Жедедья Жаме [Жюль Верн] (fb2) читать онлайн
- Жедедья Жаме (пер. М. Д. Потапова) 124 Кб, 23с. скачать: (fb2) - (исправленную) читать: (полностью) - (постранично) - Жюль Верн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Жюль Верн ЖЕДЕДЬЯ ЖАМЕ
Глава I, трактующая о месье Жедедье Жаме, о его внешности, морали, одежде, его жилете и панталонах
МЕСЬЕ ЖАМЕ,собственнику в Туре
Месье, Месье Опим Ромуальд Тертульен, бывший торговец, кавалер Почетного легиона и член многих ученых обществ с прискорбием сообщает о потере, понесенной в собственном лице вышепоименованным Опимом Тертульеном. Он просит Вас присутствовать при его отпевании, которое состоится в церкви Святой Колетты-вихляющей-бедрами.Месье Жаме жил в Туре. Он, как улитка, никогда не покидал своего домика. Сплетницы Шинона, городка, расположенного в девяти лье от Тура, утверждали даже, что видели у него рожки! Но обитатели Верона[1] слывут ярыми хулителями, в этом они могут поспорить с жителями Нанта и Эвруата. Как бы там ни было, месье Жедедья Жаме был притчей во языцех у злых людей, но оттого не менее гордо подавал руку мадам Перпетю Жаме, урожденной Ромуальд Тертульен. От этого союза родились юный Франсис и прелестная Жозефина. Так как месье Жаме обещал на этом остановиться, мадам Перпетю жила в постоянном обожании Всевышнего и его представителей на грешной земле. Месье Жаме не страдал ревностью. Его нельзя было обвинить ни в гордости, ни в сладострастии, ни в чревоугодии, ни в лени, ни в гневливости, ни в скупости, ни в зависти! Он никого не убил и ни разу не позволил себе солгать в частном письме. Он являл собой образец члена Национальной гвардии, поклявшегося всегда находиться в состоянии готовности, нежного и покорного супруга, взвешенного и добропорядочного избирателя, приятного собеседника и пользовался до самого Лудена[2] репутацией честнейшего человека, на котором не сказался упадок нравов нашего века. Будучи по складу характера оптимистом, он не верил в жестокость знаменитого герцога Альберта, и его гладкие безбородые щеки заливал юношеский румянец, когда ему рассказывали о плаще Иосифа[3] и о том, как священник Урбен Грандье околдовал урсулинок[4]. — Урбен не показывал дьявола этим Христовым невестам, — прибавлял он с восторженным видом, — и жена фараона непорочной рукой сорвала одежды с сына Иакова только для того, чтобы прикрыть утренний беспорядок своего туалета. Месье Жаме называл Мольера шалунишкой и играл роль дядюшки — торговца сахарными палочками и расхожей моралью из детских пьес Беркена[5]. Так что, как видите, славный житель Тура был вполне достоин своей высокой репутации и даже превосходил ее. Этот простой и скромный человек, живи он во времена Августа[6], непременно был бы воспет Горацием[7], но судьба помешала многоголосому эху Тибура[8] мелодично прославить имя нежного Жедедьи. Жедедья Жаме был худ, от его облика веяло холодом. Всегда гладко выбритое лицо имело желтый оттенок; и зимой и летом заря заставала его окунающим державшуюся на узких плечиках голову в большой жбан с ледяной водой. Он был мал ростом, и нельзя сказать, чтобы хорошо сложен. Даже если бы целомудренное воображение Жедедьи позволило себе представить мужской корсет, а его стыдливый торс согласился бы облечься в подобный предмет туалета, пропорции его тела не стали бы более гармоничными. Не следовало ждать никакого изящества от этих зауженных бедер, никакой гибкости от этой одеревенелой поясницы. Таким его создала природа; в один прекрасный день она бросила зерно в землю, и оно проросло подобно пальме в ливийской пустыне или подобно северной сосне, вздрагивающей при звуках мелодичных песен шотландского барда. Во времена римлян нашего героя, без сомнения, использовали бы в качестве баллисты[9] при осаде Карфагена. Можно быть сработанным из железного дерева и быть честным, одно другому не мешает. И руки и ноги Жедедьи, бесспорно, принадлежали человеку как его определил Платон[10] и представил Диоген[11], этот Хам[12] своего времени. Но ни в какой мастерской он позировать бы не смог. Роли проклинающего старца, Христа на кресте или Олоферна[13] после произведенной над ним операции были ему противопоказаны; ни в одной из них, кроме как в роли мумии, он не имел бы успеха, даже если бы платили по пять франков за сеанс. Таков портрет Жедедьи во весь рост. А поскольку он достаточно комичен, то, не смущаясь, подобным особям разрешается задавать вопросы в стиле: «Привет, Жедедья, как здоровьичко?» Полиция не возбраняет также дружески похлопывать их по животу. Этот безупречный человек имел все же один недостаток, даже порок, являющийся, впрочем, оборотной стороной добродетели: он был чистоплотен до педантизма, до такой степени, что не мог позволить одежде снашиваться! По утрам он проводил несколько часов за выбиванием, чисткой и утюжкой доставшегося ему