Тень Александра» [Фредерик Неваль] (fb2) читать онлайн

Фредерик Неваль «Тень Александра»

Элисабет, Мишель и Кристине, трем женщинам моей жизни

1

Есть нечто, доставшееся мне от далеких предков: какие-то приметы предвещают почти наверняка, что день будет трудным. К примеру, вы просыпаетесь с тяжелой, словно с похмелья, головой, один в своей постели и находите на подушке крохотную записку:

Я убегаю, у меня встреча в агентстве в 8 часов. Позвоню тебе вечером.

Целую много раз, прекрасный блондин.

Кати

P. S.: я выключила будильник, ты выглядел утомленным.

— Черт побери!

Если наручные часы показывают десять тридцать, значит, вы опаздываете на два часа. Если к тому же в шкафу не осталось ни одной чистой майки, а кофеварка рычит, изрыгая желтоватую бурду, можно окончательно прийти к заключению, что боги вас невзлюбили.

Я немного подремал в постели, но был вторник, единственный день в неделе, когда я мог чувствовать себя в музее спокойнее, так как по вторникам он закрыт для посетителей. Я встал, ругая некачественный алкоголь, бестолковых женщин, аспирин, которому доставляет злобное удовольствие постоянно находиться не там, где его ищут, и все остальное, что попадалось мне под руку.

Побрившись и ополоснувшись холодной водой, потому что и колонка тоже решила добавить свой пунктик в список моих неурядиц, я натянул майку, в которой был вчера, потертые вылинявшие джинсы и старые башмаки для походов. Завязал низко на затылке нечто вроде конского хвоста и по привычке критическим взглядом осмотрел себя в зеркале, что висело у входной двери. Женщины часто говорили мне, что я похож на персонажа из фильмов на античную тему — с широкими плечами, светлой лохматой шевелюрой, улыбкой, которая проявляет ямочки на щеках, как у молодого героя-любовника, и грубыми чертами лица. Должен заметить, что в это утро Бен Гур^[1] выглядел неважно. Кровавые прожилки избороздили белки моих голубых глаз, их синева приобрела серый цвет, а длинный шрам, который тянулся вверх по левой щеке, выделялся более чем когда-либо на моем лице, едва тронутом загаром, несмотря на жару, которая свирепствовала два месяца.

— Что ты на это скажешь? — спросил я у фотографии, которая стояла на шкафчике у входа.

Мне показалось, что шафрановые глаза взглянули на меня с укоризной, и я улыбнулся.

— Так себе, да, Этти?

Я сдул с фотографии легкий налет пыли и почувствовал, как у меня слегка защемило сердце. Когда я сделал эту фотографию? Во время нашей последней поездки в Дели? Или это было в Мадрасе? Какая разница? Как всегда Этти был весел, улыбался. Его белая льняная рубашка резко контрастировала со смуглой кожей и очень черными волосами с синеватым отливом. Золотистые глаза озаряли лицо с тонкими чертами. Для меня — глаза короля. Глаза, которых его соотечественники не видели, поскольку далит, «неприкасаемый»,^[2] должен опускать их в присутствии тех, кто принадлежит к касте «чистых».

Я никогда не мог понять, что побуждало Этти регулярно отправляться в Индию, где он становился полным ничтожеством, худшим, чем собака. Хотя собаки все же имеют право на плошку воды из скважины на кухне. А Этти даже не мог ступить на крыльцо дома.

«Я совершил зло в прошлой жизни, — говорил он, — и вполне справедливо, что расплачиваюсь за него в этой».

Как стал он таким страстным приверженцем религии, повергшей его в ранг изгоев, оставалось для меня тайной. Некоторые его поступки меня поражали. Если не забавляли…

— Оставь в покое эту мышку, Морган!

— Эта мышка в моей кухне.

— Может быть, это твоя бабушка или твоя мать! Поставь метлу!

— Черт возьми, Этти! Это просто мышка. Они приносят всю грязь, эти маленькие твари!

— Если ты причинишь зло этому бедному зверьку, превратишься в таракана!

Индрани (так он назвал эту барышню, когда приручил ее), таким образом, заставила нас терпеть ее сомнительную компанию почти два года. И пусть никто не обольщается, что он тоже сможет приручить одну из таких зверушек, увидев, как она спешит на зов, когда произносят ее имя, прыгает в наружный кармашек рюкзака, как она гуляет в саду Тюильри или набрасывается на пульт дистанционного управления проигрывателя, если музыка ей не нравится. Я охотно допускаю, что Индрани была необыкновенная мышка, но чтобы из-за этого быть удостоенной поминальной службы и пышных похорон (с приношениями в виде крошек бисквита и кремации в раковине на ложе из веточек) — это было больше того, что моя серьезная натура могла вынести. Итак, Этти совершал обряд богослужения в кухне, а я в это время корчился от смеха на диване в гостиной. Я заметил, какой оскорбленный вид был у него, когда он вышел, чтобы пойти бросить священные останки, с благоговением помещенные в погребальную урну (коробку из-под вермишели), в Сену.

Вот такой он был, и я ни за что на свете не хотел бы изменить его.

— Этти…

Прозвенел резкий звонок, и я подскочил, чуть не опрокинув рамку с фотографией. Заметить на будущее: надо сменить телефон.

— Алло? — произнес я с бьющимся сердцем.

— Мор? Я тебя разбудил? Ты хорошо сделаешь, если поспешишь, получили целый контейнер горючего для продвижения вперед.

— Кто дал тебе мой телефон, Ганс? — недовольно спросил я.

— Плевать, приходи, говорю тебе!

— Что там?

Детский смешок и несколько ругательств.

— Увидишь!

Вздохнув, я положил трубку. Что еще придумал этот безмозглый мальчишка?

С рюкзаком за спиной я вышел из своей квартиры на улице Ришелье — спасибо папа, известному специалисту по Азии, которому его книги и телевизионные передачи позволили подарить нам, мне и Этти, эту кокетливую квартирку к нашему двадцатилетию, — и забрал свою корреспонденцию у мадам Ризоти, консьержки дома. Было около одиннадцати часов, и приятный запах рагу, которое томилось на медленном огне, заполнял каморку. Все годы, что я ее знал, а тому уже пятнадцать лет, бедная женщина треть своего времени проводит за готовкой, вторую треть — в ожидании прихода рабочего из товарищества владельцев квартир, который — она в этом была убеждена — установит почтовые ящики, чтобы ей не приходилось больше заниматься корреспонденцией, а последнюю треть — сплетничая с мадам Фреон, вдовой с третьего этажа.

Я распечатал свою корреспонденцию прямо при ней и выбросил рекламные проспекты и письма из музеев Франции в мусорную корзину.

— Подождите, мсье Лафет, — пропищала она тоненьким, как у канарейки, голоском, — для вас есть еще пакет.

Она не спеша — чтобы продлить томительное ожидание? — прошла в свою каморку и вернулась, держа в руках маленький пакет с берлинским штампом.

— Это от мсье Лафета-отца, я полагаю, — сказала она, потирая свои маленькие розовые ручки.

Она очень любила так называть папа, мне же присвоила титул «мсье Лафет-сын» в тот день, когда увидела «мсье Лафета-отца» в восьмичасовых вечерних новостях по случаю выхода в свет его «кирпича» об Индии. В тот день в глазах мадам Ризоти мы стали важными персонами, достойными в ее табели о рангах стоять в одном ряду с известными актерами и коронованными особами. Недели через две я наплел ей, что во время Французской революции нам пришлось изменить нашу аристократическую фамилию де Ла Фет на Лафет, чтобы избежать преследований. Я нарисовал ей патетическую картину того, как мои предки шли босые по снегу, сжимая замерзшими руками фамильные гербы, — «вы знаете, мадам Ризоти, тогда в июле было дьявольски холодно». Этти больше месяца корил меня за то, что я так разыграл эту кумушку, хотя боги знали, как славная Ризоти ненавидит его.

— Надо бы сказать мсье Этти, чтобы он не открывал окна, когда готовит свои пакистанские кушанья. Соседи жалуются на запах. Он не у себя на родине.

— А мне запах карри^[3] не кажется неприятным, мадам Ризоти, и уже в который раз говорю вам: Этти не пакистанец.

— Эти люди, вы же знаете, все на одно лицо.

— То же самое Этти думает о европейцах…

— Мсье Лафет-отец в полном здравии? — спросила она, с любопытством следя за моими пальцами.

Не ответив, я бросил обертку и шпагат в ее мусорную корзину.

— Как же это прекрасно — вот так путешествовать. Мой сын в прошлом году побывал в Нью-Йорке, по делам. Он получил повышение по службе, я вам уже говорила это?

— Восемь или десять раз, только на этой неделе.

В пакете оказалось нечто спутанное из рыжей шерсти и веревки, испускающее запах плесени.

— О, очередная выдумка папа…

— Что это? Маленькая маска? Африканская?

Я с обольстительной улыбкой протянул это ей.

— Что-то вроде… Вам нравится? Я вам ее дарю.

— О, мсье Лафет, нет! Это же подарок мсье Лафета-отца! Я не…

— Полно, — настаивал я как истинный обольститель. — Вы обидите меня, если откажетесь. Знаете, это старинная вещица. Могу заверить вас, что ни у кого в квартале нет ничего подобного. Каждая такая вещь уникальна, и она приносит счастье. Возьмите, прикрепите ее за шерстинки над кассой. В общем, за волосы…

Счастливая, она схватила кнопку и прикрепила подарок папа в холле у входа в швейцарскую, на самом виду.

— Мсье Лафет, — жеманно сказала она, — право, у меня просто нет слов… Право, я так тронута… Из чего она сделана? Похоже, что из терракоты, или нет?

— Кустарное производство. Рецепт держится в тайне, — добавил я, подмигнув.

— О!

Опаздывая на добрых два часа, я отправился в Лувр, оставив мадам Ризоти восторгаться своей «древностью». Подарить мне в память о своих путешествиях маленькую голову… вылитый портрет Антуана Лафета!

Был конец июня, солнце шпарило вовсю, и я не без удовольствия вошел в кондиционированную прохладу Лувра. Высокие просторные коридоры всегда вызывали у меня мысли о нерациональности их использования. Столько голых стен, слишком широких проходов, в то время как целые коллекции свалены в подвалах… Мои подметки поскрипывали на плитках пола, дыхание, усиленное безнадежной пустотой длинных коридоров, казалось хриплым. По вторникам музей выглядел могилой, он пах замшелым камнем, прогорклыми красками и старым паркетом. Если долго идти по этим безлюдным коридорам, можно очень скоро впасть в депрессию.

Поэтому я быстро проскочил в полуподвал, где находился мой кабинет. Там бурлила жизнь, и это сразу заставило меня забыть гробовую тишину верхних этажей. В подвальных галереях подсобные рабочие в синих комбинезонах сновали, словно термиты, перетаскивая ящики или катя поддоны.

От странного запаха нафталина у меня вдруг перехватило горло, желтоватая пыль покрыла мою майку.

— Привет, Мор! — бросил Ганс.

Он нес небольшой пластмассовый поднос, уставленный чашечками с кофе, аромат которого на какое-то время перекрыл запах акарицида.^[4] Этот молодой сумасброд свалился на меня, как июньская гроза. Ганс был внуком одного из лучших друзей моего отца, известного эллиниста Людвига Петера, который руководил моей работой о военном обществе классической Греции. Этот славный человек вбил себе в голову мысль сделать из своего внука, порхающего по жизни папенькиного сыночка, усидчивого историка. Он попросил меня подыскать для него место стажера в Лувре, в чем я, к моему великому сожалению, не смог ему отказать. Я не нашел ни малейшей зацепки, как заинтересовать античностью этого тощего двадцатилетнего красавчика, более экзальтированного, чем какая-нибудь кокаинистка-чихуахуа.^[5] Он думал только о серфинге, технике, девицах и «стиле» (он произносил это слово в растяжку — «стиииль»), и этот «стиииль» определял, судя по всему, и look,^[6] и его дела в противодействие всему has been,^[7] к чему, согласно его критериям, возможно, принадлежал я.

Его худощавая фигура ловко, зигзагами проскочила между рабочими, и я взял с подноса чашечку с кофе.

— Надеюсь, ты ничего туда не подсыпал? — спросил я его с улыбкой.

— Не мечут сокровища перед свиньями.

— Бисер, — поправил я его. — Чем это так воняет?

Он пританцовывая сделал шаг и смахнул со лба прядь обесцвеченных волос.

— Пойди загляни в свой кабинет!

Я вопросительно приподнял бровь.

— В мой кабинет?

Ганс попрыгал на месте и скорчил гримасу, от чего на щеках у него появились ямочки.

Через несколько лет он наверняка станет очень интересным мужчиной, но пока же производил впечатление неловкого юнца, который все еще продолжает раскрываться. Ноги и руки у него, покрытые коричневым пушком, были слишком длинные для его тела, которое только начинало раздаваться вширь, а кукольные щечки с редкой бороденкой делали его моложе, чем он был на самом деле.

Он поставил поднос на какой-то ящик, и я последовал за ним в «БСУ», как он называл мой кабинет. «Бюро срочных услуг». Это я. И правда, я — единственный — был ответствен за службу, созданную специально для меня с любезным, похожим на шантаж участием нашим обожаемым заведующим Жаном де Вильнёвым. Бездельник, который прятал в своих стенных шкафах больше фетишей, чем какой-нибудь аятолла, подарок судьбы для археолога, не очень щепетильного в стремлении к «теплому местечку», далекому от раскопов. Поскольку угрызения совести меня никогда не мучили, я предложил этому пятидесятилетнему человеку выбрать между официальным разоблачением «сокрытия археологических материалов» — находящейся в его деревенском доме в Трувиле великолепной коллекции греческих ваз, которую он приобрел у моего знакомого торговца античностью, — и созданием отдела «Неисследованные археологические находки» под руководством вашего покорного слуги. Любовь к науке и уважение к изысканиям заставили его сразу же прийти ко второму решению. Благородная душа…

И вот уже почти полтора года я проводил свои самые светлые часы, собирая и изучая то, что называют «археологическими загадками», скрупулезно разбирая отчеты об открытиях самых необычных, о машине Антиситера^[8] с электрическими батареями^[9] более чем двухтысячелетней давности, найденными в девственном раскопе Кхужут Раби, неподалеку от Багдада. И это не единичный пример. Я регулярно передавал плоды своих изысканий в распоряжение пользователей Интернета, размещая их на веб-страницах. Весьма сомнительными средствами я получил от Вильнёва вычислительную машину последней модели, чтобы иметь возможность аккумулировать свои данные на сервере Лувра.

Когда я распахнул дверь своего кабинета, дыхание у меня перехватило от резкого запаха нафталина, смешанного с запахом мирры, который и так витал в подвальных помещениях, но я никак не мог понять, откуда он идет.

— Сюрприз! — насмешливо произнес Ганс.

Хлопнув дверью, я с небывалой резвостью понесся на последний этаж к кабинетам дирекции. Там тоже было людно, но я буквально ворвался в кабинет Вильнёва, а правильнее было бы сказать, в неофициальное дополнение к музею. Действительно, наш дорогой заведующий постоянно рыскал по подвалам в поисках картин мастеров и античных статуй, не выставленных в экспозицию.

— Это вы перепутали мое рабочее место с моргом? — спросил я ледяным тоном, приведя в оцепенение Вильнёва и двух хранителей, которые показывали ему какие-то планы и статистические таблицы.

Хозяин кабинета нахмурил свои густые брови.

— Простите, Лафет?..

Я закрыл дверь и глубоко вздохнул.

— В то самое время, что я говорю с вами, пять мумий смердят в моем кабинете. Могу ли я работать в такой веселой компании?

Он откинулся в кресле и бросил на меня язвительный взгляд поверх кончиков сложенных пальцев, едва удержавшись, чтобы не поставить меня на место. Однако он прекрасно понимал, что это принесло бы ему серьезные неприятности. Даже там, где я стоял, ощущалось зловоние, исходившее от его жирного тела. Замысловатое сочетание пота, туалетной воды с бергамотом и чего-то терпкого, которое должно было услаждать обоняние этого извращенца.

Один из хранителей, невысокий человек в узких льняных брюках бутылочного цвета и мешковато сидящей рубашке в сине-белую клетку, избавил его от необходимости отвечать. Поборов робость, он протер стекла своих очков и пояснил:

— У нас возникли небольшие трудности с размещением греко-римских мумий из Бахарии,^[10] профессор Лафет. Прибыли сорок пять саркофагов, в то время как мы ожидали только тридцать четыре. Ваше помещение — одно из трех в подвалах, где есть кондиционеры, и я решил…

— Вы плохо решили. Не может быть и речи о том, чтобы я делил свой кабинет с этими пятью несчастными хотя бы месяц потому, что какой-то дурак, сидящий в своем оазисе в четырехстах километрах от Каира, разучился считать!

— Заверяю вас, профессор Лафет, — пробормотал человечек, ломая руки, — мы отошлем их обратно при первой же возможности. Самое позднее — в начале следующей недели.

Вильнёв выпрямился в кресле, насколько позволяла его грузная туша, и тяжело опустил ладони на стол, продолжая сверлить меня взглядом.

— Вам не потребуется ваш кабинет в ближайшие дни, Лафет.

Он достал из ящика стола синюю папку и пустил ее по дубовой столешнице в мою сторону.

— Вы поедете производить инвентаризацию в Фонтенбло. Если более точно — в Барбизон.

Не знаю, какой вид был в этот момент у меня, но отлично помню, как выглядел мой начальник. Он мгновенно побледнел, и его шея на несколько сантиметров ушла в воротник рубашки. В оправдание ему надо признать, что на свете мало людей, способных выдержать убийственный взгляд, который был брошен на него богатырем-викингом почти двухметрового роста и со шрамом на лице.

— Ин… инвентаризацию? — угрожающе прошипел я. — Я?

Видя, что я стою на достаточном расстоянии или, скорее, что он находится вне пределов досягаемости, Вильнёв шумно прочистил горло, пытаясь продемонстрировать некое подобие достоинства.

— Можете быть уверены, Лафет, что я не предложил бы вам это, не имея достаточных оснований.

— Надеюсь, — сказал я с язвительной улыбкой.

— Я полагаю, вы хорошо знали профессора Лешоссера?

Я поморщился, прогоняя смутное воспоминание, которое грозило обрушиться на меня.

— Бертрана Лешоссера? Специалиста по античности? Конечно, я очень хорошо его знаю.

Мое сердце заколотилось. Коринф… Раскопки под руководством Бертрана. Мои последние раскопки. Мы извлекли из воды часть груза с большой римской галеры времен правления Нерона, затонувшей со всем экипажем и имуществом в те времена, когда император-певец предпринял рытье канала…^[11] Этти… Уже почти полтора года…

Тяжелая рука легла на мое плечо, и я вздрогнул.

— Бертран умер на прошлой неделе, Морган, — густым баритоном вмешался в разговор второй хранитель. — Он упал с балкона.

Мне показалось, будто я получил удар в грудь. Сказавший это, хранитель египетских коллекций Франсуа-Ксавье, был человеком скромным и деятельным, одним из тех редких людей, которые относились к своей работе ответственно, и с ним я прекрасно ладил. Элегантность и чисто британская флегматичность сразу же, несмотря на типично французское имя, выдавали его английские корни. В растерянности я повернулся к нему, с трудом выговорил:

— Болезнь?

Вильнёв щелкнул языком.

— Или нападение, — тихо сказал он.

— Дома?

— Так говорится в полицейском протоколе. И в довершение всего, поскольку у Лешоссера нет наследников, он передал свою коллекцию в дар Лувру. Хотел бы я знать, что нам с этим делать, подвалы переполнены.

Я почувствовал, как мое плечо стиснула рука Франсуа, который, как и я, был шокирован его разочарованным тоном.

— Смените экспозицию в вашем кабинете? — с издевкой спросил я. — Или, может быть, в своем загородном доме? Здесь не требуется большого воображения, мсье Вильнёв.

Щеки Вильнёва побагровели и затряслись, словно желе. Он стиснул огромный кулак, словно намереваясь кого-то раздавить, — возможно, меня.

Я схватил папку и, хлопнув дверью, вышел, проскочил по лестнице в подвал и закрылся в своем кабинете в компании с мумиями, о которых уже начисто забыл.

Тяжело опустившись на стул, я налил себе половину кофейной чашки шотландского виски, оставленного в ящике моего письменного стола предыдущим стажером, и залпом выпил. Алкоголь обжег мне горло и опустился в желудок как расплавленная лава, но не принес ни малейшего облегчения. Холодный пот струился по спине, заливал глаза. Я вытер их дрожащей рукой, машинально погладив длинный шрам на лице. Бертран Лешоссер… Я и сейчас еще слышал крики, наполнявшие мои уши на берегу Коринфского канала.

— Осторожно! Профессор Лешоссер, перегородка сейчас рухнет!

— Возвращайте пловцов! Пусть поднимаются по двое!

— Но, профессор…

— Морган, что вы делаете? Вы сошли с ума? Вас может засыпать! Морган! Я запрещаю вам погружаться, вы слышите меня? Я запре…

Ледяная вода, соль во рту и ощущение, что ты плывешь в смоле, как в тех снах, когда изо всех сил стараешься бежать, но не можешь двинуться с места. Облегчение при виде пятерых пловцов в костюмах для погружения, поднимающихся на поверхность, которые знаками показывают мне, что все в порядке… А потом вдруг все как в тумане. Ураганом взметнувшийся с молчаливого дна песок, беспорядочные завихрения воды, вызванные падением десятков тонн мрамора и бетона в глубину канала… Растерянность… Страх… Где поверхность? Где дно? Маску сорвало… Боль… Лицо и руки разодраны… Кровь смешивается с песком и морской водой… Чья-то рука тянет меня за волосы, и наконец-то воздух… Гомон и снова громкие возгласы…

— Он ранен! Быстро! Вызывайте «скорую»!

— Одного пловца нет! Одного нет!

— Морган! Морган, вы меня слышите? Да где же эта «скорая»?

— Этти…

— Он в сознании, профессор…

— Мсье Лешоссер, одного пловца нет! Он не поднялся! Он остался под обвалом!

— О Боже! Надо спуститься за ним!

— Слишком поздно, профессор! Нам нужно заняться вот этим.

В ярости я смахнул с письменного стола все, что там было, и чашка разбилась о плитки пола. Мне было трудно дышать, словно каждый мускул на груди сжимал мои легкие.

— Прости, Этти… Прости…

Я сжал лицо руками, но знал, что глаза у меня останутся сухими. Я не умел плакать. Никогда не умел.

— Пожалуй, так достаточно, — сказал я, похлопывая по крышке саркофага, который Ганс с большим трудом помог мне передвинуть в угол кабинета. — Тебе надо бы немного поправиться, мой милый.

Мой стажер пыхтел как паровоз, и пот с него катился градом.

— Я не накачиваю себе мускулы анаболиками! — возразил он, поднимаясь на цыпочки в тщетной надежде пронзить меня взглядом.

Я ответил ему насмешливой улыбкой и напряг свой бицепс, который был больше, чем его ляжка.

— Жаль тебя разочаровывать, но у тебя это стопроцентная накачка, — язвительно сказал Ганс.

Он насупился и, что-то бурча, плавно, как только он один умел делать, опустился в мое кресло. Я осторожно провел пальцем по явно недавно облупившейся краске саркофага и поморщился. Подсобные рабочие причинили ему больше вреда, пронося через дверь, чем несколько сотен предыдущих лет. Какого черта вытащили этих мумий из их ящиков? А что, если прорвет какую-нибудь трубу? Я взглянул на старые трубы, что тянулись поверху, и после минутного колебания прикрыл саркофаги куском полиэтиленовой пленки, за которой сходил на склад. Лучше не испытывать судьбу, особенно после такого утра.

— А что, сгодится для твоей своры бумагомарателей? — сердито сказал Ганс и поморщился. — Здесь просто невыносимо.

Я постарался реагировать не слишком резко.

— И почему твой дед не послал тебя лучше стажироваться на лыжных гонках или в горах?

— Ты настоящий западный житель, вот кто ты! — расхохотался он.

Я недоуменно поднял бровь.

— Угу, это жители Запада, дедуся, придумали горные восхождения еще во времена, когда ходили на четвереньках. — Он выругался. — Если ты думаешь, что я не предпочел бы таскаться по чемпионатам на склонах Сиднея, а не подыхать от тоски здесь…

«И я тоже», — промелькнуло у меня в мыслях.

— Два часа, — сказал я, взглянув на его часы.

Надо было ехать. Полицейские, должно быть, уже на месте, а инспектор, с которым я созвонился, производил впечатление человека пунктуального. Он любезно заверил меня, что я могу приехать в дом Лешоссера в любое время — «когда вам будет угодно, конечно, если это будет сегодня до семнадцати часов, не правда ли…»

Я закинул на спину свой рюкзак, Ганс вскочил.

— Там и фараоны будут?

Я мрачно подтвердил.

— И будет охрана вокруг, да? И восковые печати на дверях, желтые ленты, рисунок мелом на полу и все такое прочее? Класс!

Я предпочел не обсуждать это и указал ему на дверь, в которую он выскочил с обезьяньим воплем. Как смогу я выносить этого бесноватого до сентября?

Мы приняли душ — холодный, и мне все же удалось отыскать в самой глубине шкафа чистую майку с изображением панды, подарок отца.

Когда же мы забирали со стоянки мою старушку «пежо» 104-й модели, я почувствовал, что стажер предпочел бы отправиться в Барбизон пешком.

— Неужели такие колымаги еще существуют? — потрясение спросил он. — Или ты сам смастерил эту штуковину?

— Эта «штуковина» — моя машина, и она спокойно и благополучно довезет нас, несмотря на двести тридцать три тысячи километров пробега. Давай, залезай, она не кусается.

Я уселся за руль и смахнул с кресла крошки печенья, проспекты, журналы и пустые бутылки из-под минеральной воды, чтобы Ганс мог сесть, что он и сделал с колебаниями, по меньшей мере оскорбительными. Он потянул ремень безопасности, и тот остался болтаться у него в руке.

— Кресло пассажира редко используется. Зацепи за сиденье, крючкотвор.

— О-о… Ему не помешало бы кое-что сменить, твоему миксеру, а? Вроде рычага переключения скоростей.

Он указал пальцем на металлический штырь, который торчал между двумя сиденьями. Я включил зажигание и без всякого труда этим штырем включил передачу.

— Рукоятка приказала долго жить два года назад.

Вздохнув, он закрыл глаза, а я закурил сигарету и выехал со стоянки.

Жилище Лешоссера оказалось очаровательным домиком на окраине Барбизона, на опушке леса Фонтенбло. Когда мы приехали, Ганс вышел из машины, с облегчением вдохнув ароматный воздух подлеска.

— Ты никогда не слышал о том, что есть такие маленькие елочки, которые прикрепляют к зеркалу заднего вида, чтобы избежать вони от выхлопных газов и старых железяк? Это уж точно подошло бы для твоей развалюхи. — Скривившись, он понюхал свой спортивный костюм. — Фу…

Я захлопнул дверцу и затушил сигарету.

На крыльце томились в ожидании двое полицейских в форме, и мне с трудом удалось удержать дрожь при виде печатей на двери. Подойдя, я дружелюбно протянул руку:

— Добрый день. Полагаю, вы нас ждете?

Полицейские переглянулись — в их глазах читалось подозрение — и внимательно осмотрели меня с головы до ног.

— Нас прислали из Лувра, — уточнил я. — Я недавно звонил. Инспектор Далесм заверил меня…

— Это вы историк?

— Да, Морган Лафет. Спасибо, что вы разрешили нам приступить к делу так быстро…

— Морган Лафет? — отважился переспросить тот, что помоложе, удивленно подняв брови.

Ганс прыснул, а я прикусил губу. Сколько раз я проклинал отца за свое нелепое имя!

— Будет еще смешнее, если мою фамилию прочесть задом наперед,^[12] — попытался пошутить я.

Полицейские вежливо улыбнулись и наконец пожали мою протянутую руку.

— А это Ганс, мой… ассистент.

— Лейтенант Рухелио Салгадо.

— Полицейский Лионель Лекари, — представился его напарник.

— Если вы готовы, мы можем войти туда.

Глубоко вздохнув, я кивнул, а Ганс от нетерпения даже припрыгнул. Как бы мне хотелось найти силы сделать то же самое.

2

«Гарри Поттер». Этти заташил меня в кино смотреть этот фильм, поставленный по детской книжке, и, признаюсь, целых два часа я не отрывал глаз от экрана. Старинная обстановка, пышные декорации, теплая старомодная атмосфера, мебель с печатью всех эпох, старые колдовские книги и античные статуи сломили мое сопротивление. Я почти чувствовал доносящийся с экрана аромат чая и увядших роз, нежный кокон, сотканный из волшебства и вековой пыли. Когда я вошел в дом Бертрана Лешоссера, у меня было точно такое же ощущение.

Запах дерева трех- или четырехсотлетней массивной мебели витал в воздухе, теплое благоухание пчелиного воска исходило от поскрипывающего паркета, покрытого десятком ковров самых разных эпох. Лучи света, проникавшие через цветные витражи окон в прихожей, превращали завитки пыли в причудливые радуги, которые оседали на наших лицах и одежде, превращая нас в оживших персонажей Пикассо.

Ганс, разинув от удивления рот, боязливо двинулся вперед, и золотистое пятно с изумрудным отливом поползло по его спине. Он осторожно протянул палец к одной из множества деревянных скульптур, украшавших прихожую, и отдернул его, не решаясь коснуться плеча нимфы из красного дерева, которая на вытянутой руке держала круглую лампу.

— Старик не читал «Питера Пэна», — прошептал Ганс, делая вид, будто подносит к губам сигарету, — он лодырничал.

Стажер рассматривал фреску на потолке, я узнал в ней довольно свободную вариацию «Сна Нарцисса».^[13]

— Библиотека на втором этаже, — тихонько сказал один из полицейских и указал на дверь прямо перед нами.

Он тем более не осмеливался говорить громко.

Ганс повернул бронзовую ручку, распахнул обе створки двери и не смог удержаться от возгласа удивления. Подумать только, ведь снаружи дом показался нам маленьким…

Зал, как шахматная доска, был выложен белой и черной плиткой, на первый взгляд казавшейся мраморной. Ставни были закрыты, и, кроме проникавшей из прихожей цветной дорожки света, на которую ложились наши тени, все было окутано мраком. Стены исчезали в плотной завесе темноты, таившей в себе еще и двери, и лестницы, и коридоры, и мебель, из которой в любую минуту готов был выпрыгнуть какой-нибудь сказочный персонаж.

Вдруг зажглись два шара, окружив золотым сиянием статуи двух поддерживающих их красивых греческих юношей. Это Рухелио включил свет. Эти две статуи несли караул около ведущей наверх витой лестницы, и света ламп хватало лишь для того, чтобы осветить ее ступени.

— Это наверху… — сказал полицейский. — Налево.

Мы медленно поднялись по ступенькам, я насчитал их тринадцать. Бертран Лешоссер не принадлежал к числу суеверных людей.

Если на первом этаже было сумрачно, то второй оказался щедро залитым разноцветным светом. Все окна были украшены витражами, правда, весьма заурядными: геометрические фигуры или изящные арабески. В пыльном воздухе пахло засохшими цветами, старыми книгами, мехом и воском. Но это не вызывало неприятного ощущения. Как и в прихожей, стены были сплошь увешаны картинами. Не говоря уже о том, что шкафы и специальные подставки были уставлены безделушками, статуэтками и шкатулками.

В коридоре с левой стороны — две двери. Нет, если подумать, дом не такой уж большой. Просто Лешоссер умел все обустроить.

— Сколько всего комнат? — спросил я.

Рухелио сосредоточенно начал загибать пальцы.

— В левом крыле, где мы сейчас находимся, две. Библиотека и кабинет в дальнем конце коридора. По другую сторону лестницы — две спальни и ванная. Внизу, помимо зала, прихожей и кухни, — гараж и небольшая гостиная. С телевизором, — добавил он с улыбкой.

По его тону можно было понять, что он и его сослуживцы, должно быть, во время расследования сделали из «гостиной с телевизором» свой «штаб».

— А балкон? — осведомился Ганс.

— На него выход из библиотеки. Но не рассчитывайте, — поспешил добавить он, — там нет никаких явных следов.

Ганс удивленно взглянул на него.

— Ни единого следа, — убежденно повторил Рухелио. — Даже крови. Только кусок перил отвалился. Они не выдержали, когда жертва навалилась на них.

«Жертва»… Типичный полицейский язык. Словно «жертва» была безымянной. Но лишать тело имени — не есть ли это всего лишь способ не видеть трагедии в смерти? Да и мы сами, словно судебные медики, разве не идентифицировали своих «пациентов» номерами, а, случалось, и ставили эти номера фломастером прямо на их черепе или на бедре? Если бы тело Этти извлекли из воды, ему наверняка, прежде чем накрыть простыней, тоже прицепили бы бирку к большому пальцу… Я с силой тряхнул головой, чтобы прогнать страшное видение.

— Ну, проходи первым, — сказал я Гансу, указав на тщательно отделанную дубовую дверь.

Он в нетерпении занял позицию у двери. Рухелио сорвал печати и пригласил нас пройти в святая святых покойного — его бесценную библиотеку.

Убранство дома сразу показалось мне чрезмерным, но оно не шло ни в какое сравнение с тем, что предстало перед нами теперь. Рухелио открыл огромные ставни на застекленной двери, и яркий свет ослепил нас. В библиотеке не было витражей, здесь Бернар хотел видеть все ясно. А я наоборот вдруг пожалел о рассеянном свете остальной части дома, который смог бы смягчить открывшееся нашим глазам зрелище.

— Надеюсь, ты догадался взять с собой лопатку и мастерки… — вздохнул Ганс, плечи которого опустились на добрых десять сантиметров.

Эти инструменты очень пригодились бы, чтобы расчистить примерно сорок квадратных метров помещения, в котором было нагромождено столько всего, что невозможно было ступить и шагу, чтобы не разбить или не поломать чего-нибудь. Не могу сказать, что я очень аккуратен, но в моей квартире даже в самые плохие времена никогда не бывало такого хаоса. Полки, которые покрывали стены от пола до потолка, ломились от книг и непонятных предметов, собранных в пластиковые пакеты, ящички или картонные коробки и казавшихся грудой обломков. На огромном массивном письменном столе не оставалось свободного места даже для чашки кофе. Шкафы не были видны под осколками амфор, статуэток, фрагментов скульптур, ваз и многого другого, что с первого взгляда могло бы заставить пустить слюну самого пресыщенного из собирателей античного искусства. Как то, на что сейчас смотрел Ганс.

— Мозаика… — фыркнул он, указывая на нечто вроде огромной картины в глубине комнаты. — Он создавал это в свободное время, милейший профессор? Я в детском саду делал получше.

Я подошел, перешагнув через несколько ящиков, и присвистнул.

— Значит, ты посещал его вместе с первыми цезарями, мой дорогой Ганс. Я очень хотел бы увидеть их лица в Неаполитанском музее, когда они узнают, что вновь обрели собрата, которого им так не хватало.

Я наклонился, чтобы рассмотреть находку. На огромном деревянном панно размером три на пять метров, прислоненном к книжному шкафу, четкими мозаичными линиями была воспроизведена битва Александра Македонского с персидским царем Дарием. Эта римская мозаика, датированная I веком после Рождества Христова, была копией картины Филоксена, написанной в III веке до нашей эры. Слева, с самого краю, был изображен Александр Македонский верхом на Буцефале.

— Это старинная? — спросил меня Ганс.

— Эту мозаику знают во всем мире, кроме тебя, судя по всему. Она выставлена в археологическом музее в Неаполе.

Когда мне было столько же лет, сколько сейчас Гансу, я с увлечением изучал ее и, как и многие другие, очень сожалел об утрате одного фрагмента — нижней части Буцефала и ног его хозяина. Фрагмента, который сейчас находился у нас перед глазами, тщательно вставленный именно в то место, где он должен был бы находиться на оригинале.

— Так это подлинник?

Я окинул взглядом все, что меня окружало, и согласно кивнул. Бертран Лешоссер всегда ненавидел копии.

Ганс рухнул на стул, который злобно, но не слишком громко скрипнул под ним.

— Когда я расскажу это деду…

Я позволил себе удовлетворенно улыбнуться. Если его мог взволновать вид утраченного фрагмента мозаики, значит, он не так уж безнадежен, как я опасался.

— Успокойся, мой милый. Если бы ты знал, сколько всего иногда таится в частных коллекциях… Посерьезней, чем этот кусок мозаики.

Я осторожно погладил хрупкие мозаичные фрагменты. Работа была выполнена чрезвычайно искусно и тщательно. Каждый кусочек смальты крепко держался на дереве, покрытом толстой бумагой, на которой был штрихами набросан эскиз мозаики, но в случае надобности их можно было перевезти без большого риска повредить.

Я повернулся к полицейским, которые издали наблюдали за нами, не понимая, что нас так потрясло.

— Часть украдена? — осторожно спросил тот, что помоложе.

— Если так, то вы найдете заявление о краже, изложенное на латыни, самое меньшее в двадцати метрах под землей.

Рухелио нахмурился.

— Вы не могли бы выразиться яснее?

— Простите, это шутка музейных крыс. Нет, ничего не украдено. На самом деле это фрагмент мозаики, разрушенной несколько веков назад.

Полицейские обменялись понимающими взглядами и кивнули, словно и впрямь уяснили все обстоятельства дела.

— Мы начнем описывать, фотографировать и упаковывать то, что здесь находится, чтобы позже перевезти в музей, — вздохнул я. — Если хотите остаться и помочь нам…

Рухелио сморщил нос, окинув взглядом покрытые пылью полки. Потом провел рукой по безупречной складке на брюках, словно заранее представляя, как они покроются паутиной.

— Чтобы не мешать, мы лучше вас оставим. Если понадобимся — будем внизу, в гостиной.

И оба полицейских скрылись в коридоре, а Ганс, от возбуждения прыгая, как блоха, потянул меня за рукав футболки, другой рукой вытаскивая из кармана свой мобильник.

— Я знаю одного типа, который работает в историческом журнале. Это отец студента с нашего факультета. Он вообще-то неудачник, но знает, как сделать сенсацию. Мы станем знаменитыми, Мор! Нас пригласят на телевидение!

Едва вспыхнувшая в моей душе искорка надежды угасла при виде того, как он разволновался.

— Успокойся, — оборвал я его, отбирая у него телефон. — Оставь в покое свой мобильник, такое не делается с наскока. Ты на стажировке, а не на каникулах. Прежде всего мы спустимся вниз за фотоаппаратом и инструментами, которые находятся в багажнике моей машины. Потом составим опись всего, я подчеркиваю — всего. Затем, если найдем еще что-нибудь ценное, мы предупредим кого надо, а именно Лувр, который свяжется с археологическим музеем в Неаполе или с другими музеями.

— «Еще что-нибудь ценное», — с выражением повторил Ганс мои слова. — Мор, этому пазлу две тысячи лет! Это открытие века! Слава!

Я бросил на него осуждающий взгляд. Единственным, что заставляло этого богатенького сынка выносить меня, была угроза деда лишить его денежной помощи, если он и впредь будет пренебрегать занятиями и не получит диплома. Как мог мой бывший наставник вообразить хоть на минуту, что я способен пробудить у этого парня хоть малейший интерес к истории? Все случившееся было для него поводом вытащить удачный билет, заработать денег и увидеть свое имя в каком-нибудь журнале.

— Ганс… утраченные книги Тацита,^[14] голова Колосса Родосского^[15] или даже штаны Дагобера^[16] стали бы «открытием века». А это просто кусок мозаики, сотни или даже тысячи которых, должно быть, хранятся у частных коллекционеров. Ценный — безусловно, исключительный — наверняка нет.

— Но…

— Ганс… археологические городища разграблены уже века назад. Мраморы Афинского Парфенона находятся в Британском музее. Даже у нас в Лувре есть фрагмент Жертвенника Мира^[17] из Рима, хотя его место не там, а руки Венеры Милосской, возможно, служат пресс-папье какому-нибудь наркомагнату колумбийского картеля. Уже во времена античности римские коллекционеры опустошали греческие храмы, вывозя скульптуры. Это банально, это обычно и не может стать поводом для бессонницы.

Я со смехом хлопнул его по плечу и вышел, закрыв за собой дверь библиотеки, предоставляя ему возможность вдоволь поворчать.

Я достал из багажника потрепанный рюкзак, в котором возил великолепный набор принадлежностей для раскопок и разбора завалов: «Полароид», тетрадь для зарисовок, электрический фонарик, линейки, угольники, веревку, два мотка шпагата… Иными словами, все то, что могло потребоваться при раскопках или инвентаризации. Когда мы с Этти начали работать в археологических экспедициях, мой отец заставлял нас каждое утро показывать наши рюкзаки и проверял нашу экипировку. Отсутствие мотка шпагата или какой-нибудь кисточки стоило нам существенного снижения суммы, которую он переводил на наш счет в конце месяца. Если стоимость принадлежностей оказывалась немного выше, чем он считал возможным, это тоже расценивалось как недобросовестное отношение к работе, и в результате даже изымался какой-нибудь мастерок или один компас.

Когда Этти еще жил в Индии, он был твердо убежден, что типичный археолог — это светлолицый мужчина с усами, в испачканном колониальном костюме, с чашкой чаю в правой руке и сигарой в левой, гордо стоящий перед египетской пирамидой. Один из тех, кого он видел в massala movies, тех красочных музыкальных комедиях, которые обожают индийцы.

Папа быстро разрушил этот образ с картинки из Эпиналя.^[18] Он не родился с серебряной ложечкой во рту, и у него не было родителей-историков. Когда после получения университетского диплома он отправился в свою первую экспедицию в Пакистан, у него не было никаких связей в среде археологов. Он набил себе руку в этом деле и, двигаясь от одного раскопа к другому, от библиотеки к букинистам, постиг свое дело. Случилось, что в одной из экспедиций он встретил мою мать, исландку, страстно влюбленную в Азию, которая передала ему свою любовь к Индии и свое желание иметь большую семью. До последних недель своей беременности она с мастерком и кисточкой в руке шлепала по лужам, появляющимся после муссонных дождей. Я должен был стать первым в веренице детишек, но оказался единственным экземпляром. Моя мать умерла от кровотечения в карете «скорой помощи», которая везла ее в больницу, где она должна была произвести меня на свет. Я, так сказать, стал посмертным ребенком, буквально вытащенным из тела, которое перестало жить за несколько минут до того. Мой отец никогда не смог простить себе, что позволил моей матери работать из последних сил, но вряд ли он смог бы удержать ее. Занятие археологией никогда не приносило денег, достаточных для безбедной жизни, и я, будучи маленькиммальчиком, часто видел, как папа считал и раскладывал кучками купюры, которые должны были дать нам возможность прожить от первого до последнего дня месяца. Он научил меня быть твердым, амбициозным и никогда не ставить интересы других выше своих собственных.

«У нас нет больше семьи, Морган. Нет крыши, под которой мы нашли бы приют во время бури. Никто не протянет нам руку помощи, чтобы вытащить нас из воды, если мы будем тонуть. Совестливость можно позволить себе только тогда, когда желудок полон и карманы тоже не пустые. Филантропия — удел богатых и независимых».

Он стал и тем, и другим, хоть и не без труда.

— Добрый день!

Я обернулся и оказался лицом к лицу с женщиной лет пятидесяти, одетой в узкие джинсы и хлопчатобумажную блузку мужского покроя. Невысокая, ростом примерно полтора метра, с короткими волосами и пухлыми щечками, она держалась прямо, словно аршин проглотила.

— Я испугала вас, извините, — приветливо сказала она и протянула мне свою маленькую, красную от загара руку. — Я Мадлен, горничная Бертрана. По крайней мере была ею, — поправилась она с душераздирающим вздохом. — Бедняга… А вы, должно быть, один из тех господ, что приехали из музея?

Озадаченный, я пожал протянутую мне маленькую ручку и был удивлен ее крепостью.

— Позвольте мне выразить вам свои соболезнования, — сказал я, кладя левую ладонь на ее руку, которая все еще не отпускала мою. — Я хорошо знал профессора Лешоссера. Я Морган Лафет.

Она встрепенулась:

— Лафет? Уж не сын ли вы того мсье Лафета, который приезжал сюда иногда? Того, что делает передачи на телевидении?

Я кивнул, и она наконец отпустила мою руку, сложила ладони в знак восхищения.

— Я очень полюбила передачи вашего отца об индусской мифологии. В наши дни так мало культурных программ. Даже на кабельном, — уточнила она и нахмурила брови. — Вы, кажется, не согласны со мной?

— Нет, почему же.

— Вы поморщились.

Я указал пальцем на солнце, которое палило так, словно хотело увидеть меня сожженным прямо на этом месте. Горничная вскрикнула и подтолкнула меня к дому.

— Пойдемте на кухню, там наверняка найдется, из чего сделать хороший лимонад. Я не видела, как уезжали полицейские. Они все еще там? Верно, и они страдают от жары, бедняги! Темная униформа при такой жаре… Невозможно даже себе представить! Хотела бы я знать, почему начальство не думает о том, чтобы одеть их в форму, более подходящую для лета. Заметьте, что…

И так далее. Почти оглушенный этой маленькой говорящей мельницей, я рухнул на скамейку в кухне. Я смотрел, как она режет лимоны, ни на секунду не прерывая свой монолог, и представлял себе профессора Лешоссера, с воплем «Довольно!» выпрыгивающего со своего балкона. Эту возможность, пожалуй, надо бы иметь в виду…

Сидя один в библиотеке, я закончил наброски фрагментов мозаики, временами поглядывая в сторону балконной двери, через которую в комнату проникал ветерок, насыщенный ароматом лилий и роз. Балюстрада балкона справа резко обрывалась, зияла пустотой, и я боролся с искушением пойти и поскрести известняк, чтобы определить, в каком он состоянии. Насколько мне было видно со своего места, он не выглядел изъеденным временем. Дом содержался в прекрасном состоянии. А значит, я имел возможность узнать, мог ли камень казаться вполне крепким и тем не менее рассыпаться как мокрый песок, когда на него оперлись рукой.

Я опустился на колени прямо на пыльный пол, чтобы вытащить из вороха всякого хлама, хранящегося в моем рюкзаке, «Полароид» и диктофон. Именно эту минуту и выбрал Ганс, чтобы присоединиться ко мне.

— Только не говори, что ты почти два часа пил лимонад Мадлен!

— Нет, я разговаривал с фараонами.

— О! Размышления о карьере?

Он сморщил нос.

— Ты знаешь, сколько зарабатывает полицейский?

Я промолчал. Он кивнул в сторону балкона:

— Старик буквально вывернул часть балюстрады, когда пикировал вниз.

— Его звали Бертран Лешоссер, а не «старик», и, к твоему сведению, он был не слишком стройным. Деревянное или железное ограждение могло бы, возможно, спасти ему жизнь.

— Да ладно! Его выкинули оттуда, и баста.

— Ты смотришь слишком много фильмов, Ганс. Мадлен мне сказала, что в последнее время он выглядел подавленным.

— Ну как же, конечно… Он несколько недель пребывал в депрессии, подумывал о самоубийстве, но тем не менее накануне смерти купил тур в Александрию. Человек, решивший покончить с собой, всегда готовится провести отпуск в Египте и только потом сыграть в ящик, дело известное!

Я вскочил с колен, возмущенный и его дерзостью, и тем, что подразумевалось под его словами.

— Я прощу тебя и не дам тебе пощечину, которой ты заслуживаешь, если скажешь мне, откуда ты это узнал, — грозно проговорил я. — От полицейских? От Мадлен?

Его самоуверенность мгновенно улетучилась, он отступил и замахал руками.

— Успокойся, борец за справедливость, — пробормотал он. — Я пошутил, только и всего. Извини. Все в порядке? Ты удовлетворен?

Я с отвращением взглянул на него и отвернулся.

— Ты что, никого не уважаешь? Тебе дали возможность…

— Как бы не так! Лично я ничего не просил! Меня заставили провести каникулы в каком-то музее в компании изверга, выслушивать постоянные нотации, а шаг в сторону я могу делать только для того, чтобы привести в порядок свинарник какой-то старой развалины, которая…

— Заткнись! — завопил я, резко обернувшись, и угрожающе потряс пальцем перед его носом.

Он мгновенно застыл и побледнел, но я уже не мог остановиться.

— Я не желаю больше слышать ни слова из сточной канавы, которая служит тебе ртом! Я отправляю тебя домой. Собирайся, чтобы завтра утром я тебя здесь больше не видел. И сам объясняй своему деду, что произошло!

Он отступил на шаг и втянул голову в плечи, не сводя глаз с моих рук, уверенный, что одна из них сейчас опустится на его щеку.

— Будь ты моим сыном, я закрыл бы тебя в комнате без окон и ты сидел бы там до тех пор, пока ты не процитировал бы мне этимологический словарь с начала до конца! — продолжал кричать я.

Он метнул испуганный взгляд в сторону двери, наверняка надеясь, что полицейские услышат мой крик и поднимутся взглянуть, что происходит, но я сбавил тон.

— Ты просто нахальный маленький петух, — процедил я сквозь зубы, — сачок, клоп, присосавшийся к кредитной карте, которой твой отец размахивает перед твоей рожей, как морковкой перед мордой осла. Тебя ничто не интересует, ты ничего не понимаешь, ничего не уважаешь, ты один из тех сопляков, которые грезят только о том, чтобы орать в микрофон примитивные рифмы и с тремя килограммами побрякушек на шее красоваться во вспышках фотокамер журналистов. Ты считаешь себя крепким парнем? Взгляни на себя, Ганс, ты — дрожащий, напуганный говнюк.

Он сделал вид, что поднимает кулак, я с усмешкой оттолкнул его, и он пошатнулся.

— О, ты хочешь своими маленькими кулачками потрогать мое лицо? — Я постучал ладонью себе по груди: — Ударь сюда. Мы сможем потом поиграть в кости.

Его руки вдруг опустились вдоль тела, дыхание стало лихорадочным, а вид — угрожающим. Он облизнул языком губы, словно заранее наслаждаясь той мерзостью, которую сейчас изрыгнет.

— Уж не потому ли, что он тебя бросил, ты отыгрываешься на мне?!

Я вопросительно взглянул на него.

— Тот смуглый красавчик, фотографии которого у тебя в квартире понатыканы во всех углах!

Моя рука мгновенно взметнулась к его лицу, потом мне показалось, что время остановилось. Валяясь на паркете, словно сбитая кегля, Ганс не осмеливался ни пошевелиться, ни позвать на помощь.

Глядя на его скрюченное тело, на его голубые глаза, затуманенные невольными слезами, взгляд которых буквально пронизывал меня, я понял, что наверняка это первый раз, когда кто-то поднял на него руку.

Мне хотелось, чтобы он обругал меня, ответил мне пощечиной, но он не шелохнулся, не сказал ни слова, и я сел в кресло Бертрана спиной к нему. Я, животное весом в девяносто килограммов, только что ударил ребенка. Ударил мальчишку — потому, что, как все мальчишки, которым не хватает физической силы, чтобы противостоять насилию, он попытался играть на моих нервах, что по его понятиям было для меня самым болезненным.

Я должен был извиниться перед ним, попробовать как-то объяснить ему свой поступок, но единственное, что я мог сделать, это сказать:

— Иди, жди меня в машине.

Он повиновался без малейшего возражения, даже без недовольного вздоха. Я внушал ему страх, и это совершенно выбило его из колеи. Мужчины и женщины, с которыми он сталкивался до сих пор, должно быть, прощали ему все капризы, желая понравиться его университетскому деду или богатому отцу.

Пожалуй, позвоню завтра Людвигу. Зная своего внука, он наверняка поймет мой поступок, хоть и непростительный, но вполне объяснимый. Ведь я согласился заниматься со стажером, а не воспитывать непокорного юнца.

Придя к этой мысли, я собрал свои вещи, затянул рюкзак и вдруг больно ударился ногой, споткнувшись на неровном полу. Ругаясь как ломовой извозчик, я выронил то, что нес, и нагнулся, чтобы собрать. Видно, мальчишка, падая, задел одну планку паркета. Наверное, я ударил его намного сильнее, чем мне казалось, и я подумал, что, если бы он подал в суд по поводу избиения и оскорбления личности, мне пришлось бы туго, но я прогнал эту мысль. Профессор Людвиг Петер не довел бы дело до суда, я достаточно хорошо знал его, чтобы быть в этом почти уверенным: ведь они с моим отцом были близкими друзьями.

Я попытался уложить дубовую паркетину на место и заметил, что она не сломана. Только приподнята. Или скорее… приоткрыта, пришел я к выводу, заметив два стальных штырька, которые крепили ее к соседней планке. Что бы это значило? Похоже на лаз в тайник, устроенный под полом.

Я хотел было просунуть туда руку, но передумал и, порывшись в рюкзаке, достал карманный фонарик, чтобы осмотреть тайник. Система запоров оказалась несложной. Сильное нажатие на определенное место открывало маленький люк. Чертов профессор…

Ячейка была не очень большой — глубиной двадцать, шириной десять и длиной шестьдесят сантиметров. Идеальное место для того, чтобы спрятать там продолговатый предмет, завернутый в папиросную бумагу, и потрепанную записную книжку в коже, затянутую потрескавшейся резинкой. Я осторожно развернул бумагу. На подложке из засохших листьев оказались два рулона твердого картона.

Меня охватило необъяснимое чувство, испытанное мною не один раз за многие годы, но которое я так и не смог определить. Инстинктивная тревога. Знак, что я коснулся чего-то того, что все перевернет. Карта в бутылке, с указанием места, где спрятаны сокровища. Тайный рычаг управления в храме инков. Чудо, которое бывает только в фильмах.

Я приподнял первый рулон, особенно тяжелый, вытащил закрывавший его пластмассовый кружок. Что-то холодное скользнуло мне в руку. Это был меч, от кончика лезвия и до гарды^[19] выкованный из серого матового металла и увенчанный рукояткой из кости. На нем не было никаких украшений, кроме выгравированной на лезвии печати, и его простота завораживала, казалась слишком совершенной.

Я сковырнул пластиковый кружок со второго рулона, наклонил его, но из него ничего не выпало. Заинтригованный, я заглянул внутрь. Какой-то документ. Двумя пальцами я осторожно извлек из тубы то, что казалось письмом, пожелтевшим от времени. Оно шуршало, как старинный пергамент, но не казалось хрупким. Две ленты, тяжелые от скреплявшей их печати, соскользнули с документа. С тысячью предосторожностей я бережно разглаживал грубую бумагу, которую видел лишь однажды — когда помогал профессору Вербеку разбирать древние книги в Лувре.

Текст был написан на латыни. Я сел, поджав ноги, и прочел написанное готическим шрифтом письмо. Это был документ Ватикана, датированный XVIII веком. Отчет о раскопках, которые велись в 1709 году в Италии, около Неаполя, в одном римском городке, название которого не называлось — возможно, в Геркулануме, потому что это совпадало по дате. В отчете упоминался меч, обнаруженный на частной вилле одного патриция-коллекционера, похожий на древние произведения искусства, найденные на том же городище. С бешено бьющимся сердцем я поднял меч, который лежал рядом со мной, и внимательно осмотрел его. Не могло быть и речи, что это тот же самый меч, потому что то, что я держал в руках, было современной копией. На лезвии его не было никаких дефектов, царапин или вмятин. Ничего. Кость же рукоятки, наоборот, выглядела очень старой. Я осторожно провел рукой по печати, выгравированной на лезвии: рука, держащая молот. А ведь я совсем недавно где-то видел эту печать, я мог бы поклясться в этом.

Я положил оружие на колени и продолжил чтение, но не нашел больше ничего важного, кроме самого факта, что меч был обнаружен в частном доме, принадлежащем…

— Черт побери!

Мой взгляд скользнул по мозаике, и я ахнул. Поножи,^[20] прикрывающие правую ногу Александра Великого, были украшены изображением руки с молотом — той же печатью, что и лезвие меча.

Я схватил кожаную записную книжку, перелистал ее и выругался. Она вся была испещрена схемами, рисунками, планами и записями, на первый взгляд, полной галиматьей, но похожей на какой-то код. Эта тарабарщина, по всей видимости, являлась плодом многолетнего труда.

Не раздумывая больше, я снова вложил документы и меч в картонные рулоны, захлопнул записную книжку и сунул все в свой рюкзак, твердо решив спокойно изучить это дома. В конце концов, моя находка наверняка являла собой нечто достаточно важное, если уж Бертран так тщательно все это упрятал.

Мой взгляд упал на балкон и сломанное ограждение. В конце концов, кто-то мог знать о существовании этих предметов. А если они стали Немезидой^[21] для профессора Лешоссера? Если именно их искали тот или те, кто его убил? Холодный пот выступил у меня на спине. Неужели копия античного меча и старый отчет Ватикану о раскопках, один из сотен в его архиве, настолько понадобились убийцам, что они напали на профессора в его собственном доме, рискуя привлечь внимание половины соседей? Это не имело смысла. Тем более что, как я подозревал, костяная рукоятка, возможно, не подлинная…

Я быстро спустился по лестнице и решительным шагом направился к кухне. Оттуда доносились приятный запах корицы и оживленный разговор, а из гостиной — бьющие по мозгам громкие звуки телевизора. Ничего удивительного, что полицейские не услышали нашего спора.

— На сегодня я закончил, — объявил я.

— Уже? — удивленно спросила Мадлен.

— Я должен вернуться в музей.

— О?! — воскликнул Рухелио. — Какие-то проблемы?

— Вовсе нет. Просто ежедневный ритуал.

Полицейский взмахнул рукой:

— А-а! Бумажная рутина? Дело известное.

— В котором часу я могу завтра приехать?

— Что, если часов в девять?

— Меня вполне устраивает.

— Я приготовлю для вас хороший завтрак, — вмешалась Мадлен. — Не хотите ли взять на вечер немного печенья, я сейчас…

Я помотал головой.

— Это очень мило с вашей стороны, Мадлен, но у меня встреча, — солгал я и добавил, увидев, как заблестели ее глаза. — Деловая. До завтра, желаю вам хорошо провести вечер.

Они дружелюбно попрощались со мной, и я быстро вышел из дома и сел в машину.

Ганс, сгорбившийся на пассажирском сиденье, открыл было рот, но я метнул на него холодный взгляд, и он промолчал. Мы не обменялись ни единым словом до Орлеанских ворот, там я остановился перед первым же входом в метро, который увидел, и скрестил руки на руле в ожидании, когда он выйдет.

— Мор, — пробормотал он, — я… я наговорил тебе глупостей, первое, что пришло мне в голову…

Я молчал.

— Это правда, Мор, ведь я даже не знаю, кто он, этот парень…

— Этот парень был моим братом.

Он поперхнулся. Сзади просигналила машина.

— Выходи.

Его ответ утонул в какофонии, которую снова устроила остановившаяся за мной машина, и он с сожалением вышел, тихонько закрыв дверцу. Перед тем как тронуться, я отметил про себя, что на его лице нет следа от пощечины. Хоть это хорошо.

Я взглянул на часы. Шесть часов вечера. Мануэла должна быть дома. Если повезет, она сможет, пожалуй, быстро отвезти меч в университетскую лабораторию Жюсье и установить дату изготовления эфеса.

Я поехал в сторону театра «Одеон» в надежде, что моя коллега будет пребывать в «благожелательной фазе», как она выражается. В противном случае моя карма ничего не стоит.

3

— Об этом не может быть и речи, Морган! У меня дел выше головы.

— Мануэла, — умолял я, вскочив с кресла с пестрой обивкой и следуя за ней по комнате. — Клянусь, это в последний раз.

— То же самое ты говорил мне два месяца назад.

— Помоги мне, и ты не пожалеешь. Я не останусь в долгу, обещаю.

Она прислонилась к книжной полке, которая, казалось, вот-вот обрушится от тяжести наваленных комиксов, и надула губки.

— Как те два ужина, которые ты отменил из-за гриппа, столь же тяжелого, сколь и мифического?

Несмотря на великолепную фигуру, которая, правда, не была видна под ее бесформенным пуловером из индийского хлопка, взлохмаченные волосы, окрашенные хной, и десяток колье из фальшивого жемчуга, Мануэлу нельзя было назвать обольстительной женщиной. Некрасивое лицо, глаза навыкате, скошенный подбородок, пухлые щеки и тоненький голосок, от которого не отказалась бы какая-нибудь торговка.

— Второй раз дело было не в гриппе, а в пустом кармане.

— Знаешь, Морган, поищи другую дурочку.

— Мануэла… Абсолютно необходимо, чтобы какой-нибудь специалист определил возраст этого меча, от этого, возможно, зависит моя карьера.

— Металл не датируют, Морган. Чао!

— Я хочу датировать костяную рукоятку.

— Очаровательно…

В отчаянии я схватил ее за плечи и словно невзначай прижал к себе… Можно было подумать, что она вылила на себя целый флакон духов с запахом каких-то растений, известных только ей одной.

— Мануэла… — прошептал я самым нежным голосом, на какой только был способен. — Я не шучу. Если ты определишь для меня ее возраст, я не смогу ни в чем тебе отказать.

— Правда ни в чем?

— Ни в чем.

Она прижалась ко мне с хищной улыбкой, и я ее оттолкнул.

— Никогда!

Она села на край стола, разглядывая свои ногти.

— В таком случае тем хуже. До свидания, Морган.

— Мануэла… Проси у меня все, что хочешь, но только не это!

— Это или ничего. У тебя есть пять секунд. Одна… две…

— Согласен!

Ее лицо озарилось широкой улыбкой.

— Но я хочу получить результат завтра.

— Что?

— Завтра! — повторил я. — У тебя есть пять секунд.

— Отлично! — выпалила она. — Я жду тебя в «Мисти» в пятнадцать часов.

— Спасибо, Мануэла! Услуга за услугу.

— Ну, знаешь… Где этот твой кусок железа?

Я достал из рюкзака тщательно завернутый меч и положил его на стол.

— Будь с ним осторожна.

— Не беспокойся.

Я направился к двери, радуясь тому, что избавился наконец от запаха марихуаны, который не могли перебить даже цветы и благовонные травы, расставленные во всех концах тридцатиметровой комнаты.

«Эта женщина сумасшедшая!» — неизменно твердил Этти, когда речь заходила о моей коллеге. И он не ошибался. Бедняжка боготворила моего брата (так же как и индийские рестораны, индийские сари, индийских богов и все то, к чему она могла отнести слово «индийское», включая лето), а он избегал ее как чумы. Но одно было бесспорно: Мануэла — профессионал, не имеющий себе равных, а именно это сейчас было для меня важнее всего.

Простояв полчаса в пробках, я добрался до родных пенатов с таким чувством, что не спал лет пять.

— Осторожно, мсье Лафет, — крикнула консьержка из своей каморки. — Я только что натерла лестницу воском!

— Спасибо, мадам Ризоти.

Я одолел ступени с таким трудом, словно мой рюкзак весил килограммов пятнадцать, и достал из наружного кармана ключи. Едва я успел закрыть за собой дверь, как мои барабанные перепонки пробуравил телефонный звонок.

— Алло? Кати? Нет, просто немного устал. Сегодня вечером? Мне бы не хотелось, у меня много работы. Созвонимся, когда все немного утрясется? Я тоже. Приятного вечера.

Я положил трубку и с глубоким вздохом облегчения упал на диван. Меньше всего сейчас я хотел оказаться в компании с неисправимо романтичной особой, какой была Кати. Она принадлежала к тем женщинам, для которых «нет» означало «да», а слова «мимолетная интрижка» — «я буду любить тебя вечно». Как-то в субботу вечером я подцепил ее в Лувре, думая избавиться от нее после первой же ночи, но вот уже два месяца мы видимся по два раза в неделю. Каждый раз, когда я говорю ей, что не испытываю к ней никаких чувств, она начинает рыдать, и все кончается тем, что мы оказываемся на диване.

— Паршивый денек, — сказал я Этти, который улыбался мне с фотографии, стоявшей на журнальном столике.

Я стянул с себя майку, швырнул ее на ковер, покрывавший весь пол, и потер виски, в которых стучала кровь.

Брат выразил бы недовольство при виде разбросанного по квартире грязного белья, бесцеремонно затолкнул бы меня в душ, а сам отправился бы на кухню готовить одно из своих замечательных карри. Но его здесь больше не было, поэтому я расположился на диване, бросив майку на пол, и решил заказать себе пиццу, потому что, ко всему прочему, забыл купить что-нибудь поесть.

Я выкурил сигарету, потом вторую, поджег от нее третью и отправился в ванную. Встал под душ и тут же выругался. Бойлер… Итак, я вымылся холодной водой, обернул вокруг бедер полотенце и взял с комода у входной двери блокнот, чтобы записать в нем два слова: «вызвать водопроводчика» и присоединить это к другим запискам, которые скопились на дверце холодильника: «купить продукты», «постирать», «постричься», «сходить в отдел социального страхования», «заплатить за квартиру». Потом взял единственное яблоко, которое оставалось в корзинке, и рассеянно откусил кусочек, вдруг поняв, что голоден. Я ничего не ел целый день.

Снова зазвонил телефон.

— Алло?

— Добрый вечер. Могу я поговорить с Гераклом, которого боги даровали мне в результате одного вечера наслаждений?

Я расхохотался.

— Папа…

— Ты получил мой маленький подарок? — спросил он игриво.

— Да, я подарил его консьержке.

Я услышал, как он захихикал.

