Князь Михаил Вишневецкий [Юзеф Игнаций Крашевский] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Крашевский Иосиф Игнатий Князь Михаил Вишневецкий

ВВЕДЕНИЕ

В конце 1668 года, то есть после отъезда из Польши бывшего короля польского Яна Казимира, дворец архиепископа в городе Ловиче стал резиденцией тогдашнего примаса Польши, которому захотелось жить не в захолустном Гнезне, а поближе к столице государства — Варшаве, и в этом дворце стали непрерывно происходить оживленные совещания и многолюдные съезды.

Архиепископ-примас был уверен, что корона Польши у него в руках и что он распорядится ею, как ему вздумается, причем его родные и союзники, думалось ему, должны, конечно получить наиболее крупные выгоды. Интриги французов, начавшиеся еще при жизни Марии-Луизы, покойной супруги Яна Казимира, пережили ее и, очевидно, продолжали давать плоды.

Ян Казимир, которому опостылело уже все, уехал во Францию отдыхать среди веселых аббатов. Он так был весел еще дорогою, что даже в Кракове участвовал в ганцах. Свита его в своей заносчивости дошла до того, что позволила себе бить шляхтичей, но шляхта на это ответила своему бывшему королю привлечением его к рыцарскому суду и приговорила к лишению чести.

Еще на самом сейме, где происходило отречение Яна Казимира от польской короны, шутники прозвали его господином Снопковским, придравшись к "снопу усов", изображенному на его шведском гербе.

Это роковое отречение от той короны, от которой уже сбежал его предшественник, король Генрих Валерий, из французского дома Валуа, дало лишь новый повод тогдашним острякам изощряться в острословии. Те грознопророческие и вдохновенно трогательные слова, которыми Ян Казимир попрощался со страною, не смутили, по-видимому, ничьего духа…

Такое уж, видно, было время!.. Сам король, исторгнувший из своего сердца зловещее пророчество Кассандры, бывшее как бы заключительным аккордом обличительных проповедей ксендза Скарги, знаменитого тогда церковного бичевателя нравов, этот самый король беззаботно смеялся уже на другой день, когда стал просто "Господином Снопковским".

Судьба Польши оказалась в руках архиепископа Пражмовского, продавшегося французскому герцогу Кондэ, и гетмана Собесского, женатого на француженке и преданного Франции. Да и вообще, впрочем, большая часть тогдашней польской аристократии симпатизировала всему французскому.

Ксендз Ольшовский, который заявил отвод против других претендентов на королевскую корону, чтобы поддержать представителя исконного польского королевского рода Пястов, был предметом общих насмешек, как беспомощный интриган, который не имеет никаких шансов повлиять на исход выборов.

Мало кто обращал внимание на то, что, исподволь, рядом с могуществом магнатов вырастала новая сила — правда, несформи-ровавшаяся еще, мятущаяся, которая, по видимости, позволяла вертеть и верховодить собою и которую на этом основании прежние господа положения, то есть магнаты, считали даже своим послушным орудием.

К тому времени магнаты и шляхта уже разделилась на два различных лагеря, хотя закон и не делал различия между ними, дав им одинаковые прерогативы. Отличительным признаком каждого из этих двух лагерей был не один лишь вопрос о богатстве или бедности, — скорее их разделили воспитание, нравы, взгляды, даже костюм.

Уже со времени Сигизмунда III кое-кто начал одеваться по западно-европейски, забросив родной национальный костюм. На первый взгляд это не имело никакого значения и являлось мелочью — вопросом чисто личного вкуса но в жизни людей вообще не бывает явлений, не вытекающих из предыдущего, не имеющих корней в глубоко лежащих причинах, а потому и внешний вид вовсе не является таким безразличным, как это может казаться.

Один уже тот факт, что кто-то решился порвать со своим народом, выделиться из него, Пожелать себе не того же, чего желают "все", и что кому-то больше понравилось нечто другое, чем наследие дедов и прадедов, уж этот факт сам по себе имел громадное значение. Пожелать хотя бы по наружности казаться чужеземцем среди своих — это значит бросить им в лицо обвинение в недостатке вкуса, в захудалости, в косности.

Правда, чужой костюм и язык был внесен в страну самим королевским двором, но у него не хватило бы силы привить все это, если бы верхи общества не бросали легкомысленно все свое ради чужого.

Богатая молодежь, почти вся получавшая свое образование за границею, приводила в свое оправдание, что у чужих культура выше, жизнь приятнее и богаче, и, с точки зрения комфорта, превосходит родную обстановку.

Но с той самой минуты, когда начали говорить, одеваться и развлекаться по-французски и по-немецки, — прежняя Польша была обречена на смерть.

Вместо того, чтобы собственными силами вырабатывать себе собственную цивилизацию, имеющую местный национальный характер, Польша была вынуждена перерождаться и преображаться. Никогда подобный жестокий перелом не происходит без противодействия и страданий. И вот многочисленные ряды шляхты, которая