вы плохо себя чувствуете? — нарушил я молчание.

— Дайте мне, пожалуйста, воды!

Я выглянул в коридор и у дверей кабинета увидел нового милиционера. «Сенечич усилил охрану, но, к сожалению, слишком поздно», — подумал я и попросил милиционера принести стакан воды.

— Моя репутация… — произнес Штраус, вытирая с лица пот и пытаясь улыбнуться. — Что подумают обо мне дирекция, акционеры, родственники?!

— Для вашей супруги смерть дочери — тяжелая утрата!

Я ждал, как воспримет Штраус мои слова.

— Розмари! Ах! — Он заслонился рукой, будто отгонял страшное видение. — Вы тоже знаете, что она мне не дочь? — спросил он.

— Как вы сказали? — Я изобразил удивление.

— Следователь повнимательней взглянул на наши паспорта, заметил различие в фамилиях и… вот… Вашим друзьям было нетрудно вытянуть из нее все, что они хотели.

— Думаете, — осторожно спросил я, — она назвала убийцу?

— Да нет! Она не знала, кто убийца. Об этом ей нечего было сказать. А о наших отношениях они узнали. Видите ли, дорогой друг, в послевоенной Германии женщины стали легкодоступным товаром… Я познакомился с матерью Розмари в Вангене…

— С матерью вашей дочери?

— Да нет! Когда мы познакомились, Розмари уже была на свете! Отец неизвестен. Она росла, можно сказать, у меня на глазах, понимаете. Ну, и ее мать согласилась, чтобы Розмари поехала со мной…

— Вы рассказали об этом Сенечичу?

— Нет! Я полагаю, что наши взаимоотношения никак не связаны с убийствами.

— Вам известно, что Ромео побывал в комнате у вашей… у Розмари?

— Вы и об этом узнали? Ах, я старый дурак!.. Я очень рассердился на Розмари. Она упорно отрицала, что впустила его, но я-то понял… По выражению ее глаз… всегда… Ну, вы понимаете… Я просто взбесился!

— Ромео выпрыгнул в окно?

— Да.

— И вы решили объясниться с ним?

— Простите?..

— Выйдя из мотеля, вы, прежде чем отправиться в автосервис, подошли к машине Ромео…

— Не понимаю?..

— Приблизились к кабине, поднялись на подножку и затеяли объяснение с шофером!

— Вы меня видели? — осторожно поинтересовался Штраус.

— Я — нет. Но кое-кто видел и готов это подтвердить.

— О пресвятая богородица! — завопил немец, отирая с лица обильно льющийся пот.

Милиционер принес стакан воды. Штраус достал две стеклянные трубочки, вынул из каждой по таблетке и проглотил, запив водой.

— Спасибо… Все так любезны, однако ничего хорошего мне, похоже, ждать не приходится.

— Все тайное становится… — начал я.

— Да-да! Я скажу вам, мне теперь нечего терять. Действительно, я подходил к машине Ромео, я просил его оставить в покое Розмари.

— Вы повздорили?

— Ну, можно сказать и так. Ромео смеялся и оскорбил меня. Подумайте, он сказал: «Старому коту охота полакомиться цыплятинкой!» Я был в бешенстве, потянул за конец шарфа… — Он прикусил губу.

— Но, разумеется, слегка? — с невинным видом спросил я.

— Разумеется! Не собирался же я убивать его из-за этой… шлюшки. Просто хотел напомнить, что это моя «цыплятинка» и чтоб этот наглец отстал от нее…

— У вас есть свидетели, готовые подтвердить, что вы не задушили Ромео?

— Вы не лишены остроумия, приятель! — Штраус теперь держался как человек, который скинул с души тяжелый груз, поделившись своей тайной. — Должен признаться, и поверьте мне на слово: я сам себе свидетель. Клянусь вам, что, когда я ушел, Ромео был жив… — Он задумался. — Не передаст же меня следователь прокурору после нашего с вами разговора?!

— Не знаю, как он отнесется к вашему рассказу. Я лично могу и поверить, хотя боюсь, вам это не слишком поможет.

— Знаете, что мне сказал Ромео, когда я потянул за шарф? — Штраус засмеялся. — Надо признать, чувство юмора у него было! Он сказал: «Даже умерев, Ромео останется вечно красивым и живым!»

— На этот раз он оказался не только шутником, но и ясновидцем…

Нашу беседу нарушили Сенечич и Джордже. Следом за ними в кабинет вошел официант. Сенечич подошел к столу, снял телефонную трубку и обратился к официанту:

— Я хочу кое-что заказать для моих друзей. — Следователь кивнул в нашу сторону и, набрав номер, сказал в трубку: — Шефа, пожалуйста! Кто? Дежурный… а, это вы, Маричич! Придется вам еще прислать «скорую помощь»… Да, несчастный случай… Да, да, со смертельным исходом. Прошу сразу же произвести вскрытие… Чедна Врзич поедет… Она все вам объяснит… До свидания… — Закончив телефонный разговор, Сенечич повернулся к Штраусу: — Для вас обстоятельства складываются весьма неблагоприятно. Я вынужден подвергнуть вас предварительному заключению.

Штраус раскрыл рот и снова закрыл, не произнеся ни слова. А Сенечич, нацелившись пальцем в официанта, попросил:

— Принесите бутылку виски и несколько стаканов. И разумеется, лед.

Официант в свою очередь открыл рот, желая, видимо, что-то сказать, но лишь махнул рукой и вышел из комнаты.

Немец же, обратившись к Сенечичу, осведомился:

— Начнем беседу сразу или подождем, пока принесут виски? Я бы хотел выпить за ваше здоровье и пожелать успеха следствию…

Следователь и Джордже переглянулись, я же в глубине души ликовал, сам не знаю почему.

Джордже подошел ко мне, обняв за плечи, легонько приподнял и стал подталкивать к двери, нашептывая:

— Веселица в твоей комнате. Он буквально в шоке. Постарайся вывести его из этого состояния.

— Вы с ним еще не беседовали?

— Пока нет. Не думаю, что мы услышим от него что-нибудь интересное. — Он осторожно вытолкнул меня за дверь. — Ах, да, Прпич ждет жену…

— Они решили здесь отмечать свою годовщину.

— Если захотят! Я думаю, он рассказал все, что знал. Мы велели ему ждать в номере. А жену проводит наверх милиционер из Новской — он ее знает…

— Поговорить с ней?

— Попробуй…

В коридоре я чуть не налетел на официанта. Он нес заказанную бутылку виски, четыре стакана и ведерко со льдом.

III
Я вышел на улицу. Стояла ночь, теплая и влажная. Вдали небо освещали короткие вспышки молний. Мне вдруг безумно захотелось дождя. Земля пересохла, и хороший ливень ей бы не повредил. Я подошел к рефрижератору. Эксперты тщательно обследовали машину.

— Есть улов? — заговорил я с Новаком.

— Пока нет. Может быть, в холодильном агрегате мы найдем то, что ищем.

— Просто не могу поверить, что Ромео занимался контрабандой наркотиков!

— Пока не найдем «товар», и мы не верим.

Докуривая сигарету, я стоял рядом с Новаком и наблюдал, как его помощники простукивают поверхность рефрижератора. Колеса были сняты и сложены одно на другое. В них ничего не обнаружили.

Вдалеке вновь засверкали молнии.

— Будет дождь!

— Хорошо бы, — сказал Новак, — хотя боюсь, пройдет стороной.

Совсем близко раздался вой сирены, возвещающий о прибытии «скорой помощи».

Мы с Новаком направились к мотелю. «Скорая помощь» остановилась у входа одновременно с нами. Санитары с носилками вошли в здание. Около машины стал собираться народ. Милиционер пытался успокоить людей, я услышал, как он кому-то сказал:

— Ничего серьезного. Сердечный приступ.

— Вам известно, что Сенечич подозревает Штрауса? — шепотом спросил я у Новака.

— В самом деле? Интересно!

— Он тоже на подозрении у Интерпола?

— Что вы сказали? — переспросил Новак вместо ответа.

— Я слышал ваш разговор с Сенечичем. Про Интерпол. Не понимаю, зачем богатому промышленнику впутываться в темные дела, которые приведут его в объятия Интерпола.

— Мой дорогой друг, — задумчиво произнес Новак, — очевидно, вам известно, что Интерпол берется лишь за серьезные дела в международном масштабе. А Штраус — промышленник международного масштаба…

— Вы думаете, он…

— Я не занимаюсь расследованием убийств, — улыбнулся Новак, — моя специальность — наркотики.

Возникло движение, двери распахнулись, и на пороге появились санитары с носилками. Носилки были накрыты белой простыней, под которой угадывались очертания человеческого тела. Порыв ветерка приподнял край простыни, обнажив до колена стройную женскую ногу. Шедшая за носилками Чедна аккуратно прикрыла ее. Санитары поставили носилки в машину.

За спиной милиционера, преграждавшего выход из здания, я увидел немолодую женщину с черными волосами, собранными в большой пучок. Я узнал буфетчицу.

Чедна о чем-то поговорила с милиционером и санитарами, затем села в машину рядом с носилками.

Вновь завыла сирена, и «скорая помощь» умчалась.

Буфетчица, которой удалось миновать милиционера, подошла к нам.

— Какое несчастье! — Она была взволнованна. — Целыми днями стоишь за стойкой, как только ноги держат, разливаешь пиво, а тут друг друга убивают.

— Вы не заметили ничего подозрительного? — шепотом спросил я у нее.

— Да вы что?! Всю свою жизнь я провела за буфетной стойкой. Наливаю и смотрю, как люди пьют. По мне — все пьяницы подозрительны! А если хотите выпить, идемте к стойке.

Пока она наливала мне коньяк, я сделал еще один заход.

— И все-таки, может, кто-то привлек ваше внимание?

— У меня не было времени разглядывать всех пьяниц. А вообще-то, у каждого на лбу написано, кто он: убийца, мошенник, бабник, шлюха… Вас-то кто интересует?

— Мужчина в черном костюме и черной, надвинутой на глаза шляпе. Он был здесь во время матча…

Буфетчица задумалась.

— Было здесь три черных человека, три священника со своими черными тарелками на голове. Но они были не в костюмах, а в черных сутанах.

К буфету подошел молодой официант.

— Где Врабец? — раздраженно спросил он. — Строит из себя главного! Он что, думает, я один должен всю эту толпу обслуживать?!

— Спросите Врабеца, — посоветовала мне буфетчица, — может, он видел черного человека…

Врабеца я нашел в коридоре.

— Где горничная? — ворчал он. — Неужели я сам должен менять постели!

IV
На втором этаже у двери в комнату, где была задушена Розмари, стоял милиционер и внимательно изучал разбитый выстрелом замок.

— Постель в номере сменили?

— Да, — ответил милиционер и философски заметил: — Ничего не поделаешь, такова жизнь! Кто-то уходит, кто-то приходит…

Пытаясь отпереть дверь тринадцатого номера, я с удивлением обнаружил, что ключ не поворачивается в замке.

— Дверь не заперта, — объяснил милиционер.

— А кто же ее отпер?

— Я! — Милиционер показал мне связку ключей. — Приказано, чтобы все комнаты на этаже не запирались. А мне не отлучаться из коридора ни на минуту.

Войдя в номер, я увидел Веселицу. Он сидел на стуле у окна и бессмысленным взглядом смотрел на кровать. Я заговорил с ним, но он, наверное, все еще не мог расстаться со своей Юлианой.

— Нино, — попытался я вывести его из оцепенения, — надо жить, хотя бы ради того, чтобы найти и наказать убийцу.

Глаза юноши ожили. Мои слова дошли до его сознания. Я увидел, как шевелятся его губы, и услышал шепот: «Я черен, вот причина…» Господи, какие мысли теснятся в его голове!

Я подошел к окну и стал всматриваться в душную темноту. Вдалеке по-прежнему сверкали молнии, над нефтеносными полями вспыхивали красные огненные язычки, свидетельствующие о том, что глубоко под землей запрятано черное золото. На освещенной стоянке эксперты старательно разбирали рефрижератор, а меня занимала мысль: существует ли на самом деле человек в черном костюме и шляпе, надвинутой на глаза? Если существует, у Штрауса есть алиби, если нет, значит, человека выдумала Розмари, он — плод ее фантазии. А может, его придумал Штраус, чтобы снять с себя подозрения? Во всяком случае — уж таковы факты, — первым, кто подошел к Ромео, когда тот отдыхал в кабине, был немец, а первой, кто увидел мертвого, была Розмари.

Я присел на корточки возле Нино.

— Нино! — начал я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал. — Во время матча вы выходили из ресторана?

Он положил руку мне на плечо и не произнес ни звука.

— Вы не видели человека в черном костюме и в низко надвинутой на лоб шляпе?

Опять молчание. Только глаза юноши блеснули и сузились зрачки. Он был похож на приготовившегося к прыжку тигра. И вновь я услышал: «Я черен, вот причина…»

Боже мой, он теряет рассудок!

В дверь постучали. Я не успел отозваться, как дверь распахнулась и вошел милиционер.

— Пройдите в двенадцатый номер, с вами хочет поговорить Степан Прпич, — сказал он.

В комнате я увидел Прпича и его жену. Это, несомненно, была та, цветущая красота которой заставила Ромео похитить ее, чужую жену. Красота? На вкус, на цвет… как говорится. Наверное, для Прпича эта женщина была самая красивая! Типичная жизнерадостная славонка, выросшая на сливках и ароматном пшеничном хлебе, с округлыми формами, простая, скромно одетая, словом — красивая.

— Моя Катица, — представил Прпич. — Я ей все рассказал!

— Ох, господи, как это ужасно! — заговорила Катица. — Мы хотели отпраздновать день нашей свадьбы. Нам и в голову не пришло, что именно сегодня сюда приедет… — Она запнулась и с трудом выговорила: — Ромео.

— Муж сказал вам, что они подрались?

— Ну а как же! Только Степан на него руки не поднимал! Мы со Степаном помирились и на Ромео зла не держали. Верите, он был точно большой ребенок…

— Ваш приятель, господин Врзич, посоветовал мне поговорить с вами, — продолжал Прпич. — Все как-то таинственно! Мне было велено прийти в эту комнату, жену встретил милиционер наш, из Новской, привел ее сюда тайком… Странно, а?

— Все, что происходит сегодня, странно и непонятно. И меня уже ничто не удивляет. Единственное, что я хотел бы знать, — это видел ли кто-нибудь человека, разгуливающего в такую жару в черном костюме и черной шляпе!

— Кто это? — спросил Прпич.

— Наверное, привидение, — попробовал я пошутить.

Вспомнив, что Джордже просил меня поговорить с женой Прпича, я на минуту задумался, с чего начать. И задал вопрос, который меня больше всего занимал:

— Скажите, вы когда жили в Неаполе, то есть у Ромео, к вам не приходил «черный человек»?

— Это вы про человека в черном костюме и шляпе? — лукаво улыбнулась Катица.

— Про него.

— Нет. Сейчас подумаю… точно, нет!

— А друзья Ромео бывали у вас?

— Да нет, не сказала бы. Пожалуй, очень редко и только если он был дома. Ведь он чаще ездил, чем дома сидел. Знаете, Ромео был очень ревнивый, хотя…

— Может, что-нибудь необычное привлекло ваше внимание, пока вы жили у него?

— У Ромео была хорошая квартира. Он много зарабатывал. Всего полно… А что-нибудь необычное?.. — Она задумалась. — Ах, да! Однажды за книгами в шкафу я нашла пакетик с белым порошком. И пахло от него как-то странно. Когда Ромео вернулся из поездки, я показала ему пакетик и спросила, что это. Он засмеялся, замахал руками — ну, знаете, какой он, — и объяснил, мол, это что-то вроде муки.

— А сами вы что подумали?

— Подумала, какая-нибудь отрава! — ответила толстушка славонка. — И тогда я решила вернуться к моему Степану и детишкам.

— Значит, никто у вас не бывал?

— Друзья Ромео заходили редко.

— Может, кто-нибудь странно себя вел, ну, назойливо, что ли, понимаете?..

— Расскажи про встречу с нашим земляком, — вмешался Прпич.

— Земляк? Что нашему человеку понадобилось в Неаполе?

— Ах, про того… — Катица сверкнула белыми зубами. — Ромео был в поездке. В Стамбуле. В дверь позвонили, я открыла и увидела незнакомого мужчину.

— Как он выглядел? Как был одет?

— Ох, это был совсем не «черный человек»! — рассмеялась Катица. — Пожилой, светловолосый мужчина с залысинами, в клетчатом коричневом пиджаке, зеленых брюках… Очень любезный… Он обратился ко мне на итальянском… А я по-итальянски знаю всего несколько слов… Тогда он стал говорить на нашем языке. Сказал, что он друг Ромео, хотел его повидать, посидеть, вспомнить, как вместе воевали в Югославии. Я спросила, не был ли и он в партизанах. Он усмехнулся и сказал, что везде был! Конечно, я пригласила его в дом, предложила кофе, объяснила, что Ромео в поездке… Да, еще я вспомнила, что Ромео очень любит мотель в Новской и всегда остается там ночевать.

— Он не спрашивал, как вы оказались у Ромео в доме?

— Мною он не интересовался. Да и я стариков не люблю! — Она бросила озорной взгляд на Прпича.

Тот улыбнулся и в ответ на ее поддразнивание сказал:

— Ох, и поколочу я тебя, когда вернемся домой!

— Приберегите любовь до лучших времен, — посоветовал я им. — И что же было дальше?

— А ничего! Человек поблагодарил за кофе и передал привет Ромео.

— Он не представился?

— Представился! Пробормотал какую-то фамилию — кажется, Карабег или вроде того.

— Вы бы его узнали?

— Да! — уверенно ответила Катица. — Я бы и по ботинкам его узнала.

— По ботинкам? — переспросил я.

— Ну да, по ботинкам! Я очень хорошо помню: в какой-то момент он выставил вперед левую ногу, и я увидела ортопедический ботинок. Надо сказать, когда брюки его прикрывают, это совсем незаметно, я и внимания не обратила, что человек хромает…

— Черный человек… — прервал я Катицу, — тоже хромает.

— Дался вам этот «черный человек»! Да мой Степан сейчас тоже «черный человек»!

«Что она болтает?» — подумал я. И повнимательней взглянул на Прпича. Черт возьми! Занятый своими мыслями, я не заметил, что он снял свой комбинезон и остался в черном нарядном костюме. Хорошо сложенный, с перебитым, как у боксера, носом, он напоминал мафиози, которого ни белая рубашка, ни шелковый галстук не сделают человеком из приличного общества.

— Где твоя шляпа? — спросила Катица мужа.

— Зачем мне шляпа в этакую жару?

— Приподними левую брючину! — Катица ласково прикоснулась к моей щеке. — Видите, господин хороший, у моего Степана обычные ботинки!

V
У комнаты Штрауса я увидел Джордже. Он в задумчивости разглядывал разбитый замок, затем осторожно толкнул дверь. Она открылась.

— А, это ты! — сказал Джордже, увидев меня.

Входя в комнату, он позвал меня и, прежде чем закрыть дверь, приказал милиционеру:

— На этаж никого не пускать!

Окно в номере было открыто, легкий ветерок раскачивал занавески. Джордже подошел к окну и выглянул, затем вернулся на середину комнаты и не спеша осмотрелся. Все чисто, убрано, постель застелена свежим бельем, на кровати сложены полотенца… Словно ничего не случилось.

— Странно, — Джордже размышлял вслух, — и комната, где убита Юлиана, и комната, где задушена Розмари, были заперты изнутри. Как убийца попал в помещение? Как вышел?

— В первом случае он выскочил в окно.

— Выпрыгнуть в окно мог только молодой, достаточно тренированный человек. Выпрыгнул Ромео. Но Ромео не убийца, он жертва. И из этой комнаты он выскочить не мог!

Джордже вошел в ванную комнату, расположенную справа от входа. Я заглянул из-за его спины. Второй двери в помещении не было.

Джордже опять остановился посреди номера.

— После допроса Розмари была не в себе, и Штраус отвел ее в комнату. Он велел ей запереться. Она послушалась. Успокоившись, она разделась и приняла душ. Выйдя из ванной, а может, еще стоя под душем, Розмари услышала, что в комнате кто-то есть. Она вышла из ванной, и этот кто-то набросил ей на шею шелковый шарф. Как убийца попал в комнату? — Вопрос Джордже адресовал самому себе. — Взгляни!

Он указал пальцем на ковер, прикрывавший довольно большую часть левой стены. Картина, изображенная на ковре, представляла собой романтичный славонский сельский пейзаж.

Джордже подошел к стене и постучал.

— Кирпич, — констатировал он и стукнул по ковру. Звук был тот же. Джордже постучал на десять сантиметров правее. Звука не было! Джордже приподнял ковер, и мы оказались перед дверью с врезным замком, но без ручки.

Джордже позвал милиционера. Тот достал связку ключей и пробовал их один за другим, пока не послышалось щелканье замка. Джордже толкнул дверь, но она не поддалась: что-то мешало.

Мы вышли в коридор и остановились перед дверью с надписью «Горничная». Дверь была не заперта, мы вошли и очутились в узкой комнатенке, где царил идеальный порядок. Слева на полках были аккуратно сложены простыни, наволочки, полотенца, одеяла. У стены стояли щетки, рядом — корзина, вероятно для грязного белья, а в углу у окна — большой пылесос. Справа посредине стоял двустворчатый шкаф. Он-то и помешал Джордже открыть дверь из соседней комнаты.

Джордже заглянул в шкаф.

Справа лежало постельное белье, полотенца. В левой половине, предназначенной для одежды, висело несколько форменных официантских рубашек ипиджаков…

VI
Сенечич был один в кабинете. Перед ним стояла начатая бутылка виски и четыре высоких стакана: два недопитых, один чистый, а один пустой — Штрауса.

Сенечич внимательно выслушал мой рассказ о беседе с супругами Прпич и еще внимательней о том, что обнаружил Джордже в комнате горничной.

— Какая халатность! — возмутился следователь, имея в виду, очевидно, тех, кто осматривал комнату, где подверглась нападению Розмари. Сняв телефонную трубку, он набрал чей-то номер: — Это ты, Иосип? Слушай меня: отправляйтесь сейчас же и делайте так, как договорились. Хорошо, Иосип…

Следователь позвал милиционера.

— Все в гостиной? — спросил он. — Всех из комнат и гостиной пригласите сюда… Позовите людей Новака… Они уже закончили работу. Ах, да, пусть придет и буфетчица. И директор мотеля, если его разыскали в Новской…

Следователь вытер вспотевший лоб. Похоже, этот июльский день его доконал.

VII
Есть какая-то жуткая логика в игре, которую изобретает сама жизнь. И всем нам в ней отведены какие-то роли: кому — главная, а кому — второстепенная.

В последнем действии главные роли были отведены следователю Сенечичу и промышленнику Штраусу. Остальным достались второстепенные роли — свидетелей и зрителей.

Свидетели: Джордже Врзич, Степан Прпич, буфетчица — ее звали Амалия Новичич, — Нино Веселица, Антон Врабец и я.

Отсутствовала Чедна Врзич.

Зрители (если можно так сказать): Звонко Новак и трое из его группы. Увидев их, я чуть не расхохотался: все были одинаково одеты — в темных пиджаках и серых брюках — и казались близнецами моего «черного человека».

Сенечич, не вдаваясь в детали, изложил ход событий.

И предъявил Штраусу обвинение в убийствах!

Главным доводом было то, что немец сам признался, что подошел к рефрижератору, встал на подножку, пригрозил Ромео, потянул за шарф, обмотанный вокруг его шеи, и лишь потом отправился в гараж.

Штраус не дал до конца изложить версию.

— Кто видел, как я подошел к машине Ромео?

— Официант, — ответил Сенечич, — Антон Врабец.

— Да, господин, я вас видел, — подтвердил Врабец.

— Независимо от того, видел меня официант или нет, я рассказал обо всем сам, — заметил Штраус. — Но я утверждаю: когда мы расстались, Ромео был жив!

Меня удивило спокойствие Штрауса. Он вел себя как человек, уверенный в своей правоте.

— Вы последний, кто видел Ромео живым, — парировал следователь. — Ваша дочь первая увидела его мертвым. Нет никого, кто бы видел Ромео живым после того, как вы расстались с ним. — Сенечич отчеканивал каждый слог.

— Хорошо, — согласился Штраус. — Скажем, я убил Ромео! Скажем, и причина у меня была… А зачем бы я стал убивать несчастную девушку, эту милую Юлиану, которую совершенно не знал, и мою дочь Розмари?!

И вдруг заговорил Нино.

Юноша будто вернулся с того света.

Он встал, подошел к столу, за которым в одиночестве сидел Штраус, внимательно посмотрел на немца, затем, обратившись к Сенечичу, в наступившей тишине произнес:

— Я свидетель! Штраус не убивал ни Ромео, ни Юлиану, ни Розмари.

Все загудели.

Я взглянул на Джордже. Он сидел с каменным лицом.

Что они с Сенечичем придумали? Я бы вел игру по-другому и, полагаю, пришел бы к той же цели, однако не стал бы устраивать столь шумный спектакль.

— Тихо! — повысил голос Сенечич.

Гомон не прекращался. Следователь хлопнул ладонью по столу и крикнул вновь:

— Тихо! Иначе попрошу всех освободить помещение. Говорите, Веселица…

— Я-то скажу! — Нино казался на удивление хладнокровным. — Я тоже видел, как Штраус подходил к рефрижератору. В середине первого тайма я вышел подышать. Хотел поговорить с Прпичем, спросить, из-за чего он подрался с Ромео, который во время поездки был так внимателен к моей Юлиане. Хочу вам сказать, мне понравился Ромео — этот человек любил людей! Он знал, что Юлиана больна, знал отчего… Ведь она была очень больна, и это я ее убил…

— Он не отдает себе отчета в том, что говорит! — воскликнул я.

— Равник, прошу вас, не перебивайте… Продолжайте, Веселица!

— Не руками своими убил, а когда согласился, чтобы она избавилась от ребенка… Если бы мы остались в Загребе… наш… наш ребенок играл бы с голубями… Но я не о том хотел сказать… Я знаю, Штраус не убивал Ромео…

— У вас есть доказательства?

— Когда Штраус от рефрижератора направился в автосервис, подошла колонна автобусов и загородила его от меня. Когда колонна проехала, я его уже не видел. Я передумал идти к Прпичу. Мне захотелось поблагодарить Ромео за то, что он был так внимателен к Юлиане. Я встал на подножку, заглянул в кабину и увидел, как шофер сидит, прислонившись щекой к рулю.

— Шарф был обмотан вокруг шеи и привязан к рулю? — перебил Сенечич юношу.

— Нет! — ответил тот спокойно. — Шарф просто был у него на шее. Ромео дремал. Когда я коснулся его плеча, он поднял голову, подмигнул и сказал: «Старик хотел меня задушить!» Извините, господин Штраус. — Нино повернулся к немцу. — Потом Ромео стал смеяться и говорил разные неприятные вещи, которые я не хочу здесь повторять.

— Как закончился ваш разговор?

— Я поблагодарил его за Юлиану, сказал, что она отдыхает и что после сна ей наверняка станет лучше. Ромео пообещал вечером, когда спадет жара, подбросить нас до Загреба, если мы захотим.

— Значит, вы последний, кто видел его живым? — спросил Сенечич.

— Последний видел его живым убийца! — произнес Нино с ненавистью в голосе.

— Получается, убийцей можете быть и вы?!

— Теоретически — да, практически — нет. Ведь тогда я должен был бы его ненавидеть, я же испытывал к нему чувство благодарности… Нет! Вы на ложном пути…

— Товарищ Врабец, — обратился следователь к официанту, — вы видели Веселицу у бензоколонки или около рефрижератора?

— Нет! У меня не было времени долго торчать на улице. Посетителей полно, все в этакую жару то и дело заказывали холодное пиво, и я сразу вернулся в ресторан.

— Вы часто покидали ресторан во время матча?

— Отлучался в кухню и гостиную.

— Я имею в виду, не выходили ли вы еще на улицу?

— Раз или два. Догонял клиента, который ушел, не заплатив за пиво… Это может Амалия подтвердить…

— Да, господин, — заговорила буфетчица. — Врабец очень рассердился, выругался… «Буду я, говорит, за всяких босяков платить из своего кармана!» И пулей вылетел из ресторана…

— Когда вы выходили, Врабец, вам не попадался мужчина в черном пиджаке и черной шляпе, надвинутой на глаза?

— Сегодня много людей у нас побывало…

— И три священника в черных шляпах, — вставила буфетчица.

— Пожалуй, никого похожего я не видел. Слышал, что… ну… барышня Розмари говорила о каком-то человеке в черном пиджаке и шляпе… она будто его видела, только она… — Официант замолчал.

— Да, задушена! — закончил следователь его мысль. — И, к сожалению, не может дать показаний. Будь она жива, это был бы важный свидетель… Вы согласны?

— Наверное, — ответил Врабец. — Бедняжка! Хотя, может, ей просто привиделось по такой жаре.

— Прпич! — вскрикнула буфетчица. — И у него черный пиджак!

— Не хватает лишь черной шляпы? — с сарказмом в голосе спросил Сенечич.

— Я не то хотела сказать, но…

— Да, — прервал буфетчицу следователь, — у Прпича был серьезный мотив, чтобы совершить преступление. Однако нужно его признание и свидетели или факты, которые подтвердили бы это признание. Скажите, вы раньше знали Ромео? — Вопрос был адресован Штраусу.

— Ни во время войны, ни в мирное время!

— А вы, Врабец?

— Сегодня увидел впервые.

— Он всегда останавливался в этом мотеле.

— Возможно, но я работаю здесь меньше месяца и увидел его сегодня в первый раз.

— Я его знала, — опять вмешалась буфетчица. — Понимаете, я родом из этих мест и давно здесь работаю. Уж и ноги не ходят, так их натрудила за этой стойкой! Ромео был шутник и задира, приличные чаевые мне давал…

— Амалия, как вы думаете, кто мог его убить?

— Откуда мне знать! Наверное, кто-нибудь, кто с ним хорошо знаком! — ответила буфетчица и вдруг воскликнула: — Ох, пресвятая дева Мария! Потому-то вы спрашиваете, кто его знает?

— Может, знаком убийца с ним и не был, но знал, как он выглядит и где его найти, — добавил Сенечич.

Должен сказать, мне начинало нравиться, как Сенечич ведет беседу. Вместе с Врзичем и Новаком, мастерами своего дела, они, наверное, подробно обсудили, как поймать паука в его собственной паутине.

— Это человек с железными нервами, умный и осторожный, — продолжал Сенечич. — Однако и он допустил ошибку. — Следователь вздохнул.

В комнату вошел милиционер, приблизился к Сенечичу и что-то прошептал на ухо.

— Отлично, — громко сказал тот. — Пусть подождут… — И вновь обратился к участникам спектакля: — Думаю, нет смысла оттягивать развязку… Сейчас я изложу факты… Прошу меня не перебивать.

По комнате опять пробежал шумок.

— Тише, пожалуйста, тише! — крикнул Сенечич. — Новак, попрошу corpus delicti.[26]

Новак вытащил из портфеля прозрачный пакет, наполненный белым порошком. Сенечич вскрыл пакет и высыпал порошок на стол.

— «Белая смерть»! — сказал он. — Гашиш! В рефрижераторе обнаружено около пятидесяти таких пакетов, а может, и больше. В каждом — полкилограмма. Вам известно, сколько смертей несут эти упаковки?!

Все затаили дыхание.

— Ромео Альфиери принадлежал к мафии, занимающейся торговлей наркотиками. Расследование будет вести Интерпол. Ромео перевозил наркотики из Стамбула в Неаполь. Югославскую границу он пересекал, пользуясь симпатией таможенников, как бывший партизан. Причина убийства — столкновение враждующих группировок мафии. Убийце было приказано поджидать Ромео где-то по дороге. Ликвидировав шофера, он или, скорее, его сообщники, располагая фальшивыми документами, должны были завладеть рефрижератором. Убийцу мы назовем Черный человек. Не вдаваясь в подробности, можно приблизительно восстановить ход событий. Черный человек, улучив момент, приблизился к машине, когда Ромео дремал в кабине, и, затянув шелковый шарф на его шее, привязал концы к рулю… Покидая место преступления, убийца столкнулся с Розмари. Наверное, они узнали друг друга. Или Черный человек так подумал. На Розмари был златиборский джемпер. Полагая, что найдет девушку в тринадцатом номере, убийца проник туда, но в кровати была Юлиана в этом самом джемпере. Она, вероятно, спала. Вполне объяснимо, учитывая их сходство, что Черный человек перепутал девушек. Тем более что на шее Юлианы был шелковый шарф. Убийца задушил ее этим шарфом, пребывая в уверенности, что избавился от свидетеля. Позднее, увидев Розмари живой и невредимой, он был растерян и напуган. Она же в его присутствии подтвердила, что столкнулась с Черным человеком. У него был выбор: бежать или убить Розмари. Исчезни он внезапно, подозрение неминуемо пало бы на него, поэтому он выбрал убийство. Убийца проник в номер… и затянул шарф на шее третьей жертвы. — Сенечич замолчал и обвел нас грустным взглядом.

Воцарилась мертвая тишина. Мне показалось, таящая угрозу.

— Простите, — заговорил вдруг Штраус, — но обе комнаты были заперты изнутри. Как же этот Черный человек прошел сквозь запертые двери?

— Это главный вопрос, на который надо было найти ответ, что нам и удалось. Думаю, Черный человек подтвердит, что мы не ошиблись. Однако не будем терять время… Прошу вас, — Сенечич обратился к кому-то из группы Новака, — скажите милиционерам, чтобы привели первого свидетеля…

Вошла Катица Прпич, румяная, как спелое славонское яблоко.

Я окинул быстрым взглядом присутствующих. Все хранили спокойствие, а если на чьем-то лице можно было заметить следы волнения, то оно скорее было вызвано восхищением этой цветущей красотой.

— Катица Прпич, жена Степана Прпича, — представил ее Сенечич. — Садитесь, Катица. Прошу вас ответить на мои вопросы, и по возможности короче…

Катица кивнула.

— Вы были женой Степана Прпича…

— Я и теперь ему жена! — Катица покраснела еще сильнее.

— Некоторое время вы жили с Ромео Альфиери в Неаполе.

— Это моя ошибка!

— Однажды, когда Ромео находился в рейсе, к вам в дом пришел незнакомый человек, наш соотечественник. Что ему было нужно?

— Он сказал, что хочет повидать Ромео, что они вместе воевали.

— Он назвал свое имя?

— Что-то пробормотал, вроде Карабег. Точно не разобрала.

— Карабег. Это все?

— Нет, господин, только сейчас вспомнила. Когда он ушел, я заметила, что пропала фотография Ромео, которая стояла на столике…

— Вы рассказали Ромео об исчезнувшей фотографии?

— Нет, я не думала, что это важно.

— И последнее: приходил ли тот человек еще?

— Нет. Когда я упомянула Ромео о госте, он вроде бы задумался, но ничего не сказал.

— Спасибо, — поблагодарил Сенечич Катицу. — А теперь взгляните, пожалуйста, на всех присутствующих в этой комнате и скажите, нет ли среди нас этого Карабега.

Катица встала и внимательно посмотрела на того, кто оказался к ней ближе всех, — на следователя. Я видел, как она, размышляя вслух, покусывает губы.

— Больше всего он на вас был похож, — Катица замолчала в нерешительности, — только, кажется, постарше.

Послышался смех. Засмеялся и Сенечич:

— Круг подозреваемых расширяется! Придется и мне поискать алиби. — И вдруг, посерьезнев: — Смотрите еще!

Катица задержалась около одного из трех «близнецов» в черных пиджаках, сотрудников Новака. Это был лысоватый крепкого сложения мужчина среднего роста. Катица отрицательно помотала головой. Затем остановилась возле Штрауса: нет, не тот. Когда она посмотрела на меня и мы встретились взглядом, я увидел, что глаза у нее голубые и чистые, как славонское небо после грозы! Катица улыбнулась мне и подошла к Врабецу.

В комнате стояла тишина, поэтому голос Катицы зазвенел, словно колокол в сельской церквушке, когда она произнесла:

— Добрый вечер, господин Карабег!

Врабец вскочил как ошпаренный.

— Что это значит? Что за спектакль? Эта женщина лжет, лишь бы выгородить своего мужа!

— Успокойтесь, Врабец! — прикрикнул Сенечич. — Вы получите слово.

