Муж и жена [Уильям Уилки Коллинз] (fb2) читать онлайн

НЕЗНАКОМЫЙ УИЛКИ КОЛЛИНЗ

Русского читателя этой книги ожидает сюрприз — знакомство с Уилки Коллинзом, совершенно ему не известным. Будет ли сюрприз очень приятным или просто приятным — это зависит от самого читателя и от того, каковы его требования к литературе. Те, кого в романах интересуют прежде всего «земли чужой язык и нравы», найдут здесь достаточно пищи для размышлений; те, кто превыше всего ценит занимательность и острую интригу, будут, видимо, чуть-чуть раздосадованы по той же причине — из-за обилия в тексте информационного, социологического и публицистического материала. В любом случае «Муж и жена» (1870) — неожиданный Коллинз, поскольку сложившийся у широкого читателя в Советском Союзе портрет этого английского писателя страдает однобокостью: автор увлекательных книг — и только. Да и предлагаемый роман, кстати, увлекательности отнюдь не лишен. Тут и напряженные конфликты, и живое действие, и непредвиденные осложнения в развитии событий, и роковое вмешательство случая, и горение страстей — как добрых, так и недобрых. Но помимо этого есть и многое другое, о чем будет сказано в свой черед.

Слава Коллинза-рассказчика «закреплена» в читающих поколениях двумя действительно замечательными книгами, и по сей день доставляющими читателям немалое удовольствие, — «Женщиной в белом» (1860) и «Лунным камнем» (1868). Первая заслуженно считается самым совершенным образцом английского «сенсационного романа» XIX века, второй — родоначальником несравненного британского детектива, а персонаж романа сыщик Кафф — предтечей целого ряда знаменитых расследователей, действующих с тех пор в английской литературе, от повестей и рассказов А. Конан Дойла до книг Ф. Д. Джеймс, наследницы Агаты Кристи. Это и вправду лучшие творения Коллинза, недаром Ч. Диккенс в своем предсмертном незавершенном романе «Тайна Эдвина Друда» пытался состязаться с создателем «Лунного камня» в искусстве хитросплетенного сюжета, а последний распорядился выбить на своем надгробии: «Уильям Уилки Коллинз. Автор «Женщины в белом» и других сочинений». Мнение писателей и читателей поддерживает литературная критика. Например, один из «отцов» современной критики, блистательный поэт Т. С. Элиот, написавший в 1928 году предисловие к изданию «Лунного камня» в серии «Классика мировой литературы», отнес этот роман наряду с «Женщиной в белом» и «Армадейлом» (1866) к лучшим книгам Коллинза. В разное время к двум каноническим романам присовокупляли также «Погребенную тайну» (1857), «Без имени» (1862), «Мужа и жену», «Несчастную миссис Финч» (1872), «Новую Магдалину» (1873). Можно видеть, что в истории Коллинз остался не двумя романами. Всего же он написал их двадцать три (последний вышел посмертно), а в придачу еще четыре сборника повестей и рассказов, биографию своего отца, преуспевавшего по тем временам живописца (с этого в 1848 году началась его литературная карьера), несколько пьес и ряд произведений, созданных совместно со старшим современником и другом — Чарлзом Диккенсом.

Далеко не все в наследии Коллинза выдержало проверку временем и сохранилось в читательском обиходе. Не говоря о других странах, и в Англии одни лишь специалисты-филологи помнят сегодня о его первом, историческом, романе «Антонина» (1850), благосклонно встреченном современниками, или о чреде так называемых поздних романов, издававшихся с середины 1870-х годов. Но мастерство крепко построенного сюжета оставалось с Коллинзом до конца. В духе своего времени он писал «романы с продолжением», которые сперва печатались частями на страницах журналов и альманахов и только после этого выходили отдельными изданиями. Так, выпускавшийся Диккенсом «Круглый год» украсили первопубликации «Без имени», «Женщины в белом» и «Лунного камня»; «Армадейл» поднял тираж «Корнхилла», а «Муж и жена» — «Журнала Касселла». Подобная практика предъявляла к писателям определенные требования, и Коллинз с ними успешно справлялся, что и было отмечено современной ему критикой. Анонимный рецензент, разбирая «Без имени» в журнале «Читатель» (03.01.1863), подчеркивал: «…отнюдь не малое достижение — построить сюжет, который чуть ли не год из недели в неделю посрамлял догадливость самых проницательных читателей романов, а развязкой своею всех привел в удивление…»

Искусство интриги нередко уничижало в глазах читающей публики и профессиональной критики проблемную сторону книг Коллинза, вплоть до того, что озабоченность их автора серьезными социальными вопросами порой воспринималась как нечто Коллинзу противопоказанное, нарочито привнесенное в увлекательное «сенсационное» повествование. Литературный обозреватель нью-йоркского «Журнала Патнема» (сентябрь 1870 г.), например, выговаривал ему в связи с сильно прозвучавшими в романе «Муж и жена» социально-критическими мотивами: «Пожелаем же ему впредь отдать тему общественных злоупотреблений на откуп мистеру Риду, каковой доведет ее до победного конца. Нам нужны не реформаторы, но романисты, такие, каким Диккенс был в начале своего творческого пути, Теккерей — на всем его протяжении, а мистер Коллинз может быть всегда по своему усмотрению». Стало быть, и тогда уже представление о Коллинзе-писателе тяготело к одностороннему стереотипу. Творчество его было, разумеется, шире.

Волею судьбы Уильяму Уилки Коллинзу (1824–1889) было определено занять в английской литературе промежуточное положение. Моложе Диккенса на двенадцать лет, он находился под несколько ревнивым попечением и несомненным творческим влиянием старшего собрата по ремеслу. Он пережил не только Диккенса и других представителей «славной плеяды» британских реалистов середины века — Теккерея, Шарлотту Бронте и Элизабет Гаскелл, но и двух мастеров, чьи книги знаменовали новый этап английского психологического реализма, Джордж Элиот и Троллопа. Он был современником Бульвера-Литтона и Эйнсуорта, романистов «ньюгейтской школы» (по названию лондонской тюрьмы Ньюгейт), живописавших преступный мир, благородных или, напротив, чудовищных злодеев и незримые тайные связи между верхами и «дном» викторианского общества,^[1] и Чарлза Рида, автора, как он их сам называл, «романов-фактов», где критиковались, и подчас очень резко, те или иные общественные пороки.

Таким образом, Коллинз писал в условиях далеко не простой литературной ситуации с ее многообразием стилевых манер и творческих школ, опиравшихся на разные традиции. Он не был безразличен к опыту предшественников и современников, в его книгах так или иначе отразились многие достоинства (и недостатки) национальной литературы. К числу первых надлежит отнести: искусство социального портрета и колоритного типажа, нравственное осмысление жизни и убеждение в конечном преимуществе добра над злом и добродетели перед пороком, свойственные просветителям и наследованные «блестящей плеядой»; постижение иронии, заложенной в характерах и искусственных формах человеческого общения, вкус к афористическим суждениям о человеческой природе — все это явлено в произведениях сентименталистов Ричардсона, Стерна, Голдсмита, позднее — у Теккерея; сильные страсти, роковые совпадения, зловещие предзнаменования, загадочные персонажи, отмеченные печатью проклятия и тайны, входят в арсенал романтизма, а в еще большей степени — «готического романа», или «романа ужасов и тайн», прославленного именами Анны Радклиф, Мэтью Льюиса, автора знаменитого в свое время романа «Монах», и Ч. Мэтьюрина, создателя «Мельмота-Скитальца». Таковы традиционные «слагаемые» прозы Коллинза, обогащенной ко всему прочему еще и завоеваниями критического реализма, который рассматривает человека как сочетание неповторимо индивидуального с тем, что налагает на личность время, среда, общество и его законы.

О законах, между прочим, Коллинз знал не понаслышке: он выучился и сдал экзамен на адвоката, хотя послужить на этом поприще ему не довелось — перевесил интерес к литературе. Во всех парадоксах и лабиринтах британского права, которое не монолитно, но состоит из права английского, шотландского и ирландского, он хорошо разбирался, что позволяло ему высказывать не одни лишь общие наблюдения типа: «Закон будет отстаивать что угодно и в пользу кого угодно, если этот кто-то готов перед законом раскошелиться». Коллинз сумел со всей наглядностью показать, как национальное право служит успеху неправого дела именно в силу своей прецедентной, то есть состоящей из зафиксированных ранее казусов и судебных решений, сущности. Интрига романа «Муж и жена» опирается на правовой по своей природе конфликт, который русскому читателю может показаться диким, невразумительным и уж по крайней мере неправдоподобным. Однако Коллинз тут скрупулезно точен.

Над устаревшими, доходящими до абсурда нелогичностями традиционного прецедентного права уже в нынешнем веке издевался соотечественник Коллинза Джон Кольер, одному из персонажей которого пришлось в это право углубиться: «Все это было так же запутано, как разбирательство в Прецедентном суде по Статуту короля Эдуарда III, каковой Статут основан на прецедентах из Саксонского и Норманского кодексов, двояко и по-разному восходящих к древнеримской трактовке греко-египетских уложений, на которые в доисторические времена повлияли обычаи и обряды, бытовавшие в бассейне Евфрата, если не Инда» (рассказ «Дьявол, Джордж и Рози»^[2]). Любопытно, как «перекликается» пародийно-иронический пассаж Кольера с вполне серьезными рассуждениями профессионального законника из романа Коллинза: «Согласно Ирландскому кодексу Георга II, — вещал он, — брак, совершенный католическим священником между католиком и протестантом или между двумя протестантами, перешедшими в католичество менее чем за год до бракосочетания, считается недействительным. А согласно двум другим законам, принятым…»

Исключительный, на первый взгляд, правовой парадокс, приводящий в действие сюжет романа, корнями своими уходит в самую что ни на есть социальную реальность, и это вообще характерно для манеры Коллинза. Странное, неординарное, романтическое во внешних проявлениях у него везде, за исключением, может быть, двух-трех книг позднего периода, находит здравые и нередко социальные мотивировки, как, скажем, безусловно «готическая» сюжетная линия, связанная с мрачной, внушающей окружающим трепет кухаркой Эстер Детридж. Ее «исповедь» в конце романа — воссозданная с психологической и социальной проницательностью история одного преступления, причем описанная с той совершенной убедительностью проникновения в душевное состояние убийцы, которая невольно приводит на память классические образцы, допустим, «Преступление и наказание». И если для главных персонажей романа правовое крючкотворство — форма воплощения и способ решения, пускай иллюзорный, более широкого конфликта между личностью и обществом, то в случае с Эстер Детридж закон в прямом смысле — причина трагедии: «Законы моей страны, должные защищать меня как честную христианку, оставили меня совершенно беспомощной».

За феерическими, до упора закрученными, хотя и разворачивающимися с чисто британской основательностью, последовательностью и обстоятельностью сюжетами коллинзовских романов их исходные конфликты как-то скрадываются, и читатель, погружаясь в события, не задумывается над тем, почему завязывается интрига и происходит то, что происходит. Между тем во времена Коллинза и самые сенсационные книги писались не ради только успеха и денег, и взыскующие широкой популярности авторы почитали своим святым долгом высказать нравственное суждение о жизни, осудить зло и воздать добру. Так и в романах Коллинза действие с его непредсказуемыми поворотами, роковыми сцеплениями обстоятельств и логическими их последствиями не только опирается на твердый фундамент викторианского миропорядка, но берет начало в его несообразностях, противоречиях, санкционированных им отступлениях от общечеловеческих моральных норм. Как у Диккенса, как у Теккерея, как у сестер Бронте или Джордж Элиот, конфликты книг Коллинза вырастают из действительных несправедливостей общественного устройства и развиваются в их «питательной среде».

Вспомним «Женщину в белом». Когда б не алчность, попирающая законы божеские и человеческие, не погоня за деньгами — мерилом и показателем достоинства и чести, когда б не дискриминация женщины в глазах закона, дающего мужу почти безграничную над ней власть, не смогли бы граф Фоско и Персиваль Глайд задумать и осуществить хитрый план присвоения капитала Лоры Фэрли, выдав ее за умершую, и не пришлось бы благородному Уолтеру Хартрайту с помощью неутомимой Мэриан Голкомб выводить мошенников на чистую воду и восстанавливать Лору в праве на личность. А значит, не было бы и захватывающего повествования с двойниками, переодеваниями, мнимыми призраками, выслеживаниями, преследованиями и т. п. и не обогатилась бы английская литература запоминающимися характерами — блистательным злодеем графом Фоско и верной подругой Мэриан Голкомб.

«Лунный камень». Все начинается с присвоения офицером британских колониальных войск в Индии не просто драгоценности, но святыни, украшавшей чело индуистского божества. А собственно интрига романа проистекает из той же алчности, отчаянного поиска викторианским джентльменом денег, чтобы поддержать свой социальный статус. Расследование тайны исчезновения алмаза в свою очередь осложняется и тормозится особой, присущей именно Великобритании косностью классовой общественной структуры. Страсти, случайности и совпадения, без чего не обходится ни одно авантюрное повествование, играют свою роль, но раскрытие тайны, а с ним и развязка отодвигаются тем, что между хозяевами и слугами, при всей их благорасположенности, с одной стороны, и преданности, с другой, существует невидимый, но ощутимый теми и другими предел искренности и откровенности общения, который никто не волен преступить. По этой причине «Лунный камень», будучи романом криминальным, обладает достоинствами романа характеров и положений, романа нравоописательного. С его страниц тоже сошли характеры в своем роде классические — черпающий мудрость из «Робинзона Крузо» дворецкий Бетеридж, один из самых обаятельных старых слуг во всей английской изящной словесности, и неприметный сыщик Кафф, знаток роз и человеков.

Социальное и нравоописательное начало в романе «Муж и жена» выражено более отчетливо, что чувствуется уже на первых страницах. Весьма примечательные жизненные обстоятельства, в которые попадают главные действующие лица, порождены, как уже говорилось, правовыми несуразицами и имеют свою, тоже достаточно типичную, предысторию, в которой «…верным сообщником… предательства и преступления было почтенное английское законодательство».

И все же «Муж и жена» писались не для того, чтобы продемонстрировать злокозненность глупых или неправедных законов, и превалирует в нем не обличение брачных кодексов, хотя им достается по заслугам, но художественное исследование поведения конкретных людей в условиях конкретного времени и социальной среды. Секреты, обманы и разоблачения, преступные замыслы и неблаговидные поступки становятся существом повествования не потому, что персонажам Коллинза по воле автора заблагорассудилось поиграть в щекочущие нервы игры для взрослых, а потому, что они во все это втянуты. Отчасти и в немалой степени игрой роковых сил; но в главном — под закономерным давлением викторианских предписаний, установлений и норм поведения. Книги и Уилки Коллинза, и других его коллег по перу, писавших в викторианскую эпоху и о викторианской эпохе, свидетельствуют об упорном нежелании их авторов принимать как должное и нравственное — культ видимости, внешней респектабельности, неукоснительно соблюдаемого социального «протокола», воцарившийся в этот исторический промежуток, когда окружение сплошь и рядом понуждало человека притворяться не тем, что он есть на самом деле.

«Минута была критическая. Разоблачение грозило женщине бесчестьем, мужчине — финансовым крахом», — подобная драматическая ситуация, в которой находятся персонажи романа «Муж и жена», была вообще характерна для социального «климата» времени, когда опасаться приходилось далеко не одним злоумышленникам. Столь распространенный в викторианской прозе мотив рока связан с темой воздаяния, но не с ней одной — в нем художественно претворилось подспудно ощущаемое личностью непрерывное давление со стороны общества. Коллинз выразительно запечатлел эту атмосферу всеобщей несвободы, представив особняк сельского джентльмена своеобразной моделью общества в миниатюре: «Все в доме пребывали под гнетом бессмысленных запретов, которые они — так принято в обществе! — сами себе навязали. И в то же время все в доме пришли бы в ужас, задай им кто-нибудь простой вопрос: вы знаете, что сами сотворили себе тирана, знаете, что не верите в него, что он вам не нравится, — почему же вы ему подчиняетесь?»

Тайны, интриги, расследования в романах Коллинза изначально проникнуты викторианским духом, крепко привязаны к своему времени. Знаменитое «Убийство на улице Морг» Эдгара По случилось в Париже, но с равным успехом могло бы произойти в Нью-Йорке на какой-нибудь стрит или в лондонском районе Ист-Энд, приюте бедноты: в новелле от этого ничего бы не изменилось. На замысел «Женщины в белом» Коллинза, как известно, подвиг казус, описанный в томе о французских уголовных процессах, но книга получилась безошибочно английская во всем — от мелочей поместного быта до материальных предпосылок преступления. С еще большим основанием это можно сказать о романе «Муж и жена», где нет ни чужеземных злодеев типа графа Фоско, ни экзотической темы, связанной с восточной мистикой, как в «Лунном камне». Дело — в прямом и переносном смыслах — возникает на родной британской почве, питают это дело страсти, порожденные и взлелеянные викторианской атмосферой и присущим именно ей конфликтом ценностей. В основе же конфликта лежат представления о достойном и недостойном образе жизни, вытекающие из структуры викторианского общества с его жестким разграничением людей по занимаемому ими месту в социальной иерархии. На это, в частности, красноречиво сетует один из персонажей, сэр Патрик, которому автор склонен нередко передоверять собственные мысли: «…я весь свой век борюсь против бесчеловечного разделения на классы нашего английского общества. В этом отношении мы, англичане, сколько бы ни хвалились своими гражданскими добродетелями, самая нецивилизованная нация в мире».

Двойная шкала существования — для себя и для окружающих — почти во всем определяет собою викторианское бытие, каким его показал Уилки Коллинз. Почти всем действующим лицам романа, исключая, пожалуй, закованных в броню неприступной добродетели, как хозяйка гостиницы миссис Инчбэр, или в броню глупости, как богатая вдовушка леди Гленарм, приходится жить с оглядкой на вездесущее «общественное мнение». Всем правит пресловутый снобизм, это, можно сказать, инстинктивное, превратившееся в безусловный рефлекс внутреннее ощущение своего точного места на социальной лестнице, позволяющее третировать тех, кто стоит хотя бы ступенькой ниже, и почитать стоящих выше — вопреки логике, здравому смыслу и даже собственным интересам: «Пусть другие народы делают у себя революции! Пусть свергают своих аристократов! Английская знать пребудет вечно в сердцах простых англичан!»

Сформировавшийся как модус социального поведения много раньше, снобизм расцвел пышным цветом именно в викторианскую эпоху, которая ему особо благоприятствовала и способствовала превращению снобистского мировосприятия в «стержень» национального характера. Многосторонний художественный анализ этого социально-психологического феномена предпринял Теккерей в сатирической «Книге снобов» (1846–1847), где вывел на обозрение галерею снобов, представляющих все уровни общественной иерархии. Блестящие в своем роде образчики снобизма дал и Коллинз в этом романе, например, тип старого слуги. Бишопригс в полном смысле дитя своего времени и среды: «В столкновении с этим жестоким миром у него выработался характер, являющий собой соединение двух крайностей: угодливости и независимости, бывших, в сущности, двумя сторонами одной медали, — такой тип, пожалуй, нигде, кроме Шотландии, и не встретишь. Чудовищное природное бесстыдство, которое скорее забавляло, чем могло оскорбить; бесконечное лукавство, выступающее под двойной маской чудачества и пристрастия к прибауткам, — вот из чего складывался характер гостиничного слуги…»

Бесспорно хороша и леди Ланди, вдовая мачеха одной из двух главных героинь, — образ, достойный Теккерея и созданный, возможно, не без его влияния. По крайней мере, палитра изобразительных средств Коллинза напоминает здесь теккереевскую, и ведущим приемом выступает последовательное ироническое обыгрывание полнейшего несоответствия самооценок персонажа его истинной сущности: «Спроси ее сейчас, кого она считает самой блестящей женщиной в Англии, она бы обратила свой взор внутрь — и увидела бы, словно в зеркале, ярчайшую звезду, леди Ланди из Уиндигейтса». Духовное ничтожество законченной снобки, как убедится читатель, подчеркнуто контрастом между «высоким штилем», к которому прибегает автор, повествуя о даме, каковая «была угрожающе переполнена добродетелями», и не отвечающим этому стилю предметом изображения: «…леди Ланди являла собой самое грандиозное зрелище из всех, известных в истории человечества, — Британская Матрона на своем царском троне, вопрошающая мир: когда еще земля произведет столь совершенное творение, подобное мне?» Этой же художественной задаче служит и тактично, однако с той же иронией прослеженная в романе закономерность, в согласии с которой внутренняя жизнь леди Ланди питается отнюдь не духовными ресурсами личности, но внешними стимулами, будь то принятые в «обществе» и воспринятые персонажем стереотипы поведения и мышления — или модные туалеты: «…посмотрев в зеркало, она увидела совершенство изящества и добродетели, неотразимое в новой французской шляпке».

Образ леди Ланди свидетельствует о незаурядном мастерстве Коллинза-комедиографа, которое не проявлялось или было умело замаскировано в «Женщине в белом» (хотя уже здесь сюсюканье графа Фоско над любимыми канарейками и белыми мышами производит гротескно-комический эффект), но отчетливо дало о себе знать в «Лунном камне» (дворецкий Бетеридж, описание дня рождения Рэчел и др.). В «Муже и жене» юмор характеров и положений не ограничивается леди Ланди, Бишопригсом, миссис Инчбэр и некоторыми другими персонажами второго и третьего ряда, он распространяется и на главных действующих лиц. По-тонкому смешит, например, сценка, в которой Арнольд Бринкуорт так и эдак пытается дать понять сэру Патрику Ланди, что хочет просить у него руки его племянницы и подопечной Бланш Ланди, а сэр Патрик упорно не желает помочь молодому человеку и делает вид, что ни о чем не догадывается (гл. 6). Коллинз обнаруживает способность уловить и извлечь комическое из ситуаций отнюдь не смешных, даже трагических, как в описании дознания, насколько весомы брачные обязательства, связующие Джеффри Деламейна, отпрыска знатной фамилии, и незаконнорожденную, по ирландскому праву, Анну Сильвестр (гл. 46). Эмоциональный и психологический «накал» этого эпизода, одного из главных в сюжете, смягчен введением фигур комического плана — все той же леди Ланди, фатоватого стареющего хлыща капитана Ньюэндена, брата леди Гленарм, и отчасти поверенного Деламейна — мистера Моя, живого воплощения крючкотворства.

Более того, в сферу комического Коллинз вовлекает освященные традицией национальные институты и национальный характер. К первым относятся пари и спорт. Великолепна ирония, с какой писатель трактует привычку биться об заклад как боговдохновенное свойство истинного англичанина, неизменно доказывающего «преданность последней, единственной вере, что еще осталась у живущих среди нас людей его племени, — вере в заключенное тобой пари». Но если любовь к пари воспринимается под пером Коллинза вызывающим улыбку, но в общем-то довольно безвредным пороком, этого не скажешь о британском культе спорта и спортсмена. Последний предстает у писателя с жутковато-гротескной стороны. Автор заставляет прочувствовать, исходя из элементарного здравого смысла, всю противоестественность такого несоответствия между причиной и следствием, когда угроза отмены спортивного состязания превращается в «национальное бедствие», а само состязание — в источник всеобщего ликования: «Он почтительно спросил, свидетелем какого национального празднества ему предстоит стать. Джентльмены сообщили в ответ, что двое молодых людей отменного здоровья пробегут по огороженной площадке заданное число кругов с целью доказать окружающим, кто из них бегает быстрее».

Как и в случае с британской правовой системой, писатель обращается к теме помрачения соотечественников на почве спорта не для того, чтобы высмеять крайности, а для того, чтобы вместе с читателем поразмыслить над нравственными издержками этого увлечения. «Я утверждаю, что ставить физическую культуру выше духовной вредно и даже опасно в том смысле, что избыток физических сил укрепляет в человеке врожденную склонность противиться требованиям разума и нравственного чувства», — заявляет в романе сэр Патрик, и история с Джеффри Деламейном подтверждает его правоту. Коллинз прозорливо привлек внимание к опасной тенденции подменять моральные ценности ценностями иного порядка, в частности, превращать спорт в субститут нравственности. Недаром Джеффри высказывается у него с обезоруживающей откровенностью: «Человек в хорошей физической форме даже не помнит, что у него есть душа».

Можно, видимо, в чем-то не согласиться с подходом Коллинза к «спортивной теме», но по двум пунктам его трудно оспорить. Действительно, усиленные и однонаправленные занятия спортом как профессией даже при неукоснительном выполнении врачебных предписаний не проходят безболезненно для организма спортсменов. Сегодня об этом знают все, имеющие отношение к профессиональному спорту, хотя распространяться о последствиях сверхтренировок не очень принято. Верно и другое: помешательство на спорте ведет к забвению нравственного чувства, когда он превращается в зрелище наподобие тех, каких домогалась римская чернь — «Хлеба и зрелищ!». Картины спортивных страстей, не без язвительности показанные Коллинзом, бледнеют при сравнении с разгулом вандализма, не столь давно учиненным британскими футбольными болельщиками на европейских стадионах, о чем широко писала мировая печать. Так что ирония писателя здесь вполне уместна, благо вызвана тревогой за одну, однако весьма существенную для британцев область их личного и общественного бытия.

Под углом нравственности обращается Коллинз и к сложившемуся пониманию английского национального характера, к канонизированному, не лишенному комических черточек, но в целом достойному собирательному портрету Джона Буля, чье имя давно стало нарицательным для обозначения истинного англичанина. Главное, что настораживает писателя в этом благообразном облике и чего просто нельзя не заметить, — отсутствие духовного и нравственного начала. Это иронически подчеркнуто и в портрете Джеффри, «лучшего представителя нации», и в облике его брата Джулиуса, воплощающего полную противоположность национальному стереотипу англичанина. Рискуя утомить читателя несколько обширным цитированием, приведем все же фрагмент характеристики персонажа, выписанной автором «от противного»:

«Этот вырождающийся британец глотал огромное количество книг, но не мог проглотить и полпинты пива. Мог выучить несколько иностранных языков, но не сумел научиться грести. Культивировал в себе дурную привычку, вывезенную из-за границы, — умение играть на музыкальном инструменте, и не мог усвоить чисто английскую добродетель — способность отличить на конюшне хорошую лошадь от плохой. Вообразите — не имел ни бицепсов, ни книжки для записей пари! Как при всем этом он умудрялся жить, одному небу известно».

На чьей стороне симпатии автора, догадаться несложно, однако дело не в симпатиях, тем более что заурядный и суховатый Джулиус Деламейн особо теплых чувств не вызывает. Вопрос в том, что без твердой нравственной основы национальный характер для Уилки Коллинза просто не существует, характера нет — есть национальный миф, и с этим мифом писатель воюет, показывая, как в нагнетании сюжетных перипетий саморазоблачается Джеффри Деламейн — цвет нации, лишенный морали.

Можно видеть, что в «Муже и жене» круг проблем, занимающих внимание художника, шире, а сами проблемы — серьезнее и рассматриваются более глубоко и всесторонне, чем в хрестоматийных «Женщине в белом» и «Лунном камне». Интерес писателя к социально-нравственной подоплеке сенсационных явлений ощутимо вырос. Вероятно, не будет ошибкой сказать, что на творчестве Коллинза благотворно сказался и опыт его современников, творцов великого английского романа XIX века. Нельзя исключать и возможность, образно говоря, внутрицехового соревнования. Известно ведь, что в 1860-е годы Диккенс стремился доказать всем, в том числе и самому себе, что способен закрутить сюжет не хуже Коллинза, и был убежден, что в «Тайне Эдвина Друда» превзойдет в этом отношении младшего коллегу. Так, может быть, и Коллинз не чурался мысли попробовать себя в том искусстве, где Диккенс был несравненен, — в искусстве одушевления социальной панорамы жизни, полнокровного проблемного романа, изображающего круговорот человеческой трагикомедии.

Во всяком случае, расширение проблемного пространства в этом романе, увидевшем свет в год смерти Диккенса, не пошло в ущерб увлекательности, что бы там ни писали рецензенты-современники. В «Муже и жене» было все необходимое для того, чтобы снискать признательность английской публики: интрига, выразительные картинки нравов, четко заявленная моральная позиция, изящно сформулированные афоризмы о человеческой природе вообще, о современных автору типах и о социальных пороках Альбиона. Была в книге и любимая британцами национальная самокритика, изрядно сдобренная иронией, — недаром давно подмечено, что нелюбовь англичан к тому, чтобы над ними смеялись другие, можно уподобить по силе эмоции лишь удовольствию, которое они получают, сами смеясь над собой. Были наконец прелюбопытные характеры. Однако при всем этом в романе нет образов, способных сразу и надолго завладеть воображением читателей, начать самостоятельное существование, — таких, как Мэриан Голкомб или дворецкий Бетеридж. Разве Коллинз стал хуже писать и мастерство его пошло на убыль? Отнюдь. Объяснение кроется совсем в другом.

История литературы подсказывает, что персонаж уходит из текста, превращается в реальную как бы фигуру, а его имя становится нарицательным, когда он выступает законченным и блистательным вочеловечением «юмора» — этим термином (в России он еще в прошлом столетии писался «гумор») английский драматург XVI века Бен Джонсон предложил называть ведущую и всепоглощающую в людях страсть, порочную либо, напротив, добродетельную; таковы в английской литературе Шейлок (скупость) и Яго (коварство) у Шекспира, Ловлас (любострастие) из романа С. Ричардсона «Кларисса», диккенсовские мистер Пиквик (добросердечие), Фейгин (злокозненность) или Пекснифф (ханжество). Свое скромное место в этом ряду занимают Мэриан Голкомб и граф Фоско. То же происходит с персонажем и когда он в совершенстве воплощает определенный социальный тип: добродетельной дочери — Корделия («Король Лир»), падшей женщины — Молль Флендерс из одноименного романа Дефо, образцового аристократа —

Грандисон («История сэра Грандисона» Ричардсона), неунывающего слуги — Сэм Уэллер, спутник мистера Пиквика; сыщика — Шерлок Холмс. В этот список, который можно продолжать очень долго, читатели включили Бетериджа и Каффа.

Общим для этих очень разных персонажей является то, что их характеры с самого начала законченны, отлиты, не меняются по ходу повествования, и это естественно: изменения противопоказаны заложенным в них «юморам» и социальной типологии. Действие развивается, порой весьма драматично, персонажи перемещаются во времени и пространстве, но сами остаются все теми же. Сюжет движется по горизонтали (события, положения, интрига), а не по вертикали (в глубь человеческого характера). Статичность характеров при динамичном действии — особенность нормативной эстетики, воплотившейся, хотя и по-разному, в литературе английского Просвещения и романтизма. В великом просветительском романе Филдинга «История Тома Джонса, найденыша» (1749) герой как впервые появляется на страницах книги славным английским младенцем, так и уходит из повествования добрым английским парнем, а ведь на нескольких сотнях страниц, лежащих между тем и другим, писатель дает беспримерную по масштабам художественную энциклопедию нравов, типов и общественных отношений своего века.

В середине XIX столетия литературное наследие просветительства и романтизма оставалось явлением живым и влиятельным. Английские писатели обращались к нему как к образцу и запечатленной в слове традиции, но также и для того, чтобы его пересмотреть и преодолеть его давление в поисках новых форм художественного проникновения в современную жизнь и современный характер. Одни преуспели в этом больше, другие меньше, но у всех, даже у таких величин, как Диккенс, Теккерей, Шарлотта и Эмили Бронте, совмещались в творчестве элементы просветительства, романтизма и реализма нового типа, не без основания получившего определение «критический». Переплетением этих грех эстетических установок, дающим на практике совмещение разных стилей письма, отмечена и зрелая проза Уилки Коллинза, к которой относится роман «Муж и жена».

Поэтика просветительского романа наложила на структуру и стиль его книг несомненнейший отпечаток. В «Муже и жене» легко угадывается традиционный набор персонажей. Благородный герой — это Артур Бринкуорт, влюбленный в добродетельную героиню — Бланш Ланди. В амплуа самоотверженной наперсницы выступает Анна Сильвестр. Злодей-обольститель, конечно же, Джеффри Деламейн, а мудрый резонер — дядюшка Патрик. Функции продувного слуги отданы Бишопригсу, злой служанки — кухарке Детридж, а модной жеманницы — леди Ланди, которая «по совместительству» еще и суровая дуэнья. Нужно заметить, действующие лица в целом успешно справляются с предписанными ролями.

Автор, как то положено в просветительском романе, пребывает в кресле демиурга. Он все знает наперед, поэтому позволяет иной раз намекнуть на значение того или иного эпизода для всего повествования: «Это открытие, возможно, изменило бы дальнейший ход событий, отразившись не только на ее жизни, но на жизни всех других персонажей этого повествования». Ему внятны мысли и побуждения героев, и хотя их характеры достаточно полно раскрываются в речах и поступках, автор не упустит возможности дать оценку их действиям и лишний раз выложить читателю всю подноготную открытым текстом. Чисто просветительская тяга к дидактике, оказавшая дурную услугу самому Диккенсу, у Коллинза порой берет верх над всем. Под его пером сентиментальные и патетические нотки Диккенса превращаются в нравственные тирады-отступления (см., например, рассуждения о совести и раскаянии в гл. 21) либо в прямую проповедь, мнения рецензентов о неорганичности которой в сенсационном романе нельзя не разделить:

«Что? Подобные особы не имеют права на ваше сочувствие? И все- таки, прошу вас, поборники добродетели, дайте руку и пойдем вслед за ней, ее тернистым путем, он приведет нас в обитель чистой и обновленной жизни. Ваша сестра согрешила и раскаялась, а значит, очистилась и возвысилась душой, порукой этому наш Небесный учитель. Она — утешение ангелов, лучшего попутчика, право, не сыщешь».

Некоторый преизбыток суждений, наставлений, афоризмов, поучений и т. п., следует признать, способен вызвать раздражение не только у критика, но и у куда менее придирчивого и более благодарного читателя. И нравственные максимы, рассыпанные по тексту книги, и выигрышный прием — показать английское цивилизованное варварство глазами чужеземца (гл. 45), и голос автора, постоянно встревающий к месту и не к месту в течение событий, и моральный ригоризм купно со славословиями добродетели — все это от эстетики Просвещения. Коллинз ей многим обязан и в предыдущих романах, но создается впечатление, что в этом — особенно, что тут слишком много автора.

Такое впечатление, по крайней мере для русского читателя, закономерно: в двух отлично ему известных романах Коллинза изложение ведется не от третьего лица, но разбито на части, каждая из которых доверена какому- нибудь из персонажей, то есть рассказ идет от первого лица. Эта структура ставит известные границы авторскому своеволию и требует определенного уровня индивидуализации характеров «рассказчиков» (каковой уровень, впрочем, отнюдь не вступает в противоречие с их «юморами»),

У романтических героев — свои «юморы», в которых чудачества замещены гипертрофированными страстями. Поэтому каноны просветительского романа прекрасно уживаются в творчестве Коллинза с принципами изображения, свойственными романтизму. Просветительский рационализм даже помогал ему избегать крайностей романтической методы, готовой поставить знак равенства между исключительным и сверхъестественным. Вслед за мастерицей «готического» романа Анной Радклиф он предпочитал по возможности обходиться без мистики. Необъяснимое, исключительное, шокирующее, из ряда вон выходящее он трансформировал, давая ему вполне материальную мотивировку и тем самым включая в реальность. Так что установки просветительские и установки романтические пребывают у него в творческой гармонии.

Однако новая социальная реальность века победившей научной революции, завершения строительства Британской империи, невиданного накопления капиталов и неслыханного обнищания низов порождала новое национальное самосознание, видоизменяла национальный характер, требовала более глубокого, философского и неоднолинейного взгляда на личность, общество и их взаимодействие. Перед литературой как формой общественного сознания возникли задачи, с которыми традиционная эстетика справиться не могла, которые предполагали для их художественного решения иной, аналитический и психологический, подход. В литературе все большее значение приобретал не «юмор», не тип, а характер, включающий помимо того и другого еще и неповторимо личностное, индивидуальную микровселенную, в которой способны уживаться несовместимые по законам логики и нормативной морали качества. К созданию таких характеров шли великие современники Коллинза, и более широкий, по сравнению с предшественниками, взгляд на человека позволял им глубже постигать природу общества, проникать в законы, им управляющие. Панорама бытия в книгах Диккенса или Теккерея приобретала объемность, многомерность и историческую полноту, чего нельзя сказать о творчестве Коллинза. Причина тому не в недостатке социально-критических мотивов — они у него есть и звучат порою остро и злободневно, — и не в том, что он был глух к запросам времени, а в направленности его дарования и масштабе художественного мышления.

Он не только принимал в расчет вкусы массового читателя, то есть веления литературного рынка, но и улавливал назревшие в литературе перемены, ощущал, что одномерные статичные характеры исчерпали себя. С другой стороны, жанр сенсационного романа-фельетона («романа с продолжением»), в котором Коллинз у себя на родине не знал соперников, не допускал глубокой психологической разработки характеров и тем самым ограничивал возможности писателя. В результате попытки Коллинза обратиться к новым принципам письма приводили не к творческим открытиям, а к разрушению старой поэтики просветительского романа и романтического повествования, что в первую очередь сказалось как раз на характерах.

Хрестоматийные образы «Женщины в белом» и «Лунного камня» стали таковыми, вероятно, еще и потому, что недостаток психологизма восполнили здесь преимущества, дарованные им как «рассказчикам». Манера речи, самораскрытие в интонациях, непосредственная передача чувствований и прямое изложение собственных мыслей и умозаключений — все это придает персонажам в глазах читателя живой облик. Герои «Мужа и жены» такого преимущества лишены, и в оценке их читателями и критикой никогда не было единодушия.

Одни полагали Джеффри Деламейна, Анну, сэра Патрика бесспорной удачей Коллинза, другие, напротив, находили их маловыразительными, третьи принимали с подчас серьезными оговорками. Указывались частные, но, с точки зрения англичан, существенные просчеты. Например, из романа невозможно было бы уяснить «жизненный чин» Джеффри, когда б сам автор не сообщил, что тот — студент. Немаловажное упущение, поскольку тогда британские университеты настолько разнились в традициях, нравах, студенческом фольклоре, характерных словечках, прозвищах и прочем, что по речи, повадке и внешнему виду молодого человека можно было не только безошибочно отличить студента, но и опознать питомца вполне определенной цитадели наук, тем паче если он, как Джеффри, не заурядный школяр, но загребной своей университетской шестерки. Были нарекания и весомей: тот же рецензент «Субботнего обозрения» верно отметил, что складывающийся на страницах романа образ Анны Сильвестр никак не стыкуется с оставленной за рамками сюжета предысторией ее отношений с Джеффри Деламейном.

Сопоставляя сегодня этот роман с «Женщиной в белом» и «Лунным камнем», нетрудно увидеть причину многих эстетических «накладок». Когда писатель честно ограничивал себя избранным жанром, из-под его пера появлялись совершенные в своем роде произведения. Когда же он пытался «улучшить» жанр за счет совмещения с другими романными формами в надежде получить нечто новое, его постигала относительная неудача — относительная, потому что в конечном счете побеждал все-таки жанр. В «Муже и жене» Коллинз не преуспел в диалектике характеров, но добился размывания устоявшегося типа. И злодей у него не злодей, потому что он одновременно и жертва, и добродетель — Анна Сильвестр — с изъяном, и резонер не без греха, ибо допускает очевидные даже для читателя ошибки.

Эта книга принадлежит переходной эпохе английской изящной словесности. Каноны нормативной эстетикиуже стали узки ее автору, сила художественных обобщений мастеров «великой плеяды» оказалась выше его возможностей, а диалектика характеров — достижение следующего поколения реалистов во главе с Джордж Элиот — была еще недоступна. Образы главных действующих лиц книги, утратив целостность и законченность в одной эстетической системе, не смогли «вписаться» в другую. Отсюда — непоследовательность, а подчас и несообразность их трактовки, подрывающая их убедительность даже с точки зрения типажа или персонификации ведущей страсти. Отсюда, думается, проистекают и натяжки в сюжете: отступления от логики действия, искусственное решение отдельных микроконфликтов, преувеличенная — при всех скидках на особенности жанра — роль случайностей, совпадений и т. п.

Несмотря на все явные и тайные недостатки, многие из которых не укрылись от проницательных критиков, роман читается буквально взахлеб. Так, может быть, в эстетической «чресполосице», мозаичности текста, смешении разных манер письма, соединении мелодрамы, моральной проповеди, «готики», комедии нравов, сенсационного сюжета и проблемности, в слиянии этих разнокачественных составляющих и кроется особая прелесть скомпонованного Коллинзом целого. Кто знает? Творчество имеет свои загадки, и не все они поддаются объяснению, некоторые остается только констатировать, как в данном случае и поступила популярная беллетристка и влиятельный критик миссис Олифант, автор рецензии в «Журнале Блэквуда» (ноябрь 1870 г.): «Любопытно, однако, что при всех испытаниях, коим автор подвергает наш здравый смысл, «Муж и жена» — сильная проза, возможно, более увлекательная и интересная, чем если б она была построена с большей тщательностью».

Самая лапидарная и емкая характеристика Уилки Коллинза была дана на страницах «Субботнего обозрения» (25.08.1860) в анонимной рецензии на «Женщину в белом» — «прекрасный рассказчик, хотя и не великий романист». С этими словами трудно не согласиться и сегодня, особенно если добавить, что этого не так уж мало и по меньшей мере достаточно, чтобы обеспечить писателю законное право на место в истории литературы и привязанность многих поколений читателей.

В. Скороденко

Wilkie Collins MAN AND WIFE

Не мнится мне, чтоб слог угрюмый мой

Мог разминуться с целию благой:

Отрадной влагой темно облако прольется —

А бело облако бесплодным остается.

Д ж. Б е н ь я н. Путь паломника

Апология автора

ПРЕДИСЛОВИЕ

История, предлагаемая читателю, отличается от всего написанного этим пером в одном отношении. Повествование на сей раз основано на фактах, а цель его — ускорить появление реформы, которая положила бы конец злу, слишком долго существующему у нас с общего попустительства. Нет никакого сомнения, что брачное законодательство Соединенного королевства представляет собой постыдное явление. Доклад Королевской комиссии, созданной для изучения законов о браке, содержит солидный фактический материал, который был использован мною при создании романа. К главе 20-й дано приложение, отсылающее читателя на страницы доклада, документально подтверждающие описанные в романе события, чтобы у читателя не закралось подозрения, что ему морочат голову. Хочу еще добавить, что сейчас, когда пишутся эти строки, парламент наконец зашевелился и делает попытки искоренить общественное зло, изобличению которого посвящена глава «История Эстер Детридж». Появилась надежда, что английский закон сделает наконец замужнюю женщину хозяйкой своего имущества и заработка. Но дальше этого, насколько мне известно, наши законодатели идти не собираются, и все остальные позорные пятна будут по-прежнему «украшать» брачный кодекс Великобритании и Ирландии. Королевская комиссия недвусмысленно требует, чтобы правительство наконец вмешалось, но, однако, прямо не просит парламент высказать свое мнение о фактах, изложенных в ее докладе.

Что касается второй проблемы, которую я также затронул на этих страницах, а именно повального увлечения физической культурой и его влияния на здоровье и нравственный облик молодого поколения, то сознаю, что тема эта — деликатная и написанное кое у кого вызовет сильное негодование.

Хотя в этом случае я не могу отослать читателя к докладу Королевской комиссии, однако факты, подтверждающие мою точку зрения, многочисленны и лежат на поверхности. Страсть к гимнастическим упражнениям, овладевшая нацией в последнее время, пагубно сказывается на здоровье молодых англичан. Подобное мнение разделяется учеными-медиками во главе с таким авторитетом, как доктор Скей, это — факт бесспорный. Еще один бесспорный факт, подтверждающий мнение врачей (если свидетельства науки недостаточно по причине ее крайней отвлеченности), — жалобы отцов, раздающиеся во всех частях Соединенного королевства, чьи сыновья стали жертвами этого самоновейшего национального чудачества, на счету которого уже немало загубленных жизней.

Что же касается его влияния на нравственное состояние общества, то тут я могу и ошибиться, утверждая, что существует связь между увлечением физической культурой и нынешним падением нравов, ростом эгоизма и низменных наклонностей среди определенных слоев населения Великобритании. Но кто станет отрицать порчу нравов в наше время? Кто не видит, что это зло приняло угрожающие размеры? Мы стали так постыдно терпимы к проявлению грубости и насилия в нашем обществе, что считаем их неизбежной принадлежностью нашей социальной системы; мы называем своих дикарей «бравыми молодцами» и считаем их типичными представителями английской нации. Из книги в книгу на радость читателям переходит этот дикарь в виде просоленного и обветренного моряка в широченных штанах и груботканой робе. Если бы автор этих строк уподобился сочинителям таких книг, он безусловно снискал бы расположение читателя. Но он осмелился показать чистенького дикаря, и ему придется выдержать читательские нападки — ведь публика еще не разглядела этой разновидности дикаря, а, вернее, разглядев, предпочла ее не заметить.

Чисто вымытые дикари, одетые с иголочки, встречаются у нас во всех сословиях — и среди буржуа, и среди аристократов. Не буду голословным. Медицинская братия может похвастаться подвигами кучки подвыпивших эскулапов, возвращавшихся с вечеринки в одном из пригородов Лондона; их путь был отмечен осколками уличных фонарей, выбитыми окнами в домах и паникой, охватившей обывателей, живущих в этом пригороде. Наши вояки ославили себя недавно таким буйством, что для их усмирения пришлось вызвать конную гвардию. Не менее отличилось и купеческое сословие: на днях из здания биржи бранью и чуть не побоями был изгнан известный иностранный банкир, посетивший биржу по приглашению одного из старейших и уважаемых ее членов. Не хуже показали себя и носители просвещения; студенты Оксфорда выгнали криками и улюлюканием с Акта поминовения 1869 года вице-канцлера, глав колледжей и гостей, а спустя немного эти дикари ворвались в библиотеку колледжа Крайстчерч, разбили и сожгли находившиеся там скульптуры. Все эти бесчинства — факты, все они имели место. И фактом является то, что их участники, по большей части, или известные спортсмены, или видные покровители спорта. Разве этого недостаточно, чтобы вылепить характер, подобный Джеффри Деламейну? Разве только воображение подсказало мне сцену в гостинице «Бутыль и затычка» в Патни? И разве не приспело время протестовать, в интересах всего цивилизованного мира, против возрождения варварства, которое провозглашает себя отцом многих добродетелей и находит достаточно глупцов, готовых поверить ему.

В заключение коснусь в двух словах стилистики нового романа: его читатель, надеюсь, почувствует, что нравоучительная нить всюду естественно вплетается в повествование. Главное условие успеха литературного произведения — органическое слияние правды и выдумки. Я приложил немало труда, чтобы добиться этого, и верю, что труд мой не пропадет зря.

У. К.

Июнь, 1870 г.

ПРОЛОГ. БРАК ПО-ИРЛАНДСКИ

Часть первая ВИЛЛА В ХЭМПСТЕДЕ

1

Одним летним утром лет тридцать или сорок тому назад две молодые девушки горько плакали в объятиях друг друга на борту ост-индского парусника, отплывавшего из Грейвзенда^[3] в Бомбей. Девушек связывала долгая и нежная дружба. Одну звали Анна, другую Бланш. Обеим минуло восемнадцать, обе только что выпорхнули из одного пансиона. Родители девушек, люди бедные, не могли платить за их обучение, и обе, вместо платы, учили младших пансионерок. Им и дальше предстояло думать о хлебе насущном. На этом сходство кончалось. Бланш была миловидная рассудительная девушка — и только. Анна обладала редким умом и редкостной красотой. Родители Бланш, люди добропорядочные, полагали главной своей заботой будущее дочери. Родители Анны, жестокосердные и порочные по натуре, думали только о том, как выгоднее употребить себе на пользу красоту и талант дочери.

Разное будущее ожидало девушек. Бланш уезжала в Индию. Ей было обещано место гувернантки в семье судьи: жена судьи любезно согласилась взять ее под свое покровительство. Анна пока оставалась дома в ожидании оказии — дешевого переезда в Милан, где ей предстояло совершенствоваться в музыке и пении, чтобы по возвращении в Англию поступить на сцену и кормить талантом свое нищее семейство.

Вот что было назначено судьбой этим девушкам, которые сидели сейчас в каюте океанского парусника и, проливая слезы, шептали друг другу слова прощания, экзальтированные и восторженные, но рвущиеся из глубины сердца, — как и подобает юным особам прекрасного пола в такие минуты.

— Бланш, ты выйдешь в Индии замуж. Обещай, что уговоришь мужа привезти тебя назад в Англию.

— Анни, вдруг тебе разонравится сцена. Дай слово, что приедешь ко мне в Индию.

— В Англии или Индии, замужем или нет, но мы непременно встретимся, какой бы долгой ни была разлука. И всегда будем любить друг друга как родные сестры, как самые верные друзья. Поклянись, Бланш!

— Клянусь, Анни!

— Клянись всей душой и сердцем!

— Клянусь всей душой и сердцем!

Ветер уже надул паруса, корабль заскользил по воде, а девушки все не могли расстаться. Позвали капитана, с твердостью в голосе и вместе ласково обратился он к Анне, обняв ее за плечи:

— Не сердитесь на старика, у меня такая же дочь. Но вам пора возвращаться на берег.

Анна припала к груди старого моряка. Он сам усадил ее в шлюпку, которая тотчас отчалила. Через пять минут корабль уже шел на всех парусах; шлюпка вернулась к причалу, последний прощальный взгляд — и Бланш с Анной расстались на долгие годы.

Эти события происходили летом одна тысяча восемьсот тридцать первого года.

2

Двадцать четыре года спустя летом тысяча восемьсот пятьдесят пятого года в Хэмпстеде сдавалась со всей обстановкой богатая вилла.

Хозяева виллы еще жили в ней. Однажды вечером — с него и начинается повествование — в уютной столовой за столом сидела дама и два джентльмена. Даме было сорок два года, но черты ее лица, несмотря на немолодой уже возраст, отличались редкостной красотой. Муж был несколькими годами моложе ее, он сидел напротив, храня угрюмое молчание, и ни разу во все время обеда даже случайно не взглянул на жену. Третий за столом был гость. Хозяина звали Ванборо, гостя — Кендрю.

Обед близился к концу. Фрукты и вино были уже поданы. Мистер Ванборо молча подвинул гостю бутылки. Хозяйка дома оборотилась к вошедшему лакею.

— Позовите детей, — сказала она.

Дверь отворилась, и в комнату вошла девочка лет двенадцати, ведя за руку девочку лет пяти. Обе были одеты в хорошенькие белые платьица и одинаковые голубые фартучки. Но в лицах у них вы не нашли бы сходства, какое бывает между родными сестрами. Старшая была хрупкое, изящное создание с бледным, нервическим личиком. Младшая — белокурый розанчик с пухлыми румяными щеками и живыми веселыми глазками — прелестное дитя, воплощение здоровья и счастья.

Мистер Кендрю с любопытством взглянул на младшую.

— Кто эта юная леди? — спросил он. — Я никогда прежде не видел ее в этом доме.

— Не видели, потому что и вас чуть ли не год не было видно, — ответила миссис Ванборо. — Это крошка Бланш, единственное дитя моей лучшей подруги. Последний раз мы виделись с ней — даже страшно сказать — лет двадцать назад. Мы тогда были бедные пансионерки, не знающие жизни. Бланш — подруга назвала дочь своим именем — уехала в Индию. Там через много лет вышла замуж. Вы, должно быть, слыхали о ее муже, знаменитом полковнике сэре Томасе Ланди. Да, да, тот самый Томас-богач, как его называют в вашем кругу. Леди Ланди едет в Англию, первый раз с тех пор, как покинула родину. Я ждала ее вчера, жду сегодня, она может появиться здесь с минуты на минуту. Помню, на борту парусника, что увозил ее в Индию, мы дали клятву любить друг друга и обязательно встретиться, сколько бы лет ни длилась разлука. Милое далекое время! Вообразите, какие перемены мы найдем друг в друге, встретившись после стольких лет.

— А пока, я вижу, ваша подруга прислала вместо себя дочь, — заметил мистер Кендрю. — Далекий путь пришлось проделать маленькой путешественнице.

— Год назад врачи в один голос заявили, что климат Индии губителен для девочки, — ответила миссис Ванборо. — И предписали отправить ее в Англию. Сэр Томас сам в то время недомогал, и Бланш не могла оставить его одного. Ей пришлось отправить дочку одну с оказией. И конечно, она отправила ее ко мне. Посмотрите на девочку, мистер Кендрю, и скажите, разве не пошел ей на пользу английский воздух. Знаете, мы с Бланш повторились в дочерях. Моя дочь — единственное мое дитя. У Бланш тоже одна дочь. Мою зовут Анни, как звали когда-то меня. Дочь подруги зовут Бланш. Но самое главное, девочки полюбили друг друга, как мы когда-то с Бланш в далекие дни юности. Говорят, что ненависть передается от родителей детям. Но, видно, и любовь тоже передается.

Гость хотел что-то ответить, но вмешался молчавший до сей минуты хозяин:

— Кендрю, вам, наверное, наскучили сентиментальные излияния. Выпейте лучше бокал вина.

В этих словах прозвучало нескрываемое презрение к жене. Миссис Ванборо вспыхнула, но промолчала, подавив раздражение. Потом тихо спросила мужа с явным желанием успокоить его:

— Ты сегодня плохо себя чувствуешь, дорогой?

— Я буду чувствовать себя гораздо лучше, если дети перестанут так громко стучать ножами.

Девочки срезали кожицу с яблок. Младшая продолжала как ни в чем не бывало, старшая тотчас отложила нож в сторону и взглянула на мать. Миссис Ванборо подозвала к себе Бланш и махнула в сторону сада, куда вела высокая стеклянная дверь.

— Посмотри, Бланш, как хорошо в саду, — ласково сказала она. — Не хочешь ли ты взять яблоко и пойти туда?

— Хочу, если Анни пойдет со мной.

Анна встала из-за стола, и девочки, взявшись за руки, отправились в сад. Мистер Кендрю благоразумно заговорил о другом.

— Этим юным леди будет не хватать сада, — сказал он. — Жаль все-таки, что вы отказываетесь от этого прелестного уголка.

— Уехать отсюда — еще не самое страшное, — вздохнула миссис Ванборо. — Джону далеко ездить из Хэмпстеда в Лондон. И мы, конечно, съедем отсюда. — Хуже то, что мы сдаем дом.

Мистер Ванборо с раздражением посмотрел на жену.

— А тебе какая забота, что дом сдается? — спросил он.

Миссис Ванборо улыбнулась, пытаясь рассеять тучи, сгустившиеся на семейном горизонте.

— Джон, милый, — мягко сказала она, — ты весь день у себя в конторе, а я весь день дома. И я волей-неволей должна говорить с людьми, которые приходят смотреть дом. Вы бы видели, что это за люди! — воскликнула она, обращаясь к мистеру Кендрю. — Они подвергают сомнению все, начиная от скребка у входной двери, кончая печной трубой на крыше. Являются в самое неподходящее время. Задают самые оскорбительные вопросы и всем своим видом дают понять, что не верят ни одному моему слову, одна грубиянка спросила, подозрительно принюхиваясь: «Вы уверены, что у вас в порядке канализация?» А один нахал усомнился в прочности дома. Не дождавшись моего ответа, подпрыгнул на своих огромных ножищах, так что все стекла зазвенели. Никто не верит, что почва у нас песчаная, что фасад дома выходит на юг. Никому не нужны все наши усовершенствования. Услыхав об артезианском колодце, изображают чуть ли не водобоязнь. А увидев курятник, забывают свою любовь к омлету.

— Представьте себе, и мне пришлось испытать нечто подобное, — рассмеялся мистер Кендрю. — Человек, снимающий дом, — лютый враг того, кто этот дом сдает. Экая, право, несообразность, не правда ли, мистер Ванборо?

Но и мистеру Кендрю не удалось рассеять мрачное расположение духа хозяина.

— Должен признаться, — буркнул мистер Ванборо, — я не слыхал ваших слов.

На этот раз ответ прозвучал почти грубо. Миссис Ванборо бросила на мужа удивленный и вместе обеспокоенный взгляд.

— Что с тобой, Джон? Ты не болен? — спросила она.

— Человека, кроме болезней, может угнетать и забота.

— Огорчительно слышать, что ты чем-то угнетен. Это касается твоих дел?

— Да, дел.

— Посоветуйся с мистером Кендрю.

— Жду, когда мне предоставят эту возможность.

Миссис Ванборо немедленно встала.

— Позови, дорогой, когда захотите кофе, — сказала она, проходя мимо мужа, остановилась на миг, легкой ладонью коснулась его лба и тихонько проговорила: — Если бы я могла разгладить эти морщинки.

Мистер Ванборо нетерпеливо тряхнул головой. Вздохнув, миссис Ванборо пошла к двери. Не успела она переступить порог, как муж окликнул ее:

— Присмотри за тем, чтобы нам никто не мешал.

— Разумеется, Джон, — и, взглянув на мистера Кендрю, открывшего дверь, прибавила, через силу улыбнувшись: — Не забудьте о лютых врагах. Им все нипочем, могут явиться даже в столь поздний час.

Джентльмены остались вдвоем за бокалом вина. Внешностью и характером они разительно отличались один от другого. Мистер Ванборо был высок и темноволос; блестящий красавец с энергическим выражением лица — таким его видел свет, но только проницательному взору открывалась под внешним лоском врожденная порочность. Мистер Кендрю, напротив, был коренаст, неловок и медлителен, если ничто не побуждало к действию. Глядя на Кендрю, свет замечал только невзрачного коротышку; проницательный же взор различал под бесцветной внешностью натуру добрую и благородную, ставящую понятия чести и справедливости превыше всего.

Первым заговорил мистер Ванборо.

— Если вы когда-нибудь решитесь жениться, Кендрю, — сказал он, — не будьте так опрометчивы, как я. Не женитесь на актрисе.

— Если бы я встретил женщину, похожую на вашу жену, — возразил гость, — будь она актриса, я бы завтра на ней женился. Красавица, умница, самых высоких правил и любит вас искренне. О, человек! Чего еще тебе надобно!

— Очень многое. Мне нужна жена знатного происхождения и со связями, которая могла бы принять избранное общество и дать мужу положение в свете.

— Положение в свете! — воскликнул мистер Кендрю. — Вот человек, коему отец оставил полмиллиона при условии, что он встанет во главе одного из самых крупных торговых домов в Англии. А он мечтает о положении в свете, словно младший клерк в его конторе. Чего ему не хватает? Куда устремлены его честолюбивые помыслы?

Мистер Ванборо осушил бокал и твердо поглядел в глаза друга.

— Парламент — вот куда устремлены мои честолюбивые помыслы, — отчеканил он. — А моя вожделенная цель — палата лордов. И единственное препятствие у меня на пути — красивая и добродетельная жена.

Мистер Кендрю предостерегающе поднял руку.

— Вы, верно, шутите, — проговорил он. — Я таких шуток не понимаю и не приемлю. Ежели вы говорите всерьез, то я вынужден заподозрить такое, о чем боюсь и помыслить. Так что давайте переменим разговор.

— Нет, не переменим! Я хочу наконец поставить точки над I. Так что же вы заподозрили?

— То, что вы разлюбили вашу жену.

— Ей сорок два, мне тридцать пять, я женат на ней уже тринадцать лет. Вам это хорошо известно. И вы всего-навсего заподозрили! О, святая простота! Вы, кажется, что-то еще хотите сказать?

— Раз уж вы настаиваете на продолжении разговора, то извольте, на правах старого друга я выскажусь. Вы дурно относитесь к вашей жене. Вот уже два года, как вы продали дело во Франции и вернулись сюда на похороны отца. Но, кроме меня и еще двух-трех старых друзей, вы никому не представили своей жены. Ваше новое положение открыло вам двери лучших домов Лондона. Вы всюду бываете, но никуда не берете с собой жену. Вы выезжаете в свет как холостой человек. И у меня есть основания подозревать, что ваши новые знакомые вас таковым и почитают. Простите мне мою прямоту, я говорю то, что думаю. Недостойно джентльмена держать взаперти жену, точно вы стыдитесь ее.

— А я и правда ее стыжусь.

— Опомнитесь, Ванборо!

— Одну минуту! Я вас слушал, послушайте теперь вы меня. Давайте заглянем в прошлое. Тринадцать лет назад я влюбился в красавицу актрису и женился на ней, чем прогневил моего отца. И нам пришлось поселиться за границей, где ничто не омрачало нашу жизнь. Перед смертью отец простил меня, и мы вернулись в Англию. И тут все переменилось. Передо мной открылось блестящее будущее, я принят в свете, а у меня на шее камнем висит женщина, чья родня — и вам это хорошо известно — самого низкого происхождения. Женщина, у которой недостает манер, чьи интересы не идут дальше детской, кухни, пения и ее книг. Разве может такая жена создать мужу положение в обществе? Разве под силу ей проложить ему путь в палату лордов? Клянусь Юпитером, если есть жены, которых следует держать взаперти, так это моя жена! И если уж говорить начистоту, я потому и сдаю этот дом, что не могу здесь запереть ее от общества. Моя жена обладает проклятым свойством заводить знакомства, где бы она ни поселялась. Еще немного, и она соберет вокруг себя уйму друзей, новых и старых, тех, что помнят ее оперной дивой. Они будут постоянно сталкиваться с ее отцом, мерзавцем из мерзавцев. Вечно пьяный, вечно клянчит подачку! Да, моя жена погубила мое будущее. Что толку перечислять ее добродетели! Она жернов у меня на шее со всеми ее добродетелями. Какой же я был идиот! Ведь стоило подождать совсем немного, и я бы женился на женщине из высшего света, которая была бы мне полезна…

Мистер Кендрю вдруг прервал хозяина, коснувшись его руки.

— На женщине вроде леди Парнелл?

Мистер Ванборо приметно вздрогнул и первый раз опустил глаза под взглядом друга.

— Что вы знаете о леди Джейн? — спросил он.

— Ровным счетом ничего. Я не принадлежу к ее кругу. Но я бываю иногда в опере. И видел вас вчера вечером у нее в ложе. Случайно до меня долетели слова моих соседей. Вас называли счастливым избранником леди Джейн, говорили, что она отличает вас среди своих многочисленных поклонников. Представьте, что будет, если эти слухи дойдут до вашей жены. Вы поступаете дурно, Ванборо. Дурно, с какой стороны ни глянь. Вы встревожили, огорчили и разочаровали меня. Видит бог, я не искал этого объяснения, но раз уж мы заговорили об этом, выскажусь со всей откровенностью. Измените свое поведение, возьмите назад все, что произнесли сейчас, иначе я перестану считать вас своим другом. Но довольно, я умолкаю. Мы оба погорячились и можем наговорить друг другу такого, о чем оба потом пожалеем. Еще раз предлагаю, переменим разговор. Вы пригласили меня посоветоваться насчет важного дела. В чем оно состоит?

Мистер Ванборо молчал. Лицо его выражало смущение. Он налил себе бокал вина, залпом осушил его. И только тогда ответил:

— Мне трудно говорить. Для меня полная неожиданность ваше отношение к моей жене.

Мистер Кендрю удивленно поднял брови.

— А что, дело касается вашей жены?

— Да.

— Она о нем знает?

— Нет.

— Вы таитесь от нее, потому что не хотите расстроить ее?

— Да.

— Имею ли я право советовать вам в этом деле?

— Да, имеете, по праву старого друга.

— Тогда почему вы не хотите объяснить мне прямо, в чем оно состоит?

На лице мистера Ванборо опять изобразилось смущение.

— Вы услышите о нем очень скоро из уст третьего лица. Сию минуту пожалует еще один гость. Он посвящен во все подробности и сумеет изложить суть лучше, чем я.

— Кто этот гость?

— Мой друг Деламейн.

— Ваш поверенный?

— Он младший партнер фирмы «Деламейн, Хопс и Деламейн». Вы его знаете?

— Да, мы знакомы. Я хорошо знал семью его жены до того, как она вышла за Деламейна. Я его недолюбливаю.

— На вас сегодня не угодишь! Деламейн человек с будущим. Силы характера ему не занимать, так что карьера ему обеспечена. Он намерен расстаться с фирмой и вступить на адвокатское поприще. Ему предсказывают успех. Что вы имеете против него?

— Ровным счетом ничего. Порой встречаются люди, которых не любишь, и все тут.

— Любите или нет, но сегодня вечером вам придется потерпеть его общество. Он вот-вот будет здесь.

Деламейн не заставил себя ждать. Дверь отворилась, и слуга объявил:

— Мистер Деламейн.

3

Мистер Деламейн, стряпчий, мечтающий об адвокатском поприще, выглядел именно так, как и должен выглядеть человек, уверенный в своем будущем. Его жесткое, чисто выбритое лицо, серые, настороженные глаза, тонкие, плотно сжатые губы — все решительно заявляло: я намерен пойти далеко, и если вы окажетесь мне помехой, пеняйте на себя. Мистер Деламейн был всегда безукоризненно вежлив, но никто, даже близкие друзья не слыхали от него ни одного слова, сказанного в шутку. Человек исключительных способностей, безукоризненно честный, во всяком случае по правилам чести, принятым в свете, он, однако, ни в ком не вызывал желания дружески похлопать его по плечу. Вы никогда не попросили бы у него взаймы ни цента, но доверили бы ему миллион. Если у вас личные неурядицы, вы никогда не обратитесь к нему за сочувствием. Если же вас волнуют общественные вопросы, увидев его, вы скажете: «Вот кто мне нужен. Этот своего добьется. Стоит только взглянуть на него и станет ясно — этот своего добьется».

— Кендрю, мой старый друг. — Мистер Ванборо представил стряпчему друга. — Все, что вы имеете сказать, говорите в его присутствии. Вина хотите?

— Нет, благодарю вас.

— Вы привезли новости?

— Да.

— Письменное заключение двух юристов?

— Нет.

— Почему?

— В этом нет надобности. Если факты таковы, как они тут изложены, дело с точки зрения закона бесспорное.

С этими словами Деламейн вынул из кармана исписанный лист бумаги и положил его на стол перед собой.

— Что это? — спросил Ванборо.

— История вашей женитьбы.

Услыхав эти слова, Кендрю оживился и первый раз выказал интерес к разговору, смысл которого он пока не улавливал. Мистер Деламейн взглянул в его сторону и продолжал:

— История вашей женитьбы, записанная с ваших слов клерком моей конторы.

Мистер Ванборо опять начал раздражаться.

— С какой стати снова все ворошить? Ведь вы навели справки и убедились в справедливости моего заявления?

— Да, навел.

— И у вас нет ни тени сомнения в том, что я прав?

— Сомнения нет, если, конечно, верны факты. И я хотел бы удостовериться, что клерк не ошибся, записывая ваши слова. Дело ваше очень серьезное. Я взял на себя ответственность высказать по нему свое профессиональное мнение, а это может иметь далеко идущие последствия. Вот почему я должен лишний раз убедиться, что мое мнение покоится на прочной основе. У меня есть к вам несколько вопросов. Наберитесь, пожалуйста, терпения и выслушайте меня. Это не займет много времени.

Мистер Деламейн уставился в листок и задал первый вопрос:

— Вы женились в Инч-Маллоке в Ирландии тринадцать лет тому назад?

— Да.

— Ваша жена, в девичестве мисс Анна Сильвестр, католического вероисповедания?

— Да.

— Ее отец с матерью тоже католики?

— Да.

— Ваши родители протестанты? Вы были крещены англиканской церковью?

— Все так.

— Мисс Анна Сильвестр не хотела стать вашей женой, потому что вы принадлежите другой церкви?

— Да.

— И чтобы добиться ее согласия, вы решили стать католиком?

— Для нее это было важно, а мне все равно.

— И вы приняли католичество?

— Да, принял, полностью совершил весь обряд.

— Здесь или за границей?

— За границей.

— Сколько времени спустя вы вступили в брак?

— Спустя шесть недель.

Тщательно сверяясь с бумагой, на этом вопросе мистер Деламейн задержался долее, чем на других.

— Все верно, — сказал он наконец и продолжал спрашивать: — Священник, который сочетал вас браком, был некто Амброз Рэдмен, молодой человек, недавно посвященный в сан?

— Да.

— Он спросил вас, какого вы оба вероисповедания?

— Да.

— А еще что-нибудь спрашивал?

— Больше ничего.

— Он не спросил вас, больше ли года вы оба принадлежите к католической церкви?

— Нет.

— Вы это точно помните?

— Точно.

— Возможно, он забыл спросить. А возможно, просто не знал, как это важно. Ведь он тогда был еще новичок в своем деле. Но может, вы или мисс Сильвестр догадались сказать ему о вашем недавнем обращении в католическую веру?

— Ни мне, ни мисс Сильвестр это и в голову не пришло.

Мистер Деламейн аккуратно сложил листок и опустил его в карман.

— Все верно до мельчайших деталей, — сказал он.

При этих словах загорелое лицо мистера Ванборо стало пепельно-серым. Он искоса глянул на мистера Кендрю и опять отвернулся.

— Ну так выкладывайте свое мнение, — обратился он к стряпчему. — Что говорит об этом закон?

— Закон говорит, и в этом нет никакого сомнения, — сказал стряпчий, — что ваш брак с Анной Сильвестр не является браком. Дело это бесспорное, другого мнения по нему быть просто не может.

Мистер Кендрю вскочил на ноги.

— Что вы хотите этим сказать? — воскликнул он в сильнейшем волнении.

Преуспевающий служитель закона поднял брови, изобразив вежливое удивление. Стоит ли так горячиться? Если мистера Кендрю что-то интересует, можно спросить не повышая тона.

— Вы хотите знать правовую сторону дела? — отнесся он к мистеру Кендрю.

— Да, хочу.

И мистер Деламейн принялся излагать соответствующую статью закона о браке, как она существует и по сей день к стыду и поношению английского законодательства и всей просвещенной английской нации.

— Согласно Ирландскому кодексу Георга II, — вещал он, — брак, совершенный католическим священником между католиком и протестантом или между двумя протестантами, перешедшими в католичество менее чем за год до бракосочетания, считается недействительным. А согласно двум другим законам, принятым в то же царствование, священник, заключивший такой брак, считается виновным в совершении уголовного преступления. На ирландских священников других вероисповедании действие этих законов не распространяется. Они имеют силу только для священнослужителей римско-католической церкви.

— Неужели такое возможно в девятнадцатом веке! — воскликнул Кендрю.

Мистер Деламейн усмехнулся. Он уже давно утратил лелеемые обществом иллюзии относительно нынешнего века.

— Ирландский брачный кодекс имеет еще и другие странности. С одной мы уже столкнулись: брак, заключенный католическим священником, оказался недействительным, а такой же брак, соверши его англиканский, пресвитерианский или нонконформистский священник, будет неоспоримо иметь законную силу. Но это не все; согласно другому закону, один и тот же брак будет действительным, если его заключил католик, и недействительным, заключи его служитель англиканской церкви. И наконец, существуют еще браки, которые англиканский священник имеет право заключать, а пресвитерианский или нонконформистский не имеют. Вопиющая нелепость. Иностранцы подобное положение сочли бы позорным. Нас же оно нимало не волнует. Но вернемся к нашему случаю. Закон говорит о нем одно: мистер Ванборо — холост, миссис Ванборо — не замужем, их ребенок — незаконнорожденный, а священник Амброз Рэдмен должен быть привлечен к суду и наказан как человек, совершивший преступление.

— Постыдный закон!

— Но закон, — коротко и внушительно возразил Деламейн.

Во время этого разговора ни одно слово не сорвалось с уст хозяина дома. Он сидел, уставившись в стол, стиснув зубы, и напряженно думал. Мистер Кендрю, оборотившись к нему, первый нарушил молчание.

— Если я правильно понял, вы хотите услышать мой совет относительно этого дела?

— Да.

— Стало быть, наперед зная суть разговора и предвидя, что скажет мистер Деламейн, вы колебались, какое вам принять решение? Неужели вы хоть на миг усомнились, что должны немедля исправить столь чудовищную ошибку и сделать вашу жену — ибо она жена ваша перед богом и людьми — женой и в глазах закона?

— Если вам угодно видеть дело в таком свете… — сбивчиво начал Ванборо, — …если вы не хотите принять в соображение…

— Я жду от вас прямого ответа: да или нет.

— Позвольте мне объясниться. Человек имеет право высказать свою точку зрения…

Кендрю взглядом, полным презрения, остановил его.

— Можете не затруднять себя объяснениями. Я покидаю ваш дом. Вы преподали мне урок, милостивый государь, который мне никогда не забыть. Оказывается, можно знать человека с детства и не видеть, что он всю жизнь носит на себе личину. Мне стыдно, что я считал вас своим другом. С этой минуты мы с вами незнакомы.

С этими словами мистер Кендрю встал из-за стола и навсегда покинул дом человека, преступившего закон чести.

— Какой вспыльчивый господин, — заметил Деламейн. — Если не возражаете, я, пожалуй, выпью бокал вина.

Ничего не ответив, Ванборо поднялся из-за стола и быстрыми шагами заходил по комнате. Каким бы негодяем он ни был, правда, пока еще в помыслах, потеря старого друга на миг выбила его из колеи.

— Дело очень щекотливое, Деламейн, — наконец вымолвил он. — Что бы вы мне посоветовали?

— Я не берусь советовать. Моя обязанность — изложить юридическую сторону дела, не более.

Ванборо опять сел за стол, мозг его сверлила мысль: воспользоваться открывшейся свободой или нет. У него пока не было времени хорошенько обдумать свое новое положение. Если бы не жизнь на континенте, он, без сомнения, давно бы узнал о том, что его брак недействителен. Подозрение возникло у него летом во время случайного разговора с Деламейном. И вот теперь он знает наверняка — Анна Сильвестр не жена ему.

Какое-то время гость и хозяин сидели молча: один потягивал вино, другой думал свою нелегкую думу. Безмолвную сцену нарушило появление слуги. Увидев слугу, Ванборо вдруг взорвался.

— Что тебе надо? — рявкнул он.

Слуга был старой английской выучки, другими словами, не человек, а машина, которая, если однажды ее завести, будет изо дня в день исправно делать свою работу. Теперь ей полагалось говорить, и она заговорила:

— Пожаловали-с дама. Желают-с осмотреть дом.

— Скажи ей: так поздно мы никого не пускаем.

Машине, однако, велено было кое-что сообщить хозяевам. И она не могла ослушаться повеления.

— Дама приносит свои извинения, сэр. У нее очень мало времени. Этот дом был последний в списке, который ей дал ее агент. А кучер по глупости никак не мог найти дом в незнакомом месте.

— Попридержи свой язык и вели даме убираться к черту.

На этот раз Деламейн не выдержал и вмешался: его клиент явно действовал в ущерб своим интересам.

— Вы ведь, кажется, желаете сдать дом, и как можно скорее? — спросил он.

— Разумеется.

— По-моему, неблагоразумно, поддавшись минутному раздражению, забывать о делах.

— Благоразумно или нет, но я терпеть не могу, когда в мой дом вторгаются посторонние.

— Как вам угодно, не буду вмешиваться. Я только хотел заметить, на случай, если вы заботитесь о моем удобстве, что меня это вторжение нимало не обеспокоит.

Слуга ждал распоряжений с непроницаемым лицом, и Ванборо сдался, не скрывая, впрочем, недовольства.

— Ладно. Проводи ее сюда. Да скажи, что ей только покажут комнату, а если она хочет узнать что-нибудь, пусть обращается к агенту.

Мистер Деламейн опять вмешался, на этот раз подумав о хозяйке дома.

— Не мешает позвать и миссис Ванборо, вы ведь пока еще ничего не решили.

— Где хозяйка?

— Где-то в саду. Точно не знаю, где.

— Не можем же мы искать ее по всей усадьбе. Пошли за ней горничную и пригласи даму.

Слуга удалился. Деламейн налил себе второй бокал вина.

— Превосходный кларет, — заметил он. — Вы получаете его прямо из Бордо?

Ответа не последовало. Ванборо опять углубился в решение своей дилеммы — сбросить с себя ненавистные узы или узаконить их. Упершись локтем в стол, он ожесточенно грыз ногти. «Что делать? Что делать?» — то и дело бормотал он сквозь зубы.

Из сеней донесся свистящий шелест шелковых юбок. Дверь отворилась, и в комнату вплыла дама, желающая снять дом.

4

Она была высока ростом, стройна и изысканно одета. Платье ее являло собой счастливое сочетание простоты и великолепия. Легкая летняя вуалетка скрывала ее лицо. Она изящным движением подняла вуаль и с непринужденной учтивостью светской дамы попросила прощения за столь поздний визит, нарушивший беседу двух джентльменов, засидевшихся за бокалом вина.

— Прошу простить меня за столь позднее вторжение. Мне, право, совестно беспокоить вас. Я только взгляну на комнату.

Дама обращалась к Деламейну, сидевшему ближе к ней. Оглядев комнату, она бросила случайный взгляд на Ванборо и воскликнула в изумлении:

— Вы! Боже правый, кто бы подумал, что я встречу вас здесь!

Ванборо поднялся из-за стола как громом пораженный.

— Леди Джейн! — воскликнул он. — Возможно ли это?

Приветствуя леди Джейн, Ванборо не глядел на нее. Глаза его виновато устремились к двери, ведущей в сад. Положение было поистине ужасно и в том случае, если жена его обнаружит существование леди Джейн, и в том, если леди Джейн узнает о существовании его жены. На лужайке перед домом никого не было видно. По милости судьбы у него есть минута-другая избавиться от нежданной гостьи. Гостья же, находясь в блаженном неведении о затруднительном положении, в котором очутился Ванборо, весело протянула ему руку.

— Первый раз в жизни я поверила в месмеризм. Вот вам пример магнетического притяжения, мистер Ванборо. Одна моя приятельница, женщина очень больная, решила снять меблированный дом в Хэмпстеде. Я обещала помочь ей. И в тот самый день, что я отправилась на поиски дома, вы отправились обедать к своему другу. У меня в списке остался всего один дом, я долго ищу его, и в этом доме нахожу вас. Поразительно! — с этими словами леди Джейн повернулась в Деламейну: — Я говорю с хозяином дома, не так ли? — спросила она и, не успели оба джентльмена раскрыть рта, продолжала: — Какой прелестный сад! А в саду, я вижу, хозяйка дома? Надеюсь, не мое вторжение лишило вас ее приятного общества, — и, обернувшись, спросила Ванборо: — Это жена вашего друга?

Леди Джейн на секунду умолкла, ожидая ответа. Но что мог ответить ей злополучный мистер Ванборо?

Миссис Ванборо было уже не только видно, но и слышно: она отдавала распоряжения дворне, и ее тон и манеры не оставляли сомнения насчет ее положения в доме. Допустим, он ответит: «Нет, не жена». Подстрекаемая женским любопытством, леди Джейн тотчас спросит: «А кто же она?» Допустим, он сумеет придумать правдоподобное объяснение. На это уйдут драгоценные минуты, войдет жена, и существование леди Джейн откроется. Взвесив все это, Ванборо избрал самый смелый и самый короткий ход: он молча кивнул головой, в мгновение ока превратив миссис Ванборо в миссис Деламейн и не произнеся при этом ни слова, чтобы Деламейн паче чаяния не услышал.

Но от зорких глаз поверенного не укрылось легкое движение головы хозяина.

Не сразу справившись с вполне понятным изумлением, вызванным столь неслыханной наглостью, мистер Деламейн не без основания решил, что Ванборо ведет нечестную игру и пытается впутать своего поверенного, что должно пресечь без всякого промедления. И он встал, полный решимости опровергнуть клиента, какими бы мотивами тот ни руководствовался.

Но говорливая леди Джейн опять не дала ему рта раскрыть.

— Я хочу спросить только одну вещь, — щебетала она. — Эта комната выходит на юг? Что я спрашиваю, конечно, на юг! Можно было догадаться по солнцу. На первом этаже три комнаты, эта и еще две? А здесь тихо? Ну конечно, тихо! Очаровательный дом! По-моему, он очень понравится моей больной приятельнице. Вы не могли бы подождать ответа до завтра?

Тут леди Джейн остановилась, чтобы перевести дух. И Деламейн не преминул воспользоваться этой счастливой возможностью вставить слово.

— Прошу прощения, — начал он, — но я, право же, никак не могу…

— Ради бога, не выдавайте меня. Сюда идет моя жена, — прошептал Ванборо, приблизившись к нему вплотную, и поспешил к двери, выходящей в сад.

Леди Джейн тем временем перевела дух и бросилась в новую атаку на Деламейна, все еще принимая его за хозяина дома.

— Вы, я вижу, колеблетесь? Вам нужны рекомендации? — Насмешливо улыбнувшись, она обратилась за помощью к своему другу — Мистер Ванборо!

Ванборо, подвигавшийся к двери, был одержим одной мыслью: любой ценой не пустить жену в комнату, в силу чего не видел и не слышал леди Джейн. Она подошла к нему и резко хлопнула его по плечу зонтиком.

В эту минуту в дверях появилась миссис Ванборо.

— Я помешала вам? — спросила она мужа, холодно оглядев леди Джейн. — Эта дама, я вижу, твоя старая приятельница?

В ее голосе слышался сарказм, вызванный несомненно фамильярным обращением леди Джейн с ее мужем и грозивший перейти в ревность.

Леди Джейн, однако, нимало не смутилась. Она позволяла себе несколько вольное обращение с мужчинами по праву светской дамы и молодой красивой вдовы. Поклонившись миссис Ванборо с учтивостью, отличающей природных аристократок, она с любезной улыбкой спросила:

— Я говорю с хозяйкой дома?

Миссис Ванборо холодно ответила на поклон и, переступив порог, коротко промолвила: «Да».

— Представьте меня, — обратилась леди Джейн к Ванборо, снизойдя до условностей, принятых в среднем классе общества.

Ванборо, не глядя на жену и не называя ее, повиновался.

— Леди Джейн Парнелл, —сказал он, стремясь как можно скорее окончить этот фарс представления. — Позвольте мне проводить вас до кареты, — прибавил он, предлагая руку леди Джейн. — Обещаю вам содействие. Вашего решения до завтра подождут. Доверьтесь мне.

Но нет! Леди Джейн привыкла всюду оставлять по себе самое приятное впечатление. Она умела очаровывать и сильный, и слабый пол, но, разумеется, разными способами. Социальный опыт высшего класса Англии можно суммировать в двух словах: благорасположение ко всем и вся. И леди Джейн вздумала перед уходом растопить лед неприязни, которым веяло на нее от хозяйки дома.

— Я должна еще раз принести свои извинения за столь поздний визит, — отнеслась она к миссис Ванборо. — Мое появление, по-видимому, расстроило какие-то планы этих двух джентльменов. У мистера Ванборо такой вид, будто он хочет, чтобы я немедленно очутилась за сто миль отсюда. Что касается вашего мужа, — тут леди Джейн обратила взор на Деламейна, — простите, что я говорю с вами в таком фамильярном тоне, но я покуда не имею удовольствия знать его имени.

Потеряв от изумления дар речи, миссис Ванборо проследила взгляд леди Джейн и заметила поверенного, которого видела первый раз в жизни.

Тут уж Деламейн не упустил представившейся возможности высказаться.

— Прошу меня простить, — начал он. — Произошло недоразумение, в коем я нимало не повинен. Я не муж этой дамы.

На этот раз изумилась леди Джейн и с немалым изумлением воззрилась на Деламейна. Но напрасно. Деламейн восстановил попранную справедливость, остальное его не касалось. Он молча взял стул и сел в дальнем углу комнаты. Леди Джейн ничего не оставалось, как обратиться к Ванборо.

— Виной этому недоразумению — вы, — сказала она. — Вы положительно дали мне понять, что эта дама — жена вашего друга.

— Что?! — воскликнула миссис Ванборо, не поверив своим ушам.

Леди Джейн почувствовала что-то неладное. Сквозь тонкий покров воспитанности стала проступать природная гордость высокородной дамы.

— Могу повторить громче, если хотите, — сказала она. — Мистер Ванборо уверил меня, что вы жена этого господина.

— Ступай сейчас же в сад. Это недоразумение, — яростно зашептал жене Ванборо.

Миссис Ванборо прочитала в лице мужа смятение и страх; и негодование уступило место предчувствию беды.

— Как ты смотришь на меня! Как говоришь со мной! — задыхаясь проговорила она.

— Ступай в сад, — шепотом повторил он.

Леди Джейн, видя эту сцену, подумала то же, что Деламейн минутами двумя раньше: на вилле в Хэмпстеде творится что-то неладное. Эта женщина, по-видимому, занимает в доме ложное положение. А так как дом принадлежит другу мистера Ванборо, то, стало быть, друг мистера Ванборо и виноват во всем.

Придя к этому разумному, хоть и ложному заключению, леди Джейн взглянула на миссис Ванборо с таким утонченным презрением и любопытством, что самая кроткая женщина пришла бы в ярость. Нанесенное оскорбление точно ножом полоснуло чувствительную душу миссис Ванборо. Она повернулась к мужу и спросила на этот раз безо всяких церемоний:

— Кто эта женщина?

Леди Джейн достойно встретила неожиданный выпад. Надо было видеть, с каким самообладанием опустила она забрало своей добродетели: лицо ее не выражало ни гордости, ни снисхождения.

— Мистер Ванборо, — бесстрастно промолвила она, — вы предлагали проводить меня до кареты. Я вижу, что должна была тотчас принять ваше предложение. Дайте мне вашу руку.

— Постойте! — вмешалась миссис Ванборо. — Взгляд этой дамы полон презрения, слова ее нельзя истолковать иначе как оскорбление. Я вижу, вокруг меня плетется какая-то грязная, непонятная интрига. Но я никому не позволю оскорблять меня в моем доме. После того, что вы сейчас сказали, я запрещаю моему мужу подать вам руку.

Ее мужу!

Леди Джейн устремила растерянный взгляд на мистера Ванборо, на того мистера Ванборо, которого любила, которого искренне считала неженатым, и до этой минуты подозревала только в том, что он неловко пытается скрыть грешки своего друга. Куда девался ее уверенный светский тон, куда девались ее аристократические манеры. Нанесенная ей обида (если эта женщина не лжет), муки ревности (если эта женщина действительно его жена) сорвали с нее маску, обнажив уязвимое человеческое естество. Глаза у нее вспыхнули гневом, щеки залил румянец.

— Если вы способны говорить правду, — высокомерно произнесла она, обращаясь к Ванборо, — говорите. Я жду вашего объяснения. Вы вели себя перед всем светом, предо мной так, как будто вы холосты, со всем, что отсюда вытекает. Правда, что эта женщина ваша жена?

— Взгляните на нее! Вы слышите, что она говорит? — в свою очередь обратилась к мужу миссис Ванборо. Но вдруг отшатнулась от него, задрожав с ног до головы. — Он медлит, — прибавила она тихо, точно про себя: — Господи, он не отвечает!

— Эта женщина ваша жена? — повторила вопрос леди Джейн.

Все самое черное поднялось со дна души этого человека.

— Нет, — выговорил он наконец роковое слово.

Миссис Ванборо отступила еще на шаг, ухватившись за белую портьеру, чтобы не упасть, и оборвала ее. Судорожно сжимая ткань, она взглянула на мужа. «Кто из нас сошел с ума, — застучало у нее в голове, — он или я?»

Леди Джейн вздохнула с облегчением. Слава богу, не женат. Всего-навсего легкомысленный повеса. Это, конечно, ужасно, но не смертельно. Надо будет строго отчитать его и потребовать полного исправления. А потом можно и простить и выйти за него замуж. И леди Джейн повела себя в высшей степени благоразумно. Выказала холодность в настоящем, но не лишила надежды на будущее.

— Я сделала горькое для себя открытие, — посмотрела она с укором на Ванборо. — От вас зависит, смогу ли я забыть этот вечер. Прощайте!

Последние слова леди Джейн сопроводила долгим выразительным взглядом, приведшим миссис Ванборо в бешенство. Она бросилась к двери и преградила леди Джейн дорогу.

— Так просто вы отсюда не уйдете!

Ванборо почел должным вмешаться, но остановился, пригвожденный к полу отчаянным, полным презрения взглядом жены.

— Этот человек солгал, — отчетливо проговорила она. — И я вам сейчас это докажу.

Взяв со стола колокольчик, миссис Ванборо позвонила и сказала вошедшему слуге:

— Подите в мою комнату и принесите шкатулку с бумагами.

Она ждала возвращения слуги, отвернувшись от мужа и вперив горящий взор в леди Джейн. Одинокая, беззащитная, стояла она у осколков своей семьи, возвысившись над предательством мужа, бесстрастием служителя закона, презрением соперницы. В эту страшную для нее минуту красота ее засияла с прежней силой. Великая актриса, заставлявшая публику, затаив дыхание, следить за происходящей на подмостках драмой, она играла теперь последний акт своей драмы перед этими тремя людьми, и они, затаив дыхание, ожидали, пока она снова заговорит.

Вернулся слуга со шкатулкой. Миссис Ванборо вынула бумагу и протянула ее леди Джейн.

— Я когда-то пела на сцене, — сказала она. — Молва не щадит актрис, и я озаботилась получить документ, который подтвердил бы законность моего брака. Документ этот неоспорим. Даже высший свет, мадам, с уважением относится к таким документам.

Леди Джейн взяла протянутую бумагу. Это было брачное свидетельство. Смертельная бледность разлилась по ее лицу.

— Так, значит, вы обманули меня, — едва проговорила она.

Ванборо бросил взгляд в дальний угол комнаты, где сидел его поверенный, наблюдавший за ходом событий.

— Не откажитесь подойти сюда на секунду, — отнесся он к Деламейну.

Деламейн поднялся со стула и подошел.

— Прошу вас выслушать моего поверенного, — обратился Ванборо к леди Джейн. — У него нет причин обманывать вас.

— Надеюсь, от меня потребуется только изложить факты?

— Ничего больше.

Напряженно вслушиваясь в этот разговор, миссис Ванборо сделала шаг вперед. Уверенность в собственной правоте, дающая силы противостоять брошенному в лицо оскорблению, вдруг заколебалась, миссис Ванборо почувствовала — надвигается что-то неведомое и страшное. И сердце у нее бешено заколотилось.

Леди Джейн протянула бумагу поверенному.

— В двух словах, сэр, что это такое?

— В двух словах, — отвечал поверенный, — это пустая бумажка.

— Значит, он не женат.

— Не женат.

Секунду помедлив, леди Джейн поворотилась к миссис Ванборо, стоявшей у нее сбоку, взглянула на нее и в ужасе отпрянула.

— Увезите меня отсюда! — воскликнула она при виде устремленных на нее огромных горящих, полных смертельной муки глаз. — Увезите меня отсюда! Эта женщина меня убьет.

Ванборо взял ее под руку и повел к двери. В комнате воцарилась тишина. Миссис Ванборо следила за уходящей парой тем же отчаянным взглядом. Наконец дверь захлопнулась. Деламейн, оставшийся наедине с оскорбленной, брошенной женщиной, молча положил бесполезное свидетельство на стол. Миссис Ванборо перевела взгляд с него на ненужную бумажку и, не издав крика, не сделав никакого защитного движения, упала без чувств у его ног.

Деламейн поднял несчастную женщину, положил на софу. И стал ждать, вернется ли Ванборо домой. Глядя на прекрасное, бездыханное лицо, он должен был признать — с этой женщиной обошлись жестоко. Да, этот сухарь, успешно делающий карьеру, на этот раз позволил шевельнуться чувствам — с этой женщиной обошлись жестоко.

Но закон есть закон. Случай бесспорный. Санкционированный законом.

За окном послышалось цоканье копыт, скрип колес экипажа. Леди Джейн уезжала прочь от этой юдоли скорби. Вернется ли муж? Вот она, сила привычки. Даже Деламейн все еще называл его мужем, несмотря на закон, несмотря на неоспоримые факты. Верно, уж не вернется. Прошло пять, десять минут, Ванборо и след простыл.

Неблагоразумно поднимать в доме шум. Нежелательно — лично ему — оповещать слуг о случившемся. Однако хозяйка дома все еще лежит без чувств. В открытую дверь дунул прохладный вечерний ветерок и заиграл лентами ее кружевного чепца, выбившимися на плечо локонами, — женщина, любившая его, мать его ребенка, лежит без чувств одна и без помощи.

И Деламейн протянул руку к звонку позвать слуг.

Тишину вечера снова нарушил шум приближавшегося экипажа. Рука его замерла на звонке. Шум становился громче. Зацокали копыта, заскрипели колеса. Вот уже экипаж совсем близко, вот он остановился у ворот дома.

Неужели вернулась леди Джейн?

Неужели вернулся муж?

Громко звякнул входной колокольчик, захлопали двери, зашуршали в сенях юбки. Дверь в комнату отворилась, и вошла женщина, одна, без провожатых. Не леди Джейн, нет. Это была незнакомка, гораздо старше леди Джейн. При других обстоятельствах женщина вполне заурядная, но сейчас ее светящееся счастьем лицо было почти красиво.

Она увидела женскую фигуру, распростертую на софе. Она подбежала к ней, из груди вырвался крик, в котором звучали узнавание и ужас. Она упала на колени перед софой, приподняла безжизненную голову, поцеловала сестринским поцелуем холодную, белую как полотно щеку,

— Анни, родная моя, — прошептала она. — Вот как мы с тобой встретились.

Да, вот как встретились школьные подруги после того давнего расставания на борту океанского парусника, не позабыв и не разлюбив друг друга после стольких лет разлуки.

Часть вторая НЕУКРОТИМЫЙ БЕГ ВРЕМЕНИ

5

Продвигаясь от дней минувших к дням нынешним, Пролог прощается с летом тысяча восемьсот пятьдесят пятого года. Коротко задержавшись на промежутке в двенадцать лет, он расскажет нам о судьбе участников драмы, разыгравшейся на вилле в Хэмпстеде: кто из них жив, кто умер, кто процветает, кто впал в убожество. После чего оставит читателя на первой странице повествования, действие которого начнется весной тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года.

Рассказ свой Пролог начинает со свадьбы — свадьбы мистера Ванборо и леди Джейн Парнелл.

Не прошло и три месяца с того достопамятного дня, когда поверенный мистера Ванборо уведомил его, что он свободный человек, а мистер Ванборо уже обрел жену, о которой мечтал, жену, что могла бы служить украшением его стола и способствовать его продвижению в свете — благо верным сообщником его предательства и преступления было почтенное английское законодательство.

Он был избран в парламент. Он давал, благодаря жене, шесть великолепных обедов и два самых роскошных бала в сезон. Он произнес с большим успехом свою первую речь в палате общин. Он не пожалел крупного пожертвования в пользу церкви одного бедного прихода. Он опубликовал статью, привлекшую внимание, в «Куотерли ревью». Он раскрыл, заклеймил и искоренил вопиющее злоупотребление, допущенное распорядителями благотворительных фондов. Он принимал, разумеется благодаря жене, в своем загородном имении членов королевской семьи во время осенних парламентских каникул. Таковы были славные вехи на его пути к пэрству в первый год после женитьбы. Оставалась одна милость, которую судьба могла даровать своему баловню, — и судьба даровала ее. На чести мистера Ванборо имелось пятно, которое ничто не могло смыть, пока жива была женщина, предательски им брошенная. На исходе первого года смерть унесла ее, и пятно было смыто.

Она встретила безжалостный удар, обрушившийся на нее, с редким терпением, с достойным восхищения мужеством. Надо отдать должное мистеру Ванборо — разбив сердце женщины, которую называл когда-то женой, в материальном отношении он повел себя безупречно, назначив через поверенного солидное обеспечение ей и ее дочери, что было без малейшего колебания отклонено. Она с презрением отвергла его имя и его деньги. Среди тех, кто сохранил верность матери и дочери, затерявшимся в море житейском, она была известна под своим девическим именем, которое было когда-то у всех на устах.

Она отказалась от имени и денег не из ложной гордости. Миссис Сильвестр (так она теперь называла себя) с благодарностью приняла помощь своей дорогой подруги. Леди Ланди приютила ее вместе с дочерью и осталась верна до конца старой дружбе. Они пользовались ее гостеприимством месяца три, пока Анна не окрепла настолько, что могла зарабатывать на кров и еду уроками пения. По виду она совсем оправилась, опять стала собой. Жизнь медленно входила в колею; окружающие относились к ней с уважением и участием, как вдруг, когда худшее, казалось, позади, что-то подкосило ее. Никто ничего не понимал. Мнение медиков разделилось. Строго говоря, наука не видела причин, почему она должна была умереть. Сказать вслед за леди Ланди, что смертельный удар нанесло ей предательство мужа, значит просто употребить метафору — объяснение, неприемлемое для здравомыслящего человека. Но факт оставался фактом, сколько ни пожимай плечами. Вопреки науке, которая мало что значит, вопреки ее мужеству и силе духа, которые значат очень много, Анна Сильвестр вдруг слегла, и очень скоро ее не стало.

В последние дни у нее помутилось сознание. Леди Ланди, сидя у изголовья подруги, слушала, как та разговаривает сама с собой. Она воображала себя в каюте парусника, в преддверье неведомого будущего, и к ней вернулись вдруг голос и чуть ли не самый вид юной пансионерки, канувшие, казалось, в невозвратное прошлое.

— Мы встретимся, дорогая, и будем любить друг друга как родные сестры, — говорила она так же, как целую жизнь назад.

Перед самым концом сознание вернулось к ней. Она мягко попросила доктора и сиделку уйти ненадолго, чем очень их удивила. Когда дверь за ними затворилась, Анна взглянула на подругу, точно проснулась после долгого сна.

— Бланш, — сказала она, — ты позаботишься о моей дочери?

— Я буду ей матерью, Анни.

Анна умолкла, погрузившись в свою тяжелую думу. Вдруг по ее телу пробежала дрожь.

— Пусть для всех останется тайной то, что я тебе сейчас скажу, — прошептала она. — Я очень боюсь за свое дитя.

— Боишься? После того, что я тебе обещала?

Анна медленно и внятно проговорила:

— Я очень боюсь за свое дитя.

— Почему?

— Моя Анни очень на меня похожа.

— Да, милая.

— Она любит твою дочь, как я любила тебя.

— Да, Анни.

— Она носит имя матери, Бланш. Она так же, как я, Анна Сильвестр. Вдруг ее ожидает та же судьба?

Бедняжка проговорила эти слова, задыхаясь, едва шевеля губами. Было ясно: смерть может прийти за ней в любую минуту. Леди Ланди, пышущая здоровьем, вдруг почувствовала, как мороз подирает ее по коже.

— Не думай об этом. Ради всего святого, не думай! — Она сжала слабеющую руку.

Беспамятство опять стало заволакивать взор умирающей. Руками она пыталась делать какие-то знаки, леди Ланди наклонилась к ней и разобрала еле внятный шепот:

— Воспитай ее не так, как воспитали меня. Пусть она будет гувернанткой. Пусть сама зарабатывает свой хлеб. Пусть не идет на сцену, не учится петь, не будет актрисой, как ее мать!

Голос ее прервался; секунду-другую она молчала, потом слабо улыбнулась и заговорила прежним девическим голосом с тем же давним выражением: — Поклянись, Бланш!

Леди Ланди поцеловала подругу и ответила, как тогда, в каюте парусника:

— Клянусь, Анни.

Голова умирающей упала на подушку, и она уже больше не подняла ее. В помутневших глазах вспыхнула последняя искра жизни и погасла. В тот же миг губы Анны опять дрогнули. Бланш приблизила ухо и опять расслышала ужаснувшие ее слова:

— Она так же, как я, Анна Сильвестр. Вдруг ее ожидает та же судьба?

6

Минуло еще пять лет. И жизнь трех джентльменов, сидевших в тот давний вечер за столом в доме Ванборо, стала являть признаки перемен, подчиняясь ходу времени и человеческим усилиям.

Мистер Кендрю, мистер Деламейн, мистер Ванборо — в таком порядке мы и посмотрим, что стало с каждым по прошествии этих пяти лет.

Как отнесся мистер Кендрю к предательству мужа, читатель уже знает. Как он пережил смерть покинутой жены, узнает из последующих строк. Молва, которой ведомы все тайные извивы человеческого сердца, с наслаждением выворачивает его наизнанку для всеобщего обозрения. Так вот, молва всегда утверждала, что в жизни. мистера Кендрю есть некая тайна и что тайна эта — безнадежная любовь к красавице, вышедшей замуж за его друга. При жизни женщины нельзя было найти никаких доказательств этой тайной любви, ибо мистер Кендрю никогда не обмолвился о ней ни самой женщине и никому другому. После ее смерти молва опять заговорила, более уверенно, выставляя в качестве доказательства против мистера Кендрю его собственное поведение.

Он приехал на похороны, хотя не был в родстве с усопшей. Он сорвал несколько травинок с могильного холмика, полагая, что его никто не видит. Он перестал посещать клуб. Он отправился путешествовать. Вернулся. Сказал приятелям, что Англия стала ему невыносима. И был назначен в одну из колоний. О чем все это говорит? Ясно как божий день, что со смертью любимой женщины привычный ход жизни ему опостылел. Догадки с гораздо меньшим на то основанием выдавались за правду и попадали в цель. Одно несомненно — мистер Кендрю покинул Англию, чтобы никогда больше не возвращаться на родной остров. Еще один человек погиб для общества, — заключила молва, — очень, очень жаль, ведь человек этот — один на тысячу. К чести молвы, на этот раз она не ошиблась.

Затем — мистер Деламейн.

Преуспевающий поверенный мистера Ванборо расстался с конторой стряпчего и поступил учиться в одну из адвокатских школ. Три года его не было ни видно, ни слышно. Говорили, что он с головой ушел в занятия и блестяще переходит с курса на курс. И вот наконец он принят в коллегию адвокатов. Его бывшие партнеры знали, что он человек надежный, и доверили ему дела фирмы. Через два года он приобрел известность в суде, а еще через два его известность вышла за пределы суда. Он был назначен помощником адвоката в «знаменитом деле», от решения которого зависела судьба крупнейшего поместья и честь одной из самых древних английских фамилий. Накануне слушания дела заболел адвокат. Защищал ответчика мистер Деламейн и выиграл дело. Ответчик спросил: «Что я могу для вас сделать?» — «Проведите меня в парламент», — ответил Деламейн. Ответчик был крупным землевладельцем, он отдал соответствующее распоряжение. И пожалуйста, мистер Деламейн — член парламента.

В палате общин новоиспеченный парламентарий опять встретился с мистером Ванборо.

Они сидели на одной скамье и принадлежали одной партии. Мистер Деламейн заметил, что Ванборо постарел, поседел и как-то весь ссохся. Он расспросил о старом знакомом у одного сведущего человека. Тот покачал головой: мистер Ванборо — богат, у мистера Ванборо — большие связи благодаря жене, мистер Ванборо во всех отношениях человек преуспевающий, но в обществе его не любят. В первый год он далеко шагнул и остановился. Он был бесспорно умен, но в палате производил неприятное впечатление. Он давал блестящие приемы, но свет не был расположен к нему. Члены его партии уважали его, но при распределении наград его всегда обходили. Если говорить прямо, он был человек с норовом; и хотя ничего дурного за ним не водилось, скорее наоборот — все говорило в его пользу, к приятельству он не располагал и друзей у него не было. Раздражительный человек. И дома, и в обществе — раздражительный и желчный.

7

Еще пять лет кануло в вечность с того дня, как покинутая жена упокоилась в могиле. Шел уже одна тысяча восемьсот шестьдесят шестой год. Жизнь готовила все новые перемены.

Как-то весной в разделе новостей лондонских газет одно за другим появилось два сообщения: о присвоении пэрства и о самоубийстве.

Преуспев в адвокатуре, Деламейн еще больше преуспел в парламенте. Он стал одним из самых видных ораторов палаты общин. Говорил всегда ясно, вразумительно, скромно — и коротко. Умел держать внимание палаты, тогда как люди более талантливые зачастую утомляли ее. Партийные лидеры начали поговаривать: «Пора что-то сделать для Деламейна». И при первой возможности сделали. Товарищ министра юстиции получил повышение, и освободившийся пост предложили Деламейну. Убеленные сединой члены адвокатской коллегии подняли вопль протеста. Министр ответил: «Нам нужен человек, который может завладеть вниманием палаты. И у нас такой человек есть». Газеты поддержали назначение. Разгорелся яростный спор, и скоро при ликующих криках прессы Деламейн занял министерское кресло. Враги криво усмехнулись: «Этак через годик-другой он станет лорд-канцлером». Домашние добродушно посмеивались, но не возражали. Друзья советовали сыновьям Деламейна Джулиусу и Джеффри осмотрительнее выбирать знакомства: шутки шутками, а ведь и правда в одно прекрасное утро могут проснуться сыновьями лорда. Примерно в это же время, подтверждая поговорку «удача любит счастливых», умерла богатая тетка и оставила ему наследство. Летом шестьдесят шестого освободилась вакансия генерального судьи. Предыдущим назначением все в министерстве были недовольны. На должность министра имелся приемлемый кандидат, и место генерального судьи было предложено Деламейну. Деламейн отказался, не желая расставаться с палатой общин. Министерство не приняло отказа. На ушко ему шепнули: «Согласитесь, получите пэрство». Деламейн посоветовался с женой и принял пэрство. Лондонская «Газетт» сообщила миру о новоявленном бароне Холчестере из Холчестера. Друзья семьи, потирая руки, воскликнули: «Ну, что мы говорили? Наши юные друзья Джулиус и Джеффри сыновья лорда!»

А что же сталось с нашим старым знакомым мистером Ванборо? Ровным счетом ничего. Он лелеял те же честолюбивые помыслы, у него были те же большие связи, и только. В парламенте он держался особняком, в обществе держался особняком, никто не любил его, и друзей у него по-прежнему не было. Все та же старая песня, с одной разницей — желчь разливалась чаще, седины в волосах прибавилось, и норов его становился все более невыносим.

Жена его жила на своей половине, он на своей; хорошо вышколенные слуги следили, чтобы муж с женой не столкнулись невзначай на лестнице. Детей у них не было. Виделись они лишь у себя на званых обедах и балах. Гости отдавали дань искусству их повара, танцевали в роскошных залах их дома и в один голос утверждали, что на приемах Ванборо скучища смертная. Шаг за шагом поднимался вверх бывший поверенный мистера Ванборо, пока наконец пэрство не распахнуло для него объятия — последняя ступень общественной лестницы и венец всех его упований. А мистер Ванборо, стоя маршем ниже, взирал на этот головокружительный взлет, имея столько же шансов занять место в палате лордов при всем своем богатстве и связях, сколько имеет любой смертный, вроде нас с вами, дорогой читатель.

Его карьера была кончена. И в тот день, когда пэрство было объявлено, Ванборо свел свои счеты с жизнью.

Прочитав газету, он молча отложил ее в сторону и вышел из дома. Карета отвезла его в дальний уголок на северо-западе Лондона, где еще сохранились отдельные полосы возделанных полей. Тропинка, ведущая в Хэмпстед, привела его к вилле, где он жил когда-то с женщиной, которой нанес тягчайшую обиду. Виллу окружали теперь новые дома — часть большого сада была продана и застроена. Секунду помедлив, он подошел к калитке и дернул колокольчик. Дал вышедшему слуге свою визитную карточку. Хозяину дома было знакомо его имя, оно принадлежало члену парламента и владельцу огромного состояния. Он вежливо осведомился, какому счастливому случаю обязан посещением столь важного гостя. Мистер Ванборо ответил просто и коротко:

— Я когда-то здесь жил. У меня связаны с этим домом воспоминания, которыми я не хотел бы вас обременять. Моя просьба может показаться странной. Я хотел бы, с вашего позволения, пройти в столовую и побыть там немного, если, разумеется, я не буду никому помехой.

Странные просьбы богачей принято почитать за честь, хотя бы потому, что богач наверное не попросит денег. Мистера Ванборо провели в столовую. Хозяин дома, втайне удивляясь, наблюдал за поведением гостя.

Ванборо прошел прямо к двери, ведущей в сад, в двух шагах от нее он молча остановился, опустил голову на грудь и задумался.

Кажется, здесь она стояла, когда он видел ее в последний раз перед тем, как навсегда уйти из дома. Да, здесь. Постояв минуту-другую, он оглядел комнату каким-то затуманенным отрешенным взглядом. Сказал, что место очень приятно, поблагодарил хозяина, в дверях еще раз обернулся и поспешил уйти. Вернулся к карете, которая ожидала его. Велел ехать к лорду Холчестеру, где оставил визитную карточку. Затем возвратился к себе домой. Секретарь напомнил ему, что через десять минут у него деловое свидание. Он поблагодарил секретаря с тем же отрешенным видом, с каким благодарил хозяина виллы в Хэмпстеде, и поднялся к себе в гостиную. Пришел посетитель, которому было назначено свидание. Секретарь послал слугу постучать мистеру Ванборо. На стук никто не ответил. Попробовали открыть дверь — она оказалась запертой изнутри. Пришлось дверь взломать: Ванборо неподвижно лежал на софе. Подошли поближе — он был мертв, оборвав жизнь собственной рукой.

8

Завершая экскурс в прошлое, Пролог обращается наконец к двум юным девушкам, чтобы поведать читателю, какие перемены произошли в их судьбе.

Леди Ланди сдержала слово, данное умирающей подруге. Она оградила Анну от всех соблазнов, которые могли бы пробудить в ней желание пойти на сцену; ее обучили всем искусствам и наукам, необходимым гувернантке, не жалея никаких денег. И первой, единственной ее воспитанницей стала маленькая Бланш, дочь леди Ланди. Разница в возрасте — Бланш была на семь лет младше, и любовь, становившаяся с годами сильнее, способствовали как нельзя лучше этому первому опыту. Анна Сильвестр-младшая была подругой и наставницей крошки Бланш, и ее девичья жизнь протекала безмятежно и счастливо в лоне добропорядочного и состоятельного семейства. Невозможно вообразить большей разницы между ее юностью и юностью ее матери. Так что вопрос, который так мучил Анну Сильвестр в последние минуты жизни «вдруг ее ожидает та же судьба?», нельзя было воспринимать иначе, как бред умирающей.

В описываемые здесь годы два события нарушили мерное течение жизни этого доброго семейства, В тысяча восемьсот пятьдесят восьмом году ко всеобщей радости из Индии вернулся сэр Томас Ланди. В тысяча восемьсот шестьдесят пятом году сэр Томас опять отправился в Индию, взяв с собой жену.

Последний год здоровье леди Ланди стало внушать опасение. Посоветовавшись, ученые-медики решили, что исцелить ее может лишь морское путешествие. Сэр Томас как раз в это время готовился отплыть в Индию. Отплытие ненадолго отложили, чтобы леди Ланди могла собраться в дорогу. Имелось одно серьезное затруднение, как быть с Бланш и ее гувернанткой.

Опять пригласили медиков, те объявили, что Бланш нельзя везти в Индию, тамошний климат может пагубно повлиять на ее здоровье в этом опасном возрасте. Тут же от близкой и дальней родни посыпались приглашения, сердобольные тетушки наперебой приглашали к себе юную девушку и ее подругу. Со своей стороны сэр Томас обещал привезти жену домой самое большее через два года. Леди Ланди, повинуясь материнскому чувству, долго противилась, не желая оставлять дочь. Но наконец все-таки поддалась уговорам, хотя на сердце у нее было тревожно и будущее представлялось в самых мрачных тонах.

В последнюю минуту она отозвала Анну Сильвестр в сторону, чтобы поговорить с ней наедине. Анне в ту пору было двадцать два года, Бланш только что исполнилось пятнадцать.

— Анни, милая, — просто начала леди Ланди, — я должна сказать тебе одну вещь, которую не могу сказать ни сэру Томасу, ни Бланш. Я уезжаю в Индию с тяжелым сердцем. Я знаю, что никогда больше не вернусь домой. Когда меня не будет, сэр Томас, конечно, женится. Много лет назад твоя матушка говорила мне перед смертью, как она боится за твое будущее. И вот сейчас я в таком же страхе за будущее Бланш. Я обещала любимой подруге, что заменю тебе мать. И это успокоило ее. Успокой и ты меня, обещай, что всегда будешь любить Бланш как родную сестру.

Леди Ланди протянула руку, Анна с переполненным сердцем поцеловала ее и свято обещала исполнить просьбу.

9

А через два месяца тяжелое предчувствие, томившее леди Ланди, сбылось. Она умерла на борту парусника и была похоронена в море.

Через год сбылось и второе предчувствие. Сэр Томас женился во второй раз. Он привез свою новую жену в Англию на исходе тысяча восемьсот шестьдесят шестого года.

На первых порах никакие перемены, казалось, не грозили установившемуся быту семейства сэра Томаса. Он помнил, как доверяла его первая жена Анне Сильвестр, и распорядился оставить в доме все, как есть. Леди Ланди-вторая, благоразумно согласуя свои желания с желаниями мужа, даже не пыталась изменить заведенный порядок. В начале тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года между Анной и Бланш были отношения сестринской любви и преданности. Будущее казалось лучезарным.

К этому времени из всех участников драмы, разыгравшейся на вилле в Хэмпстеде двенадцать лет назад, троих уже не было на белом свете, четвертый влачил жизнь в добровольной ссылке. На сцене остались Анна и Бланш, которые были тогда детьми, и преуспевающий стряпчий мистер Деламейн, обнаруживший изъян в брачном контракте Ванборо и ставший теперь лордом Холчестером.

СОБСТВЕННО ИСТОРИЯ

СЦЕНА ПЕРВАЯ. В БЕСЕДКЕ

Глава первая СОВЫ

Весной одна тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года жили в некоем графстве Северной Англии две достопочтенные Белые Совы.

Они обитали в ветхой заброшенной беседке. Беседка стояла в парке, а парк был частью богатого пертширского поместья, именовавшегося Уиндигейтс.

Местоположение Уиндигейтса выбрано было весьма удачно: оно находилось там, где плодородная равнина постепенно сменялась предгорьем. Особняк был построен с умом и толком и роскошно обставлен. Просторные конюшни образцово проветривались. Парк и цветник вокруг дома удовлетворили бы даже королевский вкус.

Обладая на заре своего существования такими достоинствами, Уиндигейтс, однако, с течением времени, стал понемногу ветшать. Над домом и землей нависло проклятие многолетней тяжбы. Более десяти лет нескончаемый судебный процесс сжимался петлей вокруг поместья, так что в нем нельзя было не только жить, но и просто подойти близко. Дом был заперт. Сад и огород заросли сорняками. Беседка снаружи была увита плющом. А внутри в ней жили ночные птицы.

Многие годы обитали Совы на земле, которой владели, пользуясь древнейшим правом — правом захватчика. Днем они важно и миролюбиво дремали, смежив веки, под сенью побегов сливаясь с серой прохладной мглой. На закате два мудрых молчальника неспешно пробуждались, охорашивались и летели бесшумно вдоль спящих проселков, высматривая добычу. Иногда скользили над полем туда-обратно, подобно английскому сеттеру, и вдруг камнем падали вниз, заметив оплошавшую мышь. А то призрачным видением парили над черной гладью воды — прогулки ради они долетали до озера — окунь на их вкус был не хуже полевой мыши. Их католический желудок с равным успехом переваривал и крысу, и кузнечика. Случались в их жизни минуты, наполнявшие сердца гордостью, — когда удавалось схватить спящую птичку прямо из родного гнезда. Чувство превосходства над пернатой мелочью, хорошо знакомое всем крупным хищникам, горячило их холодную кровь, и они летели дальше, оглашая тишину ночи ликующими криками.

Так было многие годы: днем Совы спали, видя счастливые сны, ночью наполняли желудки легкой и скорой добычей. Беседкой они завладели вместе с плющом. Стало быть, и плющ имел на нее конституционные права. Но хранителями конституции вовеки пребудут Совы. Существуют люди, разительно похожие на этих Сов: так же рассуждают и так же по праву сильного пожирают птах помельче.

Конституция существовала незыблемо до весны тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года, пока за стенами дома не послышались грозные шаги Прогресса, для которого, как известно, нет ничего святого.

И первый раз издревле почитаемые привилегии Сов оказались под угрозой внешней опасности.

В один ничем не примечательный день на пороге летнего домика появились два бесперые существа, оглядели плющ, имеющий закрепленное конституцией право гражданства, и сказали: «Это надо убрать». Посмотрели в окно на мерзкий солнечный свет и сказали: «А это впустить». Затем незваные гости ушли, но, уходя, согласно решили: «Завтра же и приступим».

Совы изрекли: «Не за тем мы столько лет оказывали честь своим присутствием этому месту, чтобы в конце концов сюда ворвался мерзкий солнечный свет. Достопочтенные лорды! Достопочтенные джентльмены! Конституция в опасности!»

И приняли соответствующую резолюцию, как водится в таких случаях. Затем опять смежили веки и погрузились в благодетельный сон с приятным сознанием исполненного долга.

Той же ночью, пролетая мимо большого дома, они с отвращением заметили во всех окнах свет. Что бы это могло значить?

А это значило многое. Тяжба наконец кончилась, и хозяин Уиндигейтса, нуждаясь в деньгах, решил сдать поместье. Съемщик очень скоро нашелся. И немедленно приступил к приведению в порядок и дома, и всего, что было вокруг. В ту ночь Совы летали над проселками с тревожным уханьем. А упав на зазевавшуюся мышь, промахнулись.

Наутро крепко спящие хранители конституции пробудились от громких голосов — беседка была полна отвратительных бесперых существ. Они открыли глаза, выразив этим протест, и увидели идущее полным ходом истребление плюща. То здесь, то там в замшелую тьму врывался яркий солнечный свет. Но Совы не падали духом. Взъерошив перья, они бросили клич: «Не сдаваться!» А бесперые существа, продолжая свое дело, задорно кричали: «Реформа!» Цепляющиеся за стены плети валились на землю, в беседку лились потоки яркого света. Совы едва успели принять новую резолюцию: «Будем верны конституции», как солнечный луч брызнул им в глаза, Совы тяжело расправили крылья и полетели из домика укрыться под ближайшей тенью. Сели на сук и сидели там, моргая глазами, пока беседка стряхивала тяжелые путы, душившие ее много лет. Наконец воздух и свет разогнали затхлую темень, свежая древесина заменила трухлявые доски. Увидев обновление, люди сказали: «Теперь тут можно жить!» А Совы опять зажмурились, помянули блаженной памяти тьму и пробормотали сквозь сон: «Достопочтенные лорды! Достопочтенные джентльмены! Конституция погибла!»

Глава вторая ГОСТИ

Кто осуществил эту реформу летнего домика? Новые хозяева Уиндигейтса. А кто эти новые хозяева? Сейчас все узнаем.

Весной тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года беседка была унылым обиталищем четы белых сов. Осенью того же года беседка стала излюбленным местом гостей, съехавшихся в Уиндигейтс. Его хозяева устроили многодневное увеселение на зеленых лужайках.

Забавы только что начинались, на происходящее было любо глядеть — столько кругом света, движения, красоты. Внутри беседки переливались всеми цветами радуги легкие, как крылья бабочек, наряды дам, скрашивая мрачное однообразие современного мужского одеяния; отсюда сквозь три высокие арки открывалась прекрасная перспектива: обширный зеленый луг завершался клумбами; а дальше сквозь деревья виднелся сложенный из камня особняк, перед которым искрились на солнце струи фонтана.

Гости болтали, серебряными колокольчиками рассыпался смех, веселье было в самом разгаре. И тут чей-то уверенный звонкий голос, возвышаясь над всеми другими, повелительно потребовал тишины. В круг перед беседкой вышла молодая девушка и обвела взглядом гостей, как генерал свое войско перед боем.

Она была юна, розовощека, белолица, словом, прелестна. Устремленные на нее глаза ничуть не смущали ее. Одета она была по самой последней моде. На лоб надвинута плоская как блин шляпка, чудом держащаяся на высоко взбитых светло-каштановых волосах. На грудь ниспадает каскад драгоценностей, в ушах — два эмалевых майских жука, устрашающе похожие на живых. Юбки цвета небесной лазури открывают лодыжки, обтянутые чулками в блестящую полоску. На ножках туфли с такими высокими каблуками, что любой мужчина, увидев их, вздрогнет от сострадания и спросит себя: «Неужто это прелестное существо так и ходит все время на согнутых коленках?»

Юная девушка, так смело представившая себя на всеобщее обозрение, была не кто иная, как мисс Бланш Ланди, та самая розовощекая малышка Бланш, которую Пролог в своем месте уже представил читателю. Лет ей было об эту пору — восемнадцать. Положение — самое прекрасное. Деньги — сколько угодно. Характер — живой. Настроение — переменчиво. Словом, дитя своего времени со всеми достоинствами и недостатками, им порожденными. Но в сущности своей она была добра, искренна, с сильными и верными чувствами.

— Послушайте, господа, — обратилась к гостям Бланш. — Прошу вас, тише, пожалуйста! Надо набрать для крокета команды! За дело, господа, за дело!

Услыхав это, из толпы гостей отделилась еще одна дама, взглянула на Бланш с мягким укором и заговорила тоном снисходительного благоволения. Даме было тридцать пять лет, она была высока ростом, дородна, с хищным орлиным носом, черными глазами и великолепными темными волосами. На ней было роскошное, теплого орехового тона платье, в движениях сквозила та ленивая грация, которая поначалу так привлекательна, но очень скоро приедается. Это была леди Ланди-вторая, вдова сэра Томаса Ланди (ее супружеская жизнь длилась всего четыре месяца). Другими словами, это была мачеха Бланш, ставшая всем на зависть хозяйкой дома и поместья Уиндигейтс.

— Милочка, — сказала леди Ланди, — слова имеют свой смысл, даже если они срываются с уст юной леди. Как можно игру в крокет называть делом?

— Но и развлечением крокет не назовешь, — послышался со ступенек беседки чей-то иронический голос.

Гости расступились, давая дорогу обладателю этого голоса, являвшему собой образчик джентльмена давно ушедшего времени и представлявшему резкий контраст собравшейся в Уиндигейтсе новомодной публике.

Манеры этого джентльмена отличались округлой мягкостью и учтивостью, каких не встретишь в нынешнем поколении. На нем был тщательно застегнутый синий сюртук, белый в складку галстук, нанковые панталоны и под стать им гетры, словом, по мнению нынешних модников, он был одет смешно. Речь этого джентльмена лилась непринужденно, обнаруживая в нем независимый ум и склонность к утонченной иронии, чего нынешнее поколение боится и не выносит.

Что до внешности, он был невысок, худощав, но крепок, с белой как лунь головой и горящими черными глазами. В уголках его губ пряталась лукавая усмешка. У него был один заметный дефект: он слегка приволакивал ногу. Но свою хромоту, равно как и годы, он носил весело, как бы не замечая. Общество отдавало дань восхищения его удивительной трости, выточенной из слоновой кости, в набалдашник которой была искусно вделана табакерка; то же общество пуще смерти боялось его нелюбви к современным нововведениям, которую он выказывал и к месту и не к месту, и всегда при этом умудрялся попасть по самому больному месту. Таков был сэр Патрик Ланди, брат покойного баронета сэра Томаса Ланди, унаследовавший после смерти брата его титул и родовое поместье.

Мисс Бланш, пропустив мимо ушей и попрек матушки, и дядюшкино замечание, махнула рукой в сторону стола, где лежали молотки с шарами, и снова обратилась к гостям:

— Одну команду возглавляю я, другую — леди Ланди. Будем выбирать игроков по очереди. У маменьки преимущество в годах. Пусть она выбирает первая.

Бросив на падчерицу взгляд, говорящий: «Будь моя воля, я бы отправила тебя обратно в детскую, мисс», леди Ланди вскользь оглядела гостей. Выбор она давно сделала.

— Мисс Сильвестр, — жестко проговорила хозяйка.

Толпа гостей опять подалась в стороны. На этот раз в образовавшийся круг вступила Анна, которую мы давно знаем. Те же, кто не знал ее, увидели молодую женщину в самую цветущую пору ее жизни, одетую в скромное белое платье безо всяких украшений. Она не торопясь подошла к леди Ланди и встала к ней лицом.

Немалое число гостей были приглашены в Уиндигейтс друзьями, которым эта привилегия была дарована хозяйкой дома. Увидев Анну Сильвестр, первую избранницу хозяйки, эта часть гостей, речь идет, разумеется, о мужчинах, вдруг почувствовала к ней сильнейший интерес.

— Какое очаровательное существо, —прошептал один новичок своему приятелю, давно вхожему в дом леди Ланди. — Кто она?

— Всего-навсего гувернантка, — также шепотом ответил приятель.

В эти секунды, когда был задан вопрос и получен ответ, леди Ланди и мисс Сильвестр на глазах всего общества успели обменяться выразительными взглядами.

— А ведь между хозяйкой дома и гувернанткой не иначе как кошка пробежала, — опять прошептал новичок.

— Пожалуй, — коротко ответил приятель.

Есть женщины, которые имеют удивительную власть над мужчинами, что является неразрешимой загадкой для других представительниц прекрасного пола. Гувернантка мисс Бланш была одной из таких женщин. Она унаследовала если не красоту, то обаяние своей несчастной матери. Если судить по мерке иллюстрированных журналов или витрин книжных лавок, приговор будет единодушным — в ее лице нет ни одной правильной черты. В обычные минуты во всем ее облике не было ничего броского, заметного. Анна была среднего роста. Хорошо сложена, как многие женщины. Волосы — ни темные, ни светлые, лицо — ни смуглое, ни румяное, одним словом, ни то ни се. Хуже того, в лице у нее был один недостаток, чего никто не стал бы оспаривать. Когда она говорила, уголок рта у нее нервически кривился, губы теряли симметричность, и левый глаз, казалось, чуть косит. И несмотря на это, Анна была одной из тех немногих женщин — опасное меньшинство, — на милость которых отданы мужские сердца и благополучие семейных очагов. Она двигалась — и движения ее были исполнены такой неизъяснимой грации, что вы, прервав беседу с приятелем, неотрывно следили за каждым ее движением. Она садилась рядом, начинала говорить, и эти чуть кривившиеся губы, отрешенно глядящий серый с поволокой глаз придавали ее лицу такую выразительность, что самые недостатки становились ее особенной прелестью и вы были готовы пойти за ней хоть на край света; она случайно касалась вашей руки, и по вашим нервам точно пробегал ток; вы склонились с ней над одной книгой, ощутили ее легкое дыхание — и сердце у вас заколотилось. Но все это, заметьте, мог почувствовать только мужчина. Женщины же, глядя на нее, испытывали противоположные чувства. Обсуждая Анну Сильвестр, кто-нибудь непременно восклицал, не скрывая сочувствия к сильному полу: «И что только бедные мужчины в ней находят!»

Взгляды хозяйки дома и гувернантки скрестились. В их отношениях явно была напряженность, которую тотчас заметили два приятеля, да и мало кто не заметил бы. Мисс Сильвестр заговорила первая:

— Благодарю вас, леди Ланди, но мне бы не хотелось играть.

В лице леди Ланди отразилось изумление, перешедшее границы хорошего тона.

— В самом деле? — вопрос прозвучал почти грубо. — Ваш отказ удивляет, ведь мы собрались для игры в крокет. Что-нибудь случилось, мисс Сильвестр?

Краска проступила на бледном лице Анны. Но, повинуясь долгу женщины и гувернантки, она уступила хозяйке, не сорвалась, по крайней мере, на этот раз.

— Ничего страшного, леди Ланди. Мне с утра нездоровится. Но я буду играть, если вы желаете.

— Да, желаю, — отрезала леди Ланди.

Мисс Сильвестр встала в ожидании игры у левого входа в беседку. Взгляд ее витал над лужайкой, газонами; грудь вздымалась и опадала — ее явно томило какое-то внутреннее беспокойство.

Теперь был черед Бланш выбирать игрока. Один миг она колебалась, оглядывая гостей, но вот глаза ее поймали взгляд молодого человека, стоявшего в первом ряду обок сэра Патрика. Пара эта являла собой живое воплощение века нынешнего и века минувшего.

Джентльмен, представлявший нынешний век, был молод, высок, красив, силен и отличался бычьим здоровьем. Идеальный пробор, деливший надвое его светлые кудри, начиная ото лба, шел точно посередине, через макушку и кончался там, где затылок переходил в крепкую розовую шею. Безупречно правильные черты его лица поражали полным отсутствием мысли, по крайней мере, насколько возможно у человека. Работу мысли заменяло несокрушимое, поражающее воображение спокойствие. У него была широкая грудь, узкие бедра, крепкие ноги, сквозь легкий летний сюртук явственно проступали бицепсы сильных рук — короче говоря, это был великолепный образец двуногого животного, достигшего с головы до пят высшей степени физического совершенства. Таков был мистер Джеффри Деламейн, которого в обществе называли «достопочтенный Джеффри». Этой чести он удостоился не только благодаря личным качествам. Прежде всего он был сыном (младшим, правда) бывшего стряпчего, ныне лорда Холчестера. Во-вторых, он сподобился самого высокого отличия, какое может даровать человеку английская система высшего образования, — он был загребным в университетской команде гребцов. Если к этому прибавить, что он никогда ничего не читал, кроме газет, и ни разу в жизни не отказался держать пари, то портрет этого лучшего представителя нации будет на сегодняшний день полным.

Разумеется, Бланш задержала на нем взгляд, и разумеется, на него пал ее выбор.

— А я выбираю мистера Деламейна, — объявила она.

Не успело имя сорваться с ее губ, как румянец схлынул мгновенно со щек Анны, уступив место смертельной бледности. Она было сделала движение уйти, но сдержала себя, схватившись за спинку деревянной скамьи. Стоявший рядом джентльмен увидел, что перчатка у нее на руке лопнула — с такой силой впились ее пальцы в дерево. Джентльмен занес это в копилку своей памяти, подумав при этом: «Горяча, очень уж горяча».

Мистер Деламейн по странному совпадению пошел по стопам мисс Сильвестр. Тоже попробовал было уклониться от игры.

— Покорно благодарю за честь, — отозвался он. — Но не могли бы вы избрать кого-нибудь другого?

Пятьдесят лет назад подобный ответ даме был бы сочтен неслыханной дерзостью. Нынешние же правила чести позволили принять его за удачную шутку. Гости весело рассмеялись. Бланш вышла из себя.

— Возможно ли, мистер Деламейн, заинтересовать вас хоть чем-нибудь, в чем не участвует ваша мускулатура? — спросила она насмешливо. — Вы, верно, только и делаете, что гребете или прыгаете через планку. Если бы у вас были мозги, вы были бы рады дать им передышку. Но у вас вместо мозгов мускулатура. Так ведь неплохо дать передышку и ей.

Стрелы, пущенные Бланш в грубияна, не достигли цели; с людей, подобных Деламейну, все как с гуся вода.

— Готов подчиниться, — ответил он с невозмутимым спокойствием. — Пожалуйста, не обижайтесь. Я пришел сюда с дамами. Они не велят мне курить, а мне очень хочется. Я и решил, пока вы играете, улизну потихоньку и покурю. Но я могу и подождать. Решено. Я играю.

— Идите и курите себе на здоровье, — отрезала Бланш. — Вы не нужны мне. Я выберу другого.

Достопочтенный Джеффри от радости не подпрыгнул, но вздохнул с облегчением. Рассерженная Бланш повернулась к нему спиной и опять обвела взглядом гостей.

— Кого же выбрать? — тихо проговорила она.

Молодой человек с загорелым до черноты лицом, вид и повадка которого говорили о знакомстве с морем и кочевой жизнью, робко выступил вперед и прошептал:

— Возьмите меня!

Личико Бланш озарилось прелестной улыбкой. Судя по ней, Бланш отличала молодого человека среди других гостей.

— Вас? — воскликнула она кокетливо. — Ведь вы через час едете!

Молодой человек сделал еще шаг.

— Но я скоро вернусь, — умолял он. — Послезавтра я уже буду здесь.

— Вы не умеете играть.

— Научусь, если вы возьметесь учить меня.

— Научитесь? Я согласна быть вашей учительницей.

Разрумянившаяся, с сияющими глазами, Бланш повернулась к мачехе.

— Я выбрала мистера Арнольда Бринкуорта.

Имя, которое не было ни громким, ни славным, прозвучало с такой значительностью, что сэр Патрик насторожился. Он поглядел на мистера Бринкуорта с интересом, точнее сказать, с любопытством. Если бы хозяйка дома не отвлекла его в тот миг, он непременно бы заговорил с загорелым молодым человеком.

Теперь выбирала игрока леди Ланди.

Ее деверь имел вес в обществе, да и у нее самой были причины снискать расположение главы семейства. И леди Ланди ко всеобщему удивлению вторым выбрала сэра Патрика.

— Маменька! — воскликнула Бланш. — О чем только вы думаете! Сэр Патрик не может играть. Крокет в его время еще не был изобретен.

Сэр Патрик не выносил, когда молодое поколение задевало его век, и за словами в карман не лез, чтобы посрамить век нынешний.

— В мое время, милая племянница, у каждого гостя был какой-нибудь свой талант, дабы доставить приятность ближнему, в крокете тогда и нужды не было. В ваше время таланты перевелись. — С этими словами убеленный сединами джентльмен взял со стола крокетный молоток. — Вот талант, коим теперь завоевывают успех в обществе. А вот еще один, — прибавил сэр Патрик, взяв в руки шар. — Ладно. Век живи, век учись. Попробую сыграть.

Леди Ланди, с рождения обделенная чувством юмора, благосклонно улыбнулась.

— Я не сомневаюсь, что сэр Патрик будет играть, чтобы сделать мне приятное.

Сэр Патрик с нескрываемой иронией отвесил поклон.

— Леди Ланди, вы читаете в моей душе, как по-писаному.

К удивлению гостей, чей возраст не перешагнул еще за четвертый десяток, он вымолвил эти слова, прижав руку к сердцу, и присовокупил к ним две поэтические строчки.

— Скажу вместе с Драйденом,^[4] — продолжал галантный джентльмен. —

Леди Ланди была очевидно скандализована. Мистер Деламейн выступил вперед, вид его не оставлял сомнения — положение требует немедленного вмешательства.

— Смею заверить вас, сэр, старина Драйден никогда не говорил этих слов, — возразил он.

— Вы, стало быть, знаете Драйдена лучше, чем я?

— Боюсь, что лучше, — скромно заметил достопочтенный Джеффри. — Я участвовал с ним в трех заплывах, и сейчас мы вместе тренируемся.

— Тогда позвольте сообщить вам, — ехидно возразил сэр Патрик, — что вы тренируетесь с человеком, который почил в бозе около двухсот лет назад.

Мистер Деламейн искренне изумился.

— Не понимаю, о ком говорит этот почтенный джентльмен, — сказал он. — Я говорю о Томе Драйдене из «Корпуса». В университете его знают все.

— Я говорю, — отозвался сэр Патрик, — о Джоне Драйдене, поэте. Очевидно, его в университете не знает никто.

На что мистер Деламейн с обезоруживающим простодушием ответил:

— Даю слово, никогда в жизни о таком не слышал. Не сердитесь, сэр, я не хотел вас обидеть.

Он улыбнулся и вынул из кармана вересковую трубку.

— Не хотите закурить? — обратился он к сэру Патрику с самым дружелюбным видом.

На что сэр Патрик холодно ответил:

— Я не курю, сэр.

Мистер Деламейн взглянул на сэра без тени обиды.

— Не курите? — воскликнул он. — Интересно, что же вы делаете, когда нечего делать?

— Сэр, вам это должно быть особенно интересно, — ответил с низким поклоном сэр Патрик.

Пока шла перепалка, леди Ланди с падчерицей выбрали себе игроков, и все общество не спеша проследовало на лужайку для крокета. Бланш сопровождал загорелый молодой человек, сэр Патрик остановил их.

— Бланш, — обратился он к племяннице, — я хотел бы поговорить с мистером Бринкуортом.

Бланш тотчас решила: мистер Бринкуорт поступает в распоряжение сэра Патрика, пока не понадобится в игре. Мистер Бринкуорт с легким недоумением повиновался.

Тем временем в дальнем углу беседки происходил разговор, имеющий важное значение для дальнейшего хода событий. Воспользовавшись суматохой, вызванной перемещением гостей на лужайку, мисс Сильвестр подошла совсем близко к мистеру Деламейну.

— Минут через десять все уйдут, — прошептала она, — нам надо поговорить. Ждите меня здесь.

Достопочтенный Джеффри вздрогнул от неожиданности и украдкой глянул на задержавшихся в беседке гостей.

— Вы полагаете, это не опасно? — спросил он.

Нервные губы мисс Сильвестр задрожали не то от гнева, не то от затаенного страха.

— Я на этом настаиваю, — сказала Анна и поспешно отошла от Деламейна.

Мистер Деламейн нахмурил свои точно наведенные брови, поглядел Анне вслед и вышел на воздух. В розарии за беседкой не было ни души. Джеффри вынул вересковую трубку и укрылся среди розовых кустов. Он курил торопливо, выпуская дым частыми, горячими облачками. Если уж заботливейший из хозяев стал погонять верного своего слугу, значит, на душе у него скребли кошки.

Глава третья ОТКРЫТИЯ

В летнем домике остались двое — Арнольд Бринкуорт и сэр Патрик Ланди.

— Мистер Бринкуорт, — сказал почтенный джентльмен, — я пока еще не имел случая говорить с вами; и скорее всего, мне вряд ли удастся поговорить с вами позже, ведь вы, я слышал, покидаете нас сегодня. Ваш отец был моим близким другом. И я хотел бы называть другом и его сына. Позвольте мне представиться.

С этими словами он протянул руку и назвался. Арнольд сразу вспомнил имя, которое не раз слышал от отца.

— Сэр Патрик! — воскликнул он с жаром. — Если бы только мой отец слушался ваших советов…

— Но он не слушался и проиграл на скачках все свое состояние. А ведь он мог бы быть сейчас с нами. Бедняга умер в чужой стране, в изгнании, — закончил сэр Патрик вместо молодого человека. — Ни слова больше об этом! Давайте говорить о чем-нибудь другом. Леди Ланди писала мне о вас. У вас умерла тетушка, и вы получили наследство — поместье у нас в Шотландии. Это верно? Ну что же, очень, очень рад этому. Но почему вы не там, а здесь, почему не занимаетесь своей землей, домом? Ах, поместье всего в двадцати трех милях отсюда, и вы собираетесь ехать ближайшим поездом? Так ведь? А послезавтра возвращаетесь в Уиндигейтс? Почему? Полагаю, здесь имеется некий притягательный для вас интерес Надеюсь, он вполне добропорядочного свойства. Вы очень молоды, а кругом столько соблазнов. Скажите, имеются ли у вас прочные нравственные устои? Если имеются, то вы унаследовали их не от отца. Вы были мальчишкой, когда ваш отец погубил будущее своих детей. Как вы жили с тех пор? Чем занимались, пока смерть тетушки навсегда не освободила вас от материальных забот?

Сэр Патрик задал отнюдь не праздный вопрос. И к чести Арнольда, он ответил на него без малейшего колебания, просто и без бахвальства, чем сразу же завоевал сердце сэра Патрика.

— Я учился в Итоне, — начал он, — когда отец разорился. Пришлось оставить школу и самому зарабатывать хлеб, правда, черным трудом, я пошел матросом на торговое судно. И все эти годы плавал.

— Словом, вы встретили беду, как подобает мужчине, и вполне заслужили милость, ниспосланную судьбой. Дайте мне вашу руку. Я чувствую расположение к вам. Вы не похожи на нынешних молодых людей. Позвольте мне называть вас Арнольдом. Но вы не смейте платить мне тем же и звать меня Патрик — я уже стар для столь фамильярного обращения. А как вам гостится у нас? Что вы думаете о моей невестке? И что такое, по-вашему, этот дом?

Арнольд рассмеялся.

— Ну и вопросы вы мне задали! Можно подумать, что вы чужой в этом доме.

Сэр Патрик нажал пружинку, скрытую в набалдашнике его знаменитой трости. Маленькая золотая крышка откинулась и открыла потайную табакерку. Взяв понюшку табака, он иронически хмыкнул какой-то своей мысли, не желая почему-то поделиться ею с Арнольдом.

— Можно подумать, я чужой в этом доме, а? — переспросил он. — А ведь так оно и есть. Мы с леди Ланди отлично ладим. Да только люди мы разные, и даже видеться стараемся как можно реже. Моя судьба, — продолжал почтенный джентльмен с подкупающей искренностью, стиравшей разницу между ним и Арнольдом в годах и положении, — похожа на вашу, хотя лет мне столько, что я мог бы быть вашим дедом. Когда мой брат женился вторично, я, как и вы, честно зарабатывал свой хлеб, занимался адвокатской практикой здесь в Шотландии. Брат очень скоро умер, не оставив мужского потомства ни в первом браке, ни во втором. Его смерть сразу вознесла меня, как и вас — смерть тетушки. Вот так я и сделался, к моему прискорбию, баронетом. Да, к прискорбию! Сколько разных обязанностей нежданно-негаданно легло на мои плечи. Я глава семьи, опекун племянницы, я обязан присутствовать на этом съезде гостей. И должен вам заметить (между нами, разумеется), что я совсем выбит из колеи. Среди всех этих приятных и достойных людей нет ни одного знакомого мне лица. А вы здесь кого-нибудь знаете?

— Я здесь встретил моего друга, он приехал сюда с тем же поездом, что и вы, — Джеффри Деламейна.

Только что он произнес это имя, на ступеньках беседки появилась мисс Сильвестр. Увидев, что место, назначенное для свидания, занято, она слегка нахмурилась и, не замеченная собеседниками, сбежала со ступенек и вернулась на лужайку к игрокам.

Сэр Патрик первый раз за все время с недовольством взглянул на сына старого друга.

— Меня удивляет ваш выбор, — сказал он.

Арнольд по своему простодушию отнесся к этим словам, как к просьбе рассказать о друге побольше.

— Прошу прощения, сэр, — ответил он, — в этом нет ничего удивительного. Мы вместе учились в Итоне в старое доброе время. Потом, спустя годы, встретились. Он плавал на яхте, я на купеческом судне. Джеффри спас мне жизнь. Перевернулась лодка, и я пошел ко дну. Если бы не он, я не говорил бы сейчас с вами, — голос Арнольда звенел, в глазах горело искреннее восхищение другом. — Разве это не достойная причина для дружбы?

— Зависит от того, во сколько вы цените свою жизнь, — ответил сэр Патрик.

— Во сколько я ценю свою жизнь? — переспросил Арнольд. — Но, конечно, я очень высоко ее ценю.

— В таком случае вы очень сильно задолжали мистеру Деламейну.

— Боюсь, мне никогда с ним не расплатиться!

— Очень скоро расплатитесь, да еще с процентами, или я совсем не знаю человеческой натуры.

Сэр Патрик произнес эти слова тоном глубочайшего убеждения. Только он умолк, на ступеньках (точь-в-точь как минуту назад мисс Сильвестр) появился мистер Деламейн. И так же, как Анна, поспешил убраться незамеченным. Но сходство на этом и кончилось. Достопочтенный Джеффри, увидев, что место встречи занято, почувствовал огромное облегчение, что явственно отразилось на его лице.

На этот раз Арнольд уразумел истинный смысл слов сэра Патрика и принялся с жаром защищать друга.

— Ваши слова, сэр, звучат даже весьма обидно, — сказал он. — Чем мог Джеффри так досадить вам?

— Своим существованием, — отрезал сэр Патрик. — Не глядите на меня так! Я говорю не лично о нем, а вообще обо всем нынешнем молодом поколении. Ваш друг — образец сегодняшнего молодого британца. Не вижу смысла кудахтать вокруг него только потому, что он сильный и здоровый малый, пьет пиво бочками и принимает круглый год холодный душ. Взгляните попристальней на этот совершенный национальный продукт. В Англии сейчас в чести физические достоинства. А ведь этот восторг перед физической силой мы разделяем с дикарями и хищными животными. И плачевные результаты налицо! Как никогда раньше мы начали возрождать самые грубые свои обычаи и оправдывать варварские, бесчеловечные действия своей страны. Почитайте популярные книги, полюбуйтесь на общественные зрелища, и вы увидите, что в основе всего лежит ослабление интереса к более изящным и высоким ценностям цивилизованной жизни, равно как и все растущее восхищение перед пещерными добродетелями и физической силой.

Арнольд слушал в немом изумлении — невинная жертва, на которую сэр Патрик вдруг излил долго сдерживаемое возмущение нынешним состоянием общества.

— Как вы, однако, разволновались! — воскликнул он, не сдержав своих чувств.

Сэр Патрик тотчас опомнился. Неподдельное изумление, отразившееся в лице молодого человека, даже позабавило его.

— Не более, чем если бы волновался из-за пари или болел за свою команду гребцов. Ах, как мы все горячимся в пору своей юности. Ладно, давайте говорить о другом. Мне не в чем упрекнуть вашего друга. Таково веяние времени — считать, что британец, являющий собой верх совершенства в физическом отношении, есть совершенство и в отношении нравственном. Будущее рассудит, верно ли это веяние. Так вы действительно едете к себе только на денек-другой и тут же возвращаетесь в Уиндигейтс? Повторяю, это довольно странно для новоявленного землевладельца. Нет ли уж в доме леди Ланди какого притягательного предмета?

Не успел Арнольд ответить, как Бланш позвала его играть. Кровь прилила к его загорелому лицу, и он поспешил двинуться к выходу. Сэр Патрик кивнул головой с видом человека, получившего ответ, вполне удовлетворивший его.

— А-а, вот он, притягательный предмет! — воскликнул сэр Патрик.

Проведя годы на море вдали от общества, Арнольд не имел ни малейшего понятия, как поступают воспитанные люди в подобных случаях. Ему бы ответить шуткой, а он совсем смешался. И щеки его еще сильнее запылали.

— Я этого не говорил вам, — сказал он с легкой досадой.

Сэр Патрик поднял два белых в морщинках пальца и добродушно похлопал Арнольда по щеке.

— Сказал, да еще так громко, что только глухой не расслышал бы, — улыбнулся он.

Золотая крышка набалдашника отскочила, и почтенный джентльмен наградил себя за удачную шутку хорошей понюшкой. И в то же мгновение в беседке на пороге появилась Бланш.

— Мистер Бринкуорт, — строго сказала она, — вы мне очень нужны. Дядюшка, ваша очередь играть.

— Господи помилуй! — воскликнул сэр Патрик. — А я и забыл про игру.

Он рассеянно оглянулся и увидел молоток с шаром, ожидавшие его на столе.

— Ах вот вы где, заменители доброй беседы!

Он бросил шар на дорожку и, сунув как зонтик под мышку крокетный молоток, пошел догонять шар. «Интересно, кто первый высказал этот ложный афоризм, что человеческая жизнь — штука весьма серьезная? — сказал он себе. — Вот хотя бы я, ведь уже одной ногой в могиле стою, а больше всего меня волнует сейчас, угожу ли я шаром в ворота».

Арнольд и Бланш остались в беседке.

Природа одарила женщину привилегией, вызывающей острейшую зависть у сильного пола — устремив взор на возлюбленного, она в мгновение ока делается прекрасной. Едва Бланш взглянула на Арнольда, лицо ее стало трижды прекрасно, покоряя очарованием юности, влюбленности и красоты, которые не могли уничтожить ни чудовищно взбитый по моде шиньон, ни надвинутая на лоб плоская как блин шляпка. Арнольд взглянул на нее, и сердце у него упало — он вспомнил, что уезжает с ближайшим поездом и оставляет Бланш в обществе ее многочисленных обожателей. Проведенные с ней под одной крышей две недели убедили его, что Бланш — самая прелестная девушка в целом свете. И она, наверное, не обидится, если он сейчас так прямо об этом скажет. Да, сейчас, в эту на редкость благоприятную минуту.

Но кто может измерить пропасть, отделяющую намерение от исполнения? Арнольд был преисполнен решимости немедленно объясниться с Бланш. И что же из этого вышло? Увы, слаб человек, ничего не вышло. В беседке воцарилось молчание.

— У вас такой вид, мистер Бринкуорт, — первой заговорила Бланш, — будто вас что-то выбило из колеи. Что вам сказал сэр Патрик? Мой дядюшка не упустит возможности поупражняться в остроумии. На этот раз он выбрал своей мишенью вас?

Пред Арнольдом забрезжил спасительный путь. В отдалении, но забрезжил.

— Сэр Патрик — опасный человек, — подхватил он. — За секунду перед тем, как вы сюда вошли, он по моему лицу угадал одну мою тайну, — и, собравшись с духом, кинулся с головой в омут: — Вы, Бланш, не унаследовали от дядюшки этой способности?

Бланш тут же смекнула, куда Арнольд клонит. Располагай она временем, она взяла бы его легонько за руку и повела с толком, с расстановкой к желанной цели. Но через минуту-другую Арнольду играть. «Он хочет сделать мне предложение, — подумала Бланш. — В его распоряжении одна минута. Но он все-таки сделает его».

— Вы полагаете, что дар угадывать чужие тайны у нас в семье наследственное? — спросила она невинно.

— Об этом я мог бы только мечтать!

— Да зачем вам это? — прикинулась Бланш изумленной.

— Затем, что тогда вы прочли бы в моем лице то же, что прочел сэр Патрик…

Оставалось произнести всего три слова, и дело было бы сделано. Но нежные чувства, как известно, любят помучить себя. На Арнольда напала вдруг неодолимая робость, и он самым нелепым образом замолчал.

С лужайки донесся удар молотка, за которым последовал дружный хохот, — должно быть, над промахом сэра Патрика. Бланш готова была поколотить Арнольда за его нерешительность.

— Так что же я увижу в вашем лице? — спросила она, теряя терпение.

Арнольд опять кинулся в омут.

— Увидите, что меня надо слегка ободрить.

— Я вас должна ободрить?

— Да, если можно.

Бланш оглянулась. Беседка стояла на возвышении, к ней вели широкие ступени. Играющих в крокет было слышно, но не видно. В любую минуту в беседку мог кто-нибудь наведаться. Бланш прислушалась. Шагов, кажется, не слыхать. Голоса играющих смолкли. Опять удар молотка по шару — зрители на этот раз захлопали. Сэр Патрик был в Уиндигейтсе почетным гостем. Ему, видно, позволили повторить удар, и вторая попытка оказалась удачной, отчего влюбленные выиграли еще минуты две. Бланш опять перевела взгляд на Арнольда.

— Считайте, что я вас ободрила, — прошептала она и тут же прибавила на всякий случай, как подобает воспитанной девушке: — До известного предела, разумеется.

Арнольд третий раз кинулся головой в омут и на этот раз достал дна.

— Считайте, что я люблю вас, — выпалил он, — и люблю безо всяких пределов.

Дело сделано, все слова сказаны, и Арнольд взял руку Бланш в свою. Но нежные чувства и тут остались верны своим причудам. Не успели с уст Арнольда сорваться слова признания, как заартачилась Бланш. Она попыталась высвободить свою ладонь. И сухо заявила Арнольду, что ей надо идти.

— Ну, пожалуйста, хоть немножечко полюбите меня! Я обожаю вас!

Как можно устоять пред столь пылкой любовью? Если к тому же и вы питаете не менее пылкое чувство, да еще каждую секунду вам могут помешать. Бланш перестала вырывать руку и снизошла до улыбки.

— Этой манере ухаживания вы научились на борту торгового судна? — проговорила она не без ехидства.

Арнольд, однако, упорно не желал перенимать ее шутливый тон.

— Если вы рассердились на меня, — ответил он, — я опять наймусь на корабль и уйду в плавание.

Бланш еще немножко подбодрила его.

— Сердиться — дурно, — ответила она, скромно потупившись. — Хорошо воспитанные девушки не сердятся.

На лужайке один из игроков громко крикнул: «Мистер Бринкуорт». Бланш толкнула Арнольда к выходу, но он точно прирос к полу.

— Всего одно слово, молю, — горячо прошептал он. — Скажите «да»!

Бланш покачала головой. Она заманила его в силки и теперь с наслаждением мучила.

— Это невозможно, — возразила она. — Сначала поговорите с дядюшкой.

— Поговорю, — заверил ее Арнольд, — сейчас же поговорю, еще до отъезда.

— А теперь ступайте играть. И смотрите, не промажьте.

Обе ее руки были на плечах Арнольда, лицо ее было совсем близко.

Где уж тут устоять! Арнольд прижал ее к себе и поцеловал. Нет, он не промазал — можно было обойтись без напутствия. У Бланш перехватило дыхание. Этот последний смелый ход возлюбленного отнял у Бланш дар речи. Не успела она опомниться, как отчетливо зазвучали чьи-то приближающиеся шаги. Арнольд еще раз притянул Бланш к себе и поспешил уйти.

Трепещущая, в сладостном смятении, Бланш опустилась в кресло и смежила веки. Шаги послышались совсем рядом. Бланш встрепенулась, открыла глаза и увидела Анну Сильвестр. Бланш сорвалась с кресла и бросилась на шею подруге.

— Ты не представляешь себе, что произошло, — прошептала она. — Пожелай мне счастья, Анни! Он только что объяснился. Он мой на всю жизнь!

В этом объятии, в этих словах проявилось горячее чувство любви и доверия, какое Бланш с детства питала к Анне. Как ни были близки их матери, в эту минуту дочери были близки не меньше. И все-таки, взгляни Бланш пристальнее в лицо Анны, она поняла бы, что мысли Анны сейчас далеки от ее крошечной сердечной тайны.

— Ты догадываешься, кто он? — спросила она, не дождавшись отклика подруги.

— Мистер Бринкуорт?

— Конечно! Кто же еще!

— И ты очень счастлива, моя девочка?

— Счастлива? — повторила Бланш. — Только ты никому не говори. Я не помню себя от счастья! Я так люблю его! Так люблю! — восклицала она, радуясь как ребенок новой игрушке.

Анна в ответ тяжело вздохнула. Бланш тотчас устремила взгляд в лицо подруги.

— Что с тобой, Анни? — спросила она изменившимся тоном.

— Ничего, милая.

Ответ Анны не обманул проницательности Бланш.

— Я ведь вижу, что-то произошло, — сказала она. — Деньги, да? — прибавила Бланш, немного подумав. — Надо заплатить долги? Не расстраивайся, Анни. У меня много денег. И я дам тебе, сколько ты захочешь.

— Нет, нет, моя девочка.

Бланш чуточку надулась. Первый раз в жизни Анна не хочет поделиться с ней своим огорчением.

— Я делюсь с тобой всеми своими секретами. А ты от меня что- то скрываешь. Припоминаю, ты последнее время чем-то озабочена, в каком-то унынье. Тебе не нравится мистер Бринкуорт? Нет? Он тебе нравится? Тогда, может, ты недовольна, что я выхожу замуж? Наверное, в этом все дело? Ты, наверное, думаешь, глупышка, что мы расстанемся? Да разве я смогу жить без тебя? Вот мы поженимся с Арнольдом, ты приедешь к нам, и мы опять будем вместе. Решено, правда?

Анна почти грубо отстранилась от Бланш.

— Смотри, кто-то идет! — махнула она в сторону входа. Это вернулся Арнольд. Подошел черед играть Бланш, и он вызвался поискать ее.

Еще минуту назад Бланш тотчас бы оборотилась к вошедшему. Но сейчас мысли ее были поглощены Анной.

— На тебе лица нет, — сказала она, как бы не видя Арнольда, — и я должна знать, что произошло. Приходи вечером ко мне в спальню, и мы все обсудим. Не смотри на меня так!

Поцеловав подругу, Бланш пошла навстречу Арнольду, и лицо ее опять просияло.

— Ну как, не промазал?

— Промазал — не промазал — все это пустяки. Главное — сэр Патрик. Кажется, дело пошло на лад.

— Что? Ты говорил с ним в присутствии гостей?

— Конечно нет. Мы договорились встретиться в беседке.

Весело смеясь, они сбежали по ступенькам, и Бланш взяла молоток.

Оставшись одна, Анна пошла в темный дальний угол беседки. На стене сбоку висело зеркало в богатой резной раме. Анна остановилась, взглянула в него и содрогнулась своему отражению.

— Неужели скоро придет день, когда даже Бланш по моему виду все поймет.

Анна отвернулась от зеркала. Возглас отчаяния помимо воли вырвался из ее груди; воздев сцепленные руки, она оперлась ими о стену и спрятала в них лицо. На ступенях появилась мужская фигура — темный силуэт в ярких лучах солнца — и на какой-то миг задержалась в дверном проеме.

Глава четвертая ДВОЕ

Джеффри сделал несколько шагов. Анна ничего не слышала и не видела. Стояла неподвижно, точно окаменела.

— Я пришел, как вы мне сказали, — проговорил Джеффри глухо. — Но помните, это небезопасно.

При звуке его голоса Анна поворотилась. И медленно пошла ему навстречу. В лице ее произошла резкая перемена, она стала очень похожа на мать. Вот так же глядела ее мать в тот давний день на человека, который отверг и предал ее; теперь ее дочь глядела на Джеффри Деламейна — с тем же убийственным спокойствием и презрением.

— Ну? — прервал молчание Джеффри. — Что вы хотели мне сказать?

— Мистер Деламейн, вы один из самых удачливых на свете людей. Вы сын лорда. Вы хороши собой. Вы пользуетесь уважением в колледже. Вы вхожи в самые лучшие дома Лондона. Что еще можно к этому прибавить? То, что вы трус и подлец?

Джеффри открыл рот, чтобы ответить, но сдержал себя и сделал попытку свести разговор к шутке.

— Полно вам, — сказал он. — Чего сердиться-то!

— Чего сердиться? — повторила она, едва сдерживая клокотавшую в ней ярость. — И это говорите вы? Какая же у вас короткая память. Вы, как видно, забыли то время, когда я вверилась вашей любви. Поверила, что вы сдержите данное обещание. Боже правый! Какая глупость! Какое безумие!

Джеффри сделал еще попытку отшутиться.

— Безумие, пожалуй, слишком сильно сказано, мисс Сильвестр.

— Да, безумие! Ничем другим я не могу объяснить происшедшее. Просто не понимаю. Это как наваждение. Ну что могло привлечь в вас такую женщину, как я?

Даже это не поколебало безмятежности духа достопочтенного Джеффри.

— Право, не знаю, — ответил он, сунув руки в карманы.

Анна отвернулась. Откровенная грубость ответа не оскорбила ее; она еще раз напомнила ей, напомнила жестоко, что винить ей, в сущности, некого, кроме самой себя. Анна не хотела, чтобы он видел, как мучительны для нее воспоминания. Грустная, грустная история, но рассказать ее должно. Анни была прелестным ребенком, общей любимицей, когда жива была мать. Девичья пора текла мирно и счастливо под крылом добрейшей леди Ланди, матери Бланш. Казалось, дремавшие в душе страсти никогда не прорвутся наружу. Но вот жизнь ее достигла поры самого пышного цветения, и она доверила свою честь в роковой для себя миг стоявшему сейчас перед ней мужчине. Так что же, ей совсем уж нет оправдания? Конечно, есть.

Она видела его прежде в совсем ином свете, чем он виделся ей сейчас. Он был тогда герой регаты, первый из первых среди состязающихся в физической силе и ловкости. Вся Англия тогда восхищалась им. На нем сосредоточился интерес всей страны. Бицепсами его рук восторгались газеты. Идеал, которому поклонялась и рукоплескала публика. Победитель, которому тысячи глоток кричали «ура!», словом, цвет и гордость нации. В этой раскаленной докрасна атмосфере всеобщего энтузиазма Джеффри Деламейн явился ей великолепным образцом физической силы. И этот великолепный образец заметил ее, представился ей, выделил из всех, одарил своим вниманием. Возможно ли, да и разумно ли ожидать, что она разглядит среди всеобщего ослепления, какой ум, какое сердце скрываются под этой мощной мускулатурой. Разумеется, невозможно. Пока люди таковы, как есть, нельзя сказать, что этой женщине нет оправдания.

Удалось ли ей избежать страданий, как расплаты за слабость?

Посмотрите — вот она стоит здесь, терзаемая страхом, вдруг ее тайна станет известна юной девушке, названой ее сестре; раздавленная унижением, которому не найти слов. Она разглядела, что прячется под его внешностью, но разглядела чересчур поздно. Она знает ему настоящую цену теперь, когда в его руках ее честь. Спросите ее, что можно любить в мужчине, который так говорит с тобой, так тебя унижает. Спросите, во имя неба, что она в нем нашла, она — умная, тонкая, прекрасно воспитанная. И она не найдется, что вам ответить. И не напомнит, что и для вас он был образцом всех мужских доблестей, что и вы махали платком до изнеможения, когда он садился в лодку, Что и ваше сердце готово было выпорхнуть из груди, когда он, взяв последний барьер, выигрывал бег, оставив противника далеко позади. Терзаемая раскаянием, она не станет прибегать к подобной самозащите. Так разве эти страдания не искупают ее вину? Что? Подобные особы не имеют права на ваше сочувствие? И все-таки, прошу вас, поборники добродетели, дайте руку и пойдем вслед за ней, ее тернистым путем, он приведет нас в обитель чистой и обновленной жизни. Ваша сестра согрешила и раскаялась, а значит очистилась и возвысилась душой, порукой этому наш Небесный учитель. Она — утешение ангелов, лучшего попутчика, право, не сыщешь.

В беседке какой-то миг было очень тихо. С крокетной площадки доносился сюда шумный гомон игры. Снаружи — общее веселье, громкие голоса, девичий смех, удары молотка по шарам. Внутри — женщина, едва сдерживающая слезы стыда и отчаяния, и мужчина, которому все это весьма наскучило. Анна призвала на помощь все силы своей души. Она была дочерью своей матери, в ней горела искра ее огня. От исхода их встречи зависела ее жизнь. У нее не было ни отца, ни брата, которые вступились бы за ее честь. Значит, ей самой надо говорить с ним, глупо упускать такую возможность. Анна смахнула слезы: еще успеет поплакать, в жизни женщины времени для слез — не занимать. Смахнула слезы и заговорила, гораздо мягче на этот раз.

— Вы, Джеффри, уже три недели гостите у брата. Имение Джулиуса всего в десяти милях отсюда. А вы так и не удосужились приехать к нам. Вы бы и сегодня не приехали, если бы не моя записка. Чем я заслужила такое со мной обращение?

Анна замолчала. Джеффри в ответ не обронил ни слова.

— Да вы слышите ли меня? — спросила она громче, подходя к Джеффри.

Джеффри как воды в рот набрал. Сносить подобное унижение было невыносимо. Лицо ее потемнело, предвещая новую бурю. Он заметил перемену в ее лице, но оставался невозмутим. Ожидая этой встречи в розовом садике, он испытывал нервное волнение, теперь же, в минуту объяснения, он пребывал в олимпийском спокойствии. До такой степени, что помнил — трубка-то у него не положена в футляр. И он решил уладить этот мелкий непорядок, а потом уже перейти к делам. Он вынул из одного кармана футляр, из другого трубку и при этом невозмутимо заметил:

— Продолжайте. Я весь внимание.

Анна размахнулась и вышибла из его руки трубку. Если бы у нее хватило сил, она бы и его вместе с трубкой швырнула на пол.

— Как вы смеете обращаться со мной таким образом? — воскликнула она гневно. — Ваше поведение низко. Скажите что-нибудь в свое оправдание!