от отца черного фрака. Отец Жедедьи был скромным судебным исполнителем[14] в маленьком городке Шамбери. Фрак — это было все, что сын от него унаследовал, все состояние, одним словом, вся легитимная собственность месье Жаме. На первый взгляд фрак судебного исполнителя должен был походить на своего хозяина — протертый на деревянных скамьях коридоров судов, лоснящийся от постоянных тесных соприкосновений с одеждой толпящихся в залах суда собратьев по профессии, пооборвавшийся в жарких схватках при арестах движимого и недвижимого имущества. Место ему было в мешке старьевщика. Но честный чиновник, взыскуя добропорядочности, а не выгоды, ухитрился в течение всей своей жизни заключать только разорительные сделки. После его смерти не нашли ни ренты, ни акций Северной железной дороги, ни ценных бумаг Лондонского, Амстердамского или Берлинского банков. Всякого рода кредиторы, налоговзыматели и прочие мздоимцы, как мухи на мед, налетели на открывшееся наследство: булочники, мастера погребальных дел, мясники, портной, нотариус — все, словно туча саранчи, набросились на мебель, которая еще украшала скорбное жилище. Бедный наследник, жалкий и явно обойденный судьбой, принуждаемый законом представлять усопшего, не придумал ничего лучше, как надеть на себя засаленный и брошенный было за изношенностью фрак. После регистрации наследства, став законным владельцем отцовского фрака, Жедедья Жаме как заботливый и набожный сын поручил лучшему местному портному его перелицевать. Тот, возвращая новому хозяину отреставрированную одежду, шедевр портняжного искусства, сказал с тонкой улыбкой мастерового, часто имеющего дело со старьем: — Месье Жедедья, этот фрак вас переживет, если только не порвется раньше! Наш герой так испугался открывшейся перспективы своего близкого конца, что весьма остроумно ответил ухмылявшемуся хитрецу: — Думаю, он все-таки порвется! Этот портной был немцем, родом из Гарта в Померании[15] и почерпнул на берегах Одера свои свежие остроты, коими он так славился. Жедедья Жаме незамедлительно облачился в обновленное отцовское наследство, и, когда, несколькими годами позже, получив еще одно от своего кузена, отважного аэронавта, свалившегося с высоты в три тысячи метров, он предложил мадемуазель Перпетю Тертульен сердце и рукав своего фрака, ее взволнованная семья охотно приняла его в свое лоно. С того времени каждый вечер он заботливо складывал вчетверо предмет туалета, коему был обязан счастьем, и каждое утро вновь в него облачался, дабы заняться обычными делами. Но каковы же были его заботы о фраке, или, вернее, каковыми они не были? Чего он всеми силами избегал? Он не терпел, когда какая-нибудь неделикатная муха своим тонким хоботком рылась в глубинах этого допотопного Эльбёфа;[16] впрочем, бедное насекомое, по высоконаучному выражению юного Франсиса, не нашло бы там ни зернышка, ни червячка. Мы же возьмем на себя смелость предположить, что она нашла бы на куртке юного Жаме соседку, с которой бы могла поделиться своими неудачами. Месье Жедедья ничего не снашивал, кроме щеток для одежды. Аккуратно надев фрак с помощью годами отработанной геометрии большого и указательного пальцев, Жедедья изящно приподнимал обшлага, чтобы выпустить наружу манжеты сорочки, затем ловким и деликатным щелчком сбивал одному ему видимые пылинки с отворотов, воротника и фалд. Подобная забота распространялась также на жилет и каждодневные брюки. Скроенный на английский манер, жилет застегивался на все пуговицы и составлял компанию обвивавшему шею Жедедьи белому галстуку. Месье Жаме походил на адвоката, приготовившегося принести присягу, и каждый раз, когда он, жестикулируя, воздевал руку к небу, так и казалось, что с его уст вот-вот сорвется сакраментальное: «Клянусь!» Черные панталоны месье Жаме, лоснящиеся и даже засаленные, с поясом с тремя пуговицами, ясно свидетельствовали о своем почтенном возрасте и о том, что они родом из конца Золотого века[17]. Глядя на них, невольно думалось о временах осады Трои[18], бедствий Актеона[19] и о законах Ликурга[20]. Эта необходимая часть мужской одежды, одно название которой так шокирует английских леди, свободно ниспадала до земли значительно ниже щиколоток хозяина; из-под штанин грешную землю попирали с математической точностью зашнурованные черными шнурками башмаки, которые и довершали облик гордого собственника из Тура, придавая ему в нижней части фигуры неотразимое сходство с перепончатопалыми водоплавающими. Простите нам этот углубленный экскурс в область одежды; французская поговорка «Не одежда делает монаха» совершенно справедлива: скорее, монах сделает одежду. Дело в том, что если уж природа одарила Жедедью лишь одним, и то совсем безобидным, пороком — излишней чистоплотностью, — следовало составить представление о герое через призму этого его недостатка.13 июня 1842 г.