— Я ее никогда в глаза не видел! И в Неаполе не был! Посмотрите мой паспорт! — вопил Врабец.

— Спокойно! Спокойно! — стучал Сенечич по столу ладонью, требуя тишины. — Мы еще не закончили разговор… Я вас, Врабец не обвиняю… Моя задача установить факты.

Когда шум стих, следователь отдал распоряжение милиционеру:

— Введите главного свидетеля!

И спросил у Катицы:

— Скажите, у Карабега не было какой-нибудь особой приметы?

— Была, — начала было Катица. — Он…

— Ну, не будем торопиться. Об этом позднее. А вот и…

Дверь раскрылась, и на пороге появился Черный человек — в черном пиджаке и черной шляпе, надвинутой на самые глаза!

За его спиной я увидел Чедну Врзич.

Штраус и Врабец вскочили со своих мест одновременно. Во взгляде Штрауса мелькнуло сомнение, а во взгляде Врабеца — страх.

Пиджак болтался на Черном человеке, как на огородном пугале. Я не мог сдержать смех. Да, у Сенечича поистине талант устраивать театр ужасов!

— С удовольствием представляю вам Черного человека, — произнес он, указывая на главного свидетеля. — Розмари Штраус!

Амалия Новичич вскрикнула, однако в обморок падать не стала. Она ошеломленно уставилась на чучело в черном. Когда же наконец пиджак и шляпа были сброшены, нашему взору во всей своей ангельской красоте предстала Розмари, эта маленькая дрянь, из-за которой всем нам пришлось столько поволноваться. В особенности престарелому «папочке» Штраусу.

— Кто пытался вас задушить? — спросил Сенечич. — Чедна, переведите вопрос.

В полной тишине, по очереди оглядев всех, Розмари ткнула пальцем в официанта.

На этот раз Врабец не произнес ни слова. Он сидел, не шевелясь, вдруг постарев, понимая, что все кончено.

— Катица, расскажите, на что вы обратили внимание, когда Карабег-Врабец посетил вас в Неаполе?

— Знаете, когда он слегка выставил левую ногу, я увидела ортопедический ботинок. Но если брюки прикрывают ботинок, совсем ничего не заметно. Даже хромота…

— Врабец, подойдите!

Тот тяжело поднялся со стула и приблизился к следователю.

— Пожалуйста, приподнимите левую штанину!

И мы увидели ортопедический ботинок!

Когда Сенечич отдавал распоряжение увести Врабеца, к нему обратился Штраус:

— Не будете ли вы так любезны, господин следователь, объяснить нам кое-что?

— А именно?

— Да вот: как убийца прошел сквозь запертые двери и как моя… э-э… моя Розмари осталась жива?

— Задержитесь, Врабец, и наденьте пиджак! Я хотел бы, чтобы вы подтвердили или дополнили мои умозаключения… Вспомните, кто отпирал комнату, в которой отдыхала Юлиана? — обратился к нам Сенечич. — Врабец! Когда он вставил ключ в замок, дверь, вероятно, была незаперта. Задушив Юлиану, он вставил ключ в замок изнутри так, чтобы потом его легко можно было вытолкнуть. Так он и сделал: вытолкнул ключ, а вторым будто бы отпер дверь… В случае с вашей… э-э… дочерью все происходило несколько иначе. Она, как вы потребовали, заперлась в номере, пообещав никому, кроме вас, не открывать. Но ваша комната соединяется скрытой за ковром дверцей со служебным помещением для горничной. Эта дверца, замаскированная шкафом, наверняка была заперта. Врабец, отодвинув шкаф, отпер дверцу и проник в номер. Розмари на шум вышла из ванной и… убийца затянул на ее шее шарф. Как он попал Врабецу в руки? Розмари оставила его в тринадцатом номере. Когда горничная убирала комнату, туда зашел Врабец, увидел шарф и на всякий случай сунул его в карман… На этот раз жертве повезло: из коридора донеслись голоса, и убийца, решив, что дело сделано, поспешил скрыться. Он вернулся назад тем же путем, запер за собой дверцу, однако, как я полагаю, не успел поставить на место шкаф… Чедна пыталась искусственным дыханием вернуть Розмари к жизни, и ей это удалось. Тем временем мы обнаружили скрытую ковром дверцу. Когда Розмари пришла в чувство, у меня появилась мысль объявить ее мертвой! Я приказал милиционеру не пускать на этаж посторонних. Мы открыли комнату горничной, и я убедился, что шкаф сдвинут с места. Мы не стали его трогать. «Мертвую» Розмари «скорая помощь» увезла в больницу, чтобы там девушку осмотрел врач… Вы, Врабец, улучили момент и, вернувшись в служебную комнату, поставили шкаф на место. Вот и все! Правильно я изложил события, Врабец?

— В основном, — признал тот. — А где вы нашли пиджак?

Он был в черном пиджаке, который, надо признать, ему весьма шел!

— В шкафу. Ведь это ваш форменный пиджак! Вы думали, он не привлечет внимания, если будет висеть с остальной официантской одеждой. А черную шляпу вы бросили в корзину для грязного белья.

— Скажите, — попросил Врабец, — где я допустил ошибку?

— Ну что ж, объясню. Полагая, что после покушения на Розмари вы постараетесь скрыться, я в вашем присутствии обвинил в убийстве господина Штрауса. Таким образом я рассчитывал заставить вас отложить бегство. И в самом деле вы успокоились и остались. Благодарю. Хотите еще что-то спросить?

— Скажите, зачем вам понадобился весь этот спектакль, если Розмари меня узнала?

— В том-то и дело, драгоценный мой Врабец, что девушка не успела узнать вас! Когда мне стало ясно, что преступник — вы, я позвонил в больницу и попросил Чедну Врзич: «Пусть Розмари укажет на Врабеца!» Ну, теперь все!

— Нет, не все, — возразил я. — У меня есть вопрос. Где вы слушали курс режиссуры?

— В нашем городишке серьезных происшествий не бывает, — объяснил Сенечич, глубоко вздохнув, — ну и я, чтобы не скучать, в свободное время ставлю в драмкружке любительские спектакли!

Тимоти Тэтчер ИЩИ МЕНЯ В ПЕСКЕ

Potraži me u pjesku.
Timothy Tatcher,
Zagreb, 1976.

Перевод с хорватскосербского P. Грецкой


I

Моя секретарша Кэт Карсон всегда умела найти тему для беседы в самое неподходящее время.

— Шеф, вы уже читали это? — спрашивала она, когда я, забравшись в шкаф, обшаривал карманы своего зимнего пальто в поисках денег, с помощью которых можно было бы решить проблему утоления жажды в эту адскую жару.

Я не замечал протянутой газеты, почти целиком оказавшейся в прохладной внутренности шкафа. Острое плечо вешалки уперлось мне в лицо, и очки соскочили. Мое внимание было всецело поглощено осязательной способностью кончиков пальцев, которые прощупывали карманы, обнаруживая сломанную расческу, перчатку с левой руки, два входных билета на соревнования по боксу, участники которых давно уже покинули ринг, скомканный кулек с несколькими зеленоватыми конфетками, утратившими свои основные признаки, и, наконец, монетку.

Я стремительно вытащил руку на свет.

— Я задала вам вопрос, — уже дулась Кэт, не переставая протягивать мне газету.

Установив, что обнаружил сущую мелочь, я раздраженно бросил монетку на стол. Она глухо звякнула.

— Ну что там у вас? — буркнул я.

— Я спросила, читали ли вы это? — повторила Кэт обиженно. — Вы же любите повторять, что человек вы начитанный, склонный к классике и поэзии. Мне интересно, привлекло ли вашу прозорливость данное сообщение?

В ее голосе слышалась откровенная вздорность. Мне не хотелось идти у нее на поводу и ввязываться в бессмысленную дискуссию, которой не будет конца, и я промолчал. Пожал плечами и взял монетку. Неизвестно, когда и что тебе понадобится, говаривал мой прапрадядюшка Мортимер, обнаруживший веревку, на которой шериф вешал конокрадов. И впрямь на этой самой веревке какое-то время спустя повесили моего прапрадядюшку Мортимера.

— «Дж. Дж. Рокфеллер подарил своей секретарше по случаю ее выхода на пенсию бриллиантовое колье», — читала Кэт с пафосом.

— Браво! — развеселился я. — Выходите на пенсию!

Она остановила меня холодным взглядом.

— Главное не пенсия, а подарок! — с убежденностью возразила она.

— Дж. Дж. Рокфеллер не финансирует агентство «Фиат-люкс»,[27] — объяснил я своей секретарше существенное различие между нами. — Кроме того, его родители оставили ему приличный куш, а мне мои — ничего…

— Шеф, жара безусловно оказывает вредное воздействие, — осторожно прервала мои объяснения Кэт, — однако я не вижу иных причин, кроме упрямства и слабоволия, которые бы мешали человеку понять суть дела. Никто не сравнивает вас с мультимиллионером, хотя кое в чем вы и схожи — у вас обоих есть секретарши!

— Да у него их тьма!

— Может, и вы желаете заполучить еще одну Кэт Карсон? — ухмыльнулась она.

Меня передернуло.

— У обоих есть секретарши, — констатировала она. — Следовательно, у обоих есть обязательства в отношении их. Он доказывает это подарком: за выход на пенсию преподносит бриллиантовое колье. Вы могли хотя бы выплатить то, что мне причитается.

— У меня нет денег, — отрезал я.

— И…

— У меня ничего нет, — мрачно констатировал я. — Нет даже мелочи на прохладительный напиток. К тому же, если Джимми не даст нам в долг…

— Меня интересует не прохладительный напиток, а причитающаяся мне сумма!..

— Но касса пуста!

— Кто сказал?

— Я!.. Или, может?..

Ее пухлые губки растянулись в презрительной улыбке. Кончиками пальцев она коснулась выреза маечки.

— Кэт, дорогая!

Она поморщилась.

— Без сантиментов, шеф, — произнесла холодно. — Мы говорим о важных вещах. О моей зарплате, о долге…

— Откуда я вам возьму деньги? Насколько я…

Она удовлетворенно фыркнула.

— Пятьдесят кусков! У старухи Уэндел. Я уверила ее, будто она должна нам еще сотню за то, что нашли ее Фифи в джунглях столицы. Она поломалась, и я согласилась на половину. Ну и вот…

Во мне проснулась совесть.

— Но ведь собачку привел живодер…

— Он привел ее к нам, а мы передали Фифи миссис Уэндел. У нас были расходы…

— Два доллара и пачка сигарет!

Моя секретарша не дала сбить себя с толку.

— У нас были расходы, — повторила она. — Кроме того, оплачивается и престиж фирмы… Таким образом, наш тариф гораздо выше… Я объяснила миссис Уэндел, что мы пошли ей навстречу, поскольку она и ее Фифи наши постоянные клиенты…

Кэт завелась и теперь могла рассказывать до светопреставления.

— Кэт, — прервал я ее тираду, — я приглашаю вас выпить чего-нибудь холодненького!

— А долг?

— Будет и плата! Но сначала мы пойдем и чего-нибудь выпьем. Эта жарища меня доконает!

— Шеф, у меня есть предложение лучше! — воодушевилась секретарша. — Мы отправимся на природу!

— С пятьюдесятью долларами? Вряд ли мы доберемся до Никарагуа!

— Мы отправимся на Лонг-Айленд![28] Искупаемся, освежимся! Это, конечно, не Майами-Бич,[29] но… надо ли обращать внимание на столь пустяковые различия?!

Меня раззадорила мысль нырнуть в прохладную прозрачную морскую воду.

— Едем! — обрадовался я. — По дороге мы обсудим вопрос о долге. А может, и о повышении зарплаты.

Она с сомнением поглядела на меня и не отреагировала.

— Я возьму ваши плавки, — только и сказала.

— Не забудьте и свои, — хохотнул я, обретая обычное расположение духа. — Или, может, мы отправимся на нудистский пляж?

— Я свой купальный костюм всегда ношу с собой, — отрезала она официальным тоном и вытащила из огромного кармана металлическую коробочку.

— А это случаем не пудреница?

Кэт мне растолковала, что это действительно пудреница, однако, поскольку пудра кончилась, она теперь носит в ней купальник, ароматизированное бумажное полотенце, губную помаду и еще кое-какие мелочи. Мне не захотелось затевать разговор о размерах купального костюма, умещающегося в обычной пудренице, ибо нас ждало море, ныряние, покачивание на волнах и прочие летние радости.

По пути мы все-таки завернули к Джимми и поразили его, выложив пять долларов в счет долга, а после того как увеличили его на семь с половиной — на скорую руку выпив два коктейля «джинджер» и проглотив кое-что из еды, — мы отправились на Нью-Йоркский пляж.

Добрались мы туда через три часа сорок семь минут взмокшие и, естественно, раздраженные толкотней среди других таких же взмокших и раздраженных любителей природы, растерзанные и помятые, но счастливые, ибо всем неприятностям пришел конец и нас ожидали только наслаждения.

— Нужно подыскать удобное местечко на берегу, поближе к отмели, — посоветовал я своей секретарше, которая летела на три шага впереди меня и ловко обходила менее агрессивных кандидатов в купальщики.

В общем-то это не проблема — найти место на пляже протяженностью в десять с чем-то миль, где расположилось всего-то два-три миллиона отдыхающих. После блуждания в поисках удобного местечка, продолжавшегося не более пятидесяти минут, мы остановились на песчаном бугорке, с которого можно было увидеть море, если чуть вытянуть шею и продраться взглядом сквозь лес зонтиков и стену медно-опаленных, кроваво-поджаренных и невинно-молочных тел жителей Нью-Йорка и его пригородов. Пусть мне теперь кто-нибудь скажет, что китайцев очень много!

Я разделся, довольный, что натянул плавки еще в конторе, ибо здесь на пятьсот миль вокруг не было ни единого кустика, за которым можно было бы скромненько с этим управиться. Я хотел было спросить Кэт, как она собирается решить проблему с переодеванием, и повернулся к месту, где она сбросила свой полотняный мешок. Там я обнаружил, что на нее то ли накинулся рой ос, то ли случилось нечто непоправимое. Это мне пришло в голову, когда я глядел на ее судорожные телодвижения, руки, спрятанные под юбкой, заведенные глаза.

— Кэт! — осторожно окликнул я.

Она подняла ресницы и улыбнулась. Сделала еще несколько неловких танцевальных па, высвободила руки, потянулась к концу молнии — благо было недалеко! — и резко поднялась.

Я закрыл глаза, бормоча что-то осуждающее по поводу аморального поведения в общественном месте. Когда же я открыл их, моя секретарша с равнодушным видом оглядывалась, одетая в состоящий из двух частей купальный костюм интенсивного желтого цвета, правду сказать — минимальный, но все же костюм, по крайней мере кое-что прикрывающий. Я облегченно вздохнул.

— Вы, женщины, — сказал я своей секретарше, — обладаете качествами, которые иной раз ошарашивают.

— А что теперь вы хотите отметить? — удивилась она. — Разве был повод?

Я промолчал. Пнул красно-зеленый пластиковый мяч, передвинул чью-то ногу, переставил плетеную корзину — имитация мочала — и сел на руку женщины с индийским носом, на котором сушилась какая-то бумажка. Женщина что-то пробормотала, вытащила из-под меня руку, и я коснулся песка. И взвизгнул, ибо песок был обжигающе горяч, а мое тело к этому еще не приспособилось.

— А ботинки? — поинтересовалась Кэт.

— Успею, — буркнул я, похлопывая по тем частям тела, которые после соприкосновения с раскаленным песком зудели.

— Как, разве мы не пойдем в воду? — капризничала секретарша. — Зачем же мы сюда приехали?

Я процитировал ей извечную мудрость своей тетушки Полли, которая никогда не была на пляже, но достоверно знала, что, придя туда, надо некоторое время отдохнуть, дабы успокоить организм, остыть и что-то там еще, и только потом, спустя полчасика, а то и больше, осторожно войти в воду, причем погружаться в нее постепенно. Я всегда придерживался этих правил и теперь потребовал этого от Кэт, которая злилась, покуда не заметила двух горилл с заросшими шерстью грудью и спиной, которые непристойно таращились на нее и на все то, что ее купальный костюм не скрывал. Я разгреб верхний слой песка, ввезенного, скорее всего, из Абу-Даби[30] вместо нефти, и улегся навзничь на мягкую естественную постель. Хе-хе-хе, вот это да! Природа, солнце, свежий воздух, пляж, Фифи, миссис Уэндел — может ли быть что-нибудь лучше?

Похоже, я задремал. Волны с шумом накатывались на песчаную отмель и откатывались обратно, с криками носились чайки, а солнце не хуже самых искушенных любовниц ласкало мое тело, жаждущее покоя, воздуха и нежных прикосновений.

— Простите, — обратился ко мне толстяк в красной соломенной шляпе и забрал с моего голого живота кусок помидора, выпавшего у него из нейлонового пакетика.

Женщина в зеленом купальнике, которого бы хватило покрыть приличный стадион для бейсбола, не иначе забыла дома очки и потому прошлась по мне, направляясь к продавцу кока-колы.

Очаровательная веснушчатая девчушка с длинным «конским хвостом» прилепила мне на грудь кусок хлеба, намазанного мармеладом.

— Вы еще не отдохнули, шеф? — спросила Кэт, поддев пальчиками ноги меня под ребра. Моя секретарша в своем мини-бикини растянулась в довольно-таки вызывающей позе, что не подобает скромной служащей сыскного агентства.

— Отдохнул? Да я нуждаюсь в медицинской помощи. И содействии городской службы чистоты! — пробурчал я, смахнув с лица комок мороженого, откуда-то свалившегося на меня.

— Пошли же наконец в воду! — взмолилась Кэт. — Атлантика вас и освежит, и вылечит!

Не бог весть с какой радостью я покорился ее желанию и присоединился к неисчислимой массе купальщиков на пляже, протянувшемся на неизмеримое расстояние.

— Извините, — моего плеча коснулся крохотный мужчина с цыплячьей грудью, на которой под микроскопом можно было бы разглядеть даже кое-какую растительность.

— Что?

— Вы не видели где-нибудь здесь мою супругу?

Я удивленно посмотрел на него и указал пальцем на находившиеся за моей спиной сотни тысяч женщин, подставлявших свои тела солнечным лучам.

— Мне кажется, она где-то там! — ответил я как можно любезнее.

Похоже, это сообщение искренне обрадовало моего незнакомого собеседника.

— Вы думаете? — он даже подпрыгнул на месте. — Вы в этом уверены?

Я не ответил ему, не желая уточнять, где бы он мог отыскать свою супругу, ибо, во-первых, я до сих пор никогда не встречал его самого и вовсе не знал, как выглядит его супруга, и, во-вторых, Кэт уже проявляла нетерпение, выражая его многократными призывами. Разумеется, я двинулся за своей секретаршей, и мы вместе направились туда, где, по нашим предположениям, должно было находиться море.

Спустя примерно минут восемь неутомимого бега по воде, глубина которой не достигала колен, мы встретились с первой волной. Это произошло довольно неожиданно, особенно для меня, так как горизонт мне закрывала колонна человек в двести, бегом устремившаяся в морс.

Водная стихия, напоминающая фасад трехэтажного каменного дома, накрыла меня в какую-то долю секунды, сбила с ног, поволокла, подняла на гребень, затем сбросила, и я, беспомощный, перепуганный и неспособный противостоять этой чудовищной силе, глотая тошнотворную жидкость, похожую на слабый раствор нефти, захлебываясь, боролся за свою жизнь, молотя руками и ногами, вдруг осознал, что это конец и спасенья мне нет.

Но спасенье пришло так же неожиданно, как и волна. Через какую-то десятую долю секунды, которая показалась мне годами, я был выброшен на песок, как ненужная тряпка, избитый, жалкий, наглотавшийся воды.

— Что за чудо барахтанье в море! — услышал я голос Кэт, которую волна выбросила неподалеку.

— Да, прелестно, — пробурчал я, выплевывая морскую траву, — и все-таки остаток своих дней я бы с большей радостью провел в Сахаре.

— Как вам угодно! — согласилась Кэт и потянулась всей своей изящной фигуркой, уже опаленной солнцем.

Мы возвращались на место своего временного пристанища, осторожно и аккуратно прокладывая тропку среди множества тел, заполнявших пляж. Это было нелегким делом, ибо каждый неверный шаг порождал протесты, проклятия, рыдания или воинственные возгласы.

Кто-то опять похлопал меня по плечу.

— Вы не видели моей супруги? — спросил человек с цыплячьей грудью.

— А вы ее там не нашли?

Он качал головой и внимательно смотрел на мой рот, ожидая решения своей проблемы.

— Тогда поищите там! — указал я пальцем через плечо в сторону океана.

— Невозможно!.. Это невозможно! — услышал я за своей спиной его комментарий, который, однако, не произвел на меня ни малейшего впечатления.

Мы нашли свой оазис, и я опустился на песок. Раскинул руки и ноги на все четыре стороны света. Я был утомлен.

Слышал, как Кэт ворчала, что я невыносимый, скучный брюзга и что она никогда больше не поедет со мной купаться, но меня это не трогало. Я чувствовал, что погружаюсь в сон.

— Шеф, — донеслось до меня словно издалека. Затем голос, сопровождаемый потряхиванием правого — или левого? — плеча, стал громче. С трудом я открыл один глаз и встретился со взглядом секретарши. Ее лицо едва не касалось моего.

— Кэт, ну как вы можете?!

— Шеф!..

— Замолчите!

— Шеф, там…

Голос ее дрожал процентов на тридцать от страха.

— Что случилось?

— Там!..

— Что-то пропало?

— Ничего не пропало! Наоборот… Кое-что лишнее!

— Ох!

— Шеф!

— Ну что лишнее?

— Палец! Палец ноги!

Я снова закрыл глаз.

— Кэт, я не люблю глупых шуток!

Моя секретарша не сдавалась.

— Его схватила собака… Грызет и тащит… Ой, не могу этого видеть!

— Кого? Кого схватила собака?

— Палец!

Я засмеялся, не открывая глаз.

— Ну и что? Пусть ее прогонят… эту собаку! Или еще проще… пусть уберут ногу! Из-за этого вам не следовало бы меня…

— Не прогонят… Я не думаю, что это можно сделать… убрать ногу! Такие не в состоянии шевелить ногой или отгонять собак! Ведь это труп!

II

В вышине парил рекламный шар, призывающий нас усладить свою жизнь освежающими конфетами «Унифрикс», из транзистора ревел Элвис Пресли, какой-то малец во всю глотку звал маму, а моя секретарша поминала покойника.

— Там, — указывал ее палец, из-за чего во мне опять пробудилась тетушка Полли… Кэт не задумывалась о тетушке Полли. Для нее важнее был покойник и какая-то собака, возившаяся с чьим-то пальцем.

Я вскочил и водрузил на нос очки. Затем посмотрел в направлении, куда неприлично указывал палец моей секретарши. И похолодел, невзирая на палящее солнце.

Псина, по всей вероятности жившая под покровительством Лиги Наций, поскольку в ней соединилось по меньшей мере с десяток пород, остервенело тащила из песка палец с красным ногтем. При этом она фыркала, урчала и махала хвостом.

Я оглядел находившихся поблизости людей, особенно тех, кто сидел, лежал или стоял рядом с местом, где орудовал бесстрашный четвероногий, но никто не обращал на собаку никакого внимания. Ближайший к ней дебелый колосс в псевдоморской белой фуражке, надвинутой на левое ухо, сидел спиной к месту происшествия, создавая псине даже приятную прохладу. Увлеченный игрой на губной гармонике, которую огромными ручищами затолкал в пасть, обросшую усами и бородой, он не замечал происходящей возле него драмы. Остальные несколько тысяч отдыхающих развлекались каждый на свой лад или бессмысленно таращились в пустоту, равнодушные ко всему, что их не касалось.

Палец, с которым возилась собака, по-видимому, не принадлежал никому из окружающих. Палец был частью ноги, а нога — частью тела, засыпанного песком. Владелец пальца не реагировал на постоянные укусы агрессора и удары, которые наносила ему собачонка то правой, то левой лапой. Все говорило о том, что кусок мяса, прикрытый загорелой кожей и украшенный ярким ногтем, принадлежал кому-то, относящемуся к категории усопших. Иначе говоря — трупу.

— Я же говорила вам, что там труп! — шептала мне на ухо Кэт, судорожно впившись ногтями в мою ладонь.

Я не люблю, когда мне мешают размышлять, и еще меньше, когда навязывают выводы, к которым я прихожу самостоятельно с помощью научных методов дедукции.

— Знаю! Нечего трубить об этом всему свету! — отрезал я мрачно.

Кэт посмотрела на меня с удивлением.

— Неужели мы оставим это при себе?

— Что? Палец?

Она презрительно скривилась, что испортило ее вздернутый носик.

— Тайну! — пояснила она.

— Какую тайну?

Она указала на собачонку, которая дважды воинственно тявкнула и, вытянув хвостик, сделала стойку, вне всякого сомнения возмущенная человеческим экстремизмом.

— Папа, ну чего она так лает? — захныкал ребенок без каких-либо признаков одежды и прильнул к музыкально одаренному моряку. Тот немедленно отложил или проглотил — отсюда не было видно — свою гармонику.

— Кто, Росамунда?

— Собака… та… противная, большая, нехорошая! Я ее боюсь!

Росамунда забралась на колени к отцу, а он повернул голову, чтобы увидеть, о какой зверюге идет речь.

— Она укусит меня… — капризничала девочка, начав всхлипывать. — Прогони ее!

Заботливый отец цыкнул на собаку и угрожающе замахнулся. Но это ее нимало не смутило. Занятая пальцем, псина зарычала.

— Видишь, собачка кушает, — объяснил моряк дочери. — У нее тоже есть папочка, она не будет тебя кусать… конечно, если ты будешь хорошей, не станешь сердить папочку и мамочку и всегда будешь кушать супчик!

Ребенок все это пообещал, и моряк снова взялся за гармонику. Агрессивная собачонка была забыта. Все прочие окружающие даже внимания не обратили на драму, происходящую на Лонг-Айленде.

— Нужно сообщить в полицию! — пришел я к выводу.

— Вам, прославленному детективу?! — Кэт с удивлением посмотрела на меня. — Владельцу знаменитого агентства «Фиат-люкс» обращаться за помощью в полицию?!

— Что вы хотите от меня? Чтобы я арестовал кого-то из этих голопузых? Посмотрите, сколько их! По меньшей мере миллион!

— Хорошо, хорошо, — пошла на попятную Кэт. — И все-таки надо хотя бы идентифицировать жертву. Узнать, когда убита, как, чем! Для начала ее необходимо откопать! Не привлекая внимания, чтобы никто не видел!

Я рассмеялся и привлек внимание раскосой красотки в сине-желтом купальнике, облегавшем мелковатое, зато ладно скроенное тело и маленькие грушеподобные груди. Наши взгляды встретились, но, к сожалению, ненадолго. Я вернулся к своей секретарше.

— Здесь, на виду сотен тысяч людей? Незаметно, говорите? Смешно!

Кэт была не из тех, кто отступает.

— Вы же видите, мы здесь словно в пустыне, совсем одни. Чем их больше, тем меньше их касается происходящее вокруг. Кроме того…

Я скривился, однако на этот раз из-за того, что какой-то парень, ловя мяч, наступил на меня.

— Или, может быть, вы предпочитаете отдать славу сержанту Клею из Отдела по расследованию убийств?

Почему это люди выставляют полицию на первый план? А этот сержант Клей?! Я ничего против него не имею, уважаю его, хм, так сказать… ничего плохого о нем не думаю, даже считаю, что он достиг определенного успеха, хотя — об этом следует помнить — почти всегда, нет, всегда!.. благодаря мне и моему искусству… Иногда кое-чему он и мешает, вот… мне, например… Иногда бывает полезен… Однако не знаю, откуда у него такая репутация, почему о нем говорят как об удачливом полицейском, способном разобраться в любом деле, которое ему доверят, хотя бы с этим пальцем. Ведь он вовсе не сверхчеловек, а обычный полицейский сержант, исполняющий свои обязанности, за что и получает жалованье, причем, ей-богу, из нашего кармана, налогоплательщиков!

— Какое отношение к этому имеет сержант Клей?

Кэт пожала обнаженными плечами.

— Почему вы о нем вспомнили?

— Ну… Кто-то же должен расследовать случай, — попыталась уклониться от ответа моя секретарша. — Поскольку, очевидно, речь идет о преступлении, дело будет передано в Отдел по расследованию убийств. А поскольку сержант Клей служит именно там, он этим и займется и, может быть, раскроет тайну!

— Он? Именно он?

— Ну, если никто другой не поторопится… Я имею в виду какого-нибудь частного детектива, жаждущего славы и популярности…

Плечом я указал на место, где жестокая собака терзала человеческую ногу.

— Идентифицируйте его!

— Кого?

— Труп, разумеется, не пса же!

— Я?!

— Именно вы! По-моему, я имею право отдавать распоряжения своему персоналу. Ваше дело — исполнять!

Некоторое время она таращила на меня глаза.

— Поторопитесь, а то пропадет последний кусочек corpus delicti. Собака голодная и…

Мои опасения были обоснованны, ибо собачонка старательно грызла и тянула за палец. Нога все больше высовывалась из песка. Следует признать, это была красивая женская ножка. Голая,разумеется.

Кэт поднялась, осторожно огляделась и, убедившись, что никто за ней не следит, направилась к холмику, где покоилась жертва. Там она присела, потолковала с моряком о том, что, мол, задела его локтем нечаянно, запихнула ему в рот гармонику, засмеялась в ответ на его проклятия, чем и обезоружила его, погладила Росамунду по длинным волосам, отказалась от предложенной коробки с шоколадными конфетами, которую сунул ей под нос толстяк в адмиральской фуражке, нашла мой взгляд и подмигнула, не столько разыгрывая роль плутовки, сколько для уверенности в себе. И пока чайки кричали над нашими головами, Кэт пальцами ковыряла песок. Неожиданно она вскочила.

Я встал и, увлекшись рекламой кока-колы, ни на кого не глядя, всем своим видом и легкомысленным поведением стараясь не привлекать к себе внимания, подошел к ней.

— Ну что? — процедил сквозь зубы.

— Еще теплая!

— Черт возьми! — воскликнул я громче, чем предполагал, потому что босой ногой наступил на окурок и обжегся. Я плюхнулся наземь, ненароком придавив собачонку, которая отскочила, жалобно поскуливая.

— Дикарь! — обратилась ко мне толстенная пуэрториканка, выглядывавшая из-за огромного куска арбуза.

— В общественных местах окурки на пол не бросают! — огрызнулся я со злостью.

— Это не пол, а песок, — поправила меня маленькая Росамунда.

— Заткнись! — погрозил я ей пальцем, похлопывая одновременно другой рукой по обожженному месту. Не помогло. Я подпрыгнул как можно выше, скрючился, подтянул ногу ко рту и стал дуть на больное место.

— Ты чего орешь на моего ребенка? — поинтересовался здоровяк с заросшим щетиной лицом.

— Почему вы сдуваете песок на нашу еду? — заскулила женщина в зеленом цельнокроенном купальнике, позаимствованном с купола бейсбольного стадиона. — Это негигиенично!

— Папа, этот дядька меня обижает, — заплакала Росамунда без всяких оснований.

— Он? Тебя? Сейчас я ему покажу!..

Мне удалось оказаться в центре внимания не только ближайших, но сотен, если не больше, посетителей огромного пляжа. Наконец-то появился объект, достойный внимания, — многие надеялись, что дело дойдет до драки.

— Я обжег ногу… наступил на окурок, который кто-то бросил! — бесился я, чувствуя себя несчастным из-за происходящего. — А там написано, что нельзя бросать окурки и огрызки!

— Нельзя и сдувать песок на чужую еду! — заладила дама в зеленом.

— А я сейчас его самого брошу в урну, — пообещал моряк и стал подниматься.

Положение выправила моя секретарша.

— Ох, — промолвила она, кокетливо посмотрев на соседа с гармоникой. — Разве этим похваляются?

— Что? — вытаращился он на нее.

— Ничего, ничего… — оборвала сама себя Кэт. — Я думала опереться на вас, да… Так, ничего…

Моряк пялился на красотку в желтом бикини, забыв про меня, гармонику и Росамунду. И, что самое главное, остался в сидячем положении, словно высеченный из камня монумент среди песка. Кэт поблагодарила его улыбкой и прислонила свое хрупкое тело к горе мышц. Пролетавший вертолет береговой службы привлек внимание зрителей, почувствовавших себя обделенными из-за несостоявшейся потасовки. И вскоре на тридцать ярдов вокруг никто не ведал о моем существовании. Я был признателен им за беспечность.

— Так что вы сказали? — шепнул я секретарше, когда позволила ситуация.

— Этому пентюху? — указала она на моряка, державшего ее на своей спине и извлекавшего из гармоники страстные любовные призывы.

— Мне в связи с трупом!

— А-а… труп еще теплый!

— Как вы можете говорить такое? Вы полагаете, она жива?

Указательный палец Кэт опять углубился в песок.

— Не знаю… Может быть…

Рука замерла, она утвердительно кивнула.

— Еще теплая. Пощупайте.

Собачонка залаяла, негодуя, что мы мешаем ей заниматься делом. Я пнул ее, она снова залаяла, пока человек в морской фуражке не накрыл ее свободной ладонью.

— Чтобы не мешала вам! — улыбнулся он Кэт, ощерив широкие желтоватые зубы. Кэт с достоинством поблагодарила его, а собачонка отправилась искать спасения за милю к северо-востоку от этого места, забыв — бьюсь об заклад — об аппетитном пальце с красным ногтем.

Как только позволили обстоятельства, я сунул руку в песок и нащупал жертву где-то около упругой груди.

— Должно быть, она была молода, истинная красавица, — установил я, продолжая ощупывать тело. — Кэт, ищите подозрительных. Убийца наверняка находится где-то поблизости и следит за ходом событий. Тем более если поймет, что делом занялось агентство «Фиат-люкс».

— Блондинка! — воскликнула Кэт.

Я резко дернулся и огляделся — сначала налево, потом направо.

— Где? — спросил я.

— Жертва! Я вижу ее волосы.

— Мне кажется, она совершенно голая, — сказал я, — все возбужденнее шаря руками под слоем песка.

— Шеф!

— Что?

— Слышите?

Неужели нужно было что-то слушать? И все-таки я внимательно прислушался, но ничего, кроме гармоники и какого-то тихого посвистывания, не уловил.

— Нажмите на нее, шеф!

Голос Кэт обрел странный оттенок. В нем появилось что-то садистское.

— Слышите? — вновь спросила моя секретарша.

— Я уже сказал вам… хм…

В том месте, где находилась нога, слышался писк, который становился все громче. Я не стал дожидаться, когда Кэт снова предложит мне нажать на жертву. Торопливо обеими руками я разгреб песок, скрывавший тело, и воочию убедился, насколько хороша была высокая грудь. Тело на глазах уменьшалось.

— Кукла! Надувная кукла! — сделала вывод Кэт Карсон.

— Нелепая игрушка! — сказал я разочарованно. — Не понимаю людей, развлекающихся таким образом. А еще меньше тех, кто закапывает эти проклятые куклы посреди пляжа! Я предполагал, что обнаружится нечто подобное…

— И поэтому хотели позвать полицию? — отозвалась Кэт.

Задумчиво я засыпал песком останки пластиковой красавицы.

— Вы нигде не видели моей супруги? — в третий раз спросил меня откуда-то притащившийся миниатюрный мужчина с цыплячьей грудью.

— Может быть, это ваша супруга? — ответил я вопросом на вопрос и отряхнул песок, чтобы продемонстрировать кусок пластика.

Он внимательно посмотрел.

— Нет, это искусственная женщина. Моя была настоящая, живая.

— Была? Разве ее нет в живых?

Он кивнул лысой головой с седыми бакенбардами.

— Нет. Она мертва. Убита и закопана где-то здесь, на пляже. Однако, повторяю, она была настоящая!

Кэт разглядывала его, сморщив носик.

— Уважаемый, вам нужен доктор! Психиатр! А этот господин — детектив!

У лысого заблестели глаза, он как будто даже подскочил от радости.

— Детектив! Его-то я и ищу! Кто быстрее всех обнаружит труп моей супруги, если не детектив?

— Вы это серьезно? — осторожно спросил я.

Он с укором посмотрел на меня.

— Неужели такое может быть предметом шутки? Труп собственной супруги? Найдите! — продолжал он умоляюще. — Будьте добры, найдите мне ее! Она должна быть где-то здесь, уверяю вас! Что это для детектива? Пустяк.