Он и не подумал оправдываться. Он смотрел с откровенной тревогой на валявшуюся трубку. Она была такая красивая, стоила десять шиллингов.

— Сначала подниму свою трубку, — сказал он.

Лицо его расплылось приятной улыбкой — как он был хорош в эту минуту! — его бесценная трубка ни капли не пострадала, и он аккуратно убрал ее в футляр. «Слава богу, — подумал он. — Не разбилась». Он снова перевел взгляд на молодую женщину — весь его облик, движения являли собой верх непринужденного изящества, так выглядит сильный, хорошо тренированный человек в минуту покоя.

— Я взываю к вашему благоразумию, — попытался урезонить он Анну. — Какой смысл так обрушиваться на меня? Вы ведь не хотите, чтобы там, на площадке, нас услышали. Все вы женщины на один лад. Хоть кол на голове теши — никакой осторожности.

Тут он в ожидании ответа замолчал. Анна и не подумала отвечать, пусть говорит дальше.

— Послушайте, — продолжал Джеффри, — для ссоры ведь нет причин, и вы это знаете. Я не собираюсь нарушить данное обещание. Но что я могу поделать? Я ведь не старший сын. Я во всем завишу от отца, у меня нет ни единого фартинга. А я уже и так испортил с ним отношения. Как вы этого не понимаете? Вы леди и все прочее, я знаю. Но вы ведь только гувернантка. В ваших интересах, не менее, чем в моих, подождать, пока отец обеспечит мое будущее. В двух словах, положение таково: если я сейчас женюсь на вас, я человек конченый.

На этот раз ответа ждать долго не пришлось.

— Негодяй! Если вы сейчас не женитесь на мне, я погибла.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вам это хорошо известно! Да перестаньте с такой яростью смотреть на меня!

— А как прикажете глядеть на женщину, которая называет тебя в лицо негодяем?

Анна вдруг переменила тон. Агрессивность, свойственная человеческой натуре — пусть современные гуманисты говорят, что хотят, стоит лишь взглянуть на неотесанного мужчину, какой бы мускулатурой он ни обладал, невоспитанную женщину, как бы хороша она ни была, невоспитанного ребенка, как бы мил он ни был, сомнения отпадут сами собой, — эта агрессивность отчетливо сквозила сейчас в его взгляде, в тоне его голоса. Можно ли винить его в этом? Отнюдь! Разве воспитание, что он получил в школе, в колледже, направлено хоть в какой-то мере к смягчению этого предосудительного свойства человеческой натуры? Во всяком случае, не больше, чем воспитание, которое получали его предки, не знавшие ни школ, ни колледжей, пять столетий назад.

Было ясно, что один из них должен отступить. Женщина теряла больше, и отступила она.

— Имейте ко мне снисхождение, — тихо проговорила она. — Видит бог, я не хотела быть резкой с вами. Виновата моя вспыльчивость. Вы ведь меня знаете. Простите, что я не сдержалась. Но, Джеффри, согласитесь, моя жизнь в ваших руках.

Она подошла совсем близко к нему и умоляюще положила свою руку на его.

— Разве вам нечего мне сказать? У вас нет для меня ни доброго слова, ни взгляда? — Анна подождала еще секунду. Лицо ее опять резко переменилось. Она повернулась и медленно пошла к выходу.

— Простите, что обеспокоила вас, мистер Деламейн. Я больше не задерживаю вас.

Джеффри пристально посмотрел на нее. В ее голосе, в ее глазах появилось что-то совсем новое. Он крепко схватил ее за руку.

— Куда вы? — спросил он почти грубо.

Она ответила, глядя твердо ему в лицо:

— У меня остался один выход, хорошо знакомый многим несчастным женщинам. Мы больше не встретимся с вами, Деламейн.

Джеффри притянул ее к себе и заглянул ей в глаза. Даже ему стало понятно — он загнал эту женщину на край пропасти. И спасения ей нет.

— Вы грозитесь покончить с собой?

— Жизнь мне невыносима.

Джеффри отпустил ее.

— Клянусь Юпитером, она сделает, что говорит!

Придя к такому заключению, он ногой придвинул к ней кресло и знаком велел сесть. Анна испугала его, а мужчины его склада редко чего боятся. Когда им случается испытать страх, они впадают в неистовство.

— Да садитесь же! — закричал он.

Анна повиновалась.

— Может, у вас есть еще что-то мне сказать? — спросил он, сдобрив вопрос ругательством.

Нет! Нечего ей было сказать. Она сидела перед ним не шелохнувшись, безразличная ко всему на свете — так сидят женщины, для которых все в этом мире кончено. Джеффри прошелся по беседке и яростно ударил кулаком по спинке стула.

— Что же вы хотите?

— Вы знаете, что я хочу.

Он еще раз прошелся туда-сюда. Кажется, выбора нет. Или он уступит ей, или наберется храбрости и бросит — пусть делает, что хочет. Но тогда разразится чудовищный скандал, узнает отец…

— Послушайте, Анна, — наконец заговорил он. — Я мог бы кое-что предложить вам.

Анна подняла на него глаза.

— Что вы скажете о тайном браке?

Не задав ни единого вопроса, не возразив ни единым словом, она ответила так же твердо и прямо, как он спросил:

— Я согласнана тайный брак.

Джеффри сразу же пошел на попятную.

— Но, признаюсь, я не имею ни малейшего представления, как это устроить…

— Зато я имею, — прервала его Анна.

— Что? — воскликнул он. — Значит, все это время вы держали в голове тайный брак?

— Да.

— И все продумали?

— Все продумала.

— Почему же вы сразу не сказали об этом?

— Потому что, сэр, вы должны первый об этом заговорить, — ответила Анна высокомерно, требуя уважения, которое вправе была стократ ожидать от него.

— Прекрасно. Я и заговорил первый. Хотя придется все-таки с этим повременить.

— Ни одного дня, — отрезала Анна.

Сомнений не было, она приняла решение и ни за что на свете от него не отступится.

— К чему такая спешка?

— Вы разве ослепли? — проговорила она с новым приступом ярости. — Или, может, оглохли. Вы что, не видите, какими глазами смотрит на меня леди Ланди? Не слышите, как она со мной разговаривает? Эта женщина подозревает меня. Мое позорное изгнание — дело двух-трех часов.

Анна низко опустила голову.

— А что скажет Бланш? — прошептала она. — Я для нее пример во всем. Она так любит меня! — Давно сдерживаемые слезы вдруг хлынули из глаз. — Всего час назад, — продолжала она, — здесь, на этом месте, она обещала мне, что мы будем вместе, даже когда она выйдет замуж.

Анна поднялась с кресла, слезы вдруг высохли на щеках. Тяжелое отчаяние опять изобразилось на бледном, измученном лице.

— Пустите меня, — вымолвила она. — Смерть — благо в сравнении с жизнью, которая меня ждет.

Анна оглядела его с ног до головы презрительным взглядом и сказала твердо:

— Даже у вас хватило бы мужества умереть, будь вы на моем месте.

Джеффри опасливо покосился в сторону площадки.

— Тс-с, — проговорил он. — Вас могут услышать.

— Экая важность! Я для них вне досягаемости.

Он силой усадил ее обратно в кресло. Ее и впрямь могли услышать, несмотря на весь этот шум и гам.

— Скажите, что делать? — прошептал он. — Я на все согласен. Только будьте благоразумны. Сегодня это невозможно.

— Возможно.

— Чепуха! Дом и парк полны гостей. Подумайте сами.

— Подумала. Я думаю об этом с того самого дня, как приехала сюда. И я могла бы предложить кое-что. Будете слушать или нет?

— Ради бога, тише.

— Я спрашиваю вас, будете слушать?

— Черт побери ваше упрямство! Буду, говорите!

Ответ был буквально вырван у него. Но она ждала этих слов — для нее снова засветился луч надежды. Едва он согласился слушать, она поняла, как важно держать дело в тайне. В любую минуту в беседку мог забрести кто-нибудь из гостей. Анна протянула руку, призывая к молчанию, и прислушалась, что делается на площадке.

Удары молотка по шарам прекратились. В тот же миг она услыхала свое имя. Знакомый голос произнес: «Знаю, где она. Пойду позову».

— Моя очередь играть, — прошептала она. — Сюда идет Бланш. Подождите меня. Я встречу ее на ступеньках и отошлю обратно.

Анна поспешила ко входу. Минута была критическая. Разоблачение грозило женщине бесчестием, мужчине — финансовым крахом. Джеффри не преувеличивал затруднений с отцом. Лорд Холчестер дважды заплатил долги сына и с тех пор отказался его видеть. Нанеси он еще один удар по отцовскому чувству собственности, отец вычеркнет его из завещания и навсегда выставит из своего дома. Джеффри огляделся — нет ли в беседке еще одного выхода, вдруг путь отступления через главный будет отрезан. Совсем близко от себя он заметил дверь для прислуги — в беседке устраивались пикники и «цыганские чаепития». Дверь открывалась наружу и была заперта — пустячное препятствие для бицепсов Джеффри. Он налег на дверь плечом, она распахнулась, и в тот же миг кто-то взял его за руку. Он обернулся. Это вернулась Анна, с ней никого не было.

— Дверь еще пригодится, — сказала она, не выказав удивления при виде распахнутой двери. — А пока она не нужна. Я сказала Бланш, что мне нездоровится. И вместо меня будет играть кто-то другой. В нашем распоряжении минут пять, не больше. Мы должны успеть обо всем договориться. Вот увидите, леди Ланди не преминет явиться сюда, может, даже через две-три минуты. Она ищет доказательства своим подозрениям. Так что притворите пока дверь.

Она села в кресло и указала Джеффри на соседнее. Он тоже сел, не сводя глаз с двери.

— Говорите скорее, — потребовал он. — Так что такое вы придумали?

— Мы можем стать мужем и женой сегодня же, — ответила она. — Слушайте, я посвящу вас в свой план.

Глава пятая ПЛАН

Анна взяла его за руку и начала говорить со всем пылом убеждения, на какой была способна.

— Ответьте, Джеффри, на один вопрос, и я сейчас же перейду к делу. Леди Ланди пригласила вас погостить в Уиндигейтс. Вы остаетесь или едете сегодня вечером?

— Я не могу сейчас ехать к брату. В моей комнате поселили гостя. И я вынужден остаться здесь. Это вышло не случайно. Джулиус выручает меня, когда мне приходится туго. Но потом я за это расплачиваюсь. Он послал меня сюда, потому что кто-то из семьи должен почтить посещением ближайших соседей. Оказать честь леди Ланди. И козлом отпущения был выбран я…

— А вы не позволяйте делать из себя козла отпущения, — прервала его Анна. — Принесите леди Ланди свои извинения и скажите, что дела призывают вас вернуться к брату.

— Зачем?

— Затем, что сегодня мы покинем этот дом вместе.

На это у Джеффри нашлось сразу два возражения. Если он уедет из Уиндигейтса, он лишит себя на будущее помощи брата. Если к тому же он покинет Уиндигейтс с Анной на глазах у всего света, то слух об этом очень скоро дойдет до отца…

— Если мы уедем отсюда вместе, — заключил он, — прощайте надежды на будущее. Это, впрочем, касается и вас. Вас тотчас же хватятся. И знаете, какой поднимется переполох!

— После игры в крокет начнутся танцы. Я не танцую, так что хватятся меня не так уж скоро. Я найду повод удалиться в свою комнату. Там я оставлю два письма: одно для леди Ланди, другое, — тут голос ее осекся, — для Бланш. Молчите и слушайте! Я все обдумала. В этих письмах будет признание, всего несколько строк, которое если не в эту минуту, то очень скоро, окажется правдой. Я напишу, что состою в тайном браке и обстоятельства вынуждают меня без промедления ехать к мужу. Я знаю, разразится скандал. Но в погоню они не бросятся — ведь я буду под защитой мужа. Что касается вас лично, то вам вообще ничего не грозит. Все сделается очень просто и быстро. Вы выйдете из дому через час после того, как уйду я. Чтобы не вызвать подозрений. И последуете за мной.

— За вами? — прервал ее Джеффри. — Куда?

Анна придвинула кресло поближе к нему и прошептала на ухо:

— В маленькую уединенную гостиницу.

— В гостиницу?

— А почему бы и нет?

— Гостиница — место модное.

Сдерживая закипающее раздражение, Анна продолжала все так же спокойно:

— Эта гостиница стоит в глухом месте. Так что любопытных глаз можно не опасаться. Я потому и выбрала ее. Она далеко и от железной дороги, и от большака. Ее содержит почтенная шотландка…

— Почтенная шотландка, — опять прервал ее Джеффри, — на порог не пустит одинокую молодую женщину. Она просто захлопнет перед вами дверь.

Возражение было серьезное, но и оно не достигло цели. Женщина, решившая любой ценой выйти замуж, с голыми руками выступит против всего мира и одержит победу.

— Я и это учла, — заверила его Анна. — Я скажу хозяйке, что это свадебное путешествие, что мой муж залюбовался горным пейзажем и вот-вот явится.

— Так она и поверит!

— Конечно нет. Ну и пусть. Ведь вы действительно скоро явитесь, спросите о жене, и мои слова подтвердятся. Она может быть самой подозрительной особой в мире, но в тот момент, как вы переступите порог гостиницы, все ее сомнения как рукой снимет. Моя роль нелегкая, но я сыграю ее. Согласны ли вы сыграть свою роль?

Как тут ответишь «нет»! Анна загнала его в угол. Надо что-то придумать, найти лазейку. Все, что угодно, только не сказать «да».

— Я полагаю, вы знаете, как мы будем жениться. Что до меня, я понятия не имею.

— Имеете! Мы ведь с вами в Шотландии. Здесь нет никаких фомальностей, церемоний, проволочек для заключения брака. Самое главное в моем плане — как мне проникнуть в гостиницу и подготовить почву для вашего появления. Дальше все будет легко. Мужчина и женщина, которые хотят сочетаться браком в Шотландии, должны только объявить при свидетелях о своем желании, и дело сделано. Если хозяйка гостиницы предпочтет оскорбиться, узнав об обмане, — дело ее. Мы все равно вступим в брак, хочет она того или нет. И самое главное — вам это ничем не будет грозить.

— Вы понимаете, какую ношу вы взваливаете на мои плечи? — возопил Джеффри. — Для вас, женщин, не существует рискованных ситуаций. Ну допустим, мы поженились. Но ведь мы должны тут же расстаться. Иначе наш брак из тайного станет явным.

— Разумеется, должны. Вы, как ни в чем не бывало, вернетесь к брату.

— А вы?

— А я поеду в Лондон.

— В Лондон? Что вы там будете делать?

— Я же сказала, что обдумала решительно все. В Лондоне найду друзей матери. Она ведь пела на сцене, и у нее было много друзей. Мне уже не раз говорили, что у меня прекрасный, но не поставленный голос. Я буду учиться петь, пойду на сцену и стану оперной актрисой. Я буду вести достойную, полную труда жизнь. У меня есть немного денег, их хватит на то время, пока я учусь. Я уверена, друзья матери, в память о ней, не бросят меня.

Располагая свою будущую жизнь, Анна бессознательно повторяла судьбу матери: вопреки предосторожностям, дочь предпочла всему другому сцену; как когда-то ее мать, правда, по иным причинам и при иных обстоятельствах, заключила в Ирландии неординарный брак, так теперь дочь была готова сочетаться неординарным браком в Шотландии! И что еще более поразительно, избранник дочери был сыном человека, нашедшего изъян в брачном контракте матери и оправдавшего буквой закона нанесенный ей смертельный удар. «Моя Анни — мое второе я, она не носит имя отца, ее зовут, как меня. Вдруг ее ожидает та же судьба?» Судьба скоро даст ответ на эти слова умирающей. Много лет минуло с тех пор, много воды утекло. Будущее стучалось в дверь, и Анна уже готова была отворить ее.

— Ну что? Все ваши сомнения разрешились? Можете вы наконец дать мне ясный ответ?

Ничуть не бывало. У Джеффри было наготове еще одно возражение.

— А если свидетели, которых мы найдем в гостинице, окажутся знакомцами моего отца? И до него все-таки дойдет слух о моем бракосочетании?

— А если вы убьете меня своей жестокостью? Обещаю вам, это обязательно дойдет до вашего отца, — Анна поднялась с кресла.

Джеффри тоже встал и пошел к двери. Анна пошла за ним. С площадки донеслись дружные хлопки. Кто-то, видно, попал точно в цель, решив этим исход игры. Бланш теперь могла появиться в беседке каждую минуту. Если игра окончена, значит, освободилась леди Ланди… Дальше тянуть было нельзя.

— Мистер Деламейн, — с твердостью произнесла Анна, — вы предложили мне тайный брак. Я приняла предложение. Так вы согласны жениться на мне на ваших условиях?

— Дайте мне минуту подумать.

— Ни секунды! Решайте — да или нет!

Но Джеффри и тут не мог сказать прямое «да». Однако его ответ, пожалуй, был равнозначен этому короткому слову.

— Где эта гостиница? — чуть ли не прорычал он.

Анна взяла его за руку и быстро, быстро зашептала:

— Перейдете через дорогу, что ведет на станцию, свернете направо, затем по наезженной колее через пустошь. Она вас приведет к овечьей тропе. Поднимайтесь по ней в гору, и первый дом будет гостиница. Вы поняли?

Джеффри мрачно нахмурился, кивнул и опять вынул трубку.

— Не прикасайтесь к ней больше, — сказал он, перехватив взгляд Анны. — Мысли мои пришли в расстройство. Когда мужчина в таком состоянии, ему нужно закурить. Как называется гостиница?

— Крейг-Ферни.

— Кого я должен спросить?

— Жену.

— А если хозяйка потребует, чтобы вы назвались по имени?

— Я назовусь не мисс, а миссис Сильвестр. Но я постараюсь имен не называть. И вы смотрите не обмолвитесь. Спросите просто «жену». Что-нибудь еще не ясно?

— Да.

— Не медлите. Говорите, что?

— Как я узнаю, что вы ушли?

— Если через полчаса от меня не будет никаких известий, значит, меня в Уиндигейтсе нет. Тс-с!

С нижней ступени донеслись голоса — леди Ланди и сэра Патрика. Анна махнула рукой на дверь. Только дверь успела захлопнуться, на пороге появились хозяйка дома с сэром Патриком.

Глава шестая ИСКАТЕЛЬ РУКИ

Кивнув многозначительно на захлопнувшуюся дверь, леди Ланди доверительно шепнула сэру Патрику:

— Смотрите! Мисс Сильвестр только что выпустила кого-то отсюда!

Сэр Патрик нарочито глянул в другую сторону и, оставаясь образцом учтивости, ничего не заметил.

Леди Ланди важно вплыла в беседку. Каждая черточка ее лица выражала ненависть к гувернантке вкупе с подозрительностью. А тон голоса ее свидетельствовал, что она не верит в ее недомогание.

— Позвольте вас спросить, мисс Сильвестр, отпустил ли вас ваш недуг?

— Мне все еще нездоровится, леди Ланди.

— Прошу прощения?

— Мне все еще нездоровится.

— Однако я вижу, вы на ногах? Когда мне нездоровится, судьба не столь милостива ко мне, я вынуждена бываю лечь в постель.

— Пожалуй, я так и сделаю. Если вы позволите мне удалиться, я пойду и лягу.

Анна не могла больше произнести ни слова. Разговор с Джеффри отнял у нее силы. Оскорбительное равнодушие мужчины стоило злобной придирчивости женщины. Еще мгновение, и Анна бы разрыдалась. Не дождавшись ответа, не сказав больше ни слова, Анна почти выбежала из беседки.

Великолепные глаза леди Ланди широко раскрылись, в них загорелся ослепительный огонь. И эти глаза леди Ланди устремила на сэра Патрика, который стоял подле, опершись на свою знаменитую трость и глядя в сторону площадки, являя своим видом воплощенную невинность.

— Вы, конечно, помните, сэр Патрик, что я вам говорила о поведении мисс Сильвестр? Так позвольте вас спросить, не кажется ли вам ее поведение вопиющим?

Почтенный джентльмен нажал пружинку в набалдашнике своей удивительной трости.

— Никакое поведение представительниц прекрасного пола не кажется мне вопиющим, — ответил он в учтивой манере старого времени.

Он поклонился, отправил в ноздрю добрую понюшку. Довольный собой, стряхнул изящным движением крошки табака с большого и указательного пальца и опять стал смотреть в сторону площадки. Очевидно, его очень увлекла эта забава его юных друзей.

Но леди Ланди была серьезным противником. Она вознамерилась настроить своего деверя на менее легкомысленный лад, и она добьется своего. Не успела она, однако, раскрыть рта для очередного натиска — на ступеньках появились Арнольд и Бланш.

— Когда начнутся танцы? — с интересом спросил сэр Патрик.

— Я как раз хочу спросить об этом матушку, — ответила Бланш. — Она здесь с Анной? Ей лучше?

Леди Ланди выдвинулась вперед и, перехватив инициативу у сэра Патрика, сама взялась отвечать на вопросы Бланш.

— Мисс Сильвестр удалилась к себе. Мисс Сильвестр утверждает, что ей нездоровится. Вы обратили внимание, сэр Патрик, невоспитанные особы, стоит им заболеть, тут же забывают о приличии?

Ясное личико Бланш залилось румянцем.

— Вы можете считать Анну невоспитанной особой. Но знайте, в этом вы одиноки. Я уверена, мой дядюшка другого мнения.

Интерес сэра Патрика к первой кадрили достиг такого накала, что на него было больно смотреть.

— Пожалуйста, умоляю вас, дорогая, ответьте, когда будут танцы? — возопил он.

— Чем раньше, тем лучше, — ответила леди Ланди. — Иначе мы с Бланш поссоримся из-за мисс Сильвестр.

Бланш взглянула на дядюшку.

— Пора начинать! Не теряйте времени! — пылко воскликнул сэр Патрик, указывая палкой на дом.

— Разумеется, дядюшка. Если вам так угодно!

Еще раз поддев леди Ланди, Бланш поспешила из беседки. Арнольд, до сих пор молча ожидавший на нижней ступеньке, умоляюще глянул на сэра Патрика. Поезд, с которым он должен ехать в свое новое имение, отходил меньше чем через час, а он все еще не представился опекуну Бланш в роли искателя ее руки! Глухота сэра Патрика ко всем притязаниям на него как на главу семьи — и тех, кто любит, и тех, кто питает ненависть, — оставалась непроницаема. Вот он стоит в беседке, опершись на свою палку из слоновой кости, мурлыча старинную шотландскую песенку. Рядом — леди Ланди, полная решимости не выпускать его из своих цепких рук, покуда он не станет видеть гувернантку ее глазами, судить о ней по ее меркам. Не замечая мнущегося нетерпеливо Арнольда, не слыша шотландской песенки, леди Ланди уверенно повела наступление на деверя. (Ее враги говорили: видно, не зря сэр Томас умер четыре месяца спустя после свадьбы. Да, наши враги иногда попадают в точку.)

— Почитаю своим долгом еще раз напомнить вам, сэр Патрик, — произнесла назидательно почтенная леди, — у меня есть веские основания думать, что мисс Сильвестр — неподходящая компания для Бланш. Она плачет, запершись у себя в комнате. Ходит туда-сюда, когда надо спать. Сама относит на почту свои письма. И только что была непозволительно груба со мной. Что-то за всем этим кроется. Я должна принять меры. И порядок требует, чтобы вы как глава семьи одобрили мои действия.

— Считайте, леди Ланди, что я отрекся от своего положения главы семьи в вашу пользу, — пошутил почтенный джентльмен.

— Сер Патрик, прошу вас учесть, что я говорю с вами вполне серьезно и ожидаю от вас такого же серьезного отношения.

— Дорогая леди Ланди, просите у меня что угодно, я все для вас сделаю, но только не это. С тех пор как я расстался с адвокатской практикой, я ни к чему больше не отношусь серьезно. В мои лета, — сэр Патрик перешел к обобщениям, — серьезно относятся только к пищеварению. Скажу вместе с философом: «Жизнь — фарс для тех, кто думает, и трагедия для тех, кто чувствует», — сэр Патрик взял руку невестки и поцеловал ее. — Дорогая леди Ланди, зачем чувствовать?

Леди Ланди, которая никогда в жизни не «чувствовала», на этот раз решила со свойственным ей злонравием почувствовать. Она оскорбилась — и не прятала этого.

— Когда с вами еще раз заговорят о поведении мисс Сильвестр, вам придется забыть свои шуточки, — укоризненно проговорила она. — Помяните мое слово!

И леди Ланди с достоинством удалилась, наконец-то оставив опекуна Бланш одного к вящему удовольствию Арнольда.

Лучшей возможности для разговора трудно было представить. Гости все удалились в дом — с площадки не доносилось больше ни одного голоса. Арнольд поднялся в беседку. Сэр Патрик, нимало не обеспокоенный грозным предупреждением леди Ланди, сел в кресло и, не замечая юного друга, задал себе вопрос, подводящий итог многолетним наблюдениям за действиями и поступками прекрасного пола: «Случалось ли когда-нибудь за всю историю человечества, чтобы две ссорящиеся женщины не попытались втянуть в свою ссору мужчину?» И сам же ответил: «Пусть-ка попробуют втянуть меня! Дудки!»

Арнольд тем временем сделал вперед один робкий шаг.

— Надеюсь, я не помешаю вам, сэр Патрик, — вежливо заявил он о своем присутствии.

— Помешаете? Разумеется, нет. Господи помилуй, какой у вас серьезный вид! Может, и вы собираетесь обратиться ко мне как к главе семейства?

Именно это Арнольд и собирался сделать. Но ясно как божий день, если он сейчас признается в этом, сэр Патрик (по какой-то непонятной причине) откажется его слушать. Поэтому Арнольд ответил весьма уклончиво:

— Я просил вашего позволения, сэр, посоветоваться с вами с глазу на глаз, и вы любезно согласились уделить мне минутку до моего отъезда.

— Ах да, как же, помню. Мы тогда были заняты очень важным делом, играли в крокет. И трудно сказать, кто из нас был менее ловок. Ну да это пустое. А что до обещанной вам минутки, я к вашим услугам. Только об одном молю, не обращайтесь ко мне как к главе семейства. Леди Ланди приняла мое отречение.

Сэр Патрик говорил, как всегда — не то в шутку, не то всерьез. В уголках губ играла ироническая усмешка. И Арнольд совсем потерялся — возможно ли просить руки Бланш, минуя вопрос о главе семейства, и уберечься от стрел остроумия ехидного старика. И тут Арнольд совершил первую оплошность — выказал колебание.

— Не торопитесь, — ободрил его сэр Патрик. — Соберитесь с мыслями. Я подожду.

Арнольд стал собираться с мыслями и допустил вторую оплошность. Он решил продвигаться вперед с величайшей осмотрительностью, что с таким человеком, как сэр Патрик, да еще советуясь о женитьбе, было чистым безумием. Все равно что мышь вздумала бы перехитрить кошку.

— Вы очень любезны, сэр, что позволили мне воспользоваться сокровищницей вашего опыта, — начал он. — Я так нуждаюсь в вашем совете.

Острые глазки сэра Патрика следили за действиями Арнольда со злорадным удовольствием. «Ему нужен мой совет. Как бы не так! Этому лгунишке нужна моя племянница».

Арнольд сел в кресло, чувствуя на себе взгляд сэра Патрика; у него родилось подозрение, небеспочвенное отнюдь, что ему придется немало выстрадать, прежде чем он встанет с этого кресла.

— Я, знаете ли, еще совсем молод, — продолжал он, ерзая в кресле. — И я только начинаю жить…

— Что такое с вашим креслом? — перебил его сэр Патрик. — Начинать жить надо с удобством. Возьмите другое кресло,

— С креслом все в порядке, сэр. Не могли бы вы…

— Не могу ли я немножко подержать ваше кресло? С удовольствием.

— Я хотел сказать, не могли бы вы дать мне совет…

— Друг мой, я жажду дать вам совет. Но все-таки, что происходит с вашим креслом? Не упрямьтесь, сядьте в другое.

— Пожалуйста, не думайте о кресле, сэр Патрик, я сбиваюсь из-за него с мысли. Мне бы хотелось… короче говоря… видите ли… вопрос этот очень странный…

— Ничего не могу сказать, пока не узнаю, в чем он состоит. Впрочем, если вы настаиваете, ради порядка возьмем на заметку — вопрос, говорите, очень странный? Или, выражаясь сильнее, самый удивительный, поразительный, какого еще не бывало от сотворения мира.

— Да, да, именно! — воскликнул несчастный Арнольд. — Я хочу жениться!

— Помилуйте, — возразил сэр Патрик, — но ведь это не вопрос, а утверждение. Вы говорите: «Я хочу жениться!» Я вам отвечаю: «Ради бога», и дело с концом.

У Арнольда голова пошла кругом.

— Так вы советуете мне жениться? — спросил он с самым жалким видом. — Я именно это и хотел спросить.

— Значит, это и есть цель нашей беседы? Вы хотели узнать, посоветую ли я вам жениться?

Поймав мышонка, кошка на секунду отпустила его, пусть бедняжка еще немного подышит. В манерах сэра Патрика исчезли малейшие признаки нетерпения, которые были до того слегка заметны, теперь они стали непринужденными, располагающими к доверию. Он дотронулся до набалдашника и щедро наградил себя понюшкой табака.

— Советую ли я жениться? — повторил сэр Патрик. — Ну, это как отвечать, мистер Арнольд. Можно ответить коротко, а можно и подлиннее. Я предпочитаю короткий ответ. А вы как?

— Я тоже, сэр Патрик.

— Прекрасно. Можно мне тоже начать с вопроса, касательно вашей прошлой жизни?

— Конечно.

— Еще раз прекрасно. Когда вы служили на торговом судне, случалось ли вам запасаться провиантом на берегу?

Арнольд вытаращил глаза. Если и существовала связь между вопросом его и сэра Патрика, то он ее, хоть убей, не видел.

— И не один раз, сэр Патрик, — ответил он с нескрываемым изумлением.

— Умерьте свое изумление, — продолжал сэр Патрик. — Я сейчас поясню свою мысль. Что бы вы подумали, обнаружив, что купили у бакалейщика подмоченный сахар?

— Что подумал бы? — озадаченно переспросил Арнольд. — Подумал бы, что сахар подмочен.

— В таком случае, женитесь! Женитесь без колебаний! — воскликнул сэр Патрик. — Вы один из тех редких людей, кто может решиться на столь рискованный шаг с надеждой на успех.

Этот неожиданный вывод окончательно сбил с толку Арнольда. Он не мог угнаться за молниеносной скоростью мысли своего почтенного друга и только таращил на него глаза.

— Вы не поняли меня? — спросил сэр Патрик.

— Не имею представления, какая может быть связь между подмоченным сахаром и тем делом, о котором я спрашиваю вашего совета.

— Неужели?

— Ни малейшего.

— Тогда придется вам объяснить, — произнес сэр Патрик и уселся поудобнее, скрестив ноги, готовый к длинному словоизлиянию. — Вот вы покупаете в чайной лавке подмоченный сахар. И спокойно принимаете этот факт. Но ведь это не просто подмоченный сахар, это чье-то злостное мошенничество. Однако вы закрываете на это глаза и покорно употребляете никуда не годный сахар с разными видами пищи. Вы и ваш сахар таким образом мирно сосуществуете. Вам пока все ясно?

Да, Арнольду, пребывающему в потемках, все пока было ясно.

— Отлично, — продолжал сэр Патрик. — Теперь вообразите себе, что вы идете на ярмарку невест и приобретаете жену. Вы выбрали ее, ну хотя бы потому, что у нее чудесные белокурые локоны, восхитительный цвет лица, она в меру высока и пышнотела, словом, верх совершенства. Вы водворяете ее к себе в дом, и повторяется та же история с подмоченным сахаром. Ваша жена явно «подмоченный» товар. Ее чудесные белокурые локоны — действие краски. Ее восхитительный цвет лица — рисовая пудра. Пышнотелость форм — ухищрения портнихи, росту прибавлено за счет высочайших каблуков. Закройте на все это глаза и отнеситесь к этой грубой подделке, как вы отнеслись к подмоченному сахару. И я вам опять повторю, вы один из тех редких людей, кто может решиться на столь рискованный шаг, рассчитывая на успех.

С этими словами сэр Патрик опять поставил ноги одну к другой и хитро взглянул на Арнольда. Арнольд наконец-то уразумел аллегорию почтенного джентльмена. Он бросил всякие попытки ходить вокруг да около и — будь, что будет — напрямик повел речь о его племяннице.

— Все это, может, и верно, если говорить вообще. Но есть одна юная леди, ваша родственница, к ней эти слова не имеют абсолютно никакого отношения.

Наконец-то Арнольд подобрался к сути. Сэр Патрик, одобрив его храбрость, протянул ему руку помощи, еще раз оправдав непредсказуемость своего характера.

— Этот феномен в юбке — моя племянница? — спросил он.

— Да, сэр Патрик.

— Позвольте вас спросить, откуда вам известно, что моя племянница — не «подмоченный» товар в отличие от прочих?

Закипевшее в душе Арнольда возмущение окончательно развязало его язык. Он выпалил три слова, значение которых не выразить в трех самых толстых томах любой библиотеки.

— Я люблю ее.

Сэр Патрик откинулся в кресле, с удовольствием вытянув ноги.

— В жизни не слыхал более убедительного объяснения!

— Но я говорю серьезно, сэр! — горячо проговорил Арнольд, которому уже море было по колено. — Испытайте меня! Хоть чем испытайте!

— Нет ничего легче, — ответил сэр Патрик. В глазах его плясали веселые искорки, в уголках губ пряталась усмешка. — У моей племянницы дивный цвет лица. Вы верите в естественность ее румянца?

— У нас над головой дивной красоты небо. Я верю в небо, сэр.

— Верите? Вы, верно, никогда не попадали под дождь. У моей племянницы роскошные волосы. Вы верите, что это природное украшение?

— Ни у одной женщины в мире нет таких роскошных волос.

— Мой дорогой Арнольд, вы просто недооцениваете искусство нынешних цирюльников. Только взгляните на их витрины. Будете в Лондоне, обратите на них внимание, очень вам советую. А теперь скажите, что вы думаете о фигуре моей племянницы?

— О, господи! Какое может быть сомнение! Только слепой не видит, что у Бланш самая очаровательная на свете фигурка.

— Мой дорогой, разумеется! Самая очаровательная на свете фигурка — вещь самая что ни на есть обыкновенная. У нас в гостях сегодня не менее сорока прекрасных дам. У каждой очаровательная фигурка. Цена их разная. Если уж слишком соблазнительна — держу пари, прямо из Парижа. Что это вы так смотрите на меня! Спросив вас о фигуре моей племянницы, я только хотел узнать, что в ней от природы, а что от портнихи? Я, заметьте, не знаю этого. А вы?

— Готов биться об заклад — все!

— От портнихи?

— От природы.

Сэр Патрик поднялся с кресла, насмешливый дух в нем наконец унялся. «Будь у меня сын, — подумал он, — я бы непременно послал его в море!» Он взял Арнольда за руку, что предвещало конец его мучениям.

— Если я вообще могу говорить серьезно, — начал он, — то сейчас у нас пойдет серьезный разговор. Я не сомневаюсь в искренности ваших чувств. Все, что мне известно о вас, свидетельствует в вашу пользу, по рождению и положению в обществе — лучшего Бланш и пожелать нельзя. Заручитесь согласием Бланш, моим вы располагаете…

Арнольд пытался было рассыпаться в благодарностях. Сэр Патрик, отмахнувшись, продолжал:

— И запомните на будущее: если когда-нибудь еще обратитесь ко мне, не ходите вокруг да около, говорите прямо, не морочьте мне голову. И я не буду морочить вас. Ну, с этим кончено. А теперь вернемся к вашей поездке. Вы ведь едете посмотреть свое имение. Собственность, дорогой Арнольд, возлагает на нас обязанности, равно как дает определенные права. Пренебрегая обязанностями, очень скоро лишаешься и прав. Мне теперь ваши интересы небезразличны. И я буду следить, чтобы вы не пренебрегали своими обязанностями. Вы едете сегодня вечером, это решено. Распоряжения отданы?

— Да, сэр Патрик, леди Ланди любезно велела заложить двуколку, чтобы я успел на ближайший поезд.

— Когда вы готовы ехать?

Арнольд взглянул на часы.

— Через четверть часа.

— Прекрасно. Смотрите не опоздайте. Куда это вы ринулись? У вас еще уйма времени проститься с Бланш. Мне показалось, вы не горите желанием поехать в свое имение.

— Я не горю желанием оставить Бланш, сэр, если уж говорить начистоту.

— Не думайте пока о ней. Делу — время, потехе — час. Я слыхал, вы владелец одного из самых красивых особняков в этой части Шотландии. Надолго вы едете?

— Я условился, сэр, как я уже сказал, вернуться в Уиндигейтс послезавтра.

— Что? Вас ждут дворцовые покои, а вы думаете побыть там всего один день!

— Не останусь ни днем дольше. Управляющий в мою честь дает арендаторам обед, и я должен на нем быть. Больше ничто меня там не задержит. Управляющий обещал мне это в последнем письме.

— Ну, если управляющий обещал, о чем тогда говорить.

— Не уговаривайте меня помедлить с возвращением в Уиндигейтс. Ради бога, не уговаривайте, сэр Патрик. Я обещаю жить у себя в имении, но только вместе с Бланш. Если вы не возражаете, я сейчас же пойду и скажу ей, что мой дом принадлежит ей так же, как мне.

— Полегче, полегче! Бланш еще вам не жена.

— Так ведь дело уже слажено, сэр. И ничто не может ему помешать.

Только Арнольд сказал эти слова, на залитую солнцем ступеньку упала из-за угла беседки чья-то тень. Она тотчас материализовалась, это был грум в платье для верховой езды. Он явно заблудился в парке. Увидев в беседке двух джентльменов, он остановился и просительно приложил руку к шляпе.

— Что вам здесь надобно? — спросил сэр Патрик.

— Прошу прощения, сэр. Меня послал в Уиндигейтс мой хозяин.

— Кто ваш хозяин?

— Достопочтенный мистер Деламейн, сэр.

— Вы хотите сказать, мистер Джеффри Деламейн?

— Нет, сэр. Мистер Джулиус, брат мистера Джеффри. Я прискакал из дома, сэр, с письмом моего хозяина мистеру Джеффри.

— И вы не можете найти его?

— Мне сказали поискать его где-нибудь в парке, сэр. Но я здесь первый раз и понятия не имею, где его искать. — Он замолчал и, вынув из кармана визитную карточку, прибавил: — Мой хозяин сказал, что дело очень важное, и я должен вручить мистеру Джеффри эту карточку немедленно. Не будете ли вы так любезны, джентльмены, сказать мне, где сейчас мистер Джеффри?

— Я его не видел, а вы? — Арнольд повернулся к сэру Патрику.

— Не видел, но чую, — отвечал сэр Патрик, — все это время, что мы в беседке, в воздухе отвратительно пахнет табаком, что означает (к моему вящему неудовольствию) близкое присутствие вашего друга мистера Деламейна.

Арнольд рассмеялся и вышел из беседки.

— Если вы правы, сэр Патрик, мы его сей же миг найдем.

Он огляделся кругом и крикнул:

— Джеффри!

— Что? — послышалось из-за кустов роз.

— Тебя ищут. Иди сюда!

Из-за беседки появился Джеффри. Он вяло передвигал ноги, попыхивая трубкой, сунув руки в карманы.

— Кто меня ищет?

— Грум, с посланием от брата.

Эти слова точно громом поразили достопочтенного Джеффри — куда девалась расслабленная лень. Он быстрыми шагами устремился в беседку. Не успел грум раскрыть рта, Джеффри обрушился на него.

— Черт побери! Крысолову опять хуже!

Лицо его исказилось гневом и отчаянием.

Сэр Патрик с Арнольдом глядели на атлетическое чудо в немом изумлении.

— Лучшая лошадь в конюшне моего брата! — кричал Джеффри, захлебываясь. — Я оставил конюху письменное наставление, я на три дня расписал, как и чем его лечить, я сам пустил ему кровь, — голос его задрожал от нахлынувших чувств. — Я сам пустил ему вчера кровь.

— Прошу прощения, сэр… — начал было грум.

— Очень мне нужно твое прощение! Идолы! Негодяи! Где твоя лошадь! Я немедленно возвращаюсь! Клянусь Юпитером, конюху не поздоровится — обломаю палку об этот мешок с костями. Где твоя лошадь?

— Выслушайте, будьте так любезны, сэр. С Крысоловом все в порядке.

— В порядке? Тогда что же не в порядке, черт побери?

— Вам письмо, сэр.

— О чем письмо?

— О милорде, сэр, вашем отце.

— О моем отце? — Джеффри вынул платок и отер им лоб со вздохом глубокого облегчения. — Я было подумал, Крысолову хуже, — улыбнулся он, взглянув на Арнольда. Сунул опять трубку в рот и запыхтел, раздувая едва теплившийся огонек.

— Так что там? — спросил он, когда трубка исправно задымила, а голос обрел обычную невозмутимость. — Что с отцом?

— Телеграмма из Лондона. Плохие новости, сэр.

Грум протянул визитную карточку своего хозяина, исписанную с одной стороны. Джеффри прочитал следующие слова, выведенные рукой брата:

«Пишу на карточке, времени в обрез. Отец тяжело болен, послали за его поверенным. Поедешь со мной в Лондон с первым поездом. Встретимся на пересадке».

Не сказав ни слова присутствующим, молча взиравшим на него, Джеффри поглядел на часы. Анна велела подождать полчаса; если за это время она не даст о себе знать, значит, она покинула Уиндигейтс. Указанный срок истек, от нее никаких известий. Стало быть, побег удался и Анна Сильвестр спешит сейчас к вожделенной цели — глухой гостинице, затерянной в горах.

Глава седьмая ДОЛГ

Первым нарушил молчание Арнольд.

— Заболел твой отец? — спросил он.

Джеффри протянул ему визитную карточку.

Сэр Патрик, стоявший в стороне и наблюдавший с сардонической усмешкой за манерами и привычками современного молодого британца, нашел, что ему пора вмешаться. Даже леди Ланди согласилась бы, что на этот раз он повел себя как полагается главе семьи.

— Верно ли я понял, что отец мистера Деламейна опасно занемог? — спросил он, оборотившись к Арнольду.

— Да, он тяжело заболел. Сейчас он в Лондоне. Джеффри придется поехать со мной. Поезд, в котором поеду я, встретится на разъезде с поездом, которым брат Джеффри едет в Лондон. Джеффри там сойдет, а я поеду дальше.

— Помнится, вы сказали, что леди Ланди велела заложить двуколку? — опять обратился к Арнольду сэр Патрик.

— Да, она обещала.

— Если править будет слуга, места троим не хватит.

— Придется просить другой экипаж, — предложил Арнольд. Сэр Патрик посмотрел на часы. Времени, чтобы запрячь другой экипаж, не оставалось. Он повернулся к Джеффри:

— Вы умеете править, мистер Деламейн?

Сохраняя непроницаемое молчание, Джеффри ответил кивком. Оставив без внимания явную неучтивость, сэр Патрик продолжал:

— В таком случае, оставите двуколку на станции. Пойду скажу слуге, чтобы он не ехал.

— Позвольте мне взять на себя эту заботу, сэр Патрик, — скачал Арнольд.

Сэр Патрик жестом остановил молодого человека. И опять все так же любезно обратился к Джеффри:

— Долг гостеприимства, мистер Деламейн, обязывает поторопить вас с отъездом, учитывая эти печальные обстоятельства. Леди Ланди занята с гостями. Я сам присмотрю за тем, чтобы не было никакого промедления.

С этими словами сэр Патрик поклонился и вышел из беседки.

Арнольд, оставшийся вдвоем с другом, поспешил высказать ему сочувствие.

— Как я огорчен, Джеффри. Верю и надеюсь, что ты вовремя поспеешь в Лондон.

Но, взглянув в лицо друга, замолчал, заметив в нем странную смесь сомнения, потерянности, досады и колебания, причиной чего полученное известие вряд ли могло быть. Кровь отлила от его лица, и он в раздражении кусал ноготь.

— Что-нибудь еще случилось? Не только известие о болезни отца? — спросил он.

— Я попал в чертовски скверную историю, — услышал он в ответ.

— Могу я чем-нибудь тебе помочь?

Ничего не ответив, Джеффри поднял свою могучую длань и дружески хлопнул Арнольда по плечу, от чего тот едва устоял на ногах. Оправившись от удара, Арнольд стал с любопытством ожидать, что последует дальше.

— Послушай, старина, — заговорил Джеффри.

— Да?

— Помнишь, как в Лиссабонской гавани перевернулась лодка?

Арнольд поежился. Вспомни он сейчас первый разговор с сэром Патриком, его бы несказанно удивило предсказание старого друга отца, что очень скоро придется заплатить долг человеку, спасшему его жизнь. Но в памяти его всплыл сейчас тот давний случай на море. Преисполненный благодарности, он, по чистоте сердца, не мог воспринять вопрос друга иначе как незаслуженный упрек.

— Ты думаешь, я могу когда-нибудь это забыть! — воскликнул он, вспыхнув. — Забыть, как ты тащил меня на себе до берега и спас от верной гибели?

Джеффри отважился сделать еще один шаг, приближающий его к спасительной цели.

— А ведь долг платежом красен.

Арнольд взял его за руку.

— Только скажи, — горячо воскликнул он. — И я сделаю для тебя все.

— Ты едешь сегодня смотреть свое новое имение?

— Да.

— Не мог бы ты отложить отъезд на завтра?

— Если дело серьезное. Конечно, мог бы.

Джеффри глянул на вход в беседку, удостоверился, что они одни.

— Ты знаешь здешнюю гувернантку? — прошептал он.

— Мисс Сильвестр?

— Да. У меня возникло с мисс Сильвестр затруднение. И я не могу обратиться за помощью ни к одной живой душе, кроме тебя.

— Ты же знаешь, я обязательно помогу тебе. В чем дело?

— Не легко это объяснить. Ну да ладно, ты ведь тоже не святой. Ты, конечно, сохранишь тайну. Ну так слушай: я поступил как самый последний идиот. Я ее обманул…

Арнольд отпрянул, вдруг уразумев ситуацию.

— Господи помилуй! Джеффри, ты хочешь сказать…

— Да, да. Подожди секунду, не это самое страшное. Она ушла из дому.

— Ушла из дому?

— Ушла насовсем. Вернуться сюда она не может.

— Почему?

— Она оставила хозяйке письмо. Женщины, разрази их гром, рубят в таких делах с плеча. В письме она написала, что вышла тайно замуж и муж требует ее к себе. Муж — это я. Нет, я еще не женился на ней, как ты понимаешь. Я только обещал. Сегодня в полдень, никому не сказавшись, она тихонько покинула дом и пошла в гостиницу, что в четырех милях отсюда. Мы условились, что я выйду следом спустя полчаса и вечером мы тайно поженимся. Теперь, конечно, об этом не может быть и речи. Вообрази себе, она будет ждать меня в гостинице, а я в это время покачу в Лондон. Надо ей сообщить о болезни отца, а то она натворит такое, что дело выйдет наружу, и я погиб. Здесь я не могу довериться никому, кроме тебя, старина. Если ты не поможешь мне, со мной все кончено.

— Чудовищное положение! — Арнольд ударил кулаком о кулак. — Хуже и быть не может.

Джеффри был с этим вполне согласен.

— Положение такое, что можно шею сломать. Все бы отдал сейчас за пинту пива, — с этими словами, повинуясь привычке, Джеффри вынул из кармана свою неизменную трубку.

— У тебя спички есть? — спросил он Арнольда.

Арнольд не слышал вопроса — так он был потрясен.

— Не думай, пожалуйста, — проговорил он, заметно нервничая, — что меня не беспокоит болезнь твоего отца. Но, мне кажется, я должен тебе это сказать, бедная девушка имеет на тебя больше прав.

Джеффри воззрился на друга с изумлением, если не сказать, с возмущением.

— Имеет на меня больше прав! Да если я не приеду, отец выкинет меня из завещания! Я не могу этим рисковать. Не могу даже ради самой лучшей женщины в мире.

Арнольд питал к другу многолетнее, непоколебимое восхищение. Джеффри мог грести, боксировать, прыгать и, разумеется, плавать, как мало кто в Англии. Но эти слова несколько поколебали его восхищение. Но только на миг — к несчастью для Арнольда — только на миг.

— Тебе виднее, — ответил он прохладно. — Что я должен сделать?

Джеффри взял его за руку — грубовато, как все, что он делал, но по-дружески, и с видом заговорщика проговорил:

— Зайди в эту гостиницу, будь другом, и расскажи ей, что без нее случилось. Мы выедем отсюда вместе, как будто оба едем на станцию. У развилки я тебя ссажу. Ты заскочишь в гостиницу и еще успеешь на вечерний поезд. Тебе это не составит никакого труда, а другу ты сослужишь добрую службу. И никто ничего не узнает. Слуги ведь с нами не будет, так что от сплетен мы застрахованы.

Тут Арнольд начал смекать, что придется ему платить долг, да еще с лихвой, как и предсказал сэр Патрик.

— А что я ей скажу? — спросил он. — Я обязан тебе помочь. И я помогу. Только что я скажу ей?

Естественный вопрос, но очень трудный. Джеффри отлично знал, что человеку делать в ситуациях, решаемых физической силой. Но понятия не имел, как себя вести в запутанных человеческих отношениях.

— Что ты ей скажешь? — повторил он. — Как что? Скажи, что я расстроен, и все такое. Подожди… да… скажи ей, пусть остается в гостинице и ждет моего письма.

Арнольд в смущении молчал. Будучи абсолютным невеждой в той узкой области знания, именуемой «знанием света», Арнольд, однако, понял, благодаря врожденной деликатности, в какую тягостную историю вовлекает егоДжеффри, точно имел за плечами житейский опыт человека, в два раза старше себя.

— Ты не мог бы ей написать? — спросил он.

— А зачем?

— Подумай немного и поймешь. Ты доверил мне тайну, затрагивающую честь женщины. Возможно, я ошибаюсь — я никогда с подобным не сталкивался, но мне кажется, что явиться к женщине с таким поручением — значит подвергнуть ее чудовищному унижению. Это все равно что сказать ей в лицо: «Я знаю, какую тайну вы скрываете от всего света». Да она этого просто не вынесет.

— Глупости! Женщина способна вынести гораздо больше, чем ты думаешь. Если бы ты слышал, как она меня оскорбляла здесь, в этой самой беседке. Мой дорогой Арнольд, ты просто не знаешь женщин. Я тебе открою секрет, как с ними обращаться: их надо держать, как кошек — за загривок.

— Я не смогу начать разговор без твоего письма. Я готов пойти ради тебя на любую жертву. Но, Джеффри, согласись, положение очень неловкое. Мы с ней почти не знакомы. Она может просто указать мне на дверь, не успею я и рта раскрыть.

Это последнее замечание представляло реальную угрозу всему плану. Такие вещи Джеффри понимал с полуслова.

— Да, характер у женщины дьявольский, — согласился он. — Этого отрицать не станешь. Пожалуй, я напишу несколько слов. Зайти в дом успеем?

— Нет. В доме полно гостей. А нам нельзя терять ни минуты. Пиши прямо здесь. Карандаш у меня есть.

— А на чем писать?

— На чем угодно. Хотя бы на визитной карточке твоего брата.

Джеффри взял протянутый карандаш и уставился на карточку.

Она вся была занята посланием брата. Он сунул руку в карман и вынул письмо. То самое письмо, которое Анна помянула в разговоре с ним, то самое, в котором она звала его приехать в Уиндигейтс.

— Подойдет, — сказал он. — Это одно из ее писем ко мне. На четвертой странице есть место. Ладно, я напишу ей, — вскинул он взгляд на Арнольда, — а ты обещаешь, что отдашь ей письмо. Поклянись!

Он протянул руку, ту самую, что спасла Арнольда в Лиссабонской бухте. Арнольд пожал ее и поклялся, что выполнит просьбу Джеффри — в память о том далеком дне.

— Спасибо, старина. Как туда идти, я объясню по дороге на станцию. Да, у меня вылетела из головы еще одна важная вещь.

— Какая?

— Ни в коем случае не называй в гостинице свое имя. И ее не называй по имени.

— А как же ее спросить?

— Дело, конечно, щекотливое. Она выдаст себя за замужнюю женщину — на всякий случай. Вдруг там слишком большие блюстители нравственности.

— Понимаю. Дальше.

— Она решила сказать им… ну чтобы и для нее и для меня было удобнее, что она подождет в гостинице мужа. Если бы пришел я, я бы спросил у хозяйки «мою жену». Но вместо меня пойдешь ты…

— Значит, я должен спросить у хозяйки «мою жену», иначе поставлю мисс Сильвестр в фальшивое положение?

— Ты не возражаешь?

— Конечно нет! Мне все равно, что говорить хозяйке гостиницы. Меня страшит только встреча с мисс Сильвестр.

— Я сейчас черкну несколько слов, и тебе нечего будет бояться.

Он подошел к столу, поспешно набросал несколько строк и задумался.

— Нет, это не годится, — буркнул он. — Надо прибавить какую-то нежность для ее спокойствия. — Он опять подумал, приписал несколько слов и довольно ударил ладонью по столу. — Совсем другое дело! Почитай, Арнольд, не так уж плохо написано.

Арнольд прочитал, не выказав особого одобрения написанному.

— Коротковато, пожалуй, — сказал он.

— Но ведь мы как на иголках.

— Да, верно. Поезд уходит через полчаса. Поставь внизу время. Пусть мисс Сильвестр увидит, что ты очень торопился.

— Хорошо, и дату тоже поставлю.

Он дописал цифры и протянул готовое письмо Арнольду, когда на пороге появился сэр Патрик и возвестил, что двуколка подана.

— Спешите, — сказал он. — У вас нет больше ни минуты.

Джеффри изъявил готовность ехать, Арнольд же заколебался.

— Я должен увидеть Бланш! — взмолился он. — Не могу я уехать, не простившись с ней. Где она?

Сэр Патрик улыбнулся и показал на вход. Бланш не отстала от него, узнав, что он идет провожать Арнольда. Арнольд бросился ей навстречу.

— Едете? — печально спросила Бланш.

— Я вернусь обратно через два дня, — прошептал Арнольд. — Все прекрасно, Бланш. Дядюшка согласен.

Бланш крепко сжала его руку. Прощание при всех было явно ей не по вкусу.

— Вы опаздываете на поезд! — воскликнул сэр Патрик.

Джеффри схватил Арнольда за руку, которую сжимала Бланш, и буквально оторвал его от невесты. Друзья в тот же миг исчезли за кустами, не успела Бланш слова вымолвить.

— Почему этот нахал едет с мистером Бринкуортом? — спросила она, не скрывая досады, у сэра Патрика.

— Мистера Деламейна призывает в Лондон болезнь отца. Он тебе неприятен?

— Я его терпеть не могу.

Сэр Патрик ничего не ответил. «Ей восемнадцать, — подумалось ему, — а мне семьдесят. Занятно, что мы ко всему относимся одинаково. Но что еще более занятно — наша общая неприязнь к мистеру Деламейну».

Он встал и поглядел на Бланш. Она сидела, положив руки на стол и уронив на них голову, далекая от всего и печальная; она думала об Арнольде, и хотя будущее сулило им радость, сердце у нее тоскливо сжималось.

— Бланш! Дитя мое! — воскликнул сэр Патрик. — Можно подумать, он отправился в кругосветное путешествие. Глупышка! Каких-нибудь два дня, и он будет здесь.

— Ах, как мне неприятно, что он уехал с мистером Деламейном, — проговорила она. — Как я недовольна, что они дружат.

— Ну будет, будет! Мистер Деламейн — грубоват, я согласен. Но не стоит придавать этому большого значения. На следующей остановке они расстанутся. Пойдем в залу. Будем танцевать. И вся твоя печаль развеется.

— Не развеется, — буркнула Бланш. — Я не расположена танцевать. Пойду наверх к Анни, поговорю с ней.

— И не рассчитывай на это, милочка, — вмешался в разговор чей-то третий голос.

Дядюшка с племянницей оборотили головы и увидели на ступеньках беседки леди Ланди.

— Я запрещаю в моем присутствии называть имя этой женщины, — проговорила ее милость. — Сэр Патрик! Я предупреждала вас, если помните, с гувернанткой что-то неладное, шуткой не отделаешься. Сбылись мои самые худшие опасения. Мисс Сильвестр сбежала из дома.

Глава восьмая СКАНДАЛ

День только клонился к сумеркам; гости леди Ланди, пошептавшись по углам, пришли к единодушному мнению — в Уиндигейтсе что-то стряслось.

Начались танцы, а Бланш куда-то запропастилась, огорчив всех своих партнеров. Не менее таинственно исчезла куда-то леди Ланди. бросив гостей на произвол судьбы. Бланш так и не появилась. Леди Ланди пришла, вымученно улыбаясь, со следами явной озабоченности на лице. На соболезнующие вопросы, что с ней, отвечала, что ей чуть-чуть нездоровится. Нездоровьем объяснили и отсутствие Бланш. Тут кто-то вспомнил, что и мисс Сильвестр ушла с крокетной площадки, сославшись на нездоровье. «Как на уроке грамматики, — заметил один остряк, — я болею, ты болеешь, он болеет!» И сэр Патрик туда же! Только вообразите себе — общительный сэр Патрик бродит один-одинешенек в самом глухом уголке парка. А слуги! И те ходят как потерянные. Шепчутся по углам по примеру господ. Горничные возникают там, где их меньше всего ждешь! Наверху хлопают двери, шуршат юбки. Что-то в доме стряслось. Ей- богу, что-то стряслось. «Пожалуй, лучше вернуться домой. Дорогой, вели заложить экипаж!» — «Луиза, душенька, какие танцы, папенька уже собрался!» — «Всего доброго, леди Ланди!» — «Ах, как жаль бедняжку Бланш!» — «Мы так чудесно провели у вас время!» Объясняясь на этом скудном скучном жаргоне, свет вежливо поспешил убраться восвояси, пока в доме не разразился скандал.

Этого логического конца и ожидал сэр Патрик, прогуливаясь уединенно в уголке парка.

Было очевидно, что на этот раз придется исполнять обязанности главы дома. Леди Ланди категорически заявила, что она устроит погоню за Анной, выследит ее местопребывание и установит в интересах нравственности, действительно ли она вышла замуж. Бланш, и без того взвинченная волнениями дня, услыхав новость, разразилась рыданиями. А успокоившись, по-своему объяснила бегство Анны. Анна никогда бы не скрыла от нее своего замужества, никогда бы не оставила ей такого сухого письма, если бы с ее замужеством все обстояло благополучно, как она пыталась уверить обитателей Уиндигейтса. Видно, на ее любимую сестру обрушилось какое-то ужасное несчастье, и Бланш решила (с той же категоричностью, что и леди Ланди) во что бы то ни стало найти Анну и помочь ей в беде.

Сэру Патрику было совершенно ясно (и невестка и племянница открыли ему свои намерения в беседе с глазу на глаз), что обе они готовы совершить целый ряд глупостей, если их вовремя не удержать, а это может привести к самым печальным последствиям. В Уиндигейтсе нужен сейчас человек, обладающий непререкаемым авторитетом. И таким человеком был, несомненно, он, с удовлетворением отметил почтенный джентльмен.

«Многое можно сказать в пользу холостяцкой жизни, многое можно сказать и против нее, — рассуждал сам с собой сэр Патрик, прогуливаясь туда-сюда по уединенной аллее и чаще, чем обычно, щелкая набалдашником своей знаменитой трости. — Но очевидно одно. Женатые друзья не могут заставить человека расстаться с жизнью холостяка. Но они могут, и прилагают к этому чертовски много усилий, помешать ему мирно наслаждаться ею».

Размышления сэра Патрика были прерваны появлением слуги, которому дано было распоряжение держать его в курсе событий, происходящих в доме.

— Гости уехали, сэр Патрик, — сказал слуга.

— Утешительно слышать, Симпсон. Остались только те, кто приехал погостить?

— Да, сэр Патрик.

— Все это джентльмены, не так ли?

— Да, сэр.

— Еще одно утешение. Прекрасно. А теперь первым делом надобно повидать леди Ланди.

Нет в мире более сильного чувства, чем стремление женщины в угоду капризу погубить репутацию себе подобной. При иных обстоятельствах вы можете горы переставлять, но вот вам нежное создание в батистовых юбках, которое завизжит, если ей на плечико упадет паук, и затрепещет от отвращения, если нечаянно пахнёт на нее луковым духом. Вы думаете, что сможете поколебать ее стремление? Не обольщайтесь, ничего у вас не выйдет.

Сэр Патрик застал леди Ланди за поголовным опросом прислуги Уиндигейтса — метод, широко применяемый полицией для розыска исчезнувшего лица. Кто из слуг последним видел Анну Сильвестр? Первыми допросу подверглись особы мужеского пола, начиная от дворецкого и кончая мальчиком на конюшне. Женщины — от кухарки до девочки-огородницы — допрашивались во вторую очередь. Сэр Патрик подоспел, когда леди Ланди дошла еще только до мальчика на побегушках.

— Дорогая леди! — обратился он к невестке. — Прошу простить меня за повторное напоминание. Англия — свободная страна, у вас нет никакого права следить за действиями мисс Сильвестр после того, как она покинула Уиндигейтс.

Леди Ланди благоговейно возвела очи к потолку. Вид у нее был мученицы за веру, если понимать веру как долг. Увидев ее сейчас, вы бы вместе со мной воскликнули: мученица за веру, понимаемую как долг!

— Нет, есть, сэр Патрик. Будучи христианкой, я по-другому смотрю на такие вещи. Эта несчастная женщина жила в моем доме. Эта несчастная женщина была компаньонкой Бланш. Я чувствую себя ответственной, не боюсь сказать этого, морально ответственной за ее судьбу. Ах, если бы я могла, подобно вам, так легко отмахнуться от своего долга, я бы полжизни отдала за это. Но я не могу. Я должна удостовериться, что эта женщина замужем. В интересах нравственности! Чтобы избежать угрызений совести! И я сегодня вечером буду знать это, сэр Патрик, еще до того, как моя щека коснется подушки!

— Только одно слово, леди Ланди…

— Ни одного, — произнесла ее милость самым мягким, самым прочувствованным голосом. — С мирской точки зрения вы, возможно, и правы. Но я не могу разделять мирскую точку зрения. Мирская точка зрения глубоко ранит меня. — Леди Ланди повернулась к мальчику на побегушках и прибавила внушительно: — Ты знаешь, куда попадешь, если скажешь неправду, Джонатан?

Джонатан был ленив, Джонатан был прыщав, Джонатан был толст, но Джонатан был праведен. Он сказал, что знает, более того, он даже назвал место.

Сэр Патрик понял, что его дальнейшее вмешательство может только ухудшить дело. И он мудро решил подождать, пока истощится поток допрашиваемых, а вместе и поутихнет рвение леди Ланди. Более того, невозможно предвидеть, как повернется дело, буде поиски Анны окажутся успешными, поэтому он решил принять меры к устранению из дома оставшихся гостей, в чем были, разумеется, заинтересованы все стороны, на ближайшие двадцать четыре часа.

— Я только хотел задать один вопрос, леди Ланди, — не унимался сэр Патрик. — Из-за этой кутерьмы положение гостей, согласитесь, незавидно. Если бы вы предоставили дело естественному ходу вещей, все было бы прекрасно. Но в такой ситуации, пожалуй, для всех будет лучше, если я возьму на себя заботу развлекать ваших гостей. Что вы на это скажете?

— Как глава семьи? — оговорила условие леди Ланди.

— Как глава семьи.

— С благодарностью принимаю ваше предложение, — соизволила согласиться леди Ланди.

— Помилуйте, какая благодарность! — с обычной учтивостью ответил сэр Патрик.

И он вышел из комнаты, оставив Джонатана на растерзание полицейского в юбке. Они с братом, покойным сэром Томасом, выбрали на удивление разные жизненные пути и редко виделись с тех пор, как выросли из коротеньких штанишек. Оставив леди Ланди, сэр Патрик унесся мыслями к тому далекому времени, и нежность к памяти брата согрела его сердце. Он покачал головой и вздохнул «Бедняга Том, — затворив за собой дверь, подумал он. — Бедняга Том».

В холле он остановил первого попавшегося ему слугу и спросил, где Бланш. Мисс Бланш наверху, спокойна, заперлась со своей горничной. «Спокойна? — подумал сэр Патрик. — Это плохой знак. Я еще услышу о своей племяннице».

А пока в преддверье событий нужно было разыскать гостей. Безошибочное чутье привело сэра Патрика в биллиардную. Там он и нашел все общество, занятое серьезным делом — обсуждением, что же теперь делать. Сэр Патрик в мгновение ока снял с них эту заботу.

— Что вы скажете, если мы посвятим завтрашний день охоте? — обратился к гостям сэр Патрик.

Все общество — и охотники и любители со стороны глядеть на охоту — с воодушевлением согласились.

— Можно отправиться прямо отсюда, — продолжал сэр Патрик. — А можно и из охотничьей хижины. Она стоит в лесу на земле Уиндигейтса, по ту сторону вересковой пустоши. Лошадей в конюшне хватит для всех. Бессмысленно скрывать от вас, джентльмены, что в доме моей невестки случилось некое непредвиденное осложнение. Но вас оно нимало не обеспокоит. Вы остаетесь гостями леди Ланди — в доме или в охотничьей хижине. Решайте, где вам предпочтительнее провести ближайшие сутки — в поместье или в лесу?

Все общество — и пышущие здоровьем, и страдающие ломотой в костях — единодушно воскликнуло: «В лесу!»

— Прекрасно! — ответил сэр Патрик. — Сегодня вечером вы отбудете в охотничью хижину. Распоряжение насчет лошадей будет сделано. Завтра с утра начнем охоту — охотничьи угодья начинается сразу за пустошью. Если события в доме отпустят меня, я буду счастлив отправиться с вами и позабочусь о вас как самый радушный хозяин. Если же события вынудят меня остаться, приношу вам свои глубочайшие извинения. Вместо меня позаботится о ваших удобствах дворецкий леди Ланди.

Предложение было принято единогласно. Оставив гостей в биллиардной, сэр Патрик поспешил в конюшню отдать распоряжение.

Тем временем Бланш угрожающе затаилась в верхних комнатах, а леди Ланди настойчиво вела расследование внизу. От Джонатана, последнего мужского представителя домашней челяди, леди Ланди перешла к мужской половине дворовой прислуги. Начав с кучера, она копала все глубже и глубже, пока не дошла до мальчика на конюшне, то есть уперлась в грунт. Не узнав решительно ничего ни в стенах дома, ни снаружи, безрезультатно опросив всю мужскую прислугу от мала до велика, неутомимая леди Ланди взялась за женщин. Позвонила в колокольчик и пригласила в гостиную старшую кухарку Эстер Детридж.

В комнату вошла женщина, имеющая замечательную наружность.

Немолодая, спокойная, безукоризненно опрятная, в высшей степени респектабельная, седые волосы под скромной белой наколкой гладко причесаны, глубоко запавшие глаза смотрят прямо в лицо собеседнику, словом, женщина характера сильного, на который можно положиться. Но, вглядевшись, вы замечали в ней неизгладимую печать какого-то тяжкого горя, пережитого в прошлом. Печать эта скорее угадывалась, чем была заметна, во взгляде, выражавшем стоическое терпение, в безучастной манере держаться, напоминавшей безучастие смерти. Печальна была история ее жизни. Она поступила кухаркой в дом леди Ланди, когда та только что стала супругой сэра Томаса. Рекомендацию ей дал священник ее прихода. Эстер Детридж была когда-то замужем за горьким пьяницей, доставившим ей много горя. Имелись у нее некоторые изъяны В один из самых буйных приступов муж так сильно ударил ее, что у нее развилась странная нервная болезнь. Несколько дней она была без сознания, а когда очнулась, полностью потеряла дар речи. С тех пор временами на нее находило — она становилась как бы не в себе. И кроме того, Эстер Детридж всегда оговаривала одно условие — у нее должна быть своя комната. Но с другой стороны, в противовес этим минусам, она была трезвенница, безукоризненно честна во всех отношениях и готовила чуть ли не лучше всех поваров Англии. Приняв это в рассуждение, сэр Томас решил взять Эстер Детридж на испытательный срок и скоро обнаружил, что никогда в жизни принятие пищи не доставляло ему такого удовольствия. После его смерти новая кухарка осталась в услужении у вдовы. С первых дней леди Ланди невзлюбила ее. Существовало одно странное подозрение, которому сэр Томас значения не придавал; но люди, менее склонные ублажать свой желудок, не могли не ставить ей это лыко в строку. Врачи, консультирующие ее случай, обнаружили кое-какие физиологические несообразности, свидетельствующие о том, что женщина симулирует немоту по одной ей известной причине. Прибегали к разным хитростям (слышала Эстер прекрасно), пытаясь вынудить ее произнести хоть слово, но все напрасно. Расспрашивали о прошлой жизни с мужем. Она наотрез отказывалась отвечать. Иногда на нее нападал каприз, и она вдруг требовала отпустить ее на несколько дней. Если ее не отпускали, она прекращала работать. Если грозились уволить, она упрямо смотрела в пол, точно хотела сказать: «Дайте мне расчет, и я уйду». По причине всего этого леди Ланди не раз подумывала расстаться с кухаркой; но все как-то не решалась. Кухарка, в совершенстве владеющая искусством стряпать, ничего не требующая сверх обычного жалованья, экономная и бережливая, не заводящая ни с кем ссор, пьющая из крепких напитков только чай, и притом скрупулезно честная, — такой кухарке найти замену не очень легко. Смертным многое приходится терпеть на нашей грешной земле. Вот и леди Ланди терпела свою необычную кухарку. В сущности, Эстер Детридж жила в доме на грани увольнения, но покуда ее не увольняли, она получала свои выходные (справедливости ради замечу, она редко просила их) и спала всегда в отдельной комнате, запершись на ключ, где бы семейство Ланди ни жило.

Эстер Детридж медленно приблизилась к столу, за которым восседала леди Ланди. Сбоку на шнурке у нее висела грифельная доска с карандашом, чтобы писать ответы, которые не выразить жестом или движением головы. Взяв в одну руку доску, в другую карандаш, она с каменной покорностью приготовилась слушать.

Леди Ланди начала допрос согласно схеме, по которой допрашивала других слуг.

— Вам известно, что мисс Сильвестр покинула Уиндигейтс?

Кухарка кивнула.

— Вам известно время, когда она ушла?

Опять кивок. Первый утвердительный ответ за все расследование. Леди Ланди с жаром продолжала допрос.

— Вы видели ее с тех пор, как она ушла?

Кухарка кивнула в третий раз.

— Где?

Эстер Детридж, не торопясь, вывела на доске четким прямым почерком, неожиданным для женщины ее класса, следующие слова: «По дороге, ведущей на станцию. Недалеко от фермы Чью».

— Что вы делали на ферме Чью?

Эстер Детридж написала: «Покупала яйца для кухни, дышала воздухом».

— Мисс Сильвестр вас видела?

Кухарка отрицательно покачала головой.

— После фермы Чью она пошла в сторону станции?

Кухарка опять ответила отрицательно.

— Она пошла в сторону пустоши?

Эстер кивнула.

— Куда она пошла потом?

Эстер Детридж написала: «Пошла по тропинке, ведущей в Крейг-Ферни».

Леди Ланди в волнении поднялась с кресла. В Крейг-Ферни путника может привлечь только гостиница.

— Гостиница! — воскликнула леди Ланди. — Она шла в гостиницу!

Эстер Детридж ждала с непроницаемым видом. Леди Ланди на всякий случай задала последний вопрос:

— Вы кому-нибудь рассказали об этом?

Эстер Детридж кивнула. Этого леди Ланди не ожидала. Кухарка, подумалось ей, верно, не поняла ее.

— Значит ли это, что вы кому-нибудь еще рассказали то, о чем сейчас рассказали мне?

Опять кивок головы.

— Человеку, который расспрашивал вас так же, как я?

Эстер Детридж. кивнула в третий раз.

— Кому вы рассказали?

Кухарка написала на доске: «Мисс Бланш».

Леди Ланди отпрянула, потрясенная открытием, — Бланш не на шутку вознамерилась найти Анну Сильвестр. Падчерица что хочет, то и делает, никого не слушая, — падчерица может оказаться серьезной помехой. Тайное бегство Анны смертельно оскорбило леди Ланди. Злая, как фурия, она твердо решила раскопать позорящие гувернантку факты и предать их огласке в своем кругу — разумеется, из святого служения долгу. Но эта негодная девчонка, выступив на стороне Анны, может испортить все!

Первое, что надо сделать, не мешкая, известить Бланш, что ее планы раскрыты и что она, леди Ланди, запрещает ей вмешиваться в эту историю.

Леди Ланди дважды дернула шнурок колокольчика: согласно домашнему распорядку это означало, что хозяйка требует свою горничную. Затем обернулась к кухарке, которая все еще стояла с каменным лицом, ожидая дальнейших вопросов и сжимая в руке грифельную доску.

— Вы поступили плохо, — жестко выговорила ей леди Ланди. — Я ваша хозяйка. Значит, отвечать вы должны только мне.

Эстер Детридж кивнула, признавая с ледяным безучастием непреложность факта. Кивок кухарки был непростительной грубостью. И леди Ланди продолжала еще более жестко:

— Мисс Бланш вам не хозяйка. Вы очень сильно провинились. Как вы посмели отвечать ей на расспросы об Анне Сильвестр!

На этот раз Эстер Детридж все с тем же безучастием вывела на доске две короткие фразы в свое оправдание: «Мне не было велено не отвечать. Я храню только свои секреты».

Этот ответ переполнил чашу терпения леди Ланди, решив тем самым судьбу кухарки.

— Грубиянка! Я долго вас терпела. Но больше терпеть не стану. Месяц истечет, и вы уволены.

Этими словами леди Ланди рассчитала ненавистную кухарку. Ни одна черточка не дрогнула в зловеще неподвижном лице Эстер. Она снова медленно кивнула, принимая увольнение, выпустила из рук дощечку, повернулась и вышла из комнаты. Эстер Детридж жила в этом мире, выполняла какой-то труд; но если взглянуть на нее под углом человеческих чувств и желаний, она пребывала в полнейшей отрешенности от этого мира, точно лежала в гробу, засыпанная могильной землей.

Только что Эстер вышла из комнаты, на пороге появилась горничная леди Ланди.

— Ступайте наверх, — велела ей хозяйка, — и позовите ко мне мисс Бланш. Подождите минутку, — леди Ланди задумалась: Бланш ведь может не послушаться. Тут нужен авторитет посильнее. — Вы не знаете, где может быть сейчас сэр Патрик? — спросила она.

— Я слыхала, миледи, Симпсон говорил, что сэр Патрик в конюшне.

— Велите Симпсону идти на конюшню. Пусть передаст сэру Патрику мое любезное приглашение. Я сию минуту жду его.

Приготовления к верховой езде были закончены, неясным пока оставалось, едет ли охотиться сэр Патрик. Тут как раз появился слуга с приглашением от леди Ланди.

— Джентльмены, не могли бы вы обождать еще четверть часа? Я должен выяснить, еду ли я с вами.

Делать нечего, гости согласились еще подождать. Те, что помоложе, как истинные британцы, тотчас начали заключать пари: справится ли сэр Патрик с семейным кризисом, или семейный кризис возьмет над ним верх. Ставили на семейный кризис два к одному.

Ровно через четверть часа сэр Патрик вернулся. Семейный кризис не оправдал надежд, возложенных на него молодостью и неопытностью. Победу одержал сэр Патрик.

— Все улажено, джентльмены. В доме царит спокойствие. Я еду с вами, — сообщил он. — В охотничью хижину ведут две дороги: одна, более длинная, идет через Крейг-Ферни, мимо гостиницы. Я вынужден просить вас ехать именно этой дорогой. Мне надо заглянуть в гостиницу, поговорить с одним человеком, который там остановился. А вы поедете дальше. От гостиницы до охотничьей хижины рукой подать.

Сэру Патрику удалось уговорить леди Ланди. Ему удалось уговорить и Бланш. Но, как видно, на одном условии, что вместо них в Крейг-Ферни поедет он сам и поговорит с Анной Сильвестр. Не тратя больше времени на разговоры, сэр Патрик вскочил в седло и возглавил кавалькаду, поскакавшую в сторону охотничьей хижины.

СЦЕНА ВТОРАЯ. ГОСТИНИЦА

Глава девятая АННА

— Еще раз повторяю, госпожа, в гостинице нет свободных номеров, кроме вот этого двойного — гостиной и спальни, — говорила хозяйка гостиницы Крейг-Ферни, миссис Инчбэр, обращаясь к Анне Сильвестр, державшей кошелек в руке и предлагавшей заплатить за обе комнаты, еще не получив разрешения занять их.

Анна появилась на пороге гостиницы в тот послеполуденный час, когда Джеффри Деламейн сел в поезд, идущий в Лондон, а Арнольд Бринкуорт, миновав вересковую пустошь, вступил на тропу, уходящую вверх в сторону Крейг-Ферни.

Миссис Инчбэр была высока, тоща, сухопара и добродетельна. Ее жидкие соломенного цвета волосы облепили голову туго закрученными кудряшками. Ее жесткий костяк так же как ее жесткое пресвитерианство, выпирали наружу откровенно и бескомпромиссно. Короче говоря, пред Анной стояла чудовищно респектабельная особа, единовластно правящая не менее респектабельной гостиницей.

В этом отдаленном краю миссис Инчбэр не ведала, что такое конкуренция. Она сама назначала цены, сама устанавливала правила. Если вас не устраивали ее цены, или вы восставали против ее правил — скатертью дорога, идите откуда пришли. И вам оставалось, на правах бездомного скитальца, отдаться на милость суровых шотландских предгорий. Деревушку Крейг-Ферни составляли несколько лачуг. С одной стороны — вересковая пустошь, с другой — горы, так что на много миль по всей окружности компаса не было больше ни одного пристанища. Из всей пешей братии только британец, беспомощный и наивный, может забрести в эту часть Шотландии, не имея, где преклонить голову и у кого спросить кусок хлеба. То и другое может предложить ему единственно миссис Инчбэр — человеческое существо, не подвластное никому на свете. Ни один содержатель гостиницы ни в одной стране не может похвастаться подобной независимостью. Самая распространенная и самая грозная мера общественного воздействия — порицание на страницах газет для этой королевы гостиниц, как бы и не существует. Вы потеряли терпение и грозитесь отправить ее счет во все английские газеты и журналы. Миссис Инчбэр не возражает — поступайте как заблагорассудится.

— Э-хе-хе, господин хороший, заплатите сначала, а потом отправляйте, куда хотите. Еще ни одна газета не омрачала уюта моей гостиницы. В номере у вас и Ветхий завет и Новый. На кофейном столике Естественная история Пертшира. За всем остальным езжайте обратно к себе на юг.

И вот в этой-то гостинице искала пристанища Анна Сильвестр, одна, без спутника, с маленьким чемоданчиком в руке. Эту-то женщину, не желавшую пустить ее, она по наивности надеялась уломать с помощью своего кошелька.

— Назовите цену за комнаты, — настаивала она. — Я готова сейчас же заплатить за них.

Ее величество хозяйка гостиницы не удосужилась даже взглянуть на тощий кошелек одной из своих бесправных подданных.

— Такое дело, госпожа. Не могу я взять ваши деньги, — не сдавалась миссис Инчбэр. — И пустить не могу. Номерок-то последний. Гостиница Крейг-Ферни — семейное заведение, и никто из-за вас не хочет потерять доброе имя. Вы, госпожа, молоды и красивы. Вам не пристало путешествовать одной.

Кануло то время, когда Анна нашлась бы, что ответить хозяйке.

— Я уже сказала вам, — сдержав себя, продолжала Анна. — Я с минуты на минуту жду своего мужа.

Тяжело вздохнув, Анна повторила заученную историю и упала в изнеможении в ближайшее кресло — ноги больше не держали ее.

Миссис Инчбэр взглянула на нее с точно отмеренной дозой сострадания, с какой она смотрела бы на бродячую собаку, свалившуюся без сил у ее порога.

— Ладно, допустим. Посидите пока, денег за это мы не берем. Дожидайтесь своего муженька. Ему я комнаты сдам, а вам, миссис, нет. За сим до свидания.

Объявив свою королевскую волю, ее величество хозяйка гостиницы удалилась.

Анна ничего не ответила. И, оставшись одна, дала волю чувствам. В ее положении подозрение было вдвойне оскорбительно; горячие слезы брызнули из ее глаз; сердце разрывалось от стыда и запоздалого раскаяния.

Слуха ее вдруг коснулся слабый шорох. Анна подняла взгляд и увидела в углу старичка, как видно слугу, вытиравшего пыль с мебели. Это он открыл ей дверь и провел в номер. Наверное, он и не отлучался из комнаты. Но держал себя так тихо, что она его заметила только сейчас.

Это был древний старик, лысый, на скрюченных подагрой ногах, один глаз у него не видел из-за бельма, зато другой лукаво поблескивал; нос его мог поспорить багровостью и размерами с любым выдающимся носом в этой части Шотландии. Но его плутоватая улыбка неожиданно обнаруживала житейскую умудренность, приобретаемую с годами. В столкновении с этим жестоким миром у него выработался характер, являющий собой счастливое соединение двух крайностей: угодливости и независимости, бывших, в сущности, двумя сторонами одной медали, — такой тип, пожалуй, нигде, кроме Шотландии, и не встретишь. Чудовищное природное бесстыдство, которое скорее забавляло, чем могло оскорбить; бесконечное лукавство, выступающее под двойной маской чудачества и пристрастия к прибауткам, — вот из чего складывался характер гостиничного слуги, сыгравшего не последнюю роль в этой истории. Сколько бы ни влил он в себя виски, он никогда не бывал пьян; сколько бы ни надрывался гостиничный колокольчик, движения его не становились проворнее. Таков был мистер Бишопригс, правая рука миссис Инчбэр, личность, известная всей округе.

— Что вы здесь делаете? — резко спросила Анна.

Мистер Бишопригс повернулся на своих подагрических ногах, помахал пыльной тряпкой и посмотрел на Анну, ласково, по-отечески улыбнувшись.

— А? Вытираю пыль, чистоту навожу для вас.

— Для меня? Вы разве не слыхали, что сказала хозяйка?

Мистер Бишопригс с заговорщическим видом приблизился к Анне и ткнул нетвердым пальцем в кошелек, который она все еще держала в руке.

— Чего ты слушаешь хозяйку! — высказался старший слуга гостиницы Крейг-Ферни. — Вот кого надо слушать, доченька, — твой кошелек. Да сунь ты его скорее в карман, — мистер Бишопригс взмахнул тряпкой, борясь с соблазном. — Пока мир стоит, — это я хоть кому скажу, — с шиллингом в кармане сам черт хорош да пригож.

Терпение Анны, столько выстоявшей, на этот раз лопнуло.

— По какому праву вы так грубо разговориваете со мной! — гневно воскликнула она, поднимаясь с места.

Мистер Бишопригс, сунув тряпку под мышку, принялся успокаивать Анну, заявив, что он хоть и разделяет мнение хозяйки касательно положения гостьи, но не разделяет строгости ее принципов.

— Во всем свете, хе-хе, не сыщешь живой души, более терпимой к человеческим слабостям, чем я, доченька. И вовсе я не груб. Мне уж столько годов, что я тебе в отцы гожусь. И согласен быть тебе заместо отца, коли такая нужда есть. Закажи-ка ты лучше обед. Есть муженек, нет ли, желудок — он свое просит. Что нести-то — рыбу, птицу, а может, холодец из бараньей головы? Скоро будет готов.

Отделаться от него можно было только одним способом.

— Закажите на свое усмотрение, — велела Анна. — И оставьте меня одну.

Первая фраза была встречена с одобрением. Вторую — мистер Бишопригс как бы не слышал.

— Ай! Ай! Доченька, поверь мне свои маленькие горести — очень разумно поступишь. Понадобится тебе совет честного благородного человека, отнесись к мистеру Бишопригсу, то есть, значит, ко мне. Да сядь ты, сядь. И не трогай кресла. Хе-хе! Муженек твой придет, посидеть захочет, — закончив тираду этим утешительным заверением, мистер Бишопригс подмигнул зрячим глазом и поковылял вон из комнаты.

Анна взглянула на часы — Джеффри должен был появиться с минуты на минуту, если он покинул Уиндигейтс, как было условлено. Еще немного терпения, подозрения хозяйки рассеются и ее мукам настанет конец.

Неужели нельзя было назначить встречу где-нибудь в другом месте, а не в этой чудовищной гостинице, населенной этими чудовищными персонажами?

Нельзя. Здесь, в Шотландии, за пределами Уиндигейтса, у нее нет ни одного друга, у кого искать помощи, так что приютить ее могла только эта гостиница. Благодарение богу, Крейг-Ферни — уединенное место, вряд ли кто из приятельниц леди Ланди заглянет сюда. Риск, конечно, есть, но ввиду вожделенной цели оправдан. Будущее ее зависит от Джеффри — он должен смыть с ее чести позорное пятно. Разумеется, с ним у нее будущего нет, ее будущее в этом смысле погибло. Отныне и навсегда жизнь ее связана с Бланш — только об этом она и может мечтать.

Все мрачнее становилось у нее на душе. На глаза опять набежали слезы. Плакать нельзя — Джеффри рассердится, увидев ее в слезах. Чтобы хоть чем-то развлечься, Анна стала разглядывать комнату.

Разглядывать было особенно нечего. Если не считать, что дом был добротно сложен из крепких каменных глыб, во всем остальном Крейг-Ферни ничем не отличалась от других второразрядных английских гостиниц. В гостиной стоял черный кожаный диван, задуманный для того, чтобы соскальзывать с него, а не покоиться в объятиях сна. Были здесь также натертые до блеска стулья с подлокотниками — утонченные орудия пытки для спин британских путешественников. От обоев, как и везде, ломило глаза и делалось головокружение. На стенах висели гравюры, которые никогда не прискучат человечеству. На самом почетном месте — портрет королевы, на чуть менее почетном — второй величайший из смертных, герцог Веллингтон^[5]. Затем — третий величайший, член парламента от этих мест. И в самом темном углу — сцена охоты. Дверь, напротив входной, вела в спальную комнату; боковое окно выходило на просторную площадку перед домом; дом стоял на взгорье, и сверху было хорошо видно все обширное пустое пространство вересковой пустоши.

Оглядев комнату, Анна с тоской посмотрела в окна. За последние полчаса погода заметно ухудшилась. Облака сгустились, потемнели и заволокли солнце; на землю опустились унылые, серые сумерки. Не узрев ничего радостного, Анна отвернулась от окна, безуспешно попыталась прилечь на покатый диван, как вдруг из сеней донеслись чьи-то шаги и голоса. Анна прислушалась.

Нет ли среди них голоса Джеффри? Голоса Джеффри не было.

Хозяйка не сдала ей комнаты. Вдруг это она ведет сюда приезжих показать номер. Знать бы, кто они! Страх и отчаяние подстегнули ее. Анна встала с дивана, бросилась в спальню и заперлась.

Дверь из сеней отворилась, и в гостиную, провожаемый мистером Бишопригсом, вошел Арнольд Бринкуорт.

— Здесь никого нет! — воскликнул Арнольд, оглядываясь. — Где же она?

Мистер Бишопригс указал на дверь спальни.

— Эге! А ваша милая женушка уже в спальне!

Арнольд вздрогнул. Когда они с Джеффри все это обсуждали в беседке, ему мнилось, что он без труда выдаст себя за мужа Анны. На деле обманывать оказалось не так-то легко. Слуга назвал мисс Сильвестр его женушкой и ждет — что может быть естественней и приличней, — что муж «милой женушки» сам постучит в спальню и объявит о своем приходе. Совершенно потерявшись, Арнольд не нашел ничего лучшего, чем спросить, где хозяйка, которую он еще не успел повидать.

— Хозяйка на своей половине, проверяет счета. Сейчас явится! Дотошная женщина! Начнет вас пытать, кто вы да откуда. А ведь держит весь дом на своих плечах! — отдав должное хозяйке, Бишопригс не забыл и себя. — Я уж, сэр, постарался об удобствах леди, — прошептал он. — Можете, без сумления, положиться на папашу Бишопригса.

Арнольд слушал говорливого слугу вполуха — его занимала мысль, как известить Анну о своем появлении.

«Как мне выманить ее оттуда?» — сказал он себе, глядя в недоумении на дверь спальни.

Слуга расслышал эти слова, и недоумение Арнольда тотчас отразилось и в его лице. Старший слуга Крейг-Ферни хранил в памяти тысячи образцов поведения новобрачных во время свадебного путешествия. Он был посаженым отцом (что давало прекрасные финансовые плоды) бесчисленного множества женихов и невест. И знал всевозможные типы новобрачных: молодые, которые вели себя как будто они женаты уже многие годы; молодые, которые не думали ни от кого прятаться и не чурались советов людей бывалых. Молодые, которые не знали, что делать. Молодые, не чаявшие, когда все это кончится. Молодые, к которым никогда нельзя было войти, предварительно не постучавшись. Молодые, которые могли есть и пить в промежутках между блаженством, и молодые, которые не могли взять ни крошки в рот: Но чтобы молодой супруг стоял беспомощно по одну сторону запертой двери, а его юная избранница сидела взаперти — нет, это была совсем новая разновидность новобрачных даже для такого многоопытного человека, каковым почитал себя мистер Бишопригс.

— Как ее выманить оттуда? — повторил он. — Я сейчас покажу вам, как.

Он подскочил к запертой двери со всей быстротой, на какую были способны его подагрические ноги, и постучал в дверь спальни.

— Эй, дамочка! Вот он здесь, во плоти и крови. Господи, сохрани и помилуй! Запереться в спальне новобрачных перед носом мужа.

В ответ на эту тираду послышался звук поворачиваемого в двери ключа. Мистер Бишопригс подмигнул Арнольду действующим глазом и прижал указательный палец по всей длине своего непомерного носа.

— Я ушел. Скромность не позволяет. Сейчас она упадет в ваши объятья. Не беспокойтесь, без стука я больше не появлюсь.

Арнольд остался в комнате один. Дверь в спальню приотворилась. Послышался тихий голос:

— Джеффри, это ты?

Сердце Арнольда заколотилось. Сейчас обман откроется. Он понятия не имел, что сказать, что сделать, и он молчал, точно набрал в рот воды.

— Это ты? — повторила Анна чуть громче.

Если и на этот раз не ответить, Анна встревожится. Выхода никакого нет. Будь что будет, Арнольд едва слышно прошептал:

— Да.

Дверь широко распахнулась. На пороге прямо перед ним появилась Анна Сильвестр.

— Мистер Бринкуорт! — воскликнула она, как громом пораженная.

Секунду оба не могли произнести ни слова. Анна сделала шаг в гостиную и задала неизбежный в этих обстоятельствах вопрос.

— Что вам здесь нужно? — спросила она с изумлением и вместе подозрительно.

Оправдать появление Арнольда в этом месте и в этот час могло единственно письмо Джеффри.

— У меня письмо к вам, — сказал он, протягивая сложенные листки бумаги.

Анна настороженно замкнулась. Они едва знали друг друга, как сказал Арнольд Джеффри. Мысль, что Джеффри предал ее, будто ножом полоснула по сердцу. Она отказалась взять письмо.

— Я не жду никакого письма! Кто вам сказал, что я здесь? — спросила Анна.

Теперь уже не подозрение, а презрение звучало в ее словах. Это было невыносимо. Арнольд напряг все силы своего ума, чтобы ответом не обидеть Анну.

— За мной что — установили слежку? — продолжала Анна, гневаясь все сильнее. — И вас послали за мной шпионить?

— Вы меня очень мало знаете, мисс Сильвестр, — ответил Арнольд, сохраняя спокойствие. — Знай вы меня лучше, вы бы этого не сказали. У меня к вам письмо от Джеффри.

Анна чуть было не последовала примеру Арнольда и не назвала Джеффри по имени. Но сдержалась, не успело имя Джеффри слететь с ее губ.

— Вы хотите сказать, от мистера Деламейна? — холодно спросила она.

— Да.

— Какое я имею отношение к письму мистера Деламейна? — Анна решила отрицать все, воздвигнуть стену между собой и Арнольдом. И Арнольд инстинктивно сделал то, что человек более опытный сделал бы по трезвому расчету, — он заговорил с ней без обиняков.

— Мисс Сильвестр! Какой смысл играть в жмурки. Если вы не возьмете письма, мне придется сказать все самому. Я здесь с очень прискорбным поручением. И я начинаю в глубине души сожалеть, что согласился его исполнить.

Спазм боли пробежал по ее лицу. Анна начала смутно понимать, что происходит. Арнольд молчал из опасения обидеть ее.

— Продолжайте, — проговорила она через силу.

— Попытайтесь не гневаться на меня, мисс Сильвестр. Мы с Джеффри старые друзья. Джеффри знает, что я человек верный.

— Верный? Стойте!

Арнольд опять замолчал. Анна продолжала говорить, обращаясь к себе.

— Стоя за дверью спальни, я спросила: «Это ты, Джеффри?» И этот человек ответил: «Да!» Он вам все рассказал? — Анна впилась в лицо Арнольда отчаянным взглядом.

— Ради всего святого, прочитайте письмо!

— Вы не смотрите на меня! Он вам все рассказал! — в неистовстве оттолкнула Анна руку, второй раз протянувшую ей письмо.

Положение было убийственно, нестерпимо. Арнольд посмотрел на Анну — и она прочитала в его глазах мужскую решительность. Он заговорил — и она уловила то же в его словах.

— Прочитайте письмо, — твердо сказал Арнольд. — Если не ради меня, то ради него.

И Анна взяла письмо.

— Простите меня, сэр, — сказала она, и в ее тоне, во всем ее облике было такоераскаяние, что у Арнольда заныло сердце от жалости. — Я наконец поняла, Джеффри предал меня дважды. Пожалуйста, простите мою нелюбезность. Я надеялась, что могу еще требовать к себе уважения. Теперь молю только о сострадании.

Арнольд молчал: любые слова были бесполезны перед лицом столь полного самоуничижения. Даже Джеффри пожалел бы ее сейчас.

Анна первый раз взглянула на письмо. Развернула его не с той стороны.

— Боже мой! — прошептала она. — Мое письмо в руках постороннего человека.

— Прочитайте на последней странице, — сказал Арнольд.

Она перевернула письмо и пробежала наспех набросанные строки.

— Негодяй! Какой негодяй!

Скомкав письмо, Анна бросила его в угол комнаты. В то же мгновение огонь, сжигавший ее душу, утих, слабой рукой оперлась она на ближайшее кресло и бессильно опустилась в него спиной к Арнольду.

— Он покинул меня, — вот все, что она сказала сдавленно, безысходно.

— Это не так! — просил Арнольд. — Умоляю, не надо. То, что вы говорите, — очень страшно. Я уверен, он не покинул вас.

Анна опять не ответила и знака не подала, что слышит. Она сидела в кресле как каменная. Звать хозяйку было нельзя. Не зная, что делать, Арнольд придвинул к ней свой стул и смущенно похлопал ее по плечу.

— Ну что это вы! — сказал он бесхитростно. — Ну смотрите немножко повеселее!

Анна медленно поворотила голову и взглянула на него в немом изумлении.

— Вы, кажется, сказали, что он все вам рассказал?

— Да.

— Разве можно уважать таких женщин, как я?

Услыхав этот страшный вопрос, Арнольд сердцем вспомнил ту единственную женщину, память о которой была для него священна, ту, которой он был обязан дыханием жизни.

— Нет на свете мужчины, который, любя мать, мог бы презирать женщин.

Эти слова точно вырвали ее из тьмы на свет. Она благодарно протянула ему руку. Благодетельные слезы полились из ее глаз.

Арнольд встал, подошел к окну.

— Я хотел как лучше, — тихо произнес он. — А только совсем расстроил ее.

Услыхав его, Анна постаралась справиться со слезами.

— Напротив, — сказала она. — Вы меня успокоили. Не обращайте внимания на мои слезы — мне так легче, я не буду больше огорчать вас. Я должна быть признательна вам. Подите сюда, не то я подумаю, что обидела вас.

Арнольд подошел к ней, она опять протянула ему руку.

— Человека распознать нелегко, — сказала она просто. — Я думала, вы такой же, как другие. До этого дня я не знала, что вы можете быть так добры. Вы шли сюда пешком? — сделав над собой усилие, Анна переменила разговор. — Вы, наверное, устали? Меня здесь приняли неласково. Но вас, думаю, ожидает самый любезный прием.

Невозможно было не сострадать ей, невозможно не питать к ней участия.

— Я одно хочу, мисс Сильвестр, быть вам полезным, насколько это в моих силах. — Горячее желание помочь несчастной женщине прозвучало в этих словах сильнее, чем допускалось хорошим тоном. — Чем можно скрасить ваше положение здесь? Вы ведь останетесь в гостинице, да? Джеффри хотел, чтобы вы остались.

Анна вздрогнула и отвернулась.

— Да, конечно, — коротко ответила она.

— Джеффри скоро даст о себе знать. Завтра или послезавтра. Он сказал, что напишет вам.

— Ради всего святого, не говорите больше о нем! — воскликнула она. — Как я могу смотреть вам в лицо… — Щеки ее вспыхнули, но она твердо поглядела ему в глаза. — Знайте! Я его жена, если обещания чего-то стоят. Он дал мне слово, поклялся жизнью, — она остановила себя, досадуя на свою горячность. — Зачем я это говорю! Что вам за дело до моего положения! Давайте забудем об этом и поговорим о другом. Хотя бы о моих трудностях в гостинице. Вы уже видели хозяйку?

— Нет, я только видел слугу.

— Хозяйка отказалась сдать мне этот номер, потому что я пришла одна. Неслыханно!

— Хозяйка больше не скажет ни слова, — успокоил ее Арнольд. — Я все уладил.

— Вы?

Арнольд улыбнулся: тягостный разговор с Анной позади, и теперь он готов смеяться над своим положением в гостинице.

— Ну конечно, — ответил он. — Я постучался и спросил о леди, которая пришла сюда одна около часа назад.

— И что?

— Дело в том, что мне было сказано назвать эту леди своей женой, для соблюдения приличий.

Анна взглянула на него с удивлением и тревогой.

— И вы спросили обо мне, как о вашей жене?

— Разумеется. Я ведь правильно сделал, да? Джеффри сказал, что вы так условились: сначала придете вы и скажете, что ваш муж явится следом.

— Но это он должен был так сказать, а не вы.

— Естественно. Но хозяйке гостиницы это все равно.

— Я вас не понимаю.

— Попытаюсь объяснить. Джеффри сказал мне, что ваше положение в гостинице будет зависеть от того, как я представлюсь. А представиться я должен так, как бы представился он.

— Он не имел права требовать от вас этого.

— Не имел права? Вспомните, что вы сказали о хозяйке. А теперь представьте себе, что было бы, не спроси я о вас как о своей жене. У меня нет никакого опыта в таких вещах. Но назовись я вашим другом, это в моем-то возрасте, ее самые худшие подозрения только бы усилились. И она, я уверен, никогда бы не сдала вам комнат.

В этом не было никакого сомнения. Не было сомнения и в том, что Анна сама замыслила этот обман, — выбора у нее не было. Но и тут ее винить нельзя: невозможно было предвидеть, что у Джеффри тяжело заболеет отец и он срочно уедет в Лондон. И все равно она чувствовала какую-то вину, какой-то смутный страх, чем может обернуться этот обман. Она сидела, нервно теребя носовой платок и ничего не отвечая.

— Не думайте, что я осуждаю эту маленькую хитрость, — продолжал Арнольд. — Я помог своему давнему другу и леди, которая скоро будет его женой.

Анна встала с кресла и вдруг задала Арнольду вопрос, несказанно удививший его.

— Мистер Бринкуорт, — сказала она, — простите мою резкость. Скажите, когда вы уйдете отсюда?

Арнольд рассмеялся.

— Когда станет ясно, что моя помощь вам больше не нужна.

— Умоляю, не думайте обо мне.

— Это в вашем-то положении? О ком же думать, как не о вас?

Анна положила свою руку на его и горячо ответила:

— Думайте о Бланш.

— О Бланш? — Арнольд слегка растерялся.

— Да, о Бланш. Она улучила минутку и поделилась со мной своим счастьем. Я знаю, что вы сделали ей предложение и получили согласие.

Арнольд выслушал Анну с величайшим восторгом. Если минуту назад он просто не хотел оставлять ее здесь одну, то теперь это его намерение еще укрепилось.

— Я не скоро уйду, не надейтесь. Лучше садитесь и давайте поговорим о моей Бланш.

Анна нетерпеливым жестом показала ему — сейчас не время для разговоров. Но Арнольд горел желанием говорить о невесте и как будто не заметил ее жеста.

— Вы все, все о ней знаете, — продолжал он, — что она любит и что нет. И мне очень важно это знать. Когда Бланш станет моей женой, я ни в чем не буду препятствовать ей. Вот в чем я вижу мой мужской долг. В этом для меня все. Помните, как сказано в Библии: «В этом все для человека». Но вы еще стоите. Позвольте я подвину вам кресло.

Было бы жестоко, было бы невозможно в других обстоятельствах разочаровать его и прервать этот разговор. Но смутный страх непредвиденных последствий, шевелившейся в ее душе, все не от пускал ее. Она не имела понятия (добавим справедливости ради, что и Джеффри не имел никакого понятия), чем может обернуться появление Арнольда в гостинице под видом ее мужа. Никто из них не знал, да мало кто и знает, что такое бракосочетание по-шотландски. Никаких предварительных церемоний, огласки, никаких объявлений или даже предупреждений — настоящая ловушка для холостых мужчин и незамужних женщин. Постыдный закон, действующий в этой стране и по сей день. Но если Джеффри по ограниченности ума был не способен видеть дальше сиюминутных неприятностей, то Анна с ее умом и проницательностью очень скоро сообразила, что действия Арнольда могут иметь самые тяжкие последствия, ведь они — в Шотландии, стране, где вступить в брак проще простого, чем она сама хотела воспользоваться для заключения тайного брака. Обеспокоенная этими, самой еще не очень ясными мыслями, Анна наотрез отказалась от предложенного кресла и от дальнейших разговоров.

— Как бы нам ни хотелось поговорить о Бланш, мистер Бринкуорт, давайте отложим разговор на более подходящее время. Теперь же, прошу вас, покиньте меня.

— Покинуть вас?

— Да, и немедленно. Одиночество — лучшая для меня участь. Я ее заслужила. Благодарю вас за все и прощайте.

Арнольд не мог скрыть своего удивления и разочарования.

— Если мне лучше уйти, я уйду. Но чем вызвана такая поспешность?

— Боже вас упаси назвать меня женой еще раз перед этими людьми.

— Только-то? Не понимаю, чего вы опасаетесь.

Анна и сама не могла толком этого объяснить. Стараясь найти довод, который убедил бы его покинуть гостиницу, Анна вернулась к разговору о Бланш, на который сама минуту назад наложила запрет.

— У меня есть причины для опасения. Одну не могу вам сказать, а другую могу. Представьте себе, что Бланш узнает о вашем посещении гостиницы. Чем дольше вы здесь, чем больше людей вас увидит, тем больше вероятность, что до Бланш это дойдет.

— Ну и что, если дойдет? — спросил Арнольд со свойственной ему бесхитростной прямотой. — Вы думаете, она рассердится на меня за то, что я вам помог?

— Она будет ревновать.

Безграничное доверие, которое Арнольд питал к Бланш, незамедлительно вылилось в двух словах: «Это невозможно!» Как ни была Анна встревожена, как ни была несчастна, это молниеносная реакция не могла не вызвать у нее улыбки.

— Сэр Патрик сказал бы вам, мистер Бринкуорт, что от женщины можно ожидать все, — пошутила Анна и тут же серьезно прибавила: — Вы не можете вообразить себя на месте Бланш, а я могу. И я еще раз взываю к вам — уходите! Мне не нравится, что вы явились сюда под видом моего мужа. Очень не нравится.

Анна протянула на прощание руку. И в этот миг кто-то отчаянно забарабанил в дверь.

Анна испуганно вскрикнула и упала в кресло, подвинутое Арнольдом. Арнольд, который так ничего и не понял, спросил, что так ее напугало. И, не дождавшись ответа, произнес то обычное слово, которым откликаются на стук: «Войдите!»

Глава десятая МИСТЕР БИШОПРИГС

В дверь забарабанили еще сильнее.

— Вы не оглохли? — крикнул Арнольд.

Дверь медленно отворилась, и в комнату с таинственным видом вступил мистер Бишопригс со скатертью наперевес, за ним шел слуга рангом пониже со «столовым убранством», как называли в гостинице обеденные приборы.

— Что вы так долго стучались? Я же сказал «входите», — попенял ему Арнольд.

— А я ведь вас упреждал, — ответствовал мистер Бишопригс, — что впредь буду стучаться. А ты поди, поди, — отослал он слугу. И собственными руками принялся расстилать скатерть. — Вы, может, думаете, служит в этой гостинице темный человек. Не знает, как молодые милуются. Стучать надо дважды, а тогда уж и отворять без опаски. Чем еще уважить молодых? Как вам с вашей голубкой сподобнее сидеть-то?

Анна в отчаянии отошла к окну. Арнольд, видя, что мистер Бишопригс неукротим, попытался свести дело к шутке:

— Одно место во главе стола, другое — напротив.

— Одно во главе, другое напротив? — вознегодовал мистер Бишопригс. — Слыханное ли дело! Ну уж нет, поставлю стулья рядышком. Будете у меня сидеть как голубки. Помню одну парочку, стучу им бессчетно. Вхожу — она у него на коленях и кормит с ложечки: у него, вишь, аппетит пропал. Хе-хе, — вздохнул крейг-фернийский философ. — Кратковременно счастье новобрачных. Месяц всего воркования, потом до конца дней вспоминаешь. Вот бы вернуть те деньки! Ан нет, не воротишь! Вам хересу принести? И конечно, пуншик для пищеварения?

Арнольд кивнул и, повинуясь знаку Анны, подошел к окну. Мистер Бишопригс одобрительно поглядел на них — они шептались, как и подобает молодым в присутствии третьего лица.

— Да! Да, — обратился он через плечо к Арнольду. — Ступайте к своей милочке. Об остальном я позабочусь. Слушайтесь Писания: «Оставит человек отца своего (отец — это я!) и мать свою, — и прилепится к жене своей, и будут одна плоть». «Прилепится», деточки мои, — сильное слово, но и дело-то очень серьезное.

Он глубокомысленно покачал головой и подошел к небольшому столику в углу нарезать хлеб. Взяв нож, он углядел приметливым глазом скомканные листки в углу комнаты. Это было письмо Анны с короткой припиской Джеффри, которое Анна швырнула в сердцах: и ни она, ни Арнольд больше о нем не вспомнили.

— Что тут такое валяется? — тихонько пробормотал мистер Бишопригс. — Я, кажется, сам подмел комнату, и вот опять мусор.

Он поднял скомканные листки, слегка разгладил.

— Эге! Что это? Написано чернилами. А в конце немного карандашом. Это, верно, чье-то письмо. Он искоса глянул на Арнольда с Анной. Они все еще стояли у окна спиной к нему и тихонько шептались. «Выброшено и забыто! — подумал мистер Бишопригс. — Что сделал бы с этой бумажкой дурень? Дурень разжег бы ей свою трубку, а потом спохватился — эка бестолочь, — чтоб сначала-то прочитать. А что сделает человек с умом?» И мистер Бишопригс опустил письмо в карман, ответив этим на заданный себе вопрос. Стоящее ли это приобретение или ненужный мусор? Выкроенные пять минут для ознакомления с находкой склонят чашу весов в ту или другую сторону.

— Сейчас принесу обед! — объявил мистер Бишопригс, обращаясь к Арнольду. — Не забудьте, стучаться не буду — руки заняты; оно бы можно и ногой стукнуть, да в ступнях костолом.

И с этим дружеским уведомлением мистер Бишопригс удалился куда-то в недра гостиницы.

Стоя у окна, Анна с Арнольдом продолжали шепотом пререкаться.

— Видите, делать нечего, — говорил Арнольд. — Слуга сейчас принесет обед. Что подумают в гостинице, если я вдруг оставлю жену обедать в одиночестве?

В эту минуту, очевидно, другого выхода не было. Выдав себя за мужа Анны, Арнольд поступил неосторожно, но на этот раз он был прав. Анну особенно пугало, что сложившееся вопреки ее воле положение становилось неуправляемым. Она подошла к дивану и села. «Меня как будто преследует рок, — пронеслось у нее в голове. — Нет, добром это не кончится. И виновата буду я одна!»

Взяв на кухне поднос с обедом, мистер Бишопригс пошел не в номер, а завернул по дороге к себе в буфетную и заперся.

— Полежи пока здесь, приятель, вот выберу минутку и опять повидаемся, — сказал он, пряча письмо Анны в ящик буфета. — А как поживает обед для парочки голубков? — перевел он взгляд на поднос с кушаньями. — Все придется самому проверить — не подгорело ли, не пересолено ли. Нашим голубкам сейчас что угодно дай — не поймут. — Он снял крышку с одной миски, съел один кусок, другой. — Хе-хе, коллопы недурны! — снял другую крышку и с сомнением покачал головой. — Зеленый салат. Человеку моих лет зелень неполезная пища, — заглянул в следующее блюдо. — Рыба? Кто же это жарит форель! Вот негодница! Варить надо — с щепоткой соли и ложкой уксуса.

Затем он открыл бутылку хереса и перелил вино в графин.

— Херес? — с глубоким чувством произнес он и, поднеся графин к свету: — Еще неизвестно, что они закупорили в этой бутылке! Я, как честный человек, должен попробовать, что это за херес.

С этими словами мистер Бишопригс щедрой рукой налил себе хересу и выпил, облегчив совесть. Уровень вина в графине заметно понизился, и он заботливо долил в графин кипяченой воды.

— Вот и прибавилось хересу лет десяток, — затем подумал немного и глубокомысленно заключил: — Голубкам от этого не похужеет, зато мне как похорошело. Возблагодарим провидение за его щедроты!

Проявив столь похвальное благочестие, мистер Бишопригс рассудил, что голубки теперь уж наверняка проголодались, и, взяв поднос, заковылял из буфетной.

Разговор в отсутствии Бишопригса оживился. Анна опять подошла к окну, беспокойство все не отпускало ее,

— Где вы сейчас находитесь по мнению ваших друзей в Уиндигейтсе? — спросила она тихо.

— Они думают, что я смотрю свое новое имение и знакомлюсь с арендаторами.

— Каким способом вы думаете добраться туда сегодня?

— Поездом, наверное. А под каким предлогом я покину вас сразу же после обеда? Не сомневаюсь, что скоро сюда пожалует сама хозяйка. Что она скажет, если я уеду куда-то на поезде, а «моя женушка» останется здесь одна?

— Мистер Бринкуорт, ваша шутка неуместна.

— Простите.

— О предлоге не заботьтесь. Я что-нибудь придумаю.

— Вам ехать на юг или на север отсюда?

— На север.

Дверь в комнату вдруг широко распахнулась, и мистер Бишопригс явился с обедом. Анна резко отодвинулась от Арнольда. Мистер Бишопригс принялся расставлять блюда, а его единственный глаз с упреком взглянул на Анну.

— Я ведь говорил, стучаться не буду, нечем. Так что не корите меня, мадам.

— Где вы сядете? — спросил Арнольд, пытаясь отвлечь внимание Анны от назойливой фамильярности папаши Бишопригса.

— Все равно! — теряя терпение, воскликнула Анна и переставила стул на другую сторону стола.

Мистер Бишопригс вежливо, но решительно поставил стул на прежнее место.

— Ради бога! Что же вы делаете? Сидеть за обедом далеко от мужа! Вопиющее нарушение медового месяца!

И он повелительно взмахнул салфеткой, указывая на один из двух рядом стоящих стульев. Арнольд поспешил вмешаться.

— Не обращайте внимания, — сказал он Анне. — Пусть делает, что хочет.

— Хорошо, пусть. Только давайте скорее кончим эту комедию. Мне долго ее не вынести.

Они сели за стол там, где указал папаша Бишопригс. Сам он встал позади них в двойной роли мажордома и ангела-хранителя.

— На первое — форель! — провозгласил он, торжественно снимая крышку. — Еще полчаса назад она резвилась в воде. И вот уже лежит зажаренная на блюде. Символ человеческой жизни. Отвлекитесь на секунду от ваших забав и поразмыслите над этим.

Арнольд взял ложку и положил на тарелку Анны одну форель. Мистер Бишопригс водрузил крышку на место. В лице его выразился священный ужас.

— А где молитва перед трапезой?

— Какая молитва, форель остынет!

Мистер Бишопригс благочестиво зажмурил единственный глаз и крепкой дланью удержал крышку на блюде.

— Возблагодарите господа за посланную вам пищу! — произнес он умильно, открыл единственный глаз, и крышку точно сдуло. — Совесть моя чиста. Вот теперь приступайте!

— Отошлите его ради бога! — взмолилась Анна. — Он невыносим.

— Ступайте, Бишопригс, мы больше в вас не нуждаемся, — распорядился Арнольд.

— Хе-хе, я ведь зачем остался — прислуживать, — возразил мистер Бишопригс. — Вот уж и тарелки надо сменить… — тут он на какой-то миг замолчал; его осенило — подсказал жизненный опыт, — что можно и по-другому расценить распоряжение Арнольда. — Посадите ее к себе на колени, — шепнул он Арнольду на ухо, — не стесняйтесь, — и прибавил, обратившись к Анне: — Корми его своей вилкой, сколько душе угодно. Я найду, чем заняться… В окно разве поглядеть…

Мистер Бишопригс подмигнул и удалился к окну.

— Ну полно, полно. — Арнольд стал утешать Анну. — Согласитесь, в этом есть и комическая сторона. Постарайтесь взглянуть моими глазами.

Мистер Бишопригс вдруг отошел от окна и возвестил о новом неожиданном осложнении.

— Дети мои! Вы в самое время нашли приют под этой крышей. В ненастье сюда не доберешься.

Анна испуганно взглянула в окно.

— Собирается гроза! — воскликнула она.

— Хе-хе. Вам-то бояться нечего. Вон какая туча заходит снизу, — показал он. — Отсюда туча, оттуда ветер. Быть грозе — примета верная.

В дверь опять постучали. На этот раз, как Арнольд и предвидел, появилась сама хозяйка гостиницы.

— Я заглянула, сэр, — обратилась миссис Инчбэр к Арнольду, — узнать, всем ли вы довольны.

— Я говорю с хозяйкой гостиницы? Очень приятно, мадам, очень приятно.

У миссис Инчбэр была причина наведаться к новым постояльцам, и она без дальнейших церемоний выложила ее.

— Простите меня, сэр, — продолжала она. — Я была занята, когда вы явились сюда. И я не могла задать вам один вопрос, который, как хозяйка гостиницы, должна задать. Верно ли я поняла, что вы хотите снять этот номер для себя и жены, вот этой леди?

Анна подняла голову, готовая ответить. Арнольд крепко сжал под столом ее руку, призывая к молчанию.

— Да, вы не ошиблись. Я хочу снять этот номер для себя и жены.

Анна опять попыталась что-то сказать.

— Этот джентльмен… — начала она.

Арнольд опять остановил ее.

— Этот джентльмен? — мисс Инчбэр вытаращила глаза. — Я только простая бедная женщина, мадам. Вы, верно, хотели сказать, «мой муж».

В третий раз Арнольд сжал ее руку. Миссис Инчбэр буравила ее лицо беспощадным инквизиторским взглядом. Опровергни она сей час Арнольда, а признание было готово сорваться с ее уст, и разразится скандал. И расхлебывать последствия придется Арнольду, который был так добр к ней. О них заговорит вся округа, вся история дойдет до Бланш. Белая как полотно, с похолодевшими руками, не поднимая глаз, Анна согласилась на поправку и едва слышно прошептала: «Мой муж».

Добродетельная миссис Инчбэр вздохнула с облегчением и стала ждать, что молодая женщина еще к этому прибавит. Но тут, к счастью, Арнольд сообразил, как спасти положение и выслать хозяйку вон.

— Успокойся, дорогая, — обратился он к Анне и тут же прибавил, обернувшись к хозяйке: — Приближение грозы всегда так на нее действует. Я знаю, как этому помочь. Благодарю вас, я сам справлюсь. Если понадобится, я за вами пошлю.

— Как вам будет угодно, сэр, — ответила миссис Инчбэр и, обратившись к Анне, принесла ей с топорной учтивостью свои извинения, встреченные молчаливым протестом.

— Я не хотела обидеть вас, мадам. Вспомните-ка, вы пришли сюда одна, а для гостиницы важнее всего репутация.

И с этими словами хозяйка сделала наконец доброе дело — удалилась из комнаты.

— У меня темно в глазах, — прошептала Анна. — Дайте мне глоток воды.

Но именно воды на столе не было, и Арнольд велел мистеру Бишопригсу принести стакан с водой — тот стоял все это время в стороне, являя собой образец послушания и преданности.

— Мистер Бринкуорт, — сказала Анна, когда они остались одни, — вы ведете себя с непростительной беспечностью. Эта женщина не имела права ни о чем меня спрашивать. Зачем вы отвечали ей? Зачем вынудили меня…

Анна умолкла не в силах закончить фразу. Арнольд заставил ее выпить глоток вина и стал оправдываться с терпением и деликатностью, которые он с самого начала принял в отношении к ней.

— Зачем я помешал хозяйке захлопнуть за вами дверь, когда вот-вот разразится гроза, а у вас нет во всем свете места, где преклонить голову? — с мягкой улыбкой проговорил он. — Я понимаю, мисс Сильвестр, вам мучителен этот обман. Но с такими людьми, как хозяйка, приходится отбросить угрызения совести, как это не прискорбно. Я отвечаю перед Джеффри за ваше благополучие. Он скоро приедет за вами. А пока будем говорить о чем-нибудь другом. Слуга где-то замешкался. Выпейте еще глоток вина. Не хотите? Ну а я выпью за здоровье Бланш. — Арнольд сделал несколько глотков. — Такого жидкого хереса я еще в жизни не пивал.

Арнольд поставил бокал с вином на стол, и сейчас же в комнату вошел мистер Бишопригс со стаканом воды.

— Вы все-таки принесли воды, я думал, вы всю ее израсходовали на херес, — шутливо обратился он к слуге.

Услыхав эти кощунственные слова, мистер Бишопригс остановился как громом пораженный.

— Вот как вы говорите о бутылке самого старого хереса в Шотландии! — возмутился он. — Куда только мы катимся! Нет, молодое поколение непостижимо для меня! Милостивый дар провидения, то бишь продукт лучших виноградников Испании, выброшен на ветер, да, да, взят и выброшен на ветер!

— Вы воду принесли?

— Да, принес. И не только воду, но еще и известие. Мимо гостиницы только что проскакала кавалькада — в охотничью хижину, что неподалеку отсюда.

— А нам что до этого?

— Как что! Один всадник остановился у гостиницы и спросил молодую даму, которая пришла днем без провожатых. Как пить дать, он говорил о вашей леди. Стало быть, это до вас касается.

Арнольд взглянул на Анну.

— Кто-то должен был сюда заехать?

— Только Джеффри.

— Это исключено. Джеффри с братом едут сейчас в Лондон.

— Да вот он как раз, — сообщил мистер Бишопригс, глядя в окно, — спешился с коня. И направляется в дом. Господи спаси и помилуй! — воскликнул он в изумлении. — Кого я вижу! Воплощение дьявола! Сэр Патрик собственной персоной! Сущий дьявол, не человек!

— Вы говорите — сэр Патрик Ланди? — Арнольд вскочил на ноги.

Анна подбежала к окну.

— Да, это он, — прошептала она. — Спрячьтесь куда-нибудь, он сейчас войдет.

— Спрятаться?

— Разумеется! Что он скажет, застав вас здесь!

Сэр Патрик был опекуном Бланш. Он был уверен, что Арнольд в эту минуту любуется своим новым поместьем. Что он подумает — сомневаться не приходилось. И Арнольд обратился за помощью к мистеру Бишопригсу.

— Куда мне спрятаться? — спросил он.

— Куда? Да в спальню для новобрачных.

— Невозможно.

Мистер Бишопригс даже присвистнул, выразив крайний предел человеческого изумления.

— Фью-ю! Рано же вы заговорили о супружеской спальне в таком тоне!

— Придумайте другое место. За благодарностью не постою.

— Хе-хе, есть еще моя буфетная. Отличное место. Дверь в конце коридора.

Арнольд поспешно вышел. Мистер Бишопригс, как видно, решил, что имеет дело с похищением невесты и что сэр Патрик ее опекун.

— Деточка моя, — обратился он дружески к Анне, — скверное дело — обманывать сэра Патрика. Добром не кончится, помяни мое слово. Привелось мне когда-то быть клерком у него в конторе в Эмбро…

Из глубины гостиницы донесся пронзительный голос хозяйки, требующей немедленно старшего слугу. Мистер Бишопригс в мгновение ока исчез. Анна стояла у окна в полной растерянности. Значит, ее убежище стало известно в Уиндигейтсе. Что разумнее — принять сэра Патрика или не принимать? — ломала она себе голову. Хотя все-таки интересно, как враг он приехал в гостиницу или как друг.

Глава одиннадцатая СЭР ПАТРИК

Не успела Анна сообразить, что делать, — сэр Патрик своей волей разрешил ее затруднение. Она все еще стояла у окна, как вдруг дверь отворилась, и в гостиную вошел сэр Патрик, сопровождаемый почтительным до подобострастия мистером Бишопригсом.

— Милости просим, сэр Патрик. Хе! Хе! Господа судейские, ваш один вид может исторгнуть из глаз слезы радости.

Сэр Патрик обернулся и взглянул на мистера Бишопригса, словно тот был назойливой мухой: ее выгнали в окно, а она опять тут как тут.

— Ах ты старый плут! Наконец-то ты занялся, кажется, честным трудом.

Мистер Бишопригс весело потер руки и с радостной готовностью подхватил тон своего принципала:

— Всегда-то вы правы, сэр Патрик. Честный труд! Умно сказано, сэр Патрик, очень умно. Да, наконец-то ввергнут в честное занятие! Слава господу, сэр, вы славно глядитесь!

Мановением руки отпустив Бишопригса, сэр Патрик приблизился к Анне.

— Я вторгся сюда, мадам, незваным гостем, что, боюсь, уронило меня в ваших глазах, — сказал он. — Смею ли я надеяться, что, узнав причину моего появления, вы милостиво простите меня?

Сэр Патрик произнес эти слова с величайшим почтением. Он почти не знал Анну, но подобно другим мужчинам был чувствителен к ее обаянию; те немногие разы, когда они бывали в обществе друг друга, ее природная грация и благородство манер не оставили его равнодушным. Принадлежи он к сегодняшнему поколению, он выбрал бы позу сострадания жертвам общественного ригоризма — один из самых распространенных грехов среди нынешних англичан. Он повел бы себя с рыцарским благородством, заговорил бы с Анной тоном глубокого участия, коего посторонний человек просто не в состоянии испытывать. Сэр Патрик ничего этого не сделал. Один из распространенных грехов его времени, привычка тщательно скрывать от чужого взгляда лучшую часть своего я, была куда меньшим злом, чем современная привычка афишировать самого себя, вошедшая в плоть и кровь и отдельного человека и нации. Так что сэр Патрик проявил к Анне меньше сочувствия, чем питал в душе. Будучи галантным ко всем женщинам без исключения, он и тут остался верен себе, и только.

— Я в недоумении, сэр, что могло привести вас в эту гостиницу. Здешний слуга известил меня, что вы с кавалькадой охотников скакали мимо. И почему-то один из всех почли нужным заглянуть сюда, — так настороженно начала Анна разговор с нежданным гостем.

Сэр Патрик без всякого смущения подтвердил слова слуги.

— Слуга не ошибся, — ответил он. — Мы скакали мимо гостиницы, и я, преследуя некую цель, спешился у ее дверей. Мои гости легко найдут охотничью хижину и без меня. Признаю этот факт и прошу позволения объяснить причину моего непрошеного визита к вам.

— Сделайте одолжение, сэр Патрик, объясните, только, прошу вас, покороче, — ответила все так же холодно Анна — сэр Патрик был посланцем Уиндигейтса, и она, естественно, не доверяла ему.

Почтенный джентльмен поклонился. Слова Анны не оскорбили его, а втайне даже позабавили (надеюсь, это не уронит его во мнении читателя). Он явился в гостиницу в интересах Анны, равно как и других обитательниц Уиндигейтса, и вот теперь та самая женщина, в защиту которой он готов выступить, холодна с ним и неприступна — согласитесь, есть чему улыбнуться. И он не смог устоять перед искушением — поддался своей склонности к чудачествам, взглянул без улыбки на часы и определил время точно до секунды.

— У меня есть сообщить вам одно важное обстоятельство, начал он. — И еще передать два послания, которые, надеюсь, вы соблаговолите выслушать. Важное обстоятельство обязуюсь изложить за одну минуту. На каждое послание уйдет еще по минуте. И того — я посягну всего на три минуты вашего времени.

Он предложил Анне стул и подождал, пока она предложит стул ему самому.

— Итак, обстоятельство, — продолжал он. — В Уиндигейтсе известно ваше местопребывание. Одна из служанок видела, как вы шли по тропе в Крейг-Ферни. Отсюда, естественно, заключили, что вы держите путь в гостиницу. Вам, полагаю, это знать важно. Поэтому я и решился уведомить вас об этом, на что ушло времени — ровно одна минута.

В Анне заговорило любопытство.

— Кто из служанок меня видел? — спросила она, не сдержавшись.

Сэр Патрик, держа часы в руке, заметил, что не стоит затягивать разговор за счет маловажных вопросов, которые, разумеется, не преминут возникнуть.

— Прошу прощения, — сказал он. — Мне отпущено всего три минуты. Служанка отнимет у нас драгоценное время. С вашего любезного позволения перехожу к посланиям.

Анна промолчала. Сэр Патрик продолжал, как ни в чем не бывало.

— Послание первое. Леди Ланди приветствует бывшую гувернантку своей падчерицы, чье имя по мужу ей пока неизвестно. Леди Ланди вынуждена с прискорбием сообщить, что сэр Патрик, как глава семьи, грозился вернуться в Эдинбург, если она не послушается его совета, и сама отправится на поиски гувернантки. Вследствие чего леди Ланди не поехала в Крейг-Ферни, чтобы лично провести расследование и выразить свои чувства, а доверила эту миссию сэру Патрику, оставив за собой право самой во все вникнуть при первом же случае. Устами своего деверя она ставит в известность бывшую гувернантку, что отныне все отношения между ними порваны и что рекомендации, буде таковая потребуется, она не получит, пусть на это и не надеется. Послание передано дословно. Истекшее время — две минуты.

Щеки Анны залил румянец. В ней заговорила уязвленная гордость.

— Послание леди Ланди оскорбительно, но ничего другого я и не ожидала от нее, — сдержанно проговорила она. — Меня удивляет только, что сэр Патрик согласился передать его.

— Мотивы сэра Патрика сию минуту будут ясны, — ответил неисправимый чудак. — Послание второе. Бланш шлет свою нежнейшую любовь. До смерти хочет познакомиться с мужем Анны и узнать ее имя в замужестве. Чувствует ужасное беспокойство и страх за судьбу Анны. Требует, чтобы Анна немедленно ей ответилa. Жаждет, как ничего в жизни, тотчас скакать в гостиницу. Вынуждена была покориться воле опекуна и доверить ему выражение своих чувств. Опекун ее есть прирожденный тиран, коему ничего не стоит мимоходом разбить сердце ближнего своего. Он, сэр Патрик, предлагает вниманию дамы оба эти послания и заверяет, что не расположен ни в малейшей степени касаться ее тайн. Он только хотел бы еще прибавить, что его влияние в Уиндигейтсе, как бы велико оно ни было, все-таки не безгранично, а его невестка и племянница мыслят противоположно, что чревато нежелательными семейными осложнениями, и он почтительнейше просит мисс Сильвестр сообразовать с этим свои дальнейшие действия. Второе послание передано слово в слово. Истекшее время — три минуты. Близится гроза. До охотничьей хижины скакать еще четверть часа. Засим до свидания, мадам, и всего вам доброго.

Он поклонился ниже, чем обычно, и, не прибавив больше ни слова, с достоинством удалился.

Первым чувством Анны (бедняжку можно понять) было сильнейшее негодование.

— Благодарю вас, сэр Патрик! — воскликнула она, глядя на затворившуюся дверь. — Сочувствие беззащитной женщине вряд ли можно выразить более причудливым образом.

И в тот же миг раздражение ее улеглось. Ум и здравый смысл подсказали ей, что сердиться, в сущности, не на что.

Она поняла причину столь молниеносного визита: сэр Патрик, щадя ее, пресек всякую возможность задержаться подробнее на ее бегстве. Он дружески предупредил ее, деликатно дал ей понять, что она должна подумать о спокойствии в Уиндигейтсе. Анна тотчас подошла к маленькому столику, на котором лежали письменные принадлежности, и села написать Бланш.

— «На леди Ланди я повлиять не могу, — подумала она. — Но на Бланш я имею большое влияние. И я постараюсь отвратить семейный скандал, как того хочет сэр Патрик».

Анна взяла перо.

«Дорогая Бланш, — писала она. — Я только что рассталась с сэром Патриком, он передал мне твое устное послание. Как только смогу, я немедля посвящу тебя в мою тайну. Но прежде позволь мне просить тебя об одной величайшей милости — ради бога, не входи ни в какие пререкания обо мне с леди Ланди и не делай глупости, любовь моя, бессмысленной глупости — не приезжай в гостиницу». Анна остановилась, бумага поплыла у нее перед глазами. «Дорогая сестра моя, — подумала она, — кто мог бы подумать, что я когда-нибудь откажусь от свидания с тобой. Одна эта мысль может свести с ума!» Анна тяжело вздохнула, макнула перо в чернильницу и продолжала писать.

За окном быстро темнело. Порывы ветра над пустошью стали слабеть. Все в природе спешило затаиться перед надвигающимся ненастьем.

Глава двенадцатая АРНОЛЬД

Все это время Арнольд сидел взаперти в буфетной мистера Бишопригса, досадуя на себя и весь мир.

Первый раз в жизни он прятался от другого человека, к тому же мужчины. Дважды подходил он к двери, боясь потерять уважение к самому себе, с отважным намерением предстать пред лицо сэра Патрика. И дважды отходил обратно из сострадания к Анне. Чтобы оправдаться перед опекуном Бланш, ему пришлось бы выдать тайну несчастной женщины, а он честью клялся хранить ее.

«Зачем только я согласился пойти сюда!» — вырвалось у него из груди запоздалое раскаяние, он сел на краешек стула и стал ждать ухода сэра Патрика — единственное, что могло вернуть ему свободу.

Очень скоро, как он и ожидал, его одиночество было нарушено появлением папаши Бишопригса.

— Ну что? — вскочил на ноги Арнольд. — Путь свободен?

Мистер Бишопригс отличался еще одной особенностью — у него временами пропадал слух. Вот и сейчас с ним приключилась эта неприятность.

— Как вам нравится мой закуток? — спросил он, пропустив слова Арнольда мимо ушей. — Тепло и уютно. Патмос^[6] в пустыне, скажете вы и не ошибетесь!

Тут его зрячий глаз, сверливший лицо Арнольда, медленно пополз вниз и красноречиво остановился на жилетном кармане.

— Понимаю! — воскликнул Арнольд. — Я ведь обещал заплатить тебе за твой Патмос. Держи!

Мистер Бишопригс спрятал деньги, меланхолично улыбнулся и сочувственно покачал головой. Другой на его месте поблагодарил бы руку дающую. Не таков был мистер Бишопригс. Крейг-фернийский философ и не подумал рассыпаться в благодарности, Зато он высказал несколько кратких, но глубокомысленных фраз. Многое восхищало в мистере Бишопригсе, но особенно велик он был в умении из всего извлекать мораль. На этот раз он извлек мораль из Арнольдовой щедрости.

— Вот она жизнь! Да не оставит нас господь своей милостью. Когда вы связаны с женщиной, шиллинги так и сыплются из вас. Ужасная истина, сэр! Любишь кататься — люби и саночки возить. Вот хоть бы ваша женушка. Я чай не малую толику вам стоит. Спервоначала игрушки, финтифлюшки, цветы, книжки и прочая дребедень.

— Уймитесь вы, ради бога, со своими истинами. Сэр Патрик ушел?

Но излияния мистера Бишопригса не так легко было остановить, Они текли и текли из неиссякаемого источника, неторопливо, плавно, и конца им не было.

— Но вот вы женаты — тут уж пошли шляпки, платья, исподнее, ленты, меха, кружева. Каких деньжищ все это стоит!

— А сколько стоит заставить вас помолчать? — потерял терпение Арнольд.

— В-третьих и последних. Вот вы живете, живете, и на тебе, пошли ссоры, скандалы, словом, несхожесть характеров. Короче говоря, вы захотели вернуть свободу. Хе-хе, сэры! Тряхните карманом и разойдетесь друзьями. Нет более верного способа! Да только не все на это согласны. Другая сама захочет тряхнуть вашим карманом. Потащит вас в суд. Какие уж тут друзья! Дай бог ноги унести Покажите мне женщину, и я вам тут же по соседству найду мужчину у которого капиталы как в прорву какую валятся.

Терпение у Арнольда наконец лопнуло, и он двинулся к двери Мистер Бишопригс в тот же миг опустился с небес на землю.

— Да, да, сэр, — весело затараторил он. — Сэр Патрик освободил от своего присутствия номер. Мадам одна и ждет вас.

Минуту спустя Арнольд был в гостиной.

— Ну что там? — воскликнул он с тревогой. — Плохие новости от леди Ланди?

Анна только что кончила писать Бланш письмо. Запечатала его. И, подписав, ответила:

— Ничего, что было бы вам интересно.

— Зачем сюда приезжал сэр Патрик?

— Чтобы предупредить меня. В Уиндигейтсе знают, что я здесь.

— Это плохо?

— Отнюдь. С этим я справлюсь. Мне нечего бояться. Не думайте обо мне. Думайте сейчас о себе.

— Меня подозревают?

— Слава богу, нет. Но трудно сказать, как все обернется, если вы останетесь здесь. Позвоните в колокольчик и спросите у слуги расписание поездов.

На дворе совсем стемнело, хотя час еще был не поздний. Арнольд подошел к окну. Дождь уже начался, лило как из ведра. Пустоши не было видно, ее поглотила тьма и потоки воды.

— Хорошенькая погодка для путешествия!

— Звоните слуге! — воскликнула Анна в сильнейшей тревоге. — Скоро будет поздно! Немедленно узнайте расписание поездов.

Арнольд подошел к камину, чтобы дернуть шнур колокольчика, висевший над каминной доской, и увидел на стене расписание.

— Как раз то, что нужно, — сказал он. — Знать бы только, как им пользоваться. «Вниз», «вверх», до полуночи, после полуночи. Чудовищная неразбериха! Можно подумать, это они нарочно.

Анна подошла к камину.

— Проще простого. Я помогу вам. Вы сказали, вам нужен лондонский поезд?

— Да.

— На какой остановке вам выходить?

Арнольд ответил. Анна поводила пальцем по сложному переплетению линий и цифр, еще раз вгляделась и отошла от расписания. Лицо ее выражало полнейшее отчаяние. Последний поезд Арнольда ушел час назад.

В наступившем молчании за окном раздался глухой раскат грома, сопровождавший яркую вспышку молнии. Гроза началась.

— Что теперь делать? — прервал молчание Арнольд.

Несмотря на грозу, Анна ответила без колебания.

— Возьмите экипаж и немедленно уезжайте.

— По железной дороге отсюда до моей станции двадцать три мили, не считая дороги до станции.

— Какое имеет значение, сколько ехать, мистер Бринкуорт. Вам ни минуты дольше нельзя здесь оставаться.

Тьму за окном прорезала вторая вспышка молний. Гром прогрохотал совсем близко. Даже природное добродушие Арнольда слегка возмутилось этим настойчивым желанием скорее избавиться от него. Он сел в кресло с видом человека, которого ничто на свете не заставит сдвинуться с места.

— Вы слышите, что делается за окном? — спросил он, когда раскаты грома замерли вдали и барабанная дробь дождя по стеклу стала опять слышна. — Вы думаете, если я попрошу лошадей, они мне дадут их в такую погоду? А если и дадут, вы думаете, лошади пойдут сейчас через пустошь? Конечно нет, мисс Сильвестр. Мне очень жаль, что я вынужден вас огорчить. Но ведь мой поезд ушел, на дворе ночь да еще гроза. У меня нет выбора. Я вынужден остаться.

Решительность Анны слегка поколебалась.

— После того, что вы сказали хозяйке, — сказала она, — в каком чудовищном положении мы окажемся, если вы останетесь в гостинице до утра? Подумайте хорошенько!

— Только и всего? — отозвался Арнольд.

Анна бросила на него негодующий взгляд. Нет, он не понимает, что его слова иногда обижают ее. Его грубая мужская натура, не замечая, рвет тонкое кружево чисто женских чувств и опасений; он смотрит на действительность трезвым взглядом, видя ее такой, как она есть. И ничего более.

— В чем же чудовищность нашего положения? — спросил Арнольд, указывая пальцем на дверь спальни. — Вот ваша комната, там все готово для вас. А в этой комнате есть диван для меня. Если бы вы видели, на чем я спал в море…

Анна безо всяких церемоний прервала его. На чем он спал, когда был в море, — никого не волнует. Ее волнует сейчас одно, где он будет спать эту ночь.

— Если уж вы останетесь, может, вы попросите для себя номер в другом крыле гостиницы? — спросила она.

Арнольду осталось сделать последнюю ошибку в этом разговоре с Анной, нервы которой были напряжены до предела. И он в простоте душевной сделал ее.

— В другом крыле? — повторил он шутливо. — Дахозяйка упадет в обморок. А мистер Бишопригс просто этого не допустит.

Анна вскочила с кресла и топнула в гневе ногой.

— Не шутите! — воскликнула она. — В этом нет ничего смешного. — Анна в страшном волнении металась по комнате. — Мне все это не нравится. Очень не нравится.

Арнольд смотрел на нее почти в мальчишеском изумлении.

— Что так расстроило ваши нервы? — спросил он. — Гроза?

— Да, — коротко молвила Анна и без сил опустилась на диван, — гроза.

Безграничная доброта Арнольда немедленно побудила его к действию.

— Давайте зажжем свечи, — предложил он, — и закроем ставни, чтобы не видеть молний.

Анна отвернулась и ничего не ответила. Она все еще сердилась на Арнольда.

— Обещаю уехать завтра утром как можно раньше, — продолжал Арнольд. — Ну пожалуйста, успокойтесь, мисс Сильвестр. И не сердитесь на меня. Полноте вам. Вы ведь и собаку не выгнали бы в такую погоду.

Нет, Арнольд был неподражаем! Самая привередливая из женщин не могла бы упрекнуть его в том, что он вел себя без должного уважения или внимания. У него, бедняги, не было такта. Но можно ли винить человека, проведшего полжизни на море в отсутствии этого поверхностного, а скорей опасного достоинства, Анна взглянула на его честное, умоляющее сейчас лицо, и в душе ее одержали верх присущие ей доброта и отзывчивость. Она попросила Арнольда простить ее раздражительность с обезоруживающей простотой, и у него отлегло от сердца.

— Мы проведем вместе чудесный вечер! — воскликнул он и позвонил в колокольчик.

Колокольчик висел над дверью в буфетную мистера Бишопригса, бесподобно называемую им «Патмос в пустыне». Он только что уединился у себя в келье, пользуясь редкой минутой отдыха, и смешивал в бокале веселящий сердце напиток, именуемый на севере Британии «Тодди». Он только что поднес к губам бокал, как зазвонил колокольчик, требуя от него величайшей жертвы — разлуки, пусть и временной, с бокалом грога.

— Попридержи свой мерзкий язык, — крикнул колокольчику мистер Бишопригс через закрытую дверь. — Ты хуже бабы, как разорешься!

Колокольчик в подтверждение слов Бишопригса залился еще громче. Но тут, как говорится, нашла коса на камень: мистер Бишопригс сделал первый глоток.

— Хе-хе, пусть у тебя хоть середка лопнет, не разлучить шотландца с его грогом. А они, знать, требуют сладкое блюдо. Сэр Патрик, вот уж истинно дьявол, влез, хоть его никто не просил, и коллопы уж теперь не те, совсем не те.

Колокольчик оглушительно зазвенел в третий раз.

— Хе-хе, звони, звони на здоровье. Вы, молодой джентльмен, что твой бог обжорства — не терпится чрево-то ублажить! Ладно бы в вине толк знал! — неожиданно закончил мистер Бишопригс: разоблачение проделки с хересом все еще бередило его душу.

Молнии сверкали все чаще, и комнату то и дело заливало зловещим бледно-голубым светом; гром грохотал совсем близко — над черным провалом пустоши. Арнольд только что поднял руку дернуть за шнур в четвертый раз, как раздался неизбежный стук в верь. Бесполезно говорить «входите!». Неписаный закон Бишопригса требовал стучать дважды. Стук повторился, и только тогда, нe ранее, в дверь просунулся местный мудрец с блюдом неопробованных коллопов.

— Зажгите свечи, — распорядился Арнольд.

Мистер Бишопригс поставил на стол коллопы, оказавшиеся фруктовым пудингом; зажег свечи, стоявшие на каминной доске, и повернулся — нос его пылал алым пламенем от только что выпитого грога, — ожидая дальнейших приказаний и томясь по второму бокалу. Анна отказалась сесть. Арнольд велел мистеру Бишопригсу закрыть ставни и принялся за пудинг.

— Один жир по виду и по вкусу, — сказал он, поковыряв пудинг ложкой. — Через пять минут с обедом будет покончено. Чаю хотите?

Анна не хотела и чаю.

— Чем бы нам занять вечер? — заговорил опять Арнольд.

— Чем хотите, — ответила мисс Сильвестр покорно.

— Придумал, — обрадовался Арнольд. — Будем убивать время, как пассажиры на корабле, — он глянул через плечо на мистера Бишопригса и распорядился принести карты.

— Что, что принести? — мистер Бишопригс не поверил своим ушам.

— Карты, — повторил Арнольд.

— Карты? — эхом отозвался мистер Бишопригс. — Карты! Аллегория преисподней, ведь красный и черный цвет отблеск адского огня, в котором горят души грешников. Что хотите делайте, не пойду за картами. Ради вашего спасения — не пойду. Как это вам никто до сих пор не внушил, что карты придуманы дьяволом на погибель человеку.

— Ну, как хотите, — прервал его излияния Арнольд. — Зато мне внушили другое: давать слугам на чай — большая глупость. Вы в этом скоро убедитесь.

— Вы как будто сказали, что имеете склонность к картам? — забеспокоился мистер Бишопригс, что явно обозначилось и в голосе его и в манерах.

— Да, имею такую склонность.

— Я, натурально, давал зарок не играть в карты. Но прикасаться к картам греха большого нет. А впрочем, как говорят у нас в Шотландии: по ком черт плачет, на том он и скачет. Или как у вас в Англии — не захочешь, а поскачешь, коли черт оседлал.

Обосновав таким образом отход от собственных принципов, мистер Бишопригс со спокойной душой удалился за картами. Буфетный ящик в святая святых мистера Бишопригса содержал богатейшее собрание разнообразных предметов, в том числе и колоду карт.

Сунув руку в его бездонные недра и осторожно пошарив там, он нащупал довольно большой комок бумаги, вынул его и узнал письмо, которое подобрал с полу в гостиной часа два назад.

— Хе-хе! Неплохо было бы взглянуть, пока совсем не запамятовал, — пробормотал мистер Бишопригс. — Карты можно с кем другим послать, а то все сам да сам туда-сюда ходишь, как маятник.

Отправив с картами младшего слугу, он запер дверь буфетной и тщательно разгладил на столе найденные листки. Затем подправил фитиль свечи и начал с письма, писанного чернилами, оно занимало три страницы сложенного вдвое листа.

В письме говорилось:

«Уиндигейтс-хаус, 12 августа 1868 г.

Джеффри Деламейн, я питала надежду, что вы приедете повидать меня из дома брата. Я ждала вас, но ожидание мое оказалось тщетно. Ваше обращение со мной жестоко. Я более не намерена его сносить. Опомнитесь! В своих собственных интересах опомнитесь, — не доводите до отчаяния несчастную женщину, доверившуюся вам. Вы обещали жениться на мне, поклялись всем, что у вас есть святого. Я требую исполнения клятвы. Я должна стать вашей женой, да я, в сущности, и есть ваша жена — перед богом и людьми. Леди Ланди устраивает четырнадцатого прием в парке. Я знаю, вы приглашены. И надеюсь, что вы примете ее приглашение. Если вы не приедете, я не ручаюсь за последствия. Сердце мое истерзано. Мне больше не вынести промедления. Джеффри, вспомни прошлое! Будь верен любящей тебя жене, будь справедлив к ней.

Анна Сильвестр»

Мистер Бишопригс призадумался. В его уме сложилось пока что простое мнение о прочитанном. «От леди к джентльмену. Писано сгоряча». Он пробежал глазами второе послание: на четвертой странице сложенных листков. Прибавил с усмешечкой:

— От джентльмена к леди. Это попрохладнее. Так уж повелось в свете, сэры! Повелось со времен Адама!

Второе письмо состояло из нескольких строк:

«Дорогая Анна, срочно уезжаю в Лондон к отцу. Пришла теле! грамма, что он совсем плох. Оставайся на месте, я тебе напишу. По J дателю сего можешь доверять. Всей душой клянусь исполнить o6cJ щание. Твой любящий, вскорости, муж.

Джеффри Деламейн

Уиндигейтс-хаус, авг. 14, 4 часа пополудни.

Страшно спешу, поезд в 4.30».

Вот и все!

«Но кто же эти двое в гостинице? Она, наверное, Сильвестр? А он — Деламейн? — размышлял мистер Бишопригс, медленно складывая письмо по сгибам. — Эге, что бы это значило, сэры, в переводе на человеческий язык?»

Он приготовил еще один бокал грога для прояснения мыслей, сел за стол и, потягивая горячительное питье, принялся обмозговывать ситуацию, вертя письмо в скрюченных подагрой пальцах. Нелегко проследить за петлянием его мыслей, нащупывающих связь между этой парой и письмом, оказавшимся у него в руках. Их ли это письма или письма друзей? Кто может ему ответить?

В первом случае цель этой леди, можно сказать, достигнута, ведь оба они без обиняков назвали себя мужем и женой при нем и при хозяйке. Во втором случае, переписка, брошенная так легкомысленно, может рано или поздно пригодиться, что бы ни сказали простаки. И мистер Бишопригс, приобретший в конторе сэра Патрика деловые ухватки, вынул из ящика чернильницу с пером и накорябал на листке коротенькую приписку, когда и при каких обстоятельствах попали к нему эти листки. «Толково придумано, спрячу-ка я их подальше, глядишь, может, они и сослужат еще мне службу. Хе-хе! Добрый фунт стерлингов никогда еще не мешал таким беднякам, как я!» Придя к этому греющему душу заключению, мистер Бишопригс достал из внутренних закоулков буфета помятую жестяную коробку для мелочи и запер в нее украденную корреспонденцию — пусть дожидается своего часа.

К ночи ненастье усилилось.

Действие в гостиной непрерывно менялось, вот и сейчас в ней разыгрывалась новая сценка.

Кончив обедать, Арнольд велел убрать со стола. Затем придвинул стол к дивану, на котором лежала Анна, взял карты и, призвав на помощь все свое красноречие, стал уговаривать ее сыграть с ним партию, чтобы за этим невинным занятием коротать время, забыв о бушующей за окном грозе. Не имея больше сил пререкаться, Анна нехотя поднялась, села и согласилась попробовать. «Хуже все равно быть не может, — подумала она, беря у Арнольда карты. — Да и хватит уж докучать этому славному юноше своими горестями».

Пожалуй, никогда еще за игорным столом не встречались два таких неумелых партнера. Внимание Анны то и дело отключалось, а Арнольд, без сомнения, был самым плохим карточным игроком во всей Европе.

Анна перевернула козыря — девятку бубен. Арнольд посмотрел в свои карты и объявил игру. Анна отказалась поменять карты. Затем Арнольд объявил с обычным своим добродушием, что он проигрывает, и сделал первый ход козырной королевой! Анна взяла ее королем, забыв его объявить, и пошла козырной десяткой.

Арнольд неожиданно обнаружил у себя на руках восьмерку бубен.

— Какая жалость! — воскликнул он, бросая восьмерку на десятку. — А ведь вы забыли объявить короля. Объявляю за вас. Два, нет, три в вашу пользу. Разве с моей картой можно было что-нибудь сделать? У меня нет больше ни одного козыря. Ваша очередь играть.

Анна взглянула на свои карты. В этот миг за окном ярко вспыхнула молния, озарив комнату сквозь неплотно закрытые ставни; гром грохнул прямо над крышей, и дом содрогнулся до основания Во втором этаже пронзительно вскрикнула испуганная женщина, залаяла собака. Нервы Анны не выдержали. Она бросила на стол карты и вскочила на ноги.

— Не могу играть, — вырвалось у нее. — Простите меня, но это выше моих сил. Голова моя как в огне, сердце сейчас разорвется.

Она опять принялась ходить по комнате. Гроза усугубила нервное напряжение, и тревога, вызванная ложностью их положения сменилась отчаянным, нестерпимым страхом. Ничто не может оправдать риск, которому они подвергают не только себя. Они обедали вместе как замужняя пара, и вот теперь вместе коротают вечер, закрывшись в одном номере как муж и жена!

— Ах, мистер Бринкуорт! — умоляюще проговорила она. — Подумайте, подумайте ради Бланш, неужели нет никакого выхода?

Арнольд неторопливо собирал рассыпанные карты.

— Опять Бланш? — спросил он с убийственным спокойствием. — Интересно, как она себя чувствует в эту грозу?

Анна чуть не помешалась от этих слов. Она повернулась и бросилась к двери.

— Мне теперь все равно! — крикнула она в беспамятстве. — Нельзя продолжать этот обман. Я этого не допущу. Я сейчас сделаю то, что должна была сделать гораздо раньше. Что бы ни было, я сию минуту пойду скажу хозяйке всю правду.

Она уже открыла дверь и шагнула в коридор, как вдруг остановилась и вздрогнула всем телом. Неужели она не ослышалась и до нее действительно донесся — сквозь шум непогоды — стук колес экипажа за окном гостиницы?

Да! И не она одна услыхала этот звук. Мистер Бишопригс проковылял мимо нее к входной двери. На всю гостиницу разнесся резкий голос хозяйки, от удивления заговорившей на чисто шотландском наречии. Анна захлопнула дверь и повернулась к Арнольду, вставшему со стула в неменьшем изумлении.

— Приезжие! — воскликнула Анна. — В такую пору!

— И в такую погоду! — прибавил Арнольд.

— Может, это Джеффри? — спросила она. На какой-то миг к ней вернулась надежда, что он любит ее и вернулся с дороги.

— Это не Джеффри, — покачал головой Арнольд, — кто угодно, только не Джеффри.

В комнату неожиданно ворвалась хозяйка, еще более костлявая, чем всегда, ленты чепца ее развевались, глаза чуть не вылезли на лоб.

— Ах, мистрис, — обратилась она к Анне. — Кто бы вы думали приехал? В такую грозу! Из Уиндигейтса! И спрашивает вас.

Анна как онемела.

— Кто это? — вмешался Арнольд.

— Кто? — переспросила хозяйка. — Кто как не эта душенька, красавица, молодая леди, мисс Бланш.

Вопль ужаса вырвался из груди несчастной Анны. Миссис Инчбэр отнесла его на счет молнии, вспыхнувшей как раз в этот миг.

— Ах, мистрис! Вот мисс Бланш не станет кричать от какой-то молнии. Да вот и она сама, наша милочка! — с этим восторженным восклицанием хозяйка почтительно рванулась в коридор навстречу нежданной гостье.

И тут же послышался голос Бланш, зовущей Анну.

Анна схватила Арнольда за руку.

— Прячьтесь скорее! — прошептала она, в один миг очутилась у камина и задула обе свечи.

За окном опять сверкнула молния, и свет ее выхватил из темноты фигуру Бланш, замершую в дверях гостиной.

Глава тринадцатая БЛАНШ

Миссис Инчбэр первая опомнилась и начала действовать. Велела принести огня и сурово отчитать горничную, принесшую свечи, — бездельники, забыли закрыть входную дверь.

— Лентяи безмозглые! — кричала хозяйка. — Стыдно сказать, ветер задул свечи в номере!

Горничная ответила, что дверь закрыть не забыли, и это была сущая правда. Быть бы скандалу, да вниманием миссис Инчбэр завладела Бланш. Зажгли свечи, и хозяйка глазам своим не поверила. Бланш, промокшая до нитки, крепко обнимает ее постоялицу. Миссис Инчбэр засуетилась — как и во что переодеть юную леди, тем временем Анна успела убедиться, что Арнольда в комнате не было.

А Бланш глядела на свои юбки, с которых так и лило.

— Боже мой! Да я мокрая хоть выжимай. И ты-то, Анни, промокла из-за меня. Дай мне переодеться во что-нибудь. У тебя ничего нет? Миссис Инчбэр, что говорит вам житейский опыт? Как мне теперь быть? Лечь спать, пока сохнет платье? Или позаимствовать что-нибудь из вашего гардероба, хотя вы меня на голову выше, да и в плечах, пожалуй, пошире.

Миссис Инчбэр чуть не бегом бросилась к себе — для юной леди не жалко самого лучшего платья из своего гардероба. Не успела за ней захлопнуться дверь, Бланш в свою очередь оглядела комнату. Любви дань отдана, теперь заявило о себе любопытство.

— Кто это мелькнул мимо меня в темноте? — прошептала она. — Это твой муж, да? Я умираю, хочу познакомиться с ним. И еще знаешь что? Как тебя будут звать в замужестве?

— Подожди немного, — холодно остановила ее Анна. — Я пока не могу ничего сказать.

— Ты больна?

— Немного расходились нервы.

— Может, у тебя был неприятный разговор с дядюшкой? Ты ведь виделась с ним?

— Да.

— Он передал от меня весточку?

— Конечно, передал! Но ты же обещала ему никуда не ездить. Почему, во имя неба, ты его ослушалась?

— Если бы ты хоть вполовину любила меня, как я тебя люблю, — укорила Бланш подругу, — ты бы не спрашивала об этом. Я изо всех сил старалась сдержать данное дядюшке слово. Но не смогла. Все было хорошо, пока дядюшка наводил порядок, леди Ланди кипела от злости, лаяли собаки, и хлопали двери. Вся эта суматоха отвлекала меня, и я держалась. Но дядюшка с гостями уехал, наступили ужасные, серые, глухие сумерки, потом полил дождь. И я не смогла этого вынести. Дом без тебя — как могила. Если бы хоть Арнольд был рядом, я бы с собой совладала. Но я была совсем, совсем одна. Подумай! Ни души рядом, не с кем словом перемолвиться. Конечно, с тобой что-то случилось. Каких только страхов я не вообразила себе. Я пошла к тебе, увидела твои вещи. Это была последняя капля. Я бросилась вниз по лестнице. Буквально летела. Ноги сами несли меня, повинуясь порыву, сопротивляться которому выше человеческих сил. Я ничего не могла поделать. Всякий здравомыслящий человек поймет меня. Я добежала до конюшни, нашла Джейкоба. И все это во власти порыва! Я сказала ему — запряги, пожалуйста, пони. Я должна ехать, дождь не имеет значения, ты поедешь со мной. Сказала на одном дыхании, повинуясь порыву! Джейкоб просто ангел во плоти. «Все будет сделано, мисс», — сказал он. Я абсолютно уверена, Джейкоб умрет за меня, если понадобится. Он сейчас пьет горячий грог, чтобы не простудиться, я ему строго наказала. Он вывел пони с коляской ровно через две минуты. Леди Ланди в спальне лежала у себя в бесчувствии, вот до чего доводит злоупотребление нюхательной солью. Я ее ненавижу. Дождь полил сильнее. Я дождя не боюсь. Джейкоб тоже не боится. Пони тоже. Они оба заразились от меня порывом. Гроза началась позже, но тогда уже до Крейг-Ферни было ближе, чем до Уиндигейтса. К тому же в Крейг-Ферни была ты. Над пустошью молнии так и реяли. Грохотал гром. Если бы запрягли лошадь, она бы наверняка испугалась. А пони хоть бы что, тряхнет маленькой головкой и бежит дальше. Ему пива подольют в пойло. Я строго-настрого наказала. Он отдохнет немного, мы возьмем фонарь, пойдем в конюшню и поцелуем его. И вот, миленькая моя Анни, я перед тобой, вся мокрая, но это не важно, и сгораю от любопытства поскорее все узнать о тебе. Это самое главное. И пока я все не узнаю, я спать сегодня не лягу

С этими словами она взяла Анну за плечи и повернула ее к свету, падающему от свечей.

— Я так и знала! — воскликнула она изменившимся тоном, увидев лицо подруги. — Ты никогда не утаила бы от меня самого важного события своей жизни, ты никогда не написала бы мне такого холодного письма, какое оставила у себя в комнате, если все было бы хорошо. Я тогда сразу это поняла. А сейчас еще убедилась. Почему твой муж заставил тебя так скоропалительно покинуть Уиндигейтс? Почему он сейчас выскользнул в темноте из комнаты, как будто он боится встречи со мной? Анни! Анни! Что с тобой случилось? Почему ты так холодно встретила меня?

В эту тяжкую минуту в дверях появилась миссис Инчбэр, неся свое самое лучшее платье. Анна первый раз обрадовалась ее приходу. Взяв свечи, она поспешила в спальню.

— Сначала переоденься, сними мокрые юбки, — позвала она Бланш. — Тогда и поговорим.

Дверь в спальню затворилась, и в тот же миг в номер опять забарабанили. Махнув миссис Инчбэр, чтобы та продолжала облачать Бланш в сухое, Анна быстро вышла в гостиную и притворила за собой дверь. К своему великому облегчению она увидела перед собой выразительную физиономию мистера Бишопригса.

— Что вы хотите? — спросила Анна.

Зрячий глаз мистера Бишопригса подмигнул, давая Анне понять, что у него конфиденциальное поручение. Мистер Бишопригс помахал ручкой, мистер Бишопригс дышал на нее винными парами. Потом вынул из кармана листок бумаги, на котором было что-то написано.

— Вы знаете, от кого, — хихикая, проговорил он. — Любовное письмецо от муженька. Хе-хе! Ужасный шалунишка ваш муженек! Знаю, знаю, кто у вас в спальне, шуры-муры до вас с ней крутил! Я все вижу, во все вникаю, меня не проведешь. И мистер Бишопригс был когда-то семи пядей во лбу, но, конечно, что было, то прошло и быльем поросло. Хе-хе! Он в целости и сохранности, ваш шалунишка. Папаша Бишопригс позаботился о его удобстве. Я вам вместо отца родного. Человек слаб, нуждается в снисхождении. Но на мистера Бишопригса можно положиться как на каменную стену.

Пока крейг-фернийский философ распускал павлиньи перья, Анна читала наспех набросанные строчки, подписанные рукой Арнольда. Вот что он писал:

«Я в курительной. Решайте сами, открыть ли Бланш, что я здесь. Я не верю, что она будет ревновать. Если бы я знал, как объяснить мое присутствие в гостинице, не выдавая тайны, которую вы с Джеффри доверили мне, я бы сейчас же ей объявился, все-таки трудно обманывать. Но я боюсь усугубить ваше положение. Прежде всего думайте о себе. Если велите мне ждать через подателя письма, я пойму, что выбора нет. И останусь здесь, пока вы не пошлете за мной».

Анна оторвала взгляд от письма:

— Передайте ему, пусть ждет. Я скажу позднее, что делать.

— И посылаю тысячу объятий и поцелуев! — закончил мистер Бишопригс послание необходимым по его мнению довеском. — Хе- хе, все ясно как божий день человеку с моим знанием жизни. Лучшего посредника, чем ваш покорный слуга Сэмуел Бишопригс, днем с огнем не сыщешь.

С этими словами мистер Бишопригс приставил палец к пылающему носу и удалился.

Ни секунды не колеблясь, Анна открыла дверь в спальню с твердым намерением избавить Арнольда от дальнейших жертв и выложить Бланш всю правду.

— Это ты? — спросила Бланш.

Услыхав ее голос, Анна, терзаемая совестью, попятилась назад.

— Сейчас приду, — сказала она и закрыла дверь.

Нет, это невозможно! Что-то в этом простом вопросе, а может, в лице Бланш заставило ее опомниться. И она преодолела себя, хотя признание уже готово было сорваться с ее уст. В эту секунду она с особой остротой ощутила, как тяжела железная цепь обстоятельств, приковавших ее к этому ненавистному, унизительному обману. Может ли она открыть Бланш их с Джеффри секрет? А если не может — как тогда объяснить тайное присутствие Арнольда в гостинице, в одном с ней номере? Оскорбить позорным признанием эту невинную душу, поколебать ее уважение к Арнольду, вызвать в гостинице скандал, куда будут втянуты дорогие ей люди, — вот цена признания, которое она чуть не сделала в минуту какого-то ослепления. Признания, которое состояло всего из двух слов: «Арнольд здесь». Нет, об этом даже нельзя подумать. Как бы горько ни было сейчас, чем бы это ни обернулось в будущем, Бланш ничего не должна знать. И пока она не уйдет, пусть Арнольд остается в своем укрытии.

Анна второй раз открыла дверь и вошла в спальню. Переодевание двигалось медленно, сгоравшая от любопытства Бланш засыпала миссис Инчбэр вопросами. В эту секунду она как раз спрашивала о муже-невидимке подруги.

— Ну, пожалуйста, умоляю вас, — говорила она, — расскажите, какой он.

Способность наблюдать очень редка, но еще реже она сочетается с не менее редким даром — умением описать объект наблюдения. Так что Анна, право же, зря испугалась, что Бланш узнает Арнольда в описании миссис Инчбэр. На всякий случай она постаралась поскорее избавиться от присутствия хозяйки.

— Мы не смеем дольше отрывать вас от ваших обязанностей, — сказала она, — я сама помогу переодеться мисс Ланди.

Наткнувшись на препятствие, любопытство Бланш тут же устремилось в другое русло.

— Я должна хоть что-то узнать о нем, — решительно обратилась она к Анне. — Он застенчив с незнакомыми? Я слышала из-за двери, как ты с ним шепталась. Ты ревнуешь, Анни? Ты боишься, что я обворожу его в этом платье?

Бланш, одетая в лучший наряд миссис Инчбэр — древнее с высокой талией шелковое сооружение бутылочного цвета, спереди подколотое булавками и волочащееся сзади, с накинутой на плечи оранжевой шалью и с полотенцем на голове, накрученным в виде тюрбана, чтобы скорее просохли волосы, являла собой странное, прелестное, фантастическое зрелище.