Глава II, из которой видно, что месье Жедедья Жаме никогда сразу не сердился, что он давал юному Франсису уроки чистописания, в то время как прелестная Жозефина упражняла свои маленькие пальчики на фортепьяно
Месье Жаме был человеком добрым, но отнюдь не добрячком. Он был неповторим, как и всякий другой, и размышлял больше, чем это могло показаться на первый взгляд. Справедливый, но твердый, он шел прямиком к цели, не сворачивая ни на шаг; на его решение не повлияли бы ни мольбы рвущей на себе волосы супруги, ни слезы матери. Менее сильный, чем Брут[21], он все же убил бы своего сына, будь у него еще один. Не способный без крайней надобности и муху раздавить или без убедительного повода насадить на булавку бабочку, он пролил бы кровь близких, чтобы уберечь каплю своей собственной. Нужно отметить, что подобные жестокости отнюдь не брали начало в непролазных горах Эгоизма: они являлись следствием исключительно методичного ума, который ни при каких условиях не добавил бы к дюжине пирожков тринадцатый за ту же цену. В трудных обстоятельствах он демонстрировал хладнокровие, достойное героических времен, и газеты департамента многократно воздавали должное его исключительному присутствию духа. Однажды он прогуливался по своему обычному маршруту и раздумывал, нельзя ли применить свойства гипотенузы при штопке хлопчатобумажных чулок. Ему уже почти удалось подобраться к решению этой важной проблемы, когда за деревьями послышались громкие крики. Месье Жаме направился туда не торопясь, своим обычным размеренным шагом. Мадам Перпетю, урожденная Ромуальд Тертульен, уверяла, что он вообще никогда не торопится. Итак, Жедедья очутился на берегу речки, стремительный бег которой, умело направляемый плотинами, крутил расположенную ниже по течению мельницу. Он увидел даму, уже в годах, но вполне респектабельную, испускавшую душераздирающие вопли. Без сомнения, так могла рыдать лишь несчастная мать. Респектабельная, хотя и немолодая дама старалась при помощи денежных посулов склонить молодого пастуха броситься в воду. — Будет поздно! Гектор! — восклицала она. — Гектор! Я потеряла тебя! Ах, почему я не мужчина! Гектор! Гектор! Почему я не Ахилл! Месье Жедедья Жаме, чьи мысли совсем спутались от этого странного союза имен[22], с удрученным видом приблизился к ломавшей руки женщине. — Что за боль терзает ваше сердце? — вопросил он, приняв классическую позу. — Ах, вы мой спаситель! Вы Ахилл, месье! Пристыдите этого повесу. — Дама указала на пастуха, нерешительно топтавшегося с посохом в руке. — Но вы кого-то оплакиваете? — настаивал месье Жаме. — На помощь! На помощь! Разве вы не видите, его несет быстрое течение?! — Где, слева? — Нет, справа! — Он умеет плавать? — Очень плохо, месье, очень плохо! — Тогда, возможно, что он утонет. — Без сомнения! Наверняка! Позвольте, месье, вас раздеть! — Мадам! — вскричал Жедедья голосом, каким Наполеон обращался к Жозефине накануне развода. Бедная женщина уже успела поднести свою неловкую материнскую руку к безукоризненно чистому вороту знаменитого фрака. Месье Жаме спокойно отвел руку, щелчками почистил отдельные детали своего туалета, удовлетворенно оглядел себя и снова произнес: — Мадам! При этом он сбросил со своей туфли букашку, которая собралась было устроить себе там уютный домик. — Моя собака! Мой бедный Гектор! — рыдала безутешная мать. — Так это только собака? — Только собака?! — взвизгнула разъяренная мать. — А что, я точно получу монету в сто су? — подал голос все это время погруженный в размышления юный пастух. — Две, дитя мое, целых две! — Идет! И пастух стал раздеваться, не обращая внимания на женщин, которые уже собрались на берегу вокруг этой группы. Бедная собака барахталась в холодной воде как могла, но неумолимо приближалась к расположенному выше мельницы шлюзу. Обнаженный пастух уже собирался броситься в речку, но Жедедья остановил его мановением руки. — Храбрый молодой безумец, вы рискуете жизнью! — Нисколько! — Пастух! — Месье, что вы вмешиваетесь? — завопила обезумевшая мать. — Гектор! Гектор! — Мадам, послушайте меня! — Гектор, ты меня слышишь? — Я хладнокровен… — Да и мне совсем не тепло, — прошептал голый