Кэт и я молча переглянулись. И я невольно, каюсь, кивнул в знак согласия.



III

Мы устроились на высоких табуретах у стойки бара.

В складной времянке с низким потолком. Наигрывал автомат. Здесь было полно посетителей, главным образом в купальных костюмах, ибо сюда заходили прямо с пляжа, намереваясь сразу же вернуться обратно. Пахло табаком, пивом и чем-то сладковатым — средствами для загара и от пота.

В уголке здоровенная бабища собрала вокруг себя тройку подростков и шепотом разжигала их любопытство, объясняя азы секса. Пьянчужка, похожий на огородное пугало, отчаянно спорил с другим о заездах, состоявшихся в прошлую субботу, а воинственный ковбой с рекламного щита под дулом пистолета требовал от посетителей, чтобы они пили сок «Еден», которого в этом заведении не было и в помине.

Наш новый знакомец отличался от всех посетителей. Он был в темном костюме в легкую полоску, при галстуке; струйки пота стекали по его щекам, и тем не менее он не расстегивался. Белая рубашка с воротничком, не имеющим ничего общего с модой, неопределенного цвета галстук, старый и поношенный, булавка с дешевой имитацией рубина в форме листа клевера — вероятно, в память о делах, с которыми он соприкасался на сталелитейных предприятиях Питтсбурга, — свидетельствовали об известном кокетстве владельца и отсутствии возможностей держаться на желаемом, более высоком уровне. На остроносых стоптанных туфлях виднелись песчинки, налипшие по дороге сюда, и все-таки обувь блестела.

Я расстегнул уже четвертую пуговицу на своей клетчатой спортивной рубашке и шумно вздохнул. Кэт притащила вентилятор, который едва-едва шевелил тяжелый воздух, хотя занимался этим весьма старательно.

— «Бурбон»? — спросил я высокую договаривающуюся сторону.

Кэт сверкнула на меня глазами.

— Мне кажется, слишком жарко! Солнце палит, а это может привести к нежелательным последствиям! Поэтому предлагаю кока-колу. Тем более для нашего друга…

— Меня зовут Пиппинс, Дионисий Пиппинс! — вставил новый знакомый и неловко взгромоздился на табурет.

— Итак, мистеру Пиппинсу кока-колу, — заказала моя секретарша, — и два «бурбона».

— А солнце? — спросил я.

— О'кей, — сразу же согласилась Кэт. — Тогда два двойных «бурбона»!

Пока бармен обслуживал нас, я разглядывал мужчину с цыплячьей грудью, который, согласно его словам, откликался на имя Дионисий Пиппинс. Первое, что я отметил, — это капелька пота, повисшая на кончике его носа.

— Скажите, — начал я осторожно, — о чем, в сущности, идет речь? Там, на пляже, впопыхах я не все понял.

Пиппинс смотрел на меня так сосредоточенно, словно вопросы ему задавал председатель Сенатской комиссии по расследованию подрывной деятельности.

— Ну же, мистер Пиппинс, — уговаривала Кэт, — расскажите мистеру Тэтчеру обо всем. Откройтесь, вам воздастся, и это будет совсем недорого.

Я тихонько присвистнул, и тут же подошел бармен.

— Еще по одной? — спросил он.

Кэт отмахнулась.

— Выходит, это хищение, не убийство? — заключил я.

— Сначала она была убита!

— Сначала? — допытывалась моя секретарша.

— Мистер Пиппинс сказал «сначала», и нет нужды сомневаться в его словах! Значит, все-таки убийство! — подытожил я, кивнув головой, и выплеснул жидкость из немытого бокала.

— Сначала ее убили, а потом обокрали! — уточнил мистер Пиппинс.

— Убийство и хищение!

Я продолжал кивать головой, но теперь с большим удовольствием, поскольку наконец уяснил суть проблемы.

— И кража!

Я поперхнулся. Зато вмешалась Кэт:

— Это мы уже слышали. — Она любезно улыбнулась договаривающейся стороне и незаметно сняла пушинку с его пиджака. — Хищение и кража — это одно и то же, хотя для отчуждения человеческого существа есть более подходящий термин — «похищение».

— Я говорю о краже перстня! — безжалостно поправил Дионисий Пиппинс.

Новый факт ошеломил меня как удар мокрой тряпкой по голой спине.

Кэт подняла руку и щелканьем пальцев пыталась привлечь внимание бармена, резавшего в сторонке ветчину.

— Выпьем чего-нибудь, — предложила секретарша. — Вы, шеф, еще не выпили свое. Ну что же, пойдем по второму кругу.

Я выпил остатки виски и передернулся. Впрочем, оно действовало куда мягче, чем сообщение мистера Пиппинса.

— Откуда взялся перстень? — спросил я, глубоко вздохнув. Бармен уже наполнял наши бокалы.

— Не взялся! В этом-то и дело!

Дионисий Пиппинс вытащил из кармана огромный носовой платок (я было подумал сначала, что это полотенце, но ошибся) и вытер лоб и нос.

— В чем дело?.. Вы имеете в виду перстень?

Он кивнул, и с носа капнула очередная капелька пота.

— А ваша супруга? С ней все в порядке?

Он снова кивнул утвердительно.

— Хм. — Я перевел дух и глубоко задумался.

Инициативу перехватила Кэт Карсон из агентства «Фиат-люкс».

— Мне кажется, — начала она, надо отдать ей должное, осторожно, учитывая характер договаривающейся стороны, — вы ищете и жену, и перстень.

Получив снова утвердительный ответ, Кэт сделала вывод:

— А нас хотите нанять, чтобы мы нашли и то, и другое. Это две задачи. Два дела. Естественно, двойной гонорар.

Музыкальный автомат замолк — кончилась бравурная музыка, и теперь он продолжал свое дело, намереваясь предложить любителям танцев другую, еще более шумную музыку.

Пиппинс воздел руки.

— Только одно! Найдите одно из двух, и я буду удовлетворен! Одно дело — один гонорар!

Носик моей секретарши начал морщиться, и я понял, что мужчине в темном костюме не поздоровится. Кэт строго погрозила ему пальцем.

— Мистер Пиппинс, с вашей стороны это некрасиво! Ведь не может вам быть все равно, найдем мы вашу супругу или какой-то грошовый перстень!

Однако ему это было все равно. Именно так он и сказал.

— Мне все равно. Перстень у нее на пальце. Его нельзя снять. Поэтому, если вы найдете ее, я получу и перстень. И напротив, вы вручаете мне перстень, я получаю и ее! Хотя…

— Хотя?..

В голосе моей секретарши послышались угрожающие нотки.

— Хотя в настоящее время мне нужен лишь перстень! Дорис мертва…

— Дорис — имя вашей супруги, смею я предположить, — невежливо прервал я его.

— Да, Дорис мертва, из-за нее у меня будут лишь расходы. Я имею в виду похороны и прочее. Однако ладно, вы можете вернуть мне и ее. Согласен!

Кэт, хотя ее никто не заставлял, выпила свой «бурбон». Залпом, до дна. И повернулась ко мне.

— Шеф, это дело наше агентство не может взять. Как член Лиги самоутверждения и эмансипации женщин, я не могу допустить, чтобы цена женщины приравнивалась к цене какого-то перстня!

— Это не какой-то!.. — попытался спасти положение наш нежданный клиент.

— Будь он золотой или платиновый — все равно! — не позволила сбить себя с толку Кэт. — Я не могу этого допустить. Тут дело принципа. Какое свинство!

— Постойте, постойте… — не сдавался мужчина в темном. — Вы не бросите меня. Не можете этого сделать! Не смеете!

— А вы можете бросать на чашу весов какой-то перстень, когда на другой чаше — ваша молодая, красивая, очаровательная супруга?!

— Откуда вы знаете, что она молодая и красивая? — удивился Дионисий Пиппинс.

Я еще раз внимательно посмотрел на его вытянутый узенький нос, маленькие беспокойные глазки, впалые щеки и тонкие губы, которые он нервно покусывал.

— Да, Кэт, как вы пришли к этой мысли? — поддержал я его недоумение.

Кэт пожала плечами и огляделась.

— Так, — ответила она. — Я вспомнила, ну… в жизни всякое бывает…

— Но она в самом деле молода и красива!

Голос вдовца прервался. Однако он не отказался от борьбы.

— Вы не имеете права меня бросать! — Пиппинс обратился ко мне, полагая, что у меня более мягкое сердце. — Я отдам вам все, что у меня есть!

— А это много? — спросила Кэт, не поворачиваясь.

— Ну… перстень стоит по меньшей мере шестьдесят тысяч долларов. А это лишь часть коллекции. Небольшая, очень небольшая часть!

— Хм-м… — задумалась Кэт, поколебавшись в своей принципиальности.

— Идет, мистер Пиппинс, — решил я. — Мы берем это дело, напоминаю, что услуги наши стоят дорого. Качественны, оттого и дороги. Мы посетим агентство и выполним формальности. Но предварительно вы должны изложить нам все детали, чтобы мы, не теряя времени, могли приступить к делу. Позвольте мне сказать, что полученная от вас информация пока что весьма скудна, если не сказать — путанна…

— В самом деле? — удивился наш новый клиент, уже второй в этом году. — Весьма сожалею! Видите ли, мне показалось, вы сами разберетесь в этом деле. Эй, парень, — обратился он к бармену, — налей нам еще по одной!

— Кока-колы?

— Вот еще! — отмахнулся Пиппинс. — Дай нам чего-нибудь покрепче, нам надо серьезно поговорить.

Из автомата послышалась самба, а пьянчужка сполз по основанию вешалки на грязный пол. В помещение с шумом ввалилась компания нелепых девиц и парней.

Освещенный луной пляж был пуст, когда мы отправились обследовать те места, где, по словам мистера Пиппинса, разыгралась драма. На песке валялись остатки пищи, брошенные мячи, баллоны от дезодорантов, полиэтиленовые мешочки, сломанные стульчики и раскладушки. Земля была неровной, в ямах и колдобинах, что после двойных «бурбонов» создавало известные трудности на пути к месту, где, как достоверно знал Дионисий, покоились останки его Дорис.

— Погоди, погоди… — говорил человечек, обнимая меня за плечи, — нам нужно отыскать бугорочек, возле которого торчала палка с каким-то флагом!

Я тоже обнял его, отчасти чтобы поддержать, поскольку он споткнулся, отчасти чтобы самому сохранить равновесие, которое трудно было сохранять после посещения бара. Кэт плелась сзади, недовольная происходящим, особенно тем, что расплачиваться в баре Пиппинс без зазрения совести предоставил агентству «Фиат-люкс».

— Здесь нет бугорка с флагом, — сердилась моя секретарша, шагая позади нас.

— Как это нет? — удивился Пиппинс и внезапно остановился, что сразу выявило проблему моего равновесия. — Должен быть. Вчера был, должен быть и теперь!

Что-то словно сверкнуло передо мной в ночной мгле.

— Вчера? Разве все это произошло вчера? Не сегодня? — удивлялся я.

— Тимоша, не валяй дурака! — рассмеялся Дионисий. — Разве могли бы укокошить мою Дорис среди бела дня? На пляже, при пятидесяти миллионах свидетелей! Как ты представляешь это себе, старик?

— Шеф, — откуда-то сзади подала голос Кэт, — бросим этого пьянчугу и вернемся в город. Я хочу спать, а когда я хочу спать, мне не хочется таскаться по песку!

— Что? Неужели вы меня бросите? — испугался Пиппинс. — Покинете, когда мне особенно тяжело, когда мне хочется плакать, когда я остался один, без Дорис, без перстня?!

— Уф! — яростно шипела Кэт.

— Успокойся, Диззи, — пытался я утешить друга. — Мы тебя не бросим, но ты же сам видишь, что бугорка нет, флага нет, Дорис нет, а мы хотим спать, мы устали, сегодня мы уже разобрали несколько запутанных дел, нашли Фифи, разоблачили мошенников. Теперь нам надо отдохнуть. Встретимся завтра… Скажем, в одиннадцать, и хорошенько поищем флаг, перстень и твою дражайшую Долли…

— Дорис…

— И ее, разумеется… все сделаем для нашего Диззи!

Пиппинса неожиданно прорвало:

— Завтра в одиннадцать? Когда опять будет полно народу? Не пойдет, эта пустая идея отпадает! Сегодня я целый день бродил по пляжу, где собралось несколько миллионов бездельников — и ничего! Нет, этого нельзя делать днем! Только ночью… вот так… в темноте!

Он уселся на песок и пригласил меня разделить компанию. Я опустился рядом на теплый песок.

— Я уморился, — сказал он. — И не удивительно! Такая ночь…

— Такой день, хотели вы сказать, — заметила сверху Кэт. — У вас был ужасный день… Я понимаю вас!

— Такая ночь… — упрямо повторил Дионисий. — Мы с Дорис брели по пустому пляжу, взявшись за руки, бегали, догоняли друг друга, падали, поднимались… вдруг…

— Постой-ка, — попытался я поставить все на свои места, — ты говоришь об этой или прошлой ночи?

— Прошлой, конечно!

— Итак, вы развлекались в темноте, бегали, падали, устали… затем вы поняли, что вам хочется спать, и пошли домой, баиньки! Все так же, как у меня, — подытожил я сонным голосом. — Я хочу спать, хочу домой!

— Вдруг кто-то стукнул меня по голове! — напомнил о себе наш клиент.

— Для другого вы и не годитесь! — поддакнула Кэт.

— Один раз, второй… — Дионисий ощупал лысую голову. — Вот сюда! Каким-то твердым предметом.

— Орудийный снаряд? — поинтересовался я, увлеченный рассказом.

— Скорее бита для бейсбола, — отвечал мой друг. — После первого удара я еще был в сознании, но когда этот хромоногий хватил меня второй раз…

— Хромоногий, сказали вы? — переспросила Кэт и ткнула меня носком туфельки в бок.

Я посмотрел на нее удивленно и сердито, потому что чуть было не потерял равновесие и не свалился на песок. Она же вытянутым пальцем указывала мне на что-то, и я постарался понять, в чем дело. Однако с моей лягушачьей точки зрения я ничего не видел — может быть, и из-за действия алкоголя. Я покачивался на ночном ветерке и никак не мог сообразить, куда надо глядеть — на песок, на луну или виднеющиеся вдали освещенные верхушки небоскребов. Наконец я поднялся, и все стало проще. Кэт поддерживала меня одной рукой, а другую снова вытянула в темноту, и я смог проследить направление, которое она указывала.

— Ох, как меня треснул проклятый! — пыхтел где-то внизу Дионисий Пиппинс.

Во мраке, со стороны пучины, там, откуда доносилось дыхание океана и шум волн, чернел силуэт человека. Скорее всего, это был служащий пляжа, уборщик, что ли? Он обходил опустевший пляж и палкой с острым наконечником собирал мусор в огромный мешок.

— Бейсбольной битой? — прошептал я чуть слышно.

Уборщик был сильным человекообразным, широк в плечах, в старых матросских штанах. Он не спеша делал свое дело, переходя от одной кучки мусора к другой и ловкими движениями складывая забытые и брошенные предметы в мешок. Прихрамывая, он приближался к нам.

— Хромой? — подала голос Кэт.

IV

Иногда человеку вдруг хочется чего-то необычного.

Однажды среди ночи мне захотелось спуститься по Ниагаре. В другой раз, непонятно почему, — слетать в Гонолулу или распевать серенады на какой-нибудь темной мадридской улочке. Когда я был школьником, мне частенько казалось, будто в класс является Буффало Билл и уводит меня в далекие необъятные прерии, куда не доберется учительница. Я слышал, что приговоренные к смертной казни выражали как последнее желание накануне газовой камеры выткать ковер в несколько миль длиной. Забавно, не правда ли?

В этот момент я всем своим существом почувствовал какой-то зуд, неодолимое желание пробежаться по мелкому, мягкому, еще теплому песочку, скатиться с горки, состоящей из миллиардов песчинок, подняться на следующий холмик и бежать, бежать далеко-далеко — подальше от этого хромого сторожа с палицей в сильной руке, что ковылял в нашу сторону, надвигаясь неотвратимо и грозно.

И я это совершил, ей-богу!

— Шеф, — услышал я, как кто-то, вероятно Кэт, крикнул мне вслед, что-то кричал и Дионисий, только я не хотел их слышать; я мчался, порой падал, увязал по колени в песке, шатался, спотыкался, тяжело дышал, потел, голова кружилась, в страхе я чувствовал, как кто-то догоняет меня, может, это было нечто неощутимое, нереальное, но кошмарное.

Потом я почему-то остановился, может, споткнулся, не знаю, только вдруг потерял равновесие и, раскинув руки, рухнул лицом в песок, который тут же заполнил рот, нос, разве что не глаза, и то благодаря очкам. Некоторое время я лежал не шелохнувшись, ожидая чего-то.

Никто ко мне не подходил, никто не крался по песку, никто не замахивался дубиной. А вкус песка — только сейчас дошло до сознания — был препротивный, напоминающий вкус тряпки поломойки с легким ароматом нефти. Тьфу!

Я поднял голову и услышал чьи-то шаги.

— Шеф!

— Кэт?

— Шеф!

— Я здесь, — ответил я секретарше, почему-то уклонявшейся влево. Я перевернулся на спину и уставился в небо. Оно было затянуто облаками, звезды исчезли, не было даже луны. Я снял очки и протер их краешком своей клетчатой рубашки. Луна, озорница, опять появилась в прозрачной ночи, а звезды стыдливо подмаргивали. В затылке побаливало. И это они выдают за «бурбон», подумалось со злостью.

— Что с вами, шеф?

Кэт остановилась надо мной, подбоченившись и притопывая ногой, что означало нетерпение.

— А в чем дело?

— Вы случаем не сумасшедший?

— Мисс Карсон! — холодно напомнил я о стене, отгораживающей работодателя от подчиненного.

— Мы сидим с этим болваном, потерявшим жену и перстень, слушаем его болтовню, и вдруг вы ни с того ни с сего взбрыкиваете, словно жеребенок на лугу, несетесь без всяких объяснений на берег, не простившись, даже не сказав, не следует ли пригласить этих здоровяков парней из психиатрической больницы!

— Мисс Карсон!

— Или, может быть, у вас была особая причина вести себя подобным образом? Бросить нас как идиотов, убежать, когда я, ваша секретарша, даже понятия не имею о том, что вас мучит, какой бес вас попутал?!

— Заткни-ись!

Приказ прозвучал как выстрел, эхо еще долго отдавалось и перекатывалось над морской пучиной. Этот вопль вроде отрезвил меня. Я поспешил исправить положение.

— Кэт, дорогая, неужели вам никогда… это… неужели у вас никогда не возникало желания убежать, разрыдаться, разорвать цепи цивилизации?..

Моя секретарша молча разглядывала меня, и свет луны подчеркивал строгость выражения ее лица.

— Кидаться в песок?.. Нет!

Она безмолвно и медленно покачала головой.

— В самом деле?

— Нет, шеф! — сказала озабоченно.

— Вы — дитя города, — вздохнул я, — у вас отсутствует крепкая, исконная связь с природой. Жаль! Я полагаю, вы многое потеряли!

— А у вас есть?

— Что?

— Эта… исконная связь… с природой…

Я утвердительно кивнул и стал всматриваться в силуэт, который все увеличивался в размерах. Я не слышал, сказала ли она «жаль», ибо все мое внимание было сосредоточено на том, чтобы установить, не движется ли за Пиппинсом — это был его силуэт — еще кто-нибудь, и если движется, то не хромает ли он и есть ли у него что-нибудь в руке.

Дионисий был один. Запыхавшийся, он добрался до нас, пробормотал какое-то проклятие и повалился на песок.

— Бегаю за вами всю ночь! — проворчал он, переведя дух.

Я отмахнулся.

— Кое-кто бегал куда больше, и все-таки я не взялся за их дело!

— А за мое? Мы же договорились!

Я мельком взглянул на Кэт. Она по-прежнему молча разглядывала меня, словно изучала.

— Мы возьмемся, Кэт?

Она пожала плечами.

— Это зависит от вас, от вашего состояния!

— Что касается этого, — я почти кричал, изображая беззаботность, однако тут же снизил тон, перейдя на нормальный, — мы можем немедленно — кх-кх-кх! — схватить убийцу твоей жены!

— Ты его знаешь? — забеспокоился Пиппинс.

— Нет, потому что ты меня так и не информировал о случившемся прошлой ночью! Как только я все узнаю, нам останется лишь формальность — разоблачить и передать тебе преступника.

— И перстень?

— Разумеется, и перстень!

— И супругу, — добавила Кэт.

— Ох, да наплевать мне на это! — вздохнул мужчина с остреньким носом, ничем, однако, не прояснив загадки — относится ли «это» к перстню или к Дорис.

— Некоторые моменты мы должны повторить, — произнес я, потирая руки. Теперь уже я вникал в проблему. — Кэт, на чем это мы остановились?

Кэт продекламировала, будто читала стенограмму:

— Кто-то треснул его по башке. Мистера Пиппинса, разумеется!

— Кэт!

— Это цитата из его рассказа, не правда ли, мистер Пиппинс?

Мужчина подтвердил.

— А затем вторично огрел…

— Вот оно! — поразился я. — Значит, сексуальный маньяк!

Дионисий покосился на меня.

— Огрел меня каким-то твердым предметом, дубинкой или чем-то вроде того, после чего я потерял сознание!

— Хорошо тебе, Диззи! И мне бы маленько поваляться!

— Когда очухался, у меня болела голова…

— И у тебя? Тебе не кажется, что мы хватили лишку?

Пиппинс не реагировал на мои замечания. Рассказ явно растревожил его.

— Я огляделся вокруг и увидел Дорис!

— Выходит, ты нашел ее? — удивился я.

— Да!

— И нам больше делать нечего? Дорис здесь, перстень здесь, уплыл лишь гонорар! Да, да, это так. Дорогой наш Дионисий Пиппинс нашел все, что ему было нужно, а агентство «Фиат-люкс» может зарабатывать, собирая на пляже мусор, так? Ну-ка, выкладывай хотя бы за расходы!

— Какие расходы? — вскочил Пиппинс.

Через плечо я указал на бар.

— За выпивку! Сколько, Кэт?

— Двадцать шесть долларов, шеф! С чаевыми — двадцать семь!

— Округленно — пятьдесят! Мы потеряли уйму времени с тобой, за это время мы могли бы раскрыть несколько убийств и вернуть мужьям их жен!

— Ты должен вернуть мне Дорис! — сказал Пиппинс.

— Да ты же сам сейчас сказал, что нашел ее здесь, в песке возле себя!

— Я нашел ее мертвой.

— Кто? Кто ее убил?

— Это я и хотел бы знать! — вздохнул Дионисий.

— Вы упоминали о каком-то хромом, — вмешалась Кэт.

— Бросьте вы об этом! — разозлился я на Кэт, которая вечно впутывается в мои дела, когда это менее всего требуется. — Не видите, наш Диззи излагает историю своей жизни, а вы его прерываете какими-то глупостями! Ну, продолжай… А-ах… — зевнул я. — Она была мертва, а ты?

— Я остался жив!

— Повезло тебе. Куда больше, чем Дорис! — кивал я.

— Мне было не так уж хорошо, — ответил Пиппинс. — Кто-нибудь мог подумать, что это я ее убил…

— Кого?

— Ну Дорис! Никого же не было, я один на всем огромном пляже. Хромой тоже исчез…

Я взглянул на Кэт и поднятым указательным пальцем обратил ее внимание на слова Пиппинса.

— Вы слышали? Хромой исчез, его больше не было, а вы постоянно твердите свое! Слушайте внимательно, Кэт, наблюдайте за мной и будете в курсе дел. Итак, Диззи, продолжай!

Он вздохнул.

— Что мне оставалось? Я ослабел после удара, и у меня не было сил нести ее. Нужно было идти за помощью…

— Верно, — подтвердил я. — Ты мог позвать меня, своего старого друга, и я прибежал бы в ту же секунду. Самое большее через минуту!

— Я не вспомнил о тебе, — пожал плечами Пиппинс.

Кэт снова заговорила, без всякой связи:

— Каким образом, если вы только сегодня познакомились? Ох, чем слушать глупости, какие вы тут болтаете, пойду-ка я лучше домой!

— Разве вас кто-нибудь задерживает? — спросил я свою секретаршу. — Вы нам только мешаете, сбивая с толку.

— О'кей, до завтра! — сказала Кэт, однако не ушла. Не знаю, почему она не сдержала слово. Но все равно, теперь меня больше всего интересовал рассказ Пиппинса.

— Давай продолжай! — поощрял я его.

— Я отправился за помощью, только сначала закопал свою жену.

— Закопал?! — взорвалась Кэт. — Здесь?

Я посмотрел на нее негодующе.

— А где же еще? Отнес на кладбище? Он? Посмотрите, какой он хилый!

Дионисий негромко продолжал свою исповедь:

— Откровенно говоря, я ее только присыпал песком. Забросал совсем тонким слоем и тогда уж пошел туда!

Он указал на дома, контуры которых четко вырисовывались в темноте.

— Там я отыскал каких-то бродяг и долго с ними торговался. Они никак не соглашались меньше чем на десять долларов, а мне это казалось слишком дорого для веса в сто, самое большее в сто девять фунтов.

— Речь шла о вашей любимой супруге, о Дорис! — без нужды напомнила Кэт.

— Никто и не думал, что речь идет о ком-то другом! — прервал я ее. — И в конце концов вы сторговались?

— Нет, — покачал он головой. — Они требовали пятнадцать, а это, согласитесь, многовато.

Я не высказал своего мнения, может быть потому, что Кэт смотрела на меня угрожающе.

— И?..

— Я отыскал какую-то ручную тележку и притащил ее к тому месту на пляже, где торчал флажок.

— Где была закопана Дорис, — добавил я.

— Где раньше была Дорис, — подтвердил Дионисий. — Только там ее уже не было!

— Ты смотрел под песком? — поинтересовался я.

— Я все перекопал, но ни следа Дорис. Я нашел только пластиковую куклу, прямо под флажком.

— Блондинку? — спросил я.

— Я не знаю, какого цвета у нее волосы. Видишь ли, было темно…

Я радостно похлопал его по плечу.

— Это та самая, та самая! Эту девицу из пластика нашли и мы! Выходит, все совпадает! Мы на верном пути!

— Интересно, о каком это пути вы говорите, шеф? — полюбопытствовала Кэт своим обычным ледяным тоном.

— Да о кукле. Мы убедились, что Диззи говорит правду. Теперь нам будет легче.

— А его жена? Как мы найдем Дорис? — продолжала Кэт.

Я посмотрел на своего клиента.

— Хм, — пробормотал я. — Ты не нашел Дорис?

— Ни ее, ни перстня! Перстня, который стоит шестьдесят тысяч долларов! — вздохнул Пиппинс.

— Почему же ты не снял его сразу? Такую драгоценность! Пошел за рабочими и оставил перстень на пустом пляже! — упрекнул я его.

— Я не думал, что он пропадет. Хотел перенести его вместе с Дорис… Кроме того, окаянный трудно снимался. Дорис частенько пыталась это сделать, но безуспешно!

— А вам жалко было дать пятнадцать долларов!.. — снова съязвила Кэт.

— Что верно, то верно, — вздохнул я, положив конец дискуссии. — Придется начать все сначала! Вернемся-ка, пожалуй, в бар и что-нибудь глотнем!

Мог ли я себе представить, что человек способен иметь столь противный взгляд, каким одарила меня Кэт?

— Вы сказали, шеф, что нужно начать все сначала, — сказала она ядовито. — В таком случае, может, следует пойти туда, где мы отыскали куклу? Там была убита Дорис!

— Мы руководствуемся логикой с учетом личности говорящего! — сказал я Дионисию, похлопал его по спине и помог подняться.

Далеко вокруг никого не было видно, пляж был пуст. Мусорщики здесь честно зарабатывают свой хлеб, подумал я.

— Но как мы найдем это место? Сегодня ведь там не было флажка? — остроумно заметил Дионисий. — И кто сейчас, ночью, определит, где вы загорали днем?

— Еще одно толковое заключение, — похвалил я его. — Нам не остается ничего иного, как заскочить в бар и выпить по глоточку. Агентство «Фиат-люкс» платит!

— Ничего другого и не остается, разве что надеяться, что Фифи миссис Уэндел снова сбежит из дому, — пробурчала моя секретарша.

Мы брели по песчаной равнине. Кэт продолжала дуться.

Дионисий останавливался возле больших бугров и подозрительных холмиков и ковырял их ногой в поисках жены.

— Брось ты это, Диззи, — советовал я. — Как ты найдешь ее в такой тьме, да еще с пересохшим горлом?

Он не слышал меня, бегом бросившись к отдаленной дюне.

— Диззи, — кричал я ему вслед. — Дионисий! Мистер Пиппинс!

Тщетно. Люди порой бывают упрямы и из упрямства совершают всякие глупости, вроде поисков перстня стоимостью в шестьдесят тысяч или собственной супруги, упорно придерживаясь своего идефикса, и им нельзя доказать, что в определенные моменты существуют и более важные вещи. Я хотел объяснить это своей секретарше, ибо давно уже на ярких примерах старался растолковать ей некоторые основополагающие жизненные принципы.

— Кэт, Кэт! Послушайте! — позвал я ее. Она даже не ответила. Не поддержала. Ее не было рядом со мной.

Я огляделся вокруг, ее нигде не было. Кэт пропала во тьме, как недавно исчез и Дионисий Пиппинс.

— Хм, подумаешь! — сказал я вслух самому себе. — Как будто я без посторонней помощи не найду дороги!

Мой оптимизм был неоправдан.

Я двинулся в направлении света, мерцавшего там, где примерно должен был находиться бар, но уйти далеко мне не удалось.

Сначала я услышал у себя за спиной шаги. Подумал, что это Кэт, и негромко окликнул ее. Затем мне показалось, что приближается мужчина, судя по тяжелому и глубокому дыханию, а по звуку шагов я определил, что он приволакивает ногу. Не успел я разработать до конца эту занимательную версию, как ощутил удар по голове тупым предметом, и мысли мои как будто взорвало атомной бомбой. После этого я погрузился во мрак. Я больше не видел мерцающего вдалеке света, все исчезло, кроме тупой боли в затылке. Однако это уже не было последствием выпитого паршивого алкоголя.

Затем у меня перед глазами возник свет. Боль была невыносимой, я зажмурился, потом, собравшись с силами, снова открыл глаза и увидел прямо над собой огонек. Это была луна. Стряхнув с волос песок, я приподнялся, опираясь руками о землю. Да, я по-прежнему находился на песчаном пляже и где-то вдали мерцали огоньки бара, именно там, где я и предполагал.

— Кэт, — неуверенно шепнул я.

Кто-то шепотом ответил мне:

— Кэт мертва!..

V

Волосы у меня на голове зашевелились, меня стало трясти. Кэт мертва? Не может быть. Ведь только что…

— Мертва? — вскрикнул я панически.

— Убита! — закончил разговор тот же мрачный голос, словно исходивший из могилы.

Я повернулся направо, налево и различил чей-то силуэт. Встал и помчался туда. Это был Дионисий Пиппинс. Он стоял на коленях и размахивал руками.

— Пиппинс! — окликнул я.

— Что?

— Кэт? Она?..

— Убита! Как и Дорис! Тем же способом! По-моему, даже на том же месте.

В четыре прыжка я очутился возле него. Уставился на то место, которое до сих пор закрывала его фигура. Часть туловища, пара ног, рука и женская голова еще виднелись из-под песка.

— Кэт! Нет, нет!.. Что ты делаешь?!

— Закапываю! — трогательно пояснил Пиппинс. — Мы должны спрятать ее, чтобы никто не утащил, пока мы позовем могильщиков. Здесь такое место — покойника нельзя оставить ни на минуту!

— Но…

— Не хочешь же ты иметь те же неприятности, какие выпали на мою долю, пока я разыскивал Дорис? Ну-ка, помоги мне!

Руки его загребали, как лопата. Песок струился при свете луны, могильный холмик рос. И моя секретарша исчезала под слоем песка. Дионисий трудился. Поразительно быстро и настойчиво. Я бы не смог помочь ему, если бы и захотел. Да и хотел ли я вообще?

— Сию минуту, сию минуту… — бормотал клиент, который, по правде говоря, просил у нас помощи, а теперь усердно закапывал Кэт.

— Идиоты!

Потрясенный, я вытаращил глаза.

— Идиоты! Ненормальные! Вы что делаете? — разнеслось по пустынному пляжу, и вдруг стала подниматься верхняя часть туловища, принадлежащая мертвой Кэт, она отплевывалась и чихала.

— Кэт!.. — пробормотал я.

Дионисий замер, пораженный появлением существа, которое, по его твердому убеждению, не принадлежало к числу живых, а затем, не в силах преодолеть инерцию, продолжал бросать песок на мою секретаршу, как будто стараясь спрятать привидение и убедить меня, а еще больше самого себя в том, что это галлюцинация или нечто в этом духе. Но девушка, наверное, считала, что с нее хватит песка — его было предостаточно и на одежде, и в волосах, и во рту.

— Да что с вами? Почему вы сыплете на меня песок?!

— Мисс Карсон… — начал было Пиппинс, продолжая, однако, засыпать ее песком.

— Довольно! У меня полные легкие этого проклятого песка! Что за глупая шутка!

— Кэт, дорогая! — не удержался я и, охваченный отеческой заботой, попытался ее обнять. Она же весьма решительно воспротивилась этому.

— Вы что, спятили? Или в самом деле пьяны?

— Кэт, вы живы! — радостно воскликнул я. — Вы можете себе представить, какое это для меня облегчение! В наше время так трудно найти сотрудника, да еще квалифицированного, который к тому же согласился бы работать без постоянной зарплаты!

— Уж не надеялись ли вы, что я пропала? — спросила она ехидно. — Ха-ха-ха, — засмеялась она и похоронила все мои иллюзии о бескорыстном энтузиазме. — Пока вы не выплатите мне долг, вы от меня так просто не отделаетесь! Вам придется распрощаться со своими надеждами, поезд ушел… У вас это на лице написано!

— Диззи, ты видишь? Она жива!

— Да, — кратко подтвердил он. Руки его безжизненно висели вдоль тела, он как будто был разочарован таким оборотом дела.

— Жива и здорова! — подтвердила Кэт, решительно поднялась и отряхнула платье. — Только у меня болит голова! Вот здесь! — и она указала на затылок.

— Тут? — удивился я. — И у меня в том же месте болит голова!

Я показал ей место на своей голове и погладил затылок.

— Да?

Моя секретарша опять оживилась.

— Ох, да ведь на вас кто-то напал!

— Может быть, — скромненько согласился я.

— Не «может быть», а точно. Я видела!

— Что?

— На вас напал мужчина, сильный, настоящий великан, как мне показалось. В темноте, конечно, не очень разглядишь, и все-таки…

Я нахмурился.

— И вы на все это спокойно смотрели?..

— Я поспешила вам на помощь, меня оттолкнули, я упала… Хотела позвать на помощь, только меня ударили чем-то по затылку…

— Дубинкой…

— Может быть, это был и кулак, но увесистый!.. Во всяком случае, достаточный, чтобы я потеряла сознание!

— И?..

— Что еще вы хотите услышать? О том, что на свете есть тупицы, которые вместо того, чтобы помочь женщине, закапывают ее, засыпая рот и нос песком! И вам не стыдно, мистер Пиппинс?!

— Я… — попытался он защищаться. — Я был уверен, что вы мертвы!

— Не похоже ли это на случай с Дорис? — задумалась Кэт.

— Точно! — кивнул супруг Дорис.

— Вы же и меня хотели…

Я прервал ее.

— Довольно болтать! Мы теряем время, а преступник… В самом деле, где же преступник?

Очевидно, его не было в радиусе пятидесяти миль. Напрасно мы напрягали зрение, тщетно кричали. Ни единой живой души, кроме бродячей собаки, на пляже не было, по крайней мере так нам казалось.

— Пошли в бар, освежимся! — предложил я, и все со мной согласились.

Сомневаюсь, что мы произвели благоприятное впечатление на посетителей, появившись в освещенном помещении взлохмаченные и растрепанные, все в песке, в грязной и мятой одежде. Взгляды посетителей, правда их было не так уж много, поочередно останавливались на каждом из нас, причем мужчины больше глазели на Кэт, напоминавшую тигрицу после неудачной охоты.

— Три «бурбона», — приказала она бармену, взобравшись на табурет — двойных! На этот раз платите вы, мистер Пипп!

— Я — испугался он. — У меня нет ни цента.