— Ради всего святого, — рассмеялась она, — не говори своему мужу, что на мне платье миссис Инчбэр! Я хочу показаться ему в этом виде без предупреждения. Ничего больше не желаю на свете! Ах, если бы Арнольд мог увидеть меня сейчас, — прибавила она, вздохнув. И вдруг заметила в зеркале лицо Анны. — Что с тобой, Анни? — спросила она испуганно.

Продолжать эту муку было бессмысленно. Надо найти способ разом покончить со всеми расспросами. Но обманывать любимую сестру, глядя ей в лицо, выше ее сил. «Надо ей написать! — мелькнуло в мыслях у Анны. — Язык не повернется лгать, да еще когда Арнольд в двух шагах». И тут ее осенило. Анна открыла дверь и вернулась в гостиную.

— Ты опять куда-то ушла! — воскликнула Бланш. — Во всем этом есть что-то странное! Я не могу и не хочу больше мириться с твоим молчанием, Анна. Это несправедливо, это жестоко лишать меня своего доверия. Ведь мы с тобой жили всю жизнь как родные сестры.

Анна горько вздохнула и поцеловала Бланш в лоб.

— Ты будешь знать все, что я могу, что смею тебе сказать, — произнесла она мягко. — Не упрекай меня. Мне очень больно слышать твои упреки.

Она подошла к маленькому столику и вернулась с конвертом в руке.

— Прочитай это, — сказала она, протянув конверт Бланш.

Бланш увидела адрес и свое имя, написанное рукой Анны.

— Что это? — спросила она.

— Как только сэр Патрик ушел, я села и написала тебе письмо, — ответила Анна. — Ты получила бы его завтра утром. Я знаю, как ты волнуешься, и хотела предупредить какой-нибудь опрометчивый шаг с твоей стороны. Мне очень трудно сейчас говорить. В этом письме все, что я могла бы сказать. Умоляю тебя, прочитай письмо.

Бланш не шевельнулась, держа в руке запечатанный конверт.

— Письмо от тебя ко мне! Зачем же мне читать его! Ведь мы с тобой совсем одни в этой комнате. Это хуже, чем холодность, Анна! Как будто мы поссорились. Почему тебе трудно говорить со мной?

Анна опустила глаза, указав жестом на конверт. Бланш сломала печать.

Она быстро пробежала первые строки и, забыв обо всем, углубилась в письмо.

«Дорогая сестра моя, ты вправе ожидать от меня откровенного признания за всю ту тревогу и огорчения, которые я причинила тебе. Бланш, родная, не думай, что я изменила нашей любви, что сердце мое охладело к тебе. Помни одно — я очень несчастна, но положение обязывает меня молчать. Даже тебе я ничего не могу сказать, бесценному моему другу и единственному близкому на земле существу. Возможно, придет день, когда я смогу рассказать тебе все. Какое это было бы счастье! Какая тяжесть спала бы с моей души! А пока я вынуждена молчать. Пока мы должны жить врозь. Я часто вспоминаю детство, ушедшее безвозвратно. Помню, я обещала твоей матушке в последние минуты ее земной жизни, что всегда буду для тебя старшей сестрой. Твоей матушке, которая была моим ангелом-хранителем. Воспоминания вдруг нахлынули на меня, и сердце у меня зашлось. Но пока, родная Бланш, ничего, ничего поделать нельзя. Я буду часто писать тебе, буду думать о тебе день и ночь, пока не наступит счастливый миг, когда мы соединимся. Бог да поможет мне и благословит тебя, сестра».

Бланш молча подошла к дивану, на котором сидела Анна, и секунду смотрела на нее. Потом села рядом и опустила руку ей на плечо. Тихо, печально спрятала она письмо у себя на груди, взяла руку Анны и поцеловала.

— Ты ответила на все вопросы, милая сестра. Я подожду, когда настанет этот счастливый миг.

Слова эти были сказаны просто, ласково, со всей щедростью, на какую способна любящая душа. Слезы хлынули из глаз Анны.

Дождь за окнами шел, но грозы уже не было.

Бланш встала с дивана и, подойдя к окну, открыла ставни. Глянув в окно, она сейчас же вернулась к Анне.

— Я вижу вдали огни. По пустоши от Уиндигейтса сюда едет карета. Это, наверное, за мной. Иди в спальню. Чего доброго, сама леди Ланди сюда пожалует.

Анна и Бланш как бы поменялись ролями. Анна вдруг почувствовала себя младшей сестрой; она встала и послушно пошла в спальню.

Оставшись одна, Бланш достала письмо и в ожидании кареты прочитала его второй раз.

А прочитав, еще укрепилась в решении, которое созрело в ней, пока она сидела рядом с плачущей Анной.

Решение это привело к последствиям, которые трудно было предвидеть. Сэр Патрик был единственный человек, на чей опыт и благоразумие она могла рассчитывать. И Бланш решила открыться ему во всем с одной только целью — во что бы то ни стало помочь Анне. «Сначала, конечно, — думала Бланш, — вымолю у него прощение. А потом расскажу про Анну. И посмотрим, как отнесется к ней дядюшка, так же, как я, или как леди Ланди».

Карета скоро остановилась у дверей гостиницы, и миссис Инчбэр ввела в гостиную, — нет, не леди Ланди, а ее горничную.

Горничная коротко рассказала о событиях в Уиндигейтсе. Леди Ланди верно истолковала внезапный отъезд Бланш в коляске, запряженной пони, и тут же приказала заложить карету с непоколебимым намерением самой ехать в гостиницу. Но переполох и треволнения дня оказались непосильны для ее нервов. У нее разыгралось головокружение, которое всегда мучило ее после душевных потрясений; и как ей ни хотелось ехать самой — по многим причинам, — ей пришлось в отсутствие сэра Патрика поручить погоню за Бланш своей горничной, чей возраст, а также здравый смысл обещали успех предприятию. Горничная, в рассуждении грозы, благоразумно захватила с собой короб с сухим платьем. Вручив короб Бланш, она почтительно сообщила, что леди Ланди уполномочила ее, если возникнет необходимость, ехать в охотничью хижину за самим сэром Патриком. Сказав это, она предоставила юной леди самой решать, возвращаться ли домой в присланной карете или остаться в гостинице. Взяв у горничной короб, Бланш пошла в спальню переодеваться.

— Придется ехать домой, — сказала она Анне. — Меня ждет Хороший нагоняй. Но я уже к этому привыкла. И это меня не волнует. Меня волнуешь ты. Могу ли я быть уверена хоть в одном — что ты пока останешься в этой гостинице?

Самое плохое, что может случиться, уже случилось. Уехать из гостиницы — ничего не выгадаешь, а потеряешь все — ведь Джеффри обещал сюда писать. И Анна ответила, что останется пока здесь.

— Ты обещаешь мне писать?

— Да.

— Могу ли я чем-нибудь тебе помочь?

— Нет, родная.

— А вдруг моя помощь все-таки понадобится? Если захочешь увидеть меня, приходи в Уиндигейтс во время второго завтрака, иди через кусты прямо в библиотеку. Ты ведь знаешь, там в это время никого нет. Пожалуйста, не качай головой. Неизвестно, как все обернется. Я буду каждый день ждать тебя там десять минут, это решено. И конечно, пиши мне. Я ухожу, подумай, все ли мы обсудили на будущее?

Эти слова оказали на Анну живительное действие, она обняла Бланш и крепко прижала к себе.

— Будешь ли ты всегда так же добра ко мне? — вырвалось у нее из груди. — Неужели правда может прийти время, когда ты разлюбишь меня?

Она поцелуем помешала Бланш ответить, тихонько толкнула ее к двери и прибавила:

— Мы были так счастливы с тобой в прошлые годы, ушедшие безвозвратно. Возблагодарим бога за них. Остальное не так важно.

Открыв дверь в гостиную, Анна позвала горничную:

— Мисс Ланди ждет вас.

Молча пожав Анне руку, Бланш ушла.

Анна оставалась в спальне, пока слышались звуки удаляющейся кареты. Скоро цоканье копыт и стук колес слились с тишиной. Анна еще секунду помедлила, затем, собравшись с духом, быстро вышла в гостиную и дернула шнур колокольчика.

— Я сойду с ума одна, — прошептала Анна.

Даже мистер Бишопригс, войдя в комнату и увидев ее лицо, понял, что сейчас его разглагольствования неуместны.

— Я хочу поговорить с ним. Пусть немедленно идет сюда.

Мистер Бишопригс молча кивнул и заковылял из гостиной.

Вошел Арнольд.

— Бланш уехала? — были первые его слова.

— Уехала. Вам нечего опасаться. Она не будет подозревать вас. Я ничего ей не сказала. Не спрашивайте почему.

— Я и не собираюсь спрашивать.

— Сердитесь на меня, если вам хочется!

— Я не сержусь.

Арнольда как подменили. Он тихонько сел к столу, подпер рукой голову, облокотившись на стол, и так сидел молча. Анну поразил его вид. Она подошла и взглянула на него с любопытством. Что бы ни говорили о женской душе, женщина всегда ощутит в мужчине малейшую перемену настроения, даже неожиданную, конечно, если мужчина чем-то привлекает ее. Этого одной чувствительностью не объяснишь. Я бы отнес эту способность на счет благороднейшего свойства — готовности к самоотречению. Способность эта — величайшая и, к чести женщины сказать, нередкая добродетель среди представительниц ее пола. Лицо Анны смягчилось; теперь оно выражало только глубокую печаль и опять пленяло нежным, чисто женским очарованием. Врожденная чуткость подсказала ей, что Арнольд нуждается в утешении. Она тихонько притронулась к его плечу.

— Вам было очень трудно, мистер Бринкуорт, — сказала она. — Во всем виновата я одна. Простите меня, если можете. Мне так вас жаль. Если бы я могла хоть чем-то утешить вас.

— Благодарю вас, мисс Сильвестр. Действительно, нелегко было прятаться от Бланш, как будто я ее боюсь. Я сидел там и все думал, думал, может, первый раз в жизни. Ладно, давайте больше не будем об этом. Все уже позади. Что я могу сейчас для вас сделать?

— Как вы думаете провести ночь?

— Как и собирался. Я обещал Джеффри заботиться о вас, оградить от всех неприятностей в его отсутствие. Так что эту ночь я проведу на диване в гостиной. Надеюсь, в следующий раз мы увидимся в более счастливое для вас время. Утром я постараюсь уйти, пока вы еще спите. Я всегда буду с радостью вспоминать, что был хоть немного полезен вам.

Анна протянула на прощание руку. Что сделано, то сделано, ничего не переменишь. Время протеста, увещеваний, предупреждений прошло.

— Вы оказали услугу женщине, которая умеет быть благодарной. Может прийти день, мистер Бринкуорт, когда я докажу вам это.

— Пусть уж лучше он не приходит, мисс Сильвестр. До свидания и будьте счастливы.

Анна ушла в спальню. Арнольд запер дверь на ключ и растянулся на диване. Сон быстро одолел его.

Утро было солнечное, после дождя дышалось легко.

Когда Анна вышла из спальни, Арнольда уже не было. В гостинице его отъезд не вызвал никаких толков: Арнольд сказал, что его призывает в Лондон безотлагательное дело. Мистер Бишопригс получил щедрые чаевые. Миссис Инчбэр была уведомлена, что номер останется за ним еще, по крайней мере, неделю.

Все как будто вернулось на круги своя. Арнольд ехал к себе в поместье. Бланш, живая и невредимая, воротилась в Уиндигейтс. У Анны была крыша над головой, по крайней мере, на эту неделю.

Джеффри спешил в Лондон, — там, в доме его отца, жизнь вступила в единоборство со смертью. Любой исход не лишал Анну надежды. Если лорд Холчестер одолеет болезнь, Джеффри вернется в Уиндигейтс и, как было решено, вступит с ней в тайный брак. Если милорд покинет юдоль сию, Джеффри волен будет вызвать ее в Лондон и жениться на ней открыто. Но можно ли верить Джеффри — в этом она сомневалась.

Анна вышла погулять на площадку перед гостиницей. Дул прохладный утренний ветерок. По небу величаво плыли огромные пухлые облака, то открывая, то заслоняя солнце, золотистые блики и лиловые тени бежали, сменяя друг друга, по бурому пространству вересковой пустоши — точь-в-точь надежда и отчаяние в душе Анны, вопрошавшей у судьбы, что та уготовила ей.

Тщетно взывать к тому, что за семью печатями, — Анна повернулась и пошла в гостиницу.

Проходя сени, она взглянула на часы. Уже полчаса, как поезд из Пертшира прибыл в Лондон. Джеффри с братом подъезжали сейчас к дому лорда Холчестера.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ. ЛОНДОН

Глава четырнадцатая ДЖЕФФРИ ПИШЕТ ПИСЬМО

Встречать мистера Джулиуса Деламейна, приехавшего из Шотландии, вышла челядь лорда Холчестера во главе с дворецким. Появление двух братьев застало обитателей дома врасплох. Расспрашивал дворецкого Джулиус, Джеффри стоял рядом, в роли бессловесного статиста.

— Отец жив?

— Его светлость, счастлив сообщить, удивил докторов. Прошлую ночь он чудесным образом почувствовал улучшение. Если и дальше так пойдет, то через двое суток можно будет с уверенностью говорить о выздоровлении.

— Что с ним было?

— Паралич. Когда ее светлость, ваша матушка, послала вам телеграмму, врачи потеряли всякую надежду.

— Матушка дома?

— Ее светлость дома для вас, сэр.

Дворецкий сделал особое ударение на слове «вас». Джулиус повернулся к брату: непредвиденное осложнение — ведь Джеффри категорически запрещено переступать порог отцовского дома. Нарушение запрета могло оправдать только безнадежное состояние лорда Холчестера. Но теперь запрет опять возымел силу. Привратники, обязанные следить за его исполнением под страхом увольнения, перевели взгляд с мистера Джеффри на дворецкого. Дворецкий перевел взгляд с мистера Джеффри на мистера Джулиуса. Джулиус взглянул на брата. Наступило неловкое молчание. Как будто в дом забежал дикий зверь, которого надо выгнать, а как это сделать без риска для жизни, никому не известно.

Но тут Джеффри заговорил, и дело само собой решилось.

— Откройте кто-нибудь дверь, — велел он слугам, — и я исчезну.

— Подожди, — остановил его брат. — Матушка расстроится, узнав, что ты был здесь и она не повидала тебя. Обстоятельства не совсем обычны, Джеффри. Пойдем со мной наверх. За последствия буду отвечать я.

— Упаси меня бог от последствий, — ответил Джеффри. — Откройте дверь.

— Тогда подожди здесь, — продолжал Джулиус. — Я узнаю, как дела, и сейчас же вернусь.

— Пошли записку в гостиницу Нейгла. Там я у себя дома, не то, что здесь.

В холл вдруг выскочил крошечный терьер. Увидев чужих, собака яростно затявкала. Доктора предписали в доме полный покой, и слуги бросились ловить собачонку, подняв еще больший шум. Джеффри и с этим затруднением справился молодецки. Собачка кинулась ему под ноги, и он со всего размаху пнул ее своим тяжелым ботинком. Собачка упала, жалобно заскулив.

— Любимица ее светлости! — воскликнул дворецкий. — Вы сломали ей ребра, сэр!

— Ты хочешь сказать, заткнул ей глотку! Черт бы побрал ее ребра! — он повернулся к брату: — Вот и решение вопроса, — пошутил он. — Сам видишь, лучше перенести встречу с маменькой на другое время. Ладно, ладно, Джулиус. Ты знаешь, где меня найти. Приезжай пообедаем. У Нейгла такие бифштексы — сразу почувствуешь себя мужчиной.

Джеффри двинулся к двери. Ражие привратники глядели на младшего сына его светлости с непритворным уважением. Они видели его выступления на ежегодном фестивале христианской ассоциации боксеров; он мог бы сделать отбивную из любого верзилы в этом холле за три минуты. Привратник, отворивший дверь, поклонился ему. Внимание прислуги было занято исключительно Джеффри. Джулиус проследовал наверх к матери, не удостоившись ни единого взгляда.

Стояла середина августа. Улицы были пустынны. Восточный ветер, сильнейший из всех ветров, дующих в Лондоне, обжигал горячим дыханием редких прохожих. Даже Джеффри, сидевший в кебе, ощущал его действие. Он снял шляпу, расстегнул жилет и раскурил свою неизменную трубку. Время от времени он вынимал ее изо рта, и тогда слышалось глухое сквозь зубы рычание. Только ли горячий восточный ветер исторгал из него этот выражавший недовольство рык? А может, его грызло тайное беспокойство, усугублявшее прочие неприятности этого дня? Да, его грызло беспокойство. И причиной его была Анна.

Как теперь быть с этой злосчастной женщиной, ожидавшей его в затерянной шотландской деревушке?

Писать сейчас? Иль не писать? — вот чего Джеффри никак не мог решить.

Кому адресовать письмо, он знал. Анна сказала тогда, что в случае необходимости назовет себя миссис Сильвестр. Стало быть, посланное на это имя письмо до нее дойдет, не вызвав никаких толков. Но его, как всегда, затруднял выбор: сейчас написать письмо с сообщением, что состояние отца станет ясно через два дня. Или разумнее подождать эти два дня и тогда уж писать. Поломав над этим голову под цокот копыт, Джеффри заключил, что лучше не ждать того часа, когда хочешь не хочешь придется что-то решать, а написать сейчас же, пока нет никакой ясности.

Приехав в гостиницу, Джеффри тотчас сел сочинять письмо. Сочинил, прочитал и разорвал его на клочки. Подумал, опять написал, опять усомнился и это письмо разорвал. Встал из-за стола и в непечатных выражениях признался, что не может, ну никак не может решить, что разумнее — писать сейчас или подождать два дня.

Мучаясь от этой раздвоенности чувств, Джеффри прислушался, что говорят ему здоровые физические инстинкты. «От всего этого мозги враскорячку, — сказал себе Джеффри. — Надо, видно, пойти в баню».

Баня была верхом современной гигиенической техники. Она представляла собой анфиладу комнат, отведенных всевозможным процедурам. Он парился, нежился в ванне, принимал горячие припарки. Он стоял под душем, подставляя голову под ледяной водопад. Он лежал на спине, лежал на животе; его почтительно мяли и колотили с головы до ног костяшками пальцев опытные массажисты. Он вышел после всего этого розовый, гладкий, блестящий и красивый. Вернулся в гостиницу и снова взялся писать. Но увы! Мучительные сомнения хлынули на него с новой силой, чудодейственная баня оказалась бессильной! И виной всему была Анна Сильвестр. «Эта чертова баба погубит меня! — сказал он себе. — Пойду помахаю гантелями».

Поиски самоновейшего средства, стимулирующего малоподвижные мозги, привели его в гимнастический зал, содержавшийся профессиональным тренером, который имел честь готовить Джеффри к гимнастическим состязаниям.

— Отдельный номер и гантели! — рявкнул Джеффри. — Самые что ни на есть тяжелые.

Скинув верхнее платье, он принялся за работу. Держа в каждой руке по гантеле, он выбрасывал их вверх и вниз, вперед и назад, совершая руками все мыслимые и немыслимые движения, пока бицепсы на руках не вздулись до такой степени, что, казалось, вот-вот лопнет обтягивающая их блестящая кожа. Мало-помалу забурлили в нем животные соки. Мощная нагрузка на мышцы оказала на гиганта пьянящее действие. И он весело выругался, помянув гром и молнию, смерть и кровь в ответ на похвалы тренера и его сына.

— Перо, чернила и бумагу! — громогласно потребовал он, почувствовав, что гантели падают из его рук. — У меня созрело решение. Вот сейчас сяду, напишу и кончено дело.

И он тут же принялся писать. Быстро набросал несколько строчек, еще минута, и письмо отправится на почтамт. Но в ту же самую минуту сомнение вновь пронзило его. Он развернул письмо, перечитал и разорвал на клочки.

— Я просто схожу сума! — возопил Джеффри, вперив яростный взгляд огромных синих глаз в тренера. — Гром и молния! Кровь и смерть! Пошлите за Кроучем!

Кроуч, известный всем почитателям английской мужской доблести, был удалившийся на покой призовой боец. Он явился с третьим и последним средством для просветления мозгов, известным Джеффри, — с парой боксерских перчаток в ковровой сумке.

Джентльмен и боксер надели перчатки и встали друг против друга в классической боксерской позе защиты.

— И никаких поблажек! — рявкнул Джеффри. — Держись, парень, как будто ты опять на ринге и во что бы то ни стало должен выиграть бой.

Никто лучше Кроуча, великого и ужасного, не знал, что значит настоящий бой на ринге и какой можно нанести страшный удар даже этим безобидным на вид оружием — тугими, набитыми хлопчатой бумагой перчатками. Он притворился, всего только притворился, что уступил просьбе своего патрона. И Джеффри вознаградил его за вежливую уступку ударом, который свалил беднягу с ног. Великий и ужасный поднялся с пола как ни в чем не бывало.

— Хороший удар, сэр! — воскликнул он. — Теперь бейте другой рукой.

У Джеффри не было такого самообладания. Призвав вечную погибель на многажды битую голову Кроуча, он обещал лишить его своей помощи и покровительства, если боксер не обрушит на него град своих прославленных ударов. Победитель сотни боев содрогнулся.

— У меня семья, сэр, о которой надо заботиться. Но если вы так хотите, вот вам! — и нанес первый удар.

Джеффри рухнул, и дом сотрясся до основания. Но и этот удар не удовлетворил его, в тот же миг он вскочил на ноги.

— Не бей в грудь! — загремел он. — Бей по башке! Гром и молния! Смерть и кровь! Вышиби из меня эту блажь! Бей по башке!

Кроуч послушно ударил по «башке». И парочка начала лупцевать друг друга с такой силой, что от любого другого цивилизованного человека не осталось бы и мокрого места. То слева, то справа падали на чугунный череп Джеффри удары перчаток призового бойца. Страшен был этот тупой равномерный стук. Наконец даже сам Джеффри почувствовал — хватит.

— Спасибо, Кроуч, — в первый раз заговорил он вежливо. — Вполне достаточно. Я опять в полном порядке.

Он помотал головой два-три раза, слуги хорошенько обтерли его, как вытирает наездник взмыленную лошадь после успешного заезда; затем он выпил добрую пинту пива и прекрасное расположение духа, как по волшебству, вернулось к нему.

— Подать перо с чернилами, сэр? — спросил его тренер.

— Ни в коем случае! — отвечал Джеффри. — Эта блажь наконец выскочила у меня из головы. К черту перо с чернилами. Пойду навещу друзей. А вечером в драму.

С этими словами он покинул гимнастический зал в самом прекрасном, покойном и безмятежном настроении. Боксерские перчатки Кроуча оказали на него столь могучее действие, что задремавшая было подлость пробудилась в нем с новой силой. Писать Анне? Только идиот станет писать такой женщине по собственной воле. Ведь не на краю же он пропасти! Подождем, что будет через два дня. А там посмотрим — написать или послать к дьяволу. Благодарение богу и перчаткам Кроуча — у него совсем прояснилось в голове. Теперь, на радостях — обедать к друзьям. А вечером — в театр.

Глава пятнадцатая ДЖЕФФРИ — ПРЕДПОЛАГАЕМЫЙ ЖЕНИХ

Два дня наконец истекли, и братья за это время ни разу не повидались.

Джулиус, остановившись в доме отца, посылал Джеффри в гостиницу короткие записки о его состоянии. Первая записка гласила: «Отцу лучше. Врачи надеются». Вторая записка: «Отцу гораздо лучше. Врачи довольны». Третья была самой подробной: «Через час увижу отца. Врачи обещают выздоровление. Рассчитывай на меня. Если смогу, замолвлю за тебя словечко. Никуда не уезжай, жди меня в вестибюле».

Джеффри прочитал третью записку, и лицо его омрачилось. Опять потребовал ненавистные перо и бумагу. Теперь уже нет сомнений — придется писать Анне письмо. Выздоровление лорда Холчестера отбросило его в то самое положение, в каком он был в Уиндигейтсе до отъезда в Лондон. Надо было любой ценой удержать Анну от отчаянного шага, иначе скандала не миновать. Отец окончательно откажется от него, и все его надежды на будущее рухнут. Он начал писать, и скоро письмо было готово. В нем было всего двадцать слов: «Дорогая Анна, только что узнал, состояние отца не внушает опасения. Оставайся пока в гостинице. Ничего не предпринимай. Скоро напишу еще».

Отправив почтой это содержательное послание, Джеффри раскурил трубку и стал ждать результатов свидания лорда Холчестера с его старшим сыном.

Джулиус с тревогой отметил, что отец очень переменился внешне, но ясность ума и точность суждений к нему вернулись полностью. Не имея сил ответить на рукопожатие сына, не имея сил повернуть головы на подушке без посторонней помощи, он глядел на сына все тем же твердым, проницательным взглядом, в котором светился тот же недюжинный ум. На склоне лет его главным честолюбивым помыслом было видеть старшего сына в палате общин; повинуясь отцу, Джулиус выставил свою кандидатуру в Пертшире. Не пробыл он у постели выздоравливающего отца и двух минут, как тот с былой горячностью заговорил о политике.

— Благодарю, Джулиус, за искреннее сочувствие. Людей моего склада не так-то легко вычеркнуть из списка живых. Взгляни хотя бы на Бруэма и Линдхэрста! Ты, Джулиус, пока не думай о палате лордов. Начнешь с палаты общин. Да, я мечтаю об этом. Каковы твои отношения с избирателями? Расскажи подробно. Не могу ли я чем-нибудь тебе помочь?

— Но, сэр, вы едва оправились от болезни. Может, забудем ненадолго политику?

— Я чувствую себя вполне сносно. И хочу опять уйти с головой в злободневные заботы. А то память что-то слишком расшевелилась. Вытаскивает из прошлого события, о которых лучше забыть.

Его пепельно-серое лицо вдруг исказила судорога. Он пристально поглядел на сына.

— Джулиус! Ты когда-нибудь слыхал о молодой женщине по имени Анна Сильвестр? — неожиданно спросил он.

Джулиус ответил отрицательно. Они с женой обменялись визитными карточками с леди Ланди, принесли извинения, что не могут быть на ее приеме. Но кроме Бланш, никого в Уиндигейтсе не знали.

— Запомни это имя, — продолжал лорд Холчестер. — Анна Сильвестр. Ее родители давно умерли. Я знавал когда-то ее отца. С ее матерью обошлись жестоко. Скверная была история. Я долго думал сегодня о ней, первый раз за много лет. Если Анна Сильвестр жива и принадлежит нашему кругу, ей, возможно, небезызвестна фамилия Деламейн. Помоги ей, Джулиус, если она когда-нибудь обратится к тебе за помощью.

Болезненная судорога опять искривила его лицо. Неужели память сыграла с ним эту злую шутку, перенесла его в тот давний вечер на вилле в Хэмпстеде? И он видел мысленным взором распростертую у своих ног несчастную женщину…

— Так что же выборы? — столь же внезапно вернулся он к настоящему. — Мой ум не привык к праздности. Ему необходимо занятие.

Джулиус точно и кратко описал положение дел. Отец слушал одобрительно, заметив только, что незачем было уезжать от избирателей в самый разгар выборной кампании. Напрасно леди Холчестер вызвала сына в Лондон. Какой толк сидеть возле его кровати, когда Джулиус должен выступать сейчас перед избирателями?

— Это неправильно, Джулиус, — сказал он раздраженно. Неужели ты не понимаешь?

Обещав Джеффри упомянуть о нем на свой страх и риск, Джулиус вдруг увидел возможность заговорить о брате.

— Нет, это правильно, сэр, — возразил он. — Я не мог поступить иначе. Того же мнения и Джеффри. Брат очень волнуется из-за вас. Он сейчас в Лондоне, приехал со мной.

Лорд Холчестер бросил на старшего сына взгляд, в котором смешались ирония и удивление.

— Я же говорил тебе, — возразил он сыну, — что болезнь не повлияла на мой рассудок. Джеффри волнуется из-за меня? Волнение — свойство, присущее цивилизованным людям. Человек, задержавшийся на стадии дикости, не способен волноваться.

— Мой брат не дикарь, сэр.

— Его желудок всегда полон, его тело покрыто одеждой, а не размалевано охрой. По этой мерке брат твой, конечно, существо цивилизованное. Во всем остальном он — дикарь.

— Я понимаю вас, сэр. Но я хотел бы сказать несколько слов в защиту его образа жизни. Он тренирует в себе силу и мужество. А сила и мужество, по-своему, прекрасные свойства, согласитесь.

— Прекрасные — постольку поскольку. А вот поскольку? Осведомись об этом у Джеффри. Попроси его написать без ошибок хоть одно предложение. И увидишь, поможет ли ему в этом его хваленое мужество. Заставь его читать книги, необходимые для получения степени, и он заболеет, несмотря на все свои бицепсы. Ты хочешь, чтобы я увидел твоего брата? Ничто не заставит меня видеть его, пока он полностью не изменит образа жизни, как ты изволил выразиться. Но у меня все-таки осталась надежда. По-моему, спасти его может только одно — влияние умной женщины, обладающей всеми преимуществами рождения и состояния, то есть тем, что может пробудить уважение и в дикаре. Если он хочет вернуть себе право войти в этот дом, пусть сначала вернет себе положение в свете и приведет ко мне жену, которую мы с матерью могли бы принимать у себя и которая могла бы обелить его в наших глазах. Если это произойдет, моя вера в Джеффри возродится. Но пока этого нет, пожалуйста, не поминай даже имени брата в моем доме. Давай лучше вернемся к твоим выборам. Я хочу дать тебе совет. Ты поступишь разумно, если сегодня же вечером уедешь домой. Подними мне повыше подушки, так легче говорить.

Джулиус поднял подушки повыше и опять умолял отца поберечь себя. Но все его слова были бессильны перед волей человека, проложившего путь наверх сквозь хитросплетения политических интриг и достигшего таких высот, о каких мало кто может мечтать. Беспомощный, бледный, только что вырванный из объятий смерти, он лежал, прикованный к своему ложу, и переливал в сына всю ту житейскую и политическую мудрость, которая помогла ему стяжать столько земных наград. Он не забыл ни одной малости, ни одного напутствия, кои могли служить сыну путевой звездой в его странствии по опасным политически тропам, которые сам он прошел так смело и с таким успехом. Разговор длился еще час, пока этот несгибаемый старец, в изнеможении закрыв глаза, не согласился съесть ужин и отдохнуть. Он уже едва шевелил губами, но все-таки не мог не воскликнуть:

— Великая карьера ждет тебя, Джулиус! Я ни о чем так не жалею, как о палате общин.

Обретший наконец свободу, Джулиус тотчас направил стопы свои на половину матери.

— Говорил ли что-нибудь отец о Джеффри? — первое, что спросила мать, когда он вошел к ней.

— Отец дает Джеффри последнюю возможность примирения. Если, конечно, Джеффри воспользуется ей.

Лицо леди Холчестер омрачилось.

— Знаю, — сказала она разочарованно. — Эта последняя возможность — степень бакалавра. Никакой надежды, дорогой. Абсолютно никакой! Ах, если бы он согласился на что-нибудь попроще. Такое, чему я могла бы помочь…

— Вы и можете помочь, — прервал ее Джулиус. — Дорогая матушка! Поверите ли? Последняя возможность для Джеффри — женитьба!

— Ах, Джулиус, что ты говоришь! Какое счастье, даже не верится!

Джулиус слово в слово повторил условие отца. Слушая сына, леди Холчестер помолодела на двадцать лет. Когда он закончил, она позвонила в колокольчик.

— Кто бы ни пришел, — сказала она явившемуся слуге, — меня нет дома.

Леди Холчестер повернулась к сыну, поцеловала его и усадила рядом с собой на софу.

— Джеффри не упустит этой возможности, — сказала она радостно. — Я ручаюсь за это. У меня на примете есть три невесты, и любая придется ему по вкусу. Давай, дорогой мальчик, обсудим каждую и решим, кто из трех больше понравится Джеффри и какая лучше подойдет требованиям отца. Потом ты поедешь в гостиницу к Джеффри, бумаге такое важное дело доверять нельзя.

Мать и сын углубились в составление матримониальных планов и нечаянно посеяли семена, давшие в скором будущем самые ужасные всходы.

Глава шестнадцатая ДЖЕФФРИ — ЛЮБИМЕЦ ПУБЛИКИ

Время перешло за полдень, когда была наконец выбрана невеста для Джеффри и брат его получил длинное наставление, как лучше склонить Джеффри к женитьбе.

— Не уходи от него, пока не получишь согласия, — были последние слова, с которыми леди Холчестер проводила сына в гостиницу Нейгла.

— Если Джеффри не ухватится за мое предложение, — ответил Джулиус, — я соглашусь с отцом, что случай безнадежный. И поступлю, как отец: навсегда вычеркну Джеффри из моей жизни.

Столь сильные выражения были чужды старшему сыну лорда Холчестера. Нелегко было вывести из равновесия этот дисциплинированный и размеренный характер. Не было на свете более разных людей, чем эти два брата. Как ни прискорбно, но истина требует признать, что ближайший родственник «первого весла» Англии превыше всего ставил развитие интеллекта. Этот вырождающийся британец глотал огромное количество книг, но не мог проглотить и полпинты пива. Выучил несколько иностранных языков, но не сумел научиться грести. Усвоил дурную привычку, вывезенную из-за границы, — играл в свободную минуту на музыкальном инструменте, и не мог усвоить чисто английскую добродетель — способность отличить в конюшне хорошую лошадь от плохой. Вообразите — не имел ни бицепсов, ни книжки для записей пари! Как при всем этом он умудрялся жить, одному небу известно. Он во всеуслышание признавал, что не считает лай гончих услаждающей слух музыкой. Он мог поехать в чужие края, узреть непокоренную вершину и равнодушно от нее отвернуться. Такой не полезет тут же покорять ее, британская гордость не взыграет в нем. Подобные типы нередко встречаются среди низшей породы людей, обитающей по ту сторону Ла-Манша. Возблагодарим же Бога, сэры, что английская земля никогда не была и не будет для них благодатной почвой.

Приехав в гостиницу Нейгла и не найдя никого в вестибюле, Джулиус обратился к юной леди за стойкой. Юная леди читала вечерний выпуск газеты с таким увлечением, что ничего не видела и не слышала. Джулиус прошел в кофейный бар.

Официант у себя в углу уткнулся во вторую газету. Три джентльмена за тремя столиками уткнулись в третью, четвертую и пятую. Никто из них, углубившись в чтение, не оборотил головы на вошедшего. Джулиус пытался вернуть к жизни официанта и спросил, где он может найти Джеффри Деламейна. Услыхав знаменитое имя, официант вздрогнул и оторвал взгляд от газеты.

— Вы брат мистера Деламейна, сэр?

— Да.

Три джентльмена за столиками вздрогнули и оторвали взгляд от своих газет. Ореол славы Джеффри бросил отблеск на его брата, мгновенно возвысив его в общественном мнении.

— Вы найдете мистера Джеффри, сэр, — ответил официант, заикаясь от волнения, — в гостинице «Бутыль и затычка» в Патни.

— Я ожидал найти его здесь. У нас назначено свидание в этой гостинице.

— Вы разве не слыхали ужасную новость, сэр? — вытаращил глаза официант.

— Нет.

— Господи, спаси и помилуй! — воскликнул официант и протянул Джулиусу газету.

— Что это такое? — спросил Джулиус.

— Что такое? — переспросил официант осипшим голосом. — Страшное несчастье. Страшнее не помню. Под ударом Великие Фу- лемские состязания. Тинклер скапутился.

Три джентльмена, громко вздохнув, откинулись каждый на спинку стула и хором повторили ужасную новость:

— Тинклер скапутился.

Человек, на глазах которого разыгрывается величайшая национальная трагедия, а он и слыхом не слыхал о ней, должен благоразумно прикусить язык и собственными силами восполнить пробел. Джулиус взял у официанта газету и сел с ней за столик: прежде всего надо выяснить, что такое Тинклер — человек или животное, и во-вторых, что за недуг кроется под словом «скапутился».

Найти сообщение о Тинклере не составило труда. Оно было набрано самым крупным шрифтом, ниже шел комментарий первый, освещающий факт с одной стороны, еще ниже — комментарий второй, освещающий факт с другой стороны. В более поздних выпусках обещались новые факты и новые комментарии. Британские газеты залпом королевского салюта известили о несчастье нацию, завороженно склонившуюся над книжками для пари.

Если отбросить сантименты, факты были просты и немногочисленны. Знаменитый спортивный клуб «Север» обратился к знаменитому клубу «Юг» с предложением устроить спортивные состязания. Программа обычная: бег, прыжки, метание молота, метание крикетных шаров. Состязания завершались бегом на самой длинной и трудной дистанции, какую когда-либо бежали два сильнейших бегуна от «Юга» и «Севера». Сильнейшим от «Юга» и был Тинклер. Тысячи пари были заключены на него. И вдруг — катастрофа, легкие Тинклера не выдержали тренировок, и Тинклер «скапутился». Сладкая мечта о новом рекорде, а еще важнее перспектива крупных проигрышей, — вот чего в один миг лишились миллионы британцев. У «Юга» не было второго такого, как Тинклер. Проверили весь на личный состав английских атлетов; нашелся один человек, который, пожалуй, мог бы заменить Тинклера, но только согласится ли он бежать при сложившихся обстоятельствах. Имя этого человека, к своему ужасу прочитал Джулиус, было Джеффри Деламейн.

Глубокое молчание воцарилось в баре. Джулиус положил газету и огляделся. Официант в углу колдовал над книжкой для пари. Три джентльмена каждый у себя за столиком колдовали над своем книжкой.

— Пожалуйста, уговорите его! — умоляюще произнес официант, увидев, что брат Деламейна встал, собираясь идти.

— Пожалуйста, уговорите его! — как эхо воскликнули джентльмены, увидев, что брат Деламейна взялся за ручку двери.

Джулиус подозвал кеб и велел везти его в гостиницу «Бутыль и затычка», что в Патни. Извозчик, уткнувшись в известную книжку, услыхав адрес, преобразился. Не надо было понукать его. Кеб мчался со всей скоростью, какую можно вообразить.

Чем ближе к гостинице, тем явственнее были заметны признаки великого всенародного возбуждения. С небывалым единодушием уста всех повторяли одно имя: «Тинклер». Сердце всей нации билось в унисон, то замирая, то бешено колотясь — найдется ли замена Тинклеру; заключались новые пари, особенно в кабачках. Перед самой гостиницей зрелище поистине не поддавалось описанию. Даже лондонское отребье присмирело перед лицом национального бедствия, даже уличный торговец, снующий в толпе с орехами и сластями, предлагал свой товар без обычного зубоскальства; и к чести британцев надо сказать, немного нашлось любителей щелкать орешки в этот грозный для нации час. Полиция была на месте, и в больших количествах, являя трогательное, хоть и молчаливое единодушие с толпой. Джулиус, задержанный у входа, назвал свое имя и вызвал бурю оваций. Его брат! О небо, его брат! Толпа окружила его, ему жали руки, его благословляли. И едва не задушили, не вмешайся полицейский, благополучно переправивший его в заповедное место по другую сторону гостиничных дверей. Едва он вступил на первую ступеньку идущей вверх лестницы, на верхней точно лопнула хлопушка. «Раздайсь!» — послышался оттуда чей-то возглас. Сквозь людское месиво, забившее лестницу, сверху протискивался человек без шляпы и во всю глотку орал: «Ура! Ура! Он согласен! Он побежит!» Сотни, тысячи голосов подхватили новость. Вопль восторга прокатился по толпе, ожидавшей снаружи. Обезумевшие от радости газетные репортеры, выскочив из дверей гостиницы, наперегонки ринулись к кебам — кто скорее донесет британцам спасительную весть. Рука хозяина, ведшего Джулиуса по лестнице, дрожала от возбуждения. «Его брат, джентльмены! Его брат!» — то и дело восклицал он. При этих магических словах толпа мгновенно расступалась, образуя узенький коридор. При этих словах дверь совещательной комнаты гостеприимно распахнулась и Джулиус очутился среди самых знаменитых атлетов нации, собравшихся в полком составе. Нужно ли описывать участников этого кворума? Портрет Джеффри подойдет любому из них. Вот они — мужество и мускулатура Англии! Как тут не вспомнить шерсть и бекон Англии — в этом сборище великанов разнообразия было не больше, чем в овечьей отаре. Джулиус огляделся — вокруг двоилась, троилась, множилась одна и та же фигура — тот же костюм, та же сила, то же: здоровье, тот же голос, те же вкусы, привычки, слова, устремления, многократно повторенные во всех углах комнаты. Шум стоял оглушительный, энтузиазм для стороннего наблюдателя вызывал ужас и отвращение. Джеффри вместе со своим креслом был вознесен на стол для всеобщего обозрения. Вокруг него пели, вокруг него плясали, веселились, изрыгали дружеские проклятия. Благодарные великаны со слезами на глазах превозносили его до небес, осыпая словами любви и признательности: «Дорогой дружище! Наш славный, благородный, великолепный, прекрасный Джеффри!» Они обнимали его, хлопали по спине, жали ему руки. Они били кулаками по его бицепсам, тыкали в них пальцами. Обнимали монументальные ноги, которым предстояло бежать в беспримерном состязании. В дальнем конце комнаты, откуда физически невозможно было протиснуться к восседавшему на столе герою, восторг до того накалился, что стал проявляться в демонстрации грубой силы и актах вандализма. Геркулес Первый расчистил локтями место и лег. Геркулес Второй в знак протеста поднял его как штангу. Геркулес Третий взял из камина кочергу и руками сломал ее. Геркулес Четвертый принял вызов и сломал каминные щипцы о свою могучую шею. Казалось, еще миг и Геркулесы начнут сокрушать все подряд, включая и самый дом. Но к счастью, горящий взор Джеффри углядел в толпе брата, и голос его, зычно окликнувший Джулиуса, на миг воцарил тишину, сменившуюся тотчас новым взрывом энтузиазма. Да здравствует его брат! Раз, два, три — и Джулиус уже поднят на плечи. Четыре, пять, шесть — он уже движется по головам к заветному столу. Глядите, глядите! Герой дня схватил его за ворот! Глядите! Он поставил его на стол рядом с собой. Распаренный докрасна триумфатор весело приветствует своего брата — карлика и гордеца — залпом добродушных проклятий.

— Гром и молния, Джулиус! Смерть и кровь! Что-нибудь стряслось?

Отдышавшись, Джулиус первым делом привел в порядок костюм, несколько помятый бесцеремонным обращением поклонников Джеффри. Этот маленький сноб, у которого мышцы были развиты ровно настолько, чтобы снять с полки словарь, а физические упражнения ограничивались единственно игрой на скрипке, нимало не был устрашен оказанным ему, мягко говоря, не очень деликатным приемом. Напротив, он выказал ему откровенное презрение.

— Ты их не испугался? — спросил Джеффри. — Мои парни — народ грубый, но не злой.

— Нисколько не испугался, я только подумал: если английские колледжи и университеты выпускают столько идиотов, долго ли эти колледжи и университеты продержатся?

— Полегче, Джулиус, полегче! Если они услышат, что ты говоришь, они вышвырнут тебя из окна.

— Что еще укрепит мое мнение о них.

Тем временем толпа, видя, но не слыша разговора братьев, начала приходить в волнение, не скажется ли этот разговор на судьбе Фулемского бега. Многоголосый рев воззвал к Джеффри: если что не так, стоит ему только сказать… Успокоив своих почитателей, Джеффри повернулся к брату и благодушно спросил, какого лешего ему здесь надо.

— Я должен кое-что сказать тебе перед возвращением в Шотландию, — ответил Джулиус. — Отец дает тебе последнюю возможность наладить отношения. Если ты ей не воспользуешься, двери его дома, равно как и моего, закроются для тебя навсегда.

Нет ничего более замечательного, чем способность нынешних молодых людей выказать здравый смысл и решимость перед лицом обстоятельств, представляющих угрозу их материальным интересам. Нет, Джеффри не возмутился тоном брата, напротив, он тотчас спустился с пьедестала в прямом и переносном смысле и безропотно подчинился человеку, от которого косвенно зависела его судьба, Точнее сказать, — судьба его кошелька. Через пять минут собрание великанов, получившее заверения, что Фулемскому бегу ничего не грозит, было благополучно распущено; и братья уединились в один из номеров гостиницы.

— Выкладывай, что хочет отец! — потребовал Джеффри, — и если можешь, покороче.

— Дело не займет и пяти минут, — уверил его Джулиус, — я вечером возвращаюсь домой с почтовым поездом, а у меня еще много дел в Лондоне. Отец мне сказал буквально следующее: «Если Джеффри женится, конечно, с моего одобрения, то двери моего дома опять для него откроются». У матушки есть на примете хорошая партия. Рождение, красота, богатство — вот что подносится тебе на тарелочке. Женишься, и ты опять сын лорда Холчестера. Нет — пеняй на себя.

Нельзя сказать, что предложение отца очень обрадовало Джеффри. Вместо ответа он грохнул об стол тяжеленным кулаком и обрушил проклятия на голову некой особы, не назвав, впрочем, ее по имени.

— Мне нет дела до твоих постыдных связей, — продолжал Джулиус. — Я только передал тебе условие отца, а там уж решай — согласиться на это условие или нет. Партия, которую матушка нашла тебе, — это миссис Гленарм, урожденная Ньюэнден, потомок одной из старейших английских фамилий. Молодая, бездетная вдова, ее покойный муж был крупный фабрикант. В миссис Гленарм соединились родовитость с богатством. Ее чистый доход — десять тысяч фунтов в год. Если на твое счастье она не откажет тебе, отец согласен увеличить ваш доход до пятнадцати тысяч. Матушка высокого мнения о ее достоинствах. Моя жена знакома с ней. Миссис Гленарм бывала на наших приемах в Лондоне. Я слыхал, она сейчас гостит у друзей в Шотландии. Вернувшись домой, я распоряжусь, чтобы ей было послано приглашение. Дело за тобой — постарайся произвести на нее благоприятное впечатление. А пока подчиняйся распоряжениям отца, если, конечно, принимаешь главное условие.

— Если она не клюнет на парня, который побежит в Фулеме, — Джеффри пропустил мимо ушей конец тирады, — найдется много других, которые клюнут. С этой стороны все в порядке. Трудность заключается в другом.

— Я повторяю, до твоих трудностей мне нет дела, — продолжал Джулиус. — Остаток дня подумай над моими словами. Если решишь принять предложение отца, жду тебя вечером на вокзале, поедем в Шотландию вместе. Тогда я поверю, что твое решение твердо. Ты вернешься к леди Ланди, продолжишь прерванный визит. Мои интересы требуют, чтобы ты относился к людям, имеющим вес в графстве, с должным почтением. Жена пошлет приглашение леди Гленарм, чтобы к твоему возвращению она уже гостила у нас. Если ты вечером приедешь на вокзал, мы с женой сделаем все, чтобы помочь тебе. Если я поеду один, тебе больше в моем доме делать нечего. Я вычеркну тебя из своего сердца.

С этими словами он простился с братом и покинул гостиницу.

Оставшись один, Джеффри раскурил трубку и послал за хозяином.

— Возьмите мне лодку, хочу погрести час-другой вверх по реке. И бросьте в лодку полотенца. Может, я еще и поплаваю.

Хозяин почтительно выслушал распоряжение и в ответ позволил себе предостеречь знатного гостя.

— Только ради бога не выходите через парадную дверь, сэр! Толпа сильно возбуждена. Полиция не может гарантировать вам безопасность.

— Ладно, выйду через черный ход.

Джеффри повернулся и вышел из комнаты. Какие же трудности стояли у него на пути к райским кущам, которые посулил ему брат? Состязание? Нет, разумеется. Спортивный комитет обещал отсрочить день состязания, если он пожелает, а месяца тренировок будет для него вполне достаточно. Может, он сомневался, сумеет ли покорить сердце миссис Гленарм? Нисколько. Впрочем, для женитьбы годилась любая женщина, имей она капитал и отвечай условиям отца. Единственной препоной была женщина, которую он погубил. Анна Сильвестр! Как с ней поступить — это была неразрешимая для него трудность.

«Погребу немного, — сказал он себе, — тогда посмотрим, может, не так все и плохо».

Хозяин гостиницы с полицейским тайно проводили его к реке, обманув бдительность жаждущей видеть его толпы, запрудившей площадь перед гостиницей. Они стояли на берегу и любовались мощными и вместе изящными взмахами весел. Джеффри быстро уходил от них вверх по реке.

— Вот она, красота и гордость Великобритании, — мечтательно проговорил полицейский. — Пари уже стали заключать?

— Шесть к четырем, — ответил хозяин гостиницы. — И никого против.

Джулиус отправился на вокзал в тот вечер пораньше. Леди Деламейн очень волновалась. Джеффри может опоздать. Но младший брат был и должен всегда быть для него примером.

Первым, кого увидел Джулиус, выйдя из кареты, был его брат Джеффри. Он уже взял билет и оставил чемодан у кондуктора.

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ. УИНДИГЕЙТС

Глава семнадцатая СОВСЕМ БЛИЗКО

Библиотека в Уиндигейтсе была самой большой и красивой комнатой во всем доме. Два главных рода литературы занимали в ней подобающее каждому место. На полках, тянувшихся вдоль стен, скучали почтенные фолианты, которые человечество в большинстве своем не читает, зато относится с величайшим уважением. А на столах, расставленных там и сям, соблазнительно пестрели книжки, которые человечество по большей части не уважает, но которыми зачитывается. К первому роду причисляются исторические сочинения, древние авторы, биографии, памфлеты, эссе, словом — литература солидная, почитаемая, но почти не читаемая. Второго рода литература — самоновейшие романы, повсеместно читаемые, но мало кем почитаемые. В Уиндигейтсе, как и везде, историю относили к высокой литературе, поскольку она следует авторитетам, о коих нам мало что ведомо; а беллетристику — к литературе низкой, поскольку она следует природе, о коей ведомо и того меньше. В Уиндигейтсе, как и везде, вы бываете горды собой, если у всех на глазах зачитались историческим сочинением, и напротив, очень собой недовольны, если вас застали за чтением новомодного романа. Архитектурное решение библиотеки в Уиндигейтсе способствовало укреплению этого любопытного и очень распространенного вида человеческой глупости. Ряд мягких кресел в середине манил любителя высокой литературы явить миру воплощенную добродетель. А вдоль одной из стен уютные, скрытые портьерами ниши прятали от посторонних глаз любителя изящной словесности, резвящегося на стезе греха. Что до остальной обстановки, все было выбрано со вкусом и в надлежащем количестве. И высокая литература, и беллетристика, и великие писатели и менее великие — все были одинаково щедро озарены чистым потоком небесного света, вливавшегося в комнату через высокие окна, начинавшиеся от самого пола.

Прошло три дня после приема леди Ланди в парке. До звонка, возвещавшего второй завтрак, оставалось еще больше часа.

Гости Уиндигейтс-хауса по большей части гуляли в саду, наслаждаясь утренним солнцем, наконец-то сменившим нескончаемые дожди и туманы последних дней. Исключение составляли два джентльмена, уединившиеся в библиотеке, где в этот час никого не было. От этих двух джентльменов можно было меньше всего ожидать, что страсть к чтению сведет их в этом литературном оазисе. Один был Арнольд Бринкуорт, другой — Джеффри Деламейн.

Оба вернулись в Уиндигейтс этим утром. Арнольд не смог вернуться, как хотел, на другой день. Его задержала церемония знакомства с новым хозяином, которую он не мог прервать, не обидев многих достойных людей. Только сегодня на рассвете он сел на ближайшей станции в проходящий поезд, которым ехал из Лондона Джеффри, и таким образом вернулся в Уиндигейтс вместе со своим другом.

После короткого разговора с Бланш Арнольд пошел в библиотеку, где его ожидал в одиночестве Джеффри, чтобы докончить начатый в поезде разговор об Анне. Подробно осведомив Джеффри обо всем, что произошло в Крейг-Ферни, Арнольд естественно хотел услышать, что скажет на все это Джеффри. К его удивлении Джеффри, не проронив ни слова, холодно повернулся и пошел из библиотеки.

Арнольд, не задумываясь, остановил его.

— Не торопись, Джеффри. Мне не безразлична судьба Анны так же, как и твоя. Ты вернулся в Шотландию. Что ты теперь собираешься делать?

Не греша против истины, Джеффри должен был ответить приблизительно так: его возвращение в Шотландию вместе с братом означает хоть и вынужденное, но окончательное решение бросить Анну. Ни до чего другого он пока не додумался. Он, однако, не представляет себе, как покинуть женщину, которая ему доверилась, утаив этот низкий поступок от всего света. В поезде у него мелькнула мысль, нельзя ли утихомирить Анну, обманув ее, то есть сочетаться с ней браком, который не будет действительным. Можно ли устроить такую западню в Шотландии, где брачные законы столь расплывчаты и неточны. Как бы это узнать? Может, его образованный брат, живущий к тому же в Шотландии, кое-что знает об этом? Он попытался с самым невинным видом заговорить о шотландских браках и что-нибудь выудить у него. Но Джулиус шотландский брачный кодекс не изучал и не имел о нем никакого понятия, — на том разговор и кончился. И вот он в Шотландии, и у него нет решительно ни одной мысли, как избавиться от Анны. В голове только цепь нелепых случайностей, рассказанных Арнольдом, и твердое намерение жениться на миссис Гленарм. Таково было его положение, и таков должен был быть ответ, которого ожидал Арнольд, спросивший прямо, что Джеффри собирается делать.

— Что полагается, — ответил вместо этого Джеффри, не моргнув глазом. — Можешь не сомневаться.

— Я рад, что для тебя все так ясно. Признаюсь, я бы растерялся. Третьего дня я даже подумал, будь я на твоем месте, я бы посоветовался с сэром Патриком.

Джеффри, что-то прикидывая, остро взглянул на Арнольда.

— Посоветовался с сэром Патриком? — переспросил он. — А почему ты стал бы советоваться с сэром Патриком?

— Я бы не знал, как устроить эту женитьбу, — ответил Арнольд. — Мы ведь в Шотландии. Ну и я спросил бы у сэра Патрика, не называя, конечно, имен. Все, что касается шотландских браков, ему досконально известно.

— Предположим, что и для меня все не так ясно, — сказал Джеффри. — Значит, ты советуешь мне обратиться к сэру Патрику?

— Конечно! Он всю жизнь провел в шотландских судах. Ты разве не знаешь?

— Первый раз слышу.

— Советую тебе, поговори с сэром Патриком. Имен не называй. Скажи, что речь идет о твоем друге.

Эта мысль явно пришлась по вкусу Джеффри, и он с вожделением поглядел на дверь. Спеша сделать сэра Патрика невольным соучастником грязного дела, он опять попытался уйти из библиотеки, но опять тщетно. Арнольд был переполнен докучливыми вопросами и советами — не прерывать же его на полуслове.

— Ты уже решил, где вы встретитесь? — любопытствовал Арнольд. — Ты ведь не можешь явиться под видом ее мужа. Это уже сделал я. Где еще вы могли бы встретиться? Боюсь, ожидание сломило ее, она ведь совсем одна. Хорошо бы вам увидеться сегодня же!

Джеффри не сводил с Арнольда глаз. И только тот замолчал, громко расхохотался. Бескорыстная готовность помогать другим была недоступна его пониманию. Состязания в силе и ловкости отнюдь не способствуют развитию этого благородного свойства.

— Ну и дела, старина! Ты проявляешь интерес к мисс Сильвестр. Уж не влюбился ли ты в нее?

— Что ты говоришь, Джеффри! — без тени улыбки ответил Арнольд. — Ни Анна, ни я не заслуживаем насмешек, да еще таких. Я пожертвовал своими интересами в угоду твоим. И Анна тоже.

Джеффри опять посерьезнел. Его тайна была в руках Арнольда. А он судил о характере друга по своей мерке.

— Ладно, старина, — заговорил он примирительным тоном, как бы принося извинения. — Не дуйся, я пошутил.

— Вот женишься, тогда и шути на здоровье, — ответил Арнольд. — А до тех пор, какие могут быть шутки. — Он замолчал, подумал немного и, взяв Джеффри за локоть, внушительно произнес: — Помни, Джеффри, ни одна живая душа не должна знать, что я был в тот день в гостинице или даже близко подходил к ней.

— Я же дал слово держать язык за зубами. Что тебе еще надо?

— Я очень беспокоюсь, Джеффри. Ведь я был в гостинице, когда туда приезжала Бланш! Она, бедняжка, во всех подробностях рассказала мне, что там произошло. Она уверена, что я был тогда за многие мили от нее. Клянусь тебе, я не смел поднять на нее глаз. Что она подумает обо мне, если узнает правду. Умоляю тебя, будь осторожен! Никому ни слова.

Джеффри начал терять терпение.

— Мы уже все переговорили, когда ехали со станции. Охота тебе толочь воду в ступе.

— Ладно, не буду больше об этом, — согласился Арнольд. — Просто я с утра сам не свой. На душе кошки скребут, непонятно почему.

— На душе? — не скрывая презрения, переспросил Джеффри. — Причем здесь душа? Подумай лучше о теле. В тебе ведь килограммов пять лишнего весу. Оттого и кошки скребут. Человек в хорошей физической форме даже не помнит, что у него, есть душа. Поупражняйся с гантелями, слазь на гору в полном облачении. Пропотей хорошенько. Глядишь, фунтов десяток и сбросишь.

Дав этот превосходный совет, Джеффри в третий раз двинулся к выходу. Но судьба, как видно, задалась целью продержать его в библиотеке все утро. На этот раз ему помешал слуга с письмом в руке.

— Человек ждет ответа, сэр, — сказал он, обращаясь к Джеффри.

Почтенный Джеффри уставился на письмо. Конверт был надписан рукою брата. Они расстались с Джулиусом три часа назад. Что еще успело прийти в голову его милому братцу?

Он распечатал письмо. Фортуна обратила на Джеффри благосклонный взгляд, спешил порадовать брата Джулиус. По приезде домой он узнал, что в его отсутствие заезжала миссис Гленарм, и жена пригласила ее погостить у них. Миссис Гленарм приняла приглашение и обещала быть в начале недели. «Это значит завтра или послезавтра, — писал Джулиус. — Принеси извинения леди Ланди, стараясь не задеть ее чувств. Скажи ей, что важное семейное дело требует твоего присутствия в доме брата и что в скором времени ты будешь счастлив открыть ей, в чем оно состоит. А пока ты уповаешь на ее великодушие и просишь позволения покинуть ее гостеприимный кров. Приезжай завтра. Мы тебя ждем. Поможешь встретить и принять миссис Гленарм».

Прочитав это послание, бесстрашный Джеффри струсил. Надо было немедленно принимать решение и в соответствии с ним действовать. Анна знает, где живет Джулиус. Тщетно прождав от него известий, она, чего доброго, явится в дом брата и в присутствии миссис Гленарм устроит скандал. И Джеффри распорядился задержать посланного, пока не будет готово ответное письмо.

— Из Крейг-Ферни? — спросил Арнольд, указывая на письмо, зажатое в руке Джеффри.

Джеффри нахмурился. С уст его уже готова была сорваться грубость в ответ на это на редкость неуместное замечание, но тут снаружи донесся голос, зовущий Арнольда. Голос этот возвестил появление в библиотеке третьего лица, и оба джентльмена поняли, что их уединенной беседе пришел конец.

Глава восемнадцатая ЕЩЕ БЛИЖЕ

Открылась стеклянная дверь, и в библиотеку легкими шагами впорхнула Бланш.

— Что вы здесь делаете? — спросила она Арнольда.

— Ничего. Собирался идти искать вас в парке.

— Парк сегодня утром невыносим, — проговорила Бланш, обмахиваясь платком.

Тряхнув головой, она заметила Джеффри и не потрудилась скрыть досаду, которую вызвала в ней его атлетическая фигура. «Подожди, вот выйду замуж, посмотрим, что будет, — подумала она. — Или ты гораздо умнее, чем кажешься, или я сумею отвадить от тебя Арнольда».

— Слишком жарко, а? — обронил Джеффри, заметив устремленный на него взгляд Бланш и решив, что от него ожидают каких-то слов.

Исполнив таким образом светский долг, он отошел прочь и, не дожидаясь ответа, сел с письмом за одну из конторок, находившихся в библиотеке.

— Сэр Патрик терпеть не может нынешних молодых людей. И он прав, — повернулась Бланш к жениху. — Вот, пожалуйста, прекрасный пример: задал вопрос и, не дождавшись ответа, удалился. А в парке прохлаждаются еще трое. Так эта троица все утро только и делала, что обсуждала родословные скакунов и мужские бицепсы. Когда мы поженимся, Арнольд, не знакомьте меня, пожалуйста, с друзьями моложе пятидесяти. А чем мы займемся до завтрака? Среди книг так тихо, прохладно. Мне бы хотелось почувствовать душевный трепет. Делать сейчас абсолютно нечего, давайте читать какие-нибудь стихи!

— В его присутствии? — спросил Арнольд, указывая на воплощенное отрицание поэзии, то бишь на Джеффри, который сидел спиной к ним в дальнем углу библиотеки.

— Но здесь, кроме нас, никого нет. Стоит ли обращать внимание на это грубое животное.

— Крепко сказано! — воскликнул Арнольд. — Вы сегодня не менее язвительны, чем сэр Патрик. Что вы скажете обо мне, когда мы поженимся, если так говорите о моем друге?

Бланш сунула свою ладошку в большую ладонь Арнольда и тихонько пожала ее.

— Я всегда буду ласкова с вами, — прошептала она и одарила Арнольда взглядом, полным самых нежных обещаний. Арнольд ответил ей тем же взглядом (ах, как им мешал сейчас Джеффри!) Глаза их встретились (почему это грубое животное должно корябать свое письмо именно здесь, в библиотеке). Слабо вздохнув и еще больше зардевшись, Бланш опустилась в уютное кресло и чуть дрожащим голосом еще раз попросила почитать ей стихи.

— Чьи стихи почитать? — спросил Арнольд.

— Чьи хотите, — ответила Бланш. — Это моя новая причуда. Умираю — так мне хочется послушать стихи. Только не знаю, чьи. И не знаю, почему.

Арнольд подошел к ближайшей полке и взял наугад томик — пухлое кварто в скромном коричневом переплете.

— Ну? — спросила Бланш. — Кого вы нашли?

Арнольд открыл книгу и добросовестно прочитал название от слова до слова: «Потерянный рай». Поэма. Джон Мильтон.

— Я никогда не читала Мильтона, — призналась Бланш. — А вы?

— Я тоже.

— Еще одно сходство между нами. Образованный человек не может не знать Мильтона. Давайте читать «Потерянный рай». Начинайте, пожалуйста, я слушаю.

— С самого начала?

— Конечно. Нет, погодите. Не можете же вы читать так далеко от меня. Вы должны сесть рядом, чтобы я все время смотрела на вас. Я не могу сосредоточиться, если не смотрю на человека, который мне читает.

Поставив к ногам Бланш скамейку, Арнольд сел и открыл книгу. Манера читать стихи, да еще белые, была у него самая незамысловатая. Читая вслух поэзию, одни (большинство ныне здравствующих поэтов) налегают на звуки, другие (таких меньшинство) налегают на смысл. Арнольд подражал тем, кто налегает назвуки. Каждую строчку он закруглял, как конец абзаца, и спешил к последнему слогу на всех парусах, храбро преодолевая препятствия в виде не очень понятных слов.

— Ах, как прекрасно! — пролепетала Бланш. — Какой стыд! Все это время Мильтон стоял у нас на полке, а мы до сих пор не читали его. Теперь каждое утро будем проводить с Мильтоном в руках, хорошо, Арнольд? Правда, он очень толстый. Но ведь мы еще очень молоды и, может, успеем дочитать до конца. А знаете что, милый Арнольд, смотрю я на вас и кажется мне, что вы вернулись в Уиндигейтс не таким веселым, каким были.

— Не таким? Вот уж не знаю, почему.

— А я знаю. За компанию со мной. Мне тоже не очень-то весело.

— Вам?

— Ну да. Из-за Анны. Меня очень расстроило то, что я увидела в Крейг-Ферни. Вы поймете меня, я уверена. Вспомните, что я вам рассказала утром.

Арнольд с величайшей поспешностью отвернулся от Бланш и вперил взор в Мильтоновы строки. Упоминание Крейг-Ферни прозвучало для него новым упреком — как он все-таки мог обмануть Бланш? Чтобы отвлечь ее от грустных мыслей, он указал на Джеффри, поглощенного сочинением письма.

— Не забудьте, мы здесь не одни, — прошептал он.

— Какое дело этому животному до моей Анны. — Бланш презрительно пожала плечиками. — Он ее, наверное, и не знает.

Пожалуй, только одно могло отвлечь ее сейчас от опасной темы. Перескочив две строчки, Арнольд что есть духу понесся дальше, еще сильнее налегая на звуки и еще меньше вникая в смысл.

— Пожалуйста, Арнольд, остановитесь ненадолго. Я не выношу, когда Мильтона мне вбивают в голову. И кроме того, я хочу что-то вам сказать. Я говорила, что советовалась с дядюшкой насчет Анны? По-моему, нет. Я застала его одного здесь, рассказала все, что вам, и показала ее письмо. Потом спросила, что он обо всем этом думает. Он сунул в нос добрую понюшку табака, немного подумал и сказал, что скорее всего муж Анны очень плохой человек. Я, между прочим, тоже так думаю. Начать с того, что он изо всех сил старался избежать меня. Подозрительное обстоятельство, согласитесь. Как только я вошла в комнату, сразу погасли все свечи. Мы с миссис Инчбэр решили, что свечи задуло ветром. Но сэр Патрик сказал, что вернее всего их задул этот злодей. Подумав, я пришла к выводу, что сэр Патрик прав. А вы как считаете?

— Давайте лучше читать Мильтона, — промямлил несчастный Арнольд, не поднимая склоненной над книгой головы. — Мы, кажется, уже забыли о нем.

— Дался вам Мильтон! Последний кусок совсем не такой интересный, как начало. А про любовь там есть?

— Наверное, найдем что-нибудь, если будем читать дальше,

— Ладно, тогда читайте. Только быстрее.

Арнольд тарабанил с такой скоростью, что не запомнил, где остановился, и вместо того, чтобы идти дальше, вернулся вспять:

— Вы уже это читали, — опять прервала его Бланш.

— По-моему, нет.

— Я уверена, что читали. Когда вы дошли до Сионского холма, я сразу же подумала о методистах. Я это очень хорошо помню. Я бы не могла подумать о методистах, если бы вы не сказали «Сионский холм». Это ясно как божий день.

— Ладно, начну вторую страницу, — согласился Арнольд. — Здесь я уж точно не читал. Я ведь еще не перевернул ни одной страницы.

Бланш откинулась на спинку кресла и, покорившись судьбе, прикрыла лицо платком.

— Это от мух, — сказала она. — Я и не думаю спать. Читайте на второй странице. Да читайте же, говорят вам!

Арнольд опять забубнил:

Бланш вдруг сбросила с лица платок и выпрямилась в кресле.

— Закройте книгу, Арнольд! — воскликнула она. — Это невыносимо! Хватит, слышите, хватит!

— Что еще случилось?

— Блаженные кущи, — повторила Бланш. — Что значит «блаженные кущи»? Ну, конечно, это значит замужество! А замужество опять напомнило Анну. Я не могу больше слушать. «Потерянный рай» наводит на печальные размышления. Захлопните свою книжку, Арнольд. Ну вот, потом я спросила у сэра Патрика, что, по его мнению, мог натворить ее муж. Очевидно, этот негодяй совершил какой-то низкий поступок. Но какой? Может, это как-то связано с замужеством Анны? Дядюшка опять немного подумал и сказал, вполне может быть: тайные браки опасная вещь — особенно в Шотландии. Он спросил меня, не в Шотландии ли они сочетались браком. Я этого не знала и сказала только: «А если в Шотландии, тогда что?» Дядюшка ответил: «Мисс Сильвестр, должно быть, тревожится из-за своего брака. Возможно, у нее есть основания для тревоги; вернее сказать, она полагает, что есть: вдруг ее брак недействителен».

Арнольд заерзал на скамейке и оглянулся на Джеффри, который все так же сидел за конторкой к ним спиной. Хотя и Бланш и сэр Патрик ошибались относительно положения Анны, они, однако, коснулись предмета, имеющего особый интерес для Джеффри и мисс Сильвестр, — именно брака по-шотландски. В присутствии Бланш Арнольд не мог дать знать Джеффри, чтобы тот прислушался к ее словам, — соображения сэра Патрика на этот счет недурно было получить хотя бы из вторых рук. Но, может, слова Бланш долетают до него? Может, он и сам догадался прислушаться.

А он действительно догадался. Услыхав последние слова Бланш, он забыл про письмо, написанное до середины. Замерев с пером в руке, Джеффри ожидал продолжения разговора. Тем временем Бланш, рассеянно накручивая на палец волнистые пряди волос сидящего у ее ног Арнольда, оживленно продолжала:

— Я подумала, что сэр Патрик проник в тайну Анны. Я ему это сказала. Он засмеялся и возразил, что рано еще делать окончательные выводы. Мы плутаем в потемках. И все огорчительные события в гостинице, которым я была свидетельницей, могут иметь совсем другое объяснение. Он бы все утро поддразнивал меня, если бы я его не остановила. Я рассуждала строго логически. Я ведь видела Анну, а он нет. А это большая разница. Я ему сказала: «То, что меня так испугало и обеспокоило в ней, теперь разъяснилось. Конечно, дело в женитьбе. Закон должен найти этого человека, и он его найдет, дядюшка, — сказала я. — Я не постою ни перед какими расходами». Меня так все это разволновало, что я, кажется, немножко всплакнула. И что, вы думаете, сделал этот славный старик? Посадил меня на колени, поцеловал и еще сказал самым любезным тоном, что принимает пока мою точку зрения, если я обещаю больше не плакать. Подождите, это еще не все, главное впереди. Как только я успокоилась, он изложил мне все дело совершенно в другом свете. Вообрази себе — у меня мгновенно высохли глаза, и я стала само спокойствие. «Давай считать фактом, — сказал сэр Патрик, — наше предположение, что этот неизвестный мужчина действительно пытался обмануть мисс Сильвестр. Так знай: пытаясь обмануть ее, он мог сам попасться на этот обман, ни о чем не догадываясь». (Джеффри затаил дыхание. Перо выпало из пальцев, а он даже не заметил. Близился желанный миг. Он сейчас узнает то, чего не мог выведать у брата.)

А Бланш продолжала, ничего не подозревая:

— То, что сказал мне дядюшка, так поразило меня, что я запомнила каждое его слово. «Я не хочу, — сказал дальше дядюшка, — утомлять эту бедную головку запутанным шотландским законодательством. Постараюсь объяснить дело просто. В Шотландии, Бланш, разрешены так называемые «нерегулярные браки», вещь весьма пакостная. Но в данном случае нерегулярный брак может невзначай обернуться благом. В Шотландии очень трудно заключить фальшивый брак — мошенник почти всегда сам попадает в ловушку. Должен добавить, что здесь можно оказаться женатым по чистой случайности и даже никогда не узнать об этом». Вот точные слова моего дядюшки, Арнольд. Мы с вами будем жениться где угодно, только не в Шотландии.

Румянец схлынул с лица Джеффри. Если это правда, как же легко он мог попасться в те самые сети, которые замышлял расставить для Анны.

Бланш продолжала рассказ. А Джеффри слушал, стараясь не пропустить ни слова.

— Дядюшка спросил меня, понятно ли он излагает юридические тонкости. «А тут и понимать нечего. Все ясно», — ответила я. «Отлично, тогда перейдем к фактам, — продолжал дядюшка. — Допустим, наша догадка верна. Но мисс Сильвестр напрасно почитает себя несчастной. Если этот невидимка устроил в Крейг-Ферни представление, надеясь заключить фальшивый брак, то, находясь в Шотландии, он почти наверное стал ее законным мужем, несмотря на все его ухищрения и на все ее страхи». Это, Арнольд, точные слова моего дядюшки! Надеюсь, тебе не надо говорить, что спустя полчаса я уже отправила Анне письмо с пересказом нашего разговора!

При этих словах Бланш остекленелые глаза Джеффри вдруг заблестели. В его уме зашевелилась мысль, которую заронил туда сам дьявол. Он исподтишка глянул на человека, чью жизнь когда-то спас и который честно и сполна вернул ему долг. Коварная усмешка мелькнула в его глазах, покривила губы. «Арнольд Бринкуорт выдал себя в гостинице за ее мужа. Черт побери! Но это же выход. Как он раньше до него не додумался!» Завороженный этой мыслью, он опять склонился над письмом. Первый раз в жизни у него в голове работала рожденная им самим мысль. Он начал писать письмо, побуждаемый тяжкой необходимостью убедить брата, что не может сию минуту покинуть Уиндигейтс. У него на шее висела Анна, надо было ценой любого обмана выдворить ее за пределы Шотландии, без этого объяснение с леди Гленарм невозможно. Но вымучил он в свое оправдание только беспомощный лепет. «Ну нет, это никуда не годится, — перечитав написанное, сказал себе Джеффри. — Что угодно, только не это». Он опять украдкой глянул на Арнольда и разорвал начатое письмо.

А Бланш все не могла закончить рассказ. Арнольд позвал ее погулять по парку.

— Не пойду, — отказалась Бланш. — Я еще кое-что должна рассказать тебе.

Арнольду ничего не оставалось, как слушать дальше и даже отвечать на вопросы, как и полагается только что вернувшемуся издалека страннику, который и слыхом не слыхал ни о какой гостинице Крейг-Ферни.

— Ну вот, — продолжала Бланш. — Отправила я Анне письмо. И как вы думаете, что из этого вышло?

— Не могу себе представить.

— Ровным счетом ничего.

— В самом деле?

— Ничего абсолютно! Анна получила письмо рано утром. И должна была уже прислать ответ. А ответа все нет.

— Может, она решила, что ответа не нужно?

— Этого она не могла решить, на то есть причина. Кроме того, я умоляла ее написать мне, верна ли наша с дядюшкой догадка, хотя бы всего в одной строчке. А вот уж и утро кончилось, а ответа все нет! Что бы это могло значить?

— Откуда же мне знать?

— А может так быть, Арнольд, что сэр Патрик и я ошиблись? Вдруг человек, который задул свечи, настоящий злодей? Сомнения так меня мучают, что еще один такой день мне не вынести. Если завтра ничего не прояснится, я рассчитываю на вашу доброту и помощь!

Сердце у Арнольда упало. Кажется, замаячили новые осложнения. Он приготовился молча выслушать самое худшее. Бланш наклонилась к нему и прошептала:

— Только смотрите, это секрет. Если уши того животного за конторкой способны слышать не только про бег и плавание, то надо говорить потише. Пока все будут завтракать, Анна может прийти в библиотеку повидаться со мной. Мы с ней так условились. Если ни ее, ни письма не будет, остается самим проникнуть в тайну ее молчания. И я поручаю это вам.

— Мне?

— Пожалуйста, не перечьте. Если вы не знаете дорогу в Крейг- Ферни, я вас провожу. Что касается Анны, вы ведь знаете, какая она прелесть. Она примет вас как нельзя лучше, ведь это я посылаю вас. Я во что бы то ни стало должна получить от нее весточку, но нельзя же второй раз подряд нарушать домашние правила. Сэр Патрик на моей стороне, но он пальцем о палец не стукнет. Мой главный враг — леди Ланди. Слугам сказано, что они потеряют место, если только приблизятся к Анне. Видите, я могу рассчитывать только на вас. И если я не увижу Анну сегодня или ничего от нее не услышу, завтра вы отправитесь к ней!

И это было сказано человеку, который выдавал себя в гостинице за мужа Анны и был посвящен в самую сокровенную тайну несчастной мисс Сильвестр! Арнольд встал, чтобы поставить на место Мильтона; им вдруг овладело спокойствие отчаяния. Любую другую тайну он мог бы под давлением обстоятельств доверить скромности третьего лица. Но тайну женщины, в которой замешана ее честь, нельзя было доверить никому, хотя бы перевернулся мир. «Если Джеффри не вызволит меня из этого кошмара, — подумал он, — мне ничего не останется, как завтра же уехать из Уиндигейтса».

Только он поставил книгу на место, в библиотеку из сада вошла леди Ланди.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она падчерицу.

— Развиваю свой ум, — ответила Бланш. — Мы с мистером Бринкуортом читали Мильтона.

— Все утро читать Мильтона! Может, ты снизойдешь до того, чтобы помочь мне с приглашениями на обед, который мы даем на следующей неделе?

— А вы все утро кормили цыплят! И после этого снизошли до приглашений. Как же мне не снизойти — ведь я только читала Мильтона.

Обменявшись этими чисто женскими колкостями, мачеха с падчерицей уселись за бюро совместными усилиями претворять в жизнь заповедь гостеприимства.

Арнольд пошел в дальний конец комнаты посоветоваться с Джеффри.

Джеффри сидел, поставив локти на конторку и подперев кулаками щеки. На лбу у него выступили крупные капли пота, вокруг валялись обрывки неудавшегося письма. Первый раз в жизни в нем обнаружились признаки нервного возбуждения — он заметно вздрогнул, когда Арнольд негромко окликнул его.

— Что с тобой, Джеффри?

— Пишу ответ, но ничего не получается.

— Пишешь мисс Сильвестр? — спросил Арнольд, еще понизив голос, чтобы женщины не могли услышать.

— Нет, — еще тише ответил Джеффри.

— Ты слышал, что Бланш говорила мне о ней?

— Не все.

— Слышал, что она намерена послать меня завтра в Крейг-Ферни, если не будет никаких известий от мисс Сильвестр?

— Этого я не слышал.

— Ну так знай. Бланш велит мне завтра идти в Крейг-Ферни.

— Ну и что?

— Как что? Этого нельзя требовать даже от самого лучшего друга. Я надеюсь, ты не станешь уговаривать меня быть курьером Бланш? Я не могу, понимаешь, не могу появляться в гостинице после всего, что там произошло.

— Тебе все это осточертело?

— Мне осточертело огорчать мисс Сильвестр и обманывать Бланш.

— Что значит «огорчать мисс Сильвестр»?

— А то, что она не так легко смотрит на этот обман, будто она моя жена, как мы с тобой.

Джеффри машинально взял нож для бумаги. И, не поднимая головы, стал срезать верхний листок промокательной бумаги с пресс-папье. Все еще не поднимая головы, он вдруг шепотом промычал:

— М-м, да!

— Что, да?

— А как ты выдал ее за свою жену?

— Я же тебе рассказывал по пути сюда.

— Я, видно, думал о чем-то другом и пропустил мимо ушей. Расскажи еще.

Арнольд снова повторил ему, что произошло в гостинице, Джеффри слушал внимательно, покачивая на пальце нож и не делая никаких замечаний. Он был на удивление молчалив, даже в каком-то оцепенении.

— Но теперь с этим кончено, — проговорил Арнольд, тряхнув Джеффри за плечо. — Теперь дело за тобой. Помоги мне выпутаться из этой истории. В ней, к несчастью, замешана мисс Бланш. С мисс Сильвестр все надо уладить сегодня же.

— Все будет улажено.

— Будет, точно? Так чего ты мешкаешь?

— Я хочу прежде выполнить твой совет.

— Какой совет?

— Поговорить с сэром Патриком до того, как жениться.

— Ах да, я и забыл.

— Ну вот я и жду случая поговорить со стариком.

— А потом?

— Потом… — Джеффри первый раз взглянул прямо в лицо Арнольду. — Потом… — повторил он. — Считай, что дело решено.

— То есть женитьба решена?

— Да… женитьба, — Джеффри опять впился взглядом в пресс- папье.

Арнольд протянул руку, чтобы поздравить друга. Джеффри не заметил протянутой руки, поднял глаза и уставился в окно.

— Что это за голоса в парке? — спросил он.

— Это гости, — ответил Арнольд. — С ними, кажется, и сэр Патрик. Пойду посмотрю.

Едва Арнольд повернулся спиной, Джеффри поспешно вырвал из блокнота листок. «Как бы не забыть!» — прошептал он себе, вывел сверху «Очень важно» и ниже набросал следующие строки:

«На пороге спросил свою жену. За обедом при хозяйке и лакее сказал, что снимает номер для себя и жены. Тут же заставил ее сказать, что она его жена. Остался с ней на ночь в этом номере. Как расценивает шотландский юрист такие отношения? Можно считать их браком?»

Сложив листок бумаги, Джеффри задумался. Делать окончательный вывод, основываясь только на словах мисс Бланш, нельзя. Надо непременно обратиться к сэру Патрику.

Он спрятал листок в карман и отер со лба капли пота. Вернулся Арнольд и не узнал друга — с его лица схлынула вся кровь.

— Что-нибудь случилось? Ты белый как мел, — сказал он обеспокоенно.

— Это от жары. А где сэр Патрик?

— Вон он, — показал Арнольд в окно.

Сэр Патрик с газетой в руках и окруженный гостями двигался в сторону библиотеки. Он молча чему-то усмехался, а гости трещали наперебой, возвышая голос чуть не до крика. Столкнулись, по-видимому, два века — век новый и век минувший.

— Как ты будешь говорить с сэром Патриком в присутствии всей этой публики? — спросил Арнольд.

— Я поговорю с сэром Патриком, даже если придется для этого взять его за тощий загривок и перенести в соседнее графство.

Сопроводив эти слова крепким словечком, Джеффри поднялся со стула.

Сэр Патрик тем временем входил в библиотеку, по пятам преследуемый гостями.

Глава девятнадцатая В ПРЕДДВЕРЬЕ

Нашествие на библиотеку объяснялось двумя причинами.

Сэр Патрик пришел водворить на место газету. Гости, числом пять, пришли вместе с ним, чтобы всей компанией бить челом Джеффри Деламейну. Между этими побуждениями, на первый взгляд, не было никакой связи; но если заглянуть глубже, то она была и вот-вот готовилась себя обнаружить.

Из пяти вновь пришедших двое были джентльменами средних лет, принадлежавшими к той обширной, но безликой части рода человеческого, которую природа окрасила в ненавязчивые, нейтральные тона. Эти люди впитывают современные идеи, насколько позволяет им восприимчивость, играя в обществе роль хора на оперной сцене. Они исправно вторят очередной теме и дают время солисту передохнуть.

Трое других были помоложе, лет тридцати с небольшим. Все трое великие знатоки любого вида спорта, рысистых состязаний, биллиарда, пари и курительных трубок. И разумеется, полные невежды в остальных сферах человеческой жизни. Все они благородного происхождения, на всех отпечаток университетского образования. Что касается до их внешности, то все трое являли уменьшенное подобие Джеффри Деламейна. Мы будем называть их Первый, Второй и Третий, ибо никаких других отличительных признаков у них нет.

Сэр Патрик положил газету на стол, опустился в одно из мягких кресел. И был немедленно атакован своей неугомонной невесткой. Леди Ланди послала к нему падчерицу со списком гостей, приглашенных на ближайший обед. «Пусть твой дядюшка как глава семьи выскажет свое одобрение, дорогая», — напутствовала она Бланш.

Пока сэр Патрик читал список, а Арнольд спешно устремился к Бланш, стоявшей за креслом дядюшки, Первый, Второй и Третий в сопровождении хора предстали перед Джеффри в другом конце комнаты и принялись жаловаться ему на сэра Патрика как высшему авторитету.

— Ищем вашего заступничества, Деламейн. Сэр Патрик не дает проходу своим зубоскальством. Он называет нас папуасами британского изготовления. Говорит, что мы неучи. Сомневается, знаем ли мы элементарную грамоту, готов даже проэкзаменовать нас. Его с души воротит при виде молодого британца, хвастающего обнаженными бицепсами. Утверждает, что высшее интеллектуальное достижение для нас — три пояса мышц вокруг грудной клетки. Он смеет возводить на нас чудовищную напраслину! Говорит, что если джентльмен ведет здоровую жизнь на открытом воздухе, гребет и плавает, а не корпит до седьмого пота над книгами, то он потенциально способен на любое мыслимое преступление, включая убийство. Он прочитал в газете, что в Фулеме побежите вы, и мы спросили его, поставит ли он на вас? И знаете, что он ответил: «Готов заключить любое пари, что он проиграет в другом состязании, академическом». Сказал, что университетских экзаменов вам не сдать и степени не видать как своих ушей.

— Как нетактично вспоминать о степени! — воскликнул Первый.

— Дурной вкус касаться того, о чем в нашем кругу не принято говорить! — воскликнул Второй.

— Не по-английски насмехаться над человеком за его спиной! — подытожил Третий.

— Вправьте ему мозги, Деламейн. — Жалобщики снова заговорили в три голоса. — Ваше имя во всех газетах. Он не имеет права втаптывать его в грязь!

— Тебе не кажется, Смит, что сэр Патрик слегка хватил через край? — подхватил тему хор, но в минорном ключе. — Я думаю, Джонс, Деламейн сумеет ему ответить.

Джеффри перевел взгляд с одного своего поклонника на другого, и те вдруг заметили в его лице какое-то новое выражение. Да и его манера держаться несколько озадачила их.

— Вы сами не можете ответить достойно сэру Патрику, и потому пришли ко мне?

— Да, — ответили Первый, Второй и Третий в сопровождении хора.

— А я не стану спорить с сэром Патриком.

— Почему? — воскликнули Первый, Второй, Третий и оба хориста.

— Потому, — изрек Джеффри, — что вы заблуждаетесь. А сэр Патрик прав.

Поклонники Джеффри не просто изумились, их чуть не хватил удар.

Не прибавив больше ни слова, Джеффри направился к креслу, где сидел сэр Патрик, и без обиняков обратился к нему. Его незадачливые апологеты двинулись за ним, и вот что к своему вящему удивлению они услышали:

— Вы готовы, сэр, заключить на что угодно пари, — начал Джеффри, — что мне не получить степени? Вы совершенно правы. Я не получу ее. Вы усомнились, что джентльмены, стоящие у меня за спиной, умеют читать, писать и считать? Вы и тут правы, мы ничего этого не умеем. Вы сказали, что люди, подобные им и мне, начав с гребли, бега и тому подобного, могут докатиться до любого преступления, включая убийство. Что ж, может, вы правы и в этом. Кто наверное знает, что с ним случится? И что ему суждено совершить в этой жизни? Всякое может быть и со мной, и с любым другим. Откуда мне знать, как дальше все обернется? Откуда вам это знать? — Джеффри неожиданно повернулся к потерявшей дар речи депутации. — Вы ведь хотели знать мое мнение? Теперь вы его знаете. По-моему, я высказался достаточно ясно?

Было что-то такое в этой бесстыдной браваде, в этом залихватском самолюбовании, отчего у присутствующих, даже у сэра Патрика, мороз подрал по коже.

Воцарившуюся тишину нарушило появление в библиотеке еще одного гостя. Это был известный всему Лондону да и всей Англии врач, приехавший накануне в Уиндигейтс немного отдохнуть от лондонской суеты, человек почтенных лет, характера спокойного, но твердого.

— О чем-то спор? — спросил он. — Я не помешаю?

— Никто не спорит. Полное согласие во мнении, — с напускной веселостью ответил за всех Джеффри. — Чем больше народу, тем лучше, сэр.

Бросив пристальный взгляд на Джеффри, знаменитый врач, намеревавшийся пройти вглубь, остановился у двери.

— Прошу меня простить, — обратился к Джеффри сэр Патрик незнакомым еще Арнольду, серьезным, не терпящим возражения тоном, — но я не вижу согласия во мнениях. Его нет и не может быть. Я отказываю вам в праве, мистер Деламейн, причислять меня к людям, разделяющим чувства и мысли, только что вами высказанные. Это побуждает меня объясниться. Вы изложили свое понимание моих слов. Теперь послушайте, как я понимаю их. Моей вины нет, что спор, возникший в парке, был перенесен в эту комнату и нашел других слушателей.

Сэр Патрик посмотрел на Арнольда и Бланш, потом на лондонскую знаменитость. Тот все стоял в дверях, поглощенный занятием, полностью отвлекшим его от происходящего. Оставаясь в тени, он пристально изучал лицо Джеффри, залитое ярким дневным светом, что вряд ли ускользнуло бы от присутствующих, не будь глаза всех устремлены на сэра Патрика.

Изучать лицо Джеффри в эту минуту было не так-то легко.

Пока сэр Патрик излагал свое несогласие, Джеффри сел в кресло у двери в сад, упрямо не слушая бросаемых ему упреков. Горя нетерпением поговорить с единственным человеком, способным верно оценить положение, в каком невольно очутились Арнольд с Анной, он в споре приятелей с сэром Патриком взял сторону последнего; он жаждал поскорей избавиться от их назойливого присутствия, но благодаря необузданности характера все испортил. И вот он сидел сейчас с безучастным лицом, по которому вы не могли бы прочесть — разочарован ли он промашкой или просто выжидает своего часа. Уголки его губ тяжело опустились, глаза уставились в одну точку; ясно было одно, этот человек начеку и не даст вовлечь себя в готовый вот-вот вспыхнуть спор.

Сэр Патрик взял со стула газету, которую принес из сада, и взглянул в сторону своего друга, лондонского врача, но тот ничего не видел и не слышал.

Все его внимание было поглощено исследуемым предметом. Он все так же стоял у двери, и в уме его шла напряженная работа: что-то в Джеффри вместе интересовало и озадачивало его. «Этот человек сегодня утром вернулся из Лондона, всю ночь он провел в дороге. Можно ли объяснить то, что я отчетливо читаю в его лице, естественной усталостью? Скорее всего, нет», — размышлял он.

— Наш маленький спор, — продолжал сэр Патрик, отвечая на вопросительный взгляд племянницы, — начавшийся, моя девочка, в парке, был вызван вот этим абзацем, в котором говорится об участии мистера Деламейна в предстоящем состязании двух бегунов в одном из предместий Лондона. Видишь ли, я придерживаюсь мало кем разделяемого мнения относительно подобных публичных выступлений, которые так модны теперь в Лондоне. Возможно, я погорячился и отстаивал свое мнение с излишней резкостью, споря с этими джентльменами, которые, должен признать, защищали свою точку зрения со всей искренностью.

Первый, Второй и Третий ответили на этот маленький комплимент в их сторону новым взрывом негодования и протеста.

— Ничего себе, погорячился! Вы забыли, сэр, что вы сказали: гребля и бег, да, да, гребля и бег приведут нас рано или поздно на скамью подсудимых или еще того хуже — на виселицу! Вы не станете отпираться, сэр.

Два хориста поглядели друг на друга и выразили согласие с мнением большинства.

— По-моему, сэр Патрик так и сказал, Смит?

— Разумеется, Джонс, так и сказал.

И только два человека оставались безучастными к спору: Джеффри Деламейн и медицинское светило. Джеффри по-прежнему сидел словно в оцепенении, равнодушный и к нападкам, и к защите. Знаменитый врач все так же стоял у двери, с неослабевающим интересом наблюдая за человеком, который, по-видимому, принял внутренне какое-то решение.

— Выслушайте меня, джентльмены, — учтиво продолжал сэр Патрик. — Я хотел бы сказать несколько слов в свою защиту. Не забывайте, вы принадлежите нации, у которой как ни у какой другой сильна амбиция соблюдать правила честной игры. Прошу прощения, но я повторю, что я сказал в парке. Вы помните, с чего я начал? Я признал, как признал бы вместе со мной любой здравомыслящий человек, что большинство людей, умеющих разумно сочетать умственные занятия с физическими упражнениями, достигают в первом больших успехов благодаря укрепляющему воздействию второго. Стало быть, весь вопрос в мере и степени. Я упрекаю нынешнее поколение в забвении этой простой истины. Общественное мнение в Англии, как мне кажется, склоняется сейчас к тому, что тренировка тела столь же важна, сколь тренировка ума. Более того, если не в теории, то на практике все более заметна абсурдная и весьма вредная тенденция отдавать преимущество физической культуре в ущерб воспитанию ума и души. Я не встречал более искреннего и горячего энтузиазма, чем энтузиазм, вызываемый университетской регатой. И еще я заметил: празднества и увеселения в школах и колледжах приурочиваются ко всякого вида атлетическим состязаниям. И пусть беспристрастный наблюдатель ответит мне, что возбуждает больший интерес у нашей публики, наших газет и журналов — выставки в стенах школ по торжественным дням, говорящие об успехах в науках и искусстве, или выступления спортсменов под открытым небом в дни спортивных празднеств? Вы прекрасно знаете, какие зрелища срывают самые громкие рукоплескания, какие занимают самое видное место на страницах газет, кому отдаются самые высокие почести и кто бывает героем дня для всей страны.

— На это нечего возразить, сэр, — заявили Первый, Второй и Третий. — Продолжайте.

Два хориста Смит и Джонс тут же откликнулись в унисон общему мнению.

— Прекрасно, — продолжал сэр Патрик. — Значит, мы все согласны, в чью пользу склоняется чаша весов. Как влияет эта вспышка любви к физической силе на важнейшие проблемы нашей общественной жизни? Может ли она улучшить национальный характер в целом? Разве мы стали с большей готовностью жертвовать мелкими эгоистичными интересами во имя общего блага? Разве решаем наши задачи более разумно, смело и справедливо? Может, стала заметно честнее наша коммерция? Или наши общественные увеселения — зеркало морального здоровья нации — стали тоньше и возвышенней? Ответьте мне положительно на эти вопросы, подкрепите ответы неоспоримыми фактами, и я перестану относиться к нынешней мании сильных бицепсов и пустопорожних голов как к очередному приступу британского бахвальства и самоновейшей форме британской дикости.

— Голословное заявление! — в один голос взорвалась депутация.

— Ясно, голословное, — поддакнули Смит с Джонсом.

— Голословное? — повторил сэр Патрик. — Ладно же! Так вы согласны со мной, в чью сторону склоняется чаша весов? Тогда ответьте, какая от этого польза обществу.

— А какой от этого вред? — парировали Первый, Второй и Третий.

— Вот это вопрос! — откликнулись Смит с Джонсом.

— Вопрос справедливый, — согласился сэр Патрик. — Что ж, готов сразиться с вами на ваших позициях. Не стану ссылаться на все более заметную грубость нравов и на всеобщее ухудшение вкуса. Вы мне ответите на это, что я старик и не могу судить объективно о вкусах и нравах нового времени, которое давно обогнало меня месте с моими правилами. И вы будете правы. Давайте рассмотрим вопрос чисто теоретически. Я утверждаю, что ставить физическую культуру выше духовной вредно и даже опасно в том смысле, что избыток физических сил укрепляет в человеке врожденную склонность противиться требованиям разума и нравственного чувства. Будучи мальчишкой, что я охотнее делал — бегал и кричал или учился? А в юности, — какие занятия меня привлекали больше, где я махал веслом или где меня учили добром отвечать на зло и любить ближнего своего как самого себя? Так к каким же занятиям нынешний англичанин относится с большим пылом и рвением?

— Вы только что сами ответили на этот вопрос, — хором отозвались Первый, Второй и Третий.

— Тонко подмечено, — подхватили Смит с Джонсом.

— Повторяю, — продолжал сэр Патрик, — человек, упражняющий тело, больше преуспевает в науках. Все хорошо в меру. Но когда берет слово общественное мнение и ничтоже сумняшеся возглашает главенство физической силы над книгами, то, смею заметить, общественное мнение впадает в опасную крайность. Физические упражнения начинают занимать непозволительно большое место в жизни английского юноши, подчиняют себе все его помыслы, пожирают львиную долю его времени. И в результате, хотя и тут не без исключений, духовные ценности оказываются для него за семью печатями. Он медленно, но неотвратимо становится человеком некультурным, а стало быть, и опасным.

— Наконец-то сэр Патрик выдал себя! — поднялся шум в стане противника. — Выходит, нельзя любить свежий воздух и жизнь на природе. А если человек, которого Бог наделил силой, преумножил ее, то он, выходит, преступник? Неслыханно!

Живое эхо в два голоса подхватило вопль негодования:

— И впрямь неслыханно! Само собой!

— Сбросьте с глаз шоры, джентльмены, — развивал свою мысль сэр Патрик. — Вдумайтесь в то, что вы говорите! Батрак, бродяга ведут жизнь на открытом воздухе, упражняя данную Богом физическую силу. То же относится к матросам на кораблях. Те и другие — люди некультурные, что, конечно, позор для цивилизованной нации. И каковы результаты? Почитайте статистику преступлений, и вы обнаружите, что самые гнусные преступления совершаются не в городе, где люди живут в домах и где нет столь большой нужды в физической силе, повторяю, не в городе, а именно в сельском краю, на природе. Что до английских матросов, — я не считаю тех, кого цивилизует служба в королевском военном флоте, — то спросите мистера Бринкуорта, плававшего на торговых судах, какое моральное действие оказывает на этих представителей рода человеческого жизнь под открытым небом и постоянные мускульные упражнения.

— В девяти случаях из десяти, — отвечал Арнольд, — английский матрос — ленивый и порочный негодяй, каких поискать.

— Что мы, бродяги? Или матросы с торгового судна? — возопила оппозиция.

— Смит, разве я похож на бездомного бродягу? — А я, Джонс, на английского матроса? — находчиво вторил хор.

— Давайте не будем вдаваться в частности, джентльмены, — сэр Патрик призвал к порядку взволнованную оппозицию. — Я рассуждаю вообще. И прибегаю к крайностям только в ответ на крайности. Согласитесь, бродяга и матрос торгового парусника — яркие и наглядные примеры. Но если они так задевают ваши чувства, я больше о них ни слова. Возвращаюсь к своему главному тезису. Можно быть человеком богатым, носить модное платье, питаться изысканными яствами и даже принадлежать к высшим слоям общества, но если облагораживающее действие культуры тебя не коснулось, то в тебе скрыта, именно в силу этого, особая предрасположенность ко злу, какими бы дарами судьба не осыпала тебя. Не поймите меня превратно. Я отнюдь не хочу сказать, что нынешний культ физической силы неизбежно ввергает человека в порок. Падение случается, только если человек сталкивается с каким-нибудь особенно сильным соблазном. Обыкновенный человек, благодарение Богу, проживает жизнь, не зная таких соблазнов. Тысячи молодых людей, предающихся любимой утехе своего поколения, благополучно живут до старости, разве что манеры у них погрубее, да еще, к сожалению, отсутствует вкус к тем тонким и возвышенным занятиям, которые так облагораживают и услаждают жизнь истинно культурного человека. Ничего более страшного с ними не произойдет. Но давайте возьмем другой случай, когда молодой человек нашего с вами круга встретит на пути очень сильный соблазн, а такое ведь может быть со всяким, верно? Но я позволю себе просить мистера Деламейна почтить мою речь вниманием, ибо я выскажу сейчас мою настоящую точку зрения, — не ту, которую мне приписал мистер Деламейн, а затем любезно с ней согласился.

В безучастном лице мистера Деламейна не дрогнула ни одна жилка.

— Я слушаю вас, — проговорил он, все также глядя перед собой тяжелым, невидящим, ничего не выражающим взглядом.

— Давайте вернемся к нашему воображаемому молодому человеку, — продолжал сэр Патрик. — Представьте себе великолепный образчик физической силы и здоровья, то есть того, что преобретается постоянными и упорными занятиями физической культурой. Пусть его начинает смущать некий соблазн и потихоньку будит в нем дремлющие первобытные инстинкты, присущие человечеству, — жестокость и эгоизм, лежащие у истоков каждого преступления. Допустим, у него есть приятель, не причинивший ему никакого зла. И вот перед ним встает выбор — чем пожертвовать: благополучием приятеля или собственной прихотью; при этом он знает, что, причинив приятелю вред, сам он ничем не рискует. А теперь скажите, есть ли на свете сила, способная удержать его от злодеяния? Могут ли все его успехи в гребле и плавании, его упорство, целеустремленность и другие превосходные качества, развитые в ущерб не менее важным человеческим качествам, помочь ему одержать нравственную победу над собой, над своим себялюбием и жестокостью? Эти качества не помогут ему даже разглядеть в себе эгоизм и жестокость. Ведь главный принцип любых состязаний в беге ли, в гребле (принцип вполне невинный, если применять его только в спорте) — одержать верх над соперником, собрав в кулак всю свою силу, волю, ловкость, увертливость. Во всех его тренировках и упражнениях не было ничего, что могло бы облагородить его душу, смягчить необузданную жестокость сердца. Этот человек оказался безоружным перед соблазном. И соблазн победил. Для меня не важно, кто этот молодой человек, высоко ли стоит на общественной лестнице; по всем нравственным правилам и законам он — животное, и ничего более. Окажись у него на пути мое счастье, он растопчет его, если, разумеется, уверен в своей безнаказанности. А помешает ему моя жизнь, он и ее растопчет безо всякого сожаления. И он вовсе не жертва всесильного рока или слепого случая, мистер Деламейн, просто он жнет, что посеял. Вот, сэр, что я сказал вашим друзьям в парке. Не спорю, это, конечно, исключительная ситуация, но вполне возможная, почему я и повторяю ее еще раз.

Не успела оппозиция раскрыть рта, Джеффри, сбросив маску безразличия, вскочил на ноги.

— Стойте! — затряс он крепко сжатыми кулаками в сторону своих защитников, едва сдерживая бешеное нетерпение защищаться самому.

Воцарилось всеобщее молчание.

Джеффри повернулся и в упор глянул на сэра Патрика, точно тот оскорбил лично его.

— Кто этот безымянный человек, который идет к цели, не щадя никого и ничего?

— Это вымышленный пример, — ответил сэр Патрик, — никого в частности я не имел в виду.

— Какое вы имеете право, — набросился Джеффри на сэра Патрика, забыв в минуту ослепления, что не в его интересах ссориться с шотландским юристом. — Какое вы имеете право выводить гнусным негодяем гребца? Гребцы — славные ребята, таких среди вас поискать.

— Описанное мной может случиться с любым из вашей братии, — возразил сэр Патрик, — а по сему я имею полное право взять в качестве примера кого угодно. Подождите, мистер Деламейн, я еще не сказал последних слов, а я намерен их сказать. Поймите, я взял для примера не отпетого негодяя, как вы ошибочно полагаете, а простого смертного с обычным букетом дурных свойств — жестокости, подлости, агрессивности, которые непременно имеются у нецивилизованного человека. Этому учит вас ваша религия; в этом вы и сами можете убедиться, если соизволите приглядеться к своим малокультурным соотечественникам, которые встречаются на каждом шагу. Особенное в этой истории — соблазн, смутивший душу молодого человека. И я постарался по мере возможности показать, как полнейшее забвение духовных ценностей, пренебрежение науками и искусствами, что сейчас очень модно среди англичан, отдает человека во власть низменных инстинктов, коренящихся в его природе, как постепенно, в силу всего вышесказанного, он обязательно, невзирая на родовитость, на богатство, пройдет шаг за шагом, как и бродяга, искушаемый своими соблазнами, не такой уж и длинный путь от невежества к преступлению. Если вы отказываете мне в праве приводить подобные примеры в защиту своего мнения, то вы, верно, считаете одно из двух — либо джентльмен вообще не может поддаться соблазну, ввергающему в омут подлости и бессердечия, либо спортом занимаются только те джентльмены, которые от рождения способны устоять перед любым соблазном. На этом я кончаю слово в свою защиту. Мной двигало глубокое почтение к образованности и чистоте нравов; я искренне восхищаюсь молодыми людьми, которые могут противостоять опасному поветрию возврата к дикости, охватившему наше общество. Только они — надежда Англии. Я все сказал.

Джеффри уже готов был дать яростную отповедь сэру Патрику, но его упредил лондонский врач, намерившийся продолжить речь сэра Патрика.

Незадолго перед тем он перестал изучать лицо Джеффри и с видом человека, завершившего нелегкий труд, стал со вниманием слушать спорящих. И не успел сэр Патрик сомкнуть уста, он начал говорить, не дав Джеффри опомниться.

— Сэр Патрик кое-что упустил, и я хочу восполнить пробел, — сказал он без обиняков, — опираясь на мои профессиональные наблюдения. Но прежде позволю себе сказать два слова мистеру Деламейну. Вы, наверное, не рассердитесь на меня, если я посоветую вам сдерживать свои чувства, — обратился он к Джеффри.

— И вы хотите сделать из меня мишень для своих нападок? — удивился Джеффри.

— Я всего-навсего даю вам медицинский совет — старайтесь умерять свой характер. Есть много людей, которые могут без вреда предаваться гневу, впадать в бешенство. Вы не из их числа.

— Что вы хотите этим сказать?

— Полагаю, мистер Деламейн, что ваше здоровье не столь удовлетворительно, как вы склонны думать.

Джеффри повернулся к своим почитателям и союзникам и презрительно рассмеялся. Почитатели и союзники тоже поспешили рассмеяться. Арнольд взглянул на Бланш, и оба улыбнулись. Даже сэр Патрик явно не поверил своим ушам — такое удивление изобразилось на его лице. В самом деле, перед ними во всей своей могучей красе возвышался современный Геркулес, с полным правом претендующий на его славу. А рядом с ним стоял человечек, которого он мог убить ударом кулака, и серьезно заявлял, что у этого Геркулеса пошатнулось здоровье.

— Вы, однако, большой шутник, — заметил Джеффри не то насмешливо, не то всерьез. — Ну и что же, по-вашему, с моим здоровьем?

— Явзял на себя смелость предостеречь вас. Это, на мой взгляд, необходимо, — ответил знаменитый врач. — Однако я не берусь точно сказать, что с вами. Для этого мне надо еще немного подумать. Я бы хотел проверить одно мое впечатление. Вы не возражаете, если я задам вам вопрос, который, уверен, не очень вас затруднит?

— Сначала задайте вопрос, а там посмотрим.

— Я подметил кое-что в вашем облике, пока вы слушали сэра Патрика. Вы ведь не меньше ваших друзей хотели поспорить с ним. Я не могу понять, почему вы молчали, предоставив другим защищать вас. Вы заговорили только тогда, когда сэр Патрик чем-то очень задел вас. Но ведь у вас в голове имелись какие-то возражения?

— У меня в голове имелись все те прекрасные возражения, которые вы слышали от моих друзей.

— И однако, вы держали их при себе?

— Да, держал при себе.

— Вероятно, вы полагали, хоть и считали свои возражения вескими, что пока не стоит труда выступать с ними? Иначе говоря, вы предпочли, чтобы за вас говорили другие, не желая растрачивать своих сил?

Джеффри взглянул на нежданного советчика с проснувшимся вдруг любопытством и легким недоверием.

— Смотрите-ка! Да откуда вы знаете, что происходит у меня в голове? Ведь я ничего еще не сказал вам!

— Моя профессия — знать, что происходит с телом моего пациента, а для этого порой необходимо выяснить, что происходит у него в голове. Но я больше не настаиваю на своем вопросе. Если я правильно вас понял, я уже получил ответ.

С этими словами знаменитый врач повернулся к сэру Патрику.

— Вы не затронули еще одной стороны, сэр Патрик. Имеется чисто медицинское возражение против нынешнего помешательства на физических упражнениях любого вида. И оно по-своему не менее сильно, чем ваши возражения нравственного свойства. Вы говорите о возможном влиянии на душу и ум. Я же хочу сказать о безусловном влиянии чрезмерных тренировок на тело.

— Вы это почерпнули из своего опыта?

— Да, из своего собственного. Поверьте мне как специалисту, что очень многие молодые люди, которые со всей страстью предаются сейчас гимнастическим упражнениям, как одержимые тренируют силу и выносливость, встали на путь, ведущий к серьезным и необратимым нарушениям в организме. Заядлые посетители всевозможных гонок — гребли, бега и прочего — видят только блестящие успехи, достигнутые изнурительными тренировками. Зато матери и отцы видят дома горестные последствия этого непростительного насилия над здоровьем. Сколько сейчас в Англии несчастных семей, сэр Патрик! Сколько сыновей осталось инвалидами на всю жизнь из-за непосильных нагрузок, которым подвергается молодой организм на этих модных спортивных зрелищах!

— Вы слышите? — обратился сэр Патрик к Джеффри.

Джеффри беспечно кивнул головой. Раздражение его улеглось, и вялое безразличие опять вселилось в него. Он сел в кресло, вытянув вперед ноги и тупо уставившись в узор на ковре. «Какое все это имеет отношение ко мне?» — выражала вся его небрежная поза.

— Я не вижу средства, как исправить положение, — продолжал лондонский врач, — пока наше общество остается таким, как есть. Красивый, пышущий здоровьем молодой человек с отлично развитой мускулатурой горит желанием — и это вполне естественно, — померяться силой с другим таким же здоровяком. В колледже (как и в любой другой школе) его записывают, что тоже естественно, в команду атлетов, исключительно по причине его цветущей внешности. Ошиблись они в выборе или нет, станет ясно гораздо позже, когда дело уже сделано и здоровью нанесен непоправимый вред. Многим ли известна важная физиологическая истина, что мышечная сила человека не является залогом его жизненной силы. Многие ли знают, что в нас, по выражению великого французского писателя, заключены две жизни — внешняя жизнь мышц и внутренняя жизнь сердца, легких, мозга? Даже если люди это знают, даже если пользуются медицинскими советами, в большинстве случаев невозможно загодя определить, сможет ли внутренняя жизнь выдержать сверхнапряжение внешней. Спросите любого моего собрата по профессии, и он ответит вам, обратившись к своему опыту, что я ни и коей мере не преувеличиваю серьезности этого зла и опасности последствий, которыми оно чревато. У меня на руках сейчас пациент — молодой человек двадцати лет, обладающий великолепно развитой мускулатурой. Если бы этот молодой человек обратился ко мне перед началом тренировок, я бы, право, не знал, что ему сказать. На той стадии было невозможно предвидеть печальных последствий, с которыми мы потом столкнулись. После упорных тренировок и нескольких успешных выступлений он вдруг ни с того ни с сего грохнулся в обморок к удивлению своих друзей и семьи. Пригласили меня, с того дня я его лечу. Жить он, вероятно, будет, но здоровье не вернется к нему никогда. Я обращаюсь с ним, как обращался бы с восьмидесятилетним старцем, а ведь ему всего двадцать лет. Внешне он все такой же большой и сильный, мог бы даже позировать художнику, рисующему Самсона, а неделю назад на моих глазах он потерял сознание на руках матери, как кисейная барышни.

— Кто это? Как его имя? — закричали почитатели Джеффри, продолжая борьбу на свой страх и риск, не дождавшись поддержки своего кумира.

— У меня нет обыкновения называть имена моих пациентов, возразил врач. — Но если вы хотите видеть человека, здоровье которого почти сломлено чрезмерными тренировками, извольте, я покажу вам его.

— Сделайте такую милость! Кто этот человек?

— Вы все прекрасно его знаете.

— Он ваш пациент?

— Пока еще нет.

— Да кто же это?

— Он перед вами.

Мгновение стояла мертвая тишина, глаза всех присутствующих впились в лицо знаменитого врача, он медленно поднял руку и пальцем указал на Джеффри Деламейна.

Глава двадцатая У ЦЕЛИ

Общее изумление очень скоро сменилось открытым недоверием к словам лондонской знаменитости.

Тот, кто первый заявил: «Вижу, значит верю», сам того не ведая, сформулировал одно из фундаментальных человеческих заблуждений. Кажется, нет ничего более простого и достоверного, чем свидетельство собственных глаз. Человек охотно верит своим главам и будет верить им до скончания века.

Присутствующие в библиотеке, как один, оборотили взоры на Джеффри и, веря показаниям своих глаз, как один, решили: лондонский врач явно дал маху. Оппозицию возглавила сама леди Ланди, оторванная столь неслыханным утверждением от своего списка.

— У мистера Деламейна сломлено здоровье! — воззвала она к здравому смыслу заезжего светила. — Помилуйте, кто может поверить этому!

Второй раз Джеффри толкнуло к действию высказывание, мишенью которого был он сам. Он поднялся на ноги и, вперив в лицо врача твердый, но вместе и дерзкий взгляд, отчеканил:

— Вы это сказали серьезно?

— Да, вполне.

— Вы указали на меня в присутствии…

— Одну секунду, мистер Деламейн. Наверное, не надо было говорить об этом при всех. Вы вправе упрекнуть меня за то, что я прилюдно ответил вашим друзьям на брошенный мне вызов. Приношу вам свои извинения. Но не беру назад ни одного слова из того, что сказал о вашем здоровье.

— Так вы настаиваете на том, что мое здоровье подорвано.

— Настаиваю.

— Жаль, сэр, что вы не моложе лет на двадцать.

— Что было бы тогда?

— Я бы пригласил вас выйти на лужайку и показал, что у меня со здоровьем.

Леди Ланди поглядела на своего деверя. Сэр Патрик тут же вмешался.

— Мистер Деламейн, — сказал он, — вы приглашены как джентльмен в дом леди.

— Полно! Полно! — добродушно запротестовал знаменитым врач. — Просто мистер Деламейн прибегнул к сильному аргументу. Если бы я был на двадцать лет моложе, — продолжал он, повернувшись к Деламейну, — я бы вышел с вами на лужайку. Но исход единоборства отнюдь не повлиял бы на мое заключение. Я хочу сказать — чрезмерные физические нагрузки, которыми вы знамениты, пока еще не причинили ущерба вашей мышечной силе. Но я утверждаю, что вашей жизненной силе они уже принесли большой вред. Какой именно — я не считаю возможным сказать сейчас. Я просто чисто по-человечески предупреждаю вас. Вы поступите разумно, если удовлетворитесь уже достигнутыми успехами и совершенно перемените образ жизни. Еще раз приношу извинения, что говорю вам об этом на публике, а не приватно. И очень советую помнить о моем предостережении.

Он повернулся, чтобы перейти в другой конец комнаты, но Джеффри чуть не силой вернул его к прерванному разговору.

— Подождите. Вы свое слово сказали. Теперь моя очередь. Я не могу говорить так складно. Но постараюсь сказать коротко и ясно. И видит бог, заставлю вас ответить! Дней через десять, двенадцать я начну тренировки перед Фулемским бегом. Вы считаете, что я сорвусь?

— Скорее всего, тренировки вы выдержите.

— А как насчет бега?

— Может, на этот раз выдержите и бег. Но если примете в нем участие…

— Что тогда?

— Вы никогда больше не сможете бегать.

— И никогда не смогу грести на приз?

— Никогда.

— Меня пригласили участвовать в регате той весной. Я дал обещание. Ответьте мне прямо, я смогу в ней участвовать?

— Отвечаю прямо — не сможете.

— Безо всякого сомнения?

— Безо всякого.

— Давайте держать пари! — воскликнул Джеффри, рывком выдернув из кармана книжку. — Ставлю сто к стам, что я в отличной форме и смогу участвовать в весенних состязаниях.

— Я не заключаю пари, мистер Деламейн.

С этими словами почтенный врач прошествовал в дальний конец библиотеки. Леди Ланди, позвав на помощь Бланш, вернулась к приглашениям на ближайший обед в Уиндигейтсе. Джеффри с гордо поднятой головой и книжкой повернулся к университетским друзьям. В нем взыграла британская кровь: с британской любовью к пари, которая готова бросить вызовы всему и вся, шутки, как известно, плохи.

— Смелее, друзья! Кто поставит на медицину?

Сэр Патрик с негодованием поднялся из кресла и последовал за врачом. Первый, Второй и Третий, услыхав предложение своего прославленного друга, замотали своими крепкими головами и отвели одним выразительным словом:

— Самоубийство!

Джеффри повернулся к маячившим в тени хористам.

— Эй вы, там! Ставьте на медицину! — В нем уже клокотало неистовство.

Два хориста отвечали по обычаю в два голоса:

— Мы не вчера родились, Смит, а?

— Насколько мне известно, Джонс, не вчера!

— Смит, — тихо произнес Джеффри, и этот внезапный переход шепоту не предвещал ничего хорошего.

— А? — улыбнулся Смит.

— Джонс! — немного громче произнес Джеффри.

— А? — в унисон пропел Джонс.

— Жалкое отребье! Вам вдвоем не наскрести и пятидесяти фунтов!

— Полегче, Джеффри! — первый раз вмешался Арнольд. — Стыдись!

— Почему эти… (непечатное слово) не желают заключить со мной пари?

— Если тебе нравится валять дурака, — продолжал Арнольд, — и кроме пари ничто тебя не успокоит, я принимаю твое пари.

— Сто к ста на врача! Заметано! — воскликнул Джеффри.

Страсть утолена, и он вновь обрел отличное расположение духа. Записал в книжку пари и принес самые искренние извинения Смиту и Джонсу.

— Не сердитесь, друзья! Я не хотел вас обидеть. Ваши руки!

Два хориста пришли в восторг: «Британский аристократизм, Смит!» — «Кровь и порода, Джонс!»

Заключив пари, Арнольд почувствовал угрызения совести, не от самого пари, — кто же стыдится в Англии этой разновидности азартной игры, — а от того, что «поставил на врача». Хотя он пошел на это пари из самых лучших побуждений, но ведь ставкой было здоровье друга. И он со всей горячностью принялся убеждать Джеффри, что как никто уверен в ошибочности заключения лондонского гостя.

— Я не увиливаю от пари, — сказал он. — Мне просто хотелось угомонить тебя.

— А-а, ерунда! — отвечал Джеффри, мысли его уже переключились на занимавший его предмет — целеустремленность была одной из лучших черт его характера. — Пари есть пари, и твои дурацкие сантименты здесь ни при чем.

С этими словами он потянул Арнольда в сторону, чтобы его слова не коснулись посторонних ушей.

— Как ты думаешь, — начал он с беспокойством, — этот старый чудак сильно на меня обозлился?

— Сэр Патрик?

Джеффри кивнул.

— Я ведь еще не спросил у него про шотландские браки. Станет он говорить со мной, если я сейчас обращусь к нему?

Произнося это, он окинул библиотеку взглядом, полным затаенного коварства, — лондонский врач в дальнем углу склонился над папкой с гравюрами. Дамы все еще корпели над списком приглашенных. Сэр Патрик стоял у полки, погрузившись в чтение солидного тома, который только что снял.

— Попроси извинения, — посоветовал Арнольд. — Сэр Патрик, может быть, немного язвителен, легко раздражается, но он человек справедливый и не злой. Скажи ему, что у тебя и в мыслях не было проявить непочтение. Этого будет достаточно.

— Ладно, попробую.

Сэр Патрик, ушедший с головой в старинное венецианское издание «Декамерона», внезапно был возвращен из средневековья Италии в современную Англию не кем иным, как Джеффри Деламейном.

— Что вам угодно? — холодно спросил он.

— Я хотел бы принести вам свои извинения, — сказал Джеффри. — Давайте забудем эту размолвку. Поверьте, у меня и в мыслях не было проявить непочтение. Простить и забыть — недурное правило, не так ли, сэр?

Выражено неуклюже, но все-таки извинение. Даже Джеффри, воззвав к добрым чувствам сэра Патрика, мог рассчитывать на снисхождение.

— Ни слова больше об этом, мистер Деламейн! — отвечал старик с отменной учтивостью. — Примите и мои извинения, если я был несколько резковат. Разумеется, старые обиды лучше не помнить.

Ответив таким образом на принесенные извинения, сэр Патрик замолчал, ожидая, что Джеффри ретируется, оставив его наедине с Боккаччо. Но к его вящему удивлению Джеффри вдруг наклонился и прошептал ему на ухо:

— Не уделите ли вы мне минутку, сэр?

Сэр Патрик отпрянул, как если бы испугался, что Джеффри укусит его.

— Прошу прощения, мистер Деламейн, что вы сказали?

— Не могли бы вы уделить мне минутку, сэр?

Сэр Патрик поставил «Декамерона» на место и поклонился, сохраняя ледяное молчание. Менее всего не свете он ожидал, что достопочтенный Джеффри Деламейн выберет его в свои поверенные «Вот где разгадка принесенного извинения! — подумал он. — Что ему все-таки от меня надо?»

— Речь пойдет о моем друге, — шептал Джеффри, ведя сэра Патрика к дверям в сад. — Он попал в историю. И я хотел бы спросить вашего совета. Только это сугубо между нами.

Тут он замолчал и глянул на сэра Патрика — какое впечатление произвели на него эти слова.

Сэр Патрик ни словом, ни жестом не проявил ни малейшего интереса.

— Не пройти ли нам в парк? — предложил Джеффри.

Сэр Патрик указал на ногу.

— Я уже гулял сегодня утром, — сказал он. — Пусть моя немочь послужит мне оправданием.

Джеффри огляделся кругом в поисках замены уединенному уголку парка и направился к одной из уютных ниш, отгороженных от библиотеки портьерами.

— Вот, кажется, подходящее место, — сказал он, приглашая сэра Патрика следовать за собой.

Сэр Патрик сделал последнюю попытку увильнуть от неприятного разговора.

— Ради бога, простите меня, мистер Деламейн. Вы уверены, что обращаетесь именно к тому человеку, который вам нужен?

— Вы ведь юрист, практикующий в Шотландии?

— Без сомнения.

— Вы имеете понятие о шотландских браках?

Сэр Патрик навострил слух.

— А вас именно это интересует? — спросил он.

— Да. То есть нет, не меня, а моего друга.

— Так, значит, вашего друга?

— Да! Тут, видите ли, замешана женщина. Дело было здесь, в Шотландии. Мой друг не знает, женат он или нет.

— Я к вашим услугам, мистер Деламейн.

К радости Джеффри и к не меньшему удивлению, сэр Патрик не только перестал явно уклоняться от разговора, но проявил заметное любопытство, устремившись к ближайшей портьере. Старый юрист тотчас вспомнил, с чем обращалась к нему племянница, и, сопоставив одно с другим, вывел некое предположение. «Нет ли связи между нынешним положением гувернантки Бланш и неожиданным интересом мистера Деламейна к шотландским бракам? — подумалось сэру Патрику. — В моей практике скрещивались пути и более разных характеров. Похоже, эта история будет иметь продолжение».

Джеффри с сэром Патриком сели друг против друга за маленький столик, отгороженные плотной тканью от всего мира. Арнольд с гостями предавались в парке безделью. Лондонский врач углубился в свои гравюры, леди Ланди с падчерицей занимались списком гостей в дальнем углу библиотеки. Беседа этих двух мужчин, ничего не значащая по виду, но чреватая роковыми последствиями, и не только для Анны, но в равной мере для Арнольда и Бланш, была, в сущности, конференцией при закрытых дверях.

— Так в чем же дело? — начал сэр Патрик.

— Дело в том, что мой друг хочет знать, женат ли он на этой женщине или нет.

— Он хотел на ней жениться?

— Нет.

— Она не замужем, он не женат?

— Нет.

— Место действия — Шотландия?

— Да.

— Прекрасно. Теперь перейдем к фактам.

Джеффри растерянно молчал. Чтобы излагать факты, надо владеть искусством рассказа. Сэр Патрик это хорошо знал. И нарочно, с первого же хода сбил Джеффри с толку, понимая, что тот постарается кое о чем умолчать. Существует один старый прием, помогающий вытянуть из клиента правду: незаметно перевести беседу в допрос. Если начать с допроса, Джеффри будет начеку и ни за что не проговорится. И сэр Патрик сказал себе — пусть-ка Джеффри обрадуется его вопросам как манне небесной. Кое-как собравшись к мыслями, Джеффри заговорил, скоро запутался и сонвсем потерял нить повествования. Сэр Патрик выждал немного и прибегнул к известной уловке.

— Может, дело пойдет легче, если я задам вам несколько вопросов? — спросил он самым невинным тоном.

— Верно, так оно пойдет легче.

— Тогда извольте. Сначала несколько общих вопросов. Вы можете называть имена?

— Нет.

— Место действия?

— Нет.

— Время действия?

— Надо быть точным?

— По возможности.

— Ну, скажем, в этом году.

— Ваш друг и эта леди путешествовали вместе по Шотландии?

— Нет.

— Жили вместе в Шотландии?

— Нет.

— Где они оказались вместе?

— В гостинице.

— Вон оно что! Значит, они были в гостинице. Кто первый туда приехал?

— Она. Одну минутку! Мы подошли к самому главному.

Джеффри вынул из кармана листок бумаги, на котором записал все действия Арнольда в гостинице с его собственных слов.

— У меня здесь все записано, — продолжал он. — Может, взглянете?

Сэр Патрик взял записку, быстро пробежал ее глазами, затем стал медленно читать вслух предложение за предложением, задавая по ходу чтения вопросы.

— «На пороге спросил свою жену?» — читал сэр Патрик. — На пороге гостиницы, надо полагать? А леди поселилась в гостинице, назвавшись замужней женщиной?

— Да.

— Сколько времени она провела там до появления вашего друга?

— Час или около того.

— Она назвалась каким-нибудь именем?!

— Не знаю. Думаю, что нет.

— Назвался ли ваш друг как-нибудь?

— Никак не назвался. Я в этом уверен.

Сэр Патрик вернулся к записке:

— «За обедом при хозяйке и лакее сказал, что снимет номер я себя и жены. Тут же заставил ее сказать, что она его жена». Моет, это все была шутка с их стороны?

— Нет, все это было очень серьезно.

— Вы хотите сказать — выглядело серьезно, чтобы обмануть хозяйку гостиницы и лакея?

— Да.

Сэр Патрик опять вернулся к записке:

— «Остался с ней на ночь в этом номере». В номере, который снял для себя и жены?

— Да.

— Что было на другой день?

— Он уехал. Подождите, подождите! Сказал, что едет по делам, нарочно для хозяйки.

— Значит, обман продолжался? Хозяйка и слуги не сомневались, что он оставил в гостинице жену?

— Да, именно так.

— Он вернулся в гостиницу?

— Нет.

— Сколько еще времени леди оставалась в гостинице, когда он уехал?

— Сколько? Ну… несколько дней.

— И ваш друг ее больше не видел?

— Нет.

— Ваш друг и леди — англичане или шотландцы?

— Оба англичане.

— Перед тем, как встретиться в гостинице, они успели прожить в Шотландии больше трех недель?

Джеффри задумался. Что касается Анны, сомнений не было. Леди Ланди со всеми домочадцами водворилась в Уиндигейтсе гораздо раньше, чем три недели назад. Что до Арнольда…

Джеффри напряг память: о чем они говорили тогда в парке? Арнольд, кажется, упомянул один спектакль в Эдинбургском театре. Тогда все ясно. Ему ведь пришлось довольно надолго задержаться в Эдинбурге по делам наследства. Да, значит и он, как Анна, был в Шотландии больше трех недель до встречи в Крейг-Ферни. Придя к этому выводу, Джеффри подтвердил, что леди и его друг находились в Шотландии месяц, если не больше. И затем задал вопрос по собственному почину:

— Я не тороплю вас, сэр, но хотел бы все-таки узнать, я скоро услышу ответ?

— Еще два-три вопроса, и я освобожу вас, — ответил сэр Патрик и продолжал: — Правильно ли я понял из вышеизложенного, что леди хотела бы считать и считает себя женой вашего друга?

Джеффри ответил утвердительно: отрицательный ответ дал бы сэру Патрику новую пищу для размышлений. И он ответил: «Да» Другими словами, он дал понять, что леди, то есть Анна, желала стать женой его друга, то есть Арнольда. Такой ответ, представлялось ему, не собьет с мысли сэра Патрика, у которого, как видно, уже сложилось определенное мнение.

Пойдя на поводу у обстоятельств, Джеффри, однако, понимал, как важно для него мертвой хваткой держаться за это отступление от истины. Ему нужно было знать мнение сэра Патрика относительно фактов, имевших место в гостинице, и он строго их придерживался, что собирался делать и впредь. Но все-таки пришлось погрешить против истины — иначе старый юрист проканителился бы до скончания века.

— Леди и ваш друг обменивались письмами?

— Насколько я знаю, нет.

— Что ж, на этом, пожалуй, можно и кончить.

— И каково ваше мнение?

— Прежде чем высказать свое мнение, мистер Деламейн, почитаю долгом сделать одно общее замечание, выражающее мою личную точку зрения, которая, тут вы не должны заблуждаться, — не подкреплена никаким параграфом закона. Вы спрашиваете меня, можно ли в свете изложенных фактов считать вашего друга женатым?

— Да, да, именно это я и хочу знать, — закивал головой Джеффри.

— Мой опыт, мистер Деламейн, говорит о том, что в Шотландии любой мужчина может стать мужем любой женщины в любое время и в любом месте. Короче говоря, моя тридцатилетняя практика убедила меня в одном — что в Шотландии браком можно назвать все, что угодно.

— Говоря попросту, сэр Патрик, она его жена?

Несмотря на все свое коварство и осторожность, Джеффри не мог сдержаться: глаза его заблестели, а в голосе послышалось если не ликование, то явная радость. Ни то, ни другое не ускользнуло от внимания сэра Патрика.

Сидя за столом напротив Джеффри, сэр Патрик на первых поpax заподозрил, что, говоря о «своем друге», Джеффри имеет в виду себя. Но профессиональная привычка взяла верх — сэр Патрик не верил первому впечатлению, даже своему собственному, и он решил в ходе разговора нащупать истину. Он расставил силки, и птичка попалась.

Теперь было ясно, что этот человек, обратившийся за советом к юристу, почти наверное говорит не о себе, а о ком-то другом. Но это не все, по какой-то причине, по какой — пока неизвестно, он очень заинтересован, чтобы друг его оказался по законам Шотландии женатым. Частично проникнув в тайные помыслы Джеффри, решил, что для первой беседы этого хватит. В дальнейшем хорошо бы выяснить, кто эта безымянная леди, уж часом не Анна Сильвестр? Но сейчас ему вряд ли удастся продвинуться хотя бы йоту, так что остается только честно изложить суть закона, под который подпали изложенные ему факты.

— Не торопитесь с выводами, мистер Деламейн. Это мое личное соображение. Я пока еще не высказал своего профессионального мнения о положении вашего друга.

Лицо Джеффри опять потускнело. Сэр Патрик не преминул отметить и эту перемену.

— Шотландский брачный кодекс, — продолжал сэр Патрик, — в той его части, которая касается нерегулярных браков — это позор и вызов общественной морали. Если вы сочтете мои выражения слишком сильными, могу отослать вас к высказываниям одной юридической знаменитости. Лорд Диас осудил шотландские браки со скамьи верховного суда в следующих словах: «Согласие означает брак. Не нужны никакие церемонии, ни гражданские, ни церковные. Никаких предуведомлений до, никакого оглашения после; никого совместного проживания; никаких нигде подписей, никаких же свидетелей — словом, для заключения брака, этого важнейшего гражданского акта, в Шотландии не требуется ровным счетом ничего». Учтите, это говорит шотландский судья, призванный отправлять правосудие страны! В Шотландии, замечу, имеются тщательно разработанные законы, касающиеся покупки и продажи домов, участков земли, лошадей и собак. Единственный гражданский акт, полностью пущенный на произвол судьбы, — бракосочетание, связывающее мужчину и женщину до конца дней. Шотландский нерегулярный брак не щадит даже детскую невинность, поскольку для бракосочетания не требуется согласия родителей. Двенадцатилетняя девочка и парень двумя годами старше могут сочетаться браком, переступив шотландскую границу, безо всяких препон и промедления, и шотландский закон не потрудится уведомить о том их несчастных родителей. Что касается мужчин и женщин, то стоит им высказать взаимное согласие вступить в брак, и они уже муж и жена, прием не требуется никаких прямых доказательств этому, достаточно косвенных. Более того, как бы шотландский закон о браке ни оправдывал себя, факт остается фактом, мужчина и женщина, в результате действия этого чудовищного закона, могут оказаться мужем и женой, сами того не ведая и не давая друг другу никакого согласия. Ну что, мистер Деламейн, у вас, наверное, голова кругом пошла. Теперь видите, что я был прав, употребив в адрес шотландского брачного законодательства такие сильные выражения.

— А что это за юридическая знаменитость? — спросил Джеффри. — Я не мог бы обратиться к нему?

— Можете, конечно. Но другой, не менее ученый и знаменитый юрист выскажет вам мнение, противоположное мнению первого. Я не шучу, я говорю вам только то, что есть. Вам не доводилось слышать о Королевской комиссии?

— Что-то не помню.

— Тогда послушайте. В марте шестьдесят шестого года королева назначила комиссию изучить брачное законодательство Соединенного королевства. Доклад комиссии был опубликован в Лондоне. Он доступен каждому, кому не жаль расстаться с двумя-тремя шиллингами. Комиссия обнаружила, что по одному из самых важных пунктов шотландского брачного кодекса высокие авторитеты придерживаются противоположных точек зрения. Вопрос, кто же прав, указала комиссия, все еще дебатируется, правомочное мнение еще не определено и не принято. Различные точки зрения сталкиваются в докладе на каждом шагу. Брак, важнейший институт цивилизованной жизни, в Шотландии окутан туманом неясностей и сомнений. Если нет других причин для реформы шотландского брачного законодательства, то одной этой причины достаточно. Отсутствие единого взгляда на шотландский брак — национальное бедствие.

— А вы могли бы высказать свое мнение о случае моего друга? — упрямо гнул свое Джеффри.

— Конечно. Теперь, когда я объяснил вам, как опасно полагаться на мнение отдельного юриста, я с чистой совестью выскажу вам свое. Я полагаю, что в этом случае нельзя положительно утверждать, что брак состоялся. Имеются свидетельства в пользу того, что брак был заключен, не больше.

Для Джеффри подобное заключение было слишком тонком казуистикой. Он тяжело нахмурился, явно раздосадованный.

— Как это нельзя утверждать! — воскликнул он. — Ведь они же сказали, что они муж и жена в присутствии свидетелей.

— Это обычное заблуждение людей, не сведущих в юриспруденции, — заметил сэр Патрик невозмутимо. — Я ведь сказал, по закону свидетели вообще не нужны. К ним обращаются только в том случае, если есть сомнение относительно законности брака.

Джеффри ухватился за эту соломинку.

— Значит, хозяйка гостиницы и слуга могли бы подтвердить что они муж и жена?

— Конечно. И не забудьте, если вы обратитесь к кому-нибудь еще из моих коллег, он, возможно, скажет вам, что леди и ваш друг, безо всякого сомнения, состоят в браке. Закон, который допускает, чтобы взаимное согласие на брак подтверждалось косвенным свидетельством, открывает двери для самых различных толкований. Ваш друг прямо называет некую леди своей женой. Эта леди прямо называет вашего друга мужем. В комнатах, которые они сняли как муж и жена, они оставались вдвоем до следующего утра. Ваш друг уезжает, никому не открыв истины. Леди остается в гостинице еще несколько дней в роли его жены. И все это происходит в присутствии внушающих доверие свидетелей. Эти факты можно считать логическим, если не юридическим, косвенным доказательством взаимного согласия. Тем не менее я остаюсь при своем мнении: это только свидетельство в пользу брака, но не самый факт заключения брака.

Пока сэр Патрик разливался соловьем, Джеффри, совершив мощное умственное усилие, додумался-таки, как выудить у старого юриста вожделенный ответ.

— Вот что, — хлопнул он по столу тяжеленной ладонью, — я вас прижму к стенке. У моего друга есть кое-кто на примете.

— Ну и что?

— А вот что. Может он сейчас жениться или нет?

— Разумеется, нет.

Джеффри поспешно вскочил на ноги, положив конец разговору.

— Это все, что мне и моему другу требовалось знать.

С этими словами он дернул портьеру и без дальнейших церемоний вышел, оставив сэра Патрика размышлять в одиночестве над его загадочным поведением.

«Не знаю, кто твой друг, — думал сэр Патрик, глядя ему вслед, — но если ты печешься о нем не из темных побуждений, то я понимаю в человеческой природе не больше новорожденного младенца!»

Расставшись с сэром Патриком, Джеффри чуть ли не в тот же миг столкнулся со слугой, который повсюду искал его.

— Прошу меня простить, сэр, — обратился к нему слуга. — Грум достопочтенного мистера Деламейна…

— Тот, что привез утром записку от брата?!

— Да, сэр. Он торопится назад. Боится, что не может дольше ждать.

— Идем, я тебе дам для него ответ.

Джеффри подошел к конторке, за которой тщетно сочинял письмо. Взял записку брата и еще раз прочитал ее. Первые строчки обежал глазами, а на последней задержался: «Приезжай завтра, мы тебя ждем. Поможешь встретить и принять миссис Гленарм». Минуту он сидел молча, вперив взгляд в эту обычную строку. В его неповоротливом уме рождалось решение, от которого зависело счастье троих людей — Анны, которая любила его, Арнольда, сослужившего ему неоценимую службу, и Бланш, которая никогда не причинила ему никакой обиды. Если он останется в Уиндигейтсе после разговора Арнольда с Бланш, он будет обязан пойти в Крейг-Ферни. Если уедет сейчас к брату, это будет означать, что он покинул Анну под тем бесчестным предлогом, что она — жена Арнольда.

Но вот он отшвырнул письмо брата и вырвал из бювара листок. Губы его зашевелились. «Миссис Гленарм так миссис Гленарм», — прошептал он и написал брату всего одну строчку: «Дорогой Джулиус, ждите меня завтра. Дж. Д.» Бесстрастный слуга стоял все это время поодаль, созерцая могучую спину великолепного Джеффри, и думал, какая же это силища и как она развернется на последней решительной миле Фулемского бега.

— Ну как, Джеффри, все в порядке? — раздался за его спиной дружеский голос.

Он обернулся — и увидел Арнольда, жаждущего узнать, чем кончился разговор с сэром Патриком.

— Да, — ответил он, — в полном порядке.

Примечание. Есть читатели, склонные относиться с недоверием к фактам, встречающимся в художественной литературе! Отсылаю такого читателя к брошюре, которая натолкнула меня на мысль написать этот роман и которую он прочтет с большой для себя пользой. Эта брошюра содержит доклад Королевской комиссии, изучившей брачное законодательство Соединенного королевства. Отпечатано по заказу издательства Ее величества. (Лондон, 1868 г.) Слова сэра Патрика, дающие профессиональную характеристику шотландскому брачному кодексу, взяты именно из этой брошюры. Оценка ирландского брачного законодательства, данная стряпчим в Прологе, также взята из этого авторитетного источника. Мне не хотелось обременять повествование прямыми цитатами. И вместе с тем я считаю важным победить недоверие читателей, поэтому ниже привожу названия отдельных тем доклада с указанием соответствующих страниц из составленного мною собственноручно справочника к брошюре, чтобы читатель удостоверился в моей добросовестности.

Ирландские браки (в Прологе), Доклад, стр. 12, 13, 24.

Нерегулярные шотландские браки. Заявление лорда Диаса, Доклад, стр. 16. — Браки детей нежного возраста. Беседа лорда Челмсфорда с мистером Мюирхедом (вопрос 689). — Обоюдное согласие, доказанное косвенным свидетельством. Беседа лорда Верховного судьи Клерка с мистером Мюирхедом (вопрос 654). — Браки, заключенные без обоюдного согласия. Наблюдения лорда Диаса. Доклад, стр. 19. — Разногласия авторитетов. Доклад, стр. 19, 20. — Положения о купле-продаже лошадей и собак. Отсутствие положений о бракосочетании мужчин и женщин. Замечания мистера Ситона. Доклад, стр. 30. — Заключение Комиссии. Несмотря на то, что Комиссия столкнулась с возражениями против реформы шотландского брачного законодательства, она тем не менее выразила свое мнение в следующих словах: «С нерегулярными браками должно быть покончено» (Доклад, стр. 34).

Что касается сторонников этого постыдного положения, то они защищают свою позицию следующими соображениями: Шотландия не желает, чтобы Англия вмешивалась в ее дела (!). Нерегулярные браки заключаются безо всяких материальных затрат (!!). Их становится все меньше, а стало быть, есть надежда, что с течением времени они совсем исчезнут (!!!). Такие браки в некоторых случаях могут служить западней для бесчестных обманщиков (!!!!). Вот такой возвышенный взгляд на шотландские браки разделяют некоторые из самых почтенных и ученых юристов Шотландии. Введение закона, позволяющего мужу продать опостылевшую жену или жене продать мужа, которого она, «право же, не может больше выносить ни минуты», будет логическим завершением матримониальной неразберихи в Северной Британии. Справедливость требует добавить: из всех опрошенных свидетелей (устно или письменно) половина расценивают шотландские нерегулярные браки как должно цивилизованному человеку и христианину и полностью присоединяются к выводу авторитетной Комиссии, что подобные браки должны быть запрещены.

У. К.

Глава двадцать первая СВЕРШИЛОСЬ!

Арнольд был несколько удивлен сухостью ответа друга.

— Сэр Патрик был не очень любезен? — спросил он.

— Сэр Патрик сказал мне именно то, что я и ожидал.

— Никаких затруднений с женитьбой?

— Никаких.

— Бланш может быть спокойна?

— Во всяком случае, она не пошлет тебя в Крейг-Ферни. Я за это ручаюсь!

Последние слова Джеффри произнес особенно веско, взял со стола письмо брата, надел шляпу и вышел из библиотеки.

Его друзья, изнывавшие от безделья на зеленой лужайке, бурно приветствовали его. Он прошел мимо, не ответив на приветствия и даже не бросив взгляда в их сторону. Дойдя до розария, он остановился и вынул из кармана трубку; потом вдруг раздумал гулять среди роз, повернулся и зашагал по первой попавшейся аллее подальше от дома. Вряд ли он сможет побыть один в розарии в это время дня. А ему сейчас невыносимо видеть людей — кажется, убил бы любого, кто подошел бы к нему и заговорил. Понурив голову и нахмурившись, он шел по аллее, гадая, куда она приведет его. Аллея уперлась в плетеную калитку, за которой начинался огород. Здесь уж никто не нарушит его уединения, кого привлекут грядки салата и петрушки. Он пошел прямо к высокому каштану, росшему посреди огорода, под ним стояла скамейка, а вокруг зеленела широкой розеткой лужайка. Оглядевшись кругом, Джеффри сел на скамью и зажег трубку.

— Скорей бы покончить со всем этим! — проговорил он.

Он сидел, упершись локтями в колени, куря трубку и тяжело думая. Спустя немного, гонимый каким-то внутренним беспокойством, он поднялся со скамьи и стал кружить вокруг дерева по зеленой траве, как зверь, запертый в клетке.

Что означало это снедавшее его беспокойство? Может, его мучила совесть, ведь он решился на предательство друга, оказавшего ему помощь и доверившегося ему? Ничуть не бывало. Совесть мучила его не больше чем вас в эту минуту, когда глаза ваши пробегают по этим строчкам. Он был во власти лихорадочного нетерпения — скорее достигнуть желанной цели и при этом самому выйти сухим из воды.

Почему его должна мучить совесть? Угрызения совести рождаются под влиянием двух чувств, не ведомых естественному человеку. Первое чувство — воспитанное в каждом из нас уважение к себе, второе — впитанное с молоком матери уважение к другим. В высшем своем проявлении уважение к себе возвышается до любви к Богу. А уважение к другим — до любви к Человеку. Я причинил вам зло, и я раскаиваюсь. Зачем раскаиваться? Ведь, причинив вам зло, я споспешествовал собственной выгоде, зная при этом, что вы не ответите злом и бояться мне нечего. Но я буду раскаиваться, потому что знаю: причинив ближнему зло, я причинил его и себе. Это понятие, смягчающее инстинкты, не свойственно естественному человеку. И потому угрызения совести не мучили Джеффри Деламейна, ибо Джеффри Деламейн был человек естественный.

Когда ум его узрел неожиданный путь к спасению, Джеффри на первых порах был поражен и даже напуган его новизной и неслыханной дерзостью. Явное волнение, проступившее в нем за конторкой в библиотеке, было отзвуком его внутренней сумятицы, не более. Но вот первое впечатление улеглось, мысль окончательно созрела, и он, поуспокоившись, стал видеть на этом пути трудности и осложнения. Но они были простые и понятные и мало его тревожили. Что до моральной стороны — явной подлости и жестокости задуманного, то это его нимало не заботило. Он относился к спасенному им человеку как хорошо выдресированный пес. Благородное животное, спасшее вас из воды, может десять минут спустя вцепиться вам в горло, если его заставят обстоятельства. Прибавьте к безусловному рефлексу животного рассчетливую хитрость человека, вспомните не раз слышанное замечание: «Подумать только, не поленился когда-то поднять эту мелочь, и вот на тебе — пригодилась». И вы поймете, что думал и чувствовал Джеффри, вспоминая о прошлом или заглядывая в будущее. Простодушные вопросы Арнольда вызывали в нем только сильнейшее раздражение — вот и весь набор эмоций, волнующий душу Джеффри Деламейна.

Что до Анны, то и тут совесть его молчала, благодаря все той же каменной нечувствительности и первобытному отсутствию нравственных устоев. «Наконец-то я свободен!» — была его первая мысль. «Теперь у нее и без меня есть опора», — была вторая мысль. Ни жалости, ни упреков себе. Ему и в голову не пришло, что, выбирая между собственной гибелью или заявлением прав на Арнольда — ее единственным спасением, она предпочтет первое. Сам бы он, разумеется, выбрал второе.

Он хотел одного — чтобы все это скорее кончилось. Он как безумный кружил и кружил по зеленой полоске травы — скорей бы уж со всем этим разделаться. Вырваться отсюда, уехать к другой женщине, начать тренировки, — вот все, что ему надо. Они будут страдать? Черт бы их обоих побрал! Это я из-за них страдаю! Они мои злейшие враги! Они оба стоят на моем пути!

Как же от них избавиться? Вот главная трудность. Он принял решение сегодня же все кончить. Но как к этому приступить?

Нельзя затевать ссоры с Арнольдом. Если начать с него, то в виду его отношений с Бланш скандала не миновать. А скандал может повредить ему во мнении миссис Гленарм. Начинать надо с женщины: Анна одинока, у нее нет друзей; ее пол, ее двусмысленное положение удержат ее от скандала. Надо начинать с нее. Развязаться с ней раз и навсегда. Арнольд рано или поздно сам все узнает и пусть выкручивается, как хочет.

Как сообщить ей эту новость до вечера?

Пойти в гостиницу и назвать ее прямо миссис Арнольд Бринкуорт? Ни в коем случае! С него хватит разговоров с ней здесь, в Уиндигейтсе. Самое простое — написать ей письмо и отправить с кем-нибудь в Крейг-Ферни. Но она может тут же явиться сюда, последовать за ним в дом брата, может даже обратиться к отцу. Впрочем, теперь это не имеет значения. Теперь она у него в руках. «Вы замужняя женщина», — вот его главный козырь, с ним он может отрицать все.

В голове его составилось письмо к ней. «Вы, наверное, удивлены, что я так и не приехал. Вините в этом себя. Я знаю, что произошло между ним и Вами в гостинице. Я говорил с юристом. Вы жена Арнольда Бринкуорта. Будьте счастливы и прощайте навсегда». «Пожалуй, недурно, — с удовлетворением думал Джеффри. — Адресую миссис Арнольд Бринкуорт; отдам слуге, пусть отнесет поздно вечером и скажет, что ответа не нужно. А утром пораньше уеду к брату. И дело сделано!»

Но и тут возникало препятствие — последнее, но способное довести до исступления.

Если Анна как-то назвалась в гостинице, то не иначе как миссис Сильвестр. Письмо, адресованное миссис Арнольд Бринкуорт, скорее всего, даже не возьмут в дверях гостиницы. А если возьмут и отнесут ей, она может сказать, что письмо не ей. Человек с более быстрым умом сообразил бы, что имя на конверте ничего не значит, если это письмо ждут. Но ум Джеффри цеплялся за пустяки, и они вырастали в непреодолимое препятствие. Ему втемяшилось, что письмо и внутри и снаружи должно быть безукоризненно. Раз он объявляет ее женой Арнольда Бринкуорта, он должен адресовать его миссис Арнольд Бринкуорт, иначе треклятый шотладский закон может придраться, и он росчерком пера опять загонит себя в ловушку! Чем больше он думал об этом, тем больше удивлялся своей сообразительности и тем сильнее разъярялся.

Из всякого тупика можно выбраться. Наверняка можно выбраться и из этого. Только вот как? Вот уж истинно тупик!Преодолеть столько трудностей и споткнуться на таком пустяке. Это, наверное, от того, что он слишком много думал сегодня, а думать он вообще не привык. Даже голова закружилась — попробуй походи столько вокруг дерева. Он со злости повернулся спиной к каштану и зашагал от него прочь по какой-то тропинке, решив немного отвлечься, чтобы потом с новыми силами наброситься на эту неразрешимую задачу.

Получив волю, его мысли тотчас переключились еще на один злободневный предмет — Фулемский бег. Через неделю надо закончить все приготовления и начать тренировки.

На этот раз придется взять двух тренеров. Один приедет сюда и будет тренировать его в доме брата. Другой, оценив его свежим взглядом, примется за него в Лондоне. Он перебирал в памяти предыдущие выступления грозного противника. Из двоих Джеффри был менее быстрый. На него ставили из-за небывало длинной дистанции, уповая на его нечеловеческую выносливость. Сколько времени можно держаться позади противника? На какой минуте выгоднее догнать его? Когда надо вырваться вперед перед финишем, чтобы обойти противника и первым закончить бег? Все это очень важно. Надо обратиться к своим тайным советчикам. Дело слишком ответственно. Пусть и они раскинут умом. Кому он может довериться? Пожалуй, мистеру А и мистеру Б — оба почти профессионалы и оба — люди надежные. Вот мистер В, как профессионал — лучше не найдешь, зато человек дрянь. На мистере В мысли Джеффри опять застопорились. Ладно, обойдусь советами А и Б. Пусть В катится к чертям. Лучше совсем выбросить его из головы и думать о чем-то другом. О чем же? Миссис Гленарм? Пропади пропадом женщины, все они одна другой стоят. Смех смотреть, бегают — точно гусыни, вперевалку. И что за привычка перед обедом наливаться жидким чайком — единственная их отличительная черта. Во всем остальном они просто жалкие подобия мужчин. Пусть тоже катятся к чертям. Лучше выбросить их из головы и думать о чем-то другом О чем-нибудь очень достойном и важном. Пожалуй, о том, что пора бы набить трубку.

Он вынул кисет и приступил к этому достойному и важному делу, но скоро остановился.

Что за фигура маячит справа от карликовых груш? Какая-то женщина, по платью судя, прислуга, стоит спиной к нему, вот нагнулась, видно, что-то рвет, скорее всего, какую-нибудь зелень к обеду, но что именно — с такого расстояния не разглядишь.

А что это у нее привязано сбоку? Грифельная доска? Кажется да. На кой черт ей грифельная доска? В голове у него шевельнулась какая-то мысль. Ага, вот что! Ему нужно чем-то развлечься. Он сейчас и развлечется. Благо, появилась эта женщина с черной дощечкой, привязанной к поясу.

— Эй! — окликнул он женщину.

Та выпрямилась и медленно двинулась навстречу. Это была Эстер Детридж — ее отмеченное страданием лицо, ее ввалившиеся глаза, ее каменное безучастие.

Желание развлечься у Джеффри заметно поубавилось. Он меньше всего ожидал, что судьба выберет мишенью его плоских и грубых шуток это живое олицетворение скорби.

— Для чего тебе грифельная доска? — спросил он, не зная, что еще сказать.

Женщина поднесла руку к губам, коснулась их пальцем и покачала головой.

— Немая?

Женщина кивнула.

— Кто ты?

Женщина написала что-то на доске и протянула ее ему поверх грушевого деревца. Он прочитал: «Кухарка».

— Ты что, кухарка, родилась немой?

Эстер отрицательно покачала головой.

— Почему ты стала немой?

Женщина написала на доске: «От удара».

— Кто тебя ударил?

Эстер опять замотала головой.

— Не хочешь сказать?

Эстер опять кивнула.

Глаза женщины, пока он расспрашивал ее, глядели на него холодно, тупо, недвижно, как невидящие глаза трупа. Как ни были крепки его нервы, каким невосприимчивым он ни был — в обычное время — к любому мыслимому впечатлению, сейчас он чувствовал: взгляд немой кухарки входит в него как стальное лезвие кинжала. Полосы зашевелились у него на голове, по спине подрало морозом. Ему вдруг захотелось сию же минуту бежать отсюда. Чего проще — сказать ей «пока», повернуться и уйти. Он сказал «пока», но не мог двинуться с места. Опустил руку в карман, чтобы дать ей денег, надеясь, что это будет расценено как приказание уйти. Она уже протянула руку за монеткой, но внезапно вздрогнула, и рука ее замерла в воздухе. Устрашающая перемена произошла в ее застывших, будто скованных смертью чертах — сжатые губы медленно разлепились. Пустые глаза расширились, взгляд их оторвался от его лица, устремился куда-то в сторону, остановился и, напряженно блестя, вперился во что-то за его плечом. Было очевидно, глазам Эстер Детридж предстало некое ужасное видение.

— Какого дьявола ты там разглядываешь? — рявкнул Джеффри и резко обернулся.

За его спиной никого не было. Он опять повернулся к женщине. Она быстро уходила от него, точно ее гнал панический страх. Она почти бежала, несмотря на свои годы, — бежала от одного его вида, как будто самый его вид грозил погибелью.

«Сумасшедшая какая-то», — подумал он и тоже пошел прочь.

Он опять очутился, неведомо как, под большим каштаном на зеленой лужайке. Его крепкие нервы скоро успокоились, теперь он мог бы посмеяться над тем странным впечатлением, какое безумная женщина произвела на него. «Испугался первый раз в своей жизни, — подумал он, — и кого, какой-то немой старухи! Ну, если уж дошло до этого, значит, правда пора начать тренировки…»

Он взглянул на часы. Время близилось ко второму завтраку, а он все еще не придумал, как адресовать письмо Анне.

Но в воображении опять возникла эта немая женщина с каменным лицом и пустыми ввалившимися глазами и помешала сосредоточиться на письме. Уф! Какая-то выжившая из ума старуха, наверное, старая кухарка, которую господа держат в доме из милости. И ничего больше. Вон, вон ее из головы!

Джеффри лег на траву и задал себе серьезную работу. Если адресовать письмо миссис Арнольд Бринкуорт, как потом узнать, получила ли Анна письмо? — кружилось у него в голове. Тут, однако, опять вмешалась немая кухарка.

Он зажмурился, надеясь, что темнота поглотит ее. Но негодница не поддавалась. Он ясно видел ее сквозь сжатые веки, даже, кажется, о чем-то ее спросил; она в ответ стала что-то писать на дощечке, но что, разобрать было нельзя. Все это заняло не больше секунды. Он вскочил на ноги, изумляясь самому себе. И в тот же миг его точно молнией ударило — он отчетливо увидел, как справиться с этой последней трудностью, даже не делая сверхчеловеческих усилий.

Два конверта, конечно же, два конверта — внутренний, незаклеенный, со словами «Миссис Арнольд Бринкуорт» и внешний, запечатанный, адресованный миссис Сильвестр. Вот задача и решена. Поистине, самая простая задача, какую когда-нибудь приходилось решать безмозглой голове.

Почему же он так долго бился над ней? Невозможно объяснить.

Но как же сейчас-то додумался?

В воображении замаячила немая старуха, и его осенило, точно решение было каким-то образом связано с ней.

Первый раз в жизни Джеффри встревожило его состояние. Вдруг этот навязчивый образ немой кухарки — признак надорванного здоровья, не зря же его во всеуслышание предупредил Лондонский врач. Может, его голова немножко свихнулась? Или он слишком много курил на пустой желудок и много ходил после ночи, проведенной в поезде, не выпив своей обычной пинты эля.

И Джеффри тотчас отправился в дом проверить справедливость второго предположения. Если бы публика видела его сейчас, то, пожалуй, на него не было бы поставлено ни одной ставки. Вид у него был осунувшийся, встревоженный, и не без причин. Его нервы, без всякого предупреждения, вдруг заявили о себе и на незнакомом языке изрекли: «А вот и мы».

Выйдя из парка, Джеффри увидел в цветнике лакея, передающего распоряжение хозяйки одному из садовников, и спросил у него, где дворецкий, единственный человек, который мог бы ему сейчас помочь.

Последовав за лакеем в буфетную, Джеффри велел дворецкому подать ему кувшин самого старого эля и в качестве подкрепления добрый ломоть хлеба с сыром.

Дворецкий вытаращил на него глаза: подобное чудачество, а он повидал немало за свою службу у сильных мира сего, было для него внове.

— Завтрак готов, сэр. Уже накрывают на стол.

— А чем будут кормить?

Дворецкий прочитал список аппетитных кушаний и редких вин.

— К черту все ваши манже-бланже, — взревел Джеффри. — Подайте мне кувшин старого доброго эля и ломоть хлеба с сыром.

— Куда прикажете подать, сэр?

— Разумеется, сюда. И чем быстрее, тем лучше.

Дворецкий с примерной готовностью распорядился. Поставив требуемое перед именитым гостем, он в немом изумлении взирал на то, как отпрыск уважаемого лорда и национальная знаменитость, сидя за его столом, жадно поглощает хлеб с сыром, запивая эту скромную снедь элем. Улыбнувшись, дворецкий отважился на маленькую фамильярность:

— Я поставил на вас шесть фунтов, — погладив в кармане книжку для пари, сказал он.

— Отлично, старина! Считай, что деньги уже твои.

С этими словами достопочтенный Джеффри похлопал дворецкого по спине и протянул стакан за новой порцией эля. Наполняя стакан пенящейся влагой, дворецкий чувствовал себя трижды англичанином. Пусть другие народы делают у себя революции! Пусть свергают своих аристократов! Английская знать пребудет вечно в сердцах простых англичан!

Доказал ли Джеффри себе, что верно его второе предположение? Без сомнения, доказал. Пустой желудок и действие крепкого табака — вот причина того странного нервного состояния, которое овладело им сегодня у огородных грядок. Немой старухи с каменным лицом как и не было. Сейчас он ощущал только приятное кружение в голове, ласкающее тепло во всем теле и безграничную готовность оправдать надежды своих болельщиков. Словом, Джеффри опять стал самим собой.

Не мешкая, он направил свои стопы в библиотеку, чтобы написать Анне письмо и навсегда с ней разделаться. Туда как раз сошлись гости, чтобы скоротать последние минуты перед принятием пищи. Появись он там сейчас, отбоя ему от поклонников не будет. Даже не заглянув в библиотеку, Джеффри поспешил прочь. Вот удалятся гости ублажать чрево, он вернется и в одиночестве составит послание. Да и слугу легче будет найти и, не привлекая ничьего внимания, отправить его с письмом в Крейг-Ферни. После чего он пойдет прогуляться часа на два, на три — пусть Арнольд думает, что он отправился на свидание с Анной.

Джеффри вышел из дому и зашагал по аллее, ведущей в глухую часть парка.

Гости в библиотеке перебрасывались ничего не значащими фразами, только Бланш с сэром Патриком, отойдя в сторону, вели важную и содержательную беседу.

— Дядюшка, я наблюдаю за вами уже минуты две или три, — многозначительно произнесла Бланш.

— Для человека моих лет, Бланш, это очень приятный комплимент.

— И вы знаете, что я увидела?

— Пожилого джентльмена, у которого от голода сосет под ложечкой.

— Я увидела пожилого джентльмена, который явно чем-то озабочен. Чем, если не секрет, дядюшка?

— Подагра беспокоит, милая племянница.

— Этим вы от меня не отделаетесь. Я хочу знать…

— Стой, Бланш! Молодая девушка, которая хочет знать, становится на опасный путь. Ева тоже хотела знать, и помнишь, к чему это привело. Да и Фауст хотел знать и оказался в очень скверной компании.

— Вас что-то тревожит, — настаивала Бланш. — И кроме того, сэр Патрик, ваше поведение становится необъяснимо.

— Когда, например?

— А когда вы с мистером Деламейном спрятались вон за той портьерой. Я видела, вы сами его завели туда, пока я мучилась с этими приглашениями.

— Мучилась с приглашениями? А у самой ушки на макушке! Интересно, есть ли на свете хоть одна женщина, которая могла бы делать дело, не отвлекаясь на пустяки?

— Оставьте в покое женщин, сэр Патрик. Какие у вас могут быть дела с мистером Деламейном? И почему вдруг у вас не лбу появилась морщинка, если Деламейн больше вас не волнует? Этой морщинки не было до вашего тайного разговора.

Прежде чем ответить, сэр Патрик прикинул, можно ли поведать племяннице зародившиеся у него подозрения. Чтобы опознать безымянную леди из рассказа Джеффри, ему придется, пожалуй, наведаться в Крейг-Ферни и обратиться к Анне с прямым вопросом. Бланш, так хорошо знающая Анну, могла бы оказать ему неоценимую услугу. И конечно, он может положиться на ее скромность во всем, что касается интересов мисс Сильвестр. С другой стороны, у него еще так мало фактов, что надо соблюдать предельную осторожность. И осторожность на этой раз взяла верх. Сэр Патрик решил сначала побывать в гостинице, посмотреть, что из этого выйдет.

— Мистер Деламейн советовался со мной об одной чисто юридической закавыке, милая Бланш, — ответил, не моргнув глазом, сэр Патрик. — Мы говорили с ним о его друге. Твое любопытство устремлено на предмет, недостойный внимания леди.

Проницательность Бланш нельзя было обмануть такими сомнительными отговорками.

— Почему прямо не сказать, что вы не хотите говорить об этом со мной? — возмутилась она. — Вы уединились с мистером Деламейном обсудить чисто юридическую закавыку? А после разговора у вас такой отсутствующий и озабоченный вид! Какая же я несчастная, — огорченно вздохнула Бланш. — Я почему-то вызываю недоверие у любимых мной людей. Анна не захотела поделиться со мной своей тайной. А теперь и дядюшка не хочет сказать мне, чем озабочен. Вы меня совсем не жалеете. Пойду лучше поищу Арнольда.

— Подожди минутку, Бланш, — сэр Патрик взял племянницу за руку. — Что с мисс Сильвестр? У тебя есть какие-нибудь известия от нее?

— Никаких известий. Я умираю от беспокойства.

— А если кто-нибудь пошел бы в Крейг-Ферни и выяснил причину ее молчания, ты бы не стала говорить, что тебя не жалеют?

Бланш вспыхнула от удивления и радости. И прижала к губам руку дядюшки.

— Неужели вы правда готовы пойти туда, дядюшка?

— Разумеется, я не должен был бы этого делать, помня о непослушании племянницы, нарушившей обещание не ходить в Крейг- Ферни, но прощенной по мягкости характера. И я опять проявляю слабость, поступаясь своими принципами, потому что моя дорогая племянница расстроена и несчастна. Так не пристало вести себя главе семейства. Тем не менее, если ты одолжишь мне свою двуколку, я, возможно, и решусь на эту мало приятную поездку и попробую поговорить с мисс Сильвестр, если ты хочешь что-нибудь ей передать.

— Что-нибудь ей передать? — повторила Бланш. Она обняла дядюшку за шею и стала шептать ему на ухо бесконечное послание. Сэр Патрик слушал, и интерес к предстоящему расследованию все сильнее в нем укреплялся. «Женщина, способная внушить такую привязанность, — подумалось ему, — должна обладать каким-то особенным благородством».

Пока Бланш нашептывала свое послание дядюшке, в холле за дверью происходило еще одно тайное совещание, касающееся чисто домашних дел, — между леди Ланди и дворецким.

— Очень сожалею, ваша милость, — обратился дворецкий к свой госпоже, — но должен сообщить, что Эстер Детридж опять не в себе.