пастух. — Нет никакой нужды… — Замолчите, презренный! — …бросаться в воду! — Гектор! — Мы его выловим… — По какому праву вы убиваете Гектора?! — …когда его прибьет к шлюзу. — Вы так думаете? — спросила смягчившаяся мать, сердце которой коснулся луч надежды. — Совершенно уверен, — твердо ответил Жедедья Жаме и медленно, не спеша направился к мельнице, в то время как любопытство и умиление приделали крылышки к пяткам присутствующих. Тем временем собака, силы которой уже были на исходе, попала в сильное течение, образованное двумя близко стоявшими дамбами, и вскоре скрылась под продолжавшим крутиться мельничным колесом. Когда месье Жедедья Жаме подошел к шлюзу, бездыханное раздавленное тело Гектора покоилось на траве, а эхо повторяло жалобные вопли несчастной матери. — Вот ваша работа! — вскричала она при виде Жедедьи и упала без чувств. — Господа, — взволнованно обратился месье Жаме к аудитории, — мы могли вытащить его живым, обрели его мертвым, но, как я и предсказывал, мы его обрели! Вряд ли нужно добавлять, что пожилая респектабельная дама не была Гектору истинной матерью, но ее называли этим нежным словом. Эта история наделала много шуму в Солони, а газеты пересказали ее в пользу месье Жедедьи Жаме, которого, расхвалив на все лады, стали рекомендовать как кандидата на будущих выборах. Благодаря стоустой молве месье Жаме не замедлил превратиться в местного оракула. Каждый день посоветоваться с ним приходили люди со всей округи, и эта заслуженная известность заставила померкнуть звезду месье Оноре Рабютена, королевского нотариуса. За короткое время благодаря превосходным советам месье Жедедьи прибывшие вовремя пожарные не сумели потушить пожар на ряде ферм; несколько раз случились неурожаи, потому что крестьяне полностью полагались на суждения месье Жаме, когда и что сажать и сеять; на охоте произошло несколько несчастных случаев, были убиты люди, ибо охотники стреляли особым образом, как обучил их всезнающий наставник; целые стада вымерли от овечьей оспы, которой у них не было и в помине, после применения лекарств, привезенных месье Жаме, племянником Опима Ромуальда Тертульена. Крестьяне были счастливы и с изяществом приветствовали обретенногоидола, когда тот, спустившись с пьедестала, прогуливался в окрестностях своего загородного дома, расположенного в трех лье от Амбуаза на благословенных берегах Луары. Впрочем, все эти сельские заботы не могли отвратить месье Жедедью от его привычек чистюли; поэтому его никогда не видели в грязной толпе подвыпивших односельчан; он никогда не снисходил до участия в танцах на свежем воздухе, в час, когда заходящее солнце золотит землю своими последними лучами. Он побоялся бы замутить девственное сияние своих одежд, и как мать со страхом удерживает дочь под своим крылом, так и он опасался, что единственный предмет его забот и размышлений подвергнется грубым и грязным прикосновениям. А в остальном, если с ним случалось какое-либо происшествие, он прежде всего старался исправить положение вещей при помощи своего знаменитого хладнокровия, которому позавидовал бы и сам Муций Сцевола[23], а уж сердился во вторую очередь. Когда на улице его обдавал водой экипаж — не важно, дворянский или принадлежавший буржуа, богатый или бедный, на рессорах или нет, — месье Жаме укрывался в темной аллее и там с помощью платка дрожащей рукой восстанавливал изначальный блеск и чистоту забрызганной части туалета. Затем он ругал себя за то, что вышел на улицу в такую дурную погоду. — Дождь, занудный, как бритва! — говорил он. Это было единственное острое словцо, которое Жедедья себе позволял, хотя и сам не понимал его смысла. Утешившись таким образом, месье Жаме укорял небо, чьей жертвой стал, а уж потом обзывал растяпой и неумехой забрызгавшего его неловкого кучера. Если ему на голову падали уличные часы, а он в этот момент раскланивался со знакомым, то он считал себя везунчиком, так как страдал только его череп, но не шляпа. Одним словом, при наездах телег и тележек, тычках запозднившихся грузчиков и мастеровых, ударах кнутом форейторов почтовых карет месье Жедедья оставался верен раз и навсегда принятому правилу поведения, и в тот