— Но вы утверждали, будто обладаете драгоценностью стоимостью в сотни тысяч долларов! — напомнил ему я.

Он вывернул карманы и нашел тридцать центов.

— Это все, что у меня есть. Не думаю, что этого нам хватит.

Я посмотрел на свою секретаршу.

— Кэт, заплатите вы и запишите на счет мистера Пиппинса. А тебе, Диззи, как только мы доберемся до агентства, придется подписать кое-какие финансовые обязательства в нашу пользу.

Кэт с сожалением сунула руку в сумочку.

— Шеф, — прошептала она наконец, — у меня ни цента!

Я нахмурился, потому что здесь было не место и не время для подобного рода шуток.

— Как ни цента, а Фифи?

— Какой Фифи? Кто это Фифи? — вмешался Дионисий, однако я намеренно не пожелал ничего ему объяснять.

— У меня были деньги, — сказала Кэт, — кое-что мы потратили в первый раз, но не все. Должно было остаться… а ничего нет…

— Так что… — спросил бармен, держа в руке бутылку. — Договоритесь вы, в конце концов? Наливать?

— Наливайте! — разрешил я. — Я плачу!

Я мог позволить себе такую роскошь, потому что в прошлый раз, когда бармен, давал сдачу, мне удалось прихватить десятку. Я пошарил в одном кармане, потом в другом и ничего не обнаружил.Обследовал задний карман к тот, что на клетчатой рубашке, — ничего. Ладонь, которую я сунул под нос секретарше, была пуста.

— И у меня ничего нет! — сделал я паническое заключение. — Но клянусь…

— Нас обокрали? — спросила Кэт.

— Значит, выпить не удастся, — подытожил бармен и поставил бутылку на место. — Весьма сожалею и спокойной ночи!

— Погодите, мы же… — забеспокоилась Кэт.

— Мне вовсе безразлично, что вы! — нелюбезно причмокнул бармен. — Мне важно, есть ли у вас чем заплатить. А потому прощайте!

— А вы все-таки налейте! — раздалось откуда-то сбоку. — Я плачу!

Мы втроем повернулись к автору столь приятной реплики. Это был красивый мужчина с темными длинными, гладко причесанными волосами, выразительным взглядом, с усами, обрамляющими полные губы, в отменно сшитом, может быть, несколько экстравагантном костюме.

— Если позволите… — обратился он с улыбкой к моей секретарше.

Я успел заметить ее мимолетное замешательство и вопросительно-оценивающий взгляд, брошенный на нежданного кавалера. И когда я подумал, что она отвергнет предложение навязчивого незнакомца, ее лицо озарила та улыбка, которую она считает обворожительной.

— Это весьма любезно с вашей стороны, — произнесла она вкрадчиво. — Видите ли, с нами произошла неприятная история…

— Забудьте все, что случилось! — успокоил незнакомец. — Бармен, четыре двойных «бурбона»!

Тот пожал плечами, взял бутылку и пробурчал:

— Это существенно меняет дело!

— В самом деле, вы очень любезны, мистер… — обратилась Кэт к брюнету, когда мы сидели в его автомобиле и он вез нас в сторону города.

— Меня зовут Росси, Альберто Росси, но вы можете называть меня просто Альберто! — улыбнулся он ей.

Кэт бросила на него короткий взгляд.

— Latin lover?[31] — поинтересовалась она, а я нахмурился на заднем сиденье, которое было отведено для меня и несчастного Дионисия. Мне не понравился ее тон.

— Значит, вы итальянец, — заключила моя секретарша.

— Я родился за океаном, сюда меня привезли ребенком тридцать лет назад! — ответил Росси.

— И правильно сделали, — рассмеялась Кэт, на мой взгляд, вовсе неуместно. — Не правда ли, шеф? Если бы его не перевезли через огромную лужу, кто бы нас поддержал в трудный момент? И кто повез бы в город, когда у нас нет денег на такси!

— Хм… — ограничился я многозначительным замечанием.

Мистер Пиппинс молча глядел в окно.

— У вас случилась неприятность на пляже? — спросил через некоторое время Росси.

— Кто-то напал на нас и ограбил вон того господина и меня. А с мистером Пиппинсом, поскольку он никогда не носит с собой денег, такого не могло случиться. Зато он на пляже закопал…

— Кэт! — предупредил я ее.

— А я получила по затылку! — поспешно сказала секретарша водителю.

— На пляже? — удивился он.

— Да.

— Всякое может случиться на пляже, особенно ночью! Если уж вы любите купание под луной, следует подбирать себе соответствующую компанию.

— Вы правы, Альберто! В следующий раз я приглашу вас!

— Кэт, — снова подал я голос.

— Да, шеф, разве что-то не так?

— Джентльмен — ваш шеф? — полюбопытствовал молодой человек.

— Вы не узнаете его? — заметно вдохновилась Кэт. — Да это же знаменитый сыщик Тимоти Тэтчер!

— Сыщик? Ого!

— Неужели вы не догадались? Право, его агентство «Фиат-люкс» хорошо известно в Соединенных Штатах…

— Я не предполагал, что встречу столь милых и известных людей, — патетически произнес Росси, поглядев сначала на Кэт, а затем на меня. — А второй джентльмен — тоже член агентства?

— Мистер Дионисий Пиппинс? — засмеялась Кэт. — Он просто наш клиент. У него, видите ли, пропала в песке жена, и он попросил мистера Тэтчера найти ее — за высокий гонорар, разумеется.

Тут подал голос мистер Пиппинс, хотя я и не понял, что хотел выразить он своим бормотанием.

— Куда мне вас отвезти? — спросил водитель.

— Я живу… — начала Кэт, но я весьма решительно прервал ее.

— Сначала мы едем в агентство, — произнес я тоном, не терпящим возражений. — Мы должны зафиксировать некоторые формальные моменты, и только после этого я отпущу вас.

— А я хочу спать, — довольно вяло воспротивился Дионисий.

— Однако не настолько, чтобы не смогли поставить подпись на документе, который Кэт приготовит для вас сегодня же, — произнес я, а он сопроводил мои слова вздохом.

— Когда мы увидимся? — спросил Росси у моей секретарши чуть слышно, что не помешало мне зафиксировать вопрос. Затем я весь обратился в слух, ожидая услышать ответ.

— Как с клиентом агентства «Фиат-люкс»? — пошутила Кэт.

— Я не теряю и не ищу жен на пустых пляжах. Сугубо лично. Итак?

В этот момент мимо нас пронесся огромный грузовик с прицепом, и его рев заглушил ответ. Кое-какой вывод я, конечно, мог сделать по довольному кивку Росси и его телячьему взгляду, которым он обволок Кэт.

— Эй, поосторожней, — воскликнул я без видимой причины, поскольку шедший далеко впереди автомобиль подавал сигнал о торможении.

Кэт бросила на меня взгляд через плечо.

— Вы что-то сказали, шеф? — спросила она.

Я лишь пробурчал и закрыл глаза. В конце концов, какое мне дело до нее?

Росси подогнал машину к сверкающей огнями бензозаправочной станции. Через открытые двери закусочной доносилась электромузыка.

— Нам нужно подзаправиться, — объяснил красавчик итало-американец, блеснув абсолютно белыми зубами. — И машине, и нам.

— Опять? — удивился я.

Дионисий Пиппинс согласился сразу. Наверное, потому, что это не грозило его карману.

— Закажите всем! — крикнул Росси, когда мы были уже в дверях.

— За ваш счет?

— Разумеется, — подтвердил Пиппинс, — не станешь же платить ты, жмот!

Я взглянул на него с укоризной. И остановился подождать Кэт. Однако моя секретарша неожиданно заинтересовалась мотором «студебеккера» Росси и нетерпеливым жестом дала понять, что мы увидимся где-нибудь за стойкой. Пиппинса одолевала жажда, которую он, естественно, хотел удовлетворить за чужой счет, и он втолкнул меня в закусочную. Усатая женщина с родинкой под губой вопросительно поглядела на нас.

— Четыре двойных! — небрежно, бесстрашно и бессовестно бросил Дионисий.

— «Бурбона», — уточнил я.

— В два бокала? — писклявым голосом, которого трудно было ожидать у столь мужеподобной женщины, спросила хозяйка.

Пиппинс поднял четыре пальца.

— Остальные подойдут! — пояснил я.

Мы не стали дожидаться. Облокотившись на стойку, мы цедили «бурбон» и поглядывали на два вертлявых зада, напоминавших кочаны капусты. Бледнолицый парнишка от силы шести с половиной футов хлопал в ладоши и тряс головой так, что она, казалось, вот-вот оторвется от тонкой шеи и покатится по грязному полу, посыпанному опилками.

— Еще? — спросила усатая.

— Я иду за Кэт! — бросил я Пиппинсу.

— И я с тобой!

— Хе-хе, мне такие фокусы знакомы! — подняла шум хозяйка и схватила Пиппинса за галстук. — Ты останешься на всякий случай, а он пускай приведет вашу несуществующую компанию!

— Моя булавка, — завопил наш клиент.

Женщина нахмурилась, не понимая, в чем дело. Пиппинс указал на свою грудь, где покоилась дешевая галстучная заколка.

— Что это с ним? — недоумевала хозяйка.

Я не слышал, как оценил свою булавку на этот раз наш клиент. Вероятно, с учетом стоимости перстня жены в какие-нибудь два десятка тысяч долларов. В данный момент меня это не интересовало. Я куда больше боялся, как бы длинноволосый соблазнитель не причинил заметного ущерба моей персоне.

Похоже, случилось обратное.

В тот самый момент, когда я появился у колонки, Кэт торопливо села в машину, хлопнула дверцей, передвинулась на место шофера и дала газ. «Студебеккер» сорвался с места, вынудив водителя другой машины, стоявшего на проезжей части, прыгнуть на радиатор, что заставило сидевшую за рулем Кэт усмирять машину, которая заскрипела шинами по асфальту, угрожая окружающим.

— На помощь! — орал кто-то снизу.

— Кэт, остановитесь! Остано-ви-тесь! — закричал я в ужасе.

— Полиция! Полиция! — визжал в телефон веснушчатый парень с перепачканными маслом руками и в рекламной шапочке нефтяной компании.

— Она угнала машину? — спросил я.

— Полиция-а! — без особого успеха вопил владелец бензозаправочной станции.

— А Росси? — испугался я. — Что с Росси?

— Умираю… — хрипел красавец у меня под ногами.

Я наклонился, взял его за плечи и перевернул на спину.

— Эй, так кто будет платить? — послышалось совсем рядом.

— Росси! — шепнул я почти с нежностью.

Но это был не Росси. Под моей рукой безжизненно болталось небритое лицо незнакомца с рыжими патлами, крючковатым носом и с грязным пластырем через всю физиономию. Водянистые глаза таращились куда-то далеко, а крохотный пузырек в уголке рта то раздувался, то опадал. Были ли это кровь или слюна, перемешанная с табаком, не берусь сказать. Важнее то, что субъект был жив, хотя и объявил о своей кончине.

— Полиция! — орал торговец жидким топливом. — Поли… ах, вы уже тут, наконец-то! Приезжайте немедленно… Я поймал Рэда Брауна… Да, да, того, что нападает на женщин! Что?.. Нет, не я, какая-то женщина… Но сейчас это не важно… Он здесь! Да, да… здесь, возле меня! Бензоколонка Хартли, что за фабрикой пива… да! А какова награда? Что?..

Владелица закусочной волокла Дионисия. Мой знакомец не казался довольным — вероятно, из-за узловатых пальцев, угрожающе вцепившихся в его худосочную шею.

— Повторяю: кто будет платить? — визжала опасная женщина.

— Рэд Браун, разумеется! — сказал я как можно хладнокровнее и указал на насильника, который еще не пришел в себя. Его состоянию способствовал удар в пах, как это я мог установить, глядя, с какой нежностью он прикрывал эту часть тела.

— Пошли, Диззи, — обратился я к клиенту и многозначительно подмигнул. Одним глазом я указал на хозяйку закусочной, а другим на пустой грузовик по ту сторону колонки, уже заправившийся и готовый в путь. Я кивнул.

С невероятным проворством Пиппинс вырвался из рук женщины, увлеченной рыжеволосым насильником, и побежал. Я последовал за ним с той же решительностью. Грузовик тронулся, и нам не без усилий удалось забраться в кузов.

— Поездку до города я беру на себя, — сказал милейший Диззи, когда мы прислонились к ящикам из-под фруктов, стоявшим в кузове. — До сих пор джентльменами были вы — ты и Росси… Теперь мой черед!

Я молча посмотрел на него.

Мне не хотелось говорить, что грузовик увозит нас от города. Кроме того, надо было подготовить его к мысли о том, что в галстуке у него нет больше булавки в форме листика клевера.

VI

Я с полной ответственностью заявил Кэт, что ее поведение не укладывается ни в какие рамки.

А она дерзко и высокомерно ответила, что, напротив, заслуживает дополнительного вознаграждения и даже премии за сверхурочную работу.

Меня это удивило, и я уведомил ее еще кое о чем: о ее предосудительном поступке, который может иметь тяжелые последствия.

Она реагировала с присущей ей безответственностью. Сказала, что нечто в этом духе и следовало ожидать от такого человека, как я.

Огорченный, я объявил ей об увольнении.

Она заявила, что и сама могла бы бросить работу в агентстве «Фиат-люкс».

Я напомнил, что предупредил ее об увольнении за восемь дней.

Она ответила, что не уверена, увидимся ли мы завтра.

Я объявил — правда, в устной форме — о немедленном увольнении.

Она не стала дожидаться, пока я оформлю документы. Кричала, что уходит сию же минуту, поскольку не желает ни секунды оставаться в задрипанном агентстве, которое вовсе и не агентство, а вонючая дыра, посещаемая лишь кредиторами да сомнительными типами, и это вполне соответствует уровню его владельца, то есть моему.

Желая все расставить по своим местам, я выступил с обстоятельным обзором полезной деятельности организации, которая в обозримый срок из никому не ведомой превратилась…

— У меня не хватает выдержки слушать эти научно-фантастические басни! — дерзко прервала изложение моей точки зрения Кэт Карсон, которая, вероятно, и по сей день занималась бы уборкой номеров и коридоров в каком-нибудь голливудском отеле, если бы я в свое время — все из-за моего мягкосердечия! — к сожалению, не забрал ее оттуда.

— Прощайте! — кинула она уже с порога. — Надеюсь, у вас больше не будет возможности проводить свой геноцид по отношению к живому существу в любой точке земного шара! Впрочем, у вас нет средств заплатить кому-либо, а последняя на белом свете идиотка, которая работала у вас бесплатно, уходит.

И хлопнула дверью.

Удар был, вероятно, силен: мы подскочили — я и треснутая ваза, стоявшая на шкафу, а со стены упала литография, полученная в аренду вместе со служебным помещением.

— Уф! — произнес я и плюхнулся в кресло.

Я был доволен, ибо без труда и расходов избавился от вздорной особы, которая ежедневно отравляла мне жизнь, долбила мозги, словно дятел, вмешивалась в дела, не входившие в круг ее обязанностей.

Она, эта Кэт Карсон, только что укоряла меня за то, что без всякого вознаграждения ждала меня всю ночь в агентстве, тогда как я болтался бог знает где с каким-то подозрительным типом — она, очевидно, намекала на мистера Пиппинса, который, каков бы он ни был, являлся нашим клиентом и заслуживал всяческого доверия.

И это она говорила мне, который на самом деле долгие часы ждал ее в агентстве, тогда как эта Кэт Карсон проводила время бог знает где, кокетничала с каким-то расфуфыренным патентованным франтом, в компании, порочащей общественную репутацию по меньшей мере на 76,5, а может быть, даже на 92,3 процента! Она меня ждала! А что же тогда делал я всю ночь в канцелярии один, если не считать мистера Пиппинса, который, будучи нашим клиентом, не встревал в ссору и зря терял время, вместо того чтобы использовать его на сон, дав отдохнуть как измученному организму, так и перегруженному интеллектуальными усилиями мозгу? Я даже несколько раз звонил ей домой, но ее там не было: конечно, у этого latin lover есть свое гнездышко для любви…

— Вы нахал! — именно здесь прервала меня Кэт, тогда еще моя секретарша. — Я не позволю вам чернить мой моральный облик!

Я издевательски рассмеялся, что еще больше разозлило Кэт.

— Впрочем, — сказала она, когда вновь обрела дыхание, — вас не касается, где я бываю и как себя веду вне служебного времени!

— Но это было в служебное время!

— После полуночи? Что вы молчите? — Кэт выпрямилась и уставила руки в бока. — Вы хотите, чтобы я сообщила о вас в профсоюз? Или у нас девятнадцатый век? Рабовладение? Эксплуатация?!

— Не смейте приплетать сюда политику!..

— Ничего я не приплетаю! Напротив. Вы тот, кто путает понятия рабочего времени, обязанности подчиненных и права работодателя…

— Мы занимались делом. Вы и я. В нашей отрасли не существует ограничений рабочего дня. Еще никому не удавалось заставить преступника убивать с девяти тридцати до семнадцати с перерывом на обед. И детективы служат человечеству и заботятся о выяснении истины не пять дней в неделю с перерывом на уикенд!

— Остроумно!.. — ухмыльнулась Кэт.

— Остроумно или нет, а вас не было на рабочем месте в канцелярии и дома, это факт. И вы обещали дать мне отчет: где вы были и что делали!

Она попыталась сразить меня взглядом, но то ли промахнулась, то ли он был недостаточно интенсивным, только я устоял. Затем она сдалась.

— Я была с Альберто…

— Под этим интимным наименованием, вероятно, скрывается мистер Росси, этот навязчивый субъект, который пристал к нам в баре у пляжа?

— Да, тот самый, который угощал вас и этого жадину Пиппинса, а потом был настолько любезен, что отвез нас в город!

Я удовлетворенно улыбнулся, потому что она наконец-то ступила на тонкий лед.

— И тогда вы, — я говорил медленно, четко, аккуратно разделяя слова, — были настолько любезны, что похитили у любезного Альберто машину!

— Я?!

— Вы!

Она посмотрела на меня своими огромными глазищами, которые в этот момент стали еще больше.

— Что вы еще придумали?!

— Там, у бензоколонки, — напомнил я ей. — Пока мы, Диззи… ну, мистер Пиппинс… и я…

— Что же случилось у бензоколонки?

Тигрица смотрела на меня кроткой овечкой. Невинное дитя, подумал я с иронией.

— Это вы должны мне объяснить! Рэд Браун лежал на дороге окровавленный и лишенный… хм… лишенный способности… может быть, на всю жизнь…

— Тот рыжий пристаючий тип?

— Он к вам приставал? Только приставал?.. А полиция ищет его, объявлен розыск… Хм, его не будут больше преследовать, не будут как… сексуального маньяка…

В ее взгляде мелькнуло удивление.

— Вы думаете? Он не показался мне опасным. Откровенно говоря, он попытался что-то предпринять, но все вы, мужчины, пытаетесь что-то предпринять… Мне кажется, он подрался с Альберто, они нанесли друг другу несколько ударов, потом он подошел ко мне… А я отделалась от него довольно быстро!

Она рассказывала спокойно, будто ничего особенного не произошло или по крайней мере словно не она была виновницей случившегося.

— А машина? Вы же не станете отрицать, что вскочили в машину и помчались на ней, как на пожар… И прежде чем красавец Альберто успел прийти в себя…

— Альберто? — Кэт снова обрела почву под ногами. Поистине ничего не может вывести ее из равновесия. — Альберто был в машине. Правда несколько потрепанный, но в общем — о'кей, потому я и села за руль. А вообще-то он милый, если вас это интересует.

— Хм, — произнес я неопределенно.

— Чтобы отчет был исчерпывающим, добавлю, что я отвезла его домой, выгрузила перед квартирой и затем на такси приехала сюда! У меня есть доказательство: счет за такси, который агентство должно будет оплатить!

— У вас не было и дырявого цента! — уличил я Кэт во лжи.

— Я заняла у Альберто! Верну сегодня вечером! — защищалась от прямого удара секретарша.

— Сегодня вечером?

— Сегодня вечером!

Я покачал головой.

— А вы? Где это вы слонялись? — сразила она меня контрударом.

— Я?

— Вы и ваш мифический дружок?

Я рассказал ей все. И как мы вошли в закусочную, и как отправились за ними, за ней и Альберто, когда подошло время расплачиваться, и как я познакомился с Рэдом Брауном, и как видел ее, Кэт, крадущей машину. (Это была не кража! — прервала она меня.) Ладно. И как я видел, что она уезжает в машине, и как кричала владелица закусочной, и как мы спасались в грузовике, и как уехали из Нью-Йорка.

— Из?.. Почему из?

Я объяснил ей, что в грузовиках до сих пор не вывешивают ни расписания, ни маршрута движения, а поскольку у нас не было ни времени, ни охоты выбирать, то мы воспользовались первым попавшимся транспортным средством, которое покидало бензоколонку и владелицу закусочной.

— И как прошел уикенд? — насмешливо допытывалась Кэт.

Нам было неудобно, хотелось, чтобы машина остановилась. Сначала мы барабанили по кабине, надеясь, что водитель остановится и мы сможем пересесть в обратную сторону, а ему все нипочем. Затем, когда мы выехали из города, он остановился без нашего желания и потребовал оплатить проезд. По известной причине этот вопрос отпал, и мы поехали дальше, до какого-то склада, где нужно было загрузить машину фруктами. Мы поддались его уговорам и согласились выполнить работу, это продолжалось ровно до той минуты, когда шоферу вздумалось выпить пива. Воспользовавшись темнотой, мы убежали, наскочили на полисмена и попросили его помочь. Он доставил нас в участок, но не для того, чтобы помочь, а за бродяжничество, как он нам заявил. Там, к счастью, нес службу кое-кто поумней, и он позволил нам воспользоваться телефоном. Звонил Диззи, не знаю кому, во всяком случае кому надо, потому что после нескольких слов, которыми он обменялся с собеседником, он передал трубку полисмену, тот внимательно выслушал говорившего, а потом очень вежливо объявил, что мы свободны. Однако финансовые затруднения не позволили нам воспользоваться его любезностью, и тогда милейший человек, которого зовут Барт, не знаю как дальше, но имя Барт я никогда не забуду, пригласил кого-то еще и приказал отвезти нас на служебной машине. Мы мчались сквозь ночь под завывание полицейской сирены и прибыли прямо сюда, взбудоражив весь квартал. В агентстве мы оказались часа за три до рассвета, но ее, Кэт, конечно, там не было.

— Я была!

Не замечая ее протеста, я продолжал рассказывать, как заставил Дионисия Пиппинса подписать договор о поручении нашему агентству его дела, точнее, дела Дорис, как мы мучились с решением вопроса об авансе, который, по его мнению, не мог быть взыскан, и как нам необходима была она, то есть Кэт, вернее, секретарша, просто как опытная машинистка, которая бы набело переписала текст договора и проставила соответствующие суммы. И тогда…

— И тогда какие-то звуки донеслись из соседней, точнее, из этой комнаты. Мы же вели переговоры в вашей, а оттуда…

— Бросьте, не преувеличивайте…

— Оттуда до нас донеслись какие-то непонятные звуки. Диззи испугался, считая, что это не иначе как грабитель, хотя меня это не встревожило, поскольку я знал, как в агентстве обстоит дело с наличными деньгами. Я достал револьвер и потихоньку открыл дверь. В темноте я нащупал выключатель, зажег свет и вошел с револьвером на изготовку. А за моим столом сидела, точнее, лежала, опустив голову на руки, известная особа и громко храпела, совсем как сборщик хлопка!..

— Не храпела!

— Храпела!

— Я никогда не храплю. Не имею привычки. Можете спросить…

— У кого?

Она отвернулась.

— Вы храпели, пока мы мучились в приемной, и, кроме того, я потратил массу времени и денег, пытаясь дозвониться вам домой и еще бог знает куда, стремясь отыскать вас!

— Вам достаточно было войти в свой кабинет, чтобы найти меня!

— Кто бы мог подумать?!

— Все это потому, что вы не привыкли сидеть на своем месте.

— Вы слишком много себе позволяете!

— Я?!

— Вы! И вообще, ваше поведение… должен сказать с полной ответственностью, что ваше поведение переходит всякие границы!

— Ах, так? — ответила она дерзко и выходя за рамки приличия. — А я считаю, что заслуживаю вознаграждения за сверхурочную работу, даже премии!

Затем я… нет, нет, вам это уже известно, не стану повторять, мне самому это невмоготу — ссора с Кэт, столкновение с секретаршей, тирания мисс Карсон.

В ушах у меня еще звучал стук двери, которую она захлопнула.

Нахалка!

Ох, как же я устал! Умиротворенный Диззи быстренько помчался домой и теперь, наверное, спит себе в мягкой постели, на удобной подушке, заткнув ватой уши. А я должен бодрствовать, терпеть издевательства, трепать себе нервы, и все это невыспавшийся, утомленный, с тяжелой головой. Уф!

Ручка двери незаметно изменила положение, дверь скрипнула, приоткрылась, в узкой щелке показался огромный глаз.

— Кэт, родненькая!

Грудной голос, в котором плавали колючие льдинки, произнес:

— Между прочим, к вам клиент!

— Пригласите его, Кэт!

— Это моя обязанность!

— Какая обязанность?

Дверь еще немного приоткрылась, и показалось плечо и грудь, обтянутые маечкой из египетского хлопка.

— Я здесь случайно, — сказала она, — точнее, перед уходом. Хочу сообщить вам о человеке, сидящем в моей комнате, только из любезности, которую я оказала бы любому жителю Соединенных Штатов.

Я попытался жестом пригласить ее в кабинет. Какое-то время она колебалась, победила многомесячная привычка.

— Что еще?

— Кэт, у меня нет времени ссориться. Забудем все, что было, я забуду все, что вы мне наговорили, и…

Теперь она находилась в моем кабинете и закрыла за собой дверь, которая отгораживала нас от неожиданного посетителя.

— Вы забудете? Вы?! А что, например? Что сказанное мной не было истиной, самой подлинной истиной, самой нерушимой и откровенной, подкрепленной неопровержимыми доказательствами?!

Я дождался, пока она вынуждена была вздохнуть, и прервал ее:

— Кредитор или клиент?

На какой-то момент она заколебалась. Совсем ненадолго: ситуацию надо было использовать до конца.

— Вы думаете, он может заплатить?

— Тот, за дверью?

Я убежденно кивнул и уставился прямо в ее темные зрачки.

— Не хотите же вы сказать, что там опять Дионисий Пиппинс?

Она решительно покачала головой.

— И речи быть не может. Это деловой человек, хорошо одетый, изысканный, с серыми глазами, уверенными движениями. Джентльмен!

— И давно он там?

— Да… — Кэт задумалась. — Вы как раз рассказывали о любезном полицейском, который предоставил вам служебную машину. Я тогда выскочила за носовым платком и застала его там…

— Так долго ждет?

Она пожала плечами.

— У нас были неотложные дела, ведь так, шеф? Кроме того, разве плохо, если клиент некоторое время потомится?

Я улыбнулся на это «шеф», однако чуть-чуть. Думаю, она вообще не заметила. Тем более что продолжение разговора было официальным, холодным, таким, каким подобает быть беседе работодателя с подчиненным.

— Мы должны быть предупредительными с нашими клиентами. Они находятся в большом затруднении, иначе бы не обратились к нам. В ужасном затруднении, если обращаются в агентство «Фиат-люкс», а не куда-либо еще. Кроме того, этот джентльмен обращается в необычное время, на рассвете, значит, его сильно припекает. Пригласите его, мисс Карсон!

Кэт протянула руку и, не оборачиваясь, открыла дверь.

— Войдите, — позвала она. — Шеф вам все-таки уделит пять минут. И ни секунды больше!

Я пригладил волосы, поправил очки и потянулся к галстуку, но его на клетчатой рубашке не было. Вообще-то не в моих правилах принимать клиентов одетым для прогулки, однако сейчас ничего исправить уже было невозможно. К тому же и время было неприемное.

— Ну, — обернулась моя секретарша к дверям. — Чего же вы ждете? У вас мало времени!

Я не слышал ничьих шагов, никто не появлялся в кабинете. Кэт смущенно на меня поглядела, и я жестом дал ей понять, чтобы она вышла к посетителю. Она послушалась и пошла к застенчивому клиенту. Оттуда, из первой комнаты, сообщила:

— Его нет! Его уже нет! А совсем недавно он сидел здесь!

Меня это возмутило.

— Видите, к чему приводит ваша небрежность! От нас ускользнул клиент, который наверняка собирался оставить нам по меньшей мере сотню, если не больше долларов! Пусть это будет в последний раз, когда вы так…

— Все-таки он здесь!.. — сообщила она из приемной.

— Хм… так пригласите же его!

— Не могу!

Чего она опять вытворяет? — подумал я и решительно направился к дверям.

— Он мертв! — уведомила меня Кэт и указала на человека, лежавшего на полу за ее письменным столом.

VII

Это был приличного вида молодой человек. В модном, хорошо сшитом костюме, с пестрым галстуком, в дорогих начищенных туфлях. Он олицетворял собой подлинную картинку, этакий образчик джентльмена. Олицетворял, повторяю, потому что не было ни единой детали, нарушающей впечатление. Удар в лицо деформировал отменной формы голову, изувечив часть щеки и челюсть, и превратил привлекательного мужчину в покойника, один вид которого приводил в трепет.

— Видите, что вы опять натворили, — упрекнул я свою секретаршу и подошел к трупу.

— Я? Да я к нему не прикасалась! Он и не давал повода!

— Я не говорю, что вы его убили, но косвенно вы виновны в его смерти!

— Это уже переходит все границы! Вы еще обвините меня в убийствах, происшедших в Нью-Йорке за последние два месяца! Кроме того, у меня есть алиби. Я была с вами! Этого вы не можете отрицать!

— А до этого были с ним, с… хм, посмотрим, кто же это такой!

— Вы смотрите, если угодно, а я сообщу куда следует!

С соответствующим выражением, поскольку не люблю иметь дело с покойниками, я осмотрел карманы неизвестной жертвы. Обнаружил ключи от машины, ключи, вероятнее всего, от квартиры, какие-то бумажки, несколько купюр по пять долларов и мелочь. Однако документа, по которому можно было бы установить личность молодого человека, обнаружить не удалось. Даже водительских прав не оказалось.

— Сейчас приедут! — сообщила Кэт, кладя телефонную трубку.

— Кто?

— Инспектор Клей из Отдела по расследованию убийств, если вам это о чем-нибудь говорит.

— Он? Почему именно он? Кроме того, кто просил вас звонить в полицию? Это наше дело!

Кэт нависла надо мной, руки в бока. И я, стоя на коленях возле трупа, оказался в невыгодном положении.

— Кто? Я сама его пригласила. В целях самообороны! Вы обвинили меня в убийстве, и я имею право на защиту! В этом мне поможет инспектор Клей.

У инспектора Клея была дурная привычка опаздывать, когда его ждут с нетерпением, и являться преждевременно туда, где его вовсе не ждут с распростертыми объятиями. Например, сейчас, здесь!

У тощенького человека в поношенном двубортном костюме, модном в двадцатые годы среди чикагских гангстеров, моя кислая физиономия не вызвала доверия. Он степенно молчком кивнул — поздоровался, будто ежедневно по утрам вот уже пятьдесят лет является в это учреждение, чтобы опознавать трупы, которые я ему постоянно поставляю. Его ничто не взволновало, ничто не удивило.

Опустившись к молодому человеку, инспектор Клей сначала протер глаз, затем зевнул. Его подчиненные ждали сигнала, чтобы взяться за дело.

— Это вы его так отделали? — спросил меня инспектор из Отдела по убийствам.

— Я? Первый раз его вижу! И последний, надеюсь!

— Это мы еще посмотрим, — заважничал Клей. — Значит, не вы? Может быть, Кэт?

— Вы думаете… мисс Карсон?

Он пожал плечами, показав тем самым, что он думает.

— Так утверждает мой драгоценный шеф, — клокотала секретарша. — И, чтобы защитить свои интересы, я пригласила вас, инспектор. Вы лучше других разберетесь в этом деле, в этом, как и во всех предыдущих!

— Да-да, — почесывал подбородок Клей. — А кто он?

— Это бы и мы хотели знать! — прошипел я и отодвинулся от трупа, давая возможность фотографам честно выполнять свой долг, за что они получают деньги.

Поднялся и Клей.

— Он приходил когда-нибудь прежде к вам в агентство?

Кэт и я одновременно отрицали это.

— Вы где-нибудь встречали его раньше?

— Нет!

— Были знакомы лично? Или, может, встречали у Джимми, в метро, на бегах?

И опять мы с Кэт отрицательно покачали головами.

— Значит, — инспектор Клей снова зевнул, — неизвестный явился сюда без договоренности, не представился вашей секретарше, ждал здесь, и, когда она вернулась в свою комнату, обнаружила его мертвым, — резюмировал инспектор из Отдела по убийствам.

Кэт согласилась со всеми его утверждениями.

— Именно так, инспектор.

— Орудие убийства?

— Твердый предмет не идентифицирован, удар нанесен с большой силой, — сообщил склонившийся над жертвой толстяк.

— По крайней мере его здесь нет, — сообщил второй, слонявшийся по комнате. — Если что и могло служить этой цели, то здесь ни на чем нет следов крови.

В комнате воцарилась тишина. Она была нарушена невыразительным и неповторимым голосом Клея:

— Вечно с вами какие-то проблемы, Тэтчер!

— Со мной? Почему? Разве я виноват?

— Еще как! — Голос инспектора становился все писклявее, хотя не делался ни громче, ни выше. — Почему, черт побери, вы не научите своих подчиненных прежде всего спрашивать посетителя, кто он, откуда, а затем уже предоставлять его воле случая? Если бы мисс Карсон так поступила, у нас была бы хоть какая-нибудь зацепка. А теперь…

В комнату влез еще один посетитель. Я затрясся, убедившись, что это мой клиент Дионисий Пиппинс. Он выглядел выспавшимся, посвежевшим, ни следа от ночных «бурбонов», блуждания по пляжу, погрузки ящиков с фруктами и продолжительной дискуссии в этой самой комнате. Отоспавшись сразу за несколько дней, он словно освободился от всех личных проблем, связанных с пропажей собственной супруги и какого-то перстня.

Приложив пальцы к краю шляпы и увидев на полу труп, он, заинтересовавшись, подошел ко мне. На ходу успел заметить:

— Скажите вашей секретарше, чтобы заплатила за такси! Шофер ждет на противоположной стороне улицы.

Меня ошеломила его дерзость, а Кэт, вероятно, с удовольствием выцарапала бы ему глаза. Пиппинс лишь мельком взглянул на тело неизвестного и весело, словно встретив доброго знакомого после долгой разлуки, воскликнул:

— Надо же, Вальтер!

Я сделал знак секретарше, чтобы она уплатила за такси, потому что плата с каждой минутой увеличивалась. Сейчас на Пиппинса нельзя рассчитывать — хотя в нормальных условиях я тут же выставил бы его самого оплачивать свои счета, — ибо он своим заявлением привлек внимание инспектора из Отдела по расследованию убийств.

Я подошел к Пиппинсу, уже попавшему под прицел инспектора Клея.

— Кто это? — спросил полицейский Дионисия.

— Этот, внизу?

Клей поднял узкую бровь, вероятно намереваясь спровоцировать нашего клиента. Но тот не поддался на такие штучки.

— Это Вальтер, — заявил Пиппинс.

— Какой Вальтер?

— Вальтер! Чего это вас интересует какой?

Клей предъявил ему свой жетон.

— Я инспектор Клей из Отдела по расследованию убийств. Меня пригласили сюда, потому что произошло убийство неизвестного мужчины неопознанным предметом и пока не установлена причина убийства. Итак, выкладывайте все, что знаете!

На Диззи это произвело впечатление. Может, он и притворился, но очень убедительно.

— Инспектор? Инспектор из Отдела по расследованию убийств! Прекрасно! — обрадовался он, как мальчишка, впервые прикоснувшийся к колену Уолта Чамберлея.[32] — Тогда вы, вероятно, знаете, где моя супруга?

— Ваша супруга?

— Дорис!

— Какое мне дело, где болтается ваша супруга? Моя забота — только мертвые, а что касается обманутых, покинутых, скрывшихся… обратитесь в ближайший полицейский участок. Или какое-нибудь специализированное сыскное агентство, вроде «Фиат-люкс», если знаете, где оно находится!..