— Что это значит?

— Полчаса назад она пошла в огород нарвать зелени, и все было хорошо. А вернулась, и на нее опять нашло. Просит дать ей сегодня выходной. Говорит, очень устала от такого множества гостей. И правда вид у нее — краше в гроб кладут.

— Не говорите глупостей, Роберт! Эта женщина упряма, ленива и груба. Вы ведь знаете, она через месяц получит расчет. Если она решила этот последний месяц бездельничать, она не получит рекомендации. Я не могу сегодня отпустить ее. Кто будет вместо нее готовить обед?

— Боюсь, все-таки, ваша милость, сегодня придется готовить младшей кухарке. Эстер очень упряма, когда начинает чудить, как вы изволите называть ее припадки.

— Если Эстер Детридж бросит сегодня кухню на младшую кухарку, Роберт, она сегодня же покинет мой дом. И я не хочу больше ничего слышать об этом. А будет упорствовать, пусть оставит на моем бюро в библиотеке свою расчетную книжку. После завтрака я туда пойду и, если увижу книжку, пойму, что это означает. Вы получите распоряжение, как с ней рассчитаться, и выпроводите ее. Пора завтракать. Звоните в колокол.

Услышав колокол, гости потянулись из библиотеки в большую столовую. Сэр Патрик шел последним, ведя под руку Бланш. Дойдя до двери столовой, Бланш вдруг остановилась и спросила дядюшку, может ли она ненадолго покинуть его.

— Я тут же вернусь, — обещала она. — Я забыла наверху одну важную вещь.

Сэр Патрик вошел в столовую один, и лакей затворил за ним двери. Бланш вернулась в библиотеку. Верная обещанию ожидать Анну в библиотеке каждый день десять минут, она три дня кряду под тем или иным предлогом опаздывала на завтрак, шла в библиотеку и ждала. В этот четвертый день она опять села в кресло одна в огромной комнате, и — преданная душа — устремила нетерпеливый взор на зеленую лужайку перед домом.

Прошло пять минут. Никто не появился, только птицы весело прыгали на траве.

Истекла еще минута, вдруг уха Бланш коснулось легкое шуршание шелка о траву. Она бросилась к ближайшей двери, выглянула в сад и захлопала в ладоши. Из груди ее вырвалось радостное восклицание. Хорошо знакомая фигура быстро приближалась. Анна не изменила их дружбе, она выполнила уговор!

Бланш поспешила Анне навстречу и провела ее в библиотеку.

— Ты прощена, сестра! Ты ответила не письмом, а гораздо лучшим способом — пришла сама.

Она усадила Анну в кресло, откинула с ее лица вуаль и в ярком полуденном свете увидела, как сильно изменилась ее подруга.

Анна выглядела сейчас много старше своих лет. Черты ее были неподвижны, их сковывала тупая, оцепенелая покорность, на что без слез невозможно было смотреть. Три дня и три ночи одиночества и тоски, три дня и три ночи ни с кем не разделенного, сводящего с ума ожидания сломили ее нежную душу, иссушили ее нежное сердце. В ней погас озарявший ее огонь, — жил и двигался только ее внешний облик, — жалкое подобие прежней Анны Сильвестр.

— Анна! Милая сестра! Что, что с тобой случилось? Ты кого-то боишься? Не бойся, никто нам не помешает. Гости в столовой, завтракают, слуги у себя обедают. Мы здесь совсем одни. Ты так бледна, слаба, давай я что-нибудь тебе принесу.

Анна притянула к себе голову Бланш и поцеловала, но как-то вяло, мертво, не проронив ни слова, ни слезинки и даже не вздохнув.

— У тебя очень, очень усталый вид. Ты шла сюда всю дорогу. Обратно ты пешком не пойдешь. Я велю заложить двуколку.

Собравшись с силами, Анна наконец-то заговорила. Голос ее был ниже и глуше, чем обычно, и гораздо печальнее, но его природная красота, чистота и мягкость пережили крушение всего остального.

— Я туда больше не вернусь, Бланш. Я совсем покинула гостиницу.

— Покинула гостиницу! Вместе со своим мужем?

Анна ответила на первый вопрос, как будто не расслышав второго.

— Я не могу туда вернуться, — сказала она. — Я больше не могу там быть. Меня точно преследует злой рок. Где бы я ни была, всюду из-за меня ссоры и несчастья, хотя, видит бог, я не хочу этого. Старый слуга в гостинице был по-своему добр ко мне, и они с хозяйкой из-за этого поссорились. Ссора была ужасная, и он потерял место. Хозяйка во всем обвинила меня. Она — грубая, недобрая женщина. После ухода Бишопригса стало еще хуже. У меня потерялось письмо. Я, должно быть, бросила его на пол и забыла о нем. Потом вспомнила, проискала вчера весь вечер и не нашла. Спросила о нем хозяйку. Она накинулась на меня, не выслушав до конца. Кричала, что я считаю ее воровкой, осыпала оскорблениями — я даже не могу повторить их… Не умею я ладить с такими людьми, да и чувствую себя плохо. И я почла за лучшее сегодня утром уйти из Крейг-Ферни. Надеюсь, что никогда больше не увижу это ужасное место.

Анна описывала свои злоключения, не проявляя каких-нибудь эмоций. Кончив рассказ, она в изнеможении откинулась на спинку кресла.

У Бланш на глазах заблестели слезы.

— Я не буду мучить тебя вопросами, Анна, — сказала она мягко. — Пойдем наверх в мою комнату, ты там отдохнешь. Тебе сейчас нельзя никуда ехать. Я позабочусь, чтобы нам никто не мешал.

Часы на уиндигейтской конюшне пробили без четверти два. Анна резко выпрямилась на стуле.

— Сколько пробило? — спросила она.

Бланш ответила.

— Я не могу остаться. Я пришла, чтобы выяснить одну вещь. Ты не будешь ни о чем расспрашивать меня, Бланш? Не расспрашивай, умоляю тебя, ради нашего прошлого.

Бланш отвернулась — сердце ее разрывалось на части.

— Я ничем, ничем не огорчу тебя, — прошептала она и, взяв руку Анны, уткнулась лицом в ладонь, чтобы скрыть заструившиеся по щекам слезы.

— Мне надо кое-что узнать. Ты мне скажешь это, Бланш?

— Конечно.

— Кто из мужчин гостит сейчас в Уиндигейтсе?

Бланш подняла голову и взглянула на Анну с изумлением и даже тревогой. Уж не повредился ли у Анны рассудок от обрушившихся на нее страданий.

— Назови мне их поименно, — настаивала Анна. — Мне очень важно это знать.

Бланш стала перечислять гостей, последними упомянув тех, кто последний приехал.

— Сегодня утром приехали еще двое — Арнольд Бринкуорт и этот мерзкий мистер Деламейн, его друг.

Анна опять откинулась на спинку кресла. Она узнала, не вызвав подозрений у Бланш, то, ради чего вернулась в Уиндигейтс. Значит, он опять в Шотландии, приехал из Лондона только сегодня утром. Вряд ли он успел отправить письмо в Крейг-Ферни, до того как она ушла оттуда, он ведь так не любит писать! Значит, он не так уж и виноват: нет никаких причин, ровным счетом никаких, считать, что он бросил ее. Сердце застучало сильнее у несчастной женщины: первый раз в эти четыре дня блеснул для нее луч надежды. Под влиянием этого известия сильная дрожь сотрясла вдруг все ее тело, лицо вспыхнуло и тут же мертвенно побледнело. Бланш, со страхом наблюдавшая за ней, подумала, что Анне надо немедленно выпить что-нибудь подкрепляющее.

— Я сейчас принесу вина, Анна. Не дай бог, с тобой будет обморок. Один глоток вина — и тебе станет легче. Я сию минуту вернусь. Не бойся, никто ничего не заподозрит.

Она придвинула кресло Анны к открытой двери в сад — и побежала в буфетную.

Едва Бланш закрыла дверь, ведущую в холл, через дверь из сада вошел Джеффри.

Занятый мыслями о письме, он не спеша направился к ближайшей конторке. Анна, услышав шаги, в испуге обернулась. Увидав Джеффри, она почувствовала, как силы снова возвращаются к ней. Она встала и, зардевшись легким румянцем, быстро пошла ему на встречу. Он посмотрел в ее сторону. Взгляды их встретились. Они были в двух шагах друг от друга, и совсем одни.

— Джеффри!

Он глядел на нее молча, не приближаясь к ней. Глаза его налились ненавистью и угрозой, молчание становилось зловещим. Он твердо решил никогда больше не видеться с ней. А она опять заманила его в ловушку. Он решил объясниться в письме, а она вот стоит перед ним и ждет разговора. Сильнее удара она не могла ему нанести. Если когда и была надежда, что в сердце у него проснется к ней жалость, то теперь эта надежда погибла навсегда.

Анна не понимала истинного смысла его молчания. Бедняжка, она стала оправдываться, что опять появилась в Уиндигейтсе, оправдываться перед человеком, у которого была только одна мысль — как можно скорее избавиться он нее, забыть даже ее имя.

— Умоляю тебя, не сердись, — говорила она. — Ты вне всяких подозрений. Никто, кроме Бланш, не знает, что я здесь. Мне удалось выведать у нее о тебе, не раскрыв нашей тайны. — Анна вдруг замолчала, ее опять стало трясти: в лице Джеффри она заметила то, что на первых порах ускользнуло от нее. — Я получила твое письмо, — продолжала она, собрав крохи оставшегося мужества. — Я не упрекаю тебя за его краткость, я знаю, ты не большой охотник писать. Но ты обещал дать знать о себе. Я ждала, ждала и не дождалась. А в гостинице было так одиноко, Джеффри!

Она замолчала, оперлась рукой о стол — слабость опять подступала к ней, хотела еще что-то сказать и не смогла, только глядела ми него.

— Что вам от меня нужно? — резко спросил он, как говорят с человеком, которого видят первый раз в жизни.

В лице ее слабо вспыхнула последняя искра огня, когда-то ярко горевшего в ее душе.

— Эти дни сломили меня, Джеффри, — Анна с трудом выговаривала слова. — Не наноси мне еще одного оскорбления. Не вынуждай напоминать о данном тобой обещании.

— О каком обещании?

— Стыдись, Джеффри! Ты обещал жениться на мне!

— И вы смеете говорить о моем обещании на вас жениться после того, что совершили в гостинице?

Опираясь одной рукой о стол, Анна другую прижала ко лбу. Голова у нее закружилась. Мысли стали путаться. Она едва шевелила губами.

— В гостинице? А что я совершила в гостинице?

— Я советовался с юристом и знаю, что говорю.

Казалось, она не слышит его.

— Что я совершила в гостинице? — повторила Анна и умолкла в отчаянии. Держась за стол, она близко подошла к нему и положила свою ладонь на его руку.

— Ты отказываешься жениться на мне? — спросила она.

Вот она, возможность сделать черное дело.

— Вы уже замужем за Арнольдом Бринкуортом, — выговорил он наконец роковые слова.

Не вскрикнув, не сделав попытки уберечь себя, Анна упала без чувств у его ног, как когда-то ее мать упала у ног его отца. Джеффри выпутал ноги из складок ее платья.

— С этим кончено, — сказал он, глядя на распростертую на полу женщину.

Только что эти слова сорвались с его губ, как из холла донеслись легкие шаги — одна из дверей была неплотно закрыта, кто-то спешил в библиотеку.

Джеффри повернулся и чуть не бегом выскочил в сад через те же двери, в которые вошел.

Глава двадцать вторая ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

Бланш вошла с бокалом вина и сразу увидела лежащую в беспамятстве Анну.

Она встревожилась, но не удивилась, присела возле подруги и приподняла ее голову. Она оставила Анну на грани обморока, и у нее не было и тени сомнения, что произошло; она замешкалась немного с вином, и Анна потеряла сознание.

Если бы она с меньшей готовностью ухватилась за это объяснение, она могла бы подумать, что Анна чего-то испугалась, подошла бы к окну и еще успела увидеть Джеффри — он как раз в ту минуту заворачивал за угол дома. Это открытие, возможно, изменило бы дальнейший ход событий, отразившись не только на ее жизни, но на жизни всех других персонажей этого повествования. Но, к сожалению, мы куем свое будущее с завязанными глазами. Наше бедное хрупкое счастье отдано во власть слепого случая. Благословенно заблуждение, что человек — венец великого акта творения; оно внушает нам уверенность, что нет обитаемых миров, кроме нашего, ведь эти далекие миры окутаны атмосферой, которой мы, люди, не можем дышать!

Так и эдак пыталась Бланш привести в чувство подругу, и все безуспешно. Бланш не на шутку встревожилась — у нее на руках женщина в глубоком обмороке, и она ничем не может ей помочь. Она уже решилась позвать на помощь, какими бы бедами это ей ни грозило — но в этот миг дверь из холла отворилась, и вошла Эстер Детридж.

Кухарка, не задумываясь, сделала выбор: она проведет остаток дня по своему усмотрению. И, повинуясь распоряжению леди Ланди, пришла в библиотеку положить к ней на бюро свою расчетную книжку. Только выполнив волю хозяйки, она откликнулась на мольбы Бланш, взывающей о помощи. Медленно, с каменным лицом, которое не волновала ни одна человеческая эмоция, двигалась Эстер к тому месту, где молодая мисс стояла на коленях, прижимая груди голову Анны Сильвестр.

— Ты разве не видишь, что случилось! — воскликнула Бланш. — Ты сама-то жива или мертва? Я не могу привести ее в чувство, Эстер. Ты что, не видишь?

Эстер Детридж поглядела на Анну и покачала головой. Взглянув еще раз, она немного подумала, написала что-то на грифельной доске и протянула доску Бланш над телом Анны. На доске было написано: «Кто это сделал?»

— Глупая ты голова! Никто не сделал!

Глаза Эстер Детридж упорно разглядывали бледное изможденное лицо, которое без слов рассказало свою печальную повесть. Ей вспомнилась ее собственная несчастная жизнь. И она снова взялась за грифельную доску. «Виноват мужчина. Оставьте ее, пусть ее приберет Господь», — на этот раз написала она.

— Гадкая, бесчувственная женщина! Как ты смеешь писать такие страшные вещи!

Выплеснув это справедливое негодование, Бланш повернулась к Анне; испуганная ее смертельной бледностью, она снова стала молить о помощи неподвижно высившуюся над ней женщину:

— Эстер, Эстер! Ради бога, помогите мне!

Кухарка выпустила из руки дощечку и склонила голову, дав понять, что уступает мольбе Бланш. Знаком велела ослабить на Анне лиф платья и, чтобы помочь Бланш, присела на одно колено.

Только Эстер Детридж дотронулась до лежащей без чувств женщины, в ней тотчас появились первые признаки жизни.

Слабая дрожь пробежала по всему ее телу, веки затрепетали, приоткрылись на миг и опять сомкнулись. Из груди вырвался первый легкий вздох.

Эстер Детридж опустила Анну на руки Бланш, сосредоточенно подумала о чем-то, написала что-то на дощечке и протянула Бланш «Вздрогнула, когда я коснулась ее. Это значит, я ходила по ее могиле», — прочитала Бланш, в ужасе отшатнувшись и от доски, и от caмой женщины.

— Я боюсь тебя! — прошептала она. — И она испугается, когда откроет глаза. Я не хочу обидеть тебя, но, пожалуйста, уйди отсюда.

Эстер Детридж приняла эти слова, как принимала все. Кивнула головой, показывая, что поняла, взглянула последний раз на Анну, неуклюже присела, прощаясь с молодой госпожой, и не мешкая удалилась из библиотеки.

Через час дворецкий заплатил ей жалованье, и она навсегда покинула Уиндигейтс.

После ее ухода Бланш сразу почувствовала облегчение. Да и вид приходящей в себя Анны действовал ободряюще.

— Ты меня слышишь, Анни? — прошептала она. — Можно я на секунду оставлю тебя.

Анна медленно открыла глаза и огляделась. Душу ее наполняло мучительное и страшное чувство возвращения к жизни, знакомое только несчастным страдальцам, вырванным из рук спасительной смерти милосердием ближних.

Бланш помогла Анне сесть, прислонившись спиной к стоявшему рядом креслу, и побежала к столу за бокалом вина.

Сделав глоток, Анна тотчас почувствовала его благотворное действие. Бланш заставила ее выпить весь бокал и не велела ничего говорить, пока силы не вернутся к ней.

— Просто ты очень устала сегодня, — сказала она, увидев, что Анна совсем пришла в себя. — Никто тебя не видел, Анна. Ничего страшного не произошло. Тебе ведь уже гораздо лучше?

Анна попыталась встать, выказав намерение уйти из библиотеки. Бланш ласковой, но твердой рукой усадила ее в кресло и продолжала:

— Нет причин беспокоиться. У нас в распоряжении еще час, раньше никто не заглянет сюда. Я хочу что-то тебе сказать, Анни, сделать одно маленькое предложение. Ты меня слушаешь?

Не сказав в ответ ни слова, Анна взяла руку Бланш и с благодарностью прижала к губам.

— Я ни о чем тебя не спрашиваю, Анни, — продолжала Бланш. — Я не собираюсь насильно удерживать тебя здесь. Я даже не стану напоминать тебе о моем вчерашнем письме. Но я не могу отпустить тебя, пока не буду за тебя спокойна. Ты должна сделать одну вещь, совсем маленькую. Тогда все мои страхи рассеются.

— Что я должна сделать, Бланш? — спросила Анна так, точно была за тысячу миль отсюда. А Бланш, думая о своем, не заметила ее отрешенного механического тона.

— Я хочу, чтобы ты поговорила с дядюшкой, — ответила она подруге. — Сэр Патрик принимает близко к сердцу твою судьбу. Он только что сказал мне, что пойдет в гостиницу повидаться с тобой. Он самый умный, самый добрый, самый замечательный человек на земле. Ты можешь довериться ему, как никому на свете. Посвяти дядюшку в свою тайну, он посоветует, как тебе лучше поступить.

Все с тем же отсутствующим видом Анна поглядела в сад и опять ничего не ответила.

— Очнись, Анни! — умоляла Бланш. — Скажи только одно слово: «да» или «нет». Это ведь нетрудно.

Все еще глядя в сад и неотступно думая о своем, Анна покорилась и произнесла тихо: «Да».

Бланш была счастлива. «Как я хорошо это устроила, — думала она. — Вот что дядюшка называет «вести дело твердой рукой».

Она нагнулась к Анне и ласково потрепала ее по плечу.

— Это самое мудрое «да», какое ты сказала в своей жизни. Подожди меня здесь. Я пойду поем, а то меня уже, наверное, хватились. Сэр Патрик занял мне место рядом с собой. Я ухитрюсь все ему рассказать. А он ухитрится — приятно иметь дело с умными людьми, только их так мало, — он ухитрится уйти из-за стола, пока все еще едят, не вызвав ни у кого никаких подозрений. Он придет сюда, и вы сразу же идите в беседку. Гости провели там все утро, так что там никого не будет. Я очень скоро присоединюсь к вам, мне надо что-нибудь съесть для душевного спокойствия леди Ланди. И никто ни о чем не будет знать, кроме нас троих… Сэр Патрик появится здесь минут через пять, а может, и того меньше. Ну я пойду. Нельзя терять ни минуты!

Анна удержала ее за руку — в глазах у нее появилась какая-то мысль.

— Что-то случилось, Анни?

— У тебя с Арнольдом все хорошо, Бланш?

— Арнольд стал нежен со мной еще больше.

— День свадьбы уже назначен?

— Свадьба будет через сто лет. Когда мы вернемся в Лондон, в конце осени.

Бланш поцеловала ее и потянула свою ладонь из руки Анны. Анна держалась за руку Бланш, как утопающий за соломинку: точно от этого зависела ее жизнь.

— Ты меня всегда будешь любить, Бланш?

— Как ты можешь такое спрашивать?

— Я ответила тебе «да», и ты мне ответь.

Бланш промолвила «да». Глаза Анны впились в ее лицо долгим истовым взглядом, и рука ее бессильно упала, выпустив руку Бланш.

Бланш выбежала из библиотеки, взволнованная и встревоженная. Никогда она не испытывала более острой потребности посоветоваться с сэром Патриком, как в эту минуту.

Когда Бланш вошла в столовую, гости еще сидели за столом.

Леди Ланди выразила изумление такой несобранности падчерицы, точно отмерив дозу упрека. Бланш, сама почтительность, испросила у мачехи прощения. И, прошмыгнув на свое место возле дядюшки, принялась за первую поднесенную ей еду. Сэр Патрик взглянул на племянницу и, найдя себя в обществе вышколенной английской мисс, внутренне подивился, что бы это могло значить. Общий разговор, прерванный появлением Бланш — спорт и политика, разнообразия ради — политика и спорт, — скоро возобновился. Под его прикрытием, в промежутке между любезными ухаживаниями соседей, Бланш сумела прошептать на ухо сэру Патрику важное известие.

— Тише, дядюшка, Анна в библиотеке (галантный мистер Смит предложил ей ветчины, с благодарностью отвергнутую). Умоляю, ради бога, пойдите к ней. Она вас ждет, она в ужасном состоянии (заботливый мистер Джонс предложил тартинку с вареньем и кремом, с благодарностью принятую). Уединитесь в беседке, я приду, как только смогу сбежать. И пожалуйста, дядюшка, идите к ней сию же минуту, если вы меня любите. А то будет поздно, — вот что услышал озадаченный сэр Патрик.

Не успел он ответить и полслова, леди Ланди, разрезая на другом конце стола торт — сладчайшее на вид шотландское чудо, — торжественно возвестила, что торт ее собственного изготовления и что первый кусок предназначается ее деверю. Кусок этот представлял собой увесистый облитый маслом ком теста, начиненный сливами и цукатами. Как уже поминалось, сэр Патрик имел за плечами семьдесят лет и зим и, разумеется, учтиво отказался нанести удар ни в чем не повинному желудку.

— Мой торт! — воскликнула леди Ланди, держа на лопаточке эту бомбу замедленного действия. — Он не соблазняет вас?

Сэр Патрик тотчас узрел блеснувшую возможность удрать из-за стола, прибегнув к самому верному средству — изысканному комплименту.

— Слабый человек, — сказал он, — встречает на своем пути соблазн, устоять перед которым не в силах. Что делает в этом случае мудрец?

— Ест мой торт, — изрекла здравомыслящая леди Ланди.

— Увы, нет! — сэр Патрик устремил на невестку взгляд, исполненный самой глубокой преданности. — Он бежит соблазна, дорогая леди. Что я и делаю.

Он поклонился и в мгновение ока исчез из-за стола.

Леди Ланди потупила взор с выражением снисходительного благоволения к человеческим слабостям, скромно отнеся половину комплимента сэра Патрика к собственной персоне.

Будучи уверен, что вслед за ним поднимется и хозяйка дома, сэр Патрик поспешил в библиотеку со всей скоростью, какую позволяла его больная нога. Лицо его, не видимое сейчас никем, было серьезно и озабоченно. Он вошел в библиотеку.

Анны Сильвестр в библиотеке не было, равно как и никого другого.

— Ушла! — воскликнул сэр Патрик. — Дело плохо!

Мгновение помешкав, он вернулся в холл и взял шляпу. Побоявшись, что ее могут заметить, Анна, возможно, одна ушла в беседку.

Если и там ее нет, то для спокойствия Бланш и разрешения собственных подозрений, сугубо важно выяснить, куда она могла деться. Сейчас дорога каждая минута. Сэр Патрик немедля дернул шнур звонка и позвал своего слугу, человека верного и расторопного, почти одних лет с сэром Патриком.

— Возьмите шляпу, Дункан, — сказал он, когда слуга появился. — Пойдете со мной к беседке.

Хозяин и слуга шли по саду молча. Завидев беседку, сэр Патрик знаком велел Дункану подождать и дальше пошел один.

Предосторожность оказалась излишней. В беседке было пусто. Сэр Патрик вышел и огляделся. Вокруг ни души.

— Дункан, — позвал он, — ступайте в конюшню и скажите там, что мисс Ланди позволила мне сегодня воспользоваться ее двуколкой. Пусть держат ее наготове. И никто не должен ничего заметить. Поедем вдвоем. Раздобудьте где-нибудь расписание поездов и захватите с собой. Деньги у вас есть?

— Есть, сэр Патрик.

— Вы, часом, не обратили внимания на гувернантку мисс Сильвестр в день нашего приезда во время игры в крокет?

— Обратил, сэр Патрик.

— Вы ее узнаете, если увидите?

— Конечно, узнаю. У нее очень заметная внешность, сэр Патрик.

— А как вы думаете, она вас узнает?

— Она ни разу не взглянула на меня, сэр Патрик.

— Прекрасно, Дункан. Захватите с собой смену белья. Возможно, вам придется поехать на поезде. Ждите меня в конюшне. В этом деле все зависит от моего благоразумия и осторожности. И от вашего, разумеется.

— Благодарю вас, сэр Патрик. — Дункан был не менее учтив, чем его хозяин.

Поняв по его тону серьезность затеянного предприятия, Дункан поспешил в конюшню. А сэр Патрик вернулся в беседку дожидаться Бланш.

Вынужденное бездействие заметно раздражало сэра Патрика. Теряя терпение, он то и дело щелкал табакеркой, скрытой в его знаменитой трости, выбегал каждую минуту из беседки поглядеть, не идет ли Бланш. Исчезновение Анны было серьезным препятствием для задуманного расследования. Да еще Бланш не идет — он связан по рукам и ногам. А ведь время не терпит.

Наконец Бланш появилась — сэр Патрик увидел ее со ступенек беседки: она бежала что есть духу, взволнованная, с горящими глазами.

Сэр Патрик пошел ей навстречу, чтобы подготовить ее к неожиданной новости — исчезновению Анны.

— Бланш, — начал он, — милая, тебя ждет разочарование. Я один, в беседке никого нет.

— Я надеюсь, это не значит, что вы отпустили ее?

— Бедное мое дитя! Я ее вообще не видел.

Бланш отстранила его и вбежала в беседку. Сэр Патрик последовал за ней. Она тут же вернулась — в лице ее не было ни кровинки.

— Дядюшка, милый! Мне так ее было жаль. А вот как она жалеет меня, — пролепетала в отчаянии Бланш.

Сэр Патрик привлек ее к себе и ласково погладил по голове.

— Давай не будем поспешно судить ее, девочка моя. Возможно есть причина, оправдывающая ее бегство. Очевидно, она не может довериться никому; скорее всего, она и видеть меня согласилась, чтобы отослать тебя из библиотеки и избавить от мучительного расставания. Соберись с духом, Бланш. Если ты поможешь мне, я уверен, что смогу ее найти.

Бланш подняла голову и решительно вытерла слезы.

— Мой родной отец не был так добр ко мне, как вы, дядюшка, — сказала она. — Скажите мне, что я должна делать.

— Опиши мне в точности, что произошло в библиотеке, — сказал сэр Патрик. — Не забудь никакой малости, дитя мое, никакого пустяка. Пустяк иногда может послужить ключом ко всему делу. И еще — сейчас нам дорога каждая минута.

Бланш стала рассказывать, боясь упустить малейшую подробность. дядюшка слушал с напряженным вниманием. Наконец Бланш кончила рассказ, и сэр Патрик повел ее из беседки.

— Я велел заложить твою двуколку, — сказал он. — По пути и конюшню я тебе расскажу свои планы.

— Давайте, дядюшка, я вас повезу!

— Прости, милая Бланш, но я опять скажу «нет». Твоя мачеха очень подозрительна. Мои поиски могут завести меня в Крейг-Ферни. Так пусть лучше нас не видят вместе. Обещаю тебе рассказать все подробно, когда вернусь. Оставайся здесь, принимай участие во всех забавах. И постарайся, чтобы мое отсутствие прошло незамеченным. Будь умница, не предпринимай ничего на свой страх и риск А теперь я расскажу тебе, как я надеюсь найти беглянку и чем мне помог твой рассказ.

Сэр Патрик замолчал, прикидывая в уме, следует ли посвятить Бланш в подробности разговора с Джеффри. И опять решил пока ничего не говорить. Вот окончит расследование и тогда уж поведает Бланш сразу все.

— Твой рассказ, Бланш, содержит две части, — начал сэр Патрик. — Первая часть — события в библиотеке, совершившиеся на твоих глазах, и вторая — события в гостинице, о которых тебе рассказала мисс Сильвестр. Что касается до ее обморока в библиотеке, теперь уже поздно гадать, был ли он следствием крайнего изнеможения, как ты полагаешь, или вызван чем-то случившимся в библиотеке в твое отсутствие.

— Что там могло случиться, пока меня не было?

— Об этом я знаю не больше, чем ты. Но такая возможность имеется. И я ее взял на заметку. Еще одно важное соображение, если мисс Сильвестр так слаба, как ты говоришь, она не сможет далеко уйти от Уиндигейтса. Скорее всего, она будет искать прибежища поблизости, в доме какого-нибудь крестьянина. Правда, можно предположить, что по дороге ее нагнал экипаж, едущий на станцию, и она попросила подвезти ее. Или шла, шла, пока хватило сил, и теперь отдыхает в каком-нибудь укромном месте недалеко от дороги, идущей в южном направлении от дома.

— Я без вас обойду все окрестные дома, дядюшка, — предложила Бланш.

— Милое дитя, в радиусе мили от Уиндигейтса, по крайней мере, десяток таких домов. Расспросы займут у тебя весь остаток дня. Я уж не говорю о том, что скажет леди Ланди о твоем отсутствии. Напомню тебе о двух вещах. Во-первых, ты рассекретишь наше расследование, а оно должно проводиться в полной тайне. А во-вторых, если даже ты наткнешься на тот самый дом, твои расспросы все равно ничего не дадут. И ты с чем пришла, с тем и уйдешь.

— Почему?

— Я знаю шотландцев, Бланш, лучше, чем ты. По уму и личному достоинству они весьма сильно отличаются от английских крестьян. Тебя примут отменно вежливо, потому что ты юная леди, но хозяин дома не преминет показать тебе, что ты воспользовалась преимуществом своего общественного положения и нарушила право неприкосновенности жилища. А если мисс Сильвестр попросила его тайно приютить ее и если он ее пустил, то никакая на свете сила не заставит его раскрыть рта, если, конечно, она сама не снимет запрет.

— Но, дядюшка, если расспрашивать крестьян бесполезно, как же мы ее найдем?

— Я ведь тебе не сказал, что расспрашивать вообще бесполезно. Я только говорю, что шотландский крестьянин никогда не предаст человека, доверившегося ему. А искать мы ее будем вот как. Нечего гадать, что она делает сию минуту. Надо раскинуть умом, что мисс Сильвестр будет делать дальше, хотя бы до исхода дня. Мы можем смело предположить, что, почувствовав себя в силах, она безо всякого сомнения поспешит покинуть наши места. Ты согласна со мной?

— Да, дядюшка, согласна.

— Так вот. Мисс Сильвестр — женщина, к тому же не пышет здоровьем. Стало быть, отсюда она может только уехать — либо наняв экипаж, либо поездом. Первым делом я поеду на станцию. Принимая в расчет прыть твоего пони, могу сказать, что, несмотря на потерянное время, я поспею туда, с каким бы поездом и в каком бы направлении мисс Сильвестр ни поехала.

— Ближайший поезд, дядюшка, через полчаса. На него она опоздает.

— Но может, она не так уж и слаба? А вдруг ее подобрал по дороге чей-то экипаж? А может, даже ока не одна? Откуда мы знаем, что ее никто не ждал на каком-нибудь проселке, ее муж, например, если таковой существует? Нет, все это вряд ли. Я полагаю, она сейчас продвигается в сторону станции. И я должен попасть туда как можно скорее.

— Вы вернетесь вместе с ней, если застанете ее там?

— Поступлю по обстоятельствам. Если не застану, то оставлю на станции Дункана — он будет ждать до последнего поезда. Он помнит мисс Сильвестр и уверен, что она его не знает. Куда бы она ни поехала, на юг или на север, с первым поездом или с последним, Дункан получит распоряжение всюду за ней следовать. На него можно положиться как на каменную стену. Если она поедет поездом, ручаюсь, мы будем очень скоро знать, где она.

— Как вы умно придумали с Дунканом.

— Ничего умного нет. Дункан — мой фактотум. И то, что при думал я, придумал бы на моем месте любой другой человек. Теперь перейдем к действительно трудной задаче. Предположим, что мисс Сильвестр наймет экипаж.

— В наших местах экипаж можно нанять только на станции.

— Но у каждого крестьянина есть двуколка, шарабан или что-то в этом духе. Маловероятно, чтобы кто-нибудь одолжил ей свою двуколку, хоть и за плату. Но там, где мужчина растеряется, женщина найдет выход. А мисс Сильвестр — к тому же умная женщина, и кроме того, можешь мне поверить, Бланш, она вознамерилась любой ценой сбить тебя со следа. Сознаюсь тебе, есть одна трудность, которая ставит меня в тупик. Нужен верный человек, который бы сидел в засаде на ближайшей развилке по дороге на станцию. Я ведь сам не могу быть одновременно в двух местах.

— Пошлем на развилку Арнольда.

Сэр Патрик слегка задумался.

— Арнольд — славный молодой человек, — сказал он, — но можем ли мы положиться на его благоразумие и скромность?

— Он, дядюшка, после вас самый надежный на свете человек, — твердо заявила Бланш. — И кроме того, он все знает про Анну, я ему рассказала, за исключением сегодняшнего события. Боюсь, что и это я ему расскажу. Вот почувствую себя брошенной и несчастной, когда вы уедете, и расскажу. В Арнольде есть что-то такое, сама не знаю что, отчего мне с ним так покойно. Неужели вы правда думаете, что он может выдать секрет, который я ему доверила? Вы просто не знаете, как он мне предан.

— Милая Бланш! Ведь я не предмет его обожания. Откуда же мне все это знать? Ты единственный авторитет по этой части. Ну что ты, пожалуй, меня убедила. Пошлем Арнольда. Предупреди его, чтобы он был очень осторожен. И сама отведи его на эту развилку. У нас осталось всего одно место, где что-то могло бы навести на ее след, — гостиница Крейг-Ферни. Туда я и направлю свои стопы.

— В гостиницу Крейг-Ферни? Дядюшка, вы забыли, что я вам рассказала?

— Погоди, погоди, Бланш. Мисс Сильвестр ушла из гостиницы, это я знаю. Но мисс Сильвестр — вдруг мы сегодня не найдем ее — могла что-то забыть там. Этой возможностью пренебрегать нельзя. Но ты, я вижу, потеряла нить моих рассуждений — я мчусь во весь дух, что твой пони. Теперь давай вернемся к тому, что тебе рассказала мисс Сильвестр про гостиницу.

— Она сказала, что потеряла там письмо.

— Вот именно! Стало быть, пункт первый — она потеряла письмо. Пункт второй — Бишопригс, старший слуга, поссорился с миссис Инчбэр и потерял место. Вернемся к первому пункту, письмо либо куда-то задевалось, либо его украли. Как бы то ни было, если оно попадет к нам в руки, оно, уверяю тебя, может быть очень и очень полезно. Что до Бишопригса…

— Уж не собираетесь ли вы тратить время на этого лакея?

— Разумеется, собираюсь. Бишопригс очень важен для нас по двум причинам: во-первых, он одно из звеньев в цепи моих рассуждений, а во-вторых, он мой старый друг.

— Ваш друг?

— В наше время рабочий называет рабочего — «джентльмен», хочу идти в ногу со временем и буду называть своего бывшего клерка другом. Несколько лет назад Бишопригс служил у меня в конторе. Это один из самых толковых и беззастенчивых старых пропойц в Шотландии. Что касается наличных фунтов, шиллингов и пенсов, тут он безукоризненно честен. Во всем остальном — плут, каких мало. Ему ничего не стоит подделать документ, выдать тайну клиента или использовать ее для шантажа. Причем все эти действия в общем на грани закона. Когда он был у меня клерком, обнаружились две неприятные вещи. Во-первых, он ухитрился обзавестись дубликатом моей личной печати, и во-вторых, у меня есть веские подозрения, что он что-то подделал в документах двух клиентов. К частью, вреда это не принесло. А у меня не было времени затевать против него процесс. И пришлось уволить его из конторы — после этого я просто не мог доверять ему никаких важных бумаг.

— Понятно, дядюшка.

— Ясно как божий день, не так ли? Если пропавшее письмо мисс Сильвестр не содержит ничего важного, я склонен думать, что оно просто куда-то задевалось и наверняка найдется. Если в нем есть хотя бы намек на возможную выгоду для человека, в чьи руки оно попало, выражаясь сегодняшним кошмарным языком, ставлю что угодно, Бланш, письмом завладел Бишопригс.

— А он взял и уехал из гостиницы. Вот невезение!

— Невезение только в том, что мы опять потеряли время. Но это не так страшно. Если я не ошибаюсь, Бишопригс скоро вернется в гостиницу. Старый плут — чего не отнимешь, того не отнимешь — презабавнейшее существо. Когда он ушел из моей конторы, мы все с удивлением отметили, что нам очень чего-то недостает. Постояльцы Крейг-Ферни, особенно англичане, поверь мне, скоро почувствуют, что гостиница лишилась своего самого притягательного магнита. Миссис Инчбэр не из тех женщин, для которых честь превыше барышей. Они с Бишопригсом рано или поздно опять подружатся: забудут прошлое и заключат мир. Я задам хозяйке два-три вопроса, которые, надеюсь, многое нам откроют, и отдам ей в руки письмо для Бишопригса. Я сообщу ему, что у меня есть для него дело, и дам адрес, куда писать. Он мне напишет, Бланш. И если письмо у него, мы его получим.

— А он признается, что письмо у него? Ведь он его украл.

— Верное замечание, Бланш. Имей он дело с кем-то другим, он, возможно, испугался бы. Но я знаю к нему подход. И смогу выудить у него письмо. Но о Бишопригсе пока хватит. Вернемся опять к мисс Сильвестр. Мне, возможно, придется описать ее внешний вид. Как она была сегодня одета? Только не забудь, я — мужчина и в тонкостях не разбираюсь. И постарайся обойтись без иноземных словечек.

— На ней была соломенная шляпка с приколотым букетиком васильков и белой вуалеткой. Васильки, дядюшка, сбоку. Сейчас это не так модно, как спереди. Еще на плечи накинута легкая серая шаль. И piqué…

— Говорил тебе, не употребляй иноземных слов! Этого вполне достаточно. Соломенная шляпка с белой вуалеткой, сбоку васильки. И легкая серая шаль. Обыкновенному мужскому уму это доступно. Я узнал все, что надо. И выиграл несколько драгоценных минут. Пока все идет как по-писаному. Мы подошли к концу беседы и вместе к воротам конюшни. Ты уразумела, что делать в мое отсутствие?

— Отвести Арнольда на развилку. И держать себя так, будто ничего не случилось, если, конечно, я смогу.

— Славная девочка! Опять верно замечено! Ты, Бланш, можешь похвастаться тем, что я называю проницательностью. Бесценное свойство! Ты будешь главой своего семейного королевства! А Арнольд всего-навсего принцем-конкордом. Именно такие мужья и счастливы по-настоящему. Вернусь, дитя мое, и доложу тебе все до мельчайших подробностей. Захватили с собой вещи, Дункан? Превосходно. Берите вожжи. Вы будете править, а я — думать. Править лошадьми — занятие несовместное с умственным напряжением. Приходится вкладывать весь свой ум в это полезное животное, опустившись до его уровня, иначе к месту назначения благополучно не доберешься. Благослови тебя бог, Бланш. На станцию, Дункан! Hа станцию!

Глава двадцать третья ПО СЛЕДАМ

Двуколка, прогромыхав, выехала из ворот конюшни. Собаки яростно залаяли. Сэр Патрик поворотил голову, помахал рукой, и двуколка скрылась за поворотом дороги. Бланш осталась одна.

Она немного помедлила, оглаживая собак. Они имели право на ее участие; им, должно быть, тоже было досадно, что их не взяли с собой. Но Бланш скоро забыла про свою досаду. Сэр Патрик поручил ей важное дело — устроить наблюдение за развилкой дорог и тем самым помешать беглянке ускользнуть от них незамеченной. Но сначала надо сделать кое-что еще, и Бланш поспешила в дом.

Не прошла она и двух шагов, как столкнулась с Арнольдом, которого леди Ланди отправила на ее поиски.

В отсутствие Бланш было решено, чем занять послеполуденные часы. Какой-то демон нашептал леди Ланди, что недурно бы приобщиться к средневековой старине, да и гостей не мешает приобщить. И она предложила отправиться в горы осмотреть старинный баронский замок, который был расположен, к счастью для сэра Патрика, гораздо западнее Крейг-Ферни. Одни гости поскачут верхом, другие отправятся с хозяйкой в открытом ландо. Оглядев новообращенных любителей старины, леди Ланди обнаружила отсутствие кое-кого из гостей и домочадцев. Куда-то запропастился мистер Деламейн. Не было сэра Патрика и Бланш. Леди Ланди заметила не без иронии, что если все они будут относиться друг к другу столь бесцеремонно, то, чем скорее Уиндигейтс обратится в пенитенциарий полного молчания, тем удобнее будет жить его обитателям. Ввиду всего этого Арнольд посоветовал Бланш как можно скорее явиться с повинной пред ясные очи леди Ланди и согласиться ехать в ландо, как того желает мачеха.

— Мы едем осматривать шотландские древности. Будем друг другу опорой. Если ты поедешь в ландо, я тоже поеду.

Бланш покачала головой.

— У меня есть очень серьезные причины изображать покорность. Я, конечно, поеду в ландо, как хочет леди Ланди. А ты вообще не поедешь.

Разумеется, Арнольд был несколько удивлен, услыхав эти слова, и попросил сделать такое одолжение, объяснить, почему.

Бланш взяла его руку и крепко сжала. Теперь, без Анны, Арнольд стал ей особенно дорог. Ей до смерти захотелось услыхать из его уст, что он ее обожает. Не важно, что она в этом не сомневалась. Так сладостно, пусть в пятисотый раз, услыхать признание в любви.

— А если я тебе ничего не объясню, — сказала она, — ты останешься только для того, чтобы сделать мне приятное?

— Чтобы сделать тебе приятное, я готов на все!

— Ты правда так меня любишь?

Они все еще были в конюшенном дворе, где свидетелями разговора были единственно охотничьи собаки. И Арнольд ответил на языке влюбленных, который красноречивее любых слов.

— Я веду себя, как не полагается благовоспитанной девушке, — покаянно прошептала Бланш. — Но я так обеспокоена и так несчастна. Ты не покинешь меня, как другие?

Бланш рассказала Арнольду, что произошло в библиотеке. Ее рассказ произвел такое сильное действие на Арнольда, какого не ожидала даже Бланш, знавшая, как близко к сердцу принимает Арнольд ее треволнения. Он был не просто удивлен, не просто пожалел Бланш. Лицо его выразило сильнейшую озабоченность и огорчение. Бланш никогда не была более высокого мнения об Арнольде, чем в эту минуту.

— Что же теперь делать? — воскликнул он. — Как сэр Патрик думает найти мисс Сильвестр?

Бланш посвятила Арнольда в замыслы сэра Патрика, передала его просьбу постоять в дозоре у развилки, что по дороге на станцию, и, главное, держать все их действия в строжайшей тайне. Арнольд, которому не грозил больше поход в Крейг-Ферни, на радостях обещал пойти на развилку и дал слово строго хранить тайну.

Все обсудив, они поспешили обратно в дом, где их ожидал ледяной прием леди Ланди. Ее милость еще раз помянула пенитенциарий полного молчания как превосходное средство воздействия на своевольных подданных Уиндигейтса, в частности на Бланш. И с кислой учтивостью приняла прошение Арнольда освободить его от поездки в замок.

— Разумеется, идите гуляйте! Возможно, встретите вашего друга, мистера Деламейна, он большой охотник до пеших прогулок. Ушел, не дождавшись конца завтрака. А что сэр Патрик?.. О! Сэр Патрик велел заложить двуколку Бланш, и один поехал куда-то? Но у меня и в мыслях не было обидеть моего деверя — я предложила ему мой бедненький пирог от чистого сердца. Упаси бог ненароком обидеть еще кого-нибудь. Располагай своим временем, Бланш, по своему усмотрению, забудь о моих планах. Как видно, никто не хочет любоваться на руины. Этот замок — жемчужина феодальных древностей Пертшира, мистер Бринкуорт. Но это пустяки, право, пустяки. Принуждать людей восхищаться шотландской стариной не в моих правилах. Не спорь со мной, Бланш, милочка! Не первый и не последний раз я поеду кататься одна. Я не возражаю против одиночества. Как сказал поэт: «Мой ум для меня — весь мир»^[8].

Такими речами уязвленная гордость леди Ланди утверждала поколебленное было право на почтительное уважение ближних, но лондонский врач поспешил на помощь и умаслил взлохмаченный плюмаж хозяйки. Ненавидя в душе развалины, он принялся умолять леди Ланди незамедлительно ехать. Бланш подхватила его мольбы. Смит и Джонс, большие любители феодальных древностей, заявили, что готовы трястись на запятках, лишь бы не выпустить из рук этот неожиданный подарок судьбы. Первый, Второй и Третий, зараженные всеобщим энтузиазмом, согласились эскортировать ландо верхом. Прославленная улыбка леди Ланди вновь вернулась на ее уста, где полагала долгом оставаться подряд многие часы. И леди Ланди с самой обворожительной любезностью отдала необходимые распоряжения.

— Захватим с собой путеводитель, — добавила она, проявляя бережливость, если не сказать скаредность, свойственную, пожалуй, только очень богатым людям, — и сэкономим шиллинг, который платят смотрителю руин.

С этими словами леди Ланди поспешила наверх переодеться для прогулки; посмотрев в зеркало, она увидела совершенство, неотразимое в новой французской шляпке, верх изящества и добродетели.

Повинуясь знаку, незаметно поданному Бланш, Арнольд выскользнул из дому и поспешил к месту, где большак, ведущий на станцию, пересекался проселочной дорогой.

По одну сторону простиралась лиловая вересковая пустошь, по другую шла сложенная из камня изгородь с воротами, ведущими во двор фермерской усадьбы. Арнольд опустился на мягкую вересковую подстилку, зажег сигару и попытался разобраться в этой двойной тайне появления Анны и ее бегства.

Он объяснил отсутствие друга точно так, как тот и предвидел: Джеффри отправился на встречу с Анной. А появление мисс Сильвестр в Уиндигейтсе и ее настойчивое желание узнать, кто сейчас гостит в доме леди Ланди, указывали, скорее всего, на то, что они с Джеффри, как это ни прискорбно, где-то разминулись. Но почему она так поспешно, обманув Бланш, покинула Уиндигейтс? Может, она узнала, где найти Джеффри? Может, вернулась в гостиницу? А вдруг это был шаг слепого отчаяния? Вот над чем бился сейчас Арнольд, не находя ответа ни на один вопрос. Оставалось только ждать случая, который помог бы посвятить в происходящее Джеффри.

Прошло около получаса, когда до слуха Арнольда донесся стук приближающегося экипажа. Он приподнялся и увидел, что со стороны станции катит двуколка: правил на этот раз сэр Патрик, оставив Дункана на станции. Увидев Арнольда, сэр Патрик остановил пони.

— Ах, это вы! — воскликнул почтенный джентльмен. — Я вижу, вам уже все известно? Вы зарубили себе на носу, что пока дело не прояснилось, оно должно храниться в абсолютной тайне? Прекрасно. Заметили что-нибудь интересное, пока здесь сидите?

— Ничего. А вы что-нибудь узнали?

— Ничего ровным счетом. Я успел на станцию до прихода поезда. Нигде никаких признаков мисс Сильвестр. Оставил Дункана караулить безотлучно до последнего поезда.

— Думаю, она вряд ли там появится. Скорее всего, она вернулась в Крейг-Ферни.

— Вполне возможно. Я как раз и еду туда. Надо кое о чем расспросить хозяйку. Не знаю, сколько времени я там задержусь и что это может дать. Если увидите Бланш раньше меня, скажите ей, что я попросил начальника станции сообщить мне, если мисс Сильвестр все-таки там объявится, до какого места она купила билет. Так что не надо будет ждать телеграммы Дункана, которому велено следить за каждым шагом мисс Сильвестр. А вы пока оставайтесь здесь. Вам ведь ясна возложенная на вас задача?

— Бланш мне все объяснила.

— Никуда отсюда не отходите и глядите в оба. Морского волка этому учить не надо. Согласитесь, подышать два-три часа этим чудесным воздухом — одно удовольствие. Вижу, вы уже приобрели самоновейшую пагубную привычку дымить сигарой — вот вам и занятие на ближайшее время. Следите за дорогами. Если она появится, не пытайтесь воротить ее, поговорите с ней — вполне невинно, заметьте! И постарайтесь запомнить человека, который ее везет. Если на экипаже указано имя владельца, тоже запомните. Вот, собственно, и все, что от вас нужно. Фу, как все-таки сигарный дым отравляет воздух! Что станется с вашим желудком, когда вы доживете до моих лет?

— Не буду жаловаться на судьбу, сэр Патрик, если сохраню ваш аппетит.

— Это ваше замечание кое-что мне напомнило. Я встретил на станции знакомое лицо, Эстер Детридж. Она покинула Уиндигейтс и поездом уехала в Лондон. С хорошей кухней в Уиндигейтсе кончено, теперь будем просто утолять голод. На этот раз хозяйка дома и кухарка поссорились всерьез. Я дал Эстер мой лондонский адрес и попросил зайти, если она надумает искать место. Немая кухарка, к тому же прекрасно готовит — да такому сокровищу цены нет! Ее нельзя выпускать из семьи! Вы обратили внимание на соус-бешамель за завтраком? Хотя, молодой человек, курящие сигары вряд ли ощутили разницу между соусом и просто растопленным маслом. Засим, мой юный друг, до свидания!

Он отпустил поводья, и пони бойко повернул в Крейг-Ферни. Если говорить о годах, то пони было двадцать лет, а седоку — семьдесят. Если же учитывать живость характера и силу духа, то в сторону гостиницы удалялись сейчас два самых юных создания в Шотландии.

Еще час промаялся Арнольд в томительном одиночестве; мимо него в том и другом направлении прошло несколько случайных прохожих, прокатил тяжелый фургон и бричка со старухой на козлах. Арнольд опять поднялся на ноги, чтобы размяться, походить немного по дороге. Когда он повернул второй раз, взгляд его устремился на дальний конец пустоши и ухватил одинокую фигуру путника, по-видимому, мужчины.

Арнольд прошел немного вперед. Путник явно двигался навстречу, шел он очень быстро, и скоро не осталось сомнений, что это мужчина. Спустя минуты три Арнольд был почти уверен, что узнал его. А еще через минуту стало ясно: только один человек обладал таким сильным телом, такой пластичностью движений и мог шагать так легко и стремительно. Это был Джеффри, герой предстоящего бега, возвращавшийся с дальней прогулки в Уиндигейтс.

Арнольд поспешил навстречу другу. Джеффри остановился, опершись двумя руками на палку, и стал ждать.

— Ты слыхал, что произошло в доме? — спросил, подойдя, Арнольд.

Инстиктивно он удержал следующий вопрос, готовый было сорваться с уст. В лице Джеффри он прочитал явную враждебность, причина которой была для него загадкой. Вид у Джеффри был такой, точно он заранее приготовился дать отпор всему и вся, что могло возникнуть у него на пути.

— Ты чем-то расстроен? — не мог не спросить Арнольд.

— Что там могло стрястись у них в доме? — вопросом на вопрос ответил Джеффри, чуть не оглушив Арнольда и вперившись в него самым жестким своим взглядом.

— Приходила мисс Сильвестр.

— Кто ее видел?

— Никто, кроме Бланш.

— Ну и что?

— Бедняжка была совсем без сил и в библиотеке потеряла сознание. Бланш привела ее в чувство.

— Что дальше?

— Мы все были в столовой. Бланш оставила ее одну, хотела тайно поговорить с дядюшкой. А когда вернулась, мисс Сильвестр и след простыл. С тех пор никто ее не видел и не слышал.

— В доме переполох?

— Никто ничего не знает, кроме Бланш…

— И тебя. А еще кто знает?

— Еще сэр Патрик и больше никто.

— Совсем никто? А что еще случилось?

Арнольд помнил наказ держать в строгой тайне начавшиеся поиски Анны. Что-то в тоне Джеффри, в его манерах насторожило Арнольда, и он, скорее всего неосознанно, словом не обмолвился о дальнейших действиях других участников этой истории.

— Больше ничего, — ответил он с самым невинным видом.

Джеффри с силой вонзил острие палки в податливую песчаную почву. Поглядел вниз на палку, затем быстро выдернул ее из земли и перевел взгляд на Арнольда.

— Пока! — бросил он и зашагал было дальше.

Арнольд двинулся следом и остановил его. Какой-то миг приятели молча смотрели друг на друга. Арнольд заговорил первый.

— Ты не в духе, Джеффри. Что так сильно тебя расстроило? Вы с мисс Сильвестр каким-то образом разминулись?

Джеффри молчал.

— Ты видел ее после того, как она ушла из Уиндигейтса?

Опять молчание.

— Ты знаешь, где сейчас мисс Сильвестр?

Джеффри стоял, крепко сжав губы, все с тем же выражением неприкрытой враждебности в лице и во всей позе. Румянец на щеках Арнольда стал сгущаться.

— Почему ты не отвечаешь мне? — тихо спросил он.

— Потому что мне все это осточертело.

— Что именно?

— Фокусы мисс Сильвестр. Мисс Сильвестр моя забота, не твоя.

— Легче на поворотах, Джеффри! Ты забыл, что сам впутал меня в эту историю и, между прочим, против моей воли.

— Помню, как не помнить. Ты меня засыпал упреками.

— Засыпал упреками?.

— Что, нет? Только и слышу, как ты меня облагодетельствовал. К черту благодетелей! Меня от них выворачивает наизнанку.

Была в Арнольде особая крепость характера, которую трудно различить под внешним добродушием и неискушенностью и которая редко проявляла себя. Но уж если проявляла, Арнольд шел в наступление на любого обидчика.

— Когда ты опамятуешься, — отчетливо проговорил он, — во имя старой дружбы я приму твои извинения. А пока ты не в себе, прекращаю с тобой всякие отношения. Больше мне нечего тебе сказать.

Джеффри стиснул зубы и сделал шаг вперед. Взгляды их скрестились. Арнольд смотрел твердо, точно бросал вызов, точно говорил — давай сразимся, если посмеешь напасть. Джеффри понимал и ценил в людях одну добродетель — мужество. И вот оно воочию перед ним — мужество противника, физически явно более слабого. Жестокий и бесчувственный во всем остальном, к людям мужественным Джеффри питал слабость. Он круто повернулся и зашагал прочь.

С поникшей головой и тяжестью в сердце стоял Арнольд вдали от всего живого, отдавшись во власть горьких размышлений. Друг, спасший ему жизнь, единственный человек, с которым связаны воспоминания о далеком беззаботном времени, тяжко оскорбил его и без колебания ушел, не выказал ни малейшего сожаления или раскаяния. Арнольд, простой, верный, привязчивый, был оскорблен до глубины души. Быстро удаляющаяся фигура Джеффри стала расплываться, терять очертания в этом вересковом мареве. Арнольд прикрыл ладонью глаза, пряча с мальчишеской застенчивостью набежавшие слезы, говорящие о чистоте сердца и делающие честь человеку, способному на такие слезы.

Пока Арнольд боролся с захлестнувшими его чувствами, на перекрестке дорог начало кое-что происходить.

Четыре дороги расходились почти под прямым углом на север, юг, восток и запад.

Арнольд стоял на восточном проселке, пройдя от каменной изгороди навстречу Джеффри ярдов двести — триста; западный проселок, огибая крестьянский дом, вел в соседний торговый городок. Дорога на станцию уходила в южном направлении, Уиндигейтс-xaус находился к северу от развилки.

Пока в глазах у Арнольда все еще стояли слезы, а Джеффри был шагах в пятидесяти до развилки, ворота усадьбы открылись, из них выехала бричка, которой правил мужчина. Обок его на козлах сидела женщина. Это была Анна Сильвестр, правил бричкой хозяин усадьбы.

Бричка сразу же свернула на проселок, ведущий в соседний городок, оставив позади развилку, дорогу на станцию и Арнольда, который шел в том же направлении. Проводив рассеянным взглядом, все еще затуманенным слезами, жалкий крестьянский экипаж, он свернул на дорогу, ведущую в Уиндигейтс, и скоро опять был у каменной изгороди. Он огляделся по сторонам, но бричка скрылась из вида — здесь проселок делал небольшой крюк, огибая усадьбу, крестьянский дом заслонял эту его часть. Верный обещанию, Арнольд опять присел на вереск у изгороди, бричка к этому времени стала не больше мухи и скоро совсем исчезла.

Вот так Анна ускользнула от погони. Пользуясь выражением сэра Патрика, нашла выход, там где мужчина бы растерялся. Крестьянин, видя бедственное положение Анны, пожалел ее и, собравшись по делам в соседний городок, взял с собой.

Таким образом ей удалось избежать три нежелательные встречи: с Джеффри, возвращавшимся в Уиндигейтс, с Арнольдом, честно наблюдавшим за развилкой, и со слугой сэра Патрика, караулившим ее на станции.

День близился к вечеру. Слуг уиндигейтского дома, прохлаждавшихся в парке в отсутствие хозяйки, всполошило на миг неожиданное появление одного из гостей. Мистер Джеффри Деламейн вернулся один, прошел прямо в курительную и, приказав подать себе еще стакан старого эля, сел в кресло с газетой в руках и закурил любимую трубку.

Очень скоро ему наскучило читать, и он впал в раздумье, вспоминая подробности встречи с Арнольдом.

Ситуация сложилась для него наилучшим образом, он даже не мог о таком и мечтать. Он внутренне приготовился после случившегося в библиотеке к страшному скандалу. И вот, пожалуйста, в доме тишь и гладь. Три человека, сэр Патрик, Арнольд и Бланш, которые догадывались, что Анна попала в серьезную беду, хранили ее тайну, как будто знали, что от их молчания зависит его, Джеффри, благополучие! И что самое чудесное — Анна не подняла шума, не побежала за ним, а таинственно скрылась, не проронив ни слова, а ведь могла бы погубить его.

Что сие может означать? Джеффри напряг все свои мыслительные способности, чтобы разрешить эту загадку; молчание Бланш, ее дядюшки и Арнольда после долгих напряженных усилий он сумел объяснить: эта троица, скорее всего, хотела утаить от леди Ланди появление в доме ненавистной гувернантки.

Но почему Анна замкнула уста — это не на шутку его озадачило.

Где ему было понять, что несчастье Бланш было для Анны страшнее всех бед, обрушившихся на нее. И она решила бежать навсегда от дорогих ей людей, бежать — чтобы никто никогда больше не сказал ей, что она жена Арнольда. «Ясно как божий день, причину ее действий мне ни за что не постичь, — вот до чего в конце концов додумался Джеффри. — Но раз она согласна держать язык за зубами, то я тем более. И поставим на этом точку!»

Джеффри вытянул ноги, положив их на стул, расслабил после долгой прогулки свои великолепные мускулы, заново набил трубку и закурил, пребывая в полном согласии с самим собой. Можно было больше не опасаться ни появления Анны, ни докучливых вопросов Арнольда. Теперь он смотрел на их ссору даже благодушно. Кто мог бы подумать, что этот хлюпик такой задира, сказал он себе, чиркнул спичкой и закурил еще раз.

Прошел час; вторым вернулся домой сэр Патрик.

Он был задумчив, но отнюдь не раздосадован. Судя по всему посещение гостиницы было успешно. Почтенный джентльмен мурлыкал под нос любимую песенку с несколько, пожалуй, рассеянны видом и чаще, чем обычно, брал понюшку из набалдашника своей знаменитой трости. Придя в библиотеку, он звонком вызвал лакея.

— Кто-нибудь меня спрашивал?

— Нет, сэр Патрик.

— Письма мне есть?

— Нет, сэр Патрик.

— Прекрасно. Ступай наверх в мою комнату, поможешь мне переодеться.

Поднявшись вслед за сэром Патриком к нему в спальню, человек помог ему облачиться в шлафрок и мягкие туфли.

— Миссис Ланди дома?

— Нет, сэр Патрик. Уехала с гостями смотреть развалины.

— Прекрасно. Принеси мне сюда чашку кофе и разбуди за полчаса до обеда, если я невзначай усну.

Слуга вышел. Сэр Патрик растянулся на софе.

— О-хо-хо, — вздохнул он. — В спину вступило, и ноги как деревянные. Пони, должен заметить, чувствует то же. Годы, видно, свое берут. Зато сердце бьется молодо. А это главное, прочее — все гиль, — придя к этому утешительному заключению, сэр Патрик опять замурлыкал шотландскую песенку. Слуга принес кофе, в спальне было совсем тихо, слышалось только, как жужжит шмель, влетевший в окно, и тихонько шуршит снаружи плющ. Минут пять сэр Патрик потягивал свой кофе и о чем-то думал — отнюдь не как человек, огорченный недавней неудачей. А еще через пять минут о уже спал сном младенца.

Немного спустя вернулась с прогулки компания любителей руин.

За исключением предводительницы, то бишь леди Ланди, все пребывали в подавленном настроении духа. Особенно Смит с Джонсом, которые как воды в рот набрали. Одна леди Ланди была без ума от развалин. К тому же ей удалось сэкономить шиллинг на смотрителе и она очень гордилась собственной практичностью. Ее голос звучал мелодично, подобно звукам флейты, а прославленная улыбка никогда не была столь обворожительна.

— Необыкновенно интересно! — воскликнула ее милость, вылезая из кареты с тяжеловесной грацией и обращаясь к Джеффри, слонявшемуся по портику. — Вы многое потеряли. В следующий раз, собравшись на прогулку, посоветуйтесь с хозяйкой, чтобы потом ни о чем не жалеть.

Бланш, у которой был особенно удрученный и обеспокоенный вид, войдя в дом, тотчас справилась о дядюшке и Арнольде. В ответ услышала: сэр Патрик удалился наверх, что до мистера Бринкуорта, то он еще не возвращался. До обеда оставалось двадцать минут. Правила Уиндигейтс-хауса требовали появления к обеденному столу в полном вечернем туалете. Бланш, однако, не спешила подняться к себе, надеясь увидеть Арнольда. И надежда ее сбылась. Как только часы пробили три четверти, Арнольд появился в холле. Вид у него был не менее унылый, чем у всех остальных!

— Ты видел ее? — бросилась к нему Бланш.

— Нет, — ответил Арнольд с чистым сердцем. — Анна покинула Уиндигейтс, минуя развилку, я за это ручаюсь.

И молодые люди поспешили каждый к себе переодеться к обеду. Скоро все общество вновь собралось в библиотеке. В дверях появился сэр Патрик, и Бланш чуть не бегом бросилась ему навстречу.

— Какие вести, дядюшка? Я умираю от любопытства.

— Добрые вести, моя девочка. Во всяком случае, на эту минуту.

— Вы нашли Анну?

— Не то чтобы нашел.

— Вы все разузнали о ней в Крейг-Ферни?

— Я сделал в Крейг-Ферни несколько важных открытий, Бланш. Тс-тс, твоя мачеха идет сюда. Наберись терпения. После обеда я тебе расскажу обо всем. Тем временем, может, и со станции получим известие.

Обед был тяжким испытанием еще для двоих присутствующих, кроме Бланш. Арнольд сидел напротив Джеффри, бывшие друзья не обменялись ни словом, и Арнольд от этого совсем загрустил. Сэр Патрик с каждой переменой блюд все сильнее ощущал отсутствие искусных рук Эстер Детридж и, причислив этот обед к ряду упущенных возможностей своей жизни, с возмущением расценил нервическую вспышку невестки как акт бесчеловечности. Встав из-за стола, Бланш последовала за леди Ланди в гостиную, сгорая от нетерпения, — мужчины остались еще посидеть за бокалом вина! Ее мачеха, размечтавшись о завтрашней встрече со средневековьем и заметив, что Бланш остается глуха к ее возгласам восхищения перед баронской Шотландией, канувшей в Лету пять столетий назад, сокрушенно, но не без иронии посетовала на отсутствие в Уиндигейтсе интеллектуального собеседника одного с ней пола; и, простерев свои величественные формы на софе, стала ждать появления из столовой более достойных слушателей. Очень скоро — таково благодетельное воздействие феодальной старины, воссозданной восторженным воображением, — веки леди Ланди сомкнулись, а нос стал издавать протяжные звуки, столь же глубокие, сколь глубока ученость ее милости, столь же регулярные, как ее привычки, звуки, навевающие образы спальни и ночных чепцов, равно извлекаемые уравнительницей-природой из носов самого высокого и самого низкого происхождения, словом, те самые звуки (о, истина, чего только не предашь гласности ради тебя!), которые именуются в житейском обиходе не очень изящным словом — храп. Обретя свободу, Бланш распростилась с витающим в гостиной эхом, оставив его на попечение новоявленной иерихонской трубы, другими словами, носовых заверток леди Ланди.

Бланш зашла в библиотеку, перелистала какой-то роман. Bышла, взглянула на плотно закрытые двери столовой в другом конце холла. Как мужчинам не надоест вести бесконечные разговоры о политике за бокалом вина? Поднялась к себе в комнату, сняла одни серьги, надела другие, слегка побранила горничную. Спустилась вниз и у входной двери холла заметила сцену, вселявшую тревогу.

Дворецкий и двое мужчин со шляпами в руках таинственно о чем-то шептались. Затем дворецкий поспешил в столовую и скоро вернулся с сэром Патриком.

— Пожалуйте сюда, — сказал он, обращаясь к пришельцам.

Они вышли на свет, и Бланш сразу узнала их: Мэрдок, начальник станции, и Дункан, слуга ее дядюшки. А это значит — известия об Анне!

— Милый дядюшка! — взмолилась Бланш. — Можно я останусь?

Сэр Патрик не знал, что сказать. Эти двое могли принести самые неутешительные вести о беглянке. Дункан, вернувшийся в компании начальника станции, — дело может обернуться серьезно. Бланш в мгновение ока поняла колебания сэра Патрика. Кровь отлила от ее лица, она схватила дядюшку за руку.

— Не отсылайте меня, умоляю, — прошептала она. — Я все могу вынести, кроме неизвестности.

— Выкладывайте! — распорядился сэр Патрик, держа племянницу за руку. — Нашли вы ее или нет?

— Она уехала с поездом, идущим на север, — сказал мистер Мэрдок, — и мы знаем куда.

Сэр Патрик облегченно вздохнул; щеки Бланш опять заалели! У обоих как гора с плеч свалилась — по разным причинам.

— Я велел вам следовать за ней, куда бы она ни поехала, — сказал сэр Патрик, оборотившись к Дункану. — Почему вы вернулись?

— Ваш слуга не виноват, — вмешался начальник станции. Госпожа села в поезд в Киркандрю.

Сэр Патрик вскинул на него глаза.

— Что? Что? На следующей станции? Какая непростительная глупость с моей стороны! Это ведь ближайший отсюда торговый городок. Как я об этом не подумал?

— Я позволил себе телеграфировать описание этой леди на следующую станцию, сэр Патрик. На случай какой-нибудь неожиданности.

— Признаю ошибку, мистер Мэрдок. Из наших двух ваша голова оказалась умнее на сей раз. Что дальше?

— Вот ответ, сэр.

Сэр Патрик и Бланш прочитали телеграмму вместе. В ней говорилось: «Киркандрю. Поезд на Лондон. 7.40. По описанию та самая леди. Без багажа. В руке сумочка. Едет одна. Вторым классом. Билет до Эдинбурга».

— До Эдинбурга? — повторила Бланш упавшим голосом. — Ах, дядюшка, мы потеряем ее в этом огромном городе.

— Мы найдем ее, милая Бланш. И ты сейчас поймешь, как. Дункан, подайте мне ручку и бумагу. Мистер Мэрдок, вы едете сейчас обратно на станцию?

— Да, сэр Патрик.

— Пошлите немедленно в Эдинбург телеграмму. Я сейчас напишу ее.

И сэр Патрик, обдумывая каждое слово, составил послание шерифу Мидлотиана^[9].

— Шериф — мой старый приятель, — объяснил он племяннице. — Он сейчас в Эдинбурге, и получит мою телеграмму задолго до прихода поезда. В ней описание мисс Сильвестр и просьба следовать за ней повсюду до получения дальнейших указаний. В его распоряжении эдинбургская полиция, и для слежки будут выделены самые опытные люди. Я попросил ответить мне по телеграфу. На этот случай на станции хорошо бы подержать рассыльного. Благодарю вас и будьте здоровы. Дункан, ступайте ужинать и отдыхайте. А ты, Бланш, возвращайся пока в гостиную. Мы скоро выйдем к чаю. Сегодня ты пойдешь спать, уже зная местопребывание твоей подруги.

Успокоив Бланш, сэр Патрик вернулся в мужскую компанию. А еще минут через десять мужчины пожаловали в гостиную; и леди Ланди, уверенная, что не сомкнула глаз, со свежими силами накинулась на баронскую Шотландию.

Бланш, при первой возможности, отвела дядюшку в сторону.

— Теперь исполните обещание, — сказала она. — Вы узнали в Крейг-Ферни что-то очень важное. Расскажите, что.

Сэр Патрик взглянул на Джеффри, дремавшего в кресле в дальнем углу гостиной. И ему вдруг захотелось немножко подразнить Бланш.

— Что-то очень важное? Не могла бы ты, Бланш, подождать телеграммы из Эдинбурга. Тогда я тебе все сразу и расскажу.

— Не могла бы. Ни в коем случае. Телеграммы не будет целую вечность. А моему уму немедленно нужна какая-то пища.

Она уселась на софу подальше от Джеффри и указала на свободное место подле себя.

Сэр Патрик дал обещание, у сэра Патрика не было выхода — джентльмен должен держать свое слово. Еще раз взглянув в сторону Джеффри, он опустился на софу рядом с племянницей.

Глава двадцать четвертая ЗАГЛЯДЫВАЯ В ПРОШЛОЕ

— Ну? — прошептала Бланш, взяв дядюшку доверительно за руку.

— Что ну? — переспросил сэр Патрик, сверкнув на Бланш своим обычным чуть ироническим взглядом. — Я, кажется, собираюсь сделать большую глупость — доверить восемнадцатилетней девушке очень серьезную тайну.

— Вы смело можете доверить тайну, дядюшка, хотя ей всего восемнадцать.

— Приходится рисковать, ты как никто знаешь Анну. А это может очень помочь на следующей стадии поисков. Я не утаю от тебя ничего, но сначала одно предупреждение. Я посвящу тебя во все, что мне самому известно, и ты услышишь нечто совершенно для тебя неожиданное. Это может произвести на тебя ошеломляющее действие. Ты следишь за моей мыслью?

— Да, да!

— Если ты не совладаешь с собой и выдашь тайну, ты воздвигнешь стену на моем пути, и я не смогу помочь мисс Сильвестр. Помни об этом и приготовься к сюрпризу. Что я тебе сказал перед обедом?

— Вы сказали, что сделали несколько важных открытий к Крейг-Ферни.

— Так вот, я узнал, что существует человек, располагающий сведениями, которые мисс Сильвестр утаила от нас с тобой. Этот человек вполне досягаем для нас. Он находится совсем близко. Он здесь, в этой комнате!

Сэр Патрик взял руку Бланш, которую она так и не сняла с его руки, и многозначительно пожал ее. Бланш впилась в него горящими глазами, с уст ее едва не сорвался возглас удивления. Но она сумела совладать с собой.

— Укажите мне этого человека, — проговорила она сдержанно, вызвав восхищение сэра Патрика. Для совсем юной девушки Бланш вела себя выше всяких похвал.

— Погляди в тот конец комнаты, — произнес сэр Патрик, — и скажи, что ты там видишь.

— Вижу леди Ланди с картой Пертшира и путеводителем по местам шотландских древностей. И еще вижу несчастных гостей, которых она терзает всякой чепухой.

— И больше никого?

Бланш еще раз внимательно оглядела комнату и заметила и дальнем углу Джеффри, который разоспался по-настоящему.

— Дядюшка! Вы хотите сказать…

— Да, этот человек — он.

— Мистер Деламейн?!

— Мистер Деламейн знает все.

Бланш бессознательно сжала руку дядюшки и глядела на спящего Геркулеса, как будто не могла наглядеться.

— Ты видела, как мы с мистером Деламейном о чем-то шептались в библиотеке? — продолжал сэр Патрик. — И должен признать, моя девочка, ты была права, назвав наш разговор подозрительным. Сейчас я попытаюсь оправдаться в том, что сознательно до последней минуты держал тебя в неведении.

С этими словами он коротко перечислил события дня и, дав им оценку, изложил свои выводы.

Событий, следует помнить, было три. Первое — тайное совещание Джеффри и сэра Патрика о нерегулярных шотландских браках. Второе — появление Анны Сильвестр в Уиндигейтс-хаусе. Третье — бегство Анны из дома.

Выводов получилось шесть.

Во-первых, Джеффри действительно говорил не о себе, а о друге. Во-вторых, возможно, существует некая связь между трудностями друга, о которых известно со слов Джеффри, и трудностями мисс Сильвестр, о которых ничего не известно. В-третьих, Джеффри очень хотелось (явно не без злого умысла), чтобы его друг оказался женат. В-четвертых, интерес Анны к списку джентльменов, гостивших в Уиндигейтс-хаусе, по всей видимости, опять как-то связан с Джеффри. В-пятых, этот четвертый вывод противоречит первому, а стало быть, возникает сомнение, уж не о себе ли все-таки говорил Джеффри, излагая сэру Патрикузатруднения друга. И в-шестых, разрешить это сомнение, равно как и все другие в этой запутанной истории, могла бы поездка в Крейг-Ферни: миссис Инчбэр наверняка помнит все, что произошло у нее в гостинице с появлением Анны Сильвестр. Сэр Патрик приносит извинения за то, что так долго испытывал ее терпение. Ему не хотелось волновать ее, пока он не уверится в правоте своих предположений. Теперь он убедился и может обо всем рассказать племяннице.

— На этом я заканчиваю скучное, но необходимое вступление. Теперь ты знаешь ровно столько, сколько я, когда входил в гостиницу Крейг-Ферни, и потому сумеешь оценить важность моих открытий. Тебе пока все ясно?

— Все.

— Прекрасно. Ну вот, приехал я в гостиницу, и вообрази теперь меня уединившимся с миссис Инчбэр в ее будуаре. Моя репутация могла бы от этого пострадать, но костлявая добродетель миссис Инчбэр вне всяких подозрений! Разговор был долгий, Бланш. Более хитрого, злобного и недоверчивого свидетеля я не встречал в моей адвокатской практике. Она способна вывести из себя любого, но только не старого адвоката. Люди моей профессии обладают терпением и хладнокровием. Короче говоря, миссис Инчбэр была кошкой, а я котом, и мне в конце концов удалось выцарапать из нее правду. Как ты увидишь, результат стоит того. Мистер Деламейн рассказал мне удивительную историю, как некий джентльмен и некая леди в некоей гостинице встретились и провели вместе какое-то время, причем цель их встречи заключалась в том, чтобы выглядеть в глазах всех окружающих мужем и женой. Так вот, Бланш, история, описанная мистером Деламейном, до мельчайших подробностей совпадает с тем, что произошло между леди и джентльменом в Крейг-Ферни в тот день, когда мисс Сильвестр исчезла из дома. Подожди, подожди. Хозяйка гостиницы проявила твердость, и леди назвала себя «миссис Сильвестр» — уже после того, как джентльмен уехал, оставив ее одну. Что ты обо всем этом думаешь?

— Думаю! Я совсем сбита с толку. Ничего не могу понять.

— Это, конечно, потрясающая новость, дитя мое, не стану отрицать. Может, я немного подожду, пока ты справишься с волнением?

— Нет. Ни в коем случае! Продолжайте, дядюшка! Вы сказали, джентльмен? Джентльмен, который был с Анной? Кто же это? Мистер Деламейн?

— Нет, не мистер Деламейн. Это, во всяком случае, мне удалось выяснить.

— Ну, это можно было не выяснять. В тот день как раз был прием на лужайках, и мистер Деламейн к вечеру уехал в Лондон. А Арнольд…?

— Арнольд уехал с Деламейном. Они ехали вместе одну остановку. Это верно. Но откуда я знаю, что Деламейн делал дальше? Он ведь мог тайно вернуться в гостиницу. Вот это я и выяснил у миссис Инчбэр.

— Как это вам удалось?

— Я попросил ее описать джентльмена, который был с мисс Сильвестр. Описание, а оно весьма расплывчато, как ты сейчас увидишь, полностью исключает этого человека, — и сэр Патрик указал на Джеффри, все еще спящего в кресле. — Это не он оставил в гостинице мисс Сильвестр как свою жену. Так что мистер Деламейн не лгал, уверяя меня, что речь идет о его друге.

— Но кто же этот друг? — терпение Бланш было на исходе. — Вот что я хочу знать!

— И я тоже!

— Дядюшка, расскажите мне точно, что сказала миссис Инчбэр, повторите каждое ее слово. Мы с Анной не расставались всю мою жизнь. И возможно, я узнаю этого человека.

— Если ты сможешь опознать его по описанию миссис Инчбэр, то ты, значит, гораздо проницательнее меня. Вот как описала его мне хозяйка гостиницы, слово в слово: «Молод, среднего роста, волосы темные, глаза карие, лицо смуглое; обхождение любезное, разговор приветливый». Опусти «молод», в остальном полная противоположность Деламейну. До этого рассказ миссис Инчбэр был совершенно ясен. Но этот молодой человек — загадка! К кому приложимо это описание? В Англии по самым скромным подсчетам живет пятьсот тысяч молодых людей с точно такими приметами среднего роста, смуглый, с приятными манерами. Один из лакеев в доме в точности подходит под это описание.

— И Арнольд подходит, — подхватила Бланш, подтверждая расплывчатость портрета более сильным доводом.

— Да, и Арнольд, — согласился сэр Патрик.

Только сэр Патрик произнес это имя, в библиотеке появился и сам его обладатель с колодой карт в руках.

В тот самый миг, когда они, сами того не ведая, своими устами произнесли ответ на мучившую их загадку, этот ответ явился им во плоти. Но глазам их было не дано разглядеть в нем человека, который уехал из гостиницы, оставив там Анну Сильвестр как свою жену.

Прихоть слепого случая! Безжалостная ирония судьбы! Из этой троицы, бывшей на пороге открытия, двое — улыбались нелепому совпадению, третий тасовал карты.

— Наконец-то с древностями покончено! — возвестил Арнольд. — Затевается вист. Сэр Патрик, выбирайте карту!

— Вист так скоро после обеда не для меня. Сыграйте одни первый робер. А там и я присоединюсь, с вашего позволения. Между прочим, — прибавил он, — мы проследили путь мисс Сильвестр до Киркандрю. Как случилось, что вы ее не заметили? Она не могла вас миновать.

— Мимо меня она не проходила и не проезжала, иначе я бы ее непременно заметил.

Оправдавшись таким образом, Арнольд поспешил в другой конец комнаты, где его с нетерпением ждали любители виста.

— О чем мы разговаривали, когда он нас прервал? — спросил сэр Патрик.

— О том человеке, дядюшка, который был с Анной в гостинице.

— Бесполезно искать этого человека, Бланш, пока мы не располагаем более надежными данными, чем это описание миссис Инчбэр.

Бланш взглянула на спящего Джеффри.

— А ему все известно! — воскликнула она. — Вид этого храпящего гиппопотама может свести с ума.

Сэр Патрик предостерегающе поднял палец. Собеседники замолчали, скоро их уединение было опять нарушено.

Партию в вист составили леди Ланди с лондонским врачом против Смита и Джонса. Арнольд сел рядом с врачом — поучиться этой модной игре. Первый, Второй и Третий, предоставленные себе, вспомнили, естественно, о биллиарде и, заметив в углу спящего Джеффри, вознамерились вырвать его из объятий Морфея — слово «пул»^[10] давало им право на любую вольность. Джеффри стряхнул с себя сон, протер глаза и, зевая, произнес «отлично!». Встав с кресла, он бросил взгляд в угол, куда уединились Бланш с сэром Патриком. Хотя Бланш и дала зарок сдерживаться, тут она все-таки не совладала с собой и поглядела на Джеффри неприязненно и вместе с интересом, пробудившимся после рассказа дядюшки.

— Прошу прощения, — проговорил он, заметив этот незнакомый ему взгляд Бланш. — Вы что-то хотите мне сказать?

Щеки Бланш залил яркий румянец. Сэр Патрик пришел на помощь племяннице.

— Мисс Ланди выражает надежду, что вам хорошо здесь спалось, мистер Деламейн, — пошутил он. — Вот и все.

— И все? — Джеффри не сводил глаз с Бланш. — Прошу еще раз прощения. Чертовски длинная прогулка и чертовски тяжелая пища. Естественное следствие — впадаешь в сон.

Сэр Патрик внимательно вглядывался в него. Безо всякого сомнения он был искренне озадачен явным вниманием со стороны Бланш.

— Встретимся в биллиардной? — бросил он мимоходом и проследовал за своими приятелями, не дождавшись, по обыкновению, ответа.

— Держи себя в руках, — пожурил племянницу сэр Патрик. — Этот человек не так туп, как кажется. Мы сделаем большую ошибку, если в самом начале насторожим его.

— Этого больше не повторится, дядюшка, — промолвила Бланш. — Нет, вы только подумайте, этот человек, оказывается, знает секрет Анны, а я не знаю.

— Не Анны, душенька, а его друга. И если мы не возбудим его подозрений, то рано или поздно он наверняка выдаст секрет нечаянным словом или поступком.

— Но он сказал за обедом, что завтра возвращается к брату.

— Тем лучше. Не будет видеть, какие мысли и чувства отражаются порой в лице некой юной леди. Дом его брата не так далеко отсюда. Да к тому же Джеффри избрал меня своим поверенным. Опыт подсказывает мне, что он не все рассказал и скоро обратится ко мне за советом еще раз. И тогда мы опять что-нибудь узнаем. С Деламейном пока, пожалуй, кончено. Но на нем свет клином не сошелся. Сейчас я расскажу тебе кое-что о Бишопригсе и о потерянном письме.

— Его нашли?

— Нет. В этом я удостоверился. Письмо искали у меня на глазах. Письмо украдено. И оно у Бишопригса. Я оставил ему записку миссис Инчбэр. Как я и говорил, постояльцы уже скучают о старом плуте. Хозяйка распалилась на старшего слугу, дала волю дурному нраву, вот теперь расплачивается. И конечно, во всем обвиняет мисс Сильвестр. Бишопригс только и ухаживал, что за мисс Сильвестр, забросив других постояльцев, она ему указала на это, он стал дерзить, а мисс Сильвестр его подзуживала, и все в том же духе. Но теперь мисс Сильвестр в гостинице нет, так вот увидишь: Бишопригс еще вернется в Крейг-Ферни. Мы держим в руках все нити дитя мое. Это, пожалуй, и все. А теперь идем, поучишься играть в вист.

Сэр Патрик встал и пошел было к игрокам, но Бланш удержала его.

— Вы забыли сказать мне только одну вещь, — сказала она. — Кто бы ни был этот мужчина, Анна и правда его жена?

— Я бы ответил так: кто бы он ни был, я бы не посоветовал ему сейчас жениться на ком-нибудь другом.

Дядюшка с племянницей, не ведая того, обменялись вопросом и ответом, от которых зависело счастье и вся будущая жизнь Бланш. Этот мужчина! Как легко они говорили о нем. Неужели у них не мелькнуло ни малейшего подозрения, что этот мужчина не кто иной, как Арнольд.

— Значит, вы говорите, она замужем? — спросила Бланш.

— Я бы не стал этого утверждать.

— Выходит, что она незамужем?

— И этого не могу утверждать.

— Какой же это закон!

— Ужасный, не так ли? Как юрист я могу сказать одно (правда, это мое личное мнение): во всяком случае, у нас есть веские основания считать, что она жена этого человека. Пока мы не располагаем другими фактами, я ничего больше не могу прибавить.

— А когда у нас они будут? Когда придет телеграмма?

— По крайней мере, часа через три, четыре. Пойдем, я поучу тебя игре в вист.

— Я бы, дядюшка, лучше поговорила с Арнольдом, если вы не возражаете.

— Ради бога, дитя мое. Только не рассказывай ему то, что сейчас услышала от меня. Они с мистером Деламейном давние приятели. И он может случайно поделиться с другом тем, что тому совсем не следует знать. Печально, согласись, что приходится давать уроки коварства юной, чистой душе. Один мудрец заметил: чем человек старше, тем он лукавей. Этот мудрец имел в виду меня и был абсолютно прав.

Сэр Патрик подсластил эту пилюлю самому себе доброй понюшкой табака и пошел к карточному столу ожидать конца первого робера.

Глава двадцать пятая ВПЕРЕД

Возлюбленный Бланш был, как всегда, внимателен к ее малейшим желаниям и прихотям. Только куда-то девалось его обычное приветливое добродушие. Он сослался на усталость — очень долго пришлось торчать на развилке, к тому же безрезультатно. Пока оставалась какая-то надежда на примирение с Джеффри, Арнольд решил не говорить Бланш, что между ними произошло. Но день клонился к вечеру, и надежда становилась все призрачней. Арнольд нарочно отправился в биллиардную, пригласив с собой Бланш, начал играть, ожидая, что Джеффри ухватится за эту возможность, скажет ему два-три дружеских слова, чтобы уладить размолвку со старым приятелем. Ничуть не бывало. Джеффри не сказал этих слов, он вообще предпочитал не замечать присутствия Арнольда в биллиардной.

Тем временем за карточным столом играли в нескончаемый вист. Леди Ланди, сэр Патрик и старый врач были заядлые игроки с почти равными силами. Смит и Джонс поочередно сменяли друг друга — дежурные партнеры в игре, как и дежурные собеседники разговоре. Один и тот же скромный и надежный стиль посредственности отличал действия и поступки этих двух джентльменов во всех сферах жизни.

Время двигалось к полуночи. В Уиндигейтсе поздно ложились и поздно вставали. Под его гостеприимной крышей гостям не делали красноречивых намеков на поздний час в виде догорающих свеч, добродетельно торопящих гостя в постель; никогда не пробуждал его по утрам безжалостный колокольчик, строго следящий за соблюдением часа утренней трапезы. Жизнь и без того полна огорчений, которых на коне не объедешь, так стоит ли еще вводить никому не нужную тиранию часовой стрелки!

Леди Ланди встала из-за стола в четверть первого, любезно заметив, что должен же кто-то первый отправиться на боковую, подав пример остальным. Сэр Патрик со Смитом против лондонского врача и Джонса решили сыграть еще один робер. Бланш удалилась к себе, повинуясь строгому взгляду мачехи, но как только мачеха отдала себя заботам своей горничной, тут же снова спустилась в гостиную. Примеру хозяйки дома последовал один Арнольд. Он ушел из биллиардной, поняв, что между ним и Джеффри все кончено. В тот вечер ничто, даже Бланш, не могло задержать его в гостиной. И он побрел потихоньку к себе в комнату.

В начале второго кончился последний робер, игроки подсчитали результат, после чего врач отправился в биллиардную, сопровождаемый Смитом и Джонсом. И в гостиную наконец явился Дункан — с телеграммой в руке.

Любовавшаяся неярким осенним потоком лунного света, Бланш отошла от окна и заглянула через плечо дядюшки, распечатывавшего телеграмму. Пробежала глазами первую строчку — дальше можно было не читать. Леса надежды, возведенные вокруг этого клочка бумаги, в один миг рухнули наземь. Поезд из Киркандрю прибыл в Эдинбург точно по расписанию. Среди его пассажиром не было никого, кто отвечал бы описанию Анны, — полиция была этом убеждена.

Сэр Патрик указал ей на последние две строчки: «Запросили по телеграфу Фалкирк. Если что выяснится, немедленно сообщим».

— Будем надеяться на лучшее, Бланш, — сказал он. — По-видимому, они думают, что Анна вышла на предпоследней станции, чтобы сбить со следа возможную погоню. С этим ничего не поделаешь. Ступай спать, дитя мое. Уже поздно.

Бланш молча поцеловала дядюшку и пошла к себе. На ее свежем девичьем личике сэр Патрик впервые заметил отпечаток тоскливой безнадежности. Сэр Патрик поднялся к себе в спальню в сопровождении Дункана и еще долго с болью вспоминал взгляд, брошенный ему на прощание.

— Плохо дело, Дункан, — сказал он слуге, готовящему его ко сну. — Я уж не стал говорить мисс Ланди, но очень боюсь, что мисс Сильвестр натянула нам нос.

— Похоже на то, сэр Патрик. У бедной барышни личико совсем осунулось.

— Вы тоже это заметили? Они всю жизнь прожили вместе: Бланш и мисс Сильвестр. Они, видите ли, очень привязаны друг к другу. Меня сильно тревожит племянница, Дункан. Боюсь, эта история совсем расстроит ее нервы.

— Она очень молода, сэр Патрик.

— Да, мой друг, молода. Но у молодых, если они чего-то стоят, горячие сердца. Жизненные стужи еще не успели остудить их, Дункан. И они все очень остро чувствуют.

— Мне кажется, сэр, есть основания надеяться, что мисс Ланди сможет справиться с огорчением гораздо легче, чем вы думаете.

— Помилуйте, какие же это основания?

— Человек в моем положении, сэр, вряд ли может свободно рассуждать о столь деликатном предмете.

Сэр Патрик вспылил, по обыкновению, не то в шутку, не то всерьез.

— Ах старый пес! Как меня сейчас куснул? Да разве я вам только хозяин, я ведь еще ваш друг. Разве мне свойственно уничижать меньших братьев? Я презираю лицемерие нынешних либералов, но и то правда, что я весь свой век борюсь против бесчеловечного разделения на классы нашего английского общества. В этом отношении мы, англичане, сколько бы ни хвалились своими гражданскими добродетелями, самая нецивилизованная нация в мире.

— Прошу прощения, сэр Патрик…

— Господи прости и помилуй! Философствовать об эту пору! Это все вы виноваты, Дункан. Что вы тут говорили такое обидное о своем положении? Что должны расчесывать мои волосы, чтобы я мог с удобством напялить колпак? Так вот, я одержим горячим желанием встать и расчесать ваши волосы. Э-хе-хе, меня очень тревожит племянница — оттого я и раздражен не в меру. Послушаем теперь, что вы имеете сказать о мисс Ланди. Расчесывайте, расчесывайте волосы. Хватит дуться.

— Я только хотел напомнить вам, сэр Патрик, что у мисс Ланди есть ведь еще один интерес в жизни. Если мы окончательно потеряем мисс Сильвестр, а дело, похоже, тем кончится, я бы на вашем месте, сэр, поспешил со свадьбой племянницы, и тогда, глядишь, она бы скорее утешилась.

Сэр Патрик чуть не вскочил с кресла, если бы не укрощающее действие головной щетки в искусных руках Дункана.

— Весьма здравая мысль, — рассудил он. — Что ни говори, Дункан, у вас ясная голова. Это стоит хорошенько обдумать, верный друг. Терять нам нечего, да и хуже не будет. Ладно, завтра же и обдумаем!

Не впервой трезвое благоразумие Дункана сеяло в душу сэра Патрика семена его будущих предприятий. Но никогда еще посев не был столь неудачным. Сам того не подозревая, Дункан внушил сэру Патрику роковую мысль — как можно скорее поженить Арнольда и Бланш, и, пожелав спокойной ночи, удалился.

Положение в Уиндигейтсе с исчезновением Анны усложнилось Раскрыть тайну Арнольда, о которой он и сам не ведал, мог бы теперь только случай. А случай ведь может выпасть и завтра, и через год. Стало быть, необходим какой-то запас времени. А тут сэр Патрик решил, — если на этой неделе не произойдет ничего, что могло бы успокоить Бланш, — перенести свадьбу с конца осени на ее начало. Опасное решение, сокращающее запас времени с трех месяцев до трех недель.

Наступило утро, памятное для Бланш. Этим утром она безрассудно уничтожила еще одну возможность разгадать историю Анны.

Бланш провела бессонную ночь, все думала и думала о судьбе подруги. И под утро была в крайнем изнеможении. Она больше не владела собой; она была во власти самых противоречивых чувств. Бланш встала, полная решимости не дать Джеффри уехать с погребенной в его душе тайной Анны. Она должна вырвать ее у него. Это будет явным предательством, ведь сэр Патрик запретил ей действовать на собственный страх и риск. Она знала, что поступает плохо, ей было стыдно. Но демон безрассудства вселяется в женщин именно в самые критические минуты. И Бланш совершила этот бессмысленный, безрассудный поступок.

Джеффри решил накануне встать с первыми лучами солнца, позавтракать в одиночку и пойти пешком за десять миль до имения брата; а за вещами днем отправить слугу.

Он был уже в шляпе, стоял в прихожей, шаря в кармане свое второе я — любимую вересковую трубку, как вдруг между ним и входной дверью возникла Бланш, выскользнув из утренней гостиной.

— Так рано, а вы уж встали? — промямлил Джеффри. — А я вот собрался домой к брату.

Бланш ничего не ответила. Джеффри внимательно поглядел на нее. Глаза девушки жадно впились в его лицо. Но и Джеффри не заподозрил бы ее в чем-то недостойном.

— У вас ко мне дело? — спросил он.

— Мне надо кое-что у вас спросить, — на этот раз отозвалась Бланш.

Джеффри располагающе улыбнулся и открыл свою табакерку. Ночной сон укрепил и освежил его: он был красив, силен и настроен благодушно. Горничные, увидав его тем утром, сказали вслед за Дездемоной с небольшой поправкой: «Зачем не родились все трое таким же человеком»^[11].

— Я вас слушаю, — любезно проговорил он.

— Мистер Деламейн, вы не знаете, где сейчас Анна Сильвестр? — спросила Бланш без обиняков нарочно, чтобы ошеломить его.

Джеффри как раз набивал трубку и, услыхав эти слова, просыпал немного табака на пол. Он ответил не прежде, чем взял щепотку, сохраняя самообладание, всего одним словом: «Нет».

— Вы ничего о ней не слыхали?

Джеффри продолжал упорно набивать трубку.

— Ничего, — так же односложно ответил он.

— Честное слово джентльмена?

— Честное слово джентльмена.

Джеффри опустил табакерку в карман. Его красивое лицо словно окаменело. Его синие глаза не выражали ничего, все девушки Англии, взятые вместе, не смогли бы сквозь этот остекленелый взгляд пробиться в тайник его мыслей.

— Вы удовлетворены, мисс Ланди? — с насмешливой галантностью спросил он.

Бланш поняла, что ее замысел провалился, что неразумной поспешностью она сама навредила делу. Предостерегающие слова дядюшки после времени зазвучали у нее в ушах: «Будет большая ошибка, если он в самом начале насторожится». Остается только благоразумно отступить.

— Да, — ответила она, — удовлетворена.

— А теперь мой черед задавать вопросы, — Джеффри пошел в наступление. — Вы хотите знать, где Анна Сильвестр? А почему вы меня спрашиваете об этом?

Бланш изо всех сил старалась исправить содеянное. И, по примеру Джеффри, держаться как можно дальше от истины.

— Я случайно узнала, — непринужденно заговорила она, — что вы вчера вышли на прогулку как раз в то время, когда мисс Сильвестр покинула Уиндигейтс. И я подумала, может, вы ее встретили.

— Вот, оказывается, почему, — улыбнулся Джеффри.

Улыбка точно плетью ударила чувствительную душу Бланш.

— Мне нечего больше сказать вам, мистер Деламейн, — заявила она звенящим голосом, едва справившись с нахлынувшим возмущением.

Повернувшись к нему спиной, Бланш бросилась обратно в гостиную и захлопнула перед его лицом дверь.

Джеффри вышел на крыльцо, спустился по ступенькам и разжег свою трубку. На этот раз он и секунды не сомневался, что, кроется за поступком Бланш. В отместку за его грубость Арнольд рассказал о своем визите в Крейг-Ферни, чем и объясняется ее допрос. Теперь она расскажет все сэру Патрику, а тому ничего не останется, как объяснить Арнольду их истинные отношения с Анной. Все складывается как нельзя лучше. Если Анна заявит на него свои права и разразится скандал, он сумеет отвергнуть притязания этой негодницы, состоящей уже в одном браке. И сэр Патрик будет арбитром — чего еще надо! Джеффри безмятежно пыхнул своей трубкой и двинулся твердым, чуть пружинящим шагом к дому своего брата.

Бланш осталась одна в гостиной. Возможность доискаться истины в очередной беседе сэра Патрика с Джеффри, когда тому еще раз придет в голову спросить совета у старого адвоката, была подрублена под корень ее собственными руками. Сев у окна, несчастная Бланш устремила взор на небольшую площадку сбоку дома, где так любила гулять Анна. Воспаленными глазами, с истерзанным сердцем смотрела она на знакомую картину и спрашивала себя с запоздалым раскаянием, неужели она погубила сегодня последнюю надежду, и Анну теперь уже не найти.

Бланш сидела у окна все утро, покуда не пришла почта. Опередив слугу, она бросилась в прихожую и поспешно схватила почтовую сумку. Вдруг там есть что-нибудь от Анны. Бланш торопясь перебирала конверты. Вдруг лицо ее вспыхнуло — ей письмо! На конверте штамп почты в Киркандрю, адрес написан рукою Анны.

Бланш раскрыла письмо и прочитала следующие строки: «Я навсегда прощаюсь с тобой, Бланш. Господь благослови и награди тебя. Будь счастлива во все годы твоей жизни. Любимая Бланш, можешь счесть меня жестокой и бессердечной, но знай, сейчас ты для меня возлюбленная сестра как никогда раньше. Я могу сказать тебе только это и ничего больше. Прости и забудь меня. С этого дня наши с тобой жизни пойдут врозь».

Спустившись завтракать, сэр Патрик не нашел Бланш на ее месте за столом, где она в этот утренний час обычно ожидала его. Столовая была пуста; все остальные гости и домочадцы уже позавтракали. Сэр Патрик не любил вкушать пищу в одиночестве. Он позвал Дункана и послал его к горничной Бланш с устным поручением.

Горничная скоро вернулась. Мисс Ланди не может спуститься. Она посылает дядюшке письмо, присовокупив к нему свою любовь, и просит дядюшку его прочитать.

Сэр Патрик развернул письмо и прочел послание Анны Бланш.

С болью и тревогой задумался он над прочитанным, потом распечатал свои письма и торопливо пробежал подписи. Ни письма от его друга шерифа из Эдинбурга, ни телеграммы от железнодорожных служащих. Накануне он решил подождать неделю и тогда заняться приготовлениями к свадьбе. События утра подстегнули его — ждать нельзя ни одного дня. Вернувшийся Дункан налил хозяину кофе. Сэр Патрик послал его с очередным посланием на дамскую половину.

— Вы знаете, где сейчас искать леди Ланди?

— Да, сэр Патрик.

— Передайте ее милости мои лучшие пожелания., И скажите, если у ней нет других занятий, я был бы рад через час приватно побеседовать с ней.

Глава двадцать шестая ОСТАВЛЕННАЯ

Сэр Патрик дурно позавтракал. Отсутствие Бланш раздосадовало его. Письмо Анны озадачило.

Он прочитал его, такое короткое, еще раз и еще. Смысл письма мог быть один: Анна пожертвовала собой ради счастья Бланш, рассталась с его племянницей для ее же блага! Что за этим кроется? Как это можно связать с рассказом миссис Инчбэр, услышанным в гостинице Крейг-Ферни?

Все хитроумие сэра Патрика, весь его жизненный опыт встали в тупик перед этой загадкой.

Он еще долго ломал над ней голову, пока в столовую не вошли Арнольд с лондонским врачом.

— Вы слышали, что с Бланш? — волнуясь спросил Арнольд. — Сейчас уже нет опасности, сэр Патрик, худшее позади.

Не успел сэр Патрик ответить, вмешался врач.

— Мистер Бринкуорт — лицо заинтересованное, и он немного преувеличивает серьезность состояния вашей племянницы, я осмотрел ее по просьбе леди Ланди. И могу заверить, что нет ни малейшей причины тревожиться. У мисс Ланди было небольшое нервное потрясение, которое снимается самыми простыми домашними средствами. Вас должно беспокоить сейчас — как быть дальше. Она чем-то очень подавлена, но тут уж я ничем не могу помочь. Снять это ее состояние могут только друзья. Если вы сумеете отвлечь ее от мучительных мыслей, никакого лечения не понадобится.

С этими словами он взял со стола газету и отправился в сад, оставив сэра Патрика и Арнольда наедине.

— Вы слыхали, что сказал врач? — спросил сэр Патрик.

— А он не ошибается? — ответил Арнольд вопросом на вопрос.

— Ошибается? Вы полагаете, что врач завоевывает репутацию ошибками? Вы принадлежите нынешнему поколению, Арнольд. Вы только можете таращить глаза на знаменитость. Но не питаете к их славе ни капли уважения. Если бы Шекспир вдруг ожил и заговорил об искусстве писания пьес, то первый же невежа, сидящий напротив, ничтоже сумняшеся вступил бы с ним в спор, как если бы беседовал со мной или с вами. Почтительность умерла среди вас; ваше поколение похоронило ее и даже камнем не обозначило могильный холмик. Ну и хватит об этом. Вернемся к Бланш. Полагаю, вы догадываетесь, какие мысли мучают ее: мисс Сильвестр удалось обвести вокруг пальца меня, равно как и эдинбургскую полицию. Бланш узнала, что наши вчерашние действия ни к чему не привели. А утром она получила вот это письмо.

И сэр Патрик протянул Арнольду письмо Анны.

Арнольд прочитал письмо и молча вернул его сэру Патрику. После ссоры с Джеффри на вересковой пустоши характер бывшего друга виделся ему в другом свете. И он пришел к заключению, что Джеффри не сдержал обещания и бросил Анну.

— Вам понятно это письмо, мистер Бринкуорт? — спросил сэр Патрик.

— Мне теперь понятно состояние Бланш, — ответил Арнольд.

Больше он ничего не прибавил. Было ясно, что известные ему факты, будь он вправе огласить их, не могли бы помочь сэру Патрику в поисках мисс Сильвестр. К сожалению, ничто не понуждало Арнольда нарушить связывающее его слово чести. И к еще большему сожалению, если бы таковой соблазн и имелся, стойкость Арнольда была сейчас как никогда велика.

Существовали две мощные причины, почему Арнольд до сих пор не раскрыл рта: боязнь за доброе имя Анны и нежелание признаться Бланш, что он был тогда в Крейг-Ферни. Теперь к этим двум причинам прибавилась третья. Предать доверившегося ему Джеффри само по себе подлость, но предать его теперь, когда тот нанес ему личное оскорбление, — подлость вдвойне. Арнольд по природе своей не был способен на ту низкую месть, в которой его заподозрил неверный друг. Никогда еще уста его не были так крепко запечатаны. И никогда еще сэру Патрику не было так важно знать, что на самом деле произошло в гостинице Крейг-Ферни. Oт этого зависело все будущее Арнольда и Бланш.

— Да! Да! — нетерпеливо воскликнул сэр Патрик. — Отчаяние моей племянницы можно понять. Но из письма явствует, что Бланш как-то связана с исчезновением этой несчастной женщины. Но как? Вы не могли бы объяснить?

— Я? Даже Бланш в полном недоумении. А я и подавно.

Арнольд произнес эти слова с чистым сердцем. Смутные опасения Анны, относительно того положения, в каком они по неведению очутились, не произвели в гостинице никакого действия на Арнольда. Он не задумывался об этом, он ничего в этом не смыслил. И стало быть, не имел ни малейшего понятия, какие побуждения руководствуют Анной.

Сэр Патрик отправил письмо в свой бумажник и, признав свое поражение, прекратил дальнейшие попытки разобраться в этой таинственной истории.

— Хватит бродить в потемках, — заявил он. — Нервное потрясение Бланш вернуло меня к действительности. Ничего не остается, как принять ситуацию, предложенную мисс Сильвестр. С этой минуты я прекращаю всякие поиски, пальцем о палец не стукну, чтобы найти ее.

— Бланш будет ужасно разочарована, сэр Патрик.

— Не отрицаю. Так что надо чем-то утешить ее.

— Если вы уверены, что ничего уже сделать нельзя, то действительно надо чем-то ее утешить.

— Я не говорю, что ничего сделать нельзя, молодой человек! Есть еще две возможности пролить свет на это темное дело, и обе они ни в коей мере не зависят от мер, предпринимаемых мисс Сильвестр для его сокрытия.

— Тогда почему не попробовать их, сэр? По-моему, жестоко бросать мисс Сильвестр на произвол судьбы в ее злосчастии.

— Мы не можем помочь ей против ее воли, — возразил сэр Патрик. — И мы не можем подвергать опасности Бланш. Ее сегодняшняя реакция напугала меня. Для меня в этом деле превыше всего интересы племянницы. И если я сейчас меняю к нему свое отношение и не хочу больше возбуждать в Бланш несбыточные надежды, то потому только, что думаю о ее интересах. Никаких других мотивов у меня нет. Как ни многочисленны мои слабости, но среди них нет амбиции прослыть удачливым детективом. С точки зрения полиции, дело отнюдь не безнадежно. Тем не менее я умываю руки, и причиной этому — Бланш. Надо отвлечь ее от этой печальной истории, применив лекарство, которое посоветовал знаменитый лондонский врач.

— Какое лекарство? — спросил совсем сбитый с толку Арнольд.

По лицу сэра Патрика пробежала лукавая усмешка.

— А разве не приберегла ей жизнь более веселого предмета для раздумий, нежели утрата подруги детства? — спросил он. — Вы хотите исцеления Бланш, мой юный друг? Но ведь вы и есть одно из лекарств, предписанных медицинской знаменитостью.

Арнольд вскочил на ноги, лицо его просияло.

— Но, может, вам не хочется торопить события? — продолжал сэр Патрик.

— Не хочется! Да если Бланш согласится, я поведу ее в церковь, лишь только она спустится из верхних комнат.

— Благодарю покорно! — сухо возразил сэр Патрик. — Всегда бы вам быть таким прытким, мистер Арнольд Бринкуорт. Садитесь и перестаньте говорить глупости. Вполне возможно, если Бланш согласится, как вы сказали, и если удастся поторопить стряпчих, вы можете жениться недели через три, через месяц.

— При чем здесь стряпчие?

— Мой юный друг, это не роман, а жизнь. В браке ничего романтического нет. Что мы имеем? Юный джентльмен и юная леди. Оба — люди с состоянием, оба подходят друг другу по рождению и склонностям; один уже достиг совершеннолетия, другая получила согласие и одобрение опекуна. Что вытекает из этого перечня прозаических обстоятельств? Необходимость составить брачный контракт, для чего и требуются стряпчие.

— Идемте в библиотеку, сэр Патрик. И я в мгновение ока составлю брачный контракт. Всего-то надо клочок бумаги и чернила. «Сим передаю все, что имею в мире до последнего фартинга моей дорогой Бланш». Вы это подпишете, приложите печать, придавите пальцем. «Сим подтверждается законность распоряжения». И дело в шляпе!

— Так скоро? Вы прирожденный законодатель, мой друг. В один присест создали и узаконили новый брачный кодекс. А теперь, Моисей-Юстиниан-Магомет, давайте мне вашу руку. В том, что вы сейчас изрекли, есть одно деловое предложение — пойти в библиотеку. Не имеется ли у вас среди прочих ненужностей такая вещь, как поверенный?

— Даже два. Один в Лондоне, другой в Эдинбурге.

— Возьмем того, кто ближе, потому что время для нас дорого. Кто ваш поверенный в Эдинбурге? Прингл с Питт-стрит? Лучшего и желать не надо. Идемте и напишем ему. Вы сформулировали суть вашего брачного контракта с краткостью и точностью древнего римлянина. Быть посрамленным юристом-любителем? Никогда! И вот как мне видится его суть: «Вы щедры и справедливы по отношению к Бланш, Бланш — щедра и справедлива по отношению к вам. И вы оба щедры и справедливы по отношению к вашим будущим детям». Вот суть образцового контракта. Вот в таком духе вы должны дать инструкции вашему поверенному Принглу! Вы сможете сами написать ему? Нет? Ну, разумеется, нет. Прошу вас, не позволяйте вашему мозгу лениться! Расположите все пункты по порядку. Вы собираетесь жениться; затем напишите — на ком; прибавьте, что я — опекун вашей невесты; дайте имя и адрес моего поверенного в Эдинбурге; затем пойдут ваши соображения насчет контракта, коротко и ясно, стряпчий сумеет их развить. Отошлите поверенного к стряпчему; попросите, чтобы черновой экземпляр контракта был составлен как можно скорее; дайте ему свой адрес, лучше всего, адрес этот дома. Вот и все главные пункты. Теперь, я надеюсь, вы сумеете составить письмо поверенному? Нет? О, подрастающее поколение! О, путь прогресса, по которому мы шествуем в наше просвещенное время! Хорошенькая история! Вы собираетесь жениться на Бланш и составить ее счастье, собираетесь увеличивать численность населения, а писать по-английски не знаете. Вы единственно можете воскликнуть вместе с ученым мужем Беворискиусом, любовавшимся и окно на воробьев, которые предавались незаконной любви: «Как милостив Создатель к своим тварям!» Ну берите же перо, я буду диктовать! Да, диктовать!

Сэр Патрик перечитал написанное, остался доволен и отнес письмо в ящик для почты. Вернувшись, он категорически запретил Арнольду говорить с племянницей о свадьбе, пока не получит от него специального разрешения.

— Нужно получить еще одно согласие, кроме моего и Бланш, — прибавил он.

— Согласие леди Ланди?

— Леди Ланди. Строго говоря, моего согласия достаточно, но моя невестка — мачеха Бланш. И в случае моей смерти она будет опекать Бланш. Мы должны спросить ее согласия, если не по букве закона, то просто из вежливости. Не хотите ли вы сами к ней обратиться?

У Арнольда вытянулось лицо. Он взирал на сэра Патрика в немом ужасе.

— Что? Вы не способны даже поговорить с такой покладистой особой, какова леди Ланди? Возможно, на море от вас есть прок, но на суше я не встречал более беспомощного человека. Ступайте сейчас в сад к беспечным воробьям. Кто-то должен поговорить с ее милостью. Если не вы, то я.

Сэр Патрик отправил Арнольда в сад, а сам в раздумье обратился к набалдашнику своей знаменитой трости. Теперь, когда он был один, веселость его как рукой сняло. Насколько он знал леди Ланди, добиться ее согласия перенести свадьбу Бланш на ближайший срок было делом нелегким. «Думается мне, — рассуждал сам с собой сэр Патрик, — мой покойный брат Том знал какой-то способ укрощать жену. Интересно, что это за способ? Будь она женой каменщика, ее можно было бы держать в страхе божьем, регулярно применяя увесистый кулак. Но бедняга Том ведь не был каменщиком. Интересно все-таки, как он с ней справлялся?» После нескольких минут напряженного размышления сэр Патрик сдался — задача эта явно превышала человеческие силы. «Так или иначе, согласие должно быть вырвано, — сказал он себе твердо, — и помочь мне в этом может одно — моя собственная смекалка».

В таком неуверенном состоянии духа он и постучался в дверь будуара леди Ланди.

Глава двадцать седьмая КТО КОГО ПЕРЕХИТРИЛ

Сэр Патрик застал невестку погруженной в тысячу домашних дел. Переписка ее милости, список ее гостей, домашние счета ее милости и бухгалтерские книги; дневник и памятная книга (переплетенные в алый сафьян); бюро ее милости и бювар; спичечный коробок и свеча в подсвечнике (из черного дерева и серебра); взору его представилась и сама ее милость, восседавшая в креслах и дирижирующая многочисленными обязанностями и предметами обихода, готовая сразиться с любой нечаянной неприятностью. Она была одета в безупречный утренний туалет, ослепляла блеском совершенного здоровья, духовного и телесного; вы не нашли бы в ней ни единого тайного порока, напротив, она была угрожающе переполнена добродетелями. Короче говоря, леди Ланди являла собой самое грандиозное зрелище из всех, известных в истории человечества — Британская Матрона на своем царском троне, вопрошающая мир: когда еще земля произведет столь совершенное творение, подобное ей?

— Боюсь, я обеспокоил вас? — спросил сэр Патрик. — Я абсолютно праздный человек. Может, я загляну к вам позже?

Леди Ланди приложила ладонь ко лбу и слабо улыбнулась.

— Немножко давит вот здесь, сэр Патрик, — промолвила она. — Умоляю вас, садитесь. Долг повелевает мне быть жизнерадостной, твердой и доступной для посетителей. Долг не может ожидать большего от кроткой, слабой женщины. Так какое же это из дел? — ее милость заглянула в алую памятную книгу. — Здесь я записываю свои дела в соответствующих графах, используя условные сокращения. Б — бедные. Не то. ВЯ — воспитание язычников. Не то. ПГ — прибывающие гости. Опять не то. А вот оно: ПРП — приватный разговор с Патриком. Я опустила ваш титул. Вы, надеюсь, простите мне эту маленькую безобидную фамильярность? Благодарю вас. Вы всегда так добры. Я готова выслушать вас, как только вы изволите начать. Если речь пойдет о каком-нибудь неприятном предмете, умоляю, не медлите. Я готова ко всему.

Высказав это вдохновляющее вступление, ее милость откинулась в кресле, уперев локти в подлокотники и соединив кончики растопыренных пальцев, как если бы она принимала представительную делегацию.

— Так что вы имеете сказать мне? — вопросила она.

Сэр Патрик мысленно отдал дань сочувствия бедному покойному брату и приступил к изложению дела.

— Я не стал бы называть это «неприятным предметом». Это, скорее, некое расстройство внутри семейства. Бланш…

Леди Ланди, издав слабый стон, прижала ладонь к глазам.

— Надо ли? — воскликнула она тоном трогательного протеста. — О, сэр Патрик, надо ли говорить об этом?

— Да, надо.

Леди Ланди возвела свои великолепные глаза к тому незримому третейскому суду, пребывающему на потолке, к которому мы то и дело обращаемся с мольбами. Незримый суд устремил свой взор долу и узрел леди Ланди, то бишь живое воплощение Долга, заявившее о себе большими буквами.

— Продолжайте, сэр Патрик. Девиз женщины — самопожертвование. Мои страдания останутся для вас невидимы.

Сэр Патрик невозмутимо продолжал, не проявляя ни удивления, ни участия.

— Я хотел было сообщить вам об утреннем нервном потрясении Бланш. Позволительно ли будет спросить, не известно ли вам, чему можно приписать это состояние Бланш?

— Боже мой! — воскликнула леди Ланди, подпрыгнув в кресле, как видно, к ней вернулась вся сила голоса. — Это единственное, о чем я до боли в сердце не желала бы говорить! Такая жестокость! Такая жестокость! Я уже готова была о ней забыть. И вот сэр Патрик напомнил мне о ней. Не ведая, что творит, не буду несправедливой, но напомнил.

— О чем напомнил, дорогая леди?

— О поведении Бланш нынешним утром. О ее бессердечной скрытности. О ее вопиющем молчании. Повторяю — о бессердечной скрытности, о вопиющем молчании…

— Позвольте мне одно слово, леди Ланди…

— Нет, позвольте мне, сэр Патрик! Небу известно, как я не хотела бы говорить об этом. Небу известно, что с моих уст не сорвалось бы ни единого слова, касательно этого прискорбного случая. Но вы не оставили мне выбора. Как хозяйка дома, как вдова вашего дорогого брата, как мать этой заблудшей девчонки, как христианка, наконец, я вынуждена изложить вам факты. Я уверена, вы затеяли этот разговор из лучших побуждений. Я уверена, вы готовы щадить меня. Но я вынуждена изложить факты.

Сэр Патрик, поклонившись, уступил. (Если бы он был каменщиком! Если бы леди Ланди не была — а ее милость действительно была! — сильнейшей из двух сторон, физически, разумеется.)

— Позвольте мне отдернуть завесу, для вашего вразумления, над ужасом, да, да, над ужасом — я не могу, щадя вас, идти против совести и употребить какое-то другое слово, — который творился сегодня утром в верхних комнатах. Услыхав, что Бланш не в себе, я в тот же миг была на своем посту. Долг не застанет меня врасплох, сэр Патрик, до моего последнего вздоха. Как ни ужасно было зрелище, я в полном самообладании старалась утишить вопли и рыдания моей падчерицы. Я не слышала грубости и ругательств, слетающих с ее языка. Я являю собой образец английской благородной дамы, стоящей у кормила своего семейства. И, только явственно услыхав имя, которому надлежит навсегда изгладиться из нашей семейной памяти, я по-настоящему встревожилась. Я сказала своей горничной: «Хопкинс, это не истерика. В мою падчерицу вселился дьявол. Принеси немедленно хлороформ».

Изгонять дьявола хлороформом — об этом сэр Патрик еще не слыхивал. С большим трудом удалось ему сохранить приличествующую ситуации серьезность. Леди Ланди тем временем продолжала:

— Хопкинс — прекрасная девушка. Но у нее длинный язык. И коридоре она встретила нашего знаменитого лондонского гостя и все выложила ему. Он был столь любезен, что заглянул в комнату Бланш. Я была вне себя — как можно пользоваться профессиональными знаниями гостя, почетного гостя, как можно беспокоить его семейными неурядицами! Кроме того, я считала, что здесь больше нужен священник, чем врач. Но язык моей горничной сделал свое дело. Я попросила выдающееся светило снизойти к нашей беде и поставить, выражаясь научным языком, прогноз. Он, разумеется, отнесся к состоянию Бланш сугубо материалистически, как и следовало ожидать от человекаего профессии. Он прогнозировал — я правильно говорю? Прогнозировал или диагнозировал? Правильная речь — это так важно, сэр Патрик! Мне было бы весьма огорчительно, если бы я ввела вас в заблуждение!

— Ах, какой пустяк, леди Ланди! Я уже знаю медицинское заключение. Не утруждайте себя повторением.

— Не утруждайте себя повторением! — эхом откликнулась леди Ланди. Достоинство ее возмутилось, слыханное ли дело — прерывать ее на полуслове! — Ах, сэр Патрик! Вы так нетерпеливы! Но это у вас врожденное. Как часто, должно быть, вы страдали от этой своей черты.

— Дорогая леди! Если вам хочется повторить медицинское заключение, к чему так много слов. Я совсем не тороплю вас. Ради бога, я слушаю ваш прогноз.

Леди Ланди энергично затрясла головой и улыбнулась с ангельской кротостью.

— О, наши мелкие докучливые грешки! Мы все рабы наших мелких докучливых грешков! Умоляю вас, загляните к себе в душу, сэр Патрик!

Обыкновенный человек потерял бы наконец терпение. Но старый адвокат (как сэр Патрик сказал недавно своей племяннице) сделан совершенно из другого теста. Не проявив и тени раздражения, сэр Патрик хитро обернул оружие леди Ланди против нее самой.

— Как вы проницательны! — воскликнул он. — Я всегда был нетерпелив. И сейчас не отличаюсь терпением. Я умираю от желания поскорее узнать, что сказала Бланш, когда ей стало лучше.

Британская матрона в одно мгновение оборотилась в каменный столп.

— Ничего! — отвечала ее милость, злобно клацнув зубами, точно хотела укусить сорвавшееся с ее уст слово.

— Ничего?! — изумился сэр Патрик.

— Ничего, — повторила леди Ланди с грозным видом и не менее грозными нотками в голосе. — Я своими руками применила все предписанные медициной средства; разрезала на ней кружева собственными ножницами; облила ее голову холодной водой; оставалась с ней, пока она не дошла до полного изнеможения. Я взяла ее на руки, прижала к своей груди; я выслала всех из комнаты. Я сказала ей: «Дорогое дитя, доверься мне». И как же были вознаграждены все эти материнские попечения? Я уже сказала вам: бессердечной скрытностью, вопиющим молчанием.

Сэр Патрик еще громче забряцал оружием.

— Наверное, она побоялась довериться вам, — сказал он.

— Побоялась! Боже праведный, — воскликнула леди Ланди, отказываясь верить собственным ушам. — Нет, вы не могли этого сказать. Или я что-то не так поняла. Я не ослышалась, вы сказали — побоялась?

— Я сказал, наверное, побоялась…

— Стойте! Я не могу позволить, чтобы мне в лицо говорили, будто я не выполнила свой долг перед Бланш. Нет, сэр Патрик. Я многое могу снести, но только не это. После всего того, что я сделала для Бланш, — я была ей больше, чем мать, я была ей старшей сестрой. Я трудилась, да, сэр Патрик, я трудилась не покладая рук, чтобы образовать ее ум (всегда в памяти сладостные строки поэта: «Воспитывать нежный ум нет прекрасней задачи, а также учить юнца, как стрелять!»); после всего, что я сделала — только вчера я возила ее в своем ландо смотреть самую замечательную феодальную древность Пертшира; после всех жертв, которые я принесла, услышать, что мое отношение к ней внушает ей страх, — это слишком жестоко. У меня, сэр Патрик, чувствительная, чересчур чувствительная натура: простите меня за то, что я прячусь в скорлупу, когда мне причиняют боль, простите, что я именно так чувствую, когда мне причиняет боль человек, которого я глубоко уважаю.

Ее милость прижала к глазам платок. Любой другой человек сложил бы оружие. Но не сэр Патрик. Он бряцал им все громче и громче.

— Вы меня совсем не поняли, — решительно возразил он. — Я хотел сказать, что Бланш боялась объяснить вам причину недуга. Причина эта — мисс Сильвестр.

Леди Ланди опять издала стон, на этот раз куда более громкий, и в ужасе крепко зажмурилась.

— Нет, я должна бежать отсюда! — завопила она не своим голосом. — Бежать куда глаза глядят! На край земли! Только бы не слыхать имя этой особы! Нет, сэр Патрик, нет, нет и нет! Только не в моем присутствии, только не в моей комнате. Пока еще я хозяйка Уиндигейтса!

— Мне очень прискорбно касаться вещей, которые режут вам слух, леди Ланди. Но цель моего посещения такова, что мне придется коснуться — самым безболезненным для вас образом — некоего события, которое произошло в доме без вашего ведома.

Леди Ланди тотчас открыла глаза, преобразившись в само внимание. Случайный наблюдатель пришел бы к выводу, что леди Ланди не чуждо вульгарное чувство — любопытство.

— Вчера, пока мы отдавали дань утренней трапезе, Уиндигейтс навестила некая гостья, — продолжал сэр Патрик, — она…

Леди Ланди схватила алую памятную книгу и дала знак сэру Патрику помолчать. Затем заговорила сама; слова вылетали из ее уст порциями, точно залпы из пушки.

— Я постараюсь как женщина с самообладанием, сэр Патрик, справиться с собой при одном условии: не называйте имени, не называйте пола. Говорите, если угодно, «особа», — открывая памятную книгу и взявшись за перо, леди Ланди продолжала: —Так эта особа посмела нарушить неприкосновенность моего жилища?

Сэр Патрик поклонился. Ее милость сделала запись в памятной книге, перо ходило с такой яростью, что бумага скрипела. Затем взглянула на сэра Патрика как прокурор на свидетеля.

— Какую часть моего дома осквернила вчера эта особа? Следите за своими ответами, сэр Патрик. Я намерена отдать себя под защиту мирового судьи. Я делаю мое заявление на основе ваших слов. Вы говорите, библиотеку? Запишем, библиотеку.

— Прибавьте, — сэр Патрик опять забряцал оружием, — что особа имела в библиотеке беседу с Бланш.

Перо леди Ланди вдруг впилось в бумагу, осыпав ее фонтанчиком чернильных брызг.

— В библиотеке? — задыхаясь, произнесла леди Ланди. — Я стараюсь справиться с собой, сэр Патрик. Из библиотеки что-нибудь исчезло?

— Ничего не исчезло, кроме самой особы. Она…

— Нет, нет, сэр Патрик! Я этого не вынесу! Любая женщина поймет меня — не вынесу!

— Приношу свои извинения, леди Ланди, я запамятовал, что «она» — запрещенное местоимение. Особа исчезла, как в воду канула, единственно прислав Бланш прощальное письмо. Все это очень повлияло на Бланш, чем и вызвано ее утреннее расстройство. Если вы примете все это во внимание и присовокупите еще свое мнение об этой особе, то вы поймете, почему Бланш не решилась довериться вам.

Сэр Патрик замолчал, ожидая ответа. Но леди Ланди так глубоко погрузилась в свое заявление, что ничего не слышала и не видела.

— Экипаж к дверям в половине третьего, — распорядилась она и, заканчивая писать, повторила последнюю строчку: «Обратиться к ближайшему мировому судье и отдать Уиндигейтс под защиту закона». — Прошу прощения! — воскликнула леди Ланди, вспомнив о присутствии сэра Патрика. — Если я упустила что-нибудь особенно огорчительное, подскажите, пожалуйста.

— Вы не упустили ничего, заслуживающего внимания, — откликнулся сэр Патрик. — Я сообщил вам факты, которые вы вправе знать, а теперь вернемся к медицинскому заключению нашего знаменитого друга. Итак, какой же он поставил прогноз?

— Диагноз, а не прогноз, — злобно выпалила леди Ланди. — У меня выскочила из памяти это слово. Теперь я его вспомнила. Прогноз — это совсем другое.

— Принимаю поправку, леди Ланди. Пусть будет диагноз.

— Но вы дали мне понять, сэр Патрик, что вы уже знаете диагноз. Бессмысленно еще раз повторять вам его.

— Мне бы очень хотелось сравнить свои впечатления с вашими, дорогая леди.

— Вы очень умны, сэр Патрик. Очень знающи. А я всего лишь бедная, необразованная женщина. Право, мои впечатления не стоят ваших.

— А мои впечатления таковы, леди Ланди, что наш замечательный друг рекомендовал Бланш не столько лекарства, сколько душевный покой. Надо отвлечь ее от горестных размышлений, и она исцелится. Это его слова, насколько я помню. Вы согласны со мной?

— Кто же может позволить себе не согласиться с вами? Утонченная ирония — ваш конек, это все знают. Но боюсь, вы зря расточаете перлы пред таким бедным созданием, как я.

Старый адвокат и на сей раз сохранил свое удивительное хладнокровие. Он отразил наскоки самой несносной женщины в мире собственным оригинальным методом самозащиты, проявляя еще большую несносность.

— Принимаю ваши слова как согласие, леди Ланди. Благодарю вас. А теперь перейдем к средству, которое могло бы, по мнению нашего друга, исцелить Бланш. Средство, по-моему, очень простое. Надо переключить мысли Бланш с мучительного для нее предмета на предмет менее мучительный. Вы покуда со мной согласны?

— Почему вы хотите взвалить всю ответственность на меня, сэр Патрик?

— Я очень высоко ценю ваше мнение, леди Ланди, — продолжал сэр Патрик. — Строго говоря, вся ответственность — и это бесспорно — лежит на мне. Я опекун Бланш…

— Благодарение богу! — леди Ланди вложила в этот возглас самое искреннее чувство.

— Я слышу в ваших словах неподдельную благодарность богу, — подхватил сэр Патрик. — Не могу ли я из этого заключить, что вы — как бы это лучше сказать — пребываете в некотором сомнении относительно возможности благотворно повлиять на Бланш, имея в виду нынешние обстоятельства?

Леди Ланди опять начала закипать, как и предвидел сэр Патрик.

— Вы могли бы из этого заключить другое, — сказала она жестко. — Взяв на себя заботу о Бланш, я взвалила на себя бремя воспитания неисправимо упрямой, испорченной и бессердечной девчонки.

— Вы сказали «неисправимо»?

— Да, неисправимо.

— Если случай столь безнадежный, дорогая леди, я, как опекун Бланш, должен найти способ избавить вас от этого тяжелого бремени.

— Это мой долг, и никто не может мешать мне исполнить его! — вознегодовала леди Ланди. — Разве что смерть!

— А если то, что я предложу, не идет вразрез с долгом? — продолжал сэр Патрик, — а напротив, окажется актом самопожертвования с вашей стороны? Помните, вы сказали, самопожертвование — это девиз женщин?

— Не понимаю вас, сэр Патрик. Будьте любезны, объясните свою мысль.

Сэр Патрик надел на себя новую личину — человека колеблющегося, нерешительного. Он бросил на невестку почтительный взгляд, вздохнул и покачал головой.

— Нет, нет! — воскликнул он. — Я не могу так много просить у вас.

— Если дело касается долга, можете просить у меня все, что угодно.

— Осмелюсь напомнить вам, щедрость человеческой души не безгранична.

— Но чувство долга женщины-христианки не имеет границ.

— Имеет, уверяю вас.

— Сэр Патрик, после того, что я вам сказала, ваше упорство граничит с дерзостью.

— Не говорите так, леди Ланди. А позвольте лучше задать вам вопрос. Допустим, все будущее человека зависит от вашего «да», но все ваши принципы, все взлелеянные вами понятия требуют сказать «нет». Неужели вы станете уверять меня, что вы способны растоптать свои принципы и идеи, если этой жертвы требует от вас чисто абстрактный Долг.

— Да, да, разумеется, — леди Ланди в один момент воспарила на пьедестал добродетели. — И без малейшего колебания.

— Вы убедили меня, леди Ланди. Вы ободрили меня, и я продолжаю. Позвольте спросить вас в свете только что вами сказанного, посчитаете ли вы своим долгом исполнить предписание одного из самых крупных медицинских светил в отношении здоровья Бланш?

Ее милость призналась, что это ее долг, отложив препирательства с деверем до более подходящего случая.

— Очень хорошо, — продолжал сэр Патрик. — Пойдем дальше Если признать, что Бланш ничем не отличается от прочих смертных и для нее, как для всех, впереди брезжит счастье, надо только увидеть его, то разве не должны мы сделать все, чтобы она это счастье увидела? Это и есть наш моральный долг, который предписала нам медицина.

Сэр Патрик бросил учтивый и вместе гипнотический взгляд на леди Ланди и тут же скромно потупился, дожидаясь ответа. Если бы леди Ланди не думала только о том, как бы посильнее уязвить сэра Патрика — благодаря раздражению, которое он умело поддерживал в ней, она давно бы заметила расставленные для нее силки. А так она следила только за тем, как бы не упустить возможности побранить Бланш и сказать противное сэру Патрику.

— Если у моей падчерицы действительно есть какие-то виды на будущее, — сказала она, — я, разумеется, скажу да. Но у Бланш неупорядоченный ум. А у женщины с неупорядоченным умом не может быть видов на будущее.

— Прошу прощения, — отпарировал сэр Патрик. — У Бланш есть виды на будущее. Другими словами, Бланш может выйти замуж. И более того, Арнольд Бринкуорт готов сочетаться с ней браком, как только будут улажены все формальности.

Леди Ланди опять подпрыгнула в кресле, побагровела лицом и раскрыла рот. Но сэр Патрик не дал ей и слова вымолвить. Он поднялся на ноги и решительно продолжал:

— Позвольте мне, леди Ланди, снять с вас тяжкое бремя — воспитание неисправимо бессердечной девчонки. А средством к этому послужит бракосочетание, исполнение коего вы только что признали своим долгом. Как опекун Бланш имею счастье назначить день свадьбы на первую половину ближайшего месяца.

Этими словами сэр Патрик захлопнул силки, которые он расставил для невестки, и теперь ждал, что из этого выйдет.

Женщина, злая до мозга костей, в состоянии бешенства способна подчинить все одной-единственной прихоти — удовлетворению снедающей ее злобы. Сейчас она хотела одного — уничтожить сэра Патрика. Леди Ланди ненавидела его в эту минуту так сильно, что торжество ее мелких причуд принесло бы ей мимолетное удовлетворение. И она решила уничтожить его на его же территории.

— Мой дорогой сэр Патрик, — сказала она, рассмеявшись серебряным колокольчиком. — Сколько вы потратили бесценного времени, каким соловьем разливались, чтобы выманить у меня согласие на эту свадьбу. Что бы попросту мне сказать — я бы, разумеется, ответила согласием. Мысль, как можно скорее устроить свадьбу, кажется мне превосходной. Я в восторге, что могу передать попечение этой своенравной девицы в руки несчастного юноши, выразившего готовность взять на свои плечи такое бремя. Чем меньше времени он будет знать ее до женитьбы, тем больше шансов, что женитьба состоится. Умоляю, поторопите стряпчих, сэр Патрик. И если хотите доставить мне удовольствие, пусть уж лучше бракосочетание состоится неделей раньше, чем неделей позже.

Ее милость величественно поднялась с кресел и любезно поклонилась сэру Патрику — живая картина, которую вы назвали бы «триумфом грациозной иронии».

Сэр Патрик ответил глубоким поклоном и красноречивой улыбкой, которая говорила: «Я верю каждому слову вашего превосходного монолога. Очаровательная женщина, очаровательная!»

Таким образом, леди Ланди, единственный представитель семьи, который мог бы заставить сэра Патрика помедлить со свадьбой, была лишена этой возможности благодаря хитроумию сэра Патрика, умно воспользовавшегося дурными свойствами ее характера. Таким образом, леди Ланди оказалась в стане тех, кто спешил со свадьбой Арнольда и Бланш.

Глава двадцать восьмая ПЕТЛЯ СУЖАЕТСЯ

Истина по самой своей природе стремится к свету. На протяжении всего времени от того дня, когда сэр Патрик одержал победу над леди Ланди, до самого дня свадьбы истина то и дело пыталась пробиться наружу то здесь, то там сквозь толщу непроглядного мрака.

Было много знаков, говорящих о том, что в Уиндигейтсе подспудно действуют некие тайные силы, будоражащие гладкую поверхность жизни. Не хватало только всевидящего ока, способного верно прочитать скрытый смысл этих знаков.

В тот самый день, когда хитроумный сэр Патрик склонил невестку поторопиться со свадьбой, явились новые препятствия, воздвигнутые самой Бланш. К полудню ей стало гораздо лучше, и она согласилась повидать Арнольда в своей маленькой гостиной. Произошел краткий разговор. Через четверть часа Арнольд опять предстал перед сэром Патриком, греющимся в саду под лучами пока еще теплого солнца. Бланш возмущенно отринула самую мысль о замужестве в те скорбные дни, когда Анна безвозвратно покинула их.

— Вы ведь позволили мне заговорить с Бланш о свадьбе, сэр Патрик, — не помня себя, говорил Арнольд.

Сэр Патрик немного передвинулся, чтобы лучи падали на спину, и согласился, что позволил.

— Если бы я знал, что последует, я бы лучше вырвал свой язык, чем хоть одно слово сказал ей о свадьбе. Что вы думаете, она сделала? Заплакала и велела мне уйти.

Было чудесное утро, прохладный ветерок умерял горячие лучи солнца; на ветках весело распевали птицы, сад радовал благоуханием и красотой. Сэр Патрик был наверху блаженства. Мелкие, докучливые неустройства жизни маячили на почтительном расстоянии. И он решительно не желал приваживать их.

— Вот предо мною мир, — сказал почтенный джентльмен, еще больше подставляя спину солнцу, — который Создатель в неизреченной своей милости наполнил прелестными видами, гармоническими звуками, восхитительными ароматами. И вот вам существа, наделенные чувствами, чтобы наслаждаться этими видами, звуками, запахами. Я уж не говорю о существующих в мире любви, пище, сне, еще прибавляющих жизни очарования. И эти самые существа ненавидят, голодают, мечутся в бессоннице на подушках, не желая ни видеть, ни слышать, ни обонять прекрасное. Они проливают горькие слезы, говорят злые слова, заражаются болезнями, опускаются, стареют, дряхлеют и умирают! Что бы все это могло означать, Арнольд? И долго ли в мире так будет продолжаться?

Тончайшее связующее звено между Бланш, не видящей радости бытия, преподносимой ей в виде замужества, и всем человечеством, не видящим радости бытия вообще, было ясно различимо почтенной Философии, греющей спину на солнце, и совершенно незримо Арнольду. Он нарочно пропустил мимо ушей вопрос вопросов, заданный сэром Патриком, и, возвращаясь к Бланш, спросил, что же теперь делать.

— А что делают с огнем, когда не могут загасить его? — спросил в свою очередь сэр Патрик. — Ему дают гореть, пока он сам собой не погаснет. А что делают с женщиной, когда не могут успокоить ее? Ждут, пока она сама успокоится.

Арнольд не понял мудрости, заключенной в этом превосходном совете.

— Я думал, вы поможете мне уладить отношения с Бланш.

— А я разве не помогаю? Оставьте Бланш в покое. Не заговаривайте о свадьбе в другой раз, как увидите ее. Если она сама упомянет, вы, попросив прощения, скажите ей, что не будете больше торопить ее. Я ее увижу через часик-другой и скажу ей то же самое. Мы заронили в ее душу зерно, оставьте его там, пока оно прорастет. Не заговаривайте о мисс Сильвестр, не подбрасывайте поленья в этот огонь. Не раздувайте его своими уговорами, не умаляйте образ утраченной подруги, от этого он будет сиять еще сильнее. Предоставьте времени исцелить рану, время будет потихоньку подталкивать Бланш, и, поверьте мне, когда все документы будут выправлены, она сама протянет вам руку.

Сэр Патрик и Бланш встретились за вторым завтраком. И дядюшка повел себя с ней, как советовал Арнольду. После завтрака Бланш была уже совсем покойна. Немного спустя Арнольд был прощен. А еще погодя почтительный джентльмен своим проницательным оком заметил, что племянница стала что-то задумываться и поглядывать на Арнольда с каким-то новым интересом, смущаясь и пряча этот интерес от Арнольда. Сэр Патрик пошел одеваться к обеду, теша себя мыслью, что все неурядицы теперь уже близки к разрешению. Никогда еще почтенный джентльмен не ошибался так сильно.

Сложное действо облачения к обеду близилось к концу. Дункан повернул зеркало поближе к свету: его хозяин был в той критической точке дневного распорядка, когда решался важнейший вопрос — будет ли завязан белый галстук идеальным узлом. И в этот ответственный миг какой-то невежа, не имеющий понятия об искусстве украшения джентльменовой шеи, заколотил в дверь спальни. Ни слуга, ни хозяин не дышали и не шевелились, пока ничто уже не могло грозить создаваемому шедевру. Наконец сэр Патрик бросил в зеркало последний оценивающий взгляд и, увидев у себя на шее верх совершенства, снова задышал.

— Пожалуй, чуть-чуть не хватает легкости, — проговори он. — Но ввиду помехи, не так уж плохо, совсем не так плохо.

— Совершенно согласен, сэр Патрик.

— Посмотрите, кто там.

Дункан пошел к двери и вернулся к хозяину с телеграммой руке, невольной нарушительницей священнодействия.

Сэр Патрик разволновался, увидев эту нежеланную гостью.

— Распишитесь на квитанции, Дункан, — распорядился он и распечатал конверт. Вот вам пожалуйста! Чего он и боялся! Известие о мисс Сильвестр — в тот самый день, когда он решил отказаться от дальнейших поисков. В телеграмме говорилось: «Утром получено известие из Фолкрика. Вчера вечером в Фолкрике сошла с поезда леди, соответствующая описанию. Утром уехала первым поездом в Глазго. Ждем следующих указаний».

— Посланный должен подождать ответа, сэр Патрик?

— Нет. Надо сначала раскинуть умом. Можно потом послать на станцию, если будет необходимость. Известие, Дункан, о мисс Сильвестр. Следы ее привели в Глазго.

— Глазго — большой город, сэр.

— Да. Даже если телеграфировать туда с просьбой продолжать наблюдение. В Глазго она может опять очень легко ускользнуть от нас. Надеюсь, во всем мире нет человека, который меньше чем я был бы склонен увиливать от взятых на себя обязательств. Но признаю, я бы отдал, что угодно, только бы этой телеграммы не было в доме. Она снова возбуждает вопрос, над которым я бился все последнее время. Подайте мне сюртук. Я должен все хорошенько обдумать! Должен!

Сэр Патрик спустился к обеду, настроенный отнюдь не благодушно. Неожиданное возникновение утраченного было следа мисс Сильвестр — не будем это скрывать — весьма его огорчило.

Гости и домочадцы собрались обедать точно по звуку колокольчика, пришлось, однако, с четверть часа подождать в библиотеке, покуда не спустится хозяйка дома.

Леди Ланди появилась, опоздав, как было сказано, на четверть часа. Она принесла собравшимся извинения — ее задержали соседи, заглянувшие в Уиндигейтс в необычное для гостей время, мистер Джулиус Деламейн с женой. Они были неподалеку от Уиндигейтса и решили нанести визит по дороге домой, оставив приглашение на прием, который они дают у себя в саду.

Леди Ланди была в восторге от своего нового знакомства. Деламейны пригласили к себе всю компанию, гостившую в Уиндигейтсе. Они держались с такой любезностью, так непринужденно, точно их с леди Ланди связывали годы дружбы. Миссис Деламейн передала леди Ланди сердечное послание от одной из своих приятельниц — леди Гленарм, которая помнит леди Ланди еще по Лондону, по тому времени, когда был жив сэр Томас, и мечтает возобновить знакомство. А мистер Джулиус Деламейн рассказал удивительные вещи о своем брате. Джеффри послал в Лондон за тренером; и весь дом, затаив дыхание, жаждет увидеть величественное зрелище — тренировки бегуна перед состязанием. Дамская половина гостей во главе с леди Гленарм углубились в изучение труднейшего вопроса — бег и человеческий организм: они знают теперь, какие мускулы участвуют в этом виде физических упражнений, что надо тренировать, кроме того, им теперь известны все выдающиеся бегуны Британии. Мужчины же все утро помогали Джеффри отмерять ровно милю для тренировок в отдаленной части парка. Там есть пустующий коттедж, который оборудуют всем необходимым для занятий Джеффри с его тренером. «Последний раз вы увидите Джеффри в день приема, — сказал Джулиус. — После чего он уединится с тренером в коттедж и станет наблюдать — отныне главная забота Джеффри! — как исчезает его собственная избыточная плоть». На протяжении всего обеда леди Ланди была в устрашающе приподнятом настроении, вознося бесконечную хвалу своим новым друзьям. Сэр Патрик, напротив, был как никогда молчалив. Через силу сказал несколько слов, через силу слушал, что ему говорили другие. Отвечать иль нет в телеграмму? Отказаться иль нет от поисков мисс Сильвестр? Вот вопросы, возвращавшиеся к нему с неуклонностью, с какой подавались на стол все новые и новые блюда.

Бланш не спустилась к обеду, но немного позже появилась в гостиной.

Сэр Патрик пришел туда же выпить с гостями чаю, он все еще пребывал в сомнении, что делать дальше. Один взгляд на печальное личико Бланш, на ее изменившиеся манеры решил его сомнения. Ну, возобновит он поиски Анны, и в душе у Бланш проснется надежда? А что, если поиски опять зайдут в тупик? Нет, он не может рисковать, это несомненно, стоит только взглянуть на Бланш! Нельзя напоминать ей о ее несчастной подруге в ту минуту, когда сердце ее опять оборотилось к Арнольду. Никакими соображениями этого не оправдаешь. И никакие соображения не заставят его пойти на это.

Рассуждая таким образом — и с его точки зрения сэр Патрик был, разумеется, прав, — он решил не посылать больше никаких распоряжений своему приятелю в Эдинбург. Вечером он велел Дункану хранить в величайшей тайне получение телеграммы. А во избежание непредвиденного случая собственноручно сжег телеграмму у себя в комнате.

Поднявшись утром с постели и выглянув в окно, он увидел Арнольда и Бланш на утренней прогулке: идут по зеленой лужайке, обсаженной с двух сторон кустарником. Рука Арнольда на ее талии, голова Бланш почти касается его лица, и говорят явно о чем-то своем. «Слава богу, Бланш приходит в себя, — подумал почтенный джентльмен, провожая взглядом счастливую пару, скрывшуюся за кустами. — Все как будто налаживается!»

Среди картин, украшавших спальню сэра Патрика, был вид одного шотландского водопада. Если бы он, отвернувшись от окна, взглянул на эту картину, он, возможно, сказал бы себе: удивительно течение реки; вот она течет спокойно без единого всплеска, и вот она же, всего через пять шагов, пенится и бурлит как безумная. А потом, возможно, вспомнил бы с некоторым щемлением сердца, что течение реки испокон веков сравнивают — при общем согласии рода людского — с беспрестанно меняющимся потоком человеческой жизни.

СЦЕНА ПЯТАЯ. ГЛАЗГО

Глава двадцать девятая АННА У АДВОКАТОВ

В тот день, когда сэр Патрик получил вторую телеграмму и» Эдинбурга, четыре почтенных жителя Глазго были выбиты из колеи появлением на их бесцветном горизонте некоей необычной особы.

Этими почтенными горожанами были мистер и миссис Карнеги из гостиницы «Овечья голова», а также мистер Кэмп и мистер Крам — почтенные служители закона, принадлежащие к коллегии адвокатов.

Рано утром того дня к гостинице «Овечья голова» подкатил кеб, привезший со станции молодую леди. Багаж ее состоял из черного саквояжа и потертой кожаной сумки, которую она несла в руке. Имя на ярлыке саквояжа было выведено совсем недавно, о чем говорили свежие чернила, да и сам ярлык был новехонек. Именем этим, вполне респектабельным, могли похвастаться великое множество женщин и в Шотландии, и в Англии. Имя это было «миссис Грэм».

Встретив на крыльце гостиницы хозяина, «миссис Грэм» попросила сдать ей спальный номер и была направлена им к горничной, ведающей номерами. Вернувшись в каморку за баром, в которой хозяйка вела счета, мистер Карнеги поразил жену сияющим лицом и некоторым общим возбуждением. Будучи допрошен, мистер Карнеги, ухвативший хозяйским глазом имя на ярлыке, сказал жене, что в гостиницу прибыла некая миссис Грэм и что ее поместили в номере семнадцатом. Будучи уведомлен весьма резким тоном, что ответ его не объясняет волнения, вызванного незнакомой особой, мистер Карнеги признался без утайки, что миссис Грэм показалась ему очаровательной женщиной, каких он не встречал уже много лет, но, к жалению, по-видимому, очень больной.

При этих святотатственных словах глаза у миссис Карнеги полезли на лоб, а цвет лица заметно сгустился. Поднявшись со стула, она заявила, что не мешает ей самой посмотреть, как «миссис Грэм» будет внедряться в гостиницу, и лично убедиться, не грозит ли ее присутствие доброму имени «Овечьей головы». Мистер Карнеги, верный себе, согласился, что жена его как всегда права.

Миссис Карнеги довольно скоро вернулась. И воззрилась на мужа глазами, в которых мелькнуло что-то от взгляда тигрицы. Она распорядилась отнести в семнадцатый номер чай и легкую закуску. А затем, повернувшись к мужу и не имея на то видимых причин, изрекла:

— Мистер Карнеги, вы дурак.

— Почему, дорогая? — осведомился мистер Карнеги.

— Какая же она красавица! — щелкнув пальцами, ответила миссис Карнеги. — Не отличишь красавицы от дурнушки, так и не берись судить.

Мистер Карнеги согласился, что жена и на этот раз права.

Больше не было сказано ни слова, пока слуга не вернулся с подносом. Миссис Карнеги знаком велела убрать поднос, даже не подвергнув его обычной инспекции, и, плюхнувшись на стул, обратилась к мужу, все это время не проронившему ни слова:

— И не говори мне, что она больна! Тут не в болезни дело! Она чем-то расстроена.

— Ты думаешь? — отозвался мистер Карнеги.

— Когда я что-нибудь утверждаю, ответ «ты думаешь?» звучит оскорбительно.

Мистер Карнеги опять согласился, что жена права.

В каморке воцарилось молчание. Миссис Карнеги с кислым выражением лица писала счет. Мистер Карнеги разглядывал жену с некоторой растерянностью. Миссис Карнеги вдруг спросила, чего это он пялится на нее, если только что имел счастье лицезреть миссис Грэм. На что мистер Карнеги никак не ответил, а в знак примирения опустил глаза долу и вперился в ботинки. Миссис Карнеги потребовала ответить, отчего это муж, прожив с ней в законном браке двадцать лет, не удосужил ее ответом. Если бы к ней относились по-человечески — большего она не ждет, — она поделилась бы с мужем, что «миссис Грэм» куда-то собралась выйти. И возможно, снизошла бы до того, что рассказала, с каким странным вопросом делового свойства она обратилась к ней на лестнице, где они перемолвились несколькими фразами. Но теперь на губах миссис Карнеги печать. И пусть мистер Карнеги отрицает, если посмеет, что он в полной мере заслужил подобное обращение. Мистер Карнеги и тут согласился с женой.

А еще через полчаса спустилась и сама миссис Грэм. Послали за кебом. Мистер Карнеги во избежание выволочки спрятался в угол. Миссис Карнеги пошла за ним и спросила, как посмел он вести себя подобным образом. Ишь чего взял в голову — жена, прожившая с ним двадцать лет, ревнует его к первой попавшейся женщине.

— Иди, негодник, и посади миссис Грэм в кеб!

Мистер Карнеги послушно посадил миссис Грэм в кеб, потом заглянул в окошечко и спросил, в какой район Глазго надо отвезти миссис Грэм. Из окошечка ответили, что цель поездки — контора мистера Кэмпа, адвоката. Миссис Грэм, скорее всего, была первый раз в Глазго, а мистер Кэмп был поверенным мистера Карнеги; сложив эти два обстоятельства, мистер Карнеги пришел к выводу, чтю странный вопрос, обращенный к хозяйке гостиницы, касался некоей юридической закавыки, требующей вмешательства знатока законов.

Вернувшись в бар, мистер Карнеги обнаружил, что бухгалтерией, счетами и слугами занимается старшая дочь. Миссис Карнеги удалилась к себе, кипя благородным негодованием: муж ее дошел, до такого бесстыдства, что не постеснялся у нее на глазах собственноручно посадить в кеб миссис Грэм.

— Старая история, папенька, — невозмутимо заметила мисс Карнеги. — Маменька сама велела тебе помочь, а потом заявила, что ты позоришь ее перед слугами. Любопытно знать, как ты это выносишь?

— Мне и самому любопытно, — ответил мистер Карнеги, вперивши взгляд в ботинки.

— Ты не поднимешься к маменьке? — спросила мисс Карнеги.

— Придется, дочка, — ответил мистер Карнеги, оторвав взгляд от ботинок.

Мистер Кэмп сидел у себя в кабинете, углубившись в бумаги. Бумажная гора, было очевидно, мала для мистера Кэмпа. Он позвонил в колокольчик и потребовал принести еще одну гору.

Клерк явился не только с кипой бумаг, но еще и с известием, что в приемной ждет посетительница. Леди, рекомендованная миссис Карнеги из «Овечьей головы», хотела бы услышать профессиональное мнение мистера Кэмпа. Мистер Кэмп взглянул на часы, стоявшие на столе, посчитал свое бесценное время и вымолвил:

— Пригласите леди через десять минут.

Через десять минут леди вошла. Она опустилась в кресло для посетителей и подняла вуаль. Лицо ее произвело на мистера Кэмпа то же впечатление, что и на мистера Карнеги. Первый раз за многие годы в нем пробудился личный интерес к совершенно незнакомой особе. Что-то, видно, было особенное в ее глазах или в манере держаться. Но что бы это ни было, оно мягко обволокло его, и к вящему своему изумлению он вдруг загорелся услышать ее историю.

Леди заговорила тихим мелодичным голосом, в котором проскальзывали печальные нотки; ее дело касалось бракосочетания как его понимает шотландский закон. Душевный покой леди и счастье самого дорогого ей существа зависели от того, к какому мнению придет мистер Кэмп, ознакомившись с фактами.

И леди стала излагать факты, не называя имен, в точно такой последовательности, как излагал их Джеффри Деламейн сэру Патрику. Но в отличие от него леди не стала скрывать, что она и есть та женщина, которая желает знать, замужем она в глазах шотландского закона или нет.

Задав несколько вопросов и получив ответ, мистер Кэмп составил мнение, отличное от того, к которому пришел в Уиндигейтсе сэр Патрик. Он тоже цитировал знаменитого судью лорда Диаса, но вывод сделал иной.

— В Шотландии, — сказал он, — намерение заключить брак означает уже его заключение, намерение должно выводиться из фактов и умозаключений. В данном случае имеются явные подтверждения матримониальных намерений сторон. И я скажу твердо: да, вы замужем.

Разъяснение, данное мистером Кэмпом, так прискорбно подействовало на посетительницу, что мистеру Кэмпу пришлось послать наверх за женой; и миссис Кэмп пришла, явившись в кабинет мужа в рабочие часы первый раз в жизни. Заботами миссис Кэмп бедная женщина пришла в чувство, и мистер Кэмп попытался ее утешить соображениями профессионального свойства. Как и сэр Патрик, он признал, что юристы имеют до скандального противоречивые мнения об одном и том же, — следствие путаности и туманности шотландского брачного кодекса. Как и сэр Патрик, он согласился, что другой юрист может высказать совсем иное суждение по ее делу.

— Поезжайте, — сказал он в заключение, протянув ей визитную карточку, на которой черкнул несколько строк, — к моему коллеге мистеру Краму. Скажите ему, что вас послал я.

Леди от всего сердца поблагодарила мистера Кэмпа и его жену и отправилась дальше — в контору мистера Крама.

Мистер Крам был старше и суровее мистера Кэмпа, но и он поддался обаянию этой женщины, которое испытывали в той или иной мере все представители сильного пола. Он выслушал ее с несвойственным ему терпением, задавал вопросы с равно несвойственной ему деликатностью и, уразумев под конец все обстоятельства дела, пришел — вообразите себе — к совершенно противоположному мнению!

— Вы, мадам, не замужем, — положительно заявил он. — По- видимому, есть основания для возбуждения дела о признании брака. Но как я понял, вы этого не желаете.

Услыхав эти спасительные слова, бедняжка чуть еще раз не лишилась чувств. Минуту-другую она не могла вымолвить ни слова. И мистер Крам сделал то, чего никогда не делал за всю свою адвокатскую практику, — ласково потрепал посетительницу по плечу. Но самое удивительное — он позволил ей, да, позволил — щедро тратить его драгоценное время.

— Посидите немного, соберитесь с силами, — предложил он ей, отдавая дань закону человечности.

Посетительница собралась с силами.

— Я должен спросить у вас кое-что, мадам, — мистер Крам oтдал дань и тому закону, служителем которого был многие годы.

Леди кивнула, вся обратившись во внимание.

— Как я понимаю, — начал мистер Крам, — вы не претендуете на брак с этим джентльменом. А что джентльмен, он не претендует на этот брак?

Леди ответила в самых решительных выражениях. Джентльмен даже не подозревает о положении, в какое попал. Более того, он обручен с единственным дорогим для нее существом.

Мистер Крам поднял брови и, подумав, как можно мягче спросил:

— Не слишком ли больно для вас объяснить мне, как джентльмен мог очутиться в столь затруднительном положении?

Леди ответила: да, ей слишком больно говорить об этом.

Тогда мистер Крам дал совет, заключив его в форму вопроса:

— Не будет ли слишком больно для вас рассказать все обстоятельства дела — в интересах будущей жизни джентльмена — какому-нибудь третьему лицу, хорошо бы юристу, и, разумеется, человеку надежному, который был бы, в отличие от меня, не чужой вам обоим?

Посетительница изъявила горячее желание принести любую жертву, какой бы тяжкой она ни была, ради счастья ее любимой подруги.

Мистер Крам еще раз немного подумал и наконец сказал свое слово:

— На этой стадии дела можно говорить только о первых шагах. Немедленно известите джентльмена, устно или письменно, о том положении, в какое он попал; уполномочьте его рассказать все человеку, которого вы оба знаете и который мог бы со знанием дела решить, как вам поступить дальше. Я верно понял, у вас есть такой человек?

Леди ответила утвердительно.

Мистер Крам осведомился, назначен ли день свадьбы джентльмена с ее подругой.

Леди ответила, что справлялась об этом у невесты джентльмена, когда видела ее последний раз. Свадьба намечена на конец осени, точный день будет назначен попозже.

— Какая удача, — сказал мистер Крам. — У вас есть еще время. Теперь очень важно не упустить его. Так что я вам настоятельно советую поспешить.

Леди ответила, что, вернувшись в гостиницу, тотчас напишет джентльмену письмо и отправит еще с вечерней почтой. В письме предупредит его о затруднительном положении, в котором он очутился, и велит ему рассказать всю историю сведущему и надежному человеку, — их общему знакомому.

С этим посетительница встала, но вдруг все поплыло у нее в глазах, она побледнела от острой боли, пронзившей ее, и опустилась опять в кресло. У мистера Крама жены не было, хозяйством его ведала экономка, и он предложил послать за ней. Посетительница покачала отрицательно головой. Выпила воды, и боль стихла.

— Мне совестно причинять вам такое беспокойство, — сказала она. — Это пустяки. Сейчас все пройдет.

Мистер Крам подал ей руку и сам посадил в кеб. Она была так слаба и бледна, надо бы послать с ней экономку. Но леди решительно отказалась — ехать до гостиницы минут пять, не больше, поблагодарила мистера Крама, и кеб укатил.

«Письмо, — прошептала она, — а вдруг я умру… Только бы успеть написать письмо».

Глава тридцатая АННА НА СТРАНИЦАХ ГАЗЕТ

Миссис Карнеги была женщиной ума слабого, но темперамента бешеного, расходилась из-за пустяка, и больших трудов стоило утихомирить ее. Но, к счастью, миссис Карнеги, как и большинство из нас в той или иной мере, состояла не из одной черной краски, характер ее обладал многими противоположными гранями, включая как недостатки, так и достоинства. Семена добрых здоровых чувств таились в самых отдаленных закоулках ее души и ожидали только живительных лучей, чтобы пуститься в рост. Таким живительным лучом оказалось возвращение миссис Грэм от мистера Крама. Когда она шла через сени, в изнеможении, с поникшим лицом, все самое лучшее, самое доброе в душе миссис Карнеги зашевелилось и ожило, точно кто шепнул ей на ухо: «Ревновать к этому несчастному сломленному созданию? Как может не откликнуться на такую беду твое женское естество — жены и матери?»

— Боюсь, вам очень неможется, мадам. Я пошлю вам наверх что-нибудь укрепляющее?

— Пошлите мне перо, чернила и бумагу, — послышалось в ответ. — Я должна не медля написать письмо.

Уговоры, очевидно, ни к чему не приведут. Сначала — чернила с бумагой, а уж потом все остальное. И миссис Карнеги послала наверх все необходимое для письма, а затем своими руками сбила яйца с горячим вином — питье, которым славилась «Овечья голова». И минут через пять мисс Карнеги — хозяйка было занялась другими делами — поднялась к миссис Грэм с подносом в руках.

А еще минуту спустя с верхней площадки донесся встревоженный возглас. Миссис Карнеги узнала голос дочери и поспешила наверх.

— Маменька! Ступайте взгляните, что с ней!

На столе белел листок бумаги — только что начатое письмо. Несчастная лежала на софе, лицо ее исказила страшная гримаса боли, скомканный платок прикушен стиснутыми зубами. Миссис Карнеги немного приподняла ее, хорошенько всмотрелась. Щеки у нес вспыхнули, и она отослала дочь как можно скорее привести врача.

После чего миссис Карнеги перенесла больную на кровать. Рука женщины бессильно свесилась с постели. И миссис Карнеги, подавив готовый вырваться возглас сочувствия, подняла руку и жестко взглянула на средний палец. Кольцо на нем было. Миссис Карнеги мгновенно смягчилась; слова сочувствия, замершие было на устах, теперь полились свободно. «Бедняжка! — промолвила хозяйка, не подвергая сомнению кольцо, — где твой муж, милочка? Ну, попытайся сказать мне».

Появился доктор и прошел к постели больной.

Томительно тянулось время. Мистер Карнеги с дочерью, занятые хозяйскими обязанностями, получили из верхних комнат малоутешительное послание, свидетельствующее о том, что наверху происходило нечто из ряда вон выходящее. Посланием была записка от врача с именем и адресом опытной сиделки и просьбой немедленно пригласить ее от его имени.

Сиделку привезли и проводили наверх.

Миновал час, другой. Жизнь в гостинице шла своим чередом. Миссис Карнеги спустилась вниз только поздно вечером. Лицо было серьезно, манеры сдержанны.

— Очень, очень плоха, — только и ответила она на расспрос дочери.

Оставшись спустя немного с мужем вдвоем, она рассказала подробнее о случившемся.

— Ребенок родился мертвый, — произнесла она с непривычной для нее мягкостью. — И мать почти при смерти, бедняжка.

Скоро спустился доктор. «При смерти? Пожалуй, нет. Останется жива? Трудно сказать». На оба вопроса он дал один ответ: «Подождем до завтра». Наутро больной стало чуть-чуть лучше. К полудню она заговорила. Ее не удивляло, что у постели ее чужие: было похоже, что у нее помутилось сознание. Вскоре она опять впала беспамятство, начался бред.

— Такое состояние может продлиться недели, — сказал врач. — Но может кончиться и внезапной смертью. Пора бы подумать о том, как найти ее близких.

Близкие! У нее во всем мире не осталось ни одного близкого человека!

Пригласили для совета мистера Кэмпа. Первым делом он попросил показать неоконченное письмо. Оно было закапано чернилами и во многих местах непонятно. С большим трудом удалось разобрать имя, кому письмо адресовано, и несколько строк из текста. Письмо начиналось: «Дорогой мистер Бринкуорт». Затем удалось разобрать только: «Я так плохо вознаградила… интересы Бланш… Ради всего святого!.. не думайте обо мне». Было еще несколько фраз, но совсем непонятных.

Врач и сиделка сказали, что имена мистера Бринкуорта и Бланш больная без конца повторяет, вокруг них вертятся обрывки ее сознания. Ее мучает письмо, которое она силится послать, но никак не может дойти до почты. То почта за морем, то на верху недоступной горы, то вокруг высится стена чуть не до неба. А то почта уже совсем рядом, но ее хватает человек и уносит за тысячу миль. Она дважды назвала этого воображаемого человека. Имя удалоесь разобрать — «Джеффри».

Не найдя ключа к разгадке ее тайны ни в письме, ни в тех темных фразах, которые она иногда бормотала, окружающие решили заглянуть в ее вещи и осмотреть одежду, в которой она приехала и гостиницу. Ее черный саквояж был только что куплен. Внутри на подкладке был адрес чемоданщика из Глазго. Белье в саквояже тоже было совсем новое и не имело никаких меток. В саквояже нашли два чека. Обратились к хозяевам магазинов. Те проверили свои записи, и оказалось, что саквояж и белье куплены в день ее появления в гостинице.

Затем открыли ее черную сумку. В ней было восемьдесят с чем-то фунтов в банкнотах английского банка, несколько предметов туалета, иголки с нитками и фотография молоденькой девушки с надписью: «Анне от Бланш», но ни писем, ни бумаг, которые могли бы пролить свет на тайну молодой женщины. Заглянули в карман ее платья. В нем нашли кошелек, пустые чехольчики для визитных карточек и несколько носовых платков без метки. Мистер Кэмп покачал головой.

