Человек, который увлекся йогой [Норман Мейлер] (fb2) читать постранично

Норман Мейлер Человек, который увлекся йогой

1

Я бы назвался, да что толку. Сегодня у меня будет не то имя, что вчера вечером. Ну а в таком случае допустим — на время, — что речь пойдет о Сэме Словоде. Ничего не попишешь, приходится разбираться в Сэме Словоде, а он не заурядный и не из ряда вон выходящий, не молодой и не старый, не рослый и не низкорослый. Он спит, и самое время описать его сейчас, так как он предпочитает спать, а не бодрствовать — и в этом он не оригинален. Нрав у него мирный, наружность недурная, ему недавно стукнуло сорок. И если на макушке у него просвечивает плешь, он в порядке компенсации обзавелся роскошными усами. Держится он, когда не забывается, в основном приятно, с чужими во всяком случае: его находят благожелательным, снисходительным и сердечным. На самом же деле он, как почти все мы, крайне завистлив, желчен и злоязычен, узнав, что другим так же плохо, как и ему, радуется, тем не менее он, и это, как ни прискорбно, нельзя не признать, человек порядочный. Большинство из нас куда хуже его. Ему хотелось бы, чтобы мир был более справедливо устроен, он презирает предрассудки и привилегии, старается никого не обидеть, хочет, чтобы его любили. К этому можно добавить и еще кое-что. У него есть одно весомое достоинство: он не в восторге от себя, ему хотелось бы быть лучше. Хотелось бы избавиться от зависти, от досадной наклонности судачить о друзьях, хотелось бы относиться к людям, в особенности к жене, а также к двум дочерям, без мучительного, но неизбывного раздражения: ведь это из-за них он — так ему кажется — связан по рукам и по ногам заросшей пылью паутиной домашних обязанностей и необходимостью горбатиться из-за денег.

Сэм часто говорит себе, говорит с презрением, что он жесток, жестокостью, характерной для людей добрых и слабых.

Я хотел бы внести ясность: я не испытываю неприязни к Сэму Словоде — просто я в нем разочаровался. Он много за что брался, но ни во что не вкладывал всего себя. Хотел стать настоящим писателем, теперь лишь тешит себя такой мечтой; хотел что-то значить в мире, а стал — надо надеяться, временно — заработавшимся писакой, строчащим комиксы для журналов; в молодые годы хотел вести богемный образ жизни, вместо этого обзавелся женой и детьми. О его жажде разнообразить жизнь могу сказать, что ее уравновешивает страх перед новыми людьми и неожиданностями.

Приведу пример. Вчера Сэм шел по улице, и к нему обратился за подаянием бродяга. Сэм увидел его слишком поздно: мысли его были заняты какими-то пустяками, а когда он поднял глаза — прямо перед ним стоял здоровенный бедолага с мятой красной рожей и тянул к нему руку. Сэм мало чем отличается от многих из нас: всякий раз, когда такой вот опустившийся тип просит у него деньги, он чувствует себя трусом, если дает деньги, и испытывает стыд, если не дает. На этот раз Сэм успел подумать: ни за что не поддамся, и поспешил пройти мимо. Но от бродяги оказалось не так-то легко отвязаться.

— Будь человеком, — крикнул он вслед Сэму сиплым голосом. — Опохмелиться надо позарез.

Сэм остановился, Сэм рассмеялся.

— Ну, раз ты не на кофе просишь, вот тебе четвертак, — сказал он и засмеялся, засмеялся и бродяга.

— Ты мужик понимающий, — сказал он.

И Сэм пошел своей дорогой, вполне собой довольный, размышляя о таких материях, как общность между людьми. Тут Сэм дал маху. Ему следовало бы знать: он просто-напросто почувствовал облегчение оттого, что все обошлось. Хоть Сэм и считает, что ему жаль попрошаек, на самом деле он их на дух не переносит. Кто знает, чего от них ожидать?

Сейчас Сэм увлечен, и увлечен не на шутку, хотя многие над его увлечением и посмеялись бы. Он проходит курс психоанализа. Что до меня, я над ним не насмехаюсь. Вследствие чего отношения у нас с Сэмом в высшей степени необычные. Я мог бы углубиться в подробности, но пока не время. Лучше понаблюдать, как Сэм просыпается.

Его жена, Элинор, уже час как встала, окно она закрыла, а вот радиатор выключить забыла. В комнате душно. Сэм в забытьи, он не спит и не бодрствует, он стонет, открывает один глаз, зевает, опять стонет, лежит скрючившись, сдавленный и спеленутый пижамой, слишком большой для него. Ох и трудно же ему встать! Накануне вечером он был на одном сборище, и этим, воскресным, утром, у него похмелье. По утрам у него неизменно дурное настроение, и сегодня — не исключение. Он не в духе, но ничего нового в этом нет, это всегдашнее его состояние.

За окном идет снег. В конце концов Сэм доволакивается до окна, открывает его — впускает воздух. Кислород зимнего утра прочищает мозги, и он с высоты шестого этажа своего многоквартирного дома в Квинсе обозревает просторный четырехугольник двора, мрачно таращится на мокрый снег пальца в три толщиной, устлавший унылый насаженный парк, отделяющий его дом от точно такого же метрах в шестидесяти. Тропки там, где снег стаял, почернели, на детской площадке нет никого, кроме сердитого малыша, упакованного в шарф, пальто, галоши, — он