— При большом желании, я уверен, ты смог бы отыскать что-нибудь еще более отвратительное, — сказал я.

— Ну признайся, что тебя это рассмешило. Разве нет?

— Ты скоро возвращаешься?

— Если ты задаешь мне подобный вопрос, значит, у тебя не все ладится. Что случилось?

— Я в порядке.

Он молчал.

— Тебе сообщили о кончине профессора Лешоссера, папа?

— Я узнал об этом вчера, — проговорил он, и голос его стал тише. — Я полагаю, что он завещал свои коллекции Лувру. Ты не в курсе?

— Да. Это я схлопотал эту работку, меня послали заняться инвентаризацией.

Я почувствовал, что он едва удержался, чтобы не выругаться.

— О чем они там думают, интересно?

Я услышал его глубокий вздох.

— Ты как, держишься? — спросил он.

Я соскользнул по стене и сел на пол. Мокрые волосы липли к шее и, казалось, вдруг стали ледяными.

— Это дело напомнило мне о Коринфе… Знаешь, папа, мне иногда кажется, что Этти в любой момент может войти в дверь или я столкнусь с ним в кухне.

На другом конце провода воцарилась гнетущая тишина.

— Ты освободил шкафы? — спросил он таким сдавленным голосом, что я едва узнал его.

— Не могу. И не вижу в этом надобности. Его вещи мне не мешают.

— Черт возьми, Морган! Его зубная щетка все еще у тебя в ванной! Все эти… эти мизансцены, его одежда в шкафах, его фотографии повсюду… Это болезнь…

— Эти «мизансцены», как ты изволил выразиться, все, что от него осталось.

Он хотел возразить, но я оборвал его на полуслове:

— У него даже нет могилы, куда мы могли бы положить цветы!

— Морган… Этти находится на глубине десяти метров, под тоннами мрамора и бетона… Я пробуду в Монреале еще три дня, но, если хочешь, вылечу к тебе первым же рейсом…

— Не надо, это бесполезно. У тебя есть доступ к электронной почте?

— Конечно… Морган, в конце концов, что случилось?

— Я не хотел бы говорить об этом по телефону. Мне кажется, я напал на нечто интересное. Я пошлю тебе письмо по электронной почте сегодня вечером или завтра и все расскажу.

— Интересно, в какой области?

— Увидишь.

Я услышал аплодисменты, которые раздались где-то рядом с ним.

— Ты где, папа?

— Я на приеме в индийском посольстве, оттуда и звоню. Эти ослы только сейчас закончили свои нудные речи. Ты нашел что-нибудь, когда проводил инвен…

— Я пошлю тебе письмо, — оборвал его я. — Иди, не заставляй себя ждать.

Я положил трубку и встал, чтобы достать из рюкзака записную книжку Бертрана. Сев на диван, начал листать ее и выбирать страницы, которые нужно было сосканировать и послать отцу. Может, он лучше разберется в этой писанине. Вырванный из блокнота и сложенный вдвое листок упал мне на колени. Поскольку я часто брался за перо, такие дешевые блокноты были мне знакомы, их можно купить в недорогих греческих или восточных лавочках, где они лежат среди баночек с клеем, который не клеит, и карандашей такой твердости, что ими можно только гравировать, но никак не писать. На листке был торопливо набросан план города, без указаний улиц, и еще имя — Амина и номер телефона неизвестно в каком городе. Эта Амина могла быть где угодно, но… Разве Ганс не говорил мне, что Бертран зарезервировал место на рейс в Александрию? А Амина, бесспорно, восточное имя.

В дверь позвонили — наверное, принесли пиццу. Я пошел открывать, на ходу придерживая на бедрах полотенце. Расплатившись с посыльным, я направился в гостиную, но тут снова зазвонил телефон. Видно, все сегодня просто сговорились. Я схватил левой рукой трубку, держа в правой пиццу, и полотенце упало с моих бедер.

— М-м-м?..

— Извините, могу я поговорить с Морганом? — услышал я робкий голос.

Я откашлялся.

— Кто его спрашивает?

— Я тебя не узнал. Это Ганс. Я тебя ни от чего не отрываю?

Черт! Или его подменили, или же моя пощечина вправила ему мозги. Или же, что более вероятно, он пытается искупить свою вину, испугавшись, что не увидит папочкиных и дедушкиных денежек.

— Сожалею, Ганс. Я не изменил своего решения. Я не хочу больше видеть тебя своим помощником. Впрочем, ты никогда им и не был.

— Нет, это не так.

Я нахмурился.

— И потом, я не из-за этого звоню. Просто… то есть я стою на углу, около твоего дома, и подумал, что, если ты еще не пожр… не поел, я мог бы пригласить тебя в ресторан. Я знаю одно роскошное место, итальянское, — настаивал он.

Я прикусил язык, чтобы не расхохотаться.

— Тебя это устроит?

Я не ответил.

— Морган? Ты слышишь меня?

Но как же он старается!

— Чем я заслужил такую предупредительность? — спросил я с напускной сухостью, забавляясь его безнадежными усилиями.

— Я не очень-то располагал к себе… Я хотел извиниться, вот и все, — закончил он.

Я молчал, но на моем лице уже появилась улыбка.

— Я… понял, ты поступил так, как должен был, — добавил он почти неслышно. — Я звоню тебе не для того, чтобы снова с тобой работать, а потому, что не хочу на всю жизнь остаться скотиной, понимаешь наконец?

Наверное, это была самая неловкая попытка извинения, которую я когда-либо слышал, но, без сомнения, и самая трогательная.

— Итальянское, говоришь? — Я крутанул коробку с пиццей, которую держал в руке. — Я только сейчас получил заказ — огромную пиццу «ветчина и грибы». Это тебе подойдет?

Его вздох облегчения вызвал у меня неудержимое желание рассмеяться.

— Пицца? Пойдет. Я буду у тебя через десять минут.

— Осторожно переходи улицу, — пошутил я и, положив трубку, от души расхохотался.

Я поставил пиццу на кухонный стол, достал приборы. Немного поколебавшись, остановился перед корзиной с грязным бельем с таким видом, будто готовился к смертельной схватке, и, пока не передумал, запихнул его в стиральную машину.

Стоя на циновке у двери, Ганс потрясал коробкой с пирожными и двумя бутылками содовой. Он был в том же спортивном костюме, в котором я его оставил, обесцвеченные волосы взлохмачены. Он явно еще не появлялся дома.

— У меня есть десерт и чем его запивать.

Я посторонился, пропуская его, он поставил бутылки с водой и пирожные на журнальный столик в гостиной, где нас ждала пицца.

Ганс расположился или, вернее, скрючился в уголке дивана и сжал скрещенные руки коленями. Его взгляд лихорадочно бегал по комнате, безуспешно отыскивая тему для разговора. Я прервал его пытку прежде, чем он додумался заговорить о венецианской вазе или о цвете обоев.

— Бери себе, пожалуйста.

С облегчением от мысли, что сможет наконец чем-то занять свои руки, он потянул к себе кусок пиццы, который, словно для того, чтобы еще более усугубить его мучения, упорно сопротивлялся. Я посмотрел на кусок пиццы, оставшийся у него в руке, перевел взгляд на пятно томатного соуса на столе. Ганс покраснел.

— Прости…

Я протянул ему бумажную салфетку, и он начал лихорадочно вытирать стол.

— И почему эти пиццы всегда разрезают пополам, перед тем как запихнуть в коробку, вот кретинизм!

— Ганс…

— А на пакетах молока всегда пишут «легко открывается», но в конце концов их проходится открывать с помощью ножниц, — продолжил он, злобно глядя на стол. — А «закрывающиеся» пакетики никогда снова не закрываются.

— Ганс…

Он поднял голову и наконец осмелился посмотреть мне в глаза.

— Я думаю, тебе пора забыть о томате.

Он взглянул на чуть испачканную салфетку, на чистый уже стол, потом схватил кухонный нож и разрезал пиццу на куски, испортив весь ее вид.

Я уселся на полу на большой диванной подушке, взял тарелку, которую протянул мне Ганс, и, чтобы немного разрядить атмосферу, начал рассказывать ему о Бертране, о своем отце и о дружбе, связывавшей их с дедом Ганса. Я думал, что это поможет ему расслабиться, но все было тщетно.

— Твой брат умер? — спросил он, умяв половину пиццы.

Я кивнул.

— Давно это случилось?

Прежде чем ответить, я проглотил кусочек ветчины.

— Теперь уже больше года, как Этти покинул нас.

— А вы совсем не похожи, право, — заметил он, показывая на фотографию, что стояла в рамочке на столе.

Я поставил еще полную тарелку на стол и закурил сигарету.

— Этти был усыновлен моим отцом. Он был индиец.

— Я догадался об этом.

И правда, на фотографии, о которой шла речь, Этти был одет в лунги,^[22] не говоря уже о том, что в углу гостиной около окна до сих пор находился маленький жертвенник, поставленный им по обету.

— Вы вместе росли?

— Нет. Мне было пятнадцать лет, когда мой брат вошел в нашу семью. Покинув пансионат, я поехал в Индию к отцу и там обнаружил, что с ним живет Этти, которого отец, не сказав мне об этом ни слова, усыновил.

Ганс, который уже поднес к губам свой стакан, опустил руку.

— Папа был убежден, что я буду благодарить богов за то, что небеса послали мне брата. Но я в тот же день сразу обругал Этти и, когда он пришел на раскоп, столкнул его с лестницы.

— Столкнул… столкнул?

— Да. Он сильно поранил колено, а я еще и пригрозил ему. Сказал, если он хотя бы рот откроет, чтобы пожаловаться, я его убью.

— Но ты же так на самом деле не думал?

— В ту минуту так и думал.

Ганс вздрогнул, представив, на какое буйство я способен.

— Он страшно испугался, и когда в конце дня вернулся мой отец, оказалось, что Этти исчез.

— Вы его сразу нашли?

— Нет. Отец и его друзья искали Этти несколько дней, а я молился, чтобы они никогда его не нашли. Твой дед тогда работал с моим отцом и однажды буквально ворвался в дом, уверяя, что Этти видели в какой-то деревне к югу от Дели. Он вернулся к своим. Папа силой усадил меня в машину, хотел, чтобы я поехал с ним в эту деревню.

— Зачем?

Ганс поставил свой стакан на стол и, опершись о край дивана, наклонился вперед, всем своим видом выказывая внимание и заинтересованность. Я, наверное, никогда еще не видел, чтобы он с таким интересом слушал кого-нибудь или выказывал когда-либо так свои чувства: на лице его было написано любопытство, смешанное с сочувствием, осуждением и доброжелательностью. Такое выражение было свойственно его деду, и, увидев его на лице этого мальчишки, я даже как-то растерялся.

— Зачем? Я сам много раз задавал себе этот вопрос и не находил ответа. Приехав в деревню, мы узнали, что она делится на две части: в одной жили те, кто принадлежал к касте, а в другой — далиты, «неприкасаемые». Именно туда направился мой отец, и я никогда не забуду, что я там увидел… — Я залпом опустошил свой стакан и продолжил: — Дорога, по которой вел машину отец, испускала зловоние, она заканчивалась своего рода сточной канавой. Там дети и подростки перерывали корзины, полные всяческих отбросов и мусора, а потом уносили их на плечах или на голове. Руки и ноги у них были покрыты этой грязью, и их облепляло столько мух, что ты не смог бы их сосчитать. Среди них был и Этти.

Ганс, скривившись, сглотнул слюну и с трудом произнес:

— Он рылся в… помойках?

— Он искал осколки стекла и складывал их в свою корзину. Разбирать эти отбросы, брать всякий мусор и пустые бутылки, собирать все, за что можно было выручить несколько рупий или кусок хлеба, — вот единственное, что было разрешено делать «неприкасаемым». Вот из этого ада мой отец увез Этти. И вот куда я вернул его, выгнав из дома.

Я зажег другую сигарету, а Ганс с задумчивым видом тихо покачал головой, пытаясь представить себе эту сцену. Одно дело смотреть от скуки воскресным вечером репортаж о «третьем мире» и совсем другое — соприкоснуться с нищетой через человека, который видел ее так же близко, как меня.

— Вы его сразу же забрали, я думаю? — спросил он наконец бесцветным голосом.

— Мой отец его буквально похитил. Он силой запихнул его в машину прямо таким, какой он был, покрытым… грязью, и, как ураган, умчался. Но, выехав из деревни, он заметил, что одно колено Этти обмотано грязной тряпкой и явно воспалено. Наверное, подумал он, Этти поранился осколком стекла и в ранку попала инфекция. Я не сказал папа о его падении с лестницы. Мы направились в благотворительную клинику — «неприкасаемых» было категорически запрещено помешать в хорошие больницы, — и я, увидев вблизи его зияющую гнойную рану, в ужасе закричал.

— Испугался вида крови? — удивился Ганс.

— В его колене копошились черви.

Ганс открыл было рот, словно хотел воскликнуть что-то, но не смог — отвращение сжало ему горло.

— Я не признался отцу в своем поступке тогда, сделал это только годы спустя. А Этти не упоминал об этом никогда, хотя чуть не лишился ноги. Мы вернулись во Францию через два года, и за это время я научился понимать своего брата, привык к нему, а потом и полюбил. Двадцать лет мы все делили с ним пополам.

Я замолчал, охваченный нахлынувшими на меня воспоминаниями, и смял сигарету. Ганс схватил фотографию Этти и внимательно вгляделся в нее, губы его едва тронула печальная улыбка.

— Когда ты смотришь на него, тебе, должно быть, больно думать о том, сколько страданий он вынес. Почему дед никогда не рассказывал мне об этом мире?

Я пожал плечами и налил себе содовой.

— Наверное, он думал, что мне все еще десять лет и я ничего не понимаю.

Ганс осторожно поставил фотографию на стол и встал, чтобы сделать несколько шагов по комнате. Он явно был потрясен.

— Может, не было повода рассказать, а может, он хотел оградить тебя от этой мерзости.

— Я склоняюсь ко второму вердикту, господин адвокат. Мне было семнадцать лет, кода он признался мне, что моя мать умерла от цирроза печени, а не от опухоли мозга. И то потому, что я наткнулся на ее медицинские заключения, — иначе он унес бы эту свою маленькую тайну в могилу.

С надутым видом он скрестил руки на груди.

— А если мы пойдем в атаку на пирожные? — спросил я, чтобы как-то успокоить его, и открыл коробку.

С широкой улыбкой я протянул ему шоколадный эклер и бумажную салфетку.

— В Барбизоне я долго ждал тебя в машине, — вдруг сказал он. — Ты нашел что-нибудь интересное?

Я уже готов был откусить кусочек клубничного пирожного, но опустил руку. В этот вечер он приятно удивил меня своей открытостью и покладистостью, но достаточно ли этого, чтобы снова взять его к себе в стажеры? Если я на это решусь, то, пожалуй, не смогу скрыть от него свою находку. Но разумно ли это?

Ганс ждал ответа, заинтригованный моим молчанием. Но в конце концов, чем я рискую?

— Да, я и правда нашел кое-что довольно любопытное…

Я показал ему предметы, найденные мною, и рассказал, каким образом их обнаружил. Он выслушал меня с широко раскрытыми глазами.

— Тайник? Но ведь был… всего один шанс из ста, что я споткнусь именно об эту паркетину.

Развалясь на диване, он перелистал загадочную записную книжку Бертрана.

— Что именно сказали тебе полицейские? — спросил я.

— Двести процентов за то, что это было убийство. Профессор должен был назавтра отправиться в Александрию, он уже собрал вещички. Полицейские обнаружили на балконе следы борьбы, разбитые цветочные горшки, опрокинутые садовые стулья. По их словам, библиотека была вся перевернута вверх дном, но Мадлен утверждает, что в этом нагромождении не пропало даже колпачка от ручки. Ты думаешь, что они искали эту записную книжку? Ты хоть пару слов сказал фараонам?

Я помотал головой, ясно понимая, что, возможно, помимо своей воли затормозил следствие.

— «Сокрытие и кража доказательств» — это тебе о чем-нибудь говорит? — спросил Ганс.

Я встал и нервно зашагал по комнате. Сказать, что я не был обеспокоен, значило бы солгать, но любопытство и возбуждение взяли верх над всем остальным. Если люди готовы были убить, чтобы завладеть тем, что я нашел в тайнике, значит, речь шла о вещах настолько ценных, настолько важных, что Бертран рисковал своей жизнью, но не признавался, куда их спрятал. Следовательно, не может быть и речи о том, чтобы передать их властям.

— Надо расшифровать записи в этом блокноте, — неожиданно для самого себя громко сказал я. — Узнать, что они означают. — Я ткнул указательным пальцем в Ганса. — Рассчитываю на твою скромность.

— Я похож на балаболку? — спросил он обиженно. — Серьезно… ты что, намереваешься вести расследование за спиной фараонов?

— Нет, я хочу расшифровать записи и узнать, над чем работал профессор Лешоссер. Я пошлю несколько копий своему отцу и завтра свяжусь с Эрнесто Мандезом. Он специалист по расшифровке текстов. Если речь идет о сложном буквенном коде, он, наверное, смог бы мне… Могу я узнать, что ты делаешь?

Ганс сгибал и разгибал пальцы, одним глазом глядя в записную книжку, а другим — на свою руку.

— Я? Ничего. У тебя найдутся бумага и карандаш?

С насмешливой улыбкой я указал ему на столик на одной ножке.

— Могу также предложить тебе словарь.

Он не отреагировал и продолжил что-то черкать на бумаге.

— Ты зря напрягаешь мозги. Конечно, можно все же расшифровать несколько слов, следуя дедукции или опираясь на повторяющиеся слова, но если ты не владеешь техникой дешифровки, текст останется для тебя непонятным. Не зря же специалисты лучшие часы жизни проводят…

— «Вулканический пепел, сохранивший отпечаток цоколя на мозаике атриума»,^[23] — с торжествующим видом бросил он, потрясая записной книжкой. — Продолжить?

Я чуть было не выронил сигарету.

— Это «ROT 13». Более примитивный, чем просто верлан.^[24]

Я вырвал у него из рук записную книжку Лешоссера.

— Это трюк компьютерщиков, — продолжил Ганс, — тебе здесь даже очки не помогут. Мы воспользуемся для расшифровки «ROT 13». Ты заменяешь буквально каждую букву…

— Тринадцатой в алфавите после нее, — закончил я со своего места. — Метод кодирования, применявшийся Юлием Цезарем… Конечно же, какой я тупица. Как же я об этом не подумал?! Ведь Лешоссер был античником.

— Чей метод?

— «ROT 13» — современное название метода Юлия Цезаря, получившего свое наименование потому, что Цезарь применял его, чтобы обмениваться информацией со своими сподвижниками.

Ганс от удивления разинул рот.

— Ты хочешь сказать, что в информатике используют метод кодирования Юлия Цезаря, придуманный более двадцати веков назад?

Я согласно кивнул.

— Просто анекдот…

Он попытался расшифровать другую страницу, я смотрел на него, приятно удивленный его сообразительностью.

— Проблема… — вздохнул он, откладывая карандаш. — Я думаю, что здесь не везде один и тот же код. — Он протянул мне свой листок. — Эта тарабарщина мне ничего не говорит.

— «Tam similes… alter alteri sunt ut… uix discerni possint».

Я прочитал и расхохотался.

— «Они так похожи друг на друга, что их с трудом можно различить». Это на латыни, Ганс. Возможно, цитата из какого-то текста.

— Э-э… тебе потребуется немало времени, чтобы расшифровать всю записную книжку. Мор. В ней добрых пятьсот страниц.

Я сдержал улыбку, видя, куда он клонит.

— Не меньше месяца. Мор. И если ты посвятишь этому все вечера…

— Ты, верно, мечтаешь заняться этим вместо меня?

— По рукам? — вскричал он. — Нет, конечно, меня зовут не Тейлор.^[25] Я просто думаю, что если у тебя есть небольшая информационная программа, достаточно ввести в нее закодированный текст, и она тебе автоматически его переведет… это займет около недели. Особенно если это будет делать тот, кто печатает десятью пальцами, — добавил он, пошевелив пятерней перед моим носом.

Похоже, мне не удалось скрыть от Ганса своей заинтересованности. Если те, кто гонялся за этой записной книжкой и этим мечом, шли по следам работ Бертрана, быстрота была необходимым условием, чтобы опередить их.

— А ты сумел бы это сделать?

— Проще простого… Слушай, я создаю программное обеспечение, расшифровываю тебе эту тарабарщину, а ты не станешь ябедничать деду о том, что сегодня произошло. Я смогу побыть с тобой только до сентября, — жалобно сказал он, — как договаривались, но ни одного дня больше. Это возможно или нет?

— Во-первых, твоему деду пришлось бы снять у тебя отпечатки пальцев, чтобы убедиться, что это твоих рук дело, — сказал я, дружески похлопав его по плечу.

— Я ее раскушу, эту штуковину, — пообещал он.

Я взглянул на часы. Было почти два ночи.

— Вызвать тебе такси?

Он бросил на меня сонный взгляд.

— Вижу. Раскладывай диван.

Зевая, он принялся стелить себе постель, а я отнес грязные тарелки в раковину.

— Э-э! «Прекрасный блондин»! — рассмеялся Ганс в комнате. — Это кто,Кати?

Я взял блокнот и прикрепил магнитом к дверце холодильника очередную записку — «вымыть посуду».

4

Как это часто бывает во время экзаменов, «Мисти» ломился от студентов, которые правым глазом поглядывали на свои записи, а левым — в чашечку кофе. Маленькая прокуренная пивная, казалось, нравилась моему «помощнику»; его взгляд сразу же устремился к декольте молоденькой девушки, сидящей слева от нас. Ее пепельница была переполнена окурками, а столешница полностью закрыта исписанными листками.

Я заказал кофе для себя и содовую для Ганса, глаза которого уже готовы были вылезти из орбит.

— Ганс, спокойнее, — сказал я, незаметно толкнув его локтем.

— Девяносто пять градусов по Цельсию, — пробормотал он с плотоядной улыбкой.

Жара доконала нас еще в Барбизоне, где мы провели в библиотеке Бертрана почти весь день, но так ничего и не нашли. Ганс то и дело теребил ворот майки с капюшоном, принадлежавшей Этти, которую я ему одолжил, потому что его собственная промокла насквозь. Это был один из тех сувениров — моднее не придумаешь! — которые мой брат всегда привозил из Болливуда.^[26] У меня кольнуло в сердце, когда я давал ее Гансу, но, в конце концов, у Этти их был добрый десяток.

Официант принес нам заказ, и я, раздавив в чае ломтик лимона, спросил Ганса, что он смотрел сегодня утром.

Когда прозвонил будильник, я увидел, что Ганс полуодетый сидит перед телевизором в наушниках, чтобы не разбудить меня.

— «Махабхарату».^[27]

Я вытаращил глаза. «Махабхарата» была киноверсией священного для индусов одноименного эпоса — удивительно скучной.

— И тебе удалось досмотреть до конца и не уснуть?

— Некоторые сцены там слишком растянуты, но неплохие, а боги там такие же, как в «Ригведе».^[28]

— Так ты еще и «Ригведу» знаешь?

— Ее мне начали читать, когда записали на курс санскрита.

— Ты изучал санскрит?

— Всего три месяца. Только алфавит выучил. Дед сказал, чтобы я бросил его, потому что это отражалось на моих занятиях посовременней истории. А ты знаешь «Ригведу»?

Я пожал плечами.

— Среди прочего. А я думал, что отец должен был рассказывать тебе «Мальчика-с-пальчик» или читать «Красную шапочку». Мой читал мне «Веды».^[29]

Он помрачнел.

— Мой отец ничего не читал, кроме сводок биржевых курсов.

— Ганс, а тебя, случайно, индийская мифология не заинтересовала?

— Мне она нравится.

«Жаль, что она породила такую религию…» — невольно подумал я.

Наша соседка уронила ручку, и Ганс моментально ее поднял.

— Заказать тебе еще кофе? — спросил он, возвращая ей ручку.

Девушка скользнула по нему взглядом и улыбнулась, потом внимательно, но словно бы невзначай посмотрела на меня.

— Черный или без кофеина? — не унимался обольститель.

— Простите? — жеманно переспросила она.

— Кофе для тебя?

Она поерзала на стуле, откинула прядь крашеных волос за ухо, в котором звякнул добрый десяток колечек.

— Нет, спасибо, вы очень любезны, — прокудахтала она, скрестив ноги, едва прикрытые мини-юбкой.

— Ганс, — представился мой подопечный.

Студентка нежно посмотрела на меня.

— Тесса. А вы? — заинтересованно спросила она, наклонившись, чтобы дать мне возможность лучше рассмотреть ее декольте. — А как вас зовут?

У этой девочки явно не было холода в глазах.

— «Мсье» будет вполне достаточно.

Малышка выпрямилась, задетая за живое.

— В таком случае желаю вам приятного вечера… «мсье».

Последнее слово она словно выплюнула. Я увидел, как она с яростным видом собрала свое барахлишко в сумку, застегнутую на булавки, и с вызывающим видом покинула кафе.

— Отлично сыграно, — проворчал Ганс.

Я хотел ответить ему, но в это время в кафе ворвалось многоцветное облако, пропитанное пачулями и духами. Мануэла придвинула стул и села за наш столик.

— Привет. Итак, Морган? Это все, что ты нашел, чтобы тебе наконец выдали субсидию на поиски? — прошипела она, дыша мне в лицо ментолом, вытащила из сумки меч, заботливо обернутый в разноцветную тряпицу, и чуть ли не швырнула его на стол.

— Должен ли я сделать из этого вывод, что меч — современная копия? — осведомился я более раздраженным тоном, чем следовало. — И даже гарда и костяная рукоятка?

Моя приятельница сдержанно улыбнулась.

— Вот ее-то возраст по меньшей мере три тысячи лет. Три тысячи пятьсот, я бы сказала.

Я быстро подсчитал. Александр жил в четвертом веке до Рождества Христова.

— Три тысячи или даже больше… Что-то не сходится.

— Что же касается лезвия, то оно из титана. Любой тупица мог бы увидеть, что оно не из той эпохи.

— Лезвие, следовательно, было переделано, чтобы соответствовать эфесу… Во всяком случае, я так думал…

— Что значит «было переделано»? Это что, ты приказал его переделать?

— Конечно, нет! Если бы я, чего бы я стал просить тебя датировать его?

Она издала короткий неприятный звук, который должен был означать язвительный смешок.

— Античная гарда… — насмешливо проговорила она с лукавой улыбкой, — металл, неизвестный в античности, но выкован таким способом, что невозможно доказать, что он более позднего времени, и ты обладаешь «большой археологической загадкой»…

Я хотел с возмущением возразить, но Ганс перебил меня:

— Невозможно доказать, что он сделан недавно? Да это же титан!

— Морган… — продолжала настаивать Мануэла, не обращая внимания на Ганса. — Если я об этом скажу, меня просто засмеют. Если опираться исключительно на анализы, то это лезвие из титана имеет… — Она замолчала, не решаясь продолжить. — Лезвие столь же древнее, как и эфес, — прошептала она, словно боялась, что кто-то услышит, как она произносит такую нелепость.

Я расхохотался.

— Мануэла! Это же титан!

— Титан покрывает медную пластину, наверняка для того, чтобы утяжелить ее. Титан очень легок и в то же время почти неразрушим. Это очень прочный меч.

— И современный, — стоял я на своем.

— Морган… прочисти уши, — сказала она, кладя руку на все еще завернутый меч. — Это… эта вещь — нечто невероятное, античная она или нет. Металлическая часть этого оружия, включая головку эфеса, выкована как единый блок. Нет ни единого следа сварки или пайки ни на титане, ни на кости, которая должна была быть рассечена надвое. Оно — настоящее совершенство.

— Но можно было просунуть кость вдоль рукоятки и прикрепить дополнительно головку эфеса.

— Головка эфеса, гарда и лезвие меча — это все один кусок титана.

— Это означает, что титан заливали непосредственно в кость?

Она через тряпицу похлопала по лезвию:

— Это алюминиевый титан. Сплав стали и алюминия, точнее, сплав, который получают при температуре шестьсот пятьдесят восемь градусов. Твоя кость превратилась бы в пепел быстрее, чем ты произнес бы это слово.

— Так как же в таком случае сделан этот меч?

— Я надеюсь, что ты ответишь на этот вопрос. Я потратила часть вечера и всю ночь, чтобы провести все возможные тесты. Ни малейшей зацепки, ни малейшей трещинки, ни единого следа пайки. Если кость античная, как доказать, что титан не античный? Это и с точки зрения логики, и с научной точки зрения невозможно.

— Гравировка, — сказал я. — Рука, сжимающая молот. Наверняка воспользовались алмазной фрезой или лазером. Если только рисунок не был выгравирован на форме.

— Нет, дорогой. Рисунок был сделан после отливки. Если внимательно рассмотреть его, то увидишь, что мастер нанес его с удивительной легкостью, словно печать на мягком воске. Оружие, которое ты обнаружил, внеземного происхождения.

От ее заявления я потерял дар речи. Ганс с интересом следил за нашим спором.

— Но это не все, — добавила Мануэла, потирая руки. — Я выполнила свою часть сделки, теперь твоя очередь, Морган.

— Сейчас? Здесь?

— Немедленно!

Я с сожалением сунул руку в свой рюкзак, чтобы достать одно из своих самых ценных сокровищ: первый выпуск «Чудака» за 1969 год, купленный моим отцом. Первую книжку «Марвел»^[30] на французском языке о супергерое, с которым я провел все свое детство.

— О, наконец-то! — бросила Мануэла, вырывая комикс из моих рук.

Я изобразил жалостливую мину, которая, впрочем, не произвела на нее никакого впечатления, и комикс исчез в ее отвратительной сумке из индийского хлопка.

— Мне пора бежать! — Она вытащила из кармана джинсов пачку листков, положила их на столик. — Результаты из лаборатории. О, я ведь даже не знаю, кто… эта красивая майка! — И, словно порыв ветерка, она устремилась к двери.

— Я подумал, что ты сейчас же ей все выскажешь, — заметил Ганс.

Я оборвал его взглядом и сложил листки с анализами, чтобы спрятать их в бумажник.

Усевшись за моим компьютером, Ганс устанавливал свою чудесную программу, а я в это время с карандашом в руке расшифровывал первые страницы записной книжки Бертрана.

Записки моего старого друга на самом деле были ежедневными отчетами об изысканиях, начатых три года назад. Один богатый меценат рассказал ему о них и вошел с ним в контакт с целью отыскать мифическую гробницу Александра Македонского. Этот же коллекционер, страстно влюбленный в античность, доверил ему то, что старик рассматривал как два ключа к разгадке в этих поисках: меч и результаты экспертизы, проведенной Ватиканом.

— Черт возьми, я нашел еще более экстравагантную личность, чем мой отец, — вздохнул я, прочтя одну запись Гансу. — А ведь Бертран никогда не казался мне человеком эксцентричным.

Я откинулся на диванные подушки. Найти гробницу Александра Великого… А почему бы не поискать Святой Грааль?^[31] Разум говорил мне, что надо взяться за ум и забыть об этой истории, но инстинкт настаивал, словно ребенок, которому пообещали конфеты.

— Морган… Ты не намерен сдаваться, не правда ли?

— Нет, но, чтобы взяться за этот проект, надо добиться от Лувра финансирования. Подготовить досье и представить его нашему драгоценному Вильнёву будет делом не легким.

— Почему?

— Ты думаешь, что Бертран надеялся отыскать гробницу под Эйфелевой башней? Если он взял билет до Александрии, то ведь наверняка не для того, чтобы полюбоваться пирамидами.

— Искать сокровища в Египте? — загорелся он. — Где я должен расписаться?

— Я имею в виду не праздную прогулку и не поездку для поправки здоровья, Ганс. Бертран умер, разыскивая эту гробницу.

Он помрачнел и продолжал слушать с серьезным видом.

— К тому же, — добавил я, потрясая записной книжкой, — можно держать пари, что, если эти убийцы настигнут нас, мы последуем за ним, не успев даже позвать на помощь. Вот над чем надо поразмышлять, не так ли?

— Ты шутишь? — вскричал он. — А если так — будет весело! — Он схватил «мышку» компьютера. — В твоем комп-динозавре есть текстовой редактор?

— В ноутбуке Этти, под письменным столом.

Он наклонился, поднял чемоданчик и, открыв его, скривился.

— О, черт возьми… Такие еще продаются?

Пожав плечами, я закурил сигарету.

Я покинул кабинет Вильнёва, хлопнув дверью, и Ганс, ожидавший меня в коридоре, скорчил мину.

— Судя по твоей физиономии, он сказал «нет».

Чертыхаясь, я спустился по лестнице, стажер последовал за мной.

— Он больше не может подписывать финансовые документы. Похоже, этот тупица уходит в отставку.

— Что? Он драпает?

— С его должности не драпают, Ганс. Прежде чем вышвырнуть вас за дверь, вам предлагают уволиться по собственному желанию. — Я остановился на лестничной площадке и вздохнул. — Счетная палата сунула нос в финансовые дела музея.

— Так… А ты в подробностях рассказал ему, как и где обнаружил меч и записную книжку?

— Чтобы полиция держала их у себя в качестве вещественных доказательств до конца следствия? Ты меня за дурака держишь?

— Но теперь, когда Вильнёв в курсе дела, ты должен все внести в инвентарную опись, так ведь?

Я согласно кивнул, понимая, к чему он клонит.

— Заметь, если ты не сообщишь, при каких обстоятельствах нашел их, твои цацки, возможно, останутся незамеченными среди прочего…

Я покачал головой:

— Ты хорошенько подумай, что прежде всего сделают люди, которые убили Бертрана, когда узнают, кто унаследовал его сокровища. Они с лупой в руке будут изучать сведения обо всем том, что Лувр нашел в Барбизоне.

— В таком случае надо подольше не отдавать в хранилище музея твой титановый ножичек.

— Для этого он не должен упоминаться в инвентарной описи, — пробормотал я. — Вильнёв скоро уберется, а я не оставил ему копию нашей заявки на финансирование. И нет никаких доказательств, что найденные предметы вообще существуют.

— Ты не…

— Тсс! Не здесь, — сказал я, показывая на коридор, в который выходили двери кабинетов.

Мы пошли позавтракать в «Карусель», кафе, которое я облюбовал много месяцев назад, и расположились за маленьким столиком в глубине зала, подальше от нескромных ушей. В помещении было полно туристов и отдыхающих. Не знаю, что тянуло их именно сюда — кондиционеры или же интерьер, стилизованный под старину.

— Нам не остается ничего другого, кроме как заняться поиском спонсоров, — вслух подумал я. — Это может занять многие месяцы, даже если подключить к этому моего отца.

Официант принес нам два сандвича с тунцом, и Ганс, подождав, пока тот отойдет, доверительно сказал мне:

— Фирма моего родителя в числе прочего занимается и благотворительностью. В прошлом году они передали много миллионов на онкологию, на хоровые общества и не знаю еще на что. Это помогает им сократить налоговое бремя.

Я отодвинул кружку с пивом и наклонился к нему:

— А что за фирма у твоего отца?

— «Брокерские услуги Петера и Хенкеля». Лавочка по размещению финансовых вложений.

— Так тот самый Петер — твой отец?

— А что, ты его знаешь?

— Я видел его по телевидению и в газетах, как и все. Когда рассказывали о деле транснациональных корпораций.

Это дело о хищении денежных средств с использованием служебного положения вызвало большой скандал. Растрата капиталов общественных фондов, подлоги и использование фальшивых документов, подставных фирм…

— Мой отец был оправдан. К этой гнусной истории он не имеет отношения.

«По его словам…» — подумал я.

Теперь уже меня не удивляло, что Граам Петер передоверил воспитание сына своему старому отцу, который к этому отнюдь не стремился. Мошенническая деятельность на половине планеты должна отнимать очень много времени. Но в то же время и приносить огромные доходы и, главное, вызывать потребность поддерживать свою репутацию всяческими пожертвованиями. Идеальный для нас спонсор, ибо, с трудом склеив хрупкие осколки своей добродетели, он не будет особенно суетиться, чтобы узнать, как продвигается проект, и не станет совать свой нос в мои дела.

— Думаешь, ты мог бы без огласки передать ему заявку?

— Конечно. Главное, чтобы дед помог мне. А он поможет, сам подумай: его маленький головастик отправится по следам Александра Великого!

Итак, мы занялись редактированием нашей заявки на получение субсидии. Это заняло у нас целых два дня. И оказалось делом далеко не легким. Я не хотел слишком распространяться о наших целях и боялся вызывать жадность у человека, которого знал только со слов его сына, ничем не подтвержденных. Тем не менее мне нужно было пробудить его любопытство и уверить, что для такого мероприятия действительно нужна просимая сумма. Дед Ганса собственноручно передал досье своему сыну и не только пообещал, что я получу ответ в течение двух месяцев, но и заверил меня в том, что все сохранится в тайне.

Телефонный звонок раздался через неделю. Мы собирались отправиться в Барбизон, и Ганс находился у меня, что стало уже обычным делом с тех пор, как он начал работать над своей чудесной программой дешифровки.

— Алло?

— Мсье Лафет?

— Да, это я.

— Мы с вами незнакомы, но я друг Граама Петера. Вы передали ему очень интересное досье.

Моя рука судорожно сжала трубку. Ведь Петер заверил меня, что все останется в тайне. Если о существовании этого досье узнают те, кто убил Бертрана, я не дам много и за свою шкуру.

— Значит, мсье Петер ввел вас в курс дела относительно этого проекта?

Ганс просунул голову в дверь гостиной, и я знаком показал ему, чтобы он молчал.

— Да, он распорядился передать мне ваше досье сегодня утром.

Я с трудом удержался, чтобы не выругаться.

— Мы знакомы с ним с давних пор, — добавил он, словно почувствовав мое недоверие.

— Кто вы? — спросил я без обиняков. — И чего вы хотите?

Он коротко рассмеялся.

— Извините меня, и правда, я ведь не представился. Йон Юрген. Я так спешил сказать вам о своем согласии финансировать ваш проект, что забыл об элементарной вежливости. Простите.

Сердце в моей груди подскочило. В среде археологов Йон Юрген был личностью весьма известной благодаря тому, что дарил музеям свои коллекции и финансировал археологические экспедиции. Он считался одержимым коллекционером. Богатый промышленник, увлеченный античностью.

Я показал Гансу поднятый большой палец, и он шепотом издал победный клич.

— Это прекрасная новость, мсье Юрген. Я много слышал о вас.

Снова короткий смешок.

— Это меня почти не удивляет, но чего же вы хотите? Ведь я не унесу в могилу ни свои деньги, ни свои коллекции. Мы можем завтра повидаться с вами? У меня? Часов в одиннадцать?

— Мне это удобно.

Я дрожащей рукой записывал адрес, а Ганс в это время как обезьяна прыгал в коридоре.

В ту ночь я долго не мог уснуть, размышлял, как лучше отвечать на вопросы Юргена. Мне нередко приходилось заниматься поисками спонсоров в частных фондах и даже иногда брать на себя руководство какими-то операциями, но никогда еще я не был в положении человека, ответственного за проект.

Не знаю, проснулся ли я от того, что мне почудился шум в коридоре, или от того, что мои простыни стали влажными от пота, но я вскочил, словно меня подбросила слишком сильно сжатая пружина. Я поднялся, налил стакан теплой минеральной воды и выплюнул ее после первого же глотка. Остатки воды я плеснул себе на лицо и на грудь, но это нисколько меня не освежило. Меня немного поташнивало, руки дрожали. Может, это последствия дурного сна?

В надежде немного освежиться я, глубоко дыша, прижался спиной к стене кухни. Плитка была холодной и гладкой, как кожа после холодной ванны. Я закрыл глаза. Дрожь немного унялась, дыхание стало более ровным.

Я чуть приоткрыл глаза. Шум… он почудился мне во сне? Я был убежден, что слышал его наяву.

Я вышел из кухни и нажал на кнопку выключателя у входной двери. Взгляд мой сразу же упал на шкафчик. Опрокинутая фотография Этти лежала на мраморном подносе, стекло было разбито.

— Черт…

Я тщательно собрал осколки и бросил их в мусорное ведро на кухне, потом поставил фотографию на место. Или кто-то из соседей сильно хлопнул дверью, или это вибрация от метро, а может, по улице проехал грузовик — вот фотография и упала. Я не хотел видеть в этом предзнаменование или предупреждение. Никогда не был суеверным и совершенно не собираюсь становиться им из-за такой ерунды. Я снова лег в постель и сразу же уснул крепким, без сновидений, сном.

Проснувшись, я рывком вскочил, уверенный, что проспал встречу, но часы показывали всего пятнадцать минут девятого. Позвонил в Барбизон, чтобы предупредить полицейских, что мы приедем в дом Лешоссера только завтра, и отправился принимать душ. Ганс предстал перед моими очами в десять часов, как было условленно, и после пятой чашечки утреннего кофе мы спустились в гараж.

— Улыбнись хотя бы, Морган, у тебя более мрачный вид, чем у самой смерти. Что, ночь прошла неважно?

Я предпочел не отвечать и повернул ключ зажигания.

Припарковав свой «миксер» в двух шагах от улицы Наполеона в 6-м округе Парижа, где у нас была назначена встреча, и глядя в зеркало заднего вида, я заново завязал свой «конский хвост». Надо было предстать перед Юргеном во всей красе.

— Шерсть гладкая, пасть сияет белизной, глаза игривые, как сказал бы мой отец, — пробормотал я. — Как я выгляжу?

— Как викинг, который ошибся эпохой.

— Спасибо за поддержку, Ганс, — прогремел я, выходя из машины.

Я захватил с собой копию заявки на финансирование и на всякий случай результаты лабораторного исследования и направился на улицу Наполеона. Ганс следовал за мной.

Йон Юрген проживал в одном из самых роскошных кварталов Парижа, который в этот час кишел народом. Группа японцев, увешанных покупками, обогнала нас, щебеча что-то на своем языке, а мой спутник не смог удержаться, чтобы не полюбезничать с ними.

— Утихомирься, дорогой ассистент. Мы пришли.

Я нажал кнопку домофона. Женский голос пригласил меня подняться на лифте до площадки последнего этажа. Миновав две двери с кодовыми замками, мы оказались в холле, украшенном средневековыми фресками, в глубине которого обнаружили огромный лифт с ковровым покрытием оранжевого цвета. Из громкоговорителя неслась музыка Шопена, а глазок камеры наблюдения следил за каждым нашим жестом.

Я нажал кнопку с цифрой «7», и томный голос проинформировал меня, что я должен набрать еще и код. Я подчинился, а Ганс присвистнул.

— Они не заставят нас пройти через детектор?

— Ганс, — сказал я, поводив пальцем перед его носом, — предоставь говорить мне. А ты не должен произносить ничего, кроме «добрый день», «спасибо» и «до свидания». Ты хорошо уяснил?

— О-ля-ля… Keep cool!^[32]

Лифт доставил нас прямо в холл роскошных апартаментов с кондиционером, где нас ждал сам Юрген. Это был прекрасно выглядевший мужчина лет пятидесяти. Высокий, с тронутыми серебром блестящими, коротко стриженными волосами и живыми синими, с сероватым отливом, глазами, он излучал обаяние, перед которым могли бы устоять не многие женщины. Под его льняным костюмом угадывалась атлетическая фигура, а его ухоженная рука, сжавшая мою, была твердой и уверенной.

— Приветствую вас, Морган. Вы позволите называть вас по имени? А это?..

— Ганс, — представил я. — Сын Граама Петера. Он с некоторого времени стажируется у меня.

— Добрый день.

— Очень приятно, Ганс.

Или мне показалось, или Юрген был раздосадован присутствием сына своего «друга».

— Сюда, прошу вас. Сейчас Мелина подаст нам кофе.

Он провел нас на веранду на последнем этаже здания, превращенную в тропическую оранжерею. Между деревьями и орхидеями высились греческие статуи, позеленевшие от влажного воздуха. Любопытное сочетание…

Мы уселись в удобные кресла из тикового дерева, и молодая женщина с четко очерченным профилем поставила поднос с дымящимся кофе на низенький столик. Она дружелюбно улыбнулась мне как бы невзначай, я с удовольствием ответил ей, и она исчезла.

— Начинайте ваш рассказ, Морган, — сказал Юрген, протягивая мне чашечку кофе.

Я бросил взгляд на Ганса, он сидел, выпятив надутые губы, словно ему зашили рот.

— С чего мы начнем? — Я потер глаза. — Мне поручили произвести инвентаризацию коллекций, которые профессор Бертран Лешоссер завешал Лувру, и музей…

— Я в курсе исследований профессора Лешоссера, — прервал меня хозяин с ослепительной улыбкой. — Не удивляйтесь, подобные сведения в определенных кругах расходятся быстро. Я с удовольствием профинансировал бы его работы сам, но меня тогда опередили. Сейчас же выпал случай наверстать упущенное.

Немного растерявшись, я крутил в руках чашку.

— И… могу я узнать, кем они финансировались?

— На этот счет у меня нет никаких сведений. Но мне ясно, что тот, кто их субсидировал, не желал передавать плоды этих поисков в дар какому-нибудь музею, иначе это стало бы известно… Бедный Бертран… Несчастный случай, я думаю?

— Насколько я понимаю, да, — солгал я. — Перила на его балконе оказались ветхими.

Ганс посмотрел на меня округлившимися глазами, но я взглядом предостерег его от комментариев.

— Какая трагедия! Незаменимый человек. Я имел удовольствие частично финансировать его раскопки в Коринфе чуть больше года назад.

Я побледнел и поставил чашку на столик, потому что рука у меня задрожала.

— Я этого не знал.

— Да, но вы, кажется, принимали в них участие.

— И мой брат тоже, — пробормотал я. — Я уговорил его поехать со мной.

— А-а, вот как? И правда, мы собрали внушительную команду. Никто не скупился в смысле средств, и эти раскопки дали прекрасные результаты. У меня остались очень хорошие воспоминания, хотя не обошлось и без хищений и еще нескольких прискорбных случаев.

Я увидел, как Ганс вжался в кресло, ожидая худшего. Два последних дня он не переставал задавать мне вопросы об Этти и об Индии и прекрасно знал, как умер мой брат.

Я скрестил руки, чтобы Юрген не увидел моих сжатых кулаков. Во мне поднимался гнев, и я мог бы вцепиться ему в горло, если бы он снова хоть намеком коснулся того, что назвал просто «прискорбным случаем». Но я сдержался. Я был более решительно, чем когда-либо, настроен извлечь пользу из всей этой темной истории, тем более что уже начал догадываться, в чьем кармане исчезли предметы, «украденные» в Коринфе.

— Жаль, что я не знаю имени спонсора профессора Лешоссера, — проговорил я.

Юрген встрепенулся.

— Почему?

— Меч и документы принадлежали ему, если верить записной книжке Бертрана.

Юрген глубоко вздохнул.

— Сомневаюсь, что он потребует их вернуть. Способ, которым были добыты некоторые предметы, все-таки не очень законный. Как я уже сказал вам, не все коллекционеры или любители древней истории являются «поставщиками музеев», если вы понимаете, что я хочу сказать. Но ко мне это не имеет отношения, — поспешил он добавить. — Как вы уже могли заметить, здесь у меня только копии или же предметы, не имеющие особой ценности.

«А в других местах?» — подумал я.

Я слишком хорошо знал этих людей, чтобы понимать, что все они хранят «маленькие пустячки на память о раскопках». Это было хорошо известно, но на это закрывали глаза. Без частных спонсоров многие грандиозные археологические проекты просто не состоялись бы. Лучше уж пожертвовать одним или двумя предметами, чтобы спасти и выставить в музеях сотни. Но в Коринфе, для того, чтобы поднять украденные потом римские драгоценности, был принесен в жертву Этти.

— Вы можете счесть меня излишне педантичным, мсье Юрген, но остаюсь при убеждении, что человек, которому принадлежат эти предметы, будет очень рад вернуть их в свою коллекцию.

На губах Юргена мелькнула едва заметная улыбка. Он наконец уловил, к чему я клоню.

— Может быть, мы сумеем обойтись без газетных понятий? В конце концов, не следует из-за одной детали ставить под угрозу столь важные работы. Главное — эффективное вложение финансов, отнюдь не малых финансов, которые потребуются, чтобы провести это по всем правилам, не так ли?

Он правильно понял мою мысль.

— Безусловно, вы правы, — согласился я.

— Так вы думаете, что сумеете продолжить исследования профессора Лешоссера с того места, где он их прервал?

— Я могу попытаться. Но прежде, как вы весьма справедливо заметили, нужно убедиться, что предметы, которыми мы располагаем, подлинные. Что касается эфеса меча, то это уже подтверждено, но я хотел бы иметь, так сказать, подтверждение и относительно документа Ватикана. Я думаю, нам следовало бы начать с этого. Мало того, возможно, мы сумеем получить дополнительную информацию на месте.

— Действительно, это представляется мне хорошим началом. — Он взглянул на часы: — Как вы считаете, мы смогли бы прийти к согласию по основным пунктам и определить приемлемую сумму финансирования до… скажем, половины второго? У меня очень важная встреча, и я…

— Нам потребуется не больше получаса. — Я не дал ему договорить.

Он дружелюбно улыбнулся:

— Вы мне нравитесь, Морган.

— Возвращаю вам ваш же комплимент… Йон. Вы позволите мне называть вас Йоном?

Пока Ганс опустошал пластиковые корзиночки, купленные у лоточника-китайца, я листал бумаги, надлежащим образом завизированные Лувром, которые давали мне право, как представителю музея, перевозить античные ценности. Написаны они были в высшей степени туманно и могли подойти к чему угодно. Франсуа-Ксавье проделал работу прекрасно, и я был ему очень признателен. Наверное, ему и в голову не приходило, что я намереваюсь улететь с оружием, не имеющим сертификата происхождения. В случае осложнений с таможенниками подобные разрешения могут трактоваться широко, я знал это по опыту. Мне уже доводилось летать с такого типа официальными бумагами и добрыми двумя десятками греческих ваз — куда более ценных, чем какой-то меч.

— Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь, Морган, — назидательным тоном сказал Франсуа, когда тайком принес мне документы в мой кабинет. — Если твои подозрения имеют под собой почву, ты рискуешь своей шкурой.

— Тебе было нелегко их заполучить?

— Нет, там, наверху, суматоха из-за этой ревизии Счетной палаты, выставка Бахарии накрылась. Они прислали нам кучу археологических материалов, и некоторые экспонаты уже по три раза проделали путь туда и обратно. На дополнительное разрешение для перевозки античных предметов никто не обратил внимания.

— Услуга за услугу.

— Забудь об этом, я давно погасил свой кредит.

Я дружески сжал его плечо. Несколько раз мне удалось выбить для Франсуа деньги на изыскания, шантажируя Вильнёва.

— Я рассчитываю на твою скромность.

— Никому ни слова, обещаю.

Мне не составило никакого труда получить в Лувре отпуск за свой счет на три месяца, что, кажется, принесло облегчение Вильнёву, который обычно совал мне палки в колеса, хотя и жил в страхе, как бы я не поведал ревизорам о некоторых его делишках, не слишком привлекательных. Потеря заработка в Лувре не пробила брешь в моем бюджете. Наш добрый спонсор согласился выделить нам деньги и предоставил такое техническое обеспечение, которое заставило бы побледнеть от зависти даже моего отца. Но было во всем этом и темное пятно. Вернее, два. Первое — «ассистентка», которая, согласно его требованию, должна была постоянно участвовать в нашей работе, о чем он сказал меньше чем через час, а второе — та немаловажная сумма, которую он так легко согласился выделить на наш проект.

— Ты думаешь, она ничего? — спросил Ганс с игривой улыбкой.

Я положил документы на стол и покачал головой.

— А ты предпочел бы, чтобы она оказалась уродиной?

Я взял мобильник и нажал на «повтор». Со вчерашнего дня я пытался связаться с отцом Ганса.

— Добрый вечер, это снова Морган Лафет. Мсье Петер вернулся с совещания? Прошу вас, мадемуазель, скажите ему, что это очень важно. Благодарю вас, да, я жду.

— А чего ты наконец от него хочешь, от моего родителя?

Я сделал ему знак заткнуться, и в это время в моем ухе прозвучал мужской голос:

— Да…

— Мсье Петер? Я со вчерашнего дня пытаюсь связаться с вами, я…

— Извините меня, но я не могу уделить вам много времени. Мой отец сказал мне, что Йон Юрген намерен финансировать ваш проект, поздравляю вас. И кажется, вы собираетесь взять с собой Ганса? Вы не лишены мужества.

— Ганс очень заинтересовался этим. — Я услышал, как он усмехнулся. — Мсье Петер, я хотел бы знать, почему вы послали мое досье о финансировании именно мсье Юргену?

Последовало короткое молчание.

— Он сам попросил меня переслать его ему. Я подумал, что вы уже ввели его в курс дела.

Я не удержался и выругался.

— Разве не так? — поинтересовался Петер.

— Нет, — сказал я, и у меня вдруг пересохло в горле.

— Я никогда бы себе этого не позволил. Мой отец сказал мне, что вы не хотели предавать это дело гласности. Я переслал досье непосредственно спонсору.

— Но если не вы рассказали ему о деле, то кто же?

— Возможно, мой отец. Или ваш. Какая разница? Вы получаете свои деньги.

— Это не они, мсье Петер, я попросил их никому не говорить.

Он хмыкнул, и я понял, почему Ганс терпеть не может своего отца.

— Не надо впадать в паранойю, никто не украдет у вас вашу идею. Вы знаете, в этом деле у Йона глаза и уши повсюду. Он один из самых крупных наших инвесторов. Возможно, он обсудил все с Жаннин.

— С кем?

— С Жаннин Готъе. Она отвечает за спонсорские проекты. Нам с Йоном часто приходилось сообща финансировать какой-нибудь проект. Например, строительство новой лаборатории в Музее истории флота, — добавил он с совершенно неуместной гордостью. — Так у вас все?

— Благодарю вас за разъяснение, мсье Петер, — сказал я, делая огромное усилие, чтобы удержаться в рамках приличий. — Ганс здесь со мной, если хотите, я передам ему трубку, чтобы вы пожелали ему доб…

— Нет. Как я уже сказал вам, я очень занят, сегодня вечером улетаю в Гамбург.

— Мсье Петер, — с досадой произнес я, — мы в ближайшие дни отправляемся в Италию, может быть, у вас будет возможность…

— Извините, но я вынужден проститься с вами. Желаю приятного путешествия.

Он положил трубку прежде, чем я сумел поблагодарить его, а Ганс пожал плечами.

— Я же сказал тебе, что он дерьмо.

Меня все больше и больше охватывало беспокойство, я закурил сигарету. Наши поиски что-то слишком заинтересовали Юргена… Что за этим кроется? Он явно знал что-то такое, чего не знал я. Не вкладывают такие колоссальные деньги, освобождаемые от налогов или нет, не имея в голове точного плана.

В дверь позвонили. Ровно восемь часов. Моя новая ассистентка хотя бы пунктуальна.

К великой радости Ганса, она оказалась изящной молодой женщиной. Метр семьдесят пять ростом, тоненькая и легкая, с высокой грудью и миловидным личиком, обрамленным прекрасными золотисто-каштановыми волосами, спадающими на плечи. Короче, идеальная приманка для холостяка или юнца, которого мучают гормоны. Подозрения подтвердились после получасового разговора. У моей «ассистентки» были такие обширные пробелы в античной истории, что там можно было бы сажать баобабы. Но она проявляла незаурядную ловкость, чтобы избежать нежелательных вопросов и выведать что-нибудь у Ганса, так что я ни в коем случае не назвал бы ее пустоголовой обольстительницей. Маэ была женщиной столь же умной, сколь и привлекательной.

— Серьезно? — с удивлением переспросил ее Ганс. — Ты даже выступала в цирке?

Она широко улыбнулась:

— Да, конечно. И у меня даже осталось воспоминание об этом, — добавила она, задрав юбку, чтобы продемонстрировать маленький круглый шрам. — Вот, посмотри.

Ганс уставился на ее бедро.

— Это называется «неудачный двойной виток». Два моих страховщика ушли. Я упала плашмя на спину, и роликовая доска рухнула на меня сверху с восьми метровой высоты.

— Ты, должно быть, и подняться сама не могла.

— Не то слово. А ты, Морган? — с интересом спросила она, оглядывая меня с головы до ног. — Какой спорт предпочитаешь ты?

— Лопатку и мастерок.

Она, не спуская с меня глаз и посасывая кусочек китайской нуги, звонко рассмеялась.

Когда Маэ обращалась к мужчине, она выгибала поясницу, чтобы выставить вперед то, что, возможно, считала своим главным козырем. Ее попытки обольстить нас были так демонстративны, что я едва сдерживал улыбку, глядя на нее, хотя она, казалось, не обращала на это никакого внимания. Или она принимала меня за придурка, что было вполне вероятно.

— В таком случае я должна чаще ездить на археологические раскопы.

— Наверняка у вас будет много таких возможностей.

Несмотря на неоднократные попытки Маэ перейти со мной на ты, я не хотел этого делать, чтобы дать ей почувствовать, что не намерен переходить с ней на дружескую ногу.

Ганс ерзал, сидя рядом с ней на диване. Я терпел, пока он не начал задыхаться, словно собака, жаждущая, чтобы ее приласкали, и наконец решил поставить точку в этой гнусной комедии.

— Мелина забронировала билеты на самолет на завтра, — сказал я, собирая чашки, — а мне еще нужно утрясти кое-что сегодня вечером. Это отнюдь не означает, что я указываю вам на дверь, но…

— Могу я чем-нибудь тебе помочь? — с обворожительной улыбкой закинула удочку Маэ.

— У вас наверняка тоже есть свои дела, — ответил я, сопровождая такую же широкую, как у нее, улыбку ледяным взглядом.

Ей удалось сохранить радостное выражение лица, и только едва заметно задрожавшие губы выдали ее досаду.

— Значит, я приеду за вами завтра в семнадцать часов. Буду ждать внизу в такси.

Я дружелюбно пожал ей руку.

— Превосходная мысль.

— Я отвезу тебя? — весело спросила она Ганса, подкидывая на ладони ключи от машины.

Ганс уже готов был согласиться, но я положил свою железную руку на его плечо.

— Это очень любезно с вашей стороны, но еще час или два он мне будет нужен. Разве ты забыл, Ганс?

Он хотел было запротестовать, но я не убирал руку с его плеча.

— Да-а… — промямлил он с горестной улыбкой. — Надо закончить работу. Морган — рабовладелец.

Маэ бросила на меня насмешливый взгляд.

— В таком случае… я говорю вам «до завтра». Смотрите не заработайтесь.

Я закрыл за ней дверь, а Ганс, потирая плечо, выругался так, что покраснели бы солдаты в казарме.

— Если ты хочешь изображать из себя монаха, это твое дело, но не мешай наслаждаться другим.

Я бросил на него презрительный взгляд:

— Дуралей! Неужели ты ничего не видишь?

— Почему, вижу пару грудок, как…

Он сделал непристойный жест.

— Ганс… как ты думаешь, почему эта дамочка свалилась на нашу голову?

— Эта девочка провела здесь вечер, чтобы меня воспламенить.

Я кивнул, улыбнулся и схватил его за майку на груди.

— Маленький кретин!

— Мор, оставь меня!

Я приподнял его на несколько сантиметров, так что он касался пола только кончиками пальцев.

— Перестань! Перестань, черт побери!

— Это не девочка, — прошипел я в его искаженное лицо. — Это женщина, Ганс. Женщина, которая к тому же почти годится тебе в матери. И когда такая женщина заигрывает с таким ребенком, как ты, это значит, что она хочет сделать так, чтобы он во всем ей подчинялся. Это гадюка, которую Юрген подсунул, чтобы она шпионила за нами, несчастный клоун! — закончил я, отпуская его. — А ты торопишься броситься в пасть волку.

Он привел в порядок свою одежду и постучал пальцем по виску:

— Ты еще больше тронутый, чем отец! Тебе повсюду мерещатся подозрительные типы. Она нормальная баба, Мор, можешь мне поверить, я таких уже повидал.

— Ах да, ты донжуан! Олицетворение опытности!

— Ты думаешь, что все знаешь лучше всех, потому что появился на свет на пятнадцать лет раньше меня?

— Я знаю достаточно, чтобы определить шрам от пули.

Он побледнел, и его кадык на шее задвигался, а в горле что-то заклокотало.

— Ты говоришь это, чтобы припугнуть меня? — жалобно пропищал он.

Вздохнув, я отвернулся и, размахивая руками, зашагал по комнате.

— Мор! Мор, ты пошутил, ведь это не так? Мор!

Мы с Гансом воспользовались последним перед отлетом свободным утром, чтобы завершить инвентаризацию и попрощаться с полицейскими и Мадлен, которая настояла на том, чтобы мы позавтракали у нее.

— Эти несколько дней пролетели слишком быстро, — говорила она, насильно суя мне в руки печенье. — Мне будет недоставать вас и малыша.

— Полноте, — пытался утешить ее я, — уверен, что десятки людей готовы на все ради вашего печенья с орехами и кокосом.

Она с грустью улыбнулась мне:

— Больше всего Бертран любил это печенье. Я пекла его для него каждый четверг. В разумных количествах, — поспешила она уточнить, — из-за его холестерина. Мой муж его тоже обожал, — со вздохом добавила она. — Пусть он спит в мире.

— От чего он умер? — спросил Ганс, глотая два печенья разом.

Я пнул его под столом, он скривился.

— Разрушение центральной нервной системы, — снова вздохнула Мадлен.

— Что?

— Болезнь Альцгеймера, Ганс.

— А как ею заражаются?

Мой второй пинок он перенес с насмешливой улыбкой. А Мадлен дружелюбно, словно ничего не заметила, ответила ему:

— Ею не заражаются, мой мальчик. Это болезнь перерождения, которая проявляется в слабоумии.

Ганс вытаращил глаза.

— Прискорбные последствия изменений в структуре нервной системы. Атрофия коры головного мозга, атрофия долей мозга, местами. Это ужасная болезнь, Ганс, уж я-то знаю. — Она помолчала. — Я утверждаю это, потому что еще не забыла термины, это, пожалуй, хороший знак.

— Вы врач? — удивился я.

— О нет, конечно. Я была медсестрой в психиатрической клинике. Мне пришлось бросить моих пациентов, чтобы заняться мужем, а потом я служила у Бертрана. Когда мой дорогой Лионель умер, право, у меня не хватило духу вернуться к прежней работе. Сейчас я об этом сожалею, но поздно. В пятьдесят пять лет никому я уже не нужна.

— Я убежден в обратном.

— Как и Бертран, — кокетливо сказала она. — Он даже уговорил меня вернуться к своей профессии. Поступить на службу к одному его знакомому, который нуждается в психиатрической помощи после тяжелой аварии. А кончилось тем, что Бертран покинул нас, и теперь это дело рухнуло. — Она тряхнула головой и улыбнулась: — Но довольно о грустном! Вы молоды, и вам нужно жить полной жизнью, не думать обо всем этом. Какое прекрасное путешествие вам предстоит! О, Морган, пожалуйста, обещайте мне написать и прислать фотографии пирамид. Я всегда мечтала их увидеть. И еще статую Свободы и храмы инков. Господи, если бы у меня хватило смелости и денег…

Мы выпили по чашке чаю, и я сделал пометку в своем еженедельнике, пообещав написать ей. Бедная женщина была куда более подавлена смертью Бертрана, чем хотела показать это, и я думал, справится ли она с одиночеством, которое свалилось на нее.

Мы покинули Барбизон, нагруженные двумя коробками домашнего печенья, и Ганс не произнес ни слова до тех пор, пока мы не доехали до места.

— Что это с тобой? — спросил я.

— Мадлен будет тосковать. Как она без конца шутила с полицейскими и выдумывала, что бы такое приготовить…

Я бросил на него осторожный взгляд.

— А что? Она такая милая, правда? — У него задрожали губы, и он отвернулся. — Тебе приходилось целыми днями простукивать стены в поисках какого-нибудь тайника, поэтому ты почти не разговаривал с ней…

Озадаченный, я задумался. Выходит, в груди у нашего богатенького Ганса бьется доброе сердечко… Бедная Мадлен со своим великодушием сумела смягчить его. Это огромное достижение.

— Согласен с тобой, Мадлен женщина очень милая, и ничто не помешает тебе навестить ее, когда мы вернемся. Она будет в восторге, поверь мне.

Он пожал плечами, словно это вдруг перестало его интересовать.

— Угу, посмотрим. Я только на это и гожусь, небольше. Во всяком случае, — добавил он, выходя из машины, — ты поступишь благородно, если дашь мне ее адрес, чтобы послать ей фотографии пирамид, иначе, я ведь знаю тебя, ты его потеряешь.

— Ты не помнишь, я взял из дома несессер с туалетными принадлежностями? — спросил меня Ганс, когда я рылся в своем рюкзаке в поисках ключей.

— Я не слежу за каждым твоим шагом. Посмотри в своем чемодане, у тебя еще есть время купить зубную щетку.

— Морган… — пробормотал он. — Я думаю, тебе не потребуются ключи. Тебе нанесли визит.

Он толкнул дверь моей квартиры, и она с тихим скрипом приоткрылась. Замочная скважина была повреждена.

— Черт… — Я оттолкнул Ганса и поставил рюкзак на пол. — Оставайся здесь.

— Ты с ума сошел, — прошептал он. — Может быть, они еще там.