— Отсутствие в вещах женщины писем, — сказал он, — может, по-моему, объясняться одним — эта женщина по каким-то причинам хочет сохранить в тайне, кто она и откуда. Полагаю, что она уничтожила письма и визитные карточки именно с этой целью.

Миссис Карнеги осмотрела белье, в котором мнимая «миссис Грэм» появилась в гостинице, с белья были спороты все метки, что подтверждало правоту мистера Кэмпа. И миссис Карнеги стала подозревать, что обручальное кольцо надето на средний палец без санкции закона.

Оставалось одно — поискать друзей умирающей. Мистер Кэмп написал объявление и отправил его в городские газеты. Если, по счастью, объявление попадет на глаза кому-нибудь из друзей, они, разумеется, откликнутся. Если, паче чаяния, не откликнется никто, придется ждать ее выздоровления или смерти, а принадлежащие ей деньги запечатать в конверт и закрыть в сейф хозяина гостиницы.

Объявление появилось во всех газетах. Три дня ждали, вдруг кто-нибудь придет. Ждали напрасно. Положение больной в эти дни не ухудшилось и не улучшилось. К вечеру третьего дня в гостиницу заглянул мистер Кэмп.

— Мы сделали, что могли, — сказал он. — Теперь осталось только ждать.

А далеко в Пертшире этот третий вечер был отмечен радостным событием для обитателей Уиндигейтса. Бланш выслушала наконец сердечные излияния Арнольда и милостиво согласилась отправить в Лондон письмо, заказать свадебное платье.

СЦЕНА ШЕСТАЯ. СУОНХЕЙВЕН-ЛОДЖ

Глава тридцать первая СЕМЕНА БУДУЩЕГО (ПЕРВЫЙ ПОСЕВ)

— Не так просторно, как в Уиндигейтсе. Зато… скажем так, весьма уютно, Джонс?

— И удобно, Смит. Совершенно с вами согласен.

Таково было суждение двух единодушных джентльменов о доме Джулиуса Деламейна в Шотландии. Суждение это, как всегда у Смита и Джонса, было небезосновательным, хотя и поверхностным. По размерам Суонхейвен-Лодж не дотягивал и до половины Уиндигейтса; но первые обитатели поселились здесь за два века до того как в основание дома в Уиндигейтсе лег первый камень, — и Суонхейвен-Лодж обладал всеми преимуществами старинной постройки, не унаследовав ее недостатков. Человеческая душа легче приноравливается к старому дому, как и человеческая голова — к старой шляпе. И любой гость уезжал отсюда с чувством, будто покидал родной дом. Хоть и не часто, но встречаются дома, которые обладают притягательной силой — к ним несомненно относился и Суонхейвен. Размерами и великолепием участок вокруг дома силы уступал уиндигейтскому. Парк, однако же, был прекрасен — не столь прилизанный, как традиционный английский парк, но и не такой однообразный. Одной из местных достопримечательностей было озеро у северной границы поместья, знаменитое своими лебедями; история же самого дома, описанная и проиллюстрированая Джулиусом Деламейном, имела в своих анналах не одно имя, хорошо известное всей Шотландии. Посетителям Суонхейвен-Лодж неизбежно предлагалось ознакомиться с экземпляром, изготовленным хозяином собственноручно. Один гость из двадцати прочитывал фолиант. Остальные бурно выражали свой восторг и разглядывали картинки.

Стоял последний день августа, и мистер и миссис Деламейн устраивали прием в парке.

Смит и Джонс — прибыв вместе с остальными гостями из Уиндигейтса в свите леди Ланди — обменивались впечатлениями о достоинствах дома, стоя на террасе в тыльной части здания, возле ведущих в сад ступеней. Они были в авангарде прибывших гостей, что по двое и по трое появлялись из жилых комнат и жаждали прежде всего полюбоваться на лебедей, а уж потом предаться прочим paзвлечениям. Джулиус Деламейн, вышедший с первой группой, набрал отделение из Смита, Джонса и других слоняющихся без дела холостяков и повел их к озеру. Минуту-другую терраса оставалась пустой. Потом под старым каменным портиком, прикрывавшим вход с этой стороны дома, во главе второй партии гостей появились две дамы. Одна из них была скромная, приятной наружности, невысокая, очень просто одетая. Вторая же была из «светских львиц», подавляющих вокруг себя все и вся, рослая, в каком-то ослепительном одеянии. Первой была миссис Джулиус Деламейн. Второй — леди Ланди.

— Какой изыск! — воскликнула ее милость, разглядывая старые окна со средниками, обрамленные растениями-вьюнами, и массивные каменные подпорки, выступающие из стены через равные промежутки, вокруг основания каждой из них цвела яркая клумба. — Какая жалость, что ничего этого не видит сэр Патрик.

— Кажется, леди Ланди, вы сказали, что сэру Патрику потребовалось ехать в Эдинбург по семейным обстоятельствам?

— Да, миссис Деламейн, по обстоятельствам, от которых я, как член семьи, совершенно не в восторге. Из-за них мне пришлось поменять все планы на осень. На следующей неделе моя падчерица выходит замуж.

— Неужели? Можно ли узнать, кто жених?

— Мистер Арнольд Бринкуорт.

— По-моему, это имя мне знакомо.

— Наверное, миссис Деламейн, вы слышали о нем как о наследнике шотландской собственности мисс Бринкуорт?

— Верно! Вы привезли к нам мистера Бринкуорта?

— Я привезла его извинения, его и сэра Патрика. Позавчера они вместе отправились в Эдинбург. Адвокаты берутся уладить дело за три-четыре дня, но надо там быть лично. Кажется, речь идет о какой-то формальности, насчет документов на право собственности. Сэр Патрик решил, что самое надежное — взять с собой в Эдинбург мистера Бринкуорта, так будет быстрее, сегодня они покончат с делами, а завтра мы встретимся с ними по пути на юг.

— Вы уезжаете из Уиндигейтса в такую чудесную погоду?

— Безо всякой охоты! Сказать по правде, миссис Деламейн, я полностью завишу от моей падчерицы. Власть над ней имеет ее дядя — ведь он ее опекун, — но распоряжается этой властью по-особому — позволяет племяннице во всем поступать так, как ей заблагорассудится. Назвать точную дату свадьбы она согласилась только в прошлую пятницу, но и тут поставила условие — свадьба должна состояться за пределами Шотландии! Какое своенравие! Но что я могу поделать? Сэр Патрик не стал этому противиться. Мистер Бринкуорт тоже. И если я намерена быть на этой свадьбе, я должна следовать за ними. А быть на этой свадьбе я почитаю своим долгом, вот и приходится приносить себя в жертву. Мы отправляемся в Лондон завтра.

— Неужели свадьба мисс Ланди состоится в Лондоне? В такое время года?

— Нет. В Лондоне мы будем проездом, по пути в имение сэра Патрика в Кенте — оно перешло к нему вместе с титулом; это имение воскрешает в памяти последние дни моего незабвенного мужа. Еще одна пытка! Их брачный союз должен быть освящен в доме, где душа моя наполняется скорбью. В следующий понедельник моей застарелой ране суждено открыться — лишь потому, что моя падчерица невзлюбила Уиндигейтс.

— Значит, свадьба ровно через неделю?

— Да. Ровно через неделю. Есть причины поспешить со свадьбой, которыми я не буду вам докучать. Я так хочу, чтобы все это скорее кончилось, вы и представить себе не можете! Боже, дорогая миссис Деламейн, что же это я набросилась на вас со своими семейными неурядицами? В вас столько участия. Это единственное мое оправдание. Не буду больше отрывать вас от гостей. Кажется, бродила бы по этому чудесному парку вечность! А где миссис Гленарм?

— Право, не знаю. Я потеряла ее, когда мы вышли на террасу. Ничего, она нагонит нас у озера. Хотите посмотреть озеро, леди Ланди?

— Миссис Деламейн, красоты природы — это моя слабость; особенно озера!

— Там есть и еще кое-что; на озере живут лебеди, это тоже местная диковинка. Муж уже пошел туда с нашими друзьями; полагаю, нам надо последовать их примеру, как только остальные гости — их опекает моя сестра — закончат осматривать дом.

— Ах, миссис Деламейн, какой у вас дом! Из каждого угла на тебя смотрит сама история! Возможность окунуться в прошлое — это для меня такое облегченье! Когда я уеду из этих прелестны мест, я мысленно населю Суонхейвен его почившими обитателями и буду делить с ними радости и горести прошедших столетий.

Когда леди Ланди объявила о своем намерении пополнить подобным образом ряды усопших сограждан, под портиком появились последние гости, бродившие по старому дому. В этой последней группе съехавшихся на прием были Бланш и ее подруга-ровесница, случайно встреченная в Суонхейвене. Девушки, поотстав от остальных, шли под руку и доверительно шептались — предметом их разговора (ну, конечно же!) была предстоящая свадьба.

— Бланш, дорогая, но почему ты не хочешь сыграть свадьбу в Уиндигейтсе?

— Уиндигейтс мне отвратителен, Дженет. Это место вызывает у меня самые неприятные ощущения. Не спрашивай какие! Я всеми силами стремлюсь прогнать их прочь. Я не дождусь минуты, когда навсегда расстанусь с Уиндигейтсом. Что до свадьбы, я поставила условие — она состоится только за пределами Шотландии.

— Дорогая, но чем тебе так не угодила бедная Шотландия?

— Бедная Шотландия, Дженет, — это край, где люди сами не знают, состоят они в браке или нет. Дядя достаточно порассказал мне об этом. И я знаю человека, ставшего жертвой — невинной жертвой — брака по-шотландски.

— Какая чепуха, Бланш! Ты имеешь в виду свадьбы уводом, без согласия родителей, но при чем здесь Шотландия? Люди сами создали себе трудности, побоялись взглянуть правде в глаза!

— Это вовсе не чепуха. Я думаю о моей самой близкой подруге. Если бы ты знала…

— Моя дорогая! Не забывай, что я шотландка! И в Шотландии тебя обвенчают точно так же, как и в Англии, смею тебя уверить!

— Я ненавижу Шотландию!

— Бланш!

— В Шотландии я узнала самую несчастную пору своей жизни И я не хочу сюда возвращаться. Я твердо решила, что выйду замуж в Англии, — в дорогом сердцу старом доме, где я провела счастливые детские годы. И мой дядя охотно на это согласился. Он понимает меня и разделяет мои чувства.

— Не хочешь ли ты этим сказать, что тебя не понимаю я, и не разделяю твои чувства? Бланш, может, мне лучше избавить тебя от своего общества?

— Если ты собираешься говорить со мной в подобном тоне, может, и так!

— Что же, по-твоему, я должна слушать, как поносят мою родину, и ни словечка не вымолвить в ее защиту?

— Ах! Вы, шотландцы, так носитесь с этой вашей родиной!

— Мы, шотландцы? Да в тебе самой течет шотландская кровь, неужели тебе не стыдно так говорить? Желаю здравствовать!

— Желаю приятно провести время!

Только что две девушки были как две розы-близнецы на одном стебельке. И вот они разошлись в разные стороны, пунцовые, рассерженные, наговорившие друг другу резких слов. Как пылка молодость! Как невыразимо хрупка женская дружба!

Между тем стайка гостей следовала за миссис Деламейн к берегу озера. На несколько минут терраса обезлюдела. Потом под портиком появился мужчина, он шел праздной походкой, изо рта его торчал цветок, руки были засунуты в карманы. Это был самый сильный человек в Суонхейвене, а именно, Джеффри Деламейн.

Спустя миг следом вышла дама, она ступала тихонько, будто не желая быть услышанной. Она была элегантно одета, по самой последней и самой дорогой парижской моде. На груди ее сверкала брошь — бриллиант чистейшей воды и внушительных размеров. В руке она держала веер — шедевр тончайшей индийской работы, весь ее облик не оставлял сомнений — судьба наделила ее деньгами с избытком, но не одарила столь же выдающимся умом. Это была бeздетная вдова известного «стального магната», а именно, миссис Гленарм.

Богатая дама кокетливо похлопала здоровяка веером по плечу.

— Ах, какой противный! — воскликнула она, во взгляде ее и манерах сквозило наигранное кокетство. — Наконец-то я вас нашла!

Джеффри фланирующей походкой прошествовал к террасе — не удостоив даму и взглядом, словно дикарь, пренебрегая правилами обращения со слабым полом, принятыми в цивилизованном мире, — и посмотрел на часы.

— Я сказал, что приду сюда, когда проведу полчаса в уединении, — пробурчал он, беззаботно перекатывая цветок между зубами. — Полчаса прошло, и вот я здесь.

— Вы пришли, чтобы повидать гостей или чтобы повидать меня?

Джеффри снисходительно улыбнулся и снова перевернул зубами цветок.

— Вас. Разумеется.

Вдова стального магната взяла Джеффри за руку и посмотрела ему в глаза — смотреть так осмелится только молодая женщина, — а лучи пронзительного летнего солнца со всей силой освещали ее лицо.

Если не прибегать к высокопарным выражениям, то представление среднего англичанина о женской красоте можно выразить тремя эпитетами: женщина должна быть молодой, здоровой и пухленькой. Чары более духовного свойства — ум, живость натуры, а также изящество линий, утонченность черт — редко становятся предметом поиска для большинства мужчин, обитающих на этом острове, они почти неспособны дать этим качествам надлежащую оценку. Да, иначе как объяснить ту удивительную слепоту восприятия, которая (это лишь один пример) заставляет девять англичан из десяти по возвращении из Франции заявлять, что они не видели ни одной хорошенькой француженки, ни в Париже, ни за его пределами, ни вообще во Франции. Узаконенный у нас тип красоты заявляет о себе во всем своем материальном воплощении у каждой лавки, где продаются периодические иллюстрированные издания. Та же круглолицая девушка, с той же придурковатой улыбкой и без какого бы то ни было выражения на лице, появляется на иллюстрациях любого типа, из недели в неделю, из месяца в месяц, и так годами. Если кому-то угодно знать, как выглядела миссис Гленарм, пусть выйдет на улицу и остановится у первой книжной лавки или газетного киоска — и он узнает ее в первой же фотографии молодой женщины, какую увидит в витрине. Совершенно заурядная и совершенно материальная красота миссис Гленарм имела лишь одну отличительную черту, которая не могла остаться незамеченной человеком наблюдательным и тонким: в ее манерах и внешности проскальзывало что-то от совсем молоденькой девчонки. И если к этой женщине, — познавшей прелесть брачных уз в двадцать лет, а сейчас, в двадцать четыре, вдовствующей, — обращался незнакомец, ему и в голову не приходило обратиться иначе, как «мисс».

— Так-то вы распоряжаетесь цветком, который я вам подарила? — возмутилась она. — Весь изгрызли зубами, негодник вы этакий, будто какая-то лошадь!

— Если на то пошло, — отозвался Джеффри, — я больше лошадь, чем человек. Я собираюсь участвовать в состязании, и публика будет на меня ставить. Ха! Ха! Пять против четырех.

— Пять против четырех! У него только ставки на уме, ничего больше! Такой большой и тяжелый, мне вас с места не сдвинуть. Неужели вы не видите, что я хочу вместе со всеми к озеру? Э, нет! От моей руки вам не избавиться! Отведите меня туда.

— Не могу. Через полчаса я должен вернуться к Перри.

(Перри был тренером из Лондона. Он прибыл раньше, чем его ожидали, и вот уже три дня исполнял свои обязанности.)

— Не говорите мне о Перри! Эта вульгарная личность! Отмените ваши занятия. Ах, не отмените? Неужто вы такой злюка, что мне предпочтете Перри? Так вас понимать?

— Ставки пять к четырем, моя дорогая. А до состязания остался только месяц.

— Вот как! Ну и катитесь к вашему разлюбезному Перри. Я вас ненавижу. Чтоб вам проиграть ваше состязание! И оставайтесь в своем коттедже. Не появляйтесь больше в доме, умоляю! И запомните — я вам больше не «дорогая»!

— Ну, это вы хватили через край. Потерпите чуть-чуть. Пройдет забег — и я осмелюсь предложить вам руку и сердце.

— Вы! Ждите-дожидайтесь моего согласия, состаритесь, как Мафусаил! Кстати, у Перри есть сестра. Вам лучше обратиться к ней. Она будет для вас подходящей партией.

Джеффри снова перевернул цветок в зубах, и лицо его словно говорило: тут есть над чем подумать.

— Хорошо, — сказал он. — Что угодно, лишь бы не расстраивать вас. Я спрошу Перри.

Он повернулся, будто хотел сделать это немедля. Миссис Гленарм вытянула восхитительную ручку в розоватой перчатке и положила ее на могучее предплечье атлета. И легонько ущипнула его железные мускулы (гордость и слава Англии).

— Ах, какой мужчина! — воскликнула она. — В жизни подобных не встречала!

В этих словах и крылась тайна власти, какую имел Джеффри над миссис Гленарм.

Они были вместе в Суонхейвене чуть больше десяти дней; этого времени Джеффри оказалось достаточно, чтобы покорить миссис Гленарм. За день до приема в парке — в минуты перерыва, предоставленные ему Перри, — он застал ее одну, взял за руку и без обиняков спросил, согласна ли она стать его женой. Завоевать женское сердце за десять дней — при всем уважении к женщинам следует заметить, что подобное явление далеко не редкость. Но есть ли женщина, которая жаждет сей факт обнародовать, — это еще предстоит выяснить. Вдова стального магната заручилась обещанием хранить тайну, пока она не даст окончательного ответа. И когда Джеффри поклялся держать язык за зубами, вплоть до снятия запрета, миссис Гленарм без дальнейших колебаний сказала «да», — отметим, кстати, что за последние два года она сказала «нет» по меньшей мере полудюжине мужчин, превосходивших Джеффри во всех мыслимых отношениях, но уступавших ему в привлекательности и физической силе.,

На все есть своя причина; не было беспричинным и ее решение.

Сквозь всю историю взаимоотношений полов ясно прослеживается простая истина: для женщины естественно находиться в подчинении у своего хозяина, мужчины, как настойчиво это ни отрицают бесполые теоретики наших дней. Посмотрите в лицо женщине, которая не зависит впрямую ни от какого мужчины, и вы наверняка — как наверняка увидите солнце на безоблачном небе — увидите женщину несчастливую. Потребность в хозяине есть главнейшая неизведанная потребность женщины; у женщины должен быть хозяин — лишь тогда ей представляется (подсознательно), что в жизни она достигла цели. В девяноста девяти случаях из ста именно этот примитивный инстинкт и толкает женщин на жертву, иначе совершенно не объяснимую, когда они по доброй воле бросаются на мужчин, которые не стоят их мизинца. Именно этот примитивным инстинкт и толкнул миссис Гленарм на добровольную сдачу, иначе совершенно не объяснимую.

До встречи с Джеффри опыт общения с миром у молодой вдовы был весьма невелик — она знала лишь, что такое быть привилегированным тираном. За короткие полгода замужней жизни с мужчиной, которому она вполне годилась во внучки — очень даже годилась! — ей было достаточно поднять палец, как все ее желания исполнялись. Старый муж, бывший от нее без ума, охотно исполнял любой каприз вздорной женушки. На следующем этапе ее жизни, когда общество с утроенной энергией восторгалось ее происхождением, красотой и богатством, куда бы она ни пошла, везде она находила себя предметом самого раболепного поклонения среди кавалеров, соперничавших за право быть с ней. И Джеффри Деламейн, встреченный ею в Суонхейвене, оказался первым мужчиной, не склонным выполнять все ее прихоти.

Занятия Джеффри в это время особенно способствовали конфликту между желанием женщины доказать, сколь сильно ее влияние, и желанием мужчины доказать, сколь сильна его воля.

Вернувшись в дом брата, Джеффри до самого приезда тренера целиком отдался физическим упражнениям, без которых не обрести необходимой для состязания спортивной формы. У него имелся опыт подготовки, и он знал, какие упражнения надлежит выполнять, какой соблюдать распорядок дня, от каких соблазнов воздерживаться за столом. Миссис Гленарм снова и снова склоняла его к нарушению выбранного режима — и снова и снова ее влияние на мужчин, никогда раньше ее не подводившее, теперь оказывалось бессильным. Чего она только не говорила, чего только не делала — этот мужчина был непробиваем. Приехал Перри; и пренебрежение, с каким Джеффри отвергал эти проявления очаровательной женской тирании, — коими все и всегда восторгались, — стало еще более дерзким и непробиваемым. Миссис Гленарм ревновала своего избранника к Перри так, будто Перри был женщиной. Она бушевала; давала волю слезам; флиртовала с другими мужчинами; грозилась уехать. Все впустую! Джеффри не пропустил ни одной тренировки с Перри; ни разу не прикоснулся к предложенному ею кушанью или питью, если это запретил Перри. Нет занятий, которые притупляют интерес к противоположному полу более, чем активные занятия спортом. Мужчины, посвятившие свою жизнь наращиванию физической силы, — именно они наиболее недосягаемы для женщин. И Джеффри выдерживал натиск миссис Гленарм без малейших усилий. Нимало к тому не стремясь, он заставлял ее трепетать от восхищения, будил в ней безмерное уважение к себе — просто оставаясь самим собой. Она льнула к нему, как к герою; отшатывалась, как от грубияна; она боролась с ним, уступала ему, презирала его, обожала — все разом. А ведь размотать этот клубок юякобы сложных переплетений и противоречий довольно просто ― миссис Гленарм нашла своего хозяина.

— Отведите меня к озеру, Джеффри! — взмолилась она, чуть стиснув его предплечье порозовевшей ручкой.

Джеффри взглянул на часы.

— Через двадцать минут меня ждет Перри, — ответил он.

— Опять Перри!

— Да.

Миссис Гленарм вскинула руку с веером и, вне себя от ярости, наотмашь хлестнула Джеффри по лицу. Веер сломался.

— Ну вот! — воскликнула она, топнув ножкой. — Мой бедный веер! Вы чудовище, это все из-за вас!

Джеффри холодно взял сломанный веер и сунул его в карман.

— Я напишу в Лондон, — сказал он, — и закажу для вас другой. Ладно, будет вам. Поцелуемся и заключим мир.

Он глянул назад через левое плечо, через правое — убедиться, что они одни; потом оторвал ее от земли (она отнюдь не была пушинкой) и, подняв в воздух, будто ребенка, бесцеремонно и смачно поцеловал в обе щеки.

— С нижайшим поклоном остаюсь искренне ваш! — воскликнул он и, расхохотавшись, опустил ее на землю.

— Как вы смеете? — воскликнула миссис Гленарм. — Если меня будут так оскорблять, я пожалуюсь миссис Деламейн! Я никогда не прощу вас, сэр! — После этой полной негодования тирады она метнула на него взгляд, решительно противоречащий сказанному. В следующий миг она уже опиралась на его руку и в тысячный раз смотрела на него с изумлением, ибо подобное обращение со стороны мужского пола было ей совершенно в новинку. — Какой вы грубиян, Джеффри! — ласково произнесла она. Он улыбнулся, принимая бесхитростную дань этой мужской добродетели. Увидев эту улыбку, она немедля в очередной раз попыталась бросить вызов ненавистному превосходству Перри. — Отмените ваши занятия! — прошептала эта дочь Евы, полная решимости соблазнить Адама, заставить его надкусить пресловутое яблоко. — Джеффри, дорогой, идемте, прошу вас, хоть раз забудьте о своем Перри. Отведите меня к озеру!

Джеффри взглянул на часы.

— Перри ждет меня через четверть часа, — сказал он.

Негодование миссис Гленарм проявилось в новой форме. Она принялась рыдать. Джеффри озадаченно смотрел на нее минуту-другую — потом взял обеими руками и как следует встряхнул.

— Послушайте! — обратился он к ней слегка раздраженно. — Вы можете быть моим тренером?

— Я бы хотела, но…

— Желание тут ни при чем! Вы способны, как говорится, довести меня до ума ко дню состязания? Да? Или нет?

— Нет.

— Тогда вытрите глаза, и пусть этим займется Перри.

Миссис Гленарм вытерла глаза и предприняла еще одну попытку.

— Я так взволнована, что не могу быть на людях. Совсем выбита из колеи, хоть караул кричи. Идемте в дом, Джеффри — выпьем по чашке чая.

Джеффри покачал головой.

— Перри запрещает чай, — возразил он, — в дневное время.

— Как вы жестоки! — воскликнула миссис Гленарм.

— Вы хотите, чтобы я проиграл состязание? — парировал Джеффри.

— Да.

С этим ответом она наконец-то оставила его и вбежала в дом.

Джеффри прошелся по террасе, немного поразмышлял, остановился, взглянул на портик, под которым скрылась разгневанная вдова.

— Десять тысяч в год, — пробормотал он, думая о перспективе супружества, которую он подвергал опасности. — Но чего, черт возьми, мне это стоит, — добавил он и, скрепя сердце, направился в дом, чтобы умиротворить миссис Гленарм.

Оскорбленная дама лежала на кушетке в пустой гостиной. Джеффри сел рядом. Она не повернула головы.

— Не глупите! — Джеффри призвал на помощь все свое искусство увещевателя. Миссис Гленарм поднесла к глазам платок. Джеффри, нимало не церемонясь, забрал его. Миссис Гленарм поднялась, чтобы уйти из комнаты. Джеффри силой остановил ее. Миссис Гленарм пригрозила кликнуть слуг.

— Прекрасно! — согласился Джеффри. — Пусть весь дом знает, что я влюблен в вас!

Миссис Гленарм бросила взгляд на дверь и прошептала:

— Тише! Ради бога, тише!

Джеффри взял ее руку в свою и сказал:

— Идемте со мной: я хочу вам кое-что сказать.

Миссис Гленарм отстранилась и покачала головой. Обняв вдову за талию, Джеффри вывел ее из комнаты, потом из дома и повлек за собой — но не к террасе, а в сторону пихтовой рощицы у противоположного края поместья. Оказавшись среди деревьев, он остановился и предупреждающе поднес к лицу оскорбленной дамы указательный палец.

— Вы — женщина в моем вкусе, — сказал он. — И нет на земле мужчины, который боготворит вас так, как я. Перестаньте донимать меня из-за Перри, и тогда сделаем вот что: я разрешу вам посмотреть мой спринт.

Он шагнул назад и вперил в нее голубые глаза, словно желая сказать: «Вам предоставляется привилегия, какой не удостаивалась ни одна женщина!» В сумятице чувств, обуревавших миссис Гленарм, любопытство немедленно оттеснило остальные.

— Что такое спринт, Джеффри? — спросила она.

— Я бегу короткий отрезок, но с самой высокой скоростью, на какую способен. Вы — единственный человек во всей Англии, кому я позволю это видеть. Ну, что, грубиян я или нет?

Сердце миссис Гленарм снова было завоевано, по меньшей мере в сотый раз. Она ласково сказала:

— Ах, Джеффри, почему вы не можете быть таким всегда?

Она подняла на него восхищенные глаза. Снова взяла его за руку — сама! — и любовно стиснула ее. Похоже, подумал Джеффри, пророчество о десяти тысячах в год в моем кармане начинает сбываться.

— Вы правда меня любите? — прошептала миссис Гленарм.

— Еще бы! — откликнулся ее герой.

Мир был восстановлен, и голубки зашагали дальше.

Пройдя через рощицу, они оказались на открытой местности, она вся была в холмиках и овражках — будто волна шла по морю. Последние холмики скатывались на гладкую равнину, дальний конец которой обрамляли тенистые деревья, среди них приютился небольшой каменный коттеджик, а перед ним, сцепив руки за спиной, расхаживал молодцеватый крепыш. Равнина и была тренировочной площадкой нашего героя; в коттедже наш герой уединялся; а молодцеватый крепыш был его тренером.

Если миссис Гленарм ненавидела Перри, то и Перри, судя по внешним признакам, не угрожала опасность влюбиться в миссис Гленарм. Когда Джеффри и его спутница приблизились, тренер замер и безмолвно уставился на даму. Дама, со своей стороны, не желала замечать, что некий тренер вообще существует в природе и присутствует здесь собственной персоной.

— Что со временем? — спросил Джеффри.

Перри извлек на свет божий довольно мудреные часы, показывавшие время до пятой доли секунды, и ответил Джеффри, не спуская глаз с миссис Гленарм:

— У вас еще пять минут.

— Покажите, где вы будете бежать; я умираю от любопытства! — воскликнула пылкая вдовушка и обеими руками пленила руку Джеффри.

Джеффри отвел ее к молодому деревцу, на котором болтался флажок, неподалеку от коттеджа. Миссис Гленарм скользила рядом с Джеффри, изящно покачивая бедрами, и это движение, кажется, привело Перри в совершенное отчаяние. Он подождал, и когда она отошла подальше, вызвал (скажем так) проклятья небесные на модно причесанную головку миссис Гленарм.

— Стойте здесь, — распорядился Джеффри, остановившись возле деревца. — Когда я промчусь мимо… — Он умолк и окинул ее взглядом, в коем читалась добродушная жалость мужчины к женщине. — Как, черт возьми, мне вам это объяснить? — продолжал он. — Слушайте! Когда я промчусь мимо вас, это будет, что называется (если бы я был лошадью), полным галопом. Погодите, молчите — я еще не кончил. Я промчусь мимо, а вы глядите мне вслед, пока я не скроюсь в деревьях, за стеной коттеджа. Как только я скроюсь из вида, знайте, что от этого флажка я пробежал триста ярдов. Вам повезло! Перри сегодня проверяет меня на длинном спринте. Значит, поняли, стойте здесь! Ну, хорошо, тогда я пойду и облачусь в спортивную одежду.

— Я вас больше не увижу, Джеффри?

— Разве я не сказал минуту назад, что вы увидите, как я побегу?

— Да… но после этого?

— После этого я буду весь в мыле, язык на плече — придется передохнуть в коттедже.

— Вечером вы к нам придете?

Кивнув, он ушел. Когда у дверей коттеджа он встретил Перри, лицо последнего являло собой нечто, не поддающееся описанию.

— Позвольте задать вам вопрос, мистер Деламейн, — начал тренер. — Я вам нужен или нет?

— Нужны, разумеется.

— Что я вам сказал, когда приехал сюда? — сурово продолжал Перри. — Я сказал, что наблюдать за тем, как я вас тренирую, я не позволю никому. Возможно, все эти дамы и господа полны желания видеть вас. Я же полон желания не иметь тут никаких соглядатаев. И я никому не позволю засекать вашу скорость — на это имею право только я! Не позволю, чтобы всякие там газетенки расписывали в подробностях вашу тренировку ярд за ярдом! Ни одной живой душе я не позволю проникнуть в тайну того, что вы можете, а чего нет, это будет известно только нам с вами. Говорил я все это, мистер Деламейн? Или нет?

— Ладно, ладно!

— Говорил? Или нет?

— Разумеется, говорил!

— Так вот, не приводите сюда больше никаких женщин. Я категорически против. Я этого не потерплю.

Любой другой человек, взявшийся бы корить Джеффри в подобном тоне, скорее всего, горько бы в этом раскаялся. Но Джеффри сам боялся своенравничать в присутствии Перри. В свете предстоящего состязания едва ли отмахнешься от первого и лучшего из британских тренеров, даже если сам ты — первый и лучший из британских бегунов.

— Она больше не придет, — объяснил Джеффри. — Через два дня она уезжает из Суонхейвена.

— Я поставил на вас все свои деньги, до последнего шиллинга, — горячился Перри, вдруг воспылав нежностью к своему подопечному. — И не сомневался в правильности этого решения! Но когда я увидел, что за вами плывет эта дамочка, меня словно ножом по сердцу полоснули! Всех, кто считает его фаворитом, она может разом посадить в лужу — так я себе сказал! Всех разом — в лужу!

— Ну, хватит! — перебил Джеффри. — Идемте, поможете мне выиграть вам деньги. — Он пнул ногой дверь коттеджа, и спортсмен вместе с тренером скрылись из вида.

Подождав несколько минут возле флажка, миссис Гленарм увидела Джеффри и Перри — они приближались со стороны коттеджа

На Джеффри был отлично пригнанный костюм, облегающий и легкий, податливый на любое движение и готовый соответствовать всем целям, которые ставил перед собой бегун, и все физические достоинства Джеффри подчеркивались в нем наилучшим образом. Голова его гордо и легко поднималась над крепкой, овеваемой струями воздуха белой шеей. Он глубоко втягивал ароматный летний ветерок, и грудь его могуче вздымалась; стан его покачивался гибкой лозой, ладные прямые ноги легко пружинили, весь он являл собой триумф физического совершенства мужчины. Миссис Гленарм в немом восхищении пожирала его глазами. Он походил на молодого бога, героя мифологии — статуя, в которую вдохнули жизнь, насытили цветом.

— О, Джеффри! — нежно воскликнула она, когда он проходил мимо. Он не ответил, даже не посмотрел в ее сторону: не время сейчас отвлекаться на всякие нежности, у него дела посерьезнее. Надо было собраться перед стартом; губы его были поджаты, кулаки чуть стиснуты. Перри, молчаливый и хмурый, занял свой пост, в руке он держал свои диковинные часы. Джеффри ушел дальше за флажок, чтобы потом промчаться мимо него на полной скорости.

— Приготовиться! — скомандовал Перри.

Через мгновение Джеффри полетел (доверимся потрясенному воображению миссис Гленарм) как стрела, выпущенная из лука. Движения его были совершенны. Бежать на такой скорости — это требовало высшего напряжения всего организма, в этом беге чувствовались мощь и сила. Удаляясь, он становился для зрителя все меньше, но так же легко мчался над землей, не отклоняясь от незримой прямой линии. Еще через мгновение бегун исчез за стеной коттеджа, а секундомер тренера скрылся в его кармане.

Сгорая от желания узнать результат, миссис Гленарм забыла о своей ревности к Перри.

— За сколько он пробежал? — спросила она.

— Это хотели бы узнать многие, — ушел от прямого ответа Перри.

— Мистер Деламейн все равно мне скажет, грубиян вы этакий!

— Лишь в том случае, мадам, если я скажу ему.

Разделавшись таким образом с миссис Гленарм, Перри поспешил в коттедж.

Пока тренер помогал своему воспитаннику, пока тот восстанавливал дыхание, не было произнесено ни слова. Но вот Джеффри был насухо обтерт, облачился в свою обычную одежду, Перри подтащил из угла удобное кресло. Джеффри не сел, а скорее рухнул в него. Перри вздрогнул и внимательно посмотрел на него.

— Итак? — спросил Джеффри. — Как со временем? Медленно? Быстро? Или так себе?

— Время очень хорошее, — ответил Перри.

— Сколько?

— Мистер Деламейн, когда, вы сказали, уезжает эта дама?

— Через два дня.

— Прекрасно. Когда она уедет, я скажу вам, «сколько».

Джеффри не стал настаивать на немедленном ответе. Он слабо улыбнулся. Минут через десять он вытянул ноги и закрыл глаза.

— Собираетесь спать? — спросил Перри.

Джеффри с усилием разомкнул веки.

— Нет, — пробормотал он. Но едва это слово слетело с его губ, глаза снова закрылись.

— Эй! — воскликнул Перри, глядя на него. — Мне это не нравится!

Он подошел ближе к креслу. Сомнений не было. Джеффри спал.

Перри протяжно, едва слышно присвистнул. Наклонившись, он легонько прижал два пальца к пульсу Джеффри. Удары были медленные, тяжелые, вымученные. Так бьется пульс крайне утомленного человека.

Тренер переменился в лице, прошелся по комнате. Открыв шкаф, он извлек оттуда дневник за прошлый год. Последние записи, когда он готовил Джеффри к каким-то соревнованиям, были достаточно подробными. Вот записи о первом тренировочном спринте, триста ярдов, с максимальной скоростью. Время на секунду-две хуже, чем сейчас. А вот состояние после спринта — совершенно другое. Собственной рукой Перри было написано: «Пульс хороший Настроение бодрое. Готов, если я дам такую команду, бежать снова».

Перри обернулся — вот он сидит, тот же самый человек, только год спустя — совершенно изможденный, крепко спящий в кресле.

Он достал из шкафа ручку, чернила, бумагу и написал два письма, снабдив оба пометкой «лично». Первое было адресовано доктору, крупному авторитету в среде тренеров. Второе — собственному агенту Перри в Лондоне, которому он полностью доверял. Агенту он велел, храня строжайшую тайну, поставить в предстоящем забеге на соперника Джеффри, внести столько же денег, сколько сам Перри ранее поставил на Джеффри. «Если вы поставили на него и какие-то свои деньги, — заключало письмо, — сделайте то же, что делаю я. Подстрахуемся — но язык за зубами!»

— Вот и еще один отбегался, — со вздохом произнес тренер, оглядываясь на спящего. — Состязания ему не выиграть.

Глава тридцать вторая СЕМЕНА БУДУЩЕГО (ВТОРОЙ ПОСЕВ)

А что же сказали гости о лебедях?

«Ах! — сказали они, — их так много!» — и ничего другого не следовало ждать от лиц, не имеющих представления о природе и происхождении водоплавающих.

А что же сказали гости об озере?

Кто-то сказал: «Как импозантно!» Кто-то сказал «Как романтично!» А кто-то не сказал ничего, а про себя подумал — какая жуть, прямо мурашки по коже!

Первые ощущения публики опять-таки были точными и объяснимыми. Озеро пряталось в центре пихтового леска. Вода, затененная деревьями, была угрюмо-черного цвета, лучи солнца разбавляли эту густоту разве что в середине. Лишь у дальнего конца озера между деревьями виднелся просвет. Единственным признаком движения и жизни было какое-то потустороннее скольжение лебедей на застывшей поверхности воды. Это было импозантно — как и сказали гости. Это было романтично — как и сказали гости. И от этого зрелища мурашки бежали по коже — как они и подумали. Несколько страниц описания едва ли что здесь прибавят. Так что давайте на сей раз обойдемся без них.

Пресытясь лебедями, утомившись от озера, гости обратили свое любопытство к просвету между деревьями у дальнего края озера и заметили там какой-то пугающе искусственный, явно посторонний предмет в форме большого красного занавеса, подвешенного между двух самых высоких пихт и скрывавшего от глаз дальнейшую перспективу; гости потребовали у Джулиуса Деламейна объяснить природу занавеса, но услышали в ответ, что тайное станет явным, как только к месту действия прибудет его жена с задержавшимися гостями, которые никак не нагуляются по дому.

Наконец во главе группки из самых разболтанных гостей появилась миссис Деламейн, все вместе прошли берегом озера и остановились перед занавесом. Показав на шелковые шнуры, свисавшие с обеих его сторон, Джулиус Деламейн выбрал двух девчушек (племянниц его жены) и послал их к шнурам, велев потянуть за них и посмотреть, что получится. Ретивые — ведь рядом тайна! — детские ручонки потянули за шнуры, занавес разъехался посредине, и представшая глазам сцена огласилась возгласами всеобщего удивления и восторга.

В конце широкой пихтовой аллеи, со всех сторон окруженная рощицей, зеленым ковром расстилалась тенистая поляна. Дальний ее край чуть возвышался; здесь же, у нижнего ее склона, среди пепельных, тронутых временем скал, весело бурлил родник. Справа тянулся ряд столов, накрытых белоснежными скатертями, на них в ожидании гостей красовались напитки и легкая закуска. Напротив расположился оркестр, и едва раздвинулся занавес, дружно грянула музыка. Если смотреть с другого конца аллеи, глазу открывалось поблескивавшее вдалеке озеро, на поверхности его играли солнечные лучи, они нежно касались оперенья скользящих лебедей и зажигали его великолепной белизной. Вот какой восхитительный сюрприз приготовил для своих друзей Джулиус Деламейн. Только в такие минуты — или когда они с женой играли сонаты в небольшой и скромной музыкальной комнате в Суонхейвене — старший сын лорда Холчестера и был по-настоящему счастлив. Он тайно постанывал под бременем обязанностей, какие налагало на него положение землевладельца; а высочайшие привилегии его титула и места в обществе порой приносили ему страдания, будто он был жертвой и мучеником несправедливой социальной системы.

— Сначала подкрепимся, — объявил Джулиус, — а после потанцуем. Таковы наши планы!

И он повел гостей к столам, подхватив под руки двух ближайших дам, нимало не думая о том, самые ли они высокопоставленные среди гостей женского пола. К удивлению леди Ланди он занял первый подвернувшийся стул, словно ему было все равно, какое место он, хозяин, займет на этой пирушке. Гости последовали его примеру и расселись кому где удобно, не думая о чинах и званиях. Миссис Деламейн, испытывая особое расположение к девушке, которой предстояло стать невестой, взяла Бланш за руку. С другой стороны хозяйку решительно подхватила леди Ланди. Все трое сели вместе. Миссис Деламейн изо всех сил старалась, разговорить Бланш, а Бланш изо всех сил старалась поддержать разговор. Увы, ни одной из сторон не удалось преуспеть. Миссис Деламейн, отчаявшись, оставила Бланш в покое и повернулась к леди Ланди, сильно подозревая, что голова невесты занята какими-то мучительными, малоприятными размышлениями. В этом выводе было зерно истины. И что Бланш слегка повздорила с подругой на террасе и что сейчас она была невесела, не радовалась жизни — все объяснялось одной причиной. Она скрывала свои чувства от дяди, от Арнольда — но она страшно тревожилась, страшно переживала за Анну; и все еще была готова (не важно, как к этому отнесется сэр Патрик)ухватиться за любую возможность и возобновить поиски пропавшей подруги.

Тем временем гости ели, пили, разговаривали, за столами царило веселье. Оркестр играл самые бойкие мелодии из своего репертуара; слуги неусыпно следили за тем, чтобы бокалы не пустовали. Раскованное оживленье достигло своей высшей точки. И лишь в разговоре, что протекал возле Бланш между ее мачехой и миссис Деламейн, собеседницы не могли достичь понимания.

Среди прочих достоинств леди Ланди особое место занимало умение делать неуместные открытия. Во время обеда на поляне от ее внимания не укрылось — хотя никто другой этого не заметил, что на пиршестве нет деверя хозяйки; еще более удивительным было исчезновение дамы, которая приехала с гостями и остановилась в доме, — другими словами, исчезновение миссис Гленарм.

— Я не ошибаюсь? — вопросила ее милость, поднимая свой лорнет и оглядывая столы. — Ведь правда, одного из участников нашего пиршества здесь нет? Я не вижу мистера Джеффри Деламейна.

— Джеффри обещал быть здесь. Но, как вы могли заметить, он не всегда внимателен к обязательствам подобного рода. Все приносится в жертву его тренировкам. Сейчас мы видим его лишь в редкие промежутки между ними.

Ответив так, миссис Деламейн попыталась переменить тему разговора. Леди Ланди подняла лорнет и оглядела столы во второй раз.

— Прошу меня извинить, не отступалась ее милость, — но я, кажется, нашла еще одного отсутствующего. Я не вижу миссис Гленарм. Но ведь она должна быть здесь! Миссис Гленарм не готовится выступать в состязании. Вы видите ее? Я не вижу.

— Я потеряла ее, когда мы вышли на террасу, и с тех пор не видела.

— Не странно ли это, дорогая миссис Деламейн?

— Леди Ланди, наши гости в Суонхейвене вольны сами решать, куда и когда им идти.

Этих слов было достаточно, чтобы закончить разговор на эту тему, — так наивно полагала миссис Деламейн. Но даже такой весьма прозрачный намек не умерил гигантского любопытства леди Ланди. Видимо, бацилла веселья, заразившая всех вокруг, вселилась и в нее, потому что ее милость вдруг показала, какими запасами живости располагает ее натура. Разум отказывается это понять; но тем не менее эта величественная женщина самодовольно ухмыльнулась!

— Какой же напрашивается вывод? — спросила леди Ланди с тяжеловесной игривостью, и здесь было на что посмотреть. — С одной стороны, имеется мистер Джеффри Деламейн — молодой холостяк. С другой — миссис Гленарм, молодая вдова. У молодого холостяка — положение; у молодой вдовы — богатство. И обоих — по неизвестным причинам — нет на такой веселой пирушке! Хо-хо, миссис Деламейн! Пожалуй, я не ошибусь, если предположу, что скоро и вашей семье придет черед играть свадьбу!

На лице миссис Деламейн появилось легкое раздражение. Поженить Джеффри и миссис Гленарм — к этому замыслу она отнеслась со всей душой. Но она не была готова признать, что благодаря проворству ее милости замысел этот (как ни пытались сохранить его в тайне) за десять дней привел к явному успеху.

— Дама и господин, о которых вы упомянули, не посвящают меня в свои секреты, — сухо заметила она.

Тяжелое тело сдвигается с места медленно — но уж если сдвинулось, его не остановишь. Игривость леди Ланди, довольно-таки тяжелая, следовала этому же правилу. И оживление не покидало ее.

— О-о, какой дипломатичный ответ! — воскликнула ее милость. — Попробую дать ему верное толкование. Маленькая птичка прощебетала мне, что следующим летом в Лондоне меня ждет встреча с некоей миссис Джеффри Деламейн. Лично я нимало не удивлюсь, если мои поздравления будет принимать миссис Гленарм.

— Если ваше воображение, леди Ланди, так разгулялось, что вы не в силах его обуздать, я ничего не могу поделать. Но, по крайней мере, мое воображение оставьте в покое.

На сей раз даже леди Ланди поняла, что разумнее будет поставить точку. Она улыбнулась и кивнула, про себя оценив наивысшим образом тонкость своего ума. Спроси ее сейчас, кого она считает самой блестящей женщиной в Англии, она бы обратила свой взор внутрь и увидела бы, словно в зеркале, ярчайшую звезду, леди Ланди из Уиндигейтса.

Когда разговор рядом с ней перекинулся на Джеффри Деламейна и миссис Гленарм — и в продолжение этой краткой, но насыщенной беседы, — в ноздри Бланш ударил сильный запах алкоголя; он так и накатывал на нее, откуда-то сзади и сверху; душок становился все нестерпимее, и она оглянулась — уж не варят ли по необъяснимой причине прямо здесь, за ее спиной, какой-нибудь диковинный грог? Едва она повернула голову, как внимание ее привлекли чуть трясущиеся подагрические руки старика, предлагавшие ей пирог из тетерева, обильно фаршированный трюфелями.

— Моя пригожая мисс, — раздался у ее уха доверительный шепот, — к чему голодать, когда очутился в стране изобилия? Послушайтесь моего совета, и вы отведаете лучшее блюдо на этом столе — пирог из тетерева, с трюфелями.

Бланш подняла голову.

Да, это был он — человек с глазами пройдохи, с отеческими манерами и носом-великаном — Бишопригс! Все тот же балагур, и вот он прислуживал на празднестве в Суонхейвен-Лодж!

Бланш видела его лишь однажды и мельком, в ту памятную ночь, когда разразилась буря, когда она неожиданно для Анны появилась в гостинице. Но мгновения, проведенные в обществе Бишопригса, были равны часам в компании людей не столь выдающихся. Бланш тотчас узнала его; тотчас вспомнила, что именно у этого человека может быть потерявшееся письмо Анны, — в этом был убежден сэр Патрик; тотчас ей стало ясно, что встреча с Бишопригсом открывает перед ней возможность найти Анну. Первым ее побуждением было сразу же напомнить об их знакомстве. Но взоры сидящих рядом были прикованы к ней, и это ее остановило. Она взяла небольшой кусок пирога и строго посмотрела на Бишопригса. Этот осмотрительный человек тоже не подал вида, что они встречались раньше, он почтительно поклонился и пошел дальше вокруг стола.

Интересно знать, подумала Бланш, с собой у него письмо или нет?

У него действительно было с собой письмо, более того — он изыскивал возможность сделать это письмо источником выгодного денежного вознаграждения.

Заведенный в Суонхейвен-Лодже распорядок не требовал устрашающей армады слуг. И когда миссис Деламейн давала большой прием, ряды слуг она пополняла, обращаясь за помощью к друзьям, а также в главную гостиницу Киркандрю. Мистер Бишопригс, не имея более подходящих занятий, временно подрабатывал в этой гостинице и попал в число лиц, выделенных для обслуживания приема в парке. Имя джентльмена, дающего прием, насторожило его, ему показалось, что он слышит его не впервые. Он навел справки, а потом почерпнул дополнительные сведения из письма, которое подобрал на полу номера в Крейг-Ферни.

Как помнит читатель, оброненный Анной лист бумаги содержал два письма; под одним стояла ее подпись, под другим — Джеффри, и сторонний глаз мог заметить, что между авторами этих писем существует некая связь, обнародовать которую было явно не в их интересах.

Уезжая из Киркандрю, мистер Бишопригс положил этот лист в карман, считая, что чем черт не шутит, если держать в Суонхейвене ухо востро и смотреть в оба, может, похищенная переписка и обретет рыночную стоимость. Он узнал Бланш — она была подругой дамы из гостиницы — и решил, что, возможно, она захочет приобрести имеющийся у него товар. Более того, он до последнего слова слышал разговор между леди Ланди и миссис Деламейн по поводу Джеффри и миссис Гленарм. Прежде чем гости разойдутся по комнатам и нужда в обслуге отпадет, пройдет несколько часов. В душе мистера Бишопригса зрела уверенность, что он еще поблагодарит судьбу за то, что ей было угодно отправить его на празднество в Суонхейвен-Лодже.

День был еще в самом разгаре, когда кое-где за обеденным столом появились признаки того, что веселье начинает угасать.

Едва принесли десерт, гости помоложе — особенно дамы — стали проявлять беспокойство. Все они бросали вожделенные взгляды на гладкий травянистый газон посреди поляны. Все они рассеянно выстукивали пальцами ритм вальса, который в эти минуты играли музыканты. Отметив эти симптомы, миссис Деламейн встала, подавая пример остальным; муж ее что-то передал оркестру. И через десять минут на траве закружилась первая кадриль; зрители разбились на живописные группки и смотрели на танцующих; что до слуг и официантов, они больше не требовались и незаметно удалились с места действия — устроить пикник в своей среде.

Последним у покинутых столов задержался почтенный Бишопригс. Из всех мужчин, обслуживавших прием, он один умудрился, выполняя все предписанные ему обязанности, тайком ублажить и собственный желудок. И сейчас вместо того, чтобы поспешить с остальными на обед для прислуги, он обходил столы, якобы сметая крошки, а на самом деле опорожняя бокалы с вином. Он был так поглощен этим занятием, что даже вздрогнул, услышав за спиной женский голос; повернувшись со всей резвостью, на какую был способен, он оказался лицом к лицу с мисс Ланди.

— Я хочу холодной воды, — сказала Бланш. — Будьте добры, принесите мне немного из родника.

Она показала на бурлящий ручеек у дальнего края поляны.

На лице Бишопригса отразилось неподдельное удивление.

— Боже правый, мисс, — воскликнул он, — неужто вы действительно хотите оскорбить свой желудок простой водой, когда кругом вина — море разливанное?

Бланш посмотрела на него в упор. В списке недостатков Бишопригса медлительность ума не значилась. Он взял стакан, мигнул своим единственным зрячим глазом и направился к ручейку. Бланш пошла следом. Молодая дама захотела стакан родниковой воды, слуга взялся выполнять ее поручение — в этой сцене не было ничего необыкновенного. Никто не удивился; к тому же играл оркестр, и никто наверняка не мог слышать, что говорилось у родника.

— Помните, я была в гостинице в ночь, когда разразилась буря? — спросила Бланш.

У мистера Бишопригса были свои причины (сложенные вчетверо в записной книжке) не заявлять с готовностью и рвением о своем знакомстве с Бланш.

— Я не говорю, мисс, что не могу вас припомнить. Какой же мужчина так ответит такой пригожей барышне?

Чтобы освежить его память, Бланш вытащила кошелек. Бишопригс все свое внимание сосредоточил на пейзаже. Он глядел на бегущую воду глазами человека, который решительно не доверял ей, как напитку.

— Течешь ты себе и течешь, — заговорил он, обращаясь к ручейку. — Бурлишь, а ведь там, у озера, тебе конец! Нету у меня для тебя добрых слов, покуда ты в таком естественном виде. Говорят, ты как жизнь человеческая. А я всей душой не согласен. Ты — ничто, пока тебя не подогреть на огне, не подсластить сахаром, не подкрепить виски; ну, тут из тебя уже получается пунш, а коли так, человеческой жизни есть что тебе сказать, можешь мне верить!

— Вы даже не догадываетесь, — продолжала Бланш, — сколько я о вас потом слышала. (Она открыла кошелек: мистер Бишопригс стал само внимание.) Вы были очень, очень добры к даме, которая останавливалась в Крейг-Ферни, — взволнованно говорила она. — Я знаю, вы потеряли место в гостинице из-за того, что проявили к ней доброту. Мистер Бишопригс, она самая ближайшая моя подруга. Я хочу поблагодарить вас. Пожалуйста, примите все, что у меня есть с собой.

И с сердечной мольбой в голосе и глазах она высыпала содержимое кошелька в подагрические (и алчные) руки Бишопригса.

Молодая дама с тугим кошельком (даже если она весьма богата) — это сочетание встречается крайне редко в любой стране цивилизованного мира. Деньги либо всегда потрачены, либо забыты дома на туалетном столике. В кошельке же Бланш лежал соверен и шесть или семь шиллингов серебром. Как карманные деньги для богатой наследницы сумма была ничтожной. Но как денежный подарок Бишопригсу она была весьма щедрой. Одной рукой старый плут убрал деньги в карман, а другой смахнул слезы умиления, которых он не проливал.

— Отпускай хлеб свой по водам, — всхлипнул мистер Бишопригс и набожно вперился в небо своим единственным глазом, — и приплывет он к тебе много дней спустя. Э-кх! Э-кх! Что я сказал себе, когда явился передо мной этот ангел во плоти? «Она мне как дочь родная», — вот что. Ведь как добрые дела человека настигают его в нашем бренном мире — просто чудо! Может, в груди моей и раньше звучало чувство искренней любви, — продолжал мистер Бишопригс, не сводя с Бланш глаза, застывшего в напряженном ожидании, — но оно всколыхнуло всю мою душу, когда это небесное созданье первый раз одарило меня взглядом. Неужто это она рассказала вам о крошечной услуге, какую я оказал ей в гостинице?

— Да, она сама рассказала.

— Дозволено ли мне спросить, где она сейчас?

— Не знаю, мистер Бишопригс. И меня это так гнетет, что не описать словами. Она исчезла — и где она теперь, мне неизвестно.

— Ох! Ох! Плохо дело. А ее муженек, что вечером цеплялся за ее подол, а наутро дал деру, едва рассвело — или они сгинули вместе?

— О нем я ничего не знаю; в жизни его не видела. Но его видели вы. Как он выглядит?

— Э-эх! Мозгляк, в чем только душа держится. И в вине не разбирается, полный профан. Одним разве хорош — деньжат у него куры не клюют!

Бланш поняла, что вытащить из мистера Бишопригса более- вразумительное описание джентльмена, бывшего тогда с Анной в гостинице, — дело безнадежное, и перешла к вопросу, занимавшему ее прежде всего. Она сгорала от нетерпения и не стала ходить вокруг да около — сразу заговорила на тему деликатную и тонкую, о пропавшем письме.

— Я хотела спросить у вас еще кое-что, — сказала она. — У моей подруги тогда в гостинице случилась пропажа.

Пелена сомнений, застилавшая мозг мистера Бишопригса, разом рассеялась. Подруга дамы из гостиницы знала о пропавшем письме! Более того, похоже, она хотела бы его получить!

— Ай-ай-ай! — он закачал головой, всячески, однако же, маскируя свой интерес к ее словам. — Там они все такие разини, начиная с хозяйки. И что же у нее пропало?

— Письмо.

Глаз мистера Бишопригса снова выразил напряженное ожидание. Возникал вопрос — по его мнению, очень серьезный, — есть ли подозрение, что письмо было украдено?

— Когда вы говорите «пропало», это значит «украли»? — спросил он.

Бланш быстро сообразила, что избавить его от лишних волнений — в ее интересах.

— О, нет! — воскликнула она. — Не украли. Просто пропало. Вы о нем не слышали?

— Откуда мне о нем слышать? — Он пристально посмотрел на нее — и прочел на ее лице секундное замешательство. — А скажите, любезная барышня, — продолжал он, осмотрительно подбираясь к сути, — с чего вдруг вам пришло в голову искать пропавшее письмо подруги у меня?

Наступил ключевой момент. Не будет преувеличением сказать, что будущее Бланш зависело от ее ответа на этот вопрос.

Если бы она извлекла на свет божий деньги; если бы сказала ему напрямик: «Мистер Бишопригс, это письмо у вас; клянусь, что не буду задавать никаких вопросов, и вы немедленно получите за него десять фунтов», — по всей вероятности, сделка бы состоялась; и поменялся бы весь ход последующих событий. Однако денег с собой у нее не было; не было в Суонхейвене и друзей, к кому она могла бы обратиться без боязни быть неправильно понятой и получить десять фунтов в долг тут же и незаметно для других. И под давлением обстоятельств Бланш отказалась от мысли завоевать расположение Бишопригса посредством шелестящих банкнот.

Она прикинула: единственны другой способ получить желаемое — ошеломить Бишопригса влиятельным именем сэра Патрика, любой мужчина на ее месте счел бы это явным безумием, крайним риском. Но Бланш, на совести которой уже был один опрометчивый поступок, не долго думая, как и свойственно женщинам, ринулась совершать другой. Неукротимая жажда добиться цели, поторопившая ее учинить допрос Джеффри, прежде чем он покинул Уиндигейтс, теперь толкнула ее на такое же безрассудство: она сама взяллась вести переговоры с Бишопригсом, вместо того чтобы предоставить это многоопытному дипломату сэру Патрику. Сестринская любовь в ней так и жаждала напасть на след Анны! Сердце нашептывало ей: рискни! И Бланш решила: была не была!

— Обратиться к вам мне посоветовал сэр Патрик, — заявила она.

При этих словах открытая ладонь мистера Бишопригса — он был готов извлечь письмо и получить вознаграждение — мгновенно сжалась.

— Сэр Патрик? — переспросил он. — Ага! Ага! Вы, значит, говорили об этом с сэром Патриком? Такого умного человека свет еще не видывал! И что же вам поведал сэр Патрик?

Бланш заметила перемену в его голосе. Она призвала на помощь всю свою осторожность (но было уже поздно) и постаралась ответить так, чтобы не сболтнуть лишнего.

— Сэр Патрик считает, что, возможно, вы нашли письмо, — сказала она, — но заметили это только потом, когда уехали из гостиницы.

Бишопригсу вспомнился личный опыт общения со своим прежним хозяином, и он пришел к совершенно справедливому выводу, то сэру Патрику его связь с исчезновением письма не кажется столь невинной, как это представила Бланш. Уж кто-кто, подумал Бишопригс, а этот старый угрюмый дьявол меня знает!

— Так что же? — нетерпеливо спросила Бланш. — Сэр Патрик прав?

— Прав? — эхом откликнулся Бишопригс. — Да он так же далек от правды, как Джон-о-Гротс^[12] от Иерихона.

— И вам ничего не известно о письме?

— Ни полстолечка. Я сейчас о нем впервые услышал.

Сердце у Бланш упало. Неужели она сама все испортила, неужели второй раз выбила почву из-под ног сэра Патрика? Да нет же! Она этому человеку совершенная незнакомка, вот он и не хочет ей доверяться, осторожничает, но ее дяде он, по всей вероятности, откроется. Теперь самое разумное — повести дело так, чтобы у сэра Патрика появилась возможность повлиять на этого человека, убедить его — в этом искусстве сэру Патрику нет равных. С этой целью Бланш и возобновила разговор.

— Очень жаль, что догадка сэра Патрика оказалась неверна, — заговорила она. — Когда мы с подругой виделись в последний раз, она страстно желала найти это письмо; и я надеялась, что вам, быть может, что-то о нем известно. Но хоть догадка и неверна, у сэра Патрика есть свои причины желать встречи с вами — пользуясь случаем, ставлю вас об этом в известность. В гостинице Крейг-Ферни вас ждет письмо, которое он оставил на ваше имя.

— Думаю, этому письму придется ждать долго, ведь я заберу его не раньше, чем вернусь в эту гостиницу, — заметил Бишопригс.

— В таком случае, — бойко затараторила Бланш, — оставьте мне адрес, по которому сэр Патрик сможет вам написать. Ведь не говорить же мне сэру Патрику, что я видела вас здесь и вы не захотели встретиться с ним?

— Ну что вы, как можно! — с жаром воскликнул Бишопригс. — Если и есть что-то в этом мире, что я желал бы сохранить в неприкосновенности, так это уважение, каким меня всегда одаривал сэр Патрик. Не сочтите за дерзость, мисс, но я позволю себе вручить вам эту карточку. Я пока нигде не обосновался (как это ни прискорбно в мои годы!), но если я понадоблюсь сэру Патрику, он может отыскать меня здесь. — И он протянул Бланш засаленную карточку, на которой значились имя и адрес какого-то мясника в Эдинбурге. — Дейви Доу, — тут же пояснил он. — Свежевальщик; Каугейт; Эмбро; для Сэмюела Бишопригса. Пока что, мисс, это мой Патмос среди пустыни дикой.

Бланш взяла карточку с чувством невыразимого облегчения Да, она снова осмелилась занять место сэра Патрика и снова ее опрометчивость увенчалась неудачей, но на сей раз ей, по крайней мере, есть чем искупить свой грех — она даст дяде возможность связаться с Бишопригсом.

— Сэр Патрик вам напишет, — заключила она, любезно кивнула и вскоре смешалась с гостями.

— Значит, сэр Патрик мне напишет? — повторил Бишопригс, когда остался один. — Сэру Патрику придется сотворить чудо и никак не меньше, чтобы найти Сэмюела Бишопригса в Каугейте, Эмбро!

И он негромко, довольно засмеялся — как ловко он все обстряпал! Потом уединился в рощице — тут его не заметит ни одно живое существо — и занялся изучением украденного письма. Истина еще раз дерзнула пробиться к свету — ведь день свадьбы все приближался! — и еще раз Бланш, сама того не желая, помешала истине прорвать кольцо тьмы.

Глава тридцать третья СЕМЕНА БУДУЩЕГО (ТРЕТИЙ ПОСЕВ)

После нового и внимательного прочтения письма Анны к Джеффри и письма Джеффри к Анне Бишопригс удобно расположился под деревом и стал обдумывать план дальнейших действий.

Выгодно сбыть переписку Бланш более не представлялось возможным. Что до встречи с сэром Патриком, Бишопригс категорически решил держаться подальше и от Каугейта в Эдинбурге, и от гостиницы миссис Инчбэр, пока есть хоть малейшая вероятность подзаработать на этом деле где-то еще. Его прежний хозяин, как никто другой, наверняка вытянет у него письма на баснословно дешевых условиях. Э, нет, подумал Бишопригс, сэр Патрик придавит меня, как мошку, нипочем к нему не пойду, прежде чем не порыскаю в других местах.

Это означало, что он вознамерился всячески избегать встречи с сэром Патриком, пока не попытает судьбу в переговорах с другими лицами, которые в равной степени заинтересованы в этой переписке, но похитившему ее вору заплатят за молчание более охотно.

Кто же они, эти «другие лица» в нынешних обстоятельствах?

Ему было достаточно вспомнить подслушанный разговор между леди Ланди и миссис Деламейн, чтобы выявить по меньшей мере одного человека, несомненно желавшего завладеть своим собственным письмом. Мистер Джеффри Деламейн был на полпути к женитьбе на некой миссис Гленарм. И тем не менее этот самый Джеффри Деламейн чуть больше двух недель назад состоял в супружеской переписке с совершенно другой дамой, подписавшейся «Анна Сильвестр».

Какова бы ни была его роль в отношениях с этими женщинами, заполучить письма было вне всякого сомнения в его интересах. Не менее очевидно и другое — первым делом Бишопригсу следует изыскать пути, чтобы переговорить с этим человеком лично. Как минимум, разговор этот даст Бишопригсу ответ на один очень важный вопрос, пока остающийся неясным. Вполне возможно, что дама, которой он прислуживал в Крейг-Ферни, действительно была Анна Сильвестр. В таком случае не был ли мистер Джеффри Деламейн джентльменом, который в гостинице выдавал себя за ее мужа?

Довольно резко вскочив на страдающие подагрой ноги, Бишопригс заковылял к обслуге, чтобы навести необходимые справки; он не стал обращаться к мужчинам, хлопотавшим у обеденного стола и наверняка призвавшим бы его на подмогу, он пошел к женщинам, в чьи обязанности входило присматривать за опустевшим домом.

Он без труда выяснил, как пройти к коттеджу. Однако его предупредили — тренер мистера Джеффри Деламейна никого не допускает на занятия своего нанимателя, и едва Бишопригс появится на месте действия, его тотчас выдворят.

Помня об этом предостережении, Бишопригс, дойдя до открытого участка, сделал круг, чтобы подойти к коттеджу сзади, под прикрытием росших там деревьев. Для начала будет достаточно разок взглянуть на мистера Джеффри Деламейна. Если это ему удастся — пусть выдворяют на здоровье, он не обидится.

Он стоял, не решаясь выйти из-за деревьев, как вдруг от входа в коттедж донесся громкий, властный голос:

— Пора, мистер Джеффри! Время!

— Иду! — ответил ему другой голос, и вскоре на открытом участке появился Джеффри Деламейн, он направлялся к месту, откуда всегда брал старт, вышагивая отмеренную милю.

Бишопригс сделал несколько шагов вперед, чтобы получше разглядеть нужного ему человека, но был тут же обнаружен бдительным оком тренера.

— Эй! — вскричал Перри. — Что вам здесь надо?

Бишопригс открыл рот, чтобы извиниться.

— Кто вы такой, дьявол вас дери? — взревел Джеффри.

На этот вопрос, исходя из своего обширного опыта, ответил тренер.

— Шпион, сэр, — его сюда подослали записывать ваши результаты!

Джеффри вскинул могучий кулак и рванулся вперед. Перри оттеснил своего нанимателя.

— Не надо, сэр, — успокоил он Джеффри. — Это же совсем старик. Не сомневайтесь, он сюда больше и носа не покажет — вы напугали его до смерти.

Это полностью соответствовало истине. Увидев кулак Джеффри, Бишопригс пришел в такой ужас, что к нему вернулась юношеская прыть. Он припустил бегом — впервые за двадцать лет, лишь отбежав от коттеджа на порядочное расстояние, скрывшись среди деревьев, он позволил себе остановиться, перевести дух и вспомнить о своей немощи и дряхлости.

Он присел отдышаться, прийти в себя, тешась убеждением, что, по крайней мере, в одном он преуспел. Свирепого дикаря, чьи глаза изрыгали пламя, а кулак грозил уничтожением, он видел впервые в жизни. Другими словами, это не был человек, который выдавал себя за мужа дамы в гостинице.

В то же время было не менее очевидно, что именно он имел прямое отношение к компрометирующей переписке, коей владел Бишопригс. Но он столь наглядно выставил на обозрение свой кулак, что склонять его к приобретению этого письма было чревато пагубными последствиями для личной безопасности Бишопригса, которая была для него свята. Выбора не оставалось — придется вести переговоры с единственной другой особой, замешанной в этой истории (к счастью, на сей раз представительницей слабого пола) и находившейся поблизости. В Суонхейвене была миссис Гленарм. Ей будет очень интересно выяснить, по праву ли на мистера Джеффри Деламейна претендует другая женщина. А для этого ей нужно завладеть перепиской.

— Возблагодарим небеса за милосердие, — сказал Бишопригс, снова поднимаясь на ноги. — Есть две струны, на которых можно как говорится, сыграть моим смычком. Для этой женщины подойдет та струна, что издает звуки поковарнее.

И он направился в обратный путь — найти среди общества у озера миссис Гленарм.

Когда Бишопригс прибыл к месту, где ему надлежало выполоть свои обязанности, танцы были в самом разгаре; а ряды гостей пополнились в его отсутствие той самой особой, сойтись с которой и было теперь его первостепенной задачей.

С угодливой покорностью получив от дворецкого выволочку за столь долгое отсутствие, Бишопригс — ведя тщательное наблюдение единственным глазом — принялся ретиво обносить гостей льдом и прохладительными напитками.

Он трудился в поте лица, тем не менее от его внимания не укрылись две особы, которые, каждая по своему, но самым решительным образом, выделялись из общей массы гостей.

Первым был жизнерадостный и непоседливый пожилой джентльмен, который настойчиво не желал мириться с неопровержимым фактом своего возраста, полагая, что время оскандалилось и пытается выставить его в ложном свете. Талия его была прекрасно утянута, плечи подбиты. Волосы, зубы и цвет лица являли собой триумф искусственной молодости. Если он не был окружен самыми молоденькими из женщин — что случалось крайне редко, — он пребывал исключительно в обществе самых юных мужчин. Плясал он без устали, не пропуская ни одного танца. Дважды он во весь рост растянулся на траве; но ему все было нипочем. Не успели объявить новый танец, как он уже кружился в вальсе с другой молодкой, будто ничего не случилось. Поинтересовавшись, кто же этот искрометный джентльмен, Бишопригс выяснил — это морской офицер в отставке; среди подчиненных он был известен как «Буян»; в более официальных кругах — как капитан Ньюэнден, последний мужской представитель одной из древнейших фамилий в Англии.

Второй особой, игравшей заметную роль в танцах на поляне, была дама.

На взгляд Бишопригса она была необыкновенно красива, для человека бедного на ней было целое состояние: шелка, кружева, драгоценности. Ни одна женщина на поляне не пользовалась таким безоговорочным вниманием у мужчин, как это очаровательнейшее, бесценное создание. Она сидела, обмахиваясь каким-то диковинным произведением искусства (судя по всему, носовым платком) — островок из батиста среди океана кружев. Ее окружала небольшая свита поклонников, которые подскакивали и срывались с места по ее малейшему кивку, словно хорошо обученные псы. То они приносили по ее просьбе какие-то закуски, но она их капризно отвергала; то приносили сведения о танцующих, которые дама, отправляя воздыхателей, жаждала получить, но к моменту их возвращения теряла к этим новостям всякий интерес. Все испускали вопль, полный страдания, когда на вопрос, почему ее не было на обеде, она отвечала: «У меня расшалились нервы». Все в один голос вскрикивали: «Ах, что бы мы делали без вас!» — когда она выражала сомнение, стоило ли ей вообще здесь появляться. Спросив, кто же эта всеми обожаемая дама, Бишопригс выяснил — это племянница неукротимого пожилого джентльмена и безудержного танцора — другими словами, не кто иная» как предполагаемая покупательница его товара, мисси Гленарм.

При всей свой гигантской самоуверенности Бишопригс слегка стушевался, когда потребовалось отвечать на вопрос — что же делать дальше?

В теперешних обстоятельствах начать переговоры с миссис Гленарм — для человека в его положении это решительно исключалось. Мало того, по меньшей мере сомнительной выглядела перспектива извлечь выгоду из встречи с этой дамой и в будущем.

Допустим, он найдет способ раскрыть ей глаза на положение Джеффри, — как она поступит, получив его предупреждение? Скорее всего, обратится к кому-то из двух кошмарных типов, которым дело это небезынтересно. Если она пойдет прямо к человеку, который претендует на ее руку и сердце, а сам при этом связан брачным обязательством с другой женщиной, — Бишопригсу придется иметь дело с обладателем ужасающего кулака, даже при мимолетном взгляде на который у Бишопригса мурашки побежали по коже. Если же, с другой стороны, она передоверит свои дела на попечение дяде… Бишопригсу достаточно было взглянуть на капитана, чтобы сразу прикинуть, сколь мала вероятность навязать свои условия человеку, который ходит у жизни в должниках вот уже более шестидесяти лет и в открытую заявляет, что его долги оплатит время.

Как же устранить эти весьма серьезные препятствия? Оставалось одно — приблизиться к миссис Гленарм под покровом темноты.

Придя к такому выводу, Бишопригс решил выведать у слуг, куда может отбыть интересующая его особа; потом, вооружившись этими сведениями, припугнуть ее анонимными предупреждениями — по почте — и потребовать ответа через рекламную колонку в газете. Так он и ее наверняка встревожит, и себя наверняка обезопасит! И когда миссис Гленарм капризно остановила слугу, несшего лимонад, она и представить не могла, что этот жалкий старик с подносом через каких-то несколько дней собирается вступить с ней в переписку под личиной «доброжелателя» и «истинною друга».

Подкрадывался вечер. Тени стали длиннее. Воды озера налились густой чернотой. Сказочные лебеди все реже скользили по глади озера. Гости постарше собирались разъезжаться по домам. Молодежь (за исключением капитана Ньюэндена) поостыла к танцам. Постепенно обрели свою притягательность вечерние соблазны дома — чай, кофе, свет свечей в уютных комнатах. Гости покинули поляну, а пальцы и легкие музыкантов наконец-то получили возможность отдохнуть.

Леди Ланди со своей свитой первая вызвала экипаж и начала прощаться; на следующий день предстоял отъезд на юг, в Уиндигейтсе надо было отдать распоряжения по хозяйству — причина вполне уважительная, чтобы показать пример остальным: пора и честь знать. Еще через час в доме остались лишь гости, которым в Суонхейвен-Лодже был предложен ночлег.

Общество разъехалось, слугам, нанятым в Киркандрю, заплатили причитающуюся сумму и отпустили на все четыре стороны.

На обратном пути Бишопригс все больше молчал, чем немало удивил своих товарищей.

— У меня своих забот хватает, дайте подумать, — вот каким ответом он их удостоил, как ни пытались его расшевелить. Среди прочих занимавших его «забот», вызванных переменой планов, был и его отъезд из Киркандрю на следующий день якобы — если кто-то будет наводить справки — к его столь удобному другу в Каугейт, Эдинбург. На самом же деле он собирался — в полной тайне от всех — в Перт. Этот город находился именно в той части Шотландии, куда через два дня, выехав из Суонхейвена, намеревалась отбыть богатая вдова — об этом Бишопригсу авторитетно сообщила ее собственная служанка. В Перте Бишопригс знал несколько мест, где ему предоставят временную работу, — и из Перта он решил начать анонимные нападки на миссис Гленарм.

Остаток вечера в Лодже прошел спокойно. После столь бурного дня на гостей накатила вялость, их клонило ко сну. Миссис Гленарм удалилась на покой довольно рано. К одиннадцати часам во всем доме бодрствовал только Джулиус Деламейн. Считалось, что он сидит в своем кабинете и готовит выступление перед избирателями, просматривая указания, присланные его отцом из Лондона. В действительности он перешел в музыкальную — когда обнаружить его здесь было некому — и тихонько пиликал на своей обожаемой скрипке.

В коттедже тренера той ночью произошло небольшое событие, побудившее Перри сделать запись в своем профессиональном дневнике.

Джеффри перенес последнюю тренировку — ходьба на заданное время и расстояние с максимальной скоростью — безо всяких симптомов усталости, проявившихся после более напряженного спринта. Перри, честно стремившийся — хотя и сделавший втихомолку собственные ставки — привести Джеффри к старту в день забега в наилучшей форме, запретил ему идти с вечерним визитом в дом и послал его спать раньше обычного. Тренер сидел один, он просматривал свои записи, размышлял, какие изменения стоит внести в диету и упражнения на следующий день, как вдруг из комнаты, где спал его наниматель, донесся стон.

Он вошел в спальню: голова Джеффри металась по подушке, лицо было искажено, кулаки стиснуты, на лбу выступили крупные капли пота — очевидно, ему приснился какой-то жуткий сон и растормошил всю нервную систему.

Перри окликнул его, потянул за руку. Джеффри вскрикнул и проснулся. На лице его был написан ужас, он тупо уставился на тренера и вдруг накинулся на него с бранью.

— Что вы вылупили глаза? Куда вы там пялитесь у меня за плечом? — закричал он. — Идите к дьяволу вместе с вашей чертовой грифельной доской.

— Вам кто-то приснился, мистер Деламейн, — успокоил его Перри. — Что это вы сказали насчет грифельной доски?

Джеффри нервно оглядел комнату и с глубоким облегчением перевел дух.

— Я был готов поклясться, что она смотрит на меня из-за карликовых груш, — сказал он. — Ладно, теперь хоть ясно, где я.

Перри (он не придал дурному сну большого значения, объяснив его для себя легким несварением желудка) дал Джеффри воды, плеснув туда несколько капель бренди, и предоставил ему снова погрузиться в сон. Тот с раздражением в голосе запретил гасить свет.

— Боитесь темноты? — насмешливо спросил Перри.

Нет. Джеффри боялся, что ему снова приснится немая повариха в Уиндигейтс-хаусе.

СЦЕНА СЕДЬМАЯ. ХЭМ-ФАРМ

Глава тридцать четвертая ВЕЧЕР ПЕРЕД СВАДЬБОЙ

Время действия — вечер перед свадьбой. Место — дом сэра Патрика в Кенте.

Адвокаты сдержали слово. Все документы были своевременно отправлены и уже два дня как подписаны.

За исключением врача и одного из трех молодых людей, студентов университета, имевших другие обязательства, все посетители Уиндигейтса перебрались к югу — присутствовать на свадьбе. Кроме них, среди гостей было и несколько дам, приглашенных сэром Патриком, — все в той или иной мере близкие семье люди, а троих из них определили на роль подружек Бланш. Прибавьте двух-трех соседей, которых иногда звали к завтраку, — и список приглашенных на свадьбу будет полным.

В архитектурном отношении дом сэра Патрика не являл собой ничего выдающегося. Хэм-Фарм не мог похвастать великолепием Уиндигейтса или живописной и привлекательной стариной Cyoнxeйвена. Это было в высшей степени типичное английское поместье, окруженное в высшей степени типичным английским пейзажем. В доме тебя приветствовало уютное однообразие, и не менее уютное однообразие настигало тебя, стоило повернуться и выглянуть и окно.

Общество, собравшееся в доме, не внесло особого оживления и разнообразия в жизнь Хэм-Фарма. Очевидцы вспоминали потом, что более скучной свадьбы им видеть не приходилось.

Сэр Патрик, вступивший во владение этим домом не так давно, открыто заявлял, что его жилище в Кенте сильно его угнетает и он с радостью предпочел бы ему комнату в деревенской гостинице. Он старался поддерживать свойственную ему живость, но окружавшие его лица и обстоятельства никак этому не способствовали. Верность леди Ланди памяти покойного сэра Томаса настойчиво заявила о себе здесь, где он последний раз болел и умер, — леди Ланди столь демонстративно ушла в себя, что даже для закаленного нрава сэра Патрика это было серьезным испытанием. Бланш, тайно снедаемая желанием узнать что-нибудь об Анне и потому подавленная, была не в состоянии выглядеть веселой в последние незабываемые дни ее девической жизни. Арнольд, принесенный в жертву — таково было недвусмысленное распоряжение леди Ланди — назойливым условностям, запрещающим жениху до свадьбы ночевать под одной крышей с невестой, был безжалостно лишен гостеприимства сэра Патрика и ежевечерне томился в ссылке в гостиничном номере. Он принял это веление судьбы с покорностью, отрезвляющее действие которой не замедлило сказаться на его обычной жизнерадостности. Что касается дам, старшие из них пребывали в состоянии хронического протеста против деяний леди Ланди, младшие же были поглощены довольно серьезным занятием — они изучали и сравнивали свои свадебные туалеты. Два студента показывали чудеса на бильярдном столе, а в перерывах между партиями — чудеса зевания. Смит в отчаянии пожаловался:

— В этом доме, Джонс, будто камень на тебя давит.

И Джонс вздохнул и согласно кивнул головой.

В воскресенье вечером — это был вечер перед свадьбой — скука, будто иначе и быть не могло, достигла апогея.

Но два занятия, к которым в будни принято относиться в лучшем случае терпимо, считаются вполне безвредными в воскресенье — в соответствии с упрямыми антихристианскими настроениями, что так распространены среди англосаксов. Не считается грехом схватиться в религиозном споре; и не считается грехом вздремнуть над религиозной книгой. Дамы в Хэм-Фарме решили провести вечер по этому плану и ретиво взялись за дело. Старшие представительницы прекрасного пола схватились в воскресном споре, а младшие вздремнули над воскресными книгами. Что касается мужчин, нет нужды говорить, что молодые люди курили, если в это время не зевали, и зевали, если в это время не курили. Сэр Патрик, окопавшись в библиотеке, разбирал старые письма и изучал старые счета. Все в доме пребывали под гнетом бессмысленных запретов, которые они — так принято в обществе! — сами себе навязали. И в то же время все в доме пришли бы в ужас, задай им кто-нибудь простой вопрос: вы знаете, что сами сотворили себе тирана, знаете, что не верите в него, что он вам не нравится — почему же вы ему подчиняетесь? Да, самые свободные люди в цивилизованном мире — это те, кто не посмеет задаться этим вопросом.

А унылый вечер все тянулся и тянулся; приближалось желанное время, когда можно будет предаться забвению в постели. Арнольд молча думал: еще одна ночь — и ставшему привычным гостиничному изгнанию конец; тут он заметил, что сэр Патрик подает ему какие-то знаки. Он поднялся и последовал за хозяином в пустую столовую. Сэр Патрик тщательно прикрыл за ними дверь. Что бы это значило?

Это значило — так полагал Арнольд, — что разговор наедине разрушит однообразие затянувшегося воскресного вечера в Хэш Фарме.

— Я хочу кое-что сказать вам, Арнольд, — начал пожилой джентльмен, — прежде чем вы станете мужем. Помните разговор вчера за обедом, о танцах в Суонхейвен-Лодже?

— Да.

— Помните, что сказала за столом леди Ланди?

— Помню, и не могу в это поверить: будто бы Джеффри Деламейн собирается жениться на миссис Гленарм.

— Именно! Я заметил, что слова моей невестки заставили вас вздрогнуть; и когда вы заявили, что, скорее всего, она заблуждается, у вас был вид человека (так мне показалось), возмущенного до глубины души. Я ошибся, сделав такой вывод?

— Нет, сэр Патрик. Не ошиблись.

— Не скажете ли мне, что вас так возмутило?

Арнольд заколебался.

— Вас, наверное, озадачивает мой интерес к этому делу?

— Да, это так, — признался Арнольд с присущей ему откровенностью.

— В таком случае, — ответствовал сэр Патрик, — я без экивоков сообщу вам кое-что, а вы уж сами определите связь между тем, что я сейчас скажу, и заданным вам вопросом. Когда я кончу, вы, если сочтете нужным, дадите мне ответ. Мой дорогой жених, особа, о которой я хочу с вами говорить, — мисс Сильвестр.

Арнольд вздрогнул. Сэр Патрик секунду внимательно смотрел на него, потом продолжал.

— Мою племянницу иногда подводят нервы, — сказал он, — иногда она ошибается в суждениях, но она обладает одним ценнейшим качеством (среди многих прочих), которое должно сделать — и несомненно сделает — вашу супружескую жизнь счастливой! Бланш, пользуясь популярным выражением, надежна как сталь. И верность своему другу она будет хранить всегда. Вы догадываетесь, куда я клоню? Она ничего об этом не говорит, Арнольд, но она ни на дюйм не отступила от своего решения воссоединиться с мисс Сильвестр. И одним из первых вопросов, какие встанут перед вами послезавтра, будет вот какой: позволить ли вашей жене и дальше искать ее пропавшую подругу?

Арнольд ответил без малейшего колебания:

— Я всем сердцем переживаю за пропавшую подругу Бланш сэр Патрик. Бланш получит мое полное одобрение, если возьмется за поиски мисс Сильвестр, и всю помощь, на какую я способен.

Он произнес эти слова с неподдельным волнением. Было ясно, что они исходят из глубины души.

— Боюсь, вы не правы, — возразил сэр Патрик. — Я тоже переживаю за мисс Сильвестр. Но я убежден, что она покинула Бланш, имея на то весьма серьезную причину. Способствуя поискам пропавшей подруги Бланш, вы будете способствовать бесплодным усилиям — я в этом не сомневаюсь. По это уже ваше дело, а не мое. Не исключено, что я располагаю сведениями, которые помогут вам выйти на след мисс Сильвестр, — хотите ли вы их получить?

— Если выпоможете нам управиться с первыми препятствиями на этом пути, сэр Патрик, вы сделаете доброе дело для Бланш и для меня.

— Прекрасно. Полагаю, вы помните, что я сказал вам как-то утром, в Уиндигейтсе, когда мы говорили о мисс Сильвестр?

— Вы сказали, что не считаете нужным задерживать ее.

— Совершенно верно! Вечером того же дня мне стало известно, что мисс Сильвестр видели в Глазго. Не спрашивайте, почему я не поделился этой новостью с вами или Бланш раньше. Я довожу ее до вашего сведения сейчас, ничего другого об исчезновении этой женщины мне не известно. Но есть еще два способа отыскать ее (они скорее умозрительные), для этого надо склонить двух мужчин (с обоими одинаково трудно иметь дело) поведать то, что им известно. Один из них — некто Бишопригс, ранее служивший в гостинице Крейг-Ферни.

Арнольд вздрогнул и переменился в лице. Сэр Патрик (от которого это не укрылось) изложил обстоятельства, связанные с пропажей письма Анны, и сделал вывод — письмо находится у Бишопригса.

— Должен добавить, — продолжал он, — что Бланш, к несчастью, ухитрилась поговорить с Бишопригсом в Суонхейвене. Когда она и леди Ланди догнали нас в Эдинбурге, Бланш, оставшись со мной наедине, показала карточку, которую ей дал Бишопригс. Он сказал, что там записан адрес, по которому с ним можно связаться, — и Бланш умоляла меня, прежде чем мы отправимся в Лондон, навести справки по этому адресу. Я сказал ей, что она совершила серьезную ошибку, обратившись к Бишопригсу на свой страх и риск; и предупредил ее, чем, по моему твердому убеждению, кончится это маленькое расследование. Но она отказывалась верить, что Бишопригс просто надул ее. Я понял, что, если не вмешаюсь, она снова возьмется за дело сама; и поехал по указанному адресу. Как я и предполагал, указанный в карточке человек ничего не слышал о Бишопригсе уже многие годы и понятия не имел, где тот сейчас находится. Просто после разговора с Бланш он сразу насторожился и решил, что ему выгоднее скрыться из виду. Если когда-либо в будущем вы его встретите — ничего не говорите вашей жене, но немедленно сообщите мне. Я отказываюсь помогать вам в поисках мисс Сильвестр; другое дело вытребовать у вора похищенное им письмо — тут я готов помочь. Ну, с Бишопригсом достаточно. Теперь о другом мужчине.

— Кто же он?

— Ваш друг Джеффри Деламейн.

Изумлению Арнольда не было предела — он даже подскочил с места.

— Кажется, я вас немало удивил, — заметил сэр Патрик.

Арнольд снова сел и в немом напряжении принялся ждать, что последует дальше.

— У меня есть основания считать, — сказал сэр Патрик, — что мистер Деламейн прекрасно осведомлен о нынешних бедах мисс Сильвестр. Какое он имеет к ним отношение, откуда к нему попали эти сведения, этого я не выяснил. Мое открытие ограничивается простым фактом, что эти сведения у него есть.

— Можно один вопрос, сэр Патрик?

— Какой же?

— Как вам стало известно насчет Джеффри Деламейна?

— Рассказ об этом, — ответил сэр Патрик, — займет много времени, а для наших целей вовсе не обязательно, чтобы вы это знали. Но я просто считаю себя обязанным сказать вам — строго между нами! — что тайны мисс Сильвестр не являются таковыми для мистера Деламейна. Распоряжайтесь этими сведениями, как сочтете нужным. Теперь вы знаете о деле мисс Сильвестр ровно столько, сколько и я. Но вернемся к вопросу, который я задал, когда мы вошли в эту комнату. Видите ли вы теперь связь между этим вопросом и всем, что было мной сказано после?

Но Арнольд пока не очень улавливал эту связь. Разум его стремился постичь открытие, сделанное сэром Патриком. Он и представления не имел, что не был узнан благодаря миссис Инчбэр — ее описание оказалось неполным; и теперь он ломал голову: как же получилось, что он вышел сухим из воды, а Джеффри (хотя бы частично) попал под подозрение?

— Я спросил вас, — пришел ему на помощь сэр Патрик, — почему лишь одна фраза о том, что ваш друг, вероятно, женится на миссис Гленарм, вызвала у вас такое возмущение; вы засомневались с ответом. Вы и сейчас сомневаетесь?

— Мне не так легко вам ответить, сэр Патрик.

— Тогда поставим вопрос иначе. Полагаю, ваша реакция на слова леди Ланди объясняется тем, что вам известно о личных делах мистера Деламейна нечто такое, во что не посвящены остальные. Верен ли мой вывод?

— Совершенно верен.

— А то, что вам известно о мистере Деламейне, имеет какое-то отношение к мисс Сильвестр?

Если Арнольд сочтет себя вправе ответить на этот вопрос, подозрения сэра Патрика вспыхнут с новой силой, и он не выпустит Арнольда из дому, пока не вытянет из него всей правды.

Приближалась полночь. Первый час дня свадьбы был уже на подходе, а истина предпринимала последнюю попытку вырваться на свет. В эту минуту возле каждого из них темными призраками наготове стояли злосчастие и ужас, стояли и ждали своего часа. Арнольд снова заколебался — это были мучительные колебания! Сэр Патрик не торопил его с ответом. Часы в гостиной пробили без четверти двенадцать.

— Я не могу вам ответить! — решился Арнольд.

— Это секрет?

— Да.

— И сохранить его — дело вашей чести?

— Дважды дело моей чести.

— Как это понять?

— После того как Джеффри доверился мне, мы с ним поссорились. И поэтому я вдвойне обязан чтить его доверие.

— А причина вашей ссоры — тоже секрет?

— Да.

Сэр Патрик взглянул Арнольду прямо в глаза.

— Я с самого начала испытывал к мистеру Деламейну крайнее недоверие, — сказал он. — Ответьте вот на какой вопрос: есть ли у вас основания полагать — помните наш разговор о вашем друге в беседке в Уиндигейтсе, — что мое мнение о нем все-таки справедливо?

— Я в нем горько разочаровался, — ответил Арнольд. — Это все, что я могу сказать.

— Ваш жизненный опыт пока весьма небогат, — продолжал сэр Патрик. — И вы сейчас сами признали, что, по всей видимости, вы в вашем друге ошиблись. Уверены ли вы, что поступаете мудро, не посвящая в его секрет меня? Уверены ли вы, что потом не станете каяться за ваше сегодняшнее молчание? — Он сделал ударение на последних словах. — Подумайте, Арнольд, — добавил он мягко. — Подумайте, прежде чем ответить.

— Честь не позволяет мне раскрыть его секрет, — сказал Арнольд, — сколько бы я об этом ни думал.

Сэр Патрик встал, давая понять, что разговор окончен.

— Что ж, значит, все сказано. — С этими словами он взял руку Арнольда и, дружески пожав ее, пожелал ему спокойной ночи.

Выйдя в холл, Арнольд застал там Бланш, она была одна и смотрела на барометр.

— Прибор показывает «ясно», дорогая моя, — прошептал он. — Прощаюсь с тобой на ночь — в последний раз!

Он обнял ее и поцеловал. Когда отпустил, Бланш сунула ему в руку записку.

— Прочитай это, — шепнула она, — когда останешься в номере один.

Так они расстались накануне дня их свадьбы.

Глава тридцать пятая ДЕНЬ СВАДЬБЫ

Барометр сдержал свое обещание. В день свадьбы Бланш сияло солнце.

Подготовка к торжеству началась в девять утра. Она была окутана легкой завесой тайны. Жених и невеста, презрев запреты полномочных властей, договорились встретиться до бракосочетания в уединенном месте, а именно в оранжерее Хэм-Фарма.

— Ты прочитал мое письмо, Арнольд?

— Я пришел сюда, Бланш, чтобы ответить на него. Но почему ты не сказала всего сама? Зачем решила писать?

— Потому что этот разговор я откладывала уже тысячу раз; потому что не знала, как ты к этому отнесешься; в общем, причин не счесть. Какая разница? Главное — я все тебе открыла. И теперь у меня нет от тебя никаких секретов. Сейчас, Арнольд, самое время сказать «нет», если ты считаешь, что в моем сердце должно быть место только для тебя одного. Дядя говорит, что я упрямица, что искать Анну бесполезно, и надо от этих поисков отказаться. Если ты, дорогой Арнольд, согласен с ним, скажи мне прямо, прежде чем я стану твоей женой.

— Хочешь, я повторю тебе то, что вчера вечером сказал сэру Патрику?

— Об этом?

— Да. Признание (как ты его называешь), сделанное в твоей трогательной записке, — именно об этом перед моим уходом говорил со мной в столовой сэр Патрик. Он поведал мне, что ты всем сердцем жаждешь найти мисс Сильвестр. И спросил, каково будет мое к этому отношение, когда мы станем мужем и женой.

— И ты сказал…?

Арнольд повторил свой ответ сэру Патрику, прибегнув к более пылким словесам, как того и требовали чрезвычайные обстоятельства. Бланш пришла в такой восторг, что совершила один за другим два беззастенчивых выпада против приличий. Она обвила руками шею Арнольда; и даже поцеловала его, хотя благословение государства и церкви на подобные деяния ожидалось не ранее чем через три часа. Содрогнемся — но винить ее не будем. Таковы последствия раскрепощения общественных нравов.

— Теперь, — заявил Арнольд, — мой черед взять перо и чернила. Перед женитьбой я, как и ты, должен написать письмо. Но есть небольшая разница — я хочу, чтобы ты мне помогла.

— Кому ты собираешься писать?

— Моему адвокату в Эдинбурге. Это надо сделать сейчас, потом не будет времени. Сегодня днем мы уезжаем в Швейцарию, верно?

— Да.

— Прекрасно. Я хочу, дорогая, чтобы ты уехала с легким сердцем. Тебе будет приятно знать, что, пока нас нет, мисс Сильвестр ищут специально нанятые для этого люди. Сэр Патрик сообщил мне, где ее видели в последний раз, — и мой адвокат пустит своих людей по этому следу. Помоги мне правильно составить письмо, и машина завертится.

— О, Арнольд! Сумеет ли моя любовь вознаградить тебя зa это!

— Увидим, Бланш, — в Швейцарии.

Держась за руки, они дерзко проникли в кабинет сэра Патрика — прекрасно зная, что в этот утренний час он полностью в их распоряжении. Вооружившись пером сэра Патрика и его бумагой, они сочинили письмо-распоряжение, повелевая возобновить расследование, прекращенное высшей мудростью сэра Патрика. Адвокату предписывалось, не считаясь ни с какими затратами, немедленно принять меры к розыскам Анны и начать с Глазго. Сообщение о результатах следует направить Арнольду, но не прямо, а на имя сэра Патрика в Хэм-Фарм. Когда письмо было закончено, утро продвинулось к десяти часам. Бланш оставила Арнольда, чтобы надеть свадебный наряд и выйти к венцу во всем великолепии — предварительно совершив еще один выпад против приличий, вызванный, конечно же, раскрепощением общественных нравов.

Дальнейшие события носили характер публичный и гласный и строго соответствовали принятой в таких случаях практике.

Деревенские нимфы бросали цветы под ноги новобрачным, идущим к церковным дверям (и в тот же день прислали счет). Деревенские увальни звонили в церковные колокола (и напились на вырученные деньги в тот же вечер). Была узаконенная и жуткая пауза, когда жених, ожидая невесту, томился в церкви. Было узаконенное и безжалостное пожирание глазами — все собравшиеся женщины пялились на невесту, когда ее вели к алтарю. Был предварительный взгляд священника на брачное свидетельство — формальность есть формальность. Был и предварительный взгляд служителя на жениха — гонорар есть гонорар. Все женщины чувствовали себя как рыбы в воде; все мужчины — как рыбы, выброшенные на берег.

Потом началась служба — тщательно продуманная, вне сомнения самая ужасная из всех известных человечеству церемоний, — служба, обязывающая двух людей, которые почти ничегошеньки не ведают друг о друге, пускаться на гигантский эксперимент совместного жития, пока их не разлучит смерть, — служба, говорящая если не словами, то сутью своей: «Прыгайте во тьму! Вот вам наше на то благословение — но никаких гарантий!»

Церемония шла своим ходом, без малейших помех или препятствий. Не было непредвиденных перерывов. Не было недобрых ошибок.

Последние слова были сказаны, церковная книга закрыта. Они поставили в нужном месте свои подписи; гости поздравили мужа; обнялись с женой. Они направились к дому, и путь их был снова усыпан цветами. Свадебный завтрак прошел в спешке; поздравительные речи пришлось укоротить: времени было в обрез, молодая пара могла опоздать на сезонный поезд.

Еще через час экипаж умчал их на станцию, а гости со ступеней дома махали им вслед. Молодые, счастливые, нежно привязанные друг к другу, надежно защищенные с детства от низменных житейских хлопот — их ждало золотое будущее! Они поженились, заручившись согласием семьи, благословением церкви — кто мог предположить, что недалек час, когда в самую пору цветения их любви на них обрушится убийственный вопрос: а верно ли, что вы муж и жена?

Глава тридцать шестая НАКОНЕЦ-ТО ПРАВДА

Через два дня после свадьбы — в среду, девятого сентября — управляющий леди Ланди направил в Хэм-Фарм стопку писем, пришедших в Уиндигейтс.

За одним исключением, все письма были адресованы либо сэру Патрику, либо его невестке. Исключением оказался конверт, надписанный так: «Пертшир, Уиндигейтс-хаус, леди Ланди, для эсквайра Арнольда Бринкуорта», клапаны его скрепляла печать.

Заметив штемпель «Глазго», сэр Патрик (а письмо передали ему) глянул на почерк с некоторым недоверием. Он был ему не знаком — но ясно, что писала женщина. Напротив него за столом сидела леди Ланди. Он рассеянно обронил:

— Письмо для Арнольда, — и подтолкнул его по столу. Ее милость взяла письмо, но, едва взглянув на почерк, бросила его, будто оно ожгло ей пальцы.

— Опять эта особа! — воскликнула леди Ланди. — У нее хватает наглости писать Арнольду по моему адресу!

— Мисс Сильвестр? — осведомился сэр Патрик.

— Ну, нет, — отрубила ее милость и громко щелкнула зубами. — Эта особа может оскорблять меня, передавая через меня свои письма. Но имя этой особы не осквернит мои губы. Этого не произойдет даже в вашем доме, сэр Патрик. Даже для того, чтобы ублажить вас.

Ответ был достаточно полным. После всего, что произошло, — после ее прощального письма Бланш — мисс Сильвестр по собственной инициативе пишет письмо мужу Бланш! Это было по меньшей мере непостижимо. Сэр Патрик взял письмо, еще раз взглянул на него. Управляющий леди Ланди был человек пунктуальный. На каждом письме, присланном в Уиндигейтс, он ставил дату получения. Письмо, адресованное Арнольду, пришло в понедельник, седьмого сентября — в день свадьбы Арнольда.

Что это могло значить?

Искать ответ на этот вопрос — пустая трата времени, решил сэр Патрик. Он поднялся, чтобы запереть письмо в один из ящиков письменного стола у себя за спиной. Леди Ланди сочла нужным вмешаться (в интересах морали).

— Сэр Патрик!

— Да?

— Не считаете ли вы, что ваш долг — открыть это письмо?

— Моя дорогая леди! Что такое у вас на уме?

Самая добродетельная из женщин не заставила себя ждать ответом.

— У меня на уме, — сказала леди Ланди, — моральное благополучие Арнольда.

Сэр Патрик улыбнулся. В длинном перечне благочестивых масок, кои мы надеваем, когда надо утвердить собственную значимость или оправдать собственную любовь совать нос в дела соседа, забота о чьем-то моральном благополучии занимает выдающееся место и вполне заслуженно стоит под первым номером.

— Видимо, через день-два Арнольд даст о себе знать, — сказал сэр Патрик, запирая письмо в ящик стола. — Он получит это письмо, как только мне станет известен его адрес.

На следующее утро действительно пришла весточка от жениха и невесты.

Они писали, что в высшей степени счастливы, и им совершенно все равно, где они живут, главное — что вместе. Все их дела, за исключением дела любви, переданы в компетентные руки их агента. Этот разумный и достойный всяческого доверия человек решил, что останавливать свой выбор на Париже не стоит, ибо любому здравомыслящему человеку ясно — в сентябре там делать нечего. Он заказал им билеты на Баден — по пути в Швейцарию — на десятое число. Туда и следует направлять им письма до дальнейшего уведомления. Если агенту в Бадене понравится, они проведут там какое-то время. Если агент отдаст предпочтение горам, они отправятся дальше, в Швейцарию. Одним словом, Арнольда пока что интересовала Бланш, и только она — а Бланш интересовал Арнольд, и только он.

Сэр Патрик переправил Арнольду письмо Анны Сильвестр на Баден, до востребования. Второе письмо, прибывшее тем утром на имя Арнольда (из Эдинбурга, судя по почерку, от юриста), отправилось вместе с первым по тому же адресу.

Еще через два дня все гости покинули Хэм-Фарм. Леди Ланди возвратилась в Уиндигейтс. Остальные разъехались кто куда. Подумывал о возвращении в Шотландию и сэр Патрик, но в конце концов решил остаться еще на недельку — одиночное заключение в собственном загородном доме. Накопилось множество дел, с которыми его управляющему нипочем не сладить одному, и сэру Патрику пришлось задержаться в своих владениях в Кенте на некоторое время. Для человека, которому не доставляла радости охота на куропаток, это было настоящее мучение. В течение дня сэр Патрик занимал себя делами, чтением книг. Вечером приезжал священник местного прихода и развлекал хозяина партией в пикет — игра благородная, но устаревшая. Они договорились ездить друг к другу попеременно, один вечер проводить у одного, другой — у другого. Священник оказался прекрасным игроком; что касается сэра Патрика, он хоть и был рожден пресвитерианцем, в глубине души был предан англиканской церкви.

Минуло еще три дня. Дела в Хэм-Фарме пошли на убыль. Приближалось время отъезда сэра Патрика в Шотландию. На следующий вечер два партнера назначили прощальную партию в пикет в доме священника. Однако (утешимся, кстати, этой мыслью) наместники бога на земле и государственные мужи находятся в плену обстоятельств ровно так же, как беднейшие и смиреннейшие из нас. Последней игре между баронетом и слугой господним не суждено было состояться.

На четвертый день пополудни сэр Патрик, объехав окрестности, нашел у себя в кабинете письмо от Арнольда, прибывшее со второй почтой.

Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: письмо это на диво странное и — скорее всего — на диво интересное. Друзья и знакомые Арнольда никоим образом не могли заподозрить его в пристрастии к написанию длинных писем. И тем не менее на столе лежало письмо от него, в три раза толще и тяжелее обычного и, надо полагать, содержавшее в себе нечто большее, чем обычные новости. На верху конверта стояла пометка «Срочно». А сбоку было зловеще приписано (и подчеркнуто): «В собственные руки».

Надеюсь, ничего страшного, мелькнуло в голове у сэра Патрика.

Он вскрыл конверт.

На стол выпали два вложения. Секунду сэр Патрик смотрел на них. Это были письма, которые он недавно переадресовал в Баден. Двойной же лист, который он держал в руке, оказался письмом от самого Арнольда. С него сэр Патрик и начал. Оно было написано к Бадене и начиналось так:

«Мой дорогой сэр Патрик!

Не тревожьтесь, пожалуйста, если сможете. Я попал в жуткую переделку».

Сэр Патрик на мгновение оторвал взгляд от письма. Молодой человек пишет из Бадена и представляет обстоятельства, в которых оказался, как «жуткую переделку» — какое истолкование можно дать этим словам? Вывод напрашивался сам собой. Арнольд проигрался в пух и прах.

Сэр Патрик покачал головой и продолжал читать.

«Должен сказать, что в происшедшем, как оно ни ужасно, я не виноват — и она, бедняжка, не виновата».

Сэр Патрик снова остановился. «Она?» И Бланш проигралась? Для полноты картины самый раз в следующем предложении объявить, что ненасытная страсть к игре подвела под монастырь и агента. Сэр Патрик возобновил чтение.

«Уверен, вас ничуть не удивит, что этот закон был мне неизвестен. Что до несчастной мисс Сильвестр…»

Мисс Сильвестр? Но при чем здесь она? И о каком «этом законе» идет речь?

До этого места сэр Патрик читал письмо стоя. При появлении имени мисс Сильвестр в связи с написанным выше он заподозрил неладное. Ясного предвидения не было — он не знал, что ему предстоит прочесть. Но его вдруг сковала какая-то не поддающаяся описанию сила, он испытал нервное потрясение и внезапно ощутил себя дряхлым стариком (так ему показалось). Какая весть его ждет? Пришлось опуститься в кресло; пришлось немного выждать, прежде чем читать дальше.

Далее шло следующее:

«Что до несчастной мисс Сильвестр, у нее были, как она мне напоминает теперь, дурные предчувствия, но она, как и я, далека от юриспруденции и, разумеется, не могла предвидеть, во что все это выльется. Право, не знаю, как лучше сообщить вам об этом. Я не могу, я отказываюсь в это верить. Но даже если все обстоит именно так, я совершенно уверен — вы изыщете путь, который выведет нас к спасению. Я не остановлюсь ни перед чем, равно как и мисс Сильвестр (как вы увидите из ее письма), лишь бы исправить положение. Разумеется, моей дорогой Бланш я не сказал ни слова, она совершенно счастлива и ни о чем не подозревает. Боюсь, дорогой сэр Патрик, что пишу очень сбивчиво, но хочется подготовить вас и не представлять все в мрачном свете с самого начала. Но правду надо открыть, и я скажу: мне стыдно за шотландские законы. Вот она, вкратце: Джеффри Деламейн оказался еще большим негодяем, чем вы предполагали; и я горько сожалею (кто же знал, что все так обернется), что в вечер нашего разговора наедине в Хэм-Фарме я счел за лучшее смолчать. Вы подумаете, что я все валю в кучу. Вовсе нет. Пожалуйста, держите в памяти мое мнение о Джеффри и свяжите его с тем, что я сейчас скажу. Худшее, к сожалению, впереди. Об этом ужасе я узнал из письма мисс Сильвестр (оно приложено). Ставлю вас в известность, что в день, когда в Уиндигейтсе давался прием в парке, я встречался с мисс Сильвестр в качестве посыльного Джеффри. Одному богу известно, как такое могло случиться, — но есть опасения полагать, что в августе этого года, в гостинице Крейг-Ферни, сам того не подозревая, я стал мужем мисс Сильвестр».

Письмо выпало из руки сэра Патрика. Потрясенный свалившимся на него известием, он откинулся на спинку кресла.

Оправившись от шока, он, пошатываясь, поднялся на ноги. Прошелся по комнате. Потом застыл на месте, собрал в кулак всю свою волю и заставил себя успокоиться. Он взял письмо и еще раз прочитал последнее предложение. Лицо его побагровело. Он уже был готов разразиться бессмысленной вспышкой гнева в адрес Арнольда, но в последнюю секунду здравый смысл взял верх.

«Одного глупца на семью вполне достаточно, — сказал он себе. — Мое дело — сохранить в этих жутких, чрезвычайных обстоятельствах ясность ума ради Бланш».

Он еще подождал, чтобы окончательно унять разгулявшиеся нервы, и снова обратился к письму — какие же оправдания, какие объяснения представит его автор?

Арнольду было что сказать, но слова его лились неуправляемым потоком. Трудно определить, какая черта в его письме была самой выдающейся, — то ли полное отсутствие последовательности, то ли полное отсутствие сдержанности. Без начала, середины или конца он пересказал историю своего рокового вмешательства в горестные дела Анны Сильвестр с того памятного дня, когда Джеффри Деламейн послал его в Крейг-Ферни, до не менее памятного вечера, когда сэр Патрик впустую старался разомкнуть его уста в Хэм-Фарме.

«Приходится признать — я вел себя как дурак, — заключало письмо, — когда сохранил для Джеффри Деламейна его секрет. Но кто мог знать, что все так обернется? И ведь скажи я о нем, я бы скомпрометировал мисс Сильвестр. Прочтите ее письмо и сами увидите, что она говорит, как великодушно она развязывает мне руки. Нет нужды писать, как я сожалею, что не был более осмотрителен. Но зло свершилось. Я не остановлюсь ни перед чем — как я уже сказал, — лишь бы исправить содеянное. Только скажите, какой первый шаг мне надлежит предпринять; и если он не разлучит меня с Бланш, я его предприму, можете не сомневаться. С нетерпением жду вашего ответа, дорогой сэр Патрик, остаюсь ваш крайне озабоченный Арнольд Бринкуорт».

Сэр Патрик сложил письмо и взглянул на два вложения. Нахмурив брови, насупившись, он протянул руку, чтобы взять письмо Анны. Но ближе оказалось письмо агента Арнольда из Эдинбурга. И именно его сэр Патрик поднял первым.

Он уже хотел положить его назад, но оно было таким коротким, написано таким ясным почерком, что так и манило прочитать его. Адвокат сообщал, что навел в Глазго необходимые справки и вот каковы результаты. След Анны обнаружился в гостинице «Овечья голова». Она лежала там, совершенно обессилевшая от болезни, до начала сентября. О ней дали сообщение в газетах Глазго, но безрезультатно. Пятого сентября она, почувствовав себя лучше, покинула гостиницу. В тот же день ее видели на вокзале — но дальше след ее снова обрывался. Соответственно приостановил свою деятельность и адвокат и теперь ожидал дальнейших указании от своего клиента.

Письмо это возымело определенный эффект и смягчило сердце сэра Патрика, велев не судить Анну столь резко и поспешно, хотя любой мужчина в его теперешнем положении склонился бы именно к этому. Болезнь ее требовала хоть какого-то сочувствия. И то, что она осталась совершенно без друзей, — об этом так очевидно и так печально поведало объявление в газетах, — молило о снисходительном отношении к ее провинностям, если таковые действительно были. Строго, но без гнева, сэр Патрик открыл ее письмо — письмо, бросавшее на брак его племянницы тень сомнения.

Итак, перед нами письмо Анны Сильвестр:

«Глазго, 5 сентября

Дорогой мистер Бринкуорт!

Вот уже почти три недели, как я впервые пыталась написать вам отсюда. Когда я писала то письмо, на меня накатила внезапная болезнь; с того дня почти по сию пору я беспомощно лежу в постели — и говорят, что смерть бродит где-то близко. Но вчера и позавчера я уже сумела одеться и немного посидеть — значит, силы прибавляются. Сегодня я сделала еще один шаг на пути к выздоровлению. Я могу держать ручку и управлять своими мыслями. Обретя это благо, я первым делом пишу вам эти строки.

Сейчас я (как мне кажется) крепко вас удивлю, а возможно, и встревожу. Но ни вам, ни мне от этого не уйти, так что молчать нет смысла.

Пожалуй, то, что я принуждена вам сообщить, лучше всего представить так. Прошу вас мысленно возвратиться ко дню, вспоминать который с горьким сожалением у нас есть веские причины, — дню, когда Джеффри Деламейн послал вас повидать меня в гостинице в Крейг-Ферни.

Наверное, вы не помните — к несчастью, тогда это не произвело на вас особого впечатления, — что я испытывала большое недовольство, о чем не раз вам говорила, по поводу того, что в гостинице вы выдали меня за вашу жену. Я знала, иначе мне не разрешили бы остаться в Крейг-Ферни; но все равно меня била дрожь. Я не могла перечить вам без болезненных для вас последствий, разразился бы скандал, слух о котором мог дойти до ушей Бланш. Все это я знала; и все же совесть моя была неспокойна. Какое-то странное чувство довлело надо мной. Я и понятия не имела, сколь велика опасность, какой вы себя подвергаете, иначе я бы решительно воспротивилась, а там будь что будет. Нет, у меня было лишь предчувствие, что вы ведете себя не слишком благоразумно, — вот и все. Клянусь незабвенной и высокочтимой памятью моей матери, клянусь моей верой в милость господню — это правда.

Вы уехали из гостиницы на следующее утро, и с тех пор мы не встречались.

Через несколько дней после вашего отъезда я совсем потеряла покой и, не в силах более терзаться в одиночестве, тайком пробралась в Уиндигейтс и встретилась с Бланш.

Она на несколько минут отлучилась из комнаты, где мы разговаривали. В эти минуты я увиделась с Джеффри Деламейном — впервые после нашего расставания на приеме у леди Ланди. Он вел себя со мной как с чужим, незнакомым человеком. Он сказал, что ему стало известно все, что произошло между нами в гостинице. Сказал, что совещался с адвокатом. О, мистер Бринкуорт! Перо дрожит у меня в руке! Как вывести на бумаге слова, которые повторят то, что он сказал мне потом? Но от этого не уйти. Как ни жестока правда, от нее не уйти. Глядя мне в глаза, он отказался жениться на мне. Он сказал, что я уже состою в браке. И мой муж — вы.

Теперь вы понимаете, почему я напомнила вам, что чувствовала (и поделилась этими чувствами с вами), когда мы были вместе в Крейг-Ферни. Если вы сейчас поминаете меня недоброй мыслью, недобрым словом, я не смею обижаться. Я хоть и без вины, а виноватая.

Голова моя кружится, из глаз вот-вот побегут непрошеные глупые слезы. Я должна отложить ручку и немного отдохнуть.

Я посидела у окна, посмотрела на идущих по улице людей. Все они мне чужие. И все же при виде их на душе у меня полегчало. Шум большого города придает мне сил, и я готова продолжать.

Я не берусь писать о человеке, который предал нас обоих. Да, я раздавлена и опозорена, и все же во мне осталось нечто такое, что позволяет быть выше его. Приди он сейчас с раскаянием и предложи мне все, что могут дать титул, богатство и положение в свете, я бы не стала его женой — лучше остаться тем, кем я есть.

Позвольте мне говорить о вас; и (ради Бланш) о себе.

Разумеется, я должна была дождаться в Уиндигейтсе вас и сразу же рассказать о том, что произошло. Но я была слаба, больна; и услышанное так потрясло меня, что я упала в обморок. Потом я пришла в себя и ужаснулась, подумав о вас и Бланш, в голове все помутилось. Мною овладела одна мысль — скорее убежать прочь и ото всех спрятаться.

По пути сюда голова моя слегка прояснилась, я немного успокоилась; добравшись до места, я — хочется надеяться и верить — приняла единственно правильное решение. Я обратилась к двум адвокатам. Они разошлись во мнениях, женаты мы или нет — по закону, который определяет эти дела в Шотландии. Первый адвокат сказал «да». Второй сказал «нет» — но посоветовал немедленно списаться с вами и уведомить вас о положении, в котором вы оказались, Я собралась последовать этому совету в тот же день, но, как вы знаете, внезапно заболела.

Слава богу, эта непредвиденная задержка не возымеет последствий. В Уиндигейтсе я спросила Бланш, когда у вас свадьба, и она сказала, что не раньше конца осени. Сегодня только пятое сентября. У вас еще предостаточно времени. Ради блага всех нас, распорядитесь им с пользой.

Что вы собираетесь предпринять? Поезжайте немедля к сэру Патрику Ланди и покажите ему это письмо. Поступайте так, как он скажет, — даже если это пойдет во вред мне. Я не воздам вам должное за вашу доброту, предам любовь, какую питаю к Бланш, если убоюсь подвергнуться любому разоблачению, выгодному вам и ей. Вы в этом деле проявили верх великодушия, деликатности, доброты. Вы сохранили мою постыдную тайну — в чем я ни минуты не сомневаюсь — с преданностью порядочного человека, в чьих руках оказалась репутация женщины. От всей души, дорогой мистер Бринкуорт, я освобождаю вас от обязательства, которое вы взяли на себя. На коленях взываю к вам — считайте, что вы вольны открыть истину. Я, со своей стороны, сделаю все необходимые признания — даже если им суждено стать достоянием общества. Любой ценой снимите с себя путы обязательств; а потом, но никак не раньше, верните свое расположение несчастной женщине, которая возложила на вас бремя своего горя и на миг бросила на вас тень своего позора.

Умоляю, не думайте, что я иду на какую-то болезненную жертву. Я лишь хочу обрести душевный покой — вот и все.

Что сулит мне жизнь? Ничего, кроме голой необходимости жить. Когда я думаю о будущем, передо мной проходит череда лет, которые мне осталось провести на этом свете. Иногда я смею надеяться, что после моей смерти великий господи будет милостив к мне на небесах, как он был милостив однажды к земной грешнице Иногда я смею надеяться, что в лучшем мире меня ждет встреча матушкой и с матушкой Бланш. На земле сердца их были неразлучны, как сердца двух сестер; их любовь по наследству перешла к их детям. Если нам суждено еще встретиться, сделайте так, чтобы я с гордостью могла сказать: я не бросала слов на ветер, когда обещала стать сестрой Бланш! Я у нее в долгу, и долг этот — неоплатная благодарность — достался мне от матушки. И кто же я теперь? Помехи на пути к счастью ее жизни. Принесите меня в жертву этому счастью, молю вас Христом господом! Это единственное, ради чего я сейчас живу. Еще раз повторяю — собственная судьба мне безразлична. Я не имею права на то, чтобы со мной считались; я не желаю, чтобы со мной считались. Разгласите обо мне всю правду и позовите меня в свидетели — я подтвержу ваши слова, где вам будет угодно!

Прежде чем поставить последнюю точку, я снова сделала паузу — постаралась вспомнить, не упустила ли я чего.

Пожалуй, сказано все, остается лишь сообщить вам, где меня найти, если вы пожелаете написать или если возникнет нужда в нашей встрече.

Но перед этим — еще несколько слов.

Я не в силах предугадать, как вы поступите или как вам посоветуют поступить, когда вы получите это письмо. Возможно, вам уже известно от самого Джеффри Деламейна, в какое положение вы попали. В этом случае, или если вы считаете желательным посвятить но все Бланш, смею предложить вот что: попросите кого-нибудь, кому вы доверяете, встретиться со мной от вашего имени, а если это невозможно, встретьтесь со мной сами в присутствии третьего лица. Человек, который без колебания предал нас обоих, воспользуется любой возможностью, чтобы самым гнусным образом очернить нас и в будущем. Ради вашего блага будем осторожны, не дадим злым языкам повода трепать ваше имя, марать его в глазах Бланш! Ни в коем случае не рискуйте, не то снова окажетесь в ложном положении! Не позволяйте, чтобы в любящем и великодушном сердце вашей будущей жены возникло не достойное ее чувство!

Покончив с этим, пишу, как связаться со мной, когда я уеду отсюда.

На отдельном листочке вы найдете имя и адрес второго из двух адвокатов, к которым я обращалась в Глазго. Мы договорились с ним, что я уведомлю его письмом о моем новом местонахождении, а он, в ответ на личный или письменный запрос, сообщит новый адрес вам или сэру Патрику Ланди. Я пока сама не знаю, где найду пристанище. Ясно лишь одно — я сейчас слишком слаба, и далеко мне просто не уехать.

У вас может возникнуть вопрос: зачем я вообще уезжаю, не окрепнув как следует? Причина, побудившая меня к этому, может показаться вам чудачеством и пустой прихотью, но другой у меня нет.

Мне стало известно, что, когда я лежала в этой гостинице, совершенно одна, готовая проститься с этим миром, обо мне дали объявление в газетах. Наверное, обрушившиеся на меня беды сделали меня болезненно подозрительной. Мне страшно — ведь сейчас все знают, где я живу, мало ли что может случиться? Поэтому, как только смогу двигаться, тайком уеду отсюда. Я буду вполне довольна, если смогу обрести мир и покой в каком-нибудь тихом местечке неподалеку от Глазго. Вам нет нужды беспокоиться о моих средствах к существованию. У меня достаточно денег на все, что мне нужно, — а если я снова поправлюсь, заработать на хлеб всегда сумею.

Никакой весточки Бланш я не посылаю — не считаю себя вправе, пока все это не кончится. Дождитесь дня, когда она станет вашей счастливой женой; потом поцелуйте ее и скажите, что поцелуй этот — от Анны.

Постарайтесь простить меня, дорогой мистер Бринкуорт. Я сказала все. С благодарностью ваша

Анна Сильвестр»

Сэр Патрик отложил письмо с чувством неподдельного уважения к женщине, его написавшей.

Под обаяние личности Анны попадали почти все мужчины, с которыми ей приходилось соприкасаться, не стал исключением и старый адвокат — обаяние это несли строчки письма. Мысли ею своевольно удалились от серьезного и насущного вопроса о положении его племянницы в область чисто умозрительную. Какая безрассудная страсть (спрашивал он себя) отдала Анну, это благородное существо, во власть такого человека, как Джеффри Деламейн?

На каком-то этапе жизненного пути каждый из нас с удивлением ищет ответа на этот вопрос, как сейчас искал его сэр Патрик.

Если наш опыт и позволяет сделать какие-то обобщения, то вот одно из них: женщины очертя голову бросаются в объятья недостойных мужчин, мужчины бездумно губят себя ради недостойных женщин. В сущности, развод у нас потому и существует, что два пола то и дело ставят друг друга в столь немыслимое положение. И тем не менее каждый новый пример в очередной раз повергает нас в изумление: как же так, мужчина и женщина выбирали друг друга, не руководствуясь разумом, житейской мудростью! От человеческих страстей мы ожидаем соблюдения каких-то логических принципов; а от человеческих слабостей — во главе с любовью — полной непогрешимости, словно и нет опасности ошибиться! Спросите умнейших представительниц пола, к коему принадлежала Анна Сильвестр, могут ли они представить разумный довод в оправдание того, что именно тем, а не иным мужчинам они отдали свои жизни и сердца, и вы увидите, что задали умнейшим из женщин вопрос, который они никогда не задавали себе сами. Но это еще не все. Загляните в собственную жизнь и скажите как на духу: могли вы оправдать свой исключительный выбор в тот час, когда он был сделан окончательно и бесповоротно? Могли бы вы изложить на бумаге причины, впервые побудившие вас признаться себе, что вы его любите? И выдержали бы эти причины критическую проверку?

Сэр Патрик отогнал эти мысли прочь — что в них толку? На карту были поставлены интересы его племянницы. И он мудро решил сосредоточить свой ум на делах безотлагательных. Прежде всего надо черкнуть несколько слов священнику, освободить себе вечер, чтобы хорошенько обдумать план предварительных действий для Арнольда.

Написав несколько строк с извинениями партнеру по пикету и выставив причиной, по которой он не может приехать, неотложные семейные дела, сэр Патрик позвонил в звонок. Явился преданный Дункан и по лицу хозяина тотчас определил — что-то случилось.

— Пошлите с этим человека к приходскому священнику, — распорядился сэр Патрик. — Ехать на ужин я сегодня не могу. Перекушу дома.

— Извините, что вмешиваюсь, сэр Патрик, но — даже страшно спрашивать — вы получили какие-то скверные вести?

— Сквернее некуда, Дункан. Сейчас не могу ничего вам рассказать. Будьте неподалеку, чтобы услышать мой звонок. А пока никого ко мне не пускайте. Я не приму даже самого управляющего.

Тщательно все взвесив, сэр Патрик решил, что единственно верный путь — послать письмо Арнольду и Бланш и предложить им не мешкая вернуться в Англию. Первой и самой настоятельной необходимостью было подробнейшим образом допросить Арнольда о том, что произошло между ним и Анной Сильвестр в гостинице Крейг-Ферни.

В то же время ради благополучия Бланш желательно было не посвящать ее — во всяком случае, пока — в то, что произошло. Разделаться с этой трудностью сэру Патрику помогли присущие ему изобретательность и находчивость.

Телеграмму Арнольду он составил в следующих выражениях:

«Ваше письмо и вложения получены. Возвращайтесь в Хэм-Фарм с первой удобной оказией. Бланш пока не должна знать правду. Скажите ей, что надо вернуться, потому что обнаружился потерянный след Анны Сильвестр и для дальнейших поисков может потребоваться присутствие Бланш».

Отправив Дункана на станцию с этим посланием, сэр Патрик прикинул, много ли у него есть времени.

Скорее всего Арнольд получит телеграмму в Бадене на следующий день, то есть семнадцатого сентября. Можно ожидать, что через три дня он и Бланш доберутся до Хэм-Фарма. Таким образом, в распоряжении сэра Патрика была уйма времени, чтобы оправиться от потрясения, разработать наилучший способ действий в столь тревожных обстоятельствах.

Девятнадцатого сэр Патрик получил телеграмму: прибытие молодоженов ожидается поздно вечером двадцатого.

Поздним вечером на подъездной дорожке раздался перестук колес экипажа; раскрыв дверь своей комнаты, сэр Патрик услышал в холле знакомые голоса.

— Ну! — воскликнула Бланш, завидев его у двери. — Анна нашлась?

— Нет еще, моя дорогая.

— Но есть какие-то новости?

— Да.

— Я приехала вовремя и могу быть полезной?

— Как нельзя вовремя. Я обо всем расскажу тебе завтра. Иди и переоденься с дороги, а как будешь готова, спускайся к ужину.

Бланш чмокнула дядю в щеку и пошла наверх по лестнице. Сэр Патрик, успевший окинуть ее мимолетным взглядом, отметил про себя, что замужество сказывается на ней благотворно. Она как-то успокоилась, остепенилась. В манерах и взгляде появилась грациозная привлекательность, какой сэр Патрик раньше не замечал. Арнольд же рядом с ней явно проигрывал — был какой-то взвинченный, взволнованный; видимо, ему не давала покоя его роль в истории с мисс Сильвестр. Едва молодая жена повернулась к ним спиной, Арнольд возбужденно зашептал, обращаясь к сэру Патрику.

— Я с трудом осмеливаюсь спросить вас о том, что уже иссушило мой ум, — начал он. — Я снесу ваш гнев, сэр Патрик, если вы сердиты на меня. Но… скажите одно. Есть ли выход из положения? Вы об этом думали?

— Лучше нам вести разговор на свежую голову, сегодня я к этому не готов, — ответствовал сэр Патрик. — Да, я все тщательно продумал — этим пока и довольствуйтесь. Остальное услышите завтра.

Пока Арнольд и Бланш возвращались в Англию, другие лица, имевшие отношение к грядущей драме, улаживали собственные дела, хлопотали о планах на будущее. С семнадцатого по двадцатое сентября Джеффри Деламейн отбыл из Суонхейвена и перебрался на новое место тренировок, по соседству с Фулемом^[13], где должны были проходить состязания в беге. В тех же числах капитан Ньюэнден, проезжая через Лондон по пути к югу, не преминул встретиться со своими стряпчими. Встреча имела целью изыскать средства для поимки в Шотландии анонимщика, который дерзнул покуситься на спокойствие миссис Гленарм.

Так, по одному и по двое, стекаясь из мест, далеко отстоящих одно от другого на карте, они начинали сближаться на подступах к большому городу, где им вскоре суждено было встретиться, в первый и последний раз на этом свете предстать друг перед другом.

Глава тридцать седьмая ВЫХОД НАЙДЕН

Только что кончили завтракать. Бланш, видя за окном располагающее к безделью утро, предложила Арнольду прогуляться вокруг дома.

Сад искрился солнечным светом, а новобрачная искрилась весельем. Перехватив восхищенный взгляд дяди, она отплатила ему маленьким комплиментом.

— Вы не представляете, — воскликнула она, — как я рада снова оказаться в Хэм-Фарме!

— Могу ли я считать, — отозвался сэр Патрик, — что прощенза то, что прервал ваш медовый месяц?

— Вы более чем прощены за то, что прервали его, — заверила Бланш. — Я не перестаю вас благодарить. Как замужняя женщина, — продолжала она с видом матроны, за плечами которой лет двадцать семейной жизни, — я много об этом думала; и пришла к выводу, что медовый месяц в виде путешествия на континент — не что иное, как наша национальная ошибка, и традицию эту надо менять. Когда вы влюблены друг в друга (а брак без любви я вообще браком не считаю), зачем вам приходить в волнение от незнакомых мест? По-моему, для молодой жены ее муж — вот самое поразительное открытие, разве его присутствия недостаточно, чтобы прийти в волнение, разве недостаточно связанной с ним новизны? А мужчине в положении Арнольда — из всего, что есть в подлунном мире, что более всего возбуждает его интерес? Альпы? Разумеется, нет! Его жена. Самое подходящее время для свадебного путешествия — десять, двенадцать лет спустя, когда супруги начинают (нет, не надоедать друг другу; это исключено) слишком привыкать друг к другу. Вот тогда и надо отправляться в путешествие по Швейцарии — тут Альпы будут в самый раз. Цепочка из медовых месяцев, когда брак вступил в пору своей осени, — так я предлагаю поменять существующий порядок вещей! Идем в сад, Арнольд; попробуем сосчитать, много ли пройдет времени, прежде чем мы устанем друг от друга и захотим, чтобы красоты природы составили нам компанию.

Арнольд бросил на сэра Патрика умоляющий взгляд. Они пока не обменялись и словом по столь серьезному поводу, как письмо Анны Сильвестр. И сэр Патрик почел своим долгом извиниться перед Бланш, не возбуждая ее подозрений.

— Надеюсь, ты меня простишь, — сказал он, — если я посягну на твою монополию на Арнольда и ненадолго его у тебя похищу. Мне нужно кое-что ему сказать о его собственности в Шотландии. Позволь ему задержаться со мной, постараюсь отпустить его как можно быстрее.

Бланш обворожительно улыбнулась.

— Держите его, сколько потребуется, дядя. Лови свою шляпу, — добавила она и игриво бросила ее мужу. — Я захватила свою и о тебе подумала. Найдешь меня на лужайке.

Кивнув на прощанье, она ушла.

— Начинайте с худшего, сэр Патрик, — заговорил Арнольд. — Так ли все серьезно? Вы считаете, я в чем-то виноват?

— Сначала отвечу на второй вопрос, — взял слово сэр Патрик. — Считаю ли я, что вы виноваты? Да — и вот почему. Когда вы согласились взять на себя роль посыльного для Джеффри Деламейна и поехать в гостиницу к мисс Сильвестр, это был крайне необдуманный, непростительный поступок. А однажды поставив себя в ложное положение, вы потом уже не могли из него выпутаться. Понятно, что вам не был известен принятый в Шотландии закон. Понятно, что, будучи человеком порядочным, вы не могли разглашать вверенную вам тайну, тем более что речь шла о репутации женщины. В этом деле вы совершили лишь одну ошибку — первую и последнюю, — но ошибку роковую; вы возложили на себя обязанности, выполнять которые надлежало другому человеку, и только ему.

— Но этот человек спас мне жизнь, — с мольбой в голосе воскликнул Арнольд, — и я полагал, что плачу ближайшему другу добром за добро.

— Теперь ваш первый вопрос, — продолжал сэр Патрик. Считаю ли я, что ваше положение серьезно? Безусловно! Пока мы не будем абсолютно уверены, что Бланш — ваша законная жена, оно более чем серьезно; оно нетерпимо. Имейте в виду, у меня есть на этот счет свое мнение, хотя мерзавец Деламейн (ваше благородное молчание сыграло ему на руку) пытался надуть меня и заставить это мнение изменить. Я сказал ему то, что говорю вам теперь: ваши слова и деяния в Крейг-Ферни по шотландскому закону еще не означают, что вы вступили в брак. Но, — развивал свою мысль сэр Патрик, предупреждающе подняв указательный палец, — как явствует из письма мисс Сильвестр, и об этом же говорит мой собственный опыт, в делах подобного рода на мнение отдельной личности полагаться нельзя. Из двух адвокатов, к которым мисс Сильвестр обращалась в Глазго, один пришел к выводу, который прямо противоположен моему, он считает, что вы и мисс Сильвестр действительно являетесь мужем и женой. Я полагаю, что он заблуждается; но в нашем положении мы просто обязаны посмотреть на дело так, как представляет его именно этот адвокат. Выражаясь проще, надо прежде всего оценить возможные последствия в самом худшем случае.

Арнольд нервно мял в руках дорожную шляпу, которую ему бросила Бланш.

— Итак, если произойдет самое худшее, — спросил он, — что тогда?

Сэр Патрик покачал головой.

— Ответить на это нелегко, — сказал он, — не вникая в юридическую сторону дела. Займись я этим сейчас, я совсем собью вас с толку. Лучше подумаем о последствиях социального свойства — как, например, это может отразиться на вас и Бланш, на ваших неродившихся детях?

Пальцы Арнольда еще сильнее стиснули шляпу, сам он словно оцепенел.

— Я никогда не думал о детях, — пробормотал он.

— Дети могут появиться, — сухо возразил сэр Патрик, — почему бы и нет. Теперь слушайте. Вам, наверное, приходило в голову, что проще всего выйти из положения вот как: вы и мисс Сильвестр подтверждаете — и это, как мы знаем, является истиной, — что вы никогда не имели намерения связывать себя супружескими узами. Не советую возлагать надежды на подобное средство! Ведь вы не принимаете в расчет Джеффри Деламейна! Помните, ему выгодно доказать, что вы и мисс Сильвестр — муж и жена. Могут возникнуть обстоятельства — не буду тратить время и гадать, какие именно, — которые позволят третьему лицу склонить к показаниям против вас хозяйку гостиницы и официанта в Крейг-Ферни, — и они подтвердят, что ваше заявление и заявление мисс Сильвестр — плод сговора между вами. Не машите рукой! Такое случается. Мисс Сильвестр бедна; а Бланш богата. Вы можете оказаться в неловком положении человека, который отрицает свой брак с бедной, чтобы жениться на богатой наследнице; а мисс Сильвестр якобы способствует этой сделке, потому что у нее есть два сильных побуждающих мотива, — во-первых, она утверждает, что является женой аристократа, во-вторых, получает денежное вознаграждение за то, что уступает вас Бланш. Именно таким образом может представить дело в суде отпетый негодяй — кое-кому это покажется правдой!

— Но ведь закон не позволит ему сделать это?

— Закон будет отстаивать что угодно и в пользу кого угодно, если этот кто-то готов перед законом раскошелиться. Эту сторону вопроса пока оставим. Деламейн, если пожелает, в состоянии дать делу ход, вообще не обращаясь к адвокату. Вполне достаточно, чтобы до ушей Бланш дошел слух о том, что она вам не законная жена. Слух, ставший достоянием гласности. Неужели вы считаете, что она, с ее характером, хоть на минуту оставит вас в покое, пока дело не разъяснится? Или взглянем на это с другой стороны. Если хотите, можете тешиться мыслью, что сейчас вся эта история никому не принесет беды. Но откуда мы знаем, вдруг в будущем возникнут обстоятельства, которые поставят под сомнение законнорожденность ваших детей? Нам противостоит человек, способный на все. Нам противостоит закон, от которого разит возмутительной неопределенностью, от начала и до конца. И нам противостоят двое (Бишопригс и миссис Инчбэр), которые могут сказать и скажут о том, что якобы произошло в гостинице между вами и Анной Сильвестр. Ради Бланш, ради ваших неродившихся детей мы должны немедля взяться за это дело и покончить с ним раз и навсегда. Прежде всего нам надо решить вот что. Будем сейчас разыскивать мисс Сильвестр или нет?

В этом важном месте разговор был прерван — появилась Бланш. Уж не подслушала ли она ненароком их разговор?

Нет; вторжение это было сродни большинству вторжений. Ничем не отягощенная праздность пришла взглянуть на усердие, которое взваливает на свои плечи тяжелую ношу. Наверное, таков закон природы: праздные обитатели мира сего не в силах видеть, как в руках их соседей спорится какое-то дело, и приходят мешать. Бланш притащила новый экземпляр из коллекции шляп Арнольда.

— Я думала об этом, пока гуляла в саду, — сообщила она с серьезным видом. — Вот тебе коричневая с высокой тульей. Она идет тебе больше, чем белая с низкой. Я пришла поменять их, только и всего. — Она поменяла шляпу Арнольду и продолжала, ни на миг не заподозрив, что прервала серьезный разговор. — Когда выйдешь, надень коричневую — только побыстрее, дорогой. Все, дядя, меня уже нет — не хочу вам мешать. — Она послала сэру Патрику воздушный поцелуй, улыбнулась мужу и ушла.

— На чем мы остановились? — спросил Арнольд. — Когда тебя вот так перебивают, теряешь нить разговора.

— Если я что-то понимаю в женской природе, — хладнокровно заметил сэр Патрик, — ваша жена будет сновать взад-вперед целое утро. Думаю, через десять минут она примет новое решение насчет белой и коричневой шляп — ведь вопрос не пустяковый. Эти маленькие вторжения — вполне невинные и милые — сеют в моей душе зерно сомнения. Не будет ли разумным (спрашиваю я себя) использовать это неудобство себе во благо и посвятить Бланш в предмет нашего разговора? Что, если позвать ее и рассказать всю правду?

Арнольд вздрогнул, лицо его залила краска.

— Боюсь, тут не обойтись без трудностей, — сказал он.

— Любезный друг! В этом деле трудности ждут нас на каждом шагу. Рано или поздно ваша жена узнает, что произошло. Разумеется, не мне, а вам выбирать, когда раскрыть ей всю правду. Скажу лишь вот что. Подумайте, не легче ли сделать признание сейчас, а не когда обстоятельства совсем припрут вас к стене и принудят открыть рот?

Арнольд поднялся, прошелся по комнате, снова сел и взглянул на сэра Патрика с выражением человека вконец огорошенного, вконец растерянного.

— Не знаю, как поступить, — вымолвил он. — Ума не приложу. Правда такова, сэр Патрик, что в Крейг-Ферни я был вынужден обмануть Бланш, как может ей показаться, самым бессовестным, самым непростительным образом.

— Я не вполне вас понимаю. Что вы имеете в виду?

— Постараюсь объяснить. Помните, как вы приехали в гостиницу повидать мисс Сильвестр? Поскольку я был там с секретной миссией, мне пришлось не показываться вам на глаза.

— Теперь ясно! А когда потом приехала Бланш, вам пришлось прятаться и от нее?

— Хуже! День или два спустя Бланш решила довериться мне. Она рассказала мне о своей поездке в гостиницу, словно все эти обстоятельства были мне абсолютно неизвестны. Глядя на меня, сэр Патрик, она поведала о каком-то человеке-невидимке, который никак не хотел показываться ей на глаза, — ни секунды не подозревая, что этим человеком был я! А я не решился раскрыть рот и во всем ей признаться. Я был обязан хранить молчание, иначе я предал бы мисс Сильвестр! Что Бланш обо мне подумает, если я все скажу ей сейчас? Вот в чем вопрос!

Едва имя Бланш сорвалось с губ ее мужа, как она подтвердила предсказание сэра Патрика, снова появившись в проеме застекленной двери, держа в руке отвергнутую белую шляпу.

— Вы еще не кончили? — воскликнула она. — Мне очень стыдно, что я снова прерываю вас, но твои несносные шляпы, Арнольд не дают мне покоя. Я как следует подумала и решила, что белая шляпа с низкой тульей все же более подходящая. Дай сюда коричневую, дорогой. Фу! Как она ужасна! Там у ворот стоит нищий. Я отдам коричневую шляпу ему и покончу с этим делом, не то меня совсем измучают сомнения. Я сильно мешаю? Вы считаете меня сумасбродкой? Правда, в меня с утра словно бес вселился. Сама не знаю, со мной сегодня.

— Я могу сказать тебе, — вступился сэр Патрик, и тон его был крайне суров и сух. — Ты, Бланш, страдаешь от недуга, весьма распространенного среди английских дам. Эта болезнь почти не излечима, и называется она ничегонеделанье.

Бланш не без игривости поклонилась дяде.

— Не проще ли было сказать: «Ты мешаешь»?

Взмахнув юбками, она повернулась, толкнула ножкой впавшую немилость шляпу и вышибла ее на веранду, еще раз оставив двух джентльменов в обществе друг друга.

— Да, Арнольд, — безжалостно возобновил их нелегкую беседу сэр Патрик, — вам будет довольно трудно объясниться с женой. — Он вспомнил вечер, когда он и Бланш прекрасно показали, сколь туманно описала миссис Инчбэр человека в гостинице — ведь они сказали тогда, что этому описанию вместе с сотнями ни в чем не повинных людей отвечает и Арнольд! — Возможно, — добавил он, — положение еще труднее, чем вы предполагаете. Вам, безусловно, было бы легче — да и в ее глазах вы бы только выиграли, — сделай вы это неизбежное признание до вступления в брак. За то, что вы этого не сделали, в какой-то степени отвечаю и я, как и за то, что вы попали в еще более серьезное положение с мисс Сильвестр. Ведь я без всякой задней мысли ускорил ваш брак с Бланш, а не сделай я этого, мы, получив достойное восхищения письмо мисс Сильвестр, имели бы в запасе достаточно времени, чтобы предотвратить беду. Но сейчас рассуждать об этом бесполезно. Не унывайте, Арнольд! Мой долг — вывести вас из этого лабиринта, какие бы препятствия не встали на пути, и, помоги господи, я это сделаю!

Он указал на стол в другом конце комнаты, где лежали письменные принадлежности.

— Страшно не люблю двигаться после завтрака, — сообщил он. — Так что в библиотеку мы не пойдем. Несите сюда перо и чернила.

— Вы собираетесь писать мисс Сильвестр?

— Это мы с вами еще не обсудили. Прежде чем принять решение, я хочу знать факты, до мельчайших подробностей — что именно произошло между вами и мисс Сильвестр в гостинице. Есть лишь один способ получить эти факты. Я буду допрашивать вас, как если бы вы давали свидетельские показания в суде.

Сделав такое предисловие, сэр Патрик, основываясь на письме Арнольда из Бадена, которое он держал в руке, перешел непосредственно к вопросам — нескончаемым, но четким и ясным; Арнольд терпеливо и искренне на них отвечал.

Допрос продолжался без перерыва вплоть до момента, когда Анна скомкала в руке письмо Джеффри Деламейна и с негодованием швырнула его в дальний угол комнаты. Здесь сэр Патрик впервые обмакнул перо в чернильницу, явно намереваясь что-то записать.

— Будьте повнимательней, — предупредил он. — Мне нужно знать об этом письме все, что знаете о нем вы.

— Письмо утеряно, — ответил Арнольд.

— Письмо украл Бишопригс, — возразил сэр Патрик, — и сейчас оно у него.

— Вы знаете о нем больше, чем я! — воскликнул Арнольд.

— Искренне надеюсь, что нет. Я не знаю, что было внутри, А вы?

— Знаю. По крайней мере, частично.

— Частично?

— Там были два письма, написанные на одном листе бумаги, сказал Арнольд. — Автор одного из них — Джеффри Деламейн, и его содержание мне известно.

Сэр Патрик встрепенулся. Лицо его засветилось; он что-то черкнул на бумаге.

— Продолжайте! — взволнованно велел он. — Как вышло, что на одном листе оказались два письма? Объясните!

Арнольд объяснил: Джеффри не на чем было написать свои извинения Анне, и он воспользовался пустой четвертушкой страницы письма, адресованного ему самой Анной.

— Вы читали то письмо? — спросил сэр Патрик.

— Мог бы прочитать, если б захотел.

— Но не прочитали?

— Нет.

— Почему?

— Из деликатности.

Тут сэр Патрик, всегда прекрасно владевший собой, не сдержался.

— Кажется, более пагубных последствий деликатности я не припомню! — воскликнул пожилой джентльмен, но не без тепла в голосе. — Ладно! Сейчас лить слезы бесполезно. Ну, а ответ Деламейна на письмо мисс Сильвестр вы читали?

— Да… читал.

— Повторите его, как можете, если время не полностью стерло его из вашей памяти.

— Он был таким коротким, — припомнил Арнольд, — что и повторять особенно нечего. Если не ошибаюсь, Джеффри писал что его вызывают в Лондон из-за болезни отца. Он велел мисс Сильвестр никуда не уезжать; и упомянул меня, как посланника. Это все, что я могу вспомнить.

— Пошевелите как следует мозгами, мой любезный друг! Это очень важно. Не упоминал ли он о своем намерении жениться на мисс Сильвестр в Крейг-Ферни? Не пытался ли умиротворить ее каким-то извинением?

Этот вопрос заставил память Арнольда предпринять новое усилие.

— Да, — ответил он. — Джеффри написал что-то насчет верности своему слову, что он сдержит обещание, что-то в этом роде.

— Вы в этом уверены?

— Уверен.

Сэр Патрик снова что-то черкнул на бумаге.

— Письмо было подписано? — спросил он затем.

— Да.

— И датировано?

— Да. — Второй раз дав утвердительный ответ, Арнольд снова напряг память. — Погодите, — проговорил он. — Я вспомнил еще кое-что. Письмо было не просто датировано. Там стояло еще время дня, когда оно было написано.

— Зачем ему это понадобилось?

— Я посоветовал. Письмо вышло очень коротким, мне было как-то неловко передавать его в таком виде. И я предложил ему поставить время дня — показать ей, что он был вынужден писать в спешке. Он поставил время отхода поезда; и (кажется) время написания письма.

— И вы собственноручно передали письмо мисс Сильвестр, кaк только увидели ее в гостинице?

— Да.

Сэр Патрик сделал третью пометку и с крайним удовлетворением оттолкнул от себя лист бумаги.

— Я всегда подозревал, что пропавшее письмо — очень важный документ, — сказал он, — иначе Бишопригс не стал бы его похищать. Мы должны заполучить его, Арнольд, любой ценой. Первое, что мы должны сделать (как я и предвидел), — написать адвокату в Глазго и найти мисс Сильвестр.

— Погодите! — донесся выкрик с веранды. — Не забывайте, что я приехала из Бадена, чтобы помочь вам!

Сэр Патрик и Арнольд как по команде подняли головы. На сей раз Бланш услышала конец фразы. Она села к столу рядом с сэром Патриком и ласково положила руку ему на плечо.

— Вы совершенно правы, дядя, — сказала она. — Я действительно все утро страдаю от недуга, который вы назвали ничегонеделаньем. Вы собираетесь писать Анне. Не делайте этого. Позвольте написать мне.

Но сэр Патрик не спешил расставаться с ручкой.

— Человек, который знает адрес мисс Сильвестр, — пояснил он, — это адвокат в Глазго. Ему-то я и хочу написать. Когда он уведомит нас, где она находится, — тогда, Бланш, мы призовем на помощь тебя и вместе отыщем твою подругу.

Он еще раз подвинул к себе письменные принадлежности и, временно прервав допрос Арнольда, занялся письмом мистеру Краму.

Бланш вся истосковалась по какому-нибудь занятию.

— Ну, дайте мне какую-нибудь работу! — взмолилась она. — Глазго так далеко, а ждать — это жуткая скука! Что ты так смотришь на меня, Арнольд! Предложи что-нибудь!

Арнольд в кои веки проявил изобретательность.

— Если хочешь написать, — заявил он, — то пиши леди Ланди. Уже три дня, как ты получила от нее письмо, а до сих пор не ответила.

Сэр Патрик застыл над листом бумаги и быстро поднял голову от стола.

— Леди Ланди? — вопросительно пробурчал он.

— Да, — подтвердила Бланш. — Именно так; я должна ей написать. Разумеется, придется объяснять, почему мы вернулись в Англию. Вот уж она разгневается, когда узнает о причине!

Перспектива вызвать гнев леди Ланди, похоже, всколыхнула дремавшую энергию Бланш. Она вырвала лист из дядиного блокнота и без промедления взялась за письмо.

Сэр Патрик дописал послание адвокату, бросив на Бланш взгляд, никак не одобрявший ее теперешнего занятия. Запечатав письмо и подготовив его к отправке, он подал Арнольду знак, вызывая его в сад. Они вышли вместе, а Бланш, позабыв обо всем на свете, продолжала писать мачехе.

— Моя жена что-то не так делает? — спросил Арнольд, заметивший взгляд, каким сэр Патрик одарил Бланш.

— Ваша жена хочет накликать беду — чем быстрее будет бежать ее перо по бумаге, тем быстрее это случится.

Арнольд внимательно посмотрел на него.

— Но ведь она должна ответить леди Ланди, — возразил он.

— Вне всякого сомнения.

— И должна написать ей, что мы вернулись.

— Не отрицаю.

— Почему же вы против ее письма?

Сэр Патрик взял щепотку нюхательного табака и своей тростью из слоновой кости указал на пчел, деловито гудящих в клумбах под солнечными лучами погожего осеннего утра.

— Сейчас объясню, почему я против, — сказал он. — Представим, что Бланш скажет одному из этих до неисправимости докучливых насекомых: мед в этих цветках по неожиданному стечению обстоятельств подошел к концу — как вы думаете, это трудолюбивое создание поверит вам на слово? Нет. Оно опрометью ринется на ближайший цветок, чтобы самому в этом удостовериться.

— И что же? — не понял Арнольд.

— То, что Бланш сейчас сидит и пишет леди Ланди: свадебное путешествие по неожиданному стечению обстоятельств подошло к концу. Вы относите леди Ланди к людям, которые поверят этому на слово? То-то и оно что нет! Леди Ланди, подобно нашей пчеле, пожелает во всем удостовериться лично. Как все кончится, если она дознается до истины, какие новые трудности привнесет она в дело, и без того, бог свидетель, затрудненное до чрезвычайности, — оставляю это вашему воображению. Моя фантазия здесь просто пасует.

Прежде чем Арнольд успел что-то ответить, из комнаты выпорхнула Бланш.

— Дело сделано, — объявила она. — Не по душе мне было писать это письмо, но, слава богу, с этим покончено.

— Дело сделано, моя дорогая, — спокойно заметил сэр Патрик. — Может, оно и слава богу. А вот насчет «покончено» — не согласен.

— То есть?

— Думаю, Бланш, ответ твоей мачехи примчится со следующей почтой.

Глава тридцать восьмая НОВОСТИ ИЗ ГЛАЗГО

Письма леди Ланди и мистеру Краму были отправлены в понедельник, и обратную почту можно было ждать в Хэм-Фарме не раньше среды пополудни.

За это время сэр Патрик и Арнольд еще не однажды встречались наедине, обсуждая непростой и весьма щекотливый вопрос о том, посвящать ли Бланш в происшедшее. Мудрость старости наставляла; неопытность юности внимала. «Подумайте как следует, — говорил сэр Патрик, — и все ей расскажите». Арнольд как следует думал — и ничего не рассказывал.

Если вам захочется обвинить его, вспомните, что он был женат всего две недели. И правда, не всякий решится, обладая женой лишь две недели, предстать перед ней в роли преступника, которого ждет суд, и узнать, что великодушная судьба, даровавшая тебе в жены обожаемую женщину, решила к тому же наслать на тебя ангела возмездия!

В среду пополудни все трое были дома и с нетерпением ожидали почтальона.

Привезенная корреспонденция содержала (как и предвидел сэр Патрик) письмо от леди Ланди. А где же письмо с ожидаемыми новостями из Глазго? Его не было. Видимо, на запрос сэра Патрика адвокат не мог ответить сразу.

— Это не к добру? — спросила Бланш.

— Это к тому, что происходят какие-то события, — ответил ее дядя. — Вероятно, мистер Крам рассчитывает получить какие-то сведения и хочет сразу же нам их передать. Будем надеяться, дорогая, что их принесет завтрашняя почта.

— Что ж, — сказала Бланш, — откройте пока письмо от леди Ланди. Вы уверены, что оно предназначено вам, а не мне?

Сомневаться не приходилось. Ответ ее милости был зловеще адресован деверю ее милости.

— Я знаю, что это означает, — заметила Бланш, не сводя с читающего письма дяди заинтересованных глаз. — Имя Анны моя мачеха воспринимает как оскорбление. Я же в письме упоминала его без счета. Чем и нанесла леди Ланди смертельную обиду.

О молодость, как она опрометчива в своих суждениях! Дама, которая в трудную для семьи минуту выказывает горделивое достоинство, не может быть смертельно обижена, она может быть лишь глубоко опечалена. Леди Ланди выказывала горделивое достоинство.

«Мне прекрасно известно, — писала эта заслуживавшая всяческого уважения истинная христианка, — что в глазах родственников моего покойного обожаемого мужа я всегда была кем-то вроде незваной гостьи. Но я все-таки не ожидала, что меня полностью перестанут посвящать в домашние дела, когда в доме со всей очевидностью происходит нечто весьма серьезное. Я не желаю навязываться, дорогой сэр Патрик. Чувствуя, однако, что уважение к собственной персоне не позволяет мне — после того, что случилось — вести переписку с Бланш, я обращаюсь к главе семьи, исключительно дабы не выйти за рамки приличий. Позвольте спросить, считаете ли вы — в обстоятельствах столь серьезных, что мою падчерицу и ее мужа потребовалось отозвать из свадебного путешествия, — считаете ли вы пристойным держать в полном неведении вдову покойного сэра Томаса Ланди? Умоляю, вдумайтесь в мои слова — не из уважения ко мне! — из уважения к вашему собственному положению в обществе! Любопытство, как вам известно, противно моей природе. Но когда этот жуткий скандал (в чем бы он ни состоял) разразится — а он не замедлит разразиться, дорогой сэр Патрик, — что подумают люди, когда, испросив мнение леди Ланди, услышат, что она ничего не знает? Ваша воля, как поступать, — я не обижусь. Возможно, мне будет немного больно, но не стоит принимать это во внимание. Я буду с прежним тщанием, с прежней жизнерадостностью выполнять свои мелкие обязанности. И даже если вы оставите меня в неведении, мои наилучшие пожелания все равно всегда будут обращены к Хэм-Фарму. Могу ли я добавить, — не вызывая насмешки, — что в своих молитвах одинокая женщина просит о благе для всех и каждого?

— Ну, что там? — спросила Бланш.

Сэр Патрик сложил письмо и убрал его в карман.

— Твоя мачеха шлет тебе наилучшие пожелания, дорогая.

Ответствовав подобным образом, он поклонился племяннице со всем изяществом, на какое был способен, и вышел из комнаты.

«Итак, пристойно ли, — повторил он про себя, закрыв дверь, — держать в полном неведении вдову покойного сэра Томаса Ланди? Когда дама слегка взвинчена, последнее слово надо оставить за ней, я нахожу это не только пристойным, но и крайне желательным».

Пройдя в библиотеку, он бросил ноту протеста невестки в ящик с надписью «неотвеченные письма». Разделавшись таким путем с посланием леди Ланди, он замурлыкал любимый шотландский мотивчик, водрузил на голову шляпу и вышел в сад погреться на солнышке.

Между тем Бланш не вполне удовлетворилась ответом сэра Патрика. И не преминула сказать об этом мужу.

— Что-то случилось, — заметила она, — а дядя от меня скрывает.

Арнольд и желать не мог лучшей возможности, какую она предоставила ему этими словами: не тяни больше с признанием, открой ей истину! Он поднял глаза и посмотрел в лицо Бланш. По неблагоприятному стечению обстоятельств в то утро она была само очарование. Расскажи он ей сейчас, что именно он играл с ней в прятки в гостинице, — как изменится ее личико! И Арнольд, все еще влюбленный в Бланш, не сказал ничего.

На следующий день почта принесла не только ожидаемое письмо от мистера Крама, но и нежданную газету из Глазго.

На сей раз у Бланш не было оснований жаловаться, что дядя скрывает от нее свою корреспонденцию. Прочитав письмо адвоката с неподдельным интересом и волнением — содержание явно повергло его в изумление, — он передал его Арнольду и своей племяннице.

— Дурные вести, — только и промолвил он. — Я не могу не разделить их с вами.

Засвидетельствовав получение письменного запроса от сэра Патрика, мистер Крам сообщал все, что знал о передвижениях мисс Сильвестр — с того часа, когда она выехала из гостиницы «Овечьи голова». Примерно через две недели он получил от нее письмо, в котором она сообщала, что нашла себе подходящее жилище в деревушке под Глазго. Испытывая сильный интерес к делам мисс Сильвестр, мистер Крам через несколько дней навестил ее. Он удостоверился, что она поселилась у вполне приличных людей и устроена достаточно удобно, насколько позволяют обстоятельства. Неделю после этого он не получал он нее никаких известий. По истечении этого времени от нее пришло письмо, из которого следовало: в день его написания она прочла в газете, выходившей в Глазго, нечто, имеющее к ней самое серьезное отношение и вынуждающее ее по мере сил безотлагательно выехать на север. Позднее, когда они сама разберется, куда именно лежит ее путь, она снова напишет и сообщит мистеру Краму, где с ней можно связаться в случае надобности. А пока она благодарит его за доброту и умоляет хранить все письма или послания, какие придут на ее имя. С тех пор никаких известий от нее адвокат не получал. Он дождался прихода утренней почты в надежде на письмо от мисс Сильвестр, чтобы сразу о нем и сообщить. Но надежда оказалась тщетной. Таким образом, в письме он сообщал все, что известно ему самому, и прилагал газету, на которую ссылалась мисс Сильвестр, — возможно, изучив ее, сэр Патрик сумеет как-то выйти на след и вообще прояснить картину. В заключение мистер Крам пообещал написать немедля по получении каких-либо известий.

Выхватив газету, Бланш раскрыла ее.

— Дайте мне! — вскричала она. — Никто не найдет быстрее меня, что там вычитала Анна!

И она принялась пожирать глазами колонку за колонкой, страницу за страницей — потом в отчаянии отбросила газету на колени.

— Ничего! — воскликнула она. — Ничего, что могло бы заинтересовать Анну. Да кого угодно — разве что леди Ланди, — про должала она, смахнув газету с колен. — Похоже, сплетни в Суонхейвене оказались правдой, Арнольд. Джеффри Деламейн собирается жениться на миссис Гленарм.

— Что? — Арнольд даже подскочил; ему мгновенно пришло и голову, что именно это сообщение так взволновало Анну.

Сэр Патрик предостерег его взглядом и подобрал с пола газету.

— Я тоже прогляжу ее, Бланш, убедиться, что ты ничего не пропустила, — сказал он.

Заметка, о которой говорила Бланш, помещалась в колонке под общим заголовком «Светская хроника». «Ожидается заключение супружеского союза (провозглашала газета из Глазго) между достопочтенным Джеффри Деламейном и очаровательной и благовоспитанной вдовой покойного Мэтью Гленарма, эсквайра, урожденной мисс Ньюэнден». По всей вероятности, «церемония бракосочетания состоится в Шотландии, до конца нынешней осени»; а прием по случаю свадьбы скорее всего «будет дан в Суонхейвен-Лодже, куда соберется весь свет».

Сэр Патрик молча передал газету Арнольду. Любому, кто знал историю Анны Сильвестр, было совершенно ясно: именно эти строчки настигли ее там, где она хотела восстановить силы. Не менее очевидным был и следующий ее шаг. По мнению сэра Патрика, поездка мисс Сильвестр на север могла преследовать лишь одну разумную цель. Покинутая женщина собрала остатки былой энергии и, ведомая отчаянием, вознамерилась помешать свадьбе миссис Гленарм.

Бланш первой нарушила молчание.

— Прямо рок какой-то! — вознегодовала она. — Вечные неудачи! Вечные разочарования! Неужели нам не суждено больше встретиться?

Она взглянула на дядю. Сэр Патрик, обычно не унывающий, на сей раз лишь хмурился перед лицом напасти.

— Она обещала писать мистеру Краму, — ответил он. — А мистер Крам обещал сообщить нам, как только что-то от нее получит. Это единственное, на что мы можем рассчитывать. Придется безропотно ждать.

Бланш вялой походкой побрела в оранжерею, к цветам. Оставшись с Арнольдом наедине, сэр Патрик не стал делать тайны из впечатления, какое произвело на него письмо мистера Крама.

— Дело приняло очень серьезный оборот, — заговорил он. — Это совершенно очевидно. Все мои планы и расчеты перечеркнуты. Невозможно предвидеть, какие новые беды на нас обрушатся, если мисс Сильвестр и миссис Гленарм встретятся: какое безрассудство совершит Деламейн, если поймет, что приперт к стене. Дела обстоят так, что я просто не знаю, как поступить дальше, — говорю об этом со всей откровенностью. Великое светило пресвитерианской церкви, — добавил он, внезапно разразившись вспышкой причудливого юмора, — заявило однажды в моем присутствии, что изобретение печатного станка, — не что иное, как порождение дьявольского ума. Клянусь честью, впервые в жизни я готов с ним согласиться.

Говоря, он машинально взял в руки газету из Глазго, отложенную Арнольдом.

— Что это? — воскликнул он, ибо в первой же строчке, на которую он взглянул, ему попалось знакомое имя. — Опять миссис Гленарм! Они что же, собрались превратить вдову стального магната в знаменитость?

Да, сомневаться не приходилось — это было имя вдовы; второй раз набранное типографским шрифтом, оно упоминалось в письме, где обсасывались разные сплетни, внизу стояла подпись «временный корреспондент», а само письмо называлось «Что творится на севере». Посудачив о перспективах охотничьего сезона, о последних парижских модах, о несчастном случае с туристом и о скандале в шотландской пресвитерианской церкви, автор перешел к любопытной истории, связанной с предстоящим бракосочетанием в кругах, которые (среди простого люда) принято называть «высшим светом».

В Перте и окрестностях немалую сенсацию (по утверждению пишущего) вызвало известие об анонимных попытках вымогательства, предметом которых стала одна знатная особа. Поскольку ее имя уже не является тайной для общества — оно упомянуто в прошении, переданном в магистрат, — не будет неуместным сообщить, что имя этой особы — миссис Гленарм, о чьем грядущем бракосочетании с достопочтенным Джеффри Деламейном объявлено в другой колонке газеты.

Судя по всему, миссис Гленарм получила анонимное письмо в первый же день приезда в дом подруги, в окрестностях Перта. Письмо предупреждало ее о существовании некоего препятствия, возможно, ей не известного, на пути ее соединения с мистером Джеффри Деламейном. Этот джентльмен якобы серьезно скомпрометировал себя с другой дамой; и дама эта воспротивится его браку с миссис Гленарм и подтвердит свои притязания имеющимися у нее письменными уликами. Улики эти содержатся в двух письмах, которыми обменялись стороны, внизу стоят их собственноручные подписи. Переписка попадет в руки миссис Гленарм на двух следующих условиях:

Во-первых, она должна предложить нынешнему владельцу этих писем достаточно внушительную сумму, чтобы побудить его с ними расстаться. Во-вторых, она должна согласиться на такой способ передачи денег, который нынешний владелец сочтет благоприятным в том смысле, что будет гарантирован от посягательств закона. Ответ на эти два предложения надлежит дать через посредство объявления в местной газете, озаглавив его «Другу из тьмы».

Некоторые обороты речи, несколько ошибок в правописании позволяли предположить, что это дерзкое письмо — дело рук шотландца из низших слоев. Миссис Гленарм немедленно показала письмо своему ближайшему родственнику, капитану Ньюэндену. Капитан обратился в Перт за юридической помощью. Посовещавшись, адвокаты посоветовали поместить требуемое объявление и принять меры к тому, чтобы заманить автора письма в ловушку и изобличить его, не позволяя ему — само собой разумеется — нагреть руки путем наглого вымогательства.

Хитроумный «друг из тьмы» (кто бы он ни был) оказался для адвокатов, ставивших упомянутый эксперимент, крепким орешком Он успешно обошел не только первый поставленный для него капкан, но и последующие. Миссис Гленарм получила второе, а потом и третье анонимные письма, крайне вызывающие по тону, из которых следовало, что она со своими друзьями-пособниками лишь попусту тратит время, и если они не оставят своих поползновений, цена за переписку возрастет. Тогда капитан Ньюэнден, не видя другого выхода, официально обратился в городской магистрат; с санкции муниципальных властей было объявлено: того, кто найдет вымогателя, ждет вознаграждение; но и этот шаг не дал результата, и тогда, с согласия своих английских стряпчих, капитан якобы решил передать это дело в руки опытного офицера лондонской полиции.