момент, когда он, устранив нанесенный ущерб, разражался бранью, телега уже прибыла по назначению, грузчик вернулся к торговцу вином, а почтовая карета катила в трех перегонах от места действия. К тому же слово «растяпа», произнесенное с большим или меньшим ударением, вполне удовлетворяло его ежедневную потребность в бранных выражениях, и даже пурист-академик не смог бы потребовать большей корректности от месье Жаме в выражениях своего неудовольствия в критические минуты жизни. Один только раз гадкий уличный проказник заставил месье Жаме выйти за единожды и навсегда очерченные границы бранных слов. Этот подросток вбил в землю колышек, а сверху пристроил продолговатую дощечку; положенная горизонтально, она представляла собой как бы качели, на один конец которых юный обитатель сточных канав положил жабу, уже несколько месяцев назад найденную им в болотистой почве соседнего карьера. Жаба несколько дней как подохла и не вызывала никакой жалости у праздных прохожих. Соорудив свою незамысловатую конструкцию, проказник мощным ударом по свободной части качелей послал ввысь бренные останки несчастной. Погода стояла превосходная, и ласковое весеннее солнце приглашало буржуа подышать воздухом. Месье Жедедья Жаме прогуливался, как обычно, с зонтиком под мышкой, и был настроен вполне благодушно, как вдруг его шляпа просела под весом какого-то инородного тела. Сначала он не понял, в чем дело, испугался, поднес руку к пострадавшему месту и с понятным отвращением ощупал омерзительный предмет. Догадавшись, что за дождь просыпался на него с неба, месье Жаме, не вдаваясь в подробности космографии, истошно закричал: — Свинья! Свинья! Затем он вернулся домой. Голову он не потерял, но шляпу — безусловно. По возможности отчистив последнюю от вонючего подарка, посланного ему, как он думал, небесами, месье Жаме отказался от обеда и лег, чтобы в одиночестве полной мерой насладиться своим несчастьем. Это было самое большое приключение в его жизни! Он никогда не забывал его и не хотел забывать. Не удивляйтесь, что до сих пор вы не услышали специального рассказа о шляпе Жедедьи Жаме. Дело в том, что ей будет посвящена отдельная глава. После упомянутого события жизнь месье Жаме потекла обычным порядком; он продолжал обучать юного Франсиса каллиграфии, причем с редким мастерством затачивал ему перья. Разок-другой его заставили поболеть чернильные брызги, вылетевшие из-под строптивого пера незрелого наследника. Но ни один отец не станет долго страдать от случайных ошибок своих отпрысков, если уж взялся за их духовное и религиозное воспитание. Юный Франсис не был особенно охоч до прямых и косых палочек, приходилось его заставлять. Жаме-отец, который вообще никогда не шутил, отнюдь не был склонен к шуткам и в данном конкретном случае. Заточив все имевшиеся в доме перья, он запирал перочинный нож в ящик под двойной ключ и брал в свои учительские и отеческие руки линейку. Тут уж волей-неволей юному Франсису приходилось вступать на стезю наук, уже однажды пройденную Ньютоном[24] и Лавуазье[25]. Со своей стороны, мадам Перпетю Жаме, в безоблачном детстве награжденная пятой премией за игру на фортепьяно, бесплатно, по-матерински, давала уроки прелестной Жозефине. Эта юная девица была вылитая мать и совсем не походила на месье Жедедью. Однако добродетельность племянницы Ромуальда Тертульена была настолько вне подозрений, что никакой самый отчаянный сплетник не осмелился бы сделать далеко идущие выводы из их разительного несходства. Каллиграфия, одежда, клавесин занимали все время сей простой, но достойной семьи. Какая же случайность выхватила месье Жаме из его уютного прозябания и швырнула в эпицентр событий и происшествий, таких далеких от его привычной жизни?Глава III, рассказывающая о том, почему мадам Перпетю Жаме носила в девичестве имя Ромуальд Тертульен и каким образом месье Ромуальд Тертульен оказался ее дядей