— Нет, нет… — не сдавался Пиппинс. — Дорис нигде не болтается. Она погибла, а тело ее похищено вместе с дорогим перстнем в форме звезды, ценным, между нами…

— Хватит бубнить! Я пришел сюда, чтобы разобраться с убийством этого парня, Вальтера, как вы его назвали, а ваша жена, живая или мертвая, меня вовсе не интересует.

— Она погибла! — вмешался я с надеждой.

Пиппинс жестом показал, чтобы я помолчал. Насупившись, он угрюмо разглядывал маленького инспектора, который с перекошенным лицом извлекал что-то из глаза.

— Ого! — Диззи оскорбился. — А за что же мы платим налоги? Ваша обязанность заняться расследованием гибели моей жены и похитителями ее трупа! Вы из Отдела по расследованию убийств, сами похвалялись, вот и беритесь за дело! Это ваша прямая обязанность, и вы должны выполнять ее бесплатно! И не заставлять меня платить бешеные деньги этому детективу, который…

Клей подозрительно посмотрел на меня.

— Это ваш клиент? Вы утаили от меня этот факт!

— С чего вы взяли?.. — возмутился я. — Во-первых, вы не спрашивали меня об этом, а во-вторых, какое это имеет отношение к случившемуся? — я указал на молодого человека, уже покрытого простыней.

— Как не имеет? Мы убедились, что он его знает! Он узнал его, лишь вошел сюда и увидел труп! Кроме того…

— Семь долларов пятьдесят! — с укоризной сообщила Кэт, входя в комнату. — Многовато, мистер Пиппинс! И шофер говорит, что ждет уже давно…

— Я немного покатался, чтобы привести мысли в порядок! — отмахнулся Дионисий.

— Мы, естественно, запишем на ваш счет! — пригрозила моя секретарша, однако Дионисия это не взволновало.

— Что случилось с Вальтером? — спросил он инспектора. — Кто-то его укокошил? Может быть, вы? — обратился он ко мне.

Я содрогнулся от одной мысли о чем-нибудь подобном, но куда больше меня задело то, что мой клиент, доверяющий свои заботы и свою судьбу агентству, возглавляемому мною в течение долгих месяцев, мог допустить столь крамольную мысль.

— Впервые вижу его, — отмел я обвинение. — Он находился здесь, в приемной, совсем один, ждал, пока я приглашу его к себе.

— Кто он? — грубо вмешался Клей.

— Вальтер? — Пиппинс пожал плечами. — Кто знает, кто он?

— И все-таки… вы узнали его сразу!.. А физиономия у него разбита!

— Шапочное знакомство… Иногда встречались… может, бывали в одних местах…

— Чем он занимался?

— Чем он занимался? — повторил вопрос Пиппинс, словно прикидывая в уме, чем бы мог заниматься молодой человек, одетый по моде, столь отличной от той, которой придерживался сам Пиппинс. Общим на первый взгляд у них могло быть только одно — исключительный блеск туфель. Но не их качество.

— Деньги у него всегда водились, и, похоже, в достатке, — продолжал информировать Дионисий. — И женщин хватало! Я никогда не спрашивал, откуда они у него.

— Женщины? — поддела Кэт.

— Деньги, — поправил ее наш клиент.

— Вы одалживали у него? — повысил голос Клей.

— Женщин? — простодушно спросил Диззи, а Кэт дерзко рассмеялась.

— Деньги! — уточнил инспектор, пристально глядя на него водянистыми глазами.

Пиппинс изумился:

— Как вообще вам пришла в голову такая мысль! И речи быть не может!

Солнце уже заглянуло в окно, и маленькая капелька пота на кончике носа моего клиента засверкала.

— Иногда он платил за меня в баре или еще где-нибудь, если у меня случайно не оказывалось с собой денег или когда я не мог разменять крупную купюру. Однако так всегда поступают друзья, не правда ли?

Я мог себе представить трогательную сцену с крупной купюрой, которую в духе Бродвея разыгрывает перед многочисленными зрителями мистер Пиппинс. У инспектора не было настолько развито воображение. Его интересовали только конкретные факты, произнесенные слова.

— Друзья? — повторил он и многозначительно усмехнулся.

— Ну-у-у… — Пиппинс несколько смутился, — это, видите ли, так говорится. Мы были знакомы, как все, кто часто встречаются, кивают друг другу, перекидываются несколькими словечками, но ничего друг о друге не знают. Даже имени и места работы.

— Имя его вы знали…

— Да, но фамилию, видите ли, не знаю. Типично, не правда ли?

Инспектор не стал вступать в пререкания и выяснять, действительно ли это было типично для взаимоотношений Диззи и Вальтера.

— А что это за места, осмелюсь спросить? Я имею в виду те, где вы с ним встречались… Хм, прежде всего — кто вы такой? Как ваше имя?

Диззи грустно улыбнулся.

— Ах да, у нас еще не было возможности познакомиться. Знаете, сутолока, заботы… Я — Дионисий Пиппинс, несчастный человек! Самым трагическим образом остался без супруги и без перстня, который, между нами, стоит по меньшей мере…

Я незаметно сделал знак секретарше, и в тот же миг мы оказались одни в моем кабинете.

— Скажите, Кэт…

Она серьезно посмотрела мне в глаза.

— Клянусь вам, шеф, я не убивала его! Я никогда в жизни его не видела. Зачем мне его ликвидировать? А если бы такое случилось, то вам бы я доверилась. Как-никак, вы мне ближе всех!.. Я имею в виду по официальной линии!

Я прервал ее:

— Не отвлекайтесь на мелочи. У нас нет на это времени. Клею, наверное, покажется подозрительным, что мы здесь шепчемся… вы же его знаете.

Я поправил очки, съехавшие на кончик носа, потому что начал потеть. Становилось все жарче — похоже, сегодня будет поганый день, — а неотдохнувший, усталый организм, да еще этот алкоголь, бр-р-р…

— Посоветуйте, Кэт, как нам избавиться от Пиппинса?

— От Диззи?

— Скажите, как нам от него освободиться? Он впутает нас в историю…

— Вы думаете?

— Вы же видите, он знает этого несчастного Вальтера. Что нам делать?

— Ничего. Вы заключили с ним договор, что будете защищать его интересы. Сами влипли. Если бы вы меня разбудили, я бы вам посоветовала…

— Кэт!

— Теперь у вас есть ваш Диззи!

— Но…

— Никаких «но»! Мы должны молить бога, чтобы смерть этого Вальтера не была связана с убийством Дорис Пиппинс и исчезновением ее трупа!

— Не преувеличивайте! Какая здесь может быть связь?

— Обжегшись на молоке, дуют на воду, — мудрствовала секретарша.

— Ох, хоть бы все это кончилось. Верите, Кэт, когда мы из этого выпутаемся, куплю вам браслет… как Дж. Дж. Рокфеллер своей секретарше, — сказал я, полностью убежденный в этом. После небольшой паузы мое воодушевление значительно поубавилось. — Не совсем браслет, но… хм, я приглашу вас на ужин! Или лучше мы что-нибудь выпьем у Джимми, внизу.

— Вы чем-то напоминаете мне мистера Пиппинса, — вздохнула Кэт Карсон.

— Пошли посмотрим, что там происходит, — предложил я и прошмыгнул через дверь, ведущую в соседнее помещение.

Трупа уже не было, как и помощников Клея из Отдела по расследованию убийств. Сам инспектор и Пиппинс стояли у окна и беседовали, однако при нашем появлении замолчали.

— Итак, — с вызовом обратился ко мне Клей, — вы договорились со своей секретаршей, как вам отвечать на допросе?

— На допросе? — удивился я. — Послушайте, инспектор, я…

— Хорошо, хорошо, — успокоил меня Клей. — Оставим это на потом. А теперь… не разрешите ли вы мне забрать с собой вашего друга Пиппинса?

— Вы его арестовываете? — предположила Кэт.

— Напротив, ему известны некоторые интересные детали, и мы сядем с ним где-нибудь, что-нибудь выпьем, закусим и спокойно потолкуем.

— Приготовьте деньги, инспектор. И не говорите потом, что я вас не предупредила! — засмеялась секретарша.

Клей только отмахнулся и взял Пиппинса выше локтя.

— Пошли?

— Вы хотите заняться делом моей супруги? — поинтересовался Диззи. У него перехватило дыхание. — В таком случае я бы отказался от услуг мистера Тэтчера!

Инспектор утвердительно кивнул. Затем оба исчезли за дверями.

— Такое счастье не для меня! — воскликнул я.

Кэт сочувственно согласилась.

VIII

Когда я направился к своему кабинету, зазвонил телефон. Кэт подняла трубку.

— Агентство «Фиат-люкс»! — пропела она официально-любезно. — Кто? — удивилась она ответу, услышанному с другого конца провода. Затем рукой прикрыла трубку, чтобы абонент не услышал, улыбнулась мне, сложила губки в воздушном поцелуе и прошептала: — Тедди, вы прелесть!

— Кто это? — спросил я опасливо, приготовившись к отпору.

— Дорогуша Коломбо, секретарша самого хозяина Коломбо! Ее шеф желает говорить лично с вами. Вероятно, о браслете, который вы мне заказали!

— Скажите, что менянет, — приказал я.

— Мистер Тэтчер с огромным удовольствием побеседует с монсеньором Коломбо! — прощебетала Кэт в телефон. — Минуточку, соединяю! — И посмотрела на меня взглядом невинного младенца. — Шеф, пройдите в свой кабинет. Я вас соединю. Мне не хотелось бы мешать доверительной беседе. Поторопитесь, монсеньор Коломбо — важная птица, наверняка не любит ждать!

Я пробормотал проклятия, грозно посмотрел на нее, на что она ответила новым воздушным поцелуем. Я хлопнул со злости дверью и поднял трубку.

— Алло! — произнес я. — Тимоти Тэтчер слушает!

— Минутку, — пропела секретарша на другом конце провода, — сейчас я соединю вас с монсеньором Коломбо.

— Мистер Тэтчер? — услышал я голос, видимо, сильно простуженного человека.

— Да!

— У меня есть кое-что для вас!

— Меня это не интересует!

— Послушайте, у меня есть кое-что для вас.

— Я же сказал: меня это не интересует!

— Но… хм, вероятно, вам не известно, с кем вы говорите. Я — Аугусто Коломбо. Коломбо, дорогуша!

— Известно, очень хорошо известно. И поэтому я вам отвечаю: меня не интересует!

— Но речь идет о пятистах долларах!

— И речи быть не может!

— Пятьсот долларов, дорогуша. Это же случай!

— Даже если бы речь шла о пяти долларах, я бы ответил — нет! Может, я и поколебался, если бы это за полдоллара, а за пятьсот… Вы сумасшедший, мистер Коломбо!

— Послушайте, вы обижаете меня!

— Понимайте как угодно. Я сказал, о полдолларе мы можем поговорить, вероятно…

— Но я предлагаю вам пятьсот долларов! Хорошо, пусть будет семьсот пятьдесят… Семьсот пятьдесят… Это… Ох! У меня волосы встают дыбом! Я еще никогда не слышал, чтобы отказывались от такой суммы! От такого вознаграждения за пустяковое дело даже для такого провинциала, как вы!

Только теперь до меня дошло.

— Постойте, постойте, сеньор Коломбо, погодите… О чем это вы?

— Я? О своем предложении, которое вы так…

— О браслете для моей секретарши?

На другом конце провода раздался чих, затем до меня донесся удивленный голос:

— О каком, к черту, браслете? Чьей секретарше? Если вам нужно что-то в этом духе, обратитесь к продавцам в моих магазинах. Я говорю о серьезных делах. Хочу, чтобы вы сделали кое-что для меня и предлагаю вам пятьсот долларов…

— Семьсот пятьдесят! — вмешался в разговор женский голос.

— Что это еще? Кто это такой?! — удивился Аугусто Коломбо.

— Кэт, не мешайте мне! Моя секретарша, мистер Коломбо. Она стенографирует беседу, видите ли… Итак, вы предложили мне семьсот пятьдесят долларов… в чем заключаются мои обязанности?

— Хм, лучше зайдите ко мне. Один. Если вашей секретарше скучно, пусть она в свободное время узнает у моей секретарши, где и как вы можете найти меня. А пока, поскольку я не располагаю временем, до свидания! И поторопитесь!

Я услышал, как он чихнул и положил трубку. Взволнованный, я посмотрел на Кэт, которая, ухмыляясь, стояла в дверях.

— Семьсот пятьдесят… — пробормотал я. — Дорогуша Аугусто Коломбо!

— Кого вы должны благодарить за увеличение гонорара? — щебетала секретарша и танцевальным шагом приблизилась к моему столу. Жестом я остановил ее, прежде чем она села.

— Это мой обычный тариф, — заметил я строго.

— А сколько дает вам ваш дорогой Диззи?

Я нахмурился.

— От него надо избавиться.

Кэт пристально смотрела на меня.

— А браслет для меня? Совершенно случайно, уверяю вас, я кое-что слышала… как вы договаривались о цене!

Мой взгляд был красноречивее любого ответа.

— Займитесь делом! — отрезал я. — Отыщите домашний адрес Коломбо. И поторапливайтесь!

В темно-голубом костюме, олицетворяющем преуспевающих молодых людей, в светло-синей рубашке, галстуке в серо-красную полоску и к тому же с черным дипломатом, где лежал журнал «Супермен» за прошлый год, свежевыбритый и причесанный, в меру надушенный одеколоном для настоящих мужчин и с верой в великое будущее я сел в такси, провонявшее бензином. Прежде чем назвать адрес, я опустил стекло, чтобы проветрить кабину.

Выдержав взгляд шофера в грязном зеркальце с отбитым правым верхним углом, я уставился прямо перед собой.

Развалюха была не так уж плоха, да и шофер оказался мастером своего дела. Он поехал довольно быстро, поскольку я попросил его поторопиться, и обгонял прочие колымаги по мере возможности и даже чаще.

И все-таки нам пришлось нелегко, пока мы выбирались из тесноты. Когда мы оказались в квартале утопающих в зелени особняков, шофер снова посмотрел на меня в зеркало.

— Что-то не так? — спросил я нервно и машинально поправил галстук.

— Все в порядке, — пробормотал шофер и уставился в машину, остановившуюся перед светофором. — Только…

— Что?

— Эх, — наконец выдавил он из себя, — простите меня за вольность, но вам я скажу! Надеюсь, вы не осудите…

Я пожал плечами и равнодушно закачался, потому что машина снова тронулась. Мысленно я находился в квартире дорогуши миллионера, ожидавшего моей помощи! Неужели в такой момент стоит обращать внимание на какого-то таксиста.

— Видите ли, — пробормотал шофер, поняв, что я даю ему зеленую улицу для самовыражения, — когда вы сели, я подумал: «Эх, до чего же этот субъект напоминает мне кого-то!» Понимаете?

Я не понимал, но не признался в этом.

— Вот я и думал, вы это или не вы, — продолжал таксист. — Вы — не вы… Вы — не вы…

— Я — что? Или — кто?

Он осторожно обращался к зеркальцу, словно желая уберечься от непозволительной реакции.

— Да тот тип, что прикончил шесть женщин, он еще заманивал их в квартиру и отравлял, а потом разделывал кухонным ножом и складывал в чемодан, который относил на Центральный вокзал.

Я уставился ему в затылок и почувствовал, как жар бросился мне в лицо. Я — убийца? Неужто я в самом деле произвожу такое впечатление?!

Шофер поспешил все объяснить:

— Но это не вы, теперь я уверен. Хотя фигура похожа, форма головы, глаза, очки… Правда, с очками проще простого. Снимаешь их и — фьюить! — нет их!.. Однако взгляд… взгляд телячий! Очень похожий…

— На что?

— На взгляд убийцы. Небось сами видели по телевизору, вечером показывали! Я узнал вас по рукам!

— По рукам?

Я посмотрел на правую руку, раскрыл ладонь, вгляделся в пальцы. Что в них особенного?

— У вас рука не профессионального мясника! — пояснил шофер, лихо объехав красный «плимут», который боязливо вела блондинка. — Потому что не так-то просто разрезать четыре человеческих тела, пусть даже молодых девушек!

— Хм, — прокомментировал я его умозаключение.

Но это было еще не все.

— Скорее, вы мне напоминаете маньяка, поджигающего жилые дома. Того, что подожжет дом, а сам стоит в сторонке и радуется. Огнетушители, пламя, паника, жара! Я угадал?

Я рассмеялся. Мы въехали в тихую улочку, где не было видно ни единого дома. Высокие заборы и густая зелень защищали жителей этого квартала от посторонних взглядов.

Я не ответил. Да и что говорить человеку, который не впервой сталкивается с миром опасных преступников?

Мы остановились.

— А в действительности вы самый заурядный ловелас, облачившийся в такую жару в темный костюм, чтобы обольстить владелицу одного из этих особняков, хотя ограничитесь лишь горничной или кухаркой, с которой в лучшем случае договоритесь сходить в кино на последний сеанс. Или нет, коллега? Два пятьдесят, — добавил он деловым тоном. — Все-таки жизнь не так уж плоха! Горничные здесь куда лучше пузатых хозяек!

Он подмигнул мне и оставил перед зеленым забором. Я постоял на краю мостовой, глядя вслед удалявшейся дребезжащей машине, пока она не скрылась в конце улицы.

Я вошел в калитку после того, как назвал в зарешеченное оконце свое имя и в механизме что-то щелкнуло. Дорожка к трехэтажному особняку, утопавшему в зелени, была окаймлена цветами и низким кустарником.

Я позвонил у массивных деревянных дверей с двумя ступенями. Открыла мне старая сердитая женщина. Изучив мою визитную карточку, она повела меня во внутренние покои роскошной виллы. Мы миновали вестибюль и две комнаты, устланные дорогими толстыми коврами, и подошли к дверям, надежно защищающим от любопытных ушей.

Женщина заглянула, затем кивнула мне и пропустила в кабинет известного всем Дорогуши.

Лысый заморыш с отменно длинным носом над тонюсенькими, скорее всего, крашеными усиками и поджатыми губами ожидающе смотрел на меня.

— Тимоти Тэтчер, — представился я. — Агентство «Фиат-люкс» — быстро, солидно и доверительно!

Коломбо сделал знак стоявшему у него за спиной молодому человеку, у которого линию отлично сшитого костюма нарушал пистолет. Парень безмолвно исчез в дверях.

— Садитесь, мистер Тэтчер, — сказал Коломбо, внимательно изучая меня. Он предложил мне коробку с толстыми сигарами и беззвучно наблюдал, как я мучаюсь с «гаваной», слушал мой кашель после первой затяжки.

— Итак, мистер Тэтчер, — начал Дорогуша после того, как чихнул, — я, полагаю, мы устранили все недоразумения!

— Безусловно, мистер Коломбо, — подтвердил я. — Я в вашем распоряжении!

— Вы свободны? — быстро спросил он.

— М-м-м-да. Я не женат, не обручен. Что касается некоторых связей, незначительных… ну, мы же мужчины… вы меня понимаете!

Кажется, он меня не понял.

— Я не спрашиваю вас о свободе такого рода. Я имею в виду деловую занятость!

— Хм, — повременил я с ответом, — сами понимаете, как бывает в крупных известных агентствах. Дел много, все обращаются в «Фиат-люкс»…

Он посмотрел на меня без улыбки.

— Я поинтересовался вами, прежде чем пригласить сюда. Мне известно, сколько клиентов бывает у вас ежедневно, проще говоря — ежемесячно!..

Я покраснел, и это было не очень здорово с моей стороны.

— Ну… тогда…

— Неважно, — исправил неловкое положение Коломбо. — Вы мне нужны, и я вас нанимаю. Я даже дам вам семьсот пятьдесят долларов, чего вы, вероятно, еще никогда не получали…

— Извините, но…

— Я сказал, оставим это!.. Перейдем к делу. Вы будете следить за одной особой.

— Идет, — сказал я уверенно. — Днем и ночью, если потребуется.

— Именно днем и ночью!

— Назовите, кто это, и я уйду с ним в могилу, если потребуется.

Он покачал головой.

— Этого мне не нужно. По крайней мере сейчас. Мне важно знать, что эта особа меня не обманывает, не причиняет неприятностей, что… вы уже понимаете…

Я развел руками.

— Если я, специалист, не понимаю, кто же тогда? Назовите его имя!

— Не торопитесь! Это вы должны узнать конфиденциально.

— Клянусь, — поднял я руку с сигарой.

— Стало быть, этому вы посвятите себя целиком. Не тратьте время на другие дела, на других клиентов.

— Разумеется!

Тут я вспомнил Дионисия Пиппинса. Я помрачнел, испугавшись, как бы этот скупердяй не испортил мне дело, которое выпадает раз в десять лет, но тут же поспешил отогнать эту мысль. Поскорее отделаюсь от него, и все тут.

— В чем дело? — спросил Коломбо, продолжавший внимательно следить за мной.

— Ничего, ничего. Все в порядке. Договорились!

— Никаких других клиентов, кроме меня!

— Амен! — произнес я, склонив голову.

— Лишь на таких условиях мы сможем заключить договор, — прибавил Дорогуша. — Если случайно существует кто-то, какой-нибудь маловажный клиент, какой-нибудь скупердяй, безденежный, я уверен…

— Вы имеете в виду?.. — спросил я серьезно.

Дорогуша кивнул головой, не отрывая от меня взгляда.

— Не беспокойтесь, мистер Коломбо, — сказал я как можно более уверенно. — Он уже вычеркнут из списка моих клиентов.

— Хорошо, мистер Тэтчер, — кивнул Коломбо. Он выложил на стол несколько банкнотов, сказав, что это аванс, а потом бросил какую-то коробку, которую я поймал на лету.

— Это для вашей секретарши, — добавил он небрежно. — Примите как подарок, потому что цена превышает полдоллара. Неважно, во сколько раз.

Я встал.

— Договорились, мистер Коломбо. Я буду следить за особой… хм… но какой? Вы не назвали ни ее имени, ни адреса, ничего!

Поднялся и Аугусто Коломбо.

— Все сведения будут доставлены вам в агентство, — сказал он. — Может, уже доставлены. Сообщения будете передавать мне лично!

Из дальней комнаты появился молодой человек и торопливо прошел по толстому ковру впереди меня. Он весьма услужливо открыл мне дверь, тем не менее я перехватил его злобный взгляд. И отпрянул под этим взглядом, хотя совсем чуть-чуть. Потом прошел мимо него, словно вообще не замечая, будто мимо мебели. Погасшую сигару я сунул в вазу с цветами.

Снова я шел по шикарно обставленным комнатам. За одной из дверей я увидел неприятного вида хозяйку, дремавшую в кресле.

— Тсс, тсс! — послышалось откуда-то.

Я поглядел туда-сюда, однако источника звука не обнаружил.

— Тсс. Эй, вы… Я наверху! Наверху!

Я посмотрел вверх и в конце лестницы увидел красивую молодую женщину в длинном домашнем платье. Она стояла, облокотившись на перила, декольте легкого платья открывало прекрасную грудь, руки тоже были обнажены. Указательным пальцем она приглашала меня подняться, а другим, приложенным к губам, выражала желание, чтобы это делалось тихонько.

Я еще раз оглянулся на растрепанную женщину в кресле. Убедившись, что она для меня неопасна, я на цыпочках направился к лестнице.

IX

Если внизу, у начала лестницы, воздух был обычным, то здесь, наверху, опьяняющий аромат, благоухавший вокруг красавицы, перехватывал дух. Это можно было выдержать лишь при полной отрешенности, и следующие несколько секунд я сдерживал дыхание. Неужели только запах духов был тому виной?

Пригласившая меня дама была брюнетка, не очень высокая, с большими карими глазами, нельзя сказать, чтобы худая, с сочными губами, между которыми поблескивали абсолютно белые зубы, особенно два верхних резца. Одетая в упомянутое легкое домашнее платье, вблизи она оказалась еще очаровательнее, потому что одежда эта ничего не скрывала, даже напротив. Моему взору была предоставлена даже родинка на груди, и я невольно споткнулся на предпоследней ступеньке.

Шаг мог стать роковым, но не стал. Женщина-сторож, на счастье, обладала крепким сном, и мне без особых трудностей удалось преодолеть препятствие, отделявшее меня от прекрасной незнакомки.

Она протянула мне руку, и я сжал мягкие, податливые пальцы, ладонь, запястье. Она потянула меня к себе и в то же время придвинулась сама, и мы пошли молча, даже без музыкального сопровождения, как это бывает в голливудских фильмах, к ближайшей двери. Женщина ступала плавно, неслышно, временами оглядывалась и смотрела на меня огромными глазами, что вызывало у меня сильные удары сердца, ощущавшиеся где-то возле горла, на лбу проступал пот.

Ее рука все еще была в моей, я держал ее осторожно, лишь периодически легонько сжимал, нежно и многозначительно, так, чтобы дать ей понять о своем присутствии и сопереживании.

Легко, бесшумно она опустила другую руку на ручку двери и неторопливо нажала. Дверь отворилась, и мы беззвучно вошли в просторное помещение, где царили полумрак и то же благоухание.

Это была спальня, уставленная дорогими вещами, которые можно увидеть в антикварных магазинах или привезти из-за океана; во всяком случае, они дороги и довольно неудобны. На них много позолоты, всяких завитушек, выпуклостей, формы замысловаты. По стенам развешаны картины, похоже — оригинальные, хотя авторов не назвал бы и специалист; шторы на окнах плотные и темные.

Взгляд мой остановился на кровати, и сердце снова дало о себе знать. Постель была в беспорядке — значит, ею пользовались совсем недавно, теперь ее хозяйка вернулась тайком вместе со мной в атмосферу, где дух захватывает от всевозможных услад. Я сглотнул слюну и приосанился.

Только после того, как незнакомка аккуратно закрыла за собой дверь и жестом пригласила меня сесть на кровать, она произнесла первые слова:

— Вы — сыщик?

Голос ее не соответствовал ни внешности, ни обстановке. Он был невыразительным, сиплым, словно в горле у нее что-то застряло. Хотя это можно было объяснить и деликатностью ситуации и необходимостью соблюдать абсолютную тайну, поскольку кашель мог бы разбудить цербера, спавшего внизу в кресле, — тогда все, что нас здесь ожидало, растаяло бы как дым.

Я кивнул, все еще ощущая сердце где-то возле горла.

— Он вас нанял?

— Кто? — просипел я.

— Аугусто, разумеется.

— Да, миссис Коломбо, ваш супруг попросил меня о некоторых… хм… услугах и…

Я уже несколько оправился и теперь с большим вниманием, но достаточно скромно мог заглянуть в глубину декольте домашнего платья красавицы. Ситуация не изменилась, родинка находилась на прежнем месте, видимая и доступная.

— Я не миссис Коломбо, — сказала она.

Я дернулся.

— Аугусто мне не муж! — добавила она.

— Простите…

— Ладно, ладно. Не будем формалистами, Как вас зовут?

— Тэтчер. Тимоти Тэтчер!

— Тимоти? Подходящее имя для красивого молодого человека, — произнесла красавица и длинными пальцами с горящими темно-красными ногтями коснулась моего уха. Именно там, где у меня самое чувствительное место. Я инстинктивно отшатнулся.

— Меня зовут Долорес, — сказала она и приблизилась ко мне. Наши колени соприкасались. Ее колени были обнажены, и не только они.

— Долорес? Интересно…

— Что интересного в моем имени?

— Ну… Долорес, это мне напоминает Дорис, а Дорис…

— Разве это не одно и то же? Долорес, Дорис, Долли…

Она пристально смотрела мне в глаза, облизывая кончиком языка свои пухлые губки. Я почувствовал, что пора протереть стекла очков, хотя она еще и не призывала меня. Однако я не рискнул пошевелиться, чтобы не разъединить наши колени.

— О какой Дорис идет речь? Неужели в вашей жизни есть девушка с таким именем?

Этого я не мог допустить. Долорес — это… но Дорис?

— Нет, — решительно сказал я. — Дорис, которую я вспомнил, не знаю как это имя пришло мне в голову, ее на самом деле вообще не существует, вернее, больше не существует. А я ее и раньше не знал. Только слышал о ней, так, пустяки… слышал и забыл, ха-ха-ха!

Смех оказался, откровенно говоря, слишком громким и странно прозвучал в комнате, где царила интимность, только она этого не заметила. Улыбнулась и нашла мою руку.

— Кто знает, сколько Дорис на свете, — мудро изрекла она, а я снова сжал ее ручку. Она же обе — мою и свою — переместила к себе, чуть повыше колена, на роскошную, гладкую, тронутую солнцем кожу, которая хранила его тепло. Мои пальцы попытались проверить, такая ли кожа и в других местах. Она не пустила меня дальше бедра, однако без признаков гнева в смеющихся глазах.

— Значит, Тимоти!..

— Да, Долорес, — выдохнул я.

Я опустил голову, но не дотянулся до нее. Поэтому сполз с кровати и стал на колени у ее ног, у ее красоты и прильнул к обольстительному бедру. Да так сильно, что прижал очки и приплюснул нос, однако это стоило того! Я вдыхал аромат ее тела, касался губами ее кожи, ощущал ладонями ее тепло.

Она меня не ударила и не оттолкнула. Напротив, положив обе руки на голову, притянула ее к себе, желая близости.

Я поцеловал ее, не поворачивая головы. На большее я еще не решался. У каждой игры есть свои правила, и у любовной тоже, не правда ли?

Она стала накручивать мои волосы на свой палец. Мне приятна была эта ее ласка, и я мычал от удовольствия.

— Значит, вручил тебе задаток?

— Что ты говоришь? — Я поднял голову, совсем немного, чтобы на мгновение освободить рот. — Кто вручил задаток?

— Аугусто!

— Ах да, какую-то мелочь!..

— Он по крайней мере хорошо заплатил тебе, этот жадина?

Я потянулся губами к ее губам, приоткрыв рот. Я смотрел ей в глаза весьма красноречиво.

— Разреши! — проговорил я, потому что она не собиралась ко мне приближаться.

Еще недавно мое положение меня устраивало, но теперь, когда я устремился вперед, стало сложнее. Я поднимался, упираясь локтями в ее колени. А это было не очень удобно, особенно ей.

— Ой, — вскрикнула она и опустила меня снова на колени. Ладонью потерла ногу в том месте, где я упирался.

— Я тебя кое о чем спросила, — сказала она.

— Я тебя кое о чем просил, — ответил я и двусмысленно засмеялся.

— Сколько он тебе заплатил? — повторила она.

Я выпрямился и, оставаясь на коленях, вытащил из кармана носовой платок. Очки у меня слишком запотели, и я опасался, что это помешает мне разглядеть подробности, которые мне не хотелось бы упускать.

— Итак?

— Семьсот пятьдесят!.. Мой обычный тариф!

Не знаю, поверила ли она в последнее сообщение, потому что я с некоторым запозданием возвратил очки на нос и не увидел выражения ее лица. По голосу мне не удалось этого определить.

— Насколько я его знаю, — сказала Долорес и погладила меня по щеке, — за пустяки он не дал бы и десяти долларов. Значит, наклевывается большое дело.

Я не мешал ей некоторое время гладить меня по щеке, и, когда она снова коснулась кончиками пальцев мочки уха, я застонал, а когда она медленно и, я бы сказал, нежно положила руку мне на шею, где кончаются волосы, я задохнулся.

— Что?

Я подставлял ей лицо, губы, всего себя.

— Что?

Она стала приближаться ко мне и тем самым избавила от заботы о том, как мне добраться до нее, не меняя положения. Я лишь вытягивал шею, все больше и больше выпячивал губы навстречу ей и ждал.

Она приблизилась к моему приоткрытому рту, устремленной к ней голове. Руками обхватила за шею и привлекла к себе, грудь к груди, рот ко рту. Мы поцеловались, сначала нежно, затем более страстно, смачно, задохнулись, и моя рука стала шарить по шелку, пока не обнаружила непокрытую кожу, нащупала крепкую грудь…

Очки у меня снова съехали, колени потеряли опору, я напрягся и поднялся, чувствуя ее движения, следуя за ними, склонился над ней, попытался укротить ее неугомонное тело, сгусток мышц и страсти, которое жаждало моей любви.

— Ой, — вдруг вскрикнула Долорес, отталкивая меня.

Я не сразу среагировал и продолжал свою возню, очки висели на одной дужке поперек лица.

— Не-ет, пусти! — крикнула красавица довольно внятно.

Я посмотрел на нее, ощущая, как пот струится по моей спине. Она уперлась мне в грудь руками, и наши тела разъединились.

— Что ему надо от тебя?

— Что надо? — Я еще не вернулся в реальный мир. — Кому?

— Аугусто! Аугусто Коломбо!

— Ему?

Я сел рядом с ней на кровать, хмельной, и с сожалением наблюдал, как она прикрывала платьем обнажившуюся грудь.

— Говори! — торопила она меня охрипшим голосом.

— Он хочет, чтобы я выслеживал некую особу, — пробормотал я, пытаясь нащупать ботинок, который сбросил.

— Кого? — продолжала выспрашивать Долорес как автомат.

Я пожал плечами, одергивая пиджак.

— Понятия не имею. Он мне не сказал кого. Потребовал, чтобы я отказался от всех моих многочисленных клиентов и посвятил себя только этому делу. Сказал, что имя, адрес и прочие подробности доставит прямо в агентство.

— Когда?

— Очень скоро, я полагаю. Если уже не доставил. Чего ему иначе так торопиться? Пригласил к себе, точно у него пожар.

— Может, и пожар! — засмеялась наконец красавица. — Выходит, ты еще не знаешь, за кем будешь следить?

Я покачал головой и устремился к женщине, которая была от меня на расстоянии вытянутой руки.

— Дорис! — шепнул я страстно.

Она поднялась, поправила прическу и двинулась в поисках сигареты.

— Но почему? — проговорил я печально и тоже встал. Натянул на лицо самое влюбленное выражение, самое сентиментальное, самое обольстительное. Сам Омар Шариф[33] позавидовал бы мне!

Долорес не реагировала. Долорес? Минуту назад я назвал ее Дорис! Забавно! К счастью, она не рассердилась. Или игнорировала мою ошибку, как это принято в высшем свете.

— Другой раз! — Она все-таки улыбнулась в облаках дыма. — Встретимся наедине. Не волнуйся, я позабочусь, чтобы мы встретились!

Она взглядом указала мне на дверь, и я со вздохом вышел. Возбуждение еще не прошло, пот еще не высох. Мне нужна была женщина, но не та, что ждала меня под лестницей.

— Вы здесь? — недовольно процедила старуха. Она стряхнула с себя сон, который я, очевидно, прервал, спускаясь неверными шагами по лестнице.

— Боже милостивый, как долго задержал вас мистер Коломбо! Это не в его правилах!

Мысль о человеке, который раньше или позже станет рогоносцем, вызвала у меня улыбку.

— А что в его правилах? — спросил я, поправляя прическу.

— Его интересуют только деньги! Сольди! И это его проклятое золото! Дорогуша! — расхныкалась женщина. — И это чудовище наверху!

— Чудовище? — воскликнул я. — Да это ангел!

Старуха поморщилась.

— Вам-то откуда знать? Никто ничего о ней не знает, а тут является какой-то олух и называет ее ангелом! Проваливай!

Брюзга, наверное, еще долго бормотала, когда я уже покинул дом и шел меж кустов и цветов, направляясь к воротам.

Двигаясь по усыпанной галькой дорожке, я за каменной статуей налетел на человека. Виной тому была Долорес, потому что в тот момент я глядел на окна второго этажа, надеясь еще разок увидеть ее, и не смотрел перед собой, из-за чего задел человека, шедшего мне навстречу.

— Простите, — произнес я машинально, когда до меня дошло, что случилось. Но он не принял моего извинения. Реагировал довольно странно: быстро повернулся и, прежде чем я успел разглядеть его лицо, поспешно удалился.

На мелкой гальке белел конверт, который, по-видимому, выпал из рук незнакомца. Я поднял его и помахал им вслед человеку, свернувшему к зарослям из кустарников, невысоких деревьев, цветов и статуй.

— Эй! — крикнул я. — Эй, вы!

Он не остановился, и я поспешил за ним. Когда я оказался на прямой дорожке, он был уже в двух десятках шагов от меня.

— Эй, остановитесь!

Он ускорил шаг, я тоже. Он свернул с дорожки на лужайку и скрылся среди деревьев. Тут во мне проснулся инстинкт сыщика, взыграла неистраченная энергия, обратившаяся на иную сферу деятельности.