Таково на сегодняшний день было положение вещей — насколько был осведомлен корреспондент.

Стоит лишь добавить, что миссис Гленарм, дабы избежать дальнейших домогательств, уехала из Перта; и нашла приют у друзей в другой части графства. Мистер Джеффри Деламейн, чье доброе имя пытались втоптать в грязь (нет нужды говорить, указывал корреспондент в скобках, сколь беспочвенно выдвинутое обвинение), якобы выразил не только естественное в таких обстоятельствах негодование, но и крайнее сожаление в связи с тем, что не может помочь капитану Ньюэндену вывести анонимного клеветника на чистую воду. Достопочтенный джентльмен, как хорошо известно любителям спорта, усиленно готовится к предстоящим соревнованиям по бегу в Фулеме. Столь велико лежавшее на нем бремя ответственности, что отвлекать его, действовать ему на нервы не должно ничто — так решил его тренер и те, кто делали на него ставку, посему оказалось крайне желательным перевезти его ближе к Фулему — там он в условиях тишины и покоя продолжает тренироваться.

— Похоже, туман тайны сгущается, — заметил Арнольд.

— Наоборот, — коротко возразил сэр Патрик. — Он быстро рассеивается — благодаря газете из Глазго. Теперь я избавлен от необходимости добывать у Бишопригса украденное письмо. Мисс Сильвестр поехала в Перт, чтобы заполучить свою переписку с Джеффри Деламейном.

— Вы считаете, она поняла, что речь здесь, — Арнольд указал на газету, — идет именно об этом?

— Разумеется! И, полагаю, ей стало ясно не только это. Пожалуй, я не ошибусь, если скажу, что у нее нет двух мнений о том, кто автор этих анонимных писем.

— Но как она могла догадаться?

— Очень просто. Что бы она ни думала раньше, теперь она заподозрила, что письма не просто пропали — они украдены. Считать виновным в краже она может лишь двоих — миссис Инчбэр или Бишопригса. Из газетного описания следует, что анонимные письма — дело рук шотландца из низшего сословия, другими словами, совершенно ясно, что это Бишопригс. Согласны? Очень хорошо. Теперь предположим, ей удается заполучить похищенную собственность. Что происходит дальше? Она поступит так, как поступила бы на ее месте любая женщина, — с письменными доказательствами в руках она направится к миссис Гленарм. Она может неумышленно содействовать нашей цели, как может и неумышленно навредить, — так или иначе, нам снова ясно, что делать дальше. Связаться с мисс Сильвестр остается нашей первейшей задачей — как и до прочтении газеты. Предлагаю выждать до воскресенья, в расчете на то, чти мистер Крам снова нам напишет. Если известий от него нет, в понедельник утром я еду в Шотландию и пытаюсь разыскать мисс Сильвестр через миссис Гленарм.

— Оставляя меня здесь?

— Оставляя вас здесь. Кто-то должен быть рядом с Бланш. Неужели об этом надо напоминать, ведь вы женаты всего две недели

— Вы не думаете, что мистер Крам напишет до понедельника?

— Если он напишет, это будет для нас такое огромное везенье, что я не хочу на это рассчитывать.

— Вы боитесь сглазить удачу, сэр.

— Жаргон у меня не в чести, Арнольд. Но в данном случае именно жаргон довольно точно отражает мое состояние, и я готов с ним примириться — на сей раз.

— Рано или поздно удача приходит к каждому, — убежденно заявил Арнольд. — Меня не оставляет чувство, что удача наконец-то идет к нам. Как насчет пари, сэр Патрик?

— Это более уместно в конюшнях. Право заключать пари, как и чистить лошадей, я предоставляю моему конюху.

Этим язвительным ответом и был завершен разговор.

Прошло несколько часов, в положенное время привезли почту — и она рассудила спор в пользу Арнольда! Неверие сэра Патрика в благосклонное покровительство судьбы было посрамлено вторым письмом от адвоката из Глазго, пришедшим на следующим день.

«Имею удовольствие сообщить (писал мистер Крам), что со следующей же почтой после отправки моего письма в Хэм-Фарм я получил известие от мисс Сильвестр. Не вдаваясь в подробности она пишет, что решила теперь обосноваться в Лондоне. Причини, побудившая ее к этому шагу — во время нашей последней встречи ничего подобного у нее и в мыслях не было, — заключается вот в чем: ее денежные средства вот-вот иссякнут. Решив откликнуться ни объявление певицы и пойти к ней в услужение, чтобы заработать на жизнь, она вверила свои интересы в руки старого друга своей покойной матери (которая, сколько можно судить, тоже была музыканткой): он — агент музыкантов и драматических актеров, давно обосновался в столице, мисс Сильвестр хорошо знает его как заслуживающего доверия и достойного человека. Она прислала мне его имя и адрес — я вкладываю эти сведения на отдельном листке бумаги на тот случай, если мне потребуется написать ей, прежде чем она устроится в Лондоне. Таково вкратце содержание ее письма. Могу лишь добавить, что в нем нет ни малейшего намека на надобность, заставившую ее покинуть Глазго».

Случилось так, что письмо мистера Крама сэр Патрик открывал в одиночестве.

Прочитав его, он первым делом обратился к железнодорожному расписанию, висевшему в холле. Выяснив все необходимое, он вернулся в библиотеку, черкнул письмецо музыкальному агенту и позвонил в звонок.

— Дункан, мисс Сильвестр вот-вот приедет в Лондон. Я хочу, чтобы с ней связался верный человек. Этот человек — вы.

Дункан кивнул. Сэр Патрик протянул ему конверт.

— Если отправитесь в путь немедленно, успеете на ближайший поезд. Поезжайте по этому адресу и справьтесь о мисс Сильвестр. Если она уже приехала, передайте ей привет от меня и скажите, что я почту за честь нанести ей визит (от имени мистера Бринкуорта) в самое ближайшее время, какое она сочтет возможным назначить. Поспешите — и вы успеете вернуться еще до последнего поезда. Мистер и миссис Бринкуорт уже вернулись с прогулки?

— Нет, сэр Патрик.

Ожидая возвращения Арнольда и Бланш, сэр Патрик внимательнее вчитался в письмо мистера Крама.

Он не был склонен думать, что основным мотивом поездки Анны на юг был мотив финансовый. Вспомнив, что тренеры Джеффри перевезли его в какой-то из районов Лондона, он засомневался: а не произошла ли серьезная ссора между Анной и миссис Гленарм, не явилось ли ее следствием желание Анны напрямую обратиться к Джеффри? В таком случае сэр Патрик безоговорочно отдаст всего себя в распоряжение мисс Сильвестр. Если она докажет справедливость своих притязаний — в пику притязаниям миссис Гленарм, — одновременно будет доказано и то, что она не замужем, а это уже в интересах Бланш, как и в ее собственных. «Помочь ей — это мой долг перед Бланш, — подумал сэр Патрик. — А приблизить час расплаты для Джеффри Деламейна — это мой долг перед самим собой».

Во дворе залаяли собаки, возвестив о приезде экипажа. Сэр Патрик вышел к воротам — встретить Арнольда и Бланш и поделитьсяновостями.

Именно в тот час, когда его ждали, с письмом от музыкального агента явился верный Дункан.

Мисс Сильвестр еще не добралась до Лондона; но должна прибыть не позднее вторника. Она строго-настрого наказала агенту выполнять все указания сэра Патрика Ланди. Сэр Патрик может не беспокоиться — мисс Сильвестр получит его письмо, как только приедет.

Итак, наконец-то новость, которая сулит надежду! Наконец-то забрезжила возможность увидеть Анну! Бланш вся светилась от счастья. Да и Арнольд впервые после возвращения из Бадена пребывал в приподнятом настроении.

Сэр Патрик изо всех сил старался заразиться бациллой веселья у своих молодых друзей; но к собственному удивлению, да и к удивлению Арнольда и Бланш, усилия эти оказались бесплодными. Казалось бы, события разворачиваются благоприятно — отпала нужда в сомнительном путешествии в Шотландию; через несколько дней наверняка состоится встреча с Анной, но весь вечер он был не в духе.

— Все еще боитесь сглазить удачу! — воскликнул Арнольд, когда он и хозяин дома сыграли партию на биллиарде и собрались расходиться по комнатам. — На следующую неделю у нас перспективы — радужнее не придумаешь, верно?

Сэр Патрик положил руку на плечо Арнольду.

— Причуды старческого ума, — сказал он с напускной строгостью, — зрелище унизительное, но давайте отнесемся к ним со снисхождением. Так вот, Арнольд, у меня сейчас такое чувство, что я отдал бы все, что у меня есть, лишь бы миновать следующую неделю и надежно пришвартоваться в будущем времени.

— Но почему?

— Это и есть причуда! Объяснить не могу. Казалось бы, можно приободриться, к тому есть все причины, а я подавлен — безотчетно, неодолимо, вопреки здравому смыслу. На какую мысль нас это наводит? Не предупреждение ли это свыше о грядущих невзгодах? А может, все проще, и у меня лишь временное расстройство печени? Вот в чем вопрос. Кто на него ответит? Воистину, Арнольд, человек достоин презрения, если покопаться в нем поглубже. Дайте мне свечу, и будем надеяться, что всему виной печень.

СЦЕНА ВОСЬМАЯ. БУФЕТНАЯ

Глава тридцать девятая АННА ОДЕРЖИВАЕТ ПОБЕДУ

В один из сентябрьских вечеров (Арнольд и Бланш в это время возвращались из Бадена в Хэм-Фарм) мужчина преклонного возраста — один глаз затянутый туманцем и незрячий, другой глаз влажный и озорной — сидел один в буфетной гостиницы «Шотландская арфа» в Перте и спокойно помешивал сахар в стакане с крепким пуншем. Он уже появлялся собственной персоной на этих страницах, то как самозваный отец Анны Сильвестр, то как смиреннып слуга Бланш на пикнике в Суонхейвен-Лодж. Теперь он возникает на сцене, поддерживая дружеские отношения с третьей дамой, ибо загадочный «друг из тьмы» миссис Гленарм — это именно он.

Прибыв в Перт на следующий день после приема в Суонхейвене, Бишопригс направил свои стопы в «Шотландскую арфу» — в этом заведении, где давали приют путешественникам, он был известен хозяину как правая рука миссис Инчбэр и занимал высокое место в списке старших слуг, работавших на старых и близких друзей, и чувствовал себя здесь как рыба в воде.

Разыскав первым делом слугу по имени Томас (или Тэмми) Пенникуик, Бишопригс застал своего приятеля в крайне бедственном состоянии — душевном и телесном. Не в силах отбиться от грозных нападок ревматизма Томас Пенникуик предвидел горестную перспективу: он прикован к постели долгой болезнью, жену и детей кормить нечем, а доходы, связанные с его положением, уплывают в карманы первого встречного, кому подфартит устроиться на его место в гостинице.

Услышав эту печальную историю, хитроумный Бишопригс сразу понял: здесь можно обделать свои делишки, если сыграть роль бескорыстного и преданного друга Томаса Пенникуика.

Не мешкая, он предложил захворавшему старшему слуге занять его должность, не посягая на его доходы, но при условии, что хозяин позволит ему жить здесь и столоваться за счет гостиницы. Хозяин с готовностью согласился, и Томас Пенникуик удалился в лоно семьи. Итак, вступив в эту респектабельную должность, Бишопригс упрочил свое и без того прочное — за счет виртуозности действий — положение и оградил себя от всех подозрений, какие могли бы пасть на него, как на прибывшего в Перт с неясными целями, вздумай друзья миссис Гленарм заняться официальным расследованием — кто же стоит за анонимными письмами?

Мастерски развернув свою кампанию, Бишопригс и дальше действовал с завидной предусмотрительностью.

Письма к миссис Гленарм он писал исключительно левой рукой — определить личность пишущего в этом случае никак не возможно, ибо, если человек привык писать другой рукой, почерк его меняется до неузнаваемости. Не меньшей дальновидностью и коварством отличались его действия, когда он отвечал на рекламные объявления, своевременно помещаемые в газете адвокатами миссис Гленарм. Для встреч с представителями интересов миссис Гленарм он назначал часы, в какие хозяин отсылал его из гостиницы по поручениям, и места, через которые пролегал его маршрут; как обычно в подобных случаях, был определен пароль, который сторонам полагалось произнести при встрече. Как ни тщательно адвокаты готовили западню — то обряжали нужного им «свидетеля» в художника, рисовавшего с натуры по соседству, то ставили на угол старушку, продававшую фрукты, то еще что-то выдумывали, — проницательный глаз Бишопригса немедля распознавал ловушку. Не произнося пароля, он спокойно шел мимо выполнять свое поручение; заподозрив его, адвокаты пускались следом; но выяснялось, что это всего лишь «респектабельная личность», и личность эта выполняет поручение хозяина «Шотландской арфы»!

Если человек возводит вокруг себя столь мощные заградительные сооружения, можно сказать, что вероятность быть обнаруженным мала до самой последней малости.

И все же разоблачение подступало к Бишопригсу, подступало оттуда, откуда он никак его не ждал. В Перт приехала Анна Сильвестр; она поняла из газеты (сэр Патрик был прав), что предлагаемые миссис Гленарм письма — не что иное, как письма между ней и Джеффри, пропавшие в Крейг-Ферни, и сразу же заподозрила Бишопригса — он вознамерился извлечь из их переписки материальную выгоду! В городе Анна не мешкая навела справки, открыто назвав его имя и прежнюю должность старшего слуги в Крейг-Ферни, и нашла его без особого труда — он и не думал скрываться, его знали как преданного друга Томаса Пенникуика. К вечеру того же дня Анне стало известно: Бишопригс служит в гостинице под названием «Шотландская арфа». Хозяин гостиницы, где она остановилась, спросил — может, нужно от нее что-то передать?

— Нет, — ответила она. — Я все передам сама. Мне нужен человек, который покажет мне дорогу к этой гостинице.

Уединившись в тиши буфетной, Бишопригс мирно сидел за столом и помешивал сахар в стакане с пуншем.

Стоял предвечерний час, когда воцаряется относительный покой перед тем, что в гостинице называется «вечерним приливом». В минуты отдыха Бишопригс по привычке потягивал спиртное и предавался размышлениям. Он попробовал пунш и, довольно улыбнувшись, поставил стакан. Перед ним открывалась ясная перспектива. Пока что ему удалось перехитрить адвокатов — предварительные переговоры он выиграл. Теперь требовалось просто ждать, когда боязнь публичного скандала (изредка подогреваемая письмами от «друга из тьмы») окончательно сразит миссис Гленарм и она самолично бросится выкупать столь нужную ей корреспонденцию. «Пусть плод как следует созреет, — думал он, — и серебро само покатится из ее кошелька».

Его размышления были прерваны появлением неряхи-горничной, на голове ее красовалась косынка из бумажной ткани, в руке она держала грязную кастрюлю.

— Эй, мистер Бишопригс, — обратилась к нему девушка. — Тут за дверью пригожая барышня — вас спрашивают.

— Барышня? — повторил Бишопригс, и на лице его отразилось благородное негодование. — Ты что же это, бездельница, приходишь к добропорядочному и уважаемому человеку с таким распутством? Я тебе кто? Марк Антоний, который всего мира лишился ради любви (вот дуралей, прости господи!), или Дон Жуан, который держал любовниц сотнями, как сам благословенный Соломон? Марш отсюда к своим горшкам и сковородкам; а бродячей Венере, что послала тебя, вели мотать отсюда!

Не успела горничная ответить, как ее мягко отодвинули в сторону, и перед ошарашенным Бишопригсом предстала Анна Сильвестр.

— Лучше скажите служанке, что мы с вами знакомы, — заявила Анна, глядя на служанку, которая стояла в проходе и взирала на нее с бесстрастным удивлением.

— Дочка моей сестрицы! — воскликнул Бишопригс, которому солгать было что плюнуть. — Ступай себе, Мэгги. У нас с этом красоткой одна кровь течет в жилах. Злопыхательским языкам тут пищи для сплетен нет. Господи, спаси и помилуй! — добавил он другим тоном, когда за девушкой закрылась дверь. — Откуда вы взялись?

— Мне нужно вам кое-что сказать. Я неважно себя чувствую; сейчас, я немного приду в себя. Дайте мне стул.

Бишопригс молча повиновался. Пока он подставлял Анне стул, его единственный наличный глаз взирал на нее встревоженно и с подозрением.

— Объясните мне одно, — сказал он. — Каким таким чудесным ветром вас, молодая мадам, занесло в эту гостиницу?

Анна без обиняков, ничего не скрывая, рассказала ему, как она наводила справки и что выяснила в результате. Подернувшееся было облаками лицо Бишопригса снова начало проясняться.

— Хе! Хе! — воскликнул он, обретая присущую ему наглость. — У меня уже был случай заметить — не вам, а другой леди, — как в нашем бренном из миров твои добрые дела окупаются сторицей. Стоило мне сделать доброе дело для беспорочного Тэмми Пенникуика, как об этом затрезвонил весь Перт; теперь достаточно спросить, и любая собака покажет тебе, где найти Сэмюела Бишопригса. Уж не подумали ли вы, что длань моя любовно поглаживает это новое перышко в моем оперенье? Я истинный кальвинист и ни на йоту не верю в мирскую суету. И когда я задумываюсь над свалившейся на меня славой, я спрашиваю себя, как спрашивал себя Псалмопевец: «Зачем мятутся народы, и племена замышляют тщетное?» Вы, кажется, хотели мне что-то сказать? — добавил он, внезапно возвращаясь к цели визита Анны. — Неужто вы проделали такой длинный путь до Перта только ради этого?

Выражение подозрительности снова начало проступать на его лице. По мере сил скрывая отвращение, какое вызывал у нее этот человек, Анна изложила смысл своей миссии весьма недвусмысленно и не тратя лишних слов.

— Я пришла кое-что у вас попросить, — сказала она.

— Как? Как? И что вам может быть от меня угодно?

— Мне нужно письмо, которое я потеряла в Крейг-Ферни.

Даже самообладание Бишопригса, покоящееся на весьма прочном фундаменте, дрогнуло перед пугающей прямотой этого выпада. На мгновение его бойкий язык прилип к гортани.

— Ничего не понимаю, на что вы намекаете, — пробормотал он после паузы, угрюмо сознавая, что его заманили-таки в ловушку и заставили выдать себя.

Столь резкая перемена в нем убедила Анну, что Бишопригс и есть человек, которого она искала.

— У вас мое письмо, — категорично заявила она, добиваясь правды. — И вы пытаетесь употребить его в порочных целях. Я не позволю вам торговать моими личными делами. Вы предложили продать мое письмо постороннему человеку. Я требую, что вы вернули это письмо, иначе я не уйду отсюда!

Бишопригс снова заколебался. Ему показалось, что его первое подозрение — Анна была подучена адвокатами миссис Гленарм, — это подозрение подтвердилось. Значит, отвечать надо с крайней осторожностью — это очень важно.

— Я не трачу драгоценного времени, — после минутного paзмышления заговорил он, — на раздувание суесловной болтовни, если таковая долетает до меня. Когда ветер сплетен дует на честного человека, любезная барышня, он дует впустую. Не стыдно ли, барышня, говорить такое мне, который был в Крейг-Ферни вашим отцом! Кто вам наплел про меня такое? Кто ошельмовал меня за моей спиной — мужчина или женщина?

Анна вынула из кармана дорожной накидки газету из Глазго и положила перед ним, раскрыв ее колонкой, где описывалась попытка вымогательства у миссис Гленарм.

— Все, что я хотела узнать, — сказала она, — я нашла здесь

«Чтоб вы сгорели в геенне огненной, нечистое племя издателей, печатников, газетчиков и торговцев этой заразой!» — С этим благочестивым пожеланием — внутренним, но не произнесенным вслух — Бишопригс напялил очки и прочитал указанные строки. — Но где же здесь упоминается Сэмюел Бишопригс? Где хоть слово о том, будто вы что-то потеряли в Крейг-Ферни? — вопросил он, закончив чтение; он отстаивал свои позиции с решимостью, достойной лучшего применения.

Анна содрогнулась от перспективы продолжать с ним разговор — она для этого слишком горда. Она поднялась, решив покончить со своим делом разом.

— Я за это время узнала многое, — ответила она, — и теперь имею основания полагать, что самый веский аргумент в разговоре с вами — это деньги. Если деньги избавят меня от омерзительной необходимости обсуждать с вами что-либо, — при всей моей бедности я дам вам эти деньги. Помолчите, прошу вас. В том, что я сейчас скажу, вы заинтересованы лично.

Она открыла кошелек и вытащила оттуда пятифунтовый банкнот.

— Если вы изберете правду и предъявите мне письмо, — подытожила она, — получите это как награду за находку и возвращение ее владельцу. Если будете и дальше изворачиваться и лгать, я могу сделать и сделаю так, что лист бумаги, который вы у меня украли начисто обесценится в ваших руках. Вы угрожали миссис Гленарм моим вмешательством. А если я возьму и пойду к ней? Вмешаюсь еще на этой неделе? А если у меня хранятся другие письма мистера Деламейна, и я предъявлю их сама? Что тогда миссис Гленарм купит у вас? Ну-ка, ответьте!

Краска залила ее бледное лицо. Глаза ее, тусклые и безрадостные, когда она вошла в комнату, теперь вспыхнули и жгли Бишопригса безмерным презрением.

— Ответьте! — повторила она столь яростно, что стало ясно — былое пламя и страсти, кипевшие в душе этой женщины, не угасли до сих пор!

Если у Бишопригса и было какое-то достоинство, так это редкое среди мужчин умение распознать, когда твоя карта бита. Если что и можно было записать ему в плюс, так это способность вовремя признать поражение и с честью выйти из боя, сложив знамена к ногам противника.

— Господи да будет милостив к нам! — воскликнул он, с выражением крайней невинности. — Значит, это вы написали письмо человеку по фамилии Джеффри Деламейн, а он на свободном месте карандашом отписал вам несколько крохотных строчек? Силы небесные, откуда я мог знать, что вы ведете речь именно об этом письме? Разве в гостинице вы хоть раз обмолвились, что вас зовут Анна Сильвестр? Ни разу! А этот тщедушный, что выдавал себя в гостинице за вашего мужа, — разве это Джеффри Деламейн? Да в Джеффри весу два раза столько, это я своими глазами видел. Отдать вам ваше письмо? Эхма! Коли я теперь знаю, что оно — ваше, для меня нет большего счастья в жизни, чем вам его возвернуть!

Он открыл бумажник и извлек из него письмо со рвением, достойным честнейшего человека в подлунном мире, — при этом (что еще прекраснее) на пятифунтовый банкнот в руке Анны он взирал с полнейшим равнодушием.

— Фу-ты ну-ты! — изобразил он смущение. — Прямо не знаю, доброе ли это дело — брать у вас деньги. Ну да ладно! Ладно! Возьму, коли вы настаиваете, — будет у старика память о времени, когда я оказал вам в гостинице маленькую услугу. Если вы не против, — добивал он, внезапно возвращаясь к делу, — черкните мне строчечку — вроде расписки, — чтобы я потом насчет этого письма не терзался сомнениями.

Анна бросила банкнот на стол, возле которого стояла, и выхватила письмо из его руки.

— Обойдетесь без расписки, — осадила его она. — Письма, чтобы свидетельствовать против вас, не будет!

Она подняла другую руку, чтобы разорвать письмо в клочки. Но в ту же секунду Бишопригс проворно схватил ее за обе кисти и крепко их сжал.

— Придется малость повременить! — запротестовал он. — Без расписки, молодая мадам, письма не получите. Вы теперь вышли за другого, и вам, может, все равно, что когда-то во времена оны Джеффри Деламейн обещал вам златые горы. Эхма! Но это кое-что значит для меня — вы ведь меня обвинили, что я похитил ваше письмо да принялся им торговать и еще господь ведает в чем, так что пожалуйте мне черным по белому, да собственной рукой. Извольте расписочку — а там делайте со своим письмом, что в голову взбредет!

Рука Анны, державшая письмо, ослабла. Оно упало на пол между ними, и Анна даже не попыталась помешать Бишопригсу, который нагнулся и поднял его.

«Вы теперь вышли за другого, и вам, может, все равно, что когда-то во времена оны Джеффри Деламейн обещал вам златые горы». Эти слова представили положение Анны в неожиданно новом свете. Действительно, в письме к Арнольду она писала, что, даже если Джеффри предложит ей вступить с ним в брак во искупление грехов прошлого, она предпочтет остаться тем, кем есть, нежели станет его женой, — столь велико ее отвращение к нему. До этой минуты ей и в голову не приходило, что кто-то может по-своему истолковать ее горделивое достоинство, повелевшее ей отказаться от притязаний на мужчину, который ее погубил. Только сейчас до нее в полной мере дошло: если она, облив его презрением, позволит ему идти своей дорогой и продаться первой женщине, у которой хватит денег, чтобы его купить, такое ее поведение заставит людей сделать ложные выводы: она, мол, бессильна вмешаться, потому что уже вышла замуж за другого. Краска отхлынула от ее лица, оставив мертвенную бледность. Она начала понимать, что цель ее приезда на север достигнута не полностью.

— Я дам вам расписку, — сказала она. — Говорите, что писать, я напишу.

Бишопригс продиктовал ей текст расписки. Внизу она поставила свою подпись. Он положил расписку в бумажник вместе с пятифунтовым банкнотом, а взамен передал ей письмо.

— Теперь можете рвать, если желаете, — заметил он. — Теперь мое дело сторона.

На мгновение она заколебалась. Ее вдруг проняла дрожь, — она словно получила некое предупреждение свыше: этому письму, едва не уничтоженному, предстоит сыграть в ее дальнейшей судьбе важную роль. Она взяла себя в руки, плотнее запахнула накидку, будто кутаясь от минутного дуновения холода.

— Нет, — сказала она. — Я его сохраню.

Сложив письмо, она убрала его в карман платья. Потом повернулась, чтобы идти, и остановилась в дверях.

— Еще одно, — добавила она. — Вам известен нынешний адрес миссис Гленарм?

— Неужто вы собираетесь к госпоже Гленарм?

— Это вас не касается. Если не желаете, можете мне не отвечать.

— Э-э, барышня! Вижу, нрав у вас переменился, теперь не то, что в прежние времена в гостинице. Ну да ладно! Ладно! Вы мне дали деньги, и я их отработаю сполна. Госпожа Гленарм скрывается в уединении — как говорится, инкогнито — у брата Джеффри Деламейна в Суонхейвен-Лодже. На эти сведения можете положиться, а добыть их, кстати, было нелегко. Они-то думают, что это тайна для всего мира. Хе-хе! Отпрыск Тэмми Пенникуика, третий с конца по старшинству, прислуживает в доме, где гостила эта дама, на окраина Перта. Попробуй сохрани что-нибудь в тайне от домашней прислуги — у них всегда ушки на макушке! Эх! Ушла и словечка на прощанье не сказала! — воскликнул он, когда Анна безо всяких церемоний вышла из комнаты прямо посреди тирады о тайнах и ушах прислуги. — Похоже, я отправился за шерстью, а обстригли меня самого, — добавил он, мрачно размышляя о катастрофе, какая постигла его столь обещающее предприятие. — Эхма! Когда эта мадам сцапала меня своими пальчиками, мне оставалось только одно — проскользнуть между ними как можно ловчее. Но какая ей разница, женится Джеффри или не женится? — задумался он, возвращаясь к вопросу, который Анна задала ему перед уходом. — И какой прок ей было ехать сюда, если она замыслила добраться до госпожи Гленарм?

Какой бы ни был прок, но следующим своим шагом Анна доказала, что замыслила именно это. Передохнув два дня, она выехала из Перта первым утренним поездом в направлении Суонхейвен-Лоджа.

СЦЕНА ДЕВЯТАЯ. МУЗЫКАЛЬНАЯ КОМНАТА

Глава сороковая ДЖУЛИУС НАБЕДОКУРИЛ

Джулиус Деламейн был один; со скрипкой в руке он праздно похаживал взад-вперед по террасе в Суонхейвен-Лодже.

С неба уже лился мягкий вечерний свет. Подходил к концу день, когда Анна Сильвестр выехала из Перта.

Несколько часов назад Джулиус принес себя в жертву своим политическим обязанностям — их навязал ему его отец. Он подчинился жестокой необходимости выступить с речью на встрече с избирателями в соседнем городке Киркандрю. Дыши омерзительнейшей атмосферой; выступай перед разнузданной аудиторией; усмиряй нахальную оппозицию; отвечай на дурацкие вопросы; терпи, когда тебя грубо прерывают; успокаивай алчных просителей; пожимай грязные руки — таковы этапы, которые честолюбивый английский джентльмен принужден преодолеть на пути, ведущем его от скромной безвестности личной жизни к громкой публичной славе палаты представителей. Джулиус снес все предварительные и неизбежные — свобода нравов! — тяготы, связанные с первым появлением на политической арене, проявив должное терпение; и вернулся в родную спасительную обитель еще более равнодушный, если такое возможно, ко всем прелестям и выгодам службы в парламенте, чем когда отправлялся в путь. Какофония, производимая орущим «народом» (до сих пор стоящая у него в ушах), лишь заострила его всегдашнюю восприимчивость к поэзии звука, столь явственной в сочинениях Моцарта, столь очевидной в дуэте фортепьяно и скрипки. Захватив с собой любимый инструмент, он вышел на террасу насладиться вечерней прохладой и поджидал прихода слуги, которого он вызвал колокольчиком. Вскоре из музыкальной комнаты через стеклянную дверь явился слуга и доложил, в ответ на вопрос хозяина, что миссис Деламейн уехала с визитами и едва ли вернется ранее, чем через час.

Джулиус мысленно застонал. Изящнейшая музыка, написанная Моцартом для скрипки, требует подыгрыша на фортепьяно! И без поддержки жены муж обречен на немоту. На минуту погрузившись в раздумье, Джулиус вдруг набрел на мысль, которая обещала до некоторой степени восполнить сей незадачливый пробел, вызванный отсутствием миссис Деламейн.

— А миссис Гленарм тоже уехала? — спросил он.

— Нет, сэр.

— Вот и чудесно. Не согласится ли она, если у нее нет других дел, заглянуть ко мне в музыкальную комнату?

Слуга удалился выполнять поручение. Джулиус сел на одну из скамеек и стал подстраивать скрипку.

Миссис Гленарм, — как справедливо сообщил Бишопригс, тайком укрывшаяся от своего анонимного корреспондента в Суонхейнвен-Лодже, — была, если говорить о музыкальной стороне дела, весьма слабой заменой миссис Деламейн. В лице жены он имел одну из тех немногих музицирующих на фортепьяно дам, под чьим искусным прикосновением этот ограниченный и бездушный инструмент становится на диво выразительным и производит музыку вместо шума. Миссис Гленарм не обладала внутренней утонченностью, способной произвести это чудо. Она получила добротное музыкальное образование; можно было не сомневаться, что свою партию она проведет без ошибок, — но не более того. Но Джулиус, изголодавшийся по музыке, смирился с обстоятельствами и ничего другого сейчас не требовал.

Вернулся с ответом слуга. Миссис Гленарм будет в музыкальной комнате через десять минут.

Джулиус, довольный, поднялся и возобновил свое праздное хождение; помурлыкав что-то себе под нос, он остановился возле цветов на террасе — как восхищались его глаза их красой, с какой нежностью гладила их лепестки его рука! Увидь его в эту минуту имперский парламент, это почтенное учреждение не преминуло бы задать вопрос его прославленному отцу: возможно ли, о милорд, что сей необыкновенный парламентарий произведен на свет вами?

Джулиус остановился на минутку подтянуть струну, а когда поднял голову от инструмента, не без удивления увидел, что по террасе к нему идет дама. Сделав несколько шагов ей навстречу и поняв, что видит ее впервые в жизни, он решил, что это, скорее всего, какая-то посетительница к его жене.

— Имею ли я честь говорить с подругой миссис Деламейн? — спросил он. — Увы, жены нет дома.

— С миссис Деламейн я не знакома, — ответила дама. — Слуга сказал мне, что она уехала и что здесь я найду мистера Деламейна.

Джулиус поклонился — и ждал, что последует дальше.

— Пожалуйста, извините меня за вторжение, — продолжала незнакомка. — Я хочу испросить у вас разрешения встретиться с дамой, которая, как мне известно, сейчас гостит в вашем доме.

Чрезмерная официальность просьбы слегка озадачила Джулиуса.

— Вы имеете в виду миссис Гленарм? — спросил он.

— Да.

— Почему вам пришло на ум, что требуется какое-то разрешение? Подруга миссис Гленарм в этом доме будет желанной гостьей.

— Я не подруга миссис Гленарм. Мы с ней никогда не встречались.

Теперь, во всяком случае, стало ясно, почему свою просьбу дама облекла в столь церемонные формы, но причина, побудившая даму искать встречи с миссис Гленарм, пока оставалась в тумане. Джулиус вежливо ждал, что она продолжит и даст объяснение. Но, судя по всему, объясниться было не так просто. Незнакомка опустила глаза. В ней шла какая-то мучительная борьба.

— Мое имя… если я его назову, — решилась она, не поднимая головы, — возможно, скажет вам… — Она смолкла. Кровь прилила к ее лицу и тут же отхлынула. Она снова заколебалась; однако окончательно справилась с волнением, взяла себя в руки. — Я Анна Сильвестр, — объявила она, внезапно вскинув голову, а дрожавший дотоле голос внезапно окреп.

Джулиус вздрогнул и уставился на нее в немом изумлении.

Это имя было ему известно вдвойне. Не так давно оно слетело с губ отца, когда Джулиус сидел возле его кровати. Лорд Холчестер наказал ему, горячо наказал ему держать это имя в памяти и помочь носящей его женщине, если женщина эта когда-либо обратится к нему. Позднее он вновь услышал это имя, на сей раз оно скандальным образом было связано с именем его брата. Получив первое анонимное письмо, миссис Гленарм не только потребовала от самого Джеффри опровергнуть гнусную клевету в его адрес, но и, не ставя его в известность, направила копию этого письма его родственникам в Суонхейвен. Сказанное Джеффри в свою защиту не вполне убедило Джулиуса в том, что брат его совершенно безвинен. И сейчас, глядя на Анну Сильвестр, Джулиус почувствовал — те его сомнения окрепли, можно сказать, переросли в уверенность. Неужели эта женщина — такая скромная, кроткая, не чопорная и благовоспитанная — и есть та самая бессовестная авантюристка, которая посягала на Джеффри на основании глупого флирта, но он вовремя разоблачил ее намерения? И при этом она с самого начала знала, что связана брачными узами с другим мужчиной? Неужели эта женщина — с голосом, внешностью, манерами настоящей дамы — находится в сговоре (как утверждал Джеффри) с полуграмотным бродягой, который анонимно вымогал деньги у миссис Гленарм? Этого не может быть! Даже если сделать скидку на обманчивую внешность, вошедшую в пословицу, — все равно не может быть!

— Мне называли ваше имя, — заговорил Джулиус после короткого молчания. Инстинкт джентльмена подсказал ему, что не стоит связывать ее имя с именем своего брата. — Его называл мой отец, — добавил он, тактично раскрывая именно этот источник, — когда я последний раз навещал его в Лондоне.

— Ваш отец! — Она сделала шаг навстречу, на лице ее отпечаталось неверие, изумление. — Но ведь ваш отец — лорд Холчестер?

— Да.

— Почему же он говорил обо мне?

— Он тогда был болен, — ответил Джулиус. — И размышлял о событиях из своего прошлого, мне совершенно не известных. Он сказал, что знал ваших отца и мать. И велел мне оказать вам всяческое содействие, если вам когда-нибудь понадобится помощь. Говоря это, он был крайне взволнован — мне показалось, что он испытывает угрызения совести в связи с какими-то воспоминаниями.

Медленно, не произнося ни слова, Анна отступила к невысокой оградке террасы. Оперлась на нее одной рукой, чтобы не потерять равновесие. Джулиус, сам того не подозревая, сказал сейчас нечто крайне важное. Анна и понятия не имела, что отец предавшего ее человека в свое время признал незаконным брак, в результате чего была предана ее мать. Открытие это потрясло ее, вдоль спины пополз холодок суеверного страха. Неужто злобный рок оплел ее невидимой сетью? Неужто, куда ни поверни, везде ее ждет мрак, везде ей суждено ступать по следу покойной матери к предначертанной и унаследованной судьбе? Мозг ее затуманило, она забыла, где она, что с ней. Она на мгновение перенеслась во времена, когда была ребенком. Ей явилось осунувшееся, полное отчаяния лицо матери — в те далекие времена, когда ей было отказано в праве именоваться женой, и общество навсегда отторгло ее.

Джулиус приблизился к ней и тронул за плечо.

— Вам плохо? — участливо спросил он. — Вид у вас совершенно больной. Надеюсь, это не мои слова на вас так подействовали?

Этот вопрос прошел мимо ее сознания. Вместо ответа на него она задала свой.

— Вы сказали, что не имели понятия, о чем думал ваш отец, когда говорил с вами обо мне?

— Ни малейшего.

— А вашему брату известно об этом больше, чем вам?

— Безусловно нет.

Она смолкла, еще раз погрузилась в свои мысли. В памятным день их первой встречи ее привела в смятение фамилия Джеффри, и она спросила его: а не могли их родители быть знакомы в прошлом? Джеффри, обманывавший ее во всем остальном, на сей раз сказал правду. Он заявил, что имени ее родителей в своем доме он никогда не слышал, и это полностью соответствовало истине.

Джулиус почувствовал, что в нем разгорается любопытство. Он попытался выведать у Анны побольше.

— Судя по всему, вам известно, что думал мой отец, когда говорил со мной, — продолжил он. — Могу ли я…

Она перебила его, умоляюще всплеснув руками.

— Прошу вас, не надо об этом спрашивать! Все это быльем поросло… и вам совершенно не интересно… и никак не связано с моим приездом сюда. Я и так злоупотребляю вашей добротой, — и она спешно перевела разговор, — поэтому лучше вернемся к тому, зачем я приехала. А еще кто-нибудь из членов вашей семьи меня не упоминал, мистер Деламейн, помимо вашего отца?

Джулиус не предполагал, что она сама затронет болезненную тему, которой он предпочитал не касаться. И сейчас был слегка разочарован. Он ожидал от нее большей тонкости, большего такта.

— А нужно ли, — холодно спросил он, — углубляться в это?

Щеки Анны снова залило краской.

— Если бы это не было нужно, — ответила она, — неужели я стала бы говорить об этом вам? Да будет вам известно, что я приехала сюда не от хорошей жизни. И если я не буду говорить прямо (пусть даже принося в жертву собственные чувства), я лишь затуманю мое положение, и без того достаточно туманное. Мне есть что сказать миссис Гленарм об анонимных письмах, какие она получает в последнее время. И мне нужно поговорить с ней о ее предполагаемой свадьбе. Прежде чем вы позволите мне это, вам следует знать, кто я. (Я нахожу это вполне естественным.) О моем поведении вы, должно быть, наслышаны с самой худшей стороны. (По вашему лицу я вижу, что это именно так.) Вы меня видите впервые в жизни, но столь снисходительны ко мне, что устраивать вам неприятный сюрприз — это с моей стороны будет просто низко. Может быть, теперь вы понимаете, мистер Деламейн, почему я не могла не сослаться на вашего брата. И посему позволите мне говорить с миссис Гленарм?

Это было сказано скромно, безо всякой манерности, с неподдельной и трогательной покорностью во взгляде и поведении. Джулиус снова проникся к ней уважением и сочувствием, в которых на минуту ей отказал.

— Вы сочли возможным довериться мне, — сказал он, — хотя в вашем положении не многие отважились бы на это. И со своей стороны я чувствую себя обязанным довериться вам. Я считаю само собой разумеющимся, что ваши мотивы в этом деле достойны всяческого уважения. Пусть миссис Гленарм сама решит, желает она беседовать с вами или нет. А вы вольны предложить ей эту беседу. Да, вольны.

Последние его слова совпали со звуками фортепьяно из музыкальной комнаты. Джулиус указал на стеклянную дверь, выходившую на террасу.

— Вам достаточно войти в эту дверь, — сказал он, — и вы останетесь с миссис Гленарм наедине.

Анна поклонилась и пошла к двери. У ступенек остановилась, чтобы собраться с мыслями.

Она поставила ногу на нижнюю ступеньку, но дальше не поднималась — ей вдруг расхотелось входить в комнату. Сэр Патрик ошибся, полагая, что известие о предполагаемой свадьбе миссис Гленарм произведет на нее большое впечатление: сердце ее уже остыло к Джеффри, и неоткуда было взяться сердечной ране, не было в ее душе и тлившейся ревности, готовой вспыхнуть от малейшей искры. Поначалу она ехала в Перт с одной целью — вернуть свою переписку с Джеффри. Переменить планы и приехать в Суонхейвен ее заставила исключительно та оценка, какую дал ее отношению к миссис Гленарм плутоватый, но не лишенный здравого смысла Бишопригс. Если она не будет против свадьбы миссис Гленарм, не будет требовать от Джеффри, чтобы он выполнил данное ей обещание, ее поведение лишь подтвердит наглые заявления о том, что она уже замужем. Если бы на карте стояли только ее интересы, она бы еще подумала, надо ли ввязываться. Но ведь могла пострадать и Бланш; именно ради нее Анна и решилась на поездку в Суонхейвен-Лодж.

В то же время, при ее теперешних чувствах к Джеффри — она ведь совсем не жаждала, чтобы он сдержал свое обещание, — дабы не потерять уважения к себе, ей важно было вооружиться какой-то целью, и тогда, выступая в роли соперницы миссис Гленарм, она была бы чиста перед собственной совестью.

Ей достаточно было вспомнить о критическом положении Бланш — и цель ее обрисовалась совершенно ясно. Она решила, что начнет предстоящий разговор с того, что спокойно докажет всю очевидность своих притязаний на Джеффри, затем, не боясь быть неправильно понятой, возьмет тон друга, а не врага, и самым любезным образом убедит миссис Гленарм, что той нечего бояться соперничества при одном легком условии: она берется заставить Джеффри исправить причиненное им зло. «Выходите за него, обещаю, что не скажу и слова против, если он возьмет назад все слова и исправит все деяния, которые бросают тень сомнения на свадьбу Арнольда и Бланш». Если разговор завершится именно так — можно считать, что ее усилия увенчались успехом, ей удалось вывести Арнольда из ложного положения, в которое она, сама того не ведая, поставила его по отношению к его супруге! Так она видела свою цель перед началом разговора с миссис Гленарм.

Вплоть до этой минуты она твердо верила, что способна провести этот умозрительный план в жизнь. И, лишь поставив ногу на ступеньку, она подумала — а вдруг это предприятие закончится неудачей? Впервые собственные доводы показались ей не такими убедительными. Впервые она поняла, что проявила чрезмерную наивность, слепо веря в то, что у миссис Гленарм достанет чувства справедливости и самообладания, чтобы терпеливо ее выслушать. Все ее надежды на успех покоились на благоприятной оценке женщины, которую она никогда прежде не видела! А если первые же слова, какими они обменяются, докажут, что эта оценка — ошибочна?

Но отступать, искать другие ходы было слишком поздно. Джулиус Деламейн заметил, что она колеблется, и направился к ней с другого конца террасы. Ей не оставалось ничего, как взять себя в руки, отбросить нерешительность и смело шагнуть навстречу опасности. «Будь что будет, я зашла слишком далеко, чтобы останавливаться». Взбодрив себя так, она с отчаянной решимостью распахнула стеклянную дверь у верхней ступеньки и вошла в комнату.

Миссис Гленарм поднялась от фортепьяно. Две женщины — одна столь богато, другая столь просто одетая, одна в расцвете своей красы, другая изможденная и поблекшая, первая дама в свете и пария, живущая в тусклой тени людского осуждения, — эти две женщины стали лицом к лицу и холодно-вежливо, как оно и бывает у незнакомых людей, молча поздоровались.

Разрядила положение миссис Гленарм. По-доброму улыбнувшись, она решила положить конец неловкости, которую робкая гостья испытывала весьма остро, и заговорила первой.

— Видимо, слуги не сказали вам? — спросила она. — Миссис Деламейн нет дома.

— Прошу прощения — но я вовсе не к миссис Деламейн.

На лице миссис Гленарм мелькнуло легкое удивление. Однако тон ее оставался дружелюбным.

— Тогда к мистеру Деламеину? — предположила она. — Он войдет с минуты на минуту.

Анне снова пришлось объясняться.

— Я только что рассталась с мистером Деламейном. — Миссис Гленарм изумленно подняла брови. Анна продолжала: — Я приехала сюда, если вы простите это вторжение…

Она замялась — как закончить предложение? Миссис Гленарм, движимая сильным любопытством — что же последует дальше? — еще раз пришла на помощь.

— Прошу вас, не надо извинений, — успокоила она гостью. — Кажется, я понимаю, что вы любезно приехали повидаться со мной. У вас усталый вид. Почему бы вам не присесть?

Анна действительно едва держалась на ногах. Она села на предложенный стул. Миссис Гленарм заняла свое место на винтовом стуле у фортепьяно и рассеянно пробежала пальцами по клавишам.

— Где же вы видели мистера Деламейна? — заговорила она снова. — Удивительно безответственный человек — за исключением минут, когда он держит в руке скрипку! Скоро ли он придет? Мы ведь собирались музицировать. Вы приехали, чтобы поиграть с нами? Таких меломанов, как мистер Деламейн, надо еще поискать! Но почему он не пришел представить нас друг другу? Вы, наверное, тоже предпочитаете классический стиль? А вы знали, что я именно здесь, в музыкальной? Можно спросить, как вас зовут?

При всей их пустячности вопросы миссис Гленарм были не без пользы. Они дали Анне время собрать всю ее решимость, приготовиться к неизбежному разговору.

— Полагаю, я говорю с миссис Гленарм? — начала она.

Благорасположенная вдова улыбнулась и грациозно кивнула.

— Я пришла сюда, миссис Гленарм, с разрешения мистера Деламейна, если вы не возражаете, поговорить с вами о деле, которое вас интересует.

Унизанные кольцами персты миссис Гленарм замерли над клавиатурой. На пухлом личике миссис Гленарм, повернувшемся к незнакомке, появились первые признаки удивления.

— Неужели? Есть много дел, которые меня интересуют. И каково же это?

Непочтительный тон говорившей неприятно поразил Анну. Если миссис Гленарм так вздорна, как кажется с первого взгляда, между ними едва ли установится понимание.

— Я желала говорить с вами, — ответила она, — о том, что произошло, когда вы гостили в районе Перта.

Удивление на лице миссис Гленарм усилилось и переросло в недоверие. Сердечность ее вмиг исчезла под вуалью из светской благовоспитанности. Миссис Гленарм взглянула на Анну. «Даже в лучшие времена не красавица, — подумала она. — Здоровье расшатано что дальше некуда. Одета как служанка, держится как дама. Что все это значит?»

Не в характере миссис Гленарм было молча терзаться сомнениями. Она не стала ходить вокруг да около и под прикрытием всепобеждающей простоты обхождения решила все выяснить с беззастенчивой прямотой.

— Извините, — сказал она. — У меня очень плохая память на лица; и вы, наверное, не расслышали, когда я спросила, как вас зовут. Мы раньше встречались?

— Никогда.

— И тем не менее — если я правильно понимаю ваш намек — вы хотите говорить со мной о том, что представляет интерес только для меня и моих самых близких друзей.

— Вы поняли меня абсолютно правильно, — согласилась Анна. — Я хочу поговорить с вами об анонимных письмах…

— Спрашиваю в третий раз: не позволите ли узнать ваше имя?

— Я сейчас назову его, но сначала позвольте мне закончить то, что я хотела сказать. Прежде чем представиться, я хочу, чтобы вы поняли, — я приехала сюда как друг. Вас ведь наверняка не огорчит известие о том, что вы можете не опасаться дальнейших посягательств…

— Я снова прошу меня извинить, — второй раз оборвала собеседницу миссис Гленарм, — но я теряюсь в догадках: чем объяснить такую заботу о моих делах со стороны совершенно незнакомого человека?

Сейчас тон ее был не просто вежливо-холодным — он был вежливо-надменным. Всю свою жизнь миссис Гленарм прожила среди людей света и искусно владела умением ставить на место тех, кто вызывал ее неудовольствие, — в ход шло самое утонченное высокомерие.

Самолюбие Анны — натуры чувствительной — было уязвлено, но мужество заставило ее стерпеть обиду. Она снесла эту жалящую надменность и продолжала спокойным, но твердым голосом, словно ничего не произошло.

— Ваш аноним, — сказала она, — ссылался на некую переписку. Так вот, ее у него больше нет. Переписка попала в надежные руки. И в будущем она не послужит низменным целям — я за это отвечаю.

— Вы за это отвечаете? — повторила миссис Гленарм. Она внезапно склонилась над фортепьяно и вперилась в лицо Анны бесцеремонным испытующим взглядом. Буйный нрав, столь часто сочетающийся со слабохарактерностью, начал проявляться: кровь бросилась в лицо, брови нахмурились. — Вам-то откуда известно, что мне писал аноним? — спросила она. — Вам-то откуда известно, что переписка попала в надежные руки? Кто вы такая? — Прежде чем Анна успела ответить, миссис Гленарм вскочила на ноги, пораженная новой мыслью. — Аноним писал мне, что переписка — это еще не все. Он упоминал женщину. Теперь я все поняла! — воскликнула она в приступе ревности. — Вы и есть эта женщина!

Анна приподнялась; она полностью владела собой.

— Миссис Гленарм, — сказала она спокойно, — я прошу, нет, умоляю вас не говорить со мной в таком тоне. Успокойтесь; и вы убедитесь сами — то, что я хочу сказать, заинтересует вас чрезвычайно. Пожалуйста, потерпите мое общество еще чуть-чуть. Да, ваша догадка верна. Я и есть та несчастная женщина, которая была обесчещена и брошена Джеффри Деламейном.

— Это ложь! — вскричала миссис Гленарм. — Какая наглость! И с этой гнусной брехней вы приходите ко мне! Как смел Джулиусподвергнуть меня этому? — ее негодование оттого, что она вынуждена находиться в одной комнате с Анной, не просто вышло наружу, но и прорвало рамки элементарных приличий. — Я позвоню слугам! — бушевала она. — Вас выдворят из дома.

Она пошла было к камину, чтобы позвонить в колокольчик. Но Анна, стоявшая ближе, в ту же секунду шагнула вперед. Не произнося ни слова, она жестом остановила ее. Последовала пауза. Соперницы стояли, не сводя глаз друг с друга, каждая полна нескрываемой решимости настоять на своем. Прошла минута — и более слабая натура подчинилась. Миссис Гленарм молча отступила назад.

— Выслушайте меня, — заговорила Анна.

— Выслушать вас? — повторила миссис Гленарм, — Вы не имеете права быть в этом доме. Не имеете права навязываться. Выйдите из комнаты!

Терпение, хранимое Анной до сей поры с вызывающей восхищение твердостью, начало подходить к концу.

— Будьте осторожны, миссис Гленарм, — предупредила она, все еще сдерживаясь. — Я терпелива вовсе не от природы. На мою голову свалилось достаточно бед, чтобы укротить любой нрав, но и у терпения есть пределы. И вот сейчас тот случай, когда мое терпение лопнуло. Я могу предъявить претензии — и после того, что вы сейчас сказали, они будут предъявлены!

— У вас нет никаких претензий! Вы бесстыдная женщина, вы уже замужем! И я знаю имя вашего мужа. Это Арнольд Бринкуорт.

— Вам сказал это Джеффри Деламейн?

— Я отказываюсь отвечать женщине, которая говорит о мистере Джеффри Деламейне с такой фамильярностью.

Анна подошла чуть ближе.

— Вам сказал это Джеффри Деламейн? — повторила она.

В глазах ее сверкал огонь, голос звенел — в конце концов самообладание ей изменило. На сей раз миссис Гленарм сочла нужным ответить.

— Да, сказал.

— Он солгал!

— Неправда! Ему все известно. И я ему верю. А вам — нет.

— Если он сказал вам, что я замужем, если он сказал вам, что жена Арнольда Бринкуорта не мисс Ланди из Уиндигейтса, — говорю вам снова, он солгал!

— Говорю вам снова — я верю ему, а не вам.

— Вы верите, что я — жена Арнольда Бринкуорта?

— Ни на миг в этом не сомневаюсь.

— Вы говорите это мне в глаза?

— Говорю вам это в глаза — может, вы и были любовницей Джеффри Деламейна; но сейчас вы — жена Арнольда Бринкуорта

При этих словах долго сдерживаемый гнев Анны все-таки прорвался наружу — с огромной силой именно потому, что ему так долго не давали выхода. В одну мимолетную секунду вихрь ее негодования унес не только мысли о цели, приведшей ее в Суонхейвен она забыла и о непростительной обиде, унижении, какие причинил ей Джеффри. Будь он сейчас здесь и заяви о своей готовности выполнить данное ей обязательство, она бы согласилась выйти за него в пику миссис Гленарм — пусть даже в первую минуту отрезвления она наложила бы на себя руки. Маленькое жало проникло-таки внутрь этой широкой натуры. Самая благородная из женщин все равно остается женщиной!

— Я запрещаю вам выходить замуж за Джеффри Деламейна! Я настаиваю на том, чтобы он сдержал свое обещание жениться на мне! Вот оно, это обещание, написанное его рукой. Душой своей он клянется — данное мне обязательство он выполнит. Любовница, говорите вы? Жена, миссис Гленарм, на этой же неделе!

С этими безумными словами она нанесла ответный укол — по- бедно выбросила вперед руку с письмом.

Ошеломленная на мгновение опасностью, которую ей буквально сунули под нос — неужели Анна действительно заявит о своих претензиях на Джеффри? — миссис Гленарм тем не менее ответила с упрямством загнанной в тупик женщины, с решимостью не верить даже самым убедительным уликам.

— Я не отдам его! — вскричала она. — Ваше письмо — фальшивка! У вас нет доказательств! Я не отдам его, не отдам, по отдам! — повторяла она в бессильной ярости, как разгневанный ребенок.

Анна с презрением кивнула на письмо, которое держала в руке

— Вот его письменное обещание, — сказала она. — Пока я жива, вам никогда не стать его женой.

— Я буду его женой в первый день после состязания. Я еду к нему в Лондон — предупредить его о вас!

— Я попаду в Лондон раньше — вот с этим. Вы знаете его почерк?

Она раскрыла письмо. Рука миссис Гленарм метнулась вперед с быстротой кошачьей лапы — схватить письмо и уничтожить. Но coперница оказалась еще проворнее. Минуту они, прерывисто дыша, стояли друг перед другом — одна с письмом, убранным за спину, другая с вытянутой рукой.

В это мгновение — больше они ничего не успели сказать друг другу — открылась стеклянная дверь; в комнату вошел Джулиус Деламейн.

Он обратился к Анне.

— Мы решили на террасе, — негромко произнес он, — что вы поговорите с миссис Гленарм, если она того захочет. Не кажется ли вам, что продолжение этого разговора нежелательно?

Анна уронила голову на грудь. Кипевшая в ней ярость погасла за одну секунду.

— Меня жестоко спровоцировали, мистер Деламейн, — ответила она. — Но это, конечно, меня не оправдывает. — Она на мгновение подняла голову и взглянула на него. Глаза ее от стыда наполнились жаркой влагой, по щекам медленно покатились слезы. Стараясь не выдать их, она опять склонила голову. — Есть лишь один путь загладить свою вину, — сказала она, — попросить у вас прощения и покинуть этот дом.

В наступившей тишине она пошла к выходу. Джулиус Деламейн, даже в мелочах оставаясь джентльменом, открыл ей дверь. Анна вышла.

Миссис Гленарм, на минуту забывшая о своем негодовании, теперь накинулась на Джулиуса.

— Если встреча с этой женщиной — эта ловушка! — была мне уготована с вашего благословения, — высокомерно заявила она, — мне придется последовать ее примеру, мистер Деламейн, и покинуть ваш дом.

— Я разрешил ей испросить вашего согласия на беседу, миссис Гленарм. Если она злоупотребила этим разрешением, я искренне об этом сожалею и приношу вам мои извинения. В то же время осмелюсь добавить — в собственное оправдание, — что эту женщину, как мне казалось, да и теперь кажется, следует скорее пожалеть, чем обвинять.

— Как вы сказали — пожалеть? — переспросила миссис Гленарм, дабы убедиться, что не ослышалась.

— Да, пожалеть, — повторил Джулиус.

— Может быть, вам, мистер Деламейн, удобнее забыть, что сказал об этой особе ваш брат. А я, представьте, это помню.

— Я тоже, миссис Гленарм. Но я слишком хорошо знаю Джеффри… — Он замялся, пальцы его нервно скользнули по струнам скрипки.

— Вы ему не верите? — спросила миссис Гленарм.

Сказать даме, которая собирается стать женой твоего брата, что ты сомневаешься в его слове, — на такое Джулиус не решился.

— Нет, это было бы чересчур, — осторожно заметил он. — Просто сказанное Джеффри не очень вяжется с манерами и обликом мисс Сильвестр…

— Ее облик! — вскричала миссис Гленарм в порыве изумления и отвращения. — Ее облик! Ах, мужчины, мужчины! Впрочем, прошу меня извинить — я как-то упустила из виду, что о вкусах не спорят. Ради бога, продолжайте!

— Может быть, немного поиграем и охладим наш пыл? — предложил Джулиус.

— Нет, я настойчиво прошу вас продолжить, — с нажимом произнесла миссис Гленарм. — Итак, «невозможно связать»…

— Я сказал «не очень вяжется».

— Прекрасно. Сказанное Джеффри не очень вяжется с манерами и обликом мисс Сильвестр. Что дальше? Когда я вас так грубо прервала, вы ведь еще что-то хотели сказать? Что же?

— Только одно, — сказал Джулиус. — Мне трудно понять, как сэр Патрик Ланди мог отдать в жены мистеру Бринкуорту свою племянницу, — ведь это двоеженство!

— Минутку! Свадьба этой кошмарной женщины с мистером Бринкуортом была сыграна тайно. Разумеется, сэр Патрик о ней ничего не знал!

Джулиус признал, что это возможно, и еще раз попытался вернуть разгневанную даму к фортепьяно. Увы, опять неудача! Вера миссис Гленарм в незыблемость защиты, какую выдвигал ее возлюбленный, была поколеблена, хотя признаваться себе в этом ей ах как не хотелось! Взятый Джулиусом тон при всей его умеренности вновь пробудил у нее пугающее подозрение — так ли достоверно то, что заявил Джеффри? — которое все-таки заронили в душу миссис Гленарм слова и поведение Анны. Молодая вдова рухнула в ближайшее кресло, отерла слезы платком.

— Вы всегда ненавидели бедного Джеффри! — заявила она. всхлипывая, — А теперь порочите его в моих глазах!

Джулиус с блеском вышел из положения. Уже совсем собравшись отвечать серьезно, он вовремя спохватился.

— Я всегда ненавидел бедного Джеффри, — повторил он с улыбкой. — Полноте, миссис Гленарм, вам ли говорить такое? Не я ли притащил его из Лондона исключительно ради того, чтобы познакомить с вами?

— Уж лучше бы вы его оставили в Лондоне! — парировала миссис Гленарм, внезапно перестав плакать и разъярившись. — До встречи с вашим братом я была счастлива! Я его не отдам! — заголосила она и снова ударилась в слезы. — Пусть он даже обманул меня — мне все равно! Я не допущу, чтобы он принадлежал другой женщине! Я буду его женой! — И она, как в дурной пьесе, бросилась перед Джулиусом на колени. — Помогите мне найти правду, молю вас! — воскликнула она. — О, Джулиус, сжальтесь надо мной! Он так дорог моему сердцу!

На лице ее он увидел неподдельное страдание, в голосе звучали истинные чувства. Кто бы поверил, что в душе у нее спрятаны громадные запасы безжалостного высокомерия, бессердечной жестокости, которые лишь пять минут назад щедро выплеснулись на несчастную женщину!

— Я сделаю все, что смогу, — пообещал Джулиус, поднимая ее с колен. — Давайте поговорим об этом, когда вы успокоитесь. Немного помузицируем, — повторил он, — и ваши нервы улягутся.

— Вы и вправду хотите, чтобы я поиграла? — спросила миссис Гленарм, в мгновение ока превращаясь в кроткую овечку.

Джулиус открыл сонаты Моцарта, упер скрипку в плечо.

— Давайте попробуем пятнадцатую, — сказал он, усаживая миссис Гленарм за фортепьяно. — Начнем с адажио. Если смертному и удалось сотворить божественную музыку, то вот она!

Они начали. На третьем такте миссис Гленарм взяла фальшивую ноту — и смычок Джулиуса, подрагивая, замер на струнах.

— Я не могу играть! — воскликнула она. — Я так потрясена; так взволнована. Как мне узнать, замужем эта дрянь или нет? Кого спросить? Поехать в Лондон к Джеффри я не могу — к нему не пустят тренеры. К самому мистеру Бринкуорту тоже не обратишься — мы с ним даже не знакомы. Кто же еще? Придумайте и подскажите мне!

Вернуть ее к адажио можно было лишь одним способом — предложить ей вариант, который ее удовлетворит и успокоит. Джулиус положил скрипку на фортепьяно и погрузился в раздумье.

— Имеются свидетели, — сказал он наконец. — Если все было так, как рассказал Джеффри, это могут подтвердить хозяйка и официант гостиницы.

— Этот сброд! — фыркнула миссис Гленарм. — Я их не знаю. Они могут воспользоваться моим положением, могут позволить себе дерзости.

Джулиус снова задумался; и преподнес другую мысль. С невинностью младенца он проявил роковую изобретательность: решил адресовать миссис Гленарм — к кому бы вы думали? — к самой леди, Ланди!

— В Уиндигейтсе у нас есть добрый друг, — сказал он. — Может, отголоски этой истории дошли и до леди Ланди. Может быть, обращаться к ней сейчас (если она вообще о чем-то слышала), когда на семью обрушилась серьезная беда, не очень-то ловко. Но это решать вам самой. Я лишь подбрасываю идею. Уиндигейтс не так далеко — вдруг что-то из этого и получится? Как вы считаете?

Что-то из этого получится! Пусть читатель вспомнит, что леди Ланди пребывала в полном неведении, что тон ее письма сэру Патрику ясно показывал: ее самолюбие уязвлено, и она что-то подозревает, и что лишь сейчас (благодаря Джулиусу Деламейну) со слов случайной знакомой ей предстояло узнать, сколь трудно положение, в каком оказался Арнольд Бринкуорт. Пусть читатель вспомнит об этом; а теперь прикинет, что может из этого получиться — не только в Уиндигейтсе, но и в Хэм-Фарме!

— Как вы считаете? — переспросил Джулиус.

Миссис Гленарм пришла в восторг.

— Конечно, надо ехать именно к ней! — восхитилась она. — Если меня не примут сразу, я черкну записку с извинениями и сошлюсь на цель моего приезда. Леди Ланди так разумна, так благожелательна. Даже если она никого не принимает, мне будет только легче доверить ей свои треволнения — меня-то она наверняка примет. Вы дадите мне ваш экипаж? Я поеду в Уиндигейтс завтра же.

Джулиус взял с фортепьяно свою скрипку.

— Не сочтите меня назойливым, — вкрадчиво заговорил он. — Но до завтра у нас еще много времени. А это такая музыка, важно только ее прочувствовать. Попробуем еще раз?

Получив столь бесценный совет, миссис Гленарм была готова на все, лишь бы доказать свою благодарность. Со второй попытки глаза и руки бесподобной пианистки пришли в полную гармонию. Наконец-то плавно полилась чарующая мелодия — адажио из пятнадцатой сонаты Моцарта в переложении для скрипки и фортепьяно, — и Джулиус Деламейн воспарил на седьмое небо, блаженствуя среди звуков музыки.

На следующий день миссис Гленарм и миссис Деламейн вместе отправились в Уиндигейтс.

СЦЕНА ДЕСЯТАЯ. СПАЛЬНЯ

Глава сорок первая ЛЕДИ ЛАНДИ ВЫПОЛНЯЕТ СВОЙ ДОЛГ

Действие происходит в спальне — читательскому взору предстает женщина, средь бела дня лежащая в постели.

Люди, которые строго следят за соблюдением условностей света и считают своим долгом по любому поводу бить в набат, на сей раз пусть не торопятся. Поскольку особа, о которой идет речь, не кто иная, как сама леди Ланди, из этого со всей очевидностью проистекает, что самые придирчивые требования светских условностей удовлетворены безоговорочно и в полной мере. Сказать, что пребывание ее милости в горизонтальном положении вместо вертикального не приносило обитателям подлунного мира прямых моральных выгод, — это равносильно тому, что добродетель определяется позой, а благонравие перестает утверждать себя, когда перестает появляться в утреннем или вечернем туалете. Неужели у кого-то достанет смелости заявлять такое? И потому на сей раз не будем бить в набат.

Леди Ланди лежала в постели.

Ее милость получила письменное извещение от Бланш — о внезапном прекращении свадебного путешествия; свой ответ она направила сэру Патрику, получение которого в Хэм-Фарме было описано выше. После этого леди Ланди почла за должное занять надлежащее положение в собственном доме, в ожидании возможного ответа от сэра Патрика. Что делает здравомыслящая женщина, когда у нее есть основания полагать, что члены собственного семейства жестоко обделяют ее доверием? Здравомыслящая женщина столь остро ощущает обиду, что даже заболевает. Не удивительно, что леди Ланди заболела.

Поскольку заболевание оказалось серьезным, изгнать хворь могло только медицинское светило. Был вызван лекарь из соседнего городка Киркандрю.

Лекарь явился в экипаже, запряженном парой лошадей, он был, как и положено, лыс, в обязательном белом галстуке. Он померил ее милости пульс, задал несколько неназойливых вопросов. С достоинством, присущим только крупным докторам, повернулся спиной к собственному внутреннему убеждению, что у этой больной все в полнейшем порядке. И сказал, как человек, который искренне верит в собственные слова: «Нервы, леди Ланди. Вам совершенно необходимо восстановить силы в постели. Я выпишу вам рецепт». И выписал с неприступным видом: ароматический нашатырный спирт —15 капель; настойка красной лаванды —10 капель; сироп из апельсиновых корок — 2 драхмы; камфара в сиропе — 1 унция. Когда он написал Misce fiat Haustus (вместо «смешать дозу»), когда добавил Ter die Sumendus (вместо «принимать три раза в день») и когда закрепил свою латынь собственноручной подписью в конце, ему осталось только откланяться; опустить в карман две гинеи; и отправиться восвояси, испытывая профессиональное удовлетворение от того, что он с честью выполнил свой врачебный долг.

Леди Ланди лежала в постели. Видимая часть ее милости была облачена в сообразные со случаем одежды. Голова ее была повязана лентой из роскошных белых кружев. Телеса покрывала восхитительная рубашка из белого батиста, отделанная кружевами и розовыми лентами, в которой полагается болеть. Все остальное утопало в одеялах. На столике возле нее стояла настойка красной лаванды — успокаивающего цвета; не был неприятным и запах. Рядом лежала книга религиозного характера. За этой священной книгой скромной стопкой лежали журналы с записями по ведению домашнего хозяйства, ежедневный отчет о кухонных расходах. (Заметьте, что даже нервам ее милости не дозволялось отвлекать ее милость от выполнения долга.) У изголовья лежали веер, флакон с нюхательной солью и носовой платок. Просторная комната была погружена и полумрак. Одно из нижних окон было приоткрыто, чтобы ее милости в нужном объеме поступал свежий воздух. Со стены напротив постели, с холста на свою вдову взирал покойный сэр Томас. Каждый стул занимал отведенное ему место; все наряды чинно лежали в шкафу и ящиках и не смели высунуться наружу, преступить священные границы. В тусклом свете поигрывали вдали сокровища туалетного столика. Кувшины и миски отличались изысканностью и молочной белизной; глаз радовался их безукоризненной чистоте. Куда ни кинь взгляд, комната во всех отношениях была идеальной. А на постели лежала идеальная женщина, и гармония была полной.

Это было на следующий день после появления Анны в Суонхейвене, ближе к вечеру.

Личная служанка леди Ланди бесшумно открыла дверь и на цыпочках прокралась к постели. Глаза ее милости были закрыты. Но ее милость внезапно их открыла.

— Я не сплю, Хопкинс. Страдаю. Что случилось?

Хопкинс положила на покрывало две визитные карточки.

— Миссис Деламейн, госпожа… и миссис Гленарм.

— Им, конечно, сказали, что я больна?

— Да, госпожа. Миссис Гленарм велела послать за мной. Я провела ее в библиотеку, и там она написала эту записку.

Хопкинс извлекла на свет записку, сложенную аккуратным треугольничком.

— Они уехали?

— Нет, госпожа. Миссис Гленарм сказала мне, что просит oтветить «да» или «нет», если вы соблаговолите прочитать ее записку!

— Довольно легкомысленно со стороны миссис Гленарм, ведь доктора настаивают на полном покое, — сказала леди Ланди. Впрочем, не важно. Одной жертвой больше, одной меньше — какая разница?

Она подкрепила силы, прибегнув к флакону с нюхательной солью, и развернула записку. Там было следующее:

«Весьма опечалена, дорогая леди Ланди, что вы заточены и своей комнате. Я воспользовалась возможностью заехать к вам вместе с миссис Деламейн в надежде задать вам один вопрос. Простит ли меня ваша безграничная доброта, если я задам его письменно? Дошли ли до вас какие-нибудь неожиданные новости, связанные с мистером Арнольдом Бринкуортом? Узнали ли вы о нем нечто такое, что весьма вас удивило? У меня есть серьезная причина спрашивать вас об этом. Я изложу ее, как только у вас хватит сил, чтобы встретиться со мной. Пока же я прошу вас дать ответ лишь одним словом. Передайте мне — «да» или «нет». Тысяча извинений — и скорейшего вам выздоровления!»

Единственный вопрос, содержавшийся в записке, позволил леди Ланди дать ему одно из двух возможных толкований. Либо миссис Гленарм стало известно о неожиданном возвращении молодоженов в Англию, либо в ее руках находится ключ к тайне событий в Хэм-Фарме, скрытых от посторонних глаз, и в этом случае роль миссис Гленарм становится куда более важной, куда более интересной! Фраза в записке «у меня есть серьезная причина спрашивать вас об этом» склоняла чашу весов в сторону второй версии. Казалось бы, что уж такое, совершенно не известное леди Ланди, могла знать об Арнольде миссис Гленарм? И все же любопытство ее милости (и без того достаточно взбудораженное загадочным письмом Бланш) могло удовлетвориться лишь одним способом — получить необходимое объяснение в личной встрече.

— Хопкинс, — заявила она. — Я должна видеть миссис Гленарм.

Хопкинс в ужасе — но не выходя за рамки почтительности — всплеснула руками. Ее милость так слаба, а тут кто-то будет ей докучать в спальне!

— Долг не позволяет мне пройти мимо, Хопкинс. Дай мне зеркало.

Хопкинс достала изящное ручное зеркальце. Леди Ланди тщательно оглядела себя вплоть до самых краев одеяла. Выше критики во всех отношениях? Да, даже если в критики запишется женщина.

— Проводите сюда миссис Гленарм.

Через минуту-другую вдова стального магната впорхнула в комнату — как всегда, слишком расфранченная; и слишком обильно расточающая благодарность за доброту ее милости, слишком обеспокоенная здоровьем ее милости. Леди Ланди, проявив посильное терпение, вежливым жестом перекрыла этот фонтан словоблудия и перешла к делу.

— Итак, моя дорогая, о вашем вопросе. Неужели до вас дошло, что Арнольд Бринкуорт с женой вернулись из Бадена? — Глаза миссис Гленарм от изумления распахнулись. Леди Ланди сочла нужным пояснить: — Видите ли, они собирались в Швейцарию в свадебное путешествие, а потом внезапно передумали и в воскресенье вернулись в Англию.

— Дорогая леди Ланди, дело вовсе не в этом! Кроме этого, вы о мистере Бринкуорте ничего не слышали?

— Ничего.

Наступила пауза. Миссис Гленарм в нерешительности теребила свой зонтик. Леди Ланди приподнялась с подушек и внимательно посмотрела на гостью.

— А что о нем слышали вы? — спросила она.

Миссис Гленарм смутилась.

— Так сразу и не скажешь, — начала она.

— Для меня нет ничего хуже неопределенности, — заметила леди Ланди. — Я готова выслушать худшее.

Миссис Гленарм решила рискнуть.

— Не приходилось ли вам слышать, — заговорила она, — что до женитьбы на мисс Ланди мистер Бринкуорт уже был связан брачными узами с другой дамой?

Ее милость сначала закрыла в ужасе глаза, потом вслепую принялась шарить вокруг, ища флакон с нюхательной солью. Миссис Гленарм дала ей искомый предмет и подождала, пока лекарство не возымело действие.

— Есть вещи, слышать которые необходимо, — величественно обронила леди Ланди. — В этом я вижу свой долг. Не описать словами, как вы удивили меня. Откуда вам это стало известно?

— Мне сказал мистер Джеффри Деламейн.

Ее милость второй раз прибегла к помощи флакона с нюхательной солью.

— Ближайший друг Арнольда Бринкуорта! — воскликнула она. — Если кто и может знать такое, то только он. Какая кошмарная новость! Но почему мистер Джеффри Деламейн сказал об этом вам?

— Я собираюсь за него замуж, — сообщила миссис Гленарм. — Именно поэтому, дорогая леди Ланди, я и позволила себе потревожить вас.

Леди Ланди, слегка ошарашенная, приоткрыла глаза.

— Я ничего не понимаю, — сказала она. — Объяснитесь, ради бога!

— Разве вы ничего не слышали об анонимных письмах? — спросила миссис Гленарм.

Слышала. Об этих письмах леди Ланди слышала. Но не более того, что известно всем. Имя дамы, стоявшей за этими письмами, ни разу не упоминалось; а мистер Джеффри Деламейн, судя по всему, виновен не более неродившегося младенца. Или это мнение ошибочно?

— Дайте вашу руку, бедное дитя, и расскажите мне все начистоту!

— Какая-то доля его вины тут есть, — сказала миссис Гленарм. — Он признался мне — легкий флирт был; разумеется, это она пыталась его окрутить. Я тут же потребовала полного объяснения. Есть ли у нее какие-то права на него? Нет, ни малейших. Но я засомневалась в его словах и так прямо ему и сказала. Он ответил, что может это доказать, — ему известно, что она уже пребывает в тайном браке. Ее муж отказался от нее, бросил ее; средства ее были на исходе; с отчаяния она была готова на все. Это мне, показалось подозрительным, и тогда Джеффри назвал имя мужчины. Получалось, что он действительно отрекся от своей жены; ибо мне самой известно, что человек этот недавно женился на другой.

Леди Ланди, охваченную неподдельным волнением, вдруг словно подкинуло с подушек. На сей раз она встревожилась вполне искренне.

— Мистер Деламейн назвал вам имя этого мужчины? — затаив дыхание, прошептала она.

— Да.

— Я его знаю?

— Ах, не спрашивайте!

Леди Ланди рухнула на подушку.

Миссис Гленарм потянулась к колокольчику позвать на помощь. Но леди Ланди уже взяла себя в руки.

— Не надо! — крикнула она. — Я могу это подтвердить! Это правда, миссис Гленарм! Это правда! Откройте серебряную шкатулку на туалетном столике — там вы найдете ключ к разгадке. Принесите письмо, что лежит сверху. Оно самое! Взгляните на него. Я получила его от Бланш. Почему они вдруг прервали свадебное путешествие? Почему они вернулись к сэру Патрику в Хэм-Фарм? Почему они все скрыли от меня, выставив какую-то недостойную отговорку? Я сразу почувствовала: произошло нечто ужасное. Теперь мне ясно, что именно! — Она снова рухнула на подушку и, прикрыв глаза, еще раз вымолвила горячим шепотом: — Теперь мне ясно, что именно!

Миссис Гленарм прочла письмо. Причина, объяснявшая столь подозрительно-внезапное возвращение новобрачных, была совершенно очевидной отговоркой, бросалось в глаза и другое — возвращение это было связано с именем Анны Сильвестр. Миссис Гленарм также охватило сильное волнение.

— Да, это подтверждение, — сказала она. — Мистера Бринкуорта вывели на чистую воду, эта женщина действительно его жена — значит, Джеффри свободен! О, мой дорогой друг, какой груз вы сняли с моей души! Эта злобная дрянь…

Леди Ланди внезапно открыла глаза.

— Вы говорите, — спросила она, — о женщине, от которой пошли все беды?

— Да. Вчера я ее видела. Она посмела объявиться в Суонхейвене. Она называла его Джеффри Деламейн. Говорила, что она незамужем. И заявила мне о своих правах на него самым бесстыдным образом. Она поколебала мою веру, леди Ланди, — веру в Джеффри!

— Кто она?

— Кто? — откликнулась миссис Гленарм. — Вам до сих пор неясно? Да ее имя кричит из каждой строчки этого письма!

Леди Ланди испустила вопль, огласивший всю комнату. Миссис Гленарм вскочила на ноги. В дверях с выражением ужаса на лице возникла служанка. Ее милость жестом велела ей немедленно удалиться, потом указала миссис Гленарм на ее кресло.

— Сядьте, — распорядилась она. — Мне нужно две-три минуты покоя. Больше не требуется.

В комнате повисла тишина, пока ее не прервала леди Ланди. Она попросила письмо Бланш. Внимательно прочитав его, отложила листок в сторону и на некоторое время погрузилась в глубокое раздумье.

— Я была несправедлива к Бланш! — воскликнула она. — Бедняжка Бланш!

— Вы думаете, она ничего об этом не знает?

— Уверена! Вы забываете, миссис Гленарм, что это жуткое открытие бросает тень сомнения на свадьбу моей падчерицы. Знай она правду, разве она стала бы писать с такой любовью об этой дряни, нанесшей ей смертельную рану? Они отвели ей глаза отговоркой, которую она невинно передала мне. Я вижу это так же ясно, как я вижу вас! Мистер Бринкуорт и сэр Патрик сообща решили держать нас обеих в неведении. Бедное мое дитя! Я должна искупить мою вину перед ней. И если никто другой не откроет ей глаза, это сделаю я. Сэр Патрик узнает, что во мне Бланш имеет настоящего друга!

Улыбка — опасная улыбка неисправимо мстительной женщины, задетой за живое, — внезапной тенью мелькнула на ее лице. Миссис Гленарм даже вздрогнула. Леди Ланди изнутри — в отличие от леди Ланди извне — это был не самый приятный предмет для наблюдения,

— Умоляю вас, успокойтесь! — встревожилась миссис Гленарм. — Дорогая леди Ланди, вы меня пугаете!

Но буря уже отбушевала, и поверхность моря, именуемого леди Ланди, снова разгладилась; страсти, на мгновение прорвавшиеся наружу, снова улеглись на дно.

— Простите, что расчувствовалась, — сказал она, обретая плавное сладкоречие, какое отличало ее во времена испытаний. Несчастной больной ничего не подозревающей женщине снести такое оскорбление не легко — ведь мной пренебрегли самым бессердечным образом. Но я не вправе терзать вас. Я соберусь с силами дорогая моя; соберусь с силами! В этом чудовищном бедствии — в этой пучине преступления, тайны и обмана — я могу полагаться только на себя. Ради Бланш со всей этой истории надо скинуть саван тайны и проникнуть в нее, проникнуть до самых глубин, дорогая моя. Бланш должна занять положение, которое ее достойно. Она должна отстоять свои права — и я окажу ей содействие! Пусть я буду страдать, пусть мне придется чем-то пожертвовать — не важно! Мне, несчастной женщине, надлежит свершить благое дело. И оно будет свершено! — заявила ее милость, обмахиваясь веером с выражением безграничной решимости на лице. — Оно будет свершено!

— Но, леди Ланди, что вы можете сделать? Они все сейчас на юге. Что до этой отвратительной женщины…

Веером леди Ланди коснулась плеча миссис Гленарм.

— У меня тоже есть в запасе сюрприз, друг мой, не хуже вашего. Эта отвратительная женщина служила гувернанткой Бланш здесь, в этом самом доме. Погодите! Это не все. Она оставила нас внезапно: убежала, сославшись на вступление в тайный брак. Я знаю, куда она отправилась. Могу выяснить, чем она там занималась. Узнать, кто был с ней. Дознаться, какова роль мистера Бринкуорта, его самого ни о чем не спрашивая. Я доберусь до истины без помощи людей, которые скомпрометировали себя в этом черном деле, которые мечтают меня околпачить. Я займусь этим — сегодня же!

С резким щелчком она торжествующе закрыла веер и устроилась поудобнее на подушке, безмятежно наслаждаясь удивлением на лице ее дорогого друга.

Миссис Гленарм с видом заговорщика подвинулась ближе к изголовью.

— Как вам это удастся? — спросила она, сгорая от нетерпения. — Не сочтите мой вопрос за пустое любопытство. Ведь мне тоже важно добраться до истины. Не оставляйте меня в неведении, умоляю вас!

— Вы можете вернуться сюда завтра, в это время?

— Да! Да!

— Приезжайте — и вы узнаете все.

— Могу я быть как-то полезной?

— Не сейчас.

— А мой дядя?

— Вы знаете, как связаться с капитаном Ньюэнденом?

— Да… он сейчас живет у друзей, в Сассексе.

— Его помощь может понадобиться. Пока точно не знаю. Поезжайте, дорогая моя, миссис Деламейн вас, должно быть, заждалась. Встретимся завтра.

И они нежно обнялись. Леди Ланди осталась одна.

Ее милость предалась раздумью, нахмурив брови и крепко сжав губы. Лежа в постели и думая, подперев голову рукой и придавив локтем подушку, она вполне выглядела на свой возраст, а то и на год-другой старше. Коль скоро она доверилась опеке лекаря (и настойке красной лаванды), самая простейшая логика велела ей соблюдать в этот день постельный режим. Но обстоятельства требовали другого — надо навести справки безотлагательно. Задача, прямо сказать, не простая; но ее милость не привыкла пасовать перед трудностями. Как послать за хозяйкой гостиницы в Крейг-Ферни, не вызывая ничьих подозрений, не привлекая ничьего внимания, — вот какой вопрос стоял перед ней. Без малого за пять минут она освежила в памяти последние события в Уиндигейтсе — и ответ был найден.

Первым делом она позвонила в колокольчик, и на зов явилась служанка.

— Боюсь, Хопкинс, я вас напугала. Это все нервы. Миссис Гленарм слегка ошеломила меня одной новостью. Сейчас мне лучше — и я в состоянии заняться домашними делами. В счете от мясника я нашла ошибку. Пришлите сюда повара.

Она взяла журнал по ведению домашнего хозяйства и отчет о кухонных расходах; поправила ошибку мясника; предупредила повара; разделавшись таким образом с делами по дому, требующими ее вмешательства, леди Ланди снова призвала к себе Хопкинс. Он ловко усыпила бдительность служанки — той теперь и в голову не придет связывать какие-то распоряжения или поступки хозяйки с визитом миссис Гленарм — и сочла себя вправе взяться за подготовкуу расследования, приступить к которому она намеревалась до наступления ночи.

— Ну, в доме как будто порядок навели, — сказала она. — Пока я здесь лежу беспомощная, вы у меня вместо премьер-министра, Хопкинс. А за стенами дома никому ничего не требуется? Кучеру? Садовнику?

— Я только что говорила с садовником, госпожа. Он пришел со счетами за прошлую неделю. Я сказала, что сегодня повидать вашу милость ему не удастся.

— Совершенно правильно. А передать он ничего не просил?

— Нет, госпожа.

— А ведь я ему что-то хотела сказать — или кому-то еще? Мою книжку-памятку, Хопкинс. В корзине, на том стуле. Почему вы не поставили корзину рядом с постелью?

Хопкинс принесла книжку-памятку. Леди Ланди заглянула в нее (без малейшей необходимости) с той же доведенной до совершенства серьезностью, какую выказал доктор, выписывая ей рецепт (тоже без малейшей необходимости).

— Вот, — воскликнула она, якобы обретая память. — Не садовник мне нужен, а его жена. У меня помечено — поговорить с ней о миссис Инчбэр. Обратите внимание, Хопкинс, на связующую цепочку мыслей. Миссис Инчбэр — домашняя птица; домашняя птица — жена садовника; жена садовника — садовник; на ум мне приходит именно садовник. Вам ясно? Я все время пытаюсь вас развивать. Вы поняли связь, да? Вот и хорошо. Теперь о миссис Инчбэр. Она приходила еще раз?

— Нет, госпожа.

— Я не вполне уверена, Хопкинс, что поступила правильно, отклонив предложение миссис Инчбэр насчет домашней птицы. Почему бы ей не взять столько кур, сколько я могу сбыть с рук? Женщина она достойная. А для меня важны добрые отношения со всеми соседями, богатые они или бедные не имеет значения. У нее ведь в Крейг-Ферни собственный птичий двор?

— Да, госпожа. И содержит его, говорят, лучше некуда.

— Я, право, не вижу причин (все как следует взвесив, Хопкинс), которые помешают мне завязать деловые отношения с миссис Инчбэр. (Нет ничего зазорного в том, чтобы продавать птичнице дичь, убитую на моих землях.) Что она хотела купить? Несколько черных испанских куропаток?

— Да, госпожа. Черные испанки вашей милости славятся на всю округу. Таких красавиц нет ни у кого. А миссис Инчбэр…

— Хочет разделить со мной эту исключительность, — перебила леди Ланди. — Но почему мне не пойти ей навстречу? Нет, я обязательно увижусь с ней, как только чуть поправлюсь, и скажу ей, что передумала. Пошлите кого-нибудь в Крейг-Ферни. Такие мелочи всегда вылетают у меня из головы — пошлите человека сейчас же, не то я об этом забуду. Пусть он передаст миссис Инчбэр, что я готова говорить с ней о птице, как только она найдет время заглянуть сюда.

— Боюсь, госпожа, черные испанки до того запали в сердце миссис Инчбэр, что она найдет время немедля и примчится сюда на всех парусах.

— Если так, отведете ее к жене садовника. Скажете ей, что она может взять яйца — за плату, разумеется. Как только она явится, не забудьте доложить мне.

Хопкинс удалилась. Хозяйка Хопкинс откинулась на удобные подушки и принялась плавно обмахиваться веером. На лице ее вновь появилась мстительная улыбка. «Пожалуй, у меня хватит сил принять миссис Инчбэр, — подумала она про себя. — Вполне возможно, что разговор пойдет не только об относительных достоинствах наших птичьих дворов».

Хопкинс оказалась совершенно права, когда говорила о скрытом энтузиазме миссис Инчбэр, — прошло чуть больше двух часов, как взбудораженная хозяйка гостиницы появилась у ворот Уиндигейтса почти вслед за слугой, что был послан по ее душу. Среди длинного списка человеческих слабостей любовь к домашней птице, похоже, имеет некоторые практические преимущества (в виде яиц) перед страстями более темного свойства: собиранием табакерок и скрипок, накоплением автографов и старых почтовых марок. Когда хозяйке Уиндигейтса доложили, как было велено, о прибытии хозяйки Крейг-Ферни, у леди Ланди впервые в жизни пробудилось чувство юмора. Ее милость даже слегка развеселилась (несомненно, сказались целительные свойства настойки красной лаванды) по поводу миссис Инчбэр и черных испанок.

— Ну, Хопкинс, это совсем ни на что не похоже! Наверное, от жажды обладать этой птицей бедная женщина тронулась умом. Право, никак не думала, что в моем болезненном состоянии что-то способно меня развлечь. Но эта добрая женщина так всполошилась и примчалась сюда, как вы сказали, на всех парусах — устоять перед таким рвением невозможно! Я просто обязана ее принять. При моей подвижности это слишком утомительно — сидеть одной в четырех стенах. Спать я не могу, читать тоже. Что угодно, Хопкинс, лишь бы отвлечься от себя самой. А если она будет слишком назойливой, от нее всегда можно избавиться. Приведите ее сюда.

Представ пред очи леди Ланди, миссис Инчбэр отвесила почтительный поклон; она никак не могла прийти в себя — леди Ланди снизошла до того, чтобы допустить ее в священные пределы своей комнаты.

— Возьмите стул, — любезно пригласила гостью ее милость. — Мне сейчас нездоровится, как изволите видеть.

— Эхма! Вашу милость завсегда приятно видеть, хоть больную, хоть здоровую! — ответила любезностью миссис Инчбэр, глубоко потрясенная тем, в какой элегантный наряд облачается болезнь, когда появляется в высших кругах.

— Я слишком слаба сейчас, чтобы кого-то принимать, — продолжала леди Ланди. — Но с вами я решила поговорить, на это есть причина. Когда вы появились в моем доме в прошлый раз, я отнеслась к вашему предложению без особого дружелюбия, не вполне по-соседски. Человек в моем положении должен быть предупредительным к людям в вашем положении — я об этом забыла, о чем весьма сожалею и прошу меня извинить. Мне приходится говорить это в несколько необычных обстоятельствах, — добавила ее милость, окинув взглядом свою величественную спальню, — ибо я не ожидала, что вы окажете мне честь с такой готовностью. На предложение, которое я имела удовольствие сделать вам, вы откликнулись, долго не раздумывая.

— Да ведь как же, миледи, откуда мне было знать, вдруг вы снова передумаете, если я не заявлюсь, — один-то раз передумали, — вот я и говорю себе: куй железо, пока горячо, люди зря не скажут. Ежели я поторопилась, вы уж, ради бога, не взыщите, ведь домашняя птица — это гордость всей моей души, а черные испанки (как их зовут в народе) — это для меня чистый соблазн нарушить десятую заповедь, коли живность эта принадлежит вашей милости, а у меня ее вовсе нету.

— Миссис Инчбэр, какой ужас, выходит, я невольно ввергла вас в соблазн? Я готова выслушать ваше предложение, и если смогу, приму его с удовольствием.

— Я буду счастлива тем, что соизволит мне выделить ваша милость. Если ничего другого нельзя, то хоть несколько яиц под выводок.

— Но кроме яиц под выводок, вы хотели бы что-то еще?

— Я хотела бы, — ответила миссис Инчбэр, потупившись, петуха и двух молодок.

— Откройте коробку, что стоит на столе у вас за спиной, распорядилась леди Ланди, — там есть писчая бумага. Дайте мне лист и карандаш из канцелярской корзинки.

Снедаемая взглядом алчущей миссис Инчбэр, она написала распоряжение птичнице и протянула его гостье с любезной улыбкой.

— Отнесите это жене садовника. Если сговоритесь о цене, можете забрать петуха и двух молодок.

Миссис Инчбэр открыла рот — без сомнения, чтобы выразить благодарность в предельно возможной для человека степени. Но не успела она произнести и трех слов, как нетерпение леди Ланди, от которого она сгорала с момента отъезда миссис Гленарм, успешно до сей минуты сдерживаемое, выплеснулось-таки наружу. Бесцеремонно прервав хозяйку гостиницы, она с маху перевела разговор на Анну Сильвестр, на события, связанные с ее пребыванием в Крейг-Ферни.

— Как дела в вашей гостинице, миссис Инчбэр? В такое время года туристов, наверное, пруд пруди?

— Гостиница забита битком, ваша милость (хвала провидению), от подвала до чердака.

— Не так давно среди ваших постояльцев была особа, которую, как мне кажется, я знаю. Эта особа… — она сделала паузу, стараясь держать себя в руках. Но выхода не было — придется уступить суровой необходимости и облечь свой вопрос в понятную форму. — Дама, — добавила леди Ланди, — она была у вас примерно в середине прошлого месяца.

— Не снизойдет ли ее милость до того, чтобы назвать ее имя?

Леди Ланди напряглась еще больше.

— Сильвестр, — коротко бросила она.

— Храни нас господи! — воскликнула миссис Инчбэр. — Уж не та ли это дама, что въехала к нам сама, с небольшой сумочкой в руке, а через час с лишком заявился ее муж, что застрял в дороге?

— Не сомневаюсь, именно она.

— Она что же, подруга вашей милости? — осторожно спросила миссис Инчбэр, нащупывая почву под ногами.

— Нет, разумеется! — ответила леди Ланди. — Это я так, из чистого любопытства, не более.

У миссис Инчбэр полегчало на душе.

— Сказать по правде, миледи, мы с ней как-то невзлюбили друг друга. Характерец у нее дай боже, я только вздохнула на радостях, когда она убралась.

— Я вас хорошо понимаю, миссис Инчбэр, — про ее характер я наслышана. Если я вас правильно поняла, она приехала в гостиницу одна, а вскоре к ней присоединился муж?

— Точно так, ваша милость. Я не имела права поселить ее в гостинице, но вскорости заявился ее муж и поручился за нее.

— По-моему, я встречала ее мужа, — проговорила леди Ланди. — Как он выглядел?

Миссис Инчбэр ответила почти теми же словами, какими в свое время ответила сэру Патрику.

— Э-э! Для такой, как она, чересчур молод. Собою пригожий, ни высокий, ни низкий; глаза карие, щеки румяные, волосы черные, что смоль. Приятный из себя, и разговор у него обходительный. Против него ничего не скажу, одно только не дело: примчался поздно вечером, а наутро упорхнул ни свет ни заря, а супругу свою оставил, мне только лишние хлопоты.

Этот ответ произвел на леди Ланди точно такое же впечатление, что и на сэра Патрика. Она тоже посчитала, что под это описание подходят слишком много молодых людей и полагаться на него нельзя. Однако в попытках доискаться до истины ее милость обладала перед своим деверем огромным преимуществом. Она подозревала Арнольда и могла подкрепить память миссис Инчбэр намеками, почерпнутыми из ее собственных могучих источников, — в жизненном опыте и наблюдательности ей не откажешь.

— А не было в нем чего-то такого, что делало его похожим на моряка? — спросила она. — И не заметили ли вы, когда говорили с ним, что у него есть привычка поигрывать медальоном на цепочке для часов?

— Он это, в самую точку! — воскликнула миссис Инчбэр. Ваша милость с ним хорошо знакома, дело ясное.

— Я так и думала, явстречала его, — сказала леди Ланди. Скромный, воспитанный молодой человек, как вы и говорите. Ну ладно, не буду вас больше отрывать от вашего птичьего двора. Ведь доктор строго-настрого велел мне никого не принимать, а я его не слушаю. Что ж, мы прекрасно договорились, верно? Была рада вас видеть. Всего доброго.

И она отделалась от миссис Инчбэр, едва надобность в той пропала.

На ее месте большинство женщин были бы довольны полученными сведениями. Но леди Ланди, — зная что ей предстоит иметь дело с сэром Патриком, — решила как следует перепроверить все факты, чтобы действовать в Хэм-Фарме наверняка. От миссис Инчбэр она узнала, что так называемый муж Анны Сильвестр присоединился к ней в тот же день, когда она приехала в Крейг-Ферни, и покинул ее на следующее утро. Анна сбежала из Уиндигейтса в день приема в саду, а прием этот давался четырнадцатого августа. B тот же день уехал и Арнольд Бринкуорт — якобы с целью проведать свои шотландские владения, оставленные ему в наследство тетушкой. Если верить миссис Инчбэр, он отправился вовсе не туда, а Крейг-Ферни, а проведать свой дом и земли прибыл, вероятнее всего, не в день, отведенный для этой цели, а на следующий. Если это удастся доказать и отыщется беспристрастный свидетель, улики против Арнольда возрастут безмерно; и леди Ланди сможет действовать, почти не сомневаясь, что ее сведения вполне надежны.

Немного поразмышляв, она решила отправить посыльного с письмом, адресованным управляющему Арнольда. Надо было объяснить, почему она задает столь странный вопрос, и она придумала вот какую легенду: за семейным столом возник легкий спор насчет того, когда именно Арнольд приехал в свое поместье, мнения разошлись, и было заключено дружеское пари. Посему к управляющему лишь одна просьба: уточнить, если можно, когда именно приезжал его хозяин, четырнадцатого или пятнадцатого августа, и спор их будет разрешен.

Написав нечто в этом духе, леди Ланди отдала необходимые распоряжения: доставить письмо завтра утром, как можно раньше; посыльный должен вернуться в Уиндигейтс в тот же день, первым обратным поездом.

Покончив с этим щекотливым делом, ее милость сочла себя вправе подкрепить силы очередной дозой настойки красной лаванды и заснуть сном праведника, который закрывает глаза с тем убаюкивающим убеждением, что выполнил свой долг.

События следующего дня сменяли друг друга в таком порядке:

Среди прибывшей почты письма от сэра Патрика не было. Этот факт леди Ланди тотчас занесла в долговую книгу, мысленно заведенную ею на деверя, — когда придет день расчета, ему придется оплатить все свои долги с процентами.

Затем вернулся посыльный с ответом от управляющего Арнольда Бринкуорта.

Ему пришлось заглянуть в свой дневник; там он вычитал, что мистер Бринкуорт сначала объявил о намерении приехать в поместье четырнадцатого августа, но появился только пятнадцатого. Итак, одна улика в подкрепление слов миссис Инчбэр была теперь в руках леди Ланди, но она решила выждать еще день — вдруг сэр Патрик передумает и все-таки ей напишет? Если же письма от него не будет, если ничего не напишет и Бланш, леди Ланди на следующее утро выезжает из Уиндигейтса и, подняв забрало, решительно вторгается на территорию противника — в Хэм-Фарм.

Третьим событием было появление доктора, прибывшего с лечебным визитом.

Ему было уготовано настоящее потрясение. Его пациентка излечилась лавандовой настойкой! Это противоречило всем правилам; тут попахивало знахарством: красная лаванда не имела права сделать то, что сделала, и тем не менее вот она, его больная, на ногах, одетая, жаждущая через день ехать в Лондон.

— Поймите, доктор, это мой долг, сколь ни велика жертва, я должна ехать!

Никаких других объяснений представлено не было. Пациентка была полна решимости, и лекарю ничего не оставалось, как, не роняя достоинства, получить гонорар и удалиться. Что он и сделал.

— Наше искусство, — доверительно сообщил он леди Ланди, — в конце концов всего лишь выбор из двух возможных. Например, взять вас — вы не выздоровели, как вам кажется, — но силы ваши питает необычайное возбуждение. И я должен спросить себя, какое из двух зол меньшее, — пойти на риск и отпустить вас в поездку, либо вызвать у вас раздражение, заставив сидеть дома. Учитывая общее состояние вашего организма, я предпочитаю рискнуть и разрешить вам ехать. Только следите за тем, чтобы окно экипажа с наветренной стороны всегда было закрыто. Старайтесь не впадать ни в какие крайности, избегайте всяческих треволнений — и, прошу вас, не забудьте взять с собой вторую бутылку вашей целительной жидкости.

С этими словами он, как обычно, откланялся, как обычно, oпустил в карман две гинеи и, как обычно, отправился восвояси, испытывая удовлетворение от того, что с честью выполнил свой врачебный долг. (До чего же завидная профессия — медицина! И почему все мы — не медики?)

Последним в шеренге событий оказался приезд миссис Гленарм.

— Ну? — взволнованно начала она. — Какие новости?

Пересказ открытий, сделанных ее милостью, — во всех подробностях, — а также заявление ее милости о своей решимости действовать, — сделанное тоном, не допускающим никаких толкований, — взбудоражили миссис Гленарм до совершенно последней степени.

— Значит, вы отправляетесь в город в субботу? — спросила она — Я поеду с вами. С той минуты, как эта женщина заявила, что будет в Лондоне раньше меня, я умираю от желания ускорить свою поездку — а сейчас есть такая возможность поехать вместе с вами. Свои дела я легко улажу. Мы с дядей договорились встретиться в Лондоне в начале будущей недели, на состязаниях. Я только напишу ему о перемене планов — и все. Кстати, о моем дяде: после нашей вами встречи я получила письмо от моих адвокатов из Перта.

— Что, снова анонимки?

— Одна — на сей раз ее получили сами адвокаты. Мой неизвестный корреспондент написал им, что забирает назад свое предложение и уезжает из Перта. Адвокаты советуют, чтобы я велела дяде воздержаться от бесполезных расходов и не нанимать лондонскую полицию. Их письмо я переслала капитану; возможно, к нашему с вами приезду в Лондон он уже будет там, чтобы повидать свои стряпчих. Вот вам мой вклад в это дело. Дорогая леди Ланди, что вы намереваетесь предпринять по прибытии в Лондон?

— План моих действий ясен, — спокойно ответствовала ее милость. — В воскресенье утром в Хэм-Фарме сэр Патрик получит от меня весточку.

— Вы напишете ему обо всем, что узнали?

— Нет, разумеется! Я напишу, что дела призывают меня в Лондон, и в понедельник я намереваюсь ненадолго заехать к нему.

— Он вас, конечно, примет?

— Думаю, в этом можно не сомневаться. Даже его ненависть к вдове его брата имеет свои пределы; раз он не ответил на мое письмо, закрыть передо мной двери он просто не решится.

— А как вы себя поведете, когда окажетесь там?

— Когда я окажусь там, дорогая моя, где сам воздух пропитан вероломством и обманом, мне придется быть крайне осторожной ради моей бедной девочки (хотя притворство и лицемерие мне омерзительны). Я не пророню ни слова, прежде чем не повидаюсь с Бланш наедине. И если долг велит мне открыть ей глаза на истину, я без колебаний это сделаю, хотя правда может оказаться болезненной. В понедельник сэру Патрику и мистеру Бринкуорту придется иметь дело не с юным и неопытным созданием, а еще кое с кем. Им придется иметь дело со мной.

Этим устрашающим заявлением леди Ланди и закончила разговор; миссис Гленарм поднялась, чтобы проститься.

— Встретимся прямо на станции, дорогая леди Ланди?

— Да, на станции, в субботу.

СЦЕНА ОДИННАДЦАТАЯ. ДОМ СЭРА ПАТРИКА

Глава сорок вторая ОКНО КУРИТЕЛЬНОЙ КОМНАТЫ

— Я этому не верю! И никогда не поверю! Вы хотите разлучить меня с мужем, хотите настроить меня против моей ближайшей подруги! Это низко! Это ужасно! Что я вам сделала? Боже, голова прямо раскалывается! Вы хотите, чтобы я лишилась рассудка?

Этими словами бледная, с горящими глазами, бесцельно мечущаяся по комнате, вонзив руки в волосы, Бланш ответила мачехе, когда цель паломничества леди Ланди была выполнена и жестокая правда была высказана самым недвусмысленным образом.

Величаво спокойная, ее милость взирала через окно на безмятежный пейзаж — Хэм-Фарм окружали леса и поля.

— Я ждала подобной вспышки, — не без грусти призналась она. — Твое сердечко сейчас так страдает, бедное дитя, и эти дикие слова облегчат тебе душу. Я подожду, Бланш, я подожду!

Бланш остановилась прямо перед леди Ланди.

— Мы с вами никогда не любили друг друга, — сказала она. — Я написала вам отсюда довольно дерзкое письмо. Я всегда выступала против вас на стороне Анны. Я вам давала ясно понять — увы, не без грубости, — что я рада выйти замуж и уехать подальше от вас. Неужели вы решили мне отомстить?

— Ах, Бланш, Бланш, какие мысли, какие слова! Мне остается только молиться за тебя.

— Да, леди Ланди, я разгневана. А когда человек гневается, его приходится терпеть. Потерпите и вы меня. Не прошло двух недель, как я замужем. И я люблю его — и ее — всем сердцем. Теперь вспомните, что вы мне о них сказали. Вспомните! Вспомните! Вспомните!

Она повторила это слово негромко, но в голосе ее слышалась надрывная боль. Руки снова метнулись к голове; она снова зашагала по комнате в полном смятении.

Леди Ланди попыталась прибегнуть к мягкому увещеванию.

— Ты настойчиво хочешь отстраниться от меня, — заговорила она. — Ради твоего же блага, не делай этого. В ужасном испытании, что выпало на твою долю, твой единственный друг — это я.

Бланш вернулась к стулу мачехи; не произнося ни слова, она окинула ее пристальным взглядом. Леди Ланди не дрогнула, снесли этот взгляд достойно.

— Посмотри мне в сердце, — сказала она. — Оно обливается кровью из-за тебя.

Эти слова Бланш оставила без внимания. Мозг ее напряженно думал о своем.

— Вы религиозная женщина, — внезапно заговорила она. — Вы готовы поклясться на вашей Библии, что сказали правду?

— Моей Библии! — повторила леди Ланди с оттенком печали в голосе. — Ах, дитя мое! Разве это драгоценное наследие не принадлежит и тебе? Разве это не твоя Библия тоже?

В ту же секунду луч торжества озарил лицо Бланш.

— Вы не отважились поклясться! — воскликнула она. — Этого мне достаточно!

И она презрительно отвернулась. Леди Ланди поймала ее руку и решительно дернула к себе. Страдающей святой больше не было, ее место заняла женщина, с которой шутки плохи.

— Этому пора положить конец, — сказала она. — Ты не веришь в то, что я сказала. Хватит ли у тебя мужества проверить мои слова?

Бланш вздрогнула, высвободила руку. Ее проняла легкая дрожь. Столь резкая перемена в манерах леди Ланди испугала ее — за этим новым обликом стояла ужасающая уверенность в себе.

— Как? — спросила она.

— Скоро увидишь. Но сначала сама скажи мне правду. Где сэр Патрик? Слуга не солгал, сказав, что он уехал?

— Уехал с местным управляющим. Вы застали нас врасплох. Из вашего письма мы поняли, что вы приедете со следующим поездом.

— А когда следующий поезд? Сейчас одиннадцать.

— Между часом и двумя.

— Сэр Патрик раньше не вернется?

— Нет.

— А где мистер Бринкуорт?

— Мой муж?

— Твой муж, если угодно. Его тоже нет?

— Он в курительной.

— Ты имеешь в виду длинную комнату, пристроенную к дому сзади?

— Да.

— Немедленно идем со мной вниз.

Бланш сделала шаг — и попятилась.

— Что вы от меня хотите? — спросила она, внезапно ощутив недоверие к мачехе.

Леди Ланди обернулась; во взгляде ее было раздражение.

— Неужели ты до сих пор не поняла, — резко отчеканила она, — что твои и мои интересы в этом деле совпадают? Что я тебе сказала?

— Не повторяйте!

— Я должна повторить! Я сказала тебе, что Арнольд Бринкуорт тайно находился в Крейг-Ферни с Анной Сильвестр в качестве ее мужа, мы же полагали, что он в это время пребывает в имении, оставленном ему тетушкой. Ты отказываешься в это верить, и я сейчас докажу тебе мою правоту. Ведь в твоих интересах узнать, заслуживает ли этот человек твоего слепого, безоговорочного доверия?

Бланш затряслась с головы до ног и ничего не ответила.

— Сейчас я пойду в сад и поговорю с мистером Бринкуортом через окно курительной, — продолжала ее милость. — Хватит ли у тебя мужества пойти со мной, подождать в укрытии и услышать своими ушами, что именно он скажет? Я не боюсь этой проверки. А ты?

Тон, каким был задан этот вопрос, подстегнул Бланш, придал ей смелости.

— Если бы я верила в его виновность, — решительно заявила она, — у меня бы не хватило мужества. Но я не сомневаюсь — он невиновен. Идите вперед, леди Ланди, хоть сию минуту — я последую за вами.

Они вышли из комнаты — собственной комнаты Бланш в Хэм- Фарме — и спустились в холл. Леди Ланди остановилась, проглядела расписание поездов, висевшее около входной двери.

— Без четверти двенадцать есть поезд на Лондон, — сказала она. — За сколько отсюда можно дойти до станции?

— А почему вы об этом спрашиваете?

— Скоро узнаешь. Ответь мне.

— До станции идти минут двадцать.

Леди Ланди посмотрела на часы.

— Времени хватит, — сказала она.

— На что?

— Идем в сад.

С этими словами она вышла из дома.

Курительная комната являла собой прямоугольную пристройку к стене дома, слегка удлиненную, в дальнем ее конце прямо в сад выходило окно с выступом. Прежде чем свернуть за угол и оказаться в поле зрения человека у окна, леди Ланди оглянулась и знаком велела Бланш не выходить из-за стены. Бланш покорно остановилась.

В следующую секунду она услышала голоса — разговор шел через открытое окно. Первым раздался голос Арнольда.

— Леди Ланди! А мы вас ждали только к обеду!

Ответ у леди Ланди был наготове.

— Мне удалось вырваться из города раньше, чем я предполагала. Пожалуйста, курите; и не нужно вставать. Заходить я не собираюсь.

Последовал быстрый обмен вопросами и ответами. В абсолютной тиши сада каждое слово доносилось четко и ясно. Снова заговорил Арнольд:

— А Бланш вы видели?

— Бланш сейчас выйдет. Мы хотим прогуляться. Мне есть что ей рассказать. Но прежде я хотела бы кое-что сказать и вам.

— Что-то серьезное?

— Весьма серьезное.

— Обо мне?

— О вас. Я знаю, куда вы отправились в тот вечер, когда я давала в Уиндигейтсе прием в саду, — вы отправились в Крейг- Ферни.

— Боже правый? Как вы об этом узнали?

— Я знаю, с кем вы там встречались, — с Анной Сильвестр. Я знаю, что говорят о вас и о ней — вы муж и жена.

— Тише! Не говорите так громко. Кто-нибудь может услышать!

— А хоть и услышат, велика ли беда? В эту тайну не посвятили только меня. А всем вам об этом прекрасно известно.

— Вовсе нет! Бланш ничего не знает.

— Как? Ни вы, ни сэр Патрик не рассказали Бланш о положении, в каком вы сейчас находитесь?

— Нет еще. Сэр Патрик предоставил это мне. А я никак не могу решиться. Только умоляю вас — ни слова Бланш! Я не знаю, как она к этому отнесется. Завтра в Лондоне будет ее подруга. Я хочу подождать, когда сэр Патрик сведет их. Подруга Бланш все объяснит ей лучше, чем я. Это моя идея. И сэр Патрик считает, что она неплоха. Погодите! Вы уже уходите?

— Если я здесь задержусь, она придет за мной сюда.

— Одно слово! Я хочу знать…

— Попозже узнаете.

Ее милость скрылась за углом пристройки.

— Ты удовлетворена, Бланш?

— Хватит ли у вас милосердия, леди Ланди, чтобы увезти меня из этого дома?

— Моя дорогая девочка! Зачем еще я смотрела в холле расписание поездов?

Глава сорок третья ВЗРЫВ

Когда Арнольд снова остался наедине с самим собой в курительной комнате, на душе его было неспокойно.

Какое-то время он тщетно пытался догадаться, из какого источника леди Ланди почерпнула свои сведения, потом надел шляпу и направился к тропинке, где больше всего любила гулять Бланш. Не подвергая сомнению деликатность леди Ланди, Арнольд решил тем не менее, что лучше ему прогуляться вместе с женой и ее мачехой. Если он будет присутствовать при их разговоре, разговор этот едва ли примет зловеще доверительный оттенок.

Но его поиски ни к чему не привели. Дамы пошли не туда, где он ожидал их найти.

Он вернулся в курительную, велев себе успокоиться и терпеливо ждать последующих событий. В этом пассивном положении, все еще думая о леди Ланди, он вдруг вспомнил краткий разговор с сэром Патриком, вчера, по поводу письма ее милости о прибытии в Хэм-Фарм. Сэр Патрик сразу убежденно заявил, что приезд его невестки на юг наверняка преследует какую-то цель.

«Я не вполне уверен, Арнольд (сказал он), что поступил правильно, не ответив на ее письмо. И все больше склоняюсь к мысли, что самый надежный путь, — обо всем ей завтра рассказать. Положение, в котором мы оказались, не изменишь. Мы не могли (не раскрывая карты перед вашей женой) помешать Бланш написать леди Ланди это злосчастное письмо — а хоть бы и помешали, ее милость наверняка прослышала бы о вашем возвращении в Англию. Я не сомневаюсь в том, что мы избрали правильный путь; не сомневаюсь, что удобнее держать ее в неведении, и тогда она не сможет совать нос в ваши дела, пока я не приведу их в порядок. Но по какому-нибудь неудачному стечению обстоятельств она может сама докопаться до правды, и в этом случае я поостерегся бы влияния, которое она может оказать на чувства и мысли Бланш».

Таковы были слова сэра Патрика — и что же произошло на следующий день? Леди Ланди действительно докопалась до правды; и сейчас, в эту минуту, она была наедине с Бланш, неизвестно где. Арнольд снова взял шляпу и отправился искать дам в другой стороне.

Вторая вылазка оказалась столь же бесплодной. Леди Ланди и Бланш как сквозь землю провалились.

Арнольд взглянул на часы и понял, что скоро должен вернуться сэр Патрик. Скорее всего, пока он искал дам, они кружным путем уже вернулись и теперь сидят в доме. Одну за другой Арнольд обошел комнаты первого этажа. Все они были пусты. Поднявшись наверх, он постучал в дверь комнаты Бланш. Ответа не последовало. Он открыл дверь и заглянул внутрь. Как и все комнаты внизу, эта была пуста. Но от взгляда его не укрылась записка, лежавшая на ковре недалеко от двери. Подняв ее, Арнольд увидел, что она адресована ему и написана рукой его жены.

Он развернул записку. Обращения не было, сразу шли вот какие слова:

«Мне известна отвратительная тайна, которую вы и мой дядя скрывали от меня. Мне известно ваше и ее постыдное поведение, и положение, в котором, благодаря вам и ей, теперь оказалась я. Корить такого человека, как вы, не имеет смысла. Я пишу эти строки лишь для того, чтобы сказать вам, что перебираюсь в Лондон, под покровительство моей мачехи. Не пытайтесь преследовать меня — это бесполезно. Насколько вы связаны совершенным со мной обрядом бракосочетания — это решать другим. Лично я знаю теперь достаточно. Я уезжаю, никогда не вернусь и никогда не позволю вам снова видеть меня.

Бланш».

Бросившись вниз по лестнице с одной лишь ясной мыслью — скорее догнать Бланш, — Арнольд натолкнулся на сэра Патрика, тот стоял в холле у столика, куда обычно клались визитные карточки гостей и оставленные ими записки, и держал в руке развернутое письмо. С одного взгляда поняв, что произошло, он обхватил одной рукой Арнольда и остановил его у входной двери.

— Вы мужчина, — твердо произнес он. — Примите этот удар, как подобает мужчине.

Голова Арнольда упала на плечо старого доброго друга. Он зарыдал.

Сэр Патрик не стал прерывать это неудержимое изъявление горя. В первые минуты молчание — самое милосердное. Он стоял и молчал. Письмо, которое читал сэр Патрик (нет нужды говорить, что писала его леди Ланди), забытое, выпало из его рук и улетело на пол.

Арнольд поднял голову, смахнул с глаз слезы.

— Я сам себе противен, — сказал он. — Какой стыд! Пустите меня.

— Вы не правы, мой бедный друг, — возразил сэр Патрик. — Дважды неправы! Этих слез стыдиться нечего. И вы ничего не добьетесь, если убежите от меня.

— Но я должен увидеть ее, и я ее увижу!

— Прочтите это, — предложил сэр Патрик, указывая на письмо, лежавшее у его ног. — Увидеть вашу жену? Она сейчас с женщиной, которая написала эти строчки. Прочтите их.

Арнольд поднял письмо.

«Дорогой сэр Патрик,

Если бы вы оказали мне честь своим доверием, я была бы счастлива помочь вам, без необходимости вмешиваться и вызволять Бланш из положения, в которое ее поставил мистер Бринкуорт. Теперь же дочь вашего покойного брата будет находиться под моим покровительством в моем доме в Лондоне. Если вы попытаетесь повлиять на происходящее, вам придется прибегнуть к физической силе — это единственное, что может сдвинуть меня с места. Если же повлиять на происходящее попытается мистер Бринкуорт, ему придется доказывать свое право на это (если он решится) в полиции.

С крайним почтением Джулия Ланди».

Но даже эти строки не поколебали решимости Арнольда.

— Что мне думать, — с жаром вскричал он, — потащат меня полицейские по улицам или нет! Я все равно увижусь с моей женой! Я все равно сниму с себя жуткое подозрение, оправдаюсь перед ней! Вы показали мне ваше письмо. Посмотрите на мое!

Здравый смысл позволил сэру Патрику увидеть гневные слова Бланш в их подлинном свете.

— Вы считаете, что это письмо писала Бланш? — спросил он. — Я вижу ее мачеху в каждой строчке. Если вы всерьез намерены защищаться от этих обвинений, вы опуститесь до чего-то, вас не достойного! Неужели вы сами этого не видите? Вы настаиваете на своем? Тогда пишите. Вам к ней сейчас не подступиться, а письмо, может, и дойдет. Но сами вы уедете из этого дома только вместе со мной. Я иду на уступку, разрешив вам написать ей. И настаиваю на ответной уступке. Идите в библиотеку! Если вы отдадите ваши интересы в мои руки, я обещаю помирить вас с Бланш. Вы мне верите или нет?

Арнольд сдался. Они вместе вошли в библиотеку. Сэр Патрик указал на письменный стол.

— Садитесь и облегчите душу, — сказал он. — Когда я вернусь, будьте любезны снова стать трезвым и разумным человеком.

Когда он вернулся в библиотеку, письмо уже было написано; и на душе у Арнольда явно полегчало — может, и ненадолго, но полегчало.

— Я сам отвезу ваше письмо Бланш, — объявил сэр Патрик, — ближайшим же поездом на Лондон, он идет через полчаса.

— Позвольте мне ехать с вами.

— Не сегодня. К ужину я вернусь. Вернусь и обо всем вам расскажу; а завтра мы поедем в Лондон вместе — если возникнет надобность там задержаться. А пока вам лучше побыть здесь, успокоиться после пережитого потрясения. Заверяю вас, что Бланш ваше письмо получит. Прижать ее мачеху до такой степени я обязуюсь без зазрения совести — если ее мачеха заупрямится. Я уважаю слабый пол, но не более чем он того заслуживает — это относится и к леди Ланди. Есть много способов приструнить женщину, и я с готовностью прибегну к любому из них, чтобы приструнить мою невестку.

Разразившись на прощанье этой своеобразной тирадой, он пожал руку Арнольду и отбыл на станцию.

В семь часов стол был накрыт для ужина. В семь часов сэр Патрик спустился ужинать, как всегда, безукоризненно одетый и совершенно спокойный, словно ничего не произошло.

— Она получила ваше письмо, — шепнул он Арнольду, взяв того под руку и увлекая в столовую.

— Что-нибудь сказала?

— Ни слова.

— Как она выглядела?

— Как и положено женщине, которая жалеет о содеянном.

Они начали ужинать. Пока в комнате были слуги, обсуждать поездку сэра Патрика не представлялось возможным, но едва они выходили заменить одно блюдо другим, Арнольд пытался начать разговор. Он с трудом дождался, когда унесли суп.

— Признаюсь, я надеялся, что вы привезете Бланш с собой, — сказал он с явной печалью в голосе.

— Другими словами, — ответствовал сэр Патрик, — вы забыли о природном упрямстве, свойственной слабому полу. Бланш уже чувствует, что совершила ошибку. И каковы неизбежные последствия? Естественно, она упорствует в своей ошибке. Оставьте ее в покое и подождите, пока ваше письмо не возымеет свое действие! Серьезные трудности на нашем пути не связаны с Бланш. Радуйтесь по крайней мере этому.

Принесли рыбу, и Арнольду пришлось замолчать, пока ход ужина вновь не был прерван.

— Что это за трудности? — спросил он.

— Они мои и ваши, — ответил сэр Патрик. — Моя трудность в том, что, если я считаю Бланш замужней женщиной (а именно тaк я и считаю), я не вправе настаивать на моих полномочиях ее опекуна. У вас другая трудность: вы не вправе настаивать на ваших полномочиях ее мужа, пока не будет со всей очевидностью доказано, что вы не связаны узами брака с мисс Сильвестр. Увозя отсюда Бланш, леди Ланди прекрасно сознавала, что ставит нас в такое положение. Она допросила миссис Инчбэр; написала вашему управляющему и справилась о дне вашего прибытия в ваше имение; она сделала все, учла все, предусмотрела все, кроме моего исключительною самообладания. Она совершила всего одну ошибку — решила, что оно ей не помеха. Нет, мой дорогой друг! Мое самообладание — это моя козырная карта! И я держу ее в руке, Арнольд, держу в руке!

Внесли следующее блюдо — и им снова пришлось сменить тему! Сэр Патрик, с удовольствием поглощая говядину, разразился долгой и интересной лекцией об истории стоявшего на столе редкого белого бургундского, привезенного из-за границы им лично. Едва говядина исчезла со стола, Арнольд решительно возобновил прерванный разговор.

— Выходит, мы приперты к стенке, — сказал он.

— Попрошу без жаргона, — возразил сэр Патрик.

— Ради бога, сэр, поймите мое волнение и скажите, что вы coбираетесь предпринять!

— Я собираюсь взять вас завтра в Лондон при одном условии — дайте мне слово чести, что до следующей субботы не будете искать встречи с вашей женой.

— А потом я ее увижу?

— Если дадите мне такое обещание.

— Дам! Конечно, дам!

Принесли следующее блюдо. Сэр Патрик заговорил о достоинствах куропатки.

— Достоинства этой птицы, Арнольд, — если ее просто зажарить и съесть, ничего не добавляя, — явно преувеличены. Мы в Англии охотимся на куропаток с чрезмерной страстью и не менее страстно поглощаем их. Но, если разобраться, куропатка — это лишь оболочка, наполненная соусом и трюфелями, и не более того. Впрочем, нет — по отношению к куропатке это слишком несправедливо. Должно добавить, что без нее был бы немыслим знаменитый французский рецепт приготовления оливки — это, несомненно, делает куропатке честь. Вы согласны?

Но вот куропатке пришел конец; съели и желе. Арнольд не преминул воспользоваться паузой.

— Что мы будем делать завтра в Лондоне? — спросил он.

— Завтра, — отвечал сэр Патрик, — в нашем календаре — памятный день. Завтра вторник — и я собираюсь встретиться с мисс Сильвестр.

Арнольд опустил бокал с вином, который уже поднес к губам.

— После всего, что случилось, — произнес он, — слышать ее имя для меня мучительно. Мисс Сильвестр разлучила меня с женой.

— Мисс Сильвестр может искупить свою вину, Арнольд, и помирить ваши сердца.

— Пока что из-за нее мое сердце разбито.

— Может быть, она еще станет вашей спасительницей.

Внесли сыр; и сэр Патрик снова стал распространяться о кулинарном искусстве.

— Известен ли вам, Арнольд, рецепт приготовления оливки?

— Нет.

— Что вообще известно новому поколению? Как грести на лодке, как стрелять, как играть в крикет и как делать ставки. И когда оно одряхлеет и обеднеет — то есть, когда состарится, — что же это будет за поколение! Впрочем, не важно: я до того времени все равно не доживу. Вы меня слушаете, Арнольд?

— Да, сэр.

— Так вот, как готовить оливку: кладете оливку в жаворонка; жаворонка — в перепела; перепела — в ржанку; ржанку — в куропатку; куропатку — в фазана; фазана — в индейку. Прекрасно. Сначала все это немножко обжариваете; потом как следует тушите — пока все не пропитается насквозь, до самой оливки. Совсем прекрасно. Далее, открываете окно. Выбрасываете индейку, фазана, куропатку, ржанку, перепела и жаворонка. И после этого едите оливку. Блюдо несколько дороговато, но (это подтверждают высшие авторитеты) затраты себя более чем оправдывают. Квинтэссенция аромата шести птиц — в одной оливке! Величайшая идея! Налейте себе еще белого бургундского, Арнольд.

Наконец слуги оставили их в покое — с вином и десертом на столе.

— Сэр, терпение мое на последнем пределе, — взмолился Apнольд. — Ваша доброта ко мне безмерна, но я вас очень прошу — расскажите без дальнейших промедлений, что произошло у леди Ланди.

К вечеру похолодало. В камине ярко пламенели дрова. Сэр Патрик подвинул кресло к огню.

— Вот вам полный отчет об этом визите, — начал он. — Прежде всего, леди Ланди я застал не одну. Совершенно не знакомые мне люди. Капитан Ньюэнден и его племянница, миссис Гленарм. Леди Ланди предложила говорить со мной в другой комнате, незнакомцы предложили оставить нас наедине. Но я отверг оба предложения. Первый шах ее милости! Ее главный расчет, Арнольд, строился на том, что мы боимся общественного мнения. Я с первой же минуты показал, что оно пугает нас не более, чем ее самое. «Я всегда принимаю то, что французы называют свершившимся фактом, — сказал я. — Вы довели дело до кризиса, леди Ланди, Так тому и быть. Мне нужно кое-что сказать моей племяннице (в вашем присутствии, если угодно); а потом мне нужно кое-что сказать вам — надеюсь, ваши гости на меня не обидятся». Гости снова уселись (естественно, снедаемые любопытством). Могла ли ее милость, оставаясь в рамках приличий, отказать мне в свидании с собственной племянницей на глазах у двух свидетелей? Нет, разумеется. Я встретился с Бланш в задней гостиной (разумеется, под надзором леди Ланди). Я передал ей ваше письмо; сказал несколько слов в ваше оправдание; увидел, как она втайне раскаивается, — этого было достаточно. Мы вернулись в переднюю гостиную. Не успел я сказать и пяти слов, как к моему удивлению и восторгу открылось: капитан Ньюэнден приехал с тем же вопросом, что и я, и вопрос этот — вы и мисс Сильвестр. Моя задача — в интересах моей племянницы — сводилась к тому, чтобы опровергнуть миф о вашей женитьбе на мисс Сильвестр. Его задача — в интересах его племянницы — сводилась к тому, чтобы этот миф отстоять. К непередаваемому отвращению двух дам мы, не мешкая и с полнейшим дружелюбием, перешли к существу вопроса. «Очарован возможностью встретиться с вами, капитан Ньюэнден». — «Я в восторге, что мне выпала честь познакомиться с вами, сэр Патрик». — «Думаю, наше дело мы уладим за две минуты?» — «Вы прекрасно выразили мою собственную мысль». — «Изложите вашу позицию, капитан». — «С большим удовольствием. Вот моя племянница, миссис Гленарм, она обручена с мистером Джеффри Деламейном. Все прекрасно, но имеется препятствие — в виде некой дамы. Я ясно выражаюсь?» — «Восхитительно, капитан; вам бы следовало быть адвокатом, но тогда британский флот понес бы ощутимую потерю. Прошу вас продолжайте». — «Вы так любезны, сэр Патрик. Позволю себе пойти дальше. Мистер Деламейн утверждает, что эта пребывающая в тени особа не вправе притязать на него, ибо особа эта уже замужем за мистером Арнольдом Бринкуортом. Леди Ланди и моя племянница уверяют меня, основываясь на удовлетворяющих их уликах, что мистер Деламейн говорит правду. Но эти улики не удовлетворяют меня. Надеюсь, сэр Патрик, я не выгляжу в ваших глазах чрезмерным упрямцем?» — «Мой дорогой сэр, у меня складывается высочайшее мнение о ваших аналитических способностях! Позвольте спросить, каковы будут ваши следующие шаги?» — «Именно об этом я и хотел вам сказать, сэр Патрик! Вот что я собираюсь предпринять. Я отказываюсь благословлять супружеский союз моей племянницы с мистером Деламейном, пока мистер Деламейн не докажет с помощью свидетелей, что дама, о которой идет речь, действительно замужем. Он ссылается на двух свидетелей; но сам не желает немедленно включиться в это дело на том основании, что готовится к соревнованиям по бегу. Я понимаю, что это немаловажное препятствие, и согласен самолично обеспечить приезд свидетелей в Лондон. С этой почтой я отправил моим адвокатам в Перте письмо и поручил им отыскать этих свидетелей; предложить им вознаграждение (деньги внесет мистер Деламейн) за потраченное время; и привезти их в Лондон к концу недели. Состязание назначено на четверг. После этого мистер Деламейн сможет включиться в дело и с помощью свидетелей доказать свою правоту. Как вы, сэр Патрик, относитесь к предложению собраться в субботу в этой же комнате (с разрешения леди Ланди)?» Вот вам суть сказанного капитаном. Он в моих годах, но одет под тридцатилетнего; тем не менее весьма приятный тип. Я сразил мою невестку наповал, приняв его предложение, не колеблясь ни секунды. Миссис Гленарм и леди Ланди уставились друг на друга в немом изумлении. Из-за расхождений в этом деле две женщины переругались бы насмерть; двое же мужчин все уладили самым мирным путем. Жаль, что вы не видели лица леди Ланди, когда я заявил, что глубоко обязан капитану Ньюэндену, ибо теперь нужда в долгом разговоре с ее милостью отпала. «Благодаря капитану, — сказал я ей в самых дружеских тонах, — нам с вами совершенно нечего обсуждать. Следующим же поездом я уезжаю, чтобы поселить в душе Арнольда Бринкуорта относительный покой». Если говорить о вещах более серьезных, я обещал, что в следующую субботу предъявлю вас всем собравшимся, включая вашу жену. Ни один мускул не дрогнул в эту минуту на моем лице. Но вам я должен сказать: положение наше таково, что я не берусь предсказать, чем кончится субботнее расследование. Все зависит от того, во что выльется мой завтрашний разговор с мисс Сильвестр. Не будет преувеличением сказать, Арнольд, что ваша судьба — в ее руках.

— Проклинаю минуту, когда я впервые ее увидел, — в сердцах воскликнул Арнольд.

— Не валите с больной головы на здоровую, — заметил сэр Патрик. — Прокляните минуту, когда вы впервые увидели Джеффри Деламейна.

Арнольд потупился. Острый язык сэра Патрика ужалил его в очередной раз.

СЦЕНА ДВЕНАДЦАТАЯ. ДРУРИ-ЛЕЙН

Глава сорок четвертая ПИСЬМО И ЗАКОН

Разноголосый гул кипучей лондонской жизни, струившейся потоком через мрачную расщелину Друри-лейн, пробивался, чуть приглушенный, из передней комнаты в заднюю. На запыленном полу громоздились стопки старых нот. На стенах висели театральные маски и ружья, портреты певцов и танцоров. Из противоположных углов смотрели друг на друга пустой футляр от скрипки и расколотый бюст Россини. Над камином была приклеена гравюра без рамы, изображавшая суд над королевой Каролиной. Дубовые стулья являли собой подлинные образчики старинной резьбы по дереву. Не менее исключительным образчиком современной — грязного цвета — сосновой мебели был стол. На полу разместился небольшой половик; на потолке — солидный слой сажи. Представленное таким образом место действия — задняя гостиная в доме на Друри-лейн, где обделывала свои скромные делишки музыкальная и театральная братия. Дело было на Михайлов день, солнце двигалось к закату. В комнате сидели двое: Анна Сильвестр и сэр Патрик Ланди.

Предварительная беседа между ними — одна сторона рaccказала о событиях в Перте и Суонхейвене; другая сообщила об обстоятельствах, при которых расстались Арнольд и Бланш, — беседа эта подошла к концу. Теперь сэру Патрику надлежало направить разговор в другое русло. Взглянув на свою собеседницу, он заколебался.

— Хватит ли у вас сил, чтобы продолжать? — заботливо спросил он. — Если вам предпочтительно чуть отдохнуть, пожалуйста, так и скажите.

— Спасибо, сэр Патрик. Я не просто готова, я жажду продолжить разговор. Не описать словами, как я желаю оказаться вам полезной, если такое возможно. Надеюсь, вы подскажете, как это сделать, я целиком полагаюсь на вашу мудрость.

— Мисс Сильвестр, я могу сделать это, лишь если без обиняков попрошу вас рассказать все, что мне важно знать. Ваш приезд в Лондон имеет какую-то цель, о которой вы мне еще не сказали? Я, разумеется, говорю о цели, на знакомство с которой я (как представитель интересов Арнольда Бринкуорта) имею право претендовать.

— У меня была цель, сэр Патрик. Но достичь ее не удалось.

— Могу ли я спросить, в чем она заключалась?

— Я хотела повидать Джеффри Деламейна.

Сэр Патрик вздрогнул.

— Вы пытались повидать его? Когда же?

— Сегодня утром.

— Но ведь вы приехали в Лондон только вчера вечером!

— Я приехала, — сказала Анна, — после многих дней ожидания в пути. Я была принуждена отдыхать в Эдинбурге, потом еще раз в Йорке, и я просто боялась, что миссис Гленарм встретится с Джеффри Деламейном раньше меня.

— Боялись? — переспросил сэр Патрик. — Я понял, что у вас не было серьезных намерений обсуждать этого негодяя с миссис Гленарм. Что же вас заставило искать встречи с ним?

— То же, что привело меня в Суонхейвен.

— Неужели вам пришло в голову, что Деламейн способен исправить положение? И вы можете склонить его к этому, согласившись освободить его от данных вам обязательств?

— Сэр Патрик, если можете, отнеситесь с пониманием к моим поступкам! Я ведь сейчас все время одна; и привыкла к долгим раздумьям. Я долго думала о том, в какое положение из-за моих бед попал мистер Бринкуорт. Я упрямо верила — без всяких на то оснований, — что от встречи с Джеффри Деламейном будет толк, хотя уже потерпела фиаско с миссис Гленарм. Да я и сейчас упрямо верю в это. Согласись он меня выслушать, мое безумное желание ехать в Фулем было бы хоть как-то оправдано.

Горестно вздохнув, она умолкла.

Сэр Патрик взял ее за руку.

— Оно оправдано тем, — мягко сказал он, — что ваши мотивы безупречны. Позвольте лишь добавить, — дабы посеять в вашей душе покой, — что даже соблаговоли мистер Деламейн выслушать вас и прими ваше условие, результат остался бы тем же. Вы сильно ошибаетесь, полагая, что ему достаточно сказать несколько слов — и справедливость будет восстановлена. Он теперь не может повлиять на это дело. Беда пришла, когда Арнольд Бринкуорт имел неосторожность провести с вами несколько часов в Крейг-Ферни.

— О-о, сэр Патрик, как жаль, что я этого не знала, когда сегодня утром поехала в Фулем!

Она вздрогнула, сказав это. Тут явно была какая-то связь с ее визитом к Джеффри — само воспоминание об этой поездке было ей отвратительно. Что же это за связь? Сэр Патрик решил получить ответ на этот вопрос, а уж потом пускаться в опасное плавание — начинать главный разговор.

— Вы объяснили мне, что привело вас в Фулем, — сказал он. — Но я пока не знаю, что там произошло.

Анна заколебалась.

— Нужно ли мне беспокоить вас всем этим? — спросила она, явно не желая распространяться на эту тему.

— Это крайне необходимо, — заверил ее сэр Патрик, — потому что это касается Деламейна.

Призвав всю свою решимость, Анна поведала следующее:

— Человек, который ведет здесь мои дела, узнал нужный адрес, — начала она. — Дом я нашла не без труда. Он чуть больше коттеджа; его не сразу и увидишь в большом саду за высокими стенами. Возле дома ждал экипаж. Кучер вываживал лошадей, он показал мне дверь. Это была высокая деревянная дверь в стене, с решеткой. Я позвонила в колокольчик. Служанка открыла решетку и посмотрела на меня. Она отказалась меня впустить. Хозяйка велела ей не отворять дверь незнакомцам — особенно лицам женского пела. Я ухитрилась просунуть через решетку деньги и попросила ее поговорить с хозяйкой. Через несколько минут за решеткой появилось другое лицо — и мне оно показалось знакомым. Наверное, я нервничала. И, увидев его, вздрогнула. «Кажется, мы встречались», — сказала я. Ответа не последовало. Дверь внезапно распахнулась — и кто, по-вашему, стоял передо мной?

— Я знаю этого человека?

— Да.

— Мужчина? Женщина?

— Это была Эстер Детридж.

— Эстер Детридж!

— Да. В той же одежде и с той же грифельной доской на боку.

— Поразительно! Где я ее видел в последний раз? Если не ошибаюсь, на станции в Уиндигейтсе — она уезжала в Лондон, оставив службу у моей невестки. Она приняла другое предложение, не уведомив меня заранее, хотя я просил ее об этом.

— Она живет в Фулеме.

— Служит?

— Нет. Живет в собственном доме.

— Что? У Эстер Детридж появился собственный дом? Ну, что ж! Почему бы и ей, подобно другим, не преуспеть в этой жизни? Она вас впустила?

— Минуту она стояла и смотрела на меня, лицо, как всегда, безжизненное, странное. Слуги в Уиндигейтсе всегда говорили, что она не в своем уме, — и вы, сэр Патрик, когда услышите, что произошло дальше, поймете — слуги были правы. Она, должно быть, совсем лишилась разума. Я спросила: «Вы меня помните?» Она взяла грифельную доску и написала: «Помню, вы были в глубоком обмороке в Уиндигейтс-хаусе». Я и понятия не имела, что лишилась чувств в библиотеке у нее на глазах. Это открытие испугало меня, а может, испугал ее жуткий, холодно-убийственный взгляд, сейчас точно и не скажешь. Но я не могла вымолвить и слова. Она снова начала писать на доске, и вышел престранный вопрос: «Я тогда сказала, это она из-за мужчины. Правильно сказала?» Если бы вопрос был задан обычным путем кем-то другим, я бы почла его за дерзость и отвечать не стала. Понятно ли вам, сэр Патрик, почему я ответила? Сейчас мне и самой это не ясно — и все же я ответила. Ее омертвелые глаза вынудили меня. Я сказала «да».

— Все это случилось у двери?

— Да.

— И когда она вас впустила?

— В следующий же миг. Она грубо схватила меня за руку, затащила внутрь и захлопнула дверь. Нервы мои расшатаны; от былого бесстрашия не осталось и следа. Когда она прикоснулась ко мне, я вся похолодела. Она бросила мою руку. Я стояла, словно ребенок, и ждала, что ей теперь заблагорассудится сказать или сделать. У перев руки в бока, она окинула меня долгим взглядом. Потом ужасающе замычала — не от злости, нет; скорее, от удовольствия, я бы даже сказала, от радости, что никак на нее не похоже. Вы что-нибудь понимаете?

— Пока нет. Позвольте вас кое о чем спросить, прежде чем вы продолжите, — может, картина прояснится. Когда вы были в Уиндигейтсе, она как-нибудь выказывала вам свое расположение?

— Вовсе нет.Казалось, она вообще неспособна быть расположенной к кому-либо.

— Она писала еще какие-то вопросы на своей доске?

— Да. Под первым написала второй. Мысли ее еще вертелись вокруг моего обморока и вокруг того «мужчины». Она подняла передо мной доску. Там было написано: «Скажи, как он с тобой обходился? Он тебя избивал?» Многие посмеялись бы над этим вопросом. Меня же он испугал. Нет, ответила я. Она покачала головой, будто отказывалась мне верить. И написала: «Нам нет охоты признаваться, что они машут кулаками и колотят нас, верно?» — «Вы ошибаетесь», — ответила я. Она упрямо продолжала писать. «Кто этот человек?» — таков был ее следующий вопрос. Я все же достаточно владела собой, чтобы отказаться отвечать на него. Тогда она открыла дверь и знаком велела мне выйти. Я молча взмолилась — не гоните меня! Тогда она с непроницаемым лицом принялась писать на доске — опять о «мужчине». На сей раз вопрос был поставлен еще яснее. Видимо, мое появление в ее доме она истолковала по-своему. Она написала: «Это мужчина, который снимает здесь жилье?» Я поняла, что, если не отвечу, она захлопнет передо мной дверь. Мне оставалось только одно — подтвердить ее догадку. «Да, — ответила я, — мне нужно его видеть». Она взяла меня за руку — грубо, как и в первый раз — и потащила в дом.

— Я начинаю понимать ее, — заметил сэр Патрик. — Помню разговоры, еще когда был жив мой брат, что ей здорово доставалось от мужа. Если принять это во внимание, становится ясно, что происходит в ее затуманенном мозге, какая цепочка соединяет ее мысли. Каково ее последнее воспоминание о вас? Женщина, упавшая в обморок в Уиндигейтсе?

— Да.

— Она заставляет вас признать, что догадка ее верна, в том смысле, что именно мужчина вверг вас в состояние, в каком она вас застала. Ей непонятно, что обморок может быть вызван каким-то душевным потрясением. Она вспоминает свое прошлое и связывает этот обморок с проявлением грубой физической силы со стороны мужчины. И она видит в вас отражение собственных страданий, вспоминает свои мытарства. Случай любопытный — для того, кто пытается постичь человеческую природу. Становится понятным и то, что иначе выглядит необъяснимым, — она нарушает собственные распоряжения, данные служанке, и впускает вас в дом. Что было дальше?

— Она провела меня в комнату — наверное, ее собственную. Знаками предложила мне чай. Все это выглядело удивительно странно — без малейших признаков доброты. После сказанного вами я, пожалуй, могу хоть как-то истолковать то, что происходили в ее мозге. Наверное, она злорадствовала, увидев женщину, которая по ее понятиям была столь же несчастна, как когда-то она сама. Я отказалась от чая и хотела вернуть разговор к предмету, приведшему меня в этот дом. Но она меня не слушала. Она обвела рукой комнату; потом позвала меня к окну, обвела рукой сад, потом указала на себя. «Мой дом; мой сад» — так надо было ее понимать. И саду я увидела четверых мужчин — один из них был Джеффри Деламейн! Я снова попыталась объяснить ей, что желаю говорить с ним. Но нет! У нее на уме было что-то свое. Сделав мне знак отойти oт окна, она подвела меня к камину и показала исписанный лист, висевший на стене в рамочке за стеклом. Мне показалось, что она в некотором роде гордится этим обрамленным документом. Во всяком случае, она велела мне прочитать его. Это была выдержка из завещания.

— Завещания, по которому она унаследовала дом?

— Да. Дом ей завещал брат. В бумаге было написано: пребывая на смертном одре, он сожалеет, что жизнь развела его с единственной сестрой, когда она вышла замуж вопреки его желанию и против его воли. В доказательство его искренней готовности помириться с ней перед смертью и в порядке некоторой компенсации за страдания, которые она претерпела от рук своего покойного мужа, он оставляет ей до конца жизни двести фунтов ежегодного дохода, а также этот дом и сад. Такова примерная суть того, что я прочитала.

— Это делает честь ее брату и ей тоже, — отозвался сэр Патрик. — Принимая во внимание ее диковинную натуру, ее гордость по поводу этого документа вполне объяснима. Удивляет другое — зачем держать постояльцев, когда у нее есть собственный доход?

— Именно этот вопрос я ей задала. Тут требовалась осмотрительность, и прежде я спросила о самих постояльцах: вопрос выглядел естественным, мужчины все еще стояли в саду. Насколько я ее поняла, комнаты в доме были сданы человеку, работавшему для Джеффри Деламейна, видимо, его тренеру. Он удивил Эстер Детридж тем, что, придя договариваться о жилище, почти не обратил внимания на дом, зато самым необыкновенным образом обследовал сад.

— Это нетрудно понять, мисс Сильвестр. Описанный вами сад — то самое место, которое ему требовалось для подготовки своего нанимателя: просторно, да и надежно — кругом высокие стены, никто не подсмотрит. Что было дальше?

— Дальше я спросила, а зачем ей вообще держать постояльцев. Тут лицо ее совсем закаменело. На грифельной доске она написалa вот какие страшные слова: «На всем свете у меня ни души. Мне невмоготу жить одной». Вот какова была причина! И жутко, и жалко ее, сэр Патрик, верно?

— Да, ее можно пожалеть. И чем все кончилось? Вы вышли в сад?

— Да… со второй попытки. Она словно передумала; сама открыла передо мной дверь. Проходя мимо окна комнаты, из которой я только что вышла, я оглянулась. Она уже расположилась за своим столом возле окна, видно собравшись понаблюдать, как развернутся события. Наши глаза встретились, и было в ее взгляде что-то такое (не могу сказать, что именно), отчего у меня мурашки побежали по коже. Принимая вашу точку зрения, я сейчас склонна думать, — как это ни ужасно, — что она ожидала увидеть: сейчас надо мной станут издеваться, как издевались над ней в былые дни. У меня даже полегчало на душе, — хотя я знала, что подвергаю себя серьезному риску, — когда я ушла от окна. Я подходила к мужчинам в саду и слышала, как двое из них что-то оживленно доказывали Джеффри Деламейну. Четвертый мужчина, пожилой джентльмен, стоял немного в стороне. Я притаилась, решив подождать, пока они закончат разговор. Мне ничего не оставалось, как стоять и слушать. Двое пытались уговорить Джеффри Деламейна поговорить с пожилым джентльменом. Оказалось, это знаменитый врач. Они снова и снова повторяли, что его мнение вполне заслуживает того…

Сэр Патрик перебил ее.

— Они называли его по имени? — спросил он.

— Да. Мистер Спидуэлл.

— Никак не меньше! Это еще интереснее, мисс Сильвестр, чем вы можете предположить. В прошлом месяце мы с ним наносили визит в Уиндигейтс-хаус, и я лично слышал, как мистер Спидуэлл предупреждал Деламейна — здоровье его подорвано. И что же, Деламейн послушался остальных? Говорил с врачом?

— Нет. Он набычился и наотрез отказался — помнил то, что помните вы. «Говорить с человеком, который считает меня рухлядью, — ну нет!» Вот что он сказал. Еще раз подтвердив это и присовокупив несколько ругательств, он отвернулся от остальных. К сожалению, он зашагал в мою сторону и тотчас меня обнаружил. И тотчас пришел в неописуемую ярость. Он… я даже не рискую повторить, какими словами он бранился: достаточно того, что мне пришлось все это выслушать. Если бы не двое мужчин, сэр Патрик, которые подбежали и схватили его, боюсь, Эстер Детридж увидела бы то, что ожидала увидеть. Перемена в нем была столь пугающа — даже для меня, хотя я хорошо знаю, каков он в моменты ярости, — что я и сейчас дрожу, вспоминая об этом. Один из мужчин, схвативших его, по-своему был не менее груб. В мерзейших выражениях он заявил, что, если из-за этого приступа бешенства Деламейн проиграет соревнования, отвечать за это буду я. Не окажись рядом мистера Спидуэлла, не представляю, как бы я вышла из положения. Он решительно направился в нашу сторону. «Ни вам, ни мне здесь нечего делать», — сказал он, протянул мне руку и увел в дом. Эстер Детридж встретила нас в коридоре и подняла руку, останавливая меня. Мистер Спидуэлл спросил, что она хочет. Она взглянула на меня, потом в сторону сада и сделала движение, будто наносит удар стиснутым кулаком. Сколько я ее знаю, впервые мне показалось — надеюсь, только показалось, — что на лице ее мелькнула улыбка., Мистер Спидуэлл повел меня к двери. «Они здесь все одного поля ягоды, — сказал он. — Хозяйка — не меньшая дикарка, чем эти мужчины». Экипаж, который я видела у входа, принадлежал доктору. Он кликнул кучера и вежливо предложил отвезти меня. Я сказала, что не буду злоупотреблять его добротой, доеду с ним разве что до станции. Мы говорили, а Эстер Детридж шла за нами до двери Она повторила жест стиснутым кулаком, Посмотрела в сторону сада, потом глянула на меня и покачала головой, будто говоря: «Он это еще сделает!» Не описать словами моего облегчения, когда я унесла ноги из этого дома. Надеюсь и верю, что эта женщина никогда больше мне не встретится!

— А как туда попал мистер Спидуэлл? Он явился сам или за ним посылали?

— Посылали. Я отважилась заговорить с ним о людях в саду Мистер Спидуэлл любезнейшим образом объяснил все, до чего сама я не могла дойти. Один из двоих был тренер; второй — доктор, c которым тренер обычно консультируется. Похоже, на самом деле Джеффри Деламейна привезли из Шотландии вот по какой причине: тренера стало беспокоить здоровье Деламейна, и он хотел быть поближе к Лондону, чтобы иметь под рукой надежную медицинскую помощь. Доктор осмотрел пациента и сказал, что затрудняется поставить диагноз. Тогда он привез в Фулем известного врача, мистера Спидуэлла, как раз в то утро. Мистер Спидуэлл не стал мне говорить, что предвидел подобные последствия еще в Уиндигейтсе. Он сказал лишь: «Я встречался с мистером Деламейном раньше и согласился нанести ему визит, ибо случай достаточно интересный, а результат вы видели сами».

— О здоровье Деламейна он вам что-нибудь сказал?

— По дороге в Фулем он расспросил доктора и по названным симптомам понял, что дело достаточно серьезное. О самих симптомах он мне не сказал ничего. Мистер Спидуэлл заметил лишь, что Деламейн переменился к худшему, и женщина эти перемены вполне способна понять. То на него накатывает апатия, и тогда его ничем не расшевелить, то без всякой видимой причины он впадает в странную ярость. Кроме того, в Шотландии тренеру стоило больших трудов держать Деламейна на нужной диете; и доктор, прежде чем одобрить переезд Джеффри в Фулем, удостоверился не только в удобном расположении сада, но и в том, что Эстер Детридж вполне можно доверять как поварихе. С ее помощью Деламейна посадили на совершенно новую диету. Но и здесь они столкнулись с неожиданной трудностью. Когда тренер привез Деламейна на новое место оказалось, что Деламейн встречал Эстер Детридж в Уиндигейтсе и почему-то жутко ее возненавидел. Увидев ее в Фулеме, он пришел и неописуемый ужас.

— Ужас? Но почему?

— Этого никто не знает. Он бы ни за что не остался в этом доме, но тренер и доктор пригрозили: если он немедленно не возьмет себя в руки, не перестанет капризничать, они снимают с себя всякую ответственность за его подготовку к состязанию. После этого он мало-помалу смирился с новым обиталищем — отчасти потому, что Эстер Детридж старалась не попадаться ему на глаза; отчасти потому, что он оценил по достоинству новую диету, которую доктору удалось ввести благодаря кулинарным талантам Эстер. Мистер Спидуэлл говорил еще о чем-то, но это не осталось у меня в памяти. Могу лишь повторить вывод, сэр Патрик, к которому пришел лично он. Если учесть, какой это крупный специалист, его мнение испугало меня до крайности. Если Джеффри Деламейн в следующий четверг будет участвовать в соревнованиях, жизни его угрожает опасность.

— То есть, он может умереть прямо на дорожке?

— Да.

На лице сэра Патрика отразилась напряженная работа мысли. Помолчав немного, он заговорил.

— Что ж, сказал он, — разбираясь в том, что произошло во время вашего визита в Фулем, мы не зря потратили время. Если есть вероятность, что этот человек умрет, мне нужно самым серьезным образом все обдумать. В интересах моей племянницы и ее мужа весьма желательно, чтобы я ясно представлял, если сумею, как фатальный исход соревнования может отразиться на предстоящем расследовании в следующую субботу. Полагаю, вы в состоянии мне помочь.

— Только скажите как, сэр Патрик.

— Могу ли я рассчитывать на ваше присутствие в субботу?

— Конечно.

— Вы прекрасно понимаете, что, встретив Бланш, вы встретите человека, чей путь сейчас разошелся с вашим, — подругу и сестру, которая временно перестала испытывать к вам дружеские и сестринские чувства (главным образом, под влиянием леди Ланди).

— Не могу сказать, сэр Патрик, что столь ошибочное суждение обо мне Бланш застало меня врасплох. В письме мистеру Бринкуорту я предупредила его (как можно деликатнее), что в сердце его жены легко может вспыхнуть ревность. Можете рассчитывать на мою выдержку, какому бы суровому испытанию она ни подверглась. Не важно, что скажет Бланш, как поступит, — нашу прошлую дружбу я всегда буду вспоминать с благодарностью. Я буду любить Бланш, пока жива. Вот вам мое заверение, и если есть у вас хоть капля тревоги насчет моего поведения, не тревожьтесь и скажите, как я могу послужить интересам, которые дороги моему сердцу не меньше, чем вашему.

— Вы можете послужить им, мисс Сильвестр, вот как. Поведайте мне, какие отношения были у вас с Деламейном к тому времени, когда вы приехали в гостиницу Крейг-Ферни.

— Спрашивайте все, что сочтете нужным, сэр Патрик.

— Вы это вполне серьезно?

— Вполне.

— Я вернусь к тому, о чем вы мне уже рассказывали. Деламейн обещал вам жениться…

— И не раз!

— На словах?

— Да.

— И письменно?

— Да.

— Вы понимаете, куда я клоню?

— Не совсем.

— Когда мы первый раз встретились в этой комнате, вы упомянули письмо, которое забрали у Бишопригса в Перте. Со слов Арнольда Бринкуорта мне известно, что похищенный у вас лист бумаги содержал два письма. Одно вы написали Деламейну, другой Деламейн написал вам. Содержание последнего Арнольд запомнил. Ваше письмо он не прочел. Прежде чем мы расстанемся сегодня, мисс Сильвестр, я желал бы увидеть эту переписку — это чрезвычайно важно.

Анна не ответила. Она сидела, сплетя руки на коленях. Впервые она в смущении отвела взгляд.

— Не будет ли достаточно, — спросила она после паузы, — если я перескажу вам суть моего письма, не показывая его?

— Нет, не будет, — категорично возразил сэр Патрик. — Если помните, когда вы впервые о нем упомянули, я намекнул, что мне весьма желательно его видеть; и я заметил, что вы намеренно уклонились от ответа. Весьма сожалею, что вынужден подвергнуть вас этому болезненному испытанию. Но если вы действительно хотите помочь мне найти выход из этого серьезного кризиса, я показал вам, как это сделать.

Вместо ответа Анна поднялась со стула и протянула сэру Патрику письмо.

— Помните, как он поступил впоследствии, — сказала она. — И постарайтесь извинить меня за то, что сейчас мне стыдно вам показывать это письмо.

С этими словами она отошла к окну. Она стояла там, прижав руки к груди, озирая рассеянным взглядом мрачный — крыши домов и трубы — лондонский пейзаж, а сэр Патрик тем временем открыл письмо.

Чтобы правильно оценить события, здесь необходимо, чтобы вместе с сэром Патриком с этой краткой перепиской познакомился и читатель.

1. От Анны Сильвестр Джеффри Деламейну.

«Уиндигейтс-хаус, 12 августа 1868 года.

Джеффри Деламейн,

Я питала надежду, что вы приедете повидать меня из дома брата. Я ждала вас, но ожидание мое оказалось тщетным. Ваше обращение со мной жестоко; я более не намерена его сносить. Опомнитесь! В своих собственных интересах, опомнитесь, не доводите до отчаяния несчастную женщину, доверившуюся вам. Вы обещали жениться на мне, поклялись всем, что у вас есть святого. Я требую исполнения клятвы. Я должна стать вашей женой, да я, в сущности, и есть ваша жена — перед богом и людьми. Леди Ланди устраивает четырнадцатого прием в саду. Я знаю, вы приглашены. Надеюсь, что вы примете ее приглашение. Если вы не приедете, я не ручаюсь за последствия. Сердце мое истерзано. Оно больше не вынесет промедления. Джеффри, вспомни прошлое! Будь верен любящей тебя жене, будь справедлив к ней.

Анна Сильвестр».

2. От Джеффри Деламейна Анне Сильвестр.

«Дорогая Анна,

Срочно уезжаю в Лондон, к отцу. Пришла телеграмма, что он совсем плох. Оставайся на месте, я тебе напишу. Подателю сего можешь доверять. Всей душой клянусь исполнить обещанное. Твой, вскорости, муж

Джеффри Деламейн.

Уиндигейтс-хаус, авг. 14, 4 часа пополудни. Страшно спешу. Поезд в 4.30.»

Сэр Патрик прочитал письма на одном дыхании. Пробегая глазами последние строчки второго письма, он сделал то, чего не делал уже лет двадцать, — одним прыжком подскочил на ноги и пересек комнату без помощи палки из слоновой кости.

Анна вздрогнула; повернувшись от окна, она смотрела на него в немом удивлении. Ясно было, что он во власти сильных чувств; это со всей очевидностью выдавали его лицо, голос, поведение.

— Долго ли вы пробыли в Шотландии до того, как написали это? — Он указал на письмо Анны, задавая вопрос, и волнение его было столь велико, что на первых словах он даже запнулся. — Больше трех недель? — добавил он, и его блестящие черные глаза с нескрываемым интересом вперились в ее лицо.

— Да.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно.

— Можете ли вы назвать людей, которые вас видели?

— Без труда.

Он перевернул лист бумаги и показал на письмо Джеффри, написанное карандашом на четвертой части страницы.

— А долго ли пробыл в Шотландии он до того, как написал это? Тоже больше трех недель?

Анна на миг задумалась.

— Ради бога, будьте осторожны! — взмолился сэр Патрик. — Вы не представляете, как много от этого зависит. Если ваша память не дает точного ответа, так и скажите.

— Моя память подвела меня лишь на мгновенье. Сейчас она прояснилась. Прежде чем написать это, он провел у своего брата в Пертшире три недели. А до поездки в Суонхейвен он провел три или четыре дня в Долине эскимосов.

— Вы в этом уверены?

— Совершенно.

— Вам известен кто-нибудь, кто видел его в Долине эскимосов?

— Я знаю человека, который доставил ему от меня записку.

— Найти этого человека легко?

— По-моему, да.

Сэр Патрик отложил письмо и, едва владея собой, схватил Анну за руки.

— Слушайте, — заговорил он. — Эти письма начисто побивают весь заговор против вас и Арнольда Бринкуорта. — Когда вы с ним встретились в гостинице…

Он смолк и взглянул на нее. Руки ее начали дрожать в eго руках.

— Когда вы и Арнольд Бринкуорт встретились в гостинице, — продолжал он, — по шотландскому закону о браке вы уже были замужней женщиной. В день и час, когда Джеффри Деламейн написал эти строки на обороте вашего письма, вы стали его законной женой!

Он умолк и снова взглянул на нее.

Не говоря ни слова, замерев с головы до ног, она смотрела на него. Ужас недвижно застыл на ее лице. Ужас смертельным холодом оледенил ей руки.

Сэр Патрик, храня молчание, отступил назад, и лицо его едва заметно отразило ее испуг. Замужем — за злодеем, который без колебаний оклеветал им же погубленную женщину, а потом, беспомощную, выбросил на поругание миру. Замужем — за предателем, который не постеснялся предать веру в него Арнольда, поселить в дом Арнольда несчастье. Замужем — за грубияном, который в то утро ударил бы ее, не сдержи его руки его же друзей. А сэр Патрик обо всем этом даже не подумал! Поглощенный мыслями о будущем Бланш, он даже не задумался над этим, пока охваченное ужасом лицо Анны не застыло перед ним, пока не разразилось немым вскриком: «А о моем будущем вы подумали?» Сэр Патрик снова подошел к ней. Снова взял ее холодную руку в свою.

— Простите меня, — сказал он, — что в первую очередь я думал о Бланш.

При имени Бланш она встрепенулась. Лицо снова ожило; в глазах засиял нежный свет. Он понял, что можно без боязни говорить в открытую; и он продолжал:

— Я вижу, сколь страшна эта жертва, как видите и вы. И я спрашиваю себя: есть ли у меня право, есть ли право у Бланш…

Она заставила его замолчать, легонько стиснув его руку.

— Да, — негромко ответила она, — если от этого зависит счастье Бланш.

СЦЕНА ТРИНАДЦАТАЯ. ФУЛЕМ

Глава сорок пятая СОСТЯЗАНИЕ

В день состязания по бегу одинокий иностранец, бродя по Лондону, забрел в район Фулема.

Мало-помалу он обнаружил, что попал в бурлящий поток запальчивых англичан, все они стекались к одному заданному пункту и все были одеты преимущественно в розовое и желтое. Он брел дальше по мостовой с потоком пешеходов (в сопровождении потока экипажей на мостовой), пока все разом не остановились у ворот; там они заплатили за вход человеку в кассе и перетекли на огромную открытую площадку, напоминавшую невозделанный огород.

Иностранец в изумлении воззрился на то, что открылось его взгляду. Он увидел тысячи людей, принадлежавших почти исключительно к среднему и высшему классам общества. Они располагались вокруг внушительных размеров огороженного участка; возвышались на деревянных трибунах в форме амфитеатра; громоздились на крышах стоявших рядком экипажей, из которых выпрягли лошадей. Все это скопище народу галдело и производило такой шум, равного которому наш иностранец еще не слыхивал на Британских островах. Среди выкриков, как он обнаружил, преобладал один извечный вопрос. Он начинался со слов: «Вы ставите на…», а кончался одной либо другой английской фамилией, разобрать каковые иностранному уху не было возможности. Эти необыкновенные виды и рокочущие звуки заставили его обратиться к полицейскому. Он спросил, призвав в помощь все свои познания в английском:

— Могу ли я спросить, сэр, что это?

— Север против юга, — ответил полицейский. — Спортивное состязание.

Любопытство иностранца, однако, осталось неудовлетворенным. Круговым движением руки он обвел собравшихся и спросил:

— Почему?

Полицейский не стал тратить слов на человека, способного задать такой вопрос. Подняв большой лиловый палец с широким белым ногтем на конце, он строго указал на отпечатанную афишу, приклеенную к стене за его спиной. Бродячий иностранец побрел к афише.

Внимательно прочитав ее сверху донизу, он обратился к любезному гражданину, который оказался куда общительнее полицейского. Плохо осознавая, сколь грандиозное значение для всей страны имеют спортивные соревнования, он тем не менее уяснил следующее:

Цвет севера — розовый. Цвет юга — желтый. Север выставляет четырнадцать участников в розовом, юг выставляет тринадцать участников в желтом. Встреча между розовыми и желтыми — истинное празднество. Почему празднество? Да потому, что все англичане до единого охвачены неукротимой страстью — закалять мышцы рук и ног, для чего руками они бросают молоты и крикетные мячи, а на ногах бегают и прыгают. Крайне важно, чтобы занятия эти были публичными. Достигнутые результаты: (физические) чрезмерное развитие мышц — за счет чрезмерной нагрузки на сердце и легкие; (моральные) слава — в миг победы в виде зрительских аплодисментов, на следующий день в виде газетных отчетов. Любой, кто в этих упражнениях видит какое-то зло для упражняющихся либо находит безнравственной публичность подобных занятий и считает это противным духу цивилизации, без которого немыслимо истинное величие всех народов, — это просто человек без бицепсов, и чудачества его непостижимы. Англия развивает свои мускулы и не обращает на него внимания.

Иностранец смешался с толпой и стал внимательнее приглядываться к зрелищу, что происходило на его глазах.