— Мадам Жаме! Мадам Жаме! Где мадам Жаме? Такое событие! Такое событие! Невероятное событие! Мадам Жаме! Скоропостижная смерть! На нас целое состояние падает с неба, откуда обычно ничего, кроме дождя и аэролитов[26], не дождешься! Мадам Жаме, Перпетю! Да иди же сюда! Так кричал месье Жедедья, мечась как угорелый. Он читал и перечитывал знаменитое письмо с уведомлением о смерти его дяди Опима Ромуальда Тертульена. — Да что там делает твоя мать? — с досадой спросил он юного Франсиса. — Не знаю, — ответил ребенок, сидевший в туалете, примыкавшем к супружеской спальне. — Должно быть, он очень богат, этот торговец! Но кто, черт возьми, мог написать мне это письмо? Мадам Жаме! Мадам Жаме! В голосе месье Жедедья явно звучали необычные нотки. — Франсис, пойди поищи мать! Месье Жедедья жадным и любопытным взором рассматривал письмо, словно кабалистический[27] документ, окаймленное черной полосой. — Отсутствие родственников, могущих сообщить о смерти Опима Тертульена, говорит о том, что мы единственные наследники; только мы могли бы отправить подобное письмо нашим друзьям и знакомым. Ну что, Франсис, ты сходил за матерью? — Я не могу! — ответил мальчик голосом чревовещателя. — Не можешь, шалун? И кто только наградил меня таким ребенком! Франсис! — Угу! — Франсис! Что ты делаешь в уборной? — Вчера я ел клубнику со сливками, и теперь у меня болит живот. — Проклятый ребенок! Будешь ты меня слушаться?! — Но я не могу! — Франсис!!! Юный Франсис вышел из своего убежища в жалком виде. По счастью, длинная детская блуза скрывала следы столь важного, но рано прерванного занятия. — Где, черт побери, мог жить этот Опим? — спрашивал себя старший Жаме. В этот момент вошла мадам Перпетю, браня юного Франсиса за то, что он отправился ее искать в таком неподобающем виде. — Противный шалун, посмотрите только, на кого он похож? — Но папа… — Молчи! — Мадам Жаме, да идите же, наконец, бегите сюда, прочтите же! И месье Жаме сунул жене под нос причину своего необычного возбуждения. Что касается юного Франсиса, то, попав между двух огней и, сверх того, мучимый непобедимым противником, он тотчас ретировался в уборную, предусмотрительно закрыв за собой дверь. — Ну как? Что скажешь? Что ты об этом думаешь, жена? — Просто не верится! — Но такую новость невозможно придумать! — Бедный дядя Опим Тертульен! — воскликнула мадам Перпетю и принялась искать белый платок. — Бедный! Думаю, совсем наоборот! Он должен быть весьма богат. Эти крупные торговцы живут на копейки, едят обертку от своих товаров и жиреют на них как крысы! Ну и счастье нам привалило, мадам Перпетю! — Кажется, эта смерть вас очень развеселила, — ответила нежная племянница, прилагая в этот момент большое усилие, чтобы пролить несколько слезинок, дабы потом не каяться своему исповеднику в бессердечии. — Ах, нет, совсем нет! — пролепетал месье Жедедья. — Отнюдь! Этот милый дядюшка… Право, что за удар для семьи… Но в конце концов!.. Когда у тебя дети… Сейчас у меня нет желания стенать, я поплачу завтра! Славный человек не мог скрыть своей радости, она изливалась из него будто вода из лейки. — Где жил этот дядя? — Вот уже десять лет, как мы ничего о нем не слышали. — А раньше? — Он жил в Роттердаме. — Где этот Роттердам? В Голландии? — Думаю, да. — Скоро узнаем, на каком мы свете! — Кто прислал нам это письмо? — Да какая разница! Должно быть, покойник распорядился. Вполне правдоподобно! Главное, дядя Опим умер! Добропорядочный Жедедья мысленно совершил в это утро больше убийств, чем пристало честному человеку. О! Жаме, какими злоключениями придется тебе заплатить за твою наивную доверчивость! — Шляпу! — потребовал месье Жаме. Мадам Перпетю в ужасе отступила. Подобное требование Жедедья высказывал впервые после катастрофы. Если он забыл, что его столетняя шляпа была осквернена рукой злодея, то умственные способности месье Жаме действительно вызывали опасения! — Куда ты идешь? — Голос мадам Перпетю дрожал. — К моему нотариусу, мэтру Оноре Рабютену. Я расскажу ему всю нашу генеалогию и попрошу совета. Прощай. К завтраку не ждите, а может, и к обеду тоже. Возможно, и завтра не приду! Поцелуй меня, Перпетю, и молись. Когда вернусь, не знаю. Прощай! Прощай! И месье Жаме выбежал из комнаты; в гостиной он опрокинул табурет, на котором прелестная Жозефина со скукой вот уже два года твердила один и тот же этюд, налетел на кухарку, подметавшую прихожую, и вывалился на улицу, на манер Ахилла, принесшего