Дальнейшее напоминало детскую игру в прятки и догонялки — с перебежками, поисками, выглядыванием и погоней. Иногда я приближался к нему совсем близко, но он снова исчезал, скрываясь за какой-нибудь Венерой, будто его и не бывало. Я замирал, тогда меня выдавало громкое дыхание, нарушавшее тишину парка.

Я стоял, притулившись к какому-то стволу, и собирался с силами, чтобы продолжить погоню. Конверт я уже спрятал в карман, чтобы он не мешал мне бежать. С ветки запищала невидимая глазу птица.

Он появился неожиданно. Шел осторожно, на цыпочках. Хотя довольно странно — задом, спиной вперед, уверенный, что уходит от опасности, а на деле идя прямо мне в руки.

Я пошел ему навстречу, тоже на цыпочках, затаив дыхание, пристально глядя ему в спину, различая сильные плечи, черные длинные волосы. Нас разделяло всего несколько шагов, он был уже на расстоянии вытянутой руки, но все еще не догадывался, что я рядом.

В это время раздался выстрел. Потом еще один.

Первая пуля сорвала лист примерно на половине расстояния между моей головой и его плечами. Вторая сломала веточку чуть ниже, примерно на уровне сердца.

Я замер, подобно статуе Меркурия, в тени которого оказался. Ждал третьего выстрела.

X

— Ох, — вскрикнул незнакомец и побежал, но теперь вперед, удаляясь от меня.

Я тоже не стал дожидаться, пока следующая пуля сорвет очередной лист — у меня не было желания увидеть это. Я повернулся и помчался изо всех сил в противоположную сторону.

С травы я попал на усыпанную галькой дорожку, с узкой тропки выскочил на широкую, ведущую к выходу из парка или к дому, в зависимости от того, куда повернуть.

Я повернул к дому, потому что у ворот остановился автомобиль, из которого вышел человечек с неторопливыми движениями.

— Только его мне и недоставало! — пробормотал я, узнав в нем сержанта Клея из Отдела по расследованию убийств.

Итак, я побежал в сторону дома, однако не стал подниматься вверх по направлению к входу, а свернул на тропинку, огибавшую величественное здание. Мне казалось, что впереди кто-то бежит, хотя я в этом не был уверен, поскольку за каждым поворотом путь оказывался свободным.

Внезапно до меня дошло, что кто-то напал на меня — ударил твердым плоским предметом, который, соприкоснувшись с моей головой, издал громкий треск. Я потерял равновесие и упал. Подняв голову, я увидел хмурое лицо домоправительницы мистера Коломбо.

— Эй, — воскликнул я сердито, — разве так поступают с гостями мистера Коломбо?

Угрюмая старуха смотрела на меня с ненавистью. В руке у нее была большая сковорода, однако теперь ей не удалось бы меня стукнуть, если бы ей этого захотелось. Я сидел на земле, а она почти наполовину высовывалась из окна, откуда при всем желании не могла до меня дотянуться.

— Я сильная! — заявила она с гордостью.

— При чем здесь моя голова? — спросил я.

Из-за ее спины появился еще кто-то. Из окна с тыльной стороны дома Дорогуши меня разглядывали мрачная домоправительница и красавчик мистер Альберто Росси, тот самый неприятный молодой человек, который, надо признаться, оплатил наше пребывание в баре на пляже и затем повез нас в город, скорее всего чтобы приударить за моей секретаршей, мешая ей исполнять свои служебные обязанности.

— А, мистер Тэтчер! — воскликнул удивленно Альберто Росси, поправляя галстук, который, надо признать, отлично шел к его шикарному светлому костюму, тому самому, какой я видел в непосредственной близости совсем недавно, там, в саду. — Что вы здесь делаете? — спросил он меня. Носовым платком он утирал лоб, притворяясь удивленным. — Неужели вы не нашли более удобного места посидеть?

— Эта мадам съездила мне по голове! — сердито ответил я и посмотрел на домоправительницу. — А раньше кто-то стрелял в меня!

— В вас? Но почему? Кому это понадобилось? — удивлялся Росси.

— Кому? А кому понадобилось треснуть меня сковородкой по голове?

— Мне, потому что я никому не позволю обижать моего единственного сына! Porca miseria![34]

— Но, мама, меня никто не обижал! — смущенно ответил Росси. — Тем более мистер Тэтчер. Мы с ним добрые друзья, не правда ли, мистер Тэтчер?

— Хм, — буркнул я.

— Зачем же тогда он гнался за тобой?

— Понятия не имею, — пожал плечами ее сын. — Разве он гнался за мной? Зачем?

— Потому что вы удирали от меня! — ответил я, несколько раздраженный ходом беседы. — А почему, это вы должны объяснить!

— Что же вы не встаете? — спросил меня Альберто. — Моя мама не опасна, верно, маммина?

Она не хотела этого подтвердить и потому сочла за лучшее удалиться. Я поднялся и отряхнул брюки.

— Мне надо отдать вам письмо, — сказал я Росси.

— Письмо? Мне? Ах, в самом деле, от Кэт?.. Но почему не…

Я сделал вид, будто не слышу его слов.

— Письмо, которое выпало у вас из кармана, — поправил я его. — Вернее, конверт, — уточнил я. — Думаю, там письмо!

— Ах, — испугался Росси и схватился за карман. — Я потерял его.

Он казался подавленным, хотя скоро, кажется, вспомнил сказанное мной.

— Вы его нашли? Чудесно, давайте его!.. Впрочем…

Я посмотрел на него испытующе.

— Впрочем… можете оставить его себе, потому что…

Я сунул руку в карман, и ничего не обнаружил. На всякий случай я обшарил все остальные карманы, но, разумеется, тщетно.

— Его нет! — пробормотал я. — Скорее всего, я его потерял! Когда кто-то стрелял в меня!

— В вас? — удивился Росси. — Уверяю…

— Его вы можете уверять, но не меня! — раздался у меня за спиной голос сержанта Клея. — Мистер Тэтчер сыграл роль громоотвода. Тот притягивает молнии, а Тэтчер — пули. И у него есть еще одна особенность. Тэтчер любит находиться среди трупов. Нет ли и здесь чего-нибудь в этом духе?

— Как изволите видеть, нет, — ответил я мрачно. — А какой дьявол принес вас сюда?

Клей вяло улыбнулся и кончиком указательного пальца полез ковыряться в глазу.

— Никакой не дьявол, — ответил он. — Мистер Коломбо пригласил меня потолковать и спокойно выкурить по сигаре. О каком покое можно говорить, когда вы носитесь вокруг дома? Послышались выстрелы, и я спустился глянуть, что вы опять натворили. Итак?

Я дерзко посмотрел ему в глаза.

— Должен разочаровать вас, сержант, — ответил я. — Здесь не происходит ничего, что могло бы заинтересовать вас. Мистер Росси и я разговариваем, только и всего.

— А выстрелы?

— Стоит ли обращать внимание на пули, просвистевшие рядом с нами? Сержант, это же в конечном счете неотъемлемая часть нашей жизни, вашей и моей! Поторопитесь лучше к своему другу Коломбо, ибо у него может погаснуть сигара!

— Я с огромным удовольствием пообедаю с вами, если вы не возражаете, — предложил свои услуги Клей.

— За ваш счет?

— За счет наших добросовестных налогоплательщиков, — ответил Клей. — Согласны?

Я пожал плечами. Разве можно отказать сержанту из Отдела по расследованию убийств?

— Вы?.. Он?.. — испугался Альберто Росси.

— Что с вами? — удивила меня его непонятливость. — Неужели вы не можете усвоить, что полиция пользуется услугами человека моего масштаба?

Сержант предложил мне составить ему компанию в небольшом ресторанчике с французской кухней, который содержал один его знакомый, вот уже пять лет пребывающий на свободе. Это было довольно далеко от дома Коломбо, но какое это имело значение, если вы едете в машине, которой все уступают дорогу!

Ресторан назывался «Французская красавица», хозяином его был сутулый, плешивый, весь в морщинах человек, в прошлом или кавалерист, или модель для бондаря, примерявшего к его ногам свои дранки.

— Ах, французская кухня, — потирала руки Кэт, которую с согласия сержанта Клея я пригласил, — всю жизнь мечтала, чтобы два джентльмена пригласили меня в настоящий французский ресторан. У вас есть что-нибудь из грибов?

Хозяин безмолвно кивнул.

— Для меня блюдо, которое называется по-французски «кардинал», — заказал я, гордый своими познаниями кулинарного дела.

— Нету.

— Тогда петуха в вине!

— У нас только пиво и виски! — не слишком гостеприимно отрезал хозяин.

— А из еды? — вмешался наконец Клей, тем временем старательно копавшийся в глазу.

— Вырезка!

— Что еще?

— Рубленый бифштекс!

— И?

— Яблочный пирог, горячий или холодный, как угодно, — продекламировал хозяин.

Кэт разочарованно посмотрела на меня.

— Это мы могли бы съесть и у Джимми. Там по крайней мере обстановка приятнее, вокруг знакомые, и не надо переодеваться.

— Вы красивее, чем когда бы то ни было! — сухо констатировал Клей, словно делал замечание шоферу, что шины недостаточно накачаны.

— Спасибо, — жалостливо шмыгнула носом моя секретарша.

Я не сдавался. Придержал лысого сморчка, который уже вознамерился отделаться от гостей, столько времени одолевавших его.

— Раскройте секрет, дорогой, — любезно улыбался я ему, — почему ваше заведение называется «Французская красавица», а в меню ни единого французского блюда?

— У меня нет меню! — воинственно отпарировал хозяин.

— И французских блюд?

— Нет! — огрызнулся этот тип.

— А «Французская красавица»? — вмешалась Кэт.

— Так звали лошадь, на которой я схватил куш и смог открыть это заведение.

— Значит, дело в кобыле? — засмеялась Кэт.

— Это был конь… жеребец… «Французская красавица»!

— Хм, — примирительно улыбнулся я, — конь с женским именем. Главное, что вы верили в нее… простите, в него!

— А, ерунда это! — нахмурился наш собеседник и бросил быстрый взгляд на Клея, который внимательно изучал рисунок на скатерти. — Однако Стоув мне сказал… сержант знает, кто такой Стоув, он его по крайней мере трижды сажал, пока тот работал на ипподроме… Помните, сержант?

Сержант что-то пробурчал, а я попросил оратора продолжать.

— Так что же сказал Стоув?

— Он шепнул мне, чтобы я ставил на «пятерку», заезд будет за «пятеркой». А я забыл номер и поставил на «четверку». И победила «четверка», черт бы побрал этого Стоува! Ведь он же был жулик, этот Стоув, не правда ли, сержант?

— И все-таки он принес вам счастье? — попыталась успокоить его моя секретарша, потому что лысый разволновался при воспоминании о друге. Он махнул клетчатым полотенцем.

— К дьяволу такое счастье! Жена заставила купить это заведение, чтобы я больше не толкался на ипподроме.

Мы довольствовались беседой, пирогом и горячим кофе.

Клей взглядом проводил хозяина «Французской красавицы», после того как тот накрыл на стол.

— Почему они стреляли в вас? — спросил сержант.

— Наверное, я кому-то мешаю, — с гордостью ответил я.

— Мешаете, например, мне, и довольно часто, однако я не хватаюсь за револьвер, — сказал Клей.

— А если стреляли в Альберто? — вмешалась Кэт.

Я сердито посмотрел на нее, только она может ляпнуть что-нибудь в таком роде и при этом глядеть на вас голубыми глазами невинного младенца.

— А почему в Альберто? Потому что он стал дорог вашему сердцу? — спросил я, сразу беря быка за рога.

— Вот еще! — фыркнула Кэт. — Самодовольный дурак! Если у него смазливая мордочка, он воображает, что все девушки…

— Это не так глупо, как вам кажется, Тэтчер, — согласился Клей. — А если кто-то стрелял в Альберто? Потому что, насколько мне известно, ни у кого нет причин стрелять в вас.

— А мои обязательства перед Коломбо? Может, кому-нибудь мешает, что Дорогуша пригласил меня?

— В настоящий момент это отпадает, — авторитетно заключил сержант. — Нам неизвестно ни для чего Коломбо нанял вас, ни от кого вы должны оберегать его…

— Вот именно, — не отступал я. — Неизвестный противник, вот в чем дело!

— Вернемся к тому, что нам известно. Альберто — сын домоправительницы Коломбо. Он там не живет, но бывает в доме. Налетел на вас, испугался и стал искать защиты у мамочки в объятиях. Сказка для детей! За этим что-то кроется… Кроме того, две пули предназначались ему!

— Мне!

— Они пролетели между вами и им, если быть точным! Следовательно, можно считать, что по крайней мере один выстрел предназначался ему! — размышлял вслух Клей.

— Альберто — тот еще тип! — вставила Кэт.

— Может быть, — согласился с ней полицейский. — Надо бы поразузнать у него на квартире. Может, найдется что-нибудь интересное.

— Разузнавайте, меня это не касается! — заявил я и занялся едой.

— На вас я и не рассчитывал, — ответил Клей. — Пойдет Кэт.

— Кэт?

— Я?

Лоб моей секретарши наморщился.

— В его берлогу не пойду даже мертвой! Именно этого он и хотел — чтобы я навестила его! Нахал!

— Вы пойдете туда, когда его не будет. Когда слабому полу не грозит опасность, — ответил сержант из Отдела по расследованию убийств.

Кэт умоляюще посмотрела на меня. Я равнодушно пожал плечами. Она капитулировала.

— Где гарантия, что этот бабник не нападет на меня?

— Об этом я позабочусь, — успокоил ее Клей. — Я приглашу его в свою контору, чтобы он поподробнее описал тот момент, когда раздались выстрелы!

Кэт еще раз с грустью посмотрела на меня. Она мне сочувствовала. Я нащупал в кармане сверток, который вручил мне Коломбо, и кинул ей через стол. Она поймала его весьма ловко.

— Что это? — полюбопытствовала, разворачивая бумагу и открывая коробочку. В руках засверкал красивый браслет.

— Ой, шеф!

Глаза у нее заблестели, на лице заиграла улыбка. Кэт привстала, наклонила к себе мою голову и поцеловала в щеку.

— Ого! — не удержался от комментария Клей.

— Здесь что-то празднуют? — спросил Дионисий Пиппинс, входя в небольшое помещение. — Позвольте и мне к вам присоединиться. — Он поднял руку и крикнул хозяину ресторанчика, появившемуся на пороге: — Тарелку и бокал для меня! Было бы неприлично испортить хорошее настроение другим!

— Каждый платит за себя, счета отдельно! — сердито произнесла Кэт.

— Одну минуту, — поторопился изменить заказ Дионисий. — Без тарелок, только бокал! Я попробую, что вы пьете. И все-таки согласитесь, это непорядок — не отметить такое добрым вином с хорошей закуской!

— Что отметить? — спросил я Пиппинса.

— Обручение, разве нет?

— Вы шутите! — сказала Кэт. — Я получила браслет от своего шефа, и, само собой разумеется, я его благодарю. Не понимаю, право, как вам пришла мысль, что…

Дионисий отпил глоток из моего бокала, а затем взял в руки браслет.

— Шесть долларов, — оценил он.

Кэт насупилась.

— Хотя вы и разбираетесь в этом, — сказала она, несколько задетая, — он стоит по меньшей мере двести…

Я не хотел ее разубеждать, но и мне не понравилось, как он засмеялся.

— Вы разбираетесь в подобных вещицах? — спросил Клей.

— Немножко, совсем немножко, — скромно ответил Дионисий.

— А как вы здесь очутились? — поинтересовался я.

— Хм, заскочил случайно. Видите ли, я тоже люблю французскую кухню и…

— На здоровье, — пожелала ему Кэт.

— Однако, — сменил тему Пиппинс, — что же с перстнем? Время идет, а у вас — ничего! За что я вам плачу?

— Вы платите? — не выдержала моя секретарша. — Я не заметила, по крайней мере до сих пор!

— Хорошо, хорошо, во всяком случае, я ваш клиент, и ваша обязанность заняться моими делами!

— Дорогой мистер Пиппинс, — заговорил я неторопливо, — вам не кажется, что нам было бы лучше прекратить сотрудничество? Пока что вы не дали нам ни цента, и мы не слишком заботимся о трупе вашей супруги…

— И о перстне! — подпрыгнул он.

— И о перстне! — подтвердил я. — Кроме того, имеются важные причины, чтобы нам разойтись по-хорошему!

Пиппинс посмотрел сначала на Кэт, потом на меня, наконец на Клея.

— Я к этому не имею отношения, — отговорился на всякий случай сержант. — Это дело агентства!

— И все-таки вы меня не оставите. Вы этого не сделаете! Мы же договорились! — запричитал Диззи.

— Вы не выполнили первого условия — нет аванса! — прошипела Кэт.

— Ладно, дам я, дам! Неужели вы думаете, что не дам? — заюлил наш клиент.

Сержант из Отдела по расследованию убийств встал и пальцем поманил хозяина «Французской красавицы».

— На мой счет, Джо!

Тот подобострастно поклонился.

— Вы частенько заботились о моем пропитании и жилье, теперь мой черед отдавать долг, — сказал хозяин. — Значит, мы квиты!

Сержант согласился с этим, похлопав его по плечу.

— Ох, в таком случае и я могу, — воскликнул Пиппинс, почувствовав, какой момент он упустил.

Клей пожал плечами. Он поклонился моей секретарше и подмигнул мне.

— Увидимся! — пообещал он. — Кактолько изучите квартиру Росси.

— Что нам остается, — пожал я плечами.

— Не забудьте пригласить Альберто! — напомнила Кэт.

Пиппинс все еще ждал.

— Итак? — спросил он с надеждой.

— Не знаю, — ответил я. — Сейчас я и Кэт заняты. Завтра тоже, и послезавтра.

— Когда же вы, черт возьми, освободитесь для меня? — рассердился Дионисий.

Кэт торопливо перелистала свою записную книжку.

— Лет так через пятнадцать-двадцать, мистер Пиппинс. К тому сроку вы, вероятно, соберете деньги и внесете аванс.

Мы оставили его во «Французской красавице», убежденные, что никогда больше не увидим.

XI

Я поджидал Кэт у Джимми и болтал с ним о последних событиях в нашем квартале. Он сообщил мне, что миссис Уэндел снова в отчаянии, потому что Фифи опять сбежал и это грозит трагедией: вдруг на него нападут дворняги или соблазнит какая-нибудь похотливая псина. Я успокоил Джимми, заверив его, что агентство позаботилось о Фифи, что же касается его нравственного облика и неприкосновенности личности, то тут все в порядке. Однако Джимми утверждал, будто Фифи снова сбежал прошлой ночью и миссис Уэндел скорбит, что в агентстве никого не может застать, а другим детективам она не доверяет.

— Хм, — пробурчал я, потягивая напиток, — ситуация серьезная, поскольку мой клиент обязал меня не заниматься никакими делами, пока не завершу его. Кроме того, теряется теоретическая возможность отыскать Фифи и передать его в руки хозяйки.

— Она наверху, ждет вас, — предупредил меня Джимми. — Неужели вы не встретитесь с ней?

— Я не был наверху с ночи, — объяснил я приятелю и пододвинул ему рюмку, — поэтому ни она не могла сообщить мне о том, что произошло, ни я ей — о своих обязательствах.

— Она наверняка ждет вас! — повторил Джимми и наполнил мою рюмку.

— Джимми, пошлите ей пару горячих бифштексов и чего-нибудь выпить! — воскликнул я. — Старушка проголодается, пока дождется меня. Ладно уж, за мой счет!

— А вы не… все-таки у вас нет работы… может, подскочили бы к ней? — допытывался усач.

— У меня нет работы?! Ха! Да сколько угодно! Ловим одного типа, я и Кэт, только она сейчас на минутку забежала домой, переодеться — снять нарядное платье и надеть что-нибудь подходящее для такой операции!

— Кэт в вечернем платье? Что же вы не привели ее показать?

Я согласился, что в самом деле ему стоило бы увидеть ее в таком платье, которое она приобрела где-то на распродаже, хотя оно и производит впечатление привезенного прямо из Парижа. Тут мне вспомнилась «Французская красавица», и следующие полчаса мы обсуждали вчерашние бега, настоящую катастрофу, постигшую фаворита.

Кэт ураганом ворвалась в кафе. На ней был джинсовый костюм, и она чувствовала себя в нем совсем неплохо, хотя он был маловат ей по крайней мере на полтора размера. Джимми присвистнул.

— Пора, шеф! — обратилась ко мне от дверей Кэт. — У нас нет времени на болтовню.

— Кэт, ты не перехватишь чего-нибудь? — предложил не только из профессионального интереса хозяин бара.

— Спасибо, Джимми, мы спешим. Нам надо обыскать берлогу, прежде чем зверь вернется!

Джимми не сдавался.

— В Нью-Йорке поговаривают, что сегодня вы были самой элегантной дамой и тому подобное!

Моя секретарша, довольная, рассмеялась. Я заметил, что комплимент старого бармена пришелся ей по вкусу.

— Если бы вы видели браслет, который подарил мне шеф!

Старик в волнении принялся крутить кончик правого уса.

— Ого! Не значит ли это, что мы должны готовиться к празднику?

Кэт так насупилась, что у меня пропала всякая охота продолжать болтовню с Джимми.

— Пошли, — сердито сказала секретарша и вытолкала меня в дверь.

— Джимми хороший, но здорово постарел, — попытался я объясниться. — Болтает всякую ерунду!

— Такси! — крикнула Кэт вместо ответа.

Лишь третья машина среагировала на ее просьбу и остановилась у тротуара. Моя секретарша буркнула адрес и села рядом со мной, уставившись в окно.

— Вы запомнили адрес? — спросил я спустя десять минут, чтобы хоть как-нибудь растопить лед.

— Что?

— Адрес Альфредо Росси!

Ее лицо снова помрачнело.

— Если вы имеете в виду то, что имеете в виду, вы жестоко ошибаетесь! Я не была у него в квартире, а вылезла неподалеку от дома и взяла такси. Я была слишком усталой, чтобы запоминать адрес. К счастью, он дал мне визитную карточку!

— На всякий случай! Если случайно захотите его навестить?

Я знал, что этот разговор не доведет до добра, но вел себя словно страдающий от зубной боли человек, который постоянно ковыряет больной зуб. Я пережил нечто подобное — зуб у меня, правда, не заболел, но взгляд Кэт стал убийственным. Лишь спустя некоторое время, когда мы очутились на узкой улочке, забитой грузовиками, и шофер, выключив радио, включил свой репертуар ругательств, я дождался исчерпывающего объяснения.

— Я сохранила визитную карточку на случай, если сержант Клей захочет, чтобы я посетила квартиру Росси!

Остаток пути мы молчали, во всяком случае мы двое. Шофер же помогал себе бранью и проклятьями в адрес городского транспорта, других шоферов, плохих дорог, неосторожных детей, крутых поворотов, неверно установленных знаков.

— Подождать? — спросил таксист, когда машина наконец остановилась.

— Нет, — одновременно ответили мы. Это был единственный случай после момента расставания с Клеем, когда мы заняли единую позицию.

— Но это не тот адрес, который я вам дала, — сказала секретарша, осмотревшись. Таксист не обратил внимания на ее протест, лишь рукой указал на раскопанную часть дороги, которая начиналась в двух десятках ярдов от машины, и начал разворачиваться. Развернувшись, он махнул нам рукой и скрылся в тумане.

— Будь ты проклят! — простилась с ним Кэт и сердито топнула ногой. Вокруг ее ног поднялась туча пыли, а облезлая кошка, тащившая из помойки кишки, кинулась прочь с сиплым мяуканьем.

— Не очень веселенький райончик! — констатировал я, разглядывая развороченную мостовую, облупившиеся стены, закрытые магазины с опущенными шторами, висевшими как попало, треснутые стекла, мальчишек в бейсбольных перчатках, покоробившиеся рекламы товаров, которыми уже не торгуют, дряхлые автомобили, появляющиеся и исчезающие в облаках пыли, двух толстых негритянок с сумками, до половины наполненными продуктами, пьяного с бутылкой в кармане, торговца наркотиками в розовой шляпе, вероятно украденной в бродячем цирке, девушку с худыми ногами на высоких каблуках и вязаной мини-юбке, продавца мороженого, у которого, видно, хорошо шли дела, отчего он распевал мелодичную итальянскую песенку.

— В Нью-Йорке есть районы, помимо Манхэттена, и улицы, кроме Бродвея, — с вызовом бросила Кэт. И решительно потопала к жилым домам.

Ни в одном из них Альберто Росси не проживал. Не потому, что это не соответствовало его положению в обществе или не вязалось с отменным костюмом, которым он, очевидно, гордился, как откровенно умалчивал у мистера Коломбо о крае, откуда был родом, а по причинам исторического порядка, ибо его родители по приезде в Америку довольствовались более чем скромным приземистым домишком, теперь, казалось, заброшенным и стоявшим на отшибе, в стороне от жилого района, куда вела нераскопанная часть улицы. Именно туда и тащила меня Кэт, руководствуясь безошибочным чутьем исследователя.

— Я вспоминаю, и тогда мостовая была раскопана, а чуть дальше — маленький домишко! — объяснила Кэт самой себе, а заодно и мне.

Мы стояли перед входной дверью, закрытым окном со спущенными занавесками, перед помойкой с распахнутой крышкой, поскольку содержимое превышало ее вместимость; на двери была надпись, уже стершаяся и относившаяся, скорее всего, к прежним временам, к бывшему хозяину или жильцу, обитавшему здесь до Росси.

— Пришли!

Я пожал плечами, это было единственное, что, на мой взгляд, соответствовало моменту, и нажал кнопку звонка. Был слышен звон, но не шаги идущего открывать дверь человека. Я удовлетворенно кивнул, ибо именно это нас устраивало. Вытащил из кармана связку ключей.

— Посмотрите, чтобы никто мне не помешал! — попросил я секретаршу, хотя в этом не было нужды, поскольку никто не смотрел на нас, даже не удостоил взглядом.

Я сунул один ключ в скважину и попробовал открыть. Не вышло. Тогда я сунул второй, третий, восьмой, пятнадцатый. Тщетно.

— Не попробовать ли просто так, шеф? — спросила Кэт и нажала на ручку. Дверь подалась, Кэт толкнула ее, и та отворилась, унося с собой мою связку ключей.

— Прошу! — с издевательской вежливостью предоставила мне право войти первым Кэт.

Я не стал требовать от нее подтверждения, что в ту известную нам ночь она действительно не была здесь, в этом доме, — такое объяснение не прошло бы тихо, без инцидентов, а сейчас это было ни к чему. Поэтому я быстро вошел, предварительно оглядевшись, не наблюдает ли кто-нибудь из соседей или прохожих за столь откровенным нарушением закона. Кэт уверенно и не слишком поспешно последовала за мной.

В довольно просторном помещении, служившем, вероятно, гостиной, никого не было. Мебель дешевая, чехлы на креслах старые, грязные, потертые, на полу валялись несколько журналов. Единственно, что могло привлечь внимание — так и случилось, — это большой портрет мрачной домоправительницы мистера Аугусто Коломбо — цветная фотография в роскошной серебряной раме, — лежавший на старом комоде.

— Смотри-ка! — воскликнула Кэт, беря фотографию. При этом она задела дешевенькую венецианскую гондолу, грохнувшуюся на пол. — Кто бы это мог быть?

Я хотел объяснить, что мне знакома эта особа и известно, каким образом ее фотография попала сюда, поскольку для меня было ясно, в каких отношениях она и Росси, но мое внимание привлек шум, донесшийся из соседнего помещения, где, казалось, не могло быть и речи о каких бы то ни было жильцах. Я кинулся туда, однако Кэт схватила меня за руку и задержала. Из сумочки она достала «смит и вессон» и сунула мне в руку.

Это не очень вдохновило меня. Стук повторился, я поднял пистолет на уровень живота и толкнул ногой дверь, отделявшую нас от соседнего помещения.

Однако там никого не оказалось. Судя по вороху немытой посуды на столе, это была кухня. Окно как раз напротив двери было распахнуто, и одна створка еще качалась, словно от ветра. А ветра не было.

Я подбежал к окну и уже вдали увидел человека, который, прихрамывая, быстро удалялся по пустырю, заросшему травой и усыпанному мусором. Он не обернулся, и потому я не видел его лица, но по коренастому сильному телу и характерным движениям корпуса догадался, кто это мог быть.

— Опять он! — произнес я, стискивая зубы.

— Тот, с пляжа? — спросила Кэт, оказавшаяся рядом. Я утвердительно кивнул.

— Да, тот с пляжа, — повторил я. — Всегда он. Мы видели его там, на пляже, до того, как было совершено нападение на меня и на вас. И Пиппинс видел его в ночь убийства жены. Теперь здесь. Значит ли это, что…

Вопрос остался неоконченным. Он повис в воздухе, вызывая беспокойство и тревогу.

— Пойдем за ним?

Мгновение я колебался. Хромой исчез из виду, вероятно, мы смогли бы его догнать, имея в виду его физический недостаток. Остановили нас стоны. Они шли из кухни, откуда-то из-за холодильника.

В три прыжка мы оказались там. Кэт первая наклонилась и взяла за руку мужчину, лежавшего на полу в луже крови. С испуганным лицом перевернула его на спину.

— Альберто! — вскрикнула, потрясенная.

Росси тихо стонал. Лицо было бледным, с капельками пота на лбу.

— Жив! — заключил я, когда он вновь подал голос, на этот раз несколько громче. Он не открыл глаз, хотя, вероятно, почувствовал, что рядом находится кто-то, способный помочь ему.

— Ранен! — выдала окончательный диагноз Кэт. — А нападавший…

— Убежал! — подытожил я мрачно. — Но мы его поймаем! Схватим! У нас уже есть несколько счетов, которые он должен оплатить!

— Марио… — прошептал Альберто. На мгновение он открыл глаза и напряженно рассматривал сначала меня, потом мою секретаршу. По равнодушному взгляду и неизменившемуся выражению лица было видно, что он не понимает, кто находится возле него.

— Марио!.. — повторил он и закрыл глаза.

— Не умирайте сейчас! — закричал я. — Альберто, вы слышите меня? Не смейте умирать! Хотя бы до тех пор, пока не назовете имени!

— Марио! — прошептал в третий раз Росси и замолк. По его телу прошла судорога, и я подумал, что все кончено. Кэт разубедила меня.

— Дышит, жив! — воскликнула она, выпрямляясь после того, как, припав к груди атлетически сложенного Альберто, прослушала его дыхание.

— Нужно позвать Клея! — сказал я, оглядывая кухню. — Поищите телефон.

— Здесь нож! — заявила Кэт, быстренько обследовавшая кухню.

— Ищите телефон, а не нож, сказал я вам! — нахмурился я. — Что? Нож? Смотри-ка, в крови! Значит, этим ножом…

Я рассматривал нож, с которого капала кровь, Кэт осторожно отвела нож, чтобы не испачкать брюки.

— Хм… а как он очутился на столе? Почему не остался в спине Росси? Или по крайней мере на полу, рядом с телом?

Я посмотрел на секретаршу, она же только пожала плечами и ушла в гостиную.

— Телефона нет, — заявила она оттуда.

— Эх, — вырвалось у меня с чувством, — нет телефона, нет сержанта Клея! Так всегда… когда он нужнее всего, его нет!

— Кто это говорит, что меня нет? — подал голос сержант из Отдела по расследованию убийств. Его унылое лицо появилось в проеме окна, того самого, через которое недавно скрылся преступник.

— Ах, вы здесь, — вздохнул с облегчением я. — Кэт, не ищите, я нашел!

— Телефон? — спросила из гостиной моя секретарша.

— Сержанта Клея!

— В самом деле? Где он прятался? В холодильнике?

Кэт вбежала в кухню и взглядом отыскала сержанта.

— Это действительно вы, сержант! Именно вы нам и нужны! Только… как это вы здесь очутились? Мы думали, что вы в своей канцелярии и беседуете с Альберто Росси… Так по крайней мере было условлено! Он должен был находиться у вас, чтобы развязать нам руки…

Клей хмурился в окне.

— Он не пришел, шалопай! Я долго ждал его, а затем решил проверить, что же ему помешало.

Я показал сержанту окровавленный нож, который все еще держал в руке.

— Это! — лаконично сказал я.

Сержант продолжал хмуриться.

— Что это вы мне показываете? Готовите ужин? В чужой кухне? Вы в самом деле решили пристроиться здесь, пока нет хозяина?

Кончиком ножа я показал ему на Альберто Росси. Однако я не учел низкого роста сержанта. Оттуда, с улицы, Клей ничего не видел, даже тогда, когда один из его людей поднял его за талию и поднес к самому окну. Только сунув голову в кухню, Клей разглядел раненого.

— Росси? — спросил он своим ровным, равнодушным тоном. Мы подтвердили, и сержант исчез. Вскоре он появился в дверях, ведущих из гостиной на кухню.

— Мертв? — спросил он, ковыряя пальцем в глазу.

— Нет, ранен! — сообщила Кэт.

— Этим! — дополнил я ее сообщение, показывая нож.

Сержант осмотрел раненого. Тот стонал, не открывая глаз. Клей не казался взволнованным.

— Не опасно, — сделал он вывод. — Это вы его, Кэт?

— Я?! — рассвирепела девушка. — Да как вам взбрело в голову такое?!

— Ну… положим, защищая свою честь. Есть еще такие девушки! Может, вы одна из них! — говорил Клей, краешком глаза наблюдая за полицейским, возившимся возле несчастного Альберто.

— Чушь какая! — пробормотала Кэт.

— Почему? — удивился Клей. — Вы были одни с ним, он же известен как соблазнитель, а вы девушка сильная… вот мотив!

— Перестаньте, сержант! — хмуро прервала его моя секретарша. — Сейчас не время для глупых шуток, и не оскорбляйте меня!

— Тогда кто? Не станете же вы говорить, что появились здесь, когда уже все было кончено, и вы не знаете, кто это сделал!

— Мы появились слишком поздно, это верно, — подтвердил я. — Только на этот раз я знаю нападавшего!

— Кто он? Ну, не томите меня неизвестностью.

Именно в тот момент, когда я хотел описать хромого, совершенное им на пляже преступление и то, как мы видели его убегающим после преступного нападения на Альберто Росси, Кэт подняла руку и решительно указала на дверь, ведущую в гостиную.

— Вот он! Это он — преступник!



XII

В дверях стоял коренастый, сильный мужчина в пестрой майке и полотняных матросских брюках. Из кед торчал грязный большой палец, а из кармана — ярко-синий носовой платок.

Он обливался потом, тяжело дышал, и его широкая грудь вздымалась, подобно кузнечным мехам. В руках была палка с острием на конце — та самая, орудие его труда. Беспрерывно мигающие глаза с удивлением уставились на нас. Его как будто удивило наше присутствие, но еще больше поразила рука девушки в джинсовом костюме, указывающая на него. Присутствующие смотрели на него, кто с угрозой, кто с любопытством, и эта неожиданная популярность была ему неприятна.

— Да, — подтвердил я, — это нападавший! И не только на Альберто Росси!

Из-за спины остолбеневшего хромого протиснулся тощий долговязый субъект с чемоданчиком в руке.

— Где Альберто? — спросил он.

— Что вам угодно? — в свою очередь спросил сержант Клей, а один из полицейских преградил путь.

— Я доктор Салетти, — заволновался долговязый. — Марио просил меня поторапливаться!.. Он сказал… хм… что кто-то напал на Альберто! И ранил его!

— Марио?

Мы с Кэт переглянулись.

— Марио… — прошептал Альберто и открыл глаза.

— Альберто! — тепло проговорил хромой и поспешил к раненому. Он взял его руку в свои и нежно пожал. — Пришел доктор, сейчас он тебя осмотрит!

Затем Марио отодвинулся, уступая место человеку с медицинским чемоданчиком.

— Давайте, доктор, посмотрите, что с ним! Mio fratello[35] не должен умереть! Он должен выздороветь! Tu mi capisci?[36]

Альберто посмотрел на доктора и приветствовал его кивком головы и улыбкой. Видимо, это не первая их встреча.

— А мамы нет? Нет донны Кармелы?

Марио в отчаянии ломал руки.

Сержант Клей холодно посмотрел на меня, на Кэт, опять на меня.

— Что-нибудь не так? — спросил он издевательски.

— Все в порядке… — ответил я угрюмо.

— Мы не знали, что это его брат! — призналась Кэт. — Мы видели, как он убегал, застали на кухне раненого и, сопоставив одно с другим…

— Не лучше ли это предоставить специалистам? — торжествовал Клей, выковыривая что-то из глаза.