Этих людей он встречал и раньше. Он видел их (например) в театре и наблюдал за их манерами и нравами не без любопытства и удивления. Когда занавес опускался, выяснялось, что действо, на которое они пришли посмотреть, их совсем не интересует, во всяком случае, в антракте они не проявляли большого желания обсуждать друг с другом увиденное. Когда занавес был поднят и если пьеса пыталась хоть как-то разбередить в их душах струны чувств возвышенных и благородных, они принимали ее как нечто занудное либо фыркали, считая ее чистым абсурдом. Пришедшие в театр соотечественники Шекспира, по крайней мере, представители соотечественников, дружно почитали за драматургом всего две обязанности — драматург обязан их смешить, а также закруглиться как можно скорее. Два важнейших достоинства владельца театра в Англии (если судить по редким аплодисментам, до каковых все же иногда снисходила просвещенная публика) сводились к следующему; истратить побольше денег на декорации и нанять побольше бесстыдных дамочек, которые с удовольствием выставляют напоказ свой бюст и ножки. Не только в театрах, но и на прочих сборищах, в других местах наш иностранец заметил все ту же флегматичную вялость, когда от англичан требовалось хоть как-то пошевелить своими аристократическими мозгами, и все то же глупое презрение, когда кто-то пытался разжалобить аристократические сердца англичан. Нас будоражат шутки и скандальные истории, все остальное — упаси господи! Мы уважаем только титулы и деньги, все остальное — упаси господи! Таковы были чаяния этих островитян и островитянок, выраженные в других обстоятельствах, обнаружившие себя в другой обстановке. Здесь же все было иначе. Здесь царили сильные чувства, неподдельный интерес, истинный энтузиазм, во всех остальных случаях невидимые. Рафинированные джентльмены, которым усталость мешала размежить уста, когда к ним обращалась муза, здесь кричали до хрипоты и отчаянно колотили в ладоши. Утонченные дамы, которые зевали (прикрыв рты веерами) при одной мысли о том, что от них потребуется думать или чувствовать, здесь махали платками, охваченные подлинным восторгом, а лица их пылали от возбуждения, пылали сквозь обильный слой пудры и краски. И чем все это было вызвано? А вот чем: беготней и прыжками, метанием молотов и ядер.

Глядя на это, иностранец как гражданин цивилизованной страны попытался осмыслить происходящее. В это время наступила пауза.

Какие-то барьеры, отражавшие удовлетворительный уровень цивилизации среди высших классов (в прыжках), были убраны Привилегированные лица, которым надлежало выполнять определенные обязанности внутри огороженной площадки, внимательно огляделись по сторонам и исчезли друг за другом. Громадная толпа затихла в ожидании. Видно, должно было произойти что-то необыкновенно интересное и важное. Внезапно тишина была нарушена — по ту сторону стадиона, с дороги, раздался взрыв приветственных возгласов. Зрители возбужденно переглянулись: «Один прибыл». Снова установилась тишина — и была прервана вторично новым взрывом аплодисментов. Зрители с облегчением закивали друг другу: «Вот и второй». И еще раз человеческое море затихло; все взгляды устремились в одну точку стадиона, где располагался небольшой деревянный павильон, шторки на открытых окнах были опущены, дверь закрыта.

Людская громада затаилась в немом ожидании, и это произвело на иностранца сильнейшее впечатление. Он почувствовал, что и в его душе против воли поднимается волнение. Кажется, он вот-вот поймет англичан.

Судя по всему, готовилась исключительно важная церемония. К собранию обратится с речью выдающийся оратор. Будет праздноваться какая-то славная годовщина? Или предстоит религиозная служба? Он оглянулся — у кого бы все-таки узнать? В эту минуту сквозь толпу мимо него медленно пробирались два джентльмена, которые выгодно отличались — в смысле утонченности манер — от большинства зрителей. Он почтительно спросил, свидетелем какого национального празднества ему предстоит стать? Джентльмены сообщили в ответ, что двое молодых людей отменного здоровья пробегут по огороженной площадке заданное число кругов с целью доказать окружающим, кто из них бегает быстрее.

Иностранец закатил глаза, воздел руки к небу. О, господи, неисповедимы пути твои! Бесконечно разнообразен созданный тобой мир, но кто бы мог подумать, что и таким существам ты отведешь место на земле! После этого обращения к высшему судие наш иностранец повернулся к беговому кругу спиной и покинул место действия.

По дороге со стадиона у него возникла надобность в носовом платке, и тут выяснилось, что он исчез. Тогда иностранец схватился за кошелек. Но не было и кошелька. Когда он вернулся в свою страну, ему было задано много умных вопросов о том, что же есть Англия. Он мог дать лишь один ответ: «Вся страна осталась для меня тайной. Из всех англичан я понял только английских воров!»

Тем временем два джентльмена, пробиравшиеся сквозь толпу, достигли калитки в заборе, что огораживал упомянутую площадку.

Охранявшему калитку полицейскому они представили письменное распоряжение, и были тотчас пропущены в святая святых. Притиснутые друг к другу зрители оглядывали их со смешанным чувством зависти и любопытства — кто бы это мог быть? Может, их назначили судить предстоящий забег? Или это газетчики? Или уполномоченные полицейские чины? Но все эти догадки не были верны. Джентльменами оказались всего лишь мистер Спидуэлл — врач — и сэр Патрик Ланди.

Они прошли в центр площадки и огляделись по сторонам.

Трава, на которой они стояли, была обрамлена широкой гладкой дорожкой из мелко просеянной золы и песка, а дорожка в свою очередь была окружена забором, за которым сгрудились зрители! Над линией их голов с одной стороны амфитеатром тянулись переполненные ярусы трибун, с другой виднелись длинные ряды экипажей, облепленные любителями зрелищ, словно мухами. Ярко светило вечернее солнце, свет и тень перемежались крупными пятнами, а многообразные оттенки цветовой гаммы плавно сменяли друг друга. Это была великолепная, вдохновляющая картина.

И повсюду — возбужденные, взволнованные лица; сэр Патрик отвернулся от них и обратился к своему другу врачу.

— Есть ли в этой огромной толпе хоть один человек, — спросил он, — с сомнением в душе, которое привело сюда нас?

Мистер Спидуэлл покачал головой.

— Никто из них не знает и не желает знать, чем может кончиться этот забег для его участников.

Сэр Патрик еще раз огляделся.

— Я уже почти жалею, что приехал сюда, — сказал он. — Если этот несчастный…

Врач прервал его.

— Сэр Патрик, — возразил он, — ждать только мрачных последствий вовсе не обязательно. Мое мнение не имеет под собой реальной почвы. Я лишь допускаю, что предположение мое верно, в то же время я иду на ощупь в темноте. Возможно, меня ввели в заблуждение чисто внешние симптомы. Не исключено, что организм мистера Деламейна содержит в себе такие запасы жизненной силы, о каких я и не подозреваю. Я здесь, чтобы обогатить свой опыт, а вовсе не с целью увидеть, как сбудется мое предсказание. Я знаю, что здоровье его подорвано, и не сомневаюсь, что участие в этом забеге пойдет ему только во вред. И все же… поживем — увидим. Возможно, результат забега докажет мою неправоту.

На некоторое время сэр Патрик оставил эту тему. На душе у него было неспокойно.

Поскольку в ходе разговора с Анной он полностью удостоверился, что она — законная жена Джеффри, в мозгу его созрела неизбежная уверенность: будущее Анны может сложиться благоприятно лишь в одном случае, а именно, если Джеффри умрет. Эта мысль — ужасная, отвратительная — полностью завладела им, она не отпускала его, куда бы он ни шел, что бы он ни делал, как бы ни пытался думать о чем-то другом. Он окинул взглядом широкую пепельного цвета дорожку, на которой состоится забег, прекрасно сознавая, что у него есть свой, тайный интерес, и интерес этот заставляет его внутренне содрогаться. Он попробовал заговорить со своим другом на прочие темы. Но усилия оказались напрасны. Сам того не желая, он вернулся к фатальному состязанию, которое вот-вот должно было начаться.

— Сколько раз, — спросил он, — им предстоит обежать площадку, чтобы достичь финиша?

Мистер Спидуэлл повернулся к джентльмену, который как раз шел к ним.

— Вот человек, который нам ответит, — сказал он.

— Вы его знаете?

— Это мой пациент.

— Кто он?

— После двух участников это самая важная персона на стадионе. Сегодня он здесь высшая власть — главный судья забега.

Человек, к которому относилась эта характеристика, был средних лет, лицо его слишком рано избороздили морщины, голова слишком рано побелела, в нем было что-то военное: говорил он кратко, действовал быстро.

— Длина дорожки — четыреста сорок ярдов, — ответил он, когда врач повторил ему вопрос сэра Патрика. — Выражаясь проще, и чтобы не затруднять вас арифметикой, это четверть мили. Когда возвращаешься в точку старта, это значит, что ты пробежал один круг. Так вот, забег — это шестнадцать кругов. Опять же чтобы не затруднять вас арифметикой, они должны пробежать четыре мили. Для спортивных состязаний подобного рода это самая длинная дистанция.

— Но ведь есть люди, которые регулярно ходят и на большие расстояния?

— Конечно, много большие.

— Их можно причислить к долгожителям?

— Скорее наоборот. Когда они доживают до старости, это исключения, а не правило.

Мистер Спидуэлл взглянул на сэра Патрика. Сэр Патрик обратился к судье с вопросом.

— Вы только что сказали нам, — начал он, — что сегодняшние двое участников побегут самую длинную в спортивной практике дистанцию. И что же, специалисты считают, что они способны выдержать напряжение, которому будут подвергаться?

— Можете судить сами, сэр. Вот один из них.

Он указал в направлении павильона. В ту же секунду гигантская толпа разразилась мощными аплодисментами. Флитвуд, чемпион севера, одетый в розовые цвета, спустился по ступеням павильона и зашагал к площадке.

Молодой, гибкий, элегантный, в каждом движении чувствуется упругая сила, на решительном молодом лице сияет улыбка — этот северянин с налету завоевал сердца дам. Со всех сторон донесся рокот их взволнованных голосов. Мужчины держались спокойнее — особенно те, кто разбирался в сути предмета. Эти специалисты решали серьезный вопрос: а не слишком ли этот Флитвуд «изящен»? Он прекрасно подготовлен, с этим соглашались все, но, возможно, для забега на четыре мили слегка перетренирован?

За северным героем на огороженную площадку проследовали его друзья, сторонники, тренер. Последний нес в руке жестяную кружку.

— Холодная вода, — объяснил арбитр. — Если бегун сильно устанет, тренер плеснет на него водой — это поможет бегуну встряхнуться.

Над стадионом загремел новый взрыв аплодисментов. Взорам собравшихся предстал Деламейн, чемпион юга, одетый в желтую форму.

Он входил в центр огромного зеленого круга, и бурлящая волна звуков стала еще громче. Главным чувством, охватившим публику в эту минуту, было удивление при виде разительного контраста между двумя участниками. Джеффри был более чем на голову выше соперника, шире в плечах, крепче сбит. Женщины, очарованные легкой походкой и уверенной улыбкой Флитвуда, были так или иначе ошарашены гнетущей силой южанина, когда он медленно проходил перед ними, — голова опущена, брови нахмурены, безразличный к овациям, бесчувственный к пожиравшим его взглядам; ни с кем не разговаривает; углублен в себя; собран, сосредоточен. Те, кто разбирался в сути предмета, от любопытства затаили дыхание. Вот она, знаменитая «затаенная сила», которая должна заработать на последней полумиле, на этом кошмарном отрезке пути, когда проворный и бойкий Флитвуд уже будет едва двигать ногами. Ходили слухи: у Деламейна, мол, во время тренировок что-то разладилось. И вот сейчас каждый мог сам оценить его готовность по внешнему облику; многие отнеслись к нему критически. Эта критика была прямо противоположной той, что досталась его сопернику. Сомнение в адрес Деламейна высказывалось такое: а достаточно ли он натренирован? И все же внушающая уважение физическая сила, мягкая, как у пантеры, плавность движений и прежде всего его выдающаяся репутация в мире крепких мышц и спортивных упражнений — все это не могло не возыметь своего действия. Если ставки до этой минуты делались все-таки на него (хотя кто-то, разумеется, ставил и против), теперь, после его появления, акции Джеффри только возросли. «У Флитвуда, если угодно, больше шансов на коротких дистанциях; но четыре мили… нет, тут свое возьмет Деламейн».

— Как вы думаете, он нас видит? — прошептал сэр Патрик врачу.

— Он не видит никого.

— Вы можете отсюда судить о его состоянии?

— Физически он вдвое крепче противника. Его торс и конечности великолепны. Это все, что я могу сказать о его состоянии, дальнейшие расспросы бесполезны. Мы слишком далеко, чтобы хорошо видеть его лицо.

Разговор среди зрителей снова стал затухать; над ними еще раз повисло молчаливое ожидание. Друг за другом на траве стали появляться лица, кому полагалось здесь быть по роду занятий. Среди них был тренер Перри, в руке он держал кружку с водой и что-то взволнованно нашептывал своему хозяину — последние указания перед стартом. Доктор тренера, оставив их наедине, подошел поздороваться со своим прославленным коллегой.

— Как у него дела после моего приезда в Фулем? — поинтересовался мистер Спидуэлл.

— Первоклассно, сэр! Вы застали его далеко не в лучший день. За последние сорок восемь часов он совершил чудеса.

— Он выиграет?

Втайне от всех доктор сделал то, что раньше сделал Перри, — поставил на соперника Джеффри. Но для публики он верил в свои цвета. Он бросил пренебрежительный взгляд на Флитвуда — и, ни секунды не колеблясь, ответил:

— Да.

В этом месте разговор прервался, потому что внутри бегового круга произошло какое-то движение. Участники направлялись к месту старта. Сейчас начнется забег — вот-вот наступит долгожданная минута.

Стоя плечом к плечу, двое бегунов ждали команду — нога каждого застыла на черте. Раздался пистолетный выстрел — старт! В то же мгновение они сорвались с места.

Лидерство сразу захватил Флитвуд; Деламейн бежал в двух-трех ярдах следом. Так они пробежали первый круг, второй и третий, оба берегли силы; все зрители до единого следили за ними, затаив дыхание. Тренеры с кружками в руках бегали взад-вперед по траве, в определенных точках встречали своих подопечных и, не говоря ни слова, вглядывались в их лица. Официальные представители стояли отдельной группкой; с неослабным вниманием они наблюдали за ходом борьбы. Доктор, все еще стоявший рядом со своим прославленным коллегой, решил дать мистеру Спидуэллу и его другу необходимые пояснения.

— На первой миле, сэр, смотреть особенно не на что, интересен разве что «стиль» бегунов.

— Вы хотите сказать, что пока они особых усилий не прилагают?

— Именно. Налаживают дыхание, разминают ноги. Обратите внимание, сэр, как красиво бежит Флитвуд! По сравнению с нашим атлетом выбрасывает ноги капельку лучше, а пятки не вскидывает так высоко. Из двух он смотрится лучше; с этим нельзя не согласиться. Но посмотрите, оба ли бегут строго по прямой линии? Вот где у Деламейна козырная карта! У него поступь прочнее, сильнее, надежнее; увидите, во второй половине дистанции это начнет сказываться.

Итак, первые три круга доктор распространялся о двух различных «стилях», стараясь милосердно обходиться терминологией, доступной лицам, не знакомым с жаргоном беговой дорожки.

На четвертом круге, то есть когда подходила к концу первая миля, расположение бегунов относительно друг друга изменилось. Деламейн внезапно метнулся вперед. Когда он обгонял Флитвуда, тот улыбнулся. До середины пятого круга Деламейн лидировал, но тут Флитвуд, по подсказке тренера, ускорил бег. В мгновение ока он легко обошел Деламейна; и снова возглавил забег — до конца шестого круга. В начале седьмого увеличил темп уже Деламейн. На несколько секунд они поравнялись друг с другом. Потом дюйм за дюймом Деламейн ушел вперед и снова захватил лидерство Раздались первые аплодисменты (хлопали южане) — здоровяк Деламейн удачно применил против Флитвуда его же тактику и обогнал противника в критический момент, когда позади осталась почти половина дистанции.

— Похоже, что Деламейн все-таки победит! — заметил сэр Патрик.

Врач Деламейна совершенно забылся. Охватившее всех возбуждение передалось и ему, и он проболтался.

— Погодите! — воскликнул он. — Флитвуду было велено пропустить его, теперь Флитвуд затаился, ждет своего часа.

— В спорте смелых и отважных, сэр Патрик, хитрость — дело не последнее, — негромко сказал мистер Спидуэлл.

В конце седьмого круга Флитвуд доказал, что врач соперника был прав. Он промчался мимо Деламейна, будто выпущенная из лука стрела. К концу восьмого круга он был впереди на два ярда Половина дистанции осталась позади. Прошло десять минут и тридцать три секунды.

К концу девятого круга темп бега чуть упал; и вперед снова вышел Деламейн. Он не уступал лидерства до начала одиннадцатого круга. Тут Флитвуд победно вскинул руку в воздух и обогнал Деламейна с криком «Северянам ура!». Этот возглас тотчас подхватили зрители. Чем больше уставали бегуны, тем в большее возбуждение приходила публика.

К двенадцатому кругу Флитвуд был впереди на шесть ярдов. Приверженцы севера оглашали стадион победными выкриками, не оставались в долгу и южане, они тоже кричали, подбадривая своего. На следующем круге Деламейн резко сократил расстояние между собой и соперником. Когда начался четырнадцатый круг, они уже бежали рядом. Еще несколько ярдов — и под рев всего стадиона Деламейн снова вышел вперед. Но через несколько ярдов Флитвуд догнал его; обогнал; снова приотстал; опять вышел вперед; и все-таки к концу круга оказался вторым. Бегуны, поочередно обгонявшие друг друга, хватали ртами воздух, груди их вздымались, лица потемнели от напряжения — и возбуждение в толпе достигло наивысшей точки. Одни подбадривали бегунов, другие посылали к небесам проклятья. Женщины побледнели, мужчины стояли, стиснув зубы, — начался предпоследний круг.

Деламейн пока что возглавлял забег. Но не успели они пробежать и шести ярдов, как Флитвуд открыл цель своих маневров в предыдущем круге и потряс всех собравшихся: впервые за время забега он метнулся мимо соперника на полной скорости. Теперь всем стало ясно, что он позволял Деламейну лидировать из милости, искусно принудил его растратить все свои силы, а уже тогда, и не раньше, решительно взялход забега в свои руки. Деламейн, однако же, предпринял еще одну отчаянную попытку, чем привел зрителей в неистовство. Публика взревела, люди по всему кругу беговой дорожки замахали шляпами и платками; наступил миг крайнего напряжения, когда еще не было ясно, в какую сторону склонится чаша весов, — и тут мистер Спидуэлл схватил сэра Патрика за руку.

— Приготовьтесь! — прошептал он. — Сейчас все кончится.

Не успел он произнести эти слова, как Деламейна качнуло в сторону. Тренер плеснул на него водой. Он собрал все свои силы, пробежал еще несколько шагов, его снова качнуло; он споткнулся, вскинул руку ко рту, испустив при этом хриплый вопль, словно дикое животное, вонзил зубы в собственную плоть — и рухнул на дорожку.

Поднялся невероятный галдеж. Выкрики, в которых слышалась тревога, перемешивались с победными возгласами — это ликовали сторонники Флитвуда, который, оставшись без конкурента, легко бежал навстречу триумфу. Толпа хлынула не только внутрь огороженной площадки, но и на дорожку. В этом хаосе упавшего Деламейна оттащили на траву, и им немедля занялись мистер Спидуэлл и доктор. В ту жуткую секунду, когда прославленный врач положил руку на сердце несчастного, мимо них пробежал Флитвуд — путь сквозь толпу ему расчистили друзья и полиция, — ему остался последний, шестнадцатый круг.

А что же побежденный — в азарте борьбы он лишь потерял сознание или перенесся в мир иной? Все ждали, все взоры были прикованы к руке мистера Спидуэлла.

Врач поднял голову и велел принести воды — брызнуть в лицо пострадавшему, и бренди — влить ему в рот. Деламейн приходил в себя — он проиграл забег, но выжил. Еще гремел последний шквал аплодисментов в честь победы Флитвуда, когда Деламейна подняли с земли — перенести в павильон. Сэр Патрик (по просьбе мистера Спидуэлла) был единственный из посторонних, кого допустили внутрь. Когда он поднимался по ступенькам, кто-то тронул его за руку. Это оказался капитан Ньюэнден.

— Могут ли доктора поручиться за его жизнь? — спросил капитан. — Моя племянница жаждет в этом удостовериться, иначе мне ее отсюда просто не увести.

Вопрос услышал мистер Спидуэлл и с верхних ступеней павильона кратко ответил:

— Пока что могут.

Капитан поблагодарил его и удалился.

Они вошли в павильон. Тотчас начали принимать меры, чтобы привести Деламейна в чувство; распоряжения отдавал мистер Спидуэлл. Перед ним лежал поверженный атлет; снаружи неподвижная глыба мышц, даже рухнувшая, она приводила в трепет; изнутри существо слабее жужжащей на подоконнике мухи, если иметь в виду все то, что составляет жизненную силу. Постепенно жизнь, повисшая было на волоске, возвращалась. Между тем солнце уходило за горизонт; вечерние краски начинали меркнуть. Мистер Спидуэлл отозвал Перри в дальний угол комнаты.

— Примерно через полчаса он вполне очнется, его можно будет отвезти домой. Где его друзья? У него ведь есть брат?

— Его брат в Шотландии, сэр.

— Отец?

Перри почесал в затылке.

— Насколько я знаю, сэр, с отцом у него нелады.

Мистер Спидуэлл обратился к сэру Патрику.

— Вам что-нибудь известно о его семейных делах?

— Очень немного. Полагаю, все обстоит именно так, как вы сейчас сказали.

— А его мать жива?

— Да.

— Я сам ей напишу. Но кто-то должен отвезти его домой. У него здесь множество друзей. Где они?

Говоря это, он выглянул в окно. Вокруг павильона толпились люди, ждавшие новостей. Мистер Спидуэлл велел Перри выйти и поискать в толпе друзей своего нанимателя, которых он знает в лицо. Перри замялся, снова почесал в затылке.

— Что вы мешкаете? — раздраженно спросил знаменитый врач. — Вы же знаете его друзей в лицо?

— Боюсь, в этой толпе их нет, — ответил Перри.

— Почему?

— Они крупно на него поставили, сэр, — и все проиграли.

Столь неопровержимый довод, объясняющий отсутствие друзей, не произвел, однако, никакого впечатления на мистера Спидуэлла, и он настоял на своем — отправил Перри на поиски: кто-нибудь все же найдется. Вскоре тренер вернулся.

— Вы были правы, сэр. Кое-кто из его друзей там есть. Они хотят его видеть.

— Впустите двоих или троих.

Вошли трое. Уставились на Деламейна. Невнятно — на жаргоне — пробормотали какие-то слова сожаления. Потом повернулись к мистеру Спидуэллу.

— Мы хотели его видеть. Что с ним?

— Его здоровье подорвано.

— Он плохо тренировался?

— Наоборот, занимался спортом слишком усердно.

— Ах, вон что! Спасибо. До свидания.

Услышав ответ мистера Спидуэлла, они сломя голову помчались прочь — так овцы убегают при появлении собаки. Врач даже не успел спросить, кто отвезет Деламейна домой.

— Я сам его отвезу, сэр, — успокоил мистера Спидуэлла Перри. — Можете мне доверять.

— И я с вами, — добавил доктор. — Побуду, пока он не заснет крепким сном.

(Было лишь два человека, которые заключили двойную сделку, тайком поставив на противника Деламейна, и только они и вызвались отвезти его домой!)

Они вернулись к дивану, на котором лежал Джеффри. Выражение лица бессмысленное, налитые кровью глаза тяжело вращались, будто он что-то искал. Взгляд его остановился на докторе — и заскользил дальше. Дошел до мистера Спидуэлла и застыл, замер, глаза впились в его лицо. Врач склонился к нему и спросил:

— Вы что-то хотите сказать?

Он ответил, тяжело дыша, сильно выделяя слова, произнося их по одному:

— Я… не… умру?

— Надеюсь, что нет.

— Точно?

— Точно.

Деламейн снова повел глазами. На сей раз они остановились на тренере. Перри шагнул вперед.

— Вам что-то нужно, сэр?

Ответ снова прозвучал медленно.

— Карман… моей… куртки.

— Этот, сэр?

— Нет.

— Этот?

— Да. Книжка.

Тренер пошарил в кармане и вытащил оттуда книжку с записью заключенных пари и сделанных ставок.

— Что с ней сделать, сэр?

— Хочу… прочесть…

Тренер поднес к лицу лежавшего книжку и раскрыл две последние страницы, на которых были записи. Деламейн нетерпеливо повел головой, лежавшей на диванной подушке. Было ясно: он еще не настолько пришел в себя, чтобы прочитать написанное им же.

— Может, мне прочитать для вас, сэр?

— Да.

Тренер одну за другой прочел три записи — ничего особенного; по всем пари честно расплатились; но на четвертой записи обессиленный спортсмен сказал:

— Стоп!

Это была первая из записей, что относилась к событию, еще только предстоящему. Речь шла о пари, заключенном в Уиндигейтсе, — следующей весной университет проводит состязания по гребле, и Джеффри поставил на себя (вопреки мнению мистера Спидуэлла), заставив Арнольда Бринкуорта заключить с ним пари.

— И что же, сэр? Как с этим поступить?

Деламейн собрался с силами — и, выдавливая из себя слово за словом, ответил:

— Напишите… брату… Джулиусу. Пусть… заплатит… Арнольду… он… выиграл.

При каждом слове он для пущей убедительности взмахивал поднятой рукой; потом она безжизненно упала. Он закрыл глаза и погрузился в тяжелый, с хриплым присвистом сон. Отдадим ему должное. Хотя он и отпетый негодяй, отдадим ему должное. В ту жуткую минуту, когда он еще находился между жизнью и смертью, он доказал преданность последней, единственной вере, что еще осталась у живущих среди нас людей его племени, — вере в заключенное тобой пари.

Сэр Патрик и мистер Спидуэлл уехали со стадиона вместе; до этого Джеффри отправили в его жилище неподалеку. У ворот они встретили Арнольда Бринкуорта. Перед забегом он решил, что ему будет удобней в толпе, незачем мозолить глаза окружающим; и сейчас он предпочел уйти в одиночестве, пешком. Разлука с Бланш сказалась на всех его привычках. На время до его встречи с женой он попросил лишь о двух одолжениях — не вмешиваться в то, как он эту разлуку переносит, и оставить его в покое.

В экипаже, освободившись от напряжения, которое заставляло его молчать во время забега, сэр Патрик наконец задал знаменитому врачу вопрос — вопрос этот мучил его с той самой минуты когда поражение Джеффри стало очевидным.

— Я не вполне понимаю, почему вы так встревожились из-за Деламейна, — сказал он, — ведь выяснилось, что он лишился чувств просто от усталости. Или это было нечто большее, чем обычный обморок?

— Сейчас нет смысла скрывать, — ответил мистер Спидуэлл. — Его чудом не разбил паралич.

— Именно этого вы и опасались, когда говорили с ним в Уиндигейтсе?

— Я определил это по его лицу и предупредил о возможных последствиях. В этом я оказался прав. Я ошибся в другом — недооценил запасов его жизненной силы. Когда он рухнул на дорожку, я был твердо уверен — тут ему и конец.

— А этот паралич не наследственный? Последняя болезнь его отца была примерно такой же.

Мистер Спидуэлл улыбнулся.

— Наследственный паралич? — повторил он. — Да ведь сейчас этот человек — естественно! — в полном расцвете сил, он само здоровье, сама энергия. Наследственный паралич мог бы разбить его лет через тридцать. И в том, что случилось сегодня, повинны лишь его неумеренные занятия греблей и бегом в последние четыре года.

Сэр Патрик отважился высказать предположение.

— Наверное, — сказал он, — вы предадите эту историю гласности, в назидание другим, ваше имя обязательно привлечет к ней внимание.

— Это ничего не даст. Деламейн далеко не первый, кто жесточайшим образом перетрудил свои жизненно важные органы и рухнул прямо на беговую дорожку. Публика имеет счастливое свойство быстро о таких случаях забывать. У нее найдется убедительным ответ против моих доводов — ведь второй атлет добежал до финиша (хотя чего ему это стоило)!

Сэра Патрика не отпускали мысли о будущем Анны Сильвестр. И следующий его вопрос был очень серьезным — скоро ли восстановится здоровье Джеффри?

— Оно не восстановится никогда, — таков был ответ мистера Спидуэлла. — Над ним висит угроза паралича. Сколько он проживет, сказать не берусь. Во многом это зависит от него самого. В нынешнем состоянии любой неблагоразумный поступок, любое бурное проявление чувств могут убить его за секунду.

— Если не произойдет никаких неожиданностей, — спросил сэр Патрик, — обретет ли он силы настолько, чтобы подняться с постели и выйти из дому?

— Несомненно.

— Я знаю, что на субботу у него назначена встреча. Вероятно ли, что он попадет на нее?

— Весьма вероятно.

Больше сэр Патрик ни о чем не спрашивал. Перед ним снова возникло лицо Анны в тот памятный миг, когда он сказал ей, что она — жена Джеффри.

СЦЕНА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ПОРТЛЕНД-ПЛЕЙС

Глава сорок шестая СВАДЬБА ПО-ШОТЛАНДСКИ

Наступила суббота, третье октября — в этот день предстояло выяснить, сколь правомерно утверждение о том, что Арнольд Бринкуорт — муж Анны Сильвестр.

Около двух часов пополудни в гостиную городского дома леди Ланди в Портленд-плейс вошли Бланш и ее мачеха.

С прошлого вечера погода поменялась к худшему. Дождь, зарядивший с утра, шел не переставая. Был мертвый сезон, и вид, открывавшийся из окон гостиной на пустынный и унылый пейзаж Портленд-плейса, навевал глубочайшую тоску. Запертые дома напротив являли собой печальное зрелище; на дорогах стояла непролазная грязь; в воздухе плавали крошечные черные частички сажи, они смешивались с дождем, и поднимавшийся от земли туман еще больше мутнел, поглощал все вокруг. Изредка пройдет пешеход, проедет коляска — и снова на долгое время тишина, которую не нарушает ни один звук. Даже шарманщики не крутили свои шарманки; а бродячие уличные псы настолько промокли, что перестали лаять. Стоило оторваться от вида за величественными окнами леди Ланди и перевести взгляд в ее величественную гостиную, оказывалось, что уныние, царившее вовне, более чем соответствовало унынию, царившему внутри. На мертвый сезон дом заперли, и на время краткого визита хозяйки было решено не нарушать существующее положение дел. Мебель была зачехлена материей тусклого коричневого оттенка. Невидимые под огромными мешками висели канделябры Часы мирно дремали под рогожкой, накинутой на них два месяца назад. На столах, сдвинутых в углы, в другие времена заставленных украшениями, не было ничего, кроме ручки, чернил и бумаги (для предстоящей процедуры), положенных туда сейчас. Пахло плесенью, голос дома был едва слышен. Одна унылая служанка бродила по спальным комнатам наверху подобно привидению. В нижних бастионах главенствовал унылый слуга, которому поручили принимать посетителей, он одиноко, с тоской во взоре, сидел в обезлюдевшей комнате для прислуги — последний из племени лакеев. В гостиной, храня полное молчание, расположились леди Ланди и Бланш. Каждая ждала появления лиц, заинтересованных в предстоящем расследовании, каждая была поглощена своими мыслями. В данную минуту они являли собой мрачную карикатуру на двух дам, которые устраивают прием и ждут, когда пожалуют гости. Неужели ни та, ни другая этого не замечали? Или замечали, но не желали себе в этом признаться? Да и кто пожелает, попав в подобное положение? Так бывает: есть прекрасный повод для смеха, а мы сидим, насупившись; только у детей хватает смелости не подавлять естественный порыв. В бытии человеческом пародия на серьезность так диковинно переплетается с серьезностью подлинной, что порой лишь самоуважение велит нам сохранять суровый облик в чрезвычайных обстоятельствах. Две дамы ждали предстоящего испытания с суровыми лицами, как и подобало случаю. Безмолвная служанка неслышно поднялась по лестнице. Безмолвный слуга недвижно восседал в нижних бастионах. За стенами дома была пустыня. Внутри — усыпальница.

Церковные часы пробили один раз. Два.

В эту самую минуту прибыли первые из лиц, заинтересованных в расследовании.

Леди Ланди, преисполненная достоинства, ждала, когда откроется дверь в гостиную. Бланш вспыхнула, задрожала, как осиновый лист. Кто приехал? Арнольд? Или Анна?

Дверь открылась — и Бланш с облегчением вздохнула. Первым прибыл всего лишь стряпчий леди Ланди, ее милость пригласила его, чтобы иметь под рукой верного человека. Он принадлежал к многочисленному в среде юристов классу полных посредственностей, выполняющих свою работу чисто механически, которые скорее всего и уступят место механизмам, когда наука сделает еще несколько шагов вперед. Он тотчас принялся переставлять столы и стулья, чтобы противоборствующие стороны были как можно надежнее отделены одна от другой. Затем тоном просителя напомнил леди Ланди, что ничего не смыслит в шотландских законах и прибыл сюда исключительно как друг. Проделав это, он позволил себе сесть и с молчаливым интересом воззрился на шелестящий за окном дождь, словно на глазах его происходило такое явление природы, наблюдать которое ему прежде не доводилось.

Следующий стук в дверь провозгласил прибытие гостя совершенно иного ранга. Унылый слуга объявил: капитан Ньюэнден.

То ли желая выказать сборищу уважение, то ли в знак презрения к непогоде капитан еще раз попятился назад, к дням своей молодости. Он был напомажен и утянут, прилизан и расфранчен, дабы воплотить в жизнь абстрактное понятие о мужчине, который пребывает в возрасте пять плюс двадцать и пышет здоровьем. Может быть, он чересчур заковал себя по талии, а под глазами и у подбородка коже слегка не хватало упругости. В остальном же это был человек в возрасте пять плюс тридцать, жаждущий выглядеть лет на десять моложе, но истина, насчитывающая семь десятилетий, была скрыта от глаз совершенно! Появление капитана — подтянутого, розовощекого, с улыбкой на лице и ароматом духов вокруг него, с цветком в петлице и изящной тростью в руке — сразу оживило мрачную атмосферу комнаты. Словно с утренним визитом явился праздный молодой человек — как это приятно! Капитан несколько удивился, обнаружив на месте предстоящего конфликта Бланш. Леди Ланди сочла необходимым внести ясность.

— Моя падчерица не пожелала внять моим мольбам и советам, она здесь против моей воли. Здесь могут появиться лица, встречаться с которыми ей не следует, — таково мое мнение. И выяснятся такие подробности, о которых молодой даме в ее положении слышать не должно. Однако, капитан Ньюэнден, она настаивает — и я вынуждена подчиниться.

Капитан пожал плечами и озарил комнату яркозубой улыбкой.

Бланш была настолько поглощена грядущим испытанием, что не произнесла и слова в свою защиту: казалось, она даже не слышала, что сказала в ее адрес мачеха. Стряпчего, казалось, всецело захватил интереснейший вид падающего дождя. Леди Ланди спросила: а где же миссис Гленарм? Капитан в ответ попытался описать взволнованное состояние своей племянницы, как нечто… нечто… нечто… но в конце концов ограничился тем, что потряс своими благоухающими локонами и взмахнул изящной тростью. Миссис Гленарм решила остаться у себя и подождать, пока дядя не вернется с новостями. А где же Джулиус? Он задержался в Шотландии — идет подготовка к выборам. А лорд и леди Холчестер? Лорд и леди Холчестер касательно этого дела в полном неведении.

Снова раздался стук в дверь. Бледное лицо Бланш еще больше побледнело. Арнольд? Анна? После уж очень долгой паузы слуга объявил: прибыли мистер Джеффри Деламейн и мистер Мой.

Первым медленно вошел Джеффри, он молча поприветствовал двух дам, остальных же словно не заметил. Лондонский стряпчий, на мгновение отвлекшись от захватывающего созерцания дождя, указал на стулья, предназначенные для вновь прибывшего и его поверенного. Окинув комнату мимолетным взглядом, Джеффри сел на свое место. Уперев локти в колени, он стал бессмысленно водить по линиям на ковре своей дубовой, грубой работы падкой. Весь его облик — опущенная голова, чуть приоткрытый рот — выражал полнейшее безразличие к происходящему. Проигрыш забега, обстоятельства, при которых это произошло, казалось, сделали его мрачнее, суровее обычного, но не более того.

Капитан Ньюэнден направился к нему перекинуться фразой- другой, остановился на полпути, засомневался, передумал — и обратился к мистеру Мою.

Поверенный Джеффри — краснощекий, жизнерадостный и общительный шотландец — откликнулся с готовностью. На вопрос капитана он ответил, что свидетели (миссис Инчбэр и Бишопригс) ждут внизу, в комнате экономки, когда понадобится, их позовут. И что, их было трудно найти? Вовсе нет. Миссис Инчбэр, как и ожидалось, была в своей гостинице. Поиски Бишопригса также были недолгими: оказалось, что миссис Инчбэр согласилась принять его на прежнее место старшего слуги. Начатая таким образом беседа текла легко, непринужденно, без неловких пауз. Мучительную тишину нарушали только голоса капитана и мистера Моя, остальные ждали следующего стука в дверь.

И вот в дверь постучали. Теперь уже не было сомнения, кто именно появится на пороге комнаты. Леди Ланди решительно взяла падчерицу за руку. Кто знает, на какой шаг толкнет ее первый импульс? И Бланш впервые в жизни с охотой оставила руку в цепкой ладони мачехи.

Дверь открылась, и они вошли.

Первым появился сэр Патрик Ланди, на его руку опиралась Анна Сильвестр. За ними проследовал Арнольд Бринкуорт.

Сэр Патрик и Анна молча поклонились собравшимся. Леди Ланди церемонно ответила на приветствие деверя и тут же подчеркнула всем своим видом, что Анны в комнате будто и нет. Бланш сидела, не поднимая головы. Арнольд, протянув руку, шагнул было в ее сторону. Но леди Ланди, поднявшись, остановила его.

— Еще не время, мистер Бринкуорт! — сказала она самым безжалостно-ледяным тоном, на какой была способна. Не замечая леди Ланди, Арнольд смотрел на жену. Бланш подняла голову, их взгляды встретились; глаза Бланш тотчас наполнились слезами. Смугловатая кожа Арнольда стала пепельно-серой — ему стоило гигантских усилий удержать себя в руках.

— Я не огорчу тебя, — мягко сказал он и вернулся к столу, за которым отдельно от остальных сидели сэр Патрик и Анна. Сэр Патрик взял его за руку и в знак молчаливого одобрения пожал ее.

Единственным человеком, который даже как наблюдатель не откликнулся на события, последовавшие за появлением сэра Патрика и его спутников, был Джеффри. В нем не произошло никаких видимых перемен — разве что палка в его руках задвигалась иначе. Она уже не следовала линиям ковра, а отбивала какой-то ритм. В остальном же он сидел как сидел: свесив тяжелую голову на грудь, уперев ручищи в колени, уставший от одного предчувствия того, что должно было произойти.

Тишину нарушил сэр Патрик. Он обратился к своей невестке:

— Леди Ланди, здесь собрались все, кого вы ожидали сегодня увидеть?

Леди Ланди не упустила возможность выпустить первую каплю скопившегося в ней яда.

— Здесь все, кого я ожидала увидеть, — ответила она. — И даже более того, — добавила она, выразительно глядя на Анну.

Но их взгляды не встретились — выпад леди Ланди просто не дошел до цели. Ибо Анна, заняв место рядом с сэром Патриком, не сводила глаз с Бланш. И выражение нежной грусти на лице Анны не изменилось ни на секунду, она будто не слышала слов ненавидевшей ее женщины. Казалось, все прекрасное и истинное в этой благородной натуре вдохновлялось Бланш, и только ею одной. Анна еще раз взглянула на свою сестру из незабвенных дней прошлого, и ее усталое, изможденное лицо снова засветилось тихой природной красотой. Все мужчины в комнате (кроме Джеффри) смотрели на нее; и все они (кроме Джеффри) ей сочувствовали.

Сэр Патрик обратился к невестке со вторым вопросом:

— Есть ли здесь человек, представляющий интересы Джеффри Деламейна?

Леди Ланди переадресовала этот вопрос самому Джеффри. Не поднимая головы, Джеффри указал своей большой загорелой рукой на мистера Моя, сидевшего рядом с ним.

Мистер Мой (чей юридический статус в Шотландии соответствовал статусу стряпчего в Англии) встал и поклонился сэру Патрику, воздавая должное человеку, блиставшему в свое время на небосклоне шотландской юриспруденции.

— Интересы мистера Деламейна представляю я, — сказал он. — И я поздравляю себя, сэр Патрик, что в предстоящем расследовании мы сможем обратиться к вашим знаниям и опыту.

Сэр Патрик не преминул ответить и поклоном, и комплиментом.

— Это я должен учиться у вас, — сказал он. — У меня, мистер Мой, было достаточно времени забыть все, что я когда-то знал.

Пока между адвокатами шел официальный обмен любезностями, леди Ланди с нескрываемым нетерпением переводила взгляд с одного на другого.

— Позвольте напомнить вам, джентльмены, что мы в этом конце комнаты уже изнемогли от ожидания, — сообщила она. — И нам хотелось бы знать: когда вы намереваетесь перейти к делу?

Сэр Патрик взглядом пригласил мистера Моя. Мистер Мой взглядом пригласил сэра Патрика. Опять официальный обмен любезностями! Состязание в вежливости, на сей раз по поводу того, кто из просвещенных мужей позволит другому заговорить первым! Скромность мистера Моя оказалась беспредельной, сэр Патрик не стал ее испытывать долее и открыл собрание.

— Я здесь для того, — начал он, — чтобы защищать интересы моего друга, мистера Арнольда Бринкуорта. Позвольте представить его вам, мистер Мой, как мужа моей племянницы, с которой он законно обвенчался седьмого сентября в церкви Святой Маргариты, в приходе Холи, графство Кент. Вот копия брачного свидетельства — можете взглянуть, если угодно.

Скромность мистера Моя устояла и перед этим соблазном.

— В этом нет никакой нужды, сэр Патрик! Нет сомнений, что указанного числа указанные лица сочетались браком; но я полагаю, что этот брак нельзя считать действительным. Я утверждаю от имени моего клиента (мистера Джеффри Деламейна), присутствующего здесь, что четырнадцатого августа этого года, то есть до седьмого сентября, Арнольд Бринкуорт уже вступил в брак в местечке Крейг-Ферни, в Шотландии, он женился на Анне Сильвестр, которая ныне здравствует и в данную минуту, как я понимаю, находится среди нас.

Сэр Патрик представил Анну.

— Вот эта женщина, мистер Мой.

Мистер Мой кивнул и предложил:

— Чтобы избежать ненужных формальностей, сэр Патрик, будем считать, что личность установлена обеими сторонами?

Сэр Патрик согласился со своим просвещенным коллегой. Леди Ланди раскрыла веер и тотчас закрыла его, открыто выражая нетерпение. На лице лондонского стряпчего была глубокая заинтересованность. Капитан Ньюэнден, вытащив носовой платок и скрывшись за ним, как за ширмой, сладчайше зевнул. Сэр Патрик продолжал.

— Вы утверждаете, что ранее был заключен другой брак, — сказал он. — В таком случае вам слово.

Прежде чем начать, мистер Мой окинул взглядом общество.

— Мы собрались здесь, — заговорил он, — имея в виду, если не ошибаюсь, две цели. Во-первых, лицу, особо заинтересованному в нашем расследовании (он взглянул на капитана, и тот мгновенно подобрался, весь превратился в слух), важно получить доказательство того, что утверждение моего клиента насчет брака мистера Бринкуорта есть чистая правда. Во-вторых, все мы в равной степени желаем, — хотя и расходимся во мнениях по другим вопросам, — чтобы это наше неофициальное расследование по возможности помогло нам избежать болезненной гласности, которой не миновать в случае обращения в суд.

При этих словах леди Ланди выпустила вторую каплю скопившегося в ней яда — на сей раз как бы возражая мистеру Мою.

— От имени моей племянницы смею сообщить вам, сэр, — вступила она, — что нам нечего бояться гласности, даже самой широкой. Мы согласились присутствовать на этом, как вы его назвали, «неофициальном расследовании», однако оставили за собой право вынести разбирательство за пределы четырех стен этой комнаты. Мистер Бринкуорт стремится снять павшее на него мерзкое подозрение, на него и еще одну присутствующую здесь особу, но, как мне кажется, это дело второе. Наша главная задача — как ее способна понять женщина — доказать, что моя падчерица вправе требовать от мистера Бринкуорта отчета за его действия, как и подобает законной жене. Если это не будет доказано, мы безо всяких колебаний обратимся в суд.

Она откинулась на спинку стула, раскрыла веер и огляделась с видом женщины, призывавшей общество в свидетели: она достойно выполнила свой долг.

Эта тирада явно пришлась не по вкусу Бланш — ее лицо исказила гримаса боли. Леди Ланди снова взяла ее за руку. На сей раз Бланш решительно и не без вызова отстранилась, что не укрылось от сэра Патрика, взиравшего на них с неподдельным интересом. Мистер Мой уже собрался возразить леди Ланди, но тут всеобщее внимание привлек Арнольд, внезапно вмешавшийся в ход событий. Бланш посмотрела на него. Лицо ее густо залилось краской — и тотчас снова побледнело. Сэр Патрик заметил и эту игру цвета — и окинул Бланш особо долгим, особо внимательным взглядом. Влияние ее милости на Бланш явно ослабло — тут наверняка сыграло свою роль и письмо Арнольда жене, и время.

— После того что сказала леди Ланди в присутствии моей жены, — по-мальчишески бурно, не думая об условностях, заговорил Арнольд, — думаю, мне будет позволено высказаться. Я лишь хочу объяснить, как я вообще очутился в Крейг-Ферни, а мистер Джеффри Деламейн, если сочтет возможным, пусть уличит меня во лжи!

На последних словах голос его зазвенел: глазами, засверкавшими от негодования, он посмотрел на Джеффри.

Мистер Мой обратился к своему просвещенному коллеге.

— Последнее слово, разумеется, за вами, сэр Патрик, — сказал он, — но мне кажется, что предложение этого молодого джентльмена на этой стадии разбирательства несколько неуместно.

— Прошу меня извинить, — возразил сэр Патрик, — но вы сами изволили заметить, что наше разбирательство — всего лишь неофициальное расследование. И легкое отклонение от принятой практики — последнее слово, разумеется, за вами, мистер Мой, — при таких обстоятельствах едва ли будет неуместным, правда?

Неистощимая скромность мистера Моя уступила без борьбы. Но полученный ответ несколько озадачил его касательно исхода расследования. Сэру Патрику с его опытом прекрасно известно, что признание Арнольдом своей невиновности не даст ровным счетом ничего, разве что затянет разбирательство. И тем не менее сэр Патрик пошел на эту затяжку. Может, он втайне надеется на какое-то случайное обстоятельство, которое поможет спасти пока что явно проигранное дело?

Получив разрешение, Арнольд заговорил. В каждом произнесенном им слове безошибочно слышалась правда. Он вполне связно и осмысленно изложил события с того момента, как Джеффри во время приема в саду обратился к нему за помощью, до его появления у дверей гостиницы Крейг-Ферни. Тут он остановился и испросил согласия сэра Патрика обратиться за подтверждением к Джеффри. Сэр Патрик еще раз озадачил мистера Моя, разрешив и это отступление от правил. Арнольд — сама суровость — повернулся к Джеффри.

— Вы отрицаете истинность моих слов? — спросил он.

Мистер Мой пришел на помощь своему клиенту.

— Вы не обязаны отвечать, — сказал он, — разве что сами того хотите.

Джеффри медленно поднял тяжелую голову и взглянул прямо в лицо человеку, которого он предал.

— Отрицаю — до последнего слова, — ответил он, и в тоне его, и во всем его облике слышался вызов.

— Может быть, сэр Патрик, нам на первое время достаточно утверждений и отрицаний? — спросил мистер Мой с прежней вежливостью.

Сначала сэр Патрик принудил Арнольда — не без труда — взять себя в руки, но тут же удивил мистера Моя уже до крайности. По каким-то известным ему причинам он решил укрепить благоприятное впечатление, которое явно произвели слова Арнольда на его жену, а уже потом продолжать расследование.

— Взываю к вашей снисходительности, мистер Мой, — сказал он. — Но мне утверждений и отрицаний пока не достаточно.

Мистер Мой откинулся на спинку стула, и лицо его говорило, что он изумлен и обескуражен. Либо интеллект коллеги начал угасать, либо коллега действует намеренно с какой-то целью, которая пока не ясна. Он начал подозревать, что правильный путь к решению этой загадки связан со вторым из этих вариантов. И, не заявляя нового протеста, он мудро решил выждать и понаблюдать.

Сэр Патрик, ничтоже сумняшеся, снова позволил себе отступление от правил.

— Я прощу разрешения мистера Моя вернуться к браку, якобы имевшему место четырнадцатого августа в Крейг-Ферни, — сказал он. — Арнольд Бринкуорт! Я прошу вас ответить в присутствии собравшихся. Во всех ваших словах и поступках в той гостинице не руководствовались ли вы единственно желанием упростить обстоятельства, в каких оказалась мисс Сильвестр, стремлением выполнить указания, полученные вами от Джеффри Деламейна? Так ли все было?

— Именно так, сэр Патрик.

— За несколько часов до вашей поездки в Крейг-Ферни не просили ли вы у меня руки моей племянницы?

— Просил, сэр Патрик; и получил ваше согласие.

— С минуты, когда вы вошли в гостиницу, и до минуты, когда вы покинули ее, было ли у вас хоть малейшее намерение жениться на мисс Сильвестр?

— Ничего подобного мне и в голову не приходило.

— И вы даете слово чести джентльмена, что все было именно так?

— Даю слово чести джентльмена.

Сэр Патрик повернулся к Анне.

— Мисс Сильвестр, так ли вам было необходимо предстать в гостинице Крейг-Ферни четырнадцатого августа замужней женщиной?

Анна впервые отвела взгляд от Бланш. В ее ответе сэру Патрику слышались спокойствие, готовность и твердость, а Бланш смотрела на нее, вся обратившись в слух.

— Я приехала в гостиницу одна, сэр Патрик. Хозяйка попросту отказалась поселить меня, прежде она желала убедиться, что я замужняя женщина.

— Кого из джентльменов вы вскоре ожидали увидеть в гостинице: мистера Арнольда Бринкуорта или мистера Джеффри Деламейна?

— Мистера Джеффри Деламейна».

— Когда вместо него появился мистер Арнольд Бринкуорт и сказал хозяйке то, чего требовала ее щепетильность, поняли ли вы, что он действовал в ваших интересах, руководствуясь только добротой и выполняя указания мистера Джеффри Деламейна?

— Да, именно это я и поняла; и я изо всех сил противилась тому, чтобы мистер Бринкуорт из-за меня ставил себя в ложное положение.

— Вы противились, потому что имели представление о шотландском законе о браке, о том, в какое положение особенности этого закона могут поставить мистера Бринкуорта?

— Об этом шотландском законе я не имела представления. Mне смутно не нравился и даже страшил обман, который совершал мистер Бринкуорт в отношении служителей гостиницы. И я боялась: вдруг из-за этого меня неправильно поймет человек, которого я всем сердцем люблю.

— Вы имеете в виду мою племянницу?

— Да.

— Вы попросили мистера Бринкуорта (зная о его привязанности к моей племяннице), от ее имени и ради нее, уехать и предоставить вам самой решать свои дела?

— Да.

— Как джентльмен, давший обещание помочь и защитить даму в отсутствие лица, на чью помощь она рассчитывала, он отказался уехать и предоставить вам самой решать свои дела?

— К сожалению, все было именно так.

— И от начала до конца у вас не было ни малейшего намерения выйти замуж за мистера Арнольда Бринкуорта?

— Я отвечу так, сэр Патрик, как ответил мистер Бринкуорт. Ничего подобного мне и в голову не приходило.

— И вы клянетесь в этом как христианка?

— Клянусь как христианка.

Сэр Патрик перевел взгляд на Бланш. Она сидела, закрыв лицо руками. Ее мачеха тщетно призывала ее успокоиться.

Наступившую тишину нарушил мистер Мой, который счел нужным вмешаться в интересах своего клиента.

— У меня, сэр Патрик, пока не возникло никаких вопросов. Хочу лишь напомнить вам, равно как и всем собравшимся: все здесь нами услышанное есть лишь утверждение двух лиц, жаждущих выпутаться из положения, которое фатальным образом компрометирует их обоих. Факт заключения брака, который они дружно отрицают, я намереваюсь доказать, причем, не голословными утверждениями, а с помощью надежных свидетелей.

После краткого совещания со своим стряпчим в разговор, применяя еще более категоричные выражения, вступила леди Ланди.

— Довожу до вашего сведения, сэр Патрик, прежде чем вы продолжите: я уведу мою падчерицу из этой комнаты, если вы и впредь попытаетесь терзать ее, дабы склонить к неверным суждениям. Мне не хватает слов, чтобы выразить мои чувства, — вы ведете разбирательство на редкость жестоко и несправедливо.

Следующим решил высказаться лондонский адвокат — выразить профессиональное одобрение позиции своей клиентки.

— Как представитель интересов ее милости, — заявил он, — я поддерживаю только что внесенный ею протест.

Даже капитан Ньюэнден вместе со всеми неодобрительно отнесся к поведению сэра Патрика.

— Правильно, правильно! — воскликнул капитан вслед за адвокатом. — Совершенно верно. Согласен целиком и полностью.

Уязвимость собственного положения, однако же, нимало не смутила сэра Патрика, и он обратился к мистеру Мою как ни в чем не бывало.

— Вы хотите предъявить ваших свидетелей прямо сейчас? — спросил он. — Я полностью готов пойти вам навстречу — при условии, что мне будет позволено вернуться к разбирательству и продолжить его с того места, в каком оно было прервано.

Мистер Мой задумался. Противник припас какой-то козырь — теперь в этом не было сомнений, — и пока вообще не было ясно, какую игру он разыгрывает. Сейчас куда важнее заставить его раскрыться, нежели настаивать на соблюдении всяческих формальностей. Свое положение мистер Мой считал незыблемым. Чем дольше выкрутасы сэра Патрика будут затягивать разбирательство, тем неизбежнее проявятся очевидные факты дела — со всей силой контраста, — когда заговорят ждущие внизу свидетели. Мистер Мой решил еще немного выждать.

— Я оставляю за собой право на возражение, сэр Патрик, — ответил он, — и прошу вас продолжать.

К всеобщему удивлению сэр Патрик, преисполненный спокойствия и уверенности, обратился непосредственно к Бланш, сославшись на недавнюю тираду леди Ланди.

— Ты достаточно меня знаешь, дитя мое, — сказал он, — и тебе совершенно ясно, что я не способен сознательно терзать тебя, дабы склонить к неверным суждениям. Я хочу спросить тебя, а ответишь ты мне или нет — решай сама.

Прежде чем был задан вопрос, между леди Ланди и ее поверенным возник кратковременный спор. Усмирив ее милость (не без труда), лондонский адвокат счел нужным вмешаться в ход событий. Он сказал, что от лица своей клиентки также оставляет за собой право на возражение.

Сэр Патрик согласно кивнул и задал Бланш свой вопрос.

— Ты слышала, что сказал Арнольд Бринкуорт и что сказала мисс Сильвестр, — заговорил он. — Любящий муж и любящая подруга, которая тебе все равно что сестра, дали нам клятвенное заверение. Ты давно их обоих знаешь; скажи мне — ты считаешь, что они солгали?

Бланш ответила, не колеблясь ни секунды:

— Я считаю, дядя, что они сказали правду!

Оба адвоката заявили о своих возражениях. Снова хотела что то сказать и леди Ланди, но ей снова помешали — на сей раз мистер Мой и ее собственный поверенный. Сэр Патрик продолжал:

— Сейчас, когда ты воочию увидела твоего мужа и твою подругу, услышала все своими ушами, есть ли у тебя сомнения в том, что они вели себя пристойно?

Бланш снова не заставила себя ждать с ответом.

— Я прошу их простить меня, — сказала она. — Я была к ним несправедлива, ужасно несправедлива.

Она взглянула на своего мужа, потом на Анну. Арнольд при поднялся было со стула, но сэр Патрик решительно остановил его.

— Погодите! — негромко произнес он. — Еще не время.

Сказав это, он повернулся к Анне. Взгляд Бланш дошел до самого сердца преданной ей, любящей ее женщины. Анна спрятала лицо, стараясь скрыть слезы, но тщетно — они сочились из-под ее утративших живость, ослабевших рук.

Адвокаты снова заявили официальные возражения. Сэр Патрик обратился к племяннице в последний раз.

— Ты веришь в то, что сказал Арнольд Бринкуорт, и в то, что сказала мисс Сильвестр. Тебе ясно, что в гостинице у них и мысли о женитьбе не возникало. Тебе ясно, как бы ни сложилось будущее, — нет даже отдаленной вероятности, что кто-то из них объявит: мы были — или есть — муж и жена. Достаточно ли тебе этого? Готова ли ты, прежде чем мы продолжим наше разбирательство, принять руку своего мужа; вернуться под его покровительство; а остальное предоставить мне: приняв мои заверения в том, что при имеющихся фактах даже шотландский закон о браке не докажет истинность чудовищного утверждения, будто бы в Крейг-Ферни был заключен брак?

Леди Ланди поднялась. Поднялись и оба адвоката. Арнольд остался сидеть, на лице его отразилось крайнее изумление. Даже Джеффри — до сих пор вызывающе равнодушный ко всему происходящему — вздрогнул и поднял голову. Атмосфера накалилась до предела, и тут Бланш, от чьего решения зависело, каким путем пойдет дело, ответила так:

— Надеюсь, дядя, вы не сочтете меня неблагодарной. Я уверена, что сознательно Арнольд не сделал мне ничего плохого. Но я вернусь к нему, лишь когда узнаю наверняка, что я — его законная жена.

Леди Ланди обняла падчерицу, внезапно воспылав к ней любовью.

— Моя дорогая девочка! — со страстью воскликнула ее милость. — Прекрасно сказано, дорогая моя девочка!

Сэр Патрик уронил голову на грудь.

— Ах, Бланш, Бланш! — услышал Арнольд его бормотанье. — Если бы ты знала, к чему меня принуждаешь!

Заговорил мистер Мой — он принял сторону Бланш.

— Я должен со всем уважением выразить одобрение пути, какой выбрала эта молодая леди, — сказал он. — Трудно себе представить более опасный компромисс, чем тот, который был только что предложен. При всем моем почтении к сэру Патрику Ланди должен заметить, что невозможность доказать брак в Крейг-Ферни — это лишь его суждение, и не более того. А мое профессиональное суждение — доказать этот брак можно. Того же мнения, как мне доподлинно известно, придерживается и еще один шотландский адвокат (из Глазго). Эта молодая леди проявила сейчас мудрость и мужество, которые делают ей честь, иначе в один прекрасный день репутация ее была бы растоптана, а дети объявлены незаконнорожденными. Кто может наверняка сказать, что в будущем не возникнут обстоятельства, которые принудят мистера Бринкуорта или мисс Сильвестр заявить о подлинности того самого брака, от которого они сейчас отрекаются? Кто может наверняка сказать, что у заинтересованных родственников (речь идет о собственности) не возникнут со временем какие-то причины усомниться в законности брака в Кенте? Скажу прямо, я завидую гигантской самонадеянности сэра Патрика, которая придает ему отваги и позволяет взять на себя такой риск, ибо это огромный риск — полагаться на свое мнение в вопросе, который не оговорен законом.

Под одобрительное бормотанье он сел и бросил хитро-выжидательный взгляд на поверженного соперника. «Ну, — подумал мистер Мой, — уж тут-то он рассердится и наверняка раскроет свои карты!»

Сэр Патрик медленно поднял голову. Это не был рассерженный человек, это был человек страдающий.

— Я не собираюсь, мистер Мой, — негромко заговорил он, — вступать с вами в спор. Мое поведение неизбежно выглядит странным и даже заслуживающим порицания не только в ваших глазах, но и в глазах остальных. Мой молодой друг (он глянул в сторону Арнольда) подтвердит, что ваша точка зрения об опасности, которая может проистечь из этого дела в будущем, была однажды и моей точкой зрения, и все мои прежние действия прямо противоречат совету, который я дал только что. С вашего позволения мне бы не хотелось (по крайней мере сейчас) распространяться о мотиве, каковым вызваны мои поступки с момента моего появления в этой комнате. На мне лежит неслыханная ответственность, и страдания мои не поддаются описанию. Если вы сочтете эти слова извинительными, проявите в последний раз снисходительность и позвольте мне в последний раз нарушить принятый ход разбирательства.

Лишь одна леди Ланди осталась безучастной к непоказному и трогательному достоинству, с каким прозвучали эти слова.

— С нас достаточно нарушений, — сурово произнесла она. Лично я возражаю.

Сэр Патрик ждал, что ответит мистер Мой. Шотландский и aнглийский адвокаты переглянулись — и поняли друг друга. Мистер Мой ответил за двоих.

— Мы не намерены ограничивать вас, сэр Патрик, сверх тех ограничений, которые вы, как джентльменналагаете на себя сами. Но, разумеется, — добавил осторожный шотландец, — за нами остается право возражения, о котором здесь уже говорилось.

— Будете ли вы возражать, если я обращусь к вашему клиенту? — спросил сэр Патрик.

— К мистеру Джеффри Деламейну?

— Да.

Все обратили взоры на Джеффри. Он сидел, словно в полусне: тяжелые руки вяло лежали на коленях, подбородок покоился на искривленной рукоятке палки.

Когда сэр Патрик произнес имя Джеффри, мистер Мой смотрел на Анну и заметил в ней резкую перемену. Она убрала руки от лица и круто повернулась к своему поверенному. Неужели и ей известил тайная, тщательно скрываемая цель, к которой с самого начала стремится его оппонент? Мистер Мой решил эти сомнения развеять. И жестом разрешил сэру Патрику продолжать. Сэр Патрик обратился к Джеффри.

— Вам далеко не безразлично, чем кончится это разбирательство, — начал он, — а вы пока что держитесь в тени. Выйдите из тени. Взгляните на эту даму.

Джеффри не шевельнулся.

— Я уже на нее нагляделся, — огрызнулся он.

— Вам, наверное, стыдно глядеть на нее, — спокойно заметил сэр Патрик. — Но признать это вы могли бы и в более подходящих выражениях. Вернитесь мысленно к четырнадцатому августа. Вы отрицаете, что обещали тайно обвенчаться с мисс Сильвестр в гостинице Крейг-Ферни?

— Я возражаю против этого вопроса, — вмешался мистер Мой. — Отвечать на него мой клиент не обязан.

Растущий гнев Джеффри так и ждал повода выплеснуться подходящей причиной стало вмешательство его поверенного.

— Отвечу, если захочу, — дерзко возразил он. Потом, не поднимая подбородка от рукоятки палки, исподлобья глянул на сэра Патрика. И снова уставился в пол. — Отрицаю, — заявил он.

— Вы отрицаете, что обещали жениться на мисс Сильвестр?

— Да.

— Я просил вас взглянуть на нее…

— А я ответил, что уже на нее нагляделся.

— Тогда взгляните на меня. В моем присутствии, в присутствии остальных станете ли вы отрицать, что должны жениться на этой даме, ибо связали себя клятвенным обещанием?

Джеффри внезапно поднял голову. Глаза его на мгновение задержались на сэре Патрике, потом он медленно, очень медленно перевел взгляд; в глазах появилось недоброе сияние, жуткий тигриный блеск — они остановились на лице Анны.

— Я знаю, что я ей должен, — прошипел он.

Во взгляде его читалась испепеляющая ненависть, в голосе звучала свирепая жажда отмщения. На него было страшно смотреть; страшно было слышать произнесенные им слова. Мистер Мой негромко предупредил его:

— Держите себя в руках, иначе я выхожу из игры.

Ничего не ответив, ничего не слыша, Джеффри поднял руку и рассеянно взглянул на нее. Он что-то зашептал про себя, начав при этом вести счет; медленно загнул один палец, другой, третий. Потом снова уставился на Анну, с той же испепеляющей ненавистью во взгляде, и заговорил (на сей раз обращаясь прямо к ней) с той же свирепой жаждой отмщения в голосе:

— Если бы не вы, я бы женился на мисс Гленарм. Если бы не вы, я не поссорился бы с моим отцом. Если бы не вы, я бы выиграл забег. Я знаю, что я вам должен.

Его свисавшие вдоль тела руки непроизвольно сжались в кулаки. Голова снова опустилась на могучую грудь. Больше он не сказал ни слова.

Никто не шевельнулся, никто не проронил и звука. От ужаса все лишились дара речи. Анна снова посмотрела на Бланш. Мужество не покинуло Анну даже в эту минуту.

Сэр Патрик поднялся. Сильные чувства, которые ему до сих пор удавалось подавлять, отпечатались на его лице, ясно прозвучали в его голосе.

— Идемте в соседнюю комнату, — позвал он Анну. — Мне нужно немедленно поговорить с вами!

Не замечая всеобщего изумления, не обращая ни малейшего внимания на протестующие возгласы его невестки и шотландского адвоката, он взял Анну за руку, открыл раздвижные двери в конце комнаты, провел Анну в смежную и снова закрыл двери.

Леди Ланди бросила возмущенный взгляд на своего консультанта. Бланш поднялась, сделала несколько шагов и, затаив дыхание, остановилась в напряженном ожидании, глядя на раздвижные двери. Арнольд шагнул вперед, намереваясь сказать что-то своей жене. К мистеру Мою подошел капитан.

— Что это значит? — спросил он.

Мистер Мой, тоже крайне взволнованный, ответил:

— Это значит, что до меня не довели всех обстоятельств дела. У сэра Патрика Ланди есть какая-то улика, которая серьезно компрометирует мистера Деламейна. До сих пор ему удавалось держать ее в тайне, но сейчас он понял, что вынужден ее предъявить. Как произошло, — суровым тоном спросил адвокат, повернувшись к своему клиенту, — что вы оставили меня в неведении?

— Я сам об этом ничего не знаю, — буркнул Джеффри, не поднимая головы.

Леди Ланди сделала Бланш знак отойти в сторону и шагнула к раздвижным дверям. Мистер Мой остановил ее.

— Я советую вашей милости хранить терпение. Вмешательство здесь бесполезно.

— Разве, сэр, в моем собственном доме я не имею права вмешаться?

— Если я правильно понимаю происходящее, мадам, разбирательство в вашем доме близится к концу. Ваше вмешательство приведет к тому, что пострадают ваши же интересы. Давайте наконец выясним, на каком мы свете. Не будем торопить событий.

Леди Ланди уступила и вернулась на место. Все сидели и молчи ждали, когда откроются двери.

Сэр Патрик Ланди и Анна Сильвестр были в соседней комнате одни.

Из нагрудного кармана сюртука он вытащил лист бумаги с письмом Анны и ответом Джеффри. Рука, державшая его, тряслась; подрагивал и голос.

— Все, что можно было сделать, я сделал, — сказал он. — Испробовал все средства, лишь бы не предъявлять эти письма.

— Сэр Патрик, я вам безмерно благодарна за вашу доброту. Но теперь письма придется предъявить.

Спокойствие Анны являло странный и трогательный контраст с бурей чувств, охвативших сэра Патрика. Лицо ее было непроницаемо, голос, когда она отвечала ему, звучал ровно. Сэр Патрик взял ее за руку. Дважды он пытался заговорить; и оба раза не мог совладать с волнением. Молча он протянул ей лист с письмами.

Так же молча она отвела его руку — не поняла, что у него на уме.

— Заберите это, — сказал он. — Я не могу это предъявить! Hе смею! После того что я видел и слышал в соседней комнате… бог свидетель, я не посмею просить вас объявить себя женой Джеффри Деламейна!

Она ответила ему одним словом:

— Бланш!

Он нетерпеливо покачал головой.

— Даже не в интересах Бланш! Даже не ради Бланш! Да, риск есть, но я готов рискнуть. Я остаюсь верен собственному суждению. Моя точка зрения восторжествует — так я считаю! Что ж, дадим делу законный ход! Это дело буду вести я, и я его выиграю!

— Вы в этом уверены?

Вместо ответа он сунул ей в руку письмо.

— Уничтожьте его, — прошептал он. — И можете положиться на меня — никто о нем не узнает.

Она взяла письмо.

— Уничтожьте его, — повторил он. — Они могут открыть двери. Могут войти в любую секунду и увидеть его у вас.

— Прежде чем уничтожить его, сэр Патрик, я должна вас кое о чем спросить. Бланш отказывается вернуться к мужу, если не будет твердо знать, что она — его жена. Если я предъявлю это письмо, она сможет вернуться к нему сегодня же. Если я объявлю себя женой Джеффри Деламейна, я раз и навсегда сниму с Арнольда Бринкуорта все подозрения в том, что он женат на мне. Есть ли у вас другой способ, который освободит его от подозрений столь же надежно и действенно? Ответьте мне как человек честный и благородный должен ответить женщине, которая безгранично ему доверяет!

Она заглянула ему прямо в глаза. Он не выдержал ее взгляда и опустил взор, ничего не ответив.

— Это и есть ваш ответ, — сказала она.

С этими словами она прошла мимо него и взялась за ручку двери.

Он задержал ее, мягко увлек назад в комнату. В глазах его стояли слезы.

— Чего нам ждать? — спросила она.

— Подождите, — ответил он. — Сделайте мне такое одолжение.

Она спокойно села на ближайший стул и в задумчивости склонила голову на руку.

Он нагнулся к ней и нетерпеливо, почти сердито, встряхнул ее. Ее непреклонная решимость ужасала его, стоило вспомнить о сидевшем в соседней комнате Джеффри.

— Не спешите, подумайте, — взмолился он. — Не поддавайтесь минутной вспышке! Вами движет ложное возбуждение. Ничто не обязывает вас к такой немыслимой жертве!

— Возбуждение! Жертва! — Она повторила его слова с грустной улыбкой. — Знаете, сэр Патрик, о чем я сейчас думала? Всего лишь о старых временах, когда я была совсем девчонкой. Печальная сторона жизни открылась мне очень рано, раньше, чем положено детям. С моей мамой обошлись жестоко, она осталась одинокой и покинутой. От суровых шотландских законов о браке она пострадала еще больше, чем я. Сердце ее было разбито, и она умерла. Но в последнюю минуту ей принесла успокоение подруга, которая обещала стать матерью ее ребенку. За все годы, что я прожила с этой доброй женщиной и ее дочкой, я не помню ни одного несчастливого дня — пока судьба не разлучила нас. Женщина эта ушла из жизни вместе со своим мужем; а я с ее дочкой остались одни. Она сказала мне прощальные слова. Смерть страшила ее, леденила сердце. «Я обещала твоей маме, что ты станешь мне родной дочерью, и душа ее успокоилась. Успокой и ты мою душу, Анна, прежде чем я покину этот мир. Что бы ни случилось в будущем — обещай мне, что всегда, как и сейчас, будешь Бланш родной сестрой». Скажите, сэр Патрик, где же в этих воспоминаниях о былом ложное возбуждение? И о какой жертве можно говорить, если я делаю это ради Бланш?

Она поднялась, протянула ему руку. Сэр Патрик молча поднес ее к своим губам.

— Идемте! — позвала она. — Ради нас обеих, прекратим эту пытку.

Он отвернулся. Сейчас не время показывать, что мужество нечисто покинуло его. Она ждала его, держась за дверную ручку. Собрав все силы, он заставил себя успокоиться — как ни ужасно было то, что предстояло. Она открыла дверь и первой шагнула в соседнюю комнату.

Они вернулись на свои места — никто в комнате не проронил и слова. По улице прогромыхал экипаж, и звук этот неприятно резанул слух. Где-то внизу хлопнула дверь, заставив всех вздрогнуть.

Жуткую тишину нарушил приятный голос Анны.

— Мне лучше сказать самой, сэр Патрик? Или за меня (прошу об этом как о последнем и величайшем одолжении) скажете вы?

— Вы твердо уверены, что хотите огласить письмо, которое держите в руке?

— Да, я твердо решила его огласить.

— И ничто не заставит вас отложить завершение этого разбирательства — в той части, что касается вас — на двадцать четыре часа?

— Сказать и сделать то, что должно быть сказано и сделано, надо сейчас, прежде чем мы уйдем из этой комнаты.

— Дайте мне письмо.

Она послушно передала письмо сэру Патрику. Мистер Мой шепотом спросил своего клиента:

— Вы знаете, что это?

Джеффри покачал головой.

— И ничего об этом не помните?

Джеффри угрюмо буркнул:

— Ничего.

Сэр Патрик обратился к собравшимся.

— Я должен извиниться перед вами, — заговорил он, — за то, что внезапно покинул эту комнату и принудил мисс Сильвестр покинуть ее вместе со мной. Я полагаю, все присутствующие, за исключением этого человека (он указал на Джеффри), поймут и простят меня, ибо теперь я обязан дать самый вразумительный и самый полный отчет в моем поведении. Этот отчет, по причинам, который вскоре откроются, я адресую моей племяннице.

Бланш вздрогнула.

— Мне? — воскликнула она.

— Тебе, — ответил сэр Патрик.

Бланш, смутно почувствовав, что сейчас произойдет что-то серьезное, в смятении повернулась к Арнольду. В письме от мужа после ее отъезда из Хэм-Фарма были какие-то намеки на отношения между Джеффри и Анной, и для Бланш это явилось полной неожиданностью. Неужели речь сейчас пойдет об этих отношениях? Или ей предстоит узнать нечто такое, к чему письмо Арнольда ее не подготовило?

Сэр Патрик заговорил.

— Несколько минут назад, — сказал он Бланш, — я предложил тебе вернуться под покровительство мужа и предоставить завершение этого дела мне. Ты отказалась вернуться к нему, желая прежде полностью удостовериться, что ты — его законная жена. Благодаря жертве, принесенной мисс Сильвестр ради твоих интересов и твоего счастья, — скажу откровенно, я испробовал все средства, чтобы удержать ее от этой жертвы, — я сейчас могу наглядно доказать, что, когда Арнольд Бринкуорт женился на тебе в моем доме в Кенте, он был холостяком.

Опыт мистера Моя подсказал ему, что последует дальше. В руке сэра Патрика он увидел письмо.

— Речь идет об обещании жениться? — спросил он.

Сэр Патрик ответил вопросом на вопрос.

— Вы помните о знаменитом решении лондонской коллегии юристов, которая признала законным брак между капитаном Дэлримплом и мисс Гордон?

Этих слов было достаточно.

— Я все понял, сэр Патрик, — сказал мистер Мой. После минутной паузы он добавил, обращаясь к Анне: — А вам, мадам, позвольте засвидетельствовать мое глубокое уважение.

Это было сказано тоном столь неподдельно искренним, столь пылким, что заинтересованность собравшихся, еще пребывавших в неведении, достигла высшей степени. Леди Ланди и капитан Ньюэнден взволнованно зашептались. Арнольд побледнел. Бланш разрыдалась.

Сэр Патрик еще раз обратился к племяннице.

— Не так давно, — сказал он, — я имел случай рассказать тебе о скандальной неопределенности брачных законов в Шотландии. Именно эта неопределенность (не имеющая себе равных в любой цивилизованной стране Европы) и поставила Арнольда Бринкуорта в положение, в каком он пребывает сейчас, — именно из-за нее возникла нужда в нашем разбирательстве. Прошу иметь это в виду. Именно эти законы виноваты в безобразии, которое уже совершилось, но этого мало — они еще выпустят в жизнь зло посерьезнее.

Мистер Мой что-то черкнул на листе бумаги. Сэр Патрик продолжал.

— При всей расплывчатости и небрежности шотландских законов о браке в них есть, однако же, один пункт, действие которого было подтверждено и принято английскими судами. Письменное обещание жениться, которым обменялись мужчина и женщина в Шотландии, по шотландским законам делает их мужем и женой. Английский суд (разбирая дело, о котором я только что напомнил мистеру Мою) объявил этот пункт закона правильным, и это решение было закреплено высшей властью, а именно палатой лордов. Таким образом, если он и она, будучи в Шотландии, дали друг другу письменное обещание жениться, все сомнения отметаются. Безусловно, и в соответствии с законом, они признаются мужем и женой. — Отвернувшись от племянницы, он обратился к мистеру Мою. — Я прав?

— Абсолютно правы, сэр Патрик, что касается фактов. Но, смею заметить, меня удивил ваш комментарий. Я придерживаюсь самого высокого мнения о нашем шотландском законе о браке. И этот закон (в интересах общественной морали) принуждает мужчину, предавшего женщину, на которой он обещал жениться, признать ее своей женой.

— Все, кто здесь собрался, мистер Мой, сейчас своими глазами увидят, какова моральная ценность шотландского закона о браке (одобренного Англией). Они сами смогут определить, сколь морален закон (шотландский или английский — не важно), который сначала вынуждает брошенную женщину вернуться к злодею, который ее предал, а затем целомудренно предоставляет ей изнемочь под тяжестью последствий.

С этими словами он повернулся к Анне и показал ей письмо, раскрытое в его руке.

— Подумайте еще раз, — сказал он, — вы настаиваете, чтобы я пустил в ход это?

Она поднялась и строго склонила голову.

— Мне выпала мучительная обязанность, — произнес сэр Патрик, — от имени этой женщины и на основании письменных обещаний вступить в брак, которыми обменялись стороны, жившие в то время в Шотландии, объявить, что женщина эта является — с четырнадцатого августа — законной женой мистера Джеффри Деламейна.

Из горла Бланш вырвался крик, остальные в смятении что-то забормотали.

На мгновение наступила пауза.

Потом Джеффри медленно поднялся на ноги и впился глазами в женщину, объявившую себя его женой.

Те, на чьих глазах происходила эта чудовищная сцена, как по команде повернулись к Анне Сильвестр, принесшей себя в жертву. Они еще помнили взгляд, каким недавно одарил ее Джеффри, помнили недавно сказанные им слова. Она в ожидании стояла возле сэра Патрика — ее кроткие серые глаза с печалью и нежностью смотрели на Бланш. Какое неслыханное мужество, какое самоотречение! Неужели это происходит наяву? И все друг за другом перевели взгляды на Джеффри — разумом принять невероятную правду.

Закон и мораль одержали над ним полную победу. Он не вымолвил и слова. Свой буйный нрав он обуздал — был абсолютно и устрашающе спокоен. На отмеченном печатью дьявола лице рукой дьявола было начертано обещание жестоко и безжалостно отомстить, глаза Джеффри впились в ненавистную, погубленную им женщину, которая связала его по рукам и ногам, став его женой.

Его адвокат подошел к столу, где сидел сэр Патрик. Тот передал ему лист почтовой бумаги.

Внимательно, строчка за строчкой мистер Мой прочел оба письма. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он поднял голову.

— Можете ли вы доказать, чьи это почерки? — спросил он. — И где это было написано?

Сэр Патрик поднял со стола еще один листок бумаги, ждавший своей очереди.

— Здесь имена людей, которые могут доказать и подлинность текста и где он был написан, — ответил он. — Один из ваших двух свидетелей внизу (в остальном совершенно бесполезных) может с точностью до часа назвать время, когда мистер Бринкуорт приехал в гостиницу Крейг-Ферни, и соответственно доказать, что леди, которую он спрашивал, была на ту минуту миссис Джеффри Деламейн. Расписка в получении на обратной стороне листа с указанием времени написана рукой того же свидетеля, к которому я вас и отсылаю, вы можете его допросить по своему усмотрению.

— Я все тщательно проверю, сэр Патрик, как и надлежит по форме. Пока же, чтобы избежать бессмысленной и утомительной задержки, я принужден сказать, что налицо свидетельство вступления в брак.

Изложив, таким образом, свой взгляд на дело, он с подчеркнутым уважением и сочувствием обратился к Анне.

— На основании письменного обещания вступить в брак, каковым вы обменялись в Шотландии, — сказал он, — хотите ли вы считать мистера Джеффри Деламейна вашим мужем?

Ровным голосом она повторила за ним:

— Я хочу считать мистера Джеффри Деламейна моим мужем.

Мистер Мой обратился к своему клиенту. Джеффри наконец нарушил молчание.

— Это дело решенное? — спросил он.

— Если говорить о практической стороне дела, да.

Джеффри продолжал, не сводя глаз в Анны.

— И по шотландскому закону о браке она теперь — моя жена?

— По шотландскому закону о браке она теперь — ваша жена.

Он задал третий и последний вопрос.

— Это закон велит ей следовать за своим мужем?

— Да.

Он усмехнулся про себя и знаком (она была в другом конце комнаты) велел Анне подойти и стать рядом с ним.

Она подчинилась. В ту секунду, когда она сделала первый шаг, сэр Патрик поймал ее руку и шепнул:

— Положитесь на меня!

Она мягко пожала его руку, давая понять, что слышит его, и направилась к Джеффри. В тот же миг между ними, стремительно вскочив с места, возникла Бланш и обвила руками шею Анны.

— Анна! Ах, Анна!

Слезы хлынули из ее глаз ручьем, спазмы сдавили горло. Анна мягко развела обхватившие ее руки, мягко подняла голову, беспомощно поникшую у нее на груди.

— Впереди лучшие дни, любовь моя, — сказала она. — Обо мне не думай.

Она поцеловала подругу, взглянула не нее, еще раз поцеловала и передала в руки мужа. Арнольд вспомнил, что она сказала при расставании в Крейг-Ферни, когда они пожелали друг другу спокойной ночи. «Не думайте, что вы протянули руку помощи неблагодарной женщине. Возможно, когда-нибудь я это докажу». Слова благодарности и восхищения столкнулись в нем, борясь за право прозвучать первыми, — и дар речи подвел его.

Анна мягко склонила голову в знак того, что понимает его. Потом проследовала дальше и остановилась возле Джеффри.

— Я здесь, — сказала она ему. — Каковы будут ваши желания?

Отвратительная улыбка рассекла его тяжелые губы. Он протянул руку.

— Миссис Джеффри Деламейн, — сказал он. — Вам пора домой.

В мозгу сэра Патрика живо вспыхнула картина, нарисованная ему Анной всего два дня назад: одинокий дом, отрезанный от мира высокими стенами; зловещая фигура немой хозяйки с окаменевшим взором, одичавшей на безлюдье.

— Нет! — выкрикнул он, потрясенный видением и не в силах совладать с собой. — Не бывать этому!

Джеффри невозмутимо стоял и ждал, не опуская руки. Бледная, преисполненная решимости, Анна гордо подняла голову и, собрав все мужество, на миг ее покинувшее, взяла протянутую руку Джеффри.

Он повел ее к двери.

— Пусть Бланш обо мне не тревожится, — просто сказала она Арнольду, проходя мимо. Далее они миновали сэра Патрика. Сочувствие к ней снова заставило его пренебречь всеми прочими соображениями. Он вскочил на ноги и преградил путь Джеффри. Тот остановился и впервые удостоил сэра Патрика взглядом.

— Закон велит ей следовать за мужем, — сказал он. — Закон запрещает вам разлучать мужа и жену.

И это было правдой. Правдой абсолютной и неоспоримой. Закон благословил принесенную Анной жертву с неопровержимостью, с какой прежде благословил на жертву ее мать. Пусть он ее забирает — во имя морали! Пусть она потом выпутывается сама если сможет, — в интересах добродетели!

Ее муж открыл дверь. Мистер Мой положил руку на плечо сэру Патрику. Леди Ланди, капитан Ньюэнден, адвокат из Лондона — все поднялись со своих мест, охваченные — в кои веки — единым порывом, оглушенные — в кои веки — одним раскатом грома. Их примеру, поддерживая жену, последовал и Арнольд. В какое-то незабываемое мгновение Анна оглянулась и окинула взглядом их всех. Потом она и ее муж пересекли порог. Вместе сошли по ступеням. Было слышно, как открылась и снова закрылась входная дверь. Они ушли.

Свершилось, во имя морали. Свершилось, в интересах добродетели. Свершилось, в эпоху прогресса, при самом идеальном правительстве на поверхности земли.

СЦЕНА ПЯТНАДЦАТАЯ. ХОЛЧЕСТЕР-ХАУС

Глава сорок седьмая ПОСЛЕДНИЙ ШАНС

— Его светлость опасно болен, сэр. Ее милость никого не принимает.

— Соблаговолите передать эту карточку леди Холчестер. Я должен поговорить наедине с ее милостью и сообщить нечто важное — в интересах ее младшего сына. Дело не терпит отлагательств.

Этот разговор происходил между дворецким лорда Холчестера и сэром Патриком Ланди. После завершения разбирательства в Портленде не прошло и получаса.

Дворецкий с карточкой в руках продолжал колебаться.

— Если я выполню вашу просьбу, — сказал он, — как бы мне за это не поплатиться.

— Вы наверняка поплатитесь, если не выполните мою просьбу, — возразил сэр Патрик. — Заявляю вам прямо — дело слишком серьезное, тут не до шуток.

Тон, каким были произнесены эти слова, возымел действие. Дворецкий поднялся наверх с докладом.

Сэр Патрик остался ждать в холле. Он мог зайти в одну из гостиных, но не хотел продлевать ожидание пусть даже на минуту. Счастье Анны принесено в жертву — и тут ничего нельзя было поделать. А вот позаботиться о ее личной безопасности — сэр Патрик был твердо убежден, что она под угрозой, — сослужить Анне эту службу он мог. В семейной жизни ей предстояло играть крайне рискованную роль — быть неустранимым препятствием между Джеффри и миссис Гленарм, и в этом смысле ее участь вряд ли удастся облегчить. Но возможно другое — помешать ей стать невинной причиной финансового краха Джеффри, а это произойдет, если из-за нее отец не захочет мириться с сыном. Полный решимости испробовать все средства, чтобы помочь Анне, сэр Патрик позволил Арнольду и Бланш самим отправиться в его лондонскую резиденцию и даже не стал тратить время на прощание с лицами, участвовавшими в разбирательстве. «От того, чего я добьюсь для нее в Холчестере, может зависеть ее жизнь!» С этим убеждением он отбыл из Портленд-плейс. С этим убеждением он и велел доложить о себе леди Холчестер и сейчас ждал, каков будет ее ответ.

На лестнице появился дворецкий. Сэр Патрик шагнул ему навстречу.

— Сэр, ее милость готова уделить вам несколько минут.

Дверь комнаты наверху открылась, и перед сэром Патриком предстала мать Джеффри. Он успел лишь отметить, что она до сих пор удивительно хороша собой и принимает своего гостя с любезностью и учтивостью, что подразумевало (в данных обстоятельствах) внимание к его интересам за счет своих собственных.

— Сэр Патрик, вы хотите мне что-то сказать о моем втором сыне. Вся моя душа исстрадалась. И если вы пришли с плохими новостями, я сделаю все, чтобы снести их достойно. Лишь прошу вас, сэр, зная вашу доброту, не ходите вокруг да около.

— Мне будет легче сделать мой визит менее болезненным для вашей милости, — ответил сэр Патрик, — если вы позволите задать один вопрос. Известно ли вам о препятствии на пути к предполагаемому браку между мистером Джеффри Деламейном и миссис Гленарм?

Даже столь отдаленный намек на Анну привел к зловещей перемене в настроении леди Холчестер, перемене к худшему.

— Да, я слышала об этом препятствии, — ответила она. — Миссис Гленарм — моя близкая подруга. Она рассказала мне, что некая Сильвестр, наглая авантюристка…

— Прошу меня извинить, ваша милость. Но вы сейчас жестоки и несправедливы к женщине, благородней которой я еще не встречал.

— Сэр Патрик, я не собираюсь вдаваться в причины вашего восхищения этой женщиной. Ее поведение с моим сыном, повторяю, есть поведение наглой авантюристки.

Услышав это, сэр Патрик понял, что поколебать ее предвзятое отношение к Анне — дело в высшей степении безнадежное. И решил немедленно открыть ей правду.

— Умоляю вас — ни слова более, — таков был его ответ. — Ваша милость говорит о жене вашего сына.

— Мой сын женился на мисс Сильвестр?

— Да.

Она смертельно побледнела. На мгновение показалось, что потрясение начисто выбило ее из колеи. Но материнская слабость была мимолетной. Ее тотчас сменило благородное негодование светской дамы. Она поднялась с тем, чтобы положить конец их разговору.

— Я полагаю, — сказала она, — что ваша миссия исчерпана.

Поднялся и сэр Патрик, со своей стороны полный решимости выполнить долг, приведший его сюда.

— Я принужден отнять у вашей милости еще несколько минут, — возразил он. — Обстоятельства, при которых мистер Джеффри Деламейн вступил в брак, никак нельзя назвать обычными. Позвольте (в интересах его семьи) вкратце их вам изложить.

В нескольких фразах, четких и ясных, он описал все, что недавно произошло в Портленд-плейс. Леди Холчестер выслушала его рассказ с подчеркнутым бесстрастием, подчеркнутой холодностью. Если судить по внешним проявлениям, сказанное не произвело на нее ни малейшего впечатления.

— Вы ждете, — сказала она, — чтобы я взялась отстаивать интересы особы, помешавшей моему сыну жениться на его, да и моей избраннице?

— К несчастью, — возразил сэр Патрик, — у мистера Джеффри Деламейна есть причина гневаться на жену, ибо она стала безвинной помехой в деле, весьма для него важном. Подумайте, ваша милость, надо ли допускать, — имея в виду поведение вашего сына в будущем, — чтобы его жена оказалась перед ним в положении, вдвойне для нее рискованном, ибо она заодно явится и причиной отчуждения между отцом и сыном.

Он произнес это, взвешивая каждое слово. Однако леди Холчестер поняла не только действительно прозвучавшее, но и то, что осталось недосказанным. До сих пор она продолжала стоять — теперь она села. Наконец-то слова сэра Патрика произвели на нее заметное впечатление.

— Лорд Холчестер тяжко болен, — ответила она. — И я не берусь сейчас передавать ему то, что сказали мне вы. Свое влияние я всегда использовала в интересах сына — пока мое вмешательство могло дать какие-то результаты. Но сейчас оно излишне. Сегодня утром лорд Холчестер изменил завещание. Меня при этом не было; и пока мне неизвестно, каковы изменения. Но даже если бы я знала…

— Ваша милость, вполне естественно, — вставил сэр Патрик, — не стала бы разглашать эти сведения человеку постороннему.

— Разумеется. В то же время в свете сказанного вами я не уверена, что вправе принимать решение сама. Сейчас в доме один из душеприказчиков лорда Холчестера. Если желаете, можете повидать его, это вполне уместно. Вы вольны сказать ему, от моего имени, что решение этого вопроса я целиком оставляю на его усмотрение.

— С удовольствием принимаю предложение вашей милости.

Леди Холчестер позвонила в лежавший на столике колокольчик.

— Отведите сэра Патрика Ланди к мистеру Марчвуду, — распорядилась она.

Сэр Патрик вздрогнул. Фамилия была ему знакома — так звали человека, с которым он был дружен.

— Мистер Марчвуд из Херлбека? — спросил он.

— Он самый.

Итак, аудиенция была окончена. За дворецким сэр Патрик проследовал в другой конец коридора и оказался в небольшой комнате — смежной со спальней, где лежал лорд Холчестер. Дверь между комнатами была закрыта. За столом у окна сидел джентльмен и что-то писал. Когда слуга известил его о приходе сэра Патрика, он с удивлением поднялся и протянул руку. Это и был мистер Марчвуд.

После вступительных объяснений сэр Патрик возвратился к цели своего визита в Холчестер-хаус. Стоило ему упомянуть имя Анны, как мистер Марчвуд стал слушать его с удвоенным вниманием.

— Не знакома ли вам эта женщина? — спросил сэр Патрик.

— Она явилась причиной весьма странной процедуры, происшедшей сегодня утром в той комнате. — Он указал в сторону спальни лорда Холчестера. — Это все, что мне о ней известно.

— Вольны ли вы сказать, что именно произошло?

— Пожалуй, нет — даже такому старому другу, как вы, — пока не увижу, что раскрыть эти обстоятельства — мой долг. Прошу вас, продолжайте ваш рассказ. Вы начали говорить о том, что привело вас в этот дом.

Оборвав прелюдию в ту же секунду, сэр Патрик сообщил ему новость: Джеффри женился на Анне.

— Женился! — воскликнул мистер Марчвуд. — Вы в этом уверены?

— Я один из свидетелей этого брака.

— Боже правый! А адвокат лорда Холчестера недавно уехал!

— Смогу ли я заменить его? И после того, что вы сейчас узнали, не будет ли оправдан ваш рассказ об утренних событиях в соседней комнате?

— Оправдан? Вы не оставили мне другого выхода. Все доктора сходятся в одном: лорда Холчестера разбил тяжелейший паралич и смерть может забрать его в любую минуту. В отсутствие адвоката я должен действовать сам. Вот вам факты. Есть дополнительное распоряжение к завещанию лорда Холчестера, пока что не подписанное.

— Оно касается его второго сына?

— Оно касается Джеффри Деламейна и дает ему (после вступления в силу) довольно щедрое обеспечение до конца жизни.

— Что же мешает этому документу вступить в силу?

— Женщина, которую вы только что назвали.

— Анна Сильвестр!

— Анна Сильвестр — теперь (как вы мне сказали) миссис Джеффри Деламейн. Я могу дать лишь поверхностное объяснение. В памяти его милости с этой женщиной или с кем-то из членов ее семьи связаны некие болезненные обстоятельства. Мы можем лишь полагать, что где-то в начале своей карьеры он совершил поступок, вполне безупречный в смысле профессиональной этики, но приведший, по всей видимости, к печальным результатам. К несчастью, несколько дней назад он услышал (то ли от миссис Гленарм, то ли от миссис Джулиус Деламейн) о появлении мисс Сильвестр в Суонхейвен-Лодже. От его внимания не ускользнуло ни одно слово. Истинные его чувства по поводу этой истории проявились только сегодня утром, когда ждало вступления в силу дополнительное распоряжение, по которому часть наследства переходила к Джеффри. К нашему изумлению его милость отказался его подписать. «Найдите Анну Сильвестр (это все, что мы смогли из него вытащить) и приведите ее к моей постели. Вы все говорите, что мой сын не причинил ей никакого зла. Я лежу на смертном одре. Мне решительно необходимо — я в долгу перед прахом усопшего — убедиться в том, что это правда. Пусть Анна Сильвестр скажет мне, что он не сделал ей ничего дурного, — лишь тогда Джеффри получит свою долю. И никак иначе». Мы позволили себе напомнить ему, что он может умереть прежде, чем мы сумеем найти мисс Сильвестр. Но наше вмешательство дало лишь один результат. Он пожелал, чтобы адвокат внес в завещание второе дополнительное распоряжение, что и было сделано немедленно. Оно обязывает душеприказчиков его светлости выяснить доподлинно, каковы были отношения между Анной Сильвестр и его младшим сыном. Если мы придем к выводу, что Джеффри действительно причинил ей огромное зло, нам надлежит передать часть наследства ей, при условии, что в то время она будет не замужем.

— И ее брак нарушает это условие! — воскликнул сэр Патрик.

— Да. Распоряжение, действительно вступившее в силу, теперь утратило всякую ценность. А другое распоряжение будет подписано не раньше, чем адвокат представит мисс Сильвестр. Он уехал отсюда в Фулем, чтобы обратиться к Джеффри, — единственное имевшееся у нас средство найти эту леди. Прошло уже несколько часов — как видите, он не вернулся.

— Ждать его бессмысленно, — сказал сэр Патрик. — Когда адвокат ехал в Фулем, сын лорда Холчестера ехал в Портленд-плейс. Положение гораздо серьезнее, чем вы предполагаете. Я прошу вас ответить на вопрос, который задаю лишь потому, что дело не терпит отлагательств. Помимо не вступившего в силу дополнительного распоряжения, что получает Джеффри Деламейн по завещанию?

— Он там даже не упоминается.

— Завещание у вас?

Мистер Марчвуд отпер ящичек стола и вытащил завещание.

Сэр Патрик тотчас поднялся со стула.

— Нечего ждать адвоката! — повторил он с горячностью. — Речь идет о жизни и смерти. Леди Холчестер, узнав о женитьбе сына, пришла в крайнее негодование. По всему видно, что она — подруга миссис Гленарм. Как вы считаете, узнай о женитьбе лорд Холчестер, его отношение было бы таким же?

— Это целиком зависит от обстоятельств.

— Предположим, я скажу ему — с глазу на глаз, как сказал вам, — что его сын действительно причинил мисс Сильвестр огромное зло? И предположим, потом добавлю, что его сын искупил свою вину тем, что женился на ней?

— Если учесть, сколь близко к сердцу он воспринял эту историю, полагаю, он подпишет первое распоряжение.

— Тогда, ради всего святого, разрешите мне его видеть!

— Мне надо поговорить с доктором.

— Так не мешкайте!

С завещанием в руке мистер Марчвуд направился к двери в спальню. Но не успел он дойти, она открылась изнутри. На пороге появился доктор. Он поднял руку, предупреждая попытку мистера Марчвуда что-то сказать.

— Идите к леди Холчестер, — сказал он. — Все кончено.

— Он умер?

— Умер.

СЦЕНА ШЕСТНАДЦАТАЯ. СОЛТ-ПЭТЧ

Глава сорок восьмая МЕСТО ДЕЙСТВИЯ

В начале нынешнего века все соседи некого Ребена Лимбрика и один голос утверждали: этот скупердяй обязательно сколотит на своей соли недурное состояние!

Обитал он в Стаффордшире, на принадлежавшем ему крохотном участке земли, который как раз и назывался Солт-пэтч — Соляная заплатка. Нельзя сказать, чтобы Лимбрик совсем сквалыжничал, но жил он скромнее некуда, с людьми едва общался; разумно вкладывал деньги; и ни за что на свете не хотел расстаться со званием холостяка.

К тысяча восемьсот сороковому году он впервые испытал приближение хронической болезни, которая в конечном счете и оборвала его жизнь. Попытав счастья у местных врачевателей и мало чего добившись, он случайно повстречался с доктором, жителем западной окраины Лондона, и тот прекрасно понял, на что жалуется больной. Поездив какое-то время взад-вперед на консультации, Ребен Лимбрик решил уйти от дел и переселиться к своему целителю.

Найдя в районе Фулема свободный участок земли, он купил его, нанял строителей и по собственному проекту воздвиг жилой коттедж. Будучи человеком, чрезвычайно ревностно оберегающим свое одиночество от всяких вторжений, укрывающим свой образ жизни от всякого стороннего глаза, он обнес новое обиталище высокой стеной, которая обошлась ему недешево и по справедливости считалась соседями сооружением ужасающим и уродливым. Когда жилье было отстроено, он назвал его в честь места в Стаффордшире, где разбогател и провел счастливейшие годы своей жизни. Его родственники, не способные понять, что тут взяли свое сентиментальные чувства, пытались взывать к строгим фактам: никаких соляных копей в округе нет. Но Ребен Лимбрик отвечал: «Тем хуже для округи», и менять решения не стал: назвал свою собственность Солт-пэтч.

Коттедж был таким маленьким, что, казалось, совсем терялся в окружавшем его большом саду. Первый этаж, над ним второй — вот и весь дом.

В нижнем этаже с каждой стороны коридора находилось по две комнаты. Справа размещалась кухня, к ней примыкали надворные строения. Следующая комната выходила в сад. Во времена Ребена Лимбрика она называлась кабинетом и содержала скромную библиотеку и большой склад рыболовных снастей. По левую сторону коридора, в тыльной части дома, находилась гостиная, а впереди, смежная с ней — столовая. Второй этаж насчитывал пять спален ― две слева, совпадающие по размерам со столовой и гостиной внизу, но изолированные друг от друга. По правую руку спален было три: впереди одна побольше, сзади две поменьше. Все комнаты были солидно и полностью обставлены. Хозяин тратил деньги с размахом, отделочным работам не было конца. Все кругом было основательным — и сверху донизу уродливым и безвкусным.

Солт-пэтч занимал уединенное положение. Угодья зеленщиков отделяли его от других домов. Ревностно охранявший свое уединение высокими стенами, коттедж этот даже у лиц с весьма скудным воображением вызывал мысль о психиатрической лечебнице или тюрьме. Родственникам Ребена Лимбрика, изредка приезжавшим к нему погостить, здесь было явно не по себе — уж слишком гнетущая атмосфера, — и они не могли дождаться, когда придет время ехать домой. Хозяин никогда не уговаривал их погостить подольше. Ребен Лимбрик не был человеком ни гостеприимным, ни общительным. Когда его одолевала болезнь, он не испытывал особой нужды в сочувствии ближнего; а когда пребывал в добром здравии — что случалось все реже, — принимал поздравления с явным раздражением. «Мое сердце греет только рыбалка, — говаривал он. — Меня вполне устраивает общество моего пса. Я совершенно счастлив, покуда мне не досаждает боль».

Оказавшись на ложе смерти, он по справедливости поделил свои сбережения среди родственников. Лишь один пункт завещания подвергся резкому осуждению, по нему какая-то доля наследства отходила к одной из его сестер (в то время вдовой), которая вышла замуж за человека из низшего сословия и отдалилась от семьи. Семья дружно решила: эту несчастную надо предать забвению и никоим образом не поощрять. Звали ее Эстер Детридж. И в глазах родни прегрешения Эстер еще более усугубились, когда выяснилось, что она получила в пожизненное владение дом в Солт-пэтч плюс ежегодный доход в двести фунтов.

Еще не почившие члены семьи не баловали ее визитами, и она в буквальном смысле слова осталась одна-одинешенька на всем белом свете; потому, несмотря на кругленькую сумму дохода, Эстер решила сдавать жилье внаем. И объяснение этого странного поведения, написанное ею на своей дощечке в ответ на вопрос Анны, было правдой. «На всем свете у меня ни души. Мне невмоготу жить одной». Пропадающая от одиночествва, гибнущая в тенетах меланхолии, она отдала дом в руки агента по сдаче жилья внаем. Первым человеком, кого агент послал в Солт-пэтч, оказался тренер Перри. И первым жильцом Эстер стал Джеффри Деламейн.

За собой домовладелица оставила кухню, соседнюю с ней комнату, бывшую когда-то «кабинетом» брата, и две маленькие спальни наверху — одну для себя, другую для нанятой в помощь служанки. Остальная часть коттеджа сдавалась. О такой роскоши тренер не мог и мечтать; но Эстер Детридж отказалась пускать постояльцев — не важно, во сколько комнат, не важно, на какой срок, — если не будут приняты ее условия. Выбор у Перри был невелик: либо лишиться сада, прекрасного места для скрытых от постороннего глаза тренировок, либо согласиться.

Поскольку жильцов было всего двое, хозяйка предложила им на выбор три спальни. Джеффри расположился в задней комнате, над гостиной. Перри предпочел переднюю спальню, по другую сторону коридора, по соседству с двумя комнатами поменьше, занятыми Эстер и ее помощницей. Другая передняя спальня — через коридор, рядом с комнатой Джеффри — осталась свободной. Что касается первого этажа, атлет и его тренер трапезничали в столовой, а гостиная, как излишняя роскошь, была предоставлена себе самой.

День забега миновал, и Перри остался не у дел. Он уехал, и его опустевшая спальня стала второй свободной комнатой. Но срок, на который сдавалось жилище, тогда еще не истек. И перед Джеффри встал выбор: либо махнуть рукой на уплаченные деньги и уехать, либо остаться в коттедже самому с двумя свободными спальнями и гостиной для приема визитеров, которые заявлялись, дымя трубками, и рассчитывали на кружку пива в саду — так они понимали гостеприимство.

По собственному выражению, он был «не в себе». Им овладела какая-то вялость, перемены любого рода будили в нем отвращение. Он собрался пробыть в Солт-пэтч вплоть до женитьбы на миссис Гленарм (тогда он считал это делом решенным), а уж там придется полностью сменить свои привычки — раз и навсегда. На следующий день он уехал из Фулема в Портленд-плейс участвовать в разбирательстве. И вот он вернулся в Фулем, привезя навязанную ему жену, привезя ее «домой».

Вот в каком положении оказался постоялец коттеджа Солт-пэтч и вот каковы были дела внутри крепости в тот памятный вечер, когда в нее как жена Джеффри вошла Анна Сильвестр.

Глава сорок девятая ВЕЧЕР

Выйдя из дома леди Ланди, Джеффри остановил первый же пустой кеб. Открыв дверцу, он знаком велелАнне садиться. Она машинально подчинилась. Он занял сиденье напротив и велел кучеру ехать в Фулем.

Кеб тронулся; муж и жена хранили абсолютное молчание. Анна устало откинула назад голову и закрыла глаза. Ей стоило немалых трудов достойно снести перипетии разбирательства, и сейчас силы оставили ее. Она даже не могла думать. Чувства, мысли, страх — ничего не было. Первые пять минут поездки в Фулем она пребывала в полуобмороке, в полудреме, не в состоянии даже оценить весь ужас своего положения.

Сидевший напротив Джеффри был целиком поглощен собственными мыслями, глаза его лихорадочно блестели; вдруг он встрепенулся. В его заторможенном мозгу родилась какая-то идея

Высунувшись из окна кеба, он велел кучеру повернуть назад и ехать к гостинице около вокзала Грейт-нозерн-рейлуэй.

Усевшись поудобнее, он украдкой посмотрел на Анну. Она не шевельнулась, не открыла глаз: судя по всему, его распоряжение даже не дошло до ее сознания. Он окинул ее внимательным взглядом. А если она действительно больна? И скоро освободит его? Пристально вглядываясь в нее, он задумался — вдруг это действительно так? Но постепенно мерзкая надежда уступила место мерзкому подозрению. А если она только прикидывается больной? Если хочет усыпить его бдительность и при первой возможности сбежать? Он снова высунул голову в окошко и дал кучеру новую команду. Кеб отклонился от прямого маршрута и остановился возле пивной в Холборне, которой владел (под чужим именем) тренер Перри.

Черкнув на своей визитной карточке несколько слов, Джеффри, отдал ее кучеру и велел отнести в дом. Прошло несколько минут, и к экипажу, чуть тронув рукой шляпу, подошел посыльный. Приглушенным голосом Джеффри что-то сказал ему прямо через окно. Посыльный сел на козлы рядом с кучером. Кеб снова развернулся и выехал на дорогу, что вела к гостинице у вокзала Грейт-нозерн-рейлуэй.

Добравшись до места, Джеффри велел посыльному встать у дверцы кеба и указал на Анну, которая все еще полулежала с закрытыми глазами; казалось, усталость не позволяла ей поднять голову, а слабость — заметить, что с ней происходит.

— Если она попробует выйти, задержи ее и пошли за мной.

Дав эти последние указания, он вошел в гостиницу и спросил, можно ли видеть мистера Моя.

Мистер Мой был в гостинице; он только что вернулся из Портленд-плейс. Когда Джеффри провели в его номер, он встал и холодно поклонился.

— Что вам угодно? — спросил он.

— Мне кое-что пришло в голову, — сказал Джеффри. — И я немедля хочу обсудить это с вами.

— Прошу вас обратиться за консультацией к другому адвокату. Считайте, если угодно, что я расторгаю наше соглашение и никакого касательства к вашим делам больше не имею.

Джеффри посмотрел на него с холодным удивлением.

— Вы хотите сказать, что бросаете меня на произвол судьбы? — спросил он.

— Я хочу сказать, что впредь заниматься вашими делами не буду. Что касается будущего, обязанности вашего поверенного я с себя снимаю. Но все, что я обязан формально довершить по вашему делу, я довершу. Сегодня в шесть часов сюда за причитающимся им вознаграждением явятся миссис Инчбэр и Бишопригс, после чего они вернутся в Шотландию. С вечерним почтовым поездом уеду туда и я. Все, на кого ссылался сэр Патрик в связи с делом об обещании вступить в брак, находятся в Шотландии. Я возьму у них показания касательно почерка, а также вопроса о проживании на севере… все это я вышлю вам почтой. После чего смогу считать себя свободным от обязательств перед вами. Я отказываюсь быть вашим поверенным во всех ваших будущих начинаниях.

Поразмышляв минуту, Джеффри задал последний вопрос:

— Вы сказали, что Бишопригс и женщина будут здесь в шесть?

— Да.

— Где их можно найти сейчас?

Мистер Мой черкнул несколько слов на листке бумаги и передал его Джеффри.

— В меблированных комнатах, — сказал он. — Вот адрес.

Забрав адрес, Джеффри вышел из комнаты. Адвокат и его клиент расстались, не сказав друг другу и слова на прощанье.

Возле кеба Джеффри застал посыльного, бдительно несшего караульную службу.

— Все спокойно?

— Как вы ушли, сэр, леди и не шелохнулась.

— Перри еще в пивной?

— Куда-то вышел, сэр.

— Мне нужен адвокат. Знаешь, кто адвокат Перри?

— Да, сэр.

— И где его найти?

— Да, сэр.

— Садись на козлы и говори кучеру, куда ехать.

Кеб снова затрясся по Юстон-роуд и остановился возле дома в боковой улочке, на двери висела медная табличка, какие встретишь на дверях адвокатов, врачей и им подобных. Посыльный слез и подошел к окну.

— Приехали, сэр.

— Постучи и узнай, дома ли он.

Адвокат оказался дома. Джеффри вошел, снова оставив своего подручного нести вахту. Тот заметил, что на сей раз леди шевельнулась. Она вздрогнула, будто от холода, на миг устало открыла глаза, выглянула в окно, вздохнула и снова забилась в угол кеба.

Примерно через полчаса Джеффри вышел. Судя по всему, после разговора с адвокатом Перри груз свалился с его души. Он велел кучеру снова ехать в Фулем, открыл дверцу кеба, но, словно опомнившись, велел залезть в кеб посыльному, а сам занял место рядом с кучером.

Когда кеб тронулся, Джеффри через плечо глянул на Анну сквозь переднее оконце. «Стоит попробовать, и даже очень, — сказал он про себя. — Так я с ней поквитаюсь. И снова буду свободен».

Они подъехали к коттеджу миссис Детридж. Может быть, после сна к Анне вернулись силы. Может быть, при виде этого дома в ней наконец-то пробудился инстинкт самосохранения. К удивлению Джеффри, она вышла из кеба сама, без посторонней помощи. Когда он своим ключом открыл деревянную калитку, она отпрянула и впервые взглянула на Джеффри.

Жестом он пригласил ее внутрь.

— Входите.

— На каких условиях? — спросила она, не двигаясь с места.

Джеффри отпустил кеб; отправил посыльного в дом — ждать дальнейших распоряжений. Затем, едва они остались одни, ответил громко и грубо:

— На любых удобных мне условиях.

— Ничто не принудит меня, — твердо возразила она, — исполнять по отношению к вам супружеские обязанности. Вы можете меня убить, но надругаться над собой я не позволю.

Он шагнул вперед, хотел что-то сказать, но внезапно взял себя в руки. Замер, крепко о чем-то задумался. Наконец заговорил, взвешенно, натужно — так произносят чужие либо заранее заученные слова.

— Я должен вам кое-что сказать в присутствии свидетелей, — услышала она. — Я не имею желания оставаться с вами в коттедже наедине и не прошу вас об этом.

Столь резкая перемена в нем заставила ее вздрогнуть. Его внезапная сдержанность, внезапная вежливость в подборе слов оказались для ее мужества более суровым испытанием, нежели вспышка гнева, что им предшествовала.

Он ожидал ее решения, все еще указывая на калитку. Уняв дрожь, она выпрямилась — и прошла к дому. Притаившийся в саду посыльный последовал за ней.

Джеффри распахнул перед Анной дверь в гостиную — с левой стороны коридора. Она вошла в комнату. Появилась служанка, и Джеффри приказал ей:

— Позови миссис Детридж; и приходи сама.

Потом он вошел в комнату; за ним — по собственному разумению — шагнул посыльный; дверь осталась широко открытой.

Из кухни, сопровождаемая девушкой, вышла Эстер Детридж. При виде Анны на ее каменно-неподвижном лице мелькнула легкая тень. В глазах замерцал тусклый огонек. Она медленно кивнула. С губ ее сорвался невнятный звук, неся в себе не то ликование, не то облегчение.

Джеффри заговорил: опять взвешенно, натужно; опять казалось, будто он повторяет заученное заранее. Он указал на Анну.

— Эта женщина — моя жена, — сказал он. — Призывая вас троих в свидетели, я говорю ей: я ее не прощаю. Я привез ее сюда, — ибо у меня нет другого надежного места, куда я могу ее поместить, — дождаться исхода разбирательства, которое ведется в защиту моей чести и моего доброго имени. Оставаясь здесь, она будет жить отдельно от меня, в своей комнате. Если мне понадобится ей что-то передать, я сделаю это только в присутствии третьего лица. Вы все меня понимаете?

Эстер Детридж наклонила голову. Двое других ответили: «Да», — и повернулись, чтобы идти. Анна поднялась. Джеффри знаком велел служанке и посыльному подождать, услышать ее ответ.

— Я не знаю за собой никакой провинности, — сказала она, обращаясь к Джеффри, — оправдывающей ваши слова о том, что вы меня не прощаете. Эти слова в мой адрес — оскорбление. Мне равно невдомек, что вы имеете в виду, когда говорите о защите вашего доброго имени. Я поняла лишь, что в доме мы существуем порознь и что у меня будет своя комната. Не знаю, какие вы преследуете цели, но за это я вам благодарна. Велите одной из этих женщин показать мне мою комнату.

Джеффри повернулся к Эстер Детридж.

— Отведите ее наверх, — распорядился он, — и пусть она сама выберет себе комнату. Накормите ее и напоите. Возьмите у нее адрес места, где лежат ее вещи, и принесите его мне. Посыльный поедет туда поездом и привезет их. Это все. Вы свободны

Эстер вышла. За ней по лестнице пошла Анна. В коридоре второго этажа хозяйка остановилась. На мгновение в глазах ее снова мелькнул тусклый огонек. Она написала что-то на своей дощечке и подняла ее перед Анной: «Я знала, что вы вернетесь. Вас еще что-то связывает». Анна не ответила. Хозяйка продолжала писать, на ее тонких, бесцветных губах поигрывало подобие улыбки, «В плохих мужьях я разбираюсь. Хуже вашего свет не видывал. Он вас измучает». Анна попыталась остановить ее.

— Разве вы не видите, как я устала? — мягко спросила она.

Ни один мускул не дрогнул на лице Эстер Детридж, на нем не появилось и капли сострадания, она опустила дощечку, посмотрела Анне прямо в глаза и кивнула головой, будто желая сказать: «Теперь вижу», — и повела ее в одну из свободных комнат.

Это оказалась передняя спальня, над гостиной. Мимолетного взгляда было достаточно, чтобы увидеть: в комнате чисто, будто ее вылизывали, стоит добротная мебель, но безвкусица полная. Чудовищные обои на стенах, чудовищный ковер на полу были лучшего качества. Огромное и громоздкое ложе из красного дерева — с крюка в потолке свисал полог, спинки в ногах и изголовье одной высоты, украшены топорной резьбой — являло собой французский замысел, воплощенный на английский манер, и это было грандиозное зрелище. Но больше всего бросалось в глаза, сколь мощные ресурсы призваны защитить дверь. Помимо общепринятой замочной скважины дверь сверху и снизу надежно замыкалась на массивные задвижки. За Ребеном Лимбриком водилось немало чудачеств, и одно из них — вечный страх, что ночью в его жилище заберутся воры. Все наружные двери и оконные ставни были обиты солидным слоем железа, к ним новым способом были подведены сигнальные колокольчики. Дверь каждой из спален оснащалась изнутри двумя задвижками. В довершение всего на крыше коттеджа имелась башенка с колоколом, звон которого можно было услышать в полицейском участке Фулема. Во времена Ребена Лимбрика веревка от колокола вела в его спальню Она и сейчас свисала вдоль стены, но в коридоре.

Глаза Анны остановились на стене-перегородке, отделявшей эту комнату от соседней. Двери для сквозного прохода не было; вдоль стены стояли лишь умывальник и два стула.

— А кто спит рядом? — спросила Анна.

Эстер Детридж указала вниз, в гостиную, где они оставили Джеффри. Значит, в соседней комнате спал Джеффри. Анна снова вышла в коридор.

— Покажите мне вторую комнату, — попросила она. Вторая комната также находилась в передней части дома.

Опять-таки уродство (но первосортное!) в виде обоев и ковра. Еще одно громоздкое ложе из красного дерева; правда, на сей раз полог прикреплен к изголовью кровати. Предвидя следующий вопрос Анны, Эстер взглянула в сторону комнаты в тыльной части коттеджа и указала на себя. Анна, не колеблясь, решила остановить выбор на второй комнате — чем дальше от Джеффри, тем лучше. Эстер подождала, пока Анна написала адрес, по которому хранились ее вещи (в доме музыкального агента), спросила, что подать на ужин, и оставила Анну одну.

Заперев дверь, Анна бросилась на кровать. Усталость еще не отпустила ее и не давала напрягать мозг, физически Анна была не в силах осознать всю беспомощность, весь трагизм своего положения; она открыла висевший на шее медальон, поцеловала портретик матери и портретик Бланш, помещенные внутри один напротив другого, и забылась в глубоком, без сновидений сне.

Тем временем у калитки перед коттеджем Джеффри отдавал посыльному последние распоряжения.

— Как только заберешь вещи, отправляйся к адвокату. Если он готов приехать сегодня же, привези его. Если нет, пусть напишет письмо и отдаст тебе. Только смотри, ничего не перепутай — ты об этом горько пожалеешь. Пошел, и смотри не опоздай на поезд.

Посыльный убежал. Джеффри постоял, глядя ему вслед, размышляя, правильны ли предпринятые им меры.

— Пока все идет, как надо, — сказал он себе. — В кебе мы сидели порознь. Я объявил при свидетелях, что я ее не прощаю, объяснил, почему привез сюда. Я поместил ее в отдельную комнату. И если мне понадобится увидеть ее, я призову в свидетели Эстер Детридж. Все, что зависит от меня, я сделал — остальное за адвокатом.

Он обошел дом — сзади был сад — и закурил трубку. Вскоре на землю опустились сумерки, и в комнате Эстер на первом этаже он увидел свет. Подошел к окну. Эстер и служанка занимались какими то домашними делами.

— Ну? — спросил он. — Как там женщина наверху?

Дощечка Эстер и язык девушки рассказали ему о «женщине» все, что можно было рассказать. Они отнесли ей в комнату чай и омлет; им пришлось ее разбудить. Омлет она не доела, а на чай прямо набросилась. Потом они поднялись к ней еще раз — забрать поднос Она снова была в постели. Не спала, но была мрачная, отяжелевшая. Ничего не сказала. По виду устала — дальше некуда. Мы не стали гасить свет; оставили ее в покое. Таков был доклад. Молча выслушав его, Джеффри снова набил трубку и продолжал прогулку Время текло медленно. В саду повеяло прохладой. Поднялся ветер, с громким посвистом он носился по лугам и полянам вокруг коттеджа; звезды подмигивали на прощанье; над головой воцарялась черная пустота ночи. Заморосил дождь. Джеффри вошел в дом.

На столе в столовой лежала вечерняя газета. Горели свечи. Он сел, попробовал читать. Какое там чтение! Что может интересовать его в газетах? Скоро прибудет известие от адвоката. Нет, не читается. И на месте не сидится. Он поднялся, снова вышел из коттеджа, прошагал к калитке, открыл ее — и принялся лениво взирать на дорогу.

Но вот в свете газового фонаря, висевшего над калиткой, возникло живое существо. Существо приблизилось и оказалось почтальоном, разносящим последнюю в этот день почту. Он подошел к калитке с письмом в руке.

— Достопочтенный Джеффри Деламейн?

— Давайте сюда.

Он взял у почтальона письмо и вернулся в столовую. Глянув при свете свечей на адрес, он узнал почерк миссис Гленарм. «Поздравление со свадьбой!» — горько усмехнулся он и открыл письмо. Свои поздравления миссис Гленарм облекла вот в какую форму:

«Мой обожаемый Джеффри!

Мне известно все. Возлюбленный мой! Единственный! Ты принесен в жертву мерзейшей дряни, каких свет не видывал, и я тебя лишилась! Как я осталась в живых, услышав это? Как не утратила способность думать, писать, когда в мозгу моем бушует пламя, а сердце разбито? Потому что, ангел мой, у меня появилась цель, которая и поддерживает меня, — цель чистая, прекрасная, достойная нас обоих. Я живу, Джеффри, живу, чтобы целиком посвятить себя твоему обожаемому образу. Герой мой! Моя первая, последняя моя любовь! Другой мужчина никогда не станет моим мужем. Я проживу всю свою жизнь и умру — даю в том торжественную клятву коленопреклоненная, — проживу жизнь и умру, сохранив верность тебе. Я твоя духовная жена. Возлюбленный мой Джеффри! Она не сможет встать между нами там, не сможет отнять у тебя священную преданность моего сердца, неземную любовь моей души. Я твоя духовная жена! Писать эти слова — какая это целомудренная роскошь! Ответь мне, возлюбленный мой, и напиши, что и ты охвачен тем же чувством. Поклянись в этом, кумир сердца моего, как поклялась я. Священная преданность! Неземная любовь! Никогда, никогда не буду я женой другого! Никогда, никогда не прощу я женщину, что встала между нами! Твоя навек и только твоя; твоя с истинной страстью, что сгорает на алтаре сердца; твоя, твоя, твоя — Э. Г.».

Эта истерическая вспышка белиберды — сама по себе просто смехотворная — на Джеффри, однако же, повлияла весьма серьезным образом. С наслаждением отомстить Анне и соблюсти собственные интересы — ему вдруг открылась прямая связь между этими действиями. Десять тысяч в год сами плывут к нему в руки — только бери, если бы не эта женщина наверху, что заманила его в ловушку, привязала себя к нему до конца жизни — попробуй вырвись!

Он положил письмо в карман. «Подождем, что скажет адвокат, — подумал он. — Самый легкий способ выкарабкаться — этот. И все будет по закону».

Джеффри с нетерпением посмотрел на часы. Не успел он убрать их в карман, в дверь позвонили. Кто это — посыльный, привезший багаж? Да. Привез записку от адвоката? Нет. Гораздо лучше — он привез самого адвоката.

— Входите! — воскликнул Джеффри, встретив гостя в дверях.

Адвокат прошел в столовую. В отблеске свечи взору Джеффри предстал тучный, полногубый мужчина с поблескивающими глазами — желтоватое лицо выдавало в нем примесь негритянской крови, а его взгляд и манеры позволяли безошибочно определить — человеку этому приходится ходить по самым темным и грязным закоулкам города, имя которому — закон.

— Я живу здесь неподалеку, — сообщил он. — Вот и решил, мистер Деламейн, что лучше мне самому к вам заглянуть по пути домой.

— Вы видели свидетелей?

— Я допросил обоих, сэр. Сначала миссис Инчбэр и мистера Бишопригса вместе. Потом миссис Инчбэр и мистера Бишопригса по отдельности.

— И что же?

— Мне очень жаль, сэр, но результат нельзя назвать благоприятным.

— То есть?

— Ни он, ни она, мистер Деламейн, не могут дать нужные нам показания. В этом я убедился.

— Убедились? Да вы ни бельмеса не поняли в деле. Только наломали дров!

Оливковый адвокат улыбнулся. Грубость клиента, казалось, его только позабавила.

— Вы так считаете? — спросил он. — Тогда скажите, в чем именно состоит моя промашка. Вот вам вкратце картина событий. Четырнадцатого августа ваша жена находилась в гостинице в Шотландии. Там к ней присоединился джентльмен по имени Арнольд Бринкуорт. Он назвался ее мужем и пробыл с ней до следующего утра. Отталкиваясь от этих фактов, вы хотите потребовать развод у своей жены. Соответчик в деле о расторжении брака — мистер Арнольд Бринкуорт. А ваши свидетели — слуга и хозяйка гостиницы. Пока все правильно, сэр?

Все правильно. Одним трусливым ударом отделаться от Анны, опорочив ее перед всем миром, и вернуть себе свободу — таков был, если называть вещи своими именами, план, изобретенный Джеффри, именно эта мысль пришла ему в голову, когда по дороге в Фулем он решил заехать к мистеру Мою.

— Это что касается дела, — продолжал адвокат. — Теперь о том, как я выполнил ваши инструкции. Я допросил свидетелей; и я имел беседу (не очень приятную) с мистером Моем. Вот вам короткий отчет о результатах этих двух встреч. Первое открытие: мистер Бринкуорт назвался мужем этой дамы по вашей просьбе — и такое свидетельство никак не в нашу пользу. Второе открытие: пока дама и господин пребывали вместе в гостинице, свидетели не заметили, чтобы они вели себя как-то неподобающе, не было намека даже на безобидную фамильярность. Против них нет буквально никаких улик, кроме той, что они были в гостинице вместе, но в разных комнатах. Как можно предполагать преступное намерение, если нет возможности доказать хотя бы попытку преступного деяния? Пытаться выиграть такое дело в суде — все равно что пытаться перепрыгнуть через крышу этого коттеджа.

Он холодно глянул на своего клиента, ожидая вспышки гнева. Но клиент приятно его разочаровал. Судя по всему, сказанное произвело на этого безрассудного и своевольного здоровяка весьма странное впечатление. Он тихонько поднялся со стула; ничем не выдавая своего волнения, внешне оставаясь абсолютно спокойным, спросил:

— Вы отказываетесь вести дело?

— Мистер Деламейн, положение на сегодня таково, что никакого дела просто нет.

— И у меня нет никакой надежды с ней развестись?

— Погодите минутку. После того как ваша жена и мистер Бринкуорт были вместе в шотландской гостинице, они еще где-нибудь встречались?

— Нигде.

— К чему приведут события будущие, сказать не берусь. Что же до прошлых, они не дают вам никаких надежд получить развод.

— Благодарю вас. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, мистер Деламейн.

Привязан к ней до конца жизни — и закон не в силах разрубить этот узел!

Он вдумался в смысл этих слов, и наконец они дошли до него в полной мере, запечатлелись в его мозгу. Потом он достал из кармана письмо миссис Гленарм и еще раз внимательно, от начала до конца, прочитал его.

Ничто не поколеблет ее верности ему. Ничто не заставит ее стать женой другого. Она предана ему — это ее собственные слова; со всем своим состоянием она жаждет стать его женой. А его отец жаждет (насколько известно Джеффри в отсутствие вестей из Холчестер-хауса) видеть миссис Гленарм своей невесткой и передать ее мужу самостоятельный источник дохода. Со всех сторон блестящая перспектива — что еще может желать мужчина? И никаких препятствий на пути, кроме женщины, которая заманила его в ловушку, привязала себя к нему до конца жизни.

Он вышел в сад, во тьму ночи.

Сад окружал коттедж со всех сторон. Джеффри принялся ходить вокруг коттеджа — мелькнет в потоке света из окна, снова скроется в темноте. Свежий ветер овевал его непокрытую голову. Так он ходил несколько минут, все убыстряя шаг, не останавливаясь. Но вот все-таки остановился перед входом в дом. Медленно поднял голову и посмотрел на тусклый, мерцающий свет в комнате Анны.

«Как? — произнес он про себя. — Вот в чем вопрос. Как?»

Он вошел в дом и позвонил в колокольчик. Явившаяся на зон служанка отшатнулась при виде Джеффри. От его румянца не осталось и следа. Глаза смотрели на нее невидящим взором. На лбу выступили крупные тяжелые капли пота.

— Вы нездоровы, сэр? — спросила девушка.

Выругавшись, он велел ей попридержать язык и принести ему бренди. Когда она вернулась, он стоял у окна спиной к ней, глядя в ночь. Она поставила бутылку на стол — он не шевельнулся. До нее донеслось лишь какое-то бормотанье, будто он разговаривал сам с собой.

Вопрос, который тайно донимал его под окном Анны, не отпускал и здесь.

Как? Вот задача, стоящая перед ним. Как?

Он обратился к бренди — может, выход подскажет оно?

Глава пятнадцатая УТРО

Когда раскаянья особенно горьки, сожаленья особенно тягостны? Когда туманное будущее затягивается чернейшими тучами? Когда жизнь кажется совсем постылой, а смерть — частая гостья у постели? Ответ: в жуткие утренние часы, когда во всем своем великолепии встает солнце, когда в тиши нарождающегося дня начинают петь птицы.

Анна проснулась в незнакомой постели и в утреннем свете оглядела незнакомую комнату.

Всю ночь шел дождь, но под утро прекратился. В ясном осеннем небе хозяйничало солнце. Анна поднялась, открыла окно. Комнату наполнил утренний воздух — свежий, бодрящий, душистый. Вблизи и поодаль — весь открывшийся вид излучал праздную благость, покой. Она постояла у окна. Разум ее снова прояснился, к ней вернулась способность думать, чувствовать; и мужественно встретить еще один, последний вопрос, который обрушило на нее безжалостное утро: чем все это кончится?

Есть ли надежда? К примеру, на то, что она вызволит себя сама? Но как может себя вызволить из беды замужняя женщина? Сделать свои мучения достоянием гласности — если это мучения определенного рода — и тотчас остаться одной перед лицом общества. И больше ничего.

Есть ли надежда, что ее вызволят другие? Бланш может написать ей — даже приехать и повидаться, — если позволит муж; вот и все. Прощаясь, сэр Патрик сжал ей руку и велел положиться на него. Это самый стойкий, самый истинный ее друг. Но как он ей поможет? В рамках освященного законом брака муж волен посягать на жену, при одной только мысли об этом кровь ее стыла в жилах. Разве сэр Патрик сумеет защитить ее? Вздор, каким образом? Закон и общество вооружили ее мужа супружескими правами. Закон и общество, обратись она к ним за помощью, дадут один ответ: вы его жена.

На себя надеяться нечего; нечего надеяться и на друзей; ни на что на свете. Остается только ждать конца — с верой в милосердие господне; с верой в лучший мир.

Из своего дорожного чемодана она вытащила книжечку «Молитвы и размышления», порядком истершуюся от частого пользования, — когда-то книжечка принадлежала ее матери. Анна села у окна и предалась чтению. Изредка она в задумчивости поднимала голову. Сходство между положением ее матери и ее собственным теперь было полным. Обеим достались мужья, которые их ненавидели; мужья, чьи помыслы были устремлены к корыстным связям с другими женщинами; мужья, единственным желанием и целью которых было освободиться от своих жен. Какими разными путями пришли мать и дочь к одной и той же судьбе! Будет ли сходство полным до самого конца? Анне вспомнились последние минуты матери. «Суждено ли мне умереть, — подумала она, — в объятьях Бланш?»

Время бежало незаметно. Утренние звуки дома не затронули ее слуха. Впервые она очнулась и вынырнула в настоящее, когда из-за двери ее окликнул голос служанки.

— Госпожа, господин желает, чтобы вы спустились вниз.

Встрепенувшись, она поднялась и отложила книжечку.

— Это все? — спросила она, открыв дверь.

— Да, госпожа.

Она спустилась за девушкой по лестнице; в памяти возникли странные слова, с какими вечером к ней в присутствии слуг обратился Джеффри. Может, сейчас станет ясно, что стоит за этими словами? И сомнения перестанут терзать ее? «Каково бы ни было испытание, — подумала она про себя, — помоги мне, господи, снести его достойно, как бы снесла его моя мать».

Служанка открыла дверь в столовую. Стол был накрыт для завтрака. Джеффри стоял у окна. Эстер Детридж ждала распоряжений у двери. Он шагнул вперед — с галантной вежливостью, какой за ним прежде как будто не водилось, с застывшей на губах улыбкой — и протянул ей руку!

Входя в комнату, она была готова (как ей казалось) ко всему. Но такого она никак не ожидала. Она стояла, онемев от удивления, и смотрела на него.

Мельком глянув на Анну, когда та вошла, Эстер Детридж перевела взгляд на Джеффри — и с этой минуты следила за ним во все глаза, пока Анна оставалась в комнате.

Он нарушил молчание — и голос этот не был его голосом; в облике его сквозила сдержанность, какой она за ним раньше не замечала.

— Не угодно ли вам будет поздороваться с мужем, — спросил он, — если он протягивает вам руку?

Она машинально вложила свою руку в его. Вздрогнув, он тут же ее выпустил.

— Боже! Какая холодная! — воскликнул он. Его собственная рука пылала огнем и беспрерывно дрожала.

Он показал на стул в торце стола.

— Вы не приготовите чай? — спросил он.

Она опять же машинально шагнула к столу — и остановилась.

— Может быть, вы предпочитаете позавтракать в одиночестве, — спросил он.

— Если не возражаете, — едва слышно произнесла она.

— Минутку. Прежде чем вы уйдете, я хочу вам кое-что сказать.

Она молча ждала. Молчал и он, что-то прокручивая в памяти, — видно было, как он силится что-то вспомнить. Наконец он заговорил.

— Я провел в раздумьях целую ночь, — сказал он. — И за эту ночь стал другим человеком. Я прошу у вас прощения за сказанное вчера. Вчера я плохо соображал, что говорю. Нес полную чушь. Прошу вас, забудьте об этом и простите меня. Я хочу начать новую жизнь и загладить свою вину… загладить вину за мое поведение в прошлом. Я приложу все старания, чтобы стать вам хорошим мужем. В присутствии миссис Детридж я молю вас дать мне такую возможность. Я не хочу навязывать вам свою волю. Но мы ведь супруги — есть ли смысл сожалеть об этом? Оставайтесь здесь, как вы и сказали вчера, на ваших условиях. Я готов на все, чтобы между нами воцарилось согласие. Говорю в присутствии миссис Детридж: я готов на все, чтобы между нами воцарилось согласие. Не буду вас больше задерживать. Прошу вас, подумайте. Всего хорошего.

Эту необыкновенную речь он произнес, будто мальчишка-тугодум, затвердивший трудный урок, — глаза в пол, пальцы нервно застегивали и расстегивали пуговичку на жилете.

Анна вышла из комнаты. В коридоре она едва не лишилась чувств, пришлось опереться о стену. Его неестественная вежливость повергла ее в ужас; его вызубренное назубок раскаяние сковало ее душу зловещим холодом. Ее охватил непередаваемый страх: когда Джеффри метал громы и молнии, когда разражался площадной бранью, он не был ей так страшен.

Из комнаты вышла Эстер Детридж и прикрыла за собой дверь. Внимательно посмотрев на страдалицу, она что-то написала на своей дощечке и повернула ее к Анне. «Вы ему верите?» — вот были ее слова.

Оттолкнув от себя дощечку, Анна взбежала по ступеням. Заперла дверь на задвижку — и рухнула в кресло.

«Он что-то замышляет против меня, — сказала она себе. — Но что?»

К горлу подкатила тошнота, кажется, впервые в жизни она ощутила страх физически, и вопрос повис в воздухе. Сердце будто замерло, закружилась голова. Она подошла к открытому окну глотнуть свежего воздуха.

В тот же миг у калитки зазвенел колокольчик. Готовая подозревать всех и вся, она внезапно испугалась: нельзя, чтобы ее здесь видели! Она спряталась за занавеску и осторожно выглянула из-за нее.

Был впущен ливрейный слуга. В руке он держал письмо. Проходя мимо окна Анны, он сказал служанке:

— Меня послала леди Холчестер. Мне нужно срочно увидеть мистера Деламейна.

Они вошли в дом. Наступила пауза. Потом лакей лорда Холчестера появился снова, отворил калитку и ушел. Снова пауза. И вдруг в ее дверь постучали. Анна заколебалась. Стук повторился, из коридора послышалось невнятное бормотанье Эстер Детридж. Анна открыла дверь.

Эстер принесла завтрак. На подносе среди посуды лежала записка. Анна узнала почерк Джеффри; вот что она прочла:

«Вчера умер мой отец. Напишите ваши распоряжения касательно траурного туалета. Их заберет посыльный. Вам нет надобности беспокоить себя и ехать в Лондон. Человек из магазина приедет сюда сам».

Не поднимая головы, Анна уронила листок бумаги на колени. В ту же секунду взгляд ее уперся в невесть откуда взявшуюся дощечку Эстер Детридж, на которой было начертано:

«Сегодня приезжает его мать. Его брата вызвали из Шотландии телеграммой. А сам вчера вечером напился. И сейчас пьет. Я знаю, что это такое. Берегитесь, госпожа, берегитесь».

Анна знаком попросила оставить ее одну. Та вышла, но не закрыла за собой дверь, а только притворила.

У калитки снова зазвенел колокольчик. Анна опять подошла к окну. Это оказался всего лишь посыльный; он пришел получить распоряжения на день. Едва он вошел в сад, появился почтальон с письмами. Через минуту снизу донесся голос Джеффри, деревянные ступеньки заскрипели под его тяжелыми шагами. Анна поспешила к двери — замкнуть ее на задвижки. Но Джеффри ее опередил.

— Вам письмо, — сказал он, следя за тем, чтобы не переступить порог комнаты. — Я не собираюсь навязывать вам свою волю, я лишь прошу сказать мне, от кого письмо.

Он был как никогда скромен, держал себя в руках. Но глаза (когда он взглянул на нее) выдавали его — в них таилось недоверие.

Она взглянула на почерк на конверте.

— От Бланш, — ответила она.

Он тихонько просунул ногу между дверью и дверным косяком и подождал, пока она открыла и прочитала письмо Бланш.

— Можно и мне прочесть? — спросил он и протянул через дверь руку.

Раньше Анна обязательно воспротивилась бы, но сейчас, когда дух ее ослаб, подчинилась ему. Она передала Джеффри распечатанное письмо.

Оно было очень лаконичным. За исключением кратких заверений в любви, оно категорически ограничивалось целью, ради которой было написано. Бланш предлагала навестить Анну сегодня пополудни, в сопровождении своего дяди; это письмецо она посылает, дабы убедиться, что застанет Анну дома. Вот и все. Видимо, письмо было написано не без помощи сэра Патрика.

Чуть задумавшись, Джеффри вернул письмо.

— Вчера умер мой отец, — сказал он. — До его похорон моей жене лучше не принимать посетителей. Я не собираюсь навязывать вам свою волю. Я лишь говорю, что до похорон здесь не должно быть посетителей — за исключением членов моей семьи. Передайте вниз записку. Когда посыльный поедет в Лондон, он отвезет ее вашей подруге.

С этими словами он вышел.

Призыв соблюдать приличия в устах Джеффри мог означать одно из двух: либо это была вульгарная издевка, либо имелась в виду какая-то высшая цель. Может, в смерти отца он увидел отличный предлог начисто изолировать жену от окружающего мира? Или у него есть причины, пока ей не известные, опасаться встречи Анны с ее друзьями?

В томительном ожидании прошел еще час, и наконец снова появилась Эстер Детридж. Посыльный уезжает, пусть она отдаст распоряжения насчет траурной одежды и напишет записку для миссис Арнольд Бринкуорт.

Анна записала свой заказ, черкнула несколько строк для Бланш. Когда закончила, между писчей бумагой и ее глазами снова вклинилась жуткая дощечка, твердой рукой на ней было начертано безжалостное предупреждение. «Он запер калитку. Если кто-то позвонит, надо идти к нему за ключом. Написал письмо какой-то женщине, миссис Гленарм. И снова пил бренди. Точно мой муж. Будьте осторожны».

Итак, единственный путь за пределы высоких стен, окружающих коттедж, закрыт, заперт на ключ. Ее друзья лишены возможности видеть ее. Одиночное заключение, а тюремщик — ее муж. Она не провела в коттедже и суток, а уже вон до чего дошло. Что же будет дальше?

Она машинально вернулась к окну. Все-таки на душе легче, когда видишь какую-то жизнь, какой-нибудь случайный экипаж.

В саду перед домом появился посыльный, он ехал с поручениями в Лондон. Джеффри вышел с ним, чтобы отпереть калитку, и крикнул ему вслед:

— Не забудь книги!

«Книги»? Какие «книги»? Для кого? Теперь любая мелочь вызывала у Анны подозрение. Еще несколько часов тревожные мысли об этих книгах не отпускали ее.

Между тем Джеффри запер калитку и пошел к дому. Под окном Анны он остановился и позвал ее. Она выглянула.

— Когда захотите подышать воздухом и прогуляться, — объявил он, — сад за домом в вашем распоряжении.

Положив ключ от калитки в карман, он вернулся в дом.

Чуть поколебавшись, Анна решила поймать его на слове. Ее мучила неопределенность ее положения, и находиться в четырех стенах спальни было просто невыносимо. Даже если за вполне любезным с виду предложением Джеффри таится коварная уловка, что ж, она готова рискнуть и узнать, в чем эта уловка состоит, это лучше, чем томиться в неведении, блуждать в потемках. Она надела шляпу и спустилась в сад.

Но ничего необычного ей не встретилось. Джеффри — где бы он ни был — не показывался. Она побродила по садовой дорожке, стараясь держаться подальше от окна столовой. Нет, женщине отсюда нипочем не сбежать. Стены были высоки, мало того, сверху на них густым слоем щерилось битое стекло. Небольшая дверь в тыльной стене (видимо, она предназначалась для садовника) была заперта на задвижку и замок, ключа в нем не было. Поблизости — ни одного дома. Со всех сторон сад окружали угодья местных зеленщиков. На дворе девятнадцатый век, до величайшей столицы мира — рукой подать, а она полностью изолирована от человечества, словно заживо погребена в могиле.

Спустя полчаса тишину нарушил шум подкатившего к дому экипажа, звонок колокольчика. Анна укрылась за коттеджем, полная решимости обязательно поговорить с посетителем, кем бы он ни оказался.

Через открытое окно столовой она услышала голоса: говорили Джеффри и какая-то женщина. Кто она? Вряд ли это миссис Гленарм. Внезапно гостья возвысила голос.

— Она здесь? — донесся до Анны вопрос. — Я хочу ее видеть.

Анна не мешкая подошла к задней двери в дом и оказалась лицом к лицу с дамой, которую видела впервые в жизни.

— Вы жена моего сына? — спросила дама.

― Я его пленница, — ответила Анна.

И без того бледное лицо леди Холчестер совсем побледнело. Было ясно, что этот ответ лишь подтвердил какие-то сомнения, уже посеянные в голове матери ее сыном.

— Как вас понять? — шепотом спросила она.

Тяжелые шаги Джеффри раздались в гостиной. Времени на объяснения не было. И Анна шепнула:

— Передайте эти слова моим друзьям.

В дверях столовой появился Джеффри.

— Назовите кого-нибудь из ваших друзей, — попросила леди Холчестер.

— Сэр Патрик Ланди.

Джеффри услышал.

— Что сэр Патрик Ланди? — спросил он.

— Я хочу видеть сэра Патрика Ланди, — заявила леди Холчестер. — И твоя жена скажет мне, где его найти.

Анна тотчас поняла ― леди Холчестер свяжется с сэром Патриком. И назвала его лондонский адрес. Леди Холчестер направилась было к выходу. Но Джеффри остановил ее.

— Прежде чем вы уйдете, — сказал он, — я хочу внести ясность. Моя матушка полагает, — продолжал он, обращаясь к Анне, — что наша совместная жизнь едва ли будет нам в радость. Подтвердите же истину, прошу вас. Что я сказал вам перед завтраком? Не сказал я разве, что приложу все старания, чтобы стать вам хорошим мужем? Не сказал ли я — в присутствии миссис Детридж, — что готов на все, чтобы между нами воцарилось согласие. — Он сделал паузу, и Анна кивком подтвердила его слова; тогда он воззвал к матери: — Ну? Что вы скажете теперь?

Леди Холчестер не стала открывать свои мысли.

— Сегодня вечером мы увидимся, либо я пришлю вам записку, — сказала она Анне.

Джеффри хотел было повторить свой вопрос, оставленный без ответа. Мать посмотрела на него. Он тотчас потупился, не выдержав ее взгляда. Строго кивнув Анне, леди Холчестер набросила вуаль. Сын в молчании проводил ее к калитке.

Анна вернулась в свою комнату, впервые с утра испытав чувство облегчения. «Его мать встревожена, — сказала она себе. Значит, жди перемены».

Перемена не заставила себя долго ждать — пришла в тот же вечер.

Глава пятьдесят первая ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Когда солнце близилось к закату, перед входом в коттедж остановился экипаж леди Холчестер.

В экипаже находились трое: леди Холчестер, ее старший сын (теперь лорд Холчестер) и сэр Патрик Ланди.

— Подождете в экипаже, сэр Патрик? — осведомился Джулиус. — Или пройдете в дом?

— Подожду. Если я смогу хоть в малейшей степени оказаться ей полезным, пошлите за мной немедля. А сами не забудьте поставить предложенное мной условие. Это единственный надежный способ узнать, каковы истинные чувства вашего брата в этом деле.

Слуга позвонил в звонок, но ответа не было. Он позвонил еще раз. Леди Холчестер повернулась к сэру Патрику.

— Если мне удастся поговорить с женой сына наедине, — сказала она, — не хотите ли что-нибудь передать?

Сэр Патрик достал листок бумаги.

— Взываю к доброте вашей милости — передайте ей это. — Леди Холчестер взяла записку, и тут служанка отворила калитку. — Помните, — взволнованно повторил сэр Патрик, — если я хоть в малейшей степени смогу услужить ей, посылайте за мной, не задумываясь. В каком свете я предстану перед мистером Деламейном — моя забота.

Джулиуса и его мать провели в гостиную. Девушка-служанка уведомила их, что господин поднялся наверх немного прилечь и через минуту будет здесь. Мать и сын были слишком взволнованы — тут не до разговоров. Джулиус с тяжелым сердцем вышагивал по комнате. Его внимание привлекли книги, лежавшие на столе в углу, — четыре грязных, захватанных тома, из одного из них торчал листок, на котором было написано: «От мистера Перри с уважением». Джулиус открыл книгу. Это был до омерзения популярный документ, повествовавший об английских преступниках и уголовных процессах над ними, и назывался «Справочник Ньюгейтской тюрьмы». Джулиус показал книжку матери.

— Вот вам литературные вкусы Джеффри, — сказал он, вяло улыбнувшись.

Леди Холчестер знаком велела ему положить книгу на место.

— Ты уже видел жену Джеффри? — спросила она.

Сейчас в ее голосе не было презрения к Анне. После дневного визита в коттедж у нее сложилось впечатление, что случай с женой Джеффри едва ли отнесешь к обычным семейным неурядицам. Леди Холчестер не собиралась приходить от этой женщины в восторг (хотя бы ради миссис Гленарм), но относиться к ней с отвращением тоже не могла.

— Мы виделись, когда она приезжала в Суонхейвен, — ответил Джулиус. — Я согласен с сэром Патриком — это очень интересная особа.

— Что тебе сегодня сэр Патрик сказал о Джеффри, когда меня не было в комнате?

— Только то, что и вам. Что отношения между Джеффри и его женой просто плачевны. Что причины достаточно серьезны, и мы должны вмешаться немедленно.

— Дело обстоит гораздо хуже, Джулиус, — таково собственное мнение сэра Патрика.

— Сколько мне известно, ничего подобного он не говорил.

— Как же он скажет такое нам?

Дверь открылась, и в комнату вошел Джеффри.

Пожимая брату руку, Джулиус окинул его пристальным взглядом. Глаза воспалены; на щеках нездоровый румянец; язык заплетается — у него был вид крепко пьющего человека.

— Итак? — обратился Джеффри к матери. — Что заставило вас вернуться?

— У Джулиуса есть к тебе предложение, — ответила леди Холчестер. — Я его одобряю; и мы приехали вместе.

Джеффри повернулся к брату.

— Что может понадобиться такому богачу, как ты, от такого горемыки, как я? — спросил он.

— Я хочу поступить с тобой по справедливости, Джеффри, если ты мне поможешь, сделаешь шаг навстречу. Матушка сказала тебе о завещании?

— Мне не завещано и полпенса. Ничего другого я и не ждал. Продолжай.

— Ты ошибаешься — кое-что тебе завещано. Было составлено дополнительное распоряжение, по которому отец одаривал тебя весьма щедро. К несчастью, он умер, не успев подписать этот документ. Нет нужды говорить, что я считаю себя обязаннымвыполнить его волю. Я готов сделать для тебя все, что сделал бы отец. Взамен прошу тебя лишь об одной уступке.

— Какой именно?

— Ты, Джеффри, живешь здесь со своей женой очень несчастливо.

— Кто это сказал? Я такого не говорил.

Джулиус мягко коснулся руки брата.

— В таком серьезном деле нельзя быть легкомысленным, — сказал он. — Твой брак в полном смысле слова катастрофа не только для тебя, но и для твоей жены. Вам невозможно жить вместе. Я приехал просить тебя, чтобы ты согласился разъехаться с женой, жить с ней врозь. Сделай это — и деньги, завещанные тебе в неподписанном распоряжении, твои. Что скажешь?

Джеффри сбросил руку брата со своей.

— Я скажу — нет! — прокричал он.

Леди Холчестер позволила себе вмешаться.

— Великодушное предложение Джулиуса заслуживает другого ответа, — сказала она.

— А я еще раз говорю — нет!

Джеффри сидел между ними, уперев стиснутые кулаки в колени, не желающий поддаваться никаким уговорам.

— Но в твоем положении отказ — чистое сумасшествие, — убеждал его Джулиус. — Я его не принимаю.

— Как угодно. Лично я все решил. Мою жену я никуда не отпущу. Она останется здесь.

Грубый тон, каким были произнесены эти слова, вызвал негодование леди Холчестер.

— Не забывайся! — воскликнула она. — Мало того что ты проявляешь черную неблагодарность по отношению к брату, ты еще сеешь подозрение в душе матери. У тебя есть причина, которую ты от нас скрываешь.

Джеффри метнул на мать взгляд, полный свирепого бешенства, — Джулиус даже подскочил с места. Но в следующую секунду Джеффри снова уставился в пол — дьявол в нем, вырвавшийся было наружу, уже утихомирился.

— Причина, которую я от вас скрываю? — повторил он, не поднимая головы и едва ворочая языком. — Если угодно, эту причину я могу огласить на весь Лондон. Все очень просто — моя жена мне мила.

На последних словах он вскинул голову. Леди Холчестер отпрянула, отмахнулась от собственного сына. Потрясение было столь сильно, что ему уступило даже глубокое предубеждение, какое поселила в ее душе миссис Гленарм. В эту секунду леди Холчестер прониклась искренней жалостью к Анне!

— Бедняжка! — воскликнула леди Холчестер.

Это восклицание задело Джеффри за живое.

— Мне не нужно, чтобы мою жену жалели. — С этими словами он кинулся в коридор и выкрикнул: — Анна! Спуститесь сюда!

Послышался ее негромкий ответ; легкие шаги по ступеням. Она вошла в комнату. Джулиус приблизился к ней, взял за руку и мягко пожал ее.

— У нас тут небольшой семейный спор, — сказал он, стараясь придать ей уверенности. — И Джеффри, как обычно, кипятится.

Джеффри, едва сдерживая ярость, обратился к матери.

— Посмотрите на нее! — воскликнул он. — Разве она умирает с голоду? Или одета в лохмотья? Или покрыта синяками? — Он повернулся к Анне. — Они приехали, чтобы предложить нам разъехаться и жить врозь. Они оба считают, что я вас ненавижу. Но это не так. Я добрый христианин. Из-за вас отец не включил меня в свое завещание. Я вам это прощаю. Из-за вас я лишился возможности жениться на даме, чей годовой доход составляет десять тысяч. Я прощаю вам и это. Такие, как я, ничего не делают наполовину. Я сказал: приложу все старания, чтобы стать вам хорошим мужем. Готов на все, чтобы между нами воцарилось согласие. А отступаться от своих слов я не привык. И что же? Меня еще и оскорбляют. Сюда приезжают моя мать, мой брат, и они предлагают мне деньги, чтобы я разлучился с вами. К дьяволу деньги! Я никому не желаю быть обязанным! Как-нибудь сам заработаю на жизнь! Стыд и позор тем, кто хочет разлучить мужа и жену! Стыд! Могу повторить еще раз — стыд и позор!

Анна в надежде на объяснение перевела взгляд с мужа на его мать.

— Вы предложили, чтобы мы разъехались и жили врозь? — спросила она.

— Да, на условиях, исключительно выгодных моему сыну; при этом мы сделали все, чтобы не пострадали ваши интересы. Нет ли возражений у вас?

— О-о, леди Холчестер! Нужно ли спрашивать меня об этом? Каков же его ответ?

— Он отказался.

— Отказался?

— Да, — вмешался Джеффри. — Я от своих слов не отрекаюсь. Утром я сказал: я приложу все старания, чтобы стать вам хорошим мужем. Я готов на все, чтобы между нами воцарилось согласие. Так тому и быть. — Он смолк, потом привел свой последний довод: — Вы мне милы.

Их глаза встретились. Рука Анны внезапно стиснула руку Джулиуса. Хрупкие холодные пальцы словно цеплялись в отчаянии за соломинку; она медленно повернула к Джулиусу свое нежное, охваченное ужасом лицо, оно молило и взывало: «Не покидайте меня сегодня, мне нужны друзья!»

— Оставайтесь здесь хоть до Судного дня, — сказал Джеффри, — ничего другого вы от меня не добьетесь. Я дал вам мой ответ

С этими словами он, набычившись, сел в углу комнаты, демонстративно ожидая, когда его мать и брат покинут его жилище. Положение было чрезвычайно серьезным. Попытаться его уговорить сейчас — на это не было никакой надежды. Пригласить сэра Патрика — но его появление может привести к тому, что Джеффри снова выкажет свой необузданный нрав. С другой стороны, после того, что случилось, оставить здесь беспомощную женщину и не попытаться еще раз вызволить ее, учитывая ее положение, — такой поступок был бы крайне бесчеловечным, и не менее того. Джулиус выбрал единственно возможный выход — единственно достойный для человека благородного, способного к состраданию.

— На сегодня оставим этот разговор, Джеффри, — сказал он. — Но несмотря на все, сказанное тобой, я полон решимости вернуться к этой теме завтра. Ты освободишь меня от многих неудобств — еще раз ехать сюда из города, возвращаться к своим обязанностям — если позволишь мне переночевать здесь. Найдется ли у тебя свободная постель?

Он поймал горящий взгляд Анны, полный благодарности, какую не выразить словами.

— Постель? — переспросил Джеффри. Он хотел ответить немедленным отказом, но сдержался. За ним наблюдала его мать; за ним наблюдала его жена, которая прекрасно знала, что наверху есть комната. — Найдется! — сказал он уже другим тоном, глядя на мать. — Наверху есть свободная комната. Если желаешь, она твоя. Не рассчитывай, что завтра я передумаю, впрочем, это уже твои заботы. Оставайся здесь, если пришла такая фантазия. Я не возражаю. Мне все равно. Не смущает ли вас, — добавил он, обращаясь к матери, — что его милость будет ночевать под одной крышей со мной? Мало ли, а вдруг я от вас что-то скрываю? — Не дожидаясь ответа, он повернулся к Анне. — Идите и скажите старой кукле, чтобы она постелила свежую постель. Скажите, что сегодня в доме ночует живой лорд, пусть приготовит на ужин что-нибудь дьявольски вкусное!

И он расхохотался — наигранно, дико. Анна пошла к двери, и леди Холчестер поднялась со своего места.

— Когда вы вернетесь, меня здесь не будет, — сказала она. — Позвольте пожелать вам доброй ночи.

Она пожала Анне руку и незаметно передала ей записку от сэра Патрика. Анна вышла. Не удостоив более ни словом младшего сына, леди Холчестер кивком велела Джулиусу подать ей руку.

— Ты держал себя с братом достойно и благородно, — сказала она ему. — Джулиус, ты моя единственная надежда, мое единственное утешение. — Они прошли к калитке, следом за ними, с ключом в руке — Джеффри.

— Постарайся не тревожиться, — шепнул Джулиус матери. — Пить я ему сегодня не дам. А завтра представлю о нем отчет куда более благоприятный — вот увидишь. По дороге все расскажи сэру Патрику.

Он помог леди Холчестер сесть в экипаж; и пошел к дому, оставив Джеффри запирать калитку.

В коттедж братья вернулись в молчании. Джулиус — он не стал открывать это матери — в душе был сильно обеспокоен. При всей своей естественной склонности видеть в любом деле светлые стороны он не мог дать обнадеживающее толкование тому, что Джеффри говорил и как себя вел в этот вечер. У Джулиуса возникло твердое убеждение: в своих нынешних отношениях с женой Джеффри намеренно играл некую роль, имея в виду какую-то омерзительную, одному ему известную цель. Кажется, впервые, сколько Джулиус знал брата, Джеффри руководился не финансовыми соображениями, а какими-то другими.

Они вернулись в гостиную.

— Что будешь пить? — спросил Джеффри.

— Ничего.

— Не составишь мне компанию за каплей разбавленного бренди?

— Нет. Разбавленного бренди с тебя уже достаточно.

С минуту хмуро посозерцав пустой стакан, Джеффри внезапно согласился с Джулиусом.

— Похоже, ты прав, — сказал он, — сейчас приведу себя в порядок. — Он исчез и вскоре вернулся, вокруг головы было обмотано влажное полотенце. — Чем желаешь заняться, пока женщины готовят тебе постель? Тут у меня полная свобода действий. Я пристрастился к самообразованию: с тех пор, как женился, стал другим человеком. Так что займись, чем хочешь, на твое усмотрение. А я почитаю.

Он повернулся к приставному столику; и, взяв тома Справочника Ньюгейтской тюрьмы, передал один брату. Джулиус вернул книгу.

— Такая книга, — сказал он, — не лучший материал для самообразования. Кошмарные деяния, записанные на кошмарном английском — это, Джеффри, кошмарное чтиво во всех смыслах слова.

— Для меня сойдет. Мне всегда было трудно отличить, где хороший английский, а где кошмарный.

С этим откровенным признанием, под которым, вовсе не будучи несправедливыми к нынешнему уровню образования в Англии, могли бы подписаться большинство его однокашников (в школе и колледже), Джеффри пододвинул стул к столу и открыл один из справочников преступной деятельности.

На диване лежала вечерняя газета. Джулиус взял ее и устроился напротив брата. С некоторым удивлением он отметил, что Джеффри интересует в книге преступлений нечто конкретное. Тот не углубился в нее с самого начала, а перелистал ее, некоторые страницы загнул и лишь потом принялся за чтение в отмеченных местах. Если бы Джулиус не просто смотрел на брата с противоположной стороны стола, но глянул бы ему через плечо, он бы увидел: Джеффри, пропустив все зарегистрированные в Справочнике легкие преступления, пометил себе для интимного чтения лишь дела об убийстве.

Глава пятьдесят вторая ПРИВИДЕНИЕ

Ночь вступила в свои права. Около полуночи Анна услышала за дверью голос служанки — та испрашивала разрешения что-то ей сказать.

— Что случилось?

— Госпожа, вас внизу желает видеть господин.

— Брат мистера Деламейна?

— Да.

— А где мистер Деламейн?

— В саду, госпожа.

Анна спустилась вниз и нашла Джулиуса в гостиной.

— Извините, что потревожил вас, — сказал он. — Боюсь, Джеффри болен. Хозяйка спит, и я не знаю, к кому обратиться за медицинской помощью. Вы не знаете, живет ли поблизости какой нибудь доктор?

Анна, как и Джулиус, не могла похвастаться знакомствами и этой местности. Она предложила спросить у служанки. Они узнали у девушки, что в десяти минутах ходьбы от коттеджа живет какой то доктор. Она может рассказать, как пройти, — дорогу отыскать не трудно, — сама же идти боится: слишком поздний час, да и местность совсем пустынная.

— С ним что-то серьезное? — спросила Анна.

— У него нервное перевозбуждение, — сказал Джулиус, — он и минуты не может провести спокойно. Все время дергается, ходит туда-сюда. Это началось, когда он здесь читал книгу. Я уговорил его лечь спать. Но он не пролежал в постели и секунды, снова спустился, а самого всего лихорадит, и не может найти себе места. Сейчас он в саду, хотя я сделал все, чтобы удержать его в доме; говорит, постараюсь выбегаться. На мой взгляд, это что-то серьезное. Идите сюда, увидите сами.

Он провел Анну в соседнюю комнату; распахнул ставни.

Облака расчистились; ночь была ясная. В ярком свете звезд они увидели Джеффри: в одной рубашке и подштанниках он бегал вокруг дома по саду. Видимо, ему втемяшилось в голову, что он на стадионе в Фулеме и борется за победу. Временами, когда белая фигура проносилась мимо в лунном свете, они слышали, как он подбадривал себя: «Юг, да-вай! Юг, да-вай!» Шаги за окном бухали все тяжелее, дыхание становилось более прерывистым, он судорожно хватал ртом воздух — силы явно покидали его. Истощение скоро принудит его вернуться в дом — в лучшем случае. Мозг его в таком состоянии, что кто поручится за последствия, если не прибегнуть к медицинскому вмешательству?

— Я пойду за доктором, — вызвался Джулиус, — если вас не смущает, что я вас на время оставлю.

Анна и думать не могла о собственных страхах, когда нужда во врачебной помощи была столь очевидной. В комнате Джеффри, в кармане сюртука они нашли ключ от калитки. Анна вышла с Джулиусом, чтобы выпустить его.

— Как мне вас благодарить! — воскликнула она. — Не представляю, что бы я делала без вас?!

— Я пробуду там ровно столько, сколько потребуется, и ни секундой больше. — с этими словами он вышел.

Заперев калитку, она вернулась в коттедж. Служанка встретила ее у двери и предложила позвать Эстер Детридж.

— Кто знает, что придет в голову господину, пока его брата нет, — сказала девушка. — Раз уж в доме только женщины, пусть нас будет на одну больше.

— Вы совершенно правы, — согласилась Анна. — Разбудите хозяйку.

Поднявшись по ступенькам, они выглянули в сад через окно в конце коридора второго этажа. Джеффри продолжал бегать вокруг дома, но бежал очень медленно, то и дело сбиваясь на ходьбу.

Анна вернулась к себе в комнату и стала ждать возле открытой двери — готовая в любую секунду закрыть ее и замкнуть на задвижку, если что-то покажется ей подозрительным. «До чего я изменилась! — подумала она про себя. — Дрожу из-за любого пустяка».

Это умозаключение было естественным, но не верным. Изменилась не она, а обстоятельства, в которые она оказалась поставлена. Когда шло разбирательство в доме леди Ланди, испытанию подвергалась лишь ее духовная стойкость. Стойкость эта позволила ей совершить один из благородных актов самопожертвования, на какие женщину обычно подвигает сама женская природа, сокрытые в ней силы. Здесь же, в коттедже, испытывалась ее физическая стойкость: ей надлежало подняться над чувством реальной физической опасности, которая притаилась где-то во тьме. И перед этим натиском женская природа спасовала — стойкость Анны не могла опереться на силу ее любви, здесь возобладали животные инстинкты; требовалась твердость, присущая не женщине, а мужчине.

Дверь комнаты Эстер Детридж открылась. Хозяйка пошла прямо к Анне.

На ее желтоватых, холодно-глинистых щеках слабой краской проступило тепло; смертельно недвижных черт коснулась жизнь Глаза ее, обычно потухшие, окаменелые, сейчас странно посверкивали каким-то тусклым внутренним светом. Ее седые волосы, всегда аккуратно уложённые, в беспорядке выбивались из-под чепца. Двигалась она быстрее обычного. Что-то всколыхнуло потухший вулкан жизни в этой женщине, это «что-то» занимало ее разум, рвалось наружу, оставляя следы на ее лице. В прошедшие времена прислуге в Уиндигейтсе эти признаки были знакомы, они как бы предупреждали — в такие минуты Эстер Детридж лучше не трогать.

Анна спросила хозяйку: слышала ли та, что случилось?

Та наклонила голову.

— Надеюсь, вы не в обиде, что вас потревожили?

Эстер написала на дощечке: «Я рада, что меня потревожили. Мне снились кошмары. Когда сон затягивает меня в прошлую жизнь, я рада проснуться. Что с вами? Боитесь?»

— Да.