Я открыл дверь сильным ударом ноги, на случай если кто-то затаился за ней, и ворвался в квартиру, готовый опустить кулак на первую же попавшуюся голову. Никого в коридоре, в кухне и ванной. Никого в гостиной и стенных шкафах. И еще более странным казалось то, что ничего не переворошили и не украли. Впрочем, если присмотреться, книги и вещи, похоже, трогали, но потом поставили на место.

— Входи, Ганс!

Он вбежал в гостиную и огляделся.

— Должно быть, они очень удивились, увидев наш старомодный компьютер, — он все еще здесь.

— Или они приходили не за компьютером, — сделал вывод я.

Я бросился к нашему багажу, вытряхнув половину содержимого своего рюкзака на пол, извлек из него два картонных рулона, таможенные документы и записную книжку Лешоссера, что принесло мне неописуемое облегчение. Все было на месте. Ганс прав, должно быть, эти воры очень удивились, оказавшись в моей квартире.

— Это называется — легко отделались, — вздохнул я и рухнул на диван, пытаясь успокоить бешено колотившееся сердце.

— Угу…

Ганс внимательнейшим образом изучал записную книжку Бертрана.

— Все на месте, Ганс. О всемогущие боги! — добавил я, возводя глаза к небу.

— Да, на месте. Но в каком виде! — Он потряс записной книжкой. — Обрез помят. Вчера этого не было. — Он полистал ее. — Вырванных страниц нет.

Я вопросительно взглянул на него.

— Держу пари, что она сфотографирована или сосканирована, Мор.

— Ты мог помять обрез вчера, не заметив этого.

— Могу поклясться, что нет.

Я подполз к нему по ковровому покрытию и осмотрел записную книжку. Ганс был прав, она не была в таком жалком состоянии, когда я клал ее в сумку. Теперь я даже припоминал, как аккуратно засунул ее в стопку маек, чтобы предохранить от неизбежных ударов: ведь служащие аэропортов часто просто швыряют вещи из багажного отделения самолета в транспортные машины, которые находятся в нескольких метрах внизу.

— Так… — вздохнул я.

Ганс выпрямился, лицо его было искажено страхом.

— Мор, эта история начинает плохо пахнуть.

— Я вот думаю, не наша ли милая приятельница приложила к этому ручки.

Я встал и пошел посмотреть, можно ли починить дверь. Оказалось, что замок был открыт отмычкой. А с наружной стороны на двери не было ручки, и наш визитер плохо ее прикрыл. Наверное, он не хотел шуметь, чтобы не обратить на себя внимание.

— Ганс, возьми свои вещи, — почти беззвучно сказал я. — Я отвезу тебя домой. Позвони своим друзьям, посмотри какой-нибудь фильм или что тебе захочется и забудь эту историю. — Я взглянул на часы: — Поторопись, я должен успеть вернуться.

Он покачал головой:

— Не хочешь ли ты сказать, что собираешься рисковать своей шкурой, чтобы откопать кучку костей? Ты определенно сумасшедший.

Я посмотрел ему прямо в глаза.

— Гробница Александра не просто кучка костей.

— Я не отпущу туда тебя одного.

Я выпрямился:

— Нет. Это слишком опасно.

— Я взрослый, и, если решил рискнуть своей шкурой, это мое дело. К тому же ты забыл крохотную деталь: я нужен тебе, чтобы как можно скорее расшифровать эту записную книжку. Не думаю, что типы, которые заплатили убийцам за то, чтобы те выбросили в окно старика, будут надрываться и переводить «ROT 13» вручную! Пока ты морочишь мне голову своей тухлой добродетелью, дешифровщик уже работает. Так вот, если ты не хочешь, чтобы они приехали раньше тебя к этому твоему Алексу, в твоих интересах взять меня с собой.

Я смотрел на него со смешанным чувством удивления и, признаюсь, восхищения.

— Почему ты хочешь ехать со мной, Ганс? Тебе же плевать на археологию, а античная история вызывает у тебя отвращение.

— Я не хочу быть трусом, вот и все.

С этими словами он вернулся в гостиную и начал аккуратно складывать в мою сумку все, что я из нее вывернул, а я смотрел на него, покуривая сигарету и пряча улыбку.

5

Стюард подошел к нам и протянул корзиночку с конфетами. Ганс не отказался, я тоже, но Маэ, метнув на стюарда взгляд, с кислой миной сказала: «Нет, спасибо». Она пребывала в отвратительном настроении. Я осторожно наклонился к ней:

— Могу я узнать, что вас до такой степени раздражает?

— Я не раздражена.

Она откинула с лица длинную прядь золотисто-каштановых волос и с трудом изобразила на лице улыбку.

— Ты прав, есть немного. Но вы тут ни при чем, уверяю тебя, — добавила она. — Ты же знаешь, как это бывает, — хлопоты в последнюю минуту, работа, которую оставляешь незаконченной, ну и тому подобное.

«Вроде записной книжки на непонятном языке…» — подумал я.

— Да, знаю. А над чем вы работали перед тем, как присоединились к нам? Если, конечно, это не секрет…

— Секрет, — ответила она улыбаясь.

— О…

— Господин Юрген предпочитает, чтобы его помощники держали язык за зубами в том, что касается его дел. Ты это не осуждаешь, надеюсь?

— Прекрасно понимаю… Там, где он побывал, не обходятся без хотя бы минимальных предосторожностей.

— А именно?

— Я полагаю, он постоянно гоняется за ОРА,^[33] бывает на торгах, часто встречается с влиятельными людьми, вынюхивает удачные сделки, наконец, совершает кучу вещей, которые совершают все деловые люди.

Она язвительно усмехнулась:

— Это еще более скучно, чем ты предполагаешь, но в общих чертах — да, все так.

Ганс, уткнувшись носом в записную книжку Лешоссера, что-то заносил в свой ноутбук.

— Ну как? Идет дело? — спросил я, наклонившись к нему.

Не поднимая глаз, Ганс кивнул. Самолет резко накренился, и я услышал, как какая-то женщина вскрикнула.

— Лешоссер рассказывает историю доспехов Александра. — Он высморкался и запахнул куртку своего тренировочного костюма. — Холодно.

— Кондиционер. — Я взглянул на часы: — Держись, еще больше часа с четвертью.

— История доспехов? — вмешалась в разговор Маэ, опершись на мои колени и заглядывая в монитор ноутбука Ганса.

— Да. В последний раз их видели на берегу Неаполитанского залива, это было в начале первого века после рождения Иисуса Христа, — пояснил Ганс.

— Я всегда думал, что они были захоронены вместе с Александром, — сказал я, морща нос.

— Нет. Согласно одному типу, который носил имя Светонвис…

— Какое имя?

Он ткнул пальцем в текст.

— Светоний,^[34] Ганс. Светоний — латинский автор. Но при чем тут он?

— Профессор написал: «Жизнь Калигулы, глава LII», а потом какая-то галиматья на латыни. Triumphalem quidem ornatum etiam ante expeditionem assidue gestauit, interdum et Magni Alexandri thoracem repetitum e conditorio eius.^[35]

— И что означает эта убийственная фраза? — поморщилась Маэ, взглянув на меня.

— Коротко — пустые рассуждения о пышных украшениях, носимых Калигулой, из которых, согласно Светонию, часть принадлежала нашему Александру. Он, возможно, приказал вернуть их в его гробницу. Светоний — сплетник, потянувший за собой других латинских авторов, — уточнил я.

— Еще есть несколько слов о Неаполитанском заливе, в частности, о мосте из кораблей.

— Я читала об этом в одном романе, — заметила Маэ. — Или видела в каком-то историческом фильме. Впрочем, все равно. Калигула, возомнив себя богом, хотел затмить Нептуна, пройдя над водой.

Я бросил на нее ошеломленный взгляд.

— Или выполнил еще какой-то трюк вроде этого, — добавила она.

— Калигула, — объяснил я, — не был таким безумцем, как утверждали некоторые. И этот мост из кораблей не был дотоле не известным или эксцентричным. На самом деле он образец военного гения. Одна из форм устрашения. Калигула готовился к походу туда, что мы теперь называем Великобританией, и он очень рассчитывал, что весть об этом мосте дойдет до ушей будущих англичан. Если бы маневр принес Калигуле успех в Неаполитанском заливе, они могли бы опасаться похожего наступления на Ла-Манше. Все логично, конечно, принимая во внимание течения и морские приливы. Древние говорят, что транспортные корабли были поставлены в два ряда, укреплены и засыпаны слоем земли по всей длине — более трех тысяч шестисот шагов, — уточнил я. — Если, конечно, я ничего не путаю.

— И сколько это будет по-другому? — спросил Ганс.

— Восемнадцать тысяч футов, — поддразнил я его.

Наша спутница поморщилась:

— А иначе?

— Примерно пять километров.

Ганс восхищенно присвистнул.

— Это расстояние отделяло Байе от мыса Поццуоли. Кажется, они устроили пиршество, праздновали несколько дней. Калигула много раз выезжал на колеснице в воинских доспехах. И если это правда, он красовался в доспехах Александра, что должно было здорово впечатлять. Суеверие было присуще людям той эпохи. Но что-то здесь не клеится, — добавил я, почесав подбородок, — не помню, чтобы кто-нибудь из древних авторов говорил о том, что он тогда надевал эти доспехи.

— Нет, — вмешался Ганс. — Профессор рассказывает об этом. Сестра Калигулы… Подожди… — Он стал прокручивать текст. — Агриппина! По «Мемуарам Агриппины». Долго искать не пришлось…

— «Мемуары Агриппины»? — вскричал я. — Но они утрачены несколько веков назад! Где он мог прочесть это? Он говорит об этом?

— Да, в начале каждой цитаты. — Ганс снова вернулся в начало страницы. — Агриппина… Вот: как и все цитаты, которые он скопировал, — из библиотеки Ватикана.

Я вскочил.

— Секретные архивы, — пробормотала Маэ.

Ганс поморщился.

— Ну?

— Читай! — приказал я ему.

— Успокойся, не горит. «Гай Юлий Цезарь при…» Юлий Цезарь? Что он там делал?

— Калигула, Ганс. Гай Юлий Цезарь — его настоящее имя.

— Это не тот Юлий Цезарь?

— Но тоже Цезарь.

— А-а… «…приказал забрать доспехи из гробницы Александра Великого в Египте. Приказал восстановить их, добавить еще один меч, которым, как он считал, было пронзено сердце убийцы его матери, и много раз облачался в них, но в последний раз их видели в тот день, когда по примеру короля мидян…» Короля кого?

— Короля мидян, — с нетерпением ответил я. — Персидского царя Ксеркса. Ты должен был бы слышать о нем…

Он снова вытаращил глаза.

— Я тебе расскажу потом. Продолжай.

— «…когда по примеру короля мидян он приказал соорудить мост из кораблей».

— А что он сделал с доспехами потом?

— Я пока разобрал только начало! Там рядом профессор сделал какие-то наброски. Короче, мазня, похожая на рисунки.

Маэ и я склонились над записной книжкой.

— Статуя какая-то, — тихо проговорила она. — Александр?

— Нет. Слишком короткие волосы. Возможно, это рисунок какой-то статуи эпохи Империи. Наверное, обожествляемый Калигула, поскольку он здесь в военном снаряжении и босой. Но я не знаю этой статуи. И доспехи… взгляните на нагрудник. — Я указал пальцем на рисунок.

— Рука, держащая молот. Такая же печать на щите, — заметила Маэ. — Впрочем, не его ли он держит в руке?

Я склонился еще ниже, чтобы лучше рассмотреть.

Мотороллер остановился на велосипедной стоянке на маленькой пьяцца делла Ротонда, и молоденькая девушка в цветастом платье бросилась к водителю. Он крепко обнял ее. Освещенный Пантеон и его фонари бросали на площадь красновато-коричневый свет с золотистым отливом.

Расположившись на террасе «Ди Риенцо», самого роскошного из трех ресторанов, находившихся на плошали неподалеку от Пантеона, мы с Маэ в ожидании заказанного ужина смаковали аперитив, а Ганс — кофе глясе.

— Обожаю это место, — вздохнула Маэ, потягивая свой мартини. — У меня такое впечатление, будто я нахожусь вне времени. А у тебя? В старом городе есть что-то магическое.

На ступенях лестницы сидело множество молодых людей. Они смеялись, ели мороженое или играли на гитаре. Въезд в старую часть города был запрещен, и казалось, что мы вернулись на века назад, несмотря на современную одежду, прохожих и музыку, доносившуюся из ресторанов.

Ночь была свежей, тысячи запахов витали в воздухе, наполненном радостным гомоном древнего города. Здесь люди вели ночной образ жизни, как и во всех странах, где теплый климат позволяет это. Окна отеля, в котором мы остановились, были широко раскрыты. Это была довольно скромная гостиница, но из нее открывался великолепный вид на Пантеон — замечательный памятник архитектуры, воздвигнутый Марком Агриппой^[36] почти две тысячи лет назад. Потрясающее место.

— Скоро совсем стемнеет, — сказал Ганс, взглянув на часы.

Официант принес наш заказ: клецки — для меня и Маэ и спагетти — для Ганса, который сразу начал поглощать их, запивая большими глотками кока-колы.

— Иногда, когда я касаюсь рукой этих многовековых руин, с мечтательным видом проговорила Маэ, — у меня возникает такое чувство, что камень обладает памятью. Что он рассказывает мне историю.

Удивленный ее поэтическим настроением, я выронил вилку, а она расхохоталась.

— Можешь надо мной смеяться. — Она выпила глоток вина, провела кончиками пальцев по краю хрустального бокала. — Но я обожаю эти руины.

Я улыбнулся ей в ответ:

— Прекрасно вас понимаю. — И уткнулся носом в свой бокал. Итак, номер с классическим обольщением не прошел, и наша Мессалина^[37] выбросила карту страстной любви к руинам и к истории. Но она все же не осмелилась дойти до того, чтобы выразить восхищение археологическими находками и радость от работы с лопаткой и кисточкой.

— Должно быть, ты испытывал необыкновенное чувство, когда, много дней прокопавшись в земле, вдруг натыкался на угол какого-нибудь монумента или ручку от греческого горшочка. Это, должно быть, сказочно.

«О да. Она это испытала», — подумал я.

— Это своего рода оргазм, — вздохнул я, словно бы вдохновленный ее энтузиазмом. — Апофеоз.

— Тебе повезло, Морган. Я очень хотела бы жить так. Расскажи мне… Расскажи о своей самой главной находке…

Я глубоко вздохнул, закрывая глаза, как если бы само напоминание об этом приводило меня в состояние транса, и придумал первую же глупую историю, какая пришла мне на ум.

— Это было на берегу Крита… — начал я.

Она облокотилась о столик и впилась в меня взглядом.

— Мы несколько дней копались в песке, несмотря на солнце, сжигавшее нашу кожу. И вот она показалась.

Ганс наконец поднял голову от тарелки со спагетти, возможно, спрашивая себя, только ли вино было в моем бокале.

— И что же это было?

— Кость каракатицы, — произнес я с пафосом.

Обольстительная улыбка почти сошла с ее лица, но она сумела сохранить маску.

— Кость… каракатицы?

— Ну, не важно чья. Самая большая кость, какую когда-либо видел человек. Она была твердая, как канифоль, и блестела, словно отлакированная.

— Кость гигантской каракатицы? На Крите?

— Да… — продолжал я, все больше вдохновляясь. — Останки древнего чудовища. Создания, навсегда забытого.

— Кость динозавра? — вскричала Маэ, делая вид, что она заворожена моим рассказом. — Фантастика!

— Какого-то чудовища… Я держал ее в дрожащих руках, я был там, перед этой… — Замолчав на минуту, я перемешал содержимое своей тарелки. — Короче, это было просто неописуемое торжество.

— И что с ней стало? Она в каком-нибудь музее?

Я нацепил на вилку побольше клецок, сдобренных томатным соусом, и, сунув их в рот, ответил:

— Нет. После лабораторного анализа мы пришли к выводу, что это доска для серфинга.

Ганс громко расхохотался, а Маэ в ярости хлопнула по столу салфеткой из плотной красной ткани.

— Очень смешно! — процедила она сквозь зубы, вставая. — Извини меня, но, чем слушать всякие байки, я лучше займусь делом.

Она покинула террасу ресторана и через площадь направилась к отелю.

— Скатертью дорога, — пробурчал я, доедая клецки.

— Ну, ты даешь! Ты ее не на шутку рассердил, маэстро! — поперхнулся от смеха Ганс.

— Это ей только на пользу…

Тут зазвонил мой мобильник.

— Слушаю…

— Морган? Я тебя, надеюсь, не разбудил?

Я положил вилку и закурил.

— Добрый вечер, папа. Мы в ресторане.

— Вы хорошо добрались?

— Благополучно.

— Я получил твое сообщение. Ты влез в чертовски неприятную историю, мой мальчик, и я отнюдь не уверен, что это все окончится благополучно. Могу назвать тебе человека, с которым надо связаться, это падре Иларио. Вот номер его телефона. У тебя есть чем записать? — Я достал из рюкзака записную книжку. — Бертран имел с ним дело, когда работал на раскопках Золотого дома.^[38] Похоже, он человек очень симпатичный и, возможно, сумеет тебе что-то подсказать… Морган, Людвиг рядом со мной.

— Я передаю трубку Гансу. Твой дед, — сказал я, обращаясь к стажеру.

— Нет, погоди. Он хочет сказать тебе кое-что по поводу меча.

Я знаком велел Гансу подождать минутку, но он уже прильнул ко мне, прижав ухо к мобильнику.

— Я передаю ему трубку, — продолжил отец. — Обнимаю тебя. И главное, будь внимателен с малышом. Я хочу, чтобы при малейших осложнениях ты немедленно отправил его, понятно?

Ганс нахмурился.

— Не делай этого. Если и правда станет слишком опасно, я сам уеду.

Он, как и я, не поверил ни слову из того, что было сказано.

— Морган?

— Добрый вечер, профессор Петер.

— Прошу тебя, забудь слово «профессор». Знаешь, печать на мече, которую ты сканировал для своего отца, мне кое о чем говорит.

Я весь превратился в слух.

— Правда? Вы ее уже видели?

— Да, но вот только не могу припомнить где. Все, что я могу сказать сейчас, — это печать Гефеста^[39] или более или менее похожая на нее. Рука, держащая молот.

— Божественного кузнеца?

— Да, Морган. Я постараюсь получить для тебя более точные сведения. Твой отец и я свяжемся с тобой, как только найдем что-нибудь более конкретное… Ганс рядом с тобой?

— Да, он прямо прилип к моей щеке. Даю его вам. И еще раз спасибо.

Ганс буквально вырвал у меня из рук телефон.

— Дед? Правда, это гениально!.. О чем?..

Я отправился в туалет, оставив их спорить, а когда вернулся, Ганс все еще продолжал разговаривать, но уже с моим отцом.

— Не переживайте, — говорил он, с понимающим видом поглядывая на меня. — Он сам всем внушает страх… До свидания. Хорошо, я ему скажу. Уф-ф… я вас тоже обнимаю…

Я усмехнулся.

Скорчив забавную гримасу, Ганс протянул мне телефон.

— Ну и чудной же он, твой отец.

— О чем вы говорили?

— Чтобы я сказал тебе быть осторожным, и всякое такое… И еще он хочет дать мне почитать книги об Индии.

— Вот это меня, пожалуй, не удивляет.

Я уже собирался спрятать телефон, как заметил, что получил сообщение: «Морган, Вас ждет электронное сообщение. Советую Вам прочитать его как можно скорее. Гелиос».

— Мне потребуется твой компьютер, Ганс.

Сидя на кровати, я подсоединил свой сотовый телефон к компьютеру и вышел в Интернет.

— Будешь принимать душ сейчас или позже? — спросил Ганс.

Махнув ему рукой, чтобы он шел, я проверил электронную почту. Меня ждало письмо, но адрес отправителя был мне неизвестен. Непонятно. Сообщение содержало всего несколько слов и ссылку на какой-то файл: «Я думаю, что это вас заинтересует. Гелиос».

Я открыл файл — документ на двух страницах обычного формата, содержащих текст на древнегреческом. Копия античного документа?

Я начал читать и не смог удержаться от крепкого словца. Ничего античного там не оказалось. Это было подробное жизнеописание некой личности, которую трудно было бы назвать иначе, как продажной. И еще там фигурировала довольно четкая фотография нашей очаровательной ассистентки…

«Виржиния Сантос Мескирис, родилась в Пуэбло (Мексика) 14 октября 1969 года… Приговорена к 15 годам лишения свободы в Соединенных Штатах за участие в торговле оружием… Приговорена к 37 годам каторжных работ в Гватемале за участие в заговоре… Подозревается в убийстве, совершенном в Аргентине… Обвиняется в торговле фальшивыми документами в Канаде… бежала из исправительной тюрьмы Канкуна… Разыскивается по обвинению в предательстве на Кубе…» Список был длинный.

— Место свободно! — объявил Ганс, выходя из ванной.

Я вскочил и быстро выключил компьютер.

— Да, я… я иду…

— Что-то не так?

Я натянуто улыбнулся:

— Нет-нет, все в порядке. Просто я немного… выдохся, как ты говоришь.

Он бросился на свою кровать, отшвырнув полотенце в угол комнаты.

— Почему ты попросил номер на двоих?

Я собрался ответить ему сухо, не слишком расположенный выслушивать его жалобы после того, что только что прочитал. А он не унимался:

— Знаешь, я еще могу защитить себя от какой-нибудь девчонки.

— Не сомневаюсь в этом, Ганс, — вздохнул я, стаскивая с себя одежду.

«Но меня бы удивило, если б ты справился с этой», — подумал я, залезая под душ.

Я решил ответить таинственному незнакомцу, как только Ганс, засыпая, повернется ко мне спиной, но готов был держать пари, что за этим посланием последуют новые. В какое змеиное гнездо я сунулся? Я разрывался между желанием бежать куда глаза глядят прямо сейчас, ночью, с Гансом под мышкой и желанием ворваться в комнату «Маэ», приставить ей к горлу нож и потребовать от нее объяснений. Но ни то ни другое не казалось мне разумным. Нет, я не позволю себя запугать.

«Морган, все кончится тем, что тебя зароют где-нибудь в овраге или в подземелье», — постоянно твердил мне Этти, когда я кидался в какое-нибудь рискованное дело, чтобы первым захватить наиболее перспективное место на раскопе. По иронии судьбы именно он, такой методичный и благоразумный, позволил застать себя врасплох. Зачем я уговорил его тогда согласиться на погружение? Он же не хотел. Он говорил, что плотина недостаточно прочна. А я назвал его трусом, помахал перед его носом заключениями топографов. Посмеялся над ним…

«О, Этти… что мне делать? Если бы только я не отвечал еще за этого мальчишку… В конце концов, он же сам решил поехать со мной. Вбил себе в голову, что будет помогать мне».

«Но ведь ты скрываешь от него информацию, чтобы не испугать его, Морган», — звучал у меня в голове голос Этти.

Я до отказа открыл кран в надежде, что холодная вода прояснит мои мысли, хотя знал: это не поможет. Опасность всегда действовала на меня как некий катализатор. Так всегда бывало и с моим отцом. Я никогда от них не избавлюсь. Гибель Этти не изменила меня вопреки всему тому, что я передумал за этот год. Я ничему не научился, не извлек урока. Что бы ни произошло, я был вновь готов лезть на рожон, получать и возвращать удары. Все как всегда.

Я с трудом мог усидеть на деревянной скамье с резной, в виде саламандр, спинкой и то скрещивал, то вытягивал ноги. Каучуковые подошвы моих походных ботинок поскрипывали на недавно натертом паркете, а от сильного запаха воска у меня разболелась голова. Я взглянул на часы. Десять минут двенадцатого. Падре Иларио опаздывал.

Я с трудом придумал, как мне избавиться от Маэ. Пришлось долго убеждать ее, что необходимо сделать серию снимков мавзолея Августа, и она, недовольно ворча, ушла с моим фотоаппаратом.

Я объяснил ей, что император Август, вдохновившись мавзолеем Александра, хотел воздвигнуть такой же и для себя, что было правдой, и фотографии нам пригодятся, что на самом деле было полнейшей выдумкой. Если бы нам понадобился вид мавзолея Августа, я смог бы нарисовать его с закрытыми глазами.

Ганс ожидал меня на площади Святого Петра, около обелиска Калигулы. Я побоялся, как бы язык и манеры моего стажера не шокировали палре Иларио. Нельзя было вызывать раздражение у этого человека, ведь он мог оказаться нам весьма полезен.

Пятнадцать минут двенадцатого. Я вгляделся в конец коридора, который тянулся в обе стороны от двери кабинета священника, но никого не увидел.

Телефон завибрировал, объявляя о появлении нового сообщения, и сердце мое екнуло. «У вас есть меч, Морган, без колебаний воспользуйтесь им… Гелиос».

Я почувствовал, как кровь отхлынула от моего лица.

— Синьор Лафет?

Я так вздрогнул, что молодой церковный служка, который склонился ко мне, отступил на шаг.

— Синьор Лафет, падре Иларио сейчас вас примет.

Среднего роста, худой, он всем своим видом вызывал сострадание. И первое впечатление усиливалось его почти лысым черепом и выпученными глазами.

— Спасибо, — выдавил я из себя, отключая свой телефон.

Он быстро, мелкими шажками провел меня к двустворчатой обитой двери и тихо закрыл ее за мной. Огромный кабинет был убран в красных и золотых тонах. Картины, в большинстве своем на библейские сюжеты, число которых я даже не попытался сосчитать, покрывали стены. Мебель эпохи Ренессанса терялась под изящными безделушками и иконами. Из-за отменного вкуса их владельца и продуманного расположения каждого предмета, однако, все это не выглядело кричаще.

Падре Иларио, невысокий улыбающийся человек с пышной шапкой волос, бодрым, довольно высоким голосом попросив меня представиться, с жаром пожал мою руку и опустился в вольтеровское кресло, стоящее за письменным столом с резными ножками.

— Добро пожаловать в наш священный город, сын мой, — сказал он на превосходном французском, чуть оживленном очаровательным итальянским акцентом. — Садитесь, садитесь, прошу вас.

Я расположился в кресле, обитом темно-красным бархатом, уже слегка потертым и потемневшим на подлокотниках. Как и все остальное, оно, возможно, тоже было старинным.

— Благодарю вас, что вы так быстро приняли меня.

— Это естественно. Хотите что-нибудь выпить? Кофе или что-то освежающее? А может, что-нибудь покрепче?

Я вежливо отказался, и он с молитвенным видом сложил пальцы у подбородка.

— Бедный Бертран, какое несчастье! Он был очень славным человеком. Господь примет бедняжку по его заслугам, можно не сомневаться. Вы мне сказали, что он упал с балкона у себя дома?

Я молча кивнул.

— Какое несчастье! — повторил он. — Мне помнится, семьи у него не было? Бедная душа. Но ничто не может свершаться против Божественной воли. В конце концов… А ваш отец, как он поживает? Бертран частенько рассказывал мне о своем старинном друге.

Я коротко поведал ему о последних злоключениях папа, и он выслушал меня с горящими от любопытства глазами.

— Расскажите мне все, сын мой. Что могу я сделать для вас? По телефону вы, кажется, сказали мне, что хотите продолжить его поиски?

— Да. И мне хотелось бы знать ваше мнение вот об этом.

Я открыл рюкзак, достал документ Ватикана и протянул ему.

— О! Я догадываюсь, о чем идет речь! — воскликнул он, разворачивая пергамент. — Да, Бертран уже показывал мне этот документ, хотел, чтобы я подтвердил его подлинность. Это отчет о раскопках, которые производил отец Франческо в Геркулануме.

— Отец Франческо?

— Да. Он написал несколько трактатов об этом. Если пожелаете, можете с ними ознакомиться. И меч тоже у вас? Хорошо. Бертран очень дорожил им. Если я правильно запомнил, он обнаружил его в каком-то подземелье среди глиняных кувшинов и ваз. Возможно, это были остатки фундамента монастыря — так предполагал отец Франческо, который в своем отчете, похожем на тот, что находится у вас, упомянул также об одной статуе. Но, как я уже говорил Бертрану, мне нигде не удалось отыскать никаких ее следов, кроме зарисовки дорогого Франческо.

Я достал из рюкзака записную книжку Лешоссера и показал священнику рисунок римской статуи:

— Эта?

— Да, безусловно, это она. Бертран скопировал ее с подлинного документа.

— Падре Иларио… судя по заметкам профессора Лешоссера можно предположить, что вы располагали текстами, скажем так, довольно редкими, если не сказать мифическими.

Он поднял одну бровь.

— «Мемуарами Агриппины», к примеру.

Он хитро улыбнулся:

— Если бы вы знали, сколько палимпсестов^[40] дремлет в наших архивах, вы бы каждый вечер мучились от кошмаров.

— Выходит, вы действительно их обнаружили?

Он расхохотался и тотчас же извинился.

— Несколько фрагментов. Остальное еще должно подождать где-то под более поздними текстами.

Я чуть не упал с кресла.

— И… я думаю, что к этим текстам не подберешься… скажем так, легко…

— Отчего же?

Кажется, он понял, к чему я клоню, и понизил голос.

— Хотите, я признаюсь вам, сын мой? Единственная причина, по которой некоторые древние тексты еще не переписаны и не опубликованы Ватиканом, — это темпы, которыми мы продвигаемся. Принимая во внимание количество документов, нам потребуется еще два или три века, чтобы довести дело до конца, — и это в том случае, если небо нам поможет. — Он с благодушным видом откинулся на спинку кресла. — Вы можете ознакомиться с этими текстами когда пожелаете. Естественно, при условии, что дадите мне немного времени, чтобы отыскать их, — добавил он с легкой гримасой. — Я положил все документы, использованные Бертраном, отдельно, на случай если бы они ему еще понадобились, но вот где? Святая Мария, Матерь Божья, сжалься над моей бедной головушкой… Могли бы вы прийти ко мне завтра утром? Скажем, в десять часов?

Я не мог поверить в свою удачу.

— Да, безусловно. Я… я не знаю, как мне вас благодарить.

— Полно, полно, если бы наша святая матерь Церковь отказывалась помогать своим детям, что бы было?

— Если позволите, еще один вопрос. Меч, доверенный профессору Лешоссеру… это ведь копия с оригинала, не так ли?

— Понятия не имею. Все, что я могу сказать вам, — это что Бертран очень дорожил им. А вот мозаика, которая у него была, древняя. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Да, — торопливо подтвердил я. — Сейчас она находится в Лувре и, насколько мне известно, вскоре должна быть переправлена в Неаполь.

— Это очень хорошая новость. Если бы Лувр еще согласился отказаться от фрагмента Жертвенника Мира, который находится у него, и возвратить его Риму, — вздохнул он. — Вы знаете, что Италия неоднократно обращалась с этой просьбой?

Я сокрушенно кивнул. Много античных памятников разбросано по музеям мира.

— Уже десятки лет Греция безуспешно требует от Британского музея мраморы Парфенона, падре Иларио.

— Иисус добр, люди слабы. Хотите взглянуть на последние находки, обнаруженные в Золотом доме? — спросил он вдруг с лукавой улыбкой. — Некоторые статуэтки, принесенные по обету, просто очаровательны и очень хорошо сохранились.

Он властно взял меня за руку и повлек к музею, а я, боясь его обидеть, не посмел отказаться. Падре Иларио был неутомим и, судя по всему, столь же страстен. Он не мог пройти мимо ни одной статуи, чтобы не выразить своего восторга. Какая-нибудь маленькая ложечка, крошечный горшочек были для него поводом порассуждать о гениальности древних. Я подумал, что в юности святой отец, должно быть, держал в руке лопатку, как сейчас крест, и что он наверняка не случайно оказался причастен к классификации и изучению древних текстов. И еще я подумал, что за три часа с ним я узнаю о палимпсестах больше, чем почерпнул за шесть лет в университете. Он провел меня в музейную лабораторию, продемонстрировал пергаменты, которые в Средние века были «соскоблены», а затем использованы повторно, показал мне различные техники, с помощью которых их можно восстановить, упомянув, что рентгеновские лучи, как он считает, наиболее эффективны для этого, поскольку менее всего разрушают пергамент.

Прежде чем уйти, я удостоверился, что меч, который я, показав священнику, снова сунул в свой рюкзак, на месте. На всякий случай…

Когда около трех часов я вернулся к Гансу, который ждал меня около обелиска Калигулы на площади Святого Петра, то подумал, что он проткнет мне глаз палочкой от мороженого.

— Твой мобильник умер?

— Я совершил принудительную экскурсию в подвалы Ватикана. Ты голоден?

Он ругался и, как обезьяна, размахивал руками, вызывая возмущение многочисленных туристов и священнослужителей, которые топтались на площади.

— Три часа жариться на солнце среди толпы пингвинов в сандалиях! Я уже готов был обратиться к полицейским, решив, что тебе вытряхнули внутренности в каком-нибудь закоулке, а ты еще спрашиваешь меня, не голоден ли я? Почему ты не позвонил?

— Перестань орать, на тебя все смотрят. У меня очень хорошие новости, — добавил я, понизив голос, так как заметил, что какой-то священник, делая вид, будто читает Библию, то и дело поглядывает в нашу сторону.

Ганс проследил за моим взглядом и повис у меня на плече.

— Папа наконец сказал «да»? — закричал он, заставив обернуться добрый десяток людей.

Я с насмешкой взглянул на него.

— Мы сможем повенчаться в церкви, ты понимаешь?! — не унимался он.

Два священнослужителя от ярости побагровели, и я выволок Ганса вон с площади, угрожая сломать ему шею, как только мы скроемся с глаз людских.

Я привел Ганса в небольшой семейный ресторанчик неподалеку от старого города. Мы не единственные пришли обедать так поздно, и нам пришлось довольствоваться маленьким столиком, приютившимся на антресолях, куда я протиснулся с большим трудом. Кряжистый мужчина выговаривал что-то обидное своей супруге — или невесте? — которая, когда мы проходили мимо них, посмотрела на меня с выражением более чем дружелюбным. Инцидент привлек внимание и других посетителей, и красавица, разъяренная, ушла, оставив своего галантного кавалера, который не замедлил последовать за ней, бросив на меня воинственный взгляд и с силой шарахнув застекленной дверью.

— Bastardo!^[41] — проворчал хозяин заведения, проверяя, не пострадали ли от удара стекла. — Sto burino!^[42]

Ганс усмехнулся и погрузился в изучение меню.

— В чем секрет твоего успеха у женщин?

Я не ответил, дожевывая оливку.

Мой шрам и мои слишком длинные светлые волосы неизбежно привлекали внимание женщин. Признаюсь, я частенько пользовался этим, что тоже оборачивалось сценами, подобными сегодняшней, свидетелем которой стал мой стажер.

Я заказал для Ганса пиццу, поскольку живот у него урчал с тех самых пор, как мы пересекли границы Ватикана, а себе — длинную лапшу.

— Здесь обедают так же поздно, как в Испании, — заметил Ганс, набрасываясь на хрустящие хлебцы и оливки.

— Ты бывал в Испании?

— Однажды участвовал в соревнованиях по серфингу, в Галисии. А ты? Бывал?

— Я провел несколько месяцев в Карфагене. Мы поднимали груз с античного судна, затонувшего на рейде.

Ганс с интересом взглянул на меня:

— Амфоры?

— Слитки.

— Золотые? — вскричал он.

Я долго хохотал, пока хозяин расставлял на столе наш обед, на который мой спутник с удовольствием накинулся.

— Нет, свинцовые.

Ганс положил вилку и скривился.

— В древние времена Карфаген составлял часть того, что мы называем «свинцовым путем». Он экспортировал этот металл во все страны Средиземноморья.

— Международная торговля? В те времена?

— Конечно. Самое лучшее зерно приходило из Египта, золото — из Эфиопии, хлопок, пряности и шелк — из Азии, самые лучшие горшки — с Крита и так далее. Тысячи судов и караванов бороздили мир, снабжая рынки больших городов, таких, как Афины, Марсель, Сарды, Александрия, Рим или Безансон. И путешественники не были забыты. Различные лавочки предлагали им всякие средства передвижения, а вдоль торговых путей выстраивались постоялые дворы для проезжих. Некоторые места привлекали больше всего путешественников, и прежде всего — Египет и Греция. Кое-какие древние города были даже описаны в настоящих путеводителях, как, например, у Геродота…

Мой стажер перестал есть и слушал меня очень внимательно.

— Мы ничего не придумали, Ганс, — добавил я, забавляясь его удивленным видом. — Уже две тысячи лет назад римляне приезжали на Родос полюбоваться знаменитым Колоссом и увозили оттуда безвкусные поделки в качестве сувениров для своих друзей.

— Если так, то античность — это скорее смешно.

Я от души рассмеялся и взялся за десерт — нежнейшее мороженое с шоколадом.

— И раз уж мы заговорили об античности, что тебе рассказал падре?

Я поведал ему все о своей встрече с падре Иларио, и он отодвинул свою пустую тарелку.

— Ты опять собираешься меня бросить?

— Нет, Ганс. На этот раз ты можешь пойти со мной. Святой отец — человек чрезвычайно покладистый, просто само очарование.

— Дед тоже всегда боится знакомить меня со своими университетскими друзьями, — пробормотал он вдруг печально. — Старик меня стыдится.

— Я думаю, ты немного торопишься оценить отношение к тебе твоего деда. По-моему, он очень любит тебя.

— Он даже не захотел, чтобы я стажировался у твоего отца в прошлом году, когда тот поехал в Халеб.

— Ты хотел участвовать в раскопках храма? — ошеломленный, спросил я. — Я не знал.

Он пожал плечами:

— Дед даже не сказал ему об этом.

— Почему же он послал тебя ко мне?

— Потому что ты молодой, должно быть, он подумал, что так будет лучше.

— Но я эллинист, не инд…

— Ему на это наплевать. Греция — специализация, которой он сам может обучить меня, не боясь, что я поставлю его в смешное положение перед коллегами.

— Я вижу… Послушай, Ганс, если тебя интересует Индия, обещаю поговорить с моим отцом и с твоим дедом, когда мы вернемся в Париж, но, прежде чем ты выберешь себе специализацию, тебе следует изучить историю в целом.

Он кивнул.

— Я начинаю это понимать, представь себе. — С удрученным видом он поставил локти на стол и сложил руки на затылке. — Дед прав, я просто олух…

Я дружески похлопал его по плечу и подозвал официанта, чтобы расплатиться по счету.

— Пошли… Не поддавайся унынию…

Мы вышли из ресторана, непринужденно беседуя, но я чувствовал, что, побудив Ганса к откровенности, коснулся глубокой раны в его душе. Ганс был подавлен знаменитостью своего деда и успешными финансовыми делами отца. Он тщетно старался скрывать свои слабости под внешним юношеским бунтом и, наверное, страдал от этого не меньше, чем от ужасного комплекса неполноценности. Я мог бы, пожалуй, оказаться в его положении, если бы был единственным сыном, но в отличие от него мне повезло: у меня был брат, с ним я мог противостоять властолюбию, которое отец проявлял по отношению к нам. Я хотел стать специалистом по античности, а Этти — по подводной археологии. Папа так никогда и не удалось отвратить нас от этого, и ему пришлось сжечь свои «Упанишады»^[43] в ярком пламени поражения.

Мы вышли на виа Капо Африка, но как ни старался я увести мысли Ганса от этой темы, к нему не вернулась его обычная лихость. Хуже того, его бессилие превратилось в бунт.

— Послушай, куда ты меня тащишь?

— Пользуйся случаем, посмотри.

— Я не хочу ничего смотреть. Где мы?

— Слева от тебя Палатин.^[44] Виа дель Колоссео в десяти минутах хода. Сверху можно увидеть открытое пространство амфитеатра Флавиев.^[45]

Он проследовал за мной на виа Национале, едва волоча ноги и проклиная слишком узкие тротуары, заставленные машинами, однако подмигнул двум молоденьким немкам.

— Могу я предложить вам по стаканчику, фрейлейн? — повернувшись к ним и пятясь, спросил он по-немецки. — Я не…

Предупреждающий гудок заставил его отскочить, и туристки прыснули со смеху. Ганс обернулся и грубым жестом погрозил водителю грузовичка для доставки товаров.

Добравшись до пьяцца Маньянаполи, заполненной туристами, мы направились к пьяцца Коррадо Риччи, пройдя через виа Салита дель Грилло, через площадь с тем же названием и виа Тор де Конти. Миновав величественную крепостную стену форума Августа, потом стену форума Нервы,^[46] мы вышли на виа дель Колоссео. Это был жилой квартал с очень узкими улочками, который туристы обходили вниманием или, скорее, просто не знали о нем.

— Посмотри, — сказал я Гансу, указывая на Колизей, который был прямо перед нами за деревьями. — И только посмей мне сказать, что это не красота.

Я сел на ступеньки в тени кипарисов и, прежде чем закурить, вдохнул аромат свежей, только что политой травы.

— Это один из моих любимых уголков. — Я указал на травяной ковер между деревьями, в тени густой поросли, и добавил, подмигнув Гансу: — В студенческие годы я даже занимался здесь любовью.

Казалось, он вдруг оживился.

— Ты занимался любовью в таких диковинных местах? — спросил он, садясь рядом со мной.

— И не один раз.

Он подтолкнул меня локтем.

— А где тебе понравилось больше всего?

— В королевском некрополе в Танисе, — пробормотал я.

Он недоуменно наморщил лоб.

— Так греки называли древний Джан в Египте.

— Ты получал удовольствие в гробнице какого-нибудь фараона? Черт возьми!

Я взглянул на часы. Без тринадцати шесть. Пора возвращаться, иначе Маэ встретит нас парой оплеух.

— Мы поступим разумнее, если…

Слова застряли у меня в горле при виде двух типов, которые поднимались к нам. Более рослые, чем я, загорелые, со сжатыми кулаками они, не сводя с меня глаз, приближались, перепрыгивая через ступеньки.

— Ты их знаешь? — спросил Ганс, кивнув в их сторону.

Я схватил его за руку и потащил за собой вверх по лестнице.

— Бежим! — крикнул я.

Ганс не заставил просить себя дважды. Нельзя было допустить встречи с этими двумя скотами на крутой лестнице и, главное, когда Ганс будет путаться под ногами.

Добежав до верхней ступеньки, я выбрался на виа дель Колоссео, таща его за собой и стараясь не споткнуться на мостовой.

— Что им от нас надо?

Но времени рассуждать не было. Двое мужчин догоняли нас. Кто это? Грабители, охотящиеся за туристами? Обыкновенные воры? Интуиция подсказывала мне, что это не так, и я свободной рукой придерживал ремень рюкзака.

Метров через сто я почувствовал, как что-то потянуло меня назад. Ганс, которого я все еще держал за руку, пошатнулся. Один из преследователей вцепился в мой рюкзак. Я повернулся и сильным ударом ноги отбросил его. Застигнутый врасплох, он со стоном скорчился на земле, но добить его я не успел. Раздался крик Ганса. Второй налетчик приближался ко мне.

— Мор, берегись! — крикнул Ганс. — Унего нож!

Я мгновенно вытащил из длинного наружного кармана рюкзака титановый меч.

Меч был тяжелый, но отлично сбалансированный. Лицо человека, что был предо мной, осветилось широкой улыбкой. Он ничуть не выглядел удивленным.

— Voievi questo?^[47] — процедил я сквозь зубы. Сердце мое бешено стучало. — Иди возьми его, чего ты ждешь?

Он взмахнул ножом, но я уклонился. Его улыбка стала шире. Ему нравилось играть со мной, как кошке с мышкой.

— Кто тебя послал? — снова задал я вопрос и вдруг увидел роскошный внедорожник, стоящий у двери одного дома.

«Не может быть, чтобы он не был оснащен сигнализацией… Кто-нибудь вызовет полицию».

— Кто тебе платит? — продолжал спрашивать я, постепенно приближаясь к машине.

Он ответил мне в том смысле, что моя мать, должно быть, переспала с кучей боровов, если произвела на свет такого, как я.

Меня удивила не столько эта грубость — от такого типа ничего другого и ожидать было нельзя, сколько то, что он говорил по-гречески.

— Но кто…

Мой противник не дал мне закончить фразу. Он предпринял новую атаку, и я изо всех сил ударил по задним фарам машины. Стекло разбилось почти без шума, несколько осколков упали на заднее сиденье, и сигнализация заверещала.

Бандит с ножом понял, что я сделал, и пошел ва-банк. Выставив вперед нож, он устремился ко мне. Неумело парируя удар, я взмахнул мечом слева направо и не без удивления увидел, как ужас застыл на лице бандита и он посмотрел на свою белую майку, которая быстро окрашивалась красным. Меч рассек ткань и тело с такой легкостью, словно разрезал масло. Я никогда не думал, что он такой острый.

Рядом на балконе роскошного дома пронзительно закричала женщина, а бандит, которого я сбил с ног некоторое время назад, уже бежал на помощь своему сообщнику. Едва переставляя ноги, они поковыляли к лестнице, а я присел на корточки рядом с Гансом. У него была разбита губа, он казался немного оглушенным, но, похоже, пострадал не очень сильно.

— Ты как? — задыхаясь спросил я, чувствуя тошноту и едва дыша. — Тебе повезло, что он не проткнул тебя ножом.

— Убери от меня эту штуку, — сказал он, отталкивая мою руку, все еще сжимавшую меч, по одной стороне лезвия которого стекала кровь. — Мор, ты же мог его убить! — добавил он пискливым голосом.

Теперь в окнах показались люди, от воя сигнализации у нас лопались барабанные перепонки. Когда к этому концерту добавилась сирена полиции, Ганс обхватил голову руками, а двое карабинеров, вооруженных до зубов, приказали мне положить оружие и поднять руки.

Ганс сидел в кресле в кабинете maresciallo^[48] Сантини и, ломая руки, поглядывал на часы.

— Что она там делает! — говорил он, трогая пластырь, который санитар наклеил ему на разбитую губу.

Через приоткрытую дверь мы видели Маэ, которая вела переговоры с бравым maresciallo. Мы безвылазно сидели в его пропахшем потом и табаком кабинете уже больше четырех часов. Бежевое ковровое покрытие на полу было все в пятнах, происхождение которых я предпочел не уточнять.

Карабинеры, вызванные окрестными жителями, схватили нас, как букет фиалок, на виа дель Колоссео, чтобы препроводить в маленький полицейский участок в двух шагах от форума Траяна.^[49]

«Интересно, что она пытается ему объяснить?» — с беспокойством думал я.

Я видел, как maresciallo с тупым видом качает головой, а Маэ умоляюще жестикулирует перед ним.

Не в силах больше ждать, я встал и направился прямо к maresciallo Сантини. А он, увидев, что я приближаюсь к нему решительным шагом, с лицом, искаженным гневом и тревогой, повернулся ко мне, инстинктивно потянувшись к пистолету.

— Синьор, оставайтесь в кабинете, прошу вас.

— Послушайте, maresciallo Сантини, — закричал я, — вы обращаетесь с нами как с преступниками, в то время как это мы подверглись нападению!

Вышеназванный maresciallo нахмурился.

— Наши документы и предметы, которые мы везем, — оформленные по всем правилам. У вас нет никаких оснований держать нас здесь.

— Синьор Лафет, у меня пока есть только ваша версия случившегося. Держа вас здесь, я лишь произвожу расследование. Завтра утром, когда мы свяжемся с вашим консульством, мы…

— Так вы собираетесь держать нас здесь всю ночь?

Маэ с упреком взглянула на меня, но я уже закусил удила.

— Послушайте, maresciallo, я не знаю, каковы ваши инструкции, но, что касается меня, знайте, что я…

— Баста! — решительно махнул он рукой и сделал знак своим жандармам. — Посадите эту парочку в камеру!

— Что? — закричал Ганс, который тоже вскочил и подошел к нам. — Вы не имеете права! Я требую адвоката!

Один из жандармов увел размахивающего руками Ганса.

— Вы готовы сотрудничать с нами, синьор Лафет, или я вынужден буду вызвать подкрепление?

Маэ положила руку мне на плечо.

— Я немедленно позвоню господину Юргену, Морган. Ты не проведешь здесь ночь, обещаю тебе. Даже если для этого нам придется разбудить половину консульства, — добавила она, обращаясь к maresciallo Сантини, который несколько утратил свою самоуверенность.

Все время, что он нас допрашивал, он был убежден, что имеет дело с торговцами антиквариатом, решившимися свести счеты между собой.

— Уведите его! — приказал он полицейскому, который подталкивал меня к камере, где уже заперли Ганса.

— Я все беру на себя, Морган! — бросила Маэ, махнув мне рукой.

Я устало опустился на железную скамью и тяжело вздохнул, прислонясь к стене, покрытой надписями и рисунками.

— Сядь, Ганс, и перестань орать.

Он неохотно повиновался, поскольку, как и я, был на грани.

— Кто были эти мастодонты? Грабители?

— Да, но они знали, что мы несем.

— Их послал Юрген?

Я помотал головой.

— Маэ могла бы забрать у нас документы и меч в любой момент. Нет, это что-то другое.

Он встал, чтобы немного размяться.

— А если это не Маэ, тогда кто посетил твою квартиру в Париже? И разве не те же самые типы подослали к нам этих двух громил? Те, кто… кто сбросил с балкона старого профессора?

— Возможно.

— Черт… — бросил он, садясь рядом со мной, и, закрыв ладонями лицо, посмотрел на меня сквозь пальцы. — Мор… я, кажется, начинаю дрейфить.

— Ты хочешь вернуться в Париж?

— А ты вернешься со мной?

Я лишь покачал головой.

— Тогда не рассчитывай, что я уеду.

Мы надолго замолчали, и я в это время пытался найти связь между поврежденным замком в моей квартире, убийством Бертрана, Юргеном, двумя греками, что напали на нас, Маэ и… Гелиосом. Кто этот человек? Чего он хотел? Его послания были предостережениями. Он был в курсе всего, что я затевал, всего что нашли, что мы делали, и я готов был поклясться, что он один из наших врагов, потому что уже не мог называть его иначе. Гелиос… греческий псевдоним. И человек он, судя по всему, образованный. Какой-нибудь коллекционер, соперник Йона Юргена? А может, сеньора Бертрана? Почему бы нет?

Около двадцати трех часов нам принесли два подноса с ужином и пачку сигарет. У меня слишком свело желудок, чтобы есть, но Ганс накинулся на содержимое баночек не без удовольствия.

— Знаешь, — тихо сказал он, поглощая йогурт, — я, конечно, струсил, но, с другой стороны, то, что с нами происходит, — это просто здорово. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Я поглядывал на него, пуская дым через ноздри.

— Я думаю, ты не отдаешь себе отчета, что нависло над нашими головами.

— Ты здорово с ними разделался, с этими двумя гризли, разве нет? Если бы ты мог видеть себя со своим мечом! «Назад!»

Я невольно улыбнулся.

— Знаешь, когда дед нас познакомил, я и подумать не мог, что ты такой тип. Просто молоток!

Я взглянул на него снизу вверх.

— Во мне нет ничего от супермена, Ганс. И знаешь, я не горжусь тем, что произошло там, на виа дель Колоссео.

— Ты не понимаешь… Как тебе объяснить?.. Настоящий молоток — это тип, который делает то, что никто не осмелился бы сделать из страха прослыть болтуном или размазней, но над которым никто не смеется, потому что он в два счета может заставить проглотить язык любого. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Человек, который умеет заставить уважать себя, вот! Парень с головой. Поэтому я знаю, чего мы можем здесь достичь. Я сдрейфил, но я знаю, что с тобой можно плавать на серфинге на крутой волне. У тебя достаточно и силы, и ума для этого. Мы найдем ее, эту гробницу, и твои соратники смогут много лет наслаждаться, копаясь во всем этом.

«Я верю в тебя» — вот что это означало. И слышать это от Ганса, который не верил ничему и никому, а меньше всего — самому себе, было одновременно и неожиданно, и трогательно.

В три часа ночи maresciallo Сантини с растерянным видом лично открыл дверь нашей камеры. Маэ в дорожном костюме — хлопчатобумажной куртке с короткими рукавами и длинной льняной юбкой — с довольным видом стояла за его спиной.

— Можете выходить, — процедил сквозь зубы полицейский, рукой показывая нам на дверь. — Вам вернут ваши вещи, как только вы подпишете расписку.

Ганс вышел из камеры с важным видом, словно павлин, презрительно поглядывая на бравого maresciallo, которого явно вытащили из постели.

— Что произошло? — спросил я у Маэ, когда мы забрали наши вещи.

— Я позвонила господину Юргену и объяснила ему, что произошло. Он связался с консульством и министерством юстиции, и все быстро разрешилось, — объяснила она не без гордости. — Пойдем, надо сходить в отель за нашими чемоданами. Через три часа, не позже, мы улетаем в Александрию.

— Что?

Она знаком показала мне, чтобы я говорил тише, и подтолкнула меня к выходу.

— Мы не можем уехать так сразу, Маэ. У меня в десять часов встреча с падре Иларио. Он должен показать мне кое-какие документы, которые…

— Он подтвердил подлинность отчета о раскопках? Да или нет? — оборвала она меня.

— Да, но…

— В таком случае мы уезжаем. Билеты заказаны. Оставаться здесь слишком опасно, Мор. Вчера вас могли убить, обоих!

У меня на языке вертелся вопрос, но я не решился задать его в такси, боясь, что шофер нас услышит. Я начал сомневаться во всех.

Едва мы оказались в номере отеля, я прижал Маэ к двери.

— Вы знаете, кто были эти люди, не правда ли?

Ганс сел на кровать и скрестил ноги, тоже ожидая ответа.

— По-видимому, люди владельца какой-нибудь частной коллекции, — пробормотала Маэ. — К таким методам, пусть и не часто, прибегают некоторые из них, не очень щепетильные. Господин Юрген кое-что знает об этом. Он потерял в прошлом году в Дельфах двух поисковиков, и участок, где они работали, был ограблен. Какие-то личности в Италии получили сведения о нашем приезде и, главное, о том, что вы везете. Нам нужно как можно скорее убраться отсюда. Здесь кругом мафия. Не может быть и речи, чтобы противостоять этим людям, Морган, у нас не хватит силенок.

— Следовательно, это итальянская мафия?

— Да, очень возможно.

Я отпустил ее, и она поправила свою куртку.

— Сейчас я возьму свои вещи, и мы вызовем другое такси. Встретимся внизу, скажем, через час.

Я согласно кивнул, а Ганс начал раздеваться.

— Так мы отправляемся в Египет?

— Да.

— Гениально! Я никогда там не был.

Он пошел принять душ, а я рухнул на кровать, положив рюкзак на колени. Я чувствовал, как меч впивается в мои ноги, словно предупреждая меня… Итальянская мафия… А почему бы заодно не КГБ?

Прямо перед вылетом рейса на Александрию в 6 часов 27 минут я позвонил в Ватикан, чтобы отменить встречу с падре Иларио. Мне ответил молодой мужской голос.

— Buon giorno!^[50] — сказал я по-итальянски. — Могу я оставить сообщение для падре Иларио? Мы назначили встречу на десять часов, но я… Простите?.. Когда?.. Нет, я… нет, ничего важного. Спасибо.

Я в полной растерянности выключил свой мобильник, Маэ нахмурилась.

— Что с тобой? Можно подумать, что тебе только что сообщили о конце мира.

— Падре Иларио не нашел документы, которые были мне нужны.

— Вот видишь! Мы зря потеряли бы целый день.

Предъявив свой билет, она прошла в посадочную галерею, мы последовали за ней.

Мы расположились в самолете: Ганс — рядом с иллюминатором, Маэ — около прохода, а я — между ними. Я сделал вид, будто хочу немного вздремнуть после пережитого, чтобы они не втянули меня в возможный спор о серфинге, и попытался забыть о разговоре, который только что состоялся у меня с секретарем падре Иларио.

«Падре Иларио нас покинул, синьор… Этой ночью, синьор, пусть Бог простит его. Я сам нашел его. Он повесился в своей библиотеке. Могу ли я быть чем-нибудь вам полезен?»

Повесился… Я бы дорого заплатил за то, чтобы узнать, кто ему в этом помог.

Позавтракав на скорую руку, Ганс снова взялся за свой ноутбук и записную книжку Лешоссера. За иллюминатором начинало подниматься кроваво-красное солнце, и я, опершись на колени Ганса, задернул небольшую шторку.

— Ну что? — спросила его Маэ. — Что нового ты можешь сообщить нам?

— Не здесь, — вмешался я приглушенным голосом.

— Мор… ты становишься параноиком. Правда, Ганс?

Тот, чтобы избежать ответа, надул пузырь из жвачки, и наша спутница разочарованно вздохнула.

Стюардесса предложила нам закрепить столики и пристегнуть ремни. Мы начали снижаться. Ганс сложил свой ноутбук, и пилот совершил посадку.

6

В зале для прибывающих стояли невыразимый гвалт и запах, присущий всем египетским аэропортам. Ганс оглядывался по сторонам с видом человека, который только что совершил высадку на другую планету, и это вызвало смех у Маэ.

— Что это за восточный базар? — пробормотал Ганс, пытаясь отделаться от местных жителей, которые наперебой предлагали ему услуги такси, номер в отеле или сувениры. Он грубо оттолкнул женщину в чадре, которая, размахивая руками, тянула его за рукав.

Я взял его за руку и решительно направился к выходу вслед за Маэ, которая по-арабски отвечала навязчивым местным жителям, что производило на них впечатление и здорово охлаждало их пыл.

Как только мы вышли из зала, где работали кондиционеры, на нас, словно накрыв лавой, обрушилось невыносимое пекло.

— Мы здесь подохнем! — пробурчал Ганс.

Какое-то древнее такси одарило нас струей тошнотворного выхлопного газа, с треском вырвавшегося из допотопного глушителя.

— А ведь после эпохи Рамсеса^[51] изобрели глушитель, не наносящий вреда экологии!

Шум машин, туристических автобусов, гудящей толпы — все смешалось и оглушало. Группы туристов спешили к встречающим, держащим в руках таблички с названиями клубов или отелей, и целые семьи, прибывшие в страну на каникулы, втискивались в развалины на колесах, которые только и ждали того, чтобы осесть под тяжестью багажа.

— Нас ждет машина, — сухо ответила Маэ шоферу такси, который предложил нам свои услуги.

Я закурил сигарету, а она в это время обругала двух молодых мужчин, которые, сделав вид, будто завязывают шнурки на ботинках, бросали взгляды на ее ноги под широкой льняной юбкой.

— Не стесняйтесь особенно, психи!

— Маэ, — с укоризной заметил я, — ты навлечешь на нас неприятности.

— Ладно, молчу, — процедила она сквозь зубы.

Наконец к нам пробился роскошный темно-синий лимузин с тонированными стеклами.

— Я полагаю, наш водитель прибыл, — кивнула в его сторону Маэ.

Стекло автоматически опустилось, и мужчина в строгом черном костюме выглянул в окно.

— Мистер Лафет? — спросил он по-английски.

— Вы не очень-то торопились! — резко сказала ему наша спутница.

Униженно извиняясь, шофер вышел из машины и положил наши вещи в багажник, потом любезно открыл перед нами дверцу.

В машине работал кондиционер, и мы словно попали из парильни в холодильник. Меня зазнобило. Машина тронулась, мы покинули аэропорт под убаюкивающие звуки Седьмой симфонии Бетховена, которая тихо обволакивала салон, и слова шофера, обещавшего усталым путешественникам райский отдых в солнечной стране.

— Куда я должен отвезти вас прежде всего? — спросил он наконец.

Маэ, похоже, на минуту заколебалась, но быстро взяла себя в руки.

— Я забронировала апартаменты в отеле «Ренессанс».

Я поморщился — ведь она говорила нам об отеле «Эль-Саламлек-палас».

— Мы поедем по набережной и обогнем залив. На горной дороге ведутся ремонтные работы, и восточная часть центра города в этот час загружена машинами.

— Делайте, как лучше.

Опершись на колени Ганса, я склонился к Маэ, чтобы спросить, почему она поменяла отель, но Маэ опередила меня, прошептав мне в ухо:

— Есть одна проблема, Морган… И кто знает, — добавила она громче, словно смеясь хорошей шутке, — может быть, я даже сделаю тебе массаж!

Я принял ее игру и тоже рассмеялся, несмотря на дурное предчувствие. Потом взглянул в окно. Мы ехали по скоростной трассе. В случае необходимости из машины не выскочишь.

Словно читая мои мысли, Маэ сжала мое колено, давая мне понять, что в нужный момент она предупредит меня. Я увидел, что, продолжая непринужденно беседовать с шофером, она рукой скользнула под юбку. Шофер время от времени бросал взгляд в зеркальце заднего вида. Темные очки скрывали половину его лица, однако не нужно было быть слишком внимательным, чтобы заметить, что оно не восточного типа. Его кожа была слишком светлой, а волосы — тонкие, мягкие, с коричневым оттенком.

После долгой поездки, которая показалась мне бесконечной, мы оказались на площади Саада Заглула. Здесь кишел настоящий человеческий муравейник, почти скрывавший статую известного государственного деятеля.

Дети объедались мороженым, сидя на переполненных скамейках, а женщины, таща в руках сумки и пакеты, торопливо шли к ним с торговых улочек Саада Заглулы и Сатийаха Заглулы. Проехав по одной из таких улиц, машина резко дернулась.

— Простите… — извинился водитель. — Кажется, наша проблема со сцеплением. Я быстро.

Маэ ткнула меня в бок. Момент наступил.

— Ничего серьезного, надеюсь? — спросил я по-гречески, положив руку на ручку дверцы.

Водитель помотал головой, направляя автомобиль в пустынную улочку.

— Нет, я не…

Он замолчал, осознав, что я сказал это не по-английски, и резко затормозил.

Я открыл дверцу и выпрыгнул из машины, таща за собой Ганса.

— Эй, кто это…

Я больно грохнулся на землю, а мой стажер тяжело навалился на меня. Я пытался встать, готовый броситься на шофера, а Маэ в это время спокойно вышла из машины и открыла дверцу водителя… который склонился набок, к ее ногам. Лоб его был окровавлен.

— Помоги мне избавиться от него, Морган, — процедила она, засовывая свой пистолет в кобуру, пристегнутую на бедре под длинной юбкой.

Ганс приглушенно вскрикнул, а я поднялся, бледный как полотно.

— Ты так хладнокровно его убила?

— Или он, или мы. Ты думаешь, он притащил нас сюда, чтобы угостить пирожными?

Ногой она приподняла полу его пиджака, и мы увидели пистолет, наполовину вытащенный из кобуры.

— Итак, чего ты ждешь? Тебя пугает труп?

Я осмотрел улочку, которая оказалась тупиком, и помог ей вытащить тело из машины. Маэ обыскала его, но ничего не нашла. Естественно, при нем не было никаких документов. Мы спрятали труп под кучей отбросов и старого картона возле сооружения, напоминавшего старую бакалейную лавку.

— А теперь выкладывай! — закричал я. — Я хочу знать, кто эти типы, кто вы и почему наш дорогой благодетель заставил меня взять с собой сумасшедшую, которая могла засадить нас в тюрьму, сунувшись в самолет с пушкой!

— Не здесь! — ответила она, указав на машину, и повернулась к Гансу, который сидел на земле и, казалось, вот-вот испустит дух: — Садись!

— Но… но надо вызвать полицию!

— Ты не в Европе, дружок, — посмеиваясь, сказала она. — Залезай!

Дрожа, он повиновался и грохнулся на заднее сиденье. Маэ села за руль, а я, все еще пребывая в шоке, занял место возле водителя.

Она сразу же тронулась с места, и мы не сказали больше друг другу ни слова до самого отеля «Эль-Саламлек-палас», где она передала ключи от машины человеку в униформе, который вышел нам навстречу.

Отель высился в центре садов Монтазах — старом дворцовом владении короля Фаруха. Маэ забронировала в нем роскошные апартаменты, где, кроме двух гостиных, были три спальни с ваннами — все обито шелком, покрыто позолотой и уставлено мебелью из ценных пород дерева. Типичные королевские покои в старых королевских резиденциях и одно из самых роскошных мест, где мне случалось останавливаться, не считая, конечно, индийских дворцов, которые, на мой взгляд, не имеют себе равных во всем мире. Но, расположившись на мягких диванах в огромной гостиной, мы не намерены были рассуждать о коврах или лепных, кричащих тонов, фасадах зданий за окнами. Маэ, сидя на краю небольшого фонтана, располагавшегося в центре гостиной, разговаривала по телефону с Юргеном, болтая пальцами в прозрачной воде, на поверхности которой плавали свежие цветы.

— Тело Селима, человека, который должен был встретить нас у трапа самолета, обнаружено на стоянке аэропорта, — со вздохом сказала она, окончив разговор.

Я в ярости смял свою сигарету и посмотрел прямо в глаза Маэ:

— Теперь я требую объяснений. Кто вы?

Она залпом выпила чай из своего стакана и протянула ко мне руку:

— Дай мне сигарету, пожалуйста.

Я протянул ей свою пачку и коробок спичек с маркой отеля.

— Подумать только, что мне почти удалось предотвратить… — Она выпустила длинную струйку дыма и покачала головой. — Господин Юрген поручил мне охранять вас, — добавила она наконец, — а не помогать вам в вашей работе, в чем я, как вы, должно быть, заметили, ничего не смыслю.

— Нас охранять… — усмехнулся я. — А… от чего? Или, скорее, от кого?

Она пожала плечами:

— Этого мы еще не знаем, но господин Юрген уверен, что нас будут преследовать хитрые лисы. Не так скоро, однако. Кто-то выследил нас, это точно.