— Но тот… этот Марио на пляже… — начала секретарша, однако я жестом заставил ее замолкнуть.

— Бросьте, Кэт, — сказал я. — Оставьте специалистам, пусть они решают эти проблемы. Еще настанет время, когда сержант попросит нашей помощи!

Марио стоял и разглядывал девушку, вспомнившую о пляже. Узнал ли он ее — не знаю. Во всяком случае, Кэт ретировалась под его взглядом и стала искать защиту за моей спиной.

Внимание присутствующих переключилось на доктора Салетти и его пациента. Долговязый наконец поднялся и еще раз посмотрел на молодого человека, которому он прилепил на спину огромный кусок пластыря — очевидно, именно там была рана.

— Ничего страшного, — сказал доктор Салетти и принялся разматывать бинт, предназначавшийся Альберто. — Только небольшой порез!

— Этим? — спросил Клей и осторожно кончиками пальцев взял нож. Врач мельком взглянул на оружие и стал бинтовать рану.

— Возможно, — сказал он. — Более того, я уверен.

Клей поднял бровь и передал нож одному из полицейских.

— Отпечатки? — спросил тот.

Сержант из Отдела по убийствам только кивнул.

— Тогда вы сразу можете арестовать меня, — заявил я, — потому что я держал этот нож в руках и оставил на нем по меньшей мере миллион отпечатков! После убийцы!

Клей достал из внутреннего кармана мундира короткую дешевую сигарету.

— Во-первых, речь идет не об убийце, а о нападавшем. А во-вторых, мы получим отпечатки пальцев всех, кто держал этот нож, и лишь тогда займемся всей компанией, сколько бы там их ни оказалось, Тэтчер!

— Надеюсь, меня вы не подозреваете?

Клей не удостоил меня даже взглядом, не то что ответом. Он зевнул, не пытаясь прикрыть рукой рот, затем повернулся к доктору Салетти.

— Ну?

— У меня все, сержант, — сказал доктор, отходя от Альберто. Молодой человек попытался подняться и приосаниться, но покачнулся и с негромким стоном прислонился к стене. Марио подскочил к нему и нежно обнял за шею.

— Больно? — спросил он у брата.

Гримаса исказила лицо Альберто.

Полицейский с носом бывшего боксера подошел к своему начальнику.

— Сержант, — осторожно начал полицейский, готовый к отступлению, если по выражению лица Клея станет ясно, что он не волен принимать решения, — этот хромой его брат. Я думаю, не он его…

— Судя по всему — нет, — согласился Клей.

Ободренный полицейский продолжал:

— Может, он знает покушавшегося? Может, видел его?

Сегодня сержант Клей решительно отклонял идеи штатских, но мысли, родившиеся под полицейской фуражкой, принимал за должное.

— Браво, Пит, — потрепал он по плечу бывшего боксера и огляделся, чтобы удостовериться, какое впечатление произвела на окружающих мудрость парней, которых он держит возле себя, — тебе это зачтется. Давай признавайся! — добавил он и толкнул локтем Марио.

— Che cosa?.. — заволновался тот. — Я не… не я… Если кто-то заявится и скажет, что его обокрали… это не значит, che sono io!.. Forse ha perduto…[37] люди на пляже… или забудут… tu m'capisci… Все, что нахожу, честно отдаю alla direzzione, tutto!..[38] Я не виноват!..

Кэт многозначительно посмотрела на меня. Я кивнул, что понимаю, о чем рассказывает Марио, однако не пытался вмешиваться. Клея рассказ Марио, вероятно, не заинтересовал.

Это его дело. Сержант еще раз зевнул и со скукой в голосе прервал поток признаний.

— Прекрати! Я спрашиваю, кто напал на твоего брата!

Хромой некоторое время оставался с полуоткрытым ртом и преглупым выражением лица, затем покачал головой.

— Отвечай!

Он пожал плечами и опять покачал головой.

— Не этот? — сержант указал на меня.

Марио отрицал.

— Не она? — настала очередь Кэт.

Взгляд Марио несколько задержался на груди Кэт, затем он снова отрицательно покачал головой.

— Не ты?

— Нет, нет, не я! — почти выкрикнул Марио. — Это мой брат! Единственный! Unico… tu mi capisci?..

— Ладно, ладно, — успокоил его сержант, — я только спрашиваю. Нечего сразу заводиться. Не этот, не она, не ты, тогда скажи, кто?

Сильные плечи Марио поднялись и опустились.

— Ты ничего не видел?

Часто моргая и глядя в пол, он продолжал качать головой.

— И никого не видел?

Нет, никого не видел.

— Может, что-нибудь слышал?

Ничего не слышал.

— Кто его обнаружил? Ты?

Наконец Марио хоть что-то подтвердил.

— L'ho trovato[39] на кухне. Я не знал, что он дома. Я был у Буги, показывал ему, как делается salsa di pommidori…[40] tu mi capisci?.. а жена Буги сварила caffe al'italiana…[41] затем Вивиан, это жена Буги… tu m'capisci?.. чтобы я принес мяса и она вечером… tu m'capisci?..

— Да, да. — Клей вздохнул, вероятно проклиная себя за то, что открыл этот клапан. — А Альберто?

— Che cosa c'entra Alberto?[42] Это Вивиан, жена Буги… она… tu m'capisci!

— А Альберто был на кухне? — попытался направить его мысль в нужное русло полицейский. — Он и покушавшийся?

— Niente[43] покушавшегося, только Альберто. Был здесь… на полу… amazzato…[44] весь в крови…

— А покушавшийся? — не отставал Клей, наблюдая за мухами на столе. — Где был покушавшийся, я тебя спрашиваю… tu m'capisci?

Итальянский язык Клея смутил Марио, и он оторопело огляделся. Взглядом отыскал брата, как бы призывая его на помощь.

— Никого не было? — попытался сержант воспользоваться психологическим преимуществом. — На кухне?

Марио покачал головой, а рукой показал в сторону гостиной.

— Там?

Он подтвердил.

— Кто?

Он пожал плечами. Он не знал, кто находился в соседней комнате.

— Ты слышал?

Да, он что-то слышал, какое-то движение, удар, какой-то непонятный звук. Его охватил страх, он вылез в окно и пустился бежать — вот что мы узнали после многочисленных вопросов, терпеливых, настойчивых, с жестикуляцией, ошибочными суждениями и их исправлениями.

— Я пошел за il dottore… за signor Saletti![45] — отверг Марио мысль, что, может быть, он побежал со страха.

— Значит, кто-то был в соседней комнате! — Сержант Клей многозначительно поднял бесцветную бровь и торжествующе воскликнул: — Покушавшийся!

К сожалению, я должен был испортить впечатление:

— Это были мы — Кэт и я!

— Вы? — в голосе послышались нотки разочарования.

Я пожал плечами.

— Мы. Именно мы проникли в дом… уверенные, что в нем никого нет, а Кэт уронила гондолу.

— Какое это теперь имеет значение! — рассердилась секретарша.

— Какую гондолу? — посчитал это важным сержант из Отдела по убийствам.

— Обыкновенную… сувенир из Венеции, сделанный в Гонконге, купленный в магазине «Все по семь»! — уточнила Кэт, желая обесценить предмет, напоминавший Росси о его прародине.

— Зачем вы это сделали? — спросил Клей.

Кэт сморщила курносый носик, что означало: она начинает злиться. Я хотел обратить внимание Клея на этот факт, но не стал. На то были свои причины.

— Итак?

— К чему теперь это? — начала Кэт. — Разве вы здесь проводите расследование по делу венецианской гондолы, а не нападения на Альберто? Или вы не из Отдела по расследованию убийств? Тогда и занимайтесь убийствами, покушениями на убийства, неудавшимися убийствами, а не этой проклятой дешевкой — сувениром из Италии, этой…

— Mia bella gondola![46] — проговорил вдруг Марио, однако Кэт не уступила ему трибуны.

— Для вас сейчас важнее, кто уронил гондолу, не правда ли? Ну я, я, я-а-а! Ну и что? Арестуете меня? Отведете в участок? Обратитесь в страховое агентство, чтобы выплатили ущерб? Каких-то семь центов? Вот вам они, получите!

Девушка торопливо стала обследовать карманы своих джинсов, вытаскивая расческу, губную помаду, платочек.

Клей поднял обе руки, прикрываясь ими, чтобы девушка не бросила ему в лицо все это и еще вдобавок семь центов.

В комнате воцарилась угрожающая тишина. И вдруг подал голос тощий старый доктор Салетти, давний хранитель благополучия семейства Росси, может еще с тех времен, когда они покинули Италию.

— Простите, а может, Альберто видел покушавшегося? — сказал он. — Нужно бы его спросить!

Надо же, об этом до сих пор никто и не подумал. Мне не положено, поскольку не я вел следствие, но мудрый, всевидящий и вездесущий сержант Арчибальд Клей?

На оконном стекле жужжала огромная муха, издалека доносился гул электрички.

— Может быть, — согласился Клей и подошел к раненому, который в полуобморочном состоянии, бледный и недвижимый, подремывал, прислонившись к стене.

— Мистер Альберто Росси, — начал сержант официально, — я спрашиваю вас в присутствии свидетелей, видели ли вы покушавшегося человека, ударившего вас ножом в спину?

Альберто не отвечал. Мы придвинулись к нему, а Клей наклонился, чтобы услышать какие-нибудь слова, если они сорвутся с бледных уст.

Кэт повернулась к доктору Салетти и взглядом спросила, может ли раненый выдержать такое. Врач подтвердил, нимало не беспокоясь о члене семейства Росси.

— Альберто! — потряс его за плечи Марио.

Раненый медленно поднял веки. Посмотрел на присутствующих и улыбнулся брату. Затем его взгляд остановился на сержанте Клее, который был ближе всех к нему.

— Альберто Росси, скажите при свидетелях, — повторил Клей, — кто на вас напал?

Ответ был тихий, почти беззвучный, и все-таки он прозвучал как взрыв бомбы.

— Мистер Коломбо… — произнес потерпевший.

Мы переглянулись, пораженные.

— Черт побери, его-то я и не принял во внимание! Пошли! Быстро! — Клей бросился к дверям, за ним его полицейские. Марио подошел к брату, а доктор Салетти достал из чемоданчика какие-то пилюли, вероятно успокоительное.

Мы с Кэт переглянулись.

Я испытывал неловкость оттого, что обвиняется мой клиент, достойный клиент, который хорошо платит, и к тому же вперед, авансом.

— Вы тоже так думаете? — спросила меня Кэт.

Я пожал плечами. В тот момент я вообще не был способен думать.

— Пошли и мы?

За нашими спинами Альберто еще что-то неразборчиво бормотал о мистере Коломбо.

Я позволил Кэт вывести меня из дома.

Жарища встретила нас как удар молота. Однако вид мальчишки, который босиком гонял консервную банку, вводя тем самым европейский футбол на Американском континенте, подал мне идею.

— Эй, парень, — окликнул я его, — ты любишь мороженое?

— Что, у тебя нет ничего получше? — ответил мальчишка и отвернулся.

— Хочешь заработать?

Он повернулся ко мне с живым интересом.

— Хочешь сыграть? — спросил он меня. — Десять центов очко.

Я посмотрел на Кэт, она достала полдоллара. Парень презрительно скривил губы, и она добавила столько же.

— Скажи, ты всех здесь знаешь, не заметил ли ты кого-нибудь шатающегося вокруг этого дома? Какого-нибудь типа, который вообще никогда здесь не бывает?

Он молча сунул деньги в карман и нагло смерил грудь моей секретарши.

— Если ты имеешь в виду того, что приезжал сюда в «кадиллаке», то ты удачно вложил деньги, старик, — ответил мальчишка. — За следующий доллар узнаешь кое-что поинтереснее.

Кэт посмотрела на меня, я одобрил, и парень сунул второй доллар в карман драных штанов.

— Мужичок-то жадина, дальше некуда! — добавил информатор. — Обругал шофера, что тот проехался по камню. Говорит: испортите резину, а шины все дорожают! Тьфу! — сплюнул мальчишка в пыль. — С таким «кадиллаком» я не заботился бы о покрышках!

Я повернулся к дороге и взглядом поискал такси.

— Эй, — запротестовал абориген, заметив мое равнодушие, — неужели это неважные сведения — о покрышках?

— Нет, отдавай назад доллар!

Он, конечно, не отдал. Так как уже был в двадцати шагах от меня, на стеке дома-развалюхи.

— Эй, такси! — закричала Кэт вынырнувшей из пыли, наподобие каравана в Сахаре, машине. — Едем туда? — спросила Кэт.

— Едем, только не будем вмешиваться!

Трудно выступать против солидного клиента.

XIII

Мы опоздали, что было вполне понятно. Мы стартовали на добрый десяток минут позже всех, к тому же сержант Клей использовал полицейскую сирену, освобождавшую путь даже при самом интенсивном движении. Кроме того, у нашего водителя были проблемы с мотором, в чем он винил то ли Вознешетского, то ли Шезноводского, своих ближайших соседей по далекой послевоенной Польше и компаньонов последних трех месяцев в Бронксе.

Из-за Вознешетского или Шезноводского, теперь уже неважно, но мы приехали к дому мистера Коломбо как раз вовремя, чтобы присутствовать при аресте Луны. Потому что команде из Отдела по расследованию убийств не удалось пробиться дальше вестибюля, а о лишении свободы досточтимого Дорогуши, денежного мешка, не могло быть и речи. Перед его покоями возвышалась крепость, взять которую было под силу разве что могущественному Чингисхану, а не хилому, меланхоличному Клею, не унаследовавшему ни татарской хитрости, ни азиатского упорства.

Крепость называлась Кармела Росси, числящаяся домоправительницей Аугусто Коломбо. Хмурая итальянка стояла в угрожающей позе в вестибюле и весьма успешно отражала все попытки полицейских проникнуть за ее спину, в покои работодателя.

— Он болен и никого не принимает! — выкрикивала суровая женщина, раскинув руки в стороны, отчего ее огромная грудь угрожающе трепыхалась. Это мы увидели собственными глазами и услышали своими ушами, и можно было ставить 3 против 8, что она произносила текст не в первый раз.

Сержант Клей ковырял в глазу, и тоже, наверное, давненько.

— Я должен побеседовать с мистером Коломбо! — говорил он устало, что свидетельствовало о неоднократном повторении этой фразы.

Полицейский с носом боксера, ушедшего на пенсию, беспомощно разводил руками.

— Сержант, разрешите мне…

Сержант остановил его, поднеся палец к губам.

— Я тебе уже сто раз говорил…

— Они повторяются, — констатировала Кэт. — Мы ничего не пропустили, шеф!

Я подошел к синьоре Росси.

— Я должен поговорить с мистером Коломбо, — шепнул я, оказавшись перед ее грудью.

— Что? — спросила домоправительница, помрачнев, хотя и прежде выражение ее лица было угрюмым. Теперь это выражение еще усилилось.

Я не хотел, чтобы Клей слышал мои слова, поэтому не мог повторить сказанное громче. А ее уши, пострадавшие, вероятно, от старческой глухоты, не уловили мой шепот. Мне осталось пододвинуться к ней поближе. Я обошел ее и придвинулся прямо к ее ушной раковине.

— Я должен поговорить с мистером Коломбо! — повторил я с серьезным видом, чтобы на нее подействовало и выражение моего лица.

— Нельзя! — взорвалась она. — Porca madonna,[47] сегодня всем только бы поговорить с синьором Коломбо! Именно сегодня, когда он болен и не годится ни на что!

— Что это вы здесь околачиваетесь, Тэтчер? — нахмурился Клей.

— У меня дела! — ответил я.

Вмешалась Кэт.

— Мистер Тэтчер — доверенное лицо мистера Коломбо! — попыталась она объяснить и старой Росси, и сержанту из Отдела по убийствам. — Мистер Коломбо — наш клиент! — добавила она не без гордости.

— У вас будет время поговорить с ним в следственной тюрьме, — обнадежил полицейский.

— Синьор Коломбо доверяет только мне, остальные — вон!

Наверху, над лестницей, неслышно приоткрылась дверь, и известная особа осторожно высунула голову. Ненадолго. Вероятно, не хотела вмешиваться в чужие распри или не желала показать, что мы знакомы, даже близко. Означенная особа быстро исчезла, затворив за собой дверь.

Мне не удалось скрыть улыбки, возникшей на лице, что тут же было зарегистрировано моей секретаршей, как и взгляд, брошенный на меня вышеупомянутой особой. Таковы женщины, что поделаешь! К счастью, Кэт не слышала участившегося и усилившегося биения моего сердца.

Синьора Росси оказалась в гораздо более тяжелом положении, ибо ей приходилось следить за перемещениями двух групп людей, пытавшихся прорваться в апартаменты ее работодателя. Это было не так-то просто.

Пит, полицейский с перебитым носом, намеревался обойти ее с левого фланга, донна Кармела переместилась и схватила его за шиворот. Я попытался воспользоваться сложившимися благоприятными обстоятельствами на правом фланге. Несчастная женщина сделала невозможное, и, что хуже всего, ей это удалось. Она, словно распятый на кресте Христос, задержала меня. Схватила за шею и сдавила ее короткими сильными пальцами человека, привыкшего к физическому труду.

Я вскрикнул и начал задыхаться. Кэт поняла, что может остаться без места, и ринулась в лобовую атаку. Старуха попыталась задержать ее ногой, но это оказалось свыше ее сил и способностей к эквилибристике. Какое-то время она еще держалась, но под натиском превосходящих сил вынуждена была уступить. Она рухнула с воплем, и ее широкие юбки накрыли всех нас, очутившихся также на полу.

Ситуацией, разумеется, воспользовался Клей. Он осторожно перешагнул через живую преграду, стараясь не наступить кому-нибудь на руку, грудь или ухо и уклоняясь от синьоры Росси, взывавшей во все горло о помощи.

Ради справедливости нужно сказать, что двое или трое слуг появились в дверях, с разных сторон выходивших в вестибюль, однако вид защитников истины и их стремительные действия остановили их; через мгновение они, сочтя за лучшее не вмешиваться в чужие дела, незаметно ретировались.

Домоправительнице не оставалось ничего иного, как самостоятельно остановить прорыв. Вряд ли это было осуществимо, поскольку сержант пробил брешь в крепостной стене. Когда она в последнем отчаянном усилии потянулась за его ногой, которая в определенный момент очутилась в пределах досягаемости, ей пришлось выпустить одного из пленных. Им оказался я и, конечно, воспользовался случаем, а следом за мной проскочила моя секретарша и, наконец, последним — полицейский Пит. Поверженная синьора Росси беспомощно расплакалась на дорогом ковре.

Клей был уже у лестницы, и мы вынуждены были поторопиться, чтобы догнать его. Перепрыгивая через три ступеньки, мы одновременно кинулись к двери, которая вела в покои Дорогуши. Как всегда в таких случаях, зафиксированных в бессмертных комедиях немого кинематографа, мы застряли в дверях, поскольку никто не хотел пропустить вперед другого — куда только девалось рыцарство мужчин в присутствии дамы!

Однако толкотня продолжалась не слишком долго. Пропускная способность двери оказалась достаточной, тем более что сзади рыкнул Пит и так подтолкнул нас, что мы просочились, влекомые скорее силой инерции, чем собственными усилиями.

Дальше опять все пошло нормально вплоть до дверей кабинета Дорогуши. Это были массивные, надежные двери, видимо непробиваемые. Сержант вытащил револьвер.

— А у вас есть ордер? — спросила с невинным выражением Кэт.

Он сердито глянул на нее, что-то пробурчал и дал знак своему подчиненному. Пит, тоже с револьвером в руке, приступил к делу. Собрав всю свою силу тяжелоатлета, он перекрестился и свободной рукой и локтем нажал на ручку двери.

Дверь открылась легко, словно никто не держал ее с другой стороны, не запирал на ключ, что на самом деле так и было. Мы вошли беспрепятственно. Даже не толкая друг друга. Кэт и я пропустили вперед полицейских, исполнявших свои обязанности. Наше дело — присутствовать, быть свидетелями и при нужде оказать словесную и моральную поддержку досточтимому клиенту.

Вновь обретя уверенность, сержант из Отдела по расследованию убийств поискал взглядом потенциального убийцу, а мы заняли места в первом ряду зрителей. Клей покашливал, прочищая горло.

В просторной комнате, обставленной тяжелой, массивной мебелью, которую предпочитают маленькие, невзрачные люди, чтобы внутренним убранством поразить посетителей, за столом из махагони в кресле с резной спинкой, нетактично вонзавшей в спину хозяина всевозможные выпуклые завитушки, сидел мистер Аугусто Коломбо. Сгорбленный и равнодушный к происходящему вокруг.

Сначала это удивило меня, потому что при знакомстве и заключении деловых отношений я заметил живость, заинтересованность и постоянную подвижность как тела, так и хищных глаз богача Дорогуши, его неспособность сидеть спокойно, потребность в движении, быструю реакцию, желание упредить собеседника в словах, делах, поступках.

Теперь же он был пассивен, делал вид, что не замечает нашего вторжения, чего, наверное, не позволял себе никто с тех пор, как стол из махагони был водружен в этой комнате.

Может, мистера Коломбо изменила болезнь, о которой говорила его домоправительница? Первое впечатление — раз мы его застали врасплох — подтверждало подобное предположение. Ибо Дорогуша сидел, опустив ноги в таз из старинного французского фарфора с изображенными на нем цветами и бабочками и до половины наполненного горячей водой, от которой струился пар. Штанины были подвернуты выше щиколотки.

Лица не видно — голова была покрыта большим мохнатым полотенцем, скрывающим верхнюю часть туловища и руки, а также второй фарфоровый сосуд, стоявший на дорогом столе. Дорогуша ладонями держал этот сосуд. По комнате распространялся необычный аромат — вероятно, индийского происхождения.

Мистер Коломбо прогундосил что-то неразборчивое из-под полотенца.

Сержант Клей был смущен неожиданной картиной и приемом, которого он, очевидно, не предвидел. Он поспешно сунул револьвер куда-то под мундир. Пит последовал его примеру. Было заметно, что оба довольны, ибо ни перестрелки, ни сопротивления со стороны подозреваемого не предвидится.

Подозреваемого?

Лишь сейчас мне пришло в голову, что любые меры пресечения против Дорогуши нелогичны. И еще: почему вмешивается сержант из Отдела по расследованию убийств? Какое отношение к убийствам имеет Дорогуша? Если он в чем-то и виноват, то — в этом я убежден — в надувательстве и лжесвидетельствах, но в убийствах?.. Он, такой тщедушный, с ручонками, судорожно сжимающими сейчас фарфоровый сосуд, маленькими ножками, пальцы которых нервно шевелятся в горячей воде…

— Сержант… — начал было я. Поздно. Потому что тот прокашлялся, прочистил горло и начал заготовленную речь.

— Мистер Аугусто Коломбо, — говорил он с пафосом, — я лишаю вас свободы по обоснованному подозрению в нападении на человека по имени Альберто Росси и нанесении ему ранения!

Кто-то у нас за спиной глухо вскрикнул, и голос, преисполненный отчаяния и ненависти, проговорил только одно слово:

— Преступник!

Я знал, что это Кармела Росси, и понимал ее возмущение и озлобление. Но я ошибся в отношении объекта, которому было адресовано слово. Ибо скорбящая и готовая мстить мать набросилась не на человека, который, по мнению Клея, напал на ее сына и ранил его, а на самого представителя закона, изрекавшего приговор. Через мое плечо протянулась тяжелая рука и ухватила полицейского. Он вскрикнул и попытался вырваться. Тщетно, поскольку женщина вцепилась в него и не выпускала. До тех пор, пока не вмешался Пит, с трудом вызволивший своего начальника.

Дорогуша, к которому были обращены обвинения, никак не реагировал, что удивило и смутило присутствующих. Кэт локтем толкнула меня в бок, указывая на неподвижную голову человека, склонившегося над ароматным паром. Из-под полотенца доносилось лишь тихое бормотание или громкое сопение, порой одышливый кашель, характерный для больного бронхитом.

Я решил вмешаться.

— Сержант Клей, — сказал я, повышая голос, чтобы меня услышал клиент под полотенцем, — я считаю, что вы поторопились со своим заявлением. Высказанное в адрес моего клиента, присутствующего здесь мистера Аугусто Коломбо, уважаемого гражданина и делового человека, неоценимого в нашем обществе и…

Ворчание под полотенцем стало громче, и я, сократив вводную часть, перешел к существу проблемы.

— Я уверен, что отпадают как первый, так и второй пункты вашего обвинения. Мой клиент, уважаемый мистер Коломбо, не совершал нападения и не ранил особу по имени Альберто Росси. Мой клиент…

— Тэтчер, заткнитесь… — зашипел сержант.

— Моя обязанность, какчеловека, которому доверена забота…

— Тэтчер, я сверну вам шею!

— Мой клиент, и это я берусь доказать, вообще не…

— Тэтчер, прекратите!

— Не прекращу! Мой клиент…

— Тэтчер, я потребую вашего удаления!

— Только попробуйте! Мой клиент…

Сержант схватил меня за лацкан пиджака и встряхнул.

— Вы помните, что сказал Росси?

— Когда? Где? На пляже? Предложил нам виски! На бензоколонке? Пусть расскажет Кэт… Или когда стреляли в меня? Стреляли… Здесь? В меня… в него…

Но сержант не следил за ходом моих мыслей.

— Там, в своем доме. Перед тем как мы отправились сюда! Раненый, забинтованный, бледный, но в сознании! Что он сказал?

— Не помню. Наверное… хм… что у него болит спина? Или что доктор Салетти слишком стянул ему спину? Не помню…

— Я спросил, кто на него напал. И он назвал имя нападавшего. Да, нападавшего!

Он все еще тряс меня, но я не отступался:

— Ну и что? Разве это доказательство?

— Он назвал мистера Коломбо! Его, именно его, вашего клиента, как вы его называете уже сто раз. Нападавшим был мистер Коломбо! Кроме того…

Я вывернулся, отступил на шаг и поправил галстук.

— Зачем вообще вы вмешиваетесь? — спросил я сержанта Клея с легкой усмешкой. — Какое это имеет к вам отношение? Лучше занимайтесь своими клиентами — убитыми и убийцами, — а честных людей оставьте в покое! Если бы даже мистер Коломбо и нападал, как вы утверждаете, а я отрицаю и докажу это, сие вас не касается и…

— Шеф… — дрожащим голосом промолвила Кэт.

— Я докажу вам, что касается! — принял вызов Клей.

— А я докажу, что не касается!

— Касается!

— Не касается!

— Доволь-но!

Мы опешили. Затем посмотрели туда, куда указывал палец моей секретарши Кэт Карсон. А она указывала на человека, из-за которого мы ругались, — на мистера Коломбо.

Он не сидел за столом из махагони, накрытый полотенцем. Он вообще не сидел. Он босиком стоял в фарфоровом тазу и яростно колотил по полированной столешнице.

Звериный рык вырвался из его уст. Теперь, а именно в данный миг, он ничего не говорил, только мелкие зубы нервно покусывали посиневшие губы, в уголках которых собралась пена.

Лицо было багровым, щеки раздулись. Я не понял, то ли это было результатом вдыхания ароматизированного пара, то ли признаком предынфарктного состояния. Во всяком случае, моему клиенту грозила опасность. Двойная.

— Тихо-о-о! — заорал маленький Дорогуша, на этот раз без всякой нужды, поскольку в кабинете царила мертвая тишина. Временами, с короткими промежутками, слышались всхлипывания, но на Кармелу Росси никто не обращал внимания.

— Что за глупости? — распалился Коломбо.

— Я… — заикаясь, процедил я.

Клей с хмурым выражением лица закашлялся. Может, он не станет начинать все с начала? — подумал я.

Он попытался:

— Мистер Коломбо, я явился…

Дорогуша прервал его криком:

— Кто вас приглашал? Кто позволил вам войти?

— Они ворвались, — шепнула сквозь слезы домоправительница.

Дорогуша готов был уничтожить нас взглядом. Кое-кто невольно попятился. Но, похоже, не Кэт.

— Мистер Коломбо, — торопливо, чтобы Дорогуша не прервал ее, заговорила Кэт, — мистер Тэтчер, намереваясь защитить ваши интересы, воспротивился намерению сержанта арестовать вас…

— Меня? — удивился Коломбо, что свидетельствовало о том, что, находясь под полотенцем во время ингаляции, он не вникал в пререкания, происходившие в его кабинете. — За что?

Вмешался Клей:

— За нападение на Альберто Росси и нанесение ему ранения. И за другие преступления, о чем мы…

Дорогуша нервно прервал его.

— На Альберто? — искренне удивился он, поднял ногу из таза и вытер ее о штанину другой ноги, и все с напряженным вниманием следили за этим, опасаясь, как бы он не забрызгал дорогой ковер. — С чего бы мне на него нападать?

— Не с чего, — отозвалась мать Альберто.

— Этого не могло быть, — проговорила Кэт. — Вы видите, в каком он состоянии!

Вид Дорогуши — мешки под глазами, налитые кровью глаза, потное, синюшное лицо — свидетельствовал о болезни, основательно его потрясшей. Словно в подтверждение он громко чихнул.

— Будьте здоровы, — вырвалось у Пита, который тут же умолк, когда Клей метнул в него взгляд.

— У меня этот трюк не пройдет! — презрительно сказал Клей и зевнул. — Маскируетесь вы или нет, мне безразлично. Можете пригласить адвоката, это ваше право, только больше мы не будем играть в прятки!

— Зачем ему адвокат? — сказал я. — Я здесь!

Полотенце, висевшее на краю стола, наконец упало на пол. Дорогуша выпятил грудь, надул щеки и еще больше покраснел. Краснота вроде бы стала переходить в фиолетовый цвет. Лопнет, испугался я.

— Я позову врача, а не адвоката! — кричал он, и вены на шее у него вздулись. — И не какого-нибудь, а психиатра, чтобы вас освидетельствовал! Что это за идиотские штучки?!

Сержант Клей, очевидно, пытался сохранить достоинство представителя привилегированных властей.

— Зовите кого угодно, но обвинение с вас не снимается! Нападение на Альберто Росси и нанесение ему ранения!

— В таком состоянии? — повторила Кэт свое высказанное ранее сомнение. Однако у Клея и на это был ответ:

— Разве нужна справка, что у тебя нет насморка, чтобы кого-либо убить? Особенно если на то есть причина?

Аугусто Коломбо больше не сдерживался.

— Идиоты! Кретины! Альберто — мой человек! Я ему плачу, годами терплю его…

— Ну и что? Почему бы вам его и не…

Богатей дошел до предела. Он поколебался, прежде чем переступил грань.

— Но… Альберто мой сын!

Глотая слезы, домоправительница вмешалась и поправила его:

— Нет, Альберто — сын Пицциони, ваш сын — Марио!

Дорогуша обвел взглядом присутствующих.

— Вы слышали, Кармела наверняка знает. Альберто… хм… мой… в некотором роде. Как сын. Его брат — мой сын, вот… И зачем бы мне тогда…

Какое-то время он разглядывал нас, а затем плюхнулся в кресло. Побелел, затрясся. Кармела взвизгнула, однако рука сержанта остановила ее.

Ее вмешательства, похоже, было не нужно. Дорогуша выпрямился, облокотился о стол, придвинул к себе сосуд с ароматизированной водой и накрылся полотенцем. До нас опять донеслось лишь глухое ворчание, и ни единой душе не удалось бы угадать смысл этого заявления.

И тут раздался крик. Он шел снаружи, откуда-то из другой комнаты, и был исполнен страха и ужаса.

XIV

Это было подобно выстрелу стартера в финальном забеге на стометровку на Монреальской Олимпиаде.

Все — исключая Аугусто Коломбо, который, склонившись над ароматным паром под мохнатым полотенцем, совершенно отделился от нас, — повторяю, все переглянулись и тут же как один ринулись в коридор, узнать, что случилось. В крике настолько явственно слышались страх и ужас, что его нельзя было истолковать иначе чем призыв о помощи, причем самой незамедлительной и решительной.

В коридоре никого не было. Все вместе мы добежали до лестницы. Но и там никого не увидели. Сделали всей группой еще пять-шесть шагов и оказались в вестибюле. Пусто!

Сзади, из комнаты, двери которой выходили на лестницу, послышался стон. Мы как по команде обернулись.

— Долорес! — воскликнул я, догадавшись, откуда идет звук.

— Опять она! — добавила без особой симпатии синьора Росси.

Я бросился к спальне подружки богача Дорогуши. Теперь я возглавил бег нашей группы. Без стука я ворвался в комнату и увидел ее лежащей ничком на неубранной постели и сотрясающейся от рыданий. Если бы не рыдания, стоны и недавний крик, картинка была бы весьма привлекательной. Красотка была в платье, которое на демонстрации мод комментируют примерно так: «Послеполуденное платье для коктейля, рекомендуется изысканным дамам из высшего общества. Выполнено из тяжелого шелка оригинального зеленого цвета, единственное в своем роде, с глубоким вырезом спереди, открытой спиной, шнурком из той же ткани, придерживающим платье, тканное золотом, по бедрам — прилегающее, далее расклешенное, по подолу шитое золотыми китайскими драконами». Падение на постель испортило вид платья, сзади оно задралось, обнажились восхитительные смуглые бедра и крохотный треугольник тончайших трусиков.

Однако сейчас было не время преклонения перед женской красотой. Долорес сотрясалась всем телом, из-под рассыпавшихся роскошных волос, закрывавших голову, плечи и половину подушки, доносились всхлипывания, свидетельствовавшие, что случилось нечто ужасное.

— Долорес, ты жива? — воскликнул я испуганно.

Кэт не испугалась: по-моему, ее не может тронуть трагедия ни одной женщины, если та хороша собой.

— По тому, как она трясется и всхлипывает, — философствовала моя секретарша, — внимательный и беспристрастный наблюдатель мог бы заключить, что данная особа жива, дорогой шеф!

Пока Кэт сердито произносила свою речь, сержант Клей подошел к постели и коснулся рукой обнаженного плеча. Долорес дернулась и замерла. Затем ее гибкое тело перевернулось, и полные ужаса глаза, затуманенные слезами, уставились на нас. Сначала на сержанта из Отдела по убийствам, затем на остальных. Длинные ресницы, мокрые от слез, бросали тень под глазами.

Примечательно, что ее взгляд не задержался на мне или она не выдала, как ей приятно, что в трудную минуту именно я оказался возле нее. Поистине удивительная женщина эта Долорес!

— Что-то случилось? — дипломатично поинтересовался полицейский.

Красотка показала рукой в сторону окна, сама не осмеливаясь посмотреть туда.

— Там… там… — произнесла она дрожащим голосом.

— Что там? — спросил Клей и откровенно зевнул. Он щурился и ничего не заметил, думаю, ничего такого, что привлекло бы его внимание.

Затем начались его странные вопросы.

— Кто-то…

— Кто?

— Кто-то сюда…

— Куда?

— В маске…

— Какой?

— Прошел…

— Как?

— По балкону…

— В каком направлении?

— Туда!..

— И?..

— С револьвером…

— Так!

Сержант Арчибальд Клей нахмурился и более внимательно посмотрел на окно. Его подчиненный, Пит с перебитым носом, словно по команде подскочил к окну, отодвинул занавеску и прильнул к стеклу. Он ничего не увидел, это было заметно каждому, следившему за выражением его лица. Тогда Пит решил открыть окно.

— Не так! — рассердилась домоправительница, синьора Росси. — Porca miseria, неужели вы никогда в жизни не открывали окон?

Перепуганный, этот бесстрашный охотник за убийцами и спарринг-партнер самых отчаянных людей континента отпрянул. Кармела Росси с достоинством взялась за оконную ручку.

Тут Клей вздумал восстановить ход событий.

— Вы сказали, что кто-то в маске и вооруженный прошел по балкону и… что было дальше?

Я заметил испуг в глазах Долорес и присел на край постели. Покровительственно взял тонкую холеную руку и поцеловал. Она отдернула руку.

— Не бойся, дорогая, — шепнул я ей, — я здесь!

Клей обернулся и посмотрел на меня.

— Может, и это ваш клиент, мистер Тэтчер? — спросил он ровным голосом.

Кэт ответила за меня:

— Насколько мне известно из регистрационной книги, кроме миссис Уэндел — а это очевидно не миссис Уэндел, — агентство «Фиат-люкс» клиентов женского пола не имеет. Очевидно, речь идет о приватной связи мистера Тэтчера, а это его забота, которая не основывается на договоре и денежном вознаграждении. Верно я говорю, шеф?

