Вставай, будь послушной девочкой! [Дороти К Хейнз] (fb2) читать постранично

Дороти К. Хейнз Вставай, будь послушной девочкой!

Раньше в приюте никогда не было похорон, по крайней мере, никто из воспитанниц ничего такого не помнил. Была одна старая надзирательница, которая присутствовала при смерти Дейзи Дайк, но она ничего не говорила об этом. Легенды, распространявшиеся после смерти Дейзи, частично объяснялись воображением, частично — долгими вечерами, когда ничего не оставалось делать, кроме как разговаривать.

В приюте не хватало развлечений. Несколько книг, которыми владели воспитанницы, разваливались на куски, наборы для игр были неполными. Поэтому они просто собирались вместе и рассказывали местное предание о том, как Дейзи Дайк, лежа мертвая в гробу, беспрестанно шептала, шептала, пытаясь объяснить, что она терпеть не может быть мертвой.

Люди, проходившие мимо покойницкой, слышали слабый шепот, но слишком пугались, чтобы остановиться и прислушаться. Все были рады, когда земля, покрывшая гроб, заглушила ее шепот, потому что… Что можно было поделать? Лучше всего засыпать могилу, притоптать землю и быстро унести ноги.

Но хотя они все держали эту картину в голове, никто не мог припомнить само событие, никто не знал тайну ее смерти, если эта тайна в действительности существовала. Вот почему похороны Барбары Гордон стали новым переживанием, которого ждали (правда, никто не осмеливался сказать об этом вслух) почти так же, как праздник.

В тот день обед был рано; потом состоялось почти что радостное надевание воскресных шляпок и пальто, украшенных на рукавах черными ленточками, которые старательно пришивались накануне вечером. Затем было торжественное шествие в церковь, где на деревянных козлах стоял гроб, покрытый цветами, и каждому ребенку при входе дали по одной лилии, купленной Бог знает за чей счет, что сильно напоминало то, как им во время рождественских праздников давали на выходе по булочке.

Это было очень впечатляющее зрелище. Анжела-Мари нюхала свою лилию и слушала похоронный марш, с грохотом вырывавшийся из органных труб. То здесь то там кто-нибудь из детей всхлипывал, не в силах выдержать гнетущую атмосферу, а Анжела-Мари покорно склоняла голову. Все смотрели на нее — Барбара была ее подругой, и вот теперь Барбара мертва.

Они вынесли гроб на кладбище — шесть садовников в своих лучших костюмах изо всех сил старались идти в ногу. Моросил легкий дождик, и свечки в руках мальчиков-хористов шипели, а от земли шел пар. Одна-две надзирательницы прикладывали платки к глазам, а несколько детей громко ревели. Остальные выглядели перепуганными, любопытствующими или даже, в некотором роде, завидующими. Барбара Гордон, недолго прожившая в приюте, внезапно попала в центр внимания.

Для нее даже делали надгробный памятник, к которому собирались возлагать цветы каждое воскресенье.

Садовники стравили канаты, гроб коснулся дна могилы; теперь все дети проходили гуськом мимо могилы и каждый бросал лилию.

Некоторые из младших не хотели расставаться со своими цветами, и их отбирали силой, а ревущих детей уводили. Сверстники Барбары шли последними. Анжела-Мари, взглянув вниз на разбросанные цветы, на секунду остановилась, с некоторым страхом ожидая услышать шепот, но снизу не доносилось ни звука. Еще один церковный гимн, и они все отправятся домой, а в качестве утешения (или праздника?) сегодня к чаю дадут джем.

Анжела-Мари чувствовала, что заслужила джем. Сегодня минуло уже три ночи, как все было в порядке.

Лежа с открытыми глазами, много времени спустя после того, как прекратились перешептывания в спальне, она перебирала в памяти свою первую встречу с девочкой, ныне лежавшей в гробу, покрытом грудой лилий…

* * *

Она прошла по коридору со слегка напыщенным видом человека, которому разрешают переходить любые границы. На кухне перед плитой повариха и посудомойка разговаривали друг с другом, стоя лицом к огню. Пахло супом, топленым салом и кислым молоком, а с высоко натянутой на блоках веревки свисали простыни, слегка раскачиваясь в потоках теплого воздуха. Она коротко сказала: «Пожалуйста, госпожа повар, я к новенькой» — и подошла туда, где в одиночестве за большим столом сидела девочка, роняя слезы в кружку с молоком и на тарелку с хлебом и джемом.

— Я должна следить за тобой, — изрекла она вежливо-официально. — Меня зовут Анжела-Мари Бартлмен. А как зовут тебя?

— Барбара Гордон.

— Разве ты не хочешь хлеба? — ее рука быстро скользнула по тарелке, схватила последний кусок хлеба и спрятала его под фартуком. — Пойдем, я покажу тебе, что надо делать.

Девочка, волнуясь, последовала за ней, и Анжела-Мари протянула руку и по-дружески обняла ее за талию.

— Почему тебя отправили сюда? — спросила она.

Это было обычное начало, первый вопрос, который в приюте задавали каждому. Он открывал дверь всем видам драмы; но новенькие не всегда попадались на эту удочку. Ответы обычно бывали весьма прозаичными: «У меня умерла мама» или «Мой папа умер, и мама