Ганс, вдруг заинтересовавшись, повернулся в нашу сторону:

— Выходит, ты телохранитель?

— Да, что-то в этом роде.

— Но почему он был уверен, что нас будут преследовать? — спросил я. — Что известно вам и чего не знаю я?

Она обошла фонтан.

— Морган! Прошу тебя! Речь идет о могиле Александра. Как можешь ты думать, что такое расследование не привлечет внимания конкурентов?

Я закурил очередную сигарету и закинул ногу на ногу.

— Там, около Колизея, им нужен был меч. Не…

— Меч, записная книжка и документ Ватикана. Кто-то надеется найти эту гробницу раньше нас, и не исключено, что он обладает сведениями, которыми мы не располагаем. Иначе эти люди удовлетворились бы тем, что шли по нашим следам, предоставив нам возможность сделать свою работу, и ограбили бы нас в последний момент. Человек, который убил Селима, чтобы занять его место в машине, хотел устранить нас и забрать сокровища Лешоссера. — Она села рядом со мной и глубоко вздохнула. — И могу тебя заверить, нас ждет еще много сюрпризов. Мы для них как колючка в пятке. Они не отстанут от нас, пока не пустят нам в голову пулю.

— А как тебе удалось пронести пистолет через детектор?

Она приподняла подол юбки, вытащила пистолет из кобуры и протянула мне. Он был легкий, серого цвета и сделан из незнакомого мне материала.

— Эта игрушка не содержит в себе ни грамма металла, — объяснила она. — Просто очень твердая смола.

— А заряды?

— Из воды.

— Из воды? — пробормотал я, решив, что она пошутила.

— В нем находится азотное охлаждающее устройство. Пули представляют собой водяные шарики диаметром пять миллиметров. Они пробивают трехмиллиметровую сталь и сразу поражают мишень, не оставляя или почти не оставляя следов.

Ганс осторожно взял у меня из рук оружие и внимательно осмотрел его.

— Надо торопиться, Морган, — продолжала между тем Маэ, пряча пистолет. — Каждая потерянная минута отдаляет нас от могилы Александра и приближает к нашей. Раскрой свои маленькие секреты. Я должна знать, почему ты так хочешь добраться до Александра, что у тебя в голове. Будешь действовать в одиночку, разыгрывать из себя непобедимого, и в следующий раз вас с Гансом обнаружат в контейнере на автостоянке.

— Почему ты сразу не сказала нам обо всем? К чему эта смешная роль легкомысленной курочки? Чтобы нас умаслить?

— Господин Юрген не хотел тебя пугать. Он боялся, что ты откажешься от своей идеи, если почувствуешь, что это рискованно.

Я ткнул пальцем в сторону Ганса:

— А он? Он подумал о нем?.. Что же он за человек!

— Йон Юрген — человек увлекающийся, Морган. Страстный коллекционер. Я бы покривила душой, если бы сказала, что присутствие этого маль… этого юноши, — поправилась она, — не смутило его, но ему нужно было нечто гораздо большее для того, чтобы отказаться от задуманного, чем боязнь рисковать человеческими жизнями.

— Мерзавец!.. — в ярости воскликнул я.

— Не стану возражать, Морган. Однако этот самый мерзавец платит мне большие деньги, чтобы защищать вас, но я не смогу выполнять свою работу, если ты будешь упорно избегать меня, как в Риме, или что-то скрывать от меня. Ты волен продолжать свою игру в прятки, если хочешь рисковать своей шкурой и шкурой своего стажера. Теперь ты знаешь, как все может обернуться. Я прошу только считаться с тем, что должен делать согласно контракту, но если ты предпочитаешь отказаться от моей помощи, я умываю руки, Морган. Что бы ни случилось, я свои деньги получила.

Ганс бросил на меня умоляющий взгляд, и я кивнул в знак согласия.

— Ладно. Я согласен, — сказал я не без сожаления.

— Кто в курсе твоего проекта?

— Кроме нас троих — Людвиг Петер и его сын, еще, конечно, мой отец, директор Лувра и один из моих коллег, которому я полностью доверяю.

— Над этим еще надо подумать… Что ты рассчитывал найти в Александрии?

Я покопался в рюкзаке, вытащил оттуда бумажник и протянул ей листок.

— Профессор Лешоссер намеревался вылететь в Александрию, но накануне погиб. В его записной книжке я нашел номер телефона с именем, явно местным, — Амина. Но адреса нет.

Она протянула мне свой телефон.

— Так чего же ты ждешь? Давай позвоним.

Уткнувшись носом в клочок бумаги, я набрал номер телефона, и мое сердце учащенно забилось, когда синтетический голос произнес по-арабски фразу, которая, хотя я ничего не понял, должна была означать «Набранный вами номер не существует…».

— Возвращаемся к исходной точке, — вздохнула Маэ.

— Не совсем. Мы еще не закончили расшифровывать записную книжку, может быть, в ней содержится более точная информация.

— Будем надеяться.

— Здесь есть возможность выйти в Интернет? — спросил я.

— Пойду узнаю у администратора. А вы пока примите душ и отдохните немного, вам это нужно. И закройте на ключ дверь, — добавила она, выходя.

Ганс повернул ключ в замке и прислонился к створке двери. На щеках у него виднелись грязные полосы, а его светло-серый спортивный костюм был весь в пыли и пятнах от машинного масла.

У меня после половины ночи, проведенной в камере stazione dei carabinieri, и всего пережитого в Александрии вид тоже был не лучше.

— Мы мудро поступим, если последуем ее совету, — сказал я, поднимаясь с дивана.

— Мор… мы теперь можем доверять Маэ?

— Нет, — ответил я, направляясь в ванную комнату своей спальни.

Он скорчил мину и последовал моему примеру.

Услыхав, что Ганс включил в своей ванной душ, я отстегнул от пояса сотовый телефон, снова набрал номер нашей таинственной Амины, но на этот раз правильный, и начал диктовать сообщение: «Амина, у аппарата Морган. Мы прибыли в Александрию гораздо раньше, чем думали, и мы не…»

Не успел я договорить, как в трубке послышалось:

— Алло?

— Амина?

— Да, добрый день, Морган. Извините меня, но я фильтрую звонки, как вы советовали. Я очень обеспокоена. Вы сказали мне, что позвоните из Рима.

— У нас были кое-какие неприятности, я вам потом расскажу.

— Господи, ничего серьезного, надеюсь?

— Я не могу сейчас говорить. А у вас все в порядке?

— Не совсем. Ваш отец прислал для вас досье на мой адрес. Естественно, я не позволила себе открыть его. И связалась с известным вам человеком.

— Прекрасно. Мы смогли бы увидеться сегодня?

— Да, конечно. Сегодня я должна читать лекцию, но могу ее перенести. Вы нашли планы?

— Нет, я перерыл всю библиотеку Бертрана перед отъездом, но безрезультатно. В котором часу мы могли бы встретиться?

— Вы находитесь в отеле «Эль-Саламлек-палас»?

— Да.

— Я заеду за вами через два часа. Буду ждать вас у входа в сады в белом «рено» пятой модели.

— Отлично. Если меня не будет полчаса, значит, я не смог улизнуть.

— Решено. До встречи, Морган, и да поможет вам Бог.

Закончив разговор, я быстро принял душ, заглянул в комнату Ганса, который спал со сжатыми кулаками, и, надев гостиничную пижаму, растянулся на постели в ожидании возвращения Маэ.

Я уже связывался с Аминой несколько дней назад. Восточное звучание ее имени и тот факт, что Лешоссер намеревался отправиться в Александрию, привели меня к мысли, что она должна жить где-то в этих местах… Вначале она держалась со мной очень настороженно, но потом изменилась, удостоверившись после звонка моего отца, о котором Бертран ей много рассказывал, что я именно тот, за кого себя выдаю. Папа сказал мне, что она очень расстроилась, когда он сообщил ей о смерти старого профессора, который в течение многих лет был ее руководителем, да еще упомянул о загадочных обстоятельствах его гибели. Она почти сразу же снова связалась со мной, и именно тогда я посоветовал ей быть осторожной: спрятать имеющиеся у нее материалы о работе Бертрана в надежном месте, закрывать дверь на ключ и фильтровать звонки. Преподаватель латыни и греческого в частном лицее Александрии, Амина создала себе прочную репутацию археолога благодаря участию в исследованиях в районе маяка и раскопках в катакомбах Ком эль-Шугафа.

Я услышал, как в замочной скважине повернулся ключ, и сделал вид, что сплю. Чуть приподняв веки, я увидел в приоткрытой двери моей спальни голову Маэ. Застыв, я ждал, прислушиваясь к малейшим звукам. Спуск воды в туалете, душ, скрип дверцы шкафа и… тишина. Я вытерпел так еще добрый час, и когда взглянул на часы, на циферблате было без восемнадцати минут час. Амина уже должна была ждать меня.

С тысячью предосторожностей я натянул джинсы, майку, ботинки и, закинув на плечо рюкзак, на цыпочках вышел из спальни. Ганс спал, по-прежнему сжав кулаки, я заглянул в спальню Маэ и убедился, что она пребывает в объятиях Морфея.

Я тихонько отпер дверь, вышел в коридор, затворил ее за собой и на лифте спустился на первый этаж. Стараясь не обратить на себя внимания, я прошел мимо конторки администратора, пересек роскошные сады и оказался у кованой решетки, выходившей на улицу.

— Морган! Морган, сюда!

Я обернулся на голос худенькой женщины в цветастом платье, которая махала мне рукой, стоя у белого «рено» пятой модели, и, петляя между машинами и гуляющими пешеходами, перешел улицу.

— Амина? — спросил я, пожимая протянутую руку.

— Рада встретиться с вами. Ваш отец не обманул, вас трудно не заметить в толпе.

— Будем считать, что это комплимент, — сказал я, улыбнувшись ей.

Я не ожидал, что моя таинственная александрийка окажется такой красивой: тоненькая как тростинка, стройная и элегантная, темные волосы свободно спадают на плечи и спину и обрамляют лицо с огромными, очень черными глазами.

— Садитесь, поедем ко мне.

Я повиновался, предварительно удостоверившись, что Маэ не следит за мной, и автомобиль тронулся с места.

— Я никогда не смогу в полной мере отблагодарить вас за вашу помощь и за тот риск, которому вы себя подвергаете.

Она дружески улыбнулась, а мне пришлось взять себя в руки, чтобы не задержать свой взгляд на ее декольте, хотя и не очень глубоком.

— Вы всерьез думаете, что Бертрана Лешоссера убили?

Я рассказал ей о полицейском расследовании и о тех неприятностях, которые случились в Париже и Риме. Ее руки, держащие руль, дрожали.

— Хотите, я сяду за руль? Может, это немного невежливо, но у нас мало времени.

Она покачала головой и с усилием заставила себя улыбнуться.

— Никогда бы не подумала, что такое может произойти, — тихо сказала она. — Бертран был таким осторожным, это правда, но все… от Всемогущего.

— Значит, у него были основания осторожничать? Ему угрожали?

Амина пожала красивыми плечиками и закурила сигарету, которую я предложил ей.

— Я знаю, что разногласия между Бертраном и его спонсором начали обостряться во время его последнего визита в Александрию. Мы тогда пришли к заключению, что гробница должна находиться под мечетью Шорбаги, которая хранит под собой остатки и других древностей и, как и многие другие монотеистические культовые сооружения, построена на месте древнего языческого храма. Но Бертран отказал в участии в этих исследованиях своему спонсору. Он не доверял ему. Я думаю, этот человек вопреки своим заверениям хотел наложить руку на то, что будет найдено в гробнице.

Я выронил сигарету.

— Так Бертран обнаружил местоположение гробницы?

— Мы не можем быть уверены ни в чем. Но согласно его планам, тем, которые вы не нашли, очень много шансов на то, что гробница действительно находится там. Смерть настигла Бертрана за день до того, как он должен был отправиться в Александрию, чтобы встретиться с муллой Юрси Марзуком, который готов был выслушать его гипотезу. Мулла — обаятельный человек, вы увидите. Немного странный, но обаятельный.

— Странный?

Амина рассмеялась.

— Скажем так, было бы трудно согласиться с некоторыми идеями, которые могут исходить от муллы, человека сурового и упрямого. Он, наверное, очень позабавил бы Бертрана, я в этом уверена, — с грустью добавила она.

— Подумать только, что Бертран был уже так близок к цели, — вздохнул я. — Амина, что вам известно о его спонсоре?

— Не много. Я думаю, это был немец.

— Бертран назвал вам его имя?

— Некий Йа… нет, Йон Юрген.

Мое сердце дрогнуло.

— Проклятие! Поворачивайте назад! Быстро!

— Почему?

— Я вам потом объясню. Умоляю вас, поворачивайте назад!

Она резко развернулась, и мы помчались в сторону отеля, сопровождаемые раздраженными гудками автомобилей.

Амина затормозила у главного входа, и я, выскочив из машины, помчался через вестибюль к конторке администратора, где под предлогом того, что забыл ключ в спальне, попросил дубликат.

Весь сжавшись, я вошел в апартаменты, но в них, похоже, ничего не изменилось с момента моего ухода.

Крадучись я прошел в спальню Ганса и тихонько потряс его за плечо.

— Морган? — простонал он. — Который сейчас…

— Тихо! — прошептал я, приложив палец к губам.

Жестами я показал ему, чтобы он взял свои вещи и без шума вышел в коридор. Он покорно подчинился. Я собрал свой рюкзак, и мы осторожным шагом направились к двери. Маэ все еще спала.

На цыпочках мы вошли в лифт, потом через вестибюль направились к выходу.

— Черт, Морган, что происходит?

— Молчи и иди.

— Но… а Маэ?

Я подтолкнул его вперед, и в это время что-то пролетело мимо меня, всего в нескольких сантиметрах от моей головы, и ударилось в дерево. Я вздрогнул и, обернувшись, увидел на балконе Маэ с пистолетом в руке. Кто-то из администрации предупредил ее, что мы вышли из отеля с вещами.

— Беги! — не своим голосом завопил я Гансу, дернув его за рукав.

Еще две пули рикошетом отскочили к моим ногам, и, когда мы выбежали из садов, я с бесконечным облегчением отметил, что Амине удалось поставить машину прямо у выхода.

— Трогай! — крикнул я ей, с силой затолкнув Ганса на заднее сиденье.

Амина повернула ключ зажигания, и не успел я захлопнуть за собой дверцу, как «рено» рванул вперед на полной скорости.

— Это кто, Маэ? — бормотал Ганс. — А почему она стреляла в нас?

— Познакомься с Аминой Сэбжам. Она работала с профессором Лешоссером почти три года. Амина, это Ганс. Мой стажер, внук профессора Петера, о котором Бертран, должно быть, рассказывал вам.

— Петера? Людвига Петера? Известного специалиста по античности?

— Угу, — подтвердил Ганс. — Морган, не забыл ли ты кое-что объяснить мне? Я думал, мы работаем вместе, ты и я.

— Если бы Маэ заставила тебя проговориться, я не хотел бы, чтобы ты…

— Нас преследуют, — прервала меня Амина срывающимся голосом, глядя в зеркало заднего вида.

Я обернулся и увидел следовавший за нами внедорожник, за рулем которого сидел мужчина весьма крепкого сложения, напомнивший мне того, кого я уложил на виа дель Колоссео.

— Это один из тех людей, что напали на вас? — нервно спросила Амина.

— Вы думаете, мы сумеем оторваться?

Она круто развернулась, и меня прижало к дверце.

— У меня на этот счет есть хорошая мысль!

— Она сошла с ума! — закричал Ганс, увидев, что Амина направила машину назад.

— Надеюсь, вы понимаете, что делаете? — спросил я сдавленным голосом, вцепившись в сиденье.

— Я тоже на это надеюсь.

Неожиданно перед нами оказался туристический автобус, я услышал вопль Ганса, смешавшийся с оглушительным звуком клаксона этой громадины. Я закрыл глаза, ожидая удара, но Амина, крутанув руль, скользнула в первый же попавшийся проулок. За нашей спиной послышались гудки, скрежет тормозов и звон разбитого стекла.

— Он разбился! — закричал во всю глотку Ганс.

Прежде чем мы повернули, я успел увидеть, как внедорожник столкнулся с грузовиком, перевозившим домашнюю птицу, и куры оказались на шоссе.

Амина проскользнула по лабиринту улочек и остановилась около продуктовой лавки. Она выключила зажигание и, скрестив на руле руки, опустила на них голову.

Ганс, словно оглушенный, потряс головой.

— Мы просто чудом успели увернуться. У кого вы научились так водить машину?

— Это получилось спонтанно… — сквозь слезы проговорила она. — О Боже… Я никогда в жизни так не боялась.

Я положил руку на ее плечо и тихонько сжал его.

— Все пройдет.

Она кивнула, подняла голову и вытерла глаза тыльной стороной руки.

— Мне очень жаль. Я не должен был втягивать вас в это дело.

— Я уже сыта им по горло, — попыталась она пошутить, смеясь и плача одновременно.

Кто-то два раза стукнул в окно машины, и мы все трое вздрогнули.

— Прохладительные напитки? — с улыбкой предложил торговец, около лавочки которого мы остановились, показывая нам две бутылки содовой.

— Это как раз то, что нужно! — пробормотал Ганс, все еще белый как полотно.

Амина обхватила голову руками, а я, глухо ворча, откинулся на спинку сиденья. Как и Ганс, я был на грани срыва.

Амина жила в скромной квартирке на улице Эль-Мушер Ахмед Исмаил, около вокзала Габер. Компьютер и телевизор резко контрастировали и с обстановкой, и с разнородными украшениями в античном стиле. Стены покрывали египетские фрески, лакированные китайские шкафчики соседствовали с вазами и амфорами, трансформированными в огромные цветочные горшки, низкий столик украшала прекрасная миниатюрная ионическая колонна, с которой улыбался толстощекий Будда из яшмы.

— Эти фрески — ваша работа? — спросил я, пробуя биссару — холодный суп из белых бобов, который подала нам Амина.

— Да. С помощью нескольких друзей. Невкусно, да? — спросила она Ганса, который ел как-то неохотно. — Вы предпочитаете что-нибудь менее восточное?

Он вздрогнул, оторвавшись от своих мыслей, и покачал головой:

— Нет, очень вкусно. Просто я думаю о том, что сказал Мор, вот и все.

Я положил ложку. Мы проговорили три часа. Я рассказал о смерти падре Иларио и посланиях таинственного Гелиоса. Ганс замкнулся в себе, словно устрица. Ему показалось, что, утаив от него кое-какую информацию, я обманул его доверие.

Снова зазвонил мой мобильник. Номер незнакомый. Наверное, Маэ. Уже целый час она слала мне сообщения с угрозами. Я не ответил на звонок, а через минуту, выслушав начало сообщения, уничтожил его.

— Снова она? — спросила Амина.

Я кивнул.

— Лучше отключите телефон.

— Нет, ведь со мной могут попытаться соединиться отец или Гелиос.

— Кстати, о вашем отце, — сказала она и, порывшись в ящичке китайского столика, протянула мне конверт.

В нем находились записка от отца и несколько слов от деда Ганса со страничкой, вырванной из каталога аукциона. Фотография статуэтки женщины и цена: 18 000 долларов.

— Что это? — очнувшись спросил Ганс.

— Послание от твоего деда. А на фотографии статуэтка, которая совсем недавно, в восемьдесят седьмом году, была продана на аукционе в Соединенных Штатах. Это Гармония, дочь Ареса и Афродиты. Посмотри на знак на ее ожерелье.

— Рука, держащая молот.

— Печать Гефеста. Как гласит греческий миф, он выковал это ожерелье, чтобы Кадм^[52] преподнес его Гармонии в качестве свадебного подарка. После падения Фив это ожерелье якобы приносило несчастье всем, кто им впоследствии владел.

Ганс пожал плечами:

— И что это нам дает?

— Боюсь, ничего. Разве только теперь мы знаем, что тот, кто выковал доспехи Александра, позаимствовал печать божественного кузнеца.

— Класс… Мы здорово продвинулись. Пожалуй, пора заняться расшифровкой записной книжки, это лучшее, что мы можем сделать до завтра.

Ганс устроился на диване со своим ноутбуком, а я помог Амине отнести посуду на маленькую кухню.

— Хотите, я сам помою посуду? — спросил я.

— Я забыла, что на Западе мужчины принимают участие в домашних хлопотах, — приветливо улыбнулась она. — Все будет быстро, не беспокойтесь. — Она указала на маленькую посудомоечную машину. — Она делает это лучше, чем я. Хотите чаю?

— Да, с удовольствием.

Я заметил на полочке, ломящейся от пряностей, фотографию очаровательной женщины, и мне сразу вспомнилась фотография Этти, которую я сунул в свой бумажник перед отъездом.

— Ваша близкая подруга?

Она проследила за моим взглядом и расхохоталась:

— Нет, моя лучшая подруга.

— Простите, — сконфуженный, извинился я.

— Ничего. Надеюсь, мулла сможет принять нас завтра утром.

— Чем скорее мы закончим, тем скорее сможем уехать.

— Вас смущает, что вы оказались у меня?

— Конечно, нет, но, оставаясь здесь, мы подвергаем вас опасности.

— Я привыкла к этому гораздо больше, чем вы думаете, — вздохнула она, садясь на кухонный стол.

— Что вы хотите этим сказать?

— Мы в Египте, Морган. Быть женщиной в мусульманской стране нелегко, но быть женщиной, которая работает, преподает и борется за женские права, почти равносильно самоубийству.

Я с восхищением покачал головой:

— Вы мужественный человек.

— Хотела бы и дальше оставаться такой. Знаете ли вы, что и в наши дни юных девушек, едва достигших половой зрелости, против их воли выдают замуж за ровесников их отцов? И тысячидвенадцати-тринадцатилетних девочек каждый год умирают во время родов.

Не зная, что ответить, я молча поставил на кухонный стол свой стакан.

— Извините, что говорю вам все это. Нет, не все египтяне монстры. Если поискать, можно найти нескольких атеистов и немного буддистов, — попыталась она пошутить. — Вы атеист?

— Да. И не египтянин.

— Тогда прощаю вам то, что вы мужчина.

Я улыбнулся, правда, несколько горько, и молча допил свой чай.

— А я должен простить вас за вашу веру в Бога?

— Знаете ли, мое отношение к Богу несколько необычное. Вы, наверное, воинствующий атеист?

— Нет, но мой брат говорил, что монотеисты по природе своей крайне нетерпимы, они и мысли не допускают о существовании других богов, кроме тех, в которых верят сами.

— Он был прав.

— А вы знаете историю космонавта, который вернулся на Землю и попросил аудиенцию у папы? — спросил я.

Она рассмеялась своим звонким смехом.

— Нет.

— Один космонавт после нескольких недель, проведенных на космическом корабле, вернулся на землю и, попросив аудиенции у папы, сказал ему: «Пресвятой отец, я видел наверху Бога, я с ним говорил и, если вы не дадите мне три миллиона евро, я расскажу об этом всему миру». Папа ответил: «Что ж, сын мой, ваш рассказ пойдет только на благо нашей святой Церкви». — «Но, пресвятой отец… Бог — черный!» И его друзья увидели, как он вышел с сумкой, наполненной пачками банкнот. После этого он поскакал к главному раввину в Иерусалим, сказал ему те же слова и добавил: «Бог — араб». И вот у него еще три миллиона. Следующим делом он отправился в Мекку и там встретился с главой мусульман, а тот ему ответил: «Но если Бог существует и он черный и араб, чего же нам опасаться за нашу религию?» И тогда космонавт склонился к нему и доверительным тоном добавил: «Он — женщина и лесбиянка!»

Амина от души расхохоталась, у нее даже слезы на глазах выступили.

— Только на Западе осмеливаются рассказывать подобные байки!

— Морган! Все, я закончил!

Крик Ганса нарушил нашу приятную беседу, и Амина поспешила в гостиную.

— Ты закончил расшифровку текста? — спросил я, подходя к нему.

Я сел на диван, наша хозяйка заняла место рядом со мной.

— Это та самая записная книжка, о которой вы мне рассказывали?

Ганс кивнул, откашлялся и достал из кармана брюк жевательную резинку.

— Все здесь, — сказал он, похлопав по своему ноутбуку. — И — будьте внимательны! Сейчас вы войдете в четвертое измерение. Наш профессор надеялся найти доспехи Александра в его гробнице. Он добавляет, что, согласно мифу, они обладают магической силой, и догадайтесь, как он это объясняет?

Я пожал плечами:

— Суеверием?

— Верой?

— Так слушайте: магией и всякой чепухой… Вот: «Действительно, можно представить себе в эпоху, когда сталь еще не была известна, металл, „который не мог повредить самый твердый и самый тяжелый топор“, „легкий настолько, что пятилетний ребенок смог бы носить его целый день, не чувствуя на плечах его тяжести“, и с лезвием „настолько острым, что он мог бы разрубить самый твердый камень, не затупившись“. Если опираться на эти описания, приводимые Тацитом, Агриппиной и Плутархом^[53] (смотри прежние заметки), становится понятным, почему такие доспехи смогли приобрести славу магических. А если предположить, что они были сделаны из того же материала, что и меч — в чем лично я почти уверен, — тогда становится ясно и то, что они каким-то чудесным образом оказались у людей, которые пришли от них в восторг. Поэтому я делаю вывод, что, как и меч, они были выкованы… — Ганс сделал паузу, чтобы произвести больший эффект, — из алюминиевого титана».

Я пробормотал что-то не очень деликатное и крикнул:

— Из титана? В то время? Значит, Бертран был убежден, что меч тоже титановый?

— Вспомни, что тебе сказала твоя приятельница, — возразил Ганс. — По ее словам, нет научного способа опровергнуть это.

— Черт подери! А что он говорит еще?

— Согласно текстам, которые он просмотрел в Ватикане, Калигула — Бертран, правда, не знает почему — не оставил у себя доспехи после того, как покрасовался в них на своем мосту из кораблей. Его сестра рассказывает: «Ночью, когда все приглашенные спали, напившись вина и отведав редких блюд, он послал Геликона…» Кто это?

— Это его… в некотором роде мажордом, — объяснила Амина. — Один египтянин.

— А-а… «он послал Геликона за людьми, которые перед тем по его приказу извлекли доспехи Александра из его гробницы. Без страха они пришли к Цезарю, уверенные, что их вознаградят за их святотатственный труд, но вместо этого Гай приказал бросить их в темницу, где германцы из его стражи получили приказ их убить…» Симпатичный парень…

— Он не вернул доспехи?

— Подожди, я еще не закончил. «Исполнив это приказание, Геликон исчез, и никто не видел его до следующего дня, когда он появился в сопровождении никому не известных людей. Эти люди почти сразу же снова отправились в путь в закрытых колесницах в сопровождении множества германцев. Позднее, когда Цезаря спросили о доспехах Александра, которых больше никто не видел, он просто заявил, что передал их стражам гробницы, чтобы доспехи вернулись к своему законному владельцу. Я полагаю, что Гай испугался гнева покойного и из-за этого избавился от доспехов». Суеверный тип, этот наш Калигула.

— Но в таком случае почему меч остался в Италии? — спросил я.

Ганс покачал головой.

— По словам профессора, он был похищен во время перевозки. Слушайте дальше: «Тацит сообщает, что один из рабов, посланных к стражам, был подкуплен каким-то близким к императору богатым римским коллекционером, который пообещал рабу свободу и много денег, если тот украдет для него легендарный меч. Раб украл его и сбежал». А дальше он говорит о своего рода проклятии. Раба нашли с перерезанным горлом, а богатый римлянин сыграл в ящик во время какой-то потасовки. И потом все, кто брал в руки эту штуку, умирали насильственной смертью. Успокаивающие сведения!

— Не волнуйся, Ганс. Такого рода суеверия окружают своей аурой все необычные предметы, — сказал я, небрежно махнув рукой. — Многие готовы на все, чтобы завладеть ими, и тогда начинается череда смертей и несчастных случаев. А сам предмет тут ни при чем.

— Шучу, не такой уж я тупица.

Амина перестала улыбаться, заметив на лице нашего юного друга облегчение после моих объяснений.

— А теперь, когда все прояснилось, остается одна загвоздка, — сказал он, жуя свою хлорофилловую замазку. — По словам профессора, никто никогда не слышал о стражах гробницы Александра и «ни один источник об этом не упоминает».

— Именно так.

— А если кто-нибудь поднялся на корабль Калигулы? — спросил Ганс. — И возможно, передал ворам доспехи, которые следовало вернуть стражам гробницы Александра?

Амина положила ногу на ногу, на лице ее появилось задумчивое выражение.

— Но не вместе с Геликоном. Он был египтянин, напоминаю вам. Он бы почуял обман.

— А если он сам участвовал в этом?

— Нет. Только не он. Многие в окружении Калигулы выжидали момент, когда можно было бы всадить нож ему в спину, но только не Геликон. Они были очень близки. Согласно некоторым источникам, даже слишком. Он был одним из тех немногих, кто сохранял верность Калигуле до конца и никогда бы не предал его. Нет, если доспехи были доверены этим таинственным стражам, значит, они и впрямь существовали. По крайней мере в те времена.

— Совершенно с вами согласен, — сказал я, закуривая.

Амина улыбнулась мне и знаком предложила Гансу продолжать.

— Гробница находится глубоко под мечетью Шорбаги, на улице… Нокраши, если она не была разрушена во время сооружения мечети. Но проф полагал, что нет.

— А на основании чего он пришел к этому выводу?

— Он изучил рельеф древней Александрии, — вместо Ганса ответила Амина. — И сопоставил описание античных источников и чертежи города, которые могли быть обнаружены при раскопках. Он сверился с планами и картами, отметив все изменения. Самый старый план города, который мы обнаружили, относится к девятому веку. Эти архивные материалы должны были бы находиться у него, но, судя по тому, что вы сказали, весьма вероятно, что они похищены.

— Это те планы, которые я должен был найти?

— Да, Морган.

— Что у тебя еще? — спросил я у Ганса.

— В точности то же самое, что она только что объяснила. Он на добрых тридцати страницах распространяется о том, как определил местоположение гробницы.

Я разочарованно притушил сигарету.

— Мне хотелось бы чего-то более сенсационного, открытий более интригующих. — Я скривился и уставился в записную книжку, словно в ней мог содержаться ответ на мой вопрос. — У меня создается впечатление, что это «халтурка», сделанная наспех. Интуиция подсказывает мне, что Бертран не все сказал. — Я ткнул пальцем в записную книжку. — Он рассуждает здесь об истории доспехов, приводит кучу ссылок, целыми кусками копирует выдержки из античных текстов и вдруг — спешит, перескакивая сразу к Калигуле и александрийской мечети. Нет, за этим что-то кроется.

— Бертран работал над этими планами более двух лет, Морган, — вступилась за покойного Амина, — и, если говорить откровенно, не вижу, что он мог бы сказать еще. Он не описывает улицы во всех подробностях.

— Может, вы и правы, — согласился я.

— А я думаю главным образом о том, что мы очень устали, — тихо сказала наша хозяйка, — и завтра утром все будет видеться нам яснее.

Мы помогли Амине разложить диван и, быстро умывшись, улеглись в постели.

— Доброй ночи, — сказала Амина, закрывая дверь своей комнаты. — Я разбужу вас в семь часов.

Ганс уснул почти сразу, а я долго крутился и вертелся. Что-то не ладилось, что-то ускользнуло от меня, но что? Это особенно раздражало потому, что в глубине души я чувствовал: ответ где-то рядом. Может, после нескольких часов сна мне удастся его найти…

Но сон не шел ко мне в ту ночь. Я не переставал спрашивать себя, кто эти люд и, которые устроили охоту на нас сначала в Риме, а затем и в Александрии. Кто они? Я думал о том, какими средствами располагает Йон Юрген, и не мог сдержать дрожь.

Мечеть Шорбаги внешне выглядела как типичное культовое сооружение района Дельты. Она была облицована декоративными красными и черными кирпичами, скрепленными белым раствором. Мулла Юрси Марзук согласился принять нас рано утром, пока на заполненных народом и пропитанных запахами специй и бензина улицах Александрии еще стояла относительная прохлада. По случаю похода в мечеть Амина сунула в свою сумку широкую шаль с каймой, которой она, прежде чем выйти из машины, прикрыла голову и плечи. На пороге мечети толпились прихожане, они что-то возбужденно обсуждали, обменивались сплетнями и мнениями, комментировали последнюю проповедь или новости дня. Когда мы направились к двери, какой-то тучный мужчина шумно откашлялся и как бы невзначай плюнул на землю в двух шагах от Ганса. Тот отшатнулся с отвращением, и его чуть не стошнило, когда он увидел, как кашлявший теперь, поочередно зажав ноздри, с шумом высморкался.

— Какая свинья!

— Ганс, — процедил я сквозь зубы, дернув его за рукав.

— Но этот деген…

— Заткнись, Ганс!

— Подождите меня здесь, — сказала Амина, входя в мечеть.

Спустя несколько минут она вернулась вместе с невысоким человечком с мышиным лицом и огромными усами, который пригласил нас последовать за ним по очень чистым коридорам к обиталищу муллы. Одуряющий аромат фимиама смешивался с запахом моющих средств, и я увидел, как Ганс сморщил нос.

Мы вошли в удобную гостиную, обставленную кожаными диванами цвета фиников, расположенными вокруг огромного круглого стола из чеканного металла.

— Располагайтесь, а я прикажу принести чай, — проговорил наш провожатый и неслышно удалился.

Мы сели. Амина поправила свою шаль.

Почти тотчас же дверь распахнулась, и вошел одетый во все белое бородатый молодой человек. Он приветливо поздоровался с нами и поставил на стол поднос с чаем и восточным печеньем, после чего поклонился и исчез. Мулла не заставил себя ждать. Юрси Марзук был мужчина лет пятидесяти, одетый в черные брюки и темно-серую восточную рубашку, и, встретив его на улице, я никогда бы не подумал, что он служитель культа. В его глазах орехового цвета мелькали хитрые искорки, и он то и дело трогал свою короткую, аккуратно подстриженную седую бородку, словно она у него чесалась.

— Итак, вы археолог, мсье Лафет? — спросил он.

— Да, специалист по Древней Греции.

Он скрестил руки, чуть хрустнув пальцами, и кивнул:

— А-а, Греция… У нас с ней давние дружеские отношения. Александрия — истинный перекресток цивилизаций, никто не знает этого лучше вас, эллинистов.

На лице Ганса отразилось удивление.

— Да, Александрия — город полностью арабский. — продолжал мулла, — но так было не всегда, сын мой. Во времена своей славы она была открытой для всех, как ее и желал видеть ее основатель великий Александр. Люди всех национальностей и всех религий жили бок о бок. Самые крупные ученые и мыслители часто посещали местную библиотеку.

— После завоевания арабами в седьмом веке, — вступила в разговор Амина, — город стал запретным для всех немусульман. Потребовались века для того, чтобы Александрия снова начала принимать в своих стенах иностранцев. Потом была национализация Суэцкого канала. Иностранным общинам пришлось бежать из Александрии.

Юрси Марзук, немного смущенный, хотел что-то сказать, но под дружелюбным взглядом молодой египтянки согласно кивнул.

— Осел никогда не спотыкается об один и тот же камень, мой молодой друг, а вот человек — да. Вот так. Это если говорить о камнях… Вы полюбовались развалинами на острове Антиродос, мсье Лафет?

Я кивнул.

— Мне довелось бывать там, когда приводили в порядок статуи. Всевышний в своей великой милости позволил нам немного приоткрыть дверь истории. — Юрси Марзук как бы поколебался на какое-то мгновение и потом, склонившись ко мне, шепотом спросил: — Но скажите мне, ведь вы должны знать такие вещи: это правда, что могила Христа в Иерусалиме вовсе не его могила?

Я растерянно молчал. Амина предупредила меня, что мулла не без странностей, но такого я не ожидал.

— На этот счет у каждого свое мнение, — осторожно ответил я. — Никто не может ни доказать это, ни опровергнуть.

— А каково ваше мнение?

— Возможно, это не его могила.

Он сдвинул брови, скривился и с досадой пожал плечами:

— Тем хуже! И все же это место весьма удивительное. Несколько лет назад я побывал там. Вы христианин?

Амина спрятала улыбку.

— Нет. Я атеист.

— Вы ни во что не верите? — удивленно спросил мулла.

Я покачал головой.

— Верю в себя. И иногда в таких, как я, но, признаюсь, это случается редко.

Юрси Марзук расхохотался, что меня несколько озадачило.

— В таком случае это не «ни во что». Вы уже побывали в мечети?

— Мы рассчитывали сделать это после нашего разговора, — вмешалась Амина, чтобы сменить тему.

Я с облегчением вздохнул. Мулла производил впечатление мусульманского варианта падре Иларио, и у меня не было ни малейшего желания отправиться на экскурсию, тогда как на счету у нас был каждый час.

— Прекрасно. Вы увидите, что остатки античности кое-где еще очень тщательно исследуют.

— Надеюсь, это именно те остатки, о которых я хотел поговорить с вами, — ответил я, пользуясь случаем.

Юрси Марзук энергично кивнул:

— Да, насколько я понял. Так в чем заключается вопрос? Мсье Лешоссер — пусть Всевышний примет его в свои куши, — сказал мне по телефону, что остатки эти, возможно, таят в себе важнейшие свидетельства, касающиеся истории нашего города. Это впечатляюще. Тем более что наша мечеть, увы, не самая посещаемая, нам далеко до этого.

— Все это может очень скоро измениться, поверьте мне, — вздохнул я.

Мулла внимательно посмотрел на меня и оперся локтями о колени, весь превратившись в слух.

— Так расскажите мне.

Я изложил ему выводы Бертрана, Амина дополнила их важными деталями, и в конце нашей нудной речи мулла выглядел так, словно его ударили по голове дубиной.

— Вы хотите сказать… вот там, под нашими ногами? — пробормотал он, ткнув пальцем в пол.

Крайне взволнованный, он поднялся и сделал несколько неуверенных шагов по комнате, теребя бороду и призывая на помощь Всевышнего.

— Производить раскопки в мечети? — успокоившись немного, спросил он каркающим голосом. — Только на основании того, что говорится в записной книжке старика?

— А также в древних источниках.

— Которые исходят из Ватикана, насколько я понимаю. Так что же содержится в этих планах и документах профессора Лешоссера?

— Планы украдены, — сказала Амина, — но у меня есть часть документов, копий и…

Юрси Марзук жестом прервал ее.

— Мсье Лафет… если бы это зависело только от меня, мы бы уже все четверо находились в подземелье с кирками в руках, но, кроме египетского правительства, археологической и административной служб, перед вами еще есть непреодолимая стена, противник, которого вы не одолеете.

— Кто же это?

— Вера.

Я обхватил голову руками.

— Ведь мы говорим о гробнице Александра Македонского!

— А я говорю вам о тысячах верующих, готовых забить вас камнями, если вы совершите то, что они сочли бы осквернением мечети. — Он сел рядом со мной и сжал мое плечо. — Я знаю, что Всевышний в своей бесконечной доброте с радостью принял бы вас в своей обители, позволил бы вам обследовать ее до последнего уголка, но есть люди, которые этого не поймут, не поймут никогда.

— Но наверняка есть способ заставить кучку невежд услышать голос разума.

— Мсье Лафет, эта кучка невежд, как вы вполне справедливо заметили, — простые люди, зажатые в тесные рамки верований другого времени. Они очень опасны, поскольку способны пробудить в сердцах праздной толпы слепую ненависть и натравить ее на таких людей, как вы. Я отказываюсь принести вас и ваших друзей на алтарь их фанатизма, их… — он сжал кулаки, поколебался мгновенье и добавил: — их тупости! — Видно было, что он устал от разговора на эту тему.

— Но…

— Морган, я должен быть тем, кого вы называете священнослужителями, но я тоже человек, как и вы. Я совершал ошибки, я знаю это, но если есть что-то, чего я не знаю, то, Всевышний мне свидетель, я отказываюсь быть убийцей. Я не разрешу вам производить раскопки в этом месте, хотя, поверьте мне, всем сердцем сожалею об этом. Священная земля не будет обагрена кровью невинных.

Я встал, во мне кипели ярость и разочарование.

— Это произойдет. Юрси Марзук, — заверил я, заставив его побледнеть, — потому что те, кто идет по моим следам, ни в чем не уступают вашим непримиримым консерваторам. Я только надеюсь, что это будет не ваша кровь, — добавил я, выходя вместе с Гансом из комнаты.

— Подождите меня в машине, — в растерянности пробормотала Амина в коридоре, протягивая мне ключи, перед тем как закрыть за собой дверь в комнату муллы, который ничем не помог нам.

Ганс и я вышли из мечети, и мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы не дать выплеснуться гневу, но Ганс не сдержал себя.

— Гнусная религия! — вне себя вскричал он, с силой шлепнув рукой по капоту машины. — Бородатые дикари!

Я закурил и, опершись на дверцу, вытер пот, что струился по моему лбу. День обещал быть очень душным.

— Дело не в религии, Ганс. Юрси Марзук — человек славный, каким был и падре Иларио, но он не может в одиночку бороться против невежества и глупости.

— Что ты думаешь делать теперь?

— Вернуться во Францию, привлечь на нашу сторону научное сообщество и прессу. Под их давлением египетское правительство заставит религиозные круги сдаться.

— Ты забываешь о ненормальных, которые бросятся по нашим следам! Они вернутся сюда, убьют этого бедного старика и разворошат гробницу, можешь не сомневаться! — Он яростно взмахнул рукой. — А мы были так близко к цели!

Мы увидели, что Амина вышла из мечети и бежит к нам, пробираясь между машинами.

— Я рассказала ему о людях, которые напали на вас, — сказала она, с облегчением снимая шаль. — После вашей резкой выходки у меня, право, не было иного выхода.

— И что?

— Он предложил приютить вас до вашего возвращения во Францию, — со вздохом сказала она, открывая дверцу. — Считает, что здесь вы будете в большей безопасности, чем у меня.

У меня мелькнула мысль воспользоваться гостеприимством Юрси Марзука, чтобы тайком наведаться в подземелье мечети, но это было слишком рискованно. В любую минуту меня мог засечь кто-нибудь из верующих или приближенных муллы.

— Вы думаете, он может изменить свое решение? — без большой надежды спросил я.

Амина покачала головой и включила зажигание.

— Нет, в таких вещах он тверд. Хотя, думаю, он с удовольствием участвовал бы в этой работе. Во время подводных раскопок около маяка, — добавила она с мягкой улыбкой, — он ходил за мной по пятам. Марзук ничего не понимает в археологии, но она его завораживает.

Мы поехали домой к Амине, и я, удостоверившись, что нас никто не преследует, попросил ее остановиться у первого же банкомата. Сняв с кредитки, выданной нам Юргеном, необходимую сумму, я бросил карту на обочину, не забыв пометить на обороте код доступа, и вернулся в машину. Если кто-нибудь найдет кредитку и воспользуется ею, что наверняка произойдет очень быстро, наш дорогой спонсор получит ложный след для погони за нами.

— Небольшое вознаграждение за перенесенные неприятности, — сказал я, пряча деньги в свой рюкзак.

Ганс наконец улыбнулся, а Амина, покачав головой, двинулась дальше.

7

Днем я позвонил отцу и предупредил его, что нам удалось забронировать билеты на самолет в Париж на следующий день. Чтобы не волновать его, я умолчал, что мы два раза подверглись нападению со стороны наших греческих «друзей», но все же рассказал, почему мы прервали все контакты с Йоном Юргеном. Он был поражен и сказал, что нужно довести это до сведения властей, но мне удалось уговорить его подождать до нашего возвращения и взять с него обещание, что в случае если его спросят об этом, он будет говорить, что не имеет от меня никаких вестей.

— Я бы на его месте страшно встревожилась, — сказала Амина, ставя передо мной стакан с горячим чаем.

— А Людвиг должен проклинать меня за то, что я втянул его внука в эту безумную авантюру.

Мой телефон завибрировал. Я отцепил его от пояса и прочел сообщение. «Оставайтесь у вашей приятельницы до вечера и следите за телефоном. Семена прорастают, пора собирать урожай. Гелиос».

— Как мы должны это понимать? — пробормотала Амина, через мое плечо прочтя послание.

— Нам нельзя выходить отсюда? — спросил Ганс. — Иными словами, мы должны сидеть и спокойно ждать наемных убийц, которые собираются прийти и уничтожить нас?

— Это не в его духе, — тихо сказал я. — До сих пор Гелиос скорее пытался предупредить нас о неминуемой опасности. Нет, пожалуй, это скорее означает, что кто-то выйдет с нами на связь. Не сам ли он?

— Если так, то, может быть, мы узнаем наконец, кто этот доброжелатель!

— Но откуда он знает, где мы, что делаем в данный момент? Можно подумать, он снарядил батальон шпионов, чтобы следить за нами, — вслух подумал я.

— И того дубину, что нас преследовал? — высказала предположение Амина.

Я покачал головой:

— Нет. Гелиос предостерегал меня против них. Готов поклясться, что он не человек Юргена и не сообщник наших таинственных греков. Но, черт возьми, какую цель он преследует?

Наша хозяйка снова подала нам чай и села на диван.

— Я думаю, самое разумное, что мы можем сделать, — это ждать.

Итак, мы ждали. Около семнадцати часов, как и предсказывал Гелиос, зазвонил телефон. Амина бросила на меня испуганный взгляд. Раздался второй звонок. Когда прозвучал третий, я протянул руку к трубке, но Амина остановила меня:

— Возьму я, ведь мы не знаем, кто это. О том, что вы находитесь у меня, известно только Гелиосу, мулле и вашему отцу. Алло? — На ее лице отразилось удивление. — Очень хорошо. Мы приедем. Что заставило вас изменить… Идет. А вы этого никогда не замечали? О… понимаю. До встречи.

Амина положила трубку, вил у нее был ошеломленный.

— Ну что? — поторопил ее я.

— Это мулла Юрси Марзук, — сказала она чуть слышно. — Он ждет нас сегодня в двадцать три часа, сразу после молитвы. Махмуд, тот, что днем приносил нам чай, встретит нас у служебного входа.

— Почему он хочет встретиться с нами ночью? — с подозрением спросил Ганс.

— Ловушка? — тихо проговорил я. — Вы не думаете, что его заставили позвонить нам?

Амина замотала головой:

— Нет. После нашего ухода он спустился в подземелье мечети, чтобы обследовать фундамент. И там в указанном месте обнаружил какую-то стену, которой три года назад, когда производились работы по укреплению фундамента, не было. Он убежден в этом. Стена закрывает одну из галерей.

Ганс ойкнул, а я нахмурил брови.

— Как же он не заметил этого раньше?

— Никто никогда не спускался в этот лабиринт из-за суеверного страха, потому что это фундамент еще античных культовых сооружений.

— Погодите… Что вы имеете в виду под «указанным местом»? Мы не называли ему точных координат.

Она глубоко вздохнула.

— Сейчас вы все поймете.

— Но…

— Минутку, Морган. Пожалуйста.

Телефон зазвонил снова, но Амина не дала мне взять трубку.

— Это факс.

С замиранием сердца я дождался, пока закончится печать сообщения, и рывком вытащил страницу. Это была фотокопия факса, отправленного Юрси Марзуку в тринадцать часов семнадцать минут с планом подземелья мечети. На пересечении двух галерей был нарисован жирный кружок, а в середине его — рука, держащая молот. Рядом имелась приписка: «Проверь, хватит ли у тебя на это мужества. Забудь, если тебе это удастся. Откажись, если у тебя не хватает духу. Гелиос».

— Он знал! — вскричал Ганс.

— Амина, это один из тех планов, которые изучил Бертран? — осторожно осведомился я.

— Да, — подтвердила она, отводя взгляд. — Это часть того, что я просила вас найти. Мы получили его от архитектора, который участвовал в работах по укреплению фундамента мечети. Но кружок и печать нарисовал не Бертран. Это абсолютно точно.

— Можно было бы сказать, что это Гелиос, который… Великие боги… Но если он убил Бертрана, почему тогда поддерживает нас? Это… противоречит всякой логике!

Ганс отчаянно замахал руками и с силой замотал головой.

— А если он рассчитывает именно сегодня убрать нас со своей шахматной доски, а? Мор, я не согласен бросаться в пасть волку!

— Я доверяю Юрси Марзуку, — возразила Амина. — Он никогда не поддался бы на шантаж. Предпочел бы скорее умереть, чем спасти свою жизнь ценой жизни других. Он не предавал нас. Поступайте так, как считаете нужным, но я пойду туда! Мы с Бертраном много лет работали над этим проектом, и я не откажусь от него теперь, когда конец уже так близок.

Она достала из стенного шкафа рюкзак и начала укладывать в него фонарики, измерительные приборы, цифровую фотокамеру, долото, молоток и что-то еще.

Я вопросительно посмотрел на Ганса, тот пожал плечами и покорно начал переодеваться.

Было двадцать два часа сорок пять минут, когда мы остановились метрах в ста от мечети. Это расстояние мы прошли пешком, чтобы не вызывать подозрений. В воздухе витали кухонные запахи, из широко раскрытых окон доносились оживленные голоса. Амина шла твердым, решительным шагом, тем не менее я видел, как в последний момент она сунула в рюкзак нож и баллончик со слезоточивым газом. Мысль о том, что в моем рюкзаке находится меч, успокаивала меня, но я сожалел, что у меня с собой нет менее архаичного оружия, которым в случае надобности можно было бы помахать перед носом потенциального противника. Одетые во все черное, мы старались затеряться в темноте улочек и портиков в тщетной надежде, что нас не заметят. Однако нам встретились несколько туристов и местных жителей, воспользовавшихся ночной прохладой, чтобы прогуляться перед сном.

Приближаясь к мечети, мы сделали крюк, чтобы обойти главный вход, у которого еще стояли задержавшиеся после молитвы прихожане, и Амина тихонько постучала в тяжелую деревянную дверь. Та почти мгновенно открылась. Мое сердце замерло, и я, прежде чем войти, бросил взгляд по сторонам, чтобы убедиться, что в темном углу не притаился готовый ринуться на нас убийца.

— Входите быстрее, — произнес мужской голос.

Молодой человек, который днем приносил нам чай, нервным движением закрыл дверь на засов и знаком пригласил нас следовать за ним.

— Идите туда.

Я обратил внимание на то, что наш провожатый был уже не в белой одежде и вышитой шапочке, а в джинсах, кепке и свободной рубашке, на которой виднелись следы мела, словно он прислонился спиной к побеленной стене.

Он провел нас через лабиринт коридоров к маленькой дверце, которая вела к полутемной лестнице.

— Юрси Марзук уже внизу? — спросил я не очень уверенно.

— Да, — ответил наш провожатый, включая свет. — Плотно закройте за собой дверь и ступайте за мной.

Пропустив вперед Ганса и Амину, я тихонько закрыл металлическую дверь.

— Осторожней, ступеньки довольно крутые, и на них легко поскользнуться, — предупредил наш провожатый.

Мне пришлось пригнуться, чтобы не удариться головой о потолок, с которого свисали тусклые, без колпачков, лампы, и я боялся, что застряну на этой лестнице, настолько она была узкая.

Закончив наконец спуск, который показался нам бесконечным, мы оказались в середине коридора, и Махмуд — так звали нашего провожатого — наклонился и поднял электрический фонарик, возможно, оставленный им здесь перед тем, как он поднялся.

— И куда теперь? — спросил я.

Он указал налево.

— Туда, но подождите, я должен кое-что вам показать, — сказал Махмуд, с улыбкой направив луч фонарика на землю. — Я только сейчас увидел это. Посмотрите, мсье Лафет.

Я тоже наклонился, и он указал мне на маленький разноцветный квадратик у самой стены.

— Это остаток мозаики. Мы находимся на месте, которое, по всей вероятности, было подземельем какого-то древнего сооружения.

Махмуд вытаращил глаза:

— Выходит, это очень древнее место, мсье Лафет?

Меня позабавило его удивление.

— Если учесть глубину, на которой мы находимся, а это приблизительно десять метров, я сказал бы, что ему добрых две тысячи лет. Вот так.

— Две тысячи лет… — недоверчиво повторил он и спохватился: — Идемте, идемте. Вот сюда.

Он провел нас еще по одному коридору, повернул, потом еще раз, и мы оказались в месте пересечения коридоров, как и было указано на плане. Тот, что простирался слева от нас, был наполовину обрушен, а тот, что находился прямо перед нами, — заделан кирпичной кладкой. Около нее стоял Юрси Марзук, тоже в джинсах.

На полу я увидел два фонаря, работавших на батареях, и еще ящик, на котором был установлен поднос с чаем.

— Это стена, о которой я вам говорил, — сказал мулла дрожащим голосом. — Не хотите ли чаю?

— Нет, спасибо, — поблагодарил я, осматривая стену.

— Она кирпичная, — вмешался Махмуд. — И не очень толстая, посмотрите, мне удалось вытащить вот это. — Он указал на аккуратно уложенные около стены три кирпича. — Я не решился вытаскивать еще, боялся, как бы все не обрушилось.

— У вас есть какие-то предположения относительно того, что находится за стеной? — спросила Амина Юрси Марзука.

Он нетерпеливо пожал плечами:

— Еще нет. Но мы здесь для того, чтобы узнать это, если того пожелает Всевышний.

Мулла, как и Махмуд, горел желанием начать работу. Видно, Амина была права, когда говорила, что он никогда не согласился бы на то, чтобы заманить нас в ловушку.

Я достал из кармана листок, чтобы в свете прожекторов взглянуть на план галерей.

— О, мсье Лафет! — воскликнул Махмуд. — Мы только что получили еще один факс.

— Да-да, верно, — подтвердил мулла, покопавшись в ящике с инструментами. — Я подумал, что он, должно быть, от этого Гелиоса, потому что написан по-гречески.

— О чем там говорится? — спросил я.

Юрси Марзук смущенно пожал плечами, и я улыбнулся:

— Дайте я переведу.

Я пробежал глазами текст и, нахмурившись, передал листок Амине.

— Это походит на угрозу, — пробормотала она.

— Или на предостережение, — заметил я.

— Что там сказано? — спросил Махмуд.

— «Человек сомневающийся, как и великий человек, всегда спит с кинжалом под подушкой. Гелиос».

Юрси Марзук вздрогнул.

— Очень мило, — хмыкнул Ганс. — Что же нам делать?

— Этим мы займемся позже, — сказал я, сунул сложенный факс в карман и сосредоточился на плане. — Смотрите… Согласно плану, мы должны были попасть в своего рода карман. Но зачем было загораживать вход в него? Может, во время проведения работ там произошло обрушение?

Мулла показал мне на своего помощника, который, узнав о содержании факса, совсем сник.

— Махмуд был там, когда велись работы. А я уезжал, чтобы встретиться с нашими братьями из Иерусалима.

Я вспомнил его вопросы о могиле Иисуса Христа и улыбнулся.

— Да, там произошел один очень серьезный обвал, мсье Лафет, — подтвердил Махмуд. — Четыре человека были ранены. Вот там, — уточнил он, указывая на вторую галерею. — Она еще частично завалена обломками.

Мы с Аминой подошли и осмотрели стену галереи.

— Ни единой щели, — сказала Амина. — Кладка безукоризненная.

— И безупречная архитектура, — добавил я. — Как такая стена могла обрушиться? От удара?

— Нет, мсье Лафет. Архитекторы так не думают. Они специально пришли осмотреть обвал. И сказали, что по всем расчетам этого никогда не должно было произойти.

Мы с Аминой обменялись взглядами. Видно было, что она тоже не верит в случайное обрушение.

— Куда ведет эта галерея? — спросила она. Я взглянул на план.

— К электрогенератору. По-видимому, туда есть еще подход с севера.

— Да, — подтвердил мулла. — Из библиотеки. Оттуда мы в случае надобности спускаемся к генератору.

— Нам не остается ничего другого, кроме как взять на себя роль кротов, Махмуд, — сказал я и похлопал его по плечу, чтобы взбодрить. — Еще десяток кирпичей — и мы сможем пройти.

Казалось, это немного успокоило его, и он сразу же принялся за работу.

— Каждому свое, — добавил я весело, опускаясь на корточки.

Мулла и сам принялся за работу, в восторге от того, что принимает участие в своих «первых археологических опытах». Через полчаса нам удалось сделать в стене отверстие в добрый метр диаметром, которое позволяло проползти на другую сторону.

— Этого, пожалуй, будет достаточно, — сказал я, ложась на пол с электрическим фонариком в руке.

По ту сторону коридор протянулся метра на три и имел метра три шириной, а дальше он упирался в каменную стену.

— Ну как? — спросила Амина.

Обернувшись, я увидел четыре головы: мои спутники с любопытством вглядывались в темноту через дыру в кирпичной кладке.

— Можете идти, — махнув им рукой, сказал я. — Возьмите фонари.

Я внимательно осмотрел стены, постучал по камню рукояткой маленькой отвертки и прислушался.

— Постарайтесь пометить место, где камень звучит глухо, — сказала Амина, делая то же, что и я.

Следующие полчаса не принесли никаких результатов.

— Сейчас я попробую немного ниже… А-а!

Возглас Амины заставил всех вздрогнуть, а она прижалась ко мне, показывая на что-то на полу. Змея.

— О Всемогущий! — простонал мулла. — Отойдите!

— Как она попала сюда? — с отвращением плюнул Ганс. — Грязная тварь!

Он схватил мой рюкзак, который я оставил на земле, и, прежде чем я успел предупредить его, вытащил меч и прихлопнул беднягу, словно обыкновенного таракана. Потом с гримасой отвращения схватил ее и выбросил через пролом в кладке. Мы в ужасе смотрели, как он вытирает руки об одежду.

— Ганс, — вскричал я, — это же ядовитая змея! Он пожал плечами:

— Я знаю. Когда я был на практике в Турции, эти твари заползали нам в обувь! И еще там было полно пауков… — добавил он, скривившись, и положил на место меч. — И земляных червей — толстых, как чизбургеры.

Юрси Марзук покашлял, стараясь подавить волнение.

— И много у вас в подземельях жильцов подобного рода? — попытался я шуткой разрядить обстановку.

— Знаете, мсье Лафет, — вступил в разговор Махмуд, — ведь змеи могут проникнуть в любую щель.

— Я однажды видел, как одна проскользнула под дверь. Всевышний мне свидетель, — добавил мулла.

Я вздрогнул.

— Под дверь, вы говорите?

— Да, а там едва ли был сантиметр.

— Амина… там в углу будет сантиметр? — спросил я, указав пальцем в самый низ стены.

Она кивнула.

— Если бы она проползла через пролом, который мы сделали, мы бы ее заметили. Ширина коридора не больше двух метров, а нас четверо.

Поняв, кула я клоню, Амина направилась к тому месту, откуда появилась змея, и направила на него свет фонаря.

— Однако стена цела, я проверила.

Я провел пальцем по каменной стене, и примерно сантиметрах в сорока от земли почувствовал, как известковый раствор рассыпался словно песок.

— Эти камни были переставлены.

В свете фонаря мы заметили, что местами раствор отсутствует, а между камнями имеются зазоры от одного-двух миллиметров почти до сантиметра.

— Вот здесь и проскользнула наша приятельница, — сказала Амина, широко улыбнувшись. — Там, за этой стеной, что-то есть.

— Может, погреб кого-нибудь из соседей?

— Не исключено, — согласилась она. — Нужно подсунуть под стену что-нибудь плоское и длинное и попытаться вытащить один камень.

— Или… вытолкнуть его, — сказал я, положив ладони на один из камней.

— Морган, не делайте этого! Вы можете повредить то, что… Скажем так, нечто священное.

— Да… — пробормотал я сквозь зубы. — Эти камешки весят добрых тридцать кило каждый.

— Я имела в виду вас, — прошептала она мне в ухо, словно подтрунивая надо мной.

Я услышал, как Махмуд нарочито покашливает. Амина рассмеялась и положила ладони на мои руки, чтобы помочь мне. Конечно, я постарался продемонстрировать, насколько неотразимы мои бицепсы и мышцы груди… Стоит лишь красивой молодой женщине оказаться рядом, и я не могу удержаться, чтобы в очередной раз не изобразить из себя Адониса.^[54]

Через несколько минут наших усилий блок дрогнул.

— Еще немного.

Камень подался, и мы нажали на него изо всех сил. Потом раздался грохот, камень отлетел примерно на сорок сантиметров, и мы оба, Амина и я, приникли лицами к проему, направив туда свет фонаря.

— О мой Бог! — вскричала Амина. — Это она!

— Черт возьми… — с трудом выдавил я из себя, потому что у меня перехватило горло.

— Что, что там такое? — спросил Ганс, пытаясь заглянуть туда между нашими головами.

— Мы нашли ее? — спросил мулла дрожащим голосом.

— О мой Бог! — повторяла Амина, и голос ее срывался от волнения. — Она в сохранности.

Я с сожалением отодвинулся и сделал знак нашим дрожащим от нетерпения спутникам подойти.

— Посмотрите, — сказал я, протягивая мулле фонарик. — И вы тоже, Махмуд, идите взгляните.

— Если бы дед увидел это… — тихо сказал Ганс.

Я оттащил его в сторону, чтобы освободить место Юрси Марзуку и его молодому единоверцу, который в изумлении застыл перед разломом, направив туда луч света.

— О Всемогущий… — молитвенно твердил мулла. — О Всемогущий… Это потрясающе. Потрясающе…

Амина, взволнованная до слез, прижалась ко мне, а я начал дико хохотать. Мы добились своего!

Мы миновали еще две кладки, прежде чем смогли проникнуть в гробницу. В другое время я никогда бы не допустил, чтобы в подобное место ступила нога неспециалиста, но времени у нас оставалось мало. Мы должны были покинуть гробницу перед утренней молитвой, с восходом солнца.

— Главное, ничего не трогайте, — строго сказала Амина, но это предупреждение было излишним.

Юрси Марзук и Махмуд словно окаменели.

Усыпальница площадью в двадцать квадратных метров и высотой метра в два являла собой причудливое сочетание греческого и египетского стилей. Три из четырех стен, облицованные плитками из алебастра шириной в кисть руки, были покрыты фресками, а четвертая, которая находилась прямо перед нами, — исписана греческим текстом. С первых же строк стало ясно, что это панегирик во славу Александра. На подставках, колоннах и мебели из алебастра или красного дерева, украшенных серебряными или золотыми пластинами, громоздились оружие, драгоценности и другие подношения. Это были сокровища, каких мне еще никогда не приходилось видеть. А в центре усыпальницы на огромном прозрачном блоке лазурита, похожем на солнце, возвышался золотой — а не стеклянный, как гласила легенда, — саркофаг.

Амина вдруг обеими руками зажала рот, чтобы сдержать крик, и я почувствовал, как меня охватывает ярость. Саркофаг был открыт.

— Подонки! — выругался Ганс, оглядывая крышку, которая лежала на полу. — Они его ободрали… — Бросив взгляд в саркофаг, он резко отшатнулся. — Что это такое?

Я сделал несколько шагов, которые отделяли меня от саркофага, и посмотрел на тело, которое вопреки моим ожиданиям не было похищено. Но насколько лучше было бы, чтобы это произошло…

Амина обернулась, стиснув зубы.

— Что там, профессор Лафет? — робко спросил мулла.

— Тело… — пробормотал я, с усилием вылавливая слова. — Кто-то облил мумию кислотой.

Юрси Марзук, сделав рукой какой-то знак — возможно, чтобы прогнать злых духов и призвать на помощь своего Бога, — заставил себя взглянуть на останки того, кто своими завоеваниями создал огромную империю, кого знал весь мир.

— Боже милосердный…

— Не будем поддаваться унынию, у нас мало времени. Надо сфотографировать и описать все, что можно. Ганс, сходи за камерой.

— Я займусь описью, — сказала Амина.

— Вы поможете мне положить крышку на место? — попросил я муллу и Махмуда. — Погодите, — тут же поправился я, ибо во мне пробудилась профессиональная совесть. — Сначала нужно осмотреть это… эту кашу.

Я склонился над саркофагом, чтобы осмотреть то, что осталось от мумии, а именно — месиво из повязок, смолы и костей. Со временем кислота, которая не успела испариться, превратилась в омерзительное желе. Сохранились лишь кусок сандала и золотая монета, которую положили под язык покойному, чтобы заплатить за перевозку Харону,^[55] несколько амулетов из драгоценного металла и еще что-то напоминающее металлическую пряжку.

— Ганс, дай мне отвертку.

— Тебе удалось что-то обнаружить?

— Похоже, кислота разъела только органику, но не металл.

— А что это за штуковина?

— Напоминает пряжку от пояса.

— Доспехи. Вот что они уволокли! Ведь ты говорил, что Александра похоронили вместе с доспехами, так?

Я лихорадочно осмотрелся. Оружия, нагрудников, мечей и щитов имелось здесь во множестве, но все это было парадным оружием, которым никогда не пользовались.

— Ты прав… — сказал я, рассматривая металлическую пряжку, слишком мягкую для своего размера. — Посвети-ка мне. И дай лупу. — Я осмотрел пряжку и подозвал Амину. — Что это за металл, по-вашему?

— Он легкий, как алюминий, но выглядит очень прочным. И он почернел от кислоты…

— Алюминиевый титан, — прервал я ее. — Возможно, это одна из застежек, что были на нагруднике.

Ганс грубо выругался.

— Они свистнули его доспехи, а самого ободрали, как цыпленка.

Мулла робко приблизился.