Признаюсь, я готов был убить ее. Но не убил. Я овладел собой, как того требовала обстановка.

— Похоже, мы имеем дело с переодетым преступником, сержант, и было бы целесообразно вам отнестись к этому с полным вниманием, — ответил я Клею, игнорируя заявление секретарши. — Было бы непростительно из-за пустой болтовни потерять драгоценное время, может быть решающее для поимки таинственного незнакомца.

Масла в огонь подлил полицейский Пит, констатировавший — после того как, высунув голову, никого на балконе не обнаружил, — что преступник, если таковой существует, вероятно, давно убежал.

Домоправительница уже закрывала окно, и в комнате снова воцарился полумрак.

— Итак, — повернулся Клей к Долорес, которая тем временем прикрыла платьем ноги. — Объясните поподробнее, что же произошло?

— Я случайно взглянула в окно, — начала свои объяснения Долорес, не переставая всхлипывать, — я стояла у зеркала, поправляла косметику, и услышала шум. Посмотрела… и… У него на голове был дамский чулок, а в руке револьвер!

— Он видел вас? — подскочил я, желая облегчить ее участь.

Она покачала головой.

— К счастью, нет! По крайней мере надеюсь, что нет! Он крался пригнувшись, и я видела только его спину. Подошла к окну и разглядела этот чулок на голове и револьвер! Ох, хоть бы он меня не видел!

— Интересно, — размышляла вслух моя секретарша. — Человек крадется, она слышит шум, а успела покончить с косметикой…

— Кто сказал, что успела?

— Я вижу! — холодно зафиксировала Кэт Карсон. — Краска размазана потом!

Долорес схватила ручное зеркало, лежавшее на прикроватной тумбочке, посмотрела в него и ужаснулась, а Кэт продолжала брюзгливо докладывать:

— Значит, успела покончить с косметикой, подойти к окну, будем считать, осторожно и потому не слишком быстро, и точно установить вид оружия, отметить, что была не маска, а женский чулок. Может, вам известно, какой фирмы? — сладеньким голоском обратилась она к поставленной в неловкое положение красотке и посмотрела на нее с ненавистью, да и мне досталась порция яда.

— Что, это так важно? — поинтересовался Клей, разглядывая нечто, выковырянное из глаза.

— Прошло достаточно много времени, прежде чем дама соизволила закричать, — завершила Кэт. — И затем упала не на пол, а на кровать, то есть соблаговолила дойти до нее, лечь и дожидаться помощи! Или, может, вы сначала легли в постель, а потом позвали на помощь?

— Вы… что вам, в самом деле, надо? — спросила Долорес, обращаясь ко всем. Разве что синьора Кармела понимала мучения приятельницы мистера Коломбо, да и это, после того как мы узнали, кто чей сын, имело свои причины. Я не мог допустить, чтобы события стали развиваться в неверном направлении.

— Может, вы его узнали? — спросил я красотку в платье для коктейля, пытаясь не выдать голосом нашу близость.

— Нет, — ответила она, и я почувствовал, что в душе она благодарна мне за вмешательство. — Я видела его только со спины, я уже говорила. Сначала услышала шум, может, он что-то задел, уронил…

— На балконе валяется ваза с цветами, — сообщил Пит, и все с укоризной посмотрели на мою секретаршу, которая держалась, словно ничего не произошло. Только синьора Росси громко вздохнула, и, скорее всего, этот вздох относился к вазе.

Долорес продолжала:

— Когда я увидела эту задрапированную голову, этот револьвер… я… перестала соображать, так испугалась. Я крикнула… да, я крикнула и… не знаю… вдруг увидела вас в комнате… рядом… А теперь этот допрос… ох!

— Мы обнаружили вас на постели! — сказал сержант.

Долорес пожала плечами.

— Ну и что? Должно быть, в испуге я побежала сюда… Или упала!

Сержант поднялся и подошел к окну.

— Здесь есть дверь! — установил он и посмотрел на Кармелу Росси. — Почему вы ее нам не показали?

Она округлила глаза.

— А кто об этом спрашивал? Porca madonna, да ваш же человек открывал окно, не я! Если бы вы меня спросили, я бы показала вам дверь, perche no?[48]

— Значит, он мог войти? — испугался я.

Долорес уткнула лицо в подушку и затряслась.

Сержант вышел на балкон. Пит и Кэт — за ним.

— Все будет хорошо. — Я погладил по голове Долорес. — Я позабочусь о тебе!

Я поцеловал ее обнаженное плечо и выпрямился. И тут я встретился со взглядом домоправительницы Аугусто Коломбо. И это было еще не все.

— Идите-ка сюда, шеф, — послышалось из открытой двери. — Личные изъявления оставьте на потом!

Я хотел было напомнить о декларации Объединенных Наций о помощи подвергшимся нападению и обездоленным, но воздержался. Она бы не поняла или — такая уж она — не включила бы Долорес в эту категорию жителей планеты.

Я поспешил на балкон вслед за остальными.

Это был довольно большой балкон, опоясывавший красивый дом богача Дорогуши.

— Весьма удобное место, чтобы отсюда стрелять в каждого, кто носится по саду! — обратил мое внимание сержант Клей, облокотившийся на балюстраду.

Я посмотрел вниз, на зелень, мраморные статуи, распустившиеся цветы, и отшатнулся. Он был прав. Объект как на ладони. Хороший стрелок, профессионал, не смог бы промахнуться, даже если бы захотел. Разве только?..

Я украдкой посмотрел на сержанта, который именно сейчас решил зевнуть.

Балкон связывал несколько комнат. Все двери были закрыты, в чем Пит ревностно удостоверился. Незапертой оказалась лишь последняя. Полицейский открыл ее и позвал начальника.

Клей подошел к приоткрытой двери и заглянул в комнату. Затем пожал плечами и вошел внутрь. Кэт и я последовали за ним. Пит и синьора Росси вошли последними.

Аугусто Коломбо по-прежнему сидел за своим столом из махагони. Он опирался на локти, голова закутана мохнатым полотенцем. В помещении по-прежнему распространялся экзотический аромат воды для ингаляции.

Хозяин дома даже не шевельнулся, когда мы вошли; оставался же он неподвижным, когда мы вошли в первый раз и когда стало известно, что его связывают родственные узы с сыновьями синьоры Кармелы.

Взглядом мы пошарили по углам помещения, однако в нем никого не было. Усердный Пит открыл шкафы, заглянул даже в ящик, стоявший в углу. Тщетно. Мы озирались в нерешительности и смущении.

— Мистер Коломбо, — осторожно начал сержант Клей. — Не посещал ли вас недавно кто-нибудь?

Коломбо молчал.

— Вы меня слышите? — полицейский чуть повысил голос. — Был ли кто-нибудь у нас?

Дорогуша пробурчал что-то нечленораздельное.

— Кто-то ходил по балкону, — пояснил специалист из Отдела по убийствам. — Он не вернулся тем же путем, значит, прошел дальше. Все остальные двери заперты, ни в одну из комнат он попасть не мог. Остается только ваша. Он вошел?

И опять бурчание, не поддающееся расшифровке.

— Он был в маске и с револьвером в руке, — настаивал Клей.

Сержант подошел к столу и наклонился к Дорогуше, вероятно, чтобы разобрать бурчание, поскольку ничего иного не было слышно.

— Берегитесь, а вдруг вам угрожает непосредственная опасность. Кто-то крадется, вооруженный, в чулке на голове! Может, ваша жизнь висит на волоске!

Дорогуша не отвечал, он даже перестал бурчать.

Я недовольно покачивал головой. Мой клиент поистине вел себя странно. Некоторое время назад ему удалось отбить наскоки сержанта Клея и развеять его сомнения не без моей помощи. Однако сейчас он вообще не реагирует, а надо бы, если хочет остаться в живых. Есть у него и определенные обязательства, хотя бы по отношению к агентству «Фиат-люкс», уже ради этого…

Одно слово из уговоров Клея запечатлелось у меня в мозгу, и я без определенных намерений стал поворачиваться, озираясь и оглядываясь, и вдруг заметил не чулок на голове неизвестного или подозреваемого, который был женским и прозрачным, а мужские носки, красно-лиловые с зелеными полосками, весьма безвкусные и, я бы сказал, дешевые, на ногах богатея Дорогуши. И что-то здесь показалось мне не так.

Он богач, а носки такие простенькие? Нет, тут что-то не то.

Дом отделан с таким вкусом, а носки кошмарного цвета и в полоску? Нет, не то!

Носки, да и ботинки — в тазу с водой?

Ясно, это был ответ.

Я глазел, может, еще 0,56 секунды на ноги Дорогуши, погруженные в горячую воду фарфорового таза, на безвкусные носки, частично потемневшие от воды, суконные брюки, тоже намокшие, на черные раскисающие ботинки.

Подняв руку, я вытянул указательный палец.

Присутствовавшие посмотрели в указанном направлении.

— Мистер Коломбо, неужели вам так холодно, что вы вынуждены были надеть носки и ботинки? — спросил я, возвысив голос.

Человек под полотенцем заметно вздрогнул. Он вытащил ноги из таза и попытался спрятать их под креслом.

— Мистер Коломбо, — солидно воскликнул Клей. — Теперь вы должны нам все объяснить!

— Хе-хе-хе! — ухмылялся я удовлетворенно.

Похоже, у человека по другую сторону стола не было ни малейшего желания объясняться. Наш молчаливый собеседник резко выпрямился и стремительно отодвинулся от стола.

— Мистер Пиппинс, покажитесь! — приказал я.

Он все еще не снимал полотенца с головы.

— Дионисий Пиппинс? — удивилась Кэт. — Опять вы?!

Он, как ягуар, прыгнул к двери. От резкого движения полотенце наконец упало, и лысеющая голова Дионисия Пиппинса с искаженным в отвратительной гримасе лицом на мгновение открылась нашим взорам. А сам он исчез в дверях балкона.

Сержант Клей тут же мобилизовал свои силы.

— Пит! — заорал он, что было ему не свойственно. — За ним!

И бывший боксер ринулся за Диззи.

— Шеф, поздравляю, — шепнула секретарша. Но я уже торопился в противоположном направлении.

— Ну куда же вы, il mio padrone?[49] — услышал я еще синьору Росси.

XV

Сержант Клей с оружием наготове бросился за беглецом, пытавшимся укрыться на балконе, а я направился в другую сторону. Отворил дверь, ведущую внутрь дома, юркнул в коридор и на цыпочках добежал до спальни очаровательной подружки Дорогуши.

Я ворвался словно ветер, покровительственно раскрыв объятия, ожидая, что она падет мне на грудь. На мгновение мне пришлось сменить позу, чтобы поправить сползшие на нос очки, а затем я снова распростер руки.

— Иди сюда, — сказал я, — явился твой защитник!

Долорес не слышала, как я вошел, и испуганно вздрогнула от звука голоса. Она стояла ко мне спиной и следила за балконной дверью.

Я подбежал к ней и обнял за плечи. Она попыталась высвободиться, и я почувствовал, как напряглись ее мышцы, потом ощутил удар ногой по колену. И все-таки я ее не выпустил.

— Это я, не бойся! — шепнул я ей на ухо.

Только теперь она повернула голову и узнала меня. Тело ее обмякло, лицо смягчила улыбка, и я привлек ее к себе.

— Помни, — шептал я между поцелуями, — в решающие минуты я всегда с тобой, как герой вестерна.

И тем не менее красотка не успокоилась.

— Туда!.. — сказала она, указывая на балкон. — Он прошел туда…

— Он?

Она кивнула, и в глазах ее вновь появилось испуганное выражение.

— Так я и знал! — сказал я. — Только что был в кабинете и убежал…

Я улыбнулся ей, что должно было ее успокоить. Однако этого не случилось, ибо именно в этот момент появился Дионисий Пиппинс в роли загнанного беглеца. Он влетел из коридора, не видя ничего перед собой.

Он не сразу нас заметил, а даже если бы и заметил, не смог бы остановиться. Налетел на нас с Долорес, сбил с ног, и мы все трое упали на неубранную постель.

Сначала было трудно установить, где чья нога, кому принадлежат руки. Одно было ясно: та, с револьвером принадлежала Диззи.

Я схватил подушку и придавил ею беглеца. Этим я потряс его, ибо он еще, наверное, не понял, с кем или с чем он столкнулся и как очутился на кровати. А когда он пришел в себя, я уже сидел у него на животе, прижимая подушку к верхней части туловища, включая руки и голову.

Долорес на какое-то мгновение исчезла под нами, но скоро выкарабкалась.

— Кто это? — спросила она меня, отбрасывая покрывало, чтобы высвободиться окончательно.

Пиппинс стал задыхаться.

Я приподнял подушку, освободив ему часть лица, ухо, лоб, глаз и заостренный нос.

— Ой! — взвизгнула Долорес и спрятала лицо под покрывало.

— Это тот, в шелковом чулке, не так ли?

Она не вылезала из своего убежища, трепеща от страха.

Глаз Дионисия дико озирался, скользя по убранству спальни, носом он шумно вдыхал воздух.

— Добрый день, Диззи! — поздоровался я. — Вот мы и опять свиделись! Правда?

Он попытался что-то сказать, ему мешала подушка, закрывавшая рот. Ноги начали освободительную борьбу, и я пресек ее в самом зародыше.

— Будь умницей, Диззи, иначе… Сержант Клей поблизости, а ты его знаешь…

Ободренная спокойствием моего голоса, который наверняка вселил в нее уверенность, Долорес снова появилась из-под покрывала. Приподнялась и поглядела на моего пленника.

Такого я от него не ожидал. Увидев красотку, которую я только что держал в объятиях, он оторопел, глаза его вылезли из орбит, он попытался что-то произнести и, когда это ему не удалось, дернулся и высвободил лицо из-под подушки.

— Дорис! — вскрикнул Диззи.

— Долорес! — поправил я.

— Дорис, это ты?

— Долорес!

— Дорис, неужели ты жива? А перстень?

Эта деталь смутила меня. Имена можно спутать, упоминание же главного объекта, которого Дионисий Пиппинс жаждал всем своим существом, обнажало гайку, так упорно скрываемую и от меня и от мировой общественности.

Я обернулся и увидел вытянутое лицо красотки, ее мечущийся с перепугу взгляд.

— Дорис? — спросил я ее.

Она молча подтвердила.

Дионисий Пиппинс опять начал вырываться, и я вынужден был использовать всю свою силу, чтобы утихомирить его. И тут снаружи, оттуда, с балкона, опоясывавшего дом, послышался шум.

Я нахмурился. Свидетели мне были ни к чему. Особенно сержант Клей. И, естественно, Кэт, хотя она, пусть без особого энтузиазма, и присутствовала во время представления с участием красотки в платье для коктейля.

Я недолго колебался. Сунул голову Пиппинса под подушку, накинул покрывало на его ноги. Долорес, или Дорис, помогла мне, и беглец исчез словно по мановению волшебной палочки. Торчали только мокрые ботинки, но и их я скоренько сунул под шелковое покрывало, не задумываясь о том, что скажет синьора Росси, увидев следы от грязной обуви.

Сделал я это как раз вовремя, потому что в балконных дверях уже появились Клей, Кэт и Пит.

— Может, вы где-нибудь видели?.. Ох, простите! — произнес Клей, увидев меня в объятиях красивой женщины, к тому же в кровати.

Послышалось еще одно «ох!» — наверное, моей секретарши.

Долорес, по правде говоря, сопротивлялась и вырывалась — непонятно, правда, зачем. Но вновь пришедшим это могло показаться просто любовной игрой. Я прижал обе ее руки плечом, а коленом напомнил Пиппинсу, чтобы он не шевелился. Я понимаю, может быть, ему было тяжело, может, он задыхался, только сейчас я ему ничем не мог помочь.

— Вы что-то сказали, сержант? — спросил я вроде бы невзначай, оторвавшись от обнаженного плеча красотки Дорис.

Он зевнул.

— Я думаю, где-то здесь прячется этот полоумный Пиппинс, — заявил Клей. — Он вооружен, и боюсь, как бы кого не пристрелил!

— Кого, сержант? — поинтересовался я между двумя поцелуями, которыми закрыл рот красотке, когда та порывалась что-то сказать.

— Может быть, именно вас! — сердито пояснил сержант. Не иначе он мне завидовал. — Но, скорее всего, Коломбо, хотя я и не понимаю за что!

Я пнул коленом Диззи, который вновь проявил прыть под покрывалом.

— Он пропал! — словно про себя промолвил Клей. — Пришел сюда по балкону и исчез!

— Я… — заговорила Долорес, едва ей удалось высвободить рот. Она не успела произнести и половины фразы, я прервал ее новым поцелуем.

— Шеф! — Кэт поняла, что сейчас наступил именно тот момент, когда ей пора вмешаться. — Мы преследуем нашего клиента!

— Вероятно, он проник на террасу! — высказался Пит и тем самым спас меня.

Здесь, на кровати, держать оборону стало невозможно. Долорес что есть мочи колошматила меня, а тот, внизу, изо всех сил старался выбраться наружу. Какое-то время я удерживал их, однако, как только преследователи покинули помещение, я расслабился.

Красотке было уже не до классических поцелуев, а мне не до мазохистского эксгибиционизма. И когда она укусила меня за руку, я выпустил ее, и она свалилась на толстый ковер. Тут же из-под покрывала появилось дуло револьвера, затем рука, плечи и наконец лысеющая голова, редкие пряди волос на которой отделились от черепа и топорщились от страха.

Он отыскивал кого-то взглядом, вид был неказистый. Глаза лихорадочно вращались, в уголках рта собралась пена. Он был полуживой, потому что под покрывалом воздуха не хватало, и сейчас он бурно дышал.

— Где? — шипел он, словно разъяренный гусь.

— Дорис или сержант Клей? — поинтересовался я.

— А, надоел ты мне!

Он поднял руку с револьвером, но я находился в более выгодном положении, наверху, и мне ничего не стоило ребром ладони выбить у него оружие. С приглушенным стуком револьвер упал на пол.

— Ой! — вскрикнул Диззи.

— Что еще? — отозвалась с другой стороны кровати Дорис.

— Где? — повторил Пиппинс и повернулся туда, откуда доносился голос супруги.

Я ударил его кулаком по голове, и он утих. Голова у него оказалась твердой, и я дул на руку, тер ушибленное место.

Дорис, или Долорес, уже поднялась и склонилась над кроватью.

— Он мертв? — прошептала она.

Диззи приоткрыл глаз и взглянул на красотку, длинные волосы которой водопадом спускались ему на лицо. Он чихнул, если это можно назвать так, потому что звук был похож на визг кошки, когда ее пнут ногой.

— Не мертвый! — установила Дорис.

— Тихо! — разозлился я. — Сейчас они вернутся, и тогда… и тогда получится черт-те что!

— Я погиб! — заскулил Пиппинс.

— Другого ты и не заслуживаешь! — добавила его супруга.

— Тише! — не отставал я, тем более что опять послышался шум. Я схватил Пиппинса за руку и заговорил быстро, как только мог: — Итак, агентство «Фиат-люкс» выполнило свою миссию. Ты искал свою жену, и мы ее нашли. Это твоя жена?

Он посмотрел на Дорис, и нельзя сказать, чтобы в его глазах появилось дружелюбное выражение.

— Да или нет?

Он утвердительно кивнул, хотя и без особой охоты.

— Это твой муж? — спросил я ее.

Она подтвердила вздохом.

— Браво! — воскликнул я. — Вы оба засвидетельствовали это. Значит, никто не смеет утверждать, что мы не сделали своего дела. Передали ее, что и требовалось от агентства, правда живую, но и такая возможность была предусмотрена. Итак, обязательства агентства в отношении Дионисия Пиппинса выполнены. У нас больше нет ничего, что бы нас связывало!

Я вытащил из кармана договор и театральным жестом порвал его на мелкие клочки.

— Но…

— Без всяких «но»! Гонорар не нужен, я знаю, ты и так без средств.

— Что-о? — воскликнула Дорис. — Неужели ты опять пожадничал? Обманщик, сидишь на миллионах, а постоянно кого-то…

Дионисий нахмурился.

— А перстень? — спросил он меня.

— Ты же говорил, чтобы тебе вернули что-нибудь одно — перстень или Дорис! Вот тебе жена, а перстень ты получишь в качестве приложения!

Мы оба посмотрели на руки красотки миссис Пиппинс. Кроме браслета с бриллиантами, на них не было никаких украшений.

— Где перстень? — спросил ее партнер по браку.

— Аугусто распилил его, снял и спрятал в сейф! Испугался, когда узнал, что ты преследуешь меня из-за перстня и можешь выкинуть какой-нибудь трюк.

Шум снова приближался, теперь с другой стороны. Были слышны шаги и крики. Дверная ручка повернулась. — Дионисий Пиппинс, вы больше не клиент агентства «Фиат-люкс»! — воскликнул я, произнеся слова с быстротой автомата.

Дверь отворилась, и в комнату вошли сержант Клей с револьвером в руке, за ним Пит, Кэт, Кармела Росси и молодой человек, которого я в свое время видел у Дорогуши. Коломбо и теперь не было среди них.

Я ощутил какое-то движение непосредственно возле меня. Это Диззи, на этот раз добровольно, спрятался под покрывалом.

— Тэтчер, вы здесь? — спросил Клей.

— Любовное свидание закончилось? — спросила Кэт.

— Где преступник? — спросил Пит.

Кармела Росси ничего не спросила, только довольствовалась презрительным взглядом, брошенным на Дорис, которая возле кровати приводила в порядок свое драгоценное платье. Молчал и молодой человек. Он обвел взглядом комнату, обнаружил в углу револьвер, подошел и взял его.

— Преступник? — засмеялся я неестественно. — Вот он!

Я поднял покрывало и показал им Диззи, невинным агнцем свернувшегося калачиком посредине кровати.

— Шеф… Это же наш клиент! — обеспокоенно прошептала Кэт.

— Бывший клиент, бывший! — поправил я ее. — С этим господином агентство «Фиат-люкс» уже давно рассчиталось сполна. Взаимные обязательства выполнены, и все! Мистер Пиппинс больше не наш клиент! Напротив!

— Тэтчер… — наконец подал голос Клей.

— Сержант Клей, — опередил я его. — Имею честь представить вам Дионисия Пиппинса!

— Мы уже познакомились, — мрачно усмехнулся полицейский. — В вашей конторе!

— Но тогда я не сказал вам, что этот человек убил беднягу Уолтера, стрелял в меня в саду, напал на Альберто Росси в его квартире!

— Он?! — вскричала синьора Росси, и молодой человек едва успел удержать ее, схватив обеими руками за талию.

Клей с револьвером в руке приблизился к перепуганному Диззи, который, зажмурив глаза, трясся от страха, губы его непроизвольно дергались.

— Я вам все объясню!

Кэт через плечо бросила:

— А кто в действительности эта? То и дело влезает, а…

— Это его жена. Дорис! — объяснил я и засмеялся, увидев, как реагирует моя секретарша. — Поэтому я с ней… хм…

— Почему? — заговорила Дорис. — Из-за этих проклятых побрякушек… Как будто ему не хватает! Он готов убить каждого, кто владеет чем-то, что ему приглянулось.

— Кто вы? — резко обратился к ней Клей.

— Это его супруга! — поспешила с объяснением Кэт. — Та, что была убита и закопана в песке на пляже!

— И вы, зная об этом, ничего мне не сообщили! — укорил мою секретаршу Клей и вновь обратился к красотке Дорис.

— Я не вижу следов песка на вас, — проницательно заметил он. — И вы производите впечатление вполне живой!

Пиппинс, до сих пор молчавший, сидел, скрючившись, на кровати, наконец и он подал свой гнусавый голос:

— Дорис, как ты пропала?.. Я был уверен…

— Меня унес хромой Марио! С пляжа к себе домой, а оттуда Альберто доставил сюда. Так хотел Аугусто!

— А я был уверен, что Альберто убил тебя! — прошептал Дионисий.

Клей прервал семейное интермеццо.

— А где Коломбо? До недавнего времени он находился в своем кабинете под полотенцем. Вы заняли его место. Как вам это удалось? Признайтесь, что вы с ним сделали? Признавайтесь, теперь уже вам все равно! — порекомендовал сержант из Отдела по убийствам.

Дионисий Пиппинс обескураженно пожал плечами. Подал голос Аугусто Коломбо собственной персоной. Такое смачное чихание мог произвести только абсолютно простуженный человек, каким и был несчастный Дорогуша.

Его чих был подобен грому, и это произвело на всех соответствующее воздействие. Мы высыпали на балкон и увидели знаменитого бизнесмена в кустах рододендрона, босые ноги болтались в воздухе, а сам он терялся где-то в недрах земли.

— На помощь! — крикнул он, как только перестал чихать. — Вытащите вы меня отсюда наконец!

И вновь так чихнул, что мы, стоявшие наверху, на балконе, вздрогнули.

— 'Orca miseria, — схватилась за голову домоправительница и заткнула уши. — Еще бы, если вы нагишом сигаете по кустам, да к тому же простуженный!

Молодой человек, в обязанности которого входило, вообще-то говоря, стоять у хозяина за спиной, перескочил балюстраду и ловко спрыгнул на дорожку, усыпанную белой галькой. Лишь на мгновение потеряв равновесие, он шагнул к кусту и протянул руку своему работодателю.

— Ты где был? — злобно встретил спасителя Коломбо.

— Мы не знали, где вы, — защищался молодой человек.

— И я не знал, ей-богу! — согласился Дорогуша и опять чихнул. — А кто ударил меня по голове? И каким образом, черт подери, я оказался здесь, в кустах?

— На вас напал Дионисий Пиппинс, если это имя о чем-нибудь вам говорит, — уведомил его с балкона я.

— А вы? — Лицо Дорогуши снова налилось кровью. — Для чего я вас нанял? Чтобы вы уберегли меня от него и не позволили ему так надо мной издеваться!

— Если бы вы от меня этого потребовали, вы бы, наверно, не сидели сейчас в кустах! Я оберегаю своих клиентов!

Вмешалась моя секретарша.

— Мой шеф на всякий случай поймал этого Пиппинса и передал его полиции. Он заслуживает дополнительного гонорара!

Я укоризненно посмотрел на нее, а Кэт добавила шепотом:

— Куй железо, пока горячо!

— Он же Дорогуша!

— Тогда бывший Дорогуша! — засмеялась Кэт и ущипнула меня повыше локтя.

При помощи телохранителя Коломбо выбрался из кустов. Он снизу смотрел на нас, и его потный лоб блестел в лучах заходящего солнца.

— Полиции? Почему полиции?! Может, он что-нибудь сделал со своей… с моей Дорис?

Не дождавшись ответа, он чихнул несколько раз подряд. Домоправительница с присущей ей злостью в голосе, а может, обиженная на Дорис, как знать, констатировала:

— Конечно, босиком на земле. Это не для стариков!

Телохранитель озабоченно посмотрел на работодателя и, желая исправить прежние ошибки, поднял его и на руках понес в дом.

Я вошел в спальню Дорис и миновал Дионисия Пиппинса, сидевшего понурив голову в наручниках. Он грустно посмотрел на меня.

— Тимоти, — сказал он, — здесь, во внутреннем кармане, есть кое-что для тебя!

— А вдруг это гонорар! — засуетилась секретарша.

Пит вместо меня сунул руку во внутренний карман и достал оттуда белый конверт, изрядно помятый.

— Это предназначалось тебе, — сказал Диззи. — И я все сделал, чтобы это не попало тебе в руки. Это должен был передать тебе Уолтер у тебя в конторе, а потом Альберто Росси. Но теперь это уже не имеет значения! Возьми погляди!

Я вслух прочитал повеление: «Оберегайте меня от этого человека! А. Коломбо».

Я обнаружил и фотографию, с которой мне грустно улыбался Дионисий Пиппинс.

— Все, что принадлежит задержанному, — вмешался сержант Клей, — является собственностью полиции.

Я передал ему фотографию.

— Вот вам на память! — засмеялся я и повернулся к Пиппинсу. — Есть и у меня для тебя кое-что!

Глаза его удивленно расширились.

Я отстегнул от верхнего кармашка пиджака заколку для галстука с рубином в форме листика клевера и протянул ему.

— Ты помнишь, где ее потерял? На бензозаправочной станции, когда тебя схватила хозяйка, которая опасалась, что мы сбежим, не уплатив за «бурбоны»!

— И все-таки мы сбежали! — улыбнулся Пиппинс.

— Вот, держи, — сунул я заколку ему в руку. Наручники тихонько звякнули.

— Ни к чему, — сказал он. — Она не стоит и тридцати…

— Тысяч? — вытаращила глаза Кэт.

— Центов! — успокоил ее Пиппинс.

Я остановился в дверях.

— А «кадиллак», Диззи? — спросил я.

— Продам. Ты и понятия не имеешь, сколько стоит его содержать! Одна резина теперь…

Клей захлопнул у меня перед носом дверь, и я так и не узнал, почем теперь резина.

XVI

Солнце опять припекало безжалостно, и на пляже опять было полно народу. Кэт и я с трудом отыскали себе место на песке. Сели передохнуть.

— Наконец-то, — сказал я. — Мы заслужили отдых!

Моя секретарша уже снимала платье и через мгновение явилась в зеленом бикини, вызвав непроизвольные присвистывания окружающих мужчин. У меня такое ощущение, что она именно из-за этого приходит на пляж, и я уверен, что не ошибаюсь.

Я тут же вернулся к извечной теме.

— Что сказала миссис Уэндел?

Кэт уселась рядом со мной и принялась пропускать горячий песок сквозь пальцы.

— Она была взволнованна. Джимми сказал ей, что мы завалены другими делами и нет надежды, что займемся поисками ее Фифи до следующей недели. Она уже стала подумывать, не обратиться ли ей в Лигу Наций. Тут, к счастью, Труффи обнаружил Фифи, который вертелся возле его собаки, поймал его и хотел отдать живодеру…

— Кто такой Труффи?

— Мальчишка, который живет по соседству с заведением Джимми.

— Нужно дать ему доллар. Нет, два! — издал я директиву вполне официально, хотя мы и находились на пляже.

— Джимми дал ему два доллара и забрал пса!

— Верните Джимми два доллара и добавьте еще один, а парню купите леденцов, — продиктовал я секретарше, которая не застенографировала только потому, что не берет на пляж блокнота, хотя наверное запомнила.

— Утром я передала Фифи его хозяйке и получила сто долларов! — продолжала свое сообщение Кэт.

— Почему сто? Помнится, последний раз это стоило пятьдесят!

— Да, со скидкой! Но сейчас дело было осложнено особыми обстоятельствами! Выполнение задания параллельно с другими делами!

Она была права, как всегда.

Я растянулся на песке. Надо мной покачивался воздушный шар с рекламой.

— Еще могу успеть нырнуть в холодную прозрачную воду! — сказал я и закрыл глаза. — Но тетя Полли говорит, что вредно входить в воду…

Я не успел закончить цитирование тетушки Полли.

Кэт взвизгнула.

Я открыл глаза и установил, что она к тому же и побледнела. Стала ерзать.

Песок под ней неожиданно зашевелился. Моя секретарша уставилась на большой палец ноги, высунувшийся вдруг из песка. За ним показалось колено, затем обе части образовали ногу. Рядом появилась вторая нога и тело, которое соединилось с головой, и прежде торчавшей из песка. На нее мы не обращали внимания, как и на миллионы других голов, разбросанных по пляжу.

— Нахалы бессовестные! — возмущался незнакомец, проверяя те части тела, на которых восседала моя секретарша.

— Ладно, ладно, вам не впервой видеть трупы в песке. Даже такие, которые воскресают!

Кэт через силу улыбнулась.

Мимо нас прошел хромой мужчина с сильными плечами, одетый в одни матросские холщовые штаны. В руках он держал большой пластиковый мешок и палку с острием на конце. Он насвистывал какую-то итальянскую песенку. Заметил нас и подмигнул.

— Кто знает, кому придется сегодня расстаться со своим бумажником! — вздохнула Кэт и проводила взглядом удаляющегося уборщика.

— Кэт, пора в воду!

Я поднялся и, не оглядываясь на нее, направился туда, где, как мне казалось, должен был находиться океан.

Примечания

1

Лепоглава — местечко в Хорватском Загорье, где находится место заключения. — Здесь и далее примечания переводчиков.

(обратно)

2

Домобраны — здесь: солдаты воинских формирований профашистского правительства Независимого государства Хорватия (1941–1945).

(обратно)

3

Имеется в виду предпринятое в мае 1943 г. оккупантами наступление против Народно-освободительной армии в районе реки Сутески,закончившееся победоносным прорывом вражеского окружения.

(обратно)

4

Прошу извинения (нем.).

(обратно)

5

Так часто называют в Югославии одну из моделей «ситроена».

(обратно)

6

Любовница политических деятелей в довоенной Германии, занимавшаяся сбором секретной информации.

(обратно)

7

Сорт водки.

(обратно)

8

Джульетта по-сербскохорватски — Юлия.

(обратно)

9

Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

10

Так в Югославии называют модель «фиата», похожую на «запорожец» первого выпуска.

(обратно)

11

Друг (итал.).

(обратно)

12

Где мой отец? (нем.)

(обратно)

13

Ромео… мертв… (нем.)

(обратно)

14

Он мертв! (нем.)

(обратно)

15

Вы спятили? (нем.)

(обратно)

16

Он убит! (нем.)

(обратно)

17

Где он? (нем.)

(обратно)

18

Это невозможно! (нем.)

(обратно)

19

ЮНА — Югославская народная армия.

(обратно)

20

Перевод Б. Пастернака.

(обратно)

21

Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

22

О, боже мой! О, боже мой! (нем.)

(обратно)

23

Чедна по-сербски — целомудренная, скромная.

(обратно)

24

Героиня народной поэмы.

(обратно)

25

Перевод Б. Пастернака.

(обратно)

26

Вещественное доказательство (лат.).

(обратно)

27

Fiat lux! (лат.) — Да будет свет!

(обратно)

28

Островная часть Нью-Йорка.

(обратно)

29

Фешенебельный курорт на полуострове Флорида.

(обратно)

30

Порт в Саудовской Аравии.

(обратно)

31

Пылкий любовник? (англ.)

(обратно)

32

Известный профессиональный игрок бейсбола.

(обратно)

33

Популярный голливудский киноактер.

(обратно)

34

Черт побери! (итал.)

(обратно)

35

Мой брат (итал.).

(обратно)

36

Ты понимаешь меня? (итал.)

(обратно)

37

Что такое?.. что это я!.. Может, он потерял… (итал.)

(обратно)

38

…в дирекцию, все!.. (итал.)

(обратно)

39

Я нашел его… (итал.)

(обратно)

40

Томатный соус… (итал.)

(обратно)

41

Кофе по-итальянски… (итал.)

(обратно)

42

При чем тут Альберто? (итал.)

(обратно)

43

Никакого (итал.).

(обратно)

44

Убитый… (итал.)

(обратно)

45

Доктором… синьором Салетти! (итал.)

(обратно)

46

Моя прекрасная гондола! (итал.)

(обратно)

47

Итальянское ругательство.

(обратно)

48

Почему бы нет? (итал.)

(обратно)

49

Мой хозяин (итал.).

(обратно)

Оглавление

  • Югославия сквозь призму детектива
  • Милан Николич ПРОПУСК В АД
  •   I
  •   II
  •   III
  •   IV
  •   V
  •   VI
  •   VII
  •   VIII
  •   IX
  •   X
  •   XI
  •   XII
  •   XIII
  •   XIV
  •   XV
  •   XVI
  •   XVII
  •   XVIII
  • Павел Павличич БЕЛАЯ РОЗА
  •   I
  •   II
  •   III
  •   IV
  •   V
  •   VI
  •   VII
  •   VIII
  •   IX
  •   X
  •   XI
  •   XII
  •   XIII
  •   XIV
  •   XV
  •   XVI
  •   XVII
  •   XVIII
  •   XIX
  •   XX
  •   XXI
  •   XXII
  •   XXIII
  •   XXIV
  •   XXV
  •   XXVI
  •   XXVII
  •   XXVIII
  •   XXIX
  •   XXX
  • Предраг Равник ШАРФ РОМЕО
  •   Глава первая
  •   Глава вторая
  •   Глава третья
  •   Глава четвертая
  • Тимоти Тэтчер ИЩИ МЕНЯ В ПЕСКЕ
  •   I
  •   II
  •   III
  •   IV
  •   V
  •   VI
  •   VII
  •   VIII
  •   IX
  •   X
  •   XI
  •   XII
  •   XIII
  •   XIV
  •   XV
  •   XVI
  • *** Примечания ***