солдатам Агамемнона[28] победу на кончике своего меча. Жедедья пересек квартал быстрым шагом, подобно Энею, бежавшему из горящей Трои. Обитатели прилипли к окнам и застыли в изумлении, ибо месье Жаме раскрыл свой зонтик! А в этот момент с неба ничего не лилось, кроме солнечных лучей! Слух об этой странной выходке не замедлил распространиться по всему городу; никто не знал, чему приписать возбужденное состояние почтенного гражданина. На перекрестках стали собираться группы взволнованных жителей; гвардия, весьма мало национальная, от страха схватилась за оружие. Вечером в газетах можно было прочесть: «Следует предположить, что навигация на Луаре будет приостановлена: есть основания думать, что между восемью и девятью часами утра обрушилась судоходная арка моста Сэ. Как известно, этот мост был построен еще римлянами, что вполне объясняет его ветхость. Основания для подобных предположений дает необычное возбуждение месье Жедедьи Жаме, провалившегося на последних выборах». Преодолев немалый путь за несколько минут, нововоиспеченный наследник явился к дверям своего нотариуса, Оноре Рабютена, и с такой силой нажал на кнопку звонка, что она развалилась, не успев оповестить о приходе посетителя. Дверь открыли на крики гостя. Месье Оноре Рабютен, хотя и был нотариусом, в этот ранний час принимал ванну. Он резвился как дитя, стараясь погрузить в желтоватую воду некоторое количество воздуха, содержавшегося в складке его халата; нотариус называл эту игру «устраивать пузыри». Внезапно в его любимое убежище ворвался незваный посетитель. Мэтр Рабютен едва успел запахнуть на мокрой груди влажную одежду купальщика и укрыть от жадных взоров клиента свои зарегистрированные и скрепленные нотариальной печатью прелести. Если бы нотариус был Дианой, то месье Жедедью Жаме, как внука Кадмуса, сожрали бы его собственные собаки[29]. Но у него был только ободранный и страдавший запорами кот, которому мадам Перпетю каждое утро устраивала мытье с мылом. — Простите, месье Рабютен, но вот что со мной случилось, — возопил, весь в пене, Жедедья. — Что вы об этом думаете? Видели ли вы когда-нибудь, чтобы с неба так нежданно сыпались наследства? Считаете ли, что, кроме меня, существуют и другие наследники? Говоря «меня», я имею в виду мою жену, потому что именно она является племянницей Ромуальда Тертульена. Не должен ли я отклонить это наследство? Или должен принять его полностью и безоговорочно? Может, другие наследники, если они есть, уже успели его перехватить? Думаете ли, что месье Опим Тертульен оставил завещание? И как объяснить заботливость, с которой он сообщает мне о собственной смерти? Не было ли письмо написано еще при жизни господина Тертульена, и нельзя ли рассматривать его как последнее волеизъявление покойного? Не разослал ли он подобных извещений и другим, не известным нам родственникам? При какой степени родства возможно наследование? Должен ли я ехать немедленно или следует дождаться повторного уведомления? Ибо из двух верно лишь одно: либо месье Ромуальд Тертульен жив, либо он умер. Если жив, то вряд ли повторит подобную шутку; если мертв, тем более не напишет. Следовательно, в обоих случаях я буду ждать дождичка в четверг, и ждать долго. Но, скажете вы мне, месье Тертульен, воз можно, еще жив. А кто, возражу я, сказал вам, что он не успел умереть после отправки этого письма? И получится так, что я, вместо выражения уважения, приличествующего дяде, оставившему мне наследство, буду рассматривать письмо как глупую шутку! Ведь если с этого дня он по закону, по правилам морали и по церковному уложению считается усопшим, разве не следует мне поторопиться с вступлением в права наследства? Не станет ли государство претендовать на него и не перехватит ли его у меня как ничейное? Какая статья гражданского кодекса трактует о возможности такого шага со стороны правительства? Слышали ли вы когда-нибудь о церкви Святой Колетты-вихляющей-бедрами? Почему эта Колетта называется вихляющей бердами или, точнее, почему эта вихляющая бедрами зовется Колеттой? Или, еще лучше, почему эта Колетта вихляла бедрами, а особенно, что самое важное, ибо это может направить нас по верному