Лик за око, или ничто за нечто [Ицхак Орен] (fb2) читать постранично

Ицхак Орен Лик за око, или ничто за нечто

1

Достигнув того возраста, который принято называть почтенным (или солидным), а именно восьмидесяти лет, я удостоился престижной международной премии за составленную мною книгу анекдотов, благосклонно встреченную публикой. Большой зал, в котором состоялась церемония награждения, был полон. Под конец сего торжества моя правая рука оказалась выкрученной и выжатой от рукопожатий, а слуховой аппарат, помещенный в левом ухе, гудел и вибрировал от нескончаемого потока приветствий и поздравлений. Самым большим затруднением явилась для меня полная невозможность различить лица поздравляющих, то есть установить, кто именно жмет мою руку и произносит восторженные приветствия.

Да, не случайно мне дано имя Ицхак^[1] — смех мое ремесло. Читатели надрывают животики над моей книгой, до того веселят и забавляют их собранные в ней анекдоты, я же, увенчанный лаврами лауреат, не в силах разобрать в ней ни слова — густой непроницаемый туман застилает мои взоры. Все усилия хирургов и целителей позволили спасти для меня лишь малую толику окружающей вселенной — не более нескольких квадратных сантиметров, расположенных впритык к моему носу. В силу этого идентификация живых существ чрезвычайно осложнилась. Я не смею чрезмерно приближать свои потухшие глаза к чужим физиономиям — чего доброго, человек непосвященный вообразит, что я намереваюсь лизнуть или укусить его. Не желая показаться развязным и фамильярным, я предпочитаю оставаться в неведении относительно личности моих собеседников. Разве что кто-то из них сам первый спешит облобызать меня.

Итак, официальная часть церемонии награждения подошла к концу. Члены жюри покинули сцену, и я находился теперь в центре огромного торжественного зала, а также в центре всеобщего внимания. В какой-то момент я почувствовал, что ко мне стремительно приближается некая особа — весьма высокого роста и вся в черном. Внезапно, словно по команде, она остановилась в нескольких шагах от меня и, слегка отпрянув, вытянула ко мне шею, показавшуюся мне неестественно длинной — иначе как бы я сумел разглядеть бледное пятно ее лица? Несколько мгновений женщина стояла неподвижно. Я не ведал, кто она. И тут на меня обрушился ее вопль — клич, призыв — хриплый и, тем не менее, настолько мощный, что зал мгновенно стих и все собравшиеся, как я мог догадаться, обернулись в нашу сторону.

— Ты не узнаешь меня?! — возопила она.

Трижды повторив свой вопрос, но так и не приблизившись ко мне ни на пядь, она без особого усилия развернулась на месте и бесследно растворилась в недрах зала. Некоторые из стоявших рядом поинтересовались, кто эта дама. Я абсолютно искренне ответил, что не имею ни малейшего представления. Однако… Признаться, порывистость ее движений и необычная манера поведения вызывали из глубин моего сознания смутный образ, либо действительно некогда существовавший, либо рожденный моим воображением. Впрочем, бедные мои глаза позволили мне различить слишком мало для того, чтобы делать какие-то заключения. Да и не было у меня, признаться, особого желания напрягать и без того утомленную голову размышлениями о странном возникновении этой женщины и столь же внезапном ее исчезновении.

2

Через два дня после описанного происшествия я получил письмо. На конверте значились мое полное имя и адрес. При этом в самом письме не было никакого личного обращения ко мне. Как правило, я пытаюсь ознакомиться с поступающей корреспонденцией, вооружившись мощной лупой, но поскольку и она в большинстве случаев оказывается бессильной рассеять застилающий мои взоры мрак, приходится прибегать к помощи специального приспособления, с виду напоминающего средних размеров телевизор, которое позволяет увидеть на экране отдельные фрагменты текста — вплоть до двадцатичетырехкратного увеличения. Трудясь над полученным письмом, я установил четырнадцатикратное увеличение. Начало послания выглядело следующим образом:

«Итак, ты не узнал меня. Чему тут удивляться? Наша первая и последняя встреча состоялась шестьдесят два года назад. Мы провели вместе около десяти часов и под конец расстались в Старом городе Иерусалима».

Прежде чем продолжить чтение, я вернулся к началу письма и дважды вновь преодолел те же строки. У меня возникло ощущение, что кто-то (точнее, некая особа женского пола) вонзает мне винтообразное острие в правый висок и принимается упорно вкручивать его, так что вскоре следует ожидать прободения моего левого виска. Когда я в третий раз приступил к прочтению того же абзаца, пространство вновь огласилось воплем, но теперь уже исходившим из моей груди. Я узнал ее… Это была Ривка Штольцман. Шестьдесят два года растаяли и отступили, словно не существовали.

…Судьба свела нас в первый год моей жизни в стране. В то время евреям, по требованию арабов, запретили в Судный день трубить возле Стены плача в шофар