— Простите меня, но… о чем идет речь?

— Люди, которые разграбили гробницу, унесли доспехи Александра. Они только за этим и приходили. — Я протянул Гансу отвертку, подцепив ею пряжку. — Заверни это во что-нибудь и смотри не касайся ее пальцами, ведь неизвестно…

— Но… чего ради они осквернили труп, если получили то, что хотели? — настойчиво спросил Юрси Марзук.

— Это известно только им. По крайней мере саркофаг почти не тронут. Как и золотая подушка, на которой должна была покоиться голова… — Я вдруг замолчал, вспомнив: «Человек сомневающийся, как и великий человек, всегда должен спать с кинжалом под подушкой». Я повторил эти слова и закричал: — Ганс! Верни мне отвертку.

Он протянул мне инструмент, и все четверо моих спутников сгрудились вокруг саркофага, чтобы посмотреть, как я осторожно переворачиваю металлическую подушку, украшенную золотыми нитями. Усопшему не слишком комфортно было покоиться на ней. Весом килограммов в пять, она выскальзывала из моих рук, и я опустил ее, чтобы ничего не повредить. Я предпринял новую попытку, и опять безуспешно. Третья попытка принесла результат, мне удалось поставить подушку на ребро.

— Кинжал! — вскричал Ганс.

— Найдите что-нибудь, чем это ухватить, и поскорее.

— Подождите, — сказал Махмуд, снял рубашку и обмотал ею руку. — Я его держу.

Он осторожно положил кинжал на пол, и я наклонился, чтобы осмотреть его. Гарда была немного попорчена кислотой, но подушка все же защитила ее. Я перевернул кинжал концом отвертки и увидел на лезвии, прямо под гардой, печать Гефеста.

— Вот молодцы! — завопил Ганс. — Они оставили половину!

— Не совсем, но все это уже кое-что.

— Простите, что я так грубо прерываю это знаменательное событие, но уже приближается час молитвы, — неожиданно сказал мулла.

Амина стала поспешно фотографировать все, что можно, а я разочарованно покачал головой.

— А не могли бы мы остаться здесь, чтобы…

— Нет, мсье Лафет. Сейчас самое время закрыть саркофаг и поставить кирпичи на место. Что делать? Пусть этот бедняга почивает здесь в мире. Все останется в таком же виде, даю вам слово. Я думаю, у вас есть доказательства, чтобы сообщить о существовании гробницы и получить необходимые разрешения. Но я прошу вас только об одном: нигде не упоминайте ни моего имени, ни имени Махмуда, как было договорено с Аминой. Вы вошли сюда по собственной инициативе, минуя мечеть, мы через какое-то время найдем оправдание. В случае надобности я сделаю еще один проем в стене своими собственными руками, у ближайшего водостока, но договоримся: никто из членов нашей общины вам не помогал и вы не оскверняли мечети. Вы даете мне слово?

— Даю, — пообещал я, пожимая его руку. — Но должен предупредить вас, давление будет таким сильным, что вы вынуждены будете разрешить проведение раскопок.

Он с улыбкой покачал головой:

— Если правительство принудит меня к этому… что же делать? Я всего лишь служитель Всевышнего и подчиняюсь законам нашей страны, как и все граждане.

— Спасибо за все, Юрси Марзук. Я ваш должник.

— Вовсе нет. Эта ночь стоит всех благодарностей. Идемте, и пусть хранит вас Всевышний. Махмуд сейчас уложит кирпичи на место, и никто сюда больше не сможет проникнуть. Пойдемте, я провожу вас до двери.

Мы сердечно попрощались с Махмудом, взяли свои вещи и выбрались в коридор. Выйдя из подземелья, мы с облегчением вздохнули.

— Я только сейчас понял, до какой степени там было душно, — сказал Ганс, вдыхая воздух полной грудью.

У двери мечети я в последний раз пожал мулле руку и взглянул на часы. Было три часа ночи. На пустынной улице — ни единой живой души.

— Будьте осторожны и, главное, не…

— Не двигаться! — Из темноты вдруг возникла женская фигура.

— О нет, только не она… — простонал Ганс, узнав Маэ. Она была не одна. Ее сопровождал мужчина. Бритый, с татуировкой, с искаженным гримасой лицом он выглядел карикатурой на наймита из криминальных фильмов и, как заправский вояка, направил на нас пистолет последней модели с глушителем.

— Маэ… — попытался я вступить в переговоры.

— Конец, Мор. Давай меч и все остальное. Быстро. И не вздумай утаить поножи.

— Поножи? Какие поножи?

— Не принимай меня за дурочку. Доспехи! Полностью! Я считаю до пяти. Один… два…

— Там не было никаких доспехов! — вмешалась Амина. — Гробница разграблена!

— Три…

— Ради Всевышнего! — воскликнул мулла. — Клянусь вам, она сказала правду. Саркофаг был от…

Он не успел закончить фразу. Послышался тихий свист, и Юрси Марзук, прижав руки к животу, рухнул к нашим ногам.

— Марзук! — крикнул я, опускаясь около него на колени.

Ганс разразился бранью. Амина зажала рот руками, а Маэ, широко улыбаясь, перезарядила пистолет.

— Если вы так держитесь за них, придется забрать их самой. — С этими словами она направила пистолет на меня.

— Нет! — в отчаянии крикнула Амина. Я закрыл глаза и невольно прижал руки к лицу. Прозвучал сухой щелчок. Удивленный, что не чувствую никакой боли, я открыл один глаз, потом второй. И увидел, как пистолет Маэ выскользнул из ее рук и покатился по мостовой.

И еще я увидел, как детина, словно в замедленной съемке, выпрямился и повернулся к своей сообщнице. А та с открытым ртом и округлившимися глазами упала ничком на землю. Кто-то выстрелил ей в спину.

Ее сообщник, застигнутый врасплох, наугад пальнул в глубину улочки, откуда раздался выстрел. Внезапно нас ослепили фары машины, припаркованной у тротуара на противоположной стороне, и мы увидели, как громадный детина свалился к нашим ногам. Пуля вошла ему меж глаз.

Словно в столбняке, обессиленные, неспособные понять, что произошло, мы топтались на месте у двери мечети, едва дыша, и тут услышали урчание мотора и увидели, что машина направляется к нам.

— Возвращайтесь в мечеть! — крикнула Амина. — Быстро!

— Я не причиню вам вреда, — произнес приглушенный мужской голос по-гречески, но с легким итальянским акцентом. — Если бы я хотел вас убить, вы были бы уже мертвы.

Маленькая лампочка над зеркалом заднего вида в машине зажглась, и мы увидели молодого мужчину, шатена лет тридцати. Облокотившись на опушенное стекло, он улыбался нам. Я никогда раньше не видел его, и он совсем не походил на тех двух скотов, которые преследовали нас в Риме и Александрии.

— Кто вы? — спросил я тоже по-гречески.

— Друг Гелиоса.

— Морган, надо уносить ноги! — торопил меня Ганс, таща за майку.

Молодой человек согласно кивнул, и мы сели в машину, удобный итальянский лимузин серебристого цвета, который хотя и сиял новизной, не должен был привлечь внимания. Я сел на место рядом с водителем, двое моих спутников устроились сзади.

Автомобиль рванул с места, и тут нервы Амины не выдержали, она разрыдалась.

— Возьмите, — сразу же предложил незнакомец по-французски, протянув ей пачку бумажных носовых платков.

— Почему вы дали его убить, этого беднягу муллу? — вскричал я.

— Эта мерзавка оказалась проворнее меня, — просто ответил он.

— Кто вы и что вам нужно? — не унимался я, готовый наброситься на него и задушить.

Он искоса взглянул на меня, словно разгадав мои мысли.

— Нервы, да? Гелиос меня предупредил.

— Кто он, этот человек?

— Он не враг вам. Разве вы этого еще не поняли?

— Куда вы нас везете? — сквозь слезы спросила Амина.

— В безопасное место, доктор Сэбжам.

— Я хочу вернуться домой! — впадая в истерику, закричала она.

— У вас нет больше дома, синьорина. В настоящий момент несколько весьма подозрительных посетителей переворачивают вверх дном вашу квартиру, а еще двое ожидают вашего возвращения в вашей машине.

Ганс обнял ее за плечи, чтобы успокоить, а я достал из кармана пачку сигарет. Пустую. Я смял ее и с яростью бросил себе под ноги, но незнакомец протянул мне целую, точно такую же и с итальянской маркой.

— Похоже, вам все известно.

— Я хорошо проинформирован.

— Вы везете нас в Италию, да?

— Конечно, — улыбнувшись во весь рот, ответил он. Я внимательно посмотрел на него. Просто картинка из модного журнала. Белоснежные зубы, тонкое, красивое лицо, не очень длинные курчавые волосы.

— И что вы собираетесь делать? — со вздохом спросил я. Он рассмеялся, словно хорошей шутке.

— Вы нашли кинжал?

— Это он вам нужен?

— У меня пока нет указаний на этот счет. Так же как и относительно меча. Классные вещички, не правда ли?

— Подождите, а как Гелиос узнал, что кинжал забыли в этой каше?

Незнакомец нахмурился:

— В «каше»? Саркофаг разграблен?

— Александр принял ванну из кислоты, — вмешался Ганс.

— Любопытно… А кинжал пострадал?

— Немного, — ответил я, не зная, как себя вести.

— Мы приехали, доктор Лафет, — сказал незнакомец, сворачивая на широкий проспект, который шел вдоль моря.

В этом месте Александрии великолепная горная дорога тянется более чем на двадцать километров. Для неподготовленного путешественника, напичканного рассказами об обширных восточных базарах и вершинах пирамид, это было шоком. Отсюда Египет казался современной индустриальной страной. Берег моря был вполне европейским, даже слишком европейским. Пляжи и футуристические сооружения, белые и голубые, во множестве следовали друг за другом по извилине горного карниза, рассеянные по ухоженным зеленым просторам. Поднимающееся солнце озаряло все мягким светом, воды Средиземного моря отливали золотом и серебром.

— Красиво, не правда ли? — спросил наш незнакомец, улыбнувшись Гансу, который прижался носом к стеклу, пораженный этой панорамой. — А с террасы вид еще лучше.

Он подъехал к высокому зданию — оттуда к нам поспешил служитель в ливрее, чтобы взять ключи от машины и сумку Амины, которая все еще не пришла в себя.

— Идите за мной.

— Как вы? — с беспокойством спросил я, посмотрев на Амину.

Она нервно кивнула, я подал ей руку, и мы прошли через холл, весь украшенный зеркалами и позолотой, затем на огромном лифте поднялись на последний этаж.

— Где мы? — спросил я.

— В одной из зимних резиденций Гелиоса. Здесь вы сможете принять ванну, отдохнуть, переодеться, если пожелаете.

— Все, чего бы мы хотели, — это уехать отсюда!

— Вы заблуждаетесь. Здесь очень комфортно.

Лифт с коротким мелодичным звуком остановился, и наш «хозяин» с помощью электронной карты открыл единственную дверь, которая находилась на площадке, просматриваемой двумя камерами наблюдения.

— Прошу вас, проходите, — пропуская нас вперед, сказал он.

— А у вас хотя бы есть имя? — спросил я, снова вызвав его улыбку.

— Гиацинт, — ответил он.

Огромные апартаменты, оборудованные кондиционерами, занимали почти весь последний этаж башни. Убранство в светлых тонах являло собой образец современного дизайна, мебель удобная, без кричащих орнаментов, с преобладанием четких линий. Я с удивлением отметил, что нигде нет ни малейшего намека на старину. Несколько бронзовых статуэток казались вполне современными, а картины — их было немного — отражали нынешний горячий интерес к пустыне.

Ганс с опаской сел на жесткий белый кожаный диван. Амина пристроилась рядом с ним, с подозрением оглядывая все вокруг.

Гиацинт, если это и правда было его именем, достал из бара несколько бутылок и поставил их перед нами на низкий столик, по-видимому, один из шедевров баккара.^[56]

— Холодный чай, кола и светлое пиво, — сказал он, расставляя стаканы. — Пойдет? Но может, с утра пораньше вы предпочтете кофе?

— И долго мы будем участвовать в этой нелепой игре? — спросил я, садясь в одно из двух кресел. — Я требую немедленного объяснения.

Гиацинт, расположившийся в другом кресле, кивнул, посасывая черную оливку.

— Если коротко, то поскольку вашего спонсора больше нет на этом свете, Гелиос…

— Простите?.. — оборвал его я.

Он изобразил на лице удивление, скрывая улыбку.

— Да, это так. Вы еще не знаете всего. Он как тот дурак, что возомнил себя солдатом. Заметьте, что там, где он сейчас, ваше открытие ему уже ничем не поможет. Йон Юрген недавно отправился к своим праотцам нацистам. Мир душе этого шакала. Никто о нем не пожалеет, и вы тем более, насколько я понимаю, — заключил он, отхлебнув глоток мартини.

— Это вы его туда отправили? — сдавленным голосом спросил Ганс.

Гиацинт расхохотался.

— Как вы можете говорить такое!

— Так кто же лишил жизни Бертрана Лешоссера — он или Гелиос? — спросил я, страшась ответа.

Гиацинт помрачнел, словно я оскорбил его.

— Гелиос не занимается ни трупами, ни стариками, доктор Лафет! — сухо сказал он. — Вашего друга убил Юрген, чтобы завладеть тем, что он считал своим. Добром, которое его дед захватил в моей стране во время Второй мировой войны. Меч и документ, которые вы везете с собой, — это часть того, что было украдено нацистами у одного итальянского коллекционера греческого оружия и античного искусства.

— А планы Бертрана? — вступила в разговор Амина, выйдя из ступора.

Гиацинт вышел в соседнюю комнату и вскоре вернулся с пачкой документов, которые протянул ей:

— Вот они. Возможно, он работал над ними, когда на него напали, ибо я сомневаюсь, что он просто так держал их на полках. Мы забрали их у Юргена два дня назад. Но вернемся к вопросу о причине вашего пребывания здесь. Я уже сказал вам, что вашего спонсора нет в живых, Гелиос хотел бы прийти ему на смену, чтобы вы смогли продолжить ваши поиски.

У меня пересохло в горле, я выпил глоток пива и покачал головой:

— Но наши поиски закончены! Мы нашли гробницу. Единственное, что нам осталось, — это начать…

— Доктор Лафет, — усмехнулся Гиацинт. — Морган… Гелиосу плевать на Александра. Теперь, когда найден кинжал, он хочет получить остальные доспехи. Вы еще не достигли конца поисков. Вы в самом их начале.

Ганс со стуком поставил свой стакан с содовой и склонился к Гиацинту:

— Минутку, шутник! Как ваш босс узнал, что кинжал грабители забыли? Зачем ему потребовались мы, если он сам такой талантливый?

— Юноша немного груб, но очень энергичен, — усмехнулся я, поворачиваясь к Гиацинту. — Так что?

— Чтобы ответить на первый вопрос, скажу, что у нас есть свои источники. Что же касается второго, то я сказал бы, что Гелиос нуждается в знающих людях, а вы именно такой человек, доктор Лафет. Каким был и доктор Лешоссер. Ему известно, что вы способны выдержать трудности ради того, чтобы отыскать доспехи.

— Вы знаете, что это невозможно. Те, кто разграбил гробницу и затем превратил мумию в кислотную кашу, унесли их, и лишь богам ведомо, где они теперь. Как вы намереваетесь отыскать доспехи?

Гиацинт покачал головой, словно профессор, слушающий нерадивого студента.

— Вы человек знающий, Морган, но судите поверхностно. А если я скажу, что все признаки находятся у вас под носом… у вас, эллиниста. Вы должны бы покраснеть от стыда.

— Я здесь не для того, чтобы выслушивать оскорбления!

— Объясните нам все, — сказала Амина.

— Возьмите-ка записную книжку профессора Лешоссера, доктор Сэбжам, — тихо сказал Гиацинт. — Посмотрите на сто тридцать вторую страницу.

— Откуда вам известно содержание записной книжки? — вскричал Ганс.

— Вскрытая дверь… — понял я. — Это вы.

Гиацинт подмигнул мне.

— Вы еще не вошли в самолет, когда расшифровка записной книжки была завершена. Из нее мы узнали, что гробница находится в мечети. Нам нужно было только добыть планы… и помочь вам проникнуть туда, чтобы, естественно, забрать кинжал.

— Почему вы сами его не забрали?

— У каждого своя профессия, доктор Лафет. Ведь археолог — это вы.

Амина достала листки с расшифровкой, сделанной Гансом, и лихорадочно их перелистала.

— Страница сто тридцать вторая, я нашла.

— Прочтите то, что относится к Калигуле.

— «…Гай Юлий Цезарь приказал извлечь доспехи из гробницы Александра в Египте. Он велел привести их в порядок, дополнил недостающее одним из кинжалов, которым, как он считал, было пронзено сердце убийцы его матери, и несколько раз облачался в них, но в последний раз их видели в тот день, когда по примеру короля мидян он приказал соорудить в Неаполитанском заливе мост из кораблей».

Тонкое лицо Гиацинта расплылось в улыбке.

— Кинжал… Теперь вы понимаете?

— Вы намекаете на то, что это люди, посланные Калигулой, вероятно, забыли титановый кинжал? А не те подонки, которые превратили Александра в кашу? — спросил Ганс.

— А иначе зачем было заменять недостающий кинжал оружием из обычного металла?

Я вскочил, замотав головой.

— Откуда вы знаете, что среди доспехов был кинжал?

— Гелиос знал, сколько предметов там было первоначально, Морган, — заметил Гиацинт.

— Каким же таким чудесным образом?

— Этого я не знаю. Но он мог бы нарисовать каждый предмет с завязанными глазами.

— Значит, он уже держал это в своих руках?

— Он уверяет, что нет.

— «Он велел привести их в порядок…» — задумчиво повторила Амина, глядя в текст. — Морган…

— Что?

— Пряжка! — воскликнул вдруг Ганс, быстро сообразив, на что она намекает.

Амина согласно кивнула.

— Какая пряжка? — спросил Гиацинт.

— Мы нашли в саркофаге титановую пряжку, возможно, от нагрудника. Такие бывают на доспехах, она, должно быть, вырвана из подгнившего кожаного ремня. По сути, она могла бы оторваться и три года назад.

— Невозможно, — твердо заявил Гиацинт.

— Почему же? — осведомился я.

— Потому что доспехи так и не были возвращены в Александрию.

Амина перевернула несколько страниц и громко прочла:

— «Позднее, когда Цезаря спросили, почему никто больше не видел на нем доспехов Александра Великого, он отвечал, что передал их стражам гробницы, чтобы они вернулись к своему законному владельцу»!

— Именно об этом я и говорю, доктор Сэбжам, — с кривой усмешкой сказал Гиацинт.

— Меч был украден рабом, это известно, но доспехи были возвращены в гробницу. Так здесь написано.

Гиацинт протянул ей книгу, которую принес из соседней комнаты, — знаменитые «Сравнительные жизнеописания» греческого автора Плутарха, над которыми в свое время обливались потом все студенты.

— «Жизнь Александра». Глава пятнадцатая, строка седьмая.

Ганс схватил книгу и откашлялся. Начиная понимать, к чему ведет Гиацинт, я, проклиная собственную глупость, хлопнул себя по лбу. Ведь это же так очевидно…

— «Таков был его порыв и таковы были его намерения, когда он перешел Геллеспонт.^[57] Он поднялся в Илион,^[58] где принес жертвенные приношения Афине^[59] и сделал жертвенные возлияния героям. На гробнице Ахилла…»^[60] — начал читать Ганс.

Амина вскрикнула, поняв в эту минуту, что от нее тоже ускользнуло очевидное.

— Что? — спросил Ганс.

— Ничего, — вмешался Гиацинт, — продолжайте. Ганс предложил нам читать поочередно, но мы знаком показали ему, чтобы он продолжал.

— «В гробнице Ахилла, натершись маслом и…» Он же был в подпитии… «…и пробежав обнаженным согласно обычаю вместе со своими сподвижниками, он надел венок. „Ты счастливый, — крикнул он, — у тебя при жизни был верный друг, и после твоей смерти великий глашатай славит тебя!“ Когда он проезжал и осматривал город, его спросили, хотел бы он увидеть лиру и доспехи Париса,^[61] и он ответил: „Вот эти две вещи меня почти не интересуют, но я охотно взглянул бы на доспехи Ахилла, свидетелей его славы и его высоких дел!“ Стражи храма, опасаясь, как бы гнев его не пал на Илион, если они откажут, вручили ему тогда священные доспехи, которые Гефест некогда положил к ногам сына Фетиды».^[62] Так что, Александр украл доспехи Ахилла?

— Стражи храма… — вздохнула Амина, поднимая глаза к небу. — Доспехи Ахилла… Но как же мы об этом не подумали?

Ганс не уступал:

— Так что, они и есть стражи гробницы?

— Да, Ганс. Калигула, возвращая доспехи их законному владельцу, вернул их не Александру, естественно, а Ахиллу. Какой же я идиот! — обругал себя я.

— Но тогда… — тихо проговорила Амина, — если речь идет о мече Ахилла, датировки точны! От трех тысяч до трех тысяч пятисот лет. Морган! Они были изготовлены между тысячным и тысяча пятисотым годами до рождения Иисуса Христа…

— Предполагаемая дата Троянской войны, — согласился я, падая на диван, словно меня стукнули молотком по голове. — Черт побери!

Рот стажера раскрылся так, что в нем вполне поместилась бы половина александрийских судов.

— Погоди… ты утверждаешь, что этот парень существовал на самом деле? По этому поводу нужно выпить.

Недоумение Ганса рассмешило Гиацинта. Он налил ему стакан содовой, которую тот выпил залпом.

— Многие мифологические герои или персонажи были подсказаны реальными людьми. Это, возможно, относится и к Ахиллу. Что же касается кузнеца, то, честное слово, он, наверное, был гением. Вот поэтому мы должны найти эти доспехи, теперь, когда уже возвратили кинжал и меч. Но Гелиос считает, что самая замечательная вещь в доспехах — это щит.

Ганс, с которого слетели вся усталость и тревога, вскочил и запрыгал по комнате, что позабавило нашего «хозяина».

— А что Гелиос собирается делать с этими доспехами? — вдруг спросил я.

Улыбка исчезла с лица Гиацинта.

— Это вас не касается. И меня тем более.

— Я отказываюсь, — просто заявил я.

— Мор! — крикнул Ганс. — Ты свихнулся! Подумай!

— Замолчи, Ганс! — осадила его Амина властным тоном, какого я ни разу у нее не слышал. — Ты сам не понимаешь, что говоришь.

Если бы это я поставил его на место, он, наверное, огрызнулся бы, но, к моему великому удивлению, он покраснел и опустил голову. Воспитанный мужчинами, он, возможно, впервые в жизни осознал, что означает «материнская власть».

— Я не стану искать эти доспехи для того, чтобы, спрятанные от глаз людских, они оказались в сундуках богатенького коллекционера, — отчеканил я. — Найдите кого-нибудь другого. Искателей сокровищ достаточно.

Гиацинт кивнул с недовольной гримасой и достал из кармана брюк бумажник.

— Гелиос предвидел вашу реакцию.

— Чек не изменит моего решения, — сказал я, подчеркивая свою решимость.

— Я догадываюсь об этом… Но речь идет не о деньгах. В случае вашего отказа он поручил мне показать вам… вот это, — тихо проговорил он, протягивая мне фотографию.

Я с сомнением взял ее, но когда увидел, кто на ней изображен, почувствовал, как кровь застыла в моих жилах, отхлынула от лица.

— Но… — пробормотал Ганс, глядя через мое плечо. — Это же Этти.

— Откуда она у вас? — крикнул я, готовый броситься на Гиацинта. — Где вы ее добыли? С каких пор вы следите за мной? Мой брат умер больше года назад!

— Год назад Гелиос не знал о вашем существовании, доктор Лафет. Эта фотография сделана пять дней назад. Вашим слугой, — добавил он с поклоном.

— Это невозможно! Мой брат мертв!

— Он жив, — уверенно сказал Гиацинт, встав и с сосредоточенным видом зашагав по комнате. — И в безопасном месте. Никто не причиняет и не причинит ему никакого зла, это слово Гелиоса. Но если вы откажетесь сотрудничать с ним, вы никогда не увидите брата.

— Мерзавец! — Вне себя я вскочил с кресла. — Ты еще будешь мне…

Я застыл на месте, а Амина вскрикнула. Гиацинт направил на меня пистолет.

— Сядьте, Морган.

Я подчинился, удивление и беспокойство охладили мой пыл. Наш «хозяин» вложил пистолет в кобуру, что была у него под пиджаком.

— Мой брат погиб во время раскопок на канале…

— Нет. Он не погиб. Взгляните на дату на журнале, что лежит рядом с ним. И посмотрите на его лоб. Разве у него был этот шрам, когда вы видели его в последний раз? И разве волосы у него были такие же длинные?

Не смея поверить, я уставился на фотографию. Этти всегда стригся очень коротко, и шрама на лбу у него действительно не было. Что же касается журнала, лежащего среди других на кровати, где он мирно спал, то это был июньский номер текущего года.

— Да это может быть монтаж! — снова закричал Ганс. — Дайте мне хорошее программное обеспечение по обработке фото, и я вас облапошу!

— Я сам сделал эту фотографию, я вам уже сказал. Что касается шрама, то он результат ранения одним из камней, которые обрушились на него, Морган.

Я мотал головой, меня тошнило, мутило от такого гнусного вероломства.

— Вы же знали только то, что произошло в Коринфе?

— Я там был.

— Тогда, я думаю, вам известно, что это Йон Юрген завладел римскими ценностями, которые тогда «таинственным образом» исчезли, — теми, что поднял ваш брат?

— Теперь я догадался.

— А вы догадались о том, что Юрген сфальсифицировал топографическую съемку, чтобы поскорее поднять сокровища, до прибытия сотрудников музея? Вы догадались, что по его вине ваш брат чуть не погиб в канале?

Я вскочил.

— Судя по вашей реакции — нет, — со вздохом сказал он. — Этти поднимался вместе с другими, когда его ударило камнем и он потерял сознание. Его унесло течением. Но чуть дальше его подхватили докеры. Больше я ничего не знаю, кроме того, что долгие месяцы он оставался в коме. Так мне сказали врачи. Он вышел из комы в январе, но еще далеко не здоров, и я не вижу оснований скрывать от вас это.

— Предположим, что вы говорите правду, но как вы все это узнали?

— Просматривая банковские счета Бертрана Лешоссера, мы обнаружили, что он каждый месяц регулярно делал денежные перечисления. Одно на счет доктора Сэбжам, которая находится здесь, а другое, намного более внушительное, — в клинику, где лечился ваш брат. Так мы вышли, с одной стороны, на синьорину, которая продолжала выполнять часть работы по поискам и ориентировке для профессора, а с другой стороны — на Этти и раскопки в канале. И поскольку координатором раскопок был, естественно, доктор Лешоссер, когда Этти вытащили из воды, морские власти поставили в известность именно его.

Я почувствовал, как пол уходит у меня из-под ног.

— Почему он ничего не сказал об этом мне?

— Этого мы не знаем. Может быть, он думал, что вам легче будет считать его мертвым, чем… видеть в таком состоянии. Но, заверяю вас, после смерти доктора Лешоссера выплаты продолжают поступать, и это будет до тех пор, пока вы не заберете Этти. Если, конечно, захотите.

Амина сжалась на диване, Ганс выглядел совсем убитым. А я не смог бы описать свои чувства. Одна часть моего существа кричала мне, что мой брат мертв и все это ложь и гнусный шантаж, а другая прыгала и вопила от радости при мысли, что, может быть, он и правда жив.

— Значит… — пробормотал Ганс, украдкой бросая на меня встревоженный взгляд, — значит, вы хотите сказать, что он стал овощем?

Я с такой силой стиснул челюсти, что услышал, как скрипнули зубы.

— Нет, я бы так не сказал, — спокойно возразил Гиацинт. — К нему вернулись все двигательные функции, он ходит, нормально ест, пользуется различными предметами так же свободно, как вы и я, но выглядит… отсутствующим. Произносит всего несколько непонятных слов и часами сидит, уставившись в пустоту. Врачи считают, что если бы он оказался в кругу своих близких, он мог бы, возможно…

— Прекратите эту комедию! — громко крикнул я, отчего все вскочили. — Что за пьесу мы разыгрываем? Пьесу о добром убийце и воскрешенном брате? Вы мне омерзительны!

— Вы все еще не верите мне, Морган?

— Я верю в то, что не меньше чем через пять часов сяду в самолет, летящий во Францию, и попытаюсь забыть все, что здесь услышал. Я не попадусь в ваши сети!

Он кивнул и, поднявшись, взял радиотелефон, лежащий на баре.

— Если вы не верите мне, может быть, поверите тому, кто вне всяких подозрений, — сказал он, набирая номер.

Ганс и Амина уставились в пол, не зная, как реагировать.

— Ну, какой еще кролик выскочит из вашей шляпы?

Гиацинт приложил к губам палец, призывая меня молчать, и включил громкую связь.

— Алло? — послышался женский голос.

— Мадлен? Это Гиацинт.

Я не сумел скрыть удивления.

— О! Как поживаете? Вы наконец встретились с Морганом и юным Гансом?

— Да, мы в Александрии, и здесь чудесная погода.

— Наверное, Морган рад, что встретился с вами после стольких лет? Мы часто теряем из виду своих университетских друзей. Он в порядке?

Я сжал кулаки с такой силой, что у меня побелели ладони и ногти.

— Он в порядке и был очень удивлен, увидев меня. Ему не хватает вашего дивного печенья, Мадлен.

— Подонок, — тихо произнес я.

— Скажите ему, что к их возвращению я напеку целую корзинку.

— Обязательно передам. Но скажите мне… я звоню вам в общем-то из-за пустяка. Представьте себе, я сейчас спорю с Морганом и рассказываю ему о дорогом докторе Лешоссере, уверяя, что у него был племянник или кто-то в этом духе. А Морган говорит мне, что не было, хотя я убежден, что вы мне рассказывали о нем. Помните того парня, к которому он хотел нанять вас сиделкой? Ну, того, который получил сильную травму головы, но теперь хотел бы покинуть психиатрическую клинику?

— Да, это так. Но он не его племянник, Морган прав. Это один из его бывших учеников, и его самые близкие родственники находятся в Азии, насколько я поняла. Конечно, они люди бедные и не в состоянии оплачивать уход. Но Бертран скончался незадолго до его выписки из клиники, и я о нем больше ничего не знаю. Возможно, его забрала семья. Какая жалость, вы же понимаете. Они не смогут обеспечить ему необходимый уход, а нам… нам остается только вздыхать.

Ганс закрыл лицо руками, но сквозь пальцы я видел его широко раскрытые глаза.

Я же был просто парализован.

— Да, это очень печально, но я убежден, что этот парень чувствует себя хорошо. Кем бы он ни был, для меня он остается его племянником. Погодите, Морган хочет вам что-то сказать, передаю его вам. Да, я тоже. До встречи.

Он с ехидной улыбкой протянул мне трубку, я взял ее дрожащей рукой и с трудом произнес:

— Добрый день, Мадлен… Нет, просто немного устал, только и всего. Да, я был рад его видеть… Да. Я понимаю. И правда, это очень печально. Вы, случайно, не знаете, в какой клинике он находится? — Я увидел, как Гиацинт помотал головой. — Да, возможно. Да, Ганс веселится, как маленький безумец… Я не забуду. Тоже обнимаю вас. До скорой встречи.

Я закончил разговор и протянул телефон своему «университетскому другу», который коротко присвистнул.

— Удачная попытка, Морган. Ну что? Теперь вы мне верите?

Я опустился в кресло и припомнил разговор в кухне с Мадлен, произошедший незадолго до нашего отъезда.

«— В свои пятьдесят пять я никому не нужна.

— А я убежден в обратном.

— Как Бертран. Он даже убедил меня работать. Ухаживать за одним его знакомым — молодым человеком, который нуждался в психиатрической помощи после несчастного случая. А кончилось все тем, что Бертрана больше нет, и все рухнуло».

У меня так сдавило грудь, что я с трудом дышал. Смогу ли я примириться с таким состоянием своего брата? Эта мысль никогда не приходила мне в голову!

— Этти… — невольно простонал я.

Амина положила руку мне на плечо, тщетно пытаясь успокоить.

— Найдите эти доспехи, Морган, — сказал Гиацинт мягко, — а я скажу вам, где найти вашего брата.

— А если мне это не удастся?

Он пожал плечами:

— Я все равно вам скажу.

Я откинул голову и впился взглядом в его глаза. Они казались искренними.

— На нет и суда нет, а Гелиос не чудовище.

— А если я откажусь вам помогать?

— Я сказал вам, что Гелиос не чудовище, но он и не идиот. Будьте добросовестны и, с доспехами или без них, вы найдете Этти. Это его слово.

— А кто даст слово, что вы не уничтожите нас, когда получите ваши чертовы доспехи? — вмешался Ганс.

— На жаркое не режут курицу, несущую золотые яйца. Эти доспехи только один элемент из пазла, который Гелиос пытается собрать. Пока мы с вами рассуждаем, другие Морганы рыщут по свету в поисках других вещей для Гелиоса. И они ни разу об этом не пожалели.

— А кто такой Гелиос? Коллекционер? Безумный любитель старины, как Юрген?

— Нет. Сказать по правде, Морган, я никогда его не видел. Но я знаю, что музейные вещи он оставляет для музеев.

— Доспехи Ахилла — музейная ценность!

— Нет, Морган. Эти доспехи, которые были распылены за века, принадлежат ему. Они возвращаются к нему по праву, как все элементы пазла.

— Чтобы считать их своими, ему нужно было называться Ахиллом!

Он поднялся и стал ко мне спиной, чтобы избежать моего взгляда.

— Я сказал уже больше, чем мне было позволено. Так вы согласны на сделку, да или нет?

— У меня есть выбор?

— Выбор есть всегда.

Амина сжала мою руку, подбадривая меня улыбкой, а Ганс закивал.

— Мы сделаем это, Мор. Мы найдем эту груду металла и заберем Этти, или меня зовут не Ганс!

Я дружески ткнул его кулаком в подбородок.

— Я готова участвовать, — тихо произнесла Амина.

— Вы не обязаны…

— Я так хочу, — оборвала она меня. — Кроме любопытства, которое меня снедает, я начинаю привыкать к приятным словам «мадемуазель» и «прошу вас, пожалуйста».

Несколько сконфуженный, я встал, у меня не было подходящих слов, чтобы выразить им свою благодарность, и я протянул руку Гиацинту:

— Я согласен.

Он хлопнул ладонью по моей ладони и крепко пожал мне руку.

— Вы добьетесь своего, — сказал он. — И никогда не пожалеете, вот увидите. — Он указал на коридор, что начинался слева. — Комнаты там. Примите ванну и отдыхайте. В шкафах вы найдете новую одежду. Переоденьтесь.

— Мне надо отменить заказ на билеты, — сказал я, потирая затылок. — И еще предупредить отца, иначе он будет беспокоиться.

— Я аннулировал ваш заказ вчера вечером.

— Вы предусмотрительны, как я вижу, — усмехнулся я.

— Это мое ремесло. Что касается телефона, то они есть в каждой комнате. Они не прослушиваются, — добавил он, подмигнув мне. — Мобильники здесь не работают. Вопрос безопасности. Если вам что-нибудь потребуется, я в библиотеке.

Ганс уже зевал, и, глядя на него, я тоже зевнул. Волнения ночи и утра совсем меня опустошили. Тысячи мыслей крутились в моей голове, но я предоставлял им бороться между собой, а сам в это время тяжелым шагом прошел в одну из спален. Я был слишком измучен, чтобы попытаться разобраться, которая из них моя.

Я проснулся около пятнадцати часов, и мне не сразу удалось вспомнить, где я нахожусь и что здесь делаю. Встав, я натянул шорты, которые нашел в огромном шкафу, не дав себе труда отыскать трусы. Я всегда любил надевать одежду прямо на голое тело. После некоторого колебания я взял и майку, но не надел ее.

Ганс и Амина еще спали — я увидел это через широко открытые двери их спален и прошел в гостиную. Гиацинт смаковал кофе, устремив взор на великолепную морскую панораму, и я, закурив сигарету из пачки, которую он положил на стол, вероятно, для меня, присоединился к нему.

— Хорошо отдохнули? — любезно осведомился он.

Гиацинт сменил свой элегантный итальянский костюм на джинсы и белую восточную рубашку. Под полой, которую приоткрывал морской ветерок, я заметил кобуру — он нацепил ее прямо на голое тело.

— Вы с ней никогда не расстаетесь?

— Без нее я чувствую себя неодетым. — пошутил он с обольстительной улыбкой.

Я вышел на балкон и облокотился на балюстраду, любуясь прекрасным видом. Насыщенный йодом воздух был раскален, и я почувствовал, как у меня под волосами появляются капельки пота. Заметив, как глаза Гиацинта бегают по моей обнаженной груди, я натянул майку, заставив его покраснеть.

— Вам удалось связаться с вашим отцом?

— Да.

— Вы рассказали ему об Этти?

— Конечно, нет.

Я вернулся в кондиционированную прохладу гостиной и сел на диван.

— Вы все еще сомневаетесь, не так ли? — спросил Гиацинт, последовав за мной. — Тогда почему приняли предложение Гелиоса?

Я не ответил, и он недовольно поморщился.

— Несколько дней надежды лучше, чем полная безнадежность…

— Какова дальнейшая программа? — поинтересовался я, чтобы сменить тему.

— Я все расскажу, когда проснутся ваши друзья. Вы голодны?

Я помотал головой.

— Правда нет. — Я повернулся и взглянул ему в глаза. — Как давно вы следите за мной?

— С тех самых пор, как узнали, что инвентаризацию наследства доктора Лешоссера поручили вам.

— А падре Иларио?

— Это не я.

— Тогда кто же?

— Этого мы не знаем.

— Юрген?

— Маловероятно.

— Кто же в таком случае нападал на нас? — продолжал настаивать я, раздраженный его показной безмятежностью.

Он пожал плечами.

— Мы пытаемся это узнать.

— Кто «мы»?

— Мы. Я и другие, такие же, как я, Гелиос, как вы.

— Загадки! — вспылил я, в ярости сминая сигарету. — Снова загадки! Какую роль во всем этом играете вы? Ангела-хранителя, готового стрелять во все, что кажется вам подозрительным? Шпиона Гелиоса? Какую?

— Отчасти и ту, и другую. И даже немного большую.

Я злобно выругался.

— Я не враг вам, Морган. И Гелиос тем более… Мы не…

— Остановимся на этом, если вам угодно, — вздохнул я, потирая виски. — Ваши рассуждения о добрых мафиози действуют мне на нервы.

— У нас нет ничего общего с мафией. Мы…

Я устало взглянул на него, он осекся и закурил сигарету.

— Гелиос нанял людей, таких, как вы, чтобы разыскать… некоторые предметы, — понизив голос, сказал он. — Предметы особенные. И людей таких, как я, чтобы помогать им, защищать их и быть посредниками.

— Значит, речь все-таки идет о коллекционере.

— Нет, я вам уже сказал. — Он встал и прошелся по комнате. — Нам часто случается во время поисков нападать на места, еще не исследованные. Если мы можем сделать это, не привлекая внимания, мы всегда даем знать об этом заинтересованным инстанциям, чтобы там начались раскопки и эти места были сохранены. Мы берем только то, за чем пришли, и ничего другого. Это закон. Мы не грабители.

— Так какие же именно «предметы» вы ищете?

Он закусил губу и отвернулся.

— Редкости?

— В некотором роде.

— А точнее?

— Вы знаете главное, даже больше того, что я должен был вам сказать.

Он налил себе кофе, предложил мне. Я не отказался.

— Сахар?

Он сел рядом со мной и залпом выпил свой кофе. Несмотря на то что я старался держать себя в руках, я не мог не задать ему вопрос, который не давал мне покоя.

— Сколько времени вы пробыли с моим братом, если вы и правда когда-нибудь его видели? — спросил я, с трудом выдавливая из себя слова.

Внушающая доверие улыбка растянула губы Гиацинта.

— Добрых полдня. Он очень ухожен. Мы прогулялись по парку, я купил ему журналы и газеты. Сиделки сказали, что он очень их любит.

— Вы сказали, что он почти не говорит, — заметил я неуверенно.

— Да, это правда. Он и журналы с газетами не читает, просто часами листает их, иногда даже, как кажется со стороны, не глядя. Врачи толком не могут объяснить такое поведение. Возможно, это какое-то навязчивое состояние…

Я закурил новую сигарету, чтобы успокоиться.

— Расскажите мне поподробнее, — сказал я тоном, как я надеялся, равнодушным.

Гиацинт поставил чашку на низенький стол и неуверенно покачал головой.

— Он берет их один за другим и быстро листает, какие-то откладывает в сторону, непонятно почему, а другие бросает на пол. Их в его комнате целая гора, и если санитарки намереваются их выбросить или сложить в стопку, он реагирует на это страшно нервозно, почти агрессивно. Никто не знает, по какому принципу он отбирает журналы или газеты.

Я почувствовал, как улыбка растянула мои губы, а сердце бешено забилось.

«— Морган! Где журналы, которые я сложил в подвале?

— Туда уже невозможно больше войти.

— Так что, ты их выбросил?

— Этти… я нахожу их даже под кроватью! Не мог бы ты просто вырывать интересующие тебя страницы, а не хранить весь этот бумажный хлам?

— Это самый лучший способ их потерять!

— Тогда вкладывай их в кляссеры, ради всех святых.

— Я и собирался это сделать, но ты все повыбрасывал!»

Волнение сдавило мне горло, и я расхохотался. В этом смехе были и грусть, и радость — столь сильная, что иначе ее было невозможно выразить. Никто не мог этого знать. Никому никогда Этти не говорил об этом, боясь, что над ним станут смеяться. Значит, мой брат жив. Я еще не знаю, где он, но он жив. Гиацинт не солгал.

— Морган, клянусь, я сказал вам правду, — снова повторил он, неправильно поняв мой смех. — Вы же говорили с Мадлен, вы видели его фотографию. Мы никогда не заставили бы вас поверить, что…

— Кулинарные рецепты, — проговорил я между двумя приступами истерического смеха.

— Простите?..

Я глубоко вздохнул, чтобы успокоиться.

— Вот что общее между этими газетами и журналами, — сказал я, и сердце запрыгало в моей груди. — В них содержатся один или несколько кулинарных рецептов. У моего брата была… отвратительная привычка собирать их.

Говорить об Этти для меня было равносильно тому, чтобы снова начать дышать после проведенного под водой месяца. Словно драмы, очевидцами которой мы оба являлись, никогда не было. В эту минуту я забыл о Бертране, Юргене, падре Иларио, мулле и опасностях, которые нас подстерегали. Этти жив — все остальное не в счет.

Гиацинт прыснул со смеху.

— Так вот оно что… Я поставлю в известность его врача, когда увижусь с ним, ведь никогда не знаешь… Возможно, это хороший знак…

— Он так плох? — пробормотал я, и мой энтузиазм несколько уменьшился.

— Его состояние улучшается и станет еще лучше, когда он будет рядом с вами, я в этом убежден. Я сказал ему, что вы скоро приедете за ним. Только надо еще немного потерпеть.

— И он понял, что вы ему сказали? Как он реагировал на это?

Гиацинт отвел глаза.

— Я даже не знаю, слышал ли он меня, Морган. Он просто уставился на меня своими огромными, словно позолоченными, глазами. — Он улыбнулся. — У Этти очень красивые глаза.

— Я знаю. Когда вы снова увидите его?

— Через два дня. Я буду заботиться онем до вашего возвращения.

Я поморщился.

— Ваша роль ангела-хранителя окончена?

Он смущенно потупил взгляд.

— Я попросил Гелиоса освободить меня от этой миссии.

— Почему?

Он с иронией взглянул на меня:

— Вы слишком легко выведываете у меня секреты. Морган.

Это признание смутило меня, и я нервно поиграл своей зажигалкой.

— О… И как отреагировал Гелиос?

— Он предложил мне провести отпуск на его вилле на Миконосе, — ответил Гиацинт с легкой гримасой. — Юмор не последнее из его достоинств.

— Я думал, вы никогда его не видели.

— Это правда. Для меня он просто голос в телефонной трубке. Думаю, его никто не видел. По крайней мере никто из тех, кого я знаю. — Он встал и потянулся. — Ваши друзья скоро присоединятся к нам. Я скажу, чтобы нам принесли ужин, а потом мы утрясем кое-какие детали.

Он вышел в соседнюю комнату, я закурил последнюю перед ужином сигарету, мои мысли были заняты Этти.

— До встречи, Этти, — пообещал я, прикрывая глаза. — До скорой встречи.

8

— Вот имя и координаты человека, с которым вы должны связаться, — сказал Гиацинт, протягивая мне досье.

Было девятнадцать часов тридцать минут, меньше чем через три часа нам предстояло сесть в частный самолет и отправиться в Турцию, в Чанаккале. Сидя за ужином, мы получали последние инструкции.

— Профессор Эдвард Тул, — прочел я на первой странице досье. — Никогда не слышал этого имени.

— Эдвард — хранитель археологического музея в Чанаккале, — уточнил Гиацинт. — Два года назад он был одним из руководителей раскопок в Гисарлыке.

— Это предполагаемое городище Трои?

— Да. Он покинул работы после несчастного случая, в результате которого лишился обеих ног.

— Что с ним случилось? — спросила Амина, откладывая в сторону ложку.

— Место, где находилась Троя, — это холм, в котором наслоились девять городов. Девять культурных слоев, которые возникали в течение веков. Мифический Илион относится к шестому и седьмому слоям. Во время раскопок шестого слоя Эдвард упал с высоты в несколько метров. Во всяком случае, он так говорит.

Я съел несколько кусочков жареного мяса и налил себе чаю.

— Похоже, вы не очень убеждены в этом.

— Чтобы упасть с того места, какое он нам описал, и так, как он рассказывает об этом, ему нужно было бы быть выше сантиметров на пятьдесят. Мужчина ростом в метр семьдесят не свалится через стенку в метр двадцать, если ему в этом не помогут.

— Вы думаете, что его столкнули?

— Да. Но он и мысли такой не допускает. Мы пытались связаться с ним три года назад, когда доктор Лешоссер начал свои поиски. Тщетно. Он не желает ни слова говорить о том, что сумел обнаружить во время своих раскопок.

— И… вы его не заставили?

— Доктор Лафет, пытки не входят в перечень моих методов.

— В отличие от шантажа.

Не реагируя на мой выпад, он налил себе вина.

— Следы к гробнице Ахилла остановились у двери Тула. Вам предстоит пройти по ним и узнать об этом побольше.

Амина деликатно вытерла руки салфеткой и взяла из корзинки фрукты.

— Почему же вы ждали так долго, чтобы продолжить поиски?

— Я вам уже сказал, доспехи Ахилла — только один элемент пазла, причем не главный. Гелиос — человек терпеливый, он умеет ждать подходящего момента, чтобы возобновить прерванную работу.

— Подходящего момента для разбоя, — насмешливо сказал я.

— Безусловно. И этот случай представился.

— А если профессор Тул откажется сказать нам то, что ему известно, даже если он действительно что-то знает?

Гиацинт протянул бокал в мою сторону, потом коснулся губами его края.

— Он расскажет, — заверил он. — Не ради вас и не из страха перед Гелиосом, но потому, что ему, как мне кажется, трудно будет остаться безразличным к судьбе ваших друзей. Он не допустит, чтобы женщина и подросток рисковали своими жизнями, и попытается хотя бы предостеречь их, рассказав о том, что их ждет. И эта информация может оказаться очень полезной для нас, доктор Лафет.

— Вы отвратительны…

Гиацинт лишь улыбнулся и протянул мне кожаную барсетку:

— Здесь вы найдете кредитную карту и наличные деньги. Еще есть вопросы?

— С кем мы войдем в контакт? — спросил я.

— Ни с кем. Если потребуется, мы сами свяжемся с вами.

— И кто же будет нашим новым ангелом-хранителем, если вы отказываетесь?

— Считайте, что у вас его больше не будет. Теперь вы все знаете, вы согласились на сделку, и вам придется выкручиваться собственными силами.

— Понятно. А если наши преследователи снова нападут на нас?

— Я не говорил, что эта миссия безопасна. Впрочем, к слову сказать… Если они снова возникнут и начнут угрожать вам, доктор Лафет, Гелиос предпочел бы, чтобы они не смогли ничего унести. — Он протянул ко мне раскрытую ладонь, но я сделал вид, что не понял его жеста. — Меч и кинжал, которые лежат у вас в рюкзаке, прошу вас. У меня они будут в большей безопасности.

Ганс пробурчал какое-то ругательство. Амина стиснула зубы, а я нехотя подчинился.

— Я ждал, когда вы потребуете их у меня, — выдохнул я.

Он взял драгоценные предметы и вышел из комнаты, наверное, для того, чтобы спрятать их в какой-нибудь сундук или другое укромное место. Теперь я больше не буду чувствовать меч на…

— А это что означает? — спросил я, обнаружив пистолет, лежащий в глубине кожаной барсетки, которую я держал в руках.

— Стопроцентный углерод, с боеприпасами, — сказал Гиацинт, беря у меня оружие, чтобы оттянуть предохранитель и спустить его с сухим щелчком. — Стреляет при помощи сжатого воздуха. — Он выстрелил в толстую подушку, мы все трое подскочили. — Действует на расстоянии пятидесяти метров и не улавливается ни одним детектором. Настоящее маленькое технологическое чудо.

Он протянул его мне, я с отвращением взял.

Частный самолет нашего нового спонсора доставил нас в Стамбул, откуда мы на такси переправились в Чанаккале, в отель «Троя», где нас ждали забронированные комнаты. Каждая комната носила имя какого-нибудь мифологического троянского героя. Моя — шутка Гиацинта? — называлась комнатой Патрокла, верного соратника Ахилла, комната Амины носила имя Елены, а Ганса — Гектора. «Троя» была маленькой туристической гостиницей, без особых претензий, наверняка ее выбрали, заботясь о том, чтобы мы были подальше от глаз людских, и Ганс после перелета на роскошном реактивном самолете не скрывал своего разочарования:

— Какое убожество!

В комнатах не было кондиционеров, а окна выходили на шумную улицу. Это, правда, не помешало нам уснуть, и мы спали как сурки, пока Амина не разбудила нас в десять часов утра.

Мы взяли в гостинице европейский завтрак и, перед тем как отправиться на автобусе в археологический музей, заглянули в доки, где вовсю кипела работа, и в порт, где стояли несколько небольших прогулочных судов.

— Девочки в мини-юбках! — закричал Ганс, указывая на группу молодых женщин на террасе кафе какого-то отеля. — Давно не видел!

Амина рассмеялась и тихонько ткнула его локтем в бок:

— Не так громко, Ганс. Многие турки говорят по-французски.

— Посмотри туда, — прошептал он.

Через окно автобуса он указал на группу женщин, из которых более молодые были одеты по-европейски в летние платья, а те, что постарше, закутаны в традиционные покрывала.

— Чанаккале стоит на перекрестке дорог с начала мира, Ганс, — вмешался я в разговор, забавляясь видом, с которым тот смотрел по сторонам. — А я думал, что ты уже побывал на практике в Турции.

— Угу, но не здесь, а на горе Арарат, на границе с Ираном и Арменией. А там что, на той стороне? — спросил он, показывая на противоположный берег пролива.

— Европа, — ответила за меня Амина. — Мы находимся на стыке двух континентов. Чанаккале стоит на страже пролива Дарданеллы, раньше он назывался Геллеспонтом, и тянется вдоль его берегов. Мы на линии слияния Эгейского и Мраморного морей, а последнее, в свою очередь, соединяется с Черным морем через Босфорский пролив, вон там. Чанаккале долгое время оставался главным форпостом Константинополя и портов Черного моря, отсюда и его важная роль во время Первой мировой войны.

— А где же Троя?

— В тридцати километрах отсюда, около деревни Гисарлык, — сказал я, указывая пальцем на точку на горизонте.

— А в музее, куда мы едем, — уточнил Ганс, — выставлены предметы, которые нашли на городище?

— Да. Кроме троянского коня, я полагаю.

— К сожалению, кроме коня.

Через сорок пять минут тряски в автобусе мы наконец приехали в музей, маленький, но ухоженный.

Один из смотрителей музея после телефонного разговора, который длился довольно долго, сказал нам, что профессор Тул сейчас занят на реставрационных работах, но выйдет к нам, как только освободится, уже скоро. Мы представились сотрудниками французского университета, которые, оказавшись в этих местах, хотели бы отдать ему дань уважения. То, что меня сопровождали молодая женщина и совсем юный молодой человек, возможно, успокоило славного профессора, который, по словам Гиацинта, после «несчастного случая» с подозрением относился ко всем.

Мы убили время, побродив по галереям, что, впрочем, не слишком нас огорчило, потому что экспозиции в некоторых залах были необыкновенно богаты, а кондиционированный воздух — очень приятным после уличного пекла. Я отметил про себя, что Ганс задает множество вопросов Амине об экспонатах, выставленных в витринах. Я не стал бы пока утверждать, что вирус археологии начал заражать его, но этот интерес был добрым предзнаменованием. И то правда, не многие студенты имели возможность столько же узнать о своей будущей профессии, сколько он за эти несколько дней. Охота за сокровищами, преследования, схватки, крушение цивилизаций… короче, здесь были представлены все элементы приключенческих фильмов. Казалось, что он забыл о смертельной опасности, — так юнцы хоронят в недрах своей памяти неприятные воспоминания, чтобы жить только настоящим.

— Профессор Лафет?

Мы обернулись и в глубине зала, где были выставлены античные сокровища, увидели мужчину лет шестидесяти в инвалидном кресле. Румяный, загорелый, с шевелюрой и бородкой, тронутыми сединой, Эдвард Тул с первого взгляда навел меня на мысль о сказочном гноме. Его простота и мягкий голос сразу же внушили доверие, но, когда он смотрел на вас, в его маленьких черных глазках проскальзывало что-то хищное. Как у тех кошек, которые мурлычут, когда их гладят, а потом неожиданно выпускают когти, чтобы расцарапать вам руку.

— Да, — ответил я, подходя и протягивая ему руку, которую он искренне пожал.

— Не сын ли вы Антуана Лафета, профессор?

— Да, это так.

На лице его промелькнула загадочная улыбка.

— Я имел удовольствие встречаться с вашим отцом.

Ничто в его тоне не позволяло догадаться, приятной была эта встреча или нет.

— А это профессор Амина Сэбжам и Ганс Петер, мой помощник.

— Петер? Чтобы быть помощником этого молодого человека, вы должны принадлежать к семье Людвига, я не ошибаюсь?

— Это мой дед, — смущенно сказал Ганс.

— Я знал его! Он и Антуан нашли общий язык.

И на этот раз я не мог понять, прозвучало в его словах что-то неприятное или это простая констатация факта.

— Они знают друг друга с давних пор, — осторожно заметил я.

— Вы приехали в наши края на каникулы или с научными целями?

Момент истины наступил. Я закурил сигарету, Ганс напрягся, сидя на своем стуле.

— Мы приехали к вам, профессор.

Он приосанился.

— На самом деле мы приехали сюда с определенной целью.

— А-а, вы о новых раскопках? Право, я сейчас очень занят, но если проект интересный, с удовольствием возьмусь руководить им.

Амина отвела взгляд, ошеломленная такой самонадеянностью.

— Речь идет не о раскопках, профессор. Скажем так, я предложил свои услуги одному богатому субъекту.

— Коллекционеру?

— Можно назвать его и так.

— И вы нуждаетесь в специалисте, который удостоверял бы подлинность находок? — спросил он с иронической улыбкой. — Одно дело — ковырять землю и писать статьи, мой мальчик, но определять дату и школу античных предметов — это совсем другое, это сложнее, не правда ли? — Тул небрежно махнул рукой. — Я вас поддразниваю! Это придет со временем, вот увидите. Понаблюдайте за моей работой, и вы узнаете уже…

— Мы ищем гробницу Ахилла, — прервал я его.

Реакция была незамедлительной и совсем не такой театральной, как можно было бы ожидать. Его пальцы сжались на подлокотниках кресла, и он задрожал.

После молчания, которое мне показалось бесконечным, он едва слышно произнес:

— Вы сумасшедший. Откажитесь от этой затеи. Вы не знаете, во что ввязываетесь, чему подвергаете их, — добавил он, указав на Ганса и Амину.

— У меня нет выбора, профессор. Я должен найти гробницу Ахилла, найти любыми…

— Замолчите! — закричал он, втянул голову в плечи и посмотрел по сторонам, словно ожидая, что полчище демонов сейчас выскочит из стен и набросится на него.

— Профессор, я знаю, что вы вели поиски на городище Трои, где Ахи…

— Не произносите здесь этого имени, вы сумасшедший! — Казалось, у него сейчас начнется истерика. — Кто знает, не подслушивает ли нас сейчас кто-нибудь?! А если они оснастили эту комнату микрофонами?! Они способны на все…

— Кто? — спросила Амина. — О ком вы говорите? Кто эти люди?

Он откатил свое кресло к стене библиотеки.

— Уезжайте! Уезжайте и оставьте этот безумный проект! Вы не знаете, на что они способны! Уезжайте!

— Профессор Тул, я…

— Уходите! Уходите, или я вызову охрану!

— На карту поставлена жизнь моего брата! Вы должны сказать нам все, что знаете!

Тул подкатил кресло к своему письменному столу и взял трубку телефона, но руки у него так сильно дрожали, что она выскользнула. Я поспешил к нему, чтобы как-то подбодрить, но Амина остановила меня:

— Морган! Нет! Это бесполезно, он запуган.

— Профессор… — умоляюще сказал я.

Но Тул уже набрал номер. Я подскочил и опустил руку на телефон, чтобы прервать соединение, и профессор глухо вскрикнул. Глядя на его искаженное ужасом лицо, я на минуту испугался, как бы с ним не случился припадок.

— Это бесполезно, — процедил я. — Мы уходим. Но я вернусь. День за днем я буду неотступно преследовать вас, и рано или поздно люди, которых вы так боитесь, кое в чем усомнятся. Вы этого хотите?

Тул униженно замотал головой.

— Тогда помогите мне! Скажите, что вам известно.

— Не делайте этого… — плаксивым голосом сказал он.

— Говорите! В ваших руках жизнь человека!

— Вы не понимаете…

— Ладно, — прорычал я. — Приготовьтесь, вы увидите, что с сегодняшнего дня я буду ходить по вашим следам, как собака, выслеживающая дичь!

Я повернулся, чтобы уйти, мои растерянные спутники последовали за мной. Из музея я вышел разъяренный.

— Морган! — с укором сказала Амина. — Ты зря так обошелся с ним!

— Нам нужна информация, которой он владеет!

— Но этот человек — старик в инвалидном кресле!

— Этот человек — эгоистичный и скудоумный старик, готовый пожертвовать полным жизненных сил молодым человеком, сделав его заложником, и все это ради того, чтобы еще на несколько лет продлить свою замешанную на лжи жизнь! Вот кто он!

Я остановил первое попавшееся такси, и мы в молчании заняли в нем места. Тул заговорил бы. Он был готов на все, чтобы спасти свою жалкую шкуру, и, приставь я к его виску пистолет, он бы уступил.

Наскоро пообедав, мы в самом мрачном настроении вернулись в гостиницу, чтобы немного отдохнуть. Температура воздуха подбиралась к тридцати шести градусам, и хотя море было рядом, мы не чувствовали себя бодрее. К тому же я не видел, что мы могли бы теперь сделать, кроме как ждать и снова обратиться к Тулу.

Раздевшись, я растянулся на постели, тщетно пытаясь уловить легкий ветерок, который проникал через большое открытое окно. Добрых полчаса я крутился и вертелся, безуспешно пытаясь заснуть под громкие звуки клаксонов. Наконец я встал, закрыл окно и задернул занавеску, потом снова со вздохом повалился на постель. Лопасти вентилятора под потолком крутились с тихим шумом — «Ф-р-р, ф-р-р», — что напомнило мне другое ожидание, четыре года назад, в гостинице в Дели.

Было гораздо жарче, чем в Чанаккале, и окна тоже были закрыты, не давая проникнуть в комнату плотному зловонному туману, который постоянно висел над городом. Шум вентилятора не мешал Этти спать крепким сном. Закрыв глаза, я мог ощутить запах его смуглой кожи. Когда мы вернулись во Францию, еще подростками, я часто дрался с грязными мальчишками, которые зажимали носы, когда он проходил мимо, уверяя, что от него плохо пахнет. А я обожал эту экзотическую смесь запахов пряностей, кедра и муската. В то утро в Дели шум машины для вывоза мусора заставил его очнуться от сна. Его золотистые глаза округлились, он задрожал всем телом.

— Этти, что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь?

— Я должен был тебя послушаться, — дрожащим голосом проговорил он, с трудом выдавливая из себя слова. — Мы не должны были ходить на ту сторону города…

Он хотел снова увидеть один из тех кварталов, где провел часть своего детства. В получасе ходьбы от гостиницы смуглые ремесленники обрабатывали шкуры животных. Там стояло зловоние, запах мочи, которую использовали для выделки кожи, ее подносили в ведрах и бидонах далиты. Эту работу выполнял Этти многие месяцы вместе с одним из своих дядей, чтобы заработать несколько рупий.

Скрежет металла усилился, и брат прижался ко мне.

— Этти, это всего лишь машина для мусора, — шептал я, гладя его по голове, словно маленького напуганного ребенка.

— Нет… — стонал он. — Если бы ты не проснулся вовремя, они бы тебя укололи, и рана загноилась бы. Нельзя спать так долго, никогда…

Я обнял его за плечи, постарался приподнять его подбородок, а он яростно сжимал веки и мотал головой, словно стараясь прогнать дурной сон. Я даже на мгновение подумал, не спал ли он еще, не случился ли у него приступ сомнамбулизма.

— Что ты говоришь? Этти, проснись.

Он широко открыл полные слез глаза.

— Этти…

— Это не мусорная машина, Морган. Это… это пожиратель мяса, — закончил он почти неслышно.

— Что? — Я чуть не прыснул со смеху. — Этти… оборотней не существует. Даже в Индии.

Я встал и направился к окну.

— Морган! Нет!

— Ну хватит, Этти, не будь смешным! — Я отдернул занавески и широко распахнул окно. — Смотри! Это всего лишь…

Слова замерли на моих губах. Да, там была своего рода машина для вывозки мусора. Небольшой грузовичок с прицепом столетней давности, в который эти странные служащие свалки собирали не пластиковые мешки, наполненные отбросами, не содержимое мусорных баков, а человеческие трупы.

— Морган! Закрой окно! — умолял Этти, закрывая рот и нос углом одеяла.

Но я, словно парализованный, не мог оторвать рук от створок окна. В бедных кварталах Дели тысячи людей спали на улицах, в основном нищие и далиты. Я уже и раньше видел в Индии ужасные картины, мой отец ни от чего меня не ограждал, но он никогда не показывал мне ничего подобного, и я понимал почему. Двое мужчин, работавших на грузовичке, были снабжены длинными палками с металлическими штырями на концах. Они безжалостно колотили ими тела несчастных, которые валялись на улице. Если те не шевелились, они считали их мертвыми и навалом бросали трупы в прицеп.

— Господи… — вздохнул я.

Неожиданно запах перехватил мне горло и меня затошнило.

— Морган! Закрой окно!

С трудом сдерживая рвотный позыв, я закрыл окно и задернул занавеску. Этти свернулся калачиком на постели, и я поспешил к нему, чтобы успокоить. Никогда я не видел, чтобы мой брат так плакал. В одно мгновение в его памяти всплыли те бесчисленные ночи, которые он провел на улице, борясь со сном, чтобы не проснуться от того, что в ляжку вонзается металлический штырь, или, еще хуже, оказаться погребенным под грудой трупов.

— Морган…

— Все кончилось, Этти… Все кончилось…

— Морган?

Теперь я понимал его страх, я его чувствовал. Вас тормошат, но вы так скованы сном…

— Морган!

Вы хотели бы открыть глаза, но это невозможно. И эти люди здесь, со своими пиками, они…

— МОРГАН!

— Я не сплю! — вскричал я, вскакивая с бьющимся сердцем.

— Это видно!

Рядом со мной стояла Амина. Я протер глаза.

— Я… я уснул, извините меня.

— Тебе звонят, — прошептала она, протягивая мне мой сотовый телефон. — Ты не отвечал, и я взяла трубку.

Ничего не соображая, все еще находясь под впечатлением своего кошмарного сна, я прижал маленький телефонный аппарат к уху, а Амина села на край моей кровати. Она была в одной только длинной майке, с голыми ногами.

— Алло?

— Я помешал вам отдыхать, простите.

Тот же голос, что я услышал в Италии на террасе «Ди Риенцо».

— Гелиос? — сдавленным голосом спросил я. — Это вы, не так ли?

Амина побледнела.

— Вы смогли установить контакт?

Я замотал головой, чтобы собраться с мыслями, внезапно меня охватил гнев.

— Вы прекрасно знаете, что да!

— И что?

Я бы поклялся, что в его голосе прозвучали насмешливые нотки, и мое раздражение достигло предела.

— Элвард Тул — клоун!

В телефоне послышался приглушенный смешок.

— Этому «клоуну», как вы изволили выразиться, выпало счастье в один прекрасный день обнаружить интересное местечко. Как говорится, дуракам везет.