Она снова что-то написала, одной рукой подняла дощечку, а другой показала в сад: «Боитесь его?»

— Жутко боюсь.

Она взяла дощечку в третий раз и показала написанное с вымученной улыбкой: «Я через все это прошла. Я знаю. Это у вас только начало. Из-за него ваше лицо пойдет морщинами, волосы вымажет седина. Придет час, когда вам захочется умереть, чтобы вас закопали как можно глубже. Вам все это еще предстоит. Посмотрите на меня».

Едва Анна прочла последние три слова, она услышала, как хлопнула ведущая из сада дверь. Она схватила Эстер Детридж за руку и прислушалась. Топот шагов Джеффри, тяжело ступавшего по коридору, говорил о его приближении к лестнице. Он говорил сам с собой, все еще в плену иллюзий, ему казалось, что забег в Фулеме продолжается.

— Ставлю пять к четырем на Деламейна! Деламейн придет первым! Трижды ура югу, и еще раз ура! Дьявольски долгий забег. Уже вечер! Перри! Где Перри?

Он подходил к лестнице по коридору, его качало из стороны и сторону. Вот под ногами заскрипели ступени. Эстер Детридж, отстранившись от Анны, заковыляла со свечой в руке и настежь распахнула дверь спальни Джеффри; вернулась к лестнице; и застыла там, ожидая его, твердая, как скала. Ставя ногу на следующую ступеньку, он поднял голову и увидел лицо Эстер: ярко освещенное свечой, оно взирало на него сверху вниз. В ту же секунду он замер, словно его пригвоздили к месту.

— Привидение! Ведьма! Нечистая сила! — вскричал он. — Не смей пялиться на меня!

Выругавшись, он яростно погрозил ей кулаком, сбежал через две ступеньки вниз и захлопнул за собой дверь столовой — укрыться от ее глаз. Паника, однажды охватившая его в огороде в Уиндигейтсе под взглядом немой поварихи, снова вселилась в него. Он боялся — по-настоящему боялся — Эстер Детридж!

У калитки зазвенел колокольчик. Джулиус вернулся с доктором.

Анна передала девушке ключ, чтобы та пошла их впустить. Эстер с присущей ей сдержанностью, будто ничего не произошло, написала на дощечке: «Если понадоблюсь, они найдут меня в кухне. В спальню не пойду. Там полно кошмарных снов». Она сошла по лестнице. Анна осталась в верхнем коридоре, она с нетерпением глядела вниз.

— Ваш брат в гостиной, — крикнула она Джулиусу. — Хозяйка, если она вам нужна, на кухне.

Она вернулась в свою комнату — ждать, что произойдет дальше.

Вскоре она услышала: дверь гостиной открылась, раздались мужские голоса. Похоже, Джулиус и доктор не могли уговорить Джеффри подняться к себе в спальню; тот твердил, что у лестницы наверху его ждет Эстер Детридж. Все же им удалось убедить его, что путь свободен. Они поднялись по лестнице и прошли в его спальню.

Наступила пауза, на сей раз подольше, и дверь открылась снова. Доктор собрался уходить. Прощаясь с Джулиусом в коридоре, он сказал:

— Ночью загляните к нему разок-другой, если проснется, дайте еще одну дозу снотворного. Что касается жара и этой его неуемности, особенно не тревожьтесь. Это лишь внешние проявления — истинная хворь прячется где-то внутри. Надо позвать доктора, который осматривал его последним. Случай таков, что крайне важно знать прежние симптомы болезни.

Проводив доктора, Джулиус вернулся в дом, где его уже ждала Анна. Вид у него был изможденный, в движениях сквозила усталость — это не укрылось от Анны.

— Вам необходимо отдохнуть, — сказала она. — Прошу вас, идите в свою комнату. Я слышала, что сказал доктор. Возле двери больного подежурим мы с хозяйкой.

Джулиус признал, что поездка из Шотландии прошлым вечером оказалась весьма изнурительной. Однако ему не хотелось снимать с себя обязанности по уходу за братом.

— Видите ли, вы недостаточно сильны, чтобы заменить меня, — мягко сказал он. — А Джеффри по какой-то необъяснимой причине испытывает ужас перед хозяйкой, и весьма нежелательно, чтобы в своем теперешнем состоянии он увидел ее снова. Я поднимусь к себе в комнату и прилягу. Если что-то услышите, просто окликните меня через дверь.

Прошел еще час.

Анна подошла к двери Джеффри и прислушалась. Он ворочался в постели, что-то бормотал во сне. Дверь комнаты Джулиуса, по соседству, была чуть приоткрыта. Усталость взяла свое: изнутри доносилось ровное дыхание крепко спящего человека. Решив его не беспокоить, Анна повернула назад.

У лестницы она заколебалась — что делать дальше? При мысли о том, что она зайдет к Джеффри одна, ее охватил неодолимый страх. Но если не она, то кто же? Девушка-служанка спит. Что касается Эстер Детридж, довод Джулиуса неопровержим: ее помощь может пойти во вред. У двери Джеффри она снова прислушалась. Сейчас оттуда не доносилось ни единого звука. Может, все-таки заглянуть — убедиться, что он всего лишь снова уснул? Она опять заколебалась, в этом состоянии ее и застала Эстер Детридж, появившаяся из кухни.

Она подошла к Анне — та стояла у лестницы, — взглянула на нее и написала на своей дощечке: «Боитесь войти? Предоставьте это мне».

В комнате Джеффри стояла полная тишина — значит, он спит. Даже если к нему заглянет Эстер, ничего страшного не случится. Анна согласилась.

— Если вам что-то покажется странным, — предупредила она хозяйку, — не будите его брата. Сначала скажите мне.

С этими словами она удалилась. Было около двух часов ночи. Как и Джулиус, она едва держалась на ногах от усталости. Немного подождав и ничего не услышав, она прилегла на стоявший в ее комнате диван. Если что-то и случится, стук в дверь немедленно ее разбудит.

Между тем Эстер Детридж открыла дверь в спальню Джеффри и вошла туда.

Шорохи и бормотанье, которые слышала Анна, были звуками спящего. Снотворное, которое дал Джеффри доктор, не сработало лишь в первые минуты, но вскоре оказало успокаивающее действие на мозг Джеффри. Он спал крепким и спокойным сном.

Эстер постояла у двери, посмотрела на него. Уже собралась выйти в коридор, но остановилась и внезапно вперилась взглядом в один из углов комнаты.

Зловещая волна, однажды накатившая на нее в присутствии Джеффри — в огороде в Уиндигейтсе, — накатила на нее снова. Сомкнутые губы приоткрылись. Глаза медленно округлились и постепенно, дюйм за дюймом, взгляд ее, словно преследуя что-то, двинулся из угла вдоль пустой стены, в сторону кровати и застыл у ее изголовья, точно над спящим лицом Джеффри; чуть поблескивая, глаза Эстер неотрывно смотрели в одну точку, словно ее взору предстало нечто ужасное. Джеффри едва слышно вздохнул во сне. Но и этот негромкий звук разбил околдовавшие ее чары. Она медленно подняла свои ссохшиеся руки и стиснула ими голову; выбежала в коридор; и, ворвавшись в свою комнату, бросилась у своей постели на колени.

И вот здесь, в глухую заполночь, произошло нечто странное. Здесь, в безмолвии и мраке, стала явью омерзительная тайна.

В уединении собственной комнаты, когда все ее постояльцы спали в разных комнатах дома, немая женщина сбросила загадочную и жуткую личину, с помощью которой она по своей воле в дневные часы отгораживалась от всего рода человеческого. Эстер Детридж заговорила. Низким, густым, сдавленным голосом, — словно в диком церковном песнопении, придуманном ею самой, — затянула она молитву. Она взывала к господу, чтобы проявил он милосердие и освободил ее от себя самой; чтобы освободил ее из объятий дьявола; чтобы отнял у нее зрение, чтобы покарал ее смертью, лишь бы не видеть ей больше этого неописуемого Ужаса! Рыданья сотрясали с ног до головы эту твердокаменную женщину, которая в другие времена оставалась безучастной к любому проявлению чувств, свойственному человеку. По глиняно-холодным щекам бежали слезы. Безумные слова молитвы одно за другим затихали на ее губах. Всю ее затрясло, заколотило. Во тьме она подскочила с колен. Свет! Скорее свет! Неописуемый Ужас был у нее за спиной, в его комнате! Неописуемый Ужас смотрел на нее через открытую дверь его спальни. Она нашла коробок спичек и зажгла на своем столе свечу, потом еще две на каминной полке, стоявшие там только для украшения, и оглядела свою комнату, теперь ярко освещенную.

— Ага! — сказала она себе самой, вытирая с лица холодный пот страданий. — Для кого — свечи. А для меня — свет божий. Там ничего нет! Там ничего нет!

Взяв в руку свечу, она, опустив голову, прошла по коридору, повернулась спиной к открытой двери в комнату Джеффри и, протянув назад руку, быстро и тихонько закрыла дверь и вернулась к себе. Заперлась, взяла бутылку чернил и ручку с каминной полки. Подумав минуту, завесила платком замочную скважину, положила старую шаль вдоль нижней кромки двери: если кто из обитателей дома проснется и забредет в эту сторону, света под ее дверью он не увидит. Затем она расстегнула верх своего платья, просунула пальцы в потайной кармашек на внутренней стороне корсета и вытащила оттуда аккуратно сложенные листочки тонкой бумаги. Когда она распрямила их на столе, оказалось, что все они — кроме последнего — исписаны сверху донизу, и пером водила ее рука.

На первом листке сверху стояла надпись: «Моя исповедь. После моей смерти положить в гроб и захоронить вместе со мной».

Она перевернула рукопись и открыла последнюю страницу. Большая часть ее была пуста. Сверху стояли число, день недели и месяц, когда леди Ланди отказалась от ее услуг в Уиндигейтсе. Ниже шел следующий текст:

«Сегодня я снова видела ЭТО. Первый раз за прошлые два месяца. В огороде. ОНО стояло позади молодого человека по фамилии Деламейн. Не поддавайся дьяволу, и дьявол изыдет. Я не поддавалась. Отгоняла его молитвами. Предавалась размышлениям в одиночестве. Читала правильные книги. Я снялась с места. Навсегда потеряла молодого человека из виду. За чьей спиной ОНО будет стоять теперь? На кого указывать? Господи, будь милостив ко мне! Святой боже, будь милостив ко мне!»

Под этим текстом она, аккуратно поставив дату, написала вот что:

«Сегодня вечером я снова видела ЭТО. Но не все было, как прежде, и мне стало жутко. ОНО второй раз появилось позади одного и того же человека. Раньше такого не бывало. И удержаться от соблазна теперь едва хватает сил. Сегодня, в его спальне, между изголовьем и стеной, я снова видела ЭТО позади молодого мистера Деламейна. Голова над его лицом, указующий перст нацелен на его горло. Два раза позади одного и того же человека. Никогда раньше ОНО не появлялось дважды за спиной одного и того же существа. Если я увижу ЭТО за его спиной в третий раз… Помоги мне, господи! Помоги мне, боже! Мне и подумать об этом страшно. Завтра он отсюда уедет. И почему я не расторгла соглашение сразу, когда незнакомец снял жилье для своего друга, а друг этот оказался мистером Деламейном! Мне это сразу не понравилось. Но после сегодняшнего предупреждения все решено. Он отсюда уедет. Если хочет, пусть заберет назад свои деньги. Но завтра он уедет. (Мне словно кто-то нашептывал слова соблазна, а ужас так и терзал меня, раньше такого со мной никогда не было. Как и прежде, я пыталась отогнать дьявола молитвами. Сейчас иду вниз предаться размышлениям в одиночестве, вооружиться против соблазна мыслями из правильных книг. Господи, будь милосерден к грешнице твоей!)»

Тут она поставила точку и убрала рукопись назад, в потайной кармашек внутри корсета.

Внизу она зашла в комнатку, выходившую в сад, когда-то служившую кабинетом ее брату. Зажгла лампу и взяла с настенной полки несколько книг. Это были Библия, томик методистских проповедей и собрание воспоминаний методистов-святых. Эти последние Эстер Детридж аккуратно разложила вокруг себя — в одной ей известном порядке — и устроилась поудобнее с Библией на коленях скоротать ночь.

Глава пятьдесят третья

Как прошли часы ночной тьмы?

Именно с этой мыслью проснулась Анна на следующее утро, когда в окошко ее комнаты полился солнечный свет и разбудил ее.

Она тотчас накинулась с расспросами на служанку. Но девушка могла рассказать только о себе. Она ушла спать, и ночью ее покой ничто не потревожило. Господин, кажется, до сих пор в своей комнате. Миссис Детридж занята своими делами на кухне.

Анна отправилась на кухню. Эстер Детридж, как всегда в это время, готовила завтрак. Легких признаков оживления, замеченных Анной во время их последней встречи, в облике Эстер уже не было. В холодных, застывших глазах — снова угрюмый взгляд; во всех движениях — безжизненная апатия. На вопрос Анны, не случилось ли чего ночью, она медленно покачала своей невзрачной головой, медленно сделала рукой знак, означавший: «Ничего».

Выйдя из кухни, в саду перед домом Анна увидела Джулиуса. Она пошла к нему.

— Полагаю, я должен поблагодарить вас за заботу — вы позволили мне передохнуть несколько часов, — сказал он. — Я проснулся в пять утра. Надеюсь, у вас нет причин сожалеть, что вы отправили меня спать? Я пошел в комнату Джеффри и увидел, что он ворочается во сне. Я еще раз дал ему снотворное, и он утих. Сейчас жара нет. Он немного осунулся, побледнел, в остальном — ничего страшного. К вопросу о его здоровье мы еще вернемся. Но прежде хочу кое-что сказать вам о перемене, которая, возможно, произойдет в вашей жизни здесь.

— Он согласился разъехаться и жить врозь?

— Нет. Тут он продолжает упрямиться. Я обрисовал ему дело со всех углов зрения. И все же он отказывается, решительно отказывается от своей части наследства, которая позволила бы ему до конца жизни быть независимым человеком.

— Эта сумма схожа с той, лорд Холчестер, какую он мог бы получить…

— Если бы женился на миссис Гленарм? Нет. Мой долг перед матерью, а также положение, в которое меня поставила смерть отца, не позволяют мне предложить ему такие деньги, какими располагает миссис Гленарм. Но и этот доход совсем неплох, и отказываться от него — безумие. Я приложу все силы, чтобы заручиться его согласием. Он должен принять этот дар, и он его примет.

Его последние слова не прозвучали слишком обнадеживающе. Анна решила сменить тему.

— Вы хотели мне что-то сказать, — напомнила она. — Насчет предстоящей перемены.

— Верно. Здешняя домовладелица — весьма странная особа; и она совершила весьма странный поступок. Она уведомила Джеффри, что ему придется отсюда съехать.

— Съехать? — повторила Анна в изумлении.

— Да. Уведомила официальным письмом. Она передала его мне незапечатанным, едва я вышел из комнаты сегодня утром. Добиться от нее объяснения я не смог. Это несчастное безъязыкое существо лишь написало на своей дощечке: «Если хочет, пусть заберет назад свои деньги; но он отсюда уедет!» К моему немалому удивлению (ибо женщина эта в высшей степени ему антипатична), Джеффри отказывается уезжать — не раньше, чем истечет срок их договора. На сегодня я их как-то примирил. Весьма неохотно миссис Детридж согласилась дать ему еще сутки. Так обстоят сейчас дела.

— А какова причина? — спросила Анна.

— Выяснять ее бесполезно. Видимо, у хозяйки помутнение рассудка. Ясно одно — держать вас здесь Джеффри больше не может. Вот вам и перемена — вы распроститесь с гнетущей атмосферой этого дома. А это уже хорошо. И вполне возможно, что новые пейзажи, новое окружение к лучшему повлияют на Джеффри. Скорее всего, его поведение объясняется каким-то скрытым нервным заболеванием — иначе оно просто непостижимо, — выявить которое надлежит врачам. Я не намерен скрывать от себя или от вас, что ваше положение здесь достойно всяческого сожаления. Но прежде чем впадать в отчаяние, надо по крайней мере выяснить — а не объясняется ли нынешнее поведение брата нынешним состоянием его здоровья? Я размышлял о том, что вчера вечером сказал мне доктор. Прежде всего мы должны показать Джеффри самым лучшим врачам. Что вы об этом думаете?

— Я не осмеливаюсь сказать вам, лорд Холчестер, что я об этом думаю. Я постараюсь — это все, что я могу предложить вам за вашу доброту, — постараюсь взглянуть на свое положение вашими глазами. По-моему, врач, который вам сейчас нужен, — это мистер Спидуэлл. Именно он первым заметил, что здоровье вашего брата в опасности.

— Конечно, нам нужен именно он! Я попрошу его приехать сюда сегодня или завтра. Могу ли я быть вам еще чем-нибудь полезным? В городе я первым делом заеду к сэру Патрику. Что-нибудь ему передать?

Анна заколебалась. Приглядевшись, Джулиус заметил, что имя сэра Патрика заставило ее вспыхнуть.

— Передайте ему мою искреннюю благодарность за письмо, которое любезно согласилась передать мне вчера вечером леди Холчестер, и упросите его, от моего имени, не подвергать себя риску, который… — она замялась, но все-таки окончила предложение, опустив глаза к полу, — …может возникнуть, если он приедет сюда и будет настаивать на встрече со мной.

— У него есть такое намерение?

Она снова заколебалась. Нервный тик в уголке рта стал заметнее обычного.

— Он пишет, что пребывает в состоянии невыносимой тревоги и полон решимости увидеть меня, — негромко ответила она.

— Скорее всего, эта решимость приведет его сюда, — заметил Джулиус. — Когда мы виделись вчера, сэр Патрик говорил о вас с таким восхищением…

Он умолк. На ресницах Анны заблестели крупные слезы; одной рукой она нервно теребила нечто (возможно, письмо сэра Патрика), спрятанное под лифом платья.

— Я благодарна ему от всего сердца, — сказала она глухим, дрожащим голосом, — но лучше ему сюда не приезжать.

— Может быть, вы напишете ему?

— Мне предпочтительней, чтобы вы передали мои слова устно.

Джулиус понял, что эту тему лучше оставить. Письмо сэра Патрика чем-то сильно ее впечатлило, и, похоже, Анна — чувствительная натура — не хочет в этом признаваться даже себе самой. Они направились к коттеджу. Но их ждала неожиданность. В дверях им встретилась Эстер Детридж, в шляпке, одетая для выхода: она явно куда-то собралась в столь ранний час!

— Вы уже на рынок? — спросила Анна.

Эстер покачала головой.

— Когда вы вернетесь?

Эстер написала на дощечке: «Только к вечеру».

Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, она накинула на лицо вуаль и направилась к калитке. Вечером, проводив доктора, Джулиус оставил ключ в столовой. Сейчас Эстер держала его в руках. Она отперла калитку, прикрыла ее за собой, а ключ оставила в замке. Не успела хлопнуть калитка, как в коридоре появился Джеффри.

— Где ключ? — спросил он. — Кто это вышел?

Его брат ответил. Джеффри переводил настороженный взгляд с Джулиуса на Анну.

— Куда ее понесло в такую рань? — спросил он. — Или она специально ушла из дому, чтобы не встречаться со мной?

Джулиус подумал, что такое объяснение похоже на правду. Джеффри, хмурясь, вышел к калитке, запер ее, положил ключ в карман и вернулся к ним.

— Я вынужден держать калитку запертой, — сказал он. — Квартал кишит попрошайками и бродягами. Если вы захотите выйти, — добавил он, обращаясь непосредственно к Анне, — я сопровожу вас, как и надлежит хорошему мужу.

Быстро позавтракав, Джулиус собрался ехать.

— Твой отказ я не принимаю, — сказал он брату в присутствии Анны. — Я сюда еще приеду.

Но Джеффри остался стоять на своем.

— Приезжай хоть каждый день до конца жизни, — заявил он. — Ответ будет тот же.

Калитка за Джулиусом закрылась. Анна вернулась в свою опочивальню — камеру-одиночку. Джеффри вошел в гостиную, разложил перед собой тома Справочника Ньюгейтской тюрьмы и возобновил чтение, на которое у него не хватило сил прошлым вечером.

Час за часом он усердно вчитывался в дела об убийствах. Проглядев добрую половину жуткой уголовной хроники, он обнаружил, что внимание его заметно ослабело, стало трудно вникать в текст. Тогда он зажег трубку и вышел в сад — осмыслить прочитанное. При всем разнообразии зверств, с отчетами о которых он только что ознакомился, все они имели одну общую черту, не очень-то приятную, он и не подозревал о ее существовании, а она красной нитью пронизывала все дела об убийстве. Рано или поздно обязательно отыскивалось мертвое тело; и оно всегда было немым свидетелем — следы яда в организме, следы насилия — совершенного преступления.

Джеффри медленно шагал туда и обратно, так и сяк обдумывая мысль, впервые пришедшую ему в голову, когда он остановился под окном Анны во тьме ночного сада. «Как?» Вот какой вопрос мучил его с той самой минуты, когда адвокат похоронил его надежды на развод. Не отпускал он Джеффри и сейчас. Собственный мозг не мог подсказать ему ответа; равно как и книга, к которой он обратился. «Как?» А ведь здесь у него все условия, чтобы совершить задуманное. Ненавистная жена при нем, наверху, целиком в его власти — ради этого он отказался от предложенных Джулиусом денег. Место здесь абсолютно уединенное, ни с какой стороны не подглядеть, что делается внутри, — он твердо решил здесь остаться, даже после того, как домохозяйка послала ему оскорбительную записку с требованием немедленно уехать отсюда. Все было подготовлено для осуществления одной цели, все было принесено ей в жертву, но как добиться этой цели — это для него, как прежде, оставалось тайной за семью печатями!

Есть ли другой выход? Да, принять предложение Джулиуса. Другими словами, расстаться с мечтой отомстить Анне, отказаться от прекрасного будущего, которое все еще предлагала ему верная миссис Гленарм.

Ни за что! Надо вернуться к книгам. Он не прочитал их до конца. Вдруг на непрочитанных страницах он найдет какой-то скрытый намек, и его непроворный мозг сразу заработает в нужном направлении? Избавиться от нее так, чтобы не вызвать подозрений ни у одного живого существа, в доме или за его пределами, может быть, найти такой способ все-таки удастся?

Способен ли человек, занимающий такое положение в обществе, мыслить столь чудовищным образом? Может ли он вести себя столь безжалостно? Ведь наверняка мысль о том, что он намеревался совершить, ни на секунду не давала ему покоя!

Остановимся на мгновение — вспомним события из его недавнего прошлого.

Испытывал ли он угрызения совести, когда в саду в Уиндигейтсе замышлял предать Арнольда? Бог не наградил его способностью испытывать угрызения совести. И его теперешнее поведение естественно проистекает из поведения тогдашнего. На сей раз соблазн, куда более серьезный, толкает его к более серьезному преступлению. Устоит ли он? Он умеет искусно грести (как сказал сэр Патрик), проворно бегать, вынослив и показывает поразительные результаты в других физических упражнениях, но поможет ли ему все это одержать чисто духовную победу над собственным эгоизмом, собственной жестокостью? Нет! Он пренебрег развитием своего духа, души — чему негласно потворствовало столь популярное в наши дни поклонение золотому тельцу — и оказался во власти худших в нем инстинктов, самых низменных, гнусных и опасных элементов, входящих в состав, называемый человеческим естеством. У большинства ему подобных это не повлекло за собой неслыханный вред лишь потому, что на их пути не встретился неслыханный соблазн. А с Джеффри вышло иначе. На его пути неслыханный соблазн встретился. И с чем же он пришел к этой встрече? Он пришел к ней в том единственном состоянии, какое может быть у человека с его жизненным багажом, столкнувшегося с любым соблазном, — а именно, человеком беззащитным во всех смыслах этого слова.

Джеффри вернулся в коттедж. Служанка остановила его в коридоре и спросила, когда он желает поужинать. Вместо ответа он сердито спросил, где миссис Детридж. Оказалось, что миссис Детридж еще не вернулась.

Было далеко пополудни, а она ушла из дому рано утром. Такого никогда не случалось. Туманные подозрения, одно кошмарнее другого, окутали его мозг. Когда он изрядно выпил и у него начался жар, он (так сказал ему Джулиус) какое-то время бредил. Может, в этом состоянии он что-то выболтал? И это услышала Эстер? Не этим ли объясняется ее долгое отсутствие, уведомление о необходимости освободить жилье? Он решил — не показывая ей, что он ее в чем-то подозревает, — рассеять эти сомнения, как только домовладелица вернется.

Наступил вечер. Колокольчик зазвонил, когда часы уже пробили девять. Пришла служанка — за ключом. Джеффри поднялся, чтобы открыть калитку самому, но в последний момент передумал. Она (скорее всего, по ту сторону калитки стоит именно Эстер), в свою очередь, может что-то заподозрить, если калитку вместо служанки откроет он. Он отдал девушке ключ и скрылся из виду.

«Устала до смерти!» — сказала себе служанка, разглядывая хозяйку при свете фонаря над калиткой.

«Устал до смерти!» — сказал себе Джеффри, с подозрением наблюдая за Эстер, когда та прошла мимо него по коридору наверх, чтобы снять шляпку в своей комнате.

«Устала до смерти!» — сказала себе Анна, встретив Эстер на втором этаже и взяв у нее письмо от Бланш, которое хозяйке коттеджа передал почтальон, встретивший ее у калитки.

Передав Анне письмо, Эстер Детридж удалилась в свою спальню.

Затворив за собой дверь гостиной, в которой горели свечи, Джеффри перешел в столовую, где света не было. Дверь он оставил приоткрытой и стал ждать хозяйку — перехватить ее, когда она пойдет в кухню ужинать.

Эстер устало заперла дверь, устало зажгла свечи, устало положила на стол перо и чернильницу. После этого ей пришлось несколько минут посидеть, собраться с силами, отдышаться. Придя в себя, она сняла верхнюю одежду. Потом вытащила из потайного кармашка в корсете рукопись, озаглавленную «Моя исповедь», как и в прошлый раз, открыла последнюю страницу и под записанным вчера сделала новую запись.

«Утром я уведомила его о том, что он должен освободить жилье, и предложила вернуть ему деньги, если он настаивает. Он отказался уезжать. Он уедет завтра, или я подожгу крышу над его головой. Весь день я избегала его, пришлось даже уйти из дому. Душа моя не ведает покоя, сон не смыкает мне веки. Я смиренно буду нести свой крест, пока у меня хватит сил».

После этих слов ручка выпала из ее пальцев. Голова склонилась на грудь. Она испуганно вздрогнула. Сон — этого врага она страшилась: во сне ее мучают кошмары.

Отомкнув ставни, она выглянула во тьму. Сад был залит умиротворяющим лунным светом. Ясные глубины ночного неба успокаивали, радовали глаз. Но что такое? Почему все меркнет? Набежали облака? Погасли звезды? Нет! Она снова чуть не заснула. Эстер второй раз испуганно встряхнулась. Все в порядке — сад, как и прежде, залит ярким лунным светом.

Кошмары или не кошмары, но усталость берет свое, и сопротивляться ей нет смысла. Эстер закрыла ставни и легла в постель; свою «Исповедь» она положила туда, куда обычно клала на ночь, — под подушку.

Она оглядела комнату — и поежилась. В каждом углу таились жуткие воспоминания прошлой ночи. А что, если она, проснувшись от пытки ночного кошмара, увидит у своей постели наводящее ужас Привидение? Неужели нет никакого средства? Ничего, что могло бы счастливо оградить ее от всего этого и позволить ей мирно почивать? В голове мелькнула мысль. Правильная книга — Библия. Если под подушку положить Библию, все-таки есть надежда, что удастся провести ночь в мире и покое.

Она уже сняла халат и корсет, надевать их совсем не обязательно. Она закутается в шаль, вот и все. И свечу брать незачем. В этот час ставни окон первого этажадолжны быть еще открыты; а если и закрыты, она найдет Библию и в темноте — на книжной полке в ее комнатке.

Из-под подушки она вытащила свою «Исповедь». Она брала ее, даже если выходила из комнаты всего на минуту, — ничего не могла с собой поделать. Сложив рукопись и спрятав ее в руке, она снова пошла вниз по лестнице. Колени ее дрожали. Свободной рукой приходилось держаться за перила.

Джеффри наблюдал за ней из столовой. Вот она спустилась по лестнице… Он решил посмотреть, что она будет делать, а уж потом показаться и заговорить с ней. Но вместо того чтобы пойти на кухню, она замерла — и шагнула в свою комнатку. Опять подозрительно! Что ей там делать, без свечи, в такую темень?

Она подошла к этажерке с книгами: в лунном свете, втекавшем в окно, ее темная фигура была едва заметна. Эстер пошатнулась, приложила руку ко лбу; видно, у нее закружилась голова от утомления. Но она тотчас встряхнулась и взяла с полки книгу. Прислонилась к стене. Наверное, хочет передохнуть, прежде чем подниматься наверх, — слишком устала. Ее кресло стояло рядом. Конечно, если решила передохнуть минутку-другую, лучше сесть в кресло, чем стоять у стены. Она тяжело опустилась на сиденье, положила книгу на колени. Одна ее рука свесилась через ручку кресла; кажется, она что-то сжимала.

Эстер уронила голову на грудь, тотчас вскинула и мягко положила ее на подушку на спинке кресла. Заснула? Да, ее быстро сморил сон.

Мышцы сжатой руки, свисавшей с ручки кресла, постепенно расслабились. Из руки выскользнуло что-то белое и в лунном свете упало на пол.

Джеффри снял тяжелые ботинки и в одних чулках бесшумно вошел в комнату. Подобрал с пола белый предмет. Это оказались листы тонкой бумаги, аккуратно сложенные и густо исписанные.

Исписанные? Пока не заснула, она прятала эти записи в руке. Но зачем их прятать?

Может быть, вчера, когда жар одурманил ему голову, он выболтал что-то компрометирующее его? А она это записала, чтобы его шантажировать? Охваченный болезненным недоверием ко всему, разум Джеффри даже это немыслимое допущение возвел в ранг возможного. Бесшумно, как и вошел, он вышел из комнатки и на цыпочках проник в гостиную — там горит свеча, и он прочтет оказавшуюся у него рукопись.

Аккуратно разложив на столе тонкие листы, разгладив их, он обратился к первой странице и прочел нижеследующие строки.

Глава пятьдесят четвертая РУКОПИСЬ

1

«Моя исповедь: после моей смерти положить в гроб и захоронить вместе со мной.

Здесь рассказана история моего замужества. Здесь — не известная ни одному смертному, поведанная только самому создателю — чистая правда.

В великий день воскресения все мы поднимемся в телах наших, в коих жили на этом свете. И когда я предстану перед страшным судом, я предъявлю ему это.

О, высший судия, справедливый и милосердный, тебе известно, сколько претерпеть мне пришлось. С тобою вера моя.

2

Я была старшим ребенком в большой семье, родители были людьми набожными. Мы принадлежали к религиозному братству первометодистов.

Все мои сестры обзавелись мужьями раньше меня. На несколько лет я осталась с родителями одна. Со временем здоровье матери сильно пошатнулось; домашнее хозяйство вместо нее вела я. По воскресеньям, между службами с нами часто обедал наш духовный пастырь, благочестивый мистер Бэпчайлд. Он хвалил меня за то, как я веду хозяйство, особенно, как готовлю. Моей матери это было неприятно, в ней пробуждалась ревность — получалось, что я вытеснила ее с ее законного места. С этого и начались мои невзгоды в родном доме. Здоровье матери все плошало, а вместе с ним плошал и ее нрав. Отец был от нас за тридевять земель, все ездил по своим делам. На мою долю тогда выпало немало. И я начала подумывать: а не выйти ли замуж, как все мои сестры; и тогда благочестивый мистер Бэпчайлд в перерыве между службами сможет приходить на обед в мой собственный дом.

Пребывая в таком настроении, я познакомилась с молодым человеком, который посещал службы в нашей приходской церкви.

Звали его Джоэл Детридж. У него был очень красивый голос.

Когда пели церковные гимны, он смотрел слова в моем молитвеннике. Работал он обойщиком. Мы с ним часто вели серьезные разговоры. А по воскресеньям прогуливались вместе. Он был моложе меня на добрые десять лет; он был всего лишь поденщиком, стало быть, его мирской статус был ниже моего. Мать моя прознала о нашей привязанности. И когда приехал отец, рассказала ему об этом. А заодно и моим сестрам и братьям, которые обзавелись своими семьями. Они все сошлись на том, что моим отношениям с Джоэлом Детриджем надо положить конец, пока дело не зашло слишком далеко. Тяжело мне тогда пришлось. Мистер Бэпчайлд был сильно опечален, что все так повернулось. Он упомянул меня в проповеди — не назвал по имени, но я знала, для кого она предназначалась. Может, я бы и поддалась напору родни, не соверши они вещь вовсе недостойную. У врагов моего кавалера они выведали о нем грязные сплетни и выложили их мне за его спиной. После того как мы пели в церкви, глядя в один молитвенник, вместе гуляли, сходились во мнениях, обсуждая религиозные темы, вынести такого я просто не могла. Возраст мой позволял мне руководиться собственным суждением. И я вышла замуж за Джоэла Детриджа.

з

Все мои родственники от меня отвернулись. На мою свадьбу не пожаловал ни один из них. Особенно ярился мой брат Ребен, он-то и подбивал остальных, и вот он сказал: с этого дня меня для них больше нет. Мистер Бэпчайлд был огорчен до крайности; он прослезился, обещал молиться за меня.

Обвенчал нас незнакомый пастор, в Лондоне; там мы и поселились, преисполненные радужных планов. У меня были кое-какие деньги — моя доля суммы, которую оставила своим племянницам наша тетя Эстер, в чью честь меня и назвали. Триста фунтов. Около сотни я истратила на мебель: обставить небольшой домик, куда мы перебрались. Остальные деньги я передала мужу — пусть ждут своего часа в банке, когда он захочет открыть собственное дело.

Три месяца мы жили душа в душу, все шло более или менее прекрасно — за одним исключением. Мой муж и пальцем не шевельнул, чтобы открыть собственное дело.

Несколько раз я говорила ему: как же так, мы проживаем деньги, что лежат на счету в банке (ведь потом они могут понадобиться), надо браться за дело и зарабатывать на жизнь, но он только сердился. Благочестивый мистер Бэпчайлд, оказавшийся в это время в Лондоне, не уехал в воскресенье и между службами заглянул к нам отобедать. Он пытался примирить меня с моими родственниками, но впустую. По моей просьбе он поговорил с мужем, хотел внушить ему, что человеку надлежит прилагать усилия, трудиться. Муж воспринял это очень болезненно. Тогда я впервые увидела его по-настоящему разгневанным. Благочестивый мистер Бэпчайлд больше не сказал ничего. Видимо, случившееся его встревожило, и он, долго не засиживаясь, удалился.

Вскоре мой муж куда-то ушел. Я приготовила ему чай — к чаю он не вернулся. Приготовила ужин — не вернулся он и к ужину. Объявился он только после полуночи. В таком состоянии, что у меня поджилки затряслись. И по виду, и по голосу — будто другой человек; да и меня не узнает — лунатик лунатиком, подошел к постели и рухнул навзничь. Я сразу побежала за доктором.

Доктор подтащил его к свету, взглянул на него; понюхал его дыхание и снова бросил на постель; обернулся и смотрит на меня. «Что с ним, сэр?» — спрашиваю. «Вы что же, сами не знаете?» — отвечает мне доктор. «Нет, сэр, — говорю, — не знаю». — «Что же вы за женщина, — вопрошает он, — если не можете распознать мертвецки пьяного?» С этими словами он ушел, а я осталась стоять у кровати, дрожащая с головы до ног.

Так я впервые узнала, что прихожусь женой пьянице.

4

Я ничего не сказала о семье моего мужа.

Во время наших встреч он представил себя сиротой — в Канаде у него есть дядя и тетя, в Шотландии обосновался единственный брат. Незадолго до нашей свадьбы он показал мне письмо от брата. Тот писал, что, к сожалению, не сможет приехать в Англию и быть у нас на свадьбе, желал мне счастья и все такое прочее. Благочестивый мистер Бэпчайлд (которому я, опечаленная, втихомолку черкнула письмецо и поведала о том, что случилось) в ответном письме посоветовал мне немного подождать и посмотреть, повторится ли подобное.

Долго ждать не пришлось. Он явился под хмельком на следующий же день, и на следующий. Услышав об этом, мистер Бэпчайлд попросил меня переслать ему письмо, написанное братом моего мужа. Он напомнил мне кое-какие рассказы о моем муже до свадьбы, в которые я тогда отказывалась верить; он считал, что для пользы дела не худо бы навести справки.

Справки он навел, и выяснилось следующее. Совсем недавно брат моего мужа был тайно помещен (по собственной просьбе) в частную лечебницу на попечительство доктора, дабы излечиться от привычки к спиртному. Оказывается, любовь к крепким напиткам (так написал доктор) была присуща всем членам этой семьи. Месяцами они могут не брать в рот и капли спиртного, пить только чай. Потом внезапно начинается запой, и тут их не остановишь: целыми днями не просыхают, превращаясь в свихнувшихся и жалких отщепенцев.

Итак, вот кто достался мне в мужья. И ради него я обидела всех моих родственников, оттолкнула их от себя. Какое безрадостное у меня будущее, а ведь я провела в браке всего несколько месяцев!

Прошел год, и денег в банке как не бывало; а муж мой так и не имел постоянного заработка. Найти работу для него не составляло труда — в трезвом состоянии он был первоклассный мастер своего дела, — но он всегда терял ее, стоило ему запить горькую. Выехать из нашего маленького уютного домика, расстаться с моей добротной мебелью — эта мысль мне претила; и я предложила ему: что, если на работу устроюсь я — дневную, кухаркой, — на насущные нужды нам хватит, пока он не подыщет себе подходящее место? В тог момент он был трезв, полон раскаяния; и на мое предложение согласился. Мало этого, он дал зарок воздержания от спиртных напитков и обещал начать новую жизнь. Что ж, подумала я, дела наши идут на поправку. Ведь если нас и обременяют такие заботы, то только о себе самих. Ребенка мне господь не дал и как будто не собирался. И я была ему за это благодарна, хотя для большинства женщин нет беды больше этой. Но в моем положении (как выяснилось вскоре) стать матерью… моя нелегкая судьбина стала бы совсем тяжкой.

Работа, какую я желала получить, на каждом углу не валяется. Благочестивый мистер Бэпчайлд дал мне рекомендацию; а наш домовладелец, достойный человек (принадлежавший, как это не прискорбно, к папской церкви), замолвил за меня словечко управляющему в одном клубе. Все же потребовалось время, чтобы убедить людей, что я и вправду отличная кухарка. Минуло не меньше двух недель, прежде чем я нашла то, что искала. Я полетела домой на крыльях — обрадовать мужа — и застала там торговцев подержанными вещами, они выносили мебель, которую я купила на свои кровные, чтобы распродать ее с молотка! Я спросила: как они смеют прикасаться к вещам без моего позволения? Они ответили, ни в коей мере, надо признать, не выходя за рамки приличий, что выполняют распоряжение моего мужа; и у меня на глазах продолжали грузить мебель в повозку. Я взбежала наверх и на площадке нашла мужа. Он снова набрался. Нет надобности говорить, какая сцена произошла между нами. Упомяну лишь, что то был первый раз, когда он поднял кулак и ударил меня.

5

Ну, решила я, это уж чересчур, терпеть такое не намерена. И побежала в городской суд, что находился неподалеку.

Мало того что мебель была куплена на мои деньги, я платила и за жилище; да моими деньгами оплачивалось все, в том числе и налоги, которые требовала королева и парламент. И вот я пошла к мировому судье — пусть королева и парламент за эти налоги сделают кое-что для меня.

«Мебель записана на вас?» — спросил он, когда я рассказала ему, что случилось.

Я его не поняла. Он обратился к человеку, сидевшему на скамье рядом с ним.

«Это трудный случай, — сказал он. — Простые люди из низших слоев даже не знают, что такое брачный контракт. А если и знают, у многих ли есть деньги, чтобы заплатить за адвоката? — Затем он повернулся ко мне. — Ваш случай вполне обычный, — сказал он. — По нынешним законам я ничего не могу для вас сделать».

Я не могла в это поверить. Обычный мой случай или нет, а я все повторила ему сначала.

«Я купила эту мебель за мои собственные деньги, сэр, — пыталась втолковать ему я. — Они мои, достались мне честным путем, у меня есть счет и расписка в получении. А они забирают мою мебель силой, хотят продать против моей воли. Не говорите мне, что так повелевает закон. Мы живем в христианской стране. Разве такое возможно?»

«Любезнейшая, — сказал он, — вы замужняя женщина. Закон не позволяет замужней женщине называть что-либо своей собственностью — кроме случая, когда она специально, заранее (с помощью адвоката) заключила на этот счет соглашение со своим мужем — до вступления в брак. Вы такого соглашения не заключали. Стало быть, ваш муж, если желает, имеет право продавать вашу мебель. Мне вас очень жаль; но помешать ему я не могу».

Я заупрямилась.

«Пожалуйста, сэр, объясните мне вот что, — сказала я. — Люди, у которых мозгов побольше, чем у меня, говорили мне: мы все платим налоги королеве и парламенту, а королева и парламент в свою очередь создают законы, чтобы нас защищать. Я налоги плачу исправно. Почему же, ответьте, пожалуйста, нет закона, чтобы меня защитить?»

«Это мы обсуждать не будем, — говорит он. — Я принимаю закон таким, какой он есть; так должны принимать его и вы. У вас на щеке какая-то ссадина. Вас бьет муж? Если да, вызовите его сюда. За это я могу его наказать».

«Как именно, сэр?» — спрашиваю.

«Могу оштрафовать, — отвечает он. — Могу посадить в тюрьму».

«Что касается штрафа, — говорю я, — он заплатит его из денег, которые выручит от продажи моей мебели. А тюрьма… пока он будет там, что станется со мной, ведь мои деньги он протратил, вещи разбазарил; а когда он выйдет, опять-таки что станется со мной: явится муж, которого я же упекла под замок, и ему прекрасно это известно? Нет, сэр, мои дела и без того плохи, — сказала я. — Мои страдания этими синяками не измеришь. Всего доброго».

6

Когда я вернулась, не было ни мебели, ни мужа. Пустой дом, а в нем никого, кроме домовладельца. Что он мог сказать — несколько добрых слов, слов сочувствия. Потом ушел и он, а я заперла мой дорожный чемодан и, подождав темноты, уехала в кебе, нашла себе приют на ночь, лишь бы преклонить голову. Наверное, не было в ту ночь на свете существа более одинокого, более несчастного, чем я.

У меня был только один способ заработать себе на пропитание — пойти на работу, что мне предложили (в клубе, кухарить под началом повара). Меня тешила только одна надежда — что мужа я больше никогда не увижу.

Я пошла работать — и вполне преуспела, получила первое трехмесячное жалованье. Но что это за жизнь для женщины: друзей нет, совсем одна, вещи, которые составляли предмет моей гордости, проданы с молотка, и ничего радостного не ждет впереди. Я стала регулярно ходить в церковь; но сердце у меня все изболелось, какие- то мрачные предчувствия тайком навещали меня. Я чувствовала — вот-вот все переменится. Едва я получила жалованье, меня отыскал муж. Деньги от продажи мебели он все спустил. Он явился ко мне на работу и закатил скандал. Я смогла его утихомирить только одним — отдала ему все деньги, что отложила для своих личных потребностей. О скандале было доложено на заседании правления клуба. Они сказали: если такое повторится еще раз, меня уволят. Такое повторилось — через две недели. Распространяться об этом нет смысла. Очень жаль, сказали мне, но… Место я потеряла. Муж поехал со мной в мою ночлежку. Наутро я застигла его за черным делом — он рылся в моем кошельке с несколькими шиллингами, который вытащил из чемодана, затеялась свара. И он снова ударил меня — на сей раз сбил кулаком с ног.

Я опять пошла в городской суд и рассказала мою историю — теперь другому мировому судье. Я молила только об одном: пусть сделают так, чтобы мой муж оставил меня в покое.

«Я не хочу никого обременять, — сказала я. — И поступать хочу только как положено. Я даже не жалуюсь на то, как безжалостно меня использовали. Я прошу лишь об одном: позвольте мне честно зарабатывать себе на жизнь. Неужели закон не в состоянии дать мне такую возможность?»

Суть ответа сводилась к следующему: закон в состоянии защитить меня, но я должна заплатить за то, чтобы более высокий суд разрешил мне расстаться со своим супругом. Выходит, сначала закон позволяет моему мужу в открытую ограбить меня, забрать единственную мою собственность — мебель, а потом, когда я взываю к нему в постигшей меня беде, он не бросается мне на помощь, а протягивает руку — плати! Все мои сбережения составляли три с половиной шиллинга, а заработай я больше, явится муженек и с разрешения закона все у меня заберет — хороша перспектива! У меня оставался только один выход — выиграть время, чтобы как-то устроиться и снова от него сбежать. На месяц я от него освободилась, подав на него в суд за побои. Мировой судья (молодой и неопытный) не стал его штрафовать, а посадил за решетку. Я за это время взяла в клубе рекомендацию, а также рекомендательное письмо от благочестивого мистера Бэпчайлда. Эти бумаги помогли мне найти место домашней работницы в семье — на сей раз в загородном доме.

Наконец-то я оказалась в тихой гавани. Меня окружали достойные, добросердечные люди, они сочувствовали моей беде и были ко мне в высшей степени снисходительны. И правду сказать, сколько на мою долю выпало невзгод, а одно оставалось постоянным. Я заметила, что, когда человек попадает в беду, другие часто проявляют к нему истинное сострадание. И еще — люди почти всегда видят, какие плохие, жестокие, неправедные дела вершатся в стране, процветанию которой они помогают. Но предложи им не сидеть сложа руки и не ворчать, а перейти от слов к делу, восстановить порядок — и что же? Они окажутся беспомощными, как стадо овечек, — вот что.

Прошло больше шести месяцев, и мне удалось снова отложить небольшую сумму.

Как-то вечером, когда мы уже собрались ложиться, громко зазвенел колокольчик. Дверь открыл лакей, и в холле я услышала голос мужа. Он разыскал меня, ему помог знакомый полицейский; и пришел, чтобы заявить о своих правах. Я предложила ему все свои скромные сбережения, лишь бы он оставил меня в покое. Его попробовал урезонить мой добрый хозяин. Все бесполезно. Он ничего и слышать не хотел, только вовсю буянил. Если бы не я убежала от него, а он от меня, может быть, какая-то возможность защитить меня и была (так мне объяснили). Но он клещом вцепился в жену. Тянул из меня жилы, пока я могла заработать хотя бы фартинг. Я его жена и не имею права оставлять его; я обязана идти туда, куда идет мой муж; и нет мне от него спасения. Я простилась с хозяевами. Их доброту я помню и по сей день.

Муж увез меня в Лондон.

Пока были деньги, он знай себе пьянствовал. Кончились — пришел черед побоев. Как избавиться от этой напасти? Одно средство — снова сбежать от него. И почему я не упрятала его под замок? Хотя какой смысл? Через месяц-другой выпустят; заявится трезвый, с покаянной головой, будет божиться, что исправится, — до следующего запоя; а там снова буйный дикарь, какой до смерти надоел. Сердце у меня исстоналось — неужто положение мое такое безнадежное? Мрачные мысли одолевали меня все чаще, особенно по ночам. Я начала говорить себе: «Избавить меня от этих мук может только смерть — его или моя».

Бывало, после наступления темноты я выходила на мост, стояла и смотрела на воду. Нет. Я не из тех женщин, которые сводят счеты с жизнью подобным образом. Кровь должна пениться в жилах, голова охвачена пламенем, — так я себе это представляю, — тебя так и тянет туда, одним махом разрубить все узлы. Но мои беды никогда на меня так не действовали. Они не разжигали мне кровь, а наоборот, леденили. Смею сказать, хорошего тут мало; но уж какая есть. Горбатого могила исправит, барсу не дано переменить пятна свои.

Я еще раз сбежала от него, еще раз нашла хорошую работу. Как, где — не важно. Весь мой рассказ — перепев одной и той же песни. Так что лучше поближе к концу.

На сей раз, правда, было кое-что новенькое. Я устроилась работать не в семью. К тому же в свободное время мне позволили обучать кулинарному искусству молодых женщин. Это было мне крепким подспорьем, да и муж отыскал меня здесь не скоро, поэтому дела мои на этом месте шли — о лучшем нечего и мечтать. После работы я уходила ночевать в свое жилище. У меня была лишь своя спаленка; я сама обставила ее — отчасти из экономии (за меблированную комнату пришлось бы платить вдвое дороже), а отчасти для большего порядка да чистоты. Беды бедами, а я всегда любила, чтобы вокруг меня был порядок — чисто, аккуратно и хорошо.

Чем все кончилось — и так ясно. Он снова меня отыскал — в этот раз меня угораздило столкнуться с ним на улице.

Он был в лохмотьях, полуголодный. Но тут сразу воспрянул духом. Еще бы — сунул руку мне в карман и взял оттуда все, что ему надо. В Англии на плохого мужа нет управы, он волен измываться над женой, как хочет, если только сам не убежит от нее. Сейчас у него достало хитрости понять, что, если он сорвет меня и с этой работы, в проигрыше будет прежде всего он сам. Какое-то время все шло более или менее гладко. Я сделала вид, что работы у меня невпроворот; и сбегала из дому (потому что, честно признаюсь, видеть не могла его ненавистную рожу), чтобы поспать где-нибудь на работе. Но на долго его не хватило. Пришло время очередного запоя; и он явился и учинил скандал. Как и раньше, порядочным людям такое пришлось не по вкусу. Как и раньше, им было жаль со мной расставаться. Как и раньше, место я потеряла.

Наверное, другая женщина от всего этого лишилась бы рассудка. Пожалуй, на волосок от того, чтобы потерять рассудок, была и я.

Когда я взглянула на него той ночью, забывшегося в пьяном сне, я подумала об Иаиль и Сисаре (смотри Книгу Судей; глава 4; стихи с 17 по 21). Иаиль, сказано там, «взяла кол от шатра, и взяла молот в руку свою, и подошла к нему тихонько, и вонзила кол в висок его так, что приколола к земле; а он спал от усталости — и умер». Она совершила это, чтобы избавить свой народ от Сисары. Окажись в ту ночь в комнате молот и кол, я, наверное, поступила бы, как Иаиль, с той разницей, что избавление я принесла бы себе самой.

К утру от этих мыслей не осталось и следа — на время. Я пошла к адвокату.

Большинство людей на моем месте уже изверились бы в законе. Но я из тех, кто пьет чашу до дна. Адвокату я сказала примерно следующее.

«Я пришла испросить вашего совета об одном сумасшедшем.

Как я понимаю, сумасшедшие — это люди, утратившие власть над собственным мозгом. Порой вследствие этого у них возникают приятные галлюцинации; порой же они совершают деяния, ведущие к пагубным последствиям для других или для себя. Мой муж полностью утратил власть над собой из-за неукротимой страсти к крепким напиткам. Его нужно удерживать от спиртного, как других сумасшедших от попыток покуситься на собственную жизнь или жизнь окружающих. Он начинает буйствовать и не властен над собой, точно как и сумасшедшие. Для них есть лечебницы по всей стране, вполне доступные, если выполнишь кое-какие условия. Я готова их выполнить — избавит ли меня закон от прискорбной обязанности быть женой сумасшедшего, чье сумасшествие заключено в пьянстве?»

«Нет, — таков был ответ адвоката. — По английским законам беспробудное пьянство не является причиной для того, чтобы упрятать человека под замок; по английским законам жены и мужья таких людей оказываются в безвыходном положении, никто не может помочь им в их страданиях, кроме их самих».

Поблагодарив этого джентльмена, я вышла. Это была последняя надежда, но и она рухнула.

8

Мысль, однажды посетившая меня, теперь вернулась; и с тех пор не покидала меня почти никогда. Избавление я найду только в смерти — его или моей.

Она денно и нощно не давала мне покоя; в храме божьем, за его стенами — все равно. Я читала историю об Иаили и Сисаре так часто, что Библия стала сама открываться на этом месте.

Законы моей страны, должные защищать меня как честную христианку, оставили меня совершенно беспомощной. И не было у меня близкого человека, кому я могла бы открыть душу, раз уж законам нет до меня дела. Я была словно заперта в себе самой. А моим мужем был он. Подумайте — ведь я человек — и вы скажете: а не слишком ли тяжкое испытание выпало на ее долю?

Я написала благочестивому мистеру Бэпчайлду. Без подробностей; просто рассказала, что меня одолевает искушение, и умоляла его приехать и помочь мне. Он был прикован к постели болезнью; и поддержать меня мог лишь добрым советом. Но им не так-то легко воспользоваться — надо, чтобы впереди маячило хоть какое- то счастье, это вознаградит тебя за твои усилия. Религия сама должна давать такую награду и говорить нам, несчастным смертным: творите добро и на небеса попадете. Но мне-то никакое счастье не маячило. Про себя я поблагодарила мистера Бэпчайлда (хотя и не без уныния), но не извлекла из его письма ничего для себя полезного.

В свое время одного слова моего старого пастыря было достаточно, чтобы наставить меня на путь истинный, но теперь… Я стала сама себя бояться. Если Джоэл Детридж еще раз поднимет на меня руку, я за себя не ручаюсь: возьму и избавлюсь от него самолично; такие мысли донимали меня все чаще.

Этот страх, словно подстегнул меня — и я впервые решила пойти на поклон к родственникам. Я написала им покаянное письмо; да, их мнение о моем муже оказалось верным; я умоляю их помириться со мной, хотя бы позволить мне изредка их навещать. Мне казалось, что, если я увижу старый дом, поговорю о былых временах, взгляну на такие хорошо знакомые лица, на душе у меня полегчает. Мне почти стыдно в этом признаться, но будь у меня что отдать, я отдала бы это не задумываясь, лишь бы вернуться к матушке на кухню и как когда-то приготовить для всего семейства воскресный ужин.

Увы, приехать туда мне было не суждено. Незадолго до того, как я написала это письмо, мать умерла. И вину за это родственники свалили на меня. Она хворала несколько лет кряду, и доктора сразу сказали, что дело безнадежное, но в ее смерти они обвинили меня. Одна из сестер мне так прямо и написала — несколько сухих, жалящих слов, вот и все письмо. А отец на мой зов вообще не откликнулся.

9

Мировые судьи и адвокаты; родственники и знакомые; стойкость к побоям и оскорблениям, долготерпение, надежда, работа до седьмого пота — все это я испробовала, и все впустую. В какую сторону ни глянь, пути для меня были закрыты.

К этому времени у мужа появилась кое-какая работа. Однажды вечером он явился домой в дурном настроении, и я его предупредила: «Знай меру, Джоэл, не испытывай мое терпение, тебе же будет лучше», — вот все, что я сказала. В тот день во рту у него не было ни капли; и, кажется, в первый раз мои слова как-то дошли до него. Минуту он смотрел на меня тяжелым взглядом. Потом сел в угол и весь вечер был тих, как овечка.

Это был вторник. А в субботу он получил деньги и снова напился до чертиков.

В следующую пятницу я немного припозднилась домой — совсем заработалась, знакомый хозяин таверны попросил меня приготовить стол для званого ужина. Прихожу, а мужа нет, как нет и мебели, которую я купила за свои кровные. Второй раз он украл у меня мою собственность и превратил ее в деньги, чтобы их пропить.

Я не стала кричать, причитать. Просто смотрела на пустую комнату. Я едва понимала, что во мне происходит, да и теперь не берусь описать. Помню только, что вскоре собралась на улицу. Я примерно знала, где можно найти мужа; и в меня словно дьявол вселился, подуськал отыскать мужа во что бы то ни стало. В коридор вышла домовладелица, она пыталась меня остановить… Женщина она была крупная, куда сильнее меня. Но я стряхнула ее с себя будто ребенка. Сейчас-то я понимаю: где ей было показать свою силу? Вид у меня был такой, что она просто струхнула.

Я нашла его. И сказала… ясно, что может сказать женщина, когда она вне себя от ярости. Чем кончилось — догадаться не трудно. Он меня ударил.

Дальше — какое-то помутнение, провал в памяти. Помню только, что сознание ко мне вернулось через несколько дней. Трех зубов как не бывало, но это не самое страшное. Упав, я ударилась головой, и что-то во мне (кажется, нерв) повредилось, да так, что пострадала моя речь. Нет, дара речи я не лишилась, но вдруг оказалось, что говорить — это для меня целая работа. С длинным словом приходилось мучиться, будто я снова стала малым ребенком. Меня отвезли в больницу. Когда медики прослышали, что со мной, они стали ходить ко мне толпами. Видно, я была им интересна, как другим людям интересна захватывающая книга. Фокус был в том, что никто не знал, чем это кончится: то ли я стану совсем немой, то ли речь ко мне вернется — шансы были примерно равны. Чтобы выздороветь, надо было выполнить два условия. Во-первых, мне требовалась хорошая питательная диета. Во-вторых, полный душевный покой.

С диетой все было не так просто. Я с радостью буду есть хорошие питательные продукты, но ведь на них нужны деньги! Что до моего душевного состояния, тут трудностей не было. Если муж ко мне вернется, я его убью — дело решенное.

Я знаю, это звучит омерзительно, прекрасно знаю. Никому на моем месте и в голову не пришло бы замышлять такое злодеяние. Любая другая женщина в подлунном мире, доведись ей испытать то, что испытала я, выдержала бы это испытание с честью.

10

Я уже говорила, что люди (если не считать моего мужа и родственников) были почти всегда добры ко мне.

О моей печальной судьбе прослышал владелец дома, который мы снимали, когда только поженились. Он поручил мне присматривать за одним из его пустующих домов и положил мне за это небольшое недельное жалованье. Кое-какая мебель в верхних комнатах (она не понадобилась прежнему съемщику) была оставлена для оценки, если ею захочет воспользоваться новый съемщик. В двух спальнях для прислуги (в мезонине), расположенных по соседству, было все, что требуется. Итак, у меня появилась крыша над головой, кровать на выбор, деньги, чтобы прокормиться. Снова все хорошо — только слишком поздно. Если бы этот дом умел говорить, он мог бы порассказать обо мне такого!

Врачи велели мне упражнять речь. Я была совсем одна, и говорить мне было не с кем, разве что иногда заглянет домовладелец или служанка из соседней комнаты, скажет: «Хороший день сегодня, верно?», «Не скучно тебе?» или что-то в этом роде; я каждый день покупала газету и читала себе вслух — как еще мне было упражнять речь? Однажды я наткнулась на заметку о женщинах, у которых пьяницы-мужья. В ней приводились слова лондонского следователя, который вел дела об убийствах (в низших слоях общества) и в смерти мужей имел основания подозревать жен. Досмотр тела (говорил он) этого не доказывает; не следует это и из показаний свидетелей; тем не менее он полагал вполне возможным, что в некоторых случаях, когда женское терпение достигало последнего предела, жена брала влажное полотенце, ждала, когда одурманенный алкоголем муж забывался в глубоком сне, потом накидывала ему на нос и рот полотенце — и делу конец, да такой, что комар носа не подточит. Я отложила газету и крепко задумалась — уж не пророчество ли это? «Эта заметка, — сказала я себе, — не случайно попалась мне на глаза: это значит, что мне суждено снова встретиться с мужем».

Было часа два — я только недавно пообедала. В тот же вечер, едва я погасила свечу и легла, в дверь с улицы раздался стук. Прежде чем зажечь свечу, я сказала себе: «Вот и он».

В спешке набросив на себя одежду, я наконец зажгла свечу и пошла вниз. Крикнула через дверь:

«Кто там?»

И его голос ответил:

«Отвори, это я».

Я села на стул в коридоре и затряслась, будто меня разбил паралич. Не от того, что испугалась мужа, от собственного пророчества. Я поняла — наконец-то час пробил. Разум подсказывал — мне никуда от этого не деться, я принуждена совершить это сейчас. Я сидела на стуле в коридоре и тряслась; я по одну сторону двери, он — по другую.

Он постучал еще раз, еще раз и еще раз. Я знала, что мешать неотвратимому бесполезно, но решила попробовать. Сказала себе — сколько смогу его не впускать, не впущу. Пусть поднимает соседей — может быть, они встанут между нами? Я поднялась наверх и подошла к открытому окну на лестнице, прямо над входной дверью.

Откуда-то взялся полицейский, появились соседи. Соседи в один голос кричали: в полицию его, в полицию! Полицейский уже взял его за руку. Но его быстро оставили в покое; он просто показал на меня, стоявшую у окна, и сказал им, что я — его жена. И соседи разошлись по домам. Полицейский отпустил его руку. Получалось, это он был в своем праве, а я — нет. Как это я не впускаю мужа? Пришлось сойти вниз и открыть ему дверь.

В ту ночь ничего не произошло. Я распахнула для него дверь соседней спальни, а сама ушла в свою комнату и заперлась на ключ Он целый день прошатался по улицам, без единого пенса в кармане, и смертельно устал. Кровать для ночлега — большего в ту ночь ему не требовалось.

На следующее утро я предприняла новую попытку: попыталась повернуть вспять волну, которая неотвратимо накатывалась на меня, заранее зная, что толку от этого не будет. Я сказала, что готова отдавать ему три четверти моего скудного недельного жалованья — эти деньги он может получать в конторе домовладельца, — лишь бы он оставил меня в покое и не появлялся в этом доме. Он рассмеялся мне в лицо. Он мой муж и, если захочет, может забрать мое жалованье целиком. А уходить из этого дома он не собирается, раз уж я подрядилась поддерживать здесь порядок, он согласен здесь жить, кстати говоря, бесплатно. Домовладелец не посмеет разлучить мужа с женой.

Больше я ничего говорить не стала. Чуть позднее приехал домовладелец. Он сказал: если мы поладим и будем жить в мире и согласии, он не станет вмешиваться — у него нет на то права, ни желания. Но если начнутся скандалы, ему придется нанять другую женщину, чтобы присматривала за домом. Идти мне было некуда, никакая другая работа меня не ждала. А если бы я, несмотря ни на что, напялила бы шляпку и ушла, муж отправился бы за мной следом. И все достойные люди похлопали бы его по плечу и сказали: «Так и надо, добрый христианин, так и надо».

И вот он оказался, по собственной воле и с одобрения окружающих, под одной крышей со мной.

Я ничего не сказала ни ему, ни домовладельцу. Ничто уже не могло меня взволновать. Я знала, что неизбежное свершится; и терпеливо ждала — когда же? Видимо, во мне произошла какая-то заметная перемена, — хотя сама я ее не ощущала, — которая поначалу озадачила моего мужа, а потом и устрашила. Во всяком случае, с наступлением следующей ночи я услышала, как он тихонько запер свою дверь на ключ. Это меня нимало не тронуло. Когда придет роковой час, указ судьбы не остановят и десять тысяч замков.

На следующий день я получала еженедельное жалованье и приблизилась к развязке еще на шаг. Он заберет деньги и сможет напиться. На сей раз он пустился на хитрость — начал пить постепенно, малыми дозами. Домовладелец (честнейшая душа, он жаждал наладить мир между нами) предложил ему кое-какую работу по дому — мелкий ремонт там и сям. «Вы обязаны этим, — сказал он, — моему желанию как-то подсобить вашей несчастной жене. Я помогаю вам ради нее. Покажите, если сможете, что достойны помощи».

Он сказал, как бывало не раз, что готов все начать сначала. Слишком поздно! Время ушло. Он был обречен, как была обречена и я. И что он говорил, уже не имело значения. Как не имело значения и то, что перед сном он опять заперся на ключ.

Назавтра было воскресенье. Ничего не произошло. Я пошла в церковь. Просто по привычке. Легче мне не стало. Он продолжал потихоньку пить, но все с той же хитростью — постепенно, малыми дозами. Я уже знала по опыту — запой будет долгий и тяжелый.

В понедельник он должен был взяться за мелкий ремонт по дому. Он достаточно протрезвел, чтобы приняться за работу, но был достаточно навеселе, чтобы со злорадным удовольствием поиздеватъся над женой. Он вышел, принес все нужное для работы и кликнул меня. Искусному мастеру вроде него (так он сказал) нужен подмастерье. Кое-что искусному мастеру не положено делать по штату, это ниже его достоинства. Но нанимать человека или брать с улицы мальчишку он не собирается — им же придется платить. А ему надо за бесплатно — и он решил сделать подмастерье из меня. То ли навеселе, то ли трезвый, он что-то плел в таком духе, а сам раскладывал поудобнее инструменты. Потом выпрямился и велел мне делать то-то и то-то.

Я выполняла его распоряжения, стараясь изо всех сил. Что бы он ни говорил, что бы ни делал, я знала — прямехонькой дорожкой он идет к смерти, и смерть эту ему принесу я.

В доме развелось полно крыс и мышей, да и вообще он сильно обветшал. Надо было бы начать ремонт с пола на кухне; но (будучи приговоренным) муж начал с пустых комнат первого этажа.

Эти комнаты были отделены друг от друга стеной из оштукатуренной дранки. Крысы ее не пощадили. В одном месте они прогрызли ее насквозь, испортили обои; в другом покуражились чуть меньше. Домовладелец велел обои не срывать — у него были запасные, чтобы залатать поврежденные места. Муж начал с того места, где обои были целы. По его указаниям я сделала смесь — какую именно, не скажу. С ее помощью он отделил обои от стены, нимало их не повредив, они повисли длинной полосой. Под ними оказалась штукатурка и дранка, в некоторых местах проеденная крысами. Вообще-то по профессии он был обойщик, — но и штукатурная наука была ему знакома. Он удалил гнилую дранку, отодрал штукатурку; потом (опять-таки по его указаниям) я замешала новый раствор, передала ему новые рейки и смотрела, как он их крепит. Но и об этом я умолчу.

Тут у меня есть причина хранить молчание, причина, я бы сказала, довольно жуткая. Заставляя меня в тот день делать то или другое, муж показывал мне (сам того не подозревая), как его убить, чтобы ни одна живая душа — из полиции или откуда угодно — меня не заподозрила.

К вечеру мы эту стену закончили. Я пошла выпить чашку чая, а он — приложиться к бутылке джина.

Пока он наливался спиртным, я пошла прибраться на ночь в наших спальнях. Место, где стояла его кровать (раньше я в ту сторону и не смотрела), сейчас, если так можно выразиться, прямо-таки приковало к себе мое внимание.

Спинка кровати у изголовья упиралась в стену, отделявшую его комнату от моей. Оглядев кровать, я занялась осмотром стены. Решила выяснить, из чего она сделана. Постучала по ней костяшками пальцев. По звуку поняла, что под обоями нет ничего, кроме штукатурки и дранки. Точно такую стену мы ремонтировали внизу. Там мы здорово расчистили себе путь — в местах, больше всего нуждавшихся в ремонте, — добрались до обоев в соседней комнате, едва их не прорвали. Я вспомнила, как муж предупредил меня, когда мы продвинулись так далеко: «Смотри, чтобы твои руки не оказались в соседней комнате». Да, так и сказал, слово в слово. И вот здесь, наверху, в его спальне, я все повторяла про себя эти слова, а сама не сводила глаз с ключа, который он оставил в замочной скважине изнутри, чтобы запираться на ночь, и вдруг в мозгу моем будто молния сверкнула. Я посмотрела на стену, на кровать, на свои руки — и задрожала, будто попала на трескучий мороз.

Не знаю, сколько часов я провела в тот вечер наверху, но мне они показались минутами. Я совсем потеряла счет времени. Когда муж оторвался от бутылки и поднялся в свою комнату, он застал там меня.

12

Намеренно оставляю нерассказанным то, что было дальше, и перехожу к событиям следующего утра.

Ни один смертный, кроме меня, не прочтет эти строки. И все же есть вещи, в которых женщине трудно исповедоваться даже себе самой. Скажу только вот что. Я испытала последнее и худшее из унижений от рук моего мужа — в то самое время, когда впервые увидела со всей очевидностью, как лишить его жизни. К полудню следующего дня он вышел из дому и отправился обходить пивные; а я тем временем окончательно решилась: вечером, когда он вернется, избавлюсь от него навсегда.

Инструменты, какими мы пользовались в прошлый день, остались лежать внизу, в одной из комнат. В доме я была совсем одна, и никто не мешал мне попытать свои силы, пользуясь преподанным им уроком. Я оказалась способной ученицей. На улицах еще не зажгли фонари, а у меня все было готово (в моей спальне и в его) — мои руки достанут его, когда он запрется на ночь.

Все эти часы мне не было страшно, меня не мучили сомнения. Я присела съесть легкий ужин, и аппетит у меня был не лучше и не хуже обычного. Впрочем, сколько помню, кое-какая перемена во мне все-таки произошла, а именно, возникло странное желание: избавиться от одиночества, скоротать с кем-то время. Но пригласить друзей я не могла — у меня их просто не было, — а потому подошла к входной двери и смотрела на идущих мимо людей.

Ко мне, озабоченно обнюхивая воздух, подбрела какая-то дворняга. Вообще я не очень жалую собак, да и прочую живность. Но эту псину я зазвала в дом, скормила ей ужин. Видно, ее где-то научили сидеть на задних лапах и просить пищу; во всяком случае, именно так она дала мне понять, что не наелась. Я расхохоталась — сейчас, в воспоминаниях, это кажется невероятным, но это чистая правда, — я хохотала, пока по щекам не потекли слезы, а маленькая псина сидела на задних лапах, навострив уши и склонив голову набок, исходя слюной от желания подкрепиться. Может быть, я слегка тронулась умом? Не знаю.

Когда собака наелась до отвала, она заскулила, требуя выпустить ее снова бродяжничать по улицам.

Когда я открыла дверь, вернуть этому существу желанную свободу, я увидела, — к дому через дорогу идет муж. «Держись от меня подальше (сказала ему я); именно сегодня — держись подальше». Но где ему было услышать меня — он здорово перебрал. Прошел мимо и, спотыкаясь, потащился наверх. Прислушиваясь, я последовала за ним. Он открыл дверь своей спальни, хлопнул ею и заперся изнутри. Я подождала немного, поднялась еще на пару ступенек. Услышала, как он бухнулся на постель. Уже через минуту из его комнаты доносился заливистый храп.

Все складывалось — лучше не придумаешь. Через две минуты, не навлекая на себя ни малейших подозрений, я могла задушить его. Я вернулась в мою комнату. Взяла заранее приготовленное полотенце. Вот, сейчас… и вдруг что-то на меня нашло. Что — сама не знаю. Знаю лишь, чтоменя охватил какой-то ужас и, подталкивая в спину, выгнал из дому.

Я надела шляпку, сунула в карман ключ от входной двери. Была только половина десятого — самое большое, без четверти десять. Все мысли в голове перепутались, ясной была разве что одна — бежать без оглядки и никогда сюда не возвращаться, никогда больше не видеть ни этого дома, ни мужа.

Я пошла по улице — вернулась. Пошла в другую сторону — опять вернулась. Попыталась уйти в третий раз, сделала по кварталу несколько кругов — и снова вернулась. Никуда мне не деться. Я прикована к этому дому, как пес к своей конуре. И спасения от него мне нет. Нет спасения, хоть ложись и умирай.

Когда я уже собиралась вернуться в дом, мимо прошла веселая компания молодых мужчин и женщин. «Шире шаг, — крикнул один из мужчин, — театр совсем рядом, мы как раз успеем на фарс». Я повернулась и пошла за ними. Будучи воспитанной в религиозном духе, за свою жизнь я ни разу не была в театре. И сейчас мне втемяшилось в голову: если увижу что-то совсем для меня непривычное, новое, если услышу что-то такое, от чего у меня возникнут новые мысли — вдруг это поможет мне освободиться от своих пут?

В театре они прошли в партер; я — за ними.

То, что они назвали фарсом, уже началось. На сцену выходили мужчины и женщины, они кривлялись и вертелись, о чем-то говорили и снова убегали за кулисы. Скоро все, сидевшие вокруг меня, надрывали животы от смеха и вовсю хлопали в ладоши. Шум, который они производили, меня только рассердил. Даже затрудняюсь описать свое тогдашнее состояние. Глаза, да и уши отказались мне служить, я не видела и не слышала то, что видели и слышали остальные. Наверное, мозг мне застлало пеленой, которая встала между мной и тем, что происходило на сцене. Внешне пьеса казалась вполне безобидной; но где-то на втором плане таилась опасность, таилась смерть. Актеры разговаривали, смеялись с одной целью — надуть публику, на самом же деле их не покидала мысль об убийстве. Но никто, кроме меня, этого не видел, а когда я хотела рассказать об этом соседям, оказалось, что язык мой прилип к гортани. Я поднялась и выбежала из театра. Едва ступила на тротуар, ноги сами понесли меня к дому. Я остановила кеб и велела кучеру везти меня как можно дальше (на шиллинг) в противоположную сторону. Наконец он велел мне слезать — куда он меня завез, я не представляла. Через улицу над открытой дверью светилась какая-то надпись из огней. Кучер сказал, что это — танцевальный салон. На танцах я за свою жизнь была столько же раз, сколько и в театре. У меня оставался еще один шиллинг; я заплатила его и вошла в салон — может, это зрелище меня как-то отвлечет? Вся огромная комната была залита стекавшим с потолка светом, будто в ней горел гигантский костер. Оглушительно грохотала музыка. Повсюду в объятьях друг друга вихрем кружились мужчины и женщины, и картина эта привела меня в какое-то оцепенение. Сама не знаю, что там со мной произошло. Громадная волна света с потолка вдруг красно-кроваво заалела. Человек, стоявший перед музыкантами и машущий палочкой, вдруг обрел сходство с сатаной, каким я его видела на картинке в нашей семейной Библии. А мужчины и женщины все кружились вихрем, и лица их были лицами мертвецов, а тела окутаны саванами. Я вскрикнула от ужаса; кто-то взял меня под руку и вывел за дверь. Тьма улицы пошла мне на пользу: стало как-то уютно и покойно, будто на пышущий жаром лоб легла прохладная рука. Я шла сквозь эту тьму, не ведая куда; пыталась внушить себе, что заблудилась и что рассвет застанет меня за много миль от дома. Вскоре я почувствовала, что не могу идти — слишком устала; и присела передохнуть на крылечке какого-то дома. Немного вздремнула, проснулась. Поднявшись на ноги, чтобы двинуться дальше, я случайно обернулась на дверь дома. На ней стоял тот же номер, что и на нашей двери. Я присмотрелась внимательнее. Боже правый, да я сидела на ступеньках собственного дома! Перед собственной дверью!

Едва я сделала это открытие, все мои сомнения и терзания враз улетучились. Это беспрестанное возвращение домой могло означать только одно. Противиться судьбе бесполезно, чему быть — того не миновать.

Я отперла наружную дверь и поднялась наверх, прислушалась: он спал, забывшись в тяжелом сне, в каком я его и оставила. Я села на свою кровать, сняла шляпку — совершенно спокойная, ибо точно знала, что выбора у меня нет. Я увлажнила полотенце, положила его поближе и прошлась по комнате.

Уже светало. Меж деревьев на площади неподалеку щебетали ласточки.

Я отдернула занавеску; слабый свет будто сказал мне: «Не мешкай, скоро я стану ярче, и слишком многое выйдет на явь».

Я прислушалась. У дружелюбной тишины тоже нашлось для меня словечко: «Не мешкай и доверь свою тайну мне».

Я дождалась, когда церковные часы заиграли, перед тем как пробить. С первым ударом — не касаясь замка его двери, ни на шаг не входя в его комнату — я прижала к его лицу полотенце. Часы еще не отбили последний удар, а он уже перестал дергаться. И когда гуденье колокола затихло и умерло в утренней тишине, вместе с ним затих и умер он.

13

История эта длилась в моем сознании еще четыре дня: среду, четверг, пятницу и субботу. После них все словно затянуто туманом, а дальше идут новые годы — нечто странное, — годы новой жизни.

Но сначала надо разобраться с жизнью прежнею. Что я чувствовала в зловещей утренней тиши, когда совершила все своими руками?

Что чувствовала — не знаю. Может, просто не помню, а может, не могу высказать — не знаю. Могу лишь описать, что произошло в последующие четыре дня, вот и все.

Среда. Я подняла тревогу ближе к полудню. За несколько часов до этого я уничтожила все следы, все привела в порядок. Мне оставалось лишь позвать на помощь, а все остальное предоставить окружающим. Пришли соседи, а вскоре и полиция. Они принялись стучать в его дверь — бесполезно. Тогда они ее взломали нашли его в постели, мертвым.

На меня не пало и тени подозрения — никому и в голову не пришло, что я причастна к этой смерти. Я не боялась, что суд мирской выведет меня на чистую воду; но меня охватывал невыразимый ужас, когда я думала о мести провидения господня. В ту ночь я почти не сомкнула глаз, а когда забывалась в тревожном сне, мне снова и снова являлось совершенное мною. Какое-то время я всерьез подумывала пойти в полицию и повиниться, открыть им истину. Я так бы и поступила, не будь я родом из благородного семейства. Наше доброе имя оставалось незапятнанным на протяжении многих поколений. Признайся я в содеянном, меня бы пригвоздили к позорному столбу, и это означало бы смерть для моего отца и бесчестье для всей семьи. Я молила господа: направь меня, научи, и к утру на меня снизошло озарение — я знала, как поступить.

Мне была дана команда свыше: открыть Библию и поклясться на ней, что с этого дня я, смертная грешница, буду сторониться моих безвинных собратьев, избегать их; жить среди них тихой жизнью отшельницы; а рот буду открывать лишь для того, чтобы помолиться в уединении своей опочивальни, где ни один смертный меня не услышит. Поутру мне было это видение, и я дала такую клятву. И с той поры ни один смертный не слышал моего голоса. И не услышит — до самой моей смерти.

Четверг. Люди обратились ко мне, как обычно. Но увидели, что я утратила дар речи.

Моя внезапная немота не выглядела совсем невероятной, как если бы на моем месте был кто-то другой, — ведь не так давно я ушибла голову, и это сказалось на моей речи. Меня снова отвезли в больницу. Мнения врачей разделились. Одни считали, что потрясение, какое я испытала после происшедшего в доме, наложилось на другое потрясение — в этом и кроется причина приключившейся со мной беды. Другие утверждали: «После того случая речь к ней вернулась; никаких новых травм с тех пор у нее не было; эта женщина просто прикидывается немой для каких-то своих целей». Но это было их дело, пусть обсуждают, если нравится. Все людские разговоры теперь не значили для меня ровным счетом ничего. Я уже сторонилась моих собратьев. Я уже жила тихой жизнью отшельницы.

Все это время меня не покидало чувство неизбежности нависшей надо мной кары. Суд мирской меня не страшил. Я ждала другого — мести провидения господня.

Пятница. Они начали дознание. За мужем давно водилась репутация горького пьяницы; в вечер перед смертью люди видели, как он заявился домой изрядно набравшись; его нашли запертым в собственной комнате, ключ торчал изнутри в замочной скважине, даже окно было заперто на задвижку. Камина в каморке не было; ничто в ней не было повреждено или переставлено; проникнуть сюда извне было выше человеческих возможностей. Заключение доктора было таково: гиперемия легких; и суд присяжных вынес соответствующий вердикт.

14

Суббота. Этот день навсегда помечен в моем календаре, я буду помнить его, пока жива, ибо в день этот я предстала перед высшим судом. Около трех часов пополудни — средь бела дня, при безоблачном небе, в окружении сотен безвинных собратьев моих — я, Эстер Детридж, впервые увидела Привидение, которому назначено преследовать меня до конца жизни.

Я провела кошмарную ночь. Разум мой был растревожен, как в тот вечер, когда ноги понесли меня в театр. Я вышла на улицу в надежде, что свежий воздух, солнечный свет и прохладная зелень деревьев и травы мне как-то помогут. Ближайшим местом, где я могла найти, что искала, был Риджентс-Парк. Я прошла в одну из тихих аллеек посреди парка, куда закрыт въезд лошадям и экипажам и где старики могут погреться на солнышке, а дети поиграть, не подвергаясь опасности.

Я присела отдохнуть на скамью. Вокруг были дети и среди них — очаровательный мальчуган, он играл новой игрушкой — запряженной в фургон лошадкой. Я смотрела, как он деловито рвал с газона травку и нагружал ею свой фургон, и впервые почувствовала — с тех пор это ощущение стало привычным, — как по коже медленно ползут мурашки, а позади меня что-то прячется, и это что-то выступит из укрытия, стоит мне взглянуть в ту сторону.

Неподалеку росло большое дерево. Я смотрела на него и ждала — сейчас из-за него что-то появится.

И ОНО выступило — темное, укутанное тенями, хотя с неба струился приятный солнечный свет. Поначалу я увидела лишь смутные очертания женской фигуры. Но вот они начали проясняться, как бы подсвечиваться изнутри, они становились все ярче, ярче, пока я не увидела, что передо мной — МОЙ СОБСТВЕННЫЙ ПРИЗРАК, такой точный, будто я стою перед зеркалом; это была моя копия, смотревшая на меня моими собственными глазами. ОНО двинулось по траве. Остановилось позади очаровательного мальчугана. Замерло и прислушалось, как замерла и прислушивалась я в предрассветный час, ожидая колокольного звона на башне. Услышав первый удар часов, ОНО моей собственной рукой указало на мальчугана; и сказало мне, моим собственным голосом: «Убей его».

Время словно застыло. Не знаю, сколько его прошло — минута ли, час ли. Все вокруг исчезло — небеса, земля. Я видела лишь мою копию с указующим перстом. И страстно желала только одного — убить мальчика.

Но потом меня, кажется, отпустило — небеса и земля в одночасье вернулись ко мне. Я увидела, что люди удивленно смотрят на меня, на лицах сомнение — в своем ли я уме?

Усилием воли я поднялась на ноги; усилием воли отвела взгляд от очаровательного мальчугана; усилием воли высвободилась из-под чар Привидения и выбежала из парка на улицу. Всепоглощающая сила терзавшего меня соблазна не поддается описанию. Чтобы вырваться из этих пут, мне пришлось всю себя вывернуть наизнанку. И с тех пор так происходит каждый раз, когда я вижу ЕГО. Средство спастись только одно — предпринять это мучительное, нечеловеческое усилие, а подавить в себе последствия этой агонии можно лишь одиночеством и молитвами.

Я уже говорила, что надо мной висело ощущение неотвратимой кары. И кара не заставила себя ждать. Я ждала мести провидения господня. И вот оно огласило свой приговор. Вместе с царем Давидом я могла теперь сказать: «Надо мною прошла ярость твоя, устрашения твои сокрушили меня».

* * *

Дойдя до этого места в повествовании, Джеффри первый раз поднял голову от рукописи. Его встревожил какой-то звук за пределами комнаты. Это из коридора?

Он прислушался. Но снова воцарилась тишина. Он еще раз взглянул на Исповедь, перелистал оставшиеся страницы — прикинуть, сколько еще до конца.

Далее излагались обстоятельства, при которых пищущая вернулась к исполнению своих обязанностей в доме, и на этом повествование обрывалось. Несколько последних страниц занимали обрывочные дневниковые записи. Все они вкратце описывали различные случаи, когда Эстер Детридж снова видела жуткий призрак себя самой, снова сдерживала в себе ужасающую тягу к убийству, которую возбуждало в ней тошнотворное создание — порождение ее воспаленного мозга. Именно жаждой устоять перед соблазном и объяснялись ее в меру редкие, но настойчивые просьбы отпустить ее с работы, а также условие спать в отдельной комнате, которое она ставила каждой новой хозяйке. Посчитав страницы, заполненные подобными записями, Джеффри вернулся к месту, на котором остановился, чтобы прочитать всю рукопись насквозь до конца.

Он уже пробежал глазами первую строчку, но шум из коридора, прервавшийся лишь на мгновенье, снова отвлек его.

На сей раз природа звука была совершенно очевидна. Он услышал торопливые шаги; истошный вопль. Эстер Детридж проснулась в кресле в своей комнатке и обнаружила, что в ее руках нет Исповеди.

Джеффри положил рукопись в нагрудный карман куртки. На сей раз чтение явно пошло ему на пользу. Дальше читать незачем. Как незачем возвращаться к Справочнику Ньюгейтской тюрьмы. Проблема решена.

Он поднялся на ноги, и его тяжелое лицо медленно осветилось зловещей улыбкой. Пока Исповедь Эстер Детридж лежит у него в кармане, женщина эта — целиком в его власти. «Если она захочет заполучить рукопись, — сказал он про себя, — милости просим, но только на моих условиях». Приняв это решение, он открыл дверь и лицом к лицу столкнулся с Эстер Детридж.

Глава пятьдесят пятая ПРИЗНАКИ РАЗВЯЗКИ

Служанка, принесшая утром Анне поднос с завтраком, прикрыла за собой дверь и с загадочным видом объявила: в доме происходит нечто странное.

— Не показалось ли вам, госпожа, — спросила она, — что ночью снизу из коридора доносился шум?

— Я как будто слышала, что кто-то перешептывался за моей дверью, — ответила Анна. — Что-нибудь случилось?

Выбравшись из затруднительного положения, в каком она было оказалась, затеяв этот разговор, девушка рассказала вкратце следующее. Ее испугало внезапное появление хозяйки в коридоре, та дико озиралась и походила на женщину, у которой помутился рассудок. Почти в этот самый миг «господин» широко распахнул дверь гостиной. Он схватил миссис Детридж за руку, втащил ее в комнату и снова закрыл дверь. Они пробыли там вместе более получаса, затем миссис Детридж вышла, бледная как смерть, и поднялась по лестнице, ее колотила дрожь: так выглядят люди, охваченные невыразимым ужасом. Немного времени спустя, когда служанка лежала в постели, но не спала, она увидела свет под дверью в узком деревянном коридорчике, который отделял спальню Анны от спальни Эстер и через который сама она проходила в свою спаленку. Она вылезла из постели; заглянула в замочную скважину и увидела «господина» и миссис Детридж, они стояли рядом и разглядывали стены коридорчика. Рука «господина» лежала на стене, со стороны комнаты его жены, сам он смотрел на миссис Детридж. А миссис Детридж смотрела на него и качала головой. Тогда он сказал шепотом (не отрывая руки от деревянной стенки): «Здесь нельзя?» И миссис Детридж покачала головой. Немного подумав, он снова зашептал: «А другая комната подойдет?» Миссис Детридж согласно кивнула — и они расстались. Ночные события на этом закончились. Но рано утром странности продолжались. Хозяин куда-то ушел с большим запечатанным пакетом, облепленным почтовыми марками; он сам понес свое письмо на почту, хотя мог, как обычно, послать служанку. Когда он вернулся, ушла миссис Детридж и притащила что-то в банке, это «что-то» она заперла в своей комнатке внизу. Вскоре пришел мастеровой человек и принес охапку дранки, немного раствора и гипса, все это было аккуратно сложено в углу судомойни. И последнее — и самое невероятное в серии происшедших в доме событий: сама служанка получила разрешение съездить в деревню и повидаться с родней; между тем, когда она поступала на службу к миссис Детридж, ей было сказано: отпуск она получит не раньше, чем пройдет рождество. Таковы были странные эпизоды, происшедшие в доме с прошедшей ночи. Интересно, как все это истолковать?

И правда, как?

Некоторые события указывали на то, что в коттедже, по всей видимости, предстоит ремонт или какие-то переделки. Но при чем тут Джеффри (который к тому же был уведомлен о необходимости выехать) и что привело Эстер Детридж в столь бурное волнение — проникнуть в эти тайны было невозможно.

Анна отпустила девушку, отблагодарив ее маленьким подарком и несколькими теплыми словами. При других обстоятельствах эти необъяснимые действия серьезно бы ее встревожили. Но сейчас ее голова была занята другими, более насущными проблемами. Из второго письма Бланш (которое ей передала Эстер Детридж прошлым вечером) она узнала, что сэр Патрик проявляет настойчивость и что сегодня он и его племянница намерены прибыть в коттедж, каковы бы ни оказались последствия.

Анна раскрыла письмо, пробежала его глазами второй раз. Строки, относившиеся к сэру Патрику, гласили следующее:

«Дорогая, ты и представить себе не можешь, какой интерес к твоим делам проявляет дядя. Хотя ему не в чем себя упрекнуть — в отличие от меня, ибо именно я, как ни больно это сознавать, являюсь причиной принесенной тобой жертвы, — по поводу твоего положения он пребывает в не меньшем, чем я, отчаянии и тревоге. Мы говорим только о тебе. Вчера вечером он сказал, что во всем мире не найдется никого тебе под стать. Представляешь, услышать такое из уст человека, который так и примечает женские недостатки, который в разговорах с женщинами так остер на язык! Он взял с меня слово держать все в тайне; но я должна рассказать тебе еще кое о чем, строго между нами. Когда лорд Холчестер объявил, что его брат не согласен с тобой разъезжаться, дядя был просто вне себя от ярости. Если через несколько дней в твоей жизни не наступит перемены к лучшему, сэр Патрик найдет способ — законный или нет, ему все равно — вызволить тебя из отвратительного положения, в каком ты оказалась, и Арнольд (с моего одобрения) ему в этом поможет. Насколько мы понимаем, тебя так или иначе держат там под усиленной охраной. Сэр Патрик уже готовит пункт наблюдения неподалеку от коттеджа. Вчера вечером он и Арнольд обошли коттедж со всех сторон и с помощью ключника обследовали дверь в тыльной стене, окружающей сад. Можешь не сомневаться, что вскоре тебе расскажет об этом кое-что еще сам сэр Патрик. Умоляю тебя, при встрече с ним не подавай вида, что тебе это уже известно! Он не посвящает меня во все свои замыслы, но посвящает в них Арнольда, а значит, и меня. Ты увидишь нас (моего дядю и меня) завтра, вопреки желанию грубого себялюбца, который держит тебя взаперти. Арнольда с нами не будет; он может не сдержаться (и сам это признает). Мужайся, любовь моя! В этом мире есть два человека, которым ты безмерно дорога и которые преисполнены решимости вернуть тебе принесенное в жертву счастье. Один из них — я, а другой (только заклинаю тебя держать в секрете и это!) — сэр Патрик».

Поглощенная письмом, равно как и столкновением противоречивых чувств, какие оно вызвало, — лицо заливалось краской, когда ее мысли обращались в себя самое, и снова тускнело, когда она вспоминала о предстоящем визите, — Анна была возвращена к действительности повторным появлением служанки, пришедшей с докладом. Оказалось, что в коттедже находится мистер Спидуэлл и сейчас он ожидает ее внизу.

Врача она застала в гостиной, одного. Он извинился, что потревожил ее в такой ранний час.

— У меня не было возможности прибыть в Фулем вчера, — объяснил он, — а сегодня с утра у меня прием пациентов, но я не мог не исполнить просьбу лорда Холчестера и приехал сюда пораньше. Я только что осмотрел мистера Деламейна и испросил его разрешения переговорить с вами о его здоровье.

Анна взглянула в окно и увидела Джеффри, с трубкой во рту — не в садике в глубине двора, как обычно, а у фасада коттеджа, откуда ему было легко следить за калиткой.

— Он болен? — спросила она.

— Болен, и весьма серьезно, — отвечал мистер Спидуэлл. — Иначе я не стал бы беспокоить вас этим разговором. Мой профессиональный долг предупредить вас как его жену — здоровье его в опасности. В любую минуту его может разбить паралич. Единственный путь к спасению, — но, вынужден сказать, не гарантирующий исцеления, — принудить его без малейших отлагательств изменить его нынешний образ жизни.

— В каком-то смысле ему придется его изменить, — заметила Анна. — Домовладелица уведомила его, что он должен отсюда выехать.

На лице мистера Спидуэлла отразилось удивление.

— Видимо, домовладелица забрала свои слова обратно, — сообщил он. — Во всяком случае, мистер Деламейн, когда я порекомендовал ему сменить обстановку, сказал мне весьма недвусмысленно: у него на сей счет свои соображения, и он намерен остаться здесь.

(Еще одно событие в ряду необъяснимых! Эстер Детридж — женщина, которую не проймешь ничем, — вдруг меняет свое решение!)

— Итак, переезд отпадает, — продолжал врач. — И посему я склонен предложить другие меры профилактического свойства. Их две. По всей видимости, мистер Деламейн (хотя сам он это отрицает) страдает от какой-то душевной тревоги. Нужно помочь ему от нее избавиться. В вашей ли это власти?

— Мистер Спидуэлл, назвать причину этой тревоги и то не в моей власти.

Врач кивнул и продолжал:

— Во-вторых, его необходимо предостеречь от употребления спиртного. Он признает, что позавчера вечером принял явно завышенную дозу. При его состоянии здоровья спиртное в буквальном смысле слова означает смерть. Если он и впредь будет заглядывать в бутылку — простите что говорю без обиняков, но дело слишком серьезно, чтобы ходить вокруг да около, — если он и впредь будет заглядывать в бутылку, жизнь его не будет стоить и гроша. Вы можете уберечь его от спиртного?

Анна ответила печально и просто:

— Я не имею на него никакого влияния. Условия, на которых мы здесь живем…

Мистер Спидуэлл тактично прервал ее.

— Понимаю, — сказал он. — По пути домой я заеду к его брату. — Минуту он пристально смотрел на Анну. — Вы и сама не в добром здравии, — заключил он. — Могу ли я вам чем-то помочь?

— Пока я живу моей теперешней жизнью, мистер Спидуэлл, мне не поможет даже ваше искусство.

Врач отбыл. Анна поспешила подняться наверх, пока Джеффри не вошел в коттедж. Увидеть человека, загубившего ее жизнь, наткнуться на мстительную ненависть, которая прячется в его глазах в тот момент, когда ему вынесен смертный приговор, — это было тяжкое, невыносимое испытание для ее утонченной натуры.

Утро тянулось час за часом, а Джеффри и не пытался с ней связаться. Еще страннее выглядело отсутствие Эстер Детридж. Пришла служанка, чтобы попрощаться, и уехала в деревню. Вскоре до слуха Анны донеслись какие-то звуки с другой стороны коридора. Она услышала, как стучит молоток, как двигают тяжелую мебель. Видимо, в свободной комнате уже начался загадочный ремонт.

Она подошла к окну. Приближался час, когда можно было ожидать, что сэр Патрик и Бланш попытаются повидать ее.

Она обратилась к письму в третий раз.

На сей раз оно дало ей новую пищу для размышлений. Решительные меры, тайно предпринятые сэром Патриком, означают ли они, что он не просто сочувствует ей, но и встревожен? Неужели он полагает, что закон бессилен вызволить ее из беды, взять под свою защиту? Похоже, так оно и есть. Предположим, она вольна пойти к судье и поделиться с ним (если это возможно выразить словами) смутным предчувствием опасности, не отпускавшим ее, какие доказательства она предъявит, чтобы убедить незнакомого человека? Все говорит в пользу ее мужа. Свидетели подтвердят, что в их присутствии он обращался к ней со словами примирения. Из показаний его матери и брата станет ясно, что он предпочел принести в жертву свои финансовые интересы, лишь бы не расставаться с женой. У нее просто нет доводов, какие могли бы оправдать чье-либо вмешательство в дела супругов. Неужели сэру Патрику ясно именно это? И неужели рассказ Бланш о том, что замышляют сэр Патрик с Арнольдом, означает одно: отчаявшись, они пытаются взять закон в свои руки? Чем больше Анна об этом думала, тем больше ей казалось: да, все обстоит именно так.

Мысли ее текли по этому руслу, когда у калитки зазвенел колокольчик.

Шум в свободной комнате внезапно прекратился.

Анна выглянула в окно. По ту сторону стены виднелась крыша экипажа. Прибыли сэр Патрик и Бланш. После паузы в саду появилась Эстер Детридж и пошла к зарешеченному отверстию в калитке. Анна услышала голос сэра Патрика, четкий и решительный. Все, сказанное им, достигло ее ушей через открытое окно.

— Будьте так любезны передать эту карточку мистеру Деламейну. Скажите, что я побывал в Холчестер-хаусе и хочу кое-что ему передать, но только лично.

Эстер Детридж вернулась в коттедж. Последовала новая, на сей раз более затяжная пауза. Затем в саду, с ключом в руках появился сам Джеффри. Отпер калитку. Сердце Анны бешено заколотилось — что-то сейчас будет?

К ее невыразимому удивлению, Джеффри безо всяких колебаний позволил сэру Патрику войти, более того, он пригласил Бланш покинуть экипаж и последовать за ними!

— Не будем вспоминать старое, — услышала Анна слова Джеффри, обращенные к сэру Патрику. — Я хочу одного — держаться в рамках приличий. Если посетители считают приличным приезжать сюда, когда еще не остыл прах моего отца, что ж, проходите, добро пожаловать. Мне самому казалось, когда вы попросили разрешения приехать, что такой визит — за пределами этих рамок. Но я в этих делах не очень разбираюсь. Целиком полагаюсь здесь на вас.

— Если посетитель прибыл с новостями от вашей матери и брата, — строго возразил сэр Патрик, — принять его, мистер Деламейн, ваша обязанность при любых обстоятельствах.

— И он должен быть не менее желанным гостем, — добавила Бланш, — когда его сопровождает старинная и любимейшая подруга вашей жены.

Джеффри с бесстрастной покорностью перевел взгляд с одного на другую.

— Я в этих делах не очень разбираюсь, — повторил он. — Я уже сказал, целиком полагаюсь на вас.

К этому времени они оказались недалеко от окна Анны, и она выглянула. Сэр Патрик снял шляпу. Бланш с радостным возгласом поцеловала ей руку и хотела войти в коттедж. Джеффри остановил ее и предложил жене спуститься.

— Нет, нет! — воскликнула Бланш. — Позвольте мне подняться в ее комнату!

Она вторично попыталась взойти на крыльцо. И вторично Джеффри остановил ее.

— Не утруждайте себя, — сказал он. — Жена уже спускается.

Анна вышла к ним в сад перед домом. Бланш бросилась к ней, заключила в объятья, осыпала поцелуями. Сэр Патрик, не произнеся ни слова, взял ее за руку. На мгновение этот сметливый, решительный, привыкший во всем полагаться на себя человек — именно таким знала его Анна — вдруг растерялся и не знал, что сказать и как поступить. Глаза его, остановившиеся на ней с немым сочувствием и интересом, сказали просто: «В присутствии вашего мужа мне, пожалуй, лучше молчать».

Наступившую тишину нарушил Джеффри.

— Может быть, пройдете в гостиную? — предложил он, не сводя внимательного взгляда с жены и Бланш.

Голос Джеффри словно разбудил сэра Патрика. Он поднял голову и снова стал самим собой.

— Зачем сидеть дома в такую прекрасную погоду? — вопросил он. — Не лучше ли погулять по саду?

Бланш со значением стиснула руку Анны. Видимо, предложение не было случайным. Они свернули за угол коттеджа и направились в сторону сада. Две дамы шли вместе, рука об руку; следом за ними — сэр Патрик и Джеффри. Мало-помалу Бланш ускорила шаг.

— Я знаю, что нужно делать, — прошептала она Анне. — Отойдем подальше, чтобы он нас не слышал.

Но сделать это оказалось не так просто. Джеффри и не думал отставать.

— Мистер Деламейн, если можно, не так быстро, — сказал сэр Патрик. — Я ведь прихрамываю, мне за вами не угнаться.

Это было неплохо придумано. Но Джеффри раскусил маневр. Вместо того чтобы замедлить шаг и поравняться с сэром Патриком, он окликнул жену.

— Если можно, не так быстро, — повторил он. — Сэр Патрик прихрамывает, ему за нами не угнаться.

Это препятствие, однако же, нимало не смутило сэра Патрика. Когда Анна замедлила шаг, он обратился к Джеффри, демонстративно остановившись посреди тропинки.

— Позвольте передать вам сообщение из Холчестер-хауса, — сказал он.

Дамы медленно продолжали идти вперед. Джеффри оказался перед выбором — задержаться с сэром Патриком и оставить дам наедине, или последовать за ними, оставив сэра Патрика. Не менее демонстративно он последовал за дамами.

Сэр Патрик окликнул его.

— Я сказал, что хочу поговорить с вами, — напомнил он резко.

Загнанный в тупик, Джеффри не стал более скрывать свою решимость не оставлять Бланш с Анной наедине. Он велел Анне остановиться.

— У меня нет секретов от жены, — заявил он. — Как, надеюсь, и у нее от меня. Говорите в ее присутствии.

Глаза сэра Патрика зажглись негодованием. Он, однако, сдержался и, прежде чем начать говорить, бросил на племянницу многозначительный взгляд.

— Как угодно, — сказал он. — Ваш брат просил меня передать: обязанности, связанные с его новым положением, поглощают все его время и не позволяют ему, вопреки его намерениям, вернуться в Фулем в ближайшее время. Леди Холчестер, услышав, что я собираюсь к вам, дала мне поручение от себя лично. Она слегка недомогает и не хотела бы уезжать из дома; а потому желает видеть вас в Холчестер-хаусе завтра в обществе (она особо это подчеркнула) миссис Деламейн.

Передавая эти два послания, он постепенно повышал голос. Пока он говорил, Бланш (призванная взглядом дяди выполнять данные ей указания) негромко зашептала Анне:

— Он не согласится разъехаться, пока ты здесь. Набивает цену. А уедешь сама — ему придется с этим смириться. Если сможешь сегодня ночью выйти в сад, поставь у окна в своей комнате свечу. Не сегодня — в любую другую ночь. Выйдешь в сад — и сразу к калитке в задней стене. В остальном положись на сэра Патрика и Арнольда.

Эти слова влетели в уши Анны, словно дуновение ветерка, — Бланш игриво покачивала зонтиком и выглядела так, словно с губ ее слетали банальнейшие сплетни; подобную смекалку порой проявляют женщины, участвуя в обмане, которого требуют их собственные интересы. При всей ловкости, с какой это было сделано, накрепко въевшаяся в Джеффри подозрительность, однако же, заставила его встрепенуться. Переключить внимание со слов сэра Патрика к словам его племянницы Джеффри почти опоздал: Бланш уже начала последнее предложение. Человек попроворнее услышал бы больше. Джеффри же четко разобрал лишь последние слова.

— Что такое вы сказали, — спросил он, — о сэре Патрике и Арнольде?

— Едва ли это вам интересно, — с готовностью ответила Бланш. — Но могу повторить, если угодно. Я говорила Анне о моей мачехе, леди Ланди. После того что произошло в тот день в Портленд-плейс, она попросила сэра Патрика и Арнольда исключить ее из числа своих знакомых. Вот и все.

— Вот как? — вопросил Джеффри, сощурив глаза. — Это все?

— Если не верите, что я точно передаю ее слова, — ответила Бланш, — спросите у дяди. Она разделалась с нами одним махом, со всей величавостью, на какую способна, и именно этими словами. Правда, сэр Патрик?

Это было истинной правдой. Бланш не сплоховала и в критической ситуации сослалась на подлинный факт, имевший отношение к сэру Патрику и Арнольду. Джеффри было нечем крыть, в то же время надо было отвечать на приглашение матери.

— Я должен передать ваш ответ леди Холчестер, — сказал сэр Патрик. — Каков он будет?

Джеффри холодно взглянул на него, ничего не отвечая.

Сэр Патрик повторил просьбу леди Холчестер, особенно подчеркнув слова, относившиеся к Анне. Джеффри потерял самообладание.

— Вы с матерью придумали это специально, чтобы разозлить меня! — взорвался он. — Черт бы подрал эти закулисные махинации!

— Я жду вашего ответа, — не отступался сэр Патрик, стойко пропуская мимо ушей обращенные к нему слова.

Джеффри метнул взгляд на Анну и внезапно успокоился.

— Матушке моей кланяйтесь, — сказал он. — Завтра я навещу ее и с величайшим удовольствием привезу с собой жену. Вы слышите? С величайшим удовольствием. — Он умолк — посмотреть, как будут восприняты его слова. Сэр Патрик с непроницаемым видом ждал, будет ли сказано что-то еще. — Я сейчас не сдержался, прошу меня извинить, — заговорил Джеффри снова. — Но со мной поступают недостойно. Мне не доверяют безо всякой причины. Я призываю вас в свидетели, — добавил он, и голос его зазвучал громче, а глаза беспокойно забегали между сэром Патриком и Анной, — что я обращаюсь с женой, как и подобает обращаться с дамой. К ней приезжает подруга — и жена вольна принять ее. Жену хочет видеть моя мать — и я обещаю отвезти жену к матери. Завтра, в два часа. В чем же моя вина? Вот вы стоите, смотрите на меня и молчите. В чем моя вина?

— Если человек чист перед собственной совестью, мистер Деламейн, — ответил сэр Патрик, — его мало волнует мнение окружающих. Поручение, с которым я сюда приехал, выполнено.

Он повернулся к Анне, чтобы проститься, и тут его волнение, нежелание оставлять ее здесь прорвались наружу. Краска отлила от его лица. Чуть дрожащей рукой он нежно, но твердо пожал руку Анны.

— Увидимся завтра в Холчестер-хаусе, — сказал он. И вышел, не удостоив Джеффри и взглядом, не заметив его протянутой руки. Через минуту сэр Патрик и Бланш уехали.

Пока Джеффри запирал калитку, Анна ждала его на первом этаже. После ответа, данного им матери, у нее не было желания явно избегать его. Он медленно шел от калитки, на полпути поднял глаза и увидел в коридоре Анну… перед входной дверью повернул и исчез за углом коттеджа, направился в садик в глубине двора. Было очевидно — он избегал ее. Значит, сэру Патрику он лгал? И завтра выдумает какие-то причины, чтобы не брать ее в Холчестер-хаус?

Она поднялась наверх. В ту же минуту Эстер Детридж открыла дверь своей спальни, намереваясь выйти. Увидев Анну, она снова закрыла дверь и затаилась в своей комнате. И этот поступок был очевиден. У Эстер Детридж также были причины избегать Анну.

Но какие? Какую общую цель могут преследовать Эстер и Джеффри?

Постичь смысл происходящего Анна была не в силах. Ее мысли вернулись к словам, которые ей тайком шепнула Бланш. Наверное, ни одна женщина не осталась бы бесчувственной к преданности, какую выказывал по отношению к ней сэр Патрик. При всем ужасе ее положения — растущая неуверенность, томительное ожидание без конца и края — подавленность уступила место горделивому и благодарному сиянию, согревавшему ее сердце, когда она думала о принесенных им жертвах, об опасностях, с которыми ему еще предстоит столкнуться, и все ради нее. И чем скорее она положит конец томительному ожиданию, тем лучше, — это ее долг не только перед сэром Патриком, но и перед собой. Какой в ее положении смысл ждать, что принесет следующий день? Анна решила: если возможность представится, она подаст через окно сигнал этой же ночью.

К вечеру до слуха ее снова донесся шум, позволявший предположить, что в доме ведется какой-то ремонт. На сей раз звуки были слабее, и шли они, кажется, не из свободной комнаты, как раньше, а из соседней с ней комнаты Джеффри.

Ужин был подан позднее обычного. Эстер Детридж появилась с подносом только в сумерки. Анна пыталась заговорить с ней, но ответом было лишь неразборчивое мычание. Решив во что бы то ни стало заглянуть ей в глаза, Анна задала вопрос, требовавший письменного ответа на дощечке; велев Эстер подождать, Анна пошла к каминной полке, зажечь свечу. Но когда она вернулась с горевшей свечой, Эстер в комнате не было.

Наступила ночь. Она позвонила в колокольчик, чтобы из комнаты забрали поднос. Звук незнакомых шагов за дверью испугал ее.

— Кто там? — выкрикнула она.

Ответил ей голос посыльного, которого недавно нанял Джеффри.

— Что вам нужно? — спросила она через дверь.

— Меня послал мистер Деламейн, госпожа. Хочет поговорить с вами.

Анна нашла Джеффри в столовой. Предмет разговора с виду был вполне безобидным. Джеффри хотел знать, как она предпочитает завтра отправиться к леди Холчестер, — железной дорогой или в экипаже.

— Если вам угодно ехать в экипаже, — сказал он, — у меня здесь посыльный, он ждет распоряжений; по пути домой он заедет в платную конюшню и велит прислать сюда экипаж.

— Меня вполне устроит железная дорога, — ответила Анна.

Вместо того чтобы довольствоваться этим и поставить точку, он попросил ее как следует подумать. Нет надобности экономить за счет собственного комфорта, говорил он, а у самого на лице было отсутствующее, обеспокоенное выражение. Видимо, ему зачем-то требовалось, чтобы она оставалась в этой комнате.

— Посидите минутку, подумайте, прежде чем решать окончательно, — сказал он. Принудив ее сесть в кресло, он высунул голову за дверь и велел посыльному подняться по лестнице и посмотреть, не оставил ли он свою трубку в спальне. — Я хочу, чтобы вы путешествовали с комфортом, как и подобает даме, — повторил он, а во взгляде его со всей очевидностью сквозило беспокойство. Не успела Анна ответить, со второго этажа до них донесся голос посыльного, истошно вопившего:

— Пожар! Пожар!

Джеффри бросился наверх. Анна — за ним. Посыльный встретил их у лестницы. Он указал на открытую дверь комнаты Анны. Она была абсолютно уверена, что, отправившись на зов Джеффри, оставила зажженную свечу на безопасном расстоянии от прикроватных занавесей. Сейчас, однако, эти занавеси были охвачены пламенем.

В коттедже был водопровод, в том числе и на втором этаже. В спальне обычно стояли банки и кувшины с водой, но в этот вечер они были около бака. Там же оказалось и пустое ведро. Отправив посыльного за водой, Джеффри сорвал занавеси и швырнул пламенеющую груду на кровать и стоявший подле диван. Пользуясь попеременно банкой и ведром — их принес посыльный, — Джеффри залил пламя. Пожар бушевал минуту с небольшим. Коттедж был спасен. Но мебель изрядно пострадала; да и комната, естественно, стала необитаемой — самое малое на одну ночь, а то и больше.

Джеффри поставил на пол пустое ведро; повернулся к Анне и указал на комнату по ту сторону коридора.

— Надеюсь, это не причинит вам больших неудобств, — сказал он. — Вам лишь придется на время перейти в свободную комнату.

С помощью посыльного он перенес в комнату напротив чемоданы Анны, а также комод, нимало не пострадавшие. Затем попросил ее впредь обращаться со свечами поосторожнее и спустился по лестнице, не дожидаясь, что она скажет в ответ. За ним сошел вниз посыльный и тут же был отпущен на ночь.

Даже в суматохе, сопровождавшей тушение пожара, Анна не могла не обратить внимания на воистину удивительное поведение Эстер Детридж.

Когда поднялся переполох, та вышла из своей спальни; взглянула на полыхавшие занавески; бесстрастно покорившись происходящему, отошла в угол и стала ждать, чем все кончится. И так она стояла: судя по всему, ей было в высшей степени безразлично, что ее коттеджу угрожает полное уничтожение. Когда пожар был погашен, она, пока переносили комод и чемоданы, так и стояла в углу с непроницаемым видом, потом заперла дверь, даже мельком не взглянув на покоробившийся потолок и обгоревшую кровать, положила ключ в карман и вернулась к себе в комнату.

До сих пор Анна не разделяла убеждение большинства лиц, как-то знакомых с Эстер Детридж, что эта женщина страдает помутнением рассудка. Но после только что виденного мнение большинства стало ее собственным. Когда они остались вдвоем, Анна хотела задать Эстер несколько вопросов о причине пожара. Но, поразмыслив, решила ни о чем не спрашивать, по крайней мере, в этот вечер. И вошла в свободную комнату напротив, которую она отказалась занять поначалу и куда теперь была вынуждена перебраться.

Ей сразу бросилась в глаза перемена в расстановке мебели.

Кровать была передвинута. Раньше изголовье упиралось в боковую стену коттеджа, а теперь — в стену-перегородку, отделявшую комнату от комнаты Джеффри. Эта перестановка, по всей видимости, преследовала какую-то цель. Крюк в потолке, поддерживавший занавеси (своего полога у этой кровати не было), также был передвинут, чтобы его расположение относительно кровати осталось неизменным. Стулья и умывальник, ранее находившиеся у стены-перегородки, теперь переместились на свободное место у боковой стены коттеджа. Других видимых изменений не было.

В положении Анны любое событие, не поддающееся немедленному и разумному объяснению, вызывало настороженность и недоверие. По какой причине была переставлена кровать? Вдруг эта перестановка связана лично с ней?

Ее сомнения переросли в пугающее подозрение. Что, если, заставив ее спать здесь, ее недруги хотят достичь какой-то тайной цели? Не в этой ли связи Джеффри прошедшим вечером спрашивал Эстер о свободной комнате — Анне это передала служанка? И необъяснимо вспыхнувший пожар: как огонь мог добраться до занавесей? Не возник ли он специально, чтобы выдворить Анну из ее комнаты?

Эти три вопроса друг за другом мелькнули в ее мозгу, и она тяжело опустилась на ближайший стул, едва не теряя сознание от ужаса.

Вскоре самообладание вернулось к ней, и она поняла: первым делом ее подозрения надо проверить. Возможно, страхи ее ложны, все это игра ее воспаленного воображения. Откуда она знает, вдруг перестановке есть вполне обоснованное и неопровержимое объяснение? Она вышла в коридор и постучала в дверь комнаты Эстер Детридж.

— Я хочу поговорить с вами, — сказала она.

Эстер вышла. Анна указала на свою новую комнату и направилась туда. Эстер последовала за ней.

— Почему вы передвинули кровать, — спросила Анна, — от одной стены к другой?

Приняв вопрос с той же бесстрастностью, что и пожар, Эстер Детридж написала ответ. Насколько помнилаАнна, Эстер, показывая свою дощечку, смотрела человеку прямо в глаза. Но сейчас она стояла, вперившись в пол. В единственной строчке не было прямого ответа; она гласила следующее:

«Я уже давно хотела ее передвинуть».

— Я спрашиваю, почему вы ее передвинули.

Она написала еще два слова:

«Стена отсырела».

Анна взглянула на стену. Следов влаги на обоях не было. Она провела по ним рукой. Пощупала в одном месте, в другом — стена была сухая.

— Причина не в этом, — сказала она.

Эстер не шелохнулась.

— Никакой сырости на стене нет.

Не поднимая головы, Эстер упрямо ткнула карандашом в написанные два слова, подождала секунду, пока Анна их перечтет, и вышла из комнаты.

Позвать ее снова? Это ничего не даст. Оставшись одна, Анна тщательно заперла дверь. Потом закрыла ее на засовы — сверху и снизу. Проверила гнездо замка, скобы засова, все прочно, надежно. Нет, если и ждать вероломства, то не отсюда.

Она оглядела комнату; обследовала камин, окно и ставни, заглянула в шкаф, осмотрела темные углы под кроватью. Нигде ничего — даже у самого пугливого человека нет оснований для тревог или подозрений.

Комната как комната, но спокойствия не было. Предчувствие какого-то сокрытого вероломства, неотвратимо надвигавшегося на нее в темноте, пустило прочные корни в ее сознании. Она села на кровати и попыталась отыскать ключ к разгадке в событиях дня.

Но эти усилия не увенчались успехом: ничего определенного, не за что зацепиться. Хуже того, возникло новое сомнение: а руководствовался ли сэр Патрик, стремясь вызволить ее отсюда, именно тем мотивом, какой был им оглашен (через Бланш)?

Был ли он искренне убежден, что поступками Джеффри двигала корысть, и только она? А если здесь что-то похуже? Одну ли цель — принудить Джеффри расстаться с ней на условиях, предложенных Джулиусом, — преследует намерение сэра Патрика увезти ее подальше от мужа? Или он втайне склоняется к мысли (прекрасно зная, в каком положении находится Анна), что в коттедже ей угрожает личная опасность? И намеренно скрыл от нее эту мысль, боясь, что в противном случае Анна вся изведется от страхов и тревог? В тишине ночи она еще раз оглядела странную комнату и пришла к выводу, что второе толкование, пожалуй, выглядит более вероятным.

Было слышно, как на первом этаже запирали двери, закрывали окна. Как быть?

Подать сигнал, о котором она договорилась с сэром Патриком и Арнольдом, было невозможно. Ведь они будут ждать его в окне другой комнаты, той, где вспыхнул пожар. А сейчас она заперта.

Подождать, пока мимо дома с обходом пойдет полицейский и позвать на помощь? Бесполезно. Даже если она пересилит себя и открыто заявит, что ей страшно в доме собственного мужа, и даже если помощь окажется поблизости, сумеет ли она растолковать, что побудило ее поднять тревогу? Нет и тени оснований для того, чтобы ее поместили под защиту закона.

И все же новое положение кровати будило ее слепое, подсознательное недоверие. Она прибегла к последнему средству: попыталась сама ее передвинуть. Но как ни напрягала она силы, их оказалось недостаточно, чтобы стронуть тяжелый остов с места хотя бы на дюйм.

Что оставалось делать — довериться надежности запертой и закрытой на засовы двери и всю ночь бодрствовать, зная, что и сэр Патрик с Арнольдом тоже бодрствуют где-то неподалеку. Она достала свою работу, книги; пододвинула стул к столу, в середине комнаты.

Истаяли последние звуки — свидетели какой-то жизни, каких-то движений вокруг нее. Бездыханная тишина ночи поглотила ее.

Глава пятьдесят шестая СРЕДСТВО

Забрезжил новый день; появилось солнце. Дом снова ожил. В комнате, где ночевала Анна, и за ее пределами за ночь ничего не произошло.

В час, назначенный до отъезда в Холчестер-хаус, Эстер Детридж и Джеффри находились вдвоем в новой спальне Анны.

— Она уже оделась и ждет меня в саду, — сказал Джеффри. — Вы просили, чтобы я пришел сюда один. Зачем?

Эстер указала на кровать.

— Хотите отодвинуть ее от стены?

Эстер кивнула головой.

Они отодвинули кровать на несколько футов от стены-перегородки. После секундной паузы Джеффри снова заговорил.

— Это надо сделать сегодня, — сказал он. — Могут вмешаться ее друзья; может вернуться служанка. Это надо сделать сегодня.

Эстер медленно наклонила голову.

— Сколько вам надо пробыть в доме одной?

Она выставила три пальца.

— Три часа?

Она кивнула.

— Управитесь за это время?

Она снова ответила утвердительно, решительно отказываясь встречаться с ним взглядом. По тому, как она его слушала, по едва заметным движениям, без которых она не могла обойтись, чувствовалась все та же безжизненная покорность ему, все тот же немой ужас перед ним. Он, со своей стороны, до сих пор выражал недовольство этим молча. Но сейчас, собираясь выйти из комнаты, не сдержался. И заявил о своем недовольстве вслух.

— Почему, черт возьми, вы не смотрите на меня? — спросил он.

Она пропустила этот вопрос мимо ушей, будто вовсе его не слышала. Он сердито повторил его. Тогда она что-то написала на дощечке и протянула ему, не поднимая взгляда.

— Вы же знаете, что умеете говорить, — вспылил он. — Знаете, что мне это стало известно. Какой смысл ломать комедию передо мной?

Она настойчиво продолжала держать перед ним дощечку. Он прочел:

«Для вас я нема и слепа. Оставьте меня».

— Оставить! — повторил он. — Ах, в вас пробудилась совесть! А не слишком ли поздно? Хотите получить свою Исповедь или нет?

Когда с его губ сорвалось слово «исповедь», она подняла голову. На ее пепельных щеках появилось слабое подобие краски; ее омертвевшее лицо на мгновение перекосило от боли. Если что и интересовало Эстер в этой жизни, так это ее рукопись, — она жаждала заполучить ее обратно. Ее заторможенный рассудок откликался только на этот призыв, и ни на какой другой.

— Помните наш уговор, — продолжал Джеффри, — тогда не забуду его и я. Сделаете, что обещали, — я отдам вам Исповедь. Я ее прочитал; и нашел, что кое-чего там не хватает. Там не сказано, как вы это сделали. Знаю, вы задушили его, но как? Как? Вы немы и сказать мне это не можете. То, что вы проделали с той стеной, проделайте здесь. Вы ничем не рискуете. Вас не увидит ни одна живая душа. Весь дом в вашем распоряжении. А когда я вернусь, пусть эта стена будет точь-в-точь как та, когда в предрассветный час вы с полотенцем в руках ждали первого удара часов. Сделайте это; и завтра получите свою Исповедь.

Когда с его губ вторично сорвалось слово «исповедь», в Эстер Детридж снова забурлила затухшая было энергия. Она схватила свою дощечку; быстро застрочила на ней и двумя руками сунула ему под нос. Он прочитал:

«Я не хочу ждать. Отдайте ее сегодня».

— Думаете, я ношу вашу Исповедь с собой? — спросил Джеффри. — Ее даже нет в доме.

Она отшатнулась и впервые подняла голову.

— Не тревожьтесь, — продолжал он. — Она запечатана моей печатью и помещена в надежное место — в банк. Я сам отправил ее туда по почте. Вы же ни перед чем не остановитесь, миссис Детридж. Запри я вашу Исповедь где-нибудь в доме, вам вполне могло прийти в голову взломать замок за моей спиной. А держи я ее при себе — в предрассветные часы полотенце могло бы оказаться на моем лице! Банк вернет вам вашу Исповедь, как только получит распоряжение, написанное мной собственноручно. Делайте, как я сказал; и распоряжение будет отдано сегодня же.

Она закрыла лицо передником и испустила долгий вздох облегчения. Джеффри повернулся, чтобы выйти.

— Я вернусь в шесть, — сказал он. — Все будет сделано?

Она наклонила голову.

Добившись ее согласия на первое условие, он перешел ко второму.

— По возвращении, — заговорил он снова, — я, как только смогу, поднимусь в свою комнату. Но прежде позвоню в колокольчик в столовой. Услышав его, вы подниметесь раньше меня и покажете, что вы сделали, пока в доме никого не было.

Она снова согласно кивнула.

В тот же миг дверь в коридоре первого этажа открылась и снова закрылась. Джеффри тотчас сбежал вниз. Может, Анна что-то забыла; нельзя допустить, чтобы она вернулась в свою комнату.

Они встретились в коридоре.

— Устали ждать в саду? — спросил он отрывисто.

Она указала на столовую.

— Почтальон только что передал мне письмо для вас — через решетку в калитке, — сообщила она. — Я отнесла его туда и положила на стол.

Джеффри вошел в столовую. Почерк на конверте он узнал сразу: это был почерк миссис Гленарм. Не распечатывая, он положил письмо в карман и возвратился к Анне.

— В путь, — скомандовал он. — Иначе опоздаем на поезд.

И они отправились в Холчестер-хаус.

Глава пятьдесят седьмая КОНЕЦ

В тот же вечер без нескольких минут шесть экипаж лорда Холчестера привез Джеффри и Анну обратно к коттеджу.

Джеффри остановил кучера, собравшегося было позвонить в колокольчик у калитки. Уезжая из дому, он взял с собой ключ. Впустив Анну и снова замкнув калитку, он прошел вперед и через окно кухни обратился к Эстер Детридж.

— Налейте в вазу, что стоит на каминной полке в гостиной, холодной воды, — распорядился он. — Чем быстрее поставить цветы в воду, — повернулся он к жене, — тем дольше они простоят.

Говоря это, он показал на букетик в руке Анны — его в оранжерее Холчестер-хауса собрал для нее Джулиус. Оставив Анну заниматься цветами, он поднялся наверх. Не прошло и минуты, как появилась Эстер Детридж.

— Сделано? — спросил он шепотом.

Она утвердительно кивнула. Джеффри снял обувь и первым прошел в новую спальню Анны. Они бесшумно водворили кровать на место возле стены-перегородки и как ни в чем не бывало вышли из комнаты. Когда несколько минут спустя туда вошла Анна, она ничего не заметила, все было как несколько часов назад.

Сняв шляпку и накидку, она присела отдохнуть.

Весь ход событий после прошлой ночи был таков, что в конце концов затуманил сознание Анны обманчивой пеленой. Она все больше убеждалась: у нее нет ни малейших оснований предполагать, что за происходящим что-то кроется, а подозрения, наполняющие сердце беспочвенной тревогой, чисто умозрительны. Будучи твердо уверенной, что ей угрожает опасность, она всю ночь не сомкнула глаз — и ничего не произошло. Предчувствие подсказывало ей, что Джеффри не собирается исполнять свое обещание, и она ждала, какую он найдет отговорку, чтобы не брать ее с собой и оставить в коттедже. Но когда пришло время ехать с визитом, оказалось, что он готов выполнить взятое на себя обязательство. В Холчестер-хаусе он не пытался как-то покуситься на свободу ее действий. Решив сообщить сэру Патрику, что она переменила комнату, Анна описала переполох, вызванный пожаром, и что было потом — все это в подробностях, — и Джеффри ни разу не прервал ее, дал выговориться. Не помешал он ей и пошептаться с Бланш. Прогуливаясь по оранжерее, она при полнейшем попустительстве Джеффри намеренно замедлила шаг, чтобы поблагодарить сэра Патрика и спросить: действительно ли он оценивает поведение Джеффри так, как на то намекала Бланш. Они проговорили не менее десяти минут. Сэр Патрик заверил ее, что Бланш верно представила его мнение. Еще он добавил, что убежден: в ее случае поспешность оправдана; и она поступит разумно, если сделает первый шаг к тому (с помощью сэра Патрика), чтобы разъехаться с супругом. «Пока он держит вас под одной крышей с собой, — сказал сэр Патрик, — он будет играть на нашем желании освободить вас от гнета совместной жизни с ним; и будет вытягивать из брата (под личиной кающегося мужа) более выгодные для себя условия. Я жду условного сигнала в вашем окне сегодня же, будем действовать, не откладывая. Вам лишь нужно добраться до двери в саду, а остальное предоставьте мне — я буду держать вас в надежном месте, пока ваш муж не согласится жить врозь и не подпишет соответствующую бумагу». Этими словами он подстегнул Анну к решительным действиям. Она, в свою очередь, обещала следовать его наставлениям. Когда она вернулась в гостиную, Джеффри и словом не обмолвился о ее отсутствии. Потом они вдвоем возвращались в Фулем в экипаже его брата; и снова никаких вопросов. Исходя из того, что было ей известно, какой напрашивался вывод? Могла ли она заглянуть в душу сэру Патрику и увидеть, что свое мнение он скрывает намеренно: признайся он, что испытывает за нее тревогу, и ее энергия будет парализована? Нет, видеть этого она не могла. И приняла фальшивые уверения за чистую монету. Не терзаясь сомнениями, она довольствовалась (а что ей оставалось делать?) точкой зрения, высказанной сэром Патриком, и на основании собственных наблюдений поверила в его правоту.

Надвигались сумерки, и Анна почувствовала утомление — естественный результат бессонной ночи. Она позвонила в колокольчик, чтобы попросить чаю.

На зов колокольчика явилась Эстер Детридж. Вместо обычного кивка она постояла в раздумье, потом принялась писать на своей дощечке. Написала она вот что:

«Служанка уехала, и у меня работы невпроворот. Если вы согласитесь выпить чай в столовой, мне не надо будет еще раз сюда подниматься».

Анна без раздумий подчинилась просьбе.

— Вы больны? — спросила она, даже при тусклом свете заметив, что в манерах Эстер произошла какая-то странная перемена.

Не поднимая глаз, Эстер покачала головой.

— Что-нибудь случилось, и вы сильно огорчены?

Снова отрицательный ответ.

— Может быть, вас обидела я?

Внезапно Эстер подалась вперед; внезапно глянула Анне прямо в глаза; потом издала приглушенный стон, будто стонала от боли, и поспешила вон из комнаты.

Придя к выводу, что она, сама того не желая, как-то обидела Эстер Детридж, Анна решила вернуться к этому предмету при первой благоприятной возможности. А пока надо идти вниз. Дверь в столовую была широко распахнута, и она увидела Джеффри: сидя за столом он писал письмо, а рядом стояла роковая бутылка бренди.

После того что ей сказал мистер Спидуэлл, она была обязана вмешаться. И она исполнила свой долг, не колеблясь ни секунды.

— Извините, что позволяю себе отрывать вас от дел, — сказала она. — Но вы, наверное, забыли, что сказал вам об этом мистер Спидуэлл.

Она показала на бутылку. Джеффри взглянул на бренди; потом снова на письмо — и раздраженно покачал головой. Она попыталась воззвать к его разуму второй раз — с тем же успехом. Он буркнул лишь: «Ладно!» непривычно глухим голосом и продолжал писать. Напрашиваться на третий щелчок по носу Анна не пожелала. Она прошла в гостиную.

Письмо, над которым корпел Джеффри, было ответом миссис Гленарм — та сообщала, что уезжает из города. Когда Анна заговорила с Джеффри, он уже добрался до самого конца. Два последние предложения гласили:

«Возможно, очень скоро мне будет о чем вам сообщить. Никуда завтра не уезжайте и ждите от меня известий».

Запечатав конверт, он опорожнил стакан разбавленного бренди; подождал, глядя через открытую дверь. Когда по коридору с чайным подносом прошествовала Эстер Детридж и вошла в гостиную, он подал условный сигнал — позвонил в колокольчик. Выйдя из гостиной, Эстер прикрыла за собой дверь.

— Она надолго обосновалась за чаем? — спросил Джеффри, снимая тяжелые ботинки и надевая домашние туфли, стоявшие наготове.

Эстер наклонила голову.

Он указал в сторону лестницы.

— Идите первой! — велел он. — Только без фокусов! И без шума!

Она стала подниматься по лестнице. Джеффри медленно пошел следом. Он выпил всего один стакан разбавленного бренди, но поступь его была неверной. Держась одной рукой за перила, другой ведя по стене, он добрался доверху; остановился, на миг прислушался; потом за Эстер вошел в свою комнату и мягко повернул ключ в замке.

— Итак? — спросил он.

Она стояла неподвижно посреди комнаты, будто была не живым человеком, а машиной, которая так и будет стоять, пока ее не включат. Поняв, что говорить с ней бесполезно, он притронулся к ней (при этом испытав странное ощущение, будто в нем что-то сжалось) и указал на стену-перегородку.

Прикосновение заставило ее очнуться. Медленно, с отсутствующим лицом — точно лунатик — она подошла к оклеенной обоями стене; встала на колени у плинтуса; и, выдернув два маленьких острых гвоздика, подняла длинную полосу обоев, отклеенную от слоя штукатурки. Встав на стул, она свернула полосу обоев наверх, чтобы не мешала, и прибила к перегородке двумя гвоздиками, которые держала наготове.

В последних блеклых лучах уходившего дня Джеффри посмотрел на стену.

Взору его предстало дупло. На расстоянии примерно трех футов от пола дранка была выпилена, штукатурка отодрана по кускам, и получилась дыра, вполне достаточная по высоте и ширине, чтобы человеческие руки свободно действовали в любом направлении. Дыра была сквозная. Проникнуть в соседнюю комнату глазу или руке мешали только обои на той стороне.

Эстер Детридж слезла со стула и знаками показала: нужен свет.

Джеффри вытащил из коробка спичку. Странная дрожь, уже завладевшая его ногами, теперь охватила и руки. Он слишком сильно чиркнул спичкой и сломал ее. Вытащил другую, но на сей раз чиркнул слишком слабо — спичка не загорелась. Эстер забрала у него коробок. Зажгла свечу, опустила ее к полу и показала на плинтус.

У той части стены, откуда была снята полоса обоев, из пола торчали два крюка. Вокруг них несколько раз была обмотана скрученная вдвое тонкая и крепкая бечевка. Ее свободные концы были аккуратно смотаны и прижаты к плинтусу. Другие же концы, туго натянутые, исчезали в двух маленьких отверстиях, просверленных в стене на высоте одного фута от пола.

Смотав бечевку с крючков, Эстер поднялась и свечой осветила дыру в стене. Стали видны еще два куска тонкой бечевки, они свободно лежали на неровном основании дупла. Потянув за эти верхние бечевки, Эстер подняла свободно висевшую полосу обоев в соседней комнате: нижние бечевки, до сих пор прочно и надежно прижимавшие полосу к нетронутой части стены, заскользили в своих отверстиях, и обои беспрепятственно пошли наверх. По мере того как они поднимались, Джеффри замечал тонкие и длинные клочки ваты, через равные промежутки приткнутые к оборотной стороне обоев, чтобы они двигались бесшумно, не скреблись о стену. Полоса поднималась все выше, выше, и вот ее уже можно втащить через дыру и, чтобы не мешала, тоже закрепить наверху гвоздиками. Проделав это, Эстер посторонилась, уступая место Джеффри. Сквозь стену он увидел комнату Анны! Тихонько раздвинул легкие занавеси над ее кроватью. Вот и подушка, на которой ночью будет лежать ее голова, и ему ничего не стоит достать ее руками!

Коварство этого смертоносного замысла заставило его похолодеть. Нервы его не выдержали. Он испуганно отпрянул, исполненный чувством вины, и огляделся по сторонам. На столике возле его кровати лежала плоская фляга бренди. Он схватил ее, осушил одним глотком и сразу пришел в себя.

Жестом он велел Эстер приблизиться.

— Прежде чем мы пойдем дальше, — сказал он, — я хочу узнать одно. Как мы все это приведем в порядок? Что, если эту комнату будут осматривать? И наткнутся на бечевку?

Эстер открыла шкаф и извлекла оттуда банку. Вытащила из нее пробку. Внутри оказалась смесь, похожая на клей. Частично жестами, частично с помощью дощечки она показала, как смесь нужно нанести на оборотную сторону свободно висевшего куска обоев из соседней комнаты, как, натянув бечевку, приклеить его к нижней части стены, как вынуть бечевку, отслужившую свою службу, как все это повторить в комнате Джеффри, когда дыра будет заделана, — все материалы ждут в судомойне, — или дыру можно вообще не заделывать, если не будет времени. В любом случае приклеенные на свои места обои скроют все, и стена сохранит свою тайну.

Джеффри был удовлетворен. Он указал на полотенца в его комнате.

— Возьмите одно из них, — велел он, — и покажите, как вы это сделали, собственными руками.

Едва он произнес эти слова, снизу послышался голос Анны, звавшей миссис Детридж.

Весь план мог пойти прахом. Через минуту она поднимется в свою комнату и все увидит. Джеффри показал на стену.

— Приведите все в порядок! — прошипел он. — Живо!

Скрыть следы удалось быстро. Всего-то и требовалось, что освободить две полосы обоев и позволить им повиснуть вдоль стены на своих местах, прикрепить к стене полосу в комнате Анны, подтянув обои в комнате Джеффри. Через минуту стене был возвращен ее первоначальный вид — по крайней мере, внешне.

Украдкой выбравшись из комнаты, они заглянули через лестницу в нижний коридор. Позвав хозяйку во второй раз и не дождавшись ответа, Анна вышла из гостиной; прошла в кухню; с чайником в руке вернулась в гостиную и закрыла за собой дверь.

С каменным лицом Эстер ждала новых указаний. Но их не последовало. В жуткой, наглядной демонстрации совершенного Эстер Детридж преступления, о которой попросил было Джеффри, на самом деле не было нужды: все орудия убийства были подготовлены, очевидным было и то, как их применять. Чтобы довести дело до конца, требовалась лишь возможность и желание ею воспользоваться. Джеффри знаком велел Эстер идти вниз.

— Возвращайтесь в кухню, — сказал он, — пока она снова не вышла. Я буду в саду. Когда она пойдет наверх, укладываться на ночь, покажитесь в задней двери, я все пойму.

Эстер поставила ногу на первую ступеньку — остановилась, обернулась, медленно посмотрела вдоль стен коридора, из конца в конец, — вздрогнула, покачала головой и потащилась вниз по лестнице.

— Что вы там высматривали? — зашептал он ей вслед.

Она не удостоила его ответом, даже не оглянулась: спустилась вниз и скрылась в кухне.

Выждав минуту, сошел вниз и он.

По пути в сад он заглянул в столовую. Высоко в небе светила луна; ставни были открыты. Он без труда нашел на столе бутылку бренди и кувшин с водой. Плеснув в стакан того и другого, он залпом осушил его. «Что-то у меня в голове туман, — буркнул он про себя. Провел платком по лицу. — И какая адская духота!» Он пошел к двери. Она была открыта и прекрасно видна, но он не сразу нашел ее. Дважды он утыкался в стену, то по одну сторону двери, то по другую. В третий раз он попал-таки в дверной проем и выбрался в сад. Прогуливаясь среди зелени, он оказался во власти странного чувства. Принятая им доза спиртного никак не могла привести его в состояние опьянения. Мозг его работал, как обычно, без особой четкости, но и только; тело же его было телом пьяного.

Надвигалась ночь; часы на церкви в Патни^[14] пробили десять раз.

Со свечой в руках из гостиной вышла Анна.

— Погасите огонь, — сказала она Эстер, проходя мимо кухни. — Я иду наверх.

Она вошла в спальню. После бессонной ночи на нее неподъемной тяжестью навалилась усталость. Она замкнула дверь, но запираться на засовы не стала. Страх опасности уже не довлел над нею; к тому же против засовов было еще одно существенное возражение: ночью ей надо бесшумно выбраться из комнаты, и возня с засовами усложнит и без того не простую задачу. Она развязала шнуровку платья, подняла волосы с висков и устало заходила по комнате, стараясь сосредоточиться. Джеффри не был рабом привычек; Эстер редко уходила спать рано. Должно пройти не меньше двух, а то и трех часов, прежде чем все утихнет и можно будет без риска связаться с сэром Патриком, подать ему сигнал через окно. Силы быстро оставляли ее. Если она будет бодрствовать еще три часа и не даст себе передышки, столь ей необходимой, весьма вероятно, что, когда придет время взглянуть в лицо опасности и попытаться совершить побег, нервы подведут ее, и виной тому будет физическое истощение. Глаза сами закрывались от усталости — значит, надо поспать. Она не боялась, что сон окажется слишком крепким и она не проснется в нужное время. Если требовалось проснуться в определенный час, она (как и большинство людей, тонко чувствующих) знала — инстинкты не дадут ей проспать. Поставив зажженную свечу в безопасное место, она прилегла на кровать. И меньше чем через пять минут уже спала безмятежным сном.

Церковные часы пробили без четверти одиннадцать.

Эстер Детридж показалась в двери, выходившей в сад позади дома. Джеффри пересек лужайку и подошел к ней. Свет лампы в коридоре упал на его лицо. Увидев его, Эстер в испуге отшатнулась.

— В чем дело? — спросил он.

Она покачала головой и показала на столовую: через открытую дверь была видна лежавшая на столе бутылка бренди.

— Я трезвее вас, дура вы эдакая! — вскричал он. — Если со мной что и не так, спиртное ни при чем.

Эстер снова взглянула на него. Он был прав. Да, его покачивало, но речь его не была речью пьяного, глаза не были глазами пьяного.

— Она ушла к себе?

Эстер кивнула.

Покачиваясь из стороны в сторону, Джеффри поднялся по ступеням. Наверху остановился и поманил Эстер. Вошел в свою комнату, знаком велел войти и закрыл дверь.

Он посмотрел на стену перегородки, но приближаться к ней не стал. Позади стояла Эстер, ожидая, что он предпримет.

— Она спит? — спросил он.

Эстер подошла к стене, прислушалась и снова кивнула.

Он сел.

— Что-то у меня в голове туман, — сказал он. — Дайте воды. — Он немного выпил, остальное вылил себе на голову. Эстер повернулась, чтобы выйти. Он тотчас остановил ее. — Я не сумею размотать бечевку. И поднять обои. Это сделаете вы.

Но она ответила категорическим отказом и решительно открыла дверь, собираясь оставить его одного.

— Вы хотите получить свою Исповедь или нет? — спросил он.

Это возымело действие: она закрыла дверь изнутри и с бесстрастной покорностью подошла к стене-перегородке.

Она подняла незакрепленные полосы обоев с обеих сторон стены, указала на дыру и отступила назад, в другой конец комнаты.

Он встал со стула и нетвердой походкой прошагал к изножью своей кровати. Взявшись за резную спинку, немного подождал. Странные ощущения, во власти которых он оказался, стали меняться. Правую сторону головы будто окатило волной холодного воздуха. Он снова собран; он безошибочно определил расстояние, просунул руки в дыру, отодвинул легкие занавески, свисавшие с крюка в потолке над изголовьем ее кровати. Увидел свою спящую жену.

В мерцании свечи, стоявшей в другом конце комнаты, она была словно окутана дымкой. Изможденное, усталое выражение исчезло с ее лица. Все, что было в ней самого чистого, самого прелестного в стародавние времена, сейчас словно ожило в глубоком сне и заключило ее в нежные объятья. В тусклом свете она была сама молодость; в своей безмятежной дреме она была прекрасна. Голова ее покоилась на подушке. Она лежала, спящая, лицом вверх, то есть целиком находилась во власти мужчины, смотревшего на нее и полного безжалостной решимости лишить ее жизни.

Постояв так с минуту, он отступил назад. «Сегодня она более ребенок, чем женщина», — пробормотал он про себя. Потом метнул взгляд на затаившуюся в другом конце комнаты Эстер Детридж. Рядом с ней горела свеча, которую она принесла снизу.

— Задуйте, — прошипел он.

Она не шелохнулась. Он повторил приказ. Но она была глуха к его словам.

Что с ней происходило? Взгляд ее был прикован к одному из углов комнаты.

Он снова повернул голову к отверстию в стене. Голова Анны лежала на подушке, лицо спокойное, умиротворенное. Он стал намеренно разжигать в себе чувство мести — вспомнил свой неоплаченный долг.

— Если бы не вы, — зашептал он, — я бы выиграл забег; если бы не вы, я не поссорился бы с отцом; если бы не вы, я бы женился на миссис Гленарм.

Распалив себя таким образом до крайности, он повернулся и стал шарить глазами по комнате; взял в руки полотенце; задумался на мгновение и отшвырнул его.

Им овладела новая мысль. В два прыжка он оказался у кровати. Схватив одну из подушек, он бросил резкий взгляд на Эстер.

— На сей раз это не безмозглый пропойца, — сказал он ей, — а молодая женщина, которая будет биться за свою жизнь. Подушка надежнее полотенца.

Она ничего не ответила, даже не повернула головы в его сторону. Он снова шагнул к проему в стене; но на полпути остановился, остановился и глянул через плечо.

Эстер Детридж наконец вышла из состояния оцепенения.

Кроме их двоих, в комнате никого не было, но она щурилась и двигалась так, будто преследовала кого-то из своего угла вдоль стены. Губы ее были разомкнуты от ужаса; глаза округлились и, остекленело поблескивая, пялились в пустую стену. Шаг за шагом она подкрадывалась все ближе к Джеффри, преследуя некое Видение, которое тоже подкрадывалось все ближе. Что это может значить? Неужели мозг этой несчастной не в силах выдержать то, что он собирается совершить, и ей мерещатся кошмары? Вдруг она сейчас завизжит и разбудит его жену?

Он поспешил к проему в стене — нечего мешкать!

Крепче вцепился в подушку.

Склонился, чтобы просунуть ее через отверстие.

Занес ее над головой спящей Анны.

В ту же секунду он почувствовал, как сзади его коснулась рука Эстер Детридж. Это прикосновение ожгло его с головы до ног, ожгло холодом, словно кусок льда. Вздрогнув, он подался назад и повернулся к ней. Глаза ее пожирали нечто у него над плечом: именно такой взгляд был у нее в саду в Уиндигейтсе.

Не успел он вымолвить и слово, как она впилась взглядом в него. Привидение появилось за его спиной в третий раз. Ею овладела жажда убийства. Словно дикое животное, она вцепилась ему в горло. Дряхлая старушонка накинулась на атлета!

Выпустив подушку, он поднял свою страшную правую руку, — смахнуть с себя Эстер, будто насекомое.

Но вдруг черты его лица до неузнаваемости исказились. Словно кто-то невидимый потянул вниз его правую бровь и правое веко. Утащил вправо угол рта. Правая рука повисла плетью. Вся правая часть тела как-то обмякла, разладилась. Джеффри рухнул на пол, будто его убили наповал.

Эстер Детридж накинулась на распростертую махину, уперлась коленями в широченную грудь и свела на горле Джеффри все десять пальцев.

Упавшее тело произвело сильное сотрясение, и Анна в ту же секунду проснулась. Она села на кровати, огляделась — и у изголовья своей постели увидела дыру в стене, слабое мерцание свечи в соседней комнате. Ее охватила паника — может, она не в своем уме? Отпрянув от стены, она подождала, прислушалась, пригляделась. Но кроме легкого мерцания в соседней комнате не увидела ничего. А услышала… кто-то хрипло хватал ртом воздух, будто борясь с удушьем. Но и этот звук прекратился. Какое-то время тишина была полной. Потом проем в стене медленно заполнила голова Эстер Детридж — глаза ее сверкали неземным, сумасшедшим блеском; и глаза эти смотрели на нее.

Анна кинулась к открытому окну и стала звать на помощь.

Со стороны дороги перед коттеджем ей ответил голос сэра Патрика.

— Умоляю, подождите меня! — крикнула она.

Выскочив из комнаты, Анна слетела вниз по ступеням. Еще секунда — и она выбежала в сад перед домом.

За забором она услышала незнакомый голос. Но сэр Патрик тут же ее ободрил.

— С нами полицейский, — пояснил он. — Ночью он обходит квартал, у него есть ключ от калитки.

При этих словах калитка распахнулась снаружи. Она увидела сэра Патрика, Арнольда и полицейского. Спотыкаясь, она побежала им навстречу, сумела лишь вымолвить: «Наверху!» — и силы покинули ее. Сэр Патрик вовремя подхватил ее, иначе она упала бы без чувств. Усадив ее на скамью в саду, он остался с ней, а Арнольд и полицейский поспешили в коттедж.

— Куда? — спросил Арнольд.

— Сначала в комнату, из которой кричала эта леди, — решил полицейский.

Они взбежали по лестнице и вошли в комнату Анны. Обоим сразу бросился в глаза проем в стене. Они глянули сквозь него.

На полу лежал труп Джеффри Деламейна. У головы его, преклонив колени, стояла Эстер Детридж — она молилась.

Эпилог УТРЕННИЙ ВИЗИТ

I

Газеты сообщили, что, проведя более полугода на континенте, в свою лондонскую резиденцию вернулись лорд и леди Холчестер.

Сезон в разгаре. В приемные часы в Холчестер-хаусе настоящее паломничество — посетители едут потоком. В большинстве они оставляют визитные карточки и удаляются восвояси. И лишь некоторые привилегированные лица вылезают из экипажей и проходят в дом.

Среди этих последних, прибыв несколько раньше, чем принято, — некая знатная особа, которая положительно настроена повидать хозяина или хозяйку дома и не желает слышать никаких отказов. Особа эта ведет переговоры с дворецким, и тут лорд Холчестер, переходя из одной комнаты в другую, оказывается в холле. Особа стрелой бросается к нему с криком: «Дорогой лорд Холчестер!» Джулиус оборачивается, и кого же он видит? Леди Ланди!

Она явно застала его врасплох, и он делает вид, что весьма рад ее видеть. Открывая для ее милости дверь ближайшей комнаты, он украдкой смотрит на часы и в сердцах вопрошает себя: «Как от нее избавиться, пока не приехали другие гости?»

Леди Ланди, взвихрив шелка и кружева, поудобнее устраивается на диване и становится, на свой величественный маневр, «совершенно очаровательной». С нежнейшим интересом она расспрашивает о леди Холчестер, о вдовствующей леди Холчестер, о самом Джулиусе. Где они были? Что видели? Помогли ли им время и перемена обстановки преодолеть потрясение от ужасного события, упоминать которое более подробно леди Ланди не осмеливается? Джулиус отвечает безропотно, хотя и несколько рассеянно. Со своей стороны, он вежливо интересуется планами и делами ее милости, с тревогой сознавая, что время неумолимо бежит, и этот неумолимый бег может быть чреват серьезными последствиями. Леди Ланди сказать о себе особенно нечего. В городе она чуть больше месяца. Жизнь ее — это жизнь отшельницы. «В Уиндигейтсе у меня скромный круг обязанностей, лорд Холчестер; изредка, когда я чувствую, что перетрудилась, мое существование скрашивается обществом нескольких преданных друзей, чьи взгляды совпадают с моими, — так и проходят (надеюсь, не без пользы) мои дни. Новостей у меня нет; я ничего не вижу; впрочем, вчера моему взору предстала грустнейшая картина». Здесь она останавливается. Джулиус понимает, что от него ждут вопроса, и задает его.

Леди Ланди колеблется; сообщает, что новость ее имеет отношение к печальному событию в прошлом, которого она уже коснулась; признается, что, приехав в Лондон, сочла своим долгом заглянуть в психиатрическую лечебницу, куда до конца дней своих помещена Эстер Детридж. Оказывается, она не просто справилась о ее здоровье, но и повидала эту несчастную женщину, говорила с ней, выяснила, что та не осознает всего ужаса своего положения, неспособна хотя бы в малой степени напрячь память, полностью смирилась с уготованным ей существованием и, весьма вероятно (по мнению главного врача), проживет еще несколько лет. Изложив эти факты, ее милость уже готова произнести несколько «приличествующих случаю» фраз, на что она большая мастерица, но тут дверь открывается, и в комнату, в поисках своего исчезнувшего мужа, входит леди Холчестер.

II

Со стороны леди Ланди — новая вспышка нежнейшей заинтересованности, каковую леди Холчестер принимает вежливо, но без особого дружелюбия. Похоже, жена Джулиуса, как и он сам, с тревогой сознает, что время неумолимо расходуется. Как Джулиус, она задается вопросом: сколько же леди Ланди собирается здесь пробыть?

Судя по всему, подниматься с дивана леди Ланди не спешит. Видимо, она приехала в Холчестер-хаус что-то сказать, но пока не сказала. Долго ли она будет тянуть? Нет. Просто к интересующей ее теме она подбирается кружным путем. Еще один вопрос, продиктованный нежнейшим вниманием к лорду и леди Холчестер. Позволят ли они ей вернуться к разговору об их путешествии? Они ведь были в Риме. Верна ли дошедшая до нее шокирующая новость об «отступничестве» миссис Гленарм?

Да, верна, леди Холчестер располагает сведениями из первых рук. Миссис Гленарм отреклась от мира и нашла себе прибежище в священной католической церкви. Леди Холчестер лично видела ее в монастыре в Риме. Она сейчас проходит испытательный срок и полна решимости постричься в монахини. Леди Ланди как добрая протестантка в ужасе воздевает руки к небу, заявляет, что не в силах больше говорить на эту тему — слишком она болезненна, — и, как бы ее сменяя, обращается наконец к цели своего визита. Будучи на континенте, не встречалась ли леди Холчестер с миссис Арнольд Бринкуорт, не слышала ли о ней чего-нибудь?

— Как вам известно, — объясняет леди Ланди, — я утратила всякую связь с моими родственниками. Позиция, какую они заняли во время семейного следствия, — проявили сочувствие к особе, которую у меня теперь язык не поворачивается назвать как-то иначе, — развела нас в разные стороны. Мне больно думать об этом, леди Холчестер; но зла я не держу. И судьба Бланш всегда будет вызывать у меня материнский интерес. До меня дошли сведения, что во время вашего с лордом Холчестером путешествия по Европе там была и она с мужем. Вы встречались?

Джулиус и его жена переглянулись. Лорд Холчестер хранит молчание. Леди Холчестер отвечает:

— Мы видели мистера и миссис Арнольд Бринкуорт, леди Ланди, сначала во Флоренции, а потом в Неаполе. Через неделю после нашей встречи они вернулись в Англию в предвкушении некоего счастливого события, которое, вероятно, увеличит число членов вашего семейного круга. Сейчас они в Лондоне. Собственно говоря, мы их ждем сегодня к обеду.

Внеся, таким образом, полную ясность, леди Холчестер смотрит на леди Ланди. (Если ее отъезд не ускорит это, его не ускорит ничто!)

Бесполезные надежды! Леди Ланди не собирается сдавать позиций. Абсолютно ничего не слышав о своих родственниках последние полгода, она сгорает от желания услышать как можно больше. Есть еще одно имя, пока ею не упомянутое. Не без внутреннего принуждения она все-таки упоминает его.

— А сэр Патрик? — говорит ее милость, погружаясь в легкую меланхолию, намекающую на прошлые, но забытые — Христос призывает нас к всепрощению — обиды. — Я знаю лишь то, что прочла в газетах. Во Флоренциии и Неаполе вы встречались и с ним?

Джулиус с женой снова переглядываются. В холле бьют часы. Джулиус вздрагивает. Терпение леди Холчестер на пределе. Наступает неловкая пауза. Кто-то должен что-то сказать. Ответ снова дает леди Холчестер:

— Сэр Патрик, леди Ланди, уехал за границу со своей племянницей и ее мужем; с ними он и вернулся.

— В добром здравии? — вопрошает ее милость.

— Заметно помолодевшим, — ответствует леди Холчестер.

Леди Ланди насмешливо улыбается. Леди Холчестер замечает эту улыбку; решает, что она впустую расходует на эту женщину свое милосердие и говорит (к ужасу своего мужа), что сейчас огласит новость о сэре Патрике, которая, вероятнее всего, окажется для его невестки большим сюрпризом.

Что же это за новость? Леди Ланди вся превратилась в слух.

— Никто не делает из этого тайны, — продолжает леди Холчестер, — хотя пока об этом известно лишь самым близким друзьям. В жизни сэра Патрика произошла важная перемена.

Очаровательная улыбка на лице леди Ланди внезапно гаснет.

— Сэр Патрик не только очень умный и очень приятный человек, — говорит леди Холчестер не без некоторого коварства, — он также, несмотря на почтенный возраст, молод душой (что вам прекрасно известно) и даже сейчас обладает многими качествами, которые особенно высоко ценят женщины.

Леди Ланди подскакивает с места.

— Не хотите ли вы сказать мне, леди Холчестер, что сэр Патрик женился?

— Именно это я хочу сказать.

Ее милость падает обратно на диван; на нее обрушился двойной удар, начисто выбивший почву у нее из-под ног. Она не только лишилась своего положения главной дамы в семье, но ее как бы списали в тираж (а ведь ей еще нет и сорока), и теперь она до конца жизни — «вдовствующая леди Ланди»!

— В его возрасте! — восклицает она, когда к ней возвращается дар речи.

— Простите, но вынуждена вам напомнить, — отвечает леди Холчестер, — что многие мужчины женятся в возрасте сэра Патрика. В его случае мы должны воздать ему должное и сказать, что причина, побудившая его жениться, делает его недосягаемым для насмешек и упреков. Он поступил в высшем смысле этого слова благородно. Этот брак делает честь ему, а также даме, которая стала его женой и носит его имя.

— Разумеется, молодая девушка? — такова следующая реплика леди Ланди.

— Нет. Это женщина, на чью долю выпало немало страданий, но испытания, уготованные ей судьбой, она снесла достойно. Эта женщина заслуживает более спокойной, более счастливой жизни, каковая и ждет ее в будущем.

— Могу ли я узнать, кто она?

Но она не успевает получить ответ: стук в дверь возвещает о прибытии посетителей. Джулиус и его жена переглядываются в третий раз. На сей раз слово берет Джулиус.

— Моя жена уже сказала вам, леди Ланди, что мы ждем к обеду мистера и миссис Бринкуорт. Им составили компанию сэр Патрик и новоявленная леди Ланди. Если я ошибаюсь, полагая, что вам не очень желательно с ними встречаться, тогда прошу прощения. Если же я прав, я позволю леди Холчестер принять наших друзей, себе же окажу честь препроводить вас в другую комнату.

Он направляется к двери соседней комнаты и предлагает руку леди Ланди. Но ее милость стоит не шелохнувшись — она жаждет видеть женщину, которая столь бесцеремонно оттеснила ее. Вскоре дверь из холла широко распахивается, и слуга объявляет:

— Сэр Патрик и леди Ланди. Мистер и миссис Арнольд Бринкуорт.

Леди Ланди смотрит на женщину, занявшую ее место во главе семьи, и видит — АННУ СИЛЬВЕСТР!

Примечания

1

Годы правления (1837–1901) королевы Виктории именуются в британской историографии викторианской эпохой; эпитетом «викторианский» принято определять реалии и явления этого периода.

(обратно)

2

Перевод Н. Кунаевой.

(обратно)

3

Г р е й в з е н д — порт в устье Темзы.

(обратно)

4

Д р а й д е н  Джон (1631–1700) — знаменитый английский поэт и драматург.

(обратно)

5

В е л л и н г т о н — английский полководец и государственный деятель (1769–1852), одержавший ряд блестящих побед над Наполеоном, в том числе в битве при Ватерлоо.

(обратно)

6

П а т м о с — один изСпорадских островов, безлесый, скалистый остров, куда по преданию был сослан апостол Иоанн, где имел откровение, составившее содержание Апокалипсиса.

(обратно)

7

Перевод А. Штейнберга.

(обратно)

8

Строка из стихотворения английского поэта Эдварда Дайера (1540–1607).

(обратно)

9

М и д л о т и а н — графство в Шотландии.

(обратно)

10

П у л — разновидность биллиарда, где каждый игрок имеет свой шар определенного цвета.

(обратно)

11

Шекспир. Отелло, акт I, сц. 3. (Пер. Б. Пастернака.)

(обратно)

12

Д ж о н - о - Г р о т с — крайняя северная точка острова Великобритания.

(обратно)

13

Ф у л е м — исторический район Лондона.

(обратно)

14

П а т н и — южный пригород Лондона.

(обратно)

Оглавление

НЕЗНАКОМЫЙ УИЛКИ КОЛЛИНЗ

Wilkie Collins MAN AND WIFE

  ПРЕДИСЛОВИЕ

  ПРОЛОГ. БРАК ПО-ИРЛАНДСКИ

    Часть первая ВИЛЛА В ХЭМПСТЕДЕ

    Часть вторая НЕУКРОТИМЫЙ БЕГ ВРЕМЕНИ

  СОБСТВЕННО ИСТОРИЯ

    СЦЕНА ПЕРВАЯ. В БЕСЕДКЕ

      Глава первая СОВЫ

      Глава вторая ГОСТИ

      Глава третья ОТКРЫТИЯ

      Глава четвертая ДВОЕ

      Глава пятая ПЛАН

      Глава шестая ИСКАТЕЛЬ РУКИ

      Глава седьмая ДОЛГ

      Глава восьмая СКАНДАЛ

    СЦЕНА ВТОРАЯ. ГОСТИНИЦА

      Глава девятая АННА

      Глава десятая МИСТЕР БИШОПРИГС

      Глава одиннадцатая СЭР ПАТРИК

      Глава двенадцатая АРНОЛЬД

      Глава тринадцатая БЛАНШ

    СЦЕНА ТРЕТЬЯ. ЛОНДОН

      Глава четырнадцатая ДЖЕФФРИ ПИШЕТ ПИСЬМО

      Глава пятнадцатая ДЖЕФФРИ — ПРЕДПОЛАГАЕМЫЙ ЖЕНИХ

      Глава шестнадцатая ДЖЕФФРИ — ЛЮБИМЕЦ ПУБЛИКИ

    СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ. УИНДИГЕЙТС

      Глава семнадцатая СОВСЕМ БЛИЗКО

      Глава восемнадцатая ЕЩЕ БЛИЖЕ

      Глава девятнадцатая В ПРЕДДВЕРЬЕ

      Глава двадцатая У ЦЕЛИ

      Глава двадцать первая СВЕРШИЛОСЬ!

      Глава двадцать вторая ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

      Глава двадцать третья ПО СЛЕДАМ

      Глава двадцать четвертая ЗАГЛЯДЫВАЯ В ПРОШЛОЕ

      Глава двадцать пятая ВПЕРЕД

      Глава двадцать шестая ОСТАВЛЕННАЯ

      Глава двадцать седьмая КТО КОГО ПЕРЕХИТРИЛ

      Глава двадцать восьмая ПЕТЛЯ СУЖАЕТСЯ

    СЦЕНА ПЯТАЯ. ГЛАЗГО

      Глава двадцать девятая АННА У АДВОКАТОВ

      Глава тридцатая АННА НА СТРАНИЦАХ ГАЗЕТ

    СЦЕНА ШЕСТАЯ. СУОНХЕЙВЕН-ЛОДЖ

      Глава тридцать первая СЕМЕНА БУДУЩЕГО (ПЕРВЫЙ ПОСЕВ)

      Глава тридцать вторая СЕМЕНА БУДУЩЕГО (ВТОРОЙ ПОСЕВ)

      Глава тридцать третья СЕМЕНА БУДУЩЕГО (ТРЕТИЙ ПОСЕВ)

    СЦЕНА СЕДЬМАЯ. ХЭМ-ФАРМ

      Глава тридцать четвертая ВЕЧЕР ПЕРЕД СВАДЬБОЙ

      Глава тридцать пятая ДЕНЬ СВАДЬБЫ

      Глава тридцать шестая НАКОНЕЦ-ТО ПРАВДА

      Глава тридцать седьмая ВЫХОД НАЙДЕН

      Глава тридцать восьмая НОВОСТИ ИЗ ГЛАЗГО

    СЦЕНА ВОСЬМАЯ. БУФЕТНАЯ

      Глава тридцать девятая АННА ОДЕРЖИВАЕТ ПОБЕДУ

    СЦЕНА ДЕВЯТАЯ. МУЗЫКАЛЬНАЯ КОМНАТА

      Глава сороковая ДЖУЛИУС НАБЕДОКУРИЛ

    СЦЕНА ДЕСЯТАЯ. СПАЛЬНЯ

      Глава сорок первая ЛЕДИ ЛАНДИ ВЫПОЛНЯЕТ СВОЙ ДОЛГ

    СЦЕНА ОДИННАДЦАТАЯ. ДОМ СЭРА ПАТРИКА

      Глава сорок вторая ОКНО КУРИТЕЛЬНОЙ КОМНАТЫ

      Глава сорок третья ВЗРЫВ

    СЦЕНА ДВЕНАДЦАТАЯ. ДРУРИ-ЛЕЙН

      Глава сорок четвертая ПИСЬМО И ЗАКОН

    СЦЕНА ТРИНАДЦАТАЯ. ФУЛЕМ

      Глава сорок пятая СОСТЯЗАНИЕ

    СЦЕНА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ПОРТЛЕНД-ПЛЕЙС

      Глава сорок шестая СВАДЬБА ПО-ШОТЛАНДСКИ

    СЦЕНА ПЯТНАДЦАТАЯ. ХОЛЧЕСТЕР-ХАУС

      Глава сорок седьмая ПОСЛЕДНИЙ ШАНС

    СЦЕНА ШЕСТНАДЦАТАЯ. СОЛТ-ПЭТЧ

      Глава сорок восьмая МЕСТО ДЕЙСТВИЯ

      Глава сорок девятая ВЕЧЕР

      Глава пятнадцатая УТРО

      Глава пятьдесят первая ПРЕДЛОЖЕНИЕ

      Глава пятьдесят вторая ПРИВИДЕНИЕ

      Глава пятьдесят третья

      Глава пятьдесят четвертая РУКОПИСЬ

      Глава пятьдесят пятая ПРИЗНАКИ РАЗВЯЗКИ

      Глава пятьдесят шестая СРЕДСТВО

      Глава пятьдесят седьмая КОНЕЦ

  Эпилог УТРЕННИЙ ВИЗИТ

*** Примечания ***