пути, где именно эта Колетта вихляла бедрами? А если вышеозначенный Опим жив, то нельзя ли его приговорить к смерти за моральный и всякий иной ущерб, причиненный этим мошенническим письмом? Нельзя ли обвинить его в продаже или закладке чужого имущества под видом собственного или, может быть, в закладке одного и того же имущества разным лицам? Да скажите же что-нибудь, ответьте мне, анадиомный[30] нотариус! Так разглагольствовал благородный Жедедья; небо открыло в нем не ведомый доселе дар, который сближал его с гидравлическими и газовыми аппаратами: выбрасываемая им струя оказалась столь же не иссякаема. Вода в ванне совершенно остыла, но дрожавший и голубой от холода Оноре Рабютен не получил разрешения выбраться из своего морозильника. Пребывая в нем, нотариусу пришлось выслушать всю генеалогию мадам Жаме и тысячу и одну причину, по которым она должна была считаться ближайшей наследницей дядюшки Опима Ромуальда Тертульена. Вот что всё более холодевший месье Рабютен узнал из отверстого рта неутомимого Жедедьи, речь которого не только не усыпила бы судей на первичном рассмотрении дела, но, напротив, привела бы их в сильнейшее возбуждение.КАНВА РОМАНА «ЖЕДЕДЬЯ ЖАМЕ»
Жаме никогда ничего не слышал о дяде своей жены. — Он никогда этого дядю не видел. — После смерти его брата Вильфрида он унаследовал деньги последнего, ничего не зная о дяде Опиме… — Жедедья едет в Роттердам; никого там не находит; узнает от одного нотариуса, что месье Опим действительно жил в Роттердаме, но четыре года назад исчез, и с тех пор никто о нем ничего не слышал; этот нотариус заявил, что ничего не знает о церкви Святой Колетты-вихляющей-бедрами и что перед отъездом месье Опим говорил о своем намерении отправиться в А. — Тогда месье Жаме берет к себе на службу пугливого и чревоугодливого мальчика, которого очень хвалили за верность и находчивость, и из Роттердама отправляется в А. — В горах он подвергается нападению грабителей. — Никаких следов ни Опима, ни Святой Колетты… — Его отсылают в Б., где месье Опим приобрел собственность… — Он отправляется в Б. и принимает владельца за своего дядю, в чувствах которого хочет разобраться, прежде чем сделаться судовладельцем. Его адресуют в В., где его дядя был героем трагического приключения. В В. он встречается с наследниками Опима Тертульена, которые тут же начинают его преследовать. В одной рубашке Жедедья бежит в Г., куда верный слуга привозит его гербарий. Там также нет Опима, но в письме от него говорится, что если через четыре года о нем не будет известий, то следует вскрыть другое оставленное им у доверенного письмо. — Вскрывают письмо, в нем Опим объявляет, что едет в Д. в целях одной коммерческой сделки, которая должна добавить к его наследству миллион или два. Новая встреча с наследниками. — Отъезд в Д., захват Жаме враждебной партией, его арестуют как шпиона. — Жаме грозит повешение. — Бегство и отъезд на судне в Е. — Морская болезнь, голод, кораблекрушение. Капитан тоже наследник и утверждает, что бывал в церкви, носящей имя Святой Колетты-вихляющей-бедрами. — Захват судна пиратами. Месье Жаме ранен в ягодицу. Прибытие в Америку. Встреча наследников, или семей. Месье Опима должны найти на севере; долгий переход через прерии. Скалистые горы. Месье Жаме продолжает поиски по всей стране. Потеря уха, попытка [ ] месье Жаме. Возвращение в Европу. Конец приключений, связанных с наследством месье Опима.Второй лист, приложенный к рукописи ОПИМ М. Ромуальд Тертульен, негоциант из Роттердама у него старший брат, Вильфрид Тертульен было несколько семей Тертульенов Каролюсы Тертульены [ ] <?> Тертульены и Ромуальды Тертульены один из основателей семьи Каролюсов Тертульенов оказался замешан в неприятную историю, покинул Гаагу и отправился за счастьем в чужую страну. — Там он как простой солдат встал под знамена Вашингтона и отважно сражался за независимость Соединенных Штатов Америки. Лафайет дал ему [ ] но его семья деградировала, разорилась, рассеялась по белому свету, и время поглотило ее.
Последние комментарии
1 день 19 часов назад
1 день 23 часов назад
2 дней 1 час назад
2 дней 2 часов назад
2 дней 4 часов назад
2 дней 5 часов назад