— Вы хотите сказать, что он нашел гробницу Ахилла случайно?

— Он откопал храм, в котором была какая-то гробница, если вы позволите мне кратко изложить вам суть дела. Он не знал, что это гробница Ахилла.

— Если эта гробница обнаружена, я не вижу, что мне…

— Она была пуста, — прервал меня Гелиос, — и уже давно. А потом произошел этот… «несчастный случай». Я думаю, что профессор Тул знает, в чем дело. Как он отреагировал на ваш визит?

— Плохо. Я пригрозил ему и почти довел до истерики.

Он снова рассмеялся.

— Если только «почти», то это еще ничего. Гиацинт наверняка довел бы дело до конца.

— Где он?

— Гиацинт? Вам его уже не хватает? Это привело бы его в восторг.

— Он заверил меня, что поедет повидаться с моим братом, — сказал я, стараясь сохранить спокойствие.

— Правда? Вы хотите сказать ему несколько слов?

— Мне нечего ему сказать.

— Я говорю об Этти…

Мне показалось, что на меня вылили ушат холодной воды, в горле у меня пересохло.

— Что за гнусную игру вы ведете?

Я услышал какое-то постукивание, словно Гелиос переставил телефон, и мне пришлось напрячь слух, чтобы разобрать доносившиеся издалека обрывки слов.

«…ти, это… ган. Ты хочешь ему… зать… день? Вот… теле…»

Снова постукивание, потом звук, словно трубку кому-то передали, и голос:

— Мор… ган?

Я услышал голос, который уже не надеялся услышать, и от волнения у меня сжало горло. На мгновение меня охватил страх, что я не в силах буду произнести ни слова.

— Этти? — пробормотал я. — Этти, ты меня слышишь? Это я, Морган!

— Морган… Морган…

— Да, Этти, это я. Ты в порядке?

Молчание.

— Этти! Ответь мне! Ты в порядке?

— Мор… ган.

Он повторил мое имя несколько раз глухим голосом, словно читал мантру,^[63] и сердце мое сжалось.

— Этти… я приеду за тобой. Скоро. Очень скоро. Этти? Ты меня слышишь?

Я услышал какой-то звук, похожий на смешок.

— Этти… Ты ведь веришь мне, правда? Я приеду, и мы поедем домой, как раньше. Этти? Мы…

— Да.

— Да? Ты понимаешь, что я тебе говорю?

— Да.

Я невольно улыбнулся.

— Этти… мне тебя так не хватает… я не…

— Да.

Улыбка сползла с моих губ.

— Что — да?

— Да.

— Ты не понимаешь ни слова из того, что я тебе говорю?

— Морган… Морган…

— Да, Этти, это я, это Морган, — тоскливо пробормотал я и добавил: — Твой брат.

Он продолжал повторять мое имя, и Гелиос взял трубку.

— Не пугайтесь, Морган, врачи дали ему лекарство, чтобы он успокоился. Он знает, что это вы.

Я встал и прошелся по комнате. Если бы мне не удалось сохранить остатки самообладания, думаю, я стал бы рвать на себе волосы.

— Вы самая страшная сволочь из всех, кого я когда-либо встречал!

— Он ждет вас, Морган.

Я хотел ответить ему, но он повесил трубку, и, если бы Амина не удержала мою руку, я швырнул бы телефон через всю комнату.

— Ты поговорил с ним? Это правда он?

— Во всяком случае, это его голос. — Я повалился на постель и только тут заметил, что не одет. — Извини, — сказал я, прикрыв живот краем одеяла.

— Меня это не шокирует, — с лукавством сказала Амина. — Так что он тебе сказал?

Я разочарованно пожал плечами.

— Понятно. Я уверена, как только вы окажетесь вместе, его состояние улучшится, вот увидите.

— Мы снова перешли на вы?

Она с улыбкой потянулась.

— Выходит, Гелиос действительно был с ним?

— Похоже, что да. Если бы только я знал где…

— Тул скажет нам все, что ему известно, Морган, — заверила она. — Даже если мне придется выдрать волосок за волоском всю его шевелюру.

Я расхохотался.

— О таком способе пытки я еще не слышал.

— Если бы тебе приходилось выщипывать брови, ты бы сразу понял, что такое боль. Пойду разбужу Ганса, — сказала она, вставая. — Уже пора отправляться с визитом к нашему дорогому профессору.

Но ей не пришлось вытаскивать из сна нашего юного помощника. Едва она взялась за ручку двери, как он появился в комнате уже одетый, но с еще мокрыми после душа волосами.

— Морган, я… Уф… — насмешливо сказал он, увидев, что я раздет, да и Амина не слишком одета. — Может, я помешал?

Амина схватила его за ворот майки, втянула в комнату и закрыла дверь.

— Нет, Ганс, — сказала она и добавила с угрожающим видом: — Если ты позволишь себе еще подобные намеки, я спущу с тебя шкуру.

Забавляясь ее реакцией, он замахал руками:

— Спокойно! Я просто пришел сказать Мору, что какой-то мальчишка оставил это для него у портье.

— Он протянул мне большой конверт из плотной бумаги.

— Мальчишка?

— Да, мальчишка лет восьми или девяти, как мне сказал портье.

«Профессору Лафету», — прочел я на конверте, запечатанном восковой печатью с витиеватыми инициалами «ЭТ.».

— После загадочных преследователей — инопланетяне? — попыталась пошутить Амина.

— Почти. Эдвард Тул.

— И что он пишет? — поторопил меня Ганс, усаживаясь на кровать.

Я начал читать вслух.

Мои дорогой молодой коллега! Я только что видел их в окно и знаю, мои часы сочтены. Вне всякого сомнения, они уже ищут и вас. Знайте, те, кто лишил меня ног, без колебаний уничтожат всех вас троих.

Если же, несмотря на мои предостережения, вы решите продолжить ваши поиски, чего я очень боюсь, знайте, что у Ахилла есть свои стражи и вы должны их опасаться. Если задолго до наших дней этими людьми были безобидные служители культа, то теперь это опасные безумцы, фанатики. Я не слишком много знаю о них, но есть человек, который мог бы сказать вам больше. Его имя Костас Сикелианос, это православный отшельник, который, до того как обратиться к религии, был крупным специалистом по Александру Великому…

— Сикелианос? — прервала меня Амина. — А я думала, что он умер.

Я согласно кивнул. Профессор Сикелианос считался светилом в своей среде, на его работы постоянно ссылались. Лет десять назад он прекратил свои публичные лекции, не стало и его публикаций. Мы сочли, что он удалился от дел и, может быть, уже умер.

Я продолжил чтение.

… Последнее письмо, которое я получил от него, было отправлено шесть месяцев назад из города Ларнака на Кипре. Он заверяет, что молится о моем здоровье, но ни слова не пишет о деле.

Вот все, что я могу сделать. Ничего больше вы здесь не узнаете.

Рядом со мной сын консьержа. Я посылаю его к вам с этим письмом.

Пусть Господь хранит вас и ваших спутников.

Эдвард Тул.

Я вложил письмо в конверт и сунул его в рюкзак, из которого предварительно достал чистую одежду.

— Надо ехать к нему! Нам нужны более точные сведения об этих безумцах!

Охваченный тревогой, я взял пистолет, который дал мне Гиацинт, зарядил его и сунул за пояс под майку.

— Тул ничего больше не знает! — воскликнула Амина.

— Может, что-то от него ускользнуло? Какая-нибудь деталь, не имеющая значения для него, но очень важная для нас.

Амина хотела возразить, но я ладонью закрыл ей рот.

— Надо собрать вещи. Вы вдвоем поедете в аэропорт Стамбула. Я хочу, чтобы вы забронировали билеты на первый же рейс, направляющийся в Ларнаку. Я присоединюсь к вам в Стамбуле. Если же я вас уже не застану, то прилечу на Кипр.

— Я поеду с тобой! — вмешался Ганс.

— Ты останешься с Аминой! — решительно возразил я. — Мы не можем оставить ее одну. — И, взяв его за плечи, тихо сказал ему на ухо: — Ты должен ее защищать. Нужно, чтобы рядом с ней был мужчина.

Ганс в конце концов согласился и даже почувствовал некоторую гордость. Но напрасно мальчишка старался выглядеть прожженным сердцеедом, он все равно оставался желторотым юнцом.

— Ладно. Но без тебя мы не улетим.

— Давайте поторопимся.

Мы уложили свои вещи меньше чем за пять минут и спустились в холл, чтобы оплатить счет и вызвать два такси… Одно, белый «мерседес» отнюдь не первой молодости, прибыло почти сразу.

— Taxi for…^[64] э-э… мисс Сэбжам! — крикнул шофер портье через улицу, предварительно сверившись с блокнотом.

— Поедем с нами, Морган, — умоляющим тоном попросила Амина.

— Поезжайте, — приказал я.

Амина и Ганс втиснулись в машину вместе с нашими рюкзаками, а другое такси, серебристый «форд», подкатило несколько минут спустя.

— Вы мистер Лафет? — спросил шофер на безупречном английском.

— Да. Спасибо, что приехали так быстро.

— Куда едем?

Я назвал ему адрес Тула, он был в досье, которое дал мне Гиацинт.

— Туда сегодня не проехать, — сказал водитель с недовольным видом.

— А что такое?

— Много пробок.

— Поезжайте как лучше.

Он предложил мне турецкую сигарету, я ответил на этот банальный жест, предложив ему свою, такую же отвратительную. Я нервничал и постоянно трогал рукоятку маленького пистолета, спрятанного под моей широкой майкой.

— Археология — это здорово. А мой сын изучает английский. Хочет стать преподавателем. Вот оно! — воскликнул он. — Смотрите! Даже здесь уже начинается. — Он выругался по-турецки и под какофонию клаксонов попытался развернуться. — Что здесь сегодня происходит?

Ему пришлось перестроиться в другой ряд, чтобы пропустить карету «скорой помощи», и меня охватило дурное предчувствие.

— Дорожное происшествие? — спросил я.

— Возможно. Люди мчатся как угорелые.

«Сам тоже не лучше», — подумал я, видя, как он резко пошел на обгон какого-то грузовичка.

— Осторожней!

— Не бойтесь, мистер, — усмехнулся он, — я к такому привык. Нам надо выехать на улицу…

Он снова выругался и резко затормозил. Улица была перекрыта. Пожарный подошел к машине, обменялся несколькими словами с шофером, и я увидел, что тот побледнел. Сирены машин «скорой помощи», громкие крики стражей порядка и рев автомобильных гудков оглушили меня.

— Что случилось? — громко, чтобы быть услышанным, спросил я.

Таксист обменялся еще несколькими словами с пожарным и пальцем указал на меня. У меня дрогнуло сердце, когда тот знаком попросил меня опустить окно.

— Что? — спросил я сдавленным голосом.

— Какой номер дома вам нужен, мистер? — спросил пожарный на ломаном английском.

Я попытался уловить в его взгляде малейшую тень подозрительности, но видел в нем лишь смущение и сочувствие.

— Сорок семь… — ответил я.

— У вас там кто-нибудь из близких, мистер?

— Нет, я… я археолог и еду попрощаться перед отлетом с одним коллегой. Он хранитель археологического музея. А что случилось?

Но прежде чем пожарный ответил, я догадался, почему он растерян. Запах дыма проник через открытое окно, и мне стало трудно дышать.

— Взрыв, мистер. По всей вероятности, газ. — Он вытащил из кармана несколько листков, на которых были написаны фамилии. — Как зовут вашего друга, мистер?

— Тул. Эдвард Тул.

Пожарный пробежал глазами список и огорченно помотал головой:

— Сожалею, мистер. Среди спасшихся его нет.

— О боги… — прошептал я, откидываясь на сиденье.

— Вы в порядке, мистер?

Совершенно ошеломленный, я потряс головой.

— Я… да, я… Нормально, спасибо.

— Извините меня, мистер, но здесь нельзя стоять. Машины «скорой помощи» должны…

— Я понимаю. Мы сейчас уедем… Там много жертв?

— Точно мы еще не знаем. Примерно двадцать. Может быть, больше. Три этажа здания обрушились, там все в дыму, и еще огонь…

— Я понимаю. Мы освободим проезд. Спасибо за любезность.

— К вашим услугам, мистер.

Он по-военному отдал нам честь, и шофер включил мотор.

— Ну как вы, держитесь? — спросил меня шофер.

— Да, спасибо.

Мы выбрались из пробки, и я в полном смятении прижался лбом к стеклу.

— Я отвезу вас в гостиницу.

Я вздрогнул.

— Что? Нет. Нет, мои друзья ждут меня в аэропорту. Вы можете отвезти меня туда?

— В Стамбул?

— Да.

— Едем! — Он резко свернул на перекрестке. — У вас нет никакого багажа?

— Они забрали его с собой.

— Только ваш рюкзак?

— Да, — вздохнул я, устав от его вопросов.

— Но у вас по крайней мере нет там никаких металлических предметов?

Я вздрогнул, сердце мое заколотилось. Наши так называемые стражи гробницы не знали, что у меня уже нет меча.

— А почему вы спрашиваете об этом?

— Потому что если детектор в аэропорту вдруг засигналит из-за какой-нибудь пуговицы, они все бросятся к вам, словно вы совершили убийство, — неловко пошутил он. — Я говорю это, на случай если вы везете какие-то археологические приборы, инструменты для раскопок или что-нибудь подобное.

— Я не везу ничего особенного, уверяю вас, — ответил я, скользнув рукой под майку и чувствуя, как сильно бьется мое сердце. — Почему мы едем через доки?

— Чтобы не попасть в пробки. Ведь ваши друзья ждут вас в аэропорту? Вы летите во Францию?

— Да, — солгал я.

— Каким рейсом? Как бы не опоздать.

— Остановитесь, — приказал я твердым голосом.

— Простите?..

Прежде чем я сам понял, что делаю, я вытащил из-за пояса пистолет и, схватив шофера за волосы, приставил к его горлу оружие.

— Стоп! — крикнул я ему прямо в ухо.

Он резко затормозил.

— Руки на руль!

— Я… все, что у меня есть, в моем бумажнике! Клянусь вам!

— Руки на руль! И не держи меня за дурака. На кого ты работаешь?

— Ни на кого, мистер, я работаю таксистом уже…

Я ткнул дуло пистолета ему в адамово яблоко, и он застонал.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Руки на руль, я сказал! — Пошарив свободной рукой под его рубашкой, я нащупал кобуру. — А это? Это что? — закричал я, доставая пистолет из кобуры. — Выходи!

— Но я…

— Выходи!

Держа водителя на прицеле, я выскочил из машины, открыл дверцу, стащил его с сиденья за шею и приволок к пакгаузу. Доки были безлюдны.

— А теперь ты любезно расскажешь мне, кто твои дружки, иначе я здесь же продырявлю тебе череп.

— Хорошо, — пробормотал он на сей раз уже по-французски. — Хорошо, но только опустите свою пушку.

Я приставил дуло пистолета к его виску, и он чертыхнулся.

— Я работаю на Гелиоса! Я сменил Гиацинта! — прокричал он. — Я здесь для того, чтобы обеспечивать вашу безопасность! Ради Бога, мсье Лафет, уберите свою пушку!

У меня опустились руки, и я отшатнулся, словно меня ударили.

— Болван… — плюнул я с презрением. — Но почему вы поехали через доки?

— Я же сказал вам, из-за пробок. Я хлопнул себя ладонью по лбу.

— Этот дурак Гиацинт сказал мне, что дал вам пистолет, — виновато объяснил он. — Вы же представляете, что бы произошло, если бы вас с ним застукали? Я хотел просто втолковать вам, чтобы вы не…

Я не слишком нежно прижал его к стене пакгауза и приложил дуло пистолета к его носу.

— Это углерод, жалкий кретин!

Он нервно одернул рубашку, а я с юмором самоубийцы подумал о разговоре, который состоялся у меня с Гиацинтом.

— Но кто послал мне такого дурака! — не удержавшись, воскликнул я.

— На вашем месте я поступил бы так же.

Я потер себе виски, борясь с желанием сломать ему шею.

— Могу я получить назад свое оружие?

Он протянул руку в мою сторону, но я сунул оба пистолета себе за пояс.

— Отвезите меня в аэропорт. А там будет видно. Вы хотя бы способны вести машину?

Бурча что-то себе под нос, он сел за руль. И тут зазвонил мой мобильник. Это была Амина.

— Очень хорошо. Через два часа? Я там буду. Наконец-то нормально, — добавил я, бросив презрительный взгляд в зеркало заднего вида. — Я вам все объясню.

9

Когда в двадцать три часа мы приземлились на Кипре, в аэропорту нас ждал сюрприз.

— Мадам Сэбжам ожидают на таможенном посту, — прозвучало по громкоговорителю. — Повторяю, мадам Сэбжам ожидают на таможенном посту.

Мы вздрогнули.

— Господи… — испуганно пробормотала Амина.

— Ты ничего не потеряла из своих вещей? — с беспокойством спросил я.

— Нет.

— Никто не мог туда что-нибудь подсунуть?

— Нет.

Она запаниковала.

— Мадам Сэбжам? — взывал полицейский-киприот, не обращаясь ни к кому конкретно в толпе прилетевших пассажиров. — Я ищу мадам Сэбжам.

— Что бы это значило? — тихо спросила она, сжимая мою руку.

— Посмотрим. — Я поднял руку: — Здесь!

Полицейский подошел к нам, и у меня дрогнуло сердце, когда я увидел, как его рука скользнула, как мне показалось, к пистолету. Но он просто сунул ее в карман, достал оттуда европейский паспорт и открыл его на первой странице. Взглянув на лицо Амины, он закрыл его и любезно протянул ей:

— Наши турецкие коллеги переправили его нам, мадам Сэбжам. Вы обронили его в Стамбуле, и какой-то человек передал его таможеннику. Будьте впредь внимательнее, вы бы не смогли без него попасть на европейскую территорию.

— Я… спасибо.

— К вашим услугам, мадам. Добро пожаловать.

— Что бы это значило? — пробормотала Амина, открыв паспорт, когда мы отошли в сторону. — «Амина Сэбжам, родилась восемнадцатого февраля тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года в Каире, национальность — француженка».

— Фальшивый паспорт? — восхищенно присвистнул Ганс. — Он все предусмотрел, наш Гелиос.

— «Выдан префектурой города Парижа двадцать пятого июня…» — прочел я вслух. — Три дня назад. Это просто несерьезно.

— Дареному коню в зубы не смотрят, как говорят у вас, — возразила Амина, глядя на драгоценный документ. — Еще немного, и меня вернули бы в Египет. Интересно, как же мне разрешили сесть в самолет?

— Повезло… — согласился Ганс, с укоризной взглянув на меня.

Это было слишком мягко сказано. Я тогда подумал обо всем, кроме того, что в отличие от нас Амина не могла свободно передвигаться по европейской территории.

С вещами под мышкой мы прошли через аэропорт к автостоянке. Рейсовый автобус привез нас в Ларнаку, на проспект Афинон. Мы были уверены, что там, на приморском бульваре, найдем отель. Усталые, с напряженными до предела нервами, мы взяли апартаменты с тремя спальнями в отеле «Сан-Холл», одной из роскошных гостиниц курортной зоны.

Портье, невысокий мужчина, который старался скрыть недавно появившуюся лысину умело зачесанными прядями седых, сильно напомаженных волос, со сладкой улыбкой протянул мне ключи. Он был худым, почти тощим, и его смуглая кожа резко контрастировала со светлым костюмом, такого же цвета, как роскошное плиточное покрытие пола. Какой-нибудь клиент, не разобравшись, мог бы подумать, что он является частью убранства холла.

— Желаю вам прекрасного отдыха, профессор.

Я поблагодарил его, и служащий поднял наши вещи на последний этаж, где располагались апартаменты.

С нескрываемым удовольствием мы вошли в огромную гостиную, роскошную и утонченную, выдержанную в голубых и белых тонах, наполненную кондиционированным воздухом. Амина широко раскрыла балконные двери, через которые ворвался радостный гомон, доносящийся из десятков кафе и ресторанов, раскинувшихся вдоль широкой пешеходной зоны.

— Великолепно! — прошептала она, любуясь морем и проспектом, обсаженным знаменитыми пальмами. — Это правда, что их здесь шестьдесят пять? — спросила она меня, указывая на длинный ряд деревьев с похожими на веера кронами.

— Может, посчитаешь, чтобы удостовериться? — пошутил я, закуривая сигарету. — Да. Их шестьдесят пять. Ни на одну не больше и не меньше.

— Не знаю, как вы, — пробурчал Ганс, потягиваясь, — но лично я попытаюсь уснуть.

— А не хочешь сначала поужинать? — с материнской заботливостью спросила Амина.

— Нет, все в порядке. Я перекусил в самолете. До завтра.

— Спокойной ночи, Ганс.

Он направился в одну из спален, а Амина нахмурилась.

— Он меня беспокоит.

— Ганс?

— Он ни слова не вымолвил во время полета. Это так не похоже на него. — Она вздохнула и продолжила, понизив голос: — Я надеюсь, что ты прав относительно профессора Тула и это просто несчастный случай.

Я глубоко затянулся сигаретой и кивнул в сторону коридора, куда удалился Ганс.

— Я сказал неправду.

— Я подозревала это.

— Я тоже! — звучно крикнул Ганс.

Я обернулся и увидел, что он стоит около террасы и ухмыляется.

— Я забыл зубную щетку, — добавил он, потрясая своим рюкзаком. — Спокойной ночи!

— Господи, ты правда веришь, что они погубили столько людей, чтобы избавиться от него? — тихо спросила Амина, когда из глубины апартаментов до нас донеслось бульканье воды.

— Посмотри в папке Гиацинта. Тул жил на последнем, седьмом этаже. И грохнуло именно там.

— Силы небесные, но кто эти сумасшедшие? Ты сам-то веришь в эту историю с сектой стражей гробницы?

Я помотал головой.

— Басни о какой-то там секте — это всего лишь ширма. Тайные братства, которые тысячелетиями охраняют религиозные реликвии, существуют только в романах.

— Я тоже так думаю, но в данном случае чем же кончится этот маскарад?

— Сокрытием.

— Возможно, но что им скрывать?

— Несколько десятилетий назад во Франции банда ловкачей решила возродить орден тамплиеров. Их великий магистр объявил себя преемником Жака Моле.^[65] Он демонстрировал его обгоревшие останки или то, что он выдавал за них, на каждой церемонии. Каждый из его паствы был готов убить, чтобы вернуть их, если бы они были похищены. Они для них были самой большой святыней. Когда их гуру был арестован, оказалось, что у него было семь имений, дворец, яхтаи множество банковских счетов не в одном «налоговом раю».^[66]

— Ты считаешь, здесь нечто похожее?

— А иначе чего бы ради они наделали столько зла для того, чтобы завладеть мечом? Если исключить нездоровый фанатизм людей, которыми руководит кто-то очень властный, я не вижу иной причины.

— Только этого нам не хватало…

Она зевнула.

— Ты мудро поступишь, если пойдешь спать.

— А ты?

— Я подожду звонка Гелиоса. Тот дурак наверняка предупредил его, куда мы отправились, и рассказал о смерти Тула.

Она улыбнулась:

— Никак не могу поверить, что Гелиос смог нанять такого растяпу.

— У него свои резоны. Вот возьми Тула. Этот вздорный старик был связан с одним из самых известных эллинистов нашего века. Я все время думаю об этом. Любопытный факт. Что мог Сикелианос найти в таком неудачнике, каким был этот Тул?

— Морган! Не говори плохо о мертвом, это приносит несчастье.

— Значит, ты суеверна? — поддел ее я. — Совсем как Этти.

Опершись о перила террасы. Амина поднялась на цыпочках и, прикрыв глаза, вдохнула морской воздух. Легкий ветерок развевал ее волосы. На ней было короткое платье из цветастого хлопка, которое едва прикрывало бедра и соблазнительно облегало стройное тело.

Я почувствовал, как меня охватил жар. Чтобы успокоиться, закурил вторую сигарету и приник к перилам, чтобы скрыть волнение.

Она, словно поддразнивая, подошла ко мне.

Сигарета, которую я собирался поднести ко рту, мерцая, упала в пустоту. Ее руки легли на мои плечи, и я почувствовал, как ее влажный язык и горячие губы коснулись моей шеи. Я стянул майку, бросил ее на пол и стал целовать ее грудь, шею, потом приблизился к ее щеке, ища губы. Ее язык приник к моему, и я ответил на ее поцелуй с такой же страстью. Амина прижалась ко мне, прильнула своим гладким животом к моему вздувшемуся под джинсами члену, и мои руки оказались на ее напрягшихся грудях.

Эта женщина была как пылающий костер, и я забавлялся какое-то время, заставляя трепетать ее тело, и каждый издаваемый стон наслаждения обострял мое желание.

Я освободился от остатков одежды и вытянулся на огромном диване, дрожа от нетерпения. Она перевернула меня на спину, стала надо мной, сжав коленями мои бедра, и ее руки пробежали от моей груди к низу живота. Я хотел снова коснуться ее грудей, но она схватила меня за запястья.

— Нет, — прошептала она. — Как я хочу… — Она сорвала шелковый бант, который украшал подушку, и связала мои руки над головой. — Сегодня ночью ты мой…

Она целовала мою грудь, а я изгибался между ее бедрами и кусал себе руку, чтобы приглушить стоны, боясь разбудить Ганса.

— Я хочу слышать тебя, Морган… — шептала она, сжимая бедрами мой поднявшийся член. — Я хочу слышать, как ты кричишь, умоляешь, просишь…

Она обхватила рукой мои яички и ласково сжала их, заставляя меня изнемогать от желания.

— Ну давай же…

— Ты этого хочешь? — спросила она, прижимая мой член к своему пылающему лону.

— Да…

— Не сразу, — совсем тихо прошептала она, проведя языком по моим губам.

Она повернулась ко мне спиной и скользнула по моей груди, так что ее лоно оказалось у моего рта, а ее рот — у моего члена. Я видел ее мягкие ягодицы, которые не мог схватить и раздвинуть вагину, в которую я жаждал проникнуть, и чувствовал рот Амины на нежной коже своих яичек.

Потом она отстранилась от меня, и я завопил от чувства неудовлетворенности.

— Еще? — спросила она меня с лукавой улыбкой, повернув ко мне голову.

Вид ее распухших губ и покрытых легким румянцем щек заставил меня улыбнуться. Попавшая в собственную ловушку, она задыхалась, пожираемая желанием.

Я натянул свои жалкие путы. Шелковая лента с треском лопнула.

— Чтобы играть в такие игры со мной, надо иметь меньше притязаний или больше вероломства.

Я перевернул ее на спину и, вырвав у нее страстный поцелуй, накрыл своим телом. Она обхватила ногами мои бедра и со стоном выгнулась всем телом.

— Ну и кто теперь кого умоляет? — шутливо спросил я.

— Морган…

Я медленно проник в тепло ее плоти, и все мое существо пронзил предательский жар. Я почувствовал, как она, чтобы не дать вырваться воплю наслаждения, впилась зубами в мое плечо, и я, хрипло дыша, изверг в нее свое семя, а потом откинулся без сил. Амина лежала, полуприкрыв глаза, и я чувствовал, как сильно бьется у моей груди ее сердце. Мои губы нашли ее, и она с улыбкой ответила на мой поцелуй, лаская мое насытившееся тело.

— Долг платежом красен, — прошептала она.

— Я только хочу увидеть…

— Холодного чая? — предложила Амина, открывая холодильник бара.

— Лучше пива. Светлого, — уточнил я.

— Два часа ночи, — вздохнула она, садясь на диван рядом со мной. — Я думаю, до завтра он уже не позвонит.

— Два часа здесь, а во Франции час.

— Если он во Франции.

Я глотнул пива и кивнул:

— Согласен с тобой.

Она обняла меня за плечи.

— Я убеждена, что о нем хорошо заботятся.

— Я никак не могу поверить, что он жив. Мне так его не хватает…

— Я знаю, как ты переживаешь, — тихо сказала она сдавленным голосом. — Но я верю.

— Когда все кончится, ты вернешься в Египет?

Она помотала головой.

— Нет. Я собираюсь просить политического убежища. Машина запущена, и я думаю, что с правами женщин в моей стране покончено. И с остальным тоже, как бы некоторые ни пытались что-то изменить. — Она оттянула бретельки своего платья. — В последний раз я надевала подобное одеяние, когда участвовала в раскопках в Европе, почти десять лет назад. Как я ненавижу религию и ее догматическое мракобесие… И все же Бога я люблю. Парадоксально, не правда ли?

— Почему ж, мне это понятно. — Я поднял глаза к потолку и поморщился. — Мой брат не принадлежит ни к какой касте. Он далит. Для индусов — почти дьявол. Однако он чтит и уважает богов.

— Этот регион известен своей терпимостью и отвращением к насилию.

Я чуть не поперхнулся своим пивом.

— Что? — закашлявшись, с кривой улыбкой спросил я.

— Так мне всегда говорили, — пробормотала она.

Я прикусил губу и посчитал до десяти, чтобы не взорваться.

— Мой отец, который объехал весь мир, сказал бы тебе, что трудно было бы отыскать больших сторонников расовой сегрегации, нетерпимости и насилия, чем у кастовых индусов. Один из них однажды избил моего брата палкой за то, что тот посмел опустить свои грязные лапы в колодец, чтобы напиться воды.

Амина помрачнела.

— Я думала, что Ганди…

— Забудь радужный образ Ганди, в белых одеждах проповедующего мир на земле. Он первым сказал, что у неприкасаемых разум как у животных. Брахман, кшатрий^[67] или даже далит предпочли бы голодать, чем есть с одного блюда с тобой или со мной, потому что для них неиндус еще более нечист, чем неприкасаемый.

— И твой брат тоже не верит в эту глупость?

— Нет, — ответил я с улыбкой. — Этти создал себе собственную теорию индуизма, свою собственную религию. — И добавил: — Примерно как ты.

Амина ласково улыбнулась.

— Он…

Звонок моего телефона заставил нас вздрогнуть.

— Алло?

Амина, упершись подбородком в мое плечо, приложила ухо к другой стороне трубки.

— Морган?

— Гиацинт? А я думал, что вы уже выполнили свою миссию.

— Именно так. Я как раз зашел узнать новости, а Гелиос занят. Так что? Вы уже встретились с нашим Микаэлом?

— Если так зовут того дурака, который приехал за мной на такси, то да, встретился.

— Мм… прошло шесть часов, прежде чем его раскусили. Микаэл растет в моих глазах.

— Почему Гелиос послал ко мне это ничтожество?

— Ну что за слова! Слежка обычно не входит в его полномочия. Он явился на место, и это главное.

— Так каковы же его полномочия?

— Молиться, чтобы его не узнали. У вас не возникло проблем на таможне?

— Нет, фальшивый паспорт был гениальной идеей, признаю это.

— Фальшивый? Он совсем не фальшивый. Амина уже три дня законная француженка. Удостоверение личности ждет ее в префектуре.

Амина радостно вскрикнула.

— Что? Разве она этого не хотела?

— Вы серьезно? — пробормотал я.

— Конечно. Посмотрите на дату. Знаете, у Гелиоса есть еще кое-какие связи.

Амина закрыла лицо руками, с трудом скрывая свою радость.

— А что у вас? Какие новости?

Я рассказал ему о нашем визите к Тулу, о его письме и о взрыве.

— Секта? Пресвятая Дева… это другое дело. Костас Сикелианос, вы говорите? Эллинист? Я сейчас поручу нашим людям приступить к поискам. Результаты мы пришлем вам по электронной почте часам к десяти. Кстати, ваш отец отправил вам два письма и беспокоится из-за того, что вы не отвечаете.

— А помимо чтения моей корреспонденции, чем вы еще теперь заняты?

Он засмеялся:

— Признайтесь, вам меня не хватает. Завтра я поеду повидаться с Этти, как и обещал, клянусь вам. Гелиос сказал мне, что Этти уже произносит несколько слов. Я захвачу с собой словарь… Я пошутил, не сердитесь.

— У меня нет ни малейшего желания шутить!

— Хорошо, Морган, но вы поступили очень неразумно, оставив своих друзей. Представьте себе на минуту, что эти безумцы напали бы на них и похитили, чтобы шантажировать вас.

— Выбор между двумя мастерами шантажа, — усмехнулся я. — Хитроумный ход.

— Но сейчас вам не на что жаловаться, насколько я знаю!

— Кого же я должен за это благодарить? — продолжал я нарываться на ссору. — Фанатичного гуру или призрака с бархатным голосом?

— Не для того мы старались, чтобы потерять меч, а возможно, и кинжал из-за одного вспыльчивого господина! — в раздражении закричал Гиацинт. — И прежде чем делать что-нибудь, сначала немного подумайте!

— Но меч у меня забрали вы… — недовольно сказал я. — Следовательно, вы были настроены забрать его, если…

— И чтобы больше никакой самодеятельности! — оборвал он меня. — Вы должны быть все вместе, ясно? — Он покашлял. — Мы свяжемся с вами завтра.

— Гиацинт?

— Да?

— Спасибо, что вызволили нас в мечети.

— До завтра, — сказал он сухо и отсоединился, а я положил телефон на диван и улыбнулся.

— Прекрасный Гиацинт влюблен в тебя, — пошутила Амина.

— В таком случае его ждет разочарование, — ответил я, потягиваясь. — Мужчины никогда меня не привлекали.

Мы вернулись в спальню, и я свалился на постель, даже не сняв майки.

— Это что там, пилон?

Мы позавтракали в одном из бесчисленных ресторанов на берегу моря. Несмотря на ранний час, на пляже уже было множество туристов.

— Мраморная колонна, которую венчает бюст Кимона Афинского, Ганс, — сказал я, отхлебывая кофе.

— Кого?

— Кимона. Греческого военачальника, который взял в осаду этот город больше чем две тысячи четыреста лет назад. На колонне ты можешь прочесть: «Китиум — Кимону Афинскому. Даже мертвый он — победитель».

— А кто такой Китиум?

— Это древнее название города Ларнака.

— А-а! О'кей.

Наша спутница, уткнувшись в план и поглядывая на расписание автобусов, жевала кусочек хлеба, макая его в чай. На ней были рабочие брюки, в которых могли бы поместиться две Амины, свободная майка и тенниска, а также позаимствованная у Ганса каскетка.

— Сомневаюсь, что ты сможешь сойти за парня, — подтрунивая над ней, сказал я, закуривая первую с утра сигарету.

— Ты слишком много куришь!

— Не уклоняйся от темы разговора.

Она поставила на столик чашку с чаем и сморщила нос.

В письме, полученном нами от Гиацинта, сообщалось, как можно выйти на след профессора Сикелианоса, ныне брата Костаса, и говорилось, что этот славный человек ни от кого не прячется. Гиацинт уточнил также, что в монастырь, где теперь находится Сикелианос, женщинам вход запрещен.

— Я не для того покинула Египет, чтобы согласиться с дискриминацией по половому признаку здесь! — Амина не дала мне времени ответить и продолжила: — Монастырь Святой Варвары находится на отвесной скале на высоте семьсот пятьдесят метров.

— Великолепно, — со вздохом сказал я.

— Ерунда! — бросил Ганс.

Мы строго взглянули на него, а он лишь усмехнулся.

— Надо поехать на автобусе, который идет до Лимассола, выйти на полдороге и дальше идти пешком, — добавила Амина, и ее голос прозвучал так устало, словно она уже совершила это восхождение.

Я громко заказал еще кофе. Хорошая прогулка — вот единственное, чего я желал. Морской воздух был свеж, солнце ласково, девушки в бикини очаровательны, а голубая вода непристойно соблазнительна. Я охотно задержался бы на денек в этом райском уголке, повалялся бы на песке в окружении красивых девушек между двумя заходами в море. Потом я снова стал думать о своем брате — о том, как он, отупевший от успокаивающих уколов, ждет в палате, когда я приеду, чтобы увезти его оттуда, и мое желание погреться на солнышке улетучилось.

Я взглянул на часы: без двадцати трех одиннадцать.

— Когда ближайший автобус?

— Они ходят каждые двадцать или тридцать минут. Если мы поедем сейчас и если нам хоть немного повезет, мы взберемся наверх еще до того, как солнце начнет палить во всю мощь.

Смирившись, я заплатил за напитки и купил для каждого из нас по бутылке минеральной воды и несколько бутербродов. Мы сунули все это в наши рюкзаки и, спросив у официанта ресторана, куда нам идти, направились к автобусной станции.

— Мор, — прошептал Ганс, когда мы уже несколько минут шли по улицам Ларнаки, — за нами идет какой-то тип.

Сердце у меня дрогнуло. Амина тоже заметно напряглась.

— Не останавливайтесь, — сказал я, удостоверившись, что пистолет по-прежнему у меня на поясе.

Сделав вид, что читаю название улицы, я тайком огляделся. Какой-то щеголь с золотистой от загара кожей, держа руку в кармане брюк, шел за нами на почтительном расстоянии. Человек Гелиоса? Или один из тех безумцев, которые преследовали нас? Короче, это нужно было немедленно выяснить.

Я присел, чтобы завязать шнурок, мужчина тоже остановился и, поглядывая на свое отражение в витрине магазина, пригладил волосы. Я уже приготовился шагнуть ему навстречу, держа руку на поясе, чтобы в случае надобности быстро вытащить оружие, как увидел, что он машет рукой кому-то на верхнем этаже дома. В окно высунулась молодая женщина, знаком показала ему, что спускается, и наш «преследователь», послав ей воздушный поцелуй, в ожидании прислонился к воротам.

Амина с облегчением вздохнула, а Ганс чертыхнулся. Если и дальше будет так продолжаться, мы все станем неврастениками.

— На этот раз ложная тревога, — прокомментировала Амина. — Мне кажется, наша карета уже тронулась. Скорее!

Она перебежала улицу, широко размахивая руками, чтобы водитель автобуса остановился, тот любезно притормозил и открыл для нас дверь.

После двухчасовой поездки в автобусе нам пришлось еще почти два часа идти, а потом карабкаться вверх, чтобы добраться до отвесной скалы, где находился монастырь. Если бы мы были просто туристами, нам все равно стоило бы совершить эту прогулку — хотя бы ради открывшегося перед нами вида. Стоя наверху, мы возвышались над всей долиной Тремитос, и поскольку было еще только начало лета, пред нами предстало ошеломляющее зрелище. Феерия цветов и запахов услаждала наши чувства.

На Кипре насчитывается тысяча семьсот пятьдесят видов растений, и подлески изобиловали нарциссами, лютиками, гиацинтами и дикими тюльпанами. Чем выше к скалам мы поднимались, тем гуще становился покрывавший склоны ковер из тимьяна, мирты и ярко-красных лесных анемонов, которые, согласно преданию, были рождены из крови Адониса.^[68]«Благоухающий остров» вполне заслужил свое название.

Когда мы добрались до верха, солнце стояло уже высоко, и я подумал, что у нас не хватит сил пройти еще сто метров по крутой тропе. Мы были на последнем издыхании.

— Хотел бы я знать, как они исхитрились поднять сюда материалы для строительства, — заметил Ганс, созерцая маленький монастырь.

Шпиль невысокой строгой колокольни тянулся к прозрачному небу, вздымаясь над круглыми оранжевыми черепичными крышами. Стены были сложены из необработанных камней, укрепленных цементом, вдоль одной из них тянулся небольшой балкончик.

Монастырь Святой Варвары, построенный в XIII или в XIV веке, считался причтенным к монастырю Ставровуни, возвышающемуся на Крестовой горе. То, что явилось нашему взору, не было оригинальным сооружением, потому что первоначальная постройка пережила несколько пожаров, последний из которых в 1888 году, и каждый раз реставрировалась. Согласно легенде, в этом монастыре хранится частица креста, на котором был распят Христос.

Чтобы привести в ярость одну из любовниц моего отца, ревностную католичку, Этти однажды ради забавы переписал все места, где хранятся кусочки этого самого креста. И пришел к выводу, что Христос должен был быть великаном, ростом более четырехсот метров, потому что, если сложить все эти кусочки, можно было бы соорудить крест в полтора раза выше Эйфелевой башни! Но не это было самым удивительным. Суммируя святые реликвии, он заметил, что святой Иоанн имел восемь ног, шесть черепов и пятьсот двадцать семь зубов. У святого Павла было двадцать девять пальцев, но абсолютным рекордсменом стал сам Иисус Христос: у него было сорок пенисов, крайняя плоть которых хранится в ковчегах по всему миру. Христиане могут быть спокойны, их богам нечего завидовать индусским божествам с двумя головами, тремя глазами и множеством ног.

— Я полагаю, позвонить надо здесь? — насмешливо спросила Амина, указывая на маленький колокольчик, висевший над одной из массивных дверей.

Пастух, которого мы встретили по дороге, когда поднимались, сказал нам, что в монастыре остался только один монах и он не разрешает туристам входить в обитель.

— Вы зря поднимаетесь! — добавил он. — С самой Пасхи он ни разу никого не впустил туда. Кто знает, может, он уже умер!

Я поблагодарил его за советы, а он усмехнулся и свистом отозвал свою собаку, которую уже с утра искусали клеши.

— Пошли туда! — сказал Ганс. — Не жариться же здесь, словно ветчина на сковородке.

Амина одернула майку, поправила на голове каскетку и попыталась принять «мужскую» позу: твердо уперлась ногами в землю, изогнулась, сунула руки в карманы и втянула шею в плечи. Если такими женщины представляют себе мужчин…

Я потянул за шнурок, и звон колокольчика разнесся по всей долине, от холма к холму. Ганс демонстративно закрыл уши:

— Здесь такое эхо, что трудно избежать любопытных проныр вроде Гиацинта.

Мы подождали несколько минут. Никого. Я уже готов был снова позвонить в колокольчик, когда маленькое окошечко над массивной дверью открылось.

— Что вам угодно? — спросил хриплый голос по-гречески.

— Профессор Сикелианос? — спросил, в свою очередь, я.

Молчание, потом:

— Профессора Сикелианоса здесь больше нет.

— Профессор, меня зовут Морган Лафет, со мной мои…

— Монастырь закрыт! Уходите!

— Нас послал к вам профессор Тул, — настаивал я. — Мы проделали долгий путь, чтобы увидеться с вами, нам обязательно нужно поговорить.

— Здесь нет Сикелианоса, уходите!

Окошечко резко захлопнулось, я выругался.

— Профессор Сикелианос! — крикнул я, молотя сжатым кулаком в дверь. — Эдвард Тул мертв! Откройте дверь!

Амина положила руку мне на плечо:

— Морган, это бесполезно.

Я колотил изо всех сил.

— Он убит, профессор! Я должен поговорить с вами.

— Морган, остановись! Он не…

Она осеклась, услышав звук отодвигаемого засова. Мы отступили на шаг, тяжелая дверь отворилась, и в ней показался старик среднего роста с бритой головой и в черном одеянии.

— Входите, — негромко сказал он.

Мы вошли, и он тотчас закрыл за нами дверь. Ганс помог ему задвинуть тяжелый засов, и профессор Сикелианос — нет, брат Костас — обернулся и оглядел нас. Его загорелое лицо было изборождено морщинами, как сушеная слива, и казалось, что одна нога у него не сгибается.

— По обычаю женщины не должны сюда входить, — сказал он, кивнув в сторону Амины.

Амина отвела взгляд, а я вступился за нее:

— Я думаю, сейчас не время соблюдать монашеские правила и доктрины, профессор.

— Брат Костас, — поправил он меня. — Проходите.

Мы проследовали за ним через небольшой дворик и вошли в прохладные монастырские коридоры. На стенах висели покрытые пылью иконы, мебель тоже была вся в пыли, с потолка повсюду свисала паутина.

— В этой части монастыря никто не живет, — сказал наш провожатый, как бы извиняясь за запущенность коридоров. — Братья славились своей иконописью, но после их смерти никто не пришел им на смену. Никто не хочет идти сюда.

— Вы живете один? — спросила Амина.

— Да, уже больше пяти лет.

— Теперь я понимаю, почему профессор Тул говорил о ските, — заметил я.

— Такая жизнь меня вполне устраивает. Входите, прошу.

Мы вошли в небольшую сияющую чистотой келью, которая, судя по всему, служила и кухней, и гостиной, и рабочим кабинетом. На массивном деревянном столе громоздились множество плошек с красками, кисти и мольберт.

— Восхитительно, — сказала Амина, разглядывая почти законченную икону.

На иконе была изображена идиллическая картина земного рая. Ангелы под звуки труб и тамбуринов охапками собирали золотистые колосья хлеба.

— Я продаю их магазинам для туристов, чтобы купить кое-какие продукты и предметы первой необходимости, — спокойно объяснил старик, ставя на стол хлеб, сыр и кувшин овечьего молока. — Угощайтесь, вы, должно быть, устали, поднимаясь сюда. Не роскошно, но молоко свежее, а делаю сыр и пеку хлеб я сам.

— Не беспокойтесь, у нас есть бутерброды, — смущенно сказал Ганс.

Сикелианос улыбнулся ему:

— Вы меня не объедите, сын мой, не бойтесь. Это просто скромный обед. Угощайтесь.

И не ожидая ответа Ганса, славный старик отрезал три толстых ломтя хлеба, на которые положил по хорошему куску свежего овечьего сыра, и наполнил молоком наши стаканы.

— Чертовски вкусно! — воскликнул Ганс, жадно впиваясь зубами во вкусный хлеб.

Он был прав. Такой казалось бы простой обед оказался превосходным.

— Вот что должно заменить вам ваш фаст-фуд, как теперь говорят, — добродушно поддразнил нас Сикелианос, наливая себе стакан молока.

Ганс энергично закивал в знак согласия, а Амина расхохоталась.

— Эдвард покинул нас, — вздохнул старик, молитвенно сложив руки. — Бог принял его душу.

— Наверное, вы хорошо его знали…

— Может, не очень милосердно с моей стороны так говорить, но он заставлял меня терять время. Бедняга.

Я отложил хлеб и выпил глоток молока.

— Вы знаете, кто были эти люди, которых он так боялся? Те, кого он называл стражами гробницы?

Старый профессор глубоко вздохнул и печально покачал головой:

— Я знаю, кем они были некогда, но не знаю, кто они теперь.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что они жили очень давно, — сказал он тихо. — В тринадцатом или четырнадцатом веке до нашей эры…

Он поудобнее уселся на стуле, скрестил руки, и взгляд его стал каким-то отстраненным. Облако неожиданно закрыло солнце, насыщенный ароматами ветерок, прорвавшись через кипарисовые ставни, всколыхнул волосы Амины, и она вздрогнула. Пыль мгновение покружилась в последнем луче солнца и тут же исчезла, келья погрузилась в полумрак, наполненная воспоминаниями о далеком и не слишком далеком прошлом. Ганс положил хлеб на край стола, уперся подбородком в скрещенные руки, и все мы с вниманием стали слушать неторопливый рассказ профессора.

— Десять лет — в ту эпоху это составляло четверть жизни. Столько длилась война, которая, согласно мифу, началась три тысячи пятьсот лет назад и ввергла в огонь и кровь процветающий город Трою. Многие герои сложили свои головы у гигантских стен города, но самым известным из них, безусловно, был легендарный Ахилл. Его слава и мужество были так велики, что в его честь около Геллеспонта воздвигли храм. Много уважения было оказано памяти великого Ахилла, и еще больше было паломников, которые переплывали моря, чтобы возложить дары к ногам священников, стражей гробницы. Действительно ли они служили посредниками между верующими и знаменитой личностью, покой которой охраняли? Действительно ли их устами во время церемоний говорил молодой воин? Древние утверждают, что да, и каждый гражданин государства, который посетил последнее пристанище героя, просил у него совета. Все, кроме одного.

— Александра… — прошептал Ганс.

— Да, Александра, сын мой, — согласился монах. — Александр возглавил огромную армию, какой никто не видал со времен царя Ксеркса.^[69] Александр жаждал побед и был убежден, что доспехи Ахилла, сработанные самим Гефестом, сделают его непобедимым. И он забрал их прямо на глазах стражей гробницы, которые, боясь расправы, не осмелились противиться ему, да и как бы эти несчастные, чтящие культ героя, смогли выдержать натиск тысяч солдат? Ахилл лишился своих самых ценных сокровищ, но, несмотря на такое оскорбление, священники-стражи продолжали свое неусыпное бдение год за годом, век за веком, храм больше никогда не опустошался, и каждый молился, чтобы боги вернули похищенное. Священники, герольды, принцы и послы приезжали в Александрию, чтобы потребовать доспехи Ахилла, но их просьба каждый раз отклонялась, хотя и выслушивалась. Так прошли четыре века, и, когда никто уже не ждал этого, чудо свершилось. Никто не обратил внимания на этого человека, потому что он походил не на священника, не на принца, а на старого раба.

— Геликон? — не выдержал Ганс.

— Нет, сын мой. Этого человека, старого пройдоху, рожденного в Палестине фригийской, звали Аппелем, и он был актером. Ничтожество. Пария в городе, где актеры были поставлены вне общества, — в Риме. Но при всем при том Аппель, однако, снискал себе хорошую репутацию в Вечном городе, потому что был очень талантлив и непомерно амбициозен. Среди его друзей был даже император Калигула, который, пренебрегая сплетнями, окружил себя актерами, певцами, поэтами и мимами. Однажды по случаю грандиозного праздника, своего рода военного парада, император приказал доставить ему доспехи из гробницы Александра. Аппель — может, его вдохновили боги? — рассказал ему все, что однажды поведала ему мать, которая узнала об этом от своей матери и т. д. Калигула, буквально пришедший в смятение от этого рассказа, послал своего доверенного человека. Геликона, на Геллеспонт, чтобы удостовериться в правоте Аппеля и получить подтверждение стражей гробницы. Те, конечно же, заверили его, что Александр осквернил место погребения Ахилла, украв божественные доспехи. Говорят, молодой император пришел в ярость. Завладеть оружием Александра означало еще раз ограбить полубога. Стражи гробницы умолили его вернуть сокровища Ахилла, но александрийцы твердо заявили, что род Цезаря берет свое начало от Венеры^[70] и, следовательно, имеет право сохранить их у себя. Молодой император, следуя только своему инстинкту, пресек эти разговоры. Он вернул сокровища стражам героя и наказал александрийцев, принесших ему доспехи. «Цезарь иногда прощает воров и никогда — грабителей», — сказал Геликон перед тем, как предать их смерти. Доспехи вернулись в гробницу Ахилла, все, кроме меча, который исчез. Прошли века, и о могиле Ахилла постепенно забыли, пока несколько десятилетий назад не разразилась война между Турцией и Грецией.

— И что произошло потом? — спросила Амина.

Монах пожал плечами.

— Старые женщины из ближних к Чанаккале деревень рассказывают тем, кто еще хочет их слушать, что в детстве они своими глазами видели, как стражи сами вновь появились среди захоронений, чтобы унести останки героя. Одному Богу известна правда, но достоверно одно: профессор Тул нашел могилу пустой. Останки Ахилла исчезли, их спрятали.

— Вы знаете где? — спросил я.

— Конечно, в Греции. Что же касается города, который удостоился чести принять такого героя, каким был Ахилл… — Сикелианос склонился ко мне с загадочной улыбкой на губах. — А каково ваше мнение, профессор Лафет?

Я покусал губу.

— Афины были бы логичным выбором, — вмешалась Амина. — Покровительница города — богиня войны Афина.

Мой взгляд скрестился со взглядом Сикелианоса, и я заметил в его карих глазах веселые искорки.

— Афины… — проговорил я тихо. — Город эстетов и философов. Нет, Ахилл был воином, который жил только войной.

Легкая улыбка тронула губы монаха.

— Профессор Лафет… вы так досконально изучили этот вопрос. Вам должно быть стыдно.

— Спарта? — пробормотал я.

Улыбка Сикелианоса стала шире.

— По легенде, Ахилл стал на сторону греков против Трои потому, что Парис похитил жену спартанского царя. Да, именно в Спарте надо искать, профессор Лафет. Спарта — воительница. Город без крепостных стен.

— «Город, который не имел крепостных стен из камня, но имел стены из тел», — процитировал я. — Гоплит^[71] место камня.

— Точно, — согласился старый профессор, доставая из вороха бумаг старенькую записную книжку. — Если вас интересует данная тема, обратитесь к этому человеку. Вы должны его знать, он весьма известная личность. Когда он приезжал ко мне, а это было два месяца назад, он искал информацию именно об Александре, но я, пожалуй, не удивился, увидев, что он прекратил свои розыски, чтобы принять участие в раскопках на Пелопоннесе, потому что это выглядело очень заманчиво. Возьмите. Еще я записал вам координаты Фано Варналис, руководительницы раскопок в Спарте.

Амине с трудом удалось скрыть торжество, а Ганс нетерпеливо заерзал на стуле.

— Спасибо, брат Костас, — сказал я, беря вырванный листок. — Я знаком с Фано. Не знаю, как вас благо…

Слова благодарности замерли на моих губах. На листке Костас Сикелианос написал имя и адрес Бертрана Лешоссера…

Я курил, сидя в монастырском дворике. Солнце клонилось к закату, и маленький запушенный садик окрасился в кроваво-красные тона.

— Боже Всемогущий… Боже Всемогущий… — не переставал твердить старый профессор, которому мы рассказали о всех наших перипетиях.

Сикелианос опустился на каменную скамью рядом со мной, его морщинистое лицо казалось очень обеспокоенным.

— Вот почему я покинул мирскую суету, — сказал он тихо. — Насилие, корыстолюбие, ложь и… Боже милосердный, сжалься над своими детьми.

Я покачал головой.

— Я хорошо знаю, что некоторые записи в книжке профессора Лешоссера не совсем точны. Он не хотел наводить Йона Юргена на след Ахилла, поэтому точно указал лишь место нахождения гробницы Александра. Поскольку профессор задумал новую поездку в Александрию, то уже в конце наспех сделал наброски! Если бы этот шакал завладел его записной книжкой, он не остановился бы ни перед чем.

— Морган… — укоризненно произнесла Амина. — Ты в святом месте, выбирай слова.

— Извините, — сказал я, обращаясь к брату Костасу.

— Простите, — вмешался монах, — но, если вы правы, ваша теория противоречит сама себе.

Я непонимающе взглянул на него.

— Несколько минут назад вы сказали, что профессор Лешоссер был убит господином Юргеном, потому что не захотел больше продолжать поиски. А теперь утверждаете, что он делал все ради того, чтобы навести своего спонсора на след Александра.

Ганс скорчил гримасу и почесал щеку.

— Какой барда… какая путаница! — поправился он в последний момент. — А если его убил не Юрген?

Сикелианос взмахнул рукой, словно что-то припомнив.

— Я сказал вам, что после визита ко мне профессор Лешоссер поехал в Спарту, чтобы порасспросить Варналис?

— Он отправился на место захоронения Ахилла? — пробормотала Амина.

— Если Ахилл покоится там, дочь моя.

— А может, профессор показался кому-то слишком любопытным? — добавил Ганс. — Нашим дружкам, наверное, не должно было понравиться, что какой-то проныра сует нос в их дела…

— Подождите, подождите, — вскочил я. — Он был очень увлечен этим. Вот что многое объяснило бы.

Ганс наморщил лоб.

— Брат Костас, почему профессор Лешоссер надумал встретиться с вами? — спросил я, склонившись к нему.

— Мы часто работали вместе, и уже тогда, много лет назад, он говорил мне о своем намерении заняться поисками в Александрии. Перечитывая Плутарха, который проводил параллель между Ахиллом и Александром, он решил проконсультироваться со мной, поскольку, по его словам, я был специалистом по этой теме — это когда еще я жил в миру. Я заверил его, что даже если он определил место гробницы Александра, то вряд ли найдет там доспехи. Мне казалось, что я его убедил, и после вашего рассказа я понял, что был прав.

— Мне кажется, я понимаю, что произошло, — сказал я, качая головой.

— Что ты хочешь сказать? — спросила Амина.

— Юрген, который ничего не знал об Ахилле и о краже, совершенной две тысячи триста лет назад, финансировал профессора, чтобы тот отыскал остальные доспехи под предлогом поиска гробницы Александра, откуда, он был убежден в этом, Лешоссер их заберет. Профессор начинает свое расследование и, когда он почти уже определил городище, понимает, что доспехи, взятые Калигулой, не были возвращены в гробницу Александра, как он думал, что, возможно, давало шанс этим исключительным вещам избежать алчного Юргена. Чтобы получить подтверждение своим выводам, он отправился к брату Костасу, а затем в Спарту в надежде, что Варналис сможет дать ему кое-какую информацию. Он посетил городище, расспросил археологов, историков, и о его любопытстве вскоре узнали наши ненормальные дружки. Механизм пришел в действие, прежде чем он смог добраться до Александрии, чтобы заморочить голову Юргену и открыть для него гробницу, в которой, он знал, доспехов не было, его убили.

— Значит, ты думаешь, что именно эти сумасшедшие расправились с профессором Лешоссером?

— Мне это кажется правдоподобным, разве нет? Они устранили одного любопытного. Но, узнав о смерти Бертрана, Юрген… О! Это невероятно…

— Послал своих людей обыскать дом, но они не нашли ни меча, ни запиской книжки, — сделала вывод Амина. — Только планы.

— Которые люди Гелиоса с легкостью отыскали у Юргена, — заключил я.

Сикелианос вздрогнул.

— Вы в серьезной опасности, сын мой, — сказал он едва слышным голосом.

— Какой?

— Они, наверное, думают, что меч все еще находится у вас. Возможно, они на какое-то время потеряли ваш след, но если вы поедете в Спарту, то сунетесь в пасть волка.

Мы все четверо с озабоченным видом переглянулись.

В отель мы вернулись к восьми часам вечера. Когда мы спустились с горы, нам пришлось почти час ждать автобуса.

— Я выдохся! — заявил Ганс, бросаясь на диван в гостиной.

И он не один был так измотан. Я уже не чувствовал ног и безумно хотел немного вздремнуть. А Амина выглядела слишком взвинченной, чтобы отправиться спать, но беспрестанно зевала.

— Что делать? — спросила она.

Я достал сигарету, но не закурил. От жары и нервного возбуждения у меня во рту все горело.

— Я не доверяю Фано.

— Профессору Варналис? Руководителю раскопок? Ты хорошо ее знаешь? — спросила Амина.

— О! Да… Она меня ненавидит.

— Говорят, у нее не все в порядке с головой.

— У нее маниакально-депрессивный психоз. С тех пор как она родила мертвого ребенка и муж сбежал от нее — это случилось шесть лет назад, — она глотает антидепрессанты и живет только работой.

Ганс приподнялся на локте.

— Что же ты ей сделал, что она тебя видеть не может?

— Я — ничего. Она была безумно влюблена в Этти, а мой брат не… в общем, короче… Фано не любит меня, вот и все. Пойду лучше приму душ, за ужином обо всем поговорим.

Мы разошлись по своим ванным комнатам, и я облегченно вздохнул. Фано… Не хватало только, чтобы она дополнила картину. Я словно увидел вновь эту истеричку, которая закатывала мне безумные сцены на раскопках в Амиклах.

— Ты можешь оставить своего брата хоть на пять минут? Он имеет право жить своей жизнью, он не твоя собственность!

— Но ты не нужна Этти, и я тут ни при чем! Он свободный человек!

— Ты думаешь, что я глухая и слепая? Я знаю, как ты ему меня расписал, достаточно увидеть, как вы усмехаетесь, когда я прохожу мимо.

— Фано… Уйди отсюда!

— Я знаю, это ты запретил ему видеться со мной!

Я вы шел из комнаты, боясь, что не выдержу и ударю ее. Как мог я запретить брату хоть что-нибудь…

— Этти, иди поговори с ней!

— Я отказываюсь обмениваться с этой ненормальной больше чем тремя словами.

— Скажи ей раз и навсегда, что она тебя не интересует, что надо покончить с этой глупой историей!

— Я уже говорил ей это!

— Нет, Этти. Ты выплеснул ей в лицо поток ругани.

— Это то же самое.

— Пойди объяснись с ней. Вы плохо влияете на окружающих.

— Нет! Я не хочу, чтобы она ко мне приближалась, не хочу чувствовать ее дыхание с запахом гвоздики и, главное, не хочу, чтобы она прикасалась ко мне своими жирными от солнцезащитного крема руками, унизанными браслетами и кольцами!

Эта комедия длилась два месяца и в результате привела к стычке. Между мной и Фано, естественно. Когда Этти увидел, как она набросилась на меня, стараясь укусить, он вылил ей на голову ведро холодной воды, заставив хохотать всю группу. Ничто, однако, не смогло убедить наше руководство отделаться от этой женщины или хотя бы предложить ей отпуск по болезни. Отец Фано, Никос Варналис, а если точнее, то сенатор Варналис, финансировал три четверти всех работ по раскопкам в Спарте и Амиклах. Его дочь могла спокойно безумствовать в полном смысле этого слова. И эту женщину я должен был убедить допустить меня к раскопкам на ее городище. Партия проиграна…

Гелиос позвонил мне в час ночи, и я рассказал ему о нашей встрече с Костасом Сикелианосом. Единственными словами, которые у него нашлись, были: «Будьте осторожны», «Я посмотрю, что смогу найти» и «Вы получите ваши билеты до Спарты завтра утром у портье отеля». В общем, прыгайте с голыми ногами в ров со змеями, и посмотрим, что из этого получится. Вот что это означало. Ему было наплевать, что мы рисковали своей шкурой. Теперь, когда мы напали на след доспехов, все стало не важно. Конец советам, подбадриваниям и кое-какой защите. Когда я оплачивал счет в отеле и забирал у портье наши билеты на самолет, я подумал: так ли уж ошибался Ганс, сказав, что Гелиос, получив от нас доспехи, просто пустит нам пулю в затылок?..

И я снова попытался убедить своих друзей вернуться во Францию, но тщетно…

10

Мы приземлились в Афинах в начале дня, и после чудесного горного воздуха Кипра нам показалось, что мы задыхаемся в отравленном смоге, который постоянно висел над городом. А мы еще не добрались до его центра. Через два часа мы с облегчением вскочили в первый же автобус, который повез нас на юг Пелопоннеса. Чтобы добраться до Спарты, нам предстояло провести в дороге четыре часа.

Мы проехали Лаконию, одну из наиболее плодородных областей Греции с горным массивом Тегет на западе, который тянется на сто с лишним километров до мыса Тенаре и местами возвышается до двух тысяч четырехсот метров, и на востоке не таким крутым горным массивом Парнон. С дороги мы хорошо видели сверкающие под солнцем вечные снега, которые резко контрастировали с зеленой долиной Эврота, реки, которая текла через Спарту.

Ганс, прильнув к стеклу и подкидывая на ладони монетку, созерцал сияющие долины Лаконии.

— Это оливы? — спросила Амина.

— Да. И олеандры. Берега Эврота сплошь покрыты ими. Мы подъезжаем, — добавил я, указывая на горизонт. — Долина Спарты.

Ганс вытаращил глаза:

— Такая маленькая!

— Примерно двадцать два километра в длину и десять в ширину. Вон уже видны плоские крыши города.

— Совсем крохотная!

— Не надо преувеличи… — начал я и осекся. — А это что такое? — Я на лету подхватил то, что принял за монетку.

— Э-э!..

Ганс попытался забрать у меня свою забаву, но я сжал руку в кулак.

— Где ты это взял? — грозно проговорил я, разглядывая маленький золотой амулет, с которым только что играл мой стажер.

— А как по-твоему? После всех испытаний, которые мы вынесли, разве я не имел право увезти с собой сувенир?

— Ганс!

— Что? Ты хочешь, чтобы я вернулся в мечеть и положил это на место?

Скрепя сердце я вернул ему амулет, а Амина дружески похлопала меня по плечу.

Автобус привез нас в самый центр города, и Ганс был явно разочарован.

— И это что, считается старым городом? — спросил он, разглядывая низкие домики и безупречно прямолинейные улочки, обсаженные пальмами. — А где же руины?

— За пределами города.

— Это очаровательно, — заметила Амина.

Под палящим солнцем мы отправились к гостинице «Маниатис», в которой я перед отъездом с Кипра заказал два номера. Эту гостиницу я хорошо знал, поскольку останавливался в ней много раз и ценил прекрасное обслуживание. Хотя она и не числилась среди роскошных заведений подобного толка, в это время года в ней было много туристов.

На проспекте Палеолог две очаровательные молодые женщины окликнули меня по-гречески с противоположного тротуара, уверенные, что я не пойму их бесстыдных слов. Наверняка они приняли меня за скандинава, проводящего здесь каникулы.

— Тебе туда, гомой! — крикнула та, что помоложе, указывая пальцем в сторону древнего города, а ее подруга рассмеялась. — А ночью приходи, я открою тебе дверь!

Я расхохотался. Гомоями, или как-то похоже, называли себя древние спартанские воины, которых узнавали по длинным волосам. Они жили все вместе, а именно мужским сообществом, и если к кому-то из них приходила любовница или юная супруга, младшие должны были тайком уйти, чтобы вернуться к своим товарищам перед рассветом так же незаметно, как ушли.

— Мне уже за тридцать! — крикнул я им по-гречески. — У меня нет надобности таиться. Иду?

Удивленные, что я ответил им на их языке, они совсем развеселились.

— Морган! — с упреком остановила меня Амина, ее щеки вспыхнули, и это еще больше развеселило незнакомок.

Повернувшись к прекрасным спартанкам, я развел руками, и они, дружески махнув мне, удалились.

— Подобные шутливые разговоры здесь в ходу, — сказал я.

Амина подняла глаза к небу.

— Ревнуешь?

Мы остановились у входа в гостиницу, она вошла, не придержав дверь, и та стукнула меня по носу.

— Ревнует, — подтвердил Ганс.

Я хмуро взглянул на него, и он спросил:

— Ты переспал с ней? — и хлопнул меня по спине. — Счастливчик!

Амина с хмурым лицом ждала нас около конторки портье, и я взял ключи у сидевшей за ней аппетитной брюнетки, которая, усилив недовольство Амины, настояла на том, чтобы проводить нас.

— Двойной номер — это для кого? — спросила она меня по-французски с очаровательным акцентом.

— Для меня и моего ассистента.

— Пожалуйста, за мной, мсье Лафет. Тийя, замени меня, — бросила она на ходу своей коллеге.

Она прошла предо мной, грудью коснувшись моей руки, и Ганс подмигнул мне, как ему казалось, незаметно.

— Бомба, — тихонько произнес он.

Одетая в короткий белый костюм из льна, на высоченных каблуках, «бомба», виляя бедрами, провела нас к лифту, где, извинившись за тесноту, прижалась ко мне.

— Сюда, прошу вас, — продолжила она любезно, когда дверцы лифта раскрылись на площадке с номером «4». — Кондиционер…

— Где моя комната? — сухо оборвала ее Амина.

— Вон там, мадемуазель, — ответила га, указав пальнем с маникюром на одну из дверей цвета черешни.

Амина буквально вырвала ключ из ее рук, даже не поблагодарив, и ушла, закрывшись в своей «квартире».

Красивая брюнетка сунула ключ в замочную скважину двери под номером «52» и гостеприимным жестом предложила нам войти первыми.

Комната была просторная, светлая и безукоризненно чистая. Маленький балкончик, нависавший над проспектом, был украшен геранью всех цветов.

— Прекрасно, — сказал я, садясь на одну из стоящих рядом двух удобных кроватей.

Брюнетка изобразила легкий поклон и послала мне обольстительную улыбку.

— Если вам что-нибудь потребуется, мсье Лафет, меня зовут Дельфия.

Я поблагодарил ее, удивленный такими знаками внимания, и она вышла, покачиваясь на своих высоких каблуках.

— «Если вам что-нибудь потребуется, мсье Лафет…» — передразнил ее Ганс, жеманно вытянув губы. — А мне? Всегда везет одним и тем же.

Я пожал плечами и отправился принять душ. Сияющий как новенький пятак, я набрался смелости, подошел к двери Амины и постучал.

— Это я, можно войти?

— Открыто.

В шортах и с голой спиной она лежала на постели и что-то писала в своем блокноте.

Я тихо прикрыл за собой дверь и сел с ней рядом.

— А где Ганс?

— Внизу, в буфете. Я сказал ему, чтобы он не ждал нас с ужином.

Она согласно кивнула, отложила в сторону ручку и пристально посмотрела мне в глаза:

— Я сожалею, Морган, что вела себя как какая-нибудь дурочка.

— Ты преувеличиваешь… Она смущенно отвернулась.

— Амина… я хотел бы, чтобы ты поняла: то, что произошло между нами, могло бы меня…

— Остановись, — перебила она, вставая, чтобы я увидел, как вдруг вспыхнули ее щеки. — Я извинилась, и не будем больше говорить об этом.

Я взял ее руку и заставил повернуться ко мне лицом.

— Я тебя очень люблю. Амина, искренне люблю, но не требуй от меня большего.

Она энергично кивнула мне с горькой улыбкой, стараясь удержать слезы.

— Если я заставил тебя подумать, что наши отношения могли бы стать…

— Нет, Морган. Это я, я… я позволила своему влечению перерасти в безрассудный романтизм. И все же такая реакция не свойственна моей натуре. Я сама этому удивилась.

— Ну, если это маленькое недоразумение улажено, не пойти ли нам поужинать?

Она высвободила руку из моей ладони и помотала головой.

— Я до смерти хочу спать и совсем не голодна, наверное, эти четыре часа в автобусе так на меня подействовали. Увидимся завтра утром.

— Хорошо. Если что, позвони мне, — сказал я, похлопав по мобильнику, висевшему у меня на ремне джинсов.

Она поблагодарила меня, и я оставил ее, пожелав спокойной ночи. Немного все же раздосадованный, я присоединился в ресторане гостиницы к Гансу, который уже приступил к десерту.

— Ну как? — спросил он меня, отложив ложку. — Она все еще дуется?

— Нет.

Он с недовольным видом скрестил на груди руки и откинулся на спинку стула.

— Почему же в таком случае она не спустилась?

Я поднял глаза к потолку, потом попросил официанта принести салат.

— Ты знаешь, что такое женщины? — подтрунивая над ним, спросил я более сухим тоном, чем хотел бы.

— Она влюблена, да?

Я пожал плечами.

— Только этого нам недоставало, — пробурчал он, доел абрикосовый торт и запил его большим стаканом апельсинового сока.

— Мор… Ты тоже влюбился?

— Нет, — признался я после минутного раздумья. — В общем, не думаю.

— Следовательно, ты не в состоянии понять, что чувствует Амина.

— Ей и правда необходимо побыть одной, чтобы прийти в себя. Завтра все будет выглядеть иначе.

— Знаешь что, Мор? — сказал он, отодвигая стул, чтобы встать. — Может, ты непревзойденный эллинист и очень знающий археолог, но живые тебя не интересуют!

— Ганс, я…

— Пойду-ка спать, я уже на пределе.

Он вышел из ресторана, даже не пожелав мне доброй ночи, и я в раздражении отодвинул свой салат. У меня пропал аппетит.

— Мсье Лафет, у вас все в порядке?

Я поднял взгляд, передо мной стояла Дельфия, та самая, что принимала нас. Она сменила свой белый костюм на короткую юбку и блузу, которая почти не скрывала ее очаровательную грудь.

— Да, спасибо.

— Я уже закончила работу, но, если вам что-нибудь нужно, я в вашем распоряжении.

Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что она мне предлагала. Будь у меня настроение получше, возможно, я бы с готовностью этим воспользовался, но, право, сейчас мне было не до того.

— Нет. Все в порядке, еще раз благодарю вас.

Она в растерянности застыла, и я оставил ее, а заодно и мой едва тронутый ужин и вышел из гостиницы, чтобы покурить. Было восемь часов вечера, и проспект начал заполняться гуляющими местными жителями и туристами, которые воспользовались тем, что жара спала.

Ложиться спать было слишком рано, да и нервы у меня были слишком напряжены, чтобы сразу уснуть. Поколебавшись немного, я направился по проспекту в сторону археологического музея.

Фано жила неподалеку от музея Спарты, главным хранителем которого являлась, и, если не изменила своим привычкам, должна была еще находиться на работе.

Я прошел мимо огромного памятника Леониду,^[72] у подножия которого группа молодых людей с веселыми шуточками наслаждалась мороженым, и постучал в застекленную дверь археологического музея. Сторож подошел к двери и замахал мне рукой.

— Музей закрыт, мистер, — сказал он по-английски через стекло.

— Я приехал, чтобы встретиться с профессором Варналис, — ответил ему я по-гречески. — Меня зовут Морган Лафет. Профессор еще у себя в кабинете?

Он удивленно посмотрел на меня и попросил подождать, а сам отошел к конторке администратора. Я увидел, как он снял телефонную трубку, потом кивнул и, вернувшись, с улыбкой открыл одну створку двери:

— Входите, профессор, добро пожаловать. Я здесь новичок, извините меня.

— Ничего страшного. Спасибо, я знаю дорогу.

Я поднялся по узкой лестнице на второй этаж и, приготовившись к решительному удару, направился к кабинету, где располагались хранители. Дверь была приоткрыта, я толкнул ее и просунул в щель голову. За компьютером сидела очаровательная молодая женщина, ее длинные волосы были собраны в аккуратный пучок, из которого выбивались несколько непослушных прядей.

— Я могу войти?

Она подняла голову и сняла очки.

— Морган!

— Фано? — с трудом выговорил я.

Она искренне рассмеялась, встала и, подойдя к мне, тепло обняла.

— Ты совсем не изменился? — сказала она, отступая, чтобы как следует меня рассмотреть. — Все такой же красавец.

Я смотрел на нее, не веря своим глазам. Перемена была потрясающая. Как замкнутая, угрюмая и раздражительная брюнетка, какой я ее помнил, могла превратиться в золотоволосую красавицу с сияющей улыбкой?

— Я с трудом узнаю тебя, Фано…

Она небрежно махнула рукой и, взяв меня за руку, подвела к одному из кресел.

— Много воды утекло с тех пор как ты уехал, — ответила она, направляясь к кофеварке, чтобы приготовить для меня кофе. — Я знаю об Этти, — добавила она с грустью. — Сожалею… Амиклы… Сейчас мне кажется, что это было в другой жизни.

Я чуть было не сказал ей, что брат жив, но сдержался. Не стоит опережать события.

— Что вернуло тебе радость жизни? Ты просто неузнаваема.

Она повела плечами.

— Я уже не могла больше жить так, глотать антидепрессанты, отравлять жизнь окружающим. И в одно прекрасное утро взяла себя в руки и прошла курс лечения в одной клинике, вот и все. И еще я снова вышла замуж, — добавила она, подмигнув мне.

— Мои поздравления.

— Спасибо. А чему я обязана счастьем снова видеть тебя, Морган? Очередное расследование? Ты ведь приехал не как турист, я полагаю?

— Нет. — Я поставил чашку с кофе на ее письменный стол и закурил. — Ты помнишь профессора Лешоссера?

— Конечно! Он приезжал встретиться со мной, это было… В апреле? Нет, в мае. Точно, в начале мая. Бедняга был убежден, что останки Ахилла перевезли сюда. Как он поживает?

— Он умер, Фано.

Она побледнела.

— Когда?

— В прошлом месяце. Случайно упал с балкона у себя дома, — солгал я.

— Боже…

— Вот в связи с его расследованиями я и хотел встретиться с тобой. Я привез кое-какие документы.

Фано с досадой покачала головой:

— Я могу только повторить тебе то, что уже сказала ему. Мы не нашли ни одной гробницы, вскрытой по крайней мере в последние пятьдесят лет.

— Ни в галерее, ни в храме, где могло бы быть захоронение?

— Нет. Мы начали копать вокруг храма Артемиды Ортии, если хочешь, можешь прийти туда взглянуть. — Она бросила взгляд в окно. — Солнце уже заходит, сегодня вечером мы ничего там не увидим, но приходи на раскоп завтра утром, поищем.

— Я приехал с внуком Людвига Петера и профессором Сэбжам, она египетский археолог.

— Никаких проблем. Ты поужинал?

— Я… нет, — ответил я, мысленно представив себе салат, оставленный на столе в ресторане гостиницы.

— А если я приглашу тебя в «Митру», как в старые добрые времена?

— Пойдем в «Митру».

Мы провели приятный вечер, вспоминая раскопки и друзей, потерянных из виду. Незадолго до полуночи, когда мы уже пили кофе, к нам присоединился муж Фано, элегантный мужчина лет сорока. По профессии чиновник муниципалитета, он страстно интересовался античностью и в общении был доброжелателен и легок. Они довезли меня до гостиницы и уехали только тогда, когда я исчез за ее дверью.

Вот уж никогда не ожидал, что наша встреча пройдет так дружески, и, конечно же, у меня не было повода остаться недовольным. Эта приятная неожиданность заставила меня отвлечься от напряженности, возникшей между моими спутниками и мной. Но когда я вошел в номер, который делил с Гансом, тот не смог удержаться от ехидного замечания:

— Ну как? Она хороша, эта администраторша?

Я предпочел промолчать и повернулся к нему спиной.

Назавтра утром, как я и надеялся. Амина взяла себя в руки. Я с облегчением снова увидел полную сил улыбающуюся женщину, с которой меня связали дружеские отношения. Ганс, напротив, казался каким-то хмурым.

— Ты чего такой мрачный? — спросила Амина. — Плохо спал?

— Нет, все в порядке. Что вы на самом деле надеетесь найти в руинах? Табличку с надписью «Здесь покоится Ахилл»?

— Что-то вроде этого, — вздохнул я. — Ну, в путь.

Солнце было еще низко, мы воспользовались прохладой и, чтобы размять ноги, пешком прошли по проспекту Палеолог до северной границы города. Потом миновали stadium^[73] и свернули направо, в сторону Эврота.

Остатки старого города были обнесены решеткой, и мы обратились к сторожу.

— Да, профессор Варналис меня предупредила, мы вас ждали. Проходите, профессор Лафет.

Мы проследовали за ним до руин храма Артемиды Ортии, где, как муравьи, копошились археологи. Большинство из них были ровесниками Ганса или чуть старше, никого из знакомых я не увидел.

Сектор раскопок был тщательно разделен на одинаковые участки, ограниченные колышками с натянутыми на них веревками и утыканные табличками. Неподалеку виднелись две хозяйственные постройки в виде бунгало, но я сомневался, что там хранится много находок. Спарта — город, приводивший в отчаяние своей археологической скудостью еще в те времена, когда исследователи прошли первые пласты и археологи лишь приступали к фундаментам. С тех пор, насколько я мог судить, мало что изменилось.

— Так это и есть твой античный город? — состроив гримасу, спросил Ганс.

— А что ты ожидал здесь найти? — поинтересовалась Амина.

— Колонны, храмы, ну, не знаю что. Здесь нет ни единого фрагмента какого-нибудь сохранившегося памятника!

— Ты преувеличиваешь. Посмотри вокруг.

— Остатки стенки! И это Византия!

Фано вышла из бунгало и махнула нам рукой. Познакомившись с моими спутниками, она предложила нам пройтись по раскопу.

— Мы думаем, что жертвенник Ахилла — ведь именно он вас больше всего интересует? — был в акрополе, вон там, около святилища муз.

— Простите меня, но где вы видите акрополь? — вмешался в разговор Ганс.

— Вон там. Прямо перед вами. На северо-западе.

Мой стажер посмотрел на небольшой холм с торчащими кое-где каменными блоками, расположенными в шахматном порядке, на который ему указала Фано, и плечи его опустились.

— А… вижу…

— Погодите, вы скоро поймете… — Фано, которую позабавило разочарование Ганса, вытащила из-за пояса план раскопа и развернула его перед ним: — Вот жертвенник Ахилла. А вот здесь — храм Геракла.

Чем больше Ганс рассматривал тщательно составленный план и оглядывал то, что его окружает, тем больше кривилась его физиономия.

— То ли у вас такое неуемное воображение, — сказал он, — то ли мне нужны очки, потому что лично я вижу только куски гипса и холмики земли. А настоящих руин у вас нет?

Моя коллега посмотрела на него и расхохоталась.

— Этот план был составлен при основании города и по античным источникам, Ганс, — вступил я в разговор. — Вид с самолета мог бы тебе… А это что? — спросил я, указав пальцем на красные завитки вокруг храма Артемиды.

— Тропинки, которые мы обозначили на раскопе пять месяцев назад. Возможно, это улочки, вдоль которых были построены дома, но, к сожалению, от них не осталось ни малейшего следа.

— Это я уже видел, — сказал я.

— Не может быть, мы никому не показывали это и до конца раскопок не станем публиковать.

Я напряг мозги.

— Может, в газете? — предположила Амина.

Ганс помотал головой.

— Нет, я, наверное, помнил бы, вот посмотрите, это образует как бы лабиринт с кружком посредине, — показал я.

— Это жертвенник Артемиды, — уточнила Фано.

— Сплетение улочек с кружком посредине… — бормотал я, сам того не осознавая. — Да, конечно! Газета!

— А я тебе говорю, что нет, — упрямо повторил Ганс.

Но я его уже не слушал, начав рыться в своем рюкзаке, словно от этого зависела моя жизнь.

— Мор! — не выдержала Фано. — О чем вы говорите? Какая газета?

— Вот! — потряс я клочком газетной бумаги, на котором Бертран Лешоссер написал номер телефона и имя своей помощницы в Александрии. Смотрите. Это не план квартала Амины, а план храма Артемиды Ортии.

— Ты прав, — согласилась Фано. — Должно быть, он срисовал его, когда приезжал сюда.

— Возможно, это означает, что гробница Ахилла находится здесь? — взволнованно спросил Ганс.

Я пожал плечами.

— Ахилл и Артемида? Здесь нет никакой связи, — уверенно сказала Фано, — и я не вижу, где она могла бы находиться. Мы сейчас копаем пласты примерно две тысячи семисотого года и не нашли ничего, что напоминало бы гробницу. Пойдите посмотрите сами.

Амина, Ганс и я исходили городище вдоль и поперек, едва выкроив время для обеда. И все впустую.

— Вот тот кусок еще не раскопали, — указал какой-то молодой человек, весь покрытый веснушками.

— Нет, это не здесь, — ответил я, погружая совок в рыхлую почву, — здесь тина и аллювий.^[74] Мы ведь совсем рядом с Эротом.

Фано, которая присоединилась к нам, вздохнула, разочарованная, как и мы.

— Мне очень жаль, Морган. Не представляю, где еще искать. Мне кажется, более логично было бы осмотреть место акрополя.

Амина согласно кивнула:

— Она права. Мор…

Тут раздался страшный грохот, и молодой археолог выругался.

— Они грохочут каждый день в одно и то же время! — сказал он, бросив взгляд на часы.

— Что это? — спросил я.

— Станция очистных сооружений, — ответила Фано.

— Три года назад она так не шумела.

— В прошлом году там заменили турбины. Они начинают работу в пять часов вечера, когда у нас самое благоприятное время, и устраивают дьявольский тарарам. Добро пожаловать в современную Спарту, Морган. На сегодня кончаем! — крикнула она своей группе, махнув рукой. — Пора по домам!

Ганс опустился на мраморную плиту и обтер лицо полой майки.

— Ну как, завтра продолжим?

— У нас, право, нет иного выхода, Ганс. Посмотрим, что сможем найти около акрополя.

Не чуя под собой ног, мы попрощались с археологами, и я тепло поблагодарил Фано.

— Я подвезу вас? — предложила она.

Фано доставила нас в гостиницу, где Ганс, приняв душ, свалился на постель. А мы с Аминой все же спустились в ресторан и поужинали, почти молча. Мы были настолько утомлены, что у нас не было сил разговаривать. Полтора года, проведенных в Лувре, ослабили меня, и я уже не выдерживал таких расстояний.

Наконец я добрался до постели, но сон не шел. Я без конца ворочался — так шумно, что Ганс в конце концов проснулся.

— Пойди покури или прогуляйся, ты так скрипишь кроватью!

— Извини…

Я оделся и спустился в холл, чувствуя, что мне необходимо пройтись. Размышляя о том, для чего Бертран срисовал у Фано фрагмент плана, я вышел на усаженный пальмами проспект, и вскоре ноги сами принесли меня к тому самому месту, о котором я думал.

Посмотрев направо и налево, я скользнул под ограду под носом у сторожа, который дремал метрах в двадцати от меня, и проник на площадку.

Ночь была свежая, но не холодная, и я сел на траву, прислонясь к одному из кусков разрушенной стены — остаткам храма Артемиды.

Подняв к небу глаза, я начал считать звезды. Воды Эврота баюкали меня, турбины станции очистных сооружений смолкли, в воздухе чувствовался нежный аромат сосен, олив и олеандров, в изобилии растущих по берегам. Я попытался представить себе, что здесь происходило более двух тысяч лет назад. Десятки мальчишек мужественно переносили жестокую порку. Миф о том, что у жертвенника Артемиды Ортии ежегодно секли мальчиков, пережил века, и многие профессора рассказывали об этом своим студентам, забывая уточнить, что такая практика существовала лишь в доримский период Спарты. Когда же великая империя захватила Грецию. Спарта уже была лишь жалкой тенью самой себя. Она попыталась тогда возродить легендарные традиции жестокой тирании, которые на самом деле существовали лишь в воображении романтичных афинских авторов.

Храм, к стене которого я прислонился, никогда не слышал криков забиваемых до смерти детей и свиста розог, опускающихся на растерзанные спины. Самое большее, что здесь случалось, — это потасовки между детьми, жестокие, конечно, но едва ли смертельные. И не надо преувеличивать или, как у нас говорят, делать из мухи слона. Хотя… Именно о сыре и шла речь. В ту пору, когда знаменитый Леонид готовился войти в историю, маленькие сыры приносили на жертвенник Артемиды, возможно, на то самое место, где я сидел. В те времена группе мальчишек было поручено охранять эти сыры от их же сверстников. Чтобы утащить хотя бы одну головку, требовалась немалая ловкость, и такой трофей привлекал особое внимание стражей порядка, знаки которого так и сыпались на голову храброго похитителя… Вот что касается мифа о ритуальной порке…

Подобные уточнения нередко навлекали на меня гнев скудоумных университетских деятелей вроде Эдварда Тула. Я никогда не мог понять, почему эти люди упорствуют, поддерживая самые жестокие версии, в то время как реальность часто скорее забавна. Если, к примеру, придерживаться версии Сократа…

Мои размышления были прерваны каким-то щелчком, я вздрогнул и прижался к стене. Кошка? Их было много в руинах. С бьющимся сердцем я сжался в углу, через трещину вглядываясь в темноту. Маленькая красная точка танцевала между деревьями метрах в двадцати от меня. Сигарета. То, что я услышал до этого, было звуком чиркнувшей спички. Затаив дыхание и держа руку на пистолете, с которым теперь не расставался, я ждал. Крракк… Крракк… Крракк… Размеренные и решительные шаги. Кто мог ходить здесь посреди ночи? Сторож? Полицейский? Городище было закрыто для посторонних. И я, как и все прочие посторонние лица, не должен был здесь находиться.

Небо было чистое, и в свете луны я увидел между двумя соснами силуэт. Мужчина лет тридцати, худощавый, элегантно одетый. Он прислонился к стволу, чтобы покурить, и когда затянулся, огонек сигареты осветил его лицо с неправильными чертами. Я уже где-то видел этого человека, но где?

Я с подозрением вглядывался в него, боясь быть замеченным, но он сделал шаг в сторону, и угол стены скрыл его из виду. Через одну-две минуты я снова услышал звук шагов. Он шел в мою сторону.

Чертыхнувшись, я спрятал свои светлые волосы, натянув на голову черную майку, и затаил дыхание. Мужчина сел на край стены прямо над моей головой. К счастью, ему не пришло в голову обернуться…

Моя рука сжала рукоятку пистолета, кровь стучала в висках. Что этот тип делает здесь? Я немного приподнял голову и взглянул на него через вырез ворота своей майки, но увидел только спину. Немного вытянув шею, я мог бы коснуться его ягодиц.

«Не хватало только, чтобы зазвонил мой телефон…» — подумал я и мрачно усмехнулся.

Незнакомец в последний раз затянулся сигаретой и, даже не притушив ее, отбросил за спину. Она упала в нескольких сантиметрах от моей правой ноги, в сухую траву. Я сжал зубы и устоял перед искушением отодвинуться.

«Убирайся же…» — беззвучно молил я.

Я не осмеливался шевельнуть рукой, а травинки краснели одна за другой. Скоро они вспыхнут, и я неминуемо буду обнаружен.

Фортуна сжалилась надо мной. Я услышал, как мужчина удаляется. Через несколько секунд, которые показались мне часами, я с яростью затушил разгорающийся огонек каблуком.

Глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, я высвободил голову и взглянул поверх стены. Незнакомец углублялся в сосновую рощу. Но ведь там не было ничего, город находился в противоположной стороне.

Какое-то время я колебался. Разум подсказывал мне, что надо уходить, но любопытство толкало вперед, и я тоже тихонько скользнул между деревьями.

Почва местами была каменистой, поэтому человек, по следам которого я шел, нисколько не беспокоился и не слышал моих шагов.

Он ни разу не обернулся, ему и в голову не приходила мысль, что кто-то может идти за ним. Но куда он направлялся? Он шел прямо на ограду, окружающую городище, за которой был только Эврот.

Не без удивления я увидел, что он пробрался под решетчатым ограждением, свернул к плантациям олив и исчез в небольшом строении из цементных блоков станции очистных сооружений. Я прождал довольно долгое время, спрятавшись за оливой, которая явно насчитывала не одну сотню лет, но так и не увидел, как он вышел. Устав ждать, я приблизился к строению и заглянул внутрь через единственное зарешеченное оконце. Я различил два больших трубопровода и огромный металлический корпус, из которого тянулись электрические провода и трубы и где, возможно, находился пульт управления станции, и… больше ничего. Куда же он делся? Я попытался тихонько открыть металлическую дверь, но она не подалась.

— Только этого не хватало… — пробормотал я.

Я прождал еще добрый час, прислонясь к стволу дерева и не спуская глаз с домика, но никто в него не вошел и никто не вышел. Я взглянул на часы. Полночь. Наверное, самым разумным было бы вернуться, пока не рассвело.

И я направился к гостинице, терзаемый подозрениями и вопросами. Когда я остановился около питьевого фонтанчика, святой, изображение которого было укреплено над каменным сводом, улыбнулся мне, как улыбаются святые со всех образов.

Религия, древняя и любая другая, начала надоедать мне. Конечно, я не забывал тех, кто пожертвовал своей жизнью ради нас, и без боли в сердце не мог думать о падре Иларио или о мулле…

«Ватикан!» — вдруг осенило меня, и я рывком выпрямился, едва не стукнувшись головой о свод фонтанчика.

Вот где видел я этого человека и вот почему не сразу узнал его. Он сменил сутану на светский костюм. Эта заячья губа, это высокомерное выражение лица и эти худые плечи, которые тогда заставили меня подумать, что жизнь молодого священника совсем не легка. Без сомнения, это был личный секретарь падре Иларио…

«Падре Иларио нас покинул, мсье. Сегодня ночью, мсье, пусть простит его Господь. Это я его обнаружил. Он повесился в библиотеке».

Негодяй…

Я ускорил шаги, торопясь в гостиницу, чтобы разбудить Ганса и Амину. Дело слишком серьезное, чтобы ждать до утра. Возможно, я наконец опознал одного из тех безумцев, что преследовали нас…

— Ты уверен в этом? — спросила Амина, протирая глаза, чтобы прогнать остатки сна. — Ведь было темно и…

— Это он! Точно!

Ганс, которого я поднял с постели и потащил с собой к Амине, кружил по комнате. Мы чуть ли не насмерть испугали нашу приятельницу, ворвавшись в ее комнату.

— Может, там есть еще какой-то тайный ход, туннель или что-нибудь в этом роде? — предположил Ганс.

— По крайней мере там должен быть люк, — добавила Амина. — Доступ в подвал необходим на случай неисправности. Если надо починить кабели или трубы, которые ведут от пульта управления к системе очистки. Ты говоришь, у него был ключ от двери?

— Да, иначе он не мог бы войти в здание.

Ганс, поджав губы, уселся на кровать.

— Что касается меня, то я хотел бы знать, что он делал на раскопе? Он что, вышел из своего убежища, чтобы покурить? Но в таком случае что за нужда привела его на руины? На берегу реки нет мест, запретных для курения!

— Он пришел из акрополя, — уточнил я. — Во всяком случае, с той стороны.

— Или из города, — предположила Амина.

— Да, возможно. Может, он, как и мы, поселился там.

— А если он последовал за нами? — пробормотала Амина.

— Но в Риме его не было. Перед отъездом в Александрию я разговаривал с ним по телефону, когда звонил падре Иларио.

— Я не… — начала Амина.

Оглушительный грохот прервал ее, и мы инстинктивно бросились на пол. На секунду воцарилась какая-то нереальная тишина, по всей гостинице разнеслись истерические крики.

— А это что? — задыхаясь, спросил Ганс.

— Я бы сказал, что это взрыв.

Мы открыли дверь комнаты, и нашему взору предстало апокалипсическое зрелище.

— Боже Всемогущий! — выдохнула Амина.

В черном удушливом дыму люди с воплями метались по коридору и чуть ли не топтали друг друга, стремясь выбраться из гостиницы. Взрыв повредил часть подвесного потолка, и оттуда, потрескивая, свисали электрические провода.

— Покушение! Это покушение на туристов! — диким голосом кричала какая-то почти голая женщина, металась среди обломков и вырванных из сна людей.

— Без паники! Прошу вас, без паники! — в отчаянии кричали служащие гостиницы, вооруженные огнетушителями. — Гостиница не горит! Сохраняйте спокойствие!

Мы плохо видели в этом дыму, но пламя, которое я заметил в глубине коридора, казалось не особенно сильным.

— Надо выходить! — крикнула Амина.

— Подожди! — удержал я ее, отталкивая в глубину комнаты. — Там такая сутолока, нас могут просто затоптать. Пусть они выйдут. Дыму много, но разрушения вроде бы незначительные.

— Вы в порядке, мсье? — громко спросил меня один из служащих с огнетушителем в руке, появляясь предо мной.

— Да. Что случилось?

— Взрыв, мсье! В одном из номеров в конце коридора. Может быть, аэрозоль. Пожарные уже приехали. Мы остановили начинающийся пожар, а дым — это от матрацев, вам нечего бояться.

Мой словоохотливый собеседник отвернулся.

— Комната в конце коридора? Какая?

— Пятьдесят вторая, мсье.

Амина вскрикнула, а я бросился в дымный коридор, Ганс за мной.

— Нет! Мсье, вернитесь! Надо подождать, когда пожарные все проверят. Вернитесь! Говорю вам, там никого не осталось!

Амина быстро натянула джинсы и майку, взяла свою дорожную сумку, и мы подбежали к двери моей комнаты. Трое других служащих гостиницы поливали из огнетушителей кровати, стены и пол. Все было покрыто серой пеной.

— Выйдите, господин! — крикнул мне один из служащих по-гречески.

— Это моя комната!

— Сожалею…

Ганс протиснулся перед нами и схватился за голову, увидев шкаф. Дверцы из клееной фанеры практически превратились в щепки.

— Там мой рюкзак. Мор! Мои записки!

— Подождите, — сказал один из служащих и, воспользовавшись обломком кровати, открыл дверцу шкафа, которая рухнула к его ногам. — Стойте на месте, я посмотрю. Вы можете пораниться.

Он вытащил наши рюкзаки и протянул их нам, предварительно удостоверившись, что в них ничего не тлеет. Синтетическая ткань оказалась на редкость стойкой, хотя местами и расплавилась.

— Уходите! — громко прокричали мне по-гречески. — Уходите!

Я почувствовал, что чья-то сильная рука тащит меня назад. Пожарный.

— Теперь это их дело! — бросил мне служащий, тоже выходя из комнаты.

— Получили свои вещи — и выходите из здания! — приказал пожарный.

Мы послушно пошли по коридору, где суетились люди в пожарных робах.

— Сюда, мсье! — позвал нас какой-то служащий лет пятидесяти, высоко держа табличку с логотипом гостиницы. — Ваша спутница внизу, не беспокойтесь.

Мы спустились за ним по лестнице, где множество пожарных и санитаров хлопотали около постояльцев, пострадавших в результате давки. На одной площадке стонала женщина, ее сломанная нога была вывернута, и Гансу чуть не стало плохо.

Наконец мы выбрались на улицу и с наслаждением вдохнули свежий воздух.

— Морган! — Амина, вся в слезах, бросилась к нам и упала в мои объятия.

— Она была в шоке, мсье, — сказал служащий гостиницы, который вывел ее, и протянул мне ее сумку.

— Я позабочусь о ней, — пообещал я, прижимая Амину к груди.

— Посидите там.

Он указал нам на один из баров-ресторанов, двери которого были широко распахнуты, чтобы принять обезумевших туристов и раненых. Впрочем, раненым оказывали помощь почти повсюду. Улица была заполнена полицейскими машинами и каретами «скорой помощи».

— Откуда столько раненых? — испуганно спросил Ганс, когда мы шли к одному из ресторанов. — Ведь тот тип сказал, что больших разрушений не было.

— Они давили друг друга, торопясь выйти из здания. Мужчина в униформе официанта жестом пригласил меня сесть на банкетку у бара.

— Я говорю по-гречески, — сказал я ему, когда он попытался объясниться по-английски.

— Усадите вашу супругу. Я принесу вам воды. Вы не ранены?

— Нет-нет, спасибо.

Он ушел, а я в одном из зеркал, которые висели на стенах, увидел свое отражение. Я был похож на шахтера, только что поднявшегося из шахты, да и большинство людей, которые толпились в помещении ресторана, выглядели не лучше. Некоторые из них были почти голые или в пижамах. Официанты и какие-то люди в вечерних костюмах пытались успокоить пострадавших, предлагали им холодную воду, салфетки, кофе.

— Ты уверена, что с тобой все нормально? — спросил я Амину. Она кивнула и улыбнулась.

Хозяин заведения поставил перед нами поднос с тремя рюмками, бутылкой анисового ликера, вазочку с оливками и тарелку с ломтиками острого сыра.

— Это немного взбодрит вас, вот увидите, — сказал он. — Прошу вас, выпейте. До дна.

Я перевел его слова Гансу и одним духом опустошил свою рюмку. Алкоголь обжег мне горло, потом его тепло успокоило меня. Я заставил своих спутников последовать моему примеру, и они, морщась, выпили, вызвав улыбку хозяина. Когда он отошел, Ганс сильно раскашлялся.

— Ну и дерет она, эта штука!

Я протянул ему вазочку с оливками, и он неуверенно взял одну.

— Во всяком случае, — тихо сказала Амина, — теперь мы знаем ответ на наш вопрос.

— А именно?

— Теперь мы знаем, откуда шел секретарь Иларио, когда ты увидел его. Должно быть, он заложил бомбу во время ужина и возвращался на раскоп.

Я почувствовал ледяной холод в спине и налил себе еще одну рюмку ликера. Мы с Гансом счастливо отделались…

Мои друзья в конце концов задремали на скамейке, а к рассвету большинство постояльцев вернулись в свои номера. Мы уже приготовились перебраться в другой номер, когда хозяин ресторана подошел к нам и тихонько наклонился ко мне:

— Вы Морган Лафет?

— В чем дело?

— Пойдемте, — прошептал он, делая мне знак следовать за ним. — И ваши спутники тоже.

Подняв брови, я с подозрением взглянул на него.

— Мы никуда не пойдем, пока вы не скажете, в чем дело, — сказал я, скользнув пальцем под ремень джинсов.

Я потрогал рукоятку пистолета — да, он на месте. Подумать только, что до сих пор я возражал против распространения огнестрельного оружия…

— Мне поручили вам сказать… — Он прижал губы к моему уху. — Гелиос. Чтобы вы поняли, — добавил он громко.

Я колебался. Что это, ловушка? Неужели наши враги — иначе я уже не мог их называть — узнали это имя? Но есть ли у нас выбор? Они знали, что мы в Спарте, возможно даже, им было известно, что мы не пострадали от покушения, которое они подготовили. Мы были живыми мишенями.

— Хорошо, — согласился я. — Мы пойдем с вами.

Он направился к двери, на которой было написано «Частное владение», и, войдя первым, закрыл за нами дверь. Мы оказались в кабинете, где, с удобством расположившись в кресле, сидел человек, которого я надеялся никогда больше не увидеть.

— Представляю вам короля сыщиков Чанаккале и окрестностей, — насмешливо сказал я своим спутникам, узнав Микаэла, «преемника» Гиацинта.

Ганс состроил гримасу, а Амина бросила на него озадаченный взгляд.

— Хватит шутить, профессор Лафет, — сказал он, потом сказал хозяину ресторана: — А ты можешь нас оставить.

Тот поспешно удалился.

Бедняга, бесспорно, был испуган.

— Что вы ему сказали, чем он так запуган?

— В отличие от вас, профессор Лафет, не всем повезло иметь в качестве защитника Гелиоса. Поверьте, когда этой защиты не станет, я предстану перед вами в ином свете, что вам едва ли понравится.

Я вздохнул. Его слова не произвели на меня ни малейшего впечатления.

— А помимо угроз в мой адрес, каковы еще ваши намерения?

— Я отвезу вас на юг города, в укромное место. Полиция наверняка захочет допросить вас по поводу взрыва, а этого следует непременно избежать, пока Гелиос не примет необходимые меры.

— А именно?

— Остановит расследование.

— Ликвидировав меня, быть может?

— Не говорите глупостей! Хотя если бы это зависело только от меня… — Он достал из кармана пачку сигарет. — Сегодня ночью, профессор, мы работаем.

— Что… о чем вы говорите?

Микаэл зажал зубами сигарету, щелкнул зажигалкой и улыбнулся.

— Да о вашем «очистителе» в итальянском костюме, профессор.

— Так вы шли за мной? — с трудом выговорил я.

А ведь я абсолютно ничего не заметил. Выходит, Микаэл не такой уж недотепа, каким я его себе представлял.

— Речь идет о брате Джованни или, скорее, об Ансельмо Витто. Бывший военный. Специалист по разминированию. Мы напали на его досье, расследуя смерть падре Иларио. Он вошел в орден, когда ему было двадцать семь лет, и с невероятной быстрой поднялся вверх благодаря поддержке одного монсиньора,^[75] друга семьи. Брат Джованни исчез из Ватикана на следующий день после смерти своего покровителя, — закончил Микаэл.

— И вот он уже среди нас, — беззвучным голосом сказала Амина.

— Боюсь, ненадолго, — сказал Микаэл. Я побледнел, а Микаэл пожал плечами.

— Кто живет мыслью о мече, от меча и по… Раздался оглушительный взрыв, и Амина вскрикнула.

— Еще один взрыв? — едва выговорил Ганс. — Так они заложили в гостинице не одну бомбу?

В дверь кабинета отчаянно застучали.

— Господин Микаэл! Господин Микаэл!

Микаэл раздраженно нахмурил брови.

— Ну что там, Джорджио? — спросил он сухо.

— Господин Микаэл… еще один взрыв, на улице! Ваша машина!

— Оставь нас! Слышишь, оставь нас, полиция примет необходимые меры. И не дрожи так.

Дверь закрылась, и Микаэл взглянул на часы.

— Мир его душе. Наш молодой монах любил рано вставать. Вы знали, что он снял в гостинице номер напротив вашего, чтобы следить за вами?

Я сжал кулаки.

— Что вы сделали? — пробормотал я едва слышно.

— Такова моя работа, профессор. Гелиос не любит, когда доставляют неприятности его людям, и я тут для того, чтобы делать свое дело. Когда я не играю роль няньки, — добавил он. — Ну, в путь. Надо двигаться.

Мы все трое вскочили, словно нас стукнули дубиной по спине, и, выйдя на улицу, сели в машину с тонированными стеклами, что стояла позади ресторана. Вдали снова зазвучали сирены, и Амина закрыла уши руками.

Микаэл, как и обещал, отвез нас в южную часть города, в скромную квартиру на пятом этаже обычного жилого дома. Она была не очень большой, но намного более комфортабельной, чем мое собственное жилище в Париже, и меблирована строго, в красно-оранжевых тонах. Кондиционер жужжал без передышки, примешивая свежий воздух к легкому аромату мелиссы, явно предназначенному для того, чтобы прогнать мошкару.

— Самолет до Афин отправляется в семь часов, — сказал он, протягивая Амине и Гансу бутылку с водой и блистер с таблетками.

— А это что? — спросил Ганс, указав на блистер.

— Снотворное. После такой ночи, какую вы провели, вам необходимо немного поспать. — Видя, что они колеблются, он положил таблетки на журнальный столик. — Вот, все перед вами. Ванная в конце коридора, спальни рядом.

Он сел на рыжеватый диван, который стоял посередине комнаты, и закурил.

— Если никто не решается, пойду приму душ, — сказал я, видя, что мои друзья с недоверчивым видом переглядываются. Прохладная вода прогнала желание спать, и я с удовольствием смыл с себя пепел и запах дыма. Переодевшись во все чистое, я уступил ванную комнату Амине и присоединился к Гансу, который спорил с Микаэлом. А тот разложил на столике настоящую коллекцию оружия и с упоением рассказывал о нем.

— У этого лазерный прицел, — сказал он, направляя пистолет в мою сторону. — Видишь?

Крохотная красная точка поднялась по моей ноге и остановилась на промежности.

— Хлоп!

Я бросил на него желчный взгляд и строго сказал:

— Спрячьте свою артиллерию! Мальчишке всего двадцать лет, ради всего святого! Вам не кажется, что он уже достаточно насмотрелся ужасов?

Мой стажер насупился, а Микаэл расхохотался:

— В его возрасте я уже не одну мишень укокошил.

— Серьезно? — спросил Ганс.

— Ганс! — одернул его я.

— А что? Не каждый день мне выпадает случай побеседовать с чистильщиком!

— С… кем?

— С чистильщиком, Мор, — повторил он мне, словно какому-то недоумку. — Ты не знаешь, кто это такие?

— Я очень хорошо знаю, кто они!

— Так это и есть его работа.

Я в растерянности потер себе лоб.

— Ганс, будь добр, иди прими душ.

— Не разговаривай со мной как с ребенком!

— Отправляйся в душ! — рявкнул я, вызвав у Микаэла улыбку.

Ганс неохотно повиновался, а я метнул взгляд в этого супермена.

— Что на вас нашло? — раздраженно спросил я, когда услышал, как захлопнулась дверь одной из спален.

— Он же не ребенок, профессор.

— А если бы произошел выстрел?

— Они не заряжены, за кого вы меня принимаете? Продолжайте его нянчить, и вы сделаете из этого мальчишки рохлю!

— Нянчить его?

Неожиданно я почувствовал такую слабость в ногах, что буквально рухнул в кресло. Только сегодня Ганс чуть не погиб в моей спальне. По моей вине. Так же, как чуть не получил пулю в лоб от Маэ, когда мы выходили из мечети. И чуть было не дал себе сломать шею в Риме…

— Если б я только мог… — вздохнул я.

Микаэл прекратил заботливо обтирать пистолеты и достал из кармана куртки конверт:

— Возьмите.

— Что это?

— Билеты для ваших друзей. Я ждал, когда они отдохнут, чтобы сказать им об этом. Мне дорого стоило убедить его, но вы правы. Ситуация становится слишком серьезной. Я не в силах защищать вас троих.

— Они ни за что не согласятся отправиться во Францию.

— Это билеты на автобус. Они будут ждать вас в афинской резиденции Гелиоса. Она под постоянной охраной.

Я положил конверт на стол и потер глаза. Впервые с того дня, как покинул Париж, я почувствовал, что окончательно измотан.

— Могу я попросить у вас закурить? — спросил я.

Он протянул мне пачку сигарет и зажигалку.

— Спасибо.

Я молча курил, а когда притушил сигарету, заметил, что Микаэл внимательно смотрит на меня.

— Другие говорят, что так бывает всегда, — сказал он.

— Простите?.. — не понял я.

— Что они проводят месяцы, а иногда и годы в погоне за сокровищами, и, когда цель уже близка, — хлоп! Взрыв бомбы.

— Кто «они»?

— Другие, такие же, как вы. Подопечные Гелиоса.

— Но я не подопечный Гелиоса.

Он усмехнулся:

— Все так говорят. Вначале.

Я предпочел не возражать и взял еще одну сигарету.

— Только это им и остается, — с горечью добавил он. — Когда один из археологов чихнет, вся команда сморкается!

— Сколько их?

Он широко развел руками.

— Вы сами-то видели Гелиоса?

— Его не видел никто. Но он честный человек. Платит исправно. Даже очень хорошо. Главное — быть таким же честным с ним.

— А если нет?

— Никто еще не вернулся с небес, чтобы рассказать в деталях. Пойдите-ка поспите, профессор, так будет разумнее.

Я бросил на него недружелюбный взгляд.

— Для того, кто пять минут назад хотел меня кастрировать, вы слишком услужливы.

— Я никогда не бью лежачего, а вы мне сейчас кажетесь человеком, который дошел до точки и начинает сдаваться.

Я невольно улыбнулся.

— Тогда, в Турции, я вполне мог бы попортить вашу физиономию, чтобы вы заплатили мне за страх, который у меня вызвали.

Он широко раскрыл глаза.

— Страх?

Я кивнул.

— Я не принадлежу к числу ваших подопечных охотников за сокровищами. Я не Индиана Джонс. Это археолог, которого задушили кобры, хотя у него в одной руке был пистолет, а в другой хлыст.

— Расскажите кому-нибудь другому, профессор. У вас горячая голова, как и у них. Возможно, нож не самое острое лезвие для брюха, но…

— Боюсь, этого маловато для того, чтобы завершить задание, — сказал я, вставая.

Он взял мою руку и пристально посмотрел мне в глаза.

— О'кей, профессор. Будем играть в открытую. Когда вы в Чанаккале оставили своих спутников, вы поступили неблагоразумно. Снять апартаменты в роскошном отеле на Кипре под своим настоящим именем, прогуливаться в подлеске и не получить пулю в голову — это большая удача. Я такое редко видел. Вы как ни в чем не бывало объявились в Спарте и надеялись, что те типы,что гоняются за вами, потеряют ваш след. А это было просто самоубийством. Но подумать, что вы не сможете выдержать удар в самом конце, после всего, что произошло, — это самая большая глупость, о какой я когда-нибудь слышал. Мы с вами дойдем до конца, профессор. Вы добудете нам эти грязные доспехи, а потом отдохнем на островах в окружении таитянок.

— Вы забываете о тех, кто охраняет доспехи.

— Это всего-навсего горстка пьяных полусумасшедших. Ваша работа состоит в том, чтобы возвратить античные предметы трехтысячелетней давности в ряды произведений искусства, ничего не повредив. А моя — пристукнуть первую же мушку, которая посмеет сесть на вашу кисточку, и я умею это делать лучше, чем кто-либо другой, профессор. Занимайтесь покойниками, а я беру на себя всякую тлю. Что вы на это скажете?

— У меня есть выбор?

Он протянул мне руку, как бы скрепляя договор, и я уже готовился пожать ее, как вдруг зазвонил его мобильный телефон.

— Алло? Да, мсье, они в безопасности. Нет, я…

Голос в телефоне завопил, прервав его на полуслове.

Но я…

Он ушел и закрылся в одной из комнат, а я напряг слух.

— Конечно, нет! Но как я мог догадаться, что они подложат бомбу? Нет, я не проверил. Я был убежден, что… Но в конце концов, как я… Я… Да, хозяин… Я взял билеты на автобус в тринадцать сорок пять… Простите?.. Вчера… Я не вижу, почему… Они не… Хорошо, хозяин… Если вы считаете, что так лучше… Да, очень хорошо. Я за этим буду следить, хозяин… Да, больше промахов не случится…

Я бы расхохотался, если бы ситуация не была столь драматична. Пожалуй, в эти минуты Микаэл даже показался мне почти симпатичным. Этот человек был хорош только для того, чтобы, не размышляя, устранять объекты, которые ему указывали. Почему Гелиос подсунул мне такого тупицу?

Измученный, я улегся в постель. Ганс уже спал блаженным сном на соседней кровати, и я тоже закрыл глаза, но тут зазвонил телефон, теперь уже мой, и я поспешил ответить, чтобы не разбудить Ганса.

— Алло? — Я вышел из комнаты и закрылся в ванной.

— Морган? Вы держитесь?

Гелиос… Похоже, раздражен. Наверное, это он только что отчитал Микаэла.

— С трудом, — признался я.

— Я вас понимаю. Оружие при вас?

— Да.

— Главное, держите его при себе.

— Зачем вы приставили ко мне это ничтожество? — спросил я вполголоса.

— Вам не придется выносить его слишком долго, Морган. Он получил инструкции, все в полной готовности, поверьте мне.

— Вы вызываете доверие… — усмехнулся я. — Как Этти?

— Очень хорошо. Он часами наблюдает за входом в клинику. Я убежден, это он вас ждет.

— Если вы сочли это лучшим, чем можно меня успокоить, вы не ошиблись.

— Дело не в этом, Морган. Это просто означает, что он понял и то, что вы ему пообещали, и что сказал ему Гиацинт. Это большой прогресс.

— А если я не смогу приехать?

— Не говорите глупостей. Все будет хорошо.

— Ничто не говорит нам о том, что доспехи все еще там, если они вообще там когда-нибудь были.

— Наша группа в настоящее время изучает топографическую съемку сектора, где вы видели Ансельмо Витто, Морган. Не исключена возможность, что во время войны были вырыты своего рода импровизированные бункеры неподалеку оттого места, где сейчас находится раскоп. Древний фундамент мог, вероятно, служить убежищем, где прятались люди, боеприпасы и продовольствие. Когда войны утихли, многие из них обрушились и для безопасности были засыпаны. Такова по крайней мере бытующая версия. Я готов держать пари, что на этот раз вы точно угадали место.

— Гелиос… если все произойдет не так, как задумано, как вы поступите с Этти?

— Он будет окружен заботой, даю вам слово.

— Я хочу, чтобы вы отправили его к моему отцу.

Долгое молчание.

— Алло? Вы меня слышите? — взывал я.

— Все будет хорошо.

— Я хочу, чтобы вы дали мне слово отправить его моему…

— Я должен с вами попрощаться, Морган. Удачи вам. Я позвоню вечером, чтобы передать вам информацию о том, что нам удастся собрать.

— Подождите!

Он положил трубку, и я хотел было сразу же позвонить отцу и сказать, что Этти жив, что он должен найти его, но передумал. А если Гелиос причинил ему какое-то зло?

Я положил телефон в карман и пошел спать в надежде, что смогу сдержать обещание, данное брату.

«Дома… как прежде».

В эту минуту Париж казался мне таким далеким!

11

Было почти два часа ночи, и воздух утратил влажность. Олеандры и оливы наполняли приятным ароматом берега Эврота, плеск вод которого ласкал наш слух. В небе как никогда сверкали яркие звезды, а почти полная луна выглядела платиновым диском, тут и там прорезанным голубоватой чеканкой. Одна или две нимфы, наверное, дополнили бы прелесть этой буколической картины. Но я вынужден был довольствоваться Микаэлом, одетым в костюм, похожий на камуфляж коммандос, с мазанным темным кремом лицом и вооруженным до зубов.

Четыре часа назад мы посадили, несмотря на их протесты, Ганса и Амину в машину с шофером, которая отправилась в Афины. Гелиос демонстративно и весьма решительно указал Микаэлу, что покупать билеты на их настоящие имена, в то время как банда разъяренных безумцев идет по нашим следам, было шагом далеко не умным.

Мысль, что мои друзья находятся в безопасности, так облегчила мою душу, что я сам удивился этому. До той минуты, когда машина тронулась, я сам не понимал, насколько страх за них давил на меня.

Когда они уехали, Микаэл объявил мне, что Гелиос подтвердил свои указания, и потому я почти бездумно шел за ним между деревьями, осторожно пробираясь к станции очистных сооружений. Когда я говорю «осторожно», я слышу свои приглушенные шаги и почти скользящие — его.

Когда мы подошли к небольшому зданию станции, он потянул меня за рукав, чтобы я прижался к стенке, и внимательно посмотрел вокруг, готовый стрелять.

Не переставая озираться по сторонам, он достал из своего рюкзака, который я ему передал, какой-то инструмент, каким, вероятно, пользуются взломщики. И он умело им действовал, я должен был это признать. Не прошло и трех минут, как дверь поддалась, и он подтолкнул меня внутрь, прикрывая меня с тыла.

Оглядевшись в последний раз, он тоже вошел и осторожно закрыл за собой дверь. Я достал электрический фонарик и осветил его лучом помещение. Микаэл резко схватил меня за руку и направил луч к полу.

— Только не в окно! — пробурчал он. — Они могут заметить нас изнутри.

Разочарованно вздохнув, я посмотрел под ноги. Бетон. Но, как правильно догадалась Амина, металлический люк находился под пультом управления, укрепленном на стене. Я потянул за ручку.

— Заперто, — сказал я, выпрямившись.

— Дайте я попробую.

Микаэл заставил засов отскочить с еще большей легкостью, чем замок двери, и приподнял крышку люка. Нашему взору открылось нечто вроде квадратного отверстия, размером один на один метр, глубину которого мы определить не смогли. Ржавые металлические прутья, установленные через равные промежутки, образовывали нечто вроде лестницы. Я сунул туда фонарь и увидел бетонную плиту на глубине каких-нибудь восьми или десяти метров.

— Идите первым. — тихо сказал я, делая знак своему спутнику.

Он спустился с величайшими предосторожностями, чтобы не запутаться в электрических кабелях и трубах, и когда оказался внизу, присел на корточки и махнул мне рукой, призывая присоединиться к нему. Я вскинул рюкзак на плечо и начал спускаться, предварительно закрыв за собой люк.

Микаэл прислонился к спасительной лестнице и направил свет фонаря в небольшой туннель, открывавшийся перед нами, одновременно обратив туда и дуло пистолета. Там был тупик. На стенах виднелось множество различных электрических устройств, от которых тянулись десятки разноцветных кабелей.

— Вы слышите этот гул? — прошептал мой спутник.

— Наверное, это генератор.

Я сделал несколько шагов и обнаружил бронированную дверь. На высоте человеческого роста, над красной табличкой, информирующей о возможности поражения током, висело предупреждение: «ОПАСНО».

— Подвиньтесь, профессор.

Микаэл попробовал открыть замок, но тот не поддался.

— Ну что? — осведомился я.

— Три замка, и все отличные.

Я в нетерпении топнул ногой.

— Вы хотите сделать это вместо меня?

Наконец после долгих усилий дверь подалась, и мы увидели самое обычное помещение, где гудел электрический генератор. Микаэл обвел его фонарем. Ни двери, ни люка в полу. Перед нами был лишь пульт управления этой адской машиной.

— Что-то, должно быть, от нас ускользнуло, — заключил я.

— Не вижу что. Наверное, какая-то мелочь.

Я поднял с пола окурок и поморщился. Их был там добрый десяток, причем разных сортов. Вот уж, право, не место для собраний.

Микаэл поторопил меня:

— Выходим отсюда. От этого шума голова раскалывается.

Я нахмурился и внимательно осмотрел приборы. Генератор работал на полную мощность.

— Микаэл… вы что-нибудь слышали перед тем, как мы спустились?

— Над нами бетонный пол, профессор. Снаружи этот шум услышать невозможно.

— Нет, я имел в виду станцию очистных сооружений.

Он удивленно взглянул на меня.

— Вы слышали шум турбин, когда мы спустились?

— Нет, все было тихо.

— Потому что станция не работает.

— И что?

— И то! — ткнул я пальцем в сторону пульта управления. — Вы можете мне сказать, куда идет этот ток, если она сейчас не работает?

Микаэл почесал подбородок, догадываясь, к чему я клоню.

— Но может быть, этот генератор снабжает электричеством один или несколько домов в городе?

— Для такого генератора, как этот, главное — избежать подключения к электрической сети города.

Неожиданно помещение залил яркий свет, и я похолодел. Микаэл вырвал у меня из рук фонарь, погасил его и приложил палец к губам, показывая мне на потолок. Я увидел решетку, через которую проникал свет, и четыре ноги. Двое мужчин по-гречески горячо обсуждали фильмы, которые они недавно посмотрели, и красоток, которые им понравились больше всего. Если это были наши стражи, то целомудрие не было их добродетелью. К тому же они очень много курили, потому что к концу спора через решетку была брошена целая куча окурков, которые присоединились к десяткам других, тех, что я увидел войдя. Наконец они удалились, свет погас, и мы отчетливо услышали, как хлопнула дверь.

— Интересно, — сказал мой спутник, зажигая фонарик.

— Как, по-вашему, они выбрались наверх?

— А как вы сами считаете, профессор?

Я представил себе, как они прыгают мне на плечи, и поморщился.

— Нет, должен быть другой вход. Тот, которым воспользовался наш приятель, установивший у нас бомбу, чтобы вернуться к своим дружкам. Я плохо представляю себе, как он мог забраться наверх в костюме за две тысячи евро.

— Лучше и нам пройти там, а не через дверь. Меньше шансов, что нас засекут. Наклонитесь!

Я недовольно пригнулся, и Микаэл взобрался мне на плечи. Он, должно быть, весил килограммов семьдесят при росте метр семьдесят пять, и мне было нелегко выпрямиться. Когда мне наконец это удалось, ему пришлось пригнуться сантиметров на двадцать.

— Осторожно, профессор… вы хотите меня угробить, что ли?

От простого нажатия решетка совершенно бесшумно повернулась на больших штырях, которые прочно держали ее с одной стороны.

Микаэл подтянулся на руках.

— А я? Как я поднимусь?

— У меня в рюкзаке есть веревка… О Боже!

— Что такое?

— Отодвиньтесь немного, профессор.

— Что?

— Отодвиньтесь, вам не потребуется веревка.

Я услышал тихий шорох и, не веря своим глазам, увидел алюминиевую лестницу, которая, разворачиваясь, опустилась с потолка к моим ногам и остановилась в нескольких сантиметрах от пола с характерным для гидравлического домкрата шумом.

— Черт побери…

— Поднимайтесь.

Я повиновался. Хотя и не очень устойчивая, лестница была крепкой, и, одолев несколько ступенек, я присоединился к Микаэлу, который нажал другую кнопку на маленьком пульте на стене. Лестница легко, почти бесшумно, сложилась, и решетка закрылась.

— Потрясающе, — пробормотал я.

— Я пока не уверен в этом, но, согласно табличке, — прошептал он, указывая на другую кнопку, — эта штука, похоже, приводит в действие систему, закрывающую решетку. Должно быть, они используют ее днем.

Запах сырости витал в воздухе. Мы находились в небольшой комнате с бетонными стенами, где стояли два садовых столика и восемь стульев. В углу размещался включенный холодильник, на нем — новенькая кофеварка с чашечками, салфетки, ложки из пластика и сахар. На небольшой этажерке — одноразовые тарелки, стаканы и пластиковые вилки и ножи, а также несколько бутылок с алкоголем, коробки с аппетитными бисквитами и цукатами.

— Можно сказать, зал для трапез, — пробормотал я. — Буфет рядом с могилой? Хороший вкус…

Микаэл так же озадаченно, как и я, осмотрел бронированную дверь — еще одну! — которая закрывала комнату, и недовольно скривился.

— Еще проблема? — спросил я.

— Пожалуй, да.

— Вы не можете с ней справиться?

— Вы хотите приложить свой пальчик? — усмехнулся он, указав на маленькое электронное табло на стене.

— Простите?..

— Это система распознавания отпечатков пальцев. Попробуйте дотронуться до него, и вы приведете в действие сигнализацию.

— Что же в таком случае нам делать?

Он распластался рядом с дверью, жестом пригласив меня присоединиться к нему, установил на пистолет глушитель и выключил фонарь.

— Ждать, профессор, — ответил он, заряжая оружие.

Мы ждали не очень долго. Минут через пятнадцать дверь открылась, и из нее вышел мужчина в черном костюме. Когда он увидел нас, было уже слишком поздно. Не успел он и рта раскрыть, как пуля вошла прямо ему в лоб, и он тяжело упал на пол.

У меня мелькнула глупая мысль, что Микаэл мог бы заставить его вывести нас. Но вместо этого хладнокровно убил его, не дав ему даже моргнуть.

— Дайте мне мой рюкзак, профессор. Быстро.

Я протянул ему рюкзак, и он достал из него длинный тесак, какими пользуются спасатели. Когда я увидел, как он схватил руку убитого, я отвернулся.

— Вы сумасшедший, — процедил я сквозь зубы.

Микаэл лишь усмехнулся и оттащил тело в угол, к самому люку.

— Откройте его, — приказал он мне.

— Сбросить его вниз? Вы сошли с ума, там его может кто-нибудь увидеть.

— Мы уже оставили свои следы внизу, вскрыв все двери. Чуть больше или чуть меньше, какая разница!

— Но…

— По крайней мере там, внизу, они найдут его не так скоро. Если только вы не пошевелитесь немного и он не прольет свою кровь на бетон, — добавил он, кинув на меня убийственный взгляд.

Я, чувствуя тошноту, послушно поднял люк. Микаэл сбросил тело туда, где находился генератор, словно это был мешок с мусором.

— А теперь что?

Он потряс отрезанным пальцем трупа.

— Пойдем посмотрим, что там происходит.

Направив пистолет в сторону двери, он приложил свой ужасный трофей к электронному табло, и засов отодвинулся. Бросив взгляд в приоткрытую дверь, он жестом показал мне, чтобы я следовал за ним, и закрыл за собой дверь.

Мы оказались в конце темного бетонного коридора длиной два или три метра. В конце его через застекленную двустворчатую дверь, какие можно увидеть в больницах, струился неоновый свет.

Микаэл с пистолетом в руке уверенно шагнул вперед, я последовал за ним. Он притаился у стены, подождал, пока я сделаю то же самое, и осторожно посмотрел через стекло, но тут же отшатнулся, издав удивленный возглас, похожий на всхлип.

— Что там? — тихо, почти беззвучно, спросил я и, не выдержав, тоже взглянул туда. Мы находились над своего рода современным амфитеатром, а дверь, за которой мы прятались, вела на окружающие ее мостки, охраняемые вооруженными людьми в темных костюмах. Я сосчитал их — пятеро. Взгляды этих людей были устремлены на центр амфитеатра, где человек десять в белых халатах, без сомнения, ученые, трудились в лаборатории, какой я еще никогда не видел. Компьютеры, сканеры, электронные микроскопы, спектрографы, лазеры, магнитные кессоны — там было все, что угодно.

Микаэл указал мне на что-то в глубине лаборатории. В огромных стеклянных футлярах, давление и влажность в которых контролировались сложной электронной системой, находилось шесть предметов, достойных этих впечатляющих достижений техники и науки. Эти предметы составляли часть доспехов Ахилла: нагрудник, шлем, шит, копье и двое поножей. Два футляра пустовали в ожидании меча и кинжала.

А я-то надеялся найти здесь покрытую пылью гробницу и высохшую мумию, охраняемую адептами какой-нибудь секты…

— Уходим, — прошептал мне Микаэл. — Такого я не предвидел.

Я почувствовал холодок на затылке.

— Поднимите руки, профессор, — прозвучал за моей спиной женский голос.

Микаэл не успел отреагировать: кряжистый мужчина приставил пистолет ему к виску и отобрал оружие.

Женщина заставила меня повернуться к ней лицом, и я с изумлением узнал в ней красавицу Дельфию из гостиницы.

— Сюрприз, профессор!

— Коба! — крикнул мужчина в сторону двери. — У нас визи…

Он не успел закончить фразу. Микаэл выхватил из кармана второй пистолет и застрелил его. Звук выстрела разнесся по всему помещению.

Воспользовавшись минутным замешательством, я схватился за пистолет женщины, чтобы заставить ее отдать его, но она вдруг рухнула мне на руки. Микаэл всадил ей пулю между лопаток.

Через стекло я увидел, что мужчины в темных костюмах бегут к нам. Но их было уже не пятеро, а гораздо больше. Они карабкались по лестнице, которая вела наверх. Разбив одно стекло, Микаэл сразил троих.

— Стреляйте, профессор! — диким голосом крикнул он, прицеливаясь.

С бьющимся сердцем я подчинился и, разбив второе стекло, прицелился в ближайшего ко мне человека и спустил курок. Он упал на спину, а остальные бросились в укрытие. И как раз в этот момент мой спутник получил пулю в плечо и повалился на пол.

— Микаэл!

Вдруг за моей спиной раздался взрыв, раздался сигнал тревоги, который заставил бегущих к нам застыть на площадке, и через несколько секунд здесь началось полное безумие.

В коридоре, через который мы вошли, из густого дыма вдруг возникли человек десять одетых в черное мужчин, вооруженных автоматами.

— Морган! — крикнул один из них. — Ложитесь!

— Гиацинт…

Стекла и верхняя часть дверей разлетелись от автоматных очередей, и я распластался на полу, чтобы не попасть под пули и прикрыть лежащего Микаэла.

— Что здесь? — крикнул один из этих мужчин в черном, перезаряжая автомат.

— Увидим! — ответил мой бывший ангел-хранитель, спеша на площадку и не переставая стрелять.

Они перепрыгивали через нас, словно мы были опрокинутыми стульями, я же все внимание обратил на Микаэла, чтобы не смотреть на бойню. А он истекал кровью.

— Держитесь, — сказал я, стягивая майку, чтобы перевязать его рану.

— Я не чувствую руку, — слышал я его стоны сквозь выстрелы и крики. — Я не чувствую свою правую руку!

— Не двигайтесь!

Его искаженное болью лицо скривилось, и он плюнул мне в лицо.

— Ты… их ждал, да? Поэтому… ты тянул, сукин сын!

— Что? — пробормотал я, вытирая лицо ладонью.

— Вы испугались… что я окажусь не на высоте, грязная банда? Это потому… вы захотели удрать от меня?

— О чем вы говорите? Перестаньте кричать и крутиться! Вы не…

От резкого удара я задохнулся, жгучая боль обожгла мне бок. Я попытался встать, но упал на спину. Мой взгляд блуждал от моих окровавленных пальцев к пистолету, который Микаэл сжимал в левой руке. Он выстрелил в меня. Негодяй выстрелил в меня…

— Я не люблю, когда меня принимают… за дурака, профессор!

Он снова наставил на меня пистолет, я отчаянно замотал головой, не в силах вымолвить ни слова.

Но он не успел нажать на курок. Гиацинт, который неожиданно оказался над ним, изрешетил его пулями.

— Морган… — Он опустился на колени рядом со мной и заставил меня лечь. — Морган! Вы дышите?

От боли я застонал.

— Ответьте мне! Морган!

— Он… выстрелил в меня…

Я сделал вдох, и пелена тумана упала на мои глаза.

— Морган! Ответьте мне! Не уходите! Морган!

Потом все погрузилось в кромешную тьму.

Первое, что я увидел, когда открыл глаза, была неоновая лампа под потолком. Она освещала комнату приятным белым светом, не слепя глаза. Запах эфира щекотал мои ноздри, я хотел почесать нос, но что-то держало мою руку. Опустив глаза к сгибу локтя, я увидел лейкопластырь, из-под которого тянулась пластиковая трубочка с какой-то жидкостью. Капельница? Я помотал головой, чтобы прийти в себя, но голова моя была словно набита ватой. Потом я почувствовал жжение в боку и все вспомнил.

— Не надо двигаться, мсье Лафет, — мягко произнес женский голос по-гречески. — Вы в больнице, в послеоперационной палате, не бойтесь ничего. Вы попали в аварию.

Авария… да о чем она говорит? Какая авария? В меня стреляли.

— Где… остальные?

— Остальные? Кто остальные, мсье Лафет? Успокойтесь, постарайтесь отдохнуть. Скоро действие анестезии закончится, и вы все вспомните.

— Я все помню… очень хорошо.

— Успокойтесь.

Я прилагал все усилия, чтобы не заснуть, но понял, что это выше моих сил, и провалился в сон.

На этот раз я проснулся в просторной комнате, выкрашенной светло-голубой краской и украшенной засушенными цветами, морскими звездами и картинами с морскими пейзажами. Постель была удобная, и я больше не чувствовал боли в руке. Мягкий свет, струящийся через занавески песочного цвета, приятно ласкал мне лицо.

— Мсье Лафет?

Я повернул голову и увидел санитара лет двадцати. Темноволосый, стройный, изящный и красивый, как эфеб, он был под стать юношам, изображенным на вазах его предков.

— Где я?

— В клинике Лемессоса, мсье Лафет. В Спарте. Вы прибыли сюда два дня назад.

— Два дня? — удивился я.

— Да. У вас что-нибудь болит?

Я попытался осторожно повернуться. И все же почувствовал в боку острую боль, словно его прижгли сигаретой, но, в общем, она была вполне терпима.

— Нет, я… Похоже, дело идет на лад.

— Тем лучше, потому что сегодня у вас сняли капельницу и болеутоляющие не должны больше действовать.

— Который час?

— Четыре часа дня, мсье Лафет. Вы голодны, хотите пить?

У меня пересохло во рту, и я готов был проглотить целого быка.

— Да.

— Я принесу вам что-нибудь подкрепиться. Но не удивляйтесь, после нескольких кусочков вы, может быть, почувствуете отвращение к пище, это нормально.

— У меня серьезное ранение? — наконец решился я спросить.

Красавчик с медовым голосом сел на край кровати и сжал мою руку.

— Нет, мсье Лафет. Не беспокойтесь. Пуля попала вам вбок, прошла и застряла между ребрами. Никакой важный орган не задет, но вы потеряли много крови, и теперь вам надо набираться сил. Вот, выпейте немного воды, — сказал он, наливая воду в стакан. — Я сейчас принесу свежей, графин уже нагрелся. — Он встал и вдруг постучал пальцем себе полбу. — Совсем забыл. Там двое мужчин хотят с вами поговорить. Насколько я понимаю, из полиции. Я приглашу их войти.

Он исчез раньше, чем я успел открыть рот. Что я могу сказать им?

У меня не было времени придумать правдоподобную версию, потому что красавчик через несколько минут уже вернулся с полицейскими.

— Не слишком его утомляйте, он только проснулся после наркоза, — строго сказал он, прежде чем оставить нас.

Двое мужчин с коротко остриженными волосами и в безупречных костюмах сели по обе стороны кровати с не очень приветливым выражением лица и поджатыми губами. Тот, что ниже ростом, предъявил мне свое удостоверение, и сердце мое лихорадочно забилось, когда я увидел изображенную на нем эмблему: рука, сжимающая факел перед земным шаром. Это были не полицейские, а агенты греческой секретной службы.

— Господа?

Агент, который показал мне удостоверение, пересел на край моей кровати и постарался улыбнуться, что явно делал не часто.

— Как вы себя чувствуете, мсье Лафет?

— Спасибо, хорошо.

— Тем лучше, — сказал его напарник. — Потому что через три дня вы вернетесь домой. Мы убеждены, что вы постараетесь поскорее забыть все это.

Я нахмурился:

— Что вы имеете в виду?

Тот, что сидел на моей кровати, склонился ко мне:

— Вы ничего не видели. Ничего не произошло, ваше ранение — несчастный случай, мы сожалеем о нем, поверьте.

— Что? — вскрикнул я.

— Сторож, с которым вы столкнулись ночью на раскопе, не узнал вас и выстрелил. Досадный несчастный случай.

— Мы сожалеем об этом, — добавил его коллега.

Меня охватил гнев.

— Кто были эти люди?

— Вам надо отдыхать, мсье Лафет. Вы еще слабы.

— Возможно, это последствия шока, — наставительно произнес его напарник. — Иногда трудно разобраться после комы.

— Но я не был в коме!

— Были, мсье Лафет. Это черным по белому записано в вашей медицинской карте. Ваш мозг еще немного затуманен.

Я приподнялся на кровати, несмотря на боль в боку.

— Кому вы подыгрываете? — прорычал я. — Кого защищаете?

— Вас, возможно, — произнес высокий сладким голосом. — Отдыхайте, мсье Лафет.

— И уезжайте, — добавил второй, кладя авиабилет бизнес-класса на ночной столик. — Никто больше не причинит вам зла, можете не беспокоиться.

— Через три дня. Выздоравливайте, мсье Лафет.

— До свидания, мсье Лафет, и не забудьте: вы ничего не видели.

Они ушли, а я с трудом удержался, чтобы не швырнуть им вслед графин с водой. Что это за история? Зачем представители греческой секретной службы приходили сюда?

— Мсье Лафет? — окликнул меня санитар, просунув голову в приоткрытую дверь. — Я принес вам поесть.

Он вошел и поставил поднос на высокий столик на колесиках.

— Они вас чем-то встревожили? Вы выглядите взволнованным.

— Кто меня сюда привез?

— «Скорая помощь». Полицейский сказал, что сторож на раскопе в акрополе, не узнав вас, выстрелил. Хотите, я скажу вам свое мнение? Сейчас доверяют оружие невесть кому. Вы видели охранников в музее археологии? Они все пропитаны алкоголем, как фитиль лампы! Ну и пусть себе спят на скамейке, это еще куда ни шло, но теперь они начинают стрелять в археологов…

— А скажите… некто Гиацинт приходил?

— Ваш товарищ? Да, конечно. Весьма приятный господин. Он принес ваши вещи. Они в шкафу. Вам что-нибудь надо?

— Если вас не затруднит, я хотел бы взглянуть на них.

— Знаете ли, здесь не воруют, — с оскорбленным видом сказал санитар.

— Нет-нет, вы не поняли. Я просто хотел удостовериться, что Гиацинт не забыл мой дневник и еще один документ, очень важный, который я должен как можно скорее изучить.

Он рассмеялся.

— Да, вы, ученые, все сумасшедшие. Лезете под пули, а едва придя в себя, снова хватаетесь за свои исследования! — Он порылся в моем рюкзаке, в дорожной сумке и достал блокнот: — Это?

— Нет, нужна маленькая записная книжка и картонный рулон.

Я вытянул шею, чтобы заглянуть в рюкзак и сумку, но увидел только свои вещи и новую одежду. Свиток с документом Ватикана был слишком большим, чтобы я его не заметил.

— Больше я ничего не нашел, мсье Лафет.

Я горько усмехнулся:

— Меня бы удивило обратное…

— Ваш друг, наверное, боялся, как бы вы не переутомились, и он был прав.

— Подождите, будьте добры, дайте мне мой несессер с туалетными принадлежностями.

— Вам помочь? — спросил он, подавая несессер.

— Нет, спасибо, я справлюсь.

— Главное, не лезьте под душ.

Я подождал, пока он выйдет, порылся в несессере, ища маленький кожаный мешочек, и обнаружил его зажатым между тюбиком зубной пасты и куском мыла. Я невольно улыбнулся и вытряхнул из мешочка на ладонь маленькую вещичку. Моя улыбка застыла на губах, когда я увидел, что же держу в руке. Гиацинт подменил титановую пряжку, взятую в гробнице Александра, копией золотой античной монеты с изображением Аполлона, держащего на коленях голову своего возлюбленного Гиацинта, убитого Зефиром.^[76] На одной стороне по-гречески было выгравировано: «Унесенный ветром… он тоже».

Пробыв в клинике еще два дня, я не дождался ни записки, ни телефонного звонка и безумно волновался, не зная, что сталось с Гансом и Аминой. И не решался позвонить отцу, боясь встревожить его. «Алло? Папа? Я получил пулю в бок, убил несколько человек во время перестрелки и потерял из виду Ганса, но в остальном все в порядке. Ах да, кстати, ты будешь смеяться: Этти жив».

На третий день утром, устав портить себе кровь, я оделся, взял свои вещи и подписал документы о выписке, к большому огорчению моего заботливого санитара, который тоже уже начинал действовать мне на нервы.

Самолет вылетал в полдень, но я не мог уехать, по крайней мере не попытавшись узнать, что же все-таки произошло. Я взял такси и поехал на раскоп. Пока мы ехали, я несколько раз набирал номер Ганса, но тщетно.

Расплатившись с водителем, я направился ко входу на городище. Но пройти туда оказалось невозможно. Армейские части окружили весь сектор. Камуфляжные сетки были натянуты на решетки вокруг раскопа, и какие-то вооруженные до зубов люди отгоняли любопытных, пытавшихся заглянуть внутрь.

— Что здесь происходит? — спросил я у охранника.

Он пожал плечами:

— Нашли бомбы, оставшиеся со времен войны, кажется. Они все оцепили.

Я хотел подойти поближе, чтобы взглянуть, но охранник преградил мне путь.

— Проход воспрещен, — сказал он. — Это опасно, в любую минуту может взорваться.

— Я археолог, друг руководителя раскопок профессора Варналис.

— Площадка закрыта, а профессор Варналис в Праге, до четверга. Уходите, — приказал он мне строго.

Настаивать было бесполезно, я отошел и ворча отправился искать такси. Бомбы времен войны… Как встревожились власти! Но почему тогда они хранили молчание о перестрелке в мирное время? А ведь там было трупов двадцать, не меньше. Пресса должна была написать об этом крупным шрифтом. Черт возьми! Гелиос не мог иметь связи в таких высоких сферах!

От этих вопросов у меня раскалывалась голова, а шов на боку немилосердно ныл. В автобусе я достал билет на самолет, чтобы проверить, в котором часу он прибывает в Париж, и снова спрятал его в сумку.

— Вы хорошо провели время в Спарте? — спросил меня сосед по креслу на весьма неважном английском.

Это был один из тех симпатичных старичков, одетых в элегантный костюм, с тростью в руке, каких еще можно видеть на туристических путеводителях и рекламных проспектах по всей Греции. Один из тех, о которых можно было бы сказать, что они принарядились и прихорошились специально для фотографии. Выходит, такие фольклорные персонажи еще существуют.

— Восхитительно, — ответил я по-гречески. — Незабываемо.

— О! Так вы говорите по-гречески?

— Я эллинист.

— А вы посетили наш археологический музей? Там есть очень интересные экспонаты из спартанской коллекции. Особенно большая ваза с охотниками. Знаете, со всего мира приезжают, чтобы сфотографировать ее.

— Она не из Спарты, а из Амикл.

— О нет, сударь, — с гордостью заявил он. — Она из акрополя Спарты. Посмотрите на табличку в следующий раз.

— Должно быть, произошла ошибка при инвентаризации. Такое случается.

Он усмехнулся:

— Вы упрямы! Почему вы не верите, что она из нашего города? Что, по-вашему, спартанцы были слишком бездарны, чтобы создать такое?

— Нет.

— Тогда почему? — настаивал он.

— Потому что это я ее нашел.

Он на минуту буквально онемел, а потом расхохотался. А я подумал, сколько же антидепрессантов проглотила Фано в день инвентаризации лаконийских сосудов.

— В таком случае браво, молодой человек! А что вы делаете у нас в это время года, когда полно туристов? — Он склонился ко мне. — Вы из группы консультантов исторического фильма?

— Простите? — не понял я.

— Они собираются снять фильм о Леониде и битве при Фермопилах.^[77] Американцы, — уточнил он с усмешкой. — Они остановили свой выбор на теме «Леонид — герой». Пусть бы лучше он позволил хватать себя за пятки всем демонам потустороннего мир, этот глупец. «Великая битва» — так они ее называют… Невежды…

— Нет, я не в курсе дела.

— Жаль, вы могли бы им объяснить, как все было на самом деле.

— Вы производите впечатление человека, страстно увлеченного историей своей страны.

Он согласно кивнул, с жадностью ухватившись за возможность поговорить на эту тему.

— Тогда скажите мне, какого дьявола ваши предки хоть на минуту могли поверить, что они выиграют эту битву?

— Что они выиграют эту битву? Да восемьдесят девять из ста верили, что уже выиграли ее! По воле Бога и Святого Духа, конечно. Хотите, я вам скажу… Если мы еще существуем на карте Европы, то это только потому, что боги там, наверху, должно быть, сказали себе, что спартанцы были людьми слишком отчаянными, чтобы позволить им исчезнуть. Оставаться в этом мире, несмотря на тысячи бедняг, которых мы послали на смерть за многие века, — это чудо!

Я от души рассмеялся и тут же невольно поморщился от боли. Компания этого жизнерадостного эрудированного старичка позволила мне на несколько часов избавиться от черных мыслей.

Мы расстались около одного из кафе в Афинах. Мой вылет задерживался, и мне пришлось больше двух часов маяться в аэропорту, куря одну за другой сигареты, а в промежутках пытаясь дозвониться Гансу. Что же все-таки с ними случилось?

У меня начались боли в желудке, и я не знал, что является причиной: тревога, в которой я пребывал, мое ранение или это напоминает о себе язва.

«Пассажиров рейса пятьсот сорок восемь, следующего в Париж, просят пройти на посадку…»

Я вскочил с кресла и занял место в очереди. Одна половина моего существа просто умирала от желания вернуться во Францию, а другая готова была бежать на другой конец света, чтобы только не пришлось объяснять отцу и Людвигу, что случилось.

— Мсье?

Я вздрогнул. Оказывается, подошла моя очередь.

— Могу я посмотреть ваш посадочный талон, мсье?

Я протянул его.

— Извините, я задумался.

— Приятного полета, мсье Лафет.

Я поднялся в самолет, и стюард указал мне мое место.

— Пока идет посадка в туристический класс, могу я предложить вам что-нибудь, мсье? Сок? Бокал шампанского?

Я отказался, и он удалился с высокомерным видом, а я решил подремать до взлета. Мои нервы были на пределе, и это отнимало у меня последние силы.

— Пристегните ремень, — прозвучал у моего уха мужской голос. — Мы взлетаем.

— М-м? — промычал я, встрепенувшись. — Спасибо… — и взглянул на предупредительного пассажира, который занял кресло рядом со мной. — Гиацинт!

Он рассмеялся:

— Видели бы вы сейчас свое лицо!

— Мсье, будьте добры, пристегнитесь, — любезно сказала подошедшая стюардесса.

Я послушно пристегнул ремень, а когда она удалилась, с трудом удержался, чтобы не схватить своего соседа за шиворот.

— Где Ганс и Амина? — грозно спросил я.

— Успокойтесь, доктор Лафет, — ответил он и взглянул на часы. — Они в полном здравии и должны через час приземлиться в Париже.

— Почему Ганс не отвечал на телефонные звонки? Я пытался дозвониться до него два дня.

— Мобильная связь в резиденции Гелиоса отсутствует. Разве вы забыли об этом?

— Он мог бы сам позвонить мне! Я с ума сходил от беспокойства.

— Мы запретили ему звонить из соображений безопасности. Нельзя было рисковать, передавая информацию о месте, где они находились.

Самолет взлетел, и я подождал, когда мы отстегнем ремни и сядем удобно, чтобы продолжить разговор. Гиацинт взял бокал шампанского, который ему предложила стюардесса, а я попросил у нее холодного чаю.

— Так что там произошло? — спросил я.

— Не так громко, доктор Лафет.

— Отвечайте!

— Гелиос забрал доспехи, сейчас они в надежном месте.

— В греческих военных лабораториях?

— Конечно, нет! Они у Гелиоса, в соответствии с соглашением, заключенным с их секретной службой.

— Как вы смогли подчинить себе секретные службы и замять дело?

— У Гелиоса имелись веские доводы и необходимые связи. И не спрашивайте меня какие. Я не знаю.

— Армия оцепила весь сектор.

— Я знаю. Девять трупов фанатичных исследователей в тайной лаборатории — это, надо понимать, серьезно. Нет! — сказал он, видя, что я хочу что-то спросить. — Никаких вопросов на эту тему.

— Но почему они так тщательно изучали доспехи?

Он пожал плечами.

— Неужели мне не дозволено после всего пережитого узнать хотя бы часть правды?

— Скажу вам только, что нельзя было допустить, чтобы эти доспехи попали в чужие руки. Но теперь эта опасность миновала.

— Но что в них такого необыкновенного, кроме эпохи, в которую они созданы?

— Способ, которым они изготовлены, — доверительно сказал он.

— И это именно то, что Гелиос хочет выяснить?

— Совершенно верно.

— Зачем?

— У него есть свои основания.

Я устало усмехнулся.

— Ваша небольшая операция с боевой группой оказалась очень впечатляющей, — сказал я после минутного молчания.

— Микаэл получил приказ ничего не предпринимать самостоятельно и ждать нас, — сказал он, отводя взгляд. — Гелиос ему не очень доверял. Вы не должны были идти туда одни. Мы и мысли не могли допустить, что он осмелится нарушить приказ. Это было безумием. Вам повезло, что мы подоспели вовремя.

— Теперь я понимаю…

— Во время своей последней миссии в Мексике он совершил серьезный промах. Гелиос хотел отстранить его на какое-то время, но Микаэл предпочел продолжать, пусть даже с риском погибнуть. Вот почему он стремился защищать вас в Турции. Я думаю, он бы не перенес, если бы его отстранили. Он хотел доказать, что еще стоит чего-то. Мне очень жаль, Морган. Он не должен был нарушать указания Гелиоса. Нужно потерять разум, чтобы решиться на такое, — добавил он с дрожью в голосе. — Кстати… — Он протянул мне визитную карточку.

— Что это?

— Место, где вы найдете своего брата. У нас же было с вами соглашение.

— В Коринфе? — выдохнул я. — Он не покидал его с тех самых пор…

Стюардесса принесла нам ужин, но я был не в силах проглотить ни кусочка.

— Вон они!

Крик Ганса и Амины заставил меня вздрогнуть. Они ждали нас на площадке для выхода пассажиров аэропорта Орли в компании с элегантной женщиной в брючном костюме, которую Гиацинт мне представил как Акезу…

Мои друзья буквально набросились на меня, и я не отважился оттолкнуть их, хоть и испытывал сильную боль.

— Акеза сказала нам, что ты схлопотал пулю! — теребил меня Ганс. — И как? Расскажи! Давай! Мы не могли тебе позвонить. Слишком рискованно было…

— Ганс, — вмешалась Амина, — он устал! Дай ему время опомниться.

Гиацинт улыбнулся, а его коллега добродушно покачала головой.

— Итак, куда мы едем? — спросила она.

— Сначала к Моргану, чтобы все обсудить. А там будет видно.

— Акеза нас уже проинструктировала, что мы должны говорить и что нет, — недовольно пробормотал Ганс.

— Напоминание никогда не вредно.

Мы направились к парковке — Амина и Ганс совсем замучили меня вопросами — и наконец, разместившись в роскошной «БМВ» Акезы, двинулись в Париж. Вонь от выхлопных газов, гул клаксонов и отравленный парижский воздух… Господи, какое это счастье!

12

На следующий день в девять часов утра Амина позвонила у моей двери. Я только что вышел из душа и был взволнован больше, чем какой-нибудь юнец перед первым свиданием.

А до этого, ровно в восемь, пришел Людвиг за своим внуком, который ночевал у меня, и я на минуту даже подумал, что он сейчас расплачется от облегчения. За тот час, что он пробыл у меня, Ганс, конечно, рассказал ему всякие небылицы, выдуманные Гиацинтом и Акезой.

— Ты еще не готов?

Я пригласил ее войти и закрутился как белка в колесе. Я не знал, где мои трусы, где верхняя одежда, где ванная комната, короче, не знал, где я, на какой планете.

— Морган! Успокойся. Можно подумать, что ты принял допинг. Тебя не пропустят в аэропорту.

— Ты уверена, что хочешь лететь со мной?

— Конечно. Давай, одевайся.

Через два часа наш самолет вылетал в Грецию, а нам еще предстояло выстоять очередь на регистрацию.

— Ты действительно будешь работать на Гелиоса? — натягивая джинсы, спросил я, чтобы перевести разговор.

Акеза предложила Амине поработать с группой сотрудников архива, которые косвенно помогли нам в наших расследованиях.

— Я обожаю копаться в архивах и библиотеках, это правда, но боюсь оказаться не на высоте. Вчера вечером я встретилась с их парижским руководством. Все, что я сумела сделать до сих пор, мне кажется ничтожным по сравнению с материалами, которыми они занимаются. Если бы ты видел, какими возможностями они располагают… Это просто непостижимо!

— А именно?

Она поджала губы со смущенной улыбкой и помотала головой:

— Я не могу рассказывать, ты прекрасно это знаешь.

Немного раздосадованный, я все же согласно кивнул.

Без сомнения, Гелиос умел выбирать сотрудников, и скромность была самым важным их качеством.

— Думаю, я уже готов.

— Можно подумать, что ты собрался к дантисту!

— Как ты думаешь, он меня узнает? — с тревогой спросил я.

— Уверена в этом. Ладно, пошли.

Я взял свою дорожную сумку, и мы торопливо спустились по лестнице. У подъезда нас ждало такси, которое взяла моя спутница, и я с бьющимся сердцем сел в машину. Я скоро увижу Этти…

В аэропорту Орли пассажиров было так много, что регистрация на рейс в Афины продлилась целую вечность. У нас с собой была только спортивная сумка с вещами для Этти, потому что мы собирались уже вечером вернуться вместе с ним. В сумку я сунул его любимые вещи и несколько журналов, чтобы снять у него возбуждение во время полета. Как сказал мне Гиацинт, у него случаются внезапные приступы гнева или возбуждения. Я в ужас приходил при одной мысли, что он устроит нам сцену в автобусе или в самолете, ведь я понятия не имел, как реагировать и что делать, чтобы успокоить его. А что если он откажется садиться в самолет?

— Врачи скажут тебе, что делать, — постаралась успокоить меня Амина, когда мы ехали в автобусе в Коринф, что километрах в ста от Афин.

— Да, наверное, ты права.

— Успокойся, Морган. Все пройдет прекрасно, нет ни малейшего повода волноваться, даже наоборот. Подумай, как он будет счастлив увидеть тебя.

Группа итальянских студентов, у которых в это время были каникулы, пропели песенку собственного сочинения о проститутках и богинях. Амина смеялась до слез. По всей вероятности, они были студентами-историками. В античные времена Коринф славился своими жрицами любви, служительницами храма Афродиты.

— Смена подает надежду! — пошутила она.

Мне хотелосьразделить ее веселье, но я не мог. Мой взгляд был прикован к Сароническому заливу, вдоль которого мы ехали, и я терзался до самой Мегары. Там в автобус вошла группа местного фольклорного ансамбля, и мне удалось немного отвлечься, а в конце дня мы приехали в Коринф.

— Господи, какая жара! — вздохнула Амина, выйдя из автобуса, где воздух охлаждался кондиционером.

Мы забрали из багажного отделения автобуса нашу сумку и направились к ближайшей стоянке такси. Коринф вывернул мне душу. Да и как могло быть иначе? Слишком тяжелы были воспоминания.

— Ты в порядке, Морган? — спросила Амина, обеспокоенная моей внезапной бледностью.

Я молча покачал головой, пытаясь изобразить улыбку, и свободной рукой обнял ее за плечи.

Я был счастлив, что она рядом, благодарен ей за то, что она решила поехать со мной. Если бы мне не с кем было поговорить и поделиться своей тревогой, я бы просто не выдержал.

Однако когда мы стояли в очереди на такси, мужество покинуло меня.

— Может, ты хочешь, чтобы мы сначала зашли куда-нибудь перекусить? — спросил я, в душе молясь, чтобы она сказала «да».

Амина искоса бросила на меня взгляд и сжала мою руку.

— Чем скорее мы его увидим, тем скорее ты успокоишься, — мягко сказала она. — Садись, потом я. — И открыла дверцу «мерседеса».

Я сел в машину и протянул водителю визитную карточку клиники, которая находилась на окраине города — в частном владении на приморском бульваре.

— Красивый уголок! — заметил таксист. — У вас там родственник?

«Нет, просто я обожаю посещать приюты для душевнобольных…» — с горечью подумал я.

— Да, — вместо меня ответила Амина, — но мы никогда там не были.

— Знаете, клиника Кристофиаса очень известна. Она находится в необыкновенно красивом месте. Там моя бабушка, и это стоило моему отцу сумасшедших денег! Вы хорошо говорите по-гречески, у вас здесь есть родственники?

Всю дорогу они продолжали добродушно беседовать, я же не принимал участия в разговоре, снедаемый тревогой, которая еще более усилилась, когда машина остановилась на стоянке клиники.

— Ну вот и приехали! Красиво, не правда ли? Я же вам говорил.

Я опустил стекло, достал сигарету и закурил. Страх парализовал меня. Я боялся увидеть брата, боялся, что он меня не узнает, боялся, что не смогу заниматься им, — боялся всего.

— Все будет хорошо, Морган, — подбодрила меня Амина. — Вот увидишь.

Шофер смотрел на нас в зеркальце заднего вила с сочувствием. Здоровый детина и дрожит, словно девица, — должно быть, впечатляющее зрелище.

— Спокойно докурите свою сигарету, мсье, — сказал он, выключая счетчик и тоже закуривая. — Торопиться некуда, вы же знаете. Здесь не Афины. Мы другие, мы умеем жить не торопясь.

Я благодарно улыбнулся ему и окинул взглядом огромный тенистый парк, вдохнув йодистый воздух. Воспользовавшись вечерней прохладой, правда, весьма относительной, медики вывели больных на прогулку. Какая-то женщина, качая головой, разговаривала сама с собой, а подросток с помощью санитарки складывал на траве кубики. Остальные под присмотром санитаров в голубых халатах ходили, широко размахивая руками.

Я отвернулся, не в силах вынести это зрелище. Нет, мой брат не мог походить на них. Только не он, только не Этти…

Амина обняла меня за плечи.

— Хочешь, я пойду узнаю? И скажу тебе, в каком он состоянии.

— Подождите нас здесь, — попросил я водителя, выходя из машины.

— Конечно, мсье.

Амина сжала мне локоть.

Мы прошли по небольшой аллее, покрытой гравием, до входа в здание клиники; я смотрел прямо перед собой, чтобы не видеть больных.

В холле мы направились к медицинской сестре, которая сидела за столиком и что-то обсуждала с врачом.

— Мсье? — любезно обратилась она ко мне.

— Я… я приехал за своим братом. — с трудом выговорил я.

— Как его зовут, мсье?

— Этти. Простите, Лафет. Этти Лафет, — пробормотал я, протягивая свое удостоверение личности.

Врач примерно моего возраста, что стоял, облокотившись на стол, рядом с ней, с радостным выражением лица повернулся ко мне.

— Вы Морган, не так ли? — спросил он.

— Да. С кем имею честь?

Его лицо расплылось в широкой улыбке.

— Простите. — Он с жаром пожал мою протянутую руку. — Я доктор Апостолос Яннитсис. Этти — один из моих пациентов. Ваш коллега предупредил меня о вашем приезде.

— Мой коллега?

— Гиацинт Бертинелли.

— О…

— А ваш отец говорил, что вы не желали видеть своего брата! Пойдемте, профессор, я провожу вас в его комнату.

— Спасибо. — С бьющимся сердцем я пошел за ним. — Бернар Лешоссер не был нашим отцом, доктор Яннитсис, он…

— Я говорю об Антуане Лафете, — не дал он мне договорить.

Я замер посреди холла.

— Мой отец не мог сказать вам такое. Он не знал, что Этти находится у вас.

Врач скривился.

— Послушайте, я не знаю, почему Бертран Лешоссер выдавал себя за моего отца, но уверяю вас, что ни отец, ни я не знали о том, что он у вас. Иначе мы уже давно бы приехали за ним, поверьте мне.

Апостолос Яннитсис провел языком по зубам и, казалось, задумался.

— Кто сказал вам, что ваш брат у нас?

— Мой коллега отыскал его след после смерти Лешоссера, — ответил я чистую правду. — Профессор Лешоссер оплачивал его пансион.

— Я, кажется, начинаю понимать… — тихо сказал он и подтолкнул меня к небольшой скамейке из тикового дерева. — Давайте присядем, вы не возражаете?

Я сел, Амина — рядом со мной, а врач склонился к нам.

— Бертран Лешоссер — да будет земля ему пухом! — сопровождал вашего отца, когда тот привез к нам Этти. Он выходил из глубокой комы и…

— Это невозможно!

Врач сделал протестующий жест, но я продолжил:

— Мой отец и я думали, что Этти мертв.

Яннитсис устало покачал головой.

— Подождите минутку, прошу вас.

Он вернулся к столику и перекинулся несколькими словами с медицинской сестрой, которая встала с кресла, чтобы поискать что-то в шкафу, забитом папками. Потом выдвинул красный ящик, откуда достал какую-то папку и, подойдя к нам, протянул ее мне и сел рядом.

— Речь идет об Антуане Лафете? — спросил он.

Фотокопия удостоверения личности была пришпилена к папке, и на фотографии был мой отец, улыбающийся в объектив. А на регистрационной карточке стояла его подпись.

Папка выпала у меня из рук. Мне казалось, что мне выстрелили прямо в грудь. Если бы я не сидел, думаю, ноги не удержали бы меня.

— Это он… — уронил я беззвучно.

Врач спокойно собрал с пола рассыпавшиеся страницы, вложил в папку и отнес ее на место. Снова обменявшись несколькими словами с медсестрой, на лице которой выразилось изумление, он вернулся к нам.

— Морган? — с беспокойством окликнул он меня. — Как вы, ничего?

Я кивнул со сжатыми до боли челюстями. Удивление и непонимание сменились тяжким гневом. Он клокотал во мне с чудовищной силой. Если бы мой отец в этот момент находился рядом, я, наверное, мог бы задушить его собственными руками.

— Какой подлец…

Яннитсис, успокаивая, сжал мне предплечье.

— Профессор Лафет… В какое бы замешательство ни привело вас поведение вашего отца, в нем нет ничего необычного. Многие люди считают, что семье гораздо легче пережить смерть близкого человека, чем его умственную неполноценность, быть может, неизлечимую.

— Доктор, — спросила Амина, — если Антуан Лафет доверил вам своего сына, почему его пребывание здесь оплачивал профессор Лешоссер?

Врач развел руками.

— В этом он твердо стоял на своем, но почему, я не знаю.

— Несчастье с Этти случилось на раскопках, которыми руководил Бертран, — сквозь зубы процедил я.

Апостолос Яннитсис покачал головой.

— Видно… я не был информирован о деталях.

— Когда мой отец приезжал к Этти в последний раз? — поинтересовался я.

— В мае, в день его рождения. Вот тогда он сказал нам, кто такой Морган, которого ваш брат непрерывно зовет.

Амина вскочила и повернулась к нам спиной.

— Мсье Лафет сказал мне, что вы отказываетесь видеть Этти в таком состоянии. Когда ваш коллега приехал предупредить меня о вашем приезде, я решил, что вы передумали, как часто бывает в подобных случаях.

— Гиацинт…

— Он провел много времени с Этти, когда тот начал выходить из комы. А теперь, когда вы здесь, я убежден, что… Ах, вот и он, легок на помине!

Я проследил за его взглядом, и сердце мое бешено забилось. Держась за руку медицинской сестры, которая нас встретила и, по-видимому, сходила за ним, в белой пижаме, застыв и вытаращив глаза от потрясения, стоял Этти. Его не очень длинные волосы аккуратными кольцами спадали на шею, черты лица были все такими же мягкими, и держался он с прежним достоинством.

Он сделал нерешительный шаг в мою сторону, но словно глыба льда придавила мои ноги к полу. От волнения я не мог пошевелиться.

— Мор… ган… — произнес в полной тишине Этти.

Наконец я вскочил с кресла и, бросившись к нему, прижал к своей груди.

— Этти…

— Морган!

— Успокойся, уже все, я здесь… Уже все…

Он цеплялся за меня, словно боясь, как бы я не исчез. Уткнувшись лицом в его тонкую шею, я вдыхал привычный запах его смуглой кожи. Это был прежний Этти. Он был, как прежде, моим братом. И что из того, даже если у него есть некоторые проблемы с речью и кое-какие странности?

— Морган… увези меня… домой. Я хочу вернуться… домой.

Дверь открылась, и появился мой отец в черном кимоно.

— Морган…

Он в замешательстве застыл на несколько секунд, потом лицо его осветилось улыбкой, удивление сменилось облегчением.

— Пусть будут благословенны все боги, — пробормотал он, и глаза его увлажнились. — Людвиг сказал мне, что ты вернулся, но когда я попытался дозвониться до тебя, я… Впрочем, не важно, теперь ты здесь. Господи, откуда ты взялся?

Едва самолет приземлился, как я поспешил к нему, не теряя времени, чтобы привести себя в приличный вид. Неумытый, плохо выбритый, с воспаленными глазами, впавшими щеками и спутанными волосами я, должно быть, походил на бродягу.

Протянув руки, отец сделал шаг вперед, чтобы обнять меня, но меня охватила слепая ярость. Моя рука, помимо моей воли, поднялась и упала на его щеку.

— Подлец!

Отец в недоумении уставился на меня, прижимая к щеке руку, не решаясь поверить в то, что я, его сын, дал ему пощечину.

— Морган… что с тобой? — дрожащим голосом проговорил он.

Я грубо, так, что он чуть не упал, затолкал его в квартиру и изо всех сил шарахнул ногой, закрывая, дверь.

— Ты сказал мне, что он мертв! — орал я, с трудом сдерживаясь, чтобы снова не ударить его. — Ты сказал мне, что он мертв, а сам оставил его гнить в приюте для душевнобольных в Греции!

С ошалелым видом он попятился в гостиную, тряся головой и не спуская с меня глаз.

— Что… о чем ты говоришь?

Я подскочил к нему, схватил его за ворот кимоно и прижал к книжному шкафу, опрокинув древнюю китайскую вазу, которая в куски разлетелась на паркете.

— Почему? — кричал я ему в самое ухо. — Почему ты сказал мне, что он мертв?

— Ты задушишь меня, — жалобно простонал он с искаженным лицом.

Я отпустил его с чувством отвращения, и он глубоко вздохнул, потирая горло.

— Ты еще смеешь называть себя его отцом! Ты не лучше тех, от кого ты его увез!

— Морган… Морган… — со слезами на глазах слабым голосом твердил он и с мольбой протянул ко мне руку, но я брезгливо оттолкнул ее.

— Никогда больше не смей даже прикоснуться ко мне! — Я достал из кармана джинсов разрешение на выход Этти из клиники и протянул ему: — Сейчас ты это подпишешь и исчезнешь из нашей жизни. Я не хочу больше видеть тебя или слышать о тебе, а если ты приблизишься к Этти или попытаешься снова упрятать его… то, клянусь, я тебя убью!

Он с трудом дотащился до дивана, буквально свалился на него, и я услышал его рыдания.

— Подпиши! — приказал я, протягивая ему бумагу.

Он поднял голову, и я был потрясен его видом, его блуждающим взглядом, его морщинистым лицом, по которому катились слезы. Отцу было семьдесят два года. Я впервые осознал, что он уже старик. Когда я думал о нем, в моем воображении рисовался высокий крепкий здоровяк с блестящими седыми волосами и громким голосом, но сейчас я увидел, что отец уже не был тем человеком. Его руки стали узловатыми, покрытыми темными пятнами, как, впрочем, и его лицо. Кожа на груди и руках, там, где некогда были крепкие мышцы, сморщилась, а шея напоминала моток плотно скрученного каната. Всегда элегантно одетый, жизнерадостный и подвижный, как подросток, он обычно создавал обманчивое впечатление мужчины еще не старого, но сейчас, на этом диване, в просторном растрепанном кимоно, передо мной был дрожащий от страха старик.

— Подпиши, — повторил я, чувствуя во рту горечь.

— Нет, Морган.

— Подпиши, или я больше ни за что не отвечаю!

Он медленно поднялся, глядя мне прямо в глаза. И вдруг снова стал прежним — гордым, решительным, и если бы я не был в такой ярости, то, думаю, предусмотрительно отступил бы от него на шаг.

— Я ничего не подпишу тебе! В свое время я принял решение, что один буду нести эту ношу, потому что не желал видеть, как ты погубишь свою карьеру, ухаживая за инвалидом, и не изменю своего мнения, даже если ты переломаешь мне, одну за другой, все кости.

Если бы он дал мне пощечину, я не пришел бы в большее смятение.

— Этти — мой брат…

— Этти — мой сын. И ты тоже. У меня есть обязательства по отношению к вам, и я не стану уклоняться от них.

Я хотел было возразить ему, но он жестом остановил меня.

— Я отказываюсь ломать жизнь одному, чтобы облегчить ее другому, Морган. И если бы на его месте оказался ты, я поступил бы точно так же.

— Ты поломал обе жизни, разлучив нас! Неужели ты не понимаешь?

Он с грустью покачал головой:

— Этти уже не тот молодой человек, с которым ты делил свою юность и озорничал, Морган. Он нуждается в уходе и постоянном внимании.

— Он сильно изменился к лучшему с тех пор, как ты видел его в последний раз. И улучшение было бы еще значительнее, если бы ты почаще навещал его, — не удержавшись, добавил я.

— Ты думаешь, что отцу легко видеть сына в таком состоянии? Ты считаешь, что я могу часами оставаться с ним, не расплакавшись и не проклиная все на свете? Может быть, я буду проклят за это, чего наверняка заслуживаю, но это выше моих сил.

— А я на это способен, поэтому подпиши мне эту расписку!

Он сделал несколько шагов по комнате, сутулясь, словно приступ энергии, которым он только что был охвачен, вдруг растворился вместе с его протестом.

— Морган… как ты можешь им заниматься? Ты не психиатр и не медицинская сестра. Тебе придется следить за ним, кормить его, постоянно находиться с ним и…

— Папа, — прервал я его, схватив за руку, — Этти делает большие успехи, я же сказал тебе. Я провел с ним весь вчерашний вечер и сегодняшнее утро. Он сам встал, сам поел, убрал свою комнату, причесался, он разговаривает, смеется и более эмоционален, чем ты и я. Слов нет, он нуждается в поддержке, и нужно время, чтобы он восстановился после долгих месяцев комы.

— Время? Сколько времени, Морган? Шесть месяцев? Десять лет? У тебя многообещающая карьера, и ты так молод! Если ты теперь посвятишь себя заботе об Этти, это будет концом для тебя, потому что ты не сможешь оставлять его одного ни на минуту. Ты что, всерьез собираешься брать его с собой в Лувр или на раскопки? Нет, мой мальчик. Тогда что? На что вы будете жить?

— Те деньги, которые ты платишь клинике, с лихвой покроют наши расходы.

— Мне семьдесят два года, Морган. Я могу завтра умереть. Конечно, у меня есть деньги, и ты по праву получишь их, но представь себе, что Этти не поправится. Даже если ты до последней безделушки продашь свое наследство, вы не сможете жить на него до конца жизни!

Я отпустил его и тяжелым шагом подошел к окну, словно небо вдруг обрушилось мне на плечи.

— Морган, ты думаешь, что я принял решение, не обдумав его всесторонне? Не проходит ночи, чтобы я не спрашивал себя, не забыл ли я чего-нибудь, не упустил ли какой-то возможности, пусть даже самой ничтожной.

Я прижался лбом к стеклу. За окном солнце уже клонилось к закату, люди после рабочего дня спокойно возвращались домой, к своим семьям. Несколько туристов бродили по улице, две девушки щебетали около витрины кондитерской, гладя огромного добродушного пса, который терпеливо ждал свою хозяйку, сторожа нагруженную продуктами машину.

— Я пообещал ему, папа… — пробормотал я. — Я пообещал ему забрать его оттуда.

Отец глубоко вздохнул и положил руку мне на затылок, чтобы помассировать шею, как он делал это всегда, когда я был чем-нибудь удручен.

— Если он не поправится, Морган, ты будешь упрекать его, что он поломал тебе жизнь. Не возражай, это свойственно человеку. Вы будете упрекать друг друга и оба — страдать.

Я, не отвечая, смотрел в пустоту.

— Хорошо… В таком случае давай попробуем.

Я с бьющимся сердцем повернулся к нему.

— Пять или шесть месяцев, — сказал он с ободряющей улыбкой. — Тебя устраивает? Посмотрим, даст ли это что-нибудь.

Я взволнованно кивнул:

— Спасибо.

— Но если мы увидим, что никакого улучшения нет, я хочу, чтобы ты оставил свою нелепую работу в Лувре и вернулся к серьезным исследованиям и лекциям. Ты понял меня?

— Соглашение заключено, — сказал я, позволяя ему обнять меня.

— Ничто не помешает тебе время от времени забирать брата из клиники, — тихо сказал он, приглаживая мои спутавшиеся волосы. — Может, даже увезти его на каникулы, почему бы нет?

Я невольно улыбнулся:

— Как всегда, последнее слово за тобой. Ты никогда не изменишься, папа…

Но как бы ни было трудно признать это, я понимал, что он прав.

Роясь в шкафах в поисках одежды для Этти, я слышал, как в кухне ворчал отец:

— Морган! С каких пор ты живешь в такой берлоге?

— У меня нет времени.

— В шкафах пусто! Когда в последний раз ты покупал продукты?

— Не помню.

Он выскочил в коридор с коробкой печенья в руке. Несмотря на возраст, ему еще удавалось выглядеть элегантным в джинсах и хлопчатобумажной рубашке с короткими рукавами.

— Уже восемь месяцев, как просрочено, — сказал он с гримасой отвращения.

Выбирая для Этти широкие льняные брюки, какие он любил, я раздраженно возвел взгляд к потолку.

— Вечером, когда вернемся, я приведу все в порядок.

— Нет, мой мальчик. Мы приведем все в порядок сейчас. И купим продукты.

— Папа! Уже половина десятого, а самолет приземляется в тринадцать часов.

— Поэтому ты хочешь привезти Этти в этот хаос. А если он так же придирчив, как раньше? И чем ты рассчитываешь накормить его? Просроченными вафлями и… А это что такое?! — воскликнул он, хватая корзинку с фруктами, где лежал единственный сгнивший банан.

Я поморщился.

— Я не пойду в банк, а ты приготовься как следует потрудиться. И раз уж я здесь, — добавил он, беря телефонную трубку, — скажи, у тебя денег достаточно?

— Думаю, да.

— Э-э, проверь, черт возьми! О, ясно, это твой брат занимался здесь всем!

Я прикусил язык, чтобы не ответить резкостью, и вспомнил, почему мы с Этти решили в свое время покинуть отцовский дом, как только получили университетские дипломы.

Пока папа звонил управляющему банком, я набрал на мобильнике номер своего банка.

«Нажмите на кнопку со звездочкой… наберите номер вашего счета и нажмите на диез… наберите ваш личный код… На сегодняшний день остаток на вашем счете составляет триста одну тысячу двести пятьдесят девять евро и восемьдесят два сантима…»

Я поперхнулся дымом от сигареты, а отец нахмурился.

— У тебя такая значительная задолженность? — прошептал он, указывая на экран телефона.

Я махнул рукой, замотал головой и попросил подтверждения сальдо.

«…остаток составляет триста одну тысячу двести пятьдесят девять евро и восемьдесят два сантима. Чтобы получить детальный обзор последних операций, нажмите на цифру один…»

С бьющимся сердцем я нажал на единицу, и синтетический голос монотонно и отчетливо произнес:

«28 июня… расход… удержание… сто двадцать четыре евро пятьдесят два сантима… 2 июля… расход… удержание… восемьдесят семь евро пятьдесят сантимов… 6 июля… поступление… „Наши поздравления, Гелиос“… триста тысяч евро… 7 июля…»

Ошеломленный, я отключил телефон и увидел, что отец подзывает меня рукой.

— Одну минуту, мадам Шасье, вот и он. — Прикрыв микрофон ладонью, он спросил меня: — Сколько тебе перевести?

— Нисколько, — тупо ответил я. — Мне с лихвой хватит.

Я опустился на диван, а отец положил трубку, так и не позвонив в клинику. Триста тысяч евро… Теперь я понимал, почему люди Гелиоса были счастливы работать на него.

— Так что? — спросил отец, и я от неожиданности вздрогнул. — Пойдем за покупками?

Я последовал за ним до небольшого супермаркета, который находился неподалеку от дома, и мы вернулись, нагруженные как мулы. Папа все еще не мог опомниться.

— Два миллиона франков… Господи… Если этот человек и остальным так платит, он, должно быть, чертовски богат!

— Я не собирался говорить тебе о нем, — сказал я.

— Знаю, знаю. Я не спрашиваю тебя, кто он.

— Я сам бы хотел это узнать.

— Заметь, два миллиона франков за пулю в бок — не такая высокая плата!

Мы уже собрались подняться по лестнице, как нас окликнула консьержка:

— Мсье Лафет, ваша корреспонденция! О, мсье Лафет-отец, какая радость видеть вас! Как вы поживаете?

Я поморщился. Пакеты были тяжелые, а мой шов побаливал.

— Мадам Ризоти… нам тяжело…

— Да, да, — сказала она, суя мне в руку конверт. — Кстати, я все еще храню вашу маленькую маску, — крикнула она нам вслед с нижней площадки лестницы. — Она очаровательна. И так реалистична. Все спрашивают, откуда она.

Мой отец прыснул со смеху и склонился над перилами.

— Из одной деревушки на Амазонке, дорогая мадам. В этих чертовых джунглях я едва спасся от тигра.

— Правда?

— Да. Только там еще можно встретить племя каннибалов, способных сделать маски, достойные этого названия.

Я услышал, как консьержка вскрикнула от ужаса, и уже не смог больше удерживаться от смеха.

— Это было здорово, — сказал я, вставляя ключ в замочную скважину. — Сразу видно, что ты не сталкиваешься с ней каждый день. Тигры на Амазонке…

— А ты знаешь, я немало заплатил за эту штуку. Я отыскал ее у одного старьевщика в Канаде.

Я поставил пакеты в кухне и принялся раскладывать наши покупки в шкафчиках, а отец в это время перебирал мою корреспонденцию.

— Открытка от… Бенедикты? О, ты никогда мне не рассказывал о ней.

— Сотрудница отеля.

— Городской телефон опять подорожал. Скоро он будет дороже, чем сотовая связь. А-а, встреча для переговоров о бойлерной. Она работает?

— Нет, немного барахлит. Прикрепи это на холодильник.

— Ладно…

— А еще что?

Я поднял голову и увидел, что отец с недоуменным видом опустился на стул.

— Что это?

— Имущество Бертрана было продано на торгах, — сказал он угасшим голосом, протягивая мне большой, формата А4, конверт.

— Счетная палата недавно сунула свой нос в счета Лувра, — сказал я, пробегая глазами официальную бумагу. — Им, этим канальям, придется выскрести все до последнего сантима, чтобы заткнуть дыры. Если бы бедняга Бертран знал, чему послужит его имущество… — Я поморщился. — Иными словами, я не вижу, каким образом все это касается меня. Это из Лувра?

Отец осмотрел конверт со всех сторон и пожал плечами.

— На конверте только твое имя. Ни марки, ни адреса.

Я полистал каталог торгов, что был в конверте, и на странице, где содержалось описание дома Бертрана с фотографиями, увидел прикрепленный маленький листок. Когда я понял, что это, мне пришлось сесть, чтобы не грохнуться на пол.

— Что такое? — встревоженно спросил отец.

Не в силах произнести ни слова, я протянул ему документы. Акт о продаже, признанный законным регистрационной палатой, где значилось имя нового владельца дома Бертрана — мое.

ЭПИЛОГ

— Приехали! — крикнул Ганс, спеша к нам, чтобы достать вещи из багажника моего сияющего новенького внедорожника, который открыла Амина.

Была середина июля, и аромат лесов Фонтенбло окутывал весь Барбизон.

— Балюстраду уже починили, — заметил отец, выходя из дома. — Им надо еще немного времени, чтобы укрепить несколько камней.

Громкий стук заставил нас обернуться, и я расхохотался. Этти возмущенно стучал в заднее стекло машины с выражением детской обиды на лице. Я отстегнул ремень безопасности и открыл дверцу.

— Извини.

Этти повел плечами и выбрался из машины, с пренебрежением глядя на меня.

— Я не собирался… выпрыгивать на дорогу!

— Вот он!

Мадлен в фартуке, повязанном вокруг бедер, тоже вышла из дома навстречу нам. Брат испуганно прижался ко мне. Я обнял его за плечи, успокаивая.

— Этти, это Мадлен. Она будет заниматься тобой. И нами, в конце концов.

— Добрый… день, — боязливо произнес Этти, протягивая ей руку.

Мадлен потребовалось необыкновенное мастерство, чтобы обаять Этти под скептическим взглядом моего отца, но уже через пятнадцать минут Этти был завоеван и снова начал улыбаться своей доброй улыбкой.

— Идем, Ганс проводит тебя в твою комнату, и ты скажешь мне, как ты хочешь ее обустроить, — сказала Мадлен.

Она взяла его за руку и повела на второй этаж, а брат в восхищении оглядел все вокруг. Солнце светило через витражи, покрывая его разноцветными пятнами.

— Вот здесь комната Моргана, а здесь… посмотри. — Ганс подтолкнул его в комнату, которая некогда предназначалась для друзей. — Вот это твой уголок. Я даже приволок сюда ту индусскую штуку, что была у тебя в Париже, — добавил он, показывая на маленький жертвенник, который он с великими предосторожностями перевез.

Этти улыбкой поблагодарил его и осторожно сел на кровать.

— Маленькая, — сказал он, вытягиваясь на ней.

— Маленькая? — вмешался отец. — Она больше, чем та, что была у тебя в клинике.

— Да…

— Тебе нравится? — спросил Ганс.

Брат рывком поднялся и вышел из комнаты, прошел через коридор и остановился на верху лестницы, откуда можно было видеть интерьер всего жилища. Я подошел к нему и обнял его за плечи.

— Добро пожаловать домой, Этти.

— Это… твой дом?

— Наш дом. Настоящий дом, о каком ты мечтал, с чердаком и садом.

— Наш… дом…

Когда мы разобрались со своими вещами, Мадлен подала ужин, который вполне удовлетворил моего отца, известного гурмана, что не помешало ему два раза приложиться к пирожным. Амина, Ганс и отец разошлись по комнатам незадолго до полуночи с коробками печенья, а Мадлен, убедившись, что Этти ни в чем не нуждается, отправилась к себе домой — она жила в пятидесяти метрах от нашего дома. Нашего дома… я еще не вполне осознал, что с нами произошло.

Я вышел в сад покурить и, подняв взгляд, через занавески увидел силуэт Этти. Он раскладывал свои вещи в шкафах.

«Все такой же одержимый…»

Но в этом было и нечто успокаивающее — свидетельство того, что травма, которую он перенес, не изменила его. Он сохранил почти все свои навыки, я в этом убедился. Значит, все дело во времени.

Я уже намеревался пойти лечь, как зазвонил мой телефон.

— Морган?

— Гелиос…

— Это правда, что Этти покинул свои пенаты ради нового дома?

Мои губы растянулись в улыбке.

— Не знаю, должен ли я благодарить вас за этот подарок или же проклинать за то, что мне пришлось перенести?

— Разве я не уверял вас, что вы не пожалеете, согласившись работать на меня?

— Доктор Яннитсис поклялся мне всеми великими богами, что ни один иностранец, кроме Гиацинта, не приходил навестить Этти. Как смогли вы пройти незамеченным при такой охране в каждом коридоре?

— Знаете ли, скромность не самая малая часть моих достоинств.

— Кто вы? И зачем вы ищете все эти предметы?

— Гиацинт прав, профессор. Вы задаете слишком много вопросов.

— Которые всегда остаются без ответа.

— Со временем, когда я лучше узнаю вас… А пока отдыхайте и занимайтесь своим братом. Упразднение вашей должности в Лувре получается весьма кстати.

— Это ваша работа?

— Нет. Но во всяком случае, вы заслуживаете большего, чем эта должность. Вы из породы победителей, профессор, и мне нужны такие люди, как вы.

— Это что, предложение?

— Вы выдержали испытания. У вас есть планы на ближайшую весну?

— Что вы предлагаете?

— Охоту за сокровищами. Точнее, за античной маской, которую я потерял.

— Какого периода?

— Египетская.

— А если точнее?

В трубке послышался приглушенный смешок.

— Без деталей. По крайней мере сейчас. Немного терпения, Морган.

Я вздохнул.

— Гелиос… Почему Гиацинт сказал, что доспехи принадлежали вам?

— Потому, что так оно и есть.

— Я не…

— Воспользуйтесь этими несколькими месяцами, чтобы отдохнуть, Морган. Когда будет нужно, я свяжусь с вами. И передайте мои дружеские пожелания вашему брату.

— Подождите!

Но он уже отсоединился, и я в ярости швырнул телефон в траву.

— Он… сломался?

Я повернулся и увидел Этти: в пижамных брюках и босой он стоял на газоне.

— Нет, я… связь прервалась, и я его бросил.

Этти поднял телефон и протянул его мне:

— Уже поздно.

— Сейчас пойдем спать. Этти…

Он внимательно посмотрел на меня своими золотистыми глазами.

— В клинике ведь к тебе приходил один человек, правда?

Его лицо осветилось.

— Гиацинт… Он… очень… милый. Он принес мне… журналы.

— Да, он очень милый. Но ведь к тебе приходил и другой. Когда я разговаривал с тобой по телефону, помнишь?

Он кивнул.

— Иди, сядь, — позвал я, садясь на садовую скамейку.

Он сел, повернувшись ко мне лицом, я достал сигарету.

— То, о чем я должен спросить тебя, очень важно, поэтому я хочу, чтобы ты подумал, прежде чем ответить. Как выглядел этот человек?

— Высокий… сильный.

— Молодой? Старый? Брюнет? Блондин?

Казалось, брат делает неимоверные усилия, чтобы вспомнить.

— Я уже не помню, — жалобно сказал он. — Он был… красивый.

— Он один приходил в твою комнату? Никто его не видел?

— Нет. Это было… поздно.

— Он назвался Гелиосом?

— Нет.

— Он не сказал тебе, как его зовут?

— Сказал. Его зовут Гефест.

Зажигалка выпала из моих рук, я чертыхнулся.

— Ты устал. Я тоже… хочу спать, — сказал Этти.

— Да, Этти, — пробормотал я. — Пойдем.

Я взял его за руку, мы вернулись в дом, и, закрывая дверь, я увидел, что мои руки дрожат.

— С кем ты… разговаривал?

— Не знаю, Этти, — тихо сказал я. — Во всяком случае, пока не знаю…

БЛАГОДАРНОСТИ

Благодарю Морин, Стефанию, Вирджинию и Сандию за их терпение, поддержку и невероятную энергию.

Особенно благодарю также Кристину Родригес, моего старинного писаря, которая совала свой очаровательный любопытный носик в этот роман каждый раз, когда я нуждался в ней, иными словами, по три раза надень…

Примечания

1

Бен Гур — герой одноименного исторического фильма-гиганта американского режиссера У. Уайдера. — Здесь и далее, за исключением особо оговоренных, примечания переводчика.

(обратно)

2

«Неприкасаемые» — лица, принадлежащие к низшим кастам в сословно-кастовой системе Индии. Индуизм запрещает общение с «неприкасаемыми» представителям более высоких каст. В современной Индии дискриминация «неприкасаемых» запрещена.

(обратно)

3

Блюдо, приготовленное с карри, индийским соусом, из мяса, рыбы, овощей или фруктов, приправленное куркумовым корнем и разными пряностями.

(обратно)

4

Средство от моли.

(обратно)

5

Чихуахуа — мексиканская порода собак.

(обратно)

6

вид, красота (англ.).

(обратно)

7

Здесь: отжившее (англ.).

(обратно)

8

Машина, элементы которой, датированные специалистами 80-м годом до Рождества Христова, были найдены в 1900-м году на севере одноименного острова. Эксперты дружно пришли к выводу, что это очень сложный механизм, похожий на часы, способный с невероятной точностью фиксировать движение звезд. Иными словами, вычислительная машина, которой более двух тысяч лет. — Примеч. авт.

(обратно)

9

Изученные доктором Вильгельмом в 1938 году и в настоящее время (если грабители не разрушили или не украли их) хранящиеся в подвалах музея в Багдаде, эти «батареи» покрыты синеватой патиной, характерной для серебряной гальванопластики. По утверждению Марка Анже («невероятное открытие»), «разные специалисты воспроизвели батарею, используя виноградный сок в качестве электролита, и действительно получили электрический ток от 0,5 до 1,5 вольта». Судя по остаткам на месте раскопок, эти батареи, возможно, служили для покрытия серебром меди, которую потом продавали как серебро. Великолепное жульничество! — Примеч. авт.

(обратно)

10

Бахария — оазис в Ливийской пустыне, где сохранилось много древних развалин времен Римской империи.

(обратно)

11

Римские императоры Юлий Цезарь (100—44 гг. до н. э.), Калигула (12–41 гг.), а затем и Нерон (37–68 гг.) лелеяли этот проект, который был осуществлен лишь спустя века. — Примеч. авт.

(обратно)

12

Здесь: игра слов: сочетание имени и фамилии героя по-французски будет означать «покойницкая на празднике», а если фамилию прочесть наоборот, то получится «Тефаль» — название французской фирмы бытовой техники.

(обратно)

13

«Сон Нарцисса» — картина французского художника Франсуа-Ксавье Фабра (1766–1837 гг.).

(обратно)

14

Тацит, Публий Корнелий (ок. 56—120 гг.), римский историк.

(обратно)

15

Колосс Родосский — бронзовая фигура Гелиоса, бога солнца в греческой мифологии, изваянная учеником известного греческого скульптора Лисиппа Харетом в 280 году до н. э. Высотой в 32 метра, она служила маяком в родосской гавани и считалась одним из семи чудес света.

(обратно)

16

Дагобер — король Франции с 629 по 639 г.

(обратно)

17

Жертвенник (алтарь) Мира — монумент, воздвигнутый в 9 г. до н. э. в Риме на Марсовом поле в память о победах императора Августа (63 г. до н. э. — 14 г. н. э.).

(обратно)

18

Эпиналь — город во Франции, в котором с 1780 года изготавливались лубочные картинки.

(обратно)

19

Гарда — металлический щиток выпуклой формы на эфесе (рукоятке) меча, шпаги и т. д. для защиты руки.

(обратно)

20

Доспехи в античной Греции состояли из щита, каски, нагрудника и поножей — металлических щитков, закрывающих ногу от щиколотки до колена. — Примеч. авт.

(обратно)

21

Немезида — в греческой мифологии богиня возмездия, карающая за нарушение общественных и моральных норм.

(обратно)

22

Своего рода набедренная повязка-юбка, которую носят современные индийцы. — Примеч. авт.

(обратно)

23

Атриум — в Древнем Риме — главное помещение в жилом доме с естественным верхним освещением.

(обратно)

24

Верлан — вид условного языка, в котором в словах переставляются слоги.

(обратно)

25

Тейлор, Алан Джон Персивал (1906–1990) — английский историк.

(обратно)

26

Болливуд — центр кинематографии Индии.

(обратно)

27

Индийский священный текст. — Примеч. авт.

(обратно)

28

«Ригведа» — собрание преимущественно религиозных гимнов, первый известный памятник индийской литературы. Оформился к X веку до н. э.

(обратно)

29

«Веды» — древнейшие памятники индийской религиозной литературы конца II — начала I в. до н. э.

(обратно)

30

Американское издательство «Марвел-комикс», издавшее с 1961 по 1996 год восемнадцать выпусков комиксов, имевших большой успех.

(обратно)

31

Святой Грааль — священная чаша, служившая Иисусу Христу во время Тайной вечери, в которую после распятия Христа была собрана его кровь.

(обратно)

32

Будь спокоен! (англ.).

(обратно)

33

ОРА (сокр. от offre publique d'achat) — объявление о готовности купить акции какой-либо компании.

(обратно)

34

Светоний, Гай Транквилл (ок. 70 — ок. 140) — римский историк и писатель.

(обратно)

35

Облачение триумфатора он носил постоянно даже до своего похода, а иногда еще и доспехи Александра Великого, взятые из его гробницы (лат.).

(обратно)

36

Агриппа, Марк Випсаний — римский полководец (ок. 63–12 гг. до н. э.).

(обратно)

37

Мессалина Валерия — римская императрица (ок. 22–48 гг.), прославившаяся своим распутством и интригами.

(обратно)

38

Золотой дом — дворец императора Нерона в Риме, построенный в 64 году и разрушенный после его смерти; ансамбль включал в себя пруд, парки, лес с дикими зверями, виноградники и т. д.

(обратно)

39

Гефест — в греческой мифологии бог огня и кузнечного дела.

(обратно)

40

Палимпсест — рукопись на пергаменте поверх смытого или соскобленного текста. Палимпсесты были распространены до начала книгопечатания.

(обратно)

41

Негодяй! (ит.).

(обратно)

42

Подонок! (ит.).

(обратно)

43

«Упанишады» — священные индуистские тексты. — Примеч. авт.

(обратно)

44

Палатин — один из семи холмов, на которых лежал Древний Рим. Согласно преданию, у подножия этого холма волчица нашла братьев Ромула и Рема, которые впоследствии и основали город.

(обратно)

45

Флавии — династия римских императоров в 69–96 гг.

(обратно)

46

Нерва (30 или 35–98 гг.) — римский император с 96 г.

(обратно)

47

Тебе он нужен? (ит.).

(обратно)

48

Здесь: фельдфебеля (ит.).

(обратно)

49

Траян (53—117 гг.) — римский император с 98 г.

(обратно)

50

Добрый день! (ит.).

(обратно)

51

Рамсес II — египетский фараон в 1317–1251 гг. до н. э., восстановивший власть Египта в Палестине.

(обратно)

52

Кадм — сын финикийского царя Агенора, основатель Фив. Ожерелье, выкованное Гефестом, Гармония получила в подарок не от Кадма, а от богов.

(обратно)

53

Плутарх — древнегреческий историк (ок. 46—119 гг.)

(обратно)

54

Адонис — в греческой мифологии сын царя Кипра, славящийся своей красотой.

(обратно)

55

Харон — в греческой мифологии перевозчик умерших в Аид, царство мертвых.

(обратно)

56

Название изделий из хрусталя, производившихся с 1816 года во французском городе Баккара.

(обратно)

57

Геллеспонт — древнегреческое название Дарданелл.

(обратно)

58

Троя. — Примеч. авт.

(обратно)

59

Афина — в греческой мифологии богиня мудрости и справедливой войны.

(обратно)

60

Ахилл — в греческой мифологии один из главных героев Троянской войны.

(обратно)

61

Парис — в греческой мифологии сын царя Трои Приама.

(обратно)

62

Фетида — в греческой мифологии морская богиня, мать Ахилла. — Примеч. авт.

(обратно)

63

Мантра — заклинание. По индийским верованиям, мантры обладают магической силой.

(обратно)

64

Такси для… (англ.).

(обратно)

65

Последний великий магистр ордена тамплиеров, сожженный в Париже в XVI веке. — Примеч. авт.

(обратно)

66

«Налоговый рай» — страна, предоставляющая налоговые льготы иностранцам.

(обратно)

67

Брахманы и кшатрии — представители двух высших каст Индии.

(обратно)

68

Кровь умирающего от ран Адониса Афродита, богинялюбви и красоты, окропила нектаром, и из нее выросли ярко-красные анемоны.

(обратно)

69

Ксеркс I — персидский царь из династии Ахеменидов (? — 465 гг. до н. э.). В 480–479 годах возглавил поход персов в Грецию.

(обратно)

70

Род Цезарей — один из самых древних римских родов, к которому принадлежал Калигула, и, как считалось, в их жилах течет кровь Венеры. — Примеч. авт.

(обратно)

71

Гоплит — греческий пехотинец. Название происходит от hoplon, круглый щит. — Примеч. авт.

(обратно)

72

Леонид — спартанский царь (ум. в 480 г. до н. э.).

(обратно)

73

Стадион (лат.).

(обратно)

74

Аллювий — отложения водных потоков (рек, ручьев), состоящие из галечника, гравия, песка, глины и др.

(обратно)

75

Монсиньор — обращение к иерархам католической церкви.

(обратно)

76

Как гласит миф. Гиацинт, красивый юноша, любимец Аполлона, был убит диском, который метнул сам Аполлон: бог западного ветра Зефир из чувства ревности направил диск в лицо Гиацинту.

(обратно)

77

Во время греко-персидской войны, в 480 г. до н. э., 300 спартанцев во главе с царем Леонидом стойко обороняли горный проход Фермопилы от персов и все до одного погибли в неравном бою.

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

ЭПИЛОГ

БЛАГОДАРНОСТИ

*** Примечания ***